Зимний лес тих и угрюм. Едва рассвело, но солнца не видать. Сумрачная пелена сменила ночную мглу. Небо цепляет макушки елей, скатывается по их темным лапам, сливается с сизыми сугробами. Ни звука. В снежном безмолвии зреет и близится угроза — пока далекая, едва различимая, но неотвратимая, она истончает лесную тишину, наполняет тревогой.
Вот тяжело сорвалась с ветки ворона, с холодным шорохом посыпались комья снега. Суматошно треща, волной пронеслась над дорогой сорока. Рыхля сугроб, вскидывая задние лапы, рванул в чащу заяц. Разбежалось лесное зверье прочь от дороги. Лишь любопытная белка хвостатым огненным пятном метнулась на ель повыше, ухватилась за ствол, замерла, прислушиваясь.
Все ближе скрип полозьев да чуткое лошадиное фырканье. Едет длинный обоз по узкой лесной дороге, растянулся на несколько верст. Пар из ноздрей, вороные гривы, попоны на крутых боках. Лица всадников пощипывает морозец. Мохнатые шапки, скуфейки, добротные сапоги. Дорогое шитье проглядывает из-под грубых черных кафтанов. Сабли, пики, топоры, колчаны и пищали.
День короток. Путь — далек.
В голове обоза, в пошевнях, сутулится бледный человек. Кустистые брови насуплены, морщины сбегают от крупного, словно клюв хищной птицы, носа к редкой всколоченной бороде. Вокруг запавших глаз — коричневые пятна. Взгляд устремлен в спину возницы. Руки в собольих рукавицах сжимают богато украшенный посох. Темнеют в утреннем сумраке драгоценные камни, вьется тонкая костяная резьба вокруг них. Тяжелый набалдашник увенчан грубой фигуркой — то ли пса, то ли волка, не разобрать.
Рядом с пошевнями, иногда увязая лошадьми в снегу, держатся два всадника, оба в черных одеяниях. Тот, что постарше, — рыжебород, широколиц, коренаст. Карие глаза его, с прожелтью, зыркают настороженно то на седока в санях, то по сторонам дороги, ощупывая каждый ствол у обочины.
Всадник помоложе — костью тонок, лицом весел, в лихо заломленной скуфейке, то и дело улыбается белозубо, озирается с любопытством.
— Гляди, Григорий Лукьяныч, — вдруг закричалмолодой, тыча плеткой куда-то вверх. — Борода твоя по ветвям скачет! Улю-лю!
Стянув рукавицу, оглушительно свистнул в пальцы.
Белка, осыпая с еловых лап снег, задала стрекача.
Обозники, что были поблизости, захохотали. Лишь тот, кого назвали Григорием Лукьянычем, ощетинился бородой, впрямь похожей цветом на беличий мех, и вновь покосился на седока в санях.
Тот, казалось, ко всему окружавшему был равнодушен. По-прежнему смотрел неотрывно, почти не мигая, в спину возницы. Лишь по тому, как подрагивал в руках крепко сжатый посох, можно было угадать — нелегко на душе у седока. Тяжел груз, тяжелы думы, а не сбросишь, не отвернешься.
Рыжебородый Григорий Лукьяныч вдруг привстал на стременах, вглядываясь в изгиб дороги.
— Васька, зубоскал собачий, а ну вперед! — утробно крикнул он шутнику. — Кого волокут, глянь-ка!
Васька недоуменно уставился в утренний полумрак.
— Так нет же никого. Показалось, поди…
Но тут из-за стволов и впрямь возник дозор — пятеро молодых, из недавно набранных, во главе с Федькой Басмановым. За конем Басманова, прихваченный веревкой за руки, волочился по снегу человек в овчинном тулупе, без шапки, с разбитым лицом.
Васька, подивившись звериной чуткости напарника, подал коня вперед, подскакал к дозору. Слов было не разобрать, лишь пар от дыхания клочками слетал с губ всадников да беззвучно раскрывал кроваво-черный рот связанный пленник.
Сидящий в пошевнях человек вдруг глянул искоса на рыжебородого и приподнял правую руку.
Тот, как верный пес, привыкший угадывать любое желание хозяина, встрепенулся.
— Сто-о-о-ой!— раскатилась вдоль дороги его зычная команда
Обоз замер. Стылая тишина воцарилась над лесом, нарушаемая лишь редким кашлем всадников да лошадиным всхрапом.
Рукавица седока в санях повелительно шевельнулась.
— Сюда его подавай! — с готовностью крикнул рыжий бородач. — К государю!
Васька соскочил с коня, выхватил из-под кафтана нож, склонился над схваченным. Перерезал веревку возле рук, оставив их связанными, ухватил за ворот тулупа и потащил, страшно скалясь, к царским саням. Пленный, подвывая, таращил глаза и дергал ногами. Дотащив несчастного до передка пошевней, Васька толкнул его вперед, наподдав ногой. Человек повалился ничком в снег, завозился беспомощно.
— Подсоби-ка ему, Малюта! — обронил царь.
Глаза государя ожили, наполнились веселым любопытством.
Григорий Лукьяныч, по прозвищу Малюта, соскочил с коня и в одно мгновение оказался возле пойманного. Придавил ему спину коленом и рывком приподнял голову за волосы.
