КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Дама из Амстердама [Светлана Михайловна Борминская] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Светлана Борминская ДАМА ИЗ АМСТЕРДАМА

Танечка Панкова вышла из подъезда, и ей на голову упала лошадь.

Лошадь была игрушечной, из пластмассы, а Танечке шёл семьдесят девятый год, поэтому и лошадь, и Танечка в итоге упали рядышком на ступеньку подъезда.

Когда в ОВД Хамовников поступила телефонограмма по поводу падающих на головы лошадей, дежурный долго вчитывался в информацию и говорил себе:

— Не спеши… Юр, не спеши только! Тут какой-то подвох. — Юрий Гущин, старший лейтенант милиции посмотрел в зарешёченное окно родного отделения и добавил: — Скоро полночь… Выходит, Господи, лошади теперь летают?

И заснул прямо за столом.

Татьяну Андреевну положили в конце коридора травматологии, слева от неё лежал сбитый старичок без сознания, справа кровать была пуста. Она лежала и блаженно улыбалась, глядя в потолок.

— Ничего! Ничего, — говорила она себе. — Ничего, ничего… Я ещё выздоровею.

И щёчки её зарозовелись. Она заснула, свернувшись под байковым одеялом, и спокойно проспала всю ночь.


У неё не было ни копейки денег, и утром, когда она решила вернуться домой, то пошла пешком.

— И пенсионное я забыла, — сказала контролёру, который не пустил её в трамвай, Танечка.


Так за неполных два часа она добрела до своего дома и, набрав код, вошла в подъезд.

— Андреевна! — позвали её сверху. Танечка подняла голову.

— Здравствуйте, Натэла Константиновна.

— Ты извини — это мой внук лошадь уронил, ну, в смысле кинул, — сказала крупная бабушка в очках и при усах с бакенбардами.

— Пять лет, а уже творит насилие, — подняла глаза на соседку Панкова. — Воспитывать надо мальчика.

— Так воспитываем, — развела руками соседка. — Мы — его, а он — нас!

«Паршивец», — про себя оглушительно добавила соседка.

А надо вам сказать, что Танечка всю жизнь посвятила педагогике и только какие-то три-четыре года назад вышла на пенсию.

Она поднялась в квартиру, открыла дверь и поставила чайник на газ… Потом долго глядела на себя в трюмо и, чтобы не расстраиваться из-за бинтов на макушке, пошла в магазин.


Старший лейтенант Гущин на работе для понта курил «Мальборо», а когда его никто не видел — смолил «Беломор». Его очень взволновала и озаботила фамилия потерпевшей: «Панкова Татьяна Андреевна», — значилось в телефонограмме.

Так звали его любимую учительницу.

И после дежурства, сев в свою иномарку, покатил проведывать родную душу в пятьдесят восьмую больницу.

— Старушка? — спросили старшего лейтенанта Гущина в коридоре. — А она ушла.

— Как ушла? — возмутился Юра. — Ей же на голову лошадь упала!

— Так что же? — не поняли его две пьяные санитарки. — Молодой человек! — хором усовестили они его. — Это ж форменная ерунда… лошадь!!!

— Да! — подтвердил возникший из перевязочной травматолог. — Вот если бы слон!

— Тогда — да! — согласились санитарки. — Если б слон — полный кирдык!

И Юра Гущин, оглядываясь на эскулапа, вышел на улицу.

ВЕЗЕНИЕ
Татьяна Андреевна почти дошла до магазина, ей осталось идти пол-улицы и свернуть за угол, как вдруг увидела — со стороны Заставы Ильича ей наперерез бегут два молодых человека, по виду — беспризорники. В руках у первого было что-то пушистое и розовое.

Татьяна Андреевна посторонилась и даже встала немножко за мусорный бак ближней помойки — у неё чуть-чуть кружилась голова.

Беспризорники, топоча, пробежали мимо. Панкова вздохнула и покачала головой в бинтах. Один из них потрошил сумку на ходу и, вытащив огромный лаковый кошелёк, быстро сунул его себе в карман.

— Бляха-муха! — крикнул он, и бросил сумку в мусорный бак, но промахнулся, и сумка упала почти на Танечку, чуть не сбив её с ног. Как прежняя лошадь из пластмассы…

Но Татьяна Андреевна отпрыгнула.

— Верчёный, беги!..

Мимо, кашляя и матерясь, пробежали два милиционера.

Панкова крикнула:

— Сумка! — И ногой подвинула её от себя. Сержант обернулся, чтобы буркнуть:

— Отстань, бабка! — и бросился в ближайший двор. — Я наперерез!.. — крикнул он.

— Какой невежливый мальчишка! — вздохнула Татьяна Андреевна и трясущейся рукой подняла и открыла сумку в розовом бисере.

Через час вернулась домой, волоча чужую сумку по земле, у неё всё сильнее кружилась голова.


Танечка села на стул у окна, накапала валидола на кусочек хлеба и вытащила из сумки большую кружевную шляпу. Повертев её в руках, отложила и стала рыться дальше.

У неё вдруг загорелись глаза — в сумке лежали серьги! Огромные перламутровые цветы с жемчужными каплями в розовой середине. Если бы у неё были проколоты уши, она всенепременно надела бы их на себя. Но Танечка забыла проколоть уши ещё в тридцать втором году, а в сорок первом было не до ушей, а потом не нашлось лишних денег на золотые серьги, а когда нашлось, Татьяна Андреевна была уже старая.

Она поцеловала чудесные серьги и, закрыв глаза, помечтала немного, вспомнив себя — молодую хохотушку, какой была долго-долго. Чуть ли не вчера Танечка перестала хохотать…

В сумке ещё что-то лежало и оттягивало её, и Татьяна Андреевна извлекла и разложила на клеёнке — паспорт… билет… и маленький мобильный телефон в батистовом кошельке…

— Ой! Ой! — сказала она, прочитав данные паспорта.

На билете латинским шрифтом было написано какое-то слово… Татьяна Андреевна полезла за очками, но голова у неё закружилась, и она решила просто посидеть, пока кружение окончательно не оставит её голову.

ЧУДАЧЕСТВА
Старший лейтенант милиции Юрий Гущин вышел из городской больницы № 58 и остановился под козырьком. Начинался мелкий встречный дождь. Юрий Тимофеевич втянул голову в плечи и быстро пошёл к машине. Сев в неё, он задумался.

Если бы речь шла о каком-то другом человеке, возможно, он не стал бы так волноваться, но Татьяна Андреевна Панкова, его первая учительница, значила для него в жизни столько же, сколько значит для каждого из нас родная мама.

История жизни Юры Гущина во втором классе начальной школы, когда он остался без родителей, могла бы прерваться или пойти совсем не по тому сценарию, который приятно почитать.

Так уж вышло, что до своего совершеннолетия Юрий Тимофеевич Гущин проживал у Татьяны Андреевны, она его самолично проводила в армию, она же и встретила, купив парню новый синий костюм с «искрой». И у неё в квартире гуляли все его друзья на Юриной свадьбе пять лет назад…

Юрий Тимофеевич тихо завёл машину и поехал на улицу Дубовой Рощи, где проживала Панкова… Юра опекал свою старенькую учительницу уже несколько лет, у неё были серьёзные нелады с памятью.


Пятиэтажка с четырьмя подъездами, знакомая ему не по фотографиям. Даже запах в его бывшем подъезде остался прежний — пыль пополам с мелом. Попахивало немного коноплёй на четвёртом этаже, Юрий Тимофеевич поморщился и взбежал на пятый. Шумно выдохнул, квартира была открыта! Его это обрадовало, значит, Татьяна Андреевна дома, а запираться она забывала. Переставши год назад бояться жизни.

— У меня глаза, как фонарики, — любила повторять Танечка на старости лет.

— И что? — ругал её Юрий Тимофеевич. — Закрываться надо! Кругом маньяки, Андреевна!..

Но Татьяна Андреевна забывала и не такое, хоть тресни!

Юрий Тимофеевич тяжело вздохнул и толкнул дверь, она раскрылась внутрь, и он вошёл в тёмный коридор.


Большая квартира с тенями на потолке и фотографиями любимых учеников на каждой стене. Юра подошёл и отыскал себя на одной из них.

На него смотрел ушастый чёрно-белый Юра с белобрысым вихром — такой, каким ему не быть уже никогда. Рядом на траве лежал спущенный мяч, и тот пацан, каким он был, улыбался хитрой улыбкой, не разжимая губ.

— Как дурак, — хмыкнул Юрий Тимофеевич и почувствовал такой укол счастья, что его кинуло в озноб.

— Андреевна! — позвал он, хотя понял, едва вошёл, — в квартире никого нет. Тишина стояла вроде тихого дождя на улице, ничто не шелыхалось внутри жилища. Человек в квартире был один — он сам.


На столе лежала записка, написанная чудесным крупным почерком…

— «Мне нужно… вернуть Вайолет… билет и сумку, — прочитал Юрий Тимофеевич вслух. — Купить хлеба… Заплатить за газ со светом…

Где ты, Юрик?.. У меня болит голова…»

Юрий Тимофеевич тяжело вздохнул и задумался.

Он также молча и нахмурившись, проверил кухню — газ, зашёл в ванную — вода не лилась, электроприборы в двух Танечкиных проходных комнатах не были включены в розетки. Юра закрыл шпингалеты на окнах и вышел на лестничную площадку.

Закрыв ключом с гвоздя Танечкину дверь, Юрий Тимофеевич стремительно стал решать, с чего начинать поиски… Повернулся и вздрогнул — с лестницы на него пристально смотрела незнакомая толстая бабушка. «Наверное, поменялась с кем-нибудь?» — подумал Юра и сделал шаг к ней, доставая из цивильного костюма удостоверение.

— Вы видели её после больницы? — Забирая удостоверение, Гущин быстро добавил: — И что она сказала?.. Как она себя вела?

— Как обычно, вот только, — дотошная бабушка помялась.

— Что?! — быстро спросил Юрий Тимофеевич.

— «Есть нужно часто и помногу!» — сказала она. Бабушка выпалила это и запнулась, видимо, не решаясь повторять всё, что Татьяна Андреевна сегодня наговорила ей.

Гущин усмехнулся:

— На неё не похоже, — представил он субтильную Панкову. — И это всё?..

— «Замуж надо выходить не меньше десяти раз!» — Бабушка удивлённо развела руками. — Да-а-а!.. Так и сказала.

— Да не могла она такого произнести, — засмеялся Гущин. — Она и замужем ни разу не была!

— «Но самое главное — не умирать!» — не слушая старшего лейтенанта, закончила бабушка и рубанула воздух рукой.

— Мудрая!.. — согласился Гущин.

— С ума сошла! — шёпотом сказала соседка. — Как же не умирать-то?.. Хочешь-не хочешь, а сами понимаете… — тихо закончила она.

— Понимаю, — вздохнул Юрий Тимофеевич, спускаясь с ней на третий этаж.

Когда Гущин зашёл в квартиру посмотреть на лошадь, на него с пола пристально глянул пятилетний карапуз в усах из варенья. Сзади на ковре стояла та самая серая лошадь в яблоках — взнузданная и в седле.

Старший лейтенант взял её в руки и приподнял:

— Килограмма три с половиной?.. — взвесил лошадь он.

— Отдаааййй! — прыгнув Гущину на правый ботинок, завопил карапуз.

— Шалва, ты дядиной ножке бо-бо сделаешь! — басом усовестила карапуза бабушка.

— Ничего, дяде почти не бо-бо. — Юрию Тимофеевичу пришлось вернуть лошадь.

— Я знаю её только с хорошей стороны, — провожая лейтенанта, сказала соседка. — Славная была старушка…

— То есть — как?.. — насторожился старший лейтенант.

— Была и есть! — торжественно поправилась соседка и поспешила закрыть за ним дверь. — Но сами знаете, какое у нас движение на перекрёстке! — высунулась она через секунду.

Гущин спустился на первый этаж, постоял и вышел на улицу, в кармане его лежал ключ от квартиры любимой учительницы. Сам Юрий Тимофеевич жил на соседней улице. Также запасные ключи имелись у подружки Панковой на втором этаже, которой сегодня не было дома, как ей Юра долго не звонил. Даже постучал с минуту — подружка плохо слышала.

Никого дома не было. Или же глухая старушка крепко-накрепко спала.

Одно из двух.

ФАРТ
Когда инспектор Гущин, вернувшись в кабинет, который он делил с тремя инспекторами, листал сводки происшествий…

…Татьяна Андреевна в своём сером плаще стояла у стойки вылета аэропорта Шереметьево и вглядывалась в толпу пассажиров, она всё узнала про самолёт в Голландию: он вылетал ровно через час сорок пять минут.

«Не всё так плохо, — твердила про себя она, уставшая до этого стоять в центре зала. — Если бы не сумка, я бы никогда не увидела аэропорт. А тут — красиво…»

Татьяна Андреевна стояла, разглядывая группы людей, и ждала. Она держала пушистую сумку так, чтобы её сразу увидела растеряша из Амстердама.

На Панкову никто не обращал внимания.


Огромный пассажиропоток в тот день захлестнул воздушный вокзал Шереметьево.

Через час Танечка заволновалась по-настоящему — что сумка, подумала она?.. И вытряхнув из неё шляпу, надела на себя, а через десять минут вытащила чудесные серьги, которые при ближайшем рассмотрении оказались вообще-то клипсами, и надела их также, прищемив непривычные к подобной красоте уши, а паспорт и билет взяла в руку и помахала ими.

И тут к ней подошли двое.

— Пройдёмте с нами, мадам, — взглянув на билет, сказал высокий конопатый блондин со значком на левой стороне синей форменной куртки. «СЕКЬЮРИТИ» — прочитала Татьяна Андреевна пересохшими губами. И голова у неё закружилась…

Её взяли под руки и повели, Танечка шла, оступаясь… Она ни слова не понимала; сперва один, потом второй, вежливо наклонялись и что-то выспрашивали, потом девушка в форменной синей блузке принесла ей сок.

Татьяна Андреевна не сделала ни глотка, только загадочно улыбалась, у неё страшно болела голова; и вместе с толпой бело-розовых туристов она оказалась на борту лайнера. Никто не заметил её старого серого плаща в той пушистой ватаге западноевропейских стариков. Танечка села на место у окна и, пригубив шампанского, посмотрела по сторонам.

Ей вдруг стало интересно. Ей давно не было так интересно, как сейчас, и она захохотала. Не очень громко, но весело!

— Весёлая фрау, — сказал ей стюард, забирая пустой бокал.

Самолёт уже взлетел, а Танечка всё хохотала, кто-то тоже начал улыбаться, а кто-то обиделся, но всё это было уже неважно.

Причём — навсегда.

Танечка Панкова вдруг поняла, что живёт.

— Не будите меня, — попросила она седого немца, вспомнив фразу из учебника.

— О, фрау! — развёл руками герр, показывая белоснежную челюсть с непомещающимся во рту языком. — Я-а! Я-а!..

— Ты! Ты! — передразнила его Танечка заплетающимся языком.

Шампанское с непривычки оказалось необычайно крепким, и сон не заставил себя ждать.


«Как же я в Амстердаме с амстердамцами говорить-то буду?» — проснувшись, задала себе вопрос Татьяна Андреевна и, отстегнув ремень безопасности, пошла в туалет. Ножки бежали сами, «как на пружинках», самолёт ей нравился… Такой она была всю свою жизнь, за это её и любили ученики.

— Кола? Бренди? Сок? — спросил её прежний стюард по возращении.

— Мне бы шампанского, — разгулялась Танечка под восхищённые взгляды немца.

И снова заснула!.. И спала бы долго. Не меньше часа, но самолёт делал круг, подлетая к Амстердаму и в сумке, которую она кинула в ногах, вдруг послышалась музыка…

Она не вняла настоятельным просьбам стюарда ещё в Москве отключить все телефоны. Она просто забыла про чужой телефон в сумке.

Когда Татьяна Андреевна взяла запевшую «Моцартом» трубку, то сначала не разобралась, о чём говорит голос из неё… Но на десятом слове вдруг начала различать смысл сказанного.

— Мама! Мама! Не молчи только, — сказал мужской голос, и Танечка поняла — с ней говорит её сын. — Клаус-Иосиф! — первым делом представился он. Какой сын?.. Танечка ни разу так и не взяла на себя ответственности хоть кого-нибудь родить.

«Ты не мой сын!» — хотела признаться Танечка, но на всякий случай отозвалась:

— Что, мальчик мой???

— Ма, я жду на выходе пять-«Д»!

………………………………………………………………………………………………

Татьяна Андреевна и не заметила, как после удара лошадью по голове вдруг заговорила на трёх языках. Причём бегло!

И в нашей истории — это ещё не самое удивительное.

Продолжим?

Я-а! Я-а!

С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА
«5-Д» — висела в самом центре зала красно-белая пятерня с цифрой! Панкова Татьяна Андреевна, как сомнабула, потопталась, глядя по сторонам, и, зевнув, ступила на движущуюся дорожку. Её слегка занесло с непривычки, но она устояла и удержалась…

— Молодец, Танька! — сказал ей вслед немец-сосед.

Жёлтый сыновний автомобиль с наваленными на переднем сиденье журналами и пакетом…

— Щас, ма, — подпрыгнул и чмокнул Татьяну Андреевну прямо в шляпу сын. И кинул журналы на заднее сиденье. — Ма, после Москвы ты стала выше?! Ешь, ма! — И вручил ей пакет. — Ма, а где багаж? — Клаус-Иосиф огляделся.

Танечка пожала плечами и показала сумку, потом, подумав, протянула ему.

— А кофр? — Клаус-Иосиф занервничал.

— Какой?.. — набив рот пончиками, устало спросила Танечка по-русски.

— Мама, тебя опять обокрали! — засмеялся он, и Танечка не стала рассказывать правды, разглядывая из-под шляпы родного сына.

«Нежадный», — про себя вздохнула она, панически боясь скупых и лапидарных, и ещё Танечка, когда прошли её дни и наступили вечера, боялась, что к ней станут относиться, как к старой рухляди.

Очень боялась.


И ещё она поразилась — её сын был похож на пригожего молочного поросёнка под хреном. В хорошем смысле. Цветущий поросёнок лет пятидесяти, только петрушки с укропом не хватало в зубах. Красоту дополняли очки с зеркальными стёклами и гребень в длинных волосах…

«Может, и правда — это мой сын, а я просто запамятовала, а что — вполне вероятно», — подумала Татьяна Андреевна (не забывайте, ей шёл всё-таки семьдесят девятый год). И продолжила набивать рот пончиками. И потом нисколько не пожалела, что промолчала.

Промолчать иногда — колоссальный талант.

«Сын» тараторил до их дома без умолку, правда, несколько раз протирал глаза под очками, видимо, напрочь не узнавая родную мать под знакомой шляпой из брюссельских кружев. Сын был Танечке по плечо, и она его немедленно полюбила. «Как самого родного», — поняла Татьяна Андреевна сквозь кружение в собственной голове, разглядывая Клауса.

Она и не помышляла, что полёты на самолётах так укачивают, но так оно и было — вы-то знаете!

Вам и не такое известно!

ПОИСКИ
К вечеру Гущин снова зашёл на квартиру к Панковой, но дверь была на замке, и записка, которую он повесил на ручку, болталась и шевелилась от ветра из раскрытого окна. Он медленно вышел на улицу и огляделся…

— Здравствуйте-здравствуйте!..

— Здоровьица вам! Здоровьица!!!

— Настроеньица!..

Старший лейтенант Гущин поднял глаза. Напротив его раскланивались две бабки.

— Многоуважаемые гражданки, вы Андреевну не видели сегодня?

— Ни сегодня! — подскочила первая бабка.

— Ни вчера, — притопнула вторая.

— Ни позавчера!

— Ни того дня…

— Ладно, дамы! — Гущин устал слушать и откланялся.

Куда могла пропасть семидесятивосьмилетняя бабушка, если из больницы она-таки вернулась домой? Сама — на своих ногах, и вышла оплачивать коммунальные услуги. Не дошла до сберкассы, — проверил Юрий Тимофеевич; и в булочной на углу её не видели, — обстоятельно вспоминала и не вспомнила Панковой контролёр-кассир той самой кондитерской. Оставалась Вайолет, которой Татьяна Андреевна собиралась вернуть сумку, билет и паспорт…

— Вайолет — винегрет, — шёл и повторял Юрий Тимофеевич. — Имя какое-то не татарское. Может, Виолетта?

«Коза старая — чего ты ищешь — упала на улице — оттуда в морг — никто и не хватится… Задала мне работу!» — шёл и утюжил про себя любимую учительницу старший лейтенант.

АХ, ЭТА НОЧЬ!..
Кровать, на которой спала эту ночь Танечка, была раза в четыре больше её собственной — не кончалась и не кончалась. Танечка даже заблудилась в ней, когда ночью захотела в туалет. Едва сползла и уже бегом помчалась — и успела!

Утром она прихорошилась перед зеркалом и вышла из комнаты.

Дом, в который она попала, был исключительно неплох: в нём даже пахло, как в бору, фиалками. Танечка шла по мягким ступеням лестницы на первый этаж и напевала…

«Серьга в правом ухе — гей, а у него — в левом! Не гей!» — думала Танечка, разглядывая складного и незнакомого мужчину на кухне. Тот варил кофе и курил. Танечка кашлянула, он обернулся, вытаращил глаза, кофе взорвался и вылилось на плиту!..


И утром состоялся их первый несладкий и решающий разговор (вчерашний не считается):

— Ма, ты не похожа на себя… Ты много там пила, мама? — наливая в две стеклянные чашки остатки кофе, спросил мужчина и, не скрывая отвращения, посмотрел на неё. Потом достал очки и надел их.

— Где? — покраснела Танечка.

— В России, — докурил марихуану мужчина, похожий на пригожего молочного поросёнка. — У тебя и голос изменился и цвет глаз, — добавил он.

— Разве? Ты кто? — удивилась Танечка, к утру напрочь забыв, что она теперь — не одна. — Разве у меня есть сын?

— Не шути так, ма! Я Иосиф… твой сын! — строго поправил её Иосиф. — Ты пойдёшь сегодня в магазин?

— За хлебом? — спросила Танечка, принимая из его рук чашечку кофе.

— В наш, ма! — Сын пристальней взглянул на Танечку. — У нас два магазина: шляп — внизу и брюссельские кружева — на углу площади Мармелад.

— Правда? — испугалась Танечка, расплескав кофе.

— Мама! — строго повторил сын. — Не шути так! Ты в какой сегодня?

— Я — в кружева, — сказала Танечка, подумав. — А зачем мне туда идти, сынок?..

— Посидишь за компьютером.

— А, ну конечно, — сразу согласилась Танечка и пошла за угол. Там действительно весь в кружевах утопал маленький магазинчик с продавщицей внутри.

— Хелло, Вайолет! — сказала ей девочка с распущенными волосами и встала.

Танечка села на её место и огляделась… В магазин зашли две покупательницы, продавщица кинулась к ним.

Татьяна Андреевна сфокусировала свой взгляд на мониторе. И сама не заметила, как продолжила раскладывать начатый «пасьянс».


Вечером состоялся второй решающий разговор.

Он вошёл в дом и первым делом закурил — вчера должна была прилететь из России его мать, и он встретил её, но…

Мать была не похожа на саму себя!.. Когда Клаус-Иосиф снимал зеркальные очки — перед ним стояла какая-то странная и подозрительная старуха с грустными глазами… Он их быстренько надевал и, в дыму она снова становилась похожа на его мать.

Танечка, напевая, вошла с улицы в дом, и снова наткнулась — сначала на дым, потом на подозрительный взгляд. И машинально сняла шляпу.

— Мамочка! — увидев бинты на её голове, ужаснулся Клаус-Иосиф. — А платье?.. И туфли? Что с тобой случилось в России?..

Танечка наклонила голову и посмотрела на своё платье. Когда-то оно обтягивало Танечку и сидело на ней, как перчатка на красивой руке, но сейчас висело на её длинной фигуре ночным вискозным балахоном.

— Не помню, — честно сказала она, повторив интонацию заядлого второгодника, и вдруг обратила внимание на свои сбитые ботинки и спущенные чулки, в которых угодила в больницу ещё позавчера!

— Я ж забыла переодеться! — потеряла дар речи, всегда аккуратная по части костюма Танечка.

— Ма, ну почему ты не оденешься в свои вещи? — у Иосифа выступили от дыма слёзы, он снял очки и обнял её, как большую костлявую пушинку. — Мамочка, что там произошло? Скажи мне, мам!..

— Там многое произошло, — сказала Танечка и осеклась. И, слава богу, что промолчала.

Поношенное Танечкино облачение глядело на неё с пола.

Танечка надела на себя «мокрый» шёлк цвета «электрик», взглянула в зеркало и больше не стала смотреть категорически.

— Ну почему это платье появилось на мне только в семьдесят восемь с половиной лет? — спросила Танечка шёпотом.

— А с другой стороны — оно могло не появиться вообще! — сказал голос у неё за спиной. Татьяна Андреевна оглянулась и погрозила пальцем…

Там никого не было!

— «НЕ БЕЙ ХВОСТОМ!» —
говорил Клаус-Иосиф семейному коту, когда тот злился на сухую еду в миске. И так каждое утро. Татьяна Андреевна даже начала к этому привыкать.

— Сколько я здесь? Да почти уж неделю! — спросила и сама себе ответила Танечка. Голова у неё прошла и не кружилась, и она соорудила на ней кудри с одной стороны, а с другой — гладкие волосы!..

«Когда же он поймёт, что я — ему не мать?» — каждый день вглядывалась она в сына, а Клаус-Иосиф на неё больше не смотрел, а если поглядывал иногда — то мельком, кивая и шмыгая носом.

«Признал, выходит, меня за мать свою!» — решила Танечка, откликаясь на «Вайолет».

Как и вчера, она сидела в лавке на углу площади Мармелад.

Был день. Она задремала и не увидела, как в кружевную лавку зашёл незнакомец, он долго глядел на кружево, за которым, вглядываясь закрытыми глазами в компьютер, сидела Танечка.

Танечка спала и не сразу заметила его. А когда проснулась, то пожала плечами и улыбнулась ему.

«Какой грустноватый человек, — подумала она. — А почему?»


Танечка теперь каждый день меняла наряды, выуживая их из огромной комнаты, вход в которую она случайно нашла, когда искала выход на улицу. Сегодня на ней была юбка «мумба-юмба» из сиреневых шифоновых листьев и белая кофта, которую она сначала приняла за парашют.

«Ну и фифа эта Вайолетта! — с уважением подумала Татьяна Андреевна о настоящей владелице всего этого богатства. — Фифа… Фифочка! Интересно, он на меня смотрел или на „мумбу-юмбу“ на мне?» — Татьяна Андреевна потрогала юбку и огляделась.

— А кто это был? — шёпотом спросила она у продавщицы.

— Господин Ольсен, — улыбнулась та. И Танечка решила дальше не спрашивать. Неудобно.

Соблазн денег… У Танечки никогда не было столько денег… Сколько их она каждый вечер после работы несла домой в розовой сумке, чтобы положить потом на счёт в банке.

«Я просто опоздала в эту лавку лет на шестьдесят», — подумала она и тут увидела его — того самого, который заходил сегодня и смотрел на неё сквозь тюль.

Он был, как и Танечка, седой и очень высокий.

Он шёл в её сторону, и она остановилась.

«Счастье догоняет меня», — подумала Танечка и пошла потише.

Но и в этот раз счастье снова прошло мимо её.

«Ну, почему? — подумала Танечка. — Значит, это снова — чужое счастье, которое я приняла за своё? А когда же придёт моё? — И посмотрела по сторонам и в небо без дна Танечка. — Оно придёт, а меня уже не будет на земле — я ж не вечная, Господи».


На небе, не поверите, случился страшный переполох. Шум, пух, перья!..

Вызвали дежурного по розливу счастья и так пропесочили!.. Он потом два дня сидеть не мог и, разозлившись, а ангелы тоже буйствуют, — вылил на Танечку целую канистру счастья, которая предназначалась для миллионеров и их любовниц.


Татьяна Андреевна как раз спала и проснулась совершенно мокрая — и очень расстроилась, не понимая, что это она в счастье лежит, а не в двух чашках чая, которые выпила на ночь.

ПОИСКИ
Когда и через неделю Татьяна Андреевна Панкова не вернулась в свою квартиру, Юра испугался уже всерьёз.

Он разгладил записку, которую оставил в прошлый раз, снова прочёл, потом смял и положил в карман: «Танечка, ключи у меня. Юра».

И стал обзванивать всех своих одноклассников, кто так или иначе принимал участие в жизни состарившейся классной руководительницы… Танечка была такая училка, что её любил не он один, и значит, надежда найти её живой — всё ещё имелась. Ведь все мы живём, держась за ниточку чьей-то любви.

Гущин семь раз повторил рассказ о том, как и когда Танечка оставила квартиру, как он вошёл туда и обнаружил записку, где говорилось «про даму с сумкой из Амстердама, и что она сама отправилась куда-то искать её»…

— На неё это похоже!.. Танька такая, — повторяли бывшие ученики, уже пожившие люди. — Очепятка наша.

Это было прозвище Татьяны Андреевны.

— Как же мы без Таньки теперь? — спрашивали они Гущина.

— Не знаю, — семь раз повторил он.

ОЧЕПЯТКА
— Вот ведь, вроде бы… А без неё, словно улетело что-то из жизни раз и навсегда.

Они сидели на кухне у Панковой — семь её любимых учеников и одна ученица.

— Она мне сказала — нет человека лучше тебя! И я поднялся…

— Она отмыла меня, я жил у неё полгода, — сказал бывший бомж, а теперь районный депутат.

Собрались, все кто её любил, и кому она протянула руку помощи в самый сложный момент их жизни. И стали искать увесистые основания четырёхдневного отсутствия Панковой Татьяны Андреевны.

— Где же её искать?! Ты все морги обзвонил? — поочерёдно спрашивали они Гущина.

Тот устал кивать.

— Её нет, — тяжело вздохнула девушка-мулатка. Почти негритянка, только светленькая.

— А ведь её могли убить, — сказали сразу двое. К ним повернулись.

— За что? — спросили их.

— Из-за двухкомнатной квартиры, к примеру, — ответил за них районный депутат.

— Да её никто не занял и не претендует даже, я проверял уже, — сказал Гущин. — А что вы на меня все смотрите? На меня что ли думаете?

— Нет, Юра не мог, он бы нам тогда не позвонил, — обвёл глазами всех районный депутат.

Юрий Тимофеевич покраснел от обиды:

— Вы что?!

— Мы же не ругаться сюда пришли, — примирительно сказал самый богатый из них — губернатор Чукотки. — Давайте думать, где кроме, как в морге, может быть Танечка.

— В какой-нибудь больнице? — тяжело вздохнула актриса. — Ты проверял?

— Проверял, — кивнул Юра.

— У своей подруги или друга, — подал голос водитель губернатора.

— Нет, — помотали головой районный депутат и актриса. — Она очень не любила кому-то докучать!

— А если её с улицы забрали, как потерявшую память, и засунули в какую-нибудь ночлежку? — предположил самый маленький из них и добавил: — Я жил у Татьяны Андреевны, пока разводился.

— Нет, вряд ли, — с ходу отверг это предположение Юра. — Старух в ночлежки не берут. А беспамятных — тем более.

Они снова замолчали, разглядывая жёлтые фотографии на стенах, а потом и друг друга. И чувствовалось — им жаль, что уже никогда они не будут детьми.

— «Чем хуже почерк, тем талантливее человек» — так говорила Татьяна Андреевна, — сказал чукотский губернатор. Очень веско сказал.

Бывшему бомжу стало смешно.

— На меня напали в девятом классе — она защитила меня. Помните? — спросила девушка-негритянка.

— Она любила всех нас одинаково, — заявили хором те двое, которые до этого молчали. — Мы теперь такие успешные, а она пропала…

— Меня дома так не любили, как любила она, — хрипло сказал губернатор Чукотки и покраснел.

— Я у неё прятался от двух своих бывших жён! — тяжело вздохнул самый маленький. — Еле ноги от них унёс!..

— И я у неё жил.

— И я у неё жила…

— И я тоже полгода.

— Мне её хочется поцеловать, и всегда хотелось, — сказала дама-негритянка в белом костюме.

— И мне!

— А я всегда целовал её, старушку… в щёку, — добавил самый маленький.

— Она стала такой красавицей, когда постарела, — сказали сразу пять человек. — Наша Танечка Андреевна.

— Она так любила нас.

— За что-то…

Милиционер, политик, актриса…


Юра стоял у окна и смотрел, как от дома отъезжают «порш» чукотского губернатора, «мицубиси-харизма» негритянки-актрисы, «хонда-аккорд» районного депутата. Потом в сторону соседнего дома побежал по лужам самый маленький из них…

— Юр, только ты её можешь найти, — на прощанье сказал ему каждый из семи. — Удачи, Юр.

— Только я?

Гущин оглядел стены квартиры и, сев на табуретку в тёмной кухне, задумался. Время уходило — искать надо было быстрее.

АМСТЕРДАМ
И всю неделю она грезила о необычном джентльмене, но он не приходил больше.

«Мне вас хочется поцеловать — скажет он, — мечтала Танечка. — А я ему отвечу — а мне вас!..»

И так всю неделю.

Вот и сегодня, она резво шла по площади Мармелад, продолжая грезить. Был вечер, на ней — красивое платье, в сумке, как всегда, лежали деньги — выручка за весь сегодняшний день, и не заметила, как очутилась на асфальте! Кто-то толкнул Татьяну Андреевну, да так, что она пролетела метра полтора и шмякнулась на одного из уличных музыкантов, которые работали на краю площади целыми днями, веселя публику…

— Мадам, у вас вырвали сумку, — поднял и отряхнул её от пыли помятый ею музыкант. — Вы меня раздавили, мадам.

Танечка извинилась и, потирая ушибленный бок, огляделась и пошла в полицию.

— А в полицию-то мне и нельзя! — вспомнила Татьяна Андреевна, уже зайдя в комиссариат. — А где тут выход?..

Повернулась и с облегчением вышла. Очень медленно дошла до своего дома…

«Это не мой дом», — отметила она…

И вошла…

На пороге её встретил…

— Мам, почему ты больше не говоришь мне?.. — начал он.

— О чём? — быстро спросила Танечка.

— Чтоб я женился, ма?..

Танечка встряхнула головой и вспомнила, что она теперь вообще-то — мать.

— «Продли свой род», долдонила ты мне до поездки в Россию, — с любопытством взглянул на неё её пожилой мальчик. — «Продли свой род» — ты говорила так, мам!..

— Да-а-а?.. — удивилась Танечка, Она ничего такого не помнила…

Клаус-Иосиф продолжал глядеть без улыбки, и Танечка откашлялась.

— Продли ж его! — наконец сказала ему Танечка и снова повторила: — Продли наш род, сынок.

— Хорошо, я продлю его, мама, — услышав знакомый пароль, засмеялся сын. — Ну, что ты стоишь? Входи.

— А меня ограбили! — переобувшись, буркнула она, ожидая, когда её будут ругать, и втянула голову в плечи.

— Тебя постоянно грабят, мам!.. Ты что забыла? — чмокнул её в шляпу Иосиф.

— Да-а-а? — обрадовалась Танечка.

— Ты будешь ужинать? — из кухни крикнул сын.

— Конечно! Приготовь маме рыбу в молодом вине, — Татьяна Андреевна сказала про рыбу и добавила: — Выпьем по чуть-чуть, Иоська?

— Да, мама. — Клаус-Иосиф надел фартук в кружевах и засунул голову сперва в холодильник, потом в духовку.

МОСКВА
Инспектор Гущин листал ориентировки и телефонограммы за две прошедшие недели — может быть, он что-то пропустил, не заметил, и след его любимой учительницы — здесь, на столе дежурного ОВД?

Он прочитал распечатки происшествий за два последних дня и отложил их — ничего похожего на исчезновение Татьяны Андреевны снова не было, а то, что нашёл раньше, он уже проверил. Юрий Тимофеевич за две недели, прошедшие после исчезновения Панковой, даже поседел…

За окном начинался дождь, громыхнул где-то в стороне слабый гром…

Бумажки кончились, и Юрий Тимофеевич залез в базу данных компьютера на своём столе.

— Так! — через час крикнул он. — Вот оно…


«Найдена гражданка ориентировочно 80-ти лет, без документов. Была доставлена в больницу № 58, где до сих пор в бессознательном состоянии лежит в коридоре. Одета — розовые брюки, длинный свитер из серебристого кашемира. Во рту искусственные зубы стоимостью 20 000 долларов. Причёска — нарощенные розовые локоны средней длины».

— Наши гражданки так не одеваются в восемьдесят лет, — вздохнул Юрий Тимофеевич и окончательно понял — вот оно! Точней — она!

И позвонил в отделение, на территории которого вышеозначенная гражданка была обнаружена.

— Юрик?

— Это я.

То, что он узнал дальше, можно описать в двух словах так. Действительно неподалёку от улицы Застава Ильича две недели назад за мусорными баками была обнаружена подозрительно нарядная для своего возраста гражданка — на вид ей было не меньше девяноста лет, но после того как её отмыли от очисток, оказалось, что выглядит она лет на восемьдесят…

Её отвезли в больницу, где она, не приходя в сознание, произнесла целую речь на иностранном языке, которую долго слушала одна санитарка…

— Ты подойди к ней, её зовут тётя Шура, — посоветовал Юрию Тимофеевичу знакомый оперативный сотрудник из соседнего отделения. — Редкой души санитарочка, особенно, если с утра к ней подойдёшь.

— Любит хлебнуть? — догадался Гущин.

— Больше жизни.

Так Юрий Гущин снова посетил городскую больницу № 58.

Тётю Шуру он узнал сразу — по необычайно добрым и душевным глазам и нетвёрдой походке. Она как раз выносила мусор в огромном мешке из отделения травматологии. Когда Юрий Тимофеевич помог ей дотащить мешок до бака на улице — тётя Шура сразу прониклась помочь ему, во что бы то ни стало, и открыла рот:

— Её зовут Виолетта, а совсем даже не Татьяна! — выложила она главный козырь. — Зря ты сюда пришёл! Это не она.

Больница № 58 была переполнена, люди лежали в коридорах. За ширмой у окна действительно покоилась похожая по описанию гражданка — правда, уже переодетая в безразмерную и застиранную ночную рубашку, но локоны действительно были ярко-розовыми. На первый взгляд — она спала, причём с характерным мужским храпом.

Юрий Тимофеевич просидел у кровати полдня, но ничего не выяснил, дама так и не пришла в себя, и в карманах одежды, которая по описи хранилась на складе, не было ничего, кроме растаявшей карамели и мелких денег — тринадцать с чем-то евро. По истории болезни женщина проходила, как НЕИЗВЕСТНАЯ.

— К ней никто не приходит, только я и ухаживаю… Правда, симпатичная? — Тётя Шура прикрыла ногу Виолетты байковым одеялом.

— Ничего, — согласился Гущин. — А какие у неё травмы?

— Это к лечащему врачу, — скромно потупилась тётя Шура. — У нас железная субординация. — И, покачиваясь, пошла в сторону туалета.

Лечащий врач по памяти перечислил Гущину все травмы неизвестной — сотрясение мозга, ушиб лица, ссадины на руках и мягких тканях ног…

— Скорее всего, её ограбили, — предположил он. — Предварительно стукнув по затылку. И не только, — добавил доктор.

— Почему она в коме? — полюбопытствовал Юрий Тимофеевич.

— И не выводится никак, — вздохнул врач. — Особенности старческого организма… Хотя дышит сама, и сердцебиение нормализовалось уже через сутки после поступления.

— Понятно, но её показания могут пролить свет на исчезновение одной очень славной старушки, — вздохнул старший лейтенант Гущин.

— Поставьте свечку, — посоветовал врач. — Её выздоровлением уже ведают там, — он кивнул на небо, — а не здесь.

Юрий Тимофеевич вышел из отделения и взглянул в небо, Начинался ливень. Юрий Тимофеевич быстро пошёл к своей иномарке и уже через пару минут ехал в сторону ближайшего храма.

НОЧЬ
Ночь в больнице…

Тётя Шура укладывалась спать — сегодня она домой решила не ходить, по сугубо личным причинам. У неё нестерпимо болела голова.

Умывшись, она прошлась по коридору, мимо нескольких не поместившихся в палаты больных, и завернула к ширме.

— Виолетта? — строго спросила она, увидев пятно под разметавшейся больной. — Опять ты описалась? Не ешь, не пьёшь, а хулиганишь! На-ка, посмотри на себя! — И, вытащив из кармана зеркало, поднесла его к лицу коматозной старушки. — И не стыдно?..

Зеркальце в руках тёти Шуры зашевелилось, саму её накренило над кроватью больной и, не удержав в руках, тётя Шура его выронила!

— Ай!.. — тихо пискнула больная и откинула с лица поцарапавший её осколок.

— Виолетта! — басисто удивилась тётя Шура.

— А-а-а-а-а!.. — закричали две старухи, увидев друг друга.

Врач такому чуду не удивился, он лишь нашёл пульс старой дамы, сосчитал его и, велев дать старушке попить, закрылся в ординаторской.

— Что это за страна такая? — попив воды из-под крана из тёти Шуриных рук, спросила Вайолет.

— Россия-матушка! — зевнула санитарка. — Писать теперь в туалет ходи. А то у меня рука тяжёлая, — предупредила она.


А утром Гущину позвонили.

— Кто? — спросил он дежурного.

— Александра Севастьяновна Суворова, — в недоумении повторил дежурный.

— А чего ей? — У Юрия Тимофеевича с утра был полный завал.

— Сам выясняй, — возмутился дежурный.

— Да? И что? Здравствуйте, тётя Шура! — облегчённо вздохнул Юрий Тимофеевич.

— Я послала её к тебе.

— Кого?

— Ну, Виолетту, — медленно сказала тётя Шура. — А что?

— Какую?! — у Юрия Тимофеевича выступил пот на лбу.

— Ту, Виолетту, из-за ширмы, — ещё неспешнее произнесла тётя Шура. — А что?..

— Тётя Шура, а она пришла в себя?

— Неделю назад, — через минуту ответила тётя Шура.

— А что же вы мне раньше не позвонили?! — Едва лишь Гущин сказал это, как у него начисто пропал голос.

— Забыла, — подумав, сказала тётя Шура. — Ты думаешь у меня всех дел — только тебе звонить?.. Мне ещё два туалета мыть.

— А когда вы её послали?

— Час назад. — И Александра Севастьяновна Суворова повесила трубку.

Юрий Тимофеевич выглянул в окно, к отделению быстро шла женщина в розовых мятых брюках и белом свитере.

«А походка двадцатилетней», — недоумённо подумал старший лейтенант, едва взглянув на очень усталое лицо женщины.

— Татьяна Андреевна? — высунулся в окно и крикнул он. Хотя, конечно, это была не Татьяна Андреевна. Женщина вздрогнула и нашла его сердитыми глазами.

— Меня зовут Вайолет, — усаживаясь напротив Юрия Тимофеевича, почти без акцента выговорила она. — Я потеряла сумку с паспортом. Уже не помню, как. Я помню, что сперва упала на капот, потом влетела в лобовое стекло…

— Вы попали под машину?..

— Вроде да. — И недоверчиво посмотрела на него. — Нашли за мусорными баками?.. Меня?.. Нет! — твёрдо сказала она и повторила: — Нет.

Оказалось, она иностранка — Вайолет Грюнгрум, гражданка Голландии.

Юрий Тимофеевич Гущин и Вайолет Грюнгрум переглянулись и поняли, что нашли друг друга!

— Звонить в посольство?..

— Да.

— Вы улетели на родину три недели назад, — через пять минут положил трубку Юрий Тимофеевич.

— Я?..

— Ну не я же, — фыркнул Юрий Тимофеевич.

АМСТЕРДАМ
Уже вторую неделю Танечка грезила… Каждая женщина грезит о ком-нибудь. Она подняла глаза — на неё тоскливо смотрел её мальчик.

— Сегодня зайдёт Пенелопа, — сказал Клаус-Иосиф и поморщился.

Танечка поджала губы:

— А кто это?

— Ну-у, это моя сердечная боль, — неожиданно покраснел сын.

— А раньше ты не мог предупредить? — сварливо поинтересовалась Танечка, ведь мамой быть очень занятно.

— Вот так ты всегда, ма! — поморщился Клаус-Иосиф и махнул рукой.

— Да приводи хоть пять Пенелоп! — разрешила Танечка и улыбнулась.

— Я перестаю узнавать тебя, ма, — обрадовался сын и вздохнул.

— Иосиф! — строго спросила сына Танечка. — Два магазина и эта квартира — вся наша собственность? Так?

Клаус-Иосиф удивлённо взглянул на мать.

— Я снова перестаю узнавать тебя, ма, — сказал он и надолго замолчал. — Ты опять бросила принимать витамины?

Танечка про себя фыркнула и повторила вопрос:

— Я вчера заходила в шляпный магазин дважды — утром и в обед, там был один лишь продавец. А где же был ты всё это время, сынок?

— В баре.

— Ты пил, сынок? — округлила глаза Танечка на пивной живот Клауса-Иосифа, удивляясь, зачем она завела этот разговор. Наверное, ей просто захотелось отвлечься от своих несбыточных грёз.

— В нашем баре…

— В нашем?!

— Я работал в нашем баре «Токийская лошадь», — сказал сын, всё подозрительнее поглядывая на мать. — Что с тобой, ма?

— Я пойду туда, поработаю, — объявила Танечка уже на пороге. — Завтра.

— А сегодня, не хочешь! — подал ей руку Иосиф. — Я тебя отвезу!

— А далеко?

— Увидишь…


— Ма, не позорь меня больше, — сказал ей сын на следующее утро, когда Танечка проснулась и спустилась пить кофе.

— А что, сынок? — спросила Танечка, которая ничего про вчерашний день не помнила.

Клаус-Иосиф положил рядом с её чашкой пакет с витаминами и покачал головой.

— Ты вчера набухалась, ма, — наконец сказал он. — И отплясывала, как матрос! — Клаус-Иосиф поморщился. — Раньше ты пила тихо, ма.

— Я?.. Пила тихо? — покраснела Татьяна Андреевна. — Когда я пила тихо?..

— До России, мам, — Клаус говорил, не снимая зеркальных очков, и вдруг снял их. — Видеть тебя не могу! — И вышел из кухни. — Ты разочаровала нас! Меня и Пенелопу! Зачем ты пела там? Ма-ма…

— Какая ещё Пенелопа?.. Я — пела? — проворчала Танечка, разглядывая незнакомую кухню. — Где я, собственно?.. Сынок!

И вышла на улицу.

— Этот волшебный город Амстердам, — прогудела ей шарманка на углу, и Танечка кое-что вспомнила. Но не всё.


Мимо магазина шляп медленно прошёл седой господин Ольсен.

— А где ваша мама? — с улыбкой спросил он грустного толстяка.

— Наелась клонированных помидоров и сидит отдыхает, — сказал Клаус-Иосиф и снова прикрыл покрасневшие глаза очками.

Рыжая Пенелопа в огромных веснушках только что объявила ему, что с такой свекровью ей ввек не ужиться! Её-то мама — не такая.

«Мы будем жить отдельно от мамы», — пообещал Клаус-Иосиф пересохшим ртом, хотя всю жизнь прожил с мамой и только с ней! Но Пенелопа, тряхнув рыжей чёлкой, вышла из шляпного магазина столь стремительно, что на пол с манекенов полетело сразу девять шляп.

А Татьяна Андреевна в эти минуты сидела на своём обычном месте — в закутке кружевного магазина — и смотрела сквозь тюль на площадь из витрины французского окна.

У неё все мысли были об одном.

— Как же это я?! — вертелась на стульчике она. — Что же я себе там позволила вчера в баре? Перепила и пела? Что же я хоть пела-то?..

Татьяне Андреевне последние двадцать лет не хотелось ни пить, ни петь, ни плясать…

МОСКВА — ДРУГОЕ ИЗМЕРЕНИЕ
По лестнице навстречу Юрию Тимофеевичу бежал пятилетний сван. В руке у старшего лейтенанта была лошадь. Гущин успел поймать её за хвост на лету.

— Сван, опять твоя лошадь, — возвращая парнокопытную игрушку, сказал Юрий Тимофеевич.

— Она сама скакнула! — грозно выпалил сван и ринулся наверх.

— Шалва, иди домой! — позвал голос сверху.

Другой рукой Юрий Тимофеевич поддерживал раненую по касательной пластмассовой лошадью Вайолет Грюнгрум.

— Ох, — совсем не по-голландски охала та. — Ох! Ох-ох!

— Сегодня уже поздно — переночуете здесь, а завтра я отвезу вас в посольство, — открывая дверь в квартиру, говорил Юрий Тимофеевич.

На Вайолет со стен глядели все Танечкины ученики — две с половиной тысячи детей… Вайолет зажмурилась от их настырных глаз…

— Устраивайтесь! Туалет и ванная… Я вам сейчас яичницу пожарю, — достал из холодильника два яйца Юрий Тимофеевич. И вытащил молоко.

В холодильнике лежал набор кое-каких продуктов, оставшихся от Танечки.

— Ну, я домой! — сказал через пять минут Юрий Тимофеевич.

Вайолет попробовала яичницу, попробовала ещё — и вылизала сковородку, до того та была вкусной. Прежде чем уснуть, включила диковинный ящик, похожий на допотопный телевизор.

— Си-эн-эн! — удивилась фру Грюнгрум и села, подперев щёку. Показывали обычные мировые новости, правда, в чёрно-белом варианте и без перевода.

«Этим летом престарелые граждане города были особенно агрессивны. — Вайолет жадно ловила текст, который читал диктор. — На улице с автобусом столкнулась бабушка пенсионного возраста».

И Вайолет увидела поворот от площади Мармелад к своему дому — показали помятый автобус и довольно упитанную старушку, которая грозила автобусу кулаком. Бабушку Вайолет не узнала, но ей показалось, что на пороге магазинчика, принадлежавшего ей последние шестьдесят лет, она увидела саму себя — в лиловой юбке и безразмерном свитере, похожем на парашют. Кадр промелькнул столь быстро, что Вайолет прикусила губу!

«Кто эта женщина? Я тут! А она — там?!»

И долго не могла заснуть, ворочаясь на узкой кровати в незнакомой, заставленной мебелью комнате… По потолку бежали тени от проезжавших по улице машин, но Вайолет все же заснула.

Когда следующим утром Юрий Тимофеевич пришёл за гражданкой Голландии, он увидел следующее — та жарила из остатков яиц глазунью, а в углу ругался телевизор, голосом Галкина.

— Там, — ткнула длинным ногтём Вайолет, — показывали бар!

— Ну и что? — Гущин пожал плечами.

— Это мой бар, — тихо сказала ему Вайолет.

— Ну и хорошо, — согласился Юрий Тимофеевич.

— Там пела и плясала какая-то старуха в моем кимоно! — кинула горячую сковородку прямо на клеёнку Вайолет.

— Надо же! — удивился Юрий Тимофеевич. — У вас чего ж, в барах старухи пляшут?

— Вот эта старуха! — ткнула пальцем в фотографию на стене фру Грюнгрум.

— Эта?! — С фотографии на стене глядела и улыбалась Танечка. — Ешьте яичницу, и поедем, — поторопил он фру, которая смотрела на него и молча плакала, поглощая яйца.

Юрий Тимофеевич не выносил женских слёз. И мужских не выносил тоже.

А про себя подумал: «Ну, Панкова! Ну, Татьяна Андреевна!»


В посольстве Вайолет Грюнгрум не обрадовались — после месяца жизни в России без документов жила на лбу Вайолет Грюнгрум вздулась, и она стала выглядеть не лучше чем, Танечка, которая прожила в Москве всю свою жизнь.

Тем не менее ей сразу же выписали временные документы и поселили в приличной гостинице. Юрий Тимофеевич попрощался с фру Грюнгрум и, попросив её домашний телефон, прямо с улицы позвонил в Амстердам — в надежде услышать Танечкин голос и спросить у неё, всё ли там нормально и вообще…


Ведь человека, если его любишь — ругать или корить ни в коем случае нельзя!!! Его можно лишь спросить: «Как ты, хороший мой? Ты жива, хорошая моя?»

Только так.

СЧАСТЬЕ МОЁ
— Давайте, посмотрим, что творится в обществе, — говорила Танечка всем, кто пытался её слушать в кружевной лавке на углу площади Мармелад. И при этом обычно добавляла: — Я много ошибалась.

За три недели в Амстердаме у неё появилось три десятка очень хороших знакомых, включая собак и одного хромого пони. Но в основном это были голландки её возраста, которые не сомневались, что Вайолет ездила в Москву делать очередную пластику лица или лечить память… И приходили посмотреть на неё каждый божий день.

Танечка щебетала с ними обо всём и ни о чём, едва показывая нос и полглаза из-под шляпы.

«Я всегда была уверена — моё счастье ждёт меня в другой точке Земли.

Мой суженый… Он дырки проглядел в своём вымытом окне, не встречая меня на улицах, по которым ходит всю жизнь. И вот я здесь». Танечка огляделась на кружевные облака, в которых сидела, и свободно вздохнула.

Она себя чувствовала до крайности свободно в этих облаках амстердамского магазина, как никогда раньше за все семьдесят восемь лет жизни на улице Дубовой Рощи в Москве.

— Ведь это неправильно! — вдруг поняла Танечка. — Мы рождаемся не там и не в то время, где могли быть счастливы. Почему, Господи? Разве виноват ребёночек, в голове и сердечке, которого — россыпь талантов, что родился в Эфиопии, где не проживёт и года? Зачем он родился, чтобы умереть с голодухи?

Голландки её возраста обычно соглашались с тем, что говорила Танечка.

Был вечер, когда в лавку снова зашёл незнакомец.

— Кирстен Ольсен, — приподнял шляпу он. — Я вас вчера видел в «Токийской лошади».

— Вайолет, — покраснела Танечка.

— Орнитолог — специалист по соловьям, — отрекомендовался джентльмен.

— У меня сын — Иосиф …или Клаус, — немного невпопад сказала Танечка, боясь разоблачения. Сидение в лавке с кружевами нравилось ей необычайно.

И в шляпном магазине было так прохладно, что тоже можно было посидеть.

А уж в «Лошади» с токийским разрезом глаз, вспомнила вчерашнюю вечеринку Танечка, она оставалась бы круглосуточно, если бы не раб условностей — Иосиф, устыдившейся своей весёлой матери.

— Я пришёл вас проводить, — открывая перед Танечкой дверь, буркнул господин Ольсен. — Вас ведь ограбили не так, чтобы давно…

— О, да! — вспомнила грабёж Танечка. — Тыща с чем-то евро — фьють!.. И сумку унесли!

И свистнула. Господин Ольсен вздрогнул.

— Сегодня на небе — знаковые звёзды, — на пороге дома стал прощаться господин Ольсен. И поглядел в Танечкины глаза.

— Бинарные — двойные звёзды — согласилась Танечка чуть не плача. Она в школе больше десяти лет преподавала астрономию семиклассникам.

На небосклоне мигала какая-то туманность — Андромеды или что-то вроде неё…

— Если бы мне звёздный атлас, — вслух помечтала Танечка, — я бы сказала не навскидку, что там торчит наверху.

— Ты споёшь мне? — на прощание спросил её новый знакомый.

— А что? Я пою? — поперхнулась Танечка.

— А как же, вчера в «Токийской лошади». «Гори, гори, моя звезда-а-а», — старательно пропел господин Ольсен, безбожно при этом фальшивя.

— В какой — лошади? — Танечка потёрла голову, вспомнив отчего-то про московскую лошадь. — Приходи завтра — я, может, и спою…


— Мама, ты была не одна! — заходя следом за Танечкой, констатировал Клаус-Иосиф. — Что тебе сказал господин Ольсен?.. Ты же всегда высмеивала его!

— Я, — округлила глаза Танечка.

— Всегда, — упрямо повторил Иосиф и покраснел.

— Нет, — помотала головой Танечка.

— Но ты же всё время разговаривала с ним через губу!.. — сын Иосиф презрительно фыркнул.

— Почему? — удивилась Танечка. — Он мне давно по сердцу…

— Ты всю жизнь называла его подкаблучником, — тоном разбуженного ежа выпалил сын.

— Что-о?! Он женат? — У Танечки упало сердце.

— Уже нет, его Анни умерла, пока ты путешествовала и теряла сумки с вещами! — отрезал сын.

— Правда? — ещё не обрадовалась Татьяна Андреевна, хотя вздох облегчения выдал её.

— Какие у вас отношения? Я должен знать, — строго спросил Клаус-Иосиф и снял зеркальные очки.

— Пикантные, — опустила голову Танечка, разглядывая персидский ковёр под ногами.

— Ты сошла с ума! — сказал её сын. И хлопнул дверью кухни. — Я больше не буду тебе жарить рыбу — готовь сама! — донеслось оттуда.

«Почему он злится?» — подумала Танечка и сняла с гвоздя фартук.


— Я знал, что встречу тебя, — сказал господин Ольсен, когда оглянулся, уходя.

О-ХО-ХО!..
— У меня умерла жена, — сказал он назавтра, заглянув ей под шляпу весёлыми глазами.

— Вы её не любили? — спросила Танечка и осеклась.

— Любил, — засмеялся он и объяснил: — Она долго болела, и для неё это облегчение. А сколько вам лет?

— Я ещё молодая! — подумав, сказала Танечка. — У меня ещё кружится голова! — похвасталась она.

— От любви? — с надеждой спросил он.

— Ну, не совсем, — весело сказала Танечка. — «Но это не важно», — про себя подумала она.

И то!

— На могиле Анни ангелы поют, пойдём — послушаем, — предложил голландец.

— Пойдём, — согласилась Танечка, хотя идти на чужое кладбище, даже с ангелами, ей совсем не улыбалось; но господин Ольсен всё смотрел на неё и смотрел.

И так они познакомились ещё ближе. Сами знаете, сперва — увлекательное турне по кладбищу, потом — прогулка в магистрат.

А что?..


— Я охотник и пастух, а всю жизнь работаю в банке, — пробираясь сквозь памятники говорил Кирстен Татьяне Андреевне.

— А соловьи? — вспомнила про соловьёв Татьяна.

— Это для радости — на соловьях много не заработаешь, — пожал плечами Кирстен.

— А почему — охотник и пастух?..

— Не знаю, мне иной раз хочется поохотиться, — засмеялся господин Ольсен.

— И побыть ковбоем?.. — Танечка уже не удивлялась.

— Да, — кивнул он.

— Я знал, что встречу тебя, — сказал он снова.

— Знал, что встречу!

— Я знал.

«Когда же он меня поцелует? — думала Танечка уже четвёртый день. Ей так хотелось почувствовать твёрдость губ господина Ольсена на своих. — А в уме ли я?» — спросила она себя чуть погодя. А потом сказала себе тихо-тихо:

— Не ругай себя. — И повторила. — Не ругай себя! Это — твоё счастье.

— Я полна новых идей! — смачно заявила Танечка в конце их недельного знакомства, и Кирстен захохотал. — Пойдём?.. — начал он.

— Пойдём! — подхватила она.

В том ресторане, где когда-то праздновали его свадьбу, они просидели целую ночь, заказав стерлядь и красное французское вино.

— Я не фру Грюнгрум, — сказала Танечка Кирстену Ольсену, когда им принесли десерт.

— Я понял — фру Грюнгрум ещё та стервоза! — шумно фыркнул господин Ольсен.

— Я — Танечка, — робко сказала Танечка.

— Я понял… Танечка моя, — господин Ольсен пересел и положил свою голову Татьяне Андреевне на плечо. — Я думал, что отпорхал своё, и тут появилась ты, Танечка…

— Ну что ты. — Она потрогала его нос, и господин Ольсен закрыл глаза. Мужчины никогда не показывают своих слёз, считал господин Ольсен. Хотя, что такого в мужских слезах?

Они вышли из ресторана и оказались в самой гуще оживлённого гейского парада. Наряженные трансвеститы шли праздничными шеренгами…

— Мы с тобой в этой толпе самые нормальные, — ограждая Татьяну Андреевну двумя руками, косился на раскрашенных мускулистых мужчин господин Ольсен.

— А мне они нравятся, — разглядывая людей, призналась Танечка.

— Ты что?! — господин Ольсен ревниво нахмурился.

И через день Танечка переехала к нему. Не насовсем, но всё же.

КРУГИ ПО ВОДЕ
Юрий Тимофеевич Гущин звонил по номеру, который дала ему Вайолет Грюнгрум, но — день шёл за днём, а откликом ему были лишь мелодичные гудки из Амстердама…

Настоящая Вайолет ждала из посольства указаний и подтверждения своей личности, чтобы уехать из России.

— Послезавтра, — сказали ей в посольстве.

У Юрия Тимофеевича голова шла кругом от ирреальности происходящего.

— Хоть бы с ней ничего не случилось! — твердил он всю последнюю неделю, в душе надеясь, что Татьяну Андреевну отправят в Москву, когда настоящая Виолетта вернётся домой. Отправят с осторожностью и уважением — как безобидную чудачку, а не как старую мошенницу!

43 МАРТА
В квартире зазвонил телефон! Он услышал его ещё на лестнице.

Гущин успел — он схватил трубку! Звонили из Амстердама, с того самого номера, который так и не ответил ему ни разу.

— Танечка!.. Ты жива?

— Да, — подумав, сказала Танечка.

— Когда вернёшься?

— 43 марта, — снова подумав, ответил Танечкиным голосом голос из трубки.

— Что-О-О?.. Где ты теперь, Танечка?

— В Амстердаме, Юрочка.

— Зачем ты поехала туда и не звонишь?.. — крикнул Юрий Тимофеевич.

— Просто так, — еле слышно сказал голос издалека.

……………………………………………………………………………………………………

— Дважды два — сколько будет, Татьяна Андреевна? — всё-таки спросил Юра.

— Отстань, Юрик! — засмеялась из телефона Танечка.

— А в алфавите сколько букв? — не унимался Гущин.

— Я забыла, Юрик.


Юра постоял, слушая звонкие гудки из далёкого города.

— Только не плачь, — сказал он себе и успокоился.

АВАРИИ НЕ ПРОИЗОШЛО
Они столкнулись внизу.

— На ней мой кардиган! — удивлённо сказала дама, но Танечка уже легко ступала по асфальту и шла к блестящей машине Кирстена.

Рядом с водителем сидел Клаус-Иосиф, он провожал мать в свадебное путешествие.

Белоснежные лайнеры из десятка стран садились и взлетали, пока они прощались.

Он подпрыгнул и поцеловал мать в шляпу.

— Мама, после Москвы ты стала выше? — произнёс он свою коронную фразу.

— Я подросла, — вздохнула Танечка.

— Ма, — сказал он. — Мам, он заглядывает тебе в глаза, ма! Ты заметила, он любит тебя?

— Да, — согласилась Танечка.

— Я всегда мечтал, чтобы Пенелопа заглянула мне в глаза, — вслух подумал Клаус-Иосиф. — Ты вернёшься, если у вас не сложится?

Танечка промолчала.

— Обещай, что ты вернёшься и… я ни слова не скажу тебе!

Танечка покраснела, ей не хотелось думать о всякой ерунде.

Объявили посадку, Клаус-Иосиф вытер слёзы — свои и мамины, и они простились. Каково же было его удивление, когда, вернувшись домой он… увидел родную мать!

ФРУ-ФРУ
Вернулась мать Иосифа, но мало кто это по-настоящему понял, настолько Татьяна Андреевна удачно заполняла её место. Удивились только, чего это она снова стала не похожа на саму себя — вчера была приветливая, а сегодня — заносчивая, как и с месяц назад, до своего отъезда в Москву.

— Фру Грюнгрум после потери документов сильно изменилась!.. Ей даже пришлось пожить в ночлежке, — судачили соседи, когда настоящая Вайолет по приезде не выдержала и рассказала про кое-какие свои мытарства в Москве.

— Что ж она морочила нам головы целый месяц? Меняла наряды и крутила любовь с вдовцом Ольсеном?..


— Хорошо, что меня всё-таки узнали в посольстве, ведь по документам я уже улетела в Голландию! — говорила Вайолет Клаусу-Иосифу… на что тот — снимал и надевал очки… снимал и надевал… снимал и надевал!

Потом ему даже пришлось посетить доктора.

— У вас синдром сенильной фрустрации, — наконец поставил диагноз психоаналитик. — Не курите с недельку!..

Клаус-Иосиф немного обиделся на мать: почему она так и не разжевала ему, что же произошло между ней и господином Ольсеном? Ведь он сам посадил их в самолёт и видел, как убирали трап…

А с другой стороны — он этого и ожидал в душе.

На его же вопрос: «Что там у вас с ним?..» — настоящая Вайолет покраснела до корней волос:

— Чтобы я-а-а… С этим подкаблучником?! Что ты такое городишь?.. Иди, рыбу жарь!

Клаус-Иосиф надел фартук и пошёл жарить. Ему было смешно! Мать снова повторяла, как заведённая с утра и до ночи:

— Продли наш род!.. Продли его, чёрт тебя подери!..

— Продлю, мам! — за ужином твёрдо пообещал Клаус-Иосиф и позвонил рыжей Пенелопе. Потом скинул ей сообщение на электронный адрес. И наконец побрился и пошёл сам, купив большой веник розовых тюльпанов и метёлку голубых гвоздик.

ГОРИ, ГОРИ, МОЯ ЗВЕЗДА
Гущин увидел их однажды…

«Счастливая пара — два сердца нашли друг друга — транслировала в День святого Валентина Си-эн-эн. — Сегодня на мосту Вздохов стояла пара из Амстердама — он и она…»

«Это просто лишь на первый взгляд», — сказал первый диктор.

«Я не думаю, что это — просто!..» — возразил второй.

«Думаешь!» — заспорил первый.

«Какой глупый вывод», — не согласился второй…


Танечка промолчала, разглядывая воду под мостом — она не слышала, как дикторы переругиваются. И не видела, как смотрит, схватившись за бьющее ему по рёбрам сердце, Юра — с другой стороны экрана и за тысячу километров от неё.


Под мостом два длинных парня заиграли на гитарах и запели им.


И через неделю на мосту Вздохов в Венеции стояла всё та же пара — он и она, и им улыбались гондольеры. Это было их любимое место в тот февраль…


— Танечка, — спросил её Кирстен, — если бы ты могла выбирать время, когда родиться, какое б ты выбрала?

— Никогда, — улыбнулась Танечка.

— Почему?

— На земле такой дефицит любви, я не вернулась бы сюда.

— Но разве у тебя не было счастья?..

— Две капли, — махнула рукой Танечка и легко вздохнула.

— А сейчас?

— Сейчас не в счёт. — Танечка протянула старую ручку к солнцу, и сквозь тонкую кожу проступили вены и косточка её руки. — Я уже поцеловала вечность.


На Мосту Вздохов стояли старик и старушка, Луна светила им. Солнце ведь — не очень большая звезда?.. Луна — и вовсе не понятно что!.. А они — две песчинки в вечности.

Две живые песчинки.

Вы нашли свою песчинку?

Ищите быстрее.


19.11.2003 г. от Р. Х.