Девушка с приданым (дополнительная редакция текста) [Кэтрин Куксон] (fb2) читать онлайн

Кэтрин Куксон
Девушка с приданым

По сравнению с печатным вариантом текст отредактирован

Девушка с приданым: роман / Кэтрин Куксон;

пер. с англ. О. Буйвола

Харьков: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»;

Белгород: ООО «Книжный клуб “Клуб семейного досуга”», 2012

288 с.

ISBN 978-966-14-3883-4 (Украина)

ISBN 978-5-9910-2079-4 (Россия)

ISBN 978-0-552-14835-1 (англ.)

Перевод с английского Олега Буйвола

Дизайнер обложки Татьяна Коровина

Переведено по изданию:

Cookson С. Kate Hannigan: A Novel / Catherine Cookson. London: Corgi Books, 1993. – 288 p.

Cookson С. "Kate Hannigan", 1950

Аннотация

Внебрачный ребенок стал для красавицы Кейт не проклятием, а благословением, шансом выбраться из мрака нищеты. Ведь, несмотря на все ее страхи, нежное чувство к принимавшему роды молодому врачу Родни Принсу оказалось взаимным… Но Родни женат! Сколько кругов ада предстоит пройти влюбленным, прежде чем наконец они обнимут друг друга?

***

Не избалованная ни отцовской лаской, ни мужским вниманием, юная Кейт связывается с известным ловеласом. Но, вместо того чтобы жениться на девушке, которую он обесчестил, ветреный любовник просто забывает о ее существовании. Тем временем Кейт понимает, что беременна. Судьбе было угодно, чтобы в день появления на свет ее дочери с ней рядом был человек, которого она полюбит по-настоящему! Но молодой врач, которого малышка Энни так хочет назвать папой, женат. Теплота и человечность Кейт затмевают холодную красоту его жены Стеллы и заполняют зияющую пустоту в его горячем сердце. Но сможет ли он оставить одну ради другой?

Кэтрин Куксон
Девушка с приданым

Моей матери, которая выразила себя через меня

От автора

Персонажи этой книги являются плодом авторского воображения и не имеют ничего общего с реальными людьми.

Хотя в ней упоминаются Тайнсайд ^[1] и еще несколько существующих в действительности географических названий, район Пятнадцати улиц – чистейшей воды выдумка.

В связи с тем, что непосвященным будет трудно понять диалект жителей Тайнсайда, я решила не использовать его в этой книге.

Рождение

– Мне нужно больше горячей воды. И полотенец недостаточно…

– Видит Бог, доктор, у вас все полотенца, которые только можно найти в этом доме.

– Тогда принесите старые простыни. Мы разорвем их на полосы.

«Тогда принесите старые про-о-стыни. Мы разорвем их на по-о-олосы, – передразнила про себя врача Дорри Кларк. – Новая метла по-новому метет. Видит Бог, так оно и есть! Старик Келли, даже будучи пьяным как сапожник, имел в своем котелке больше здравого смысла, чем этот выскочка, пусть он даже трезв как стеклышко. Этот докторишка суетится возле роженицы так, словно у ее папаши денег куры не клюют и он будет очень рад, когда маленький ублюдок появится на свет».

– Простыней больше нет, – сказала акушерка, засучивая и так высоко закатанные рукава на своих толстых руках.

Как он только осмеливается разговаривать с ней в таком тоне?! Она помогала роженицам уже тогда, когда этот чертов докторишка еще сам писал в свои чертовы пеленки. Вот уже битых два часа Дорри Кларк только и слышала от него: сделай то да принеси это, – словно лежащая перед ним на кровати Кейт Ханниген – герцогиня Коннахт, а не потаскуха, которая, если соизволит, разродится ублюдком. Сама Дорри была уверена, что случится это не раньше, чем через пару часов. Она торчит без дела в этом доме почти с полудня. А сегодня ведь сочельник! И ей ужасно хотелось промочить горло чем-нибудь горячительным. А этот молодой свинтус только и делает, что помыкает ею. «Подержите здесь, миссис Кларк… Подтащите с вашей стороны, миссис Кларк… Зажгите огонь, черт побери, миссис Кларк…» Да, он осмелился чертыхаться при ней! Доктор Келли (упокойся он с миром!) даже пьяный никогда при ней не чертыхался. Скорее уж от него можно было бы услышать: «Пропустите стаканчик, миссис Кларк. Вам не помешает». Он был настоящим джентльменом, не то что этот. Долго ему здесь не протянуть, но сегодня он еще попьет из нее кровушки. Черт его побери! Ей нужно промочить горло, чего бы это ни стоило.

В живом уме Дорри Кларк родилась спасительная мысль. В комоде у Сары Ханниген есть пара простыней. Можно будет обстряпать выгодное дельце, заработать деньжат и при этом ускользнуть ненадолго, хотя бы на пять минут, из-под неусыпного ока этого выскочки. Полное, покрытое нездоровым румянцем лицо расплылось в масляной улыбке.

– В этом доме не осталось больше ни тряпки, но под залог я могу предоставить в ваше распоряжение две собственные простыни. Если хотите, я могу сейчас же сбегать за ними. У меня сердце кровью обливается при виде страданий этой несчастной.

Акушерка мотнула головой в сторону скрюченного тела, лежащего на кровати.

Врач не шевельнулся. Он продолжал сидеть, сгорбившись, над постелью роженицы. Даже не поднял склоненной головы. Только темные глаза пристально уставились на Дорри Кларк из-под кустистых бровей и густых черных волос.

«Боже правый! – пронеслось в голове у Дорри. – Он смотрит, как нечистый. И впрямь похож на дьявола: темные глаза, продолговатое лицо, бородка клинышком… Он такой молодой и импозантный. Пресвятая Богородица! Мне определенно надо выпить».

Впоследствии Дорри Кларк не могла решить, что же послужило причиной падения. Возможно, она попросту поскользнулась на чем-то осклизлом, а возможно, слова доктора вывели ее из себя до такой степени, что, тяжело ступая вниз по узкой темной лестнице, Дорри оступилась и очутилась лежащей на полу кухни Ханнигенов. Тим Ханниген сидел в деревянном кресле возле очага. На его лице застыло всегдашнее выражение недовольства всем и всеми. Пожалуй, сейчас оно было сильнее, чем обычно. Тим даже не поднялся с места, чтобы помочь упавшей встать.

Сара Ханниген склонила над акушеркой свое измученное жизнью лицо:

– Вы сильно ушиблись, Дорри?

Акушерка молча поднялась с пола, накинула на себя пальто, которое до этого висело на крючке, приколоченном к кухонной двери, и туго повязала голову платком. Сара Ханниген растворила перед ней ведущую на улицу дверь, и Дорри, низко согнувшись, поковыляла под валящий с неба снег. Она так злилась, что даже не чувствовала тупой боли в ушибленном колене.

Она, видит Бог, расквитается со сволочным молокососом, даже если на это уйдет вся ее жизнь…

– Миссис Кларк! – сказал тогда врач. – Я не позволю пьяной акушерке принимать роды. Что же касается простыней, то я не собираюсь их рвать. Мы их просто одолжим на время. Понятно, миссис Кларк?

Дорри всю трясло. Впрочем, виной тому был не снег, который кружился и танцевал в воздухе. Ей совсем не было холодно. Суеверную акушерку испугала мысль: «Иисус, Мария и Иосиф! Как он мог догадаться? Положим, выскочка слышал, что я люблю пропустить стаканчик, но о простынях он точно не мог ни от кого узнать. Боже правый! Отец О’Молли на проповеди говорил, что дьявол ходит по земле и принимает множество обличий… Он – дьявол! Ой! Отец О’Молли говорит, что с кознями дьявола надо бороться. Боже мой! Я должна побороть дьявола!»

В спальне дома номер шестнадцать по Витли-стрит доктор Родни Принс стоял, опираясь локтями о каминную полку. Для этого ему пришлось изрядно согнуться, так как полка эта находилась на высоте метра с небольшим от пола, да и по ширине не представляла собой ничего значительного. Врач нервно приглаживал густые длинные волосы. Господи! Как он устал! Она когда-нибудь родит, в конце-то концов? Сегодня сочельник… Сочельник. Стелла сейчас, должно быть, сидит как на иголках. Красивая, талантливая, несправедливо обиженная (он криво усмехнулся своим мыслям), всеми покинутая жена никчемного докторишки из трущоб! Когда стало ясно, что это надолго, он позвонил жене и предложил пойти к Ричардсам одной. Потом позвонил Ричардсам, но ему ответили: «Миссис Принс сказала, что без вас не приедет». Умненькая Стелла, как всегда, талантливо играет роль преданной жены, которая с нежной улыбкой на устах ожидает возвращения мужа за столиком со свежесваренным кофе и нарезанными сэндвичами. Хитренькая Стелла! Боже правый! Когда это кончится?! Уже четыре года ежедневных мучений, а впереди еще десять… пятнадцать… двадцать лет, может, и больше. Если бы он не любил ее так сильно! Завтра Рождество… Она пойдет в церковь и преклонит свои колени перед алтарем так, чтобы певчие из хора лучше ее видели. Прямо ангел Господень, а не женщина из плоти и крови… Бедные певчие! Он знал, какие мысли невольно роятся в их головах. Как можно, распевая церковные гимны, думать о Троице, когда богиня природы дает о себе знать самым непочтительным образом? Богу, с которым души людей имеют шанс познакомиться только после смерти бренного тела, трудно конкурировать с манящей реальностью бытия.

О Стелла! О чем он думает? Он так устал… Если бы только, закончив свою работу здесь, он мог, вернувшись домой, застать там нежную и любящую жену, которая не станет отказывать ему…

– Доктор! Доктор!

Метнувшись к кровати, он сжал протянутые к нему руки роженицы.

– Вот! Вот! Опять началось? Тужься сильнее.

– Сколько еще, доктор?

– Уже недолго осталось, – соврал он. – Не волнуйся. Все будет в порядке.

– Мне все равно… все равно…

Голова с растрепанными волосами заметалась по подушке.

– Я хочу умереть… Пусть мы оба умрем… Только без боли…

– Кейт! Не говори чушь!

Высвободив одну руку, врач повернул лицо роженицы так, чтобы на него падал свет.

– Больше не говори этих глупостей. Понятно?

Секунду ее большие голубые глаза вопросительно смотрели на врача:

– Шансы есть?

Родни Принс предположил, что пациентку интересует скорее не безопасность ее нерожденного еще ребенка, а собственное выживание и вероятность того, что после родов она останется немощной калекой, неспособной существовать в этом жестоком мире. Впрочем, он не был ни в чем уверен.

– Хорошие шансы, – ответил врач. – Это ведь твой ребенок.

Родни не понимал, что заставило его произнести вторую часть фразы. Если родится девочка и унаследует красоту матери, то, вырастая в этой клоаке, малышка с самого начала будет обречена на незавидную участь. Доброта заставляет человека лгать, быть тактичным и неискренним. Лишь ненавидя человека, говоришь ему чистую правду…

Врач пододвинул расшатанный стул поближе к кровати и уселся на него. Кейт, мучимая схватками, вцепилась в его руку. Куда, дьявол ее побери, делась эта пьянчужка? В комнате было холодно. Свет, едва теплящийся в камине, угас под слоем золы. Если старая ведьма не вернется, то будет худо. Мать девчонки внизу, она вообще ни на что не годна. Муж, беременность дочери и жизнь вообще напугали ее до дрожи в коленях. Если эта Кларк не вернется… А с чего он вообще решил, что она может не вернуться? Кларк как-никак повитуха. По крайней мере, так считается. Это ее работа. Родни Принс за месяцы своей практики уже успел наслушаться о художествах этой бабы. Жадная пиявка не гнушалась того, чтобы выжимать все соки из таких же бедняков, как сама.

– О, док… тор! О, Боже!

Сдернув постельное белье, которым была укрыта роженица, врач ощупал содрогающееся тело Кейт, а затем вновь укутал ее и с силой топнул ногой об пол. Не прошло и минуты, как дверь тихо приоткрылась. Пальцы обеих рук Сары Ханниген нервно вцепились в полотняный передник.

– Миссис Кларк вернулась?

– Нет, доктор.

– Разожгите огонь в камине, а то он совсем потух. Подложите дров.

– Дров нет, доктор. Есть только угольный шлам.

– Разломите что-нибудь деревянное.

Миссис Ханниген беспомощно взирала на врача. Ее губы искривились. Казалось, язык Сары беззвучно двигается у нее во рту. Глаза Родни Принса встретились с ее глазами, а рука полезла в карман и извлекла оттуда соверен. Сара с удивлением уставилась на блестящий желтоватый кругляш, опустившийся в ее ладонь. Язык задергался между сжатыми челюстями, но изо рта не вырвалось ни звука.

– Купите все, что надо, – несколько резковато распорядился врач. – И еще найдите где-нибудь курицу. Кейт надо будет хорошо питаться… завтра…

Сара заторможенно кивнула головой. Языком она слизывала катящиеся по щекам слезы.

Кейт застонала. Она едва слышала звук собственного голоса. Стоны, казалось, реяли в воздухе. Они поднимались вверх и прилипали к покрытому штукатуркой потолку. Пятна и трещины собрались над ее головой в замысловатую фигуру, отдаленно похожую на треногого коня. Это «существо» являлось ее другом и тайным наперсником с самого детства. Оно сочувственно слушало ее плач и жалобы, было снисходительно к грехам и тайным мыслям, которых Кейт так стыдилась. Особенно она стыдилась своих сомнений относительно существования Бога. В какой-то книге она раз прочла, что священники, похожие на строгого отца О’Молли, только и делают, что мешают простым людям, таким, как она, задуматься о своей трудной жизни. Если бы они осознали всю мерзопакостность происходящего, то перестали бы мириться со своей долей. Эту книгу ей дал почитать Джимми Мак-Манус, но Кейт почти ничего не поняла из прочитанного. А после она уехала в Ньюкасл… Шилдс показался тогда недостаточно хорош для нее. Именно после чтения той книги Кейт, раздевшись донага, подолгу стояла перед зеркалом, поворачивая мутный четырехугольник туда-сюда, чтобы разглядеть каждую часть своего тела. Тогда она решила, что по-настоящему красива и сможет женить на себе любого мужчину. Вот только говорить правильно она не умеет… Но может научиться. Она ведь смышленая. После этого мысль, что ей предстоит сполна расплатиться за такую гордыню, погнала девушку в исповедальню. В темной духоте, краснея до корней волос, Кейт созналась в своем страшном грехе. Священник сказал, что она должна блюсти себя и отгонять порочные мысли. Потом он рассказал ей о святом, которого мучила собственная плоть. Тот, раздевшись, бросился в заросли остролиста… или это был куст ежевики? Она не была уверена, что точно запомнила.

…Стоны становились громче. Где сейчас Джон? Знает ли он, что скоро станет отцом? А может, это не первый его ребенок? Он не был ей мужем, она не была ему женой, но вот-вот на свет появится их ребенок… Это ее вина. Не стоит винить в случившемся Джона. Он никогда не говорил, что собирается на ней жениться. За прошедшие месяцы врожденное чувство справедливости тысячи раз ей это говорило.

– Джон! – завопила вдруг роженица.

Рука врача вытерла пот с ее лица.

– Все хорошо, Кейт. Все в порядке. Скоро все закончится.

– Скоро все закончится… Скоро все закончится… – срывались с губ несчастной стоны.

Ребенок Джона! Глаза привлекательной формы и красивый рот… Все случилось как будто бы вчера. Впервые она увидела его сидящим в гостиной пансиона Джексонов. Двух горничных послали по делам в город, и ей пришлось сервировать чай. Маленькие пирожные и фарфоровые чашечки… Что-то екнуло в ее сердце, когда их глаза встретились. Кейт захотелось сбежать из комнаты в прохладу холла. Через три дня он передал ей записку, предлагая встретиться…

О безумное наслаждение! Экстаз полноты любви! Даже когда она отдалась ему, возникшее чувство меркло перед осознанием того, что ее возжелал он, джентльмен, объездивший полмира и много повидавший. Только дважды он взял ее, только дважды, и оба раза в течение одного месяца во время редких свободных часов, положенных ей. Они поехали в Лейнсби, и Джон по дороге говорил, что никогда прежде не встречал такой красивой девушки, что он будет вечно ее любить и что она навсегда…

– Доктор! Доктор!

– Все будет хорошо, – заверил врач роженицу, выходя из спальни.

– Миссис Ханниген! – закричал он испуганной, закутанной в шаль хозяйке, которая стояла внизу ведущих наверх ступенек. – Приведите сюда миссис Кларк! Немедленно!

– Я здесь, доктор! – крикнул голос. – Не могу подняться по лестнице.

Миссис Кларк оттолкнула Сару Ханниген в сторону и встала, глядя на Родни своими наглыми глазками.

– Я упала с лестницы и повредила колено. Очень болит. Я не уверена, что смогу доковылять к себе домой по снегу. Такие сугробы намело, просто жуть.

– Миссис Кларк! Мне нужна ваша помощь. Если надо, я понесу вас наверх на руках.

– Господи! – воскликнула акушерка. – Я не смогу. Посмотрите вот на это!

Врач склонился над ее коленом, и она проворно подняла подол юбки. Колено оказалось заблаговременно обнажено. Видно, миссис Кларк заранее подготовилась к осмотру.

Родни бегло оглядел ушиб. Чертова баба! Он мог бы поклясться, что эта толстуха специально все подстроила.

Подумав секунду, он сказал:

– Медсестра Шелл! Она придет. Как можно…

– Бесполезно. Она сейчас в Джероу, вызвана к больному. Я видела ее пару часов назад, – с видимым триумфом в голосе заявила миссис Кларк. – Сегодня ночью вы все равно не сможете никого найти. Доктор Келли в таких случаях…

– Замолчи, женщина!

Бородка врача нервно дернулась. Глаза засветились неприязнью.

Боже всемогущий! Если бы она только могла убить его здесь и сейчас! Разговаривать с ней таким тоном, да еще называть «женщиной»! Ее уважают за опыт и знания во всем районе Пятнадцати улиц, где в закопченных домах живут эти никчемные людишки. Даже из Шилдса и Джероу звали ее принимать роды. Доктор Келли иногда говаривал, что она знает ничуть не меньше его самого, дипломированного врача. А этот молокосос в большом новом автомобиле, одетый с иголочки… Он даже разговаривает, словно иностранец. И этот сопляк приказывает ей молчать! Даже Тим Ханниген, который мог своими кулаками и отборным сквернословием кого угодно довести до трепета на всех пятнадцати улицах, никогда не говорил с ней в таком тоне, никогда не приказывал ей, Дорри Кларк, замолчать. Кровь в венах кипела. Миссис Кларк подняла чулок и завязала подвязку. Опустив подол юбки, она плотнее укуталась в свое пальто и заковыляла к ведущей на кухню двери. Перед тем как войти в нее, акушерка оглянулась:

– Вы, возможно, и доктор, но… отнюдь не джентльмен. Можете меня отстранить, лишить куска хлеба, но, клянусь, я не буду работать с вами даже тогда, когда мне будет грозить работный дом. Я не простая женщина. Попомните мое слово: долго вы так не протянете.

Когда Дорри Кларк распахнула ведущую на двор дверь, вихрь снега ворвался в кухню.

– Держите ногу повыше несколько дней, – крикнул Родни ей вслед.

– Иди к черту! – был ответ.

По лицу Тима Ханнигена скользнула тень изумления. Во время их ссоры он сидел неподвижно перед камином в кресле с высокой деревянной спинкой. В очаге ярко горел угольный шлам. В печной трубе весело свистел ветер. Тяга – лучше не бывает.

Сара Ханниген замерла у стола без скатерти, стоящего посреди кухни. Она не сводила усталых глаз с врача, нервно хватаясь руками попеременно то за плетеную корзину, то за свою шаль. Когда дверь захлопнулась за спиной Дорри Кларк, Родни Принс подумал с минутку, а затем быстро написал что-то на листе, вырванном им из записной книжки.

– Я пошлю за доктором Дэвидсоном, миссис Ханниген, – дописывая, сообщил он. – Пусть ваш муж доставит записку по этому адресу как можно быстрее.

– Я отнесу записку, – затаив дыхание, произнесла Сара.

– Нет. Вам надо кое-что купить и натопить в доме. Пусть пойдет ваш муж.

Миссис Ханниген беспомощно переводила свой взгляд с затылка головы Тима на бородатое лицо малознакомого врача и обратно. Он не знал… Он был словно из другого мира. Подаренный ей соверен доказывал это с полной очевидностью. Если доктор и впредь продолжит швырять деньги направо и налево, то в покое его не оставят. Как он разговаривал с Дорри Кларк! А теперь вот посылает Тима, словно мальчика на побегушках. Пресвятая Богородица!

– Лучше я пойду, доктор…

– Нет. Мистер Ханниген! – обратился врач к неподвижно застывшей голове хозяина дома. – Будьте столь любезны отнести эту записку доктору Дэвидсону. Вашей дочери очень плохо.

Голова Тима Ханнигена повернулась. Его блеклые глаза под лохматыми бровями ничего не выражали. Зрачки медленно сфокусировались на черном клинышке бороды Родни. На лице мелькнула тень насмешки.

– Пошла она к черту! – медленно выговаривая слова, произнес Тим.

Верхняя губа была чуть поджата. Бросив многозначительный взгляд на жену, отец Кейт снова уставился на горящий в камине огонь.

– Вы отдаете себе отчет в том, что ваша дочь может умереть?

Голова Тима Ханнигена дернулась. Казалось, он беззвучно смеется.

– Доктор! Умоляю… Давайте я отнесу записку. Пожалуйста! Я быстро сбегаю…

Выдернув сложенный листок из пальцев врача, миссис Ханниген без дальнейших пререканий выскочила из дома через задний ход. Послышался стук захлопывающейся двери. Родни Принс стоял, уставившись на затылок Тима Ханнигена. Такого всплеска злобы он, казалось, никогда прежде не испытывал за всю свою жизнь. Эти люди… Кто они такие? Звери? Ужасная толстая акушерка, от которой воняет джином, бессердечный хозяин дома, столь жестокий, что воображение врача отказывалось поверить в возможность подобного. Следовало хорошенько врезать по этому рту, сведенному в зверином оскале, так чтобы эти змеиные глаза закрылись… Но к чему такие крайности? Ему сегодня понадобится много сил. Врач повернулся и зашагал вверх по ступенькам лестницы, придерживаясь рукой за стену. Как говорит Фрэнк, не стоит метать бисер перед свиньями. Что бы он ни делал, эти люди все равно не смогут выбраться из болота, в котором прозябают, так как девяносто процентов из них не многим лучше животных… Не то чтобы Родни Принс особо ценил мнение брата, но принятое им решение разочаровало всех членов семьи, а также Стеллу, которая, как оказалось, терпеть не может это ужасное место. И ради чего? Родни трудно было вразумительно излагать не до конца ясные чувства, побудившие его кардинально изменить свою жизнь. По крайней мере, он не смог переубедить никого из своих родных. Если бы Родни Принс все не бросил, то сейчас у него была бы лондонская практика и доходное место в одной из лучших больниц. В эту минуту он преспокойнейшим образом ехал бы ужинать к себе домой, в Рукхерст.

Каким же прекраснодушным дураком он был! «Нельзя притворяться, что тобой движет идея или симпатия к этим отвратительным людям». Отец назвал его упрямцем. Вердикт матери звучал: «Извращенная форма снобизма». Фрэнк, презрительно улыбаясь, сказал, что он просто пресытился и желает пощекотать себе нервы. Только дед ничего не сказал. Он молча слушал доводы внука, не выражая при этом ни одобрения, ни осуждения. Только во взгляде старика Родни прочел… зависть. Или это ему только почудилось?

В комнате ужасно холодно. Если девчонка не умрет во время родов, то холод наверняка сведет ее в могилу. Склонившись над Кейт, он пощупал пульс. Если мать роженицы застанет Дэвидсона дома, он сможет добраться сюда не раньше, чем через полчаса. Чем раньше они начнут, тем лучше. Роды будут трудными…

«Надо что-нибудь сделать, а то замерзнем».

Родни опустился на колени на небольшой плетеный коврик перед очагом и дунул на остывшие угли. Вследствие этого необдуманного поступка зола щедро усыпала его лицо и волосы. Черт побери! Вскочив на ноги, Родни поспешно стряхнул с себя пепел. Тот попал в глаза. Временно ослепнув, врач, спотыкаясь, подошел к полукруглому столу на трех ножках, стоящему в углу, плеснул воды из эмалированного кувшина в оловянный таз и умылся. Мыло щипало глаза сильнее, чем угольная пыль. Что за ночка! Снег валил не переставая уже несколько часов. Теперь его автомобиль завален. Да, хуже не придумаешь… Если бы не возникло осложнений, он давно был бы дома, а так… Снега выпало сантиметров тридцать. Сверху уже подмерзло, так что об «уехать» нечего и думать – проще сказать, чем сделать. К тому же состояние девушки требует его присутствия… Отодвинув в сторону бумагу кремового цвета, которой было занавешено окно, врач попытался выглянуть наружу. Ничего не вышло: стекло покрывали морозные узоры; на подоконнике лежал снег. Вернувшись к кровати, Родни сел обратно на стул.

Кейт лежала, тяжело дыша. Врач оглядел комнату. Небольшая – десять на восемь футов, не больше… Двуспальная железная кровать, украшенная латунными шишечками. Столик для умывальных принадлежностей с мраморной столешницей. Большой деревянный сундук за задернутой занавеской, на крышке его стояло зеркало. Больше никакой мебели в комнате не было. На приделанных к двери колышках висела верхняя одежда. Кейт укрывали стеганое ватное одеяло и два тонких шерстяных пледа светло-коричневого цвета. Доски пола недавно скоблили. Из-за этого они казались почти белыми. Свет давал единственный газовый рожок.

Родни Принс взглянул на пламя, дрожащее на конце загнутой вверх свинцовой трубки. По мощности, как прикинул врач, раз в сто слабее, чем свет, испускаемый большой люстрой, свешивающейся с потолка столовой в их доме. Своим домом для Родни был Рукхерст, а не то «здание», которое он делил со Стеллой. Вдруг он почувствовал жгучую ностальгию по всему тому, что долгие годы принимал как должное. Особенно ему сейчас не хватало столовой в Рукхерсте. Неяркие, выгоревшие цвета обоев. Наполовину стертая позолота. Высокие, широкие окна, обрамленные тяжелыми портьерами. Милая глазу старая мебель отполирована временем и руками. Родни испытал прилив душевной теплоты к своей семье. Величественная, седеющая, немного циничная мать, с которой ему трудно было найти общий язык. Терпимый ко всему отец. Завидующий ему Фрэнк.

Сегодня сочельник. Несмотря на все их разногласия, канун Рождества дома всегда праздновали шумно и весело. А тут он с десяти часов утра только и делал, что посещал маленькие домики. В некоторых было довольно чисто, в других неприятно пахло, но во всех жили настороженные люди с грубыми голосами. А потом была еще Стелла… Ссора, которую они затеяли вчера ночью, была бы сегодня улажена, если бы, конечно, ему удалось поехать с женой ужинать к Ричардсам. Насколько он понимал, Стелла презирала пожилое семейство, но те умели польстить ее высокомерию, пригладить яркое оперенье, которое муж любил то и дело взъерошивать. Общение с ними может привести Стеллу в «нежное» расположение духа. Впрочем, его жена только и делала, что впадала в «нежное и ранимое» расположение духа. Сама чувствительность и мечтательность! И при этом с успехом играет роль настоящей ледяной красавицы. Как ей удается заставить его чувствовать себя грязным животным? Вчера ночью, прильнув к нему, словно маленький котенок, жена довольно мурлыкала, пока он играл ее волосами, шепча ласковые слова, рассказывая о том очаровании, которому он поддается рядом с ней. Родни целовал ее глаза и уши, гладил руки. Обманчивая податливость ее красивого тела ввела его в заблуждение. Он поверил, что Стелла ждет завершающего акта. «Сейчас!» – забилось у него в голове… Горячее тело превратилось в колоду, а затем в ледышку. Жена отстранилась.

– Стелла! – завопил он.

Да, вот именно что завопил.

– Не мучь меня!

Он навалился на нее всем телом, но Стелла выскользнула. Родни кипел от ярости. Опять одно и то же! Он возобновил свои попытки вернуть ее расположение.

Женский голос звучал приглушенно, почти как шипение:

– Почему ты все время настаиваешь на этом? Почему ты такой грубый? Мы уже все обсуждали раньше. Я не собираюсь терпеть эту мерзость каждую ночь!

– Но, дорогая… Мы уже так долго… почти… – заикаясь, произнес Родни с невыразимой болью в голосе.

– Не будь таким вульгарным! Ты похож на… этих докеров.

Тогда он ее отпустил. Жена в помятом шифоне соскочила с кровати и исчезла в будуаре. Щелкнул, поворачиваясь в замке, ключ. Родни понял, что Стелла намеревается провести ночь у себя на кушетке. Мучительное желание собралось, казалось, в одной точке. Он ее ненавидел. Родни забарабанил в запертую дверь, зло шипя слова, которые ни за что не произнес бы при других обстоятельствах. Стелла не отвечала… Когда он, прихрамывая, вернулся к кровати и, обессиленный, упал в постель, то вцепился зубами в ткань подушки, заглушая рвущийся из груди стон.

Стелла легко умела довести его до этого состояния. И все потому, что он не мог ее разлюбить. Жена без труда превращала мужественного человека шести футов ростом в никчемное, извивающееся существо. Родни Принс понимал, как ему следовало поступить еще много лет назад, но, к сожалению, он не мог представить себе, что прикасается к какой-нибудь другой женщине, кроме Стеллы. Родни полюбил ее еще когда ей исполнилось пять лет. Она тогда шла между ним и Фрэнком. Именно Стелла стала причиной первой серьезной ссоры между братьями.

Утром муж и жена встретились за завтраком. Стелла казалась бледнее, чем обычно. В присутствии слуг она смеялась и болтала о предрождественских заботах. Жена получила хорошее воспитание. По мнению Родни, она бы не утратила светскости даже в аду. Он понимал, что выглядит ужасно. Чернота бороды подчеркивала смертельную бледность лица. Он мало говорил и почти ничего не ел. Выпив три чашки кофе, сослался на неотложные вызовы и поспешил покинуть столовую. Даже не глядя на жену, Родни понимал, что Стелла тут же надела маску печали и мягкого укора.

То, что их вчерашнюю ссору было слышно в дальних комнатах, где жила прислуга, его не волновало. Родни привык, что слуги знают о его личной жизни не меньше его самого. Он даже не задумывался о том, что, в отличие от тех, кто служил его семье тридцать-сорок лет, некоторые молоденькие горничные пробыли здесь на службе не более трех месяцев и что их ни в коем случае не стоит считать его «старыми друзьями».

Во входную дверь застучали. Громкий стук вывел Кейт из полузабытья. Она широко открыла глаза.

– Кто это пришел? – схватив врача за руку, спросила она. – Не отправляйте меня в работный дом!

Девушка огляделась вокруг безумными глазами.

– Где миссис Кларк? Не отправляйте меня! Пожалуйста! Не отправляйте меня! Я за все заплачу, когда встану…

– О чем, Бога ради, ты говоришь? Не глупи, Кейт! Кто наговорил тебе таких глупостей? Это пришел доктор Дэвидсон. Миссис Кларк мне не помощница. Она повредила колено. Теперь ложись…

Врач мягко, но настойчиво уложил роженицу обратно на подушку.

Стучавший ударил еще раз. Теперь уже громче. Родни направился к ведущей на первый этаж лестнице. Он сомневался, что «грязное животное» может сейчас спокойно сидеть в кресле, но худшие его опасения оправдались. Врач услышал бряцанье кочерги, ударяющейся о прутья каминной решетки. Боже правый! Какая же он скотина!

Родни сбежал вниз по лестнице.

– Вы что, оглохли, сэр? – заорал он спине Тима Ханнигена.

Быстро миновав кухню, очутился в прихожей. По входной двери вновь забарабанили.

В лицо ударил порыв ветра со снегом.

– Я уж подумал, что все вы тут вымерли.

Закутанная с головы до пят фигура начала сбивать прилипший к ногам снег, ударяя сапогами о стену.

– Фу-у-у… Ну и ночка!

Гость шагнул в прихожую. Родни, не говоря ни слова, захлопнул за ним дверь и провел в ярко освещенную кухню.

– Привет, Тим! Ты, видно, оглох.

Непринужденная фамильярность слов доктора Дэвидсона удивила Родни. Пришедший бросил на хозяина дома бесстрастный взгляд. На его лице не отразилось даже тени раздражения за то, что пришлось долго ждать, пока откроют. На губах играла полуулыбка, так удивившая Родни при первом знакомстве с доктором Дэвидсоном. Сначала ему показалось, что Дэвидсон над ним насмехается, насмехается незло, но все же… Как он смеет?! Но вскоре Родни Принс все о нем разузнал. Доктор Дэвидсон был сыном бакалейщика из Джероу. Отец заработал денег и потратил их на образование сына. А сын, вместо того чтобы убежать подальше из сточной канавы, в которой родился, вернулся, женился на уроженке Джероу и стал лечить больных в самых неблагонадежных кварталах города возле парома. Семья врача жила в уродливом домишке, выходящем окнами на грязные, покрытые разноцветными пятнами воды речушки Дон, медленно текущей по городку, а затем впадающей в Тайн. Но мрачная обстановка не смыла улыбки с лица Питера Дэвидсона. Со временем Родни понял, что в поведении коллеги нет ни тени насмешки. Просто доктор Дэвидсон не может смотреть на жизнь без этой самой своей полуулыбки. Он никогда не спешил и никогда не выходил из себя. Родни недоумевал, пытаясь разгадать тайну этой странной полуулыбки. Ему очень хотелось получше узнать доктора Дэвидсона, но в то же самое время он отлично понимал, что это невозможно. Они редко пересекались по работе, а представить себе, как Стелла будет сидеть в гостиной за одним столом с женой доктора, было просто немыслимо.

Только очутившись в спальне, Родни нарушил тишину:

– Прошу прощения за то, что вынудил вас покинуть семью в такой день. Сегодня сочельник, и погода настолько ужасная, что…

– Не волнуйтесь. Таковы правила игры. Привет, Кейт!

Опершись руками себе в колени, Питер Дэвидсон склонился над кроватью роженицы.

– У тебя родится рождественский ребенок.

Опять в его голосе прозвучала фамильярность. Родни видел, как лицо Кейт осветилось улыбкой. Так улыбаются старому другу. Доктор Принс почувствовал легкий укол профессиональной зависти. Кейт никогда не улыбалась ему так радушно. Впрочем, никто из его пациентов не относился к молодому врачу так, как они относились к доктору Дэвидсону. Три месяца Родни пытался проникнуть в мир никому не доверяющих людей. Он старался найти с ними общий язык, хотя подозревал, что обитатели этого мира даже по выговору способны определить, что доктор Принс является представителем «высшего класса». Они не могли ясно выразить свои чувства, но в глубине души эти люди негодовали на чужака, считая его высокомерным снобом.

С видимой неохотой Родни Принс снял с себя пиджак и закатал рукава. Холод комнаты проник через тонкую шерстяную ткань рубашки и жилета. Открыв саквояж, он вытащил оттуда все, что могло им понадобиться. За окном раздались голоса. Казалось, что люди говорили, обмотав рты полотенцами.

– Привет, Джо! Веселого Рождества!

– Веселого Рождества, Джимми! Веселого Рождества!

– Домой идешь?

– Нет, приятель. Моя старуха обещала огреть меня кочергой, если только я посмею показаться на пороге.

Приглушенный смех. Затем на улице вновь воцарилась тишина.

Дэвидсон продолжал болтать с Кейт. Родни неожиданно ощутил давящее чувство одиночества. Казалось, он лишился любых человеческих привязанностей. Все, кого он знал, а также его семья и Стелла оставались равнодушными и порицающими. В их холодных взглядах не было места теплу, а чувствовалось лишь недовольство. Родни видел их всех стоящими, вросшими, словно могучие дубы, корнями в склон высокого холма, а сам он превратился в маленький ручеек, катящий, изгибаясь, свои воды у его подножья. Они все казались такими большими и могучими, но все-таки были неспособны остановить бег его вод. Воды ручья добежали до долины, где жили эти люди. Мужчины на улице, рожающая девчонка на кровати, плотный, крепкий врач, который держал ее жизнь за повод, – все они как бы слились вместе. Родни жил среди этих странных людей, но не становился для них своим. Дружеская рука помощи была ему сейчас необходима, как никогда прежде. Чужак потерялся на этом огромном, незнакомом и страшном континенте одиночества. Безрадостный ландшафт тянулся во все стороны: белый, безнадежный и пустой…

«Господь милостивый! – пронеслось в голове Родни. – Так не пойдет. У меня головокружение. Я не завтракал и не обедал… Надо поесть, пока не стало слишком поздно…»

Доктор Принс глянул на Дэвидсона. Врач болтал с Кейт.

– Хорошо, – говорил он роженице. – Если тебе нужно место, ты его получишь. Их прислуга останется в доме еще с месяц. Платят пять шиллингов в неделю. Все будет в порядке, Кейт. Ты получишь место. Не волнуйся.

Родни кивнул коллеге головой. Дэвидсон обошел кровать и склонился над столиком для умывальных принадлежностей.

– Будет непросто. Надо дать ей это понюхать, – сказал Родни Принс, протягивая доктору Дэвидсону бутылочку и ватку.

Тот кивнул головой и вернулся к постели Кейт Ханниген.

– Старикам почти по восемьдесят лет, а их сестре – около семидесяти. В доме только восемь комнат. Когда они сказали мне сегодня, что их служанка уходит, я сразу же подумал о тебе, Кейт. Дом небольшой, уютный. Находится в Вестоу. Если ты туда переедешь, то будешь всем обеспечена. А теперь дыши ровно, Кейт. Вот так… Да. Все будет хорошо.

Дэвидсон повернулся к Родни:

– Это ее немного успокоит. Все они хотят попасть в хороший дом. Маленькая бедолага! Она и сама почти ребенок.

– Вы ее давно знаете? – спросил Родни, поворачивая лежащую так, чтобы легче было принимать роды.

– Да. Выросла, можно сказать, на моих глазах. Все здесь знают Кейт Ханниген. Она первая красавица и вообще… Когда-то была чудным ребенком. Меня всегда удивляло, как у старого Тима Ханнигена может быть такая милая дочурка. До вчерашнего дня я не знал, что она попала в беду. Признаюсь, я удивлен. Она всегда казалась мне другой, непохожей на остальных. Кейт была тихой, мечтательной девочкой. Я считал, что ей здесь не место. Она не гуляла с парнями. Напротив, избегала их общества. Впрочем, если бы парни осмелились подбивать клинья к дочери старого Тима, я им не завидую. А теперь вот… Бедная Кейт!

Доктор Дэвидсон свободной рукой осторожно убрал длинную прядь каштановых волос с лица девушки. Другой рукой он нащупал ее пульс.

– Слишком слабый, – пробормотал он. – Что с ней случилось?

– Не знаю, – сказал доктор Принс. – Я не смог ничего существенного у нее выведать. Кейт пришла домой только вчера. До этого она работала в меблированных комнатах в Ньюкасле. Ее мать думала, что она до сих пор там служит. Кейт не бывала дома уже несколько месяцев: находила различные предлоги, чтобы не видеться с родителями. А потом явилась как снег на голову. Учитывая этого «зверя», сидящего сейчас внизу перед камином, в ее нежелании ставить родителей в известность о своей беременности нет ничего противоестественного. Я думаю, что работный дом был бы для нее даже предпочтительнее, но Кейт боится его до смерти.

Улыбка угасла на лице доктора Дэвидсона.

– Вы ведь мало что знаете о работных домах? – спросил он коллегу.

Родни не ответил, занятый пациенткой. Движения его рук были быстрыми, расчетливыми. Он собрался с духом и начал мягко сжимать тело роженицы.

Прошло несколько минут…

Наблюдавший за ним Питер Дэвидсон думал: «Хорошие руки… Не дрожат. Он явно нервничает, натянут, словно лук… Что на него так подействовало? Чудной малый! Почему он занял место Келли, когда Андерсон перебрался в Вестоу? Хочет написать книгу на основе полученного здесь материала? Деньги, очевидно, его не интересуют. Старый болтун Ричардс говорил, что у него не меньше двух тысяч годового дохода ренты… Вот так-то! Две тысячи в год!»

Перед взором врача предстало видение ярко освещенной, сияющей белизной клиники, оснащенной новейшим оборудованием. Питер Дэвидсон не понимал, что нужно здесь этому богачу. Он не казался помешанным на благотворительности человеком.

«Какова ни есть его цель, а я могу биться об заклад на что угодно, что его великосветская жена этого не одобряет».

– Бесполезно, – поднимая глаза, сказал Родни. – Застрял… Надо резать…

Он кивнул головой в сторону роженицы.

Дэвидсон передал ему острый медицинский скальпель. Инструмент опустили в спирт. Руки Родни вновь тянули и сжимали тело Кейт. Ему уже не было холодно. На лбу выступили капли пота. Струйка, сбежав по брови, закапала ему на руку. Родни подтянул подбородок к груди. Заостренный кончик бороды теперь лежал на рубахе, прямой, словно стрела…

«Немного… еще немного…» – подбадривал себя доктор Принс.

Головка… Дальше… Дальше… Легче…

«Надо поторопиться, а то она долго так не протянет».

Дэвидсон встревоженно щупал ее пульс.

«Так… Так… Еще немного… Черт побери! Не капризничай! Вылазь!»

Руки врача тянули и сжимали. Пот щипал ему глаза. Кровь забрызгала рубаху.

На лице доктора Дэвидсона отразилось сострадание. Бедная Кейт! О, ребенок почти вышел из утробы матери… Врач оказался на высоте. Даже если бы девчонка заплатила за услуги акушера сотню фунтов, она и в таком случае не получила бы лучшей помощи.

– А-а-а!

Это было восклицание не только триумфа, но и облегчения. Родни медленно извлек из утробы матери красное тельце, покрытое серебристой слизью. Секунду оно лежало на его руках. Девочка. Ее назовут Энни Ханниген. Этот случай поспособствует, а затем нанесет большой вред его карьере…

Кухня

Помещение заполнял яркий мерцающий свет. В открытом очаге уголь раскалился до насыщенного красного цвета, который контрастировал с покрытой графитом полкой для подогрева пищи. Справа располагалась кухонная плита, слева стояли кастрюли. Свет, испускаемый очагом, сиял на каминной решетке из латунных прутьев со стальными набалдашниками. Из-за этого раскаленные уголья казались нежными розовыми облачками, видимыми как бы через серебристую завесу. Отблески огня играли на коричневато-красных ножках кухонного стола и на чашках, стоящих на заплатанной скатерти, и на красном дереве горки для кухонной посуды, что стояла у противоположной стены; поблескивала медная ручка ведущей на лестницу двери. Слева от камина, у стены, тянулась деревянная лавка со спинкой. На ней лежали мягкие подушки, набитые овечьей шерстью. Даже дверь, ведущая в прихожую, радовала глаз своей белизной, которую подчеркивала чернота ручки. Особенно красиво отблески огня играли на стеклах окна. На подоконнике стояли шесть красных глиняных цветочных горшков с пестрыми гиацинтами. Накрахмаленные веселенькие кружевные занавески висели правильными, почти идеальными складками. У Сары создавалась иллюзия, что она смотрит на какую-то красивую репродукцию. Никогда прежде подоконник в ее доме не был таким опрятным.

Гиацинты в любое время года – предел мечтаний каждой хозяйки, но на Рождество и в ее кухне цветы превращались в весомое свидетельство того, что жизнь изменяется к лучшему. Сара Ханниген надеялась, что, прежде чем она по-настоящему состарится, мир придет в ее дом. Она просила у Бога лишь мира, не счастья… Сара глянула поверх цветочных горшков на крошечный задний дворик и стены домов за ним. Этот год выдался самым спокойным из всех предыдущих…

В то Рождество, когда Кейт вернулась домой беременной, ее мать начала со страхом думать, что вскоре существование в этом доме станет совсем невыносимым. После рождения Энни так и случилось. Жизнь превратилась в ад, и продолжалось все это больше месяца… Но когда Кейт нашла место в Вестоу, дела постепенно пошли на лад. Во-первых, дочь отдавала родителям четыре шиллинга и шесть пенсов из пяти шиллингов, которые платили в неделю, что являлось, Господь знает, большим подспорьем. Во-вторых, Тим наконец-то, по прошествии восемнадцати лет домашней тирании, немного сбавил обороты.

Сначала внучка часто капризничала, и Сара Ханниген большую часть зимы вынужденабыла провести в теплой кухне, отдыхая по ночам на разложенных на лавке подушках. Потом ее тело покрыла сыпь и врач дал ей вонючую мазь, вызывающую у мужа тошноту. Тим ругался и ворчал так, что ей, слава Богу, пришлось оставить его одного спать на пуховой перине, а самой перебраться обратно на лавку. Но сыпь, несмотря на все ее старания, не могла оставаться вечно, к тому же Тим по прошествии нескольких недель начал подозревать неладное. Когда Сара вернулась на супружеское ложе, прежний кошмар возобновился. Иногда проходила неделя или даже две, прежде чем разъяренный своим мужским бессилием и недолговечностью страсти Тим разражался криками: «Она не моя! Признайся мне, или я вырву у тебя это признание. Она ведь не моя? Признайся, что она от того художника! Говори правду!»

Сара знала, что только страх перед адом, который так ярко живописал отец О’Молли, останавливает ее мужа от убийства. Не раз ее жизнь была в смертельной опасности. Трижды, когда Кейт еще не исполнилось и годика, Сара вынуждена была убегать с младенцем на руках в дом своей соседки, миссис Маллен. О таких происшествиях любят посудачить жители Пятнадцати улиц, поэтому она не удивилась, когда однажды в их дом пожаловал сам отец О’Молли. Он долго беседовал с Тимом наверху в их спальне, а затем переговорил и с ней, уединившись для этого на кухне. Вследствие этого разговора Сара долгие годы не могла избавиться от жгучего чувства вины, хотя до этого она считала свой «великий грех», как выражался отец О’Молли, личным делом ее и Бога. Сара не могла никому об этом рассказать, даже если это угрожало спасению ее бессмертной души. Отец О’Молли старался вызвать ее на откровенность, но какой-то инстинкт, не забитый и не запуганный мужем до слепого повиновения, воспротивился тому, чтобы открыть свою тайну другому человеку, пусть даже это был слуга Всевышнего.

После беседы со священником Тим начал регулярно посещать церковь, даже четверговую вечернюю литургию. В субботу он обычно напивался и бил жену, но по воскресеньям послушно ходил на мессу. Сара знала, что удары носком сапога и подбитый глаз – не самое плохое, что может случиться с ней. Как ни странно, будучи пьяным, Тим никогда не склонял ее к плотским утехам. И слава Богу!

Сара не имела ничего против пьянства мужа, поскольку тот обычно все же давал ей достаточно денег, чтобы она могла вносить арендную плату. Она знала, что втайне Тим ужасно боится оказаться на улице, а потом попасть в работный дом. На пищу насущную миссис Ханниген зарабатывала стиркой и другой поденной работой. До прошлого года ей удавалось сводить концы с концами. Но затем дела в доках пошли из рук вон плохо. Иногда Тиму доставалась лишь одна смена за неделю. Проработав двенадцать часов, он возвращался домой уставшим до изнеможения. Его покрытые красноватой пылью молескиновые брюки были промокшими до бедер. В такие минуты Сара жалела мужа. Разгружать железную руду – тяжелая работа, а на ужин только сваренный из костей бульон, заправленный овощами. За смену Тим зарабатывал три шиллинга и шесть пенсов. Вполне хватит, чтобы внести арендную плату. А вот двух пенсов на табачок, не говоря уже о пинте эля, не оставалось. Теперь семья жила на четыре фунта и шесть пенсов, которые зарабатывала Кейт. Еще Сара потихоньку закладывала вещи. К помощи приходского священника она пока не обращалась, зная, что отец О’Молли посоветует продать комод, лавку и железную кровать дочери, прежде чем даст хотя бы пенни.

Сара вспоминала свое прошлое и думала о настоящем, всматриваясь в серое, покрытое низкими тучами небо за окном. Одиннадцать часов дня, а так пасмурно. Надо бы зажечь свет. Сегодня как-никак сочельник. Рождество всегда ассоциировалось в голове Сары Ханниген с грядущими неприятностями. Она не помнила, чтобы этот праздник хоть когда-либо вызывал у нее добрые чувства. Как раз наоборот! В сочельник беды и горести становятся вдвойне тяжелее. Сара вышла замуж за Тима как раз на рождественские праздники. Она не помнила, почему решила выйти замуж за этого человека. Он был таким большим и молчаливым. Сара ошибочно приняла его тихую угрюмость за доброту. Роковая ошибка! А еще в молодости ей ужасно хотелось оказаться подальше от миссис Маррис, на которую она работала шестнадцать часов в день почти без выходных и получала за все про все полкроны ^[2]. Сара почти не знала своего будущего мужа – трудно с кем-то сблизиться, если у тебя свободны всего полдня за целый месяц. Ей тогда исполнилось восемнадцать, а Тиму было двадцать семь. Теперь Саре сорок два года, а ее мужу – пятьдесят один. За всю свою жизнь она только три месяца считала себя счастливой. Украденные моменты наслаждения и страха… Никто не сможет отнять их у нее. Никто. Сара трепетно хранила воспоминания о былом счастье на протяжении уже восемнадцати с лишним лет. Она не забудет о нем никогда… никогда. Последнее время миссис Ханниген испытывала предчувствие грядущих перемен к лучшему. Тим уже шесть недель оставался беспомощным узником наверху, внучка росла вполне здоровым ребенком.

Будет неплохо заварить мужу чашечку чая и отнести наверх. Еще надо пригласить Мэгги. Если они не будут громко разговаривать, то Тим ничего не услышит. Отвернувшись от окна, Сара поставила закопченный металлический чайник с водой кипятиться. Немного погремела железом, чтобы усыпить подозрительность Тима, а затем дважды сильно ударила кочергой по каминной решетке, подавая условный сигнал. После короткой паузы в ответ послышался приглушенный удар. Поставив кочергу у камина, она подошла к стоящему справа от очага буфету. С застеленной газетой и украшенной резными фестонами полки она взяла потемневший от времени заварочный чайник. Поставив его на стол, Сара тихонько прокралась в прихожую и отперла входную дверь, оставив ее неплотно прикрытой. Затем вернулась на кухню и пододвинула стоявший у окна стул к бельевой корзине, которая находилась вблизи очага. Устало улыбнувшись лежавшей в ней девочке, – малышка спала, – Сара взглядом пробежалась по кухне. К приезду Кейт она все здесь убрала и подмела. С минуты на минуту должна прийти дочь. Целую неделю они проведут здесь, на кухне, подальше от Тима. Она, Кейт и ребенок. Сара уселась на стул и расслабилась, уставившись невидящими глазами на пустое кресло Тима на противоположной стороне камина. Руки ее умиротворенно лежали на коленях. Никогда прежде у нее не бывало такого спокойного Рождества. Сегодня ей нечего бояться.

Сара встрепенулась, когда невысокая, коренастая женщина, седоволосая, с нервно моргающими глазами, бесшумно ступила в кухню из передней. Миссис Маллен подошла к бельевой корзине и улыбнулась, глядя на малышку.

– Она такая милая, Сара, – прошептала гостья. – Как он?

Миссис Маллен многозначительно мотнула головой вверх, к потолку.

– Не лучше и не хуже. Сегодня придет врач, – тоже шепотом ответила хозяйка дома. – Садись, Мэгги.

Миссис Маллен, отказавшись сесть в предложенное кресло, пододвинула к огню невысокую трехногую табуретку и поморщилась:

– Я не смогу здесь долго засиживаться. Я послала всю мою банду за рождественскими подарками. Ума не приложу, что они смогут купить на двадцать пять шиллингов, учитывая, что их шестеро, но я сказала: «Покупайте, что хотите. Детство не вечно». Когда дети вернутся, у нас пыль будет стоять столбом. Поэтому мне надо уйти пораньше. К тому же твой муж, Сара, все равно не даст нам расслабиться. Скоро он начнет случать в стену и ругаться, как Старый Гарри ^[3].

– Чайник закипел. Сейчас заварю чай. – Сара встала. – Скажи лучше, что ты положишь детям в чулки?

– Разную всячину. У Мика дела последнее время пошли в гору. Он накупил нам всего. Ты даже не поверишь, если сама не увидишь. Приходи ночью. Вместе разложим подарки в чулки. Как у тебя чисто! – оглядывая кухню, сказала миссис Маллен. – А подоконник – просто картинка! Таких чудесных цветов я прежде не видела. В последний раз, когда я заходила к тебе, они еще не цвели.

Подойдя к подоконнику, Сара взяла с него два горшка.

– Это будет моим рождественским подарком тебе, Мэгги. Больше у меня все равно ничего нет.

– Не надо. Это ведь Кейт привезла их тебе в подарок.

– Т-с-с-с! – прошептала Сара. – Возьми их, Мэгги. Цветы – это самое малое, чем я могу отплатить тебе за все то добро, которое ты мне сделала.

– Ладно. Спасибо, Сара. Мне они нравятся. Спасибо!

– Сначала я отнесу чай наверх, – сказала хозяйка дома, наливая воду в заварник и добавляя сахар.

Сара поднялась по темной лестнице, оставив Мэгги Маллен сидеть на табурете перед камином и сравнивать царящую повсюду пустоту с теснотой ее собственного жилища: в четырех комнатах жили десять человек. Двое из восьми детей скоро станут вполне взрослыми мужчинами. Ужасная теснота. Впрочем, Мэгги ни за что не поменялась бы местами с Сарой, несмотря на то, что подруга жила в четырех комнатах только с мужем и внучкой.

Вернулась Сара. Она тихо прикрыла за собой ведущую на лестницу дверь, налила черный чай в две чашки и протянула одну миссис Маллен.

– Спасибо, Сара, – сказала Мэгги. – Кстати! У толстухи Диксон прибавление в семействе.

– Когда она родила?

– В одиннадцать часов, прошлой ночью. Еще один мальчик… шестой… Денег у нее пока хватает. Работать у доктора она некоторое время не сможет, а вместо нее работодатель взял ее Мэри. Ты знаешь, что на прошлой неделе она купила граммофон?

– Нет!

– Да. Труба – размером с бадью. Не думала, что ей мало шума с шестью детьми.

– Кто будет за ней присматривать после родов?

– Конечно же Дорри Кларк! Она не смогла позволить себе и граммофон, и медсестру Снелл!

Прихлебывая чай, женщины тихо рассмеялись.

– Очень мало людей теперь зовут к себе Дорри Кларк, – продолжала миссис Маллен. – Не могу их за это осуждать. От нее постоянно несет джином. Бог знает, каким чудом ей удается каждое воскресное утро подниматься с постели и тащиться на мессу в церковь.

– Не смеши меня, Мэгги, – прошептала Сара.

– Я хочу, чтобы ты смеялась, – заявила подруга. – Я хочу, чтобы ты хохотала до упаду!

Изможденное лицо Сары внезапно осветилось теплой улыбкой, и она от души рассмеялась.

– У меня сегодня с утра странное чувство, Мэгги. Кажется, моя жизнь должна вскоре измениться к лучшему. Возможно, это из-за скорого приезда Кейт, не знаю. А вот и она!

Задняя дверь открылась, и вошла Кейт с тяжелым чемоданом в руках. Поставив его на пол, дочь молча посмотрела на сидящих у камина женщин. Мать и миссис Маллен вскочили со своих мест и стали удивленно разглядывать вошедшую. Их глаза округлились, а рты приоткрылись.

Кейт развела руки в стороны и улыбнулась матери.

– Тебе нравится, мама? – спросила она.

– Боже правый, Кейт! Где ты взяла эту одежду?

– Тебе нравится, мама? – повторила свой вопрос дочь.

– Да… Кейт, ты выглядишь… – бормотала Сара, не в состоянии найти подходящих слов.

– Да, Кейт, очень красиво, – сказала миссис Маллен. – Я прежде никогда не видела такой красивой одежды.

Мать подошла к дочери. Они не поцеловались, а обнялись и прикоснулись щека к щеке. Сара отступила на шаг назад.

– Откуда она у тебя? – В ее голосе звучала тревога.

– Мисс Толмаше подарила мне ее на Рождество. Правда красиво, мама?

– Красиво, – прошептала Сара, – очень красиво.

– Детка, ты выглядишь, как настоящая… – миссис Маллен хотела сказать «леди», но, учитывая то, что случилось в прошлом году, сочла это несколько неуместным, – щеголиха.

– Мисс Толмаше заказала костюм и шляпку специально для меня. Вчера она повела меня в магазин и купила сапожки. Посмотри на мех оторочки пальто.

Кейт подняла доходящую до колена полу серого пальто, отороченную темно-коричневым мехом, так, чтобы мать могла его лучше рассмотреть.

– Пощупай, какая толстая материя, ма… А посмотри на шляпку. Она мне идеально подходит. Мисс Толмаше велела и ее отделать мехом.

Сейчас Кейт была не матерью годовалого ребенка, а восемнадцатилетней девочкой, впервые в жизни надевшей новую, красивую одежду.

– Тебе она тоже послала подарок, но его доставят только завтра. Там и ткань для Энни – можно будет пошить из нее платьица, – и еще много разных вещей.

– Кейт… – отгоняя наворачивающиеся на глаза слезы, только и смогла выговорить Сара.

Ее дочь одевается, как представительница высшего класса… Прежде она не видела никого из леди и вполовину таких же красивых, как ее дочь в этой одежде. Какая она писаная красавица! Слава Богу, что Тим сейчас наверху и не встает с постели.

– Ну, теперь все только и будут, что чесать языком, когда увидят тебя одетой с иголочки, Кейт… Вижу, ты пришлась ко двору на новом месте.

– Да, миссис Маллен! Мисс Толмаше – замечательная леди, а мастер Рекс и мастер Бернард – настоящие джентльмены. – Девушка повернулась к матери. – Я тут болтаю о своих обновках и совсем забыла об Энни. Как она?

Кейт встала на колени перед бельевой корзиной.

– Лучше ее не беспокоить, Кейт, – сказала ей мать. – Если она проснется, всем нам не поздоровится. Она настоящий маленький бесенок, когда не выспится.

Кейт смотрела на свою спящую дочь. Темные, загнутые вверх ресницы ярко выделялись на фоне розовых щечек. Серебристые волосики переливались на подушке. На Кейт обрушилась лавина чувств.

«Джон! Джон! Если бы ты только ее увидел! Она так похожа на тебя! Где ты? Мне надо знать, дома ли ты сейчас. Я не буду ничего требовать от тебя. Я даже не заговорю о том, что ты должен взять меня в жены. Но я должна тебя увидеть, показать тебе нашу дочь. У меня впереди целая неделя. Сегодня я позвоню Джексонам. Они наверняка знают, вернулся ли ты. Ты говорил, что вернешься через полтора года. Когда ты увидишь меня в новой одежде, поймешь, как я изменилась…»

– Боже мой! Слышите? – полушепотом воскликнула миссис Маллен.

За тонкой стенкой кухни, в соседней квартире, раздавались боевые кличи.

– Они играют в ковбоев и индейцев! О, Сара, я должна бежать. Увидимся позже. Пока…

Соседка похлопала Кейт по плечу и вышла из кухни.

– Давай распакуем твой чемодан, а потом попьем чаю, – предложила Сара.

– Не беспокойся, мам, – поднимаясь на ноги, сказала Кейт. – Погляди, что я привезла… Лучше прибери со стола.

Быстро сбросив с себя шляпку и пальто, Кейт поставила чемодан на уголок стола.

Когда Сара увидела его содержимое, то не смогла сдержать возгласа удивления:

– Дорогая! Кто тебе все это дал?!

– Она дала, мама. Смотри! Курица, консервированные персики, язык и коробка сыра, – вынимая продукты из чемодана, перечисляла Кейт, – финики, пудинг и пирог…

– Ты уверена, что твоя хозяйка все это тебе подарила?

– Ма!

– Извини, дорогая. Я верю, что ты никогда не взяла бы ничего чужого. Просто мне не верится, что кто-нибудь может быть настолько добрым душой, чтобы…

– Мне самой было нелегко привыкнуть, – сказала Кейт.

Она перестала выкладывать подарки из чемодана и уставилась куда-то в направлении репродукции фотографии лорда Робертса ^[4], висевшей на стене над горкой для кухонной посуды.

– Сначала я не верила, что люди могут быть настолько добрыми и не хотеть чего-нибудь от меня взамен. Знаешь, мама, мне страшно, когда подумаю, что они скоро умрут. Мисс Толмаше младше братьев, а ей уже семьдесят лет.

– Но если все свободное время проводить в теплице, выращивая цветы, – указывая рукою на стоящие на подоконнике цветочные горшки, сказала Сара, – то будешь, как мне кажется, здоров и благодушен, как твои хозяева.

– Да. У них отменное здоровье, но рано или поздно они все равно умрут.

– Не печалься, дорогая. Они поехали в Ньюкасл провести Рождество в отеле, посмотреть, как живут сейчас в городе, а ты оплакиваешь их так, словно они умрут со дня на день. Люди, которые так себя ведут, совсем не собираются умирать в ближайшее время.

– Да, мама, ты права. Они уже десятый раз ездят в один и тот же отель на Рождество. Когда я провожала их сегодня утром, они махали мне из окон поезда, словно трое школьников. Разве деньги делают людей моложе?

– Не знаю, дорогая. По крайней мере, тяжелая работа и тревоги могут состарить человека прежде времени. Это уж точно. Не переживай, родная.

Сара пристально вглядывалась в черты лица дочери… Что-то в Кейт явно изменилось за последнее время. Сейчас она казалась матери выше ростом. Изменились ее манеры и речь.

Следующие слова дочери внесли долю ясности.

– Я не говорила тебе, что меня учат?

– Учат чему? – поинтересовалась Сара.

– Мастер Бернард каждый вечер учит меня английскому языку, учит, как правильно читать, писать и говорить.

– Но, дорогая, ты и так хорошо читаешь и пишешь, лучше, чем дети наших соседей.

– Но, ма, меня учат по-другому. Я изучаю грамматику, существительные и местоимения, прилагательные и наречия…

– Прилагательные и наречия! – изумленно уставилась на Кейт Сара. – Но что это тебе даст, доченька? Не позволяй им учить тебя разным глупостям! Надо уметь только заработать себе на жизнь…

– Не волнуйся мама, – нежно улыбнулась Кейт.

Ее рука коснулась шершавой руки матери.

– Просто, если знаешь грамматику, легче понять, о чем написано в книгах. К тому же следует читать полезные книги. Смотри!

Кейт вытащила из своего кошелька два соверена.

– Один подарил мне мастер Бернард на покупку книг. Другой дал мне мастер Рекс. По его словам, лучше мне лакомиться шоколадом, чем забивать себе голову книгами.

– Два фунта! О, девочка моя!

– Да, мама. Один будет тебе рождественским подарком от меня, а на второй я накуплю себе книг.

– Кейт, дочка, я не возьму…

– Не глупи, мамочка. Мне эти деньги все равно не нужны. У меня новая одежда и все, что мне нужно. Больше мне ничего не надо. И еще… Со следующего года мне будут платить на два шиллинга больше!

– Да?!

– Да.

Сара присела на кухонный стул.

– Знаешь, дорогая, все так внезапно… Бог милостив! – произнесла она.

Затем, словно бы в насмешку, ее мысли обратились к лежащему наверху Тиму. Впрочем, Сара не собиралась ставить под сомнение милость Божью, а образ мужа не мог испортить ей настроение. Она даже слабо посочувствовала Тиму.

– Ты не против, если я куплю ему из этих денег унцию табака? – вертя в руке соверен, спросила Сара.

– Не против, – не смотря на мать, ответила Кейт. – Как его нога?

– Не лучше и не хуже. Я не думаю, что она заживет. Врач говорит, что его надо положить в больницу, но твой отец не хочет. Он боится, что его пошлют в Хартон. Врач объяснял, что больница – не работный дом, но бесполезно. Он никого не слушает.

– Что? Он не будет ходить?

– Будет. Кость не сломана. Просто в рану попала грязь, пока он ковылял из доков домой, а потом ждал прихода врача.

Обе женщины встрепенулись, заслышав легкий стук во входную дверь.

– Это доктор пришел, – сказала Сара.

Хозяйка дома пригладила руками волосы и расправила складки передника.

Кейт стояла и смотрела, как мать идет в прихожую, и вдруг почувствовала, что краснеет. Ей было стыдно. Она ни разу не виделась с доктором со времени его последнего визита, недели через две после рождения Энни. Тогда Кейт сидела, завернутая в одеяло, перед горящим в камине огнем… И вот теперь она вся такая разодетая и франтоватая…

Скрипнула, открываясь, дверь, и мужской голос произнес:

– Доброе утро, миссис Ханниген.

– Доброе утро, святой отец, – в тон ему бесцветным голосом сказала Сара.

Священник прошел на кухню. Его пронзительные глазки под толстыми стеклами очков медленно осмотрели кухню, перемещаясь справа налево. От взгляда священника не укрылся стол, ломящийся от еды, недоступной беднякам даже по праздникам, и сложенные на стуле шляпка и пальто, отороченные мехом. Посреди комнаты стояла высокая девушка, разодетая в дорогие ткани и шелк. Отблески огня играли на завитках волос, уложенных в замысловатую, весьма легкомысленную, на его взгляд, прическу. Из всего увиденного можно было смело заключить, что эта особа, когда-то уже тяжко согрешившая, продолжает в том же духе.

– Доброе утро, Кейт.

– Доброе утро, святой отец.

Мисс Ханниген покраснела. Не надо было глядеть в холодные глаза священника, видеть выражение его лица или слышать тон, которым было произнесено приветствие, чтобы догадаться, в чем он ее подозревает.

– Присаживайтесь, святой отец. Все это – рождественские подарки, которые хозяйка Кейт прислала нам, – забирая со стула пальто и шляпку дочери, сказала Сара. – Мисс Толмаше заказала ей костюм и эту шляпку. А обратите внимание на чудесные сапожки, которые она купила для моей дочери… А блузка…

Священник не сводил глаз с Кейт.

– Твоя хозяйка купила тебе все эти вещи?

– Да, святой отец.

– Она и впрямь необычайно добра, твоя хозяйка. Нет, миссис Ханнигеи, я не присяду.

Священник отошел от стула, предложенного Сарой.

– Она католичка?

– Нет, святой отец, – ответила Сара.

– Какого она вероисповедания?

Кейт переводила взгляд с лица священника на лицо матери и обратно. Она выпрямила спину и выше подняла голову.

– Никакого, святой отец, – наконец ответила Кейт.

Несколько секунд священник и девушка стояли, пристально смотря друг другу в глаза. Во взгляде Сары читалась немая мольба к дочери помолчать…

– Никакого вероисповедания… Атеистка, значит. Тебе нравится у нее служить?

– Мои хозяева – очень добрые люди.

– Дьявол тоже может притворяться добрым, когда ему это выгодно.

– Они хорошие люди, святой отец! – чуть повысила голос Кейт. – Замечательные! Лучше всех тех, кто встречался мне до сих пор.

– Кейт хочет сказать, что они очень добры, – вмешалась Сара. – Ей кажется…

– Я прекрасно понимаю, что говорит мне ваша дочь, миссис Ханниген, – не глядя на нее, произнес священник. – Когда ты в последний раз исповедовалась, Кейт?

– Три месяца назад, святой отец.

– Три месяца! Сегодня вечером отец Бейли и я будем исповедовать паству с шести до восьми часов. Надеюсь, ты еще помнишь, когда надо исповедоваться. Неплохо будет, если я увижу тебя на всенощной. Желаю тебе счастливых рождественских праздников. А теперь, миссис Ханниген, – сказал священник, поворачиваясь к Саре, – я пойду к Тиму. Несмотря на все его пороки, думаю, он по-настоящему опечален из-за того, что не сможет сегодня присутствовать на всенощной.

Священник распахнул ведущую на лестницу дверь, и его невысокая фигура исчезла в полумраке. Сара проследила, чтобы отец О’Молли добрался до последней ступеньки, и закрыла за ним дверь. Затем повернулась к дочери. Кейт теперь стояла, поставив одну ногу на подножье камина и держась рукой за латунный прут, и неподвижно смотрела на пылающий огонь.

– Девочка моя, – взволнованно произнесла Сара. – Тебе следовало сказать, что не знаешь, какого она вероисповедания. Ты ведь понимаешь, каков отец О’Молли. Если бы это был отец Бейли, он бы понял…

– Сравнивать их с дьяволом, – тихо проговорила Кейт. – Они самые добрые, самые хорошие люди на земле.

Дочь повернула голову к матери:

– Однажды мастер Бернард разговаривал со мной о Боге, ма. Он сказал, что если я найду веру в Господа Бога в католицизме, то должна всей душой следовать своей вере, ибо нет худшей беды на свете, чем утрата веры. А этот священник так смеет говорить о моих хозяевах…

Сара пристально наблюдала за выражением лица дочери. Да, Кейт уже не та, что прежде. Прежде она бы ни за что не посмела такое говорить… Легкий озноб пробежал по ее телу. Сара произнесла про себя короткую молитву, прося, чтобы дочь не отдалилась от нее.

– Мисс Толмаше отпускала меня к заутрене по воскресеньям.

– А ты?

– Я не ходила.

– Дорогая, когда он спустится, то продолжит задавать вопросы, – с беспокойством глядя в сторону ведущей на лестницу двери, прошептала Сара. – Отправляйся лучше сейчас в Шилдс покупать книги, от греха подальше.

– Мама! Я его не боюсь. Я теперь даже понять не могу, зачем… к чему оправдывалась. Я…

– Боже правый! Не делай этого. Он скажет Тиму, и тогда… Лучше иди по своим делам. Я не хочу больше никаких ссор.

– Но, мама, я еще не нянчилась с Энни!

– Она будет спать не меньше часа. Энни просыпается обычно около шести. Иди, детка, покупай книги. Ступай, прежде чем он спустится.

Кейт внимательно посмотрела на мать.

– Хорошо, мама.

Она взяла пальто и шляпку.

– Почему такому человеку разрешают безнаказанно пугать людей? Он много лет внушал мне такой ужас, что словами не описать. В конце концов, он всего лишь человек, мам.

– Т-с-с-с!

Страх в голосе матери передался дочери.

– Не смотри так обреченно, мам. Я не хотела никого обидеть.

– Он священник, детка, – напомнила Сара.

Она постаралась придать своему голосу видимость порицания, но матери трудно было осуждать свою дочь.

– Да, священник, – одеваясь, хмуро ворчала Кейт. – Но кто наделил его властью пугать людей?

Она смотрела на отражение матери в небольшом зеркале, висящем на стене. Сара начала нервно заламывать руки.

– Ладно, мамуля. Я больше ничего не скажу.

Кейт развернулась, неожиданно улыбнулась теплой, лучезарной улыбкой и, нагнувшись, чмокнула мать в губы.

– Пока, мам. Не волнуйся. Я пойду на исповедь сегодня вечером, – сказала она и, поморщившись, добавила: – Но пойду не к нему.

Стоя на пороге, Сара провожала дочь взглядом, пока та не скрылась в сумраке узкой улочки, на которой стоял их дом. Вздохнув, она закрыла за собой дверь. С приездом Кейт в доме появилась еда, целый соверен и подарок, который дочь преподнесет ей только завтра. Убирая со стола, Сара подумала, что и на прошлый сочельник ей «подарили» соверен. Как странно!

Как только Кейт очутилась на улице, одна и только одна мысль полностью завладела ею: «Надо позвонить в пансион Джексонов». Кейт вышла на главную улицу, к которой стекались все пятнадцать улочек района. Минув трамвайное депо и химический завод, дошла до Джероу-Слэкс, где строительный лес лежал, стянутый канатами, беспомощно, прямо в грязи, подобно непреданным земле покойникам. Миновала район новостроек, ничем существенно не отличающийся от того района, в котором она родилась. Затем по длинной дороге, соединяющей Ист-Джероу и Тайн-Док, обогнула лесопилку и прошла под четырьмя грязными дугами ворот в сердце доков. Она остановилась на тротуаре, дожидаясь трамвая, который должен был отвезти ее в Шилдс. Подбирая подходящие слова для предстоящего телефонного разговора, Кейт была настолько погружена в свои мысли, что почти не замечала знакомой ей с детства картины. Кочегары стояли маленькими группками чуть в стороне от остальных работяг. Этим они как бы подчеркивали свое «привилегированное» положение. Рядом толпились грузчики в ожидании решения своих десятников: одних должны направить на разгрузку зерна с баржи, других – таскать железную руду. Вереницы китайских кули сновали туда-сюда по причалу. Полные рыбы лубяные сумки били их при ходьбе по худым ногам. Кряжистые капитаны, одетые в кители со сверкающими медными пуговицами, шли вразвалочку к конторам доков, напустив на себя оскорбительно высокомерный вид. Иногда они, перейдя дорогу, сворачивали к выстроившимся в ряд, стена к стене, тавернам. Пивные тянулись вдоль всей улицы и местами даже спускались к набережной. Матросы всех стран мира то и дело вваливались в их двери, а навстречу им, пошатываясь, тянулись их не вполне трезвые товарищи.

И посредине всего этого столпотворения спокойно стояла Кейт, едва замечая то, что происходит вокруг нее.

Прохожие оборачивались. Мужчины обменивались замечаниями. Женщины, особенно те, кто ее знал, останавливались и глазели на Кейт…

«Неужели это молодая Ханниген? Та самая, которая родила в прошлом году… Посмотри, как она себя держит! Боже всемогущий! Ни дать ни взять герцогиня Файфширская! Должно быть, эта работенка приносит ей неплохой доходец…»

Главный инженер, уловив на себе, как ему показалось, взгляд Кейт, перешел на другую сторону дороги и встал всего в нескольких футах от красавицы, делая вид, что ожидает прибытия трамвая. Его голодные глаза при этом бродили по ее телу.

Даже оказавшись в помещении Шилдской почты, Кейт не знала точно, как будет вести разговор по телефону. Она протянула деньги через прилавок, подождала, пока ее соединят, а затем направилась к ближней из двух стоящих в углу телефонных кабинок. Она уже успела привыкнуть к этому чуду техники, поскольку в доме Толмаше был установлен телефон, а в необременительные обязанности горничной входило отвечать на звонки. А вот у Джексонов никому, кроме домоправительницы, не разрешалось прикасаться к аппарату.

Она услышала гудок на другом конце линии, затем искаженный помехами голос произнес:

– Алло! Кто говорит?

Голос принадлежал экономке, миссис Хэнлин.

– Алло! – вновь послышалось в трубке. – Это пансионат Джексонов.

«Измени голос, – сказала Кейт себе. – Говори так, как говорит мисс Толмаше».

– Алло!

– Да?

– А-а-а… Мистер Геррингтон дома?

– Мистер Геррингтон?

– Да. Он вернулся из-за границы?

– Да. Мистер Геррингтон вернулся три недели назад.

При этом известии Кейт почувствовала слабость и прислонилась плечом к стенке телефонной кабинки.

– С кем я разговариваю? – спросила экономка.

– Я… его знакомая. Он сейчас дома?

– Нет, не дома. Мистер Геррингтон отправился в свадебное путешествие. Он женился на прошлой неделе… Вы меня слушаете?

– Да.

– Он с женой поехал в Америку. Там мистер Геррингтон будет читать лекции… Что вы сказали? На ком он женился? На мисс Скотт-Джоунс, конечно. Они обручились еще в позапрошлом году, когда мистер Геррингтон отправился путешествовать по Африке… Если хотите, я могу передать его сестре… Алло! Алло!

Кейт повесила трубку и вышла из кабинки. Пожилая женщина в длиннополом черном пальто и шляпе без полей коснулась ее руки.

– Что с вами, милочка? Вам плохо?

– Нет. Спасибо. Все хорошо…

Кейт вышла на свежий воздух.

«Джон! Джон… Мисс Скотт-Джоунс! Ты никогда не упоминал… Никто ничего мне не говорил. Она такая уродина! О, Пресвятая Богородица, помоги мне! Он никогда не увидит Энни. Он никогда меня не любил, даже когда… Мне надо где-то присесть…»

Кейт вошла в кафе и села в углу спиной к залу. Она ощущала на себе пристальные взгляды посетителей, слышала их приглушенные замечания. Заказав чашку чая, Кейт принялась пить его маленькими глотками. Жизнь внезапно потеряла смысл. К ней вернулось чувство безнадежности, которое терзало до рождения Энни. Все ее старания, все то, ради чего она жила на протяжении минувшего года, пошло прахом… Только теперь она нашла в себе силы признаться самой себе, зачем хочет измениться, зачем так старается, зачем ищет похвалу и одобрение со стороны Бернарда Толмаше.

Кейт чувствовала себя юной и беспомощной. От приподнятого настроения, которое царило в ее душе с утра, не осталось ни следа. Ей хотелось плакать.

«Нельзя, – приказала она себе. – Надо подождать, пока я не вернусь домой».

Затем Кейт подумала, что и там не имеет права давать волю своим чувствам. Что может подумать мама? Сара ничего не знает о Джоне. Тогда она только раз спросила, кто был тот мужчина, но, наткнувшись на упрямое молчание дочери, не стала настаивать. Еще более непонятным было то, что отец, несмотря на свой вспыльчивый характер, ничего ей не сказал, а лишь хмуро уставился на беременную дочь, а потом перевел взгляд на жену. При этом на его лице Кейт прочла странное, не поддающееся определению выражение… Нет. Ей нельзя идти домой и плакать в присутствии мамы. Это ее расстроит. Еще никогда Кейт не видела свою мать такой счастливой, как сегодня. Надо подождать, пока она ляжет спать. А как быть с Энни? Сегодня ее дочь лишилась даже призрачного шанса иметь отца. Понимание этого усугубило и без того мрачное настроение Кейт. Только сейчас она осознала, сколь много поставила на призрачную надежду завоевать любовь Джона.

Кейт не стала покупать себе книги и вместо книжной лавки направилась на конечную остановку джероуского трамвая, расположенную всего в нескольких ярдах от ворот, ведущих в доки. Отсюда она собиралась поехать обратно домой. Когда Кейт наконец добралась до Тайн-Дока, как раз подали трамвай. Кейт поспешила на него. Она ловко проскальзывала между садящимися в трамвай мужчинами и никак не могла понять, как же это ей «посчастливилось» выбить небольшой чемоданчик из рук незнакомого молодого человека. Извинение Кейт со смехом было принято. Незнакомец сказал, что не стоит волноваться и что все хорошо.

Он уселся рядом с ней на деревянную лавку и сказал:

– Теплая погода для этого времени года.

– Да, теплая, – согласилась Кейт.

– Хотелось бы, чтобы на Рождество пошел снег, – продолжал незнакомец.

– Да, так было бы лучше.

– Вы ведь мисс Ханниген?

– Да. Меня зовут Кейт Ханниген.

Кейт предпочла бы, чтобы невольный спутник перестал ей докучать.

Наконец, чувствуя облегчение, она поднялась со скамейки и попрощалась:

– Всего хорошего. Счастливого Рождества!

Мужчину несколько обескуражила ее холодность. Он не ожидал, что она окажется такой сдержанной. И вообще… С какой стати она так важничает? Ладно, начало положено. Сегодня она должна будет присутствовать на всенощной. Пассажир встал во весь свой немалый рост (пять футов четыре дюйма), поправил галстук-бабочку и целлулоидные манжеты. Вместе с другими зеваками он проследил за тем, как Кейт, слегка приподняв юбку, легко переступила через лужу на дороге и шагнула на тротуар.

«Я скажу маме, что не нашла книг, которые хотела купить, а потом у меня разболелась голова, – медленно идя по улице, думала Кейт. – Она поверит. Нельзя портить ей Рождество».

Входная дверь оказалась неплотно притворена. Кейт резко распахнула ведущую в кухню дверь. Мать стояла у окна с Энни на руках, а у стола доктор Принс натягивал резиновые перчатки.

В прошлый раз, когда Родни видел Кейт, то воспринимал ее лишь в качестве своей пациентки. Молоденькая мисс Ханниген казалась такой юной и слабой, буквально стоящей на пороге смерти. Теперь же врач с неподдельным изумлением разглядывал вошедшую, вспоминая ту ночь ровно год назад, когда ему пришлось бороться за ее жизнь. Только своевременная помощь Дэвидсона спасла ее. Как же они тогда бились! Доктор Принс был даже благодарен Кейт за то, что она послужила связующим звеном между ним и Питером. Теперь они стали лучшими друзьями. Родни и представить себе не мог, как прожил бы минувший год без приятного общества семьи Дэвидсонов и их мрачного на вид, но такого уютного домика на берегу речушки Дон.

Но вот эта девушка… Кейт Ханниген… выглядела просто изумительно. Она казалась человеком, попавшим в убогую кухню из совсем иного мира.

«Что такое? Дело не только в ее озаренном каким-то внутренним светом лице и чудесных волосах… Одежда! Конечно же, одежда! Господь милостивый! Она хорошо одета… очень стильно. Откуда она могла ее достать? В глазах врача отразилась испытываемая им досада. Жаль! Почему никто не возьмет ее в жены? Зачем ей все это? Она кажется такой юной и непорочной, хотя…»

– Добрый день, доктор!

– Добрый день, Кейт!

Родни натянул на руку вторую перчатку.

– Ты чудесно выглядишь, – сказал врач с фальшивым добродушием.

Сара сделала шаг от окна. От глаз матери не укрылся недоверчивый взгляд, которым врач окинул ее дочь. Он был еще многозначительнее, чем взгляд священника.

– Она просто великолепна, доктор, не правда ли? И все это благодаря доктору Дэвидсону, который нашел моей девочке такое замечательное место. Только посмотрите, что ее хозяйка подарила Кейт на Рождество!

Родни вдруг заулыбался. Питер Дэвидсон рассказывал ему о семье Толмаше и их филантропических причудах.

– Ты и впрямь чудесно выглядишь, Кейт… очень модно.

– Спасибо, доктор, – поблагодарила она.

Кейт подошла к матери и взяла Энни на руки. Малышка подпрыгнула и весело залопотала. Кейт понимала, почему мать так быстро уведомила священника и врача о том, откуда у ее дочери вся эта роскошная одежда. Она почувствовала обиду и разочарование.

«Я не плохая, – сказала Кейт самой себе. – Я никогда бы не делала это за деньги, только…»

Она осеклась, даже мысленно не осмелившись произнести «по любви».

– Энни милый ребенок, Кейт.

– Да. Она хорошо растет?

– Вашей маме прибавилось с ней забот. Я прав, миссис Ханниген?

Сара улыбнулась. Какой он чудесный человек! Сначала она его немного побаивалась, но теперь все было иначе. К тому же доктор Принс любил детей. Он даже, бывало, укачивал Энни, сидя на кухне.

– Год назад эта маленькая мисс заставила меня поволноваться, – сказал Родни, склонившись над младенцем и делая ей пальцами «козу».

Энни приоткрыла ротик, демонстрируя шесть малюсеньких молочных зубиков, и быстро задвигала ножками и ручками, легонько ударяя маленькими кулачками по лицу матери. Затем подалась вперед и схватилась ручками за черную бороду врача.

– О! Маленький бесенок!

Родни пригнул голову ближе к ребенку и попытался высвободиться из цепких пальчиков.

– Энни! Отпусти сейчас же! Ты непослушная девочка! – громко заговорила Кейт.

– Боже мой! – вскричала Сара. – Кто бы мог подумать, что она такая быстрая. Господи! Помоги, Кейт!

– Не надо, – возразил Родни. – Вы сделаете ей больно.

Врач наклонился еще ниже.

– Кейт! Отцепи одну руку, а я возьму ее в свою и придержу.

Пальцы мисс Ханниген коснулись волос его бороды. Доктор Принс почувствовал их холодную твердость.

Сара стояла в нерешительности, не отваживаясь нарушить правила благопристойности и помочь дочери освободить бороду доктора из пальчиков Энни.

Собравшиеся были настолько поглощены происходящим, что не услышали легкого стука. Кухонная дверь распахнулась, и послышался знакомый голос:

– Извините, миссис Ханниген. Я не знала, что вы не одна. Я зайду позже.

Все обернулись, как по команде.

Родни повернул голову так, чтобы увидеть вошедшую. Одна его рука покоилась поверх руки Кейт. Их отделяло расстояние не больше одного дюйма. Смеющийся ребенок как бы являлся связующим звеном между ними.

Все смотрели на Дорри Кларк, а она с изумлением разглядывала сцену, словно олицетворяющую собой ценности семейной жизни. Боже правый! Поверить невозможно, что они ведут себя так неосторожно, в открытую! Теперь Дорри казалось, что она с самого начала подозревала здесь что-то неладное.

«Неудивительно, что выскочка так нахально со мной разговаривал. Удивляться нечему… Миловаться на виду у всех посреди кухни… У них, видно, нет ни стыда ни совести. И посмотрите только, как поднялась эта фифа! Видать, он тратит на нее немало денег. А меня этот подлец лишил куска хлеба».

Дорри Кларк бесило то, что толстуха Диксон была единственной роженицей, которая за много месяцев обратилась к ней за помощью. И то ей повезло, что доктор Принс не имел к этому делу никакого касательства. Почему она раньше обо всем не догадалась? Ничего. Господь видит, она ему отомстит. Выскочка еще очень пожалеет, что когда-то перешел ей дорогу.

– Я зайду позже, Сара.

Глаза акушерки злобно впились в лицо врача, а потом обрюзглая физиономия Дорри, поджав губы, скрылась за дверью.

Акушерка и не подозревала, что, возводя напраслину на доктора Принса, она не только не вредит его медицинской практике, а наоборот, безмерно ей способствует. Услышав, что их врач приходится отцом ребенку Кейт, простые люди отнюдь не ужаснулись, а наоборот, начали воспринимать его не как чопорного джентльмена, неописуемо далекого и непонятного, а как обычного парня со своими недостатками. Проживающие в районе Пятнадцати улиц бедняки не были единодушны в своей оценке открывшегося, но большинство людей, как ни странно, потянулись к нему. Особенно прибавилось у него пациенток. Причины этой популярности могли бы ужаснуть наиболее уважаемых и порядочных членов общины, но факт остается фактом… Искусно разжигаемый Дорри Кларк скандал увеличил практику доктора до такой степени, на которую он никогда не мог бы рассчитывать, полагаясь только на свой добросовестный труд.

– Это миссис Кларк, – пролепетала Сара.

Она чувствовала, что произошло что-то не совсем хорошее, вот только не могла понять, в чем кроются грядущие неприятности.

– С вами все в порядке, доктор? Вам нужна расческа?

– Нет, спасибо, миссис Ханниген. У меня своя… – рассмеялся доктор Принс и провел расческой по волоскам бороды. – Я видел, что это моя старая знакомая, миссис Кларк. К сожалению, мы давно не разговариваем. И все из-за вас, маленькая мисс.

Врач указал расческой на Энни.

– Вначале ты рассорила нас, а теперь выдираешь мои волосы, – берясь за ручку докторского саквояжа, сказал Родни. – Счастливого Рождества, Кейт. Счастливого Рождества, миссис Ханниген.

– Счастливого Рождества, доктор, – в один голос пожелали ему женщины.

Когда за ним закрылась дверь, они переглянулись.

– Он милый человек. Ты со мной согласна? – спросила Сара.

– Да… приятный, – тихим голосом ответила Кейт.

– Интересно, что привело сюда Дорри Кларк? – вслух размышляла мать. – Мы ведь не дружны.

– Судя по взгляду, которым она его одарила, между нею и доктором тоже не самые теплые отношения.

Гостиная

Узкая аллея вела от Хартонской дороги к Конистер-Хауз, вернее, к одной из каменных стен, ограждающих территорию, на которой стоял дом. Через кованые железные ворота можно было попасть в «верхний сад», представляющий собой обширную, идущую под уклон лужайку, обсаженную декоративными деревьями. «Нижний сад» состоял из заросшего кувшинками пруда в центре, лужаек и цветочных клумб по краям. По низеньким ступенькам отсюда можно было подняться на террасу, на которую выходили два французских окна – высокие и широкие остекленные рамы с дверьми. Трехэтажный дом, сложенный из красного кирпича, не особенно возвышался над окружающей местностью, поэтому с первого этажа даже самый внимательный наблюдатель мог увидеть лишь сад и увитые плющом каменные стены, отделяющие Конистер-Хауз от окружающего мира. Только эта уединенность, по мнению Стеллы Принс, делала жизнь в этом мерзком городишке хотя бы немного сносной. Когда она с мужем впервые приехала в Шилдс, в фешенебельных районах города, где жили представители приличного общества, не отыскалось подходящего дома, который Родни мог бы снять. Все, что им попадалось, не предполагало соблюдения элементарной конфиденциальности: соседи и прохожие могли свободно пялиться на то, чем она занимается в саду. Такого Стелла допустить никак не могла. Конистер-Хауз стоял на задворках фешенебельных районов, но абсолютная защищенность от докучливых праздных зевак произвела на нее должное впечатление. Стелле показалось, что она наконец-то нашла благодатный оазис в этой выгребной яме, кишащей грубыми людьми. Она с первого взгляда возненавидела убогие улочки, ведущие к угольным шахтам и судам, стоящим в порту. Летом она могла сидеть в саду в тишине и сочинять стихи, представляя, что находится за тысячи миль от всего этого мрачного убожества. Иногда, правда, сюда долеталиприглушенные гудки пароходов, ветер приносил сажу и копоть, но два садовника и три горничные, нанятые вскоре после переезда, делали все возможное, чтобы содержать Конистер-Хауз в идеальном порядке. Стелла твердо решила, что если уж ей приходится здесь жить, то ее жизнь не должна быть невыносимой.

Она много времени проводила в гостиной, погруженная в свои мысли. Стены помещения были окрашены в нежные, серебристо-сероватые тона. Ни одна из картин на стенах не портила целостности впечатления. Деревянные части интерьера покрыли темным лаком. На окнах аккуратными складками висели длинные бархатные портьеры темно-розового цвета. Пол покрывал одноцветный ковер, чуть темнее, чем портьеры. На ковре, по бокам от камина, отделанного мореным дубом, симметрично были расставлены два роскошных кресла с подлокотниками в стиле Хепплуайта и два мягких стула, от которых так и веяло стариной. У одной стены стоял книжный шкаф орехового дерева времен королевы Анны, напротив него – небольшой застекленный шкафчик того же периода. Черное дерево каминной полки подчеркивалось великолепием трех статуэток бауского фарфора. Небольшой диванчик на гнутых ножках стоял напротив камина. У застекленной двери, ведущей в сад, разместился письменный стол семнадцатого века.

Комната производила большое впечатление на гостей, особенно сейчас, когда в моду вошли стулья с жесткими спинками, каминные решетки и тяжелая мебель из красного дерева. В определенном смысле это был протест против окружающей действительности. Никто из гостей Конистер-Хауз не оставался равнодушен к этому капризу хозяйки дома. Здесь неукоснительно поддерживался идеальный порядок. Если в гостиной оказывалось больше шести человек, то стулья приносились из других комнат дома, но затем возвращались на место. Гости уходили, слегка подавленные великолепием обстановки и испытывая благоговейное почтение к миссис Принс за то, что она умеет поддерживать дом в идеальном состоянии и давать такие дивные званые обеды. Впрочем, хозяйка дома не была обыкновенной женщиной, она была поэтессой.

Стелла сама создавала интерьер гостиной, подбирала каждый предмет обстановки, постепенно заменяя более простые вещи, которые они с мужем купили сразу же после свадьбы.

Сейчас Стелла сидела за письменным столом и перечитывала письмо, полученное с утренней почтой. Ее глубоко посаженные глаза светились радостным волнением, а обычно бледное лицо раскраснелось.

Что скажет Родни, когда узнает новость? Он ведь считает, что все ее творчество – не больше, чем игра, простое позерство, не имеющее за собой ни унции таланта. Сначала муж называл Стеллу «маленькой умненькой девочкой» и воспринимал ее поэзию не выше шутки или, в лучшем случае, относился к ней, как к своеобразному хобби. Потом его снисходительное высокомерие сменилось явной враждебностью. Иногда Родни даже говорил, что нельзя столько времени попусту тратить на бумагомарание и что в жизни найдется много более полезных дел. Стелла считала себя достаточно умной, чтобы не задать вопрос: «Каких?» Она не хотела услышать в ответ: «Усыновить ребенка». По мнению Стеллы Принс, она и так много страдает. Не стоит усугублять свою горькую участь. Если бы Стелла заранее узнала, что ее жених собирается практиковать в этих ужасных трущобах, то ни за что не вышла бы за него замуж. Она-то думала, что впереди его ждет по меньшей мере Харли-стрит ^[5], а затем, возможно, и титул. Ее сестра выгодно вышла замуж, а Стелла с детства привыкла свысока смотреть на Аннабель. Теперь-то она понимала, что прогадала, но тогда юную Стеллу очень забавляло то, что два брата соперничают из-за нее. К тому же бородатый Родни, только что вернувшийся после учебы в колледже, показался ей преисполненным романтики. Только теперь Стелла поняла, что следовало предпочесть Фрэнка. Во-первых, он ей тоже нравился, а во-вторых, она была убеждена, что смогла бы куда легче добиться желаемого от Фрэнка, чем от Родни. Деверь свято чтил устои, бытующие в хорошем обществе, не маялся идеями о преобразовании социума и, судя по всему, не отличался той звериной похотливостью, которую она так ненавидела в Родни. Фрэнк более… культурный, что ли. В поведении Родни всегда чувствовалась некая грубоватость. Впрочем, как, внутренне улыбаясь самой себе, часто думала Стелла, ей удалось избежать многих неприятностей, включая деторождение. В конце концов, все мужчины глупцы, и Родни, несмотря на медицинское образование, не был исключением. Ей становилось даже смешно, когда она вспоминала, насколько просто все оказалось. Пришлось съездить за границу, заплатить – и все было улажено. Стелла не относилась к той категории девушек, что совершают опрометчивые шаги. Полученные знания очень помогли ей после заключения брака. Родни так ничего и не заподозрил. Он всегда недооценивал ее ум. Впрочем, это и к лучшему.

Заслышав звук мотора автомобиля, подъезжающего сзади к дому, Стелла встала из-за стола, вышла из гостиной, пересекла холл и вошла в столовую напротив. Одного взгляда хватило, чтобы убедиться: все в порядке. Она позвонила в маленький колокольчик. В столовую вошла опрятно одетая горничная.

– Мэри! Скажи кухарке, чтобы не подавала обед еще пятнадцать минут, – распорядилась Стелла.

Она вернулась в гостиную и взяла со стола оставленный ею конверт. Остановившись у камина, миссис Принс застыла в ожидании появления мужа. Послышался звук открывающейся дверцы автомобиля. Затем Стелла встрепенулась, вслушиваясь. С кем это он там разговаривает?

– Ну, вот мы и на месте. Давай я помогу тебе снять шапку и пальто. Ты у нас просто маленькая леди! Молодец, со всем справилась…

Когда на пороге гостиной появился муж, держа за руку миленькую светловолосую девочку, изумлению Стеллы не было предела. Пожалуй, она не удивилась бы больше, увидев своего мужа с рогами на голове.

– Я привел к нам в гости эту маленькую леди, Стелла, – сказал Родни.

Он шел по гостиной, приноравливаясь к маленьким шажкам ребенка.

– Что это за… – начала жена.

– Теперь, Энни, скажи: «Здравствуйте, миссис Принс!» Давай. Как учила Кейт.

Родни присел перед девочкой на корточки. Его голова оказалась на одном уровне с ее головкой. Энни глянула на врача. Ее зеленые глаза миндалевидной формы светились доверием и обожанием. Прямые соломенно-желтые волосы спадали на плечи и там уже оканчивались миленькими завитками. Одета она была в платьице с белым, украшенным оборками, фартушком. Девочка широко улыбалась. При этом было видно, что у ребенка нет двух нижних зубов.

Девочка послушно повернулась к разодетой леди и протянула свою правую ручку.

– Здравствуйте… миссис… Принс… – нежным голоском проговорила она с заметным северным акцентом.

– Умненькая девочка! Ты не считаешь?

Пальцы Стеллы коснулись руки ребенка.

«Такого я от него не ожидала, – пронеслось в ее голове. – Что бы это могло означать?»

Увидев выражение лица жены, Родни выпрямился и, повернувшись к камину, сделал вид, что перемешивает в нем угли.

– Я решил угостить девочку, Стелла. Надеюсь, ты не против, дорогая. Она почти весь день прождала меня в конце Пятнадцати улиц. Правда, мило? Видела бы ты, где ей приходится жить! Условия просто ужасные…

– Кто она?

– Ребенок Кейт Ханниген. Я почти потерял ее четыре года назад, как раз в сочельник… Я мог их обеих потерять.

– А мама не скучает по девочке?

– Она сейчас в услужении где-то в Вестоу. Я договорился с ее бабушкой.

Стелла в изумлении взирала на своего мужа. Он привел в дом ребенка этих оборванцев!…

– И что нам с ней делать? Не можем же мы позволить ребенку бегать по дому!

Спина Родни сгорбилась еще больше. Его борода дернулась вниз.

– Я хочу накормить Энни, – произнес он тоном, в котором Стелла услышала упрямую решительность.

– Замечательно! Я позвоню Мэри, и она отведет ее на кухню.

– Она не пойдет на кухню.

– Ты же не хочешь, чтобы она села за стол вместе с нами?

– Хочу. Определенно хочу.

– Доктор! – позвала Энни, дергая врача за полу пиджака.

Улыбка сошла с ее лица, глаза светились робостью. Девочка почувствовала, что что-то не в порядке. Именно так звучал голос дедушки, когда он грубо отталкивал ее в сторону или пугал бабушку.

– Все в порядке, дорогуша, все в порядке, – сказал Родни, беря девочку на руки.

Глаза его жены приобрели вид двух кусочков голубого стекла.

– На обеденном столе – кружевная скатерть ручной работы. Она может разбить хрусталь или споудский фарфор. Меня саму до десяти лет не пускали в столовую. Только потом…

– Хорошо! Хорошо! – словно выплевывая каждое слово, заявил Родни. – Не хочу больше ничего слышать!

Развернувшись, он вышел из столовой и по коридору прошел на кухню. По дороге он принужденно улыбался и болтал без умолку, стараясь развеять страх, появившийся в лице Энни. Ему до слез было жалко малышку. Родни понимал, что, живя под одной крышей с Тимом Ханнигеном, девочка часто испытывала это чувство. Но то, что ее напугали в его собственном доме, казалось просто чудовищным.

Три женщины на кухне не удивились, когда их хозяин появился в дверях с ребенком на руках. Несколькими минутами ранее им довелось наблюдать из окна кухни за тем, как доктор Принс помогает девочке выбраться из автомобиля. Мэри Диксон даже рот открыла от изумления: дочка Кейт Ханниген! И доктор ни с того ни с сего привозит чужого ребенка в свой дом… Возможно, Дорри Кларк не так уж ошибалась, намекая, что ей кое-что известно об отношениях между Кейт и их хозяином. Мэри Диксон тогда пропустила слова акушерки мимо ушей. Во-первых, она считала Дорри Кларк старой, обозленной на всех и вся свиньей, а во-вторых, с подозрением относилась к католикам.

Для Мэри слова католички не многого стоили. Теперь же, сложив два и два, она пришла к единственно верному ответу… Откуда, к примеру, у Кейт Ханниген взялась ее роскошная одежда? Ну и дела… Теперь она по-иному смотрела на доктора.

– Я привел к вам гостью, миссис Саммерс. Не могли бы вы накормить эту маленькую леди?

– С превеликим удовольствием, – ответила кухарка, глядя, как светлая головка девочки прижимается к темным волосам доктора.

Про себя миссис Саммерс подумала, что ее хозяин похож на доброго черта, который нянчится с маленьким ангелочком. Доктору не хватает детей… Если бы у него были свои собственные дети, то все в доме изменилось бы к лучшему. У хозяйки в венах не кровь, а лед. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: большинство ссор возникает именно из-за бездетности миссис Принс.

Губки Энни скривились, когда она увидела, что доктор собирается оставить ее здесь.

– Я хочу пойти с вами.

– Я скоро вернусь, Энни. Просто пойду в другую комнату, а затем вернусь.

– Вы вернетесь?

– Конечно, вернусь. Обещаю.

– А теперь посмотрим, что я для тебя приготовила, – сказала миссис Саммерс, перехватывая инициативу.

Родни прошел в туалетную комнату, расположенную рядом с холлом. Намыливая руки, он думал над тем, что совершил ошибку, привезя девочку сюда. Просто она казалась такой милой и одинокой, стоя в конце унылой улицы и терпеливо ожидая, когда он появится на своей машине. Сегодня сочельник, а Рождество как-никак детский праздник… В своих мечтах он видел, как будет играть с Энни на ковре перед камином, а Стелла, возможно, сидя на стуле, будет смеяться, глядя на них… Детская любовь Энни, рожденная добротой, которую она видела в докторе, затронула струну в сердце Родни. Ему захотелось сделать ее жизнь как можно легче, не вызывая при этом кривотолков. Чувствуя разочарование от того, как Стелла отреагировала на ребенка, Родни преисполнился глубокого сожаления. В глубине души он надеялся, что такая славная малышка, как Энни, может возбудить любопытство жены. Если бы только… Нет. Это безнадежно. Каждый его шаг, каждый его намек тактично отклонялись…

Когда он вернулся в гостиную, Стелла стояла у камина. Ее лицо казалось камеей из слоновой кости на фоне черного дерева каминной полки. От нее исходил флер утонченности. Насколько же его жена была хрупкой и сильной одновременно! Почему у них все не заладилось с самого начала? Сразу же после свадьбы их темпераменты вступили в непримиримый конфликт. Проблема крылась не только в физической несовместимости. Даже их ежедневное общение со временем превратилось в обмен колкими замечаниями. Он хотел детей. Стелла была не способна их ему дать. После всех необходимых анализов и осмотров Родни убедился, что с женой все в порядке. Затем удостоверился, что вина лежит не на нем. В любом случае, Стелла не беременела. Родни нуждался в доме, в месте, где бы у него была хотя бы собака, но жена превратила место их обитания в красивую раковину. Он нуждался в ком-то, с кем можно было бы поговорить, кто мог бы войти в одиночество, которое было им самим, в ком-то, кто мог бы вывести Родни из его теперешнего состояния своим сочувствием и пониманием. Он не хотел, чтобы каждый разговор с женой заканчивался сползанием в мир фантазий. Стелла удивительнейшим образом умела превратить обсуждение даже самых будничных дел в метафизический лес абстрактности. Родни любил поэзию, но его любимые поэты писали о мужестве, а стиль и язык их стихов отличались простотой. Стелла высмеивала поэтические предпочтения мужа. Пожалуй, их жизнь могла бы стать сносной, перестань они доказывать друг другу свою правоту, но это оказалось делом неосуществимым.

Стелла, сжимая в руке письмо, едва сдерживала рвущееся из нее желание сообщить мужу радостную новость. Но делать это сейчас, пока не развеялась тяжелая атмосфера, навеянная глупой ссорой, было неуместным. Поэтому она решила сначала подготовить почву.

– Родни! Извини меня, дорогой, но дети такие неуклюжие. Она могла бы что-то разбить или поломать. Я не хотела, чтобы ты чувствовал себя виноватым за то, что привел ее сюда… Я ведь права?

Стелла подошла и подставила мужу лицо для поцелуя.

– Ты меня простил за то, что я не хочу, чтобы девочка перебила мой споудский фарфор? – улыбаясь, спросила она у Родни. – Ты больше на меня не сердишься? Когда ты сердишься, то становишься похожим на темного демона. Удивительно, что дети тебя не боятся, а напротив, ждут на углах улиц.

Стелла преуспела: ее игривость польстила мужу.

– Ну?! – сморщив носик, улыбалась Стелла.

Он улыбнулся ей в ответ. Надежда вновь затеплилась в его сердце. Родни готов был схватиться за соломинку.

– Извини, дорогая, я был неправ, но если бы ты только видела, как живут некоторые из этих детей. В четырех комнатах ютятся иногда до двенадцати-четырнадцати человек. Энни, в определенном смысле, счастливица. Трое в четырех комнатах – совсем неплохо. К сожалению, вместо деда у нее свирепое чудовище. Я лечил его в течение восьми месяцев, пока у старика болела нога, и не мог без отвращения к нему прикасаться. Он казался мне гигантской змеей. Дело, думаю, в выражении его глаз. Ума не приложу, как он смог стать отцом…

– Послушай, дорогой, – мягко перебила его Стелла. – Прежде чем Мэри сервирует стол, я хочу сообщить тебе новость. Прочти это.

И протянула ему письмо. Пока муж читал, она стояла, заложив руки за спину, и ждала его реакции с нетерпением маленькой девочки.

– Стелла! Я не знал, что ты посылала рукописи своих стихов. Я рад за тебя…

Понимая, как важно это для жены, Родни постарался казаться приятно удивленным новостью, страшась того, что ее удача может стать еще одним камнем преткновения между ними. Обняв жену, он нежно ее поцеловал.

– Поздравляю, дорогая! Ну… – проговорил Родни, обнимая одной рукой Стеллу за плечи, а другой сжимая письмо. – В свободное время ты сможешь написать еще один сборник. Думаю, ты станешь знаменитой.

– Родни! Не глупи.

– Но ведь совсем непросто добиться публикации сборника стихотворений. Рассказы публикуют куда охотнее, а вот к поэзии издатели относятся с осторожностью.

– Но они такие простенькие…

– Простенькие или нет, а издателям понравились.

К своей досаде Стелла поняла, что ее муж удивляется не столько тому, что она до сих пор пишет стихи, сколько тому, что их собираются издать отдельной книгой. «Простенькие или нет…» – так он сказал. Мог бы Герберт Баррингтон позволить себе такую бестактность? Никогда. Но, по мнению Родни, Герберт – изнеженный мальчишка. Муж не знал, что именно Герберт посоветовал ей послать рукописи стихов его кузену, издателю. Не стоит ему этого говорить, а то Родни решит, что именно этому родству она обязана своим успехом. Скрывая от мужа раздражение, Стелла, улыбаясь, направилась в столовую.

В попытке закрепить то, что он принял за оттепель в их отношениях, Родни предложил:

– Надо отпраздновать это событие. Давай поедем куда-нибудь этим вечером? Например, в Ньюкасл. Я закажу столик в…

– Родни! – с видом ангельского терпения оборвала его Стелла. – Ты забыл, что мы даем сегодня званый ужин?

– Боже мой! Разве?

– Приедут даже твои друзья Дэвидсоны…

– А можно без сарказма, Стелла?

– Я и не думала шутить. Ты все время только и делаешь, что рассказываешь мне о них. По правде, я удивлена, что ты забыл о приглашении.

– Нет, не забыл. Просто у меня на минутку вылетело из головы, что они приедут сегодня. Мне хотелось немного развеяться и отпраздновать твой успех.

– Это очень мило с твоей стороны, но, дорогой, мы отметим публикацию сборника как-нибудь потом. Сегодня вечером будем развлекать местных.

«Всех, кроме одного», – добавила она про себя.

Заслышав слово «местных», Родни бросил на жену быстрый понимающий взгляд и смолк, прекрасно осознавая, что ближе, чем есть, им все равно не стать. Успех просто сделал жену ненадолго более покладистой, чем обычно. Это спасло его от необходимости в очередной раз унимать приступ душевных страданий Стеллы, вызванный «бестактным поведением» мужа, который посмел привести в их дом ребенка.

Очередной званый ужин миссис Принс подходил к концу. Клара Ричардс, сидя справа от хозяина дома, смотрела поверх длинного, сверкающего сервировкой стола на хозяйку Конистер-Хауза, которая вела светскую беседу с сусально выглядевшим молодым человеком. Тот так нервно жестикулировал руками, словно они ему не принадлежали. В душе миссис Ричардс все кипело. В прошлый раз, когда она давала званый ужин, на котором присутствовала чета Принсов, ей удалось добиться семи перемен блюд. Для этого она потратила несколько дней, роясь в кулинарных книгах и обдумывая кушанья. А эта фарфоровая кукла в конце стола удосужилась подать только пять блюд, а все за столом только и делают, что хвалят ее… «Ее бесподобные hors d’oeuvres!… ^[6] Ее элегантные чаши для споласкивания пальцев… Ее горящие в канделябрах на столах свечи!…» Кого она, в конце концов, из себя строит?! Она такая же жена доктора и не более того… И посмотрите только на него! Сидит и смеется, болтая с Пегги Дэвидсон… Глядя на Родни Принса, миссис Ричардс не могла понять, что же в нем такого есть, почему его практика утроилась за четыре года? Сейчас его пациентами были более половины жителей Тайн-Дока и почти всего Ист-Джероу. А теперь вот леди Кутберт-Гаррис посылает за ним с дальнего конца Вестоу. Джо отшучивается, говоря, что леди Кутберт-Гаррис – женщина невротичного склада характера. Ей, должно быть, импонирует борода доктора Принса. Смешки смешками, а Джо в последнее время потерял много пациентов, вернее пациенток. Что-то в этом должно быть. На красавчика доктор Принс совсем не похож. Людей, пожалуй, привлекают аристократичность его манер и смеющийся, глубокий голос. В любом случае что-то надобно предпринять. Но что? Миссис Ричардс не знала. Ей, конечно, было бы неприятно знать, что ее муж оказывает знаки внимания другим женщинам, так что в сложившейся ситуации Клара Ричардс видела свои хорошие стороны. Муж и без того доставлял ей много хлопот, тратя деньги на выпивку. А им ведь надо растить трех девочек… Воспоминание о детях вернуло ее мысли в прежнее русло. Стелла Принс… Ради хорошей цели иногда приходится держать свечу даже для дьявола. Ее сестра вышла замуж за лорда, за настоящего лорда, а не из этих, новоиспеченных… Миссис Ричардс проследила его родословную и была поражена. Сестра Стеллы с мужем приезжали сюда погостить в прошлом году. Вполне возможно, они приедут еще. Если ее девочек представят лорду, то это будет хорошим началом…

За столом, напротив, Пегги Дэвидсон слушала высокопарные речи доктора Ричардса и думала о своем:

«Скоро ли конец? Надеюсь, дети спят. Но вряд ли. Они заиграются со старенькой Анной. Странно, что некоторые люди дают званый ужин в сочельник… Вообще не стоило выходить из дома сегодня. Мне еще надо положить подарки в чулки детям. Можно будет уйти около девяти… Нет, слишком рано. Это может обидеть Родни. Он хочет, чтобы мы подружились с ней. Не представляю, как это возможно. Все равно, нельзя подавать виду, что нам здесь не нравится. Родни сегодня весел, как никогда. Кажется, что он пьян, но на самом деле он редко прикасается к спиртному».

Пегги бросила быстрый взгляд на доктора Принса.

«Все это притворство. На самом деле он несчастлив. А этот дом! Он больше похож на какую-то экспозицию в музее. На самом деле ему нужно не это, а дом, настоящий дом… Меня всегда удивляло, что Родни нравится сидеть в нашей гостиной, несмотря на то что там беспорядок, но теперь я его понимаю».

Несколько визгливый голос молодого человека нарушил бег ее мыслей. Поднявшись со своего места, тот поднял наполненный вином бокал:

– Леди и джентльмены! Я прошу вас выпить за успех талантливой хозяйки этого дома. Не знаю, ведомо ли вам, но она – автор сборника превосходных стихотворений, который вскоре выйдет из печати.

Родни нахмурился.

«Как он посмел! Черт бы его побрал! Какое он имеет право?! Откуда этот выскочка узнал? Он пришел поздно. Не похоже, что у Стеллы было время рассказать ему о сборнике…»

На скулах доктора заиграли желваки.

Под аккомпанемент удивленных возгласов и поздравлений гости опорожнили бокалы. Стелла поблагодарила за поздравления и шутливо сделала молодому человеку выговор за то, что он раскрыл ее маленький секрет. Тот начал уговаривать Стеллу прочесть что-нибудь собравшимся в гостиной.

Голос Родни не дал ей полностью насладиться представлением.

– Давайте будем праздновать, – переводя взгляд с Пегги Дэвидсон на ее мужа, сказал он. – Как ты, Питер?

– Все, что пожелаешь, Родни.

– Мы поедем в Шилдс. Там будет пантомима и прочее… Точно! Пойдем на пантомиму!

Родни, словно взволнованный ребенок, оглядел гостей.

Миссис Ричардс рассмеялась и утвердительно кивнула головой.

«Все же лучше, – подумала она, – чем слушать, как эта задавака распускает павлиньи перья из-за какой-то книжонки стишков».

– Простая детская забава нам не повредит, – сказал доктор Ричардс, отодвигаясь от стола. – Если леди согласны, то я – за.

Пришедшая с Гербертом Баррингтоном молодая женщина, судя по всему, без особых претензий, радостно восприняла новую перспективу.

Герберт Баррингтон глянул на Стеллу. Та, изо всех сил стараясь согнать с лица следы гнева, смотрела на мужа.

«Как он посмел?! Что это такое?! Мешать ее триумфу, портить званый вечер, и все ради того, чтобы пойти… Куда?! На пантомиму…»

Стелла, силясь сохранить хладнокровие, поклялась, что заставит мужа страдать. Придет время, и Родни горько пожалеет.

– Мне кажется, что для пантомимы слишком поздно, – стараясь выиграть время, сказала она.

– Нет, – не глядя на жену, отрезал Родни. – Сейчас восемь часов вечера. Первый сеанс заканчивается в половину, не раньше. Если мы быстро соберемся, то у нас еще останется время.

Не глядя на Баррингтона, он обратился к остальным гостям:

– Вы согласны со мной?

Послышались возгласы одобрения.

– Думаю, следует предоставить принятие окончательного решения хозяйке дома, – произнес Герберт Баррингтон.

Его глаза навыкате посылали понимание и сочувствие Стелле.

Хозяйка сделала паузу, дав гостям время проникнуться всей глубиной ее жертвы, а затем великодушно сказала:

– Ну, если вы этого хотите, то, пожалуйста… поедем.

– А вы прочтете нам свои стихотворения, когда мы вернемся? – попросил Герберт Баррингтон.

Белые руки с длинными пальцами умоляюще запорхали перед Стеллой, и она улыбнулась:

– Если вы пожелаете.

Женщины облачились в накидки, за исключением Пегги, которая была в простом сером пальто. Доктор Ричардс то и дело повторял, что одеваться надо потеплее, а то скоро повалит снег, и он не хочет, чтобы кто-нибудь из леди стал его пациенткой в ближайшее время. В холле Питер Дэвидсон стоял в стороне от остальных. Легкая улыбка играла на его губах. Он удивлялся поведению Родни… К чему этот неожиданный всплеск «животных инстинктов»? Ему это не нравилось. Если бы только эта поездка… Дело не только в ней. Родни что-то гнетет. Это очевидно.

Смеясь, гости расселись по автомобилям Принса и Ричардса. Машины тронулись с места. Через четверть часа они уже были в Шилдсе. Автомобили оставили в конюшнях на рыночной площади. Там бурлило море праздных гуляк и тех, кто пришел за покупками. Повсюду раздавался смех, слышалось пение. Ярко горели парафиновые факелы, освещая выразительно жестикулирующих «негритянских королей» с вымазанными ваксой лицами, знахарей, колдунов.

Их компания обошла толчею на рыночной площади и направилась по Кинг-стрит. Навстречу из театра хлынули зрители.

– Держитесь вместе! – крикнул Родни. – Первое представление уже закончилось. Сейчас повалит публика.

Стелла вздрогнула… Он ведет себя так, словно пьян. Но она прекрасно понимала, что муж трезв. Просто старается ей насолить.

Проведя всю компанию в относительно чистый угол вестибюля, Родни сообщил:

– Пойду куплю билеты в ложу, если получится, а вы оставайтесь здесь.

Они встали кружком, ожидая возвращения Родни. Питер и миссис Ричардс, добродушно подшучивая друг над другом, вели непринужденную беседу. Невдалеке, перед кассой, быстро продвигалась очередь тех, кто хотел попасть на второе представление. Мимо проходили задержавшиеся зрители первого.

Родни, стоя у подножья лестницы, разговаривал с управляющим. Тот уверял, что врачу очень повезло. Осталась только одна свободная ложа. Он с превеликим удовольствием…

– Доктор!

Детский голос заглушил царящий в помещении шум.

Быстро обернувшись, Стелла увидела маленькую девочку, которая утром доставила ей столько хлопот. Малышка вырвалась из рук высокой девушки и бросилась к Родни.

– Доктор! – обхватив его за ноги, воскликнула Энни. – Я видела гусыню и большие яйца. А еще там был смешной человек и красивые леди.

– Как ты сюда попала, Энни? – удивился доктор Принс. – Кто тебя привел?

Родни взял тянущиеся к нему ручки в свои.

– Добрый вечер, Кейт!

К ним подошли мать девочки и какой-то коренастый человек, который ни на шаг от нее не отходил.

– Добрый вечер, доктор! Извините… Энни! Ты непослушная девочка! Отпусти сейчас же доктора.

– Не ругайте ее, Кейт. Вы в первый раз привели Энни на представление?

– Да. Она так радовалась, что едва могла усидеть на месте.

Не сводя глаз с Кейт, Родни погладил по головке ребенка. Со времени их прошлой встречи прошло три года. Сейчас Кейт казалась еще выше, чем прежде. Какая величественная… Что за фигура! Она и прежде была красавицей, но теперь ее красота обрела иное выражение. В ней чувствовалась… порода, что-то странное… необычное.

– Как поживаете, Кейт? – спросил он.

– Чудесно, доктор. Спасибо.

Даже ее голос изменился.

– Все еще служите у Толмаше?

Поколебавшись, Кейт бросила взгляд украдкой на своего спутника и ответила:

– Да.

Тот окинул Кейт взглядом собственника. Было видно, что он старается казаться выше ростом, чем есть на самом деле.

– Думаю, это скоро закончится, – заявил незнакомец. – Сегодня мы обручились и скоро поженимся.

Родни перевел взгляд с Кейт на молодого человека, в чьем голосе звучала плохо скрываемая агрессия, и обратно.

– Поздравляю, Кейт! Я рад за вас.

Доктор Принс протянул руку, и Кейт, поколебавшись, протянула в ответ свою. Второй раз в жизни ее пальцы коснулись его руки. Родни это помнил. Ее светящиеся добротой голубые глаза были как бы подернуты какой-то чарующей дымкой.

Спутник Кейт, вытянув шею, вертел головой из стороны в сторону. Стелла, стоя среди гостей и наблюдая эту сцену, кипела от злости. Дважды за день Родни сделал себя посмешищем из-за этой девчонки, а теперь вот стоит у всех на виду и держит ее мать за руку. Это уж слишком! Она догадалась, кто эта девица…

– Доктор Принс встретил знакомых, – сказала миссис Ричардс, ни к кому конкретно не обращаясь.

Выражение лица Стеллы не ускользнуло от ее внимания, и миссис Ричардс потихоньку позлорадствовала.

– Она была пациенткой моего мужа. Насколько я помню, она работает горничной в Вестоу.

Пегги Дэвидсон и ее муж переглянулись.

– Она была и моей пациенткой, по крайней мере, одну ночь, – сказал Питер. – Я всегда приглядывал за Кейт Ханниген. Она первая красавица в округе. Если бы не Пегги, то, клянусь, кто знает, что бы было…

Его жена весело рассмеялась. Только она знала, как глубоко этот неуклюжий, добродушный мужчина в нее влюблен.

Стелла глянула на Герберта Баррингтона. В ее взгляде читалось: «Ох уж эти люди!…»

– Мне надо поговорить с Кейт. Прошу прощения. Я скоро.

Питер неспешным шагом направился к Родни, надеясь, что его шутливое замечание разрядит обстановку и придаст сцене более обыденный вид. Родни, кажется, решил сегодня вечером делать глупости.

– Привет, Кейт! Здравствуй, Энни!

– О, здравствуйте, доктор Дэвидсон!

– Как поживаешь, Кейт? Впрочем, к чему спрашивать. Вижу, у тебя все в порядке. То же самое можно сказать и об этой юной леди.

Он потрепал девочку по щеке.

– За это я должна быть благодарна вам, доктор.

– Мне?!

– Конечно, вам. Именно вы рекомендовали меня Толмаше.

– Они замечательные люди. Я ведь прав, Кейт?

– Самые лучшие в мире.

– Мне кажется, из Энни получится очень славная юная леди. Что думаешь, Родни?

– Да, очень славная, – согласился тот, не отрывая взгляда от лица Кейт. – Мисс Ханниген выходит замуж.

– Замуж? За этого молодого человека? Да он просто счастливчик, – сказал доктор Дэвидсон, поворачиваясь к спутнику Кейт.

Теперь тот стоял в стороне. В его глазах светились едва сдерживаемые огоньки ревности.

– Я вас знаю, сэр. Вы ведь из Джероу, как и я?

Несколько смягчившись, незнакомец ответил:

– Да, доктор Дэвидсон. Меня зовут Алек Моран. Я агент Новой лондонской страховой компании.

– Точно. Я вспомнил, что видел вас прежде. Так значит, вы и Кейт собираетесь пожениться… Ладненько. Надеюсь, вы оба найдете в браке свое счастье.

– А что думает по этому поводу моя малышка? – склонившись над Энни, задал ей вопрос Родни.

Пальчики девочки пробежали по белому шарфу, который свешивался с шеи врача.

– Санта Клаус подарит мне куклу и еще что-нибудь хорошенькое.

– Вы сняли для нас ложу, доктор? – с подчеркнутой вежливостью спросил подошедший Герберт Баррингтон.

– Сейчас. Подождите минуточку, – не смотря в его сторону, сказал Родни с явным равнодушием в голосе.

– Сюда, сэр, – сказал управляющий Баррингтону. – Прошу пройти за мной.

Стелла, глядя прямо перед собой, прошла мимо стоящих у подножья лестницы. Родни перевел взгляд с освещенного радостью милого личика Энни на холодное, красивое лицо жены, чье недовольство выражалось всем ее видом, начиная от кончиков красивых лайковых ботинок и заканчивая колышущейся вуалью на шляпке.

«Пресвятая Богородица! – сказал он себе. – Она не собирается опускаться до разговоров с простыми людьми».

В глазах Родни сверкнула жесткость и, глянув на Энни, он сказал:

– Рождественский дед подарит тебе еще кое-что. Я виделся с ним сегодня днем, и знаешь, что он мне сказал?

Энни отрицательно замотала головой. Ее темно-зеленые глаза, словно два озерка, с обожанием уставились на врача.

– Он сказал, что направляется в Африку на поиски черного малыша для Энни Ханниген!

– Черного малыша?

– Да. С кудрявыми волосиками, – довольно хмыкнул Питер.

– Доктор! Это очень щедро с вашей стороны. Красивый подарок, – мягким голосом поблагодарила врача Кейт.

– Вздор! – переводя взгляд на нее, заявил Родни Принс.

– Нам надо идти, – заторопилась Кейт. – Всего хорошего, доктор Дэвидсон! Всего хорошего, доктор Принс! Спой им «Доброй ночи, веселого Рождества», Энни.

Девочка неожиданно обвила своими ручками шею Родни. Ее губки звонко его чмокнули, и Энни радостно рассмеялась:

– Ваша борода щекочет.

– Спокойной ночи, – еще раз попрощалась со всеми Кейт и почти насильно оттащила дочь к Алеку, который, стоя чуть в стороне, бросал на них недовольные взгляды.

Родни и Питер пошли вверх по ступенькам лестницы, ведущей к ложам. Поцелуй Энни странно взволновал доктора Принса и вновь всколыхнул в его душе застарелое желание иметь собственных детей. Боже правый! У него будет ребенок! Он заставит жену родить ему ребенка!

– Кейт превратилась в весьма импозантную девушку, – сказал Питер Дэвидсон. – Толмаше постарались, чтобы ей хорошо у них жилось. Я слышал, что у старого Бернарда имеются планы касательно ее будущего. Думаю, этот брак им совсем не понравится.

– Этот молодчик похож на мрачного беса. Не думаю, что, выйдя за него, Кейт обретет счастье.

– Не вижу тому помех. Даже самые необычные, неподходящие друг другу, на первый взгляд, пары оказываются на поверку самыми прочными. В любом случае, он станет отцом ее ребенку, а это что-нибудь да значит.

Глубокая, непонятная грусть прокралась в сердце Родни. Новая грусть… Новая пустота… Уже длительное время доктор Принс мучился осознанием того, что кроме его работы у него ничего не осталось. Но, оказывается, у него еще осталось кое-что, что может быть отобранным злой судьбой.

«Он станет отцом ее ребенку…» – повторил Родни про себя.

Поездка

Пегги Дэвидсон сидела, чуть сгорбившись, на кривобоком пуфе перед камином, между своим мужем и темноволосым, мрачным мужчиной, который по какой-то странной прихоти судьбы стал частью их жизни. Суетный день почти подошел к концу. Последние два часа они сидели и вели неспешную беседу, то и дело подолгу замолкая.

Время блаженного ничегонеделанья подходило к концу. Пегги Дэвидсон уже надо было подниматься и ехать в Джероу, но перед этим она решила в последний раз вернуться к теме, которую время от времени поднимала на протяжении всего вечера.

– Почему ты такой упрямый, Родни? К чему тебе ехать сейчас домой? Ты можешь позвонить миссис Саммерс и сказать, что остаешься у нас на ночь, а завтра к обеду будешь дома. Глупо возвращаться в такой день домой, если тебя там никто не ждет.

– Меня все равно не удастся переубедить, – заявил Родни. – Если я останусь, старина Питер пропустит всенощную, а я весь вечер проведу, как на иголках, раскаиваясь в том, что своим эгоистичным поведением ставлю под угрозу спасение его бессмертной души.

Рассмеявшись, доктор Принс добавил:

– После этого лицо отца О’Молли будет неделями являться мне в ночных кошмарах.

– Почему он глупит? – спросила Пегги у мужа.

Тот рассмеялся серьезности, с которой был задан этот вопрос.

– И впрямь, не глупи, Родни, – продолжила Пегги. – В Джероуской церкви другой приходской священник. Если ты познакомишься с отцом Паттерсоном, то изменишь свое предубеждение относительно священников.

– Что касается одного конкретного священника, то мое отношение к нему непоколебимо. За прошлый месяц я имел дело с тремя случаями детской истерии. Я разобрался во всех случаях и пришел к выводу, что в основе их нервозности и ночных кошмаров лежит страх перед адом и мучениями грешников, который этот идиот вложил в их маленькие головки. К сожалению, их родители – консервативные католики и не склонны соглашаться, что в состоянии их детей повинна церковь. Бесполезно учить этих темных людей азам психологии. Свой страх и суеверия они считают верой. Этот человек думает, что проповедует, а на самом деле его следовало бы привлечь к ответу.

– Последний стаканчик не пошел тебе впрок, – рассмеялся Питер.

– Ты и сам знаешь, что я прав, – вполне серьезно заявил Родни, подавшись вперед из глубокого кожаного кресла. – Вы – католики и люди просвещенные, но, думаю, и вам некоторые догматы веры внушают страх.

– Совсем напротив, – не согласился Питер. – Есть такие люди, которые предрасположены к нервным расстройствам, и религия здесь ни при чем.

– Я, Родни, всегда находила утешение в вере, – торжественно заявила Пегги. – Я никогда не боялась священников, как раз наоборот.

– Ладно. Вы серьезно верите в чистилище и все, с ним связанное? – задал вопрос Родни. – Вы на самом деле считаете, что некоторые несчастные, живущие в этом городе, будут прокляты за деяния, которые они называют грехами и которые вызваны в большинстве случаев нищенскими условиями их существования? С другой стороны, католики, как мне кажется, могут преспокойно грешить и получать прощения, если они следуют определенным правилам: посещение мессы каждое воскресенье, исповедь и евхаристия – не реже раза в год. Но стоит им нарушить правило – и перед грешниками разверзается геенна огненная! Их бедственное положение ничто по сравнению с тем, что их ждет после смерти. Я уже не раз говорил тебе, Питер, что большинство католиков живут в постоянном страхе.

– Это трудный вопрос, и я не думаю, что кто-нибудь из нас достаточно компетентен в нем, – вежливо сказал другу Питер. – Кое в чем ты, конечно, прав, но не во всем…

– Нет, он ошибается! – страстно воскликнула Пегги.

– Прав, но не во всем, – тихим голосом продолжал ее муж. – Я знаю достаточно много людей, регулярно посещающих мессу только из страха. В этом нет ничего предосудительного. Страх служит превентивной мерой защиты общества от таких людей, как Пэт Донован, Дэнни Маккуин из Джероу, Микки Мак-Грегор из Шилдса или Тим Ханниген из района Пятнадцати улиц. Гражданские власти часто оказываются бессильными. Священнику легче обуздать такого вот громилу и забияку, который и полицейскому готов задать перца, если решит, что тот на него не так посмотрел. Согласен, в этом страхе много от средневековых суеверий, но без него люди, не боящиеся земных властей, могли бы превратить жизнь своих близких в настоящий ад. Только боязнь получить по заслугам после смерти удерживает их от страшных поступков. Будем надеяться, что хорошее образование сможет изменить представителей грядущих поколений в лучшую сторону и в страхе перед Богом отпадет потребность.

– Но число социально опасных элементов ничтожно мало по сравнению с простыми, добропорядочными обывателями, – не соглашался Родни. – Не забывай этого, Питер! В конце концов, меня не волнует судьба Маккуина и Ханнигена. Я волнуюсь за маленьких детей. Вызванный излишней религиозностью страх негативно сказывается на их психике. Я не преувеличиваю. Ты говоришь, что образование может заменить страх перед Богом. Ты всерьез думаешь, что это кто-либо позволит? Однажды меня трижды за неделю вызывали к восьмилетней девочке, которая по ночам кричала во сне, что дьявол собирается утащить ее живьем в ад. Когда я сказал ее матери, что намерен поговорить по этому поводу с директрисой школы на Боро-роуд и приходским священником, у женщины самой чуть не случилась истерика. Она умоляла, чтобы я не шел в школу. Ни школа, ни церковь здесь ни при чем, а виновато, видите ли, плохое пищеварение. Когда она сама была маленькой, то имела сходные кошмары из-за коликов в животе. Ну, как тебе такое объяснение?

– Сегодня сочельник, – напомнила мужчинам Пегги, – а вы пускаетесь в теологические споры накануне святого праздника мира и всепрощения.

– Извини, Пегги. Извини, Питер. Я понимаю, что не прав, говоря все это вам, особенно в сочельник, – сказал Родни и, многозначительно погрозив миссис Дэвидсон пальцем, шутливо добавил: – Но вы сами подтолкнули меня к откровенности.

– Продолжай, – улыбнулся Питер. – Я верю, что со временем мы тебя сумеем переубедить.

– Со мной в эти игры играть бесполезно, – поднимаясь со своего места, заявил Родни. – Мне надо ехать.

– Точно не хочешь остаться? Дети очень обрадуются, когда утром обнаружат, что ты не уехал, – использовала последний козырь Пегги.

– Искушаете? – рассмеялся доктор Принс.

– Кстати, – произнес Питер, – коль скоро речь зашла о детях, то прошу, больше не покупай моим чадам таких дорогих подарков. Я недостаточно богат, чтобы тягаться с тобой. Ты уже и так завоевал их любовь.

Пегги рассмеялась.

– Знаешь, Родни, мы сегодня подслушали, как Майкл и Кэтлин разговаривают о Санта-Клаусе. Майкл, конечно, верит в него, а вот Кэтлин сомневается. Он спросил у сестры: «Что нам подарит Санта?» «Я не знаю, – ответила Кэтлин, – но уверена, что дядя Родни принесет нам хорошие подарки. Только он может подарить нам что-нибудь стоящее…» Что ты об этом думаешь?

– Видишь, к чему приводит твоя щедрость, – вмешался Питер. – Ты разжигаешь в них огонь корыстолюбия.

Повернувшись к жене, он добавил с притворной суровостью:

– Мы должны приглядывать за нашим другом, Пегги, а то он вскоре начнет вести с ними разговоры на религиозные темы и напугает наших малышей до полусмерти.

– Не возводи на меня напраслину! – улыбнулся Родни.

– Еще стаканчик перед отъездом?

Тихо посмеиваясь, Питер подошел к буфету.

– Мне хватит. Еще немного, и я не смогу сесть за руль автомобиля, – запротестовал Родни.

– Вот стакан. Как по мне, так ты слишком трезв.

– Ладно. Но не стоит судить о степени моего опьянения только по проворству моих ног, – поднимая стакан, изрек гость. – Желаю всего наилучшего в новом году. Благодарю за радушие и гостеприимство.

Питер оторвал взгляд от своей выпивки. Его глаза светились теплотой и любовью.

– Не стоит благодарности.

– Увидимся завтра, – надевая пальто, сказал Родни.

Секунду они втроем постояли на пороге. Небо казалось необычайно высоким. На нем ярко сверкали звезды. Свет бледной луны отражался в водах реки.

– Посмотрите! – воскликнула Пегги. – Снег пошел. Пока небольшой, но все же…

– Снегопада не будет, – вдыхая сырой воздух, сказал Питер. – Спокойной ночи, Родни.

– Спокойной ночи. Спокойной ночи и счастливого Рождества!

Хозяева проводили глазами удаляющийся автомобиль доктора Принса, а затем вернулись в дом.

– Мне кажется, я могла бы пристрелить эту фифу! – громко сказала Пегги мужу. – Уже второе Рождество она уезжает, оставляя его одного дома. Для этой дамочки нет ничего важнее на свете, кроме нее самой, ее званых вечеров и литературных ужинов. Родни так несчастен! Он тебе что-нибудь сказал?

– Ни слова.

– Мне кажется, у него все внутри кипит. Наш друг слишком много работает.

– У него одна из самых обширных практик во всем Тайнсайде. И она с каждым днем все увеличивается. Скоро он запросит помощи.

Супруги стояли на коврике перед камином плечом к плечу и смотрели на огонь. Онимолчали. В скудно обставленной комнате, украшенной рождественской елью и гирляндами из цветной бумаги, царило умиротворение.

– Как ты считаешь, он знает, что люди о нем говорят? – тихо спросила Пегги.

– Слава Богу, нет!

– Думаешь, из-за этого женщины сходят по нему с ума?

– Возможно.

– И ты думаешь, все, что говорят о нем, неправда?

– Наверняка неправда.

– Он когда-нибудь разговаривал с тобой о ней?

– О Кейт? Нет… никогда.

– Но он очень привязан к ее дочке.

– Не в большей мере, чем к нашим Майклу и Кэтлин. Что, из-за этого мне следует подозревать тебя в неверности?

– Ну… Питер!

Доктор Дэвидсон рассмеялся и нежно привлек жену к себе.

– Интересно, как он объясняет самому себе свою неожиданную популярность? – спросила Пегги.

– Я не знаю, – ответил Питер. – Но о том, что его считают отцом Энни Ханниген, он точно ни сном ни духом. Не хотел бы я быть свидетелем того, как Родни случайно услышит, о чем судачат за его спиной. Надеюсь, он никогда не узнает.

Родни Принс проехал по дороге, тянущейся вдоль берега речушки Дон, свернул у церкви святого Беды, минул Боги-Хилл, район Пятнадцати улиц и новостроек, миновал кучи шлака на Ист-Джероу. Прилив был высоким, и огни поставленных на якорь судов танцевали по узкой полосе реки Тайн. Изгибаясь, река расширялась за доками, между Джероу и Хоуденом. Вагоны направляющихся в Джероу трамваев громыхали мимо автомобиля Родни. Они были битком набиты людьми. Кое-кто даже висел на подножках вагонов. Мужчины на остановках выходили из трамвая и брели дальше. Все они неуклюжей, шаркающей походкой направлялись в Джероу, и никто – в противоположную сторону. Один мужик, измазанный с ног до головы угольной пылью, стоя на дрожащих ногах, обнимал фонарный столб. Рождественская ель, выпущенная из его рук, упала в грязь. В одном с Родни направлении чинно двигались группки нарядно одетых людей. Доктор Принс решил, что они идут на вечернюю литургию в церковь на Боро-роуд или Тайн-Док. Вид прихожан воскресил в памяти недавний спор с Питером. По крайней мере, у них есть цель, и это придает Рождеству смысл.

Вдали неясно вырисовывался Конистер-Хауз. Там его не ждут ни рождественская ель, ни гирлянды из цветной бумаги, ни висящие с подарками чулки. Родни ужасно не хотелось возвращаться домой. Он бы желал, чтобы планы, составленные на прошлой неделе, остались в силе. Но ссора со Стеллой все испортила. Если он поедет сейчас прямиком в Джесмонд, то застанет веселье в самом разгаре. А утром можно будет вернуться обратно. Вот только поездка в Джесмонд будет означать, что ему придется встретиться с Гербертом Баррингтоном. Нет уж. С такими чувствами лучше не видеться с этим джентльменом. К тому же, если он поедет, то им со Стеллой отведут одну комнату… Родни с горечью подумал о комнате, которую она обустроила на противоположном от его спальни конце лестничной площадки. Нет, он не поедет. Родни твердо решил, что больше никогда, пока сможет справляться со своими желаниями, не будет навязывать себя ей, не станет добиваться ее внимания. Он давно пришел к выводу, что его жена похожа на дьявольскую, злокозненную искусительницу, мифологическую обольстительницу, которая сначала завлекает, а затем с презрением отвергает. Он молился, чтобы оставаться таким же хладнокровным и отрешенным, как сейчас, в следующий раз, когда она его поманит.

Автомобиль почти поравнялся с воротами, ведущими в Тайн-Док, когда глаза Родни заметили высокую женскую фигуру. Свободной походкой, широким шагом женщина двигалась в тени огораживающей доки каменной стены. Длинные полы пальто развевались на ветру. В слабом свете уличных фонарей Родни Принс узнал Кейт Ханниген.

Кейт Ханниген и канун Рождества! Кажется, они неразрывно связаны друг с другом. Они не часто виделись, но всякий раз это приходилось на сочельник. Надо остановиться и поговорить с ней. «А почему бы нет?» – спросил он себя. Почему бы нет? Кейт не вышла замуж за того юнца. Питер не знал почему. Что-то пошло не так. Но что? Родни съедало любопытство. В любом случае тот молодчик ему совсем не нравился. Да, надо остановиться и поговорить с Кейт!

Остановив автомобиль у бордюра, Родни Принс развернулся на сиденье и стал наблюдать, как мисс Ханниген приближается к нему.

Она заговорила первой, без тени смущения:

– Счастливого Рождества, доктор!

– Счастливого Рождества, Кейт!

– Большое спасибо за подарок для Энни, но вам все же не стоит так ее баловать. Вы можете испортить мою дочь.

– Испортить Энни? Чепуха! Энни испортить нельзя. К тому же я получаю большее удовольствие, покупая игрушки, чем Энни, получая их в подарок. Все мы – взрослые дети. Как Толмаше, Кейт?

– Очень даже неплохо. Только у мистера Бернарда ишалгия ^[7]. Но это не помешало ему отправиться в рождественскую поездку.

– Куда вы сейчас идете посреди ночи? На вечеринку?

– Нет. На мессу.

– А-а-а… Да, конечно. Садитесь, я вас подвезу.

Кейт вгляделась в темные глаза врача. Их необычный блеск свидетельствовал, что доктор Принс сегодня навеселе. Тут одной рюмочкой не обошлось. В противном случае он ни за что не предложил бы ей прокатиться на его автомобиле. Можно представить, как зачешутся языки местных кумушек, когда они увидят ее выходящей из машины доктора.

– Спасибо, доктор, – сказала Кейт, – но я никогда прежде не ездила в машинах. Я немного боюсь. Они такие шумные. Мне больше нравятся рессорные двуколки.

– Вы никогда не ездили в автомобиле?! – воскликнул Родни. – Садитесь, Кейт. Вам обязательно следует попробовать.

Он выскочил из машины.

– Садитесь, Кейт!

– Нет, доктор. Нет.

Кейт нервно оглянулась назад, на дорогу. Темные фигуры приближались к ним. Похожи на обитателей Пятнадцати улиц. Эти люди хорошо знают и ее, и его. Если увидят, от кривотолков век не избавишься. Почему бы ему не ехать своей дорогой? Через минуту их увидят! Кейт считала себя достаточно разумной, чтобы не пререкаться с пьяным мужчиной. Если она будет продолжать отказываться прокатиться в его автомобиле, то Родни просто будет стоять и спорить с ней до бесконечности.

Поэтому она сказала:

– Я немного покатаюсь, доктор, но только не в церковь.

– В таком случае поедем по Ньюкаслской дороге, Кейт.

Родни помог ей занять пассажирское место, затем крутанул несколько раз заводную рукоятку и, обойдя автомобиль спереди, сел за руль.

Машина съехала с главной дороги и начала взбираться вверх по крутому узкому проселку к набережной Саймон-сайда. Кейт по-детски открыла рот от восторга. Темные глаза Родни откровенно смеялись. Бледный лунный свет, играя на покрытом снегом проселке, отражался в высоком ветровом стекле, попадая ей на лицо. Кейт казалась доктору Принсу простодушной и теплой, словно солнечное летнее утро.

– Нравится? – прокричал он.

– Не знаю, – ответила она. – Да… Кажется, да.

Кейт посмотрела на Родни и улыбнулась.

– Великолепно!

Машина мчалась все быстрее и быстрее. Они пронеслись мимо Саймонсайдской школы, мимо небольших сельских домиков, мимо Мейз-Холла и вырвались на открытое пространство. Всего миля или около того от доков, а кажется, что ты оказался в сельской глубинке. Неограниченный простор и аккуратно вспаханные поля. Словно другой мир…

– Из машины все кажется иным.

– Что? – прокричал Родни.

– Я сказала, что из машины все кажется другим, – наклонившись к нему, громко сказала Кейт. – Все такое красивое в лунном свете, какое-то нереальное. Я чувствую себя героиней сказки.

Она радостно засмеялась.

Вдруг Родни остановил автомобиль. Кейт вопросительно взглянула на доктора.

– Кейт! Не ходите на мессу, – быстро заговорил он.

– Что? – Кейт отстранилась от него.

– Давайте поедем дальше. Будем болтать, смеяться…

Тон его голоса встревожил Кейт. Она вжалась в сиденье, но ничего не ответила.

«Боже мой! – подумал Родни Принс. – И зачем я предложил ей прокатиться? Она все превратно истолкует. Черт побери! А впрочем… Почему бы нет? Ничего предосудительного в этом нет. Покатается в машине, вот и все».

Родни подумал, что его жена сейчас наверняка сидит где-нибудь в уголке вместе с Баррингтоном и стреляет глазками, создавая иллюзию легкодоступности.

«Ну и сука же ты, Стелла! Надо дать понять этой девчонке, что он предлагает только покататься, не больше».

– Не поймите меня превратно, Кейт, – сказал он. – Сейчас мне предстоит вернуться в пустой дом, а Рождество – не то время, когда одиночество приветствуется.

«Боже правый! Я, кажется, жалуюсь на свою судьбу…»

– А еще, – продолжил доктор Принс. – Я знаю вас уже много лет, но никогда не имел возможности поговорить по душам.

«Я, должно быть, пьян, если болтаю такую чушь».

– Знаете, Кейт, вы выросли… преобразились из очень юной девушки в… скажем так, в самодостаточную женщину. Интересно, как вам это удалось? Пожалуйста, Кейт, не считайте меня грубым или недостаточно воспитанным.

Родни пристальнее вгляделся в лицо спутницы, но длинные темные ресницы затеняли глаза, так что он не увидел, какой эффект возымели его слова.

«Господи! Какой же я дурак! В этом виновны поведение Стеллы и виски Питера. О чем она думает?»

Родни крепче сжал руль автомобиля.

– Извините, если причиняю вам беспокойство. Я сейчас поверну машину на следующем повороте, и мы поедем обратно. У меня такое чувство… Вам кажется… что вы сейчас катите вместе с дьяволом в преисподнюю.

Кейт приподняла свои ресницы.

– Я могла бы ехать и в худшей компании.

– Кейт! Вы ведь на меня не сердитесь? – почувствовав глубокое облегчение, рассмеялся Родни. – Мне можно продолжать?

Она утвердительно кивнула.

– Но я должна вернуться в Тайн-Док не позже четверти второго ночи, доктор.

– Будет исполнено в точности.

Выйдя из машины, Родни снова принялся заводить рукояткой двигатель.

Кейт распрямила плечи, словно сбрасывала с них накидку. Она наблюдала за действиями доктора через ветровое стекло. Он приподнял голову. Их глаза встретились, и невольные сообщники улыбнулись друг другу.

Мимо пронеслись Джероу, Хебберна и Пело. Автомобиль издавал успокаивающий скрежет. Родни и Кейт сидели молча, расслабившись на мягких сиденьях, чувствуя, как странная, волнующая теплота обволакивает их сердца.

– Я остановлюсь на вершине одного из Феллингских холмов, – предложил доктор Принс. – Там мы сможем хорошенько рассмотреть все вокруг и спокойно поговорить.

– Если хотите, я не против, – согласилась Кейт.

Дорога пошла вверх. Вдалеке, отливая сталью, виднелась лента реки. Справа лежал залитый лунным светом город Феллинг. Его улицы, застроенные небольшими домиками, вились по склону холма.

Родни свернул на обочину. Шины зашуршали по траве. Машина остановилась на вершине холма.

– Укутайтесь вот в это, – предложил доктор, подавая тяжелый плед, лежавший до этого на заднем сиденье автомобиля.

Откинувшись на спинку, он стал набивать трубку табаком.

– Теперь можно поговорить, – скосив на спутницу глаза, сказал Родни.

– Что вы хотите знать?

– Не говорите так со мной, Кейт, а то я решу, что страдаю излишним любопытством.

– Если бы вы были излишне любопытны, то уже все обо мне знали бы. Вам тогда не пришлось бы, сидя в машине, задавать мне вопросы. В районе Пятнадцати улиц тайны личной жизни не существует.

– Нет. Мне кажется… Ладно. В последний раз, когда мы виделись, вы собирались выходить замуж. Что-то случилось?

– Ему не нравилась Энни. Он хотел, чтобы я оставила ее у мамы.

– Не нравилась Энни… – недоверчиво повторил за ней Родни Принс.

– Не нравилась. Он хотел, чтобы я оставила ее с бабушкой. Но я не смогла… не смогла сделать этого. Я не хотела расстраивать маму, но оставить Энни в этом доме, а самой жить отдельно… Нет, это не по мне. Ей бы все детство пришлось терпеть такую жизнь.

– Вы правы, Кейт. Хорошо, что вовремя это поняли и не наделали ошибок.

– Да. Я с самого начала не была полностью откровенна с ним.

Но Кейт так и не сказала, в чем же заключалась эта «неполная откровенность».

– А почему Энни не может жить с вами у Толмаше?

– Они предлагали мне еще несколько лет назад, но мама была против. Она привязалась к внучке и… ко мне.

– Да. Конечно. Я понимаю.

– Знаете, доктор, если бы я не родила Энни, то никогда не поступила бы в услужение к Толмаше. Страшусь даже представить, как бы сложилась моя жизнь при других обстоятельствах. Энни, вы, Дорри Кларк и доктор Дэвидсон привели меня в дом Толмаше.

– Какое Дорри Кларк имеет отношению к этому доброму делу? – удивился Родни.

– Если бы она не повредила себе ногу, то вы не послали бы за доктором Дэвидсоном, а без него я бы никогда не узнала о Толмаше. Вместо меня это место получила бы какая-нибудь другая девушка. Доктор Дэвидсон рассказал мне о месте только для того, чтобы успокоить мои нервы. Он, как говорит мистер Бернард, хороший психолог.

Родни посмотрел на Кейт.

– Мистер Бернард дает вам уроки?

– Да, – подтвердила Кейт.

Ее голос дрожал от избытка чувств.

– Он дает мне уроки уже на протяжении шести лет, почти каждый день, за исключением праздников и выходных.

Кейт плотнее закуталась в плед. Падал редкий снежок. С вершины холма она смотрела вдаль, где усеянное звездами ночное небо встречалось с гладью реки.

Родни, глядя на спутницу, подумал, что Кейт определенно много выиграла от знакомства с Толмаше. Чуду подобно, но факт…

– Неужели?

– Ну… Первый год был самым трудным, – продолжала рассказывать Кейт, – но я прилагала много усилий, чтобы справиться. Я очень хотела научиться правильно говорить.

Она, словно извиняясь, бросила на доктора быстрый взгляд.

– Затем был период, когда мне вообще ничего не хотелось учить… Но мистер Бернард продолжал со мной заниматься, помогал и поддерживал меня. В какой-то момент мне захотелось не просто правильно говорить, но научиться самостоятельно думать. С этого времени моя жизнь изменилась кардинальным образом. Теперь я на все смотрю иначе, чем прежде.

– Чему он вас учил?

– В основном английскому языку, и привил мне любовь к литературе. Он, вы ведь знаете, преподавал в Оксфорде.

Родни кивнул головой. Его глаза не отрывались от ее лица.

– Сейчас я изучаю немецкий язык, а до этого занималась французским. Я читала в оригинале Оноре де Бальзака и…

Кейт повернулась к спутнику. Ее темно-зеленые глаза светились от волнения.

– Вы, доктор, единственный человек, кроме Толмаше, с кем я могу поговорить об этом. Вы представляете, как моя жизнь изменилась благодаря вам?

Родни не ответил, но продолжал сверлить ее глазами. Мундштук зажатой в руке трубки застыл в нескольких дюймах от его рта.

– Я больше не живу в грязи Пятнадцати улиц, а проживаю вместе с этими милыми людьми. Изо дня в день я общаюсь почти исключительно с ними. Мы даже обедаем за одним столом. Вы такое можете себе представить?

Ее лицо приняло серьезное выражение. Вопрос явно не был риторическим, но Родни ничего ей не ответил.

– Я знакома с такими людьми, как поэт и критик Эдмунд Госсе… И все это благодаря вам и доктору Дэвидсону. Мистер Бернард обещал провести меня в здание палаты лордов. Его друг, сэр Госсе, занимает там должность библиотекаря. Вы читали его статьи в «Санди-Таймс»?

Родни отрицательно покачал головой.

– Еще я читала Суинбёрна, Роберта Льюиса Стивенсона и Рида ^[8]. До этого я даже не слышала о них. Я прочла все книги Стила и Эдисона, которые только смогла найти, и даже «Историю упадка и разрушения Римской империи» Гиббона.

Кейт горела энтузиазмом. Пальцы ее рук крепко сжимали края одеяла.

– Каждый вечер перед сном я читаю мистеру Бернарду. Сейчас он слушает «Письма к сыну» лорда Честерфилда. Мистеру Бернарду нравится его стиль. Но, по-моему, лорд Честерфилд был ужасно скучным человеком. Не хотела бы я жить с ним в одном доме. Мне кажется, у него не было чувства юмора. Вы со мной не согласны?

– Не знаю, Кейт. Я его не читал.

– Знаете, что мы собираемся предпринять на Новый год? – радостно воскликнула она. – Читать Шекспира по ролям. На каждого придется по нескольку персонажей. Начнем с «Короля Лира». Там есть длинные монологи, которые обожает мистер Бернард. Потом мы разыграем «Укрощение строптивой». У меня роль Катарины. Я уже несколько раз прочла ее от корки до корки.

– «Укрощение строптивой», значит! – чуть повысив голос, произнес Родни Принс. – Что ж, посмотрим, что вы помните… «Я говорю, луна то…»

Он сделал драматический жест, указывая рукой через ветровое стекло.

– «Я знаю, что луна то…» – продолжила Кейт.

Ее лицо осветилось радостью.

– «Нет, врешь ты. Перед нами солнце…

– Да, Боже правый, перед нами солнце. А скажете: “Луна”, перечить вам не буду. Подобен разум ваш изменчивой луне, но спорить я не стану. И так всегда для Катарины будет».

Они повернулись друг к другу, смеясь, как дети и раскачиваясь из стороны в сторону.

– Вы замечательно декламируете, Кейт. В колледже я играл Петруччо. Неплохо играл, между прочим. Но, Кейт, – радости в его голосе поубавилось, – что вы собираетесь делать со всеми этими знаниями? Продолжать жить у Толмаше?

Он не добавил «в качестве горничной», хотя и хотел.

Улыбка сползла с лица Кейт, и та внезапно посерьезнела.

– Это может быть проблематичным. Вы знаете, что я совсем не честолюбива. Если бы можно было, то я до конца моих дней так бы и жила – готовила пищу, убирала и училась. Мистер Бернард хочет, чтобы я пошла на курсы, а потом – учительницей, но я не хочу… учить.

Кейт было трудно облечь в слова свои желания. Они таились в глубине ее подсознания – невыразимые и неописуемые.

– Я хочу свой собственный дом, стоящий невдалеке от того места, где живут Толмаше. Хочу наблюдать, как растет Энни и…

Потаенные мысли… Кто-то, кто будет ее любить, а она будет любить его… Кто-то, чей интеллект и образование будут не хуже, чем интеллект и образование трех людей, которых она любит и уважает. Кто-то молодой, горячий и страстный, требующий от нее всего, что она в состоянии ему дать… Кто-то, кто погасит в ее теле страстное томление, не дающее ей спокойно спать… Кто-то, кто возьмет ее замуж. Но… она не хотела больше рожать. Нет! Нет!

Страх перед нежелательной беременностью мешал ей успокоить этот горящий в ее теле огонь.

– Чего тебе хочется, Кейт? – тихим голосом спросил Родни.

– Не знаю, – покачала она головой. – Я только уверена, что не хочу покидать моих хозяев. Они уговаривают меня стать учительницей, потому как считают, что это для моей же пользы, но в глубине души эти милые люди совсем не в восторге от перспективы скорого расставания.

Кейт повернулась к врачу.

– Знаете, доктор, если я сейчас от них уеду, то никогда больше не вернусь обратно. После педагогических курсов в колледже я, само собой разумеется, поеду преподавать в школу. Один, два, три года… а они могут умереть не сегодня, так завтра. Я живу, зарабатываю себе на хлеб, ожидая их смерти… А что будет делать мистер Бернард, если ему больше не надо будет меня учить? У него останутся его книги, но преподавание – смысл его жизни. Когда в их доме появилась я, человек необразованный, почти безграмотный, мистер Бернард был просто счастлив приняться за мое воспитание. У него словно началась новая жизнь.

– Я представить не могу, Кейт, что вы были когда-то «необразованной, почти безграмотной».

– Была и до сих пор есть.

– Я не буду спорить, – сказал Родни.

– Мне еще надо так много узнать, а времени так мало… Недели не проходит, чтобы мы не поспорили о том, чем мне следует заниматься. Я говорю, что не хочу ничего другого, кроме как служить им, а мои хозяева начинают уговаривать меня и говорят, что я глупая. Мисс Генриетта утверждает, что у меня комплекс рабыни. Она хочет написать миссис Панкхёрст, но на самом деле, я уверена, Толмаше рады моему упрямству, и их радость делает меня счастливой. Вы даже не можете себе представить, сколько значит для меня их любовь и привязанность! Мне кажется, что я стала частью их семьи… Я весь день распеваю песни от радости, – закончила она на мажорной ноте.

– Кейт! – сказал Родни, наклоняясь к собеседнице.

Его колени прижались к укутывающему ее пледу.

– Откуда вы набрались таких здравый мыслей? – спросил он, и в рассеянном лунном свете она увидела совсем близко его лицо. – Эту мудрость вы черпаете не из книг. Она читается в ваших глазах. Вы очень добры и хорошо разбираетесь в жизни даже без прочитанных вами книг. Это врожденное. Неудивительно, что Толмаше не хотят с вами расставаться.

Кейт издала тихое нечленораздельное восклицание.

– Именно поэтому меня всегда тянуло к вам. Неплохо было бы, если бы мы чаще встречались и беседовали, Кейт. Благодаря вам этот мир не кажется мне больше таким серым и неинтересным.

Кейт вздрогнула, словно что-то екнуло в ее сердце. Она уставилась в черные омуты глаз доктора своими округлившимися от переживаемых эмоций глазами. В ночной тишине слышалось учащенное дыхание обоих…

Вдруг Кейт заговорила. Ее голос звучал на удивление спокойно и внятно, и Родни услышал в нем скрытый укор.

– У меня нет никакой врожденной мудрости, доктор. Я хочу остаться из чувства благодарности. Толмаше приняли меня, несмотря на то, что я недавно родила ребенка, не находясь при этом в законном браке.

Кейт замолчала, словно давая Родни время припомнить этот факт.

– Они с самого начала отнеслись ко мне по-доброму и уважительно. Даже если бы мне пришлось проработать на их семью до самой моей смерти, я бы и тогда не расплатилась сполна за все то добро, которое они для меня сделали.

– Вы намеренно искажаете смысл моих слов, Кейт. Не бойтесь меня.

Родни потянулся и сжал руки Кейт, тем самым помешав ей отстраниться.

– Я не боюсь, доктор.

– Нет, боитесь.

Она промолчала.

– Мы могли бы стать друзьями, Кейт.

Гипнотизм его темных глаз заставил ее затаить дыхание.

– Доктор! Это невозможно, вы сами прекрасно понимаете. Мне не следовало ехать с вами.

Кейт беспокойно покачала головой.

Родни Принс смотрел на ее профиль и наслаждался ее теплым очарованием. Никчемность и пустота собственной жизни сейчас казались Родни еще более вопиющими, чем когда-либо прежде. Он ее переубедит. А как быть со Стеллой? Ну… А, какого черта! Он ей ничем не обязан. Если он даже и поддастся очарованию такой красавицы, как Кейт, то ничего особо предосудительного из этого не получится. Обычный адюльтер. При мысли об адюльтере доктор почувствовал, что его словно обдали холодным душем. Порядочная и морально устойчивая часть его души почувствовала отвращение. Нет. Он всегда осуждал супружеские измены, проистекающие не столько из любви к другой женщине, сколько из неприязни к своей собственной супруге.

Отстранившись, Родни вновь уселся в водительское кресло. Его бил легкий озноб.

– Вы правы, Кейт, – предательски дрожащим голосом произнес он. – Извините меня. Ладно, не будем портить себе сочельник. До того как я сказал эту глупость, ведь все было хорошо? Расскажите что-нибудь о себе или Энни. Что вы думаете делать с ее образованием?

Он занялся тем, что попытался вновь раскурить свою погасшую трубку.

– Я хочу, чтобы она пошла в хорошую школу.

– Вы собираетесь послать ее в католическую школу при женском монастыре?

– Нет. Знаете… – Поколебавшись, Кейт все же высказала свою мысль: – Мне даже страшно говорить об этом вслух, прежде я никогда этого не делала, но признаюсь вам… я хочу держать мою дочь подальше от католических школ.

– Серьезно, Кейт?! – От удивления Родни даже перестал раскуривать трубку. – Почему?

– Вы не католик, поэтому не сможете меня понять. В католических школах религии придают главенствующее значение. Обучение занимает там подчиненное положение, особенно в начальных классах. А еще существует страх…

– Страх? – Казалось, Родни напрочь забыл о неудобной ситуации, в которой был минуту назад, и вновь превратился в профессионального врача. – Вы считаете, что религия пугает детей?

– Не сама религия, доктор, а люди, которые являются ее носителями. Если бы все священники были похожи на преподобных Уайта и Бейли, а учительницы – на мисс Кейл и мисс Хоулден, то о страхе речи тогда бы не шло. Но на свете живут священники, похожие на отца О’Молли, и учителя, столь же бездушные, как директриса школы на Боро-роуд. Они вселяют в сердца детей ужас. Я не хочу, чтобы Энни жила в страхе, который чувствовала в свое время я.

– Продолжайте, Кейт. Я хочу знать, чего вы боялись. Эта тема меня самого очень беспокоит. За прошедший месяц я столкнулся в своей практике с несколькими случаями боязни ада у детей.

Кейт расслабилась и непринужденно заговорила, словно учащенное биение собственного сердца еще совсем недавно не выдавало с головой все ее душевные терзания.

– Я тоже боялась ада, сильно боялась. После первой исповеди в семь лет мне начало казаться, что неисчислимое множество людей на небе следят за моими поступками, и стоит мне сделать что-нибудь неправильно, они тотчас же доложат Господу о моих прегрешениях, так что в конце концов меня ожидает ад. Я часто просила у них всех прощения: у Девы Марии, у Иосифа, у святого Антония, у святой Екатерины, у святой Агнессы и у других. Я часто исповедовалась, но эти исповеди делали мои страхи горше, в тысячу раз горше. Однажды отец О’Молли сказал, что я попаду в преисподнюю и буду гореть там вечно в адском пламени. После этого мне ночью приснился настоящий кошмар: будто бы меня бросают в адскую бездну и я лечу в непроглядной тьме, минуя круги ада. Я ничего не могла разглядеть, но чувствовала присутствие зла повсюду. Наконец мое тело упало в раскаленную лаву. Этот кошмар мучил меня на протяжении многих лет. Даже сейчас я иногда вижу этот сон.

– Вы все еще боитесь ада? – спросил Родни.

– Не особенно, хотя изредка меня и беспокоят смутные страхи, причину которых я не могу понять. Знаете, до недавнего времени я вообще ни разу не молилась Богу. Толмаше, несмотря на свой скептицизм по отношению к официальной религии, тем не менее научили меня понимать Бога лучше, чем прежде священники.

– Не молились Богу? – не понял Родни. – Кому же в таком случае вы молились?

– Святому семейству, великомученикам, святым…

– А Иисусу Христу?

– Иисус пугал меня даже больше, чем все остальное. Он умер страшной смертью и не смог воскреснуть. По воскресеньям я сидела в церкви как раз напротив скульптурной композиции, изображающей снятие Спасителя с креста. Фигура Иисуса там была сделана в натуральную величину. Его мертвое тело безвольно свисало с рук матери. Алая кровь казалась пугающе реальной. Она сбегала по его телу ручейками. За исключением набедренной повязки, на Христе ничего не было. Кожа статуи ужасала своей мертвенной белизной. Для меня маленькой Иисус умер, и даже Пасха и связанная с ней вера в его воскрешение не могли убедить меня в обратном.

– Боже правый, Кейт! – воскликнул Родни. – Вы думаете, что статуи производят такое же шокирующее впечатление на большинство детей?

– Нет. Большинство детей нечувствительны к этому, но я другая, поэтому не хочу, чтобы Энни боялась. Мне хочется держать дочь подальше от школы на Боро-роуд и от церкви отца О’Молли. Она будет ходить в церковь, но в церковь без ужасных, пугающих детей статуй. Впрочем, это будет сделать непросто, пока Энни живет вместе с моим отцом. Он будет против.

– Кейт! Не отступайте от принятого решения, – поддержал ее Родни Принс. – Не позволяйте никому, в том числе вашему отцу, помешать вам. Мне неприятна сама мысль, что неокрепший разум Энни будут мучить таким вот гнусным образом. Если я смогу помочь вам чем-нибудь, Кейт, то не стесняйтесь, обращайтесь. Я люблю вашу дочь.

– Я знаю, доктор. Вы очень добры к Энни. За это я вам так благодарна! Но мне придется иметь дело с моим отцом и О’Молли. Если бы только я могла забрать ее из этого дома! Но мне не хочется обижать маму. Без внучки ей будет тяжело. Видите, насколько в моей жизни все запутано.

Родни не знал, что сказать, поэтому спросил:

– Почему вы тогда собирались сегодня на мессу, если у вас такие плохие детские воспоминания?

Кейт с минуту обдумывала ответ.

– Привычка, думаю, а еще… В глубине души я люблю литургию и, думаю, всегда буду любить. В религиозных обрядах много красоты, если не отравлять все видениями преисподней и грехами. Последнее время я много об этом думала. По-моему, главное – правильно выбрать священника. Многие из них отвратили от веры больше католиков, чем обратили в нее. Сегодня я пошла в церковь главным образом для того, чтобы сохранить мир в доме. Так моей маме легче.

– А она тоже идет на мессу?

– Нет. У нее болят ноги. Что с ними? Какая болезнь?

– Водянка.

– Это опасно?

– Ну, вашей матери необходим отдых. Еще ей следует больше лежать, держа ноги как можно выше.

Кейт зевнула.

Они немного помолчали.

Родни посмотрел на свои часы.

– Время не ждет, Кейт. Вы не против того, чтобы пройтись немного, подышать свежим воздухом?

Она утвердительно кивнула головой. Выйдя из автомобиля, Родни обошел его кругом и помог Кейт выбраться наружу. Когда его рука коснулась ее, прежнее тревожное чувство тепла охватило Родни Принса. В горле сжался тугой комок. Мускулы рук напряглись. Доктор нервно облизал губы. Бледное, красивое лицо Кейт притягивало его со страшной силой. Он сказал самому себе: «Нехорошо… Нехорошо. Я хочу ее и радуюсь своему желанию».

Послышался голос Кейт, громкий и отчетливый, как и прежде:

– Через холм едет машина.

Тяжело вздохнув, Родни повернулся и посмотрел в сторону приближающегося автомобиля. Потом он, слегка поддерживая спутницу под локоть, повел ее подальше от непрошеных свидетелей.

Сидевшие в машине люди видели, как Родни и Кейт, плечом к плечу, идут по припорошенной снежком траве. Они провожали их глазами до тех пор, пока врач и горничная не исчезли в ночи среди подвижных теней склона холма.

Первым молчание нарушила миссис Ричардс:

– Честное слово! Я бы не поверила, если бы не видела собственными глазами. В час ночи! Что ты об этом думаешь, Джо?

Выражение глубочайшего удивления застыло на лице доктора Ричардса. Он удобнее устроился на своем сиденье.

– Ну… А что ты об этом думаешь?

– Это ведь была молодая Ханниген, – сказала сидевшая сзади Дженни Ричардс, прильнув к спинке сиденья матери. – Ее мисс Толмаше одевает, словно герцогиню.

«Это еще вопрос, кто ее одевает», – подумала миссис Ричардс.

Но вслух она лишь сухо произнесла:

– Не знаю, она это или не она, Дженни, но в любом случае об увиденном сейчас лучше не распространяться.

– Не обращайся со мной так, словно я малый ребенок, – капризно заявила ее дочь. – Все знают, что доктор Принс – отец ее девочки. И он особо не скрывает этого. В открытую катает ребенка в своем автомобиле.

Сидевший за рулем доктор Ричардс резко обернулся. Его голова чуть было не ударила жену в висок.

– Смотри, куда едешь, Джо! – крикнула миссис Ричардс. – Ты хочешь нас убить?

Муж вернулся в прежнее положение и, следя за дорогой, спросил:

– От кого ты это услышала?

– Я слышала разговор Беллы и кухарки. Давно. А Белле об этом сказала Мэри, горничная в доме Принсов.

– Боже правый… – только и смог вымолвить доктор Ричардс.

Его жена промолчала. Она вспомнила события двухлетней давности, когда они ездили смотреть пантомиму.

Энни

Энни медленно открыла глаза. Ее удивило то, что она вообще их открыла. Последнее, что девочка помнила, – она сидит на кровати, боясь заснуть из-за того, что только что кричала на деда. Сон мигом прошел. Вернулся страх, но не такой большой, как прежде. Уже наступило утро, и бабушка скрипела половицами, ходя внизу по дому. Энни не испытывала настоящего страха в светлое время суток. Куда хуже было ночью. Хотя страх перед дедом никогда не покидал девочку, ночью он превращался в удушливый ужас, когда до слуха ребенка долетало, как дед на чем свет стоит ругает бабушку. До прошлой ночи Энни никогда не слышала криков бабушки, а услышав, не смогла сдержаться. Голос деда, низкий и ужасный в своей злобе, проникал через тонкую стенку. Маленькое тельце Энни напряглось в кровати. Затем послышался голос бабушки: «Нет! Нет! Я не буду! Не буду!» Ледяной ужас сжал Энни сердце. Не выдержав, она закричала: «Дедушка! Не обижай бабушку! Не обижай!» Затем возникла тревожная тишина. Девочка сидела, парализованная ужасом, и ждала, когда откроется дверь… Но сейчас было утро. Сочельник.

Серебро легкого восторга пронизало все ее существо, отогнав ночные страхи и мысли прочь. Подогнув коленки к груди, Энни свернулась калачиком и засунула голову себе под юбку. Она любила так скручиваться, когда хотела помечтать о чем-нибудь хорошем. Вчера вечером она повесила свой чулок… Сегодня приезжает Кейт… В половине двенадцатого она встретится с доктором, и, возможно, у него будет свободное время и он покатает ее на своем автомобиле… Вздрогнув, Энни сильнее обняла себя за коленки.

Когда бабушка осторожно убрала ткань с ее лица, зеленые глаза Энни улыбнулись ей. Длинные, темные, словно присыпанные угольной пылью, ресницы изгибались. Они затрепетали под дугами бровей. Нежная кожа порозовела от тепла дыхания. Бабушка пригладила пряди серебристых волос, которые выбились из косы девочки. Легкими движениями она открыла чистый лоб внучки.

– Ну, лапочка, пора вставать.

– Сегодня сочельник, бабушка!

– Да, дорогуша, сегодня сочельник.

– А Санта-Клаус придет?

– Придет ночью, лапуля. Но надо вставать. Живее…

Ни одного слова о событиях прошедшей ночи не было произнесено, но вид бабушки с длинными, скрывающими тело рукавами вызвал у ребенка воспоминания о ночных страхах. Энни не ожидала, что бабушка будет распространяться о деде. Они вообще предпочитали никогда не говорить о нем. Но вчера девочка не сдержалась и закричала. Теперь она хотела, чтобы бабушка все же сказала ей что-то. До этого Энни никогда не видела Сару с опущенными рукавами платья. Она и прежде замечала всякие странности, случающиеся всякий раз после того, как дед кричал на бабушку. Однажды Сара, а тогда на дворе стояло жаркое лето, несколько недель проходила с шарфом, обмотанным вокруг шеи. Еще как-то раз что-то случилось с ее пальцем, и бабушка некоторое время носила на нем повязку, а когда повязку сняли, палец оказался немного кривоватым… Энни пристально вгляделась в лицо бабушки, блеклые глаза которой с маленькими, изборожденными морщинами мешками под ними смотрели на внучку успокаивающе.

Малышка обняла ее за шею и поцеловала.

– Можно я надену чистую нижнюю рубашку и панталоны?

– Нет. До завтра не надо, лапочка. А сейчас спускайся вниз и умывайся.

Когда бабушка говорила с ней в таком тоне, это значило, что в полдевятого возвращается после долгой смены дед. К его приходу внучке следовало уже позавтракать и тихо сидеть, пока дед ест, или идти играть во двор.

Энни умылась в тазу, который стоял на стуле без спинки, примостившемся между буфетом и дверным проемом. Бабушка нагрела ей воды. Энни хотелось бы поплескаться, но она знала, что этого делать не следует. Стоя перед огнем, на котором стояла большая черная сковородка с шипящим беконом и гренками, девочка натянула на себя нижнюю рубашку, панталоны, ситцевую детскую юбочку, затем фланелевую, голубое шерстяное платье и белый, украшенный оборками передничек. Сев за стол, Энни произнесла благодарственную молитву.

Доев, Энни промокнула оставшийся жир куском пресной лепешки, пристально следя при этом за реакцией бабушки. Кейт говорила, что так делать не следует, и бабушка, хотя и с неохотой, иногда журила внучку за плохие манеры. Еще раз помолившись, Энни встала из-за стола. Огонь в камине весело горел, даруя свое тепло. Девочке захотелось присесть рядом и почитать какую-нибудь книжку, но она помнила, что надо идти встречать Кейт. Вспомнив страхи минувшей ночи, Энни быстро натянула на себя пальто из толстой ткани, с виду похожее на матросский бушлат, надела на голову красную шерстяную шапочку с помпоном наверху, взяла перчатки и поцеловала на прощанье бабушку.

– Ходи там, где сухо, и не играй в снежки, дорогуша, – сказала бабушка. – Снег нынче грязный. Сегодня приезжает Кейт. Не испачкайся.

Малышка кивнула головой и выскочила на улицу. Пройдя задний дворик, она подошла к уборной. Вовремя! Калитка распахнулась, и во двор, тяжело ступая, вошел дед. Ахнув, Энни резким движением отодвинула щеколду и заскочила внутрь. И только запершись, она почувствовала себя в безопасности. Это чувство переполняло ее сердце всякий раз, когда Энни приходила в уборную. Тут ее никто не смог бы достать. В уборной было тихо и спокойно, словно в маленьком квадратном домике. Красный и белый цвета. Надежная щеколда на двери.

Пол выложен красным кирпичом. Стены побелены. Выкрашенный белой краской деревянный стульчак находился как раз в центре, занимая половину пространства. Для Энни он был подобен алтарю. В уборной почти никогда не воняло. Бабушка каждый день высыпала в отверстие золу и тщательно мыла все вокруг. Отвращение вызывали лишь золотари, которые, открыв черный люк, совковыми лопатами на длинных ручках вычищали содержимое уборной. Ее антипатия имела столь глубокие корни, что Энни ни за что не согласилась бы, следуя примеру своих подружек, идти за телегой золотарей, распевая во всю глотку:

Рано утром, на рассвете,

Зачесался Том Грязнуля…

Девочка отводила взгляд от грязных мужчин, но испытывала жалость к лохматой лошади. В своих мечтах она распрягала животное и отпускала бедолагу на волю.

Энни заслышала топот ножек по заднему дворику Малленов. Стукнула калитка соседей, затем распахнулась, скрипнув, ее собственная.

Жалобный голосок нараспев начал выкрикивать во дворе:

– Эн-ни! Вы-хо-ди, Эн-ни! Эн-ни!

Выскочив из уборной, девочка подбежала к подруге и поспешно увлекла ее прочь со двора в переулочек, тянущийся позади домов.

– Я не знала, что твой дед уже пришел, Энни, – извиняясь, сказала Роузи Маллен.

Она не удивилась поспешности подруги. Роузи знала о деде Энни даже больше его собственной внучки, так как в ее семье родители часто обсуждали дела соседей. К тому же, несмотря на низкий рост, Роузи была на два года старше Энни. Девочка пошла в свою мать: низенькая и пухленькая, с маленькими яркими глазками на круглом лице. Темные волосы были заплетены в короткие, не больше двух дюймов, косички, которые торчали за ушами Роузи. Она была некрасивой, но трогательно милой. Энни души не чаяла в подруге. Роузи была ей за это благодарна, хотя и не представляла себе всей глубины ее привязанности. Она только знала, что Энни Ханниген – ее лучшая подружка. Если девочки начинали говорить что-нибудь обидное о ее деде, доводя Энни до слез, Роузи била обидчиц кулачком в грудь или ладонью по лицу.

– Мне сказали вывезти Нэнси погулять в коляске, – с обидой в голосе сообщила Роузи. – Я не смогу пойти с тобой встречать Кейт.

А это значило, что она не получит конфет или, быть может, даже полпенса в подарок.

– Ничего, не расстраивайся. До половины одиннадцатого я свободна. Мы сможем поехать с Нэнси к магазину и посмотреть, что там продают, – сказала Энни, а затем, поняв тайную причину расстройства подруги, добавила: – Я оставлю тебе половину из того, что Кейт подарит мне.

Роузи широко заулыбалась и, схватив Энни за руку, увлекла ее на свой задний дворик, где в большой, ветхой детской коляске двухлетняя Нэнси сосала пустышку. Вдвоем они вытолкали коляску из калитки в мощенный булыжником переулок, откуда только что пришли. Коляску трясло и шатало из стороны в сторону, словно пробку в море. Они миновали семь задних дверей, по бокам которых находились люки, ведущие в угольные подвальчики и выгребные ямы.

Свернув за угол, Роузи и Энни пересекли пустырь, на котором дети играли посреди бугорков, припорошенных грязным снегом. Затем они вышли на свою улицу и зашагали вдоль домов по противоположной стороне. Дойдя до середины, девочки остановились перед домом, не похожим на другие. Над витриной висел большой оловянный лист желтого цвета, призывающий: «Пейте чай ’’Брукбонд“». Веселый пожилой джентльмен на другом листе приглашал убедиться самим, что от гарнира из овощей «Элли Слоупер» не полнеют. В сумрачной глубине витрины, подальше от оконного стекла, плотными рядами стояли стеклянные банки с конфетами и другими сладостями. Перед ними, на краю каждой полки, примостились жестяные коробки с марципанами в форме сердечек и крестиков, шариками из шербета, длинными конфетами-тянучками, ароматизированными пастилками и плодами ююбы ^[9]. Перед самым стеклом стояли большие банки с квашеной капустой и маринованным репчатым луком, семифунтовые банки с вареньем и лимонным джемом. Среди всего этого изобилия возвышались рождественские наборы «Магазин с настоящими весами», куклы в платьицах из газовой ткани, рабочие корзинки для рукоделия и наборы «Трамвайный кондуктор», состоящие из форменной фуражки и компостера. С потолка свешивались бумажные гирлянды и красно-зеленые китайские фонарики с вырезанным в виде медовых сот узором. Ниже гирлянд и фонариков с потолка на тонких нитках свешивались, подрагивая и вертясь вокруг своей оси, игрушечные лебеди, мячи, куклы, кораблики и феи, заключенные в тонкое стекло и украшенные яркими цветами.

Энни и Роузи подкатили коляску к стене и присоединились к двум другим девочкам, которые старались разглядеть все как можно лучше, вставая на носки и опираясь локтями о высокий подоконник…

– Как миленько! – воскликнула Роузи, в восторге глядя на выставленные товары.

– Мне подарят большую нарядную куклу, – повернув к ним голову, сказала высокая девочка, стоящая впереди.

– Как бы не так! – отрывисто заявила Роузи, не отрывая глаз от раскачивающегося великолепия гирлянд. – Ты всегда говоришь об одном и том же, Сиси Лак!

– Я ведь правду говорю, Пегги?

– Да. Правду, – ответила ее подруга. – Ты ведь разрешишь мне поиграть с куклой у тебя дома?

– Да, – поджав губки, сказала Сиси. – Пегги! Ты поиграешь с куклой завтра утром.

Наступила тишина. Девочки, оторвавшись от витрины, враждебно уставились на Энни и Роузи. Те тоже молчали, больше не высказывая сомнений в правдивости слов Сиси Лак.

– А что тебе положат в чулок? – нарушив затянувшееся молчание, спросила Сиси у Энни.

Девочка, чьи глаза, словно магнитом, притягивали выставленные за стеклом витрины продукты, рассеянно ответила:

– Я еще не знаю. Я послала Санта-Клаусу письмо. Он придет и подарит мне что-нибудь…

Сиси и Пегги обменялись недоверчивыми взглядами, а затем, обнявшись, разразились хохотом.

– Вы чего? Спятили? – невозмутимо глядя на смеющихся девчонок, спросила Роузи.

Энни улыбнулась, чувствуя, что это она вызвала их смех, но не понимая, каким образом.

– Она сказала… что написала… Санта-Клаусу… – уткнувшись в шею подруги, пробормотала сквозь смех Сиси.

– И что здесь смешного? – выставив вперед свой квадратный подбородок,продолжала Роузи.

Внезапно девочки перестали смеяться. Они отстранились друг от друга и уставились на Роузи полными враждебности глазами.

– Она – полная дурочка! – воскликнула Сиси. – Санта-Клауса нет. Это мама и папа дарят подарки.

Роузи часто заморгала. Она знала, что Сиси права, но выражение лица Энни заставило девочку выступить в защиту Санта-Клауса.

– Лучше бы помолчала! Вот там – рисунок Санты. – Девочка указала рукой на витрину магазина.

Потом Роузи широко улыбнулась Энни.

– А может, это рисунок отца Сиси Лак?

Считая себя остроумной, Роузи громко расхохоталась. Энни вторила ей своим высоким голоском.

Лицо Сиси помрачнело. Ее глаза сузились и стали похожи на щелочки. Она сделала шаг вперед, но не по направлению к Роузи, а по направлению к одетой в мешковатое пальто и шерстяную шапочку с красным помпоном Энни.

«Кого она из себя строит, эта Энни Ханниген? Светловолосая малявка с непомерно длинными ресницами…»

Ей хотелось избить нахалку, ударить кулаком по лицу, врезать ногой, насладиться ее криком от боли, но рядом с Энни стояла Роузи Маллен, а с ней шутки плохи.

– Над чем ты смеешься? – задала она вопрос Энни. – Ты смеешься над моим папой? Какое право ты имеешь смеяться над моим папой? У тебя вообще нет папы. И Санта-Клауса нет. Так мне мама сказала.

Глаза четверых детей метались, перескакивая с лица на лицо, схлестываясь или ища поддержки. На лице Энни отразилось глубочайшее недоумение. Она перевела взгляд на старшую подругу в поиске защиты, но Роузи на этот раз не нашлась, что ответить. Она лишь сильнее начала качать коляску, к полному удовольствию младшей сестренки.

– У меня есть папа. Есть папа и мама.

В голосе Энни не было убежденности. Она и сама не была уверена, что говорит правду. Новые страхи заползали в ее душу, поднимаясь над разумом. Пока еще они были туманными, но внушали огромное беспокойство.

– Не будь дурочкой, – оборвала ее Сиси. – Они – твои бабушка и дедушка. У нас у всех есть бабушки и дедушки. А еще у меня есть папа и мама, а у тебя нет.

Дети молча смотрели друг на друга. Голова Энни безвольно понурилась. В душе разливалась страшная пустота. Ей захотелось пуститься наутек, забежать куда подальше, чтобы никого больше не видеть, особенно Сиси Лак. Но куда ей податься? Где спрятаться? Страх становился с каждой минутой все больше. Девочка вспомнила о ночном кошмаре, в котором страшный лев хотел ее проглотить.

Пегги обняла Сиси и прошептала что-то ей на ухо. Выслушав подругу, Сиси просияла и продолжила нападки на Энни.

– Твоя мама – Кейт, – выкрикнула она.

Восклицание негодования замерло на губах Энни из-за очередной волны страха, накрывшей ее с головой. Этот страх лишал Кейт ореола таинственности и превращал ее в мать. Мир, в котором жила Энни, неожиданно перевернулся с ног на голову. Надо отсюда уходить… подальше от всех…

– Мне надо идти. Я должна… Мне надо в туалет… – запинаясь, сказала она Роузи. – Я скоро вернусь.

Развернувшись, она заспешила по улице, свернула за угол, пробежала по переулку, заскочила на двор и забежала в уборную. Когда щеколда за ней опустилась, Энни не присела над «очком», а прислонилась спиной к стене. Пальцы рук сцепились за спиной, ладони прижались к шершавым кирпичам. Острые края впивались ей в руки. Не защищали даже шерстяные рукавицы. Они говорят, что у нее нет папы. Что же делать? Где ее папа? Следует ли пойти домой и спросить у бабушки, кто ее папа? Нет. Инстинктивно Энни понимала, что это может обидеть бабушку. А если спросить у Кейт? Энни понурила голову и уставилась на носки своих сапожек. Странное чувство необъяснимого стыда заполнило уборную, вырвалось на задний дворик и просочилось в дом, заполнив весь мир, который она знала. Не осталось места, свободного от стыда. Слезы покатились по ее щекам, закапали с подбородка на одежду. У нее нет папы… Вот почему дедушка ее не любит. Он никогда не называет ее по имени, а использует странное слово, похожее по звучанию на «блюдо». Но у нее должен быть папа! Иисус Христос всем даровал пап. Без папы появиться на свет невозможно. Если Кейт ее мама… Но разум девочки отказывался мыслить в этом направлении. Все связанное с Кейт вдруг стало вызывать сильнейшую душевную боль. Отогнав образ Кейт, Энни сконцентрировалась на отце. Где он? Она вспомнила Алека. Нет, он не был ее отцом. Он хотел жениться на Кейт, и девочка была только рада, что свадьба так и не состоялась. Нет, он не может быть ее папой… Если не он, то кто же?

Энни начала молиться:

– Иисус Христос! Умоляю тебя, скажи, кто мой папа?

Подняв голову, она посмотрела вверх, словно надеялась, что ответ будет начертан ей в воздухе. Энни слизала языком катящиеся по щекам слезы. Во рту появился солоноватый привкус. Ответа не было… Быть может, они правы и она не похожа на других девочек? Как это исправить? Никак! Никак! Никак!

В порыве отчаяния Энни отвернулась к стене и закрыла лицо руками. За свою недолгую жизнь она имела возможность научиться беззвучному плачу. Когда слезы иссякли, малышка уселась на краешек деревянного стульчака и стала размышлять над тем, как избавиться от ужасного стыда, который сейчас испытывала. То, что она испытывала именно стыд, Энни ничуточки не сомневалась. Затем в ее маленькой головке родилось спасительное решение. Подобно вспышке слепящего света, оно просияло в ее мозгу, принеся с собой утешение. Поскольку у нее нет настоящего папы, она может его себе придумать! Это будет просто чудесно! Хотя ее выбор был уже предрешен, Энни решила подойти к выбору мужчины на роль папы с полной серьезностью. Да, надо подобрать себе папу. Никто из знакомых ей девочек не имеет такой возможности. Энни перебрала в уме знакомых мужчин. Сосед мистер Маллен… Милый, добрый человек. Но он женат. Нет, не подойдет. К тому же мистер Маллен уже восемь раз отец. Мистер Тодд, грузчик угля… Он наполняет корзины доверху, так что с трудом затаскивает их к ним во двор. Но он все время кашляет и отхаркивается. Конечно, это из-за того, что мистеру Тодду приходится весь день просиживать в угольном фургоне, но… Энни не хотелось, чтобы ее папа отхаркивался мокротой. Патрик Делаханти, грузный ирландец, который снимает комнату на их улице. Он часто разговаривал с ней, а иногда дарил ей и Роузи по пенни. Да, он милый, но…

Но еще оставался доктор! Вздрогнув, девочка сплела пальцы вместе и засунула ладони между коленями. Повернув голову, Энни посмотрела на стену. Чувство смущения нахлынуло на нее. Уж слишком серьезное дело предстояло ей. Она погрузилась в размышления, обдумывая свою новую жизнь, в которой доктор – ее отец.

Энни вздрогнула, когда услышала топот тяжелых ботинок деда Тима по дворику. Шум прекратился. Надо убегать подобру-поздорову. Когда он попытался открыть дверь и обнаружил, что она заперта, то с яростью затряс ее так, что та заходила на петлях ходуном. Вздрогнув, Энни поднялась на ноги, подняла щеколду, распахнула дверь и бочком выскочила наружу.

Тим вполголоса выругался и ступил вперед. У Энни словно выросли крылья. Выскочив из дворика, она пустилась во всю прыть по переулку. Она казалась самой себе испуганным зайчонком. Он что, хотел ее ударить? Перед глазами стояла рука деда, потянувшаяся к ремню. Кожаный ремень со стальной пряжкой стал частью ее ночных кошмаров. Иногда пряжка превращалась в лицо, лицо ее деда. Девочка часто заморгала и затрясла головой, словно отгоняя страшное видение. Помогло. Мысли вернулись к новой интересной игре в выдуманного папу. Впрочем, ее папа был, в общем-то, не выдуманным. Доктор ведь самый настоящий человек, и она его любит… любит не меньше, чем Бога… Да! Вот именно! Энни любила доктора не меньше, чем Бога. Девочка почувствовала необыкновенный душевный подъем. Все внутри ее дрожало и прыгало. Это, наверное, из-за того, что он – ее папа. Это станет ее секретом… только ее… Она никому о нем не расскажет. А как же Роузи? Конечно, она расскажет Роузи.

Девочка замедлила свой шаг. Пока она неторопливо шла по переулку, а потом сворачивала с него через пустырь на улицу, в ее уме происходила борьба между желанием рассказать Роузи о папе-докторе и опасением выдать секрет. Она не до конца понимала природу опасения. Роузи была ее лучшей подругой, и Энни рассказывала ей все, не таясь. Вот только сейчас девочка испытывала неясную тревогу, чем-то похожую на то чувство, которое мешало ей обсуждать с бабушкой поступки деда.

Все ее сомнения развеял вид Роузи, которая, оставив коляску с ребенком, догнала Сиси Лак и сильно ударила ее кулаком в спину.

Роузи кричала:

– Получай, мерзкая курица! На еще! Ты размазня, какашка. И мама твоя какашка! И папа!

Энни бросилась к подруге и прижала свои ладошки к ее лицу. Этот жест всегда действовал на Роузи успокаивающе. Наклонившись так низко, что их носы почти коснулись друг друга, Энни зашептала ей на ухо:

– У меня есть папа!

Роузи немного отстранилась.

– Что?! Кто?

Энни притянула ее к себе.

– Доктор!

– Доктор?

– М-м-м.

Роузи опять отстранилась и с небольшого расстояния взглянула подруге в лицо. Энни никогда не врет. Но доктор?! Как доктор может быть ее отцом… Впрочем, почему бы нет. Это все объясняет: поездки в его машине, сладости и фрукты, которые ее подруга получает посреди недели, а еще эти дорогие подарки на Рождество… Конечно, он может быть ее папой. Почему она прежде об этом не догадалась? Правда, он не женат на Кейт. Этого Роузи никак себе объяснить не могла, но доктор, все верно, папа Энни. Только папа может дарить такие чудесные подарки.

– Это секрет… Папа воображаемый… – прошептала Энни, но Роузи ее уже не слушала.

Она специально как бы оглохла, чтобы слова подруги не отвлекали ее от задуманного. Развернувшись, Роузи отошла от Энни и преодолела половину расстояния, отделяющего ее от хныкающей Сиси и успокаивающей подругу Пегги. Те, стоя на противоположной стороне улицы, аж напряглись.

– Думаешь, ты все знаешь? Коза глупая! – завопила Роузи. – У нее есть папа! Ее папа – доктор! Понятно? Он лучший папа, чем у вас всех!

Роузи неистово затрясла головой и повернулась к Сиси и Пегги спиной, нагнулась вперед и, подняв юбку, продемонстрировала им свои ягодицы.

После последнего, самого худшего оскорбления Роузи взялась за одну ручку коляски, Энни – за другую, и они с триумфом покатили ее по улице.

Была половина одиннадцатого. Энни ждала возле «полицейского участка» – так она называла маленькую будку полицейского, которая стояла у больших ворот доков. Девочка с интересом наблюдала за людьми, которые входили и выходили из ворот.

Дежурный полицейский первым заговорил с ней:

– Ты опять ждешь маму?

Энни вспомнила, что этот полицейский и прежде называл Кейт ее мамой, но раньше она не обращала на это внимания. Значит, он знает. Все знают, кроме нее самой… Энни застенчиво кивнула головой.

Трамвай из Вестоу загромыхал по набережной доков. Когда он остановился, из вагона вышла Кейт. Кондуктор помог ей снести чемодан и поставил его на мостовую.

Энни немного помедлила, прежде чем броситься к ней. Девочка «смаковала» новое чувство, которое посетило ее утром. Кейт – ее мама… Энни впервые в жизни осознала, насколько Кейт не похожа на всех тех женщин, которых она знала. Никто из обитательниц Пятнадцати улиц не одевался в красивое зеленое пальто и широкополую шляпу. Шею Кейт обвивала меховая горжетка с несколькими хвостиками. Прежде Энни горжетку не видела. Значит, обновка… Ни у кого из знакомых ей женщин не было такой красивой осанки. Кейт держалась прямо, гордо расправив плечи. Даже походка у нее была необыкновенной. Казалось, ее юбки прямо-таки танцуют при ходьбе. Женщины, которых она знала, одевались в темные мешковатые пальто и ходили, чуть ссутулившись. Ждавшие на остановке идущий в Джероу трамвай бабы будто по команде уставились на Кейт, как стая голодных волчиц.

Кейт стала искать глазами дочь. Энни бросилась к ней.

– Здравствуй, Кейт, – сорвалось с губ девочки.

Та нагнулась и поцеловала ее. Энни так привыкла называть свою мать Кейт, что теперь представить себе не могла, что когда-нибудь сможет обращаться к ней по-другому. Для Энни она навсегда останется Кейт. Не мама…

Кейт окинула любящими глазами свою дочь, а затем погладила ее по щеке тыльной стороной ладони. Подняв чемодан, Кейт пересекла дорогу, направляясь к конечной остановке трамвая.

– Ты давно ждешь, дорогая? – спросила она Энни.

– Нет, – ответила та. – Я разговаривала с полицейским.

– С бабушкой все хорошо?

Энни немного заколебалась, вспомнив опущенные до запястий рукава.

– Да… Думаю, да. Она сейчас печет мне шоколадный торт.

Бросив на дочку быстрый взгляд, Кейт вздохнула. Энни решила, что это из-за тяжести чемодана.

– Дай я тебе помогу, понесу за одну ручку, – предложила она матери.

– Нет, не надо, – возразила Кейт. – Вот и трамвай подходит.

Они подождали, пока из вагона выйдут пассажиры. Некоторые приветствовали Кейт лишь долгим взглядом и легким кивком головы. Другие радостно выкрикивали: «Привет, Кейт! Счастливого Рождества!» Энни заметила, что мужчины были куда приветливее женщин.

Кейт взяла дочь за руку, когда они уселись на длинную деревянную скамью трамвая. Напротив них расположилось несколько женщин. Энни заметила, что все они уселись лицом к Кейт. «Должно быть, хотят лучше разглядеть ее меха», – решила девочка. Да, точно! Они так и пялятся на нее, а Кейт, кажется, их совсем не замечает. Она все болтает и болтает о предстоящих рождественских праздниках и… О чем это она? Кейт хочет повезти ее в Ньюкасл на поезде сегодня, но чуть позже. Там они пойдут на ярмарку, где встретят Санта-Клауса.

Девочка крепче прижалась к зеленому пальто и меховой горжетке Кейт. От нее приятно пахло теплом и любовью. Девочка не могла припомнить, от кого еще так «вкусно» пахнет. Вот, к примеру, от Конни Фоссет, двоюродной сестры Кейт, не пахнет, а воняет. И когда она приезжала с Верхнего Джероу навестить бабушку, Сара всегда вывешивала ее накидку на кухне, чтобы та немного проветрилась. Уж слишком неприятно пахло от одежды Конни. А вот запах Кейт приятно было вдыхать.

– Очнись, мечтательница, – нежным голосом произнесла Кейт. – Мы почти приехали.

Энни удивленно огляделась. Да, они уже приехали. Вот первая из пятнадцати улиц.

Трамвай остановился.

– Следующая остановка отменена, – объявил кондуктор. – Трамвай будет без остановок двигаться до конца Пятнадцати улиц.

Кейт скривилась, глядя на Энни. Чемодан оказался довольно тяжелым, и ей совсем не улыбалось тащить его мимо восьми улиц до своей… Впрочем, днем лучше, чем в темное время суток, когда на каждом углу собирается всякий сброд.

Дойдя до второй улицы, Кейт, поставив чемодан, решила передохнуть. Тут только она заметила бегущую к ней женщину. В руках у той была зажата шляпка, с которой свешивалось поломанное перо. Выбившаяся прядь волос свисала на плечо. Когда женщина подбежала ближе, Кейт увидела, что перёд ее пальто в комьях грязи. По лицу катились горькие слезы.

– Джесси! – воскликнула Кейт. – Что с тобой стряслось?

Женщина остановилась и припала к стене дома, жадно хватая ртом воздух.

– Эти суки, Кейт, они напали на меня.

Говорящая отвела руку со шляпкой от груди и указала пальцем на испачканную ткань пальто.

– Я подам на них в суд. Вот увидишь! Им так просто это с рук не сойдет. Они за все заплатят сполна… Грязные свиньи!

Кейт с жалостью смотрела на знакомую, пока та оглашала воздух своими пустыми угрозами. Бедная Джесси! Кейт не верилось, что когда-то она училась в школе вместе с этой несчастной, играла с ней во дворе, молилась, стоя рядом на коленях во время мессы. Просто невероятно! Джесси сейчас выглядела намного старше Кейт и такой изможденной, побитой жизнью… А ведь Джесси лишь на два года ее старше!

– Я приехала повидаться с мамой, Кейт. Всего лишь! Сегодня же сочельник! М-м-м… Лучше бы я умерла!

Она уронила голову на грудь и в отчаянии замотала ею из стороны в сторону. У Кейт болезненно сжалось сердце.

Она хорошо знала, как сложилась жизнь Джесси. После девичества, которое та провела, вкалывая по десять часов в прачечной, а остальное время, когда не спала, гуляла по улицам или ходила по магазинам, Джесси вышла замуж за парня, который по стандартам обитателей района Пятнадцати улиц был слишком хорош для нее. Господь Бог, по-видимому, тоже придерживался того же мнения, так как через год после свадьбы ее муж погиб в шахте. Живущая по соседству с молодой вдовой подруга оказалась настолько добра, что не имела ничего против того, чтобы ее муж изредка ходил к Джесси домой и помогал ей в тяжелой работе. Только позже благожелательные соседки сообщили подруге о странном совпадении: ее муж и Джесси всегда ездили в Ньюкасл в один и тот же день, а когда вдова выходила за покупками, сосед, вместо того чтобы отсыпаться, готовясь к ночной смене, тоже оказывался недалеко. После скандала муж клятвенно пообещал жене больше никогда и близко не подходить к Джесси. Только любовницы ему не хватало, и Джесси воспылала к нему подлинной страстью. Он удовлетворял ее физические потребности, и она вовсе не собиралась оставлять его в покое. Поэтому она переехала в Шилдс. Там бывшая подруга не могла ей ничем навредить. Джесси прочно привязала к себе ее мужа. Но потом природа сказала свое веское слово. Словно желая вернуть мужа, обманутая жена после восьми лет брака забеременела.

Ребенок стал врагом, с которым Джесси не могла бороться. Его отец приходил к ней все реже и реже, пока вообще не прекратил свои визиты. Впав в отчаяние, Джесси пришла в район Пятнадцати улиц как бы навестить свою мать. Последний раз она бывала тут два года назад… Когда в течение одной недели она появилась возле дома бывшего любовника в третий раз, соседки, почуяв, откуда ветер дует, впали в праведный гнев и решили спасти вернувшегося в семью мужа от бесстыжей разрушительницы семей.

Кейт знала историю злоключений Джесси, вернее, большую ее часть, так как все перипетии – «взлеты» и «падения» – подруги детства происходили буквально у нее на глазах. Кейт почувствовала жалость к Джесси.

– Тебе надо куда-нибудь уехать, – посоветовала она. – Найди работу прислуги. Со временем ты все забудешь. Есть хорошие хозяева… Посмотри на меня! Попробуй, может получится.

Джесси беспомощно разрыдалась.

– Тебе просто повезло, Кейт. Таких хозяев, как у тебя, днем с огнем не найдешь. А еще у тебя есть твоя девочка, а у меня никого не осталось, – сказала она. Потом тихо добавила: – Все, что мне нужно, – это вернуть его.

Услышав странный звук сбоку от себя, Кейт перевела взгляд с лица Джесси на Энни. Дочь уставилась расширенными от изумления глазами на подругу матери. Слезы бежали по ее щекам. Кейт уже хотела сказать дочери, чтобы та бежала домой, когда крики отвлекли ее. Из соседней улицы вывалилась толпа женщин. Они возбужденно жестикулировали и показывали руками в их направлении. Сомнений не было: на достигнутом они не остановятся.

– Беги отсюда, Джесси! Быстро беги! Вон трамвай! Садись на него!

– Я не могу в таком виде сесть в трамвай! – в отчаянии закричала несчастная. – Я лучше пойду пешком.

– Ты должна поехать на трамвае, – настаивала Кейт. – Они могут преследовать тебя до самых доков. Ты их знаешь не хуже меня.

Мимо просвистел камень. Кейт притянула дочь поближе к себе. Случившееся понудило Джесси быстро принять разумное решение. Вновь разрыдавшись, она бросилась со всех ног к трамвайной остановке и села в вагон прежде, чем толпа женщин поравнялась с Кейт. На лицах преследовательниц читались ненависть и раздражение. Они остановились, тяжело дыша и провожая злыми глазами удаляющийся трамвай.

– От такой лучше держаться подальше, – сказала Кейт одна из преследовательниц. – Она неподходящая компания для приличной женщины.

– Я удивлена, что ты вообще разговаривала с этой грязной сукой, – сказала другая, поддерживая руками огромные груди. – У нее стыда нет… ни капельки стыда. Если бы я только добралась до ее волос, а не до шляпы, эта потаскуха у меня попрыгала бы…

Кейт смерила холодным взглядом вторую из говоривших женщин. В ее душе закипал гнев. Она терпеть не могла несправедливость. Как смеет эта баба, которую Кейт хорошо знала еще с детства, вести себя таким образом? Миссис Лак была известнейшим в районе сквернословом, перед которой меркнул даже специфический словарный запас Тима. Как смеет эта баба, которая с радостью готова обмениваться грязью своего воображения с любым мужчиной, желающим слушать поток ее сквернословия, изображать из себя поборницу морали?! Ее боялись, а следовательно, и лебезили перед ней большинство женщин Пятнадцати улиц. Для Кейт миссис Лак символизировала моральную деградацию. Да, эта бабища была мерзким человеком! Ее ум подобен канализации. Даже один ее взгляд может испачкать. У нее одиннадцать детей, и это только те, что выжили… Кейт содрогнулась от мысли, насколько плодовито зло…

Отвращение и ярость так явственно проступили на ее лице при виде небольшой толпы взбешенных обитательниц района, что это не осталось незамеченным. Повисла напряженная тишина. Разгневанные преследовательницы недружелюбно смотрели на Кейт и жмущуюся к ней маленькую девочку. Еще несколько секунд назад они чувствовали себя просто обязанными защитить эту женщину и ее ребенка от неприятного присутствия рядом с ними Джесси, но недружелюбный взгляд красавицы все испортил. Роскошная, прямо-таки «королевская» одежда Кейт усилила враждебность жительниц Пятнадцати улиц. Если все, что о ней говорят, правда, то эта разряженная фифа ничем не лучше той шлюхи, что убежала.

– Мне кажется, что не вам судить Джесси Дейли, – презрительно произнесла Кейт. – Лучше занимайтесь собственными делами.

Соседки оторопело стояли, удивляясь наглости юной Ханниген. Еще больше их поразил тон Кейт и манера говорить. Подсознательно эта мисс вела себя так, как на ее месте поступила бы мисс Толмаше.

– Вы ни за что не сможете исправить несправедливость теми методами, которыми пользуетесь, – продолжила читать нотации Кейт. – Разве вы не понимаете, что только усугубляете сложившуюся ситуацию? Немного понимания и доброты со стороны хотя бы одной из вас имели бы куда больший эффект, чем все ваше лошадиное шоу. – Глаза ее метали молнии. – Правда, в этом случае вы наверняка получили бы куда меньшее удовольствие.

Лишь когда Кейт нагнулась за своим чемоданом, послышался шепот:

– Черт побери! За кого она себя принимает?

Послышались и другие реплики, но ничего внятного.

Кейт без помех прошла прямо через толпу. Энни, намертво вцепившись в руку матери, не отставала от нее ни на шаг.

И они прошли уже несколько шагов в нужном им направлении, когда до них долетел голос Дорри Кларк:

– Обе – разряженные вертихвостки! Только эта гуляет с денежными людьми. Они платят больше. Гляньте на ее одежду! Что я вам говорила?

Кейт резко остановилась, словно ей в спину угодила пуля. У нее не хватило времени опомниться и что-то ответить Дорри Кларк, потому как следом за Дорри заорала миссис Лак. Кровь заледенела в жилах Кейт. Красота жизни и самоуважение, с таким трудом заслуженные ею, померкли, чтобы никогда уже больше не расцвести с прежней пышностью. Именно с этого крика гнусной бабы начался новый период злоключений Кейт Ханниген:

– Бог все видит! Она ничем не лучше обыкновенной проститутки! Ничего удивительного, что ее дочь в открытую хвастается на улицах, что ее отец – доктор! Она такая же бесстыжая, как и ее мать!

Все страхи, которые Энни пережила за свою короткую жизнь, померкли перед новым ужасом. Когда девочка подняла глаза на Кейт, ее сердце, казалось, готово было выскочить из груди. Никогда прежде никто, даже страшный дед Тим, не вызывал своим видом в душе ребенка такого леденящего душу страха. Лицо Кейт побелело. Голубые глаза потемнели, и их выражение очень не понравилось девочке. Энни захотелось отвернуться, но что-то помешало ей последовать своему желанию. Кейт просверлила ее ледяным взглядом, затем медленно перевела глаза на толпу женщин. Она решительно развернулась к ним лицом и встала как вкопанная.

Кумушки смолкли. Некоторые испытывали нечто вроде страха из-за того, что Нелл Лак себе позволила. Лучше б держала рот на замке. Кейт Ханниген – птица совсем другого полета, это вам не Джесси Дейли. Уже само то, что ее любовник – врач, делало Кейт в определенном смысле слова представительницей иного, более привилегированного слоя общества. Лучше не становиться на пути этих людей. Деньги – это сила, а большинство домов, в которых они живут, принадлежит богачам из Вестоу. Тебя могут выгнать на улицу, и никто не потрудится объяснить за что. Почему же она стоит, как громом пораженная? Почему не скажет что-нибудь в ответ? Кейт словно бы вся увяла, как будто ветер стих и паруса корабля безвольно опали на реях. Но не испугалась. Не пустилась наутек, а пошла своим путем, не сказав никому больше ни слова.

Соседки проводили ее глазами. Девочка шла за матерью. Большой палец перчатки был засунут в рот, зубы грызли шерсть. Все молчали. Пар был выпущен. Даже миссис Лак ничего не сказала. Она лишь еще сильнее вцепилась пальцами обеих рук в концы своей шали. Чувство, что дело зашло слишком далеко, охватило всех сразу. Женщины вдруг вспомнили, что у них множество неоконченных дел и, не теряя времени даром, по двое, по трое начали расходиться.

Миссис Лак пошла вместе с Дорри Кларк.

– Хорошенько же ты задала этой суке, – сказала Дорри.

Миссис Лак расправила ссутуленные плечи и гордо промолвила:

– Да уж… Пусть знает наших!

На месте остались стоять только две женщины.

– Хорошенькое дело так начинать сочельник, – пробурчала одна из них. – Кто, кстати, все начал?

– Кажется, Дорри.

– Может и так, но если мой Сэм узнает, что я была с вами, он влепит мне такую оплеуху, что мало не покажется.

– Мэри! Ты видела выражение лица Кейт Ханниген? Неужели мы ошибаемся насчет доктора? Она показалась мне удивленной.

– Нет. Ошибки здесь нет. Он – ее любовник и отец ребенка. Просто глупо было открывать тайну девочке.

Сара распахнула дверь перед Кейт. Радостная улыбка увяла у нее на губах.

– Боже мой! Дорогая, что случилось? Ты что, заболела?

Ничего не ответив, дочь прошла мимо нее. Энни шла за матерью. Большой палец ее перчатки представлял собой комок рваной, спутанной шерсти. Закрыв дверь, Сара поспешила за дочерью и внучкой на кухню.

– Кейт! Дорогуша! Скажи, что стряслось.

Дочь тяжело опустилась на стул, стоящий возле стола, и подперла голову руками. Энни осталась стоять в полутемной нише возле умывальника. Ее глаза сверкали оттуда, с немой мольбой обращаясь к бабушке, но когда Сара задала Энни тот же вопрос, что и Кейт: «Дорогуша! Что стряслось?», девочка лишь прижала свои пальчики к губам и ничего не сказала.

Кейт подняла голову и посмотрела на мать.

– Она говорит людям, что доктор – ее отец. Все говорят, что он… мой… что я с ним…

На кухне повисла гнетущая тишина.

– Не может быть, Кейт! – с недоверием и страхом в голосе воскликнула Сара.

– Может, – вяло возразила ее дочь. – Женщины напали на Джесси Дейли. Я сказала, чтобы они прекратили и занялись лучше своими собственными делами, тогда эти бабы обрушились на меня. Во главе их была миссис Лак, и все ей подпевали. Если они вбили себе в голову эту чушь, то и других убедят.

– Господь милосердный! – ойкнула Сара. – Что случится, если он узнает? Он такой милый человек… Но почему они так думают, Кейт? Ты ведь его не знала тогда?

На многозначительный вопрос последовал решительный ответ:

– Нет, мама. Я его тогда не знала. Впервые мы познакомились, когда родилась Энни.

– В таком случае почему она придумала это? – глядя на внучку, спросила Сара. – Лапуля! Почему ты сказала, что доктор – твой папа?

Энни молча уставилась на бабушку. Ее и без того большие глаза еще больше округлились.

– Подойди поближе, – тихим голосом попросила Кейт.

Энни медленно приблизилась к матери. Испуганное личико дочери сломало лед в ее сердце.

– Не бойся, родная. Никто тебя наказывать не будет. Просто скажи мне, почему ты ляпнула такую глупость. Может, кто-нибудь говорил тебе до этого, что доктор – твой отец?

Девочка отрицательно замотала головой.

– Ты это сама выдумала?

Энни утвердительно кивнула.

– Но ты ведь понимала, что врешь, а ложь – это неправильно?

– Девочки говорили…

– Да, продолжай.

– Ну… Девочки говорили, что у меня вообще нет папы, а я хочу папу, поэтому я представила себе, что доктор – мой папа. Я сказала Роузи, а Роузи сказала Сиси Лак. Кейт, я просто фантазировала…

Глядя на свою дочь, Кейт вдруг поняла, сколько боли и одиночества, должно быть, предшествовало этой игре в воображаемого отца. Ее сердце переполнилось жалостью. Она сделала все от нее зависящее, чтобы возместить дочери отсутствие отца, но этот зияющий провал, судя по всему, ничем не заделать.

– Как давно ты начала притворяться, что доктор – твой папа?

– Сегодня утром… возле магазина…

– А раньше ты такое говорила?

– Нет… никогда, Кейт! Я придумала это в уборной.

Кейт перевела взгляд на свою мать.

– Все это не могло начаться сегодня утром, мама. Они давно носятся с этой мыслью… судачат, обсасывают ее. Я видела их лица, мама. Плохо, что Энни сыграла им на руку, выбрав на роль отца именно доктора.

Слезы навернулись ей на глаза. Уронив голову на руки, Кейт разрыдалась.

Сара молча стояла, бездумно теребя край своего передника. Она не видела дочь плачущей с самого детства. Даже тогда, когда Кейт вернулась домой рожать, она не проронила ни слезинки. При звуке ее рыданий сердце матери больно сжалось в груди. Этого перенести она не могла.

– Не надо, милая, не надо, – упрашивала Сара дочь. – Он не знает, и никто не осмелится ему сказать. Все это ложь.

Потом она резко повернулась к внучке:

– Зачем ты такое наговорила на маму? Кто тебя дергал за язык?

Кейт вытянула руку и прижала к себе дрожащее тельце дочери.

– Не вини ее, мама. Пожалуйста, не вини. Она ни в чем не виновата.

Выпрямив плечи, Кейт вытерла носовым платком слезы с лица, сняла шляпку и положила ее на стол. Затем, обняв Энни обеими руками, вновь притянула ребенка к себе.

– Дорогая, – сказала она. – Слушай внимательно и запоминай то, что я тебе сейчас скажу…

Энни слушала внимательно, но ни мягкость голоса Кейт, ни любовь и понимание в ее глазах не смогли облегчить удара.

– Ты больше никогда не будешь кататься в машине доктора, Энни. Ты никогда больше не будешь ждать его на углу улицы. Ты меня поняла? Ты должна держаться от него подальше. Если случайно встретишь его на улице, то должна будешь сказать, что спешишь домой или по поручению. Ты не должна больше с ним общаться. А теперь пообещай мне, что ты будешь послушной девочкой и впредь станешь поступать так, как я тебе говорю.

Энни быстро заморгала ресницами, но слезы все же закапали с них на щечки. Девочка тяжело сглотнула подступивший к горлу комок. Ей казалось, ничего не может быть хуже того, что от нее сейчас требуют. Больше не видеться с доктором… Не сидеть рядом с ним на красивом кожаном сиденье его автомобиля… Не слышать его смех… Не видеть, как его загорелые руки тянутся к ней, чтобы поднять ее в воздух… Не ощущать больше восторга от полета… Не стоять на углу и не видеть, как он машет ей, остановив свой автомобиль… Никогда… Никогда… Никогда…

– Обещай мне, дорогая.

Энни хотела ответить, но не могла выговорить ни слова. Кейт притянула ее к груди и крепко прижала.

– Не плачь, любимая, не плачь. Не надо плакать.

Сара и сама утирала уголки глаз краешком передника.

Кто-то постучал дверным молотком во входную дверь.

Кейт бросила испуганный взгляд на свою мать.

Та ее успокоила:

– Все в порядке, дорогая. Это страховой агент. По стуку слышно.

– Ты ведь его не впустишь в дом? – забеспокоилась Кейт.

– Нет, дорогая.

Сара взяла из чашки, стоявшей в уголке горки для кухонной посуды, несколько монет, вытащила из комода гроссбух и вышла в переднюю.

– Успокойся, дорогая, – сказала Кейт дочери, – вытри слезы. Мы сегодня поедем в Ньюкасл…

Но, не докончив фразу, запнулась. Кровь медленно прилила к ее лицу, когда Кейт узнала голос разговаривающего с ее матерью человека. Нет, она его не впустит… Но гость уже был в передней. Кейт оттолкнула Энни в сторону. Дочь, словно заколдованная, уставилась немигающим взглядом на дверь. На ее лице застыло выражение жалости к самой себе. За несколько секунд Кейт успела принять и отвергнуть решение… Сбежать наверх? Нет. Лучше встретиться с ним сейчас и раз и навсегда расставить точки над «и». Подобно опутанной нитями паутины мухе, которая не в состоянии пошевелиться, как будто ее заковали в железные кандалы, Кейт чувствовала, что не поддающаяся человеческой воле череда событий накрепко держала ее прикованной к судьбе. Все попытки освободиться ни к чему не привели, а грязные инсинуации кумушек с Пятнадцати улиц делали ее положение отнюдь не завидным. Надо во что бы то ни стало заставить замолчать этих сплетниц, лишив их почвы для кривотолков. А еще надо избавиться от страстного желания, которое ее пожирает. Вдруг Кейт озарило… Теперь она знала, что предпримет, хотя решение казалось несколько странным. Еще утром она с презрением отвергла бы его, но теперь оно казалось Кейт единственным выходом из патовой ситуации. Она чувствовала, что ее судьба предрешена. То, что должно случиться, обязательно произойдет. Что бы она ни делала, что бы она ни изучала, злая судьба каждый раз поворачивает ее на уже проторенный путь, путь, предопределенный ей с самого рождения.

И стоит ей совершить малейшую ошибку, последствия будут чудовищными. А ведь она на полпути к пропасти…

В любом случае надо подчиняться доводам рассудка, а не идти на поводу своего сердца. До свидания, мистер Бернард! До свидания, мистер Рекс! До свидания, мисс Толмаше! Прощайте вечера, заполненные радостью учебы у мистера Бернарда! И за что ей все это?! И зачем он только появился в ее жизни! Не за тем же, чтобы потом исчезнуть из нее навсегда… Все из-за этого доктора! Враждебность закипала в ее душе, но быстро схлынула, лишь только Кейт встретилась глазами с доктором, который застыл в дверном проеме, уставившись на нее… «Почему он на меня так смотрит? У него нет никакого права…»

Неожиданно Кейт почувствовала себя слабой и разбитой.

«Боже правый! Ну зачем он сегодня пришел? Даже он играет им на руку».

– День добрый, Кейт, – произнес гость. – Счастливого Рождества!

– Здравствуйте, доктор, – сдержанно ответила она на его приветствие.

Под мышкой доктора была зажата длинная картонная коробка. Подойдя к столу, он положил подарок сверху, делая вид, что не замечает Энни, которая стояла, плотно прижавшись спиной к стене в темном углу кухни. А еще гость не заметил, правда, по другой причине, царящую в доме натянутую атмосферу и следы слез на щеках у женщин и ребенка.

– Одна молодая леди договорилась встретиться со мной сегодня в полдвенадцатого, Кейт, – сказал Родни Принс, – но так и не пришла. А ведь она хорошо знает, что вчера вечером я встречался с Санта-Клаусом, и святой Николай передал ей со мной свои поздравления и… подарочек. Это впервые, когда наша юная леди не пришла на свидание. Я уж подумал, что она заболела.

Из угла донесся приглушенный всхлип.

Доктор Принс взглянул на ребенка, а затем снова повернул голову к Кейт.

– Что-то случилось?

Кейт ему не ответила, но обратилась к дочери:

– Ступай наверх, дорогая.

Энни, не отрывая заплаканных глаз от доктора, стояла как вкопанная, словно не слышала слов матери.

– Энни! – несколько резковато повторила Кейт.

Девочка, не глядя, нащупала щеколду ведущей на лестницу двери. Развернувшись, она бросилась прочь из кухни. Послышался топот ее ножек по деревянным ступеням лестницы.

– Что происходит? – повторно задал вопрос Родни Принс.

– Она совсем отбилась от рук, – ответила Кейт. – Боюсь, мы ее вконец разбаловали.

Родни рассмеялся.

– Вы то и дело повторяете, что ее слишком сильно балуют. Как по мне, так это полный вздор. Энни можно разбаловать не в большей степени…

Родни хотел сказать «чем вас», но вовремя одумался. Пусть уж лучше выражение его глаз говорит само за себя.

– Энни надо приучать к дисциплине, – поспешно заговорила Кейт.

Она крепко стиснула руки. Костяшки ее пальцев побелели от напряжения.

– Девочка не может привыкнуть к тому, что у нее будет… новый отец.

Из уст доктора Принса непроизвольно вылетел выкрик «отец?», заглушив возглас изумления Сары.

– Да. Энни не нравится то, что я выхожу замуж.

Ну вот, сделано! Всего несколько слов, и назад дороги нет.

Сара молча опустилась в кресло Тима. Родни смотрел поверх стола на Кейт.

Почему ее лицо все время стоит у него перед глазами, независимо от того, какое расстояние их разделяет? Оно излучает прямо-таки чарующее тепло, согревая ему сердце. Сегодня, должно быть, из-за тени меланхолии на лице, Кейт показалась Родни Принсу красивой, как никогда. В последний раз он видел ее неделю назад. В дом Толмаше, после того как его медицинская помощь стала не нужна старику Рексу, Родни старался заходить уже не так часто, но вот совместные чаепития пару раз в неделю вошли у него в привычку. Там он виделся с Кейт. Величественно восседая рядом с мисс Толмаше, Кейт принимала участие в общей беседе. Там она вела себя вполне естественно, часто смеялась, и Родни имел возможность узнать любовь своего сердца с другой стороны. У Толмаше Кейт никогда не одевалась как горничная. Обычно она ходила в сером платье с белым воротником, отдаленно похожем на одежду члена квакерской секты. Родни видел, что Кейт нравится ее положение и то, что это видят посторонние. Бернард явно гордился успехами своей ученицы, а та всем своим видом выражала признательность учителю. Иногда старик поворачивал течение беседы таким образом, чтобы Кейт смогла продемонстрировать гостю свое остроумие и эрудицию.

«О чем это она говорит?»

«Он меня не слушает, – подумала Кейт. – Он должен меня услышать!»

– Доктор! Мне кажется, что будет лучше, если вы впредь не будете дарить Энни подарки.

Кейт сглотнула и заставила себя не отвести взгляда от глаз Родни Принса.

– С вашей стороны было очень любезно так баловать мою дочь… Я очень вам признательна, но сейчас… Патрик думает… Мы не можем позволить себе покупать Энни такие дорогие вещи.

Кейт показала пальцем на картонную коробку.

– Патрик говорит…

– Да, Патрик говорит… Продолжайте, – ледяным тоном осведомился доктор Принс.

В его голове царила полная сумятица.

«Почему она так себя ведет? Что стряслось? Кто этот Патрик?»

Сара переводила взгляд с дочери на врача и обратно.

«О чем это? Что за чушь несет Кейт? Почему они стоят, глядя друг на друга так пристально? Не может же она всерьез говорить о Патрике Делаханти!» Еще на прошлой неделе Кейт смеялась над его предложением, не скрывая от матери своего несколько пренебрежительного отношения к этому человеку. Почти каждый день он приходил к Ханнигенам, спрашивал, как дела у Кейт и когда она собирается приехать домой. Саре часто приходилось врать Патрику, что дочь уже уехала в Вестоу, в то время как та сидела в своей комнате наверху. Он ухаживал за ее дочерью уже больше года, но Кейт даже не смотрела в его сторону. Кейт и Патрик Делаханти… Он, конечно, хороший парень, но не пара ее Кейт.

– Вы сказали, что выходите замуж, – пробормотал Родни. – А потом еще что-то о том, что думает какой-то Патрик.

Его слова падали тяжело, словно сосульки. Темные глаза сверлили ее. Нервный тик пробежал по лицу Кейт.

Она этого не выдержит! Не выдержит! Не выдержит! Почему он?… Это просто нестерпимо!

Родни Принс выглядел человеком, обиженным в своих лучших чувствах. Кейт понурила голову.

За месяцы, которые последовали за этой тягостной сценой, Кейт часто задавалась вопросом, что бы она сказала, что бы сделала, не распахнись неожиданно дверь заднего хода. В проеме возникли фигуры отца О’Молли и ее двоюродной сестры из Джероу. Разразившись громким, несколько глуповатым смехом, кузина резким голосом поздравила всех присутствующих с Рождеством. Ее появление могло бы разрядить напряженную обстановку, если бы отец О’Молли относился к разряду доверчивых, возлюбивших своего ближнего христиан. К сожалению, святой отец гордился тем, что досконально знает порочность людской природы. С доктором Принсем он многократно имел препирательства во время заседаний совета попечителей работного дома и успел его возненавидеть. Завидев Кейт и врача вместе, отец О’Молли, как голодный пес, учуял запах порока.

Если бы Саре хватило здравого смысла разобраться в личности священника, то пожилая женщина скорее забавлялась бы его поведением, нежели испытывала трепетный страх перед грозным блюстителем морали.

Если бы отец О’Молли узнал, о чем сейчас думает Сара, то он, чего доброго, решил бы, что пожилая женщина обладает сверхъестественными способностями.

– Счастливого Рождества, Конни! – воскликнула Сара. – Счастливого Рождества, святой отец! Как хорошо, что вы пришли к нам в гости в такое время! Сейчас вы услышите радостную весть. Кейт выходит замуж.

– Замуж?! – удивленно вскрикнула Конни.

– Кто же твой жених, Кейт? – вежливо, но сухо поинтересовался священник.

Кейт смерила взглядом отца О’Молли, прекрасно осознавая, что с этого времени священник будет считать себя вправе вмешиваться в ее личную жизнь.

– Патрик Делаханти, – ровным голосом ответила Кейт.

За стеклами очков глаза отца О’Молли округлились от удивления.

– Патрик Делаханти… Ну… ну… Я удивлен твоей осмотрительности и здравому смыслу. Хороший, добропорядочный и богобоязненный молодой человек. Ты поступила мудро.

Кейт приподняла голову. В глазах сверкнули искорки неповиновения, хорошо знакомые отцу О’Молли.

– Он никогда не пропускает мессы без уважительной причины, – продолжал гнуть свое священник. – Каждое воскресное утро я вижу его перед алтарем уже на протяжении трех лет. Он окажет благотворное влияние на Энни…

– Вы уходите, доктор? – засуетилась Сара. – Я вас провожу.

– Не стоит себя утруждать, миссис Ханниген, – возразил Родни.

Затем он слегка кивнул Конни, которая странно стушевалась после того, как услышала имя жениха своей двоюродной сестры, бросил ей: «Доброе утро», и вышел из дома, не взглянув на Кейт и священника.

От внимания отца О’Молли не укрылось, как Кейт провожает глазами врача.

«Значит, Патрик Делаханти, – подумал он. – Странно. Сегодня в девять я с ним разговаривал, и Патрик ничего мне не сказал о предстоящей свадьбе».

Мысли священника неожиданно перескочили на врача: «Этот человек опасен, я никогда не ошибаюсь в людях. Что же касается женщины, то она созрела для дьявола. У нее сильный характер, и она сможет влиять на Патрика… Впрочем, все в руках Божьих…»

Путь предопределен

Было около трех часов пополудни. Сидя перед горящим в очаге огнем на кухне дома ее родителей, КейтХанниген размышляла над переменами, произошедшими в ее жизни за прошлый год. Ее совсем не удивляло, сколь благотворно подействовало на нее появление в ее жизни этого бесхитростного и доброго человека. Год назад, в прошлый сочельник, ее душа металась, а теперь в ней царил мир. Через две недели, когда она обвенчается с Патриком, ее жизнь изменится раз и навсегда. Перспектива замужества больше не тревожила ее. Напротив, временами Кейт даже ловила себя на том, что с нетерпением ожидает, когда же все случится. Выйдя замуж, она будет в безопасности. Она не будет задаваться болезненными вопросами, что могло бы быть, если бы она… Больше ей не придется сомневаться в самой себе. Выйдя замуж за Патрика, она постарается стать для него хорошей женой. На прошлое Рождество Кейт пригласила его в дом матери и объявила о том, что принимает его предложение. Патрик не стал допытываться о причинах, побудивших ее изменить свое первоначальное намерение, а лишь взял обе руки Кейт и приложил ее ладони к своему лицу. «Это воистину чудо, – с мягким ирландским акцентом произнес он. – Господь внял моим молитвам. Клянусь, пусть смерть настигнет меня в тот же день, когда ты пожалеешь о своем согласии. Но этого никогда не случится».

Вначале Кейт удивила «театральность» его речи, но через несколько часов общения она поняла, что мягкость является основной чертой характера Патрика. Несмотря на крепкое телосложение и грузную поступь, он не отличался ни грубостью, ни вспыльчивостью. Густые каштановые кудри над румяным лицом… Кейт считала, что своим характером и любовью к покою ее жених – типичный ирландец. Она прекрасно осознавала, что Патрик влюблен в нее по уши. Кейт верила, что если ее оставят в покое, то она обретет с ним мир в душе, а возможно, даже познает счастье. Фразу «оставят в покое» Кейт вспоминала теперь значительно реже, чем в начале года. В отличие от ее всегдашней готовности смотреть правде в лицо, она не осмеливалась задать самой себе вопрос: «Кто меня должен оставить в покое?»

Вспоминая события прошлого сочельника, Кейт понимала теперь, насколько сильно она преувеличивала тогдашнее недоразумение. Как глупо было с ее стороны счесть простое участие за что-либо большее! Даже сейчас воспоминания о тайных фантазиях вызывали приятную теплоту внизу ее живота. Кейт искала себе оправдание в том, что злоязыкие женщины отравили ее сознание своими выдумками и она сама начала смотреть на мир их глазами. Но сейчас Кейт была уверена, что заставила злые языки замолчать. Теперь сплетницы не знают, что и думать. Слишком уж неожиданным был такой поворот событий.

За прошедший год она только дважды видела доктора. Обе встречи произошли в прошлом месяце, когда доктор Принс приходил к ее приболевшей матери. Свои визиты к Толмаше он словно бы случайно подгадывал так, чтобы они совпадали с выходными Кейт. На кухне дома ее родителей доктор Принс вел себя безупречно вежливо, и не более того. В такие минуты Кейт думала, насколько ужасными могут быть досужие домыслы людей. Во второй его приход вместе с ней на кухне сидел Патрик. Кейт бранила себя за глупое желание, чтобы доктор одобрил ее выбор. Все ее опасения оказались напрасными. Вскоре после знакомства оба мужчины сидели и непринужденно разговаривали, даже смеялись. На прощание Родни Принс пожелал им счастья. Неловкий момент возник только тогда, когда доктор Принс спросил у Патрика, позволит ли он время от времени навещать его падчерицу. Ирландец от души рассмеялся, сочтя слова доктора чем-то вроде шутки, а Кейт, глядя в лицо доктора Принса, увидела на нем лишь благодушный интерес и, пожалуй, тень веселости. Патрик не скупился на похвалы новому знакомому: «Он настоящий джентльмен и… мужчина, Кейт. Если бы не моя любовь к Ирландии, я бы хотел стать англичанином». Милый простак Патрик!

Да, год выдался куда лучше, чем она ожидала. Сложнее всего оказалось уведомить о предстоящей свадьбе Толмаше. Свое разочарование предстоящей разлукой старики завуалировали, приняв живейшее участием в приготовлениях к свадьбе. Мисс Толмаше решила обеспечить новобрачную постельным бельем, мистер Рекс купил ковер, а мистер Бернард подарил чек на десять фунтов стерлингов. Доброта этих людей иногда была просто невообразимой. Благодаря пониманию и поддержке Патрика Кейт надеялась, что замужество не лишит ее полностью их общества. Как-то жених предложил ей ездить навещать прежних хозяев раза два в неделю после обеда. Он, оказалось, был даже не против того, чтобы Кейт продолжила свои занятия с мистером Бернардом. Учитывая ту степень предубеждения, царившую в социуме, из которого она вышла, и видя повсюду мужскую тиранию и те невидимые цепи, которыми они приковывали жен к домашнему очагу, Кейт не могла не нарадоваться покладистости Патрика.

Их будущий домик уже ждал приезда своих новых хозяев. Он находился в тихом Саймонсайде, всего в миле от района Пятнадцати улиц, но Кейт иногда казалось, что между этими двумя частями города зияет огромная бездна. В домике было четыре комнаты. Перед строением и позади него красовались два садика. Думая об их зелени, Кейт надеялась, что ее дочь вырастет и расцветет вдалеке от грязи нищенских переулков и пустырей. После событий прошлого сочельника она начала всерьез волноваться за Энни: ее прежняя веселость и непосредственность в общении, присущие детям, куда-то исчезли, а на их месте поселилась тихая меланхолия. Вспоминая себя в этом возрасте, Кейт пришла к выводу, что в смене поведения дочери повинен не только запрет на встречи с доктором Принсем, а что-то еще… Со временем Патрику, полюбившему девочку как свою собственную дочь, удалось завоевать ее расположение и частично вывести ребенка из мрачного расположения духа, но Сара говорила, что иногда внучка подолгу сидит, уставившись в одну точку. Кейт решила, что после замужества позволит Энни изредка видеться с доктором, если дочь так уж сильно к нему привязалась. Тогда эти встречи уже никому не смогут повредить. Но до свадьбы Кейт собиралась оставить свой запрет в силе. Потом она позволит им время от времени встречаться, но не так часто, как прежде.

У Кейт возникла уверенность, что все со временем уляжется. Вспоминая прежние волнения, она называла себя дурочкой. Расслабившись, она воскрешала в памяти события прошлого сочельника. Как бы повернулась ее жизнь, не вмешайся в нее тогда Конни и священник? Кто знает… Оглядываясь назад, Кейт уверяла саму себя в том, что не стоит драматизировать и давать волю воображению.

Кейт взглянула на мать. Сара мирно дремала на лавке. Какой же старой и больной она сейчас казалась дочери! Кейт ужасно хотелось увезти ее подальше от этого дома и живущего в нем мужчины. Лодыжки Сары набрякли, и опухшая кожа уже нависала над краями домашних тапок. Дочь беспокоилась о здоровье матери, ноги которой постепенно, но неуклонно опухали все больше. Кейт хотелось остаться на Рождество дома и дать Саре немного передохнуть, но Толмаше в этом году решили, что старость все-таки берет свое, и отмечать праздники в отеле, как обычно, не поехали. Из-за войны отели сейчас переполнены, заявили они Кейт, и это Рождество они собираются провести вместе с ней, вдали от шума и незнакомых лиц. Сегодня ей придется вернуться к своим хозяевам. Не то чтобы общество Толмаше ее когда-либо тяготило, совсем напротив. Просто Кейт понимала, как ждала мать ее приезда и какие планы строила на всю неделю рождественских праздников. А еще надо было не забывать и о чувствах Энни.

Сара лежала, что-то бормоча себе под нос. Кейт показалось, что мать повторяет одно и то же слово, возможно, имя, вот только речь ее была невнятной.

«Она ужасно устала и выглядит измотанной, – подумала Кейт. – Я дам ей подольше поспать. До вечернего чаепития никто все равно не придет… разве что Конни».

Мысль о двоюродной сестре вызвала неприятное чувство в ее душе. Почему Конни перестала заходить в последние два месяца? Сара, которая раньше ворчала, что ее и метлой не отвадишь от их дома, теперь жаловалась, что Конни давно не заходила. Кейт предполагала, что в этом повинна свадьба двоюродного брата Питера, на которую она с самого начала не хотела идти и отказывалась, ссылаясь на то, что ее хозяева не дадут ей выходного. По правде говоря, эту отговорку она придумала только потому, что не желала участвовать в повальной пьянке, в которую превращались праздники ее родни. Не тут-то было! Конни закатила форменный скандал, обвиняя двоюродную сестру в том, что она сильно задирает нос. В конце концов они с Патриком пошли на свадьбу. Сидя в битком набитой людьми комнате, Кейт с отвращением наблюдала за тем, как пиво и виски льются рекой. По ее представлениям, ничем хорошим такая попойка закончиться не могла. То, что сама она отказывалась пить спиртное, только укрепило Конни во мнении, что ее двоюродная сестра сильно задирает нос. Желая разрядить обстановку, Патрик, добродушно посмеиваясь, пил за двоих, опорожняя каждый протянутый Конни стакан. В результате не привыкший к такому количеству крепких напитков Патрик захмелел. К четырем часам утра все начали расходиться, но жених Кейт был в таком состоянии, что три мили до дома стали для него непреодолимым расстоянием. Патрик лишь сидел на своем месте и широко улыбался всем и каждому, не в силах подняться на ноги. Это, в известном смысле, порадовало Кейт, ибо теперь она была уверена, что даже пьяным Патрик остается все тем же добряком, а не становится злобным драчуном, как большинство мужчин, которых она знала.

В четырехкомнатном доме остались ночевать десять членов семьи. Кейт отвели место на одной кровати с двумя ее младшими двоюродными сестрами. Патрика под дружный хохот и шуточки водрузили на комод, на который предварительно положили матрас, набитый соломой. Сверху высилась лестница, ведущая на второй этаж. Судя по всему, этот комод часто использовали для отдохновения пьяных. В душе Кейт упрекала себя за то, что чувствует отвращение к своей родне. Она прекрасно понимала, что не случись ей попасть в дом к Толмаше, ее отношение к двоюродным сестрам и братьям было бы иным. Если бы она их даже и не любила, то, по крайней мере, их поведение не вызывало бы у нее такого резкого неприятия, а лишь забавляло бы. После свадьбы Патрик, кажется, проникся схожими мыслями. Он обвинил родню Кейт в том, что они намеренно его напоили. Теперь он клял свою невоздержанность последними словами и обещал Кейт, что больше спиртного в рот не возьмет.

Она лишь посмеялась над его зароком, хотя в глубине души одобряла решимость мужа не ступать на скользкий путь. Впрочем, Патрик, по ее мнению, слишком близко к сердцу принял свое «моральное падение». Последние месяцы он иногда в открытую демонстрировал свою враждебность по отношению к Фоссетам, а Конни всегда уходила из кухни, когда там появлялась Кейт.

Кейт не могла понять, к чему такие крайности. Если бы Патрик, напившись, сделал из себя посмешище, то его теперешняя враждебность была бы понятна. Иногда Кейт приходило на ум, что Конни просто завидует ей. Будучи на пять лет старше Кейт, ее двоюродная сестра не отличалась привлекательностью и имела склонность к полноте. Даже ее отец иногда бурчал, что у его дочери «на грудях больше, чем в голове».

Кейт не держала зла на двоюродную сестру. Сидя в уюте и тепле кухни, она думала о том, что вскоре станет хозяйкой в миленьком домике. Патрик доказал, что по-настоящему ее любит. Дружба, глубокое понимание и душевная привязанность со стороны Толмаше грели ей душу. Кейт чувствовала жалость по отношению к Конни и ее тщетным попыткам завоевать внимание со стороны представителей противоположного пола.

Выйдя из задумчивого состояния, Кейт вернулась к платью дочери и продолжила украшать его оборочками. Она часто думала о будущем Энни. Ее следует воспитать католичкой, но только не в школе на Боро-роуд. В этом Кейт оставалась непреклонной. Еще она решила, что лучше каждое воскресенье преодолевать две-три мили пешком туда и обратно, чем ходить к отцу О’Молли в церковь святого Дэвида на Боро-роуд. В Шилдсе и Тайн-Доке тоже есть католические храмы.

Крик матери заставил Кейт встрепенуться.

Сара привстала на лавке, выкрикивая имя:

– Стефан! Стефан!

– Ма! – легонько взяв ее за плечи и встряхнув, позвала дочь. – Проснись! Очнись, дорогая!

Сара ойкнула и открыла глаза.

– Лапуля! А Стефан здесь?

– Тебе что-то приснилось, мамочка. Ложись… Отдохни…

Кейт уложила мать обратно на подушки.

Сара немного полежала, глядя на дочь. Ее лицо при этом казалось каким-то помолодевшим, преисполненным радости, но постепенно оно вновь осунулось и приняло всегдашнее выражение. Сара зевнула.

– Да, девочка моя, я видела сон.

– Во сне ты звала какого-то Стефана. Кто такой этот Стефан? Среди тех, кого я знаю, нет никакого Стефана.

– Я громко его звала?

– Ты бормотала его имя некоторое время…

– Боже мой! Боже мой! – выражение страха появилось на лице Сары. – Я давно думала, что мне следует что-нибудь предпринять… Думаю, я не надолго задержусь на этом свете.

– О, мама, не говори так! Твоим ногам нужен отдых. Вскоре ты пойдешь на поправку. Пожалуйста, не думай о плохом. В следующем году все наладится. Я буду приходить и помогать тебе с работой по дому.

Кейт погладила редеющие, седые волосы матери. Ее глаза светились тревогой.

Сара немного помолчала, а затем тихим голосом сказала:

– Кто-нибудь слышал? Энни или еще кто?

– Нет, дорогая. Энни пошла вместе с Роузи на представление. До пяти вечера никто не придет. – Подумав, она добавила: – Я надеюсь…

– Мне надо кое-что тебе рассказать, лапуля, – тихим голосом начала Сара. – Сначала я хотела сохранить свою тайну… унести ее с собою в могилу, но теперь начинаю сомневаться. Ты имеешь право все знать. В доме точно никого нет, кроме нас?

– Нет, никого.

– Тогда закрой на засов заднюю дверь, прикрой переднюю так, чтобы нас никто не застал врасплох, а потом возвращайся, садись и слушай…

Несколько озадаченная поведением матери, Кейт выполнила ее просьбу и села, взяв руку Сары в свои ладони.

– Не знаю, с чего начать, милочка. – В голосе матери зазвучали слезы.

Она смотрела на дочь, любуясь теплой красотой своего ребенка. В ее памяти всплыли обстоятельства, сопутствовавшие ее рождению. Сара нервно облизала губы – старая привычка.

– Лучше уж я расскажу тебе прямо сейчас, пока есть время. Тим не твой отец, Кейт!

Мать пристально вглядывалась в лицо дочери, ожидая увидеть на нем смену чувств.

Рука Кейт, лежащая на руке матери, даже не дрогнула. Пальцы все так же нежно сжимали пальцы матери. «Надеюсь, Энни не промокнет. За окном такой сильный дождь…» Кейт слушала, как потрескивает огонь в камине. Уголь почти выгорел. В кухне быстро темнело. Скоро надо будет зажечь газ… Мать внимательно вглядывалась в спокойное лицо дочери. Кейт понимала, что должна что-то сказать, вот только она не знала что. Она не находила слов, чтобы описать состояние радости, которое охватило ее после неожиданной новости. Почти всю жизнь Кейт была ненавистна сама мысль о том, что ее отцом является Тим Ханниген. Как со слепотой или врожденным увечьем, она не могла ничего с этим поделать, кроме как смириться с мыслью, что является дочерью мерзавца. Один его вид вызывал у нее отвращение. Кейт до сих пор до конца не избавилась от своего детского страха стать когда-то похожей на Тима Ханнигена. Но сейчас… Какая радость! Какое облегчение! Слава Богу!

– Дорогуша! – взволнованно воскликнула Сара. – Ты ведь на меня не в обиде?

– Нет, мамочка, что ты!

Кейт порывисто прижалась своим лицом к лицу матери. Сара погладила ее волосы.

– Ну вот, девочка моя… ну вот. Но, дорогая, – она отстранила дочь от себя, – никому не говори об этом, пока я не умру. Обещаешь?

Кейт пообещала, хотя ей и хотелось рассказать об этом всему свету. Она испытывала странную потребность петь и танцевать. Оказывается, Тим Ханниген не имеет никакого касательства к ее рождению! Значит, и ее двоюродные сестры и братья в Джероу на самом деле ей не родня… Кейт захотелось резвиться и бегать по кухне, словно маленькой девочке. Она вспомнила те непродолжительные периоды в детстве, когда была счастлива. Они сваливались на нее как снег на голову, нежданно-негаданно, как это свойственно детскому восприятию мира. Они казались светом, проистекающим из неиссякаемого источника радости, присущей детям. Эта радость приходит без видимых причин. Вот и сейчас ей хотелось вскочить с места и бежать, бежать, не чуя под собой ног…

К полному удивлению матери, Кейт подняла руки над головой, сплела пальцы вместе и завертелась по кухне в танце. Ее пышная юбка взмыла вверх и зашелестела, коснувшись края стола. Метнувшись к лавке, Кейт встала на колени подле матери и положила голову ей на плечо. Так они и замерли, недвижные и молчаливые, обнимая друг друга и ожидая сами не зная чего…

Успокоившись, Кейт начала думать более связно. У нее возникли вопросы. Кейт поднялась с колен, села на стул и вновь взяла мать за руки.

– Он знает, ма?

– Да и… нет… – сказала Сара. – Он подозревает, но ни в чем не уверен. Когда ты родилась, то была похожа на своего отца, а не на Тима Ханнигена. Он пытался вырвать у меня правду, но я не поддалась. Меня страшило, что муж может с тобой сделать, если узнает… Я всегда отрицала все его обвинения.

– Кто мой отец?

– Он был художником, дорогуша.

– Художником!

Лицо Кейт просияло.

– Да, лапуля… Он рисовал картины доков, трущоб и живущих в них людей. Помню, Стефан изобразил на одной из своих картин слепого нищего, сидящего под аркой ворот. Он не рисовал ничего красивого… Стефан появился как-то душным июльским вечером у двери черного хода и сказал, что слышал, будто бы мы сдаем комнату. Он хотел снять ее на несколько недель. Я пригласила незнакомца в дом. Тим как раз пил свой чай. Сначала я была уверена, что муж ему откажет. Тим окинул вошедшего взглядом с ног до головы, и тот, судя по всему, не произвел на него особого впечатления. Твой отец был невысокого роста, худощавого телосложения, а волосы на висках начали седеть, несмотря на то что ему не исполнилось еще и сорока лет. Когда он предложил платить за комнату тридцать шиллингов в неделю, это решило дело. Тридцать шиллингов в неделю тогда было для нас целым состоянием.

– Он долго прожил у вас? – спросила Кейт. – Он обо мне знает?

– Стефан оставался три месяца, а потом уехал. Нет, он не знал о моей беременности, но предлагал сбежать от мужа с ним.

– А почему ты не сбежала?

– Я была замужней женщиной, лапуля. Как говорится, «и в радости, и в горе». Тогда у меня не хватило смелости. Случись это на несколько лет позже, кто знает, возможно, я бы и убежала, но тогда я испугалась… А через полтора года стало слишком поздно…

– Почему? Стефан давал о себе знать?

– Нет. Он не искал со мной встречи. Стефан оставил адрес на случай, если я передумаю, но потом он умер… Я узнала о его смерти из газеты. Половину страницы занимали его фотография и снимки его картин. Я не осмелилась сохранить газету.

– Ну, ма, – поглаживая мамину руку, сказала Кейт. – Почему ты не рассказала ему обо мне?

– Если бы он вернулся, то без смертоубийства не обошлось бы. Тим и Стефан возненавидели друг друга почти сразу.

– Он тебя любил, ма?

– Говорил, что любит.

Кейт взглянула на седые волосы и усталые глаза матери, под которыми образовались морщинистые мешки. Дрожащий рот. Заплетающийся язык. Какая же она старая! Сейчас трудно поверить, что когда-то ее мама была молодой и красивой, настолько красивой, что ее полюбил художник. Да, когда-то она определенно была симпатичной. Наверное, его привлек мамин характер – мягкий и непритязательный. Она ничего не просила взамен своей любви и готова была отдать все, что имела.

– Я тебя люблю, – сказала Кейт.

Она порывисто склонилась над матерью. Ее большие глаза светились нежностью.

Сара часто заморгала и мотнула головой, словно отгоняя от себя смущение. Ее дочь вела себя очень странно. В той среде, в которой она выросла, о таком говорить вслух принято не было даже тогда, когда ты чувствовала к другому человеку сильнейшую сердечную привязанность. Наверное, долгое общение с Толмаше так на Кейт подействовало. В любом случае ей было приятно услышать от дочери, что та ее любит… Сколько лет минуло с тех пор, как ей такое говорили? Почти двадцать шесть!

Кто-то сильно затряс дверь черного хода. Обе женщины вскочили со своих мест. В глазах обеих светился немой вопрос. Это не мог быть он. Смена Тима Ханнигена заканчивалась в пять часов вечера.

Кейт отодвинула засов. На пороге стоял Патрик. Почувствовав облегчение, она хотела уже отпустить какую-нибудь шуточку, но улыбка угасла на ее губах, когда Кейт увидела выражение лица жениха.

– Что, Патрик? Что стряслось? Не стой здесь как вкопанный. Заходи.

Жених в нерешительности застыл на пороге. Его желание войти, видимо, улетучилось при виде невесты. Патрик продолжал неподвижно стоять, уставившись на Кейт странно расширившимися глазами.

– У тебя беда? Пожалуйста, входи, не стой здесь, на холоде. Что, ради бога, с тобой стряслось?

Патрик сделал несколько шагов вперед, не отрывая взгляда от лица невесты.

Кейт затворила за ним дверь, соображая, что же плохого могло случиться. Еще недавно она чувствовала себя такой счастливой. Почему она надеялась, что ее счастью суждено длиться вечно?

– Садись, – тихо сказала она. – Подожди, пока я зажгу газ. Когда ты не пришел на обед, я подумала, что ты будешь работать допоздна.

Кейт зажгла газовую лампу, опустила жалюзи и повернулась к жениху. Выражение его глаз было каким-то затравленным. Испытывая к нему жалость, Кейт протянула руку и коснулась пальцами его руки. Внезапно Патрик обнял ее с такой страстью, с такой силой, что у Кейт перехватило дух, а в ушах зашумело. Его руки, подобно стальным скобам, прижали ее к нему, сдавили, сковали мертвой хваткой, так что она не могла и пошевелиться. Затем Патрик впился своими губами в ее губы. Так страстно он ее прежде никогда не целовал.

«Не надо сопротивляться, – пронеслась в голове Кейт неясная мысль. – С ним что-то не так. Он болен».

Сара, свесив ноги с края лавки, взирала на эту сцену с немым изумлением. Она тоже чувствовала, что что-то не так, что беда вновь постучалась в ее дом, вот только еще не знала, какой образ беда примет на этот раз. Патрик вел себя крайне странно.

«Он не в себе, бедолага, он не в себе, – пронеслось у нее в голове. – Только бы он успокоился, а то ведет себя – просто ужас!»

Когда Патрик спустя целую вечность, как показалось Кейт, отстранил свои губы от ее, а его объятия перестали напоминать медвежьи и в них вернулась та нежность, к которой Кейт привыкла, она мягко отстранила жениха от себя и, тяжело дыша, опустилась на стул, все еще немного испуганная.

Патрик молчал, продолжая странно смотреть на свою невесту.

Тишину нарушила Сара:

– Что случилось, мальчик мой? Рассказывай. Не молчи!

После долгой, болезненной паузы Патрик медленно повернулся к будущей теще. Сейчас он выглядел униженным и по-детски несчастным.

– Это все Конни Фоссет, ма! Это она все подстроила!

– Конни! – одновременно воскликнули обе женщины.

– Какое отношение Конни имеет к нам? – задала вопрос Кейт, хотя растущий в душе страх подсказывал ей, что самое прямое, и уже сделала с ними все, что хотела.

– Моя дорогая! Кейт!

Патрик рухнул перед невестой на колени, вновь обхватив ее своими ручищами и зарывшись лицом в складки платья.

Кейт беспомощно посмотрела поверх его головы на мать.

Сара залилась краской смущения, так как ей никогда прежде не доводилось быть свидетельницей таких бурных сцен.

– Дорогой… Дорогой… – лепетала пожилая женщина.

– Послушай, Патрик, – решительным голосом произнесла Кейт, отрывая голову жениха от своих колен. – Ты должен рассказать мне, что случилось. Что могла натворить Конни, чтобы довести тебя до такого состояния? Я должна все знать.

Его глаза загнанно забегали. Тихий стон вырвался из груди Патрика.

– Да… Ты должна знать…

Он тяжело поднялся на ноги.

– Я должен все тебе рассказать. Я часами бродил по улицам и убеждал себя пойти и все тебе рассказать. Я говорил себе: «Я должен ей все рассказать… Пресвятая Богородица! Я должен все ей рассказать…» Ну, я расскажу… Но я сейчас смотрю на тебя и не могу сказать то, что должен сказать. Не уходите! – воскликнул Патрик, когда Сара встала с лавки. – Вы тоже должны узнать…

Патрик повернулся к камину и, глядя на танцующие языки пламени, заговорил.

Кейт и Сара смотрели на его широкую спину и распростертые руки, нервно сжимающие и разжимающие украшения каминной решетки. Патрик рассказывал о том, что случилось в ночь после свадьбы Питера Фоссета.

Сердце в груди Кейт защемило. Было трудно дышать. Глаза и горло горели огнем… Она увидела комод под лестницей и уложенный на него тюфяк с соломой. Она увидела Патрика, который открывает свои объятия женщине, которую под действием алкоголя принимает за свою невесту… Что сделано, то сделано. Дороги назад нет. Протрезвев, он понял, что натворил, и пообещал Конни, что задушит ее, если она проболтается. Неделя сменялась неделей, и Патрик постарался вычеркнуть из головы неприятное происшествие, но вчера вечером в его дом пришел ее отец вместе с О’Молли и священник заставил его поклясться благополучием их ребенка, что он возьмет в жены Конни.

– Ты слышишь, Кейт? – поворачиваясь, сказал Патрик.

Слезы бежали по его щекам.

– Я поклялся, что возьму ее в жены_, но – Иисус мне судья! – я ненавижу все в ней, даже имя. Еще я поклялся у алтаря, и об этом отец О’Молли не знает, что она получит мое имя, но не более. Сегодня утром я записался добровольцем и иду на войну…

«Если ты когда-нибудь пожалеешь о сегодняшнем дне, то пусть смерть настигнет меня в тот же миг», – вспомнила Кейт слова, произнесенные Патриком год назад.

Через мгновение перед ее внутренним взором предстало ужасное видение грядущего. Изувеченный, наполовину втоптанный в жидкую грязь труп, который можно было опознать лишь по распятию, которое Патрик никогда не снимал со своей шеи. Ее бросило в жар, потом затошнило… Кухня поплыла перед глазами…

Ее мать стояла подле Патрика и убеждала его исправить то, что он натворил:

– Забудь свое обещание…

Как будто он может! Отец О’Молли хорошо знает, как скреплять клятвы ирландцев.

Кейт почувствовала, что ускользает в благодатную темноту…

…Когда она пришла в себя, дышать было трудно. Воздух щипал и жалил ей легкие. Кейт поняла, что кто-то поднес ей нюхательные соли, и удивилась: откуда они появились в доме ее матери? У нее солей не было, потому что Кейт в них не нуждалась. У нее редко болела голова, а в обморок она вообще никогда прежде не падала. Чувство пребывания между двумя мирами оказалось до странности приятным. Не надо думать о новых отцах и потерянных мужьях… Кейт почувствовала, что ее голову приподнимают, а к губам подносят стакан. Ее голова удобно покоилась в изгибе чьей-то руки. Обжигающая жидкость потекла ей в рот, и Кейт закашлялась. Сознание вернулось, а вместе с этим вернулась и душевная боль. Открыв глаза, Кейт уставилась в лицо доктору Принсу. Твидовая ткань его теплого пальто колола ей шею и щеку. Серый шерстяной шарф, словно веревочная лестница, спускался ей на грудь. Черные глаза не мигая смотрели ей прямо в глаза. Доктор улыбнулся и положил ее голову на лавку.

– Это то, что я называю «доктор успел вовремя», Кейт, – сказал он. – Вы потеряли сознание, когда я уже стучался к вам в дверь.

Она не ответила, не улыбнулась, а лишь закрыла глаза.

– С ней все будет в порядке? – спросила Сара.

– Да, в порядке. Она просто нуждается в отдыхе…

В кухне повисла тишина. Кейт чувствовала, что взгляды всех собравшихся в помещении людей пристально изучают ее лицо. Патрик всхлипнул. Затем послышался скрип, когда бывший жених опустился всей массой своего тела на стул. Его кулак с грохотом опустился на стол.

Послышался низкий голос Родни Принса. Он задавал вопросы. Патрик отвечал приглушенным голосом. Тон врача быстро менялся. Первоначальные сочувственные нотки сменились недоверием, а затем негодованием.

Внезапно доктор Принс горько воскликнул:

– Он не может так себя вести! Патрик! Не глупи! Соберись с силами!

Бывший жених дернулся на стуле. Тот опять заскрипел.

– Послушай меня, Патрик! Не позволяй этому чертову священнику портить тебе жизнь! Тебе и, что более важно, Кейт. Не поддавайся! У него нет над тобой власти! Он не может заставить тебя жениться на той, которую ты не любишь! Вся его власть зиждется на страхе, который он тебе внушает!

«Он не понимает, – подумала Кейт. – Надо быть католиком, чтобы понять, насколько бесполезно переубеждать такого человека, как Патрик».

– Патрик! Ступай к нему сейчас же и скажи, что будешь давать деньги на ребенка. Расскажи, как она обманула и заманила тебя. Послушай, Патрик, я тебе помогу. Ты не останешься без поддержки друзей. В конце концов, можно обратиться в суд.

– Вы замечательный человек, – произнес Патрик.

В его словах прозвучала безнадежность. Наконец и доктор Принс понял, что все увещевания ни к чему не приведут. Но так быть не должно! Патрик и Кейт должны пожениться! Он просто обязан взять ее в жены! Пусть она наконец-то найдет мир и избавится от… Но доктор Принс прекрасно понимал, что, настаивая, он просто усугубит и без того страшные мучения Патрика. Потом Родни подумал о том Рождестве, когда чуть было не поддался искушению. Нет. Для его же собственного блага будет лучше, если Кейт выйдет замуж. Это станет достаточным препятствием между ними…

Родни снова заговорил, но ему никто не ответил…

Скрипнула, открываясь, щеколда черного хода. Кейт открыла глаза.

Послышался удивленный голос матери:

– Святой отец!

«Нет! Нет! Только не это! Я не выдержу!»

– Вы давно не заходили, – продолжала Сара.

С облегчением Кейт поняла, что это отец Бейли.

– Я заходил к тебе домой, Патрик. Я повсюду тебя искал.

– Зачем, святой отец? – безжизненным голосом спросил ирландец.

– Я хочу сказать, что мне очень жаль, Патрик.

– Я знаю.

Слова незадачливого жениха прозвучали как-то странно успокаивающе. Казалось, что он хочет унять душевное замешательство священника.

– Сэр! – вмешался в разговор доктор Принс, намеренно игнорирую обращение «святой отец». – Грязной уловкой заманить мужчину, находящегося не в себе, а затем заставить его жениться на той, кого он ненавидит…

Отец Бейли посмотрел на врача грустными глазами.

– У каждого человека свое собственное представление о том, что хорошо, а что плохо, доктор. Когда люди поступают неправильно, то от их поступков кто-то все равно должен пострадать. Это неизбежно. Когда же в числе пострадавших оказываются те, кого мы любим и уважаем, восстановление справедливости может показаться нам неменьшей жестокостью или даже злом. Но, – тут священник сделал многозначительную паузу, – многое, конечно же, зависит от того, каким образом будет восстановлена справедливость.

– Какое право имеет отец О’Молли или любой другой человек, используя внушаемый им страх, заставлять другого человека поступать в соответствии с его видением добра и зла? Уверен, вы согласитесь с тем, что подобного рода принуждение только на руку дьяволу.

Родни смотрел священнику прямо в глаза. Его бородка гневно тряслась.

– Я согласен, что принуждение посредством страха на руку дьяволу, – спокойно сказал отец Бейли. – Но теперь нам предстоит выяснить, что мы считаем страхом, а что принуждением. Мне кажется, у нас разные точки зрения на природу страха. Думаю, что когда-нибудь в будущем мы обсудим этот вопрос. Но сейчас у меня не так много времени, а беседа на эту тему обещает затянуться. А теперь простите меня, доктор…

Священник обратился к Патрику:

– Вы не согласились бы проводить меня домой?

Тот с тупым выражением лица кивнул головой.

Он сделал несколько шагов к лавке, на которой лежала Кейт, видимо, желая попрощаться с ней, но передумал. Нервно мотнув головой, он, шатаясь, вышел из дома через черный ход.

Священник подошел к лавке и, наклонившись, сказал лежащей на ней мисс Ханниген:

– Вы сейчас ужасно себя чувствуете, Кейт. Я хорошо понимаю ваши чувства, но попытайтесь не очень расстраиваться. Позднее я зайду к вам и поговорю… Бог добр. Путь предопределен для всех нас. Господь знает, куда мы идем.

Отец Бейли погладил прихожанку по плечу и вышел вслед за Патриком.

В кухне вновь наступила тишина.

«Путь предопределен для всех нас…» Кейт содрогнулась. Зачем бороться? Зачем стараться? Ничего не изменишь. На прошлое Рождество она попыталась свернуть с проторенной дороги. Тогда ее поступок казался ей таким благородным и праведным. В течение всего прошедшего года Кейт то и дело испытывала странные приступы счастья, которые считала достойным вознаграждением за свою праведность… Но наивный дурачок Патрик исчез, а вместе с ним исчез плащ, которым она обернула свои истинные чувства. Кейт ничего не драматизировала, не преувеличивала. Сейчас, когда Родни стоял, склонившись над ней, Кейт понимала, что воображение сыграло с ней злую шутку. На прошлый сочельник она вцепилась в Патрика, как утопающий хватается за соломинку.

Что теперь ей предстоит? Борьба или капитуляция? Капитуляция будет сладкой… Вместе с нею неизбежно придет скандал… Ничего страшного. Она уже пережила скандал, когда была моложе и отличалась изрядной наивностью. А как быть с доктором Принсом? Чем скандал может закончиться для него? Ничем, кроме неприятностей. Кейт понимала это на эмоциональном уровне, прекрасно ощущая всю глубину чувств Родни. А как быть с мамой и Энни? Какая жизнь ожидает других Энни, если они появятся на свет? Нет. Она должна бороться со своими чувствами. Но сможет ли она? Путь предопределен…

Вдруг Кейт рассмеялась и почувствовала, как рука Родни обнимает ее за плечи.

– Перестань, Кейт! – решительно потребовал он. – Перестань сейчас же!

Свободной рукой он потрепал ее по щеке.

– Вы слышали, что он сказал? – выкрикнула она. – Путь предопределен!

– Перестань, Кейт! Ты меня слышишь?

Она засмеялась еще громче.

– Если не перестанешь, я ударю тебя по лицу.

– Путь предопределен!

Положив ее голову обратно на подушку, доктор Принс отвесил Кейт две звонкие пощечины. Ее голова качнулась вбок раз, другой.

Истерический смех прекратился. Теперь Кейт тихо лежала на лавке, а слезы, заполнившие ее глаза, медленно покатились по щекам. Дышать стало трудно. Комок подкатил к горлу, и несчастная горько разрыдалась.

Родни смотрел на нее, стиснув зубы от гнева и беспомощности, и вдруг упал перед ней на одно колено и стиснул в своих объятиях. Его лицо погрузилось в копну ее волос. Кейт прижалась к нему. Новая волна рыданий сотрясла ее тело.

Сара прислонилась к кухонному столу, изумленно слушая слова любви и нежности, слетающие с губ доктора Принса. Пальцы дочери крепко сцепились. Руки прижались к груди. Сара смотрела на них. В ее глазах читались страх и удивление.

– Святая Богородица! Спаси и сохрани… – шептали губы миссис Ханниген.

Ремень

Пройдя по аллее, Родни Принс отворил калитку и зашагал среди припорошенных изморозью кустов «нижнего сада», по снежку на лужайке «верхнего сада» к дому. Прошло всего лишь десять недель, а как тут все изменилось! Изменилось, но не утратило своей педантичности. Конечно же, его отсутствие в доме никак не могло сгладить этой чудовищной педантичности как внутри, так и снаружи Конистер-Хауза. Различие, по его мнению, было обусловлено лишь тем, что он впервые увидел это строение после долгого перерыва. В течение девяти лет Родни только ощущал, что что-то не так, а теперь убедился в этом, увидел своими собственными глазами.

Мэри открыла ему дверь.

– Сэр! Мы вас не ждали. Хозяйка в Ньюкасле. Она уехала сразу же после обеда. До вечернего чая она не вернется.

– Все в порядке, Мэри. Я приму ванну, а потом что-нибудь съем. Как она?

– Все хорошо, сэр.

Мэри проследила за тем, как хозяин поднимается вверх по лестнице.

«Чудно! Без бороды он не выглядит таким солидным, как прежде, а вот одежда цвета хаки ему явно к лицу. Сегодня к ужину надо будет поставить еще один прибор. Кухарке прибавится работы, но ничего, она души не чает в хозяине. Хозяйки сейчас дома нет, значит, как только Саммерс узнает о приезде хозяина, то тотчас же бросится опрометью наверх. Хозяйке бы это не понравилось…»

На лице горничной появилась самодовольная улыбка.

«Что я говорила!» – пронеслось в ее голове при виде запыхавшейся кухарки, со всех ног спешащей вверх по лестнице.

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Родни.

Миссис Саммерс появилась на пороге его спальни.

– Добрый вечер! Рад вас видеть, – сказал он.

– Сэр! Я тоже очень рада, что вы вернулись на Рождество домой.

– И я рад. Кстати, как насчет того, чтобы немного перекусить? Признаюсь, я голоден как волк.

– Конечно, сэр. Я сейчас же приготовлю. У вас все хорошо?

– Да. Хорошо. Временами бывает скучно. Вы знаете… Особо заняться нечем. Думаю, в следующем году будет больше работы.

Кухарка кивнула головой. Конечно, когда хозяин окажется по ту сторону Ла-Манша, работы у него прибавится. А уж она постарается, чтобы это Рождество ему понравилось.

«Возможно, это его последнее Рождество на грешной земле. Кто знает? Хозяин не будет доволен, когда узнает, что сегодня вечером в доме будет званый ужин. Соберутся все эти трусы, которые, прикрываясь идейными соображениями, уклоняются от военной службы…»

Она ненавидела всех этих людей, собирающихся на литературные вечера и убивающих время в пустой болтовне, в то время как простые парни гниют в окопах и мрут на передовой, как мухи.

– Я рада, что вы дома, – еще раз сказала кухарка. – Еда будет готова через полчаса. Вас это устроит?

– Прекрасно! – добродушно улыбнулся доктор Принс. – Мне не хватало вашей стряпни.

– Не преувеличивайте, сэр! – отвечая улыбкой на улыбку, сказала миссис Саммерс.

«Хорошо все же, что он опять дома. Он такой человечный…»

– Я скажу Мэри, чтобы растопила камин. В этой комнате очень холодно.

– Спасибо.

– Послушайте, сэр! В спальне вашей супруги хорошо натоплено. Почему бы вам не переодеться там, пока здесь нагреется?

– Хорошо. Не волнуйтесь. Я сделаю именно так, как вы советуете.

Миссис Саммерс вышла из комнаты, оставив хозяина в странно приподнятом настроении. Как приятно, когда о тебе заботятся!

Лежа в ванной, нежась в пахнущей хвоей теплой воде, Родни Принс размышлял, чем бы заняться в предстоящие семь дней отпуска. Целая неделя, а делать нечего. Не будет мертвых тел и стертых в кровь ног. Он увидится со стариной Питером и Пегги. Это хорошо! Потом еще съездит в Ньюкасл со Стеллой или без… Нет, без Стеллы. Какая польза снова унижаться, если дела обстоят так, как обстоят? Он сделал последнюю попытку давным-давно – и зарекся. Больше никогда, ни за что…

«Теперь у нее нет власти надо мной… ни толики власти. Я всю жизнь вел себя, как полный дурак, заботился, любил ее, но теперь я свободен от своей одержимости. Кто мне помог освободиться? Кейт? Нет. Я избавился от иллюзий задолго до того, как Кейт заполонила мой разум.

Я увидел никчемность и жестокость жены за ее внешним блеском. Она – само воплощение дьявола! Боже правый! Какое блаженство избавиться от всякого желания ее тела!»

С минуту он болтал ногами, перемешивая воду в ванной. Затем притих, задумавшись о Кейт. А так ли уж он свободен? Не связан ли он с Кейт еще более тесными узами, чем когда-либо был связан со Стеллой? Да. Связан… скован… спаян… Но здесь все по-другому.

Его мысли вернулись к прошлому Рождеству, когда, перестав бороться с самим собой, он заключил Кейт в свои объятия. Тогда Родни прекрасно осознавал, что не будь ее матери в той же комнате и имей они время переговорить друг с другом, Кейт стала бы его… Да она и так его. В этом Родни Принс не сомневался, словно их союз освятил тот наводящий на всех страх священник. Родни хотел ее больше, чем когда-либо хотел Стеллу. Страстное желание обладать Кейт сладко терзало его тело с той памятной ночи два года назад, когда он вез ее в своем автомобиле. А еще в его чувствах к Кейт присутствовали и желание защитить ее, и восхищение той борьбой, которую она выдержала ради того, чтобы вырваться из квартала Пятнадцати улиц. От Стеллы же он хотел лишь тела, а ее характер Родни раздражал.

Когда он оставил Кейт при звуке шагов Тима Ханнигена на заднем дворике, то уже решил, что будет делать. Надо снять для Кейт и Энни небольшой домик, возможно, дачу, где-нибудь за Ньюкаслом. Никто не узнает, а если и узнают, то кому какое дело? Он смеется над всеми этими социальными условностями: они служат лишь завесой, за которой процветает безнравственность. Он никого не собирается обижать. Гордость Стеллы пострадает, и не более… Все праздники Родни чувствовал приятное возбуждение, а потом отправился к Ханнигенам и узнал, что, не оставшись на рождественский отпуск дома, Кейт раньше, чем следовало, вернулась к Толмаше. Тогда Родни Принс поехал прямиком туда, чувствуя, что просто обязан заключить любимую в свои объятия. При первом взгляде на Кейт его сердце учащенно забилось в груди. Любимая выглядела уставшей и бледной. В глазах – вселенская грусть. Он старался встретиться с ней взглядом. Родни казалось, что одного-единственного ее взгляда хватит, чтобы соединить их вновь, но через несколько минут после прихода гостя Кейт покинула комнату, так ни разу на него и не посмотрев. Братья и сестра обсуждали последние события, касающиеся Кейт, с таким сочувствием, словно ее горе было их собственным. Совесть немилосердно мучила его, когда, ища предлог остаться один на один с Кейт, Родни сказал, что здоровье Сары вызывает у него серьезную тревогу. Возможно, ее следует положить на лечение в больницу. Но прежде он хотел бы посоветоваться с ее дочерью. Конечно, это было правдой, но Родни Принсу претила мысль, что он злоупотребляет доверием этих простодушных, добрых людей. К тому же Родни не сомневался, что, узнай Бернард Толмаше истинные намерения гостя, то, несмотря на свою старческую слабость, он тотчас же выставит его вон из дома.

Когда Родни приоткрыл дверь кухни, то увидел Кейт сидящей за столом. Голова была опущена на сложенные перед собой руки. Родни почувствовал глубокую нежность и желание защитить ее от невзгод. Взяв Кейт за руки, он помог ей подняться на ноги. Но потом, когда попытался обнять ее за талию, Кейт остановила его.

– Нет… нет… – испуганно прошептала она.

– Кейт! Дорогая! – взмолился Родниа, крепко прижимая ее руки к своей груди. – Ты и сама понимаешь, что это бесполезно. Мы уже и так слишком долго боремся с нашими чувствами. Это бесполезно. Кейт! Родная!

– Пожалуйста! Не надо!

Но Родни настаивал низким полушепотом:

– Мне жаль, что так получилось с Патриком. Я искренне желал, чтобы вы сочетались законным браком, так как я боялся того, что может произойти. Я люблю тебя, дорогая! Ябоготворю тебя. Разве ты этого не видишь? Нет, ты видишь. Кейт! Ты мне нужна. Не бойся меня.

Кейт отстранилась от него и повернула голову набок.

– Миссис Принс… – сорвалось с ее губ.

– Кейт! Я могу все объяснить. Посмотри на меня! Я должен был объясниться с тобой еще раньше. Когда мы сможем встретиться? Не волнуйся насчет миссис Принс… Она… Мы… Я сейчас не могу объяснить все. Слишком долго. Когда мы сможем встретиться, Кейт?

– Доктор! Я не могу… Я не должна! Не просите меня.

– Не говори «доктор», Кейт. Мое имя – Родни.

Кейт в отчаянии отрицательно закачала головой:

– Я не могу.

– Ты же меня любишь, Кейт. Посмотри мне в глаза…

Но она молчала. Родни заставил ее взглянуть ему в глаза.

– Ты не сознаёшься в этом, но я все равно знаю, что ты меня любишь. Ничто этого не сможет изменить.

Они застыли, неподвижные и напряженные, глядя друг другу прямо в глаза. Ее взгляд ничего не выражал.

Услышав, как открывается дверь в гостиную, Родни Принс отпустил ее руки и взволнованно зашептал:

– Я тебе напишу.

Затем, по возможности сохраняя видимость спокойствия, завел речь о здоровье ее матери, а Кейт стояла, потупив глаза, словно очень заинтересовалась чем-то на столешнице.

…Родни Принс написал ей письмо, назначив время и место встречи, но Кейт на него не ответила и в назначенный час не пришла. Он снова ей написал – и снова безрезультатно. Только когда здоровье Сары ухудшилось и доктор Принс вынужден был отправить ее в больницу, ему выпал шанс побыть с Кейт наедине. Сообщив ей об ухудшении состояния здоровья матери, доктор вызвался подвезти мисс Ханниген на своей машине к работному дому. Впрочем, видя, насколько она взволнована, Родни решил не донимать ее сейчас посторонними разговорами. Поздно вечером, подобрав Кейт вместе с Энни в условленном месте возле доков, он отвез их к Толмаше. Кейт не захотела, чтобы Родни заехал за ними прямо домой, в район Пятнадцати улиц. А вот радость Энни по поводу «катания» на автомобиле рядом с любимым доктором до глубины души растрогала его.

В течение последующих недель он довольно часто видел Кейт, но никогда она не оставалась с ним наедине. Всегда рядом присутствовали Энни или Толмаше.

Сару выписали из больницы, и Энни с видимой неохотой переселилась к бабушке. Все вернулось на круги своя, по крайней мере, внешне. У Родни Принса уже кончалось терпение, и он решил во что бы то ни стало объясниться с Кейт, но потом получил письмо. Оно пришло с утренней почтой. Родни распечатал конверт за завтраком. Напротив него за столом сидела Стелла. Письмо начиналось словами «Дорогой доктор!» и заканчивалось подписью «Кейт Ханниген». В письме, в сдержанных выражениях, Кейт советовала Родни больше времени уделять своей карьере и жене, а у нее, как известно, есть мама и Энни, о которых надо заботиться. Ее мама очень больна, и всякие волнения могут навредить ее здоровью. Она не станет рисковать жизнью Сары. В конце Кейт писала, что любит Толмаше и не хочет, чтобы настойчивость доктора в конце концов вынудила ее уйти от них и искать другое место.

Ни слова любви. Прямо-таки какой-то ультиматум. Но, несмотря на всю сухость стиля, Родни Принс ни на минуту не сомневался, что душой Кейт принадлежит ему. Потом он долго размышлял над парадоксальностью сложившейся ситуации. Будучи человеком сильных страстей, он тем не менее никогда не находил разрядки накопившимся в нем эмоциям. Почему ему не удается добиться взаимности от тех, кого он хочет? Еще в подростковом возрасте он влюбился в Стеллу. Факел его страсти пылал во всю силу, когда они сочетались законным браком, но молодой жене удалось необычайно быстро раз и навсегда погасить горящий в его душе огонь. Впрочем, пока теплились огоньки любви к Стелле, Родни не мог получить от другой женщины то, чего желало его тело. Потом любовь угасла, оставив после себя шрам от ожога. Он никогда полностью не исчезнет, но больше не будет причинять ему боли. Любовь к Кейт имела совсем иные оттенки чувств, чем те, которые он когда-то испытывал к Стелле. К своей жене он чувствовал лишь физическое влечение, а вот любовь к Кейт была гораздо возвышеннее. Но новая, душевная, привязанность связала Родни по рукам и ногам не менее прочно, чем в свое время Стелла. Но он так же не мог получить от нее физического удовлетворения, а искать разрядки на стороне по-прежнему не хотел.

Родни Принс взглянул поверх стола на Стеллу. Его жена выглядела, как всегда, холодной, красивой и абсолютно уверенной в своей власти над ним. Развод… Отсутствие консумации брака и супружеских прав… Да, он сможет добиться развода, но стоит ли унижаться до такой степени? Нет, он никогда не пойдет на это. А вот она запросто сможет с ним развестись, если дать ей повод. Учитывая, что Стелла тщеславна, как павлин, этого не так уж трудно будет добиться. Одно то, что ее муж пожелал другую женщину, выведет ее из себя. Вряд ли Стелла сможет смириться с таким положением вещей.

После многих дней внутренней борьбы наконец-то появился свет в конце туннеля. Уход добровольцем в армию был не столько жестом патриотизма, сколько попыткой к бегству…

Родни вылез из ванной и начал с силой растирать тело полотенцем.

В дверь постучали, а затем раздался голос Мэри:

– Пришел доктор Суинберн. Он внизу, сэр. Вы хотите его видеть?

– Ну… да, – поколебавшись, принял решение Родни Принс. – Скажи ему, чтобы подождал немного. Я оденусь и спущусь вниз.

В свое время, когда работы прибавилось, Родни взял Суинберна к себе в качестве ассистента, но с тех пор, как говорится, утекло много воды. Помощник успел крепко встать на обе ноги и теперь, как представлял себе доктор Принс, начинал тяготиться своим подчиненным положением. К тому же со временем в его характере обнаружились черты, которые не нравились Родни. Доктору Суинберну были присущи отсутствие симпатии к ближнему, предрасположенность к подлости и склонность ловить рыбку в мутной воде.

Накинув на себя теплый домашний халат, Родни Принс спустился на первый этаж. Гостя он нашел в кабинете. Доктор Суинберн был тощим молодым человеком с копной светлых волос на голове. Темно-карие глаза сверкали по обе стороны от узкого носа, под которым полнел чувственный рот.

При появлении хозяина дома молодой врач выразил бурную радость. Они обменялись крепкими рукопожатиями. Родни предложил гостю сигарету и поднес зажигалку.

– У вас здоровый вид, – заявил доктор Суинберн, – такой подтянутый. Вот только непривычно видеть вас без бороды.

– Мне тоже непривычно было смотреть на себя в зеркало, – рассмеявшись, сказал Родни. – Но сейчас я освоился. Неудобство вызывает только необходимость постоянно бриться.

– Вам следует отрастить бороду, прежде чем возвращаться к своей практике, – хихикнул гость, – а не то леди это может не понравиться.

Родни пришлась не по душе острота молодого человека. Именно из-за его всегдашней развязности общаться со Суинберном часто бывало неприятно.

– Как вообще идут дела? – спросил доктор Принс.

– Работы – непочатый край. Половины вызовов вообще не стоило бы делать. Это касается в первую очередь леди Кутберт-Гаррис. Когда вы уехали, мне пришлось побегать из-за капризов этой дамы. Она не верила, что вас нет в городе, и не хотела лечиться у меня. Каждый раз, когда я приезжал к ней, леди засыпала меня вопросами о вашем местопребывании и просила, чтобы вы обязательно навестили ее, так как ни один другой врач не способен понять ее так же хорошо, как вы. Но я стойко хранил терпение, так как один вызов к ней по деньгам равносилен целому дню напряженной работы с теми, кто живет в районе доков. Тяжело пришлось, что ни говори. Мне то и дело приходилось отвечать на ее вопросы о вас и напропалую врать о том, что в каждом своем письме вы справляетесь о ее здоровье.

– Вы не имели право так поступать! – несколько резковато заявил доктор Принс. – У этой женщины и так хватает фантазий на мой счет.

– Ну, мне кажется, что терять такую пациентку неразумно.

– Если потребуется, то я не против того, чтобы отделаться от этой женщины. Терпеть ее не могу. Если хотите, берите ее себе.

– А что вы скажете, когда получите в подарок от леди Кутберт-Гаррис пару шерстяных носков? – смеясь спросил доктор Суинберн. – Она их как раз вяжет…

– Боже милосердный! – вырвалось у Родни Принса.

– В конце концов, именно из-за таких людей наши дела идут совсем неплохо, – самодовольно заметил Суинберн. – Оставшиеся после вас счета, как вам хорошо известно, находятся далеко не в идеальном состоянии. Некоторые из этих докеров не расплатились за лечение, которое имело место еще лет шесть назад. Мне приходится обходить их дома и призывать негодяев к ответу.

– Не надо, – твердо заявил Родни. – Некоторым из этих бедолаг не на что покупать еду. Об оплате счета за лечение я уж помалкиваю.

«Ну и дурак! – пронеслось в голове у Суинберна. – На еду им денег точно не хватает, чего не скажешь о выпивке. Впрочем, не стоит его злить».

– Как скажете, – вслух произнес он. – Только в таком случае вы потеряете чертовски много денег. Я ведь беспокоюсь в ваших же интересах.

– Большое спасибо, но впредь прошу не давить на этих людей.

Доктор Суинберн с трудом смог скрыть рвущееся наружу негодование.

«Ему-то хорошо. У него денег куры не клюют. Он может позволить себе быть великодушным. Интересно, имеет ли отношение эта Ханниген к его доброте по отношению к беднякам? Дыма без огня не бывает. Люди много болтают о ее ребенке…»

– Вы знаете, что старый Толмаше умер? – спросил Суинберн, ища на лице своего собеседника эмоции, подтверждающие правдивость ходящих в обществе слухов.

– Нет, не знал. Кто из братьев? Когда?

При упоминании фамилии Толмаше пульс Родни ускорился, но доктор сумел подавить всплеск эмоций. В его голосе слышался лишь профессиональный интерес.

– Старший брат, Рекс. Умер две недели назад. Думаю, и оставшимся старикам долго не протянуть, учитывая то, что они потеряли свою прислугу.

– Потеряли свою прислугу?

Суинберн заметил, что, хотя выражение лица Принса не изменилось, пальцы руки старшего коллеги чуть не сломали сигарету, зажатую между ними.

– Да. Она отправилась домой присматривать за своей больной матерью. Ее можно было бы отправить в работный дом, но дочь не захотела. Мне пришлось быть с ней предельно откровенным. Больную женщину нельзя было оставлять надолго одну. Соседки соседками, но без постоянного ухода она уже обходиться не могла. Я сказал женщине, что ее мать долго не проживет, если окажется в работном доме. Поэтому ей пришлось уйти от Толмаше.

Взирая на Суинберна ничего не выражающими глазами, Родни Принс думал:

«Боже! А я-то подумал, что она умерла! Жаль, что Кейт пришлось вернуться на Пятнадцать улиц. Все дни от рассвета и до заката жить в четырех стенах кухни, вдалеке от Толмаше и всего, что они собой олицетворяют…»

У Родни хватило воображения представить, как это, должно быть, тяжело жить под постоянным психологическим гнетом Пятнадцати улиц. Получая хороший уход, Сара может протянуть еще много месяцев, а то и лет. А Кейт будет быстро стареть в одиночестве. Родни прекрасно осознавал, что после жизни с Толмаше его любимая не сможет вновь стать частью маленькой общины живущих в районе Пятнадцати улиц. В душе она останется одинокой, как никогда, а он ничем не сможет ей помочь. Теперь у него не осталось даже возможности увидеться с Кейт перед отъездом. Родни не поедет к ней домой, так как она будет бояться, что его поступок расстроит ее мать.

Хотя доктор Принс ничем себя особо не выдал, Суинберн все же решил, что просто так люди сигареты не ломают.

– Ну ладно, – поднимаясь со своего места, сказал он. – У меня еще много дел. Я сюда заехал просто засвидетельствовать свое почтение миссис Принс.

При этом молодой человек отвел свои глаза в сторону и несколько поспешно направился к выходу.

«Боже правый! И он тоже…» – мелькнуло в голове у Родни.

Ему стало даже жалко молодого коллегу. По его мнению, испытывать нежные чувства к Стелле было по меньшей мере глупо. Это все равно что влюбиться в статую Венеры Милосской.

– Я скажу жене, что вы заходили, – пообещал он Суинберну. – Мы еще увидимся. В начале следующей недели я собираюсь зайти в… наш кабинет.

– Мы увидимся сегодня вечером, – подходя к входной двери, бросил молодой человек. – Я приглашен на званый ужин. Всего наилучшего. До свидания.

Родни вернулся к себе наверх. Значит, сегодня еще предстоит званый ужин… Баррингтон. Ее издатель Толльер. Длинноволосый поэт из молодых. Суинберн… Но где же Стелла? Родни прекрасно знал, что жена ради покупки двух красивых булавок может поехать на поезде в другой город, но всяким странностям есть предел. В некотором смысле Фрэнк прекрасно разбирается в людях: Стелла, как и прежде, продолжает демонстрировать свое к нему пренебрежение.

После натопленной ванной и комнат на первом этаже его спальня показалась Родни до ужаса холодной. В камине пылал огонь, но тепла он пока не давал. Поэтому доктор, прихватив из шифоньера смену белья и костюм, пересек лестничную площадку и вошел в комнату напротив.

Комната Стеллы… ее и только ее. Обычно сюда ему ход заказан. После окончательного разрыва она обставила себе спальню исключительно по своему вкусу.

«Забавно, – пронеслось в его голове, – за три года я не входил сюда и дюжину раз».

Одеваясь, Родни с интересом рассматривал обстановку. Эта комната как нельзя лучше отражала характер Стеллы. Все сплошь покрыто позолотой, идеально чистое до ледяной холодности. Вся мебель подобрана в одном стиле, за исключением старого комода орехового дерева, который стоял в тени глубокой стенной ниши. При виде этого довольно простенького предмета мебели Родни вдруг вспомнился тот день, когда они, вскоре после свадьбы, вместе покупали мебель. Пожалуй, то был один из самых счастливых дней их совместной жизни. Стелла тогда радовалась, как ребенок. Комод, кажется, оставался одним из немногих совместно купленных предметов мебели, которые жена не успела потихоньку поменять. Родни Принс вспомнил молодого торговца, который продал им этот комод. Почувствовав их заинтересованность, молодой человек пошутил, что они ни за что не найдут тайничка. Родни, впрочем, довольно быстро нашел кнопку, выпрямляющую пружину, но не стал раскрывать Стелле секрета. Пусть сама найдет.

Разглядывая комод, Родни вдруг почувствовал прилив щемящей грусти. В то время, когда они покупали этот комод, ощущение радости и тайны бытия еще не покинуло его жизнь. Теперь же все эти чувства давно остались в прошлом. Родни осторожно выдвинул правый ящичек и нащупал скрытую кнопочку. Он нажал на нее. Верхняя часть узкой крышки комода медленно приподнялась, обнаружив два отделения, разделенные узкой перегородкой. Родни вновь почувствовал прилив уважения к мастерству мебельщика. Приоткрыв одно из отделений, он нащупал скрытую кнопку и нажал на нее. Тихо приоткрылась небольшая боковая дверца, за которой оказалось маленькое углубление, изысканно украшенное панелями атласного дерева. В памяти всплыл радостный визг Стеллы. Давно это все было… Теперь его жена, должно быть, прячет там свои сломанные украшения. Действительно, большую часть тайника занимала квадратная шкатулка. Родни вытащил ее на свет божий и от нечего делать начал осматривать. Крышку украшала очаровательная перламутровая мозаика. Родни из любопытства приоткрыл крышку. Внутри лежали медицинские пробирки. Две оказались полными, но большинство – совершенно пустыми. На пробирках виднелись приклеенные ярлычки с надписями на двух языках – французском и английском. Прочитав надпись, Родни Принс застыл, ошеломленно уставившись на содержимое шкатулки. Затем он вытащил оттуда лежавшую на дне картонную коробочку, наполовину заваленную пробирками, открыл крышку и обомлел.

Кровь медленно отхлынула от его лица. Словно находясь в состоянии транса, Родни закрыл тайник и, забрав перламутровую шкатулку, возвратился к себе.

То, что он сейчас увидел, было величайшим потрясением за всю его жизнь. Несколько минут Родни Принс вообще не в состоянии был мыслить здраво. Место мыслей заняли чувства. Стоя у окна, он уставился невидящими глазами на засыпанный снегом сад. Остатки уважения к супруге взывали: «Нет! Такого быть не может! Стелла на такое не способна!» Но правда, как ни прискорбно, заключалась в том, что его жена не только способна, но и виновна во всей этой мерзости.

Взгляд Родни метнулся к перламутровой шкатулке. В голове бушевал вихрь. Мысли мучили его, словно раскаленный утюг. Судя по всему, с самого начала, с первой брачной ночи Стелла использовала эти свои чертовы уловки. Кто ее научил? Когда они сочетались законным браком, ей не было еще и двадцати лет! Оказывается, его молодая жена преднамеренно убивала, другого слова не придумаешь, его еще не рожденных детей. А сам Родни даже подумать не мог о подобной возможности. Да и как он мог предположить, что его мягкая, изящная, утонченная Стелла, девственно чистая и непорочная, способна на такую чудовищную низость? Как легко она его одурачила! Как, должно быть, смеялась над его доверчивостью все эти годы!

Родни хорошо помнил, какой удрученный вид принимала жена, когда он заговаривал о детях. Какой несчастной, какой обиженной Стелла казалась тогда! У Родни, помнится, сжималось от сочувствия сердце. Он-то, по простоте душевной, считал, что жена тоскует по детям ничуть не меньше, чем он сам. Теперь до него наконец-то дошло, откуда эта холодность и почему жена каждый раз приходила в ярость, когда ее муж, воспылав страстью, пытался заняться с ней любовью «вне плана». Стелла просто-напросто тогда не предохранялась. И все эти годы эта изысканная, утонченная леди водила его за нос. Сколько же его сыновей она успела за это время погубить? Почему Стелла не дала ему хотя бы одного сына, прежде чем пуститься на все свои хитрости? Жизнь бы тогда была совсем другой. Его сын… Перед внутренним взглядом Родни предстал непоседливый мальчик лет четырнадцати. Его глаза светятся жаждой познания мира. Сейчас сын вернулся бы домой из частной школы на рождественские каникулы и бегал бы всюду по дому, зовя: «Папа! Где ты, папа?»

Родни вслушался в тишину дома. Крик «папа» эхом отозвался в его воспаленном воображении. Он содрогнулся всем телом и заскрежетал зубами. Его переполняла ненависть. Где эта мерзавка? Только бы до нее добраться, а тогда…

Осознав всю глубину своих эмоций, Родни Принс не на шутку испугался. Ему ни в коем случае нельзя видеться сейчас со своей женой. Надо скорее выбираться из этого дома и идти куда глаза глядят, подальше от этого проклятого места. Пусть ярость уляжется в груди и займет свое место среди череды прочих обид, которые Стелла ему нанесла. Если же он увидит эту мразь прямо сейчас, то убьет с таким же хладнокровием, с каким она убивала его сыновей.

Шкатулку Родни положил к себе в чемодан, а затем, надев шинель, спустился вниз.

Из кухни поспешила миссис Саммерс:

– Все готово, сэр! Я надеюсь, что вам понравится…

Кухарка остановилась, как громом пораженная тем, что хозяин одет, а его лицо за какие-то полчаса осунулось. На нем запечатлелись следы недавно пережитого шока. Теперь он стал похож на очень больного человека. Миссис Саммерс знала, что за последние полчаса хозяин ни с кем не встречался, за исключением доктора Суинберна.

«Ага! Вот оно что! Он узнал о похождениях жены».

Миссис Саммерс удивилась такой его впечатлительности. Хозяин и хозяйка давно уже спали в разных комнатах, и она представить себе не могла, что он так будет убиваться.

«Смешные они все же, эти мужчины».

– Извините, миссис Саммерс! Мне надо срочно уйти… по неотложному делу.

В руках доктор Принс мял свою фуражку.

– Все в порядке, сэр, все хорошо, – как можно любезнее сказала кухарка. – Возможно, вам полегчает, когда вы вернетесь.

– Да… Возможно, мне полегчает…

Служанка проводила хозяина взглядом. Прежняя военная осанка исчезла. Теперь он так сутулился, что казался почти горбатым.

Вернувшись на кухню, миссис Саммерс уселась на табурет, а затем вдруг разрыдалась. Почему? Она и сама не знала.

Из дома Родни вышел в три часа пополудни. Он направился через Шилдс прямиком к морю. Но путь ему то и дело преграждали солдаты, и чем ближе к берегу, тем труднее становилось продвигаться вперед. Так и не дойдя до воды, Родни вернулся обратно в город, специально сворачивая в маленькие улочки и переулки, словно пытаясь оторваться от невидимых преследователей. Миновав Тайн-Док, он углубился в Ист-Джероу, направляясь к дому Дэвидсонов. Проходя в спускающихся на землю сумерках мимо квартала Пятнадцати улиц, Родни Принс подавил в себе желание свернуть к Кейт. Не стоит вовлекать любимую в выгребную яму ненависти, которую не может вычерпать ни ходьба, ни доводы чистого разума.

Родни застал Питера, Пегги и двух их детей за поздним чаепитием. Друзья до такой степени были обрадованы неожиданным визитом, что за выкриками радости и бурными рукопожатиями хозяева не заметили изможденный и осунувшийся вид доктора Принса, затравленный взгляд его глаз. Гость улыбался детям, но почти ничего не говорил. Майкл и Кэтлин возбужденно скакали вокруг него.

– Дядя Родни! Где ваша борода? – кричали они.

Суматоха не прекращалась до тех пор, пока Пегги не отправила малышей на кухню под присмотр служанки Анны.

– Поесть не хочешь? – вернувшись, спросила она у Родни.

При этом взгляд миссис Дэвидсон был напряженным. Она уже о чем-то начала догадываться.

Доктор Принс отрицательно замотал головой.

– А как насчет чашечки чая? – не унималась Пегги.

– Ладно. Чашка чая – в самый раз, – уступил Родни.

Пока гость пил чай, муж и жена обменивались встревоженными взглядами.

– Что случилось, Родни? – наконец задал прямой вопрос Питер.

– Ничего. Все в порядке, – кривя рот в подобии улыбки, ответил его друг.

– Как живется на новом месте? – поинтересовалась Пегги.

– Неплохо, Пегги.

– Рад, что приехал к нам? – спросил Питер.

– Да… Я рад…

Короткие, ничего не выражающие ответы, настолько непохожие на всегдашнюю говорливость Родни, не на шутку удивили и встревожили Дэвидсонов. Хозяева дома продолжали болтать, желая как-то расслабить скованного гостя.

Вдруг Родни Принс вскочил на ноги. Дэвидсоны последовали его примеру.

– Мне надо идти. Сегодня я не в настроении. До скорого.

Питер проводил друга до дверей.

– Что случилось, Родни? Или ты не можешь мне об этом рассказать?

– Нет, не могу, Питер. Потому что не знаю. – Родни провел пятерней по волосам. – Меня всего переполняют ярость и ненависть… Ты когда-нибудь хотел убить женщину?

Питер вгляделся в лицо друга.

– Сегодня домой ты не идешь, – беря Родни под руку, спокойным голосом заявил он. – Переночуешь у нас.

– Бесполезно, Питер. Мне надо идти. Я должен посмотреть ей в глаза. Пока я не сделаю этого, покоя мне не видать. Сегодня у нас чертов званый ужин.

– Что она натворила?

– Она… – Родни попробовал, но не смог облечь в слова то, что имел на душе против Стеллы. – Лучше я расскажу тебе когда-нибудь потом…

Когда друг ушел, доктор Дэвидсон обратился за советом к жене:

– Как лучше поступить, Пегги?

– Иди за ним.

– Сегодня у его жены званый ужин. Сейчас половина восьмого, – указывая рукой на часы, сказал Питер. – Они только уселись за стол… Он не сможет ничего натворить в присутствии всех этих людей.

– В любом случае лучше сходить, – посоветовала Пегги. – Можно будет притвориться, что вы не виделись. Скажешь, что узнал о его приезде и решил зайти… Хорошо?

– Родни пошел пешком. Я дам ему время добраться домой, а потом поеду на автомобиле.

Ужин закончился, и все перешли в гостиную – Стелла, три женщины и четверо мужчин. Женщины, хотя и не были женами присутствующих здесь мужчин, отличались исключительной бесцветностью. Они были рады приглашению в этот дом на званый ужин. Еще больший душевный подъем испытывали мужчины. Что может быть приятнее, чем, отужинав у Стеллы Принс, затем сидеть и целый вечер любоваться ее красотой! На всех гостей мужского пола хозяйка дома производила сильнейшее впечатление. Она была такой романтичной, а романтичность притягивает мужчин во все времена. То, что романтизм и ни к чему не ведущий флирт могут со временем вызвать раздражение, Герберт Баррингтон нехотя вынужден был признать. По правде говоря, целомудренные авансы со стороны Стеллы ему порядком надоели. Только раз он пережил с этой женщиной нечто, отдаленно похожее на любовное свидание, а потом разочарование следовало за разочарованием. Все заигрывания ни к чему не приводили, оставляя в душе неприятный осадок. Порой ему казалось, что все его старания бесполезны, что ничего, кроме раздражения и опять-таки разочарования, они ему не принесут. Она пообещала, что в следующий раз будет лучше, но следующего раза так и не наступило. А теперь появился этот Суинберн… Стелла продолжает его дразнить, суля райские наслаждения, а у Герберта не хватало силы воли отказаться от надежды.

Не в первый раз Баррингтон задумывался над тем, стоит ли столь уж самозабвенно доверять всему, что Стелла наговорила о своем муже. В гостиную вошел Родни Принс. Глаза хозяйки дома метнулись в сторону вошедшего, и Герберт, успевший достаточно хорошо узнать Стеллу, понял, что за приветливой улыбкой миссис Принс прячется тревога. Вместе с другими мужчинами Баррингтон поднялся на ноги и присоединил свое приветствие к словам других гостей. Только когда Стелла начала представлять сидевших в гостиной дам, Баррингтон сообразил, что Родни Принс ничего не говорит, даже не улыбается, а лишь кивком головы отвечает на расточаемые ему любезности.

Когда все расселись, Родни занял стул напротив Стеллы. В комнате возникла странная тишина, которую ни у кого, казалось, не хватало духу нарушить.

«Он прослышал о Суинберне и, как всегда, ведет себя по-идиотски», – подумала Стелла.

Мэри уже успела рассказать хозяйке все о встрече мужа и его ассистента, а также о том, что после доктор Принс не захотел остаться на обед… Да, у него жалкий вид. Стеллу начало переполнять самодовольство. Несмотря ни на что, она до сих пор имеет власть над Родни и может довести его до полного уныния. А то его равнодушие уже начинало уязвлять… Она получила то, что хотела: жизнь, свободную от его сексуальных посягательств, но победа не принесла ей истинного удовлетворения. Ладно, судя по всему, она сможет изменить положение вещей, когда только пожелает.

Стелла улыбнулась и, соблюдая светские условности, обратилась к мужу так, словно они не виделись всего несколько часов, а не три месяца:

– Мы не стали ждать тебя, дорогой, так как не знали, когда ты вернешься.

Родни не ответил. Он просто сидел и пристально смотрел на жену с каменным выражением лица.

Стелла почувствовала легкое беспокойство. Муж смотрел на нее, не отрываясь. Что могут подумать ее гости?! Стелла посмотрела на Герберта. Этот молодой человек из тех, кто умеет поддерживать светскую беседу.

– Будете первым читать, Герберт? – мелодичным голосом поинтересовалась хозяйка дома.

Герберт тоже чувствовал себя не в своей тарелке.

– Лучше вы, – сказал он. – Прочтите что-нибудь из самого нового…

– Да! Да! – поддержали его дамы, радуясь возможности нарушить тягостную атмосферу, возникшую с приходом доктора Принса.

Без дальнейших проволочек Стелла взяла со столика тонкий томик, поудобнее устроилась в кресле, окинула взглядом гостей и начала:

Пусть красота живет в моей душе

И роза распускается весною.

Пусть птичка весело порхает в вышине

И свет луны блестит в морском прибое.

Пусть красота живет в моей душе

И воздух зимний наполняет тело.

Пусть тишина пьянит и веселит

И свет играет на покрове белом.

Пусть красота живет в моей душе

И ветер машет голыми ветвями.

Пусть лист танцует томную кадриль

И путь змеится вдаль между холмами.

Пусть красота живет в моей душе

И отблески огня танцуют в темноте.

Пусть смех влюбленных весело звучит

И мир, ниспосланный душе моей, горит…

Резкий неприятный звук заставил собравшихся вздрогнуть. Родни, опершись затылком о высокую спинку кресла, зашелся в громком хохоте.

Внезапно смолкнув, он повернул голову к Стелле и воскликнул:

– Мне понравилось! Так эмоционально! Такое глубокое понимание простых явлений, из которых состоит жизнь! Особенно мне понравилось выражение: «Пусть смех влюбленных весело звучит».

Стелла уставилась на мужа. Гнев и страх боролись в ней. Женщины чувствовали себя оскорбленными, а мужчины не скрывали своего возмущения. Суинберн вскочил с места и, повинуясь безотчетному импульсу, сделал шаг в сторону хозяйки дома. Баррингтон, видя это, подумал, что когда-нибудь и сам отважится на безрассудный поступок. Потом, не сейчас…

От дальнейших раздумий его отвлек звук шагов по гравиевой дорожке за остекленной дверью, ведущей в сад. Он сидел у тяжелых бархатных портьер и вздрогнул, когда в стекло постучали. Шум привлек всеобщее внимание и тем самым разрядил обстановку в комнате.

Все головы повернулись к застекленной двери.

Стелла, с радостью хватаясь за соломинку, воскликнула:

– Кто-то стучит! Кто бы это мог быть? Посмотрите, пожалуйста, Герберт! Но будьте осторожны со свечами.

Баррингтон шагнул за зашторенные портьеры и открыл дверь.

– Кто здесь? – спросил он во тьму.

– Мне нужен доктор Суинберн. Я была у него дома, и мне сказали, что он здесь. Я не смогла найти дверь, а потом увидела свет, – послышался детский голосок.

– Лучше войди вовнутрь, – сказал Баррингтон, – а то ничего не видно.

Когда Энни вышла из-за бархатной портьеры, сидевшим в гостиной людям показалось, что они являются персонажами какой-то рождественской сказки. Все, включая Родни, сидели или стояли, не шевелясь, и взирали на девочку, которая, часто моргая от яркого света, переводила взгляд от одного к другому.

«Господи! – пронеслось в голове поэта. – Что за зрелище!»

Баррингтон смотрел на серебристые волосы, которые, спадая волнами на плечи, свисали до талии девочки. Густая челка изгибалась чуть выше темных бровей. Зеленые глаза миндалевидной формы сверкали на нежной, казавшейся фарфоровой коже. Какая красавица!

Испуганный взгляд Энни блуждал по лицам собравшихся, ища доктора Суинберна. Глаза скользнули, а потом впились в знакомое лицо Родни Принса. Испустив радостный возглас, девочка кинулась к врачу, а тот сделал шаг навстречу ребенку.

– Доктор!

Энни обхватила руками врача и прижалась щекой к ткани его жилетки. Родни погладил девочку по волосам.

Удивленные, не до конца верящие в реальность происходящего собравшиеся взирали на эту сцену.

– Что стряслось, Энни? Что случилось?

– Кейт! – вспомнив о неотложности своего поручения, произнесла девочка. – Дед побил ее ремнем… сильно побил. Острый край рассек ей шею. Кровь течет и течет. Все в крови! Пойдемте со мной быстрее!

Секунду испуганный взгляд Родни сверлил лицо ребенка. Затем он повернулся и поспешил из комнаты. Энни последовала за ним в вестибюль, не отставая ни на шаг. Родни надевал пальто, когда из гостиной вышли Суинберн и Стелла.

– Вы не пойдете! – заявил Суинберн. – Я сам со всем разберусь.

– Родни! Ты что, с ума сошел? – с ледяным спокойствием в голосе спросила Стелла. – Что скажут люди? И как ты смеешь ставить меня в такое неудобное положение? Мне придется объяснять твое поведение нашим гостям! Мне кажется, что ты совершенно не отдаешь отчета своим поступкам. Я в этом уверена…

Не сказав в ответ ни слова, Родни застегнул пальто, потом зашел в гардеробную и положил в свой саквояж инструменты и лекарства из аптечки.

Вернувшись в вестибюль, доктор Принс с подчеркнутой вежливостью обратился к Суинберну:

– Я хотел бы, если вы не против, перекинуться парой слов с женой наедине.

Поджав губы, Суинберн вернулся в гостиную.

Прежде чем Родни успел произнести хотя бы слово, Стелла, задыхаясь, выпалила:

– Кем эта девчонка тебе приходится? Как ты смеешь меня оскорблять? Она же горничная, обыкновенная прислуга! Ты не пойдешь сейчас к ней! Ты слышишь меня? Я выживу ее из города!

– А Баррингтон и Суинберн согласны пойти вместо меня к ней? – не теряя самообладания, спросил Родни.

Доктор Принс надел шапку и взял Энни за руку. Теперь он чувствовал себя спокойным, как никогда. Минули годы с того времени, когда он в последний раз молился, но увидев Энни, вошедшую через застекленную дверь в гостиную, Родни решил, что девочка подобна ангелу, который послан для того, чтобы успокоить его разум и остановить зачесавшуюся руку. Когда Энни обняла его, доктор Принс почувствовал, как пламя ненависти гаснет в его душе и уже не взывает к убийству Стеллы. Про себя он произнес молитву Богу, в которого прежде не верил.

Стелла смотрела в глаза мужу и видела в них ярость. То, что ей предпочли горничную, какие бы обстоятельства этому не предшествовали, было просто возмутительно. Миссис Принс перевела излучающий ненависть взгляд на ребенка. Вот, значит, почему он так привязан к этой девчонке. Ее мать – его любовница. Давно ли? Нет, недавно. Еще три года назад Родни всецело принадлежал ей. Она это хорошо знала. Ладно, он опять будет ее. Вдруг ей ужасно захотелось, чтобы Родни снова стал ее и только ее. Еще ничего никогда ей так не хотелось. Обаяние, которое давно покинуло мужа, вновь возродится. Она будет смотреть на мужа по-другому, иными глазами, так, как на него, должно быть, смотрят другие женщины.

Гнев улегся. На глазах у Родни Стелла растаяла, смягчилась.

– Дорогой! Не ходи, – взмолилась она. – А если иначе нельзя, то скорее возвращайся.

Она прикоснулась к руке мужа.

Родни перевел взгляд с переменившегося лица жены на ее руку и тихо рассмеялся.

– Подожди, – сказал он Энни. – Я вернусь через минуту.

Обернувшись к Стелле, он добавил:

– У меня для тебя сюрприз. Я принесу его сейчас. Не хочу ждать до возвращения.

Стелла проводила мужа взглядом. Родни взбегал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Вернулся он с какой-то коробочкой в руках.

Стелла смотрела на него и думала: «Он обращается со мной, как с пустым местом. Долго же ему придется ждать от меня подарка».

Медленно кровь отхлынула от ее лица, когда она узнала свою перламутровую шкатулку. Она подняла глаза. Их взгляды встретились. Секунду муж и жена стояли, глядя друг на друга. Только теперь Стелла поняла, что муж навсегда потерян для нее. В ее душе вновь закипела разрушительная ненависть.

Родни вышел из дома, не сказав больше ни слова.

Когда они очутились снаружи, Родни схватил Энни за руку.

– Можешь бежать? – спросил он девочку. – Мы сядем на трамвай. Бесполезно будет сейчас пытаться завести мой автомобиль. Им не пользовались уже слишком долго, несколько месяцев. Держись за меня крепче… Побежали!

Они понеслись вниз по саду и выбежали на улочку.

– Что случилось? – на бегу спросил доктор Принс у девочки.

– Дед сказал, что я должна ходить в школу на Боро-роуд, а Кейт не соглашалась. Они постоянно ссорятся, с тех пор как Кейт вернулась домой. Доктор! Она умрет? Дома все залито кровью.

Родни крепче сжал руку ребенка и ускорил свой шаг.

Они дошли до конца улочки, когда чуть не натолкнулись на какого-то человека.

Доктор Принс ойкнул.

– Это ты? Родни! – воскликнул знакомый голос.

– Да, Питер, – удивленно ответил доктор Принс. – Что ты здесь делаешь?

– Зачем ты бежишь? – встревоженно спросил доктор Дэвидсон. – С тобой все в порядке? Что случилось?

Родни быстро догадался, зачем Питер может спешить к его дому. Вытянув вперед руку, врач схватил своего коллегу за рукав.

– Ничего не случилось, Питер, но спасибо, что пришел. Ты, кстати, на машине? Кейт ранена. Старик Ханниген избил ее ремнем. Энни прибежала сюда за Суинберном и вернула мне способность здраво мыслить. Подкинь нас до Пятнадцати улиц.

Питер не стал спрашивать, почему Суинберн не поспешил к больной или почему его друг так обеспокоен судьбой Кейт Ханниген. Довольно и того, что с Родни все в порядке.

Когда они добрались до района Пятнадцати улиц, доктор Дэвидсон распрощался со своими спутниками. Он не предложил Родни вместе идти к раненой. Не то чтобы Питер верил в то, что Энни – дочь его приятеля. Ни в коем случае. У старого врача временами возникало ощущение, что не все тут просто и что не следует вмешиваться в жизнь других людей.

На прощание он, улыбнувшись, сказал:

– Приходи завтра на обед, Родни! Не забудь. В час дня.

– Я обязательно приду. Большое спасибо.

Взяв Энни за руку, доктор Принс поспешил к дому Ханнигенов.

Дверь им открыл мистер Маллен. В слабом свете он пристально вглядывался в лица ночных визитеров.

– Это вы! – наконец воскликнул он. – Вы добрались сюда быстрее, чем я надеялся.

Приглядевшись, сосед удивленно произнес:

– Бог мой! Доктор Принс собственной персоной! Вот уж не ожидал. Я думал, что вы сейчас по ту сторону пролива. Рад вас видеть.

Чуть помедлив, мистер Маллен предостерег врача:

– Смотрите, куда ступаете. Здесь такой беспорядок, что черт ногу сломит.

Охваченный ужасом, Родни Принс взирал на царящий на кухне разгром. Перевернутый стол лежал возле окна. Пол был усеян осколками битой посуды. Репродукцию с лордом Робертсом безжалостно вырвали из рамки и разорвали на две части, отделив военачальника от его лошади и чернокожего телохранителя. В дальнем углу кухни обрывки портрета генерала лежали на куче металлических обломков, прежде бывших решеткой и украшавших камин. Дверь горки для посуды треснула так, словно кто-то ударил по ней ногой. Стена возле ведущей наверх лестницы пестрела пятнами крови.

– Только посмотрите на это! – воскликнул мистер Мален. – За это его надо посадить в каталажку. Я хотел пойти за бобби ^[10], но Сара меня удержала. Ей, видите ли, не пережить позора, если полиция узнает о ее семейных делах. Но я сказал, что если ее дочь умрет, то дело позором не ограничится. Ее мужа ждет виселица! Чертов маньяк!

– А где он сам? – спросил Родни.

– Смылся. После сильных припадков он всегда сбегает и не появляется дома в течение нескольких дней. Думаю, он подался к своей сестре в Джероу. Надеюсь, этот гад поскользнется и сломает себе шею по дороге. Я даже помолюсь об этом. Видно, куда идти? – спросил он, пока Родни осторожно поднимался по лестнице, а затем обратился к девочке: – Оставайся здесь, со мной, Энни. Нам надо все тут прибрать.

Сара, сидящая у кровати раненой дочери, вздрогнула, когда доктор Принс вошел в комнату. Ее рука нервно дернулась, прикрывая рот.

Склонившаяся возле пылающего в камине огня миссис Маллен приподняла голову и удивленно воскликнула:

– Доктор! Неужто вы?

Кивнув ей головой, Родни подошел к постели Кейт. Лицо раненой приобрело мертвенно-бледный цвет, за исключением следов запекшейся крови. Прижатое к шее полотенце алело свежей кровью.

Врач сбросил с плеч пальто.

– Вам надо отдохнуть, поспать, – мягко, но настойчиво сказал он Саре. – Ступайте… Ступайте.

Что бы там ни было, а при сидящей у изголовья кровати Кейт убитой горем матери работать было психологически трудно. Он не смог бы спокойно исполнять свой долг, чувствуя на себе полный боли и страха взгляд Сары.

– Она умрет? – спросила миссис Ханниген, позволяя врачу помочь ей подняться на ноги.

– Нет, если мне дадут работать, – мягко сказал Родни.

Уже у самой двери Сара обернулась и еще раз взглянула ему в глаза.

– Вы ведь не сделаете моей девочке больно, – попросила она. – Не обижайте Кейт, доктор.

– Нет, я сделаю все от меня зависящее, – сказал врач, а затем добавил: – Идите отдохните. Все будет в порядке.

Сара вздохнула и, немного успокоившись, отвернулась от доктора Принса и пошла к лестнице наверх.

Миссис Маллен, ведя ее за руку, отвлекала внимание разговором:

– Конечно же он не сделает Кейт больно. Ты и сама это знаешь. Если кто и сможет вылечить твою дочь наилучшим образом, так это доктор Принс.

– Будем молиться Богу, чтобы вы оказались правы, – едва слышно произнес Родни, начиная осматривать раненую.

Та лежала тихо. Глаза были прикрыты. Приподняв ей веко, врач убедился, что она находится в сознании. При этом Кейт не подавала признаков того, что узнает Родни.

Он осторожно снял полотенце с шеи и осмотрел рану. Глаза доктора сузились. Сильное кровотечение. Еще немного, и пряжка зацепила бы яремную вену. Случись такое, Кейт потеряла бы намного больше крови и исход мог бы быть плачевным.

Она была одета, хотя и не полностью. Блузка разорвана в клочья, а на обнаженных плечах и груди виднелись багровые полосы. В некоторых местах плоть рассечена, края ран были рваными. Кожа уже покрылась мертвенной бледностью. Сердце Родни зашлось от жалости, а зубы стиснулись в крепком оскале.

– Сможете мне помочь, миссис Маллен? – спросил он у вернувшейся в комнату соседки.

– Я сделаю все, что потребуется, доктор, – ответила она.

– Хорошо. Неукоснительно выполняйте все, что я вам буду говорить, и мы справимся. Во-первых, принесите кипящей воды, и приступим…

– Вы впустую растратили свое призвание, миссис Маллен, – по прошествии некоторого времени сказал Родни. – Вам следовало бы стать медсестрой.

Простодушное лицо женщины порозовело от похвалы.

– В мое время медсестрами не становились, – заявила она. – Доктор, мне надо ее раздеть?

– Не стоит. Завязки и шнуровки ослаблены, так что все будет в порядке.

– Я с ней посижу, – вызвалась миссис Маллен. – Я сейчас сбегаю к моим, а затем вернусь. Думаю, Кейт сейчас не стоит оставлять одну.

– Не стоит, – согласился он. Вымыв руки в тазу, Родни взял полотенце и насухо их вытер. – Лучше вместо вас, миссис Маллен, останусь я.

На секунду миссис Маллен застыла, как громом пораженная.

– Хорошо, доктор, – наконец ответила она. – Я только принесу дров, чтоб огонь не погас.

В конце концов, это не ее дело. До нее, конечно, доходили слухи, но миссис Маллен в них не верила, по крайней мере, до сегодняшнего вечера… Доктор Принс, разумеется, замечательный человек, но он женат. Кейт – католичка… И вообще, такого быть не должно. У нее тоже есть семья, и одному лишь Господу Богу ведомо, что может быть. Посмотреть хотя бы на ее Майкла. Он ходит хвостом за Бетти Фарроу, а та ведь ревностная прихожанка нонконформистской церкви… Никто не знает, что может случиться с нашими детьми. А у таких красивых девушек, как Кейт, дела обстоят обычно еще хуже… Ладно, болтать она не станет. Никто ничего от нее не узнает.

– Я потом принесу вам что-нибудь поесть, – сказала миссис Маллен и вышла из комнаты.

Было около двух часов ночи, когда Родни услышал, как хор распевает колядки где-то на улице. Сначала их голоса звучали далеко и были едва слышны. До них оставалось, по мнению Родни, еще несколько улиц. Он мог только надеяться, что колядующие не приблизятся к дому больной.

Кейт мирно спала под действием лекарств. Мертвенная бледность сошла с ее лица. Родни Принсу начало казаться, что он сидит у постели больной уже целую вечность.Впрочем, несмотря на твердую спинку стула, упирающуюся ему в лопатки, Родни не чувствовал ни усталости, ни явного дискомфорта. Если бы ему предоставили выбор очутиться в любом другом месте на Земле в эту минуту, он, без сомнения, не воспользовался бы им.

С тех пор, как он в последний раз был здесь, комната изменилась. Теперь доски пола покрывал линолеум. Лощеная хлопчатобумажная ткань с рисунком из цветов и птиц украшала столик для умывальных принадлежностей. На комоде стоял ряд книг. Гардины на окнах были последним штрихом, превратившим комнату из символа убогости во вполне приличное жилье, от которого веяло уютом.

Кейт не смотрела на него, она не произнесла ни слова, но Родни верил, что она знает, кто сейчас находится рядом с ней. Он пододвинул свой стул поближе к ее кровати. Как ни странно, сейчас он чувствовал себя намного более умиротворенным, чем в любое другое время за все прошедшие годы.

Песнопения раздались у соседней двери. Родни встрепенулся.

Громкие мужские и женские голоса поднимались к небесам:

Да будет весел праздник!

Пребудет с нами Бог…

От досады Родни прищелкнул языком.

Он уже хотел встать, но слабый голос Кейт остановил его:

– Все в порядке. Мне нравится слушать…

– А я думал, ты спишь, – так же тихо сказал Родни. – Кейт! Посмотри на меня! Как ты себя чувствуешь?

Кейт медленно приподняла веки и взглянула на него. Он склонился над ней. Ее ответ удивил Родни.

– Я чувствую умиротворение.

Они молча смотрели друг на друга.

Кейт пробормотала:

– Ты веришь, что Бог внимает нашим молитвам?

Прежде чем Родни успел ответить, Кейт продолжила свою мысль:

– Нет, не веришь. Ты не веришь в Бога.

– Помолчи, дорогая, – успокаивающе произнес он, нащупывая ее пульс.

– Я должна говорить. Не мешай мне. Если я не заговорю сейчас, то никогда не осмелюсь… Родни.

Впервые она произнесла его имя вслух.

Взяв руку Кейт, Родни поднес ее к своим губам.

– Любовь моя!

– Я молилась о том, чтобы увидеться с тобой до того, как ты направишься во Францию. Бог внял моим молитвам.

– Любимая!

Ее «капитуляция» оказалась настолько неожиданной, что Родни почувствовал легкое головокружение. Пододвинул стул ближе к кровати и опустился на него. Он пробежался губами по ее пальцам.

– Кейт!

– Ничего изменить все равно не удастся, – шептала она. – Я только хотела, чтобы ты узнал прежде, чем уедешь, что…

– Что, дорогая?

Он оставался неподвижен, ее рука, как и прежде, была прижата к его губам.

– Что я тебя люблю.

Издав похожий на всхлип звук, Родни уткнулся лицом в подушку подле Кейт. Повязка вокруг шеи раненой помешала Родни прижаться щекой к щеке любимой. Кейт слегка повернула голову, и взгляды их встретились.

Когда она вновь решила заговорить, Родни прижал палец к ее губам:

– Не сейчас, любимая. Не сейчас. Тебе надо поспать.

Он нежно погладил ее волосы. От этого прикосновения он испытал ни с чем не сравнимое удовольствие.

– Ты сможешь поговорить со мной завтра. Я с радостью услышу все, что ты захочешь мне сказать. Все будет хорошо.

В глазах Кейт сверкнул огонек мрачного предчувствия.

– Ничего завтра не изменится. Я знаю, что… Я рад, что ты сказала, что любишь меня. Это навсегда, дорогая, на всю жизнь.

Кейт заснула, а Родни думал о том, насколько странными выдались прошедшие двенадцать часов. Самым странным было то, что она молила Господа вновь с ним увидеться. Бог внял ее молитвам, и Кейт избили до полусмерти. Это дало ему возможность спасти любимой жизнь. Только через страдания она достигла того, чего хотела.

Франция

– Нет, Энни! Ты не пойдешь. И не проси меня.

Кейт месила тесто, делила его на будущие буханки и раскладывала в жестяные формочки.

– Но угля почти не осталось, Кейт. Вчера Роузи, Флорри и Джимми принесли полный мешок угольного шлама, почти шесть ведер.

– Я ясно сказала, ты не пойдешь. – Резко повернувшись к Энни, Кейт добавила: – Не донимай меня больше.

Дверь черного хода открылась.

– А почему нельзя? Можно поинтересоваться? – спросила, входя, миссис Маллен. – Тебе нечего бояться. Ничего плохого с Энни не случится, а угольный шлам вам лишним не будет.

Кейт вздохнула.

– Она никуда не пойдет, миссис Маллен.

– В этом нет ничего предосудительного, Кейт. Дети любят собирать шлам. Для них это не больше, чем игра. А ночью, когда становится темно, они обожают собираться у огонька, зная, что это их огонь.

– Не будем об этом больше спорить. Она не пойдет, и все тут.

– Мне это, признаться, непонятно, Кейт. Ты не сможешь обернуть ее ватой, не сумеешь всегда держать взаперти. Не стоит жечь свечу с обоих концов, нельзя безрассудно растрачивать силы…

Кейт бросила на соседку колючий взгляд.

– Думаешь, никто не замечает, что ты, как пробьет полночь, втихаря выходишь из дому и возвращаешься перед рассветом, – продолжала миссис Маллен. – Сегодня я слышала, как ты вернулась в три часа утра… Как по мне, так лучше будет, если ребенок пойдет и наберет шлама днем, чем ты будешь в глухую ночь идти на отвалы, когда там полным-полно всяких мужиков.

Кейт поставила формочки с хлебом на решетку и прикрыла их куском материи.

– Там в основном женщины, а мужчины все старые, – возразила она.

– Это стыд и срам, что тебе вообще приходится туда ходить, – заявила миссис Маллен.

– А для Энни не стыд и срам?

– Нет. Она еще ребенок… Почему этот ленивый боров ничем тебе не помогает? Он и половину недели не работает. Что у него на уме?

Миссис Маллен и без ответа Кейт догадывалась, что на уме у Тима Ханнигена. Он, так же как и она, не понимал, что в действительности происходит между Кейт и доктором. Между ними, без сомнения, что-то было, но вот только деньги, как ни странно, перестали водиться в этом доме. Миссис Маллен не понимала, в чем тут дело: обычно при подобных обстоятельствах дела обстоят как раз наоборот. Соседка думала, что старый Тим подозревает Кейт в том, что та утаивает деньги, поэтому, отговариваясь больной ногой, он все чаще оставался дома, а не работал.

– Не топи камины несколько дней, и он сам принесет мешок угля.

– Маме нужно тепло, мне надо печь хлеб и готовить пищу. Я лучше замерзну, чем стану его о чем-нибудь просить.

– Да, понимаю, – решительно произнесла миссис Маллен, успокаивающе погладив Кейт по руке. – Жизнь сейчас похожа на ад. Самое скверное, – встрепенувшись, добавила она, – это то, что живущие здесь люди, получая уголь почти даром, затем продают его по два-два с половиной пенса за ведро. Вчера мне подсунули почти одну угольную пыль. Грабеж среди бела дня.

Три детских лица появились в окне кухни.

– Энни идет с нами?

Миссис Маллен распахнула дверь.

– Нет. Не идет. А теперь бегите отсюда!

– А-а-а-а…

Дети в бесформенных старых пальто и шарфах стояли с корзинками и граблями в руках. Роузи с пустым мешком за спиной переминалась с ноги на ногу.

– Э-э-э-э… Почему нет?

– Энни приморозила себе пальцы, и теперь они у нее болят, – сказала миссис Маллен. – А вы ступайте и принесите побольше шлама. Вечером мы разведем большой огонь и приготовим говяжью запеканку с картошкой и луком. А потом пригласим в гости Санта-Клауса.

– О-о-о! Запеканка и Санта-Клаус! – закричали малыши, гремя пустыми ведрами.

Они запрыгали по двору, выкрикивая слова незамысловатой песенки:

«На перекрестке, на перекрестке, где кайзер коня потерял, а орел с его каски слетел…»

Только Роузи медленно повернула голову и взглянула на окно, в котором виднелось грустное лицо Энни.

– Ты ведешь себя недальновидно, – сказала миссис Маллен соседке. – Остается только надеяться, что ты знаешь что-то такое, чего не знаю я.

Открыв ведущую на лестницу дверь, она спросила:

– Что-нибудь наверх отнести?

– Нет. Спасибо, – сказала Кейт. – Я ее умыла и отнесла завтрак. Миссис Маллен! А как насчет денег? Я вам что-то должна?

– Не считай меня хуже, чем я есть.

Соседка сердито тряхнула головой и начала подниматься вверх по лестнице.

Кейт повернулась к Энни:

– Выйди посмотри, не идет ли почтальон, – скосив глаза на часы, попросила она дочь.

«Без четверти десять. Нет, почтальон еще не приходил. Сегодня он обязательно опоздает. Как-никак сочельник. Сегодня утром должно прийти письмо. Он не отправится во Францию, не попрощавшись хотя бы в письме… Если Родни все еще в Англии, он обязательно напишет… Прошла уже неделя, а письма нет. До этого письма приходили через день. Что случилось?»

Возвратилась Энни.

– Кейт! Я его не встретила. Хочешь, я куда-нибудь схожу?

– Да. Надо пойти кое-что купить.

Кейт села за стол и составила список бакалейных продуктов, затем помедлила, прикидывая, хватит ли денег. Мысли ее невольно вернулись к прежним рождественским праздникам. В прошлом Толмаше каждый раз дарили ей много еды на Рождество. Вновь на Кейт накатило чувство невосполнимой личной утраты. Трудно было смириться с тем, что ей никогда больше не бывать в уютном домике в Вестоу, а три дорогих ее сердцу человека, которые одарили Кейт новой, лучшей жизнью, лежат бок о бок в земле.

Бернард и его сестра в буквальном смысле слова зачахли вскоре после смерти их брата Рекса и вынужденного ухода Кейт. Они умерли летом этого года с промежутком в один месяц. Первым почил в мире Бернард. В своем завещании он оставил Кейт двадцать пять фунтов из общей суммы в сто фунтов, которыми владел, не считая книг. Великодушие Толмаше поразило Кейт в очередной раз, когда она узнала, что старики жили на небольшую ежегодную ренту, едва удовлетворявшую их собственные потребности. Мисс Толмаше ежегодно покупала ей полный комплект превосходной одежды; маленькой Энни они тоже дарили одежду. Мистер Бернард снабжал Кейт дорогими книгами, а мистер Рекс любил подсунуть ей в багаж коробку шоколада и часто вручал пару фунтов «на мелкие расходы». Кейт удивлялась, что такие добрые люди вообще бывают на свете.

Она вспомнила последний разговор с мистером Бернардом.

– Будь счастлива, Кейт, – сжимая ее руки в своих, произнес старик. – Только это имеет значение. Только это важно. Человек должен быть счастливым и другим приносить счастье. Таков смысл жизни. Я провел много времени в размышлениях и наконец познал истину, к сожалению, слишком поздно, но у тебя, Кейт, еще есть шанс устроить свою жизнь так, чтобы быть счастливой.

Кейт подумала, не узнал ли мистер Бернард о ее романе. Немного поразмыслив, она пришла к выводу, что узнал.

Дорогой, милый мистер Бернард…

– Кейт! – прервала ее размышления дочь. – Мне купить картошку в магазине или в доках?

– Нужно говорить «картофель», Энни!

– Картофель… Извини, я забыла.

– Купи в магазине. От доков долго идти, а картофель тяжелый. Вот список покупок. На, возьми пенни на трамвай. Поедешь обратно на нем. Не останавливайся, если с тобой заговорит незнакомый мужчина. Понятно?

– Да, Кейт.

– Иди.

– А вот и почтарь, Кейт, – стоя у распахнутой входной двери, крикнула Энни. – Извини, почтальон.

– Спасибо, дорогая. Я иду.

Кейт напряженно застыла у порога в ожидании, когда почтальон подойдет к ней.

– Вам – два, – сказал он, протягивая Кейт белые прямоугольнички.

Она бросила на них взгляд. Поздравительные почтовые открытки.

«Родни! Что такое? Что с тобой случилось?»

Разочарование легло на нее тяжелым бременем.

Вернувшись на кухню, Кейт встала посредине помещения и обвела комнату затравленным взглядом. Она чувствовала себя загнанной в угол, связанной по рукам и ногам, обреченной прозябать в этих четырех стенах. Подобного рода чувства впервые навалились на нее тогда, когда Кейт пришлось навсегда покинуть Толмаше, но Родни из-за событий, случившихся в прошлое Рождество, сумел развеять черные тучи, вырвав ее дух из ловушки этого мрачного дома и района Пятнадцати улиц.

Страдания той злополучной ночи едва не сломили ее дух. Унижение, которое она испытала, извиваясь под безжалостным ремнем, принесло Кейт больше страданий, чем физическая боль. Впервые ей захотелось умереть… А потом пришел он. Как только Родни вошел в комнату, Кейт поняла, что лишь этот мужчина, и никто другой, может вернуть ей вкус к жизни. Больше она не будет противиться его желаниям.

Через неделю он уехал, оставив больную тихо лежать в постели и грезить о странном счастье, которое зиждилось лишь на осознании того неоспоримого факта, что они любят друг друга. А потом на ее имя начали приходить письма, иногда каждый день, но чаще через день. Они, подобно лучам света, рассеивали вечный мрак, висящий над утопающим в грязи районом Пятнадцати улиц.

С тех пор они виделись только раз… Несколько украденных часов во время его поездки в отдаленный уголок Шотландии. Родни телеграфировал ей, назначив встречу в Ньюкасле. Большую часть времени они провели в ресторане, молчаливые и скованные. Они предлагали друг другу отведать то или иное блюдо, но кусок просто не лез в горло. На этот раз ее любви недостаточно было просто слов. Кейт жаждала от слов перейти к более активному проявлению чувств. Ее тело желало дать Родни то, чего он и сам желал, но не осмеливался попросить. Его любовь оказалась нежной и заботливой, хотя Кейт инстинктивно чувствовала, что в душе Родни пылает неуемная страсть. Это несколько озадачило Кейт, но и вызвало определенное нетерпение. Кейт втайне хотела, чтобы он взял ее силой, не дав времени убояться последствий их связи. Ей не хотелось размышлять над этим. Ей не хотелось думать о будущем. Чего Кейт по-настоящему боялась, так это еще одного ребенка. Она страшилась, что наступит такая минута, и это дитя скажет, как Энни: «Они говорят, что у меня нет папы». Позже дочь, вполне возможно, простит ее за то, что когда-то Кейт по неопытности зачала ее, но вот еще один ребенок, рожденный в зрелые годы, заставит Энни стыдиться своей матери… Разум твердил: «И она будет права», а сердце кричало в ответ: «Неважно!»

Спускающаяся вниз по ступенькам лестницы миссис Маллен вывела ее из задумчивости.

– Сегодня твоей матери немного легче, – сказала соседка.

– Да. Ночь выдалась спокойной.

Кейт поменяла местами формочки на решетке для приготовления пищи.

– Думаю, мне уже пора, – зевнув, сказала миссис Маллен. – Как-никак сегодня сочельник. Такого невеселого Рождества я не помню. У меня нет никакого желания вообще чем-нибудь заниматься. Сейчас идет война. Майкл – на фронте. Ума не приложу, как буду праздновать Рождество без него! Прежде он никогда не пропускал ни вечерни, ни благословения. Наш Питер, бывало, шутил, что собирается стать священником, а теперь вот взял себе в жены нонконформистку.

– Она милая девушка, – сказала Кейт. – Я вполне одобряю его выбор.

– На свете и без нее много миленьких девушек-католичек, и ты, Кейт, сама прекрасно понимаешь, что от смешанного брака добра не жди.

– А я так не считаю, – отрезала собеседница. – Лучше, конечно, когда новобрачные придерживаются одного вероисповедания, но любовь все равно самое главное.

– Любовь! Послушать тебя, Кейт, так создается впечатление, что общаешься с ребенком, – насмешливо произнесла миссис Мален. – Ты меня, признаюсь, удивила. Когда у тебя под ногами постоянно вертятся дети, о любви как-то недосуг думать. Даже когда супруги придерживаются одного вероисповедания, растить детей совсем непросто, а что же будет, если муж захочет идти с детьми на мессу, а жена отправляется с ними в молитвенный дом?

– Если они по-настоящему любят друг друга, то всегда смогут договориться.

– Хотела бы я, чтобы отец О’Молли придерживался того же мнения.

– Отец О’Молли, – горько заметила Кейт, – творит больше зла, чем добра.

– Я сама об этом иногда подумываю, но никогда не высказываю свои мысли вслух. Казалось, что ад разверзся на земле, когда на прошлой неделе отец О’Молли схватил нашего Майкла за воротник: сын не посещал мессу и старался держаться от священника подальше. Тогда отец О’Молли пришел к нам в дом и стал ждать, когда Майкл придет полдничать. Я такого наслушалась от этого человека… А Майкл не струсил и отвечал ему в тон. Только когда вмешался его отец…

– Но зачем? – перебила ее Кейт. – Насколько я знаю, ни вы, ни мистер Маллен регулярно не посещаете службу.

– Да, но мы всегда следили, чтобы наши дети ходили в церковь.

– Но зачем в таком случае заставлять их делать то, во что вы сами не верите или считаете недостаточно важным, чтобы тратить на это свое свободное время? Если бы вы ходили в церковь вместе со своими детьми, то это другое дело. Тогда и мистер Маллен смог бы лучше влиять на Майкла. А так… Впрочем, спорить бесполезно.

– Спорить, значит, бесполезно… Ты, Кейт, из нового поколения. У вас другие взгляды, новые идеи. Ты грамотнее нас, лучше умеешь выразить свою мысль. Но, сказать по совести, я не вижу, чтобы это принесло тебе счастье. Ладно… Мне уже пора.

Соседка поднялась на ноги, но у двери повернулась к Кейт и сказала:

– Кстати… Сейчас самое время пойти помолиться Богу. Уже несколько недель ты никуда не выходишь. – Криво усмехнувшись, она добавила: – Разве что ночью. Если ты захочешь сходить с Энни посмотреть магазины, то сегодня после полудня я смогу присмотреть за Сарой.

Кейт улыбнулась.

– Спасибо, миссис Маллен. Вы очень добры к нам. Я зайду, когда мы соберемся.

Оставшись одна, Кейт подумала:

«До четырех часов я все равно не смогу пойти. Надо будет проследить, не принесут ли письмо… Может, с ним случилось какое-нибудь несчастье?»

Впрочем, об этом она не смогла бы узнать раньше, чем новость разнесется по округе.

Кейт вытащила из-за выреза платья последнее полученное от Родни письмо. Там оно лежало в непосредственной близости к ее телу, и бумага колола грудь при малейшем движении, постоянно напоминая о любимом. Сидя у камина, она перечитывала письмо снова и снова, воображая, что Родни сидит сейчас рядом с ней.

Любимая!

Позволь мне поцеловать тебя. Сюда… и сюда… и сюда. Спасибо, мне уже лучше. Я сижу и смотрю на тебя. Твои глаза похожи на глубокие озера. Они играют, заманивают меня… Дорогая! Мне кажется, что прошли уже годы с тех пор, как я последний раз смотрел в них, но надеюсь, что час новой встречи теперь не за горами. Воз наконец-то тронулся с места. В каком направлении, пока не знаю, но тронулся, это точно. Лучше поздно, чем никогда.

Только мысли о тебе оставляли меня на плаву и мешали окончательно сойти с ума за те месяцы, которые мне пришлось провести в этой забытой Богом дыре. Представь себе, три раза думать, что через несколько дней увижу тебя, а потом узнавать, что все отменяется! Мне казалось, что я близок к помешательству. Всем это вынужденное ожидание уже порядком надоело. Люди с нетерпением ждут приказа отправляться во Францию. Я буду рад любому назначению, лишь бы по дороге заехать в Ньюкасл. Ты меня любишь, Кейт? Я хочу услышать это от тебя. Напиши мне. Ты пишешь недостаточно пылко. Некоторые из твоих писем слишком сдержанны.

Сдержанны! Кейт не отрывала взгляда от пляшущих языков пламени. Если бы он сейчас появился на пороге ее дома, то Кейт, отбросив все страхи и предосторожности, не была бы «сдержанной». Пусть родится еще один ребенок… или два… три…

Она спрятала письмо за вырез платья и принялась ходить взад-вперед по кухне. Три года своей жизни она потратила зря в тщетной попытке обмануть саму себя. Пустые, пустые годы! Почему она позволила страхам и жизненным обстоятельствам помешать их сближению? Его жена ничего не значит для любимого. Ее мать, Энни… ее религия… Почему ее религия считает прекрасное грехом? Только само присутствие этого человека вселяет в ее душу жизнь, а это почему-то считается неправильным. Как красивое может быть плохим?! Она знала, что не сможет отдаться тому, кого не любит, но другие могут подумать все, что угодно… Если бы он только был рядом! Родни! Родни!

На кухню вошла Энни и поставила корзинку с овощами на пол. В руках девочка держала апельсин.

– Смотри, Кейт! – воскликнула она. – Миссис Кларк дала мне его.

– Дорри Кларк? – спросила ее мать.

В ее глазах застыло настороженное выражение.

– Что она при этом сказала? Она спрашивала тебя о чем-то?

– Миссис Кларк спросила меня лишь о том, как я поживаю. Она сказала, что я стала уже большой девочкой, спросила, как здоровье бабушки, и пообещала как-нибудь зайти навестить ее.

– Разговаривай с миссис Кларк только в случае крайней необходимости, – сказала Кейт. – Ничего не рассказывай ей обо мне и… других. Если она будет задавать тебе вопросы, лучше говори, что не знаешь.

– Я ничего ей рассказывать не буду, Кейт, – пообещала девочка, которая до сих помнила события того злосчастного сочельника. – Я и апельсин брать у нее не хотела, но миссис Кларк всунула мне его против воли.

– Хорошо, родная, только будь осторожна с этой женщиной. Она плохой человек.

– Витрины некоторых магазинов украшены к Рождеству, – сказала Энни, а потом многозначительно добавила: – В Шилдсе они наверняка еще красивее.

Кейт наморщила свой носик.

– Хорошо. Позже мы поедем в Шилдс.

– Замечательно, Кейт!

Энни обхватила руками мать за талию. Они прижались друг к другу и застыли в такой позе на минуту.

– А теперь, – сказала Кейт, – иди к бабушке. Не хочу, чтобы ей было одиноко. Скажи, что я поднимусь, как только поставлю хлеб в духовку.

К половине четвертого Кейт и Энни оделись и стояли, готовые уходить, возле постели Сары.

– Тебе точно удобно, ма? – в последний раз поправляя подушки, спросила Кейт. – Ты не будешь чувствовать себя одиноко?

– Нет, девочка моя, ни в коем случае. Я даже рада, что ты пойдешь развеешься. Ты слишком много времени проводишь дома. За последнее время ты похудела и побледнела.

Сара вытянула руку и погладила дочь по щеке. Кейт наклонилась и поцеловала мать.

– Мы скоро вернемся… думаю, часам в шести. Я поставила воду для чая. В духовке запекается рыба.

– Не задерживайтесь. Все будет хорошо. Здесь Мэгги. Она и сама сможет заварить чай.

– До свидания, бабушка, – целуя Сару в подернутые синевой губы, попрощалась Энни. – По возвращении я тебе подробно опишу все, что видела в магазинах.

Сара улыбнулась, провожая их взглядом. Она тихо лежала, раздумывая и неотрывно глядя на спинку кровати. Умирание продолжалось слишком долго, но Сара и не стремилась на тот свет. Ей хотелось пережить Тима. Миссис Ханниген боялась оставить дочь один на один с этим зверем даже на день. В то же время Сара понимала, что этого не случится. Если не обращать внимания на больную ногу, которая изредка донимала ее мужа, Тим был здоров и силен, словно ломовая лошадь. Она начала молиться, но вскоре впала в дремоту. Сара вообще теперь спала большую часть времени.

Стоя у двери дома, Кейт сказала:

– Мы немного подождем почтальона.

– Вот он! – крикнула Энни. – Выходит из-за угла.

– Холодает, – сказал, подойдя, почтальон. – Думаю, скоро начнется снегопад. Для вас у меня ничего нет. Утром еще прибудет корреспонденция.

Он рассмеялся и пошел своей дорогой.

Что-то определенно произошло… Но что? Что? Кейт казалось, что любая беда будет все же лучше, чем это мучительное ожидание.

Она направилась в Тайн-Док, рассеянно слушая веселое щебетание Энни.

– А ты, Кейт? – прозвучал вопрос дочери.

– Что, дорогая? – выйдя из задумчивости, спросила она.

– Не хочешь пойти в церковь на Боро-роуд посмотреть вертеп? Роузи говорит, что он очень красивый.

– А ты хочешь? – поинтересовалась Кейт.

– О-о-о, да! Роузи говорит, что там лежит настоящая солома и пещера, как настоящая, а еще в этом году там появились две новые статуи пастухов.

– Хорошо. Мы сначала пойдем туда, а потом сядем на трамвай и поедем в Шилдс.

Они срезали путь к Боро-роудской церкви.

Встав на колени перед алтарем Девы Марии, мать и дочь разглядывали колыбельку, в которой лежал новорожденный малыш. Мария и Иосиф, преклонив колени, застыли по бокам. Пляшущий свет восковых свечей озарял скульптурную композицию вертепа, предавая ей иллюзорную жизнь.

Губы девочки двигались, когда она шепотом читала молитвы, перебирая пальцами четки. На ее лице застыло выражение радостного изумления. Но Кейт, хотя и стала перед алтарем на колени, молитв не произносила.

Последний раз она молилась год назад, и с тех пор не раз себя спрашивала: слышит ли Он ее молитвы? Если то, чему ее учили, соответствует истине, то Он не будет благосклонен к ее молитвам. Бог заботится о человеческой душе. Бедность и боль, к примеру, очень даже полезны в духовном отношении. Без них дорога в рай слишком долгая. Родни, с точки зрения Всевышнего, не тот человек, который будет способствовать ее духовному росту.

Несмотря на все это, Кейт, сама того не ожидая, вдруг страстно взмолилась про себя: «Дева Мария, матерь Божья! Не позволь злому приключиться с ним. Пожалуйста! Спаси и сохрани его! Сделай все, что ни пожелаешь, со мной, ибо я этого заслужила, но только защити его. Я знаю, что страдаю грехом гордыни и тщеславия, что слишком высоко ценю полученные мною знания. Я считаю себя выше других людей и критически высказываюсь о религии. Я постараюсь исправиться. Я все исполню, все…»

Внезапно Кейт остановила молитвенный поток и устыдилась своей эмоциональности, а еще больше той сделки, которую она пыталась заключить с Девой Марией. Не стоит торговаться с Богом…

Поднявшись с колен, Кейт повернулась к главному алтарю.

– …Да будет воля твоя… – сказала она и почувствовала какое-то облегчение.

Она села на скамью напротив статуи, о которой она рассказывала Родни во время их ночной автомобильной прогулки на Рождество. Тогда они сидели в машине на вершине одного из Феллингских холмов.

Подошла Энни. Ее лицо было одухотворенным и прямо-таки светилось каким-то счастьем. Притянув дочь к себе, Кейт указала ей пальцем на статую Спасителя.

– Скажи, родная, – прошептала Кейт на ухо ребенку, – тебе нравится статуя, или она тебя пугает?

Энни удивленно посмотрела на мать.

– Как может статуя Иисуса Христа кого-то пугать? – ответила дочь тоже шепотом. – Нет, Кейт. Но я часто жалею Его и, бывает, даже готова расплакаться, но потом вспоминаю, что через три дня Он воскрес, и успокаиваюсь…

Кейт понимающе кивнула. Кажется, Энни не склонна бояться всех тех вещей и явлений, которые пугали ее саму в детстве. Исключение составлял лишь Тим. Христос воскрес для ее дочери, ну и слава Богу!

– Какая школа тебе нравится больше? Та, что на Боро-роуд, или та, в которую ты сейчас ходишь? – уже по дороге к трамвайной остановке поинтересовалась Кейт.

– Та, в которой сейчас учусь! Мне там нравится! А церковь при школе мне совсем не нравится. Я ходила туда с одной девочкой, когда там шла служба. Мне там совсем не понравилось. Там нет Бога, так мне кажется. Я обожаю нашу церковь! А ты?

Подошел трамвай, поэтому матери не пришлось отвечать.

«Кто-то по складу характера рожден, чтобы стать хорошим католиком, а из кого-то при всем желании не получится хорошего прихожанина, – подумала она. – Я отношусь к последней категории, но Энни останется католичкой на всю жизнь, и я не должна ни словом, ни делом омрачить ее веры. Ее вера прекрасна и чиста. В ней, в отличие от моей, нет места страху. Если у меня появятся еще дети, стоит ли воспитывать их католиками?»

Вопрос имел отношение ко многим аспектам, не связанным непосредственно с религией, так что ответить на него было непросто.

Ее мысли вновь вернулись к Энни и ее ничем незамутненной вере. Кейт знала, что дочь будет огорчена и озадачена, если ее мать вдруг заявит, что совершила грех, посетив службу в церкви иной конфессии. Но это все равно не подорвет твердости ее веры. Энни относилась к тому благословенному типу людей, которые верили, не задавая лишних вопросов. Кейт не отказалась бы обладать таким же удобным складом ума.

На ее шее навсегда останется шрам, полученный за то, что она посмела послать дочь в протестантскую школу, но ее совесть, изредка все же мучившая Кейт, теперь была кристально чиста. Кейт поняла, что ничем не обделила Энни. Дочь крепко придерживается католицизма, а теперь получит самое лучшее из возможных в данных обстоятельствах образование.

Уже стемнело, когда они вернулись домой. Похолодало. С неба, кружась, падали редкие снежинки.

Миссис Маллен ждала их возвращения, стоя на крыльце собственного дома.

– Где вы пропадали? – словно требуя отчета, спросила она.

– А в чем дело? – встрепенулась Кейт. – Маме хуже?

– Нет. – Миссис Маллен затащила удивленную Кейт к себе в дом, а затем обратилась к Энни: – Зайди к себе в дом с черного хода и оставайся с бабушкой. Если дед поинтересуется, где Кейт, скажи, что она пошла купить бакалею, или мясо, или что-нибудь еще… Не стой здесь, как столб, раскрыв рот, а беги быстрее домой!

Сбитая с толку, Энни бросилась исполнять приказание.

– Приходил доктор Принс, – тихо сказала миссис Маллен.

– Что?!

Кровь запульсировала в ее венах, ударила в голову.

– Послушай… Времени немного. Он пришел через четверть часа после вашего ухода, а потом ушел. Он просил передать тебе, что отправляется с железнодорожного вокзала Тайн-Дока без четверти семь вечера… Доктор отправляется на континент. Он будет ждать тебя на вокзале после шести.

– Во Францию… – потерянно произнесла Кейт.

Недавний прилив жизненных сил куда-то улетучился.

– Да. Поторопись! Сейчас без двадцати минут шесть. Ты успеешь к шести, если не будешь медлить. Давай мне свою корзину.

Кейт молча развернулась и помчалась по улице.

Трамвая не было. Приподняв подолы своих длинных юбок, Кейт побежала по дороге вдоль рельсов. С каждым прыжком сердце кричало в груди: «Родни! Родни!» Она потеряла два часа… Его посылают во Францию…

Заслышав приближающийся трамвай, Кейт его остановила. Добравшись до Тайн-Дока, она пересела на другой трамвай и прибыла на вокзал ровно в шесть вечера.

Поднимаясь по крутому узкому пандусу, ведущему в кассовый зал, Кейт замедлила свой шаг, так как дорогу загораживала одетая в меха женщина в сопровождении человека в униформе шофера. Тот заметно прихрамывал. Кейт подумала, как тяжело, наверное, страдать таким физическим увечьем. Странно все же, как мысли человеческие могут уклоняться в сторону в минуты сильнейшего душевного волнения…

Родни в кассовом зале не оказалось, но Кейт успокоила себя тем, что он скоро подойдет. Сейчас шесть часов вечера. Время еще есть… Надо купить перронный билет. Передышка ей не помешает.

Кейт как раз поворачивалась к кассе, когда хромоногий шофер заговорил со служащим железной дороги. Она вздрогнула и посмотрела в его сторону.

– Вы видели сегодня капитана Принса, вернее, доктора Принса? – тихим голосом спрашивал шофер. – Вы ведь его знаете?

В ответ раздраженный служащий проворчал:

– Откуда я могу знать? Думаете, я записываю имена всех, кто покупает у нас билеты? Дурацкий вопрос!

Кейт перевела взгляд на женщину в шубе.

Подойдя к ней, шофер, к еще большему удивлению Кейт, сказал:

– Миледи! Он уехал в Ньюкасл полчаса назад… в пять тридцать…

Когда леди и шофер покидали помещение, Кейт заметила, что, хотя мужчина не притрагивался к своей хозяйке, со стороны создавалось впечатление, что он помогает ей спуститься по длинному пандусу.

Во тьме заревел мотор автомобиля. Кейт решила, что эта пара уехала.

«Кто эта женщина? Нет, не миссис Принс… Его мать? Нет, она не настолько стара… И зачем ее шоферу лгать?»

Не зная, что и думать, Кейт стояла и смотрела в темноту. Высокая худая фигура в форменной одежде защитного цвета появилась из тьмы перрона и направилась в ее сторону, преодолевая расстояние большими энергичными шагами.

Ее сердце забилось в груди. Кейт встрепенулась и расправила плечи. Это он! Он идет к ней! Их руки встретились. Пальцы сплелись. Темные глаза его сверкали, глядя на нее. Секунду влюбленные стояли, слившись в молчаливом экстазе, а затем, разом повернувшись к служителю, предъявили билеты и так же молча прошли за ограждение. По обоюдному согласию они вместе направились к дальнему концу платформы, туда, где никого не было. Потом они страстно обнялись, опять-таки в полном молчании.

Их губы слились в страстном поцелуе. Тела крепко прижались друг к другу и медленно закачались из стороны в сторону, стараясь продлить этот миг, желая, чтобы он длился вечность…

Когда Родни наконец ослабил объятия, Кейт безвольно повисла у него на руках. Ее била нервная дрожь.

Его губы продолжали метаться по ее лицу; он целовал ее брови, глаза. Родни шептал слова любви, из-за которых она начинала светиться от счастья.

Наконец Кейт все же нашла в себе силы спросить:

– Дорогой! Ты едешь во Францию?

– Да, – лаская ее, прошептал Родни.

– Ну почему меня не было дома, когда ты заходил?!

– И не говори… Я так расстроился, когда не застал тебя. Кстати! Ты получила мое последнее письмо?

– Я уже неделю не получаю от тебя писем!

– Вот как! На этой неделе я написал тебе два письма. Последнее – три дня назад. В нем написал о моем приезде. По правде говоря, я надеялся приехать еще вчера, но с транспортом сейчас происходит нечто неописуемое.

– Думаю, во всем виноват предрождественский ажиотаж, – предположила Кейт. – На почте сейчас настоящее вавилонское столпотворение. Дорогой! Я так волновалась!

– Правда, любимая? Мне жаль, но я счастлив, что ты обо мне беспокоилась. Дай-ка я рассмотрю тебя получше, – сказал он, увлекая Кейт в круг слабого света, льющегося из газового рожка. – Как поживаешь?

Ладони Родни нежно обняли лицо любимой.

– Ты становишься все прекраснее и прекраснее с каждым разом, когда судьба сводит нас вместе. Я…

Он заключил Кейт в объятия.

– Мне трудно будет с тобой расстаться. О, Кейт! Любимая! Дорогая! Боже мой!

Они прильнули друг к другу жадно, отчаянно.

Потом она нежным голосом спросила:

– Тебе обязательно ехать сегодня?

– Да, – хмуро сказал Родни. – Мы отправляемся из Ньюкасла после восьми… Сегодня сочельник. Многие люди сейчас переезжают с места на место. Нас должны были давным-давно отпустить, но начальство, оказывается, считает, что дополнительная неделя на прошлое Рождество – это и есть положенная нам по закону побывка перед погрузкой на корабли. Они говорят, что по плану мы уже несколько месяцев должны быть во Франции, но что-то не сложилось. Тем немногим, у кого оказались умирающие матери или больные жены, дали всего лишь сутки на все про все. Мне надо было привести дела в порядок. Ага! Кстати… Давай лучше присядем. Я не могу мыслить разумно, пока держу тебя в объятиях. Нам надо серьезно поговорить. Подожди…

Родни вновь притянул возлюбленную к себе.

– Ты такая красивая… Я просто не могу не поддаться искушению.

Темная пустынная станция исчезла. В мире не существовали больше ни холод, ни падающий снег…

– О, дорогой! Извини. Я просто не в своем уме. Ты ударяешь мне в голову, подобно вину. Да, давай присядем.

Они сели один подле другого на стоящую невдалеке скамейку. Глаза Кейт не отрывались от лица Родни, пока тот говорил. Сердце отчаянно кричало: «Не уезжай сегодня! Не уезжай сегодня! Я сойду с ума!»

– Что касается денег, дорогая, – сказал Родни, – то не беспокойся. Если со мной что-нибудь случится, ты будешь обеспечена до конца своих дней. Я обо всем позаботился. Теперь поговорим о том, на что ты будешь жить в мое отсутствие. Я хочу положить в банк на твое имя деньги. Сначала я хотел написать тебе об этом в письме, но не смог изложить все логично на бумаге. Не представляю, как ты справлялась весь прошедший год…

Деньги! Он предлагает ей деньги! Содержание… За деньги можно будет покупать уголь и пищу, лекарства для матери и одежду для Энни. Дочь росла так быстро, что ее старую одежду без конца приходилось удлинять. Для этого Кейт обрезала некоторые из своих собственных вещей. Да и самой ей обновки не помешали бы. Уж слишком обветшала и потерлась ее старая одежда. Это начинало беспокоить Кейт. Скоро не останется, что перешивать для Энни. А теперь у нее будут деньги. Страшный, разрушающий душу призрак бедности больше не будет висеть над ней… Нет! О чем она думает?! Нельзя брать у него деньги. Деньги! Только о деньгах думали женщины, проживающие на Пятнадцати улицах. Это стало для многих единственным мерилом вещей. Психология «купи – продай». Нет! Их отношения – единственное светлое пятно, оставшееся в ее жизни. Она не унизит их роман до уровня всех этих злоязыких баб!

– Прошу тебя, Родни! Я не могу принять от тебя деньги. Давай больше не будет говорить об этом.

– Почему? Дорогая!

– Не могу объяснить. Просто нет – и все!

– Не глупи. Ты должна принять мой дар. У меня больше денег, чем надо. Я не знаю, куда их девать. Несколько лет назад умер брат моего деда и оставил мне долю в сталелитейном заводе. Сейчас идет война, и деньги текут ко мне рекой… Поэтому, дорогая, ты просто обязана согласиться.

– Нет, Родни! Нет! Давай не будем тратить драгоценные минуты на бесполезные препирательства. Я поступаю так, потому что не хочу все испортить. Наша… Нет, не могу объяснить. Дорогой! Как ты сам не можешь понять?!

– Нет, не понимаю. Сейчас ты нуждаешься в деньгах, а вместо того чтобы поступать разумно, ты ведешь себя просто по-детски. Я буду присылать тебе деньги в любом случае. Хочешь ты этого или нет.

– Нет! Не будешь! Пообещай мне сейчас же, что не станешь! Как я смогу объяснить источник этих денег? Моя мама… все будут считать, что я… – Пожав плечами, Кейг добавила: – А впрочем, кому какое дело, что они подумают? Куда важнее, что я буду думать о себе. Нет, Родни. Я не смогу принять от тебя деньги.

– Но это же неразумно, дорогая! – Родни крепко обнял ее за талию. – Я хочу купить тебе одежду, меха…

– Меха! – Кейт встрепенулась. – Ой, Родни! Я совсем забыла сказать тебе, что какая-то леди справлялась о тебе у кассира за несколько минут до твоего появления… Ты заговорил о мехах, и я вспомнила.

– Справлялась обо мне?!

В сознании доктора всплыл образ Стеллы. Они так и не повидались сегодня. Когда Родни приехал домой, горничная Мэри сообщила, что хозяйка уехала на заседание какого-то комитета. После его отъезда в тренировочный лагерь они ни разу не писали друг другу, так что шансов увидеть ее сегодня на перроне в толпе провожающих было немного.

– Как она выглядела? – спросил он Кейт.

– Высокая и бледная. Очень большие глаза. Ее сопровождал шофер… Он немного прихрамывал.

– Боже правый! – воскликнул Родни. – И эта женщина пришла на станцию и спрашивала обо мне у кассира?

– Ты ее знаешь?

– Знаю ли я ее?! Она – мой ночной и дневной кошмар! Ее зовут леди Кутберт-Гаррис.

В двух словах Родни рассказал Кейт о своей пациентке.

– А зачем шоферу было ей лгать? – спросила Кейт.

– Хендерсон прекрасно знает, как справляться со своей хозяйкой. По-правде говоря, этот бедолага души в ней не чает. Она чуткая женщина, что ни говори… Интересно, откуда она узнала, что я отъезжаю в это время с вокзала?

Родни Принс вспомнил, что кроме Дэвидсонов об этом знал только один человек – Суинберн. Зачем ему рассказывать леди Кутберт-Гаррис? Каковы его мотивы? Дьявольщина какая-то… Родни решил, что подумает над этим, но позже. У него еще будет на это время, не сейчас.

– Не будем больше о ней. Смотри! – Родни указал пальцем на светящийся циферблат своих часов. – У нас осталось пятнадцать минут, а мне еще так много надо тебе сказать.

– Может, я поеду с тобой в Ньюкасл? – с готовностью предложила Кейт.

– Мне бы этого очень хотелось, но Питер и Пегги Дэвидсоны будут встречать меня на станции в Джероу. Они настаивали, и я не смог им отказать. Они – мои лучшие друзья, прекрасные люди. Впрочем, если хочешь, то поезжай со мной. Они, по-моему, все равно обо всем догадываются.

Кейт отрицательно покачала головой.

– Я не поеду… лучше не надо.

Несколько секунд они сидели молча, глядя друг на друга в полутьме. Обоим было невесело, и они знали о чувствах друг друга.

– Ты будешь часто писать? – спросил Родни.

Кейт кивнула.

– Не буду говорить о всяких пустяках. Не забывай меня и не заглядывайся на других парней.

– Не буду, – сказала Кейт.

– Ты такая красивая и милая. Я боюсь… Да, я боюсь. Обними меня крепко и поцелуй, – неожиданно потребовал он от своей возлюбленной.

Кейт тихо рассмеялась. Ее губы коснулись его губ. Родни не шелохнулся.

– Этот миг я запомню на всю жизнь, – произнес он и нежно обнял любимую. – Кейт! Почему ты тогда вдруг решила выйти замуж за Патрика Делаханти? Мне давно хотелось задать тебе этот вопрос, но я все откладывал, надеясь, что ты сама мне скажешь. По-моему, ты решила сделать это из-за меня.

– Патрик погиб…

– Знаю. Мне его жаль. Конечно, Патрик был моим соперником, но этот парень мне всегда нравился.

– Иногда мне кажется, что его смерть на моей совести.

– Вздор! Его бы призвали в любом случае. Так зачем ты хотела выйти за него замуж?

– Я хотела, чтобы между нами возникла стена… К тому же все считали тебя моим любовником и отцом Энни.

– Кейт!

Родни вскочил со скамьи, увлекая Кейт за собой.

– Не может быть!

– Может.

Мимо пронесся товарный поезд, выпуская в небо клубы дыма. Они стояли и молча глядели друг на друга. Брови Родни сошлись на переносице. Он насупился.

– Дорогая! И тебе пришлось с этим жить?! Неудивительно, что ты так боялась. Бедняжка… Но с какой стати они себе это придумали?

– Не знаю. Возможно, люди пришли к неправильному выводу, видя, как ты относишься к Энни.

Нежно притянув Кейт к себе, Родни Принс сказал:

– Я бы хотел быть ее отцом. Энни чудесный ребенок. Я ее очень люблю. Иногда я представлял себе, что на самом деле являюсь ее отцом, хотя и понимал, что не имею на это никакого права. Что за извращенный мир! Люди наблюдали за моим поведением и думали: «Вот ее отец». Они судачили о нас, перемывали наши кости, а теперь, держу пари, они говорят: «А, что я вам говорила! Это продолжается уже много лет!» Я бы хотел, чтобы эти сплетники были правы. Кейт! Я столько хочу дать тебе! Жизнь оказалась совсем не добра к нам, особенно к тебе.

– Другим повезло еще меньше. А у меня сначала были Толмаше, а теперь есть ты.

– Ты такая смелая, душа моя.

– Сколько у нас еще времени? – спросила Кейт.

– Целая вечность… Не смотри на часы, – сказал Родни, прижимая ее к себе плотнее.

Затем вытащил из кармана шинели два небольших пакета.

– Чуть не забыл! – воскликнул он. – Вот подарки… Тебе и Энни. К сожалению, больше я ничего не смог для вас купить. Не открывай коробочки, пока не вернешься домой.

Кейта взглянула на подарки.

– Родни! У меня нет ничего, что бы я могла тебе подарить.

– Оставь, дорогая. Это все глупости.

Кейт улыбнулась.

– Знаешь, ты только и говоришь, что я болтаю глупости или поступаю неразумно. Признаться, меня это немного беспокоит, доктор Принс. Ты слишком высокомерен.

– Я? Высокомерен?

– Да. По крайней мере, сегодня.

– Ладно… Я буду кроток, словно ягненок. Только прошу разрешить мне уладить твои денежные дела.

Она прижала палец к его губам.

– Не будем об этом. Я серьезно… Не будем тратить время попусту.

Вдруг Кейт издала восклицание и, открыв свою сумочку, извлекла оттуда небольшую плоскую оловянную коробочку со следами эмалевой картинкина крышечке.

– У меня есть для тебя подарок, но чур не смеяться. Это мои четки. Я не расставалась с ними с самого детства. На, бери. Я до сих пор не избавилась от своих суеверий, всегда ношу четки с собой, хотя последнее время нечасто молюсь. Если ты возьмешь их, то частичка меня всегда будет с тобой.

Родни взял крошечную коробочку кончиками пальцев.

– Большое спасибо, любимая. Я всегда буду носить твой подарок с собой, – сказал он, а затем, улыбнувшись, добавил: – Теперь нам не хватает лишь благословения отца О’Молли.

Оба рассмеялись, раскачиваясь из стороны в сторону, не в силах справиться с приступом безудержного веселья.

– Кажется, прогресс налицо, – совладав с собой, сказал Родни. – Теперь мы не злимся, а просто смеемся над стариком. Что скажешь, дорогая?

Но Кейт молчала. Вдруг Родни увидел слезы, катящиеся по ее щекам.

– Любимая! Не плачь, – попросил он. – Осталось три минуты. Лучше улыбнись. Я хочу запомнить тебя улыбающейся, хочу видеть, как твои глазки пускают мне чертиков. Скажи, что никогда меня не забудешь. Скажи!

– Я никогда тебя не забуду, Родни! Береги себя!

Он нежно вытер лицо любимой носовым платком.

– Бог видит, что у тебя больше оснований бояться за себя, чем за меня. Я буду находиться за десятки миль от линии фронта.

Кейт порывисто повернулась на звук.

– А вот и поезд! О, нет!… Раньше расписания! Остановка – минута! Дорогой! Не уезжай! Я еще не все тебе сказала! Я люблю тебя! Люблю!

Они стояли, обнявшись, в ожидании, пока поезд остановится. Двери открылись. Родни с трудом оторвался от Кейт. Его лицо как-то вдруг напряглось и посерело в тусклом свете, льющемся из окон вагонов.

– Люби меня, дорогая. Кроме тебя, у меня никого нет и никогда не будет. До встречи, любовь моя.

Он зашел в вагон. За ним закрыли дверь. Поезд тронулся с места.

Она осталась стоять на платформе одна-одинешенька, словно ничего и не было, словно их встреча была всего лишь чудесным сном.

Когда красный свет удаляющегося состава исчез в туннеле, Кейт медленно побрела прочь, запоздало раскаиваясь в том, что забыла поблагодарить любимого за подарки.

Всю дорогу домой она терзалась неясной тревогой и сомнениями, омрачавшими радость от встречи с любимым.

На кухне Кейт застала Тима. Старик сидел у камина, положив больную ногу на свободный стул. В очаге ярко горел уголь. Языки пламени весело плясали, поднимаясь к трубе дымохода. Гнев на минуту унял тупую душевную боль. Это был последний уголь. Чем теперь, спрашивается, ей топить? Впрочем, Кейт была бессильна что-нибудь изменить. Больше она не разговаривала с этим человеком и впредь не собиралась с ним разговаривать.

Проходя мимо двери Сары, Кейт тихо сказала:

– Я приду через минутку, мама. Только переоденусь.

Сев на свою кровать, Кейт развернула предназначавшийся для Энни подарок. В коробочке оказался серебряный браслет с висюльками. Затем она развернула свой подарок. Золотой браслет с часиками. Маленький изящный циферблат крепился на запястье узким плетеным золотым браслетом. Надев часики, Кейт поднесла руку поближе к глазам. Слезы мешали ей видеть. Какая красота! Но сможет ли она их носить? Сегодня сочельник, но через несколько часов ей все равно придется идти за угольным шламом на отвалы…

Слезы из глаз полились обильнее… Родни! Родни! Почему жизнь сложилась так, а не иначе? Кейт упала на кровать и разрыдалась, прижимая стеганое одеяло ко рту, чтобы заглушить рвущиеся из него звуки.

Родни! Родни! Возвращайся скорее!

Избавление

Энни и Роузи стояли сбоку от бельевой корзины и наблюдали за тем, как Кейт кладет в нее простыни, наволочки для подушек, полотенца, скатерти, рубашки, штаны, нижние юбки, передники и три шелковые блузки. Затем она накрыла все это куском материи.

– Поосторожнее, когда будете ее нести, – сказала она.

– Сколько мне за это заплатят? – спросила Энни.

– Три шиллинга.

Роузи перевела взгляд от матери к дочери. Ей хотелось, чтобы Кейт улыбалась и смеялась, как прежде. Почему и Энни не может стать такой, как когда-то? Почему она повторяет поступки матери? Кейт перестала смеяться, потому что ей теперь приходится много стирать, а старый Тим палец о палец не хочет ударить, чтобы хоть что-то заработать. Ее отец говорит, что старик – ленивая свинья, которую мало повесить, выпотрошить и четвертовать. Иногда он говорит, что хотел бы пинком в зад отправить эту свинью в ад, а затем таким же пинком послать ее обратно, так как ад – слишком хорошее место для такого скота, как Тим. Ее отец однажды заявил даже: «Хорошо, что он не дед Энни».

– Поскорее возвращайся, – сказала Кейт дочери. – Мне надо будет еще съездить в Шилдс. Побудешь, пока я вернусь, с бабушкой.

Подняв корзину, Энни и Роузи вышли наружу. Земля замерзла. Ее покрывал тонкий слой снега. Девочки осторожно ступали по дорожке. Корзина покачивалась между ними.

– Куда несем такую кучу? – спросила Роузи подругу.

– Это белье миссис Бекетт из Саймонсайда.

– Чудненько! Это ведь она угощает тебя пирожным, а иногда дает и пенни?

– Да, иногда.

– Идти далеко. Давай считать шаги отсюда и до набережной Саймонсайда, – предложила Роузи. – Так время пройдет веселее.

– Я смогу отнести корзину и сама, если ты не хочешь идти.

– Боже правый! Что с тобой?! – узкие глазки Роузи еще более сузились. – Кто говорит, что я не хочу идти? Что за чушь?! У тебя такое лицо, словно по нему ударило буфером трамвая.

Энни молчала.

– Ну, Энни, не хмурься. Давай споем «Сэм! Сэм! Ты неряха!».

И девочка затянула на удивление сильным контральто:

Сэм! Сэм! Ты неряха!

Вымойся в сковороде,

Расчешись метелкой,

Почешись гребенкой!

– Слушай, – предложила Роузи. – Я пою: «Сэм! Сэм!», а ты – «Ты неряха!» Затем я пропою: «Вымойся в сковороде!», а ты…

– Я не хочу, – сказала Энни.

Она вообще не любила песенку «Сэм! Сэм! Ты неряха!», а сегодня она показалась ей просто отвратительной. Не желая, впрочем, обидеть подругу, Энни пошла на компромисс:

– Но ты пой. Я с удовольствием послушаю. Или спой лучше «Придите, поклонимся» или «O Salutaria».

– Хорошо.

Придите, поклонимся, придите, поклонимся,

Придите, поклонимся Господу…

Голос звонко звучал в морозном воздухе. Прохожие улыбались, глядя на Роузи. Девочка, не переставая петь, улыбалась им в ответ.

Пока подруга пела, Энни думала: «Если бы только письма приходили, как прежде… Тогда и маме стало бы легче».

Но писем не было. Уже несколько недель маме не приходили письма. Они перестали приходить в то же самое время, как почтальон принес последнюю красивую почтовую открытку с розами и мандолинами на шелковой ткани. Эти открытки присылал доктор. Письма тоже были от него. Энни не знала, откуда ей это было ведомо, но она точно знала. От доктора не было ни слуху ни духу уже много-много недель. Люди говорят, что если о человеке давно нет никаких вестей, то он почти наверняка уже мертв…

Теперь Кейт не смеялась и отличалась странной молчаливостью. Дочери она лишь отдавала краткие приказы, понуждая делать то или не делать этого. Но Энни казалось, что матери на самом деле все равно, чем она занимается. Единственный настоящий запрет касался сбора угля. При этом угля дома становилось все меньше и меньше, потому что дед большую часть времени сидел, ничего не делая, положив больную ногу на стул. Но когда Тим все же отправлялся работать, то домой он каждый раз возвращался в дым пьяный. Еще Энни заметила, что старик взял моду останавливаться перед Кейт и пристально смотреть ей в глаза, почесывая ногтями ширинку брюк. Его вид внушал девочке звериный ужас…

Вчера вечером Тим сказал ей:

– Пойди в лавку и купи пол-унции табачку.

Кейт и Энни вышли из дому. Мать оставила дочь стоять у черного хода, а сама сходила в лавку.

Но когда придет письмо, все опять будет в порядке. Энни в этом не сомневалась. В прошлом ведь Кейт казалась такой счастливой, а при этом ей тоже приходилось много стирать, да и дед все время был дома… Но теперь ее мама быстро уставала, а иногда, оторвавшись от стирки, подолгу стояла, безвольно прислонив свою голову к стене. Теперь Кейт почти в открытую выражала свой страх перед Тимом. Не то чтобы он ее бил, но… Девочка мотнула головой, отгоняя от себя плохие мысли. Энни ужасно хотелось, чтобы ее дед умер или просто куда-нибудь исчез.

Корзина в руках дернулась. Это Роузи напоминала подруге о своем существовании.

– Мне кажется, ты меня не слушаешь.

– Нет, слушаю.

– А вот другая! – воскликнула Роузи. – Слушай.

Следующую песенку она исполнила двумя голосами.

Одну строчку Роузи произносила, имитируя, как могла, голос отца О’Молли, а другую – писклявым дискантом:

«Отче! Прости! Кота я убила». -

«Будешь за это в геенне гореть!» -

«Но он протестантом был нечестивым». -

«Нет в том греха, дочка! Аминь!»

– Смешно? – глянув на Энни, спросила Роузи и широко улыбнулась.

При виде улыбки подруги она подумала: «Вот засада!»

Когда они вернулись в район Пятнадцати улиц, Роузи пошла по своим делам, а Энни с пустой корзиной направилась домой. Ни пенни, ни куска торта! Ей даже не отдали деньги за стирку белья. Женщины не было дома, и постиранное белье пришлось оставить на пороге.

Энни скучно было возвращаться домой одной.

Девочка поставила корзину в прачечную и неохотно поплелась в дом.

– Что? Деньги не принесла? – спросила Кейт, когда Энни сказала ей, что хозяйки не было дома.

Мать тяжело опустилась на стул и медленно забарабанила пальцами по доскам столешницы. Энни села на коврик и уставилась в огонь камина.

«Я ни о чем не стану его просить, – подумала Кейт. – Я сделаю все, что угодно, но не стану его просить…»

Она понимала, что напугана, но не имела душевных сил бороться со своим страхом.

Деньги, которые Тим приносил домой, старик имел привычку швырять на кровать Сары, но последние две недели он вообще ничего не отдавал из своих заработков.

Когда его жена спросила, в чем дело, Тим пробурчал в ответ:

– На что они тебе? Кто содержит дом?

Затем он подошел к Кейт и молча протянул ей деньги. Его глаза шарили по телу дочери.

Ошарашенная Кейт приняла деньги, посмотрела в глаза отцу, и ее накрыла новая волна ужаса перед этим человеком. Ей стало стыдно.

На прошлой неделе он ждал, что дочь подойдет и попросит у него деньги, но Кейт молчала. Тогда Тим пошел и пропил их. Старик ждал, а в доме тем временем не было ни пенни…

Поднявшись по лестнице, Кейт вошла в свою комнату, открыла выдвижной ящик комода и взяла оттуда маленькую картонную коробочку. Часы-браслет были единственным подарком Родни. Кроме них у нее оставались только его письма. Все эти месяцы постепенного сползания в нужду Кейт одну за другой заложила все свои ценные вещи, и теперь пришло время подарка любимого.

Кейт нежно прикоснулась кончиками пальцев к браслету.

«Родни! Родни! Ты ведь не умер? Ты не имеешь права умереть! Ты не должен умирать!»

Кейт резко развернулась, схватила висевшие на колышках с задней стороны двери пальто и шляпку и выскочила из своей спальни. Если она еще помедлит, то утратит решимость и не сможет сделать то, что надо сделать… Надо заботиться об Энни и маме.

Она нехотя положила коробочку в карман своего пальто и вошла в комнату Сары.

– Я еду в Шилдс, мама. Я скоро вернусь. Энни сейчас внизу. Я попрошу ее подняться к тебе.

Не сказав ни слова, Сара кивнула головой. Дар речи, казалось, покидает ее. Страх перед мерзкой тварью, которая преследует Кейт, парализовал все чувства бедной женщины и затаился в ее глазах. Он связывал ей язык и скрючивал пальцы рук.

Когда Кейт ушла, Энни поднялась по лестнице наверх и села возле окна в бабушкиной комнате. Старушка спала. Девочка глядела поверх латунной спинки кровати сквозь грязные гардинные занавески на дома на противоположной стороне улицы. Энни посмотрела вверх, в серое, унылое небо. Затем, чуть склонив голову, взглянула вниз, на грязный, испачканный угольной сажей снег в их дворике. Ничто в этом пейзаже не могло вызвать смех или хотя бы улыбку. Столь же мрачен был их дом, все его комнаты. Ни тени жизни… Ни тени жизнерадостности… Все мертво, мертвее не бывает. Почему их жизнь так круто изменилась в худшую сторону? Или не так уж круто? Бабушка и раньше болела, болела серьезно. Дед никогда не был хорошим человеком. Кейт много работала и прежде. Дома на противоположной стороне никогда не отличались живописностью. Но прежде все эти неприятности не довлели над Энни с такой силой. Теперь он мертв, и все изменилось…

Девочка расплела и вновь заплела свою косу. Доктору нравились ее волосы. Иногда он говорил, что они похожи на локоны королевы фей. Энни внимательно осмотрела свою косу. Серебро волос потемнело, приняв золотистый оттенок. Иногда девочку забавляло то, что ни у кого из ее знакомых не было таких великолепных светлых волос. Затем ее взгляд застыл на браслете, который доктор прислал ей в подарок на прошлое Рождество. Она начала вертеть его у себя на запястье, когда дверь открылась. Энни испуганно встрепенулась. В дверном проеме стояла Дорри Кларк в старомодной шляпе и расшитом бусинами плаще с капюшоном. Она, тяжело ступая на цыпочках, вошла в комнату.

– Никто не отвечал, поэтому я поднялась, – шепотом объяснила Дорри Кларк. – Как ее самочувствие?

Старуха встала возле кровати и взглянула сверху вниз на лицо Сары.

– Она спит, – ответила девочка.

– Спит, значит. Хорошо. Я тут посижу, подожду, пока она проснется.

Дорри Кларк опустилась на стул, стоящий у кровати больной. Энни стояла и пристально смотрела на пожилую женщину, терзаемая мрачными предчувствиями.

– Растешь? – хмыкнула Дорри.

– Да.

– А Кейт куда-то ушла?

– Да.

Энни почему-то решила, что эта старуха не хуже ее знает, что Кейт нет дома. В противном случае она бы сюда не пришла.

«С этой следящей за мной сучкой я многого не добьюсь, – пронеслось в голове Дорри, – а жаль. Такой возможности мне больше может не представиться».

– Дорогуша! Можно послать тебя купить мне кое-что? – попросила старуха. – У меня болит нога. Знаешь, твоя бабушка не единственный человек, у кого больные ноги. Послушай! Сбегай в магазин и купи мне четверть стоуна табака и еще овощей для супа. За это я дам тебе пенни.

Энни застыла в нерешительности.

– Ступай, дорогуша! – продолжала уговаривать ее Дорри. – Это не отнимет у тебя много времени. Ты ведь мне поможешь? У меня болят ноги, а у тебя они молодые, здоровые.

Энни взяла протянутые ей деньги и сумку и бросилась исполнять поручение.

– Эта сучка умна, как маленькая обезьянка, – прошептала себе под нос старуха.

Дорри Кларк прислушивалась к удаляющимся шагам. Стукнула, закрываясь, дверь черного хода. Она скосила взгляд на Сару…

«Не жилец на этом свете. Не жилец…»

Впрочем, это не ее забота.

Двигаясь с ловкостью кошки, старая повитуха прокралась в комнату Кейт. Пусто… Тут трудно что-нибудь спрятать. Дорри прошла прямиком к комоду и заглянула в ящики. На дне одного из них она, к своей радости, обнаружила то, что искала…

«Боже правый! Сколько их тут!»

В ящике обнаружилось несколько связок писем, скрепленных лентами.

«Хорошо. Хорошо. Тащи осторожнее… Вот так».

Дорри вытащила несколько писем из разных связок, всего шесть, и через несколько минут, вернувшись в комнату Сары, уселась возле кровати больной.

Впервые эта мысль зародилась в ее голове несколько месяцев назад, но потом его имя появилось в списке пропавших без вести и Дорри Кларк решила, что игра не стоит свеч. Теперь же все изменилось, и на этот раз она не упустит своего шанса.

По правде говоря, мысль эту ей подал брат Мэри Диксон, который работал на почте.

– Этот хахаль Кейт Ханниген только и делает, что строчит ей письма из Франции, а она каждый раз стоит на своем крыльце и ждет, не принесу ли я ей письмо с очередной почтой. Должно быть, ему там вообще нечего делать, раз он так часто пишет.

Когда Мэри Диксон помогла ей устроиться на работу в дом доктора на место уволившейся кухарки, Дорри и сама начала слышать и видеть достаточно, чтобы понять: эти письма могут сослужить ей хорошую службу.

Следовало отплатить выскочке и за это. Виданное ли дело? Ей, повивальной бабке, акушерке, приходится перебиваться случайной поденной работой и стряпать на кухне! Уже несколько лет к ней никто не обращался за помощью. И во всем виноват этот докторишка! А теперь ей приходится работать в его доме. Что, интересно, он скажет, когда узнает? Дорри считала, что выгонит.

«Ну уж нет… Он не узнает. Докторишка застрял там надолго. Господи! Нашли на него болезни и продержи в той дыре как можно дольше!»

Жену доктора Дорри Кларк ненавидела ничуть не меньше, чем самого Родни Принса. Надменная сука! У нее, как оказалось, была связь на стороне с другим доктором, а Мэри по секрету говорила, что у хозяйки есть еще один мужчина на горизонте. Миленькое дельце! Обдумав все хорошенько, Дорри пришла к выводу, что ее хозяйка не откажется приобрести письма мужа к другой женщине. Они придутся как нельзя кстати, если все ее шашни с двумя развеселыми молодыми людьми всплывут наружу. Стелла Принс должна выложить за них кругленькую сумму. Да! Да! Точно выложит!

Дорри Кларк довольно зевнула. Она и так прождала слишком долго, чтобы поквитаться с этим докторишкой. Бог оказался милостив к ее чаяниям.

Когда вернулась Энни, она застала старуху мирно сидящей со сложенными на коленях руками.

– Хорошая девочка… А сейчас, боюсь, мне пора идти домой. Твоя бабушка сама не просыпается, а будить ее я не стала. Скажи ей, как проснется, что я заходила.

Когда Дорри Кларк вышла из комнаты, Энни подумала: «Кейт на меня рассердится. Но что я могла поделать? Говорить ей или не говорить?»

Уже под вечер, когда Кейт чистила медный подсвечник, дочь сказала ей:

– Сегодня утром, когда тебя не было дома, к бабушке приходила Дорри Кларк.

– Что?! – Кейт повернулась и посмотрела на дочь.

– Я ничего не смогла с этим поделать… Она не постучала в дверь, а поднялась прямиком в спальню.

– Ты должна была сказать… Или ты не смогла?

Кейт медленно поставила подсвечник на столешницу.

– Сколько она пробыла в доме? – сухо спросила она.

– Недолго. Минут пять… или десять.

– О чем она говорила?

– Да так, о пустяках. Спросила, как здоровье бабушки, а еще жаловалась на свои больные ноги. Миссис Кларк сказала…

Энни запнулась. Стоит ли говорить Кейт, что она ушла по поручению Дорри Кларк, оставив ее в доме одну, если не считать спавшей в то время бабушки? Нет, лучше не надо, а то Кейт рассердится еще больше.

Мать бросила на девочку гневный взгляд.

– Ну… И о чем она тебя еще спрашивала?

– Только о бабушкином здоровье.

– А еще?

– Больше ни о чем.

С минуту Кейт стояла, глядя в окно кухни. Какая разница? Дорри Кларк ей все равно больше не сможет навредить…

– Доделай работу, – велела она дочери, вымыла руки и поднялась наверх.

В своей комнате Кейт уселась на кровати, прислонив усталую голову к латунной спинке. Она чувствовала себя измотанной, уставшей до крайности.

Каждый день, отпахав от зари и до темна, она падала, словно куль, на свою кровать и забывалась тревожным сном, но сейчас ее усталость превосходила все, что она до сих пор испытывала. Она проникала в сами кости и лишала ее остатков душевных сил. За что?! За что ей на голову сыплются одни несчастья? Ни минуты покоя… Ни минуты отдохновения… Появление Дорри Кларк в ее доме давало повод для новых страхов, но, поразмыслив, Кейт пришла к выводу, что ей не стоит опасаться старухи. Если бы Родни был жив, то тогда, возможно… Кейт вцепилась руками в перила.

«Но он не мертв! Он не может умереть! Господи! Пусть он будет жив! – взмолилась она. – Я все сделаю ради этого… все… Иисусе! Спаси его! Сделай все, что хочешь, со мной, но спаси его!»

Старые мотивы проступили в ее молитве. Кейт их узнала, но слишком устала, чтобы придавать чему-либо значение. Ладони ее рук безвольно опустились на колени.

Накажет ли ее Господь за сомнения в Его благости и неуклюжие попытки поторговаться? Нет. Теперь Кейт понимала, что Бог не таков. Всевышний говорит человеку: «Я дал тебе жизнь и разумение. Живи так, как считаешь нужным. Мне все равно, каким путем ты идешь ко Мне. Можешь быть католиком, протестантом или членом непризнанной секты – все сгодится, если эти церкви приведут тебя к Богу». Кейт верила, что Он все понимает, понимает болезнь ее сердца и жгучее желание, охватившее ее несколько недель назад.

Уже минула не одна неделя с тех пор, как она стояла в этой комнате, прижимая к груди письмо Родни.

«Семь дней, любимая! Семь дней! Осталось совсем немного, дорогая. Я поверить не могу своему счастью! Мы должны каждую минуту провести вместе. Договорись с кем-то, чтобы присмотрели за мамой и Энни. Можешь предложить любую сумму. Главное – найди кого-нибудь. Пожалуйста, не делай глупостей хоть на этот раз. Я читаю и перечитываю твое особое письмо каждый вечер. Ты представления не имеешь, что это значит для меня…»

Ее особое письмо! Это письмо она писала долго, очень долго. Бесконечные часы Кейт обдумывала то, что собиралась донести до своего любимого, а потом писала, исправляла и вновь переписывала текст, пока наконец не осталась удовлетворена результатом. На этот раз она ничего не утаивала от Родни. Все ее противоречивые эмоции представали перед любимым на страницах письма, как на ладони. Когда пришел его ответ, дом заполнился светом, песнями и смехом. Лишь в присутствии Тима прежняя мрачность довлела над ней.

Кейт занялась приготовлениями к встрече с Родни. Почти два года она не могла выкроить хоть немного времени, чтобы заняться собой. Весь день она только тем и занималась, что работала и ухаживала за больной матерью. Каждый пенни давался ей с трудом. Она стирала с утра до ночи. Теперь Кейт лихорадочно пыталась нагнать упущенное. Ванну сейчас она принимала по ночам не реже, чем раз в неделю. Даже дополнительные хлопоты, связанные с подогревом воды, ее отнюдь не утомляли. А ведь приходилось тащить наверх, в ее комнату, жестяную ванну, а потом носить полные ведра нагретой воды.

Когда-то давно юная девушка вертелась перед треснутым зеркалом, чтобы удостовериться, что она на самом деле красива. Кейт взялась за старое, но теперь она хорошо знала, что ищет. Одиннадцать лет назад семнадцатилетняя девушка еще мало в чем разбиралась, но ныне молодая женщина прекрасно понимала, что может предложить ее тело, и это вводило в легкое смущение. Тело цвета слоновой кости на ощупь было упругим и податливым. Пышные груди, приятная округлость живота, белая кожа ног… Лицо похудело, но морщины пока его не тронули. Вьющиеся волосы выглядели здоровыми и блестящими. Только одно портило совершенство: из-за тяжелой работы ее руки огрубели и покраснели. Зола и мыло сделали свое черное дело. Поздно ночью, прежде чем лечь спать, Кейт подолгу втирала в них жир. По утрам руки казались чуть бледнее, но вечером, после дня, проведенного за стиркой и глажкой белья, они принимали белесый оттенок, а кожа сморщивалась. Они вновь твердели и краснели.

В комнату вбежала Энни.

– Пришел священник, Кейт.

– Ну, – резковато заявила Кейт, – я думаю, что он знает дорогу наверх.

– Но это отец Бейли.

– А-а-а…

Кейт встала с кровати и спустилась вниз.

– Здравствуй, Кейт! – приветствовал ее отец Бейли. – Я решил зайти к вам, проведать твою маму. Отец О’Молли, понимаешь ли, слег с ревматизмом.

– Хорошо, святой отец. Поднимайтесь, пожалуйста, наверх.

Она придержала перед священником дверь. Перед лестницей отец Бейли внимательно посмотрел ей в глаза.

– Тяжелые времена… Я прав, Кейт?

Та не ответила. Сочувствие этого человека нервировало ее даже больше, чем открытое осуждение со стороны отца О’Молли.

– Почему бы тебе не пойти на мессу, поискать у Бога утешения?

Кейт отрицательно мотнула головой:

– Не могу, святой отец.

– Почему, Кейт?!

– Я больше не верю в то, во что прежде верила.

Священник долго пристально смотрел на нее.

– Сейчас один из самых трудных периодов в твоей жизни. Тебе кажется, что ты осталась один на один со всеми выпавшими на твою долю невзгодами. Тебе кажется, что никто прежде не переживал подобного рода несчастий. Но через переживания проходит большинство из нас… И я уверен, что ты с честью пройдешь через свои испытания.

Кейт с удивлением взирала на отца Бейли.

– Не позволяй страданиям очерствить твою душу и сердце, Кейт. Пусть уж лучше оно преисполнится состраданием к ближнему. В мире не существует человека, который осмелился бы, взглянув в лицо Господу нашему, уверять, что никогда, ни единожды не сомневался в его существовании.

– Отче, я не сомневаюсь в существовании Бога. Просто… Я не могу объяснить вам.

Кейт устало приложила руку к своему лбу.

– Знаю… Знаю. Ты сомневаешься в католическом символе веры. Любого мыслящего человека рано или поздно посещают эти сомнения. Но если, Кейт, ты продолжишь возносить Ему молитвы, то Господь вразумит тебя. Стучись, и дверь отворится. Он дал тебе веру для того, чтобы ты ясно видела, где кончается зло и начинается добро. Уверуй, и тогда ты со временем поймешь, что путь, который Он указывает чадам своим, есть путь, ведущий к благополучию. Если ты взбунтуешься против жизни, будешь плыть против течения, станешь бороться, то рано или поздно ты окажешься ввергнутой в пучину самого черного отчаяния. Бог хочет, чтобы ты следовала тем или иным путем, а если ты из-за своего упрямства, страха или неправильного понимания Его воли будешь противиться, то тем хуже… Кейт! Бог лучше знает, что для тебя хорошо, что принесет пользу твоей душе. Если ты веруешь в Бога, то перестань бороться с предначертанным Им путем и вернись в лоно церкви, приди на мессу.

– Я не могу, святой отец.

– Что на тебя так сильно повлияло, Кейт? Я следил за тобой с самого твоего детства…

Она хотела сказать: «Священники и учителя сделали меня такой, какая я сейчас есть», – но передумала, так как понимала, что и без чужого влияния рано или поздно пришла бы к этому образу мыслей.

Она промолчала.

Отец Бейли понимал, о чем несчастная думает, куда лучше, чем той казалось. Его терпение также очень часто подвергалось испытанию со стороны отца О’Молли. Иногда священнику казалось, что нимб святого ему уготован только из-за долготерпения.

– Благослови тебя Господь, Кейт, – сказал он и зашагал вверх по лестнице.

Она стояла, кусая губы. Слезы жгли ей глаза. Понимание еще более усугубляло ее душевное состояние. Стоило задать себе вопрос: может ли она быть правой, а миллионы других ошибаться?

Кейт вспомнились слова мистера Бернарда: «Если вы найдете веру в Бога в лоне католической церкви, держитесь за нее обеими руками, ибо самое страшное горе ожидает того, кто утратит веру».

Кейт старалась жить честно, по правде, во всяком случае, как она эту правду понимала. Она хотела жить полноценной жизнью и готова была многое отдать за эту возможность, но сейчас, утратив веру, она влачила жалкое существование.

Нет, не надо думать! Зачем утруждать себя мыслями? Какое это может иметь значение? Интуиция подсказывала, что ее конец не за горами. Долго вести этот неравный бой с бедностью и страхом она все равно не сможет.

– Я закончила чистить подсвечник, – сказала Энни. – Что мне еще сделать?

Кейт взглянула на дочь. Лицо девочки выражало нетерпение. Она совсем забыла об Энни.

«Нельзя… Нельзя сдаваться. Что с ней будет без меня?»

Кейт вспомнила, как прошло ее детство.

«В прислугах… Работа по двенадцать часов в день, по десять, если повезет».

Другое семейство Толмаше вряд ли встретится. Такие добрые люди встречаются не чаще одного раза в тысячелетие…

Кейт пристально смотрела на дочь, думая: «Она слишком красива, чтобы быть в безопасности».

– Кейт! – позвала Энни. – Что с тобой?

– Ничего, дорогая, ничего… Я просто задумалась.

Тряхнув волосами, Кейт подалась поближе к огню.

– Пойди, поиграй на улице, если хочешь.

– Хорошо. Я пойду посмотрю на витрины магазинов, пока их не закрыли жалюзи.

Кейт согласно кивнула головой. Энни поспешила из комнаты.

Рождество, а подарить дочери нечего… Можно, конечно, подыскать какую-нибудь мелочь. Нет, не стоит об этом думать. Ей надо быть бережливой, трястись над каждым пенни, полученным ею за часики. В доме все равно больше ничего не осталось. Кейт не представляла, что будет делать, когда закончатся эти деньги. Она никогда ничего не станет просить у Тима; миссис Маллен и так многое для них делает, а что касается других соседей, то Кейт ужасно не хотелось сносить их полные скрытого злорадства взгляды, в которых читалось бы: «Вот до чего докатилась! У нас в долг просит!» Кейт легко могла предугадать ход их мыслей: «Наконец-то “леди” Ханниген лишилась своего тепленького местечка…» Кейт знала, как завистливые соседки называют ее между собой. За исключением нескольких человек, все пристально следят за ней. Эти люди ненавидят тех, кто не похож на них. Любая удача, свалившаяся на долю ближнего, вызывает в их душах лютую зависть. Они ожидают ее падения… Возле доков есть улица, на которой красивой женщине легко заработать денег…

«О боже!»

Кейт поспешила заварить чай…

«Боже! Что такое пришло мне в голову? Откуда такая чушь?»

Впрочем, она догадывалась, что большинство ее соседок ждут не дождутся, когда дочь Тима Ханнигена совершит этот отчаянный поступок.

Она как раз заливала кипяток в заварник, когда пришел Тим. Поставив чайник на стол, Кейт вышла в другую комнату на первом этаже и принялась там убирать.

Вскоре, заслышав скрип, Кейт решила, что Тим пошел умываться. Решив, что теперь она сможет проскользнуть наверх без риска оказаться вблизи старика, Кейт вошла на кухню.

Но Тим Ханниген стоял перед камином. Его глаза уставились на дверь.

Кейт секунду медлила, а затем устремилась вперед, стараясь поскорее проскочить между стариком и столом. Тим протянул вперед руку. На ладони лежали несколько полукрон.

Кейт застыла, не осмеливаясь прикоснуться к деньгам.

– Ну же? – сердито проворчал Тим Ханниген.

Страх сковал ее. Она не могла даже пошевелиться.

Старик схватил Кейт за руку и с силой всунул ей в ладонь монеты. Пальцы Тима крепко сжались вокруг кулачка «дочери». Другая рука быстро метнулась и схватила ее за бедро.

Кейт вскрикнула и отскочила подальше от старика. Монеты выпали из ладони на половик.

Тим Ханниген стоял, глядя на дочь. Затем веки его опустились, а рука медленно задвигалась вверх-вниз вдоль ширинки штанов.

Ведущая на лестницу дверь скрипнула, открываясь. Старик повернул голову и от удивления открыл рот при виде священника, о присутствии которого в доме не подозревал. А отец Бейли увидел зло, вульгарное и бесстыдное.

В глазах Кейт читался звериный ужас.

Лицо Тима Ханнигена приняло выражение напускного раскаяния, которое он любил демонстрировать в присутствии священников. Но по выражению лица отца Бейли старик вдруг понял, что притворяться нет смысла. Собрав деньги с половика, Тим схватил свою шапку с крючка на двери и выскочил из дома.

Священник секунду стоял, глядя на Кейт полными жалости глазами, а потом, скорбно покачав головой, заспешил вслед за Тимом Ханнигеном.

Все это происходило в абсолютной тишине.

Кейт тяжело опустилась в кресло «отца». Ноги отказывали ей. Она дрожала всем телом, с макушки головы и до пальцев ног. Что-то должно случиться… Что-то должно случиться…

В половине восьмого вечера к Кейт подошла Энни и попросила отпустить ее вместе с Роузи в баптистскую церковь. Там собирались солдаты. Будет праздник. Один солдат переоденется рождественским дедом и будет раздавать подарки. Роузи говорила, что их пустят, так как там не будут спрашивать, какого ты вероисповедания.

Внезапно Энни запнулась, и прежде чем Кейт успела произнести хотя бы слово, дочь добавила:

– Ладно, если ты не хочешь, то я не пойду.

Девочка видела, что лицо матери бледнее смерти, а игла, которой она штопала носок, дрожит в ее руке.

Сбросив с себя верхнюю одежду, Энни уселась рядом с Кейт.

– Видела почтальона. У него полным-полно свертков с подарками.

Кейт посмотрела на дочь. Энни удрученно повесила голову. Она не знала, что дернуло ее за язык.

– Я не хотела, Кейт, – дрожащими губами прошептала девочка.

– Все нормально, дорогая, но он к нам все равно не зайдет.

Вдруг в дверь застучали. Тук-тук-тук… Тук-тук-тук. Мать и дочь испуганно переглянулись.

– Я открою, – вызвалась Энни и, вскочив, бросилась в прихожую отпирать входную дверь.

Кейт поднялась, да так и застыла, ожидая возвращения дочери. Носки полетели вниз и упали на половичок.

На кухню вбежала Энни.

– Нам открытку прислали, Кейт!

Прямоугольник картона имел темно-желтый цвет буйволовой кожи. Кейт прочитала написанное на нем раз, другой, третий…

Затем она опустилась на стул и тихо, почти шепотом произнесла:

– Это от доктора, Энни. С ним все в порядке. Он попал в плен…

Девочка встрепенулась. Она уже успела позабыть, что значит чувствовать себя на подъеме. Серость уступила место яркому дневному свету, напрочь исчезла из всех составляющих ее жизнь вещей и явлений. Все вновь преисполнилось красками и блеском.

– О, Кейт! – вскрикнула Энни и бросилась обнимать мать. – Он ведь вернется?

– Да, милая, он вернется, – ответила ей мать.

Кейт крепко обхватила дочку руками и начала качать, словно младенца.

Роузи Маллен приоткрыла дверь черного хода. Секунду она стояла, никем не замеченная, с расширенными от удивления глазами, а затем вышла и тихо прикрыла ее за собой.

Девочка побежала к себе и, заскочив на задний дворик части дома, принадлежащей ее семье, закричала:

– Мама! Кейт и Энни рыдают у себя дома!

Миссис Маллен опрометью бросилась наружу. Роузи едва поспевала за ней.

– Сара, должно быть, умерла, – на ходу предположила миссис Маллен.

Ворвавшись в кухню соседей, она воскликнула:

– Что-то с Сарой?

Кейт отрицательно покачала головой.

– Нет, миссис Маллен. Дело в том… Вот, взгляните!

Она протянула соседке почтовую открытку.

Миссис Маллен с трудом прочла написанные на ней слова.

– Девочка моя, я рада, что все так обернулось… Военнопленный! Я рада… Теперь тебе полегчает на душе.

Соседка обняла Кейт. Та опустила голову миссис Маллен на грудь.

– Поплачь, милая, поплачь. Тебе надо хорошенько выплакаться.

Роузи с удивлением уставилась на мать, которая не только предлагала Кейт поплакать, но и сама пустила слезу. Никогда прежде девочка не видела мать плачущей. Маллены не привыкли давать волю слезам. Только маленькие дети плакали, но родители быстро отучали их от этой привычки. Сама мама никогда не плакала. Она не заплакала даже тогда, когда, доставая что-то с буфета, упала с табурета и сильно ушиблась. Девочка перевела взгляд на Энни. Подружка рыдала.

В носу у Роузи начало странно пощипывать. Комок подступил к ее горлу. Лицо девочки сморщилось, и она уже готова была сама расплакаться.

На кухню вошел мистер Маллен.

– Я могу чем-нибудь помочь? Сара умерла?

Его жена отрицательно закачала головой.

– Нет. С Сарой все в порядке. Кейт получила хорошие вести. Вот и все.

Сосед замер на месте, глядя на плачущих женщин.

– Боже мой! И к чему эти потоки слез? Ума не приложу! Никогда не видел столько дурех в одной комнате. А когда вы получаете дурные известия, то что, заходитесь в хохоте, как полоумные?

Затем мистер Маллен повернулся к дочери, которой гордился не в последнюю очередь за ее спокойный, «мужской» характер.

– Не говори, что и ты собираешься расплакаться.

– Нет, я не плачу, – борясь с подступающими к глазам слезами, сказала Роузи. – У меня просто насморк.

Девочка выдавила из себя подобие улыбки. Отец улыбнулся в ответ.

Обернувшись к жене, мистер Маллен сказал:

– Пойду и сам поплачу в таком случае.

Когда сосед вышел, женщины переглянулись и расхохотались.

Роузи, по щекам которой уже успели побежать первые слезинки, открыла от изумления рот.

«Так-то лучше, – пронеслось в голове у девочки. – У меня хороший папа. Пусть и у Энни будет хороший папа, такой же, как мой. Тогда она и смеяться будет больше».

Кейт лежала, прислушиваясь к рождественским гимнам, исполняемым за окном. Открытка примостилась на подушке, прижатая щекой к ткани наволочки. Быстро уснувшая Энни свернулась калачиком рядом.

«Коль скоро пастухи в ночи стада свои пасут…» – слышалось с улицы хоровое пение.

– Господи! Спаси и сохрани его, – молилась Кейт. – Пусть война скорее окончится. Пусть он вернется домой живым и здоровым… Благодарю Тебя за то, что он жив.

«…Он молвил: “Не страшитесь горестей земных”», – доносилось из-за окна.

– Нет… Я не буду бояться. Он обязательно вернется. Я ничего не буду бояться, – шептала Кейт, – даже «его».

Она не спала, а ждала, когда Тим вернется домой. Кейт вслушивалась в тишину, ожидая, когда загромыхают его шаги по ступенькам лестницы. Она пододвинула большой деревянный ящик, который использовала вместо сундука и где с давних пор хранила свои вещи, к двери спальни. Теперь Кейт опасалась, что даже присутствие Энни не сможет послужить ей достаточной защитой. Но Тим Ханниген все не приходил. Она терялась в догадках. Возможно, он поехал в Джероу… Может, священник провел с ним беседу?

Колядующие уже давно перестали ходить по улицам, распевая рождественские гимны, а Кейт все не спалось. Всюду царила гробовая тишина. Никто не кричал на улицах; не слышалось пьяных голосов, горланящих песни. Ничто даже не шелохнулось в гнетущей тишине. Потом послышался звук приближающихся шагов. Под ногами шедшего хрустела тонкая корочка льда. Когда звук шагов смолк под окном, Кейт привстала на кровати, а когда постучали в дверь, она, вскочив, быстро накинула на плечи пальто.

Нет, это не он. Тим всегда возвращается домой через черный ход. Отперев оконную раму, Кейт выглянула из окна на фигуру в тени.

Она увидела белое пятно лица, и незнакомый голос спросил:

– Это дом Ханнигенов?

– Да, – ответила Кейт.

– Мне надо кое-что вам сообщить. Лучше спуститесь вниз и откройте мне дверь.

Пока она шла отпирать дверь, послышался голос Сары:

– Что стряслось?

– Не знаю, мама. Я сейчас вернусь, – ответила Кейт.

Она открыла дверь и увидела на пороге полицейского.

Поднявшись на второй этаж, Кейт зашла в комнату Сары. Мать выглядела встревоженной.

– Что случилось? – спросила Сара. – Дорогая, в чем дело?

– Тим попал в аварию, – ответила дочь. – Сейчас он в Хартоне.

Сара приподнялась на подушках. Уже несколько месяцев Кейт не замечала за матерью такой прыти.

– Сильно пострадал? – задала она вопрос.

– Пострадали рука и голова. Не знаю, насколько сильно. Полицейский говорит, что я должна пойти с ним.

– Да, дорогая, пойди. Смотреть на него нужды нет. Только узнай, насколько серьезно он ранен.

Они избегали смотреть друг другу в глаза. Кейт быстро накинула на себя платье. Она чувствовала легкое головокружение и невероятное облегчение. Точно, что плохие новости следуют за плохими, а хорошие – за хорошими.

Когда Кейт вышла из дому, Сара начала молиться. Это были не те молитвы, которые верующие тихо бормочут себе под нос или произносят в уме и которые изобилуют мольбами и просьбами. Сара выговаривала каждое слово громко. Звуки, отражаясь эхом от стен, заполняли комнату. Казалось, что силы, медленно покидавшие ее тело вот уже на протяжении многих месяцев, разом вернулись к ней. Каждое произнесенное слово обладало страшной силой. Пожилая женщина молилась, не давая себе отдыха ни на секунду. Слова складывались в предложения, которые никогда прежде не срывались с ее губ. Сара умолкла лишь тогда, когда окончательно выбилась из сил.

А потом она лежала в темноте и смотрела широко открытыми глазами в потолок.

Когда лестница заскрипела под ногами дочери, тело матери напряглось. Ее глаза не отрываясь смотрели на дверь.

Кейт вошла, тяжело дыша. На дорогу туда и обратно у нее ушло лишь полтора часа.

Сара приподнялась на локте.

– Что?… – только и спросила она.

– Он умер! – не в состоянии сдержать рвущиеся наружу радость и облегчение, выпалила Кейт.

Сара опустилась обратно на подушки. Легкая улыбка расплылась по ее лицу.

– Присядь, дорогая, – сказала она дочери. – Ты запыхалась.

Кейт села на краешек кровати и взяла ее за руку.

– Рассказывай. Как это случилось? – попросила Сара.

– Точно не известно. Его сбил трамвай на Элдон-стрит. Рука раздроблена. Тим получил сильный удар по голове и потерял сознание, но, впрочем, врачи удивлены, что он умер. Рана была неопасной. Когда Тим пришел в себя и спросил, где находится, ему ответили: «В Хартоне». Тогда у него начался припадок, и вскоре он умер.

– А-а-а! – воскликнула Сара. – Хартон! Он всегда боялся, что кончит свои дни в работном доме. Пожалуй, это единственное, что когда-либо страшило этого мерзавца. Он смертельно боялся работного дома. Узнав, где он, Тим умер от страха.

Сара смолкла. Ее глаза заскользили по комнате. На губах появилась легкая детская улыбка предвкушения чуда. Сара понимала, что ее радость недолговечна. Вскоре она умрет, умрет в муках, но сейчас Сара Ханниген была по-настоящему счастлива.

Она улыбнулась Кейт.

– Давай выпьем чаю, дорогая. Сегодня все же Рождество.

Бегство

Джон Суинберн и Стелла сидели друг напротив друга в гостиной. Лицо молодого врача было бледным и напряженным. Его тонкие ноздри нервно раздувались при дыхании.

– Ты хочешь сказать, Стелла, что не стремишься получить развод, вообще его не хочешь?

Глубокий голос звучал резковато, даже неприятно.

– Зачем толочь воду в ступе, Джон? Я уже все тебе объяснила. – Стелла нетерпеливо передернула плечами. – Я говорила, и не раз, что не собираюсь разводиться… В любом случае, даже если я когда-нибудь разведусь, то не выйду за тебя замуж.

– Ты дьяволица, Стелла, бездушная дьяволица!

– Тогда зачем ты вмешиваешься в мои дела?

– Я не знаю, – с отчаянием в голосе ответил Суинберн.

– Джон! Не веди себя, как ребенок. Я уже говорила тебе, что собираюсь, а что не собираюсь делать. Мы можем встречаться изредка. У мужа – его жизнь, у меня – моя собственная…

– Я так не могу, – вырвалось у Суинберна.

Отвернувшись, он ударил сжатой в кулак рукой себя по ладони.

– Я прекрасно осознаю, какая я свинья, но никто не совершенен. Я не испытываю дружеских чувств к Родни. Как по мне, так он редкостный резонер. Но, как бы там ни было, я не могу работать бок о бок с ним и в то же время встречаться с его женой. Так не годится. Я так не могу. После года плена он будет не в том физическом и моральном состоянии, чтобы играть с ним в грязные игры. Я уже говорил тебе, что не хочу обманывать его и делать гадости исподтишка. Я пойду к нему и выложу карты на стол. Я попрошу твоего мужа, чтобы он дал тебе развод. По-другому я не могу.

– Ты ничего не сделаешь! – выкрикнула Стелла. – Если ты только попробуешь, то я, клянусь, даже не посмотрю больше в твою сторону.

– А что будет с ним? – глядя любовнице в глаза, задал вопрос Суинберн. –Что будет с той девчонкой? Ханниген, кажется. Ты подумала о ней? Твой муж, думаю, тоже хочет развода.

– Он его не получит. И, пожалуйста, не повышай голос, – добавила Стелла холодно.

– Как ты сможешь помешать ему уйти и жить с ней, если он захочет? Скажи мне.

– Мой муж не будет с ней жить. Я об этом позабочусь, – твердо заявила Стелла.

Ее губы сжались в тонкую линию.

– Что ты собираешься делать? Что ты задумала? – спросил Суинберн.

– Неважно. Родни не будет с ней жить! Он поселится здесь, и все вернется на круги своя. Мы станем жить, как и прежде… до его отъезда во Францию.

– Ты хладнокровная дьяволица!

– Разве?

Стелла насмешливо приподняла брови.

– Ты сводишь меня с ума! – Он схватил ее за руку.

– Пожалуйста, Джон… Не здесь и не сейчас.

– Черт побери!

Вскочив, Суинберн выбежал из комнаты.

Стелла прислушалась к звуку его шагов в вестибюле. Парадная дверь с грохотом захлопнулась. Подойдя к окну, Стелла проводила удаляющуюся фигуру. Суинберн размашистым шагом шел по саду. Стелла от досады кусала себе губы.

Надо что-то предпринять, причем срочно. Марионетки рвут нити. Контроль над ситуацией становился проблематичным. Теперь Стелла удивлялась тому, что так далеко зашла в своих отношениях с этим человеком. С чего вообще все началось? Она не предполагала, что дело обернется таким образом. Вначале она намеревалась использовать Джона в качестве противовеса Герберту, который стал требовать слишком многого. Стелла хотела отомстить, но допустила серьезную ошибку. В отличие от паиньки Герберта, Джон обладал неукротимым нравом. Дергать его за ниточки оказалось почти невозможно. Проведенные вместе уик-энды были мучительными и оставили после себя пустоту и упадок физических сил. Оказалось, что Родни даже в порывах безумной страсти был на удивление мягок по сравнению с ее любовником. А теперь вот Джон предлагает развестись и выйти замуж за него, ничем себя не зарекомендовавшего врача без пенни за душой. Смешно!

Стелле пришлось признаться самой себе, что она вела себя глупо, очень глупо. В любом случае развода допустить нельзя. С девчонкой надо было разобраться еще тогда, когда старая карга принесла ей те письма. Она медлила в течение нескольких месяцев.

При воспоминании о письмах лицо миссис Принс ужесточилось. Ревность, подобно разъедающей металл кислоте, терзала ее душу. Подумать только! Родни писал такие возвышенные письма этой горничной! Приходилось признать, что она перегнула палку с мужем. Винить приходилось саму себя.

Стелла обдумывала, как вернуть расположение мужа. Родни сейчас будет слаб и, без сомнения, благосклонно отнесется к проявлению нежности с ее стороны. Она посвятит себя мужу. Не ее будет вина, если ей не удастся установить с ним хотя бы ровные, доброжелательные отношения. При этом Стелла не переставала ненавидеть Родни всеми фибрами своей души за нанесенное ей оскорбление в тот памятный сочельник. Для нее не было ничего приятнее, чем унижать и мучить этого человека. Ничего. У нее еще будет время отыграться, но сейчас придется отступить. Если она не хочет оказаться в эпицентре грандиозного скандала и захлебнуться в море социальных условностей, Родни – ее единственный шанс. Но сначала надо разобраться с этой Ханниген. Она должна уехать куда подальше, туда, где Родни не сможет ее отыскать.

Подойдя к письменному столу, Стелла открыла ключиком выдвижной ящичек и вытащила оттуда связку писем. Она держала их так осторожно, словно они жгли ей руки.

Ее давно интерсовал вопрос: «Почему старая карга так ненавидит Родни?» В том, что это чистой воды ненависть, сомневаться не приходилось. Зачем, в таком случае, ей воровать письма? В смехотворный рассказ старухи о том, что она случайно нашла их на улице, Стелла не верила.

Миссис Принс чувствовала, что допустила ошибку, заплатив за письма. Эта хитрая старая ведьма просто не оставила ей другого выбора. Потом трудно было от нее отделаться, но Стелле удалось проявить твердость. Впрочем, оставался шанс, что они еще встретятся. Как бы то ни было, эти письма помогут ей избавиться от девчонки. Решено! Медлить больше нельзя.

Энни играла на перекрестке двух улиц. Она, переминаясь с ноги на ногу, стояла в кругу с другими детьми.

Было очень холодно.

Девочка в центре, по очереди тыча пальцем в детей, выкрикивала:

Икл-Окл, черный бок,

В море рыбачит,

На горизонте маячит.

Хочешь красавицу в жены себе?

Выбери… меня!

Энни знала, что во время считалочки можно мошенничать, но это ее совсем не беспокоило. Девочка радовалась жизни. Яркое солнце сверкало на покрывающем все вокруг инее. Сегодня канун Рождества. Она повесит свой чулок в ожидании подарков. Для Кейт у нее припасен подарок… А еще доктор возвращается! Доктор возвращается! Доктор возвращается! Энни запрыгала на месте, постукивая ногами в такт своим мыслям. Все вокруг сияло и блестело, красивое, как никогда. Кейт тоже находилась в прекраснейшем расположении духа. Она весь день распевала песни. А поздно вечером они вместе с Кейт весело пели, пока миссис Маллен не начала громко стучать в стену. Дочь и мать рассмеялись. Они прекрасно понимали, что соседка просто шутит. Какими же счастливыми они тогда были! Иногда мать и дочь скучали по бабушке, но перед смертью старушка преисполнилась такого душевного покоя, что ее дочь и внучка утешились мыслью, что та упокоилась с миром и ее душа отправилась прямо на небо. Теперь все было хорошо. Дед умер. Мама нашла себе работу, и Энни не приходилось таскать корзины с выстиранным бельем. А скоро вернется доктор, вернется доктор, вернется доктор…

Девочка перескакивала с ноги на ногу, когда круг распался.

– Считай до ста, Джинни Тейлор!

Названная девочка повернулась лицом к стене и принялась громко считать вслух.

Энни выскочила на главную улицу. Там она знала укромное местечко, в котором здорово было прятаться… Вдруг девочка увидела большую легковую машину, медленно едущую вдоль тротуара. Водитель пристально разглядывал таблички с названиями улиц. Женщина, сидевшая сзади, наклонилась вперед и что-то сказала мужчине за рулем. Энни замедлила свой бег, потом, развернувшись, бросилась обратно.

Она бежала по улице… Автомобиль, свернув за угол, последовал в том же направлении. Когда Энни добралась до своего дома, машина почти догнала ее. Девочка распахнула входную дверь. Автомобиль затормозил рядом.

Вбежав на кухню, Энни возбужденно стала звать мать чуть хрипловатым голоском:

– Кейт! Кейт!

Матери там не оказалось. Тогда девочка бросилась на задний дворик и застала ее в прачечной.

– Вот ты где! – воскликнула Кейт. – Мне надо развесить белье. Помоги мне.

– Тут… – задыхаясь, проговорила дочь. – Тут приехала леди, Кейт… Думаю, она идет к нам…

– Леди?

Никто из тех, кому она стирала белье, не подходил под это определение. Ее обычные клиентки были всего лишь «женщинами».

– Ты ее знаешь? – поправляя складки платья, спросила Кейт.

Это было одно из тех серых платьев с белым воротником в стиле прихожанки квакерского молельного дома, в котором она ходила у Толмаше. Рукой она поправила спадающие на лицо влажные волосы.

– Я думаю…

Но Кейт уже направилась на кухню, и Энни не успела выговорить «это жена доктора».

Кейт распахнула входную дверь и… оторопела при виде красивой, шикарно одетой женщины. Сзади высилась громадина роскошного автомобиля. Кейт стояла, не в силах произнести ни слова.

– Мисс Ханниген? – спросила Стелла.

Кейт медленно кивнула головой.

– Можно войти? Мне надо с вами переговорить по важному делу.

Непрошеная гостья приняла величественную позу. Стелла чувствовала себя уверенной в своем превосходстве над этой женщиной. Она сразу же отметила бросающуюся в глаза бедность одежды соперницы, которая изрядно портила ее, это надо было признать, природную красоту.

Кейт утвердительно кивнула головой. Стелла прошла в переднюю. При виде набитой конским волосом мягкой мебели и бамбукового стола на голых досках пола она с трудом подавила содрогание от гадливости.

Кейт вернула себе способность говорить:

– Пройдемте в кухню. Там теплее.

Она пошла первой и рукой указала на старое кресло Тима.

– Ступай в переднюю и закрой дверь, – приказала Кейт дочери.

При звуке голоса соперницы Стелла почувствовала легкое раздражение. Та, по ее мнению, должна была находиться в полной растерянности, но голос Кейт, как ни странно, оказался ровным и спокойным. К тому же в нем не слышалось сипловатых звуков, характерных, по ее представлению, для речи уроженцев Тайнсайда. Потом Стелла вспомнила, что кто-то из старых Толмаше занимался образованием их горничной. Ее раздражение усиливалось…

– Вам интересно знать, почему я к вам пришла, мисс Ханниген?

– Нет, – спокойно ответила Кейт.

– А-а-а… – немного смутившись, произнесла Стелла. – Тогда не будем тратить время на вступление. Садитесь. Разговор будет трудным.

Она заговорила с властными нотками в голосе, словно перед ней стояла прислуга.

– Спасибо, но я лучше постою, – не согласилась с ней Кейт.

Одной рукой она оперлась о столешницу, другая теребила среднюю пуговицу платья на груди.

– Хорошо.

Стелле с трудом удалось подавить раздражение. Такой наглости она не ожидала.

– Я хочу с самого начала поставить все точки над «и». Мой муж, которого вы хорошо знаете, скоро вернется домой. Сейчас он очень болен и нуждается в заботливом уходе. Как я представляю, в условиях лагеря для военнопленных нет возможности проводить ампутации без тяжелых последствий для здоровья.

Непрошеная гостья смолкла. Несколько секунд женщины смотрели друг на друга.

– Сейчас ему необходим полный покой, – продолжила Стелла. – Волнение может его убить. Его выздоровление зависит в большей мере от вас, мисс Ханниген.

Кейт не ответила, но ее глаза расширились и потемнели.

– Я хочу, чтобы вы, мисс Ханниген, уехали отсюда подальше, – гнула свое непрошеная гостья. – Вы должны обещать мне, что не станете пытаться каким-либо образом связаться с моим мужем. Тогда у него будет надежда на частичное выздоровление. Только в этом случае у Родни будет шанс возобновить свою врачебную практику, а работа значит для него очень много.

– А если я не соглашусь? – тихим голосом спросила Кейт.

– Тогда ему будет не до работы… Я подам на развод.

– На это у вас нет никаких оснований, – спокойно заявила хозяйка дома. – К тому же развод не помешает ему заниматься врачебной практикой.

– Во-первых, у меня достаточно оснований для развода…

Открыв сумочку, Стелла вынула связку писем.

– Вот шесть писем моего мужа вам. В одном из них он пишет о «нашей красавице Энни», которую он полюбил с того дня, как «поспособствовал ее приходу» в этот мир. В другом он говорит, что считает вас своей настоящей женой и упоминает о неделе, которую вы провели вместе. Он пишет о «райском наслаждении».

Оторванная Кейт пуговица с глухим звуком упала на пол. Ее письма! Как? Где? Миссис Маллен? Нет… нет. Кто же? Дорри Кларк! Минувшее Рождество… Энни, не желая огорчать мать, рассказала ей правду уже после праздников.

Голос Кейт дрогнул:

– Родни – не отец Энни. Вам это известно.

– Может бьггь и так, но доказательства не в его пользу. Я смогу доказать это на суде. Родни не делал секрета из своей привязанности к вам. Ему вообще не свойственно сдерживаться всякий раз, когда он увлекается очередной женщиной. Не удивляйтесь, – улыбнувшись, сказала Стелла. – Не думайте, дорогуша, что вы первая его любовница. Мне приходилось всю нашу совместную жизнь разбираться с последствиями его романов, но ваш случай – это уж слишком. Ночь перед Рождеством в позапрошлом году он провел в этом доме. Он оставался с вами несколько дней. Вы ведь этого не отрицаете?

Кейт промолчала.

– А до этого случая вас видели вместе в поле…

– В поле?! – воскликнула Кейт в изумлении.

– Да. Невдалеке от Феллинга. Это тоже было на Рождество.

Ночная поездка! Прогулка по освещенному лунным светом холму… О, Родни! Стелла произносила свои обвинения так двусмысленно, что возникали неприятные ассоциации.

– Миссис Ричардс, жена доктора Ричардса, рассказала мне об увиденном в тот же вечер. Она сказала, что я должна об этом знать. По правде говоря, она ждет не дождется, когда я подам на развод. Любой удар по репутации моего мужа благотворно скажется на карьере доктора Ричардса. Женщины – странные существа, – чопорно улыбаясь, добавила Стелла.

Кейт не отрывала взгляда от холодной правильности черт лица и ледяных глаз непрошеной гостьи.

– Вы говорите, что развод не навредит карьере моего мужа, – продолжала Стелла. – Но и на этот раз вы неправы. Если я с ним разведусь, а Родни не женится на одной леди… на Гвендолин Кутберт-Гаррис, она в тот же час подаст на него в суд за сексуальные домогательства во время исполнения своих врачебных обязанностей.

– Вы с ума сошли! – воскликнула Кейт. – Я вам не верю.

– Вы ошибаетесь, – спокойно парировала Стелла.

– Леди Кутберт-Гаррис – больной человек. Она невротичка. Вы это прекрасно знаете.

– Все мы неврастеники. Скажите, у кого здоровая психика после всех ужасов войны? Леди Кутберт-Гаррис попросила меня развестись с мужем после его возвращения из плена. Она говорит, что влюблена в него без памяти. Это знают все вокруг. Леди Кутберт-Гаррис заявила, что мой муж отвечает ей взаимностью и я являюсь единственной преградой их счастью.

– Вы лжете!

– К чему мне лгать?

Стелла открыла сумочку и извлекла оттуда еще одно письмо.

– Видите герб на конверте и бумаге? Слушайте внимательно.

Миссис Принс вслух прочла письмо, иногда отрываясь и бросая взгляд на побледневшее лицо Кейт. Письмо было написано явно неуравновешенной и сексуально неудовлетворенной женщиной. Как и было сказано Стеллой, леди Кутберт-Гаррис просила ее развестись с Родни, потому что она стоит между ними.

Кейт стало не по себе. Письмо, конечно, было написано психически ненормальным человеком, но, будучи обнародованным, оно имело бы страшную разрушительную силу. И все зависело только от нее… Кейт не хотелось, чтобы Родни пострадал из-за нее, а стоящая перед ней женщина, видно было, не бросала слов на ветер. Она была смертоноснее гадюки. Ничто не остановит ее, ничто не помешает достигнуть того, чего она хочет, а Стелла, как теперь прекрасно понимала Кейт, хочет вернуть себе мужа. Если же ей это не удастся, она сделает все, чтобы его уничтожить…

«Боже мой! – про себя взмолилась Кейт. – Когда же это все закончится? Что мне делать?»

Но в глубине души она понимала, как ей следует поступить. Впрочем, сначала она должна донести до сведения соперницы, что ее слова не произвели на нее никакого впечатления и все, что она собирается сделать, будет исключительно ради Родни.

– Нет нужды продолжать дальше! – дрожащим голосом оборвала Кейт соперницу. – Я не верю ни единому вашему слову.

– Серьезно?

Стелла аккуратно сложила письмо и сунула его обратно в сумочку.

– Однако, мисс Ханниген, – продолжила непрошеная гостья, – верите вы мне или нет, не имеет решающего значения. Если леди Кутберт-Гаррис выдвинет против моего мужа подобного рода обвинения, а я подам на развод, то, бьюсь об заклад, его врачебной карьере придет конец. Медицинская комиссия весьма щепетильна, когда дело касается чести представителей их сообщества, и, даже если ничего доказать в конце концов леди Кутберт-Гаррис не сможет, само разбирательство его сломает. У меня есть преимущество перед вами, мисс Ханниген: Родни – мой муж. Он и прежде заводил романы, довольно часто, но раньше они никогда не угрожали его карьере. Работа всегда была для Родни на первом месте, а своих любовниц он считал делом второстепенным. Мисс Ханниген! Вы отдаете себе отчет в том, что ничто так не важно для Родни, как его работа? До войны он хотел посвятить себя лечению детских болезней и психологии. Если вы послужите препятствием в его дальнейшей профессиональной деятельности, я не думаю, что вы сможете заменить ему работу… Я уверена, потеряв право на врачебную практику, он проживет недолго. Секс – это далеко не все, что нужно мужчине. Но, если хотите, можете рискнуть и узнать это на своем собственном опыте. Если вы отвергнете мое предложение, то так и будет. Будьте уверены, мисс Ханниген!

– А если я не соглашусь поступать так, как вам хочется? – повысив голос, перешла Кейт в наступление. – А если я останусь и он уйдет ко мне? Вы ничего не добьетесь, а только навредите самой себе. Вы уже потеряли Родни… давным-давно. Даже если вы добьетесь своего и проживете под одной крышей хоть до конца своих дней, это все равно ничего не изменит. Я в этом убеждена. Вы не существуете для Родни!

Последние слова она словно бы выплюнула из себя.

– Как вы смеете! – прошипела Стелла, скрипя зубами.

С большим трудом она совладала с собой. Гадкая улыбка заскользила по ее губам.

– Глупо обижаться на людей вашего происхождения. Ваша речь доказывает, насколько вы грубы в душе. Что ж, это еще одно свидетельство того, что Родни скоро пресытился бы вами. Красивое тело и только красивое тело – это ничто…

Кейт молчала, не желая вступать в перебранку.

– Ладно, мисс Ханниген, вы знаете мои условия, – сказала Стелла, плотнее укутываясь в шубу. – Если вы задержитесь здесь до возвращения Родни, а это случится не позже, чем через неделю, я не стану мешкать ни минуты. И вы удивитесь, сколько человек придут мне на помощь, когда я подам на развод. Людей, которые питают неприязнь к Родни, ничуть не меньше, чем тех, кто его любит. Например, есть такая миссис Кларк. Именно она случайно нашла ваши письма на улице. Было неосторожно с вашей стороны, мисс Ханниген, терять их. Она посчитала, что я должна узнать их содержание. Весьма поучительно, правда?

– Вы все сказали? – спросила Кейт.

– В общем, все. Из-за срочности отъезда вам, конечно, потребуются деньги, – сказала Стелла, кладя свернутые трубочкой банкноты на стол. – Этого вам хватит на первое время. Вы уедете подальше отсюда и найдете подходящую работу.

Кейт посмотрела Стелле прямо в глаза.

– Заберите ваши деньги, – пугающе спокойным голосом попросила она незваную гостью.

– Я не люблю лицемерия и напускного героизма, мисс Ханниген, – решительно заявила Стелла. – Я уверена, что вы знаете цену деньгам. Они вам понадобятся…

Она не успела закончить свою речь, когда Кейт метнулась к деньгам, схватила их и бросила в огонь.

От неожиданности Стелла застыла на месте.

– Ты с ума сошла! – выкрикнула она. – Там же двадцать фунтов! Вытащи их сейчас же!

– Это твои деньги. Если хочешь, бери сама.

Банкноты легко вспыхнули. Стелла попыталась дотянуться до них рукой, но вынуждена была отпрянуть. Схватив кочергу, она попыталась вытащить банкноты из огня, но добилась лишь того, что бумага запылала с удвоенной силой. Стелла выпрямилась, беспомощно взирая на огонь. Ядовитая ненависть бурлила в ее сердце.

Пламя взметнулось вверх, затем обугленная бумага рассыпалась, а ее частички поднялись и исчезли в широкой каминной трубе.

Стеллу вывела из себя не утрата двадцати фунтов (эти деньги все равно предназначались сопернице), а то, что Кейт с презрением отвергла ее подачку.

Она повернула побелевшее, искаженное гневом лицо к сопернице.

– Вы еще пожалеете о своем поступке. – Стелла зло рассмеялась. – С моей стороны было глупо предлагать вам деньги. Откуда я могла знать? Родни всегда был щедр к своим пассиям. Ваш театральный жест пропал даром, мисс Ханниген. Боюсь, что с этого времени источник ваших доходов иссякнет навсегда. Повторяю: вы еще пожалеете об этом! Итак, я все сказала, мисс Ханниген!

Стелла постояла, ожидая, что Кейт проводит ее до двери, но хозяйка дома не сделала ни шагу.

Она молчала, так как боялась, что растущая в ее душе жгучая ненависть может выплеснуться, и тогда случится что-то непоправимое. Такой злобы Кейт никогда прежде не чувствовала. Ей хотелось наброситься на эту женщину и в буквальном смысле разорвать ее на куски. С каким наслаждением она бы молотила кулаками по этому холодному насмешливому лицу, превращая его в кровавую массу! Кейт чувствовала, что еще немного – и вся проведенная Бернардом Толмаше работа по ее воспитанию пойдет прахом и она, стервенея от ярости, поведет себя хуже, чем любая из обитательниц района Пятнадцати улиц. Ее новая личность, кропотливо создававшаяся посредством самообразования и самовоспитания, может вмиг сгореть в пламени ненависти. Даже Тиму Ханнигену не удавалось вызвать у нее такой жажды крови.

Немного подождав, Стелла, удивленно приподняв брови, прошла мимо Кейт к выходу. При этом их юбки соприкоснулись. Непрошеная гостья очутилась в передней. Она молча проследовала мимо Энни, которая стояла со скрещенными на груди руками. Дверь не поддавалась. Девочка нерешительно подошла к Стелле и помогла ее отпереть. Та, не поблагодарив, даже не посмотрев в сторону ребенка, ступила на тротуар. Полные энтузиазма дети прыгали вокруг ее автомобиля.

Стоя у окна, Энни наблюдала за отъезжающей машиной. Визжащие дети бежали за ней хвостом. Девочка видела, как руки задергивают занавески на окнах домов на противоположной стороне улицы. Темные фигуры маячили в дверных проемах. Энни стояла и смотрела до тех пор, пока все на улице не стихло. Она не решалась пройти на кухню. Яркий, животворный свет погас, исчез… Девочке не хотелось видеть сейчас мать. Она стояла, дрожа всем телом. Леденящий холод царил как внутри нее, так и снаружи.

Кейт оставалась недвижимой. Ярость в ее душе медленно угасала. Ее место заняла тупая боль… Это рано или поздно все равно должно было случиться. Почему она закрывала глаза на очевидное в течение всех этих месяцев? Чего она ожидала? Что он вернется и они будут счастливо жить вместе, а его жена безропотно отступит и не станет им мешать?

Закон на стороне Стеллы, и теперь Кейт прекрасно это осознавала. Жена держит Родни в своих руках и предпочтет погубить его, лишь бы он не достался другой. Стелла не покривила душой, когда сказала, что страсть – не все, что нужно мужчине. Родни любит свою работу. Работа составляла смысл его жизни на протяжении многих лет. Без нее у любимого ничего не останется. Если Кейт не уедет, то у Родни не будет будущего. Кейт знала, что, несмотря на все угрозы Стеллы, ее любимый, отказавшись от всего, приедет к ней…

Прижавшись спиной к стене, она застучала по ней сжатой в кулак рукой.

Энни, заслышав глухие удары, осторожно просунула голову в полуоткрытую дверь и застыла, охваченная страхом. Кейт, казалось, ее не замечала. Энни не решалась к ней подойти. Она не привыкла видеть мать плачущей. Девочка испугалась. Ее душу заполнила скорбь. Энни медленно вернулась обратно в переднюю.

Миссис Маллен подождала около часа после отъезда автомобиля, мучаясь сомнениями, стоит ли ей пойти навестить Кейт. Вдруг соседка посчитает это излишней навязчивостью? Она, как и большинство живущих на их улице женщин, весь разговор леди с Кейт провела за задернутыми занавесками, выглядывая в щелочку и ожидая, когда гостья покинет дом Ханнигенов. Роузи сказала, что леди – жена доктора Принса. Впрочем, все обитатели их улицы и так догадались, кто перед ними. Бедная Кейт! Бедная Кейт! Последние недели ей опять приходилось каждый день ходить ночью за угольным шламом, а теперь еще… Не следовало этого вообще допускать. Доктор как-никак человек женатый. Кейт надлежало понимать, во что она себя впутывает. Но сделанного не воротишь. Только Богу ведомо, почему Кейт не отвергла его ухаживания. Доктор Принс, конечно, хороший человек и, кажется, души в ней не чает, но он вращается в других кругах, а его жена – та еще стерва. Кейт, бесспорно, много училась, но для людей, с которыми знается доктор, она – простая девушка из рабочих кварталов. Бедная Кейт! Бедная девочка!

Наконец миссис Маллен решила все-таки пойти. Поводом послужит рождественский подарок для Энни.

Но прежде чем она собралась, в дверь черного хода постучали. Когда миссис Маллен отперла, на пороге стояла Кейт. Хозяйка дома не на шутку удивилась – соседка редко ходила в гости, даже к ней.

Миссис Маллен окинула Кейт внимательным взглядом, а затем опустила глаза. Что бы ни произошло за закрытыми дверями между ней и женой доктора, это вывело бедняжку из равновесия.

– Садись, дорогая, – чувствуя неловкость, пригласила миссис Маллен.

Кейт отрицательно замотала головой.

– Вилли ведь копит на мебель? – спросила она.

– Да, девочка моя, – растерянно сказала пожилая женщина.

– Думаете, у меня найдется что-нибудь нужное ему?

Миссис Маллен изумленно посмотрела на соседку.

– Знаю, вещи не новые, – продолжала Кейт, – но у нас есть горка для кухонной посуды, одна крепкая кровать. Потом еще лавка со спинкой, высокий комод, кухонный стол…

– О чем ты говоришь, дорогуша?

– Я хочу все продать! – выпалила Кейт. – Я должна срочно уехать отсюда, а у меня почти нет денег. Только двадцать два шиллинга. Мне надо собрать десять фунтов, но мебель столько не стоит. Миссис Маллен! Займете мне немного? Когда я найду работу, я верну вам долг.

– Дорогуша! Сядь и успокойся. С какой стати ты решила сорваться с места? Я думала, скоро вернется доктор…

Кейт замотала головой.

– Я не могу вам все рассказать, миссис Маллен. Просто поверьте мне, это серьезно. Я должна уехать немедленно. Как вы считаете, Вилли захочет купить что-нибудь из моей мебели?

– Возможно. Я спрошу у него, когда он вернется домой. Но к чему эта спешка? Когда ты едешь?

– Как только соберусь, так и поеду. Только не задавайте мне больше вопросов, миссис Маллен. Если бы я могла, то сказала бы… Вы всегда были добры ко мне. Просто я не могу.

– Но сейчас же Рождество, Кейт! На Рождество никто никуда не срывается с места.

– Рождество! – горько воскликнула Кейт. – Рождество – как раз самое время срываться с места и ехать, куда глаза глядят. Все несчастья случаются со мной на Рождество! Я ненавижу это время года! Я терпеть не могу Рождества! Господи боже мой!

Кейт выскочила из дома. Миссис Маллен с удивлением уставилась на захлопнувшуюся за ней дверь.

Ожидание

Родни стоял, опершись на трость, и выглядывал из окна гостиной Дэвидсонов. Внизу вяло катила свои воды между илистыми берегами речушка Дон. Справа простирались бесплодные холмы Солт-Грасс. За ними вдали виднелись домишки Джероу. Из всех тоскливых пейзажей, что существуют на земле, этот, по мнению Родни Принса, был самым тоскливым. Боже правый! Если бы только он мог избавиться от всего этого раз и навсегда…

Пегги Дэвидсон вошла в комнату, неся в руках поднос.

– Родни! – воскликнула она. – Зачем ты встал? Садись сейчас же и подними ногу повыше. Питер рассердится, когда узнает.

– Терпеть не могу этого пейзажа, – отворачиваясь от окна, проворчал доктор Принс.

– Да. Ужасно, не правда ли? Но я давно перестала его замечать. Садись, Родни. Сюда…

Миссис Дэвидсон погладила рукой мягкую диванную подушку, лежащую на стуле.

– Можно ли так долго прожить с уродством, что перестанешь его замечать? – задал вопрос Родни.

– Да… Думаю, да. Знаешь, я не собираюсь спорить с тобой. Не люблю жарких дискуссий в полдесятого утра. Лучше садись и выпей мясного бульона. Насколько я помню, ты клятвенно обещал Питеру, что если он позволит тебе спуститься вниз, то ближайшую неделю, а то и больше, ты не будешь забивать себе голову всякими пустяками.

Родни улыбнулся и опустился на стул.

– Представить не могу, что со мной было бы без тебя и Питера, – сказал он.

– Такова воля Всевышнего.

– Пегги! Сейчас ты говоришь, как старуха-ирландка. Все же в тебе много осталось от уроженки Джероу.

– И я этим горжусь.

Пегги радовало, что Родни хоть на секунду расслабился и заговорил в своей обычной легкой, добродушной манере. Они с мужем очень беспокоились о его здоровье. Несмотря на всю свою привязанность к Родни, его друзья серьезно подумывали о том, чтобы он для смены впечатлений уехал куда-то ненадолго. Но больной даже слушать не хотел ни о каких санаториях. Несколько месяцев назад, находясь на грани психического слома, Родни поехал к себе домой, предполагая, что зиму проведет там, но через две недели вернулся в еще большей депрессии. Пегги очень хотелось узнать, куда уехала эта дурочка и почему до сих пор не возвращается.

Родни сидел, погруженный в собственные мысли.

«Пегги не способна меня понять, потому что она счастлива. Счастлива…»

Отчаяние вновь нахлынуло на него.

«Кейт! Где ты? Почему не возвращаешься? Ты не можешь не знать, что теперь ничто не помешает тебе спокойно здесь жить!»

Прошлой ночью ему опять приснился сон, после которого Родни пробудился с иллюзией, что любимая наконец рядом с ним. Пару секунд он лежал, купаясь в волнах радости. Покой сошел на измученное сознание Родни, а потом пришло понимание иллюзорности подобной радости, и вместе с этим нахлынуло отчаяние. Впервые он видел этот сон после ампутации ступни ноги. Тогда Родни задремал, и ему приснилось, что Кейт рядом. Он проснулся, зовя ее. Его товарищи по несчастью ничего ему не сказали. Почти каждый из них через это прошел.

Быть военнопленным, мягко говоря, не сахар при любых обстоятельствах, а вот лежать и ждать, когда немецкие врачи будут тебя резать, совершенно не считаясь с твоим мнением, не слушая твоих протестов и жалоб, – это настоящий ад. Он не знал, почему ему не ампутировали левую руку. Немецкие хирурги уже готовились к операции. Мысли о предстоящем почти свели его с ума. Родни смотрел на безвольно лежащую искалеченную руку и кипел от ненависти на хирургов, которые почему-то не торопились. Тогда он решил, что все равно потеряет руку. Он ее даже не чувствовал, а вот ампутированная ступня мучила его фантомными болями.

Вид человека, быстро идущего по улице, вызывал в его душе страшную зависть. Пьяный рабочий, куда-то ползущий на карачках, заставлял терзаться извечным вопросом: «Почему я, а не он?» Ему нужны обе руки и обе ноги. С их помощью Родни смог бы сделать еще столько хорошего и доброго, а вместо этого остается почти беспомощным инвалидом.

Когда спазмы душевного самобичевания принимали невыносимый характер, Родни Принс утешал себя тем, что он мог бы потерять обе руки и ноги.

Когда ему впервые сказали, что надо будет ампутировать все конечности, его разум отказался воспринимать это всерьез. Родни впал в оцепенение. В такое время жалость может погубить, разрушить как тебя, так и тех, кто рядом с тобой. Разумнее упиваться ею не допьяна. Ты смеешься… Ты сквернословишь… Ты клянешься… Ты клянчишь… А немецкий врач, это Родни Принс хорошо помнил, никогда не ругался, а был вежливо холоден и постоянно торопился.

Страшно даже подумать, что случилось бы с его измотанной нервной системой, если бы не помощь и поддержка со стороны Питера и Пегги Дэвидсонов. После возвращения Родни из плена Стелла изменила свое отношение к нему. Ее доброта и забота удивили и неприятно озадачили выздоравливающего раненого. Жена проявляла неусыпное внимание к его нуждам, но ее постоянная забота не разожгла ни искорки огня в погасшем очаге его страсти. Как раз наоборот. Родни тяготился обществом Стеллы. Они не переписывались, пока он был на фронте. Первое письмо от жены Родни Принс получил накануне своего отбытия в Англию. Каждая строка в нем излучала любовь и беспокойство о его здоровье. Хорошо понимая, что горбатого могила исправит, Родни спрашивал себя: «Что ей от меня нужно?»

Ему не терпелось встретиться с Кейт, но, будучи зависимым от милости посторонних, Родни не мог даже написать ей письма. Поэтому он поручил Питеру связаться с ней. Друг не выразил своего удивления, не стал надоедать советами, а просто сказал, что пойдет и переговорит с Кейт от его имени.

Принесенные Питером новости так обеспокоили Родни, что, несмотря на все уговоры, он вскоре предпринял отчаянную попытку научиться ходить на протезе. Стелла предприняла все возможное, чтобы удержать мужа. Единственное, чего она не сделала, так это не заперла Родни в его спальне.

Когда он все же добрался до района Пятнадцати улиц, миссис Маллен объяснила ему перемену, произошедшую со Стеллой, и причину исчезновения Кейт.

– Она, должно быть, нашла себе работу, доктор, – сказала миссис Маллен Родни. – Вчера я получила от нее письмо с четырьмя фунтами, которые она взяла у меня в долг перед отъездом. Обратного адреса нет, но на конверте – лондонский штемпель.

От миссис Маллен он направился прямиком к Питеру и попросил приятеля на некоторое время его приютить. Родни не осмеливался приближаться к Стелле сейчас, прекрасно осознавая, что на этот раз не сможет сдержаться. Однако жена никак не реагировала на его переезд до тех пор, пока не узнала, что Джон Суинберн приезжал к ее мужу и уговаривал того подать на развод.

Родни не был готов к внезапному появлению Стеллы. Жена налетела на мужа, подобно бурлящей, раскаленной добела лаве. Стелла отрицала правдивость всего, о чем говорил ему доктор Суинберн. Холодная сдержанность на этот раз ей изменила. Даже не питая иллюзий относительно ее настоящего лица, Родни был поражен, какой Стелла оказалась на самом деле. Она заявила, что раздавит мужа, что он никогда больше не сможет заниматься профессиональной деятельностью. Родни ответил, что и без ее угроз это весьма проблематично.

– Медицина – многосторонняя профессия, – сказала жена. – Я помню, что у тебя были определенные планы. В моей власти сделать так, чтобы разрушить их раз и навсегда. Кроме твоей связи с горничной, о которой знают все в городе, у меня есть еще это.

Стелла показала ему копию письма леди Кутберт-Гаррис.

Родни был неприятно изумлен.

– Ты и сама знаешь, что все это ложь! – заявил он жене.

– Конечно, ложь, – согласилась Стелла. – Ты смог бы это доказать, но прежде я так поработаю над ее обвинениями, что тебе ни за что не отмыться от грязи.

Содержание письма и кривотолки, которые поднимутся, стоит только сделать его достоянием общественности, нависли над Родни грозовой тучей. Когда Стелла упоминала об «определенных планах» мужа, она имела в виду вполне конкретные профессиональные мечты Родни, о которых он прежде часто ей рассказывал. Теперь же, после ранения, это, пожалуй, было единственной возможностью сохранить врачебную деятельность. Доктору Принсу давно уже хотелось заняться исключительно больными детьми, и больными не физически, а душевно. Детская психология, как Родни понял, представляет для него куда больший интерес, чем лечение одряхлевших тел да хрупких костей. Если он сможет не допустить того, чтобы из некоторых неуравновешенных детей в будущем выросли мрачные, склонные к насилию личности, это будет серьезной победой. И эти мечты Стелла способна была разрушить.

Однако, несмотря на угрозы жены, Родни воспользовался свидетельскими показаниями, предоставленными Джоном Суинберном. Как ни странно, молодой человек нравился сейчас доктору Принсу гораздо больше, чем прежде. И дело было даже не в том, что Суинберн помогал ему избавиться от ненавистного брака. Родни прекрасно понимал, под каким психологическим давлением находится его бывший ассистент. Молодой человек пытался поступить по справедливости, так, как он эту справедливость понимает. Суинберн признался, что был не в состоянии побороть страсть к Стелле. Он старался, но ничего не мог с собой поделать. Страсть одолевала все его сомнения и укоры совести. Карьера без Стеллы ничего для него не значила. Он предложил ей бежать и начать новую жизнь где-нибудь за границей…

Родни искренне ему сочувствовал. Обманутый муж прекрасно понимал, что Стелла из тех женщин, которые ничего не в состоянии предложить мужчине. Единственное, на что она мастерица, так это создавать иллюзию влюбленности. Однако эта иллюзия настолько пленительна, что способна свести мужчину с ума.

Разрушительную силу чар Стеллы в полной мере испытал на себе и Баррингтон. Хотя незадачливый влюбленный и подозревал, что его опередил более удачливый соперник, сила страсти Герберта Баррингтона росла прямо пропорционально тому, как уменьшались его шансы. Своей кульминации безумие достигло после того, как, прочитав в газете посвященную бракоразводному процессу статью, Баррингтон помчался к Стелле. В результате Родни получил свободу, но не как разведенный супруг, а как вдовец. Эта трагедия произвела на выздоравливающего больного такое сильное впечатление, что он едва не лишился рассудка.

За обедом Родни был молчаливее, чем обычно. Мысли о Кейт вновь заполнили все его существо. Он чувствовал себя прикованным к этому месту. Некая иррациональная уверенность, что любимая рано или поздно вернется сюда, в район Пятнадцати улиц, довлела над доктором Принсем/Принсом.

Только услышав, как Питер, обращаясь к своей дочери, приказал ей: «Перестань трещать, Кэтлин», – Родни осознал, какое впечатление производит на окружающих.

– Боже милостивый, Питер! – воскликнул он. – Не стоит просить ее помолчать из-за меня. По-моему, пришло время перестать обходиться со мной, словно я беспомощный инвалид. Продолжай, Кэтлин. Я слушаю…

– А кто говорит, что я прошу ее немного помолчать, заботясь о твоем здоровье? У меня выдался чертовски трудный день, и теперь я хочу отобедать в тишине и спокойствии.

– Дядя Родни! Я вам не мешаю? – спросила Кэтлин.

– Конечно, не мешаешь.

Он улыбнулся и подмигнул девочке.

– Дядя Родни, – вмешался в разговор Майкл. – Вам обязательно надо посмотреть конструкторы, выставленные в витрине магазина на Кингс-стрит в Шилдсе. Там есть модели кранов. Они перегружают малюсенькие ящики с кораблей в вагоны поездов. Это настоящий маленький док. Просто здорово!

– И впрямь здорово, – согласился с ним Родни.

Затем, понизив голос, произнес:

– Интересно, согласится ли доктор Дэвидсон свозить нас туда сегодня вечером на своем автомобиле?

– Ни за что на свете! – воскликнул Питер. – У меня сегодня еще осталось несколько вызовов, а ты только недавно начал ходить.

– Пожалуйста, папочка!

– Хороший врач сказал бы, что приятные впечатления и перемена места – это то, в чем я сейчас нуждаюсь, – сказал Родни. – К тому же мне ужасно надоело любоваться вон той грязной рекой за окном.

– Помолчите! – обращаясь к своим детям, приказал доктор Дэвидсон.

Переведя взгляд на Родни, он добавил:

– Тем, кто хочет перемены пейзажа, я бы посоветовал взирать на мир из окна, выходящего на задний двор.

Сердитый взгляд метнулся в сторону Пегги.

– А тебе, женщина, я скажу, что, если и впредь в этом доме мне откажут в возможности спокойно поглощать мой обед, я буду есть в ресторане.

Пегги спокойно ответила на угрозу:

– Если Родни хорошо оденется, то мы сможем устроить его на заднем сиденье. Там ему будет удобно. Дети вдвоем уместятся впереди, возле водителя. По правде говоря, я не вижу, почему бы не поехать. Сегодня, в конце концов, сочельник.

– После обеда мне еще надо будет заехать к нескольким больным, – сказал доктор Дэвидсон жене.

– Родни и дети тебе не помешают. Оставишь их в машине, а сам быстро все сделаешь и вернешься.

– Нет. Я так не смогу. Если дети хотят поехать в Шилдс, то для этого существует трамвай. Что касается тебя, – Питер мотнул головой в сторону Родни, – то это просто неразумно…

В комнате воцарилась тишина. Домочадцы не отрывали от доктора Дэвидсона глаз.

– Ладно, – улыбнувшись, пошел на попятную Питер. – Но только после вечернего чая. До этого времени я занят.

Ярко украшенные витрины. Толпы людей на базарной площади. Радостные детские лица. У Родни улучшилось настроение, но ненадолго. При мысли, насколько приятнее было бы оказаться сейчас здесь в обществе Кейт и Энни, он вновь впал в хандру. Впрочем, не желая портить хорошее настроение детям, а тем более тревожить Питера, и без того слишком сильно обеспокоенного душевным состоянием друга, доктор Принс сохранял видимость приподнятого настроения.

Уже на обратной дороге в Джероу Родни почувствовал, что силы его покидают. Тогда он прилег на заднем сиденье автомобиля.

– Не против, если я зайду к одной моей пациентке, живущей в районе Пятнадцати улиц? – поворачивая голову к другу, спросил доктор Дэвидсон. – Думаю, если я загляну к ней сейчас, то это избавит меня от дальнейших хлопот.

– Конечно, не против, – ответил Родни. – Не волнуйся. Поезжай, куда нужно.

– Я оставлю тебя здесь, на главной улице, – останавливая автомобиль у бордюра, сказал Питер. – Нужный дом совсем недалеко отсюда, на Слейд-стрит.

Кэтлин забралась на сиденье отца и затеяла с братом оживленный спор насчет того, кто из них научится водить машину раньше, когда вырастет.

Внезапно брат воскликнул:

– Гляди, Кэтлин! Старуха идет. Какая пьяная! Во-о-о! За фонарный столб схватилась.

– Точно. В стельку пьяная, – глядя через ветровое стекло, вторила Майклу сестра. – Она идет в нашу сторону, а за ней – мальчишки. Дядя Родни! Она вот-вот упадет!

Родни приподнялся на заднем сиденье автомобиля. Заметив, что шатающаяся фигура, появившаяся в кружке света от уличного фонаря, Дорри Кларк, Родни быстро нырнул обратно. Ему не хотелось, чтобы эта ведьма, выкравшая его письма, приближалась к автомобилю. В мозгу Родни зазвучал голос Стеллы, зачитывающей ему отрывки из его любовной корреспонденции. Жена не скрыла, каким образом эти письма очутились у нее.

Дети молча наблюдали за приближающейся женщиной. Ее преследовали какие-то сорванцы.

Поравнявшись с машиной, пьянчужка привалилась к радиаторной решетке и завопила:

– Бог вас покарает! За что вы обижаете старую женщину?

Кэтлин и Майкл тихонько захихикали.

Дорри Кларк погрозила им кулаком и закричала:

– Чего смеетесь? Сегодня Рождество!

Старуха приблизила лицо к стеклу и, брызгая слюной, завизжала:

– Вы, маленькие выскочки!

Ее трясущаяся на толстой шее голова изогнулась в попытке заглянуть на заднее сиденье.

Родни, опустив лицо вниз, притворился, что с интересом читает газету, но предательский свет уличного фонаря падал прямо на него.

– Боже всемилостивейший!

Родни не оторвал взгляда от газеты. Дети молчали. В их расширенных глазах читались изумление и страх.

– Ты можешь не смотреть на меня! – закричала Дорри. – Смотри в газету. Смотри… Я же говорила, что расквитаюсь с тобой. Бог – он все видит. Как Дорри Кларк сказала, так и вышло. Ты думал, что ты настоящий врач, а на самом деле ты недостоин ботинки чистить доктору Келли! Ха-ха-ха! Кто ты сейчас? Ты даже не мужчина!

Родни опустил руки с газетой на колени и уставился, не моргая, перед собой. Его лицо приобрело землисто-серый оттенок.

Две женщины, идущие в их направлении по Слейд-стрит, услышали крики пьяницы и поспешили к машине.

– Убирайся отсюда, старая дура! – сказала одна из них. – Ты попадешь в большую беду.

– Что?! – как ужаленная, повернулась к говорящей Дорри Кларк. – Попаду в беду за то, что говорю сволочи правду?! Уберите от меня свои руки! Я еще ему не все рассказала о его крале!

– Уходи отсюда, старуха!

– Оставьте меня в покое! Уберите свои грязныеруки!

Вырвавшись из цепких пальцев женщин, старуха всем телом навалилась на дверцу автомобиля. Устояв на ногах, она снова заглянула внутрь салона.

– Уехала, сбежала от тебя! Зачем калека такой, как Кейт Ханниген? А ты даешь объявления в газеты… Ну и умора!

Затем пьяная старуха, ударив кулаком по стеклу, дурным голосом загорланила строку из популярной песни:

– «Вернись, любимая, в наш Эрин… ^[11] Вернись, любимая, в наш Эрин…» Что ты готов отдать за то, чтобы узнать, где она сейчас? Свою вторую ногу? Дорри Кларк может тебе сказать. Да, я могу тебе сказать. Как насчет этого?

Вдруг страшная сила отбросила старуху от автомобиля и голос Питера Дэвидсона произнес:

– Миссис Кларк! Если это повторится, я прослежу, чтобы вами занялась полиция.

Сев в автомобиль, врач без излишних угроз уехал прочь от пьяной старухи.

Дорри Кларк застыла, прислонившись к стене, куда ее отпихнул доктор Дэвидсон.

– Еще один чертов выскочка! Полицией мне угрожает!

– Убирайся, пока еще в состоянии сама ходить, – посоветовала одна из женщин.

– Ты серьезно знаешь, где Кейт Ханниген? – спросила другая.

– Да не знает она ничего, – возразила ее подруга. – Это в ней джин чудит.

– Джин! – завопила Дорри. – Джин! Ты думаешь, я не знаю, куда она уехала? Ошибаешься! Я все знаю!

– Доктор неплохо заплатит, если ты ему скажешь.

– Я ни за что не возьму его чертовых денег. Не возьму даже тогда, когда буду умирать с голоду, буду лазать по канавам в поисках выброшенной корки хлеба…

Старуха демонстративно рухнула на колени, но женщины подхватили и помогли ей подняться на ноги.

– Не будь полной дурой, Дорри.

– Даже если он вручит мне поднос, полный золотых соверенов, я скажу ему: «Вали отсюда, одноногий урод!» А потом я плюну ему прямо в бесстыжие его зенки! Он никогда не вернет себе Кейт Ханниген… никогда. А знаете почему? Она мертва, как дверной гвоздь!

– Мертва?!

– Да, мертва. Вы думаете, я пьяна? Думаете, во мне говорит джин? Но у меня голова свежая, как никогда… Она мертва. Если бы она была жива, то вернулась бы к своему чертову доктору. Но она мертва, жарится сейчас в аду, где ей и место.

Один из мальчишек, что тащились за Дорри Кларк, вдруг крикнул:

– Глядите, кто там идет!

Он слегка тронул ближайшую к нему женщину за локоть и указал другой рукой на трамвай, остановившийся на противоположной стороне широкой улицы.

– Боже мой! Вот неожиданность!

Дорри Кларк часто заморгала подернутыми туманом опьянения глазами. Ее нижняя челюсть отвисла и непроизвольно задвигалась туда-сюда. Высокая женщина в сопровождении девочки прошла мимо них. Старуха медленно сползла по стене на мостовую.

Возвращение

Энни лежала, ожидая, когда зазвенит будильник. Уже несколько дней подряд она просыпалась задолго до его звонка и лежала в постели, вспоминая север и Роузи Маллен… Утром на прошлое Рождество они с подругой ходили в Джероу собирать дрова. Ночью тогда был сильный прилив, а когда он отступил, на берегу осталось лежать много разных деревянных обломков, не говоря уже о другом мусоре, вроде кочанов гнилой капусты. Тогда они вдоволь повеселились. Вдруг девочке показалось, что ей в нос ударила жуткая вонь гнилой капусты… Наверняка показалось. Кейт часто убирала и мыла полы, но в доме вечно стоял неприятный кисловатый запах гниющей капусты.

Энни успела забыть лицо Роузи Маллен. Она помнила коренастую фигуру подруги, а вот лицо… лицо забыла. Встретятся ли они еще? Энни скучала по своей подруге и по всему тому, что окружало ее в прежней жизни. Она вспоминала доки, отмели на берегу реки, район Пятнадцати улиц, церковь на Боро-роуд и детей, с которыми играла. Дети в городе святого Леонарда совсем не походили на детей, живущих на севере. Они разговаривали со странным акцентом, играли в незнакомые Энни игры, а те, кого считали бедными, были на бедных совсем не похожи. Одна девочка провела ее по старой части Гастингса, который находился от Сент-Леонардса примерно в таком же удалении, как Тайн-Док от Шилдса. Там она показала Энни местные трущобы. Это были вполне приличные дома, старые, но опрятные. Некоторые она сочла даже красивыми. Энни не верилось, что живущие в них люди могут быть бедными; по крайней мере, их бедность не имела никакого отношения к бедности, которую она знала дома, на севере. Ей хотелось поговорить с Кейт об этом, но при упоминании о севере ее мать всякий раз переводила разговор на другую тему.

На прошлой неделе, когда у Кейт выдался свободный вечер, они вместе стояли на набережной и смотрели, как лунный свет сверкает серебром на воде.

– Как красиво! – сказала тогда Кейт.

– Помнишь свечение, которое ночью поднималось над Джероу из труб доменных печей? – спросила Энни.

Мать ничего не ответила, и остаток прогулки они промолчали, а ночью девочка слышала, как Кейт плакала в подушку. Она часто тихо плакала по ночам, а Энни лежала и делала вид, что спит. Слезы матери воздвигали барьер из душевной боли, и Энни не имела сил его преодолеть.

В Лондоне они спали в отвратительном полуподвале дома, в котором работала Кейт. Даже ночью людские ноги то и дело мелькали мимо зарешеченного железными прутьями маленького оконца. Кейт часто плакала, ее лицо постоянно казалось опухшим от слез. В комнате была ужасная влажность. Кейт вспоминала, как почувствовала себя неважно однажды вечером. Засыпая, она испытывала ноющую боль в груди. Очнулась она уже в больничной палате. Рядом лежало много больных детей. Когда Кейт полегчало, она решила не возвращаться обратно, а нашла работу вот в этом доме, в котором пахло квашеной капустой и который был захламлен старой громоздкой мебелью и тяжелыми картинами.

Ее новая хозяйка мисс Паттерсон-Кэри любила рассказывать прислуге о своих вещах. Все они принадлежали еще ее матери и бабушке. Мисс Паттерсон-Кэри говорила, что если бы они узнали, что ей приходится пускать к себе квартирантов, чтобы свести концы с концами, они бы перевернулись в своих могилах. Хозяйка рассказывала, что, когда она была еще маленькой, их семья жила в доме, стоящем на Трафальгарской площади в Лондоне. У них было восемь человек прислуги. Отец занимался железнодорожными перевозками. Но эти времена давно поросли быльем. Теперь мисс Паттерсон-Кэри вынуждена была довольствоваться куда более скромным домом, который, однако, имел претенциозное название «Прекрасный вид на море». Энни находила это забавным, так как единственное место, с которого можно было разглядеть далекую морскую гладь, являлось чердачным оконцем.

Мисс Паттерсон-Кэри любила рассказывать Энни о своем прошлом великолепии. А вот с Кейт она говорила мало, боясь, что лишняя болтовня отвлечет служанку от выполнения ее прямых обязанностей по уборке дома и обеспечении всем необходимым многочисленных постояльцев, которые, будучи людьми пожилыми, носили на себе много одежды.

Мисс Паттерсон-Кэри не нравилась Энни. Пожилая женщина отличалась скаредным, мелочным характером и показной религиозностью. Она часто навязывала девочке брошюры душеспасительного характера. Все постояльцы в доме читали религиозные брошюры. Мисс Паттерсон-Кэри называла Энни испорченной капризной девчонкой, потому что она предпочитала перелистывать комиксы. Старушка говорила, что комиксы – «нечестивое чтение», а в ее доме нет места ничему нечестивому.

Зимой постояльцев обычно было мало, и мисс Паттерсон-Кэри иногда позволяла себе поздно вечером, пройдя на кухню, завести беседу с Кейт, но разговоры пожилой женщины были в основном о Боге и… воздаянии. Кейт игнорировала проповеди хозяйки, поэтому мисс Паттерсон-Кэри раздражалась и начинала говорить, как трудно найти место, где разрешалось бы держать маленького ребенка при себе.

Будильник звякнул, но Кейт быстро его выключила. Энни поняла, что маме тоже не спится. Кейт поднялась с кровати и, засветив свечу, начала быстро одеваться.

– Кейт! – зашептала девочка. – Можно я пойду с тобой?

– Лучше еще поспи, – ответила мать. – Внизу холодно. Подожди хотя бы, пока я разожгу огонь.

– Я не боюсь холода и не хочу оставаться здесь одна. Лучше я тебе помогу.

– Ладно, – согласилась Кейт. – Только не шуми.

Энни выскочила из кровати и так быстро оделась, что Кейт даже не пришлось ее ждать.

Спускаясь по ничем не застланным деревянным ступеням, ведущим с чердака, Кейт напомнила:

– Не споткнись на лестничной клетке второго этажа. Там порвался ковер.

Они бесшумно миновали комнату мисс Паттерсон-Кэри на первом этаже и прошли на кухню. Там царил ледяной холод. Кейт начала выметать золу и головешки из плиты, готовясь разжечь огонь.

– Кейт! Можно я растоплю камин в гостиной? – попросила Энни.

– Ты не сможешь, дорогая. Бумаги почти не осталось.

– У меня есть комиксы за прошлую неделю, – призадумавшись, сказала дочь. – О! Я знаю, где найти бумагу! Дно корзины из овощной лавки застелено какой-то газетой. Я видела это, когда посыльный вносил ее вчера. Можно, я вытащу овощи и возьму ее на растопку?

– Конечно можно. Но сначала я зажгу газовый светильник. Энни! Постарайся не шуметь.

Опорожнив корзину, девочка взяла сложенную газету, подобрала несколько лучин и, зайдя в гостиную, опустилась на пол перед камином. Под руководством Кейт она смяла бумагу в комок и положила ее на решетку. Затем девочка начала выкладывать вокруг бумажного комка лучины. Вдруг большие печатные буквы бросились ей в глаза. Присмотревшись, Энни прочла: «…ТАЙНСАЙДЕ». Девочка склонила голову набок. Прочтенное слово показалось ребенку глотком свежего воздуха в душной, пыльной комнате. Выпрямившись, она откинулась назад, не сводя глаз со скомканной газеты. Девочка гадала: «Что же такого может быть написано о Тайнсайде?» Отодвинув лучины в сторону, Энни прочла: «ТРАГЕДИЯ В ТАЙНСАЙДЕ».

«Кого-то переехал трамвай, – подумала девочка. – В газетах всегда пишут о трагедии, когда кого-то сбивает трамвай».

Еще Энни подумала, что это может быть кто-нибудь, кого она знает. Спешно отодвинув оставшиеся лучины, девочка взяла бумажный комок с решетки и расправила газету на полу. Она принялась за чтение, когда в дело вмешалась ее мать:

– Не получается, милая? Дай-ка я тебе помогу.

Отстранив дочь, Кейт вновь смяла газету.

Энни рухнула на колени, словно собиралась упасть в обморок. Ее взгляд не отрывался от газеты.

– Нет, Кейт! – завопила девочка. – Нет! Не сжигай газету! Давай прочтем, что там написано!

– Боже милостивый, Энни! Успокойся! Чего ты орешь как резаная? Делай, что хочешь.

Энни выдернула газету из рук матери, расправила смятую бумагу на полу и сказала:

– Прочти.

Кейт опустилась на колени подле дочери и заскользила глазами по напечатанному. Внезапно она резко наклонилась вперед и, вцепившись обеими руками в страницу, быстро пробежала глазами статью до конца.

Затем она медленно выпрямилась и повернула голову к Энни. Мать и дочь с вытянутыми лицами уставились друг на друга. Вдруг Кейт задрожала всем телом, испытав большой душевный подъем. Взяв Энни за руку, она вместе с дочерью поднялась на ноги.

– Что мы теперь будем делать? – шепотом спросила у матери Энни.

Кейт затуманенным взглядом посмотрела дочери в глаза. Такой «мертвый» взгляд в последнее время та часто замечала. Потом словно бы завеса спала с глаз Кейт, и в них вспыхнул свет понимания.

– Мы возвращаемся домой, – заявила она.

– Когда?

– Сейчас же.

– Сейчас?!

– Сию же минуту! – воскликнула Кейт.

– О, Кейт!

Мать и дочь крепко обнялись и постояли так несколько секунд.

– Пошли. Надо собрать вещи.

Они поспешили наверх, ступая, по привычке, тише мышек. Через десять минут они вернулись уже в верхней одежде. Кейт несла по чемодану в каждой руке.

В кухне она предложила:

– Я заварю чашечку чая хозяйке. Это подсластит ей горькую пилюлю.

Энни, которая не выпускала из рук клочок газеты, спросила:

– Можно мне ее оставить у себя?

Кейт нежно погладила дочь по щеке.

– Конечно, дорогая.

Мать поспешила выполнить задуманное, а Энни, развернув газету, датированную двадцать четвертым апреля, прочла репортерскую статью еще раз:

ДВОЙНАЯ ТРАГЕДИЯ В ТАЙНСАЙДЕ

На следующий день после того, как доктор подал на развод, назвав своего ассистента в качестве соответчика, его жену застрелил бывший любовник .

Сегодня Стелла Дороти Принс, жена доктора Родни Принса, проживающая в Конистер-Хаузе, Южный Шилдс, была застрелена ее бывшим любовником Гербертом Баррингтоном, который после этого покончил жизнь самоубийством. Только вчера достоянием общественности стало то, что доктор Принс подал на развод, назвав в качестве соответчика своего ассистента, доктора Джона Суинберна. Баррингтон явился в дом жертвы и после жаркой ссоры, которая была слышна слугам, застрелил ее. Горничная Мэри Диксон показала на допросе…

Слезы помешали девочке читать дальше. Печально, конечно, что жена доктора погибла. Она, безусловно, не была хорошим человеком, но отличалась такой поразительной красотой. Но… Но! Теперь они могут вернуться домой! Они возвращаются домой!

Кейт заторопилась на кухню. Вытащив деньги из своего кошелька, она разложила их на столе. И только закончила их подсчитывать, как в помещение, хлопнув дверью, ворвалась мисс Паттерсон-Кэри. На голове ее высился высокий старомодный ночной колпак. Костлявое тело старухи было закутано в потертый халат.

– Вы не можете так со мной поступить! – закричала мисс Паттерсон-Кэри. – Вы не должны так себя вести!

– Нет, могу, – тихим голосом ответила ей Кейт. – Вот деньги. Они компенсируют вам затраты.

– Вы – бесчестная женщина! Вы не имеете права так меня подводить!

– Я только что узнала из газеты одну новость, которая изменила все в моей жизни, – сказала Кейт, – но, будь вы хоть раз добры ко мне, я бы так внезапно не уехала. В любом случае вы еще не стары и не больны. Вы сами многократно говорили мне, что праздные руки – это кресло дьявола, поэтому я надеюсь, что на это Рождество дьяволу придется постоять.

Кейт подняла с пола чемоданы и кивнула головой Энни. Девочка заторопилась к двери.

На пороге Кейт остановилась и пустила «парфянскую стрелу» ^[12]:

– Мисс Паттерсон-Кэри, это то, что люди называют воздаянием.

Энни отворила дверь, и они вышли в сумрак раннего утра.

Долгая дорога из Сент-Леонардса подходила к концу. В купе кроме них никого не было. Мать и дочь сидели, забившись в угол. Истерическая радость, охватившая Энни, почти улеглась, но девочка еще продолжала всхлипывать от счастья. Все ее тельце била нервная дрожь.

Кейт ее успокаивала:

– Тише, тише, родная… Не плачь… От этого у тебя может разболеться головка.

– Не могу остановиться, Кейт… Я все представляю себе, что если бы я не увидела эту газету, то мы навсегда…

– Т-ш-ш-ш… Лучше поблагодари Господа за то, что Он показал тебе газету. А теперь прекращай плакать… Гляди! Скоро туннель. Ты помнишь туннель?

В темноте туннеля они сидели, обнявшись, и Кейт целовала дочь в макушку.

Сойдя на станции «Тайн-Док», Кейт остановилась на плохо освещенном перроне и осмотрелась. Наконец-то она дома. Дома! Годами она мечтала вырваться отсюда в большой мир и никогда не возвращаться, а теперь Кейт казалось, что именно «на севере» она покинула все то, что ей нужно в жизни. Она не знала, где искать Родни. Возможно, ей придется еще поездить в его поисках, но Кейт уже знала, что потом она все равно вернется обратно домой… Теперь она понимала, что это и есть ее дом, а живущие в окрестностях люди – ее люди, хорошие или плохие… без разницы.

У ворот доков они сели в трамвай. Усевшись на твердую деревянную скамью со щелями, Кейт подумала, что не променяла бы ее на самое удобное кресло в раю.

Выйдя из трамвая в районе Пятнадцати улиц, мать и дочь прошли мимо группки людей, стоящих на углу Слейд-стрит.

– Ты видела, кто там стоит? – спросила Энни.

– Да, но она нам больше не страшна, – ответила ее мать.

Кейт не плакала. Ее глаза сияли, когда она встала напротив дверей дома миссис Маллен. Впрочем, рука вздрогнула, когда стучала по доскам двери. Дверь отпер один из младших детей. Мальчонка стоял, вглядываясь в полутьме в Кейт и Энни, а затем, не сказав ни слова, опрометью бросился в дом.

– Кейт и Энни Ханниген вернулись! – раздался истошный крик ребенка.

Не успели они переступить порог, как в дверях возникла миссис Маллен.

– Кейт! Девочка моя! Во имя Всевышнего! Откуда ты появилась так неожиданно? Входите. Не стойте на пороге. Входите… Боже мой! Где же вас носило?!

Их затащили на кухню, где мать и дочь очутились среди суетящихся вокруг них, галдящих членов семейства Малленов. Было шумно, все говорили одновременно.

– Садись, Кейт, садись! – перекричала наконец детей миссис Мален, но прежде чем гостья смогла последовать приглашению, хозяйка дома порывисто обняла их с Энни.

Несколько секунд они так и стояли, смеясь сквозь слезы.

Энни повернула голову и посмотрела на Роузи. Они одновременно почувствовали странную неловкость, так что не решались даже протянуть друг другу руки.

– Роузи! – смогла выдавить из себя Энни.

– Энни! Ты вернулась!

– Через всю страну за один день! – тем временем продолжала миссис Маллен. – Вы, должно быть, проголодались? Сейчас, сейчас… Как насчет тушеного хвоста барашка?

Кейт, отведя миссис Маллен в сторону, спросила:

– Где он? Вы знаете?

– Он сейчас в доме доктора Дэвидсона, девочка моя. Он живет там со времени своего возвращения.

Кейт, немного помолчав, спросила:

– Миссис Маллен! Я смогу принять ванну и вымыть голову? Есть я не хочу. Можно чашечку чая?

Пожилая женщина нежно сжала ей руку.

– Как хочешь, дорогая. Я рада вновь тебя видеть. Подожди только, пусть наш папа тебя увидит, – имея в виду своего мужа, затараторила миссис Маллен.

– Мы жили в городе под названием Сент-Леонардс, – рассказывала Энни своей подруге, – с плохой тетей. Она читала религиозные брошюры.

Энни встретилась взглядом с глазами матери. Обе рассмеялись. Кейт смеялась так звонко, так заразительно, что вскоре все окружающие присоединились к ее хохоту. Так искренне она не радовалась уже давно, наверное, больше года. Роузи вдруг вспомнила, как они вот так же смеялись в тот день, когда умер старый Тим.

Кейт шла пешком от района Пятнадцати улиц до дома врача, стоящего на берегу реки Дон. Ей ужасно хотелось приподнять свои юбки и пуститься бегом. Сердце бешено колотилось в груди в предвкушении скорой встречи.

«Через несколько минут я его увижу! – кричало все в ней. – Через несколько минут я его увижу!»

Она перешла мостик, переброшенный через Дон. Уродливое строение даже показалось взволнованной Кейт не лишенным определенной красоты.

На пороге дома Дэвидсонов силы оставили ее. Нажав на кнопку звонка, Кейт почувствовала, что слабеет и вот-вот свалится в обморок.

Двери отворила Пегги.

– Да…

Миссис Дэвидсон застыла, с удивлением уставившись на гостью. До этого ей доводилось видеть Кейт всего пару раз, и она никогда прежде с ней не разговаривала.

– Меня зовут Кейт Ханниген. Я хотела бы видеть доктора Принса…

Пегги Дэвидсон впустила гостью в переднюю, прежде чем дать волю своим эмоциям:

– Я так рада, что вы пришли! Какое счастье видеть вас в такое время!

– До сегодняшнего утра я даже не догадывалась, что произошло, – попыталась объяснить Кейт. – Сегодня утром моя дочь увидела статью в старой газете.

Обменявшись оценивающими взглядами, женщины заулыбались, словно отдавая должное внешности друг дружки.

– Поверить не могу, что вы вернулись! – воскликнула Пегги. – Извините, я на минуточку. Я должна сказать мужу.

Хозяйка выскользнула в холл и позвала:

– Питер!

Голос ее мужа раздался из гостиной:

– Да? Держу пари, это снова по мою душу. Я прав? Дорогая! Меня не жди, а ложись спать. Я тоже лягу, когда вернусь.

Прижав палец к своим губам, Пегги заставила мужа смолкнуть.

Затем она прикрыла ведущую в гостиную дверь, которую ее муж оставил распахнутой, и прошептала:

– Это Кейт. Она вернулась.

– Что?! Где?!

Брови Питера поползли вверх и почти скрылись под свисающими на лоб волосами.

– Т-с-с-с! – предупредила его Пегги. – Она там.

Жена указала рукой на дверь.

– Хорошо!

Когда Питер вошел в комнату, то застал Кейт стоящей на половичке перед камином. Ее глаза были широко открыты. Готовые сорваться с губ врача слова замерли. Со времени их последней встречи Кейт сильно изменилась. До этого, несмотря на почти тридцатилетний возраст, она всегда казалась Питеру очень молодой, почти девушкой, а теперь перед ним стояла зрелая женщина, красивая, но уже не юная. Врач видел, что Кейт находится на грани эмоционального срыва.

Он решил, что будет действовать с наигранной непринужденностью:

– Где, ради всего святого, вы были?

Со стороны могло показаться, что муж вычитывает жену, которая ушла из дома в семь часов вечера, пообещав вернуться к восьми, а на самом деле задержалась до девяти.

Кейт грустно улыбнулась.

– Заставили вы всех поволноваться…

– Не обращайте на него внимания, Кейт, – сказала Пегги, поворачиваясь к Питеру. – Она узнала обо всем только сегодня утром из старой газеты. Как в сказке… Правда?

– Не совсем, – не согласился Питер. – Трудно ожидать разумного поведения от неразумного человека, к тому же не читающего ежедневных газет. Ладно, Кейт. Скажите лучше, откуда вы к нам пожаловали?

– Из Сент-Леонардс, графство Сассекс, – ответила Кейт.

Она сразу же догадалась, чего стремится достигнуть доктор Дэвидсон своей непринужденной манерой поведения. По правде говоря, следовало признать, что старый врач легко добился своего: нервное напряжение спало.

– Когда? Сегодня?

– Да. Мы выехали рано утром.

В мягком голосе Питера Дэвидсона послышалось сочувствие:

– Родни – в соседней комнате, Кейт. За то время, что вы не виделись, он сильно изменился, но никогда не утрачивал надежды, что ты однажды вернешься.

Кейт ничего не сказала в ответ. Сейчас ей ужасно хотелось иметь больше времени для того, чтобы унять дрожь во всем теле. Голова кружилась. В ней метались суетливые мысли.

Пегги взяла гостью за руку.

– Давай раздевайся, Кейт. Снимай шляпу и пальто.

Теплота в голосе жены врача вызвала в ее душе прилив благодарности.

Кейт сняла с себя вещи и оставила их в передней. Пегги указала пальцем на ведущую в гостиную дверь, мягко похлопала ее по руке и вышла.

Отворяя дверь, Кейт и сама не знала, что сейчас увидит за ней. При виде любимого, с виду целого и невредимого, Кейт ощутила нечто вроде легкого шока, так как совсем не надеялась, что война его пощадила. Родни сидел, погруженный в собственные мысли. Голова была наклонена вниз, а руки безвольно лежали на коленях. Нервная дрожь пробежала по ее телу. За секунду до того, как Родни поднял голову, Кейт испытала острую боль недоверия, которой сопровождалось у нее любое сильное чувство. Такое переплетение радости и страданий всегда присутствовало в ее жизни. Родни приподнял голову, и предназначавшаяся Пегги фраза, готовая сорваться с его губ, задержалась. Взгляд впился в Кейт, которая прислонилась спиной к двери. Воздух между ними, казалось, дрожал от накала эмоций, но никто не двигался с места. Родни зажмурился, а затем вновь открыл глаза. Кейт не исчезла, а все так же стояла у двери. Он прошептал ее имя. Его тихая реакция никак не соответствовала той буре, которая бушевала в сердце. Неуклюже попытавшись встать, он нервно потянулся к трости, но второпях уронил ее на пол. Раненая рука не выдержала веса его тела, и Родни вновь упал на стул. Откинувшись на спинку, он заскрипел зубами, негодуя на свою беспомощность. На него нахлынуло отчаяние.

Кейт понадобилась секунда, чтобы преодолеть расстояние, отделяющее ее от любимого. За это время она успела понять, что нынешний Родни далек от того, которого она знала, которого провожала во Францию. Он разительно изменился и внешне: волосы на висках поседели, лицо покрывала нездоровая бледность. Из-под кожи выпирали кости – его тело явно находилось в ужасной физической форме.

Бросившись у ног любимого на колени, Кейт прижала его к своей груди. Родни обнял ее, но лишь одной рукой. В горле Кейт образовался тугой комок. В душе бушевал ураган чувств, плохо поддающихся осмыслению… Любовь и нежность являлись лишь малой частью этого буйства эмоций. Плотская страсть сочеталась с материнской любовью и желанием защитить и уберечь. Все так тесно перемешалось, что одно невозможно было отделить от другого. Его губы искали ее губы. Она почувствовала его слезы на своем лице и полностью отдалась во власть бушевавшего в ней счастья.

Примечания

[1] Тайнсайд – крупнейшая городская агломерация Ньюкасл-апон-Тайн. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)

(обратно) [2] Два шиллинга и шесть пенсов.

(обратно) [3] Фольклорное имя дьявола. (Примеч. ред.)

(обратно) [4] Фредерик Слей Робертс, первый граф Кандагарский (1832-1914гг.) – выдающийся британский военачальник, активный участник подавления восстания сипаев в Индии, войн против эмира Афганистана и буров в Южной Африке. (Примеч. ред.)

(обратно) [5] Улица в Лондоне, где расположены кабинеты преуспевающих врачей. (Примеч. ред.)

(обратно) [6] Закуски {фр.)

(обратно) [7] Ишалгия – острый процесс, связанный с ущемлением седалищного нерва, сопровождающийся сильной болью. (Примем. ред.)

(обратно) [8] Очевидно, имеется в виду популярный в свое время британский драматург и романист Чарльз Рид (1814-1884гг.). (Примеч. ред.)

(обратно) [9] Китайский финик. (Примем. ред.)

(обратно) [10] Полицейский (разг.).

(обратно) [11] Эрин – древнее кельтское название Ирландии. (Примем. ред.)

(обратно) [12] У англичан это выражение означает какую-нибудь меткую фразу, прибереженную на момент ухода как последний, убийственный аргумент в споре с оппонентом. (Примеч. ред.)

(обратно)

Оглавление

Аннотация

Кэтрин Куксон Девушка с приданым

От автора

Рождение

Кухня

Гостиная

Поездка

Энни

Путь предопределен

Ремень

Франция

Избавление

Бегство

Ожидание

Возвращение

*** Примечания ***