Ольга и Константин [Артур Сергеевич Макаров] (fb2) читать онлайн

АРТУР СЕРГЕЕВИЧ МАКАРОВ (родился в 1931 году) закончил Литературный институт им. М. Горького. Автор ряда повестей и рассказов. По литературным сценариям А. Макарова поставлены фильмы: «Один шанс из тысячи». «Новые приключения неуловимых мстителей», «Неожиданное рядом», «Горячие тропы», «Приезжая», «Последняя охота», «Близкая даль», «Служа Отечеству». Участие А. Макарова в создании фильма «Служа Отечеству» отмечено Государственной премией Узбекской ССР имени Хамзы.

Литературный сценарий «Ольга и Константин» готовится к постановке на киностудии «Ленфильм».

На улице уже с самого утра небо сеяло мелкий дождь, и под сводами крытого рынка было не так гулко, как обычно, парко и сумрачно.

Молодой человек и девушка остановились, пройдя в один из входов, посматривали по сторонам.

— По-моему, это в том краю, Янис, — девушка приподнялась на носках, вытянулась, пытаясь поверх голов разглядеть отдаленные ряды. — Кажется, мы с девочками там брали па восьмое марта.

— Вот, опять тебе кажется… Восьмое марта когда было, а сейчас все могло перемениться. Всегда лучше спросить, — рассудительно наставил молодой человек. И тут же обратился к пожилой даме с авоськой: — Прошу прощения: вы не знаете, где продают цветы?

— Цветы? Цветы… — задумчиво округлила дама блеклые глаза. — Кажется, напротив, за мясом. Право, точно не припомню. Понимаете ли, я зашла с другого бока и много ходила… Цепы ужасающие!

— Почему же — в той? — удивился почтенного вида человек, остановился тоже. — Их всегда продают за овощами, вся эта цветочная банда там… Во-он туда идите, как раз они и стоят.

— Вынуждена с вами не согласиться, — надменно заявила дама. — Специально не присматривалась, но, покупая свинину, я заметила, как от следующего ряда отходили с цветами! Сейчас даже припомню, какие несли…

— Благодарю вас. — Молодой человек, поклонившись уже не обращающим на пего внимания советчикам, потянул спутницу в сторону. — Пошли, это надолго.

— Знаешь, ты иди вправо, а я сюда, — предложила девушка. — Как раз встретимся у цветов.

— Ну хорошо, — не сразу согласился он, ому явно не хотелось оставлять спутницу. — Только не сбивайся в центр, а то в толпе не найдемся.

Девушка решительно скинула прозрачную накидку и, перебросив ее через руку с сумочкой, быстро лавировала среди покупателей. И очень скоро улыбнулась, довольная: впереди ей открылся цветочный ряд, предлагающий разнообразный ассортимент.

— Скажите, эти розы сколько стоят? — она осторожно потрогала тугой бутон на длинном колючем стебле.

— Три рубля, — из-под обширной кепки сверкнул цепкими глазами продавец. — Ручки не уколи, красавица… Сколько возьмешь?

— Мне нужны белые и темно-красные, но я не знаю даже сколько, дорого очень.

— Больше десяти штук берешь — два семьдесят отдам… Хочешь, вечером встретимся? Погуляем хорошо.

— Нет, что вы…

Она испуганно отпрянула, но продавец придержал ее за накидку:

— Подожди, зачем спешишь? Два пятьдесят бери… Есть у тебя телефон?

— Знаешь, обязательно тебе телефонную книгу подарю, так ты мне надоел! — сказал его сосед, заметно возвышавшийся над остальными. — Иди сюда, дорогая: белые есть, совсем темные есть… Два рубля. Выбирай.

Опасливо взглянув на него, девушка все же передвинулась к предлагаемому товару, высматривала лучшее.

— Вот эту возьми… Эту тоже и эти две. Долго стоять будут, — помогал высокий молодец в эффектном сероклетчатом, узком в талии пиджаке. — Кому подарить хочешь?

— Маме жениха, — девушка вздохнула. — Знакомиться сегодня иду. Вот эту еще… Эту тоже. И хватит, наверное.

— Почему хватит? Такой день у тебя, еще бери… Бери эти все, пусть полтора рубля будут. Ты ей очень понравишься, это я говорю, увидишь! Подожди, заверну… А эти просто возьми, раз день особенный.

— Ой, что вы! Не надо…

— Надо, надо, обидишь, если не возьмешь!

— Я даже не знаю, спасибо большое. — Она порылась в сумочке, смущаясь, положила на прилавок деньги. — Спасибо вам!

Подошедший в этот момент Янис, ошарашенный видом огромного букета, вдруг подозрительно оглядел продавца и, потемнев лицом, прошептал, склонясь к пей:

— Ты что! Как это? Каким образом, я не понимаю?

— Я тебе потом скажу, каким, — девушка заметно торопилась отвести суженого от прилавка. Но все-таки обернулась на прощанье, улыбнулась благодарно: — До свидания!

— Будь здорова… Счастья вам!

Торговцы цветами проводили взглядом удаляющуюся пару, потом тот, что в кепке, обернулся к молодому в роскошном пиджаке и покрутил пальцем у себя под козырьком:

— С ума сошел, да? Четыре тыщи километров летел подарки дарить.

— Подарок — хорошо, — рассудил стоявший следующим по ряду их пожилой рыжеусый коллега. — А цену сбивать не годится!

— Э-э, последний день, все равно, — белозубо улыбнулся высокий в ответ на упрек: — Надоело стоять, торгрвать надоело, дождь надоел… Солнца хочу!

До отправления поезда оставалось совсем немного, сутолока на перроне унялась. Стоявшие у тамбуров уже прощались, и проводники с привычной снисходительностью наблюдали оттенки расставаний.

Троица из цветочного ряда появилась вместе, высокий в сором пиджаке улыбнулся проводнице, протягивая билеты:

— Добрый вечор… Нам в одно купе, верно?

— Добрый вечер, — она развернула, посмотрела внимательно. — Места рядом, но одно боковое. Наш вагон плацкартный… Проходите.

— Та-ак… Ты опять экономишь, да? — высокий сурово смерил взглядом обладателя обширной кепки. — Я тебя какой вагон просил взять?

— Не было, честное слово, не было, — защищался тот. И постарался умилостивить: — Зато вагон-ресторан близко… Далеко идти не надо.

— Вагон-ресторан работает только с девяти утра, — укоризненно сообщила проводница. — А до отправления осталось три минуты, займите места.

Ладно, Малхас. — Высокий поднял объемистую сумку, встряхнул, и в ней многократно и стеклянно позвякало. — Молдавское вино нашел, вечер как-нибудь переждем, я думаю. А утром в девять сядем, и до Москвы я про тебя все расскажу… Чтобы знал, какой ты есть!

— Слушай, Котэ, давай места займем, а? — обеспокоенно предложил рыжеусый. — Говорил — дождь надоел, а мы стоим, мокнем.

Они один за другим вошли в вагон, и проводница встала на площадку тамбура. От головы поезда донеслось низкое мычание тепловоза, затем дрогнули и нехотя поползли вагоны.

Вагон-ресторан не мог пожаловаться на отсутствие внимания со стороны пассажиров, две официантки — на обилие свободных минут.

А из-за многих столиков нет-нет да и поглядывали на троих мужчин, большую часть времени проводивших стоя, потому что они то и дело произносили тосты.

— …еще раз хочу выпить за тебя, Константин Гогуадзе, за твое щедрое сердце, приятный характер, пусть тебе во всем сопутствует удача! — рыжеусый перевел дыхание, набрал воздуха, дабы закончить. — Чтобы ты всегда оставался веселым, умным…

— О! — поддакнул Малхас многозначительно, щуря глаза, ставшие уже маслянисто-блестящими от выпитого.

— … и таким расположенным к друзьям. Дай я тебя поцелую!

После объятий все сели. На столе только в одной из семи бутылок шампанского оставалось содержимое, и Константин звонко щелкнул пальцами, привлекая внимание официантки:

— Еще четыре… И шоколаду две плитки, пожалуйста.

— Зачем — четыре? — воспротивился Малхас. — Три довольно будет.

— Пусть стоят, — Константин взял с тарелки веточку петрушки, смотрел в окно, покусывая. Обычно улыбчивое лицо его стало серьезным, без улыбки казалось и старше и значительнее. — Ох, елки-палки, густой ты мой лес… Попилил я тебя от души!

— Где пилил? — удивился Малхас, оторвавшись от созерцания миловидной девушки за другим столиком. — Когда успел?

— Далеко пилил, братец… И все приговаривал: нельзя перед рейсом пить, нельзя! А вот придется ли еще за баранку сесть — этого не знаю.

— Ва-ах! Задавил кого? — удивился рыжеусый. — Почему не расскажешь?

— Задавил бы — так легко не отделался. Нет, батоно Васо, просто вечером у друга гулял, а утром поехал… На скользкой дороге дурака догнал, а тот об меня стукнуться решил! У него в «Волге» трое, я — один. И как раз ГАИ безопасность движения праздновать затеяла… Мне трубочку дают, дуй, говорят. — Константин взял бутылку, дунул в горлышко. — Я дунул, а там такое показало! — Он неожиданно засмеялся. — И, понимаешь, какая глупость: записали прав лишить, а отобрать забыли, так посадить торопились. Теперь хочу восстановить, а боюсь — ведь права же у меня, и в талоне одна дырка всего.

— Э-э-э! Зачем тебе опять баранку крутить? — удивился Васо. — Мало за это получил, да? И работа грязная… Ты не торопись, оглядись сначала. Молодой еще.

— Сорок лет, какой молодой! И почему — грязная? Я в кабине сидел как король, машину поставлю, и па свидание можно… Если б опять водить разрешили, разве б я с цветами возиться начал? Это дядя Карло упросил: съезди, продай, выручи старика… Отказать не смог, согласился.

— Так я и знал, что цветы не твои! — обрадовался Малхас. — Свои бы аккуратно дарил, их растить надо…

— Помолчи, — осадил Васо. — А растить надо! Удобрять, за теплицей следить, землю подобрать, все надо. Теперь вот, — он похлопал себя по карману, — в газетах постановления пишут, чтобы личные хозяйства укреплять… Я вырезал, с собой вожу!

Подошедшая официантка поставила на столик бутылки, тарелочку с шоколадом, но Константин придержал ее руку:

— Шоколад себе возьми… Столько ходишь — больше сладкого кушай.

— Спасибо, что вы… Спасибо, — ее усталое лицо разгладилось. — Может быть, хотите борща горяченького?

— Много жидкости вредно, — взялся за бутылку Константин. И недовольно покосился на Малхаса: — Ты куда все смотришь? Она же с человеком сидит, а ты глаза выворачиваешь.

Поезд замедлял ход. Поплыли мимо окон домики, станционные строения — и встали.

— А туда можно смотреть? — засмеялся Малхас, глядя в окно. — Вон какая крепкая стоит… Иди сюда, — он постучал в толстое стекло, зазывно замахал руками. — Зачем одна стоишь? Иди, знакомиться будем, хе-хе-хе.

Женщина за окном то ли увидела их, то ли нет, скользнула взглядом по вагону и стала смотреть в конец перрона.

— Почему так зовешь? — недовольно нахмурился Константин. Нехорошо женщину, как собаку, подзывать.

— А ты пойди, пригласи, здесь десять минут стоим, — посмеиваясь, предложил Малхас. — Шоколад ей купишь, адрес возьмешь. Может быть, и заедешь в другой раз.

— А что? Адрес мне зачем… А пригласить — приглашу, — загорелся Константин. — Думаешь — не придет?

— Пять бутылок шампанского, что нет, — азартно возразил Малхас.

— Десять, — встал Константин. — Ну?

— Де-есять, — задумчиво протянул Малхас и еще раз взглянул на женщину за окном. — Десять много.

— Давай! — вдруг стукнул по столу рыжеусый Васо. — Я в долю иду… И, если приведешь, две, пет — три! Три коробки конфет ей куплю.

— А я сам не могу, да? — усмехнулся Гогуадзе, снимая со спинки стула свой щегольский пиджак. — Несколько минут ждите — и тут будет.

… Через стекло оставшиеся за столом видели, как он подошел, улыбаясь, говорил, кивая на вагон, и как посмотрела на окно и, тоже улыбаясь, что-то ответила женщина. И как, нахмурившись, отодвинулась, едва попытался взять за локоть….

А потом опять засмеялась в ответ на быструю, темпераментную его речь.

— Приведет, а? — удивился Васо, едва не прилипнув лбом к стеклу. — Та-акой орел, понимаешь.

— Что говорит — не слышно! — посетовал тоже перебравшийся к окну Малхас. — Смотри, опять она смеется…

— Да что же я там забыла? — смеялась женщина, с любопытством разглядывая нежданного ухажера. — Раз уж правлюсь так — возьми да останься. Познакомимся, пригляжусь я к тебе… Вдруг ты и правда человек хороший. А если еще работящий, так тебе цены нет!

— Ты смеешься, а я стоять буду, пока не пойдешь! — решительно пригрозил Константин. — Разве трудно на минутку зайти, уважение сделать? Очень прошу.

— Иди-и, ухарь, — она посмотрела на окно вагона-ресторана, где призывно мелькали руки двух мужчин. — Гляди, товарищи беспокоятся, что остаться надумаешь. Еще с милицией искать станут, что я делать буду? Слышишь, гудит уже.

— Не пойду! — скрестил руки на груди Константин. — Раз сказала оставайся — останусь. Все!

Вагоны лязгнули буферами, медленно тронулся состав.

— Котэ! — донесся с площадки вагона отчаянный призыв. — Коте, что ты делаешь? Садись скорей, перестань так шутить!

— Беги же ты, слышишь? — женщина схватила его за руку, подталкивала к составу. — Вот привязался… Или совсем ума лишился?

— Совсем, — подтвердил он, стараясь не смотреть на вагоны. — Я своих слов назад не беру.

— Ко-те-э! — донеслось в два голоса, а колеса уже постукивали часто. — Ко-те-э!

— Ну это же надо?! — женщина изумленно смотрела па отдалявшийся поезд, еще не веря происходящему. — Ушел ведь… А этот — тут.

— Я не «этот»! — ответствовали ей с достоинством. — Я Константин Гогуадзе. Тебя как зовут?

— Ольга, — машинально назвалась она и взмолилась: — Господи! Да что же я с тобой, таким фасонистым, делать-то буду?

— Как что? Раз остался — домой веди, там увидим!

— До-мо-ой? — протянула она и прыснула. — Да ты десять раз от стужи посинеешь, пока домой попадем… — И стала серьезной. — Деньги у тебя есть?

— Есть, Сколько нужно? — охотно полез в карман Константин. — Пойдем в магазин, что скажешь — все купим.

— Какой магазин, горе мое! — Ольга уперла руки в бока. — Билет, билет тебе купим, понял? Чтобы восвояси отправлялся, и мне к себе надо.

— Нет, так нехорошо будет, — укоризненно рассудил он. — Я тебя на пять минут звал, уважение оказать хотел, ты не пошла. Ты сказала — оставайся, я остался… Почему теперь гонишь? Я все сделал, как сказала, видишь, стою, под дождем мокну. Домой не пригласишь — так и буду стоять.

— Ну и стой, если ума не нажил! — в сердцах заключила женщина. — Некогда мне.

Решительно зашагала к углу станционного здания, пе оборачиваясь прошла вдоль палисадника, скрылась за углом.

Константин растерянно нашарил в кармане сигареты, достал одну. Пока прикуривал, на сигарету попали дождевые капли, и он отбросил ее, достал другую.

На маленькой площади за вокзалом, пожевывая не то остатки жвачки, не то металлический мундштук, понуро опустила голову запряженная в телегу лошадка.

Ольга отвязала повод, села на край телеги, сильно дернула вожжи:

— Но! Пошла!

Телега, погромыхивая на рытвинах, развернулась, набирая ход, покатила от станции.

Уже подъезжая к повороту, женщина хмуро взглянула па темное небо, стерла с лица дождевые капли.

— О-о-ох! — вырвалось досадливое. И закричала сердито: — Ну, куда разлетелась, бокастая? То полдня не разогреешь, а то понеслась, будто шилом ткнули… Тпр-ру-у! Вороти… Н-но-о!

Константин стоял под карнизом у багажного сарая, подняв воротник, упершись в стенку поджатой ногой, покуривал, пряча сигарету в кулаке.

Горестно задумавшись, не обратил внимания на стук колес, что еще усугубило негодование женщины, и она подошла, яростно сузив глаза:

— Ты поедешь домой, говорю?! Поедешь?

— К тебе — с радостью, честное, слово! А за билетом будешь гнать, я тут совсем останусь, — трагически показал на усеянную окурками мокрую землю.

— Ко мне, значит, да? Так чего стоишь, пошли! — Ольга потянула его за пиджак, тянула все сильнее и почти бегом подтащила к телеге. Схватила брезентовую плащ-накидку, на которой сидела, подала решительно. — Надевай… Надевай, я тебе говорю, раз уже губы посинели… Садись!

Он накинул плащ, сел, Ольга сгоряча надвинула ему на голову капюшон и села сама.

— Ну, я тебя провезу, ладно! Попомнишь ты свое ухажерство… Н-но! Ха-ди-и!

И опять телега покатила от станции, разбрызгивая лужи.

Константину обдало ноги в узконосых туфлях, он занес их в телегу, поджал под себя, устроился поудобней под боком возницы. И даже обхватил рукой осторожно.

— На! — искренне удивилась Ольга. —

Он еще и жмется на свету… Ты уймешься или как? Может, ради знакомства, кнутом обласкать?

— Просто прыгает сильно, — миролюбиво возразил он, по руку убрал. И добавил доверительно: — Очень мне нравится, какая ты серьезная… Значит, характер имеешь.

В этом месте исхлестанную дождями дорогу с двух сторон стиснула хвойная чаща, и посреди узкого проезда стоял грузовик с поднятым капотом.

Двое людей ковырялись в заглохшем моторе и, судя по унылым лицам, ковырялись давно и безнадежно.

— Не, труба дело, — вздохнув белоголовый паренек, отирая ладони о ватник. — Искры нету, а без искры он работать не станет…

— Без искры — конечно. — согласился второй, он был и старше и решительней. — Выходит, что раз ты в этом деле слабак, так не ездить тебе, а пешком ходить… И мне с тобой. — Он решительно сполз в лужу, открыв дверцу кабины, взял объемистую почтальонскую сумку. — Пошли, чё мы тут будем зря прохлаждаться?

— Так, Егор Степаныч, а груз? — с отчаянием вопросил белоголовый. — Я ж за него в ответе, а там, сами знаете, и вино есть…

— Вино, верно, оставлять нельзя, — согласился Егор Степанович. — Да унесть нам его никак не управиться… Что же будет? Разве выпить, так опять его многовато на двоих.

— Вы-ы-пить, — опасливо протянул парень. — А после с меня и потянут! — Он прислушался, поднял голову. — О, никак едет кто-то.

— Инструмент у тебя хороший. Опыта мало, да? Ничего, опыт еще наездишь… Иди, иди.

Парень неохотно перебрался на водительское место, а Егор Степанович сказал уважительно:

— Серьезный, видать, человек… Вишь как: зоотехник, а в моторах соображает. Интенсификация!

Ольга промолчала, недоверчиво поглядывая на «зоотехника», а тот поймал ее взгляд, подмигнул и крикнул:

— Теперь включи! Только газуй не сильно.

И мотор заработал.

Константин спрыгнул, захлопнул капот, подошел к кабине, забросил сумку с инструментом.

— Зазор проверять надо, дорогой… Свечи чистить надо. Понял?

— Понял, — счастливо улыбнулся шофер. — Может, и вы с нами? Я б и руля дал.

— Да нет, нам вдвоем интересней… Верно?

Ольга обреченно вздохнула, протянула носовой платок.

— Руки вытри… А вы езжайте, сколько мы стоять будем?

Усевшись в кабину, Егор Степанович напоследок еще раз выглянул, покрутил головой, с интересом поглядывая на них, сказал Михаилу:

— Вот и суди: ездила одного встречать. а во какого везет… Да-а, бабы они бабы и есть. Трогай!

С обеих сторон все тянулся лес. Чуя близость дома, лошадка шла сама и понукать не приходилось.

— Тут, я думаю, много зверя бывает, — предположил Константин, поглядывая в глубь зарослей. — Медведь тоже ходит, верно?

— Да не один… Только тебя не тронет, не бойся. Они спиртного духа не терпят.

— Все вышло уже — на такой дороге, веришь? Забыл, когда пил.

— Так, может, как раз и назад свезть? — с надеждой предложила Ольга. — Давай, а?

— Это, видно, Морозова Ольга, — предположил почтальон, становясь на подножку и поглядывая на дорогу. — Она как раз Николая встречать собиралась… Ну точно — она.

Приблизилась выехавшая на повороте из-за деревьев телега, лошадь фыркнула и встала.

— Ну, здравствуйте, — Ольга подошла, чавкая сапогами по грязи, присмотрелась. — Обратно ты, Миша, стоишь… А мне проехать как?

— А вот как хочешь, Ольга Алексеевна, — развел руками парень. — Разве объездку прорубить? У меня топор под сиденьем.

— Ты дорогу занял — ты и руби!

— А кто это тама у тебя? — вытянув шею, полюбопытствовал Егор Степанович. — Будто и не похож на Николая…

— Да это так… Едет один, опытом делиться насчет телят, — неохотно сказала Ольга. — Захватила попутно… Да куда же ты в грязь?

Но Константин уже спрыгнул с телеги, сбросив плащ, показался во всей красе, решительно подошел к машине.

— Что у вас тут, друзья? Можно мне посмотреть? Здравствуйте.

— Наше вам, уважаемый! Она, вроде, и хорошо бежала, да встала чего-то, — заторопился почтальон. — Шофер вот старается, а допонять не может.

— Искры нету, — мрачно сообщил Михаил, когда незнакомый мужчина оказался рядом. — Зажигание не включить.

— Нету, говоришь? Та-ак, — сунулся в мотор Константин. Крепкие его пальцы быстро ощупывали, подкручивали, привычно находили нужное. — Ну-ка, иди в кабину… Отвертка есть?

— Вот она… И все тут.

— Столько трясся, и где живешь не увидеть? Не-ет… Знаешь, я думаю, ты не просто так ездила. — Он повернулся к пей, чтобы видеть лицо, — Встречала кого-то?

— Мужа… Три года как этот хомут сбросила, а теперь он письмо и прислал. Хозяйство делить надумал! Да все отдам, лишь бы глаза не мозолил… Тоже вроде тебя был: часу без вина жить не мог!

— Не-ет, я не такой! — решительно возразил Константин. — Зря про меня так думаешь.

— А какой же, раз с пьяных глаз у первой юбки остаться решил? Какой?

— Я? — Он прикидывал, как лучше и полнее представиться, а лес вдруг расступился, и сразу открылись поле, дома и начало улицы деревни Ширково. — Я совсем другой… Увидишь.

— Увидела уже, — сказала Ольга упавшим голосом, и в глазах блеснули злые слезы. — Смотри, что делается… Это не иначе Степаныч про тебя наболтал! Как же мне ехать-то, а?

Лошадь радостно затрусила рысцой, ходко крутились смазанные колеса, а у домов стояли люди, разного возраста, с любопытством глядели на проезжающих, обсуждали незнакомца.

— Да пошла же ты! — Приподнявшись на коленях, Ольга отчаянно взмахнула кнутом: — Но-о!

Приняв нешуточный удар, лошадь взбрыкнула, и телега понеслась по улице.

Занавески на окнах были задернуты, лампа под незатейливым абажуром освещала наспех собранный стол, а Ольга, стоя у двери, с невольным сочувствием наблюдала, как ест проголодавшийся за день приезжий.

— Хотела с утра пироги испечь, да мука кончилась, — посетовала она. — Хочешь, еще рыбы изжарю? Мне сосед язей принес, они как раз свежие… На плитке быстро сготовятся.

— А сама? — тоскливо взглянул на нее Константин. — Слушай, сядь пожалуйста! Не могу я так, один… Почему в стороне стоишь?

— Ну да: сядем, еще бутылку поставим и совсем семейно отужинаем! — опять ожесточилась Ольга. — Как раз и от гостей отбою не будет… Слышишь? Обратно кого-то несет.

В дверь на крыльце и верно стучали. Стучала Настя Тихомолова, под рукой держала нечто, накрытое марлей, а у самой на голове красовался новый цветастый платок. Когда Ольга к ней вышла — хотела было сунуться в дверь, но хозяйка загораживала вход, и тогда Настя запела скороговоркой:

— Ты у меня вчера будто и мучицы белой спрашивала… Так я блинков как раз испекла, дай, думаю, снесу подруге, может, угостит гостя! Еще теплые блинки, и сметанки захватила.

— Чего ты вдруг такой памятливой стала? — усмехнулась Ольга и вновь нахмурилась. — Иди, Настасья. Неси блинки своему Петру, а мне недосуг. Слышишь?

— Так что ж ты его — и кормить не будешь? — изумилась Тихомолова. — Или не показался? А привезла тогда чего ж… Где ты такого сыскала? Да пусти, я хоть единым глазком гляну, бесчувственная. Подруга я тебе или кто?

— Господи, — взмолилась Ольга горестно. — Ты же, считан, как ни двадцатая пришла с приветом да интересом… Прямо человека совестно за ваше любопытство! Что у него, две головы или копыта вместо ног? Такой, как все, и есть… Ступай домой, не держи меня тут. Без того ума не приложу, как дальше быть. Ступай, Настя!

Когда вернулась в комнату, Константин внимательно разглядывал фотографии на стене, улыбаясь, обернулся к ней.

— Это все родные, да?

— Родные, — кивнула Ольга. — Что, много? Да кого уж нет, а кто разъехались куда…

— Разве это много? — удивился он. — У меня знаешь сколько? Если все фотографии повесить — стены не хватит, честное слово… — Вглядевшись в ее лицо, Константин перестал улыбаться, подошел и взял за плечи: — Ты зачем грустная? Стыдно, что меня привезла, людей стыдно, да? Это нехорошо… Я совсем неплохой, просто еще мало знаешь меня. А узнаешь — сама увидишь.

Ольга не отстранилась и не возмутилась, хотя держал ее крепко и стояли они совсем близко. А пооглядев его, даже улыбнулась чуть ли не ласково.

— Да уж молодец, видно, — кивнула согласно. И, вздохнув, предложила: — Идем-ка со мной.

Отведя его руки, повернулась и вышла в сени; открыв дверь в другую половину дома, зажгла там свет, и Константин, войдя следом, с интересом осмотрел чисто прибранное жилье.

— Вот тут и заночуешь, — сказала она. — А завтра в обед машина в район пойдет, как раз с ней и отбудешь. Спи, устал сегодня, наверно.

И не успел гость ничего сказать, как быстро ушла, и дверь притворилась за ней.

Константин покачал головой. Сияв пиджак, повесил на стул, достав сигарету, закурил, поискал, куда бросить спичку, и увидел па столе пепельницу. Несколько раз затянувшись, постоял возле стола и решительно вышел в сени.

Осторожно ступая, подошел к двери в другую часть дома, потянул за ручку и понял, что с другой стороны заперлись…

…На своей половине, расчесывая у зеркала волосы, Ольга прислушалась к шорохам в сенях, отложив гребень, подперла ладонью лицо, так и сидела, разглядывая отражение в тусклом стекле. Сначала с полуулыбкой, а потом с выражением задумчивой грусти.

Высунувшаяся из окошечка кукушка провякала шесть раз, убралась восвояси, и только тогда Константин наконец услышал вяканье механической птички.

Сев па постели, с изумлением осмотрелся, все вспомнив, спрыгнул на пол, оделся и вышел в сени.

Сначала постучал в дверь напротив, затем приотворил ее — кругом было тихо.

На столе, за которым он вчера ужинал, стояли накрытые марлей миски, рядом белела записка. Он взял листок, шевеля губами, прочел, откинул край марли, увидел творог, сметану и жареную рыбу. Отломив корочку хлеба, бросил в рот, а остальное опять прикрыл и пошел в сени.

Сняв рубашку, долго плескался под умывальником, фыркал с удовольствием, крепко утирался полотенцем и на улицу вышел раскрасневшийся, причесанный и готовый к жизни.

Когда он поднял руку, проходивший мимо трактор сразу остановился, тракторист охотно высунулся, и Константин спросил:

— Здравствуй, дорогой… Где тут у вас телята живут? Мне, понимаешь, к Ольге надо.

— Здорово, — заулыбался тракторист. — Ты, значит, с Кавказа? Знаю я, служили со мной грузинцы, ребята ходовые… А телятник во-он, на горе! Только что ж она от тебя так рано сбежала? Видно, придержать не сумел! Угости закурить.

— На, пожалуйста, — Константин сунул ему в руку пачку, отходя, обернулся: — Бери-бери, езжай… У меня еще есть.

Сунув сигарету в рот, свесившийся по пояс тракторист понаблюдал, как он ходко поднимался тропинкой в гору, ухмыльнувшись, взялся за рычаги, и трактор загромыхал по дороге.

Председатель колхоза Павел Егорович Одинцов прошелся по телятинку, присев возле яслей, потрепал загривок лежавшего теленка:

— Ты чего это разлегся? Не приболел? Ну-ка, встань!

Теленок встал, расставив ноги, вытянул шею, с неожиданной для его комплекции басовитостью протянул в лицо Одинцову: «Му-у-у!»

— Вот те и «му-у», — вздохнул председатель. — Худой ты чего-то, братец… Э-эй, хозяюшка! — крикнул в другой конец телятника. — Морозова, подойди сюда, посоветуемся.

Ольга только что подхватила два ведра с пойлом и не услышала, что ее зовут, а Настя Тихомолова сразу подскочила участливо:

— Тебя зовом зовут, а ты и не слышишь… Все об нем думаешь, да? Да ты иди, а ведра оставь, я снесу. Притомилась, небось…

— С чего бы это? — удивилась Ольга.

Но взглянув на улыбающуюся товарку, поняла, о чем та. Разозлившись, плюхнула ведра ей под ноги, такой и подошла к председателю.

— Слушай, Морозова, — разогнулся тот. — Пора их на подножное питание выводить, я так считаю. Пусть па воле крепнут, а?

— А я считаю, что нм тут сперва окрепнуть хорошо бы, — телятница возражала, уперев руки в бока, все больше накаляясь. — На воле травы еще не густо, а подкормку третий день не завозите… Почему? Когда обязательства брали — нам все обещано было! Так где обещанное? Или обязательства для отчету записаны?

— Погоди-погоди, — слегка опешивший от натиска Одинцов шел к выходу, она не отставала. — Подкормить — хорошо, тут ты права. Так видишь: с машинами у нас туго, да тут еще Никифоров к сыну в Липецк поехал, приболел там сынок… А кого я вместо него за руль посажу? Если владеешь — так садись, я не против.

Они вышли на улицу, но Ольга, загородив ему дорогу, гнула свое:

— Шофера и машины — ваша забота! А мне телят доводить надо… Как хотите, а сегодня же чтоб кормежку доставили!

— Так пе найду ж я сегодня машины, пойми, — взмолился председатель. — То есть, машина-то есть, стоит себе, фары таращит… А кто на ней поедет? Некому. Такой факт налицо.

— Зачем некому? Я могу, — сказал Константин, который до сих пор вежливо держался в сторонке, а сейчас нашел, что возможно вмешаться. — Она очень верно говорит: теляткам кушать надо, они совсем ждать не могут, пока машина одна ездить научится! Значит, надо мне ехать. Здравствуйте.

— День добрый! — приветствуя, Одинцов недоуменно отодвинулся, но покосился на Ольгу и заулыбался: — А-а, это, значит, вы и есть, кто к нам, так сказать, приехал. Я наслышан уже, да-а… И наслышан, что с техникой обращаетесь досконально! — Он опять посмотрел па Ольгу, помялся. — Так что, если вам интимно побеседовать не надо, то прошу ко мне, все и обсудим.

— Да чего беседовать-то, а? — всплеснула руками женщина. — И куда ему машину доверять? Пьющий оп сильно, Павел Егорович! Как раз расшибет где-нигде, отвечай за пего после.

— Пьющий? — не очень удивился Одинцов и слегка приблизился к Константину. — Так сейчас как бы и нет, а если что — мы и взыщем строго.

— Зачем женщину слушать, когда у нее на сердце тяжело? — взял его за локоть Константин. — Ей телят жалко, понять нужно… А я, когда работаю, совсем не пью, честное слово!

— Совсем только заяц не пьет, и то потому, что в лесу взять негде, — вздохнул председатель и укорил женщину. —

А ты, раз этакого молодца привезла, не мешай его к работе приставлять! Работа, она от всего лечит, а нам люди нужны… Как тебя по отцу величать, назовись.

— Гогуадзе, Константин Сергеевич.

— Вот и пошли, Константин Сергеевич, в контору. Там аккуратней беседовать будет.

С фотокарточки на шоферских правах Гогуадзе глядел молодым, фотография в паспорте выказывала значительное изменение в возрасте.

Одинцов со вздохом положил перед собой документы.

— Трудная задача получается, — сказал он с сожалением. — Поскольку прописки у тебя нет, то оформить как постоянного работника не могу… Вы когда расписываться решили?

— Мы? — озадаченно съежил лоб Константин. — Хозяйка почему-то раздумывает, понимаешь… Очень у нее характер крепкий.

— Так теперь уж чего раздумывать, — усмешливо подмигнул Одинцов и опять стал серьезным. — Хотя понять можно: она все мужа бывшего ждет, приехать должен… Знаешь что, оформлю я тебя как шабашника, по договору, идет?

— Шабашника?! — Гогуадзе так возмутился, что даже привстал и потянул руку к документам. Но председатель шустро прикрыл их ладонью. — Я таким не был никогда, учти… И не буду никогда!

— Постой, не горячись… Мы же не вправду, а вроде! Временно. Составим договор, начнешь работать, а прописку оформишь, и — с дорогой душой на постоянную переведем. Или ты Ольгу увезти задумал? — с возникшим подозрением нахмурился Одинцов. — Тогда дружбы не жди! Мы ее не отпустим никак, к ней, знаешь, сколько сватались? Ого! Только она строго жила, все об сыне думала… Так что лучше не намечай такого обмана, сурово тебе говорю!

— Зачем? — развел руками Константин. — Зачем мне обманывать? Ладно… Давай подпишу договор, чтоб не думал ничего. И скорей поеду, раз она беспокоится очень.

— Это мы сейчас оформим, — обрадовался Одинцов. — Нюся! — На пороге появилась секретарша, во все глаза глядела на Константина. — Составь как положено документ на временную работу товарищу… Ты пройди с ней, подскажи данные.

— Хорошо, Павел Егорович… Идемте, товарищ, — заливаясь от чего-то краской, пригласила Нюся.

А Одинцов с удовольствием глядел им вслед и у двери догнал выходящего замечанием:

— Машину получишь сразу, я завгару позвоню. Да когда поедешь, то поаккуратнее. Дороги у нас пока вполне… — он поискал слово, поиграл рукой, — загадочные! Бывает быстро доедешь, а бывает, что случается всякое.

Завгар Вахрамеев привел Константина на подведомственную территорию, где, как и полагалось среди рабочего дня, было нелюдно. Лишь у машины с поднятой крышкой капота возился человек в комбинезоне, а в стороне, у бензохранилища, деловито бросал и ловил пузатую гирю голый по пояс здоровяк.

— Замечаю я, ты как раз себе дело нашел, Митя? — проходя мимо, сказал Вахрамеев.

— А у меня физкультпауза, — отозвался здоровяк, продолжая трудоемкое занятие. — Чтобы из формы не выйти.

— Ну, давай, давай, — согласился завгар. — Это чемпион наш, к районной олимпиаде готовится, — пояснил Константину. — Ужас до чего здоровый: пять литров молока без отрыву выпивает… Ты когда чиниться кончишь, Долгушин?

— Завтра все будет в ажуре, Сидор Васильевич, — пообещал, разгибаясь от мотора, шофер в комбинезоне. — Сейчас мне ребята шток выточат: еще кой-чего подлажу, и все. Не беспокойтесь.

— Ну-ну… Вот твоя машина, — Вахрамеев подошел к бортовому «ЗИЛу», хлопнул по крылу. — Владей, так сказать, и показывай высокие результаты труда. Не заблудишься?

— Зачем? — удивился Гогуадзе.

— Нет, это я к тому, что места тебе незнакомые и лесные. А у вас, как я понимаю, больше горы, лесов мало. С горы все видать, а тут — наоборот.

— Дорога выведет, — рассмеялся Константин. — И машина подскажет.

— Тогда держи, — протянул завгар ключ от зажигания. — Вечерком доложишь, как она себя вела.

И пошел к воротам, деловито семеня. Константин, тихо напевая, обошел машину, попинал баллоны, подняв крышку, обозрел мотор, потом забрался в кабину и включил зажигание. Стартер поныл-поныл, но не завел двигатель. Попробовав еще раз, Константин увидел, что стрелка бензометра дрожит на нуле, вылез и, подойдя к Долгушину, тронул его за плечо.

— Извини, что отрываю, дорогой… Горючим у вас кто командует?

— Бензинчику надо, да? — отложил ключ Долгушин. — Точно, слили бензинчик ребята, пока она без хозяина стояла… А выдачей вон он распоряжается, — кивнул в сторону методично пыхтящего здоровяка. — Его просить придется.

Когда Гогуадзе подошел, Митя едва покосился, но не прервал вдумчивого занятия. Только покрякивал слышнее. Но в очередной раз подбросив снаряд, поймал рукой пустоту, потому что Константин перехватил гирю и поставил на землю.

— Я очень извиняюсь, — сказал благодушно, — но машина, понимаешь, просто так не хочет ехать. А у тебя, мне сказали, бензин есть.

— Бензин есть, а лимита нет, — отер ладони о брюки атлет. — Весь израсходовали. Представь письменное распоряжение от завгара, тогда посмотрим.

— Зачем распоряжение, если он меня сюда привел? — простодушно удивился Гогуадзе. — Мне ехать надо, телятам корм привезти.

— Я человек такой: сказал — отрезал. — Митя поднял гирю, подкинул, чтобы взяться поудобней. — Без бумаги разговора не будет.

Гиря опять закувыркалась в воздухе… И точно так же была поймана и поставлена наземь.

— Та-ак, — многозначительно пошевелил плечами здоровяк. — Ссориться будем?

— Почему ссориться? — начал снимать пиджак Константин. — Бороться будем. — Повесил одежду на куст и предложил: — Мы вот как решим: ты меня положишь — я за бумагой пойду, я тебя положу — ты бензину нальешь.

— Ну, это давай! — расплылся Митя и готовно ссутулился. — Только совсем не жалеешь себя, дядя.

— Ничего-ничего, — тоже пригнулся и выставил руки Константин, — один раз попробовать можно.

От своей машины Долгушин с большим интересом наблюдал за происходящим. Некоторое время оба перехватывали друг друга то за шею, то за руки, потом Митя бросился вперед, уже почти сцепил пальцы на спине противника, но тот с криком вывернулся, стопой подбил ноги соперника, и широкая Митина спина шмякнулась на траву.

— Это… Это потому, что ты в рубахе, скользкая она! — У того даже губы вспухли от обиды. — Не ухватиться никак.

— Не-ет… Это потому, дорогой, что в нашем селе уже во-от такие детишки борьбой занимаются. — Константин расстегнул и снял рубаху, повесил рядом с пиджаком. — Давай еще раз, окончательный! Мне, понимаешь, очень ехать надо.

После работы, подходя к магазину, Ольга все думала и думала обо всем, что было вчера и сегодня, и не обратила внимания, есть ли кто за стеклянными витринами.

А войдя и увидев толпившихся у прилавка женщин, хотела сразу уйти, да не тут-то было.

— Ты куда, Олюшка, или торопишься? — пропела ласково продавщица Серафима Евгеньевна. — Так тебя и пропустят все, поскольку теперь дома дел много… Верно я говорю?

— Правильно, иди вперед…

— Тебе ныне забота большая, чтобы понравилось ему у нас!

— Да мы обождем, обождем, бери, что надо… Не чужие.

Под дружные приглашения она подошла к прилавку, стараясь держаться независимо, а Вера Сырцова вздохнула и сказала тихо:

— Говорят, они там у себя все с кинжалами ходят… Как у него характер, не вскидчивый?

— Характер как характер, — Ольга достала из сумки кошелек и обозрела полки. — Мне песку два кило, Серафима Евгеньевна, и сырков плавленых шесть штук.

— Ну, кинжалы это глупость, конечно, — сыпанула в кулек сахару продавщица, — а вот как бы у него другой жены где не оказалось! Теперешнего мужчину до-олго изучать надо, чтобы полное представление получить… Масло сливочное станешь брать?

— Ой, а есть, да? Возьму.

— Привезли вчера, я килограмм свешаю… От Николая ничего нет?

— Писал, будто приедет, вот и ездила вчера встречать. А не было, — сказала Ольга

— И ни к чему ему сюда теперь! — рассудила Вера. — Хоть он и бывший муж, а мало что в голову возьмет… Тебе нынче скандал не к месту.

Из остановившегося подле магазина трактора вылез Семен Журавлев, перед дверью обстучал сапоги от грязи, а войдя, загудел:

— Ольга Алексеевна, вот ты где… Я, понимаешь, мимо станции еду, а он и стоит у пивного ларька. И как раз с дамочкой беседует…

— Господи, другую нашел! — ахнула одна из женщин.

— Или отъехать собрался, — предположила Вера Сырцова. — Ольга, да чего же ты стоишь?

Отчего-то побледнев, Ольга медленно укладывала в сумку покупки, а продавщица поторопила Журавлева:

— Да не тяни, выкладывай, Семей… Что он — уехал?

— Куда уехал, раз приехал только! — удивился Журавлев. — Узнал меня, говорит — знакомься с супругой, пивом бочковым угощал и довезти попросился… Вот я и привез, — виновато посмотрел на Морозову тракторист. — Теперь они дома, не иначе тебя ожидают. Извини.

— Да кого ты привез, растолкуй! — возмутилась Вера. — Нам про пиво неинтересно, ты имя назови, если знаешь.

— А чего не знать? Морозова Николая и привез, мужика ее прежнего… Кого еще?

Среди общего молчания Ольга пошла к выходу, и тогда Вера Сырцова крикнула отчаянно:

— Соседка, ты зови в случае чего! Я мигом к участковому добегу… Слышишь?

Николай Морозов от встречи с родными местами ощущал некоторую размягченность, в чем его половина явно не собиралась ему сочувствовать.

— Гляди, Нинусь, уж картошка посажена и огород налажен, все оборудовано путём, — продолжал обозревать хозяйство Николай. — Красота!

— Картошки у пас в магазине — завались, — напомнила Нинуся. — А была б она с головой хозяйка, так вместо луку-моркови лучше клубнику развела… Дураку понятно, что много выгодней!

— Дю-у! По здешним местам и огурцы пе каждое лето выспевают, а ты — клубника. И потом с нее суп не спаришь, это ты хватила… А вот кто хозяйке крышу крыл — интересно мне очень! Ну-ка, ну-ка, — полез по ступенькам прислоненной к стене лестницы Морозов.

— Да уж нашла кого-нибудь! — значительно поджала губы Нинуся. — Знаем деревенские нравы, наслышаны.

— Это то-очно, — погладил рубероидный скат Николаи. И запел, слезая: — «Говорила бондарю: почини-ка бочку, за работу денег пет, приходи на ночку…» Не, не попять, кто крыл. А работа ладная. — И спустившись, обнял жену за плечи. — Не дуйся, Нинок, это ж нам на пользу, раз строение делить. Оно дороже и потянет!

— Все равно юриста надо было взять, — строптиво отбросила его руки Нинок. — Еще неизвестно, как твоя ведьма нам мозги пудрить начнет… Так нет, приехали просто так, безо всякой защиты!

— И опять ты с перебором, — вздохнул Николай. — Характер у нее, конечно, не сахар, но и ведьмой не назовешь…. Да вот она чапает, гляди!

Неспешно спустившись с горушки к дому, и верно, подходила Ольга.

— Сама эта и есть? — как можно пренебрежительней отозвалась Нинуся, разглядывая женщину. — Вот и видно, что был ты в ту пору вовсе необразованный… Которая в доме твоя половина? Я туда пойду.

— Да которая… И не знаю теперь. Погодила бы, чего я один?

Но жена уже брякнула дверью на крыльце, Ольга вошла в калитку, и Николай, потоптавшись, шагнул навстречу.

— Ну вот, приехал… Здравствуй.

— Вижу, что приехал. И что скажешь?

— Намерен воспользоваться правом, — развел руками Николай. — Согласно закона половила строения моя, с этим не поспоришь… Хочу принять владение.

— А кто с тобой спорить станет? — Ольга устало опустилась на лавку под окном. — Принимай свою половину и вези, куда хочешь.

Не ожидавший столь скорого разрешения вопроса Николай, оторопело улыбаясь, переспросил:

— Ты согласна, выходит? А… Куда ж мне везти? У меня квартира в городе, есть.

— К балкону приделай… Или на дрова порежь, — безразлично посоветовала Ольга. — Тебе виднее.

— Дела-а… Мне дрова не нужны, отопление у меня. Я думал: ты у меня и купишь… Володька вырастет — ему как раз для семьи пригодится. Про сына подумай.

— Об Володе не твоя забота! — Лицо Ольги стало суровым. — Ты, говорят, с женой прикатил? Вдвоем и разберете по бревнышку, не торопясь… А насчет трактора до станции — я у председателя спрошу. Думаю, что дадут. Так что начинайте.

Сказала и хотела зайти в дом, но совсем близко загудела машина. Подкатив, остановилась против дома. Дверца хлопнула, но почему-то никого не было видно. А затем в калитку протиснулся Константин — один полновесный мешок лежал у него на плече, а другой он нес под мышкой.

Сбросил ношу на лавку, дважды выбив белую пыль, улыбаясь, отряхнул руки, довольный:

— Говорила — муки нет? Пожалуйста! Теперь сколько хочешь пироги пеки, такой я голодный.

— Батюшки, это кто же будет? — тихо придвинулся к Ольге претендент па строение. — Будто не здешний.

— Да ты с умом или пет, в хорошей одежде пачкаться? — пе слушая бывшего мужа, укорила она Константина. — И чего только два привез? Больше не мог?

— Конечно мог, просто не знал, сколько, — виновато признал тот. — Завтра еще куплю. Здравствуйте, — приветствовал он Морозова и хотел подойти поближе, подать руку, по… Окошко дома распахнулось и появившаяся Нинуся предупредила:

— Вы учтите: мы насилия не потерпим! Немедленно органы оповестим… Отойди от них, Николай! С расстояния говори!

— Ва! Это кто такие? — очень удивился Гогуадзе. — Почему женщина кричит? Мужчина — кто будет?

— А это бывший мой, Николай, что я вчера встречать ездила. Они свою половину дома забирать приехали, — пояснила Ольга, и тут губы у пес дрогнули. —

Да ну вас всех! Делайте, что хотите.

И ушла, захлопнулась за ней дверь на крыльце.

Опасливо глянув на Константина, двинулся за ней и Морозов, но Гогуадзе широко шагнул и встал перед ним.

— Подожди, дорогой, куда торопишься?

Ты ведь по делу приехал — давай дело говори… А я слушать буду.

Не давая устояться тяжести на душе, Ольга Морозова обычно сбивала ее работой, и эта привычка укоренилась.

Вот и сейчас взялась гладить накопившееся после нескольких постирушек. Стопка белья росла, а за окном постепенно угасал день.

Когда она в очередной раз отставила утюг, в сенях послышались шаги и голоса, причем женский звучал высоко и тонко… Ольга расстелила очередную тряпицу, опять принялась гладить, но в сенях вновь застучали шаги, а затем брякнула входная дверь.

Подойдя к окну, она увидела Нинусю, гордо вышагивающую рядом с Николаем, и эта чета проследовала к калитке.

А Константина не было видно.

Забыв, что хотела бы остаться незамеченной, Ольга раздвинула занавески, приникла к стеклу, но сзади от двери сказали:

— Ушли они. Совсем ушли, не беспокойся. К знакомым пошли ночевать, завтра утром домой уедут.

— Ушли?.. А… с разделом как же? Они ж забрать хотели… — Ольга подозрительно сощурилась. — Да ты уж не выгнал ли их? Никак ославить меня решил… Ему же полагается, пойми, хочешь не хочешь, а половина — его. А ну, верни их, моментом!

— Подожди… Зачем возвращать? Люди очень довольные пошли, радовались. Я считаю — такой хороший дом нельзя пополам ломать, — наставительно объяснил Константин. — Я им деньги дал, тогда они тоже согласились.

Ноги у нее слегка ослабли, и поэтому опустилась на стул.

— Какие деньги… Сколько? Да ты что же — никак купил ту половину, горе мое?

— Купил, — со вздохом облегчения признал он. — Совсем недорого, понимаешь, пятьсот рублей.

— Вот и возьми его! — не то в улыбке, не то в отчаянии скривилась Ольга. — Да всему дому цена пятьсот, его же подрубать надо, старый он! И откуда ты денег нашел? В долг сговорился?

— Зачем мне у чужих одолжения просить? — выпрямился Гогуадзе с достоинством. — Я дяде Карло за цветы вез… Дядя не чужой человек, подождет. А нам так удобней будет.

— Да кому это «нам»? — вскочила Ольга разгневанно. — Я без того на людей вполглаза смотрю, днями Володя из интерната приедет, что я сыну скажу, подумал?

— Обязательно думал! Я — мужчина, он — мужчина, мы хорошо договоримся, увидишь.

— А меня ты спросил? Глянулся ты мне? Другой день вижу, а он уж и живет тут, нате! — словно бы впервые осознав последние события, изумилась она. И совсем разъярилась: — Нечего, нагостился, и хватит! Ехал ты домой, туда тебе и надо, я так скажу…

Выпалила, осеклась и замолкла, с опасением ожидая, что он сразу возьмет и уйдет.

Но Константин ответил рассудительно и с некоторым снисхождением.

— Ты сейчас совсем неверно говоришь…

Я от станции сам не бежал — ты привезла. С вашим председателем договор заключил — значит, обмануть его не могу. А отсюда гонишь, — он притопнул ногой, — так я к себе пойду, теперь хорошая квартира есть. И больше не кричи, пожалуйста, видишь — ко мне гости пришли.

За окном, и верно, стояли два человека: завгар Вахрамеев и еще один, шофер Долгушин. Оба чисто одетые, Вахрамеев даже при галстуке.

Константин распахнул окно, пригласил, радушно улыбаясь:

— Э-э, как раз я вас ждал… Проходите, дорогие.

— А мы это… ко времени? Ольга-то дома? — на всякий случай переспросил Вахрамеев, а Долгушин оживился и ходко направился к крыльцу.

— В моем доме гость всегда вовремя! Заходи, пожалуйста, — уклончиво заверил Константин и, закрыв ©кно, пошел к двери.

— Нате, он уж и друзей завести успел! Да чем же ты их у себя угощать станешь? — спросила Ольга насмешливо. — Тебе ведь и посуда, вилки-ложки нужны… Где возьмешь?

— У нас, если дома чего не хватает, к соседям идут, — сказал Константин серьезно. — Ты мне ближе всех соседка, думаю, поможешь, чтобы гости обижены не были. Правильно я думаю? Наверно, правильно.

И вышел, не ожидая ответа.

А Ольга постояла, глядя на дверь, потом быстро поправила волосы, осмотрев себя в зеркало, заспешила к настенному шкафчику, зазвенела тарелками.

Уже в светлых сумерках проходившая мимо Вера Сырцова услышала доносившееся из дома мужское пение, а потом увидела сидящую возле калитки Ольгу.

— Твой, что ли, гуляет? — подсела рядом.

— Гуляют. С гаража новых знакомцев привел… Да какой он мой? — спохватилась Ольга. — Ну приехал, работать у нас пробует, может, и не понравится ему тут, кто знает. Нет, заладили: «твой» да «твой»!

— Будет, Олюня, — обняла ее Вера. — Чего туману наводить? Небось, страшишься, как к сыну приладится, и вообще… Верно, уж не девочки мы, а все счастья хочется. Знать бы, конечно, какой человек, да ведь, ног не замочив, в воду не влезешь.

— И человек вроде хороший, а все равно боязно, — сказала Ольга. — Или привыкла я одна?

…А в своей половине хороший человек постучал ладонью по столу, прервал Долгушина, воодушевленно орущего: «…и набравшись сил, чуя смертный ча-ас…»

— Мы тебя хорошо слышим, зачем так кричишь? Тебе вторым голосом надо петь, думать надо, про что поешь, чтобы сердце тоже пело. Понял?

— Погоди… Тогда я вот эту заведу. — Долгушин с воодушевлением набрал воздуха и затрубил: — «Не плачь девчо-он-ка, пройдут дожди-и!»

Константин засмеялся, и Вахрамеев засмеялся тоже.

— Ну, еще по одной, и я пошел, — поднял стопку Вахрамеев. — Будь здоров, специалист ты, видно, толковый, теперь прижиться тебе у нас, а мы рады будем!

…На скамейке у калитки Вера оглянулась на окна, за которыми сидела компания, опасливо предположила:

— Еще каков он во хмелю!.. Не страшишься ты?

— А вот ни столечко, — рассмеялась Ольга. — Николая, бывало, верно, боялась… А этот вовсе другой. Ладно. — Она поднялась. — Им завтра тоже на работу, как и нам. Пойду провожать.

Переговорный пункт в райцентре помещался вместе с телеграфом и отдельно от почты. Помещение было маленькое, с двумя кабинами.

Подойдя к окну взглянуть на свою машину, Константин удостоверился, что она стоит как стояла, а за ней на другом конце площади увидел только что остановившуюся машину Михаила Воронина. Белоголовый водитель бойко взбежал по ступеням чайной, скрылся в дверях, и Гогуадзе нахмурился озабоченно.

Но ожил динамик над кабинами, прохрипел нечто неразборчивое, открылось окошечко в стене и оттуда поторопили:

— Рустави! Вторая кабина ждет, только не слышно ничего, вы погромче говорите.

Вбежав в кабину, он схватил трубку, и сквозь стекло было видно, насколько громко он говорит, пытаясь докричаться. Этот разговор с мимикой и жестикуляцией длился некоротко, затем, сокрушенно посмотрев на трубку, Константин повесил ее на рычаг и подошел к окошечку.

— Думаю, не поняли они ничего, так слышно было… Еще раз нельзя?

— А все равно то же будет, — уверила телефонистка. — Погода плохая, помехи, да еще связь не прямая. У вас важное что?

— Как не важное? Может, я жениться хочу, родственникам сообщаю!

— Ой, тогда надо обязательно телеграммой сдублировать. Дать вам бланк?

— Э-э, разве в телеграмме все напишешь? — удивленно возразил Константин. — Подумают — я с ума сошел… Словами надо объяснять. Лучше слышно никогда не бывает?

— Ночью, когда загрузка меньше, и если грозовой фронт не мешает, — солидно объяснила девушка.

— Ночью приеду, а грозовой фронт как угадаешь? Придется в другой раз, — махнул рукой Гогуадзе. Но тут же передумал. — Ладно, давай бланк… Нет — два бланка! Телеграмма длинная будет.

Выйдя на улицу, услышал громкие голоса с другой стороны площади и увидел, что машина Воронина полна ребятней разного возраста. Тогда перешел площадь, и как раз из чайной вышел Михаил, расплылся в улыбке, увидев его.

— О, Константину Сергеевичу пламенный привет… А я вот за школьниками приехал. Значит, вместе поедем!

— Поедем, поедем. — Гогуадзе притянул его за рукав, нагнулся. — Подыши на меня, пожалуйста.

— А я одного гивца! — уверил парень и готовно дохнул. — Вот. Почти безалкогольный напиток… Для промывки пропыленного горла.

— Э-эх! Мозги тебе промыть надо, дорогой… Ты ведь какой груз везти должен? А дорога какая? На, — он достал из кармана ключи и вложил в руку Михаила. — На моей поедешь сзади, во-он она стоит. А эту я поведу. Кругом марш! — прикрикнул, не давая возразить.

Затем обошел кузов, заполненный галдящей компанией, рассевшейся на скамейках, привстав на колесо, спросил:

— Морозов Володя кто будет?

— Ну я, — отозвался кудлатый крепыш. — А что?

— Садись в кабину, дорогу показывать попрошу. — И подмигнул: — Я тут совсем недавно, очень заблудиться боюсь.

Дорога требовала внимания, и нет-нет да поглядывая в боковое зеркальце, на идущую сзади машину Воронина, Константин успевал еще беседовать с пассажиром.

— А вы в каких войсках служили? Не в танковых? — задал очередной вопрос Володя.

— Нет, дорогой, я на флоте служил. Подводником был.

— Ну-у? Я тоже пырять люблю, только у нас летом вода мутная, не видно ничего… Зато в реке раков много. Никогда не ловили?

— Нет, не ловил. Теперь научишь, если время будет.

— Бу-удет… Правда, мы должны поиск продолжить: прошлым летом партизанский лагерь отыскали и еще какие-то землянки нашли. Для районного партизанского музея экспонаты собираем. А вы у кого живете?

— Я? Я у вас живу, — ответил Константин и покосился осторожно.

— Правда, у нас? Это здорово! Тогда давайте я вас раков свожу ловить, а вы меня машиной владеть научите. Идет?

— Считай — договорились! Только, понимаешь, если твоя мать разрешит, — спохватился Гогуадзе.

— Мамка-то? Ту-у, она разрешит, она мне все разрешает, хотя сильно просит, чтобы не курил. Мне и не правится, в горле после саднит… А вы у нас еще долго жить будете?

— Я? — Притормозив, Константин потихоньку преодолел очередную рытвину и ответил, уже перебравшись па другую сторону и набрав скорость: — Это, понимаешь, я не знаю еще. Но думаю, что скоро буду знать обязательно.

Лес расступился, впереди показались дома Ширкова, и на ровной дороге машина помчалась быстрее.

Погода стояла теплая, и в кабинете, где шло совещание, все окна были распахнуты.

— …таким образом могу сказать, что с надоями и привесом молодняка у пас наблюдается порядок, — говорил Павел Егорович Одинцов. — Но! Радуясь достигнутому, надо думать о новых этапах. Подходит самая пора сенокоса, она подходит! Ждем мы шефов из района для помощи в заготовке кормов… Ты об их жилье позаботился, Никифоров?

— Все будет в лучшем виде, Павел Егорович, — заверил с воодушевлением Никифоров. — Разместим всех и калорийным питанием обеспечим, я уже и стряпуху нашел!

— Тогда ладно… За шефами поедут Го-гу-ад-зе, — нелегко выговорил Одинцов, — еще Долгушин и Воронин. Старшим назначим Го-гу-адзе, — он пометил в блокноте. — Теперь о подготовке техники к уборочной… Тут у меня идея собрать всех, кто с механизмами тонко обращается, и создать ударную бригаду. Старшим будет Сидор Васильевич Вахрамеев, а к нему подключим Степанова, Воронина и, конечно, Го-гу-адзе.

— Это правильно, — кивнул довольный Вахрамеев. — С этим малым дело пойдет.

— Так еще бы! — вскинулась Ольга Морозова. — Только он вам что — двужильный, да? Кругом одно и слышишь: Костя — туда! Костя — оттуда! Костя — сюда! Приметили, что у человека отказа нет, и пользуетесь.

— Мы не приметили, Морозова, а используем высокую трудовую квалификацию данного товарища, — строго поправил председатель. — И, между прочим, все его труды оплачиваем подобающе.

— Так па что ему эта оплата, если он темным утром уходит, темной ночью приходит? И роздыху никакого!

— Ну, положим, ночи пока светлые, — рассмеялся Одинцов, и кое-кто тоже рассмеялся. — И выходит, что предъявляешь ты сугубо личные претензии, Морозова, а это не годится! Вы уж интимное дело сами улаживайте. Для хорошего всегда время найдется.

— Да ну вас! — краснея, отмахнулась Ольга, теперь уже под общее ликование. — И на совещании готовы зубы скалить…

— А совещание как раз закончено, — встал Одинцов. — Давайте, товарищи, и верно, обратимся к делам, раз они предстоят горячие. И веселее, знаете, с огоньком!

Занеся в кухню ведра с водой, Ольга поставила их на лавку у печи, накрыла крышками. Подтянула гири у ходиков, зайдя в комнату, аккуратней перевязала перед зеркалом платок и вышла в сени.

И уже подойдя к наружной двери, вернулась, зашла в другую половину избы и встала на пороге.

В окна солнечной стороны светило вовсю, помещение было чисто прибрано, но на кровати лежала рубашка, и она повесила ее на спинку стула, аккуратно расправила ворот, задумчиво огладила обвисший рукав… Затем провела пальцами по дверке шкафа, убедившись, что на ней нет пыли, усмехнулась и, вздохнув, вышла во двор.

Пройдя проулком и завернув па улицу, увидела впереди несколько машин и скопление людей, прибавила шагу.

Оказалось, что это привезли шефов на помощь в сенокосе.

Многие из приехавших уже выбрались из кузовов и расходились, неся свои пожитки, кое-кто еще стоял у машин, беседуя с местными. А из кабины Константина выпрыгнул Володя, следом за ним — рослая девушка с незашпиленной косой, и Гогуадзе, оказавшись рядом, подал ей руку, помогай выйти.

Девушка была славная, улыбалась весело и белозубо, и Константин улыбался в ответ.

Ольга решительно пробилась сквозь толпу и взяла сына за плечо:

— Так вот ты где… Раскатываешь себе с кем ни попадя, а поесть думаешь? Ждешь тебя, ждешь!

— Он со мной ездил, — обрадованно улыбнулся Гогуадзе. — Привыкает понемногу к вождению, учится.

— Рано ему учиться с барышнями раскатывать, — прозвучал суровый ответ. — Сам уж какой есть, вольному — воля, а мальца нечего с пути сбивать… Иди, Володя, иди.

Подтолкнула сына и сама пошла, не оглянувшись.

— Ка-акая строгая! — засмеялась девушка с косой, вытянувшись, поискала взглядом в толпе, призывно махнула рукой: — Марина! Мари-ин! Я зде-есь, подожди…

И заспешила к подруге.

Павел Егорович Одинцов, оказавшийся близко, сочувственно оглядел задумавшегося Константина и усмехнулся в сторону. А затем сказал негромко, как бы прикидывая:

— Есть характерец у Ольги, не отымешь… Навряд тебе с такой управиться, да и робкий ты с ними, видать.

— Ва! Это я — робкий? — изумился Константин. — Я с ними совсем не робкий, наоборот даже… Нет, может, думаешь — я мальчишка какой, так ты скажи тогда! Ну, скажи, слышишь?

Он сильно обиделся, лицо пошло румянцем, а глаза жарко вспыхнули.

— Ну, с мальчишкой ты, положим, не схож, — примирительно признал Одинцов. — Это я так полагаю… А вот Ольга может иначе посчитать, если ты к ней без внимания относишься.

— Я-а к ней без него? — Взмахнув руками, Гогуадзе едва не воспарил над землей от негодования. — Я к ней сразу очень внимательно подходить начал, только она сильно сердиться стала, замахивалась даже, понимаешь… Тогда решил: пусть- привыкнет, верно? — И вздохнул, окончательно избавляясь от запала. — Потом совсем узнал, какая она, и тогда очень уважать стал. Понимаешь?

— Понимаю, — совершенно серьезно ответил Павел Егорович. — Только ведь и разобраться вам пора. А то вдруг подумает, что тебе это все ни к чему, и другие так понять могут. Еще возьмет кто, да и объяснится раньше тебя.

— Как — объяснится? — лихо встопорщился Константин. — Знаешь что-нибудь, да? Кто посмеет?

— Ну, мало ли кто, — на всякий случай слегка отодвинулся Одинцов. — Разве запретишь кому на хорошую женщину глаз положить?

— Это ты правильно говоришь: очень хорошая она, даже слишком, — уже без прежнего напора вдруг признал Константин. — Вот я и думаю: если не показался ей — зачем тогда со всем этим подходить буду?

— Нет, ты уж все-таки подойди, — обеспокоенно предложил председатель, понимая, как противоречиво изменилось настроение собеседника. — В таких делах нерешительность просто вредна, я тебе скажу, а ясность необходима. И мой тебе совет — не откладывай!

С тем и ушел, чтобы принять участие в размещении прибывших, а Гогуадзе поглядел-поглядел ему вслед, затем уселся на подножку у дверцы кабины и задумчиво достал сигареты.

На неспешно следовавшей по улице телеге сидели деревенские бабы, за спиной возницы грудой лежали грабли.

Зоя Камшилина и Вера Сырцова пели частушки-страдания, и пели особо голосисто, поскольку вдоль неровного ряда домов шли на сенокос и городские приезжие:

Из калитки одного палисадника выбежала статная девушка, приехавшая с Константином, на ходу доплетая косу, укоряла подругу:

— Ну тебя, Маринка, опять опаздываем! Наши все уже, наверно, ушли…

Сидевшая на скамеечке у калитки старуха рассмеялась дробно, меленько:

— И-и, милая, к работе опоздать мудрено, коли охота есть! Видишь, я какая: спина горбатая, руки граблями… Это за то, что в молодых работала сильно весело!

А в доме на углу проулка Ольга Морозова отошла от окна, за которым отдаленно раздавались частушки, любовно провела по вихрам сидевшего у стола сына.

— Ешь, ешь молоко, Володечка… Соскучился в городе по своему, да? Конечно, оно там сборное, да еще переболтают, пока довезут.

И села напротив, используя возможность вдосталь поглядеть на него.

Сын допил молоко, отодвинул кружку.

— У-уф, набулился! Я, мам, может, и не скоро приду.

— Ты опять на речку теперь?

— Ага. Вода те-оплая, будем раков ловить.

— Ну иди. — Ольга вздохнула. — А я и не помню, когда последний раз купалась.

— Так и чего? Словно мешает кто.

— Дела и мешают. Сейчас к телятам надо, после погляжу, как силос закладывают, и дома еще много успеть надо.

Володя смял хлебный скатыш, взглянул па нее исподлобья.

— Мам, а чего ты одна живешь? Вышла б замуж.

— За-амуж? — опешила Ольга. — Да что это ты, сынок… И за кого мне?

— Да хоть за Костю, соседа нашего… Он мужик хороший и к тебе неровно дышит, я вижу.

— И чего это ты видишь-то? — рассердилась она. — Ишь, свахарь нашелся… Марш по своим делам, а в мои нечего куцый нос совать! Нужен мне твой Костя!

— Ну и живи, как хочешь, — охотно двинулся к двери подросток. — А сосед у нас будь-будь, за ним, знаешь, как городские вьются? Такой не заржавеет.

И выскочив в сени, скоро спрыгнул с крыльца, мелькнул за окном.

Ольга встала, начала прибирать посуду, но вдруг брякнула миской о стол, подойдя к окну, прислонилась лбом к раме, так и застыла, задумавшись.

У реки, по заливной луговине разбрелись все, кто участвовал в сенокосе.

Правда, теперь, когда время подошло к полудню, многие собирались на роздых в тени кустов, переждать самый зной и отобедать. А подростки и ребятня поменьше плескались в реке.

Чуть поодаль от купавшихся, на мелевых перекатах, Володя Морозов и Константин Гогуадзе ловили раков. У одного это выходило споро и ловко, другой обнаруживал полное незнание немудрящей охоты, возмущался досадливо:

— У-уй, какие хитрые эти раки! Глаза шевелит туда, а бежит совсем в другую сторону… Ты почему его хвост шеей зовешь? Нет у него шеи, я не знаю, за что хватать!

— Ты спереди не лезь, как раз пальцы отхватит! — смеялся Володя, а в его руке удивленно шевелил усами большой коричневый рак. — Давай ведро, я этого к остальным кину.

Собравшись под ветвями раскидистого ивняка, деревенские бабы наблюдали, их возню, и Настасья Тихомолова заметила:

— А видать, приладился малец к новому хозяину, сдружилися… Привалило Ольге счастье такого мужика отыскать: работящий, крепкий и на других не глядит. А всей кормежки ему — травы в огороде нарвать.

— Что-о ты? — изумилась Варвара Мохова. — Травы?

— Ага, сама видела. Захожу к ним, да и сунулась в другую половину… А он сидит и от петрушки ботву жуеть! Завтракает, стало быть.

— Это ж надо! И верно, с таким заботы никакой… А пьеть?

— На работах — в рот не берет! А работает полные сутки. Я ж говорю — счастье ей за что-то, бесстыднице.

— И чего ты Ольгу лаешь? — сердито привстала Вера Сырцова. — Да она с Николаем таких мук приняла, что ее за то в святые записывать можно! И баба-бабой, того не отымешь, по долу и счастье.

— Оно, может, и так, — усмехнулась Мохова, — а гляди: от мальца отстал и к городским ладится.

Константин, и верно, подошел к двум сгребающим скошенную трапу девушкам, подняв оставленную кем-то косу, взмахнул ею раз и другой.

Первые взмахи удались короткими и неловкими, к тому же он как бы запинался, переступая… Но раз от разу движения рук и корпуса становились свободней и шире, им сопутствовал звучный хруст срезаемых стеблей, а шаг косца сделался легким и размеренным.

— Помню, а? — с радостным удивлением сказал себе Константин. — Умею еще… Уме-ею! Уме-ею!

И пошел, и пошел, углубляясь в массив нетронутых, плотно поднявшихся трав, и они склонялись, дружно никли перед ним.

— Ишь, как озверел мужик…

— В охотку пошло, видать, соскучился по этому делу.

— А он черный-черный, подружки, а глазом сверкает завлекательно! Ей-ей, сомлеют от его городские.

Так посмеивались зрители под ветками ивняка, а Ольга Морозова, подошедшая с другой стороны куста, услышала пересуды и, сузив глаза, глянула на луговину. Затем, вряд ли вполне контролируя себя, отломила прут и зашагала к косившему.

Городские помощницы, устав от непривычной работы, вольно разлеглись на свежей копне, тоже подуставший Константин остановился, отирая пот со лба, и как раз подошла Ольга.

— Ну? — спросила, еле разжимая зубы, и ее лицо сейчас виделось Гогуадзе совсем незнакомым. — Показываешься, да? Малец уж давно как дома, без него обедать ни в какую, а он размахался, девкам угождая… Долго ты им еще стараться будешь?

— Почему — им? — удивился Константин. — В колхозе каждая работа на всех идет, разве нет? О-ой, какую ты палку принесла. — Он потрогал толстый прут в ее руке. — Значит, если обедать опоздал, так меня с палкой искать надо?

Осознав причину ее гнева и радуясь ему, теперь улыбался, довольный, а Ольга застеснялась, что выказала себя.

— Да это я так… Сломила комаров отгонять. Ты совсем ума лишился, по такому солнцу махать! Полднем кто косит? Голова сгорит.

— Не-ет, солнце — хорошо! — поднял к небу радостное лицо Константин. — И косить — хорошо! А ты еще лучше.

Она поняла, что сейчас он прилюдно обнимет ее, еще поняла, как хочет этого и, страшась всего, а более чужих глаз, повернулась и едва не побежала прочь.

— Э-эх, как ни приятно на чужую любовь глядеть, а все завидно! — рассудила среди примолкших женщин Настасья Тихомолова, провожая взглядом две удаляющиеся лугом фигуры. — И-и пошел за ней миленочек, как теленочек… Верно, и я сегодня своего Петю приголублю, если вдруг трезвый заявится!

Участковый уполномоченный Шалыгин был молод, от этого на людях всегда необыкновенно серьезен, по сейчас, разглядывая с Володей Морозовым его улов, сбросил маску суровой официальности.

— Хороши, пучеглазые, — оцепил, осторожно шевеля раков, угрожающе топырящих клешни. — Хотя крупных мало. Крупных надо ночью, на свет ловить. Под обрывом у старого моста у них нор много.

— Ага, там глина… Еще на лягушек здорово лезут и на дохлую рыбу. А у вас пистолет всегда с собой? — с затаенной надеждой взглянуть на оружие спросил Володя.

— А на кой он мне всегда? — удивился Шалыгин. — Дома в сейфе лежит. Ну не сейф, а ящик такой, железный… В общем, храню, как положено. — Он отер ладони о голенища сапог, разогнулся и взял фуражку с перил крыльца. — Видно, твои не скоро будут. Передай, чтобы в сельсовет зашли, я там задержусь.

— Ладно, скажу.

Участковый вышел за калитку к своему мотоциклу, сев в седло, нажал ногой педаль стартера. Двигатель фыркнул, заработал, а с улицы в проулок завернули те, кого он ждал, и Шалыгин заглушил мотор.

— Здравствуйте, Ольга Алексеевна, — сказал Морозовой и кивнул Гогуадзе: — Здравствуйте.

— Здравствуй, Сергей Яковлевич. — Ольга с удивлением и тревогой взглянула па калитку своего дома. — Никак, к нам… Уж не Володя что натворил?

— Да нет, он у вас парень выдержанный, — Шалыгин вздохнул и отвел глаза. — Тут такое дело… Пришла, понимаете, телефонограмма из райотдела, разыскивают родственники этого гражданина, — мельком глянув на Константина, достал записную книжку, перелистнул страницы. — Вот: Го-гу-адзе Константина Сергеевича, проживающего в городе Рус-та-ви… Запрашивал ваш отец Го-гу-адзе Карло Несторович, после в райотдел по телефону невеста звонила, беспокоятся очень, спрашивали о местонахождении района…

— Откуда — отец? Какая невеста? — изумился Гогуадзе, посмотрел на Ольгу и вплотную шагнул к участковому. — Ты что говоришь? Несторович — это дядя мой… А какая невеста?!

— Уж это ты сам знать должен — какая, — горько усмехнулась Ольга. — А на человека орать нечего, он не своей волей приехал, должность заставила… Вы уж тут разбирайтесь сами, мне недосуг разное слушать.

И ушла, держась как можно прямее.

Гогуадзе метнулся за ней, вернулся и схватил участкового за плечи.

— Слушай, дорогой, я тебя не знаю, ты меня не знаешь, я тебе плохого не хочу, так зачем мне несчастья хочешь? Я сейчас хорошо с тобой говорю, а могу плохо сделать! Какой мне отец Карло может быть, если я отчеством Сергеевич, сам читал? Откуда невесту взял, когда меня два раза… Нет! Три раза женить хотели — я спасибо говорил и скорее в рейс собирался. Теперь сам жениться хочу, а ты мне мешать приехал! Зачем?!

С каждым словом встряхивал и встряхивал участкового, козырек фуражки сполз тому на нос и, только употребив усилие, Шалыгин освободился наконец от крепких рук.

— Ну, вы это… Полегче, гражданин! Я все-таки при исполнении… — Он поправил фуражку, заглянул в свои записи и покрутил головой. — Неувязка есть, я сам вижу: раз он Карло Несторович — значит, не отец, верно. С невестой мне не известно, хотя передано телефоном, связь с помехами, но искажать намеренно не будут… А реагировать я обязан!

— Когда я виноват — сколько хочешь реагируй, не обижусь! — горячо заверил Гогуадзе, и Шалыгин, остерегаясь, отступил от него. — А тут — что? Нету, нету, нету у меня невесты! Детей тоже нету, мамы нету, отец умер, сирота я, понимаешь? Пойдем, скажи ей все, не пойдешь — я тебя с мотоциклом отнесу, честное слово, не серди меня, пожалуйста! Пойдешь?

Участковый тоскливо огляделся: тихий проулок был пуст, лишь из-за штакетника напротив таращилась девчушка, стриженная наголо.

— Можно пойти, конечно, однако как бы напрасно не стало… Я, понимаете, ее характер знаю, поскольку вырос здесь и по работе с бывшим мужем конфликты улаживал. Может, сперва лучше в райотдел позвонить, проверить все?

— что проверять, раз я говорю! — Константин с силой распахнул калитку: — Прошу, дорогой. Заходи и скажи: отца нету, невесты ни-ка-кой нету, ничего нету! Потом я с тобой куда хочешь поеду, сам куда скажешь позвоню… Заходи!

Шалыгин оправил фуражку, одернул китель и вошел в калитку. Константин решительно двинулся за ним.

Михаил Воронин зашел в магазин купить курева, увидел в стороне от прилавка двух приезжих девушек и лихо тряхнул роскошными кудрями.

— Мне две пачки вон тех, с пальмами, и спичек коробку, — попросил продавщицу и выложил деньги.

— Больше ничего? — положила перед ним сигареты Серафима Евгеньевна. — Чего-то ты к остальному равнодушный стал, Миша.

— Остальное после уборочной наверстаем, — пообещал Воронин. — Да и вредное оно, говорят.

— Если понемногу и в аппетит, так мужчине даже идет, — сказала продавщица. — Как кто держать себя умеет, конечно.

Для Михаила беседа с ней была лишь предлогом задержаться, и он подмигнул девушкам:

— А мы чего гадаем, сестрички? Каких конфет испробовать — так они все сладкие.

— Гадай не гадай, а бюджет сам подскажет, — огорченно отреагировала одна из них. — Ну что, Валентина, сосчитала: конфеты или печенье?

— По-моему — печенье, — тряхнула косой Валентина. — Сахар у нас еще остался.

— Раз такой подсчет, то конфеты — выбирайте, — пригласил Михаил. — Вы и гости и помощницы, значит, и почет и уважение окажем с радостью… Нет, я серьезно прошу: выбирайте, девушки.

Те еще не решили, как отозваться, а Серафима Евгеньевна заметила ласково:

— Вы и верно не стесняйтесь, молодые-хорошие. У нашего Михаила жены нету, сердиться никто не станет… Хотя бывает, что уж с такой лаской подходят, а на деле один срам выходит!

— Это ты про кого, теть Сима? — поинтересовался удивленный Воронин. — Намекаешь, или в адрес чей?

— Тетя твоя, между прочим, за углом налево живет… А намекать нечего, все известно: у Ольгиного женишка жена дома брошена и детей полные ясли. Потому и сбежал от них грузинец, спрятался, где подальше… А власти все равно нашли!

— Это у Кости?! — обомлел Михаил. — Ну-у дела… Да ты верно знаешь или сорока принесла? Не верится мне.

— Верь не верь, а истина выказалась, — торжествовала продавщица. — Участкового жена все рассказала… Ох и глупые мы, женщины, всю жизнь нас учат, а мы всем доверяемся!

— А я бы такому все равно доверилась, правда, Маринка? — весело сказала Валентина. — Может быть, у него жена ведьма была.

— Слышал, как рассуждают? — поджала губы Серафима Евгеньевна. — Ну, не раздумал конфеты дарить? Мне на обед пора.

— А я тоже за доверие, — засмеялся Воронин. — Сыпь кило длинненьких и еще тех кило, с верблюдом. Гулять так гулять, верно, девушки? Я к вам сегодня чай пить приду.

Мальчишки табунком бежали по улице, первым заскочил домой Витька Сырцов.

Запыхавшийся Володя Морозов ногой отворил свою калитку, выпалил:

— Вить, Лешка, вы у колонки обождите, я скоро, без меня не ходите, только мамке скажу!

— Ладно, обождем, — пообещал Лешка Тихомолов.

И они с Витькой пошли навстречу возвращающемуся с выгона стаду.

Володя зашел в дом. После кухни в комнате, где окна были занавешены, показалось темно.

— Мам, ты здесь? — спросил от косяка, увидел сидевшую на стуле Ольгу, и та молча повернула к нему лицо. — Я в клуб пойду, там кино привезли, ладно?

— Иди. Рубаху другую надень. В шкафу возьми.

— А какую?

— Там все чистые. Какую захочешь.

Володя прошел к шкафу: распахнул дверцу, оглянулся.

Мать сидела, положив руки на колени, и казалась очень спокойной.

— Хочешь, дома останусь? Я это кино еще зимой видел.

— Иди посмотри, раз собрался. — Она встала, провела рукой по лицу и спросила ровно: — Стадо гонят, да?

— Гонят. Уже возле Кузнечихи были, — ответил сын, наблюдая за ней.

— Пойду Пеструху загоню.

Корова стояла против калитки, вошла едва ей открыли и направилась к хлеву. Загнав, Ольга подождала в полутьме, пока не выйдет на улицу сын, вернулась в дом и не успела зайти обратно в комнату, как в сенях послышались шаги.

Это была Вера Сырцова.

— Ты что, подоила уже? — спросила, хотя пришла совсем не за этим, да и наперед понятно было, что успеть подоить Пеструху не могли.

— Нет, загнала только.

Вера села на стул у стены, глядела с сочувствием и интересом.

— Переживаешь по нем… Уж привыкла, небось?

— Я привыкла, что одна жить буду, — тихо сказала Ольга. — А он тут и заявись… Привыкла, что одна, а как на станции увидела — так вдруг и поверила, что не кончилась еще жизнь. Другой раз привыкать трудней… — Она равнодушно взглянула на себя в зеркало. — Ничего, опять привыкну.

Лицо Веры дрогнуло и покривилось непритворным теперь состраданием.

— Да что ты, Олюша, плюнь на все… Еще кто другой приладится, чего себя хоронишь? Скоро опять разных привезут, картоху копать.

— На что мне другие, если он нужен? — посмотрела на нее Ольга. — Ты иди, Вера, еще корову доить, прибрать надо. Иди.

— Я пойду, пойду, — готовно встала Сырцова. — Ты только гляди, не удумай чего… Слышишь, Ольга?

— Слышу. Иди.

Оставшись одна, опять села па прежнее место, застыла в той же позе, в какой ее нашел сын, и устало закрыла глаза.

Почтальон Егор Степанович Сажин сидел в кабинете председателя колхоза и, судя по всему, сидел давно и уходить не собирался.

Одинцов заканчивал говорить по радиотелефону:

— …заедешь к Осминину, взглянешь, какой он после юбилея. Если в норме, так наряжай возить комбикорма, а если почуешь, что не в себе — трактор его отдай Славке Егорову, и пусть возит. Что? Это ничего, что молод, машину он знает. А? Решено, решено… Скот на сдачу повезут Долгушин, Воронин и Гогуадзе… Именно он. Что-о? Да я слышать об этом не хочу и ничего такого не позволю, понял?! Поедет, и все. Вот так, отключаюсь!

И отключил рацию.

Сидел, отдуваясь, отходя от вспышки, а Сажин поерзал и спросил:

— Ну так как насчет велосипеда, Егорыч?

Павел Егорович развернулся к нему, оглядел долго.

— Да на кой леший он тебе сдался? Ну, положено почтальону, знаю. И что твоя контора не в силах пока предоставить, тоже знаю… А колхоз в силах, верно. Только куда тебе на нем прыгать по нашим колдобинам, в твои годы? Не осилишь ведь, спортсмен ты мой сивый!

— Ну это ты зря: седина бобра не портит, — обиделся Сажин. — А велосипед я все одно на пользу ногам оберну.

— Это как же?

— А так, что отдам его племяннику Федора-лесника. Федор от того мальца чистым воем воет, и за то, что вредному гаденышу забаву найду — согласен мне лошадь с телегой давать. И буду я на коне по всем статьям! Обратно же корреспонденция без задержки пойдет!

— Корреспонденция! — скривился Одинцов. — К нам письмо тащится неделю, а телеграмма отчего-то дней десять.

— Вот видишь! — обрадовался почтальон. — А на коне я…

— Стой! — прислушался Одинцов. — Замри… Никак — гудит? Точно, гудит.

Он подскочил к окну, взглянул, и шустро подбежав к двери, приоткрыл и крикнул:

— Нюся! Сейчас ко мне Костя-грузин явится, так ты его не пускай. И не то чтобы грубо откажи, а скажи, будто нету, мол, я в эту… в область уехал. До конца недели, слышишь? — Он вернулся за стол, сел и приложил палец к губам. — Т-с-с, Степаныч, сейчас оба замрем наглухо. Как раз я насчет велосипеда подумаю.

Подъехавшая к правлению машина лихо завернула, на скорости сдала назад и, едва не коснувшись стены, встала.

Выскочив из кабины, Гогуадзе взлетел на крыльцо и ворвался в правление.

Вслед его гулким и скорым шагам выглядывали из дверей конторские служащие, а он дошагал до темной приемной и встал на пороге.

— У себя? — сумрачно кивнул на дверь кабинета.

— Здравствуйте, во-первых, — изо всех сил стараясь держаться чинно и говорить назидательно, ответила Нюся, постепенно заливаясь румянцем. — А во-вторых, Павла Егоровича как раз нету на месте. Он срочно вызван в область до конца недели.

— Ах, вызван? — растопырил у лица пятерню Константин, поворачивал ею, спрашивая: — Срочно? До конца, говоришь? В уборочную?! — И взорвался: — Мальчика нашли, понимаешь! В окно погляди: его шофер под рулем двадцать пятый раз один сон смотрит, так запомнить хочет!

Вконец растерянная Нюся послушно потянулась к окну, а Гогуадзе распахнул дверь в кабинет.

— Ба-а, кто пожаловал! — радушно поднялся навстречу Одинцов. — Мы тут один вопрос обсуждаем, но время терпит… Проходи, садись, сообщай, какие нужды. Я тебя еще за то ценю, что зря не придешь. Так что слушаю со вниманием.

И, пожав руку, как мог изобразил это внимание.

— Слушать недолго… Рассчет брать приехал, прощаться приехал, кому машину сдать, услышать хочу наконец! Завгара спрашиваю, понимаешь, а он говорит: без приказа не приму… Какой приказ нужен?

— Так, а как же? — приятно улыбнулся председатель. — По приказу зачисляли, по приказу и отпускают… Только я такого приказа не отдам и рассчет не подпишу. Ни-ни, и не думай даже.

— Как — не подпишешь? — насупился Константин. — Почему?

— А потому, милый, что я с тобой договор оформлял, а не что-нибудь! И в этом договоре сказано, что работать обязуешься определенный срок… Не вышел еще этот срок, понимаешь? Вот так. И вообще, в уборочную страду с работы, знаешь, кто бежит? Дезертиры!

Сжав и приподняв кулак, Константин тихо опустил его на стол, крепко прижав, пристально глядел на Одинцова. Потом сказал тихо:

— Ты меня старше — я тебя уважать должен… Поэтому спокойно спрошу: ты зачем меня обзываешь? Я от работы никогда не бежал, я дезертиром никогда не буду, я — Константин Гогуадзе, меня никто оскорбить не смел, почему третий день от всех плохое слышу? Ну, скажи!!! Обманщикя, — он разогнул палец в кулаке и дальше разгибал поочередно. — Бабник я, а-ли-мент-щик я, плохой отец, плохой сын. — Пальцев не хватило, и растопыренная пятерня заметалась перед лицом председателя. — Это я все, слышишь? Теперь дезертиром зовешь?! Ва-а, что я такое сделал?

— Ты подожди, — успел встрять в горестную паузу Одинцов. — Ну, видно, недоразумение какое, бывает… Лично я тебе верю, вот тебе святой крест, пусть я и безбожник. Выяснится, успокойся. —

Он понизил голос задушевно: — Я к Ольге сам ходил переговорить. В дом, конечно, не зашел, поскольку ее сын от беды остерег, а намеренье имел. И что, если невеста была? Кабы ты уже женился, тогда другое…

— Какая невеста?! — встал Гогуадзе, и двое перед ним съежились. — Вот что… Давай рассчет по-хорошему. Не дашь — все равно уеду, надоело всякое слушать, болота ваши надоели, дороги с колдобинами… К черту!

Теперь вскочил председатель, выпятив грудь, пошел на него:

— Ты, знаешь, не очень! «Болота», «колдобины»… Ну не Сочи у нас, дворцов белых нету, знаем, что работать трудно и жить не сахар! А чего так? Слышал уже, как места на тех колдобистых дорогах зовутся? «У бойца», «У машины», «Комиссаров поворот»… Это значит: где боец похоронен, где партизан штабную немецкую машину подорвал, где фашисты комиссара расстреляли. Помнят люди! Ты вон его спроси, — Одинцов указал на Сажина, — он как раз партизанил… Тяжко по нам война прошлась, деревни нету, чтоб полностью уцелела, семьи нет, в какой кто-нибудь не погиб, понял?

— Подожди, зачем кричишь? — защищаясь, вытянул ладонь Константин. — Я разве не понимаю, я совсем другое хотел сказать…

— А раз понимаешь, так докажи делом, — взялся ковать горячее Одинцов. — Силос возить докончи, помоги дизель пустить, отвези, сдай молодняк и — тогда иди, отправляйся куда хочешь, все подпишу!

— Ладно, я это сделаю, — сказал Гогуадзе тихо. — Потом сразу подпишешь, так?

— Слово дадено, — развел руками председатель. — Не отступлюсь.

Постояв, Константин кивнул, повернулся и вышел.

Одинцов подошел к окну, и Сажин тоже подошел, встал рядом.

— Уедет он, однако, — с сожалением сказал почтальон.

— Может, и уедет, а все побудет еще, — гляди на рванувшуюся с места машину, отозвался Одинцов. — Вдруг и образуется у них? С хорошей бабой просто не обходится, сам знаешь.

Участковый уполномоченный Шалыгин вышел из пристанционного магазина в райцентре, не слишком обремененный покупками. Но и от них поспешил освободиться, уложив под кожух коляски мотоцикла, поскольку авоська и сетка не вязались с формой, по его мнению.

Проходящий поезд только что тронулся после краткой стоянки, и последние вагоны тянулись вдоль перрона. Обычно приезжих было немного, а сейчас у выхода на небольшую вокзальную площадь собралась толпа, и Шалыгин на всякий случай подошел взглянуть, не требуют ли обстоятельства присутствия официального лица.

В центре толпы стояли две женщины и четверо мужчин явно кавказского происхождения, однако общее внимание привлекли не столько они сами, сколько их вещи, а более всего — четыре огромные бутыли, каждая из которых была погружена в объемистую корзину с ручками. В двух сосудах жидкость была темного цвета, в одном — желтого, а в четвертом и вовсе прозрачная.

Собравшиеся переговаривались негромко:

— Слышь, а может, это и не вино вовсе?

— Вино, точно. Я с ими от Нелидова ехал, сами говорили. Три с вином, а вон в этой — водка домашняя.

— Самогон? Так у их же и отымут!

— Не, на Кавказе из своей фрукты гнать можно, разрешение на то имеется. Им, видишь, для здоровья полезно, оттого и живут долго.

— Погоди, ребята, я щас прикинул, так тут литров двести добрых. Экая прорва веселья! — Подсчитавший тронул за рукав одного из кавказцев. — Я извиняюсь, конечно, вы торговать будете?

— Зачем торговать? — сверкнул тот глазами из-под очень густых броней. — Сами выпьем.

— Эт да-а… Лихие мужики!

Та из приезжих женщин, которая была значительно постарше другой, обстоятельно объясняла:

— Мы в гости… Родственник наш тут близкий, к нему очень надо. — И покалывала бумажку в руке: — Здесь все написано… Видите? Деревня Широво. Где такая?

Шалыгин протиснулся ближе и со вниманием прислушался.

Увидев его, женщина обрадованно заулыбалась:

— Вот ты знать должен, скажи, дорогой: деревня Широво, где такая? Там Котэ, племянник мой, вот его племянник, — она дернула за рукав седоусого здоровяка в очень несолидной для него круглой войлочной шапочке. — Это Карло, мой муж. Он по-русски стесняется… Я — Марьям, тетя Котэ, это Русико, невестка моя, она по-русски хорошо говорит, но тоже стесняется. Это — Гиви, а это Шота и Авто, они…

— Стойте! — просветлев лицом, Шалыгин всмотрелся в Русико. — Невестка, да? Вы сюда звонили? В райотделе интересовались родственником… Вам Костя нужен? Так вы не невеста ему совсем? Гогуадзе его фамилия.

— Слушай, какая она Котэ невеста? — возмутился седоусый. — Она Гиви жена, понимаешь? Разве жена может невестой быть… Ну, звонила, звонила, я просил. Мы к Котэ едем, найти хотим. Если можешь — помоги, не можешь — сами найдем!

— Да я понял, понял. Вам же Ширково надо, — совсем просиял Шалыгин и оглянулся. — Эх, незадача, только-только до поезда оттуда машина была! — Он, решительно дернув за козырек, надвинул фуражку. — Вы вот что… Вы тут стойте и отсюда — никуда, поняли? Я — скоро.

Выбравшись из тесного окружения, подбежал к мотоциклу, с маху саданул по педали. Мотоцикл фыркнул и покатил, разбрызгивая оставшиеся после недавнего дождя лужи, завернул за угол.

— Слышь, — опять тронул густобрового молодца тот из зрителей, что прикидывал емкость бутылей. — А вот самогон, извиняюсь, в общем, водка ваша — она, к примеру, на сколько градусов выглядит?

Петр Долгушин возвращался из райцентра привычной дорогой, пошевеливая руль, напевал тихонько. Увидев в боковое зеркальце объявившийся позади мотоцикл участкового, слегка удивился прыти, с какой тот катил, но встревожился лишь тогда, когда водитель мотоцикла засигналил, догоняя.

И еще не успел сообразить, как ему поступить, когда мотоцикл поддал ходу, рискованно обошел его бровкой и, вырвавшись метров на сто, развернулся на месте и встал на дороге.

— Ты это что, Сергей Яковлевич, заме-сто автоинспектора теперь? — изумился Долгушин, выпрыгнув и подойдя к Шалыгину. — Перевели тебя, стало быть, а я и не слышал про это.

— Перевели не перевели, а чего гонишь? — прикрикнул Шалыгин. — Инспектор бы тебе сказал кое-что…

— Так проезжая часть свободная была и скорость у меня как бы в норме, по спидометру, — растерялся Долгушин. — Права будешь смотреть?

— А зачем они мне, если по спидометру в норме, — подмигнул участковый и рассмеялся. — Ты давай возвращайся и возле станции приезжих забери… К Косте вашему родственники едут, понял? Сами едут, вино везут и прочее. А невесты нет никакой, я так уразумел… Ну чего смотришь? А-а, давай, я тоже поеду, не то еще заберешь кого другого, и опять такое начнется, что все шишки на меня. В общем — разворачивайтесь, товарищ водитель, и следуйте за мной!

Речушка Торопка впадала в озеро Глубокое, а неподалеку от заросшего тростником устья через нес был перекинут неширокий мост.

Подъезжая к нему со стороны центральной усадьбы колхоза, Одинцов издали увидел грузовик на той стороне, чьи-то фигуры подле, людское шевеление на самом мосту и даже в воде, возле деревянных опор настила.

— Что бы это там, Алексей? — спросил шофера. — Машина вроде наша…

— Ага, долгушинский «газон», — подтвердил водитель с пухлым лицом, истомленным постоянной сонливостью. — Помните, нам еще трактор из Тимонина встретился? Верно, он мост чуток проломил, а «газону» никак… Ну, точно, чинят, сердешные. Обождем маленько, как раз и управятся.

— Да уж ты лишний раз не пошевелишься, деятель, — сердито фыркнул председатель, вылезая.

И дверцей хлопнул наотмашь.

А подойдя ближе к реке, увидел такую картину: рыжий детина, чей обнаженный мускулистый торс отличался обильной порослью черного и курчавого волоса, легко внес на мост несколько толстых свежесрубленных жердей и теперь пристраивал их, заделывая пролом. Руководил работой на незнакомом Одинцову языке усатый пожилой дядя, а под мостом, по пояс в воде, помогали прилаживать жерди еще двое чернявых, тоже голые по пояс.

У машины на той стороне покуривал Долгушин, рядом стояли две разного возраста женщины, и председатель, бочком, осторожно обойдя трудившихся на починке моста, подошел к «газону» и тихо спросил:

— Это кто же такие будут, Петя?

— А это к Косте родичи едут, — расплылся Долгушин. — Как я понял — форменное знакомство с Ольгой устроить хотят, ну и погулять в честь этого дела… Ты в кузов глянь, Павел Егорыч, обомлеешь, сколько там всякого!

— Так-та-ак, — Одинцов заулыбался, намерился было подойти к женщинам, но снова насупился. — Погоди… А с мостом что?

— Его, видно, трактор проломил… Хорошо, топор всегда при мне, они ребята хваткие, взялись семейно, я думаю — скоро оборудуют.

— Ну да, ну да, — сообразил председатель, поглядывая то на мост, то на Долгушина. — Гости, значит, справятся, а ты покуришь пока… А ну, брось папиросу! Бросай, тебе говорят!

— Да вы что, Павел Егорыч?

— А то, что бери у них топор и сам пошевелись! И моего толстомордого к делу приставь, раз и у того стыда нету!.. Я щас познакомлюсь и тоже приду.

— Так они уже… — начал было Долгушин.

— Ступай, говорю! — грозно прикрикнул Одинцов. И, когда тот пошел-таки к работавшим, сам приосанился и, подойдя к женщинам, сказал: — Милости прошу, здравствуйте! Это для нас большая радость вас видеть. Лично я как председатель приветствую с душой. — И протянул руку старшей. — Одинцов, Павел Егорович, рад знакомству!

Солнце уже давно ушло за темный, неровный край силуэта дальнего леса на той стороне озера, в лощинах слоями повис туман.

Сокращая путь, Ольга взяла напрямик, через заросшую кустами низину, и, когда опять выбежала на дорогу, подол платья намок от росы и лип к ногам.

Здесь, на росстанях, одна дорога уходила в нешироко расступившийся лес и вела в Тимонино, а другая полями извивалась к Палицам. До Палиц было не слишком далеко, оттуда слышался доносимый легким ветром лай собак. Ольга стояла и не знала, куда теперь направиться.

Наконец решившись, пошла все быстрее и быстрее в сторону Палиц, по в лесу глухо рыкнуло раз и другой, и вскоре рокот выровнялся, приближаясь. Шел трактор.

Снова взяв напрямую, она перебежала на дорогу к лесу, и оттуда навстречу ей, лязгая гусеницами, выкатилась сильно залепленная грязью тяжелая махина. Ольга взмахнула рукой, и трактор остановился.

— Ты куда, Ольга Алексеевна? — выглянувший из кабины Семен Журавлев сунулся обратно, заглушил мешающий слышать грохочущий мотор и спросил: — Куда бежишь, говорю, случилось что?

— Ох, и не знаю куда, Сеня, — призналась она, оправляя сбившуюся на коленях юбку. — Ты Костю не видел? Мне бухгалтерша с конторы сказала — он утром расчет взял, да чистый пиджак его дома, а самого нигде не сыскать… И машины в гараже нету.

— Да-а, вопрос… — Журавлев вроде сочувствовал, а глядел как бы мимо женщины. — Я так понимаю, что на машине он не должен в свои края укатить: она имущество чужое, дело неприятностью обернется. Хотя мужик горячий, не отымешь!

— Так и я про то! — Лицо у Ольги было отчаянное. — И выходит, я кругом виновата, раз обидела зря человека… Родичам его в глаза глядеть стыдно, все обещаю: вот приедет, вот уж вернуться должен, а его нет и нет!

— Погоди, это каким же родичам? — Журавлев пригляделся внимательней.

— Да его, Константина! Ведь они ко мне знакомиться приехали, своего полон дом навезли, соседей велели позвать, гулять собралися… А Кости нету!

— Гуля-ать? — Журавлев радостно осклабился. — Ну, тогда виноват, Ольга Алексеевна, покривил душой, придержал язык… Я ж думал, у вас все, отрезано намертво! А Костя, как последний рейс отъездил, так в Тимонине шоферов из бригады собрал и прощальную гастроль с ними дает. Не надо, говорит, мне ничего, что здесь заработал, все с вами прогуляю… Стой, ты куда? Может, подвезти тебя?

— Что же ты молчал? — обернулась уже отбежавшая Ольга, и лицо у нее было и гневное и радостное. — Столько времени с тобой потеряла, чухламон!

И скрылась в темном проеме меж тесно стоящих стволов.

— Ла-адно, — взялся за рычаги повеселевший тракторист. — Этаким лётом ты быстрей меня будешь… Ну-ну, скотинка железная, трогай!

Вечер насел на Тимонино густыми сумерками, в домах засветились окна.

В одном из домов расположившийся у телевизора хозяин с насмешливым интересом следил за действиями балетной пары, комментировал благосклонно:

— Он-то здоров, гляди, а у ней в чем душа держится, до того испереживалася вся от такой музыки… А одета! Да-а-а, просто интересно даже!

Хозяйка, доубирая со стола, искоса и неодобрительно поглядывала на голубой экран и заинтересовавшегося мужа.

— Да не ломай, не ломай ты ее, оставь к ночи! Ты глянь, глянь, как он ее!

— И чего разный срам смотреть, будто путного кино показать не могут! — в сердцах рассудила женщина и пошла из дому.

Спустившись с крыльца и выйдя за ограду, села на лавчонку у калитки, и как раз Ольга Морозова шла краем разъезженной деревенской улицы. Лесная дорога отняла немало сил, так что шла она медленно.

— Никак, Ольга? — пригляделась сидевшая на лавочке. — Вечер добрый… Ты к нам зачем? Небось, своего ищешь?

— И тебе вечер добрый, Надежда, — кивнула Морозова, подходя. — За своим, верно. Только чего его искать… Слышишь, как он мне голос подает?

От противоположного края деревни, и правда, доносилась невнятная песня.

— Тама они, та-ам, — подтвердила Надежда, отчасти дивясь ее благодушию. — Уж давненько гуляют. Широкий у тебя мужик, я так скажу, а ты хочешь — радуйся, хочешь — слезы лей. Ну всех угощает!

— А он всегда так.

Ответ опять-таки поразил беспечностью и, не выдержав, Надежда спросила с завистливым любопытством:

— Не боязно в пашу пору снова жизнь начинать, Олюша?

— Да я словно и не жила еще, — улыбнулась Морозова. — Будто только готовилась начать, да все недосуг был, то одно, то другое исполнять приходилось, чтобы как у всех складывалось. А теперь самое мое началось… Ты прости, пойду я.

— Иди, иди, — вздохнула Надежда. — Поспешай, раз так все у тебя.

Загулявшая компания расположилась на краю березовой рощи и была в том состоянии, когда жизнь кажется лишенной забот, исполненной высокого смысла и приятной во всех отношениях. И что самое главное — компанией верховодил любезный всем человек, а стало быть, не было в помине никакого размежевания и сопутствующих ему неурядиц.

Все пели.

Пели, может быть, не одну и ту же песню — во всяком случае, слова не- всегда совпадали, — но одушевление и старания были дружными.

— Стойте, дорогие, — прервал сложные рулады Константин. — Давайте сначала. И здесь ты и ты тяните низко: э-э-э-эй! Поняли?

— Ага, поняли, — готовно кивнул Долгушин. — Э-э-э-эй!

Андрей Соколов, попытавшись серьезно нахмуриться, тоже протянул:

— Э-э-э-эй!

При этом голова его не поднималась, а отчего-то все больше свешивалась.

— А мне — как? — с некоторой обидой на невнимание к его данным спросил Сергей Абросимов. — Уж я постараюсь.

— Ты хорошо стараешься, только громко очень, других совсем не слышно… У тебя бас красивый, его осторожно надо в дело пускать, понемногу. Понял?

— Ну да, я тогда воздуху поменьше набирать стану, — согласился Абросимов. — И отсяду еще.

— Вот-вот, это очень правильно будет, — одобрил Константин. — Ну, начали. — Он поднял руку и тут увидел подходившую Ольгу. — Нет, видно — кончили…

Он вздохнул и как стоял па коленях, так и приблизился к ней и поднял лицо.

— Сердишься, да? Понимаешь… Э, чтобы поняла, как вышло, рассказать надо. А ты разве дашь рассказать? Ты меня слушать не можешь, совсем не веришь, даже видеть не хочешь. Я уехать решил, а уезжать никак не могу!

— Как не хочу, раз пришла? Ну, расскажи, расскажи, — присела она, и их лица теперь были вровень. — А я послушаю… Только ты недолго, мне через четыре часа к телятам идти. И еще домой сколько добираться.

— Зачем — сколько? — воспрял он. — Через десять минут домой привезу!

— Это выпимши поедешь?

— А-а, да… Нет, не поеду сейчас. Так пойдем, я тебя нести буду.

— Ага, там и опустишь, где возьмешь. — Она убрала ему волосы со лба и встала. — Пошли, Костя, пошли, поздно уже. И товарищи твои притомились.

— Еще плохо умеют гулять, понимаешь. — Он тоже встал и оглядел сразу стихших без руководства воителей. — Нельзя подряд пить, хорошие слова говорить надо, петь надо, тогда долго можно сидеть… Научатся, увидишь!

— Ну, пошли, пошли, — Ольга прислонилась к нему, и Константин обнял ее за плечи. — Вот сюда, я здесь стежку знаю… С молодых не ходила, а помню. Как раз мимо озера к дому выйдем.

— Ва, разве мы старые? — удивился он. — Мы старые никогда не будем, тоже увидишь! Куда хочешь пойдем, так мне хорошо…

Солнце пока не поднялось, но его ореол уже ярко высветил восточную часть неба, и все живое проснулось к новому дню.

Тихую гладь озера тревожила охотившаяся на летучую мелюзгу рыба и, хотя было полное безветрие, неумолчно шелестели пожелтевшие за лето листья тростника. И еще где-то со стороны леса или деревни раздавалось то усиливающееся, то стихающее совсем непонятное звучание.

Почтальон Егор Сажин и лесник Федор Крюков были зависимы сейчас только от движения поплавков, но корма рыбе хватало, и надежды рыбаков сбывались редко.

— Нет, надо было овса напарить, — шепотом сказал Егор Степанович. — Оно бы верней вышло. Василий-конюх говорил, что на овес шесть лещей по килограмму вытянул.

— Ты его слушай больше! — негромко ответствовал Федор Крюков, старательно налаживая наживку. — Он тебе нарасскажет полную неделю четвергов… Язык у его килограмм весит, это да. Я сам вчера на овес пробовал. Кошке пяток рыбин принес. Смехота!

— Теперь до стужи. В холода пода посветлеет, много лучше брать станет, — пообещал Егор Степанович. — Только до осени еще дожить надо.

— Брось печалиться, — усмехнулся лесник. — Какие твои годы? Смерть покуда далека, а без смерти не помрешь. Еще побалуешься рыбалкой и всяким разным.

— Думаешь? — прикинул Сажин. — Нет, как хочешь изнатужься, а псе одно уши выше лба не поставишь: видно, отловил я свое. А на добром слове спасибо… — Он обернулся. — Стой-ка. Никак, бредет кто.

Давно протоптанной стежкой двое вышли из лесу в поле…

Константин наклонился к шагавшей рядом Ольге и сказал очень тихо, хотя кругом никого не было:

— Зачем сейчас домой, а? Я председателю скажу, такой день нам подарят, наверно. Дома люди, я хочу с тобой наконец один быть.

— День подарят с радостью, о том речи нет. Так там же твои, Костенька…

— Э-э, мои поймут, даже рады будут. Они — слышишь? — они там совсем хорошо сидят.

От деревни, и верно, затухая и снова усиливаясь, несся непривычный для этого пейзажа мотив.

Привставший на берегу почтальон аккуратно оправил раздвинувшиеся было стебли, сел па место, поплевал на червя и закинул удочку.

— Не, видать, не уедет Костя, — сказал он удовлетворенно. — А чего ему отъезжать? Тут у нас просторно, красиво, никакого шуму, кроме покою… Самое место жить, я так считаю, особенно когда сильно милую нашел.

За озером солнце еще только показало красную верхушку окружья.

По росистому лугу все дальше от рыболовов отдалялись Ольга и Константин, пока их не скрыли стелющиеся клочья тумана.