За огнями маяков [Геннадий Ефимович Баннов] (fb2) читать онлайн

Геннадий Баннов За огнями маяков

ВЕСНА ОЖИДАНИЙ

1. Начало начал

Общежитие железнодорожного училища расположено на бойком месте: внизу, под окнами, разместилась балочка — стихийный базарчик.

Деревянное, двухэтажное здание находилось за виадуком — железным, покачивающимся мостом через транзитные и запасные пути станции Новосибирск. Утром, когда девятнадцатая группа шла по нему на завтрак, рабочие ботинки грохотали на весь белый свет. Окна общежития глядели на железную дорогу, по ней шли пассажирские поезда и теплушки с солдатами, и, больше того, гондолы и пульманы с углем, а также платформы, затянутые брезентом с «подарками» для фашистов: самолетами ЯКами, ИЛами. Танки на фронт везли открытыми, их только сопровождала военная охрана.

Балочку то и дело разгоняли; прилаживаясь к милиционерам, торговки перемещались с одного места на другое — и вся она от этого двигалась, как живая. Но жила себе, не умирала. К весне, наоборот, разрослась, обзавелась даже постоянным местом и длинными из неструганных досок столами. Покупатели были в основном рабочие люди.

Завелись на балочке и мелкие жулики, и карманные воришки — как без них? А стало потеплей — выползли на свет и матерые хищники: грабители и бандиты, отсидевшиеся в темных углах дезертиры, вооруженные кастетами и ножами. Грабили они прохожих в темных углах и квартиры, частные избы, и на путях чистили контейнеры с трофейными германскими сувенирами. Краденое сбывали на толкучих рынках и таких вот балочках. Милиции, борющейся, в основном, с торговками на базарах, бандиты нисколько не боялись.

По теплу, ближе к вечеру, жеушники растворяли окна, в том числе и на втором этаже, где жила девятнадцатая группа, и они становились зрителями разыгрывавшихся воровских драм. Был там «учитель» карманных воров, дядя Яша, держащий в страхе вместе со своей кодлой всю балочку.

— Вот кого взять бы за жабры! — восклицали ребята, но кто их слушал! А дядя Яша между тем являлся на балочку каждый день. Особенно любил он приходить под вечер в воскресенье.

Однажды в выходной день ребята встревожились беспорядочными хлопками в расположенном поблизости лесопарке. Подбежали к раскрытым окнам, а там шла пальба из револьверов: железнодорожная милиция преследовала убегающих рослых парней, ограбивших вагоны. Вскоре мимо окон, рядом с балочкой, провели двоих здоровых мужиков со связанными сзади руками. То и дело они оборачивались назад и конвоирующим их милиционерам цедили сквозь зубы: «Спрячьте дуры!» С балочки, из толпы в это время выскочил одноногий, невысокий ростом мужчина на костылях, обычно валяющийся в пыли у дороги, но сейчас, видно, протрезвевший. Держал он в руках развернутую опасную бритву. Не обращая внимания на оклики и предостережения конвоиров, подскакал к арестованным, перерезал связывающие их ремни, и бандиты сразу бросились в толпу. Идущая впереди арестованных девушка-милиционер подошла к сидящему на земле, рядом с костылями, освободителю бандитов, потребовала: «Ну-ка, вставай, пошли в отделение!» «Не встану, — отвечал он. — И не пойду никуда, применяй оружие». Вскоре пришла машина, и его увезли.

А через несколько дней он снова объявился на балочке. В дым пьяный.

Постоянными обитателями балочки были и некоторые из учащихся ЖУ, в основном те, кто уже раньше окончил какое-нибудь училище или школу ФЗО и, избежав распределения на работу, по подложным документам, «ксивам», поступил в железнодорожное училище. Эти умудренные опытом взрослые парни по-своему руководили пришедшими в училище новичками. Устраивались, как правило, старостами групп, становились к распределению «лишних» паек хлеба и других продуктов, оставшихся от тех, кто по какой-нибудь причине отсутствовал на занятиях. Обучались в училище больше деревенские парни, которые на воскресенье уезжали домой. По договоренности с хлеборезкой-раздатчицей староста получал хлеб за отсутствующих целиком, кирпичиками. Хлеб был дорогой, продавали его на балочках. И покупали потом себе шевиотовые шерстяные костюмы и дорогие шапки. В девятнадцатую группу монтеров СЦБ, куда определен был Олег Сибирцев, устроились два таких великовозрастных: один, Федька Березин, был старостой; другой — Гаврила Дикарев. Пришедший позднее, невысокий ростом, мордастый, этот боролся за благодатный пост, часто сталкивался с Федькой из-за дополнительной пайки хлеба или лишней порции горячего блюда. Числились в училище и «начинающие» бандиты: Игорь Генварский и смуглый татарин по кличке Кайма, впоследствии застреленный братом изнасилованной им девушки.

В общежитии между собой ребята часто пользовались блатным жаргоном.

Когда Олег только явился в училище и сидел на своем самодельном деревянном чемоданишке, ожидая обустройства в общежитие, к нему вразвалочку подошел паренек в серой гимнастерке и в таких же серых брюках. Уставился на новичка:

— Че ты, б…, здесь расселся?

— Тебя не спросил, — ответил Олег.

— Че, че?! — тот подошел ближе, провел рукой по его лицу.

Олег встал, дал по морде. Тот охватил лицо, охнул:

— Это ты, б…! Ты поднял руку! Да я те пасть порву!

Олег ждал продолжения схватки, но не заметил его особой готовности драться; под левым глазом у парня, прямо на виду, вырастал фингал.

— Я здесь уже год, а ты только пришел. Да я те, б…, изувечу, глаза выколю!..

Это были одни слова, до драки обычно никогда не доходило.

День в училище был расписан по минутам. В столовку и в учебный корпус ходили строем, как солдаты. Так что этого парня Олег больше не встретил, как не встретил и многих из тех, с кем довелось столкнуться на дороге жизни.

В мастерских учились рубить, клепать, пилить, обрабатывать напильником поверхность стальной болванки, сверлить на станке. Делали немецкие и английские молотки, гаечные ключи, кронциркули, плоскогубцы; ходили в горячий цех — изготовленный инструмент закаливали, отпускали. Толсторожий Гаврила Дикарев, уже окончивший в Копейске училище полиграфистов, был груб с ребятами — зверь зверем и требовал беспрекословного повиновения, малейшее сопротивление подавлял силой. Однажды в мастерских, в отсутствие мастера, он зло избил Олегова соседа по верстаку, Гошу Цаплина из Искитима. Олег вступился, встал перед Дикаревым лицом к лицу. Тот взял с верстака напильник без ручки и острым концом, хищно оскалившись, нанес удар. Олег только успел руку подставить — напильник пробил ее насквозь… Пошел в сопровождении Гоши в амбулаторию. Рану, предварительно обработав, перевязали. И скоро, в общем-то, рука зажила. Пришедший по ранению с фронта мастер Павел Сергеевич узнал о происшедшем (донесли стукачи), но разговора не поднимал: приглядывался к Дикареву и, заодно, к Сибирцеву, возможно, соображая, кто из них более виноват в этой драке.

Доводилось Олегу и самому ссориться и даже драться. Как-то случилось за одного слабачка, за Шведу, выйти во двор на стычку с хорохористым парнем, Колькой Шаркуном из параллельной группы. Бились честно, до крови, потом помирились. И даже стали друзьями. Колька Шаркун приходил в комнату к монтерам СЦБ, выражал свое уважение Олегу и под гитару пел душещипательные блатные песни:

Теория давалась легко: группа состояла, в основном, из ребят с семилеткой, были и с восемью классами, а программа по русскому языку, литературе, по математике и физике была составлена под семиклассников. В новинку были только техническая механика и специальные предметы. На уроках отдыхали. Молодая преподавательница по русскому языку и литературе Татьяна Тарасовна вдохновенно читала наизусть целые главы из «Евгения Онегина», глаза ее при этом блестели тысячью искорок. Иногда с ребятами беседовала о жизни, о дружбе. И о любви. На каком-то спаренном уроке однажды задала писать сочинение по поэме Пушкина «Полтава». На другом занятии проводила анализ написанного.

— Твою работу, Сибирцев, — весело на него посмотрела, — я не принесла. Поставила пятерку, еще какую! Читали ее на областном семинаре. И оставили в методическом кабинете. В качестве образца оставили, понял?

В общем, побеседовала после урока. Зарубкой в памяти осталась ее беседа. Как когда-то, еще в пятом классе, осталось зарубкой напечатанное в «Ленинских внучатах» легкомысленное, играючи написанное им стихотворение…

2. Послевоенные радости

И потекли, и поковыляли дни учебы. Освоились с внутренним распорядком училища. Убирали по осени совхозный и колхозный картофель, ночью разгружали пульманы и гондолы с углем, вагоны с солью, стройматериалами; ночью же ходили в баню (днем бани были заняты солдатами). Старый комендант Фока будил парней, колотя по двери, затворенной изнутри ножкой табурета, и сильно ругался.

Овладели слесарным и мерительным инструментом, научились работать. Притерпелись к скудному столовскому питанию. Но все-таки изнуряло вечное: всегда хотелось есть — с мечтой о еде засыпали и просыпались. К весне многие стали болеть желудками. Появилась и у Олега сильнейшая изжога. Его худощавый товарищ по несчастью, Гоша Цаплин посоветовал сходить в амбулаторию, сдать на анализ желудочный сок. Сходил, сдал. И ему было предписано диетическое питание, каковым Гоша уже давно пользовался. Ну, жизнь стала получше, и жить стало повеселей. К тому же, солнце пригревало все пуще, снег убывал. И война, похоже, подходила к концу — вести с фронта приходили все радостнее: наши войска сломали сопротивление фашистов и устремились к Берлину. И наконец окружили его. Штурмуют! Так что пела душа, и со дня на день ожидали сногсшибательных известий.

В училище вечерами показывали киносборники о фронтовых событиях. Выступал ансамбль песни и пляски трудовых резервов — такие же мальчишки и девчонки, как и они, только пляшущие и поющие, да с иголочки разодетые. Какая-то артистка читала стихи Константина Симонова «Сын артиллериста», да так, что мороз пробегал по коже… В общем, была весна больших ожиданий.

И наконец-то Берлин пал. Ура! И закончилась, в конце концов, война — ура! Ура! Ура!.. Было воскресенье. Слух этот разлетелся по общежитию со скоростью света. По коридорам носились мальчишки, захлебываясь криком: «Война кончилась! Гитлеру капут!» Старый комендант Фока прослезился: у него воевали сыновья и внуки. Парням захотелось скорей на улицу, на простор. На балочку! В центр города!

На виадуке встречные люди радостно улыбались друг другу, незнакомые останавливались, заговаривали, поздравляли друг друга с Победой.

…И пошли эшелоны на восток. На воинской площадке, напротив общежитских окон, они останавливались. Солдаты выскакивали из вагонов, загорелые, в задымленных гимнастерках разминались, разговаривали с женщинами и с мальчишками. Многие из них смело высказывались: «Едем бить японцев». Отдельные солдаты по дороге сбывали трофейные вещи и безделушки и напропалую веселились: подъезжая к станции, соскакивали на ходу и, уличив момент, начинали плясать и петь.

Потом, летом уже, прилетел на свою родину, в Новосибирск, боевой летчик, трижды Герой полковник Покрышкин. Его встречал весь город. А потом…

Потом их мастер, раненный в руку фронтовик Павел Сергеевич Кузькин, в мастерских позвал к своему рабочему столу Гошу Цаплина, Ваню Шамшурина, Стасика Гончарова, Олега Сибирцева, сказал:

— Вас сейчас ждет у себя директор Петр Петрович Курилович. Сдайте изделия, инструмент, приберите рабочее место. И идите. Прямо сейчас. Ну, с Богом!

— А зачем вызывают? — спросили с тревогой.

— Он скажет зачем, — с загадочной улыбкой ответил мастер.

Ожидали в приемной: собралось человек двенадцать. Петр Петрович, худощавый и невысокий ростом, вышел из кабинета и широким жестом пригласил к себе. Расселись на диване, на стульях.

— Ну как, ребята, проходит практика?

— Да ничего. Идет себе, — отвечали. А про себя подумали: не за этим же ты вызвал нас с практики.

— Ну, это и хорошо, что все в порядке… А зачем я вас пригласил? — приступил наконец к главному делу. — Война, ребята, закончилась. Началась мирная жизнь. И вот мы направляем вас учиться. На полном обеспечении, за счет государства. Есть такой техникум в Уфе — железнодорожный, трудовых резервов. Знаете этот город, Уфу? За Уралом, да… Обмундируем вас, снабдим сухим пайком, литера выпишем. И поедете в сопровождении старшего товарища.

Новость прямо-таки обрушилась на голову. Молча, одними глазами спрашивали друг друга: «Что делать, ехать? Но раз так надо, значит, поехали учиться».

— На всем-то на готовом как не учиться? — Курилович ответил на заблестевшие у парней глаза. — Станете мастерами производственного обучения, преподавателями. Педагогами! В общем, большими людьми. А сейчас… сдайте инструмент, изделия…

— Сдали уже! Все уже сдали! — ответили ему вразнобой.

— Ну, вот и хорошо. Значит, отдыхайте. А утром из столовой — прямо сюда, к девяти часам в четвертую аудиторию. Из других училищ еще подойдут. Начнутся подготовительные курсы. Там, — кивнул он куда-то вдаль, — будете сдавать вступительные экзамены…

Готовились добросовестно: упражнялись в решении задач и примеров, писали диктанты. В оставшееся время читали книжки и бродили по городу. И наконец-то разглядели, что на дворе стоит лето, что можно сходить на Обь, искупаться…

Ах, это купанье! Это плаванье и прыжки в воду с баржи! Оно напоминало детские, довоенные еще, летние дни. Жеушники из прочих купальщиков выделялись белизной тел. Синюшно-белая кожа их с непривычки вся покрывалась пупырышками.

3. Город Уфа — край неведомый

Отец Олега выполнял всякую работу, инструментом владел разным. Кожи выделывал, шубы. Печи выкладывал добрые: расход дров небольшой и тепло держат долго. Плотничал, столярничал, делал кадушки. Вечерами пилил, строгал, подгонял. За работой песни пел, старинные и новые. Остановится, посмотрит, как облепили стол его ребятишки — Андрей, Петя, дочка Шура и Олег: каждый готовит свои уроки, скажет:

— Учитесь, ребята, чтобы не пропасть. Новое время пришло — учиться надо.

С самого первого класса Олег, бывало, закончит решать задачки и издали подпевает отцу. Тот услышит, обрадуется, что Олежка пошел в него голосом. Старшего в семье, Артема, самого голосистого, не было с ними, учительствовал в деревне Листвянка, за Новосибирском, у остальных же как-то с пеньем не получалось. И вот Олежка, отцу на радость, способен пению. Не Бог весть какой голос, а слух есть…

В Тюмени жили. С разъехавшимися по белу свету, деревенскими еще, друзьями отец как-то ухитрялся поддерживать связь: специалиста на все руки, его звали туда-сюда, рисовали перспективы. И не выдерживало сердце умельца, срывался человек с места и ехал. Обязательно со всей семьей! И вот заново начинается вся жизнь. Потом одумается, вот-де дал оплошку, опять наводит справки о друзьях: кто, где и как устроился. Ездил и в «разведку». Вернется домой, вечером за столом возьмется расписывать новое место. Не будучи ни рыбаком, ни охотником, завосклицает: «Какая там природа! А охота! А рыбалка!» Голубые глаза загораются нестерпимым блеском. И этому незнакомому, новому месту все уже рады. Мама тоже не возражает семейному единодушию. И скоро начинается распродажа всего «лишнего», которого не возьмешь с собой в дорогу. Ездили на лошади, на пароходе, чаще на поезде. Прильнет Олег к окошку и смотрит, и о чем-то мечтает, какие-то рисует себе картины. Нравится ему дорога. На новом месте дети устраиваются в школу, мама хлопочет по дому, на своей зингеровской машинке обшивает всю семью.

Меняли школу, прощались с товарищами. Потом сходились с новыми. Глаза Олега при этом выделяли в классе одну из девочек. Хоть это и оставалось всегда тайной, девочка-звездочка эта светила ему в жизни, и в школу его несло, как на крыльях. В железнодорожном училище, правда, некого было выделять: была только одна группа девушек — дежурные по станции. Монтеры СЦБ с ними встречались редко.

Перед отъездом в Уфу Олег поехал домой, в деревню Листвянку Черепановского района, где работал старший брат Артем и где жила теперь вся семья. Сообщил, что уезжает далеко и надолго. Мама велела на дорогу ему зарубить петуха, запекла его в русской печи, обернула в капустные листья.

В Новосибирске ожидали прибытия ребят и девушек из других училищ. С вожделением поглядывал Олег на свой самодельный чемодан, где у него лежала мировецкая еда — жареный петух.

Ребята, оставшиеся в училище, пришли проводить. Объявился на перроне и Коля Шаркунов с гитарой, друг из параллельной группы ремонтников паровозов, с которым когда-то Олег подрался. Играл и пел под окнами:

Растрогался Коля, велел написать из Уфы, клялся Олегу в вечной дружбе и даже пустил слезу. И обнялись они на прощанье. И долго махали друг другу с подножки и из открытых окон.

И наконец-то достал он своего петуха и развернул… Увиденное его изумило: петух весь кишел червями! Выбрасывая, чуть не ревел от свалившегося на него горя…

В вагоне было душно, все льнули к окнам, выходили в тамбур, висели на подножках. Добрались с двумя пересадками. Напутал провожатый: повез ребят через Свердловск. Только на третий день прибыли в Уфу.

Техникум стоял на горе, невдалеке от вокзала. Усадьба огорожена, в проходной — сторож, седоусый дед. С жизнерадостной улыбкой отвечал он на все заданные прибывших сибиряков вопросы. Сопровождающий их молодой мастер скоро отметил командировку, простился и, на зависть ребятам, отбыл домой. В Сибирь.

И вот сдали пробную работу на производственный разряд и теоретические экзамены. И выступил перед ними директор Мазов, представительный железнодорожник, подполковник тяги. И потекла жизнь уже в новом качестве. Работа в мастерских и на паровозоремонтном заводе по-прежнему была главной в обучении. Работа была всегда и во всем — в первую очередь. И в самообслуживании, и во внутренних делах техникума.

В светлых аудиториях радостно встречали преподавателей. Те вглядывались в собравшихся едва ли не со всей страны ребят. Взаимные интерес и любопытство скоро создали творческое поле, в котором парни и девушки напитывались добром и знаниями.

К весне вновь прибывшим в техникум парням сшили по мерке темно-синие шерстяные кителя и брюки с узким зеленым кантом, а девушкам — шерстяные платья.

В это самое время Олег Сибирцев услыхал краем уха, что в техникуме работает секция бокса. На занятия явился пораньше, дождался тренера — преподавателя техникума физкультуры. Подошел. Это был молодой, лет под тридцать, человек, худощавый, смуглолицый, с жесткими темно-русыми волосами, одетый в офицерскую гимнастерку цвета хаки с широким ремнем и в такие же брюки.

— Здравствуйте, — поприветствовал Олег. — Можно мне записаться к вам в секцию? Я, правда, опоздал…

— И на много опоздал, на целых четыре месяца. Так что новых я уже не принимаю.

Олег не уходил. Стоял, чего-то еще ожидал. И дождался.

— Трусы, тапочки есть? — спросил тренер после значительной паузы.

Олег кивнул: есть.

— Ну, тогда вот что. Разденешься, станешь в строй, будешь заниматься со всеми вместе. А на спарринг я тебя поставлю с теми, которые уже давно тренируются. И посмотрю, чего ты стоишь. Тогда и решу, брать тебя или не брать. Ясно?

— Ясно! — Олег просиял.

Крутая разминка ему понравилась. Дальше шло повторение ударов и защитных действий, передвижений и перемещений. Во все глаза смотрел он, как, показывая, исполняет удары и защитные действия тренер, как бьют и защищаются «старые» боксеры, второкурсники. Старался перенять лучшее, работал, и пот с него лил градом. Тренер назначил ему «противником» Зайцева и стал следить за боем. Не обладая навыками нанесения ударов, новичок отводил перчатку противника и правой рукой бил в почти открытую цель. Эту Олегову сноровку тренер подметил и, не объявляя победы, одобрил его действия. Так он был принят в секцию.

Занимался он прилежно, не жалел времени на работу над собой. И все больше влюблялся в тренера, незадолго перед войной приехавшего в СССР с Китайско-Восточной железной дороги. Успел он и повоевать, был ранен и контужен, спортивная закалка, однако, помогла ему восстановить здоровье. Он стал работать в техникуме и у учащихся пользовался авторитетом. Через месяц Олеговых тренировок Виктор Григорьевич заявил его на участие в городских соревнованиях.

…Первого противника он победил с явным преимуществом. Второго, второразрядника Коца, атаковал от первого до последнего гонга. Иногда тому удавалось встречать его прямыми ударами. Но крайне же он удивился, когда в знак победы руку подняли не ему, а… Коцу! Виктор Григорьевич обнял. Сказал:

— Потренируешься — победишь.

Встретиться с Коцем больше не пришлось. После окончания десятилетки тот уехал куда-то учиться. Он из богатой еврейской семьи, ему надо было в институт…

Скоро для повышения мастерства Олега пригласили в спортивную школу, обеспечили спортивной одеждой. Впервые увидел он тогда боксерские снаряды: разнообразные груши, мешки, лапы. И сошелся с ведущими боксерами Уфы — в основном, со студентами вузов. Через год выиграл первенства Уфы и Башкирии, вошел в сборную команду республики.

В своем техникуме он-таки углядел приехавших из Казани двух подружек: воспитанницу детского дома Шурочку Усачеву, бойкую, хорошо сложенную барышню и смуглолицую татарку, пышечку Соню Маннапову. Соня, быть может, разглядела в Олеговом обличье что-то татарское и потянулась к нему так что подружка ее, Шура, сразу отодвинулась. Но внимание Олега больше занимала Шурочка…

Впрочем, учеба учебой, но и тренировки боксом и соревнования, и поездки в Казань, Чебоксары, Челябинск увлекали его. Расширялся круг общения и боевой опыт. А время… Оно бежит, оно летит! Но куда бы ни забросила его дорога — на производственную ли практику, на педагогическую ли, всюду он, как картежник с картежниками, находил общенье с боксерами. В Челябинске познакомился и близко сошелся с профессионалом, чемпионом Китая Володей Яковлевым, научился у него ближнему бою. В Канаше, в Чувашии, приобрел начальный, пригодившийся ему впоследствии опыт тренерской работы.

4. Леночка

Каждую субботу в железнодорожном техникуме проводили культурные мероприятия: собрания, лекции, танцы под баян и оркестр — духовой и струнный. Своих девушек не хватало, приходили городские, а к весне их появлялось все больше. Смеются, громко разговаривают, ожидают приглашения молодых людей. Всех девчонок разберут, ни одна не останется, а ребят без пары будто и не убавилось: стоят по стеночкам, в углах, у дверей, высматривают приходящих девушек, вздыхают, завидуют более расторопным парням. Девушки тоже, нет, не безразлично дожидаются приглашений: среди одинаково одетых в форму ребят обязательно разглядят определенную личность с выражением лица, глаз, с осанкой, с походкой. Голос даже запомнят — один из всех только и понравится.

Был в техникуме танцор незаменимый, Феликс Телицын. Не по поручению комскомитета и не по просьбе товарищей, активист он был сам по себе — такова у человека натура: из ничего танцы организует. «Танцульки будут?» — спросят кого-нибудь из его группы. «Будут, — не задумываясь, ответят, — Телицын-то здесь…» Соберет этот Телицын оркестрантов, хоть и не полным составом, договорится с ребятами в радиоузле, где пластинок с танцевальной музыкой завались. Баянист еще, ну тот всегда явится добровольно. Вот и пожалуйста. С первыми звуками музыки потянутся в клуб парни и девушки — из аудиторий, из читального зала. Как раз тут и окажутся наготове «случайно» проходящие городские девчонки. «Случайно» же выйдут из проходной парни в форме железнодорожников, пригласят их. Через какой-нибудь час клуб будет набит под завязку и веселье потечет на всю округу.

В один из таких вечеров, на четвертом курсе уже, группа боксеров под руководством Олега Сибирцева, закончив занятия в малом зале и ополоснувшись под краном, вошла в клуб со двора, через запасной выход. Расположились у стенки, по обеим сторонам от своего тренера.

— Ну что, пригласим? — беспечно Олег обратился к своим парням.

— Пригласим, а чево!

— Чево нам теряться! — храбрились те, которые еще ни разу не приглашали девушек.

— О! Моя здесь! — с долей паники объявил кудрявый балагур Тима Широков, тоже из выпускной группы.

— Тебе хорошо, к тебе пришли, — позавидовал сибиряк из Барнаула Саша Соколов.

— Да не шибко это хорошо. Я ведь теперь буду, как связанный: ни посмеяться, ни подурачиться.

— Она, что, мешает тебе дурачиться? — поинтересовался Олег.

— А неудобно как-то при ней. Стесняюсь я.

— Да где она?

— Вон стоит с девчонками, высокая, сюда смотрит.

— Саша пусть пригласит ее для начала. Иди давай, иди, — Олег подтолкнул Сашу. Тот, оглядевшись и подтянувшись, геройски пошел на «задание».

Танцы были западно-европейскими, других не знали.

Оркестр играл фокстрот, танцующие передвигались по кругу. Соколов с девушкой прогарцевал мимо товарищей, девушка только успела кивнуть Тиме Широкову, и он ей ответил таким же кивком.

— У нас здесь все как-то знакомятся, дружат с девчонками, встречают их, провожают, — вслух размышлял балагур Тима Широков. — Ну, и я тоже. Раз надо… Познакомился тоже. А только она мне как-то, ну, в обузу. Это все равно, что обязательство: дал слово, дак, значит, и держи. И уже, значит, никакой вольности!

Тима продолжал, но Олег уже отвлекся: сам Феликс Телицын к ним приближался, выделывая замысловатые па. Да и не в нем даже дело, не в Феликсе, ну, а с кем он… Ну, с ним была девушка. Замечательная! Углядит же танцор этот… Олег знает ее, ну, видел. Да что говорить, знает он ее хорошо! Проходя мимо Олега, она улыбнулась и, в знак приветствия ли или просто потому, что узнала, склонила голову. Прекрасную голову с уложенной сзади русой косой. Стройная, с осанкой гордой, с виду неприступная, но Олег знает, она общительна и проста.

Прошли и скрылись в толпе танцующих. И, показавшись снова, остановились в отдалении. Увлеченно ведут беседу. Феликс от нее ни на шаг, но Олег, однако, заметил, что взгляд девушки обращен в их сторону. Встала так, чтобы видеть его ребят. Феликса слушает, по-видимому, невнимательно: то и дело взглядывает на пришедших с тренировки парней.

Ровный гул в зале постоянно прерывался чьим-нибудь смехом. Танцующие больше держатся окраин, общаются с теми, которые стоят у стенки. Иногда кто-нибудь торопливо пересечет зал да расслышится хохот из недр отдыхающего оркестра. Вот капельмейстер по прозванию Капель — худосочный и беловолосый Юрка Смирнов из Красноярска — встал, досмеялся над очередным анекдотом и качнул своей сверкающей трубой. Лабухи (оркестранты) подхватили и полился вальс «Дунайские волны». Олег неожиданно обернулся к своим парням:

— Ну, братцы, пошел я, не поминайте лихом!

Феликс Телицын держал девушку за руку, но она не двигалась с места: вопросительно смотрела на идущего к ним Олега.

— Прошу прощения, — обратился он не то к девушке, не то к Телицыну. И — прямо к ней уже:

— Идемте, ну, потанцуем.

Она, похоже, ждала этих слов, кивнула. Высвободила руку и положила ему на плечо. Разбитной Телицын с удивлением проводил ее взглядом, будто говоря: «Что ж, насильно мил не будешь». И пригласил, в конце концов, другую партнершу. Много их у него, что ему та или эта — выбирай любую.

Избранница, как и положено художественной гимнастке, оказалась легка и изящна. Давно они с ней не виделись. После дня Советской Армии, когда в Доме офицеров им довелось участвовать в показательном выступлении, не встречались. Тогда девушки выступали с мячами и лентами, демонстрировали красоту и пластичность. Парни были в перчатках — резкие, взрывные, легко уходящие от ударов. Одетые в трусы и майки, перед выступлением в прохладном зале они прыгали и дурачились. Домой возвращались вместе. На улице Ленина Олег сказал: «До свидания» и, махнув рукой, повернул домой, в свое общежитие. Девушки кричали ему вслед какие-то слова. Хоть часы и минуты его были расписаны — надлежало подготовиться к урокам, — потом он все же пожалел, что не проводил девушек, не поговорил с ними, и не познакомился с ней.

— Как вас зовут? — взял он сейчас с места в карьер.

— Лена, — отозвалась она.

— А меня Олег.

— Я знаю.

— Как это? Откуда?

— Вас же называют, когда выходите.

— Вы… видели?

— Видела.

— На ринге?

— На ринге.

— У-ух ты! — выдохнул он облегченно.

— Но вас давно не было, не приходили в спортшколу.

— Мы уезжали на производственную практику.

— А куда?

— В Канаш, в Чувашию, на вагоноремонтный завод.

— У, как далеко.

Леночка чуточку отодвинулась, ее большие глаза остановились на обветренном лице Олега, и она засмеялась беспричинно.

Вальс закончился удивительно быстро. Оставил он ее там, где пригласил. Туда, впрочем, тут же подошел и Феликс Телицын. Все внимание сразу ей и только ей. Разбирается же в девичьей красоте! Только зазвучали первые аккорды музыки — Витя Ниточкин на баяне заиграл танго, «Брызги шампанского» кажется, Феликс Телицын подхватил Леночку и завыделывал коленца. Фокстрот и танго он танцевал здорово.

Саша Соколов снова ушел с подружкой Тимы Широкова, команды ему теперь не понадобилось.

А Леночкой бы только любоваться со стороны, но Олег, хоть в каждое мгновенье, не глядя, угадывал, где она, в какой точке зала танцует с Феликсом, делал, однако, вид, будто занят одними ребятами и ни до каких девушек ему нет дела.

— У, сильна твоя девица! — Тима Широков одобрил выбор Олега. — Да, а че ты ее оставил Феликсу?

— Ну, не успел. За ним разве угонишься?

— Дак перейдем давай, станем поближе.

— Отсюда хороший обзор. И бегать-то туда-сюда…

— Гляди, тебе видней. А то перешли бы: больно хороша девка.

— А твоя хуже?

— Да? Ты думаешь не хуже? Так ничего, значит? Тогда отобью ее у Сашки Соколова, — хихикнул Тима Широков.

— Так он тебе и уступит… — Олег буркнул, следя за тем, как по окончании танца Феликс Телицын удерживает Леночку возле себя.

Подошел, наконец, с девушкой Саша Соколов. Тима Широков, на правах друга, представил ее товарищам. Пока шла церемония знакомства, к удивлению Олега Сибирцева, к ним подскочила пунцовая от смущения Леночка.

— Едва вырвалась, — кивнула она туда, откуда «вырвалась».

И церемония знакомства продолжилась. Олег, весьма жизнерадостный, посчитал нужным представить ей своих ребят, в первую очередь, Тиму Широкова и Сашу Соколова, на что она отозвалась с удовольствием.

— Опять вальс? — Улыбаясь, она кивнула на оркестр, который уже заиграл.

«Почему опять? — Олег удивился. — Играют же и фоксы, и танго». Ему не могло прийти в голову, что его она как-то выделяет, что именно с ним они танцуют вальс. Отведя взгляд от ее симпатичного лица, он только и заметил, что играет оркестр, что Юра Смирнов настроил музыкантов на вальс «На сопках Маньчжурии». Впрочем, и не слыша музыки, он уже инстинктивно отбивал такты. И подал Леночке руку, и она взяла ее крепко и слегка на нее навалилась. Другая рука ее невесомо легла на плечо. Среди общей сутолоки мелькнул прицельный взгляд танцующего поодаль Феликса Телицына. «А-а, опоздал!» — злорадно подумал Олег и, проходя мимо, даже подмигнул ему. Приоткинувшись назад, — откуда что взялось! — свободно взглядывал он на свою партнершу — на свою красавицу, которую, кажется, только сейчас по-настоящему оценил.

— Вы где учитесь? — поинтересовался.

— В школе, на Пушкина. Вы и не знаете?

Она будто удивилась. Сказала, что в спортшколе все знают, кроме него.

— Олег, какие, интересно, у вас планы? На ближайшее время?

— В спорте, в боксе? Участие в первенстве Приволжской зоны России.

— За сборную Башкирии? Вы вошли в сборную?

Олег кивнул.

— А где оно будет проходить?

— У нас, в Уфе.

— У-у, придем поболеть.

— Приходите. Если любите бокс.

— Не так, чтобы, но… Но это же спорт мужественных и сильных.

— Но многим девушкам он не нравится.

— Смотря кто выступает. — Она смутилась. Словно сказала что-то лишнее.

Опять музыка закончилась у того места, где Олег пригласил Леночку на танец в первый раз. Там она решила и остаться. И Олег отошел.

— Что, опять оставил? — возмущенно встретил его Тима Широков.

— Это ее желание.

— Да не может этого быть!

Пока говорили с Тимой Широковым, Саша Соколов снова ушел с его подружкой Тоней. Тима, кажется, ревниво наблюдал… Нет. За тем наблюдал, как Феликс Телицын прильнул к Леночке, рассыпаясь перед ней в комплиментах. И едва баянист заиграл «Коробочку», он подхватил Леночку и, напоказ всему залу, всему миру, завыписывал кренделя.

— С такой-то девушкой можно вытанцовывать, — вслух подумал Тима Широков. — Иди, иди! — подтолкнул он Олега, когда музыка кончилась, и его счастливый соперник на какой-то момент оставил девушку без назойливого попечительства. — Иди, ну! Как заиграет музыка — чтобы ты был тут как тут. Начеку чтобы!

Послушал Олег совета, пошел. К тому же, надо было продолжить начатый ею разговор. Она была так хороша! Обернулась лицом к нему. На Феликса Олег не обращал внимания: подумаешь, он не доволен! Ты только увидел ее, а они старые знакомые по спортивной школе.

— Лена, я и не спросил про ваши планы… На ближайшее время тоже…

— Мои-то? — она как будто обрадовалась вопросу. Она была жизнерадостна и приветлива. — Прежде всего сдать экзамены на аттестат зрелости. А уж потом… — Она мечтательно посмотрела на раскрытую сцену, поверх духового оркестра и о чем-то споривших «духариков».

— А потом?

— Потом? Это не такое уж близкое время: поступить в МГУ.

— Ух, вы какая… А гимнастику, что, побоку?

— Да разве ее бросишь? Продолжу там. Если поступлю…

— А на какой факультет?

— Иностранного языка. Английский и еще французский или испанский.

— Не немецкий?

— Ну его! Грубый.

— Язык-то Гете, Гейне? Вот это да! — Олег даже присвистнул.

Она с улыбкой взглянула на Олега:

— Опять вальс?

Медленный, сердцещипательный, «Разбитая жизнь». «Беженка» по-другому. Иногда еще лабухи называют этот вальс «Гомырой». Капель Юра Смирнов и напарник его Толя Рудаков, по кличке Дема (потому что жил на станции Дема), они вдвоем часто намыкивают этот вальс, сопровождая взмахами рук и вздохами. Сейчас Капель положил свою трубу и, поминутно встряхивая соломенными волосами, выводил мелодию на кларнете. Дема вел партию на баритоне. Леночкина рука была уже взята, танец начинался.

— Вы у нас первый раз? — улыбнулся он неожиданной рифме.

— Первый раз в первый класс, — она кивнула.

— Нравится вам наш техникум?

— Очень, — ответила она не сразу и еле слышно.

— А кто вас пригласил? Если не секрет…

— Какой уж секрет. Давно о вас слышала, о ваших хороших ребятах. Райком прислал в школу приглашения — я и воспользовалась. И не одна я пришла, четверо нас, а я с подругой.

— А Феликс? С ним вы здесь познакомились?

Покивала: да, здесь.

— Он у нас организатор и душа танцев. Без него не состоится ни одна вечеринка.

— Я уже поняла. И, между прочим, он — замечательный парень.

Последние слова почему-то кольнули Олега, он замолчал. Откинулся назад, вальсировал на каком-то удалении, и с таким чувством, и с толком, что выходило у него не так уж дурно — уж «разбитая жизнь», так разбитая…

Музыка кончилась, когда они находились посреди зала. Олег проводил Леночку к месту, где пригласил ее и где, следя за ними, их уже ожидал Феликс Телицын. Пошел к своим ребятам через весь зал с высоко поднятой головой, гордый, что танцевал не с кем-нибудь, кто случайно подвернулся на дороге, а — с писаной красавицей.

— Опять, опять ты оставил ее?! — возмущением встретил его Тима Широков. — Сколько можно говорить: не оставляй на кота сало!

— А дак сейчас мы ее приведем, — Саша Соколов изъявил готовность сходить за девушкой. — И познакомим с Тоней, — кивнул на Тимину подружку.

Пошли вместе с Тимой. Прервали сладкую беседу Феликса с Леночкой, пригласили ее на… на «совещание по одному важному вопросу!» Она поняла их, рассмеялась звонко. Переливчатый ее смех был услышан во всем зале, и многие парни повернули к ней головы.

— Идите, мальчики. — Тронула друзей за руки, — идите, я скоро приду!

И вслед за ними явилась, и не одна, а в сопровождении подружки, с которой сюда пришла. И встала поближе к Олегу.

— Приглашаю вас на следующий танец. Надеюсь, это будет не вальс? — И как заиграл баян Вити Ниточкина, галантно протянула руку.

Оркестр и баян будто состязались меж собой: один заканчивает, другой, почти без паузы, подхватывает. Нет, это был не вальс, — танго, похоже.

— Все-то у вас получается, — отметил Олег.

— Плохо?

— Здорово!

Она обрадованно засмеялась. Нет, ей не безразлично его мнение.

— А мне, Олег, хотелось поговорить с вами. На тему, на тему…

«Хотелось, — он подумал, — а кто же мешает?»

— Если не секрет, можно прямо здесь, прямо сейчас.

Она покивала: да, можно. Но, нет, здесь и сейчас не решилась. Уклончиво отвечала на вопросы и загадочно улыбалась: что-то важное оставляла на потом. В баян Вити Ниточкина вписался еще один пришедшего с опозданием Сергея Булавина. И заиграли в два баяна. Духачи, один за другим, подымались, сходили со сцены, приглашали свободных девушек танцевать. Капель Юра со своей трубой устроился позади баянистов, стал подыгрывать. Опять получился оркестр. И какая чудная полилась музыка! Раздались аплодисменты. Не было ни одного хмурого танцора — новая музыка вызвала новую энергию жизни. Леночка откровенно наслаждалась, была послушна звукам музыки и теперь нисколько, кажется, не нуждалась в Олеговом вождении. И он, забыв про все на свете, возможно, тоже впервые был захвачен танцем под чарующие звуки.

Духачи вернулись наконец с перерыва. Но, пока они настраивались, новый оркестр с трубачом и двумя баянистами затеял новую вещь. Над головами молодых людей, как над водной стихией, полился вальс «Над волнами».

Танцующие скоро разошлись парами. В зале было шумно, восторг выражался смехом радости. Перед сияющим Олегом и Леночкой в собственном виде предстал Феликс Телицын. Глядя Олегу в лицо, приступил к делу:

— Молодой человек, разрешите пригласить вашу даму.

Смеющаяся Леночка только пожала плечами. Обернулась к Олегу, смотрела на него.

— Р-разрешаю, — кивнул важно, как будто делал товарищу щедрый подарок. И чертыхнулся про себя: «Вашу даму», «Разрешите…» Вот ведь как изъясняется человек!

Едва дождался, когда закончится этот танец.

Она наконец явилась. Предстала прекрасным видением. Заговорила с легкой одышкой:

— Знаете, вот я о чем хотела… Ваше общежитие не так уж далеко от нас. Ну, где я живу, где мы с Верой живем. Ну, и не совсем по пути, конечно, в общем, в Старой Уфе, можно сказать… Не могли бы вы… ну, проводить нас с Верой? Вас это не очень затруднит?

Сердце его застучало, он боялся перебить ее: да, да, конечно, нисколечко не затруднит, ну, нисколечко! А вслух неожиданно для себя сказал:

— А Феликс? Он что?

Она вздрогнула. Посмотрела на него долгим взглядом. Опустив глаза, помолчала. И расстроившись:

— Можно и Феликса попросить. Но при чем тут Феликс, если я прошу вас? Можно сказать, и пришла-то… Узнала, что вы из этого техникума и…

Сколько светлой горечи было в ее словах! Ему стало стыдно. Но с другой стороны очень хорошо и легко. Он молчал. Осторожно взял ее руку и легонько пожал. Как будто попросил извинения.

Вечер еще звенел, но время между тем подходило к двенадцати, пора было собираться домой. Не дожидаясь напоминаний замполита Софьи Павловны, Дема подошел к микрофону и объявил:

— В заключение — дамский вальс!

Боковым зрением Олег увидел стоящую рядом, почему-то не похожую на себя, необычайно серьезную Леночку. Обернулся к ней, и губы ее тронула улыбка. Начало улыбки, не до конца раскрывшейся. Обижена упоминанием имени Феликса?

Неожиданно перед Олегом предстала блистательная Шурочка Усачева из Казани. Видная собой, фигуристая, некогда бывшая его желанной мечтой. Изящным реверансом пригласила Олега на танец. Он оглянулся на Леночку, получил ее грустный кивок. И ушел. Ушел с Шурочкой Усачевой.

— Твоего приглашения только жди, — выговорила она ему. — Ни разу не пригласил — надо же такое!

— Ты же всегда занята. — Олег переживал: все время он оглядывался на Леночку, ушедшую приглашать Феликса Телицына.

— Тебя уж уважила бы. Ты же у нас один такой.

— Какой еще такой?

— Хороший.

Видел он танцующую с Феликсом Леночку и думал. Думал! О ней все, нет, не о Шурочке, о другой думал! Видно, правду говорят: клин клином вышибают… Заметив это, Шурочка:

— А твоя девчонушка эта, она ничего. И тебя она выбрала, заметь. Разбирается!

— Ты не выбрала. Плешакова своего выбрала…

Плешаков был много старше. Всю войну вкалывал на станке.

— Тебе надо такую вот, молоденькую.

— А ты уже старая?

— Ну, конечно, не для тебя.

— С одного года со мной.

— А тебе надо моложе. Года на два, на три. А то и на все пять.

— Все-то ты знаешь.

— Уж побольше твоего. А ты познакомь меня с ней, я вам не сделаю ничего плохого.

— Да кто говорит. Пожалуйста, познакомься.

Они подошли к Феликсу с Леночкой, Олег их познакомил. И сколько-то они — одна жизнерадостно, другая с тревогой, улыбаясь больше для приличия, — через толпу продвинулись к выходу, поговорили. Подошла и опечаленная Соня Маннапова. Тоже познакомилась с Леночкой.

Саша Соколов собирал номерки от гардероба, Олег ему передал Леночкин и ее подружки Веры. Из проходной вывалились всем шалманом.

5. Нападение

Шалман был порядочный. На улице он разделился надвое: половина ушла влево, кдевичьему общежитию, другая часть заворотила направо — эти домой, на Кирова, 65. А которые пошли и дальше, и Олег в том числе (сердце его ликовало!) — провожать девчонок. Городских, местных! Трамваи уже ходили редко, и они топали по булыжной мостовой и по тротуарам с обеих сторон улицы — заняли все пространство, так что встречные вынужденно уступали дорогу. Ночь стояла лунная, звездная. Мостовая дробно погромыхивала от множества каблуков. Разговаривали и смеялись — далеко было слышно. Парни запевали:

Массы озорно подхватывали:

Рядом с Олегом и Леночкой шла ее подруга-одноклассница Вера, сопровождаемая Сашей Соколовым, а с ними рядом — симпатичный крепыш Валера Беляев из выпускной группы паровозников. Он провожал девушку из педучилища. Горланили от души, один громче другого. У Леночки, Олег отметил, был приятный голос.

На улице Кирова от компании отделилась большая масса народу — с шутками, с песнями парни валили к себе в общежитие: вечер прошел на славу, пора было отдыхать. Отбыли Тима Широков и Валера Беляев с подружками. Простился и сибиряк Саша Соколов.

Вспомнилась тут Олегу давняя мечта: познакомиться с хорошей девушкой — пусть живет где-нибудь на окраине, и провожать ее… по субботам… А вдруг мечта сбывается? Свернули на улицу Сталина, пошли вниз, удаляясь от центра. Справа и слева одноэтажные и двухэтажные дома — кирпичные и деревянные. Булыжная мостовая ведет под уклон; впереди, в низине, овраг, в нем журчит дурно пахнущий ручей — Леночка при этом крепко насела на руку Олега, так что правая его сторона обрела приятную тяжесть. Перешли через мостик, стали подыматься. Леночка не хотела отпускать Олегову руку, смеясь, продолжала на нее опираться. Вышли наконец на улицу с деревянными домами, с воротами и калитками с обеих сторон. Улица далеко просматривалась, вдали, на дороге, что-то поблескивало под луной: не то консервная банка, не то бутылка. Как в деревне, росла здесь молодая травка, днем, возможно, тут разгуливают куры и утки.

— Вот я и дома, — объявила Вера.

— Познакомить тебя надо с Сашей.

— А мы познакомились.

— Чего же не пригласила проводить? — допрашивала Леночка.

— Не знаю, — беспечно отвечала подруга. — И он тоже постеснялся. А парень славный. Ну, мы пришли, спасибо вам, Олег.

Верин домик стоял на склоне, за забором насупились яблоньки. Вера помахала рукой и юркнула за калитку. До Леночкиного дома, оказывается, еще надо было идти. Ее одноэтажный бревенчатый дом стоял в объятом дремотной тишиной дворе. Подошли к глухому забору — изнутри заворчала собака.

— Это я, Джулечка, это мы!

— Как зовут собаку? — спросил Олег.

— Джульбарс это, Джуля мой… Ну, все, спасибо вам, Олег! До свиданья, в спортивной школе увидимся. — Но она медлила, не уходила. Наконец, подала руку. Олег задержал ее. Вздохнул, сказал «до свидания» и тоже не уходил. Смотря на нее, красивую, большеглазую, попятился, чтобы разглядеть издали. Она поняла его, зашлась смехом:

— Так вы смотрели там, в Доме офицеров, когда мы выступали и, ну, когда вернулись со сцены.

— Вы были тогда в сиреневом трико… — невпопад брякнул Олег.

— Это когда вы не захотели нас проводить, да? — она подстрекнула.

— Я-то? Разве такое было?

— Тогда, тогда это было! — Улица огласилась ее заливистым смехом. — Я уже думала, вы и теперь меня не узнаете в вашем техникуме. Думала, вообще вас там нет, вы же пришли позже. Внезапно как-то появились.

— С тренировки мы. В техникуме я веду секцию. И по пути заглянули. Как будто знали, что вы у нас.

— Вот и встретились — это добрый знак… Ну, я вас задерживаю, Олег, вам надо домой, уже поздно.

— Нет-нет, это ничего… Но давайте вот что. Договоримся давайте: перейдем друг с другом на «ты», а?

— Так сразу? Я не умею так…

— А почему не сразу?

— Ну уж, ну, давайте!.. Давай уж… А помните, Олег… Помнишь, ну, когда мы первый раз встретились у раздевалки?

— Это когда враз оглянулись?

— Точно! Оглянулись и засмеялись!

— И потом не встречались долго.

— Встретились только на показательном выступлении.

Нет, им было не до прощания: было что сказать друг другу, и они спешили выговориться. И наконец, прервав себя на полуслове, она сказала:

— До свиданья, Олег.

— До свиданья, Лена. До встречи… Да, а когда встретимся?

— В субботу, возможно. Если встретишь…

— О, конечно!

Она помахала рукой и взялась за щеколду, и, обернувшись, чтоб улыбнуться в последний раз, скрылась за калиткой.

Он стоял и раздумывал: зачем отпустил? Ведь не сказал ничего, о чем думал и что хотел сказать. И теперь через неделю только увидятся! Постоял, поглядел на выбивающуюся травку на улице, на звездное небо, на сверкающую под луной то ли бутылку, то ли консервную банку. И все. И ничего больше не оставалось, как возвращаться домой, той же дорогой. И жалеть, что разошлись так рано.

На мостике встретились два парня. Шли домой, возможно, тоже с вечеринки и громко разговаривали. Здесь, на окраине, улица Сталина была тихая. Сейчас она вся ушла на отдых: догнали его только на лошади, в кошевой, мужчина с женщиной. Прохожих не было, улица была пустынна: все кругом угомонилось, огонь горел в немногих окнах. Олег шел размашисто, деревянные тротуары отзывались на его гулкие шаги — покряхтывали и поскрипывали. Ближе к центру, на улице Цюрупы, куда Олег повернул, огней горело больше и наблюдалась какая ни есть жизнь — движение автобусов, лошадей, пешеходов. Улица Кирова, на которой стояло общежитие, не освещена вовсе. Да при лунном свете электричество, пожалуй, было бы и лишним. Дорога знакома до мелочей: вечерами Олег возвращался по этой улице из спортивной школы. Слева стояло с погаснувшими огнями замершее до утра педучилище — крепкое одноэтажное здание с деревянным забором, с воротами и с калиткой. Здесь учатся девушки. Тоже организуются вечера танцев; приглашают знакомых парней; не обходят и разбитных железнодорожников. А вот и больница, тоже слева, в ее честь названа трамвайная остановка — «Сов. больница»: два здания, огороженные, с запасом территории, деревянным забором.

Общежитие близко, почти рядом, перейти только через дорогу. Ребята, конечно, еще не спят: рассказывают случаи из жизни, анекдоты, играют в шахматы и демонстрируют фокусы. А кто и уроки учит — зубрит… Рано еще, в каких-нибудь играх можно и участие принять или, разобрав постель, полежать с книгой. Так обычно было, когда он возвращался с тренировки. Но сегодня вечер особенный: впервые он проводил девушку!

В тишине гулко раздавались его шаги. Откуда-то взялись, как с неба упали, три парня. Окружили. Четвертый, Олег заметил, стоял в стороне. На стреме, что ли? Он прислонился спиной к забору больницы, в прозрачном свете луны увидел блеснувшие у его груди лезвия ножей.

— Давай гроши! — потребовал стоящий в середке. Двое его подстраховывали с боков. — Давай! А ну, выкладывай!

— Откуда гроши? Не видите, что я студент? — Тянул резину, чтобы присмотреться… «Успею — не успею?» — думал. Риск, конечно, но чем черт не шутит.

Упершись ногой в основание забора, нанес удар среднему… Но тот удержался на ногах… Потом начал падать, однако так медленно! Не сдержался, ударил еще раз… И перескочил через упавшего. Вдогон ощутил глухой удар в спину. Обернулся лицом к нападающим. О, разбежались, с-сукины!..

— Идите! Подходите, чего стали?!

Не ждал ответа, но не ждал и нового нападения: похоже, инцидент был исчерпан. Упавший встал. Уходя с этого горячего места, Олег ощущал, как что-то теплое стекало у него под кителем, под рубашкой.

Поднялся на второй этаж. Ребята не спали. Рубашка была в крови. Рассказал о случившемся. Обе комнаты, занимаемые девятой группой, пришли в движение.

— Кто тебя? Где тебя? — допрашивали парни с пристрастием. Подходили из других групп, неизвестно как узнавшие о происшествии.

Засобирались куда-то. И ушли. Двое-трое крутились возле Олега. Тима Широков принес вату, Саша Козловский — одеколон. Смочили, бинтом прижали к ране. «Ничего, — сказали, — заживет».

Парни скоро вернулись: всю улицу обыскали — никого не нашли. Потолковали. Да, это уже не первое нападение на железнодорожников. Так что хватит ходить поодиночке. Олег слушал, не встревал в разговоры. Вслушивался и в пульсацию своей перевязанной раны. И засыпал. И спал крепко. Нож, как выяснилось, угодил в кость позвонка, рана получилась неглубокой. И скоро зажила. Проколотый ножом китель комендантша за десять рублей постирала, заштопала и прогладила — и стал он совсем как новый.

Жизнь потекла, как будто ничего в ней не произошло.

6. Стычка с хулиганами

На самодеятельные вечера техникумов и институтов посторонние приходили только по приглашению своих студентов. Или по пригласительным комитета комсомола. Железнодорожников нередко приглашали, как и всех иных, в чужие коллективы, и там они знакомились с девушками и приглашали их на вечер к себе, в свой техникум. Однажды вечером, в субботу, когда уже вернулись с танцулек, в общежитие позвонила женщина — ночной сторож педучилища, что расположено почти рядом, на той же улице Кирова. Сообщила, что у них находятся ребята-железнодорожники, избитые городскими парнями. Они спрятали их у себя, так что надо прийти за ними, встретить их и проводить.

С быстротой молнии разнеслось по общежитию известие: «Наших бьют!» Парни поднялись. Захватили ремни с латунными бляхами, пошли отрядом человек в тридцать. Ночь стояла, как по заказу: тихая, лунная. В одноэтажном побеленном здании педучилища и вокруг него во дворе стояла жуткая тишина. Через калитку ввалились в пустующий двор, постучали в темное окно. Отодвинув занавеску, выглянула женщина, увидела на ребятах форменные кителя, отворила двери.

— Есть тут ваши хлопцы, — сказала и выпустила троих парней, в том числе Валеру Беляева.

— Здесь они где-то, близко! — прикладывая к разбитым губам платок, заговорил он.

За воротами ограды толпа городских парней разразилась истошными криками и свистом — как будто только и ждали его голоса. Приоткрыв калитку, ножами стали щепать деревянные столбы:

— Идите, ну, идите! Всех порежем к… матери!!!

Так-то вот. Оказались в мышеловке, и она, кажется, захлопнулась. Зловещий под луной блеск ножей нагонял жуть. Рослый, здоровый парень Ватоличев из выпускной группы паровозников, а за ним и еще три хлопца, первокурсники, направились было в глубь двора. Наутек, возможно. Но Ватоличева окликнул и позвал к себе, якобы на совет, фронтовик, первокурсник Степан Некрасов. Оглядел он калитку, ворота, собрал ребят.

— Всем собраться! — скомандовал, перекрывая гул и выкрики городских хулиганов. — Слушай меня внимательно. Ворота надо отворить. Видите, они одностворчатые. Значит, засов вынимаем и все разом наваливаемся — растворяем на всю катушку. Оттесняем этих архаровцев. И сразу все выбегай и окружай.

— Ну, окружили, а потом? — задался кто-то вопросом.

— Так бей, чего глядеть потом? Поняли, да? Ну, все, значит, пошли! Навались, братцы: и-и-и, р-раз!..

Приподняли створ, навалились. Отпихнули нападавших. Окружили.

Вырвались только два человека, остальные, пятясь, отбивались кольями, угрожали ножами, но были прижаты к забору. Засвистели ремни с бляхами — их начали бить. Нанес свой удар и Олег. И скоро все они полегли.

Все стихло… Железнодорожники оглядывались — вокруг стояла тишина.

— Ну и что? Все, значит? Пошли домой, значит, да? — оглядываясь по сторонам, спросил фронтовик Некрасов. — Ну, значит, и все. Пошли.

— Построиться! Всем построиться! — воспрянул духом Ватоличев, собравшийся было удирать. Теперь его было не узнать. — Стройся, ребята! Взвод, шагом марш!.. Вислянский, з-запевай!

Барабанщик Ваня Вислянский тут как тут. Выпятив грудь, врезал басом на всю вселенную:

Отряд рабочих парней подхватил:

По освещенной с неба, прибитой колесами и ногами дороге топали рабочие ботинки. Из оврага справа вдруг бахнул выстрел, и кто-то сбежал вниз, в распадок. Ребята заволновались, заглядывались.

— В кого попало?

— Нет, не попало вроде.

— Не попало, да? Ну, идем, как и шли, — подал голос Степан Некрасов.

— Не выходить из строя! — Голос рослого Ватоличева теперь приобрел силу: надо же было отличиться.

В общежитии долго не могли угомониться: возбужденно обменивались мнениями. Олег вспоминал, как накануне по чьему-то доносу его вызвали в милицию. Беседовал ли, снимал ли показания следователь: «Где, в каком месте произошло на вас нападение? Что нападающие от вас потребовали? Опишите, кого вы запомнили. Не доводилось ли видеть кого из них раньше?» Задавал вопрос за вопросом, и Олег отвечал, что знал. «А вы, оказывается, занимаетесь английским боксом?» Откуда-то это было известно. «Советским боксом», — поправил Олег. «Так вы и не применили к ним свои умения? — дотошно выспрашивал следователь. — Почему не применили-то?» «Неожиданно как-то вышло, растерялся, может быть. Одного, правда, сбил с ног». «Ну, все-таки! А когда вас ударили ножом?» «Тогда и ударили. Я, правда, не заметил сразу…» Следователь записал с его слов, попросил расписаться.

С тех пор прошла неделя, и вот это новое событие.

Утром, как всегда, подъем. Пешая ходьба по переулкам. На трамваях ездить перестали: из трамвайного парка поступила жалоба, что железнодорожники ездят без билетов. Руководство техникума порекомендовало ходить пешком. Участники вчерашнего действа кучками собирались в коридоре, в столовой, негромко беседовали о чем-то непонятном. Посторонних не посвящали в дела.

А в понедельник явилась милиция. Замполит Софья Павловна и комсорг Турдакин собрали в клубе комсомольцев. Выступал начальник Кировского отделения:

— Собравшиеся едва не со всей страны, а главным образом из Сибири, вы, железнодорожники, ночью в тихих углах избиваете местную молодежь. В прошлую субботу оказались избитыми более пятнадцати человек. Трое из них обратились в поликлинику… Ну, что ж, придется разобраться да кое-кого из вас посадить для порядка.

— Да они же на нас первые нападают! — парни подавали голоса с места.

— И не первый раз, так что поделом им! — выкрикивали ребята с разных сторон.

Сознавая свою причастность к произошедшей драке, Степан Некрасов поднялся, вышел вперед.

— Сейчас вы сказали, что надо посадить кого-то из нас. Но я бы сказал надо прежде хорошо разобраться. Вот пришли вы к нам, милиция. Руководство. Значит, позавчерашнее событие дошло и до вас. Значит, вы и о нас вспомнили. А пока мы не поднялись да не расправились с нападающими, нас и не замечали. А ну-ка, ребята, которым попало от здешних хулиганов, встаньте да выйдите сюда, чтобы президиум на вас поглядел. Давайте, давайте, — помахал он рукой.

Вышли пострадавшие в педучилище, трое во главе с Валерой Беляевым, вышли другие — набралось около десяти человек.

— Сибирцев Олег! А ты чего не выходишь? Тебя, что ли, не порезали? Вставай и выходи тоже сюда, чтобы и тебя видели.

— Его ограбить хотели! — кто-то крикнул не к месту.

— У него денег нету, а то бы дал! — кто-то еще хихикнул знакомым смешком.

— Дак нарвались на его кулак! — брякнули вовсе уж некстати.

Под общий смех реплики сыпались со всех сторон. Парни постепенно втягивались в разговор. К всеобщему удивлению, на их защиту поднялись и девчонки — Тоня Задворная, Нина Гилязова, Шура Усачева, Соня Маннапова, Катя Горобцова.

— Здесь у нас нету ни отцов, ни матерей…

— …Никто нас не защищает от нападений, даже милиция…

— А кончилось терпение у ребят, и они поднялись, тогда и вы пришли…

— Приходите к нам лучше на вечер отдыха — увидите, что у нас здесь полный порядок.

— Потому что ребята дисциплинированные…

— А уж за себя они постоять смогут, так что лучше не нападать.

Неожиданное участие девушек в разговоре повернуло все собрание в новое русло. Не изменило направления даже и подхалимское выступление комсорга Турдакина: «Сняли бы форму, чтобы не позорить наш техникум…» Подполковник из Молотовского отделения завершил собрание:

— Ну, что ж, ребята, картина ясная: на вас напали — вы ответили. Но это ведь что? Это самосуд получается! Никто из вас ни разу не обратился в милицию с жалобой.

— Мы не так воспитаны! — бросили из середочки в пику начальнику, и парни заржали самодовольно.

— А ведь получается-то, — продолжал милиционер как ни в чем не бывало. — Получается по пословице: дитя не плачет — мать не разумеет. Что на вас нападают на улицах, не знают ни ваш директор, ни замполит, ни даже секретарь комитета комсомола! Нет, так дело не пойдет. Если уж воспитаны по-другому — ну, придется… перевоспитываться! — Закончил выступление со смехом.

Смех начальника милиции был добрым знаком. Собрание облегченно вздохнуло.

7. Грязный бой

Приехали ребята не только из Сибири, но и из Татарии, из Воронежа, Хабаровска, Владивостока. Были даже из Казахстана и Киргизии. Многие из обучавшихся в ремесленных училищах успели постоять за станками, выполняя фронтовые заказы. Иные из них, городские, не знавали ни красот леса, ни степи, ни гор, были привязаны к одному городу. К ремесленному училищу, к заводу. Зато умели на улицах защищаться, а на работе коллективно бороться за свои права. Не выделялась из этой братии и девятая группа, в которой обучался Олег. Снабжены они были всем необходимым для жизни и учебы: бесплатным общежитием, одеждой, трехразовым питанием. Труд же, бесплатный труд учащихся был возведен в высший ранг. Привозили в техникум дрова и уголь, по графику дежурили в кочегарке, в столовой, убирали снег, подметали двор. За отпуск костей для столовой заготовляли мясокомбинату дрова. Убирали в поле картошку, копали траншею — тир для упражнения в стрельбе. Высаживали деревья в городе и участвовали в исполнении каких-нибудь непредвиденных дел. Зато каждое лето, снабженные сухим пайком и литерами на бесплатный проезд, уезжали на каникулы домой: в Татарию, в Сибирь, на Дальний Восток.

Уфа была уютным городом, парни и девушки легко в ней ориентировались. Рассмотреть же ее красоту — реки Белую, Дему, Уфимку, омывающих заселенное плоскогорье с трех сторон, не каждый удосужился. Мешала и некоторая удаленность этих рек, и стеной подступающий к городу лес. Не рассмотрели они и уходящего на три стороны света заречья с заливными лугами и перелесками, не стояли завороженные над нерукотворной этой красотищей, когда-то избранной русскими проходцами и казаками для построения города. Не представился случай и побродить по дорожкам высоко вознесенного над рекой Белой городского парка с висячим мостиком, откуда далеко просматриваются первозданные красоты. Занятые работой и ученьем, парни и девушки видели только то, что было перед глазами: свой техникум на возвышении, мастерские рядом, в разрушенной церкви, внизу, вблизи станции, — паровозоремонтный завод. И, понятно, — общежитие, баню и театр оперный. Общались свои со своими, чужие были как из другого мира, даже приходящие в клуб городские девушки…

Общение Олега Сибирцева было несколько шире. Боксерами спортивной школы были студенты институтов и техникумов, школьники старших классов. Состязались здесь же, чаще в Доме офицеров, где занимались. Весной и летом в парке Луначарского проводился «открытый ринг» с широкой информацией по городу. Выступающим платили: за победы больше, за поражения меньше. Желающих померятся силами было много. Взвешивание участников проводилось в летнем театре. Собирались группами, радовались встрече со знакомыми, пожимали друг другу руки, острили, шутили. Ожидали очереди взвеситься. Так было и сейчас. До Олега доходили голоса одной из групп:

— Так ты в полусреднем весе! — удивлялся боец.

— Ка-анещно, — отвечал другой, растягивая гласные и смягчая шипящие звуки.

— А Сибирцев ведь тоже… Его ты не боишься?

— Ще его бояться?

— Он же сажает на задницу.

— Да ще мне Сибирцев?! — вспылил парень голосом Юрки Ерыгина. — Уделаю я его, в рот меня… Он — железнодорожник, мы их скоро убивать будем… Они же напали… Не на тех напали!

Ерыгина исключили из техникума физкультуры за хулиганство: как-то вечером на танцах ему не понравился один парень. Он ударил его так, что того положили в больницу. Выделялся он копной серых волос, редкими зубами и татуировкой. Поговаривали, будто промышлял он грабежом на дорогах. Пришел в секцию бокса, к Генриху Михневичу, тот взял его. Обрадовался, что плюха у того готовая, что сила есть. И, кажется, не робкого десятка: смелость ли, наглость ли в его глазах прочитывалась, и, казалось, этот не спасует перед противником. Преподанные уроки бокса он усвоил скоро и бил сильно, особенно крюком слева, и радовал тренера первыми своими победами: «зарубил» одного ветерана, победил другого. И молва заходила о нем: растет на глазах…

Олег молча взвесился, внимательно посмотрел на этого хулигана. Оделся и ушел. Угрозы Ерыгина застряли в нем и то и дело напоминали о себе. Разрешить проблему можно было только одним способом — боем.

Спорт делает человека здоровым и сильным, помогая ему в жизни. Кто из учившихся в школе не усвоил этой истины? В глухой Сибири, однако, у сверстников Олега о спорте сложилось понятие, как о чем-то далеком и нереальном. Коньки, лыжи, санки куда ни шло. «Полезное дело», — одобряли старики эту ребячью увлеченность. Еще плаванье, лапта, прятки — ну, это игра, отвлечение от уроков, от книг. И общение с товарищами, и радость ребячьей жизни. В забавах и играх не было ничего целенаправленного, были они только развлечением. Но бокс… Его даже не относили к спорту, о нем знали немногие и совсем мало. Был он легендой, неким таинством, делавшим человека умелым и сильным. Олег занялся этим «таинством» и увлекся, как увлекаются искусством: не жалел себя и времени. И захватили его выступления, соревнования. Работал над повышением мастерства, усваивал приемы товарищей, высматривал секреты, демонстрировал на ринге свое наработанное. Это был труд, схожий с репетициями актера. Тренеры менялись, приходили и уходили. Боксеры тогда занимались без них: учились по книгам Непомнящего, Градополова, Денисова. Учились и друг у друга.

И вот услышал он брань своего вероятного противника, Ерыгина этого, крайне удивился его нетоварищеской злости. И хвальбе преждевременной.

В первом бою они не встретились. Ерыгину достался обстрелянный, но мало тренированный Халиков. В злой схватке он «зарубил» Халикова, выиграл бой с явным преимуществом. Сибирцеву достался молодой боец из авиационного института; не прибегая к сильным ударам, он переиграл парня по очкам.

И вот в сиреневых сумерках сидел Олег со своим другом и однокашником Гошей Цаплиным на садовой скамейке. Дожидался выхода на ринг. С открытой эстрады, где шли бои, доносились гул и крики болельщиков. По вечернему парку разносило голос радиоинформатора: «Следующая пара… Приготовиться следующей паре…» Скамья и дорожка освещены светом эстрады. Олег, шелестя фольгой, разворачивал подаренную ему Гошей плитку шоколада. На дорожке показались парни во главе с Ерыгиным.

— О, шоколад! — Ерыгин протянул руку, вместе с серебристой оберткой захватил часть оголенной плитки. — Надеюсь, мне-то уступишь половину?

— Надейся. Раз уж ты захватил… — Олег пошевелил рукой, плитка щелкнула, разломилась пополам, часть ее осталась в руке Ерыгина.

— Вот спасибо! — Ерыгин оскалился, сопровождающая его компания заржала на весь сад и, вместе со своим предводителем, проследовала по дорожке дальше.

— Поделились, значит, — Олег держал остаток шоколадки на ладони. Он разделил его пополам с Гошей Цаплиным. Встал, потянулся и, выдохнув из себя воздух, спортивным шагом пошел по дорожке. Завернул к озеру, сверкающему поверхностью, как зеркалом, отражающему в глубине своем небо с загоревшимися звездами. Вприпрыжку спустился к воде, так же легко подскакивая, поднялся на дорожку. Прыгал вверх и в стороны, упражнялся в спринтерском беге. В глубине парка, вдали от посторонних глаз, делал специальные упражнения, проводил бой «с тенью». Разгоряченный, с бусинками пота на лице, по ступенькам взбежал в раздевалку, где уже его поджидал верный товарищ и секундант Володя Карякин. Надевал туфли, бинтовал руки, бил по лапам — делал все, что полагалось перед боем.

Вызвали на ринг. Там был яркий свет, там ожидал судья в белом, Генрих Михневич. Его воспитанник Ерыгин с махровым полотенцем на плечах вышел на ринг с другой стороны. Накачанные плечи и грудь разрисованы татуировкой: обвитое змеей женское тело…

Прозвучал гонг. Ерыгин шел на Олега, опустив голову, зло глядел из-под бровей и перчатками защищался от встречных ударов. Настырно шел вперед, хотел принудить Сибирцева к отступлению. Олег не пятился. Кружились друг около друга, забегали влево-вправо. Олег бил только легкими джебами. Казалось, инициатива была, скорей, на стороне Ерыгина. Друзья его, сидящие на стульях по двое и стоящие в проходах и у самого выхода, одобрительно кричали.

Иллюзия — это было едва ли не все, чего добился Ерыгин в первую минуту. Но разведка окончилась. Олег принял низкую стойку и предстал перед противником лицом к лицу. Едва заметными движениями корпуса, как бы началом уклонов и нырков, обеспечивал к нему близость. Финтовал руками, плечами, глазами, бил под грудь и в область печени. Ерыгин будто бравировал: пренебрегал защитой туловища. Олег усилил удары. Удар у него был и раньше, когда вкладывал силу, но основательно усилился после производственной практики в Канаше, когда привелось стать на ручную клепку стальных вагонных люков. Работал не пневматическим, а тяжелым английским молотком. Ерыгин то и дело упрятывался в глухую защиту: спрячется и опять вперед со своими плюхами. Щелчковыми ударами Олег гнал его к канатам, перегораживал пути отхода. У канатов бил в корпус, в голову. Сдваивал удары, акцентрировал то на голове, то на туловище. Ерыгин рубился, не уступал. Олег делал шаг назад и снова бил. От правого крюка Ерыгин, наконец, «поплыл», что называется. Сибирцев отошел, дал возможность судье открыть счет… Нет, судья Михневич «не понял» маневра. Простояв в забытьи какое-то время, Ерыгин пошел вперед. Олег снова с ним встретился на середине ринга. Прилаживаясь к его ударам, к его грубой рубке, стал переигрывать. То и дело наносил удары, теснил к канатам, бил спаренными — в корпус, в голову. И Ерыгин снова «поплыл». Опять Олег отпустил его: сделал два шага назад, оглянулся на судью.

Судья Михневич помедлил. Нет, опять не пожелал открывать счета. Гонг, наконец, прервал схватку, противники разошлись. После нового гонга Ерыгин, напичканный советами секундантов, пошел напролом: ломил, рубился, обменивался ударами. Олег даже схватил одну плюху. Ничего. Но, нет, рубка ему не нужна. Беспечным видом своим вызывал противника на удары и уходил от них, «цорхая» — перемещаясь то влево, то вправо. Ловил на промахах, бил в открывающуюся челюсть. Отвлекая ударами в корпус, неожиданно пробил в челюсть — Ерыгин споткнулся, остановился. Олег посмотрел на судью.

Тот удостоил своим вниманием Сибирцева: сделал ему какое-то пространное замечание…

Снова вызывал Ерыгина на бурную атаку, на бросок. И кинулся тот, очертя голову — с шагом в сторону Олег нанес удар сбоку. Ерыгин рухнул… Судья подозрительно поглядел на Сибирцева, на лежащего своего воспитанника, подняв руку, медленно произнес-таки:

— Р-раз… два…

На счете «восемь» прозвучал гонг. Секундант вместе с помощником усадили недавно грозного бойца на стул и начали священнодействовать: брызгать водой, пришлепывать по щекам, растирать затылок. Подошел врач, дал что-то понюхать — Ерыгин дернулся.

Секундант Олега Володя Карякин предупреждал:

— Смотри, не расслабляйся. Видишь, судья ему подсуживает, вдвоем работают против тебя, понял? Все понял? Будь осторожнее!

Ерыгин приходил в себя: оглядывал огороженное канатами пространство, судейские столики за ними и глубоко дышал, как ему велели секунданты. После гонга он еще посидел какое-то время, встал. И пошел… Но это уж не было похоже на мужество, скорей, это был выход обреченного. Олег уступил ему дорогу, отошел в сторону. «Бой сделан, можно обойтись легкими». И стал переигрывать: в корпус, в голову. Снова начал «порхать», изредка только обозначая удары. Ерыгин понемногу «отходил», начинал рубиться, и Олег тоже стал бить посильней. Тут прорезался голос противника:

— Бьет по затылку! — обернувшись к судье, пожаловался Ерыгин.

«С чего взял? — возмутился Олег. — И жалоба? На хулигана это не похоже». Лицо судьи Михневича было непроницаемо. После очередного удара Ерыгин снова пожаловался:

— По затылку бьет!

Вот уж не слеза ли теперь расслышалась в его голосе? Как человек меняется! Ему победа нужна. Хотя бы слезная. В любом виде! Но где же твое бесстрашие, где, в конце концов, наглость твоя, Ерыгин?

Друзья его громко кричали:

— Бьет по затылку!

— Стоп! — раздалась вдруг команда судьи Михневича. — Бьете по затылку! — сделал Сибирцеву замечание.

Публика не поверила, зашумела. Олег удивленно смотрел на судью: как это «по затылку», если бил прямым?

Отвлекал противника от истинных своих намерений: финтуя в голову, наносил удары по корпусу. Но вот убедительный финт в корпус, и удар последовал в голову. Противник болтанулся, «поплыл».

— Сто-оп! — раздалась команда. — За удар по затылку— первое предупреждение! — Судья Михневич дотронулся до плеча Сибирцева, показал боковым судьям, что сделано предупреждение.

За судейским столом зашевелились, зашумели, кто-то в возмущении вышел из-за стола. Публика стала кричать:

— Неправильно!

— Судью на мыло!

Возмутило предупреждение и Сибирцева: «Вот как! Вдвоем так и работаете? Значит, выиграть не мытьем, так катаньем?» Олег собрал волю в кулак. Дал Ерыгину атаковать себя, и уходил влево-вправо. Наносить точные удары, не давать повода судье! От злых плюх воодушевившегося Ерыгина уходил в последний момент, и тот «проваливался». Олег копил в себе злость: значит, решили выиграть?

Ерыгин злился и сатанел: бил справа, бил слева, мазал, но шел вперед. Видно, окончательно оклемался от удара. Друзья его, выражая радость, вопили во все горло.

«Слева бьет, — подумал Олег. — Этот у него поставлен. Перед ударом припадает на левую ногу. Тут встречный пойдет».

Ерыгин атаковал, теснил; Олег уступал ему пространство, отходил и за спиной уже чувствовал канаты. И вдруг замер на мгновенье. «Так вот же этот момент, вот же он!» — стукнуло Ерыгину в голову. Он кивнул в сторону выставленной ноги и — бросок!

Под простачка сработал Олег. Не ушел от удара, нет. Коротко только ткнул правой рукой навстречу. Под его бьющую руку. Как будто в упор выстрелил. Дернулась голова Ерыгина. Остолбенел он, сделался недвижим, повалился и упал навзничь…

Публика взорвалась воплями и аплодисментами. Ну, значит, все, бой окончен. Судья Михневич начал считать. Но это уже было ни к чему. Вместе с секундантами Ерыгина Олег помог вынести нокаутированного в раздевалку. Не сразу тот открыл глаза. Взглядом человека, безразличного ко всему происходящему, смотрел, никого не узнавая. Не стал Олег дожидаться, когда тот окончательно придет в себя, чтобы беседовать и выражать сочувствие, как с другими после боя. Гадко было на душе. Просто оделся и ушел. Домой, в общежитие. К друзьям, чтобы вместе пережить неприятный осадок от этого грязного боя, о котором не хочется и вспоминать.

И такому противнику пожимать руку! Судья Михневич его задержал:

— Поздравляю с победой! — пожал руку с дежурной улыбкой. И показал, как надо заворачивать кулак при ударе, как будто Олег не знал этого.

Бои продолжались. Звучал гонг. Публика выражала радость и огорчение. Даже негодование. Нечестность встречалась и здесь, хоть и редко, потому что здесь была она на виду и обладала равными условиями с честью и достоинством, и зрители бурно возмущались и поддерживали честного бойца. С возвышенной сцены сошел Олег по ступенькам: сзади, у него за спиной, остались судьи, ринг, готовившиеся к поединку новые бойцы. Попал в кольцо болельщиков, пожимающих руку и похлопывающих по плечу, говорящих добрые слова. Пространство огороженной площадки под открытым небом, где сидели и стояли в проходах приветствующие, сейчас перед ним расступалось, пропуская его к выходу. Из массы болельщиков выделился друг его, Гоша Цаплин, пожал тоже руку и проследовал за ним. Из дверей перед самым их носом вывалила наружу куча незнакомых парней. На освещенной аллее они загородили ему дорогу.

— Стой! Куда спешишь? — с ходу приступили к разговору.

— Ну, стой, тебе говорят! — вырос перед Олегом рослый парень, каковых среди ребят зовут верзилами. — Ты почему нарушаешь правила: бьешь по затылку?

— Ты видел? — в свою очередь спросил Олег.

— А судья тебе, что, не сделал предупреждения, нет?

— Я никогда не бью по затылку. И не бил. А судья нечестный.

— Ишь ты, честный какой нашелся. По затылку бьешь — и честный! А если я щас!..

Разговор менял окраску, обретая иное качество: он стал походить на зачин, состоящий из грязных слов перед схваткой, схваткой без правил и судей. Это он почувствовал опытом своей ремесленской, подростковой еще жизни. Шагнул он к этому громиле, прошипел в лицо:

— Ты это мне — «щас»? А ну… дыши в сторону! Ну, ну! — Готовый врезать по челюсти, сделал последний шаг.

Дрогнул же, подлец! То-то посторонился. Друг его, Гоша Цаплин, нарисовался рядом. Обернувшись к обступившей толпе, воскликнул:

— А ну, расступись! Это я говорю! Пасть порву, с-суки!.. — Он был взъерошен, как бойцовский петух. Не забыл тоже подросткового репертуара.

Обступившая толпа между тем быстро редела. Не потому ли, что легкой схватки не предвиделось? Или оттого, что из дверей вышли с добрый десяток болельщиков проводить своего любимца? Не считая однокашников — братьев-железнодорожников: тех вышло много. О, эта братия любит вдесятером на одного и никак иначе…

8. Доброе, доброе слово

Среди болельщиков он, к удивлению и радости, углядел Леночку. Ура! Пришла! Доставила радость. От ее появления сделалось светлей и радостней.

Шли единым шалманом. Перебивая друг друга, комментировали благополучно закончившийся грязный бой. Еще бы: справился человек с такой гадиной. Повторяли и варьировали эпизоды боя, на разные лады искажали команды судьи Михневича, под голос проигравшего вякали: «По затылку бьет!»

Держался рядом с Леночкой, не глядя, ощущал ее присутствие, и от того, что она шла рядом, все в нем оттаивало. Еще бы. Так вот запросто прийти на соревнования поболеть!

— Провожу вас, — сказал он, как печать поставил, остановившись на поперечной улице. — Тебя провожу!

— Ни в коем случае! — возразила Леночка. — Одна дойду. Да и вам… тебе… Сейчас тебе надо домой. Отдохнуть после боя.

— Ну, конечно, домой! — общежитские ребята ее поддержали. — Надо же отдохнуть! Да поужинать, в столовку сходить, — заодно они убеждали и Олега.

— Иди давай. Проводи, — Тихонько подтолкнул его Тима Широков. Тиму поддержали Саша Соколов и Володя Смольников из Барнаула. Они оба болели за своего молодого тренера. До сего момента они шли бок о бок.

— Проводи, проводи, — с непрошедшей еще дрожью в голосе подстегнул и Гоша Цаплин.

Олег взял Леночку за руку.

— Тебе надо домой, — мягко выговорила Лена, высвобождая руку.

Шалман тем временем перевалил перекресток и топал по улице Ленина, на Олега с Леночкой никто не оглядывался.

А они шли, молчали, думая каждый о своем. Он перестраивал себя с бойцовской жестокости на доброту и нежность. Она, втайне радуясь возможности поговорить с Олегом, одновременно переживала за него, не отдохнувшего после такого нервного боя. Встречу на ринге Олег вспоминал картинами, возмущался нечестностью судьи Михневича, одессита, приехавшего в Уфу ради тренерской карьеры. И никак не мог настроить себя на мирный лад.

— Что у тебя за настроение такое? — она не выдержала молчания.

— Какое такое?

— Никудышное!

Он улыбнулся: понравилось слово.

— Вы же… Ты должен радоваться очередной победе.

— Да, но этот бой… Как будто прикоснулся к чему-то нечистому.

— Да ведь чистым вышел, так ведь? И — победителем! Законным!

— Как будто я его бил по затылку! Судья так считает!

— Зато больше никто не считает! Зрители, болельщики это поняли… и, между прочим, публике ты нравишься, — тихонько добавила она, усмехнувшись.

— А тебе? — взглянул он на нее, сияющую в лунном свете.

— Что — мне?

— Нравлюсь?

— Да, да! — звонко рассмеялась, из глаз посыпались искорки. Радостью отозвались в нем этот смех и эти заветные слова.

«Но, нет, это не признание! — себя ли он успокаивал, чтоб сердце из груди не выскочило, ее ли будто в чем-то оправдывал. — Это долг вежливости, не больше. Да и что ей в тебе, в ремесленнике. Ей подошел бы скорей студент института, а не такой… боксер…»

За руки не держались, но улавливали движение друг друга, шли рядом. Она плавно свернула налево, и он, не заметив поворота, удержался близко, слушал ее голос.

— А там и девчонки были. За тебя болели.

— Да ну-у! Не видел я.

— Где тебе. Ты и в обычной жизни не уделяешь внимания девчонкам, а уж на ринге-то…

Вышли к большому оврагу с узким и длинным подвесным мостом через него; внизу что-то шумело: ветер ли, ручей ли. На некрутых склонах оврага разместились дворы и поместья горожан с садами и огородами, с курятниками и собачьими конурами. В окнах изб мирно горел свет, кое-где из труб курился дым.

— Постоим? Никому здесь не помешаем? — спросил, не дожидаясь ответа.

Привалился к невысокой загороди, она рядом. Мост шевелился, покачивался. Все пространство вокруг них было пронизано лунным светом, и, казалось, оба они, вместе, купались в нем, плыли над землей, неслись в какую-то неведомую даль.

— Здесь бы только тихо покачиваться да… да читать стихи. Про любовь, — он добавил, понемногу успокаиваясь и отходя от пережитого. И замолчал, стесняясь последнего слова: «про любовь».

— Стихи. Про любовь, — она повторила, слегка потянувшись. — А хотите? Хочешь, я прочитаю бабьи про любовь? Поэтессы Анны Ахматовой? Которую между прочим жестоко осудил Андрей Жданов? После того постановления ЦК мне так захотелось почитать ее! Познакомиться. И нашла, почитала. Ну, хочешь? — Скошенным в его сторону глазом заметила, что он кивнул. Помолчала. И, глядя в черную даль оврага, стала читать. Негромко и четко выговаривая слова:

Двух прохожих, мужчину с женщиной, они пропустили, прислонившись к одной стороне подвесного моста.

— Хорошо, правда? — спросила, когда затихли шаги.

— Хорошо. Но ты еще хорошо читаешь, очень хорошо.

Лена улыбнулась.

— Вот была совсем не знакома, а сейчас буду искать/читать, — тихо заметила она.

— Встречался и я тоже с незнакомым поэтом. С запрещенным! С Сергеем Есениным… В нашей библиотеке работает седой усач, говорят, в прошлом — белогвардеец… Как-то пригласил он меня помочь передвинуть шкаф, переложить книги. Спросил, интересуюсь ли поэзией, показал один шкаф, разрешил покопаться. И нашел я его. Старая, зачитанная книжка. Вот послушай.

— Ой, как вы это! Ты… — она засмеялась. — Нет, не ожидала… Может, что-нибудь еще? — Она вглядывалась в его лицо, и оно становилось все более родным, и она не знала, верить или не верить такому чуду.

— Это же здорово! И вы… И ты любишь стихи и знаешь? Боксер, железнодорожник!

«Сказать бы тебе, что балуюсь стихами, под чужим именем печатаю их в стенгазете», — подумал он. И с видом раскаявшегося грешника подтвердил:

— Да, и боксер, и железнодорожник…

— У тебя все впереди, — она рассмеялась. — Зачем такая обреченность и такая раскаянность? Все же впереди!

— Это не совсем так. Мне уже сколько?

— А сколько?

— Двадцать! Почти…

— Ох, как это много! — она притворно охнула.

— В четырнадцать-пятнадцать лет Лермонтов написал и напечатал много стихотворений, а к двадцати стал великим поэтом… Ну, хорошо, ладно. Вот после школы ты поедешь учиться. Так ведь? А я — работать. И — куда пошлют…

— И на этом, что, жизнь закончится?

Он пожал плечами. Да, в самом деле, закончится ли на этом вся его жизнь? В звенящей тишине, нарушаемой лишь далекими звуками города, помолчали, переживая текущий момент с звучащими в душе стихами, с разговором: закончится ли на этом вся жизнь.

— Как у тебя дела в школе? — сменил он тему.

Леночка сделалась грустной, встряхнула плечами, как будто ей стало холодно.

— Прошел «последний звонок», — вздохнув, объявила она. — Девчонки плакали. И мальчикам было невесело, и нежность объявилась в отношениях, и предупредительность. До чего жалко стало разбегаться, честное слово!

Олег представил было ребят-выпускников. Но школа ему представлялась плохо, не знал и не видел он ее семнадцатилетним.Думалось о техникуме, который он тоже заканчивал. Они же, группы-то, как сложились? Как семья! А Лешка Логинов им за отца. За старшего брата, в конце концов. Ну, как их теперь оторвать друг от друга?

— Олег, это хорошо, я рада, что вы такой, — Лена опять «выкнула». — Ну, хорошо, ну, и пойдемте сейчас… Пойдем. Тебе надо отдохнуть. Да и мне пора.

Она посмотрела на часы — у нее были часы! Возможно, подарок к окончанию школы. Она шла впереди, мост покачивался. Группа молодых парней, закатываясь смехом и громко общаясь, обогнала их, посторонившихся к одному боку, и шаги их скоро затихли. А за Олегом и Леночкой, как сама их надежда, следовал ясный месяц, освещая мощенную булыжником дорогу, деревянные домики справа и слева. Еще он высвечивал другой большой овраг впереди и то, что было дальше — едва ли не всю Старую Уфу: с ее весенними улочками, домами с глухими заборами, с воротами и калитками, с колодцами во дворах и прямо на улице.

— Приходи на Пасху, — она улыбнулась, — похристосуемся.

— Как это? — спросил он.

— Ну, как… Не знаешь, что ли?

Обдумывая это непонятное слово, он проводил Леночку до самого дома, как она ни отговаривала. И опять встретил их лаем Джульбарс, Леночка поговорила с ним через закрытую калитку. Протянула Олегу руку, он пожал ее и задержал на какое-то время.

— Знаешь, Лена, сегодня ты объявилась неожиданно. И так вовремя! И вся горечь у меня ушла.

— Ну, и хорошо, я рада, Олег. А сколько к тебе пришло друзей! Поздравить, проводить. Я даже позавидовала: нам уже так не собраться.

— Ну, не собраться! Будете еще фотографироваться, в кино пойдете. А потом — выпускной вечер.

— Но как подумаешь, что все это в последний раз — мурашки по коже…

Он отступил на шаг, погрозил одними пальцами.

— Не переживай, Лена. Все у тебя будет, как у всех. Или даже лучше. Вот и нам тоже скоро разбегаться. Но я все же надеюсь… надеюсь… что у меня останешься ты!

— Ох! — она прикрыла лицо руками.

И он застеснялся того, что стоит за этим сказанным. И торопливо простился.

«Ну, сказано, значит, сказано. Все равно когда-то надо было…» Он рассматривал подросшую уже на обочине дороги травку, заглядывал в палисадники и открытые окна. И так уютно ему показалось сейчас в этом городе, в этой лунной Уфе, умолкающей и замирающей на окраинах.

Дошел до улицы Ленина, и повернул на Кирова. Сколько раз проходил он здесь, возвращаясь после одиннадцати из спортивной школы. Иногда шли вдвоем, втроем — провожались. Подружился с полутяжеловесом, обладателем сильнейшего правого удара Юрой Карповым, студентом авиаинститута, человеком веселым, юморным. Остановятся на завороте, у росстани, — и ну комментировать бои на проведенных спаррингах. Особенное внимание Юра обратил на бой Олега с плюхачом Рубцовым, крепко накачанным штангой, видел, как Олег разделал его по всем правилам. Но он не знал, что на предыдущей встрече Олег нахватал от него тяжелых плюх и сделал выводы…

Юра только что прочитал небольшую книжку Бориса Денисова «Бокс» и был потрясен: какие точные советы давал этот московский тренер. Рассказал Олегу. Потом принес, дал почитать. В отсутствие тренеров, что бывало нередко, занятия в школе они строили по советам этого Денисова.

Однажды составил ему компанию смуглый кудрявый башкир из молодого пополнения, Фарит из пищевого техникума. После тренировки и трудного спарринга пребывал он в лирическом настрое. По дороге рассказывал, как однажды услышал игру соседа на скрипке: «Играл он русскую песню «Не брани меня, родная». Ах, как играл!.. Какая была мелодия! Поверишь ли: чуть не заплакал…» Парень направлен был в Учалы и скоро уехал, и больше Олег его не встречал. Как-то услышал небрежно кинутые слова: «Боксеры — грубый народ и неотесанный» и возмутился. Сразу вспомнил тогда этого молодого башкира: нет, не грубый народ боксеры!

Чаще других в качестве попутчика прилипал к нему Женька Леконцев. Как он прибился к боксу? И еще попал в спортивную школу! По дороге рассказывал, как он вечером на улице — то этому врезал, то другому. Однажды увидел Олег, как Женька ехал на трамвае, на «колбасе», чтобы не брать билета, и милиционер бежал за тронувшимся трамваем, чтобы его снять, а тот тычками наносил служивому в лицо удар за ударом и, в конце концов… уехал!.. На Олегово замечание он ответил: «А че с ними чикаться!» Олега звал он Олеженькой. И тут же, впрочем, речь свою пересыпал матерными словами. Как-то похвастался, что сочиняет стихи. И прочитал их по памяти:

Позднее, когда окончательно забросил бокс, он как-то пожаловался:

— У меня, Олеженька, светлая мечта была: стать чемпионом Советского Союза. Но дорогу мне перешел Гарик Лобов…

Чемпион страны, между прочим. Он и не таким «перешел дорогу».

В приближении к дому, к общежитию, в предвкушении скорого уже отдыха приятна была Олегу растекавшаяся по рукам и ногам легкая истома — аж мурлыкать хотелось!

9. Христосоваться — значит целоваться!

Замполит Софья Павловна, улыбаясь, встретила парней, велела рассаживаться. Сидящий рядом Турдакин, в отличие от нее, был строг и принципиален. Учился в техникуме последний год, как и Олег Сибирцев, только в параллельной, восьмой группе паровозников. Но солиден-то. Не подступись! Возрастом, правда, постарше многих из ребят. Вступил в партию. По предложению парторга на очередном собрании его избрали комсоргом техникума. По своему списку он проверял явку приглашенных, проводил беседы. Инициативно задуманное мероприятие проводил в жизнь. Говорил, смягчая шипящие:

— Наступила весна, народ выщел на улицу, особенно молодежь: гуляет допоздна. Но на улицу выщли и хулиганы, шпана разная. Нужно наводить порядок на улицах. Нам это надо в первую очередь. Ну, там где мы живем, в нащем микрорайоне. Вот и создадим неболыцой отряд из десяти-двенадцати человек. Командовать поручим нащему фронтовику Степану Некрасову. Оденете на рукава красные повязки, щтоб люди видели, щто не сами вы по себе, а — от общественности…

И стали ходить. День ходили, два ходили. Пошли на третий. По улицам Чернышевского, Кирова, Достоевского. Рассредоточились. Авангард отряда Некрасов и Валера Беляев вышли на троицу гуляющих парней. Хотели пройти мимо, да те не пропустили, развернулись и:

— А-а, железнодорожники! Вот где встретились!..

Подошли. Один из них, крепкий, с серой копной волос и редкими зубами, стал напротив Некрасова. Ни слова не говоря, качнулся влево, ударил по печени. Некрасов охнул, согнулся. Помощник его, Валера Беляев, уклонившись от удара другого парня, обернулся и крикнул:

— Сюда, ребята! Сюда!

Услыхали Олег с Гошей Цаплиным, побежали туда, где образовалась неожиданная свалка. Двое нападающих оставили Беляева, отступили. Третий вышел вперед, этот, кажется, никого на свете не боялся. Олег остановился. Перед ним стоял в кожаных перчатках… Ерыгин! Собственной персоной!

— А, это ты, Юрка! Твоя работа? — кивнул на подымающегося Степана Некрасова.

— А щ-ще такова? — Ерыгин отозвался сквозь зубы. Он прямо сверлил глазами.

— Разбойничаешь на дорогах? Ну, держись тогда! — Выставив плечо и приподняв правую руку, Олег сделал шаг и финт, как перед началом атаки.

Ерыгин резво отпрыгнул. Развернулся круто и побежал. Олег за ним следом. Вот она, спина его, голова, можно охватить шею, можно подножку дать, но Ерыгин прибавил скорости. Вообще бежал неровно: то ускорял, то, наоборот, замедлял бег. Хотел ли измотать, оторваться ли от преследования. В крайнем случае увести железнодорожника подальше…

«Ах, вот ты как? Ну, держись тогда!» Олег сделал спринтерский рывок, и шевелящиеся лопатки убегающего приблизились — вот они… Олег еще прибавил скорости и с разгону, всей массой толкнул бегущего в спину… И тот, получив непредвиденное ускорение, — ноги его не поспели за летящим телом, споткнулись, — полетел щукой и пробороздил прикатанную и прибитую сухую землю. Руками, животом, лицом… И лежал поверженный, не вставая. Дрожал его голос:

— А-ах, ты… с-сука! Убью ж я тебя! Прирежу, в рот меня!.. — скулил, не подымаясь.

Доводилось Олегу слышать такие поганые слова и такие угрозы. Подбежали ребята с повязками дежурных. Подошел пришедший в себя Степан Некрасов. Побледневшее лицо его было мрачным. Завернул Ерыгину руки, связал, поднял выпавший большой складной нож.

* * *

— По печени, говорите, ударил? — спрашивал милиционер Кировского отделения. — Ну-ка, что за боец, дайте его рассмотреть. А то все говорят: кто-то останавливает, грабит, предварительно бьет по печени. Ну-ка, ну-ка, что за боец такой?

Лицо Ерыгина было в крови и в грязи, рубашка на локтях и на груди порвана. Оказывается, в милиции он состоит на учете. Составили акт, задержали этого бойца в отделении. И вызвали спецмашину — «воронок».

В общежитии Гоша Цаплин рассказывал, как задержали главного хулигана. Девятая группа интересовалась подробностями, но Олег отмахивался, отсылал к Гоше.

Олегу надо было разузнать кое-что. Интересовало его значение слова «христосоваться». Сегодня суббота прошла уже, ну, а завтра… Завтра будет воскресенье. Не рядовое еще, Пасха. Олег помнит, как до войны в этот праздник мама пекла пирожки с мясом, варила яйца и красила их луковой шелухой… Но вот главное: его пригласила Леночка. Сказала, приходи — похристосуемся. Вот… А что оно такое, что за слово — узнать бы в точности. Гоша не знает. Других спрашивал — пожимают плечами. Высказывают разные нелепые предположения. Отличник Юра Лысенко и тот в недоумении: впервые, говорит, слышу. И легли спать, погасили свет, в темноте для приличия поговорили. Вскоре тут и там расслышались храпушки.

Долго ли спал, не долго ли, Олег проснулся от того, что кто-то широко распахнул двери и включил свет. Стоял на пороге рослый парень, читинец Костя Козлов из соседней комнаты. «Забайкальский рыжий хорь» — так его не очень любезно зовут ребята. Учится плохо, держится на списывании да на подсказках. Но преуспевает с женским полом. Похоже, только что заявился с гулянья.

— Олег! Не спишь ты? Это тебя, что ли, интересует слово?

— Какое?

— Христосоваться?

— Ну! — Недовольный тем, что разбудили, Олег отвечал односложно. К тому же, он и не рассчитывал на удовлетворительный ответ этого волокиты и бабника. — А кто сказал тебе?

— А все говорят, вся комната говорит, что тебя это шибко интересует.

— Ну, интересует…

— А дак завтра же Пасха, ты что, не знаешь? Тебя, наверно, пригласили?

— Пригласили…

— Твоя Леночка, поди?

— Ну, вот. Все уже все знают! — Олег про себя чертыхнулся.

— Ну и, значит, поцелуешь ты ее завтра! Похристосуешься. Это я тебе предсказываю, уж поверь мне. Христосоваться — значит целоваться. Я поздравляю тебя! — Костя подошел ближе и протянул руку для пожатия, но Олеговы глаза уже были закрыты. — Олег, у тебя случайно нету хлеба? — вдруг поинтересовался Костя Козлов. Где-то кого-то провожал долго, проголодался.

— Возьми в тумбочке. — Отвернулся к стене, опять закрыл глаза. Вот попробуй сейчас заснуть. Христосоваться — значит целоваться! Попробуй теперь…

10. Христос воскресе…

Хорошо выспался. Ребята еще ворочались: иные досматривали последние сны, иные просто валялись, сладко мечтая о несбыточном. Предчувствуя надвигающуюся радость, Олег потянулся, встал.

Под простыней брюки за ночь отлежались, запечатлелись на них острые стрелки. Для порядка Олег еще сбрызнул их водой, прогладил в бытовой комнате, стали загляденье. Китель и ботинки почистил щетками общего пользования. Один за другим ребята открывали глаза, следили за тем, как он собирается. Оделся, посмотрелся в высокое зеркало — ничего, смотрится, собрался, пошел в столовую. И потом…

Гремя цепью, Джульбарс рычал и лаял. Правда, не так зло: видно, узнал голос через калитку. Двери в доме схлопали — кто-то сбежал с крыльца, прошел по дорожке, отворил калитку… Леночка! В легком ситцевом платье, с распущенной косой.

— Ой! Проходи, проходи! Джулю я сейчас уведу.

Кольцо в цепи она одела на торчащий в стене крюк, и цепь стала короче, собака уже не доставала, да в присутствии Леночки она не рвалась и не лаяла. Доверяла: свой человек значит. Олег прошел в дом. Крашеное крыльцо и сени были вымыты, он снял ботинки, Леночка подвинула ему домашние тапочки.

— Проходи, проходи!

— Здравствуйте! — обратился к стоящей у шестка русской печи женщине в коротком фартуке. И вспомнил, как его мама, встречаясь в Пасху с соседями, говорила: «Христос воскресе!» Эти самые слова он и произнес, не шибко, правда, уверенно и внятно.

— Воистину воскресе! — ответила женщина. — Проходите, милости просим.

— Меня зовут Олег, — представился он.

— Очень приятно. А я — Ленина мама, Наталья Федоровна. Она про вас рассказывала. Да вы в горницу проходите. А Сашеньку вы во дворе не встретили? У, стригунок, опять умотал куда-то.

— Сашенька — это твой братишка? — поинтересовался Олег, оглядевшись в светлой комнате с круглым столом посередине, накрытым белой скатертью.

— Да, братишка. Парень хоть куда, пять лет исполнилось, а с мальчишками водится: к ним шляется, к себе приводит.

— Джульбарс-то пускает?

— Он у нас хороший, детей не трогает. Садись вот сюда, Олег. Можешь посмотреть книжки. — Указала на шкаф. — А я пока чай поставлю.

— А я тебе принес шоколадку. — Извлек он ее из внутреннего кармана кителя.

— Вот это да! Ну, половинку, значит, Сане с мамой, а другую нам с тобой.

— Я-то при чем?

— Ну, ты же мне подарил? Подарил. Вот я и распоряжаюсь, как хочу. Ну, посиди пока, я скоро управлюсь.

Из горницы вела еще одна дверь в спальню. В открытые кухонные двери было видно, как она ставила и заливала, и растапливала сверкающий никелированный самовар. На стене висели фотокарточки родных и знакомых. Была одна, где Леночка, еще маленькая, сидела между матерью и, должно быть, отцом — офицером в погонах капитана. На другой фотографии, рядом, они были уже вчетвером, с Саней на руках у отца, теперь уже в гражданском костюме. Со счастливой улыбкой, то ли с легкой усмешкой.

Лена вошла зарумянившаяся, с упавшей на лицо прядкой волос. Олег на нее засмотрелся. Она заметила его взгляд, улыбнулась.

— Ну, вот, мама пошла искать Саню, — Леночка доложила ни с того ни с сего. И прибавила: — Скоро чай будем пить.

Он будто ожидал этих слов: встал, отодвинул стул и, точно еще не зная, зачем, направился к ней. Начал медленно обходить стол.

— Христос воскрес! — произнес заветное слово.

— Воистину воскрес, — отозвалась она, как паролем.

Она, кажется, угадала — ну, конечно же, угадала! — его намерение: пошла, тоже медленно, тоже вокруг стола, но не к нему, а в другую сторону — уходя от него. Глаза при этом следили за его движениями и искрились, смеялись. Похоже, ему предлагали игру, и ему ее надлежало выиграть. И он пустился вокруг стола, за ней. Она вскрикнула, побежала, громко заходясь смехом… Расстояние меж ними нисколько не сокращалось. Он еще добавил скорости, прибавила и она. Вдруг он переменил направление! Пошел навстречу! Леночка вскрикнула, остановилась, уперлась руками ему в плечи. Он обхватил ее, преодолевая сопротивление рук, притянул к себе.

Ну, ничего. Поцеловались. И игра, и веселье разом закончились. Губы ее навели на иную волну: что-то новое, неведомое шелохнулось в нем и его потянуло к ней.

— Ну, все, — она выскользнула из рук. — Похристосовались и довольно. — Он не смел перечить: повиновался ее воле.

Когда загремело в сенях и пришли Саня с мамой, Лена и Олег, сидя у круглого стола, мирно беседовали о ее школьных делах, друзьях и подругах. Олег пошел на кухню, поздороваться с ее младшим братом.

— Здорово, Саня!

— Здорово! — Белоголовый Саня подал руку и с любопытством осмотрел Олега. Его китель с хромированными пуговицами, с золотистой эмблемой «УЖТ». И, впрочем, со спортивным значком.

— Меня зовут Олег, а тебя?

— Саней. А ты военный, да? Как мой папа, да? Только у тебя погонов нету.

— Я железнодорожник. Еще учусь, погоны мне пока не положены. А где служит твой папа?

— В отделении. И в спортзале. Я ходил к нему, был у него. Там прыгают, бегают… по бревну. И по канату лазят, и на турнике упражняются, и играют в мячик, в этот… в волейбол.

Олег помог мальчику раздеться, сели на лавку, у окна. Разговаривали и, похоже, не в шутку заинтересовались друг другом. И Лена, и ее мама с любопытством на них посматривали. Саня потрогал его значок:

— Это что? Это какой?

— Боксерский значок. Знаешь, что такое бокс?

— У, это когда дерутся!

— Да ты все знаешь! Правильно: это когда тебя учат драться, и потом ты побеждаешь.

— Саня, этот значок означает, что у Олега первый разряд по боксу. Олег — боксер первого разряда.

— А потом будет второй?

Леночка прыснула со смеха.

— Третий и второй у него уже были. Первый — самый высокий. Выше только мастер спорта.

Саню еще интересовали блестящие пуговицы на кителе, он даже потрогал их, и Олег объяснил, что они хромированы, то есть покрыты хромом. Есть такой блестящий металл… Санины глаза были полны любопытства, и Олегу это было занятно.

Самовар между тем вскипел, и чай был заварен, и заварной чайник поставлен сверху. Самовар принесли в горницу.

Леночка расставляла на столе блюдца и чашки, мама резала куличи и приглашала к столу. В одной из тарелок были крашеные яйца, в другой — соленые огурцы только что из кадушки. Рассол так и стекал по бокам, от этого они блестели. Олег не пробовал куличей, хоть, кажется, не впервые услышал такое слово. Вкус был непередаваем. Во рту таяли! Леночка угощала, подкладывала новые кусочки…

Из-за стола встали все втроем, поблагодарили маму и стали собираться в кино. Вместе с ними вдруг зашёбутился и белоголовый Саня. Мама стала отговаривать, обещала взять с собой, когда пойдут вместе с папой, но он не хотел расставаться со своим новым знакомым, стал настаивать, чтобы его взяли с собой. Натягивал уже на себя куртку, вязаную шапочку. Олег вспомнил, как до войны еще старшие братья, уходя в кино, чтоб не связывать себя по рукам, не брали его с собой, сколько ни просился, а ему так хотелось идти вместе с братьями!

— А что, Лена, ну, и возьмем, — кивнул Олег на суетившегося ее братца.

— Зачем баловать? — она возразила.

— Да я ведь не часто у вас бываю, а ему охота со мной.

— Так идет «Серенада солнечной долины» — что он поймет?

Веский Леночкин довод поддержала и мама:

— Ничего не поймет. Будет вам только обузой.

— А в «Иделе», кажется, идет «Подвиг разведчика», — предложил Олег.

— И тоже он не больно что поймет…

— Мал ты еще, Саня. Подрасти тебе надо, — посочувствовал Олег и погладил его белую голову.

— А я все равно пойду, — Саня заупрямился и не сдавался.

— Ну, что же. Тогда придется идти на «Подвиг разведчика», — Олег наконец принял решение. — Все равно что-нибудь поймет и запомнит.

Счастливое Санькино лицо надо было видеть! Шел он посередине, держался за руки Олега и Леночки, иногда ради озорства повисал на их руках и делал гигантские шаги.

В «Иделе» точно шел «Подвиг разведчика». Сеанс только что начался, пришлось купить билеты на следующий. Беседуя о том, что «Серенаду» тоже видели, вспоминая ее содержание, обошли весь парк и вышли к высокому берегу Белой.

— А знаешь, Лена, актриса эта в «Серенаде», говорят, была любовницей Гитлера…

— О, не слыхала я…

— Олег, погляди, вон идет пароход! — Саня встрял в разговор. — Погляди, он белый какой! Ну, погляди!

— Да, белый, только что выкрашенный… И вышла она за него замуж, и ушла вместе с ним из жизни, — договорил, провожая глазами следы на воде от колесных лопастей парохода. И с улыбкой обернулся к ней и продолжил: — Так, выходит, что любила его.

— Любила? Может, ее заставили?

— Гляди, гляди, Лена, какой он белый и чистый-чистый! И блестит! — Саня наблюдал за пароходом и не отставал от Олега и Леночки. — И люди там, много их там, глядите…

— Кто знает, добровольно или нет… — Она смотрела на пароход с множеством народу на нем, особенно на верхней открытой палубе. Шел он вниз по реке, на излучине скрылся за поворотом — там была главная пристань. Он так и сказал Сане, обратившемуся к нему с вопросом. Постояли, любуясь заречными далями. Пораженный величием картины, притих и Саня. Похоже, такое он видел впервые. Они пошли по берегу дальше. Вышли к парку имени Крупской и опять — на высокий берег, где виден автогужевой мост и уходящая в даль дорога. Опять это заречье с заманчивыми далями — и как же сверху все это смотрится! Стояли, зачарованные зрелищем. Заметил, что на этом вознесении над раскинувшейся внизу долиной, потрясенный увиденным, умолкает и пятилетний Саня, не находит слов для выражения этого своего состояния.

Тропа вдоль сада вывела к качающемуся подвесному мосту через глубокий, похожий на трещину, овраг. На ветхом деревянном настиле, держащемся на цепях и стальных канатах, страшно было раскачиваться. На склонах уфимского междуречья не счесть таких оврагов и таких трещин. В одном из них, на южном склоне тоже, мальчишки соорудили трамплин, зимой с него прыгают и, дребезжа лыжами, докатываются чуть не до самой реки. На показательные выступления как-то приезжал сюда рекордсмен страны Константин Кудряшов. На прекрасных лыжах, в красной шапочке с кисточкой он едва не пел в полете и, казалось, вот-вот долетит до Белой. «Маломощный, — отозвался он о самодельном ребячьем трамплине. — Здесь можно соорудить лучший в стране, есть для этого природные условия». «Когда-нибудь соорудим», — отвечали ему уфимские лыжники, не шибко, правда, веря в такое чудо.

— Олег, — позвала Леночка, держа Саню с одной стороны, — прочитай стихи, ну, которые ты читал тогда, на подвесном мосту, помнишь?

— А можно не те?

— Можно и не те, — Леночка удивленно на него посмотрела.

Держа Саню с другой стороны, он задумался. И взялся свободной рукой за перила. И стал негромко читать:

Леночка глядела издали, глаза блестели, о чем-то она думала. Саня тоже молча взирал на Олега и не лез с вопросами: чем-то нравился ему этот дядя.

— Есенин? — она спросила.

— Да.

— А я нашла его. И читала. И здорово, и всяко у него…

Помолчали: каждый думал о чем-то.

— Ну, кажется, пора возвращаться, далеко ушли… — Олег нарушил молчание.

— Да, да, — взглянув на часы, подтвердила Леночка. — Но это уже другие, — заметила, когда шли, держа Саню с обеих сторон.

— Да, другие, — он кивнул. И молчал. Думал о предстоящей картине с участием талантливого артиста Кадочникова, о приоткрытой им тайне военной разведки. И спрашивал Саню: знает ли он, что такое разведка, и сам рассказывал о ней, что знал.

11. Приволжская зона России

Дни бывают ветреные, дождливые, туманные, морозные, ясные. Память же чаще удерживает в себе одни только погожие дни — по ним и вспоминается прошлое, под них и выстраиваются минувшие события… Утром Олег почувствовал прикосновение к лицу солнечного луча и открыл глаза. На лежащих на тумбочке Гошиных часах было ровно семь. Встал, заправил койку, натянул трико, майку-полурукавку, спортивные тапочки. Захватил скакалку и, не скрипнув и не топнув, тихо вышел в коридор. Надо было на стадион «Локомотив», там собиралась команда для пробежки и упражнений. Там ожидал их старый, с точки зрения ребят, лет уже тридцати пяти, боксер довоенной еще поры с серебряным за прошлые спортивные заслуги, жетоном на пиджаке, веселый. Говорливый Владимир Андреевич, раненный в руку и ногу, был участником Великой Отечественной войны.

— Опоздал, ну, опоздал! — встретил и еще одного бойца, Юру Карпова. Затем еще одного, Гену Закирова. Мало-помалу собрались все вдесятером. И пошли вокруг стадиона, побежали. Владимир Андреевич, шутя и заразительно смеясь, считал крути. Собранная со всей Уфы команда, руководимая этим бывалым человеком, ощущала себя единым коллективом.

Дни расписаны по часам и минутам. Утренняя трусца до стадиона, на нем пять-шесть кругов крепкого бега, пуш-пуш, бой с «тенью», скакалка. И опять легкая трусца по переулкам — в парк Луначарского, на взвешиванье. Соревнования в летнем театре. Собрались команды бойцов Приволжской зоны России. Предстоят бои.

Говорят, спорт формирует человека, организует его работу и отдых. Вот, после свершенного по часам и минутам утреннего ритуала Олегу и предстоят теоретические занятия и консультации. После обеда должна быть самостоятельная работа. А какая самостоятельная, когда начинаются такие соревнования!..

В парке народ, гремит музыка. Билеты проданы, театр заполнен. Непоместившаяся молодежь собирается кучками, бродит по дорожкам, выспрашивает у счастливчиков контрамарки. В зрительном зале полумрак, тихий говор и шелест. Свет только на сцене, где установлен ринг. Вот музыка смолкла, раздался по репродуктору голос судьи-информатора:

— Дорогие товарищи уфимцы! Начинаются лично-командные соревнования по боксу на первенство Приволжской зоны Российской Советской Социалистической Республики…

Эти сообщения голос разносит по всей округе, через железную ограду и центральные ворота парка достигает аж улицы Пушкина. На садовых дорожках, одетые в тренировочные костюмы, боксеры разминаются перед боем. Некоторые из них бинтуют руки и бьют по лапам. Официально судья-информатор объявляет бойцов:

— На ринг вызывается первая пара: бойцы наилегчайшего веса…

На скамье в окружении болельщиков сидит Олег и думает вслух:

— Ахметзянка открывает. Как-то у него сложится? — И сидит он, и бродит по аллеям, и все прислушивается к сообщениям информатора. Похоже, бой жесткий: тишина стоит отменная. Только после гонга, возвестившего о конце первого раунда, расслышались аплодисменты. И все слушает он информатора.

— Ага, Ахметзянка выиграл! — отозвался наконец на сообщение радио.

Встал, заходил по дорожке. По спине пробегает легкий озноб, он тянет его и уводит вдаль, и чем ближе подкатывает время боя, тем нетерпеливее становится боец: не сидится ему и не стоится на месте — расхаживает по дорожкам, выходит к озеру, редко отвлекаясь разговором с сопровождающими ребятами. Наконец секундант Рафаэль Аблаев разыскал его. Позвал. Дошла очередь…

Анатолий Севастьянов из Удмуртии невысок ростом и плотен. Еще у него низкая стойка. Прощупывает левой рукой. Олег кружится, отвечает. Тоже левой. И пошел вперед Толя. Значит, надо ему вперёд, нужна победа. Придется уступать, отступать. Удары спаривает, страивает, кучно бьет. Попадает в руки, в плечи, но удары плотные. И — не всякий раз мимо… Ну, все. Пора начинать. Встречным ударом слева остановил ижевца. И еще левым, и еще… Толя не прочь порубиться, лезет ближе, работает сериями. Олег стал бить резче, внезапнее. Отдельные удары доходят. Противник крутит перчаткой около носа и идет вперёд. Приходится маневрировать — вправо-влево. И бить, бить, иначе… не исполниться твоим замыслам.

Звучит гонг. Быстро закончился раунд.

Рафаэль Аблаев горячится, советует перехватить инициативу, перейти на серии ударов. В общем, наступать. Можно подумать, что Олег не бьет.

Нет, снова стал маневрировать влево-вправо. Бил больше прямыми. На очередной бросок противника ответил сайд-степом — шагом в сторону с поворотом и ударом сбоку. Толя споткнулся. Серией ударов Олег «прокатил» его вдоль канатов.

Ага, стал осторожней: случилось ли что непредвиденное, почувствовал ли Олегов удар? Да, но с такой осторожностью бой не выиграть.

Толя будто услышал подсказку: снова пошел вперед. Кивочки влево-вправо, удары легкие, щелчковые — то, что надо на середке ринга. Переигрывать можно только на скорости. И начал Олег «порхать»: вправо смещаться, влево. И левой опять кинул было, да с упреждением пустил… правую!

Зимой на педагогической практике в Челябинске Олег пришел к динамовцам. Тренировал их тогда приехавший из Китая профессиональный боксер, чемпион Китая Владимир Яковлев. В нашей стране он был никому не известен: перворазрядник, только и всего, а через год выиграл первенство СССР. Приходящих к нему новичков проверял в пробном бою, удостоился такой «проверки» и Олег Сибирцев. В самом начале спарринга он пустил свою заветную двойку — пару прямых ударов, причем, начиная левым, правым пробил с упреждением. Странно, но для профессионала такое оказалось неожиданным. Не упал он, но долго «разыгрывал» активный бой: нырял вправо-влево. Как понял Олег задним умом — приходил в себя. В атаку пошел лишь спустя минуту…

Эта вот самая правая плюха, с упреждением, попала сейчас Толе Севастьянову. Упал он вперед, на подстилку.

На счете «семь» встал. Поднял руки для боя, пошел вперед. Однако его секундант выбросил полотенце. Отказ. Все. Бой окончен. Затемненный зал гудел, кто-то что-то выкрикивал, и гремели аплодисменты.

Олег проводил проигравшего, посидели в его раздевалке. Потолковали о тренировках, об этом бое. Вдвоем вышли смотреть следующую пару.

Схватка была нешутейная. Заканчивался второй раунд. Горьковчанин Козин ломил — шел едва не грудью. Барищев из Татарии маневрировал, ускользал из сложных положений и держался на дистанции. Бил левой рукой, правая, как на привязи. После гонга противники разошлись по углам на последний отдых. Интересно, кто в выигрыше? Секунданты выдают последние наставления, благословляют на заключительную схватку.

Барищев ускользает от грубых атак горьковчанина, использует его промахи. Бьет только левой, правая по-прежнему не работает. Скользит вдоль канатов, меняет направление — играет с Козиным в кошки-мышки. Ситуация не меняется, а между тем идут уже заключительные секунды боя. На сколько надо быть уверенным в себе, чтобы так вот играть с противником! Когда Барищев перемещался вдоль канатов, у Козина сдали нервы, он бросился вперед: в заключение боя решил разделаться с соперником. Но Барищев неожиданно сменил направление, и Козин ухнул в канаты — «провалился»… И поворотился к противнику. В этот момент Гена Барищев ударил на скачке. И не левой, а правой. Свингом. В зале кто-то вскрикнул, и в звенящей тишине расслышался звук падающего тела. Все. Нокаут. Судья считает. Секундант с помощником подняли Козина, взяв с обеих сторон под руки, повели к стулу. Зал аплодировал, и рукоплескания медленно утихали. Зрители разглядывали потерпевшего поражение, который, в общем-то, скоро пришел в себя. Судья на ринге объявил победу, и противники, обнявшись, вместе пошли с ринга.

Нокауту не придавали большого значения, нокаутированного не окружали врачами, не провожали домой. Допускали и до дальнейших боев. Эка невидаль нокаут! — говорили. Отдохнет и, возможно, завтра выиграет. О введении Олимпийской системы (после поражения — выбывание) только поговаривали, пока же в каждый весовой категории соревнования проводились по кругу — каждый с каждым. Выбывает участник только после второго поражения. Завтра между собой встретятся победители. А поверженный — с поверженным.

12. Главная встреча

Чем бы Олег ни занимался перед очередным боем, как бы ни отвлекался текущей работой, он все равно был озабочен предстоящей схваткой. Разговаривая об учебных и хозяйственных делах, внезапно вдруг умолкал: представлял свою будущую встречу с нокаутером Барищевым. Его победа нокаутом сильно впечатляла.

Между тем жизнь в техникуме шла своим чередом. Пока не разъехалась рабсила, пользуясь наступившим теплом, руководство техникума решило в кочегарке общежития заменить котел: старый размонтировать и увезти, а новый водворить на место, укрепить, подключить к воде, к отопительной системе. Эту работу поручили трем выпускным группам. Девятой, вагонникам, досталась иная задача — рядом с котельной выкопать котлован. Леша Логинов собрал ребят, обсудили предстоящую работу. Решили: полгруппы берут лопаты сейчас же, немедленно. Остальные копать будут после ужина, перед сном. Земляная работа тяжелая, каждый человек на счету, даже такие недоростки, как Толик Ощепков и Циберкин… Об Олеге — ни слова. У него соревнования. Но ведь кто-то же должен за него работать!

— Освободите меня на сегодня. После боя с этим нокаутером я впрягусь. Оставьте мою долю, — сказал Олег.

— Ну, есть у кого возражения? — староста обратился к группе.

— Да нету, нету!

— Какой разговор!

— Можно освободить вообще!

— Не надо освобождать. Главный мой бой — завтра.

* * *

В парке играла музыка. Боксеры в спортивных костюмах бегали по дорожкам сада. Когда музыка умолкала, округу наполнил размеренный голос судьи-информатора: «На ринг вызывается следующая пара — боксеры легкого веса…»

Не обошлось без потерь и сегодня: мухач Ахметзянов бой выиграл, но из соревнований выбыл. Повредил руку… Нервная дрожь донимала Олега, подымала его со скамьи и уводила в даль сада, к озеру. После разминки он бинтовал руки и бил по лапам.

И вот он вышел на ринг. Затемненный зал гудел сдержанно, какой-то мальчишеский голос настойчиво произносит его имя: «Олег Сибирцев!», «Сибирцев Олег!» В него верили, на него надеялись — это добавляло ответственности, волнений же не убавляло нисколько. Приезжий судья проверил перчатки, вызвал на середину, дал последние указания. Пожал руки. Уходя в свой угол, Олег уже успокоился: голова работала — он видел начало боя, он уже «вел бой». Обозначивший начало схватки гонг послужил продолжением того, что уже сложилось в воображении. Еще раз, бегло пожали руки и закружились в центре ринга. Гена Барищев чуть повыше Олега, светло-русый и румяный, неплохо сложенный. На ногах подвижен, держится больше на дальней дистанции. Левой рукой выстреливает точно.

Пластичным движением корпуса Олег парирует его удары и бьет в корпус, в голову. Но это еще не бой, это разведка, все еще впереди. От прямого левого Барищев защищается подставкой. Хм, это неплохо: если сфинтовать — корпус откроется. Не откладывая в долгий ящик, Олег провел этот финт на пробу: тут же пробил правой рукой под грудь. Удар получился, но не сильный. Темп высок: вместо одного сильного надо успеть нанести два. Или три. Иначе начнешь проигрывать. После дежурных тычков опять бросил финт в голову — пробил правой в корпус — удар воткнулся. Барищев покачал головой. Признал. Но зря бить себя не дает, тем более по голове. Вот с дальней дистанции внезапно, со свистом стегнул правым свингом. Ничего удар!

Нет, не обращает Олег внимания: много было бы чести! Отвечает прежней комбинацией: финт в голову — удар в корпус. Тут каждый играет свою скрипку. Барищев избегает сближения: кружится, уступает пространство. Олег преследует и у канатов работает с обеих рук — в корпус, в голову. Противник, однако, ускользает — приходится снова начинать издали. И преследовать, и перегораживать пути к отступлению, и вынуждать к бою на средней дистанции.

«Порхая» по рингу вдоль канатов, Барищев на мгновение открывается: опускает руки и картинно трясет плечами. Олег бросился на него!..

Сделал вид, что бросился. Примерно так, как устремился горьковчанин Козин, за что и понес наказание. Противник резко сменил направление и сбоку атаковал прямым — три-четыре удара! Еще удары! Сибирцев парирует, не отходя назад, прилаживается к ударам, завязывает встречный бой — в корпус, в голову, с обеих рук. По притихшему залу раскатывается град ударов.

Гонг захватил бойцов в горячей рубке. Судья влез в середину, остановил схватку.

Рафаэль Аблаев что-то говорит, на чем-то настаивает. Олег плохо слушает: «видит» перед собой Володю-Китайца, чемпиона Китая и СССР, мастера ближнего боя. По-русски говорит прекрасно, без акцента, но объяснять не умеет. Только показывает. Нырнет под бьющую руку противника и атакует одной левой, нырнет под другую руку — бьет правой. И не уходит из зоны боя, добивается перевеса. Если противник захватывает руки, он не борется, не обнимается. Опустит перчатку и бьет снизу между рук…

Легкий подзвон тарелок указал, что время отдыха заканчивается. Глядя туда, где сидит противник Барищев, Олег поднимается и приказывает себе: не втягиваться в бой на дальней! Перегораживать пути и заставлять принимать бой на средней! Секундант выдает последние наставления:

— Гони его! Пусть бегает, как заяц!

«Ну, посмотрим, Гена, как ты сейчас убежишь», — Олег встряхнул плечами и сел пониже. Делая пластичные движения корпусом, шел вперед, нарушал запретную, с точки зрения противника, дистанцию. Тот на отходе выстреливал с обеих рук тремя-четырьмя, мешал приближаться. Олег гнал его вдоль канатов, под его удары пробивал встречными. Глухо отдавались они, особенно по корпусу.

Но как он бьет на отходах! Тут не зевай — кланяйся. Значит, тебя устраивает бить на отходах? А не хочешь ли, я помешаю тебе? Ну-ка, ну-ка!.. Коротким выпадом Олег заступил дорогу. Противник сменил вектор передвижения. Туда же, в новое его направление скакнул и Олег, как будто ожидал этого маневра. Посыпались удары. С обеих сторон, с обеих рук! Барищев бил торопливо, стараясь упреждать; Олег, не уходя от него, парировал и бил ответными, встречными. То в корпус, то в голову и, казалось, не спешил. Ресурс скоростных серий противника наконец был исчерпан. Пробовал он оторваться от канатов, выйти на простор, на середину, но, кажется, везде его встречали удары. Барищев проигрывал, прижавшись к Олегу, захватывал руки… По совету Китайца (мать его была китаянка, отец — русский белоэмигрант), Олег опустил одну руку и нанес удар снизу — голова Барищева дернулась. Опять захватил руки. Тут обнаружилось присутствие судьи.

— Брэк! — он скомандовал.

Олег сделал шаг назад. Выпустил… Противник обстрелял Олега издали, перевел бой на дальнюю дистанцию. Отступив, осыпал Олега кучей прямых и ускользнул. «Оклемался», — думал Олег. Да, его устраивала такая игра — бить на отходах. Будто соглашаясь с его тактикой, Олег бегал за ним. На очередном повороте, однако, опять заступил дорогу и осыпал ударами. Барищев оторвался в другую сторону, Олег — туда же, опять пожаловал с ударами. Тот опять захватил Олеговы руки. И снова команда: «Брэк!»

Опять выскользнул, опять гонка. Снова невыгодный бой на дальней.

«Нет, ты от меня не уйдешь!» — Олег преследовал и ускорял темп. В очередном углу, у канатов, бросил свое тело вправо, затем влево: остановил соперника. Финтом в голову— не рукой, а глазами, всем своим решительным видом — заставил его приподнять руки…

И состоялся именно этот удар, правый, с той только разницей, что пришелся он не в голову, а в солнечное сплетение — под ложечку… Барищев стал на одно колено. Судья поднял руку:

— Р-раз… — Оглянулся на уходящего в угол Олега и продолжил: — Два…

Прозвучал гонг, но рефери досчитал до восьми.

Секундант Барищева помог бойцу сесть на стул, велел делать наклоны с выдохом. И что-то говорил, что-то советовал.

Далеко разносился голос стоящего перед Олегом Рафаэля Аблаева:

— Вот так надо работать! И не отпускай от канатов! Пусть его уносят!..

Жесток был секундант у Олега.

Барищев, отступая, кружился по рингу, изредка постреливал, больше левой. Олег преследовал. Удары то и дело доходили до цели.

Рефери вызвал бойцов на середину, обнародовал решение судей: в знак победы поднял руку Олега. Зал рукоплескал, скандировал имя Сибирцева.

— Пойдем, Олег, покурим, — позвал Гена Барищев, когда ушли с ринга.

— Давай сперва шкеры оденем. Да я и не курю.

— Да и я больше для вида. Какие наши с тобой годы!

Присели на скамью возле театра.

— Уработал ты меня на совесть. Главное, в живот бил. Я было этому не придал значения, а потом сильные — по сердцу, по печени.

— Голову прячешь, в корпус легче попасть.

— А последний, под дых, вообще вывел из строя: ни вздохнуть, ни охнуть. Можешь бить, ничего не скажешь… Ну, финтанул ты классно!

— Этому я научился у Яковлева. Знаешь такого?

— Чемпион страны, как же.

— Но за тобой еще надо угнаться…

— От тебя не убежишь.

— Догнать-то — это полдела. Бьешь ведь, не жалеешь.

— А что, ничего удары? — спросил, выпуская дым, Гена Барищев.

— Еще как ничего, — Олег подтвердил. — Схватил штуки три — в голове звенело. Да вон ведь как ты горьковчанина-то ухлопал…

И вот заключительный бой. Поднялся Олег, вышел на ринг. С дальней дистанции начал. Стрельнет два-три раза и уходит. Назад, влево, вправо. Кружится вокруг да около. Козин контратакует, гоняется. Выигрывает — не нахальство ли? Парой прямых пробил по его подставке — Козин тут же ответил серией. Еще два прямых кинул — опять он ответил. Рассчитался, не молодец ли? Но вот и третий раз, для круглого счета, левой ткнул по корпусу, с наклоном — и назад, и присел на правую ногу. Козин пошел вдогон…

Тут ему уготован был встречный: бух! Для подстраховки еще — апперкотом слева… Козин не упал, но закачался. Судья открыл счет:

— Раз… Два…

Зал взрывается криком и аплодисментами. Наконец-то! Наконец удовлетворен зритель. Повезло уфимцу… Хотя так ли уж повезло? Понадобились силы и нервы. А сколько ударов нахватал!..

Козин и дальше, как заведенный на одну программу, продолжал контратаковать. Теперь, правда, выходило не так круто: не удар ли сказался? Олег встречал его, останавливал, удары акцентировал на челюсти. После гонга Козин, пошатываясь, пошел в свой угол.

Секундант встретил Олега хмуро и холодно: отпустил! Не добил! В заключительном раунде наказывал непременно добить. Какая жестокость.

А Олег почувствовал смертельную усталость. Нежелание защищаться, бить. Зауважал ли этого горьковчанина: сумел же он оправиться после нокаута, победил ижевца и сейчас на равных ведет бой с победителем победителя! Вырывает у него из рук победу! Секундант уже привел его в порядок, сейчас, по всему видать, убеждает его дать бой, и, похоже, тот готов к этой заключительной схватке. Не в пример Олегу Сибирцеву,непреодолимым желанием которого было теперь расслабиться и отдохнуть. Подышать! После гонга он еще посидел какое-то время. И насильно поднял себя со стула, и направился навстречу Козину.

Держался дальней дистанции, изредка бил и заставлял себя уходить от ответных ударов. Контратаковал Козин не всегда, через раз, но успешно. Сибирцев схватывал плюхи. Его противник приходил во все большее воодушевление: догонял, наращивал скорость, выстреливал молниеносными сериями, вынуждая Сибирцева уступать. Спешил, не оставлял времени на раздумье. Трудно было понять: откуда в нем взялась энергия?

«Еще немного, еще чуть-чуть…» — уговаривал себя Олег. Повременить ли хотел со своим замыслом, оставить ли все, как есть, как выйдет? Может, отдохнуть от энергичного боя, в чем-то убедить противника, усыпить бдительность?

Вел дальний бой, уходил от прямого столкновения. Втягивал горьковчанина в стремительные броски и в преследование. Затемненный зрительный зал сотрясался от сплошного вопля. Из своего угла под шумок вопил и Рафаэль Аблаев:

— Врежь правой! Вре-ежь!

Козин нападал, атаковал. Олег отстреливался, уворачивался, отступал. Мальчишки в зале были недовольны — свистели. «Ну, вот, кажется, и приехали!» — наперекор своему желанию постановил Олег Сибирцев. Остановился на середине ринга, приготовился к ближнему бою… Но Козин опять упредил: внезапно бросился с серией ударов. Сместившись, Олег ответил ударами правой руки в корпус, в голову. То же и другой рукой. Оба работали в параллельной стойке. Олег справа двойной, Козин отвечает по корпусу и по голове. Не ожидает конца Олеговой атаки, сам наносит справа, слева. Столкнувшись на середине, не уступают друг другу. И Олег почувствовал, понял: нет, не выигрывает. Надо что-то изменить, другое надо. Сделал шаг назад — Козин догнал его. Снова схватка. Вынужденная. Опять ближний бой! Справа два удара, слева два, и — круженье на середине. В затемненном зале, как обвальный грохот, сплошной вопль.

О, наконец-то, нанес свой правый. Вразрез.

Удар был несильный — тычок, не больше. Но был он… встречный…

— Сто-оп! — раздался властный голос. — Р-раз!.. — судья открыл счет.

Ноги едва довели Олега до нейтрального угла. Не слушал счета судьи, не наблюдал за покачивающимся противником.

А если очухается? Если понадобится продолжать бой? Нет, не думал он ни о чем.

На счете «восемь» судья остановил бой. Показал: «Разойтись по углам!» О, ну что же… Да это же явное преимущество! Это победа!.. Через силу передвигаясь, подошел к Козину, чтобы пожать руки. Неожиданно обнял его. За его смелость, за волю к победе. Зал вопил, аплодировал, казалось, воздух сотрясался от этих звуков. На ринг кто-то выбросил букет цветов. Какая-то девушка… Олег обернулся — незнакомая… Кивнула, ему… Двумя руками в перчатках он поднял цветы. Куда их? Протянул горьковчанину, тот сперва помотал головой, но букет прижал к себе.

— Слушай, Валя, я не ожидал… Молодец!.. Боец ты настоящий!

— А ты… Ну, ты… извини, ты сегодня хуже. Я ведь тебя боялся, но чуть-чуть не выиграл.

Не уходили с ринга, стояли обнявшись. Толковали. Валя Козин по-волжски окал. Да, он все сделал, чтобы уменьшить последствия от неудачи первого дня. Все, что смог.

И это все, значит? Можно сейчас одеваться и уходить домой? Олег не верил такой возможности. Впрочем, нет, уходить не надо. Сейчас надо слушать объявления… Вот, ну, так и есть: будет парад участников. Вручение грамот…

Первым его поздравил секундант Рафаэль Аблаев. Между прочим, проворчал, что не ожидал от Олега такой тягомотины: насилу выиграл. Подошли Юра Карпов, Володя Карякин, Гена Закиров. Откуда-то появился Женька Леконцев со своим другом Вовой Спандарьянцем. Полез обниматься. Олег оделся, вышел. Когда проходил по залу, болельщики встали, проводили аплодисментами. У выхода из театра носом к носу столкнулся с Леночкой. Пришла, не забыла…

— Сибирцев, поздравляю! — влез было к ним в середочку незнакомый мужчина, но Олег ему только кивнул и взял Леночку под руку.

— А я опоздала, не смогла раньше, — она сказала. — Математику сдавала. Алгебру. Следующая — геометрия.

— Ну, получилось? — Улыбнулся он устало и как-то светло.

— Решила все. Правда, сидела долго, один пример не давался. И о тебе думала. Ну, как ты?

— Да как… Скверно, вот как. Чуть не проиграл.

— Что ты! Трудно было?

— Еще как…

— Ну-ка, ну-ка! — приподняла Леночка упавший на лоб вихор волос. — Си-иня-ак! Первый раз у тебя…

— Какие мои годы… А вообще-то досталось. Едва вытянул победу. И тебя я тоже поздравляю, слышишь, Лена?

— Что поставят, не знаю. Четверка, наверное, будет.

— Лиха беда начало. Дальше пойдет легче. — Он обернулся к ней, улыбнулся устало, но такой замечательной улыбкой!

— Я тороплюсь домой, мама и папа ждут. Он у нас сегодня дома, у него день рождения.

— Сколько исполнилось?

— Сорок девять.

«Как много!» — он подумал. По улице вокруг них и за ними следовала толпа ребят. Главным образом — железнодорожники. «Олег, поздравляю! Поздравляю!» — слышались возгласы.

— Олег, идем к нам. Приглашают тебя папа с мамой.

— Спасибо! Только минут через сорок будет парад участников.

— Я подожду.

— Да нет уж. Потный я, мне надо мыться, а не в гости идти. Папу от меня поздравь.

— Поздравлю. Только мне жаль, понимаешь?

Он прикоснулся к ее руке. Лена была безучастна. Он взял и другую руку и приблизился. Она оставалась такой же. Он взял и притянул Леночку к себе и, несмотря на снующий всюду отдыхающий люд, вопреки правилам приличия, поцеловал на виду у всех. И затем проводил до известного уже подвесного перехода через овраг.

13. Вызов на поединок

Четвертый курс готовился к выпуску. Седьмой группе холодной обработки металлов выделили класс, закрепили консультанта, и занимались они дипломным проектированием, не смея сходить на реку или позагорать, хоть на дворе уже и было лето. Паровозникам и вагонникам, восьмой и девятой группам, как сдающим государственные экзамены, надлежало читать, а где работать: в классе, в общежитии ли, или на берегу реки, тут им воля вольная. И отправлялись по двое, по трое, читали вслух, поясняли друг другу, рассматривали рисунки и схемы паровозов и вагонов, с серьезными лицами рассуждали об организации производства, об обучении и воспитании подростков. Делились опытом производственной и педагогической практики. И, понятно же, играли в волейбол, загорали, купались.

Вечерами Олег занимался с молодыми боксерами — какая ни есть отрада. В небольшой зал, где они боксировали (в прошлом слесарные мастерские), однажды заявился прибывший из Ленинграда чемпион Советского Союза Гарий Лобов. В превосходном спортивном костюме и сверкающих кроссовках. Со своими перчатками и прочими, уложенными в спортивный чемодан боксерскими причиндалами.

— Приветствую тружеников бокса! — с порога воскликнул бывший уфимец, сделавшийся вдруг за какие-то два года знаменитостью. — Не разрешите ли составить вам компанию?

Олег обнял старого знакомого, сразу отметив в его руках стальную жесткость. Поздравил с высоким званием и с возвращением в родные пенаты.

— Я только что из Берлина, с фестиваля молодежи, — проходя, кинул Лобов, как будто это был пустяк. — И сразу сюда. Заехал, правда, в деревню к дедушке. Да узнал, что вы еще не закрылись на лето, продолжаете тренироваться и заглянул. Тряхнем, что ли? По старой памяти? — гость кивнул на стоящий в углу ринг.

— А кто нам помешает?

Лобов снисходительно потрепал Олега по плечу. С ходу разделся. Был он среднего, как и Олег, роста, светловолос и сильйо накачан: широкая спина, мышцы плеч, рук буграми вспухли. Вообще он был сгустком энергии и чем-то походил на тугой гуттаперчевый мяч. На предварительном разогреве стал в строй последним. Забинтовал руки, вытащил свои перчатки. И пригласил Олега на ринг. Встречались не впервые, когда-то знали друг друга. Теперь было иное время. Лобов стал чемпионом и выглядел внушительно.

— Вполсилы, что ли? — спросил Олег.

— Ну, конечно, — ответил тот. И хохотнул: — А можно и в полную…

Ребята, первокурсники и второкурсники, окружили ринг, стали рассматривать гостя.

Вольного боя так и не увидели. Лобов бил не сильно, не счел нужным прибегать к колотушкам и Олег. Про себя лишь отметил, что Лобов дважды нырнул под его руку, приблизившись для удара; удар, однако, не последовал.

После занятий во дворе Лобов разулся и опустился на зеленую лужайку. Рядом с собой усадил Олега. Ребята разместились поблизости: кто стоял, кто сидел. Рассказывал об отношениях со знаменитыми в стране бойцами ринга, о своих успехах: выиграл первенство Ленинграда, ВЦСПС (профсоюзы СССР) и командное первенство страны. А в заключение — личное первенство и звание чемпиона СССР. В газете «Советский спорт» были снимки чемпионов, всем было все известно.

— Зашел я в ваш Башкирский комитет физкультуры и спорта — все, как один, поднялись. Заохали, заахали. Расспрашивали о тренировках, о боях. Ну, и предложили выступить, как когда-то выступал, в Луначарском. Обещали, совместно с парком, хорошо заплатить. Как думаешь, деньги не помешают? — обернулся к Олегу с улыбкой.

— Не помешают. — Олег кивнул и о чем-то задумался.

— Ты, говорят, сейчас в хорошей форме и бьешь классно. — Лобов на что-то намекал и как будто хотел Олегу что-то предложить.

— Да какая форма: заканчиваю техникум, готовлюсь к выпускным экзаменам. Читаю, записываю — вот только и…

— Н-ну-у! — Лобов перебил. — Ты в республике ведущий боксер, чемпион Приволжской зоны, слышал я о тебе. Ты же всегда должен быть готов. В конце концов, недельку позанимаешься — восстановишься.

— Ты, что, предлагаешь официальную встречу? Чемпион страны меня вызывает? Я тебя правильно понял?

— Тебя и вызываю, кого еще! К тебе и пришел: тебе тоже и заработать надо. К тому же, последний бой, помнится, ты у меня выиграл. В парке, на эстраде, на ринге судил Макулевич — помнишь?

— Я-то помню, а вот как ты не забыл?

После той проигранной встречи Гарий Лобов с дипломом Уфимского техникума физкультуры поехал поступать в Ленинградский институт физкультуры имени Лесгафта. И вскоре о нем заговорили спортивный мир и пресса.

— То поражение пошло мне на пользу: взялся по-настоящему, два тренера за мной наблюдали, наработал свой стиль, стал побеждать самых сильных. К фестивалю молодежи взяли в сборную страны. Ну, выиграл я фестиваль. И вот приехал. И тебе предлагаю товарищескую встречу.

И Олег согласился.

Вспомнилось, как вчера за речкой, на берегу крепкий молодой человек из-за пустяка навязался на драку. Пришлось положить парня. Тогда подошел другой. Этот ускользнул от удара и, захватив руку, бросил Олега через голову. Олег перевернул мужчину, оказавшись наверху… Катились, переворачиваясь, к воде. В двух шагах от нее остановились, Олег оказался снизу. Поворотился спиной к дрожащему от напряжения противнику, сказал:

— Держи крепче, а то встану! Теперь не промахнусь!..

Между тем, первый, потерпевший поражение от Олега и немного пришедший в себя, не остался сторонним наблюдателем: с увесистой палкой приблизился к месту схватки. Наперерез ему выкатился Гоша Цаплин.

— Не смей! — взялся за палку. — И вот что: давай закончим эту бодягу: разведем их!

Уговорил. Вдвоем взялись каждый за своего…

…Извлекая из потухшего костра печеные картофелины, железнодорожники наблюдали, как те вдвоем шли на речку мыться, как возвращались к своему костру, где ожидала их затеявшая свару видная собой женщина. Искупались и Олег с Гошей. И тут к ним подошла эта женщина.

— Молодые люди! Ну, вы простите, что все так нехорошо у нас получилось. Вы, ребята, подойдите к нам, к нашему огоньку, да поговорите промеж себя. Помиритесь, выпейте да закусите.

Олег шевелил золу палочкой, не подымал головы. Стыдно ли ему было за происшедшее, думал ли о чем постороннем, но на приглашение женщины не отозвался. Тогда вышел мужчина с квадратным лицом, тот, с которым боролись, крепкий, накачанный, мускулистые руки и плечи в татуировке.

— Ну, идемте, мужики. Вы, видать, те еще мужики, хотя и студенты: картошку вон пекете. А у нас там, — кивнул он головой в сторону своего костра, — есть там и закусить, и выпить. Дак надо же помириться! Идемте!

Олег поглядел на своего товарища. Тот — на него. И кивнули друг другу. Согласились. Распечатав бутылку с водкой, старший разлил по стаканам, расставил по кругу. Чуть поколебавшись, Гоша «принял на грудь». Олег, несмотря на уговоры, отказался. Признал и себя виновным в том, что не загасили костра, вообще из-за мелочи поссорились. Закусывал он нарезанной колбасой, яичками, сыром. Взглянув на берег, увидел проходящего по песку милиционера. Может, вызвали с переправы? Сказал негромко, чтоб, чего доброго, не услышал:

— Чуток опоздал, дорогой, представление окончилось.

Мужики засмеялись, женщина пришла в восторг:

— Вот молодец-то! Ну, какой вы молодец! — похвалила. — Ах, ну, жалко, что вы не выпили!

Была награда молодцу, да отказался. Но напряжение тем не менее спало.

— Кто вы, ребята? Чем занимаетесь? — поинтересовался старший.

Быстро оглянулся Олег на Гошу, готового «расколоться» по его адресу.

— Студенты. Заканчиваем железнодорожный техникум.

— Ну, это — само собой, — отчасти согласился молодой, высокий, побывавший в переделке.

— Дак это видно, — утвердил и старший. Но его, видать, не удовлетворила информация. Он молча разглядывал закусывающего Олега и что-то прикидывал. — Ну, он-то, — указал на потерпевшего своего напарника, сына, возможно, — он специально этим делом занимается.

Друзья посмотрели на этого профессионала, покивали.

— Ну, а он, — женщина указала рукой на своего благоверного. — Ночью как-то напали на нас пять человек. Как есть пятеро! Ну, дак раскидал всех! До единого! Хоть верьте, хоть нет…

Олег уважительно посмотрел на порозовевшее от выпитого квадратное лицо мужчины и улыбнулся: этот раскидает…

Помирились, в общем. Закончился эпизод. А день, можно сказать, пропал. Нет, какие уж занятия на берегу?

Махнули на лесную опушку с утра пораньше. До обеда работали без перерывов, за вчерашнюю потерю времени. Потом спустились к реке, искупались. По пути в столовую проверили почту. Олегу было письмо. В фирменном конверте Комитета физкультуры, из Москвы. «Уважаемый Олег Сибирцев! По итогам прошедшего в Уфе первенства Приволжской зоны Вы включены в состав участников финальных соревнований на первенство Российской Федерации, которые состоятся в городе Воронеже с 21-го по 26-е июня с. г.» Подпись: «Старший тренер по боксу Комитета физкультуры и спорта РСФСР».

— Вот, Гоша, какое, — со скрытой радостью протянул письмо товарищу. — Что скажешь? — спросил весело, когда тот прочитал.

— Н-ну… Большому кораблю большое плаванье. Хотя…

— Что хотя?

— Дак совпадает же. Как раз в одно время с госэкзаменами! 21 июня.

Олег подумал, вздохнул. И тихо, будто про себя пробурчал:

— Должны бы освободить. Если, конечно, по-хорошему…

— Уж, скажешь! Экзамены перенести — это могут.

— Перенести? На когда?

— На следующий год, понятно? Но ты поговори с начальником отделения с Иваном Онуфричем.

Олег сидел — локти на коленях. Не сиделось, не лежалось и Гоше: встал, походил по комнате. Вернулся, сел на свою койку, напротив Олега.

— Тебе, конечно, спортивная карьера открывается. Но я бы все ж-таки не рискнул оставлять техникум. Во, парни пришли! Пацаны… — вскинулся он на громыханье рабочих ботинок в коридоре. — А Лешка пришел? — спросил Гоша Цаплин, кивнув ребятам на соседнюю комнату.

— Пришел, — подтвердили те.

Гоша обернулся к Олегу.

— Сходи, покажи. Посоветуйся, как быть. Он тебе скажет правильно.

Волгарь Лешка Логинов был старшим среди товарищей. Светло-русый, краснолицый, среднего роста и собой плотный. Со станции Агрыз он, из Татарии, работал в училище помощником мастера. В техникуме выбрали старостой группы. Его слушают, с ним советуются. Развернул он листок, углубился в изучение. Беззвучно пошевеливал губами.

— А че, ну, и хорошо… А только не шибко, я бы сказал. Потому что в одно время с государственными экзаменами. А с ними не шутят. Ну, а вот, а вообще-то… Спорт спортом, конечно, но пора начинать и трудовую жизнь, устраиваться. Тебе двадцать-то есть? Скоро, да? Ну, вот получишь ты диплом, направление. Между прочим, бесплатный литер и командировочные. Приедешь на место, выдадут подъемные. И закрутится твоя трудовая жизнь. А там, думаю, можно будет заниматься твоим боксом и соревноваться. С работой вместе. А сейчас… Вот ты приедешь из своего Воронежа… И не известно еще, выиграешь ли первое место. И сразу начнутся трудности. Главное, диплома не получишь. Возможно, не дадут и подъемных. Не знаю, Олег, но я бы на твоем месте сейчас не заикался о соревнованиях. Ну, а вообще-то, как уж ты хочешь. Тебе жить, тебе и выбирать.

14. Поражение

После двадцати кругов на стадионе «Динамо» от Олега валил пар и он едва подымал ноги. Лобов же только, казалось, поигрывал: на бегу туда и обратно боком перескакивал невысокий заборчик, отделяющий трибуну от беговой дорожки. У него только повлажнели волосы. Десятикилометровую дистанцию заканчивал с запасом сил. Вот с каким противником предстояла матчевая встреча!

Больше недели он бегал, только не на «Динамо», а на «Локомотиве», поближе. И не десять километров, а пять. По вечерам проводил спарринг последовательно с тремя партнерами, работал на мешке, на груше. Ребята ему доносили, что в городе тут и там появились афиши о его матчевой встрече с чемпионом Советского Союза. И по радио говорят, и в «Ленинце» напечатали. Стало быть, держись, Олег Сибирцев!

Матчевая встреча была назначена на последний день городского юношеского первенства, как заключительная.

И вот настал этот день.

По всему парку и в его окрестностях разливалась музыка. В южном просвете парка обозначились, наконец, два силуэта: секунданта Гария Лобова и его самого в атласном, подбитом опушкой халате. По наружным ступенькам поднялись они на сцену эстрады. Вслед за ними Олег со своим секундантом, третьекурсником Витей Сачковым, молодым боксером из Иркутска.

Огороженная площадка под открытым небом заполнена до предела: болельщики сидят на стульях и табуретках по двое, стоят у дверей и подпирают окружающее эстраду ограждение. Блистательный Гарий Лобов в алом, перехваченном широким поясом халате, из занятого им угла ринга, который ближе к публике, приветствует поднятием рук своих земляков, знакомых, соседей, на чьих глазах вырос, превратившись из шпанистого паренька в выдающегося спортсмена страны. Публика ему отвечала восторженным криком, свистом, аплодисментами. Под халатом у него — алая майка с гербом СССР и шелковые синие с темной полосой на поясе трусы.

В сравнении с прославленным чемпионом Олег Сибирцев выглядел более чем скромно: голубая шерстяная майка и черные, выглаженные накануне, трусы. В отличие от удачливого своего соперника, работал он и тренировался с товарищами, без тренера, по сути — самостоятельно и, конечно, не обманывался относительно исхода боя. Не лелея надежд на счастливый случай, понимал, что потолюбивый и талантливый его соперник прошел в северной столице лучшую из возможных у нас в стране спортивных школ, закрепив ее высочайшим достижением на чемпионате СССР, и что сегодня он, вероятно, преподаст Олегу Сибирцеву урок настоящего бокса. Схватки он не боялся, морально был готов к ней: такие же и у самого два кулака. В общем, предстоит очередное, пусть и трудное, испытание на избранном пути. Только и всего. По крайней мере так он настраивал себя.

Гонг прозвучал. В зале под открытым небом, во всем парке Луначарского и на его ближних улицах установилась тишина.

Бойцы сошлись на середине ринга и начали «прощупывать» друг друга. Судья, первый тренер Гария Лобова Раим Габдракипов, спокойно погуливал по рингу и кружился вокруг да около. В ожидании горячих событий публика притихла.

Разведка, однако, длилась недолго. Гарий, как бы встряхнувшись, пошел вперед. Под очередной джеб Олега он кивнул головой и нанес сильный боковой удар слева… Не ожидал Олег такой внезапной атаки, не устоял на ногах… Публика ахнула.

Голова кружилась, ринг уплывал справа налево, вместе с судьей Раимом. Слушая счет судьи, поднялся. Тот наконец дал разрешение продолжать бой, и Олег расслышал аплодисменты Гарию. Потому что тот сработал здорово.

Челюсть противника, однако, была прикрыта взбугрившейся дельтовидной мышцей — лучшей защиты от встречных нельзя придумать. Приподнятое плечо будто приклеено к челюсти. Раньше Олег эту его манеру не замечал.

Нередко Гарий втыкал и прямой правый, но главную опасность все-таки представлял левый хук: неожиданный, жесткий, повторяющийся два или даже три раза кряду. Нет, нельзя тут не двигаться. Накачанный и тренированный, основательно прикрытый плечом, Гарий неуклонно шел вперед и бил опасным своим хуком, бил то и дело, а встречные Олеговы удары попадали в его защиту, в плечо, скользили и на какое-то мгновение ставили его самого в уязвимое положение. И Гарий хорошо этим пользовался: не единожды Олегу пришелся этот неожиданный левый крюк, от которого туманилась голова, а ноги спотыкались.

«Мобилизуйся! Соберись давай!» — приказывал самому себе Олег.

Легко это сказать: соберись! А выполнить? Времени Гарий не отпускает, перестройка должна быть на ходу и немедленная…

Но вот нащупал как будто. Вытанцовывая вокруг противника, Олег улавливает начало атаки и с шагом влево бьет левой рукой. И с обеих! Ускользает, чтобы дать Гарию снова начать атаку, а самому повторить удачу. Хватая плюхи, Лобов фыркает и трет перчаткой нос, собирается, будто встряхивается, и снова стремительно идет вперед. Ломит! Так и хочется влепить ему правой, во всю-то силушку!

Не сдержавшись, он и врезает во всю силу. Только перчатка скользит по его взбугрившейся мышце и на какое-то мгновение самого делает уязвимым. Гарий немедленно отвечает своим коротким, акцентированным крюком. И добавляет второй и третий, то есть «катит» Олега вдоль канатов, выигрывает вчистую.

«Остановиться!» — командует Олег себе и шагом влево уходит от очередного крюка и сам переходит в контратаку. С обеих рук, ура! Ближний бой получается! Доходит, наконец, и удар справа. Поднятым локтем Гарий прикрыл подбородок, другим — болевые точки на животе. Ага, глухая защита! Не понравилось? Олег сделал шаг назад и тут же скакнул с ударом. Голова чемпиона болтнулась. Олег бросился на него стремительно… Чья-то рука тут захватила его и удержала. И направила в угол. Ну да, это судья. Выходит, не расслышал гонга, а ведь это означает отдых. Надо собраться с силами, обдумать ситуацию. Витя Сачков недоволен: машет полотенцем и громко сопит.

— Не узнаю тебя, — говорит он, склонившись. — Не надо отступать. Веди ближний бой, он у тебя получается, а он проигрывает в ближнем. Понял? Перехватывай инициативу!

В зале открытой эстрады стоят шум и гул. Восторженно галдит и восклицает правая сторона — там городские парни и девушки.

Легкий подзвон тарелок означает окончание отдыха. Витя Сачков убирает стул. Настаивает:

— Ближний бой! Веди ближний бой!

Гонг прозвенел. Олег пошел навстречу сильному сопернику.

Гарий начал с бурной атаки. Его левый крюк то и дело достигал цели — Олег отходил, уходил, когда удавалось, вправо, влево, но резкий, акцентированный хук Гария и там его разыскивал и настигал. Олег спотыкался, отступал и получал новые удары. Под ударами чемпиона нашел-таки силы собраться, встряхнуться: резко ушел в сторону, влево, с разворотом, правым апперкотом ударил чемпиона под грудь. Вышло точно, но не настолько сильно, чтоб повернуть бой в свою пользу. Сдублировал и правый свой, перевел в голову — коротким прямым, чуть сверху. Гарий остановился, ослабил натиск. Олег начал серию ударов в корпус, в голову.

И натолкнулся вдруг на непреодолимое препятствие: руки чемпиона легли на сгибы его рук. Клинч! Судья Раим скомандовал:

— Брэк!

Отступили по шагу назад. Гарий атаковал немедленно: левый крюк его дошел до Олега. Судья опять открыл счет…

Олег сел пониже, как делал и показывал профессионал Володя-Китаец Яковлев. И пошел вперед, и снова завязался бой. С обеих рук — в корпус, в голову. Какое-то время Гарий помешал ему вести бой — наложил руки на его локтевые сгибы, захватил и перчатки, судья опять развел их командой: «Брэк!»

И снова опередил Гарий Олега: молниеносно черкнул своим левым хуком. Но ушел Олег, чуть сдвинулся. Еще одного, очередного чемпионского хука избежал, нырнул. И завязался ближний бой: в корпус, в голову. Стал опережать и переигрывать. И снова на сгибах рук почувствовал руки соперника. Воспользовался советом своего друга, боксера-профессионала: опустил руки и между его перчаток — снизу! Болтанулся, ага! Олег — вдогон! Достал на скачке левым. И еще…

И тут некстати прозвучал гонг.

Гремели аплодисменты. Теперь, пожалуй, ему хлопали. Больше с левой стороны, где болели за него братья по классу.

Привалясь к канатам, Витя Сачков возмущался: «Ну, сколько, сколько можно зевать? Опять проглядел…» Секундант говорил насчет ближнего боя, а Олег смотрел на сидящего напротив счастливого своего соперника, боксера милостью Божией, Гария Лобова, с улицы Фрунзе. Его секундант из-за канатов помахивал полотенцем. Боец сидел прямо, значит, нисколько-то не устал! Парни выкрикивали имена бойцов, иные свой азарт и свое настроение выражали свистом. Легкий подзвон латунной тарелки указал на окончание отдыха, Витя Сачков покинул ринг с последними наставлениями: «Ближний бой! Ближний бой!»

Олег проглотил свою злость. «Ну, держись, чемпион!» — сказал самому себе. Расслабленный и приоткрытый, пошел навстречу грозному сопернику. Едва определилась дистанция, мелькнул опасный, без малейшего замаха и на высочайшей скорости хук Гария. Олег нырнул — перчатка просвистела мимо. Дошел урок чемпиона! Стал работать левой рукой в голову, в корпус, с опережением, акцентируя завершающие удары. И выяснил для себя: Гарий отступает. Но, наконец, наложил он руки на сгибы локтей и прижался к Олегу, удерживая его возле себя. Олег не боролся — сил у него не оставалось, расслаблял только плечи, руки, готовил удар снизу.

— Брэк!

На шаг опять отступили друг от друга. Снова, как вспышка молнии, мелькнул хук Гария. Опять удалось нырнуть под него, и начал бить левой рукой в корпус, в голову. Присел ниже, перешел на обе руки. Пока Гарий не захватил руки, припадая к разгоряченному и тяжело дышащему сопернику, серия ударов — под единый выдох.

— Брэк! — то и дело раздавалась команда Раима Габдракипова.

Олег упорно шел на сближение, Гарий, опережая, атаковал левой, бил и правым прямым. От одного Олег болтанулся, едва устояв, и «прокатился» под ударами Лобова едва ли не по всему рингу. И опять сел ниже и, выдохнув, стремительно приблизился. Не борясь, Олег опустил перчатку и нанес удар снизу и «прокатил» титулованного бойца через весь ринг. И, загородив ему дорогу, завязал бой у канатов. Удар справа дошел наконец. Ага, попал! — Олег возликовал. Усталости как не бывало — и он начал бить.

Чувствуя за спиной канаты, «поплывший» Гарий укрылся в глухую оборону: локтевыми сгибами прикрыл челюсти и корпус. Олег бил крестами, его удары приходились в предплечья и локти. Один только непробиваемый лоб и оставался открытым. В лоб боксеры бьют редко: крепка лобная кость — не выдерживает рука. Олег на шаг отступил и, поскольку чемпион не убрал рук, на скачке, во всю оставшуюся силушку ударил выше защиты. В лоб!..

Удар потряс противника — он покачнулся. Рухнул на колени, ткнулся головой в подстилку. И свалился. На счете «четыре» стал подыматься. С трудом удерживая равновесие, встал. Его пошатывало, он был сломлен, добить теперь не составляло труда. Хоть бы из последних сил… Олег прислушивался к судье: не произнесет ли завершающего слова «аут». Но тот, потянув какое-то время и дождавшись, когда Гарий примет боевую стойку, скомандовал:

— Бокс!

И Олег, не торопясь, пошел на него, намереваясь рассчитаться… Нет, не дошел. Прогремел гонг.

Аплодисменты скоро переросли в овацию — это взорвалась вся болеющая за Олега Сибирцева левая сторона. Едва удерживаясь на ногах, Олег грудью, предплечьями навалился на канаты. Дышал. Воздуха ему все равно не хватало. Не обращая внимания на подошедшего секунданта, не замечая даже, что тот снимает с него перчатки, продолжал висеть на канатах.

— Эт-то уд-дар!.. Эт-то я понимаю!.. — проговорил Витя Сачков, отделяя каждое слово.

Не обращая внимания на овацию и аплодисменты, судьи делали свое дело. Передавались записки, за столом шел оживленный обмен мнениями и подсчет очков. К Гарию подошел врач и на уголке, на переходе между лбом и виском, куда пришелся удар, сделал примочку, наложил пластырь. Когда наконец бойцов вызвали на середину ринга, Гарий вышел бодрой походкой. Как будто он и не провел трехраундовый бой в высочайшем темпе и как будто не получал удар, от которого рухнул.

Победу присудили Гарию Лобову — Раим поднял его руку. Публика с одной стороны ликовала и вопила от восторга. С левой стороны доносились свист и крики: «Судью на мыло!» Это побратимы, не знающие, чем угодить своему однокашнику. Гарий обнял Олега, многозначительно похлопал по спине и проводил до угла.

Наконец-то отдышался Сибирцев и окончательно перевел дух. Умылся, оделся и, облегченный, попрощался с судьями и с Гарием, отметившим напоследок «необычайно сильный» его удар правой руки, от которого посидел на полу.

У выхода толпился народ. Обступила его толпа крепких ребят во главе… во главе… В общем, тот еще парень стоял во главе! Высокий, стройный, фигура атлета…

— Сибирцев! Олег!

Челюсть у Олега болела, и он невольно подумал, что придется опять драться. Правда, вокруг стояли не только эти крепкие парни: меж ними сновали железнодорожники…

— Не узнал ты, что ли? На берегу-то Белой?!

Да, стоял перед ним тот самый молодой человек, с которым на берегу реки произошла схватка. Как не узнать?

— Мы тогда не познакомились, и ты не назвал себя. А ты же, оказывается, Сибирцев! Ну, так бы сразу и сказал… Ребята! — обратился он к стоящим вокруг парням. — Это мой собрат по спорту и лучший друг, Сибирцев Олег!

Олег расплылся в улыбке: не ожидал такой аттестации.

— Ты назвал себя студентом, но мы сразу поняли, кто ты. Да и встречал я тебя, видел твою свободную походочку. И как только ты вышел на ринг, сразу узнал… Ну, давай руку, что ли, поздравлю и заодно познакомимся.

— Да с чем поздравлять? С поражением? — Олег подал руку.

— А ты хотел чего? Победы? Над чемпионом страны?! Добрую блямбу ты ему засветил, и то хорошо. На память-то! Ребята, видели, как он приласкал чемпиона? Это мой лучший друг! — Еще раз он пожал руку. — А меня зовут Анатолием, фамилия Нестеров. Я веду школу самбо в «Геркулесе». А боксу не худо бы у тебя поучиться. Заходи, ты ведь мимо ходишь.

С Анатолием Нестеровым и его ребятами расстались тепло. Что ни говори, друзей в этом мире прибавилось.

Железнодорожники, как всегда, валили за Олегом шалманом, среди них проглядывались и городские болельщики. Девятая группа, несмотря на подготовку к экзаменам, пришла в полном составе. Олег слушал, о чем толкуют его товарищи и печально усмехался.

— Неправильно присудили победу! — орал Толя Ощепков.

— Факт — неправильно, и я говорю! — поддерживал его Федя Рыжов.

— Че бы вы понимали, — возражал староста Леша Логинов. — Он же, сколько получал, сколько раз ему считал судья!

— Дак а, в конце-то концов, кто сел на задницу? А если бы время не кончилось…

— А фонарь-то ему засветил: долго чемпион будет помнить.

— Уж засветил-то, засветил, — в конце концов, согласился и староста Логинов. — Но все равно надо смотреть на весь бой…

— А вы лучше у него у самого спросите: кто выиграл этот бой? — озадачил всех чернобровый детдомовец, круглый отличник и сильнейший шахматист Юра Лысенко. — Вы лучше у него спросите.

— Ну, ты скажи, Олег, сам скажи, кто победил: ты или он? — пристал еще один, Фарс Валишин из Белебея.

— Точно! Сам и скажи, — потребовала вся девятая группа.

— А че говорить, — Олег возразил тихо. Его, однако ж, все расслышали, и парни сразу примолкли. — Наподдавал он мне, братцы. Так наподдавал, что болит челюсть. Удалось выстоять, и то хорошо.

— А врезал-то под конец, врезал-то как!

— Это, можно сказать, с отчаянья.

— Дак в лоб же закатал!

— А куда еще было: челюсть-то закрывает.

— А я где-то читал, что боксеры в лоб не бьют — берегут руки. — Рядом с Олегом шагал любознательный Юра Лысенко.

— Я хорошо забинтовал. Знал, что бить придется во всю силу.

— А зачем ты с ним вообще согласился драться? Ведь он чемпион страны, такие слабыми не бывают, — дотошно выспрашивал Юра Лысенко.

— Слабые не напрашиваются, это верно. Да и зачем мне слабый? Ну, а этот… он захотел у себя на родине выступить. Покрасоваться, наверно. Неловко ему было отказывать. Да, видишь ли, в позапрошлом году, в это же время я с ним встречался. Здесь, в этом же парке, на этой же эстраде. И бой выиграл. А сейчас у нас был как бы реванш. И согласился, чтобы не подумал, что боюсь его.

Верно, объяснить тут нелегко. А что-то было понятно и без слов: честь бойца, характер, смелость. Парни шли рассыпным строем, постигали смысл разговора и, при необходимости, сами в нем принимали участие и усваивали, хоть и со стороны, самую суть мужественного спорта.

Он думал теперь об этом проигранном бое. О наступающем перерыве в тренировках. Об экзаменах. Думал и о Леночке. «Хорошо, что не пришла, не увидела поражения: тяжелая эта схватка, пожалуй, произвела бы…» Какое впечатление она произвела бы на Леночку, кто знает? А, вообще-то, как она там, чем занята? Как у нее дела?

15. Выпускной вечер

Юра Лысенко, получая диплом с отличием, рассказал, что будет учиться дальше, что куда бы теперь его ни забросила судьба, он всегда будет помнить техникум и свою девятую группу — эту дружную семью; будет помнить эти неповторимые юношеские годы, помнить друзей. И даже первую свою любовь… Ему хлопали. Еще бы: про любовь сказал!

Леша Логинов вручил классному руководителю Софье Андреевне подарок от группы — столовый сервиз. От имени восьмой группы, паровозников, староста Копейник подарил любимому преподавателю Василию Ивановичу радиоприемник новой модели «Урал». Проникновенно говорили преподаватели. Выделилось сверхкраткое выступление военрука, воина-интернационалиста, румына по национальности, подполковника Мушата: «Мое мнение: самый хороший — это четвертый курс!» — и все. И сошел с трибуны.

После ритуала прощания, с дипломами возвратились к себе в общежитие. После чего надлежало опять явиться в техникум, ожидало теперь не менее ответственное дело: гулять на выпускном вечере.

На дворе заканчивался июнь, стояла теплынь. Олег с Гошей надели сшитые по заказу в местном ателье одинаковые шелковые рубашки кремового цвета. Собрались и пошли. Хотели было пригласить с собой добрую комендантшу тетю Оню. «Что вы, ребята! Идите, идите, Бог с вами. Какое уж нам гулянье…» — Она вздохнула. Милая тетя Оня! Вечерами она рассказывала про старые времена, дельными советами парням заменяла маму. Смахнула слезы — жаль ей было расставаться.

Шли пешком. Олег спрашивал у Гоши время.

— Иди, Гоша, я подожду Лену.

А она явилась внезапно: изящно сбежала сверху из переулка, отделяющего техникум от восьмой школы. На ней было шелковое светло-розовое платье с расшитым белым воротничком, приготовленное, по-видимому, к школьному выпускному балу. Туфли на высоком каблуке, русая коса уложена сзади; на лице жизнерадостная улыбка.

— Не опоздала я, нет? — спросила она.

— Здравствуй, Лена. Не опоздала, нет, — будто мимоходом ответил он. Олег восхищенно впивался взглядом в ее светлый образ, в ее красивую голову с замечательными волосами, оглядывал ее всю также, стройную, повзрослевшую. Она была та же Леночка, но было в ней что-то и новое, неведомое и волнующее.

К проходной подошли, взявшись за руки, а в клуб, приспособленный для выпускного вечера, как предписывается правилами, он вошел первым. Зал был уставлен столами под букву «П», накрытыми скатертями и разнообразной едой. Парни и девушки уже сидели за ними с обеих сторон в ожидании команды. В переднем углу, в окружении свиты из преподавателей и мастеров, руководил началом выпускного вечера новый директор, раненный в ногу фронтовик Титов. Стоял смешанный гул голосов, напоминающий гудение потревоженных пчел. Официантки в белых кофточках и передниках, гремя посудой, переходили с места на место. Но вот кто-то подбежал к сидящему в центре руководству, к новому директору, что-то торопливо доложил, кивнул на двери. Эти слова подбежавшего послужили сигналом, по которому поднялись с места три баяниста: замдиректора по хозчасти Севастьянов, мастер Казин, он же руководитель струнного оркестра, и выпускник из девятой группы Витя Ниточкин. Враз слаженно заиграли они заздравную и развернутым строем, шаг в шаг, пошли к распахнутым дверям, где вместе с женой стоял Ермолай Григорьевич Мазов, бывший директор техникума, а ныне секретарь Молотовского райкома партии. Возле Мазова с супругой музыканты остановились, стали в сторонку для сопровождения дорогих гостей своей музыкой до стоящего в центре стола.

Гости уселись, Титов поздравил выпускников с окончанием техникума и представил слово прежнему директору, который открывал учебное заведение и пять лет руководил им. Стосковавшийся по ребятам, Мазов говорил вдохновенно, и выпускники внимательно слушали его. В заключение он предложил тост. Сидящая между двумя товарищами, Гошей и Олегом, Леночка улыбнулась, они поняли ее улыбку с намеком… Наполнили стаканы, девушке налили портвейн и, поглядев друг на друга, подняли.

Из-за спины Олега тут появилась Соня Маннапова со стаканом:

— Олег! Леночка! Я хотела бы с вами, первая… За твое окончание школы и за наше окончание техникума. — Все-то она обо всех знает. — За все хорошее, что нас ожидает в жизни. За вашу дружбу, за ваше, ну, счастье!.. — Обоим положила на плечи руки, головы их прижала к своей высокой груди. Пустила слезу, между прочим. И ушла к своим, к седьмой группе.

Комсорг Турдакин закатил речь, пришлось выслушать. Отметились и старосты групп. Лешка Логинов произнес: «За окончание учебы, за счастье!» и, посмотрев на свою избранницу, однокашницу Клаву Чепурину, вместе с ней поднял стакан.

Многократно усилились звон стаканов и гул голосов. Зал общался на громких тонах, парни окликали и перебивали друг друга. Олег с Гошей подкладывали Леночке что повкусней — зеленые салаты, куриную ножку. Смеясь, она велела им самим кушать. Пошли поздравить старосту с будущим законным браком: собрались же уезжать вместе! Еще Тиму Широкова с Тоней, эти тоже… Пока Олег поздравлял и записывал адрес уезжающего в Алтайский край Тимы, Леночка общалась с группой из четырех парней во главе с Феликсом Телицыным: они приглашали ее к своему столу, приготовили место, лучшее угощение — на тарелке красовалась гора привезенных с юга фруктов. Валдайские колокольцы Леночкиного смеха пробивались сквозь многоголосый гомон пирующих и звон посуды. Олег обернулся. Подошел к парням, паровозникам, скомандовал:

— Что это окружили? А ну, р-разойдись! Как будто она медом намазана!

Взявшись с Олегом за руку, Леночка прислонилась к его плечу и пуще прежнего залилась своим смехом. Феликс Телицын обратился к Олегу:

— Признайся, Олег: ведь я первый с ней познакомился, ну, признайся!

— Н-нет, я! Да что это меняет?

— Ну, давай, давай спросим! — Феликс горячился.

Не переставая смеяться, Леночка подтвердила, указав на Олега: он.

— В спортивной школе еще… — И залилась своими колокольцами.

Инцидент был исчерпан. Возвратились на место.

Мазов с супругой и директор Титов, опирающийся на тросточку, ушли рано, оставив выпускников на попечение дежурных преподавателей. Затянулись песни.

Ах, песни! Да под три баяна! «Расцветали яблони и груши…», «Синенький скромный платочек», «Студенточка — заря восточная…», «Под городом Горьким, где ясные зорьки…» Девушки, почти все, составляли хор техникума. Когда-то подполковник Мушат загорелся созданием мужского хора. И создал. И сейчас слышались и выделялись голоса запевал и солистов.

По знаку мастера Казина, вдруг все три баяна умолкли. Озорно встряхнул он головой — и все разом заиграли русскую плясовую. Кому было не лень, все вымахнули из-за стола: и Макс, и Глухов, и Валька Колесов, и Фарс Валишин, и чернобровый Казаков, и Мишка Быков… Парни тем временем стали уламывать Толю Койнова из седьмой группы, симпатичного плясуна. Он недолго ломался: встал, дождался зачина «Цыганочки» и потряс плечами и головой с упавшими на лоб волнистыми волосами. И пошел бацать и выколачивать! Парни и девушки поднялись, потянулись за ним…

Едва Койнов закончил, баяны заиграли татарскую: «Ике келен, келендаш, бырсы ялкау, бырсы яш…» Танцевать вышла Соня Маннапова. Закончила танец возле Олега Сибирцева. И поклонилась. Он поблагодарил, обнял ее. И, обернувшись к музыкантам, крикнул:

— «Барыню»!

Баянисты, медленно ускоряя темп и подлаживаясь друг к другу, заиграли. Шурочка Усачева вышла из-за стола, покинула своего Плешакова и уставила руки в бока. И тронулась. Невысокая ростом, отменно сложенная и большегрудая, она, расчищая себе пространство, стремительно понеслась прямо на зрителей — и те расступились. И она, пылая лицом и взмахивая руками, лихо подпрыгивая и поколачивая носками туфель друг о друга, летала по кругу, едва ли не вскрикивая.

Леночка заметила, как Олег восторженно следил за ее движениями и как у него горели глаза. Нет, не безразличен он к девушкам, нет… Она не хотела садиться за стол. Поглядев на Олега, Лена дала понять, что сейчас им надо бы на улицу, что там сейчас тихо и хорошо. И что им надо поговорить и побыть вдвоем… Вообще уйти надо, ну, совсем уйти…

На прощанье она подала Гоше руку, и они с Олегом шаг за шагом тихонько пошли. И проводили их до двери две подружки Шура Усачева и Соня Маннапова. В длинном коридоре догнал Феликс Телицын. Выглядел он грустным, был на вечере один, без девушки.

— Вы, что же, Олег, Лена? Вы уходите?

— Уходим, — сообщила Леночка.

— Уходим, —подтвердил и Олег.

— Совсем, что ли?! Да вы что?! Сейчас начинаются танцы, пляска. Я вас, ну, нет, не отпущу. Оставь, Олег, Леночку! Ты-то лежебока, мы знаем, но пусть она потанцует. Это ведь последние танцы, поймите! Последние!.. — подчеркнул он.

— Вот что, Феликс. Не будет тебе никакого последнего шанса, — Олег смеялся и говорил весело: — О Леночке ты забудь, выбирай себе другую девицу, у тебя их много.

Держась за него, Лена заходилась смехом, в расслаблении опиралась на его руку, хмель ли вступил ей в голову, но скорее знала, что заветным грузом своим доставляла Олегу несказанную радость. Помахала она Феликсу Телицыну, и Олег покивал. И поспешили к выходу…

— А че рано уходите? — в проходной спросил сторож дед Степан, убирая в сторону свою дымящуюся «козью ножку».

— Погулять да поговорить надо, — Олег доложил. И Леночка, обернувшись к деду сияющим лицом, утвердительно покивала.

— Что же, погуляйте, пока молодые. Поговорите. Поди есть вам о чем… — Вышел он и проводить, на крылечко. Вслед молодым посмотрел, возможно, вспомнил что-то свое, теперь уж далекое…

Олег говорил об отдельных эпизодах вечера, выставлял их больше в смешном виде. Она смеялась вначале от души, потом что-то изменилось, стала тихо улыбаться и больше молчала. Слушала, кивала, отзывалась на шутки и что-то держала в себе, что, казалось, рвалось из нее наружу.

— Я жалею, что не смогла прийти на твои соревнования. На твой бой с чемпионом. Много было о нем разговоров.

— А может, и хорошо, что не пришла.

— Ну, почему, почему?

— Поражение в боксе — это не то, что поражение в гимнастике: любимой девушке лучше этого не видеть.

— Я все равно жалею. То экзамены были, то подготовка, а то платье, это вот, — она себя потрогала с двух сторон, — шила. И всем классом фотографировались, и в кино ходили, и выпускной был тоже, и гуляли по городу почти до утра. И пели, и смеялись, и плакали. Все было.

— Были и объяснения? Объяснялись мальчишки?

— Ну, не так, чтобы… Да, впрочем, еще как! Сперва один: Сема Вайнштейн, признанный наш математик. Потом еще двое: Тагир и Олег тоже.

— И к кому больше лежит душа?

— Да все они хороши. А только душа почему-то лежит не к ним…

Последнее она буркнула как бы про себя.

— А понравился тебе наш вечер?

Она кивнула.

— А что больше запомнилось?

— Как девушка пела: «Мне минуло шестнадцать лет…». И еще как Шура танцевала. И как ты смотрел на нее…

Задержали шаг: пропустили двоих прохожих, прильнули друг к другу. Шли, держась за руки и прислонившись плечами. Она подобрала шаг, он отозвался беспричинным смехом. Вспомнил, как впервые увидел ее, выступающую в Доме офицеров, и как, встречаясь и проходя мимо, здоровался и оглядывался вслед. Как-то и она тоже оглянулась, и встретившись глазами, они рассмеялись… Потом она пришла в техникум…

Она догадалась, о чем он подумал:

— Нас тогда с Верой встретил Феликс как добрых знакомых. В коридоре еще. Помог снять одежду, сдал в гардероб, выдал номерки.

— И не отходил ни на шаг, — Олег продолжил ее воспоминания. — Баянист только возьмет аккорд — он уже протягивает к тебе руку. Так, что никому другому не подступиться…

— А ты подступился, подступился, — торопливо она заметила, ему вперебой. — Я тогда подумала, что ты сильный и смелый, как и положено хорошему боксеру… Мы с девчонками, знаешь, ходили болеть за тебя, — розоткровенничалась она.

— А я мечтал познакомиться бы поближе с такой. Пусть бы жила где-нибудь далеко, на окраине. И ходить бы, провожать ее…

— И как, удалось с такой познакомиться?

— Да, а только живет она не на такой уж окраине.

— Ну, все-таки… — Смех опять рассыпался валдайскими колокольцами.

Перебивая друг друга, вспоминали события, кажущиеся теперь такими далекими. Держась, как малые дети, за руки, прошли парк Якутова, откуда доносилась танцевальная музыка, потом авиационный институт, где также гремел студенческий бал и разгоряченная танцами молодежь у высокого крыльца покуривала и хохотала над свежими анекдотами. В этот вечер, кажется, никому не сиделось дома.

А вот и оперный театр. Ах, оперный! «Веселая вдова», «Корневильские колокола», «Щелкунчик», «Лебединое озеро». А «Кармен» — о-о! Были здесь выдающиеся певцы, которых приглашали в Москву, в Ленинград, потом они приезжали в Уфу на гастроли… Каждое посещение театра было событием… Приходили все учащиеся, начиная с первого курса. Чистились, гладились… Помнится, было это на втором курсе. После первого антракта рядом оказалась весьма разговорчивая пышечка Соня Маннапова. Подарила расческу, был у него день рождения. Но откуда узнала?..

На улице Пушкина свернули, прошли мимо трибун Совета министров, откуда принимались военные парады и демонстрации трудящихся, где проходили и железнодорожники с оркестром… А вот и парк Луначарского с тихим озером, с гаревыми дорожками на аллеях, с шумящей листвой деревьев. С деревянным летним театром, где шли бои Приволжской зоны, с открытой театральной эстрадой, на сцене которой выступали боксеры… Из этого парка сейчас тоже доносится музыка. Парни и девушки развлекаются. За его взглядом и задумчивым лицом Леночка наблюдала, ей хотелось знать, о чем он думает.

— Здесь ты много раз выступал и побеждал, — продолжила она разговор.

— Было дело. — Он вздохнул, как старик, вспоминающий о своей молодости.

— И выиграл Приволжскую зону России! А финальные, кстати, где будут проводиться?

— В Воронеже. — Он опять вздохнул.

— Вздыхаешь-то. Тебя, что ли, не пригласили?

— Пригласили. И письмом, и телеграммой.

— Поедешь?

Он помотал головой.

— Опоздал. Сдавал госэкзамены, получал диплом. Да бои там уже заканчиваются. С Гошей мы скоро поедем к месту работы…

16. Вечер у Леночки

Звуки доносящихся издали пения и музыки подчеркивали глубокую тишину на этом, плавающем в лунном пространстве, мосту. Не было ни встречных, ни попутных людей, они одни только, взявшиеся за руки, вознесены были над притуманенным пространством оврага; сверху над ними висел, словно вымытый и начищенный к празднику, звездный купол неба. Остановились, прислушивались к тишине. Что делать в этой тишине, в этом лунном пространстве? Обнялись, поцеловались. Как обнимались и целовались на этом мосту и до них многие влюбленные. И еще раз, и, не прерывая поцелуя, прижавшись друг к другу, постояли, почувствовали свою слитую силу. Оторвался он наконец, поглядел ей в глаза:

— Вот как я люблю-то тебя.

— Как, как? — она засмеялась.

— Вот как! — Снова обнял ее, прижал к себе, хрупкую и одновременно упругую, сильную. Ласковую, но и не поддающуюся…

— Ну, хватит, Олег. Вон там, кажется, идет кто-то…

Шли и глядели не друг на друга, а себе под ноги — стыдились ли этой неожиданной близости, переживали ли свой настоящий поцелуй. Молчали какое-то время.

— И, значит, уедете? С Гошей, да? Насовсем? — спросила она наконец, держась за руку. Рука ее, как он заметил, тихо подрагивала.

— Не насовсем. Года на два.

Спускались по улице. Журчала под мостиком пахучая Сутолока, мостик скрипел и покачивался. На подъеме уже начиналась улица, и, освещенная луной уходила в даль. Она была пустынна.

— А куда — еще не выбрали место? Или у вас не выбирают? — спросила она.

— На Сахалин, возможно.

— О-о! Так далеко?!

— Далеко или не далеко, не все ли равно? Но побывать надо. Пока есть возможность.

«Вот он как проявился, характер-то человека», — подумала Леночка и поежилась, будто от холода. Проходили Верин дом, в окошке свет, значит, Вера еще не спит. Или гуляет, а родители ждут. Во дворе залаяла собачонка, да скоро угомонилась.

— Вы не рассорились с Верой? Что-то ее не видно.

— Нет, что ты!.. Каждый день видимся.

— А почему она не приходит?

— Она сказала, — Леночка засмеялась, — сказала, что ты ей нравишься и она боится, как бы не влюбиться в тебя.

— Уж скажешь…

— Ты многим нравишься, не замечал, что ли?

— Не замечал. Ну, может быть, потому, что ты во мне заняла все, все тобой заполнено, тебя одну… Ну, люблю же я… люблю…

Он привлек ее к себе. Стал говорить:

— Да, я уезжаю. Но ведь и ты собираешься уехать? — Взглянул на нее, она кивнула, и он продолжил: — И ведь надолго!

— Учиться — это другое дело, — возразила Лена. — Каждое лето буду приезжать к маме с папой, к Саньке.

— Пока там не встретишь кого-нибудь: ты же вон какая!

— Да ну-у тебя! — отмахнулась, засмеялась.

Не дал ей договорить, обнял.

— Наши ребята, все мои знакомые подтвердили: красавица!

Улыбнулась она печально. Может, подумала о том, что не укладывалось в ней одной только безраздельной радостью.

— Мне хотелось бы, чтоб и ты, а не кто другой, был всегда здесь, близко.

— Может быть — рядом?

— Может быть… — Посмотрела в глаза. — Но сейчас пока надо нам учиться и…

— И вставать на ноги, — он договорил за нее. — Ну, вот что я имею, к примеру? Только то, что на мне… Значит, надо нам…

— Разлучиться? Разбежаться? — опечаленная и возмущенная, теперь она перебила.

А вот и Леночкин дом. Джульбарс подал голос и заперебирал цепью. Остановились. Навстречу им шел крепкий мужчина, ростом чуть повыше Олега, в телогрейке и кепке. Встал перед самым носом. Машинально Олег заслонил Леночку плечом.

— Ну, что? Пришли, значит, нагулялись? — спросил незнакомец.

— Не совсем еще, — глядя в лицо, Олег ответил.

Увидел на лице человека ухмылку, и закралось ему какое-то сомнение. Боковым зрением к тому же отметил сдерживаемый смех девушки. Что-то тут было не то.

— Ну, так что же. Ну, будем тогда знакомиться, — мужчина протянул руку. Меня зовут Петром Игнатьевичем, я папа этой вот девчушки. Хоть и не родной.

— Родной, родной! — выйдя из-за спины Олега, Леночка утвердила.

И все стало на свои места, сделалось понятно и ясно. Олег назвал себя и пожал руку.

— А по батюшке-то как?

— Иванович… Да зачем по батюшке?

— Что ж, заходите, Олег Иванович, в дом заходите. Гостем будете.

— Да нет, время-то… — Олег стал отговариваться, да мужчина, похоже, настроен был решительно, к тому же и Леночка крепко взяла под руку с намерением провести в дом. Калитка была распахнута — Джульбарс с любопытством и весьма дружелюбно тоже поглядывал на него — все было за то, чтоб Олег вошел в этот дом и стал гостем. Времени, правда, было уж… А, впрочем, куда сейчас время? И режим весь — ну, куда?

Наталья Федоровна встретила у крыльца, пригласила. И все вошли. Саня, по-видимому, спал — не видно было и не слышно. Круглый стол посреди комнаты был накрыт. Здесь ожидали гостей.

— Это они идут с выпускного вечера, — хозяин громко докладывал Наталье Федоровне. — Один закончил техникум, другая — школу. Дак идут с вечера, а у них, понимаешь, ни в одном глазу.

— Мы только по одной выпили, — Леночка за двоих отчиталась, и Олег подтвердил сказанное.

— Ну, дак это мы сейчас поправим. Давайте садитесь. Руки помойте.

Резной берестяной абажур направлял свет на стол, освещал закуску: селедку с нарезанной красной свеклой и зеленым луком, соленые помидоры и свежие, из парника похоже, огурцы, вареные яйца. Сели к столу, Наталья Федоровна гремела на кухне посудой. Леночка, улыбаясь Олегу, поддерживала разговор.

— И кем же вы стали по окончании учебного заведения, какое получили звание? — после дежурных, мало значащих слов Петр Игнатьевич обратился прямо к Олегу.

— Техник-инструктор по эксплуатации и ремонту вагонов, — он отвечал. — Работать будем в железнодорожных училищах мастерами и преподавателями.

— По всей стране вас распределяют?

— В основном, в Сибирь направляют, на Дальний Восток.

— Они с другом Гошей выбрали Сахалин, — Леночка подключилась.

— О-о, Сахалин! И там, что, есть железная дорога? И железнодорожное училище?

— Говорят, есть. Японская, узкоколейная. И училище скоро откроют.

— Это интересно. А как ваш спорт, бокс? Вы же выиграли Приволжскую зону? И с чемпионом страны бой вели?

— Да. — Олег опустил голову…

— Его вызвали на финальные соревнования России, но он не поехал. Сдавал государственные экзамены, — ответила за него девушка.

Отчим к ней обернулся, помолчал какое-то время, переваривая сказанное, и рассуждал вслух:

— И тем не менее встретился с чемпионом СССР. Бой проиграл, правда, — ну, чемпиону все же… Вот, Леночка: мужчина есть мужчина… Ну, что ж, откроем шампанское, — он ловко откупорил бутылку — она слабо стрельнула. — А мы уж с матерью нальем водки. Да нет, мы с Олегом водки выпьем. За ваш спорт, за успехи, за окончание школы и техникума. Наталья, оторвись от плиты, поддержи дочку с… — Он, видно, не нашел слова. — С товарищем вот. С другом, — нашел, наконец, это слова.

Все четверо подняли стаканы, Леночка с мамой выпили не до конца, ушли на кухню. Придя с вечера, где неплохо угощали, Олег тем не менее отдавал честь закуске. Ел огурцы, селедку с гарниром. Отсутствием аппетита он не страдал.

— Налегай, Олег, на яички, они у нас, понимаешь, не купленные — куры-то свои, — подбодрил Петр Игнатьевич, переходя на «ты». Сам он тоже принялся за них: подсаливал, сдабривал горчицей и перцем. Был он в вышитой косоворотке и в простых шерстяных брюках, но военная жилка в нем ощущалась. Человек был немолодой, ближе к пятидесяти годам. Светлые волосы проблескивали сединой, лоб увеличивали боковые залысины. Все манеры говорили о нем, как о человеке простом и бывалом.

— Какое у вас звание? Если не секрет, конечно, — спросил Олег.

— Какой же секрет. Майор. Учиться шибко-то нам не пришлось, повышений добивались службой. Войной. А у вас это все, учеба вся, впереди. Войны, похоже, скоро не будет — трудись, не ленись. Да учись. Охота поди учиться-то?

Олег кивнул.

— Но сейчас об этом как-то не думается: работать надо. Учиться — вечером. Или как-нибудь заочно. О военной карьере не думал? — Петр Игнатьевич вдруг поинтересовался.

Олег задержался с ответом. Отвлекся новой картиной: из кухни Леночка несла на широком фарфоровом блюде дымящиеся пельмени. Первому положила гостю — Олегу, потом папе с мамой, потом себе.

— Сибирские, — со значением посмотрела на Олега.

— Сибирские круглые, без ушков, — Олег пояснил, — а эти с ушками. — Он проглотил слюну и глаз не отрывал от приятного видения.

— А это правильно ты заметил, — поддержал Петр Игнатьевич, — Сибирские круглые, ушки у них загнуты и защипаны. Родом-то я оттуда, из Шадринска. В детстве, до войны еще, едал. Помню… Ну, перед пельменями, как говорят, и нищий пьет. Вам, Наташа с Леной, я не наливаю, а уж мы с Олегом…

— Мне бы тоже не надо, — Олег возразил. — Шампанского, в крайнем случае…

Хозяин замер с бутылкой в руке. Не глядя на Олега, осмысливал его слова. И не стал спорить:

— Ну, что же. Быть по сему. Только мешать с шампанским я тебе не советую.

Пельмени Олегу тоже всегда напоминали семью, босоногое детство… Стряпали они дома в Сибири, часто в ожидании гостей, и их приход обращался в праздник. Приходили с подарками для детей, говорили о них, хвалили и, как водится, предсказывали им светлое будущее. Вспоминали прежнее жилье. И, в общем-то жаловались на текущую жизнь и осуждали советскую власть. Встречу освещали чаркой и подступали сперва к холодным закускам — селедке, огурцам, соленой капусте. И громко смеялись, пели и спорили. Потом поводом была присказка — «перед пельменями и нищий пьет». Дальше уже шло «без повода»…

Пельмени были сочны и вкусны, и замечательно пахли. Леночка с мамой скоро пришли с новым дымящимся блюдом, опять разложили по тарелкам и под разговор о делах минувших священнодействие продолжалось.

— Ну, что, Олег, выйдем, покурим? — Петр Игнатьевич, наконец, задался вопросом.

Мельком Олег взглянул на тикающие стенные ходики, показывающие половину двенадцатого, сказал:

— Да я пока еще не курю, — виновато улыбнулся.

— Дак не надо и начинать! — воскликнула Наталья Федоровна. — Ничего хорошего в этом куреве нету!

Это уж так говорят: «пойдем покурим», — когда надо, потолковать «за жизнь». Олег понимал это. Вышли во двор. Гремя цепью, Джульбарс подбежал к хозяину, мордой уткнулся в колени. Видно, учуял: тот вынес ему кусок пирога. К Олегу собака не проявляла злобы, но не отзывалась и на его ласки.

— Давеча я спросил тебя, — прикурив от зажигалки, возвращался хозяин к начатому разговору. — Недаром же я спросил: не думаешь ли поступать в военную школу?

— Да нет, не думал. На это как-то не сориентирован.

— А то есть такая специальная школа в Свердловске. Новая специальность тебе нисколько не помешает. А спорт дак, наоборот, выделит тебя из всей массы. Условия, я тебе скажу, там хорошие. Служба будет как раз по тебе… Слышал, что ты без особых хлопот сладил с одним опасным бандитом. С боксером, к тому же. И сам ты чемпион Башкирии и Приволжской зоны. Так по нашей рекомендации тебя зачислят туда в первую очередь. И будешь учиться. И служить. И расти…

Петр Игнатьевич сопел, докуривал сигарету. Олег молча слушал.

— Сейчас можешь не говорить и не отвечать. Подумай. Все взвесь. Возьми на всякий случай мой телефон; надумаешь — позвони. Решим вопрос с направлением, все вопросы обговорим.

Он приласкал разделавшегося с пирогом Джульбарса, погладил, потрогал его за уши, и пес, кажется, разулыбался, ласкаясь к хозяину; не знавал он большего собачьего счастья. — Закусил маленько? Понравился тебе пирог? Ну, вот. Скоро еще получишь. Ну, а этого парня, видно, ты уже знаешь и узнаешь, — кивнул на Олега. — Это хорошо. Парень он, как видно, хоть куда. — Обернувшись к Олегу, спросил:

— Приехал-то ты откуда, из какого города?

— Из Новосибирска.

— У-у! Главный сибирский город, узловая станция. Стоит на перекрестке дорог. Большой он? Красивый?

Олег кивал: большой, красивый. Проспекты, площади, скверы. Отменные вокзал и оперный театр. И драматический театр «Красный факел»… И целых три станции: Новосибирск Первый, Алтайка, Кривощеково. И город рассекает река Обь… Называл, что знал, и Петр Игнатьевич со знанием кивал, похоже, и он сколько-то ориентировался в Новосибирске.

— А Уфа как тебе показалась? Все-таки четыре года здесь прожил.

— Спокойный, тихий, уютный город. И зеленый.

— Ну да, Уфа спокойная. Не то, что Новосибирск.

— Уж это да. Ночью там хорошо одетым в одиночку лучше не выходить. По крайней мере так было.

— Ну, сейчас грабителей поубавилось, немного почистили. А раньше так и было, как тебе запомнилось. И сейчас еще нет-нет да… А наша Уфа стоит в стороне от главных магистралей, здесь спокойней. И люди хорошие, и жить здесь можно.

Двери скрипнули, с крыльца сошла Леночка. Джульбарс оставил хозяина, подбежал к ней. Опять не прогадал: она тоже угостила пирогом и погладила.

— Папа, Олег! Идите чай пить. У Олега, пап, режим, ему надо домой.

— Ну, Лена! — запротестовал Петр Игнатьевич. — Гостя из дому не выпроваживают: он не хуже нас с тобой знает, когда ему уходить.

— Она права, Петр Игнатьевич. Мне в самом деле пора: уже доходит двенадцать…

Часов у него не было, но он чувствовал время, и Петр Игнатьевич это заметил и улыбнулся.

Вечер был тих, светила луна, из сада веяло ароматом цветов…

И прекрасные эти люди, и интересный разговор, и замечательный ужин, и чай со сладким пирогом — все было здорово, все напоминало что-то давнее, довоенное. Теперь даже терпимость Джульбарса настраивала на близость к этой семье и к этому дому. И, возможно, последнее прощанье с матерью и отцом Леночки, и с наказом Олегу быть осторожным в дороге и беречь себя, было трогательно и незабываемо.

Леночка вышла проводить и проститься. Она была печальна, смотрела на него пристально, слушала, что говорит и как говорит. И вздыхала. Дошли до шаткого мостика через пахнущую речку Сутолоку, Леночка собралась было дальше идти, но Олег не велел уходить от дома. Вернулись — теперь он провожал ее. Кажется, в этот вечер все было как всегда: так же светила луна, и на улице, вдалеке, отражаясь в ее лучах, по-прежнему блестела то ли бутылка, то ли консервная банка. Так же навстречу попадались редкие прохожие, и так же, когда они возвращались, за воротами гремел цепью и подавал голос Джульбарс. Все было как обычно, только куда-то подевалась прежняя радость; не было ее, была одна только печаль от предстоящего расставания. Нелегко было говорить: язык ли сделался косным, перехватывало горло. В одно время Олегу даже хотелось заплакать. Может, и заплакал бы, если б не сдержался. Отвлекал он ее и себя беспечным, мало значащим разговором, о чем в дальнейшем будет, конечно, жалеть. Не сказал самого главного…

— Н-ну… — Остановился наконец для последних слов. Взял ее за руки.

Леночка уткнулась ему в грудь, всхлипнула, и на груди он почувствовал: мокро. Подняла зареванное лицо, заговорила со всхлипом:

— Бережешь меня… Провожаешь… Но оставляешь… Одну оставляешь! — то ли воскликнула, то ли прошептала, но едва-едва выговорила последнее слово.

— Есть и будут у тебя знакомые, — успокаивал ее нарочито бодрым голосом. И шумно выдохнул сдерживаемый в груди воздух.

Она резко отстранилась, поглядела ему в глаза:

— Нет, нет и нет! Мне никого не надо! Никого, понимаешь? Ни-ко-го! Кроме тебя… — прибавила еле слышно.

— Тебе пришла пора учиться. Ты уедешь в Москву. А я исполню свой долг: буду работать там, куда посылают.

— Так и разъедемся в разные, ну, совсем в разные стороны? А почему обязательно уезжать друг от друга?!

— Дак не надолго же! Я окончил учебное заведение и с сего дня представляю Государственные трудовые резервы. Раз посылают… на восток… значит, я должен! Вот. А ты свободна. Ты можешь учиться и здесь, в Уфе, рядом с мамой, с папой, рядом с братишкой Саней.

— Ну, уж нет! Ты уедешь, и я уеду. — Она заупрямилась.

— Ну, должен же я встать на ноги. И я буду тебе писать, — объявил он нечто из своих задумок.

— А я… — обреченно она вздохнула, — буду тебе отвечать. И ждать твоих писем. Каждый день ждать!

Помолчали, осмысливая наговоренное, а больше — недоговоренное.

— Когда уезжаете?

— Как получим литеры.

— Сразу сообщи, приду провожать.

— Это можно не говорить, это само собой…

— А я буду переживать и плакать. И вспоминать тебя, и думать о тебе.

— Я приеду к тебе до окончания срока, в отпуск. Во время летних каникул, вот увидишь.

— И зачем же только я с тобой познакомилась? Зачем, зачем?!

Ладонью он погладил вздрагивающее ее плечо.

— Видно, твое время пришло. Не со мной, так с кем-нибудь другим. Сдружилась бы с тем же Феликсом Телицыным…

— Не говори о нем, не надо. — Она положила руки ему на плечи, обвила шею. Губы их встретились. Сжал гибкое и сильное ее тело, и замерли оба, и почувствовали друг в друге мужчину и женщину, и что-то новое в этот миг народилось в их отношениях.

С кажущимся спокойствием, со сдерживаемым дыханьем стали говорить о своем будущем. Которое, конечно же, ожидает их и состоится. Несмотря ни на что!

— Мне кажется… Кажется… — Она смотрела на него с любопытством, а он прервал:

— Да вот что я сейчас надумал: у нас с тобой дети будут… крепкие и здоровые!

Она спокойно отнеслась к сказанному. Но что-то ее удивило, кажется:

— Это ты сейчас надумал? — сверкнув слезинками на ресницах, спросила и весело как-то улыбнулась. — Это сейчас, да? Сейчас?! — голос ее возвысился, она залилась своим переливчатым смехом.

Смотрел он на нее и слушал эти заливистые колокольцы.

— Самое интересное, — говорила она, отходя от свалившегося на нее веселья, — самое интересное, что и я… и я тоже об этом подумала!

Опять она обвила шею руками и, не стесняясь, крепко его поцеловала.

Последний поцелуй — ее поцелуй! — всколыхнул в нем хранимые до поры силы, и унес он с собой, в себе, оберегая, как самое дорогое, не сопоставимое, нет, он летел и подлетывал. И отбрасывал от себя мысль о скором расставании со ставшей ему дорогой Леночкой. «Лена навсегда, навсегда!» — думалось ему под каждый шаг. Только где-то в глубине возникал вопрос: а расставание? Э, два года пролетят, не заметишь, — он отмахивался. Да и не увезут ли они в себе образ друг друга, и не станет ли это их расставание последним?

После войны все, как и светлая мечта сама, виделось в радужном свете. И рядом с любовью шли вера и надежда.

Другое дело, не следовало ли ему повернуть на спортивную дорогу? Посвятить себя боксу? Поступить в Московский институт физкультуры, чтобы быть рядом с Леночкой? Суровый бокс не допускает работы наполовину, ему надо отдаваться полностью, как мог, трезвехонько рассудил он. Вот. А не захочется ли тебе искусства, театра, литературы? А как жить на стипендию: самому прозябать и не помогать родителям, потерявшим в войну сыновей и здоровье? И надо ли что-нибудь теперь исправлять, если техникум дал специальность и позаботился о твоем трудоустройстве? Вот и военная эта карьера, на которую сговаривает Леночкин папа. Снова учиться, а когда работать?

До общежития было уж недалеко. Впереди в ту же сторону, что и Олег, ковылял, еле переставляя ноги, сильно пошатываясь, пьяный мужчина в добротном костюме и белой рубашке с галстуком. Иногда он останавливался, как будто уточнял свой ход. Передохнув и помычав, продолжал движение в известном только ему одному направлении.

— Не помочь ли, дяденька? — Олег взял его под руку. И через какое-то время спросил: — Правильно идем?

— Н-не… дал-леко тут… Направ-во тут… — мужчина из себя выдавил.

Свернув в переулок, подошли к дому с железной крышей. Мужчина отворил калитку и стал звать Олега с собой. К себе. В гости, возможно… Из дому вышла женщина. Заговорила с ним. Стала ругать.

Ну, если ругает, Олег рассудил, значит, человек пришел домой. Значит, все в порядке и можно идти. Он закрыл калитку. И, окрыленный свиданием, откровеннейшим разговором с Леночкой и последним тем поцелуем, он шел, он летел к себе в общежитие.

17. Расставание

Мечтал Олег Сибирцев, как и многие из парней, о путешествии. Не на Ямайку, конечно, или какой-нибудь иной островок, забытый в океане, из архипелага, скажем, Кокосовых. Нет. Но, видно, жизнь была не такая уж завалящая: преподнесла и ему, и его товарищу Гоше Цаплину, это самое путешествие, как на блюдечке.

Начиналось с распределения. Их, одновременно явившихся, разглядывали директор техникума Титов и начальник управления трудовых резервов Абдуллин. Пожилая секретарша Дина Викторовна в списке учащихся против фамилий ставила «птички» и другие пометки. И тоже разглядывала парней, как будто впервые увидела.

Ну, парни были как парни, как им и положено — в форменной одежде железнодорожников: в темно-синих шерстяных кителях с хромированными пуговицами и в таких же брюках с узеньким зеленым кантом. Видом своим давали понять, что люди они свободные, ни от кого не зависимые. Олег держался в спортивной стойке «вольно», товарищ его, Гоша, одну ногу в рабочем ботинке выставил и носком тихонечко поколачивал половицу.

— Ну, что, хлопцы? Холостые, неженатые так и поедете? — вместо вступления пошутил начальник Абдуллин, рослый мужчина, восседающий за столом как раз посередине. Не хотелось ему начинать с уговоров, а дело, видно, предстояло нелегкое: некоторые девушки покидали кабинет зареванные.

— Холостые поедем, — Гоша ответил за двоих, бесстрашно постукивая носком рабочего ботинка.

— Что, ни одна уфимская так и не приглянулась? — Начальник Абдуллин сделал большие глаза.

— А не в этом дело! — друг Гоша вступил в дискуссию. — Ведь сколько же нам еще?

— А сколько же? — Поняв Гошин намек, начальник Абдуллин разулыбался и разглядывал Олега с Гошей с головы до ног.

— А по двадцати еще не исполнилось. Хлеба еще не наелись досыта. Так что с женитьбой не торопимся. Так что холостые поедем, неженатые, — заключил он. — А куда нам спешить? — пошевеливал бровями и шпарил, как по шпаргалке рассудительный Гоша.

И Олеговы карие глаза стерегли начальство. Прислушивался он к разговору, готовый при нужде вступить в диспут.

Но диспут не состоялся: выбрали Сахалин, и со стороны комиссии возражений не возникло. Поговорили только о рыбе, о повышенной зарплате и о давнем путешествии на Сахалин великого писателя Чехова. И поулыбались, и пожали руки…

И показалось, что четыре года улетело, как не бывало… Самое далекое путешествие теперь виделось только в радужном свете. Дороги, нет, не боялись: летом каждый год ездили домой, в Сибирь. Попривыкли.

И вот прощание с техникумом, с общежитием на Кирова, 65. И, нагрузившись чемоданами и сумками, — на вокзал. И прощальное обозрение большой и высокой горы, на которой разместилась вся Уфа.

Вечер влажный, душный. Станционные часы показывают, что до отхода осталось еще тридцать минут, но к поезду уже прицеплен стоящий под парами паровоз, и идет, как всегда, взбалмошная посадка пассажиров — ни порядка, ни очереди, лезут в вагоны все враз. Зашагнув сбоку через поручень на подножку, Олег через головы суетящихся и ругающихся принял у Гоши чемоданы. Освободившись от груза, тот подал проводнице билеты для проверки и скоро сам присоединился к товарищу. За ними, той же дорогой и Стас с Ваней Шамшуриным. Вагон общий, места на билетах не указаны, чемоданы задвинули на свободные верхние полки. И, вздохнув, успокоились.

Олег вышел из вагона, огляделся. Посадка заканчивалась. По перрону в одиночку и группами туда-сюда сновал народ. В окружении кучи матросов навстречу шли две девушки. В которых он тут же признал Веру и Леночку!..

И она увидела, выбежала навстречу и взялась с ним за руки, сразу забыв все и всех на свете. Остановилась рядом и Вера. Изумленные матросы разглядывали всех троих.

— Накинулись на вас, как мухи на мед. — Олег кивнул на стоящих неподалеку матросов.

— Сразу набросились, как мы пришли, — Леночка усмехнулась. — «Вы здесь живете, в Уфе? Здесь все такие красивые? Скажите, как вас зовут? Дайте адрес — письмо вам напишем». Едут в отпуск вашим поездом. В дороге вы с ними еще увидитесь. Только не рассорьтесь: их много, вам их не одолеть. — Она рассмеялась, хоть глаза ее были печальны.

Тем временем два ладных морячка приблизились. Один, пониже ростом и поплотней, завладел вниманием Веры: стал рассказывать ей про дорогу, про свои мечты и про то, как ждут его дома мама, сестренка и братишка. Другой, высокий и стройный, остановился возле Олега с Леночкой. Обоих оглядел по очереди.

— Вот что скажу тебе, кореш, — обратился к Олегу. — Вижу, повезло тебе в этой жизни: отхватил ты такую красавицу!

Со сверстниками Олег умеет сходиться:

— Быстро же ты разглядел, браток, ну, спасибо! — И расплылся в улыбке, и протянул матросу руку, и тот, ощутив ее железную крепость, пожал, а другой рукой приобнял Олега за плечи, и какое-то время они постояли так.

— Ну, не буду вам мешать. Прощайтесь, — кивнул обоим, и Леночка ему ответила за двоих, таким же кивком. Олег поднял сжатый кулак, «Рот фронт!» то есть.

И обратились они друг к другу, и говорили что-то важное. Ну, нет, далеко не самое важное: пустяки какие-то, мелочь какую-то…

— Напиши с дороги… В крайнем случае — как приедешь к родителям. Я отвечу тебе, мое письмо еще тебя захватит…

— Хорошо. Только ответь сразу, в этот же день!

— А другое напиши, как поедете на восток, с дороги. Я буду ждать.

Ну, не пустяк ли это? Не мелочь ли?

Да, он понял, он согласен, напишет о впечатлениях, о настроении и прочем. И уж непременно напишет, когда доберутся до места назначения и устроятся.

— Если меня дома не будет — письмо мама перешлет в Москву.

Он покивал, утвердил в памяти. Ну, не пустяки это? Не мелочь?

— Ну, как же, как же? Ведь скоро мы, сейчас вот прямо, расстанемся, и тебя не будет, долго не будет… — Положила ему на плечо руку.

— И тебя не будет, — приблизил он ее к себе, другая ее рука легла ему на другое плечо. — Будем вспоминать друг о друге и писать письма. И ожидать встречи. Которая… состоится обязательно. Через год!

— О Господи, — она вздохнула, — через год!

В дверном проеме появились Гоша и Стас. Сошли с подножки. Вежливо поговорили и посмеялись тоже вежливо — знают, что никому тут, кроме них, невесело. Пожали Вере и Леночке руки. Простились, как хорошо воспитанные, преклонили головы. И поднялись на подножку, вошли обратно в вагон.

Гоша предварительно остановился, оглянулся направо, налево. Сказал: «Закругляйтесь!» — уж без этого он не может, и тоже скрылся. Раздался двойной удар колокола. Проводница велела уезжающим войти в вагон и вынула флажок. В Олеге что-то надорвалось: тоскливо взглянул он на проводницу, пронзительно — на Леночку. По лицу ее побежали слезы, и так ему жаль ее стало, родную, милую!

— Не плачь, Лена. Увидишь, все будет хорошо… — Обнял ее, надолго соединил свои губы с ее солеными губами, отстранясь, посмотрел в заплаканные глаза. И поцеловал еще. И, ласково похлопав по спине, подбодрив будто, оставил одну.

Она закрыла лицо руками: «Одну! Совсем одну!» И открыла опять, стала все видеть. Вот шагнул он на подножку и стал в дверях, рядом с проводницей. Медленно набирая скорость, поезд пошел, Леночка потянулась за вагоном, глядя на него, на уезжающего. Машущего теперь рукой. И, не обращая внимания на прощальные восклицания отбывающих тоже матросов из соседнего вагона, все шла и шла. И рядом с ней, держась за руку, шла ее подруга Вера, и обе они тянулись за вагоном, за поездом, пока не кончилась платформа.

Олег все видел их. Пока вовсе они не уменьшились в размере и не стушевались, растворившись и потерявшись в посторонних предметах. Ну, все, вот все. И нет уже никого. Как будто и не было… Проводница велела пройти в вагон. И закрыла двери. И между прочим посочувствовала Олегу, оставившему такую красавицу. Так и назвала Леночку: «красавица».

Стал у окошка, где толпились его друзья, уступившие ему место, как пострадавшему. Города было совсем не видно: ну, он же весь на горе! Смотрели на тянувшиеся вдоль путей цеха паровозоремонтного завода, где группа проходила практику на токарных и фрезерных станках; проехали переезд со свежевыкрашенными шлагбаумами, миновали огромную, нависшую над железной дорогой гору, на верху которой, на лесной опушке, Олег с Гошей готовились к государственным экзаменам. А по другую сторону поезда, тоже рядом с дорогой, текла, бежала, теперь не видная, река Белая. На той ее стороне — памятный пляж, куда приезжали едва не целой группой купаться. Где, впрочем, у Олега состоялась проба сил с самбистом Анатолием Нестеровым. И с его отцом ли, с товарищем ли — так и не выяснил…

Впереди была Черниковка. В пошивочном ателье там шили им форменные кителя и брюки, а девушкам — платья. Ездили туда на примерку. Скоро будет эта станция. Но Черниковка — это уже не Уфа…

Все четверо толпились возле окошка, обменивались мнениями, о чем-то спорили. А, в общем-то, прощались с великолепной Башкирией, с уральской природой. Прощались, прощались…

18. Начало путешествий за туманами

Когда со станции Новосибирск поезд тронулся и пошел не на запад, как всегда, а на восток, сердце Олега екнуло. Посуровело и лицо Гоши. Касаясь друг друга плечами, стояли у раскрытого окошка, за которым все убегало назад, будто в невозвратное прошлое, — и семья: папа с мамой, сестра, братишка, старшие братья, — и учеба, и спорт. И труд. И милая Леночка…

И город Уфа. Ах, Уфа!..

И заглядывали к ним через окна и в душу прямо разнообразная сибирская природа и деревенская беспросветная нужда — вся как есть жизнь…

Да, шел поезд, подрагивая на рельсовых стыках и выколачивая дробь. Не на запад, как в былые времена, а на восток… Вспоминали теперь уже давно прошедшие времена учебы, встреч, соревнований, дружеских отношений; картины себе рисовали молча, только иногда воспоминания вырывались с комментариями и сдерживаемым смехом. Смеялись, как на прощанье в Уфе встретили Женьку Леконцева, пожелавшего им в дорогу «семь футов под килем» и прочитавшего на прощанье скабрезные стихи собственного сочинения. И из последних встреч в Новосибирске: в училище, откуда были направлены на учебу, встретили своего бывшего мастера Павла Сергеича, у ближайшего киоска угостили его пивом. И обнялись на прощанье. И Олег с Гошей, и Ваня Шамшурин со Стасом — все сходили в кино. На обратной дороге их захватил ливень — никуда не приткнуться, нигде не укрыться, побежали к цветочному павильону. До ниточки вымокли. И расхохотались, ну, совсем мальчишки еще! И простились со Стасом и Ваней, направленными в Алтайский край. А им с Гошей надлежало уже отправляться: ждала их дорога дальняя.

На вокзале нос к носу столкнулись с красавцем Толей Койновым из седьмой группы, плясуном и заядлым картежником. Только что он возвратился из Барнаула, от своего дяди, известного в том городе картежника, прошел у него «практикум» тонкого шулерства. Скоро вместе с прекрасной девушкой Розой Максюковой он отбывает в Хабаровск. В соседнем купе собрались девчонки, окончившие педучилище. Шумят, песни поют и, то и дело, снуют около наших путешественников, проходя и пробегая из одного конца вагона в другой. И, похоже, прибились к ним два добрых молодца с Донбасса, с Горловки будто, едущие на Дальний Восток. Один из них, не шибко уже молодой человек — лет под тридцать ему, отзывающийся на имя дядь Микола, смуглый, горбоносый и черноглазый, с ладными усами — ни дать ни взять Григорий Мелехов. После войны он за что-то был осужден и на востоке отбывал наказание. Там и свил гнездо — женился, есть ребенок. Туда возвращается. Другой, Иннокентий, этот едва постарше Олега с Гошей, но солиден-то! С поставленным начальственным баритоном, правда, рыхловат для молодого человека. Работает где-то в шахтоуправлении и достиг уже какого-то продвижения по службе. Похоже, не женатый, так как заинтересованно посматривает на девчонок, будто выбирает из них себе невесту. Вразнобой они все хохочут. Иногда и поют довольно слаженно. Пристроились к их компании и наши герои. Гошино присутствие на первых порах сдерживало веселье девушек. Казалось, пошевеливая густыми бровями, вот-вот обратится он к ним с вопросом: «А в чем тут идея, товарищи? Над чем это вы все время хохочете?» Но скоро они попривыкли к Гоше, снисходительно и даже с улыбкой слушали, когда он изрекал какую ни есть истину, комментарий ли к чьему-нибудь высказыванию. Так что от внимания к своей персоне он бывает даже зарумянится.

Олег казался (или хотел казаться) равнодушным к девушкам. Участвовал и в разговорах, шутил, смеялся и вызывал смех слушателей, но со всеми был ровен и одинаков. Иногда задумывался о чем-то своем: глаза останавливались на невидимой точке в пространстве, на предметах, на вещах, тогда он не замечал окружающего его общества, и чтобы выйти из этого состояния, ему надо было брать себя в руки — отвлекаться от точки, к которой то и дело приковывались глаза. О чем задумывался? Или о ком? Что на душе у него, что было в прошлом? Кто там был, такой дорогой ему и незабываемый? Иногда забавлял компанию анекдотами или показывал фокусы, каких, слава богу, навидался в общежитии, и сам он тогда смеялся, забывая обо всем на свете. Пока глаза не находили ту самую точку в пространстве. Тогда умолкал и на какое-то время снова отключался от жизни.

Глаза его, однако ж, делались — так был он рожден и устроен — избирательны: из смеющихся и задумчивых, из разных и разнообразных, непохожих одна на другую девчонок, они выбирали одну. Самую, кажется, самую… Как-то, исподволь рассматривая девчонок, натолкнулся он на пронзительные зеленые глаза, которые тут же были отведены от него, заинтересованные кем-то другим. К обладательнице этих глаз присмотрелся: видна собой — и лицом, и сложеньем, и светлыми волосами, вот разве что эти сторожащие глаза… Начни он сказывать какую историю из своего ремесленского быта или запевать сибирскую песню, которых довольно певал его отец за работой, она заглядится, как на какую невидаль. Зовут ее Волей. Не Олей, а Волей — имя какое-то ненормальное. Догадывалась что ли, что чем-то ему не пришлась и все не переставала подстерегать глазами.

Между тем, как он заметил, солидный Иннокентий тоже положил на нее глаз, явно выделив ее из прочих подружек. И заметил этот же Иннокентий Волин интерес к Олегу. Молчит Олег — Иннокентий занимает ее внимание, а заговорит — он сразу перебьет, вспомнит какой-нибудь случай из своей распрекрасной жизни. Гоша раз не выдержал. Ввязался:

— Плохо же ты, Иннокентий, воспитан.

— При чем воспитание? — тот набычился.

— А при том. Ты послушай и выслушай, что человек говорит, — кивнул на Олега. — А уж потом, ежели чего…

— Ты еще молод — учить-то, — возразил Иннокентий.

— На год, разве что, помоложе тебя. Ну, на два.

— А вообще, не учил бы ученого.

— Это кто тут у нас ученый? Уж не ты ли?

Гошу, нет, не переговоришь: ни за что не уступит. И ревностно он относится к своему другу, Олег это знает.

Другой украинец, дядя Микола, был Олеговым партнером в подкидного, он удивительно угадывал, какие у кого остались карты, эта его способность запоминать карты поражала. Увлекающийся и горячий в игре, по-видимому, был он таким и в жизни. В партнеры всегда звал Олега, и тот с удовольствием составлял ему компанию. Однажды в вагон к ним зашел слепой человек с баяном, играл и пел. И все испортила проводница. Была не в духе, что ли, раскричалась:

— Сейчас же убирайтесь со своим баяном! Ходят здесь всякие!..

Парни вступились: зачем прогонять? Чем он помешал? Дядя Микола даже расстроился:

— Кого ж ты гонишь, женщина? Побачь, ну, погляди же ж — кого го-онишь? Сле-по-ого!!! — В смешанном его говоре пробились слезы. Уткнувшись в платок, он плакал — плечи сотрясались от переживаний за несчастного человека.

Олег попросил Гошу принести воды. Воля выхватила из его рук стакан и принесла. И дала попить. Зубы дяди Миколы стучали о край стакана. Выражая сочувствие, Олег сел с ним рядом.

— Далеко ехать? — спросил, когда тот успокоился.

— До Артема. Слыхал такую станцию? Город? Жена у меня там и дочка. О-о, там же ж все у меня!.. А повидал я в своей жизни, братец ты мой, очень много. И слепых, и глухих, и безногих…

В купе установилась тишина. Девчонки бросали взгляды на дядю Миколу, и каждая думала о чем-то своем. Олег следил за рассказом и слушал, как колеса поезда выколачивают неровную дробь. И не замечал на себе взгляда одной девушки.

19. Маленькое дорожное приключение

Вразговорах пассажиры часто упоминали Байкал. И скоро о нем только и говорили. Проводница сказала: надо дождаться Иркутска.

И дождались наконец. Иркутск, станция Байкальск.

Перед этой станцией поезд замедлял скорость, Олег с Гошей приготовились, стали на подножку. Сиганули и понеслись к распахнувшемуся перед ними знаменитому озеру. На шевелящемся плоту молодая бурятка полоскала белье, дыханьем своим то и дело согревала покрасневшие руки. Не усмотрев в ее действиях никаких дурных знамений, скинули с себя спортивные шаровары и… В коротком полете Олег услыхал испуганное «Ай!» С головы до пят пронзило жутким холодом, занялся дух!.. Вырываясь из подхватившего течения ледяной воды, один за другим, как ошпаренные, вымахнули они на тот же, шевелящийся плот… Нет, теперь девушка растерянно глядела на этих ненормальных… Олег хохотал, а Гошины глаза наполнились испугом ли, злостью ли — черт-те что было в его глазах.

— Ить дурак-то, едри йе корень! Меня туда же сманил! — Гошины зубы громко выстукивали дробь, выговаривал он невнятно.

Да откуда ж было знать заранее? Бурятка только и пояснила, когда вылезли, что здесь, в Байкальске, берет начало студеная Ангара… И захотелось им поскорей обратно — в свой развеселый теплый вагон.

Как раз надо было спешить: поезд уже дал сигнал отправления и тронулся. А ноги никак не попадали в штанины. Из открытых дверей и окон махали им и кричали: «Давайте! Скорей! Скорей!» А бежать было в гору. Сообразительный Гоша, как поднялись, вскочил на подвернувшуюся подножку и подвинулся, высвобождая место для Олега, Олег же, несмотря на увеличивающуюся скорость поезда, устремился к своему вагону, где соседки уже подняли переполох. Да вот же — он уже догнал его — подножка в пяти шагах, не далее. Впереди, однако ж, заметил стрелку для перевода путей — о, она может доставить неприятность! — и, чтобы успеть, врезал так, как бегают стометровку. Тут протянулись к нему милосердные руки — десять, сто рук!.. Отпихнул он чьи-то руки, помешавшие ему, вцепился в поручень, подтянулся немного — и стрелка благополучно проплыла под ним. С помощью тех же рук шагнул в тамбур. Рассерженная проводница отругала его во весь голос и шлепнула по голой спине. И затворила двери. И прогнала всех в вагон, подальше от беды. Девчонки, как стая встревоженных птиц, верещали:

— Чуть не опоздал, бедненький…

— Успел-то!

— Хорошо, что успел!..

— А где Гоша?

— Гоша где?! Он, что, остался?! — теребили Олега со всех боков, а он отшучивался. Он же видел, как тот сел на подножку заднего вагона.

В этом гвалте, однако ж, чего-то не доставало. Воли, вот кого тут не хватало! Он поднялся, пошел по вагону, якобы навстречу Гоше, который, пробиваясь через переходные площадки и тамбуры, должен был уже вот-вот появиться… В соседнем купе дядя Микола читает свежую газету, спутника его, Иннокентия, не видно… Ага, ну, вот он где: в конце вагона, опершись рукой в межоконный простенок, рядом с Волей этой, втолковывает ей, глаза в глаза, какую-то важную мысль, и она, усмехаясь, слушает его, и зеленые ее глаза излучают озорные искорки.

Оказывается, у нее, у Воли этой, веселый характер. И очаровательная улыбка. Сногсшибательная!

А Гоши, и правда, все нет, как нет. Где запропал, бродяга? Олег собрался было идти навстречу, разыскивать, да поезд стал притормаживать. И на глухом каком-то полустаночке вовсе остановился. И дядя Микола вышел прогуляться.

Да и вот же, никуда не делся этот Гоша Цаплин. Прибежал, объявился. И девичий гвалт возобновился с новой силой. Так позарез им всем надо было узнать подробности: где был, как ехал? Оказывается, двери были закрыты: ехал на подножке…

— Это же страшно — на подножке…

— И опасно!

Ну, чего страшного, если с четырнадцати лет осваиваешь поезда, подумаешь, подножки, площадки! И даже крышу!.. На лице его, и в ушах, и в уголках глаз — следы угольной пыли, сивые волосы раскосмачены. Пошел он умываться. И за расческой руку протянул Олегу. Аккуратный товарищ.

А Воля с Иннокентием все не возвращались. Поглощала она вдохновенные мысли отпускного товарища. Иннокентия этого. Была занята-презанята. Демонстрировала очаровательную улыбку. Олег якобы иронически, но и не без тревоги, усмехнулся.

Ничего, вернулись, в конце концов. Воля укоризненно поглядела на Олега. Показала синяк на руке.

— Откуда это? — он спросил.

— От верблюда, — сердито ответила.

Догадался, что это ее рука подвернулась, когда он догонял подножку вагона.

— Ох, виноват! — покаялся с опозданием.

Устремленные на него глаза были обижены, но волна доброты уже стирала с лица холодную строгость; независимо от ее сурового взгляда лицо уже просияло. Отходчиво сердце, — отметил про себя Олег. Что-то вроде «Больше не буду», — пробормотал он, дотронувшись до ее руки. И она кивнула ему. Простила, выходит.

20. Анекдот

И собрались наконец все. Последним явился старшой, дядя Микола. Выходил на этой захолустной станции что-то купить. Выложил на столик в зеленых капустных листьях жареную рыбу.

— Куштуйтэ, дивчатка, пробуйтэ, — заговорил по-хохлацки.

— А сами?

— Та я до нее равнодушный.

— А она чем-то пахнет, — чей-то голосок пискнул.

— О, то ж сам байкальский омуль! — возразил дядя Микола. — С душком вин же ж само то.

Говорит он по-русски, на хохлацкий переходит для колорита, чтоб не забыла молодежь, с кем имеет дело.

— Тай вы ж, хлопци, давайте, — пригласил Олега с Гошей.

Омуль всем понравился. Не костляв и тонок на вкус, не сравнить с завалившей все прилавки треской. Все сошлись на этом мнении.

начал Олег всем знакомую хоровую песню.

Иннокентий было замахал рукой (на Олегову инициативу он всегда махал рукой), да дядя Микола поддержал Олега: «Давай-давай!» И девчонки подхватили:

И Гоша подтягивал, только не громко, чтоб, чего доброго, не уличили, что ему медведь наступил на ухо. Какому же русскому не знакома эта хохлацкая песня? И наши, сибирские, к примеру, разве их не поют на той же Украине, как свои?

При случае Олег поет и свои. Давние, родные. Потому что они впитались в кровь с самого детства.

Задумчивую эту отцову песню он певал еще, когда бегал босиком. А в этой дороге на Сахалин будто сама она ему просилась на язык. Все уже знали, что они с Гошей едут далеко, на Сахалин, и, по-видимому, им даже сочувствовали. Кому из этой компании было ведомо, что они сами себе выбрали эту дорогу и эту судьбу? И подпевали, несведущие, в тон Олегову настрою. Воля, он заметил, по-прежнему отводила глаза; теперь они ему не казались прилипчивыми, наоборот, хотелось встретиться с ними, уловить момент, когда она наставит свои красивые зеленые глазища. И, улыбаясь, посмотреть на нее. Пели «Славное море, священный Байкал», на правах знающего песню Олег запевал, и она подхватывалась и сливалась в одно целое и достигала каждого уголка вагона. И слаженно поющим молодым людям казалось: как они славно поют, какие они молодцы!..

А за окнами все бежит назад, в невозвратную даль. Все бежит: что было, что прошло и что никогда уже не вернется… Но неужели не вернется? И родители, и Уфа, и Леночка — неужели не вернутся? Но почему все уходит? Почему бы не вернуться назад?

За окном все бежало и летело, и колеса перебирали и перестукивали на быстром ходу, и на сибирском гладком просторе вагон заносило то в одну, то в другую сторону. Теперь уж начались и горы. Слева то и дело открывался плеск бесконечной водной стихии, справа возвышались покрытые лесом скалы, иногда, впрочем, перебегавшие через пути, налево и закрывавшие от путешественников вид сверкающего озера.

Звенели и щебетали девичьи голоса, каждая из говорящих вспоминала что-то значительное в своей жизни. В их рассказы врезались и голоса спорящих Гоши и Иннокентия, отстаивающих каждый свою точку зрения на жизнь и на счастье. Ушей Олега достигал занудливый, поучающий голос конторского служащего, Иннокентия этого, и упрямая и неуступчивая настойчивость Гоши Цаплина.

От воспоминаний, похоже, Олег расчувствовался, созерцал сцепленные на своем колене руки. Но нет, это не дело — тужить, когда находишься в кругу товарищей, когда проживаешь вместе с окружающими такую интересную дорогу. Не дело, нет!

С подачи дяди Миколы о том, что скоро им предстоит проехать много тоннелей, разговор плавно перешел на них. Олег убрал руки с колен, стряхнул с себя теплившиеся воспоминания. Поднял голову:

— Братцы, анекдот вспомнил!

— Какой же ж к черту? — перебил Иннокентий. — Идет балаканье за жизнь, каки ще анекдот?

— А ты не перебивай! — встрял Гоша Цаплин.

— Не перебивай! Пусть расскажет! — поддержали девчонки.

— Давай, рассказывай! — настоял и дядя Микола.

— Ехали, значит, в поезде, в таком же вот купе четверо: юная девушка, пожилая дама, разбитной парень. Еще был там поучающий всех; ну, такой, как наш Иннокентий… То и дело всех наставлял.

— Ты ж хотел этот самый!..

— Не перебивай! — хохотнул дядя Микола.

— Ехали, ехали, и на пути у них — тоннель. Поезд вошел в тоннель, и в темноте расслышались такие звуки: сперва — поцелуй, потом — удар. Как будто кто-то кому-то влепил затрещину. И вернулся свет, и в купе установилась тишина.

И каждый исподволь стал оглядываться. И обнаружилось, что у этого у «Иннокентия» горит щека…

— К-какую чепухню н-надумал! — Иннокентий взорвался.

Девчонки захихикали, дядя Микола рассиялся на всю катушку, прищурясь, слушал Олегов сказ.

— Тут повторяюсь я: парень-то этот разбитной был чудак по натуре и выдумщик. В темноте он чмокнул себя в руку и отпустил занудливому этому… Ему, значит, отпустил оплеуху. — Пропустив мимо злую реплику Иннокентия, Олег продолжил: — И вот бабушка, блестя глазами, очками ли, подумала: «Молодец девушка. Не далась в обиду, умеет постоять за себя».

Воля вдруг рассмеялась звонко. Подруги, на нее глядя, тоже озарились улыбками.

— А пострадавший, с горящей-то щекой, соображает: «Этот шалопай, этот недоучка, — Олег подражал голосу Иннокентия, — он же в темноте нахально поцеловал ее. А она, понимаешь, ну, съездила по физиономии. И лично мне…»

Теперь хохотал Гоша. Голос-то был Иннокентия…

— Размышляла про себя и девушка: «Почему же этот веселый парень поцеловал старуху, а не меня?»

Девчонки зашлись смехом. И опять выделился Волин заливистый хохот. Ее как будто прорвало: ладошкой она закрыла себе рот, но все прыскала и взрывалась — и смех так и пролезал ей сквозь пальцы.

Иннокентий угрожающе сверкал глазами. Чтобы не стать притчей во языцех, Олег вышел из купе. Стал на проходе, в открытое окошко созерцал гладкое озеро, пересекаемое холодными полосами ряби. Понемногу он отходил от сдерживаемого внутри злого смеха. Уже и не думал о том, что оставлено в прошлом, стал прикидывать, что их ждет впереди.

Но можно ли долго думать о том, что будет, чего не видел и не знаешь? Так что скоро сбился на философию. Вот пассажиры сверхдальней этой дороги, кто они? Путешественники! Каждый из них, с неповторимой судьбой. Пожалуй, и они с Гошей тоже соответствуют такому званию, и, значит, их судьбы тоже неповторимы. Они, к примеру, спортсмены. Вот бокс для Олега все: отдал ему свои юные годы. А Гоша? Он любит спорт, но в душе путешественник. И жизнь любит — сманил же и его на свою дорогу.

Впрочем, твой спорт — это не вся жизнь, это только часть. Вся жизнь — это нечто большее. Так и узнать же ее надо, узнать…

21. Двое у окошка

Справа и слева по ходу поезда пробегают станционные поселки с базарчиками, продают на них вареную картошку, соленые огурцы, грибы, зеленый лук. И рыбу! Омуля с душком!.. И поезд трогается, и разгоняется, и набирает скорость. И целый день, даже к вечеру, прерываемые взрывным гулом тоннелей, едущие наблюдают искрящуюся гладь нескончаемого Байкала с далекими, едва видными скалистыми берегами, с заблудившейся где-нибудь у горизонта лодкой с парусом; а к ночи — бегущую по пустынному плесу, вслед за поездом, золотую лунную дорожку. Олег любит такие картинки: станет, вперится в окно, никого не замечает вокруг да около.

Воля наконец-то подошла, стала рядом с Олегом. Но тихо-тихо, еле слышно: о ее присутствии свидетельствуют только едва уловимое дыхание и восхищенные вздохи по поводу увиденных красот природы.

Запутавшаяся в единственной на небе ребристой раззолоченной тучке, луна то и дело оголяется, освещая и пронизывая светом замглившееся пространство над озером и сама отражается в воде, как в зеркале. И снова кутается, и запеленывается в облачную ткань, и тень нисходит на водную гладь — веет тогда из окошка прохладой, и они с Волей вздрагивают, не решаясь, хотя бы для согрева, приблизиться друг к другу. Она созерцает и любуется картиной играющего месяца с легким облачком и, конечно же, замирает от такого счастливого видения, и ничего не говорит она Олегу, вслушивается только в его высказывания о ночном виде Байкала и о лунном озарении с небес сквозь ребристое, расцвеченное золотом ватное облако. И по его голосу чувствуется волнение, и проникается этим волнением и замирает, и почти не дышит. И будто ожидает… ожидает чтения стихов. Кажется, вот-вот начнет он читать стихи… И, не удивительно, дождалась наконец: потекли они:

Тут надвинулся и закрыл своей чернотой, с перемежающимся подсветом лампочек, тоннель — все зашумело и загудело в вагоне и в поезде, и, плавно покачиваясь, вынес он пассажиров на вольный простор с синим небом и ясным месяцем. Олег продолжил чтение Лермонтовских «Тучек». Воля помнила эти стихи и вслушивалась в Олегово чтение. Преисполненный вдохновения, он их читал свободно и ровно, не напрягая голоса. Она награждала его своей улыбкой.

Когда в очередной раз, нежданно-негаданно и как-то некстати, взорвалась тишина и канул во тьму весь поезд, и гул темноты с редким подсветом мелькающих лампочек будто погрузил всех в холодную воду Байкала, Воля вздрогнула, схватила Олега за руку. Бездумно он придвинул ее к себе, и головой она ткнулась и припала к груди, и, переживая тоннельное безвременье, оба затихли. Покуда за окном не открылся освещенный луной водный простор с золотистой посередине дорожкой. Олег шевельнулся, и она выпустила руку. И он почувствовал, что в этот краткий миг близости что-то меж ними произошло, какие-то перемены… Он сбился с ритма. Да, он читал стихи, но какие? Взялся за Пушкина: ни с конца, ни с начала:

— Вы знаете стихи, — говорит она негромко и слегка задыхаясь. — Любите стихи, литературу. А учились… в железнодорожном.

— Где было доступно, — ответил он тоже негромко, вглядываясь в следующую за ними по небу разноцветную тучку с веселым месяцем.

— Наверное, будете учиться дальше?

— Заочно если. А вообще охота работать.

— Сейчас всем охота работать. Я буду учить детей в школе. И тоже учиться, заочно.

— Во Владивостоке?

— Да. На Второй речке буду жить, от вокзала езды двадцать минут. С тетей… А вам ехать аж на Сахалин! И не страшно?

— Первый раз едем, — может, страшно покажется.

— А если остановиться во Владивостоке? Вам надо училище? Здесь есть училища. Много. И железнодорожное есть.

— Нельзя. Направили на Сахалин. Увидеть надо и остров, пока есть возможность. Раз уж выпала такая судьба.

— Жаль. А то были бы недалеко… — проговорила тихо, вглядываясь в даль озера.

Еще один тоннель проскочили. И еще. Миновали уж больше десятка. Говорят, собираются строить новую дорогу, на другой стороне Байкала, на северной, та будет без тоннелей. Олег читал и слышал об этом.

— А эту куда? — Воля интересуется.

— Законсервируют, на всякий случай. Лишняя не помешает.

Общение с милой собеседницей у окошка бегущего в неизведанную даль поезда, наблюдение не виданных доселе красот природы: Олегу это явилось памятным подарком, праздником души, чего в дороге так не хватает. И уходить ему не хотелось, хоть Гоша звал уже. Уйти в свое купе, разойтись в разные стороны — это значит, потом опять ловить случайно брошенный взгляд девушки.

22. Бюст генералиссимуса

Дни, как станции и полустанки, летели один за другим. Минула первая половина августа. Проехали Улан-Удэ, Читу. На станции Дарасун пили вкусную воду, отметили это в разговорах и в своей памяти. И станции Ерофей Павлович, и Сковородино проехали, где, между прочим, встретили своего однокашника Губайди Эдуарда, уехавшего на две недели раньше. В один из дней поездное радио обратилось к путешественникам: «Внимание! Товарищи пассажиры, сейчас с правой стороны по ходу поезда увидите на скале бюст товарища Сталина. Не пропустите!» Пассажиры соскочили с мест, облепили окна. Поезд, казалось, сбавил скорость, чтобы угодить пассажирам и товарищу Сталину. И скоро он показался и проплыл во всем величии. На отвесной скале, на недосягаемой высоте, вот он — генералиссимус! Важно проплывает…

На недосягаемой? А как же работали? Но это был дополнительный повод для разговоров.

— Спецы работали, — Иннокентий объявил многозначительно.

— Ну, а как они?

— Это же… Опасно же… На такой высотище!

Девчонки глядели в окно на бегущие скалы и каменные россыпи, глазами задумчиво их провожали.

— Артель зэков работала, — сказал дядя Микола. Положил конец возникшему недоумению. — И заработали освобождение, а шо ж тут такого?

Девчонки покачивали головами, недоверчиво поглядывая на Иннокентия. И он решил сменить тему разговора:

— Олег! Ты, я слышал, едешь работать в какое-то училище, так? — Дождался, когда кивнет. — С ребятишками, значит, нянчиться, с пацанами? — Выждал паузу, чтобы произвести впечатление. — А ведь оба вы, — кивнул и на Гошу, — вы ж здоровые парни. Занялись-то, говорю, не мужским делом.

— Почему это? Работа с парнями, выросшими в войну, без отцов, обучение их профессии — это, что, не мужское дело?

— Вот. На шахту бы вам пойти, добывать уголек.

— Посылают, где нужней всего, — не усидел Гоша Цаплин.

— Ну, а выбирали-то техникум! Не мужской он у вас получился… — Иннокентий стоял на своем.

— И техникум не выбирали, и куда ехать — тоже. Направили — и поехали, — Олег возразил спокойно.

— И самый мужской он у нас, — утвердил Гоша. — Учить работе, самому мужскому делу!

Не унимался попутчик Иннокентий. Не обвинял он, издевался, что ли:

— Всю теперь жизнь терпеть придется.

— Дак таких, как наш, всего четыре техникума: в Москве, Ленинграде, Куйбышеве и в Уфе. — Гоша надежно держал фронт. Загибал пальцы.

Ехали вдоль Амура. Благовещенск оставался южней, в стороне от дороги. Погода стояла ясная. Пассажиры высаживались, на их место являлись другие; знакомились, вкратце рассказывали о себе, обживались и привыкали друг к другу.

Ночью Олег проснулся от разговора. Натянул простыню, чтобы отключиться от всего постороннего. Но что-то заставило его прислушаться к присходящему в коридоре.

— Здесь я еду и ехал, — услышал он бархатный мужской голос.

— Нет, вы не наш, не из нашего вагона, — возражал голос проводницы.

— И что-о? — бархатный опять голос.

— С вещами никуда не пойдете! Не выпущу. Может вы их украли?

— А я тебя и не спрошу.

— Я разбужу парней, они с вами разберутся.

— Ой, испужался!

Слышалось сопенье, возня в коридоре. Олег открыл глаза, спустился на нижнюю лавку, ногой нащупал ботинки, повозился, попадая ногами куда надо. Вышел. Одинокая лампочка освещала широкую спину незнакомого мужчины в клетчатом пиджаке, в руке у него был чемодан. Собирался открыть двери, проводница ему не давала.

— Предъявите билет! — требовала она. — Ага, вот один уже проснулся… Из какого, спрашиваю, вагона. Я спрашиваю, а он прет напролом, не обращает внимания!

В окнах заскользил бегущий свет станции, поезд тормозил, останавливался. Мужчина тараном двинулся к выходу, оттеснил проводницу в сторону. Олег догнал, взял его под руку. Тот поставил чемодан и резко обернулся.

— К-кыш, с-сал-лага! — прошипел Олегу в лицо. В слабом свете лампочки сверкнуло уставленное на него лезвие ножа…

Опешил ли он? Нет, не впервые нож увидел. Промелькнула в голове мысль: кто вынимает нож, того бьют. Так принято. Ударил под ложечку — в солнечное сплетение… Чтоб не повредить руку, бывает, бьют под ложечку. Сложившись вдвое, человек упал. Лбом ткнулся в пол.

Неожиданно севшим голосом Олег справился у проводницы:

— Что будем дальше делать?

Поохав и поахав: «Да что это? Да как это?», проводница ответила:

— Сменщица сейчас… вызовет милиционера…

Сзади раздался голос:

— Не надо милиционера! — В проходе стоял дядя Микола. — Вризав ты йому добре. Тай отпусти ж його, хай соби… Давай подымай, пока стоит поезд. Спустимо с подножки и… хай идэ. Щоб знав тай другий раз ны попадавси.

Дядя Микола поднял с пола раскрытый складной нож. Вдвоем помогли мужчине встать на ноги. И, проводив его, пошли спать. Но долго Олег не спал. Ворочался.

Вскоре из соседнего вагона явился разволнованный пропажей хозяин чемодана. Проводница, проверив его билеты, отдала чемодан. С рассветом загудел над ухом Гоша. Рассказывал, какой у него друг — чемпион Приволжской зоны…

После Хабаровска дорога шла к югу, въехали в субтропики, в Приморский край. Днем стало жарко, Олег с Гошей сняли кителя, рубашки, ехали в майках, выходили освежиться в тамбур. Возле станций и вдоль дороги тянулись, как на Урале и в Сибири, огородные участки. «Огороды победы», — назвал их какой-то иностранец. Черчилль, кажется. Перед окнами бежали пожелтевшие стебли кукурузы, иная высотой… с вагон! Лес какой-то не русский и не сибирский: деревья обвиты лианами, хмелем, диким виноградом. Из соседнего купе, слева, отчетливо слышится голос… Экскурсовод, не иначе:

— Здесь кедр, пихта, дуб, бархат высокий — цветет голубым цветом. И тис раскидистый, и ясень, и белая, и маньчжурская черная береза, и лимонник вьющийся, и орех фундук, и грецкий орех, и лук, и черемша…

С другой стороны, через стенку тоже, громко, как на собрании, «выступает» Иннокентий:

— Перед вами теперь открывается жизнь. Настоящая, со всеми радостями, каких вы еще не знали.

— Радости были там, где мы учились, — возражает кто-то из девчонок.

— Да. А сейчас что? Дом, работа… какие это радости? — другая подхватывает.

— А везде они свои, маленькие и большие, — резонно вставляет Гоша. Голос его оттуда же, из-за стенки. — Только техникум останется в памяти на всю жизнь. И никогда не забудется.

Ученого вида пожилой мужчина за стенкой слева гудит вполголоса, вспоминая флору, фауну, перечисляет необыкновенные особи растительного и животного мира. Называет фазанов, тетерок, уток, и кабанов, и изюбров, и ондатр, и бурых и черных медведей, и выдр серебристых, и соболя, и куницу, и белку. И тигров! Слушать его хочется и верить, как доброй сказке…

Девчонки справа поддерживают Гошу. Задумчиво утверждают и повторяют, что эти их студенческие годы запомнятся надолго. Если не на всю жизнь.

— Я с тобой не согласный, Гоша! — громогласно отвечает Иннокентий. — Когда ты учишься, ты всем ровный и от всех зависишь, а от тебя никто не зависит. А здесь — р-работа, — сказал, как постановил. — Здесь многие от тебя зависят. И у тебя еще впереди перспективы. — Намекал на самого себя, видимо, знал, что его слушают девушки.

После Уссурийска Иннокентий с дядей Миколой стали собираться. И продвигались с вещами к выходу. Сошли в Артеме. Провожала их вся молодежь. Дядя Микола поклонился компании. Олегу, своему партнеру по подкидному, пожал руку. Сказал:

— Мужик ты правильный. С тобой, як балакают, можно и в разведку, и в драку. Та я взяв бы тоби и в свою бригаду. — И еще раз пожал руку и, подхватив чемодан и вещевой мешок, подался в небольшой зал ожидания.

Олег сказал, что учтет приглашение, и если приведется… Потому что всякое может быть… И провожал, пока за ним не закрылись двери зала ожидания. Теперь его внимание заняли отношения уединившихся Воли и Иннокентия: пока поезд стоял, вели они важные какие-то переговоры. Прозвенел двойной удар колокола, пассажиры потянулись в вагон, по своим местам. Высвободив руку из большой ладони Иннокентия, Воля резво поднялась на площадку вагона, где подружки обступили и стали осыпать ее вопросами. Никак она не отзывалась, только кивала оставшемуся на перроне Иннокентию.

— Че он хотел-то? — спросила старшая из подруг, Наталья, когда поезд тронулся.

— Да выспрашивал адрес! — Воля отвечала нехотя, чтобы отвязаться.

— Ну, дала?

— Че я, дура что ли! За кого меня принимаешь?

— А зря, — помолчав, выговорила ей Наталья. — Видный парень. И уже какой-то начальник.

— Вот ты и дала бы! — Воля огрызнулась.

И поезд шел и постукивал, и набирал ход.

23. Опять прощание

Через какое-то время Воля подошла к окошку, где стоял Олег. Утро вовсю разыгралось, но в открытое окно еще веяло прохладой. Задумчиво глядела она на темные лесные заросли, на зелень полян и желтизну созревающих огородов. Прищурясь, поглощала тепло и свет и, кажется, сама тоже излучала искры тепла и света.

— На морской вокзал пойдете? — спросила, глядя не на Олега, а куда-то далеко, в раскинувшиеся луга.

— Не знаю. Наверное, пойдем, — он пожал плечами. — А вообще-то… Большую Землю покидать жалко.

— Ну, и не покидайте!

— Нельзя, — он возразил.

Девчонки вовсю собирались. Гоша тоже готовился: шебуршил, возился. Все в вагоне пребывало в движении, потому что приближалась последняя станция, дальше был океан. И все шевелилось, укладываясь в дорогу.

— Мы даже не знаем, есть такой вокзал или нет, — он сказал.

— Есть. Это совсем недалеко, морской-то, он рядом. На нем круглые часы — сразу увидите. На Сахалин ходят два одинаковых парохода — «Крильон» и «Анива». Будет время — заходите… — Она улыбнулась, и эта ее улыбка почему-то получилась печальной. Она спросила бумагу и карандаш. И, прижав листок к гладкому простенку вагона, что-то написала. — Адрес, — подала листочек.

— Спасибо, — он кивнул в знак благодарности. — Но только мы ничего покамест не знаем. Как все у нас сложится.

— Ну, приедете на место, напишите…

— Олег! — Гоша прервал разговор. — А собираться нам не пора? Владивосток надвигается! Видишь, пошли пригороды?

— Я тоже пойду собираться, скоро приедем, — Воля кивнула.

У Гоши все уже было собрано. Чашки, ложки, нож, хлеб, сахар, селедка — все, что осталось от дороги, Гоша уже сложил. Олегу оставалось сменить трикотажные штаны на брюки, одеть китель, завязать чемодан. Пока Олег собирался, Гоша молчал и таинственно улыбался. Видно, что-то было у него за душой, было что сказать.

— А знаешь, куда нас с тобой приглашают? — наконец он не выдержал.

— Куда приглашают? Кто?

Гоша помолчал с достоинством.

— А девчонки вот эти. В честь приезда устраивают вечеринку. И нас пригласили.

— Интересно. И что ты им на это?

— Ну, не принял предложения.

— Да-а?!

— А, по-твоему, что еще можно было?

Олег ремнем приторачивал к чемодану свою черную шинель, чтоб не занимала лишнего места.

— Смело ты решил, Гоша. Даже не посоветовался.

— А че советоваться? Они домой приехали, им можно гулять. А нам еще добраться надо, еще пилить да пилить. И не домой мы с тобой едем, в чужие края — это ты себе заметь.

— Все ты осмыслил и все решил? За двоих решил?

— И решил, и осмыслил. Потому что еще на пароход билеты не взяты и, когда отплываем, не известно.

Вздохнул Олег шумно.

— В общем-то ты прав, конечно. — Еще раз вздохнул.

— Ну, готов? — спросил Гоша.

— Га-атов, — Олег отвечал. И поставил свой чемодан на лавку.

Поезд заметно сбавлял скорость. Пошли стрелки, крестовины, переходы с одного пути на другой. Ехали долго и небыстро, словно бы ощупью пролезали между пассажирскими и товарными составами. И вот открылся, наконец, простор слева. Это был перрон. И вокзал. Самый обыкновенный вокзал! На фронтоне написано: «Владивосток». Ну, совсем обыкновенный! Вспомнились слова Ленина: «Владивосток далеко, но он, город-то, нашенский».

Поезд встал, сделалось тихо. Потом в вагоне все зашевелилось, расслышались и за окном восклицания. Продвигаясь к выходу, девчонки оживились, беспричинно заливались смехом, — может, храбрились. Гоша с Олегом помогли нести чемоданы. На перроне остановились, дождались, когда все соберутся. Посмеялись опять в дорогу, посмотрели друг на друга, чтобы запомнить. И, покивав, стали расходиться. Встречали их подружки, родственники, со слезами радости уходили и, оборачиваясь, махали оставшимся. Олег с Гошей провожали их до выхода в город — дальше им было нельзя. Потому что не далее, как в сорока шагах, начинался огражденный перилами виадук через проходящую внизу другую линию путей, он подводил прямо к морскому вокзалу. Им надо было туда: в справочное бюро, в кассу. После восклицаний, поцелуев, вместе с встретившей ее подружкой, уходила и Воля. Олег отдал чемодан, протянул на прощание руку. Посмотрела она Олегу в лицо, на глазах навернулись… Ну, слезы выступили, натуральные! Возможно, чтоб не показывать их, лбом она уткнулась Олегу в грудь. Тут неловко, конечно, и некстати — он обнял ее за плечи и губами прикоснулся к гладко зачесанным волосам. Почувствовал близость девушки, такая жалость охватила. Ведь не судьба ли уж встретилась! А ему теперь уезжать. Далеко, в незнамо, в чужие края. Эх, дороги-то!.. Ощущал он согревающее ему грудь дыхание, и мила же была мокрота этих слез, так хотелось обнять девушку, сжать в руках и на весь мир крикнуть: «Все! Никуда больше не поеду!»

Стояли на окраине земли русской, мгновения, звеня, пролетали над головами. Пока не вмешался в дело вездесущий Гоша.

— Ну, хватит! — проскрипел он голосом несмазанного тележного колеса. — Пора нам с тобой уходить тоже. Покупать билеты да… И ехать дальше.

Повинуясь ему, Олег ослабил руки. И убрал их от сделавшейся ему родной Воли. И заворчал почему-то осипшим голосом:

— Ехать? Еще ехать? И так уж на краю света…

— Не на краю пока. Куда приедем — и там еще будет не край. — Гоша, черт бы его побрал, ударился в демагогию. И его понесло: там, мол, дальше еще есть Курилы…

Стоял Олег, как заблудившийся в лесу и обдумывающий куда идти. Желанен же был неожиданный огонек — милая эта девушка; и холоден, и жесток в своей прозе был другой огонь — составивший ему компанию в дороге товарищ. Гоша этот, Цаплин.

— Идите, Олег, — Воля сказала тихо, дотронувшись до его плеча. — И напишите: как встретят вас, как устроитесь. Я буду ждать письма.

Очаровательна была ее прощальная улыбка.

Выходили в город, минуя вокзал. Девушкам надо было к трамваю, а им с Гошей — направо, на морской вокзал. Она обернулась, чтобы еще раз улыбнуться ему. И трепыхнулось у него что-то внутри и заныло.

24. Добрый старый Владивосток

Взяв билеты на стоящий у причала плоскодонный теплоход — белоснежный красавец «Крильон», Олег с Гошей вдруг оказались едва не на сутки предоставлены сами себе: посадка и отправление только завтра утром. Сдали в камеру хранения чемоданы, сумки и, облегченные, отправились осматривать город.

Владивосток был как сказка. При обычной для бабьего лета в здешних краях ясной погоде, разглядывали красивые старинные дома, где давно уже, не менее ста лет, жили русские люди. Гуляли по скверам и набережным, купались впервые в море, в оборудованных купальнях на диких пляжах. Прошли и проехали через весь город, от пристани в бухте Золотой Рог до залива Петра Великого. Обремененные усталостью и невиданными впечатлениями, остановились. Сзади шумел город, впереди шевелилось, сверкало и звало к себе море. А они растягивали это удовольствие.

Олег лежал на теплом песке, мечтательно уставившись в голубое небо.

— Куда двинемся после купанья? — спросил сопящего рядом Гошу.

— Ну, можно в кино. И опять сюда, если что. В скверике посидеть, полежать на скамейке.

— Надумал же программу.

— Надумай лучше, я не возражаю.

— А если тех девушек навестить? Попутчиц наших? — Олег оглянулся на Гошу. Тот умолк подозрительно. Тоску ли расслышал по девушке. По той самой Воле…

— Нужны мы им! — недовольно хмыкнул.

— Приглашали, значит, нужны.

Гоша заворочался, видно, неудобно ему стало лежать, может, камешек в песке попался. Сел он, навел на Олега свои светло-серые честные глаза.

— Вот девчонка тебя поманила — ты и… ну, растаял прямо. Да где они сейчас, ты знаешь?

— Найдем, если зададимся целью.

Опять Гоша умолк. Сопел, что-то соображал про себя.

— Ну, хорошо, ну, встретитесь, ну, увидитесь… Дак это же — только растравлять себя… А если дальше да больше, да любовь загорится?.. Куда ты будешь годен тогда? На какой на Сахалин тогда с тобой ехать?

— Заговорил про любовь! Как будто что-то понимаешь.

— А не меньше твоего. Книжек, что ли, не читывал?

— Книжки книжками, а тут все в натуре. Жизнь-то, она — жизнь… — Не знал Олег, что и сказать дальше о любви и о жизни. — Вот когда встретишь родную тебе душу… — И опять умолк. Опять не знал, что говорить про родную душу.

— Кому она родная — тебе или тому Иннокентию — в этом еще надо разобраться.

Теперь Олег приподнялся. Подтянул к себе коленки.

— А чего? — Гоша гнул свое. — Не напиши ты ей письма, она и на том успокоится. На своем Кеше!

— Видела она таких. Такие, как она, хочешь знать, сами выбирают… Вот что, Гоша, — помолчав, Олег заявил: — Больше ты о ней не говори ничего.

— Ну, давай тогда поговорим о другой. Насколько я понимаю, в Уфе у тебя осталась… даже провожала тебя… замечательная девушка…

— Ну, ладно, ладно… Уговорил…

Гоша внимательно посмотрел на друга.

— Давай-ка лучше поплаваем. Раз уж про любовь заговорили… — Олег поднялся, поддернул трусы (плавки их преспокойно полеживали в камерах хранения в чемоданах).

Стали они заходить в прохладную, чистую воду. На песчаном дне то и дело встречались разноцветные камни-голыши. Берег пологий — воды все было не выше колена, но наконец медленно она стала подыматься, дошла до пояса, выше… Поплыли! Брассом плыли и саженками, нисколько было не холодно. Вспомнилась станция Байкальск, озеро.

— Все! Давай обратно! — распорядился Олег.

— Чево это? Затосковал, что ли?.. Ну, давай, раз такое дело.

Вышли на песчаный берег, стали одеваться. Прыгая на одной ноге, другой Гоша попадал в штанину. И, пока находился в неловком таком положении, выяснял некоторые обстоятельства:

— Вот хочу тебя спросить: про уфимскую девушку ты… ты, что, уже успел позабыть? Или как прикажешь тебя понимать?

Олег опустил голову. Заговорил:

— Не знаю, как меня понимать. Но Леночку я не забуду, — пообещал твердо.

Бухали по тротуару рабочими ботинками. Солнце вовсю грело и жарило, но после купанья им было прохладно. Народу в городе было не так много, и каждый куда-то спешил. Только они с Гошей никуда не спешили. Шли по главной улице Ленина, что ли, которая через весь город ведет к пристани. В центре там кинотеатры, кафе, столовые. Возле одного кафе постояли, послушали, как поет цыган. Пошли дальше. Прочитывали название переулков, улиц, пялились на афиши. Выступал приехавший ансамбль имени Александрова песни и пляски Советской армии. В такую даль заехал! На противоположной стороне улицы, на щите объявлений, висит свежий лист. Нижний его угол приподнимает ветром.

— Бокс! — прочитал Гоша на расстоянии. — И что-то еще написано.

— Ну-ка, пойдем поближе, прочитаем.

Перешли улицу. Оказывается в Доме офицеров проводятся соревнования. Первенство Тихоокеанского флота. Финальные бои — двадцать первого августа.

— А какое у нас сегодня число?

— С утра было двадцать первое, суббота.

— О-о! Дак мы успеем еще — время-то!..

Гоша — старый болельщик — горазд поболеть за тех, кто хорошо боксирует, пусть не за своих, но все же. Опять же Олегу посмотреть — что воды напиться. Хоть на время забудет свою Волю. И время пролетит, и коротать его не надо, — ну, чем не находка? Еще и вход бесплатный! Спросили, где Дом офицеров, прикинули время. Пошли.

25. Валька Козин из Горького

Зрительный зал был набит под завязку. Свет выключен, освещена одна сцена. И белые канаты ринга на ней, и судьи в белых брюках и рубашках, и врач в белом халате — все отдает белизной. В темноте друзья куда-то пролезли, через какие-то ряды кресел, где-то и примостились с краю. Еще в проходе освободился стул — совсем стало весело. Дорожные хлопоты все отступили. И о девчонках ни единого слова. Путешественники утеряли счет времени, забыли, что находятся на краю света, вблизи Дальневосточного моря. Пел гонг, слышались отрывистые команды, сопенье соперников и глухие удары по плечам и перчаткам. Кровь кипела от нетерпенья. Раздавались аплодисменты, виделись — и слышались прямо! — горячие рекомендации секундантов — все это, вместе с выкриками болельщиков, было как везде, как водится на всем белом свете. Как и у них там, на Урале и в Сибири.

Особенное внимание привлек какой-то Воробьев. Флотский-то флотский, но откуда он родом? Чей?

— Смотри, смотри! — Олег то и дело толкал Гошу под бок. — Этот парень — ого! Смотри-ка!..

Уходя от ударов уклонами и нырками, он не давал себя бить. Собственной агрессивности никакой, но, казалось, вот-вот что-то должно произойти, вот-вот что-то случится… Ага, ну вот! Воробьев остановил атакующего соперника легко мелькнувшим встречным тычком справа. Горячий его соперник словно бы удивился и замер на какое-то время.

О, эта остановка многого ему стоила! Воробьев нанес второй удар. Левый снизу. В подбородок. И противник рухнул… Нокаут.

Публика аплодировала, называла имя победителя. Успеху Воробьева Олег радовался, будто красивая эта победа досталась ему самому. Его и Гошины восклицания нисколько не выделяясь из голосов здешней публики, сливались с воплем всего зрительного зала. Как свои, растворились они в массе болельщиков.

По микрофону вызвали следующую пару, но народ был еще под впечатлением Воробьева. Зал шумел — какая ему была разница, кто еще там выходил на ринг. А бойцы уже натирали подошвы туфель канифолью, заходили на ринг, судья проверял перчатки.

И, как ни странно, тут, вдали от родных пенатов, один из бойцов Олегу показался шибко знакомым. О, приятно он был удивлен! И, нет, конечно, не спешил с опознанием. Но не мог он ошибиться! Возился, сопел — знакомый этот не давал ему покоя: откуда он появился здесь? И вот наконец объявили:

— В красном углу — Валентин Козин!

— Козин, Гоша, это Козин! — Олег толкал Гошу под бок. — Ты понял, Валька Козин это! Или ты не слышал?

— Какой еще?

— Да забыл, что ли? Из Горького, в финале-то! Ну, помнишь: едва вырвал я у него победу, ну? А секундировал его этот… Ну, помнишь?

— В Луначарском, что ли?

— А то где же! Ну, пошли давай поближе, свой все-таки…

Олег пробирался первым. Гоша следовал за ним. Возмущающейся публике разъясняли, что к рингу им теперь надо позарез, что без них ну, никак там не обойдутся…

Козин уже вел бой. Выразительно показывал — не финтовал, а именно — показывал! — руками, ногами, глазами — чем мог. Не туда, конечно, показывал, куда собирался нанести удар. Принимал угрожающие позы, плел паутину. Защищался, подставлял локти. И получалось у него: доставал соперника длинными хлыстами. И в конце концов выиграл бой, завоевал первое место!

Они встретили его, только что поднырнувшего под канаты — сошедшего с ринга, потного, мокрого, счастливого. Бросил он взгляд — остановился в недоумении. И по-волжски завосклицал, заокал этот Валя Козин:

— Олег! Олежка! Уфа! Как ты здесь оказался?!

— Поздравляю, Валя, с победой!

— Ну, спасибо. Ты специально, что ли, приехал — поздравить?

— Ехали, да еще… не доехали.

Они обнялись. Олег представил Козину своего спутника Гошу. Старались шибко его не задерживать — ему же надо в раздевалку. Хотя бы штаны надеть! Но восклицания и воспоминания делали разговор бестолковым и нескончаемым:

— А я вижу…

— А я как услышал…

— Да я щас, Олежка, — Валька Козин суетился. — Ополоснусь только, оденусь. Я ведь служу здесь.

— Вот как!

— Завтра у нас отдых — увидимся.

— Дак утром мы уходим…

— Далеко?

— На Сахалин.

— О-о!.. Ну, я щас, братишки. Скоро вернусь я.

И он оставил их с Гошей, ушел одеваться.

Из раздевалки Козин явился в форме моряка-тихоокеанца в сопровождении такого же морячка, своего секунданта, который тоже напоминал теперь кого-то знакомого.

— А это нашенский, земляк тоже. Кемеровский.

— Коля Воробьев, — «земляк» представился. Олег вглядывался в стройного морячка.

— Слу-ушай! Да ты не Воробьев ли?! — как глухому, ему свалилась догадка. Этого Воробьева он только что видел на ринге, болел за него.

— Так точно, — тот пристукнул флотскими ботинками и сверкнул белозубой улыбкой. — Я и сказал: Воробьев.

— Ну, поздравляю тебя! — Олег его облапил. — Удружил, братец, спасибо.

— А за что? За что? — Тот не понял и дурашливо ухмылялся.

— За красивый бой. За твой левый апперкот — вот за что!

— Дак при чем тут? Правой я его встретил. Левой только подправил.

— Видел, не слепой! Под плюхами гулял, как у себя дома. И неподправил ты его, дорогой человек, а добил.

— А это знаешь кто? — Козин кивнул на Олега. — Я тебе рассказывал, помнишь? Который сильного бойца, Гену Барищева из Казани, два раза усадил на задницу. Я как огня боялся… Олега этого. Правда, сам чуть не выиграл тогда…

— Наверное, с перепугу! — Воробьев захохотал так, что от натуги, казалось, форменка на нем то и гляди, разойдется по швам.

Это ж надо: встретить Козина! Да где? Да морячком еще! Вот уж не странно ли мир устроен? Форсистых этих моряков, вместе с Воробьевым, хоть выпускай на парад.

Четверо стояли они в глубине сцены, за кулисами, откуда хорошо было видно все, что происходило на ринге. Исправно болели за Колиных и Валиных знакомых, за матросов с их кораблей и частей. Вполголоса комментировали события на ринге, где всякий бой был в самом деле событием, о котором уже завтра будут знать во всем Приморском крае.

Из динамика, установленного в глубине затемненного зала, слышалась информация:

— Повторяю. Вниманию участников: сразу по окончании…

— На по-стро-ение, — по-волжски окая, сообщил Козин. — Награждение там и прочее.

— Опоздать тут не моги! — Коля Воробьев усилил сказанное глазами.

Стали они прощаться, да, как водится, задержались.

— А где вы, братишки, остановились? — Козин не без удовольствия употреблял слово «братишки».

— Остановились-то? А в первоклассной гостинице «Золотой Рог».

Олег хохотнул. Подмигнул Гоше, чтобы тот не проболтался. Но правдолюб Гоша не захотел обманывать товарищей:

— Валяет он дурака, слушайте вы его. На вокзале обитаем. И будем сегодня бродить по городу, пока не надоест.

— Так вы с нами давайте, заночуйте у нас! С командованьем договоримся, это не проблема, — решительно предложил Воробьев.

Служит не первый год, знает ходы-выходы. И командование, видно, его балует.

— А что? Банкета, конечно, не предвидится, но хорошо поужинаем, выспитесь.

Заманчивая была перспектива. Олег готов был согласиться с предложением, но Гоша Цаплин стал проявлять любопытство:

— А далеко ваша казарма?

— На Русском острове. Это всего шесть миль туда и обратно, — Коля Воробьев заверил на полном серьезе.

— А что, на катере увезем, на нем и привезем обратно, — поддержал Козин.

— На катере?! — Гоша ахнул.

— А что? И подойдем прямо к кораблю, на посадку, — уточнил Коля Воробьев.

— А если какая оплошка выйдет? — Гоша задался вопросом.

— О чем ты говоришь?! — Воробьев загорячился. — Здесь военный флот, здесь не бывает оплошки.

— Ну, нет, нам с Олегом это не подойдет.

— Не подойдет, нет, — и Олег поддержал. Потому что на пристани им во что бы то ни стало надо быть в восемь. — Спасибо, конечно, но…

— Оставим до другого разу, — Гоша улыбнулся.

— Ну, как знаете. Была бы честь, — матросы заявили один за другим.

— Еще раз — с победой вас! — Олег пожал Козину и Воробьеву руки. И они убыли на построение.

Надо же, как тесен мир: Козин-то! Призвали сразу же после зонального первенства. И — на Тихоокеанский флот, за тридевять земель! И, конечно, — в спортивную роту!..

26. Сибирские пельмени

Бедный рабоче-крестьянский люд из глубин России как раз селился в те годы на восточных окраинах земли русской — на Камчатке, Сахалине, Курилах. Добирались поездами и пароходами, и в качестве перевалочной базы так годился Владивосток — этот старинный русский город!

По утрам он был чистый и свежий, обдуваемый океанским ветром. Прибрежные сопки его косогорами сходили к самому центру. Снизу доверху, негусто, с прогалами, холмы и взгорья застроены избами; кое-где на открытых полянах и ступенчатых террасах желтели, краснели, едренели огороды — лук, чеснок, огурцы, помидоры, капуста. Среди буйной зелени садов и дикого чертополоха тут и там проглядывали тесовые крыши жилищ, откуда поселенцы ступенями и извилистыми тропами сходят вниз — на работу, на рынок, в магазины, детсады и школы. Жилые и учрежденческие дома старого типа прилепились к основанию горы — они и составляют линию одной из центральных улиц. Линия домов напротив уже выходит на две стороны: на ту же улицу и на бухту. За той линией, пониже и поближе к воде, — причалы, склады, пакгаузы, прочие морские помещения и службы.

Пока Олег с Гошей болели за приморских бойцов ринга, беседовали с друзьями-боксерами, солнце успело скрыться за сопки — на город надвинулась сизая, быстро густеющая тень. Разливались мягкие сиреневые сумерки. В домах и на улице зажигались огни, звуки смягчались, остатки их вызывали умиротворение и спокойствие; городская сутолока уступала место размеренным движениям, она, казалось, уходила внутрь жилищ — и убогоньких, густо заселенных, и просторных — для избранных мира сего. На улицах города преобладала гуляющая молодежь. Изредка сновали и переселенцы, наподобие наших путешественников. С моря наносило свежим ветром; и, смешиваясь с сухими материковыми струями, настоянными на субтропической растительности, он заряжал человека удивительной энергией; благоухающая, живительная эта свежесть овеивала и ласкала лицо, шею, руки. Волшебный шепот листвы бульваров и палисадников повествовал о смелых и каких-то сказочных человеческих надеждах. Шли они с Гошей куда кривая выведет. Не торопясь, углублялись в недра романтичного и чем-то загадочного Владивостока. С бухты Золотой Рог, шириной с наши реки Обь, Иртыш, Волгу, доносились, не содержащие никакой тревоги, рабочие сигналы теплоходов, сирены катеров, самоходных барж и буксиров. На дальнем берегу бухты, как и во всем городе, загорались огни и местами образовывалась из них отражающаяся в воде разорванная золотая цепочка, поверх которой чернела гряда сопок, а над ними, выше, едва не в полнеба нежно румянилась вечерняя зорька.

— Гош, а я ведь думал, в той стороне у нас восток. А, гляди, зорька вечерняя… — С удивлением Олег указал на этот удивительный феномен.

— Все находится на своих местах, — изрек белобрысина, Гоша этот, величайшую мудрость. — На востоке всегда всходило солнце, на западе садилось. А вообще-то, как твое настроение? — неконкретно как-то он поинтересовался.

— Город замечательный, настроение — под стать городу! А как ты думаешь, ребята уже прибыли на Русский остров?

— Пожалуй, едут еще.

— А как думаешь, девчонки там собрались или нет?

— Вот… Заносит тебя… Ну, пришли ребята на Русский остров. Ну, собрались девки в компанию — чего им не собраться! А ведь я тебя о другом спрашиваю. Тебе не кажется, что нам с тобой пора где-нибудь заправиться? Перекусить-то, а?

— Ну, дак это само собой! Когда парни пригласили переночевать да поужинать — у меня аж засосало под ложечкой. С тех пор и соображаю: где заправиться?

— И что надумал?

— А вот что надумал. Проходили мы мимо одной пельменной. Там еще цыган пел…

— Тебе все хихиканье, а я серьезно.

— Дак куда еще серьезнее: чем не еда — пельмени? Думаю, нам и цыган не помешает.

— О! А ты знаешь, сколько слупят за этого цыгана? А сколько у нас с тобой осталось, знаешь? — Гоша сощурил глаза.

— А сколько? — Олег покосился на Гошин внутренний карман, где лежали их общие неприкосновенные запасы.

— Только дотянуть до Южно-Сахалинска. А ведь до него еще поездом надо.

— И хорошо, Гоша, там подъемные выдадут.

Олег был уверен, что в Южном их ждут как пирога из печки. Гоша молча соображал и прикидывал, к этому обязывала его должность начхоза. Восьмидневная дорога со скудным питанием заставляла думать о горячей и какой-нибудь необыкновенной пище. Ну, пельмени-то тут подошли бы как раз. Да и послушать бы этого цыгана — отключиться бы от всего на свете: от дороги, от того что ждет впереди. И забыть бы о своих тревогах.

Такие вот соображения привели их к стоящему на перекрестке улицы с вздымающимся в гору переулком старинному одноэтажному кирпичному дому с высоким крыльцом. Сверху, над дверью, привлекает внимание прохожих подсвеченная лампочкой фирменная надпись: «СИБИРСКИЕ ПЕЛЬМЕНИ». Из приоткрытых оконных створок слышались звуки плачущей скрипки. Миновав тамбур и прихожую, друзья очутились в освещенном роскошной люстрой зале. Встретила их барышня в белой шелковой кофточке, черной юбке, с белым же, расшитым кокошником на голове.

— Проходите, молодые люди, вот свободный столик. Сейчас я вам принесу меню.

В звуки скрипки врывался громкий, с надрывом баритон немолодого уже, здорового и крепкого на вид, подгулявшего цыгана. Не выходя на пятачок эстрады, где музицировал на скрипке молодой человек в очках, возможно, студент какого-то учебного заведения, цыган один восседал за квадратным столиком, широко расставив ноги и раскинув большие руки, то и дело вздымаемые кверху от избытка чувств и душевного потрясения. В этом гудящем, хоть и не целиком еще заполненном зале цыган первым бросался посетителям в глаза и, нет, не выпадал из поля зрения, пока человек не уходил из пельменной. Очкарик заиграл знакомую с детства душещипательную воровскую «Мурку» — о сгубленной преступной «малиной» красавице. Склонив голову, цыган насупился, было видно, что такие мелодии ему не по душе. Но руки его, словно сами по себе, стали вздрагивать в такт музыке. И в неиссякаемый гул хмелеющих посетителей, и в мелодичный звон бокалов и рюмок, и в сдержанную мелодию скрипки вдруг ворвался надрывно-трагический голос пожилого цыгана:

— Вот вам меню, мальчики. Выбирайте, я скоро подойду. — Молодая официантка мелькнула и исчезла.

Гоша углубился в изучение меню. Салаты, биточки, бефстроганов, прочие гуляши — это все пропускал, как ненужное. Остановился на пельменях. Они были трех видов: с бульоном, с уксусом и со сметаной, но суть их была едина: они оставались мясными пельменями. Гоша сглотнул слюну… Взгляд его сместился в правую часть листка, где пропечатана цена каждого блюда. На один только миг. Потом опять возвратился туда же, надолго. Проводя в голове какие-то сложные расчеты, шевелил он густыми бровями, слегка приподнимая их, и, в конце концов, присвистнул.

— Тряхнем мошной, Гоша! — Олег подбодрил товарища.

— Тряхнем-то тряхнем, да с чем останемся? — тот глухо отозвался.

— Да ведь, Гоша! Сказал же татарин: аднава живем!..

— Выбрали, мальчики? — появилась опять красивая официантка.

— Выбрали! — Олег выпалил.

— Выбрали, — со вздохом и грустью в голосе подтвердил Гоша.

— Так. Я слушаю вас, — официантка улыбнулась.

Помолчав какое-то время, Гоша заказал:

— Пельмени. С уксусом. По две порции — гулять, так гулять…

— Записала. А пить что будем?

— Чай, — постановил Гоша.

— Та-ак. А горячительное: коньяк, водка? — вовсю улыбалась официантка.

Глядя на цыгана, Олег вспоминал заповедь первого своего тренера Ромашковцева: «Рюмка водки, ребята, — это месяц тренировки!» Гоша разделял Олегову трезвость, отказался от горячительного.

— Я так и знала, мальчики. Молодые еще. Ну, я вас обслужу мигом. — Она еще раз мило улыбнулась и упорхнула.

— А зачем нам мигом? — с запозданием Олег спросил Гошу и самого себя. — Ночь длинная, куда спешить? Сиди и слушай цыгана.

Похоже, студент был в ударе: репертуар его то и дело обновлялся. Задевая чувствительные струны души, скрипка так и пела, и становилось жаль всего-всего, что есть дорогого на белом свете: бестолковой жизни самой, при которой от всего родного и близкого, от милой девушки даже, ты уезжаешь на край света. Цыган пел зычным голосом:

Ничто друзьям не мешало. Слушали скрипку и цыгана и намазывали горчицей хлеб, уписывали за обе щеки. Какая это была вкуснота! На четвертом курсе Олег подрабатывал тренерской работой, а Гоше, единственному сынку, помогали родители. Так что тоска по хлебу оставалась позади, но аппетит, с той ли самой поры, по молодости ли, был зверский. Особенно в дороге: то и дело чего-нибудь пожевал бы. А тут, прямо под рукой этот мягкий, ноздреватый хлеб! Да с горчицей! Да вода в графине! Мечта студента и только… Вспоминался голод военного и послевоенного времени, помнилась мечта о хлебе, как о пределе счастья.

Официантка не задержалась: как обещала, принесла быстро. Над пельменями струился соблазнительный пар. Они были самые что ни есть настоящие, сибирские, размером небольшие. И с мясом! Нос уже уловил непередаваемую вкусноту, так что желудок нетерпеливо заурчал. Рядом с тарелками был выставлен маленький графин тонкого фиолетового стекла. Что это? Откуда?! Но, нет. Уксус это. И началось священнодействие. Лезли в голову гоголевские картинки: горячие пельмени, кажется, скакали в рот сами, как те хохлатские галушки.

Вспомнилось, как когда-то, на третьем еще курсе, весной, для избранных спортсменов техникума устроили сборы — подготовку к Всесоюзному параду физкультурников. Работали на перекладине, на брусьях, занимались вольными упражнениями и, чтобы не выделяться белыми телесами, загорали. В усиленное питание заведующая столовой Ирина Семеновна однажды включила пельмени с мясным бульоном. Это было незабываемо! Хоть парад в Москве не состоялся и не поехали никуда, но те пельмени сроду не забыть…

Скрипка перестала играть — студент переводил дух. Зал шумел, бокалы звенели, над столами повисал дым. Скоро она заиграла снова. «Гори-гори, моя звезда…» — кажется, так и завыговаривала. И нисколько было не удивительно, что цыган подхватил почти забытое и развернул во всю трагическую глубину. Отозвалась ли его память, что есть такая песня, романс ли, как ни назови, и он вспомнил, он не забыл, что певали его отец и мать, там еще, в добрых старых собраниях — в поместьях и городах…

Тарелки опустели удивительно быстро.

— Не успел насладиться вкусом, — проворчал приунывший Гоша.

— А я и не разобрал его, — Олег пробунчал, обводя глазами зал, все быстрее наполняющийся посетителями. Видно, есть такая братия, которая выходит погулять на ночь глядя. Кошельки их всегда наполнены…

Друзья посмотрели друг на друга, улыбались одинаковым мыслям. Почти враз — Гошу уже не надо было уговаривать — окликнули прошелестевшую мимо них красивую официантку и, не сговариваясь, велели ей… продлить миг блаженства. Повторить! То же самое — по две порции!..

Сибирские эти пельмени обладали, кажется, только одним недостатком: в порции их было чудовищно мало! А в двух — ну, разве что немногим поболее… Официантка понимающе улыбнулась парням, новый заказ записала себе в блокнотик и опять явилась со своей драгоценной ношей. Выставила ее перед друзьями. Ах, как же они вкусно пахнут! Как когда-то пахли такие же пельмени у Леночки.

— Ох и наедимся же! — склонясь над тарелкой, провозгласил Гоша.

Ну, нет же, нет, опять они исчезли. Гошино лицо было растерянным. Олег сказал:

— Ну, что же, придется еще раскошелиться.

Официантка явилась по вызову. Понимающе смотрела на растерянные лица проезжих парней и невесело усмехнулась. На этот раз, во избежание дальнейших трат, сделав заказ, сразу с ней рассчитались. И она все исполнила и пожелала им приятного аппетита.

— Ну, и вот. И опять они улетучились, черт бы побрал! Исчезли — как и не было! Мгновенно!

Поскольку Гоша смотрел на Олега пристально, тот ожидал его обвинительного приговора. Горького упрека ли. Но Гоша торжественно объявил:

— Я не наелся.

— И я… — Олег хихикнул. Не известно, правда, над чем засмеялся.

— Вкусны, едри йе корень.

Но что с Гошей сделалось: не ворчит, не выговаривает — смеется!

— И почему их так мало? — глупейшим Олег задался вопросом. И хохотнул. И Гоша ответил ему солидным смехом.

Но над чем тут можно смеяться, скажите, пожалуйста? Нет, чтоб остановиться, воздержаться, они, глядя друг на друга, взрывались идиотским смехом. Пельменную покидали, уже еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

С высокого крыльца сбежали и уж тут-то, на вольной-то волюшке, взялись хохотать — Гоша, прислонясь к парапету, Олег — к росшему под окнами клену. Прохожие удивленно останавливались, но, поняв, что смеются парни без повода, «ни над чем», проходили мимо. Иные, правда, еще любопытно оглядывались. Стоило одному образумиться, посерьезнеть, как и другой начинал себя сдерживать. Но один только прысни — другой раскатится неудержимым хохотом. Вот Гоша сопит и насильно сдерживает себя, и эта его комичная серьезность взрывает Олега, как бомбу. И когда к Гошиному смеху добавляется икота — откуда взялась, будь-ко неладна!

— Стой, Олег! Перестань! Ну, сколько можно? Х-хы, х-хы…

— И ты остановись давай, хватит дурака-то… Х-хых, х-хо-хо-хо… — Олег не может не смеяться, губы натянуты, и изнутри — из груди, из живота ли — вырывается хохот дурацкий. Уже и скулы болят, но и само это обстоятельство добавляет нисколько уже не нужного веселья.

В конце концов, догадались, что надо переменить место — уйти от этой пельменной дальше, подальше. То есть к морю, туда, где нет людей, где набегающие на берег волны успокоят развеселившиеся нервы и остановят бессмысленный смех. Так и решили: туда, где днем купались, в том направлении, где гранит и бетон, обрамление набережной залива, где слева купальня с вышкой, с деревянными мостками, образующими водные дорожки для пловцов, с пляжем на берегу; справа спортивная и танцевальная площадки. Чуть дальше — бульвар с тенистыми деревьями, с шумящей листвой. И ограждения с подмостками эстрады. Днем здесь моряки и городская молодежь соревнуются в плавании и в прыжках в воду, а по вечерам гуляют с барышнями. День-деньской снуют и мальчишки, рядом с водой переживают счастливейшие часы жизни. Которые постарше знакомятся с девушками, влюбляются, на этой набережной назначают свидания. Отслужившие на военном флоте парни из российской глубинки приходят сюда проститься с морем. И необъятный простор сверкающей воды и лунного света скоро наполнил их души, вместе с неосознанной после безудержного хохота тревогой, чем-то живительным — какими-то благими надеждами.

Судя по тому, что вечерняя зорька догорала теперь за городскими кварталами, за спинами Гоши и Олега, обращены они были к востоку. К загадочной Японии. Разгромленной на Хасане и на полях Маньчжурии. И на Сахалине, и на Курилах. И с невиданной жестокостью подвергшейся американской атомной бомбардировке… Как они там, японцы, чем живут? Слезы, поди, в каждой семье?

Мрак надвигался оттуда, с востока, усиливаясь длинным черным облаком — туманом, возможно, подбирающимся к Владивостоку. У берега нет огней. Светит один золотой месяц, он еще не скрыт надвигающейся тучей, туманом ли, призрачный свет его отражается уходящим в бесконечье плесом и набегающими на берег, переливающимися тысячью искорок волнами.

Гоша сошел по ступеням к воде. Стоял без движений, только легкий бриз шевелил его волосы. О чем задумался он на краю земли? Сын интеллигентных родителей, вся их надежда и радость. Пять лет жили они приездами на каникулы сына. И уехал теперь в края неведомые едва не навовсе: вернется ли? Что остается его папе — малоразговорчивому фронтовику, пережившему жестокость схваток и гибель товарищей, и кроткой, суетливой в заботах Гошиной мамочке? Опять ждать сына? Сколько ждать, кто скажет?

И Олег подошел к воде, к набегающим на галечный берег и задевающим его ноги шипящим волнам. О себе ему не думалось. Из большой он семьи, всегда у них дома кого-нибудь не хватало: и ждали, и ждать привыкли. То старшего, Артема, инвалида, учительствовавшего в деревне, то — следующего за ним, Андрея, отбывающего действительную службу. И воевавшего, и погибшего… Ушел и третий, Петр, хоть и в военное училище, но не было особенной надежды на его возвращение, потому что шла кровопролитная война. В конце войны он все же вернулся. Из госпиталя, на костылях. На очереди был Олег.

И вот — училище, техникум. И это вот направление на край света.

Зудящей заботой маячила впереди дорога в неизведанное. Начнется она завтра, с утра. А сегодня? Сегодня, так, суета, в дежурный магазин надо: что-нибудь купить в дорогу, — возможно, на корабле нет буфета…

Слушали, как журчит и шипит набегающая на берег волна, видели, как закрывает горизонт надвигающееся на город черное облако. На Владивосток, на наш город.

На наш, потому что… Потому что предки наши отстояли этот город не раз и не два. Потому что в магазинах, трамваях, на перекрестках — везде и всюду наш разговор и наши люди. Потому что здесь они с Гошей, и земляки — Валька Козин и Коля Воробьев тоже здесь. Потому что и цыган в пельменной поет наши, русские, песни…

ИЗ ПУТЕШЕСТВИЙ ЗА ТУМАНАМИ

1. «Крильон»

Учась в Новосибирской жеухе и в Уфимском железнодорожном техникуме, приобрели они опыт перемещения на поездах, который главным образом состоял в том, что на пересадке надо спешить и поторапливаться, а порой и мчаться сломя голову, чтоб вовремя попасть к кассе — купить билеты. Так что во Владивостоке, едва коснувшись перрона, они понеслись на рекомендованный морской вокзал с виадуком через пути, с круглыми часами на фронтоне — примета, чтоб не искать долго.

Сперва, конечно, в справочное, потом — в кассу. Там предложили билеты на пароход «Крильон», отправляющийся завтра утром, в девять ноль-ноль.

Ну, это же то, что надо! Превосходно! А время, так оно еще и в запасе: осмотреть город, окрестности, заглянуть на пляжи и, по возможности, искупаться. Да в столовую: последний раз на материке отметиться.

Сказано — сделано. Владивосток предстал, как старый знакомый — дома каменные. И деревянные — тоже крепкие, побуревшие от времени, с резными и крашеными наличниками; дороги асфальтированы, кое-где выстелены булыжником столетней давности; тротуары широкие. Центр города ухоженный. Ну, а пляжи, песчаные пляжи — это прямо мечта путешественника!

На пристани, в бухте Золотой Рог, привлекая взгляды прохожих, красовался белоснежный «Крильон». У трапа толпились пассажиры. Парни протянули билеты двум женщинам, военные ребята проверили у них пропуска для проезда в пограничную зону. И все. Можно входить — прямо и вверх, на палубу. Путешественники остановились возле основания огромной трубы, где уже примостились три девушки. Спросив у них разрешения, поставили чемоданы и сняли рюкзаки. Перевели дух, огляделись.

— Поедем вместе — надо бы познакомиться. Меня зовут Олегом, а это — мой друг Гоша, — кивнул Олег на присевшего на чемодан белокурого друга.

Девушки оживились, над чем-то засмеялись.

— Я — Люда, — представилась симпатичная, с тонкими чертами лица, молодушка, очевидно, старшая из троих. — А это вот — самая молодая из нас, Эмма.

Высокая, смуглая, полногрудая девица, лет восемнадцати, с примесью, возможно, нерусских кровей, склонила голову и своими карими глазами, обрамленными густыми ресницами, внимательно посмотрела на Гошу и на Олега.

— А это — Нина, — другой рукой Люда указала на смутившуюся от представления девушку с пышными светлыми волосами. — Откуда вы, ребята? Кто вас направил на Сахалин?

— Из Уфы мы. Окончили железнодорожный техникум. — Высказались они по очереди. Девушки, зашумели, заговорили.

— Так и мы тоже. Из Карагандинского железнодорожного техникума.

— Коллеги, значит? — удивился Олег. Его голос потонул в гуле и радостном смехе.

— Есть, правда, разница: ваш техникум относится к Министерству путей сообщения, а наш — к Министерству трудовых резервов, — уточнил Гоша.

— Все равно железнодорожники. Хорошо, что вместе поедем, — Люда подвела итог неожиданного знакомства.

Вместе или не вместе придется работать на сотворенной японцами железной дороге и часто или не часто, но доведется общаться друг с другом. Разговор обрастал шутками, становился звонче и веселее. Девушки между тем суетились: первым делом они положили на бок один чемодан, накинули на него светлую тряпицу и стали готовить завтрак — вареную картошку и хлеб. Пригласили и ребят; те приняли предложение и на светлую тряпицу выложили обернутую в газету владивостокскую селедку.

— Есть чайник? — Олег задался вопросом.

— Есть, вот, — Из небольшой сумки Люда вытащила небольшой жестяной чайник, со смехом протянула Олегу, как бы намекая ему сходить за кипятком. Он огляделся вокруг, пошел в сторону служебных кают.

Теплоход между тем, повинуясь командам стоящего на мостике капитана в белоснежном кителе, отчаливал от пристани — вытягивал его кормой вперед, подальше от берега, маленький буксирный пароходишко с большой черной трубой. С берега махали платочками — кого-то провожали… И заработало собственное нутро «Крильона», и стал он разворачиваться и выходить на середину бухты.

В бухте вдоль и поперек сновали катера и мелкие суденышки с бурунами по носу и тянувшимися за кормой вскипающими на солнце дорожками. Солнце уже пригревало, и на душе было радостно. Ветер с моря ласково поглаживал по лицу. Владивосток, с облепившими косогоры избами и лачугами, медленно уходил к юго-западу. Чисто прибранного, будто к празднику, центра города не было видно, но издали он искрился и горел на солнце; радостно провожал он отбывающих на край света путешественников, загадочно подмигивал зелеными огнями маяков.

«Крильон» вместе со своим двойником «Анивой», похожей на него, как одна капля воды, перевозили вербованную публику с материка на Сахалин: «Крильон» ходил до Холмска, «Анива» — до Корсакова. Оба плоскодонных корабля взяты у поверженной Германии в счет репарации. Сверкают они белизной и отделкой палубных надстроек. Каюты, разделенные коридором, привлекают внимание отделкой дверей из карельской березы и мореного дуба, сверкающих на них бронзовых ручек и романтичного подсвета косо вставленных в потолочные абажуры лампочек.

На открытой палубе кучками разместилась молодежь, не захотевшая спускаться в твиндек, где были места третьего и четвертого классов. Одна из них облюбовала место возле монументальной трубы, и Олег, балансируя между пассажирами, спешил к завтраку с кипятком в чайнике. Поставил его на палубу, рядом с чемоданом, накрытым белой салфеткой и сервированным под изысканный стол.

Нарезая селедку и чистя холодную картошку, вспоминали эпизоды студенческой жизни. У девушек разговор был серьезный, а парни выбирали и преподносили то, что было занятно и вызывало смех. Подробно остановились на том, как провели время во Владивостоке, как в ресторане просадили почти все деньги, назначенные в дорогу, а потом, выйдя на улицу, хохотали…

Открытое Японское море поплескивало в борта «Крильона». Впереди была только вода и, как полог, раскинутое над ней чистое небо. Море и небо, и ничего больше. Владивосток уходил в туманную даль, стушевывался в дали и пропадал вовсе. Слева показался выступающий мыс с нависнувшим над водой скалистым берегом. На нем, сверху, далеко виден маяк с зарядным устройством, с лестницей для служителя. И невдалеке для него же избушка с домашними животными, с тишиной, с удобствами.

На фоне каменно-серых скал, если вглядеться, видны будто карандашом выписанные очертания застывших в неподвижности сторожевых кораблей. По борту слева откуда-то явилась идущая поверху подводная лодка стального цвета. Публика на корабле обступила левый борт, приветственно помахала. Невдалеке от советской границы, в Корее, неспокойно, идет война. Японское море нашпиговано американскими кораблями: везут орудия, танки, боевые самолеты. Не потому ли наша подлодка сопровождает корабль? Долго идет рядом с «Крильоном», возможно, на всякий случай прикрываясь ее корпусом. Но вот, наконец, отходит в сторону и, сливаясь с поверхностью моря, теряется из виду…

Ушел и скалистый берег с возвышающимся мысом. От Владивостока и бухты Золотой Рог осталось одно теплое воспоминание. Море сделалось однообразным и неинтересным, публика разбрелась по всему кораблю. Вдруг кто-то воскликнул:

— Касатки!

Другие подхватили:

— Касатки! Касатки!

По тому же, левому борту, куда снова кинулись пассажиры, прошли касатки, обгоняя корабль, — кильваторным строем штук пять, одна за другой. По неясному какому-то сигналу (определенно же — по сигналу!) одновременно вздымались, спинными плавниками вспарывая воду.

Промчались и все. Как будто ничего и не было.

К обеду корабль погрузился в туман. Солнечный свет померк — образовалось безмолвие. Мгла становилась гуще, на палубе стало сыро и холодно. Впереди, как и справа, так и слева, ничего не видно, корабль подавал сигналы густого, низкого тембра, на душе от них делалось тревожно. На полубаке сгрудились мужики — всматриваются в даль. Кому-то померещился впереди огонек, на это сообщение корабль отозвался новыми гудками.

По доверительным сказам мужиков, по-свойски разбирающих международные события, понятно, что иные из них повоевали и с немцами, и с японцами — форсировали хребет Большой Хинган. Освобождали и Сахалин, и Курилы. Некоторые даже, защищая своих соседей — корейцев, китайцев, столкнулись с американцами. Сейчас едут на край земли, чтобы спокойно пожить. Просто жить. Достаточно уже понюхано пороху…

Полосу тумана, по-видимому, проходили успешно: стало светлеть. Показалось, наконец, долгожданное солнце, оно и топило, и рассеивало остатки тумана, возвращая доброе настроение. Мир делается чист и прозрачен, солнце грело руки, плечи, осязаемо прикасалось к лицу. Все вокруг — и на палубе, и на море — оживало, душа успокаивалась.

Молодой матрос с лихо закрученным чубом и до блеска надраенной ременной бляхой суетливо переходил от борта к борту, что-то высматривал — что-то, возможно, недоступное для понимания сухопутным его сверстникам. Проносясь мимо Гоши и попутно заглядываясь на девушек, с которыми Гоша общался, невежливо задел его плечом и с неприступным видом прошествовал мимо — знай наших! Почуяв Гошино и Олегово к себе внимание, оглянулся, встретился глазами — ух ты! Уж не искры ли посыпались?

— Вот, и на корабле имеются хамы. Свои хамы — жизнь, как жизнь, — Олег отметил это и покачал головой.

К вечеру, когда слева по борту горело закатное солнце и палуба медленно остывала, опять она наполнялась людьми. Толкаясь среди них, Олег совал нос во всякие закоулки на корабле от машинного отделения до кормы, где на тросе опущен в воду заинтересовавший его эхолот. Вокруг все было занимательно и интересно — не корабль, а мечта: плоскодонный, речной, а за нехваткой килевых приспособлен к рейсам в Дальневосточном море. Олег притрагивался к гладкой и теплой деревянной поверхности, ласково поглаживал ее рукой. У ведущей к капитанскому мостику лестницы увидел известного уже матроса с лихим чубом: тот, не замечая Олега, заинтересованно беседовал с какой-то симпатичной девушкой. Высокая, фигуристая. Еще и распустила волосы! О! Ну, конечно, это же Эмма завладела вниманием молодого матроса. Тот торопился сказать ей что-то важное, а ей, похоже, было не до этого: она будто куда-то спешила. Упершись рукой в стенку, он загородил ей дорогу и в чем-то горячо ее убеждал. Глаза ее блуждали по палубе. И встретились они с Олеговыми. Это были глаза: большие, карие! Увидев Олега, они будто повеселели.

— Олег! — она воскликнула. — Ну, Олег же! — капризно повторила, когда тот, не обратив внимания, хотел пройти мимо.

Вернулся, подошел.

— Добрый вечер!

Матрос опустил руку.

— Не такой добрый, когда тут болтаются всякие… — И посмотрел на сверкнувшего глазами Олега.

— Олег, я ищу вас, по всему кораблю прошла, — девушка перебила звонко. — Идемте кушать, Олег! — Она бесцеремонно взяла его под руку. — От этого приставалы иначе не отвяжешься, — тихо объяснила свое вольное обращение с ним, едва знакомым парнем.

У теплой трубы, возле чемоданов и сумок, ожидали их девушки и Гоша Цаплин. Подали голоса, когда их увидели. На импровизированном столе со скатертью-самобранкой, разложены лук, помидоры, вареная картошка, селедка; наготове стояли два термоса с чаем, горка пиленного кубиками сахара. Предстояло торжество с разговором, с едреным смехом! Выделялся заливистый смех Эммы, она при этом откидывала голову назад. Проходя мимо, щеголеватый матрос к ней все присматривался, уходя, оглядывался на нее.

Между тем надвигалась ночь: в высоком небе проклевывались звезды, тихо между собой перешептываясь, заселяли они небесный шатер, бледно освещали палубу и весь мир вокруг. Запад горел, туда еще не пришла ночь, там солнце, там смеются и печалятся люди, играют и шалят дети. Не верилось, что там, где горит закат, в трудах и хлопотах живет нищая Россия.

На мачтах, на капитанском мостике и палубных надстройках загораются огни, открытая палуба перед рубкой озаряется направленным светом лампочек. Освещенный корабль со всех сторон обступает кромешная, шумящая за бортами тьма. Посреди мрака ночи и холодных волн теплоход кажется светлым, бегущим по волнам оазисом. После не вполне внятных команд по местному радио картину полного благоденствия завершает вдруг вырвавшаяся на простор танцевальная музыка. Бодрая, пылкая «Рио Рита».

Из кают и спальных твиндеков, из обжитых вербованным людом закоулков молодежь тянулась к выделившемуся на палубе светлому кругу. На душе делалось радостно, хотелось распрямиться, выйти из-за приютившей теплой трубы на свет, к людям.

— Ну, что, девки, танцуем? — поднялась встрепенувшаяся Людмила.

— Танцуем! Танцуем! — девки обрадовались.

— Олег, я с вами! — объявила Эмма, когда все зашевелились и поднялись.

— Может, я не умею? — Олег отозвался.

— Давайте заливайте! Да я научу, если что…

— А я — с Гошей, — Людмила подбодрила Олегова друга.

— Хо! — тот воскликнул. — Вот я-то и правда не умею.

— Ну, и я тоже… не очень. Так что подучимся.

Освещенный крут на палубе был уже наполнен танцующими, которых еще добавлялось с разных боков. Неожиданно объявился форсистый матрос, отгородивший Эмму от Олега.

— Нет! Нет! — та замотала головой. — Я — с Олегом!

— Слышали желание девушки? — Олег за руку повернул матроса к себе. Тот медленно высвободил руку.

— Желанье? Вы пассажиры, а я, можно сказать, хозяин. И я ее пригласил!

Олег приблизился к нему, сказал негромко:

— Она не хочет с тобой танцевать, парень!

— Не хочет, а задницей крутит… — так же негромко заявил матрос.

— Это ее дело.

Матрос вдруг сузил глаза:

— За дешевку мазу держишь?

— Кто дешевка? По фене ботаешь, а кодекс-то знаешь?

— Какой?

— Насильно мил не будешь — вот какой. Этот танец она танцует со мной.

— Хорошо, — матрос уступил, но предупреждающим тоном: — Приглашу на следующий.

Танцевала Эмма легко, но на первых порах, видно было, приспосабливалась к Олеговой манере.

— Вы умеете… Но я пока не прилажусь.

Музыка была веселой, радостной, держал он партнершу за гибкую талию, Эмма скоро освоилась и стала удивлять Олега свободой танца. Потекла беседа.

— Мы с вами толком не познакомились.

— Кто вам мешает познакомиться обстоятельней? — не без кокетства она спросила.

— Да все недосуг.

— Осматриваете корабль? Или приглядываетесь к пассажиркам?

— И то и другое. — Он засмеялся.

— Чистосердечное признание делает вам честь.

— Давайте поговорим о вас, хорошо? — предложил Олег.

Она безразлично кивнула.

— По-моему, вы — единственная дочь состоятельных родителей.

— О-о! — отозвалась шумно дыша. — Почему вы так решили? Ну, что они состоятельные?

— Длинная и нелегкая дорога, а на вас дорогое платье. И тонкие, тут правда я не большой знаток, духи.

— Ну, это еще ни о чем… ни о чем это не говорит. Самой можно заработать на платье и на духи.

— Но ваши руки, извините, не знали работы. — Его-то руки знали работу. А с четырнадцати лет — и профессиональную. — К тому же, вы молодая, а понесло вас в несусветную даль. От папы-то с мамой!

В ее ответе высокие ноты — волнуется, что ли?

— Вы не лишены наблюдательности. Но с чего вы взяли, что поехала добровольно, по собственному желанию?

— Ну, конечно, дали и направление, и деньги, но именно вы настояли на этой поездке, иначе родители… костьми легли бы.

— Все на свете знаете, с вами, ну, просто невозможно… Вот музыка и закончилась.

Он кивнул, оставил ее. Высока она и хорошо сложена и это свое достоинство сознает и… Ну, словом, знает себе цену. Гоша с Людой подошли с другой стороны. Танцевал он первый раз в жизни. Размочил. Получилось не получилось, но, видно, понравилось: улыбается.

Ветер свежий, дует ровно, не меняет ни силы, ни направления, не как на городских улицах и в переулках. А волны ударяют в борт и всплескивают. Корабль углубляется в темноту, идет себе, будто знает дорогу. Изнутри доносится трепетный гул машины. На палубе светло, играет музыка. В море, в кромешной тьме ничего не видно. На западе догорает зорька, берега не видать — он далеко. Ни огонька, хотя там наверняка располагаются рыбацкие деревушки. Сахалин справа и северней, расстояние до него медленно убывает.

— Олег! Олег, где вы запропали? Я же ищу вас, — позвала Люда. — Идемте, Олег, повальсируем.

Из рубки разливается по палубе знакомый вальс «Амурские волны». Самозабвенно кружатся, улыбаются друг другу. Она кивает на прогарцевавших рядом Эмму и знакомого матроса:

— Что она ушла-то?

— Ее пригласили… Этот парень, матрос.

— А вы?

— Не пригласил. — Он улыбается.

— Девчонка-то легкомысленная. Я не пошла бы…

— Нам с вами тогда не пришлось бы…

— А вы хотели со мной? У-у!..

Музыка как обыкновенная музыка: звучит, звенит, над головами танцующих переливается. У иных танцоров, правда, получается не здорово, местами происходит заурядная толчея, — видно, на круг вышли впервые такие, как Гоша Цаплин. Но кого здесь стесняться: все свои, путешественники… Гоша, впрочем, танцует со скромницей Ниной — кто из них кого пригласил — не известно.

— Что это вас, таких молоденьких, понесло за тридевять земель? — опять Олег задался вопросом.

— У каждого своя причина. Лично я хотела заработать на жизнь: одеться, вернуться домой… ну, свободной. И работать, и жить, ни о чем не беспокоясь.

— Вы были замужем?

— Да. А кто вам сказал? У-у, эта Эмка растрепалась…

— Да нет, просто предположил. И ребенок есть?

— Дочурка, Иришка, с мамой осталась. А почему вы так подумали? Ну, что была замужем, что есть дочка?

— Потому что вы симпатичная, у вас, определенно, были поклонники. И уж не просто уезжаете на край света: что-то стряслось.

— Да, стряслось. Как в воду поглядели.

Музыка кончилась, они возвратились в свой закуток. Явились и Эмма с матросом. Ни на кого не обращая внимания, они горячо продолжали начатый спор. Олег обернулся к подошедшим Гоше и Нине.

— А у него получается, — Нина кивнула на Гошу. — Способный ваш друг.

— Дольше бы плыть — научился бы, — Гоша поскромничал.

Начинался новый танец — танго.

Когда в дороге еще выпадет возможность раскрепоститься, подвигаться? Тем более потанцевать?! Танцующая публика то и дело оглядывалась на капитанский мостик, где появился сам, довольно еще молодой капитан в белоснежном кителе. Смотрел он то вперед, в темноту, как будто там что-то видел, то, опершись на перила, прямо перед собой наблюдал за резвящейся молодежью. Музыка сменяла одна другую, радиола играла, создавала настроение. Танцующие смеялись, громко перекликались.

Но, наконец, она умолкла. Танцы окончились — динамик так и объявил. Погас направленный на середину палубы свет — жизнь на корабле сразу потускнела, все сделалось обычным и серым, как всегда, но не известно, когда и откуда явились к людям неожиданные подъем духа, и радость, и прямо звенящая в груди удаль.

Сдвинув чемоданы, рюкзаки и сумки в одну кучу, поближе к трубе, путешественники, вместе со своими попутчицами, стелили пальто, черные шинели и телогрейки, сверху накидывали на себя случайную одежину, какая придется. Устроились кто где и растянулись под мерцающим над головой звездным небом. Озирали ясные звезды, которые видели в своей жизни не часто, вздыхали, и потягивались. И почувствовали, наконец, скопившуюся в дороге усталость. И расслабились.

Засыпая, слышали, как Люда за что-то выговаривала Эмме, и та, как дитя малое, капризно отругивалась. И угомонились, наконец. И отключились. И спали-то, спали как убитые!

Проснулись едва не все враз — разбудило взошедшее солнце, озарившее все на свете: и корабль, и море, и чистое голубое небо. Пора было вставать, убираться. На корабле уже шла работа, капитан находился на капитанском мостике, смотрел вперед. Помощники его руководили уборкой и чисткой палубы.

Берегов не видать, всюду открытое море. Дует свежий северо-восточный ветер, на волнах вспыхивают белые барашки — говорят, это три балла. Штормит, значит.

До Сахалина — долгая еще песня: целые сутки!

2. Холмск

К исходу вторых суток морской переход на «Крильоне» завершился. Утром парней и девушек разбудила глубокая тишина. Корабельные винты и двигатель не работали, тишина прямо звенела. Иногда только простучат подошвы чьих-то ботинок по палубе, и все. Греющая Олега и Гошу шинель сверху была мокрая от тумана. Упрятали под нее головы, но, нет, спать уже не моглось. Весь белый свет кругом — поистине белый: туман так густ, что в пятнадцати шагах ничего не видать. Весь корабль окружен ватным маревом.

— Где мы? Куда прибыли? — Эмма зевнула.

— В таком тумане куда двигаться? — Люда добавила вопросов.

— А все уже в Холмск приехали, это Сахалин, — отозвался проходящий знакомый матрос с отчего-то перевязанным белой повязкой лицом. — Туман сойдет — будем швартоваться.

Разговор прервал сигнал подходящего катера, с его рулевым по рупору стал говорить корабельный помощник капитана. Высокий борт прошелестел, теплоход вздрогнул, к нему пришвартовался катер. Кого-то приняли на борт, кого-то отправили на берег — срочно понадобился, и со стрекотом отвалили. Олег выбрался из-под шинели.

— Эмма, вы с Людой вчера долго выясняли отношения. О чемэто?

— Ничего особенного, — отвечала Эмма, позевывая. — Зашла к Косте, поговорили. А Людку тут принесло, шум подняла. Не надо меня охранять! — обернулась она к Людмиле: — Что я, маленькая?

— Хуже, чем маленькая, — Людмила отрезала. — Твоя мама просила присмотреть за тобой. Видно, не зря просила.

— Зря! Если понадобится, я сама могу постоять за себя.

Разговор прервался, установилось затишье. Неожиданно подключился Гоша Цаплин:

— То-то ночью встретил я этого фраера, когда по нужде ходил, — так добрый у него синячище под глазом! Откуда бы взяться?

— Эмка это приложилась, — Людмила открыла тайну. — Видно, ублюдок этот озверел, раз приложилась.

— И приложилась! Раз не умеет себя держать в рамках.

— Дурочка! Надо разбираться в людях. А ты пошла к нему в каюту.

— Тебя не спросила.

— Ну, все, девки! — Олег постановил. — Все хорошо, что хорошо кончается. Молчок на этом. Будем собираться.

К завтраку не готовились, не умывались. Любопытно было увидеть и разглядеть остров, который, как и все вокруг, был в тумане. Постепенно туман оседал: пробивающееся сквозь него солнце осаживало его, провожало книзу. Сверху же стали возникать горы, открывались коричневыми, желтыми и зелеными красками вершины, хребты, скалы, извилистые распадки. Показался Холмск, прилепившийся к подножию наступающих на море холмов. С прибрежных холмов один за другим сбегали к нему домики, лачужки, у самого берега и вдоль него, плотно поставленные друг к другу, образовывали какие-то предприятия, в середине их то и дело что-то посверкивало — работала сварка. Не слышно никаких звуков, не доносится и птичий гомон — спутник материкового утра. Нет и ветра. В оседающем тумане царствует тишина. Пробивающееся солнце то и дело озаряет освобожденную от белой пелены новую часть гор и далеких, и самых дальних вершин. Туман окончательно идет на убыль: открылись, наконец, все горы. Вместе с чередой холмов они напоминали выписанные художником театральные декорации. Нарисовалось над горами и небо, синее-синее!

И, наконец-то, открывается весь Холмск — вот он, этот город! Здравствуй, Холмск! Как ты тут без нас жил?

Теплоход стоит в открытом море, с рейда не видится никакой гавани: где укрыться кораблю, куда пристать? Или высадят на катера, на баржи? И долго ли будут держать в море? Вопросы не праздные: за двое суток соскучились по берегу, как по воле вольной.

И вот заурчало, наконец, нутро, заработали винты теплохода, медленно, самым малым ходом, направляется он к берегу. Обнаружились впереди неширокие ворота — неужели пройдем? Медленно корабль идет, тихо входит в рукотворную гавань — уютный ковш, куда, чтоб не повредить корабль, входить надо осторожно и только при хорошей погоде и видимости.

Выгрузились на неширокий мол, прошли к отгороженной от города пристани. Открылся городок поселкового типа. Поселок ли, наоборот, городского типа. В нем сухо, тихо, тепло. Хоть не везде еще погашены огни, в нем, если приглядеться, наблюдается движение, теплится какая ни есть жизнь. По деревянным тротуарам и выложенным булыжником мостовым один по одному к рынку тянутся корейцы — несут рыбу: на прямых, как палки, коромыслах наздевана свежая селедка, прямо с улова, переливающаяся на солнце всеми цветами радуги.

В кассе небольшого вокзальчика закомпостировали железнодорожные (материковые еще!) билеты, прикинули, что даже на скупой завтрак уже не осталось денег. Первым делом решили умыться. Крана нигде не нашли — не из бачка же кипяченой умываться! Оставив девушек, пошли на перрон. Голоса и рабочие звуки не нарушали утренней тишины. На необычайно узкой железнодорожной колее стоят почти игрушечные вагончики, на фоне их мизерности станционные рабочие — стрелочники, осмотрщики вагонов, проводники кажутся великанами и среди этой миниатюрности ведут себя довольно спокойно и ничему не удивляются. Гигантом же показался и машинист стоящего в отдалении игрушечного паровозика, подставившего тендер под струю воды подле небольшой водонапорной башни. Парни подошли, обратились к возившемуся у крана усатому машинисту.

— Здравствуйте. Водички не дадите — умыться с дороги?

Машинист оказался довольно еще молодым человеком.

— Здравствуйте. Водички не жалко, да видите, какой напор? Холодная, к тому же: окатит с головы до ног. Не простудитесь, конечно, но… забоитесь ведь!

Оглянувшись на Олега, Гоша похвастал:

— Не страшно, мы в Байкале купались.

— Да ведь не устоите от такого напора, об заклад бьюсь, — машинист рассмеялся широкой улыбкой, так что усы его показались на лице лишними.

— Об заклад, дак об заклад. — Задетый за живое, Олег усмехнулся тоже и стал раздеваться.

Гоша тем временем разделся первый и предстал перед машинистом в чем мать родила. Машинист велел стать ближе и, нацелив трубу на голого Олегова спутника, повернул какой-то рычаг: не струя, а мощный поток ударил в Гошину грудь, в голову — под раскатистый хохот машиниста пулей он вылетел на галечный балласт и, дрожа всем телом и выцокивая зубами, сразу к полотенцу.

— Ну, что, и ты попробуешь? — смеясь, машинист обратился к Олегу.

— Об заклад?

— Об заклад, — отвечал машинист.

Олег занял место предстоящей экзекуции, машинист на него загляделся: парень среднего роста, с широкими плечами. И с жестким, как в драке, взглядом.

— Скинь трусики, сдернет их к едрене фене! А никто вас тут не углядит.

Олег откинул трусы в сторону, поставил ноги пошире, пригнулся. Поток обрушился на голову, ударил по спине, по ребрам, ознобил кожу, стал выгонять и выталкивать на гравийный балласт. Сопротивлялся Олег тугому потоку, подставлял шею, грудь, спину. Не уходил. Ледяная струя хлестала в него огромной массой, а он уперся расставленными ногами… Вынудил машиниста уступить: отвести кран в сторону. Огнем пылало тело, докрасна исхлестанная кожа горела. Сейчас, казалось, было совсем не холодно. Утирался, одевался.

— Ну, дак че, еще по разу, что ли? — смеялся машинист.

— Заклад вы уже проиграли, разве что ставку удвоить, — Олег ответил.

— С тобой не стоит связываться: ты и удвоенную выиграешь. А вот твоему другу надо бы отыграться.

Они уже обувались, когда машинист проявил интерес:

— Ну, как там живется-то, на материке? Я уже три года там не бывал: голодно поди и холодно?

— Хлеб есть, не голодно, — дрожа, отвечал Гоша.

— Но бедно, — Олег вставил. — Если говорить честно, главная еда — хлеб да картошка.

— Есть и богатеи, конечно: ходят в рестораны, кафе, — Гоша говорил, думая о пельменной во Владивостоке, где они опрометчиво просадили уйму денег.

— Уж это что говорить. На вас еще, вижу, одежда и обувь, казенная форма. Железнодорожная, как будто? — Машинист поглядывал на кителя, на брюки, на зеленый кант на них. Впрочем приглядывался и к спортивным значкам на кителях. — В каком техникуме учились?

— В железнодорожном.

— Государственных трудовых резервов, — Гоша не преминул уточнить.

— Где такой?

— В Уфе.

— Так вы с Урала! — машинист оживился. — Я ведь тоже оттуда, из Златоуста! Земляки, выходит.

«Земляки» покивали. Знают, недалеко этот Златоуст от Уфы.

— А сейчас вы, стало быть, в Южный? Туда все едут с материка… Поиздержались поди в дороге?

— Есть маленько, — ребята стеснительно засмеялись.

— Ну, что ж, сегодня вы прибудете в Южно-Сахалинск. Это тут недалеко, я вас повезу. Скоро будем отправляться. — Пожал им руки. — Как зовут-то тебя? — задержал Олега. Тот назвался.

— Молодец ты, Олег: выдержал такой напор. И рука у тебя, чую, крепкая. А тебя как?

— Гошей меня. Георгием.

— А меня — Кирилл Матвеич. Еще, может, когда увидимся. Доброго вам пути!

Не окончательно он простился. Отошли — снова окликнул:

— Гоша! Георгий! Вернись-ка.

Гоша подходил, на ходу для сугрева махал руками.

— Слушай, Георгий. Вообще парни вы толковые. И друзья. Ну, а заклад-то я вам проиграл. Вот, держи-ка, это на двоих вам. — Он протянул красную сотенную купюру. Гоша уставился на нее непонимающими глазами.

— Держи, парень, держи, раз проиграл я. Это пригодится вам для начала — покушать, чаю попить.

— Ну, Кирилл Матвеич, это же какие деньги!

— Какие уж особенные? Да, в конце концов, вы можете и отдать, если вспомните. А не мне, так кому другому, когда разживетесь. Раз уж вы резервы государственные. А я, как машинист, сталинский резерв тоже, сюда послан сразу после освобождения Сахалина. Пятый год уже вожу поезда, и все меня тут знают. Так что берите, пока дают. Дают — бери, бьют — беги, так ведь народом сказано. — Он вложил деньги в Гошину руку и, повернув его спиной к себе, подтолкнул.

— Ну, че он, усач этот? — дождался Олег.

— Да вот че, — открыл Гоша ладошку. — Якобы долг отдал. Заклад-то этот.

— Это он-то? Усатый-то? Ну, и молодец. — Олег оглянулся на машиниста, помахал рукой — и опять на купюру. И поднял кверху сжатый кулак — «рот фронт»!

— В конце концов, мы можем ему отдать и рассчитаться. Если, конечно, приведется когда.

— Он сказал: если не мне, так другому кому.

— Ну, и правильно, — Олег подытожил. — Сейчас, раз такое дело, еды накупим, угостим девчонок, а то они на хлебе да на картошке давно едут.

Олег еще обернулся. У водонапорного крана уже никого не было. Паровозик дал свисток и зашевелил рычагами и колесами, стал переходить на другой путь, ему надо было прицепляться к составу. В окно выглянул, улыбаясь, помахал рукой… Парни спешили к своим спутницам, торопились.

3. Южно-Сахалинск

Вагончик и паровозик, как и стоявший на станции миниатюрный весь состав, вызывали у прибывших с материка людей шутки и веселье. От входящих в вагон пассажиров все шевелилось и кренилось набок. Из окон вагончиков у проходящих по перрону видны были только ноги. Окна растворены настежь — пассажиру все ближе к природе и чистому воздуху.

От морского порта поезд пошел в глубь острова. Сразу начались горы — ущелья, тоннели, буйная растительность справа и слева. И островки каменной россыпи. Скорость, особенно в горах, смешная: с этого поезда можно на ходу спрыгнуть, сходить до ветру по-малому и по-большому и снова догнать его. Японский машинист, догоняя пешего спутника, обязательно остановится подвезти. Дорога, ведя в горы, кажется, заводит в тупик, но, нет, пошли тоннелем. Чтобы перевалить хребет, тоннеля оказалось мало: вышли из него, пошли по новому ущелью и по косогорью стали подыматься и обходить сопку. Обошли ее и сделали почти полный крут. И в конце концов вышли на подвесной мост на головокружительно большущей высоте, через самое ущелье, по которому только что ехали: внизу чернел выход из пройденного тоннеля. Страшно было ехать, девчонки, чтоб не смотреть в окно, отвернулись, закрыли лицо руками.

Огибая по косогору другую сопку, с другой уже стороны, еле уловимо ощутили небольшой спуск. Впереди раскинулась долина. Инженерная мысль японцев замысловата и не всегда постижима. Девчонки и парни качали головами. Поезд, между тем, медленно сходил в эту долину. Остановились на необитаемом разъезде. Еще остановились уже на станции. Около столика шевелился хилый базарчик. Олег с Гошей выскочили, прошлись вдоль столика, ощущая себя богачами, накупили вареных крабов. В киоске взяли колбасы, булок. В термосы набрали кипятку, устроили пир на весь мир. Это был прощальный завтрак — до Южно-Сахалинска уже рукой подать.

Японское название Южно-Сахалинска — Тае Хара — означает Солнечная долина. Та самая долина, в которой блистает этот самый крупный город острова. Стоит он, прикрываемый от ветров, туманов и бурь цепью гор, подступавших с северо-запада к самому городу, и на некотором удалении от него — с северо-востока.

С разговором, смехом, с ожиданием чего-то неведомого, Южно-Сахалинск подступил неожиданно. С правой стороны деревянные японские строения перемежаются с русскими побеленными хатами. Сам Южный — слева. Город как город: с высокими, видными домами, с площадями и улицами, обрамленными зеленью. И, говорят, даже с парком культуры, с прудом, со стадионом, с театром, с ресторанами. Перрон выстелен дощечками, от дождей упрятан под навес. Их вагончик остановился перед вокзалом, похожим на все вокзалы средне-русских городов. За окнами туда-сюда сновали ноги встречающих. Много ног, их только и видно.

Да, здесь тоже встречают. Только не их. Наши путешественники вышли, осмотрелись, прошли на привокзальную площадь. Слева, на углу, высилось красивое высокое здание. Почтамт. Справа, напротив, управление железной дороги. Девушкам надо туда, совместный их путь окончен. Стали прощаться, перебивая друг друга, договаривались о встрече.

А управление трудовых резервов надо еще искать. Идти налево, по улице — какая улица? Сталина что ли? Автобусов и трамваев не видно, придется ать-два. Не привыкать. Улица, мощенная камнем, по бокам — деревянные тротуары. Особой растительности что-то не видно. С правой стороны на некотором удалении от дороги стоит большой двух-этажный побеленный дом. На первом этаже размещается управление трудовых резервов, на втором отдел народного образования. Не так уж и далеко от станции.

Поднялись на крыльцо, прошли длинным коридором, постучались. Открылась канцелярия. За четырьмя столами сидят две женщины и двое мужчин. Справа, у входной двери, еще один — лысеющий мужичонка, рыжий, небольшого роста, в больших роговых очках. В углу, чуть подалее, тоже справа, у двери начальника, женщина с изрядно уже поредевшими черными кудряшками на голове.

— О! Приехали! — она воскликнула.

— Откуда приехали? — На ее восклицание вразнобой задалась вопросом вся канцелярия. По одному подходили к путешественникам, здоровались. Приблизилась женщина с кудряшками. Встал и мужичонка в роговых очках. Первым делом тот потрогал у прибывших спортивные значки.

— По боксу! Первый разряд, ого! А это у вас второй-то, по лыжам? — ткнул пальцем в Гошину грудь.

— По лыжам, — Гоша подтвердил.

— Откуда приехали? — перебила высокая, отменно сложенная женщина.

— Из Уфы. Из железнодорожного техникума.

— Ну, вот, с Урала, значит, — опять в разговор вмешался мужичонка. — А я — заместитель председателя спортивного общества «Трудовые резервы», зовут меня Полугар Аркадий Абрамович. — Он протянул руку. — Это вы приехали кстати: у нас как раз проходят соревнования по боксу, участники — со всех училищ области. Приглашаю посетить…

— Не до того им сейчас. Кто вы по специальности? — допрашивала высокая женщина. — Мастера, да? Ну, сейчас мы пойдем к начальнику, там решим, куда вас направить.

На громкие голоса канцелярии из дверей слева вышел невысокий темноволосый мужчина среднего возраста. Его уважительно представили:

— Это заместитель начальника Сахалинского управления Александр Павлович Шуранов.

— Из Уфы, значит? Это Интересно, это хорошо. — Шуранов потер руки, выражая удовольствие, неизвестно, правда, по какому поводу. — Вот что, ребята. Вещи вы оставьте у меня в кабинете и сразу же, сходу мы зайдем к начальнику. Для представления, для беседы. Для решения вопросов: куда поедете и как поедете?

Предупрежденный женщиной с кудряшками о прибывших выпускниках техникума, Виктор Владимирович Новиков встретил их с улыбкой, вышел из-за стола.

— Садитесь, располагайтесь. Поближе, сюда вот. Разговаривать будем по душам. Парни вы, вижу, спортивные, значки-то у вас… Аркадий Абрамович у нас здесь? — Вгляделся он без очков в сопровождающую публику.

— Здесь, Виктор Владимирович! — Полугар отозвался и сел ближе.

Заместитель Шуранов сел сбоку, рядом со столом начальника.

— Как ехали, ребята? Морем-то поди первый раз?

— Первый раз, — ребята согласились.

— Не штормило? Нет? Ну, это хорошо.

— А как вам Сахалин показался? — подбросил вопрос Шуранов.

— Железная дорога тут интересная, — отвечали и поддакивали друг другу Гоша с Олегом. — Вагоны — малютки, паровозы как игрушечные.

— Вы из Холмска приехали? Подвесной мост проезжали?

— Проезжали — у-у!

— Сильнейшее сооружение!

Начальник, надев очки, внимательно смотрел на ребячьи кителя.

— Значит, железнодорожный окончили… А железнодорожного училища у нас пока нет. Строительство только начинаем. Через год, нет, через два, пожалуй, будем открывать. Железнодорожники вы у нас будете первые. Пока поработаете в ремесленных училищах, мы к вам приглядимся. А потом переведем сюда, в Южно-Сахалинск, здесь оно строится… Покажи, Александр Палыч, им наш Сахалин на карте. Скажи, где какие училища расположены.

Шуранов подошел к висящей слева от начальника увеличенной карте Сахалина, стал называть и показывать города: Долинск, Быков, Поронайск, Углегорск, Шахтерск; на севере Сахалина — Оха, в самом центре — Александровск; достраивается училище и на юге, в Горнозаводске; строительное ФЗО сдается и в Южно-Сахалинске.

— Но это вам не подойдет. Вас надо в ремесленное, на двухгодичное.

— А куда вы нас… направите?

— Вместе? Ну, что же, — Шуранов наполовину согласился. — Вам, думаю, скорей подойдет Александровск, там три училища. А? Как, Виктор Владимирович? — для согласования обернулся к начальнику.

— В первое, — кивнул Виктор Владимирович. — Вместе, так вместе. К рыбникам пойдете, есть там работа. Александровск, к тому же, обжитой русский город.

— Там жил и работал великий писатель Чехов, — вставил свое Шуранов.

Улыбались начальники. Доброжелательное слово, уютная обстановка — для парней все было неожиданным. И все, кажется, согласовано, и неплохое, похоже, место выбрано. Висящая на стене карта Сахалина, холодного и непонятного острова, вдруг ожила и показалась населенной добрыми людьми. Озабоченные лица ребят вдруг повеселели, засветились. Непринужденный разговор продолжался, и все решено по делу.

— Значит, договорились на Александровске?

Виктор Владимирович внимательно глядел на ребят по очереди: на одного, на другого. Кадровичке, женщине с кудряшками, велел готовить приказ, вызвал бухгалтера из соседней комнаты, пожилую, интеллигентную женщину, москвичку, как выяснилось, велел в счет каких-то неизвестных подъемных выдать парням аванс. Слово «аванс» было понятно.

— Издержались, поди, в дороге?

— Есть маленько, — признались путешественники.

Женщины вышли. Печатать приказ, готовить к выдаче аванс. Замначальника Шуранов хвалил Южно-Сахалинск: многие видные дома в нем, как ни странно, сооружены из дерева…

— Виктор Владимирович! — Нарушил разговор молчавший до сих пор Полугар. — Хочу их пригласить на наши соревнования по боксу, в спортзал Дома офицеров. Сегодня последний день, пусть посмотрят, посудят. В конце, может быть, организуем и товарищескую встречу. Тренер тут есть один, он думаю, не откажется от встречи.

— Олег, вы, конечно, с дороги и без тренировки, но зато у вас первый разряд. Согласитесь выступить, хорошо себя покажете — пошлем вас на Всесоюзные соревнования, в Ригу. Вышлем вызов. А? Поняли?

— Когда это будет? — Олег прицелился.

— В октябре-ноябре.

— Ну, с дороги-то драться! — возразил за Олега его товарищ Гоша Цаплин. — Нет, Олег. Не стоит!

— Стоит, Гоша. Если пошлют на Всесоюзные, то стоит.

Начальник присматривался к парням и прислушивался к разговору: ему нравились прибывшие эти ребята. Небалованные, спортивные, цепкие и, похоже, непьющие.

— Приглашайте, не возражаю. Пусть сходят, посмотрят, но сначала их в общежитие надо устроить, чтоб было где отдохнуть, вещи оставить и покушать с дороги.

— Завтра вы можете один день отдохнуть, погулять в городе, — предложил начальник. — Гулять тут есть где: парк культуры с прудом, с лодками, в кино можете сходить.

— Да, — согласился заместитель Шуранов. — А послезавтра, с утра, в путь. В Александровск ваш. Сперва на поезде, до конца, до станции Победино, а дальше, двести сорок километров на автобусе. Там, в дороге, разберетесь, куда и как, это и не так сложно. Вы, как видно, парни, повидавшие виды.

* * *

Соревнования заканчивались. Бои начались с опозданием, но прогремел первый гонг, и все пошло как надо. Боксеры-победители все накачены штангой и гирями, боксу обучены Бог знает как, побед добиваются рубкой. Защищая рукой челюсть, локти подымают кверху, обнажая корпус. Бьют с наскока, левой рукой почти не работают. Есть и недавно приехавшие с материка. Те работают получше, но они, как правило, выступают без тренировки. В перерыве Полугар представил главному судье соревнований перворазрядника Олега Сибирцева. Главный судья — Гюмер Азизов, участник войны, казанский татарин на протезе. Он поинтересовался, где Олег выступал, с какими результатами. Бывал ли, кстати, в Казани. Узнал, что бывал — обрадовался, был оживлен и разговорчив.

— А мы к вам с предложением… — Полугар перебил судью. — Я, то есть, с предложением: организовать встречу, товарищеский бой этого вот самого Олега Сибирцева с тренером «Шахтера» Шацким. А то здорово он выставляется перед всеми. Как, Олег, согласен?

— Ну, хоть покажите мне этого Шацкого, посмотрю я на него, на живого.

Пошли звать его. Был он тяжелей килограммов на пятнадцать и выше ростом. Так же, как его воспитанники, накачан штангой. Он крепко сжал руку Олега и многозначительно посмотрел в глаза, улыбнулся еще. Хамоватая его улыбочка Олегу не понравилась. Остро, с прищуром взглянул на этого тренера и кивнул головой:

— Давайте! Встреча, так встреча!

Времени в запасе было час с небольшим, они с Гошей Цаплиным заняли свободную раздевалку. Разувшись и раздевшись, он растянулся на сложенных в углу матах. Велел Гоше никого не впускать и разбудить его минут через пятьдесят. И закрыл глаза, и вскоре засопел: отключился. Пробудился от Гошиного прикосновения. Встал. Одел плавки, невыглаженные трусы, майку, Гошины тапочки. Стал разогреваться, бинтовать руки. Одел принесенные перчатки, стал бить Гошу по рукам, шевелить плечами и делать легкие наклоны и колебания.

— Гляди, не нарвись на удар, будь острожен, — сказал ему Гоша. — И береги силы: за дорогу-то потерял форму.

Судья на ринге был худосочный, но подвижный и со звонким голосом. Он сделал бойцам напоминание о правилах боя, велел пожать руки. Прозвенел гонг. Противник потряхивал плечами и, играя мышцами, шел вперед. Уходя в стороны, Олег кружился, все время оставаясь в центре ринга. Зорко наблюдал за противником: чем черт не шутит. Техникой владеет, но разбросан и, похоже, самонадеян. Бьет правым прямым, удар сильный, но медленный, уйти не трудно. Уходил в последний момент, чтобы противник проваливался. «Что еще, какое может быть продолжение? — Олег себя спрашивал. — Если ничего больше, то бой станет бесцветной тягомотиной. Вот разве попробовать самому…»

Размахивал левой, правая была, как на привязи. С угрожающим видом Шацкий пер на Олега, готовый сокрушить или выкинуть за ринг. Создавалось впечатление, что он силен и активен, и противник его боится. Приготовившись нанести решительный удар правой, начинал с замаха левой рукой. На одном таком замахе Олег прервал его атаку: нанес удар левой же. Встречный. Противник казался выбитым из намеченной колеи и сколько-то растерялся, но по предварительному ли настрою, по физическому ли началу атаки, все же стал бить правой рукой. Олег сделал шаг назад и, оттолкнувшись правой ногой, ударил его, провалившегося, почти открытого, правой рукой. Попал по челюсти — у Шацкого подломились колени. Упал. Судья стал считать, торжественно, звонко, голос разносило по всему огромному залу, отражаясь от высокого, светлого, куполообразного деревянного потолка. Зашевелился Шацкий, приподнялся сперва на одно колено. И встал. Но его повело куда-то в сторону — снова упал. Судья продолжил счет — голос опять разносило по всему залу. Счет «девять» застал Шацкого стоящим на четвереньках, и судья произнес: «Аут». Публика встала, многие приблизились к рингу, смотрели на статного, рослого и хорошо сложенного мужчину, держащегося теперь обеими руками за подстилку в ринге. В конце концов, поддерживаемый с одной стороны секундантом, с другой Олегом, он пошел в свой угол.

Раунд между тем закончился, хронометрист посчитал нужным дать гонг. Олегу, как полагается, объявили победу. Поднырнул он под канаты, подошел к своему товарищу.

— Вот! А ты боялся, Гоша…

Публика окружила Олега, спрашивала, откуда прибыл, когда, еще что-то спрашивала. Девушки-попутчицы, извещенные и приглашенные Гошей, тоже пришли поболеть. Когда Олег положил противника, они кричали и визжали от радости. Первая с поздравлениями подскочила Эмма, обняла, поцеловала — на весь зал звенел ее голос. Потом подошли Люда, Нина, жали руку.

Подошел и Полугар из управления трудовых резервов.

— Ну, вот, Олег, вы здесь показали себя замечательным боксером. Теперь работайте, тренируйтесь и ждите вызова, как мы с вами договорились. Виктору Владимировичу я доложу, как прошел бой. Ну, и что в вас мы не ошиблись… Да сюда пришел и его заместитель Шуранов, — он тоже доложит. А вот он и сам идет…

— Как приехали, сразу же, сходу включились в нашу спортивную и общественную жизнь — как тут не радоваться! Поздравляю, поздравляю — и с признанием вас, как специалиста! — Шуранов улыбался, жал руку.

Расходились, сопровождаемые публикой. С девушками гуляли в парке. Обошли озеро, вспомнили дорогу, смеялись, только смех был не очень радостный: предстояло расставание и, возможно, надолго. Бродили по аллеям, ели сахалинское мороженое, в кафе выпили бутылку шампанского, пообедали. Эмма держалась Олега, о чем-то его спрашивала. Дала ему свой новый адрес. Они были распределены по станциям, утром двое, Нина и Эмма, отбывали к месту работы. Людмилу оставили в Южно-Сахалинске.

4. Камышев перевал

После Долинска поезд покатил по равнине вдоль берега беспокойного Охотского моря. Когда шли близко у моря, видели, как волна плескала в серые камни и, белопенная, катилась по берегу вслед за поездом. Поезд удалялся от берега, пропускал меж собой и морем огромные валуны и скалы и вывешенные для просушки рыбацкие сети. И опять, сверкая на солнце и слепя глаза, море сопровождало долгим, тоскливым однообразием.

На станциях сходили и садились новые люди — взрослые, дети, недавно прибывшие из глубин России и, как видно, уже приспособившиеся к житью в холодных зимой, в отапливаемых чугунными буржуйками японских домиках. Отапливаются они, как повелось у японцев, добываемым здесь же, на острове, каменным углем. Зимой поезда не ходили, шахты стояли, лес не добывался. Уголь, продукты питания и необходимые товары заготовляли с осени. Японцы, видно, не на века обосновывались: ожидали, что, возможно, придется им уходить с русской земли. Пока владели Южным Сахалином и Курилами, вывозили в Японию уголь, лес, рыбу. Здесь их работники зимовали. После обильных снегопадов и шквальных ветров по траншеям в снегу ходили к соседям в гости. Ели тушеный рис, мясо, рыбу, другие морские продукты. Пили саке. Ожидали, когда снег сойдет и освободит их жилища.

Так жили и в Южно-Сахалинске — красивейшем городе. Зимой он тоже погружался в спячку: работали только телеграф, почта, гостиницы, где останавливались горнолыжники, магазины, рестораны, школы с просторными спортивными залами… Достопримечательность — парк с озером. Лодки на нем по восточному образцу с деревянными силуэтами волшебных птиц на носу. В парке есть танцевальная площадка, кафе на берегу озера и ресторан над бурлящим потоком. Аллеи приводят гуляющих к естественному лесу, примыкающему к горам. С гор открывается вид на мерцающий в солнечных лучах город.

К конечной станции Победино подъехали часам к пяти вечера. Вышли, огляделись. Солнце спряталось за тучи, начинал моросить дальневосточный бусенчик. Все было мрачно, не видно никакого просвета. С гор дул сырой ветер, чреватый мелким дождем, то и дело наносимым порывами ветра. Говорят, за день здесь изменяется погода по несколько раз: с утра солнце светит, а к обеду соберется дождь. Избы поселка рассыпаны по пересеченной местности, и он едва воспринимается населенным пунктом. На этой конечной станции и вблизи железнодорожной ветки нет вокзала, укрыться негде. В августе сорок пятого, при взятии у японцев этого пограничного поселка, геройски погиб молодой русский офицер, капитан Смирных. Захолустная эта станция и захолустный поселок впоследствии будут названы его именем.

Дальше поезд не идет. Японцев далее не было, железная дорога не построена. До Александровска теперь добираться автобусом. К месту, где собираются желающие уехать, к скамейкам, сверху прикрытым крышей-времянкой, подходят и уныло разбредаются люди.

— Автобуса сегодня не будет, на трассе прошел ливень, — безнадежно сообщают оставшиеся.

— Может, он завтра пойдет… А пока… — заикнулся улыбчивый мужчина средних лет с копной черных кудрей на голове. Под серым пиджаком у него толстый шерстяной свитер, в руках держит, прижимая к себе, куклу с закрывающимися глазами: в Южно-Сахалинске купил в подарок дочери.

— Есть тут какая-нибудь хата переночевать? — поинтересовался Гоша.

— Нет, конечно! Ну, здесь вот разве… — хохотнул кудрявый и улыбчивый, указывая на небольшую беседку с двумя скамьями под крышей-времянкой, где собирались по десять-двенадцать человек, постоянно меняющихся. — Камышев перевал сейчас не проскочишь. А еще какая будет ночь…

Мужчина с куклой говорил загадками, упускал подробности, которые могли заинтересовать приезжих. Хотелось его спросить: что это за Камышев перевал? Почему его не всегда можно проскочить? Но, не испытывая желания общаться с ним, просто ли солидности ради, будто уже не раз здесь бывали, парни помалкивали. Предстояло провести ночь под этой крышей — многого тут наслышишься, возможно, и про Камышев перевал.

Небо обложено рыхлыми, шевелящимися облаками. Мелкий дождь с ветром не оставлял на ночь никаких светлых надежд. Черные шинели свои парни застегнули на пуговицы, будто раз и навсегда на этом решили проблему тепла.

— Подремать бы, да лавочка коротка, — помечтал Гоша.

— И, понятно же, — занята, — пожалел Олег.

Сколько прошло томительных минут? Или часов? — сказать трудно. Но гул груженой бочками машины-трехтонки, остановившейся вблизи от крыши-времянки, на какое-то время вывел всех из оцепенения. Молодой водитель среднего роста, в военной гимнастерке и брюках галифе защитного цвета, — похоже, недавний солдат, вылез из кабины, прошел к унылой толпе ожидающих. Что-то спрашивал, о чем-то говорил, люди один по одному подходили ближе, осмотрев машину, отваливали в сторону, под не шибко надежный этот навес. Сидящие под крышей спрашивали, о чем шел разговор.

— Предлагает ехать. На этой вот колымаге, — отвечают поговорившие с водителем.

— Дак а дождь же идет. А на Камышевом то ли еще будет, — замечали другие, — там уж не спрячешься, будешь дрожать всю дорогу.

— Да и груженая же она, весь испачкаешься, — добавляли один за другим.

— Ну, что, нету желающих уехать в Александровск? — шофер напрямую обратился к публике. — Нет, дак я поеду тогда.

— Гоша, а че мы-то с тобой потеряем, если поедем? Ночь тут так и так не спать — мерзнуть да приплясывать.

— Дак я не против, — отвечал безразличным голосом. — А только он сейчас уедет — вот пошел уже.

Олег подбежал, когда водитель уже захлопнул дверцу.

— Ну, что, решили, что ли? — водитель высунул в окно голову.

Гоша подошел с двумя чемоданами.

— А сколько ты с нас возьмешь? — спросил для порядка.

— Да не дороже, чем на автобусе, мать честная!

— А где сидеть? Лавочки-то есть?

— А как же!

Подошел пожилой военный, майор в плащ-накидке. Ему по службе скорей надо. Подошла средних лет женщина в плюшевом жакете с большой сумкой. Тоже спешит. Еще бабушка, ей к внукам надо, недосуг ждать тоже. Последним подошел кудрявый хохотун с куклой. Этому надо скорей вручить дочке подарок.

Одним словом, поехали. Дорога, изгибаясь вокруг каменных выступов, с каждым поворотом приближала путников к горам. Ветер пробивался по ущелью, усиливался, становилось холодно. Женщина вытащила из сумки шерстяное одеяло, укрылась, другой конец предложила Олегу с Гошей, чем они и воспользовались. Отодвинув лавочку, опустились пониже, привалились спиной к кабине. И ничего, ехать можно. Под гул машины подремывали. В бочках всплескивала неизвестная жидкость, они стояли на приличном расстоянии — не пачкали и не мешали. Двигатель работал внатяг, дорога шла в гору.

Темнело быстро. Темь ускоряли подступившие к дороге отвесные скалы. Шофер не раз останавливал машину, спускался, скользя кирзовыми сапогами по каменной крошке, к журчащему под мостом ручью — попить, освежиться. Дождь наконец прекратился, майор отметил это и с удовольствием закурил. Сноп света фар только и выделял впереди дорогу. Машина выходила из ущелья, становилось светлее.

Олег стащил с головы одеяло. Небо все было усыпано звездами. Проплывающая мимо скала заслонила луну. Ее не видно, но она угадывается и освещает всю округу: обсаженные лесом холмы, цепи гор вдали, задернутые туманом глухие распадки. Машина побежала скорей. Ветер посвежел заметно. Гоша под одеялом тихо посапывал. Под ровный гул машины думалось и хорошо мечталось, голову посещали воспоминания… Вот на окраине города, на висячем мосту через овраг Леночка читает стихи. И он читает. А над головой висит такая же чистая, яркая луна… Олег покрутил головой, теплей укрылся одеялом… И все покрылось мраком небытия. Какая была дорога, какие изображались картины по сторонам — все сделалось недоступно спящим…

Раздался вдруг оглушительный грохот! Треск! Глухой, непонятный удар! Не разбудил он, нет, сразу вывел из дремы. На ноги навалилось что-то тяжелое, сдавило грудь, живот, прижало к стене кабины.

— Что?! Кто это?! — Олег едва высунул из-под одеяла голову. Путаясь в нем, стащил, наконец: — Гоша! Что случилось, Гоша?! — ничего не соображая, восклицал сиплым голосом.

— Нно-оги! — отчетливо простонал Гоша.

«И у него! Тоже зажаты!» — Олег подумал. И руками, и плечом, и головой уперся во всю силушку, отодвинул навалившуюся тяжесть. Приподнялся, взялся за такую же бочку, придавившую друга. Гоша пыхтел, помогал с другой стороны.

— Н-ну? Что-о?

— Все, кажется.

— Что все?! — Олег воскликнул.

— Легче стало — не паникуй!

Откуда-то снизу, из-за машины, методично выстанывали одно и то же слово: «Убили… Убили…» Сообразил Олег, что случилась какая-то авария и что, кроме них с Гошей, в кузове никого не осталось — куда-то все подевались: и майор, и бабушка, и укрывшая их своим одеялом добрая женщина. Не было и кудрявого с куклой.

— Убили… — послышался бабушкин голос невдалеке.

Звезды на небе по одной гасли, медленно зачинался серый рассвет. Перешагнув через борт кузова, Олег, чтоб смягчить удар, спрыгнул на траву с приседанием, как положено. В глазах, однако, полыхнула молния, голова закружилась, мир куда-то поплыл и исчез. Не упал он, нет, опустился на землю, чтобы переждать, покуда стихнут в ушах звоны и уйдут из глаз огненные крути. С хлопала дверца машины, водитель вылез.

— Ну, как тута? Все целы?

— Убили… — отозвался ему один бабушкин голос. Возле нее уже хлопотала добросердечная женщина, Олег пошел туда, на голос. Бампером и радиатором машина уткнулась в откос кювета, двигатель не работал, но фары горели — освещали траву на откосе. Чуть повыше, на траве, сидел майор в плащ-накидке, приложил к губам платок: он весь был в крови.

— Что с вами, товарищ майор? — спросил водитель. — Губы зашибли?

Военный человек ответил коротко и неохотно:

— Ж-жубы… в-выбил… — Не меняя позы, сидел он, подогнув под себя одну ногу.

— А вы? А у вас что? — водитель обходил по кругу.

— Ничего страшного, — на вопрос ответила женщина. — У бабушки только рука маленько да сколько-то досталось ребрам. Но все как будто цело.

Кузов машины был задран кверху, она казалась живой и горячей, прервавшей бег свой всего на одно мгновение. Водитель заглядывал пассажирам в глаза, спрашивал о самочувствии. Больше других, оказалось, пострадал майор. Человек казенный, командированный. По-видимому, и по природе своей не охотник до разговоров, теперь он вовсе не находил повода для рассуждений: впереди, прямо перед собой, на зеленой лужайке, рассматривал он одну точку. Откуда-то снизу появился кудрявый хохотун с куклой. Сейчас ему было нисколько не смешно: вылетел из машины, докатился до горного ручья ли, до речки ли, в сером рассвете еле отыскал куклу. Одна ножка у нее повредилась, и потому теперь он был зол.

— Как это у вас все случилось? — начал он допрос водителя. — Как вы руль-то из рук выпустили?

— Дак с мостика кинуло, — тот оправдывался. — Там провал, разрушен мостик с одного боку. Колесо и попало.

— Почему не поехали по другой стороне? Вы спали, что ли?

— Кто ж знает, заснул ли, нет. Оно и возможно: туе ночь-то не спал — молодой ить… — Что-то припомнив из прошлой ночи, водитель хохотнул. — А эта вот уж другая пошла…

— Так какое имели право сажать людей, брать деньги, если… если не выспались?!

«Передние, скорей, перелетели на скорости, — соображал Олег про себя. — Несся, конечно, пес этакий. Как же, фары светят, луна сияет — красотища вокруг. На спуске-то и мотор, как кошка, мурлычет. Песни бы петь, а он, дурило, заснул… Ладно не мимо мостика… Прощай бы папа с мамой. Уфа с Леночкой…»

И ходили, и слонялись у дороги. Дежурили. Терпеть и ждать, однако, пришлось недолго. При млечном утреннем свете, бесполезно освещая дорогу фарами, к мостику приближалась попутная машина. Водитель пострадавшего грузовика поднял руку. Машина оказалась самосвалом с металлическим кузовом, но водитель не стал отговаривать своего неудачливого собрата от перевозки попутных пассажиров, поскольку у того оказался пробитым радиатор. Махнул рукой: давайте, садитесь.

Забрав свои вещи, помогая друг другу, путешественники взобрались в спасительный самосвал. Всем пора было домой, Гоше с Олегом тоже до чертиков надоела дорога — надо было вперед, к месту назначения.

Водитель самосвала поднялся на борт.

— На середину садитесь, на тюки можно. Свои вещи — поближе к бортам. А то ить держаться-то не за что — как бы не вылететь. Ну, да я особо-то гнать не буду.

— А вы поосторожней, не дрова везете, — урезонил его кудрявый с куклой. — А то этот вот гуляка не выспался, а взялся за пассажиров, да на ночь глядя.

— Ну, в дороге всякое может случиться, — новый водитель защищал своего коллегу. — Вы хоть целы остались, а то с лета тут сколько покалечено.

— Прошлое нас не касается, нам нужна уверенность и безопасность сегодня, — наставил кудрявый.

Водитель самосвала будто оправдывался, считая себя в чем-то виновным и обязанным. Возможно, взаимовыручка здесь принята в таких формах.

— Повезу осторожно. До Дербинска тут какие-то три часа, там и Александровск, почти рядом. Ну, все, поехали.

Схлопала дверца, машина тронулась. Слева и справа то и дело возникали скалы. Проезжали мостик за мостиком: речки ли от дождя разлились, одна и та же ли все, петляя, пересекала дорогу. За одним из мостиков, слева, в неказистом положении полоскался съехавший в речку самосвал с мешками муки. Кабина в реке, а задранный кузов с мукой сверху. Проехали и еще одну пострадавшую машину: у основания крутого откоса лежала кверху колесами. Людей тоже не было: ночевали ли поблизости, уехали ли? Что с ними сталось, не известно.

Начинался затяжной спуск. Машина шла ровно, на поворотах плавно снижала скорость. Скалы оставались в стороне. Встречались довольно чахлые деревца, впереди виделся негустой лес. В кузове шла вялая беседа. Пожилой военный человек не менял позы, приложив к губам платок, не принимал участия в беседе. Бабушка негромко, скорей, про себя, всхлипывала и тоже у лица держала какую-то тряпицу. Сердобольная женщина расспрашивала ее о семье, о тех, кто ожидает дома, и успокаивала ровным голосом:

— Все образуется и все заживет. Вот приедете домой, отдохнете с дороги…

— Чего это вы все плачете? — вдруг перебил хохотун с куклой. — С вами ничего не случилось, а вы… плачете и скулите, плачете и скулите!

Бабушка притихла, держа в руках платок, тихо вздрагивала. Испугалась, что ли, этого кудрявого?

— Вы, молодой человек, — вступилась женщина, — вы еще молоды, вы не можете осуждать пожилую женщину. Пострадавшую, к тому же.

— Все мы тут пострадавшие! — Возвысил голос кудрявый. Поматывал он своей куклой, как понесенным ущербом.

Военный человек, оторвав платок от лица и строго глядя в глаза кудрявого, заметил:

— Вы… Нет, вы не правы! — И опять он принял статичное состояние: взгляд его безучастно скользил по невидимой какой-то линии по ходу движения.

— Вам лучше бы не вмешиваться, — кудрявый огрызнулся на замечание военного человека.

В дальнем углу машины не усидел Гоша Цаплин, пошевелился:

— Я бы на вашем месте, — обернулся к кудрявому, — лучше помолчал бы. Не стал бы со старшими разговаривать в таком тоне: ни с бабушкой, ни с майором.

— В каком таком тоне, позвольте вас спросить?

— В невежливом! — бросил Гоша.

И отворотился, не желая больше пререкаться. И стал смотреть на проплывающие мимо дороги чахлые деревца. Они и достойны были его внимания: стояли, будто придавленные самим небом, защищаясь от него только одной шапкой довольно зеленых веток и листьев.

Кудрявый, как видно, не до конца успокоился: посверкивая глазами, то и дело обращался к не смотревшему на него Гоше Цаплину.

— В какое училище вы направлены? — вдруг обратился он к Олегу. По черным шинелям догадался, что работать едут в училище.

— В первое, — Олег ответил.

— Оба?

Олег кивнул. И заметил, как кудрявый усмехнулся.

В перебранке наступила пауза. Слышались только обращенные к бабушке слова сердобольной женщины в плюшевом жакете. Тем временем справа и слева от дороги стали проплывать сельские избы, с загороженными заборами и убранными дворами и огородами на задах. Рядом с лаем неслись собаки. У магазина, у лавки ли, водитель остановил машину. Поднявшись на ступеньку, объявил:

— Дербинск, граждане! Кто приехал, прошу выгружаться.

Добрая женщина стала помогать бабушке «выгружаться», Гоша помогал ей переступить борт машины, Олег принимал снизу — брал ее, сухонькую, невесомую, держал и сумку. Ничего, на ногах стоит бабушка, ей только нужно сопровождение. Женщина — как раз к ее услугам. Та оглянулась.

— Желаю вам, мальчики, хорошо устроиться иуспехов в работе!

На этот раз дорога в самом деле оказалась недолгой. Александровск начинался, как и все другие поселки, сперва редкими избами по обеим сторонам дороги, потом дома пошли чаще, и по середине объявилась дорога, мощенная булыжником:

— Первое училище расположено в Рыбном городке! — кудрявый это произнес громко, отчеканивая каждое слово и ни к кому конкретно не адресуясь.

— А где этот Рыбный городок? — Олег к нему обернулся.

— По улице Чехова, направо. Тут каждый покажет.

На перекрестке с улицей, носящей имя великого писателя, водитель остановил самосвал, и друзья, простившись с едущими дальше, сошли, поблагодарили водителя за езду «без приключений». Тот вовсю улыбался, желал друзьям хорошего устройства.

5. Рыбный городок

Да, это Александровск. Дорога подходит к концу. С рюкзаками и чемоданами поднялись на высокий и длинный вал, по-видимому, защищающий город от морских стихий. Одноэтажные деревянные избы и бараки, а кое-где и двухэтажные, по-видимому, казенные дома, выстроившиеся по полотну вала вдоль обращенной к городу улицы, в основном, они и составляли этот Рыбный городок. Не смотря на шум моря, стояла хмурая ранняя тишина. Доносился издали, из Александровска лай собак. Впереди, прямо на дороге, закрытые на висячий замок двери какого-то длинного, выходящего торцом на улицу дома, над дверью: «Клуб ремесленного училища № 1». Ура! Клуб! Значит, близко и само училище. Чуть правее — легонькие воротца, вводящие в широкий и длинный двор, образуемый, с одной стороны, этим самым зданием с выходящим на улицу клубом, с другой — длинным жилым бараком, используемым, видно, под общежитие и выходящим на улицу угловым домом — по-видимому, конторой училища. А вот и надпись над высоким крыльцом: «Ремесленное училище № 1». Еще раз ура, трижды ура! Потому что долгий путь завершен.

Прошли во двор, навстречу вышел пожилой человек, похоже, сторож.

Сахалинский старожил дед Герасим, как он представился, был в просторной кепке, из-под нее выглядывали разбавленные сединой рыжие волосы.

— С материка прибыли? — Угадал он, любопытно оглядывая парней. — А рано вы, мы ждали к завтраму. Или уж седни к вечеру, потому как дождь прошел на Камышевом перевале. — Дед был разговорчив и доброжелателен. — На чем приехали?

Парни переглянулись: говорить, не говорить?

— На грузовой сперва. Потом пересели на самосвал, — высказались по очереди.

— Зачем пересели-то? В дороге, поди, авария получилась?

— Было маленько, — парни рассмеялись.

— Не перевернулись, нет?

— Нет, только повылетали из машины.

— Во! Ну, ладно. Целы и ладно. Это ничего, такое у нас бывает. А приехали-то вы рановато, в училище пока никого нету. Ни директора, ни бухгалтера, ни замполита. Тот в Южный укатил, вызвали. Вот-вот должен вернуться.

Дед Герасим, видать, соскучился по беседе, был оживлен и словоохотлив, добросовестно выкладывал все о Сахалине, об Александровске, об училище, обрисовывал начальство, с которым придется работать, его рассказы им теперь были кстати — все было ближе к делу. Да и время девать, куда его?

— Сам-то, хозяин-то, он у нас новый, но мужик сурьезный. Здешний он, сахалинский, из Москальво родом. И фамилия у него Москальцов. Заместитель у него по учебным делам, тот москвич, человек душевный, с ним можно обо всем поговорить — не гордый он. Не то, что замполит. Тот к месту и не к месту смеется, а нутром-то человек поганый.

Олега что-то осенило.

— Черный он и кудрявый? — спросил он ни с того, ни с сего.

— Ну! Кудрявый, черный, — согласился сторож. — Значит, вы вместе ехали?

Олег кивнул: ехали.

— А как вы здесь живете, на этом острове?

— Да как. До войны-то мы здесь хорошо пожили. Конфеты да пряники покупали не фунтами и не килограммами, а ящиками. Одевались, как надо. А уж этого спирту попили!.. Водку-то у нас и теперь не продают: народ спиртом обходится. Не жалуется. Ну, и вин всяких да разных навозят, только их не уважают. Сейчас оно жить-то можно. А в войну все больше на рыбе жили. И теперь вроде налаживается житье… Рыба-то? — отозвался он на Гошин спрос. — Дак есть маленько, как ей не быть. Селедка, кета, горбуша — ешь не хочу. Летом идет корюшка, подвяленная, с пивом она больно хороша. Рыбаки на сейнерах возвращаются, дак навезут крабов, чилимов. А че, тут город нормальный. На стадионе в футбол гоняют, вечером можно в кино сходить или в парк культуры. Драм-то театр у нас тоже старый, хороший. А можно и в ресторан не то. «Север» он у нас называется. Так что пондравится вам Александровск наш, везде побываете… А раньше-то? Раньше всяко тут бывало… В тридцать-то седьмом арестовывали мужиков… Помню, еще подошел тогда японский корабль, крейсер ихний, стал на рейде, навел свои пушки на город. День стоит, два, три. Неделю целую простоял. Потом ушел. Ну, тревожно было…

Время пролетело незаметно. В Александровске дед стал их первым добрым знакомым, если не считать того кудрявого. Постепенно, по одному, по двое стали приходить работники и работницы, откуда-то являлись и парни, мальчишки, возможно, поступающие. Собирались кучками, беседовали, общались, в основном, друг с другом.

— А вон и дирехтор идет! — объявил дед Герасим. — Сам, значит, Иван Кузьмич, товарищ Москальцов. Я пойду встренчу его, доложу. А вы пока тут обождите. Зайдет он в училище, оглядится, и вызовет вас на беседу, уж обязательно и поговорит…

Иван Кузьмич пришел в летнем костюме. Под двубортным пиджаком — незастегнутая на верхнюю пуговицу тонкая тенниска. Молча прошествовал, кивнув приезжим парням, поднялся на крыльцо. Парни переглянулись. Директор-то — не молодой уже человек, а налегке… А они в шинелях, и им нисколько не жарко. Дед Герасим заметил их недоумение.

— Не удивляйтеся, дирехтор наш, я его давно знаю, он зимой не ходит ни в шубе, ни в пальте. В пиджаке только — такой закаленный.

На крыльцо вышла девушка, миловидная, совсем еще молодая, оглядела двор, видные с крыльца улицу и окрестности Рыбного городка, стрельнула глазами в приезжих парней и опять стала оглядывать приевшиеся виды. А может, приезжим парням хотела дать разглядеть себя, такую хорошенькую, кто ж ее знает?

— Молодые люди! — наконец обратилась к парням, будто только их заметила. — Директор Иван Кузьмич приглашает вас к себе: заходите, пожалуйста. — Указывая дорогу, пошла впереди, покачивая бедрами. Восемнадцать ей не больше, а, гляди, покачивает… Прошла по длинному коридору, повернула в открытые двери налево, якобы в приемную, указала на двери директорского кабинета и заняла место за столом с пишущей машинкой. И одного за другим, снявших шинели и оставивших вещи в приемной, проводила парней глазами, пока за ними не закрылись двери.

В кабинете, окнами обращенными к Большой Земле, к общежитию училища, свет уже не горел. При утреннем, не очень ясном освещении, при заставленном к тому же одном окне с разросшимся фикусом, свет в помещении был призрачным. Директор указал вошедшим на стоящие у стола деревянные кресла. Уселись. После беспокойной ночной дороги и некомфортной езды на самосвале — в удобные кресла!

Москальцов не молодой уже, но еще и не старый — за сорок лет ему, нисколько не был сед, не было намека и на лысину. Русые волосы зачесаны вперед и чуть набок, так что вполне мог разглаживать и поправлять их пятерней. Разглядывая парней зеленоватыми глазами, спросил для начала:

— Кем вы хотите у нас работать? Рыбное дело — ихтиологию, конечно, не изучали? На море впервые? А что вы окончили?

Парни покачали головами и выложили свои дипломы.

— Железнодорожный техникум мы окончили, а работать… — мечтательно заговорил Гоша Цаплин. — Можно взять группу слесарей, работать мастером.

— Это подойдет, — подумав, кивнул директор. — Одного можно. А другой? — директор перевел взгляд на Олега. — В преподаватели пойдете? Техническая механика, физика, материаловедение?

— Да, можно. Старший брат у меня учитель — и я бы по его дороге…

— Ну, вот и хорошо. Договорились. Один из вас будет мастером, другой преподавателем. Я здесь новый человек, первый год работаю, вот и вы новички тоже. Так на вас я буду надеяться и опираться. Дисциплинку-то держать сможете? Парни наши, учащиеся, будут вас разве чуть-чуть помоложе. Будут и одногодки с вами. А спрашивать с вас мы будем на всю катушку… Это мне вчера звонили про вас. С Южного, сам Новиков звонил, Виктор Владимирович. Чтобы встретил и хорошо устроил. Вот и решили выделить вам комнату на двоих. Здесь же, в училище, — он кивнул, уточнил, что именно здесь, в этом помещении. — Это чуть подальше по коридору. Сейчас там уберутся, пол вымоют, поставят койки, стол, табуретки. Выдадим и казенные постели. И можете отдыхать с дороги — все-таки ночь-то всю ехали… А сейчас пока зайдите к Александру Васильевичу, моему заместителю по учебной и производственной работе. Познакомьтесь с ним и обо всем договоритесь. Машенька вас проводит…

Извещенный по телефону, Александр Васильевич пошел навстречу, пожал руки, пригласил садиться. Был он примерно тех же лет, что и Москальцов, ростом чуть выше, на голове у него была кепка. В дальнейшем выяснилось: у себя в кабинете он никогда ее не снимает. Он спрашивал, интересовался, где родились, как жили, где учились, на какие средства ехали, как удалась дорога, понравился ли Сахалин? Говорили и о спорте, он отмечал с радостью, что здесь имеются все условия для занятий. Похоже, был он хорошим товарищем и доброжелательным человеком: от него не хотелось уходить.

6. Новая жизнь

Противоположная от въездных ворот сторона двора круто обрывается к морю. Там, у самой воды, — судоремонтные мастерские, на их территории баня. Правей, по косогору идет дорога, ведущая к берегу, на который, накатывая, день и ночь шумит море. Прихватив полотенца, пошли к нему. Слева, через кровли судоремонтных мастерских, синеет оно. Дорога выводит к прикатанному морским прибоем песчаному берегу. Вблизи от него на мели, наклоненный набок, стоит ли, лежит ли, ржавеющий от времени стальной остов корабля. Эти останки александровцы называют «Михаилом». Хотя писатель Чехов упоминает в своих записках о севшем на мель вблизи Александровска и оставленном у самого берега шведском корабле «Атлас». В западную сторону его методично ударяют волны; на восточной пузырится и пенится тихая заводь. Вдали, у южной окраины города, возле крутых береговых скал виднеются стоящие в воде три остроконечных рифа, стоят рядом, один другого меньше. Зовут их Три брата. В той стороне и небольшая пристань. Корабли в непогоду останавливаются на рейде, к ним для выгрузки товара курсируют катера с барками, с кунгасами.

Песок на берегу моря прибит волнами и утрамбован, под ногами он все же немного продавливается — на сыром песке остается след. Бег по такому берегу утомляет быстро, но для кросса берег хорош. Можно бегать, прыгать, одним словом, тренироваться.

А пока они с Гошей начинают кроссы. Гоша вынослив, бегает в добром темпе, широким, размашистым шагом. Длину шага по оставленным отпечаткам ног замеряет шнуром, дома вычислит по линейке. Наслышанный о предстоящих городских соревнованиях по легкой атлетике, он уже приступил к подготовке к ним. На берегу, вдали от любопытных глаз, можно проводить… спарринги. Ах, мечты! Но где взять партнеров? А может, в городе есть? Надо разузнать, расспросить молодежь. Должны ведь вызвать на соревнования, в Ригу. Охота же попробовать свои силы на Всесоюзном ринге! А если нет, то придется создать свою… ну, школу. Школа Олега Сибирцева — как громко!..

После зарядки вернулись в широкий двор училища. Вкопан турник, висят трапеции, стоят брусья. Это хорошо. Хотя совсем не то. В каптерке у усатого завхоза, бывшего морячка Ивана Степановича, Олег углядел брезентовый мешок. Выпросил, набил опилками, повесил на турник. У физрука Вены Калашникова, приехавшего из Москвы по окончании физкультурного техникума, взял две пары боевых и пару тренировочных перчаток. Это было уже полдела.

До первого сентября еще пять дней. Погода стоит добрая, тренировки у моря — куда с добром! Солнце теплое, под несильным морским бризом оно ласковое. После разминки с бегом на виду у зачисленных в училище и пока занимающихся хозяйственными работами подростков Олег отрабатывает на мешке удары. Не таится, не прячется от своих будущих воспитанников. Они и подступают сначала молча, потом между собой переговариваясь, теснятся с разных боков, и становится их все больше. Отдыхает — мальчишки подходят ближе, трогают перчатки, самодельную грушу. Вступают в разговор, спрашивают — что, как, зачем? Второкурсников пока нет, они, судоводители и мотористы — на плавательской практике. Но появились и чужие возле училища.

Витали слухи, будто в море засекли движущийся в сторону Александровска большой косяк сельди. Приезжие рыбаки сколачивались в артели, заблаговременно рассеялись в свободных городских помещениях. Клубы заселялись в первую очередь. Занят был и училищный клуб. В ожидании своей главной работы командированные пока бездельничают, слоняются по Рыбному городку, по училищному двору и, конечно же, не могут они пройти мимо такого зрелища, как «молотьба» подвешенного мешка. Останавливаются, комментируют невиданное в здешних краях событие.

— Есть еще такие рукавицы? Такие же мягонькие? — интересуется один рыбак.

— Есть, — Олег ответил. — Зачем тебе?

— А подраться. В них же не больно.

— Кто хочет подраться?

— Дак ить… Ну, хоть бы я. Да и кажный захочет попробовать.

Гоша вернулся в сопровождении физрука Авенира Калашникова.

— Кто тут хочет померяться силами, испытать свои кулаки? — физрук весело оглядел обступивших парней. — Ну, попрошу сюда, на середину.

Классический борец первого разряда, крепко сложенный, он вместе со своей женой, дамской парикмахершей, прибыл из Москвы двумя неделями раньше Гоши с Олегом. Новых своих друзей знакомил с работниками училища, часто забегал к ним в комнатку, рассказывал анекдоты, сам при этом хохотал едва не до упаду. Сейчас перед толпой молодых людей он пощелкивал секундомером и явно скоморошничал.

— С этим вот, — указывал на Олега, — попробуйте, чего он выставляется? Поддайте ему, поддайте! — Подзадоривал обступивших.

С Олегом рыбаки не решались пробовать силы, дрались меж собой — так надежней и безопасней: метелили друг друга с обеих рук, целились, в основном, в нос, чтобы было больней. Вена Калашников забавно командовал и объявлял победителя. Из желающих подбирал новую пару.

— Сюда бы нашего Васю, — негромко высказался один рыбак.

— О! Васю-то! Он-то отличился бы, — кто-то прибавил.

Олег подошел:

— А где он, Вася? Почему он не пришел? Размялся бы, ему бы нисколько не помешало.

— В общежитке, в клубе этом.

— Что он там делает?

— Спит. А чего еще делать?

— Днем спит?

— Ну, дак впрок он, наперед. А то скоро и не до сна будет.

Приметил Олег отделившуюся троицу, горячо обсуждающую этот жгучий вопрос: не позвать ли Васю? И, видно, решили позвать, потому что отправились все трое.

Перчатками между тем овладели новички-ремесленники, только что поступившие в училище. Бились они почем зря и стояли в очередь — так не терпелось померяться силами. Среди желающих увидел Олег одного мальчика — белоголового, чистенького, сделалось ему любопытно: куда же драться такому? Дошла и до него очередь. Прикрыл он перчатками нос и, не нанося пока ударов, зорко следил за действиями противника, то и дело попадавшего ему в перчатки. Наконец уловил момент, хлестнул правой рукой — откинулась у партнера голова. И этот крепкий и смелый на вид парень стал снимать перчатки — отказался от продолжения боя. Олег подошел к победителю, положил на плечо руку.

— Как звать?

— Жора Корчак.

— Откуда приехал?

— Из Холмска.

— О, видел я ваш город. А на Большой Земле где жил?

— В Очакове.

— Отец рыбак?

Парень кивнул.

— Ну, что ж, Георгий, будешь ты моряком, как и твой отец. А пока учишься, будет у нас работать секция бокса. Вечером, после занятий. Приходи. Заниматься начнем сразу же, с первого дня.

Ухмыльнулся Жора, покивал в знак согласия.

Из клуба между тем возвращались рыбаки, только их было уже не трое, а пятеро: один шел посередине и выделялся из всех — похоже, этот, безошибочно держащий курс на Олега, и был Василий. Как и следует высокому и крепкому, пожалуй, двадцатипятилетнему молодцу, держался он свободно, раскованно. Пожал руку, представился. Стал рассматривать перчатки, как будто впервые их увидел.

— Попробуешь с этим? — физрук Калашников кивнул на Олега.

— Дак че пробовать, че он мне плохого сделал?

Ребята вокруг засмеялись.

— Ну, я думаю, нас не убудет, если и попробуем. — Олег намекнул на желательность схватки.

— Да я и не против. А только ты не думай, что я так себе, лапоть. Я ить тоже кой-чего могу.

— Ну, вот и договорились. — Физрук Калашников пощелкал секундомером.

Пока рыбаки завязывали перчатки, затягивали шнурки у своего товарища, Гоша помогал Олегу. В ожидании схватки волновались и перебрасывались репликами.

— Значит, так. Внимание! — Вена Калашников обратился к бойцам, — Правила знаете? По затылку, по спине, ниже пояса не бить. Слушать мою команду. Понятно? Ну начали: бокс!

Василий кружился недолго: без замаха ударил левой рукой, хлестко, сильно. «Парень не лыком шит», — подумал Олег. Бой обещал быть интересным. Олег чуть присел и, кивая вправо и влево, пошел вперед. Тот начал бить, опять левой — два-три удара кряду. И внезапно воткнул правой. Олег уклонился, провел левой сбоку. И, без паузы, еще один боковой, и еще… Погнал противника по импровизированному кругу. Болельщики едва успевали расступаться, чтобы дать бойцам дорогу. Василий делал попытку остановить Олега, бил снизу, но Олег уже завязал ближний бой, чередовал удары то в корпус, то в голову. Инициатива была в его руках, атаковал, не давая передышки. Время летело быстро. Вена Калашников скомандовал:

— Сто-оп!.. Разойтись по углам!

— Ну, что, Василий, — Олег подошел. — Молодец ты. Может, на первый раз хватит? Снимаем перчатки?

— Зачем снимаем?! — тот возмутился. — Продолжим. Вообще с тобой можно драться: удары у тебя не так чтобы… Я думал, плюхи будут, а с такими можно…

— Ну, что ж, давай продолжим, — сосредоточенно кивнул Олег.

— И давай посильней. Если можешь, конечно, — громко дыша, заявил Василий.

На его реплику отозвался рядом стоящий Гоша:

— Ого! Он посильней захотел. Ну, Олег, дай тогда посильней.

Олег покивал в знак согласия. После команды «бокс!» он пошел вперед, нанося легкие удары в корпус и в голову. Василий запаздывал, однако делал попытки перехватить инициативу, перейти в контратаку. В очередной раз ткнул Олег левой по корпусу и, парируя контратаку Василия, откинулся назад, с упором на правую ногу. Продолжавшего контратаку Василия прервал правым ударом в челюсть. Удар получился вразрез, ноги Василия будто подломились — упал вперед, на зеленую травку возле волейбольной площадки. Вена Калашников растерялся на какое-то время. Скоро, однако, нашелся, начал считать:

— Р-раз, д-два, тр-ри…

Василий вставал, Олег ему помогал. Сквозь ребячий гвалт расслышался задорный Гошин голос:

— Может, надо еще посильней?! — Глаза у Гоши горели, он хохотал.

Василий протянул перчатки своим товарищам, чтоб развязали завязки. Все. Наработался, удовлетворен вполне.

— А неплохо боксировал, — Олег подошел к нему. — Где тренировался?

— На материке, в Иркутске. А ты?

— Из Уфы я приехал. В спортивной школе там…

— Он чемпион Башкирии и Приволжской зоны, — влез в беседу к соперникам Гоша Цаплин.

— Оно и видно, — кивнул Василий.

— Буду здесь преподавать, — Олег кивнул на училище. А вечером заниматься с пацанами. А ты далеко живешь? Приходи тренироваться.

— Ну, нет, из Мгачи я. Это километров тридцать отсюда.

Пацаны между тем уже обступили со всех сторон, трогали перчатки, во все глаза смотрели на своего будущего преподавателя.

— Если выберешь время, сейчас приходи.

— Да где его выберешь: спать-то некогда будет, — ответил Василий.

Вокруг него толпились рыбаки, друзья.

— А че ты ему правой-то не врезал? — один спросил.

— Да! Правой-то че? — спрашивали окружившие товарищи.

— Дак че! Видели, как он крутится? А бьет — видели? Ну, и вот…

Добрая компания рыбаков во главе с Василием отправилась к городскому спуску.

Ребята натянули сетку, физрук выдал мяч; вместо гимнастики, началась игра в волейбол.

7. Педсовет

Сухо кивнувший кудрявый мужчина своим появлением удивил Гошу Цаплина:

— Вы здесь работаете? Что же не сказали, что здесь работаете?

Не желая распространятся, кудрявый жеманно поджал губы. Сейчас он не то, что в дороге, по пустякам не смеялся, строгость на себя напустил: можно догадаться, что состоит здесь при какой-то важной должности. Бросая на Гошу с Олегом мимолетные взгляды, казалось, думал: хоть вместе ехали, но вы с первого шагу должны усвоить разницу между вами и мной.

Педагогические работники сновали по небольшому фойе, многие здоровались с Олегом и с Гошей, как со старыми знакомыми. Со смехом и рукопожатием подкатил Вена Калашников:

— Как ты его ухайдакал! Я было растерялся: лежит человек!

— Да не хотел я, так уж вышло, — Олег оправдывался.

— Ну, и правильно сделал, что врезал! Чтобы знал наших… А это… вы уже познакомились? — Физрук кивнул на кудрявого. — Это наш замполит, Михаил Осипович, прошу любить и жаловать.

— Иосифович? — переспросил Гоша Цаплин.

— Осипович! — Кудрявый посчитал нужным поправить и, поджав губы, стал смотреть вдаль, поверх голов этих, прицепившихся к нему собеседников.

— Я и сказал: Осипович, а он не понял, думает, вы еврей. — Калашников от души расхохотался.

— Ничего нет смешного, — выговорил ему Михаил Осипович и презрительно поглядел на Калашникова. И пошел себе неизвестно куда.

— Рад познакомиться с приезжими! Воспитатель Евгений Егорченко, — Евгений пристукнул каблуками. Это был довольно еще молодой человек, успевший на Дальнем Востоке повоевать с японцами. Он пожал руки Олегу и Гоше.

Через людскую толчею в крут общения вклинилась еще одна личность — высокий, худощавый молодой человек в форменном, изрядно ношенном шерстяном кителе Московского индустриально-педагогического техникума.

— Откуда вы, братцы? Из Уфы, да? А я — из Московского, из Люблинского я, Геннадий Седов, — поочередно протянул он руку Олегу и Гоше. — Я второй год здесь размениваю. Ну, значит, нашего полку прибыло, ура!

— Как тут жить-то можно? — поинтересовался Гоша Цаплин.

— Можно! — за Гену Седова ответил раздвинувший круг старший товарищ, зам директора Александр Васильевич в кепке. Даже у себя в кабинете обычно он не снимает ее — лелеет, возможно, стародавнюю лысину. — Можно здесь жить, ребята. Можно и жить, и работать. Если, конечно, не увлекаться бутылочкой, как вот этот молодой человек, — указано было на Гену Седова.

— Да я что? Я только в воскресенье, ну, в субботу когда. Праздники, конечно не в счет, — Гена хихикнул. — Ну, все же не так, как другие вон заливают…

— Ты на других не кивай, другие пьют — у них есть на что, а ты последние пропиваешь. Молодые люди, вы с него пример не берите, а то так же вот ходить будете… в старом кителе.

Прозвенел звонок. Толпа зашевелилась, задвигалась. Переступали порог приготовленного класса, сели за уже просохшие крашенные парты. Директор, стоя за столом, постукивал карандашом, добивался полной тишины оживленного коллектива мастеров и преподавателей.

— Говорунов надо выставить за двери! — Кудрявый подал совет. — Наказать для примера!

Сидел он впереди, чуть сбоку от массы работников, не смешивался с ними. Давая «ценные» указания, по-видимому, осуществлял таким образом политическое руководство училищем. Директор переводил глаза с одного говорящего на другого.

— Вы сразу с наказания, — мягко возразил замполиту и замдиректора Александр Васильевич. — После отпуска люди только увиделись, дайте наговориться. — Он весело рассмеялся.

— Ваша реплика мне непонятна. Вообще ждать некогда, требуется дисциплина. Я своих слов не бросаю на ветер.

— А я бросаю слова на ветер?

— Но вам бы не забывать, что я сюда приехал не сам по себе, меня прислали.

— Ну, вот, — Александр Васильевич развел руками. — Вас прислали, а другие так себе, сбоку припеку.

Ядреный смех собрания заглушил какие-то слова отстаивающего свое значение замполита. Директор Иван Кузьмич приступил к делу:

— К нам прибыли с материка новые работники, всего трое: Калашникова вы уже знаете, он две недели здесь ошивается, смешит анекдотами. Так… И эти двое. Спортсмены. Приехали четыре дня назад из Уфы, из техникума. Встаньте, друзья, покажитесь народу.

Народ с любопытством разглядывал новичков. С места в разговор ввязался Евгений Егорченко:

— Мы уже знакомы. Видели, как вчера Олег Иванович, этот вот парень, в боксе ухлопал крепкого рыбака. Сшиб с ног и так, что тот подняться не может.

Послышались возгласы удивления, оханья.

— Олег Иванович, — продолжал директор, — будет работать преподавателем. А вечерами, он как-то намекнул, станет ребят учить боксу. Друг его, Георгий Яковлевич, будет мастером слесарной группы. И тоже будет работать с мальчишками. С лыжниками. А мы от их воспитанников будем требовать дисциплины и хорошей успеваемости.

Приезжие глядели на кажущуюся безликой массу мастеров и преподавателей, слушали, как шло закрепление за мастерами, взамен выпущенных из училища, новых групп учащихся. Шли дотошные выяснения прошлогодних педагогических упущений и нарушений дисциплины. Эти упущения привели к гибели учащегося Зуева. Утонул во время плавательской практики.

На перерыве подошла немолодая уже преподавательница математики, вместе с ней, держась под руку, симпатичная девушка, тоже какая-то преподавательница.

— Скажите-ка, молодые люди, разве можно бить так, чтобы человек падал без памяти?

— Еще как можно! — утвердил разговорчивый физрук Калашников. — Бьют так, что уносят с ринга! Я учился вместе с боксерами из Трудовых резервов, мастерами спорта Виктором Медновым, Александром Чеботаревым. А с Толей Перовым сидел за одной партой. Так что знаю…

Он готов был продолжать воспоминания, но Олег перебил:

— Можно, да, Валентина Михайловна? Так ведь вас? Но я не хотел сильно, он сам попросил.

— Да-а? Попросил сам?! Это интересно.

Обе женщины, старая и молодая, оценивающе осмотрели Олега и, покивав, растворились в толпе работников училища.

8. Боец Тима Соболев

Завтра после общей линейки должна начаться настоящая для Олега работа. Настоящая-то была и в войну: в механическом цехе приходилось стоять за строгальным станком, за фрезерным. Но та работа казалась временной — пока идет война. К новому же, настоящему делу надо было теперь приготовиться.

— Не такое уж оно новое, — возразил Гоша Цаплин, поглядывая на принесенные из библиотеки учебники. — Была у нас и педагогическая практика.

— Была-то была, да сейчас надо начинать все по-настоящему.

— Парни у нас будут новички, первогодки. Им все в новинку, весь наш опыт. У нас же с тобой за плечами все-таки кое-что: училище, техникум.

— Воспитанникам нашим по восемнадцать или около этого, у них тоже свой опыт. Видели море, большую рыбу, некоторые даже спирт пивали.

Житейский разговор был прерван стуком в двери. Олег откликнулся:

— Входите! Заходите!

За дверью, однако, мешкали, не входили. Гоша распахнул ее и увидел двух крепких парней лет по двадцать. Переступили порог.

— Думаем, сюда ли попали? — объяснил заминку тот, что поплотней и покрепче.

— И мы не знаем, сюда ли, — Олег с ними согласился.

— Здесь, говорят, живут боксеры. И не верилось бы, да вон на стене висят перчатки.

— Правильно говорят. А вы, что, тоже боксеры? — спросил Олег.

— Есть маленько, — улыбнулся который повыше ростом и худощавей, с распавшимися надвое русыми волосами.

— Что ж, давайте знакомиться.

— Виктор Климов, — представился худощавый. — Я здешний тренер, а это мой ученик Тима Соболев. Оба мы учимся в горном техникуме.

— Вот это ученик — хватка-то! — Олег одобрил. И представился. — Садитесь на табуретки, а мы с Гошей усядемся на койки.

Табуретки были только две, думали, больше не понадобится.

— Для встречи с боксерами сегодня, вообще-то, день неподходящий, — Олег подумал вслух.

— В нашем техникуме завтра тоже начинаются занятия, — оправдал себя Тима Соболев. — Думаю, успеть бы познакомиться. О вас слух идет по городу.

— Вот и нам надо готовиться, завтра у нас — начало. Видите, книг набрали? — указал Олег на заложенный книгами стол. — Но раз уж пришли — идемте к морю, там обо всем поговорим. Можно с собой захватить перчатки. Клуб сейчас занят, там разместились рыбаки.

— Ну, правильно! — поддержал Тима Соболев. — Идем к морю.

Не в пример своему тренеру, Тима Соболев был разговорчив, находился в приподнятом настроении: разворачивал широкие плечи, встряхивал крепкими бицепсами и говорил, говорил: с боксом, похоже, связывал какие-то надежды. Гоша, как всегда, сопровождал Олега. К четверым, уходящим с боксерскими перчатками к морю, присоединились почуявшие схватку физрук Вена Калашников и воспитатель Женя Егорченко.

— Откуда ты сюда приехал? — спрашивал Олег тренера Тимы Соболева Виталия Климова.

— Из Хабаровска.

— У кого учился боксу? Тренировался? Сколько провел боев?

Ответы на поставленные вопросы были столь неопределенны и столь неясны, что скорей их вовсе не прозвучало. Зато Витя толковал о книгах, учебниках по боксу, называл авторов. Олег сделал выводы не в пользу Климова. Выходило, что сам он боевых перчаток не нюхал. Что ж, видно, бывают и такие тренеры…

Краем уха Олег улавливал не первую уже перебранку идущих сзади воспитателя Егорченко и физрука Калашникова. Авенир Павлович, попросту Вена Калашников, привез с собой красавицу-жену, молодую дамскую парикмахершу со своим московским материалом. Вокруг нее крутились молодые женщины и, как ни странно, холостые мужчины. Она хорошо танцевала; с новыми подружками, когда Вена вечерами находился в училище, бегала на танцы. Задорно плясала «Цыганочку». Так что не удивительно, что за ней увивался табун молодых гуляк. Женя Егорченко был женат на скромной худощавой бухгалтерше училища. Над Калашниковым он подтрунивал:

— За твоей мужики всего Александровска бегают. А тебе ничего? Безразлично? И не страшно и не обидно?

Он, конечно, преувеличивал. И озорно при этом подмигивал и подхихикивал. Слушал, слушал Вена Калашников, да как вспылит:

— Ну, а за твоей, извини меня, — за твоей никто не бегает!

Огорошенный примолк Женя Егорченко.

Освобожденный отступившим морским приливом, песчаный берег был сырой, твердо-зыбучий, на нем отпечатались следы только что прошедшей компании молодых людей. Уходили они дальше от города, к северу, по направлению к шахтерскому поселку Мчаги, туда, где нет посторонних глаз, где можно спокойно побеседовать о жизни, о спорте.

— Что, хватит шагать, будем раздеваться? — Олег остановился, стал разглядывать заросший кустарником высокий берег. Снял рубашку, брюки. Осваивая новые прорезиненные тапочки, попрыгал на одном месте. Вся компания, следуя его примеру, разделась и стала попрыгивать на одном месте.

— Гоша, ты ведущий, я замыкаю. Ну, пошли!

Некогда им «тянуть резину», наговориться еще успеют, сейчас ждут дела. Шли спортивным шагом. И побежали, сперва тихонько, ноги утопали в сыром песке. Пошли поскоками влево, вправо, присядкой и гусиным шагом. И пошли добрым бегом с одышкой. В заключение — стометровка. И ходьба по кругу с отработкой ударов. И уклоны влево, вправо. Вот и все, пожалуй.

— Такую вы делаете разминку? — Олег обратился к исходящим потом Тимофею и Вите Климову.

— Ну, нет, конечно. После такой зарядки мускулы будут болеть, — обмолвился Тима Соболев.

— Сперва поболят, не без этого, — утираясь платком, вмешался Вена Калашников. — К нагрузкам, к поту привыкнете.

Гоша уединился, отмеривал пятисотметровку, бегал туда и обратно, потел, просил физрука засечь по хронометру время. По следам на песке измерял длину шага. Ему надо чтобы шаг был длинный.

Олег с Тимофеем «разогревались» до конца: вместо лап, били друг друга по перчаткам. Удар у Тимы был сильный, но не быстрый, и он скоро уставал.

— Ну, хватит игрушек, давай стукнемся по-настоящему! — наконец он потребовал. Олег кивнул: давай.

Физрук Калашников был тут как тут: пощелкал секундомером.

— С правилами бокса знакомы? — обратился, главным образом, к Тимофею. — По затылку, ниже пояса и по спине не бить, слушать команду. Формула боя три раунда по… по две минуты. Ну, все, поехали: бокс!

Олег похаживал вблизи, в меру открыт для ударов и досягаем по дистанции. Приладившись, Тима хлестнул его правой рукой! Провалился — нырнул Олег под удар. Опять Тима ударил справа. Уж бить, так бить. Но опять не попал — Олег оттянулся назад. И снова Тима стал бить — слева, справа, опять слева. Все мимо. Олег был неуязвим. Впрочем, находился все в той же близости. Тимофей стал горячиться, полез грудью — коротким ударом справа Олег остановил его: Тимофей споткнулся, упал на одно колено. Сырой песок был упруг, как подстилка на ринге. Вена Калашников скомандовал:

— Сто-оп!.. Р-раз… два… — Выразительно он взмахивал рукой. — Тр-ри, че-тыре…

— Ну, я уже могу, — подступил к судье крепыш Тима Соболев. — Ну, давай!..

Согласился Вена Калашников, скомандовал: — Бокс!

Вокруг крепкого этого парня Олег кружился, давал ему прийти в себя. Тычками в корпус и голову между тем расстраивал без того убогую его защиту. Гоша оставил свои занятия, подошел ближе — наблюдал за ходом схватки. Не выдержал, высказался:

— Сейчас он уложит его!

Вена Калашников помахал рукой, успокаивая — минутку терпения!

Удар не заставил себя ждать: Олег нанес его в корпус, под ложечку. Соболев упал ничком. Старался вздохнуть, но не мог.

— Выдох! Делай выдох! — Олег командовал.

Мало-помалу Тимофей приходил в себя: встал, Вите Климову без слов протянул перчатки, чтобы развязал шнурки. Лицо было бледным.

— По брюху-то!.. Ты бы лучше по скуле… — Тима попенял Олегу.

— Все по правилам, Тима, — Вена Калашников похлопал его по плечу.

— Ну, что, Витя Климов, с тобой попробуем? — Олег обернулся.

— Да нет уж, не стоит, — Витя застенчиво улыбался. Человек тонкой кости: он видел бой со стороны и был удовлетворен экспериментом.

Тогда Олег не знал, что его проверяют…

Гимнастику делали стоя, сидя, лежа на песке. И пошли купаться. Преодолевая волны, шли долго, пока вода не достигла груди. Плыли, взлетывая на волнах. Собирались плыть назад — оказалось, там, куда уплыли, — мелко: вода едва доставала подмышек. И она совсем казалась нехолодной. По берегу выходили, чертя воду приподнятыми ногами. Тима шел рядом.

— Я вот думаю: а что, если б я попал тебе? Ведь удары-то у меня — слава богу! — Тима бороздил воду ногами и ждал ответа.

— Ничего удары. Только медленные. И ты совсем не расслабляешься. От таких ударов уходить нетрудно.

— Ты ведь не так, чтобы сильный, руки у тебя тоньше моих.

— Да, конечно. И весом я меньше тебя, и мускулами, — Олег согласился. — Но главное — уменье. Сила есть, ума не надо — это плохая пословица, для бокса не годится.

— Говорят, ты хочешь здесь организовать кружок бокса?

— Не кружок, секцию. В кружок можно ходить и не ходить, а секцию избираешь добровольно, но подчиняешься ее дисциплине.

— А к тебе приходить можно будет?

— Приходи. Если уж готов подчиняться дисциплине.

— Хорошо. Это хорошо, — еще раз сказал Тима.

9. Рыбная путина

Вошел в класс первый раз. Парни встали.

— Здравствуйте! — кивнул. — Садитесь. — Подождал, пока шумят, усаживаясь. — Звать меня Олегом Ивановичем, фамилия — Сибирцев. О порядке в училище вам уже сказано: без уважительной причины пропускать уроки и опаздывать нельзя. Приходить на занятия опрятно одетым. Форменное обмундирование, которое скоро выдадут, содержать в чистоте и регулярно гладить, ботинки чистить каждый день. Зубы чистить ежедневно. Как и готовиться к урокам.

Остановился, оглядел класс: сияющие глаза! Что такое? Чему радуются? Восторг по какому поводу?

— Я буду преподавать техническую механику, физику. В библиотеке вам надо получить учебники, хотя бы по одному на двоих. Тетради у вас уже есть, ручки тоже имеются… Ну, теперь сделаем маленькую передышку. Будут ли у вас ко мне какие вопросы? Задавайте.

Три парня одновременно подняли руки.

— Олег Иванович, где вы научились драться?

Олег улыбнулся, стал отвечать.

Разговор о спорте — долгий разговор. Чем подробней говоришь, тем больше возникает вопросов. Пришлось сократиться, отложить до следующего урока. Одно стало ясно: везде, даже на самых дальних окраинах, ребята любят спорт. Позови — потянутся.

* * *

Ясная стоит погода: ничто не шелохнется вокруг, и небо синее-синее! Настроение приподнято, заправляя постель, Олег напевает: «Летят белокрылые чайки — привет от родимой земли…» Гоша тоже что-то намурлыкивает. Сегодня нет ни теоретических занятий, ни производственного обучения. Предупреждены с вечера: утром под руководством мастеров и преподавателей все идут на берег убирать селедку. Завтрак приготовлен с вечера, чай на плитке вскипел — все идет по плану. Первые группы учащихся — из окна видно — уже возвращаются из столовой, пора с завтраком закругляться, вести парней к сараю, вооружаться носилками, вилами. Вилы здесь особенные: зубцы не острые, а, наоборот, — с наваренными на их концах шишечками, чтобы не повредить рыбы. Большой косяк проходит близко. Катера, ставя сети, концы их подводят к берегу, трактора подхватывают чалки, подтягивают сети ближе. Вода сходит — трепещущая селедка остается на мокром гравии штабелем высотой около метра. Конные повозки и машины-полуторки становятся к рыбному штабелю и упомянутыми вилами их нагружают. Для тех, кто с носилками, открыт на берегу, чуть выше, заранее приготовленный и изнутри выстеленный брезентом, котлован — приносят и сваливают туда эту свежую, переливающуюся всеми цветами радуги селедку. Мастера засола послойно пересыпают ее солью. Заполненный котлован плотно упаковывают брезентом и сверху засыпают грунтом. И все. Для временного хранения рыба готова.

— А ну, ребятки, поднажми, — то и дело слышится голос старшего мастера. — К приливу поспеть надо. И к обеду тоже будет как раз, — с улыбкой поясняет он свою стратегическую мысль.

— И так темп хороший, — возражает молодой мастер, москвич Гена Седов. — Почти бегом бегаем.

Поддерживая высокую скорость движения, он то и дело сменял своих запарившихся парней, сам впрягался в носилки.

— Подбирайте рыбу, не ступайте на нее, — руководит старший мастер.

Но не наступать на рыбу никак не удается: то и дело попадает она под ноги, раздавливается, чвакает и смешивается с песком.

Горожане, уносящие рыбу в мешках и в кошелках, сколько-то помогают убирать и, заодно, делают берег чище, но несмотря на это доброе дело, на завороте подъемной дороги поставлен видный со всех сторон милиционер, в задачу которого входит останавливать и обратно заворачивать тех, которые в мешках несут домой даровую рыбу. К чести милиционера следует отнести его поведение: завидя несуна, или двоих, троих несунов, он делает вид, будто не видит их: отвернется — проходи мимо, прямо у него за спиной без лишних разговоров. И они, набавив скорость, идут, проносят. А милиционер, не отвлекаясь в стороны, с высоты любуется морскими далями. Все они здесь, в Александровске, и милиционеры тоже, свои люди: родня ли, добрые ли знакомые, сотрудники ли по работе, соседи ли. Кто же тут живет-то без рыбы? Тем более — без селедки? Дары моря на то и дары, чтобы пользоваться и употреблять их с пользой, вопреки установленным порядкам.

Вилами с шишечками Олег накладывает селедку на то и дело меняющиеся носилки проворных парней: те чуть не бегом носятся. Потом он меняет работу: в паре с Жорой Корчаком из Холмска носит ее в выстеленный брезентом котлован, медленно наполняемый глянцевой свежей селедкой.

— Сюда вот, с этой стороны зайдите, — указывает Олегу знакомая девушка, нештатная преподавательница по ихтиологии. Работает она в Госрыбтресте главным специалистом. — Обойдите вокруг, пожалуйста. — Плавным жестом руки указывает, как обойти, улыбается Олегу, как человеку знакомому. Эта ее улыбка и жест Олегу нравятся.

Звать ее Руфиной Фоминичной. Встречались перед уроками в учительской, менялись журналами, обменивались мнениями об учащихся. Видно было, что она любимая учительница, с ней парни делились заветными мыслями. Однажды она сочла нужным доложить Олегу:

— О вас только и разговоры. Говорят в каждой группе: «Он у нас боксер, драться может хоть с кем, обязательно уложит — вот какой у нас преподаватель!» Такой у вас в училище складывается авторитет, я вас поздравляю!

— Без преувеличений легенд не бывает. Просто я готовлюсь к соревнованиям и желающих подраться использую в качестве спарринг-партнеров.

— Но вы не просто боксируете: сбиваете с ног!

— Когда очень просят — бью сильно.

— А посмотреть на вас — вы не похожи на геркулеса. Обыкновенный.

— На том спасибо, — Олег кивает. — Хочу быть обыкновенным.

Она смотрит на него, улыбающегося, и не хочет отводить свои серые, опушенные ресницами глаза.

Сейчас встречает каждые носилки с селедкой, следит за нормой засыпаемой соли, и некогда ей общаться с этим… новым преподавателем. Одета она в сшитые в пошивочной мастерской голубые шелковые шаровары, сверху — оранжевая накидка. В солнечный день одеяние подчеркивает ее легкую, красивую фигуру. Олег то и дело оборачивается, чтобы посмотреть на ее трепещущий на ветру изящный наряд.

Работается всем весело. Бегают, носятся, словно играют взапуски, никого подгонять не надо. Но появляющийся старший мастер, Семен Семенович, то и дело выдает напутствия:

— Поживей, ребятки, поживей! К обеду надо управиться.

Вместе с парнями, мастерами и преподавателями, спешат и наши уфимские герои. Гоша Цаплин сосвоей группой, чуть подальше, у такого же, метровой вышины штабеля, убывающего, впрочем, на глаз видно. Селедку стали подбирать с земли, с песка, но все больше она попадает под ноги и растаптывается. На берегу, дальше только что убранной рыбы, у самого прибоя лежат метровые и чуть побольше акулы. Много акул и все со вспоротыми брюхами. Олег выяснил: рыбаки вспарывают — любят они акулью печень.

Говорят, скоро сюда придут корейцы, те очистят все побережье: заберут брошенных рыбаками акул, выберут и раздавленную селедку — для удобрения своих огородов. Дуром у них будет все расти: здесь, на Сахалине с морскими северными ветрами, вызревают у них лук, чеснок, огурцы, красные помидоры. Но какое-то время, пока они не соберут рыбных останков и волны не залижут этих отходов, берег будет скользить и чавкать, воздух будет отдавать смрадом и не станут возможными ни купанье, ни прогулки, ни тренировки… Олег вслушивался в разговор рыбаков и представлял всю эту неприглядную картину.

— Ну, что ж? Мальчишки ушли и инструмент унесли, — услышал он негромкий, глуховатый голос Руфины Фоминичны. — Пойдемте и мы.

— Да, идемте.

— Вы где обедаете?

— В столовой.

— Идемте в трестовскую, там хорошо кормят.

— Нет, пожалуй, в свою пойдем, в ремесленскую. Где ребята кушают.

Не сказал, что за обеды в столовой бухгалтерия с них высчитывает.

— Ну, тогда доброго вам пути.

— До свидания.

Думал он об этой Руфине Фоминичне: кто она? Откуда?.. Училась в Астрахани как будто. Молода вроде, а сколько ей? Двадцать два-двадцать три, не больше.

10. Учащийся Ларионов

В магазине, по пути в столовую, Олег покупает две селедки — на двоих с Гошей. Маринованные, со специями. Усаживаются за первый, назначенный для педработников стол, разделывают ее, по-матросски разрывают от хвоста до головы, закусывают для начала. Ощущая при этом непередаваемый вкус!

Прибыл физрук Вена Калашников, сразу дал о себе знать — шуткой, смехом, впрочем, и анекдотом. Расскажет и сам первый хохочет.

— А где вы, друзья, селедку взяли?

— В магазине, через дорогу.

— Малосольная? Со специями? Ну, я тогда сбегаю. А то вы так аппетитно едите…

Старший мастер Семен Семенович сегодня дежурный по столовой. Подошел, остановился, полюбовался, с каким аппетитом едят.

— Где, братцы, селедку брали? — спросил то же и почти так же. — В магазине? И глянется магазинная?

— Глянется, — утверждают Олег с Гошей.

— О-о! Но ведь, друзья мои, вы же проходите мимо моего сарая, а там бочка с малосольной селедкой. Собственного моего посола! Идете мимо, дак заверните, мою попробуйте! Не понравится, тогда шут с вами, покупайте магазинную. А понравится, дак берите кажный раз сколько угодно душе. Вот после обеда провожу вас, покажу бочку. И вы не стесняйтеся, берите от души. — Семен Семенович вдохновенно жестикулирует и отходит. Попутно с дежурством решает и благотворительную миссию.

— Хорошие здесь люди, Гоша. — Олег приступает к горячим щам.

Гоша кивает.

— В бухгалтерию не заходил? Почта пришла, может, есть письма.

— Рано еще.

— Мы же телеграммы дали из Южного. Твоя Леночка поторопится, увидишь. Сейчас ты, поди, только о ней и думаешь.

— Стараюсь забыть и не думать. Придет время — вспомню.

Второгодники, наконец-то, возвратились. Шуму, гаму добавилось. Новенькие жидко растворились в плотной массе вернувшихся с плавательской практики, при встрече с ними уступают дорогу, иные смотрят вслед.

Что сделала с ними практика! Не расходуя сил на поднятие ног, волокут они по земле ботинки, шкрогают подошвами. И, обнимаясь, виснут друг на дружке — не иначе демонстрируют всемирное морское братство. Разговаривать с этим братством, тем более — делать замечание бесполезно. Речь свою пересыпают матросским жаргоном, говорят все враз и гогочут, и выламываются, изображая из себя полупьяных… Все видели они в портах. Например, в дым пьяных своих временных наставников. Заодно с ними пивали и пиво, и спирт, потом добирались до своих кубриков чуть не на карачках, а по утру с больной головой уходили в море. Но ведь им, восемнадцати-девятнадцатилетним, надо еще учиться, придерживаясь внутреннего распорядка училища, установленного режима, нарушение которого несовместимо с продолжением учебы!

И вот с этими надо работать. Но как, с чего начинать? На летучей оперативке директор попросил Олега Сибирцева и физрука Калашникова остаться в кабинете.

Когда вышли мастера и преподаватели, кряхтел он, убирая с глаз лишние бумажки, разглядывал молодых людей.

— Вы спортсмены, у вас и сила, и уменье. За плечами у обоих техникумы. Как думаете, училище вправе ожидать от вас хорошей работы?

После такого вступления Иван Кузьмич поручил назавтра обоим прийти на утренний подъем, к семи часам. Поднять весь личный состав и вывести на линейку. Особенное внимание уделить второгодкам, третьей группе судоводителей. Она долго была без наставника, парни разболтались, надо взять их в руки. Начнем, говорит, с подъема.

— Надо, так надо, — физрук Калашников выпятил грудь.

Олег согласно кивнул. И стал думать, что ему делать на подъеме.

Назавтра, как только труба проиграла подъем, Авенир Калашников и Олег Сибирцев вошли в комнату третьей группы — им нужно уделить главное внимание, остальные встанут без их помощи. Второкурсники возились, позевывали, но один по одному встали, стали заправлять постели и одеваться. Одна третья группа будто не слышала подъема: лежала без признаков жизни. На команды дежурного мастера Терентьева не обращала внимания. Авенир Калашников остановился на пороге, оглядел спящую братию:

— Ага, это третья группа! А вам, граждане, нужен отдельный подъем? А ну, вста-ать!!! — заорал нараспев.

Парни шевелились, позевывали. Подымались, впрочем, один за другим. С закрытыми глазами скоро осталось три-четыре человека. На ближней к нему койке из-под одеяла торчали рыжие волосы, дальше виднелась роскошная черная шевелюра. С рыжего Калашников сорвал одеяло и отпустил по мягкому месту увесистого шлепка. Рыжий спрыгнул с койки с выпученными глазами. Физрук Калашников, сотрясаясь мощными телесами, захохотал во все горло. При этом он глядел на наказанного, будто спрашивал: ну, как я? Пошутил-то, а? Рыжий улыбнулся через силу, придерживаясь за заднее место: видно, горяча была плюха.

Олег тем временем вежливо разговаривал с торчащей из-под одеяла шевелюрой: а вдруг больной человек лежит с закрытыми глазами? И, поскольку парень не отзывался и не открывал глаз, стянул с лица край одеяла. Шевелюра снова натянула его на лицо и, шумно вздохнув, отвернулась к стенке. Пока Олег раздумывал, что делать дальше, лежащий приподнялся на подушке и кому-то приказал:

— Лешка! Принесешь мне еду! — И брякнулся опять на подушку. Закрыл и глаза.

Олег подошел к тщедушному пареньку, кивавшему этому, с шевелюрой, спросил:

— Это ты — Лешка? — и громко заявил: — Никакой ему еды. Пусть встанет, выйдет на линейку, умоется. И придет в столовую.

Парень с шевелюрой резко опустил ноги с кровати. Олег натолкнулся на его глаза. Из-под черных, густых бровей — глаза зверя.

— Это что, новый директор?

— Это новый дежурный, — Олег уточнил.

— А чего приказываешь?

— Старшим надо говорить «вы».

— Еще не известно, кто из нас старший, — буркнула Шевелюра.

Поднялся же человек. Встал. Вышел на линейку, где после переклички директор поздравил второкурсников с возвращением с практики и пожелал им хорошего продолжения теоретической учебы.

11. Костя Демин

Парни ходили за Олегом по пятам. Ждали, когда выйдет из учительской, пойдет по коридору или уж когда к себе домой, чтобы проводить и о чем-нибудь поговорить с ним. А то выпросить для себя какое-нибудь поручение. Насчет ринга только намекнул — они тут же собрались: Жора Корчак из Холмска, александровец Эдик Грибанов, Володя Дорохин из поселка Мгачи, Георгий Шаталов из Макарова, Миша Шульга из Долинска, второкурсник Витя Мыльников и много других, которые легко запоминаются и легко забываются. Двое предложили канаты (где возьмут — не сказали), двое принесут брусья, четыре бруса под стойки в углы. За цепями и растяжками Олег обратился к пожилому мастеру Первоткину, который часто вечерами приходит к нему посидеть: почитать какую-нибудь зачитанную книжку про странствия на морях или побеседовать о своей, будто уже прожитой житухе. Нелегкая она была у него, особенно в войну. Сейчас работает с ребятами, с группой мотористов. Вечером приходит в свою мастерскую, говорит — постучать. Делает жестяную посуду, запаивает прохудившиеся чайники, кастрюли.

Да мало ли к кому пришлось Олегу обращаться. Зато ринг все-таки получился. И подстилку положили войлочную, прикрыли сверху жестким полотном. Правда, не из трех канатов он получился, а из двух. Зато теперь был свой ринг! Было где учиться вести бои.

Из города стали регулярно ходить два друга: левша, полутяжеловес Слава Маннаберг, из обрусевших немцев, и средневес Федя Леснов. Ходил и физрук четвертого училища Боря Тарасов, классический борец, как и Вена Калашников. Вместе они учились, вместе приехали. И здесь загорелся боксом. Тима Соболев приходил только на спарринги, занимался в своей секции, в горном техникуме, которой руководил приехавший из Ставрополья Володя Глашкин, высокий южанин, похожий на кавказца.

Сегодня первые соревнования. Пришли поболеть работники училища, пришли завсегдатаи субботних вечеров в клубе. Народу собрался полный зал. Боковых судей было пятеро. Олег провел с ними семинар. Сегодня он выступал в роли руководителя. Его слушали, с его словом соглашались. Это было ново в его жизни. Впрочем, выяснилось, что кроме него, никто не знал столько о боксе. Приобрели новые перчатки, в аптеке каждый боец купил себе эластичные бинты.

Когда на сцене открылся занавес и публике представился белый ринг, она взялась хлопать — так удивило публику это явление. Открыли соревнования Володя Дорохин с Эдиком Грибановым. Эдик моложе и худощавее. Вместе с ударом бросается он всей массой и часто «проваливается». Резкости ему не занимать, и инициативы тоже. Но, бой он, нет, не выиграл. Надо обратить на него особое внимание: способный мальчишка. Олег подошел к углу ринга, положил ему на плечо руку:

— Будет из тебя боец! — сказал громко, во всеуслышанье.

Беленький, светленький Жора Корчак из Холмска добился победы: три раза попал в голову правой рукой — как не радоваться его успехам? Физрук Боря Тарасов, прекрасно сложенный, выглядел на ринге внушительно, но победы добился только по очкам. Федя Леснов победил Ягудина, Витя Мыльников переиграл Тимофея Соболева, чем вызвал его горячий протест всей судейской коллегии. Левша Слава Маннаберг добился победы над Кулаевым.

Олегу Сибирцеву, как и следовало ожидать, противника не нашлось. Судил на ринге. Тем более, что его присутствие в судейской коллегии было необходимо: с разными вопросами к нему обращались то один, то другой.

После соревнований в училище заговорили о боксе и преподаватели, и мастера. И в городе полетели слухи о боксерских состязаниях. Боксом заинтересовался сам Чайка, секретарь горкома комсомола. А что уж говорить об учащихся училища: те только и комментировали бои на ринге. Появился и новый массовый приток желающих заниматься: свои и приходящие из города.

На другой день анализировал бои. Потом началась разминка. Работали на снарядах — с грушей, с пунктболом. Олег ставил удары на лапах. После занятий опять построил боксеров.

— Вижу, у нас тут еще один новичок объявился. Кто вы? — обратился к стоящему в конце шеренги новенькому.

— Военнослужащий я, — тот ответил. — Сверхсрочник. Костя Демин меня зовут. Сержант по званию.

— Боксом занимались?

Костя кивнул.

— У кого?

— Самостоятельно, по книжке.

— А сейчас пришли попробовать силы?

— Так точно.

— Дайте ему перчатки!

— Всегда так: сам сперва пробует, — сказал Демину Федя Леснов. И подал перчатки. И завязал шнурки.

Ринг был убран, лежал в углу. Стали посреди зала. Ребята окружили.

— Ну, что? Начали, — Олег кивнул. Стоял открытый, смотрел, что будет делать этот сверхсрочник.

Тот недолго думая, бухнул прямым справа и… не промахнулся. Болтанулся Олег… Но, нет, не упал. По примеру своего доброго знакомого, чемпиона страны Володи Яковлева, согнулся в поясе, как переломился, головой прочертил полукружье — и вот он, стоит, как стоял. Не напрасно ребята ахнули: видел он нового этого бойца, как в тумане. Прищурил глаза, покачался вправо, влево — пребывал весь в движении. Наконец, встав в стойку пониже, пошел вперед. Левой рукой наносил удары в голову, в корпус, опять в голову. Гнал Демина, тот бегал по залу, защищался руками, локтями, бороздил стены спиной. Ребята едва расступались, еле успевали. Пронзительно посмотрев Демину в глаза, Олег воткнул правым… в корпус! Под ложечку! Демин икнул, упал вперед, на пол. Встал на четвереньки, Олег подошел ближе.

— Дыши! Делай выдох! — командовал. И ждал, когда Демин придет в себя. — Ну, что, продолжим? — спросил, когда тот поднялся. Сам-то уж окончательно пришел в себя.

— Нет, все, хватит. — Демин помотал головой и протянул ребятам перчатки, чтоб развязали.

— Сколько ты провел боев? Официально? — спросил Олег.

— Ни одного.

Все боксеры, не исключая Олега, недоуменно смотрели на него.

— Ну, сказал же: ни одного.

— Вот. А я провел семьдесят два боя. В шестидесяти трех добился победы. Как видишь, разница большая. Но ты молодец. И выдержал атаку. Что ж, приходи, будем заниматься три раза в неделю. У нас есть ринг, официальные встречи будут каждый месяц. Подберем тебе и партнера. Так что, добро пожаловать, Костя Демин! — Олег еще раз пожал ему руку. И ни слова о том ударе, от которого чуть не посидел на полу.

Уже вернувшись домой, размышлял об этом неожиданном новичке, сержанте Демине. «А удар-то пропустил! — покачал головой. — Привык работать со слабыми — так тебе и надо!..» Гоше рассказал про Демина, про этот удар. Гоша повторил его собственное мнение в точности: «Так тебе и надо. Чтоб не зазнавался». Между прочим, добавил, что получил письмо.

— Да ну! — Олег не поверил.

Гоша показал. Фронтового образца треугольник, с печатями, с маркой. Письмо было от Люды, попутчицы. Писала о девчонках: кто где устроился. Передавала Олегу привет.

Прошел месяц, как вступали с Гошей на землю Сахалина. И началась новая, совсем новая жизнь. А вот и письмо первое! Так что стали они не одни на этом острове.

12. Драмтеатр

До сего дня ходили только в кино. Да в баню. Хлестались веником так, что, как Вена Калашников говорил, из парной выходили по стенке. И со смехом рассказывали об этом коллегам. Преподаватели и мастера смеялись, а замдиректора Александр Васильевич сочувственно покачивал головой, возможно, думая про себя: не знают куда себя девать. И посоветовал ребятам сходить в театр. «Он, конечно, провинциальный, но с традициями. И продолжает подбирать на материке лучших артистов. И растят своих, из молодежи».

Однажды собрались-таки в театр. Несмотря на ранний, как говорят старожилы, снег, погода стояла теплая, и черные шинели приехавших с Урала парней казались лишними. В прихожей сняли, сдали на вешалку. Гардеробщица, безошибочно признавшая в молодых людях прибывших новичков, забрала у них шинели и фуражки и велела пройтись по фойе, посмотреть картины, созданные и подаренные, и проданные заезжими художниками.

Играл духовой оркестр, публика ходила вдоль развешанных картин, сюжетом связанных с морем. Не южное море, не Айвазовский, и краски здесь иных тонов, холодные, суровые. Конечно, есть тут картина «Три брата»: стоят в воде, возле высокой скалы, увеличивающиеся в размере три рифа. Да, невдалеке от Александровского причала, день и ночь омываемые набегающими волнами. Приехавшие художники всегда и сразу обращают внимание на этих Трех братьев, говорят о них, пытаются перенести на полотно. Избранная картина — шевелящаяся зеленоватая заводь с журчащими потоками по краям, с печальным криком чаек…

Звонки отзвенели, публика входит в зрительный зал, соблюдая солидность и торжественность момента, сейчас она станет свидетелем волшебного действа. Островский, «Бедность не порок». Картина жизни девятнадцатого века — актерам здесь нужно не одно мастерство, но и жизненный опыт. Пожилые играют с раздумьями, с тактом, живут на сцене, заставляют зрителя сопереживать.

На перерыве в фойе встретились с преподавательницей Руфиной Фоминичной. Она пришла с подругой, познакомила с ней Олега и Гошу. Разгуливая вместе с публикой по периметру зала, говорили об исполнителях ролей, в основном, о пожилых артистах.

Домой шли вместе, любовались прекрасной погодой, ясным месяцем. Руфина невысока ростом и легка, и воздушна. Всю дорогу смеялась и пританцовывала на ходу.

— Мне скоро двадцать пять, но в душе я, поверьте, такая молодая… — Оправдывала свое, якобы легкомысленное поведение: наваливалась на крепкую Олегову руку, напевала легкие мелодии и смеялась, смеялась.

Мария пополнее и серьезнее, смеется только за компанию. Проводили их до самого дома, живут недалеко от Рыбного городка, снимают частную квартиру. Договорились, что в следующий раз пойдут вместе, парни встретят их у музея Чехова или рядом — у домика с палисадником.

Дома их ждали письма. Дежурный по училищу мастер Терентьев вручил Гоше письмо, Олегу сразу два. Оба от Лены, одно вдогон другому. По штемпелю определил, которое первое, распечатал, стал читать: «Милый, дорогой! Вот ты, наконец-то добрался до Сахалина, до своего Александровска. Я рада, что все у тебя хорошо, что устроился и что живешь рядом с работой, и день, и ночь (почти!) всегда с ребятами. А я поступила в Московский университет. Буду заниматься английским языком, вторым — французским. Буду учить, зубрить, заполнять пустующее без тебя время. А по ночам — скучать о тебе. Устроилась в общежитии, в комнате нас четверо, все с одного факультета. Все хорошо у меня, надо бы радоваться, а что-то с радостью не получается, все думаю о тебе: как ты там? Встретил ли кого, подружился ли с кем? Не забыл ли меня?» — Он перевел дух: как же, забудешь! И продолжил чтение: «Вспоминаю родителей в Уфе, пишу письма. А еще вспоминаю, как ты провожал меня, как стояли на мосту через тот, глубокий овраг в окружении тишины и лунного света. И ты читал мне стихи, а я затаив дыхание слушала. И таяло мое сердце…» В конце письма стоял обратный адрес — тот, что и на конверте.

А ну-ка, что во втором, ну-ка… «Прошла неделя, а от тебя никаких известий. Неужели что случилось? Но что может случиться, если ты не задира, а за себя постоять можешь? Если ты не увлекаешься вином?.. И все же в душе какой-то озноб и вечное ожидание весточки. Письмо — это такая радость!.. Вот и живу в ожидании. Сходила в Третьяковскую галерею. От некоторых картин осталось такое впечатление!.. Собираемся в театр, на «Царскую невесту», о ней расскажу в следующем письме». Дальше были слова, которых с трепетом ждал: «Родной, милый, целую…»

Гоше пришло письмо от мамы, он сразу сел писать ответ, а Олег, справившись у Гоши, сколько времени, решил лечь спать. Сразу двоим писать неудобно. Да и режим надо соблюдать: еще надеялся на вызов на большие соревнования.

13. Верочка

По случаю торжества в честь годовщины Октября в клубе, на сцене, стоял длинный стол с красной скатертью, за спиной у президиума, на стене, висел портрет товарища Сталина. Собрание открыл Михаил Осипович, замполит, по совместительству секретарь парткома. После каждой значительной, по его мнению, фразы он поджимал губы. Наконец слово для доклада представил директору. Иван Кузьмич после принятого ритуала обязательных слов об Октябрьском празднике, о партии и правительстве, о Сталине стал говорить о делах в училище. Называл лучшие группы, мастеров, преподавателей и отличившихся учащихся, наводил критику на недисциплинированных и неуспевающих. По его мнению, на последнем месте была третья группа второго года обучения, у нее было больше всех прогулов и опозданий, ниже всех успеваемость. Обратил внимание на молодых работников. К удивлению Олега, его имя назвал среди лучших. Сказал: почти все свободное время после работы посвящает учащимся, пользуется у них авторитетом. Кому бы знать, что он готовился к Всесоюзным соревнованиям, готовил для себя и достойных партнеров, вкладывал в них душу? А на уроках много спрашивал, ставил оценки — подстраховывал себя на случай, если придется надолго уехать: все просто… В заключение был зачитан приказ, где отмечались лучшие. Олег был премирован: вручили сто рублей. Вручая премию, директор сказал, чтобы после праздника он зашел к нему для разговора. Есть дело.

Хор доморощенных певцов под управлением музыкального руководителя, приехавшего издалека венгра Иштвана, исполнял новые песни. Пел и Саша Миненко. «И британцам, и шотландцам прямо в сетку из Москвы залетали мячи». И еще:

Славно поет Саша Миненко, хорошие слова в его песне — так бы и слушал. На городском смотре самодеятельности занял первое место, о нем писали в газете «Александровский комсомолец», под его фотографией было написано: «поет Саша Миненко». Собой не видный, толстощекий и толстогубый, но училище представляет достойно, оно гордится им! Была и спортивная инсценировка «Запоздалый спортсмен», вызвавшая смех и веселье. Исполнителями были боксеры. Главную роль исполнял физрук четвертого училища Тарасов. В инсценировке был занят и Олег. Готовилась она под его руководством. В Уфимском техникуме, где он учился, ее ставили неоднократно. Здесь же она вызвала веселье и радость публики. Один замполит Михаил Осипович не снисходил до смеха и до улыбки: поджал губы и, видно, еще не решил, смеяться ему или начать ругаться.

Музыкант, училищный массовик Миша, предварительно объявляет по микрофону следующий номер. Бойко играет он на баяне, часто включает проигрыватель — задает тон. Среди танцующих много своих работников и работниц. Учащиеся и гости из Рыбного городка и Александровска. За отсутствием вешалки в клубе девушки заняли дальний угол, разделись и по двое, по трое подходят к зеркалу — посмотреться, поправить прическу. Были среди них и совсем юные, еще школьницы, и у ребят они были нарасхват. Одна их них, невысокая ростом, с уложенной сзади черной косой, с карими глазами восточного разреза, была особенно на виду. Легкая, ладно сложенная, казалось, только она и привлекала к себе внимание парней. Приглашать к танцу подходили к ней сразу три-четыре молодца. Замечая повышенное внимание, она с девчонками звонко смеялась и, как резвая кобылица, вся пребывала в движении. Внимание ей уделял, как Олег заметил, и Ларионов, лентяй с черной шевелюрой из третьей группы: следил за каждым ее движением, глаза горели. В каждом очередном туре поклонников у нее, кажется, прибавлялось. Олег танцевал с секретаршей Машенькой, пока та основательно не была занята Геной Седовым, с толстушкой Светой из бухгалтерии. Гоша никого не приглашал, но настроение у него было превосходное: зубы сверкают, рот до ушей. На открытой сцене о чем-то беседуют массовик Миша, воспитатель Женя Егорченко и дежурный по училищу физрук Калашников. Вот в Мишиной аппаратуре что-то щелкнуло, Женя Егорченко взял микрофон:

— Товарищи, внимание! Предлагается дамский вальс. Не простой, а дамский, белый, как его еще называют. Приглашают девушки. И дамы, конечно, — он добавил скороговоркой. — Кавалеры воздерживаются. Вы танцуете, а жюри тем временем присмотрится и оценит.

Радиола заиграла вальс «Над волнами». Машенька пригласила Гену Седова, Света — свою подружку. Олег разговаривал с Гошей Цаплиным и никого не видел вокруг. Тем временем через весь зал прямо к нему направлялась сама эта юная красавица, которой любовались, девушка, внимания которой жаждала едва ли не половина присутствующих парней. Олег затаил дыхание. Остановилась как раз перед ним. Сделала реверанс — чуть присела, юбку придержала рукой. Вопросительно он приставил к груди руку: приглашаете меня? Она сделала глубокий кивок. Чуть помедлив, он отвел ее подалее от края, где уже танцевали и могли помешать другие пары, и стал кружить девушку на расстоянии вытянутой руки. Пела знаменитая Русланова:

Сладкая гармония неповторимого голоса кружила их, вдохновляла. Центробежная сила отодвигала их друг от друга, музыка и руки, наоборот, держали и не отпускали. С замиранием, какого Олег и не предполагал в себе, ощущал близость смелой девочки этой, то и дело касавшейся его грудью; держал за тонкую талию, и девушка повиновалась его рукам и вальсировала так складно! Сейчас ему казалось, что танцуют они не среди разношерстной толпы, а одни на всем белом свете.

Песня закончилась неожиданно. Провожая девушку, он спросил:

— Как вас зовут?

— Вера… — Она посмотрела с улыбкой, сверкнули сузившиеся восточные глаза.

— А меня Олегом Ивановичем.

— Знаю. Вас все знают.

Не видел, что женщины из училища ревниво следили за его танцем с девушкой, чтобы потом заинтересованно комментировать среди знакомых. Не видел, как любовались им все, кто любит его и хочет хоть в чем-то на него походить: воспитанники, боксеры в частности. Нет, не видел и Ларионова, зорко следившего за каждым движением Верочки, поразившей его своей живостью и красотой.

Зал отдыхал, снова готовился к танцу. А музыка задерживалась: на сцене совещались.

— Единогласным решением, — Миша наконец взял в руки микрофон, — первое место и приз за исполнение вальса присуждается — (затянувшаяся пауза) — Сибирцеву Олегу Ивановичу! Олег Иванович! Вы приглашаетесь на сцену для получения приза, — Миша громко призвал.

— Дак это! Он не один танцевал, вдвоем же они! — Гоша громко возразил и обернулся к Олегу: — Вы ведь танцевали с девушкой!

Правдолюб. Без него что вышло бы? Олег стал оглядываться, разыскивать в толпе Верочку. Увидел, что его юная партнерша стала позади подруги: спряталась. Пошел через весь зал. Подруга неожиданно отодвинулась и открыла Верочку. Взял ее, слегка сопротивляющуюся, за руку, вместе пошли на сцену. Появление двоих вызвало у жюри какое-то замешательство.

— Приз-то один, — развел руками Женя Егорченко.

— То-то, что один! — сокрушался Миша.

— Один, так один, ей и вручайте, — согласился Олег Сибирцев.

Установилось молчание. В зале звенела тишина.

— Ну, уж нет! — взорвался Женя Егорченко. — Вручим этот приз тебе, как решило жюри, а уж ты — как хочешь. Можешь и подарить.

Он, пожав руку, протянул Олегу коробочку с духами «Красная Москва» (стоили они аж пять рублей!). Олег публично, на виду танцующих, временно ставших зрителями, протянул дорогой приз покрывшейся пунцовым румянцем Верочке. Она значительно посмотрела в глаза, улыбнулась. За руку он проводил ее со сцены и… пошел в другую сторону. Гоша одобрил:

— Ты правильно сделал: мои слова дошли до тебя.

Танцы продолжались. Следующий Олег пропустил, Верочка ушла танцевать с очередным поклонником. Проходя мимо, стрельнула в него глазами. Об этом ее взгляде Гоша, смеясь, доложил ему: посмотрела-то, посмотрела!

На следующий тур, когда радиола играла танго, из названий которых Олег знал лишь «Брызги шампанского», он пошел приглашать Верочку. Как всегда, ее окружали кавалеры. Она вышла навстречу, отодвинув кавалеров направо-налево. Под ее руку попал и Ларионов.

Когда танцы закончились, девчонки собрались и ушли. Верочка, проходя мимо, улыбнулась и кивнула ему. Вслед за ними, быстро тоже одевшись, вышли парни толпой, человек десять-двенадцать. Ну, что ж? Молоды, ничем не связаны. А сегодня еще и праздник, Олегу подумалось.

Гоша что-то говорил, над чем-то, потешался, сверкая зубами. Подошли физруки, два москвича — Вена Калашников и Боря Тарасов.

— Хороший получился вечер, — отметил Тарасов.

— Удачный. Особенно удался «Запоздалый спортсмен», — поддержал Вена Калашников. — И ты хорошо сыграл этого дворника, — обернулся к Олегу. — И ты тоже Запоздалого, — кивнул Боре Тарасову. — А ты, мой дорогой, — опять к Олегу, — танцевал, ну, прямо здорово, дай я тебя поцелую. — Оба физрука Олегу пожали руку, присоединился к ним и Гоша Цаплин.

— Приз — это, пожалуй, по блату, — выказал он сомнение.

— Все может быть, — Олег не возражал.

— Оно и может быть, конечно, — наполовину Вена Калашников согласился. — Женька ведь, знаешь, как к тебе относится. Да, нет, все было по правилам: и девка у тебя была что надо, и сам ты орел. Кстати, почему не пошел ее провожать?

— Она еще молодая. Да и только что познакомился: прямо сразу и…

— Сразу и влет, чтобы падала, — Вена Калашников захохотал. — Вон она как расшаркалась перед тобой, когда приглашала. Она и в другой раз пожалует — губа у нее не дура. Вот тогда и пойдешь провожать! — хлопнул он Олега по плечу. Женатик учит холостяка, как и положено.

Земляк его, Боря Тарасов, потянулся.

— Ну, мне пора, братцы. На сегодня я отпросился по Олеговой просьбе, а как там у нам, в училище, — пойду посмотрю. — Он поднялся на сцену, зашел за кулисы, где у него висели пальто и шапка.

Воспитатель Женя Егорченко появился с известием:

— Гена-то наш, Седов-то! Пошел провожать Машеньку. Этот парень, скажу я вам, не промах. А тебя поздравляю, — пожал Олегу руку. — Ничего, что «Красную Москву» подарил — девка стоит того. — Последние слова сказал, прислонившись к Олегу, и едва не шепотом.

На улице было тепло, падал снег. И над всей страной, наверное, сейчас идет снег. И — тишина. Простившись с друзьями, Олег вышел на берег.

Темень на западе густая, непроглядная. Море размеренно и ровно шумит. «Как они там, — подумал, — за проливом-то, что там решают?» Давненько нет известий. О них с Гошей, должно быть, забыли.

«А ведь и Ларионов пошел провожать!» — внезапно он вдруг подумал.

14. «Наших бьют!»

Переведенный из Охинского училища новый физик, еврей, Борух Талалай подарил Олегу томик стихов русского поэта Алексея Толстого, изданный еще Марксом. Ну, зачитался. «Князь Михайло Репнин», «Василий Шибанов». А «Колокольчики мои, цветики степные!»

Ох, эта поэзия! Как он любит ее! С горем проползли ужасные подростковые годы, миновала страшная война. Полуголодный учился в училище, в техникуме. А нет, не забылось раннее увлечение. В Сибири, на Сосьвинской культ-базе, до войны еще десятилетним написал стихи. «Ленинские внучата» их опубликовали. Были отзывы читателей, один учитель даже прислал письмо. Поэт Леонид Мартынов, впоследствии ставший лауреатом Ленинской премии, в «Омской правде» добрым словом упомянул имя Олега. Такое не забывается. А признаваться товарищам, что пишет стихи, было стыдно. Потом уж и вовсе: поступил в училище, в техникуме стал заниматься боксом, участвовал в боях с выездом…

Один дома. Гоша с ребятами ушел в кино. Олег смотрит в туманное окно и повторяет вдохновенные строчки о любви:

И пела душа, и трепетало сердце, и в ушах звучала на эти стихи музыка известного романса.

Но вот что-то мешает ему отдаться этим звукам, что-то мешает. Какой-то посторонний шум. Он разрушает рождающуюся гармонию каким-то долетавшим с улицы диссонансом. Рядом с морем такое бывает: шторм разыграется, волны грохочут, заглушают все на свете. Да, но шум-то усиливается, нарастает. И совсем непохож он на бухающие морские волны…

О, ну, вот! Кто-то бежит по коридору. Бежит! Этот кто-то сходу открывает двери и кричит, как будто перед ним дюжина глухих. Дежурный это по училищу, Женя Егорченко.

— Олег! — кричит, — выручай! Наших бьют!

Олег знает, что означает этот клич. Ночью разбуди таким призывом — все оставишь и куда-то побежишь кого-то выручать.

— Кто бьет? Где?! — Не мог сходу оторваться от поэтического чтива и врубиться в житейскую обстановку.

— В клубе! Наших пацанов бьют! Матросы драку затеяли, выручай давай!

Понял. Достал тренировочные полуперчатки и вслед за Женей, без шапки, выскочил. Наших бьют! Ну, как это бьют? На самом деле, увидел, — дела обстоят не так. На крепкого матроса насели разом четверо ремесленников, повалили наземь и размахивали кулаками. Увидев подходящих к ним старших товарищей, чуть не враз завопили: «Полундра!» — и рассыпались в разные стороны. Матрос поднялся, пьяно выругался и пошел на подходящих к нему парней, угрожая крепкими кулаками. Пробный Олегов удар левой рукой остановил его. По неписаным боксерским правилам тут требовалась добавка. Но матрос крепкий, Олег присматривался, как половчей сбить с ног. Пьяный опять пошел в атаку. Второй Олегов удар пришелся сбоку и опрокинул его. Скрывшийся за Олеговой спиной Женя Егорченко и откуда-то взявшийся Вена Калашников взяли матроса под руки, перетащили через дорогу, спустили с горы, ведущей из Рыбного городка в Александровск. Скатился он, волоча за собой кучу снега. Тем временем, чуя драку, вывалились из клуба еще три матроса. Сразу устремились на Олега, норовя зайти с трех сторон. Чтоб не попасть в окружение, Олег завыделывал комбинации, кружась и вытанцовывая, отпрыгивал от нападающих и назад, и вправо, и влево. Два любителя острых ощущений — Женя и Вена Калашников — наблюдали эту картину со стороны. Нападающие рассыпались, не заметили, что оказались на одной линии, почти в затылок друг другу. Передний временно, конечно, остался с Олегом один на один — Олег тут же поразил его хуком справа. Егорченко и Калашников — надо отдать им должное — не растерялись, подобрали упавшего, отволокли к спуску с горы и во всю силу толкнули вниз. Два других матроса, увидев своего павшим, одновременно бросились на Олега. Как ни в чем не бывало, Олег продолжил игру: разрывал дистанцию, отскакивал и вышагивал в стороны, заставлял нападающих наталкиваться друг на друга, пока, наконец, не оказались друг за другом. Чем Олег и воспользовался: очередного сбил с ног. Не прозевали и Женя с Веной: легкомысленно хихикая, подхватили упавшего под руки, поволокли к спуску. Третий матрос был не настолько пьян, чтобы не заметить пропажи двух товарищей: ретировался в клуб, где еще оставались небитые его друзья. Туда же устремились и Женя с Веной, и отстраненные от драки наблюдавшие картину боя со стороны трое ремесленников. Девчонок в клубе уже не было — разбежались.

В зале наблюдалось столпотворение: скамейки, стулья перевернуты, парни носятся по всему залу: на отбившихся от компании подгулявших парней нападают по двое, по трое. Один крепкий моряк вошел в азарт: размахнувшись на всю амплитуду, попал парню по голове — тот перевернулся, упал Олегу под ноги. Вскочил, сгоряча не понял, что произошло, попал под другую плюху, с другой руки, опять кувыркнулся. Следующим под его кулак попал Ларионов из третьей группы — перелетел через скамейку. Ларионов приподнялся, медленно полез в карман. Зная его подлый норов, свои парни набросились на него, схватили за руку, в ней оказался нож… Выпроводили за двери.

Громила-матрос приготовил кулаки к очередным ударам. Олег подошел — и он ударил его во всю силу. Олег сделал нырок. Когда матрос выпрямился от промаха — воткнул ему в подбородок прямым ударом, как выстрелил. Добавил и слева, чтоб, наверняка, падал. Вывернувшиеся из-под руки Женя Егорченко и Вена Калашников взяли и этого. Поволокли к выходу.

Не занятые в деле ребята группировались возле Олега, образовывали какую ни есть стенку. Влились в нее и вернувшиеся воспитатель и физрук. Теперь стало видно, что матросов осталось совсем немного, и теснимые стенкой, пятились они к выходу и по одному, по двое покидали это негостеприимное, по их мнению, заведение. Один из матросов, притихший и угомонившийся, искал шапку, его не трогали, пусть ищет.

Посторонних в клубе скоро не осталось, слышался только озорной смех и веселый говор ребят, обсуждающих это неординарное событие. Для них это была потеха, ни больше ни меньше: они весело разбирали эпизоды драки.

— Поднимите скамейки, стулья! — приказал воспитатель Егорченко. — Стулья поставить к стене, как стояли.

— Завтра с утра организуйте уборку зала. Будет тренировка, — Олег прибавил.

Парни кивали, будет сделано. Завтра, так завтра. Они, которые и не состояли в секции бокса, готовы были услужить Олегу Ивановичу. На сегодня все, значит. Вечер танцев окончен, драка тоже. Пора возвращаться в общежитие. Прощались с теми, кто уходит в город.

Гоша, конечно, еще не вернулся, упустил в жизни такой момент! Пусто сейчас в комнатке и тоскливо. Ну, почитать новую книжку, стихи эти.

А, впрочем, зачем стихи теперь, когда твои годы уходят? Ведь тебе уже… Э, тебе скоро уже исполнится двадцать один год!

«А Ларионов-то! За нож взялся — ну, и тип!» — Олег покачал головой.

15. Лыжные соревнования

После уроков Иван Кузьмич вызвал Олега к себе на беседу. Завел разговор о спорте, о развитии бокса в стране, на Сахалине, в училище. Не о деле, в общем, затеял. О драке в клубе, между прочим, не обмолвился. До мастеров-то слух о побоище, конечно, дошел — от учащихся, главным образом. Да и Женя Егорченко поделился сенсацией. Но до начальства, нет, не дошло. Ни директор, ни замполит, ни заместитель директора, ни даже старший мастер ничегошеньки не знают. А пожилого коменданта, деда Герасима, попросил Вена Калашников, чтобы тот ничего не докладывал директору.

Ну, пока сам не спросит. Сейчас Москальцов пребывал в мажорном настроении. Вспомнил удачную сельдевую путину на Сахалине. И в Александровске, в частности. Упомянул даже землетрясение в Ашхабаде… Ну, это что за разговоры? Главное, конечно, было впереди, Олег это понимал и осторожно поддерживал беседу, не забегал вперед, давал директору проводить свою главную идею. Затронул даже футбольную тему — как обыграли англичан, как здесь, на Дальнем Востоке, играют. И вдруг поинтересовался: как ему, недавно приехавшему на Сахалин, здесь живется? Хватает ли зарплаты?

— Об этом, Иван Кузьмич, я как-то не думал. Да лучше-то мне никогда и не было, — он ответил. — На питание хватает, одежда пока есть. Недавно еще немного выслал матери с отцом.

— Матери с отцом помог? Ну, это хорошо. Это, Олег Иванович, очень даже хорошо.

— Так они сколько ждали от меня помощи! Братьев уж не считаю: двое погибли, третий пришел раненый, надо семью создавать, детей растить. А я все не помогал — учился. Пора и мне…

— Да ведь сам молодой, запросы-то и у самого поди есть? — Иван Кузьмич приглядывался к Олегу, будто только его видел.

— Запросы есть, конечно, но, как говорится, по одежке протягивай ножки.

Иван Кузьмич уже глядел в окошко, на горизонт. Побрякал пальцами по столу, глухо заговорил:

— Вот что я надумал, Олег Иванович… Возьми-ка ты дополнительно к преподаванию третью группу судоводителей. Как мастер. Кучина пока нет, он по договору на судне плавает, ему заработать тоже надо. А ты позанимайся-ка с группой, повоспитывай. А то пришли они с практики разболтанные. Пока Кучина нет, я буду тебе платить ставку мастера. Полтора-два месяца. Как это, неплохо ведь?

— Насчет зарплаты неплохо. Но третья группа была на практике, узнала море. В мастера им нужен моряк. А я на море был всего один раз — какой я для них буду авторитет?

— Ну, не скажи. Ты у всего училища — авторитет. А ученики не отдельно обитают — и живут, и учатся, и слушают разговоры. И на твои соревнования они, между прочим, приходят, я видел. Вот и возьми. Морскому хождению ты их, конечно, не обучишь, а к житейским порядкам с твоей помощью, глядишь, будут приспосабливаться.

Олег молчал. Парни незнакомые, надо их изучать на каком-то деле, а времени — всего ничего.

— Ну, что, договорились? — директор по-своему понял его молчание. — Ну, вот и хорошо. Вперед, пока семафор открыт, как говорит ваш брат железнодорожник!

Первую ночь после разговора с директором Олег неважно спал. Думал, чем занять, увлечь ребят в свободное время, чтобы не тянулись куда не надо? Прикидывал план работы. И тут ему пало в голову: лыжи! Гоша готовится, скоро будет городское первенство. Прийти на него всем шалманом, поболеть за своих. Потом кого-то пристроить к Гоше в секцию, может, кто и лыжником станет. Ну, и к себе тоже, в секцию бокса — пусть смотрят хотя бы.

Назавтра замдиректора Александр Васильевич привел Олега в класс, где занимается третья группа судоводителей, приостановил урок по ихтиологии, представил Олега группе как временного мастера. Спросил:

— Знаете этого человека? Не новичок он для вас?

— Зна-аем!

— Очень даже знаем!

— Больно уж строгий он, подобрей надо бы.

— Вам только бы доброго! — Александр Васильевич парировал. — Распустились вы с добрыми-то.

Еще Руфина Фоминична об Олеге замолвила слово. Она с радостью проводила начальство, чтобы без него обстоятельнее рассказать об Олеге Ивановиче. Новое это известие, конечно же, не всех обрадовало, и Руфина Фоминична поняла, что Олега Ивановича ожидают дела нелегкие.

Олег соображал что-то свое. А снег-то уже хороший. У физрука Авенира Калашникова лыжи все разобрали. Старые чинят, восстанавливают, в магазине приобретают новые. На Северном Сахалине шесть месяцев лежит снег, как без лыж?

И вот — воскресный день — лыжные соревнования, городские, отборочные. Гоша сияет, ведет себя как именинник. Готовился вместе со своими ребятами. Утро яркое и не очень холодное, сквозь легкий туманец светит солнце, сыплет снежная пыль.

В техникуме Гошу как-то не замечали, а на четвертом курсе он себя показал: на уфимских городских соревнованиях занял первое место. Всех удивил спортивным подвигом. Эта его победа и сблизила Олега с Гошей, это и определило при направлении их единодушный выбор — Сахалин и дорогу на Дальний Восток. Сейчас он подбирает мазь, натягивает вязаный свитер, теплые носки. В ботинки подкладывает дополнительную стельку изкартона. Сверху телогрейка — ее недолго и скинуть. Ну, и шапочка — как положено. И Олег собирается, но у него даже лыж нет. Одевает валенки, свитер, постоянную свою шинель и шапку-ушанку. Идут через весь город, туда, где лес и пересеченная местность, где собираются участники соревнований. В ожидании начала соревнований они объезжают свои лыжи, проверяют подъемы и спуски. Исполосовали гору вкривь и вкось.

Народу собралось — физруки, тренеры, простые болельщики, вроде Олега. Пришли человек семь ребят из третьей группы. Олег пригласил всех, но дело это, конечно добровольное, как и вообще занятие спортом.

Пришла на лыжах и каталась с горы знакомая девушка Светлана. Олег попросился съехать с ней вместе. Съехали. Упали, конечно, и долго смеялись. Съехали еще раз, тоже упали.

Как ни странно, встретили там и директора училища, Ивана Кузьмича. Он был в костюме с рубашкой и галстуком и без пальто… Говорит, что давно закаляется, и ему нисколько не холодно. Оказался он разговорчивым, не таким, как на службе, где выжимает по слову в минуту. И болельщик бокса. Посещал соревнования, даже говорил об отдельных бойцах. Советовал, например, чтобы Олег поговорил со своим Славой Маннабергом, чтобы тот не увлекался спиртом: один раз видел его в городе пьяненьким. Поинтересовался и делами Олега. По работе с третьей группой, главным образом. Видел, говорит, человек шесть-семь пришли сюда на лыжах— это для них ново, значит, дела у тебя идут.

— Дела-то идут, — Олег кивнул. — Староста там нормальный парень, но группой заправляет не он, а Ларионов.

— С черной шевелюрой? Ну, подбери к нему ключик. Можно подобрать-то?

— Можно, если пойдешь у него на поводу. Но я хочу оторвать от него группу, дрянной он парень. Всех приблизить к старосте, Феде Шаповалову.

Директор посмотрел на Олега зорко, ничего не сказал.

Дали старт. Пускали и засекали по номерам, Гоша оказался в самой середине — ушел двадцать девятым. Десятка — это его дистанция, авось не подкачает. Пошел сильно, взмахивая палками, снежная пыль кружилась за ним сзади. Лыжный спорт на Сахалине развит, зима долгая и теплая, увлекаются многие. Результаты хорошие. Говорят, кто из лыжников приехал с материка, на первых порах здесь хороших результатов не показывают: нужна акклиматизация и длительная тренировка.

Светлана каталась с горки и все поглядывала на Олега, даже Иван Кузьмич заметил:

— Подойди ты к ней. Видишь, глаз на тебя положила.

Подошел, попросился еще раз съехать вместе. Кивнула.

Хорошая она девушка, добрая, красивая. Только на лице у нее с одной стороны отметина — синее пятно от вылитой кислоты. Слышал Олег, ухажер за что-то так недостойно ей отомстил. Говорят, она с кем-то еще погуливала, а не все мужчины умеют прощать: иные мстят коварно. Приехала с материка давно, да не спешит туда возвращаться — работает, ходит на лыжах, посещает кино, театр. Встал сзади, держа ее за талию. Ух, как она прекрасно сложена!

— Поехали, Света!

— Поехали! — Она чуть присела. Ветер усилился, треплет выбившиеся из-под шапочки волосы, они задевают лицо, щекочут, а он, дурак, силится устоять на ногах, еще раз не свалить девушку. Ну, обошлось: перелетели весь спуск и выкатили на равнину. Дотянули до берега какой-то небольшой речки.

— Устоял! — Она смеялась, зубы сверкали, огоньки горели в глазах.

И он ликовал: устоял, мать честная!

— Ну, еще раз давай, Светлана, еще раз, может, это будет последний — скоро будут финишировать.

Она подымалась «елочкой», где было круто переходила на «лесенку». Он, проваливаясь в снегу, отстал. Но вот, наконец, Взобрался и он. Сверху видно всех болельщиков, большинство из них на лыжах. На лыжах были и его староста Федя с товарищами. В ожидании финиша все волновались. К участникам соревнований уважение возрастало, слушали об их тренировках, режиме, об отдельных деталях их житейского быта. И ждали появления первых лыжников из-за холма. Вот далеко, в лощине, обозначилось какое-то движение. Да, появилось три-четыре лыжника, входят в долину. Но до финиша им, ох, далеко. С горы их видно, но Олег со Светланой смотрят не туда: готовятся к новому спуску. Опять он обнял ее за талию — поехали. Жутковато, но все же приятно. От скорости. И от близости девушки. Ветер свистит, волосы щекочут лицо. Вынесло к речке. Остановились, оглянулись посмотреть на идущих лыжников: на белом полотне снега они походят на черных муравьев.

Судьи передают друг другу последние команды, каждый занимает свое место. Слышатся восклицания переднего:

— Третий идет! Пятый! Первый!.. За ними — десятый как будто… Вон кто-то сильно идет. Кто-то… Двадцать девятый, кажется!..

— О! Это ведь Гошин номер! Цаплина! Гоша, ур-ра! — Олег не выдержал, закричал. Но Гоша был на дистанции, далеко, еще боролся с идущим с ним рядом парнем. Скольжение удовлетворительное, идет во всю силу, но, видать, страшно устал: движения производит автоматически. Но идет, не стоит.

Финишируют один за другим те, кто вышли первыми, середнячки. Сразу за ними десятый и тут же двадцать девятый. Скоро появился и тридцать первый.

Но Гоша уже пересек финишную черту. Идет накатом, вовсю дышит и чего-то голову свесил. Олег знает, сейчас ему хочется упасть и полежать.

Сейчас пришел… первым, пожалуй! Ну, точно! Какие-то секунды выиграл у второго. Вот! Его и вызывают на пьедестал почета, ура!

Вручили блестящую грамоту.

Федя Шаповалов был окружен своей братвой, из третьей группы. Олег подошел, поприветствовал, за успех Гоши Цаплина вместе с ними порадовался. Пожалел, что сам не запасся лыжами и приходится топтать снег ногами.

— А как он шел, Георгий Яковлевич-то! Смотрели, видели? У такого есть чему поучиться. Если кто надумает прийти в его секцию, мне скажите: я ему порекомендую, мне не откажет, нет. По крайней мере целую зиму будете заниматься полезным делом. Для здоровья хорошо…

Они остались. Как же не покататься в такую ясную погоду! Кто откажется, когда пришли на лыжах?

16. Собрание

На другой день Гошу вызвали в горком физкультуры. Председатель Галанова долго с ним разговаривала, велела упорно тренироваться, готовиться к поездке в Южно-Сахалинск на соревнования областного масштаба. Там, в Южном, говорит она, много классных лыжников, и, чтобы устроиться в первой десятке, надо хорошо готовиться.

И сделался он сосредоточенным и неразговорчивым. После работы каждый день тренируется. Собирается в путь-дорогу, колдует над мазями.

Через две недели по хорошей дороге отправили их, человек десять, специальным автобусом до Победино. Олег провожал, шутливо наставлял, делал вид, будто плачет — платком якобы размазывал слезы.

Вечером в комнате общежития собралось групповое собрание третьей группы. Сначала парни вели себя свободно: выходили, входили, ложились на койки. Не взирая на вольность их поведения, Олег, сидя у стола, вел беседу с узким кругом ребят. Заметил: что-то их к нему тянуло. И все же полагал собрать группу, активным парням велел привести остальных поближе. Что они и сделали.

— Итак, собрание открыто, — говорил он, не вставая. — С чего начнем?

Собрание приняло неожиданное начало.

— А как вы их, Олег Иванович! — Староста Федя, рыжий, плотно сложенный парень, с определившейся бородкой, покачал головой.

— Особенно этого, ломовика-то, шваркнули! — в тон старосте подхватил товарищ его, сухощавый Вася Ивлев с русым чубом.

— Дак Эдика Ларионова тот смел одним махом, — заявил Неупокоев.

Услышав разговор о драке, ребята подошли ближе к столу.

— Он и вас уложил бы, Олег Иванович, если попал бы. — Бывший сын полка Неупокоев, тоненький, светленький, привык говорить в лицо, что думает.

— А дак если попал бы! — возразил ему староста Федя.

— А Эдик-то, Эдик! Как его приласкали, сразу схватился за нож… — Неупокоев высказал осуждение до конца.

— А что мне осталось делать? Может, бежать? — Ларионов огрызнулся.

— Плохо это, что за нож взялся. — Олег знал, что Ларионова уже не раз товарищи упрекали за нож. — Эти матросы, Ларионов, тоже могли за нож взяться. А не взялись. Знают, что это — последнее дело.

— Меня никогда не трогали, — мрачно заявил Ларионов.

— Еще затронут не раз! Жизнь-то длинная… — Староста громко заржал. Засмеялись и парни, явно поддерживая Федю.

Неожиданно для Олега все заинтересованно обсуждали инцидент в клубе. Группа была в полном составе, и подавляющая ее часть не поддерживала Ларионова. Олег больше слушал, переводил глаза с одного говоруна на другого.

— Олег Иванович. — Федя, невпопад беседе, начал другую линию: — Нас с Васей запишите в секцию бокса. — Не глядя на друга, он положил ему, русому пареньку, на плечо руку.

— Да, запишите! — Вася усилил просьбу, видно, договорились раньше. — Дак охота же научиться драться…

Олег задумался. Драться-то научить можно, а выступать на ринге вряд ли придется. Потраченное время, конечно, не пропадет зря. В самовоспитании пригодится…

— Приходите. Посмотрите на тренировки, поболеете, а там поглядим, — дипломатично Олег вывернулся.

И слушал, как парни толкуют о ноже, о боксе.

— А я, ребята, заглянул вот по какому поводу, — наконец, он выбрал момент для оглашения своей идеи: — Вот у нас тут, в Александровске и рядом, есть разные училища. Готовят шахтеров, строителей, столяров-краснодеревцев. И в нашем училище тоже — слесарей, кузнецов, мотористов. Но вы выбрали профессию судоводителя. Моряка в чистом виде. Что же вас привело, почему избрали такую специальность?

— А не все ли равно? Кому какое дело? — проскрипел Ларионов.

— Что определило ваш выбор? — продолжал Олег, игнорируя реплику Ларионова и весело глядя на готовящуюся к сну группу. — Любовь к морю?

— Нуда, конечно! — слышались редкие возгласы.

Готовился говорить о море, только о море.

— К морю, конечно. К нему и вся любовь наша, — парни соглашались.

— А чем же оно нравится? — Олег подстрекнул. Видел, что не всех занимает тема, иные мечтают о чем-то своем.

Но кое-кто и задумался: вертят головами, думают. Чем же: большой водой, качкой? Бурями? Или штилем? Нет, не то, не то!.. Не находят слов.

— Дак свобода же! — неожиданно для Олега воскликнул высокий, скромный, до сих пор молчавший Зотов. — Море — это же свобода!

— Ну, конечно, это — свобода! Хотя… — Неупокоев поддержал отчасти.

— Хотя… Дисциплина-то тоже нужна. А вы как думаете, Олег Иванович? — спросил староста Федя.

Вздохнул, помолчал. Ему, встретившемуся с морем только один раз, предлагалось теперь высказать мнение о нем. После размышлений Олег сказал:

— А еще у моря имеется суша. Берег. Земля. Родная земля, между прочим. К морю вас тянет? Ну, тянет, конечно. А с моря на берег разве не тянет?

— Тянет, точно! — выскочил Неупокоев.

— На свою Родину, к семье не тянет? — усилил вопрос.

— Тянет! Еще как! — утвердили ребята, утвердил и староста.

— По-моему, как берег красив морем, так и море красиво берегами. Дорого оно еще родными берегами. Вот разве этим оно вам нравится?

— Что верно, то верно: на море тянет и на берег тоже, — Староста Федя в раздумье завершал беседу. Он уже готовился ко сну: руки его трогали одеяло, подушку.

— Одну минуту, ребята, прошу внимания! — Олег стоя обратился к группе. — Я хочу дать вам небольшое задание: сделать одну работу. Домашнюю. Письменно ответить на вопрос: почему я выбрал специальность судоводителя? И еще один вопрос: чем мне нравится море? Размер? Хватит одной страницы. Но можно и больше. Это все. Задание ясно? Какие ко мне вопросы?

— На чем писать? — поинтересовался задумчивый Зотов.

— Напишите в своих тетрадях по спецтехнологии. Там и оценку выставим. Она занесена будет в журнал. Начинайте с чистой страницы.

— Сроки, Олег Иванович? Сколько даете времени?

— Завтра сделать. Кто не успеет — послезавтра.

— Задание! Какое, к черту задание? — проскрипел голос Ларионова.

— Сделаем, Олег Иванович! Я проверю, подтолкну, — заверил староста.

— А заодно я проверю и ваши конспекты, — предупредил Олег. Реплике Ларионова он не придал значения, хотя про себя отметил, что тот слушал, о чем шел разговор.

17. Юношеские соревнования

Олег занимался подготовкой к соревнованиям: готовил ребят, звонил, составлял заявку. И проводил семинар судей, среди которых были Вена Калашников, Женя Егорченко, Гена Седов, Боря Тарасов. Кроме первого училища, в них участвовали и четвертое, и Горный техникум, и человек десять из вольноопределяющихся. Соревнования классификационные, но отдельные встречи все же носили принципиальный характер, в каждом весе определялись лидеры, кандидаты в сборную команду, так что была и какая-то заинтересованность.

Бои были азартными, захватывающими, особенно у Демина со Славой, который с незначительным преимуществом выиграл Слава. Выиграл бой и Толя Мыльников, на спаррингах нередко работающий с Олегом. Зал был переполнен. Присутствовали директор Иван Кузьмич, его зам и пом, и старший мастер, и преподаватели, и мастера. Присутствовала Галанова Софья Павловна, председатель горкома физкультуры и спорта. Публика кричала, вскакивала с мест, судья-информатор с трудом ее сдерживал.

Между прочим, Олег чувствовал себя свободным и весь отдавался организации соревнований и проводил их с подъемом. Этой свободе служило то, что вернулся с плавания мастер Кучин, Олег сдал ему третью группу судоводителей и вздохнул — гора с плеч: свалил такую глыбу! Конечно, чего-то было жаль, с передачей группы что-то было утеряно. Он рассказывал Кучину о борьбе за группу против влияния Ларионова. Был явный прогресс: два парня приходили к нему на занятия в секцию бокса. Двое уже занимались лыжами под Гошиным присмотром. Влияние спорта и спортсменов на группу было значительным, власть в группе перешла в руки Феди Шаповалова. Мастер Кучин внимательно слушал и удивленно смотрел на Олега — не разобрался ли в тонкостях его метода?

Среди девушек Олег разглядел и знакомую, Верочку. Несмотря на занятость, он исполнял роль главного судьи, — увидев ее, кивнул, и она расцвела в улыбке и своим подружкам что-то сообщила.

Секретарь судейской коллегии в наполовину заполненные бланки грамот вносил имена победителей, и председатель Галанова, женщина деловая, вручала грамоты прямо на ринге. В заключение она взяла в руки микрофон и поздравила победителей. Сказала, что в начале нового года — 1950-го — в январе — феврале состоятся соревнования на кубок города. Пожелала будущим участникам хорошей подготовки. Прошла в Олегову комнатку, где в ее присутствии провели заседание судейской коллегии. Расселись кто где, заняли и Гошину свободную койку. Скоро Новый год, а Гоша задержался на соревнованиях. Галанова сообщила, что Гошу Цаплина и еще двух парней оставили на сборы. Скоро они приедут.

Олег сделал замечание судьям, главным образом по заполнению судейских записок. Указал и судьям на ринге — Авениру Калашникову и Борису Тарасову, — чтоб голос был погромче, жесты повыразительнее. Соревнованиями Галанова осталась довольна, хотя, похоже, не шибко в них разбиралась. Ее проводили, помогли спуститься на крутом спуске. А сами — молодой народ — пошли в клуб танцевать, веселиться. Женатик Вена Калашников тоже скоро убрался домой, Женя Егорченко по своей воспитательской обязанности прошел вперед, к игравшему на баяне Мише. Гена Седов подсел к своей Машеньке и теперь стал ему черт не брат. Олег с москвичом Борей Тарасовым заняли скамейку у выхода, пребывая в добром расположении духа. Ростом Борис невысок, лицо грубо отесано, голос суровый, но добряк добряком. Пострижен бобриком — похожий на ежа и человек веселый! Втроем они приехали из Москвы, вместе с Дмитрием Заваленовым и Веной Калашниковым. Заваленова недавно зачем-то вызывали в Южный, и там застрял он надолго. А Боря Тарасов, неравнодушный к боксу и к тренеру Олегу Сибирцеву, ходит на тренировки в первое училище и держится к Олегу поближе. У себя, в четвертом, он, вместе с Володей Глашкиным, тоже организовал секцию бокса, отдельных отличившихся воспитанников выставляет на соревнования… Да, и сейчас вспоминали каждый свой техникум, и этими светлыми воспоминаниями были, между прочим, — известные стране мастера спорта: Меднов, Чеботарев, Сильчев, чемпион страны Юрий Егоров.

— А почему я занялся тренерской работой? — Олег обернулся к своему товарищу, к Боре Тарасову. — Хочу подготовить бойцов, проводить с ними спарринги. И ехать на большие соревнования. На первенство Центрального Совета «Трудовые резервы». Полугар мне обещал вызов.

— Полугар? Ну, этот наобещает!.. А из тебя, между прочим, получается неплохой тренер. У тебя это, видно, от Бога. Тренерскую работу ты не бросай. Другие стараются не меньше твоего, а ни авторитет к ним, ни успех не приходят.

— Да нет, не думаю бросать, — он ответил.

Верочка предстала неожиданно. Чувствует за собой силу, знает, что любуются ею многие, и, конечно же, приглашение к танцу этому молодому человеку, учителю, тренеру не может быть неприятным. Сделала легкое приседание — книксен, что ли, и протянула руку. Восточные глаза блестят, и так это подчеркивает ее красоту! Он потянулся к ней, взял ее в свои руки, живую, энергичную.

— Рад здесь видеть вас.

— Я уже не первый раз, — она похвалилась.

— Соревнования вам нравятся?

— Нравятся. Но переживаешь: хороший мальчик, а нос разбит, кровь течет. А вам нисколько не жалко?

— Горячие, бьют неточно, потому — кровь, — увильнул от прямого ответа. И подумав: какая же ты хорошенькая!

Неизреченная и сокровенная мысль его какими-то неисповедимыми путями дошла до Верочки — она покраснела, приклонила голову ему на плечо. Стала говорить. Спрашивать.

— А сами вы… вы почему не выступаете? Вы же такой… ну, молодой! — Она отстранилась и посмотрела на него. — Ну, почему, почему, в самом деле?

От слова «молодой» ему сделалось весело, он засмеялся и на какое-то мгновение прижал ее к себе, действительно, молодую и, действительно, хорошую.

— Хочу настоящего боя, да противника пока не находится. Упрашиваю, уговариваю — отказываются. Думаю, скоро появятся.

Играли фокстрот, он делал легкие выпады, она — то же самое и так же, как он, и так ладно все у них получалось! От ее способностей был в восторге, проводил ее туда, откуда пришла, сказал, что придет приглашать еще. Кивнула и улыбнулась. Так улыбнулась!

Боря Тарасов сидел на той же скамье, только не один: с ним рядом были Женя Егорченко, Гена Седов и… внезапно откуда-то появившийся… Гоша Цаплин! Компания внимала Гошиному рассказу и смеялась. Гоша рассказывал, как ехал, как торопился к Новому году, как толкали на Камышевом перевале машину. Казалось бы, над чем хохотать, а они смеялись, укатывались. Олег подошел, Гоша встал, обнялись. И смех возобновился. Гоша был в тренировочных штанах и толстом свитере, нисколько не пахнущем потом после тренировок: он был свеж, как из магазина.

— Кто это о тебе позаботился? — Олег потрогал свитер.

— Люда это, — походя, бросил Гоша Цаплин. И стал безразлично смотреть на танцующую публику.

— Какая Люда? — заинтересовался Олег.

— А все та же. Которая живет в Южном. Расскажу дома.

— Так есть о чем рассказывать?

— Есть.

— А как ты выступил?

— Устроился в десятке. Был на сборах.

— Уж мы догадались. В управление заходил? Чего там нового?

— Полугара сняли за пьянку. Зампредом поставили вот его друга, — указал на Борю Тарасова, — Юру Заваленова.

— Ну, ну, я же говорил! — горячо вставил Боря Тарасов и приподнялся на скамье.

— Это, братцы, хорошо, но как же теперь мой вызов? Кто вызовет меня на соревнования? Он же обещал… — Олег растерялся.

— А никак! Готовишь ты боксеров — и готовь. Весной вызовут в Южный на лично-командное первенство области. И ты сам будешь участвовать. За работу с боксерами Заваленов тебе будет платить. А про Полугара ты забудь. Нет его, все! Ну, давай, иди танцуй — вон девушка тебя ждет.

Верочка в самом деле ждала Олега, другим парням отказывала. Пошел по залу, лавируя туда-сюда; избежав столкновения, с улыбкой предстал перед ней. Она сделала шаг навстречу.

— У меня друг вернулся с Южного. Был на лыжных соревнованиях, потом на сборах, около месяца его не было дома, — доложил Верочке.

— Это светлый такой?

— В техникуме мы его звали сивым. Вместе сюда добирались, за дорогу надоели друг другу. А сейчас… ну, соскучились.

— Хорошая у вас дружба: оба спортсмены, вместе работаете, живете. Интересно, откуда вы приехали? Давно хотела спросить.

— Есть на Урале, в Уфе, железнодорожный техникум. Оттуда мы сюда приехали.

— Про Уфу слышала. А большая она?

— Больше Александровска.

— У-у, какая большая! А я из Приморья, из Уссурийска. Это недалеко от Владивостока. Приехала вместе с папой, с мамой, с сестренкой, сразу после победы над Японией. Была тогда маленькая, училась в шестом классе.

— Хотите, познакомлю? — кивнул на Гошу.

— Ух! Ну, конечно, хочу.

Танец кончился, подошли к беседующим Гоше и Боре Тарасову. Увидев, кто идет, оба встали, вытянулись. Олег представил:

— Познакомьтесь, друзья мои: это Вера. — На этих словах она чуть присела. — А это мой друг Гоша. И это друг, физрук четвертого училища, москвич, звать Борисом.

Гоше первому подала руку, потом Боре Тарасову. Сказала, что видела его замечательное выступление на сцене. Гоше отдельно улыбнулась, просто так, как новому знакомому.

— Вы сегодня приехали из Южного?

— Да сейчас только. И сразу сюда. А где вас еще искать? — Он засмеялся.

— Как дорога?

— Ничего, доехали. Два раза пришлось толкнуть.

— Как там Южный?

— Живет — веселится! В магазинах все есть. Кроме спирта.

— Даже крабы? — Замечание о спирте пропустила.

— И крабы. Мальчишки прямо на дороге торгуют. Вареные. Десять рублей штука. Кета, кижуч — тоже десять. Прямо с икрой, из одного кижуча — литровая банка икры.

— Ну, этого и у нас хватает, а вот крабов… Говорят, открыли там учительский институт? — она поинтересовалась.

— Чего не знаю, того не знаю, — Гоша вздохнул.

— А вы почему не танцуете? — неожиданно спросила Верочка.

— Не умеем, — пожав плечами, признался Боря Тарасов.

Заиграли вальс. Холостяк Миша включил радиолу, на весь клуб разнесло залихватскую песню Лидии Руслановой: «Окрасился месяц багрянцем…». Олег взглянул на Верочку, она — на него. Пошли. Тем более, что к ней уже приближался Эдик Ларионов. Песня бросала в дрожь, она напоминала им первую встречу, за которую Верочке Олег вручил приз. Танцевали с подъемом, тем более, что этот танец был последним.

— Провожу вас? — не то спросил, не то постановил. Буркнул.

Она расслышала, кивнула. И тесней прижались друг к другу, и такт стал единым, как у солдат на параде, и кружение стало изящней, и танцующие будто расступались и давали дорогу.

Музыка, наконец, смолкла. Все вокруг зашевелилось, задвигалось, Верочка ушла в свой закуток одеваться. Олег вышел на улицу, бегом пробежался до своей комнатки, накинул шинель и шапку. Вернулся в клуб. Нос к носу встретились с Женей Егорченко.

— Собрался уходить? — спросил он. — А я хотел вас поздравить: танцевали вы здорово. Хоть опять вас награждай призом.

— Так в чем дело? Мы не против.

— Ишь, какой хитрый: за одну песню дай вам два приза.

Верочка появилась в окружении девушек. Олег пошел следом, попал в кучу парней, было их человек двадцать, в том числе Эдик Ларионов. Были и городские — все шли толпой позади девушек. Не первый раз идут провожать табором, вместе пели песни и травили анекдоты. Спустясь с горы, радостно пританцовывая, шли по улице Чехова мимо дома, где когда-то жил великий писатель. Улицу освещала полная луна.

Девушки по одной, по двое уходили вправо, влево — в переулки. Парни отделялись от ребячьей ватаги, в основном, тоже по одному, остальные шли вслед за кучей девушек. Верочка свернула вправо, за ней увязались сразу трое. Олег — четвертый… Таким сопровождением Верочка осталась недовольна: пошла рядом с Олегом.

— В прошлый раз вы почему-то на вечер танцев не приходили?

— Писал письма, готовился к урокам.

— Целый вечер?

— До одиннадцати.

— А потом?

— Лег спать.

— О-о! И спалось вам?

— Это мой режим.

— Соблюдаете, да?

— А как же — я боец. До сего дня ждал вызова и поездки на материк. Не дождался. Сейчас начал готовиться к весне, на первенство Сахалина.

— Хотелось бы увидеть вас на ринге, — мечтательно проговорила Верочка. Она вдруг остановилась, заговорила другим тоном: — Ну, вот я и дома. Спасибо, что проводили. До свиданья. — Руку подала только Олегу, остальные стояли в сторонке, им помахала рукой. И взялась за щеколду. И еще раз обернулась, чтобы взглянуть, как ему показалось, на него одного. И все: калитка захлопнулась. Олег осмотрел дом, в котором она жила. Стоял он вначале переулка, недалеко от улицы Чехова; тремя окрашенными в голубой цвет ставнями окон обращен в этот самый переулок. От остальных домов ничем не выделяется; так же, как и другие, нахохлясь шатровой крышей, тихо подремывает под луной.

Парни ожидали поодаль. Все они, Олег заметил, относятся к нему с уважением. Дорогой донимали вопросами о боксе, о боях, о тренировках. Один Эдик Ларионов молчал.

— Давайте песню, — предложил Олег и, не встретив возражений, начал:

Парни дружно подпевали. Песня сближала едва знакомых парней. В перерывах вели разговор, из которого Олег понял, что все они приехали с материка и здесь осели надолго. Слово за слово Олег рассказал, как учился в Новосибирском железнодорожном училище, как направили в Уфу, в техникум трудовых резервов, и как он там учился. Поднявшись к Рыбному городку, где все они жили, парни пожали друг другу руки. Эдик Ларионов, подавая Олегу руку, прошипел:

— Перешли вы мне дорогу… — И, пошатываясь, пошел в общежитие.

18. Встреча Нового года

Какое это освобождение от лямки — передача группы мастеру Кучину! Олег поправляет на себе и натягивает сшитый в мастерской пиджак. Вздыхает: «Нет, я еще не наставник в полной мере. Вот как мне быть с этим Ларионовым? Угораздило-то его, лентяя, влюбиться в красавицу Верочку…»

Гоша соглашается, но не совсем:

— Не обращай внимания на этого Ларионова. Да можно и поговорить: куда, мол, тебе до нее: хотя и с шевелюрой, но не по своей харе выбираешь… А насчет свободы — это ты правильно сказал. Только директор Москальцов о тебе не зря печется: дает приработать дополнительно к зарплате. Он, гляди, и еще что-нибудь надумает.

Гоша говорит без зависти: любит друга, радуется за него. Почистив туфли, Олег потягивается.

— Ну, пора выходить. До столовой еще пока дойдешь.

— Выходить, так выходить. — Гоша оправляет на себе новую, купленную в Южном, рубашку, одевает пиджак, шинель.

Идут сквозь сетку падающего снега, он набухает на плечах, нависает на шапке и на бровях. Идут, наклоняясь к встречному ветру, но шаг нетороплив, размерен, как и положено в праздничный вечер. В прихожем тамбуре столовой отряхиваются от снега, входят. Разноцветными огнями горит наряженная елка. В зале разодетая публика; сбившись в небольшие группы, гости ведут беседу, входящих приветствуют и опоздавших, и задержавшихся, среди которых оказался и сам директор Иван Кузьмич с супругой. Пришел холостяк Миша с баяном. Мастер Терентьев забрал у него баян, тут же заиграл. Он такой. Бывший военный моряк, любит и требует от ребят полного порядка, чтоб койки были заправлены, как по линейке. Чтоб сами были готовы к урокам. Когда в общежитии дежурит, играет на баяне и улыбается, ребята слушают с удовольствием. Легко и быстро проходят мимо или, остановившись, соблюдая такт, о чем-нибудь спрашивают. Казалось бы, мелочь — баян-то, а задумываются. Он заиграл вальс «Дунайские волны» — женщины, девушки встали, закружились. Гоша, к Олегову удивлению, пригласил толстушку Свету из бухгалтерии и довольно сносно стал танцевать.

Стоя во главе стола, директор Москальцов подал команду:

— Всем садиться! — И повторил: — Я сказал: садиться! Я хозяин здесь или не хозяин? — спросил, оглядываясь налево-направо. Послал Женю Егорченко, оторвав его от смуглой, худощавой супруги, бухгалтерши, остановить «всякую неорганизованную музыку». Стали занимать места за длинным столом, составленным из множества квадратных столиков, накрытых белыми скатертями.

Тут явились Вена Калашников с женой, явно опоздавшие, и вызвали, к неудовольствию директора, дополнительное оживление, особенно мужской половины. Усатый и кудрявый Борух Талалай вскочил и, в шутку ли, всерьез ли, стал помогать женщине раздеваться. Она сняла валенки, одела туфли на высоком каблуке и огладила на себе легкую, красивую голубую кофточку и черную юбку. Посмотрелась в зеркало, прибрала рассыпавшиеся светлые волосы. И все, готова. Отмахнулась от надоевшего ей усатого Талалая и, подтолкнув своего благоверного, вместе с ним направилась к столу. Заняла свободное место рядом с Олегом и Гошей.

— Здравствуйте, молодые люди! — негромко поприветствовала она.

— Ну, что, все собрались или еще кого подождем? — спросил стоящий во главе стола директор училища. Он был в темно-синем костюме и белой рубашке с галстуком. — Ну, начинаем. Собираемся мы последний раз в этом году: через три, нет, — посмотрел на часы, — даже через два с половиной часа будем встречать Новый год. Пятидесятый. А что он нам принесет? Интересно бы знать. Но поживем — увидим. Похоже, наша жизнь еще улучшится, как улучшается каждый год: в марте опять снизятся цены на продукты питания и промтовары. А зарплата? У приезжих она определенно повысится, на десять процентов пока… И другим, наверно, прибавят, — помолчал. Продолжал говорить о делах, о работе. — Наше училище становится заметным, видным в городе: молодежь к нам тянется со всего города. Это она на наши вечера и на наши соревнования. Тут уж надо отдать должное нашим молодым специалистам, в первую очередь — Сибирцеву Олегу Ивановичу.

Олег пошевельнулся, сел прямее: неудобно стало сидеть…

— Ну, это уж я начал говорить, как жили мы в уходящем году. Работали мы хорошо. Серьезных нарушений дисциплины не было ни со стороны учащихся, ни со стороны работников. Не будем уж говорить о прошлогодних потерях. И о мелочах не будем… — Директор при этом посмотрел на пожилого мастера группы судовых механиков Первоткина.

Тот не выдержал его намекающего взгляда:

— Это вы на меня намекаете?.. Так заявляю: одеколона я не пью. Еще раз говорю: собираю флакончики из-под одеколона — это верно. Потому что оформляю кабинет — готовлю на показ учащимся образцы масел.

Мастера и преподаватели тихонько захихикали, стол затрясся. Всем было известно, что Первоткин не трезвенник, а спирт завезли в Александровск с большим опозданием, в магазинах долго оставались одни кавказские вина, и в аптеках сразу исчез одеколон… Так что нет дыма без огня.

— Ну, не будем вспоминать мелочи, — Москальцов усмехнулся. — А вот теперь мы все на один год становимся старше. Значит, мудрей. Так сейчас я предлагаю тост за то, чтобы хороший был год, хорошо мы его провели и надо теперь достойно его проводить. Ну, подняли: за все, что было хорошего!..

Тост не был поддержан: задержал его замполит Михаил Осипович: стал произносить свои «пару слов». Как всегда, разговорился. О международном положении, главным образом… За столом гремели стаканы, мужчины доливали их спиртом, водой; кто заранее наполнял тарелки щедрой закуской: нарезанной колбасой, соленой и копченой рыбой, икрой, отварной картошкой, зеленью.

— А вы чего, молодые люди? — спросил старший мастер. — Или вы у нас непьющие? — со смехом обратился к Олегу с Гошей.

— Дай, налью, — потянулся Гоша к графину. — Ты чего это? — обернулся к нему Олег.

— Сегодня напьюсь, — ответил Гоша.

Олег внимательно посмотрел на него: изменившимся приехал с Южного. Встретил попутчицу Люду, что-то между ними произошло. Гоша налил спирта, долил воды. Олег — одной воды и тоже поднял… Замечал, что наблюдают за ним во все глаза соседи и сидящие близко женщины. Закусывал и слушал, как усиливается гул в зале. Отдельные мужчины наливают чистый спирт. И все-таки запивают водой.

Миша, наконец, заиграл. Возле Тони Калашниковой вырос Борух Талалай. Не спросясь Вены, пошел с ней танцевать. Большинство мужчин заняты своими женами. Гена Седов кружится с Машенькой, Олег слушает горячие разговоры, продолжает изучать коллектив, в котором уже работает почти пять месяцев. Его, конечно, тут уважают, это верно. Главным образом за воздержание от спиртного. Но до конца понять коллектива, нет, не может. К примеру, почему многие недолюбливают нового директора Москальцова. Кого бы, кажется, стоит не любить, так это кудрявого Михаила Осиповича: в воспитании пацанов участия не принимает, хотя в руководство училищем вмешивается. Как-то спросил Олег мастера Первоткина: как его друзья относятся к кудрявому замполиту? Тот ответил: «А так: не трогай г…, оно и не пахнет. Никто всерьез его не воспринимает: сидит — пусть сидит, говорит — пусть говорит: никто ведь не слушает…» и не ведут о нем никаких разговоров. А о Москальцове толкуют. Даже его странный навык ходить зимой без пальто ни у кого не вызывает уважительного отношения.

Стол шумел: мужчины над чем-то смеялись. Дошло дело до песен. Жена отставного моряка, помощника директора по хозяйственной работе, Александра Никитича звонко запела:

Подхватили все, почти все. Пели, вкладывая душу: переживали о пареньке, который ушел на войну, не допев песен и недолюбив свою любимую. Пели и «Катюшу», и «Землянку» — «Бьется в тесной печурке огонь…». Замахали руками: «Опять про войну — ну, ее!» Александра Никитична снова запела сильным голосом:

Идет пятый послевоенный год, казалось бы, война ушла в прошлое, но песни о ней рождались одна за другой и являлись на широкий простор, и пели их и за столом, и на улице. Но хотелось песен о мире, о жизни и о любви. И эта «На Волге широкой…» была, как нельзя, кстати!

Миша заиграл танцевальную. Тоня прислонилась к плечу:

— Олег, пригласи меня, а то вон опять этот, усач кудрявый.

Олег кивнул, встал, подтянулся и, дождавшись Талалая, увел Тоню у него из-под носа. Еще и показал ему «козу». Спросил партнершу:

— Вы с Веной поругались?

— Нет, — возразила москвичка Тоня. — А с чего ты взял?

— Дак сели рядом, а как чужие.

— Дома наговорились. И условились: он мне не мешает, я — ему… А я тебя вот что хочу спросить: я тебе нравлюсь? Хоть немножко, ну, хоть чуточку? Ну, скажи, давай скажи, скажи!

— Ну, нравишься. — Хотел добавить: «чуть-чуть», но не сказал.

— Так поухаживай за мной, на этом вечере хотя бы. Поприставай, поприглашай на танец.

«Зачем это?» — он удивился. Ну, видно, так надо. Где холостяку догадаться — зачем! Музыка закончилась, он проводил ее, посадил рядом. Предложил закусить, она с удовольствием согласилась. Позволила себе налить спирта и развести водой. И ему налила собственноручно, как ни отбояривался. С обворожительной улыбкой пригласила выпить за дружбу. И, к ревнивому неудовольствию следящих за ним женщин, он не устоял: выпил.

Миша заиграл «Барыню», мужчины поднялись, стали отплясывать. Олег заметил, как физрук Вена зорко следил за плясунами и сам уже готов пуститься в пляс — теперь ему вовсе было не до жены. Выждал, когда Миша перешел на «Цыганочку», приподнялся, вышел. Отлично сложенный и накачанный, чего не мог скрыть его просторный темно-синий костюм, выпрямился, откинул назад голову и, дождавшись к себе внимания, стал стройно вышагивать по кругу и по сверкающим туфлям ладонями пришлепывать. И остановился вдруг, и стал наконец бацать. Плясать русскую. Четкое печатанье, без участия рук. Из-за стола все поднялись, восхищенные, передвинулись к Вене поближе, обступили вокруг, чтобы разглядеть его блестящую пляску — не пропустить какого колена. Встала и ушла, поближе к своему благоверному, жена его, Тоня. Дождалась триумфального конца его пляски — завершил он опять по-цыгански, с руками, — заняла то место, откуда он начинал, и вмиг сделалась грациозной — дожидалась от баяниста нового начала. По желанию женщины он начал с выхода. И пошла по кругу, ибо услужливыми кавалерами круг был освобожден для нее. Красиво шевеля руками и выгибаясь великолепным телом, шла по кругу, чуть откинувшись назад, поочередно била руками то по одной, то по другой туфельке, и когда ритм ускорился, заняв середину свободного пространства, стала впечатывать такую дробь! Миша увлекся, кивал головой, ускорял и ускорял темп музыки, и когда выпечатывать ритм стало невозможно, она, чуть двигаясь по кругу, стала потряхивать плечами, мелко сотрясаясь и всем телом. Мужчины все потянулись вперед, ближе к кругу, в котором, творя чудо, она приколдовывала мужскую братию.

Не пляска это, блеск искрометный! Где они, муж да жена, выучились? Оба? Один другого лучше! Вена Калашников мельком взглядывал на круг, восторгался зажигательными движениями дражайшей своей половины, а как только она завершила пляску, отвернулся в сторону, будто нисколько ею не восхищался. Дал мужчинам и ее, и себя окружить и, переживая головокружительный успех, довольно улыбался. В толпе мужчин и молодых людей она прошла совсем близко от Олега, но — мимо. Мимо и своего благоверного.

Баян заиграл фокстрот — Тоня обернулась, протянула Олегу руку, он подхватил ее зажигательно и свободно, как когда-то в техникуме стал делать выпады и шутливые па, ведя за собой легкую и послушную, с неменьшей выдумкой жену своего друга Тоню Калашникову.

— Видел? — она спросила.

— Видел, это было здорово! Поздравляю! — Пожал руку.

— Ух, ты какой! Вот ты какой! — она воскликнула и на мгновение прижалась — обожгла своим прикосновением!

Музыка между тем скоро закончилась, все, как по уговору, стали садиться за стол. Гвалт стоял невообразимый. Мужчины обменивались по поводу Авенировой и Тониной пляски, а более активные тянулись к ней и к нему со стаканами чокнуться. Она обернулась к Олегу, глазами показала на графин, глазами же спросила: будет ли пить? Он помотал головой: нет. Отказался. Рядом сидящий Гоша, к его удивлению, опять «принял на грудь».

Вена Калашников пил, закусывал и, кажется, нисколько не хмелел, делался только тяжелым и грузным. Свою Тоню он уже потерял и, похоже, забыл о ней, а анекдоты мужикам по-прежнему рассказывал в образах. Когда Олег подошел, тот заканчивал матерную пародию на басню Михалкова.

Мужики разинув рот слушали и, оглядываясь на веселящихся женщин, ржали.

Впрочем, оглядывались и на подходящее начальство. Директор и его заместитель по теоретической и производственной работе, подойдя ближе, пригласили мужчин к столу. Олега персонально взяли под руки, будто насильно повели к еде и питью.

— Пойдем-ка, посидим да поговорим, как следует, — на ходу Иван Кузьмич приговаривал.

— Поговорить-то есть о чем, есть, — в тон поддакивал его заместитель Александр Васильевич.

И рядом, между собой, усадили его за стол, налили ему спирта и развели водой. И когда он, отказавшись пить, помотал головой, оба уважительно покивали и удовлетворенно согласились: правильно делает, что не пьет, так и надо.

— Хотя… Что-то не видно никого другого, который бы так же отказывался от предложенного стакана. Даже Гоша, друг твой.

Начальство, впрочем, выпило без Олега, закусив кусочком хлеба с икрой и какой-то зеленью.

— А вот Слава твой, тяжеловес-то… — начал было директор училища.

— Полутяж, — Олег поправил.

— Ну, полу… Полутяжеловес, пускай. Дак он, похоже, принимает это зелье. Выпивает, говорю. Я как-то видел его: идет и качается. Ты поговори с ним. А то он другой раз у Демина не выиграет ни за что. Поговори!

— Нет, не выиграет, если пить будет, — поддакнул замдиректора.

— А этот… в самом легком весе, Грибанов-то… — с восхищением заговорил директор Иван Кузьмич.

Олег рад был такому вниманию начальства к боксу. Слушал их комментарии. Больше слушал, не принимал участия в разговоре. Не сразу и заметил, как они переменили тему беседы.

— Мало ты у нас зарабатываешь, — заметил директор.

— Да-да, и я говорю мало, — утвердил Александр Васильевич.

— Куда мне еще? — Олег удивился. — И за третью группу вы доплачивали.

— Ну да, ну да. А сейчас-то третью группу передали Кучину, он же вернулся из плаванья. А группа-то ничего, получше стала. Дисциплину, по-моему, наладил.

— Да. А то совсем было заделались мариманами: подошвы по земле волочили, — добавил замдиректора.

— Ничего, поправим. В феврале у нас тут будут проводиться курсы судоводителей и судомехаников. Сейчас они в отпусках, а потом почти до апреля будут свободные — ну, тут и курсы им. А то что они закончили, где учились? Насчет тебя у нас был особый разговор. Грамотный, имеешь учительскую практику. Тебя и рекомендовали.

— Какой предмет вести? — Олег заинтересовался.

— Да физику твою. И техническую механику.

— По какой программе?

— Есть у них, в Госрыбтресте, и программа, и учебники. И у нас возьмешь в библиотеке, если надо будет.

Баян между тем играл, не переставая: мастер Терентьев сменял Мишу, а тот его. Танцевали почти все, кроме этих троих, занятых деловым разговором. Гоша вытанцовывал с толстушкой Светой из бухгалтерии, зубы его блестели в постоянной улыбке, и, смеясь, он то и дело прижимал партнершу к себе. Необыкновенному его подъему Олег удивлялся: произошли в нем какие-то перемены.

— Я смотрю, ты какой-то невеселый, — говорит директор Москальцов. — Дай, думаю, с ним побеседую.

— Да, все какой-то задумчивый, — добавляет замдиректора.

— А наши бабы говорят, у тебя есть тут хорошая партнерша на танцах. Красавица будто. Говорят, ты с ней и приз заработал… Кстати, почему еене пригласил на этот вечер?

— Еще молодая, в школе учится.

— В каком классе?

— В десятом.

— Ну, какая это молодая? Окончит школу — и, пожалуйста, аттестат зрелости.

— Рано ей ходить по вечерам.

— Дак это же не «по вечерам». Это с тобой прийти на вечер туда, где ты работаешь.

— Да, это большая разница: ходить или с тобой вместе прийти на вечер, — подтвердил и Александр Васильевич.

— А Тоня эта Калашникова, — глядя в стол, задумчиво говорит Иван Кузьмич, — она, конечно, кого хочешь, собьет с толку. Вон как мужичье на нее зарится. — Глазами он поискал ее в толпе танцующих: она вытанцовывала с Семеном Гавриловичем что-то непонятное — не то полечку, не то краковяк. — И куда только Авенир Палыч смотрит? Вот такую вот вертихвостку только не возьми, Олег Иванович!

— Москвичка, что с нее взять, — подтвердил замдиректора, будто сам не был коренным москвичом.

— Поговорили и ладно. — Иван Кузьмич прихлопнул ладонью по столу. — Иди, веселись, как вон веселится твой друг Георгий. Это ведь наши бабы, женщины то есть, попросили нас с Александром Васильевичем, деликатно с тобой побеседовать: парень ты холостой, молодой — не сбили бы тебя с толку. Ну, иди, танцуй себе. Вон, гляди, Тоня Калашникова как на тебя смотрит…

Как только Олег встал из-за стола, она бросила своего партнера Семена, пошла к Олегу. Откуда ни возьмись, явился Дед Мороз, ходил вдоль столов, что-то говорил про трудную северную дорогу, да кто его слушал? И его усадили за стол и налили ему спирта. Кто он, откуда? Когда сняли с деда парик и усы, и бороду, оказался он просто Геной Седовым. Машенька сидела одна и смотрела в его сторону. Гена с другой стороны. Колдовал над налитым ему спиртом.

Посмотрев на часы, Иван Кузьмич наполнил себе стакан и, предложив то же самое сделать присутствующим, поднялся над своим руководящим местом, выпил за наступающий Новый год. Включили радиоприемник — завершались удары кремлевских часов.

— Ур-ра-а! — вразнобой закричали гости.

— Ур-ра-а-а! — раздавались восклицания по залу.

Миша заиграл на баяне туш, молодежь взялась за шампанское, захлопали пробки, подняли стаканы. Закусив, народ сразу поднялся, стал собираться на улицу. Пошли к спуску, на обледеневшую горку, занесенную свежим снежком. Гоша со Светой поскользнулись на горке, упали, покатились, оглашая Вселенную визгом и хохотом. За ними стоя, с не меньшим хохотом — Гена Седов и Машенька. И Тоня с Олегом, и Семен с Борухом Талалаем, и те, которые постарше и посолиднее, тоже бухнулись на прираздвинутый на льду снег, и все, смеясь, покатились.

На горку между тем тянулись люди, на простор, где звонкое веселье лилось через край. Незнакомые и чужие обнимались и вместе скатывались. Люди исходили невиданной радостью, будто этот Новый год — бог знает, какое чудо!

Незнакомая Олегу особа схватила его за плечи, тоже увлекла на горку, и оба со смехом бухнулись посреди груды таких же хохочущих, и в общей массе понеслись вниз.

Авенир Калашников в обнимку с какой-то девушкой и Семен с его женой Тоней налетели на них, встающих, со всей скорости снова сбили. И еще, черт те кто налетел — образовалась гогочущая и визжащая куча-мала, в которой не разобрать, где руки, где ноги, и вообще — кто есть кто: Тоня Калашникова со смехом оторвала Олега от незнакомки, повисла на его шее, заняла все внимание.

Поварихи с кухни предупредили публику, чтобы те не уходили далеко и обязательно возвратились обратно: будет подано очередное блюдо — жареная баранина. Сейчас одна из них пришла сюда с приглашением и в этой снежной кутерьме растерянно искала «своих».

Жареная баранина — это здорово. Олегу очень хотелось баранины, но какое-то жгучее чувство потянуло его в сторону. Пошел на берег моря, откуда из кромешной тьмы доносился какой-то неясный гул. Вышел на высокий берег, спустился, миновал судоремонтные мастерские, подошел к ледяной кромке берега. Постоял, послушал, как волна ударяет и, шипя, скатывается обратно в море; поглядел, как по блестящему, вылизанному водой льду катится пена, и, блестя, по-своему, рыхло и волнообразно отражается лунный свет. Неясными очертаниями темнеет стоящий у берега, отбивающийся от вечных волн корабль. Явившийся из прошлого, надолго он здесь обосновался, «Михаил» этот. Стоит он, лежит ли, но служит верной приметой города Александровска.

Итак, пятидесятый! Наступил! Середина века! Встретили! А что же, ну, что ждет впереди?. Каким событием возрадуют оставшиеся пятьдесят лет двадцатого века? Что еще предстоит, кроме отвратительной, подлой этой войны с немцами, отобравшей и детство, и юность, и зрелость целого поколения, уничтожившей творческих людей. Цвет нации.

На Большой Земле, конечно, еще не встретили Новый год. Мама, папа, сестренка Шура, маленький Толик — как они там? А Лена в Москве, живет в общежитии. Что она? Как она? Задумался… Неудержимо потянуло домой, в пустую комнатку с настольной лампой, с чистым листом бумаги…

А Гоша, оказывается, уже дома. Пьяненький. Держит в руках письмо, туда-сюда поворачивает. Пришла почта.

И письмо! Заставил-таки сплясать… С обратным адресом, с штемпелем, как положено. Авиапочтой, шло недолго. Как это кстати, к Новому году — вот это подарок!

Гоша радуется не меньше, цветет, как майская роза, и держит в руках… еще письмо! Получил из Южного, от Люды. Ах ты, тихоня!

— Погоди, не распечатывай, — Гоша придержал Олега. Подведем итоги вечера. Ты почему не вернулся в столовую? Ведь повара звали. Там еще и питье осталось, кстати.

— Да так, тоска обуяла, пошел к проливу. Но ведь и ты тоже?

— Я-то вернулся, выпил, закусил. Но я чувствовал, что пришла почта и есть письмо… — Одно письмо он протянул вспыхнувшему от радости Олегу. — Ладно, давай читать. И сейчас же отпишем.

Свет от настольной лампы теперь придется делить на двоих: писать каждому со своего краю.

19. Кубок города

Радиола смолкла, пошли объявления. Судьи в белом заняли свои места. Свет в зале погашен, остался только на сцене, где установлен ринг. Третий день соревнований, бои начались, внимание зрителей приковано к происходящим на ринге событиям.

Эдуард Грибанов, тоненький, подвижный, выглядит внушительней своего соперника, он постоянно обманывает. Удары его резки и точны. Бой выигрывает с значительным преимуществом.

Заика Володя Дорохин в легчайшем весе работает ровно, над противником особенного преимущества не обнаруживает. Пока не прибегает к своему козырю: сериям ударов на средней дистанции. Заканчивает схватку под бурные аплодисменты.

Жора Корчак, дисциплинированный и послушный, бой ведет с чрезвычайным упорством, что называется, «рубится». Добивается победы.

Миша Шульга — врожденный боец. Чувствует дистанцию и атакует внезапно, добивается преимущества, часто явного. Здесь, на этих соревнованиях, он проявил себя бойцом многообещающим: в каждом бою одерживал оглушительные победы.

Георгий Шаталов, боец средних способностей, весьма осторожный, здесь стал неузнаваем. Вышел на ринг с необыкновенным подъемом, на своего противника, Тимофея Соболева, смотрел с ненавистью. Присутствующие ли в зале знакомые девушки преобразили его: прямым ударом справа он дважды послал противника в нокдаун и добился победы. В этой бесспорной ситуации Соболев еще что-то говорил о неправильном судействе…

В товарищеской встрече восемнадцатилетний левша Слава Маннаберг в трудном бою уступил сержанту Константину Демину. Не достало парню дыхания. Вот оно, злоупотребление…

Итак, сегодня финальная встреча, она складывается в пользу первого училища. Переполненный зал клуба пограничников, однако, шумит и гудит в ожидании еще какого-то события, какого-то необыкновенного финального боя…

Вместо привычного гражданского костюма, в котором ходит Олег на соревнования, вышел он в трусах, в майке, в боксерских туфлях. Стоя в углу, в придвинутом деревянном ящичке, стал натирать подошвы туфель канифолью. Его появление в боевой форме публика встретила аплодисментами. Из разговоров и пересудов знает: в городе им интересуются, ждут его выступления, и сейчас за его движениями, конечно, внимательно следит весь зал. Судья Володя Глашкин, высокий, худощавый, с коричневым лицом и носом кавказца, проверяет перчатки, щупает трусы — удостовериться в наличии плавок. Приехал он из Ставрополя. Сразу познакомился с Олегом, встречаться с ним в бою, тем более на ринге, напрочь отказался. За команду горного техникума, вместо себя он выставил студента Витю Климова. А того, по правилам соревнований, к бою с перворазрядником Олегом Сибирцевым, к Витиному удовлетворению, не допустили, автоматически присудив поражение.

Сегодня заключительная встреча на кубок Александровска, бои ведут первое и четвертое училища. Олег встречается с физруком четвертого, москвичом Борисом Тарасовым. Против встречи с Олегом тот не возразил, но перед выходом на ринг вдруг подошел:

— Давай будем не в полную силу. Я ведь знаю, какие у тебя удары…

— А у тебя!.. — Олег набычился. Не ожидал от Бориса таких слов. И так собирался работать по-божески. Сейчас же бой будет походить на пятнашки.

— Че ты обиделся? Я же не боксер, а борец. В Москве провел всего три боя.

— Сейчас ты боксер. К боям готовился и один бой уже выиграл в хорошем стиле. Осталась заключительная встреча.

— Ну, хоть первый раунд — не в полную силу.

Силу Олеговых ударов, конечно, преувеличивает — наслышан слухами, переходящими от одного к другому. Борис уверен, что предупрежденный Олег не станет бить сильно, как не бьет своих воспитанников на спаррингах.

Их встречу как заключительную перенесли на конец соревнований. И вот судья позвал на середину ринга. Пожали руки, стали слушать, что говорит Владимир Глашкин. Тарасов выглядит внушительно: косая сажень в плечах. Массивные мышцы выделяют его на фоне «нормального» Олега Сибирцева. Недаром же на сцене Борис играл роль… статуи.

Гонг позвал на середину в качестве уже противников. Тарасов собран, внимателен. Сибирцев кружится вокруг да около, меняет направление передвижения, финтует, проводит ложную атаку — проверяет реакцию. И, наконец, начинает бить, резко, взрывными ударами. Тарасов блокирует, пробует отвечать, но запаздывает: больно уж скор противник и резок, а удары неожиданны. Собравшись, Тарасов идет в атаку. Сибирцев избегает ударов, они у Тарасова тяжелые, такие получать нежелательно. Бьет Борис больше крюками и апперкотами, на замахи не скупится. Олег избегает ударов и начинает сам. Финтуя, приближается, бьет взрывными. Одиночными. Потом сдваивает удары, потом — страивает. Бьет и четырьмя ударами, с обеих рук. Непонятно, как закрытому противнику он ухитряется попадать в болевые точки головы и корпуса. Удары несильны — Тарасов, игнорируя их, идет вперед, пропуская иные, сам бьет. Сибирцев уклоняется, ныряет. Почти не отступая, он избегает ударов.

«Бой получается показательным, — недовольно морщится Олег. — Будто вышел демонстрировать технику». Нанося удары, избегает ответных: разрывает дистанцию, ныряет, смещается в сторону. «Не бокс, а пятнашки!» — соображает он с неудовольствием. Встречных почти нет, реакция Тарасова замедленна — не успевает. Получается, как по груше, четырьмя ударами — крестами. Крест не куча ударов, он рассчитан на раскрытие цели, проводятся кресты в разном порядке и называются первый, второй, третий крест.

Последний удар серии, попадает, как правило, в открытую цель, потому акцентирован.

Гонг звенит протяжно. Бойцы расходятся по углам. Публика разряжается аплодисментами. Внимательно же наблюдает схватку. Присутствуют руководители ведомств, МВД, МГБ, работники горкома, горисполкома, учителя, преподаватели. И физруки, конечно. И простые любители спорта. Интеллигенция, в общем. Клуб пограничников — привелегированное заведение: вход здесь по билетам. Выпившим сюда нет дороги. И публика ведет себя сдержанно. В первом ряду сидит председатель горкома физкультуры и спорта Галанова.

Во втором раунде Тарасов сделался неузнаваем: нашпигован советами. На Олеговы удары отвечает кучами колотушек, сближается, обменивается ударами. Олегу приходится ускользать, работать на дальней дистанции. И обманывать, заходить в угол, а когда тот бросается с ударами, делать нырок, чтобы противник попадал в ловушку. Тут Олег и пробует свои серии.

Перед началом третьего раунда, протягивая руки для ритуального пожатия, Тарасов решительно заверил Олега:

— В этом раунде будем драться!

«Драться», значит, работать дерзко, по-настоящему. Это слово боксерам понятно. Олег кивнул. Значит, человек поверил в себя, в способность выстоять. Драться, так драться. Снова начал с разведки. Все-таки Тарасов уступает в реакции, но остается жестким бойцом с увесистыми плюхами. Уходы вправо и влево сбивают Тарасова с толку, на какие-то мгновения он открывается под удары.

И снова бросается в рубку. Уступая настырности Тарасова, Олег пятится. У канатов, спиной чувствуя их близость, внезапно уходит в сторону. Промахнувшийся Тарасов на мгновение открывается. Этого Олегу хватит, чтобы влепить удар правой рукой…

Через мгновение он пожалел о содеянном. Тарасов упал на канаты; голова соскользнула с верхнего каната, не задержалась на втором; улегся он головой к судейскому столу. Судья Глашкин открыл счет… Олег вместе с секундантом Витей Климовым подняли потерпевшего поражение. Увели в угол.

Несмотря на драматический исход боя, зрители аплодируют. Победа им кажется эффектной. Олег в углу недавнего соперника положил ему на плечо руку, спрашивает:

— Как себя чувствуешь?

— Свежий, как огурчик, — отвечает Боря Тарасов. — Хоть снова в бой.

— Ты уж извини. Сильно вроде не бил, как-то сорвалось…

— Понимаю. Ну, я же сам напросился. Мне, в общем-то, и надо было испробовать. Зато теперь знаю, какой бывает нокаут.

Он окончательно пришел в себя и, действительно, был свежим. А с Олега шел пот градом. Глашкин собрал судейские записки и вызвал бойцов на середину ринга. Поднял руку Олега в знак победы.

На ринге выстроены три команды, председатель комитета физкультуры Галанова подвела итоги, объявила победительницей команду первого училища. Для вручения кубка вызвала тренера команды Сибирцева. Олег не торопился.

— Здесь присутствует председатель нашего коллектива физкультуры и спорта, директор училища Иван Кузьмич Москальцов, ему надо вручить этот кубок,

— Ну, это, в общем-то, правильно, мы не знали, что он здесь присутствует, — негромко сказала Галанова. Обернувшись к зрителям, повысила голос: — Для вручения кубка приглашается директор училища номер один, он же председатель спортивного коллектива… Как его? — тихо спросила. — Иван Кузьмич Москальцов! — и над головой подняла серебряный кубок.

Не ожидая такого поворота событий, Иван Кузьмич тем не менее встал, подтянулся, решительно зашагал к сцене. Публика давала ему дорогу, расступалась; шел по живому коридору и из рук председателя комитета получил кубок и грамоту. Не знал, правда, что по этому поводу говорят, не приготовил речи.

— Что ж, будем стараться, — только и услышали от него.

В вестибюле танцы. Баян играет фокстрот. Слава Маннаберг переходит из рук в руки — пользуется успехом у девушек: местный, в доску свой. Ничего, что проиграл бой, зато молод, строен и царственно выделяется его греческий нос. Олег улыбнулся и дружески кивнул ему. Подошли военные: один, другой, третий. Толпа молодежи обособленно стоит у гардероба, громко смеясь. В отличие от Славы, он — человек приезжий, значит чужой. И тем самым вызывает любопытство.

Исподволь оглядывая толпу, встретился с прицельно сторожащими его глазами воспитанника Ларионова. От столкновения с глазами Олега взгляд его ушел в сторону, будто не знает своего наставника и не интересуется им.

В разноголосом гаме Олегу расслышался знакомый смех. Отвернувшись от своих товарищей, увидел: искрясь глазами, смотрит на него Руфина Фоминична, преподавательница ихтиологии. С ней вместе та же подруга, что была и раньше. Кивнув военным что-то вроде «до свидания», Олег направился к девушкам; они поздравили с «убедительной победой».

Руфина Фоминична сочла нужным взять его руки и держать, пока снова не заиграет баян. Руку ему положила на плечо. Танец, по-видимому, из любимых ею — танго: танцует с чувством. На ней шерстяное платье, сшитое по талии, со стоячим воротничком, оно подчеркивает ее красивую шею и стройную фигуру. Танцуя, будто играет и чуть-чуть припадает — дает себя почувствовать. Светлая, блондинка. Три года назад приехала из Астрахани, из рыбного техникума, и, по-видимому, не рвется на материк. До нее то и дело доходили слухи об Олеге, о бойце, владеющем приемами бокса, о знающем преподавателе и простом парне, с которым она работает бок о бок. С интересом слушала, когда в учительской он что-нибудь вспоминал: Уфу ли, где учился, другие ли города и впечатления о них — повидал-то он Новосибирск, Омск, Казань, Тюмень, Чебоксары, Сталинград. Потемневшими светло-серыми глазами задумчиво следила за его движениями. Сейчас она, кажется, наслаждалась танцем, улыбалась.

Директор Москальцов прошел к выходу, вместе со своим коллегой из четвертого училища. Как всегда, шел без пальто: только пиджак, шапка да шарф на шее. В обнимку с дорогим кубком.

— Олег Иванович, вы пока… Домой пока не идете? — спросил формально.

— Я нужен?

— Да не-ет. Отдыхайте. — Иван Кузьмич махнул рукой и вышел на улицу вслед за своим коллегой.

Окончилась музыка. Олега обступили александровские ребята: узнать, когда боксеры занимаются, как к ним записаться, какие для этого нужны документы. Подходят и те, кто уже как-то связан с боксом. Поинтересоваться дальнейшими планами, тренировками, поговорить с тренером, пообщаться на публике. Подходили и свидетельствующие свое почтение: здоровались, поздравляли, обменивались мнениями.

Домой шли табором, из которого парни и девушки убывали в переулки, оставляя ядро следующих дальше до самого Рыбного городка. У очередного переулка Руфина с подругой остановились.

— Вы что-то сегодня один, а где ваш друг? Если не секрет, конечно, — подруги смеялись весело.

— Гоша-то? Уехал в Южный, на соревнования.

— Без него, поди, скучно?

— Да нет, занят. С ребятами скучать некогда… А вы где-то здесь близко живете? — кивнул в сторону.

Руфина поняла его кивок.

— Совсем недалеко: Оренбургская шестнадцать, от ворот по ходу — вторая дверь… Ну, всего вам доброго, мы пошли, Олег Иванович. — Взяла подругу под руку, и, покачивая бедрами, удалились в переулок. На эту самую Оренбургскую, 16.

20. Отъезд на соревнования

Обширный училищный двор, образуемый учебными, служебными помещениями и длинными барачным общежитием, весь очищен от снега, как вылизан: дотошный Иван Кузьмич на нем и зимой проводит вечерние линейки. И физрук Авенир Калашников здесь занимается вводными уроками по лыжам, после чего группа уходит на горку — спуск к улице Чехова. Или за город, на дистанцию гонок. Стоит март, ночи еще холодные, но днем солнце пригревает — не убранный снег по углам двора днями подтаивает и блестит на солнце. Во двор часто заезжает грузовая машина, привозит уголь, дрова, белье из прачечной. Водитель Костя гордится своей новой машиной, гоняет ее на всю катушку, бравирует навыками торможения: останавливается перед самым носом стоящего. Сегодня она пришла, едва рассвело, вскоре Костя, постучавшись, вошел в комнатку, где Олег его уже дожидался. Костя, показав металлические зубы, улыбнулся:

— Машина заправлена, подана, к походу готова. А вы как?

— Ждем.

Олег оделся, взял рюкзак с вложенным в него спортивным чемоданчиком. Вместе с водителем вышел, закрыл комнатку на замок. Ожидавшая в пустом классе команда боксеров со смешками и подначками высыпала на улицу и заполнила кузов машины. Все были в шапках и черных шинелях. Провожать вышли директор Иван Кузьмич и его заместитель по учебно-производственным делам. Прозвенел звонок — дали раньше времени, — и возбужденные огольцы, раздетые и без шапок, с гвалтом высыпали во двор, окружили машину. Отъезжающим товарищам жали руки, желали «семь футов под килем» и наставляли смешными советами. Иван Кузьмич общался только с тренером, выдавал последние инструкции:

— В кузове лежат шерстяные одеяла, укроетесь ими — от ветра это как раз будет. Да и, мало ли что, может, где заночевать придется!

Олег кивал, соглашался: принимал к сведению.

— Как начнутся соревнования, сразу же, в первый день, не забудьте позвонить: как и что там. Какие противники, какие перспективы.

— В машине на борт не садиться! Никому не разрешай и сам не садись!

Скамейка была одна, стояла у кабины, ребята же сидели на полу кузова, на одеялах. Олег внимал наставлениям директора, обеспокоенного отъездом боксеров. В дороге как бы чего не случилось — она ведь длинная и шалопутная.

— Сейчас она сырая, хлипкая: если на перевале застрянете, дак по-молодецки выскакивайте да подталкивайте — это будет не в тягость.

Олег кивал.

Иван Кузьмич, наконец, распрощался, махнул водителю рукой, тот повернул ключ зажигания и нажал на акселератор. Машина сколько-то постояла с работающим двигателем и под дружный вопль провожающих мальчишек тронулась и медленно покатилась, вышла со двора. И стала набирать скорость. На дальнем, пологом спуске машина свернула и выехала на улицу Чехова. Пока не заворотили налево. Отъезжающие видели, как с горки пацаны махали руками. В их середине долго виднелся неодетый директор Москальцов.

Справа и слева бежали назад дворы, дома, избы. Скоро стали попадаться одиночные, стоящие далеко друг от друга хаты, и, в конце концов, ушел в даль и скрылся весь город

Александровск, так что осталось о нем одно только теплое воспоминание. Костя остановил машину, стал на подножку, осведомился, как едут ребята. Ответили ему бодрые голоса: нормально! Под ними лежали одеяла, а сверху светило и все больше грело солнце, и было тепло, а на душе радостно.

Дербинск проехали на большой скорости. Из-под колес полетели ошметки сырого снега, перемешанные с грязью. Ребята отметили, что за ними пристроились еще две машины, тоже пошли вслед. Сам Костя догнал небольшую колонну из пяти или шести машин. Все едут к станции. Солнце припекает. Весна приближается гигантскими шагами. Точнее сказать, она сорвалась внезапно, и все заискрилось и засверкало на солнце, и потекли еле заметные струи и на дороге, и в стороне от дороги, так что обгонять впереди идущих машин никак нельзя. Из машин скоро сложилась средней величины колонна, и двигалась она в сторону Камышева перевала.

Вдоль дороги, слева и справа, бежат назад мелкие деревца. Дальние не хотят назад, бегут вровень иногда даже забегают вперед и тянутся, тянутся за машиной, не желая от нее отставать.

На Северном Сахалине лес отличается от сибирского: деревья малорослы и сверху будто придавлены небом… С шапкой растительности на макушке, стоят они поодаль, иногда и поближе подступают к дороге. А когда и бежат по сторонам сухостойные, шаражистые деревца и чахлый кустарник вперемежку с перестоявшими зиму разлапистыми лопухами.

Парни ведут разговор о предстоящем Камышевым перевале — знакомы с ним не понаслышке. Сошлись они и сдружились друг с другом: вместе тренируются, выступают почти постоянным составом. Последнее соревнование было скорей для опыта — все уже определилось. Тренеру было ясно: состав твердый, команда есть. На соревнования пригласили ребят из четвертого училища, из горного техникума, из Дуйской горно-промышленной школы и свободных городских парней, школьных десятиклассников.

Казалось, был еще запас времени, но предусмотрительный водитель Костя гнал машину, будто опаздывал. Сзади за машиной повисал фонтан брызг, в дорожном месиве водило ее из стороны в сторону, встряхивало и подкидывало, и Олег стучал по кабине. Водители встречных машин выставляли напоказ большой палец, что означало — дорога нормальная.

Подъем и отдельные тягуны выпадали все чаще, потом они сделались длиннее, круче, двигатель уже работал с натягом. Временами машина, проскочив тягун, бежала свободно. Дойдя до очередного тягуна, машина замедляла движение, двигатель завывал. Передние машины увлекали за собой всю колонну, она, как живая, повторяла все маневры ведущих и легкие подъемы преодолевала на скорости. Когда застревала одна из машин, останавливалась вся колонна. Шофера хлопали дверцами, собирались там, где объявлялось препятствие. Обменивались мнениями, спорили. Опытные без слов садились в чужую машину, раскачивали ее взад и вперед, сдавали для разбега и на скорости выходили из оказии. Так делали они на каждом возвышении, где застревала какая-нибудь машина, многие часы уходили на такой труд, пока колонна не одолеет всего перевала. Такой порядок установился давно.

И вот затяжной этот тягун оказывался под прямыми солнечными лучами: по дороге струилась вода, колеса не схватывали дорогу, выжевывали рытвины, машина увязала, садилась на диффер. На этом гиблом месте опять собирались водители, помогали выталкивать застрявшую.

Олег встал, обратился к ребятам:

— Ребята, сойдите с машины. — Перешагнув борт, он спрыгнул вслед за парнями. — Сейчас все пойдете за мной. К передней, которая застряла. Будем толкать и вытаскивать по одной. Понятно? — Не командовал, убеждал, думал, придется повторить, настоять, но ребята не столько повиновались, сколько радовались возможности поучаствовать в продвижении колонны.

— Понятно, Олег Иванович!

— Все понятно, Олег Иванович!

Пошли к голове колонны. Окружили застрявшую машину, стали по бортам. Шофера, будто нехотя, уступали дорогу, расходились по своим машинам. Ребята выталкивали машины с работающими двигателями, одну за другой прокатывали до надежного места. Переходили назад, к следующей. Иные водители проскакивали препятствие с разгона, другие, пытаясь сделать то же самое, все-таки застревали. Команда боксеров тут и наваливалась.

Слава Маннаберг вместе с тренером толкали сзади, за ожившей машиной бежали, пока колеса по-настоящему не схватывали дорогу, и машина не уходила собственной тягой. У них, как и всех остальных ребят, из-под шапок струился пот. Этому явлению Олег почему-то радовался, как мальчишка: вот, мол, все-таки тренировка, какая ни есть! По его знаку парни принимались за очередную машину. Водители удивлялись: гляди-ка, трудятся-то! По одному, по двое они подходят с предложением сменить ребят, но те мотают головами, пыхтят, толкают, бегают за работающим грузовиком.

Снег первозданных обочин искрится на солнце. Дорога на глазах раскисает, делается податливее. Водители общаются на своем, шоферском жаргоне. Училищный водитель Костя ими командует, и его, как ни странно, слушают даже те, которые постарше и, казалось бы, должны быть поопытней. Он участник войны, с машиной форсировал Большой Хинган — и не такого навидался, опыта набрался.

— Тут вот станьте! — Костя указывал место. — Там тоже человека три оставьте. И, главное, не давай ты ей буксовать и останавливаться. Наваливайся, пока идет. А вы, орлы, — обращается к своей братии, шоферам, — жмите, газуйте, пока есть порох. Можете, дак обходите всех подряд, а там уж подождете, — махал рукой куда-то вперед.

Колонна успешно преодолевает подъем и идет себе, и кажется, уж совсем немного осталось, только завернуть за нависшую над дорогой скалу — и вот она, вершина, а дальше начинается спуск… Но там, за этой скалой, все идет сначала — появляется новый тягун, настоящее гиблое место. Боксеры переходят в голову колонны. Шофера, сговорившись, подходят все вместе, хотят, хотя бы временно, сменить команду, всех, заодно с тренером, но пацаны решительно отказываются от помощи, Продолжают толкать и преследовать очередную, выбирающуюся из снежной жижи машину. Шинели распахнуты, пот вытирают руками и шапками. Работают с азартом, без понуканий, хоть и покрикивают друг на друга, но наваливаются разом.

Время между тем перевалило обеденное, в животах подсасывало.

— Ну, все уже, все!

— Хватит толкать! — слышатся голоса одного, другого водителя.

— Все, ребята! Садитесь в машину, поехали! — поступило, наконец, конкретное распоряжение пожилого водителя. — Спасибо вам!

Заработались. Шинели, шапки и гимнастерки дымятся. Уныния, однако, не наблюдается — глаза и зубы светятся. Парни вытирают пот, со смехом вспоминают эпизоды толкания, бега за машиной.

Подъем еще был, конечно, но тягунок нормальный — ровно гудя, машины идут едва не полным ходом. И, наконец, дорога вовсе выровнялась. Слева, на некотором удалении от нее, лицом к дороге, задом к мелкому леску, показалась просторная, с высокими и широкими окнами одноэтажная изба. Чайная. Передняя машина, развернувшись на площадке, стала напротив дверей. Рядом другая, третья — все выстроились по линейке. Хлопая дверцами, водители, вместе с попутными пассажирами, направлялись на законный обед. Вернее — на ужин.

Чайная просторна, по краям зала, у окон, столы уже накрыты. Повара, официантки приготовились к встрече колонны: стали разносить щи, на тарелках нарезанный хлеб, соль, горчица, перец. Мальчишки стали в очередь к бачку с водой. Один водитель подошел к Олегу, пригласил к своему столу, где было что-то налито в стаканы, но он помотал головой. Костя, сидевший в кругу своих коллег, что-то им рассказывал, они оживленно слушали и оглядывались на Олега.

— Это Сибирцев, что ли? — спросили было с соседнего стола, где, как видно, тоже прислушивались к Костиному рассказу.

— А то кто же? Сам Олег Сибирцев, — подтвердил Костя.

Наработавшиеся и проголодавшиеся ребята вместе со своим тренером дружно звенели ложками. Хлеб был с поджаренной корочкой, хрустел на зубах; его, конечно, не хватило, официантка принесла дополнительно. Олег задержал ее:

— Что будет на второе?

— Котлеты с гречневой кашей.

— А мяса нельзя?

— Ну, можно и гуляш.

— Давайте и гуляш, — Олег согласился.

— На всех, на два стола? — спросила официантка.

— На всех, на два, — Олег кивнул.

Народу в чайной добавилось. Ехавшие в Александровск пассажиры, водители со стажерами зашли перекусить, попить чаю. Начались хлопанье по рукам, разговоры о дороге. У Олегова стола выросла фигура водителя Кости. Сверкая зубами, он улыбался, весьма довольный своими попутчиками, сослужившими службу его братии, и сытным обедом, сдобренным полстаканом горячительного.

— Ну, как, боксеры, заправились? До Победино нам еще пилить да пилить, так что поехали, а то как бы не опоздать. Москальцов мне тогда холку намылит.

После обильной еды сказалась усталость: парни заметно осовели, однако, подбадривая друг друга, подымались, одевали шинели, шли к машине. На перевале похолодало. Солнце садилось, горела вечерняя зорька, дул свежий ветер. Из тепла на холод, подумалось Олегу. Велел ребятам застегнуть шинели, укрыться одеялами. И машина тронулась. Ветер свистел, гулял по кузову — одеяла как раз тут и понадобились. Укутались с головой. Впереди ждала их станция Победино.

21. Поронайск

И вот он, сам Поронайск. Этот городок районного значения расположен на обширном побережье залива Терпения, загражденный от океанского ветра горным хребтом, а от шалых волн — выдвинувшейся в Охотское море косой. Городок тих и спокоен.

Скрипя тормозами, поезд остановился. Команда боксеров выходила, накренивая японский вагончик на один бок. Бойцы сходили на деревянный настил перрона, и вагончик, кряхтя, восстанавливал свое первоначальное положение. Как на всех заурядных станциях, вокзал небольшой: внутри бачок с кипяченой водой и длинные, голые, вылощенные штанами пассажиров деревянные лавки. Время было сумеречное, вышли на привокзальную площадку. Над входом в вокзал горела лампочка, по контрасту с ней город окутывался темнотой. Тихие улочки, как и в портовом городе Холмске, выложены булыжником. Огражденные по бокам деревянными тротуарами, они делают городок уютным, а знакомых между собой обитателей, по-видимому, спокойными и никуда не спешащими.

Из сумеречной тьмы появился мужчина средних лет, остановился около рослого Славы Маннаберга.

— Из Александровска? Боксеры?

— Боксеры, — Слава кивнул.

Едва выделив старшего, незнакомый обратился:

— Я работник горно-промышленного училища, мне поручено вас встретить и проводить на место, где вам выделят комнату для отдыха.

— О! Как вас зовут? — Олег оживился.

— Василием Ивановичем, отчество такое же, как у Чапаева. Я мастер столярной группы. Мы сделали выпуск учащихся, готовим училище к новому приему. А тут получили из областного управления приказ: встретить и разместить боксеров из всех училищ, почти со всего Сахалина. И провести соревнования, эти, как их… Отборочные, да! И проводить на отдых. А завтра уж с директором обо всем договоритесь. Ну, берите свои сумки и рюкзаки — двинули.

Дорога едва вырисовывалась, но Василий Иванович знал ее наизусть — уверенно шел впереди. Олег Иванович за ним, а команда растянулась на десять шагов.

— Тут вот перейдем на тротуар, а то там дальше лужа.

Темень мглистая, сумрачная, небо обложено тяжелыми, мохнатыми тучами: не видно ни звезд, ни луны, и сыплет мелкий снежок — белесая мгла мешает видимости. До общежития дошли скоро. Это был двухэтажный барак с невысоким деревянным крыльцом. Встретил их пожилой комендант, поздоровался, повел на второй этаж, в большую комнату, где ребят ожидали уже заправленные койки. Спальня угловая, с большими окнами на две стороны. Разделись у вешалки, стали разбирать постели и обмениваться впечатлениями от дороги. Олег и Василий Иванович ушли звонить директору горно-промышленной школы.

— А, Сибирцев! Олег Иванович? — директор явно обрадовался. И уже знает, как звать! — Добрались, значит. А как устроились? Ну, и ладно, отдыхайте, завтра поговорим. Я ведь тут без вас ничего не делал, никак не готовился, потому что не знаю, что делать и с чего начинать. Жду вашего приезда: вы, говорят, в этом деле… собаку съели! Специалист, одним словом.

— С комитетом физкультуры и спорта не связывались?

— Ни с кем не связывался. Сижу и горюю: что делать? А ведь команда выдана строгая: встретить, устроить, поставить на спецпитание. Ну, это ладно, а главное, — все организовать и провести отборочные соревнования. Собрал я свой коллектив, спросил: кто знает, как проводить, с чего начинать? Ни один не знает!.. Да, вам тут есть поручение: как приедете, утром сразу позвонить в Южно-Сахалинск, самому Новикову. Утром я вас свяжу — поговорите.

— Хорошо. Ну, извините, что побеспокоил.

— Какое беспокойство! Я рад, что вы приехали: теперь у меня гора с плеч.

«А мне на плечи», — Олег подумал. И отправился в общежитие, к своим ребятам.

Они уже разделись, но не легли — вовсю дурачились. Надо было успокоить и предупредить: подъем будет в семь часов. Спортивную одежду приготовить к пробежке, чтобы утром не искать.

В пустующем общежитии стояла мертвая тишина. Ребята спали как убитые. Утром все пришло в движение: оделись, пошли. Дорога как дорога: подтаявшая, наезжена санями, машинами, присыпана свежим снегом. К удивлению местных жителей, бежали вниз, к порту, где в тесном ковше стояли размороженные и выведенные из груды льда мелкие суда, а на берегу — направленные в разные стороны высились стрелы кранов. И возвращались. По отлогому берегу подымались мелким шагом. Во дворе делали разминку по полной программе. И умываться. И — в столовую. Заправлялись, как дело делали. Михаил Евграфович пришел к восьми. Тоже сразу — в столовую.

— О, молодцы: сразу за дело!

Ответил ему заика, и, как ни странно, бойкий на язык, Володя Дорохин:

— Зап… равляться-то мы вс-с… сегда м… олодцы.

Олег пожал руку, пригласил к столу — разделить трапезу.

— Дак я уже, — он отказался, — отметился дома. Ну, как кормят, ничего?

— Нормально, претензий нет.

— Как покушаете, зайдите, поговорим, обговорим. Не сегодня завтра прибудут боксеры из Долинска, Углегорска. Самолетом из Охи. И еще, говорят, будет одна команда из Александровска. Надо встретить.

— Зайду, — Олег пообещал.

Молодая, стройная секретарша встретила, провела в кабинет.

— Заходите, заходите! Сюда вот садитесь, поближе. — Встал навстречу и Михаил Евграфович. — Ну, с чего будем начинать? Какие дела будем решать в первую голову?

— Да, много надо, не забыть бы чего. Придется начинать с создания оргкомитета, расписать, кому что поручить. Выделить ответственных. Потому что времени-то мало.

— Это верно. В оргкомитет включить райком комсомола, комитет физкультуры, обязать своих работников, пусть они связываются с городскими комитетами. Пойдем туда и мы с ними вместе.

— О! Горком партии обязательно! — спохватился Михаил Евграфович. — Это я возьму на себя.

— Должно быть, из Южного их уже предупредили.

— Ну, тем лучше.

— А вообще-то много вам придется брать на себя. Вот врач…

— Есть врач. Может порекомендовать его и горком физкультуры.

— Подобрать состав судей, провести семинар, прямо в помещении комитета физкультуры. Нужна и книжка по правилам судейства. Главное, подобрать толковых людей.

— Ну, это ваше дело, вы это сможете. Ну, давайте сейчас прямо и составим план действий. — Директор Васягин, взял ручку, лист бумаги. Разговор прервался — зазвенел телефон, Михаил Евгафович снял висящую на стене трубку японского телефона.

— Да! Да, Виктор Владимирович, здравствуйте, Виктор Владимирович. — Директор Васягин стоял вытянувшись. — Из Александровска прибыла команда. Да, Сибирцев приехал, сидим, вот, кумекаем, что и как делать… Что? Передать ему? Это можно… — Он протянул трубку Олегу. — На проводе сам начальник управления, Виктор Владимирович Новиков.

Олег занял место около японской вертушки.

— Я Сибирцев, здравствуйте, Виктор Владимирович.

— Ну, как вы доехали? Устроились нормально? Ну, вот и хорошо… Олег Иванович, дорогой! Всю работу по организации и проведению соревнований и всю ответственность я хочу возложить на тебя… Ты в спорте не новичок, знаешь, что надо и как надо. Так что бери всю подготовку в свои руки… Что? Поверь, тебе там не с кем будет соревноваться. Достойных противников не будет. Вот здесь у нас, в Южно-Сахалинске, в межведомственных соревнованиях, тебе противники будут. Привози сюда сборную команду и сам выступай. Тебе все будут подчиняться и, в первую очередь, — директор горно-промышленного училища Михаил Евгафович Васягин. Все понял? Мы слышали о твоих способностях — можешь организовать — тебе и карты в руки. Ко мне у тебя будут вопросы? Есть, да? Ну, давай.

— Нужен главный судья. Лучше бы — из Южно-Сахалинска.

— Хорошо. С областным комитетом физкультуры договоримся. Подберем и пришлем. Еще какие вопросы?

— Где Заваленов? Почему он не едет?

— Он пока занят здесь. Да в боксе он и разбирается… хуже тебя.

— Тогда хоть бы еще одного знающего. Вот хоть нашего физрука бы, Авенира Калашникова…

— Вашего физрука? Калашникова? Это можно. Сейчас позвоню Москальцову — завтра Калашников приедет. Или послезавтра. Еще какие вопросы? Нет больше? Ну, тогда все. Давай впрягайся. Желаю тебе удачи, всего доброго!

Олег повесил трубку и задумался: вот это влип! Загляделся на висящую на стене японскую вертушку.

— Ну, что он, Новиков? Возложил на вас? — оторвал от раздумий Михаил Евгафович.

— Возложил, — Олег перевел дух. — Ну, продолжим работу, будем составлять план. Первым делом — встреча команд, размещение. Мы, конечно, пойдем встречать, но поручим это тому же мастеру, Василию Ивановичу, так? А вас запишем ответственным.

— Свободные комнаты, койки есть, постель, белье есть, мастер свободен. Ответственным, так ответственным.

— Прибывших участников надо поставить на питание, кто ответственен за это?

— Этот вопрос уже решен, я же буду ответственным.

— Спортзал нужен для тренировок. Утром, вечером. Там же будет и взвешиванье.

— У нас свой зал, весы есть. Физрук будет ответственным. Я вас сведу с ним. Да и соберем совещание.

— Вот это и записать. А следующим пунктом — поход к городским властям: к партии, к комсомолу, в комитет. Договариваться о месте, где проводить соревнования. Чтобы и зрители были. Там же выяснить, есть ли в городе ринг, новые перчатки.

— Перчатки найдем, есть у нас четыре или пять пар. Можно в магазине прикинуть еще пары четыре. Ну, ринга у нас нет.

— Если ринга нет — начнем изготавливать. Кроить, резать — нужно время… Но вот и главный вопрос: кто будет судить? Нужны судьи. Не с улицы, конечно, надо пригласить знающих, тех, кто уже судил или имел дело с боксом. Подобрать коллегию, провести семинар.

— Пригласить пригласят, — в раздумье произнес директор Васягин. — А вот кого выбрать организатором, кто будет проводить семинар? Вам и придется этим заняться, Олег Иванович. Поручат вам, конечно.

— Ладно, запишем меня. Насчет врача в комитете физкультуры договоримся. И книжку в комитете взять — по правилам соревнований. Это мне надо не забыть.

— Ну, с горкома партии начнем. — Директор Васягин взялся за трубку и стал накручивать вертушку. После недолгих переговоров, он повесил ее. — Все. Договорились о встрече. В горкоме, кстати, уже знают о проведении соревнований, предупреждены из Южного…

Вечером в зале разминались, тренировались, играли в баскетбол. Умылись и поужинали. И пошли на станцию встречать вторую команду из Александровска. Поезд, как всегда, пришел вовремя. Освещая колею дороги, паровоз тихо проследовал в конец станции, вагон, в котором приехали александровцы, застонал и остановился как раз напротив ожидавших. В открытых дверях стояли ребята, они стали сходить на деревянный настил перрона: Ромачин, Уржумов, сам Борис Тарасов и другие ребята. К удивлению Олега и ожидавших ребят, в открытых дверях показался и Авенир Калашников. С потешной улыбкой и кулаком кверху — «Рот фронт».

— Ур-ра! — закричали боксеры первого училища. Обступили, чуть не обнимали от радости.

— Авенир Палыч! Авенир Палыч! — разносились голоса. Любое знакомое лицо, прибывшее из Александровска, сейчас воспринималось как подарок. А тут — физрук! Свой, родной человек!

— А мы тебя ожидали завтра. — Олег не меньше ребят обрадовался появлению друга.

— Завтра я и приехал бы, да подвернулась попутная оказия. Позвонил в горком Талановой, а она, знаешь, какая: сказала, что начальство едет наамериканском «Додже» — одно место всегда найдется. И договорилась, и подбросили.

22. Леша Трубников

В одной из комнат исполкома, райсовета, выделенной под комитет физкультуры и спорта, заседали три добрых молодца: двое прибыли из Александровска и один местный — председатель Поронайского комитета физкультуры, москвич Леша Трубников, веселый, кудрявый и, похоже, музыкальный парень, потому что то и дело намыкивал какой-нибудь популярный мотивчик. Местные жители, пожелавшие в качестве судей обслуживать предстоящие отборочные соревнования по боксу, вежливо постучав в двери, входили по одному. Каким образом, всего за одну ночь, эти люди оказались оповещенными и приглашенными для собеседования на предмет участия в судействе, для приезжих да и для самого председателя, Леши Трубникова, этакая расторопность поронайцев оставалась загадкой. Леша смешно хлопал себя по бедрам, делал большие глаза и удивленно восклицал:

— Это в Поронайске-то — такие знатоки бокса! И такое их множество!

Являлись и толковые — будто их Бог посылал. Олег радовался. Молодцеватый человек, лет тридцати пяти, войдя, сразу заявил:

— Я не боксер, дрался только на улице, но я люблю эту братию. А умею я что? Командовать умею. Видел, как это делают, и… В общем, смогу я! Построю участников, выведу и отрапортую. Вот.

— Кому отрапортуете? — спросил Леша Трубников.

— А кому прикажете, товарищ Трубников, — сориентировался кандидат в судьи. Похоже, он знал местное начальство.

Обернувшись к Авениру Калашникову, Олег кивнул на пришедшего.

— Что, готовый судья при участниках?

— Судья при участниках, — тот согласился и, вопросительно поглядев на Лешу Трубникова, стал записывать фамилию первого из судей. Тот, осведомившись о времени сбора на инструктаж, пристукнул сапогами и повернулся крутом. В дверях задержался, пропуская очередного посетителя.

Этот, очередной, готов был вести протокол («или как оно там»), засекать на секундомере время (пощелкал своим хронометром), ну, и «бабахать этой… колотушкой».

— Эта колотушка называется гонгом, — поправил его Леша Трубников.

— Вот-вот, — согласился посетитель.

Авенир Калашников поглядел на Олега: как, берем? Олег кивнул, велел записать, секретарь нужен. «Бабахать», правда, будет другой.

Следующий был мужчина, лет тридцати, невысокий ростом, да широк в плечах. И довольно упитан. Одет поверх морской тельняшки в легкий по ранней весне, не сходившийся на животе, потому расстегнутый серый пиджак, рукава которого вместе с тельняшкой засучены по локоть. На голых, накачанных гирями предплечьях татуировка: обвитые змеями обнаженные женщины.

— Кто вы? Где работаете? — не дождавшись от посетителя слова, Леша Трубников уставился на него с подозрением.

— Часовых дел мастер, прошу любить и жаловать… — Человек, похоже, не робкого десятка, каждому из сидящих смело поглядел в глаза и пожал руку.

— Какое к боксу имеете отношение? — Олег поинтересовался.

— Самое непосредственное. — Еще раз глянул в глаза. Олег не отвел взгляда — уж не искры ли посыпались от столкновения взглядов?

— Судить доводилось? — Олег не отставал от часовщика. Тот важно кивнул. Это ж надо — такая находка!

— А в ринге? Доводилось судить в ринге?

Часовщик содрогнулся, повел крепкими плечами.

— Х-хех!.. Да я трэнэр! — обвел презрительным взглядом всю троицу, не умевшую сходу определить человека и интересующуюся такими «пустяками». Олег вышел из-за стола, представился и протянул руку.

— Аполлон Яковлевич, — посетитель ответил пожатием руки. Рука у Аполлона, Олег отметил, не столь крепка, как ожидалось.

— Ну, хорошо, будем знакомы. Вечером, в шесть часов, в этой комнате проведем семинар.

Подчеркивая свое высокое достоинство, часовщик вразвалку удалился.

— Николай он, не судья! — вдруг заявил Леша Трубников. — Таких арапов у нас хоть пруд пруди. Вы еще не знаете нашего Поронайска! Вот легко и приняли его слова за истину.

— Боксер-то он липовый, конечно, рука у него не та, — заметил Олег. — А насчет судейства… ну почему бы и нет?

— Почему вы сразу: не судья? — возразил и физрук Авенир Палыч.

— Мясо и сала много — вот почему, — подтвердил свое мнение Леша Трубников.

— Только-то? — возразил физрук. — Друзья мои, но это ж и у меня… мяса…

— И у тебя тоже! — Леша Трубников утвердил. — Ты и не боксер, и успокойся давай… Да этот тип и не придет, будьте уверены. Будет болтать направо-налево, в первую очередь бабам, что его лично приглашали в качестве судьи на ответственные соревнования, да он не захотел. Масштабы, мол, не те. — И выпяченным животом, и жестами, и мимикой Леша изобразил этого Аполлона. Все трое так и прыснули со смеха.

Явились два школьника из десятого класса. Протиснулись в двери одним разом: выгонят, так сразу двоих, не так страшно. Готовы они выполнить любую работу — об этом больше рассказывали их горящие глаза. Олег предложил взять обоих. Густо шли желающие добровольно потрудиться — в основном, парни от двадцати и старше. Были и такие, кто о боях знает не по наслышке. Таким образом в поток увлеченных спортом вливалась новая, свежая струя. Если сюда еще прибавить физрука горно-промышленного училища Кочеткова да их самих, руководящую троицу, получается совсем неплохо. И, облегченно вздохнув, вышли на улицу. Отпустили Лешу Трубникова, пошли на вокзал встречать новых участников соревнований и главного судью Азизова.

Он — небольшого роста, потерявший ногу участник войны, ходит на протезе, с тросточкой. Приехал в добротном пальто, в костюме с иголочки и в белой рубашке с галстуком. Гюмер Азизов из-под Казани, человек с Волги, можно сказать, почти Олегов земляк!

Вечером Азизов пригласил Олега прогуляться. Бродили узкими улочками, по мосту через речку и вдоль нее, впадающую в залив Терпения. Говорили о боях… Нет, не о войне — что на войне интересного? Он вспоминал довоенные схватки на ринге. Он видел выдающихся боксеров, называл Огуренкова, Щербакова, Грейнера. Олег рассказывал о своих боях. Радовались столь содержательному общению. Олег делился впечатлениями о Казани, где ему, семнадцатилетнему юноше, довелось участвовать в первенстве Приволжской зоны России. Говорил о Казанском кремле, на старых, полуразрушенных от времени стенах которого побывали с другом, уфимским студентом.

Главный судья был устроен в гостиницу, Олег проводил его до крыльца. Простились. И вздохнул полной грудью. Ну, все в порядке: соревнования состоятся!

23. Областные состязания

Новый ринг с подстилкой нашли на складе отделения Рыбтреста, завезенный в Поронайск неизвестно зачем. Впрочем, вот и пригодился. Решили установить в клубе Рыбтреста. Размером пять на пять — на сцене как раз поместится. Оставались еще проходы для судей. Мастер из горно-промышленного училища Василий Иванович, встречавший боксеров на станции, пришел с инструментами: молотком, топором, стамеской, с набором гвоздей. Ринг на сцене разложили, стойки подняли, растяжки на болтах и гайках ослабили, закрепили, как надо. И начали натяжение канатов. Получился ринг нормальный, только не белый, а желто-серый — пришлось в аптеке покупать стерильные бинты и обматывать. На войлочную подстилку сверху накинули брезентовую покрышку, по краям прибили гвоздями. И все, ринг готов. Осталась мелочь: принести канифоль, насыпать в два ящичка, куда можно вставать ногами и растирать ее подошвами боксерских туфель; и в оба угла поставить по стулу и тумбочке. И по графину с водой. И стаканы. Спинки в углах обмотать материалом: один красным, другой синим. Чтоб все было, как в добрых спортзалах.

Теперь из затемненного зрительного пространства ярко освещенная, сверкающая белизной сцена, вместе с одетыми во все белое судьями, выглядела внушительно.

И вот соревнования начались. Судья-информатор с микрофоном за судейским столом рядом с главным, с Гюмером Азизовым, ровным голосом вещает на публику. После вступительных слов о развитии бокса на Сахалине, он стал вызывать одну за другой команды, они шли колоннами по одному, заходили в ринг и выстраивались вдоль канатов. С приветственным словом выступил Леша Трубников. Ничего, складно получилось. Уходили опять командами. Леша задержался у стола, возле Олега, присел и спросил:

— Ну, что, Олег Иванович, не пришел тот пузатый кандидат в судьи?

— Не пришел, — Олег покачал головой.

— И не придет, не сомневайтесь, — взглянул он на сидящего рядом Вену Калашникова.

На ринг вызвали бойцов наилегчайшего веса. Эдик Грибанов появился первым, не торопясь, натер подошвы канифолью. Секундант ему надел перчатки. Вместе со своим соперником, плотным пареньком из Долинска, пошел на середину ринга. И начался первый бой на областных состязаниях.

Эдик через минуту был полным хозяином на ринге: делал финты и ложные выпады, импровизировал, то и дело наносил удары слева, справа. Перерыв не изменил рисунка боя: противник только отбивался и почти не попадал в Грибанова.

Олег склонился к Гюмеру Азизову:

— Бой надо останавливать: явное преимущество.

Главный согласно кивнул, подозвал судью на ринге:

— Если так дальше пойдет, бой останавливайте. Объявляйте явное преимущество.

Третий раунд не изменил положения, судья остановил бой, дождавшись объявления информатора, в знак победы поднял Грибанову руку. Второй участник Дорохин также вышел победителем, и Олег вернулся к столу.

Азизов предложил Олегу стать его заместителем, поскольку работы представлялось через край, и Олегу он не рекомендовал отвлекаться от управления боями «на всякие другие дела»: например, на секундирование своих воспитанников.

— Я слышал, работа у вас, в Александровске, поставлена хорошо, ребята вон как подготовлены и, конечно, займут первое место без вашего участия. И не переживайте вы за них.

Волей-неволей ему все же пришлось исполнять руководство боями. Судил и на ринге в качестве рефери. Замечал, как болеют зрители за его воспитанников. Да, их отличала школа, выучка. И физическая подготовка к соревнованиям. Они умеют держаться на ринге, добиваться победы.

После первого дня соревнований стало ясно, что первое училище идет на первое место, на второе претендует четвертое училище, тоже александровцы. Остальные команды, даже южносахалинская, не могли претендовать на классные места. Александровский сержант Демин, победив Березовского, занял первое место и стал членом сборной команды. Олег обратил внимание на трех мальчишек, южно-сахалинцев, учащихся средних школ, выступающих за строительное училище. Тренировались, видно, кое-как, но что-то в них есть. По своему усмотрению Олег включил их в состав сборной команды, за счет южносахалинской строительной школы поставил их на питание. Надо было видеть, как у парней загорелись глаза.

Вместе с Авениром Калашниковым проводили они главного судью Азизова, потом, бродя по Поронайску, обговаривали состав команды и прикидывали примерный план тренировок сборной.

24. Прогулка в горы

Список сборной команды сделан с запасом — увеличен на три человека: туда включены юноши из девятого класса, проигравшие в финале. В боях они понравились Олегу: стоит дать им школу, потренировать — из них выйдет толк.

И вот заявка составлена. Тут Олега позвали к телефону. Звонил зампред Заваленов. После расспросов об итогах соревнований, он предупредил:

— Олег Иванович, ходят слухи, что в сборную команду вы включили какого-то военного, Демина. Если слухи верны, то исключите его из команды, мандатная комиссия не допустит его за «Трудовые резервы» — он военнослужащий и должен выступать за Сахалинский клуб офицеров. Вот это имейте в виду.

Демин честно выиграл соревнования и надеялся на участие в областных соревнованиях. Да и неудобно ему теперь отказывать. Но кто же это донес? Александровский кто-то и соображающий в боксе. Глашкин, конечно. Какое-то время Демин тренировался у него. Ну, больше некому!

Олег со своей бедой пришел к директору Васягину, человеку бывалому. Тот посоветовал позвонить в Сахалинский клуб офицеров, рассказать о Демине. Пусть они его вызывают персонально. Их это дело. В заключение он нашел по справочнику телефон этого клуба, набрал номер и передал трубку Олегу.

Трубку взял майор Рош. Он внимательно выслушал, все понял. Через два дня в Поронайское училище пришла телеграмма — персональный вызов сержанту Демину.

И проводили его, и распрощались. Думается, ненадолго.

В разгар тренировок в Южно-Сахалинск вызвали представителя сборной команды Авенира Калашникова с именной заявкой, подписанной тренером, представителем и заверенной руководством ДСО «Трудовые резервы». И с личными документами на каждого бойца. Четыре дня его не было. Прибыл в субботу с хорошим настроением: команда боксеров до соревнований допущена! На радости решили отдохнуть от тренировок: сходить в горы, а после обеда — в парную.

Вместе с ребятами в горы собрался и Вена Калашников. Несмотря на глубокие сугробы у подножия главной сопки, ребята один за другим полезли в снег. Утопая в снегу, шли гуськом, след в след, ориентируясь на вершину. Олег пошел первым, за ним Авенир Калашников. Но тот скоро уступил место Славе Маннабергу. Через пять минут все сняли шапки, рукавицы. Раскосмаченные головы дымились. Вена Калашников, как Олег заметил, уже замыкал колонну — сказывалось отсутствие тренировки. Остановились перевести дух, посмотреть вниз, на Поронайск: он лежал как на ладони: деревянный и в основном одноэтажный, походил на большую деревню. Печи еще топились, в небо вздымались длинные столбы дыма, плавно загибающиеся в одну сторону по ветру, напоминали они сейчас покосившийся в одну сторону частокол. С трех сторон Поронайск защищен сопками, четвертая сторона открыта заливу. На нем теперь безветренно, у берега лед взгромоздился, море побелело, а в дали, где искрится вода, оно, синее, сливается с горизонтом. Море пока видится не все: большая часть его скрыта за непреодоленной вершиной сопки.

Подождали Вену Калашникова, дали отдышаться, пошли дальше. Ну, вот и перевал, вершина — рядом. Она свободна от снега — солнце и ветер сделали свое дело: оголили и высушили верх сопки, сухие ветлы прошлогодней травы шевелятся, кланяются. Олег обернулся: за ним следовала вся колонна. Замыкал колонну обливающийся потом Вена Калашников.

— За вами не угонишься. — Лицо он вытирал вязаной шапочкой.

— Зачем гнаться? — возразил Олег. — Можно и отстать, и отдохнуть. Имей в виду, мы же все в форме.

— Я вижу, — буркнул Авенир.

Здесь, наверху, дует упругий ветер. Олег велит снять шинели, сам раздевается. Построившись, ребята пошли колонной по одному. Площадь перевала обширна, команда движется по замкнутому кругу, за Олегом все выполняют те же упражнения, что и он: наносят удары в воздух, делают уклоны. Резко, под выдох. И разбиваются парами, начинают пуш-пуш: толчки, рывки, борьба без повала наземь. Потом — веселые пятнашки. В заключение, как всегда, гимнастика. Авенир Калашников задает упражнения стоя, сидя, лежа. Это по его части.

И отдых. Воскресенье все же. За каменным выступом читают вслух «Василия Теркина», беседуют. За огромным каменным валуном (откуда он взялся?) нет ветра, а солнце греет все пуще. С почина Вены Калашникова бойцы один по одному снимают гимнастерки, майки. Загорают якобы. А ведь прибыли на вершину по глубокому снегу!

Раздетый до трусов, привалясь к огромному каменному выступу, Вена Калашников рассказывал о своих впечатлениях от поездки в Южный.

— …ну, оказывается, межведомственные соревнования проводятся только среди взрослых боксеров, вот какое дело. А у тебя, — оглянулся он на шагающего туда-сюда Сибирцева Олега, — у тебя почти половина юношей, которым еще не исполнилось девятнадцати. Хотели в управлении выписать ребятам поддельные книжки учащихся, прибавить по одному году. Замначальника Шуранов даже поддержал, но начальник Новиков позвонил председателю комитета физкультуры и спорта Сергееву, уговорил его. Ну, допустил. Только тебе, Олег Иванович, надо написать поручительство. И я тоже его подпишу. Физическая подготовка, техническая выучка. И — сколько проведено боев, сколько выиграно. И просьба: допустить до соревнований со взрослыми. Ну, это уж на всякий случай, так-то все уже допущены. Речь пойдет о Грибанове, о Шульге, о Шаталове и Березовском. Да, еще Маннаберг, мать честная!

— А что с нами случится? — возразили Эдик Грибанов и Миша Шульга. Другие их поддержали.

— До девятнадцати мне не хватает всего двух месяцев, — вставил и Слава Маннаберг. — И вы нас как учили? Не бояться трудностей! Вот мы и…

— Ну, хорошо, — перебил Олег. — Дадим поручительство, раз надо… А что ты еще привез, Авенир Палыч, из Южного?

— Был у военных на соревнованиях. Ну, разные там были боксеры: одни на ринге еле держатся, но были и хорошие. В основном, рубаки. Бьют не сериями, как ты учишь, а с разворота… В твоем весе, кстати, наметился сильный боец. Офицер. У себя в части всех зарубил и здесь, в Южном, на областных, тоже. Между прочим, с представителем их сборной, майором Рошем, мы поспорили — я и Юра Заваленов. На литр спирта!

— О чем это вы, о чем? — Олег встревожился.

— А что ты у этого плюхача выиграешь бой.

— А майор этот что говорит? — Олег присел поближе.

— Ну, он-то уверен в своем, он и предложил пари. Так что ты и сам готовься, бой у тебя будет настоящий. Противник повыше тебя, и плюха у него та еще. С обеих рук.

— Тебе надо бы раньше съездить да разузнать. А сейчас остается всего пять дней… Ну, бой-то покажет— авось вы с Заваленовым не проиграете. — Олег встал, начал ходить, шелестя ногами по сухой траве. С виду он, возможно, был спокоен, но внутри у него что-то холодело, требовало движений. Сам же ожидал достойного противника, а тут что-то взволновался.

Физрук продолжал выдавать информацию, поворачивая головой за вышагивающим Олегом:

— В управлении решили: всем участникам выдать новые трусы, майки, плавки, боксерские туфли. Все будет подогнано по размеру, выглажено, а на трусах сбоку будет эмблема «ТР» — Трудовые резервы. Сходите в парикмахерскую, постригитесь. Чтобы все хорошо выглядели. И — в баню, конечно. Здесь это надо, там будет некогда… Ну, вот. Такие вот новости я вам привез.

Ребята внимательно слушают, затаив дыхание. Вникают в каждое слово.

25. Комплектование сборной. Отъезд

Физрука Авенира Палыча провожали ребята, посадили на поезд. Уезжает домой завершать в училище работу по спорту, по урокам. На прощанье жали ему руку, передавали привет Александровску.

Шагая по узким улочкам Поронайска, Олег раздумывал над составом команды.

Вот Володя Дорохин из шахтерского поселка Мгачи (на побережье Татарского пролива). Заикается, но при том говорун и хохотун несусветный. Классический мухач, но заявлять его придется в легчайший: надо дать место Грибанову.

Эдик Грибанов, коренной александровец, тощий, но резкий, быстрый и точный. Физически, конечно, послабее Дорохина.

Жора Корчак — скромненький, но с неожиданно упорным характером. После очередного боя в Поронайске Олег сделал ему замечание: «Мазила, бьешь по носу». «А дак он же мне нос разбил — я и думаю: и я разобью, все равно разобью!»

Гоша Шаталов — из семьи интеллигентов, приехавших из Томска на Сахалинское побережье, в город Макаров. Этот боксирует по настроению: когда обретает подъем духа — творит чудеса. В других случаях бои серые, бесцветные. Работать будет во втором среднем.

Легковесов двое — Вася Клецкин и Миша Шульга. Слушают тренера с открытыми ртами. Приглядываются к показам. Новички, но способные: придется выбрать одного, который потемпераментнее. Скорее всего подойдет Шульга. Этот в бою загорается, в атаке неукротим.

В первом полусреднем весе выступать будет Мыльников. В бою он ловок, имеет шесть побед, в спаррингах часто работает с самим Олегом, набрался опыта. Олегу предстоит работать во втором полусреднем весе, это он знает точно, тем более, что в его весе уже определился противник — лейтенант с плюхой. К схватке с ним надо готовиться: не хватало еще потерпеть поражение!

Полутяжеловеса тоже два: один из них александровец Слава Маннаберг. Левша, красавец. Другой — Толя Кулаев из Долинска. Кого-то из них надо заявлять в тяжелый вес. Маннаберга, пожалуй. Он тренера умеет слушать, а уж без советов и замечаний тут не обойдешься.

В первом среднем весе придется выставлять Березовского, хотя он в Поронайске получил от Демина тяжелый удар.

Вечером беседовал. Говорил, кто в каком весе работает, как держаться в установленной весовой категории, чтобы потом не пороть горячку: не сбрасывать веса баней, бегом. О весовых категориях бойцов говорил, как о деле решенном, бойцы смотрят не мигая, на ус мотают. Хотя… мальчишки остаются мальчишками: носятся по залу, прыгают, щелкают друг друга по затылку и убегают с воплем. Больше достается тяжеловесам — Маннабергу и Кулаеву: им, чтобы отквитаться заслуженным подзатыльником, приходится за легчайшими носиться по всему залу. Зато, когда поймают, отводят душу, а те (чаще попадается Дорохин) вопят как оглашенные.

Олег останавливается посреди зала, отводит руку в сторону:

— Станови-ись!

Бойцы выстраиваются.

— Равняйсь! Смир-рна!

Идет назначение: кто с кем работает на ринге:

— Дорохин со Щекиным, Грибанов с Атамановым, Корчак с Коревским. Мыльников два раунда работает со мной. Шаталов с Березовским, три раунда. Кулаев — два раунда с Маннабергом, потом Слава — со мной, тоже два.

Дорохин овладел инициативой — пошли серии: первый крест, третий, четвертый. Но это еще не последний раунд: у Щекина что-то имеется в запасе. Так и есть: Щекин сам выстреливает сериями крюков и апперкотов. Отбирает инициативу. Молодец!

Перед выходом Грибанов волнуется, это у него в крови. Атаманов показал себя талантливым бойцом — есть причина для волнений. К тому же, он потяжелей, удары посильней. И нелегко Грибанову приспособиться к манере боя Юры Атаманова. Но быстрота и точность ударов все-таки выручают Эдика. По всем показателям он выигрывает бой. Как же выросли эти бойцы!

Михаил Шульга в первом раунде не смог переиграть Клецкина, но во втором резко ускорил темп боя, стал агрессивным, инициативным, и Клецкин уступил его воле. Да, легковес в сборную определился.

Жора Корчак, как всегда, начинает бой будто спросонку: с ударами запаздывает, но плечами и перчатками страхуется неплохо. Боря Коревский бьет точно, взрывными. И момент угадывает. От одного удара Жора болтанулся, едва не сел на пол. Это его подстегнуло — заработал во всю силу. Опыта у новичка Коревского никакого, но как точно бьет! Выйдет из него хороший боец.

Шаталов и Березовский друг у друга «вымучивают» победу: бой бесцветный.

Олег с Мыльниковым вел легкий бой, видно, ставил задачу переиграть. Берег ли силы для Маннаберга? Слава, похоже, тоже готовился к бою с Олегом, с Кулаевым только «разогревался». Со Славой Олег работал в левосторонней стойке. Славины попытки бить левой рукой пресекал ударами справа: бил по голове, по корпусу — менял «этажи»…

Сейчас команда толкалась на перроне, ожидая поезда из Победино. И вот он подает сигнал — свисток простуженного. Останавливается, скрипя тормозами. Вагончики те же, игрушечные, никак к ним не привыкнуть. Уезжают глядя на ночь, к утру надо быть в Южно-Сахалинске. Оглядываются на вокзал, прощаются с погружающимися в сумерки домиками. Михаил Евграфович пришел проводить, бойцам и, в первую очередь, Олегу Сибирцеву, пожал руки. Велел передать привет и доброе пожелание начальнику Новикову и его заместителю Шуранову. И расстались. Под продвигающимися пассажирами вагончик скрипел и наклонялся то в одну, то в другую сторону. Места сидячие, нутро вагона просматривается насквозь. Впереди ночь, к ней надо готовиться.

Ничего, разместились кто где. Олег, переводя взгляд с одного бойца на другого, спросил:

— Все на месте?

— Эдика Грибанова нету!

— А что вы молчите, как будто у вас все в порядке? — спросил Олег.

— Его там задержал один парень, — доложил мухач Дорохин.

— Еще лучше! — Олег пошел к выходу, громко ругаясь. Вышел из вагона. Рядом с подножкой парни, казалось, мирно беседуют; один из них — Эдик Грибанов, другой — чуть покачивающийся парень призывного возраста, поблизости еще трое. Эдик держит в руках свернутую шинель, за нее же держится и посторонний парень.

— Пристал он ко мне, Олег Иванович: отдай да отдай, а че я, дурак, что ли, отдавать свою шинель?

Олег приблизился к этому парню:

— Что ты его держишь?

Тот оглянулся, промычал что-то невразумительное и крепче вцепился в шинель — так она ему приглянулась.

— Отпусти! — Олег потребовал изменившимся голосом и подступил ближе.

Двойной удар колокола известил об отходе поезда, Олег понял, что слова до парня не доходят, и не стал уговаривать: ударил кулаком в подбородок. Освободившегося Эдика подтолкнул к подножке, сам, отмахнувшись от заступивших дорогу парней, последовал за Эдиком. Прямо за ним в вагон вошли четверо парней и — к Олегу, присевшему на свободную лавку.

— Ты это!.. Это ты ударил! — Говорящий присел рядом, трое остались стоять в проходе, где еще туда-сюда передвигались пассажиры.

— А что, ты тоже грабитель?! — спросил Олег.

— Я-а-а? Я грабитель?! — возмутился присевший. — А вот ты… Слышь, ты не доедешь до Южного. Мы тя сымем, это я тебе говорю!

Олег оглянулся на притихнувших своих парней, разместившихся тут и там по всему вагону.

— Пошли вон! — членораздельно выговорил. — Слышали? Это вот едет на первенство Сахалина команда александровских боксеров. Встаньте, ребята, покажитесь этим забиякам! — приказал тренер.

Команда поднялась разом, неспешно парни стали подвигаться к проходу.

— Видели, да? Сами выйдете, или парни вас проводят и поддадут в дорогу? А ну-ка, все, все уходите! Пока я не приказал им вышвырнуть вас за двери!..

Подвыпившие хулиганы тихо-мирно один за другим пятились к двери. И оставили вагон без дополнительных напоминаний. Пассажиры-попутчики любопытно прислушивались и наблюдали за поведением молодых людей, вмешиваться не решались. Тем более, что инцидент скоро был исчерпан. И все бы скоро забылось, если бы не мужичонка, довольно еще молодой и, конечно, нетрезвый. Он привстал с сиденья и, направляясь к двери, в которую только что вышли хулиганы-новобранцы, расставил руки и на весь вагон завопил:

— Х-ха! Дак это они что?! Это на александровцев?! Х-ха! Да за александровцев… Я же глотки перерву!

Парни задержали его:

— Не ходи, рвать глотки не надо.

— Ну, мы александровцы, так за себя постоим сами.

— И тренер у нас — ого!

— А эти ушли и больше не придут.

— А придут, дак мы покажем, кто такие александровцы!

Этого мужичка Олег где-то видел. И голос знакомый…

О! Ну, да, да, ну, конечно! Шофер это, водитель машины: вез их с Гошей Цаплиным из Победино в Александровск. Первый раз. Да не довез: на Камышевом перевале чуть не угробил… И еще видел его в клубе пограничников, танцевал с девушкой, далеко выставляя зад. Ну, как же его не узнать? Сейчас аллакал он с хлопающими его по плечу александровцами, то и дело геройски бил себя в грудь и мычал: да мы… да мы… Скоро стал парней подбивать на песню: «Бежал бродяга с Сахалина…» И затих. Уснул, видно.

За окном стояла ночь. Ни в море, ни на берегу уже не было никаких ледяных закраек. Здесь был юг Сахалина, закрайки на севере. Охотское море плещется рядом с железной дорогой, плеск его будет сопровождать всю ночь. Парни укладываются спать головой к окнам, ноги ставя в проход, по иному не получается — лавки коротки. Проблема с ногами возникает, главным образом, у полутяжеловесов Кулаева и Маннаберга, да как-то и они приспосабливаются: все-таки полагается спать.

Утром, разбуженные проводником, по одному открывают глаза и сразу — к окошку. Моря за окном уже нет. И снега нет, и скоро будет Южно-Сахалинск. Сходили в туалет, умылись, стали усердно глядеть в окошко. Неожиданно раздался хохот Дорохина, он показывал в окно, и все потянулись туда: у переезда увидели четырех коров и теленка. Ничего смешного в этом так и не разглядели.

— Дак теленок же там, че вы не видите?

— Ну, и что?

— А помочился и сам же нюхает — вот что. Или не видите?

По одному стали отходить от окошка. Понемногу начали посмеиваться над тем, что ничего смешного нет, а того смех пробирает. И опять в окошко пялились и, в угоду Дорохину, хохотали. Теперь уже хохотали! Пока он не сообразил, что смеются-то, черти, над ним самим: ну, по поводу его смеха, что ли? Ну, над пустяком-то! Дак его и разыгрывают! И стал он злиться и тем, кто смеется, заикаясь, говорил что-то быстро-быстро, наверняка, что-то обидное. Да, но это же вызывало дополнительный смех!..

Южно-Сахалинск объявился неожиданно. Проводник об этом громко известил, и скоро поезд сбавил скорость и стал переходить с одного пути на другой. И, наконец, вот он, деревянный настил перрона и крыша над ним.

Остановился, и стало тихо. Послышались восклицания с визгом и счастливым смехом. Ребята перемещались к выходу и продолжали посмеиваться. За окном кто-то громко протопал и остановился около вагона. И все было в движении: и встречали, и восклицали, и целовались. Вышли на перрон, держась поближе к тренеру, остановились, дожидаясь всех остальных. Герой-александровец, готовый за своих земляков заступиться, не показывался, видно, крепко уснул. Подошел к ним запыхавшийся средних лет чернобровый, симпатичный мужчина с золотой коронкой во рту, заговорил:

— Я так и думал, что вы в этом вагоне! Ну, здравствуйте, Олег Иванович. Встречаю вас, да сам чуть не опоздал — поезд пришел тютелька в тютельку, не ожидал такой точности.

Олег пожал руку, спросил у встречающего имя.

— Боярченко я, Михаил Данилович, работаю в областном управлении трудовых резервов. Как главный болельщик, сам я напросился вас встретить… Ну, как вы, ребята, себя чувствуете? Как прошли ваши сборы? Драться-то научились? А как доехали? — он прямо засыпал вопросами.

— Хорошо! Тренировки прошли нормально. К боям готовы, — отвечали один за другим и все враз.

— Готовы не готовы, куда деваться? — вымолвил Слава Маннаберг и скромно опустил голову.

— Заявление ваше оргкомитет рассмотрел, — Боярченко обернулся к Олегу. Команду, всю целиком, допустили к боям со взрослыми. Это вот первое. Сейчас я устрою вас в гостиницу, с дороги умоетесь и пойдем завтракать. Отведу в столовую, где будете питаться постоянно. Это второе. Потом — в поликлинику, там проверят ваше здоровье. Ну, туда вы сами сходите. И все. И можете отдыхать с дороги. Или сходите в парк культуры — побродите, подышите чистым воздухом.

— В парк! В парк! — заголосили ребята.

— А гостиница тут недалеко. Ну, идемте!

Она была двухэтажная и, как все дома в городе, деревянная. Лестница вывела на второй этаж, шли по длинному коридору до первого поворота. Двери были распахнуты, комната большая, на всю команду. Возле заправленных кроватей ребята шумно разложили нехитрые свои вещички; разделись, вокруг стола расставили табуретки. Деревянный стол не накрыт скатертью, на нем только стоят графин с водой и тремя стаканами.

— Ну, и вот. Все, что надо, есть, можно умыться, почистить зубы — и в путь, — рассудил Олег.

Столовая, куда привел их Михаил Данилович Боярченко казалась скорей небольшим рестораном. Внутри все сверкает и светится: ножи, вилки, ложки. Соль, горчица, перец — все в хромированных солонках и перечницах, на столах расставлены тарелки с кетовой икрой и нарезанной вареной свеклой с какой-то зеленью. Молодая официантка в расшитом белом кокошнике; предупредительный ее голос обратил на себя внимание.

— Сейчас, мальчики, пока закусывайте, я принесу второе блюдо.

— Ташшите што есть, — с соседнего столика раздался голос Жоры Корчака. Здорово видно проголодался.

Официантка отошла, Олег обернулся.

— Жора! Надо обращаться чуть повежливей.

— А как надо ей сказать?

— Несите, принесите, а не ташшите… И еще прибавить слово «пожалуйста».

— Ну, это можно, — согласился Жора. Нет, он не возражает, раз так надо.

Подан был гуляш с рассыпчатой картошкой, припорошенной укропом, и блинчики в сметане. И какао. Ну, чем не ресторан?

…В поликлинике врачиха привязалась к Эдику Грибанову: сердце у него будто с двойным биением. Ну, ничего, допустила.

26. Собака

В парк культуры поехали на автобусе. В нем было не протолкнуться. Олег оплатил проезд команды. Прошел вперед. Средних лет мужчина, в очках и берете, попросил Славу Маннаберга передать на билет один рубль кондуктору. Слава посмотрел на интересного, как ему показалось, пассажира, повертел бумажным рублем туда-сюда и против хода пассажиров полез к сидящей на своем месте кондукторше.

— Вот передали на билет, — подал он этот злополучный рубль. Вместе с билетом та протянула сдачу. Слава пересчитал ее и, тесня и раздвигая всех, полез обратно. Стоящего на дороге тренера попросил:

— Олег Иванович, передайте, пожалуйста, билет и сдачу вон тому чудаку.

Олег усмехнулся, передал. «Чудак» кивнул ему в знак благодарности и стал глядеть в окошко, о чем-то сосредоточенно размышляя.

— Не надо тесниться и лезть напролом, — разъяснял тренер негромко Славе. — Передать другим, а те передадут дальше. В этом нет ничего особенного, так делают везде.

— Да-а? Ну, а я не знал, — он сконфузился. — У нас в Александровске автобусы не ходят.

Ах, александровцы! Все же они чем-то отличаются от южносахалинских парней.

В парке ворота отворены — добро пожаловать, проходи. По асфальтовым дорожкам около озера работники ходят с ведрами, метлами, лопатами. Скамейки со старой, шелушащейся краской собраны в одно место, ждут маляра. Парни огляделись, пошли вокруг, остановились. Лед на озере растаял, вода переполняет бассейн и ручьем уходит под летний ресторан. Лодки все вытащены на берег, несмотря на кажущуюся громоздкость, они легкие. Нос их украшен смотрящей вперед птицей. Бродит собака, не очень большая, светлая, с подпалинами на боках. Когда парни, проходя мимо, остановились, черными умными глазами она внимательно на них поглядела.

Ее поведение очень заинтересовало и парней.

— Одна. Без хозяина, — заметил Миша Шульга.

— Умная: глаза-то, глаза! — добавил Кулаев.

— Благородная! — закруглил Слава Маннаберг. Позвал ее, она внимательно на него поглядела, не спеша подошла. — Голодная, — сказал он, протягивая к ней руку, в которой был кусочек пиленого сахара. Не торопясь, взяла она с его ладони сахар и разжевала. В выражении ее морды мелькнуло что-то похожее на улыбку, и стала она смотреть на Славу, возможно, ожидая очередной подачки. Он достал еще один кусочек сахара.

— Где твой хозяин, куда подевался?

Собака опустила голову, словно поняла вопрос. Подошел мужчина, по-видимому, сторож, остановился.

— Это тут вчера приехали на «Победе», компания цельная, погуляли хорошо. Ну, и собака с ними была, а разгулялись, дак, видно, не поместилась — оставили-то. И нисколь ить не жалко им! Хотел было ее покормить — не берет. А у вас, вижу, взяла: может, и пойдет с вами. Вы бы и забрали ее. Заберите, а не то я сам…

— Не здешние мы, из Александровска приехали на соревнования, — разъяснил Слава Маннаберг. — А так-то мы и забрали бы.

— А вы на прогулку, что ли, пришли?.. Ну, и хорошо. Вы в парк, подальше пройдите, там лес живой, настоящий. А дальше — сопки. Можете и на них подняться, повыше.

Слава протянул к собаке руку, хотел погладить на прощание — отодвинулась, не далась, не приняла ласки. И все же стала глядеть с надеждой. Глазами провожала ребят.

Позвали — нет, не пошла: осталась ждать своего непутевого хозяина.

По тропинке, усыпанной прошлогодним палым листом, шли спортивным шагом. Скоро парковые деревья стали меняться диким лесом. На опушке одна кряжистая, вовсю уже позеленевшая береза распустила свои тугие ветви и, кажется, поворачивалась ветвями в сторону солнца. Тропинка раздваивалась и уходила в разные стороны, и все же обозначилось ее главное направление — в обнаженную до голых скал и каменистых россыпей сопку.

На подъеме скорость сбавили. Лес и парк уже оставались внизу, где-то там затерялась и береза. Озеро скрылось, его не видно, парни то и дело оглядывались, чтобы увидеть, как заблестит оно зеркальной поверхностью над вершинами деревьев. Но вот, наконец, оно и показалось, одновременно с городскими черепичными крышами и с прямыми, вкось уходящими улицами, по которым проезжали будто игрушечные машины. Стекла блестят на солнце. Слева, должно быть, у железной дороги, искрит сварка. Больших домов в городе не так много, один из которых, как ребята опознали, — почтамт, другой — обком партии. По центральной улице, упирающейся в другую сопку, с северной уже стороны, были в основном двух- и трехэтажные дома. Озеро, от города отделенное лентой голых еще деревьев, казалось совсем небольшим — словно блюдце с прилепившимся к одной его стороне летним рестораном, внизу и сбоку которого под перилами журчит вода. Людей не видать, ручья тоже. Там по дорожке, наверное, ходит собака — ожидает своего незадачливого хозяина. Ее тоже не видно.

На вершине, покрытой жухлой прошлогодней травой, сквозит ветер. В стороне от города открывается вид уходящих в бесконечность лестницей, одна выше другой, горных сопок. Внимание привлекает темными впадинами и разноцветными возвышениями, среди которых преобладают обнаженные скалы и заросли хвойных деревьев.

Прежде чем играть в пятнашки и заниматься борьбой пуш-пуш, обязательно надо полюбоваться живой картиной. Потом все смешалось: вопль, хохот — совсем как дома, в зале. В заключение — опять гимнастика. Постояли, помолчали, вглядываясь в уходящие вдаль сопки.

Спуск был крут, их то и дело разносило на скорости, это вызывало озабоченность тренера, он часто подавал команды: сдерживайте себя, не бежать! Ноги напряжены, нужна передышка. Но спуск продолжается, и город, и озеро пропадают из вида, приближаются макушки леса; стали, наконец, различаться отдельные деревья. Ребята узнали ту заметную березу, на нее и держали курс. Спустились, добежали и окружили, как старую знакомую, трогали кое-где потрескавшуюся кору. Дерево готово было навстречу солнцу выстрелить своими мелкими еще листиками из всех своих вызревших и вылупившихся почек. Напитанная и напившаяся талой водой, сочная и жизнеспособная, жадно она потребляла солнечный свет и горячие лучи, и жила, и дышала, и еще шире распускала ветви свои, будто готовилась к хороводу. Уходя, ребята все оглядывались на нее, будто надолго хотели запомнить.

Команда выходила из леса — собака с любопытством смотрела в их сторону, выделяя среди парней Славу Маннаберга: внимательно она следила за каждым его движением.

— Ох, ты, моя хорошая! — Слава подошел ближе. — Но у меня больше нет ни сахару, ни хлеба. Ребята, у кого что осталось, проверьте карманы, ни у кого ничего? Тогда вот что: посидите здесь, на скамейке, время еще есть. Я сбегаю в магазин, он здесь рядом.

— Возьми деньги, — Олег предложил.

— У меня есть, — Слава отмахнулся.

— Возьми! — настоял Олег и вложил ему в руку целый рубль.

Хотели поговорить с собакой, но она отошла и смотрела туда, куда ушел Слава. Магазин был, действительно, рядом — Слава не задержался. Собака его встретила. Принес он хлеб и ливерную колбасу, стал кормить. Она была голодна, но ела не торопясь.

— А это вот тебе на закуску. — Слава достал из кармана бумажный пакетик с пиленым сахаром. Собака прилежно разжевывала по одному кусочку, вкусно хрустя и прищуривая глаза.

— Ну, все, — сказал Олег, когда с едой было покончено. — Идем, ребята, в гостиницу.

— А собаку куда? — озаботило вдруг Володю Дорохина.

— Останется здесь. Пока во всяком случае. Да она и не привыкла к вам.

— Слава же кормит ее, к нему скоро привыкнет.

— А гладить-то и ему не дается, видите, держится на расстоянии? Нужно время, чтобы привыкла, а у нас его нет. Да и найдется же хозяин-то, в конце концов.

— Ах, жалко собаку! — погрустил Слава. Обмениваясь впечатлениями о парке, лесе, о подъеме на сопку, о встрече с собакой, группа боксеров направилась к выходу. Слава все оборачивался, махал собаке рукой, она провожала его долгим взглядом.

27. Первенство Сахалина

Открыли областные межведомственные соревнования, в соответствии с жеребьевкой, «Трудовые резервы» и «Клуб офицеров». Болельщиками были офицеры, солдаты, почти весь командный состав Сахалинских вооруженных сил, работники и учащиеся строительной школы и областного управления трудовых резервов во главе с начальником управления Новиковым. Были и независимые болельщики. Еще бы: много было юнцов, выходящих биться против взрослых боксеров.

Глаза открывающего встречу Володи Дорохина лихорадочно горели, свидетельствуя о его внутреннем напряжении. Крутил он туда-сюда головой, как бы желая, пока жив, наглядеться на этот прекрасный мир. Вошел в ринг как приговоренный, в противоположном углу, к нему спиной, готовился его соперник со своими секундантами. Такого же роста и, как и Дорохин, такой же щуплый. По фамилии Заболотский. Володя ее хорошо запомнил.

— Не волнуйся, Володя. Смотри, ты только посмотри на него: он же сам тебя боится.

От таких обнадеживающих слов тренера чуть улыбнулся Володя: внутри у него помягчело. Мотнул головой: понял.

— Работай смело, но до конца не выкладывайся, приберегай силы на второй и третий раунды. — Олег похлопал бойца по плечу и слегка подтолкнул. И после судейских наставлений он пошел. Начали работать. Бой был равного с равным. На каждый удар Володя отвечал ударом. На перерыв пришел в приподнятом настроении. Олег говорил ровным голосом:

— Дыши свободно, подымай грудь… Вот видишь, он такой же, как и ты… А сейчас начинай работать сериями, и инициатива, увидишь, перейдет к тебе.

Заболотский старше, но не сильнее, Дорохину это оставляло, какую ни есть надежду. Со второго раунда картина боя изменилась: с помощью серий ударов Дорохин овладел инициативой. Атаковал и весь третий раунд. И победил.

На победу Дорохина, мальчика из «Трудовых резервов», публика реагировала бурно: оказывается, и у них немало болельщиков. И вот выходит другой, такой же мальчишечка. Этот, как былинка, тонок итак же невысок ростом. В весе и силе он явно уступает противнику, так что надежда здесь только на быстроту и упорство Грибанова. Невдалеке от ринга, в окружении заместителей, солидно сидел сам Новиков, во время боя он кричал не хуже других. Неподалеку расположилась главная бухгалтерша, захватившая с собой на соревнования всех женщин — бухгалтеров и инспекторов. Остальные управленцы сидели кто где. Самым шумным болельщиком, пожалуй, был инспектор, встречавший боксеров на станции, Михаил Боярченко. Он то и дело подбегал к рингу, к Олегу, задавал вопросы. После победного боя Дорохина, Боярченко подбежал к бойцу, обнял его и проводил до раздевалки. Сейчас, как прозвенел гонг, Боярченко опять подошел к рингу:

— Олег Иванович, Грибанов, он же меньше весом и моложе, устоит ли против такого сильного?

Грибанов волновался не меньше, но вида не показывал, хоть это ему трудно давалось. Олег поглаживал ему спину, приговаривал:

— Не так страшен черт… После поражения Заболотского твой противник не меньше тебя волнуется.

Олег осознавал: Грибанов обречен был вести бой с техничным и сильным бойцом: на глаз видно — обладает преимуществом в силе. На удары Эдика Грибанова он мало обращал внимания, а от ударов противника юноша гнулся, как молодой тополек, спотыкался. В конце раунда он едва нашел свой угол.

— Ну что, попало? — Олег усмехнулся. — Бокс любит упорных, держись! — И обмахивал бойца полотенцем. — Ты заметил, работает он ответными? Чем больше ты атакуешь, бьешь, тем больше тебе попадает. Что надо делать? После ударов сразу ускользай: оттягивайся назад. Вот к этому сейчас и приготовься… — Похлопал Эдика по плечу.

У канатов стоял инспектор Боярченко:

— Олег Иванович, мальчишку бьют, сними с ринга. Нельзя смотреть на такое…

Проигнорировав это замечание, Олег следил за поединком. Картина боя, похоже, менялась. Грибанов чисто попадал и прокатывал зазевавшегося бойца вдоль канатов. Но вот противник опустился пониже и навстречу ударам Эдика Грибанова стал высыпать кряду по две-три колотушки. Это была не выгодная для Эдика рубка — в силе он значительно уступал, его удары никак не сдерживали армейца, и он начал отступать.

— Олег Иванович! — опять расслышался голос инспектора Боярченко. — Остановите бой, неравные же силы! Ну, пожалуйста!

Под ударами Грибанов уже качался, бой для него становился таким испытанием! Стиснув зубы, Олег наблюдал эту нерадостную картину: только бы устоял, только бы!.. Гонг прозвенел. Он вглядывался в Эдика, с трудом добирающегося до своего угла. Подставил стул. Помахал полотенцем, склонившись, спросил:

— Ну, что делать будем? Откажемся от боя? Сдадимся на милость победителя?

Грибанов испуганно поглядел на Олега.

— Не сдадимся? Ну, тогда вот что. Как прозвенит гонг — сразу атакуй. Опережай его! И не отставай от него до конца. Он замахивается, а ты опережай — бей. Сможешь? Опережать сможешь? Не сможешь — тогда согласимся с поражением: я выброшу полотенце.

— Нет! Нет! — Грибанов замотал головой.

— Тогда — вперед! Иди прямо сейчас, начинай!

Последнее слово тренера совпало со звуком гонга. Грибанов развел свои узкие плечи, пошел на последнее испытание. Бьет слева, справа, опять слева. Противник, конечно, удивлен. Но не обескуражен, нет, он сам собирается атаковать. Собирается! Но Эдик опережает, встречает. В ход идет правая, опять правая! Еще правая! Пользуясь преимуществом в силе, противник пытается «рубиться», но это у него не получается: грубо размахивает руками, склонив голову, с ударами идет навстречу.

— На отходах! — вырвалось у Олега.

Услышал ли Грибанов подсказку или не услышал, но стал отступать с ударами: серия прямых обрушилась в открытые челюсти противника. Тот пытался атаковать — не получалось: Эдик бил на отходах, а как тот на мгновение останавливался, Грибанов сам набрасывался: бил правой, опять левой.

Стоя у ринга, Олег кивал. Кивал! Для него это был эксперимент! Ну, нет, схватил две-три плюхи, споткнулся, но как только противник бросился добивать, Эдик встретил его прямым ударом. И еще прямой, и еще. Олег не слышит, как ревет зал, сейчас он весь на ринге, рядом с воспитанником, где тот проходит боевое крещение.

Закончился бой, прозвенел гонг, Грибанов еле добрался до своего стула, свалился на него. Боковые судьи поднялись, как по команде. Выражали бойцу поддержку и уважение. Жест неосознанный. Но вот судьи пришли в себя и занялись подсчетом очков. Собравшись подле главного судейского стола, судили, рядили, спорили. Наконец судья Ершов нырнул под канаты и в знак победы поднял руку грибановского противника. Разочарованная публика лишь жиденько похлопала.

Главный судья Гюмер Азизов подошел к Олегу.

— О-о, хорошего вы воспитали бойца. Отличного. Ну, ладно, ну, проиграл. Да у них одинаково очков, тем более последний раунд был за Грибановым, но предыдущие он проиграл, так решили.

Главный судья будто оправдывался. Олег поискал глазами Эдика, тот был окружен болельщиками, среди которых уж непременно присутствовал инспектор Боярченко. Олег позвал:

— Грибанов! — Положил ему на плечо руку. — Послушай, юноша, что тебе скажет главный судья. — И перевел взгляд на Азизова, чтобы тот повторил только что сказанное.

И Гюмер Азизов повторил и положил Эдику руку на другое плечо.

— Пусть поражение, это ничего, — Олег твердил. — Такое поражение равно победе. К тому же, у тебя еще все впереди. Молодец!

И уступил Грибанова инспектору Боярченко. Тот обнял бойца, как родного, похлопал по плечу, по спине, поздравил с «несомненной победой», именно с победой! И проводил до раздевалки.

В судейской коллегии продолжались яростные прения — сторонники победы Грибанова настойчиво отстаивали свою точку зрения. Бои только начинались, но Юрий Заваленов уже поздравил Олега с хорошей подготовкой команды.

— Но это еще цветочки, Олег Иванович, ягодки все впереди, — он напомнил. — Кстати, сам ты выходишь шестым, кажется? Так что тебе пора разогреваться. Настраиваться: Надежницкий — тот еще орешек.

— Надежницкий? — Олег назвал противника. — От слова «надежда»!

— Да, они надеются. Майор Рош подходил ко мне: напомнил, что литр спирта надо готовить… А ты как настроен?

— По-боевому. Корчака вот посмотрю немного и пойду готовиться. Дорохин тут за меня посекундирует.

Судья-информатор представлял бойцов. Публика в ожидании боя гудела. Корчак беленький, светленький, и словно только что проснулся. Протянул противнику руки для пожатия и беспечно пошел в свой угол. Секундант противника говорил что-то легкое, бодрое: не видел в Корчаке достойного соперника. Да и трудно до боя распознать в нем подлинного бойца. Олег же видел в нем скрытые бойцовские качества.

Бой проходил спокойно. Корчак проигрывал в скорости и с этим будто мирился. Противник чувствовал свое превосходство, атаки его были небрежны. Раунд заканчивался, Корчак же все еще как будто готовился к контратаке. Но вот он уклонился от очередного правого и сам нанес удар правой рукой — противник болтанулся. Гонг прервал контратаку. Олег был недоволен:

— Поздно начинаешь контратаку, не успеваешь развить. Вообще почаще надо атаковать самому, а то не выиграешь.

Начался второй раунд. Олег позвал пребывающего в эйфории от выигранного боя Володю Дорохина, сказал, чтобы внимательно посмотрел бой и в перерыве напомнил Жоре, чтоб чаще атаковал. Польщенный доверием, Дорохин покивал и присел на стоящий около ринга стул.

Олег, захватив скакалку, вышел на улицу, где светило солнце и цвенькали птички. В тени, на асфальтированной площадке, не было наблюдателей — это хорошо. Поскоки легкие, спина скоро согрелась, скакать стал выше — на один скок свистящую скакалку проносил дважды. Снял тренировочную куртку, в раздевалке настроился бить по лапам, которые подставлял ему Кулаев. Акцентировал то правый, то левый удар.

Олег снял шаровары, сел отдохнуть. На лбу выступили капли пота.

Дорохин распахнул, торопливо, взахлеб сообщил о победе Жоры Корчака. И ушел. Предстояло ему еще секундировать легковеса Мишу Шульгу. Появился судья при участниках — принес перчатки:

— Бой заканчивается, следующему приготовиться.

Мише Шульге одевали перчатки, Олег смотрел на него глазами равнодушного, а душу ему щемило: выстоит ли? Больно уж хорош у него противник — похоже, техничный и опытный. Не хотел сразу ставить под такого. На первых порах и не включал его в сборную. Ни его, ни Коревского. Первый стал проситься Боря Коревский, канючил прямо, но у того в спаррингах то и дело проявлялся сильный прямой удар, это играло в его пользу — авось проскочит… А этот, Миша-то, уж видно, глядя на Борю Коревского, тоже с благой надеждой смотрел на тренера. И Олег махнул рукой: когда-то же надо обстреливать!..

И вот Миша схватил удар. Удар этот решил исход боя…

Сейчас очередь Олега. Надо собраться духом, перед боем расслабиться. Надежницкий, он тот еще… Боец, кажется, горячий: дать ему проявиться, поуходить. А там бой покажет, что делать.

Судья заглянул:

— Следующий!

Олег кивнул: слышу.

— Боря! — Он обернулся к Коревскому, выходящему на ринг после него. — Хорошо разогревайся, настраивайся на победу. У тебя хороший удар, но в рубку не ввязывайся, постарайся переиграть. Ни пуха тебе!

Настроение Шаталова Олегу не нравится, жаль, раньше этого не разглядел. Навалилась на него хандра неведомая: предстоящий бой ему рисовался в невообразимых трагических последствиях: будто доживал он на этом свете последние минуты. Разогревался нехотя, бил по лапам и того хуже — вымучивал из себя каждый удар. «Прозевал, не подготовил», — с упреком себе Олег качал головой. К уходящему на ринг бойцу обернулся:

— Возьми себя в руки, на подвиг иди! Ждем тебя с победой!

И крутился, и ходил по раздевалке. И, нет, не выдержал, пошел смотреть, как Шаталов проигрывает бой.

Олег поднял голову: в приоткрытые двери доносится объявление. Тут же в раздевалку врывается Володя Дорохин, тараторит без заикания:

— Вас вызывают, Олег Иванович, вас!

Олег подал Дорохину полотенце, пошел за ним.

Народу полный зал. Зрители в основном сидят на низких скамейках. Сверху на них из-под купола льется поток солнечного света и чистого воздуха, наполняя все вокруг какой-то неясной весенней радостью. Из толпы зрителей выступил знакомый Олегу паренек, секундировавший его в прошлом бою, когда они с Гошей только прибыли на Сахалин.

— Олег! Давай я тебя посекундирую. Как в прошлом году! Помнишь?

— Так это ты? Ну, здравствуй, Володя!.. А это вот тоже Володя, — указал он на Дорохина. — Забери-ка у него полотенце и становись в угол. Подставь мне ящичек с канифолью — я натру подошвы. И дай воды — пополоскать во рту.

28. Бой Олега Сибирцева

Надежницкий появился, нырнул под канаты, обернулся к Олегу. Глаза прищурены, оценивающие. Руки накаченные, плечи мускулистые. Роста, да, высокого и сложен неплохо. Потряхивает руками — расслабляет мышцы. Олег попрыгивает в своем углу, массу тела перебрасывает с одной ноги на другую. Бой предстоит жесткий, на первых порах надо себя сдерживать.

Судья Ершов, проверив перчатки, вызвал на середину, напомнил о правилах. Надежницкий пристально глядел Олегу в глаза, тот не отводил своих. Разошлись по углам. Гонг звонкий, медные тарелки поют долго. Надежницкий покачивается, начинать не спешит и то левое плечо выставит, то правое. Финтует якобы. И пошли удары. Левый сбоку. Свинг. Пошел и правый со стороны и чуть сверху. Олег уклоняется, пропускает их мимо. Но они усиливаются, становятся хлесткие. Нет, не проходят, идут мимо. Надежницкий, похоже, начинает горячиться усиливает натиск. Олег не одобряет рубки: двигаясь по рингу вправо, влево, уходит от столкновения. Удары идут откровенно, от души. И ныряет, и отходит в сторону и назад, и опять сближается. Натиск не ослабевает, Олег не может не отступать, спиной то и дело чертит канаты ринга. В углу опять ныряет и ускользает от противника, чтобы потом опять сблизиться. Встретить бы, но нет, не пришло время! И блокирует удары подставками, разрывает дистанцию.

Противник неудержим: пока не прозвенит гонг, пытается пробить защиту, попасть в челюсть, в солнечное сплетение, печень, добиться какого ни есть перевеса. Картина, однако, не меняется: Олег как держал, так и держит дистанцию. Время между тем не останавливается. Прозвеневший гонг удивил Олега. Опустился он на приготовленный стул.

— В красном углу ринга отдыхает Игорь Надежницкий, — раздался голос информатора. — Провел он восемьдесят семь боев, в семидесяти пяти из них добился победы. В том числе в двадцать одном победил досрочно. В тысяча девятьсот сорок девятом году выиграл звание чемпиона Латвии.

Секундант Володя махал полотенцем.

— Олег, ты не бойся этого чемпиона. Ты хорошо уходишь, ничего он тебе не сделал, хоть и чемпион. Ты не бойся, бей сам, атакуй.

Олег кивал. Гонг пропел весело. Олег услышал заключительные слова Володи: «Не бойся! Не бойся!» — и пошел навстречу Надежницкому. Не давая начать атаку, сам сделал убедительный финт — финт Яковлева: решительно и откровенно наносишь правой рукой в голову. На самом деле этот правый удар идет не в голову, а в корпус — сбитый с толку противник сам услужливо его открывает. Удар пришелся Надежницкому в область сердца, звук его гулким эхом отозвался в притихшем зале. Второй удар в корпус нанес таким же приемом и, похоже, задел область солнечного сплетения. Не заметил Надежницкий Олегова перехода к атаке: настроен был на собственную… Теперь же следовал финт левой рукой. Только на этот раз с упреждением ударил правой рукой в челюсть… Надежницкий болтанулся. В зале кто-то ахнул. И еще раз Олег ударил в голову, на этот раз крюком справа. Согнувшись, Надежницкий упал назад, голова откинулась. На первых порах судья Ершов растерялся, но скоро оправился, открыл счет: раз… два… три…

Олег понял, что Надежницкий не встанет, и медленно приближался к своему грозному сопернику. Помог подняться, проводил туда, где замер в трагической позе, взявшись за канаты, его секундант. Ершов закончил счет, махнул рукой: «Аут!» — и, резво схватив Олега за руку, поднял ее: победа нокаутом… Никто не ожидал от Сибирцева столь решительной победы. Публика стоя приветствовала победителя и секунданта. Женщины были потрясены: упал человек! Без памяти! Это как же надо бить!

Олег проводил Надежницкого до угла, там его встретил врач.

— Н… н-н… Н-нормально. А это… н-не надо! — Дернулся от нашатырного спирта.

Врач увел его к медицинскому столику, усадил в кресло.

Олег подставил руки секунданту Володе — развязать шнурки на перчатках, поблагодарил его и тоже поздравил с победой.

Они шли в раздевалку, молодежь за ними валила шумной ватагой. Поздравления поступали с разных сторон, Олегу казалось, что весь зал чему-то радуется. Обернулся к суетящимся возле него Корчаку и Дорохину:

— Займитесь Коревским. Помогите ему одержать победу.

Ребята крутились возле Олега, восхищенные его схваткой: она все еще стояла перед глазами. В двери раздевалки то и дело заглядывали участники других команд и болельщики из зала. В сопровождении свиты военных и видных спортивных работников, майора Роша и Юрия Заваленова в раздевалку вошел генерал, командующий военным округом, человек кавказского вида, невысокий ростом, со следами пороха на лице. Он пожал руку Олегу, поздравил с победой.

— Как ви решительно расправились с нашим Надежницким! Ви рази не знали, щто он щимпион, наща надежьда?.. Вас-то объявить не успели. А ви случайно не щимпион? Ню-ка, скажите, какие ваши достижения?

— Чемпион Башкирии и Приволжской зоны России.

— А-а! Не рядово-ой! Эт-то другое дело! А в армии не слюжили?

— В войну у станка стоял, с четырнадцати лет. Потом — в трудовых резервах.

— Ню, щто жи, возьмем на заметку. — Генерал выразительно посмотрел на майора Роша. — Ню, всего вам доброго. Атдихайте. — Еще раз пожал руку, и вся свита покинула раздевалку. Остался один Заваленов. Секундант Володя ушел в зал.

— Ну, ты блестнул, Олег, на весь Сахалин. Даже главнокомандующий, генерал, решил лично тебя поздравить. Свалить такого рубаку, с такими отменными плюхами. — Заваленов покачал головой. — Ну, с майором-то Рошем мы разберемся особо, во всяком случае, литр спирта он проиграл. — Заваленов потирал руки и сиял, как начищенный самовар.

— Генерал сказал: «Возьмем на заметку». Как думаешь, Дима, что он имел в виду? — Олег поинтересовался.

— А призвать тебя в армию — вот что он имел в виду. Сейчас многих призывают. Но твои годы, и мои тоже, уже ушли… Во всяком случае, я доложу Новикову об этом разговоре. Он член обкома партии. Такими работниками, как ты, не разбрасываются. У нас в Москве, на командном первенстве СССР, уже был такой случай. К тяжеловесу Перову перед финальной схваткой пришел в раздевалку генерал. Сказал, что Перов будет призван в армию и станет выступать за ЦСКА. Это перед боем! Наши тогда вызвали находящегося в зале Бордадына, замминистра, тот показал генералу подписанное Сталиным удостоверение и велел ему покинуть раздевалку. Так было…

В двери заглядывали болельщики, желающие увидеть Сибирцева.

— Ну, вот он, вот он я! — поднял он руки. И проводил Заваленова. И, уже одетый, пошел секундировать своих бойцов.

Появился на публике, она стала аплодировать, поднялась. Он благодарно покивал, прикладывая к груди руку, продолжал идти к рингу, где его Коревский вел бой. И явно его выигрывал. Но еще остаются два боя: Кулаева и Славы Маннаберга, их бои надо бы дотягивать до победы. Еще раз поклонившись продолжающей аплодировать публике, он подошел к готовящемуся к выходу на ринг Кулаеву. Этот долинский боец с такой надеждой глядел на тренера Сибирцева, как будто секрет победы был у него в руках. Олег похлопал его по плечу, покивал, отвечая на какие-то его вопросы.

Уверенно он начинает бой, хоть немного и проигрывает опытному бойцу. И смело атакует, и бьет, и неплохо защищается — словом, настоящий боец.

Победа, однако, присуждена его техничному противнику.

— Извините, Олег Иванович: не оправдал вашего доверия, — сказал, когда тренер развязывал перчатки.

— Ничего, у тебя все впереди, вон ведь как ты работал. — И подтолкнул бойца в сторону раздевалки. И обернулся к приближающемуся Славе Маннабергу. В тяжеловесы он вышел после обильной еды и питья. Предстояла ему встреча с великаном Лешей Дятловым, простоватым парнем с зеленым значком третьеразрядника на груди. Весил он, Дятлов, более ста килограммов. Надежда была только на Славину левую руку. Олег велел ему присмотреться к ударам настоящего тяжеловеса, к его манере атаковать, бить. И приспособиться.

— Больше работай правой, приучи его к правой, левую оставь на потом. Оставляй и силы для третьего раунда.

Слава глядел на тренера удивленно и с интересом: считает, что состоится это «потом»? Олег подмигнул ему и хлопнул по плечу.

Пользуясь преимуществом в росте и весе, сразу после гонга Дятлов стал бить. Бил одними руками, без участия ног, не вкладывал и массы тела. Удары оказались не столь сильными, сколько можно было ожидать. Вообще, тяжеловесы — интересный народ. Надо, чтобы такие солидные парни согласились тренироваться и выступать на ринге. Выбора из них, как правило, не бывает: какой дан, на того и рассчитывай, того и приучай к бою. Поэтому к участию в соревнованиях нередко привлекаются слабо подготовленные, а то и вовсе впервые одевшие перчатки. Вот и Леша Дятлов, хоть и имеет какой-то опыт, но бесхитростен и простодушен до крайности. Секунданты наставляли: «Наступай! Бей!» — Леша и наступал, и бил. Тем более, что Слава то и дело уступал ему пространство на ринге.

Но вот Олег с переброшенным через плечо полотенцем поднялся со стула. Это условный сигнал: пора бить левой рукой. И Слава бросил свой левый прямой удар. Остановил Дятлова. Неожиданному такому удару тяжеловес удивился. Через какое-то время опять пошел вперед: махал руками. Слава подставлял перчатки и уклонялся, и выбирал момент. И опять ударил левой рукой. Дятлов снова остановился: понять, что случилось, отойти ли от человека бьющего. Слава повторил: опять левой в голову. Тяжеловес качнулся, отступил. Нагнав его, Слава ударил еще раз. В зале вспыхнули аплодисменты: публика пришла в восторг.

Гонг утонул в общем гуле, бойцы разошлись по углам. С противоположной стороны доносились голоса рассерженных секундантов.

— Какого хрена ты с ним возишься?! Бить надо! У тебя, что, силы нету?

Советы поступали дельные, но Леша Дятлов одно не мог взять в толк: как уловить этого хитреца? Левшу этого? До середины раунда вроде шло все нормально: удар выходил на удар, а ведь удар Дятлова ого-го!

Олег помахивал полотенцем и подбодрял: «Хорошо, Слава, все идет нормально». Потом склонился ниже:

— Ты не ввязывайся в рубку: поуходи, поуклоняйся на первых порах. А потом бей своей левой рукой. Поточней, понеожиданней. Начнет отходить — догоняй, не жалей сил, это последний раунд. Я встану со стула — значит, время кончается, делай концовку. Ну, успеха тебе!

Олег уселся на стул верхом и позвал Кулаева с часами. Шла последняя минута боя. Леша Дятлов вкладывал в удары немалую силушку, иногда и надсадно крякал. Слава уходил нырками, и назад, и в стороны — уступал явно, словно бой только начинался. Но постепенно Лешин натиск стал слабеть. Тут Олег встал, отодвинул стул и, чтобы привлечь Славино внимание, закинул себе на плечо полотенце.

Слава, похоже, уже приспособился к Леше Дятлову, исправно выполнял Олегово задание: бил не тогда, когда хочется, а когда можно, когда разрешал тренер. Наконец, он заметил сигнал секунданта и тренера своего, Олега Ивановича. И пошел вперед, стал бить то в корпус, то в голову левой рукой. Тяжеловес Дятлов (удивительное дело!) стал пятиться к канатам. В конце концов, Слава стал наносить удары с обеих рук — в корпус, в голову. Зал гудел, ревел, вопль не прекращался до последнего Славиного удара. До едва услышанного гонга.

Судья собрал записки, передал на главный судейский стол. Вызвал бойцов на середину, поднял Славину руку: победил!

После второго дня соревнований для Олега Сибирцева все определилось: судьи и представители команд уже установили, кто есть кто. Среди участников боев Сибирцев был отмечен особым вниманием. Надежницкий без лишних слов допущен был к продолжению соревнований: нокаутам не придавали большого значения, и Надежницкий доказал, что он не лыком шит: без особого труда «зарубил» очередного противника.

Сегодня, в последний день соревнований, «Трудовые резервы» выиграли у «Спартака» со счетом семь-три. Проиграли Клецкин, Шаталов и в равном бою уступил Володя Дорохин. Противник Олега отказался от боя.

После боев Олег вывел свою команду на заключительный парад участников. По каким-то соображениям его команде было присуждено второе место. Первое определили областному клубу офицеров. Тренера Сибирцева наградили почетной грамотой. Победителям в каждой весовой категории присудили звание «чемпион Сахалинской области» и наградили карманными Чистопольскими часами, сверкающими, громко тикающими, с памятной надписью. Чемпионов сфотографировали в газету «Молодая гвардия» и в какой-то дальневосточный журнал. Фотокарточки попали в областной музей — первые чемпионы Советского Сахалина!

Оставалось самое приятное: пообедать да идти в парк, навестить брошенную собаку. А завтра утром — в управление, зачем-то пригласили. Слава за обедом собирал кости от рагу, складывал в бумажку. В ожидании встречи с собакой всю дорогу мечтательно улыбался.

Только ее там не оказалось. Знакомый сторож сказал, что на другой день после их посещения парка собаку забрал хозяин. Ох, как она радовалась! А прыгала!

Принесенные кости и остатки еды Слава отдал для дворняги сторожа.

В парке шло приготовление к воскресному дню. Предстоящее гулянье, правда, парней мало интересовало: им бы домой, в Александровск. Соскучился и Олег по училищу, по товарищам, по своим урокам с ребятами. По встречам с Руфиной Фоминичной, с Верочкой, приходящей на вечера в училище…

Шагая в сторону леса, Слава то и дело вздыхал, сокрушался:

— Вот хозяин никудышный — бросил, не заметил даже! А вернулся — для нее такая радость!.. Э-эх… Глаза у нее умные.

Угомонился только на ведущей в сопку тропе, когда надо усиленно дышать. Оглядываясь назад, на оставленные внизу макушки деревьев и сверху, через них — на поверхность озера, на все больше открывающиеся крыши городских домов, ребята вдыхали в себя благоухающий аромат зелени и чистого воздуха.

У поставленного вертикально какими-то неведомыми силами огромного валуна сделали привал. Дышали, потягивались. Жора Корчак достал свои часы — «Приз за победные бои на ринге», который раз уж читал выгравированную надпись, открыл крышку, чтоб увидеть тикающий механизм. Как же было и не поглядеть на первые в жизни собственные часы! Не утерпел и Слава: тоже открыл свои, извлек и Олег из кармана свой приз, стал любоваться, как мальчишка. Был он, по сути, тот же мальчишка: хоть недавно ему исполнилось уже двадцать лет!

29. Награждение

Гостиница находилась невдалеке от областного управления трудовых резервов. Дорога в управление известна — не раз туда захаживали. Вот и здание это двухэтажное, побеленное. Анатолий Боярченко встретил их на крыльце. Как всегда, обрадовался, заговорил, повел по длинному коридору. Открыл двери, пропустил вперед всю команду во главе с тренером.

— Команда в полном составе. — Боярченко представил ребят работникам управления, среди которых парни увидели и знакомого — Юрия Дмитриевича Заваленова. Он поздоровался с членами команды за руку.

— Сейчас мы, вдвоем с Боярченко, зайдем к начальнику, доложим, что вы пришли.

Зашли и скоро вышли, велели работникам и работницам заходить, предварительно захватив с собой стулья. Из двери слева вышел заместитель начальника Шуранов, он тоже обрадовался приходу боксеров, прошел в кабинет вслед за ними.

В основании просторного, несколько удлиненного кабинета, у окна, сидел начальник управления Виктор Владимирович Новиков, поднявшийся для приветствия. На стене, слева от него, Олег заметил, висит та же карта, с помощью которой Шуранов знакомил с островом двух приехавших с материка парней — Олега и Гошу. С тех пор сколько произошло событий, а она висит, как и висела. Ребят усаживали на стулья, работники сами — сзади и сбоку. Началась беседа, из которой боксеры поняли, что все управленцы приходили на соревнования и видели их бои и, как болельщики, все их хорошо запомнили и теперь интересуются деталями. Главная бухгалтерша, немолодая уже москвичка, блестя очками, громко вздыхала:

— Это как же, люди добрые, надо бить, чтобы человек падал без памяти! Это ведь как бить надо! — Она качала головой и с укоризной смотрела на Олега.

— Как вы себя чувствуете, ребята? Не болеет ли кто после такой драки? — спросил начальник.

Ребята удивились вопросу, оглядывались друг на друга, на тренера. Заместитель Шуранов поддержал бойцов:

— Боксерам болеть не полагается.

— А не страшно было выходить на ринг? — выспрашивали работники управления. Парни молча переглядывались между собой.

— Если сказать правду, то всяко было, — скромно за всех ответил тяжеловес Слава. — Первый раз было страшно.

Не усидел Володя Дорохин, торопясь и заикаясь, стал говорить:

— Я с-сперва боялся, а мне Олег Иванович говорит: «Пос-смот-три на пр-ротивника — он сам тебя боится». И мне тогда с-стало с-совсем не страшно, я тогда п-пошел на него, пошел.

Над повествованием Дорохина управленцы хохотали долго. Пока строгий начальник управления не заговорил веско и убедительно:

— Хорошо вы выступили, ребята. Заняли почетное второе место — это здорово. А три человека даже стали чемпионами Сахалинской области… Председатель Сахалинского обкома физкультуры товарищ Сергеев мне лично высказал благодарность за такую подготовку команды. Вот мы тут собрались, подумали. Ну, и… решили: ваше успешное выступление отметить приказом. Анатолий Данилович, зачитайте. Пока первую часть.

Боярченко выполнял поручение с удовольствием, слова произносил четко. Дошел до первого пункта, вобрал в себя воздух и:

— Всех участников областных соревнований по боксу — по поименному списку — наградить почетными грамотами управления трудовых резервов!

Грамоты вручал замначальника Шуранов, пожимал руки. Пожимали и другие работники. Парни перемещались по кругу. Последним, во весь рот улыбаясь, встряхивал руки сам Новиков.

— Ну, ребята, — заговорил он, когда все расселись по своим местам. — А что же вы скажете о своем тренере, об Олеге Ивановиче? Как он, как будто неплохой он у вас: и дисциплину держит, и любите вы его, а?

— У-у-у! — загудели бойцы. Отдельные голоса пытались выразить что-то особенное, но только добавляли гула. Наконец, стали доходить отдельные оценки и замечания:

— Толковый тренер!

— Замечательный!

— Золотой человек!

Выражая по сути одно и то же, перебивали друг друга, горячились.

— Мы же впервые узнали, что такое бокс, и стали тренироваться и выступать на ринге. — Станислав Маннаберг стоя выражал свое мнение. Хвалил Олега почем зря, ребята весело ему поддакивали.

— Ну, что ж, — начальник остановил дифирамбы. — В вашей высокой оценке мы не сомневались. Ту же оценку вашего тренера дал и председатель обкома физкультуры и спорта товарищ Сергеев: порекомендовал особо отметить Олега Сибирцева. Вот так. Ну, зачитайте, Анатолий Данилович, вторую часть приказа.

— …Наградить почетной грамотой и премировать отрезом на костюм!

…В отделе, где сидели инспектора, женщины разворачивали и щупали яркую, светло-коричневую шерстяную ткань и одобрительно хмыкали и чмокали. В заключение за всех высказалась инспектор жилищно-бытового отдела обаятельная Морозова:

— Из этого материала, Олег Иванович, закажите себе костюм спортивного покроя. И в нем приезжайте сюда, в управление. Чтобы мы посмотрели на вас и оценили как женщины.

30. Домой, в Александровск

Кулаев и Клецкин простились с командой по всем правилам: с ребятами обнялись, Олега Ивановича за хорошие спортивные уроки поблагодарили и пожали руку. Вышли в Долинске. Гоша Шаталов сошел в Макарове, стоящем на южном берегу залива Терпения. Решил навестить родителей. Оставшиеся парни смотрели в окно бегущего поезда, на катящиеся волны Тихого океана. Поезд останавливался на разъездах и проходных станциях, пока надолго не остановился на северной стороне залива, на станции Поронайск, чуть не на целый месяц приютившей боксеров. В Поронайске обновилась бригада и поезд резко сменил направление: углубился в подступившие со всех сторон сопки. До Победино теперь было недалеко. Олег задумчиво глядел в окно…

…Подошел Олег к Надежницкому, пожал руку, поздравил с заслуженным вторым местом. Хорошо отозвался о его сокрушительных ударах. Надежницкий отвечал:

— А я в бою тебя почти не видел: от каждого удара ты куда-то уходил. Потом вдруг четко разглядел твое лицо. Это после поражения, когда ты провожал меня в угол. Только тогда увидел…

— А я боялся твоих мощных колотушек. Раньше о них слышал — вот и решил сперва поуходить от них. А потом уж… ну, прервать их встречным боем.

— Тебе это удалось блестяще, об этом все говорят, я поздравляю тебя!

— Спасибо. Скоро мы разъедемся, но, думаю, еще увидимся. Во всяком случае останемся друзьями.

— Ну, это само собой. Можно обменяться и адресами, мало ли, может, в жизни придется?..

…К станции Победино подъехали неожиданно. Невдалеке от знакомого навеса, куда подходят прибывшие с поездом пассажиры, стояла училищная машина. Тот же, недавно приобретенный ГАЗ. Машина будто подремывала, ребята шумно ее окружили.

— Кто поедет в кабине? — пошутил Маннаберг, с усмешкой поглядывая на Дорохина. Тот немедленно отреагировал:

— Я!

— Ишь ты какой прыткий! — одернул его Эдик Грибанов.

— Все поедем в кузове, — отозвался Миша Шульга.

— В кабине поедет Олег Иванович, — заключили ребята.

Костя во всю улыбался, сверкая металлическими зубами, ребята тоже были рады встрече с земляком, и шумели, и галдели, как на базаре.

— Че приехал-то? — Олег поинтересовался.

— Дык… звонили из Южного, что вы выезжаете — вот и приехал. Да велосипеды нам выделили, пять штук, да краски две бочки. Вот получил и вас жду. Одеяла захватил на всяк случай, но, видно, не пригодятся: одеты-то вы по-зимнему — в шинелях да телогрейках. Ну, так что давайте поехали. Сегодня и будем в Александровске.

— А мы еще не обедали, — Дорохин подал голос.

— На Камышевом отобедаем.

— Это, на ночь глядя, ехать? — Дорохин продолжал тосковать.

— Какая ночь? Двести км отмахаем — не заметите.

Олег распорядился:

— Усаживайтесь, парни, — занимайте сиденья. Всем сидеть, не вставать. И на борт не садиться. Слава, ты за старшего.

— Слышали, что сказал тренер? — Костя заглянул в кузов. — Чтобы никто порядок не нарушал. Ну, поехали! — Он хлопнул дверцей.

Сиротливые домики стушевывались вдали, как таяли. Горы — холмы и сопки — надвигались и, кажется, расступались, уводя ленту дороги в неведомые ущелья. Короткие подъемы образовывали напряженный гул машины. Иногда дорога была ровная, и каменные стены ущелий и распадков слева спокойно проплывали, перемежаясь зеленой растительностью. Пересекающие дорогу весенние ручьи заставляли людей выстраивать мосты и мостики. Возле одного из них с бегущей водой под настилом Костя остановил машину. Схлопала дверца.

— Прогуляться надо. Сходить до ветра. И напиться — всем, всем! И тогда поедем, когда полегчаете. А вода здесь, знаете, вкусная.

Ребята спустились с крутого откоса дороги, часть из них углубилась в лес, остальные спустились к ручью, пили. Вода в самом деле была вкусная. И, заняв свои места, ехали дальше.

— Ну, как вы там, в Южном, выступали? — Костя интересуется, крутя баранку. Глядит ввысь, через дорогу.

— А неплохо для первого разу, — ответил Олег. — Могли бы лучше, конечно…

— Могли бы! Вы и так, с первого разу заняли второе место… А ты даже стал чемпионом.

— Кто сказал?

— Дак по радио сообщали. Утром говорили и вечером, так что все все знают, весь Александровск знает!

— А вот не все, — Олег возразил. — У нас еще два чемпиона имеются.

— Да ну!.. А кто еще?

— Слава Маннаберг в тяжелом весе. И полулегковес Жора Корчак.

— Это из Холмска который? Вот возьми его за рупь двадцать! Дак я же его знаю. И Славу много раз видал. Ай да александровцы! Вот молодцы-то!

Начинался затяжной подъем. Казалось, преодолевая подъем, Костя сам натуживался. Смотрел на дорогу. Она, обходя выступающую большую скалу, заворачивалась. Распадок слева с крутым обрывом на противоположной, пологой стороне которого тут и там, как разбившийся кучками табун овец, курчавились, освещенные солнцем пушистые деревца. За ними возвышалась сопка, очерченная сверху лазурным небом. Каменная скала вела дорогу вокруг себя, и дорога от этого становилась ровней.

— Ну, и чем вас там, в Южном, наградили? — Костя продолжил допрос.

— Грамотами, часами.

— А ну, покажь, какие.

— Грамоты?

— Ну их в задницу, грамоты. Часы покажь!

Олег, распахнув шинель, из кармана достал часы, показал.

— Ух ты! А тикают-то! Где такие делают?

— В Чистополе, в Татарии.

— О-о! Ну, слыхал я про чистопольские. Давай меняться!

Олег улыбнулся шутке водителя.

Начинался новый крутой подъем, на Камышевом перевале, пожалуй, это был последний. ГАЗ шел медленно, натужно гудел. И в конце концов вытянул этот подъем, побежал свободней, даже и понесся во всю прыть. Справа выявилось озаряемое солнцем, искрящееся окнами знакомое богоугодное заведение — чайная. Костя крутил баранку вправо, влево, припарковался у входа.

Чайная была пуста. Официантки поднялись, загремели тарелками, ложками. Наливались горячие щи, гуляш поставили для подогрева. Зазвенела чайная посуда. Не успели подкрепиться, подошел попутный автобус из Победино. Пассажиры сходу в чайной заполняли свободные столы, зазвенели свежие голоса прибывших.

Олег рассчитался с официанткой. Вместе с Костей отошли от машины, остановились. Костя курил, носом выпускал дым. Олег высоко вздымал грудь — дышал горным воздухом.

— А я по правде предлагаю поменяться часами. Свои, «Победу», я только что купил. Они дороже твоих.

— А зачем меняешься? Тебе же невыгодно.

— А мне твои подойдут как раз: тяжелые, громко тикают и хорошо ходят. Когда где нечаянно и стукнешь — это ничего. У меня же какая работа — знаешь: там заденешь, там стукнешь. А тебе на твоих уроках мои скорей подойдут. И легкие, красивые и идут хорошо — че уж тут скрывать?

— И я тебе должен за них доплатить?

— Да не-ет! Баш на баш. Мне один друг, шофер тоже, расхваливал эти, чистопольские. С материка привез. Ну, а «Победа»-то, марка известная, идут тютелька в тютельку, претензиев никаких. Вот только на моей работе они… Ну, так что, пока новые, давай меняться, не прогадаешь.

— Прямо сейчас?

— А че нам тянуть-то? Прямо и сейчас.

Олег взвесил свои часы на руке, покачал головой и вздохнул. И протянул свой дорогой подарок Косте. Тот опустил их в карман, не торопясь, снял с руки свою «Победу» и, оглядев ее с двух сторон, отдал Олегу. По-цыгански скрепили сделку пожатием рук и засмеялись. Жалко было только гравировки на часах.

— А мы тебе гравировку сделаем, — успокоил Костя.

В остатке дороги слушали, как ребята поют, а когда и азартно о чем-то спорят.

Дербинск проехали, когда солнце уже село. В Александровск прибыли потемну.

В его комнатке горел свет. Стало быть Гоша дома, ура! Поднялся на невысокое крылечко с внутреннего двора училища, затопал по короткому коридорчику. Постучался.

— Входите, открыто! — отозвалось из комнаты.

Остановился на пороге, не снимая рюкзака, носом потянул воздух: приятный запах щекотал ноздри. С завязанным вместо фартука полотенцем, Гоша, не оборачиваясь, вытанцовывал около электроплитки.

— Здравия желаю! — гаркнул Олег во все горло. Гоша обернулся.

— Дак… Дак мы же к утру тебя ожидали, вот те раз! Проходи на всякий случай, даром что раньше приехал. Найду и угостить чем. Раздевайся давай.

Олег опустил рюкзак, снял шинель, фуражку. Обнялись…

— Умойся, тогда говорить будем. Хотя че говорить, когда все все знают: про тебя радио трещало днем и ночью. Завтра к тебе, конечно, припожалуют из газеты. Одна девица все беспокоится — не приехал ли.

— Как ни хорошо в гостях, а дома лучше. — Олег ладонями провел себе по лицу, как умылся. — Вот я устал… — Опустился на кровать, расслабился.

— А там у тебя забота была, а она ведь хуже, чем работа. За парнями, за каждым их шагом догляди. Это все мне знакомо.

Шкворчащую сковородку Гоша поставил на деревянную подставку, другую, пустую еще сковороду, на плитку.

— Это зачем?

— Яичницу сделаем, это недолго.

Пока Олег, фыркая, умывался, утирался, Гоша разбил яички в шипящее масло. У него все как-то ладно получалось — набил руку.

— Люду видел?

— Когда же было? Шибко-то не оторвешься. И город, Южно-Сахалинск-то, — новинка для ребят: ничего они, кроме Александровска, не видели. Да сам еще выступал. А как у тебя тут?

— Нормально. Приходили к тебе ребята из города, интересовались твоими успехами. И девушка одна… спрашивала тоже.

— Журналистка?

— Ну да. Ну, и эта еще… Ну, Вера твоя… Ну, давай садись, сейчас закусишь с дороги да это… У меня есть бутылка «Салхино», тебя дожидалась.

— В честь чего это?

— Как в честь чего? За твою победу. — Достал он из тумбочки бутылку с красивой этикеткой, наполнил граненые стаканы. — За твою победу!

— Ну, бог с ней, с победой, в Ригу-то не вызвали! — Кисло-сладкий напиток пил, не торопясь, смаковал. — Гляди-ка, что знают грузины. — Поставил стакан на стол.

Гоша подвинул сковородку, положил вилки.

— Разговор вели про твой бой: говорят, в конце концов, ухлопал ты своего противника.

— У-у! А бил этот Надежницкий! Не дай Бог попал бы! — вспоминал Олег задумчиво. — Остальных-то он всех разнес, занял второе место.

— Ну, это понятно… А как дорога была? Сейчас ехали нормально?

— Сейчас-то хорошо, а туда… На Камышевом из снеговой хляби полдня машины вытаскивали.

— Не одни подымались?

— У-у, целый караван. Одну за другой выталкивали. И в Поронайске был снег, и на дорогах, и в горах. А приехали в Южный — там тепло, сухо. Сходили в кино, на «Тарзана», поднялись на сопку, где с тобой были. Питались в ресторане, но все там есть, в магазинах: рыба, мясо, вино, промтовар всякий, разный… Да вот управленцы купили мне отрез на костюм. Премию выдали или подарили — толком я и не понял. Советуют сшить костюм спортивного покроя. Надо в мастерской заказывать.

— Вместе пойдем. Я тоже купил отрез, только черный. — Он тоже достал из чемодана отрез габардина. Олег из рюкзака вытащил свой, осмотрели, поздравили друг друга.

— Давай разольем остаток, че уж тут осталось-то? Не каждый год такое бывает… Заодно обмоем и отрезы.

— У меня завтра уроки. С пацанами разговаривать по душам, материал давать. Надо еще подготовиться, вставать рано… А как тут без меня обошелся Александр Васильевич?

— Нормально. И я тоже побывал на сборах, все обошлось. Тебя тут, конечно, будут расспрашивать и пацаны, и не только. И эта… Руфина из Рыбного треста тоже интересовалась.

Пили чай. Легли рано, выключили свет, только что-то не спалось: было о чем говорить. За окошком тихо шумело — не то ветер, не то море. Оно, конечно, иногда грохочет, не умолкая, не дает забыть, что живешь на острове…

31. На танцплощадке

…Гоша в новом костюме, только не в светло-коричневом, как у Олега, а в черном, очень идущем к его русым волосам и белозубой улыбке, пригласил Олега на танцы.

— Куда пойдем-то?

— Да хоть куда. Просто потанцуем. Из горсада, слышишь, музыка?

Спустились на улицу Чехова. Там, где она заканчивается, горсад, откуда по всему городу разносятся мелодии; как всегда, он открыт и доступен. На огороженной и ярко освещенной танцплощадке перерыв, разбившаяся кучками молодежь дожидается очередной мелодии, слышатся шум, голоса, смех. По ступенькам поднялись, встали у барьера. Одни незнакомые лица. Тут, прямо как в сказке, подходят к ним две девушки,сразу вызвавшие оживление прибывших парней.

— Добрый вечер! — одна поприветствовала.

…Познакомились они в пошивочной мастерской. Говорят, гора с горой не сходится… Пришли в старых кителях, заказали штатские костюмы. Принимавшая девица с модной прической, глядя на парней, о чем-то задумалась, словно бы ненадолго отлучилась в соседние двери — в цех, по-видимому, потому что расслышался шум. И возвратилась вместе с другой девушкой. Эта внимательно оглядела парней. Развернула сантиметр, сняла мерки, записала, кому какой. Размеры-то одинаковы, но Олег заказал спортивный костюм.

Звать ее Валей. Светлые волосы забраны кверху, уложены валиком, отчего лицо кажется обрамленным солнечным ореолом. На примерку приходили, как на свидание. Острили, смеялись, вспоминали веселые моменты из своей жизни. И пришли забирать исполненный заказ: благодарили, обещали навещать, а только на этом будто и разминулись их пути. Мало ли кому и что обещаем? А мир-то в самом деле тесен: вот и встретились. Да где? На танцевальной площадке!

— Оба вы так смотритесь! — Валя больше глядела на Олега.

Играли вальс «Амурские волны», на освещенной площадке все кружилось. Рядом, за невысокими перилами, шумя, как морские волны, сверкали и шевелились листья лип и кленов. На душе было радостно, хотелось танцевать, петь. Олег был в приподнятом настроении.

Проводив прекрасную партнершу, вернулся к своему исходному месту. Гоша тоже проводил свою Люсю. Подошел, склонился над ухом, загадочно понизил голос:

— Погляди-ка вон в ту сторону, вон, напротив как раз: видишь, стоят у перил, разговаривают? Гляди, это о тебе они, я слышал. Видишь, на тебя показывают? Понял?

— И что? Это плохо? Или как тебя понимать?

— Ну, дак… Плохо, не плохо, а помнишь, сам рассказывал, как усмиряли подгулявших матросов? Били их, помнишь?

— Думаешь, те самые?

— А в тельняшках да пьяненькие — дак кто же? Выходит, те самые. Вон, гляди, на тебя опять показывают и кивают…

— Здесь-то не нападут, конечно, — вслух высказывался Олег, — здесь люди. Разве что там вон, где потемней, — указал на шумящие кусты.

— Да, могут. Я и говорю, — Гоша кивал.

— Дак тогда что же? Тогда, выходит, надо быть готовым к обороне? А тогда вот что. Сейчас ты отойди от меня. Как будто я тут один, сам по себе. Если уж окружать будут или сзади зайдут, тогда помоги чем-нибудь: оттолкни или кому ножку подставь. Кто открыто начнет, я как-нибудь отмахнусь… Иди, Гоша, иди, тебя они знать не знают!

По ступенькам Гоша сошел в сад, невдалеке от танцплощадки остановился. Олег хоть не видел его, но близко чувствовал его присутствие, изредка бросая взгляд, замечал, что парни совещаются и, действительно, о чем-то договариваются. И вот они взмахнули руками, пошли. Пошли! Прямиком по отдыхающей танцплощадке, прямо на него! Человек пять! Впереди покачивается крепкий, уверенный в себе парень. Переступил Олег с одной ноги на другую, как перед боем, кистями рук поработал. Передний чего-то оглянулся — следующая за ним пятерка парней задержалась, остановилась.

Олег узнал его: это Леснов Федя, тренирующийся у него крепкий средневес.

— Здравствуйте, Олег Иванович! — поприветствовал Федя Леснов.

Остро на него глядя, Олег подал руку:

— Здравствуй, Федя. Ты что-то долго не был на занятиях?

— Да все некогда было: то одно, то другое. А тут собрался было прийти — вы уехали на соревнования. Ну, как вы там, на Южном, справились со своими противниками?

— Справился, Федя, занял первое место.

— Вот хорошо, и поздравляю вас, Олег Иванович. А ребята вон хотели к вам подойти, познакомиться, да чего-то застеснялись… Вот я и… пошел… Поговорить, сказать… — Федя волновался. Обеими руками помахал парням: идите, все идите!

Они шли, гремя подошвами. Сердце стучало: драки не будет! От крепких рукопожатий рука горела. Они назывались, да не все имена Олег запомнил. Говорили по одному, другие кивали, поддакивали.

— Сами мы хотели поговорить по душам, да как-то не решились, Олег Иванович. Федю вот вперед послали, — говорил один.

— Он нам и расписывал, что вы человек как человек, — говорил другой.

— Не верилось, что такой сильный и ловкий, а в жизни простой и свойский парень.

— А я что говорил? — Федя Леснов вставил.

— Дак верно говорил. Верно! — парни подтвердили.

— А я, а вот я, — взял слово один из матросов, худощавый парень с прямыми, падающими на лицо волосами. — Я хотел сказать, что мне, когда на вас напали, пришлось несладко: утром не мог есть — скула болела. Уйду в уборную и ну разминать ее, ну, разминать! И, нет, не скоро все прошло, воть ить удар-то.

— Вы нас тогда в клубе положили всех. Говорят, и меня тоже, а я не верю. С виду-то вы и не силач и не богатырь. Парень как парень. А я ведь штангу жму по первому разряду. — Протиснулся к Олегу один здоровяк.

— А я сам видел, как он упал от плюхи, — заявил стоящий с ним рядом.

— Может, не помнит? — весело Олег отозвался.

— Дак и не помнит, конечно! — заявил этот парень под смех товарищей. — Да и под хмельком был!

Смех, пожалуй, слышен было во всем саду, и, конечно, он привлек внимание танцплощадки: отдыхающие прислушались, хотели понять, над чем смеются парни. Матросы вытесняли уже поговоривших, каждый хотел стать рядом с Олегом в красивом костюме, поговорить о чем-нибудь таком, заветном.

— Дак, а вы стали чемпионом Сахалина? — опять взял слово Федя Леснов. — Говорят, своего главного противника вы здорово ухлопали, даже нокаутировали.

— Откуда сведения? — спросил Олег весело.

— Весь Александровск говорит. — Федя развел руками. — И по радио слышали. Так что вы, хлопцы, — Федя обернулся к ребятам, — должны гордиться, что дрались с самим чемпионом Сахалина…

Посторонние люди внимательно слушали, вникали в суть дела. В толпе новых друзей Олег увидел и Гошу.

— Вот, Гоша, а ты говорил: будет драка! — кивнул в сторону матросов. — Это мой друг, Гоша, — прошу любить и жаловать.

Опять начались рукопожатия. Проигрыватель заиграл танго. Девушки из пошивочной, Люся и Валя, подошли ближе. Олег пригласил Валю на танец.

— С чем это вас поздравляют, Олег? — спросила она.

— Привелось столкнуться с этими ребятами. И как видите, не обиделись: подошли знакомиться. — Олег улыбнулся.

— У-у, с вами не страшно!

То и дело отзывается на оклики: «Здравствуй, Валя!» «Привет, Валя!» Пользуется вниманием ребят и знает себе цену. Проводил ее, вернулся. Гоша, в окружении матросов что-то рассказывает, парни с интересом слушают. Эта братская дружба вызывала такую радость!

Публика уже собиралась уходить домой, и, в самом деле, репродуктор провозгласил:

— Дамский вальс!

Он пошел было к Вале, она между тем, сама шла навстречу. Издали им любовалась, будто уж так здорово он смотрится!

Домой уходили двумя шалманами, здесь так принято: девушки впереди, парни сзади.

Звонко лилась песня. В перерыве, когда она замолкала, стояла тишина, слышно было как подошвы клацают по мостовой. Это безмолвие нарушалось только редким собачьим лаем, да пеньем вдалеке пьяных компаний, да негромким говором собравшихся то тут, то там горожан, вышедших из застолья на улицу, чтобы перевести дух. В небе над Александровском звезды переговаривались и перебегали одна к другой; луна скромно освещала избранный крут свой — деревянные ограды и одноэтажные домики.

Улица Чехова пустынна. Впереди видится освещенный луной вал Рыбного городка. Люся и Валя, уходя в переулок, оглянулись, помахали руками, пошли дальше. Не сговариваясь, парни догнали их, проводили до дому. Скромно простились.

— Мою Люсю там многие знают, — сказал Гоша, когда возвращались.

— И мою Валентину тоже, здороваются с ней то и дело.

— Пока, видно, не заняты.

— Должно быть, недавно приехали.

— Дак ты разве только что понял?

— Надо бы поближе познакомиться. Ты, правда, занятой, тебе не интересно.

— А ты? В Уфе-то осталась какая девка!

На вал поднялись с разбегу. В Рыбном городке казалось безлюдно и тихо, размеренный шум моря не нарушал устоявшейся тишины.

* * *

В кабинете Ивана Кузьмича было тихо, слышалось только тиканье будильника на его столе да в приоткрытую форточку доносилась легкая музыка из общежития. Председатель комитета физкультуры и спорта Галанова Софья Андреевна смирно сидела в кресле напротив разговаривающего по телефону директора. Вот он положил трубку и тоже продолжал солидно молчать, ожидая начала от пришедшей к нему чиновницы. И она заговорила:

— Ну, что же, Иван Кузьмич. Хорошего вы приняли преподавателя. Вы, пожалуйста, пригласите Олега Иваныча сюда, для беседы!

Иван Кузьмич позвонил, Машенька встала на пороге, вопросительно глядя.

— Пригласи ко мне Олега Ивановича.

— Через три минуты, Иван Кузьмич, уроки заканчиваются, он сразу придет, я его предупрежу.

И ушла. Опять стало слышно, как тикает будильник и в общежитии играет музыка.

— Я его уже два раза отметил в приказе, один раз даже премировал. — Иван Кузьмич не выдержал тишины. — Хороший парень. Ребята все вокруг него крутятся, клуб всегда убран, вымыт и занят — тренируются под его руководством. И из города к нам приходят боксеры, все его спрашивают — стало быть, и город его знает.

— Ну, как же не знает: выиграли кубок города. Вон, вижу, у вас он на полочке стоит, миленький…

— А я, Иван Кузьмич, сейчас хочу с вами посоветоваться. Юношеская городская команда боксеров готовится на первенство Сахалина, в нее, как вы знаете, входят и ваши воспитанники. Тренером команды мы поставим Олега Ивановича. У вас проведем и сборы. Если не возражаете, конечно. Как вы на это посмотрите?

Он заворочался на стуле.

— Посмотрю положительно. Потому что это будет не в ущерб учебно-воспитательной работе. И тренер здесь же, у нас живет. Наши учащиеся тоже будут под присмотром. Я не возражаю: организуйте тренировки у нас.

В дверь постучались, вошел Олег Сибирцев.

— Здравствуйте! Вызывали?

— Приглашали. — Софья Андреевна подала руку и указала на кресло. — Поздравляю вас с успешным выступлением. Вот сейчас мы говорим, что занятия у вас неплохо организованы. Что вы на это скажете? Какую сами дадите оценку?

— Ну, я старался, чтоб было неплохо. А уж как получается — вам видней.

— Ладно, не скромничайте. Мы хотим, чтобы здесь у вас проводились тренировки юношей города Александровска. Если не возражаете, то с сегодняшнего дня вы и назначаетесь тренером сборной города. Завтра приказ будет лежать на столе вашего директора Ивана Кузьмича. Составьте, Олег Иванович, план работы, предусмотрите, какие надо, кроссы, посещение парной, организацию боев — как это у вас?

— Спаррингов.

— Вот. А насчет выезда в Южно-Сахалинск мы с директором все согласуем. Затраты будут наши, горкома физкультуры, за это, Иван Кузьмич, беспокоиться не придется.

Софья Андреевна, довольная, что директор легко согласился с ее предложением, застегнула сумочку и стала прощаться.

— Ну, будем надеяться. Значит, до завтра.

— А я хотел предложить вам чаю.

— Нет, спасибо, тороплюсь. — Переступила она порог, оглянулась. — До свиданья!

В кабинете воцарилась тишина.

— Ну, вот, Олег Иванович. Ответственности вам прибавилось. И работы.

32. Гость из Охи

С боями вырисовался твердый состав: Грибанов, Шульга, Дорохин, Скворцов, Корчак, Шаталов, Березовский, Маннаберг. На спецпитание поставлены, тренировка идет полным ходом.

Тут и заехал к ним Игорь Жаров, направлявшийся из Охи в Южно-Сахалинск судить областные соревнования. Ленинградец, воспитанник института физкультуры имени Лесгафта. Специализировался по боксу, имеет первый разряд. Заехал и сразу — на тренировку. Работал с ребятами, весело покрикивал, показывал, как надо бить, как дышать, как защищаться. Ребята с любопытством поглядывали. Новая школа — как не поглядывать.

Взглянув на часы, Дорохин скомандовал: «Перерыв!» И тут же подкатил с вопросом:

— М-можно, Ол-лег Иванович, к вам?

— Ко мне или к Игорю Владимировичу?

— К-к вам. С-сразу к об-боим, — Володя улыбнулся. — Не м-могли бы п-показать пр-риемы… Н-ну, в-в бою?

— Оба? В бою? Вы нам, что, предлагаете спарринг? — Олег обернулся на гостя.

— А что, можно и спарринг, — кивнул гость.

Они примерно одного роста, Игорь чуть старше и посветлей и у него вьются волосы. С виду он бесшабашный, но если вглядеться, в глазах — искорка беспокойства: все-таки бой с чемпионом Сахалина… Одели перчатки. Володя Дорохин пощелкал секундомером. Авенир Калашников, в роли судьи, махнул рукой.

Бой начался в быстром темпе, который задал Игорь, разведка скоро переросла в схватку. Наносил он удары в корпус, в голову. Левой рукой.

Олег сохранял дистанцию, блокировал перчатками, смещал голову влево, вправо. И прищуривал глаза: подмечал начало ударов заезжего парня. Уловил какой-то момент, встречным ударом левой руки пересек очередную атаку Игоря. Темп боя сразу понизился. Олег начал бить. Игорь ускорил темп боя, снова овладел инициативой: наносил удары в корпус, в голову. Стал бить правой рукой, тем более, что Олег то и дело открывался. В одной его атаке Олег отступил на шаг и с правой руки, когда по инерции или сгоряча Игорь устремился вперед, встретил его ударом в подбородок…

Дорохин тут воскликнул: «Время!» Вена Калашников объявил: «Стоп!» Олег показал, что готов снять перчатки:

— Пожалуй и закончим на этом?

Игорь улыбнулся, показав кровь на губах. Не пожимая рук, они обнялись. Через две-три минуты, как ни в чем не бывало, продолжали работу на лапах, разучивали комбинации, шлифовали защиту. Завершили все заключительной гимнастикой.

И пошли к морю. Оно было шумное. Ветер задувал с материка, гнал волны на Сахалин. Они окатывали парням ноги, вызывали смех и радость. Поднялись повыше, куда не дотягиваются волны, оставили одежду.

Игорь Жаров прекрасно сложен, изящен, по воде скользит легко. Олег с Веной грудью ложатся на набегающие волны, тянутся, едва поспевая. Кипящий в волнах «Михаил» остается слева, проходят его. Вена что-то крикнул — из-за шума волн его не слышно. На всякий случай заворотили обратно. Мальчишки тоже повернули назад.

На берегу обтирались, мешая друг другу. Эдик посинел, покрылся весь пупырышками, но резво растирался полотенцем.

А вечером Олег пригласил охинца Игоря к себе ночевать. Гоша был на соревнованиях. Авенир вместе с земляком Геной Седовым заглянули на огонек. Ну, чем получилась не компания?

На плитке дожаривалась свинина, на столе консервированные огурцы, селедка, колбаса, крабы. В широкой вазе краснели корейские яблоки. Бутылки звенели, вино наливалось. У Игоря Жарова в руках стакан «Салхино».

— Тост я хочу предложить за нас, за живущих здесь, но прибывших из Москвы и Ленинграда.

— И из глубинной России, — поправил Вена Калашников.

— Да, да, — весело глядя на Олега, подтвердил Гена Седов. — Олег у нас с Урала. Из самой Уфы!

Коснувшись издавшего легкий звон Олегова стакана, Игорь весело произнес:

— Поправка принимается! Тем более, что по поводу Олега я собирался сказать отдельно. — Ну, вам тут что, вы тут… Вон вас сколько — пятеро! Шестой Юра Заваленов, перебравшийся на юг. Должно быть, икается ему…

— У нас еще Гоша в отъезде. И Боря Тарасов, и Борух Талалай, — Олег загибал пальцы.

— Ну, дак вон сколько! Я и говорю: вам чего не гулять?..

— Хорошо тому гулять, у кого родная мать, — перебил мастер Седов Гена. — А у меня, у мальчугана, неродная, мачеха.

Невесело он засмеялся, все на него поглядели. И Олег понял, что у него в самом деле мать неродная. Стаканы опять наполнились. Гене Седову предоставили слово.

— Ну, раз уж напросился… — Он поднялся. — Не сказал бы, что мачеха у меня плохая. Отец погиб, геройски или не геройски — не в этом дело. Но его не стало, а мать-то, она все-таки неродная. А тут война, будь она проклята! Был один паек… Так я призываю: выпить за то, чтобы с нами больше ничего такого не случилось, чтобы мальчишество, молодость и вся наша короткая жизнь были прекрасны!

Он осушил свой стакан, за ним последовали другие. Олег к нему придвинулся: — За тебя, Гена! — и выпил.

Бутылка «Салхино» подозрительно быстро осушалась.

— Жить-то, ребята, здесь можно. А что, может, здесь и окопаемся? — Вена вдруг захохотал над своим неожиданным предложением.

— Вот я и говорю: вы здесь почти все вместе, а я там, в Охе… К местным, знаете, еще надо привыкнуть. — Игорь помолчал минуту и встрепенулся: — Давайте-ка, братцы, я вас сфотографирую. — Из лежащего на кровати чехла красной кожи извлек он сверкающий аппарат.

— У-у!

— О-о!

— Как он называется? — сыпались вопросы и восклицания.

— «Киев», — скромно ответил Игорь Жаров.

— Ну, ты даешь! Где купил?

— У нас, в Охе.

— Ну, давай тогда фотографируй.

— Сидите как сидели, не двигайтесь! — приказал Игорь. И щелкнул, озарив компанию магниевой вспышкой. И передал аппарат Вене Калашникову. И тот тоже щелкнул.

Зашумели опять, загудели. Выпили за гостя — ленинградца Игоря Жарова, отъезжающего на областные соревнования юных боксеров. Поблагодарили за визит. Дали слово Вене Калашникову.

— Ну, что. Мы здесь собрались как на подбор — не лыком шитые: и работать нам интересно, и отдыхать не скучно. Ну! — Он поднял стакан. — А вообще-то, братцы, здесь можно жить. Так пусть нам здесь будет хорошо.

— Правильно! Верно! — поддержала компания.

Олег раскладывал на тарелки жареную картошку и шипящее на сковороде мясо. Компания оживилась. Авенир Палыч продолжил:

— Я предлагаю выпить за Олега, за хозяина этой комнатки, этого уголка. Особо — за его победы на областном ринге, за завоеванное им звание чемпиона Сахалина! Ну, и вообще — за толкового парня, — договорил простым человеческим слогом.

— Ура! — подхватила компания, и стаканы зазвенели.

Игорь встал, не усидел.

— Я его… тебя, Олег, здесь впервые увидел, но слышал о тебе только хорошее. Здесь, в вашем зале, на себе испытал это «хорошее», отведал твоих встречных плюх. Я поддержу Авенира: за твои, Олег, успехи в работе и спорте! За хорошего человека!

— За тебя, за тебя! — отметила компания.

Шумели, гудели, под бестолковщину обнимались, махали руками.

Олег начал песню:

подхватили парни, —

Перед поющими создавались пейзажи Сибири с буранами и грозами, с большими пространствами и расстояниями — картины, вошедшие в русского человека с рождения, неотделимые от души и сознания.

Пели и еще. Но эту нельзя было не петь.

Пели негромко: невдалеке было ребячье общежитие — это воздерживало от буйных чувств. Глаза Гены лихорадочно горели, Игорь Жаров смахнул слезу и высморкался. Говорили о Сахалине — сверхдальней окраине и форпосте русской земли. Говорили о ранних утренних учениях летчиков на сверхзвуковых самолетах — от их обвального грома, кажется, раскалывалось дальневосточное небо. В песнях звучала гордость за нашу страну, за нашу авиацию.

Вена Калашников с Геной Седовым стали собираться домой. За ними поднялись Олег и Игорь. С двух сторон обняли их обоих. Простились.

И застучали ботинки по коридору.

— Опустела комната, — вздохнул Игорь. Вот простишься с друзьями — места себе не найдешь. Живем на краю земли. И здесь, какая ни есть, все же жизнь. У тебя, вижу, здесь авторитет. Но для себя, видно, ничего не добился. Ваш Москальцов говорит: приезжал сюда замначальника Шуранов, за эту комнатку сделал ему разнос: как живут молодые специалисты?! Как вы о них заботитесь?! Москальцов, конечно, обещал: будут вводить новый учебный корпус — выделят жилье получше.

— Ну, обещал, так сделает. Вообще на Сахалине есть перспективы: можно спортом заниматься.

— Если по тебе судить, то еще как можно! Кстати, за твой успех в спорте он тебя отблагодарил?

— Выдал премию — сто рублей.

— А областное управление?

— Премировало отрезом. Вот я сшил… — Он снял с вешалки свой новый, светло-коричневый костюм, велел пощупать. Игорь потрогал. Одобрил.

— А вообще у тебя, Олег, неплохо здесь сложилось: первый год на Сахалине и сразу заявил о себе: радио о тебе звенит, газеты пишут.

Олег заворочался на табуретке.

— Да что мне это? Радио, газеты! Хотел ехать на Всесоюзные соревнования, в Прибалтику. Мне обещал один деятель, Полугар такой был, знаешь? Ну, вот, был да сплыл… И получилось, что ни на какое первенство не поехал, а заделался тренером у юношей.

— Кстати, а как среди взрослых-то выступила твоя команда?

— Заняла второе место. Вместе со мной, конечно.

— У-у, это хорошо! А сейчас, на юношеских, думаю, твои парни будут претендовать на первое, так ведь?

— Даст Бог, выиграем… — Олег помолчал.

— Ты сейчас сказал: даст Бог… — Игорь нарушил молчание. — Обычно так говорят к слову. Но не кажется ли тебе, что кто-то большой и великий в самом деле стоит над нами и направляет наши действия? А? Не кажется?

— Так тысячи лет верили в Бога, — горячо подхватил Олег. — Отдельные сомневались, конечно, не без этого. — Он приподнялся над подушкой, заговорил без опаски, что кто-нибудь донесет: — Лучшие умы — ученые, писатели заявляли о своей вере. А мы… мы теперь стали шибко умные! Отбросили их убеждения, у нас появились собственные.

Постояла настороженная тишина. Помолчали, послушали, как в окошко порывами бьет ветер.

— Среди своих нередко я встречаю единомышленников в этом вопросе. Есть Бог, нет ли его — этот вопрос остается открытым. Да, не доказано, что он есть. Но ведь никто и не доказал, что нет его…

В преподносимом и установленном государством атеизме Олег сомневался постоянно, теперь он жадно слушал и осмысливал свободное мышление интеллигента Жарова, слушал, что говорит, мотал на ус.

— Хорошо мы обменялись мнениями. — Голос Игоря казался усталым, похоже, уже отходил ко сну.

— Иногда я задумываюсь: так ли живу, то ли делаю? — сказал Олег.

— А что не так делаешь? Учишь драться, так боксеры не драчуны. Только могут за себя постоять да защитить кого-нибудь. Делаешь ребят сильными, смелыми. И отвлекаешь от дурных занятий. Да нет, занимаешься добрым делом, не жалей. И, главное, у тебя получается.

— Ну, а ты, сам-то ты как, готовишь юношей?

— У меня нет юношей, нефтяники — народ великовозрастный, для них — одна физкультура. А бокс? Подбираю парней, даю уроки, провожу бои. Выступать, правда, не выходит. Не с кем соревноваться. До Южного далеко. Оха — небольшой городишко, с Александровском не сравнишь. Так что сижу, помалкиваю. Вот напросился в Южный. Со временем, может, и переберусь к вам поближе… Ты-то когда собираешься в Южный? Когда вас ждать?

— Дней через десять тронемся, с запасом возьмем. Дорога-то сложная, да какая еще будет погода.

Иногда ветер усиливался, от очередного его порыва форточка захлопнулась, рама содрогнулась, тонко задребезжала. Временами он утихал вовсе. Под теплое одеяло заползали холодные мурашки — Олег вздрагивал, плотней укрывался и, сквозь сон уже различал доносящиеся с улицы какие-то монотонные звуки.

33. Опять «Крильон»

Соревнования юношей в Южно-Сахалинске проводились в том же зале, где межведомственные. Разогревались на улице, входили потные, в раздевалке стояла суета, в дверь постоянно кто-то заглядывал. Свободные парни помогали очередным бойцам, натягивали перчатки. Держали для ударов лапы. И провожали к рингу, где их встречал секундант — тренер команды Олег Сибирцев. По итогам юношеских надо было составить сборную команду Сахалина — предполагалась встреча с командой Владивостока. На соревнованиях, кроме простых болельщиков, присутствовали работники обкома комсомола, обкома физкультуры, руководители ведомств и представители городов Сахалина.

Мухач Эдик Грибанов во всех боях показывал себя с лучшей стороны: легко гарцевал, свободно уклонялся от ударов противника и наносил жесткие удары. Победы его были бесспорны. Хорошо зарекомендовали себя Володя Дорохин с его наработанными сериями ударов и Миша Шульга. Последний отличился боевым темпераментом. В полусреднем весе опытный Жора Корчак с трудом выиграл бой у южно-сахалинского новичка Володи Щекина, оба были оставлены на сборы. На сборы был оставлен и понравившийся Олегу легковес Юра Атаманов. В среднем весе опытный Березовский встречался с южно-сахалинским третьеразрядником Борей Коревским. Бой был жестким: на напор Березовского Боря отвечал волей к победе и то и дело поражал противника ударами правой руки. В конце заключительного раунда Боря усилил натиск, провел правой рукой пять-шесть ударов и бой выиграл. Полутяжеловес Слава Маннаберг и его постоянный соперник Кулаев бой провели мирно: Кулаев будто заранее согласился с поражением и в каждом раунде немного уступал Маннабергу.

Присутствующий в качестве судьи охинец Игорь Жаров одобрил состав сборной команды. С теми, кто боев не выиграл, но был включен волевым решением Олега в сборную, он согласился: да, команду надо обновлять.

— Правильно ты сделал, что на сборы оставил ребят, подающих надежду. Когда они еще увидят настоящего тренера, если ты их не возьмешь под свое крыло?

Говорил он эти слова, держа в руках дорожный чемоданчик.

Олег переживал сказанное. И встрепенулся вдруг:

— Ты куда-то собрался? — кивнул на его чемоданчик.

— Так пора уже. Билеты куплены.

— У-у, зря ты торопишься. Вместе начали бы тренировку. Потом я проводил бы тебя.

— Дела, Олег, дела. Да еще дома меня ждет прекрасная женщина.

— Жена?

— Жена. Она мне так дорога — веришь ли? Без нее я бываю как потерянный, понимаешь?

— Не знаю, верить ли — у меня нет жены. — Олег вздохнул.

Обнялись на прощанье.

* * *

И вот он, Холмск, опять Холмск! И в порту стоит тот же «Крильон», будто приготовленный на выставку — начищенный, сверкающий белизной. Пассажиры змейкой выстроились у трапа. Гюмер Азизов, исполнявший на областных юношеских соревнованиях роль главного судьи, показывает билеты на всю команду и машет ребятам: давайте, заходите! Олег — замыкающий, команда почти в полном составе: отлучился один Жора Корчак — ушел навестить родителей и задержался. Немножко понервничали. Но Жора успел к посадке — часы-то были при нем! Так что полный порядок. Парни с вещевыми сумками и рюкзаками заходят на палубу, по железной лестнице спускаются в твиндек, занимают двухъярусные железные койки третьего класса.

Но долго сидеть и лежать здесь парни не собираются: один за другим поднимаются обратно, на озаренную солнцем палубу, и скоро в твиндеке остается только тренер и представитель. Выясняют отношения.

— Че ты их отпустил? Всех-то? Мы с их вещами будем сидеть и караулить?

— Зачем караулить? — Олег удивился. — И мы пойдем на палубу.

Гюмер повозился возле своего пледа, поворчал, заговорил вслух:

— Я тебе давно хочу сказать: ты с ними шибко добрый, они тебя нисколько не боятся.

— Хо! А зачем им меня бояться? — опять он удивился.

— Дак плохо слушаются. Ты говоришь, а они возражают.

— Не замечал. В конце концов разъясню, если что не ясно. Ну, пошли, Гюмер, пошли наверх. Ребята, поди, уже заждались.

— Подождут, никуда не денутся. — Гюмер повернулся к соседкам по койкам: — Посмотрите тут за нашими вещичками. — Не хотелось ему расставаться со своим портпледом: укладывал его, гладил, как ребенка, и прикрывал своей курткой.

Одна из женщин махнула рукой:

— Идите, идите! Никто тут ничего не тронет.

Боксеры стоят у борта, смотрят на домики и узкие улочки Холмска, по которым в телегах везут поклажу низенькие лошади, а по тротуарам, не спеша, тянутся люди. Вдали, над городом по склону горы, собравшись до кучи, сбегают мелкие избушки. Олег стал рядом с Жорой Корчаком.

— Где живут твои родные?

— Отсюда не видно. Будем выходить из ковша — покажу.

— Когда ты пришел, кто у тебя был дома?

— Мама, сестренка. Отец в море, ловит треску.

— Обрадовались?

— Дык… Расплакались же! Ну, обещал: вернемся — дык… ну, забегу опять, хоть ненадолго. Можно будет, Олег Иванович?

Олег покивал и о чем-то задумался. Вывели его из задумчивости ставшие с ним рядом новички, южно-сахалинцы Боря Коревский, Юра Атаманов, Володя Щекин. На сборах Олег дал им основную программу бокса, вообще уделял много внимания. Приемы парни усваивали сходу, чем сразу и подкупали тренера, вкладывающего в них душу. Эти парни, как когда-то и остальные, ходят за тренером по пятам: смотрят, что показывает другим, слушают, что говорит. Увидев поднявшегося из твиндека Олега, все трое подошли.

— Олег Иванович, сегодня я тренировался во сне, — смеясь, поведал невысокий, плотный Володя Щекин. — Отрабатывал кресты. С участием ног, Олег Иванович, как вы учили.

— Значит, секундировать тебя будет легко, — заметил Олег: — Первый крест, второй, третий. Они из тебя будут вылетать мгновенно.

Корабль отдавал швартовы. Буксирный катер, вздыбливая воду, тянул его от стоянки к воротам. Вышли в море, и корабельный двигатель заработал — тело корабля содрогнулось, отцепив буксир, он пошел своим ходом. Жора Корчак влез между Гюмером Азизовым и Олегом, указательным пальцем прицелился на берег:

— Вон три домика рядом, видите?

— Вижу, — Олег кивнул.

— Ну, вот, средний наш. От него спуск к воде, там купаемся.

— Осьминогов не боитесь?

— Не боимся. — Жора засмеялся.

Скоро Холмск с зелеными окрестностями, с холмами и песчаными берегами стал удаляться и постепенно, несмотря на ясное солнце, стал покрываться легким маревом, и видимая часть острова медленно уходила с горизонта, скрывалась за завесой дымчатого туманца.

— Что-то они к тебе все… — скрипящим голосом заявил Гюмер Азизов, помахивая своим пледом. — Я ведь тоже… все-таки мастер спорта. Не признают, что ли?.. Даже эти вот, южно-сахалинские, они все к тебе тоже… А я вроде бы так себе, как пришей кобыле хвост, — пробурчал с обидой.

— Ничего, за дорогу надоедят еще. Сейчас вы отдыхайте, смотрите на море… Во! Смотрите, опять касатки! Вон, вон они! Догоняют!

За кораблем шли они, штук пять или шесть, как по команде, чертя плавниками воду, вздымаются на поверхность. Вызывают ребячьи возгласы. Обгоняют корабль, сворачивают, удаляются в морские просторы.

Все. Будто их и не было. С правого борта, где являлись касатки, путешественники, теряя интерес, по одному, по двое отходят, растекаются по палубе, шаркают и по коридору, насквозь разделяющему каюты. Спускаются и в темный твиндек, комментируя увиденное. Палуба делается пустынной. Олегу вспоминается, как по дороге на остров на этой самой палубе под радиолу танцевали с девушками, а капитан в белоснежном кителе стоял на мостике. Да и события не повторяются, а уж целый год миновал…

— Олег Иванович! Во Владивостоке боксеры сильные? — прервал раздумья Боря Коревский.

— Не знаю, Боря. Видел бои флотских соревнований военных моряков. Больше были из приезжих бойцов. Не волнуйтесь, ребята: такие же там бойцы, как и вы. А против твоего удара, Боря, многие не устоят. Только бей внезапно. А ты что помалкиваешь, Юра? — Олег обернулся к Атаманову.

— Почему молчу? Спрашивают другие, а я слушаю. Можно так, Олег Иванович? — с ухмылкой спросил он.

Слава Маннаберг стал рядом:

— А для меня противник найдется? Как думаете, Олег Иванович?

— Обязательно. Кстати, тебе придется выступать в тяжелом весе. Будем тебя подкармливать. Для тебя веселая наступает жизнь: пей, ешь от пуза — и за себя, и за товарища.

— Тебе, Миша, — Олег перевел взгляд на Шульгу, — тебе надо сдерживаться в питье: из легкого веса ты уже вылезаешь. Придется сгонять. Владивосток, ребята, — Олег продолжает беседу, — прекрасный город. Побродим, посмотрим. После соревнований искупаемся — пляжи там отличные. Погода, видите, стоит какая.

Олег заметил, как держась рукой за барьер, внимала и незнакомая Олегу (откуда здесь взяться знакомой?) симпатичная девушка с убранными на затылок волосами. Стоящий невдалеке одинокий и, кажется, всеми забытый Гюмер

Азизов заметил ее заинтересованный взгляд и, опираясь на тросточку, подошел.

— Это что за команда такая? — она спросила Гюмера Азизова. — Вы имеете к ней отношение?

— Боксеры это, юношеская команда боксеров. Во Владивосток едем. — Там будет товарищеская встреча. Помиримся силами, — сказал вместо «померяемся». — Кто кого, значит.

— А что за парень, который разговаривает с ними?

— А-а, это? А старший он. — Другого определения Номер не нашел.

— Где-то я его видела. Кто он?

— Дак я сейчас приведу его, вы его сами и спросите.

— О-о, не надо… — девушка будто испугалась. И возражала неуверенно. Гюмер же великодушно настаивал.

Прихрамывая, не спеша, подошел к Олегу, взял под руку:

— Давай пойдем, тебя тут спрашивают, — таинственно сообщил он Олегу и повел к незнакомой девушке, стоящей у перил.

Олег протянул руку: представился. И назвал фамилию: — Сибирцев.

— Олег? — она будто испугалась. — Сибирцев?! Так вы спортсмен?! Чемпион Сахалина? Так вот где я видела вас! В газете портрет был. А я Женя Шипанова. Евгения. Меня с детства Еней называют. Возвращаюсь домой, в Новосибирск.

— Уже? Сколько же вы были на Сахалине?

— Три года, как положено, приехала — еще семнадцати не было.

— Одна?

— Нет, втроем мы…

— А подружки?

— Одна вышла замуж, другая раньше уехала.

Не замечаемый девушкой, Гюмер обиженно отошел к ребятам. С его приходом у ребят скоро послышался смех. Что-то вдохновенно он говорил и показывал — овладел, наконец, вниманием.

— Пусть говорят они, пусть. — Кивал он в сторону Олега с девушкой. — Поговорят, а потом я отобью у него девушку. — Ребячий смех Гюмера не обескураживает, он на высоте, захвачен азартом. Вот он оправил и отряхнул на себе черный костюм, пятерней пригладил волосы. Пошел, слегка поигрывая клюшкой. Остановился возле молодых людей, постоял, о чем-то поговорил и — о, чудо! — Олег Иванович действительно оставил девушку и пошел к ребятам!

— Что здесь происходит? — Он подошел. — Какие у вас нелады, споры?

— Это он, представитель наш Гюмер Азизов наябедничал. Нарочно придумал, чтоб вы отошли от девушки. Пошутил якобы. — Пояснил Слава Маннаберг.

Олег вопросительно посмотрел на смутившегося Славу, посоображал, поприкидывал. И в сторону Гюмера, горячо что-то втолковывающего девушке, выдохнул:

— Ах ты хлюст! Ну, я сыграю с тобой шутку. Володя, спустись в твиндек, посмотри, все ли там в порядке, главное, цел ли Гюмеров портплед. Он там внизу, на третьей койке.

Дорохин юркнул вниз. Ждали его минут пять. Явился запыхавшийся, заикающейся скороговоркой доложил:

— В-все там в п-порядке, все н-на месте, Олег Иванович. Женщины т-там с-смотрят, п-пос-сторонних никого нет. И плед там л-лежит, п-прикрытый к-курткой.

— Вот и хорошо. И пусть лежит. А сейчас надо сообщить Гюмеру Азизову печальное известие: будто бы пропал его плед. Сперва спросить: не убирал ли он куда его сам? Обмануть, одним словом. Но так, чтобы поверил. Кто из вас сможет? — Оглядел он группу прыскающих в руку ребят.

Юра Атаманов вперед выдвинулся:

— Я смогу, Олег Иванович, это по моей части. Не подведу, — серьезно он заверил. — Дайте только маненько собраться. А вы, — обернулся к смеющейся братии, — не смейтесь у меня! Чтобы не было никакого смеху! Терпите.

— И сочувственно глядите на Гюмера, качайте головами, — оборотился и Олег к ребятам. — Пока сам не увидит, что его плед на месте лежит.

Юра сделал строгую мину. Пошел. Постоял рядом с Номером и девушкой, дослушал очередную Гюмерову историю и с грустным видом перебил:

— Гюмер Гайсинович, вы свой портплед никуда не убирали?

— Н-не-ет. — Гюмер явно встревожился.

— Может, отдавали кому?

— А что? Его нету на месте? На койке нету?! — Гюмер переменился в лице.

— Нету, — печально доложил Юрий Атаманов. — Женщины говорят, какой-то парень заходил и вышел, — может, он взял? Расспросить, какой был парень? Мы его найдем, расколем.

Забыв про клюшку, Гюмер быстро, чуть не бегом, минуя сочувственно смотрящих на него парней, пробежал к твиндеку, стал торопливо спускаться.

— Я провожу его, — вспохватился Юра Атаманов. — Удивлюсь, что плед на месте. А то неудобно, скажет обманул. — И скрылся вслед за Гюмером.

Подмигнув парням, Олег пошел к девушке.

— Всякое в дороге случается, — смеясь, адресовался он Ене Шипановой.

— У него в самом деле что-то пропало? — широко она распахнула свои выразительные глаза.

— Да нет, — Олег усмехнулся. — Ребята пошутили.

— Пошутили?! — Она удивилась, восхищенно уставилась на Олега. «Так вот вы какой!» — говорили ее голубые глаза.

— Да ведь мы с вами что-то не договорили, — он будто возвратился к прерванному разговору.

— Так вы заодно с ребятами? А вы… кто вы?

— Тренер. Гюмер разве вам не сказал?

— Ничего о вас не сказал, хоть я и спрашивала.

Сумасшедший смех разразился на палубе. Юра Атаманов это, вместе с Гюмером Азизовым показались в проеме твиндека. Казалось, Юра смущался от допущенной им оплошности, а Гюмер, наоборот, был доволен — нашел же он свою утерянную вещь! И радовался. Не осознал пока, что и над ним тоже подшутили. Увидел он и услышал хохочущих ребят и, не найдя Олега, перевел взгляд на девушку, рядом с которой, опершись на барьер, мило беседовал этот самый Олег… И все понял! Юре Атаманову сдёлал он сердитое лицо и пригрозил кулаком. А ребята, вопреки запретам, громко хохотали.

Со стороны девушки этой, Шипановой Ени и Олега доносится негромкий говор, журчащий смех. Ребята понимают, что означает этот смех, они все понимают!

— Нет-нет, никто меня, кроме мамочки и папочки, не провожал!

— С трудом верится. А мы, вместе с другом прожили год, нам осталось…

Парни прислушались — нет, не слышно, сколько еще осталось… Два-три года, не больше. А потом они уедут. Да, и ничего не поделаешь.

Запела песню. Не о море, не о дороге. Что-то дальнее, пережитое.

Умолкла. Задумалась.

— Позовите вашего спутника, а то еще обидится, — говорит низким голосом.

Олег велел окликнуть Гюмера. «Сюда! Давай сюда!» — помахал ему. Слегка опираясь на палочку, тот подошел. Прыти убавилось: скромно посматривал на море.

— Ветер не разошелся бы. Штормит. — Обращался одновременно к Олегу и к Ене Шипановой.

Олег тоже глядит на море, оно то вспухает, то опадает. Вспыхивают и бегут за кораблем светлые барашки. Как говорят моряки, это признак: ветер в три балла. Да он еще усиливается.

— Сходите, накиньте на себя курточки, а то вас продует. — Обращается к обоим молодым людям.

На Гюмере толстый свитер и пиджак, он похлопал себя по бокам. Олег в своем спортивного покроя костюме, под которым легкая тенниска, поежился.

— Ладно, схожу оденусь. Узнаю, не убавился ли народ в буфете. Заодно проверю, цел ли твой портплед. Идемте с нами, Еня.

— Нет, я недавно пообедала.

Пока усаживались, ели флотский борщ и гуляш и запивали компотом, пока смотрели в окно, дожидаясь медленно жующих своих товарищей, на море, как и на палубе, разгулялся ветер. Дул он с Татарского пролива, дым из пароходной трубы несло вперед, как бы указывая пароходу дорогу.

34. Материк

Будто массивные качели, медленно раскачивается корабль. Поднимает тебя на высоту и ухает вниз, вытягивая из тебя внутренности. На одном таком затяжном провале Олег тревожно открыл глаза, но кромешная тьма заставила их закрыть. Качели баюкают — вверх-вниз, вверх-вниз — сон сладостный, безмятежный: перевернулся на другой бок. Но что-то снова обеспокоило. Какие-то звуки. Открыл глаза.

— Слышишь? — скрипит в темноте голос Гюмера Азизова. — Шторм, говорю, усилился.

— А ты чего не спишь? — Олег спросил отсыревшим спросонья голосом.

— Дак чево. С вечера не отметился. Не выпил, говорю, — вот и не сплю. Буря ведь, а мы… Мы же в океане.

— Капитан-то на месте.

— Ну и что ж, долго ли? Тошнит, — через какое-то время Гюмер пожаловался.

— Не обращай внимания. Спи себе.

Поворочавшись, Гюмер все же заснул. А у Олега теперь сна ни в одном глазу. И тошнота подкатывает, особенно когда вниз…

В этом твиндеке есть и девушки. С вечера то и дело то одна, то другая бегали на палубу, к борту, чтобы вырвало. Под шуточные восклицания: «Быстрей, быстрей!» «Пропустите, дайте дорогу!» — хохотали парни во все горло. Ужинать ребята не пошли, один Жора Корчак поужинал. И еще хлеба с собой прихватил. И не тошнит его. Спит себе. Спят, впрочем, все.

Придерживаясь за койки и перила, Олег вышел наверх. Сразу обрушился на него шквальный ветер, от тяжелого удара волны палуба содрогнулась. Озаряемая огненными искрами, волна поднялась над кораблем, жутко и страшно пошла на него. Что бы случилось, не вознесись на эту волну сам корабль? Он вознесся. И пошел опять вниз — во впадину меж десятиметровыми волнами, и вода мощно прошла по нижней палубе, окатывая стекла в иллюминаторах, ударяя в задраенные отверстия.

Капитан неподвижно стоит на мостике, держась за поручень, глядя вперед, где за моросящим дождем ничего не видно. Укутанный в плащ с капюшоном, похожий на нахохлившегося сказочного сфинкса, он обеспечивает безопасность корабля. Олег вздрогнул, плотней запахнул куртку, нащупав двери твиндека, спустился. Здесь тепло, тускло горит лампочка. Не мешкая, забрался он на свою койку, укрылся курткой и в благодатном тепле успокоился.

К утру ветер утих. Но разбушевавшееся море надолго лишилось покоя: сопровождала корабль мертвая зыбь. Килевая качка вызывала тошноту и рвоту; ребята, однако, повеселели: подтрунивали над девушками, бегающими к борту корабля и мучавшиеся от приступов тошноты. Жора Корчак жевал себе, еда даже помогала ему при качке.

Еня Шипанова на палубе не появлялась — похоже ее укачало. Номера каюты, к сожалению, ни Олег, ни Гюмер не знали.

К вечеру море стало успокаиваться. Матросы ходили по палубе, что-то досматривали,какую-то выполняли работу. Среди них Олег разглядел знакомого, того, кто сопровождал их с Гошей, едущих на Сахалин.

— Привет! — бросил он этому знакомому.

— А-а, это ты? Здорово! — тот остановился. — Ну, как прошел твой год на Сахалине?

— Промелькнул — едва заметил, — Олег рассмеялся.

— Капитан у вас другой, что ли?

— Тот же, просто ты не узнал его. А зачем ты едешь на материк?

— Во Владивосток везу команду юных боксеров, будет товарищеская встреча. — Он кивнул на слушающих его ребят.

— Да-а?! Так ты боксер?! Я и не знал, чуть тогда с тобой не подрался. Нарвался бы!.. — Захохотал, будто сказано было что-то смешное. — Значит, третьим классом едете? Ну, через год-два покатишь вторым или первым. А где та, которая с тобой ехала? Эммочка где?

— Они в Южном, а я в Александровске, так что не видимся.

— Что ты! Упустил такую деваху!.. Ну, ладно, всяко бывает. Ну, бывай, бывай. — Он дружески хлопнул Олега по плечу.

Подступала темь, на небе скоро выступили звезды. Волны поднимали то нос корабля, то корму. Около трубы было спокойно — качки не наблюдалось.

Утром Олег вышел на палубу. Ветер был несильный, но море покрылось барашками. К его удивлению, Еня Шипанова стояла на том же месте, у перил, смотрела на видневшийся вдали берег.

— Здавствуй, Еня! Целый день не виделись.

Она обернулась к нему, подала руку.

— Провалялась. Тошнило.

— Хотели вас проведать, да не знали, какая у вас каюта.

— Это ничего. Вот прошли один маяк. Идем вдоль берега. Ну, здравствуй, материк, давно тебя не видела.

— Да, он как мать родная, — притягивает. Нельзя его долго не видеть. Я его видел в прошлом году. Владивосток — красавец! Вон еще маяк!

— Помню, и еще один был, у входа в бухту… Как она называется? Красиво как-то?

— Золотой Рог?

— Точно! Ну, точно. Вот.

Корабль подает густой сигнал. Вдали показывается еще маяк, приближающийся довольно быстро.

— Входим в бухту. Извините, Еня, — Олег тронул ее за руку. — Пойду к своим парням. После шторма спали, как убитые, а по гудку, конечно, проснутся. Мне надо быть там.

— Идите, идите, — разрешила Еня.

Ребята в самом деле проснулись, один за другим, жмурясь, выходили на палубу. Показался Эдик Грибанов, за ним Юра Атаманов, Володя Дорохин, Миша Шульга, Жора Корчак — все выбираются. Им ласково светит солнце, и весь мир улыбается. Олег тоже встречает улыбкой. С виноватой миной показался и представитель команды, Гюмер Азизов. Чуть не проспал!

Берега далеко друг от друга, но стало ясно, что корабль вошел в бухту: вокруг маячат буксирные теплоходы, катера, разносят рабочие гудки, сирены, оклики в мегафон. На палубе «Крильона» тем временем идет своя жизнь: матросы шмыгают туда-сюда, пассажиры разбираются по каютам, готовятся к высадке. Олег подошел к девушке.

— Еня, у вас вещи, мы вам поможем.

— Да, пожалуйста, будьте добры, Олег, идемте в каюту. — Пошла впереди роскошным шагом, свернула в коридор, разделяющий каюты на две части. Толкнула чуть приоткрытую дверь.

— Хо! С помощником тебя! — воскликнула Енина соседка. — А я думаю: куда девалась девка? Меня, конечно, будут встречать, у меня много вещей. А тебе… Ну, добрые попутчики помогут.

Собранные в два чемодана и сумку Енины вещи стоят наготове.

— Ну, доброй вам встречи, Соня! Мы потихоньку пойдем.

Начищенная палуба, как и все вокруг — небо, дальний берег, вода, — сияет и блещет. Солнце ласково освещает рассыпанные по высоким берегам и отразившиеся в воде домики. В бухте нет ветра — тихо, тепло, чайки над кораблем кружат, издают гортанные звуки, слетаясь на ребячьи подачки, они пищат. Ребята, как и другие пассажиры, угощают их остатками еды и весело комментируют отчаянные схватки за кусок хлеба насущного.

Владивосток, майский, послепраздничный, встречает пассажиров с острова Сахалин приветливостью и чистотой, на души прибывших ложится безотчетная радость. Тихим ходом корабль приближается к пристани, с капитанского мостика поступает команда:

— Отдать чалку!

«Крильон» дает задний ход, но по инерции продолжает идти вперед, бортом надвигается на пристань. Тихо притирается к стенке. Подают трап с ограждениями с двух сторон. Растворяется ограждение палубы — народ с чемоданами, сумками, саквояжами валит на берег.

Здравствуй, материк! Здравствуй, Большая Земля!

Знакомый капитан в белоснежном кителе стоит на мостике, взглядом он провожает прибывших во Владивосток и не иначе как желает им доброго пути.

На виадуке — переходе через железнодорожные пути, от морского вокзала к городской площади, Еня окликнула:

— Стойте, Олег! Вот носильщик: мне на железнодорожный вокзал… Здравствуйте! — обернулась к носильщику. — Да, два чемодана, сумка у меня в руках… Олег, Гюмер (он тоже был здесь, рядом), будете в Новосибирске — заходите. Вот-адрес, возьмите, — протянула Олегу листок. — До свиданья.

— До свиданья, Еня!

Она пожала руки, покивала. И все. Совместная дорога окончена. У каждого своя начинается.

У конца виадука группа боксеров встретила молодого человека спортивного сложения:

— Боксеры?

— Боксеры.

— Вы тренер? — обернулся он к Гюмеру Азизову.

— Представитель я. А это вот тренер, — Гюмер представил Олега.

— Вот и хорошо. Меня зовут Григорий Семенович, я из горкома физкультуры. Сейчас провожу вас в гостиницу, где будете жить, и тут же пойдем в кафе, там вы поставлены на питание. Все подошли? Никто не отстал? Тогда пошли-поехали.

35. Владивосток

Спортивный Владивосток до сих пор встречался с хабаровчанами, читинцами, редко с иркутянами и со спортсменами Улан-Удэ. Но вот довелось — с островом Сахалин! Это, конечно, событие! Понять надо и молодых сахалинцев, впервые увидевших материк, понять их интерес к бойцам ринга, с которыми придется меряться силами. Тренер их, конечно, видел Владивосток и сносно в нем ориентировался, но глаза юных боксеров были полны вопросов и постоянно устремлены на него. Времени, однако, для общения с мальчишками было немного: надо организовать прогулку с пробежкой, провести предварительное взвешивание бойцов, искупаться в море, полежать на песке — расслабиться после дороги. За постоянной занятостью ребятам некогда было поволноваться перед боем.

Сейчас перед боксерами был просторный зал, сцена, на которой ринг уже установлен. Приготовлены раздевалки, умывальник, фойе, где можно разогреваться перед боем, — все, что надо для соревнований.

Перед началом, как всегда, — парад участников. Команды в порядке весовых категорий построились, вышли на ринг, стали лицом друг к другу. Произнесли: «Физкультпривет!» Пожали руки. Судья скомандовал — бойцы пошли по своим местам. Колонны тянулись к выходу — в фойе и раздевалки. Обычные приготовления к боям.

Один Жора Корчак как будто не задумывался о предстоящих боях: был всегда на виду и вечно что-то жевал.

Народу в Доме культуры Тихоокеанского флота — того самого, где в прошлом году смотрели финальные бои военных, — под завязку. На слова вещающего на публику информатора зрители отзываются аплодисментами. Грибанов готовится первый. Разогревается тщательно, не спеша. Но он уже готов, даже немного отдохнул. Зал затемнен, зрителей ему не видно, — может, это и лучше: меньше мандража. Натер канифолью подошвы туфель, попросил:

— Дайте воды, Олег Иванович.

Олег приблизился, подав воду.

— Начинай, как всегда, с разведки. Посмотри, потанцуй, но надолго не затягивай: время боя ограничено, — говорит, будто Эдик этого не знает.

По радио представили бойцов. Рефери проверил бинты, плавки, велел секунданту туже завязать на перчатках завязки. Эдик с виду спокоен, но Олег знает, что перед боем он всегда волнуется. Судья вызвал бойцов на середину. Раздался гонг. Все. Волнений уже никаких, это все позади.

Публика притихла. Он безобидно вытанцовывает. Делает ложные выпады вправо-влево. Пока финтует. Гримасами лица вводит соперника в заблуждение. Не бьет. Ритуала разведки противник не выдерживает: начинает бить быстро, сильно.

Эдик начеку: продолжая вытанцовывать, за счет ног избегает удара… Приблизившись, противник снова бьет правой, резко, быстро. Эдик сделал уклон и на этот раз щелкнул его левой рукой. Наказал за мазню. Все так же вытанцовывая, делает выразительные финты, но ими уже не ограничивается: то и дело наносит удары. В соответствии с весом и силой, которых, увы, кот наплакал, удары все же получаются вполне приличными. Главное — попадает! Закрываться противник не успевает. Собирается закрыться, а вместо этого, схватив удар, будто умывается перчаткой. И бросается вперед с ударами. Эдик уходит влево-вправо. Публика удивляется: что делает! Это Сахалин-то! Чужой, но надо отдать должное — то и дело взрывается аплодисментами.

В перерыве Олег машет полотенцем, велит дышать. Грибанов вопросительно смотрит, ждет, что скажет тренер. Олег наконец говорит:

— Ты быстрей его, он за тобой не успевает. И дальше так же держи темп боя. Сейчас еще посмотри, приготовься к его атакам. Опережай — пусть сам защищается.

Судья-информатор дополнительно представляет бойцов: сколько провели боев, каких результатов достигли. Слушает публика с интересом. Во Владивостоке бокс любят.

Грибанов — боец дальнего боя, противник его пониже ростом, лучше сложен и обладает ударом. Он перегораживает путь к отступлению, как может, теснит Грибанова к канатам. По пути при этом получает удары. Грибанов легче на ноги и из этой ситуации извлекает все, что можно: порхает, меняет направление уходов и при малейшей возможности бьет. И снова прогремел гонг. Грибанов присел на стул. Выиграл и этот раунд. Можно предположить, что в заключительном раунде противник станет более агрессивен, станет рубиться. Олег склонился над Эдиком:

— Бей кучей прямых — и ускользай. Ты выигрываешь!

Дважды Грибанову удалось использовать подсказку тренера: навстречу противнику высыпал кучу ударов — и вырвался из угла на простор ринга, где его преимущество было очевидным. В течение раунда схватил три-четыре удара, не без этого. Но когда по заключительному гонгу возвратился в свой угол, сомнений в его победе не было.

Володя Дорохин завершал разминку — бил по лапам, которые ему держал полутяжеловес Кулаев. На манер своего тренера Гюмера Азизова Кулаев твердил: ходи, ходи! Олег накинул Володе на плечи полотенце, проверил перчатки.

— Ну, пошли!

Дорохин ныряет под верхний канат, натирает канифолью подошвы. По репродуктору идет информация о бойцах. Дорохин не волнуется, похоже, уверен в себе. Как ни странно, этой его самоуверенностью Олег не доволен. Предостережения тренера он, нет, не принимает, тихо пропускает мимо ушей, считая их лишней перестраховкой.

В первом раунде Дорохин идет на противника слишком открытым; конечно, «приклеивается» к нему, нанося серии ударов, только на чистый выигрыш это никак не походит. Больше того пропускаемые удары меняли его бойцовские качества не к лучшему: становился вялым, неэнергичным и начинал бояться противника.

— Не узнаю тебя! — в перерыве говорил Олег строго. Где твоя защита? Ну, будем считать: первый раунд ты проиграл бездарно. Начинай бой заново — с разведки. Дай ему атаковать, приглядись. К сериям ударов прибегай внезапно.

Но, нет, Дорохина было не узнать: бой вел не свободно, защищался с опозданием. Похоже, первый раунд сломил его инициативу. Атаковать стал с середины раунда: нет-нет да мелькнет серия — первый крест, второй… Публика оживилась, возникают даже аплодисменты. Решающего изменения, однако не произошло. В перерыве Олег подозрительно молчал, помахивал только полотенцем. Дорохин следил за выражением его лица и ждал.

— Устал я! — неожиданно из него вырвалось.

— Этого я не слышал! — оборвал Олег жестко.

Противник того же роста, сложен так же, средне. После советов секунданта он вдохновился заметно, встал, пошел в атаку, бил справа. Дорохин будто ожидал натиска — стал уходить. Приглядывался, хотел ли отдохнуть перед работой. И остановил противника встречным ударом, и обрушил на него серии ударов: первый крест, второй… Противник, похоже растерялся, стал отступать. Инициатива стала переходить к Дорохину. Олег видел, что атакует он из последних сил, и когда раздается гонг, боксер дотащился до угла, повис на канатах. Все. Ему теперь все равно, главное, бой закончился и можно дышать сколько угодно.

Судьи в белых рубашках и брюках на своих столиках уткнулись в судейские записки. Рефери ходит от каната к канату — собирает записки, чтобы присовокупить к ним собственную и передать главному судье для окончательного решения, и, привалясь к канатам, ждет этого решения. Наконец позвал бойцов на середину ринга, взял их за руки.

— По очкам победа… — раздался по радио голос информатора: — Присуждается Хохлову!

Дорохин подошел к Олегу, опустив голову.

— Немножко не хватило, Олег Иванович.

— Ума у тебя не хватило! — огрызнулся Олег.

Юра Атаманов уже был в перчатках и работал на лапах. Кулаев держал лапы и, как всегда, приговаривал: «Ходи, ходи!»

Усадив парня на скамейку, оглядев перчатки, Олег говорил:

— Работай зло, дерзко, но сначала — разведка. Техникой владеешь, сила есть, так что приготовься к работе… Ну, идем, судья уже заглянул.

Боец расплылся в улыбке. Игра, на которую наставлял тренер, снимала остатки напряжения.

Противник финтует, Юрий каким-то чутьем угадывает финты, отличает их от настоящих ударов. И сам действует финтами. Они у него выразительные, он то и дело бьет в открывающуюся цель. Левой, только левой. Как бы говоря себе: «Ну, начнем!» — и бросает опять левой в голову. Попал! Еще раз, еще. Пошли удары в корпус. Правую в ход не пускает. И опять «выстреливает» левой. Раунд подходит к концу, но неужели так и не пробьет правой?

Обошелся без нее! Сидит свободно, на спинку не наваливается. Вот, что значит работать грамотно. Впрочем, глотает воздух, как велит тренер. И слушает, слушает.

— Надо ожидать натиска, готовься к встречным ударам. Этот раунд он немного проиграл, но парень, видно, не такой, чтобы на этом успокоиться.

Натиск, действительно, сильнейший. К удивлению Олега, Атаманов встречает противника во всеоружии: делает шаг в сторону с поворотом, в одну сторону, в другую. С ударами! Это же сайд-степы! Натуральные! Когда же он их выучил? Запомнил, значит, только однажды показанный прием!

Олег обнял Юру. Стал снимать с него перчатки. По радио позвали на середину, и судья поднял руку Атаманова.

Публика провожала аплодисментами. В раздевалке поздравляли, хлопали по плечу. Тренер глазами искал очередного бойца — Володю Щекина. Вышел в фойе: работает на скакалке. Серьезен. На вид спокоен. Но только на вид. А какой огонь внутри, кто знает?

На ринге обоих представили. Противник, Андрей Денисенко, высокий молодой человек, похоже, хорошо тренированный. Держится свободно, без робости и нарочитой бравады. Публика следит за его движениями, аплодирует — конечно же, он ее любимец.

Бой начался с его круженья вокруг Щекина, который, хоть осторожно, с уклонами и нырками, стал «прилипать» к противнику, показывая желание работать на средней и ближней дистанциях. Прощупывая друг друга, оба постреливали легкими джебами, оба страховались подставками и уклонами. После очередного удара левой Володя прильнул ближе и продолжил серию — два по корпусу, заключительный в голову. Торопливо, но вышло! Тут же перешел на третий крест с заключительным в голову слева. И стал готовить очередную серию, но Денисенко, упершись руками в его плечи, оторвался от него и опять закружился, постреливая левым джебом.

Уклоняясь от встречных, Щекин стал преследовать: атакует, но и сам то и дело получает тычки. К тому же, Денисенко сделал неожиданный шаг в сторону, и очередная Володина серия пролетела в воздух. Опять Володя сделал выпад — противник шагнул в другую сторону… Опять мимо. Публика взрывалась аплодисментами. Да, этот боец опытный. Приспособился к щекинской манере, бой стал выравниваться и делаться классическим боем ближнебоевика с бойцом дальней дистанции. Володя преследовал, пытался прижать к канатам или увести в угол, а тот знай кружил вокруг да около и все оставался на середине ринга. Ударов не наносил, соображал, что дальше делать. Гонг прервал схватку.

Дышит Щекин нормально. Но предстоит работать еще два раунда: хватит ли для его взрывных атак? Олег махал полотенцем, думал: рано же ты показал свое оружие, противник быстро приспособился.

Противник встал по-молодецки, занял середину, пошел по кругу. Щекин невольно за ним, но скоро, по Олегову наказу, начал заступать дорогу, провоцировать столкновение. И нырял, и делал уклоны — чуть-чуть не успевал. Надо убыстрять темп, опережать. Надо!..

Стал как будто опережать. Ага, схватил сам. Но перехватил атаку, провел серию ударов, другую. Так и бегал, так и перехватывал атаки и, по возможности, завершал сам. Пока не прогремел гонг.

— Дышишь, как паровоз. — говорит Олег. — Тебе его не догнать — быстро бегает. Не надо ждать, когда он ударит, надо провоцировать, вызывать удары. И бить встречными. А тогда и сериями. Сил не жалей, — сказал, когда уже прозвенел гонг.

Гонялся Щекин, преграждал дорогу и работал встречными, и даже сериями. Инициатива была на его стороне, так и закончился бой. Да, и первый выигран, и третий. Олег поглядывал на рефери, не спеша передающему стопку судейских записок главному судье, а тот стал опрашивать боковых судей, выяснять какие-то детали. Хождение судей с каменными лицами как-то настораживало. Наконец, информатор по радио вызвал бойцов на середину:

— По очкам победа присуждается… Андрею Денисенко!

Публика радовалась, смеялась, аплодировала и что-то выкрикивала своему любимцу:

— Ничего, Володя, твое поражение равно победе. Да и противник у тебя — ого! Так что выше голову, хорошо работал!

Шли в раздевалку, где уже отдыхал, ожидая их, Жора Корчак. Не слышно было гюмеровских «Ходи, ходи!» В раздевалке стояла тишина. Разогрев, видно, не оживил Корчака, он будто подремывал. «Какой он боец? — Олегу думалось: — Беленький, светленький, едва не спит на ходу». Олег заставил снова бить по лапам. Сделал замечание: нанося удары, не расслабляешься.

— Ну, пошли! Веди бой обеими руками. А то правую держишь, как на привязи, не даешь ей ходу. Так боя не выиграешь. Видишь, какие здесь ребята!

— А этот… у Щекина он не выиграл, — Корчак пробурчал.

— Ты видел?

Он кивнул. И пошел на середину ринга, и пожал противнику руку, поглядев на него сонными глазами.

Бой вел в медленном темпе, и явно проигрывал: на каждый свой удар получал сдачу в два удара. Раунд проиграл вчистую. К концу второго раунда он все же попал правой рукой. Легкий и подвижный противник болтанулся. Корчак, наконец, сообразил, что ему надо добавить, и до очередного гонга попал еще раз. И сел. И посмотрел на Олега с надеждой. Тренер помахивал полотенцем, молчал.

— Жора, если ты будешь работать так же, как эти два раунда, я заявлю отказ от продолжения боя. Выброшу полотенце! Понял ты меня?!

Корчак поднял на тренера испуганные глаза:

— Лучше я буду — вот увидите!

Помолчал Олег. Склонился:

— Тогда слушай. В твоем распоряжении осталось всего… две минуты! Ну, вперед!

Бой идет с переменным успехом. В середине раунда Корчаку удалось встретить кроссом, стал преследовать. И еще раз попал правой. Судья остановил бой, открыл счет. После команды «Бокс!» Жора стал наносить удары в корпус и в голову. Прозвенел судьбоносный для противника гонг. Ему по очкам объявили победу.

Миша Шульга был уже готов к бою. Его не надо настраивать, он уже сосредоточен. После гонга сблизился с противником и, ссутулившись и слегка покачиваясь, стал работать финтами, которые, учащаясь, скоро перешли в подлинные удары. Защищается, не удаляясь, не отстает от соперника, наносит несильные, но частые удары. Получая ответные, остается в постоянном выигрыше — удары его преобладают в количестве. Они все усиливаются, он вынуждает соперника отступать.

Раунд заканчивается. Олег доволен Мишей. Однако советует ему усилить темп боя. Не давать противнику сосредотачиваться, лишать его продуманных действий.

Миша ускорил темп боя. Несмотря на попытки соперника контратаковать, он, гася его удары уклонами, продолжал атаку. Чем настойчивей тот сопротивлялся Мишиным атакам, тем злей и жестче бил Миша Шульга, и, отбиваясь от него, противник все чаще спиной бороздил канаты.

— Верно, Миша, не отставай от него, — говорил Олег в очередном перерыве. Если можешь, еще убыстряй темп. Пока ты в выигрыше.

Последний раунд был демонстрацией Мишиного мастерства. Несмотря на попытки противника изменить картину боя, эффективность Мишиных атак становилась все более очевидной. Судьи присудили ему победу.

Боря Коревский бил по лапам. Их держал сам Гюмер Азизов, то и дело приговаривал: «Ходи, ходи!» Олег подождал, когда Боря закончит работу.

— Я его пойду секундировать, — говорит Гюмер Азизов.

— Ну, нет, — Боря возражает. — Я пойду с Олегом Ивановичем.

— Пойдем вместе, Гюмер Гайсинович будет помогать.

— Ну, помогать я не буду.

— Как угодно, — Олег кивнул.

У Бори интеллигентные родители, и кажется странным, что он, — кулачный боец от Бога. Прямые удары у него идут мгновенно. Перед боем не очень волнуется, работает от души. Бывает, когда попадает и ему, но он не придает этому значения. Нужна забота тренера, чтобы боец тщательно защищался, не пропускал удары. Во время сборов Олег водил бойцов к взрослым боксерам, организовывал спарринги. Там Боря зарекомендовал себя сильным бойцом и человеком добрым: собьет соперника с ног — помогает подняться.

Бойцов призвали на середину. Противник в плечах пошире, ростом чуть ниже. Держится свободно, перед началом боя еще раз пожимает Борины перчатки. Бой, кажется, идет с переменным успехом. Но схватку Боря держит в своих руках. Наносит удары в корпус. И вдруг выстреливает правой в голову — в челюсть. И еще раз туда же. Соперник «плывет». Судья, нет, не видит, счета не открывает. Боря сам останавливается, дает сопернику «очухаться». И тот приходит в себя и ведет бой. Боря зорко следит за его движениями и в чуть приоткрывшуюся челюсть бьет тычком левой руки. Слегка уклоняясь, правой бьет по корпусу. И вот снова мелькнул удар в голову… Соперник опять «плывет». Пятясь, заходит в угол. Боря, чуточку улыбаясь, делает кивок головой — выходи, мол. Публика, замечает ли Борину гуманность, сдержанно хлопает. На ринге такое редко бывает, бой, как правило, идет бескомпромиссно, сильнейший доводит его до победы. И снова бой. Пока не прозвенел гонг.

Тренер недоволен:

— Что за фокусы ты устраиваешь? Не боксом тебе заниматься, а работать братом милосердия.

— Дак он у меня в руках, Олег Иванович, — возражает Боря Коревский.

— Ты так решил? Рано, бой только начинается. Веди бой по-настоящему: жестко! Ну, иди! — приказал уже после того, как бойцов позвал гонг.

Сошлись на дистанции удара. Соперник делает уклоны, сближается. Боря зорко следит, финтует, бьет джебами, оставаясь на дистанции удара. Когда противник нарушает ее, Боря встречает двойными, тройными ударами. После очередной серии ударов, последний из которых был акцентирован, соперник закачался пуще. Судья, наконец, открыл счет… Хотя Коревский работал будто не во всю силу, преимущество было заметным. Судья велел продолжать бой, но прогремел гонг. И этот второй раунд остался за Борей.

В третьем противник усилил темп и натиск — то и дело то в одном углу, то в другом вспыхивала рубка. В этой горячей сшибке Боря еще раз попал — противник опять «поплыл». Судья снова открыл счет… Бой становился похожим на избиение. Рефери остановил схватку, посмотрел на главного судью — тот кивнул. И под аплодисменты публики рефери поднял Борину руку.

Раздевалка ликовала, настроение поднялось, поздравляли Борю Коревского с решительной победой. Пришел соперник вместе с секундантом, поздравили, отметили его точные удары.

Как только ушли, Олег спросил:

— Ну, ребята, какой у нас счет получается?

Заика Дорохин выпалил без запинки:

— Четыре-три в нашу пользу!

Следующим шел Березовский. В сборной он заменил Шаталова. Особых надежд не подавал, но Олег знал, что «работать» он будет от души, не станет труса праздновать и не сломается преждевременно. Тренера слушает внимательно, делает все, что он велит, правда, собственного творчества маловато, отчего бои порой бывают неинтересными.

Так и случилось. Бой был вялым, по очкам Березовский проиграл.

Кулаев завершал удары по лапам. Сидел, переживал. Трусил прямо! Провел всего пять боев, два из них проиграл. С надеждой смотрел и едва не молился на тренера, делал все, что ему велено. Вошел в ринг, Олег погладил ему спину.

— Волнуюсь, Олег Иванович, — изрек чуть слышно.

— Не поволнуешься — не выиграешь, — как мог, Олег успокоил.

У бойца же, однако, лихорадочно горели глаза. С замиранием сердца ожидал удара гонга. И тот прогремел. Волнение, надо думать, перешло в работу мозга, в холодный расчет. Противостоящий ему боец, было видно, опытен в боях: защищается уверенно, удар поставлен. К тому же Толя Кулаев уступает ему в скорости.

Проигрывает, но на удар отвечает ударом — уже неплохо. На выигрыш, правда, нет надежды. Олег велел упреждать, работать встречными, но можно ли надеяться на бойца, который явно слабей соперника? Раза три он спасался глухой защитой. Однако дотянул бой до конца. На том спасибо.

Олег потрепал его по плечу:

— Победы тебе еще предстоят, они у тебя впереди. — И пошел вместе с ним в раздевалку. Подошел к Славе Маннабергу.

— Слава, ты уже приготовился? — Стал натягивать ему перчатки. Одел лапы.

В зале тишина, по радио слышится объявление. В дверь заглянул судья при участниках.

— Готовы?

— Вызывают! Вызывают! — Дверь опять распахнулась. Дорохин оповестил, торопясь и захлебываясь.

Слава натер туфли. Судья пригласил бойцов на середину ринга. Пожали руки.

Противник «работает» в левосторонней стойке — левша. Как и Слава! Вот совпаденье! Бой протекает спокойно, оба бьют, защищаются. Слава действует тычками правой руки. Противник отвечает крюками, тоже правой. Гонг звенит буднично, бойцы расходятся.

— Что, Слава, левша попал? И такой же «тяжеловес», как и ты? — Не дожидаясь ответа, Олег говорит: — Сейчас у вас получилась ничья. Никто не выиграл! Начинай работать активней. И удары акцентируй, добивайся перевеса, а то уплывет победа. Правой бей без видимой подготовки. А левой — злей, жестче. Овладевай инициативой, овладевай!

Но бой протекает спокойно и ровно. На усиливающиеся Славины удары противник отвечает тоже усилившимися. Оба живо передвигаются и оба успешно защищаются. И бьют примерно одинаково. Так ничем и закончился.

Слава, похоже, не устал, сидит прямо, вопросительно смотрит на тренера, ждет, что тот скажет. Олег недовольно сопит, не выдерживает:

— Бой-то у вас, что, ненастоящий? Показательный, что ли? Прошло два раунда, а результата никакого. Остается всего две минуты! Что делать? Как выиграть? — пристально глядя на бойца, помолчал: пусть думает. — Взорваться надо! Атаковать непрерывно, вырвать победу!..

Бой начался жестко. Вслед за финтом Слава ударил прямым левой. Удар получился неожиданным — противник оказался у канатов. Сам готовил атаку, но Слава опередил. И усилил натиск, и покатил противника вдоль канатов, и то и дело наносит удары основной, левой рукой, тот отступает под ударами. Публика шумит, топает ногами, протестует против складывающейся ситуации на ринге. Слава, наконец, отпускает соперника — приводит свое дыханье в порядок. Сквозь гул и рокот зала соперник явственно слышит: «Бей! Бей!» — и он пошел на Славу, под неистовый рев зала стал бить. Слава уклоняется, ныряет, отступает. Но все же находит паузу — опять в атаку. Теснит противника к канатам, гонит его вдоль канатов, бьет в корпус и голову…

Бой заканчивается. Победа присуждается Славе! Ура! Олег жмет ему руку.

Ничья же в итоге: пять-пять! За хорошую технику боя судейская коллегия решила отметить отдельных бойцов грамотами. Удостоились наград и сахалинцы Эдуард Грибанов и Борис Коревский. Председатель горкома физкультуры по радио поздравил команду Сахалина и ее тренера Олега Сибирцева с несомненным успехом на владивостокском ринге. Пригласил и на следующий год приехать во Владивосток. «Вообще такие встречи надо сделать традиционными», — заявил он под конец.

* * *

После ужина — солнце было еще высоко, жара чуть спала, сопровождаемая владивостокскими боксерами команда сахалинцев шла к пляжу, к заливу Петра Великого. Сыпались взаимные вопросы и ответы, громкий гвалт стоял над толпой, которой местные жители находили нужным уступать дорогу. Среди уступивших Олег разглядел знакомое лицо: бывшего однокурсника Уфимского техникума, старосту седьмой группы холодной обработки металла, Андрея Макаренко. Особенной дружбы меж ними не водилось, но взаимное уважение было. Встречаясь, они останавливались, жали руки и «скалили зубы», без повода, просто так, ну, и интересовались делами друг друга. Пригляделись за четыре года учебы и сейчас без труда узнали друг друга в толпе.

— Где ты? Как ты? Каким образом? — засыпал вопросами Макаренко.

Пришлось объяснять: что, как. Спортивные дела, одним словом.

— А как Опанасенко, дядя Боря-то наш? Жив? Здоров? Он же здешний, — спросил Олег.

— А чего ему, великану, сделается?

Тот был, пожалуй, самым высокорослым человеком на земле, потому в группе все звали его дядей Борей.

— Не женился он?

— Не-ет. Холостяком так и болтается. Ну, а вы? Закончили вы свою драку? А когда обратно?

— На днях буквально.

— Ко мне не забежишь? Позвоним дяде Боре.

— Ну-у, нет. Я привязан к этим вот, — Олег кивнул в сторону проходящих мимо ребят. — Юноши, на материке впервые: за ними глаз да глаз…

На всякий случай взял у него телефон. И разминулись.

36. «Николай Гоголь». Возвращение

Владивосток — не очень большой город, на его улицах обязательно кого-нибудь да встретишь, близкого, родного. С Геной Седовым Олег столкнулся на виадуке лицом к лицу. Остолбенели, не знали, что и сказать.

— Ты как здесь оказался?

— А ты?

— Я с командой боксеров. А вот ты — как тут?

— Летал в Москву. Возвращаюсь.

— Как-то не вовремя.

— Похороны всегда не вовремя.

— У-у! Кто это у тебя? Кто умер-то?

— Матушка неродная. Так что печальная была поездка. А вы как тут? С победой вас, что ли?

— Ничья, пять-пять, Можно сказать, разошлись мирно. И вот обратно в Южный.

— «Крильон» пойдет только через пять дней. Сегодня только ушел.

— А «Анива»?

— «Анива» что-то вообще не ходит. Так что придется вам со мной. Идет «Гоголь» до самого Александровска. Вам, что, туда не надо? Ну, дак давайте, подсуетитесь — завтра с утра и пойдем.

— Ух, ты, это же прекрасно! Тогда срочно надо в гостиницу, там Азизов ждет, вместе с ребятами. Это представитель наш. И ты давай вместе: ребята увидят — обрадуются: живого александровца встретили!

— Ну, конечно! Если что, с вами я и заночую. А то мне кантоваться на вокзале.

— И в столовую пойдем вместе, в дороге ты издержался поди…

Володя Дорохин увидел своего мастера — кинулся обнимать, ребята окружили — обрадовались. В гостинице наделали шуму.

И вот он, «Гоголь». Не белоснежный, как «Крильон» и «Анива», скорей отдает цветом стали. Длиной чуть поболее, а поскольку ширина такая же, кажется высоким и узким; но уступает ходом.

Солнце во всю греет, небо синее, нет ни облачка. Стоя на палубе, ребята что-то показывают друг другу и громко смеются. Есть провожающие, но владивостокских парней, бывших соперников, не видать: отбытие оказалось внезапным.

Буксирный катер уводит корабль от причала, пристань медленно удаляется. Но вот «Гоголь» содрогнулся и стал разворачиваться собственными силами — строения на обоих берегах бухты стали вращаться. Наконец они потянулись назад, к центру города, который тоже медленно уходил весь, с горами и сопками, с прилепившимися к их склонам домиками. По выходе из тихой и теплой бухты ощутилось дыхание открытого океана. Впереди виделась точка земли, может быть, это и есть остров Русский? С Татарского пролива дует свежий ветер, на взволнованной поверхности выявляются барашки. Обходя маяк, корабль медленно поворачивается на север и подает низкий сигнал.

Ребята обступают Гену Седова, Олега, Гюмера Азизова. Его уговорили идти на «Гоголе» до Александровска. И смеются, и шумят, то и дело указывают на что-нибудь интересное. Тут как раз, как в прошлом году, когда впервые шли на Сахалин, появилась стального цвета подводная лодка. Шла по поверхности, видно, такая сложилась необходимость: в неспокойное время сопровождать свои корабли. Идет она борт в борт рядом, следует минут двадцать, потом стала отставать, незаметно и растворилась в морском пространстве. Слева, у едва заметного мыса, сливаясь с берегом, неподвижными тенями стоят военные корабли. Примета тревожного времени. Как и спозаранок летающие над Сахалином реактивные самолеты, оставляющие за собой гул и дорожку дыма.

Щекин подошел сбоку.

— Олег Иванович, а как мы будем добираться до Южного? Это же… не близко!

— Гюмер Азизов будет вас сопровождать. Мы проводим, посадим на автобус, а там уж довезет поезд.

— Дорога не вода: доберемся, — поддержал Азизов. Похоже, он уже был навеселе. Готовился ли к Татарскому проливу, где часто бывают штормы?

— Деньги у тебя еще остались?

— Взял на всяк случай больше. Еще жена подкинула.

— У-у, какая она у тебя! И во Владивостоке, похоже, гульнул?

— Дак было дело. И бабенка подвернулась. — Он загадочно поулыбался и хлопнул Олега, не продвинутого-то особо в делах женских, по плечу.

Гена Седов прислушивался к разговору, улыбался. Гюмер ему, как возможный собутыльник, похоже, нравился. Как и Гюмеру нравился Гена Седов. Так что скоро они поняли друг друга и нашли возможность скрыться с глаз.

Публика гуляла по палубе, переходила от борта к борту, останавливалась у предметов невиданных и интересных. Вербованным из глубины России девушкам все было занятно. Олег оглядел их по очереди, натолкнулся на пронзительный взгляд молодой женщины. Прошли мимо, он оглянулся — и опять натолкнулся на этот взгляд.

Олег занимался любимым делом — бродил по судну. Земли было не видно, только маяки указывали, что она где-то недалеко. И, между прочим, приблизились к берегу, увидели еле различимый населенный пункт. Встречный ветер между тем усиливался. На юте долго смотрел на опущенный в воду трос. Акустический прибор для определения глубины под килем — так кажется? Ну, натянут, ну, бороздит волны. Остановился надолго. Думал о зигзагах собственной жизни.

Вот избрал местом работы Дальний Восток, Сахалин. С собой забрал увлечение свое — бокс. Мальчишек увлек и возит их из города в город… За спиной раздался девичий смех, оглянулся на него, надвигалась компания вербованных девушек, щебетали кто о чем.

— Не скучно вам одному? — выделился низкий голос. У спросившей те самые, пронзительные глаза.

— Я не один, — кивнул на ребят.

— Мальчишки, они с вами?

Кивнул. Девушки разбредались по юту, что-то говорили, куда-то показывали.

— В Александровск едете?

— Да.

— Так вы сами-то… Вы не из Александровска ли?

— Так точно, — опять кивнул.

— И давно вы здесь… ну, живете?

— Год. Почти год.

— Ну, дак как он, город-то? — после паузы снова спросила.

— Нормальный. Магазины, столовые, театр, парк культуры, ресторан, стадион, баня…

Последнее слово почему-то ее рассмешило: блестнули зубы.

— Ну, конечно, все есть: и кинотеатры, и музей. И дом Чехова. В общем есть куда себя девать.

— А море здесь холодное?

— Купаться можно, очень даже можно.

— А вы живете далеко от моря? — Ну, засыпала вопросами.

— В Рыбном городке.

Олег прервал разговор, извинился, пошел к ребятам, о чем-то разговаривающим на повышенных тонах. Речь шла об обеде. На корабле, по их мнению, нет ни столовой, ни буфета. Олег отправился разыскивать на корабле пищеблок. Там ему разъяснили, что корабль товаро-пассажирский, продажа пассажирам продуктов питания не предусмотрена. Еще и отругали: а где ж вы были раньше, почему не приготовились к дороге? Пошел искать представителя. Нашел их вместе с Геной Седовым, задушевно беседующих в твиндеке. Рядом стояла наполовину пустая бутылка.

— О, к нашему балагану… шалашу то есть! — воскликнул Гюмер Азизов.

— Он, нет, не будет пить, я его знаю, — покачал головой Гена Седов.

— Ну, сидите вы хорошо. Только я, братцы, насчет обеда: парни хотят есть. Чем будем кормить?

— Ну, дак в чем же дело? — Гюмер похлопал себя по карману. — Деньги имеются.

— Но на корабле нет ни столовой, ни буфета. Никто из нас раньше не обеспокоился.

Гена Седов сразу протрезвел:

— Дак… придется как-то обходиться. У меня, к примеру, есть булка хлеба, две селедки, палка колбасы. Дороги-то сколько тут? Двое суток?

— У ребят с собой ничего нет, и у меня тоже. Булка хлеба… на тринадцать человек — это только на раз, и то не досыта. Ну, что ж, выхода нет другого, говорить надо с капитаном. А вы тут сидите тихо, смирно, чтоб комар носа не подточил.

От капитана Олег направился к помощнику, каюта его расположена напротив капитанской. Усатый, с густыми бровями, тот встретил ходатая подозрительным взглядом, тем не менее терпеливо выслушал.

— Возвращаемся домой, на Сахалин, да допустили промах: не захватили с собой еды, понадеялись на буфет на судне… А двое суток — это все же двое… А нас тринадцать человек.

— Почему двое? — спросил помощник капитана.

— Сказали бывалые люди: до Александровска — двое суток.

— Кто может утверждать с такой определенностью? Идешь в море — бери запас, так говорят. А вот, к вашему сведению, ожидается шторм, если Александровск не примет — будем дрейфовать, ждать погоды. Утихнет — разгрузимся на кунгасы, на баржи, пассажиров свезем в порт. Нет, только не двое суток, больше!

— Вот это да! — Олег вздохнул, сообразив доводы капитана.

— А что вы там делали, позвольте вас спросить, на материке-то? — В глазах помкапитана горели огоньки любопытства.

— Встречались с боксерами Владивостока.

— Так вы — боксеры?.. И где проходили соревнования?

— В доме культуры Тихоокеанского флота.

— Ну, и… Выиграли? Проиграли?

— И выиграли, и проиграли, ничья у нас получилась — пять-пять.

— О-о! Ну, это совсем не плохо. — Огоньки в глазах моряка оживились. — А почему вы решили идти на Александровск?

— Команда, в основном, Александровская. Троих мы отправим поездом, автобусом — в Южно-Сахалинск. Не ожидать же «Крильона» целую неделю.

— Это правильно сообразили… Но вот чем же вам помочь, ребята? Ведь трое или четверо суток надо питаться. И буфета у нас нет… Ну, тогда вот что я предложу. У нас есть сухари — можно выдать. Это, думаю, вас устроит? Килограммов двадцать — устроит ведь?

— Устроит, конечно! — Олег обрадовался. — Мы заплатим, деньги у нас есть, — поспешил добавить.

— Денег не надо. С боксеров не берем. Да еще с владивостокских гостей. Кипяченая вода в бачках есть — было бы что жевать. Доедете, не пропадете. — Помкапитана вовсю улыбался. — Так что давайте, приходите за сухарями. Напишите заявление на имя капитана, я подпишу — на складе выдадут. Есть у вас какой мешок или наволочки? Нет? Ну, и мешок дадим, после вернете. Если не забудете.

Сообщение Олега ребята встретили на ура. Взяв с собой Борю Коревского, Олег ушел за сухарями…

К вечеру шторм усилился. Ветер свистел, подвывал, волны перекатывались по нижней палубе, накрывали все открытые на корабле отверстия. Ребята разделили запасы Гены Седова и, жуя сухари, пили из бачка воду. Шторм был не страшен. Жора Корчак и раньше всегда что-то жевал, сейчас тем более его рот был занят.

— Куда без вилки? Без ложки? — вдруг раздалось у него над ухом. Он машинально отдернул руку.

Гюмер Азизов расхохотался, ажно покраснел с натуги. И команда вся хохотала над его выходкой.

По примеру Корчака парни рассовывали сухари по карманам и постоянно жевали, это не мешало ни беседе друг с другом, ни созерцанию морской стихии. Чтобы быть ближе к морю, Слава Маннаберг и Боря Коревский спустились с верхней палубы на нижнюю, через которую хлещут и перекатываются волны. Сверху расслышался окрик:

— Молодые люди! А ну, подымитесь наверх! И не спускайтесь больше! — отчитал их второй помощник капитана. — Не хватало еще, чтобы вас волной смыло!

— Мы хотели проверить силу волны. Тут же и поднялись бы.

— Идите и больше не подходите сюда! — Помкапитана не слушает оправданий: с морем шутки плохи.

Олег не слышит, как отчитывают его ребят, смотрит на запад, где еще светлый горизонт. Где люди пришли с работы и всей семьей усаживаются ужинать, вместе с едой вкушают семейный уют и тихую радость. Часто же мечтается ему о семейной радости. Представляется не город с квартирой, а простая деревенская изба с горящей печью, с керосиновой лампой. Здесь вот, у моря, на возвышенном побережье, стоят избушки, денно и нощно ветер стонет им в окна. Доверху Олег застегивает куртку, нахлобучивает кепочку, поднимает и воротник — встречает очередной порыв мокрого ветра. Нет, холод все-таки пробирает, манит в теплое место. Стал спускаться в твиндек. Освещается он слабо, но зато в нем тепло. По привычке проверил, все ли парни на месте, забрался на койку. Ощутил вздымающийся вверх и ухающий вниз твиндек весь и ласковое его поталкивание то с одного бока, то с другого.

— Олег Иванович, — подошел Корчак, — голова у вас не болит?

— Нет, Жора.

— А тошнит?

— Есть маленько.

— Сухари жуйте, Олег Иванович, тошнить не будет. Я проверял на ребятах. Вот возьмите, — протянул кулек из газеты. — И вода есть, сейчас принесу. Верно я говорю, ребята?

— Правильно! Верно! — раздались голоса парней.

— Спасибо, Жора. А как там, сухарей-то много?

— Хватит, Олег Иванович.

«А он, вроде бы, прав, — Олегу подумалось: — Тошнота отступает. Ржаные сухари, они вкусные. Когда долго жуешь…»

37. Шторм

Волны ударяют в борт, переламываются и шелестят по нижней палубе, заполняя все, даже мало-мальские отводы в сторону. Сидят, наблюдают с Геной Седовым на тех ступеньках, откуда в первый день парней прогналпомкапитана. Только сверху. Миновало три ночи, на корабле все пригляделось и надоело, хочется на твердую землю. А она не принимает. Идут себе тихим ходом вдоль берега: дрейфуют, говорят моряки. Жуют себе сухари да мечтают о настоящей еде. Вечером в очередной раз проходят Александровск, слышат на берегу пьяные песни, тоскуют по берегу. Проходят мимо, швартоваться даже не пытаются. Идут дальше. Справа по борту — шахтерский поселок Мчаги. Слышно, и там поют в три-четыре голоса: александровцам уступают по мощи и колориту. Гена Седов с интересом слушает Олегов рассказ о Владивостоке, о боях на ринге. Вспоминает:

— А ведь все начиналось с занятий во дворе и в нашем клубе. А как все обернулось! Ты, сам-то, ожидал такого успеха?

— Конечно, старался хорошо готовить, но приглашения во Владивосток, конечно, не ожидал… А теперь уже скучаю об Александровске — давно уехали, и ребята скучают… Да, заменил Александр Васильевич мои уроки?

— Ну, конечно! Сейчас уже июнь на носу, готовятся выпускать на практику. А кого и на каникулы. Так что мы приедем к шапошному разбору. Дак еще сколько будем здесь кантоваться? — Показал и глазами, и бровями на осточертевший корабль. — Огольцы тебя, конечно, здорово встретят. Любят тебя и ждут. Впрочем, ждут и мастера, и преподаватели. И, конечно, Руфина Фоминична, — намекнул особо.

С интересом Олег взглянул на коллегу, улыбнулся.

— Больше никто не ждет?

— Имеешь в виду ту девочку, с которой приз заработал? Она приходит, танцует. Ее дело молодое — танцуй да танцуй.

За спинами молодых людей, громко щебеча, подходит толпа вербованных девушек; увидели перемену погоды — вышли на свет белый: солнце светит, ветер стихает; волны, правда, катят себе, поочередно вздымают корабельные нос и корму. Мертвая зыбь натуральная. Но сердце, сердце, оно трепещет и зовет на простор!

— Одна вербованная на тебя поглядывает. Вон, вон она, оглянулась!

В самом деле она оглянулась, с улыбкой подняла руку. Олег кивнул ей, как старой знакомой.

— А я, — продолжал свое Гена Седов, — как вы с Гошей приехали, сразу тебя, ну, выделил. Прибьюсь, думаю, к нему, будем дружить. А только твой Гоша охраняет тебя во все глаза, никого не подпускает близко. Оно, может, и правильно делает: я ведь маленько увлекаюсь этим… Вином, спиртом. С тобой подружился бы — завязал бы…

— Или меня приучил бы к спирту.

— Но Гоша, что ты, к тебе разве кого подпустит?

— Если придешь с каким делом — не помешает. Был ведь в судейской коллегии, бокс судил — кто тебе мешал?

— Дак судил. Потому что ты просил. И получается так от случая к случаю. Спортом-то надо заниматься серьезно, а мне уже…

— Э-э, парень! Это не поздно. Как и учиться… Кстати, не собираешься поступать в учительский институт? В Южно-Сахалинске открылось заочное отделение.

— Н-нет, не думал.

— А я хочу поступить.

— Тебе что не учиться, Москальцов тебя любит, будет поддерживать.

Корабль дрейфовал, тихо шел вдоль берега: дойдя до поселка Мчаги, поворачивал обратно. За Александровском, у поселка Дуэ, снова разворачивался. Чтобы постоянно смотреть на сахалинский берег, друзьям надо было переходить с борта на борт. Попутно общаться и с ребятами.

Но вот на корабле началось какое-то движение: матросы куда-то шли, бежали, трогали предметы такелажа, готовили чалки — выполняли подаваемые в рупор команды.

— Катер, катер идет!

— И баржу ведет!

— Не баржу, а кунгас.

— Нет, баржу!

Катер в самом деле вел баржу, только не на буксире, а связав с ней борта. И вместе, борт о борт, обходят корабль, останавливаются в двадцати шагах, чтоб не ударило волной о корабль. Задвигалась на барже стрела консольного крана. Трос с захватом удерживает спускаемую на палубу корабля пеньковую сетку. На нее ставятся грузы, все переносится на баржу и выгружается. И катер с баржей входят в ковш и становятся под выгрузку. Сейчас же, когда пассажиров порядком укачало, решили свезти на берег. Пограничники командовали с баржи:

— Давай-те этих вот, с детьми, их в первую очередь. Так, попробуем поднять — ну-ка, понесли…

Под женщинами и детьми в это время катились живые волны, нагоняли страх, но сетка стремительно неслась к барже и над пустующей, огражденной бортами впадиной опустилась. С помощью пограничников все разгрузили, и сетка, влекомая тросом, поднялась и понеслась к кораблю. Боксеры с рюкзаками за спиной, с сетками, сумками толклись уже на палубе, ожидали очереди. Пока не попали пограничникам на глаза.

— О, кирюха! Как ты сюда попал, откуда взялся?! — завопил один из них, узнавший Славу Маннаберга. («Кирюха» означает «свой в доску».) — Да ты, вижу, и не один тут — вся команда! Ну, давайте, занимайте сетку — всех возьмем за раз. Граждане, пропустите ребят — это наши, александровские боксеры!

Олег ждал, когда ребята уместятся на сетке, обернулся на капитанский мостик, узнал усатого помощника, стоящего рядом с капитаном, помахал рукой и сделал небольшой поклон. Поблагодарил якобы.

— Мать честная! — неловко ступил он на сетку. Оглянулся: она натянулась, поднялась, понеслась через волны. Выгрузились на дно баржи, и сетка взвилась вверх и понеслась через волны, за новой порцией пассажиров.

В целом в барже рисовалась мрачная картина: на мертвой зыби ее подбрасывало, как скорлупку — от этого кача подступала к горлу тошнота, женщины охали, рыгали, сюда же, в баржу, их рвало. Малые дети плакали, просились обратно на корабль. А с корабля прибывали новые люди — они пополняли и дополняли этот кромешный ад.

— Ну, все, женщины! — постановили пограничники. — Последнюю метку делаем, сейчас вернемся и — поехали.

На последней метке, однако, дело заклинилось. Пассажиры теснились, рвались к сетке, хотели скорей попасть на берег, но поступила какая-то команда, и их не пускали — кого-то ожидали. Те не показывались. Ни ругань, ни мольба никак не отражались на виновниках задержки, сетка оставалась наполовину свободной. Парни боролись со своей тошнотой, женская блевотина прямо провоцировала их собственную. Один Жора Корчак спокойно жевал сухари и нисколько не переживал.

На палубе судна появилась, наконец, простоволосая женщина, растрепанная и растерянная. У нее, оказывается, багаж в каюте, с которым она не знает, как сладить. Нашлись охотники помочь ей, скоро они появились с чемоданами, сумками, стали все укладывать на сетку, и хозяйка багажа, боязливо оглядываясь, перебралась туда же. И все.

Трос натянулся, сетка подобралась, и все поднялось и поехало.

— Ах! — от страха воскликнула эта женщина. Сетка преодолела рисковое пространство над морской стихией и была уже над баржей. Ее оставили на сетке, решили снять на пристани.

Катер с судном разминулись, он пошел к берегу. В ковше сразу все успокоилось, и на борт баржи подняли трап. И двинулись. С помощью крана переместили на пристань и багаж, и женщину — на берегу ее встретили, начались охи и ахи. И даже слезы.

С головокружительным подъемом духа ступили ребята на землю. В строгом смысле, это не была земля, а были плавающие в воде деревянные дорожки — мостки. На ходу они всхлипывали и на них выступала вода. На берегу парней все продолжало качать, как на штормящем корабле или на той злополучной барже. Эта качка вызывала дополнительное ребячье веселье — хохотали над собой и друг над другом.

Южане — Юра Атаманов, Володя Щекин и Боря Коревский — озирали незнакомые дома. Олег положил руку на плечо Атаманова:

— Что, Юра, напоминает родное?

— Дак здесь же… здесь все русское!

— Точно, Юра, — Олег подтвердил. — А Грибанов и Маннаберг не удивляются — им привычно: тут выросли… Ну, и выходим на улицу Чехова. Такого русского писателя знаете?

— О-о, «Ванька Жуков»! — Спаясничал Володя Щекин.

— «Палата номер шесть», — утвердил Юра Атаманов.

— Ну, все, все! Дальше мы не идем. — Остановился Слава Маннаберг. — Нам с Эдиком направо, будем прощаться.

— А обедать? — Дорохин напомнил. — Гюмер Гайсинович угостит напоследок.

— Дома будут обедать, — резонно отозвался Гюмер Азизов.

— Мы все поздравляем вас с победами, — Олег подал руку. — Поддержали спортивную честь Александровска. Сегодня у нас пятница, завтра утром провожаем южан, а вечером увидимся в клубе. Поговорим о планах на будущее, пробежимся по берегу моря. Ну, доброго вам пути!

— Завтра в Южный еду, с отчетом. А сегодня всех вас накормлю обедом. — Гюмер расщедрился.

— Вот спасибо-то! Уж думали, помрем с голоду. — Гена Седов дурашливо ухмыльнулся.

Не произвел Дом-музей Чехова на них впечатления: дом как дом — из бревен, с деревянными ставнями, с железной крышей. Прошли, оглянулись. Постояли, пошли дальше.

Главным впечатлением ребят все-таки была земля под ногами, твердая, надежная. От неровных ударов подошв булыжная мостовая неравномерно выцокивала. Впереди маячило возвышение, как дорогая, как родная примета, — там Рыбный городок, училище, там работа и вся жизнь. Олег поддерживал Гюмера Азизова под руку: вел к себе домой. Отдохнуть с дороги. Южан ребята обещали устроить в общежитие.

38. Неожиданное предложение

Директор Москальцов был несказанно рад приезду боксеров. Вызвал своего зама Александра Васильевича, тот привел с собой свободных преподавателей и мастеров. Все жали руки боксерам. Олег заметил, что к незнакомым ребятам директор проявляет холодное равнодушие. А они, вся троица, как будто назло ему, окружили Олега и оживленно с ним о чем-то беседуют.

— Олег Иванович, как жалко, что вы живете не в Южном. Без вас там все замолкнет. Да и кому там без вас проводить занятия? — печально говорил Юра Атаманов.

— Нам, Олег Иванович, здорово будет вас нехватать, — прибавил Боря Коревский. Володя Щекин покивал и присоединился к их мнению:

— Да, да, Олег Иванович.

Но для александровца Москальцова были они чужие: на них ему даже не смотрелось.

— Вы на корабле прибыли? — спросил у Олега.

— Да. На «Николае Гоголе». Да попали в шторм, дрейфовали.

— Одними сухарями питались! — выскочил с деталями Володя Дорохин, чем вызвал смех.

— Как так? Почему? — заинтересовались пришедшие с Александром Васильевичем педработники.

Пришлось пояснять, что столовой на корабле нет. Ребята делились впечатлениями о Владивостоке, о купанье в заливе Петра Великого, о гостинице, где жили, почти в центре города.

— Ну, а как они там дерутся? — блестя глазами, осведомился мастер Терентьев. — Кулаки-то у них крепкие?

— Такие же, как у нас! — опять выскочил Дорохин. Говорил взахлеб, окончания слов глотал.

— Ты выиграл бой? — обернулся к нему старший мастер, которого почему-то зовут Карамором.

— Я — нет, — глаза Дорохина растерянно забегали. — А Грибанов выиграл. И Шульга, и Коревский. И Маннаберг еще, ну он левша все-таки…

— Дак ты не выиграл?! А шумишь больше всех! — остановил его суровый Карамор.

— Та-ак. Значит, с Владивостоком померялись силами! А счет-то какой? Пять-пять?! Ну, это совсем неплохо, — подвел итог Москальцов. — Пусть они знают наших!

— Неплохо, неплохо, — подтвердил замдиректора. — Ребята, вещи оставьте в общежитии, а сами — в столовую.

— Мы пойдем в столовую ССГРТ. У представителя остались деньги, он угощает. — Олег указал на кивающего каждому его слову Гюмера Азизова.

— Ладно, идите, — согласился директор. — А после обеда, Олег, — ко мне, есть дело. — И, проводив команду, вернулся к столу, где его ожидал заместитель. Педработники ушли в учительскую.

— Как же сказать ему эту новость? От предложения, конечно, не откажется. Молодой, растущий. А мы ему все равно ничего лучшего предложить не сможем, — взялся за голову директор.

— Не сможем, — подтвердил замдиректора.

— И ведь забирают! Лучшего!

— Потому и забирают…

Олег после столовой опять зашел к директору. Он встретил Олега, сощурив глаза. Смотрел долго, как бы вспоминал, зачем он вызван. И встрепенулся вдруг:

— Буду звонить в Южный! Новикову! Велел позвонить сразу, как приедешь. Хочет говорить с тобой сам.

— Что за разговор, Иван Кузьмич, срочный-то?

— Узнаешь… Южный? — трубку держал около уха, назвал номер. — Виктор Владимирович? Ну, вот он, Сибирцев. Приехал, только что подошел. Передаю.

Олег взял трубку.

— Сибирцев у телефона. Здравствуйте, Виктор Владимирович.

— Здравствуй, — услышал он голос начальника. — Когда прибыл из Владивостока?

— Сегодня. Часа полтора назад… Да попали в шторм, дрейфовали…

Новиков перебил, заговорил о другом:

— О результатах ты доложил, поздравляю! Это неплохо, что счет ничейный. Но это — спорт. Разговор пойдет о твоей основной работе.

«Об основной», — отметил Олег.

— Да, уроки пропустил, буду догонять.

— Олег Иванович, дорогой, сейчас речь идет о другом: о твоем перемещении на другое место. О переводе сюда, в Южно-Сахалинск. Мы тут говорили о тебе, советовались с Заваленовым, с Сергеевым. Знаешь Сергеева? Да, председатель обкома физкультуры и спорта. Так вот их мнение — перевести тебя в Южно-Сахалинск. Я согласен с ними. В управлении как раз освободилось место. Работа для тебя новая, но ты — парень с головой, скоро освоишься: бумаги оформлять научишься. Дело, конечно, не спешное, но и отлагательства не терпит. Закончишь дела в училище, в отпуск слетаешь в свою Уфу. И сразу переедешь сюда. Но договариваться я хочу прямо сейчас, заранее. Буду держать место. Ясно я говорю? Понял ты меня?

— Виктор Владимирович, — это же… Ну, переворачивается вся моя жизнь, всю ее должен начинать заново…

— Ты молодой, в твоей жизни еще могут быть перемены и повороты.

— Кем же я у вас буду работать?

— Инспектором областного управления трудовых резервов.

— Ух! Так я должен соглашаться? Немедленно?

— Ну, почему немедленно? Можешь подумать, так даже лучше: мы предлагаем — ты решай. Только не затягивай надолго. Я улетаю в отпуск, в Ленинград. Через неделю. До этого времени я должен знать твердо: согласен ты или нет. Все тебе понятно? Ну, тогда всего доброго.

— До свидания, Виктор Владимирович! — Он положил трубку и шумно выпустил из груди воздух: чего угодно ожидал, только не этого.

— Ну, предложил? — спросил директор. Олег вздохнул:

— Предложил.

— Ну, и… как ты? — Иван Кузьмич вопросительно посмотрел на Олега.

— Как! Я еще не отошел от дороги. Высплюсь, подумаю. И скажу.

И попросил после уроков или в конце занятий собрать всех учащихся в клубе. Расскажет им об областных юношеских соревнованиях, о поездке во Владивосток, о встрече с тамошними боксерами.

Такому предложению Олега директор обрадовался. Заблестели глаза и у Александра Васильевича.

39. Мечты и планы…

Провожал ставших ему дорогими ребят: Юру Атаманова, Володю Щекина, Борю Коревского. И Гюмера Азизова, впрочем. Пока не подошел автобус, возле Олега держались все четверо. Олег расчувствовался, обнял парней напоследок. И так хотелось сказать: «Скоро перееду в Южный», — но что-то его удержало: вопрос до конца для себя не решенный…

Потом встречал александровцев у дверей клуба. Явились извещенные неизвестно какими источниками Вася Шелковников, Ваня Устюгов, Федя Леснов, Тима Соболев, Боря Тарасов. С этими Олег, действительно, долго не виделся, от души радовался, пожимал руки. Слава Маннаберг, Эдик Грибанов, Володя Дорохин, Миша Шульга и Жора Корчак были «героями», прибывшими из Владивостока, они вспоминали детали схваток, бесед со своими бывшими противниками, купание в заливе Петра Великого. И впрочем, — возвращение в Александровск на корабле «Николай Гоголь». Ребятам все было интересно: слушали, рты разинув.

Натянул Олег на себя спортивные шаровары, построил команду и, как всегда, возглавил. Пошли к морю. Разминку делали по полной программе. В коротких перерывах идущему за ним Славе Маннабергу пояснял цель каждого упражнения. «Что бы это значило?» — молча соображал озадаченный юноша.

Вернулись в клуб, отрабатывали серии ударов, защиту. После уклона и нырка развивали контратаку — слева, справа. Раздавалась дробь ударов. Олег требовал ускорений.

Мылись из-под крана. Приводили себя в маломальский порядок. И — в клуб, где уже играл баян, и Миша-электрик на сцене возился с радиолой. А где еще можно собраться компанией во главе с вернувшимся тренером? Где поговорить? Где посмеяться и подурачиться?

Боря Тарасов сидит посередине скамьи, дурацкими жестами смешит ребят, все они, вместе с Олегом, хохочут. Танцующая публика на них оглядывается.

И вот вошла она. Шагом царственным переступила порог видавшего виды клуба. Медленным движением руки поправила на себе новое вельветовое платье и, воспользовавшись паузой в танцах, мимо хохочущей братии прошествовала через весь зал, к задней стенке — к занятой девушками скамейке. Подружки потеснились, уступая ей место.

Музыка заиграла, Олег встал. И она встала. Пошли навстречу друг другу. Остановились посередине ожившего зала, на какой-то миг коснулись головами друг друга.

— Думала не дождусь… — Расцвела маковым цветом.

— Откуда узнала, что приехали?

— Миша ваш позвонил… А то едете и не едете: может, случилось что.

— Что может случиться?

— Мало ли… На Камышевом перевале, например…

— Мы прибыли на корабле.

— На «Гоголе»?!

Какой танец играет радиола, что танцуют, — нет, не знают. Танго, должно быть. Приблизились к выходу, где теснились боксеры. Миша Шульга с Володей Дорохиным освободили место, переместились на другую скамью. Добрый жест ребят Верочка приняла, как должное: села.

— Хороший корабль?

— Да. Только нет буфета.

Буфетная тема ее не заинтересовала, и про сухари он не стал рассказывать.

Вышли освежиться на улицу, направились в сторону моря. В него садилось солнце, оранжевые лучи отражались в воде. Ходили через двор туда и обратно, так что временами слышался плеск волн.

Двором училища прошли к обрыву берега, к шумящему морю. Оно, живое, колышется, бьется, катят по берегу набегающие друг на друга волны, неоставимо бегут по песчано-галечному берегу, и вверх, и выше, пока не иссякнет энергия, — тогда поворачивают назад в море, чтобы набраться новой силы и снова затопить влажные камни, до которых не всякий раз дотягиваются. Вдали море кажется тихим, беззаботно-спокойным. Невидимый материковый берег, вместе с горизонтом, поглощен дымчатой мглой.

— Оно никогда не надоест, — Верочка говорит тихо. — У моря я бываю, весной, летом, осенью уже лет… двенадцать-тринадцать, и не дай Бог, придется его покинуть.

— А что, возможно такое?

Она о чем-то подумала. Неожиданно показала рукой вниз, на уходящую к морю дорогу:

— Вы здесь бывали?

— Здесь мы тренируемся, бегаем.

— Спустимся? Слушаю я вас с удовольствием. Может быть, как человека свежего, приезжего. У вас какой-то жгучий интерес к Сахалину, к Александровску… А еще, мне кажется, что вы здесь — человек временный…

Не возражал, нет. Ведь приехал на два или три года. И вернется в Уфу или Тюмень, домой. Работать, заниматься боксом. Учиться по возможности…

— Да и здесь можно учиться, — она возразила. — Есть учительский институт, в Южно-Сахалинске, почти дома. — Неожиданно она переменила тему: — Вот столько мы с вами знакомы, а для меня вы какой-то загадочный.

— Вы молодая, вам все кажется загадочным.

— Так я молодая, а вы старый? Да?

— Двадцать первый год мне… Впрочем, ты мне кажешься девочкой, ничего в жизни не испытавшей.

— Поеду в Южный, буду учиться, узнаю жизнь. Много событий пройдет за эти два года. Вас здесь уж не будет, конечно…

— А вот и ошибаешься! — он загорелся полемикой. — Не уезжаю я, Верочка, с Сахалина. Перевожусь в Южный!

Она притихла, затаилась. Смотрела снизу вверх с долинкой каприза. Хотелось услышать продолжение к сказанному, а он, как бревно бесчувственное: ни слова больше!

Возвращались к подъему в гору, к Рыбному городку.

— Там и договорим. — Снова он взял ее руку.

— О том, что меня переводят в Южно-Сахалинск — никому ни-ни.

— А что, это секрет? — Улыбнулась, рассмеялась.

— Руководство училища знает, другим пока ни к чему.

— Как это интересно! — по-детски воскликнула.

Опять вернулись к городу. В избах зажигались огни. Заводились и песни. В разных концах города, к наступлению ли сумерек, в тон ли загулявшим сахалинцам, наростал собачий лай. Верочка улыбнулась:

— Хорошо у нас в Александровске: спирт есть — поют и пляшут.

Проходили освещенную одной лишь лампочкой контору училища. Там, с левой стороны, за кабинетом директора, окно молодых специалистов — Георгия Цаплина и Олега Сибирцева. В их комнатке горел свет. Значит, Гоша дома, читает какую-то книжку. Прошли рядом, миновали ворота, остановились у приоткрытых дверей клуба, откуда неслась бойкая музыка. Вышедшие покурить ребята заметили Олега — горящие папиросы спрятали в рукава. «Ах, черти, сожгут ведь!» — он покачал головой.

— В клуб мне не хочется, — Верочка взяла Олега под руку.

На улицу Чехова не спускались, шли по возвышенности Рыбного городка.

— Расскажите что-нибудь о себе. Где родились, учились, о чем мечтаете? Ничегошеньки-то я не знаю.

— Биографию?

— Не то, что… Ну, все-таки… Как стали такой вот?..

— Какой?

— Сильный и это… Представительный!

— Родился в Тюмени, по счету пятым. И не последним. Младший братишка — Толик. Сестра — чуть постарше меня. И три старших брата. Часто переезжали с места на место, в семье всегда чего-нибудь не хватало. Новую одежду мне почти не покупали: донашивал за старшими. Хотел учиться, а тут — война, Из восьмого ушел на завод, потом поступил в железнодорожное училище, на государственное содержание. Было и холодно, и голодно. Ходили на занятия в телогрейках, в ботинках, в мастерские, в столовую. На улице больше сорока градусов, да с ветром… Летом, вскоре после Победы, нас, пятерых, вызвали из мастерских. Направили учиться в Уфу, в железнодорожный техникум трудовых резервов. Тоже на государственное содержание… После техникума — сюда направили.

— А боксу где обучались?

— Сперва в секции техникума, потом — в спортивной школе. Выступал, был послан на большие соревнования, в Пятигорск. Там оставили на сборы тренеров. Вел сборы опытный педагог, заслуженный мастер спорта Борис Семенович Денисов. Ух, талантище! Тогда ему исполнилось семьдесят лет. Он только перенес инсульт. Знаешь что это такое?

— Слышала.

— Ну, вот. А с таким энтузиазмом занимался с нами! Я чем-то ему понравился, много уделял мне внимания… — Олег прервал себя, обернулся: — Имеются еще вопросы?

— Много вопросов. Была у вас в Уфе, ну, девушка любимая?

— Ух, ты! — Посмотрел он на ее настороженные восточные глаза, перевел взгляд вдаль, задумался. Помолчал.

— Она любила вас? Тебя любила? — нарушила молчание.

— Не знаю. Я любил. И сейчас люблю, — тихо прибавил.

Несмотря на долетающие из города песни и лай собак, кажется, установилась вдруг пронзительная тишина. Она не выдержала.

— Когда вас переведут в Южный?

— История долгая. — Он вздохнул. — Подведу итоги учебного года, съезжу в отпуск. Оттуда сразу — в Южный. Сюда приеду в командировку: заберу вещи, книги и — прощай, Александровск!

— А воспитанники, боксеры? Их бросите?

— Спросила бы что-нибудь полегче. Не с собой же брать. Жалко, конечно… Наберу новых пареньков, сам буду выступать. Мои годы еще не ушли, правда?

Кивнула.

— А я приду на ваши выступления, буду болеть, переживать. За тебя, Олег Иванович.

— Если не улетишь в Хабаровск. Там пединститут, туда собиралась.

— Ну, нет, скорее в Южный — куда вы, туда и я. А потом уж в Хабаровск. Сразу на третий курс. И мама согласна: через два года, говорит, повзрослею, — тогда можно и на материк. А сейчас… Поступить бы.

— Училась хорошо — поступишь.

Остановились возле строящегося двухэтажного дома, возле очередного спуска к Александровску. Глядя на возводимое сооружение, Олег рассудил:

— Вид-то выбрали не на море, а на город — тут веселей. И строятся! И собираются жить! О материке не помышляют.

— О материке и я как-то не очень…

— У тебя здесь папа, мама. И сестренка Алена, старшая. Учится в Хабаровске.

— А папа где работает?

Вера не пошевелила бровью. Он повторил вопрос.

— В командировке. В длительной, — сказала, как отрезала.

— Но кто-то же послал его в командировку?

— Не знаю, военный он. Приезжает — ни о чем не рассказывает, только шутит.

Олег задумался: что это значит?

— Маму-то я видел. Красивая. Ты, должно быть, в нее удалась?

— Скорей в папу. Он у нас симпатичный.

Вернулись к клубу, к крутому спуску на улицу Чехова.

Двери в клубе приоткрыты, играет баян. Парни выходят освежиться. Верочка завернула к спуску.

— Давайте лучше в город: погуляем в парке, там светло, весело, потом вы меня проводите. Проводишь ведь?

— Да, Верочка, да!

На Александровск опустилась звездная ночь, на востоке, над городскими окраинами светит зеркальная луна. Издали доносятся голоса и песни горожан с вплетающимся в них собачьим лаем. Прохожих на улицах, как всегда в это время, немного: заняты ли люди домашним делом, подступила ли пора ужина.

Доносится из парка музыка и осколки девичьего смеха. Держат направление туда, откуда долетают эти живые звуки. Держась за руку, Верочка звенит, смеется, ей весело. А Олег, вспомнив об Уфе, о Тюмени, об отце и матери, о сестре и братишке Толике, о Леночке, думает что-то свое, не очень легкое. В чем еще надо разбираться да разбираться…

40. Долгожданная встреча

В Хабаровск он летел самолетом, купил билет на поезд. Ехал и смотрел в окно, считал следующие в обратном порядке станции. Много их, так много, и медленно чередовались они до самой Уфы!

Леночке он дал телеграмму. Как она воспримет известие, что он едет? Придет ли встречать к поезду? Конечно, конечно же, как может быть иначе? Но какой она стала после Москвы? Какой станет, в отличие от него, живущего на далекой окраине огромной страны, в окружении не знакомых ей людей? Да, оба они стали другими, не похожими. Как встретятся? Возобновятся ли старая дружба, тяга друг к другу? Привычно смотрел он в окно. Смотреть в окно, кажется, стало образом его жизни — ведь вся нескончаемая Сибирь прошла перед окнами, теперь уж оставалось совсем немного. Справа, где должна появиться река Белая, проплывали резервуары с нефтью, мазутом, мелькали переезды с пестрыми шлагбаумами, тянулась рядом проселочная дорога с неторопливыми повозками, с редкими грузовыми машинами. Черниковку, где шили им кителя и брюки, уже миновали. И вот она, река Белая, излучиной приближающаяся к железной дороге. Слева вырастало обросшее лесом взгорье. Подступали нависавшие над дорогой скалы. Слева же мелькнул переезд — начинается видимая часть города. Дальше — растянувшийся на полкилометра паровозоремонтный завод, куда с группой паровозников ходили на практику. Но вот надвигается и станция Уфа. Проводница с флажком уже стоит в открытой двери. Олег рядом, причесывает пятерней волосы, берет чемодан. Поезд сбавляет скорость, еще сбавляет. И останавливается. Проводница поднимает фартук — выходи, кто приехал!

На улице разноголосый гвалт. Перрон, как всегда, полон народу, шевелится, шумит, смеется и восклицает на разные голоса. Из недр его появляются спешащие к подножке вагона две девушки. Две, обе! Вместе с Верой — его Леночка, ура!

Олег больше никого не видит, отставив чемодан, протягивает руки. К груди его она припадает, всхлипывает. Русые ее волосы шевелит ветер, она поднимает голову:

— Как тебя долго не было! — Прелестные, мокрые от слез глаза ее останавливаются на нем. — Соскучилась, изболелась, — шевелит губами. — А ведь еще год, целый год!

— Переживем, не расстраивайся, — он шепчет.

С другой стороны ее подружка Вера:

— Тебе, Олег, помочь? Дай чемодан.

— Не надо, справлюсь сам.

В автобусе Вера отстала от них, потерялась — не обиделась ли? Теперь они глядят друг на друга — не наглядятся, беспричинно улыбаются. Вперебой вспоминают детали прошлогодних прогулок: как стоя, например, под луной на покачивающемся подвесном мосту через овраг читали друг другу стихи, рассказывали занятные истории. Вспоминали и смеялись, смеялись.

— Мне, вообще-то, надо бы в общежитие! К ребятам, — от встрепенулся. — Поди, кто-нибудь остался на лето…

— Какое еще общежитие! Дома тебя ожидают папа, мама, Санька. И я сколько ждала!..

— Ну, успокойся. Я ведь на всякий случай.

— Да шибко-то я не расстраиваюсь. Только никакого случая не будет.

Прошли мимо общежития железнодорожного техникума, миновали разрушенную церковь, по переулку вышли к овражку с дурно пахнущей речкой Сутолокой. Поднялись в горку. Вот знакомые дворы. Этот Верин, а вот Леночкин! Загремела цепь — подбежала собака. Стала скулить. Леночка заговорила — сразу успокоился, ждет. Олега Джульбарс узнал, но ласки не удостоил. К Леночке ткнулся в колени.

— Джуличка ты мой хороший.

Санька вылетел, расставил руки — Олег его подхватил, закружил. Отец Петр Игнатьевич и Леночкина мама вышли на крыльцо, поздоровались, сказали: «С приездом!»— и проводили в дом.

Стол, как и прежде, стоял в середине большой горницы, был накрыт, похоже, ждали гостей. Олег разделся, умылся, с улыбкой поглядев на Леночку, приобнял ее.

— Ну, что, граждане, — хозяин провозгласил, — давайте за стол. С дороги оно будет как раз.

Все шевелились, Олегу было указано место, он, садясь, вспоминал детали случившегося в дороге, в его рассказе они казались смешными, Леночка укатывалась от смеха.

— Ну, с приездом, молодой человек, Олег Иванович. Давайте выпьем за твой приезд, за возвращение.

Не сразу, но предложение хозяина, было одобрено. Выпили. В ход шла холодная закуска: селёдка, зелень. И начинались разговоры.

— Ну как, Олег, пролетел твой первый год службы? Понравился тебе Сахалин?

— Не заметил, как он пролетел. Работа, спорт, люди вокруг. Люди такие же, как здесь. Только пьют побольше.

— Деньги есть — и пьют, — вставил Петр Игнатьевич.

— Зима там, — продолжал Олег, — не так сурова. На юге вообще тепло. Снегу, правда, выпадает много.

— Вот как! И на юге, и на севере бывал?

— На Крайнем Севере, в Охе, нет, не бывал. А на юге часто. Работал-то я в середине острова, в Александровске. Часто бывал и в Южно-Сахалинске.

— Костюмчик, вижу, приобрел, — хозяин кивнул на вешалку, где висел пиджак. — Значит, в магазинах там все есть.

— Есть. На Сахалине все есть.

— Ну-ка, ну-ка, — вступила в разговор Ленина мама, трогая костюм. — Сшит как хорошо!

— В мастерской заказывал.

— Дорогой, поди, материал-то?

— Даже не знаю, Наталья Федоровна. Это мне сделали подарок. Премия будто бы.

— Да-а? У-у! — одобрила Ленина мама.

Леночка рассматривала Олега красивыми глазами. В них созревал вопрос: за что? На немой ее вопрос Олег отвечал:

— За подготовку юношеской команды боксеров. За успешное выступление.

И стал глядеть в одну какую-то точку на полном яствами столе. Испытывал неловкость: пришлось хвастать… И потихоньку нанизывал на вилку на резанные огурцы, помидоры. Ел, хрустел. Наталья Федоровна между тем принесла на блюде дымящиеся пельмени.

— Это вот настоящие, сибирские. Такие мы с Гошей ели во Владивостоке. Не наелись, правда, но взяли с нас — ого! Это, видать, за скрипку да за цыгана, который, не переставая, пел.

— Ну, давайте кушайте, пока горячие. И за Владивосток, где не наелись.

После обеда встал Олег, открыл чемодан, достал завернутый в бумагу сверток, протянул Леночке со словами: «Это тебе». Она не трогалась с места, держала руки по швам, только внимательно разглядывала, угадывала ли, что там такое.

— Крепдешин! — развернув, воскликнула. — Ну, придется идти в мастерскую. А? Ты не составишь мне компанию?

— Компанию, так компанию.

И стали собираться. Смотрели на часы, что-то доставали: сумочку, сеточку, по поводу чего-то советовались, над чем-то смеялись. Он видел, что она довольна. Как же, составит ей компанию. Идти рядом, внимать друг другу, держаться за руки. Одним словом, быть вместе!

Да, в альбоме разглядывали модели платьев, советовались. Оказалось, он ничего не понимает в платьях: она выбрала модель по своему вкусу. Заказала, сняли с нее мерку.

На улице Сталина зашли в ювелирный, велел примерить кольцо. И купил.

На обратной дороге шли по знакомому подвесному мосту через овраг.

— Узнаешь? — спросила.

— Узнаю. Остановимся?

— Давай. Может, стихи вспомним.

— Сейчас? Но сейчас неудобно — вон люди идут.

Шли неторопливо, слегка, в такт колебаниям моста, покачивались. Опираясь на его руку, говорила, не торопясь, с паузами:

— Удивляюсь тебе, Олег: таким спортом занимаешься, боксом. Тренер даже… Отмечен премией, как лучший. Но в тебе не умирает любовь к поэзии. И тонкость отношений. И еще стеснительность!

Он помолчал, глядя в даль.

— Говорят, будет так. Любимые у всех на виду будут стихи читать и целоваться. Во мне же, должно быть, больше прошлого, чем будущего. О чем я, конечно, жалею.

— Дорогой мой… — Она сжала ему руку. — Не жалей. Останься таким, какой есть. И я перестану удивляться.

— И будешь любить?

— Да! Да! Люблю и не хочу тебя никуда отпускать!

— Но мы же должны, разъехаться должны. Еще на год, по крайней мере…

— Нет, я с тобой!

— А ты хорошо подумала?

— Лишь бы ты был рядом. Университет бросать мне жалко, да учиться можно и заочно. Когда вместе, все будет хорошо.

Он затаенно вздохнул.

— Ну теперь можно ехать на Сахалин. Осталось совсем немного.

— А что осталось?

— Совсем немного. Мелочь.

— А именно?

— Сходить в ЗАГС, расписаться.

— Ух ты! — вспыхнула, опустила глаза. И подняла их опять. — А что? Или слабо?

…Через две недели, после заезда в Тюмень, к его родственникам, они, как муж и жена, возвращались на остров Сахалин.

Оглавление

Геннадий Баннов За огнями маяков

  ВЕСНА ОЖИДАНИЙ

    1. Начало начал

    2. Послевоенные радости

    3. Город Уфа — край неведомый

    4. Леночка

    5. Нападение

    6. Стычка с хулиганами

    7. Грязный бой

    8. Доброе, доброе слово

    9. Христосоваться — значит целоваться!

    10. Христос воскресе…

    11. Приволжская зона России

    12. Главная встреча

    13. Вызов на поединок

    14. Поражение

    15. Выпускной вечер

    16. Вечер у Леночки

    17. Расставание

    18. Начало путешествий за туманами

    19. Маленькое дорожное приключение

    20. Анекдот

    21. Двое у окошка

    22. Бюст генералиссимуса

    23. Опять прощание

    24. Добрый старый Владивосток

    25. Валька Козин из Горького

    26. Сибирские пельмени

  ИЗ ПУТЕШЕСТВИЙ ЗА ТУМАНАМИ

    1. «Крильон»

    2. Холмск

    3. Южно-Сахалинск

    4. Камышев перевал

    5. Рыбный городок

    6. Новая жизнь

    7. Педсовет

    8. Боец Тима Соболев

    9. Рыбная путина

    10. Учащийся Ларионов

    11. Костя Демин

    12. Драмтеатр

    13. Верочка

    14. «Наших бьют!»

    15. Лыжные соревнования

    16. Собрание

    17. Юношеские соревнования

    18. Встреча Нового года

    19. Кубок города

    20. Отъезд на соревнования

    21. Поронайск

    22. Леша Трубников

    23. Областные состязания

    24. Прогулка в горы

    25. Комплектование сборной. Отъезд

    26. Собака

    27. Первенство Сахалина

    28. Бой Олега Сибирцева

    29. Награждение

    30. Домой, в Александровск

    31. На танцплощадке

    32. Гость из Охи

    33. Опять «Крильон»

    34. Материк

    35. Владивосток

    36. «Николай Гоголь». Возвращение

    37. Шторм

    38. Неожиданное предложение

    39. Мечты и планы…

    40. Долгожданная встреча