Американец [Лесли Уоллер] (fb2) читать онлайн

Лесли Уоллер Американец

Пэт, с большой любовью

Глава 1

Палмер осторожно отодвинулся от Вирджинии. Немного полежал на спине, повернулся на бок, бросил взгляд на свои часы, которые всегда клал рядом с ночником — без пяти двенадцать, — прислушался к ее ровному дыханию, молча чертыхнулся: как можно спокойно спать, когда у него такие проблемы?!

Этот четверг, казалось, будет длиться вечно. Улетать в Париж надо было завтра рано утром, хотя у него уже начали появляться сомнения, а настанет ли это завтра вообще…

Причем дело было совсем не в бесконечной череде неизбежных встреч и пожеланий. Даже последнее совещание в конференц-зале банка было вроде бы не менее скучным, но ему все-таки удалось, само собой разумеется, оставаясь в рамках приличий, свести эту процедуру до минимума. Прощальный ужин с детьми тоже прошел довольно гладко. После развода его бывшая жена Эдис оказалась, как у психологов принято говорить, «неспособной заботиться о детях». Как ни странно, но именно это избавило их от многих проблем.

Сейчас, после разрыва с женой, они с Вирджинией встречались намного чаще, чем раньше, но их сексуальное влечение друг к другу стало в каком-то смысле даже сильнее.

Взять даже сегодняшний прощальный вечер: увидев, что она пригласила на ужин еще одну пару, Палмер, неизвестно почему, почувствовал сильнейшее раздражение и… желание. Да, все было именно так: лежал рядом с ней, как труп; те двое уехали где-то около одиннадцати, а до этого — сплошная тоска и скука.

Он снова повернулся, подложил руку под голову, бросил взгляд на Вирджинию. Легкое одеяльце давно уже соскользнуло, открывая взору вызывающую форму груди, крепкие ягодицы и изящные изгибы зрелого женского тела, как бы случайно выставленные наружу. Палмер нагнулся, мягко погладил бедро, и тут же практически одновременно случились две вещи — светло оливковая кожа на ее ногах вдруг покрылась крошечными пупырышками, а у него появилось сильнейшее, почти непреодолимое желание взять ее силой. Он перестал удивляться этому совсем недавно, но уже стал постепенно привыкать к тому, что животные инстинкты Вирджинии всегда его возбуждали.

Она что-то пробормотала, лениво сменила позу, совсем как сытая, довольная кошка, чтобы повыгодней себя показать. В полутьме спальни жесткий коврик ее курчавых иссиня-черных лобковых волос, казалось, первым поймал приходящие лучи света.

Палмер был готов принять вызов плоти, но его вдруг смутил какой-то автоматизм действия. Неужели животный смысл их отношений стал бо́льшим, чем они сами? Неужели простое поглаживание способно их так возбудить? Даже в полусне?

Он молча усмехнулся. Что это, путаница в эмоциях? Спускание пара перед делом? Шок после расставания? Или что?..

Кстати, после того, как они расстались с Эдис, Палмеру стало намного легче встречаться с Вирджинией, как это сейчас принято говорить, «на публике». Не говоря уж о ее друзьях — в основном газетных репортерах, местных политиканах, ну и тому подобных шестерках. К тому же практически все они восприняли развод Палмера как нечто само собой разумеющееся.

Состоятельные и, значит, по-своему состоявшиеся ньюйоркцы воспринимали такого рода связи достаточно спокойно и в каком-то смысле даже приветствовали их. Тогда формально женатый мужчина, вместе с одинокой женщиной, были желанными гостями в любом доме. Все, конечно же, всё понимали, но предпочитали не говорить об этом вслух. Ну а место, где посплетничать, всегда найдется…

И хотя в случае с Палмером имелся брачный контракт, в котором подробно перечислялись все детали, включая даже медицинскую страховку, завещание и все прочее, должным образом заверенный юристами обеих сторон, он совсем мало интересовал тех, кто воспринимал Палмера как партнера Вирджинии.

Более того, никого по сути даже не интересовал тот факт, что всего два с половиной года назад она работала руководителем отдела по связям с общественностью в банке ЮБТК, который он теперь возглавлял. Тогда-то у них и образовался жгучий, но, увы, недолгий роман, снова вспыхнувший в последние шесть месяцев. Интересно, и почему все эти события не вызвали интереса в городе, где главное развлечение — «остренькие» сплетни и скандалы? Наверное, потому, что по-настоящему возбуждает только запретное, подумал он. Психология есть психология, и никуда от нее не денешься.

Он ласково поцеловал ее в пупок, а когда начал отодвигаться, ее колени вдруг сомкнулись на его голове.

— С чего это ты решил, что обойдешься одним поцелуем?

— Не хотел тебя будить, ты так сладко спала.

Вирджиния еще сильнее сжала колени, пригнув его голову к своим мягким бедрам. Ему не оставалось ничего иного, кроме как нежно куснуть ее в темный курчавый бугорок лона.

— Нет, нет, не так! — застонала она. — Это даже не по-дружески! Так низко джентльмены не кусают.

— Вообще-то, джентльмены никогда так низко и не опускаются.

Она ослабила нажим, но он оставался в том же положении, продолжая целовать и покусывать все, до чего могли дотянуться его губы.

— Похоже, ты чего-то ищешь!

— Да, священный Грааль. Если помнишь, чашу, из которой Иисус пил на Тайной Вечере.

— Ну, тогда тебе наверняка понадобится шахтерская каска.

— Не беспокойся, я захватил и свою кирку.

— В такую рань? А шум, а соседи?

Позже, окончательно обессиленные, они оба уснули. Палмеру, очевидно, что-то снилось, но что именно, в памяти не осталось. Суть их отношений оставалась для него совершенно неясной. Он бросил взгляд на часы — да, пятница уже наступила. Наконец-то!

Итак, что же все-таки произошло? Откуда эта внутренняя напряженность, непонятная тревога? Может, все дело в той, другой, паре? В их неожиданном появлении? Он ведь ожидал, что они будут с Вирджинией совершенно одни! А может, разочарование само по себе оказалось глубже, чем ожидалось? И эти двое: он — ведущий журналист одной из крупных газет, а его подруга, которая в свое время начинала как режиссер любительских театральных пьес, сейчас во всю снимает популярные документальные телесериалы.

— Они обещали уйти не позже одиннадцати, — шепнула ему на ушко Вирджиния, встретив его в прихожей.

Но журналюга оказался весьма назойливым и почему-то очень хотел узнать детали предстоящей поездки Палмера.

— Все это, само собой разумеется, строго конфиденциально, — несколько раз повторил он, яростно жестикулируя, будто отмахиваясь от досадливых насекомых. А затем, понизив голос, добавил: — Знаете, иногда хороший совет можно получить и от, так сказать, рядового необученного… — Но при этом выражение его лица ясно показывало, что лично себя он к, так сказать, «рядовым необученным» не относит.

Палмер не счел нужным вдаваться в детали своей командировки. Тем более что, как ему казалось, она была связана с неким секретным поручением. Совсем недавно его пригласили в Вашингтон для дачи экспертных показаний членам специального комитета Палаты представителей по вопросам базисных учетных ставок. Причем не как главу ЮБТК, а как эксперта, представляющего все коммерческие банки региона, контролируемые Федеральной резервной системой Нью-Йорка.

Некий на редкость занудливый экономист, которого Палмер знал по Йельскому университету, где он в свое время читал лекции по вопросам фондирования корпоративных долгов, неожиданно пригласил его в бар «пропустить по стаканчику». Вместе с очень интересным человеком, коллегой из крупного государственного фонда, связанного с экономическими исследованиями. Поскольку почти всю Вторую мировую войну Палмер прослужил в разведке, его опыт и профессиональная интуиция тут же подсказали ему, что и этот «коллега», и его Фонд занимаются совсем не тем, в чем так старательно пытаются убедить других.

Короче говоря, его настоятельно попросили выполнить некую очень важную миссию, связанную с проблемой долларовой утечки. По их мнению, такой деятельный и знающий банкир, к тому же имеющий достаточно связей в Европе и натовских кругах, вполне смог бы придумать и разработать приемлемый план для решения проблемы платежного баланса, который уже сейчас стоил Соединенным Штатам как минимум миллиарды долларов в год. Каждый год!

Самое забавное заключалось в том, что Палмер не только понимал, но и в каком-то смысле даже разделял их оптимизм. Сейчас, лежа рядом с Вирджинией и снова возвращаясь мыслями к полученному заданию, он уже не сомневался, что сделает все как надо. Более того, оно ему начинало по-настоящему нравиться. Банк давно уже стал для него скучным местом — рутинная работа и бесконечные внутренние интриги, которых становилось все больше и больше. Банально и совсем не то, что ему надо. А вот глобальная проблема с утечкой — это совсем другое дело! Тут есть над чем поломать голову, есть чем заняться…

Он повернулся, шумно вздохнул, и Вирджиния тут же открыла глаза, села, включила настольную лампу, достала из пачки сигарету и с демонстративной элегантностью прикурила. Даже не собираясь прикрываться. Да, конечно же, Палмер знал, что ей уже сорок, но такие крутые, упругие груди, казалось, делали ее вечно юной, здоровой девушкой, рожденной для жизни и для ее продолжения. Он улыбнулся.

— Доволен, что на некоторое время избавишься от меня? — игриво спросила она.

— Совсем нет, с чего ты взяла?

Вирджиния откинула иссиня-черный локон волос со лба, чтобы он не закрывал ей глаза, и в упор посмотрела на Палмера.

— Тебе надо отдохнуть от женщин. Пусть ненадолго, но полностью. Ясно?

— Допустим, но в Европе что, женщин уже не осталось?

Уголок ее пухлых губ заметно дернулся.

— Да нет, они тебя найдут, не сомневаюсь. Это… — Она остановилась и, чтобы заполнить неудобную паузу, сделала глубокую затяжку и выдохнула густую струю сизого дыма. Чуть ли не прямо ему в лицо.

Палмер недовольно поморщился.

— Слушай, может, все-таки попробуешь бросить курить. Во всяком случае, пока меня не будет!

Вирджиния усмехнулась, но сигарету загасила. Затем, уже совсем серьезным тоном продолжила:

— Скажи, ты уверен, что… — снова последовала долгая пауза. Еще более неудобная, чем первая.

— Ну, давай, давай, не тяни кота за хвост. Что ты имеешь в виду?

Она вздохнула, слегка повела плечами, как бы распрямляя суставы, и покачивание ее упругих высоких грудей снова вызвало у Палмера сильное чувство желания.

— Нет-нет, ничего особенного, но… Просто у меня такое чувство, будто ты от меня что-то скрываешь. Я имею в виду твою поездку.

— Да ничего я не скрываю. Сказал тебе все, как есть.

— Значит, они что-то скрывают от тебя.

Палмер на секунду задумался.

— Что ж, возможно. Но маловероятно.

— Почему маловероятно? Они просят тебя как банкира выполнить для них некое важное дело, так? А ведь где-то в Вашингтоне наверняка лежит досье, где черным по белому написано, что в свое время ты был крупной шишкой в военной разведке.

— Ну не такой уж и крупной. Причем не в военной, а в финансовой. И не забывай, это было двадцать пять лет тому назад. Четверть века нашей жизни…

— Вот только не надо напоминать мне, как летят годы! — В ее глазах промелькнула ирония, но настолько мимолетная, что Палмер ее даже не заметил. — Дорогой мой, а ты не допускаешь, что такое же досье на тебя есть и в Европе?

Глава 2

Палмер вышел, когда первые лучи солнца уже золотили крыши небоскребов Манхэттена. Посмотрел на часы. Так: отлет без четверти десять, Джимми подъедет в три четверти девятого, то есть где-то через час. Нормально, все успеется. Он неторопливо зашагал по пока еще почти пустой Первой авеню к кондоминиуму, где сразу же после развода снял небольшую, но вполне комфортабельную квартиру.

В вестибюле никого не было. Ничего страшного. Там круглосуточно работала система электронного слежения, поэтому временное отсутствие охранника, который ненадолго отошел либо перекусить, либо перекурить, либо даже вздремнуть, особых проблем не вызывало.

Палмер вышел из лифта, подошел к своей квартире, вставил ключ, начал открывать дверь и… вдруг увидел, что она слегка приоткрыта. Странно, с чего бы это?

Он сделал шаг в сторону, полностью открыл дверь, боком осторожно проскользнул внутрь. Во времена его молодости это называлось «македонским шагом», то есть появляться неожиданно, стрелять сразу и с обеих рук.

— Друг, — послышался едва слышный голос, почти шепот. — Входи, Вуди, входи. — Голос почему-то показался знакомым.

Палмер остановился, прижался к стене, попытался рассмотреть… Так, низенький полнощекий человек с солидным пузиком, сидевший в дорогом кожаном кресле у окна. А позади него — невозмутимого вида молодой человек вполне определенной комплекции и с рыбьими глазами. Профи.

— Ну и что дальше? — спросил Палмер, выигрывая время. — Кто вы? И что, собственно, вам нужно?

Коротышка встал с кресла, включил настольную лампу, протянул ему руку. Ну и как это понимать? Знак дружбы или…

— Вуди, а ты совсем не изменился. В отличие от некоторых, — хихикнув, сказал он, тыкая пальцем в свой живот. — Слушай, да не будь ты слишком подозрительным.

— Слишком подозрительным? С чего бы?

Палмер присел на диван.

— Ты не попадался мне на глаза, если мне не изменяет память, последние лет десять, Гарри. Если, конечно, не считать мимолетных светских тусовок. А наша последняя профессиональная связь с тобой имела место двадцать четыре года тому назад. Но с тех пор многое переменилось, Я стал совсем другим: другая жизнь, другая работа. А ты, похоже, по-прежнему продолжаешь шпионить. Ну и кто из нас слишком подозрительный?

Гарри повернулся к молодому человеку с рыбьими глазами.

— Подожди меня внизу, Джек.

Они терпеливо подождали, пока дверь лифта в коридоре захлопнется, затем, бросив взгляд на часы, Палмер сказал:

— Мой водитель приедет за мной через сорок пять минут. Так что давай по делу, Гарри. И чем быстрей, тем лучше. Что?

— Полагаю, ты сам уже догадался, разве нет?

— Я нет, а вот моя подружка да. Ей, конечно, мало что известно о моем задании, но в умении догадываться о сути вопроса ей не откажешь. Вы ведь хотите использовать меня вслепую, так?

Гарри нахмурился, медленно помотал головой. Палмер часто замечал, что люди, которые лгут, пытаются скрыть это, широко раскрывая невинные глаза.

— Нет, что ты, тут все чисто, не сомневайся. Просто мы хотим добавить туда некую изюминку, только и всего. — В его голосе вдруг послышались металлические нотки. — Вуди, у нас, как бы это попроще сказать, образовалось что-то вроде напряженки. Я знаю, как ты относишься к разведке. Имел возможность лично убедиться в этом десять лет назад, когда попробовал тебя перевербовать. Но…

— И что-нибудь изменилось? Разведка есть разведка. Со своей безжалостной логикой и железобетонными правилами. Кому как не тебе это знать! Кстати, а кем тебя сейчас называть? Агентом 001? Или им все-таки остается директор ЦРУ?

Палмер вздохнул. Гарри Баннистер ему никогда не нравился. Даже когда им приходилось вместе работать во время войны — он тогда числился офицером по связи между Белым домом и армейской разведкой. С тех пор, похоже, мало что изменилось. Кроме существенно отросшего животика. Отличный контрразведчик, специалист своего дела, то есть, как правило, весьма неприятная личность. Даже тогда его иначе как Г.Б. не называли.

— Вуди, позволь мне кое-что тебе объяснить, — вернул его к реальности голос Баннистера. — Ты хоть представляешь, чего мне стоило оторвать свой зад и притащиться сюда из Вашингтона? В наше-то время! У меня в подчинении по меньшей мере полтора десятка генералов, которые существуют только для того, чтобы выполнять именно такого рода поручения. Но, обрати внимание, я не пожалел времени, неизбежных проблем, сам прилетел сюда и шесть, целых шесть часов просидел в этом хреновом кресле, дожидаясь, пока ты закончишь наслаждаться обществом некой мисс Клэри.

— Существенная деталь, которую твои ребята забыли тебе сообщить до твоего отъезда из Вашингтона, — язвительно усмехнувшись, заметил Палмер. — Все то же всеми нами любимое отсутствие координации, разве нет, Гарри?

Тот пожал плечами.

— Да, досадные ляпы случаются. Тут уж ничего не поделаешь. Все мы люди… Но пойми, это слишком серьезное дело, чтобы передоверять его подчиненным. Даже высокого ранга! Поэтому я пришел к тебе сам. По двум причинам: первое — лично у тебя никаких проблем не будет, и второе — тебе в любом случае придется вступить в контакт с неким, прости за тавтологию, «контактом». Одним из тех, с кем ты будешь встречаться в Бонне. С моей стороны к тебе будет только одна маленькая просьба. Чисто по-дружески. Решив проблемы по своему вопросу, поговори с ним по моему маленькому делу. Только и всего. Минут десять-пятнадцать, не больше. Никаких записей, никакой аппаратуры. Все, что он скажет, легко запомнить. Просто.

Палмер покачал головой. За окнами заметно посветлело, хотя лицо Г.Б. по-прежнему оставалось в тени. Создавалось несколько странное впечатление, будто его вызвали на допрос. Зачем? Для чего?.. Он резко встал, отошел к окну, сел на подоконник — теперь свет был за его спиной, а Баннистер полностью на виду.

— Тебя послушаешь, Гарри, и все кажется на редкость простым и понятным, но… но мой опыт почему-то подсказывает мне совсем иное. Липучку для мух. Ловушку, куда сделаешь шаг — и влип. Причем раз и на-всег-да!

— Ошибаешься, — Баннистер почесал переносицу, чуть прищурил глаза. — Вуди, ты же знаешь, с людьми твоего уровня я бы никогда такого себе не позволил. Более того, ты получишь всю информацию и будешь сам решать, что надо делать.

— Всю? На самом деле всю? Только не говори, что через столько лет меня вдруг так зауважали, что готовы впустить в святая святых.

— Это мое личное решение, Вуди. Равно как и допуск к совершенно секретным документам. Не парься. Во всяком случае, здесь, — он постукал себя пальцем по левой груди, — здесь у меня нет ни малейших сомнений, что ты наш человек.

Наш человек? С чего бы это?

— Наш чей, Гарри?

— Тот, с кем тебе предстоит иметь дело в Бонне, один из высших государственных деятелей. В экономике. Настолько высокий, что даже Вилли Брандт, когда пришел к власти, не решился тронуть его и пальцем. Хотя он из другой команды. С виду серенький, скучный, вроде бы даже доброжелательный, но мастер своего дела и… Наверное, поэтому работает со всеми правительствами Западной Германии. Они меняются, а он остается. Неприкасаемый! Нам он ничего интересного не дает — сухие цифры, эконометрику, прогнозы и практически ничего связанного ни с разведданными, ни даже армейскими делами. Голая экономика.

— Ну а почему вы не прижмете его обычным способом? Насколько мне известно, у вас там достаточно серьезных ребят.

Баннистер с кряхтеньем вынул свое грузное тело из кресла, неторопливо зашагал по комнате. Значит, положение допрашиваемого начало сказываться на нем тоже, не без удовольствия отметил Палмер и бросил взгляд на часы. Так, водитель будет здесь меньше чем через полчаса. Надо успеть уложиться…

— Серьезных ребят? — медленно, как бы неохотно протянул Г.Б. — В том-то и дело, что их фактически уже нет. Шестерки пока еще целы, а все основные игроки засветились из-за статьи, напечатанной в «Шпигеле». Материал туда, не сомневаюсь, слила какая-то сволочь из Восточной Германии.

— И у вас не нашлось никого лучше, чем посторонний человек, чтобы решить эту проблему?

— Что-то вроде того.

— Гарри, я не мальчик на побегушках…

Баннистер слегка прищурился.

— Да, черт побери, так оно и есть. В этом-то все дело. Ты не мальчик, Вуди, ты для нас божий дар! Те, на другой стороне, будут внимательно, очень внимательно ждать, когда один из моих мальчиков придет к Ширмеру. Причем они даже совсем не уверены, что это мой человек. Скорее, они будут отслеживать, на кого из высших официальных лиц в Бонне попытаются выйти. Поэтому мне до смерти нужен кто-то из другой оперы, кто-то абсолютно чистый, не имеющий к нам никакого отношения, кто-то, у кого здесь есть свои собственные профессиональные интересы. Нам нужен ты, Вуди. Очень нужен, поверь!

— Чепуха. — Палмер встал, прошел в небольшую спальню, где на кровати лежали его открытые дорожные сумки. — Вы придумали это задание в общем-то несуществующего Фонда экономических исследований только для того, чтобы заставить меня поехать в Европу. Разобраться с вашим «голубком».

Г.Б. торопливо последовал за ним.

— Вуди, это задание предлагали тебе несколько месяцев назад. А хренотень со «Шпигелем» образовалась только в прошлую среду.

Палмер начал собирать свои костюмы и складывать их в пустую сумку.

— Это может означать только одно: ваши люди наконец-то догадались сделать правильный ход, то есть попытаться подставить меня задолго до того, как появится реальная необходимость.

— Нет, Вуди, все совсем не так!

Палмер резко повернулся.

— Интересно, что такого может быть у Ширмера, чтобы заставить вас тратить так много денег и драгоценного времени на мою скромную персону? Пытаясь вынудить меня выполнить некое государственное поручение, которое я пока толком не очень-то понимаю. Что?

Г.Б. присел на краешек кровати.

— Экономика.

— Какая экономика?

— Та самая. — Он тяжело вздохнул. — Чем уютнее Вилли Брандту с Восточным блоком, тем неудобнее ему наше военное присутствие на землях Западной Германии. Но выгнать нас он тоже не может, иначе чем еще ему торговаться с восточными друзьями? Надеюсь, тебе это понятно не хуже чем мне.

Палмер согласно кивнул.

— Понятно, понятно. Но, думаю, все это не так уж сложно, как кажется, Гарри. Кстати, может, хватит играть в игрушки. Расскажи мне кое-что, чего я до сих пор почему-то не знаю.

Баннистер снова нахмурился.

— Господи, Вуди, ну почему ты такой упертый? Назло мне?

— Возможно.

— Слушай, у нас возникли серьезные трудности, и я пришел к тебе как к старому другу. Не для издевок, не для того, чтобы ты меня подкалывал, а за помощью.

— Ну, во-первых, мы никогда не были друзьями. Тем более старыми. Г.Б., у тебя вообще никогда не было друзей. Никаких, ни новых, ни старых. Кому как не тебе об этом знать. Во-вторых, задница, в которой ты в конечном итоге оказался, твое собственное произведение. В-третьих, мне очень хотелось бы, чтобы все-таки ты понял: найдите себе другого мальчика на побегушках!

Баннистер молча смотрел, как Палмер закрывает сумки. Затем, слегка прокашлявшись, чтобы хоть как-то заполнить неудобную пауза, сказал:

— Тут имеет место некая формула. Где-то в высших эшелонах власти режима Брандта есть планы или, скажем так, политическое намерение, которое нам необходимо знать. Надо, очень надо! В частности, каким образом будут устанавливаться добрые отношения между Западной и Восточной Германией. Это что, желания, подходы, прощупывание, анализ ситуации или что? Реальные шаги к объединению Германии? Именно это нам и надо знать. Ширмер знает, но не поделится этим ни с кем кроме того, кто скажет ему три слова. Всего три слова. Я хочу, чтобы ты сказал их ему. Услышь его ответ и передай его мне. Только и всего. Просто.

— Даже проще, чем тебе кажется. — Палмер взял оба чемодана и отнес их к выходу. — Кстати, почему бы Госдепу напрямую не спросить об этом самого Вилли Брандта? Он ведь наш лучший друг и все разъяснит. От и до… Должен сказать, куда ему деваться!

Г.Б. снова покачал головой.

— Боюсь, ты слишком долго не был в упряжке, Вуди. С чего бы это одному правительству раскрывать свои секреты другому? Даже союзнику. Даже самому близкому. Не говоря уж о прессе. И, обрати внимание, нам нужна только достоверная информация и никакой политической болтовни. Мы должны знать конкретные планы Брандта. Тебе известны наши военные обязательства в Германии? Стратегические резервы ВВС? Сопровождение? Ракетные базы? Ты хоть представляешь себе, насколько беспомощными мы можем оказаться без наших немецких друзей?

Палмер бросил взгляд на часы. Джимми прибудет в восемь сорок пять и поднимется сюда забрать дорожные сумки. Значит, еще целых пятнадцать минут выслушивать пустую трепотню? Нет, хватит, надо как-то ускорить события.

— Слушай, Гарри, мне пора, не поможешь мне отнести сумки вниз?

Судя по выражению лица, Г.Б. явно растерялся.

— Мне казалось, у нас еще есть немного времени. И, кроме того, нас ни в коем случае не должны видеть вместе, ты же понимаешь… Если тебе пора, я уйду первым, а ты подожди минут пять-шесть.

— Нет проблем.

— Значит, ты переговоришь с Ширмером, да?

— А я что, обещал?

У Баннистера вытянулось лицо.

— Вуди, ты не можешь меня кинуть! Слишком много на этом завязано.

Палмер покачал головой.

— Не думаю. К тому же, полагаю, тебе совсем не трудно найти другого мальчика на побегушках, разве нет?

— Нет, Вуди, прости, но на данный момент кроме тебя никого нет. Мне потребуются месяцы, чтобы найти профессионала твоего уровня. А к тому времени Ширмер может быть либо провален, либо перевербован, либо вообще исчезнет из жизни. В той или иной форме… Эта информация нужна мне не позже чем через неделю. Сейчас ты отправляешься в аэропорт, летишь в Бонн, в любом случае встретишься с Ширмером. Скажи ему три, всего три слова — и окажешь нам неоценимую услугу. И не только мне, Вуди — нашей стране! Поверь мне, там, наверху узнают об этом. Причем не члены кабинета, а в Белом доме! Не сомневаюсь, ни тебе лично, ни твоему банку это, мягко говоря, не помешает.

Палмер ухмыльнулся.

— Послушал бы ты сам себя, Гарри. В твоем голосе такие нотки проповедника, что мне прямо сейчас хочется найти шляпу, куда будут бросать монетки.

— Ты высокомерный говнюк!

— Три коротких слова. Это что, те самые три заветные слова?

— Нет, не совсем. Эти три заветные слова: «начало операции „Овердрафт“». — Г.Б. пристально посмотрел Палмеру в глаза. — Запомнил? «Начало операции „Овердрафт“»! Эти три слова заставят Ширмера действовать. А дяде Сэму нужно все и сразу. Так что теперь все зависит от тебя.

— Вот блин, я ведь…

Баннистер открыл дверь, вышел в коридор, нажал кнопку лифта.

— Пять минут, — прошептал он, выразительно подняв палец. — Пять!

Почувствовав прилив гнева, Палмер схватил свои сумки, вынес их в коридор, закрыл ключом дверь. На два оборота.

— Никаких одолжений, даже не надейся, — нарочно громко сказал он. — Не много ли на себя берешь, Гарри? Я же сказал тебе, это мое последнее слово!

— Не думаю. Есть еще три заветных сло́ва, которые тебе предстоит сказать Ширмеру.

Дверь лифта открылась. Палмер внес туда свои сумки.

— Да пошли вы к черту, и ты и ваш Ширмер! — Он отпустил дверь, она начала закрываться.

Г.Б. задержал ее.

— Теперь ты знаешь эти слова́, — тихо, но весьма выразительно произнес он, сопроводив это не менее убедительным взглядом. — Может, позволишь войти? Или прикажешь спускаться по лестнице пешком?

Дверь закрылась, и лифт медленно пополз вниз. Баннистер тут же одну за другой нажал кнопки всех этажей. На каждом этаже кабина послушно останавливалась, двери с легким шипением автоматически открывались и закрывались.

— А я ведь не зря пришел к тебе, Вуди, совсем не зря. И, думаю, не ошибся. Наша страна тебе отнюдь не безразлична, разве нет?

— Допустим. Но откуда такая уверенность, что ваш «Овердрафт» ей поможет?

— Это не просто уверенность, а точно просчитанная убежденность в том, что сейчас для нас эта операция куда важнее, чем все остальное. Во всяком случае, в Европе.

— Интересно. И с каких это пор ваша контора стала просчитывать так называемую убежденность?

— Всегда. Более того, не удивляйся — и это тоже просчитано, — но многое, очень многое из того, что делается сейчас в Западной Европе, зависит от информации, которую, не сомневаюсь, тебе удастся для нас получить.

Палмер подождал, пока дверь лифта откроется и закроется.

— Это не обычный политический треп, Гарри?

— Нет-нет, поверь, это чистая правда.

— Точно?

— Точнее не бывает. Ни капли вранья или, как ты только что заметил, политического трепа. Наше стратегическое направление в Европе. — Лифт остановился на нижнем этаже. Баннистер вышел в вестибюль. — Сейчас все зависит от тебя, Вуди, сделай это, пожалуйста. — Он ткнул пальцем в потолок. — А теперь, будь любезен, отвези свои сумки назад и дай мне пять минут. Всего пять.

— И пятнадцать в Бонне?

Г.Б. торопливо обвел глазами вестибюль. Там, где-то в углу стоял только тот самый невозмутимого вида молодой человек с рыбьими глазами.

— Да, и пятнадцать в Бонне.

Палмер отошел от двери.

— Ладно, считай, что пять минут у тебя есть. Ну а там посмотрим… — Он нажал на кнопку своего этажа. Лифт медленно пополз наверх, но радостное предвкушение предстоящей поездки в Европу было безнадежно утрачено. Независимо от того, согласится он выполнить просьбу Баннистера или откажется. У таких, как Г.Б., было одно отвратительное качество — они умели испортить почти все, к чему прикасались.

Палмер занес сумки в номер и снова бросил взгляд на часы. Водитель прибудет через несколько минут. А до этого не оставалось ничего иного, как постараться ни о чем не думать.

Глава 3

Динамик приглушенным голосом, сначала по-французски, а затем по-английски, сообщил пассажирам ВИП-зала о начале посадки на рейс 010.

Высокий худощавый мужчина положил газету на сиденье, бросил взгляд на часы. До вылета оставалось еще десять минут. Его узкое лицо под копной темно-русых волос выглядело усталым, а в серых глазах, казалось, появился красноватый отблеск. Он производил впечатление успешного сорокалетнего адвоката. Которое удачно дополняла по-своему легкомысленная поза, в которой он сидел — вальяжно, слегка развалившись, нога за ногу… Солидные ньюйоркцы так себя не ведут. Во всяком случае, в ВИП-зале международного аэропорта.

— Месье Палмер?

Он поднял глаза на симпатичную стюардессу в темно-синей форме.

— Да, он самый.

— Простите, но посадка на ваш рейс скоро заканчивается, месье.

Палмер улыбнулся, встал, взял свой дорогой кожаный портфель и молча последовал за ней.

В головном отсеке «Боинга-707» для пассажиров бизнес-класса было практически пусто. Всего несколько человек. Он почему-то предпочел последний ряд. Тоже совсем пустой. Удобно устроился, благодарно кивнул, когда стюардесса предложила ему шампанское и «Фигаро».

Вудс Палмер-младший не был ни адвокатом, ни ньюйоркцем, ни молодящимся плейбоем. Наоборот — исполнительным директором компании «Юнайтед бэнк энд траст компани», также хорошо известной как ЮБТК, самый крутой банк страны, в определенном смысле, наверное, круче, чем «Бэнк оф Америка» или даже «Сити».

Он давно никуда не выезжал из страны, хотя его банк имел мощные филиалы во всей Европе, включая солидное представительство не где-нибудь, а даже в Москве. Все они, само собой разумеется, требовали каждодневного внимания, но ему удавалось делать это, причем весьма эффективно, на расстоянии. Все просто — современные средства связи! Последний раз они с его бывшей женой Эдис были там лет десять тому назад. Решили по-своему отпраздновать двенадцатилетие их совместной жизни.

Глаза Палмера механически скользили по строчкам французского журнала, но мозг упрямо возвращался к той самой поездке в Европу. Тогда деловые партнеры передавали их из рук в руки, будто тщательно упакованную драгоценность, которую ни в коем случае нельзя открывать. Тогда он был уже вице-президентом Чикагского банка своего отца, поэтому его, как прямого и единственного наследника, опекали с особым старанием, нередко граничащим с нескрываемым подобострастием. В силу чего их путешествие невольно превратилось из удовольствия в рутинную деловую командировку со всеми ее скучнейшими атрибутами. Встречи, переговоры, тосты… А на все остальное, для чего они, собственно, и приехали в Европу, уже просто не было времени. Даже на то, чтобы побыть одним.

Да, сколько же они тогда потеряли! Во время и после войны ему пришлось работать на военную разведку практически во всех странах Западной Европы, хотя больше всего во Франции, Германии и Италии. Он даже как-то предложил Эдис убежать от их слишком уж заботливых «хозяев», но тогда она почему-то испугалась. Возможно, именно это — неожиданный и совсем не свойственный ей отказ принять участие в авантюрном приключении, причем не в политическом, не в профессиональном, а в чисто личном — и стало первым шагом к их последующему расставанию…

Первые полгода Палмер нередко пытался вспомнить, когда же в их счастливой семейной жизни появились первые трещины. Когда? Нет, отсутствие жены его совсем не тревожило. Равно как и детей. Они уже почти взрослые и в любом случае будут вести свою собственную жизнь, не уделяя отцу особого внимания.

Ему также удалось убедить себя в том, что развод не имел ничего общего с Вирджинией Клэри. Их отношения развивались сами по себе и к тому же начались намного позже того, как их так счастливо начавшийся брак с Эдис начал распадаться.

Громкоговоритель равнодушно попросил пассажиров пристегнуть ремни и приготовиться к взлету. По проходу медленно прошла стюардесса, бросая внимательные взгляды направо и налево — хотела лично убедиться, что все пассажиры четко выполнили инструкцию.

Четыре реактивные турбины «Боинга-707» взревели, самолет медленно начал выруливать на взлетную полосу. Палмер отвернулся от иллюминатора, снова взял «Фигаро», пробормотал про себя, что уже слишком стар, чтобы с юношеским восторгом смотреть, как самолет взмывает в небо. Господи, на чем ему только не приходилось летать во время войны! Практически на всем, начиная с «мустангов» и кончая тяжелыми бомбардировщиками «Б-17» и «Б-24». Не говоря уж о прыжках с парашютом с легких разведывательных самолетов и даже полетах на глайдерах. Да и после войны чуть ли не каждую неделю надо было куда-то летать по неотложным банковским делам. Правда, в Соединенных Штатах, но все равно летать! На самолетах, вертолетах…

«Боинг» резко взмыл вверх. Надпись «Пристегните ремни и не курите» на верхнем табло погасла. Палмер оторвался от журнала, снова бросил взгляд в окно иллюминатора.

— Шампанское, месье Палмер? — донесся до него мелодичный голос симпатичной стюардессы в мини-юбке и с великолепными ногами.

— Да, пожалуй, — со вздохом согласился он, беря бокал с подноса.

Слишком много шампанского за последние несколько дней. Иногда даже в зале для заседаний Совета директоров банка. Палмеру было не очень-то приятно осознавать, как счастливы были его подчиненные, когда он оставлял их одних хотя бы на неделю. Не говоря уж о месяце. Молодые с облегчением вздыхали, хотя бы ненадолго избавившись от его жесткого, чуть ли не ежеминутного контроля, а у тех, кто рангом повыше, были свои причины радоваться его отсутствию. Пусть даже на время. Он постоянно давил на них, вынуждал принимать трудные решения и тем самым брать на себя ответственность. Со всеми вытекающими обстоятельствами! А вот когда его нет, ничто не мешает интригам и заговорам расцветать пышным цветом…

Вчера вечером он заказал шампанское для себя и своих детей. Вуди, его старшенький, пил вино вот уже несколько лет. И, похоже, первым догадался о предстоящем расставании и неизбежном разводе. Но при этом предпочел не принимать чью-либо сторону. Наверное, счел более выгодным постараться соблюдать нейтралитет. Ведь не зря же говорят: «Ласковое теляти двух маток сосет».

Тому, самому младшему, было позволено выпить всего один бокал. Что он и сделал в свойственной ему деловой манере, попросту и как бы в один глоток. Как кока-колу. Ему, казалось, даже не приходило в голову, что отец давно уже не живет у них дома! Маленький Том всегда жил в каком-то своем, собственном измерении, даже не замечая, чем занимаются взрослые, включая его родителей.

Больше всего шампанского выпила его пятнадцатилетняя дочь Джерри. И больше всего проблем создавала тоже она. Она с самого начала открыто и весьма категорично заявила, что, кстати, неоднократно делала и потом:

— Никто ни в чем не виноват! В любом деле всегда есть две стороны. Лично я не верю ни той ни другой, но у каждой из них наверняка есть свои причины.

У Палмера нередко чесались руки «пресечь бунт на корабле», но, понимая, что это уже не его дом, и желая, чтобы ни у кого из его детей не осталось о нем плохих воспоминаний, он, как мог, сдерживал себя. Что ему, слава богу, удавалось. Особенно вчера вечером, поскольку у них не будет возможности видеться, как минимум, месяц, а может, даже и целых два… Он сообщил им детали своего маршрута — где, что, когда, — чтобы они в любой момент могли с ним связаться.

— И по телефону тоже, если возникнут проблемы. Разумеется, за мой счет.

— Проблемы с чем? — поинтересовалась Джерри.

Палмер пожал плечами.

— Жизнь подростка одна сплошная проблема, разве нет?

Джерри бросила на него долгий пристальный взгляд. Господи, как же она похожа на свою мать! В какой-то степени и на него. То же самое слегка вытянутое худощавое лицо, высокие скулы, серые глаза и прямые темно-русые волосы. Точно так наверняка выглядела Эдис, когда ей было пятнадцать. Возможно, именно это сходство и объясняло ее интуитивное, но почти всегда правильное понимание как его самого, так и его поступков. Когда один белый, высокий, блондинистый англосакс производит детей от другой себе подобной особи, результаты неизбежно более чем предсказуемы. А вот темноволосая, невысокая ирландка Вирджиния Клэри — это совсем другое дело.

Последнюю бутылку шампанского он открыл, когда они наконец-то остались одни…

Да, есть кое-что, чем он не поделился ни с ней, ни с теми, кто доверил ему это не совсем обычное задание. Палмер прекрасно понимал — ничего такого поразительного в платежных балансах, которые ему предстоит проверить, ожидать не следует. Соответственно, и каких-то новых радикальных предложений. Хотя наверняка можно будет собрать в кучку несколько старых идей и должным образом их представить. Так сказать, в свете сегодняшнего дня. К тому же это позволит ему сэкономить целый месяц, который он сможет употребить лично на самого себя. И никто ничего не заподозрит, даже супершпион Г.Б. с его грандиозным «Овердрафтом»!

Палмер изо всех сил пытался забыть ту неприятную встречу с Гарри Баннистером, но пока это ему не очень удавалось. Ничего, ничего, со временем все образуется. Несмотря даже на то, что по-прежнему оставалось не совсем понятным, используют ли его как мальчика на побегушках или нет! Ладно, так или иначе, это все равно лучше, чем тут же вернуться в Нью-Йорк с его городской вонью, бомжами и вечным грохотом.

Он знал, от чего страдает. Даже придумал, как часто любил делать, название — «тоска по дому наоборот»! Сейчас домой ему совсем не хотелось, это уж точно.

Когда «707» резко оторвался от взлетной полосы и взмыл вверх, Палмер почувствовал странное облегчение — как будто это он как бы отрывался от опостылевшего старого и летел куда-то к неизвестному новому. Конечно же, это абсурд, понимал он. Ведь, собственно говоря, летели они не в новый, а в Старый, его Старый, прежний мир!

Глава 4

Сделав всего один круг над парижским аэропортом Орли, рейс 010 получил разрешение на посадку. Когда самолет коснулся бетона взлетной полосы, Палмер бросил мимолетный взгляд на современные строения вокруг, готовые и достраиваемые — да, все аэропорты везде одинаковы. Во всем мире. Ничего особенно французского в Орли, равно как ничего такого уж мемфисского в Мемфисе. У всех у них полуполовинчатый вид, со свойственным ему пристрастием к ярким метафорам невольно пробормотал он.

Палмер заметил человека из ЮБТК даже до того, как самолет вырулил до портала. Естественно, он его не знал и никогда раньше не видел. Но по короткой стрижке, важному виду и дорогому темно-оливковому костюму встречающего, стоящего у черного «мерседеса» чуть ли не прямо на взлетной полосе, было ясно — это кто-то из самых высших чиновников парижского отделения его банка.

Может, попытаться избежать очередного навязчивого «гостеприимства»? А надо ли? Да и куда деваться? Его тут все равно все знали. Как говорят, слишком лично и слишком хорошо! Поэтому, когда самолет припарковался, он встал, взял свой дорогой кожаный портфель и неторопливо направился к выходу.

Не успел он сделать и двух шагов вниз по трапу, как тот самый молодой человек приветственно поднял руку, изобразил добрую улыбку, побежал вверх по ступенькам.

— Добрый день, месье Палмер. Добро пожаловать в Париж, сэр.

— Вы кто? Из ЮБТК?

— Конечно. Анри Добер, сэр. — Он бросил выразительный взгляд на кожаный портфель. — Позвольте помочь вам с багажом.

— Спасибо, но это вряд ли можно назвать багажом, мистер Добер. Ну и куда?

Молодой человек стер улыбку с лица и повел Палмера к черному лимузину. На взлетную полосу вырулил очередной «Боинг-727», взревел турбинами и резко взмыл в небо. Палмер проводил его долгим взглядом, задумчиво почесал переносицу и повернулся к Доберу.

— Хороший вечер, не правда ли? Как вам удалось это устроить?

Добер покраснел.

— Всю неделю дождило, сэр. Боюсь, всю следующую будет также. Во всяком случае, так обещают синоптики. Зато на выходные мы уж постараемся обеспечить вам солнышко, не сомневайтесь.

— Что ж, будем надеяться.

Усевшись на заднее сидение машины, Палмер тут же обратил внимание на девушку с длинными, очень длинными ногами, сидевшую на откидном кресле лицом к нему.

Интересно, они на самом деле такие длинные или только кажутся, потому что изумительно стройные и почти полностью открыты, слегка усмехнувшись, подумал он.

— Добрый вечер, мистер Палмер, — мелодично произнесла она.

На вид ей было где-то около тридцати. Миленькое, овальное личико, хотя уже заметные морщинки и мешочки под глазами вряд ли позволяли назвать ее куколкой. Но в глазах, в глазах за большими круглыми очками светилось такое влечение, что с ней не сравнилась бы никакая куколка.

— Добрый.

— Я…

— Это Элеонора Грегорис, ваша личная переводчица, мистер Палмер, — объяснил Добер, садясь на соседнее откидное кресло.

Они оба с серьезным видом смотрели на него, очевидно, думая: ну и что теперь делать с этой крупной шишкой? И как себя вести?

Он в свою очередь тоже бросил на них пристальный взгляд. Особенно на Элеонору. В отличие от Добера, она казалась абсолютно невозмутимой, почти безмятежной. Несколько слов, произнесенные ею как приветствие, мало что говорили ему, кто она такая. Английский практически без акцента. Разве что не совсем правильные ударения. Хотя не американка и не британка, это уж точно. А вот звук «л» несколько мягковат. Похоже на что-то германское. Илилатинское? Интересно, интересно…

— Мисс Грегорис, простите, вы случайно не из Голландии?

Ее темные брови удивленно поднялись вверх.

— Как вы догадались?

Палмер молча пожал плечами. Да, зря он это сделал. Старый трюк, к которому частенько приходилось прибегать во время войны, но за последние двадцать лет ни разу.

— Вообще-то, я не совсем из Голландии. — Ее чувственные губы расплылись в широкой улыбке. Настолько обаятельной, что слова, собственно говоря, не имели особенного значения. — То есть, я имею в виду, что не родилась там. Но последние пять лет да, действительно жила в Роттердаме. До того как переехать в Париж…

Лимузин медленно тронулся, набрал скорость, свернул с кленовой аллеи на скоростное шоссе к Парижу. Огромный прямоугольник отеля «Орли Хилтон», сияя стеклами, возвышался по левую сторону, напоминая гигантский спичечный коробок. А кругом множество знаков, указателей, надписей, рекламных щитов. Точно таких же, как на территории любого аэропорта Соединенных Штатов. Один к одному. Палмер невольно усмехнулся: такое впечатление, будто он никуда не уезжал из дома.

Он снова бросил взгляд на ноги мисс Грегорис. Господи, неужели они на самом деле такие длинные? Нет, надо подождать, пока она выйдет из машины.

Добер монотонно бубнил что-то невероятно скучное. Впрочем, это совсем не мешало Палмеру думать о своем. И хотя отдельные слова и даже фразы все-таки до его сознания доходили, его куда больше беспокоило ощущение, что он подъезжает не к одной из крупнейших столиц Европы, Парижу, а к какому-то затрапезному Алленстауну или Манси где-то в захолустье Северной Америки.

— …Серьезные сдвиги в погодных циклах этим летом, большинство европейцев сходят с ума от такого количества дождей, — донесся до него голос Добера.

Да, забавно, забавно, невольно подумал Палмер. Откуда только такие берутся? Как один из высших и, судя по всему, вполне перспективных руководителей серьезного бизнеса может без запинки бесконечно говорить о какой-то совершенно бессмысленной чепухе? Причем ровно столько, сколько понадобится для того, чтобы заполнить якобы неудобную паузу. Будто заранее выучил все это наизусть. Поразительно, просто поразительно!

Хотя вся беда в том, что когда ты становишься мастером тривиальных бесед, мастером говорить практически бесконечно, на любые темы, но при этом не затрагивать суть дела, не касаться никаких сколько-нибудь противоречивых тем, ты рано или поздно утрачиваешь способность обсуждать и тем более решать реально важные вопросы. Настоящий профи понимает это с самого начала. Палмер не сомневался: большинство деловых встреч, которые ему предстояло провести в Париже, заняли бы, как минимум, раза в два меньше времени и сил, если бы те, кто там будет, не занимались бы пустой болтовней, оправданиями, воспоминаниями, никому не нужными объяснениями и даже облизыванием самих себя любимых, а предпочитали бы иметь дело с реальными фактами. Пусть даже весьма жесткими и далеко не самыми приятными.

Вот взять, например, Добера. Явно испугавшись оказанного ему доверия опекать важную шишку в моем лице, он сделал очень правильный ход — взял с собой на редкость сексапильную женщину с томным взглядом, невероятно длинными ногами, ну и со всем остальным и приготовился бесконечно болтать языком. Ровно столько, сколько понадобится, чтобы услышать или хотя бы догадаться, что этой шишке, собственно говоря, от него надо. И, главное, как себя с ним вести.

Американцев недолюбливали в Европе и по другой причине. Им даже в дружеской беседе свойственно настойчивое, иногда доходящее до крайности стремление заставить собеседника услышать именно то, что им хочется. Им и только им одним! «Не надо раскачивать лодку!» — вот их девиз. «Не надо менять то, что не надо менять!»

— Скажите, мисс Грегорис, — неожиданно перебил Палмер монотонное бормотание Добера. — А что, центральный рынок в Париже на самом деле снесли?

Ее глаза, слегка прищурившись, как у снайпера, прицелились в него.

— Да, на самом деле. Теперь торговля, как вы можете увидеть, — она ткнула пальцем в окно, — переместилась сюда.

Он довольно кивнул. Что ж, притягательная привлекательность, великолепные ноги и практически мгновенная реакция!

— Сколько у вас языков?

— Четыре. Английский, французский, итальянский, немецкий. — Она помолчала, слегка нахмурилась и, непонятно почему, как бы осуждающе добавила: — Ну и, конечно, голландский.

Одобрительно хмыкнув, Палмер повернулся к Доберу.

— Она у нас в штате?

От неожиданности тот прервал свой бесконечный монолог, нервно облизнул губы.

— В штате? Да-да, конечно же. Мисс Грегорис числится у нас в отделе писем.

Они уже приближались к городу. Хотя ощущение того, что этот город был Парижем, у Палмера по-прежнему не было…

Глава 5

Бегло осмотрев свой номер в шикарном отеле «Риц», Палмер довольно усмехнулся. Что ж, нормально, все как положено. К тому же этот зануда Добер и его мисс Грегорис с ее томным взглядом и бесконечно длинными ногами наконец-то оставили его одного. Слава тебе господи. Все-таки это его первая ночь в Париже. За столько-то лет!

Палмеру вообще никогда не нравилось, когда его «опекали». В любой форме и даже из самых лучших побуждений. Тем более в такой день, когда ему как никогда хотелось почувствовать себя свободным.

Чуть постояв в самом центре гостиной, он подошел к низкой багажной лавочке, открыл свои сумки — пусть его вещи «подышат». Потом бросил взгляд на часы. Сначала на свои дорогие наручные, затем на большие настенные. Так, так, так, без пяти одиннадцать. Парижское время. Что ж, отлично. Вот оно, преимущество летать дневным рейсом. Если, конечно, можешь позволить себе выбросить на ветер целый день. Палмер мог. Кроме того, это избавляло от необходимости спать во время перелета и помогало легче пережить неудобства от смены часовых поясов.

Начав распаковывать свои дорожные сумки, чего он, естественно, толком делать не умел, Палмер, недовольно хмыкнув, пожалел, что отказался от предложения консьержа прислать ему для этого горничную. Тем самым, из-за своего чуть ли не фанатичного желания быть независимым он фактически превращался в слугу самому себе!

Чертыхаясь, закончил как смог это трудное дело, принял душ, переоделся и спустился вниз. Сдал ключ от номера, благодарно кивнул, услышал, что никаких сообщений для него не поступило, и направился к выходу. Но буквально через несколько шагов остановился. Кстати, ведь все выходят через главный вход. А ему хотелось делать не как все. В данном случае, побыть одному. Сейчас это было для него крайне важно… Значит, надо выйти другим путем.

Он свернул налево и неуверенно, постоянно озираясь, прошел через несколько практически полупустых помещений, где не было ничего, кроме нескольких магазинчиков, торговавших тканями, плюшевыми креслами, стульями, прочей мебелью, и оказался в длинном, казалось, бесконечном коридоре, по обеим сторонам которого светились ярко раскрашенные витрины. Неторопливо шагая по нему, Палмер обратил внимание на хорошо одетых, пахнущих дорогими духами делового вида людей в цепочках и дорогих перстнях — скорее всего, покупателей, — внимательно осматривающих всё вокруг.

Ну вот, наконец-то и выход. В глухой и на редкость грязный переулок. Хотя табличка на углу крупными буквами горделиво провозглашала, что это улица Камбон.

Он, слегка прикрыв глаза, немного постоял — надо привести чувства в порядок. Воздух был теплым и слегка влажным. Как будто где-то совсем рядом огромный водный массив. Которого не было, да, впрочем, и не могло здесь быть. Интересно, почему он решил выйти через черный ход? И почему отказался от сопровождения и помощи? Решил побыть свободным? От Штатов, от Нью-Йорка, от дома или вообще от всего?

Палмер никогда не понимал экспатриантов, даже самых знаменитых, которые, казалось, оставались стопроцентными американцами, никогда даже не живя в Америке. Ну да ладно, бог с ними. Он медленно огляделся вокруг. Улица Камбон сворачивала куда-то налево. Что ж, пойдем, посмотрим, куда она ведет. Если, конечно, ведет. Завернув за угол и увидев вывеску, он даже раскрыл рот от удивления. Потом ухмыльнулся: вот это да! «Чейз Манхэттен». Филиал одного из крупнейших банков Соединенных Штатов. И где? На самой обычной парижской улочке, где нет зданий выше шестого этажа. Хотя на самом деле за этими скучными равнодушными бетонными фасадами и задрапированными окнами вполне могло скрываться все, что угодно — деловые офисы, дорогие магазины, частные клубы, спортивные залы, сауны и даже салоны красоты. Он остановился, повернул назад, свернул за угол, дошел до улицы Св. Оноре, снова огляделся. Да, вот он — совсем рядом на крыше вроде бы совсем невзрачного дома синели крупные неоновые буквы его собственного банка — ЮБТК! В строгом выдержанном формате. Вдруг свет погас, и дом погрузился в полную темноту. Палмер бросил взгляд на часы: пять минут первого. Значит, таймер дал сбой. Нет, это непорядок. Надо будет сказать об этом Доберу. Обязательно! Затем его лицо нахмурилось. А, собственно говоря, зачем? Зачем ему хоть что-нибудь об этом говорить Доберу? Он ведь здесь не в служебной командировке, совсем не по делам банка. Пусть этим чертовым таймером и занимается сама парижская контора. В крайнем случае, заплатит копеечный штраф. Ну а если что не так, тогда и будем разбираться…

Рядом пронзительно завизжали шины резко остановившегося такси. В отличие от Нью-Йорка, парижский водитель, естественно, не счел нужным унизиться до того, чтобы задать естественный вопрос — «куда ехать». В такое-то время и так ясно. Тем не менее, Палмер просигналил взмахом руки, сам открыл дверь, сел на заднее сиденье и назвал адрес: Сен-Жермен-де-Пре.

Водитель что-то недовольно пробормотал, но включил передачу, и машина тронулась с места. Палмер и сам толком не понимал, почему попросил отвезти его именно в этот район Парижа. Монпарнас у него всегда ассоциировался с вечно эпатирующими студентами, экзистенциалистами вроде Сартра и такими древними реликтами богемы, как знаменитые кафе «Флор» или «Де Маго». Ему также почему-то пришло в голову, что там, собственно говоря, никого не будет кроме толпы туристов, бесцельно шатающихся в поисках «настоящего» Парижа.

Глядя из заднего окошка такси, Палмер отметил, что и «настоящий» Париж, похоже, заканчивал ночную жизнь намного раньше, чем, скажем, его родной Нью-Йорк. Там, в Манхэттене народ обычно заканчивает гулять задолго после полуночи.

Машина свернула на юг, пронеслась по уже совсем безлюдной улице Рояль и выехала на площадь Конкорд. Темную и тоже практически пустую. Если, конечно, не считать вековых деревьев и кустарниковой аллеи. Затем через мост на другой берег величавой Сены. Боковым зрением Палмер увидел отблески света от прогулочного пароходика, очевидно, уже возвращающегося к своему причалу…

Так, похоже, они уже у бульвара Сен-Жермен. Наконец-то, много света, веселых людей и движения!

— Остановите, пожалуйста, здесь.

Водитель что-то пробурчал, но свернул к обочине и остановился.

Палмер вышел из машины, заплатил и влился в густую толпу любителей ночных развлечений. В освободившееся такси тут же запрыгнули две миловидные, похоже, девятнадцатилетние девицы в широченных — очевидно, супермодных — джинсах, практически совершенно прозрачных шифоновых блузах и с индейскими повязками на лбу.

Вон оно, «Де Маго»! Но на противоположной стороне бульвара. Просто так туда не добраться. Слишком много людей и машин. Значит, придется дойти до угла и пересечь улицу на светофоре. Ладно, ничего страшного, время терпит…

Когда он добрался до кафе, какой-то юноша с девушкой уже расплатились, встали и освободили столик у самой кромки тротуара. Палмер тут же сел за него, тем самым лишив удовольствия несколько стоявших в очереди пар. Впрочем, они особенно и не возражали. Просто пожали плечами, хотя и бросили на него осуждающий взгляд.

На столике оставались следы предыдущего пиршества: стеклянная пепельница, полная окурков, на доброй половине из которых была губная помада, два пустых бокала с кусочками льда, две пустые бутылки оранжада. Сигареты были американские, что могло ничего не означать. Парижане или тем более иностранные туристы вряд ли придут на Сен-Жермен после полуночи только для того, чтобы выпить оранжад и патриотически выкурить французский «жетан».

Мгновенно появившийся официант убрал все со стола, включая две монеты по франку каждая. Значит, точно, здесь сидели американцы, решил Палмер. Кто еще может дать такие щедрые чаевые, где они уже́ и без того включаются в счет?

— Виски с содовой, — попросил он официанта.

— Хорошо, сэр.

Ожидая, пока ему принесут заказ, Палмер невольно предположил, что ему вряд ли удастся сойти за кого-либо кроме самого себя. Его акцент, манера поведения, одежда, даже якобы спортивная куртка и кожаные мокасины сразу же выдадут его.

Там, до́ма, в Нью-Йорке он мог позволить себе выглядеть как кто угодно, как человек любой профессии и класса, а вот здесь только как иностранец или, иначе говоря, как турист.

Мимо столика бесконечной чередой — туда-сюда — проходили люди, чаще весело смеющиеся и шутящие. Но хотя это была территория Сорбонны, студенческого вида молодых людей среди них было куда меньше, чем следовало бы ожидать. Во всяком случае, в возрастном плане. Вокруг было множество подростков в модных прикидах, безрукавках из оленьей кожи, длинных плащах, полы которых подметали тротуар, длинных тюлевых шарфах а ля Айседора Дункан, голыми ногами, напомаженными волосами и, что самое удивительное, пустыми, совершенно пустыми глазами.

Время от времени появлялись люди несколько постарше. Чаще всего либо две женщины, либо двое мужчин, вяло бредущих по тротуару, но непрестанно бросающих быстрые жадные взгляды по сторонам. Вряд ли они хотели что-нибудь купить. Скорее, «продать» себя…

Перед кафе «Флор» с визгом шин затормозило такси, из которого сразу же вышли два моложавого вида американца, с уже наметившимися животами. Как теперь принято называть — «пивными». А сразу за ними — две парижские путаны. Хорошего класса и дорогие. Наверняка по вызову. Что сразу же было заметно по их внешнему виду — по вроде бы полупристойной, но вполне фирменной одежде и вызывающе, специфически бледно раскрашенным губам. Тут уж не ошибешься, глядя на них, подумал Палмер. Такие не уличные шалашовки, они не кормятся объедками, они сами накрывают на стол!

Один из мужчин заплатил за такси и жестом отпустил машину. Девушки пренебрежительно огляделись вокруг. Нет, это не их площадка. Вот отель «Риц» или «Георг V» — это совсем другое дело. Но не этот же хренов Латинский квартал с его вечно бедными и плохо одетыми студентами!

Официант подошел к столу, молча поставил охлажденный бокал с виски, рядом положил счет и так же молча ушел. Палмер сделал большой глоток, снова бросил взгляд на дорогих девушек, которые уговорили своих спутников для начала пойти в заведение под забавным названием «Наша аптека» на противоположной стороне.

Не успели они скрыться из вида, как там же, на углу совершенно неожиданно показалась Элеонора Грегорис, причем под руку с каким-то мужчиной! Палмер невольно выпрямился, прищурившись, вгляделся — не ошибся ли он? Нет, не ошибся. Она, это она! Его взгляд тут же опустился на ее ноги: да, на самом деле длинные и к тому же удивительно стройные. Как он с самого начала и предполагал. Она вообще казалась слишком высокой для европейки. Да еще такие длинные ноги. «Главное — ноги, а остальное неважно», — почему-то пришло ему в голову.

Ну и как это прикажете понимать? Впервые встретить в чужом городе человека, а потом снова и снова? Причем в самых неожиданных местах. Что это, случайность? Простое совпадение? Или… Он быстро допил свое виски, оставил деньги на столе и торопливо последовал за теми двумя дорогими девочками по вызову, которые только что скрылись за углом на другой стороне бульвара.

Тут толпа выглядела более смешанной: куда меньше американцев и заметно больше французов. Или, по крайней мере, европейцев. Но тоже вполне состоятельных, довольных жизнью и готовых наслаждаться ею по полной программе. Большинству лет за сорок, женщины, как правило, худые, с ореховым загаром по всему телу, которое они максимально демонстрировали всеми возможными способами: вызывающие разрезы на юбках, чуть ли не до верхней резинки мини-трусиков, прозрачные блузки, полуобнаженные груди… Эффект подчеркивался совершенно бледной, бесцветной помадой на губах и мрачно-черными тенями на глазах. Мужчины, почти все полноватые, с брюшком, пухлыми щеками, бакенбардами, чаще всего переходящими в густые, старательно набриолиненные усы. И с несколькими волосками на лысине. Эти, как отметил Палмер, на отдыхе не носили пиджаков. И вообще не признавали строгих тонов. Ни в шортах, ни в кроссовках, ни даже в нижнем белье. Все, абсолютно все должно быть многополосным, ну или хотя бы разноцветным. Плюс толстые широкие кожаные ремни, которые так любят садисты. Скорее всего, не для устрашения жертв, а чтобы заявить о себе. Так сказать, показать себя миру.

Когда он потягивал светлое эльзасское пиво, — терпеливо прождав минут двадцать пять в очереди, он все-таки оказался за столиком того самого знаменитого кафе «Брассери липп», — у него внезапно появилось ощущение дежавю. Но не того, что случилось с ним тогда, давным-давно в Париже, а чего-то, связанного с Нью-Йорком. Точно такие же малолетки, разгуливающие поздно вечером по Манхэттену, студенты в вызывающей рванине, как, скажем, в Бостоне или Южной Калифорнии… Те же самые «солидняки» в барах и клубах. Совсем как в Сан-Франциско, Вашингтоне, Чикаго. Да и, наверное, в любом другом крупном городе Америки.

Официант принес ему меню. Палмер даже не стал его изучать. В самолете его совсем неплохо покормили, но это было несколько часов тому назад. Поэтому он, не раздумывая, заказал choucroute^[1] — самое известное фирменное блюдо «Брассери липп»? Разве только самый ленивый. Кто никогда не заглядывал в гламурные американские журналы.

У него вдруг почему-то появилось болезненное ощущение, что он вообще никуда не уезжал из дома. Это ужасно — сейчас не только аэропорты, но практически и все большие города Старого света походили друг на друга как две капли воды. Увы, похоже, Европа становится чудовищной имитацией Соединенных Штатов. Ужасно! Да, ужасно и по-своему обидно…

Его мысли прервал официант, принесший choucroute на подносе в двух глиняных горшочках, накрытых ярко расшитыми салфетками — кстати, тоже фирменная изюминка. От еды исходил такой приятный, чудовищно соблазнительный запах, что все дурные мысли тут же как бы испарились. Официант, довольно ухмыльнувшись, выложил choucroute из горшков на тарелку, благодарно кивнул и удалился. Палмер, с непонятной для него самого жадностью, начал есть, даже не есть, а, скорее, накинулся на эту действительно великолепную еду.

Глава 6

Было уже около двух часов ночи, когда таксист высадил Палмера у входа в отель «Риц». Он немного постоял, задумчиво глядя на темный фасад парижского филиала его банка ЮБТК на другой стороне площади Вандом. Что ему предстоит делать завтра — то есть, собственно, уже сегодня, — чем заниматься, у него пока еще не было ни малейшего понятия. Хотя рано или поздно ему в любом случае придется нанести туда визит. В филиал своего собственного банка. А ему этого так не хотелось…

Более того, у него появились серьезные опасения: а стоило ли вообще все это затевать? Не совершил ли он большую ошибку, согласившись вот так открыто приехать сюда для проверки и переговоров по столь деликатным вопросам? Даже если это напрямую не связано с его собственным банком. Наверное, было бы куда лучше просто скрыться из вида. По крайней мере, на месяц или, может, даже подольше. Чтобы всего лишь несколько абсолютно доверенных людей были в курсе его перемещений. Никаких платежных балансов, никаких официальных или даже полуофициальных встреч… Только солнечный пляж, ласковое море, долгие прогулки по гостеприимным улочкам тихого провинциального городка, может, даже музеи.

Войдя в отель и подойдя к стойке регистрации, он попросил ключ от своего номера. Дежурный портье, вежливо улыбнувшись, протянул ему ключ и два запечатанных конверта с каблограммами. На каждом из них крупными буквами было напечатано его полное имя.

— Ну и когда они пришли?

Брови портье удивленно поползли вверх. Он взглядом указал на верхние уголки конвертов, где ярко-фиолетовыми чернилами было проштамповано время доставки — двадцать три ноль ноль. Палмер нахмурился.

— Ладно, я поговорю об этом с менеджером утром, — сердито, чуть ли не гневно бросил он, резко повернулся и неторопливо направился к лифту, одновременно надрывая один из конвертов и искренне пытаясь понять, что именно вывело его из себя. Вроде бы давно уже пора научиться не выказывать раздражения только потому, что кто-то другой не умеет делать свою работу как положено.

У себя в номере он плюхнулся в шикарное кожаное кресло у большого окна, равнодушно посмотрел через шторы на уличные фонари, достал каблограммы из конвертов. Первая была от Вирджинии: «Добро пожаловать в Париж. Уже очень скучаю. Поскорей решай мировые проблемы и возвращайся, чтобы решить мои. Люблю, люблю, целую!» Палмер улыбнулся, бросил взгляд на часы. Да, сейчас там, в Нью-Йорке где-то около девяти вечера. Может, позвонить ей прямо сейчас, подумал он. Вряд ли — в это время международные телефонные линии наверняка полностью забиты.

Ладно, теперь вторая: «Cher papa, bien venue a Paris. Nous sommes tres triste mais tres bon. Retourenez-toi vitemente, Geraldine».^[2]

Ну и что теперь? Делать еще один звонок в Нью-Йорк? Нет, это подождет, сначала надо собраться с мыслями. Он откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза… Обычно сконцентрироваться на чем-то важном для него не составляло особого труда, но сегодня, здесь, в прекрасном, но все-таки чужом городе, где он совершенно один, где не от кого ждать ни поддержки, ни помощи, как принять нужное, правильное решение?

Ладно, сначала город. Неужели то, что он сегодня увидел, вызвало у него такое чувство депрессии? Вряд ли. Он попытался мысленно вспомнить свое последнее пребывание в Париже. Нет, не тогда с Эдис, а буквально через несколько дней после освобождения города от фашистов, когда их спецгруппа наконец-то напала на след колонны армейских грузовиков с архивными документами гестапо, слишком уж ценными и, значит, не подлежащими уничтожению.

Да, тогда, по данным воздушной разведки, немцы совсем недавно успели заминировать несколько дорог через Компьенский лес. Ну а не сделали ли они то же самое и с другими дорогами задолго до того? Причем не в срочном порядке, а спокойно, неторопливо, со свойственной им аккуратностью и расчетливой педантичностью. Сидя рядом с водителем в головном «джипе», Палмер держал постоянную радиосвязь с приданным им одномоторным самолетом-разведчиком, постоянно кружившим где-то километрах в трех впереди, отслеживая маршрут тех самых гестаповских грузовиков.

— Группа, группа, это Чарли, — раздался голос пилота из переносной рации.

— Слышу тебя, Чарли. Где ты?

— Недалеко. Четыре «мерседеса» на приличной скорости направляются на запад к Суассон-Реймс. Вдоль реки Эн. Минут через десять-пятнадцать выедут из леса.

— Принял, Чарли. Ты нас видишь?

— Пока не имею возможности.

— Мы движемся на северо-запад по дороге к зоне.

— Вас понял, группа. Оставайтесь на связи… — Снова статические помехи. — «Мерседесы» резко свернули на юг и на большой скорости двигаются в направлении Пьерфона. Дорога очень узкая, вдоль нее густые деревья. Сильно затрудняют обзор…

Сейчас, откинувшись на спинку кожаного кресла у окна своего номера в пятизвездном отеле, Палмер мог легко восстановить то, что происходило двадцать пять лет тому назад. В мельчайших деталях. Да, конечно же, им удалось перехватить секретный гестаповский конвой, опередив их и добравшись до Пьерфона первыми, поехав напрямую по диагонали через лес. Несмотря даже на то, что их «джипы» заметно уступали гестаповским «мерседесам» по скорости. Но ведь тогда толком никто не знал — а вдруг эта чертова дорога в лесу заминирована?! По ориентировке Второго отдела контрразведки, столь желанные архивы гестапо являли собой не что иное, как личные дела информаторов и прочих французских коллаборационистов, которых нацисты «зашифровали» и оставили под крышей в качестве тайных агентов, террористов, предателей, вербовщиков предателей, ну и тому подобной швали, полезных возрождению великого дела нацизма!

Палмер переключился на дежурный коротковолновый диапазон — надо предупредить ребят спецназа из Р-51, ожидающих в аэропорту Ле Бурже. На всякий случай. Мало ли что… Они могут понадобиться в любую минуту.

Но связь вдруг куда-то полностью провалилась — сплошной треск, шум, посторонние голоса… Короче говоря, Ле Бурже не отвечал! В конечном итоге, несколько раз крепко чертыхнувшись, Палмер снова вернулся к самолету-разведчику.

— Чарли, Чарли, это группа. Вернись немного назад и выйди на визуальный контакт. Мы едем на юго-запад через густой лес, и нам нужны глаза сверху. Очень нужны!

То, что случилось дальше, стало, как ни странно, для Палмера одним из самых тяжелых испытаний в жизни. Жестом руки остановив остальные машины своей группы, чтобы они не пострадали, в случае если головной «джип» вдруг подорвется на мине, он приказал водителю пересесть во вторую машину, сам сел за руль и осторожно тронулся вперед. Сразу же вырулил правыми колесами на обочину, поскольку считал, что мины, если таковые имелись, были заложены как можно ближе к центру дороги, где они могли так или иначе поразить цель, движущуюся в любом направлении. Хотя с логической точки зрения предусмотрительным немцам следовало бы установить их только на правой стороне, оставив левую свободной — на случай если им самим придется изменить маршрут и попытаться вернуться тем же путем. «Что ж, будем надеяться, у них хватило ума именно так и сделать», — подумал он тогда.

Через двадцать минут вся группа с ревущими моторами и на большой скорости — как минимум, восемьдесят километров в час — въехала, нет, скорее, ворвалась в Пьерфон. При этом не потеряв ни одного агента, ни одной машины. Здорово! Но его взгляд почему-то задержался на внушительного вида средневековом замке прямо в центре города…

— Группа, группа, вас вызывает Чарли.

— Я на связи, Чарли. Что там у вас?

— Немцы запрятались в норы в рощице рядом с за́мком на юго-западном периметре справа от дороги. Скорее всего, рассчитывают, что вы просвистите мимо, даже их не заметив. Мне, честно говоря, непонятно, откуда им известно, что вы у них на хвосте.

— Просто. Скорее всего, они визуально отслеживают твой самолетик, Чарли, — сказал Палмер пилоту и, чуть помолчав, добавил: — А может, и прослушивают наши переговоры. Вот так… Ладно, ничего страшного. И в любом случае спасибо.

Он по коротковолновой связи приказал группе сомкнуться и на малой скорости тронуться вдоль юго-западной стены за́мка. Зная, что даже если немцам удалось организовать прослушку их разговоров с Чарли, они немедленно вылезут из укрытия и постараются как можно скорее «сделать ноги». А что еще им остается?!

Группа перехватила гестаповские «мерседесы» у массивных кирпичных ворот за́мка. Палмер остановил головную машину длинной очередью из своего короткоствольного автомата, а те ответили плотным огнем из «шмейссеров». Началась яростная пальба с обеих сторон. Которая сразу же прекратилась, как только из третьего «джипа» выскочил солдат группы с крупнокалиберным гранатометом, залег возле колес и начал прицеливаться. Гестаповцы тут же завопили: «Прекратить огонь! Прекратить!» — и начали по одному выходить с поднятыми руками…

Агентурные документы оказались на самом деле просто бесценными. Да, ради них стоило постараться. Не пожалеть времени и даже рискнуть жизнью. Военной разведке потребовалось по меньшей мере шесть месяцев, чтобы проверить, уточнить и принять меры по каждому имени из полученных совершенно секретных досье.

Палмер оторвался от воспоминаний и снова перечитал каблограммы: «Поскорей решай мировые проблемы и возвращайся, чтобы решить мои». «Дорогой папуля! Добро пожаловать в наш любимый Париж. Нам тебя не хватает, но в остальном все в порядке. Возвращайся поскорее. Джеральдина».

Он невольно улыбнулся. Что ж, все не так уж и плохо. Могло быть и хуже. Воспоминания, воспоминания… Особенно о былых успехах. Которые частенько помогают хоть на время забыть о нынешних поражениях и провалах. Ведь если бы тогда он не угадал, по какой стороне дороге ехать за гестаповцами, вся его группа могла оказаться не на этом, а на том свете. По-своему приятные воспоминания, ничего не скажешь.

Такие, наверное, есть у большинства людей его возраста. Когда они были молодыми, страна выдала им лицензию на убийство, и тогда вопрос жизни и смерти стал для них главным. Каждый день! Выжил, просто выжил — уже твоя личная победа. Ну а что может случиться в твоей жизни пото́м, скажем, через несколько лет, в общем-то представляется уже не таким уж и важным. Четверть века для таких, как он — это срок. Большой срок. Который кому-то принес крушение надежд и ожиданий, а кому-то надежду и успех. Палмеру повезло. Хотя он отчетливо понимал: ничто, ни один день из этой четверти века не может сравниться с торжеством примитивного выживания, любыми способами, в эпоху перехода в новую эру!

Он встал, потянулся — надо бы поспать. Принять легкий душ и поспать. Хоть немного. Впереди трудный день.

Но, выйдя из ванной, Палмер неожиданно нахмурился, будто вспомнил что-то очень неприятное. Что? Он подошел к комоду, медленно выдвинул все ящики, один за другим, внимательно разглядывая разложенные в них рубашки, носки и нижнее белье. Затем задвинул их обратно, снял с полки свой кожаный портфель, положил его на кровать, включил настольную лампу на полную мощность, медленно, осторожно расстегнул молнию на крайнем левом отделении. Так, коротенький волосок, который он практически сразу же после той неприятной встречи с Гарри Баннистером по пути в аэропорт, заложил между зубчиками молнии, исчез. Равно как и в молнии в средней части портфеля. А вот волосок в молнии главного отделения почему-то остался нетронутым. Наверное, чтобы сунуть руку, достать столь желанные документы, проглядеть их, может быть, даже сфотографировать и положить обратно, не было нужды расстегивать молнию полностью?

Там, среди прочего, было детальное расписание всей его поездки, включая имена и должности всех, с кем ему предстояло встречаться и вести переговоры. Кстати, как раз через неделю намечена встреча с Густавом Ширмером. Тем самым Ширмером! Впрочем, бо́льшая часть информации о его официальном визите в Европу, хотя и без конкретных дат и адресов, уже была опубликована в «Нью-Йорк таймс» буквально за несколько дней до его отъезда. Но ведь точное расписание было известно только ему и его помощнику из ЮБТК, которому поручили организацию всего этого турне.

Палмер перенес открытый портфель в гостиную. Немного постоял в темноте, сел в кресло у письменного стола, включил настольную лампу. Еще раз, но на этот раз более внимательно, просмотрел свое расписание. Да, у него два свободных дня, завтра и в воскресенье, но потом почти вся неделя в Париже будет занята, как говорят, «от и до». До четверга, когда ему предстоит лететь во Франкфурт и Бонн.

Значит, Вирджиния все-таки была права. «А разве не может быть, что досье на тебя есть и где-нибудь в Европе?» — спросила она тогда.

Оставалось только узнать, у кого это чертово досье. У ЦРУ, у людей Баннистера? Впрочем, вряд ли, скорее всего, у кого-то еще. У кого?!

Глава 7

Его разбудил резкий, но при этом вполне мелодичный звонок черного телефона на столике рядом с кроватью. Да, во Франции все иначе, совсем не так. Не сразу и привыкнешь.

— Слушаю!

— Доброе утро. Надеюсь, не разбудил вас? — бодрым, чуть ли не веселым голосом спросил Добер. — Сейчас уже почти девять, мы внизу, в вестибюле и полностью к вашим услугам.

Палмер полусонно поморгал глазами. Господи, неужели ему непонятно, что разница во времени тоже может иметь значение. Поспать-то ведь надо.

— Вы на машине?

— Конечно же, сэр. На одном из «бьюиков» вашего банка, сэр.

— Добер, у вас есть семья?

— Естественно, сэр. Жена и трое детей.

— Ну и какого черта вы тратите свой законный выходной день не на них, а на совершенно чужого для вас человека? Пусть даже в каком-то роде начальника. Давайте так: оставьте ключи у портье. Я сам поведу машину, когда закончу все свои дела и спущусь. Если, конечно, сочту нужным. — Он собирался положить трубку на рычаг, но, услышав протестующие звуки Добера, снова поднес ее к уху. — Ну что еще?

— Простите, сэр. С вашей стороны это на самом деле очень благородно, но… так запланировано. Моя жена в курсе и не имеет ничего против. Работа есть работа.

— Значит, она будет приятно удивлена, вдруг увидев вас дома. Сюрприз, сюрприз…

— Но мистер Палмер!

— Никаких возражений.

— Да, а как быть с мисс Грегорис? Она ведь тоже тут, рядом со мной и горит желанием.

Палмер тяжело вздохнул. Вот черт! Похоже, от них не отделаешься.

— Тоже там? Спросите ее, удалось ли ей позавтракать.

— Сейчас узнаю, сэр. — Он замолк, но через несколько секунд его бодрый, чуть ли не радостный голос снова раздался в трубке. — Она говорит, что никогда не завтракает, сэр.

— Что ж, тем лучше. Тогда попросите ее подождать меня в нашем кафе. Мы что-нибудь придумаем.

— Сэр, вы на самом деле не хотите, чтобы я…

— Allez, allez.^[3]

Последовала короткая пауза — очевидно, Добер пытался принять какое-то решение. Или, скорее всего, думал, как его изменить.

— Oui, mon general. Merci beaucoup.^[4]

— Давайте домой, Добер. Встретимся в понедельник. До свидания, и хороших вам выходных.

Палмер положил трубку. Пошел в ванную, принял душ, побрился, надел тот же самый спортивный пиджак, который вчера ночью или, точнее говоря, сегодня утром был на нем в Латинском квартале Парижа. Потом долго, роясь в своих вещах, искал солнечные очки — эх, если бы Эдис была рядом, она бы точно знала, что где лежит!

Прежде чем выйти из номера, он внимательно огляделся вокруг. Так, вроде бы все в порядке. Нет ничего необычного. Ну и слава богу. Вообще-то ему хотелось бы позавтракать в постели. Сибаритство, конечно, но чего не сделаешь, когда возвращаешься в молодость!

Мисс Грегорис выбрала столик в самом дальнем углу кафе. Рядом с большим окном, через которое солнце золотило ее пышные каштановые волосы. При виде его она тут же встала, протянула руку. Да, настоящая американка никогда бы не встала. Приветствовала бы взглядом или, в крайнем случае, кивком головы. Интересно, сколько ей лет — двадцать шесть?

— Что вы будете на завтрак, чтобы составить мне компанию? — спросил он, садясь за столик напротив нее.

— Спасибо, только кофе. Я на самом деле никогда не завтракаю.

— Заботясь о своей великолепной фигуре?

Она автоматически расправила складки своего легкого крепового платья. Знакомый жест — точно так же часто делала Вирджиния. Хотя на платье мисс Грегорис не было фирменного лейбла. Значит, дешевенькая имитация. Что ж, бывает, ничего не поделаешь.

— Скажите, сколько вы работаете у нас в ЮБТК?

Ее элегантные каштановые брови удивленно поползли вверх.

— ЮБТК?

— Да, мы в Нью-Йорке обычно называем банки аббревиатурно — скажем, ЮБТК, СКС, — а не полностью.

— Ах, ЮБТК. — Грегорис громко рассмеялась. — Вы ведь наверняка знаете, что я в банке совсем недавно. Месяцев шесть, ну, может быть, пять. Да, скорее всего, пять с половиной.

— А до этого?

Она нервно поправила волосы, и Палмер отметил, что у нее на редкость высокий лоб. Он пристально вгляделся в ее темно-каштановые глаза. Она, чуть прищурившись, в свою очередь, взглянула на него. Правда, спокойно, практически невозмутимо. В каком-то смысле даже игриво.

— До этого я работала на ЮНЕСКО. Рано или поздно все переводчики начинают на них работать, это же серьезная контора. Никуда не денешься…

— Вы что, занимаетесь письменными переводами?

— Нет, я живу в мире разговорных языков. — Она снова слегка поправила волосы. — Само собой разумеется, в вашем банке, — она на секунду остановилась, усмехнувшись, бросила на него озорной взгляд, — …то есть в ЮБТК, мне приходится писать много писем. Практически каждый день. Но это вряд ли можно назвать переводом.

Палмер повернулся к официанту, терпеливо ожидавшему у их столика.

— Наверное, в мое первое утро в Париже имеет смысл заказать типичный французский завтрак. Как вы считаете?

— Совершенно верно, сэр. — Официант довольно улыбнулся, повернулся к Грегорис. — А дама?

— Нет-нет, ничего. Только кофе.

— Как скажете, сэр. — Вежливо кивнув головой, он удалился.

— Ну и что, по-вашему, мне принесут? — с усмешкой поинтересовался Палмер.

— Все то, что не нужно мне. Сдобные булочки, французские рогалики, нормандское масло, фруктовое желе, ну и, само собой разумеется, апельсиновый джем.

— Вообще-то все это мне тоже вроде бы совсем ни к чему.

Она, чуть нахмурившись, бросила на него оценивающий взгляд.

— Вы ведь худощавый. Лично вам такой завтрак ничем не грозит. А вот мне… — Грегорис снова провела руками по своему, из тонкого крепа, облегающему платью, как бы разглаживая его. Хотя никакой необходимости в этом не было. Жест, конечно же, был непроизвольный, однако Палмер все-таки обратил внимание на ее тонкую талию и довольно большие груди, особенно для ее комплекции. Четвертый номер, не меньше.

— Послушайте, наверное, вы поздно вчера легли, так ведь? — спросил он, меняя тему разговора. — Ну и зачем, скажите на милость, вставать в такую рань? В выходной-то день. Чтобы позавтракать с важным гостем в отеле? А потом повозить его по городу…

— Да никаких проблем. — Она слегка ухмыльнулась. — Я жаворонок, мне много сна не надо.

— Скажите, а в какое время закрываются заведения в квартале Сен-Жермен, — неожиданно спросил он.

Ее спокойные карие глаза внезапно расширились, и она в упор посмотрела на Палмера. Явно и откровенно испугана!

— Что… как… То есть, я… я…

Он сделал успокаивающий жест правой рукой.

— Ничего страшного. Полагаю, банальное совпадение. Просто вчера поздно вечером я шел по бульвару в «Липп» и вдруг увидел вас. Правда, издалека.

— Вы… — Она снова осеклась.

Бесшумно подошедший с дымящимся кофе и подогретыми сливками официант избавил ее от необходимости оправданий.

— Вот, пожалуйста, мадемуазель. Надеюсь, вам это очень понравится.

Интересно, что заставило ее так занервничать? Может, все дело в мужчине, с которым она шла? Палмер намеренно не стал о нем упоминать и теперь был этому рад — ведь ее спутник мог быть женат.

— Значит, вы считаете, что это совпадение? Совершенно случайное совпадение? — уже совершенно спокойно заметила она, когда официант, разлив им в чашки кофе и сливки, удалился.

Палмер недовольно поморщился. Он всегда пил черный кофе без сахара. Впрочем, на что жаловаться — ведь это ему пришло в голову заказать себе типичный французский завтрак. В его, после стольких-то лет, первое утро в Париже.

— Думаю, да, — пожав плечами, ответил он. — Просто из-за разницы во времени я поздно вечером вышел пройтись по городу, погулять, вспомнить былое… Кстати, вы в курсе, какое расписание приготовил мне на сегодня ваш Добер?

— Простите, но, во-первых, Добер не мой, а во-вторых, конечно же, в курсе. Поэтому я и здесь. Вообще-то все как обычно: Эйфелева башня, Нотр-Дам, дворец Тюильри, ну и тому подобные мировые знаменитости.

По ее голосу было более чем понятно, что ей до смерти не хотелось в стотысячный раз выступать в качестве экскурсовода по этим «мировым местам», но… Кому нужны лишние проблемы?

— Послушайте, а давайте сделаем это завтра. Ведь по воскресеньям в Париже должно быть намного меньше народу, разве нет? — чуть подумав, предложил Палмер.

— В общем-то, да.

Он согласно кивнул.

— Да, то же самое и в Нью-Йорке. Значит, займемся осмотром достопримечательностей завтра, вы не против?

— Нет, совершенно не против. Если вас интересует мое мнение, это вполне мудрое решение.

Они замолчали, ожидая, пока снова бесшумно подошедший официант расставит на столе вазочки с бесподобно пахнущими сдобными булочками, масленки с нормандским маслом, тарелочки с французскими рогаликами, фруктовым желе, ну и, конечно же, знаменитый апельсиновый джем.

— А знаете, давайте-ка сегодня съездим в Компьень, — неожиданно предложил он.

Ее лицо внезапно снова напряглось, стало не столько привлекательным, сколько суровым.

— Почему в Компьень?

— Видите ли, воспоминания, воспоминания. — Палмер отломил кончик рогалика, густо намазал его нормандским маслом, сунул в рот. — Кстати, вы хорошо знаете Компьень? Случайно, не приходилось там бывать?

Ее глаза вдруг снова расширились, как будто от внезапного испуга.

— Бывала, но редко. А что там такого?

— Там дворец императора Наполеона и, само собой разумеется, лес, тот самый Королевский лес.

На ее лице промелькнула недовольная гримаса.

— Значит, это что-то вроде военного городка, n’est-ce pas?^[5]

Палмер пожал плечами.

— Ну и что? Там множество памятников и наверняка надежная военная охрана. Кроме того, Clairière de l’Armistice, место славы в честь перемирия. Там в свое время было подписано соглашение о перемирии. Причем не где-нибудь, а в железнодорожном вагоне.

— Какое перемирие?

— В Первую мировую, — чуть подумав, ответил он. Интересно, а какое иное перемирие она могла иметь в виду?!

— Ах, в эту…

Палмер молча доел рогалик, взял из вазы сдобную булочку, до сих пор теплую, — от которых только толстеют, как совершенно справедливо Грегорис заметила в самом начале их первого совместного завтрака, — понюхал ее и положил обратно.

— Во Вторую ведь никакого перемирия не было. Только капитуляция. Одной страны за другой.

— Ах да, конечно же.

«Откуда ей знать об этих войнах? И той и другой. Как и почему они начинались, как заканчивались? Что было потом? — подумал Палмер. — Да и, собственно, с чего? Ничего не поделаешь — другое время, другое поколение…»

— Скажите, а вы хоть что-нибудь помните о Второй мировой? — сам не зная почему вдруг спросил он.

— Не очень. — Она отхлебнула кофе из своей чашки. — Я была слишком маленькой.

— Да, тогда в Голландии былонелегко, это точно. Репрессий хватало выше крыши.

Последовала короткая пауза. Она внимательно его оглядела. Затем произнесла:

— Я не голландка.

— Да, простите. Похоже, вчера я несколько ошибся.

— Ничего страшного. В данном случае и да, и нет. Меня можно считать и голландкой, и кем хочешь еще. Я жила практически во всех странах Европы. Благодаря папе. Ему приходилось тут везде работать.

— Этим и объясняется ваше знание стольких языков?

Она усмехнулась.

— Возможно. Но… но почему Компьень? Какие такие воспоминания, если, конечно, можно спросить, вас туда тянут?

Палмер молча доел свой рогалик.

— Кое-что, оставшееся после последней войны. На самом деле ничего особенного. — Не рассказывать же постороннему человеку о нескольких днях чудовищной неопределенности, о том, как с риском для жизни ему удалось сбежать оттуда, о женщине… — Это случилось во время войны, — как бы в забытье пробормотал он.

— Значит, вы тогда были во Франции, так ведь?

Он молча кивнул.

— Через день после освобождения Парижа. — Тогда ему приходилось думать, много думать, как выбраться из всей этой каши. Живым. — Впрочем, это далеко не самая интересная история. В общем, ее лучше увидеть, чем самому себе пересказывать.

Грегорис слегка нахмурилась.

— Простите, а можно чуть пояснее?

— У нас в Штатах есть очень популярная школьная игра для детей, называется «покажи и расскажи». — Он остановился, почему-то печально вздохнул. — Они приносят в школу самые разные вещи, собственно говоря, любые, и рассказывают о них реальные или придуманные истории. А потом их все вместе обсуждают.

На ее лице показалась добрая улыбка. Наконец-то!

— Да, для детей это, наверное, просто здо́рово.

— Возможно. Хотя, я, похоже, уже слишком стар для этого. Для меня важнее показать что-то, и пусть это само объяснит, что оно такое.

У Палмера вдруг появилось странное ощущение, что ей трудно говорить на личные темы. Почему? Из-за его профессиональной сдержанности?

И все-таки ее прорвало.

— Скажите, а у вас есть дети? — неуверенно спросила она.

— Да, трое.

— Можете показать их фотографии?

— У вас такой большой опыт общения с американцами? — широко улыбнувшись, поинтересовался он. — По-вашему, мы все моментально достаем бумажник с фотографиями своих детей?

— А у вас что, нет? Ни одной?

Палмер покачал головой.

— Они уже совсем большие. Самому младшему уже четырнадцать.

— А старшему? Тоже мальчик?

— Да. Ему сейчас восемнадцать.

— Мальчик. Восемнадцать. — Ее лицо помрачнело. — Но тогда ему грозит армия! Вы что-нибудь делаете, чтобы избежать этого?

Прежде чем отвечать, Палмер аккуратно разрезал булочку на две части, намазал их маслом.

— Честно говоря, его школьные успехи оставляют желать лучшего, хотя, как мне кажется, дорога в колледж ему будет открыта. Его мама… — Он остановился, неторопливо откусил кусочек, тщательно прожевал его.

— Она что, не здесь, не вместе с вами? — с невинным видом поинтересовалась Грегорис.

— Нет, мы разведены. — Палмер сделал пару глотков еще теплого кофе. Надо менять тему разговора. Собственно, он упомянул о своей экс-жене Эдис только потому, что ее двоюродная сестра была замужем за директором небольшого, но вполне уважаемого колледжа в штате Мэн, и значит, есть шанс, что его сын Вуди, несмотря на его чудовищные, совершенно провальные оценки, будет туда принят. Впрочем, вряд ли мисс Грегорис все это интересует.

— Ее фотографии у меня с собой тоже нет, — почему-то сказал он.

Они оба, не сговариваясь, рассмеялись. Затем она достала из своей кожаной сумочки светло-зеленое портмоне с золотистым тиснением, из карманчика которого вытащила небольшую цветную фотографию девочки лет четырех с округлым лицом и каштановыми локонами. Без сомнения, похожа на мисс Грегорис.

— Это либо вы в раннем возрасте, либо…

Она положила фотографию на стол прямо перед ним.

— Моя дочь Таня. Живет с моими родителями. В сентябре ей будет уже пять.

Палмер никогда не знал, что делать, когда ему суют под нос снимки чужих детей. Наверное, именно поэтому никогда не носил с собой фото своих. Тем не менее, он взял фотокарточку ее дочери, подчеркнуто внимательно рассмотрел.

— Да, очень хорошенькая девчушка.

Обычно в таких случаях владельцу принято говорить множество приятных, но совершенно лишенных смысла слов. Палмер насмотрелся всего этого на деловых встречах и собраниях. Клише за клише… Но одно дело, когда имеешь дело с мужчинами, а вот с женщинами ему еще не приходилось обмениваться комплиментами. Так что лучше и не пробовать, подумал он. Особенно с такими, как мисс Грегорис. Наверняка тут же заметит откровенно льстивую фальшь.

— Вы часто видитесь с ней?

Она медленно покачала головой, спрятала фото дочери в портмоне, открыла свою кожаную сумочку и с сердитым восклицанием: «Господи, какая же я дура!» — достала оттуда запечатанный конверт с логотипом ЮБТК в правом верхнем углу.

— Мистер Добер поручил мне передать его вам, а я заговорилась и совершенно забыла. Ради бога, простите! Вот, пожалуйста…

Палмер вскрыл конверт. Внутри был сложенный вдвое тонкий листок бумаги, оторванный от ленты телекса банка. «Строго конфиденциально. В парижский филиал, лично мистеру Вудсу Палмеру-младшему от Гарри Элдера, головной офис, Нью-Йорк». Он оторвался от телеграммы и бросил взгляд на мисс Грегорис. Она в упор смотрела на него. Затем опустила глаза на свою чашку уже остывшего кофе и почти прошептала:

— Еще раз простите. Моя вина, и я готова…

— Ничего страшного, — успокоил ее Палмер и продолжил чтение телекса. «Народному банку грозят серьезные проблемы. Слишком разросшиеся и растянутые филиалы требуют конкретных решений самое большее в течение недели. Необходима Ваша санкция на изменение политики исполкома Совета директоров банка. Жду ответа как можно скорее».

Странно: ведь они работают вместе вот уже не один год, но решиться на такой шаг! Странно. Странно и не совсем понятно.

В данное время Гарри Элдер, бывший исполнительный директор ЮБТК, реально отвечавший за проведение международных финансовых операций, занимал довольно формальную, но, тем не менее, более-менее почетную должность вице-председателя Совета директоров. Несмотря на свой почтенный возраст, перешагнувший семидесятилетний рубеж, естественно, в пределах своих возможностей, продолжал принимать активное участие в формировании политики банка. По всем сложным вопросам Палмер чаще всего советовался ни с кем иным, а именно с Гарри: у них было во многом одинаковое понимание проблем, и к тому же в свое время он здорово помог его сыну Донни, который уже сейчас стал вице-президентом его банка ЮБТК. И пойдет дальше, никаких сомнений.

Не совсем понятными в этом срочном сообщении для Палмера были два пункта. Во-первых, исполкому Совета не требовалась никакая санкция на совершение любого действия, если оно представлялось его членам целесообразным. В этом и состояла одна из его основных функций — принимать оперативные решения, особенно в критических ситуациях, не дожидаясь присутствия всех членов Совета директоров. Или даже всех десяти членов исполкома. И если Палмера, который, естественно, тоже являлся его членом, по тем или иным причинам не было, вместо него там должен был присутствовать либо уполномоченный вице-президент, либо кто-нибудь другой, занимающий достаточно высокий пост и имеющий на это специально оговоренное право. Включая право на принятие решений и подпись. Поэтому с чего бы это Гарри вдруг просить разрешения на санкции, в которых он, собственно, не нуждался?

Второе — Народный банк. В принципе, небольшой провинциальный банк, но имеющий множество эффективно действующих отделений во всем графстве Вестчестер и даже за его пределами. Именно поэтому ЮБТК и сделал ему обоюдовыгодное предложение о, так сказать, «слиянии». Однако в период между обсуждением деталей покупки и получением требуемого разрешения Госуправления банков всплыли некоторые неприятные, хотя и вполне обычные вещи — «Народный» оказался под мощным влиянием криминальных элементов, действовавших через каких-то, пока не известных служащих банка.

Кредитные линии строительным застройщикам и некоторым другим компаниям явно зашкаливали за все допустимые лимиты. Хорошо организованные преступники действовали настолько грамотно, что у банка не оставалось иного выхода, кроме как поделиться самыми жирными кусками с их, так сказать, «коллегами». С самыми неприятными деталями Палмер познакомился буквально накануне сделки. А ведь он пытался, активно пытался заставить свой Совет директоров принять решение. Причем неважно, в ту или иную сторону. Решение. Очень трудное, но решение! Любой неверный ход со стороны ЮБТК, и тут же начнется такой наезд на «Народный», что никому мало не покажется. Вплоть до банкротства. Значит, надо некоторое время не делать лишних движений, как говорят, «залечь на дно» и ждать развития событий. Одновременно нащупывая нужные связи с прокуратурой и силовиками, чтобы найти «тихий» способ решения проблемы. Для начала нужно освободить банк от криминала!

Сейчас, занимаясь совершенно другими делами и к тому же сидя за завтраком с красивой женщиной в кафе элитного отеля «Риц», Палмер не мог вот так сразу решить, что делать с исполкомом.

Он неторопливо положил телеграмму в нагрудный карман пиджака, затем внимательно посмотрел на мисс Грегорис, которая продолжала с интересом за ним наблюдать.

— Ничего особенного. Просто текущая информация.

— Вам надо на нее отвечать?

Палмер покачал головой.

— Нет. Во всяком случае, не сразу, это уж точно. Сейчас в Нью-Йорке сколько? — он бросил беглый взгляд на часы. — Четыре утра. К тому же сегодня суббота. Сейчас в нашем офисе никого нет. Разве что кое-кто из технического персонала, но к ним это не имеет ни малейшего отношения.

— Понятно, — медленно протянула она. — Ну что ж… — И замолчала. Тем самым как бы ясно давая понять, что за столом им больше нечего делать.

— Мисс Грегорис, если вас не затруднит, напомните мне, пожалуйста, чтобы либо завтра после обеда, либо, в крайнем случае, в понедельник утром я заскочил в наш офис на Вандомской площади и отправил телекс в Нью-Йорк. Договорились?

Она согласно кивнула головой.

— Договорились, конечно же, договорились, сэр.

Глава 8

Палмер подъехал к главной площади Компьеня и остановился. Из массивных деревянных дверей отеля «Де Билль» вышла небольшая свадебная компания. Они, радостно улыбаясь и оживленно разговаривая, подошли к зданию мэрии, са́мому высокому здесь, очевидно, чтобы сделать групповой портрет. Так сказать, сфотографироваться на память.

Внезапный порыв ветра разметал фату невесты. Все с восторженными криками тут же бросились ее поправлять, не обращая внимания на вспышки фотоаппарата. Которые, впрочем, были почти незаметны в лучах яркого полуденного солнца. Жених в темном костюме и накрахмаленной белой рубашке довольно усмехнулся.

— Это солдат. Очевидно, в увольнении по поводу свадьбы, — равнодушно заметила Грегорис.

— Вот как? Тогда ему было бы лучше жениться в форме. Так, по-моему, выглядело бы куда более эффектно. Вы согласны?

— Наверное. — Она согласно кивнула, не забыв в очередной раз переложить свои длинные ноги. Интересно, это естественно или демонстративно?

Новобрачные сели в ожидавшую их купешку «ситроен», которая тут же с ревом унесла их к будущему счастью.

— Вас ждет удача, — заметила Грегорис.

— С чего бы это? Только потому, что стал свидетелем свадьбы?

— Большая удача!

— Сейчас для меня самая большая удача — это где-нибудь скоренько перекусить и что-нибудь выпить. Слушайте, а почему бы нам не присоединиться к друзьям жениха, вон к тем солдатам в форме у бистро.

Они сели за единственный свободный столик в углу зала кафе. Палмер тут же заметил, как она снова перекрестила свои великолепные ноги. Да, конечно же, многие женщины делают это только для удобства, но почему-то женщины с очень длинными ногами делают это намного чаще. С чего бы это? Совпадение? Случайность?

Им принесли два совершенно сухих сандвича с ветчиной, кружку светлого пива для Палмера и бутылку охлажденного апельсинового сока для его спутницы.

После того, как свадебный кортеж скрылся из вида, площадь оказалась практически пуста — только несколько случайных прохожих, десяток припаркованных автомобилей, армейских «джипов», время от времени стремительно пересекающих ее. Проезжая мимо кафе, солдаты, сидевшие в них, приветственно махали руками официанткам, а те в ответ довольно улыбались.

— Вряд ли это кафе значится в каком-нибудь путеводителе, — пожав плечами, заметила мисс Грегорис. — Хотя при подъезде к площади мне удалось заметить какой-то приличного вида отель, судя по всему, для иностранных туристов. В его окнах и на дверях эмблемы и вывески чуть ли не всех туристических агентств в Европе.

— Так нам, может быть, надо было туда?

Она отрицательно покачала головой.

— Не думаю. Все эти рекламные завлекалки означают только одно: дешево, почти задаром!

— Тогда что нам остается? Забыть про Компьень? Во всяком случае, в «желудочном» смысле, — предложил Палмер. И заметил, как она нахмурилась, пытаясь понять смысл его слов. Может, зря он так жестко проверяет ее знания английского языка? Ведь это чисто нью-йоркский слэнг. Мало кто кроме коренных американцев способен его понять. Да и то далеко не все…

— В «желудочном» смысле? — переспросила она. — Ну и что это может означать? Это идиома, par example pour,^[6] гастрономической тематики, так ведь?

— В общем-то, и да и нет. Впрочем, ничего особенного. Так сказать, образ речи. Мы там, в Америке, все это любим. Наш стиль. Вам понятно?

Она энергично закивала головой. Но по ее нахмурившемуся лицу было видно — нет, непонятно, поэтому Палмер извиняющимся тоном добавил:

— Не обижайтесь. Я ведь всего лишь пошутил. Так сказать, выступил в смысле юмора. Нью-йоркского юмора.

Ее лицо вдруг прояснилось.

— Ах, вот оно что! Значит, в смысле напитков этот апельсиновый сок лучше пива, а в смысле еды эти чуть ли не черствые сандвичи оставляют желать лучшего, правильно?

— Exactement!^[7]

Грегорис радостно захлопала в ладоши и улыбнулась.

— Тогда в смысле скуки Компьень можно считать столицей мира, разве нет?

— Лично я поостерегся бы в смысле уничижительных обобщений, — предостерег ее Палмер. — Мы видели только городскую мэрию и центральную площадь.

Но она, громко рассмеявшись, все-таки весело продолжила:

— Зато в смысле квадратности эту, как вы выразились, центральную площадь наверняка можно считать кубической.

Четыре солдата, до этого время от времени украдкой бросавшие голодные взгляды на ее роскошные ноги, разом повернули головы и начали открыто рассматривать ее всю. При этом обмениваясь короткими репликами. Столь нахальная откровенность привела Палмера в замешательство. Интересно, теперь так в Европе принято, или ему следует принять какие-то меры? Один из солдат, очевидно, почувствовал это, что-то сказал своим товарищам и отвернулся. Остальные последовали его примеру.

— Кстати, вы не поделитесь со мной, что мы здесь, собственно, делаем? — спросила его Грегорис, когда они сели в пышущий жаром «бьюик» и направились вдоль берега реки Уаз. Затем, проехав несколько кварталов, Палмер свернул на восток, доехал до развилки, притормозил, чтобы свериться с указателями, выехал на дорогу Суассон-Реймс, ведущую к поляне, на которой и было достигнуто соглашение о перемирии, но саму поляну почему-то пропустил. Ничего не поделаешь, пришлось вернуться. Именно здесь он впервые вступил в контакт с пилотом самолета-разведчика и узнал, что гестаповский конвой направился по объездному пути на юг к Пьерфону.

— Этим так просто не поделишься. — Палмер задумчиво покачал головой. — Это долгая история. Важная, думаю, очень важная и для Франции, да, наверное, в какой-то степени и для меня тоже. Вы же, полагаю, знаете, что именно здесь, в Компьене взяли в плен национальную героиню Жанну д’Арк?

— Ну, в общем-то, да. И что?

— Она тогда находилась в арьергарде французских войск, когда бургундцы напали на нее.

— Да, но, кажется, англичане не очень-то возражали против того, что ее казнили, разве нет?

Палмер вдруг заметил, что его мощный «бьюик» несется по дороге как бы сам по себе. Странно: откуда вдруг такое внимание к деталям далекой французской истории, когда он живет совершенно в другой эре и совершенно в другой части света?

— Нет-нет, тут вы ошибаетесь. Возражали и еще как. Они отдали национальную героиню в руки церкви, чтобы та благословила ее казнь. Вообще-то, обычно солдаты — люди весьма суеверные. Особенно в те далекие времена, когда никому из них не хотелось бы убивать всенародно признанную Святую деву без прямого одобрения церковников.

На следующем перекрестке он, не снижая скорости, резко свернул направо и помчался по боковой дороге к Пьерфону.

— Зачем так быстро?

— Простите, задумался.

Боковым зрением он видел, как она с явным любопытством наблюдает за ним, но по каким-то еще не ясным для него самого причинам не был готов рассказать ей важную часть истории своей жизни.

— В свое время тут жил сам Наполеон. И королевский замок, похоже, был его самым любимым местом. Где он так любил проводить свое свободное время. Тем более что его было так мало…

Добравшись до диагонального ответвления дороги, ведущей к Пьерфону, Палмер резко свернул налево. Теперь на этом пути спрятанных мин можно было не опасаться, хотя он по-прежнему оставался таким же узким, каким был в те далекие времена освобождения Парижа, но Палмер все-таки инстинктивно держался как можно ближе к правому краю. Затем одно из колес его тяжелого «бьюика» неожиданно съехало на обочину и громко зашуршало по гравию. Он вздрогнул, снова вырулил на середину дороги.

Мимо окон проносились, казалось, бесконечные просторы компьеньского леса, но теперь Палмер мог позволить себе роскошь вдоволь полюбоваться ими. Аккуратными просеками, красивыми вязами, вековыми дубами, раскидистыми елями, небольшими озерцами, приятно отсвечивающими в лучах солнца… Тут и там виднелись аккуратно сложенные в штабели метровые чурки — очевидно, лесник валил деревья, а затем распиливал их для кого-то на дрова. А может, для себя самого на холодную зиму.

Французы никогда не испытывали особого желания превратить прекраснейший компьеньский лес в некий коммерческий центр. Естественно, с уютными придорожными кафешками, палатками с мороженым или прохладительными напитками, сосисочными, с удобно обустроенными микропляжиками по берегам прудов и крошечных озер. Впрочем, здесь, на пятнадцати тысячах гектарах охраняемой территории любому туристу или просто городскому жителю и без этого «окультуривания» вполне нашлось бы, чем заняться…

— А гектар это сколько? — внезапно спросил он.

— Простите? — ее роскошные ноги нервно дернулись.

— Сколько это будет по американской системе измерения?

— Ну, наверное, где-то около квадратного километра. Значит, приблизительно десять к шести, правильно?

Палмер пожал плечами.

— Откуда мне знать?

— То есть десять гектаров равняются шести квадратным милям, так?

— Понятия не имею.

— В общем-то, я тоже, — честно призналась она.

Он добродушно расхохотался.

— По вашим подсчетам в этом лесу пятнадцать тысяч гектар. То есть девять тысяч квадратных миль. Знаете, у меня это вызывает определенные сомнения.

— С какой стати?

— А с такой, что точно такова же общая площадь штата Нью-Хэмпшир. Где при желании можно запрятать по крайней мере пару десятков таких компьеньских лесов.

Грегорис задумчиво нахмурилась, а потом, радостно всплеснув руками, воскликнула:

— Да, да, до меня дошло! Гектар — это не миля, а квадратный метр. Значит, надо всего лишь убрать два нуля, и в лесу останется всего девяносто квадратных миль.

— Что ж, пожалуй, это уже ближе к истине.

Она глубоко вздохнула.

— Господи, как же мне теперь хорошо!

— Мне тоже.

— Да, вы самый настоящий прирожденный банкир, n’est-ce pas?^[8] — А когда он не сразу ответил, она торопливо добавила: — Я имела в виду ваше пристрастие к точным цифрам и фактам, не более того.

— Да, меня нередко в этом обвиняют.

— Значит, вы в Компьене по делам банка?

Он покачал головой. Интересно, почему ему становится до смерти обидно, когда его считают идеальным банкиром? А такое случается довольно часто. И, в общем, для этого имелись определенные основания — сын известного банкира, сам проработал в банковской системе почти всю свою сознательную жизнь. Более того, обычно это говорилось ему в качестве искреннего комплимента. Так почему же его это так задевало? Может, потому что в этом содержался скрытый намек на его односторонность? Грегорис казалось, что в Компьень его привели узко ведомственные, то есть, иначе говоря, чисто банковские дела и ничто иное.

Но почему узкие? Ведь на самом деле банковская деятельность являет собой, возможно, одну из самых широких областей делового мира. Тогда почему это так его задевало? Вот черт!

Палмер вдруг осознал, что его молчание слишком затянулось.

— Нет, — ответил он. — Не по делам банка.

И продолжил рассказывать ей о событиях того дня сорок четвертого года. Он не успел закончить описание своей поездки по, как ему тогда казалось, заминированной дороге, когда перед их взором неожиданно, будто мираж, предстали плоские крыши и высокие остроконечные башни огромного королевского за́мка Пьерфона. На его фоне деревенька в предместье казалась неестественно крошечной и даже какой-то нереальной.

— Боже мой! — заворожено прошептала мисс Грегорис. — Что это?

— Еще одна страница истории, — произнес Палмер, свернув на обочину и остановившись. — Его в четырнадцатом веке построил Луи Орлеанский, когда королевская семья еще толком не решила, что ей больше нужно: крепость или дворец. Два века спустя в наказание его тогдашнего владельца Луи Тринадцатый приказал снести все, что можно. Затем, уже при Наполеоне Третьем безвестный архитектор откопал, хотя это было весьма нелегко, старые планы и чертежи и восстановил за́мок практически в том же виде, как он выглядел пять веков тому назад.

— И… именно где-то здесь вы… столкнулись с гестаповцами?

— Да, я покажу вам.

— Вы до сих пор помните?

Палмер снова выехал на дорогу и направился к Пьерфону. Какое-то время телефонные столбы и провода заслоняли за́мок, но затем дорога резко свернула влево, извиваясь вокруг холма, на котором возвышался массивный за́мок-дворец, через мост к мощным задним воротам, куда гестаповские машины пытались тогда прорваться. «Бьюик» с резким скрипом тормозов остановился.

— Может, не сто́ит воспроизводить все это в таких реалистических подробностях? — с невинным видом предложила мисс Грегорис. — Зачем снова и снова переживать былое?

— Да-да, вы правы, простите. — Он вышел из машины, попытался по деревьям определить, где и как все это происходило. Жаль, конечно, но полной уверенности по-прежнему не было.

Тут он ощутил, что она пристально наблюдает за ним со своего сиденья в машине.

— Еще раз простите, — извинился он. — Впрочем, вам это все равно ни о чем не говорит.

— Вы многих тогда убили?

— Нет, они почти сразу сдались.

— А своих? Много потеряли?

Он покачал головой.

— Тоже нет. Никого. Это была полностью бескровная операция. Зато в результате нам удалось получить секретные списки с именами чуть ли не тысячи предателей и коллаборационистов.

— Их расстреляли?

На соседнем дереве запела какая-то птичка. Палмер на секунду зажмурился в лучах палящего солнца.

— Честно говоря, не знаю.

Он повернулся к Грегорис. Она уже открыла свою дверь, чтобы лучше продувало, даже выставила свои шикарные ноги наружу. Впечатление было такое, как будто она хотела присоединиться к нему, — даже поставила одну ногу на пыльную обочину, — но потом почему-то передумала.

— Поверьте, мне на самом деле не известно, что с ними случилось, — повторил он. — Собственно говоря, я никогда этим не интересовался.

Глава 9

Несмотря на чудесный день с таким иссиня-голубым небом, что глазам было больно на него смотреть, с изящно отороченными маленькими пушистыми облачками, у Палмера вдруг появилось смутное ощущение, что между ним и его переводчицей происходит что-то не совсем понятное.

Хотя в принципе его это не очень-то должно было волновать. В конце концов, она была всего лишь самой обычной служащей, а он вот уже несколько десятилетий как расстался с мыслью, что подчиненные должны или хотя бы могли любить своего строгого начальника. Для большинства из них он всегда был и останется зверюгой. Но здесь совсем другой случай. Мисс Грегорис не просто служащая, нет, она красивая молодая женщина с потрясающими ногами, и ее мнение о нем приобретало несколько иное значение.

Возможно, скрытое отчуждение между ними стало результатом его воспоминаний о том эпизоде с гестаповским конвоем и коллаборационистами? Причем связано это не с самим эпизодом, а с какими-то чисто личными ассоциациями. Которые почему-то вдруг всплыли в ее памяти…

— Скажите, а у вас, случайно, не было каких-нибудь проблем с гестапо во время войны? — неожиданно спросил он. — Или, допустим, с вашими близкими, родными?

Они ненадолго задержались в Пьерфоне, побродив по дворцовому парку, затем направились в сторону Мориенваля. Там Палмеру надо было побывать в местной церкви — такова была настойчивая просьба Вирджинии, а сразу после этого как можно скорее вернуться в Париж, высадить непонятно почему помрачневшую мисс Грегорис и провести весь вечер одному.

— Нет, — тихо ответила она.

Больше ничего не происходило. Через несколько минут они приехали в Мориенваль и припарковались прямо рядом с той самой местной церковью Нотр-Дам. Для Вирджинии, за последние годы уже несколько раз побывавшей в Европе, эта церковь, в отличие от всех остальных, почему-то представляла особый интерес, и ей очень хотелось, чтобы Палмер лично посетил ее. Интересно, как бы она среагировала на эту, с позволения сказать, экскурсию в таком составе?

В принципе совсем небольшая, церковь, тем не менее, производила впечатление некой массивности, и в ней преобладал скорее романский, чем готический стиль. Три ее квадратных башни заканчивались острыми верхушками, которые еще больше подчеркивали основательность всей конструкции. Палмер повернулся к мисс Грегорис.

— Идете со мной?

— Нет-нет, с вашего позволения, я подожду здесь.

Он медленно зашел в церковь. Внутри она оказалась даже меньше, чем снаружи. Наверное, из-за толщины мощных кирпичных стен. Взял со столика буклет на английском, описывающий историю церкви, положил на поднос пятифранковую монету, бегло просмотрел текст — да, первоначально здание было построено в одиннадцатом веке, а потом множество раз достраивалось и перестраивалось.

Неторопливо подойдя к алтарю, Палмер обратил внимание на надгробные плиты с именами и датами давно покинувших этот мир прихожан. Полную тишину в церкви нарушали только гулкие звуки его шагов. Именно они, наверное, привлекли внимание пожилого священника, который неожиданно появился из какого-то бокового прохода.

— Bonjour, — поздоровался он, подходя к Палмеру. — Anglais, monsieur?^[9]

— Нет, американец.

— Понятно. — Старик тут же перешел на английский, но говорил с таким чудовищным акцентом, что понять его можно было только с большим трудом и при большом желании. Священник принялся размахивать руками, тыкая то в ту, то в эту сторону, пытаясь привлечь внимание Палмера к скамьям то на хорах, то в алтаре, при этом непрерывно что-то объясняя. Особенно настойчиво призывал его обозреть своды под потолком.

— Jen ne comprends pas,^[10] — мало что понимая, прервал Палмер его словесный поток.

Священник немного помолчал, а затем продолжил, но уже намного медленнее и с частыми паузами:

— Вот этот свод, например… — начал он.

— Своды, — раздраженно поправил его Палмер, переводя его английский на свой, нормальный.

— Благодарю вас. Так вот, эти своды по-своему уникальны. Oui.^[11] Двенадцатый век.

— Значит, своды двенадцатого века? — переспросил Палмер, невольно бросая взгляд наверх.

— Нет-нет, что вы?! Начала двенадцатого века, — торопливо поправил его священник, чтобы тот, упаси господь, не подумал, что они более современны, чем есть на самом деле. — Это… это же «стрел-чиды».

— А, понятно, стрельчатые своды.

Крайне довольный, что его наконец-то поняли, старик широко улыбнулся.

— К тому же не надо забывать: эти «стрел-чиды» самые старинные во всей Европе!

— Oui, je comprends.^[12] — Палмер закивал головой и начал потихоньку отступать к двери.

— Причем учтите, monsieur, стрельчатые своды очень легко разрушаются. Очень…

Палмер продолжал кивать головой. Священник дошел с ним до самой двери.

— Но потом они все-таки научились укреплять концы сводов.

— То есть укреплять края?

— И научились делать их так крепко, что они держали всю тяжесть. — Старик вдруг высоко поднял указательный палец, как будто хотел сообщить Палмеру некую величайшую библейскую истину. — А они — основа всего прочего в архитектуре!

— Понятно, понятно, искреннее благодарю вас. Все это было очень, очень интересно. Спасибо, спасибо…

Пожилой священник внезапно схватил его за руку и яростно ее затряс. Затем со словами «Благослови вас Господь!» трижды перекрестил его и наконец отпустил.

Потом Палмер немного постоял около церкви, хотя и понимал, что мисс Грегорис наверняка давно уже с нетерпением ждет его возвращения. И, тем не менее, задержался еще на какое-то время, пытаясь вобрать в себя как можно больше этой в каком-то смысле чуть ли мистической атмосферы, чтобы с огромным удовольствием разделить свои воспоминания с Вирджинией по возвращении в Нью-Йорк. Конечно же, будучи искренне верующей католичкой, она, наверное, относится к институту церкви иначе и куда серьезнее, чем он сам. И тем не менее…

Задумчиво покачав головой, он повернулся и направился к своему «бьюику». Затем еще раз остановился, чтобы бросить прощальный взгляд на церковь.

— Ну и о чем вы так долго беседовали со священником? — первым делом поинтересовалась мисс Грегорис. Но уже совсем иным, почти добрым голосом. Похоже, во время его отсутствия ей все-таки удалось выйти из своего дурного настроения.

— О том, что стрельчатые своды церкви — самые древние во всей Европе и родились именно здесь, в Мориенвале.

— Что-что?

— Да неважно. Мы же с вами не архитекторы. — Он завел машину. — А как вам сама церковь?

— Что ж, она… как бы это сказать, по-своему она действительно очень красива. — Девушка осторожно помолчала. — Компактная, вполне симметричная по пропорциям. — Снова короткая пауза. — В ней, должно быть, очень удобно. Она ведь никак не подавляет, так ведь?

— Да, это так. — Он искоса посмотрел на нее. С чего это она вдруг так разговорилась? Ведь совсем недавно предпочитала молчать, как будто в рот воды набрала…

— Большинство церквей, не говоря уж о храмах и соборах, одним своим внешним видом сразу же стремятся произвести впечатление на человека, ошеломить его, — продолжала она. — Чтобы ему сразу же захотелось грохнуться на колени. И мысленно, и физически. Церковь должна вас подавлять. Это одна из ее функций. С этой церковью не так. В ней, как мне кажется, ты можешь оставаться человеком, живым существом, может быть, даже самим собой.

Наконец-то Палмер выехал на шоссе, которое, как ему казалось, вело к Парижу.

— А вы что, занимались архитектурой?

— Нет-нет, совсем нет. — Она в очередной раз перекинула ноги. А потом еще раз. — Просто, знаете, я не очень религиозна. Мы же послевоенное поколение. И совсем не так реагируем на многие вещи, волнующие вас или даже тех, кто придет после нас. В отличие от меня, у моей дочери, par exemple,^[13] совершенно иное представление о таких понятиях, как, скажем, лицемерие или ханжество. Мое поколение терпеть не может… — и вдруг осеклась, подумав: не слишком ли она откровенничает со своим боссом? Может, не надо?..

Солнце клонилось к закату, и Палмер совсем не был уверен, тем ли путем они едут. Достигнув развилки, он, притормозив, свернул направо, надеясь, что эта дорога ведет на юго-запад, то есть в направлении Парижа.

— Тогда ваше поколение всего лишь унаследовало всю эту ложь и ханжество? — спросил он. — Именно от нашего поколения, которое все это создало? Вы это имеете в виду? На самом деле?

Ее брови поползли вверх.

— Вообще-то мы, кажется, принадлежим одному поколению. Плюс-минус… Или я ошибаюсь?

— Не знаю, не знаю… — Он хотел продолжить, но почему-то вдруг передумал. К чему этот бесполезный разговор, когда и без того все предельно ясно? Во всяком случае, для него.

Дорога уводила их все дальше и дальше в глубь леса, и Палмеру даже без карты стало понятно: если бы они ехали по направлению к Парижу, то давно бы уже выехали из леса. Слева от них промелькнуло небольшое озерцо, а рядом с ним аккуратный сельский домик.

— Что это? — спросил он.

— Наверное, Сен-Перрен, — не задумываясь, ответила она. — Озеро де Сен-Перрен… Интересно, у нас в машине есть карта?

— Думаю, да. Добер вряд ли отпустил бы нас без нее. Посмотрите, пожалуйста, в бардачке.

Она быстро нашла карту, какое-то время молча водила по ней пальцем, затем радостно воскликнула:

— Ага, вот оно, это озеро!

— Оно слева. Вы можете показать, в каком направлении мы едем?

— Да, конечно. На север.

— О господи!

— Более того, на север обратно к Компьеню.

Дорожный знак известил их о том, что они уже где-то на въезде в городок, то есть ехали точно в противоположном от Парижа направлении.

— Да, вы правы, — с сожалением заметил он и бросил беглый взгляд на часы. — Уже седьмой час, а все, чем нас тогда покормили, это всего-лишь пара черствых сандвичей.

Она неопределенно хмыкнула.

— Да, до Парижа теперь семьдесят километров. Значит, что-то около сорока пяти миль, так ведь? — Их массивный «бьюик» снова въехал на ту же самую центральную городскую площадь, с теми же самыми припаркованными машинами, теми же самыми солдатами, по-прежнему сидящими в том же самом придорожном кафе… — Кажется, в «желудочном» смысле Компьень далеко не самое лучшее место, разве нет? — спросила она и весело хихикнула.

Палмер указал на отель справа от здания городской мэрии. Крупная вывеска на его крыше гласила: «Отель „Часы времени“».

— А что, часы здесь какая-то историческая ценность? — поинтересовался он.

— Откуда мне знать? Я здесь впервые.

— Да-да, совершенно верно. Боюсь, экспертом по Компьеню придется выступать мне.

Он попытался прочитать вывеску в витрине ресторана отеля:

— «Diner gastronomique».^[14] Что ж, звучит заманчиво.

— Неужели такое возможно в небольшом заштатном городке?

Палмер припарковал машину.

— Видите? Там внутри посетители. В маленьких провинциальных городках, где обычно не толпятся туристы, большинство людей предпочитают есть дома. Соответственно, раз кто-то из них не поленился прийти сюда и заплатить, значит, еда здесь, скорее всего, должна быть более чем приличной.

Они вышли из машины. Грегорис слегка споткнулась на булыжной мостовой, и Палмер поддержал девушку, подхватив ее за руку. Кожа была на редкость нежной, хотя прямо под ней чувствовалась твердая кость. Она вообще казалась одной из современных звезд шоу-бизнеса — худенькая, длиннющие ноги. И большая грудь, во всяком случае, по сравнению со строением тела, может, даже непомерно большая!

Да, Элеонора определенно принадлежала к совершенно другому поколению, невольно подумал он, вводя Грегорис под руку в ресторан. А вот Вирджиния Клэри, наоборот — коренастая, пухленькая, как было модно и популярно раньше, до войны…

Они сели за столик в небольшой, довольно скромно обставленной зале. В отеле наверняка имелись и другие, причем, может быть, даже с более впечатляющим интерьером, однако солидные посетители явно предпочитали именно этот.

За столиком в самом углу четверо мужчин в строгих деловых костюмах заканчивали то ли затянувшуюся пирушку по поводу какой-то удачной сделки, судя по количеству пустых бутылок вина на столе, то ли поздний обед. За несколькими другими столиками сидели одиночные посетители, деловито, как свойственно французам, когда они заняты исключительно процессом поглощения пищи, работающие своими вилками и ножами и не обращающие внимания ни на что другое.

Молодая пара за самым дальним столиком поедала пищу в полном молчании, что свойственно большинству семейных европейцев. Они практически не смотрели друг на друга, а были заняты только своими тарелками, лишь изредка бросая быстрые взгляды на других посетителей. Какие-то короткие фразы произносились только тогда, когда официант приносил новое блюдо.

Палмеру и его спутнице принесли меню, напечатанное на простой бумаге и явно сделанное под копирку. Даже беглого взгляда на его содержание было достаточно, чтобы сделать определенные выводы: diner gastronomique стоил на несколько франков больше, чем обычный обед, но был намного разнообразней, особенно по части закусок.

Официант, любезно улыбаясь, разложил на белоснежной скатерти столовые приборы, поставил корзинку с тонко нарезанным хлебом, масленку и, конечно же, бордового цвета салфетки. Затем обратился к ним по-французски.

— Parle anglais?^[15] — спросил его Палмер. Официант почему-то резко отшатнулся и торопливо исчез. — Ну и что я такого сделал? С чего это он так обиделся?!

Мисс Грегорис пожала плечами.

— Наверное, вам следовало бы доверить заказ мне. Думаю, так было бы намного проще.

Не прошло и минуты, как от группы бизнесменов, сидевших в углу, отделился полный, низенького роста человек с каким-то буклетом в руках, на вид лет шестидесяти — очевидно, хозяин или метрдотель — и быстро подошел к ним.

— Добрый вечер, m’sieur-dame.^[16]

Он детально и со знанием дела ознакомил их с содержанием меню, даже не заглядывая в него. Они практически вслепую заказали несколько легких закусок, начав со спаржи в винном соусе. Метрдотель одобрительно закивал головой.

— Сейчас как раз самый сезон для спаржи, — подчеркнуто значительным голосом заметил он.

— Здесь у вас по меньшей мере шесть видов спаржи, — сказал Палмер. — Значит, вы советуете именно вот эту, в винном соусе?

— Безусловно! — Метрдотель яростно замотал головой, будто отрицая саму возможность того, что любое из остальных пяти блюд из спаржи в меню может стоять рядом именно с этой, в винном соусе.

У него было округлое лицо, красные щеки и реденькие светлые волосики с уже наметившейся сединой. Определившись с закусками, он быстро записал заказ на первое и второе, оставил буклет на столе и, вежливо кивнув, удалился на кухню. Палмер открыл буклет и увидел еще один напечатанный на машинке текст на французском языке, на этот раз озаглавленный «Отель „Часы времени“». Он передал текст мисс Грегорис для перевода, и она тут же быстро пробежала его глазами.

— «Первый отель „Часы времени“ был построен в 1515-м году», — начала переводить она, пропуская детали, то есть ненужные параграфы. — «Здесь останавливались короли, императоры, известные художники, поэты и даже мировые финансовые магнаты, такие как, скажем, Рокфеллер». — Она чуть передохнула. — Ах да, вот послушайте, что здесь написано: сам великий Александр Дюма для нескольких самых впечатляющих сцен своего всемирно известного романа «Граф Монте-Кристо» выбрал местом действия именно номера́ отеля «Часы времени». Вот это да!

Последовала очередная пауза, во время которой она молча пробегала глазами текст, выбирая наиболее интересные части.

— Вот! В 1865-м году главный редактор журнала «Спорт» публично заявил, что великолепные обеды в отеле «Часы времени» напоминают ему времена Карла Десятого, при котором культ изысканной еды был особенно почитаем. — Она, слегка нахмурившись, бросила вопросительный взгляд на Палмера. — Карла Десятого? Это когда?

Он тоже задумчиво нахмурился.

— Думаю, это начало девятнадцатого века. Если не ошибаюсь, хотя не совсем уверен, это когда Лафайет вернулся в Соединенные Штаты. Да, именно тогда он был эмиссаром Карла Десятого.

— А знаете, по-моему, вы самый образованный человек из всех, с кем мне когда-либо приходилось встречаться, — не скрывая улыбки, заметила мисс Грегорис.

Палмер внимательно всмотрелся в ее абсолютно честные глаза и понял, что в ее словах нет никакого намека на подковырку или даже на шутку.

— Вряд ли… Просто у меня хорошая память, — пожав плечами, сказал он.

— Нет, не просто хорошая, а феноменальная!

К ним бесшумно подошел метрдотель, принеся им «Pouilly-sur-Loire», сухое белое вино, которое они заказали, так сказать, «для начала».

— Пусть еще чуть-чуть постоит здесь, мсье, — сказал он, ставя уже охлажденную бутылку в ведерко со льдом.

Палмер вдруг заметил, что Элеонора по-прежнему не спускает с него пристального взгляда. Пытается раскрыть секрет его феноменальной образованности? Или чего-то еще? Именно в таких случаях он иногда терял чувство самообладания. Лесть редко когда обезоруживала его, но если она обрушивалась на него совершенно неожиданно, причем в самый неподходящий момент и не всегда вполне заслуженно, он терялся и легко мог совершить какую-нибудь глупость. Неужели она на самом деле считает его таким образованным? Или просто сравнивает его со всякими тупыми недоумками, с которыми ей приходилось встречаться? А может, ее поколение — этот вариант почему-то показался ему наиболее приемлемым и, значит, по-своему самым предпочтительным — испытывает намного большее почтение к знаниям любого рода, даже к такой незамысловатой способности человеческого мозга, как умение запоминать разрозненные факты, которую Палмер только что продемонстрировал?

— Кстати, Шерлок Холмс, — оторвавшись от своих мыслей, продолжил он, — однажды заметил доктору Ватсону, что мозг среднего человека подобен чердаку, захламленному совершенно бесполезными, ненужными вещами. Он же, в отличие от них, загружает свой вещами полезными, нужными. В этом-то прежде всего и состояло его преимущество перед средним человеком, так сказать,перед человеком с улицы. Хотя огромный набор самых различных фактов в моем чердаке вряд ли можно назвать образованностью.

Она не отводила пристального взгляда от его лица. Затем, слегка нахмурившись, спросила:

— А этот Шерлок Холмс, он кто, англичанин?

У Палмера было четыре возможных вариантов ответов, которые он по очереди обдумывал и один за другим отвергал, но от окончательного решения его спасло появление метрдотеля с блюдами спаржи на подносе. Он поставил их на стол, пожелал приятного аппетита, вежливо поклонился и удалился. Мисс Грегорис полила беловатые, переходящие в светло-зеленый цвет острые перышки спаржи винным соусом себе и Палмеру. Действительно вкуснейшая спаржа исчезла на редкость быстро. Впрочем, не быстрее, чем «Pouilly-sur-Loire». По-настоящему сухое, прекрасно охлажденное… Там, в Нью-Йорке, когда они жили вместе с Эдис и детьми, вино было редкостью. Разве что во время приемов. А вот с Вирджинией, особенно за последние шесть месяцев, все было совсем иначе — он, сам того не ожидая, научился разбираться в винах. И в каком-то смысле даже пристрастился к ним. Хотя в разумной мере. Обычно бокал или два за ужином, не более того. Зато сейчас литровую бутылку «Pouilly-sur-Loire» они с мисс Грегорис уже практически прикончили!

— Вся проблема в том, — заметил он, выливая остатки вина из бутылки в ее бокал, — что теперь мое тушеное мясо и ваш цыпленок табака, похоже, становятся проблемой. Formidable!^[17] Иначе говоря, в смысле вина…

Она внимательно посмотрела на него.

— Белого или красного? А что тут гадать? Почему бы не заказать еще «Pouilly-sur-Loire»? Оно ведь на самом деле просто восхитительно, разве нет?

Вторая бутылка тянулась заметно дольше, удовлетворенно отметил про себя Палмер. Ее хватило, по крайней мере, пока они ели суп. Он был также слегка, но приятно удивлен, что они, оказывается, заказали фирменные блинчики с мясной и овощной начинкой перед вторым блюдом. А что, совсем неплохо. Но ведь теперь без третьей бутылки никак не обойтись, это уж точно. А как же иначе? «Сплетни, лицемерие и ложь»… — донеслись до его слуха слова мисс Грегорис.

— Вот-вот, именно так, — непонятно почему закивал головой Палмер.

— Вот почему я рассердилась на вас там, в Пьерфоне. Поверьте, мне очень жаль. Честно говоря, я надеялась, вы не обратите внимания. Но, боюсь, вы все-таки обратили.

— Вряд ли. По-моему, там вообще ничего и не было.

Им принесли овощной салат. Его остренькая приправа великолепно дополняла исключительный вкус пропеченных блинчиков и их густой, сочной начинки. Палмер заказал еще одну бутылку вина.

А мисс Грегорис тем временем продолжала:

— Ну и к чему все эти оправдания, объяснения? — И с чего это ему показалось, что она такая сдержанная и молчаливая, невольно подумал Палмер. — Но, пожалуйста, не воспринимайте это как мою нелюбовь к американцам. Вообще, весь этот антиамериканизм в Европе меня просто раздражает. Так глупо, так примитивно!

— На самом деле?

— Да, конечно. Но ведь и вы, американцы, имеете привычку во всем считать себя правыми, считать, что можете без спросу влезать в чужие дела, решать чьи-то жизни, завладевать документами, узнавать тысячи не имеющих к вам никакого отношения имен и отдавать их владельцев на расправу. И при этом даже не помнить или, что еще хуже, не знать, что было со всеми этими людьми пото́м! Это же были имена людей, живых людей, неужели не понимаете? Господи, как же это по-американски: сделать дело и тут же забыть о нем. Даже не думая о последствиях… Тысяча имен. Коллаборационисты. Пятая колонна. Саботажники. Предатели. Но это же тысяча живых людей, мужчин и женщин, и вы даже не удосужились узнать, что с ними случилось. И с их детьми! Вот что вызвало у меня злость. Думаю, справедливую… Простите, боюсь, я слишком много выпила. Меня за это, конечно, уволят. Должны, не сомневаюсь. — Она повернулась к нему и широко улыбнулась. — Так ведь?

— Нет, куда хуже. Вас порежут на куски. Сожгут на костре… Ладно, давайте забудем об этом.

Но она упрямо стояла на своем.

— Потому что этого требует, категорически требует мое поколение… Принять ответственность за свои поступки! Иногда это нелегко, совсем нелегко, это понятно, но ведь надо. Каждый, любой и каждый должен научиться отвечать за свои поступки. Только так может появиться коллективная ответственность. Вы согласны?

— Простите, я не уверен, что полностью все понимаю.

Она яростно закивала головой.

— Мне еще там, в Пьерфоне все стало ясно, что вы никогда, никогда не задумывались о судьбе тех людей — их, как вы говорили, было по меньшей мере около тысячи, чьи имена вы под угрозой смерти тогда добыли. Совсем как у вас там, на американском Диком Западе. Вашей задачей было добыть эти имена. Задачей других было найти этих людей. А вот кому-то третьему предстояло наказать их: приговорить к бесконечному тюремному заключению или сразу же казнить. То есть в конечном итоге никто не несет ответственности за содеянное. Каждый делал только частичку того, что положено. Мы называем это «коллективная безответственность»! Это…

— У нас, в Америке это называется валить все с одного на другого, — перебил ее Палмер. — Наша старая добрая игра. Отсюда и пошла практика создания бесчисленных комитетов и подкомитетов. Смешно, но факт. При такой системе виновного ни за что не найдешь.

— Да, но она заразила всю Европу. Сейчас здесь все делается по-американски. Даже образ мышления. Все предельно прагматично, все как у янки — болото!

— Вообще-то, прагматичное болото, — задумчиво протянул Палмер и, сам того не замечая, тихонько присвистнул.

У стола тут же бесшумно появился официант. Наверное, просто проходил мимо, но услышал сигнал и счел нужным тут же подойти.

— Encore du vin, s’il vous plaît,^[18] — услышал Палмер свой собственный голос и приятно удивился: когда же, черт побери, ему удалось овладеть французским настолько, чтобы говорить в нос? Или, может, за него это сделало вино?..

— Вы самый образованный человек из всех, кого я знаю, — настойчиво твердила его спутница. — Я знаю, вам вряд ли понравятся мои слова. Но это правда. Значит, логически рассуждая, у меня теперь нет другого выхода, кроме как грамотно польстить вам, чтобы вы меня простили, снова полюбили и, что самое главное, не увольняли. Вот так! Ну и как вам, нравится или нет?

— И вы еще говорите о нашей американской прагматичности?

— Мы, европейцы, становимся на редкость прагматичными, когда речь идет о выживании. Но при этом выбираем философии, отрицающие прагматизм каждодневной жизни.

— Американцы тоже.

— Ну нет, не может быть!

— Слушайте, наверное, хватит уже разделять людей по национальным категориям. В конечном итоге, они все одинаковые. И чтобы выжить, им, хочешь не хочешь, приходится сосуществовать. Но при этом, вольно или невольно, возникает объективная необходимость придумывать для себя сказочные утопии и искренне считать, что именно они-то нас и представляют в реальности.

Он, слегка нахмурившись, бросил взгляд на очередную бутылку вина. Какая это? Третья? Четвертая? А может, пятая? Господи ты боже мой!

Взглянув на мисс Грегорис, он обратил внимание, что у нее почему-то влажные глаза.

— Это, наверное, самое ужасное из всего, что кто-либо когда-либо говорил, — почти прошептала она. — Вы, американцы, что, действительно верите в это?

— Пожалуйста, перестаньте демонизировать меня как американца!

— Простите, ради бога, простите.

— Знаете, не сто́ит делать из меня защитника моей нации… Во всяком случае, до тех пор, пока вы, лично вы не поделитесь со мной своей принадлежностью к какой-нибудь нации. Что, скажем, думают по этому поводу ваши голландцы? В смысле нации…

— Но я не гол… — Ее ладонь быстро прикрыла рот. — Отлично, ваше определение просто отлично! — Она рассмеялась, вытерла глаза бордовой салфеткой. — Вот черт! Потекли тени. Пожалуйста, не заставляйте меня смеяться. Или плакать…

— Согласен. Как скажете. Что-нибудь еще?

— Нет, — она вздохнула. — К сожалению, пока нет.

Им принесли второе. Естественно, вместе с целым набором деликатесных гарниров. Палмер ел, пил и снова ел. На какое-то время за столом воцарилось молчание — они оба с удовольствием ели, просто ели прекрасную еду.

Он, кажется, все время что-то говорил, она громко смеялась над его словами. Почему? Наверное, было что-то остроумное? Возможно, возможно. К тому же они все время чокались…

Официант принес им что-то очень большое на подносе. Большое и светло-оранжевое. Что это, фруктовый десерт? Персики? Груши? Палмер отхлебнул еще вина…

Потом Элеонора Грегорис вместе с незаметно появившимся официантом пытались стереть с его пиджака и брюк следы пролившегося вина. Для начала при помощи бордовых столовых салфеток. Он протянул руку за бокалом. Увы, номер не прошел — тот перевернулся, и все, что ему удалось, это прикоснуться к нему пальцами правой руки.

«Второй этаж», услышал он чей-то голос. «Первая дверь справа. Осторожней, пожалуйста, осторожней».

Глава 10

Он сидел за длинным столом орехового дерева в зале заседаний Совета директоров ЮБТК. Прямо за ним на стене висела картина Моне известного периода «водяных лилий». За столом удобно расположились члены Совета. Хотя и не все. Причем у него было отчетливое ощущение, что он тут вроде бы как невидимка.

Первым слово взял Гарри Элдер и своим противным скрипучим голосом долго нудил о чем-то, чего Палмер, как ни старался, толком не мог понять. Так, похоже, налицо вся чувственная метафизика ощущений, подумал он: они не совсем видят его, а он не совсем слышит их! Что ж, такое случается. Более того, бывает и хуже…

Потом Гарри почему-то — интересно, почему? — начал очень злиться, тыкать пальцем во всех и каждого, употреблять, мягко говоря, не совсем корректные выражения. Конечно же, его надо было остановить — кому нужен скандал на заседании Совета директоров? — но ни слова́, ни увещевания коллег на него никак не действовали, он заводился все больше и больше. Поэтому не кто иной, как Хейген принял решение, по-настоящему мужское решение! — он достал из шкафа колониальный колпак для тушения свечей и невозмутимо, не говоря ни слова, надел его на голову Гарри. Так сказать, вырубил его! Так или иначе, но говорить и скандалить тот перестал. И слава богу!

Следующим слово взял Хейген. Но говорил настолько невнятно, скорее бормотал, что у Палмера возникло желание немедленно встать и потребовать, чтобы тот произносил слова медленнее и более отчетливо. Он попытался это сделать, но… к своему удивлению увидел, что лежит в чужой постели в незнакомой темной комнате. Среди разметанных простыней, почти полностью раздетый… «Забавно. А что бы подумал обо мне старина Гарри Баннистер, увидев в таком положении?» — почему-то пришло ему в голову. Ведь Г.Б. всегда славился своим пуританизмом. Особенно в подобного рода вещах.

Господи, это же какое-то болото.

— Трясина! — вслух произнес он.

Голова трещала, как будто после драки. Ладно, бог с ними. Спасибо, что хоть оставили трусы́. Палмер откинул покрывало и спустил ноги на пол. Немного посидел, затем встал, босиком подошел к окну. Его брюки, рубашка, пиджак и галстук были аккуратно сложены на кресле возле подоконника. Рядом — бумажник и чековая книжка. Да, все в целости и сохранности. Он выглянул в окно.

Центральная площадь Компьеня была залита лунным светом. Его мощный «бьюик», который ему предоставил банк, стоял там же, где он его припарковал — черная громада среди аккуратных, крошечных европейских машин. На живописной скамейке рядом с придорожным кафе сидели два солдата со своими девушками — шутили, смеялись, что-то потягивали из пластиковых стаканов. То ли вино, то ли пиво, впрочем, неважно. Намного важнее, во сколько его раздели и положили в постель. Палмер бросил взгляд на часы — около одиннадцати. Так когда? В семь? Восемь?

Интересно, а где сейчас мисс Грегорис? Да, великолепное белое вино оказалось совершенно чуждым его организму. Зло, с которым было непонятно, что делать, как бороться? Похоже, выход был один: либо как-то приучиться к этому зелью, либо полностью его забыть!

Ну и что дальше? Сейчас, сидя на краешке кровати, Палмер попытался восстановить последовательность событий, которые привели его сюда, в эту постель, к тому же почти полностью раздетым. В голове сильно стучало, но затем перешло в тупую ноющую боль. Стало еще хуже.

И с чего бы это Гарри Элдер так кипятился? Зато Хейген нашел прекрасный выход из положения. Жестокий, но эффективный! Да, забавный сон. Что бы это значило?

За дверью послышался какой-то шум, и по полу пробежал лучик света, коснувшись его босых ног. Он поднял глаза — в дверном проеме стояла Элеонора Грегорис, держа в руке бокал, наполненный чем-то прозрачным, но пока еще не совсем понятным.

— Ну, если это вино… — начал было Палмер.

Она тихо хихикнула, как бы про себя, и вошла в комнату, закрыв за собой дверь. Подошла к кровати, протянула ему руку с бокалом.

— Не бойтесь, это просто вода, чистая вода. — Затем открыла ладонь другой руки с двумя белыми таблетками на ней. — А это аспирин. Говорят, помогает.

Палмер покорно проглотил таблетки, запил их водой. Вернул ей бокал. Признательно улыбнулся.

— Примите мои извинения, мисс Грегорис. Наверное, я просто недооценил силу вина.

— Или, может быть, разницу в часовых поясах? — тактично помогла она ему.

Палмер благодарно кивнул за вполне респектабельное оправдание.

— А что, совсем неплохая мысль. — Он бесцельно огляделся, думая, накинуть ли ему на себя простыню, надеть рубашку или сделать что-нибудь еще. И дело было совсем не в том, что ему было стыдно сидеть в трусах. Нет, скорее, требовалось как-то прояснить свои ощущения.

— Это сон. Ужасный сон разума, — пробормотал он.

— Даже так? — Она присела на краешек кровати. Рядом с ним, но не вплотную, а чуть поодаль. — Простите, пожалуйста.

Он повернул голову — вроде бы ничего особенного: красивое, почти кукольное личико с широко раскрытыми глазами, но… в них виделось понимание! Затем она вдруг снова захихикала, и облик как бы испарился. Палмер понял, что она до сих пор немного пьяна.

— Значит, все это время вы там, внизу ждали, пока я протрезвею?

Она медленно покачала головой. Кудряшки разлетелись в стороны, на секунду открывая ее необычно высокий и чистый лоб. И показывая истинное лицо Грегорис — лицо настоящей интеллектуалки! Именно кудряшки, причем наверняка сделанные намеренно, скрывали это, придавая ей кукольный вид.

— Скажите, у вас всегда были кудряшки? — неожиданно для самого себя спросил он.

Элеонора снова покачала головой. Молча. Последовала долгая пауза. Затем она подчеркнуто эффектным движением правой руки убрала пряди со лба и закрепила в копне волос. Впечатление было поразительным…

— Интересно, скольким счастливцам удавалось увидеть вас вот такой, настоящей? — искренне спросил Палмер.

— Немногим. Очень немногим.

— Значит, я удостоился чести?

— Вы так считаете?

В комнате вдруг возникла странная атмосфера. Какой-то интимности. Впечатление такое, будто сидевшая рядом с ним мисс Грегорис тоже была раздетой. Палмер протянул руку, заботливо убрал с ее высокого чистого лба случайно вернувшийся туда завиток. Она перехватила его руку, повернула ее ладонью вверх, внимательно в нее вгляделась.

— Вы что, умеете читать по ладони?

— Представьте себе, умею. — Ее глаза слегка прищурились. — Ваша, например, говорит, что в вас два человека.

— На ней что, так и написано? На самом деле?

Она кивнула, слегка усмехнувшись.

— Увы. Два человека с вашим именем и вашим телом.

— А там случайно не написано, привыкну ли я к белому вину? Чтобы без таких мучительных последствий.

— Да, один из вас привыкнет. Другой никогда.

— Что ж, впечатляет.

Элеонора снова кивнула.

— Само собой разумеется. Иного и быть не могло. — Она медленно поднесла его ладонь к своему чувственному рту и… совершенно неожиданно поцеловала ее. Кончик ее влажного языка сначала на секунду задержался, а потом заскользил по линии его жизни. Как будто слизывая какую-то жидкость, жидкость вечности. Которая была раньше и всегда. Это вызвало у Палмера необычайное возбуждение…

Она бросила на него быстрый взгляд, по-прежнему не отрывая губ от его ладони. Ее широко раскрытые глаза, казалось, вот-вот его проглотят. Всего, целиком и полностью! Затем, продолжая держать его руку, она встала, медленно приблизилась к нему. Практически вплотную… Он обвил ее бедра руками, притянул к себе, уткнулся лицом в живот, одновременно не отрывая взгляда от ее потрясающе красивых длинных ног. И складок платья, неожиданно оказавшегося на полу. Его руки медленно поднялись вверх, чтобы расстегнуть лифчик.

В комнате воцарилась напряженная тишина. И при этом какое-то благостное чувство умиротворения. Голова уже не болела, на душе было спокойно, оставалось только одно желание — обладать, обладать Элеонорой! Войти в нее, навсегда слиться с ее нежной, шелковистой кожей, прижаться к двум белым холмам, казавшимися нереально огромными на фоне ее изящного загорелого тела.

Часы на башне городской ратуши пробили полночь. Палмер и его спутница были уже в постели, разогревая себя долгими поцелуями и страстными ласками. В полутьме комнаты ее смуглая кожа мерцала, светилась, как бы завораживала, манила к себе. От шикарных округлых грудей до маленького лобка. Нет, это было чем-то нереальным, чем-то, что трудно себе представить! Кто она? Девушка его мечты?

— Не отвлекайся, — донесся до него ее голос.

Он молча усмехнулся и тут же почувствовал, как она скользит по нему вниз, одновременно целуя и призывающе покусывая все, что попадалось на ее пути. Затем медленно, в каком-то смысле даже торжественно оседлала его, спиной к нему, и приступила к делу.

Снизу доносился стук бокалов, ножей, вилок, но сейчас это не имело значения — он уже был в ней, двигаясь медленно, но уверенно и сильно. Хотя поза была для него не совсем привычна. Ее лоно засасывало его все глубже и глубже с каждым последующим толчком… Потом она, не прерываясь, сменила позу, повернувшись к нему лицом, хищно улыбнулась и запрыгала на нем еще яростней. «Это же безумие, самое настоящее безумие!» — невольно подумал он, глядя в полутьме на ее закрытые глаза, сосредоточенные, казалось, только на одном, на желании удовлетворить свою страсть, войти в экстаз!

Палмер, почувствовав, что вот-вот кончит, постарался хоть ненадолго отдалить этот момент. Она открыла глаза, наклонилась к нему — теперь ее большие груди призывно качались уже прямо у его лица. Он зажмурился, ощутив такой прилив нежности, скорее даже радости, какой не испытывал вот уже много лет. Она молча, не говоря ни слова, легла на него, поцеловала. Они на долгое время замерли, как бы пребывая в нирване, затем перевернулись на бок и уснули, так и не отрываясь друг от друга.

Потом Палмер снова оказался в зале заседаний ЮБТК. И снова тот же самый чертов Гарри Элдер. И говорит, и говорит…

Глава 11

В Париж Палмер и его спутница приехали в воскресенье около полудня. Ходить по городу, осматривая достопримечательности, им совсем не хотелось, поэтому они сразу же направились в квартиру мисс Грегорис на Монмартре, рядом с собором Сакре-Кёр.

Элеоноре, которая, учитывая состояние Палмера, сидела за рулем их мощного «бьюика», пришлось здорово помучиться, ведя его по узеньким кривым улочкам восемнадцатого века. А потом долго искать место, где бы припарковаться. Затем, оказавшись наконец-то в ее квартире, они с довольными вздохами плюхнулись на диван и молча смотрели друг на друга, не отрывая глаз. Совсем как тогда в субботу, а затем ночью в воскресенье.

Квартира оказалась точно такой, какой Палмер ее и представлял: чистенькая, уютная, везде чувствуется присутствие женщины… Хотя на самом деле гостиная была совсем маленькой — десять, максимум двенадцать квадратных метров, — выглядела она почему-то намного больше и длиннее. То ли визуальный эффект, то ли особая планировка… Впрочем, скорее всего, благодаря оконной раме в суперсовременной алюминиевой оправе, каким-то волшебным образом превратившей всю стену в одно окно. Огромное окно. Окно в мир! С видом на Эйфелеву башню…

Она быстро перерыла всю квартирку — повытаскивала все ящики, распахнула все шкафы, — пытаясь найти что-нибудь для Палмера. Чтобы сделать ему приятное. Стены были абсолютно пустыми, за исключением большого плаката, на котором был изображен голый трехлетний мальчик, сосредоточенно писающий в солдатскую каску. Надпись под фотографией, сделанная ярко-красным цветом и крупными печатными буквами, гласила: «Долой войну!» Хотя нет, не совсем пустыми. На противоположной стене, на которой не было ни окон, ни дверей, висело несколько фотографий, где мисс Грегорис была снята вместе с различными мужчинами или с дочерью Таней. В разных видах. Собственно, они даже не висели, а были прикреплены к стене двусторонним скотчем, придавая этой, с позволения сказать, коллекции вид «временного пребывания». Ее можно либо сохранять до бесконечности, либо в любой момент убрать.

В конце концов она все-таки нашла спрятанный подарок — в одном из ящиков комода под кучей лифчиков, бикини и прочих женских вещей, — бутылку с длинным горлышком. Наверное, что-то редкое и эксклюзивное. Иначе зачем прятать в такое интимное место?

— Оно ужасно дорогое, — радостно хихикая, сказала она, ставя бутылку на столик. — И ужасно восхитительное. Совсем как вы!

Они оба расхохотались над очевидной глупостью ситуации. Особенно над ее безуспешными попытками открыть бутылку. Вино действительно было очень старое, и пробка «прикипела» чуть ли не намертво. Тут требовались либо грубая мужская сила, либо специальный штопор.

Палмер забрал у нее бутылку, без видимых усилий открыл ее, вернул Грегорис.

— Вот и все. S’il vous plaît.^[19]

Это был известный и очень редкий ликер «Сев-Фурнье», его веками делали в предместье Парижа.

— Я случайно нашла его в прошлом году. Магазинчик называется «Фушон». Мы туда ездили с англичанами. Кстати, там продают много такого рода раритетов. Можем съездить туда ну, скажем, в понедельник и купить шикарные сувениры для ваших нью-йоркских друзей, если хотите.

Палмер попробовал янтарный ликер. Да, его изысканный, неподражаемый вкус не поддавался описанию! Практически не сладкий, исключительно нежный аромат почти забытого настоящего какао… Но это были только дразнящие намеки. Настоящее пришло несколько позже, когда она уронила несколько капель на свой глубокий, будто чаша, пупок, и он впервые в жизни познал вкус «Сев-Фурнье», смешанный с солью ее страстного тела и терпким ароматом любви.

— Ты что, так уж против войны? — спросил он, кивая на плакат.

— Да, я вообще против всех войн!

— Всех-всех? Всех без исключения?

— Да, всех. — Она, заманчиво улыбнувшись, макнула один за другим оба соска своих шикарных грудей в бокал с ликером… Сигнал был принят!

Позже, до смерти утомленный, если не сказать истощенный непрерывными любовными утехами в течение двух дней, Палмер наконец-то вылез из постели, совершенно голый: одеваться не было ни сил, ни желания, — подошел к окну, тупо посмотрел на то, как полуденные тени постепенно заполняют Монмартр…

— Отсюда можно увидеть знаменитое кладбище, где похоронены Стендаль, Берлиоз, ну и многие другие, — заметила Грегорис, не вставая с постели. Она откинула покрывало, и было не совсем понятно, то ли специально, то ли инстинктивно выставила напоказ всю наготу своего божественно соблазнительного тела.

— Там есть улица Сен-Венсен с кафе «Проворный барашек», где любили бывать Утрилло и Пикассо.

— Все, что я там вижу, это одно большое дерево. Наверное, как минимум, прошлого века.

— Тогда лучше погляди-ка сюда, — она кончиками пальцев слегка коснулась своего великолепного лобка. — Здесь растительность погуще. И, надеюсь, куда привлекательней…

— Слушай, старшим не принято дерзить. Тебя что, этому не учили?

— Дерзить? — Она весело рассмеялась. — При чем здесь дерзить? Шутить! День надо начинать с улыбки. Тогда можно надеяться, что он не потерян.

— Вообще-то день мы начали несколько часов назад. И с совершенно другого… Ладно, договорились. Во всяком случае, попробуем.

Элеонора потянулась, слегка сменила позу — опять-таки непонятно, то ли напоказ, то ли для удобства.

— Кстати, а на сколько ты меня старше? Тебе ведь, по-моему, где-то тридцать восемь, не больше, так ведь? То есть всего на десять лет старше.

Палмер подошел к постели, наклонился над ней, развел руками.

— Конечно, жаль, но, боюсь, вы заблуждаетесь, миледи. Мне сорок семь, и я старше вас почти на двадцать лет. К тому же вы, похоже, самая отъявленная и самоуверенная лгунья из всех, кого мне доводилось встречать.

На ее лице появилась недовольная гримаска.

— Нет-нет, вовсе нет. Ты все не так понимаешь.

— Ладно, бог с ним. Проехали. Кстати, ты хочешь есть?

Она довольно улыбнулась, совсем как сытая кошка.

— Опять шикарный обед, несколько бутылок сухого белого вина? Интересно, ты когда-нибудь научишься жить как белый человек?! У меня возникает подозрение, что никогда.

Палмер рассмеялся, сел на постель рядом с ней.

— Знаешь, у меня такое впечатление, будто меня сбросили с седла. Значит, надо на него снова забраться, как считаешь?

— Точно. А почему нет? Но в Париже мы нигде не найдем «Pouilly-sur-Loire». Его продают только в том самом предместье и никогда не привозят сюда. Это их вековой принцип. Придется попробовать «Pouilly-Fuisse» либо «Pouilly-Fume», хотя у них разный вкус. Одинаковых, слава богу, не бывает.

Он с серьезным видом кивнул головой.

— Да, в одну и ту же реку не войдешь дважды.

— Тогда почему бы не попробовать войти в нее в третий раз? А потом в четвертый? Что нам мешает? — Ее взгляд посерьезнел. — Кстати, ты в курсе, что Добер назначил меня твоей переводчицей и в Германии тоже?

— Да, похоже, он весьма сообразительный молодой человек.

— Добер? Вряд ли. Во всяком случае, мне так кажется.

Она на секунду замолкла, притянула его к себе, прильнула к его губам.

— Завтра утром у тебя будет множество встреч, заседаний, ну и тому подобного. Не беспокойся, я буду там. Как у вас там принято говорить в Нью-Йорке, «мытая-бритая». Со всеми необходимыми причиндалами, стенографическими тетрадями, ручками, карандашами…

— D’accord.^[20]

— Но до этого у нас ведь много долгих, долгих, долгих и чудесных часов, так ведь?

— Да, само собой разумеется, но похоже, ты хочешь мне что-то сказать, но вот только что? — неуверенно пробормотал Палмер. Он почувствовал, как она движется под ним, куда-то вверх. И тут же ее большие шикарные груди оказались прямо против его лица. — Да, да, да!

Они вернулись в отель «Риц» где-то около полуночи. Сначала Палмер взял у портье ключ от своего номера, затем они с Элеонорой ненадолго прошли в бар, где выпили сначала по бокалу шампанского, а затем несколько рюмок сухого мартини, и он отдал ей ключ — в целях конспирации: зачем афишировать их отношения? Пусть сначала она поднимется в номер первой, примет ванну и будет там его ждать. А он подойдет пото́м. В принципе, так надежнее. Во всяком случае, можно надеяться, что никто не догадается.

Если бы он тогда не переборщил с вином, то, вполне возможно, случилось бы что-нибудь другое. Хотя, кто знает, кто знает?.. Как ни странно, но в последние два дня алкоголь его по-своему подпитывал, не давал ему рухнуть от усталости. Любовной усталости. Дурной сон с Гарри Элдером в конференц-зале ЮБТК, казалось бы, канул в лету. Увы, это только казалось…

Потому что сон вернулся. Интересно, почему? Причем почему-то именно сейчас, когда он гладил нежную спину Элеоноры, стоя с ней под душем в ванной комнате своих апартаментов в «Рице»! Затем внутри него что-то щелкнуло, он обнял ее, начал ласкать ее роскошные груди. Сначала руками, затем губами. Потом последовало неизбежное… И, слава богу, тот жуткий сон пропал. Навсегда ли?

Любовь под душем, похоже, полностью их опустошила. Сколько же можно? Элеонора, даже не вытеревшись насухо, а лишь слегка промокнувшись полотенцем и даже не поцеловав его, нырнула в постель и тут же уснула. Со счастливой улыбкой на лице. Зато Палмер все-таки нашел в себе силы подойти к письменному столу и начал просматривать содержимое конвертов, которые передал ему портье. В первом из них была короткая деловая телеграмма: «Не получили ответа на наш вчерашний телекс. Требуется ваше подтверждение. Как можно скорее. Вы понимаете, что имеется в виду. Г. Элдер, Нью-Йорк».

Чертов Гарри! И зачем ему все это надо? Какой смысл? Палмер снова перечитал телекс. Немного подумал, выбросил в мусорную корзину, вскрыл второй конверт. На бланке его же отеля Добер без особых деталей сообщал ему, что заедет за ним в понедельник в девять тридцать, и они отправятся на первую встречу. Но имя Элеоноры почему-то не упоминалось. Интересно, почему? Из соображений такта? Что ж, надо будет проверить.

Палмер обернулся, посмотрел на обнаженную девушку, лежавшую на его постели — вроде бы невысокая, относительно худенькая, а заняла, казалось бы, почти всю кровать. Вдруг в горле что-то сдавило, и ему снова захотелось ее. Почему? Будить? Господи, ну зачем эти муки! Два, целых два дня подряд, неужели не хватит? А она продолжала и продолжала звать его… Даже не просыпаясь.

Он сел в кресло и открыл третий конверт. «Прошел целый день. Мочи нет терпеть. Даже холодный душ не помогает. Пожалуйста, посоветуй, что делать. Безумно люблю, целую». Палмер довольно ухмыльнулся. Снял трубку телефона. Но тут же понял, что сейчас не время звонить Вирджинии. Во всяком случае, когда рядом с тобой… Ладно, это подождет. Большинство мужчин изменяют своим женщинам, хотя, живя с Эдис, Палмер себе этого не позволял. Пока два года назад не встретил Вирджинию. А теперь он изменял ей. Господи, что за мерзкое слово!

Отношения с Вирджинией, кстати, складывались на редкость удачно. У каждого из них была своя хорошая и высокооплачиваемая работа, так что в этом смысле они никак не зависели друг от друга. Поэтому каждый тратил деньги, как хотел. Прежде всего, само собой разумеется, на комфорт и удовольствия. Они все время, чуть ли не каждый день «подкалывали и прикалывали» друг друга, причем далеко не всегда безобидно, но, как ни странно, поразительно быстро научились уступать друг другу. Не скандалить, не устраивать истерик по мелочам, а иногда даже и по куда более серьезным вопросам. Чем не повод для удачного брака? Во всяком случае, не хуже, чем любой другой. По-настоящему умная, намного умнее, чем многие из тех, кого он знал, причем не только женщин, но и мужчин. Хотя один раз за время их относительно краткой близости он все-таки умудрился ранить ее душу, в результате чего им пришлось расстаться более чем на год. Больше Палмер не рисковал. Да в общем-то и не хотел. Хватит! Теперь, как ему казалось, он чувствовал под собой некую твердую опору. Только так ли это было на самом деле? И снова — кто знает, кто знает?

Он бросил взгляд на девушку, лежавшую в его постели. Постели его номера. На шестом этаже в шикарном отеле «Риц». Спит, спит абсолютно безмятежно. Глаза плотно закрыты, грудь размеренно вздымается и опускается вместе с ровным дыханием. Счастливый человек. Палмеру почему-то захотелось подойти и поцеловать пятки ее голых ног. Интересно, почему именно пятки? Может, не надо? Ладно, потом будет видно. Вместо этого он вышел в гостиную, плотно закрыл за собой дверь и набрал номер телефона в Нью-Йорке.

В Париже был час ночи, поэтому телефонные линии в Штаты не должны быть перегружены. И действительно, буквально через пару минут в трубке сначала послышались долгие гудки телефона Вирджинии, а затем ее бодрый, радостный голос:

— Вуди?

— Allô-allô, — приглушенным голосом ответил Палмер. — Comment са va?^[21]

— Любимый! Господи, неужели это ты? Как же я рада тебя слышать!

— Mais, certainement.^[22] Как сама?

— Скучаю, жутко по тебе скучаю.

Палмер выдержал долгую паузу.

— Я тоже по тебе очень скучаю. — Что, в общем-то, не было ложью. В каком-то смысле он на самом деле скучал по ней. Вот насколько сильно, конечно, можно было поставить под вопрос. Но… на какой-то момент ему самому стало стыдно.

— У тебя… у тебя очень усталый голос. Что-нибудь не так? — тоже выдержав паузу, спросила она.

— Да нет, ничего особенного, мелочи жизни. В основном часовые пояса, европейское время, связанные с этим неудобства, ну и так далее и тому подобное… — Он бросил взгляд на дверь в спальню. Плотно закрыта. И слава богу. — Что там сейчас у нас, в Нью-Йорке? Время ленча?

— Нет, если ты успел забыть, скорее, время мартини. Или как там у вас, в Европе это называют?

— Наверное, то же самое.

— Тогда, может, выпьешь со мной?

— Попробую. Сейчас узнаю, смогут ли принести мне мартини в номер. Это ведь Париж, а не Нью-Йорк, ты же понимаешь.

— Только учти, Вуди: во Франции они мартини не встряхивают, а помешивают.

— Ужасно!

Последовала очередная долгая пауза.

— Вуди, ты как, в порядке? — спросила она.

— Да, вполне. Я бы сказал, в полном порядке. Во всяком случае, на данный момент. — И какого черта он ей позвонил, если не может выдавить из себя ничего, кроме банальных клише?

— Что ж, я рада. А у нас тут не по сезону жарко и душно.

«Ну вот, теперь погода», — недовольно подумал Палмер и резко переменил тему.

— Кстати, сегодня, нет, точнее, вчера мне все-таки удалось побывать в твоей церкви.

— В Мориенвале? На самом деле? О, дорого́й мой! Как я тебе благодарна! Ну и как она тебе?

— Прекрасная церковь. И тамошний священник не пожалел на меня времени. Все показал, все рассказал… Теперь о стрельчатых арках мне известно даже больше, чем нужно.

— Но она тебе действительно понравилась?

Палмер согласно кивнул. Хотя, собственно говоря, зачем согласно кивать, говоря по телефону?

— Да, конечно же. Она, как бы это получше сказать… в ней больше человеческого тепла, чем во многих других. — Он услышал, как дверь спальни позади него вдруг открылась. — И, самое главное, она не подавляет.

Вирджиния довольно вздохнула.

— Вот-вот, именно так… На редкость точное определение. Честно говоря, мне такое даже в голову не приходило. Спасибо тебе, дорого́й.

Не отрываясь от трубки, он повернул голову — прямо перед ним стояла Элеонора, полностью обнаженная, с широко раскрытыми глазами и слегка полураскрытым ртом. Палмер потерял дар речи.

— Вуди, я так тебе признательна, — послышался в трубке голос Вирджинии. — Еще раз спасибо, спасибо, спасибо!

— За что?

— За то, что помог мне понять, почему я так люблю эту церковь… А тебе удалось побывать в Компьене и Пьерфоне?

— Естественно. Как же иначе?

Стоявшая перед ним Элеонора перевела взгляд с лица Палмера на его внезапно разбухший член. Медленно опустилась на колени, поцеловала его, короткими поцелуями несколько раз подряд.

— Слушай, а чем ты занимался сегодня утром? — спросила Вирджиния.

— Чем? Парижем. Бродил по городу, вспоминал памятные места, заглядывал в родные сердцу бары, кафешки…

Девушка легла на пол, начала лизать пальцы его ног. Палмер на несколько секунд буквально оцепенел. Такого животного желания ему никогда еще не приходилось испытывать. Никогда!

— Да, Париж сто́ит того, разве нет, дорогой? — донесся до него голос Вирджинии. — У тебя есть переводчик?

— Есть, конечно же есть. Ребята из местного банка.

— Отлично. С местными всегда удобнее. Они ведь знают, что к чему. К тому же все закоулки в их городе им известны.

«Господи, ну почему его поколение говорит только фразами-клише?!» — подумал Палмер, но Элеонора вдруг обхватила его бедра своими длинными ногами, сжала их и начала медленно раскачиваться…

— Кстати, а Гарри Элдер с тобой успел связаться? — спросила его Вирджиния.

— Гарри?

— Да, Гарри. Гарри Элдер.

— Ах, Элдер. — Палмер попытался собраться с мыслями, чтобы не попасть в глупое положение. — Да, прислал мне два телекса. Хотя все это представляется мне чепухой. Вряд ли я ему так уж и нужен. Он что, мешает тебе жить? Что ему от тебя надо?

— Узнать, где тебя можно найти. Куда позвонить, ну и так далее…

— Вот уж не предполагал, что Гарри знает о нас. Ничего себе!

Вирджиния тихо рассмеялась.

— Дорого́й, вообще-то это давно уже ни для кого не секрет. Пора бы и знать. Как я понимаю, он не смог найти тебя в «Рице».

— У меня не было никакого желания говорить с ним. Пожалуйста, попробуй узнать, с чего это он так задергался. Хотя, честно говоря, сомневаюсь, что он тебе скажет что-нибудь по делу. Особенно учитывая твою работу на банки. Кстати, иногда конкурентные.

— Поговори с ним сам, Вуди. Поговори! Из всех проходимцев в твоем ЮБТК он, похоже, единственный, кого можно считать другом. Пусть даже условно. Во всяком случае, на данный момент.

— Ладно, посмотрим.

Элеонора уже встала и пристально смотрела в глаза Палмера. Затем показала глазами в сторону спальни. Он согласно кивнул.

— Вуди? — громко произнесла Вирджиния.

— Да? Да, конечно же.

— Да-да что?

— Да, я ему позвоню.

— Прямо сейчас? Он дал мне свой домашний телефон.

— Он у меня есть в ноутбуке.

— Пожалуйста, позвони ему. Вуди?

— Да…

— Я люблю тебя.

— Я тоже, — медленно протянул он. Элеонора понимающе ухмыльнулась, поцеловала его руку, которой он держал трубку телефона. — Спокойно ночи.

Последовала короткая пауза. Очевидно, Вирджиния все-таки догадалась.

— Спокойной ночи, — потускневшим голосом сказала она. — Спасибо, что позвонил.

— Да ладно… До скорой встречи.

Не успел он положить трубку, как Элеонора взорвалась, впилась в него, целуя и прикусывая ему части тела.

— Мне надо сделать еще один звонок в Нью-Йорк, — сказал он.

— Зачем?

— Вообще-то…

— Обойдется. У нас есть дела поважнее, — она снова кивнула головой в сторону спальни. — Кстати, а сколько у тебя женщин в Нью-Йорке? Может, скажешь?

Они вместе рассмеялись, и Палмер, покорно положив трубку, больше не сопротивлялся.

Глава 12

Они наконец-то угомонились, когда слабые лучики света уже начали пробиваться через зашторенные окна его «люкса» в отеле. Палмер неподвижно лежал на спине, тупо глядя в потолок и физически чувствуя, как волны вожделенного сна постепенно накатываются на него, словно пена неотвратимого, очистительного прибоя на берегу бесконечного океана.

Он чувствовал себя полностью выпотрошенным — ни сил, ни желаний. Никаких! Только тупая боль где-то в самом низу живота. Интересно, сколько же часов кряду нужно заниматься сексом, чтобы эта чертова простата наконец-то начала заявлять о себе? Это в его-то возрасте.

Затем ему, как бы в полусне, вспомнился маленький кусочек его раннего детства — тот самый день, когда он плавал в озере рядом с летним домиком родителей. Кажется, где-то на юге штата Висконсин. Вода тогда была очень холодной, впрочем, как и положено в начале июня, и скоро Палмер почувствовал острые судороги в своей левой ноге. Настолько сильные, что он чуть не утонул… То же самое случилось и сейчас. Только в другом месте. Он тихо выскользнул из-под покрывала, встал с кровати и молча зашагал по комнате, массируя тупо ноющую нижнюю плоть. Господи, сколько же лет ему не приходилось быть такой резвой, слишком резвой лошадкой?

Впрочем, боль скоро утихла, Палмер снова вернулся в постель, лег рядом с крепко спящей Элеонорой и, закрыв глаза, молча усмехнулся — как же иногда пересекаются полусны и реальность! И в каком мире живет теперь эта девушка, лежащая сейчас в одной с ним постели? Судя по ее изменчивости — то счастье, то гнев, то благодарность, то осуждение, — ей очень нравятся именно такие интимные отношения, какие, как это ни странно, случились у них.

На маленьких цветных фотографиях на стенах ее квартирки было несколько мужчин приблизительно его возраста, улыбающихся в камеру, и она вместе с ними. Интересно, а что Элеонора испытывает к нему? Лично к нему! С такими, как она, вариантов могло быть бесконечное множество. Например, чисто физическое влечение. В частности, он никогда не считал себя сексуальным гигантом, однако из своего достаточно долгого опыта в постели с Вирджинией ему было ясно, что подходящий партнер может творить чудеса. Элеонора не была исключением. С ним она достигала оргазма — и это было более чем очевидно — два или три раза до того, как это удавалось ему! Чем не пара? Во всяком случае, сто́ит подумать. А там посмотрим.

А тут есть над чем подумать. Американские девушки обычно ничего не имеют против того, чтобы спать со своими начальниками. Ну а европейки? Вряд ли они так уж намного отличаются от них. Люди есть люди. Элеонора достаточно умна, чтобы понимать — их скоротечный роман не принесет ей особого вреда. Или, наоборот, будет полезен? Во всяком случае, в ЮБТК, где Палмер был хозяином. Полным хозяином! Где никто, кроме него, не мог принять окончательного решения.

Господи, как же мерзко думать о ней в таком плане! Значит, можно считать себя мерзавцем?

И это с его-то холодной головой банкира? О чем ему многие не раз говорили. А вдруг у Элеоноры к нему искренние чувства? Разве такое невозможно? Даже если это не любовь, а просто влечение. Конечно же, возможно, но маловероятно, упрямо подсказывал ему его трезвый разум. Чего ей ждать от их связи? Если ему захочется снова жениться — чего он явно не торопился делать, — то в любом случае, скорее всего, это будет Вирджиния. Она куда более подходила ему по возрасту, знаниям, интересам… А эта мирно спящая девушка с невероятно длинными ногами и шикарной грудью в джунглях Нью-Йорка оказалась бы в лучшем случае невинным дикарем. В отличие от Вирджинии, которая чувствовала себя там как рыба в воде. Как говорят, знала все входы и выходы. Иногда даже лучше, чем сам Палмер, чему он не раз искренне поражался.

Он спохватился, что дал волю ненужной фантазии. Хотя почему бы и нет? Вреда от этого никакого не будет, это уж точно. Кроме того, время от времени имеет смысл бесцельно подумать ни о чем, перескакивая с одной мысли на другую…

И все-таки, какое же у нее восхитительное тело. И на редкость милое, совсем невинное лицо. Особенно сейчас, когда она безмятежно спала после двух тяжелых дней любовных утех. Нет, представить ее в вонючем и порочном Нью-Йорке было попросту невозможно!

Равнодушно глядя на белый потолок, Палмер вдруг нахмурился. Зря он попросил Вирджинию поговорить с Гарри Элдером. Зря обещал ей позвонить ему. Зачем? Не для того же он приехал в старую добрую Европу, чтобыему отравляли жизнь из этой выгребной ямы, коей он считал Нью-Йорк, причем вполне искренне. Потому что его родным городом был Чикаго, где он провел большую часть своей жизни. В Нью-Йорк он перебрался всего три года назад, после смерти отца. После чего первым делом существенно расширил банк отца, нет, теперь уже его банк, скупив несколько филиалов других финансовых структур, и стал законным владельцем поистине огромного объема финансовых активов. Естественно, мягко говоря, весьма и весьма прибыльных.

Нью-Йорк практически сразу же стал для него головной болью — каждодневные политические интриги, так называемые «закулисные игры», как тут принято говорить, сплетни, потоки отвратительной, специально спровоцированной и хорошо проплаченной дезинформации. Со всем этим, впрочем, приходится иметь дело большинству банков мегаполисов. Даже не говоря о вполне реальной попытке корпорации «Джет-Тех» поглотить теперь уже его банк! Серьезные ребята, но им, слава богу, это не удалось. У Палмера хватило сил и умения отстоять свое достояние!

Его глаза медленно закрылись, но он еще не погрузился в сладостный сон, хотя лежал рядом с прекрасной, теперь уже в каком-то смысле близкой ему девушкой. И снова перед глазами возник Эдди Хейген, накрывающий голову Гарри Элдера свечным колпаком. Да, далеко не самый приятный образ. Но он возник, причем с поразительной отчетливостью. Даже со следами копоти на лице этой сволочи Гарри.

В общем-то, Вирджиния была совершено права, назвав его Совет директоров «бандой пройдох и воров». Три года тому назад корпорация «Джет-Тех» была одним из крупнейших клиентов банка. Настолько разбухшая от бюджетных вливаний министерства обороны, что Палмер даже счел нужным снизить процент ее регулярных кредитов. Она сильно расширялась, так что почему бы и нет? Но корпорация ответила ему черной неблагодарностью — попыталась в наглую подмять под себя его Совет директоров, чтобы затем постепенно, шаг за шагом начать скупать ЮБТК на корню. Только и всего…

Палмеру, конечно же, удалось сорваться с их предательского крючка. Правда, не без помощи Гарри Элдера и Вирджинии, которая тогда была руководителем отдела по связям с общественностью. Хотя кое-что ему все-таки пришлось потерять. Слишком много надежд он возложил на генерала Хейгена, своего бывшего начальника военной разведки. Он тогда возглавлял группу компаний космической разведки и был включен в члены Совета директоров банка. Равно как и нескольких важных функционеров из «Джет-Тех». А Вирджиния, до смерти напуганная всеми этими хладнокровными, но потенциально смертельными кадровыми манипуляциями, тут же оставила ЮБТК и полностью прекратила их личные отношения. Практически сразу и на долгое время.

Палмер широко открыл глаза, сел в постели. Тупая боль внизу живота чуть усилилась, пришлось снова слегка помассировать место боли. Похоже, немного полегчало. Интересно, что стало главной причиной воспоминаний о тех ужасных днях: проблемы с банком или потеря Вирджинии? Пусть даже временная…

Увы, теперь им вряд ли удастся вернуть былую страстность чувств. Хотя они снова были вместе, и он уже давно развелся с Эдис. Во второй раз все случается по-иному.

Вот у Элеоноры на это был простой ответ: «Тогда мы попробуем в третий и четвертый раз!» Философия двадцатилетних. Но когда тебе уже под пятьдесят, мысли типа «попробуем еще раз» уже во многом теряют свою актуальность. И даже смысл.

А какая Элеонора на самом деле? Палмер внимательно посмотрел на нее. Она лежала на боку лицом к нему, одна рука под головой, другая под левой грудью. Как бы лаская ее… Сейчас без макияжа и теней, которые она смыла, принимая душ перед тем, как заняться любовью, ее можно было принять за совсем юную девушку. Годившуюся ему в дочери.

Палмер попытался посмотреть на себя ее глазами. Тело у него было в прекрасной форме, причем не благодаря изнурительному фитнесу или специальным диетам, а в основном потому, что природа наградила его поджарым строением тела и великолепным обменом веществ, позволявшим ему сжигать все, что приходилось есть, а иногда даже и переедать. Он также старался, как говорят, «умом не стареть» или, по меньшей мере, быть открытым для любых новых мыслей и идей. Хотя по-настоящему молодым его образ мышления назвать было трудно. Это с его-то холодным аналитическим умом! Он просто никогда не отметал ничего нового, иногда даже весьма неординарного, с порога и никогда не ленился понять, что заслуживает внимания, а что нет.

И что же она увидела в нем при первой встрече? Человека, который ей сначала напрочь не понравился? Богатого, безнравственного американца? Ковбоя с Дикого Запада? Застрелил, закопал и ускакал! Но затем, после его посещения той самой церкви в Мориенвале, после обильного ужина и нескольких бутылок отменного вина ее отношение к нему вдруг резко изменилось. Интересно, почему?

Совсем недавно она прочитала по его руке, что внутри него два совсем разных человека. Один из них ей явно не по душе, а к другому она, похоже, испытывает сильнейшее влечение, возможно, даже страсть.

Имея традиционное, в каком-то смысле старомодное образование, включавшее в себя латынь и греческий, Палмер почему-то подумал, что само слово «страсть», наверное, давно уже утратило свое первоначальное значение. Ведь в чувстве, столь сильно и внезапно возникшем между ними, не было даже намека на боль и страдания, то есть тех страстей, которые пришлось испытывать Христу, распятому на кресте. Значит что? Значит, само понятие «страсть» умирает?

Палмер снова повернулся, чтобы еще раз бросить взгляд на спящую девушку — чистое, юное лицо, плотно закрытые глаза, мерно вздымающаяся грудь… Сколько же лет прошло с тех пор, когда он мог вот так же спать безмятежным сном? Наверное, после определенного возраста такое наступает со всеми. В подкорке скапливается слишком много разного уровня подсознательных реакций, которые вольно-невольно не дают оторваться от реального мира.

Ему, конечно же, было очень приятна ее доверчивость. Иначе могла ли она вот так просто отдаться почти всевластному боссу, а потом безмятежно, ни о чем не думая, спать? Совсем как младенец?

Палмер встал с постели, медленно подошел к восточному окну. Небо уже́ начинало светлеть. Сейчас, наверное, где-то около шести утра. Когда они уходили из ее квартиры, то догадались захватить для нее сменное платье, ну и все остальное, в чем ей придется присутствовать сегодня на всех деловых встречах. Значит, ей совершенно не обязательно возвращаться домой. Надо только покинуть его номер в отеле около девяти, чтобы как ни в чем не бывало вернуться сюда, скажем, не позже девяти тридцати и поздороваться с ним в фойе в присутствии Добера.

До него вдруг дошло, что последние два дня он спал лишь урывками и во время деловых встреч ему надо быть особенно собранным и осторожным. Ладно, вечером, когда вернется, отоспится по полной программе.

Он тяжело вздохнул и с сожалением покачал головой, прекрасно понимая, что этот номер, увы, у него сегодня наверняка не пройдет.

Глава 13

Десять утра. Мсье Сава-Тьер был весьма знающим и на редкость занудливым человеком. Но поскольку он являлся одним из главных советников французского правительства, и Палмеру, и мисс Грегорис, добросовестно переводившей их переговоры, пришлось терпеливо и довольно долго его слушать. А иногда даже и задавать вопросы. Чтобы потом не менее долго и терпеливо выслушивать его ответы.

Одиннадцать пятнадцать утра. Мсье Гиньон был намного моложе, с аккуратной, не седой, а слегка блондинистой бородкой. Он представлял совершенно другое ведомство и имел при себе своего собственного переводчика. Так что мисс Грегорис имела возможность спокойно передохнуть, выпить чашку кофе и потихоньку, не привлекая к себе ненужного внимания, привести в порядок свои ногти.

Час тридцать дня. Мсье Принглуар и мадам Овернуа прибыли из департамента туризма. Оба свободно говорили по-английски и не нуждались в услугах переводчика.

Полковник Модлингер формально представлял французскую сторону в НАТО. Впрочем, как и положено, в весьма формальном статусе, преследуя, естественно, совершенно иные интересы. Кроме того, он привел с собой четырех на редкость молчаливых помощников, все в ранге, как минимум, не ниже капитана, и двух не менее внушительного вида переводчиков: один, чтобы переводить с французского на английский, а другой — наоборот. Почему, не совсем понятно. Наверное, так у них положено…

Шестнадцать тридцать. Мсье Женфиль, мсье Крэнкемор и мсье Лери-Коян были высокопоставленными консультантами, тесно связанными с экономическими и политическими интересами французского правительства в странах Общего рынка. Они все время говорили только по-французски, хотя попрощались, причем весьма тепло, на вполне хорошем английском.

Когда в половине шестого вечера Палмер вместе с мисс Грегорис вышли из здания министерства, Добер терпеливо ждал их, облокотившись на капот «бьюика».

— Да, похоже, вас принимают на высшем уровне, — заметил он. — Обычно все эти обезьяны разбегаются по домам задолго до пяти.

Чтобы избавиться от Добера, им потребовалось проделать несколько трюков. Сначала Палмер пригласил их с Элеонорой в бар «Георг V» на рюмочку коньяка, затем предложил Доберу подбросить его до дома в Сент-Клод, где они познакомились с миссис Добер — высокой худенькой женщиной с уродливой пластиной на верхних зубах.

— Увы, такое приходится делать и в моем возрасте тоже, — сказала она, заметив их взгляд и предлагая на редкость отвратительное мартини, в котором было слишком много дешевого вермута. — Тут надо либо полностью изменить прикус, либо потерять все, иного выбора нет. Поэтому… — Она как-то застенчиво пожала плечами и улыбнулась.

Когда они прощались, Палмер понимающе улыбнулся в ответ.

— А знаете, вы на редкость мужественная женщина. Мне по собственной дочери хорошо известно, что это бывает очень болезненно. Я от всей души желаю вам удачи.

Наконец это скучнейшее мероприятие закончилось, и Палмер отвез Элеонору в ее квартиру на Монмартре, чтобы она успела принять душ и переодеться к предстоящему ужину. Они остановились на лестничной площадке второго этажа. Ее руки обхватили его голову, а язык требовательно проник между его в общем-то не особенно сопротивлявшихся губ. Так они и дошли по ступеням до ее мансарды, не размыкая объятий, так и вошли в ее небольшую, но уютную квартирку.

На полу в холле лежало несколько почтовых конвертов. Элеонора наклонилась, чтобы поднять их, быстро просмотрела, задержалась на одном из них с красно-синей наклейкой «Mit Flugpost — Par Avion» в правом верхнем углу. Палмеру не удалось разглядеть марку, так как Элеонора тут же вскрыла конверт. Из него на пол выпало цветное фото. Она не поленилась встать на колени, чтобы поднять его.

— Таня? — догадался, бросив мимолетный взгляд, Палмер.

С фотографии на него смотрела светлоглазая девчушка, стоявшая между двумя мужчинами, один его возраста, другой, похоже, где-то лет двадцати или чуть больше.

— Твой отец? — спросил он. — А это брат?

Ее глаза метнулись с его лица на фотографию и затем назад. Лицо слегка скривилось: наверное, в новой фотографии ее дочери было что-то не то…

— Все нормально? — спросил он.

Элеонора кивнула и заглянула в конверт, но там ничего больше не оказалось. Неужели прислали только одну фотографию? Она перевернула ее, но на обороте тоже ничего не было, кроме штампа с датой изготовления, проставленного в фотолаборатории — всего два дня тому назад.

— Значит, это все-таки Таня? — настойчиво переспросил Палмер.

— Конечно же Таня, кто же еще?

— А те двое мужчин?

Она медленно, как-то неуверенно покачала головой.

— Ты что, их не знаешь? — спросил Палмер.

— Ну почему же не знаю? Конечно же знаю. И, наверное, совсем неплохо…

— Ну и?

Палмер терпеливо выслушал ее довольно сбивчивые объяснения на почему-то вдруг ставшем ломаным английском языке, все время думая: что же в этой фотографии ее так сильно потрясло?

— Это… ну, как бы тебе сказать, соседи моих родителей, — наконец-то произнесла она. Нет, скорее, протянула. Очевидно, опасаясь проговориться. Вот только о чем?! — Близкие соседи. Ты же сам видишь: Таня смеется! — Она снова протянула ему фотографию.

Он пожал плечами.

— Они все там смеются. Прямо какой-то фестиваль смеха… С тобой все в порядке?

— В порядке, в порядке. Лучше помоги мне подняться. — Палмер поднял ее с пола. — Вам, молодым, следовало бы не забывать, что у пожилых женщин, таких как я, давно уже нет ваших сил. — Она тяжело вздохнула, провела рукой по лицу. — Господи, какой же долгий и скучный день. Меня все время тянуло в сон. Интересно, кто-нибудь заметил?

— Кто-то, возможно, да, но только не я.

— Поскольку один раз ты и сам незаметно вздремнул. Правда, слава богу, без храпа.

— Это, наверное, когда докладывал полковник Модлингер? — Он подвел ее к низенькой кушетке и помог сесть. — Слушай, думаю, тебе надо слегка взбодриться. У меня тут для тебя кое-что припрятано. Подожди, я сейчас. — Он, совсем как фокусник в цирке, сделал загадочный пасс, подошел к застекленному шкафу, сунул внутрь руку, туда, где позавчера перед уходом тайком поставил последнюю бутылку «Сев-Фурнье». Но ее там не было! Интересно, куда она делась? Палмер распахнул вторую дверцу и сразу же увидел, что она стояла в другом углу шкафа. Куда лично он ее не ставил! Но поскольку полной уверенности в этом не было, он ничего не сказал, просто взял бутылку, подошел к столику, налил ей полный бокал вина.

— Merci, chéri.

— Не стоит благодарности.

— А почему не по-французски? Не «De rien»? Французский тебя что, начал вдруг раздражать?

Странная история с этой фотографией, вдруг пришла ему в голову мысль. Прислать без приветствия и даже без простой подписи, ну или чего-то в этом духе? Причем фотография прислана по авиапочте буквально в тот же самый день, когда ее напечатали в фотолаборатории. Но самым странным во всем этом была реакция Элеоноры! Интересно, с чего бы и почему?

— А где живут твои родители? — спросил он, налив себе в бокал немного вина и усевшись в гнутое кресло-качалку прямо напротив нее.

— К востоку отсюда.

— Да, похоже на откровенный, вполне исчерпывающий ответ. Почти совсем ясно, ничего иного не скажешь.

— О, прости, ради бога, прости. — Она слегка покрутила бокал в руке. — Вообще-то я рассчитывала повидаться с Таней, если поеду вместе с тобой в Германию. Мои родители живут недалеко от Франкфурта.

Палмер слегка нахмурился.

— В Германии?

— Да, в Трире. В Мозельской долине.

Палмер задумчиво кивнул.

— Что ж, это местечко, похоже, мне знакомо, очень даже знакомо.

Она задумчиво опустила глаза на свой бокал с вином.

— У тебя там тоже были героические приключения?

Между ними возникла небольшая молчаливая пауза. Его несколько поразила ее смелость: надо же, не побояться рассердить его таким откровенным сарказмом.

— Не совсем, — медленно протянул он. — Это связано с совершенно иными воспоминаниями. Там была летняя резиденция императора Константина.

Элеонора поставила свой бокал на столик, опустилась на колени у его ног, обвила их руками.

— Прости, пожалуйста, прости. Ты самый образованный любовник из всех, с кем мне приходилось иметь дело. — Она вдруг закрыла лицо руками и горько зарыдала. В общем-то, совершенно неожиданно. Ее милое лицо исказилось и чуть покраснело.

— В чем дело? — спросил Палмер, обнимая ее. — Что случилось, дорогая?

Она замотала головой, будто хотела освободиться от него.

— Нет-нет, ничего, ничего…

Он попытался ласково взять ее за подбородок, чтобы приподнять лицо, но она увернулась, отползла от него, вскочила на ноги и убежала в ванную комнату. Плотно закрыла за собой дверь, включила воду.

Палмер наклонился, поднял с пола фотографию Тани, внимательно вгляделся в задний план. Так, похоже, ее сделали на дворике какой-то фермы — сарай, приставленные к стене лопаты, вилы, борона, вдали кирпичное здание с довольно высоким забором… Он перевел глаза на двух улыбающихся мужчин. Да, это на самом деле выглядит, как ярмарка смеха: кто оскалится как можно шире и продемонстрирует как можно больше зубов! В общем-то, такое позирование перед объективом было довольно обычным. Даже для неординарных людей, идущих на это исключительно для создания комического эффекта. Насколько искренними были улыбки тех двух мужчин, сказать трудно, а вот улыбка девочки выглядела совсем настоящей.

Палмер подобрал также и конверт, в котором прибыла фотография. Так, почтовый штемпель и марка Люксембурга. А ведь Трир всего лишь в нескольких милях от границы. И почему, интересно, на конверте нет обратного адреса?

Он перевернул фотографию, чтобы взглянуть на штемпель с датой выпуска. Индекс и название лаборатории, в которой, скорее всего, была сделана эта фотография, были пропечатаны очень неясно. Палмер встал, поднес фото к окну. День быстро шел на убыль, но бездонное небо с оранжевыми оттенками там, за Эйфелевой башней пока еще оставалось достаточно ясным.

Ну и что здесь написано? Причем явно каким-то необычным шрифтом или курсивом. Похоже, два слова. Первое — что-то вроде «Schnelfot», то есть, очевидно, «Срочное фото» или что-то в этом духе. Во втором было всего четыре буквы, что-то вроде «Йена». Интересно, что это такое?

Спустя несколько минут он все еще сидел на широком подоконнике, рассматривая обратную сторону цветной фотографии, когда в комнату вернулась Элеонора. Лицо бледное, но уже спокойное, со свежим макияжем и тенями.

— По-моему, по сравнению с последней фотографией Таня несколько подросла, тебе не кажется? — спросил он.

Она тихо засмеялась.

— Интересно, откуда тебе знать? У меня такое ощущение, будто мы вместе целую вечность. Хотя на самом деле мы знакомы всего лишь три дня. — Она протянула руку за фотографией.

— Йена, — тихо произнес Палмер.

— Что-что?

— Йена. Там были заводы Карла Цейса.

— Ну и?

— Сейчас это в Восточной Германии.

— На самом деле?

Глава 14

Палмер вышел из такси прямо у входа в отель. Немного подождал, бросил беглый взгляд на часы — почти шесть часов утра. Небо уже начинало светлеть, на Вандомской площади стали появляться редкие прохожие и машины. В глазах резало, во рту противно першило. Свой ключ ему удалось взять у чересчур любознательного консьержа, практически избежав каких-либо ненужных вопросов.

Войдя в номер и услышав, как трезвонит телефон на тумбочке, он раздраженно швырнул массивный ключ на ковер, но трубку все-таки поднял.

— Да? Слушаю вас.

— О, значит, ты добрался? Все в порядке? Без происшествий? — В ее голосе слышалась искренняя тревога.

— Не беспокойся, я уже большой мальчик, — ответил он. — Неужели ты могла представить, что по дороге меня похитят индейцы-апачи?

— В Париже давно уже нет апачей. — Она тихо рассмеялась. — У нас тут только студенты. Ну и кое-кто еще…

— Хорошо. Спасибо за звонок. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи…

Связь на другом конце линии оборвалась. Какое-то время Палмер молча слушал, ожидая продолжения. Нет, больше ничего не последовало. Потом сам положил трубку. И тут же последовал новый резкий звонок. Он тут же снова схватил трубку.

— Да, слушаю!

— Международная линия на проводе, мсье Палмер, — послышался равнодушный голос оператора.

— Но я ничего не заказывал, и к тому же…

— Нью-Йорк, мсье. Вы готовы?

— Ну, если так, то…

— Вудс? — спросил Гарри Элдер своим противным, скрипучим голосом. Ну надо же!

— Гарри, с чего бы это ты вдруг решил мне позвонить? — раздраженно спросил Палмер. — Да еще в такое время!

— Господи, ну где же ты пропадал? Я ищу тебя уже целых два дня! Здесь у нас уже почти полночь. — Он на несколько секунд замолчал. — Кстати, ты сейчас один?

— Один. Ну и что дальше?

— Да не кипятись ты так, Вуди. Мне этот разговор, поверь, не менее неприятен, чем тебе.

— И это все, о чем ты хотел мне сказать?

— Послушай меня: ты сейчас один?

— Кажется, я уже сказал тебе, что один, разве мало?

— Ладно, ладно, только, пожалуйста, не возникай. — В трубке послышалось тяжелое дыхание пожилого, серьезно озабоченного человека, который явно пытался взять себя в руки. — Я до́ма, Вудс. И мой звонок не проходит ни через коммутатор банка, ни через любую другую систему безопасности. Тут все чисто, не сомневайся, так что говори спокойно. К тому же платить тебе ни за что не придется. Все за счет конторы.

— Великолепно, великолепно, просто невероятно!

— Спасибо. Так вот, учти, тут возникла некая проблемка, непосредственно связанная с безопасностью. Причем, боюсь, очень серьезная. — Когда в голосе Гарри появлялись доверительные нотки, его и без того скрипучий голос становился еще более хрипловатым и звучал так, будто его слишком долго держали под проливным дождем, а потом забыли вовремя просушить. — Один из твоих, учти, твоих старинных приятелей ведет себя, мягко говоря, более чем странно. Особенно в последнее время.

— Что-что? — Палмер невольно задумался. Неужели он имеет в виду Эдди Хейгена, его непосредственного командира во время Второй мировой войны, который сейчас являлся одним из членов Совета директоров банка ЮБТК? Но почему так туманно? Почему он говорит не прямо, а какими-то не совсем понятными намеками? Ведь прослушки, как он утверждает, можно не опасаться! — И что, собственно, происходит?

— Он слишком настойчиво пытается сделать вопрос о приобретении Народного банка главным приоритетом ЮБТК. Причем требует принятия немедленного решения. Да или нет! Прямо сейчас. И давит на меня, как танк, по несколько раз в день!

Палмер присел в кресло рядом со столиком, на котором стоял телефон.

— Но ведь ему прекрасно известно о нашем общем решении выжидать. Не высовываться, а выжидать, выжидать и выжидать. И ничего, ровным счетом ничего не делать, пока мы не найдем эффективный способ, как вырвать этот банк из под контроля мафиози. Значит, надо просто искать. Искать и ждать. Пока не появятся зацепки.

— Да, конечно же, а он, тем не менее, все давит и давит! Более того, не далее как сегодня утром попытался созвать срочное заседание нашего исполкома Совета. Слава богу, мне удалось его отложить. Но долго это продолжаться не может.

— Ну и как он сам объясняет столь яростное давление?

— Считает наше решение выжидать и ничего не делать серьезнейшей ошибкой. Называет это «тянуть кота за хвост» и говорит, что хочет как можно скорее избавиться от этого совершенно ненужного бремени. В ту или иную сторону.

— Он что, сошел с ума?

— У него мощная поддержка в Совете, Вуди. Боюсь, он по полной программе сможет использовать ее на очередном заседании, в следующий понедельник, когда все члены будут в сборе. Ну а что будет там, одному богу известно!

— Известно, кто за ним стоит?

Последовала долгая пауза. До Палмера доносились отголоски отрывочных музыкальных фраз, невнятных голосов, звучавших, очевидно, на той же линии связи. Затем в трубке снова возник голос Гарри.

— Скажу тебе прямо, Вудс. Только, пожалуйста, без обид. Сам понимаешь, ничего личного. Это все та же самая банда, которая два года тому назад хотела сожрать «Джет-Тех». Только на этот раз их люди уже в Совете директоров нашего банка… Куда им дал зеленый свет не кто иной, как именно ты, Вуди. Вот такие вот дела, мой друг.

— Ну и чего они в конечном итоге хотят? — спросил Палмер. — Полностью отказаться от покупки Народного банка или все-таки попытаться так или иначе его купить?

— Похоже, им все равно.

— Извини, не понимаю. Как это все равно?

— Да, честно говоря, я тут тоже мало что понимаю, — признал Гарри. — Все это, как бы попроще сказать, пахнет тухлой рыбой…

Палмер откинулся на спинку кресла, Задумчиво посмотрел на тусклый свет, уже пробивавшийся через зашторенные окна его номера в отеле. Все, что говорил ему Гарри, не доходило до его сознания. Казалось чужим, совсем далеким. Не имеющим никакого отношения к его реальной жизни…

— Вудс?

— Да-да, я здесь.

— Тогда скажи что-нибудь.

— Подожди, подожди, я пытаюсь сосредоточится. Знаешь, тут что-то не складывается. Если они на самом деле так уж хотят слияния, тогда ЮБТК приобретает гнилой банк, причем за большие деньги, по весьма сомнительным документам и с весьма сомнительным управлением. С другой стороны, если в их планы входит провалить сделку, то… то тогда вся эта бандитская затея неизбежно выплывет наружу. Какая-нибудь газетенка рано или поздно докопается до истинных причин, почему мы отказались от этого слияния, и тогда что? Ждать? Сколько? Два месяца, десять лет?

— Думаю, нашему ЮБТК будет куда хуже, чем «Народному».

— Нет, ты ошибаешься, Гарри, не хуже, а… намного хуже, — заметил Палмер, закрыв глаза. Слишком больно было смотреть на этот мир. И снова начал массировать ногу прямо под пахом.

— Вудс?

— Да-да, я здесь. Кстати, Гарри, предоставь мне более развернутую информацию. Иначе все мы долго будем тыкаться в темноте, как слепые черные котята в черной комнате. Не зная, собственно, куда нам идти. Поговори с некоторыми членами Совета, так сказать, в частном порядке. И постарайся узнать, кто им что говорил.

— Уже пробовал. Никто ничего не знает.

— Или говорят, что не знают?

Гарри Элдер тяжело вздохнул.

— Послушай, Вудс, тебе бы срочно вернуться сюда. Всего на несколько дней, чтобы хотя бы поприсутствовать на уже назначенном заседании Совета. Поверь, так будет намного лучше. Твое присутствие просто необходимо, поверь мне.

— Увы, боюсь, не смогу.

— Вуди, «не смогу» в данном случае просто неприемлемо.

— И тем не менее, не смогу.

— Слушай, чем этот чертов Фонд якобы экономических исследований тебя так заманил? Причем настолько, что ты не можешь найти всего несколько дней, чтобы решить наши дела! А потом с чистой совестью вернуться к своей суперважной миссии.

Палмер упрямо покачал головой.

— Нет, Гарри, к сожалению, я не смогу этого сделать. Извини…

— Короче говоря, просто не хочешь, я правильно понимаю?

— Возможно, — охотно согласился Палмер. — Допустим, мне надоели эти клоуны в Нью-Йорке, допустим, я старею, становлюсь ленивым или, попросту говоря, мне здесь очень хорошо и почему-то совсем не хочется этого лишаться. И что теперь?

Тон Гарри внезапно переменился. В нем появились угрожающие нотки.

— Слушай, если ты все-таки позволишь своему старому дружку сделать то, что он задумал, то в Нью-Йорке тебе ничего хорошего ждать не придется, уж будь уверен. Не знаю, по каким таким причинам, Вуди, но этот парень добра тебе не желает, это уж точно.

— Не верю. С чего бы? Мы ведь старые друзья.

— Забудь об этом. От него за версту разит дерьмом, как только дело касается тебя.

— Знаешь, из твоих более чем прозрачных намеков можно подумать, что Эдди прикрывает кого-то еще. Если это так, то тогда кого?

Элдер произвел нечто похожее на горький смешок. Во всяком случае, так показалось Палмеру.

— Не кого, а, скажем, всю его группу, бандитов, — отсмеявшись, заметил он. — Люди, которым это слияние важнее самой жизни. И которые, уверяю тебя, не остановятся ни перед чем. Их банк в Вестчестере на грани банкротства, и им крайне необходимо нырнуть под крышу нашего ЮБТК. Причем как можно скорее! Большая часть ценных бумаг банка оказалась, мягко говоря, в подвешенном состоянии, и если мы не выкупим их, то может произойти взрыв. И еще какой!

— Но это же просто нелепо надеяться, что при таких обстоятельствах мы согласимся их выкупить. Что ими руководит? Жадность? Откровенная глупость? Или что?

— Ни то ни другое, а страх и отчаяние, Вуди. У них нет иного выхода, и они сами это прекрасно понимают.

— Ну, это вряд ли, Гарри. У этих парней наверняка есть ресурсы, о которых мы с тобой даже не догадываемся. Вообще-то одних только доходов наличными от их игорных домов вполне хватило бы, чтобы держать на плаву по меньшей мере полдюжины небольших банков.

— И тем не менее, их загнали в угол, это видно невооруженным глазом, и, судя по всему, они готовы пойти на крайние меры. Более того, что еще хуже, Вуди, в их планы, не сомневаюсь, входит внедрить в наши исполнительные структуры как можно больше своих людей, так сказать, «пятую колонну», а самим уйти в тень и терпеливо ждать, когда жирная слива сама упадет в их жадные бездонные карманы. А вот этого, Вуди, нельзя допустить. Ни в коем случае. Если им удастся внедрить своих ворюг и мошенников в ЮБТК, это будет катастрофа, самая настоящая катастрофа!

— Гарри, если то, что ты мне сейчас говоришь, соответствует действительности, мы уже имеем одного из этой «пятой колонны». Причем не где-нибудь, а в нашем Совете директоров.

— Именно так, Вуди. Ты понял все правильно. И, очень надеюсь, сделаешь из этого правильные выводы.

Палмер вздохнул.

— Ладно, Гарри, уже поздно, и я на самом деле очень устал. Постарайся, пожалуйста, не допустить, чтобы твое печальное предсказание сбылось во время заседания Совета. Заставь их перенести решение на пото́м. Сделай что-нибудь. Ты ведь это умеешь, я знаю. Ну а если все-таки не сможешь, что ж, винить тебя никто не будет. С кем не бывает? Во всяком случае, попытался…

Последовала довольно долгая пауза. Когда Гарри Элдер снова заговорил, его и без того дребезжащий голос звучал настолько взволнованным, а скорость, с которой он произносил слова, настолько быстрой, что вначале Палмеру было трудно понять, о чем, собственно, идет речь.

— Послушай, Вуди, мне не раз доводилось наблюдать за тем, как ты своими ловкими маневрами без особого труда укрощаешь этих мартышек с Уолл-стрит. А потом время от времени, конечно, когда потребуется, чуть ли не публично порешь их плетью. За непослушание. Через прессу, кредиты, финансовые решения, налоговиков, ну и так далее. Грамотно и по-своему даже элегантно. И всегда эффективно! Ну а теперь? Неужели ты позволишь им, этим придуркам, изгадить все свое дело? Порушить созданную твоим отцом и тобой империю? Невероятно! Господи, ведь лично моего интереса, как тебе хорошо известно, здесь нет. Мне все равно скоро уходить на пенсию. Просто больно видеть, как молодые, умные, полные сил ребята, вроде тебя, позволяют каким-то гадам творить зло и неправедное беззаконие! И все только потому, что кому-то сейчас лень, хочется отдохнуть, развлечься и вообще не предпринимать никаких усилий. Пусть все идет, как идет. Что ж, ничего не скажешь, на редкость удобная философия.

Палмер хотел было тут же ответить, причем не менее резко, но потом передумал — сначала надо было успокоиться, перевести дыхание. Конечно же, ему совсем не хотелось возвращаться в Нью-Йорк. Во всяком случае, прямо сейчас. Но, с другой стороны, он искренне уважал старика Элдера и не хотел вот так взять и обидеть его.

— Послушай, Гарри, все это далеко не так просто. Надо обдумать. Дай мне время. Я с тобой свяжусь.

— Когда?

— Скоро.

— Твое «скоро» быстро может стать «поздно».

— Хорошо, как можно скорее. Если тебе это больше нравится.

— Вудс, — последовала новая пауза, но уже намного короче предыдущей. — Слушай, какого черта! Я уже сделал все, что мог. И как друг тоже. А тебе сейчас, думаю, нужен не друг, а психиатр. Спокойной ночи, позвони мне.

— Спокойной. Не беспокойся, позвоню.

Палмер медленно положил трубку, встал, прошел в соседнюю комнату, лег на постель. Затем сбросил туфли и ослабил узел галстука. Через три-четыре часа у него было назначено несколько важных деловых встреч. Хотя в голове по-прежнему крутились все те же мысли. Вся информация о предательстве генерала Эдварда Хейгена могла быть либо чрезмерно раздутой, либо оказаться чистой правдой. А догадки доброго друга семьи Гарри Элдера либо совершенно верными, либо полностью ошибочными.

Господи, как же далеко это сейчас от него. Словно другая планета. Он бросил взгляд на белый потолок, мысленно представляя себе собственный офис на Пятой авеню, из широкого окна которого он так любил часто смотреть на людишек, копошащихся внизу. Совсем как крошечные муравьи, которые добросовестно, не жалея сил, делают свои жизненные дела. Он закрыл глаза и тут же уснул.

Глава 15

Десять часов утра. Господа Отей и Ледатон представляли интересы Центрального банка Франции. Они оба довольно плохо говорили по-английски, поэтому в ходе переговоров с Палмером им часто приходилось прибегать к помощи мисс Грегорис, особенно когда речь шла о тонких и весьма специфических деталях финансовых потоков.

Одиннадцать пятнадцать утра. Майор Бриер говорил на великолепном английском с ярко выраженным оксфордским акцентом и особенно усердствовал только в одном пункте — когда несколько возбужденно говорил о долларах, которые на французской земле тратят семьи расквартированных там американских военных. Кстати, не забыв несколько раз упомянуть, что его мать — урожденная британка. Ну и что тут такого?

Добер, как и договорились, встретил Палмера вместе с мисс Грегорис ровно в полдень, терпеливо стоя рядом с семиместным лимузином их банка. Усевшись в шикарный «мерседес», Палмер тут же обратил внимание на какого-то незнакомого человека на заднем сидении. Кто это?

— Полагаю, вы знаете друг друга, — заметил Добер, указывая на незнакомца.

Палмер окинул его беглым взглядом: примерно одного с Добером возраста, где-то около тридцати пяти-тридцати шести, в хорошем деловом костюме европейского покроя, чуть длинноватые волосы, в глазах, похоже, контактные линзы, которые были подобраны явно в спешке и не совсем удачно. Далее: продолговатое худощавое лицо, почти как у самого Палмера, хотя с желтоватым, болезненным оттенком, и тонкие, плотно сжатые губы. Наверное, что-то генетическое. Кроме того, как он обратил внимание — раздражение кожи на подбородке. Возможно, результат очень тщательного бритья?

— Боюсь, пока не имел удовольствия, — пробурчал Палмер, помогая Элеоноре сесть в машину, на заднее сидение, но не рядом с незнакомцем, а на раскладном сиденье прямо напротив него.

— Да, так оно и есть, — чуть улыбнувшись, сказал тот, протягивая руку. — Что ж, тогда давайте знакомиться. Меня зовут мистер Фореллен. Я из Фонда. Того самого Фонда…

Палмер пожал его руку. Она почему-то оказалась очень потной.

— Мистер Фореллен?

— Стэн Фореллен, — уточнил незнакомец, доставая из внутреннего кармана свою визитную карточку, которую он с вежливой улыбкой протянул Палмеру.

На ней красивым жирным шрифтом было написано: «Стэнли Дж. С. Фореллен, Фонд экономических исследований, Директор Европейского отдела». В левом нижнем углу — нью-йоркский адрес Фонда, в правом — парижский на Avenue de l’Opéra. Причем оба почему-то написаны очень мелкими буковками. Сразу и не разберешь. Интересно, много ли найдется людей с идеальным зрением, чтобы прочитать это без увеличительного стекла, подумал Палмер, кладя карточку в нагрудный карман своего пиджака.

— Познакомьтесь, это мисс Грегорис из нашего парижского отделения. В данном случае она помогает нам в качестве переводчика. — Он кивнул в сторону Элеоноры, молча сидевшей напротив Фореллена. — Ну и что же они попросили вас сделать? Присмотреть за мной?

— Ну что вы, мистер Палмер, при чем здесь это? — почему-то торопливо и с серьезным видом возразил Фореллен. — Ни в коем случае. Поверьте, мне сразу дали недвусмысленно понять, причем на самом верху, что у вас полная, абсолютно ничем не связанная свобода действий. Более того, ваша информация, как минимум, на несколько недель свежее и точнее моей. Так что ни о каком контроле не может быть и речи.

Прислушиваясь к его акценту, Палмер почему-то задумался, откуда он. Вряд ли из Чикаго, это было ясно по его манере произносить согласные — четко и подчеркнуто ясно. Так чикагцы не говорят, кому как не Палмеру знать об этом! Тогда откуда? Из Огайо? Или, может, из западного Нью-Йорка? А что, вполне может быть…

Тут Палмер вдруг осознал, что в машине почему-то полная тишина — никто не произносил ни слова. Ах, вон оно что: молчит начальник, значит, молчат и все подчиненные! Старая как мир проблема, с которой ему пока еще не удавалось эффективно справляться обычными способами. Увы, когда ты вожак стаи, все остальные обязаны стоять на задних лапках. В таких случаях, как показывает самая обычная практика, иногда помогают неожиданные, но простые вопросы.

— Кстати, вы пообедаете с нами, мистер Фореллен?

— Почту за честь, сэр. Кроме того, поскольку в мои обязанности входят регулярные отчеты о том, как ведутся дела Фонда, то я был бы очень признателен, если бы вы сочли возможным поделиться со мной какой-нибудь информацией о том, как продвигается ваша миссия. Пусть даже относительно поверхностно.

— Значит, все-таки контроль. Итак, ваша задача отслеживать мои действия и писать регулярные отчеты?

— Нет-нет, что вы?! Об этом не может быть и речи! — Его бледненькие, чуть ли не бесцветные глазки на секунду задержались на Добере, но тут же, очевидно, осознав, что тот на стороне ЮБТК, а не Фонда, перевел их на колени мисс Грегорис. — Просто это часть моей работы, я обязан регулярно делать соответствующие отчеты, а ваша миссия в данный момент самая «горячая» на всем европейском континенте.

— Скажите, вы отправляете отчеты каждый день? — с невинным видом поинтересовался Палмер.

Зрачки его бесцветных глаз на какую-то долю секунды расширились, но тут же снова стали нормальными. Палмер в общем-то этого даже и не заметил.

— Ну конечно же нет. Чаще всего раз в месяц. Хотя в «горящих случаях», таких, скажем, как ваш, они требуют еженедельных отчетов. Если, конечно, такое представляется возможным.

— Хорошо, допустим. — Палмер повернулся к Элеоноре. — Что ж, полагаю, за обедом мы сможем поделиться с мистером Форелленом кое-какими соображениями. Хотя, честно говоря, я практически не делал никаких записей. А вы?

На бесстрастном до этого лице мисс Грегорис появилось выражение интереса. Она бросила на Палмера быстрый взгляд, даже слегка улыбнулась.

— Ну, у меня остались кое-какие пометки. Которые я делала для себя, переводя переговоры, длившиеся больше обычного.

Фореллен заметно нахмурился.

— Значит, это не стенографические записи? — спросил он, тщательно, хотя и не совсем удачно, стараясь скрыть разочарование, явно прозвучавшее в его голосе.

— Нет, судя по всему, отрывочные заметки. Очевидно, наиболее важных моментов. Вас это что, не устроит? — не без нотки сарказма поинтересовался Палмер.

— Ну почему же нет? Устроит, вполне устроит, — торопливо, почему-то слишком торопливо, даже не без нотки нервозности ответил Фореллен. — Нам вполне хватит вашей всем известной великолепной памяти. Нисколько в этом не сомневаюсь.

Палмер тут же отметил: он нервничает, потому что боится, что, скорее всего, не сможет на месте и достаточно оперативно решить проблему предоставления требуемой информации своему руководству. То есть Фонду. Зачем его, собственно, сюда и послали и за что платят, наверное, немалые деньги.

— Не сомневаетесь насчет моей памяти? — иронически переспросил Палмер. — А вот я, видите ли, иногда сомневаюсь… Ладно, попробуем выяснить это за обедом.

Их «мерседес» быстро ехал вдоль всемирно известных Елисейских полей. Вдали, чуть справа, уже виднелась массивная белоснежная Триумфальная арка. Палмер повернулся к Доберу.

— Ну и где будем обедать?

— Где? — молодой человек почему-то занервничал. — Понимаете, сегодня такой прекрасный день, вот я и подумал, — он перевел дыхание, — не хотели бы вы пообедать на свежем воздухе? На всякий случай я зарезервировал вам места в открытом каталонском ресторане в Булонском лесу. Вы не возражаете?

Палмер повернулся к Элеоноре.

— Кстати, а вам случайно не приходилось там бывать?

— Да, приходилось. И не один раз.

— Ну и как там? На ваш опытный взгляд.

Она пожала плечами.

— А что, на мой взгляд, вполне приличное местечко. Думаю, имеет смысл.

Взглянув из окна машины на ярко-голубое небо, на фоне которого белый монумент впереди казался театральным, почти искусственным реквизитом, Палмер невольно прищурился. До сих пор ему даже в голову не приходило обратить внимание на погоду.

— А разве синоптики не обещали дождя? — спросил он.

— Конечно же обещали. Еще вчера, — согласно закивал головой Добер. — Но, наверное, вы привезли с собой солнце. — И довольно рассмеялся, очевидно, сочтя свое замечание очень забавным.

Все четверо молчали, переваривая эту сомнительную шутку, когда их «мерседес», обогнув Триумфальную арку, направился по широкой авеню Фош на юго-запад. Чем дальше они удалялись от центра французской столицы, тем зеленее становился окружающий ландшафт. Слева, совсем рядом осталась величавая Эйфелева башня, прочно стоявшая на своих ажурных ногах. Так близко Палмер видел ее впервые, хотя тут же вспомнил, как смотрел на нее из окна квартиры Элеоноры, откуда в предрассветной дымке она казалась чем-то вроде натюрморта конца XIX века.

У Ворот Дофина машина сбавила ход, свернула направо и медленно поехала в направлении Булонского леса. Когда они проезжали мимо внушительного многоэтажного здания, окруженного высоченным бетонным забором, Фореллен, который до этого молчал как рыба, вдруг вполголоса заметил:

— Это бывшая штаб-квартира НАТО.

Интересно, к чему бы эта никому не нужная информация, подумал Палмер. А их «мерседес» тем временем снова свернул, но на этот раз на довольно узенькую дорожку, что-то вроде аллеи, красиво извивавшуюся между плотными рядами каштанов и белых кленов. Неокрепшая листва еще не потемнела, а оставалась по-весеннему нежно-зеленой.

— Как насчет вон того? — спросил Палмер, указывая на внушительного вида старый ресторанчик с длинными деревянными столами на веранде. Добер отрицательно покачал головой. Равно как и мисс Грегорис.

— Недостаточно дорого́й, — пренебрежительно махнув рукой, заметила она. — Не для нас…

Смешливый Добер снова громко рассмеялся, но на этот раз к нему присоединился и молчаливый Фореллен, что несколько сгладило неловкость момента.

Машина сделала очередной поворот, и они медленно поехали по аллее вдоль узкого, продолговатого озера. Время было обеденное, погода прекрасная, поэтому почти на всех скамейках сидели местные жители, которые принесли с собой вино, хлебные лепешки, яйца, ну и прочую простую снедь. А некоторые, очевидно, чтобы не терять время даром, захватили с собой даже коротенькие удочки. Хотя их разного вида поплавки безжизненно покачивались на безмятежной глади, казалось, спящего озера. Впрочем, рыбаков это вроде бы не особенно волновало. Они спокойно перекусывали, пили вино, мирнобеседовали… Мимо них прошла шикарная блондинка в высоченных кожаных сапожках карамельного цвета, ведя на поводке не менее шикарную русскую борзую. Палмер бросил беглый взгляд на Элеонору и выразительно поднял брови. Она слегка ухмыльнулась, но тут же приняла прежний бесстрастный вид. Интересно, их мимолетный обмен понятными им знаками мог привлечь чье-нибудь внимание?

— Прекрасный парк, — довольно покачав головой, заметил он.

Молодые люди тоже согласно закивали головами, одновременно и совсем как пара заведенных механических попугайчиков. А девушка пояснила:

— Это Chemin de Ceinture du Lac Inférieur. Дорога к Нижнему озеру. Прекрасное место для прогулок.

— А с какой стати оно Нижнее? Тем более, что оно на возвышенности, — поинтересовался Палмер.

Элеонора тихо хихикнула, но ничего не ответила, а тут же прикрыла рот ладонью.

— Кстати, вот мы почти и приехали, — сказала она, когда их «мерседес» достиг развилки и выбрал правую дорогу с указателем «Рэйсинг клаб».

— Лошадиные скачки? Это наше родео или что-то чисто французское? — спросил Палмер.

— Mais, oui! Конечно же чисто французское, причем именно лошадиное, — ответила Элеонора с таким бесстрастным выражением лица, что Палмер сам с трудом удержался от смеха. И слава богу…

— Они как-нибудь связаны с ипподромом «Лонгчамп»?

Она согласно кивнула.

— Да, естественно. Он тут, совсем рядом, около реки. Соответственно, все крупные скачки с препятствиями проводятся именно здесь, в Отейе.

— Между прочим, мистер Палмер, не хотелось бы вам самому посмотреть эти скачки? — вмешался Добер.

— Нет, благодарю вас. — Он снова бросил взгляд в окно, чтобы еще раз взглянуть на теплую весеннюю зелень. — Слушайте, а разве мы не встречались с этим мистером — кажется, его зовут Отей — не далее как сегодня утром?

— Да, встречались, — подчеркнуто спокойно ответила Элеонора. — Это тот, у которого очень большие зубы.

— Матушку которого напугала лошадка, — невнятно пробормотал Палмер. Он не увидел, а скорее почувствовал, как она отвернулась, чтобы скрыть свое лицо. Почему? Чтобы скрыть их отношения? Все эти красноречивые взгляды, хихиканье… Забавно, да, на самом деле забавно, и даже очень. Неужели кто-нибудь заметил?

Шофер остановил машину на стоянке рядом с рестораном и неторопливо, с важным видом вышел, чтобы открыть дверь мистеру Палмеру. Когда они все вышли, Добер провел их через зеленую, коротко и аккуратно подстриженную лужайку к столикам под красивыми разноцветными зонтиками, причем каждый из них, — над каждым столиком! — имел свою собственную причудливую форму и расцветку. Не говоря уж о салфетках, сложенных каким-то особенным фирменным путем.

Они сели за крайний столик, заказали мартини для Добера, перно для Элеоноры и ничего для Фореллена. Палмер попросил официанта принести ему «Сев-Фурнье».

— Может быть, «Grand Marnier», мсье? — вежливо переспросил официант.

— Нет-нет, принесите, пожалуйста, «Сев-Фурнье».

Официант с сожалением покачал головой.

— Простите, мсье, но у нас нет такого ликера. Может, выберете что-нибудь еще?

Палмер слегка пожал плечами.

— Что ж, пусть будет по-вашему. Тогда принесите мне тоже перно.

Когда официант, приняв заказ и вежливо кивнув головой, удалился, за их столиком на какое-то время воцарилось полное молчание. Палмер медленно и не без удовольствия обводил взглядом лужайку действительно прекрасного парка, живописную аллею с ее почти картинными деревьями. Наверное, достойную кисти художника! Затем его внимание приковал огромный вековой бук, широко раскинувший свои мохнатые ветви во всех направлениях. В ярких лучах полуденного солнца он почему-то казался гигантским чернильным пятном, символом тьмы, грозящим накрыть все светлое начало жизни.

— Кстати, самое большое дерево в Париже, мистер Палмер, самое! — перехватив его взгляд, заметила мисс Грегорис.

— Очень старое?

— Говорят, со времен Наполеона. — Она повернулась к Доберу. Очевидно, за подтверждением. — Так ведь? Надеюсь, я не ошиблась?

Тот бросил на нее удивленный взгляд.

— Откуда мне знать, мадемуазель? Это вопрос, скорее, к ботаникам.

Но когда Элеонора, изобразив на своем лице милую гримаску, перевела вопрошающий взгляд на Фореллена, тот, пожав плечами, торопливо сказал:

— Нет, только не я! Простите, но с историей у меня всегда было, по правде говоря, ужасно. Даже в школе.

Бук — это величественное и на редкость раскидистое дерево! От него почему-то всегда исходит нечто-то таинственное, загадочное, нечто-то заставляющее задуматься о прошлом… и значит, о будущем. А Элеонора никак не могла отвести взгляд от этого шедевра истории. Затем каким-то отдаленным голосом, совсем как занудливая школьная училка, монотонно произнесла:

— Видите ли, в 1815 году Булонский лес был чуть ли не полностью уничтожен английскими и французскими солдатами. Во время военных действий. Потом пришлось выкорчевывать корни вырубленных дубов, некоторые из которых относились к временам Карла Великого, а вместо них сажать акации, каштаны, буки, платаны, другие деревья, только размером поменьше.

— Значит, этот конкретный вековой бук совсем не обязательно появился в эру Наполеона?

— Но наверняка тот тогда еще был жив. Может, уже на острове Святой Елены, но все-таки жив. Так ведь?

Палмер слегка наклонил голову в знак согласия.

— Да, можно сказать, хорошая мысль. — Затем повернулся к Элеоноре. — Скажите, отчего у меня было ощущение, что вы совсем не разбираетесь в истории?

Солнце причудливо высветило золотистые блики ее каштановых волос.

— Возможно, я сама тому виной, — сказала она, старательно избегая его взгляда.

Официант принес аперитив, вилки, ножи, ну и все прочее… Пока они допивали первый бокал, Фореллен покопался в боковом кармане своего пиджака, достал небольшой транзисторный прибор, поставил его на стол, нажал на кнопку выключателя. Внутри что-то зашипело. Это диктофон, который к тому же уже включен, понял Палмер. И тяжело вздохнул.

— С вашего позволения, сэр, — произнес Фореллен, — мне казалось, это самый простой, но при этом самый эффективный способ получать информацию. Вы можете начать передавать ее в любой момент, когда посчитаете нужным.

— Хорошо, хорошо, — ледяным голосом сказал Палмер. — Но не лучше было бы подождать с этой игрушкой до конца обеда? К чему портить аппетит? — Он немного помолчал. — Мы что, куда-нибудь торопимся?

— Нет, конечно же нет, сэр. Конечно же никуда… Кстати, у меня есть и размером куда поменьше. Сделан в виде сигаретной пачки. Знаете, его можно носить даже в…

— Продолжайте, продолжайте, что же вы остановились, — заметил Палмер, одарив его ледяным взглядом. — Вы хотели сказать, что его можно включать и вести запись, даже не вынимая из внутреннего кармана пиджака, так ведь?

— Да, само собой разумеется.

Палмер кивнул.

— А этот немного больше, ну и соответственно намного мощнее, я не ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь. Именно так. И с ним легче работать. Особенно при расшифровке конфиденциальных…

— А знаете, у меня к вам совсем другое предложение, — перебил его Палмер, положив руку на диктофон. — Причем куда более рациональное. Во всяком случае, на мой взгляд. Значит, так: сегодня вы по ходу нашего разговора делаете заметки карандашом, так сказать, от руки, ну а я забираю вашу игрушку с собой. — Он положил диктофон во внутренний карман своего пиджака. — Ну а потом попробую записать сюда всю остальную информацию. Затем, до своего отъезда из старой доброй Европы, я попрошу кого-нибудь из наших — ну, скажем, мисс Грегорис — эти записи расшифровать и распечатать. Копия, само собой разумеется, будет направлена и вам. — Он мило улыбнулся Фореллену. — Простите, но под «и вам» я, конечно же, имею в виду сам Фонд. Там, в Соединенных Штатах. — Последовала долгая пауза. — Я так и думал, что вы согласитесь, — слегка усмехнувшись, заметил Палмер. — Поскольку вы, похоже, не совсем одобряете мой как бы небрежный подход к деланию заметок деловой встречи от руки, значит, будем считать, мы договорились. У вас есть какие-нибудь возражения?

Снова молчание. Затем Фореллен медленно перевел взгляд с кармана пиджака Палмера на его лицо. И, прочистив горло, сказал:

— Нет, никаких. Вообще никаких…

Глава 16

По дороге с их последней деловой встречи в небольшую, но уютную квартирку Элеоноры они ненадолго остановились у заведения «Фушон», где Палмер заказал ящик вина «Сев-Фурнье», попросив доставить его к ним на Монмартр. Как можно скорее! Затем кое-что купили в ближайшем гастрономе и теперь лежали, обнимая друг друга, в ее широкой постели.

Одежда Палмера валялась на столе, а ее была разбросана по всей комнате. Включая кресло у окна. На кухонном столике рядом с раковиной стояла так и не открытая бутылка вина; плетеная сумка с купленными продуктами — буханка нарезанного хлеба, брикет масла, кусок швейцарского сыра, несколько груш, персиков, жареная курица, ну и все остальное, — валялась на полу рядом с дверью.

Палмер лежал на спине, а девушка на левом боку под углом к нему, уткнувшись лицом в его живот. По ее ровному дыханию было ясно, что она крепко заснула практически сразу же после того, как достигла оргазма. Он тоже заснул, но затем, несколько минут тому назад, почему-то проснулся и теперь молча лежал, глядя на белый потолок, на то, как за окном меняется свет уходящего дня — сначала розоватый, коралловый, затем оранжевый, а теперь уже багрово-красный.

Элеоноре было с ним спокойно и хорошо, это не вызывало сомнений. Хорошо бы и ему было с ней так же… Он перевел взгляд на плакат с голым мальчиком, писающим в солдатскую каску, затем на плетеную сумку с продуктами у двери. Да, там были груши. Это точно. Их божественный запах, их бесподобный вкус нельзя было перепутать ни с чем! Они снились ему даже в его далекой молодости, когда он проводил каникулы в Висконсине, в загородном доме своих родителей, плавая по озеру на байдарке, бродя с рюкзачком и палаткой по близлежащим сосновым лесам, ловя рыбу, разжигая костры… Нет, самыми вкусными были все-таки местные груши, особенно украденные из соседних садов, из-за которых его, мальчика, несколько раз ловили… Те, привозные, которые их повар покупал в придорожных ларьках, как бы аппетитно и красиво они не выглядели, им в подметки не годились. Ничто не может сравниться со вкусом свежей груши, только что сорванной прямо с дерева.

Палмеру вдруг вспомнился низенький розовощекий старичок, которого они не далее как позавчера видели за соседним столиком в том самом ресторанчике в Компьене, обрывки разговоров о… о качествах салата оливье. И особенно спаржи.

— В Париже вы свежей ее нигде не найдете, уж поверьте. Только здесь, — сказал он тогда. И, наверное, был прав.

Он невольно поворочался, как можно аккуратнее снял ее голову со своего живота, пытаясь найти для нее положение поудобнее, не разбудив. А зачем? Она что-то сонно пробормотала, хотя, слава богу, не проснулась. Каштановые локоны разметались, открыв ее высокий ясный лоб. Ладно, пусть спит. Хуже не будет.

Господи, как же Палмеру хотелось, чтобы он мог спать так же безмятежно, как она! Нет, не удавалось. Ну и что, значит, попытка хоть на время скрыться от грохота, суеты и бессмысленности джунглей Нью-Йорка оказалась напрасной? Во многом благодаря спрятанным диктофонам этого Фореллена. Равно как и неожиданно — совсем как черт из табакерки — появившейся цветной фотографии дочери Элеоноры. Отправленной из Люксембурга, но сделанной где-то там, за Берлинской стеной в Восточной Германии. Не говоря уж об этом безликом господине Ширмере в Бонне, который ждет не дождется услышать три заветные слова, чуть ли не шепотом произнесенные ему Г.Б. в Нью-Йорке.

Он вздохнул и осторожно сел. Элеонора потянулась, что-то невнятно пробормотала, но не проснулась. Палмер медленно, бесшумно слез с кровати, босиком прошел к гнутому креслу у окна, где валялись ее разбросанные вещи. Собственно, проверять особенно было нечего: ни в одежду, ни даже в белье никаких приспособлений не вшито, в записной книжке только те стенографические записи, которые она делала, переводя его беседы. Он открыл ее сумочку и быстро просмотрел ее содержимое. Так, хорошо знакомый ему тонкий бумажник флорентийской кожи, губная помада, пудреница с овальным зеркальцем, еще одна, но миниатюрная и совершенно пустая записная книжечка, — интересно, для чего? — остро отточенный карандаш, дорогой «паркер»…

Тут боковым зрением, совершенно случайно Палмер заметил, что Элеонора вдруг приоткрыла глаза. Нет, она даже не пошевелилась, но он был уверен: она за ним наблюдает!

На секунду его охватил панический страх. Ну надо же так попасться! Совсем как малолетка. И что теперь делать? Повернуться к ней, посмотреть ей в глаза? Но тогда все сразу станет ясным, и события начнут развиваться только по одному пути — он может узнать намного больше того, что хотел бы узнать. Равно как и она. Хотя… если он, как ни в чем ни бывало, продолжит обыскивать содержимое ее сумочки, не поворачиваясь к постели и вроде бы тупо глядя в окно, возле которого стояло это чертово гнутое кресло, то у нее появится время и возможность сделать вид, будто она продолжает спать, ничего не видела и спокойно, взяв себя в руки, не торопясь, принять взвешенное решение: сто́ит ли устраивать скандал. Тайком роется в ее сумочке! Причем кто? Сам Палмер! Что неизбежно повлекло бы за собой определенные решения. Радикальные решения!

Тут ему в голову пришла удачная мысль: есть ведь и третий путь развития событий. Не закрывая сумочки и стараясь не поворачиваться к постели, Палмер подошел к столу, на котором лежали его дорогие, но скомканные брюки, вынул из правого кармана пятидесятифранковую банкноту и вложил в ее бумажник. Затем вернул сумочку на гнутое кресло, где она раньше и валялась.

— Ну и зачем ты все это, черт побери, так старательно проделал? — подчеркнуто спокойным тоном поинтересовалась Элеонора.

Палмер резко выпрямился, повернулся к ней. Как будто его застали врасплох.

— Проделал что?

— Положил деньги в мою сумочку. Счел меня шалашовкой, обычной заказной шлюхой? Заплатил за оказанные услуги? — Она слегка приподнялась, оперившись на локоть, а глаза… глаза сузились и потемнели от гнева. Искреннего гнева. Стали почти черными.

— Да нет же, — он поднял вверх руки, как бы защищаясь. — Все намного проще. Не могу же я допустить, чтобы женщина платила за меня. Где бы то ни было. Это как-то не по-джентльменски. А ты в гастрономе заплатила за нашу еду что-то около пятидесяти франков. Ну, не выяснять же мне такие вещи вслух! Вот я и решил сделать это как-то спокойно, по-тихому.

Ее лицо медленно разгладилось, глаза просветлели.

— Ты сумасшедший, — сказала она. Причем даже улыбнулась. — Это ведь всего-навсего деньги, не более того. Хотя… — Выражение ее лица снова стало серьезным. — Ладно, проехали. Я такая же сумасшедшая, как и ты. У меня такое тоже случается. Ради бога, извини.

— Интересно, за что?

— За то, что подумала… ну, скажем, о том, о чем подумала. — Она перевернулась на спину и пальчиком поманила его к себе. — Ну так как, я прощена?

— Да, прощение сейчас покажу.

— Большое?

— Сама увидишь. — Он уже был на ней, и ее длинные шикарные ноги обвивались вокруг его бедер, притягивая в себя.

Она довольно хихикнула.

— Ну а как насчет помочь тебе сделать его чуть побольше? Не возражаешь?

На этот раз он тут же уснул. Когда часа через два проснулся, то в комнате было уже почти темно. Полностью умиротворенная Элеонора лежала, прижавшись к нему и не подавая никаких признаков жизни. Кроме, конечно, ровного безмятежного дыхания… Палмер дотянулся до столика, взял свои часы, не зажигая света, поднес их к своему лицу и попытался определить время. Интересно, сейчас сколько? Без десяти восемь или, может, без двадцати одиннадцать? Впрочем, бог с ним, не так уж это и важно. Главное, что чувствовал он себя намного лучше — глаза больше не болели, ночные кошмары, связанные с болезненным детством, перестали отравлять жизнь. Во всяком случае, сегодня. Неужели эта неожиданная поездка все-таки начала приносить свои плоды, давать успокоение? Неужели теперь хоть на какое-то время можно будет забыть нью-йоркские проблемы? Увы, увы… легко предание, да верится с трудом.

И что? Хейген и его камарилья в Совете директоров так легко откажутся от криминального слияния? Когда все уже́ ими чуть ли не решено! Когда в результате ЮБТК пострадает куда больше, чем бандитский банк, который они собираются приобрести. Ну и, конечно же, серьезно пострадает репутация самого Палмера — ведь неизбежно будут стирать на людях грязное белье. Хотя у него всегда есть возможность заявить, что вариант этого слияния был инициирован за семь лет до того, как он пришел в банк. Он унаследовал эту чертову проблему, а не создал ее. Но для ее решения все равно потребовалось бы его личное присутствие.

Впрочем, в конечном итоге все представлялось не таким уж и безнадежным. Даже если Хейгену и его сотоварищам удастся ускорить покупку бандитского, но относительно маленького банка и вписать его в систему многочисленных дочерних предприятий ЮБТК, долгосрочных кошмарных последствий этого предательства можно не опасаться. Во всяком случае, нет таких вещей, которые Палмеру не удалось бы исправить по приезде. Не без проблем и неприятностей, конечно, но рано или поздно все вернется на кру́ги своя. Прежде всего надо будет под тем или иным предлогом уволить из Народного банка всех ведущих сотрудников, прямо или косвенно связанных с криминалом, а затем как можно скорее ликвидировать открытые ими официальные счета. Само собой разумеется, это потребует какого-то времени, но ничего невозможного в этом нет.

Ладно, хватит о Нью-Йорке. Палмер открыл глаза, бросил взгляд на квадрат плаката с голым мальчиком, писающим в солдатскую каску. Да, европейские проблемы наверняка будут посложнее. И начинать надо с Элеоноры. Кто она на самом деле?

Сам он был уже́, пожалуй, слишком старым и достаточно циничным, чтобы отказаться от наслаждения ее прелестями только потому, что у нее совсем иные мотивы для общения с ним. У нас у всех есть свои, иногда совсем иные мотивы, подумал он. Кстати, возможно, вполне понятные и в каком-то смысле даже приемлемые.

Но правду о ней надо было узнать в любом случае. Хотя бы для того, чтобы исключить самое плохое.

Первым в его списке наиболее опасных потенциальных противников теперь стал Фореллен. И, похоже, не без оснований. Ему вдруг вспомнились его первоначальные подозрения о Фонде. Интересно, а первые впечатления всегда ошибочны? Или наоборот? Кто знает, кто знает…

Конечно же, для него не было большим секретом, что в Америке пруд пруди всяких якобы благотворительных фондов, научных институтов и исследовательских центров, занимающихся совсем не тем, чем положено. Одни, получив безналоговую крышу, благополучно занимались коммерцией, другие не менее успешно отмывали деньги своих богатеньких благодетелей, третьи тихо и спокойно, причем на полностью законных основаниях работали на правительство, то есть, попросту говоря, шпионили во всех странах мира. Кстати, большинство из них начинали как вполне легальный бизнес, но затем деловые структуры и спецслужбы грамотно привязали их к своим делам. Фонд экономических исследований наверняка был одним из таких. Какие сомнения? Это уж точно.

Появление Фореллена в качестве открытого агента, присланного присмотреть за ним и постараться высосать из него всю возможную информацию, прежде чем он успеет ее забыть, само собой разумеется, не могло его не обеспокоить. Он что, один из парней Г.Б.? Вряд ли. Зачем Гарри такое? К тому же работает слишком открыто и грубо. На него это как-то не очень похоже. И, наконец, больше всего его тревожил то факт, что сам по себе фонд мог быть вполне легитимным, а Фореллен не без грамотной помощи сумел внедриться в него с какими-то иными и пока еще не совсем понятными целями.

Все, настало время решений. Хотя принимать их, как и в случае с девушкой, совсем не хотелось. Зачем знать, кто она такая? Так ли это надо на самом деле? Портить себе удовольствие. Хотя кое-что узнать, наверное, не мешало бы…

Лежа в темноте, он печально вздохнул. Тихо и только раз.

Глава 17

На этот раз Палмер приехал в «Риц» чуть позже семи утра. В вестибюле, как и вчера, в это время никого не было. Да вроде бы и не должно быть… Когда он вошел в свой номер, телефон буквально разрывался. Странно, кто бы это? В такую-то рань! Скорее всего, это паникер Гарри Элдер, больше, похоже, некому. Ладно, тогда пусть подождет. Он неторопливо разделся, снял туфли, прошел в гостиную, удобно устроился в кресле и только потом взял трубку телефона.

— Слушаю.

— Мсье Палмер?

— Да.

— Вас вызывает Нью-Йорк. Соединить?

— Давайте.

Пока в трубке шипело соединение, он бросил взгляд на часы. Значит, в Нью-Йорке сейчас только десять минут второго. Ночи!

— В чем дело, Гарри? — начал Палмер без предисловий. — С чего бы это в такое время?

— Дорого́й, это не твой любимый Гарри, это я, — вдруг услышал он голос Вирджинии.

Вот это да! Сюрприз, сюрприз…

— Господи ты боже мой! Привет, рад тебя слышать. Как ты?

— Прекрасно. Извини, что беспокою тебя в такое время, дорого́й, но сегодня вечером у нас тут побывал сам Гарри Элдер и вытянул у меня обещание позвонить тебе. Причем немедленно! Ему почему-то кажется, что я смогу уговорить тебя вернуться, всего на несколько дней, и поприсутствовать на том самом заседании Совета. В понедельник, не позже.

— Слушай, Вирджиния, держаться бы тебе от этого подальше.

— Мне тоже хотелось бы. Но… твой Элдер в полной растерянности. Не знает, что делать!

— Ну а ты-то тут причем? Хочешь таскать каштаны из огня? Для кого-то еще? Насколько я понимаю, ты ведь на нас уже не работаешь.

— В общем-то, да. И, кстати, не очень печалюсь об этом.

— На самом деле?

— Поверь мне, да… Вуди? Где ты?

— Здесь я, здесь.

— Люблю тебя.

— Я тоже. Слушай, а ты не можешь послать Гарри к чертовой матери? Чтобы он больше никогда к тебе не приставал.

— Да, но он настаивает, что делает все это ради тебя. Клянется, что лично ему терять нечего, но он не хотел бы, чтобы ты хоть как-нибудь пострадал.

— Ну и насколько ему можно верить? Как считаешь, не продаст?

Вирджиния немного помолчала. Затем произнесла:

— Сейчас ты говоришь не по-доброму, Вуди. Знаешь, если советуешся со мной, то это не в твоем стиле. Совсем не в твоем. Гарри хочет тебе добра, и к тому же он один из немногих приличных людей в твоем гребаном ЮБТК.

Палмер недовольно нахмурился.

— На самом деле? Ну а как насчет того, что Гарри Элдер по гроб жизни обязан мне взлетом своего сына? Ведь не кто иной, как я устроил его карьеру в сто раз быстрее, а могло ведь быть иначе!

— И да, и нет. Вообще-то, насколько мне известно, его сын, Донни Элдер, сам по себе весьма способный молодой человек. И в принципе не очень нуждается в чьей-либо протекции. Так что еще вопрос — кто кому помогает: ты ему или он сам себе?

Палмер встал с кресла, не надевая тапочек, задумчиво походил в носках по полу.

— Дело в том, что почти все активы Гарри, на восемьдесят процентов или около того, вложены в ЮБТК, поэтому он жизненно заинтересован в том, как у нас пойдут дела. В ту или иную сторону. Вот только в какую? Между прочим, вопрос вопросов: ты что, думаешь иначе?

— Да, слушать всегда проще, чем прислушиваться. А еще лучше вообще не обращать внимания. — Она вдруг замолчала, но ненадолго. Потом продолжила, совсем обычным голосом. — Слушай, Вуди, может, хватит ссориться по пустякам? Дело-то ведь серьезное. Тебе надо вернуться. Всего на несколько дней. Чтобы поприсутствовать на заседании Совета. И поучаствовать в принятии решения. Полагаю, важного решения!

— Но у меня несколько не менее важных встреч с немецкими «шишками». Нет-нет, сейчас, боюсь, это невозможно. Давай чуть-чуть попозже.

— Вуди, деловые встречи всегда можно отложить, переназначить, перенести, ну или придумать что-нибудь еще… Не сомневайся, они поймут. Во всяком случае, эти уж точно поймут.

Ее аргументы начали его утомлять.

— Вирджиния, боюсь, ты не совсем понимаешь, что все это означает для меня.

— Да, возможно. Кое-что мне, скорее всего, неизвестно.

— Более того, есть кое-что, чего ты, судя по всему, попросту недопонимаешь. — Поймав себя на излишней резкости, он сделал паузу, походил по комнате, пытаясь успокоиться, взять себя в руки. Затем продолжил:

— Прежде всего, я здесь в отпуске. Независимо от того, чем мне приходится заниматься. Во-вторых, меня меньше всего волнует, что, по мнению Гарри, может произойти на Совете директоров. Я просчитал почти все альтернативные варианты, и, знаешь, они меня не очень-то и пугают. Даже если случится то, чего он больше всего боится, все можно будет исправить, когда я закончу здесь дела и вернусь в Нью-Йорк. Да, конечно же, это потребует какого-то времени, затрат и даже возможных потерь, но, поверь мне, вопрос будет решен. Причем в нужную сторону. Не сомневайся.

Она замолчала. Настолько долго, что Палмер, не выдержав, чуть ли не закричал в трубку:

— Вирджиния, где ты? Ты меня слушаешь?

— Только часть меня, — донесся до него ее спокойный голос. — Другая пытается тебя понять. Хотя на это, думаю, не хватит и целой жизни. Интересно, это того сто́ит?

Палмеру захотелось тут же бросить трубку. Но он сдержался. Сделал несколько глубоких вздохов.

— Вирджи, ты можешь оказать мне небольшую услугу?

Она чуть слышно вздохнула.

— Думаю, да.

— Боюсь, у вас, тебя и Гарри, недостаточно информации. Постарайтесь собрать чуть побольше. Поговори со своими газетными приятелями, телевизионщиками, в конце концов, даже со знакомыми политиками… Не ломать же мне все свои планы из-за бог знает каких опасений и непроверенных слухов!

Он подождал. Немного, но подождал… Никакого ответа. Значит, придется использовать отвлекающий маневр. Который он в свое время проделал с Гарри. Давно, но, надо сказать, весьма успешно. Ну и почему бы не проделать его еще раз? Во всяком случае, попробовать. А вдруг пройдет? Хотя они оба совсем разные и наверняка совсем по-разному относятся к нему и к его делам.

В трубке наконец-то послышался голос Вирджинии. Правда, тон был странно равнодушным.

— Какого рода сведения тебя больше всего интересуют, Вудс? И, главное, в каком объеме. Здесь же не говорят об этом на каждом углу. Или ты предпочитаешь уйти в тень и отстранить меня? Остаться один?

— Прости, не сердись. Но мне нужно намного больше информации, чем у меня есть. Во всяком случае, на данный момент. Поверь, очень нужно. Ну а там будет видно.

— Ясно, ясно. — В ее голосе на другом конце провода послышались нотки легкого раздражения. Или он ошибался? Во всяком случае, полной уверенности у него не было. — Но учти, это ставит меня в очень неудобное положение, — продолжила Вирджиния. — Добыть инсайдерскую информацию о конкуренте! Не слабо. Впрочем, что уж тут такого необычного? Так делают все. — Последовала очередная долгая пауза. — Ладно, как у тебя в остальном?

— Нормально.

— Я имею в виду, со здоровьем, ну и тому подобным.

— Да никаких проблем. Все вроде бы в полном порядке.

— Прекрасно. Тогда спокойной ночи.

— Вирджиния?

— Я позвоню тебе завтра… Нет, лучше ты сам позвони мне.

— Хорошо. Когда? Завтра вечером?

— Нет, завтра четверг. Позвони мне в пятницу. Мне нужно немного больше времени. Удачи тебе.

— Спасибо… Алло, алло?

Ему почему-то захотелось еще раз услышать ее голос, но, напрасно прождав минуты две, он понял, что, пожелав ему удачи, Вирджиния тут же положила трубку.

Немного подумав, он связался с коммутатором отеля.

— Это мистер Палмер. Меня интересуют некоторые детали о последнем звонке из Нью-Йорка.

— Да, конечно, мсье.

— Сколько они пытались связаться со мной?

— Секундочку. — До него донеслись невнятные звуки шелестящей бумаги. Очевидно, оператор просматривал записи в дежурном журнале. — Так, вот, мсье: первый звонок из Нью-Йорка был сделан в полночь по парижскому времени. И после этого каждый час.

— Благодарю вас.

Палмер положил трубку и медленно прошел в спальню. Значит, Вирджиния искала его целых семь часов. То есть ей понятно, что его не было в отеле всю ночь и что он вернулся туда только где-то под утро.

Он присел на краешек постели, долго смотрел на узор коврика под ногами, затем, тяжело вздохнув, нырнул под покрывало. Но уснуть так же легко и просто, как раньше, уже не смог…

Глава 18

Усталый и на редкость раздраженный Палмер заставил шофера своего «мерседеса» прождать на стоянке отеля целых полчаса, чтобы тщательно побриться, одеться, внимательно осмотреть себя в зеркало. В девять тридцать он неторопливо спустился в вестибюль, вышел на улицу и немного постоял, глядя на уже достаточно плотное движение на Вандомской площади.

Водитель сразу же увидел его, но ему потребовалось по меньшей мере минут десять, чтобы, лавируя между резво снующими и постоянно сигналящими машинами, доставить свой длинный лимузин к подъезду. Заметив на заднем сидении мисс Грегорис, Палмер довольно усмехнулся. Ну что ж, день, похоже, начинается не так уж и плохо.

— Боже мой, — воскликнул он, садясь рядом с ней. — Вот уж не ожидал, что вы будете меня здесь ждать.

Она чуть покачала головой и, как бы переводя разговор в официальное русло, сухо ответила:

— Доброе утро, сэр.

— Вы, кажется, мисс Грегорис? — почему-то более громким, чем обычно, голосом спросил Палмер. — Да-да, вспоминаю. — В голове у него снова застучало. Он опять почувствовал прилив раздражения. «И с чего бы у нее вдруг такой тон, такая суперосторожность? Что, есть причины?»

— Боюсь, мы несколько опаздываем на вашу встречу, мистер Палмер, — тем же самым сухим невыразительным тоном заметила она, бросив взгляд на свои элегантные наручные часы. — Нас ждали в девять тридцать.

— Не трудитесь напоминать, мадемуазель, для меня это не новость, — невольно переходя на такой же сухой официальный тон, заметил он. — Подождут.

Интересно, почему женщины оказывают такое сильное воздействие на его состояние духа, работоспособность? Может, сто́ит попробовать обойтись без них? Во всяком случае, на какое-то время. Да нет, вряд ли. Тогда, скорее всего, будет еще хуже.

— Как спали, сэр? Надеюсь, хорошо? — спросила Элеонора тем же самым спокойным равнодушным тоном опытной секретарши.

— Спасибо, хреново, — ответил он, бросив на нее взгляд искоса и криво усмехнувшись. Затем просунул руку под ноутбук, мирно лежавший на ее коленях, нашел ее теплую руку, слегка пожал. Она бросила осторожный взгляд на невозмутимый затылок водителя, на его зеркало заднего вида, потом повернула ладонь, крепко сжала его руку.

— Простите меня, сэр, ради бога, простите! Я не хотела, так вышло…

— Ничего страшного. Бывает. — Последовала небольшая пауза. — Кстати, а с кем именно мы встречаемся сегодня утром? И кого мы расстраиваем своим неожиданным опозданием?

Она, еще раз ласково пожав, отпустила его руку и включила свой компьютер.

— С мистером Кассотором, сэр.

— Кассотором? Совсем как масло. Касторовое. Так кто же он?

— Мистер Кассотор, сэр, — повторила она. — Его представили как исполнительного директора какой-то влиятельной конторы. Какой именно, я пока не поняла. Все это прозвучало как-то невнятно. Думаю, скоро сами узнаем.

— Скажите, а что, собственно, может означать «Кассотор»?

Она слегка нахмурилась, пригладила волосы.

— Кассотор? Точно не знаю, но, наверное, землекоп, первооткрыватель чего-то нового. Хотя, вполне возможно, и гробокопатель…

— Искренне признателен вам, мисс Грегорис.

— За что? За такие пустяки?

— За все. — На ее милом лице появилось выражение легкой тревоги. Заметив это, Палмер торопливо добавил: — За помощь, которую вы мне оказываете. Включая, само собой разумеется, перевод, разъяснения и весьма полезную информацию. Например, ваше explication de texte^[23] о «гектаре» было просто великолепным, я бы даже сказал — исчерпывающим.

— Вообще-то мне хотелось рассказать вам…

— А ваш экскурс в историю деревьев Булонского леса? Поверьте мне, это было по-настоящему здорово, не сомневайтесь.

— Да, но «гектар»…

Палмер не дал ей договорить, мягко похлопав по руке.

— К вашему сведению, господин Кассотор является исполнительным директором одного из тех самых экономических филиалов НАТО. Я постоянно забываю его название, но аббревиатура, кажется, что-то вроде FANJU или BANFU. — Он постучал по стеклу боковой двери над головой водителя. — Мсье, остановитесь, пожалуйста, у какого-нибудь табачного ларька и купите мне пачку «галуаз». Или лучше две.

— Хорошо, сэр. Будет сделано.

Элеонора снова нахмурилась.

— Да, но…

— Благодарю вас, — прервал ее Палмер.

Они молча подождали, пока шофер довел их мощный «мерседес» до угла, аккуратно припарковался, выскочил из машины и исчез за дверями небольшого табачного магазинчика.

— Вы ведь не курите, зачем все это? — даже не скрывая обвиняющих ноток, спросила она.

Он наклонился и поцеловал ее руку.

— Ну сейчас-то, когда мы одни, к чему все эти формальности?

— Без Добера мы должны вести себя соответственно.

— Тебя что-нибудь напугало?

— Нет, ничего. Просто… Водитель. Не знаю почему, но я ему не очень доверяю.

Палмер отодвинулся. В голове снова слегка застучало. Время, казалось, тянется, словно садовый червь, который ползет по земле, оставляя за собой едва заметный, но скользкий и липкий след.

— Что вы имеете в виду под «я ему не очень доверяю»?

Она наклонилась к кожаному сиденью перед ними, засунула руку под подушки, немного пошарила там и вытащила… небольшую металлическую пуговку размером с двадцатипятицентовую монету. Не более чем четверть американского доллара. С двумя торчащими из нее тонюсенькими проводами.

— Я обнаружила это хозяйство, когда за мной заехали сегодня утром, а потом совершенно случайно оставили в машине одну.

— Хотите сказать, искали что-нибудь подобное?

Элеонора чуть усмехнулась.

— Да, не пропускать же такой удобный случай.

— И вы разорвали проводки?

— А что еще оставалось делать?

Палмер бросил беглый взгляд на табачный магазинчик. В дверях никого не было. Но в любом случае времени было совсем немного. Он прощупал под остальными подушками, затем попросил ее поменяться с ним местами, чтобы проверить подушки, на которых они сидели. Тщательно прощупал края, кожаный покров, соединения… Ничего!

— Я же говорила вам, что оборвала проводки.

— А знаете, этот скрытый микрофон мог вполне быть чистой имитацией. Такое бывает.

— Простите, а зачем? Какой в этом смысл?

Он медленно покачал головой.

— Больше в машине, похоже, ничего нет. Возможно, этот единственный. Если это так, то работал любитель. Что, кстати, тоже остается под вопросом.

Их беседу прервал шофер, вернувшийся с двумя пачками сигарет и большой коробкой спичек.

— Благодарю вас, — сказал Палмер, со вздохом откидываясь на спинку заднего сиденья. Водитель, почему-то тоже вздохнув, сел за руль, и их длинный лимузин снова влился в утренний поток машин.

— Любитель? — задумчиво протянул Палмер, сощурив глаза. — Любитель, любитель… А может, им хотелось, чтобы мы сами кое-что нашли? — Он почесал переносицу. Последовала недолгая пауза. — И почему вы? Что если они хотели, чтобы именно вы нашли это?

Зрачки ее красивых глаз резко расширились. На ней было то же самое платье причудливой расцветки, в котором она появилась перед ним, когда они встретились. В тот самый день. Тогда ему сразу же, правда, не известно почему, пришло в голову, что ей не так уж хорошо платят. Во всяком случае, по американским стандартам. Хотя… может, по парижским не так уж и плохо?

Круто развернувшись, их «мерседес» свернул на боковую улицу и проехал через казавшиеся поистине гигантскими каменные ворота, к довольно скромного вида «шале», скорее всего семнадцатого века. Палмер помог девушке выйти из машины, осмотрелся, бросил взгляд на часы. Да, уже почти десять часов.

— Заберете нас здесь ровно в полдень, — приказал он шоферу и, взяв девушку за руку, вошел вместе с ней внутрь за ограду.

Они прошли метров сорок по вымощенной известняковыми плитами аллее до невысокого старинного вида здания, вошли внутрь. Навстречу им из-за стойки регистратуры тут же вышел низенький мужчина, как минимум лет восьмидесяти.

— Мсье Палмер?

— Да, на встречу с господином Кассотором.

— Очень хорошо. Тогда, пожалуйста, следуйте за мной.

Они не без труда втиснулись в крохотный, допотопного вида лифт, куда больше трех человек вряд ли могли бы поместиться. Вежливый старичок закрыл дверь и нажал на какую-то кнопку. Ничего не произошло, и процедуру пришлось повторить несколько раз. Лифт наконец-то подал признаки жизни и медленно пополз вверх. Вышли на втором этажа, где был расположен довольно длинный, мрачного вида коридор и высокий дверной проем, увенчанный аркой типично мавританского стиля. Темные дубовые двери открылись, и они оказались в другой приемной. Только намного более просторной и роскошной. При виде их сидевший за длинным столом секретарь, мужчина среднего возраста, тут же вскочил на ноги и, широко улыбаясь, вышел им навстречу. Как ни странно, но сначала, чуть прищурившись, он посмотрел на сопровождавшего их старичка, затем на красивые ноги девушки и только потом перевел взгляд на самого Палмера.

— Сюда, пожалуйста, мсье, — наконец-то произнес он, заметно шепелявя, с едва заметным французским акцентом. И вежливым жестом указал на массивную, обитую черной кожей дверь.

Палмер, слегка отвернувшись от секретаря, незаметно сунул руку во внутренний карман пиджака и включил диктофон, который он унаследовал от Фореллена.

Во многом именно этим можно было объяснить искреннее удивление Палмера, когда первым, кого он увидел, войдя в кабинет мсье Кассотора, был не кто иной, как… господин Фореллен собственной персоной!

Тот же самый прыщавый подбородок, то же самое продолговатое унылое лицо. Он сразу же вскочил на ноги, широким жестом указал на человека, сидевшего за шикарным письменным столом орехового дерева.

— Позвольте представить вам: мсье Эммануэль Кассотор… мистер Вудс Палмер.

Кассотор, типичный плотного вида европеец с лицом скорее прибалта, чем француза, и массивными плечами, встал из-за стола, учтиво кивнул головой, протянул руку. Как потом отметил про себя Палмер, на редкость сухую. Чуть ли не наждак. Они обменялись рукопожатиями. Затем Фореллен представил ему мисс Грегорис, сопроводив свои слова массой вежливых, но вполне корректных комплиментов, и предложил ей присесть в удобное кожаное кресло у окна. Сам Палмер, не дожидаясь приглашения, сел в не менее шикарное кресло напротив письменного стола.

— Стэнли, ты здесь, чтобы проследить за моими переговорами, или как? — невинным тоном спросил он.

— Да ты что, Вуди! — воскликнул Фореллен. — Мы с мистером Кассотором столько раз работали вместе по самым разным, причем, учти, далеко не самым простым делам, что он счел нужным или э-э-э… как бы это получше сказать… ах, вот: полезным в интересах дела попросить меня поприсутствовать на вашей встрече. Только поэтому я здесь. Иных соображений, поверь мне, нет и не может быть. Иначе…

— Мистер Палмер, насколько мне известно, это ваша последняя встреча здесь, во Франции, прежде чем вы отправитесь во Франкфурт, — перебил его Кассотор. — Что ж, польщен, что вы оставляете меня в качестве, так сказать, piece de resistance… Простите, как «основное блюдо».

Вудс слегка усмехнулся.

— Да, у меня, конечно же, имеется несколько, хотя и предварительных, соображений насчет того, насколько это важно для экономических отношений между Францией и Соединенными Штатами. Насколько я понимаю, ваша компетенция распространяется и на страны Бенилюкса и Скандинавию. Значит, как мне представляется, было бы вполне логичным рассмотреть мои выводы применительно и к этим регионам, вы согласны?

В ответ Кассотор начал медленно, долго и весьма занудливо объяснять, как мало на самом деле ему известно, и что кому угодно, но только не ему, собственно говоря, самому обычному чиновнику, судить о выводах такого талантливого, опытного и просто великолепного финансиста, как мистер Палмер! Особенно в соответствующих международных вопросах.

Странно, но, судя по его практически безукоризненному английскому, нельзя было даже предположить, что это говорит француз. Палмер искоса взглянул на Фореллена. Интересно, а его миниатюрный диктофон в форме портсигара тоже записывает?

— Уважаемый мистер Палмер, не окажете ли нам честь поделиться хотя бы некоторыми из своих, как вы заметили, предварительных соображений? — донесся до него нудный, скрипучий голос Кассотора, который решил, как иногда говорят, «перекинуть мяч на другую сторону».

Вудс, закинув ногу на ногу и поудобнее устроившись в шикарном кресле, бросил взгляд в сторону Элеоноры, которая, судя по всему, все это время что-то записывала в свою тетрадь. Значит, наверняка неплохо знакома со стенографией. Что ж, тем лучше. Теперь у него будут по меньшей мере три версии их беседы: одна, которую записывал на свой диктофон он сам, вторая, которую записывал Фореллен, и последняя, которую стенографировала Элеонора. Почти совсем как во время телевизионной съемки, когда одну и ту же сцену снимают одновременно с трех разных сторон.

Палмер прочистил горло. Оно пересохло и сильно першило. Да, конечно же, ему было бы лучше поспать побольше в последние несколько дней, но пожертвовать временем, проведенным с Элеонорой, он не согласился бы ни за что на свете.

— Мне кажется, один из основных выводов, которые мне удалось сделать за время пребывания здесь, — медленно, но со значением произнес он, — заключается в том, что во Франции, похоже, не совсем точно воспринимают роль дефицита платежного баланса, как его в современных условиях понимают в Соединенных Штатах. Полагаю, во многом это проблема корректных определений, хотя мы сами в Америке, признаться, частенько спорим друг с другом, как точно называть то или иное экономическое явление, как его достаточно конкретно определять, чтобы потом иметь возможность находить наиболее эффективное решение.

Толстые неподвижные губы Кассотора слегка растянулись в некоем подобии одобрительной улыбки, и у Палмера почему-то возникло странное ощущение того, что это в общем-то простое мышечное движение стоило ему немалых трудов. С чего бы это? Несогласие? Неприязнь? Или,может, что-нибудь еще? Контрасты и противоречия в его поведении. Противоречия и контрасты в манере разговора. Нет, тут что-то не то, но что именно? Что?! Его плотное мускулистое тело с коротенькими широко расставленными ногами и лицом типичного полицейского говорили одно, а поток цветистой, по-своему интеллигентной лести другое; его официальная должность и, очевидно, полномочия — одно, а акцент и поведение — совершенно другое… Хотя слова́, в конечном итоге, мало что значили. Иногда слова есть только слова и ничего больше. А иногда просто средство, чтобы ввести другое человеческое существо в заблуждение. То есть, попросту говоря, обмануть его! Ничего нового, все это старо как мир. В общем-то, чаще всего слова именно для этого человеку и даны.

— Итак, — подчеркнуто бодрым тоном заметил Палмер, довольно успешно имитируя стиль профессора, поучающего своих не очень одаренных учеников, — представим себе, что у нас имеется два различных способа определить формулу экономического расчета указанного платежного баланса. Или, точнее говоря, его дефицита. Вполне возможно, что вам пока еще не знаком ни тот ни другой…

Кассотор приподнял было свою мускулистую руку, как бы показывая, что и то и другое ему вполне знакомо, затем, покачав головой, опустил ее: мол, пусть себе развлекается, тешит свое самолюбие. А Палмер тем временем невозмутимо продолжил.

— Так вот, один из них — постараться как можно точнее измерить разницу между объемом долларов США, размещенных центральными банками и другими крупными финансовыми институтами за границей, и европейскими валютами, находящимися в распоряжении американских банков, институциональных инвесторов, ну и, естественно, транснациональных компаний. Это и есть так называемое «официальное сальдо платежного баланса». На данный момент его дефицит в США составляет где-то около полутора миллиардов долларов. Раньше, конечно, бывало чуть больше, иногда меньше. Когда как, в зависимости от реальной экономической ситуации, но всегда в пределах допустимого.

Сделав короткую паузу, Палмер бросил взгляд на Фореллена, который, откинувшись на спинку кресла, на секунду закрыл глаза.

— Стэн, надеюсь, вы знакомы с этим методом сведения баланса?

— Естественно, а как же иначе! — моментально ответил тот, растерянно заморгав глазами.

— Прекрасно. Тогда перейдем к уже́ упомянутой мной второй мето́де, с которой, не сомневаюсь, хорошо знакомы большинство наших коллег. Она называется «базис ликвидности», в соответствии с которой измеряются практически все подотчетные финансовые сделки между Соединенными Штатами и другими странами мира. В основном, конечно, в области импорта и экспорта. Но поскольку у нас имеется столько граждан, живущих во всех уголках земного шара, которые к тому же постоянно путешествуют по всему свету, то их денежные затраты тоже являются фактором. Не самым весомым, но, тем не менее, важным. Если исходить из такого подхода, то тогда наш дефицит составил бы свыше двух с половиной миллиардов долларов. То есть, как минимум, на миллиард больше. И кому это надо?

Последняя фраза, похоже, сильно оживила Кассотора.

— Мистер Палмер, скажите, а какую мето́ду предпочитаете лично вы?

— В принципе, мне намного предпочтительней тот вариант, при котором дефицит получается больше. Причем пессимистом меня, поверьте, назвать крайне трудно. Я просто пытаюсь найти грамотное решение проблемы, ни больше ни меньше. Как, скажем, с минимальными потерями преодолеть дефицит в три миллиарда долларов? Как компенсировать два уже потерянных миллиарда? Или один? Ну и так далее, и тому подобное. Но если вы попытаетесь как-нибудь занизить сумму, это вряд ли сработает, если реальная цифра намного больше. Чудес в природе, как известно, не бывает. Особенно в экономике.

— Прекрасно, — заметил Кассотор. — Просто прекрасно. Но как, позвольте узнать, отреагировали на все это те, с кем вы вели переговоры? Официальные переговоры!

Палмер нахмурился.

— Простите?..

— Нет-нет, ничего, — смущенно улыбнулся Кассотор. — Просто мне хотелось бы знать…

— Что именно? — Вудс снял ногу с колена, поставил ее на пол, отодвинулся от спинки кресла, выпрямился. Стал вроде как бы выше. — Вот только мои переговоры, включая наши с вами, позвольте вам заметить, носят в общем-то достаточно конфиденциальный характер. Пожалуйста, постарайтесь не забывать об этом.

Столь прямой намек вызвал у Кассотора некоторое замешательство. Он, прищурившись, долго смотрел на Палмера, затем его взгляд переметнулся на Фореллена.

— Простите, не понял?

— Вот именно, — произнес Палмер, принимая это за нечто вроде оправдания. — Будем считать, мы поняли друг друга.

— В каком смысле?

— В том, что, как мне показалось, этим вопросом вы не хотели выведать содержание моих предыдущих бесед. Данная информация принадлежит только мне, ну а затем, само собой разумеется, Фонду. — Он повернулся к Фореллену. — Кстати, Стэнли, как вы считаете, я правильно расставил приоритеты? Или, по-вашему, нет?

— Конечно же, нет! — чуть не выкрикнул Фореллен, но вовремя остановился. — Нет-нет, вообще-то я имел в виду совсем другое. В принципе ваши приоритеты, естественно, расставлены так, как надо. Именно так! Хотя… за исключением того, что… — Он снова прервал сам себя. Потом, сделав глубокий вздох, продолжил, но уже не таким агрессивным тоном. — За исключением того, что штаб-квартира НАТО настоятельно просит мсье Кассотора высказать свое мнение по материалу, который вы, простите, ему так и не дали. Только и всего.

— Да нет же, Стэнли, нет, все совсем наоборот. Я просто задам ему несколько вопросов, которые обычно задавал всем предыдущим переговорщикам. Причем у него будет выбор, отвечать на них или нет. И если да, то он может делать это так, как ему захочется. — Палмер снова повернулся к Кассотору. — Думаю, именно этого вы и хотели, разве нет?

— Не совсем. Лично мне хотелось бы получить от вас более полную информацию о состоянии дел. Но только, так сказать, не на вчера, а на данный момент. Тогда, наверное, я смог бы принять правильное решение и ответить вам тем же.

— Что ж, логично.

Кассотор довольно кивнул.

— Ну зачем же нам искать черную кошку в темной комнате? Особенно если ее там нет…

— Да, но с другой стороны, — совершенно неожиданно перебил его Фореллен, — с другой стороны, надо принимать во внимание, что у мистера Палмера могут быть свои методы работы. Поэтому от него вряд ли стоит требовать…

— Нет-нет, простите, но, полагаю, вы не совсем правы, — возразил Кассотор, причем в довольно резкой форме. — Репутация мистера Палмера не оставляет ни малейших сомнений в абсолютной объективности его выводов. И финансист такого уровня, конечно же, не допустит того, чтобы его партнер, пусть даже временный, занимающий достаточно ответственное положение… как это говорят у вас в Америке, «летал вслепую». — Он бросил долгий пристальный взгляд на Вудса. — Таким образом, мистер Палмер, не будете ли вы так добры поделиться с нами хотя бы частью своих соображений? Пусть даже, как вы сами заметили, самыми предварительными.

— А что, не так уж это и много. Может, сто́ит того? — как бы невзначай заметил Фореллен.

Палмер откинулся на спинку кресла. Наконец-то ему стало полностью ясно, где он, собственно, находится и о чем пойдет разговор. Как же он — это с его-то опытом! — раньше не догадался? С момента, когда увидел в кабинете Фореллена.

Старый, как мир, прием: злой следователь — добрый следователь. Работая в одной команде, они по очереди сменяют друг друга, чтобы добиться нужного результата. Мистер Злой играл жестко — сердито кричал, оскорблял и постоянно угрожал, а вот мистер Добрый был другом. С добрым взглядом, пониманием в глазах. Иногда он даже одергивал коллегу, возражал ему…

В любом случае, рано или поздно жертва сдавалась: либо испугавшись угроз мистера Злого, либо поверив якобы понимающему взгляду Доброго. Так или иначе, но она начинала говорить то, чего они и добивались.

Палмер встал, бросил выразительный взгляд на мисс Грегорис.

— Закрывайте, закрывайте, пожалуйста, свой блокнот. Мы закончили. — Затем снова повернулся к Кассотору. — Простите, что отнял у вас столько времени. Так уж вышло.

Слегка поклонившись, он направился к двери, но, не успев дойти до нее, услышал громкий голос, с нотками явного раздражения.

— Мистер Палмер, так у нас не принято!

Вудс остановился, резко повернулся к Кассотору, который тут же вскочил на ноги.

— Не принято? Вообще-то, у нас тоже. Вот только что именно?

— Вам разве сказали что-либо обидное? Если да, то мы готовы принести свои извинения. Искренне и, как у вас принято говорить, от всей души.

— Не столько сказали, сколько сделали, — поморщившись, сказал Палмер. У него было два варианта закончить эту, на его взгляд почти бессмысленную беседу: можно сдаться и после недолгих взаимных извинений все-таки поделиться с ними информацией или немедленно уйти, раз и навсегда прекратив этот нелепый торг. Но надо ли?

— И что, интересно, такого мы сделали? — пожав плечами, поинтересовался Кассотор. — Не сочтите за труд, поделитесь. Мы вам будем весьма признательны.

Палмер широко улыбнулся.

— Послушайте, Стэнли, будьте другом, разъясните ему значение старого доброго американского глагола «двурушничать». Причем поподробней. Может, наконец-то дойдет. Во всяком случае, будем надеяться.

Лицо Фореллена заметно посерело, ноздри неестественно расширились, как будто ему вдруг не стало хватать кислорода.

— Двурушничать? — механически переспросил он. — А что…

— Это то, что я никому не позволяю делать по отношению ко мне. — Он похлопал Фореллена по плечу. — Будьте хорошим мальчиком, Стэнли, и постарайтесь объяснить это мсье Кассотору. Желательно в деталях, чтобы ему было легче понять… Итак, господа, еще раз приношу свои извинения за напрасно потраченное время. Прощайте.

Он кивком головы указал Элеоноре на дверь. Они вышли вместе, неторопливо спустились по лестнице в холл и оказались на залитой ярким солнцем улице. Но их длинного «мерседеса» почему-то нигде не было видно. Интересно, почему?

— Какого черта? Я же ясно сказал водителю быть здесь не позже полудня! Что происходит?

— Ладно, не переживай. Возьмем такси.

Палмер махнул рукой, взял ее под локоть. Они свернули за угол, вышли на центральную улицу, остановились, ожидая свободное такси или какую-нибудь попутную машину.

— Слушай, может, хоть когда-нибудь скажешь мне, что у вас там все-таки произошло? — вроде бы невинным тоном поинтересовалась она.

Поскольку Палмер ничего не ответил, так как невольно вернулся мыслями к этой, надо сказать, неудачной встрече, Элеонора тихим голосом, но весьма настойчиво повторила:

— Так да или нет?

— Да или нет что? — переспросил он, медленно, с трудом возвращаясь в действительность.

— Объяснишь мне, что там у вас произошло? Десять минут тому назад. Впрочем, если ты считаешь, мне об этом не следует знать, то и не надо, бог с ним.

Его взгляд задумчиво скользнул по ее лицу. Да, похоже, она и сама все поняла. Или догадалась? Интересно, каким образом? Хорошо знакома с техникой допросов или просто знает обо всем этом намного больше, чем кажется? Хотя… хотя звучал ее вопрос вполне искренне.

— Если ты сделаешь это, — продолжила она, почему-то слегка покраснев, — я буду с тобой очень добра.

— Добрее, чем уже была?

— Добрее, чем тебе может присниться. Кстати, я не поленилась посмотреть слово «гектар» в своем словаре и теперь могу точно сказать, сколько их в одной квадратной миле. Ну как?

— Это ты уже говорила, — пробормотал он, безуспешно пытаясь остановить пустое такси, которое промчалось мимо, даже не думая притормозить. Наверное, свои дела. Тут уж ничего не поделаешь, это Париж, Париж…

— Да, но неверно.

— Вот как! — Он снова бросил на нее быстрый взгляд. — Пожалуйста, не лишай меня иллюзий. Мне бы очень хотелось не забывать, что в каждой из шести квадратных миль сто гектар. Всего сто гектар.

— Но и это неверно.

Вторая машина тоже не остановилась. Зато третья, наконец-то, притормозила, и они сели на заднее сиденье.

— Monsieur le chauffeur, ditez-mois le definition d’un hectare?^[24] — спросил он шофера.

— Comment?^[25]

— Connaisez-vous le hectare?^[26]

Водитель недоуменно пожал плечами и даже слегка приоткрыл рот, чуть ли не выронив окурок сигареты.

— Comment?

— Ну надо же! — с досадой произнес Палмер, открывая дверь. — Ладно, поезжайте. Allez, vitement.^[27] — Он дал ему пачку сигарет «галуаз» и помог Элеоноре выйти из машины. — Мы подождем, пока не найдется шофер, который знает, что такое гектар, — с серьезным видом сказал он ей.

— Зачем? Ты же знаешь, что я знаю! — Она прикрыла рот рукой, пытаясь удержаться от смеха.

Палмер, по-прежнему сохраняя серьезный вид, покачал головой.

— Конечно же, знаю. Но все-таки предпочел бы услышать и независимую точку зрения.

Глава 19

Значит, в их распоряжении был чуть ли не целый день! Конечно, хотелось бы провести его, бесцельно бродя с Элеонорой по Парижу. Как самые простые туристы.

— Да, здесь, Вуди, столько всего, что мне следовало бы посмотреть, чего я еще не успела увидеть, — невинно глядя на него, призналась она.

И, тем не менее, они прежде всего зашли к нему в «Риц». Ведь Палмеру надо было переодеться. Джинсы, спортивная куртка, мокасины… Что еще? Не ходить же американцу, тем более простому туристу по Парижу в дорогом деловом костюме?! Она, присев на кресло, терпеливо ждала, пока Палмер взял пакет с почтой у портье, кивком головы вежливо поблагодарил его, поднялся к себе наверх, где прежде всего быстро просмотрел все, что принес: письмо от трех его детей, деловая каблограмма из Нью-Йорка, посланная почему-то не через служебный канал ЮБТК, а обычным телексом, три срочных телефонных сообщения от Стэнли Фореллена.

Последние он выбросил в мусорную корзину, даже не читая. Зачем? И так все известно. Каблограмма была отправлена и подписана Биллом Элстоном, одним из самых молодых вице-президентов ЮБТК, который вместе с сыном Гарри Элдера, Донни, был протеже самого Палмера. «Прошу разрешения связаться с Вами по телефону до воскресенья. Желательно как можно скорее. Пожалуйста, назначьте время и место. Меня можно застать по известным Вам адресам в любое время. Искренне Ваш, Элстон».

Сложив текст каблограммы, Палмер засунул ее во внутренний карман пиджака. Нет, здесь что-то не так. Если бы это написал сам Донни Элдер, было бы намного яснее. Неужели они так хотят, чтобы он присутствовал на этом чертовом Совете директоров?! В этот чертов понедельник? Так уж обязательно? Ну а если нет? Что тогда?

Вообще-то, главным соперником Донни в банке являлся Билл Элстон. И хотя оба были приблизительно одного и того же возраста, оба пользовались особым расположением Палмера, оба «самые-самые» лучшие, их путь наверх одинаковым назвать было, мягко говоря, трудно. Донни, как в свое время и сам Палмер, получил все в банковском деле, так сказать, по праву рождения, в то время как Биллу пришлось пробиваться с самого низа. Тогда у него не было ни семейных денег, ни влиятельных покровителей, собственно, вообще ничего. Ему пришлось начинать все с нуля. Тем не менее, он, работая вечерами на одну финансовую фирму, чтобы оплатить свое образование, закончил мало кому известный университет на северо-западе, получил специальный грант на поступление в аспирантуру, защитился, стал доктором экономических наук, но… так и не научился должным образом одеваться, говорить или вести себя, как «хорошие мальчики» вроде Донни Элдера, которых учили всему этому с самого рождения. Однако Палмер сумел заметить в нем главное — мозги, интеллект, стремление найти свое место в жизни! — и начал шаг за шагом продвигать его по служебной лестнице банка. Причем практически одновременно вместе с Донни. Тогда у него не было никаких конкретных намерений, но интуиция, которая редко когда его подводила, подсказывала — это сто́ит того!

Из каблограммы, лежавшей у него во внутреннем кармане пиджака, было ясно: Билл присоединился к хору «подпольщиков», требующих, чтобы Палмер присутствовал на заседании Совета директоров в понедельник.

Он снял трубку телефона и попросил оператора передать срочное сообщение на номер мистера Элстона. Затем, подождав сигнала, продиктовал: «Сейчас в пути, позвонить пока не могу, но ваше сообщение получил и должным образом оценил. Благодарю. П.».

Слушая, как оператор механически повторяет его сообщение, Палмер рассеяно осматривал комнату и вдруг заметил, что один из ящиков тумбочки выдвинут. Интересно, с чего бы это?

Он повесил трубку телефона и подошел к приоткрытому ящику. Ну и что тут? В общем-то, ничего особенного. Если, конечно, не считать сильно разворошенной кипы его белых рубашек. Зачем? Что могли здесь искать? А вот в других ящиках никаких следов обыска. Вообще никаких. Почему? Чуть позже, когда Палмер переодевался, ему пришла в голову догадка, как все это случилось.

Тот, кто это проделывал, заранее знал, что как минимум с десяти до полудня — время их запланированных переговоров с Кассотором — в номере наверняка никого не будет, и в его распоряжении будет практически все утро. Но, судя по всему, его поиски быстро прервало либо срочное предупреждение по телефону, либо напарник, поднявшийся в номер, чтобы сообщить о досрочном возвращении Палмера. Агент запаниковал и, даже не потрудившись захлопнуть ящик, тут же выбежал из номера. Очевидно, плохие или слабонервные любители, недооценившие способность Палмера, бывшего военного разведчика, складывать даже свои рубашки таким образом, чтобы моментально, с первого взгляда определять, что в них кто-то копался.

Впрочем, сейчас его больше всего волновало, кому и зачем все это надо. И что именно эти бандерлоги искали под его рубашками? Причем явно не профессионалы, как бывало раньше, которые попадались разве только на тоненьких волосках, заложенных в самых укромных местах.

Он сменил дорогие кожаные туфли на легкие мокасины, присел на краешек дивана, задумчиво почесал лоб. Затем встал, взял со стола письмо своих детей, еще раз перечитал его, с трудом продираясь сквозь каракули Вуди и искренне радуясь тому, какой четкий почерк выработался у Джерри. Результат учебы в одной из самых элитных школ Нью-Йорка? Если так, то слава богу. Томми по-прежнему предпочитал писать крупными печатными буквами. Неизвестно почему, но кому от этого хуже?!

«Дорогой папа! — начиналось письмо старшего сына. — У нас в Нью-Йорке сейчас жарко, как в аду. С европейскими вступительными отборочными тестами, ВОТ, наконец-то разделался, хотя не думаю, что результаты тебя очень обрадуют. Пропади они пропадом! Надеюсь, там, в Европе ты разберешься со всеми, с кем нужно, по полной программе. Удачи. Вуди».

Палмер, нахмурившись, долго пытался вспомнить, что за зверь этот «ВОТ» и с чем его едят. Затем припомнил, хотя смутно и в общих чертах: это серия тестов на определение способности потенциальных студентов учиться и приобретать знания. Иначе говоря, проверка «на соображалку». Кстати, старо как мир. То же самое инквизиторы проделывали лет сто или двести тому назад.

«Папочка, — писала Джерри. — Он просто скромничает. Результатов его ВОТ вполне хватит, чтобы поступить в любой провинциальный колледж. В пятницу на школьной вечеринке кто-то предложил мне попробовать травки. Я попробовала и, представляешь… ничего! Ноль без палочки… Сейчас пытаюсь разобраться в деталях нормандского вторжения в Калабрию и Сицилию. Если сможешь, постарайся привезти мне хоть какой-нибудь артефакт. Естественно, небольшой. На премьеру нашего школьного спектакля С. Перельмана „Прекрасная половина“, где я играю главную роль, ты, боюсь, не успеешь, но ничего страшного, я покажу тебе его отдельно. Целую, обнимаю, твоя любящая дочь Джерри!»

Интересно, уж не состоится ли эта премьера в тот же самый день, как и этот чертов Совет директоров, подумал Палмер. У него было ощущение, что весь мир сговорился вернуть его в Нью-Йорк.

«Папа, — крупными печатными буквами написал младший, — возвращайся домой поскорее. Мы все по тебе очень скучаем и ждем. Томми».

Палмер убрал письма, подошел к зеркалу, внимательно осмотрел себя. Может, имеет смысл снять галстук и бродить по Парижу с распахнутым воротом? Как самый обычный турист…

Кстати, вдруг снова пришло ему в голову: с чего бы это в его белье желали покопаться две совершенно различные команды — причем с одной стороны явно любители, а с другой, несомненно, профессионалы? Ну а что если одну из них прислал Г.Б.? Чтобы каким-то своим способом подстраховать операцию «Овердрафт».

Ладно, бог с ними, сейчас Элеонора куда как важнее, чем все они вместе взятые, решил он, махнул рукой, отвернулся от зеркала и торопливо пошел вниз. Туда, где его ждала она.

Глава 20

Палмер лежал на спине, а девушка верхом на нем, широко расставив ноги, прыгала совсем как на лошади. Время от времени, не прекращая действа, она, наклонившись через него и не забывая при этом пощекотать его сосками своих шикарных грудей, брала со столика бокал, отпивала немного ликера, а затем вместе с поцелуем передавала ему в рот. Сопровождая это таинство, само собой разумеется, заманчивой и многозначительной улыбкой.

Часа через два Элеонора медленно подошла к окну — в полутьме комнаты ее длинные, красивые ноги светились, словно две сияющие колонны, — выглянула в окно, одной рукой прикрывая обнаженную грудь, а другой держа все тот же бокал с ликером.

Бросив на нее мимолетный взгляд, Палмер отметил — она стои́т практически на одной ноге, наклонившись почему-то на правую сторону, и чуть ли не с детским интересом наблюдает за тем, что происходит на улице. Интересно, что?

Прохладная, затемненная комната казалась ему сейчас чем-то вроде убежища. Где можно расслабиться, отдохнуть и телом, и душой. Вот только жаль, что долго это продолжаться не может. Искренне жаль…

Ему была знакома каждая трещинка, каждый стык в потолке и стенах ее комнаты, для него не были секретом жесткие места на матрасе, заглавия всех стоящих на средней полке книг, модных журналов, семейных фотоальбомов и даже валявшихся на письменном столе нескольких писем на французском и немецком языках, с содержанием которых ему, впрочем, ознакомиться так и не удалось. Да и зачем? Он знал, где именно все лежит — горшки, сковородки, одежда, даже таблетки аспирина. Ну и, вполне естественно, он знал несколько способов, как помочь ей побыстрее достигнуть оргазма. Чтобы, чуть отдохнув, тут же приступить к достижению следующего. Всегда точно знал, куда и как именно ее целовать, где, в каком месте тела и в какой момент времени ласкать, как прекратить или хотя бы ослабить ее громкие стоны, когда они занимались любовью.

Хотя что-то непонятное в ней оставалось. Во всяком случае, для него. Наверное, ему инстинктивно не очень-то хотелось узнать об этом. Действительно, а сто́ит ли? Хотя, кто знает, кто знает…

Он медленно перевел взгляд на маленькие цветные фотографии на противоположной стене — так, новой с Таней и двумя соседями там не было. Да и вряд ли будет. Где и как фотография сделана, откуда отправлялась, реакция Элеоноры на это… Слишком уж много вроде бы случайных совпадений. Нет, нет, в ней определенно какой-то скрытый смысл, предназначенный кому-то еще. Тому, кто это поймет. Должен понять!

Что это та же самая девочка, как и на других фотографиях, уже не вызывало сомнений. Значит, это ее дочь! Люксембургский штемпель на конверте, собственно говоря, мало что означал. Разве только… что эта страна была базой для прикрытия разведывательной деятельности. Как и большинство нейтральных стран Западной Европы, скажем, Швейцария, Лихтенштейн и даже Португалия. Но… ведь Люксембург совсем рядом с Триром, где жили ее родители. Во всяком случае, говорили, что жили. Вот черт!

Палмер на секунду закрыл глаза. Прежде чем задавать прямые вопросы, надо было собраться с мыслями и принять решение. В самой по себе фотографии вроде бы не было ничего особенного, не виделось никакой скрытой информации, которую можно «прочитать» по нескольким, казалось бы, совершенно незначительным мелочам, даже таким, как, скажем, положение руки, количество штакетин в ограде, расстояние между предметами. Но тогда в этих значимых мелочах обязательно должно быть что-то не совсем естественное, что-то невольно приковывающее к себе внимание. А в этой фотографии, похоже, ничего подобного не было. Или, занятый своими мыслями, он попросту не заметил? Что ж, может быть, может быть…

Так или иначе, но пока просматривалось только одно возможное объяснение. Скрытое послание, если, конечно, таковое на самом деле имелось, означало только одно — «Таня с нами»!

А вдруг что-нибудь еще? Нет, вряд ли. Разве что те двое мужчин на фото — кто они на самом деле такие? — или, может, у них не совсем обычные позы? Нет, похоже, опять нет. Значит, оставалось то же самое: «Таня с нами»!

Впрочем, можно выразиться и иначе: «Таня у нас»!

Что это, шантаж? Примитивный, старый, как мир, шантаж? Которого везде и всегда полно, как грязи.

Ну и что из этого следует? Если он не ошибается, то ей, Элеоноре, передали «послание» после того, как они встретились, после того, как они, совершенно неожиданно почувствовав влечение друг к другу, оказались в одной постели! А что, бывает и не такое… Значит, все те, кто «отслеживают» его, пытаясь нащупать к нему подходы, все-таки нашли нужную девушку и теперь будут всеми доступными способами стараться удержать его на коротком поводке.

Если, конечно, ей заранее не приказали вступить с ним в интимную связь. Но тогда зачем присылать фотографию дочери? Какой смысл? Разве что лишний раз подчеркнуть свою власть над ней? Кому это нужно? Им?

Им! Оттуда, из Восточного блока. Так это на Западе обычно и понималось. Кому как не Палмеру, столько лет прослужившему в военной разведке, было знать, что этих «им», которые действовали по всему миру, была далеко не одна сотня. Причем одни работали открыто, но, само собой разумеется, под прикрытием, а другие тайно. Все зависело от функции и конкретного задания. Тот факт, что фотография Тани, скорее всего, была сделана за Берлинской стеной, невольно наводил на мысль об участии в этом агентуры ГДР. Что ж, может, именно так оно и было. Но вполне могло быть и искусно подготовленной подделкой, чтобы скрыть реальных исполнителей, чтобы направить всех по ложному следу. Для тех, кто так или иначе связан с проведением тайных операций, фабрикация такого рода псевдофактов — дело, мягко говоря, более чем привычное. Более того, естественное и жизненно необходимое. Как для всех нас глоток свежего воздуха.

В этом-то и проблема, подумал Палмер, продолжая молча наблюдать за стоявшей у окна девушкой. Кто она? Любитель? Невольное орудие, которое используют в темную? Невинная, ничего не подозревающая овечка? А может, просто-напросто великолепный профессионал? Да, чтобы разобраться со всеми этими наслоениями, нужен не менее хороший профи. Естественно, с другой, противоположной стороны. И главное, постараться определить — это ловкая подделка или все-таки так оно и есть. Погруженный в свои невеселые мысли, Палмер тяжело вздохнул.

Элеонора переменила позицию и повернулась к нему.

— Что, проблема? Интересно, какая?

— Только ты.

Она оперлась локтем на подоконник, оттопырив свои округлые ягодицы.

— Я? Я доставляю тебе проблемы? Какие же?

— Да нет, лично с тобой проблем нет. Я с тобой счастлив. Ты мне доставляешь только радость… Дело совсем не в этом.

— Тогда в чем? — Ее лучистые глаза под высоким лбом расширились от удивления. — Разве счастья уже недостаточно? Pauvre petit.^[28]

— Ладно, обойдемся без сарказма. Особенно любимой женщины. — Он усмехнулся, махнул рукой и вдруг почувствовал прилив совершенно непонятного желания. Неизвестно почему, но оно вдруг появилось. — Хорошо, ты готова услышать правду?

Она изобразила на своем привлекательном личике забавную гримаску, сделала большой глоток из своего бокала с ликером.

— Ну что ж, тогда да здравствует истина. Вперед, вперед! Не стесняйся. Надеюсь, я переживу. — Ее голос звучал довольно грустно, но при этом как-то довольно бесцветно.

Палмер нахмурился. Ему самому совсем не хотелось затрагивать этот вопрос. Зачем? Да, но ведь он только что сказал ей главную правду. О том, что счастлив с ней, что любит ее, что она его женщина. И в одну короткую секунду все это потерять?

Такого с ним еще никогда не бывало. За всю его долгую жизнь. И что, разрушить это, превратить в пух и прах одним-единственным вопросом? На который может последовать совершенно неожиданный и, что еще хуже, убийственный ответ. Так сто́ит ли?

— Знаешь, я почему-то боюсь его задавать, — неожиданно для самого себя произнес он.

Она поставила недопитый бокал на подоконник, подошла к нему, наклонилась, в полутьме прикоснулась сосками своих шикарных грудей к его голому телу. Затем села на краешек постели и начала языком ласкать его живот, ну и все остальное…

— Все будет намного проще, если не задавать ненужных вопросов. Ты прав, а зачем?

— Да, мне это вполне знакомо. Во всяком случае, было когда-то.

Элеонора приподняла голову.

— Вы, американцы, любите задавать вопросы. Иногда даже не думая о последствиях. — Она снова опустила свою руку на его уже возбужденный член, погладила его. — А когда получаете нужную вам информацию, то используете ее, как вам нужно. Не более того. По-нашему, это вроде как не совсем по-людски.

Он медленно покачал головой.

— Мне кажется, я уже просил тебя не проявлять антиамериканизм, особенно со мной.

— Ну а что прикажешь мне делать, когда ты поступаешь, как самый кондовый янки?

— Вообще-то, варианты всегда найдутся. Для начала можно сделать вид, что ты ничего не заметила, — предложил он. — Не было и не было. Чем не выход? Вежливо — и всем хорошо.

— С чего бы это?

— А с того, что… — Он бросил на нее быстрый взгляд, хотя его сердце уже билось, как у загнанного в угол хорька.

— Так с чего? — настойчиво повторила она вопрос.

— С того, что я… я тебя люблю. — Его ответ показался неожиданным даже ему самому. Но он прозвучал. Четко и определенно.

На какой-то момент в комнате воцарилась полная тишина. Слышно было даже, как на улице процокали каблучками две женщины.

— Тебе было очень трудно произнести это, так ведь? — дождавшись, пока звуки шагов полностью пропадут, спросила она.

Палмер кивнул.

— Да, именно так. Честно говоря, такого у меня давно уже не было.

— Что ж, не так уж и плохо.

— Хотя, когда иногда раньше это и бывало, то обычно мало что значило. Просто слова, слова, слова, сказанные чаще всего по случаю. А вот сейчас… Сейчас я хочу, чтобы ты знала: так оно и есть.

— И что, я вдруг оказалась единственной женщиной на всем земном шаре? Интересно, с чего бы. — Элеонора, как хищная кошка, улыбнулась, ласково поцеловала его в глаза. — Ну, вы, американцы, даете, — нежно прошептала она ему на ухо.

— Даем, даем. Я же предупреждал тебя об этом.

— А знаешь, вы там, в вашей Америке, похоже, взрослеете несколько поздновато, тебе не кажется?

Он обнял ее за плечи, притянул вниз, уложил рядом с собой.

— А вот вы, европейцы, обожаете приводить нас, американцев, в восторг. Причем нередко по пустякам. Вы взрослеете намного раньше, и у вас всегда полно мучительных тайн. Разве нет?

— Да, но ведь у женщин должны быть свои секреты, разве нет? — прошептала Элеонора, нежно целуя его в шею. — Иначе мы станем не женщинами, а лишь их жалким подобием. У нас могут быть секреты даже от тех, кого мы любим.

На какое-то время в комнате снова воцарилась тишина. Затем Палмер все-таки решился задать вопрос, которого боялся он сам.

— Скажи, а ты меня любишь?

Она снова поцеловала его, но теперь уже не в шею, а почему-то в плечо. Вернее, не в само плечо, а в ямку между плечом и шеей.

— Конечно же, люблю. И очень, очень сильно!

В доме напротив кто-то включил радио. Какой-то музыкальный канал и на полную громкость. Пели по-английски, но с сильным французским акцентом. Что ж, для Парижа вполне нормально.

— Не знаю, почему, но я тебя очень, слышишь, очень люблю, — повторила она. — На самом деле.

Палмер повернулся, посмотрел ей в глаза. Увидел в них удивление и боль, которые нередко сопровождает открытие чего-то по-настоящему большого. Когда до конца еще не понимаешь: любовь — это счастье или катастрофа? Он жадно поцеловал ее в губы, краешком глаза заметив, как морщинки на лице Элеоноры постепенно разглаживались, а потом вообще исчезли. Господи, как же здо́рово!

— И все-таки, не забывай, у меня должны быть свои секреты. И будут, не сомневайся, — тяжело дыша и страстно впиваясь в его губы, закончила она.

Глава 21

Прогулочный катер с его сплошными окнами вместо стен и блестящей стеклянной крышей неторопливо проплыл под тремя, расположенными чуть ли не вплотную мостами с историческими названиями — Сольферино, Рояль и Каррузель, — а затем слегка ускорил ход. Внутри громко играла веселая музыка, официанты с горделивой осанкой и подносами в руках разносили по столикам напитки и еду. В перерыве между главным блюдом и десертом Элеонора увела Палмера на открытую часть палубы. Подышать свежим речным воздухом и полюбоваться великолепным парижским пейзажем, который, постоянно сменяясь, открывался по обоим берегам Сены.

Довольно улыбаясь, Палмер обнял свою спутницу за талию, привлек вплотную к себе.

— Молодые любовники? — ласково пробормотала она. Дуновение легкого бриза на какой-то момент разметало ее локоны, но потом они снова вернулись на место.

Катер проплывал мимо самого узкого места Сены, где в нее буквально врезался небольшой полуостровок. Иногда парижане шутливо называли его «игольным ушком».

— Это сквер Вер-Галан, — пояснила Элеонора, показывая рукой вправо. — Оазис для рыбаков. — Она прижалась к нему еще ближе. — Ты любишь рыбалку?

— Ни в коем случае. А что, я похож на рыбака?

Она покачала головой.

— Ну уж нет, слава богу, скорее, на любовника. — И снова ткнула пальчиком вправо. — Считается, что это старейшая часть Парижа, построенная еще до Рождества Христова и названная Лютецией. В буквальном переводе это означает «парижский город». Тогда тут жили только рыбаки и кельты… Кстати, в нашем герре Фореллене на самом деле есть что-то рыбье, что-то на редкость скользкое, ты не находишь?

Палмер бросил на нее быстрый взгляд.

— А почему ты называешь его «герром»?

— Потому что на немецком языке «Фореллен» означает «форель». То есть рыбу, значит, что-то скользкое.

— Mein Gott!^[29]

Элеонора тихо хихикнула и снова ткнула своим пальчиком, но уже в левую сторону, показывая на величавый собор Нотр-Дам, теперь уже полностью отреставрированный и торжественно сияющий в белой дали.

— Но это последний памятник, который я тебе показываю, мой самый любимый, самый молодой любовник, — прошептала она.

— Ну ладно, хватит о молодых.

— Но сегодня ты на самом деле очень молодой.

— Тогда по сравнению со мной ты просто младенец. Тебе сейчас не дашь даже восемнадцати!

— Значит, я почти как твоя дочь. Как ты тогда говорил? Выглядишь от пятнадцати до тридцати? — Она взяла его руку. — Здо́рово. Но учти, женщинам никогда нельзя доверять, особенно когда речь заходит об их возрасте.

— Только возрасте? А в других вещах?..

— Они уже наверняка подают десерт, — с ласковой улыбкой перебила она его, потянув за собой. — Пойдем вниз. О рыбах договорим потом.

Они вернулись во внутренний салон, со сплошными окнами вместо стен, как раз когда фотограф снимал посетителей. Естественно, если те того хотели. На память. А на их столике уже стояла открытая бутылка белого сухого вина — видно, официант, почувствовав богатых клиентов, расстарался! Палмер, жестом попросив его наполнить бокалы, молча чокнулся, как бы предлагая тост за ее здоровье.

— Мы разворачиваемся, — бросив взгляд в окно, заметил он.

— Да, разворачиваемся. Но у нас все равно есть как минимум еще час. Целый час да еще с хвостиком! За те деньги, которые мы им платим, эти прогулочные катера полностью обеспечивают все виды услуг.

— Что ж, приятно видеть твою рачительность. Умеешь считать деньги и, наверное, тратить их с толком.

— Тратить их с толком? Да, приходится. Единственный из всех, кого я знаю, и кому не надо этого делать, это ты.

Палмер, согласно кивнул.

— Скажи, а тебе не хотелось бы, чтобы я купил тебе особняк на Сен-Луисе?

Зрачки ее глаз резко расширились. Затем, когда через несколько коротких мгновений удивление прошло, Элеонора широко ухмыльнулась.

— Всего один? А почему не два? Или даже больше? — Она тоже подняла свой бокал с охлажденным вином. — Ну, тогда давай за тебя! Да, любить банкира, оказывается, очень забавно.

Чокаясь с ней, он искренне засмеялся.

— Знаешь, для банкира это еще забавнее, уверяю тебя.

Она придвинулась поближе к нему, наклонилась, слегка куснула за мочку уха.

— Вуди, это правда, что ты не любил ни одну женщину так, как меня? На самом деле?

— Да, на самом деле.

— Как мило… Тогда скажи мне, пожалуйста: любишь ли ты меня настолько сильно, что, если я прикажу тебе, ты не побоишься обнять меня, затем встать на колени и осыпать всю страстными поцелуями? Сверху донизу и прямо здесь, вот за этим самым столом.

— Peut-être.^[30]

— А затем сорвать с меня одежду и заняться любовью? Прямо здесь!

— Immédiatement.^[31]

— На виду у всех этих зевак?

— Mais certainement.^[32]

— Что ж, тогда давай, — прошептала она, снова куснув его в мочку уха. — Я так хочу!

Палмер резко отодвинул свой стул, начал опускаться на колени, но Элеонора остановила его и жестом приказала вернуться на стул.

— Ладно, хватит, поблефовали и будет, — со смехом сказала она. — Хотя, согласись, я все-таки оказалась права. Ты не столько банкир, сколько любовник. Причем, похоже, страстный любовник.

— Sans doute.^[33]

— И к тому же явный языковед.

— Décidément.^[34]

— Более того, судя по всему, языковед по нижним разделам женского тела.

Вудс захохотал так искренне и громко, что люди за соседними столиками удивленно обернулись.

— Полагаю, вам виднее, мадемуазель, — придя в себя и приняв серьезный вид, произнес он.

Они, снова чокнувшись бокалами, отпили по глотку дешевого белого вина. Палмер оглянулся вокруг.

— Да, на этом прогулочном катере, боюсь, теперь нас не скоро согласятся прокатить, — с улыбкой произнес он.

— Интересно, почему?

Бросив на нее быстрый взгляд, Вудс сразу же замолчал. Каждый раз, когда Элеонора не понимала — а может, и не хотела понять — юмора старого анекдота, ему невольно приходила в голову горькая мысль об огромной разнице между ними: возраст, национальность, образование и даже подход к жизни в целом. И как преодолеть все эти глубокие трещины? И можно ли вообще? А жаль, поскольку на столь шаткой основе ничего постоянного не построишь.

— Да ладно, проехали, — пожав плечами, заметил он.

Заметив выражение его вдруг помрачневшего лица, она ласково прикоснулась кончиками пальцев к его щеке.

— Тебя огорчает, что мне все время приходится объяснять слишком много разных вещей. Но ведь это совсем не обязательно. Нам совсем не надо быть равными. Не забывай, мы ведь любовники, а не деловые партнеры.

Палмер взял ее за руку. Вообще-то женитьба, если, конечно, до этого доходит дело, — это всегда нечто вроде делового партнерства.

— У нас в Америке, — сказал он, — мы, во всяком случае, люди моего поколения, как правило, неодобрительно относимся к временным связям, хотя время от времени они случаются. Но в таких случаях мы обычно предполагаем, что в конечном итоге они рано или поздно ведут к алтарю. А это, само собой разумеется, в свою очередь влечет за собой деловой контракт.

Она согласно кивнула.

— Да, мне это знакомо.

— Ах да, чуть не забыл, ты же тоже была замужем. Значит, в этом для тебя не должно быть секретов.

Элеонора приподняла правую руку, изобразив указательным и средними пальцами знак «V» — победа!

— Да, дважды. В семнадцать и двадцать.

— Ты с бывшими мужьями когда-нибудь встречаешься?

— Поскольку Дитер — отец Тани, мы время от времени пересекаемся, обычно чтобы уладить некоторые финансовые вопросы. Ну а я, сам понимаешь, сразу же после развода пошла в паспортный стол и вернула себе свое девичье имя.

— Ну и где, интересно, этот твой Дитер живет?

— Я толком не знаю. — Она отпила немного из своего бокала, затем долила вина и себе, и ему. — Сейчас, может, в Неаполе? Или где-то еще. Он ведь очень много путешествует. По делам и просто так… Во всяком случае, мне тогда стало предельно ясным, что брачный контракт означает смертный приговор любви.

— Вы так сильно любили друг друга?

— Понимаешь, он был очень красив. Высокий, светловолосый. Бывший инструктор по горным лыжам. Чем-то напоминает тебя. Кроме лица. В твоем есть характер и значение. А у Дитера не было ничего. Только гусиная самовлюбленность. Любимчик родителей, всё без очереди и бесплатно, ну и все такое прочее… И тем не менее… Господи, как же я его тогда любила! Словами это даже не выскажешь.

— И тут же выскочила замуж?

— Natuerlich.^[35] — Она остановилась, слегка нахмурилась, впрочем, тут же продолжила: — Какое-то время все шло нормально, но затем я начала обращать внимание, что он начал как бы отстраняться от любых разговоров на обычные человеческие, семейные темы. Обо мне, о себе, о нас… Вместо этого одни только планы, программы, проекты! Встретимся с тобой ровно в три пятнадцать, не забудь отправить чек за аренду, ну и все такое прочее. Бесконечные расписания, бронирование билетов, обязательные «нужные» тусовки, субботы и воскресенья, запланированные на месяцы вперед. Сейчас август, значит, мы должны провести его в Осло. Сейчас май, значит, поедем на Капри. Завтрак, обед, ужин — минута в минуту, не раньше и не позже. Грязное белье, чистое белье… Списки, приглашения, заказы, завещания, совместные и раздельные счета… Постепенно у меня голова пошла кругом, и, знаешь, почему-то стало жутко скучно.

Она вдруг замолчала, потому что Палмер крепко сжал ее ладонь. Непроизвольно, как бы пытаясь прекратить поток никому не нужных воспоминаний.

— Прости, пожалуйста, я не хотела.

Он покачал головой.

— Ничего страшного. Я тоже там побывал, в странезаконного брака. Причем с тремя детьми.

— Когда я родила дочь, — она слегка пожала плечами, — когда у нас появилась Таня, Дитер изменился еще больше. Естественно, ведь теперь ему приходилось делить меня с Таней! И все быстро распалось. Стремительно полетело под откос.

Некоторое время они не разговаривали. Просто сидели и молчали. Затем Палмер слегка похлопал ее по руке.

— Все еще сожалеешь о разводе?

— Не особенно. Просто мне кажется, у ребенка должны быть и отец и мать. Или, по крайней мере, мужчина и женщина, которые показывали бы ему, кто такие взрослые. Хотя, честно говоря, мне бы совсем не хотелось, чтобы Таня сочла Дитера образцом для подражания.

— Он часто видится с ней?

Элеонора медленно покачала головой.

— Нет, всего несколько раз в год.

— А ты?

Она бросила на него быстрый взгляд, но тут же его отвела.

— Она живет со мной. Я только на лето отправляю ее к моим родителям в Трир.

— Значит, твои родители немцы?

— Не совсем, только мама.

Палмеру почему-то не понравилось, как их беседа незаметно вдруг превратилась в некое подобие допроса. Значит, надо постараться сделать так, чтобы она либо сразу же и полностью ответила на все интересующие его вопросы, либо послала бы его куда подальше. Поскольку он чувствовал себя просто обязанным выяснить кое-какие детали. Которые хотя бы в общем совпадали с разрозненными ответами и дали ему более законченную картину.

— А отец?

— Полуполяк-полурусский.

— А когда он эмигрировал?

— Наверное, где-то в начале тридцатых.

— И познакомился с твоей мамой в Германии?

— Да, в Трире.

— И родилась ты тоже там?

Она покачала головой, но ничего не ответила.

— Значит, не в Германии? — настойчиво повторил он вопрос.

Элеонора подняла на него глаза.

— Я родилась в 1942 году, в Азоло, это маленькая деревушка в предгорьях итальянских Альп. Тогда мои родители бежали из Австрии в Швейцарию. Они надеялись добраться до Цюриха на поезде через симплтонский туннель. Там у них были друзья еще до моего рождения. Но затем моя мама серьезно заболела, здорово простудилась, когда им пришлось переходить через Альпы верхом на двух осликах. По холоду и снегу. Они все-таки добрались через Кортина д’Ампеццо до Беллино, где нашли доктора, который вначале настаивал, чтобы ее срочно отправили в больницу Падуи или Венеции. Но добраться она успела только до Азоло, когда начались родовые схватки. Тогда местная акушерка предсказала мне неминуемую смерть. Но, как видишь, не угадала.

— Прости, — Вудс погладил ее руку. — Я совсем не хотел вдаваться в такие детали.

— Но, тем не менее, ты это сделал. Что ж, теперь ты почти все знаешь. Так что можешь спрашивать меня о Тане.

Палмер откинулся на спинку стула. Катер миновал пристань и теперь приближался к Эйфелевой башне, которая уже отчетливо виднелась по левому борту.

— А что спрашивать о Тане?

— Все. Все, что считаешь нужным.

Элеонора отвела взгляд в сторону и, немного помолчав, кивнула головой в сторону Эйфелевой башни.

— Построена в 1889 году, высота около тысячи футов, хотя давление, которое она оказывает на почву, не более пятидесяти шести фунтов, то есть практически точно такое же, как сидящий на земле человек.

— Слушай, по-моему, я уже попросил прощения! Причем, поверь, вполне искренне.

— Возможно, — она снова отвела взгляд в сторону. — И все же спроси меня обо всем, что хочешь узнать о Тане.

— Извини, но, боюсь, я забыл.

— Забыл? — Она качнула головой, и ее густые длинные волосы взметнулись, словно сполохи пламени. — С любой недосказанностью нам трудно быть вместе. Это будет как заноза, от которой надо избавиться. Как можно скорее. Так что, пожалуйста, не стесняйся и спрашивай.

Палмер ласково погладил обе ее руки. Они почему-то казались очень холодными.

— Честно говоря, я не знаю, что спрашивать.

— Не бойся. — Элеонора посмотрела на него, и он заметил в ее глазах следы слез. Значит, отвернувшись от него, она молча плакала. Даже тени потекли…

— Вуди, я слишком тебя люблю, чтобы бояться ответить на любые вопросы, — уже куда более спокойным голосом сказала она. — Так что спрашивай, я на все отвечу, обещаю, прямо и искренне, и тогда мы, надеюсь, покончим со всем этим. Раз и навсегда!

— Они держат Таню как заложницу?

Ее большие темные глаза заморгали, и Палмер понял, что почти угадал.

— Кто сказал тебе, что она в заложниках?

— Фотография.

— Значит, ты не совсем правильно ее понял. — Элеонора взяла обе его руки в свои и крепко сжала. — В ней ничего не показывает, что Таня заложница. — Ее глаза по-прежнему были широко раскрыты, хотя неожиданно образовавшиеся мелкие складочки у верхних век точно показывали, как больно ей говорить о своей дочери. — Эта фотография всего лишь напоминает мне, что ее жизнь в моих и только моих руках.

— Прости, не понимаю.

— Да нет же, конечно, все понимаешь. И слово «заложница» в данном случае ничего не объясняет. Даже жаль, что ты его употребил. Звучит совсем, как если бы Таню посадили в тюрьму или куда-нибудь заперли. Но она там с моими родителями! — Ее рука возбужденно взметнулась к лицу, затем к волосам, нервно приглаживая их… — На самом деле, мне просто не дают забыть, что это я у них вечный заложник. Пока Таня у меня, я у них! И никуда не денешься. — Она всплеснула руками. — У тебя ведь тоже есть дети, ты должен понимать. Такое может случиться со всеми.

— Кто они?

— Я не знаю.

— Ну хоть какие-нибудь догадки есть?

— Никаких.

— Но ведь они требуют, чтобы ты для них что-то делала. Из этого и надо исходить.

— В последнее время они ничего от меня не требовали.

— А раньше?

— Всякая мелочевка. Незначительная информация, отрывки из отчетов…

— Отчетов из файлов ЮНЕСКО?

— Да, и некоторых других.

— Каких других? Моего банка ЮБТК?

— Прекрати!

— Но я…

— Ради бога, прекрати!

— Значит, на самом деле эта фотография означает: «приготовься выполнить очередное задание». Так ведь?

— Прекрати, я очень прошу тебя, прекрати!

Катер, чуть увеличив скорость, проплывал между левым берегом Сены и длинным узким островком, почти полностью засаженным зелеными деревьями. Палмер неторопливо выпил стакан воды и, бросив взгляд на Элеонору, заметил, что она пристально наблюдает за выражением его лица.

— И все-таки?

— Да, очередное задание.

— Ладно, бог с ним, проехали. — Палмер прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. Что с ним происходит? Откуда эта неприятная, противная сухость во рту, совсем несвойственное ему нервозное ощущение опасности… Неужели он настолько влюбился, что причиняемая им Элеоноре боль ранит его самого еще сильнее?!

— С тобой все в порядке? — спросила она, продолжая внимательно смотреть на него.

— Да. Насколько это возможно. — Он открыл глаза и, заметив ее обеспокоенный взгляд, улыбнулся. Во всяком случае, попытался изобразить некое подобие улыбки.

Она тоже улыбнулась. Как бы по-своему успокаивая его.

— Но ведь мы правильно поступили, выяснив все до конца, разве нет? Теперь нам все будет намного легче.

— Я… в обычном случае я, конечно, сказал бы да, но сейчас… сейчас, прости, у меня пока еще нет полной уверенности, что мы выяснили все до конца.

— Мы просто обязаны быть честными друг с другом.

Он медленно покачал головой.

— Увы, и да и нет. Твое поколение превыше всего ценит честность, а вот мое… мое, скорее, лицемерие, притворство и фальшь.

— Нет, нет, это совсем не так! Зачем так наговаривать на себя? И на свое поколение. Потому что…

Он перебил ее, слегка приподнял левую руку.

— Я один из немногих, которые могут позволить себе это. Открыть глаза на правду. — Затем, чуть помолчав, спросил: — Скажи, ты все еще любишь меня? Как и раньше? После всего этого?

— Нет, намного хуже, теперь я обожаю тебя.

— Вся беда в том, что я тебя тоже. — Они прильнули друг к другу, слились в долгом поцелуе. Смотрел ли кто-либо на них или нет, их в тот момент не особенно интересовало. Жизнь имеет и другие измерения. — А знаешь, теперь мне не так уж и важно, сколько и чего ты им передала об ЮБТК. Мы переживем.

— Но они никогда не просили меня об этом.

— Хорошо, но даже если все-таки спросят, то…

Они оба громко расхохотались, даже не обращая внимания на посетителей, сидящих за соседними столиками.

— Хотя насчет детей ты, наверное, не совсем права. В принципе, они совсем не заложники. Разве только если кому-то вдруг не понадобится, повторяю, конкретно понадобится, сделать их таковыми. За деньги или за что-нибудь другое.

— Нет-нет, дети могут быть заложниками по определению. — Она вновь наполнила бокалы вином, хотя в этом не было необходимости. — Вот взять, например, тебя, богатого, наверное, даже очень богатого человека. Ты когда-нибудь боялся, что твоих детей могут похитить? И потом что-нибудь потребуют. Либо денег, либо «услуги»…

— Не очень. Видишь ли, есть целый набор вещей, которые делают похищение детей делом довольно трудным, а иногда и просто невозможным: определенные маршруты перемещений, специальные меры предосторожности, охрана, ну и многое другое. Полностью уверенным, конечно, никогда быть нельзя, но и жить в вечном страхе тоже не сто́ит.

— Да, наверное, все это так, дорого́й, но чтобы гарантировать безопасность потенциального заложника, всегда приходится платить. А если нет денег, то приходится расплачиваться «услугами». Причем самыми разными. Иногда совершенно непредсказуемыми, иногда омерзительными.

Катер, уже развернувшись, снова проплывал мимо длинного, узкого и, похоже, вечно зеленого островка.

— Интересно, у него есть название? — поинтересовался Палмер.

— Да, это остров Лебяжий, — с готовностью ответила Элеонора. — Хотя в это время года лебедей там никогда не бывает. Они прилетят попозже. — Она немного помолчала, затем добавила: — Впрочем, у меня для тебя есть другой сюрприз. Взгляни-ка вон туда. — И показала рукой на статую за мостом Гревиль.

Воздух становился все более и более влажным, свет рассеянным, не таким прозрачным. Палмер прищурился. В статуе ему виделось что-то гротескно знакомое, но…

— Нет, похоже, это не то, — чуть подумав, протянул он. — Или, скажем, не совсем то.

— Да нет же, именно то самое! Это ведь на самом деле миниатюрная копия оригинала великого Бартольди. Вообще-то именно с нее и делалась ваша национальная гордость — великая статуя Свободы. Ну так как, тоска по родине, по Нью-Йорку еще не заела?

— Любимая моя, — чуть усмехнувшись, сказал Палмер. — Нашу национальную гордость мне приходилось видеть только один раз. И то лишь пролетая над ней в вертолете.

— И что, ты, американец, никогда не был внутри вашей статуи Свободы? На самом деле? Никогда не поверю!

Он обнял ее, слегка поцеловал.

— Ладно, пошли наверх. Там все выглядит куда как приятнее.

— Зато на Сене легко простыть. — Элеонора довольно откинулась на спинку стула, закинула руки за голову. — Завтра мы летим во Франкфурт. Мне бы не хотелось, чтобы ты…

Палмер печально покачал головой.

— Планы, программы, проекты, встречи — все расписано.

— Schrecklich!^[36] — Она встала, ласково взяла его за руку и повела за собой на верхнюю палубу.

Глава 22

Сойдя с прогулочного катера, они долго шли по левому берегу Сены. В основном молчали, наслаждаясь ландшафтами этой величавой реки. Хотя время от времени Элеонора спрашивала, впрочем, довольно равнодушно, куда они, собственно, направляются. «Да никуда, просто так гуляем», — усмехнувшись, отвечал он. Миновав третий мост, названный в честь Александра Третьего, они немного постояли, затем, бросив прощальный взгляд на вечную Сену, поднялись по ступеням высокой лестницы наверх, на широкую каменную набережную.

Хотя время перевалило уже за полночь, на площади Конкорд во всю кипела ночная жизнь: влюбленные парочки, группы веселых, громко смеющихся людей, множество снующих туда-сюда машин…

Дойдя до основания внушительного обелиска, они остановились. Палмер, склонив голову набок, долго рассматривал непонятные арабские знаки, высеченные на каменном пьедестале высоченной египетской колонны.

Элеонора, по-прежнему не выпуская его руки́, неожиданно потянула Вудса влево, к скульптурам диких лошадей, на редкость органично обрамлявших обширные Елисейские поля.

— А вон там, — она ткнула рукой в сторону Триумфальной арки, — та самая историческая достопримечательность, увидеть которую мечтает половина человечества. Всего в километре отсюда.

Палмер бросил быстрый взгляд на часы.

— Извини, но мне надо вернуться в отель. Как можно быстрее. Важный телефонный звонок.

— От твоей нью-йоркской подруги?

— Вообще-то, да.

— И что, она звонит тебе каждый вечер, chéri?^[37]

— Нет, не каждый. Равно как и сегодня. Я сам должен позвонить ей завтра. Но у меня странное предчувствие, что она позвонит мне именно сегодня. Причем скоро, боюсь, очень скоро…

Они торопливо прошли по улице Рояль, свернули направо и очень скоро оказались на площади Вандом напротив отеля «Риц». Элеонора на секунду остановилась, кивнула головой на высокую спиралеобразную колонну в самом центре площади.

— Это из чистой бронзы, — пояснила она. — Сооружена из расплавленных орудий, которые Наполеону удалось захватить под Аустерлицем.

Палмер бросил взгляд на колонну, обратил внимание на то, что неоновый знак на здании ЮБТК по-прежнему ярко освещен, снова посмотрел на свои наручные часы.

— Ты можешь думать о чем-либо еще, кроме этого чертова телефонного звонка? — не скрывая сарказма, поинтересовалась она.

— Прости. Я просто задумался.

— Кстати, имей в виду, в районе между улицами Рояль и Кастилия самые дорогие и модные магазины в Париже. Ты же даже не остановился, чтобы хотя бы для вежливости поинтересоваться, не надо ли мне чего. Так сказать, для личных нужд.

— Мне казалось, останавливаться для покупок — это по твоей части.

Элеонора пренебрежительно махнула рукой.

— Так делали любовницы старых времен, — объяснила она. — Сейчас мы стараемся не привлекать к себе внимания.

Палмер кивнул головой на приближающееся такси.

— Может, сядешь в него и минут десять-пятнадцать покатаешься вокруг? А потом подойдешь в мой номер.

— Это чтобы я не слышала твоего телефонного разговора?

— Нет, у меня появилось еще одно странное ощущение.

— Не слишком ли их много для одного вечера? — поинтересовалась Элеонора.

— Наверное, но я привык доверять им.

— Мудро, ничего не скажешь, очень мудро. — Она остановила такси, села на заднее сидение. — Пока. До встречи. Надеюсь, до скорой встречи.

Палмер подождал, пока такси, сделав круг по площади, скрылось из вида, затем неторопливо зашел в отель, попросил у портье ключ от своего номера.

— Вас тут спрашивали, сэр, — сказал тот, кивая в дальний конец холла. — Вон там.

Слегка нахмурившись, Вудс направился туда. Он ожидал увидеть там Фореллена, но это оказался Добер, сидевший на мягком диванчике с лежащим рядом развернутым номером журнала «Ньюсуик» и пустым пивным бокалом на низеньком мраморном столике. Увидев подходящего Палмера, он тут же вскочил на ноги.

— Здравствуйте, сэр. Надеюсь, вы на меня не очень рассердитесь. Я несколько раз пытался до вас дозвониться, но весь день никак не мог застать.

— В чем проблема, Добер? Что-нибудь срочное?

— Ну, прежде всего, я хотел бы проинформировать вас о некоторых деталях завтрашней поездки во Франкфурт. И, кроме того, пожаловаться на вашего мистера Фореллена, который буквально извел меня, требуя устроить новую встречу с Кассотором.

— Но это невозможно. — Палмер присел на диванчик и жестом пригласил Добера присоединиться к нему.

— Да, я говорил ему то же самое, но он и слушать ничего не хотел. Все требовал, требовал. Иногда на весьма повышенных тонах. Правда, во время последнего звонка в его голосе, похоже, слышались уже умоляющие нотки. Во всяком случае, мне так показалось.

— Что ж, теперь мистер Фореллен полностью ваш. К тому времени, как он вам позвонит завтра, я буду уже во Франкфурте.

Добер пожал плечами.

— Хорошо. Тогда завтра утром я заеду за вами ровно в шесть тридцать.

— Так рано?

— Да, ваш рейс в девять сорок, а наши авиалинии требуют, чтобы пассажиры прибывали в аэропорт по меньшей мере часа за два до вылета. Чтобы успеть оформить багаж и пройти регистрацию.

— Ладно, бог с вами. — Палмер согласно кивнул. — Кстати, вы заедете за мисс Грегорис первой?

— Да, мы подхватим ее в Сент-Клод. Это по пути. Билеты будут у меня. Если, конечно, вы не хотите иметь свой при себе. Я могу вам его дать прямо сейчас.

— Нет-нет, не надо, пусть будет у вас. Лучше скажите, где во Франкфурте мы остановимся.

— Номер «люкс» в отеле «Интерконтиненталь», вполне приличный.

— А мисс Грегорис?

В выражении лица Добера что-то слегка изменилось. Вроде бы почти незаметно, но явно, хотя дать этому точное определение было довольно трудно. Если вообще возможно.

— Для мисс Грегорис предусмотрен совсем неплохой номер в том же самом отеле.

Палмер встал.

— Вы приехали сюда на машине?

— Да, конечно. Но не смог найти место, где припарковаться. Пришлось бросить машину на бульваре Капуцинов около старого офиса «Американ экспресс».

— Знакомый уголок. Равно как и более короткий путь туда. — Вудс проводил молодого человека мимо стойки регистратуры, потом по длинной анфиладе коридоров до дверей. — Значит, так: когда выйдете, сразу же сверните направо и идите прямо до Капуцинов. — Он, доброжелательно улыбнувшись, похлопал Добера по плечу. — Только, ради бога, не вздумайте поворачивать налево. Иначе можете попасть совсем не туда, куда надо.

Добер вежливо хохотнул.

— Благодарю вас. Постараюсь не забыть, сэр. Сделаю, как вы сказали.

— Да, кстати, — добавил Палмер. — Таймер на вывеске здания вашего ЮБТК настроен не совсем верно. По меньшей мере, минут на пять-десять. Пожалуйста, потрудитесь проверить это.

Глаза Добера резко расширились.

— Само собой разумеется, сэр. Проверю, не сомневайтесь.

— Что ж, хорошо. Тогда спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэр.

Поднявшись к себе в номер и не услышав настойчивого телефонного звонка из Нью-Йорка, Палмер снял пиджак, вынул запонки из рукавов рубашки, расстегнул воротник, сбросил туфли. И все-таки интуиция его не подвела: правильно он сделал, не взяв Элеонору с собой. Что бы подумал Добер, увидев их вместе в отеле в такое время?! Его слепая догадка насчет срочного звонка оказалась неверной, но зато позволила ему вовремя и правильным путем избавиться от неожиданного посетителя. Потом, сев за столик, позвонил вниз и заказал бутылку белого «Сев-Фурнье». Когда ровно через две минуты официант ее принес, Палмер первым делом попросил его открыть бутылку, поблагодарил, дал положенные чаевые, налил себе полный бокал, залпом выпил, налил себе еще один, но уже с двумя кубиками льда. С тех пор, как они расстались с Элеонорой, прошло уже почти пятнадцать минут. Значит, она вот-вот будет.

Не выпуская бокал из руки, он подошел к окну, долго смотрел на внушительную колонну в самом центре площади. Сколько же пушек удалось захватить Наполеону под Аустерлицем? Чтобы потом переплавить их на этот памятник. Неужели война — это не более чем джентльменское соглашение между двумя сторонами, как отдать друг другу побольше, чтобы обеспечить самим себе промышленное процветание?

Что за мысли? Может, он просто стареет и становится циничным? Ни то ни другое его не радовало. Хотя возраст — явление, по меньшей мере, вполне естественное, а вот цинизм — это уже совсем другое дело. Куда хуже. Зачем разрушать или ликвидировать военную машину? Со временем устаревает и становится практически ненужным любое оборудование. Значит, если исходить из разумных категорий, надо максимально сократить период этого старения. Иначе… Иначе на ветер вылетят миллионы долларов налогоплательщиков!

Ну и куда же она запропастилась?

Палмер отошел от окна, налил себе еще один бокал вина, добавил туда несколько кубиков льда и сел в кресло. Он ведь сам попросил ее не особенно торопиться, разве нет? Сказал: «Несколько минут». Но что такое «несколько минут»? В принципе, весьма растяжимое понятие. А может, она специально дразнит его?

Ну а если у нее вдруг возникли неожиданные проблемы? Кто знает, кто знает? В ночном столичном мегаполисе одинокая красивая девушка всегда может вляпаться в какую-нибудь неприятность. Даже в родном городе, где ей знаком каждый угол. А может, у нее возникли проблемы с этим чересчур любопытным портье?

А если у нее не хватило денег на такси и она поругалась с водителем? Который доставил ее в полицейский участок. Или передумала возвращаться к нему в отель слишком рано, чтобы не оказаться невольным свидетелем его телефонного разговора с Вирджинией…

Палмер снял трубку телефона и попросил оператора связать его с домашним номером мисс Грегорис. Там никто не отвечал.

Он снова подошел к окну. Да, Париж, похоже, отходил ко сну. Неоновые вывески потихоньку затухали, движение на улицах становилось заметно все меньше и меньше. И все-таки, где, черт возьми, эта девушка? Его девушка! Хотя… а так ли ей хочется возвращаться к нему в отель? Что ее тут ждет? Ведь ощущение, что ее всего-лишь используют в каких-то целях — это только вопрос времени. Не более того. Рано или поздно она начнет понимать это. А его интерес к прошлому, к ее дочери только усугублял положение.

Вудс снова сел в кресло, отпил пару глотков охлажденного вина, почему-то задумался о возможном похищении его детей. Она ведь не говорила, что Таню напрямую удерживали в заложниках. Только намекала на нечто вроде вымогательства. В той или иной форме. Используя ребенка как орудие торговли. Интересно, почему ее никогда не интересовало, кто «они» такие? Или она просто делала вид, что ничего не знает? Чтобы сделать их отношения проще и яснее.

Так или иначе, но возвращаться ей, казалось бы, не имело особого смысла. Во всяком случае, сегодня. Многое в их не совсем обычных отношениях может решиться завтра утром. Ведь сейчас ей платят за чисто переводческие услуги, не более того. А тот факт, что он ее полюбил, никак не должен сказываться на его поведении.

Палмер бросил тревожный взгляд на часы. Прошло уже более сорока минут, как они расстались на площади. Где же ее черти носят?! Он нервно схватил трубку телефона, вызвал оператора, попросил с ней срочно связаться. Затем нетерпеливо выслушал где-то около двадцати двойных равнодушных звонков. Никакого ответа…

Когда он, нахмурившись, клал трубку на рычаг, то услышал тихий стук в дверь. И в комнату вошла… Элеонора.

— Добер уже ушел? — первым делом спросила она.

— Ты его видела?

— Я видела, как вы стояли вместе там, в холле, поэтому решила еще немного покататься в такси. Правда, уже совсем в другом.

Он обнял ее, крепко прижал к себе.

— Я боялся, очень боялся, что ты уже никогда не вернешься.

— Интересно, почему? С чего бы мне не возвращаться? Что, появились какие-то особые причины, о которых я ничего не знаю?

— Да нет же, нет! Наверное, просто с возрастом глупею.

Она бросила свое легкое пальто на спинку кушетки, прошла в спальню, бросилась на кровать.

— Надеюсь, ты помнишь мой приказ? Который ты получил, когда мы катались на том прогулочном катере.

— Думаю, да. Разве такое забудешь!

— Тогда начинай с моих туфель. И постарайся не тянуть с этим, лучше сделать это побыстрее.

Глава 23

Телефон неожиданно зазвонил в два часа ночи по парижскому времени.

До этого они лежали в кровати валетом, и Палмер медленно, чуть ли не торжественно целовал пальцы ее ног, один за другим. Затем они крепко уснули. Во всяком случае, он. Ему снилось, что они с Элеонорой среди бела дня плавают в прохладной лесной протоке, а пото́м, полностью обнаженные, долго лежат на берегу под палящими лучами ласкового заходящего солнца.

Вудс проснулся, потому что вдруг почувствовал, как Элеонора своим влажным от страсти языком лижет все между его ногами. Долгими, замедленными движениями, совсем как кошка, облизывающая другую кошку. А ее тонкие, красивые руки обнимали его ягодицы, время от времени мягко и ласково сжимая их, как бы инстинктивно. Как только он начал просыпаться, движения ее рук стали сильнее, еще более настойчивыми. Резкий звонок телефона был для нее настолько неожиданными, что Элеонора, громко взвизгнув, отодвинулась в сторону и чуть было не свалилась с постели.

— «Vive Mademoiselle New York!» — воскликнула она, хватаясь за его левую ногу, чтобы не упасть.

— Да пусть звонит, что тебе…

— Нет-нет, уж будь любезен, ответь на звонок. Тем более из Нью-Йорка. — Она перегнулась через него, как бы случайно коснувшись своими шикарными грудями его лица, взяла трубку телефона, передала ему и удобно устроилась рядом, как иногда говорят во Франции, «угнездилась», чтобы все слышать.

— Мсье Палмер? Вас вызывает Нью-Йорк. Примете вызов?

— Да, соединяйте.

— Нью-Йорк, вы готовы?

— Да, Париж, готовы.

— Вуди, это ты, дорого́й?

— Да-да, Джинни, это я, хотя мне казалось, я сам должен был тебе позвонить… Ладно, в любом случае рад тебя слышать. Приятный сюрприз. Ну, как ты там? Все в порядке?

— Я тебя разбудила? Прости. У вас там сейчас глубокая ночь, но я тут почти весь день сидела, пытаясь разобраться во всем этом дерьме, которое мне удалось раскопать для тебя. Мне это, признаться, порядком надоело, поэтому я решила сразу же позвонить тебе и поделиться своими открытиями. Надеюсь, ты ничего не имеешь против. Это ведь твои дела, разве нет?

— Да, само собой разумеется. Ничего страшного… Кстати, как, по-твоему, Гарри химичит, просто что-то придумывает?

— Да нет, похоже, не придумывает.

Элеонора медленно опустила свою левую руку и начала ласково поглаживать его мгновенно возбудившийся пенис. Палмер чуть не поддался внезапной панике, но через несколько секунд взял себя в руки.

— Вудс? Куда ты пропал?

— Никуда. Здесь я, здесь.

— Ты один?

Вот чертова баба! Угадывает, как ясновидящая. Вообще-то всегда была такой.

— Да, один. Если, конечно, не считать пяти красоток из «Фоли-Бержер», но они, к сожалению, не говорят по-английски.

— Вуди, а знаешь, Гарри был прав. Тебе надо, обязательно надо быть на заседании Совета в понедельник.

— Нет, Джинни, боюсь, это вряд ли возможно.

— Слушай, я проверила все расписания. «Эр Франс», «Люфтганза», «Пан-Американ», любая из них может забрать тебя из Франкфурта в воскресенье днем и в тот же вечер доставить в наш аэропорт Кеннеди. Сможешь хорошенько отдохнуть, отоспаться, а утром, бодрый и здоровый, разбираться со всеми этими «красавцами», так сказать, по полной программе.

— А с чего это ты взяла, что там должна быть война?

— Вудс, я навела справки о твоем старом армейском приятеле Хейгене. В частности, о том, как пару лет тому назад вы с ним весьма удачно провернули одно политическое дельце, связанное с неким переворотом. Но потом Хейген начал работать только на себя. Только и исключительно!

— Ну и что здесь нового?

— В общем-то, ничего особенного. Хотя по пути ему, вроде бы, удалось приобрести кое-каких и, наверное, весьма интересных «друзей».

Палмер отвел руку Элеоноры от своего пениса. Она только ухмыльнулась и прильнула поближе к нему. И к телефонной трубке. Очевидно, чтобы получше подслушать…

— А ты помнишь ту самую историю, которая случилась у вас с Хейгеном во время войны? — спросила она.

— Какую именно?

— Его приказ из Сицилии. После вторжения союзников ты должен был войти в контакт с отцами местной мафии, чтобы передать им контроль над островом. Естественно, под вашим контролем.

— Да, естественно, помню.

— Так вот, кое-кто из новых «друзей» Хейгена, похоже, из той самой эры. И, думаю, совсем не просто так.

Палмер нахмурился.

— У тебя с головой все в порядке? Эдди Хейген никогда не имел дел с бандитами.

— Никогда — это очень долгое время, дорогой. Пора бы привыкнуть к этому. Раньше не имел, а теперь, кто знает, кто знает… Полагаю, теперь имеет. Во всяком случае, с прошлого лета, когда встал вопрос о покупке этого банка в Вестчестере. Вот тут-то они, скорее всего, и добрались до Эдди. Каким-то, пока еще не совсем понятным, образом заставив его проталкивать так нужное им слияние. Причем лучше всего сделать это в отсутствие Вудса Палмера. Пока он не здесь, в Америке, а где-нибудь в Европе.

— Сколько же надо предложить Хейгену за то, чтобы он меня продал?

— Ты говоришь совсем как младенец, Вуди.

Элеонора, усмехнувшись, кивнула в сторону телефонного аппарата, как бы говоря: «А что, она права».

— Ты говоришь совсем как Гарри Элдер, — резко возразил Палмер. — Вы оба умудрились запугать друг друга страшилками с привидениями.

— С привидениями? Так вот, еще одно привидение действует в лице старой гвардии «Джет-Тех» во главе с Барни Линчем, кстати, членом твоего Совета директоров. Они уже вовсю начали пробивать свою идею кредитования части национального долга. Причем, обрати внимание, всего под семь процентов.

— Но это же безумие! Мы сейчас не в состоянии выдавать кредиты даже под восемь.

— А они, как ни странно, считают, что в твое отсутствие вполне смогут протолкнуть это, как ты только что назвал, «безумие».

— Да какого… — Его сердитую тираду прервала Элеонора, вдруг прильнувшая губами к соску его левой груди, словно голодный грудной младенец. Палмер попытался было отодвинуть девушку от себя, но так и не смог.

— Ты где, Вуди? Куда ты вдруг пропал?

— Да здесь я, здесь, Джинни.

— Так вот: Гарри встретит тебя в аэропорту Кеннеди вечером в воскресенье и передаст все недостающие детали. У него с собой будет папочка с материалом, который тебе надо внимательно просмотреть до заседания Совета. Не забудь, пожалуйста, протелеграфировать ему время своего прибытия. Я обещала, что ты это сделаешь.

— Послушай, Джинни…

— Прости, что разбудила тебя, дорого́й, — подчеркнуто холодным тоном, но при этом не скрывая иронии, сказала она. — Передай мои наилучшие пожелания своим пяти красоткам из «Фоли-Бержер».

— Неужели я сказал пять?

— Возможно, — медленно протянула она. — Да, кажется, пять. Ладно, спокойной ночи, любимый. — И повесила трубку.

— Твоя Джинни обо всем догадалась, — пробормотала Элеонора, отодвигаясь от него.

— Конечно же, догадалась. Она ведь ирландка.

— Скажи, только честно, если сможешь. Ты когда-нибудь любил ее так же, как сейчас меня?

— Честно говоря, тогда да, думал, что любил. Но это было… — Палмер вдруг остановился, постарался собраться с мыслями. А задуматься было над чем. Что-то в беседе с Вирджинией его настораживало, причем серьезно. Но что? Эффект мины замедленного действия? Слишком много вроде бы разрозненных кусочков информации, которые она вполне сознательно ему «скормила». Для чего? Чтобы заставить его забеспокоиться? Сделать серьезную ошибку? Оступиться?

— Но ведь все это было до того, как ты встретил меня, разве нет? — в очередной раз, усмехнувшись, подсказала ему Элеонора.

— В общем-то, да, — механически согласился Палмер, думая о чем-то своем, куда как более важном.

Она задумчиво кивнула.

— Слушай, а вот когда у тебя появится следующая любовница, ты будешь вспоминать обо мне, как о Джинни? Или все-таки как-нибудь иначе…

Палмер искренне попытался разобраться, что именно она имеет в виду, но сама мысль о том, что Эдди Хейген мог его продать, затмевала все остальное. Неужели он связался с преступной группой? Вступил с ними в сговор? Но ведь это же просто немыслимо!

— Нет, — тихо произнес он, понимая, что звучит это слабо и совсем неубедительно. — Нет, мне так только казалось, пока я не узнал, что такое настоящая любовь.

— Даже так? — Элеонора, довольно улыбнувшись, снова прижалась к нему. — Какие приятные и, более того, правильные слова. Лучше не скажешь. Даже если на самом деле все совсем не так.

— Да нет же, все именно так.

— На самом деле? — Она отодвинулась, встала с постели, накинула на себя его валявшийся на полу халат. Несмотря на ее относительно высокий для женщины рост, подол прикрывал даже ее лодыжки. — Неужели я для тебя так много значу?

— Увы, значишь.

— Что ж, теперь это звучит куда более убедительно… Кажется, слова Джинни тебя серьезно обеспокоили, разве нет?

— Нет, признаться, не очень. Просто я пытаюсь разобраться, что за ними стои́т. Или может стоять. Или…

— И поэтому так не хочешь вернуться в Нью-Йорк?

— Нет, совсем не поэтому. — Палмер тоже встал, подошел к столику, сделал им два коктейля со льдом.

— Из-за своего секретного задания?

— Снова нет. На этот раз из-за тебя.

— Неужели боишься, если оставишь меня на два-три дня, то не застанешь, когда вернешься? — с лукавым взглядом спросила она.

— Что-что? Да не в этом дело. Просто я встретил кого-то, кто сделал меня по-настоящему счастливым. Более чем когда-либо раньше. — Он развел руками. — Ну и с чего бы мне бросать эту «кого-то» и через весь океан лететь в Нью-Йорк? Зачем? Только для того, чтобы снова сунуть голову в это чертово осиное гнездо?

— Значит, ты чего-то боишься. Очень боишься.

— Чушь! Все совсем не так.

— И тем не менее. Ты что, так боишься встречи со своей ненаглядной Джинни?

Палмер хмыкнул.

— Элли, ну при чем здесь это? Зачем все сводить к постели? — И протянул ей полный бокал.

Чуть поддернув халат, она взяла бокал и присела на низенькую кушетку у окна.

— Вуди, почему вам, американцам, любовные отношения чаще всего представляются случайными, какими-то вре́менными только потому, что в основном происходят в постели?

— Потому что жизнь, вся наша жизнь происходит не только в постели. Есть и другие вещи. А любовные ласки лишь ее часть. Причем, полагаю, далеко не самая главная.

Элеонора пожала плечами. Настолько демонстративно, что халат чуть не упал на пол.

— Любовь моя, а что будет с твоей психикой, когда ты, рано или поздно, поймешь, что в реальной жизни секс — это все? Ну а остальное — только дополнение к нему.

Палмер снова хмыкнул, правда, уже чуть повеселее.

— Да, боюсь, для меня это может стать большим сюрпризом.

Она сделала большой глоток из своего бокала.

— Дай-то бог! Хотя, поверь мне, для некоторых людей секс — это на самом деле всё. Больше всего на свете. Остальное только приложение к нему. Хотя есть и другие, для кого секс по каким-то своим причинам является вторичным… Просто надо поскорее определиться, на какой ты стороне. Но в этом я, к сожалению, мало, чем смогу тебе помочь. Мне самой еще предстоит разобраться, к кому примкнуться. К тем или другим.

— Позволь тебе не поверить. Тут ты, похоже, выбор давным-давно сделала. Причем вроде бы достаточно однозначный.

Элеонора, сделав еще глоток, усмехнулась.

— А знаешь, сейчас совсем не время решать серьезные вопросы. Ты ведь сам мучительно думаешь, лететь тебе в Нью-Йорк на ту встречу или нет.

— Это вопрос решенный. Нет!

— Твоя Джинни, судя по разговору, вполне разумная женщина. И ей, конечно же, хочется как можно скорее увидеться с тобой. Поэтому если она требует, чтобы ты присутствовал на Совете, надо так и делать.

Палмер поставил свой бокал на столик и подошел к окну. Долго смотрел туда невидящим взглядом. Затем, не поворачиваясь к ней, произнес:

— А что бы ты подумала, если бы я ушел из банка? — Обернувшись, заметил, что она внимательно, очень внимательно рассматривает большой палец своей левой ноги. Затем со вздохом сказала:

— В конце концов, ты же мужчина. Тебе и решать.

— Я полностью позаботился о финансовых условиях в случае, если мне придется уйти. На основе фиксированного процентного дохода. Жене и детям. Так что бедность им в любом случае не грозит. Равно как и мне, если таковое случится. Вполне хватит, чтобы комфортно прожить в тихом спокойном местечке.

— Надеюсь, не в Америке, а где-нибудь здесь, в Европе, — вроде бы с равнодушным видом добавила она.

— Да, естественно.

— Со мной?

— Само собой разумеется.

Элли перестала заниматься большим пальцем своей левой ноги и пристально посмотрела на Палмера. Затем, чуть помолчав, спросила:

— Ты что, на самом деле так меня любишь?

— Увы.

— Хорошо, в таком случае мне придется доказать тебе, что я тоже. Не бойся, это будет нетрудно. Совсем не трудно… Но через год со мной в одной постели тебе жутко захочется снова вернуться к по-настоящему активной жизни. Срочно решать важнейшие вопросы, давать деньги, получать деньги, пресекать интриги… Другое не для тебя. Это как наркотик, отними его, — и тут же начнется очень болезненная ломка.

Он отмахнулся, как от назойливой мухи.

— Да знаю, знаю. Тысячу раз уже слышал: «власть развращает, власть делает человека слепым». Чушь все это, все совсем не так, уж поверь мне. Каждый человек такой, какой он есть, не больше и не меньше. И его мало что может изменить.

Тягостное молчание, последовавшее за его словами, невольно вызвало у него печальную мысль — он только что допустил по отношению к ней то, что слишком часто позволял себе делать с людьми, мнение которых его не очень-то интересовало. И, следовательно, не заслуживало особого внимания. Это была его фирменная уловка, которой он овладевал много лет: подбросить какой-нибудь банальный, затасканный аргумент и тем самым полностью свести на нет все возражения оппонента.

— Это не чепуха, — произнесла она таким жалобным тоном, что у Палмера мучительно сжалось сердце.

Ну почему он раз за разом доставляет людям столько боли? Особенно ей, той, которую любит! Почему не постараться пойти друг другу навстречу, не найти общий язык, почему не уступить в конечном итоге?

— Поверь, я не хотел…

— Нет, ответ неверный, — резко возразила она. — Ты почему-то попытался заткнуть мне рот, делая из меня любительницу словесных клише. Но я так просто никогда не сдаюсь. Мы, европейцы, как правило, либо очень упертые, либо вообще никто.

— Извини, но я…

— Не стоит извиняться, — снова перебила она его. — Когда ты затыкаешь свои уши руками и вопишь «чушь собачья, чепуха!», то глухим становишься прежде всего ты сам!

— Да, но я на самом деле…

На этот раз Элеонора не дала ему договорить, просто бросив выразительный взгляд на часы.

— Уже почти три утра. — Она встала, сбросила на пол его халат, натянула прозрачные чулки, надела и застегнула свой кружевной лифчик. — Мне надо успеть добраться домой, собрать вещи, принять душ и быть полностью готовой к приезду Добера. Тебе, кстати, тоже. Но при этом не забывай думать о том, что происходит или, что еще хуже, может произойти в твоем любимом Нью-Йорке… И ради бога, не беспокойся насчет меня. Я буду просто ждать твоего возвращения и никуда не исчезну. Где бы это ни было. Захочешь, чтобы я была во Франкфурте, я там буду. Захочешь увидеть меня в Париже, увидишь. Я буду ждать тебя в любой точке земного шара. Чтобы вот так просто меня потерять, надо ухитриться пропасть на долгое, очень долгое время.

Палмер молча смотрел, как она одевается. Затем, когда Элеонора была полностью готова и уже красила свои пухлые губы, он вдруг встрепенулся, как бы выйдя из оцепенения.

— Давай, я вызову тебе такси.

— Не сто́ит. Это с удовольствием сделает портье.

— Как тебе будет без меня?

— Плохо.

Она подошла к нему, обняла и поцеловала. Сначала ласково и нежно, затем со всей силой страсти.

— Нет, не плохо, а очень плохо, отвратительно. Но сегодня утром, к восьми тридцати, когда мы с Добером заедем за тобой в отель, я буду уже в полном порядке, не беспокойся.

Глава 24

Портье, вежливо постучавшись и дождавшись ответа: «Не закрыто», — ровно в восемь пятнадцать вошел в номер Палмера, чтобы забрать его вещи и отнести их в машину.

Уже сидя на заднем сиденье лимузина рядом с Элеонорой, Вудс увидел подходящего Фореллена.

— Снова вы? — брюзгливо спросил он, даже не стесняясь своей нарочитой грубости.

— Ради бога, простите нас за вчерашнюю встречу, — немедленно начал тот, не дожидаясь неприятного продолжения. — Это было просто недоразумение, не более того. И к тому же…

Жестом руки Палмер не дал ему договорить.

— Ладно, проехали. — И повернулся к девушке. — К Франкфурту все готово?

— Да, само собой разумеется.

— Хорошо. Добер, пожалуйста, побыстрее садитесь и поехали. Чего нам здесь ждать?

— Конечно же, сэр. Я уже здесь.

И «мерседес» тут же устремился вперед.

— Все-таки, мистер Палмер, позвольте вернуться к вчерашнему, — робко, но настойчиво продолжил Фореллен. — Послушайте…

— Скажите, вы что, собираетесь сопровождать нас до самого аэропорта? — бесцеремонно перебил его Палмер. — Зачем?

— Ну, вообще-то мне казалось…

— Казалось, что можно заставить меня всю дорогу выслушивать вашу версию того, что и почему вчера с Кассотором пошло не совсем так? Ни для вас, ни для меня это не самый большой секрет. И, знаете, лично я готов забыть обо всем этом, но только при условии, если вы замолчите и тоже забудете.

— Да, но в этом-то все и дело, — упрямо настаивал Фореллен. — Простите, мистер Палмер, но мне до сих пор не совсем понятно, что именно пошло, как вы выразились, не совсем так, поэтому я искренне надеялся на вашу помощь. Мне же надо знать…

Палмер согласно кивнул.

— Хорошо, Стэнли, считай, что уговорил. Я сделаю даже больше. — Он резко постучал по стеклянной перегородке к водителю. — Остановитесь у следующего перекрестка. — Затем собственными руками открыл заднюю дверь, еще до того, как лимузин остановился. — Adios, Стэнли. Когда я вернусь в Штаты, то непременно доведу до сведения мистера Матера, вашего непосредственного шефа, все, что тут произошло. Естественно, со всеми необходимыми разъяснениями. Надеюсь, они, так или иначе, дойдут и до вас. Обычно так и бывает.

Фореллен бросил на него обиженный взгляд.

— Простите, но должен заметить, что я не привык к подобному обращению.

— Имейте в виду, я тоже, — равнодушно заметил Палмер, помогая ему выйти из «мерседеса». Затем, когда они тронулись, уже совсем другим тоном спросил у Добера: — Как он, черт побери, узнал о нашей поездке и, более того, оказался у нас в машине?

— Он поджидал меня у подъезда моего дома, где-то около восьми утра. Сел в машину. Ну и что я мог сделать? Простите.

— Ну а откуда, интересно, ему могло стать известным, где и, главное, когда надо быть вовремя?

— Боюсь, я проговорился о времени отъезда вчера по телефону.

— Что ж, спасибо. По крайней мере, прямой ответ. — Палмер одобрительно кивнул. — Считайте, вы прощены. В какой-то степени это и моя вина тоже. Мнеследовало бы предупредить вас о возможных последствиях нашей встречи. Что, кстати, мне кое о чем напоминает. — Он сунул руку в правый карман своего пиджака, достал миниатюрный магнитофон и передал Доберу. — Вот, при случае верните его кому положено. Вы знаете кому. Кассету я пока придержу у себя. Так сказать, на всякий случай. Ну а там будет видно…

Трехмоторный «Боинг-727», как и положено, вылетел из аэропорта Орли точно по расписанию. Палмер сидел у левого иллюминатора салона первого класса. Элеонора там же, но на противоположной, правой стороне, положив на соседнее сидение свою сумочку, атташе-кейс и фотоаппарат. На всякий случай, чтобы не возникло ненужных подозрений. Не говоря уж о возможной слежке. Кто знает, кто знает…

Он бросил взгляд в иллюминатор, как бы прощаясь с падающим вниз Парижем. Затем самолет на какое-то время выровнялся и снова продолжил подъем через мрачные свинцовые облака. Что ж, может, они не дойдут до Парижа. Он ведь обещал привезти с собой солнце. Наверное, надо было бы быть с Добером чуть потеплее. Похоже, молодой человек вполне заслужил это. Даже не пытался лезть в его личные дела, не интересовался загадочным отсутствием в рабочее время. Особенно в условиях спецкомандировки. А это многого, ох, многого сто́ит!

— Мсье, вам кофе? — донесся до него мелодичный голос стюардессы.

— Nein, danke.

— Sie, Fraeulein?

— Ja, mit Milch, bitte.^[38]

Палмер закрыл глаза. Теперь они в маленькой лодочке, качающейся в волнах посреди океана. Чья-то невидимая, но могучая рука тащит их все дальше и дальше. А вокруг брызги, брызги… Затем яркая вспышка молнии, раскаты грома…

— Nach Dachgarten…^[39]

Механический голос стюардессы, на трех языках объявившей по интеркому о посадке во Франкфуртском международном аэропорту, разбудил его. Он неохотно открыл глаза. Бросив взгляд влево, заметил, что Элеонора деловито перебирает свои записи, очевидно, восстанавливая для себя ход событий и приводя их в порядок перед предстоящими встречами во Франкфурте. Вот она на несколько минут остановилась, внимательно рассматривая попавшуюся цветную фотографию их двоих, снятую накануне на том самом прогулочном катере. В Париже, на Сене. Там он сначала слегка прищурился. Наверное, в ожидании вспышки, но фотограф почему-то слегка замешкался, поэтому на снимке его глаза выглядели почему-то удивленными. Да и весь вид был каким-то странным. Он нахмурился, протянул руку и, не спрашивая разрешения, взял у нее фотографию.

От неожиданности она тихо взвизгнула:

— Mein Gott! Мне казалось, вы все еще спите.

— Можно это сжечь?

— Никогда. Вы здесь выглядите таким красивым. Давно проснулись?

— Только что. Всего пару минут тому назад.

— Отлично!

— Что?

— Я сказала, отлично. Имея в виду, что вам, наконец-то, удалось хорошо поспать. Не более того.

Хотя ее откровенный взгляд говорил, нет, просто кричал: «я тебя хочу, хочу, хочу»! Интересно, невольно подумал Палмер, сколько времени после регистрации в отеле потребуется, чтобы пригласить ее в свой номер…

Он выглянул в иллюминатор — да, такие же тяжелые, свинцовые облака, как и над Парижем. Почему-то они напомнили ему о маленькой лодочке посреди неспокойного океана. И в ней кто-то все время говорил по-немецки. Но кто? Зачем? И, главное, почему?

Ответа на все эти вопросы пока, увы, не было…

Глава 25

Во Франкфурте, прямо у выхода из аэропорта их ожидал огромный «кадиллак». Усаживаясь в него, естественно, пропустив вперед свою помощницу, Палмер невольно подумал: и почему это лимузины для важных гостей обязательно должны быть иностранного производства? Во Франции «мерседесы», в Германии «кадиллаки», und so weiter.^[40] Он повернулся к Элеоноре, чтобы поделиться с ней этим, на его взгляд, любопытным соображением, но она была занята куда более важным делом — вытирала носовым платком почему-то потекшие тени под левым глазом.

— Элли, с тобой все в порядке?

— Да-да, все хорошо.

— Точно?

— Точнее не бывает, — подчеркнуто спокойно ответила она, отвернувшись, чтобы посмотреть в окно на проносящийся мимо на редкость аккуратный немецкий ландшафт, и убирая в сумочку платок.

— Точно такой же, как по дороге из Орли. Или из нью-йоркского Дж. Ф. Кеннеди, — пожав плечами, заметил Палмер. Даже дорожные знаки и указатели выглядят одинаково. Различаются разве только языки.

— Не волнуйся, подожди, скоро и они станут как близнецы-братья, — многозначительно пробормотала она. — Всего несколько лет, и моя работа станет никому не нужной.

— Какая работа? Переводчика?

Она чуть нахмурилась.

— А что, есть иная? — Затем, бросив на него озорной взгляд, добавила: — А… та, другая… Но это же не работа.

— Разве нет?

— Нет, это увлечение, пристрастие, хобби, все, что хочешь, но только не работа.

— Значит, всего лишь хобби? Не более того?

— Нет-нет! Как это у вас по-английски? В отличие от профессионала, для которого самое важное — это сегодняшние дела, любитель предпочитает тратить свою жизнь на наслаждения.

— Вот оно что. Страсть на всю жизнь. Так?

— Что-то вроде этого. Ты прав. Страсть на всю жизнь. На всю оставшуюся жизнь. Какой бы долгой или короткой она ни была.

— На самом деле? — тихо, почти шепотом переспросил Палмер, сжимая ее внезапно вспотевшую ладонь. — На всю жизнь? На всю оставшуюся жизнь?

Она слегка пожала плечами.

— А почему бы и нет?

— Потому что обычно страсть на всю оставшуюся жизнь выбирают в более солидном возрасте.

Элеонора покачала головой.

— Не совсем так. Просто страсть не выбирают. Она сама выбирает тебя… Что же касается возраста, то здесь, скорее, вопрос накопленного опыта. На каком-то этапе надо иметь его достаточно, чтобы сказать самому себе: «Правильно, так и надо!» И к хронологическому возрасту это не имеет никакого отношения.

Их мощный «кадиллак» пересек длинный мост через реку.

— Добро пожаловать во Франкфурт-на-Майне, — чуть ли не торжественно произнесла его помощница. — Здесь ты будешь чувствовать себя как дома. Это ведь один из банковских центров мира.

— Отсюда и пошли Ротшильды? — не без иронии поинтересовался Палмер.

— Ты имеешь в виду «пятерых франкфуртцев», сыновей Ротшильда? Что-нибудь знаешь о них?

— Скажи, а Папа Римский знает что-нибудь о Святом Петре?

Она невольно нахмурилась.

— Что ты сказал?

— Да нет, ничего. Что-то вроде шутки. Может, не совсем удачной. Прошу меня простить. — Он бросил мимолетный взгляд на изгиб величавой реки. — Да, знаю я, знаю все об этих пятерых сыновьях. Все серьезные банкиры об этом знают. Сначала они здесь обосновались, а потом разлетелись в Париж, Лондон, Вену и Рим.

— И, кажется, в Неаполь, — деликатно поправила она его. — Кстати, а вот и наш отель, — указав пальчиком на огромное стеклянное чудовище. Оно возвышалось, совсем как уродливая вафельница со вставленными стеклами. Иначе не назовешь.

«Кадиллак» плавно затормозил у входа в отель. Через улицу напротив высился знак «Стройка!». Похоже, возводилась восемнадцатиэтажная пристройка к отелю. Естественно, со всеми дополнительными службами. Водитель моментально выскочил и открыл им дверь. На пять секунд опередив швейцара, который не успел это сделать только потому, что в это время говорил по телефону.

Палмер, как истинный джентльмен, помог своей помощнице выйти из машины и довел до холла отеля. Увидев их, из-за стойки администратора тут же выскочил моложавого вида человек в темном деловом костюме и белоснежной накрахмаленной рубашке. Он приветливо распростер руки.

— Герр Палмер, как мы рады вас видеть! Для всех нас это большая радость приветствовать вас. И во Франкфурте, и, само собой разумеется, в нашем элитном отеле. Мы искренне надеемся, что ваш визит будет интересным и продуктивным. От всей души желаем вам успеха!

Пожимая протянутую ему руку, Вудс попытался изобразить на своем лице доброжелательную улыбку. Удалось ему это или нет, история, конечно, умалчивает, но…

— От имени моего банка и Фонда, интересы которого я уполномочен здесь представлять, — как можно торжественнее произнес он, — позвольте заверить вас, что для меня крайне приятен сам факт присутствия в великолепном городе со столь славной историей.

— Ну а я считаю необходимым принести самые искренние извинения за отсутствие нашего достопочтенного генерального управляющего, — продолжил молодой человек на своем безупречном оксфордском английском. — К сожалению, его сейчас нет в городе. Хотя он очень, поверьте, очень хотел присутствовать на сегодняшнем приеме и лично проследить, чтобы все, абсолютно все было в полном порядке.

— Приеме? — переспросил Палмер. — Каком приеме?

— Сегодня в вашу честь состоится торжественный прием, сэр. В три тридцать, в Dachgarten.

«Dachgarten, Dachgarten…» — слово какое-то знакомое, он его наверняка уже слышал, но почему-то непонятное.

— А где это?

— Это крытая терраса на крыше отеля, герр Палмер. Не сомневаюсь, вам там очень понравится. Не говоря уж о великолепной панораме. Есть на что посмотреть, скоро сами убедитесь в этом. — Его взгляд метнулся к дверям холла. — Простите, похоже, ваш багаж уже́ прибыл. Вы позволите мне проводить вас до вашего номера, сэр?

— Да, пожалуйста.

Они прошли к лифту в противоположном конце холла, по дороге жестом пригласив с собой трех носильщиков с его багажом, затем водителя лимузина и, наконец, мисс Грегорис.

— А где духовой оркестр? — шепотом спросил ее Палмер.

— Хотите, чтобы я узнала?

— Nein, Dummkopf.^[41]

— Женщину никогда не называют Dummkopf. Это слово используется исключительно для мужчин.

Почти бесшумно спустились два лифта. В один зашли носильщики с багажом и шофер. В другой молодой помощник менеджера пригласил Палмера и, чуть поколебавшись, его спутницу.

Люкс на семнадцатом этаже располагался в угловой части здания. Окно в просторной гостиной выходило на запад, терраса в спальной комнате — на юг, откуда тоже открывался прекрасный вид на реку.

Вудс одобрительно кивнул.

— Что ж, неплохо, совсем неплохо.

— Как же мне приятно слышать, что вам это нравится, герр Палмер, очень приятно. — Он молча показал носильщикам, куда ставить вещи, каждую в отдельности, дал им положенные чаевые и отпустил. Когда они ушли, в номере практически немедленно, как по сигналу, появились две горничные — молодые, привлекательные блондинки в белых накрахмаленных фартучках — и начали распаковывать его вещи, аккуратно раскладывая белье по полочкам и развешивая костюмы на вешалки в шкафу.

Вернувшись в гостиную, Палмер обратил внимание на шофера, терпеливо стоявшего у закрытой двери и, очевидно, ожидавшего дальнейших инструкций.

— Скажите ему, пусть немного отдохнет и будет здесь ровно в два, — попросил он Элеонору. — Впрочем, подождите. Ведь прием в три тридцать, так ведь? Тогда… Тогда пусть подъезжает туда в семь вечера.

— Ресторан нашего отеля, поверьте, герр Палмер, один из самых лучших во всем Франкфурте, — поторопился заметить молодой человек. — Зачем ужинать где-то еще?

— Да я в этом нисколько и не сомневаюсь, — успокоил его Вудс. — Просто… просто нам может захотеться прокатиться по городу, посмотреть его достопримечательности…

— Да, сэр, само собой разумеется. — Он обошел вокруг массивного столика для коктейлей, на котором стояла большая корзина с фруктами, ведерко со льдом, несколько пустых бокалов, бутылка фирменного коньяка «Наполеон» и бутылка всемирно известного виски «Джек Дэниэлс». — Это все для вас, герр Палмер. От чистого сердца. Что ж, буду счастлив снова увидеться с вами в Dachgarten и, пожалуйста, не сомневайтесь, я лично прослежу, чтобы все прошло на высшем уровне и в полном порядке. Кроме того…

— Кстати, а где разместили мою помощницу мисс Грегорис? — перебил его Палмер.

Его белесые брови резко метнулись вверх.

— Простите, сэр, в суматохе вашего приезда я совершенно забыл сообщить молодой мисс, что ее номер… — Он слегка поклонился Элеоноре, хотя продолжал обращаться к ней в третьем лице. — Ее номер 1702, прямо против вашего. Мы постарались поместить ее как можно удобнее и ближе. На тот случай, если вам вдруг потребуются ее услуги. Надеюсь, вы не возражаете?

— Нет, не возражаю. С вашей стороны очень мило позаботиться об этом. Спасибо… Да, вот еще что, — он достал из кармана смятую десятифранковую банкноту. — Раздайте это, пожалуйста, вашим носильщикам. Дополнительно. Так сказать, в виде поощрения.

— Да, но в этом нет ни малейшей необходимости, сэр. Ведь они свое уже получили.

— Нет-нет, возьмите, возьмите и сделайте, как я прошу.

Вежливо выпроводив молодого человека, Палмер вернулся к столику для коктейлей, обратил внимание на два массивных ключа, лежащих на нем — его и Элеоноры. Чуть усмехнулся, положил в бокалы из ведерка несколько кусочков льда. Выразительным жестом указал на бутылку скотча. Она согласно кивнула. Вудс неторопливо открыл бутылку, наполнил бокалы до половины, протянул ей ее и поднял свой.

— За максимальную эффективность!

Она, улыбнувшись, чокнулась с ним.

— За то, чтобы мои услуги были максимально востребованы.

— Само собой разумеется.

Они отпили из своих бокалов. Элеонора бросила выразительный взгляд в сторону спальни.

— Ну так как?

Палмер, чуть помолчав, согласно кивнул головой.

— В общем, почему бы и нет? Но ведь мы пока не одни.

Она подошла к входу в спальню, заглянула туда. Обе горничные, как по команде, прекратили распаковывать вещи и, приветливо кивая своими блондинистыми головками, направились к выходу. Палмер сунул им в карманы накрахмаленных фартуков остаток своей французской наличности, выпроводил из номера и закрыл дверь на ключ изнутри.

Повернувшись, он заметил, что Элеонора рассматривает что-то в его тоненькой черной папке.

— Забавно. В твоем расписании нет никакого упоминания о сегодняшнем приеме, — заметила она, закрывая папку и кладя ее на коктейльный столик. — Кстати, тебе не кажется несколько странным, что здесь не было никого из твоего ЮБТК? Так открыто проигнорировать приезд хозяина? Даже не встретить, не поприветствовать…

Палмер покачал головой.

— Ничего страшного. Это нормально. Просто здесь, во Франкфурте у нас нет своего отделения. — Он отхлебнул из своего бокала. — Хотя насчет приема ты, боюсь, совершенно права. Насколько я помню, до завтрашнего дня у меня вроде бы не запланировано никаких встреч, так ведь? Или я ошибаюсь?

— Нет, все именно так. Никаких. Во всяком случае, официальных… Сейчас проверим, одну секундочку. — Она сняла трубку телефона, быстро пробежала глазами по списку номеров внутренней связи, набрала один из них, тут же заговорила по-немецки, но, видимо, не получив нужного ответа, нажала на рычаг и набрала другой номер. На этот раз ее звонок, судя по всему, оказался более успешным, поскольку, поговорив несколько минут, Элеонора поблагодарила невидимого собеседника, положила трубку и довольно ухмыльнулась. — Похоже, ты являешься почетным гостем какого-то бюро или агентства Боннского правительства. Они-то и спонсируют весь этот прием. Правда, совместно с одним из местных деловых сообществ.

— Торговой палатой?

— Да, что-то вроде того. Там ожидается свыше пятидесяти важных гостей.

— Mein Gott! Надеюсь, не обязательно быть в смокинге и с черной бабочкой? Или все-таки…

— Да нет, не беспокойся, совсем не обязательно. Вполне сойдет то, что сейчас на тебе. Во всяком случае, для этого приема. Но ведь до него еще несколько часов. — Она нежно погладила его по лацкану дорогого темно-коричневого пиджака, затем, не спрашивая разрешения, стянула его и бросила на спинку стоящего рядом стула.

Позже, в темноте зашторенной спальни Элеонора тихо выбралась из постели и, думая, что Вуди крепко спит, на цыпочках прокралась в гостиную. Он же просто лежал с закрытыми глазами, мысленно рисуя себе картинки, как его любимая девушка разгуливает по комнатам. Не стесняясь и совершенно голая! Впрочем, буквально через пару минут она вернулась с корзиной фруктов в руках, поставила ее на ночной столик.

— Прости, если разбудила. Тебе надо вздремнуть. Все остальное пото́м…

— Да нет, все в порядке. Как ты думаешь, сексуальное удовлетворение может заменить сон?

Элеонора взяла из корзины апельсин, медленно повертела его в руках. Затем решительно и категорически заявила:

— Может. Но только в постели. Прямо здесь! — И игриво швырнула в него апельсин. Причем так быстро, что он едва успел прикрыть свои гениталии. — Эй-эй, полегче!

— О, pauvre petit choux!^[42] — Она начала ласкать его и целовать. — Ну и где у тебя болит, мой маленький?

— Твой сарказм неуместен. Он не всегда такой маленький.

— Где? Вот здесь?

— Нет, не совсем…

— Здесь? — Она прильнула губами к его паху. Несколько раз куснула, потом подняла глаза. — Вообще-то мог бы лучше начать есть свой апельсин, чем, как вульгарный вуайерист, глазеть на голую женщину.

— Вообще-то я об этом и не помышлял. — Он поднял апельсин с ярко-красной маркировкой на боку «Produkt von Israel».^[43]

— Похоже, ты все-таки предпочел этот чертов апельсин своей любимой женщине, — не скрывая откровенной иронии, заметила Элеонора.

— Увы, женщины полны противоречий, — ответил Палмер. — Разве не это ты сама предложила мне минуту назад?

Она неопределенно кивнула.

— Сама идея попахивает откровенным сладострастием. Заставляет меня считать себя проституткой, сексуальным объектом, рабыней…

— И это тебя возбуждает?

— Ешь свой апельсин, — приказала она. — Ну а мне хватит твоей маленькой сосисочки.

Глава 26

Ровно в три часа Элеонора ушла к себе в номер, чтобы привести себя в порядок и переодеться. Палмер принял душ, неторопливо выбрал костюм для приема — строго деловой с белой рубашкой и соответствующим галстуком. Из своего многолетнего опыта общения с французскими бизнесменами и официальными лицами он прекрасно помнил, что в их стиле выглядеть как можно более одинаково — аккуратно, чистенько и, что самое главное, не очень броско.

Есть, конечно, и другие формы одежды для деловых тусовок: не совсем традиционный покрой пиджака, какая-нибудь рубашка с необычным покроем воротника или формой пуговиц, не слишком коротко подстриженные волосы. То есть все, что угодно, лишь бы как можно больше отличаться от других, не быть на них похожим…

Выбрав из стопки белых рубашек, аккуратно сложенных горничными, именно ту, которая показалась ему наиболее подходящей для данного случая, Палмер отнес ее в гостиную. Сел в кресло у коктейльного столика, внимательно рассмотрел при свете торшера. Вроде бы обычная, как и все остальные, и все-таки что-то в ней было странным. Что?

С тех пор, как они с Эдис расстались, он, естественно, перестал пользоваться услугами ее домработницы миссис Кэйдж и начал отправлять свои рубашки в прачечную. Поэтому за последние несколько месяцев на всех из них появилась метка «ПАЛМ». На всех, кроме этой! Интересно, почему? Кроме того, уголки ее воротничка были несколько длиннее, чем обычно, и расставлены чуть шире.

Разорвав голубенькую бумажную ленточку, он взял рубашку за воротничок и, резко тряхнув, полностью раскрыл. Из нее выпала подложенная внутрь легонькая упаковочная картонка, но не полетела, как обычно, а просто рухнула на пол. «Совсем как свинец», — подумал Палмер, поднимая ее. Да, на вид толще, чем кладут в нью-йоркских прачечных. И явно тяжелее. Он взял со стола фруктовый нож, осторожно взрезал один край, раскрыл картонку как книжку. Неужели там что-то есть? Что-то настолько важное, чтобы прятать таким сложным образом?

Оказалось, да, есть, тридцатипятимиллиметровые негативы фотоснимков! Целых два, лежащих рядом друг с другом. И на каждом — шесть изображений размером с почтовую марку.

Уголком бумажной салфетки Вудс аккуратно вынул один из снимков, поднес к свету: несколько страниц стандартного формата со следами дырокола на левой стороне. Шрифт, как и положено при такой съемке, был, само собой разумеется, уменьшенный до предельного минимума, но Палмеру хватило даже беглого взгляда, чтобы понять — это наверняка копии какого-то секретного правительственного или даже разведывательного документа. Но зачем? Для чего и с какой целью?

Отложив рубашку со снимками в сторону, он задумчиво посидел, пытаясь разобраться в том, что, собственно, происходит и, главное, каким образом эта рубашка попала в его личный багаж. Ее ведь там точно не было, когда он сам распаковывал вещи в парижском «Рице». Так откуда?

Да, жаль, что нет лупы. Хотя в данный момент его не столько интересовала суть этих документов, сколько возможность понять, кто именно пытается использовать его в качестве курьера. Или, наоборот, что еще хуже, подставить…

Скорее всего, белая рубашка со столь откровенно спрятанными в упаковочной картонке негативами была подложена ему в Париже. Так сказать, на всякий случай. В тот самый день, когда Кассотор и Фореллен всеми правдами и неправдами пытались вытащить из него нужную им информацию. Что ж, для двойного блефа проделано вполне грамотно и профессионально. Полностью отвлечь его внимание, направив совершенно в противоположную сторону. И это, надо признаться, им почти удалось, если бы не случайность. Ох уж эти случайности. Вечно они мешают, путают все карты.

Палмер нахмурился. Так, сначала надо копнуть проблему чуть поглубже и постараться понять, кто, что, зачем и почему. Значит, рассуждая логически, его давно уже «пасут». Причем с разных сторон. Сейчас, в Германии, всего через несколько дней после встречи с герром Ширмером в Бонне, ему предстоит принять решение — допускать ли «маленькую ошибку» Г.Б. или нет? Ведь если наблюдение за ним — дело рук самого Гарри, то тогда об операции «Овердрафт» лучше сразу же забыть и немедленно вернуться в Нью-Йорк, к своим обычным делам.

Вариантов рационального решения было много. Похоже, даже слишком много. И еще больше мотивов, в том числе чисто личных кого-то из его «друзей» оттуда, из Штатов.

Вообще-то вряд ли в стиле Гарри Баннистера было подкидывать явно компрометирующий микрофильм тому, в ком он так сильно, если не сказать жизненно, нуждался. Хотя, с другой стороны, может, он тем самым хотел каким-то образом обеспечить его лояльность и сотрудничество? Но ведь бандиты практически никогда не прибегают к таким изощренным методам давления. Обычно они предпочитают проверенную ручную гранату. Так намного надежнее. Впрочем, это относится, скорее, к мафиози старого поколения. Современные намного умнее и сообразительнее.

Значит, сейчас его главная задача — не быть пойманным с этими чертовыми негативами. Он торопливо положил их в большую пепельницу, добавил туда несколько кусочков бумаги, поджег и внимательно проследил, пока все это полностью сгорело. Затем тщательно перемешал пепел. Так, все! Теперь никаких следов. Осталось только как можно быстрее отнести все это в туалет и смыть…

В принципе, он, конечно, дорого дал бы, чтобы прочитать эти документы, но… это давно уже не его дело.

«А так ли это на самом деле?» — невольно подумал он и непроизвольно пожал плечами.

Глава 27

Dachgarden была на самом деле отличным местом для такого рода деловых приемов, где ожидалось более пятидесяти важных гостей и где обычно мало кто знал почетного гостя, ради которого все это затевается. Длинная крытая терраса на крыше высокого, внушительного здания отеля, казалось, плывет над Франкфуртом, словно гондола дирижабля. Со стеклянными стенами, светильниками в форме орудийных жерл, зеркальным потолком…

Главным героем приема, не считая Палмера, похоже, был некий герр Райгенсрафнер, который выглядел почти как звезда немого кино Нилс Астер: очень красивый, элегантный, с квадратным подбородком, великолепными губами и добрыми, все понимающими глазами, совсем как у директора похоронного бюро.

Общаясь с гостями, Палмеру приходилось то и дело обращаться к мисс Грегорис за помощью с переводом. Хотя в принципе большинство из приглашенных говорили по-английски довольно хорошо. Элеонора была одной из трех женщин, присутствовавших на приеме, не считая, конечно, нескольких постоянно снующих туда-сюда привлекательных официанток. Две другие, весьма невзрачные и довольно безвкусно одетые, были, очевидно, женами кого-то из приглашенных, которые оказались здесь только потому, что их мужья устали от бесконечных кухонных претензий типа «Почему-ты-никуда-меня-с-собой-не-берешь?!»

Вообще-то «звездой сезона», естественно, не считая его самого и герра Райгенсрафнера, можно было также считать и Элеонору. Ее шикарные ноги, не скрываемые коротким элегантным платьем, привлекали внимание всех, включая даже тех двух жен. Конечно же, они все присутствовали здесь, чтобы приветствовать Палмера, но, толпясь вокруг него, мужчины не могли не толпиться и вокруг девушки, бросая на нее похотливые взгляды и щедро одаряя комплиментами.

Зато круговой обзор города с террасы на самом деле оказался просто великолепным. Сначала в нем не было ничего особенного — вроде бы обычный безликий послевоенный модерн, отстроенный после массированных бомбежек Франкфурта союзниками. Но местами, то тут, то там, проглядывались виды, явно достойные внимания. Хорошо бы запомнить их, чтобы поближе познакомиться с ними сегодня вечером, когда они с Элеонорой будут осматривать город.

Несколько дальше, на том же берегу реки, что и их отель, можно было отчетливо видеть средневековую площадь с несколькими зданиями, сгрудившимися вокруг внушительного вида собора. Его надо будет обязательно осмотреть, решил про себя Палмер.

— Это ваша часть Германии, — донесся до него голос молодого Пауля Генрида, который обращался к нему.

— Почему? — недоуменно спросил Палмер, не имея ни малейшего понятия, что тот имеет в виду.

— Потому что там размещены ваши ВВС.

— В этой части страны?

— Естественно, сэр. Ведь к западу отсюда до самой границы с Люксембургом и к северу до Кобленца расквартировано приблизительно двадцать пять тысяч американских военнослужащих, причем большинство из них со своими семьями.

Палмер пожал плечами.

— Вполне возможно. Ну и что?

— А то, что, по нашим оценкам, вы держите там свыше ста стратегических бомбардировщиков и где-то около тысячи реактивных истребителей сопровождения. — Он повернулся к герру Райгенсрафнеру. — Nicht wahr?^[44]

— Безусловно. — Тот одобрительно закивал головой. — И они приносят в местную экономику немало долларов.

— Что ж, это одна из вещей, с которыми мне предстоит познакомиться поближе, — заметил Палмер.

Райгенсрафнер многозначительно ухмыльнулся.

— Утечка, которую вы хотели бы заткнуть?

— Нет-нет, затыкать совсем не обязательно.

— Что ж, будем надеяться. Потому что без ваших ВВС этому региону грозил бы серьезнейший экономический спад.

— Ну зачем же так преувеличивать? — возразил Палмер. — Ведь у вас здесь хорошо развитая промышленность, разве нет? Электрооборудование, автомобили, химия и многое другое.

— Здесь — да, — герр Райгенсрафнер ткнул пальцем в пол. — А вот к западу отсюда вплоть до самой границы нет практически ничего, кроме «рислинга» и ваших военных. Лиши этот регион либо того, либо другого, и его экономика тут же станет почти полностью депрессивной. Не будет рабочих мест, населению нечем будет кормить свои семьи. Представляете?

Он махнул рукой и переключил свое внимание на Элеонору, которая оживленно беседовала по-немецки с его молодыми коллегами. Кажется, они пытались угадать, из какой части Германии она родом. Вудс мысленно пожелал им удачи.

Осознание того, что женщина, привлекавшая всеобщее внимание, его любовница, порождало в нем странное, совершенно незнакомое раньше ощущение. Невысокая темноволосая Вирджиния Клэри тоже была весьма симпатичной, но у Элеоноры было тело настоящей звезды эстрады, которое притягивало к себе мужчин, словно манящий свет маяка. Впрочем, весьма обманчивый. Ничего, кроме беседы на светские темы, они от нее не получат, это уж точно.

Причем дело совсем не в том, что она лет на десять моложе Вирджинии, да и Эдис тоже, хотя определенное значение, само собой разумеется, имело и это. Нет, главное было в чем-то еще. Скорее всего, в какой-то нити, проходящей через всю ее личность — то, как она выглядела и ходила, что и как говорила… Палмер обратил на это внимание с самого первого момента, как только увидел ее.

Элеонора представляла собой не просто совершенно иное поколение с его куда более свободным отношением к жизни, сексу и мужчинам. С ней мужчины чувствовали, что секс — это нечто совершенно новое, совсем не то, что раньше.

Но всем этим молодым кобелям она не по зубам. При этой мысли Вудс про себя улыбнулся.

Оглядевшись вокруг, заметил, что по крайней мере часть приглашенных гостей уже тихо и незаметно ушли. Так сказать, по-английски. Оставалось, похоже, не более тридцати пяти. Он украдкой посмотрел на часы — уже далеко за пять. Значит, остальные тоже скоро уйдут. Их ведь дома должны ждать се́мьи, жёны… Или здесь все не так, как в Нью-Йорке?

Его взгляд на несколько секунд задержался на низеньком темноволосом молодом человеке в строгом темно-зеленом костюме; насколько ему помнилось, с ним он еще не знакомился. Незнакомец сидел в дальнем конце терассы с бокалом чего-то в руках.

— …Даже наши знаменитые вина, — ровным бесцветным голосом продолжал Райгенсрафнер.

— Но они же наверняка усиливают экономику региона и не дадут ей рухнуть.

— Не настолько сильно, как можно было бы ожидать. В немалой степени благодаря тому факту, что за последние годы степень доходности виноделия значительно сократилась. В старые добрые времена мужчина, его жена и их дети выращивали виноградную лозу на склонах холмов, удобряли почву навозом своих коров, сами выжимали полученный виноград, выдерживали и сами разливали изготовленные вина в собственные бутылки. При этом они могли твердо рассчитывать, что на вырученные от продажи вина деньги смогут спокойно жить весь оставшийся год. И даже откладывать немного на черный день. Так всегда жили люди, поколение за поколением; они, само собой разумеется, постоянно совершенствовали технологию, и со временем их «Рейнское» и «Мозельское» стали не менее знаменитыми, чем многие французские сорта. Но теперь все это, увы, меняется…

Глаза Палмера недоверчиво прищурились. Ему впервые приходилось слышать, как кто-то сообщает ему, что сельское хозяйство находится на последнем издыхании. С чего бы это?

— Все дело в молодежи, — заметив его удивление, объяснил Райгенсрафнер. — Им не нравится ни лазить по крутым склонам, ни крутить ручной пресс, ни разливать вино по бутылкам. Короче говоря, они не желают бесплатно работать на своих отцов. Причем иногда это приходится делать всей семьей от зари до зари. Они хотят работу с девяти до пяти, твердую зарплату плюс различные бонусы, дополнительные льготы, бесплатную медицинскую страховку, защиту профсоюза, гарантированный отпуск, право на забастовку, пенсионный фонд, ну и тому подобное. Поэтому совсем не удивительно, что многие маленькие винодельни постепенно становятся банкротами. На них становится некому работать. Все больше и больше виноградников продаются более крупным компаниям, которые, естественно, вынуждены механизировать труд своих работников, чтобы повысить производительность труда. А хотите знать, какими сейчас становятся вина? Бо́льшая их часть — это то, что мы называем Schlum, который продается в дешевых супермаркетах, что-то вроде кока-колы.

— «Schlum»? — повторил Палмер. — А что это такое?

— Моча, — шепнула ему на ухо Элеонора. И, как ни в чем ни бывало, продолжила беседу с другими мужчинами.

— Да, мы действительно называем их мочой, — подтвердил Райгенсрафнер. — Они выглядят, как вино, но на вкус — типичная моча. Нет, конечно, делаются и великолепные сорта, но большинство людей не могут себе их позволить. Поэтому они покупают дешевый Schlum, бутылка которого сто́ит всего несколько марок и который для них мало чем отличается от настоящих вин.

Палмер кивнул и постарался оживить свой стремительно увядающий интерес к виноделию.

— Знаете, прежде всего, вам нужна четкая маркетинговая программа продвижения хороших вин, наглядно демонстрирующая их безусловное превосходство и делающая Schlum социально и практически неприемлемым как для покупки, так и для употребления.

Лицо Райгенсрафнера расплылось в широкой улыбке. Он начал энергично похлопывать Палмера по плечу, но быстро понял всю бестактность этого проявления, неуместность такой фамильярности и тут же убрал руку. Вместо этого, по-прежнему улыбаясь, сказал:

— Prima! Просто prima! Но продвигать их надо будет только на зарубежных рынках. Убеждать в этом немцев — дело, в общем-то, совершенно бессмысленное.

— Интересно, почему?

— Потому что, несмотря на все эти разговоры о процветании Германии, большинство наших люди могут позволить себе только Schlum. А если вдруг заживут получше, то будут покупать себе прекрасные французские вина. — Он пристально посмотрел на Вудса, очевидно, желая лично убедиться, что до того дошла ирония его слов.

— Да, но в таком случае становится еще более ясным, что главные маркетинговые усилия должны быть, прежде всего, ориентированы не на зарубежные, а именно на ваши рынки, на ваших людей, — коротко ответил Палмер.

Райгенсрафнер медленно, с печалью во взгляде покачал головой.

— Мы, конечно, во многом сильно американизированы. — Он сделал короткую паузу, потом продолжил: — Надеюсь, вы не поймете меня неправильно, но… но основная часть наших людей не в очень-то большом восторге от рекламы. Пока! — Он хихикнул. — Обратили внимание? Я сказал «пока»!

Кивнув, Палмер обвел терассу внимательным взглядом. Количество гостей уже растаяло человек до двадцати пяти, не больше. Ему на глаза попался тот самый молодой человек в строгом темно-зеленом костюме и с густыми бровями. Вот он встал, подошел к стойке бара, поставил свой пустой бокал, попросил дать ему полный, взял его и неторопливо направился прямо к Палмеру.

Молодые люди, окружавшие Элеонору, чему-то громко расхохотались. Она бросила взгляд на Палмера и слегка подняла к потолку глаза, как бы спрашивая: «Сколько же все это будет продолжаться»? Вудс успокаивающе кивнув, тихо шепнул ей на ухо:

— Потерпи еще немного. Ты же звезда этого шоу.

— Герр Палмер, я бы хотел представить вам… — донесся до него голос Райгенсрафнера.

Палмер обернулся: рядом с ним стоял и улыбался тот самый невысокий молодой человек с густыми бровями, сходящимися на переносице, и полным бокалом в правой руке. У него было лицо, которое почему-то казалось каким-то неподходящим для него, слишком большим — длинный выступающий подбородок с довольно глубокой ямочкой посредине и под стать ему толстый мясистый нос. Хотя его мохнатые брови, как оказалось при ближайшем рассмотрении, не сходились на переносице. Во всяком случае, сейчас, когда он так приятно ему улыбался.

— Позвольте вам представить. Это… — начал было Райгенсрафнер.

— Мистер Манн, — перебил его молодой человек, протягивая Палмеру руку. И тут же торопливо добавил: — Хайнц Манн.

Английскому его, похоже, учил какой-то американец со Среднего Запада, отметил про себя Палмер. За исключением того, что в Соединенных Штатах никто не произносит такое ровное «а» и не тянет такое долгое «р».

— Очень приятно, — ответил он.

Рука мистера Манна оказалась твердой, сухой и шершавой, а рукопожатие коротким, энергичным и на редкость сильным. Их взгляды пересеклись, давая Палмеру возможность увидеть в его глазах так редко встречающуюся искренность.

— Герр Манн, — начал объяснять Райгенсрафнер, — один из наших самых молодых ведущих…

— Специалистов по персоналу, — снова перебил его герр Манн. — Интересная сфера деятельности, вы не находите? — спросил он, обращаясь к Палмеру.

— Более чем, — согласился тот. И тут же обратил внимание, как взгляд одного из самых молодых ведущих специалистов скользнул вбок и надолго остановился на ногах Элеоноры. «Так, вот тут наши пути разошлись», — подумал Палмер. А Райгенсрафнер снова затянул свою, казалось, бесконечную шарманку о якобы умирающем сельского хозяйства.

— А знаете, в наши дни правильное выдерживание вин превратилось в самый настоящий фарс. Золотым годом для «Мозельского», «Рейнского» и «Рурского» был 1959. Конечно же, это в полной мере относилось и к французским сортам. Последовавшие за этим несколько лет тоже были совсем неплохими. Особенно для марочных вин. Но затем… затем все начало постепенно деградировать. С тем же солнцем и виноградом большинство виноделов предпочитают производить миллионы галлонов Schlum. Мы, естественно…

Хайнц Манн тем временем тихонько отошел в сторонку и начал оживленно беседовать о чем-то с Элеонорой по-немецки. Вудс попытался подслушать, о чем они говорят. Но с приходом Хайнца большинство остальных мужчин почему-то перестали привлекать ее внимание.

Этот черноволосый молодой человек чем-то обеспокоил Палмера. Но чем? Может, своим слишком поздним приходом на торжественный прием в его честь? Или тем, как бесцеремонно он все время перебивал пожилого, уважаемого Райгенсрафнера? Или тем, что они с Элеонорой слишком долго и слишком любезно говорили?

Да, наверное, именно так оно и было. «Неужели это ревность? — с горечью подумал Палмер. — Значит, докатилось и до меня!»

Манн был молод, практически ее возраста, приятного вида, с искринкой в глазах, уверенный в себе и явно заинтересовавшийся девушкой. Кроме того, он явно был здесь Кем-то! Непонятно кем, но был.

Да, неизбежная расплата за привлекательную любовницу — это вечная ревность. Нет, скорее всего, его вина́ не столько в том, что у него есть такая любовница, сколько в том, что он ее… полюбил! Такого ему еще никогда не приходилось испытывать. За всю его долгую жизнь.

Господи, как же ему хотелось поскорее расстаться с этим Манном и всеми остальными. Больше всего он сейчас желал оказаться с ней в постели! Прямо сейчас!

А Райгенсрафнер тем временем неутомимо продолжал свою дурацкую, никому не интересную лекцию.

— По счастью, в отличие от коньяков, выдерживание белых сухих вин — процесс куда менее хлопотный и долгий. Ведь людям хочется напиться пьяным как можно скорее, через год, ну, в крайнем случае, через два, не больше. Хотя, если кому-то…

Внимание Палмера снова привлекло то, что происходило справа, но как он ни старался, не смог разобрать ни слова из долгого и почему-то очень тихого монолога Манна. Наконец он его все-таки закончил, взял руку Элеоноры, наклонился над ней, и Палмер мог поклясться, что до него донеслись отчетливые звуки того, как этот ловелас целовал ей пальцы. Господи, ну за что же ему такое наказание?!

Слава богу, как раз в это время остальные гости, бросая взгляды на свои наручные часы, начали долго и церемонно прощаться. Заметив это, Вудс почувствовал явное облегчение.

— А хорошим виноделам нужны хорошие потребители, — упрямо и занудливо продолжал старый немец, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. — Без клиентов, которые отказываются покупать Schlum, виноделы неизбежно скатываются к производству низкокачественного эрзаца. И наоборот, имея клиентов, предпочитающих настоящее вино, винодел может прилично зарабатывать, производя настоящее вино. Хотя…

Палмер, мало что понимая, бросил взгляд на уже темнеющее небо. Ладно, в общем, день был теплым и приятным. Где-то через час, когда за ними приедет машина, они с Элеонорой наконец-то останутся одни, и тогда…

— Ладно! — Райгенсрафнер махнул рукой. — Хватит о вине, хорошо? Насколько я понимаю, завтра мне предстоит сопровождать вас на несколько встреч. По-моему, не самых важных, так ведь? — Он повернулся к Элеоноре за подтверждением. Большинство мужчин почему-то воспринимало ее не как личного помощника и переводчика, а, скорее, как секретаря. — Зато в понедельник у вас встречи с некоторыми очень важными официальными лицами в Бонне, причем один на один.

Где-то около шести они с Элеонорой уже вместе принимали душ в ванной комнате отеля. Она старательно, не жалея времени и сил, обильно намылила ему спину, затем потерла ее сначала мягкой мочалкой, а затем своими сильными пальцами помассировала мышцы его шеи, постепенно опускаясь все ниже и ниже, к его ягодицам. Но не массируя, а всего лишь нежно лаская все его тело сзади.

Он оперся руками на стеклянную дверь и застонал от простого животного наслаждения. Затем повернул ее и тоже начал намыливать ей спину. В какой-то момент она вдруг нагнулась, и он вошел в нее. Инстинктивно, даже не совсем понимая, что делает. Само положение ее тела было настолько невероятно соблазнительным, что ей не приходилось делать ничего особенного — ни нагибаться, ни приподниматься, для крайнего возбуждения его плоти ему достаточно было всего несколько легких движений внутри шикарного тела. Он с силой прижал ее к стенке и постарался кончать в нее как можно медленнее, чтобы доставить максимум наслаждения и себе, и своей девушке. Откуда-то издалека, совсем как в испорченном телефоне, до него доносились животные звуки страсти. Боже мой, неужели это они?

Позже, уже лежа в постели, Палмер невольно задумался о само́м себе. Он что, совсем не тот, какой есть на самом деле? Ему, рассудительному интеллектуалу, занятому почти целиком и полностью финансовыми хитросплетениями, вынужденному практически каждодневно решать сложнейшие задачи — реветь, как бык во время случки? Разве такое возможно? Откуда у него эта почти животная страсть? В его-то возрасте. Вроде бы давно пора остепениться!

Впрочем, немного успокоившись, Палмер вдруг подумал, что, скорее всего, исходит из неверной предпосылки. Страсть была не в нем. Страстью был он сам!

— Liebe Gott!^[45] А знаешь, Вуди, пока мы мылись в душе, у нас побывали гости, — объявила Элеонора, входя в спальню из гостиной и держа в руках ведерко со льдом, из которого, охлаждаясь, торчала симпатичного вида зеленая бутылка.

— Деликатные, ничего не скажешь.

— И, видно, очень предусмотрительные. Ни карточек, ни записки. Это что, любезность отеля?

Вудс сел в постели и внимательно осмотрел бутылку. Это было вино «Бертокастелер Доктор» разлива того самого золотого 1959 года.

— Ну, слава тебе господи, — довольно пробормотал он. — А я чуть было не подумал, что это вездесущий чертов Schlum.

— Значит, это личный презент герра Райгенсрафнера? Вот за что ты так терпеливовыслушивал его бесконечную лекцию насчет причин спада в сельском хозяйстве.

— Или, допустим, герра Манна.

— Кого?

— Это тот самый черноволосый с густыми бровями и веселыми глазами.

Она огляделась вокруг.

— Здесь где-нибудь должен быть штопор.

— Знаешь, у меня какое-то странное ощущение насчет него, — задумчиво заметил Палмер. Он встал, босиком прошел в гостиную, торопливо порылся сначала в одном ящике, затем в другом, взял все нужное и вернулся в спальню, держа в руках две ручки, нож для резки бумаги, штопор. И начал открывать бутылку. — Просто он не выглядит, как гражданское лицо.

Элеонора задумчиво наблюдала, как он сражается с упрямым штопором.

— А как кто?

— Думаю, герр Манн военный.

— Как странно.

— Да? — Пробка наконец поддалась, и Палмер наполнил два бокала светлым вином приятного желтовато-зеленого цвета. — Вообще-то никаких доказательств у меня нет. Скорее, предчувствие.

— Что-что?

— Странное предчувствие, не более того. Ладно, за нашу любимую мыльную пену. Пусть она будет с нами почаще. — И чокнулся своим бокалом о ее. — Чистота — залог здоровья.

— Да, за нашу мыльную пену. Только не забудь напомнить показать тебе, что́ я могу сделать для тебя с помощью вина́. — Они торжественно отпили из своих бокалов.

— Обязательно, — подтвердил Палмер. — Да, это не Schlum.

Глава 28

Без десяти семь Элеонора вернулась в его номер. Теперь на ней было белое креповое платье на несколько дюймов короче, чем то, в котором она ходила на прием.

— Тебе оно нравится?

— Да это просто шикарно.

— Слушай, если тебе не нравится, я успею переодеться. Хотя вообще-то покупала его специально для этой поездки. — Она медленно закружилась на месте, вздымая свою коротенькую юбку колоколом. Ему даже удалось бросить мимолетный взгляд на верхнюю кромку ее темных колготок и даже часть округлых ягодиц. — Что, слишком короткое?

Палмер изо всех сил старался сохранить невозмутимое выражение лица. Это же что-то вроде испытания на прочность. Скажи он, что платье слишком короткое, и ему придется долго объяснять, почему он так считает, но за этим может последовать другой вопрос — о причинах его новой ревности. Что-то внутри него предостерегало — не давай ей в руки столь мощное оружие, не давай!

И тем не менее, глубоко вздохнув, он все-таки сказал:

— Да, слишком короткое. Я уже ревную тебя к любому мужчине, который сладострастно пялится на твои ноги, а в этом платье они будут привлекать внимание даже слепого. Но ты все равно должна его носить.

Она покачала головой.

— Нет, пожалуй, я лучше пойду переоденусь. — И направилась к выходу.

Телефон резко зазвонил. Они переглянулись.

— Это, должно быть, шофер, — заметил Вудс, подходя к телефону. — Алло?

— Палмер? — раздался в трубке сипловатый низкий голос.

— Да. Кто это?

— Выгони из своего номера эту гребанную шлюху.

Веки Вудса медленно сомкнулись, плечи невольно распрямились, кожа на лбу натянулась, рука с силой сжала телефонную трубку — симптомы, показывающие, что он готовится к бою и не собирается сдаваться или отступать. Никогда и ни за что на свете!

— Что вы сказали? — спросил он таким ледяным тоном, что у Элеоноры, внимательно наблюдавшей за ним, удивленно поползли вверх брови.

— Ты меня слышал, герой-любовник.

В памяти Палмера лихорадочно проносились возможные варианты того, кто бы это мог быть. Явно американец, судя по акценту, вероятно, из Нью-Йорка.

— Рафферти! Это ты с твоими солдатскими шутками? — сердито воскликнул он. — Что ж, совсем не удивительно, что ты так и не стал бригадным генералом.

На другом конце провода раздался дикий хохот.

— Вот хренов засранец! С чего это ты вот так сразу вспомнил мой голос? Ведь с тех пор прошло уже более двадцати лет!

— Откуда ты звонишь, Джек?

— Снизу. Я пропустил прием, малыш Вуди, так как подумал, что одного янки с лихвой хватит на горстку штатских фрицев.

— Ладно, давай, поднимайся. По чистой случайности у нас тут завалялась бутылка «Джек Дэниэлс».

— У нас? Кого это нас?

— А мне казалось, ты давно распрощался с армией.

— Но ведь это не делает меня еще более тупым, разве нет? — И он, еще раз хохотнув, повесил трубку.

Палмер бросил взгляд на Элеонору.

— Пожалуйста, останься, — попросил он ее. — И пожалуйста, будь в этом платье. Это Джек Рафферти, мой старый армейский приятель. Во время войны мы вместе работали в спецотделе разведки.

— Хорошо, но мне бы совсем не хотелось, чтобы ты ревновал меня и к нему, — заметила она с едва заметной капризной гримаской.

— Ну, будет тебе, будет. Зачем дразнить пожилого человека?

— Я вижу, вы с Рафферти, должно быть, большие друзья. В тебе все буквально переменилось. Ты перестал быть жутко серьезным, и таким нравишься мне намного больше.

Палмер кивнул.

— Тебе просто нравится носить это платье. — Он подошел к ней и аккуратно поцеловал, стараясь не размазать губную помаду. — Джек тебе тоже понравится. Он безумный.

— Да, безумный армейский офицер — это именно то, что нужно нашему безумному миру.

— Нет-нет, в данном случае «безумный» на нашем армейском жаргоне означает всего лишь «прикольный клоун».

— Ну, тогда он мне точно понравится. — Она наложила кубики льда в бокалы и принесла корзину с фруктами. Поставила ее на столик, бросила на фрукты внимательный взгляд, чуть поправила. — И как тебе новая хозяйка?

Открывая дверь, Палмер все еще смеялся. Там стоял его друг Рафферти. На пару дюймов выше Вудса и намного толще. Палмер не без удовольствия отметил, что на нем теперь гражданская одежда. Кромка его темных волос отступила немного назад, щеки стали чуть одутловатыми. Хотя, если убрать с лица несколько морщин, а с живота десять-двенадцать килограммов жира, то он выглядел бы почти точно так же, как и двадцать лет назад. Палмер схватил его за волосатую лапищу и потянул за собой в номер.

— А выглядишь ты здо́рово, — сказал, внимательно осматривая друга. — Как и тогда, толстый и эффектный.

Рафферти перевел взгляд на Элеонору и как бы застыл на месте, не в силах оторвать от нее глаз.

— Ты тоже в прекрасной форме, Вуди, — рассеянно произнес он. — А кто эта красотка?

— Позвольте вас представить друг другу — чуть ли не торжественно сказал Палмер. — Это мисс Грегорис, а это полковник Рафферти. Кстати, ты все еще полковник, не правда ли?

Рафферти кивнул, не отрывая от девушки глаз.

— Счастлив познакомиться с вами, дорогая.

Вместо принятого в таких случаях рукопожатия она протянула ему бокал виски.

— Как и обещали, «Джек Дэниэлс». С содовой и льдом.

Он взял бокал, благодарно кивнул головой и повернулся к Палмеру.

— И это все, чего я заслуживаю? Ее фамилию и немного выпивки? Негусто.

Палмер с усмешкой пожал плечами.

— Она работает в здешнем филиале моего банка. Помогает мне с переводом в этой увеселительной поездке. А зовут ее Элеонора.

— Увеселительная поездка, говоришь? — Рафферти подмигнул девушке и сел в кресло, которое жалобно заскрипело под его немалым весом. — Ну и в чем, черт побери, состоит твоя миссия в этой, с позволения сказать, увеселительной поездке? Она, похоже, поставила на уши всех фрицев в мире. Из-за твоего задания они подняли на ноги столько важных шишек от Мангейма до Кёльна, что пальцев рук не хватит. Интересно, за что такая честь, Вуди?

Палмер неопределенно махнул рукой.

— А почему бы и нет?

Его толстый друг бросил на него пристальный взгляд, затем допил виски.

— А действительно, почему бы и нет? — Он согласно кивнул и повернулся к Элеоноре. — Отличный парень ваш босс. Кстати, он случайно не рассказывал вам, в каких передрягах нам с ним приходилось бывать во время войны?

— У него едва хватило времени сказать мне ваше имя. — Она протянула Вудсу новый бокал с виски.

— Слушай, Джек, а ты-то что делаешь во Франкфурте? — поинтересовался Палмер.

— Дослуживаю свой срок. Занимаюсь тем, чем и всегда. В августе увольняюсь, и если армия вздумает меня кинуть с пожизненной пенсией размером в половину моего должностного оклада, то, клянусь всеми чертями, я этого так не оставлю. Ты же знаешь, нам с тобой всегда было к кому обратиться.

Палмер искренне рассмеялся.

— По-моему, армия тебя еще никогда не кидала. Кстати, Джек, а что они тебе оплатили за последние четверть века?

— Диплом бакалавра, магистра и доктора наук, — не без гордости, ответил Рафферти.

— Значит, ты теперь доктор Рафферти?

— А почему бы и нет?

— Господи, теперь все понятно. — Палмер довольно покачал головой. — Ты уволишься с пожизненной пенсией в половину твоего полковничьего оклада, будешь преподавать в каком-нибудь университете своего родного штата и постоянно портить ученицам жизнь, доставляя им неприятности. Слушай, что плохого тебе сделала Америка?

— Побойся бога, Вудди, у учениц уже давно с этим нет проблем. — Рафферти повернулся к Элеоноре. — Ведь так?

— Противозачаточные таблетки?

Он согласно кивнул.

— И к тому сейчас их называют не ученицами, а студентками… Кстати, если американскому варианту современного английского вас учит мой друг, то имейте в виду, моя дорогая, в реальной жизни у вас могут возникнуть весьма серьезные проблемы. Уж поверьте моему опыту.

Она налила себе чуть-чуть виски и присела рядом с коктейльным столиком. Затем, сделав маленький глоток, сказала:

— Вообще-то в этой поездке мне не приходится особенно много переводить. Большинство из тех, с кем Вуди встречается, достаточно свободно говорят по-английски.

— Тогда, возможно, он встречается не с теми людьми. — Рафферти повернулся к Палмеру, и кресло под ним снова жалобно заскрипело. — Насколько мне известно, на понедельник и вторник у тебя запланирован ряд серьезных встреч с тяжеловесами. В Бонне. У них наверняка имеется важная информация, которой они должны, нет, просто обязаны с тобой поделиться. Конечно, если только у них есть желание и готовность к сотрудничеству. Так вот, надо сделать все возможное, чтобы подтолкнуть их к этому.

Палмер слегка усмехнулся.

— Джек, значит, ты по-прежнему в разведке.

— В общем, да, но не впрямую. Я там занимаюсь анализом и информацией. Это всего-лишь один из технических отделов Конторы. Никакой оперативки. И поверь, я чертовски рад этому.

— Интересно, почему?

— Потому что теперь этим занимаются изнеженные и прилизанные мальчики из колледжа, которые не в состоянии отличить пукка-ген от дезы. Даже если она сама влезет им в ухо и пописает там. — Он повернулся к девушке. — Простите, мисс Грегорис, «пукка-ген» — это наш чисто профессиональный слэнг, означающий…

— Достоверную информацию, — усмехнувшись, перебила она его.

Рафферти поставил пустой бокал на столик, бросил на нее пристальный взгляд и тяжело вздохнул.

— Поэтому-то совсем не удивительно, что наша служба работает хуже всех в мире. Сам же знаешь: начнешь с гнилой информацией, получишь гнилые результаты. Вспомни Вьетнам.

— Нет уж, вспоминай лучше сам. — Палмер досадливо покачал головой. — У нас эта чертова страна давно уже в печенках сидит.

— Наш первоначальный план был ковровыми бомбардировками заставить Ханой капитулировать, — неторопливо продолжил Рафферти. — В основном то же самое происходит и сейчас. Наши дубовые головы ничего другого не умеют, кроме как истошно вопить о необходимости затеять какую-нибудь, неважно какую, войну и бомбардировать, бомбардировать, бомбардировать… За всю историю воздушных бомбардировок они хоть когда-нибудь приводили к капитуляции? Сталинград? Дрезден?

— Хиросима, — заметила Элеонора, передавая ему еще один наполненный бокал.

Рафферти яростно замотал головой.

— Нет, там же применялось ядерное, а не обычное оружие. Более того, не оно заставило японцев поднять руки. Все их усилия пошли прахом за несколько месяцев до этого, и внутренне они давно уже полностью созрели. Поэтому любой, кто говорит, что Хиросима нужна была ради спасения американских жизней, кормит вас лепехами огромного размера.

Она бросила на Вудса непонимающий взгляд.

— Лепехами?

Палмер руками изобразил небольшой холмик диаметром приблизительно в полметра.

— Это то, что оставляют за собой коровы.

Ее громкое хихиканье было таким неожиданным, что они оба удивленно заморгали глазами. Увидев это, она тут же прикрыла рот ладошкой и медленно опустилась в кресло, как бы про себя бормоча: лепехи, лепехи…

— Нет, она определенно мне нравится, — заявил Джек и, повернувшись к Палмеру, поинтересовался: — Кстати, до меня тут дошли слухи, что вы с Эдис разбежались, это правда?

— Слушай, Джек, для человека, который последние несколько месяцев ведет жизнь земляного червя, запертого в углу какого-то пыльного кабинета, анализируя полученную информацию, у тебя потрясающие источники. Откуда? Ведь этого не было даже в наших местных газетах. Ни строчки.

— Слухи летят быстро, сам знаешь. Особенно если о твоей миссии многие знали по меньшей мере за месяц до ее начала.

— Что невольно приводит нас к цели твоего визита.

Рафферти бросил на него внимательный взгляд, поднял свой бокал, сделал большой глоток.

— Ты ошибаешься, Вуди. Вот цель моего визита — выпивка и ностальгия. К тому же приглашаю вас обоих на ужин.

— Что ж, с твоей стороны это очень мило.

Рафферти поставил пустой бокал, какое-то время смотрел на него. Затем с тяжелым вздохом неожиданно спросил:

— Ну а что слышно от Эдди Хейгена?

Вот уж кого Палмеру меньше всего хотелось обсуждать с Джеком! Их бывшего командира Хейгена. Они даже тогда не могли найти с ним общего языка, а теперь и подавно.

— А почему ты спрашиваешь?

— Слышал, ты взял этого подловатого жулика к себе на работу.

— Он один из членов Совета директоров нашего банка.

— Неужели ты не понимаешь? Это же чистейшей воды самоубийство. Ты совсем как Клеопатра, когда пригрела на своей груди ядовитую змею! — Он снова повернулся к Элеоноре и с благодарным кивком принял от нее очередной бокал с виски.

— Джек, ты ведь всегда так относился к Эдди, да?

— Ты прав. — Рафферти тяжело вздохнул. — Скажу тебе больше, Вуди. Ничего из того, что происходило с Хейгеном после войны, не поколебало, а только усилило мое презрение к этому мерзавцу, лжецу, подонку, и, что самое обидное, его сделали бригадным генералом, а меня, как нарочно, обошли… Да, а все-таки жаль, что мне так и не удастся получить пожизненную пенсию генерала. С половиной его оклада.

— Джек, ты слишком много мелешь языком, чтобы стать бригадным генералом.

— Да, мелю. Может, так оно и лучше. — Он задумчиво посмотрел на свой бокал. — Когда я начну гражданскую жизнь, первым делом попробую писать мемуары. А вдруг что-нибудь получится!

На какое-то время в комнате наступила необычная тишина. Все трое погрузились в какие-то свои собственные мысли. Первой тишину нарушила Элеонора.

— Слушай, — обращаясь к Вуди, спросила она, — этот ваш Хейген, уж не тот ли он самый, которого упоминала Джинни?

Палмер сердито нахмурился.

— Но не в присутствии же Д-ж-е-к-а, Элли! — медленно отчеканил он.

— Значит, у тебя с ним уже появились проблемы, так ведь? — догадался Рафферти. — Что ж, ничего удивительного. Ты должен раздавить его, Вуди. Просто обязан. Как таракана каблуком. Чтобы от него на полу не осталось ничего, кроме мокрого места. Иначе он снова поднимется, уползет в какую-нибудь щель, отсидится, а потом, уж поверь мне, снова примется за старое. Только станет еще хитрее и еще подлее.

— Джек, да оставь ты Эдди в покое.

Рафферти подвинул свой бокал Элеоноре.

— Пожалуйста, еще чуть-чуть на дорожку, дорогая.

— Кажется, ты говорил, что о моей миссии ходили слухи, — заметил Палмер. — Какие слухи?

— Самые обычные. Ничего официального.

— А что известно о Фонде экономических исследований? — не отставал от него Палмер.

— Да ничего особенного. Все вроде бы нормально. Естественно, плюс-минус.

— Но с внедренным агентом, — добавил Палмер.

— Возможно, но мне об этом неизвестно.

— Скажи, ну а что и, главное, сколько может быть известно, скажем, полуотставному аналитику вроде тебя, Джек?

Тот только пожал плечами.

— Кто знает, кто знает… Ладно, давай об этом тоже забудем. Во всяком случае, пока… Да, для нас заказаны очень хорошие места в Brueckenkeller. Он приветливо улыбнулся Элеоноре. — Kennst du die Brueckenkeller, Fraeulein?

— Nein.

— Sehr schoen, sehr gemuetlich.

— Lieblich.^[46]

Рафферти довольно кивнул. Встал с кресла, при этом уронив его на пол. Он на секунду задержался, но не сделал даже попытки поднять его. Просто махнул рукой, непонятно почему пробормотал:

— Четверть века в этой гребанной армии. Целых двадцать пять лет, жена, пятеро детей…

— И три, целых три университетских степени, — закончила за него Элеонора.

— И два, целых два добрых друга! — завопил Рафферти, обнимая одновременно и Палмера, и Элеонору за плечи. — Тогда вперед! Пошли кутить! На всю катушку!

Глава 29

Несмотря на свои мощные габариты и количество спиртного, которое он уже выпил, Рафферти двигался даже быстрее Палмера и Элеоноры, обогнав их в холле отеля и первым добравшись до ожидавшего их такси. Вудс, извинившись, ненадолго отошел, чтобы отпустить своего шофера и попросить его приехать за ними в девять утра завтра утром. У него мелькнула было мысль использовать лимузин сегодня вечером, но он быстро передумал: пусть парадом командует полковник, так будет лучше. Хорошо зная своего старого друга, он не забыл, что у него всегда были очень хорошие инстинкты. Несмотря даже на то, что иногда он все-таки ошибался. В таких случаях за этим неизбежно следовали обильные и самые искренние извинения. Обычно сразу же на следующее утро или когда у него проходило похмелье.

По дороге, думая о чем-то своем, Палмер лишь вполуха слушал оживленную беседу своих спутников: в основном Рафферти пытался выяснить у Элеоноры, нет ли у них общих друзей, но все перечисляемые им имена и места не вызывали у нее никаких ассоциаций.

На небе уже появилась бледная луна. Когда такси на несколько мгновений притормозило, Палмер заметил, что они проезжают через средневековую площадь, на которую он обратил внимание во время приема, когда осматривал панораму города с террасы на крыше отеля. Ему на глаза также попалась вывеска «Ромерберг», и почти сразу же Джек Рафферти приказал водителю:

— Halt machen!^[47]

— Девяносто девять и сорок четыре сотых процента всех этих строений, — сказал Джек, окидывая рукой низенькие двух- и трехэтажные каменные здания, — были практически полностью разрушены во время бомбардировок, но потом восстановлены. Aber sehr richtig,^[48] — добавил он, обращаясь к Элеоноре. — Прекрасная работа, восстановлено все, как было. Один к одному. Никакой современной модернизации, ни одного лишнего элемента. Пользовались секретами зодчих пятнадцатого века… А вон там вдали собор. — Полковник похлопал водителя по плечу и жестом приказал трогаться. — Кстати, здесь, во Франкфурте короновались все императоры Священной Римской империи.

— Не все, — тихо, чуть ли не застенчиво заметила Элеонора. — Да, после 790 года здесь действительно жил Карл Великий. И здесь же Фредерика Барбароссу провозгласили королем Германии. Но коронация императоров до середины шестнадцатого века, думаю, происходила в Ахене.

— Думаете? — высоко подняв брови, переспросил Рафферти и подмигнул Палмеру. — Остерегайся девушек, Вуди, которые говорят «думаю». Она имеет в виду «я знаю, но не хочу, чтобы вы подумали, будто я перед вами рисуюсь». Как бы там ни было, но именно здесь приносили клятву многие императоры Священной Римской империи. — Он снова повернулся к Элеоноре. — Интересно, что такая умная девушка делает в дыре вроде ЮБТК?

Она слегка нахмурилась.

— Дыре?

— Полковник, непонятно почему, хочет опорочить наше финансовое заведение. Бросить тень на его безукоризненную репутацию, — заметил Палмер. — Термин «дыра» в наших кругах означает что-то нечистоплотное. — Он бросил пристальный взгляд на Рафферти, лицо которого приняло бесстрастный вид и даже явно помрачнело. — Если ты, конечно, не шутишь, а на самом деле имеешь это в виду.

Полковник рассеянно покачал головой, будто думал уже о чем-то совсем другом, куда более серьезном. Затем отмахнулся и, как ни в чем не бывало, сказал:

— Да ладно тебе, Вуди. У нас впереди веселый ужин.

— Мне уже весело.

Рафферти бросил на него изучающий взгляд, пожал плечами.

— Что ж, тогда все в порядке… Тем более что мы уже приехали.

Такси остановилось у по-настоящему древнего каменного здания, и полковник жестом пригласил их следовать за ним. Они миновали длинный холл, несколько раз свернули по коридору, чуть спустились по ступенькам, которые, казалось, были вырублены прямо в скалистой породе. Следующий пролет, уже с бронзовыми перилами, вел еще дальше вниз. Оттуда уже доносились звуки мягкой музыки…

Вскоре все трое оказались в самом настоящем подвале с мощными полукруглыми арками, часть которых была вырублена из камня, остальные сделаны из цемента, покрытого декоративным розовато-желтым гипсом. В неровных боковых стенах были прорублены неглубокие ниши, в которых стояли резные позолоченные фигурки древних богов. В одну из стен была врезана гигантская бочка.

Метрдотель, не устававший чуть ли не через слово почтительно произносить «Herr Oberst,^[49] Herr Oberst», привел их к удобному столику в самом дальнем конце зала, откуда можно было видеть другой зал, только еще на уровень ниже.

— Сколько он уже здесь, Джек? — спросил Палмер.

— С 1654 года, — с готовностью ответил вместо него метрдотель, искренне полагая, что вопрос был задан именно ему. И, чуть подождав, продолжил: — А вон то, — и ткнул рукой в сторону гигантской цистерны, — знаменитая бочка Брюкенкеллера. Знаете, в нее входит не меньше чем пять тысяч галлонов.

Заметив, как трое музыкантов открыли дверь сбоку бочки и вошли внутрь, Палмер не без легкой иронии произнес:

— А теперь в нее входит по меньшей мере трое музыкантов.

Метрдотель непонимающе заморгал глазами.

— Простите, сэр?

Рафферти небрежно взмахнул рукой, будто отбрасывая что-то совсем ненужное.

— Ладно, проехали. Лучше принесите нам холодную, очень холодную бутылку «Граахер Домпробст» 64 года.

— Jawohl, Herr Oberst.^[50]

— И до тех пор, пока я не услышу от вас мучительные вопли голода, — чуть ли не торжественно объявил Рафферти, поворачиваясь сначала к девушке, а пото́м к Вудсу, — позвольте мне самому делать наш заказ. Пить мы будем белое вино. Когда-то я знавал одного человека, который мог пить виски, запивая его красным вином, но он был законченным мазохистом и долго в этих краях не продержался.

— Ладно, бог с тобой, заказывай, — согласился Палмер.

— Прекрасно. — Он повернулся к метрдотелю. — Что ж, поскольку сегодня с деньгами, похоже, нет вопросов, можете начинать охлаждать две бутылки «Велнер Зонненур» 59 года и для начала принесите нам закусок. Только что-нибудь легкое, пожалуйста.

— Ganz richtig, Herr Oberst. Augenblicklich.^[51] — Метрдотель, шевеля губами, лихорадочно записал все в свой маленький блокнот. — Официант принесет ваш заказ сразу же, как только вы дадите ему сигнал, Herr Oberst.

— Sehr gut.^[52]

— Вам нужны музыканты, Herr Oberst?

— Да, естественно. — Рафферти жестом отпустил его, и метрдотель, слегка поклонившись, тут же удалился.

У Палмера было отчетливое ощущение, что здесь хорошо знали не только самого Джека Рафферти, но и его гастрономические пристрастия, желание всегда обедать под музыку. Поэтому практически сразу же после того, как им принесли «Граахер Домпробст», в зале появилось трио музыкантов — гитара, аккордеон и скрипка, которые для начала, видимо, специально для Рафферти сыграли известную композицию «На западной, на восточной стороне». Полковник, довольно улыбаясь, подпевал гитаристу. Когда они закончили, он громко объявил:

— Этот джентльмен из Чикаго.

Гитарист кивнул ему, и они начали исполнять мелодию с одноименным названием, но уже со словами. Палмер улыбнулся и сделал глоток охлажденного сухого вина. Бросив мимолетный взгляд на Элеонору, он заметил, что она смотрит на него со снисходительным видом. «Наверное, считает, что я получаю огромное удовольствие оттого, что лично для меня исполняют „Чикаго“», — подумал он.

«Я видел город, — пел гитарист. — Город моей жизни. Я видел, как мужчина танцует со своей любимой женщиной в Чикаго. Чикаго, Чикаго, Чикаго…»

Когда песня закончилась, Палмер громко зааплодировал, а затем сразу же объявил:

— А вот эта юная леди из Парижа.

Трио начало играть знаменитую песню Эллы Фитцджералд «Париж весною» еще до того, как Палмер успел договорить. Ему, признаться, эта игра начинала нравиться. Как только музыканты закончили эту мелодию, он поднял вверх один палец.

— Но ее долгое время там не было…

И трио немедленно заиграло «Последний раз, когда я была в Париже». Рафферти глубокомысленно кивнул.

— Да, ты схватываешь все на лету, Вуди-малыш. — И подмигнул гитаристу. — Он родился в Чикаго, но теперь живет в Нью-Йорке.

Музыкант покачал головой.

— Проклятый город. — И дал сигнал группе играть песню Бернстайна «Оторвемся в городе на всю катушку». Когда они закончили исполнение, Рафферти обратился к гитаристу:

— Возвращайтесь с «Fleisch und Kartoffeln»,^[53] хорошо?

— Хорошо, — ответил ему гитарист, уводя свою группу.

Палмер обратил внимание, что они уже заканчивают вторую бутылку «Домпробста».

— Вино на самом деле просто великолепно, — заметила Элеонора.

Часом позже, когда Вудс потягивал уже сладкое густое вино, до него донеслись отдаленные звуки того же самого трио, исполнявшего вальсы Штрауса где-то в другом зале погреба. Да, белые немецкие вина он явно переносит намного легче, чем белые французские. Особенно то, которое ему пришлось пить в Компьене. Хотя, с другой стороны, если бы он тогда вечером не отключился, то, возможно, ничего бы вообще не было. Не было бы Элеоноры, не было бы ее ласковых губ, не было бы тепла ее тела…

Он бросил на нее долгий взгляд. Полный любви, благодарности и… страстного желания. Хотя она всего этого не видела, поскольку на полном серьезе обсуждала с Рафферти вопрос о том, кто убил Кеннеди. Палмер невольно скривил лицо. Его всегда раздражало, когда вот такие вещи портили ему настроение. Они лишали его прекрасного ощущения душевного равновесия, которое ему очень хотелось сохранять как можно дольше.

— …Ни один из этих параноиков, которые видят заговоры под каждым кустом, — назидательным тоном говорил ей Рафферти. — И я первый готов признать, насколько странным все это выглядит со стороны, особенно для тех, кто совсем не понимает Америку. То есть, я хочу сказать, если бы эти двое убийц не были частью заговора, это означало бы, что в мире не осталось никакой логики, так ведь? А вот я, моя девочка, всегда утверждал и продолжаю утверждать: никакого заговора не было! Есть только печальный, весьма печальный факт, что вокруг нас полно сумасшедших, вроде Ли Освальда и Сирхана… Вижу, вы не верите мне. — Он обиженно покачал головой. — Да и с чего бы, я вас понимаю. Какого дьявола кто-то должен верить тому, что мы им говорим?

— Ну а почему тогда никому из безумцев так и не пришло в голову убить вашего президента Джонсона? Или, скажем, Никсона? — возразила ему Элеонора.

Рафферти пожал плечами.

— Я же говорил, ты не поверишь. Не поверишь, даже если я скажу, что они рисковали точно так же, как и Кеннеди. Этот дамоклов меч висит над каждым из них. Все дело в этой чертовой демократии. Поколение за поколением кормят одной и той же ложью, будто бы все люди равны, — что, само собой разумеется, совсем не так, — и рано или поздно какой-нибудь недоделанный психопат начинает думать, что он такой же, как президент Соединенных Штатов, и что он просто обязан доказать это делом. Еще бы, ведь об этом ему с утра до ночи твердили родители, учителя в школе…

Девушка резко откинулась назад, как будто ее ударили по лицу.

— Нет, этого просто не может быть!

— Может, еще как может, сладенькая ты наша, — уверенно заверил ее Джек. — Вся гниль в Америке именно из-за этой одной большой лжи. Прогнившие учителя в прогнивших школах. Продажные полицейские, продажные политики. Бандиты-бизнесмены и бизнесмены-бандиты. Тунеядцы, сосущие наши деньги из бюджета и благотворительных фондов. Зачем зарабатывать себе на жизнь, когда можно без труда получить все это от государства?! Там, где все созданы равными, пропадает стимул к достижению большего, не нужно стараться, достаточно успеть обмануть другого до того, как он обманул тебя.

— В жизни никогда не слышал, чтобы взрослый человек нес такую ахинею, — заметил Палмер. — За исключением последнего раза, когда я по твоему настоянию имел несчастье выслушивать бредовые речи твоих недоделанных анархистов. Ну и когда же мы дойдем до части, где владение собственностью тоже считается преступлением?

Рафферти хмыкнул и жестом подозвал официанта.

— Уберите отсюда лишнее, пока мы не начали швырять друг в друга тарелки.

— Значит, он говорил несерьезно? — спросила Элеонора.

— Нет, скорее, он серьезно не в себе, — ответил Палмер. — Джек типичный идеологический агент-провокатор. Если слушать его достаточно долго, можно в конце-концов самому оказаться в академии смешариков.

— Академии смешариков?

— В психушке, — с готовностью объяснил Рафферти.

Мужчины понимающе кивнули друг другу. Палмер налил всем еще понемногу.

— Но как он может? У него ведь степень доктора философии, — слегка изменившимся голосом поинтересовалась Элеонора, и Палмер впервые за все время их знакомства понял, что она, похоже, слегка перебрала.

— Вот-вот, и не забывайте об этом, — предостерег их полковник.

Элеонора встала.

— Простите. С вашего позволения, я пойду попудрю носик.

Оба мужчины не спускали глаз с ее шикарных ног, когда она вышла из-за стола и королевской походкой направилась в дамскую комнату.

— Да, тебе всегда нравились высокие и поджарые, Вуди, — задумчиво заметил Рафферти. — Кстати, как там Эдис и дети?

— Не знаю и отлично, в таком порядке тебя устраивает? — Палмер отпил из своего бокала. — Что ты думаешь о девушке?

— Она потрясающая. Теперь я буду мечтать о ней по меньшей мере ближайшие несколько месяцев.

— Я серьезно.

— Знаю, что серьезно. — Рафферти издал легкий смешок. — У тебя это написано на лице. Ошибиться просто невозможно. Мистер Ледяная-вода-в-жилах влюбился!

— А что если она нечто вроде привлеченного агента?

— Большинство из них такие.

— Джек, скажи, а тебя не шокируют мои слова?

Рафферти пожал плечами.

— Вуди, я пробыл здесь так долго, что иногда сам себя чувствую чертовым европейцем. А нас, поверь, шокировать далеко не так просто. Мне не известно даже, на кого она работает. Подозреваю, ты не знаешь этого тоже.

— В общем, нет. Но в конечном итоге, Джек, думаю, в данный момент это не стоит того, чтобы портить мне все удовольствие.

Полковник мрачно кивнул.

— Если бы ты был европейцем, как я, Вуди, это все равно не испортило бы тебе удовольствия, даже если бы ты узнал. Для чего, черт побери, мы рождены, как не для того, чтобы веселиться и получать удовольствие?.. Неужели эта девочка может серьезно тебе навредить?

— Не знаю. Пока не знаю.

— Конечно, если бы ты был все еще женат, они могли бы постараться подловить тебя на «клюковке»: откровенные фотографии, постельные сцены, ну и тому подобное. Страна шантажа.

— Мне уже приходилось там бывать, — сказал Палмер. — Пару лет назад. У них ничего не вышло.

— Естественно. С твоими-то деньгами… Ну а что, по-твоему, могло бы сработать?

— Подброшенные микрофильмы секретных документов, — осторожно предположил Палмер.

— Это точно, — согласился полковник и вздохнул. — Только если в них планы ядерных акций или чертежи боеголовок MIRV.^[54]

У Палмера было отчетливое ощущение, что Рафферти настроен не очень серьезно. Что ж, этого следовало ожидать. Джек оставался его другом, но в последнее время его уже вряд ли можно было считать человеком, с которым следовало бы делиться секретами. Значит, и говорить ему о микрофильмах, запрятанных в упаковке его рубашки, тоже вряд ли имеет смысл. Нет, пожалуй, лучше не сто́ит.

— Знаешь, Вуди, вообще-то тебя совсем нелегко загнать в угол, — продолжал Рафферти. — Ты слишком богат. Вот если бы ты зависел от зарплаты и к тому же был женат, тогда другое дело. Тогда они могли бы прижать тебя по полной программе.

— Кто это они?

— Ich weiss nicht.^[55] Неужели твоя подружка тебе даже не намекнула?

— Нет. Вполне возможно, это кто-то из Восточного блока.

— Слишком простой ответ, Вуди. Ты рассуждаешь совсем как наша девушка, которая уверена, что братьев Кеннеди убили в результате одного и того же заговора. Быть параноиком, думать как параноик — в наши дни легче всего… Значит, ты исходишь из предположения, что наша девушка получает деньги от русских или кого-нибудь из их союзников? Это правильно. Сейчас если сомневаешься, прежде всего вопи во весь голос «Красные, красные!». Впрочем, этот проклятый континент настолько нашпигован разведками самых разных мастей, иногда даже весьма экзотических, что я давно уже перестал следить за ними.

— Включая «вольных стрелков», которые готовы работать на любого, кто платит?

— Точно. И они тоже. — Полковник вздохнул. — Слушай, Вуди, не повеселишь ли старого приятеля?

— Интересно, как?

— Расскажи, чем именно этот Эдди Хейген портит тебе жизнь?

Рафферти совершенно неожиданно для Палмера заговорил резче и намного отчетливее. Палмер хорошо знал, что его друг Джек Рафферти может пить бочками и практически не пьянеть, но чтобы его так интересовал Хейген? С чего бы это? Неужели Эдди так много для него значит?

— Да нет, ничем особенным он жизнь мне не портит. Просто на меня сильно давят из Нью-Йорка. Настаивают, чтобы я присутствовал на Совете директоров в понедельник. Элеонора в курсе этого и считает, что мне надо там быть. Не сомневаюсь, что как только я скажу об этом и тебе, ты тоже начнешь сразу же советовать мне в любом случае лететь. Прямо какой-то чертов заговор отправить меня туда, где мне сейчас меньше всего хотелось бы быть. В этот гребанный вонючий Нью-Йорк.

— Вы только посмотрите на этого параноика? — Рафферти пожал плечами и бросил взгляд на бутылку. Она оказалась уже пустой. — Что-то наша девушка задерживается. Мне кажется, от этой дряни ей стало плохо. Или что-нибудь еще… Хочешь, я попрошу послать туда официантку?

— Нет, дадим ей еще несколько минут.

Полковник долго смотрел на свой полупустой бокал. Затем медленно протянул:

— Вуди, неужели тебя никогда не интересовало, почему я в 1955 нацепил полковничьи погоны, но с тех пор так и не получил эту вшивую звезду бригадного генерала?

— Наверное, потому, что армия еще не совсем сошла с ума.

Рафферти скривил свои губы в недовольной усмешке.

— Я серьезно, мой друг, поверь, вполне серьезно. Я ведь был по-настоящему хорошим офицером разведки, ты же знаешь. В моей голове до сих пор сохранились секретные файлы, о которых ЦРУ и МИ-5 остается только мечтать. Равно как и КГБ. Я был лучшим, и тебе прекрасно известно об этом.

— Был?

— Да, сейчас я уже старая развалина и, как правило, запрещаю себе об этом даже думать.

Палмер медленно покачал головой.

— Честно говоря, Джек, я никогда не понимал, что́ дикий ирландский радикал вроде тебя может делать в разведке. Тебе не удалось бы стать частью Системы, даже если бы ты сам очень захотел этого.

— Именно поэтому эти армейские хрены и не давали мне более чем заслуженного повышения.

— Может, все-таки скажешь мне настоящую причину, Джек? Ты же сам этого хочешь, разве нет?

— Еще как хочу! — Рафферти слегка наклонился на стуле, который жалобно заскрипел под его немалым весом. — Как у тебя с памятью, Вуди? Попробуй вспомнить Сицилию, 1943 год.

Палмер понимающе кивнул.

— У меня была хорошая причина вспоминать об этом все шесть последних месяцев. Какую часть тебе прокрутить, Джек? Ту, где я прибыл с приказом спасти мафиози от расстрела партизанами?

— Нет, ту, где некий Эдди Хейген, тогда полковник, а теперь бригадный генерал в отставке и законченный подонок, дал тебе этот приказ.

— Ну и кто здесь параноик? — подколол его Вудс.

— Послушай, Вуди, я убедил нашу девушку, что братьев Кеннеди убили не в результате заговора, но это, черт побери, совсем не означает, что заговоров вообще не существует, что они уже вышли из моды. Конечно же, в определенных случаях.

— В каких?

— Откуда мне знать? В принципе, в любых, хотя…

— Говори потише, — перебил его Палмер. — А то нас всех выкинут отсюда. — Он забрал у Рафферти наполовину пустой бокал вина и неторопливо допил его. — Что ты, собственно, хочешь мне сказать, Джек? Что между Лаки Лючано и высшим руководством армии США имел место заговор с целью сделать мафию негласными правителями Сицилии? Так сказать, нашими заместителями. Потому что если ты прав, то вся соответствующая документация должна находиться в архивах специальных комитетов Конгресса по расследованию подобного рода деятельности. Ну и что из этого?

Мясистое лицо Рафферти слегка нахмурилось.

— Вуди, ты нарочно сбиваешь меня. Не хочешь выслушать, не хочешь узнать, на кого работает твоя девчонка… Хотя в каком-то смысле я тебя не виню.

— Давай по сути дела, Джек, по существу.

— А суть дела заключается или заключалась в том, что мне никак не давала покоя эта маленькая сделка с Лючано. В ней должен был принимать участие губернатор штата Нью-Йорк Том Дьюи и, возможно, его помощник Полетти. Это было приблизительно понятно и вполне ожидаемо, но вот что не лезло ни в какие ворота, так это какое отношение ко всему этому мог иметь этот гаденыш полковник Эдди Хейген?

— Наверное, получил приказ и добросовестно его исполнял.

— Ты все время прерываешь меня Вуди, пытаешься ответить на вопросы, которых я даже не задавал… — Рафферти тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула. — А мои вопросы касаются прежде всего возможностей и вероятностей. Ведь что-то в нашем мире всегда начинается определенным образом — особенно в условиях окончательной победы в войне, — затем плавно и логически становится чем-то иным, потом превращается в третье, четвертое, ну и так далее. Все логически и закономерно. Все взаимосвязано. Тогда Сицилия 1943-го стала всего лишь началом большого пути. И что, разве невозможно предположить, что на этом дорога не остановится? Что вместо этого она, как и все дороги, пойдет дальше, приводя нас к нынешнему концу, который является чем-то совершенно иным, чем начало.

— Иными словами, к новому, текущему заговору.

Рафферти пожал плечами.

— Вполне возможно опровергать конкретные специфические заговоры, но невозможно опровергать возможность каких-либо заговоров вообще.

Сначала Палмер хотел сказать что-нибудь в опровержение этого довольно туманного предположения о новом заговоре, более-менее конкретные признаки которого ни он сам, ни Рафферти, похоже, никогда не смогут описать или хотя бы отдаленно проследить, но затем махнул рукой и передумал. Ни к чему все это. И сам себе сказал: «А зачем мне, собственно, факты? Я не хочу даже слушать бредовые гипотезы такого блестящего параноика, как Джек Рафферти! Даже если он мне друг».

— Ладно, Вуди, проехали. Вон идет твоя красотка. С твоего позволения я замолкаю.

— Спасибо, Джек. С твоей стороны это очень любезно.

Рафферти похлопал его по плечу.

— Да, я понимаю твои чувства. Кому как не мне… — Он прервал себя и нахмурился. — И все-таки отвези свою банкирскую задницу в Нью-Йорк на ваш «пикник» в понедельник. Поверь, я бы никогда не простил себя, если бы не сказал тебе об этом.

Элеонора выглядела очень бледной, но, вернувшись к столу, вела себя вполне адекватно. Вудс помог ей сесть на стул.

— А знаешь, Джек тоже присоединился к хору желающих отправить меня в Нью-Йорк.

— Ты решил поехать? — слабым голосом спросила она.

— Но у меня в понедельник назначена важная встреча в Бонне.

— Отложи ее на несколько дней, — предложил Рафферти. — Не бойся, от этого никто не умрет.

Девушка взглянула на него снизу вверх, и в ее карих глазах можно было заметить явное беспокойство.

— Он твой друг, — сказала она. — Его следует послушать.

— Господи, вокруг только мои друзья. — Палмер сел на свой стул. — Похоже, у меня нет ни одного врага в этом чертовом перекошенном мире.

Глава 30

Палмер знал, что ему снится сон. Иначе было бы просто немыслимо, чтобы бригадный генерал в отставке Эдвард X. Хейген (Эдди), председатель Совета директоров компании «Массачусетс аэроспейс» и член Совета директоров «Юнайтед бэнк энд траст компании» (ЮБТК) расхаживал в двубортном белом пиджаке, белоснежной рубашке, белом галстуке, широкополой белой фетровой шляпе и шикарных черно-белых кожаных туфлях. Он только что закурил длинную толстую сигару, сделал страшное лицо и злобно прищурился, стараясь как можно больше походить на Эдварда Г. Робинсона.^[56]

Вудс отодвинулся от девушки и сразу же проснулся. Потное тело стало холодным, как только он потерял контакт с животным теплом, которое они вместе создавали, лежа под одеялом прижавшись друг к другу. Какое-то время он неподвижно лежал, пытаясь подумать.

Скоро его тело охладилось настолько, что он начал дрожать — ведь в комнате работал кондиционер, и было совсем не жарко. Палмер сполз с постели и заковылял в ванную комнату, прихватив по дороге свои наручные часы. Они показывали либо шесть утра, либо двенадцать тридцать дня. От выпитого накануне вина глаза буквально слипались. Он сел на крышку унитаза и задумался, пытаясь использовать логику как единственное оставшееся у него оружие.

Итак, Джек Рафферти довез их до отеля где-то часа в три утра; ведь если бы сейчас было двенадцать тридцать, яркие лучи полуденного солнца уже вовсю пробивались бы через оконные шторы. Но поскольку этого, как ни странно, не происходило, Палмер сделал вывод, что проспал не более трех часов, когда этот чертов Эдди Хейген, в образе крутого мафиози, не вырвал его из объятий сладкого сна.

Решив это, то есть вопрос о времени, он понял, что уже полностью проснулся. Ему было хорошо известно, что у Элеоноры есть снотворныетаблетки или транквилизаторы, но все они в ее комнате на другой стороне холла. Короче говоря, нравится ему это или нет, остаток ночи в любом случае придется провести в бессонной скуке и серой унылости. Тут уж ничего не поделаешь.

Он молча прошлепал через спальню в гостиную и тихо закрыл за собой дверь. Сел в глубокое кожаное кресло и начал бегло просматривать один из тех гламурных журналов, которые отели охотно предоставляют своим посетителям. Помимо красочных картинок, они обычно изобилуют деталями того, куда надо пойти, что посмотреть, где побывать и вообще — что делать в городе, в котором туристу или командировочному практически нечего делать, кроме как глазеть на девушек в кабаре, на их вихляющие зады и прыгающие груди, бегать по магазинам в поисках дорогих побрякушек, фотоаппаратов, наручных часов, сувениров и духов.

Скоро Палмеру это надоело, и он, отбросив журнал, задумался о том, что же ему теперь делать со своей жизнью. За последние несколько лет ему нередко приходилось снова и снова задавать себе тот же самый вопрос, но однозначного ответа никогда не было. Более того, однажды его просто поразило открытие — уж не симптом ли это безумия, если человек в его возрасте, в его положении все еще не знает, что ему с собой делать?

Когда он был подростком, ему в принципе было незнакомо чувство нерешительности. Уже тогда ему было точно известно, не кем он станет, а кем, черт побери, он никогда не станет! Поскольку его старший брат Хэнли был первым, кому предстояло проходить обучение в чикагском банке их отца, чтобы впоследствии перенять его бизнес, Вудс был уверен — он будет кем угодно, но только не банкиром.

В самом начале войны Хэнли отправился в учебный полет, но в Пенсаколу так и не вернулся. Тела́ членов экипажа никогда не были найдены. Когда Вудс вернулся домой после войны, его старший брат уже не выступал чем-то вроде буфера между ним и отцом. К тому же Палмер уже́ был женат, поэтому единственным разумным решением было безропотно подчиниться воле властного родителя.

Сейчас, сидя в прохладном номере своего отеля и глядя, как небо на востоке становится все светлее и светлее, Палмер осознал, насколько проще делают жизнь такие вынужденные решения. Ведь если бы ему пришлось, стиснув зубы, силой пробиваться в банковский бизнес, тогда его наверняка ожидали бы долгие мучительные раздумья и вечные сомнения: а было ли его решение правильным? Зато когда тебе вручают это дело, причем весьма выгодное и доходное, так сказать, «на блюдечке», по праву рождения, это полностью меняет картину! И только теперь, спустя несколько десятилетий, похоронив отца, продав его банк и переехав в Нью-Йорк, от которого его всегда тошнило, но в котором собственно и делаются главные финансовые дела, он начал задавать себе безрадостные вопросы, ответы на которые следовало бы искать еще тогда, в самом начале пути, когда ему только предстояло принять решение.

Словно впереди еще целая жизнь, подумал он.

В этом-то все и дело. Нет у него столько времени — в соответствии с актуарными таблицами^[57] ему осталось всего где-то около двадцати лет, да и то в среднем; при этом статистика включает и мужчин, которые долго живут, и тех, кто рано умирает. Более того, нет никакой гарантии, что кто-либо из них полностью проживет весь отпущенный ему срок. Он уже и так фактически профукал первые пятьдесят лет своей жизни. Конечно же, со стороны все выглядело совсем иначе. Его, по сути, скучная жизнь казалась другим интересной, на редкость увлекательной и даже достойной здоровой зависти. Как и большинство людей его возраста, он уже промотал свою молодость и теперь вполне успешно растранжиривал свои зрелые годы. У него было достаточно честности, чтобы полностью осознать это, но недостаточно проницательности для понимания того, что делать дальше.

Неспособность принять решение нередко ставила его в самые нелепые ситуации. Например, вроде той, в которой он вольно-невольно оказался сейчас в связи с этим заседанием Совета директоров в ближайший понедельник. Когда все подряд, включая даже абсолютно посторонних людей, настаивали на том, что ему обязательно надо там быть, а он снова медлил… Что, собственно, Джек Рафферти или, тем более, Элеонора знают обо всем этом? И, тем не менее, они оба, равно как и Джинни, Билл Элстон и Гарри Элдер, были абсолютно уверены: его главная задача заключалась в том, чтобы срочно вытащить банк из так называемого кризиса.

Все выглядело так, будто его миссию по поручению Фонда всерьез не воспринимал никто, кроме него самого и, возможно, еще нескольких олухов царя небесного, вроде Фореллена. Ну и, само собой разумеется, мистера Матера, его босса в Нью-Йорке.

Палмер встал, босиком обошел вокруг гостиной, пытаясь найти термостат, которым можно отключить охлаждение. Наконец, найдя то, что искал, выключил кондиционер и вдруг понял, что слабый звук в комнате, на который он раньше просто не обращал внимания, вдруг пропал. Тем не менее, ходить по гостиной, чтобы согреться, он не перестал. Конечно, можно было поступить проще: зайти в спальню и взять там халат, но ему почему-то просто не хотелось этого делать.

В общем, не сто́ит делать его миссию более серьезной, чем она есть, решил Палмер. Он ведь и сам вначале использовал ее всего лишь как предлог для приятного отпуска, как повод как можно скорее улететь из ненавистного Нью-Йорка, а потом в качестве алиби, дававшего ему возможность оставаться с Элеонорой, так как ему была невыносима сама мысль о расставании с ней. Даже на несколько дней. Ну и с чего бы всем остальным воспринимать его миссию серьезно? За исключением, естественно, Г.Б. …

С точки зрения Элеоноры, ему, конечно же, ровным счетом ничего не стоит отменить все встречи, ненадолго слетать в Нью-Йорк и тут же обратно — сюда, где она будет ждать его. Он знал ее уже достаточно хорошо, чтобы понять — ее обещание не пустые слова.

— Где ты? — услышал он ее жалобный голос из спальни.

— Спи, спи, я здесь.

Дверь в спальню открылась, и Палмер, повернувшись, увидел в проеме совершенно голую Элеонору. Она молча смотрела на него, затем тыльной стороной руки кошачьим движением отбросила волосы со лба.

— Господи, какой же здесь ледяной холод.

— Иди сюда, Элли, садись мне на колени.

Она подошла к нему медленными, неуверенными шажками, потому что ее глаза еще не совсем открылись после сна. В первых горизонтальных лучах утреннего солнца, уже пробивавшихся через оконные жалюзи, ее грудь маняще отсвечивала розовато-золотистым светом. Элли села на его слегка расставленные колени лицом к нему, наклонила его лицо вниз, спрятав между своих грудей. Их тепло обожгло холодные щеки Палмера. Затем она начала ритмично раскачиваться взад-вперед, и через какое-то время ей удалось втянуть его член в себя, хотя тот и был еще мягким.

Палмер откинулся на спинку кресла и улыбнулся ей.

— Такого в Нью-Йорке не найдешь. Так почему же я должен лишаться этого? Пусть даже всего на несколько дней…

— Потому что это всегда ждет тебя здесь, — пробормотала она; теперь уже она не раскачивалась, а делала медленные круговые движения, сделав его пенис как бы центром их маленького мира. — Я всегда твоя.

Постепенно этот центр становился все тверже и тверже, и Палмер почувствовал, как ее вульва затягивает его еще глубже в себя. Она подняла одну из своих длинных элегантных ног и положила ему на плечо. А через некоторое время, сняв свою ногу, начала медленно, движение за движением, поворачиваться к нему спиной. Он положил руки на ее округлые ягодицы, которые теперь ритмично прыгали вверх и вниз, сначала проглатывая его, а потом ненадолго выпуская только для того, чтобы тут же вернуть его назад. Когда он достиг оргазма, короткие жалящие взрывы экстаза, один за другим, подобно пулеметной очереди, один восхитительней другого, начали сотрясать его, пока последний из них не исторг из его груди звериный вопль. Вопль восторга и счастья! Палмер отпустил ее ягодицы, затем, полностью обессиленный, откинулся на спинку кресла…

Проснувшись, он обнаружил, что лежит в постели рядом с Элеонорой, в тепле и безопасности, при этом совершенно не помня, как он здесь оказался. Его наручные часы показывали семь утра.

Она уже не спала и внимательно за ним наблюдала.

— Ты никогда раньше так не кричал. Это даже напугало меня.

— Ничего, все в порядке.

— Я знаю, но все равно слегка испугалась.

У него во рту вдруг пересохло. Он попытался смочить его, и через пару минут это ему удалось.

— Я все-таки решил лететь в Нью-Йорк в воскресенье. Буду здесь, во Франкфурте где-то во вторник или среду.

Элеонора кивнула.

— Ты так кричал, потому что это было хорошо?

— Это было божественно.

Она снова кивнула.

— Тогда тебе следовало бы кричать еще сильнее. Не надо себя сдерживать. Обещаешь мне попробовать?

Вудс усмехнулся.

— Все, что угодно. Обещаю тебе сделать все, что тебе захочется.

— Все дело здесь в мужской мистике. Маленькие мальчики не должны плакать. Взрослые мужчины тоже не плачут. А когда они испытывают оргазм, то должны притворяться, что ничего особенного не произошло. Не притворяйся со мной, chéri. Не сдерживай себя, хорошо?

— Да.

Она ласково погладила его по груди.

— Что же касается Нью-Йорка, думаю, тебе надо отменить все встречи на сегодня и на понедельник. Тогда у нас будет весь день сегодня, завтра и полдня в воскресенье. Сходим на Рейн и к Мозелю…

— Отменить все встречи?

— Да, иначе у нас будет одна только суббота, а это для меня слишком мало.

— Жадная.

— Да, жадная. И если мы не будем видеться целых три дня, я хочу иметь тебя сейчас столько, сколько смогу. Ни больше ни меньше.

Палмер закрыл глаза.

— Ты всегда говоришь правильные вещи, — пробормотал он. — Бог мой, Элли, как же я тебя люблю! Когда я был внутри тебя, я чуть не умер. Это была страсть на кресте. Сладостная до боли! — Он открыл глаза и смущенно засмеялся. — Знаешь, ты это… ты жизнь, смерть и воскресенье.

— Правда? На самом деле?

— Правда. А теперь забудь обо всем, кроме того, что я тебя люблю. Очень люблю, неистово люблю. — Он притянул ее к себе, несколько раз страстно поцеловал. Ее губы пахли ранним утром, запах, который он больше всего любил. Затем произнес: — Ладно, отменяй все встречи. Давай прокатимся по реке.

Она тут же выпрыгнула из постели.

— Mein Gott! А вдруг мы пропустили Schnellfahrt?^[58]

— Простите, мисс Грегорис?

— Это прогулочный катер, отплывающий из Майнца. — Она схватила телефон и быстро затараторила в трубку по-немецки. — Nein, nach Koblenz, bitte, — повторяла она. — Rheinabwaerts, nein aufwaerts.^[59]

Через несколько минут она, наконец, довольно кивнула, повесила трубку и коротко сказала:

— В нашем распоряжении всего тридцать минут.

— Was ist los?^[60]

— Лимузин подберет нас у подъезда отеля ровно через тридцать минут и доставит в Майнц без четверти девять, как раз ко времени, когда Schnellfahrt отдает концы.

— Неужели Schnellfahrt этим занимаются тоже?

Элеонора бросила на него внимательный взгляд, затем, видимо, чтобы не рассмеяться, прикрыла рот ладошкой.

— Быстро же ты превращаешься в грязного старикашку.

Палмер выпрыгнул из постели, схватил ее, крепко прижал к себе.

— Старикашку?

Глава 31

Schnellfahrt, как позже узнал Палмер, в принципе означало не «прогулочный катер», а всего лишь «быстрый катер», который вовсе не походил на большие белоснежные теплоходы, которые курсировали по Рейну в обоих направлениях. Schnellfahrt обычно пропускал ряд поселений и деревень, по меньшей мере дюжину или полторы, делая короткие остановки только у некоторых из них.

Бо́льшую часть времени Палмер и Элеонора проводили в плетеных шезлонгах на верхней палубе, глядя, как мимо них плавно «проплывают» живописные берега Рейна, с интересом рассматривая встречающиеся по пути старинные замки и крепости… На их прогулочном катере, похоже, были в основном американцы и пожилые немецкие фрау. Когда они проплывали мимо знаменитого гранитного утеса Лореллеи, слишком крутого, чтобы выращивать на нем виноград, динамики местной системы оповещения вдруг прекратили свое монотонное бормотание на трех языках, на которых они довольно скучно рассказывали о достопримечательностях, мимо которых проплывал катер, несколько секунд помолчали и вдруг начали транслировать запись давно забытой песни Штрауса «Лореллея». Палмеру бросилось в глаза, что все пожилые немецкие фрау тут же начали тихо подпевать, время от времени всхлипывая от воспоминаний былых времен.

— Это так печально, — прошептала Элеонора ему на ухо. Прошептала, чтобы не обидеть пожилых женщин и чтобы ее слов не услышали американские туристы.

— Это, наверное, очень старая песня.

— Да, но для них это вечная песня. Тебе ведь прекрасно известно, что́ им пришлось пережить. За две войны потерять и своих отцов, и мужей, и сыновей и даже внуков!

— Те две войны начали сами немцы.

Она отшатнулась от него.

— Разве это имеет значение?

У Палмера вдруг появилось чувство, будто он ступил на зыбкий песок. Оказывается, он совсем не знал эту девушку. Хотя твердо знал одно: она была нужна ему настолько сильно, что он был готов на все, на все что угодно, лишь бы она оставалась с ним.

— Нет-нет, думаю, не имеет, — торопливо ответил он, как бы закрывая тему, которую сам же и поднял.

— Тогда зачем об этом говорить? Нам всем хорошо известно, что немцы сами себе злейшие враги. Но причем здесь все эти женщины? Что они-то могли сделать?

Палмер неопределенно пожал плечами, все еще надеясь перевести разговор на другую тему.

— Да вроде бы ничего.

— Но, судя по твоему отношению ко всему этому, ты возлагаешь ответственность и за кайзера, и за Гитлера на весь немецкий народ.

Вудс ласково ей улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Слушай, хватит этих разговоров. Сегодня слишком хороший день. Давай лучше просто наслаждаться солнцем и жизнью. Она ведь так коротка.

Девушка глубоко вздохнула.

— Что ж, возможно, это всего лишь судьба, не более того, — уже куда более спокойным тоном сказала она, но тут же продолжила: — Ты считаешь их всех виноватыми, как будто самая обычная женщина была в состоянии хоть что-нибудь сделать против германской военной машины. Хотя сейчас, по иронии судьбы, весь мир считает, что вы, американцы, несете прямую ответственность за то, что ваша военная машина делает во Вьетнаме.

— Снова «вы, американцы»?

— Да, снова. — Она слегка отодвинулась от него, как бы подчеркивая вдруг возникшее разногласие между ними. Но… не между их шезлонгами, в которых они удобно полусидели-полулежали. Когда Элеонора шевелилась, от ярких лучей солнца в ее густых волосах мгновенно вспыхивали и тут же гасли рыжие сполохи. — Да, вы, американцы. Последний раз, когда мы ссорились, речь тоже шла о личной ответственности, разве нет?

— Да, шла, согласен.

— И вот мы снова воюем. Причем на ту же самую тему.

— Причем ты стои́шь на очень шатких позициях, — заметил Палмер. — Потому что либо каждая из этих пожилых фрау несет личную ответственность за кайзера и фюрера, а я — за Вьетнам, — либо все из нас невиновны.

— Ничего себе. — Она слегка прикрыла глаза. — Все за всё в ответе, chéri. Таким, как мы с тобой, не следует об этом забывать.

— Почему?

— Да, и вот еще что, — сказала она, неожиданно снова садясь. — Как можно сравнивать престарелую немецкую Hausfrau^[61] с главой одного из основных источников финансирования американской военной машины?

— Mein Gott!

— Ее личная ответственность имеет совершенно иной характер, и к тому же она несравненно меньше твоей. — Во время этой возбужденной тирады глаза Элеоноры заметно потемнели. — Ты же не будешь отрицать, что именно твой ЮБТК стал стержневым элементом финансирования американских военных усилий?

— Не буду. Равно как и то, что, кажется, мы оба работаем на это.

Лицо девушки на секунду застыло, затем расслабилось, и на нем появилась легкая улыбка.

— Да, ты опытный полемист, в этом тебе не отказать, — тихо сказала она, покачивая головой. — Тебя, случайно, не иезуиты обучали?

Палмер пронаблюдал, как она снова откинулась на спинку шезлонга. Судя по всему, кризис миновал, и можно было возвращаться к нормальной жизни.

— Три года тому назад, — неторопливо начал он, — или еще раньше, я точно не помню, со мной беседовали как с претендентом на место вице-президента ЮБТК. Решение принимал некий Лэйн Бэркхардт, которого я впоследствии уволил с поста председателя банка. Сейчас он на пенсии и до сих пор люто меня ненавидит. Хотя, по правде говоря, выкинув его из гнезда, я, возможно, подарил ему лишних десять лет жизни. Когда Лэйн беседовал со мной, он из кожи вон лез, чтобы произвести на меня впечатление исключительной важностью работы, которую он мне тогда предлагал. Несколько раз многозначительно повторил, что банкиры весьма необычные люди, что они должны уметь видеть вещи намного яснее, чем другие. Сказал, что наш мир разделен на два лагеря и что в лагере капитализма правит США. А когда вы говорите «США», то имеете в виду банки, постольку именно они финансируют развитие страны. А когда вы говорите о действительно крупных банках, то прежде всего имеете в виду ЮБТК, потому что он из всех самый крупный. А когда вы упоминаете ЮБТК, то имеете в виду… его, Лэйна Бэркхардта. Потому что этим банком управляет единолично он сам.

— А теперь им управляешь единолично ты сам.

— Лэйн оказался на улице, так как наивно полагал, что на самом деле управляет ЮБТК. Что, естественно, совсем не соответствовало действительности. От него тогда зависело не больше, чем от меня.

— О, это совсем нехитрая логика.

— Никогда не сто́ит позволять себе обманываться регалиями или громкими званиями. Банк — это такое же деловое предприятие, как любое другое. В нем производится продукт, который нужен сообществу. Да, когда я нахожусь во главе банка, одного моего слова достаточно, чтобы сменить брэнд туалетной бумаги во всех наших туалетах, отказать в кредитах там или дать огромный кредит здесь. Но в конечном итоге, если я не буду делать то, чего хочет сообщество, мне все равно придется уйти, как Лэйну. Рано или поздно кто-нибудь обязательно выкинет меня из гнезда.

— Это сообщество, — неуверенно произнесла Элеонора. — Что…

— В основном это деловое сообщество, — объяснил Палмер. — Банк нашего калибра работает в основном на бизнес. Мы, конечно, открываем чековые и сберегательные счета для частных лиц, но это делается прежде всего для того, чтобы иметь постоянный источник наличных денег. Мы живем или умираем в прямой зависимости от того, насколько хорошо или плохо мы обслуживаем бизнес.

Элеонора понимающе кивнула и тут же показала рукой на два утеса с небольшими каменными террасами на вершине.

— Видишь? Вон там, по правому берегу, — это Burg Katz, а по левому — Burg Maus.^[62]

Палмер долго смотрел на вздымающийся утес с крошечными виноградниками, прилепившимися то тут, то там, короче говоря, везде, где склон утеса был не слишком отвесным или где имелись естественные, достаточно пологие площадочки. На вершинах высились мощные крепости с башнями.

— Значит, Katz und Maus? — переспросил он.

— Скоро будем в Кобленце, — вместо ответа сказала Элеонора, вставая и отходя к поручню. — Спасибо за урок политэкономии.

— Это была лекция, а не урок.

— Мы можем продолжить ее в машине. Нас будут встречать на «фольксвагене» в порту Кобленца.

Палмер тоже подошел к поручню.

— Тебе что, удалось устроить все это одним телефонным звонком из отеля?

— Портье помог.

— Значит, портье отменит и все мои встречи?

— Он очень обязательный и надежный человек.

— Допустим, но… — Палмер вдруг остановился и махнул рукой. — Да бог с ним. Есть вещи куда интересней, чем политэкономия и добросовестность портье. О них и надо говорить.

— Хорошо, тогда слушай. Мы медленно поедем вдоль Мозеля к Триру. Будем останавливаться в каждой деревушке, пробовать вино местного разлива. Останавливаться будем в самых скромных гостиницах. После обеда будем немного отдыхать. Потом гулять среди виноградных кустарников, а после ужина спать. Ты будешь в восторге, не сомневаюсь.

— А мы будем встречаться с твоими родителями в Трире?

— Только если ты этого захочешь.

— И с Таней тоже?

Элеонора резко отвернулась от него.

— Вон, смотри! — воскликнула она, указывая куда-то вперед. — Еще один поворот, — и прямо перед нами, как на ладони, откроется Кобленц.

Глава 32

Пятница и суббота, казалось, слились в одну широкую реку времени, плавно текущую по жизни со всеми ее извилинами и поворотами, постепенно открывая вечности все новые и новые красоты. Потом Палмер, конечно же, смог вспомнить лишь отдельные, особо запоминающиеся моменты и сцены, но сейчас, лежа в одиночестве в своем отеле в Трире, он пытался поскорее заснуть, чтобы быть в форме перед ранним отъездом во Франкфурт и последующим перелетом в Нью-Йорк. Перед его закрытыми глазами бесконечной чередой проходили яркие картинки всего того, что происходило с ними за последние два дня.

Он ужасно скучал по девушке, но они оба решили, что будет лучше, если она проведет эту ночь у родителей, хотя у них была всего лишь крошечная квартирка. Ему же Элеонора заказала номер «люкс» в суперсовременном отеле «Порта Нигра», прямо против которого высились знаменитые древние Римские ворота, давшие, собственно, название отелю. Трир, или Трев, как веками называли этот город французы, когда вновь и вновь завоевывали его, стал колонией Древнего Рима еще за век до Рождества Христова и сохранил руины старого города в куда лучшем состоянии, чем развалины самого Древнего Рима.

Более подробно о городе он узнал от девушки во время обеда с ее родителями. В их присутствии она казалась настолько моложе, что ее легко можно было принять за старшеклассницу, горящую желанием показать знание города, который ее семья теперь называла своим домом.

Долгое путешествие по извилистой дороге вдоль реки Мозель к Триру началось в порту Кобленца, где их встречал представитель туристической фирмы «Херц» в фирменном желтом пиджаке — он стоял рядом с бледно-голубым «фольксвагеном», размахивая высоко поднятым над головой черно-белым флажком фирмы. Первой за руль села Элеонора и по двухполосной автостраде, извивающейся вдоль реки, величавые воды которой иногда протекали буквально в нескольких дюймах от кромки дороги, быстро выехала из города в Мозельскую долину.

Теперь, когда он лежал в темноте своего шикарного номера, Палмеру казалось, что они пересекли Мозель по меньшей мере дюжину раз, если не больше, по мостам, на паромах… Обычно, съехав с дороги к причалу, они с Элеонорой видели, что паро́м, как назло, стои́т на противоположной стороне реки́. Но, едва заметив их сигнал, поданный поднятой рукой, паромщик тут же перегонял паро́м к причалу на их берегу. Насколько помнил Палмер, паро́м мог перевозить четыре «фольксвагена» или четыре высококолесных трактора, которые, казалось, были неотъемлемой частью местного ландшафта. Или… один «кадиллак».

Здесь трактор считался чем-то вроде семейной машины. В основном американского производства с прицепом, обычно до отказа заполненным здоровенными пластмассовыми контейнерами с жидким удобрением или раствором инсектицида. Был июнь, пора первых сенокосов, и Вудсу с его девушкой, когда они проезжали сельские районы, то тут, то там уже попадались на глаза первые стожки сена. Виноград в это время только начинал созревать и формироваться в большие гроздья.

Палмер отчетливо представил себе первый увиденный им за́мок — Турантов в Алькене, вернее, его руины с двумя башнями-близнецами приблизительно в двух тысячах футах над уровнем реки. Им пришлось ехать на самой низкой передаче: горная дорога была очень узкой и неровной. Через бойницы для лучников в толстых каменных стенах они могли видеть кажущиеся с такой высоты совсем маленькими баржи, медленно плывущие по невозмутимой водной глади реки́. В свое время власти Алькена решили сдавать помещения за́мка в аренду, преследуя в основном две цели: во-первых, как реальную возможность постоянно их ремонтировать и тем самым поддерживать в хорошем состоянии и, во-вторых, поставить заслон заезжим вандалам, растаскивавшим исторические ценности буквально по кусочкам. От чересчур любопытных взоров посторонних частные владения надежно скрывали высокие живые изгороди и сады с буйно разросшимися горными растениями и цветами.

— Здесь мы могли бы счастливо прожить всю оставшуюся жизнь, тебе не кажется? — игривым тоном спросила Элеонора. — Как считаешь, это достаточно романтично?

— С чего это ты взяла, что я романтик?

— Не рассуждай. Просто ответь на совсем несложный вопрос: ты хотел бы здесь жить?

— Да, с превеликим удовольствием.

— Тогда ты самый настоящий романтик.

Палмер с любовью смотрел, как порывы ветра треплют ее каштановые волосы и заставляют цветы кланяться, иногда пригибаясь чуть ли не до самой земли. А яркое солнце щедро дарило свои жаркие лучи и им, и винограду, и реке. Здесь не было ни ЮБТК, ни Эдди Хейгена, ни секретных микрофильмов, хитроумно запрятанных в упаковке рубашки…

И, конечно же, вино, вдруг вспомнил Палмер, лежа в постели. Вино! Не сладенькая жидкость в бутылках, которую можно купить в Нью-Йорке, а настоящее сухое мозельское, нацеживаемое прямо из бочки. Со вкусом натурального вина, без добавления сахара, совсем как нектар, как глоток дождевой воды в знойной пустыне, как невинный поцелуй… Самое интересное, что, несмотря на свои более чем очевидные достоинства, оно так и не стало предметом выгодного экспорта, поскольку его практически полностью здесь и выпивают. Видно, рачительные сельские жители ни с кем не хотят делиться таким, без преувеличения сказать, деликатесом.

До следующего за́мка Палмер добирался с большим трудом — это был Бург Эльц с его древней историей и высоченными башнями, — куда ему пришлось не менее получаса пробираться по заросшим лесным тропам. Тогда, за обедом со своими родителями Элеонора рассказала ему, что местная знать никогда не жила в Бург Эльце. Соответственно, никто и не воевал за право владения за́мком. Им владели горожане и купцы, которые не допускали, чтобы вооруженные армии находились где-нибудь поблизости.

К середине субботы Палмер стал уже самым настоящим экспертом по мозельским винам. Он отведал их в крохотных, живописных, как на картинке, деревеньках вроде Бейлстайна; пил их и в Кочеме, и в Кардене, и в Мариенбурге. Он пробовал «Зеллер Шварц Кац» в Зеле, «Вельнер Зонненур» в Велене и «Кровер Нахтарш» в Крове. В Граче, куда они добрались лишь в конце дня, им все-таки удалось найти Weingut^[63] с небольшим дегустационным залом, где обычно толпились оптовые торговцы, которым, без сомнения, давались на пробу десятки и десятки бутылок свежеотжатого вина. Но поскольку в данный момент Палмер и его спутница оказались там единственными посетителями, им пришлось довольствоваться полбутылкой вина «Граачер Химмелрайх», которое они не без удовольствия выпили из высоких зеленого стекла бокалов с золотистым ободком наверху.

Пожилая женщина, которая прислуживала им, оказалась владелицей Weingut, вдовой, чей сын теперь занимался вопросами производства вина. Он совсем неплохо знал английский и провел Палмера и его спутницу через земляные подвалы, где стояли огромные чаны, в которых изготавливалось вино, и специальные пневматические прессы, которые давили виноград медленным и осторожным нажимом.

Сейчас, лежа в постели в номере отеля, Палмер до сих пор чуть ли не физически чувствовал прохладу подвалов, естественную прохладу самой земли, не испорченную искусственным холодом кондиционеров. Тогда молодой винодел в комбинезоне и резиновых сапогах водил их от чана к чану, останавливаясь у каждого и не без удовольствия объясняя: «Это отборные сорта вин, это вина из поздних сортов винограда…».

— А вот здесь у нас фильтры, — с явной гордостью сказал винодел, останавливаясь перед довольно сложной на вид системой. — Вот видите? Раньше нам приходилось долго выдерживать свежее вино, дожидаясь, пока оно созреет. А сейчас мы прокачиваем его через несколько слоев асбестовых фильтров, и оно выходит, практически моментально, совершенно светлым и без малейшего намека на осадки.

Пытаясь припомнить детали их пребывания на Мозеле, Палмер почему-то прежде всего вспомнил те самые асбестовые фильтры в земляном подвале Weingut. Наверное, потому, что именно они спровоцировали его единственную серьезную размолвку с Элеонорой за все два дня их романтического путешествия. В тот поздний вечер они медленно раздевались в своем номере отеля, смертельно усталые после целого вечера дегустации еды и различных напитков на узеньких, полных заезжих туристов улочках и рыночных площадях старой лубочной деревеньки.

— У меня никак не идут из головы эти чертовы асбестовые фильтры, — задумчиво протянул Палмер, ложась в постель.

— Интересно, почему?

— В США асбест считается материалом-убийцей, — объяснил он. — Его кристаллы бессмертны. Разрушить их не может никто и ничто. Они оседают в слизистой оболочке легких и навсегда остаются там, постоянно притягивая к себе радиоактивные вещества. Со временем в легких образуются крохотные «жемчужинки», рано или поздно ведущие к смерти. — Он прикрыл свои глаза, пытаясь представить себе этот страшный образ. — «Жемчужины смерти»!

— Почему ты не сказал об этом там, в Weingut? — требовательно спросила она тогда.

— Я не совсем уверен, что кристаллы асбеста так же смертельно опасны, если их пить, а не только вдыхать.

— Наверняка опасны! — Полуодетая Элеонора, сердито жестикулируя, зашагала по комнате. — Ведь в пищеварительном тракте поверхность слизистой оболочки намного больше, чем в легких. Господи, да весь желудок — это одна слизистая! А ты просто молчишь и не считаешь нужным сказать хоть слово?

— Но ведь он сказал, что сейчас все мозельские вина фильтруются именно таким образом.

— Вот именно! — чуть не выкрикнула она. — Ты должен немедленно сообщить об этом местным властям.

— Ты сошла с ума?

— Пожалуйста, подключи совесть и соверши по-настоящему ответственный, человеческий поступок, — сказала она, в упор глядя на него. — Я никогда не смогу уважать человека, который предпочитает трусливо отмолчаться в подобной ситуации.

— Слушай, боюсь, ты чего-то не понимаешь. — Палмер вскочил с постели и тоже начал расхаживать по комнате, но в противоположном направлении. — Через асбест вино фильтруют французы, американцы и многие другие. Ты хоть представляешь, какую реакцию это может вызвать?

— Не имеет значения. Ты должен известить об этом власти. Это твой гражданский долг.

— Неужели ты думаешь, здесь об этом не знают? В США ни для кого не секрет, что асбест — убийца. Слухи об этом наверняка давным-давно докатились и до этих мест, нисколько не сомневаюсь.

— Нет? — В ее голосе прозвучала горечь и боль. — Значит, весь секрет в том, что винодельные компании сознательно, намеренно помещают в свое вино эти проклятые «жемчужины смерти»!

Палмер искренне рассмеялся.

— Видимо, тебе удалось найти еще один заговор? Что ж, в таком случае поздравляю.

— А ты полон решимости молчать об этом! Ничего не видел, ничего не слышал! Скажи, что́ тебя заставляет прикрывать этот заговор? Ты соучастник? Или винные монополии тоже финансирует твой ЮБТК?

Он снова рухнул на постель, в полном отчаянии от невозможности объяснить ей, что никаких винных монополий просто нет в природе. Более того, не успеет первый винодел прекратить использование асбестовых фильтров, как на него дружно набросятся все конкуренты, и тогда ему не поздоровится, это уж точно… В ту ночь они впервые за все последнее время спали на противоположных сторонах широкой постели. Лед между ними растаял только ближе к рассвету, когда Палмер, проснувшись, обнаружил, что она спит, уже плотно прижавшись к нему.

Сейчас, лежа в номере своего отеля, Палмер еще раз убедился, что даже если они поссорились, лучше быть в постели вместе с ней, чем одному. Намного лучше! Для него это означало огромные перемены. С Эдис они всегда спали раздельно, а с Вирджинией, когда случалось время от времени спать в ее постели королевских размеров, почти никогда не оставались вместе до самого утра.

Мозельская долина, ниже по течению после Бернкастела — вспоминал потом Палмер, — изобиловала крутыми холмами, а река была уже менее извилистой. Время от времени до них доносился рев невидимых глазу реактивных истребителей. Невидимых, потому что летали они на очень большой высоте.

— Очевидно, это служит существенным источником раздражения, — сказал он отцу Элеоноры за тем званым обедом. — Наверное, трудно мирно выращивать виноград и одновременно слушать рев реактивных истребителей, ведущих тренировочные воздушные бои прямо у тебя над головой. Головная боль от всего этого, конечно, ничего хорошего, но моральный шок, должно быть, еще хуже.

Ее отец выглядел, как рано поседевший жокей: невысокого роста, худенький, с тонкими губами и серьезным лицом, узким внизу и постепенно расширяющимся кверху до на редкость высокого лба. Который, кстати, унаследовала от него и его дочь Элеонора. Говорил он, как и она, на неплохом варианте английского, но, видимо, из-за отсутствия практики, довольно запущенном. Впрочем, дополнительную многозначительность тому, что́ он говорил, придавал его тонкий, шуршащий, как бумага, тембр голоса — что-то среднее между шепотом и нормальным голосом.

— Если ВВС США уйдут отсюда, экономический шок будет несравненно бо́льшим, — сказал он тогда. — Поэтому мы готовы терпеть головную боль, лишь бы были доллары.

В его небольшой квартирке царил тот же дух временности, как и в квартирке Элеоноры в Париже на Монпарнасе. Те же белые стены, почти голые, без картин, тот же минимум самой простой мебели. Да, похоже, родители Элеоноры, как и она сама, были перелетными птицами, готовыми в любой момент тронуться в путь. Интересно, подумал Палмер, это свойство передается с рождением или его невольно приобретают, чтобы приспособиться к выживанию?

— Знаете, у нас в США то же самое, — согласился он с ее отцом. — Из-за долларов мы тоже все готовы на любую головную боль.

Вудс был немножко зол на самого себя за то, что выразил свою в принципе нормальную и правильную мысль именно таким образом. Прозвучала она как-то подхалимски, будто в душе он антиамериканец и готов стелиться перед европейцами. Вообще-то, никаких антиамериканских эмоций они и не выражали. Просто он сам, наверное, не ожидал от них особой любви к Америке, — например, их собственная дочь и не думала скрывать своей антипатии к Соединенным Штатам, — поэтому и позволил себе такое высказывание. Да и можно ли считать его антиамериканским? Ведь большинство американцев за доллар действительно пойдут на всё.

— Да, всюду одно и то же, — согласился с ним тогда ее отец.

— Чтобы жить, надо есть. И ради пропитания люди готовы смириться практически с чем угодно.

— И об этом не следует забывать, — вставила Элеонора не без скрытой боли и злости. В ней говорит какая-то старая обида, понял Палмер.

Тут мама Элеоноры с гибкостью, приобретенной за долгие годы страданий, тактично и практически совсем незаметно перевела разговор на другую тему.

— Не сердитесь за наш «Порта Нигра», герр Палмер, — сказала она. — Какие-то заблудшие души почему-то решили его «почистить», и теперь он уже не будет черным, каким был все последние двадцать веков.

— Теперь это будет «Порта Бланка»? — предположила девушка.

— Да, сейчас стало модным «чистить» всё подряд, — покачав головой, согласился Вудс. — Даже мировую святыню Нотр-Дам в Париже.

— Увы, вообще-то новое поколение всегда отрицает старое, — вставил отец Элеоноры. — Но нынешнее качественно совершенно иное. Оно отрицает даже памятники истории. — Его бледные, выцветшие глаза остановились на дочери, а лицо, казалось, стало еще у́же. — Доходят даже до того, что пытаются «чистить» свидетельства самой истории!

Коренастая, плотно сложенная мать Элеоноры тут же вскочила на ноги и начала шумно убирать со стола пустые тарелки и ложки, очевидно, пытаясь таким довольно необычным способом предотвратить казалось бы неминуемое столкновение между дочерью и отцом.

Сейчас, лежа в своей постели, Палмер пытался как можно точнее, желательно слово в слово, припомнить разговор, состоявшийся сразу после ужина, который почему-то встревожил его. Тогда он специально избегал любых упоминаний о маленькой девочке Тане. Ее не было у дедушки с бабушкой, а пото́м ему сказали, что ее увезли на уикэнд к друзьям.

— После того, как мы с тобой расстанемся в аэропорту, — сказала Элеонора в присутствии родителей, — я сразу же поеду, чтобы забрать Таню и провести с ней все оставшееся время. Жаль, искренне жаль, что тебе так и не удалось познакомиться с ней.

Но это ведь было до ужина, вспомнил вдруг Палмер. После ужина и после всего этого вина из погреба отца Элеоноры, включая демонстративно-почтительно открытую кварту «Goldtropfchen» 1959 года — «золотой год века», — имя Тани снова прозвучало в беседе между мамой и ее дочкой. Вообще-то Палмер не был даже уверен, что это предназначалось для его ушей.

— Привезти ее сюда? — спросила мать.

— А почему нет? Да за кого он себя, черт побери, принимает?

Обе женщины вдруг заметили, что их гость сидит совсем рядом, и тут же автоматически перешли на немецкий. Палмер попытался было понять хоть какие-нибудь отрывки из их разговора, но хозяин дома продолжал монотонно бубнить о преимуществах винограда урожая 1959 года, поэтому единственно, что Палмеру удалось разобрать, было имя Дитер. Из чего он сделал логический вывод, что Таня проводила уикэнд со своим отцом, тем самым красавцем лыжным инструктором, кого, если, конечно, верить словам его подруги, он ей так сильно напоминал.

Сон медленно, но неотвратимо начинал брать свое. Все реальное постепенно отодвигалось куда-то на второй план. Последним ярким воспоминанием было имя его девушки — Элеонора. Теперь он знал, почему ее так назвали.

— В честь Элеоноры Дузе, всемирно известной итальянской актрисы — доверительно объяснила Палмеру ее мама. — Я всегда ее обожала, а Азоло был всегда близок ее сердцу. Дузе прожила в Азоло бо́льшую часть своей жизни. Там же родилась и наша Элеонора.

Сон наконец-то принял его в свои волшебные объятья, и Палмер провалился в никуда.

Элеонора…

Глава 33

В соответствии с расписанием самолет «Эр Франс» должен был вылететь из Франкфурта в девять сорок пять утра. Бледно-голубой «фольксваген» въехал на парковку аэропорта в девять пятнадцать. Они вместе с Элеонорой неторопливо прошли по практически пустому залу отлета, отдельные части которого все еще перестраивались, придавая помещению временный вид. Да, такое происходит чуть ли не во всех аэропортах мира.

Глаза девушки выглядели темнее, чем обычно, почти черными, с едва заметными следами теней. Она казалась сильно расстроенной и неспособной адекватно понимать смысл даже незатейливой беседы между ними.

— Так в Трире или во Франкфурте? — спросил ее Палмер. Он уже забрал свои билеты и теперь стоял возле выхода на посадку. Вудс явно опаздывал, но ему до смерти хотелось как можно дольше побыть с Элеонорой. Несмотря ни на что!

— Прости, что ты спросил? — спросила она, невидящим взглядом оглядываясь вокруг.

— Я спросил, будешь ли ты встречать меня здесь, во Франкфурте или все-таки там, в Трире.

— Ах, это… — Она остановилась, стараясь собраться с мыслями. Пальцы обеих ее рук крепко сплелись вокруг левой руки Палмера, словно она была не в силах его выпустить. Он почувствовал, как ее пальцы судорожно сжимаются и разжимаются, и это не могло его не обеспокоить. Затем она уже достаточно членораздельно произнесла: — Э-э-э… давай встретимся в Трире… Да, в Трире. Я буду у моих родителей. Их телефон найдешь в любом справочнике. Если мне придется куда-нибудь отъехать, они будут знать, где меня искать.

— А я надеюсь, у тебя уже будет новое расписание моих деловых встреч в Бонне.

Она снова окинула невидящим взглядом уже почти совсем пустой терминал, ее пальцы сжались еще сильнее. Казалось, до нее так и не доходило, что пальцы мертвой хваткой сжимают его левую руку, не давая ему возможности пройти на посадку.

— Новое расписание моих деловых встреч, хорошо? — как можно мягче повторил он.

Она несколько раз лихорадочно кивнула.

— Да, да, конечно. А знаешь, жаль, что вчера ночью нам так и не удалось побыть одним. Я жутко по тебе скучала.

— Не так сильно, как я… Ты прямо сейчас поедешь за Таней?

Последовало долгое молчание. Затем она, как бы нехотя, тихим голосом сказала:

— Да, за Таней.

Палмер вдруг вспомнил, что еще там, в отеле поклялся: он не будет больше спрашивать ее о девочке. Поэтому ласково произнес:

— По-моему, Элеонора — очень красивое имя. А у него есть уменьшительное имя? Например, Элли?

— Ни за что на свете!

— Нора?

— Я люблю тебя, — вдруг прошептала она и спрятала свое лицо у него на груди. И тут же отпрянула назад. Со стороны это движение могли бы и не заметить. — Нет, это невыносимо…

— Давай я отменю полет. К черту Нью-Йорк!

Элеонора медленно покачала головой, но взгляд ее снова стал каким-то рассеянным. Как будто она была где-то в другом мире. Потом все-таки вернулась.

— А как мне называть тебя? Вудс?

— Да, именно так меня и зовут.

— Полковник Рафферти называл тебя малыш Вуди.

— Полковник Джек Рафферти просто-напросто ирландский сумасшедший. — Он на секунду нахмурился. — Или это чистая тавтология?

— Малыш Вуди, — поморщившись, повторила она. — Ужасно!

— Согласен. Кстати, тебе совсем не обязательно называть меня как-либо иначе.

— Я люблю тебя, Вудс. — Ее лицо исказила гримаса страдания и боли, которой он никогда до сих пор не видел. — Я тебя обожаю. И мне хочется, очень хочется, чтобы ты во время нашей разлуки чувствовал себя таким же одиноким и несчастным, как я. Обещаешь?

— Обещаю.

Она довольно улыбнулась, ее лицо снова стало нормальным.

— И, пожалуйста, будь поласковей с Джинни. Я не желаю даже слышать, что ты был с ней суровым.

— Какая ты, однако, трогательно-заботливая. Особенно по отношению к тем, кого даже не знаешь.

— Нет, ты просто не понимаешь, — объяснила Элеонора. — Мне прекрасно известно, что́ она к тебе испытывает, и я просто невынесу, если узнаю, что ты причинил ей еще больше страданий.

— Звучит подозрительно. Будто ты пытаешься выдать мне лицензию на воровство.

— То есть спать с ней? — Она бросила на него пристальный взгляд. — Что ж, если ты почувствуешь, что ей от этого будет легче, то да.

— Прости, но я не верю ни одному твоему слову.

Она кивнула.

— Да-да, конечно же, мне даже представить себе трудно, что ты будешь с ней спать, но я постараюсь понять, chéri. Поверь мне, я пойму. Ей казалось, ты принадлежишь ей и только ей одной, но все случилось совсем не так. Для женщины это самая настоящая трагедия. А вот я твердо знаю, что ты ко мне вернешься. Это восхитительное чувство. И оно делает женщину щедрой, очень щедрой. Хотя, возможно, и очень глупой.

Они оба громко рассмеялись.

— Вот уж не думал, что возвращение в Нью-Йорк будет для меня куда более опасным, чем можно было бы предположить, — не переставая улыбаться, сказал он.

Ее взгляд снова начал беспорядочно блуждать по сторонам. На какое-то время Палмер опять ее «потерял». Затем Элеонора вроде бы «вернулась», хотя часть ее по-прежнему оставалась где-то там, в прошлом.

— Да, Таня, — без всякой связи произнесла она. — Надеюсь, когда ты вернешься, она будет со мной. Вы должны познакомиться друг с другом, Обязательно должны познакомиться.

— Ты надеешься? А что мож… — Палмер осекся. — Хорошо, я вернусь самое позднее в среду вечером. Подготовь, пожалуйста, список всех моих встреч в Бонне на пятницу. Я хочу провести весь четверг только с тобой.

Она рассеянно кивнула.

— На пятницу в Бонне. Хорошо.

— Послушай, одно твое слово, — и я отменю всю эту чертову поездку, — сказал ей Палмер. — Клянусь всеми святыми!

— Нет, ты должен лететь. Должен! А я буду ждать тебя здесь, в Трире.

— Мы можем поцеловаться?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, я и без того умираю, — и показала на девушку в форме «Эр Франс», которая делала ему нетерпеливые знаки. — Ну все, иди.

Он наклонился и нежно поцеловал ее в щеку.

— Значит, в среду здесь, в Трире.

— В среду здесь, в Трире… Ах да, вот еще что…

— Что? — Он уже шел к выходу, но остановился.

— Если у тебя будет время…

— Да?

— Узнай, что сможешь, про асбест. Применяют ли его там у вас, в Штатах.

Он расхохотался так громко, что толстая женщина, державшая на руках йоркширского терьера, обернулась и бросила на него осуждающий взгляд.

— В среду здесь, в Трире, — не обращая внимания на рассерженную женщину, прокричал он Элеоноре. Затем быстро прошел через выход и побежал к самолету. Ровно через три минуты «Боинг-727» уже выруливал на взлетную полосу…

Часом позже служащие «Эр Франс» в аэропорту Орли уже торопливо вели Палмера из одних ворот в другие, где проходила посадка на «Боинг-707», вылетавший в Нью-Йорк. Он так сложил свои вещи, что бо́льшую часть одежды оставил в двух больших чемоданах в отеле «Интерконтиненталь» во Франкфурте. Удобно устроившись в кресле салона первого класса и бросив прощальный взгляд в иллюминатор на удаляющийся Париж, Палмер вспомнил, что будет в Нью-Йорке только где-то после обеда и что никто из ЮБТК об этом пока не знает. В суете приготовлений к срочному отъезду у него не нашлось времени предупредить своих коллег о своем неожиданном решении ненадолго вернуться. Тем более проинформировать их о рейсе и точном времени прилета. Собственно, все, что он успел сделать, это упаковать еще один костюм, две рубашки, нижнее белье, несколько пар носков и галстуки.

Да, ему действительно пришлось потратить много времени накануне их отъезда на Schnellfahrt. Надо было внимательно просмотреть картонные прокладки остальных рубашек, ну и, само собой разумеется, другие укромные места, куда можно было что-либо спрятать. Ведь в его отсутствие оставшийся багаж могли обыскать, чтобы найти те самые микрофильмы и предать их огласке. В планы Палмера это совсем не входило. Более того, нежеланные «гости» вполне могли заложить и какие-либо иные компрометирующие улики. Во всяком случае, один раз это им вполне удалось. Причем когда он был там, где-то совсем рядом. Хотя… может, с его отъездом в Соединенные Штаты нездоровый интерес к нему на какое-то время утихнет? Что ж, остается только надеяться.

Набрав высоту, «707» вскоре перешел на систему автоматического пилотирования. Палмер откинулся на спинку кресла и приготовился к долгому, скучному перелету. И почему это всё что-нибудь мало-мальски интересное происходит только тогда, когда с полетом возникают проблемы?

До него вдруг дошло, что он самым бессовестным образом бросил своего друга Джека Рафферти, даже не попрощавшись. Тот наверняка ожидал встретиться с ним еще раз, а он чуть ли не тайком улизнул в Нью-Йорк, не удосужившись хотя бы оставить сообщение по телефону. Впрочем, поскольку он достаточно хорошо знал Джека, то нисколько не сомневался, что ему давно уже все было известно, включая их мозельскую идиллию и даже то, чем миссис Грегорис кормила их в тот самый званый ужин — жареный цыпленок и теплый Kartoffelsalat.^[64]

Интересно, искренне ли Джек говорил о том, что стал практически типичным европейцем? Вряд ли. Ведь абсолютно ошибочна даже его основная теория о том, что процесс «превращения» в европейца неизбежно включает в себя куда большую терпимость к таким явлениям, как, скажем, шпионаж и агентурная деятельность. А вот ни один, ни другой из старших Грегорисов не страдали особой беспринципностью, и, тем не менее, как обоих этих стариков, так и их высоколобую дочь с ее асбестовыми эскападами вряд ли можно было назвать нетипичными европейцами.

Расслабленно откинувшись на спинку кресла, Палмер мысленно представил себе Бург Турант с его двумя близнецами-башнями, нависавшими над величавым Мозелем и обвитыми плющом, нежно трепетавшим под порывами ветра. Нет, девушка была абсолютно права: снаружи он казался холодным, расчетливым банкиром, а глубоко в душе оставался неисправимым романтиком.

Но ведь Элеонора с самого начала говорила ему об этом, разве нет? Тогда, в Компьене, в той комнате над рестораном, когда он уже проспался и окончательно протрезвел, она взяла его руку, долго смотрела на ладонь, потом наконец сказала, что с его именем и в его плоти живут два человека. Один — циник, типичный продукт лицемерного шпионажа и банковского жульничества, каким его хорошо знал Джек Рафферти. А вот она увидела в нем другого — настоящего романтика, который хотел бы провести остаток своей жизни в разрушенном безжалостным временем за́мке, любуясь величаво текущей сонной рекой, постепенно старея и толстея от рислинга и Kartoffelsalat.

Вместе с тем, однако, не романтик, а именно циник оказался достаточно бдительным, чтобы обнаружить в своем гардеробе рубашку без его личной метки и со слишком уж тяжелой упаковочной картонкой…

Мозг Палмера переключился на другую сцену — в его номере во франкфуртском отеле у него на коленях сидит обнаженная Элеонора, и он гладит руками ее соблазнительные ягодицы… Через некоторое время, показавшееся ему одним мимолетным мгновеньем, до него как бы издалека донесся тихий, профессионально вежливый голос стюардессы, тактично сообщившей ему о том, что готова подать ленч. Палмер молча кивнул, и она тут же отправилась за тележкой с едой. Но поскольку ему сначала принесли шампанское, два сорта белого вина и отличный французский коньяк, то после обильного ленча Палмер снова быстро заснул. Проснулся он только через пять часов — его разбудил голос пилота из динамика, сообщавший пассажирам о скорой посадке в международном аэропорту Кеннеди.

Поскольку в столь ранний час народу было очень мало, проход через таможню занял у него буквально несколько минут. Затем он с небольшой дорожной сумкой на плече прошел через вращающиеся двери в основной зал здания для прилетающих. И, к своему глубочайшему удивлению, увидел Билла Элстона, который торопливо подошел к нему и взял его сумку.

— Господи, как же я рад видеть вас, сэр, — негромко, но с явно скрытым смыслом произнес он.

— Билл, откуда, черт побери, вам известно, что я прилечу именно этим рейсом?

— Очень просто, сэр. Я несколько раз говорил с Добером по телефону вчера и даже сегодня, — спокойно ответил Элстон, ведя Палмера через просторный холл к выходу на автостоянку, возле которой стояла небольшая старенькая «вольво». Сев на переднее сиденье рядом с Биллом, Палмер вдруг понял, что это собственная машина Элстона. Да, на него это похоже — выбирать себе машину, на которую никто никогда не обратит внимания, но которая будет служить ему долго и верно. Впрочем, он и сам человек довольно серый и неприметный, отметил про себя Палмер, однако сколько-нибудь серьезного изъяна у него при всем желании не найдешь.

— Я попросил Добера немедленно узнать авиалинию и номер вашего рейса, иначе его работа не будет стоить и ломаного гроша, — не без горделивой нотки произнес Элстон, довольно ловко выводя свой старенький «вольво» через лабиринт съездов и подъездов на забитую машинами скоростную автостраду, ведущую прямо к Манхэттену.

— А почему вы были уверены, что я возвращаюсь?

— Лично я не был, а вот Гарри Элдер был.

— Так, все ясно.

— Он приказал мне встречать все прибывающие самолеты до тех пор, пока я не смогу предъявить ему ваше «физическое тело».

— Иначе ваша работа не будет стоить и ломаного гроша?

По открытому бесхитростному лицу Элстона промелькнула тревожная тень.

— Надеюсь, я не превысил свои полномочия? — не без нотки искреннего беспокойства спросил он. Затем, немного помолчав, добавил: — Вы чем-то расстроены, сэр?

— Да, страдаю от перепадов.

Встревоженный взгляд на его честном лице стал еще более очевидным.

— Жаль, сэр, искренне жаль.

— Вы не совсем так или, скорее, совсем не так меня поняли. От перепадов не физических, а культурологических, — терпеливо объяснил ему Палмер. — Всего шесть часов назад я был в самом сердце Европы и наслаждался каждым проведенным там мгновеньем. И вот я уже тут, дома, торчу в банальной воскресной пробке. Ну и как, по-вашему, я себя должен чувствовать?

— Я вас понимаю, сэр. Очень хорошо понимаю. — Элстон с серьезным видом несколько раз кивнул головой. — Хотя на это можно посмотреть и с другой стороны: ведь если бы вы предпочли более поздний рейс, то воскресных пробок здесь наверняка было бы в десять раз больше, да и длились бы они намного дольше.

— И к тому же, — добавил Палмер, — здесь было бы уже часа два дня, а это слишком поздно даже для моего достаточно гибкого расписания. Кроме того, я смертельно устал и мне нужно хоть немного отдохнуть.

— Все это более чем понятно, сэр, но встреча, думаю, не займет очень много времени.

— Какая еще встреча? — досадливо нахмурившись, поинтересовался Палмер.

Билл Элстон бросил на него смущенный взгляд. Старенький «вольво» неподвижно стоял в среднем ряду скоростной трехполосной автострады Ван-Вик. Две другие, плотно забитые машинами, полосы тоже стояли без движения. Через некоторое время наиболее нетерпеливые водители начали яростно давить на клаксоны.

Палмер, нахмурившись, слушал эту привычную, но не очень-то приятную для его слуха какофонию: короткие отрывистые гудки, длинные, выводящие из себя завывания, печальные переливы и отрывистое тявканье… Короче говоря, типичная для Нью-Йорка симфония отчаяния и крушения надежд.

— Эта встреча… Мистер Элдер зарезервировал номер «люкс» в «Плазе». Он сейчас уже едет туда вместе с Донни. Полагаю, мы доберемся туда практически в одно время с ними.

Палмер выпрямился на сидении, вытянул шею и постарался рассмотреть, что было за машинами, стоящими впереди них. Он увидел только несколько высоких зданий, но не офисных небоскребов в Манхэттене, а, скорее всего, жилых высоток здесь, в Куинсе.

Воздух казался серым, необычно густым и с каким-то грязно-желтоватым оттенком, делавшим здания, деревья вдоль автострады и даже стоявшие в пробке машины унылыми, заброшенными и… какими-то дешевыми.

Водитель машины, стоявшей прямо за их «вольво», яростно надавил на клаксон, издавший настолько яростный и пронзительный вопль, что Палмер откинулся назад и невольно закрыл уши.

Дома! Он снова был дома…

Глава 34

Худшего вечера и последовавшей за ним долгой бессонной ночи у Палмера, похоже, никогда еще не было за всю его долгую сознательную жизнь. Во всяком случае, так ему казалось, когда все это с ним происходило. Хотя винить было, собственно говоря, практически некого. Если, конечно, не считать самого себя.

Гарри Элдер и его сын Донни ввели его в курс дела. Предельно подробно, стараясь не упускать ни мельчайшей детали. Билл Элстон, в свою очередь, предусмотрительно принес с собой на встречу полную повестку завтрашнего заседания Совета директоров, равно как и весь комплект разъясняющих материалов к ней, которые мисс Шермат, секретарь Палмера, со свойственной ей аккуратностью всегда готовила для него, независимо от того, будет ли он участвовать в заседании или нет.

Закончив свою работу к девяти вечера, все откланялись и покинули номер. По молчаливому согласию предполагалось, что Палмер проведет эту ночь в отеле, а не в своей холостяцкой квартире, куда кто-нибудь из оппозиции мог «совершенно случайно» позвонить и сразу догадаться о том, что Палмер секретно вернулся в Нью-Йорк. Естественно, никому и в голову не могло прийти прямо сказать Исполнительному директору ЮБТК, где или как тому проводить свою ночь. Однако, внимательно обдумав все это после ухода гостей, Вудс решил все-таки последовать их совету.

Сам Палмер, в общем-то, сомневался, что «оппозиция» либо уже пронюхала, либо вполне могла пронюхать о его тайном возвращении в Нью-Йорк. За последние несколько часов он уже успел, так сказать, реадаптироваться и начать жить в бешеном нью-йоркском темпе. В свое время, всего три года тому назад, когда Палмер сюда переехал, нью-йоркский образ жизни и мышления буквально привел его в ужас. Но как только стало ясным, насколько ему легко успешно думать и поступать в неординарном ультрасовременном стиле Нью-Йорка, он махнул рукой и безропотно принял его как одно из непреложных условий жизни. Все бы хорошо, однако неделя, всего неделя в Европе, похоже, наглядно показала ему, что использовать подобный образ мышления так же нелепо и бессмысленно, как вдыхать отравленный воздух.

Итак, сейчас около девяти тридцати вечера по Нью-Йорку или трех утра по трирскому времени, подумал Палмер, сидя в глубоком кожаном кресле своего номера в «Плазе» и потягивая из высокого бокала виски с содовой. Он молча ненавидел все, что происходило и в чем ему уже завтра предстояло принять самое непосредственное участие.

У него было достаточно времени, — особенно учитывая тот факт, что теперь он думал уже в нью-йоркском стиле, то есть намного агрессивнее и быстрее, по типу: сначала спроси себя «а что от всего этого получу я?», а затем прими решение «нет, пусть лучше это получат они!», — чтобы куда более спокойно и реалистично проанализировать некоторые довольно странные вещи, которые случились с ним там, в Европе.

Во всяком случае, одно было уже довольно ясно: часть шпионской работы была делом рук «оппозиции». Палмеру совсем не нравилось использовать это слово в данном контексте, поскольку это означало бы, что он полностью согласился с предположениями Гарри Элдера. Зато комментарии Джека Рафферти, которые тот сделал тем вечером в Брюккенкеллере, окончательно настроили Палмера против старого армейского приятеля Эдди Хейгена.

Теперь ему представлялось более чем вероятным, что весь этот подлый, непристойный заговор против него организовали именно Хейген и его сторонники в Совете директоров ЮБТК. Соответственно, им вполне могло быть известно о его неожиданном приезде в Нью-Йорк, чтобы лично присутствовать на заседании Совета. Да, могло. И, тем не менее, исходя из аксиомы «никогда не переоценивай интеллектуальные способности врага», Палмер принял окончательное решение: неожиданно, специально опоздав на несколько минут, явиться завтра на то злосчастное заседание и тем самым сразу же выбить почву у них из-под ног.

Ему стало вдруг предельно ясно: попытайся он связать микрофильмы в картонном вкладыше его рубашки с заговором Хейгена, он просто поставит себя в дурацкое положение, ну а если будет исходить из мотивов, предложенных ему Элеонорой, то тем самым полностью и окончательно сам себя уничтожит.

Чуть подумав, Палмер снял трубку телефона и продиктовал оператору номер Вирджинии Клэри. Терпеливо выслушал семь долгих гудков и положил трубку.

Затем снова взял трубку, дал оператору домашний номер Эдис и после третьего звонка неожиданно услышал ее ответ.

— Да? — Он почувствовал, как под ложечкой у него что-то болезненно засосало, но сдержался и как можно более небрежным тоном сказал:

— Эдис, привет, это Вудс. Я звоню, чтобы пообщаться с детьми.

— Ты и общаешься с одним из своих детей, — ответил тот же голос.

— Джерри? Боже мой, у тебя точно такой же голос, как у твоей мамы.

— Ты звонишь из-за океана?

— Нет, из Нью-Йорка. Я здесь на пару дней, а пото́м…

— Понятно.

— Вот, хотел повидаться со всеми вами до отлета назад, в Германию.

— У-у-у, а я думала, ты вернулся сюда навсегда.

— Нет, мне надо закончить кое-какие важные дела. В Европе здо́рово, Джинни. Давайте летом все туда поедем. Мальчики, ты и я. Как думаешь, мама вас отпустит?

— Не знаю. — Последовала недолгая пауза. — Понимаешь, ты здесь стал притчей во языцех. Чем-то вроде язвы.

— Джерри!

— Но это правда. Мы тут как-то попытались сказать ей, где именно ты в Европе, но она набросилась на нас с такой яростью, что я думала, у меня голову снесет… Вуди нет дома. Томми спит. У него легкий насморк, поэтому он лег спать пораньше. Мама куда-то ушла.

— Куда?

— Трудно сказать. А тебя это что, действительно интересует? Дело в том, что, как мне кажется, у нее появился бойфренд.

— Что ж, появился так появился. Конец беседы на эту тему. Найди, пожалуйста, другую.

— Хорошо… Ты еще будешь здесь завтра вечером? Мы показываем наш школьный спектакль.

— Постараюсь быть. В какое время?

— В восемь вечера. Приходи громко посмеяться над моими сценическими ремарками, ладно? Кстати, ты привез мне что-нибудь нормандское из Италии? Ах да, ты туда еще не добрался. И не забудь после того, как опустится занавес, бурными и неутихающими аплодисментами вызвать меня на бис два или, еще лучше, три раза. Не забудешь?

— Договорились. А наши мальчики там тоже будут? Тогда мы могли бы все вместе сходить куда-нибудь пообедать до спектакля. Или заскочить в ближайший ресторанчик, чтобы перекусить после.

— Сначала надо получить разрешение Сам-Знаешь-Кого!

— Нет, это совсем не обязательно, — заверил ее Палмер, тут же вспомнив условие соглашения о разводе, гарантирующее «неограниченный доступ к детям».

— Увы, придется. Давай я позвоню тебе в офис.

— Да, конечно, но только завтра после обеда. Не раньше. О моем возвращении никто пока не знает.

— Собираешься застать врага врасплох? Как ассирийцы на рассвете?

— Что-то вроде того.

— Здо́рово. Это по-настоящему здо́рово!

— Почему по-настоящему здо́рово? — спросил Палмер. — Что ты знаешь о банковском бизнесе?

— Да нет, я совсем не об этом. Здо́рово, что ты обещал прийти на наш спектакль, только и всего.

Закончив разговор с Джинни, Палмер снова попытался позвонить Вирджинии и снова безуспешно. Он бросил взгляд на свои наручные часы — всего девять сорок пять. Господи, ну почему у него нет ни малейшего чувства усталости?! Он ведь на ногах с самого раннего утра и, по идее, должен хотеть спать. Но, очевидно, его организм уже переключился на бешеный нью-йоркский ритм жизни, который диктовал ему свои законы.

Бойфренд Эдис — это, конечно, тоже тема для размышлений. Равно как и ее до странности параноидальное желание любыми путями воспрепятствовать неограниченному доступу отца к своим собственным детям. Ну и, само собой разумеется, кое-какие другие вопросы, которые надо было разделить на мельчайшие части и тщательно рассмотреть под микроскопом нью-йоркской паранойи.

Интересно, где в такой час могла быть Вирджиния? И с кем у нее свидание? Впрочем, если о его внезапном приезде сумел догадаться Гарри Элдер, почему то же самое не смогла сделать и Вирджиния? Тогда почему не позвонила? Или пробовала, но не знала, что он остановился не дома, а в номере отеля «Плаза»? Не может ли это означать, что Гарри перестал ей доверять? И поэтому ничего не сказал ей о закрытой встрече в отеле? Тогда почему доверяют самому Гарри? Ведь под подозрением должны быть мотивы любого и каждого из игроков!

Палмер допил виски и неторопливо распаковал свою дорожную сумку. Медленно, методично, одну за другой вынул все рубашки и нижнее белье, разложил их по полкам встроенного шкафа, затем начал развешивать костюмы на плечики. Тут его внимание привлекло что-то необычное — из нагрудного карманчика его серого костюма торчал уголок тончайшего шарфика в стиле «пейсли».^[65] Он нахмурился, выдернул шарфик из кармана. К нему была приколота коротенькая записочка: «Chéri, повяжи его на шею, когда приедешь в Бург Турант. Никаких накрахмаленных воротничков или галстуков. Их там просто не будет. Э.».

Палмер с довольной улыбкой опустился на постель, медленно ощупал разноцветный шарфик «пейсли», как бы вбирая в себя его нежную текстуру и теплоту. Затем откинулся на постель, прижал шарфик к лицу и несколько раз его поцеловал.

Громкие, а иногда просто пронзительные сигналы автомашин на широкой улице за окном отеля разбудили его где-то в полночь по нью-йоркскому времени. Уснуть ему больше так и не удалось, поэтому весь остаток ночи пришлось провести с открытыми глазами.

Какое-то время он ходил по комнатам своего номера, тщетно пытаясь добиться ощущения усталости. Затем сел, включил телевизор, добросовестно посмотрел какой-то старый фильм, хотя мало что в нем понял. Наконец догадался выключить звук и уже с чуть большим интересом наблюдал, как маленькие фигурки на экране молча жестикулировали, беззвучно стреляли друг в друга и перебегали с одного места на другое. В три утра он позвонил в сервис и заказал еще виски с содовой. В четыре утра он откинулся на постели и постарался заснуть. В пять утра он снова вышагивал по комнатам своего номера…

Единственно, чего Палмер не мог не делать — это думать и размышлять. Сидел ли он или стоял, расхаживал по комнатам номера или смотрел по немому телевизору совершенно бессмысленный кинофильм, пил виски с содовой или занимался чем-либо еще, пытаясь отвлечься от бессонницы, — у него не пропадала мысль, что его мозг — это машина со сломанным регулятором. Это было все равно, что гнаться на бешеной скорости, перемалывая одни и те же навязчивые мысли. Или воображение рисовало штамповочный пресс, оператор которого куда-то ушел и некому было закладывать в него листы металла. А гигантский пресс продолжал штамповать… воздух. «Бух»! Затем вверх и снова «бух»! И так, казалось, до бесконечности. Не производя ничего, кроме воздуха.

Около семи утра Палмер прошел в ванную комнату и посмотрел на себя в зеркало. Да, было на что поглядеть: свинцовые синяки под глазами, черные тени под высокими скулами, спутанные темно-русые волосы, которые вряд ли можно было расчесать, если предварительно хорошенько не промыть, ставшие совсем маленькими от переутомления серые глаза… Появись он на заседании Совета в подобном виде, его бы, скорее всего, без лишних вопросов сразу же вышвырнули из здания.

Он принял душ, побрился, старательно расчесал свои мокрые волосы и внимательно осмотрел результат. В общем, конечно, уже чуть лучше, но не намного.

В восемь тридцать Палмер спустился вниз и выпил две большие кружки крепкого черного кофе, сопроводив его круто сваренными яйцами и бутербродом с беконом. Самочувствие несколько улучшилось, хотя кофеин тут же вызвал легкий тремор^[66] в руках. Машина больше не выходила из-под контроля, но продолжала опасно вибрировать.

Поднявшись в свой номер, Палмер собрал все документы по предстоящему заседанию Совета, аккуратно сложил их в папку, снова спустился вниз и взял такси, назвав адрес своей холостяцкой квартиры. До́ма, даже не оглядевшись вокруг, — квартира словно стала для него чужой, — он первым делом взял на кухне аптечку, нашел там небольшой пластиковый тюбик с черно-зелеными капсулами транквилизатора «либриум», вытряс две штуки себе на ладонь правой руки и сунул их в нагрудный карман костюмного пиджака.

Где-то около девяти Палмер покинул квартиру. Ушел, даже не оглянувшись. На Ист Сайд он остановился, глубоко вдохнул в себя теплый воздух утреннего Нью-Йорка. Оставался целый час до начала заседания Совета или, скорее, до его драматического появления там.

Ну и куда ему идти? Может, на восток к маленькому домику Вирджинии у реки на углу Пятьдесят восьмой улицы? Чтобы перехватить ее по дороге на работу. Нет, не успеет, уже несколько поздновато.

Можно было пройти несколько кварталов к центру — там жили его дети. Тоже поздно, они наверняка были уже на пути в школу.

Может, попытаться незаметно проникнуть в свой личный офис в банке? Нет, подобный поступок неизбежно включал в себя неоправданный риск, если, конечно, он действительно хотел застать их всех врасплох.

Ни в отеле, ни дома делать ему было, само собой разумеется, нечего. Податься тоже некуда. Что ж, оставалось только прогуляться по городу, его городу. Тем более что погода в это теплое июньское утро была прекрасной и вполне к этому располагала.

Палмер решил начать с Третьей авеню. Спустился немного вниз, перешел улицу на светофоре и оказался… рядом с офисом одного из отделений его родного ЮБТК. Но тут два отбойных молотка буквально в нескольких метрах от него вдруг взорвались страшным треском, а их припаркованные у обочины компрессоры наполнили улицу вонючими выхлопами дизельного топлива. Палмер поморщился, как от зубной боли, и быстрым шагом, чуть ли не бегом направился по Третьей авеню к центру.

Он свернул за угол и вскоре оказался рядом с котлованом, где вовсю грохотали пять бурильных машин, пробиваясь к недрам Манхэттена. Затем раздался громкий предупреждающий сигнал. Палмер увидел, как человек в желтой каске повернул рукоятку детонатора. Последовал мощный взрыв, высоко вверх взлетели обрывки толстого стального кабеля, асфальт под ногами Палмера угрожающе задрожал. Громкие звуки сирены, означавшие «Все чисто! Отбой!», оглушили его. Он закрыл уши руками, резко повернулся и как можно быстрее перебежал на противоположную сторону улицы. Мальчонка с нежным личиком, удобно примостившийся на пороге оптового магазина по продаже отделочных материалов, бросил на Вудса удивленный взгляд.

Чем же занять битый час?!

Глава 35

Палмер, конечно же, не был до конца уверен в успехе задуманного им предприятия, но если он все-таки правильно оценил психологический эффект от своего совершенно внезапного появления на сцене, то это будет самым настоящим «ударом на вылет»! Заседание было назначено ровно на десять часов. Первые два вопроса повестки были рутинными и не имели особого значения. Палмер вошел в здание банка со стороны Пятой авеню в десять часов десять минут и коротко кивнул швейцару, встретившему его у дверей. Тот, как всегда, приветственно поднял руку, но почему-то, очевидно от удивления, так и не смог произнести своих обычных слов: «Доброе утро, сэр. Хорошего вам дня». Будто совершенно случайно их проглотил. Зато второй, стоявший у главного лифта, заметил Палмера сразу же, как только тот вошел, и тут же поспешил открыть дверь лифта. А когда Палмер подчеркнуто энергичной походкой проходил мимо него, тихим голосом произнес:

— С возвращением вас, сэр.

Палмер доехал до верхнего этажа и вышел в длинный, покрытый ковровой дорожкой коридор, в самом конце которого находился его кабинет. Дойдя до него, он через стеклянную дверь в просторную приемную увидел мисс Шермат, сидевшую за своим широким секретарским столом. За ее спиной в рамке висел портрет основателя «живописи действия» Джексона Поллока. Случайно подняв голову и увидев Палмера, она испуганно взвизгнула и вскочила на ноги. Он приложил палец к губам, приветственно махнул ей папкой с документами и свернул в боковой коридор, ведущий к огромному конференц-залу, где в данный момент уже проходило то самое заседание Совета директоров его банка.

Ровно в десять двадцать Палмер резко распахнул двойные двери и вошел в зал. Как раз тогда, когда Эдди Хейген говорил:

— Нам надо во что бы то ни стало ускориться и перестать валять дурака. Мы и так упустили слишком много, недопустимо много времени. Мешкали, даже не отдавая себе отчета, что если… Вуди?

Палмер отпустил двери, которые тут же бесшумно захлопнулись за ним, и обвел взглядом членов Совета, сидевших за длинным столом красного дерева. Поскольку присутствовали далеко не все члены Совета, их вряд ли хватило бы для так называемого «полного кворума», но зато вполне хватало для «рабочего кворума» присутствующих членов, и, что самое важное, сегодня тут были практически все ключевые игроки. Сам Эдди, открыв рот от изумления, сидел слева от Гарри Элдера, находившегося в самом конце стола в кресле председателя. Рядом с Эдди сидел Сэм Филипс, один из первых вице-президентов. За ним — человек по имени Фил Кармоди, так называемый «внешний» директор (вроде Хейгена), который не являлся штатным сотрудником банка и основные деловые интересы которого лежали в области металлургических предприятий по производству алюминия и стали.

По другую сторону стола сидели еще два «внешних» директора. Один из них — Барни Кинч, глава компании «Джет-Тех интернешнл». Именно он несколько лет тому назад через третьих лиц организовал мощный «наезд» на ЮБТК с целью выбить из банка более благоприятные условия для финансирования своих весьма активно развивающихся промышленных, сервисных и целого ряда иных видов предприятий. Тогда Палмеру удалось отбиться, но… ценой включения Кинча в Совет директоров ЮБТК.

Рядом с Кинчем сидел Тим Карви, третий муж родной тети Эдис — Джейн, сделавший карьеру в правительственных структурах. Поскольку он уже развелся с теткой Эдис, а Палмер расстался с самой Эдис, то он до сих пор так и не мог толком уяснить для себя, кем он, собственно, приходится Тиму. Очевидно, в английском языке пока еще просто не было для этого соответствующего термина. Тогда, использовав свои правительственные контакты, Тим здорово помог Палмеру в его борьбе против «Джет-Тех». В данное время он работал в инвестиционном банке, на заседаниях Совета обычно предпочитал хранить молчание и по мере возможности ни во что не вмешиваться.

Рядом с Тимом сидел новый исполнительный вице-президент ЮБТК, Элмер Хессельман, крепко сложенный мужчина среднего возраста, которого Палмер «украл» у миннесотского банка около шести месяцев тому назад, когда Гарри Элдер принял решение уйти с поста исполнительного вице-президента и занять не столь важное, но зато достаточно почетное место вице-председателя Совета директоров банка. Элмер, само собой разумеется, являлся «внутренним» директором, равно как и тот, кто сидел справа от него — один из первых вице-президентов ЮБТК по имени Форрестер. На самом дальнем конце стола скромно притулилась Ирма Хеллмэн, которая вот уже двадцать лет подряд бессменно вела стенографические записи всех заседаний Совета.

Ни Донни Элдер, ни Билл Элстон, конечно же, не являлись полноправными членами Совета директоров ЮБТК. Сейчас, внимательно оглядывая всех сидевших за длинным столом, Палмер поймал себя на мысли, что совсем неплохо было бы иметь этих двоих на своей стороне. Во всяком случае, ему хорошо было известно, чем они дышат. А вот что на уме у большинства всех остальных, оставалось пока загадкой. Пока!

— Боже ты мой, Вуди! — воскликнул Хейген. — Ты здесь? А я был уверен, ты в Бонне.

Палмер про себя отметил, насколько точной информацией о его графике встреч и поездок обладал Хейген. Да, действительно, как раз сегодня он должен был присутствовать в Бонне. Что ж, раз так, то Вудс принял решение сразу же начать с яркой и наглой лжи.

— Да, но, насколько мне помнится, я всегда собирался присутствовать именно на этом заседании, Эдди. Кому-кому, а тебе об этом должно быть хорошо известно.

— Откуда, черт побери?! — упрямое лицо Хейгена неожиданно густо покраснело вплоть до самого воротничка рубашки, и Палмер догадался, что его ложь, пусть ненадолго, но поставила Эдди в крайне невыгодное положение по отношению к своим единомышленникам, с которыми он задумал осуществить заговор. Палмер сделал глубокий успокаивающий вздох. Всего четверть часа тому назад он остановился у аптеки на Мэдисон-авеню и проглотил те самые две капсулы «либриума», которые предусмотрительно сунул в нагрудный карманчик своего пиджака, и пока чувствовал себя очень хорошо. Он, похоже, вполне удачно внес в стан врага смятение, и теперь надо было стремительно развивать успех, ни в коем случае не давая Хейгену возможности перейти в контратаку.

Он повернулся к Кинчу.

— Барни, разве ты не предупреждал его, что я вернусь?

— Нет, мне никто этого не говорил.

Палмер, не скрывая явного, хотя, само собой разумеется, наигранного сожаления, покачал головой. Гарри Элдер молча встал, уступая ему председательское место, и переместился на стул рядом с Ирмой Хеллмэн. Палмер сел на свой, уже нагретый, стул, неторопливо открыл папку с документами и снова внимательно огляделся вокруг. Он уже успел заметить, что с тактической точки зрения Гарри удалось рассадить всех как нельзя лучше. Эдди Хейген, представлявший тех, кто хотел как можно быстрее купить банк мафии и тем самым внедрить его в структуру ЮБТК, сидел по правую сторону от председательского места. Барни Кинч, который представлял тех, кто снова и снова активно выступали за предоставление им щедрого финансирования по крайне низким ставкам, сидел напротив него, слева. Значит, Палмеру надо постараться еще больше усилить это противостояние, иначе они могут договориться и напасть на него сразу с двух сторон.

— По-моему, вы оба стареете, — пробормотал он. — Вам обоим сообщили о моих планах, и вы оба забыли об этом. Впрочем, теперь это не имеет особого значения. — Он пренебрежительно махнул рукой перед самым носом Эдди Хейгена. — Ладно, забудем об этом… Да, кстати, тебе привет от твоего старого армейского друга Джека Рафферти. Он по-прежнему тебя ненавидит.

— Что-что?

— Более того, сообщил мне о тебе кое-что весьма и весьма интересное. — Палмер милостиво кивнул ему. — Знаешь, он проделал колоссальную исследовательскую работу. Раскопал все, что можно и что нельзя. И теперь ждет заслуженного признания за проделанную работу.

От лица Хейгена отлила краска, и он откинулся на спинку стула. Не то чтобы он мертвецки побледнел, но стал с растерянным видом тереть свой подбородок, не отрывая пристального взгляда от Палмера.

Теперь настала очередь Кинча.

— Барни, — обратился к нему Палмер, — это правда, что в то время, когда мы даем промышленные кредиты под десять-двенадцать процентов, тебе хватает наглости требовать, чтобы мы давали их вам максимум под девять? Ты хоть понимаешь, что произойдет, если станет известно, что ЮБТК столь странным способом предоставляет на редкость благоприятные условия компании члена Совета директоров нашего банка?

— Уж даже не знаю, откуда у вас такая информация, сэр, — спокойно ответил Барни Кинч. Он провел ладонью руки по своим коротко подстриженным, серебристым волосам, и они, казалось, даже слегка ощетинились. — Мы не просим ничего, на что мы не имели бы полного права в качестве ваших давних и надежных клиентов.

Брови Палмера поползли вверх.

— Да, многие из нас до сих пор не забыли ту самую весьма поучительную историю с «Джет-Тех», Барни, — заметил он и, практически не останавливаясь, намеренно ускорил темп речи. — Впрочем, мы теряем драгоценное время, господа. У нас имеется четкая повестка дня, и мы не должны без особой необходимости ее затягивать.

Не дожидаясь, пока это, в общем-то, не совсем справедливое замечание вызовет ответную реакцию, он продолжил еще быстрее.

— Вы закончили с пунктами один-три? Судя по умоляющему тону Эдди, который я, войдя сюда, успел отметить, он снова сел на своего любимого конька — помогать «Духовным сицилийским братьям бедняков». Насколько я понимаю, это идет вразрез с предыдущим решением Совета какое-то время сидеть тихо и не делать никаких резких движений, разве нет?

— Совет не принимал такого решения, — пробурчал Хейген. — Его принял ты сам.

— Вместе с окружной прокуратурой и местным отделением ФБР, — намеренно солгал Палмер. — Они полностью в курсе дела и уже ведут активную работу по оздоровлению этого банка. Как только они закончат там свою работу и помогут избавиться от нездоровых элементов, я буду первым, кто выступит в поддержку процесса слияния. Но если мы, не дожидаясь положительных результатов проверки, проявим никому не нужную спешку, то разворошим муравейник и вызовем законные подозрения всей юридической братии, имеющей самое непосредственное отношение к данному делу.

Фил Кармоди, нахмурившись, пристально посмотрел на Хейгена.

— Ты ничего мне об этом не говорил, Эдди.

— Успокойся. Мне он тоже ничего не говорил об этом! — резко возразил Хейген. — Чего ты добиваешься, Вуди? Снискать себе славу Одинокого Волка Уолл-стрит?

— Нет, я всего лишь пытаюсь уберечь всех вас от тюрьмы, не более того. — Палмер кивнул Гарри Элдеру, сидевшему у самого дальнего конца стола. — После моего отъезда ты что-нибудь слышал от законников?

Гарри задумчиво покачал головой, как бы раздумывая. Палмер не без удовольствия отметил про себя, что он намерен и дальше поддерживать эту ложь, причем настолько убедительно, насколько это ему удастся.

— Да вроде бы нет, — наконец протянул тот. — Пока тишина.

Глаза Хейгена гневно сузились.

— Что это еще за детская игра «веришь-не веришь», Вуди? С каких это пор ты делишься конфиденциальной информацией о деятельности нашего банка с представителями закона, не считая нужным хотя бы формально поставить в известность об этом кого-либо из членов нашего Совета?

— Почему никого? Например, Гарри полностью в курсе дела, — резко возразил Палмер. И, не дожидаясь возражений, в том же стремительном темпе продолжил: — Эдди, пойми, это совсем не детские забавы, не «Массачусетс аэроспейс», твоя любимая игрушка. Это высшая лига, где все фишки голубые. И с которой шутить опасно, ох как опасно… Не прибегнуть к помощи закона было бы трагической ошибкой, которая неизбежно привела бы наш ЮБТК к катастрофе. Так что даже и не пробуй убеждать нас, что этого ни в коем случае не следовало делать.

Он внимательно следил, как Хейген, нахмурившись, пытается переварить по сути ложное обвинение, основанное на притянутых за уши фактах. И, не давая ему возможности ответить, Палмер, как бы на одном дыхании, четким и явно зловещим тоном продолжил:

— Единственно, что меня сейчас больше всего беспокоит, это то, что представители закона до сих пор почему-то не начинают разбираться с ЮБТК. Накапливают негативные факты? Лично я очень опасаюсь, что они могут попытаться это сделать. В любой момент. И первыми, с кого они начнут, будут, сами понимаете, члены нашего Совета.

Он медленно обвел стол глазами, остановив свой строгий взгляд на Барни Кинче.

— Надеюсь, Барни, ты еще не забыл свои «искренние» признания, которые ты всего несколько месяцев назад делал перед нами о связях «Джет-Тех» с бандитами?

— Какие ещё признания? — Кинч нервно усмехнулся. — Какие бандиты? Какие ещё связи?

— Может, ты слегка и подзабыл это, Барни, зато все остальные помнят, не сомневаюсь, прекрасно помнят, — с неким подобием вежливой улыбки произнес Палмер и, нутром чувствуя, что, во всяком случае до этой минуты, Кармоди был верным союзником Хейгена, повернулся к нему. — Все, кроме тебя, Фил. Если мне не изменяет память, ты отсутствовал на том самом заседании, когда нам в деталях поведали о том, как «Джет-Тех» ящиками скупает отборный подарочный алкоголь всех сортов по ценам, которые иначе чем воровскими не назовешь. Как эта компания прибегает к услугам «черного рынка» редких и цветных металлов в период их естественной или искусственной нехватки. Как она нанимает мафию для «улаживания» трудовых споров. Ну и все такое прочее.

На какое-то время в зале воцарилось полная тишина. Никто не произносил ни слова. Палмер мог слышать даже скрип своего стула, когда снова повернулся к Кинчу.

— Барни, если инспекторы все-таки докопаются до этого, ЮБТК конец. К тому же я, признаться, очень и очень боюсь, что «Джет-Тех» не единственная наша связь с организованной преступностью.

Все молчали. На этот раз до слуха Палмера донесся скрип сразу нескольких стульев. Он начал нарочито неторопливо перебирать бумаги в своей папке, пока не нашел скромного вида листок с текстом, напечатанным мелким шрифтом с одинарным интервалом, так что прочитать его, глядя с противоположной стороны, было бы делом крайне трудным и, скорее всего, практически невозможным. Палмер быстро пробежал его глазами, нахмурился и, как бы с сожалением, произнес:

— Нет-нет, боюсь, сейчас еще не настало время раскрывать некоторые факты, которые тем или иным образом оказались в моем распоряжении. — Он пожал плечами, вернул листок в папку и закрыл ее.

Затем обратился к Тиму Карви.

— Ты ведь, кажется, совсем недавно ушел из правительственных структур, Тим, так ведь? И какой, по-твоему, будет реакция Вашингтона, если, сообщив ФБР о проблемах, которые мы испытываем с этим полностью контролируемым бандитами банком, мы вдруг очертя голову ринемся вперед и без дальнейших церемоний возьмем и купим его, сделав неотъемлемой частью нашей собственной структуры?

— А тут и думать нечего, Вудс, ты и сам все понимаешь. Нас просто-напросто размажут по стенкам. — Он слегка улыбнулся, показав свои мелкие зубы, и у Палмера появилось отчетливое ощущение того, что он еще кое-что услышит от своего бывшего родственника, который наверняка захочет получить награду за оказание ему поддержки в трудной ситуации.

— Вудс, — обратился к нему Гарри Элдер. — Предлагаю отложить обсуждение этого вопроса до лучших времен.

— Поддерживаю, — закивал головой Карви.

— Постойте, постойте! Так, черт побери, не пойдет! — раздраженно воскликнул Эдди Хейген. Он снова раскраснелся, неестественно выпрямился, опираясь на спинку стула, вытянул шею так, будто хотел вылезти из душащеговоротничка своей накрахмаленной рубашки.

— Да, но предложение было официально выдвинуто и поддержано с соблюдением всех процедурных норм, — объявил Палмер. — Теперь давайте дадим Эдди пару минут, чтобы высказать свое личное мнение, а затем перейдем к следующему вопросу. Мы готовы выслушать тебя, Эдди.

— На кого это ты, черт побери, вздумал наезжать, Вуди? — чуть ли не завизжал Хейген. — Мы знакомы с тобой уже почти четверть века, но мне еще никогда не приходилось видеть, как ты выкидываешь такие дешевые трюки, как сегодня. Интересно, для чего?

— Пожалуйста, полегче, полегче, — мягким, чуть ли не утешительным тоном сказал ему Палмер. — И потише. Мы ведь не на базаре.

— Клал я на все это! — огрызнулся Хейген. — Извини, Ирма, но я настолько не в себе, что мне, поверь, плевать, слышат ли меня на Пятой авеню или нет! Либо это заседание демократически и законно избранного Совета директоров, либо это рекламная сценка из дешевого спектакля господина Вудса Палмера. Лично я…

— Дешевого? — перебил его Палмер. — Думаю, не стоит даже упоминать слово «дешевый», когда на карту поставлена репутация банка. Что у нас останется, если мы лишимся нашего доброго имени? Что в таком случае остается у любого банка?

Хейген, нахмурившись, отчаянно замотал головой, будто отгонял диких пчел. И с несколько смущенным видом заметил:

— Никто и не предлагает делать репутацию нашего банка дешевой.

— Значит, ты все это отрицаешь? — едва заметно усмехнувшись, спросил его Палмер.

— Естественно, отрицаю!

— Отрицаешь, что пытался подтолкнуть нас к преждевременному слиянию с этим банком?

Хейген задумчиво пошевелил губами. Затем откинулся на спинку стула. Похоже, ему все-таки удалось справиться с чувством гнева, поскольку, когда он снова заговорил, его голос звучал уже куда более спокойно и рассудительно.

— Вуди, мне, в общем-то, плевать, что меня то и дело неправильно понимают. Бог с ними, к этому я уже привык. Но сегодня… сегодня здесь произошло нелепое, чудовищное недоразумение. Ты обвинил меня в том, чего я никогда не говорил, о чем никогда даже не помышлял!

Палмер тут же узнал известный прием мастера по дзюдо: неожиданно принять расслабленную позу и подождать, пока инерция ринувшегося на него противника сама сделает свое дело, заставит его споткнуться и упасть. Он тут же проделал то же самое, даже более умело и артистично, чем Хейген.

— Эдди, если я на самом деле допустил такое, то приношу свои самые искренние извинения. — Он повернулся к остальным членам Совета, которые настороженно ожидали, что последует дальше. — Господа, полагаю, дискуссия по данному вопросу закончена. Эдди, похоже, и не хотел возражать против этого…

— Хватит, хватит! — не дал ему договорить Хейген.

— Итак, повторим голосование: кто за то, чтобы отложить обсуждение данного вопроса до более подходящих времен? — продолжил Палмер. Он насчитал пять поднятых рук, отметив, что руки́ Барни Кинча среди них не было, а вот рука Фила Кармоди была. — Кто против?

Все, благодаря тактическому мастерству Палмера, происходило настолько стремительно, что даже Эдди Хейген не успел поднять руку.

— Итак, предложение принято. Переходим к следующему вопросу, — сухим деловитым тоном объявил Палмер и бросил взгляд на лежавшую перед ним повестку дня заседания.

— Вуди, послушай, — снова обратился к нему Хейген, но на этот раз уже абсолютно спокойным тоном.

— Да?

— Пусть в протоколе будет особо отмечено, что поскольку из двенадцати членов Совета на этом заседании присутствовали только девять, то предложение, принятое только пятью голосами, не составляет конституционного большинства полного состава Совета.

— Миссис Хеллмэн, вы занесли это в протокол?

— Да, господин председатель, занесла.

— Тогда для полной ясности занесите туда и то, что, согласно соответствующему подзаконному акту, девять присутствующих на заседании членов Совета представляют собой полностью законный кворум для принятия любых решений, и пять из них составляют законное большинство такого кворума.

— Это я тоже внесла в протокол, мистер Палмер.

— Благодарю вас, миссис Хеллмэн… Что-нибудь еще, Эдди?

— Да, кое-что еще, но я изложу тебе все это с глазу на глаз, когда у тебя пропадет желание устраивать спектакли и играть на публику. — На этот раз в словах Эдди Хейгена слышалось намного больше горечи, чем во всем, что он успел сказать раньше.

— Правильно, Эдди. Конечно же, ты должен прекратить свои нападки на членов Совета, — ответил ему Палмер той же монетой и таким же спокойным голосом. — Здесь мы должны заниматься делом и только делом. И ничего личного!

— Нападки?! — снова сорвался Хейген. — Мои нападки на членов Совета! Вы только послушайте этого человека! Разве не он позволял себе делать оскорбительные нападки на Барни и на меня сразу же, как только он, даже не сочтя нужным никого из нас предупредить, пересек порог этого зала?

Палмер бросил на него удивленный взгляд.

— Ты это серьезно, Эдди? Я действительно пытался тебя оскорбить? Интересно, как? — Тут он нахмурился. — Ты случайно не имеешь в виду то, что я сказал об информации, которую получил от некоего хорошо тебе известного источника? Это что, можно считать оскорбительными нападками на тебя лично?

Хейген плотно сжал губы, превратившиеся в прямую тонкую ниточку. Затем скрестил руки и, ни на кого не глядя, откинулся на спинку своего стула. А Палмер повернулся теперь к Кинчу.

— Барни, у тебя было ощущение, что я позволяю себе оскорбительные нападки по отношению к тебе?

Но Кинч всегда умел держать себя в руках и не поддаваться чувству гнева. Он просто ухмыльнулся.

— С чего бы мне так считать?

— Вот именно, — охотно согласился Палмер и снова открыл свой портфель. Итак, давайте поговорим о кредитах вашему «Джет-Тех». Для начала позволь мне дать тебе один совет, Барни. Теперь, когда ты являешься членом Совета директоров нашего банка, «Джет-Тех» вряд ли может рассчитывать на какие-нибудь… э-э-э… так сказать, предпочтения. Более того, мы собираемся даже несколько сократить ваше финансирование, вернув его к привычному старому уровню. Как по-твоему, Барни, в этом есть логика и здравый смысл?

Ухмылка Кинча стала еще шире.

— Имеешь в виду, Вудс, что мне лучше всего уйти из вашего Совета?

— Учти, ты сам сказал это, не я. — И ухмылка Палмера была, как он искренне надеялся, такой же широкой, как у Барни.

— Именно для этого вы и сделали меня членом вашего Совета два года тому назад? — продолжая ухмыляться, поинтересовался Кинч. — Чтобы раз и навсегда подрезать «Джет-Тех» крылышки?

— Ни в коем случае, — категорически возразил Палмер.

— Да, но именно так и получается.

— Увы, к сожалению.

— Ну а если, предположим, мы найдем новые источники финансирования? Например, «Нэшнл сити», или «Чейз», или «Бэнк оф Америка». И полностью прекратим наши деловые отношения с вашим ЮБТК. Вудс, не забывайте: «Джет-Тех» — это крупная, очень крупная корпорация стоимостью по меньшей мере в четырнадцать миллиардов долларов. Мы всегда вовремя платим по счетам, и, кредитуя нас, ЮБТК постоянно богатеет. Ну и что будет, если мы все это возьмем и прекратим?

Палмер пожал плечами.

— Лично мне бы совсем не хотелось этого, Барни. Но не следует забывать: ЮБТК пострадает так же, как и ваш «Джет-Тех». После того, как те, новые, банки предложат вам ставки, которые они, собственно, и должны предложить, совершенно не исключено, что вам очень, очень захочется снова вернуться к старым друзьям. Но… Тут надо будет смотреть и все взвешивать.

Кинч на секунду задумался.

— А что, может, сто́ит попробовать?

— Прежде всего, поговорите об этом со своими ревизорами и аудиторами, Барни. Так что, может, и сто́ит.

Кинч тихо хохотнул.

— А вас не так легко запугать, так ведь?

Палмер улыбнулся ему в ответ.

— Да и вас тоже.

«Зато Эдди Хейген пугается, словно трусливый заяц», — добавил про себя Палмер. Интересно, правы ли те, кто постоянно намекает на то, что Эдди тесно связан с мафией? Во всяком случае, он собственными ушами слышал это от Гарри Элдера. Затем это подтвердила Элеонора. А его старый армейский друг Джек Рафферти, так надоевший ему в Германии, высказал все это весьма решительно и открытым текстом. То, как совсем по-разному вели себя Хейген и Кинч на сегодняшнем отнюдь не простом заседании Совета, довольно наглядно свидетельствовало, что Кинча, скорее всего, волновало только получение льгот и привилегий для компании «Джет-Тех». А вот у Хейгена, похоже, имелась целая куча грязного белья, и он, очевидно, жутко боялся, что кто-нибудь вдруг узнает об этом и предаст дело огласке. Тогда ему конец! Окончательный и бесповоротный…

Палмер был рад, что столь неожиданно вернулся и лично присутствовал на этом заседании Совета, хотя бы потому, что теперь точно знал: две противостоящие ему группы еще не успели объединиться. Иначе от его артистичных экспромтов просто не было бы никакого толка, и события в таком случае вполне могли бы пойти в совершенно ином направлении.

— Ну а теперь давайте продолжим с остальными пунктами повестки, — продолжил Палмер и намеренно сделал небольшую паузу. — Насколько я понимаю, Барни, ты откладываешь обсуждение своего первоначального предложения до того, как руководство «Джет-Тех» детально проконсультируется с вашими ревизорами и аудиторами, так?

— Похоже, что так, Вудс. — Кинч лениво усмехнулся и откинулся на спинку стула. — Вы тоже переговорите со своими ревизорами и аудиторами. Пусть они подскажут вам, как сильно вы нуждаетесь в нашем «Джет-Тех».

Палмер согласно кивнул.

— Что ж, неплохая мысль. Принимается. Только учти, что бы они мне не сказали, я все равно буду стоять на своем: мы не можем допустить, что бы нас обвинили в предоставлении кредитов на столь беспрецедентно льготных условиях! За что?

Кинч тоже кивнул.

— Мы живем в свободной стране.

Хейген громко фыркнул и встал из-за стола.

— С вашего позволения, господа, я должен вас покинуть. Мне надо сделать кое-что очень важное. Я только что вспомнил.

— Вы что, не собираетесь присутствовать на заседании Совета до конца? Не собираетесь обсуждать оставшиеся вопросы повестки?

— Мне кажется, что бы мне не пришлось делать, это в любом случае будет куда продуктивнее, чем сидеть здесь, слушая, как вы двое мурлыкаете друг с другом. До свидания. — И он решительно направился к двери.

— Эдди, ты, кажется, хотел мне что-то сообщить после заседания. С глазу на глаз.

— Если захочу, ты первым узнаешь об этом. — И невысокая коренастая фигура Хейгена скрылась за массивными двойными дверями. Звуки его тяжелых шагов отчетливо слышались, даже когда он шел по ковровой дорожке коридора.

Палмер, облегченно вздохнув, на секунду расслабился. Ему, конечно, не удалось одержать чистую победу над Эдди Хейгеном, но зато удалось выиграть немного драгоценного времени.

Оставшиеся пункты повестки были достаточно рутинными: гарантирование выпуска облигаций для нового аэропорта в Оклахоме, ликвидация трех консервных предприятий в Оклахоме, рефинансирование нового объединения, образовавшегося в результате этой ликвидации, продажа закладных группы компаний Лонг-Айленда, отказ небольшому арабскому государству в предоставлении прав на расширенные поставки нефти, которая, как предполагается, будет добыта в будущем году.

Палмер бросил взгляд на Гарри Элдера, и ему показалось, что тот едва заметно ему подмигнул. Теперь оставалось только надеяться, что кроме него никто больше этого не заметил…

Глава 36

Собственный кабинет показался Палмеру одиноким и неприветливым. Непомерно длинный, в дальнем конце которого было огромное окно, выходившее на Пятую авеню, что придавало ему вид либо безликого коридора в поезде дальнего следования, либо бесконечного туннеля в международном аэропорту. Его письменный стол был безукоризненно пуст и чист, за исключением тоненького слоя пыли. Да, похоже, сегодня его внезапный приезд на самом деле оказался для всех полнейшей неожиданностью, подумал он, садясь за свой письменный стол. Эта мысль принесла ему приятное ощущение искреннего удовлетворения: значит, разведывательный потенциал «оппозиции» был явно слабее его.

Интересно, будет ли Джек Рафферти рад, узнав, что его «ненаглядный» Эдди Хейген чуть не наложил в штаны при первых же признаках опасности? Ну и как прикажете это понимать? Возможно, Эдди на самом деле испугался, или он просто умело прикидывался? Одно, правда, не вызывало ни малейших сомнений: реальной победы он пока так и не одержал.

Палмер вдруг почувствовал, что действие транквилизатора начинает заканчиваться. Возникло чувство тревоги, обеспокоенности, в голове роились вопросы, вопросы, вопросы… С помощью «либриума» ему удавалось решать эту проблему практически одномоментно. Так, ну и каков будет следующий ход Эдди? Чего от него следует ожидать? На самом ли деле Эдди связан с криминалом, или он всего-навсего ни в чем не повинный пожилой человек, чем-то смертельно, на всю жизнь обидевший старого армейского друга?

В дверь громко постучали, и в кабинет один за другим вошли несколько человек во главе с Гарри Элдером, улыбающимся во весь свой и без того большой рот. За ним следовали Донни, его взрослый сын, и Билл Элстон, который, казалось, оставался единственным, кто был в состоянии не выглядеть так, будто только что проглотил смешинку.

— А знаешь, я подвел окончательный итог, — горделиво заявил Гарри, садясь в кресло напротив Палмера. — Одна победа, одна ничья. Так ведь? Подача на пятьсот очков.

Лицо Палмера, казалось, стало каменным. Пока транквилизатор действовал, он ощущал себя легким, спокойным и уверенным, а теперь… теперь в нем все снова свернулось в одну натянутую струну.

— Не вводи в заблуждение своего молодого наследника, Гарри, — сказал он, с трудом заставляя свой голос звучать так, будто ничего такого не произошло. — На мой взгляд, победа оказалась не такой уж убедительной. И у нас пока нет реальной возможности узнать, где и когда произойдет следующая схватка с Хейгеном. А в том, что она произойдет, ни у кого не должно быть ни малейших сомнений. Да, с Барни Кинчем у нас чистая ничья, это именно так. И у нас нет иного решения решения этой проблемы, кроме как убрать его из Совета.

Элдер весело захихикал.

— Значит, до него все-таки дошло? Я имею в виду, что, делая его членом Совета, ты не оказываешь «Джет-Тех» доброй услуги. Скорее наоборот.

Билл Элстон моргнул.

— Конфликт интересов? — спросил он.

Палмер кивнул.

— Да, конфликт, ты прав. — Он наклонился вправо и нажал кнопку интеркома. — Элмер, — услышав ответ, сказал он своему новому вице-президенту, — у тебя найдется пара минут?

— Сейчас буду, — ответил Хессельман.

Палмер выключил интерком и ткнул пальцем в Гарри Элдера.

— Попридержи свои циничные соображения при себе, мой друг. Я не хочу, чтобы чистый, неиспорченный деревенский парень вроде Элмера заразился твоим грязным нью-йоркским образом мышления.

— Хорошо, хорошо, но зачем приглашать его сюда?

— Затем, что сейчас он наверняка поедает сам себя массой вопросов, на которые у него нет ответов, и, вполне возможно, думает, в какую это банду воров его угораздило вляпаться и что теперь будет с ним самим, — внешне спокойно ответил Палмер. — С нашей стороны было бы большой ошибкой позволить ему заниматься подобного рода самоедством. — Он бросил беглый взгляд на двух молодых людей, которые все еще стояли. — Благодарю вас за помощь. Вы на самом деле очень помогли, — произнес он и после коротенькой паузы продолжил:

— Ну а теперь, буквально через несколько секунд после того, как сюда войдет Хессельман, было бы очень хорошо, если бы вы оба тут же вспомнили о ваших срочных встречах.

Элстон удивленно поднял брови.

— Каких встречах?

Донни Элдер громко рассмеялся и тихонько толкнул того в плечо.

— Спустись на нашу грешную землю, Билл.

Практически одновременно с его словами раздался громкий стук в дверь, и в кабинет вошел Элмер Хессельман. Мощный торс и широченные плечи игрока защиты в регби, буквально втиснутые в узкий пиджак итальянского покроя… Очевидно, кто-то в его родной Миннесоте, скорее всего жена, сказали ему, что именно так одеваются все уважающие себя банкиры в Нью-Йорке. Свежее, чистое лицо, совсем как у только что проснувшегося младенца, ясные голубые глаза. Он обвел взглядом всех четверых, остановив его на Палмере.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

За те несколько месяцев, которые прошли с тех пор, как Палмер пригласил его на работу в свой банк, Хессельман успел проявить себя «разговорчивым, как лаконичная телеграмма шотландца». Во всяком случае, так гласила старая американская поговорка.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — вежливо предложил ему Палмер.

— Простите, но… — деликатно начал Донни Элдер, — видите ли, нам с Биллом надо успеть попасть на закрытие, так что…

— Ничего страшного, идите, конечно. Еще раз спасибо, — сказал Палмер и махнул рукой, отпуская их.

Он подождал, пока за ними закрылась дверь, по очереди разглядывая мускулистого, но мелкого Гарри Элдера и мускулистого, но крупного Элмера Хессельмана. Интересно, пришло вдруг в голову Палмеру, а может ли иметь место какая-либо схожесть между худыми людьми, как, скажем, он, и такими упитанными, мускулистыми, как эти двое и его старый армейский друг Джек Рафферти? Причем они ведь совсем не толстые, а… как бы это получше сказать… вот, нашел — мощные!

— Ну как дела, Элмер? Какие-нибудь проблемы? — начал он.

Хессельман пожал плечами.

— Да нет, все нормально.

— Я имел в виду, не возникли ли какие-нибудь проблемы, пока меня здесь не было. Кстати, завтра или послезавтра я снова отправляюсь в Европу.

— Отлично, шеф.

— Что, рад моему отъезду?

Лицо Хессельмана слегка покраснело.

— В каком-то смысле да.

— Ты слышал, Гарри? Что ж, во всяком случае, хоть кто-то здесь не врет, а говорит правду прямо в глаза… Интересно, почему, Элмер?

Хессельман слегка наклонился вперед и улыбнулся.

— Меньше треволнений, — тихо ответил он.

Палмер рассмеялся.

— Хочешь сказать, что никогда не видел таких вот заседаний в своей родной Миннесоте?

— Ну почему же, приходилось, — в свойственной ему лаконичной манере ответил Хессельман. Правда, чуть помолчав, все-таки добавил: — Мы называем их «бой быков-дураков».

Оба, и Вудс и Элдер-старший, рассмеялись.

— А вам не приходит в голову, что это очень кровавая игра? — поинтересовался Палмер.

— Уж не кровожадные ли индейцы изобрели эту игру? — предположил Гарри Элдер. — По-моему, это самая кровожадная игра в мире.

— Нет-нет, не совсем так. — Хессельман слегка покачал рукой. — По степени кровожадности не самая, а лишь вторая.

Палмер бросил на него вопросительный взгляд.

— Ну а первая?

Хессельман выразительно скосил глаза вправо, в направлении конференц-зала. Его улыбка стала заметно шире.

Оставшись наконец один, Палмер сразу же почувствовал, что действие «либриума» практически полностью прекратилось. Прежде всего, в его правой руке снова появились явные признаки тремора. Кроме того, его сильно беспокоила зависимость от лечебного наркотика, без которого ему вряд ли удалось бы продержаться все утро, тем более на этом чертовом заседании. Раньше он ведь практически никогда не испытывал в нем нужды, но на этот раз… сочетание крайнего утомления, бессонницы и повышенного беспокойства вынудили его прибегнуть к этому лекарству. Более того, «либриум», похоже, мог вызывать различные побочные эффекты, а после окончания прямого действия усиливать ранее незаметные симптомы.

Он позвонил мисс Шермат по интеркому, попросил ее связаться с Генри Матером, исполнительным секретарем Фонда экономических исследований, а затем перевести разговор на его личную линию. Затем по своему городскому аппарату набрал номер прямого рабочего телефона Вирджинии. После пяти долгих гудков в трубке послышался чей-то неизвестный голос: «Алло?», и Палмер тут же положил трубку. Именно в этот момент мисс Шермат доложила ему, что мистер Генри Матер уже на связи.

— Генри, простите, что беспокою, но… — начал было Палмер.

— А вы что, разве не в Бонне сегодня? — перебил его Матер. Его тонкий, слегка надтреснутый голос, казалось, принадлежал куда более пожилому человеку, хотя ему было, если Палмер, конечно, не ошибался, всего где-то около шестидесяти.

— Я отложил свои встречи, Генри. Мне искренне жаль, но как раз сейчас, здесь, в моем ЮБТК произошло нечто весьма неожиданное, и я был просто вынужден срочно сорваться и прилететь сюда, в Нью-Йорк. Кстати, вы получали какие-нибудь отчеты о моих деяниях от вашего человека по имени Фореллен?

На другом конце линии последовала довольно длительная пауза. Затем:

— Нет, ничего. А что?

— Он вроде бы дал мне ясно понять, что должен направлять вам регулярные отчеты. Причем довольно часто.

Снова длительная пауза.

— Боюсь, я не совсем вас понимаю, Вудс, — прошелестел в трубке старческий голос.

У Палмера вдруг появилось ощущение противного зуда по всему телу, в глаза будто насыпали песок, в горле першило, он уже не мог спокойно сидеть на одном месте и был вынужден все время вертеться, менять положение тела, чтобы облегчить чувство… собственно, чего? Неудовлетворенности? Утомления? А ведь после сегодняшнего вполне успешного заседания Совета он, по идее, должен был бы испытывать только чувство удовольствия, радости и приятной расслабленности.

— Послушайте, Генри, у вас на сегодня с кем-нибудь назначена встреча за обедом?

— Боюсь, что да.

Палмер досадливо вздохнул. Господи, как же скверно он начал себя чувствовать. Неужели это никогда не кончится?!

— Генри, я могу говорить откровенно?

— Да, конечно.

— Я имею в виду, по этой линии.

Еще одна долгая пауза. Затем:

— Конечно же, именно по этой линии. Говорите смело, — заверил его Матер.

— Можете ли вы хоть намеком, хоть как-то иначе дать мне понять, каким уровнем ответственности Фореллен обладает в вашем Фонде?

— Он, э-э-э, наш, э-э-э, полагаю, директор нашего Европейского отдела.

— Генри, вы это точно знаете или всего-навсего полагаете?

— Нет-нет, конечно же, знаю. Что-нибудь не так, Вудс?

— Его поведение. И вообще все, что окружает его.

— Послушайте, Вудс, теперь вы, похоже, полностью и окончательно запутываете меня, — заметил Матер.

Палмер снова вздохнул. Что бы он сейчас ни говорил, что бы ни делал, казалось, безнадежно увязало в какой-то трясине. Все его движения и мысли стоили ему невероятных усилий.

— Генри, — с трудом проговорил он, — ничего нового здесь нет. Не сомневаюсь, вы согласитесь, что время от времени даже в самую почтенную организацию всеми правдами и неправдами проникают люди, чьи намерения крайне далеки от целей и задач этой организации.

На этот раз Матер молчал так долго, что Палмер подумал о возможных помехах в связи.

— Генри? Алло, Генри?

— Да-да, я здесь. — Его старческий, шелестящий голос звучал еще более усталым. — Знаете, кажется, мы все-таки смогли бы сегодня вместе пообедать. Я попрошу моего секретаря отменить назначенную встречу. Давайте встретимся через полчаса в Йельском клубе. Вас устраивает?

Матер встретил Палмера в холле клуба ровно в двенадцать тридцать и сразу же провел его к лифту, который моментально домчал их до обеденной залы, где они оба вначале отказались от спиртного. Они заказали только еду, хотя и весьма изысканную, и официант, вежливо поклонившись, хотел было отойти от их столика, когда Палмер неожиданно добавил:

— И виски с содовой, пожалуйста.

От удивления брови Матера медленно поползли вверх.

— Тогда и мне тоже, — протянул он.

Пока официант ходил в бар за виски с содовой, они оба задумчиво молчали. Затем, когда все было уже на столе, Палмер поднял свой бокал со словами «За ваш Фонд!»

— За вашу миссию… для нас!

Они сделали по глотку и поставили бокалы на стол.

— Генри, работа Фонда настолько тесно взаимоувязана с различного рода экономическими исследованиями, что я, признаться, был бы весьма удивлен, услышав, что за годы существования вашей организации в нее не просочилось достаточно тех, кто крайне заинтересован в получении доступа к вашим секретным файлам. Вы функционируете… с каких пор?.. Со времен Второй мировой войны?

Матер покачал своей маленькой головой. Когда-то он наверняка был плотнее и упитаннее, но, увы, время берет свое, и сейчас дряблая кожа на его усохшем лице висела неровными складками.

— Нет-нет, мой друг, с Первой мировой.

— Ну, в таком случае они внедряли к вам своих людей по меньшей мере раз двенадцать, никак не меньше, — Палмер слегка рассмеялся. — Не исключено даже, что агентами являются некоторые из ваших старейших и вполне заслуженных работников.

— И что даже я один из них.

Палмер согласно кивнул.

— Даже вы.

— Значит, и вы сами тоже, — мрачно заметил Матер. — В такие вот времена нам приходится жить, мой друг, тут уж ничего не поделаешь.

Сделав очень большой глоток, Палмер допил все, что оставалось в его бокале, и сделал знак официанту принести еще один. При этом он обратил внимание на то, что его визави к своему до сих пор даже не прикоснулся.

— Да, в такие времена, — согласился он. — Но мне совсем не хотелось бы распространяться на общефилософские темы, Генри. Я собираюсь сделать вам вполне конкретное заявление насчет Фореллена.

— Да-да, я понимаю. Очень хорошо понимаю.

Он положил свои удлиненные узкие кисти рук с мелкими пигментными крапинками, — очевидно, от плохой работы печени, — на стол ладонями вверх, немного подержал их в таком положении, как бы демонстрируя свою беззащитность, затем спрятал их на коленях и медленно произнес:

— Послушайте, Вудс, хотя мы пока еще не очень-то хорошо знаем друг друга, у меня, сам не знаю почему, такое ощущение, будто мы с вами дружим вот уже несколько десятилетий подряд. Причем я даже не совсем уверен, собственно, почему. Может, потому, что у нас более-менее одинаковая школа, и я нутром чувствую в вас такие же старомодные подходы, как и у меня? Должен честно вам признаться: когда решался этот, поверьте, весьма серьезный вопрос, у меня не возникло ни малейших сомнений, кому именно можно доверить выполнение этой важнейшей миссии. Вам и только вам одному! Особенно учитывая, что вас рекомендовали на очень, очень высоком, если не сказать самом высоком уровне.

Палмер откинулся на спинку стула. Что ж, если виски тоже не очень-то помогает, вдруг поможет откровенная лесть… Что же касается рекомендации «на самом высоком уровне», то это было очень, очень похоже на длинные загребущие руки Г.Б.

— Соответственно, — продолжил Матер своим тонким шелестящим голоском, — у меня появилось довольно странное ощущение того, что я, неизвестно по каким причинам, могу быть куда более откровенным с таким, как вы, для Фонда вообще-то человеком достаточно посторонним, чем с большинством наших людей или даже доверенных лиц. Надеюсь, я выражаюсь достаточно ясно?

— Вне всяких сомнений, — заверил его Палмер, отпивая глоток виски из своего второго бокала.

— Послушайте, а вам когда-либо приходило в голову, — продолжил Матер, слегка понизив голос как бы до доверительного шепота, — что если бы наш Фонд полагался бы только и исключительно на частные гранты и благотворительные взносы, ему пришлось бы вести довольно странное существование, хочешь не хочешь, занимаясь деятельностью, которая ни коим образом не связана с государственными интересами?

— Значит, правительство все-таки дает вам какие-то деньги?

— Ну, не деньги, а скорее слезы. Оно выплачивает нам пособие, которого едва хватает на содержание офиса, обработку получаемых материалов и на жалованье нашего малочисленного персонала.

— В обмен на что, — предположил Палмер, — они подсовывают вам первоклассных дебилов, вроде Фореллена, от которых, как сейчас принято говорить, «нельзя отказаться» и которых вы были просто обязаны принимать на работу.

— Увы, именно так.

Вудс кивнул.

— А ваши частные филантропы и прочие добровольные дарители это понимают?

— Думаю, да. — Маленькие бесцветные глазки Матера чуть ли не заблестели от скрытого удовольствия. — Вообще-то, наверное, именно понимание этого и заставляет их делать нам свои щедрые пожертвования.

Заметив, что он уже́ выпил половину второго бокала, Палмер почему-то вдруг очень захотел оказаться как можно дальше от этого полупризрачного старого засранца.

— Таким образом, — заметил он, — это означает, что все ваши так называемые «исследования» — это чистейшей воды туфта. Равно как и моя «важнейшая» миссия.

— Простите, не понял!

— Все очень просто. Результаты, которые вы получаете, передаются вам заранее. То есть вы просто-напросто материально подтверждаете правительственный прогноз. Так сказать, красиво оформляете витрину, изображаете из себя что-то вроде независимых экспертов, авторитет которых лишь подкрепляет бредовые идеи и пожелания дешевых политиканов.

— Нет-нет, Вудс, вы ошибаетесь, все совсем не так.

Палмер прислушался ко вдруг задрожавшему голосу Матера и задумался: интересно, это искренне или он просто отличный актер?

— Надеюсь, вам удастся убедить меня в обратном.

— Конечно же, удастся, даже и не сомневайтесь, — заверил его Матер. — Чтобы Фонд расширялся и укреплялся при любом правительстве — от республиканского до демократического, от Уоррена Хардинга до Ричарда Никсона, — ему нужно все время поддерживать определенный и достаточно высокий статус. В силу которого Фонд практически никогда не занимается срочными, «горящими» заказами дешевых, как вы назвали их, политиканов. Мы на самом деле самая настоящая исследовательская организация, Вудс. Мы проводим реальные исследования, такие как, скажем, ваше, стараясь получить, проверить и доказать реально существующие или существовавшие факты. Но на этом наши функции, увы, заканчиваются. Ну а что именно правительство и частная индустрия делают с полученной от нас информацией, как конкретно они ей распоряжаются — к сожалению, это уже не наша епархия. Но мы, уверяю вас, готовим самую настоящую и полностью достоверную информацию.

Палмер начал понемногу расслабляться. Видимо, второй бокал виски все-таки постепенно компенсировал реакцию его организма на отсутствие в нем «либриума», и его мысли потекли в другом направлении. Взять, например, американский подход к происходящему. Это же самое настоящее «восьмое чудо света»! Ведь только в Соединенных Штатах — и нигде больше — можно было создать частную исследовательскую организацию, которая собирала бы и проверяла определенные факты, выпуская готовый исследовательский продукт, а потом куда-то передавала этот продукт, чтобы там его искажали, закрывали под видом строгой секретности, использовали не по назначению, в общем, делали что хотели и как хотели. Ни у кого не спрашивая разрешения! Целый исследовательский фонд добывал и проверял достоверную информацию только для того, чтобы отправить ее… куда-то в непонятную пустоту, в вакуум…

Он вежливо улыбнулся Матеру, почувствовав в себе даже желание похлопать старика по плечу. Но удержался, допил свой бокал и начал думать об Элеоноре. Наверное, для того, чтобы спокойно доесть обед.

Глава 37

После обеда с исполнительным секретарем Фонда Палмер зашел в отель «Плаза», забрал свои вещи, выписался и перебрался к себе в квартиру. Там он первым делом набрал номер прямого телефона Вирджинии, но трубку снова сняла какая-то другая женщина. Он прилег на постель и подумал, что зря повесил трубку, даже не попросив ее оставить сообщение.

Он долго смотрел на потолок, снова и снова мысленно прокручивая ту самую сцену с Хейгеном в конференц-зале ЮБТК не далее, как сегодня утром во время заседания Совета директоров. Гарри Элдеру казалось, что они положили Хейгена на обе лопатки, однако Вудс думал совсем иначе. Если Хейген действительно был связан с криминалом, о чем ему в разной форме твердили очень и очень многие, тогда не было никаких сомнений: сегодня утром они добились не победы, а всего лишь отсрочки.

Следующим шагом Хейгена могло быть практически все, что угодно, — лежа на неразобранной постели, размышлял Палмер, — и догадаться, что именно он выберет, вряд ли представляется возможным. Он мог порекомендовать своим тайным сообщникам на время «залечь на дно», выждать, а затем неожиданно нанести новый удар. Только на этот раз более хорошо подготовленный. Или можно забыть об этом варианте и попытаться осуществить задуманное в каком-нибудь другом банковском секторе. Палмер потянулся и услышал, как хрустнули его плечевые суставы.

Единственно, чего Эдди никогда и ни за что не допустит, так это полностью отказаться от задуманного, ведь на кон поставлены его жизненные принципы и интересы. Более того, без «ширмы» респектабельности в банковском секторе им не выжить. И если до сих пор их интересовала лишь финансовая выгода, то теперь им нужно было для начала привлечь на свою сторону какой-нибудь крупный и авторитетный финансовый институт типа банка ЮБТК.

Рассуждая логически, что может быть лучше, чем использовать сам банк ЮБТК, который, если, конечно, его грамотно подтолкнуть в нужную сторону, все-таки допустит случайную ошибку и купит банк, фактически принадлежащий бандитам?

Что-то в этом роде Палмер, конечно, подозревал и раньше, но сегодняшняя стычка на утреннем заседании Совета наглядно продемонстрировала совершенно новый элемент в создавшейся ситуации, а именно всю глубину отчаяния, которое, судя по всему, испытывал сейчас Эдди Хейген. Так или иначе, но Вудс, опираясь на свой многолетний опыт, как правило, исходил из того, что мафия идет к свой цели медленно, методично и осторожно. Впрочем, как и сам ЮБТК. Но сегодня утром, увидев Хейгена в деле, он понял, что при определенных обстоятельствах, особенно когда сильно поджимают сроки, бандиты не смогут больше ждать. У них просто нет времени. Возможно, это связано с тем, что их банк оказался в критическом положении, на грани открытого банкротства. Тогда рухнут всякие надежды пролезть в его банк ЮБТК… Отсюда и жесты отчаяния, невольно диктующего крайние меры.

Палмер снова потянулся, расправляя уставшие мышцы. Уже засыпая, он все равно продолжал думать: насколько сильно мафии нужно было добиться слияния с его банком? Насколько глубока степень их отчаяния? Теперь, когда Эдди Хейген фактически «засветился», что они, интересно, смогут сделать сами по себе? Прибегнут к классическим средствам? Террору? Взрывам офиса? Похищению детей ведущих сотрудников? Найму профессиональных киллеров из собственной среды?

Он невольно усмехнулся нелепости самой мысли о том, что в современных условиях даже мафия будет прибегать к таким неуклюжим средствам. Его глаза закрылись. Вудс с наслаждением потянулся еще разок и наконец-то крепко уснул.

Проснувшись и бросив взгляд на часы, он увидел, что уже опаздывает на школьный спектакль Джерри. По счастью, его квартира была всего в нескольких кварталах от школы. Более того, что тоже было удачей, спектакль начинался в восемь вечера, но занавес поднимался, только когда все зрители занимали свои места, то есть обычно где-то около восьми тридцати. На самом деле занавес поднялся почти в девять, когда Палмер уже удобно расположился на стуле в задних рядах школьного зала и, внимательно осмотревшись вокруг, к своему вящему удовольствию заметил, что Эдис, очевидно, по каким-то своим причинам, решила на этот спектакль не приходить.

В забавной комедии Перельмана, которую в тот вечер ставили в школе, Джерри досталось несколько маленьких ролей — от эпизодических до самых крохотных. Но она играла их все с таким блеском, что, по мнению Палмера, если захочет пойти по этому пути, то блестящая артистическая карьера ей вполне по плечам. Для этого у нее было практически все — и внешность, и манера держаться. Не говоря уж об апломбе и самоуверенности, без которых на сцене делать нечего.

После представления он повел Джерри и ее братьев в ближайшее кафе. Там, несмотря на то, что дети совсем недавно плотно пообедали, они заказали себе чизбургеры, жареную картошку и шоколадно-молочный коктейли. Палмер же, который фактически даже не помнил, чем Генри Матер потчевал его в Йельском клубе, заказал себе только чашку черного кофе.

— Насколько я понимаю, — заметил он, когда официант принес заказ и дети приступили к еде, — мамино разрешение на все это у вас, конечно же, имеется, так ведь?

Том бросил на него недоуменный взгляд. Когда Вудс разговаривал с Томом, у него всегда возникало странное ощущение, что если он хотел, чтобы его сын понял сказанное, надо было сначала перевести свои слова на какой-то инопланетный язык. Вот и сейчас его простой вопрос, казалось, поставил мальчика в тупик.

— Мамино? — высоко подняв брови, переспросил он. — В каком это смысле?

Палмер слегка нахмурился и перевел взгляд на свою дочь.

— Послушай, Джерри, ты что, ничего ей не говорила? Насколько мне удалось заметить, на спектакле ее не было.

Джерри с демонстративной театральностью пожала плечами, но ничего не ответила. Почувствовав, что она до сих пор живет в мире аплодисментов и громких выкриков зрителей «Браво! Браво!», Палмер со вздохом повернулся к своему старшему сыну и спросил:

— Ну что скажешь о спектакле, Вуди? Тебе понравилось?

— Потрясно!

За последние несколько месяцев голос мальчика стал настолько более глубоким, что Палмер в очередной раз только поражался. Когда они все жили под одной крышей, эти перемены не были так заметны. А тут, вроде бы совсем неожиданно, у парня вдруг прорезался… чуть ли не бас!

Он молча наблюдал, как все трое с нескрываемым азартом уничтожали свои чизбургеры. Тут мальчики заспорили насчет жареной картошки Джерри, которую она, как будущая театральная звезда, решила не есть вообще. Решив вопрос, они прежде всего начали деловито поливать картошку кетчупом. В соотношении один к двум. Палмер вдруг неожиданно для самого себя подумал, что подростки уже не доставляют ему такой же радости, как маленькие дети. Невидимое очарование детства постепенно их покидает. Растворяется в бесконечности вечности…

— А тебе понравилась пьеса? — неожиданно спросила его Джерри.

Палмер внимательно на нее посмотрел. Затем медленно, растягивая слова, осторожно сказал:

— Ты играла потрясающе. Хотя сама по себе пьеса несколько усложнена, ты не находишь?

Она снова пожала плечами. И снова подчеркнуто театрально произнесла:

— Почему? В ней все достойно. Никаких непристойностей, обнаженки…

— Думаю, ты не совсем правильно поняла значение слова «усложнена», Джерри.

— Возможно, — безразлично согласилась она. Затем осторожно разорвала бумажную упаковку с одного конца соломки для питья, поднесла другой конец к своим губам и одним выдохом метнула этот «снаряд» Тому в лицо. Попала точно в нос! И в ту же секунду послышались такие же резкие хлопки с «вражеской стороны» — мальчишки немедленно дали ответный бой!

— Эй, эй, потише! — попытался остановить их Палмер. — Успокойтесь! Ради бога, прекратите!

Резко выбросив вперед руку, он вовремя остановил Вуди, который уже собирался «выстрелить» кусочком жареного, густо политого кетчупом картофеля в свою сестру.

— Ну как вам не стыдно! — не скрывая негодования и… разочарования, произнес он. — Совсем как в колонии для малолетних преступников! Ну нет, я возвращаюсь в Европу.

— Ты обещал взять нас туда с собой, — напомнила ему Джерри.

— Точно? — спросил Том, широко открыв глаза. — Когда?

Палмер сразу же отметил, какой искренний интерес проявил к этому его младший сын.

— Если бы вы, все трое, смогли довести свое поведение за столом до такого уровня, когда вас не стыдно привести в приличное общество, тогда мне было бы куда проще и… приятнее взять вас с собой в Европу.

Том тут же выпрямил спину и даже ткнул брата в бок, чтобы тот тоже не сутулился.

— Ну как? — спросил он.

Палмер внимательно их всех осмотрел. Задумчиво покачал головой и затем протянул:

— Потрясно, просто потрясно.

Он привел их домой в начале двенадцатого. Эдис явно еще не вернулась. Миссис Кэйдж, уже в пижаме, отвела детей наверх и сразу же бегом спустилась по лестнице вниз, когда Палмер уже собирался уходить.

— Господи, как же хорошо, что я вас успела поймать, — выпалила она, с трудом переводя дыхание.

Вудс неторопливо обвел взглядом просторную гостиную и про себя отметил, что с тех пор, как он уехал отсюда, в ней не произошло практически никаких изменений.

— Искренне рад вас снова видеть, миссис Кэйдж, — вежливо произнес он.

Палмеру довольно редко приходилось с ней общаться. Она всегда была ближе к Эдис, хотя и проработала у них к тому времени около двенадцати лет. Он заметил, как ее глаза профессионально бегают по комнате, как бы в поисках пыли, которую надо немедленно вытереть.

— Сейчас, когда дети подросли, содержать ваш дом стало намного легче, — неуверенно сказала она, очевидно, не зная, как начать разговор с бывшим хозяином. — Вы случайно не… — миссис Кэйдж сама себя прервала. — Насколько мне известно, вы были в Европе?

— Туда же завтра и возвращаюсь.

— Тогда у вас, конечно же, не было возможности уз… — она снова не договорила.

— Какие-нибудь проблемы, миссис Кэйдж?

— Нет-нет, что вы. — Она немного поколебалась, зато, когда начала говорить, из нее полился буквально поток слов с ярко выраженным иллинойским акцентом. — Мистер Палмер, я просто подумала, вы, может быть, знаете, где сейчас находится миссис Палмер. Ее нет вот уже вторую ночь подряд. Вообще-то такое случалось и раньше, поэтому я не очень-то и волновалась. Но когда это произошло в первый раз, я чуть было не сошла с ума. Даже хотела позвонить в полицию. И, знаете, хорошо, что не позвонила. Потому что потом миссис Палмер строго отчитала меня и приказала никогда даже не думать об этом. У нее, мол, своя собственная жизнь, и мне платят совсем не за то, чтобы я следила за тем, как и где она проводит свое время. Миссис Палмер также попросила меня не впадать в панику; если ей, по каким либо причинам, придется задержаться, то она непременно постарается мне позвонить. Но вот сегодня до сих пор не позвонила, и я опять начинаю волноваться.

Палмер мягко похлопал ее по плечу.

— Не переживайте. Мы же оба прекрасно знаем, что миссис Палмер из тех, кто в состоянии сам за себя постоять. Она же специально попросила вас не волноваться, если подобное повториться. Вот оно иповторилось. Значит, все в порядке, и совершенно не о чем беспокоиться.

— Ну, разве только вы… — Ее голос снова замер.

— Я? При чем здесь я, миссис Кэйдж?

Уголки ее плоских ненакрашенных губ медленно загнулись вверх.

— Да, в общем-то, действительно ни при чем, — смущенно пробормотала она. — Да и дети к тому же уже достаточно большие. Вполне уже смогут выдержать почти все.

— Совершенно верно.

— А вы когда-нибудь вер… — она вот уже в который раз сама себя оборвала на полуслове. Но на этот раз Палмера совсем не интересовало, что именно она хотела сказать.

— Не беспокойтесь, рано или поздно она вернется, — сказал он, открывая входную дверь. — Если у вас вдруг появятся серьезные причины для беспокойства, у детей имеется полное расписание всех моих перемещений по Европе. Вы в любое время можете связаться со мной по телефону или прислать телеграмму. Впрочем, уверен, вам не придется этого делать.

Миссис Кэйдж согласно кивнула.

— Да, я тоже уверена, мистер Палмер… Доброй вам ночи, мистер Палмер.

Потом, неторопливо возвращаясь теплым июньским вечером к себе домой, Палмер вдруг отчетливо понял, почему его дети были так уклончивы, когда речь заходила об их матери. Скорее всего, Эдис переживала так называемый «поздний гормональный всплеск», впрочем, как она раньше и обещала. Вудса даже несколько удивило, насколько легко и по-своему равнодушно он смог взирать на все это. А ведь у них за спиной была четверть века, прожитая вместе, не говоря уж о трёх общих детях. Впрочем, он нисколько не сомневался, что лично ей самой было еще меньше дела до того, что происходит в его жизни. Да, теперь ему стало окончательно ясно, что они по-настоящему расстались задолго до официального развода.

Медленно шагая по темным переулкам, он вдруг обратил внимание, что, сам того не замечая, идет по направлению к дому Вирджинии на берегу реки рядом с Пятьдесят восьмой улицей на Ист Сайд. Стоп! Надо же сначала позвонить, ведь сейчас уже почти полночь, вспомнил вдруг Вудс.

Вирджиния сняла трубку сразу же после первого звонка.

— Ты самый настоящий мерзавец, — отрывисто и нарочито грубо ответила она на его теплое приветствие.

— Я несколько раз звонил тебе сегодня в офис. По твоему прямому телефону.

— И не удосужился хотя бы оставить короткое сообщение?

— Я также звонил тебе вчера вечером, но тебя не было дома.

Ее голос стал спокойнее.

— Да, не было. Ладно, проехали, где ты сейчас? Далеко?

— Нет, всего в квартале от твоего дома.

— Тогда, будь добр, поставь мировой рекорд скорости, когда со всех ног понесешься в моем направлении!

Когда он свернул к ее дому, она уже стояла в дверном проеме, прикрывая глаза ладошкой, чтобы отчетливей видеть его на фоне горящих уличных фонарей. Ее длинный желтый пеньюар был повязан пояском прямо под выступавшей далеко вперед грудью.

Она взяла его за руку и повела в прихожую, плотно закрыв за ними входную дверь.

Затем отпустила его руку и сделала шаг назад, чтобы получше рассмотреть ночного гостя. Впрочем, весьма желанного. Палмер всегда считал Вирджинию слишком низенькой и чересчур полноватой для традиционной американской красавицы, но сейчас ниспадающие сверху вниз складки ее пеньюара, казалось, делали ее выше. Она уже зачесала ко сну свои длинные вьющиеся волосы назад и перевязала их тонкой желтой лентой. Но еще, как Палмер заметил, не успела стереть макияж со своих на редкость красивых глаз. Не удержавшись, он ее крепко поцеловал.

От нее слегка пахло виски и теми же самыми духами, которыми она всегда пользовалась и запах которых в любом месте и ситуации безошибочно указывал ему на ее присутствие. Ее роскошное тело прижалось к нему совсем не в тех местах, как это обычно происходило с Элеонорой. К тому же оно было намного мягче, без малейших признаков костей.

Когда он наконец ее отпустил, они долго еще продолжали стоять в прихожей, и она никак не могла отвести глаз от его утомленного лица.

— Боже ты мой, — произнесла она наконец. — Вуди, у тебя что, серьезные проблемы? На самом деле серьезные?

Палмер слегка нахмурился.

— Только что виделся со своими детьми.

— И Эдис?

— Нет, у нее появилась привычка время от времени не приходить на ночь домой. Несмотря даже на детей.

— Как, однако, мило с ее стороны.

Вирджиния снова взяла его за руку, провела в небольшую гостиную с застекленным эркером, выходящим прямо на реку, и усадила в плетеное кресло, которое всегда называла только «твое кресло». Затем приготовила два коктейля — для него и себя. Палмер попробовал свой и нашел его очень крепким. Поэтому пил его медленно и мелкими глотками.

— А тебя, случайно, не интересует, чем занимается твоя Эдис? — спросила Вирджиния, садясь прямо напротив него на коротенькую софу и подгибая под себя ноги, тем самым невольно показывая, что на ней босоножки на очень высоких каблуках. Вот теперь до Палмера наконец-то дошло, почему она вначале показалась ему выше, чем раньше.

Палмер равнодушно пожал плечами.

— Случайно нет, — ответил он. — Если, конечно, это не связано с моими детьми.

Вирджиния покачала головой. Ее длинные волосы рассыпались упрямыми локонами по желтому вороту пеньюара.

— Она встречается сразу с несколькими господами. Но пока вроде бы ничего особенно дурного не слышно. Время от времени это доходит до меня через моих друзей-журналистов. Эти обычно знают все на свете.

— Слушай, Джинни, ты на самом деле полагаешь, что мы встретились после столь долгого времени только для того, чтобы обсуждать поведение Эдис? Это же нонсенс!

Она бросила взгляд на свой полный бокал, слегка поболтала напиток в нем, затем спросила:

— Тогда, может, поговорим о нас?

— Давай. Только по очереди. Сначала я расскажу тебе о себе.

— Что ж, принимается. Тогда начинай.

— Заседание Совета директоров сегодня утром прошло, плюс-минус, совсем неплохо. Могло быть куда хуже…

— Достаточно, Гарри Элдер уже сообщил мне обо всем этом, — перебила его Вирджиния. — По телефону.

— Да? Ну что ж, очень хорошо. — Он взмахнул рукой, в которой держал свой бокал, и к своему удивлению обнаружил, что тот уже пуст. — Приятно слышать, что хоть кому-то из нас удалось тебе дозвониться.

— Это все, что ты хотел рассказать мне о себе? — спросила она.

— А разве не это самая интересная тема?

Она поставила свой нетронутый бокал на краешек стола, встала, налила ему новую порцию коктейля. Когда она пересекала комнату, перед его глазами буквально на долю секунды промелькнула и тут же скрылась за широкими складками желтого пеньюара нежная оливковая кожа ее бедра. Раньше он никогда не замечал (или просто не обращал внимания), что, по сравнению с Вирджинией, у Элеоноры кожа была заметно темнее и нередко выглядела почти как загар.

— Вуди, — сказала Вирджиния, протягивая ему наполненный бокал и снова садясь на софу напротив него, — по-моему, наш разговор очень быстро подошел бы к логическому концу, если бы мой интерес к тебе ограничивался только тем, как ты преподал урок фехтования Эдди Хейгену.

— Но это то самое главное, почему я здесь и что, собственно, происходило со мной все последнее время.

Какое-то время она молча смотрела на него. Затем, махнув рукой, решительно сказала, как отрубила:

— Чушь собачья! — Прозвучало это так просто и окончательно, будто ей попросту надоело опровергать его заявления. — Допивай свой бокал, Вудс, и иди домой.

— Домой?

— В твою холостяцкую меблирашку. В которой тебя не было ни вчера вечером, ни ночью.

— Я был в «Плазе». Так надо было в целях безопасности.

— Вы все маленькие мальчики в коротких штанишках, которые играют в игры маленьких мальчиков в коротких штанишках.

Значит, он начал медленно, но неуклонно терять опору. Сама мысль о том, что ему придется идти домой, что она хотела, чтобы он ушел из ее дома, внезапное понимание того, что в этом городе у него вроде бы был, а, по сути, не было никакого дома… то есть все эти печальные мысли захлестывали его, словно набегающие друг на друга волны. Причем со всех сторон! Он сделал большой глоток виски и предпринял робкую попытку выплыть.

— Знаешь, Джинни, по-моему, ты все-таки зря так кипятишься, — примирительным тоном сказал он. — Если я хоть чем-нибудь заслужил подобное отношение лично от тебя, то для меня это остается полнейшей загадкой. Тогда, будь другом, объясни, в чем, собственно, дело.

— Как же здо́рово у тебя это получается, Вуди, — чуть прищурившись, возразила она. — Ты просто идеальный организатор, умеешь так ловко перекладывать свою, только свою и ничью больше вину на кого-нибудь еще, чаще всего на того, кто оказывается ближе всех, что просто диву даешься. Ну а теперь допивай свое виски и уходи!

Он печально покачал головой, тихо пробормотав:

— Загадка, тайна за семью печатями…

— Не пытайся вынудить меня открыть эту тайну, — жестко предупредила она. — Боюсь, объяснение тебе не очень понравится. Особенно его детали. Так что лучше воздержись, Вуди.

Палмер понял, что́ она имеет в виду. Если он потребует объяснений, то, конечно же, их тут же получит. Но это будет целая история о наборе противоречивых, непоследовательных шагов с его стороны, о не сделанных им важных телефонных звонках, о ничем не оправданном его отсутствии в номере парижского отеля. Ну и множество других слухов, сплетен, домыслов и предположений, которые вдруг появились у нее из самых разных источников. У него же имелось лишь два в равной степени приемлемых способа защиты: категорически все отрицать, относя обвинения за счет неверной, ошибочной интерпретации фактов и случайных совпадений, или признать абсолютно все подряд и умолять о прощении. Причем сработает любой ход, он был в этом уверен, поскольку в самой ее угрозе разоблачить его недостатки чувствовалось страстное желание услышать от него простые объяснения и… простить!

Конечно же, Палмер все это прекрасно понимал, несмотря даже на его близкое к паническому состояние. В самом начале их любовного романа, который происходил три года тому назад, еще до того, как они разошлись, он несколько раз уже проигрывал с ней подобные сцены. Возвращение к ней через шесть месяцев обычно являлось не более чем вариацией тех же самых отношений. И хотя содержательная часть подобных кризисов могла меняться, мотивы неизменно оставались теми же самыми: ее — получить заверения в его верности, его — быть снова принятым в лоно.

В данный момент Палмер чувствовал себя настолько потерянным и сбитым с толку неприкаянностью его жизни в Нью-Йорке, что ему ничего не стоило все признать, целиком и полностью отдав себя ей на милость. Обычно для него у нее в конечном итоге всегда хватало милосердия, но сейчас, когда он, похоже, сам себя загнал в такой угол, когда ему требовалось больше, намного больше искреннего тепла и понимания… Кто знает, кто знает?

Он допил свой бокал и вдруг понял, что уже опьянел. Не без труда вылез из глубокого кресла, подошел к окну, раздвинул шторы и долго смотрел, как небольшой речной танкер, натужно пыхтя, деловито и целеустремленно тащился куда-то вверх по течению. Ну почему же ему, крупнейшему банкиру Вудсу Палмеру, так трудно быть прямым и целеустремленным? Он снова повернулся к Вирджинии.

— Знаешь, Джинни, у меня сегодня выдался на редкость долгий и чудовищно трудный день. К тому же эта чертова разница во времени… Послушай, Джинни, я готов сделать все, что захочешь, — медленно протянул он. И после небольшой паузы продолжил. — Или ничего не делать. Как хочешь, так и будет.

— А ты сам-то чего хочешь?

Палмер медленно покачал головой, изо всех сил стараясь не дать воли нарастающему раздражению. Почему, ну почему ей так нравится всегда точно бить по больному месту?! Она ведь не хуже его самого знает, что какое-то время у него не было, да и не должно было быть сколь-либо определенного направления и цели. Более того, это не имело ни малейшего отношения к его разводу с Эдис, хотя, утратив семью, он одновременно лишился и неких корней, крепко связывающих его с реальной жизнью. Нет, куда важнее во всем этом был тот банальный факт, что он просто-напросто утратил интерес к своей работе. И вот тут-то Элеонора, похоже, оказалась полностью неправа: возможно, он и на самом деле привык к власти, но если бы ему пришлось с ней расстаться, то жалеть о ней он уж точно не стал бы.

— Кому, как не тебе, лучше всех знать все существующие и даже несуществующие способы обезоружить мужчину, — сказал он Вирджинии. — Ты же видишь, я смертельно устал, не сильно, но пьян, крайне расстроен и вот уже сколько лет толком не знаю, чего, собственно, мне надо.

— Ну а ты лучше всех знаешь, как польстить девушке, как и с какого бока к ней подъехать и получить то, что тебе требуется.

— Я совсем не это имел в виду.

Она долго изучающее смотрела на него, не двигаясь и ничего не говоря. Затем скрестила руки на своей пышной груди.

— Вудс, у богатых свои и нередко весьма интригующие проблемы, мы знаем, в этом нет ничего нового. Но вот скажи: что может сделать до такой степени несчастным человека, у которого есть все, абсолютно все, включая любовниц по обе стороны Атлантики и сколько хочешь денег, чтобы сколько хочешь летать туда отсюда и отсюда туда в любое время, когда заблагорассудится? — Она немного помолчала. Затем задумчиво, как бы с сожалением, проговорила: — Или для твоей изнеженной души это слишком грубо?

Палмер присел на низенькую табуретку у окна и попытался собраться с мыслями. Что, собственно, происходит? Даже пьяному ему было ясно, что если бы ей на самом деле хотелось спровадить его домой, она бы давным-давно прекратила с ним разговаривать. Хотя в данном случае слова не имели ровно никакого значения. Важным было то, что она не молчала, а продолжала разговор. Вот что имело решающее значение! Поэтому оставалось решить всего один простой вопрос: а ему самому-то хотелось остаться здесь или нет? Или, говоря в более общем плане, хочется ли ему на самом деле продолжать этот роман или лучше взять и дать ему угаснуть?

Пока они молча сидели, выжидающе глядя друг на друга, Палмеру вдруг вспомнилось, что никогда не обращался за решением своих проблем к Элеоноре. Такое ему никогда даже в голову не приходило. А вот Эдис, а затем Вирджинию он всегда привлекал по меньшей мере к их обсуждению. Во всяком случае, по вопросам, имевшим хоть какое-нибудь отношение к ним самим. Причем не так уж и важно, прямое или косвенное.

Наверное, именно этим европейская женщина и отличается от американки — своей ролью в жизни мужчины. Обучение и воспитание мужчин-американцев во многом, очень многом зависят от их соотечественниц. Те способны на такие кошмарные сцены, если что-либо делается не так, как им хотелось бы, американские мужчины быстро познают одну незатейливую мудрость счастливой жизни — не возражай, делай, как тебе говорит женщина! Единственный раз, когда что-то отдаленно похожее произошло у Палмера с Элеонорой, это когда он поделился с ней — и больше ни с кем, ни с единой живой душой на свете! — своими тайными намерениями уйти из банка. Навсегда! Сейчас Палмер изо всех сил пытался вспомнить, что она тогда ответила. Кажется, что-то вроде «ты же мужчина, тебе и решать»…

Он наконец-то прочистил свое горло. Но что сказать Вирджинии, если у него до сих пор не было твердого понимания, чего ему, собственно, хочется: уйти или все-таки остаться?

— Все мужчины скоты! — неизвестно почему вдруг заявил он. Очевидно, не найдя ничего лучшего. — Тебе это известно?

Она, не совсем поняв его пьяный вопрос, озадаченно нахмурилась.

— Пу… вообще-то постепенно это проявляется все чаще и чаще.

— Да, скоты. Скоты в отношении женщин. Прости, что не выбираю слов. Сегодня вечером у меня в голове полнейшая каша. — На его лице появилась и тут же исчезла бессмысленная улыбка. — Мужчины готовы пойти на что угодно, лишь бы затащить женщину в постель. Это их универсальный видовой признак, который и делает из них скотов! — Он встал, повернулся и бросил взгляд в окно на темную реку. — Они нагло лгут женщинам, они готовы сделать вид, будто верят любым небылицам, лишь бы залезть к ним в постель. Они будут плести гнусные интриги, подобострастно юлить, слезливо раскаиваться, изображать крайнее отчаяние, все что угодно, лишь бы усладить свою мерзкую плоть. Ну а потом, добившись своего, они просто-напросто на все плюют!

Вирджиния откинулась назад и закинула ногу за ногу. Теперь Палмер не отрывал взгляда от ее круглых коленок цвета слоновой кости, гладких, с нежными ямочками прямо под ними…

— Наверное, ради этого женщины тоже готовы на все, что угодно, — сказал он. — Однако обычно им требуется нечто более постоянное, чем просто быстрый оргазм под одеялом. А вот мужчинам вполне достаточно и этого. Что и делает из них самых настоящих скотов.

В наступившей тишине до его слуха донесся далекий, одинокий и какой-то всеми заброшенный, вроде бы никому не нужный гудок парохода. Один, затем два, потом снова один…

— Время от времени, — продолжал Палмер, — такого рода вещи искренне расстраивают мужчин и вызывают отвращение у женщин. Хотя, как правило, большинство мужчин не очень-то переживают по поводу собственного скотства, а вот я, в отличие от них, в последнее время задаю себе столько таких вопросов, что мне становится тошно от страха: а вдруг я получу на них ответ. И что тогда?

Его голос становился все тише и тише. Затем полностью угас. Он вернулся к креслу и сел, но не полностью, а на самый краешек. Словно всем своим видом хотел сказать: «Я вот-вот уйду, но ты вполне успеешь сказать мне несколько прощальных слов».

Лично у него все слова, похоже, уже кончились, И ему не оставалось ничего, кроме как молча смотреть на пол. Когда она начала говорить, он сначала даже не поднял на нее глаза.

— Мне кажется, — начала она тихим голосом, — что если мужчины скоты, то женщины никто иной, как гусыни. Мне стыдно признавать, насколько мы доверчивы и легковерны, даже самые умные из нас. С какой легкостью и нередко с удовольствием мы сами себя обманываем!

Палмер поднял голову — она пристально смотрела на него. Ее огромные глубоко запавшие глаза глядели на него с такой же тоской и безнадежным одиночеством, с каким только что прозвучали гудки того затерявшегося парохода. А Вирджиния продолжила:

— Трудно даже себе представить, на сколь шаткой, иногда совершенно необъяснимой основе возводятся подобные дворцы наших безудержных фантазий. Взять хотя бы меня. Ты даже не представляешь, сколько всего мне пришлось пережить, глядя, как ты наконец-то расстаешься с Эдис. Глядя, как ты мучительно выползаешь из своей раковины, я не менее мучительно пытаюсь убедить себя, что, как бы плохо не было два года тому назад, сейчас это становится чем-то новым, чем-то совершенно иным и… поистине бесценным. Это не было несколькими быстрыми оргазмами под одеялом. Тогда мне это казалось совсем не случайным, а настоящим, самым настоящим!

Палмер молча кивнул. Почему-то проникновенные слова Вирджинии до него совсем не доходили. То ли из-за крайней усталости, то ли из-за обилия выпитого виски, непонятно. У него было такое ощущение, будто он все еще в ее комнате, но как бы где-то в стороне, наблюдая, прислушиваясь к их беседе, но откуда-то издалека, не вникая в детали. К тому же его неотвратимо окутывала сладостная дремота…

— А может, и не стоит говорить о сексе как просто о сексе, — наконец-то произнес он или, скорее, его двойник, сидевший на краешке кресла. — В нем ведь наверняка есть нечто куда большее.

— Равно как и куда более примитивное.

Двойник Палмера беспомощно замахал руками.

— Именно поэтому так трудно знать и понимать самого себя. Так трудно судить другого человека. Так трудно, если вообще возможно, понимать взаимоотношения между людьми. Неужели это не ясно?

Двойник Вирджинии положил ногу за ногу.

— Да, для тебя это трудно, я вижу. Но далеко не так трудно для меня. Интересно, а насколько трудно это было бы для человека с нормальными эмоциями и инстинктами, для человека, который еще не совсем превратился в холодную безразличную рыбу. И мне, поверь…

Оглушительный шум в ушах полностью заглушил ее слова. Комната странным образом накренилась, стены, отделившиеся от пола и потолка, стали длиннее и выше. Что это? Землетрясение? Которое вытряхнуло двойника Палмера из кресла лицом на пол. Ворсистый коврик уперся ему в подбородок, нижнюю губу и левую щеку. А прямо перед глазами надоедливо торчали ворсинки из разноцветной шерсти.

— Вудс!

Палмер, не его двойник, а теперь уже самый настоящий Вудс Палмер пробормотал что-то неразборчивое, почувствовав, как она пытается помочь ему подняться на ноги или снова сесть в кресло. Он стряхнул с себя ее руки, сам встал, тут же с жутким треском упал на одно колено и на какое-то время застыл в позе молящегося в церкви. Затем снова с трудом, но все-таки поднялся на ноги без посторонней помощи.

— Вудс, в чем…

Он только отмахнулся и сделал шаг в сторону.

— Нет, хватит искать в тебе опору. Ты всегда была моей самой надежной и безотказной подпоркой. Пора и честь знать!

Она стояла рядом с ним, и ее глаза казались просто бездонными. Палмер почувствовал неприятный холодок у себя между лопатками. Будто своими огромными глазами она вот-вот проглотит его. Затем Вирджиния, не отрывая от него своего пристального взгляда, увидела, что Палмер повернулся и медленно, неуверенными шагами направился к выходной двери. Он спиной почувствовал, как она протянула к нему руку, но… только и всего. Ничего иного, чтобы остановить его, так и не последовало.

Он вышел в теплую ночь. Сквозь заросли сада то тут, то там виделись фрагменты сонно текущей реки. Совсем как тогда, вдоль набережной Сены, когда они сошли с прогулочного пароходика. Он подошел к воротам, которые вели к Пятьдесят восьмой улице, обернулся и увидел Вирджинию, стоявшую со скрещенными под грудью руками на пороге своего домика в неярком свете уличного фонаря.

— Спокойной ночи, — мягко сказал он.

Некоторое время она продолжала стоять молча. Затем подняла руку и коротко произнесла:

— Прощай!

Глава 38

Палмер медленно брел по улице; боль в колене сначала была просто невыносимой, но затем слегка улеглась. Он изо всех сил старался вспомнить, нет, скорее даже понять, какая такая неведомая сила вытряхнула его из кресла лицом вниз, а потом, когда он встал на ноги, заставила упасть на колени. Да еще с такой силой!

Так, вот Первая авеню в районе Шестидесятых улиц, одно из тех мест, о которых он много слышал, но никогда не бывал, хотя и жил вроде бы совсем неподалеку. Здесь располагался известный бар для «одиночек» — место, куда холостые молодые люди лет двадцати-тридцати приходили для знакомства друг с другом. Сюда также частенько заглядывали стюардессы, когда у них появлялись свободные от полетов вечера.

Потирая ноющее колено, Вудс заглянул внутрь: полутьма, почти никого, тоскливые, монотонные завывания какой-то рок-группы из усилителя музыкального автомата.

«Мама, мама, мама, дай мне тебя обнять, обнять, обнять!.. Мама, мама, мама, дай мне тебя поцеловать, поцеловать, поцеловать…»

Палмер покачал головой, отошел от заведения и неторопливо побрел к своей неуютной холостяцкой квартире. Ненадолго остановился у все еще открытого газетного киоска, убедился, что ни «Таймс», ни «Ньюс» уже не было, оставался только стандартный вечерний набор таблоидов — двусмысленные заголовки, откровенно непристойные фотографии, — и пошел дальше.

Он все еще не отошел полностью от того, что произошло там, в уютном домике Вирджинии, и старательно пытался все это проанализировать, чувствуя, что любая дополнительная нагрузка отнюдь не уменьшает боль в колене. Неужели он на самом деле уже такой старый, каким себя иногда ощущает?

Господи, какая же у них вышла отвратительная сцена! Он все время нес какую-то чепуху, не имеющую ни малейшего отношения к действительности. И ее, конечно же, нельзя обвинять в том, что она многое, если не все, поняла совсем не так. Хотя… Ну, допустим, ему удалось бы сказать ей все как надо и правильно, то закончилась бы их встреча лучше, как либо иначе? Вряд ли.

— Я встретил эту девушку, — сказал бы он, — и то, что я к ней чувствую, несравнимо ни с чем, даже с тем, что я испытывал к тебе.

— Я встретил эту девушку и знаю: если бы не ты, я, наверное, даже не обратил бы на нее никакого внимания. И между нами вообще никогда бы не возникло чувство любви.

— Я встретил эту девушку, потому что за те три года ты помогла мне выползти из моей раковины, и я, наконец-то, смог по-настоящему полюбить. Полюбить ее!

Вирджиния была настолько настоящей ирландкой, что могла после таких слов взять пистолет и выстрелить ему прямо в самое сердце. Говорить женщине, что она разбудила его чувства только для того, чтобы он смог полюбить другую? Рискованно. Очень рискованно!

— Ты была просто великолепна, — мог бы сказать он. — Но эта девушка еще великолепнее. Спасибо, я искренне тебе признателен за то, что ты помогла мне по достоинству ее оценить.

Услышав такое, Вирджиния, не исключено, тут же удавила бы его голыми руками. Такие слова женщинам не говорят. Никогда и ни за что на свете! И вместе с тем, если их не говорить, то как узнать, насколько ты честен и искренен?

Войдя через передний вход в вестибюль своего дома, Палмер обратил внимание на включенную, как всегда, телекамеру наблюдения и небольшую табличку под ней, коротко сообщавшую об этом всем входящим и выходящим. Особенно возможным воришкам, предупреждая их о необходимости закрыть объектив своим головным убором, чтобы остаться неопознанным. Что, впрочем, практически не имело ровно никакого значения, поскольку ночной дежурный все равно обычно мерно посапывал в своем закутке и, естественно, не мог следить за монитором.

Он вошел в дурно пахнущую кабину лифта, закрыл дверь и нажал кнопку своего этажа. Интересно, сколько всего таких, напоминающих скорее тюрьму зданий раскидано по городу? Этих последних убежищ семей насмерть перепуганного среднего класса. С фасадами без окон, точно неприступные бастионы, с металлическими стенами и вестибюлями, со сложнейшими системами охраны и… непомерно высокими арендными платами. Лично ему приходилось платить своему субарендатору где-то около пятисот долларов в месяц. И все это за небольшую гостиную, крохотную спальню и кухоньку размером с телефонную будку!

Войдя в свою квартиру и плотно закрыв за собой дверь, Палмер вдруг подумал, что жизнь в Манхэттене стала какой-то выхолощенной, лишенной чего-то реального и живого. Вот небольшой, дышащий человеческим теплом домик, как, скажем, у Вирджинии, — это же совсем другое дело…. Впрочем, большинство людей, во всяком случае на восточной стороне, почему-то предпочитали жить как автоматы в полностью автоматизированных домах с пустыми стенами фасадов, телекамерами наблюдения и наглухо зашторенными окнами.

Он продолжал стоять у двери своей квартиры, по-прежнему пытаясь понять: а может, ему все-таки следовало быть с Вирджинией более искренним и честным? Впервые в жизни!

Конечно же, он мог остаться с ней на ночь, но это было бы еще более бесчестно. Что касается Элеоноры, то по отношению к ней это, скорее всего, было бы не так страшно. Ведь она сама предвидела возможность того, что может произойти. И совершенно против этого не возражала! Но Вирджиния — и в конечном итоге он сам, — это совсем другое дело. Как странно иногда все в жизни поворачивается. «Пострадавшей» стороной в таком случае оказалась бы прежде всего Элеонора. Хотя никто иной, как он, дал ей клятвенное обещание и, нарушив его, тем самым обесчестил бы и себя, и их столь внезапно вспыхнувшую любовь. Во всяком случае, именно так все это выглядело бы с точки зрения традиционной морали.

Впрочем, о какой морали можно говорить в наше время? Вудс снял пиджак и галстук, расстегнул воротничок своей рубашки и медленно опустился в жесткое, неудобное кресло. Задумчиво помассировал ноющее колено.

Нет никакой морали, есть только здравый смысл! Возобнови он роман с Вирджинией, то тем самым невольно и оскорбительно принизил бы ценность своих отношений с Элеонорой. Вот так просто? Если все, что кому-либо требуется, — это радостный оргазм под одеялом, то в принципе ему совершенно неважно, в кого, где и когда кончать. Но если же тебе нужно нечто большее, то придется самому поработать, чтобы сделать это тем самым «нечто большим»!

Палмер тихо, почти про себя, рассмеялся. Поймал себя на том, что в последнее время стал все больше и больше походить на стареющего Дон Жуана, желчного, одинокого, направо и налево сыплющего циничными афоризмами, за которые он дорого, очень дорого заплатил за долгие годы своего грязного блуда.

Сам Вудс никогда не увлекался подобными делами — всего лишь несколько измен своей жене Эдис и любовная связь с Вирджинией. Так что его вряд ли можно было считать специалистом по этому делу. Зато он совсем неплохо знал, как работает его мозг, и мог угадывать будущие события. Возможно, это был особый дар — способность проектировать реальное настоящее в неизвестное будущее.

Не исключено, что именно благодаря этому необычному дару ему во многом и удалось занять столь высокое положение в банковской сфере. Банковский бизнес был достаточно грязным делом, но Палмеру удалось достичь его вершин довольно быстро и легко, не прилагая для этого особых усилий.

Может, именно по этой причине ему так просто дается решение оставить свой банк?

От безрадостных размышлений его оторвал неожиданный звонок в дверь. Интересно, кто бы это мог быть? Он ведь никого не ждал.

Палмер встал, невольно охнув от резкой боли в колене, подошел к интеркому у двери.

— Да? Кто там?

В динамике интеркома прозвучал голос Вирджинии.

— Это я, Вудс.

Палмер по очереди открыл обе двери — сначала входную в вестибюль, затем, через несколько минут, в квартиру. Она явно накинула меховое пальто прямо на пеньюар. В своих босоножках на очень высоком каблуке, которые она, очевидно, так и не удосужилась сменить на что-нибудь более подходящее, Вирждиния выглядела так, будто только что вернулась со светской вечеринки. Разве что волосы несколько растрепались, и их больше не удерживала желтая лента. Она отсутствующим взглядом проследила за тем, как он закрывает за ней двери, затем подошла к небольшому тиковому бару рядом с окном и плеснула себе в бокал из первой попавшейся бутылки. Залпом осушила бокал, но когда ставила его на стойку бара, то не сумела удержать бокал в своих не совсем уверенных пальцах и с шумом уронила его.

— Извини, — пробормотала она, поднимая бокал.

— Ничего. Присаживайся, пожалуйста.

— Я бог знает сколько времени провела там, в дверном проеме моего дома, думая о нас с тобой, и наконец не выдержала. — Она присела, протянув руку, взяла с коктейльного столика пачку сигарет. Та была пуста. Вирджиния бросила вопросительный взгляд на хозяина.

— В доме сигарет нет, увы, — пожав плечами и виновато покачав головой, ответил тот.

— Вот черт! — Вирджиния шумно вздохнула. Затем, помолчав, до странности тихим тоном спросила:

— Вудс, что, между нами все кончено? Мы ведь об этом говорили, когда ты приходил ко мне домой? — Не услышав ответа, она встала, подошла к окну, остановилась, немного постояла, затем вернулась и снова села. — Вудс?

— Полагаю, да, — медленно протянул он. — Хотя вслух этого не было сказано.

— Просто многое было недосказано… Скажи, у тебя в Европе есть девушка? Которую ты там встретил.

Палмер молча кивнул. Вирджиния вскочила на ноги, так же резко снова села на место.

— Боюсь, мне уже трудно держать себя в руках, — извиняющимся тоном пробормотала она.

— А это совсем не обязательно, — успокоил он ее. — Тебе нечего волноваться, ты ведь у друзей.

— С таким другом, как ты… — начала было она, но так и не закончила фразу. Затем, после небольшой паузы спросила: — Она твоего возраста?

— Нет, моложе.

— Намного моложе?

— Намного. — Вудсу не понравилось, как это звучит, и он счел нужным тут же поправиться. — Впрочем, не так уж намного. Ей сейчас… э-э-э… да, где-то около тридцати.

— Значит, она, так сказать, уже переступила рубеж, но, в отличие от меня, еще не превратилась в старую клюшку. — Вирджиния подняла руку, не давая ему возможности прокомментировать ее слова. — Не бери в голову, Вуди. Это не более чем шутка. Неудачная шутка. Прости и, пожалуйста, забудь об этом… Ну и как она? Красивая? Умная? Какая она?

— Хочешь узнать, лучше ли она тебя?

— Да, именно это я и хочу узнать в первую очередь.

— Что ж, в чем-то да, в чем-то нет.

— Значит, что-то вроде совершенства с небольшими изъянами, — понимающе протянула Вирджиния. — Да, этот тип, пожалуй, больше всего притягивает противоположный пол. — Она засмеялась тихим, несколько странным смехом. Как будто даже не знала, над чем, собственно, смеется. — Честно говоря, вообще-то именно это в свое время и привлекло меня к тебе. Ты догадывался? У тебя было все: впечатляющая внешность, мозги, положение, короче говоря, все, кроме… сердца. Я влюбилась в тебя по самые уши. И думала: ну какое значение могут иметь один или даже два маленьких недостатка, если все остальное — совершенство? Любовь доброй женщины способна растопить любую глыбу льда, внутри которой, обрати внимание, сразу же забьется живое человеческое сердце!

Не дождавшись от него «живой человеческой реакции», она снова рассмеялась, но на этот раз заметно тише.

— Поэтому, посчитав себя той самой доброй женщиной, я принялась за дело. И уже ничего не могла с собой поделать. Один твой взгляд, и я уже сама не своя, вся горю от желания. — Она начала было вставать с софы, но затем передумала и вместо этого положила нога на ногу, одновременно откидываясь на расшитые подушечки. — Ты еще не забыл эту древнюю, как мир, историю любви, Вудс?

— Нет, пока еще не забыл.

— Значит, похоже, меня как тогда включили, так сейчас и отключают.

— Дело совсем не в этом.

— Я что, забыла оплатить по счетам или как? — слегка прищурившись, поинтересовалась Вирджиния. — Черт побери, Вудс! Я сама должна отключаться, когда сочту нужным. Однажды я уже проделывала это с тобой, и мне тогда было плохо, очень плохо, но концом мира это даже не пахло. А вот сейчас, честно признаюсь, пахнет и еще как!

— Послушай, Джинни. — Он подошел и начал было присаживаться рядом с ней на софе.

— Пересядь, пожалуйста, вон туда.

Палмер послушно отошел, сел в черное кожаное кресло и начал рассеянно массировать свое больное колено.

— Речь совсем не идет о том, чтобы возбуждаться или терять к этому интерес, — начал он. — Все упирается в вопрос честности. Честности по отношению к тебе, Джинни.

Она покачала головой.

— Знаешь, мне совершенно не хочется слушать продолжение, так сказать, вторую часть… Ты совсем как тот самый маленький мальчик, Вуди, маленький мальчик, который купил себе на Рождество игрушечный пистолет и не успокоится до тех пор, пока в кого-нибудь не выстрелит!

— Честность — это не игрушка.

— Хорошо, что ты обратил на это внимание. Честность действительно не игрушка. — Она начала слегка потирать большой палец правой руки. — Честность — это смертельное оружие, и мне бы совсем не хотелось, чтобы оно использовалось против меня. Я защищаюсь, и если бы у меня было хоть чуть побольше мозгов, я бы сюда ни за что не пришла. В принципе, я из тех, кто всегда может за себя постоять. Но оказывается, что вполне могу также и сама себя погубить. Я то, что вполне можно назвать «девушкой не в себе».

Вирджиния встала и подошла к нему, сверху вниз глядя ему прямо в глаза.

— Да, вот такая я сумасшедшая. Прекрасно понимаю, что происходит, но пропади я пропадом, если буду просто стоять и смотреть, не пытаясь даже влезть в каждую чертову подробность и тем самым фактически разрезать свое кровоточащее сердце на мелкие куски.

Она отвернулась и направилась к бару. Там снова налила себе чего-то в бокал, но на этот раз не выпила сразу, а сначала отнесла к низенькой софе, куда и села.

— Значит, она моложе меня и лучше в целом ряде важных компонентов, так ведь?

— Я этого не говорил.

— Так-так. Иначе зачем весь этот сыр-бор? Скажи мне, что ты считаешь «важными компонентами»! Что она делает лучше меня? Трахается?

От неожиданности Палмер заморгал глазами.

— Послушай, Джинни, мне кажется…

— Какие, интересно, грязненькие штучки умеет проделывать она, а я вроде как не умею? — не отставала Вирджиния, допивая свой бокал. — Прости, я не имела этого в виду. Как будто настоящий джентльмен способен когда-либо в этом признаться!

— Тогда почему бы тебе не откинуться поудобнее на подушечки и хоть минуту спокойно не послушать меня? — довольно миролюбивым тоном предложил ей Палмер.

— Наверное, потому, что я боюсь услышать то, что ты собираешься мне сказать. — Она подчеркнуто аккуратно поставила уже пустой бокал на коктейльный столик. — Хотя… чего добропорядочной леди ожидать от джентльмена в подобного рода ситуации? Собственно, практически ничего. Ему даже в голову не придет прибегать к использованию такого оружия, как честность! — Она поднялась с софы и направилась к выходной двери. — Вудс, тебе придется простить меня. Извини, что побеспокоила тебя. Тем более в столь поздний час. Я ухожу.

— Может, еще немного посидишь?

— Нет, не сейчас. Я полагаюсь на тебя, Вуди. Никаких воспоминаний и, ради бога, больше никаких признаний или оправданий! — Она остановилась у двери, взялась за ручку… Потом вдруг совершенно неожиданно привалилась к двери, будто потеряла сознание. Палмер, моментально вскочив на ноги, подбежал к ней, чтобы оказать помощь, но Вирджиния, едва почувствовав его прикосновение, тут же резко отпрянула в сторону.

— Не прикасайся! — В полумраке комнаты ее огромные глаза казались двумя бездонными колодцами, в которых отражался тусклый свет от окна, придавая девушке необычный, чуть ли не мистический вид. — Никаких прикосновений. И давай обойдемся без никому не нужных объяснений. Поверь, так будет легче. И тебе, и мне. Договорились?

Ничего не понимающий Палмер медленно отошел от нее, держа руки чуть ли не по швам. Тем самым как бы заверяя ее в отсутствии у него каких либо неприемлемых для нее намерений. Потом спросил:

— Послушай, Джинни, почему ты всегда старалась облегчить мне жизнь? Я ведь, кажется, никогда тебя об этом не просил.

— Я знаю. Просто иногда хотелось побыть доброй девочкой, только и всего.

— Если ты…

— Вот только не надо мне ничего говорить, — перебила она его. — Я уйду сразу же после того, как справлюсь со своим вдруг нахлынувшим желанием заплакать.

Палмер снова протянул к ней руку, и она снова от него отпрянула.

— Когда ты к ней возвращаешься? Завтра?

— Кажется, да. Завтра.

— Между вами имеется то, что называется взаимопонимание? — Она резко встряхнула головой, будто прогоняя от себя дурные мысли. — Ладно, не отвечай. Ты знаешь ее всего только неделю. Одну чертову неделю! — Ее голос вдруг слегка задрожал от какой-то внутренней боли. — Выпусти меня отсюда, — прошептала она.

— Давай, я поймаю тебе такси, — предложил он и направился к входной двери.

— Нет-нет, не надо! — На секунду Вирджиния, казалось, застыла. Потом вдруг расслабилась. — Ладно, поймай, пожалуйста. И… спасибо, — произнесла она неожиданно тихим спокойным голосом, кивая на дверь.

Палмер взял со стула свой пиджак, открыл дверь и пропустил ее в холл первой. Там нажал на кнопку лифта и, пока они ждали, надел пиджак, застегнул ворот рубашки и повязал галстук.

Снаружи улица была уже совершенно пуста. Они неторопливо дошли до Второй авеню, но и там такси нигде не было видно. Оба молчали, только ее высокие каблуки-шпильки звонко цокали по асфальтовой мостовой. Он попробовал взять ее под руку, чтобы помочь сойти с тротуара, однако она мягко, но решительно тут же от него освободилась. Так, в полном молчании, они дошли до Пятьдесят восьмой улицы и повернули на восток.

— Ладно, этого вполне достаточно, — произнесла Вирджиния, наконец-то нарушив длительное молчание. — Отсюда я и сама доберусь.

— Да ничего, все нормально.

Они пересекли Первую авеню. Ярко освещенные часы на крыше ближайшего универсама показывали половину второго ночи. Палмер бросил взгляд на свои наручные часы, чтобы убедиться, что на них то же самое время.

— Да, поздновато, — неопределенным тоном заметила Вирджиния. — Можешь оставить меня здесь.

— Нет, я бы не стал этого делать.

Когда они миновали Саттон-Плейс и дошли до квартала, который вел к реке и оканчивался тупиком, Вирджиния остановилась на углу, повернулась к Палмеру лицом.

— Ну что ж, хватит. Спасибо тебе. Спокойной ночи.

— Нет-нет, я провожу тебя до дома. Так мне будет спокойней.

Она молча повернулась, и они неторопливо продолжили свой путь. Подойдя к двери своего дома, она достала ключ и вставила его в замочную скважину.

— Спокойной ночи, Вудс.

— Мне очень жаль, Джинни.

— Да, я знаю.

— На самом деле?

Она кивнула.

— Ты выглядишь просто ужасно. Тебе сейчас нелегко, совсем нелегко.

— Это уж точно.

— Ты имеешь в виду, что выглядишь ужасно? — Она скривила губы в подобии улыбки. Именно в подобии. — Может, вся эта история сделает тебя мягче, чем было задумано природой.

— Что ты хочешь этим сказать, Джинни?

— Спокойной ночи, Вудс.

Она открыла дверь, вошла в дом и, не оборачиваясь, плотно закрыла за собой входную дверь.

Глава 39

Во вторник рано утром рейс 010 компании «Эр Франс» совершил взлет из международного аэропорта Кеннеди вовремя и без проблем. Прибыли в Орли приблизительно около одиннадцати вечера того же дня, по Парижу, но рейс на Франкфурт был только следующим утром, что, скорее всего, предполагало необходимость снова провести ночь в «Рице».

Когда самолет взлетел и взял курс на восток по направлению к Атлантике, Палмер попросил принести ему шампанского. Да, вспоминал он, потягивая шампанское, всего десять дней тому назад ему пришлось лететь тем же самым рейсом, но… в совершенно иных эмоциональных условиях.

К тому времени, когда он закончил третий бокал шампанского, его вдруг потянуло в сон. Что, в общем-то, было совсем неудивительно — у него не было возможности хоть немного поспать всю прошлую ночь, поскольку чуть ли не до утра пришлось провожать Вирджинию. А потом, наконец-то вернувшись домой, должен был практически сразу собирать вещи, вызывать такси и ехать в аэропорт. Когда ж тут спать?

И, тем не менее, Вудс не поддался искушению. Вместо этого сел повыше, устроился поудобнее и начал просматривать журналы, накопившиеся за время егоотсутствия. Одновременно он никак не мог избавиться от одной назойливой мысли: принимать или не принимать эти чертовы транквилизаторы? В тот раз он оправдывал себя абсолютной необходимостью этого, а потом почти убедил сам себя в том, что вполне сможет обойтись и без них. Но, в общем-то, если говорить честно, это был не более чем самообман. Иллюзия желаемого. И столь явная и внезапная зависимость от них не могла его не беспокоить.

Палмер плотно задернул шторки иллюминатора, закрыл глаза и попытался прежде всего представить себе нечто вроде бухгалтерского баланса — что ему удалось сделать, а что нет? — и более четко понять, на каком свете он стои́т…

Прежде всего, ему хотелось разобраться в ситуации с ЮБТК, равно как и в том, что может последовать после его открытой схватки с Эдди Хейгеном и Барни Кинчем. Но, как он ни старался, эмоциональные воспоминания упрямо наслаивались на деловые соображения, не давая ему возможности сосредоточиться на главном. В результате все построенные им графики в конечном итоге мало что ему давали.

Например, на графике 1 были представлены его эмоциональные пристрастия где-то десять дней тому назад. Поскольку данный график являлся секторным, то приблизительно треть отражала его эмоции, связанные с ежедневной рутиной ЮБТК, треть — его переживания, связанные с детьми, и треть — с его любовными передрягами с Вирджинией. То же самое можно было представить в пиктографической форме, на графике 2, где на трехмерной структуре можно было увидеть душевное состояние Палмера, каждое ответвление которого было основано на старых добрых буржуазных критериях: карьера, дети, Купидон; финансы, семья, развлечения.

График 3 являл собой гистограмму, где черными чернилами обозначалась вертикальная полоса, разделенная на трети и соответствующим образом обозначенная. Раздел, маркированный как «семья», тоже был подразделен на три части, каждая из которых, очевидно, показывала его интерес к собственным детям.

Глаза Палмера были закрыты, но он не спал, ему мерещились разные картинки. Хотя его воспаленный мозг воспринимал их в каком-то необычном, как бы полуреальном свете…

График 4, тоже секторный, был озаглавлен: «Текущий статус, обязательства». Сектор ЮБТК представлял собой тонюсенький «ломтик», которым и мышь то не накормить. А поскольку на нем нельзя было даже приспособить соответствующий ярлычок, ему нужна была специальная стрелка, под которой было написано, что в ней представлено «менее 0.5 от 1 %». Клинообразная часть, озаглавленная «Семья», была уменьшена приблизительно до 1/5 реального размера окружности сегментов. А для бедняжки Вирджинии в сегменте места, увы, не нашлось. Вся оставшаяся часть сегментного графика — более чем две его трети — имела ярлычок с надписью «Элеонора».

График 5 повторял график 3, но в нем к старой черной полосе была добавлена красная, тоже вертикальная. С точки зрения математики его разделы практически полностью соответствовали тем, которые имелись в графике 4.

Палмер попробовал было построить график 6, новую версию графика 2, пиктографного, но в голову ему, как назло, ничего не приходило. Ничего, чем можно было бы заменить буржуазную основательность основных критериев этого трехмерного графика.

Почувствовав, как возле его кресла остановилась стюардесса, он открыл глаза и кивком головы молча поблагодарил за предложенное ему шампанское.

С удовольствием потягивая вино, Палмер неожиданно даже для самого себя понял: сейчас его больше всего беспокоит… Вирджиния! Черт побери, ведь именно он и никто другой все делал не так. Все испортил. И что самое печальное — она совершенно не заслуживала такого отношения, такой вопиющей некомпетентности с его стороны! Кому как не ему надо было подумать о ней, не побояться взять на себя ответственность за нее, проявить больше понимания и сострадания. Господи, она же друг, а не заклятый враг! Ну разве можно так себя вести по отношению к женщине, которую ты некогда любил?!

Какое-то время, уставившись в полупустой бокал с шампанским, стоящий на специальном откидном столике рядом с ним, Палмер тупо наблюдал, как со дна бокала неторопливо, степенно поднимались кверху две тоненькие струйки газовых пузырьков. Пока он не сводил глаз с правой струйки, вторая, истаяв, попросту исчезла. Это невольно напомнило Палмеру, насколько тонка и хрупка эмоциональная основа, от которой теперь зависела вся его жизнь.

Он все поставил на одну девушку, на нее, на Элеонору. Ради нее ему пришлось выкинуть Вирджинию из своей жизни с такой же легкостью и удовольствием, с которой закрывают старый счет в банке. Как она сказала прошлой ночью? «Меня включают и отключают?» Совсем как газ или электричество, если ты во время не оплачиваешь счета?

Ради нее, ради Элеоноры он готов распрощаться даже со своим ЮБТК! В чем в чем, а в этом Палмер теперь был абсолютно уверен. Хотя, возможно, не без помощи шампанского. Все равно, рано или поздно ему придется отойти от всей этой заварухи, пока она не стала совсем невыносимой, и пусть этот накопившийся сор выметает Элмер Хессельман. Продержится он наверняка достаточно долго. Комиссия конгресса по ценным бумагам вряд ли будет считать его, Вудса Палмера, преступным «инсайдером», поэтому он вполне успеет продать свой пай в ЮБТК еще до того, как могут всплыть многие, пока еще мало кому известные, но вполне неприглядные детали.

Но это ведь чистые фантазии, подумал Палмер, откинулся на спинку кресла и снова закрыл глаза. Господи, как же хорошо! Фантазировать с закрытыми глазами… Ну, допустим, меня в ЮБТК больше нет, мысленно сказал он себе. А также, что теперь мы с моей девушкой живем где-нибудь в Европе. На Мозеле? Но ведь он еще столько всего не видел в Европе, что она обещала ему показать. Тогда, может, лучше много-много путешествовать, хорошо, по-настоящему близко познакомиться с континентом, ну а потом вместе осесть где-нибудь в одном из самых живописных мест в Европе? Да, именно так. Она ошибалась, целиком и полностью ошибалась насчет его жажды власти. И даже если в чем-то и была права, то годы путешествий с любимой женщиной наверняка приведут его к необратимому желанию полностью изменить свою жизнь.

Она поможет… нет, нет, они вместе… Палмер вдруг широко открыл глаза и тут же обратил внимание на то, что неоновая надпись «Пристегните свои ремни» вдруг снова загорелась, и в динамике послышался голос капитана, объявляющий сначала на английском, а затем на французском языках об ожидающейся легкой турбулентности и предлагавший пассажирам на некоторое время пристегнуть свои ремни безопасности.

Палмер послушно пристегнул свой ремень. Он чуть ли не физически ощущал, насколько хрупка и узка та эмоциональная основа, на которой зиждилась вся его жизнь. Тогда что же остается? Пьедестал? Что именно должно найти конкретное отражение в графике 6? Что?!

Да, вот что! Палмер нарисовал в своем воображении балаганного жонглера, одного из тех размалеванных клоунов, которые удерживают вращающуюся тарелку на кончике длинного шеста, другой конец которого стоит на его подбородке. Нет, для графика 6 это совсем не подходило, и Палмер без малейшего сожаления стер его из своей памяти.

Впрочем, его тут же заменил другой образ, хотя и тоже с балаганной атрибутикой — человек атлетического сложения, поднимающий сам себя в воздух и удерживающий свое мощное тело, опираясь всего лишь на один из своих указательных пальцев…

Тут Вудса Палмера наконец-то окончательно сморило, и он забылся неспокойным, но глубоким сном…

Глава 40

Добер выглядел несколько смущенным, помогая Палмеру сесть в ожидавший его белый лимузин.

— Билл Элстон предупредил меня о вашем прилете телеграммой, — объяснил он, хотя никто его об этом просил. И добавил: — Я зарезервировал для вас тот же самый номер «люкс» в отеле «Риц». В котором вы останавливались, когда улетали в Штаты.

Во время относительно долгой поездки из аэропорта Орли в отель «Риц» никто в машине не произнес ни слова. За исключением, правда, одного случая, когда Палмер как бы невзначай поинтересовался, не беспокоил ли Добера в его отсутствие Фореллен.

— Да нет, не особенно, — заверил его молодой человек.

Что-то в его чересчур бодром тоне вызвало у Вудса невольное подозрение, что на этот вечер у Добера уже была назначена какая-то встреча и что сейчас, получив в последнюю минуту распоряжение сопровождать «большую шишку», он был в растерянности, которую, само собой разумеется, всячески пытался скрывать.

— Добер, когда мы приедем в «Риц», — сказал ему Палмер, — лимузин поступает в ваше полное распоряжение. Забирайте его на весь сегодняшний вечер и поезжайте, куда хотите.

От удивления Добер широко раскрыл глаза и начал было бормотать слова благодарности, но тут же прервал себя и широко улыбнулся. За все время, проведенное сегодня вместе с ним, это была его единственная искренняя улыбка.

— Спасибо, большое вам спасибо, сэр, — все-таки проговорил он.

Молча кивнув в ответ, Палмер поднялся к себе в номер и первым делом открыл свою дорожную сумку. Но распаковывать ее не торопился. Вместо этого снял трубку телефона и попросил оператора соединить его с некой мисс Элеонорой Грегорис в Трире, Западная Германия. Нет-нет, номера у него нет, но ее имя и фамилия зарегистрированы в трирском справочнике по адресу… Палмер лихорадочно попытался вспомнить название улицы… вот, нашел, Хаупталштрассе.

Оператор перезвонила ему минут через пять с сообщением, что номер она нашла, но в данный момент по нему никто не отвечает. Палмер записал номер на клочке бумаги и попросил ее попробовать еще раз, скажем, через полчаса.

Положив трубку, он некоторое время бесцельно ходил по просторной гостиной, затем сел в глубокое кожаное кресло. Спать ему не хотелось, поскольку он успел немного подремать во время долгого перелета. Более того, он проспал даже обильный и, судя по всему, вкусный ленч. Очевидно, расстроив этим и бортпроводника, и красавицу стюардессу, которые изо всех сил пытались его разбудить, соблазняя лакомыми кусочками.

Ладно, отдохнул он достаточно и теперь был полон сил и желания хоть что-нибудь делать, хоть куда-нибудь пойти, хоть чем-нибудь заняться. Но чем? Он бросил взгляд на часы — девять вечера. Собственно, теперь уже ничем. Разве только спуститься вниз в ресторан, поужинать, затем лечь спать, предварительно хорошенько помассировав свое правое колено, которое до сих пор время от времени давало о себе знать.

Его мысли снова вернулись к Вирджинии. Но ненадолго. Его все-таки куда больше интересовало то, что происходит в Трире. Чем они все трое, Элеонора и ее родители, сейчас там занимаются? Может, сидят в ресторане и ужинают? Или навещают своих друзей? А может, пошли в кино или на концерт? В девять-десять часов вечера в Трире можно делать все, что угодно.

Когда зазвонил телефон, Палмер нервно дернулся. Однако оператор всего лишь сообщила ему, что его номер по-прежнему не отвечает. Поблагодарив, Палмер попросил ее не снимать заказ, сказав, что свяжется с ней буквально через несколько часов. Положив трубку, он спустился вниз, сел в такси и назвал шоферу место, куда его надо было везти — Монпарнас.

На перекрестке, всего в квартале от парижской квартиры Элеоноры, он остановил такси, расплатился и вышел. Заметив неподалеку миленький ресторанчик, Палмер зашел в него и сел за столик на открытой веранде, выходящей к небольшому парку, где для привлечения иностранных туристов художники обычно каждый вечер расставляли свои мольберты и готовые картины. Молча и без малейшего удовольствия поедая холодные блинчики, намазанные каким-то непонятным белым соусом, Палмер подумал, что здесь уже́, похоже, начался традиционный туристический бум. В основном это были туристы из Америки и Германии. Вон, например, весьма упитанный фермер с бычьей шеей — скорее всего, откуда-то из Сандуски, штат Огайо, — который упрямо торговался с одним из художников о цене после того, как сфотографировал его на фоне мольберта. Но поскольку фермер говорил по-немецки, Палмер догадался, что он, очевидно, ошибся и что это начало немецкого туристического бума. Американский вот-вот тоже начнется, буквально через несколько дней. Но отличить туристов друг от друга будет, наверное, не просто — свисающие со всех дородных боков дорогие японские фотоаппараты, мясистые загривки…

Он положил долларовую купюру на стол рядом со своей тарелкой, встал из-за стола и неторопливо, без какой-либо видимой цели зашагал в направлении дома Элеоноры. По дороге ему вдруг пришло в голову, что, оставляя на столе иностранные деньги, он повел себя как самый обычный турист, совсем как тот толстый немец с фотоаппаратом, который отчаянно торговался с художником в парке. Добравшись до дома Элеоноры, он остановился на противоположной стороне улицы, медленно провел взглядом по ряду окон, на которые он когда-то частенько засматривался, затем обернулся и посмотрел на видневшуюся вдали гордость Парижа — Эйфелеву башню. Да, вот бы им с Элеонорой оказаться сейчас там, на самом верху. Он снова повернулся и тут вдруг обратил внимание, что одно из окон слегка приоткрыто.

Палмер нахмурился. Да, в тот раз они на самом деле уезжали из Парижа в спешке, это так, однако Элеонора была не из тех, кого можно было бы назвать беспечной. Он торопливо пересек улицу и вошел в здание. Стремительно взлетел по лестнице на мансарду. Под ее дверью виднелось несколько конвертов с письмами, небрежно засунутых туда кем-то в явной спешке. Он вытащил один из них, открыл: это была политическая листовка, призывающая принять участие в митинге протеста против вьетнамской войны.

Некоторое время Палмер сосредоточенно смотрел на дверь, напряженно думая, что же делать дальше. Потом махнул рукой и решил поступать так, как подсказывала ему интуиция. Открыл свой бумажник, достал оттуда одну из своих пластиковых кредитных карточек, аккуратно вставил ее между дверью и косяком, а затем медленно начал, миллиметр за миллиметром, одновременно давя на рукоятку, отжимать щеколду до тех пор, пока дверь не открылась.

Он осторожно вошел внутрь и плотно закрыл за собой дверь. Даже в полутьме комнаты можно было ясно видеть, что кто-то весьма основательно ее «прошерстил».

Палмер включил верхний свет, внимательно осмотрелся. Так: постель разобрана, простыни сдернуты вниз, почти полностью обнажив полосатый матрас, ящики шкафа наполовину выдвинуты… Дверца маленького холодильника, стоявшего под раковиной мойки, была распахнута, и Палмер инстинктивно ее захлопнул.

Он медленно обошел всю комнату, методично осматривая каждую попавшуюся на глаза вещь, регистрируя ее в своей памяти, делая мысленные заметки. Минут через пятнадцать, закончив осмотр, он подумал, что ничего существенного отсюда не пропало. Хотя ему не так уж хорошо знакомо содержимое ее квартиры. Нет, скорее, дело в том, что девушка хранила здесь крайне мало вещей. Она ненавидела накопительство, поэтому запомнить все, что у нее имелось в квартире, было совсем несложно. Все вроде бы было на месте, но… но в выдвинутых ящиках шкафа, кажется, все-таки чего-то не хватало. Вот только чего? Чего-нибудь из нижнего белья и чулок? Пары блузок? Юбки? Чего?

Странно. Он прикрыл окно, которое первым привлекло его внимание, слегка провел пальцами по подоконнику рядом с закрытыми створками — никакой пыли там не было. Значит, окно оставалось открытым совсем недолго. Интересно, сколько? Странно, очень все это странно…

Палмер сел на постель, быстро перебрал ее почту. Отложил в сторону те конверты, в которых была банальная реклама, остальные, которые, скорее всего, носили личный характер, спрятал во внутренний карман своего пиджака, намереваясь отдать их Элеоноре завтра при встрече.

Он набросил простыни на оголенный матрас. Подвинул подушки на место. Затем зарылся лицом в одну из них. В ней сохранился легкий запах Элеоноры. Он долго и неподвижно лежал на постели, на ее постели. Потом неохотно слез и направился к выходу из комнаты. По дороге ему попалась на глаза небольшая, кем-то разбросанная по полу стопка книг, которые Элеонора обычно держала на полке возле своей постели. Палмер аккуратно собрал их и поставил на столик у окна. Одновременно заметив, что из тоненькой книжки в бумажной обложке издательства «Галлимар» торчит довольно большая — восемь на десять сантиметров — фотография. «Дузе» — прочитал он заголовок и понял, что это была биография знаменитой тезки Элеоноры. Он вытащил фото из книжки и тут же увидел — это была их фотография, снятая на том самом bateau-mouche.^[67]

По спине Палмера пробежал холодок. Как будто кто-то побрызгал на его кожу ледяной водой. Он еще раз внимательно посмотрел на снимок. До сих пор ему искренне казалось, что бедлам в комнате создала сама Элеонора, когда в предыдущий вторник впопыхах собиралась к их отъезду во Франкфурт, однако отсутствие пыли у приоткрытого окна явно говорило о чем-то другом. Хотя ему не было точно известно, насколько в действительности чист парижский воздух, да и само окно было лишь слегка приоткрыто, где-то на дюйм, не больше.

Если бы не эта фотография! Палмер был абсолютно уверен: во время их полета во Франкфурт она была у девушки, это точно.

Не могла же она заказать два снимка! Может, ей просто пришлось срочно заскочить по делам в Париж, настолько срочным, что она даже забыла закрыть свой холодильник?

В таком случае, зачем, интересно, вкладывать эту фотографию в биографию Дузе?

Он спрятал книжку и снимок в карман, выключил свет и начал выходить из квартиры. Во внезапно наступившей темноте его глаза сразу же заметили узкую полоску света под входной дверью, исходящего от единственной электрической лампочки без абажура, висевшей в коридоре. Но свет почему-то был не постоянным, а мерцающим. Палмер застыл на месте и внимательно прислушался. Тишина. Узенькая полоска света вроде бы стабилизировалась. Затем снова мигнула…

С чего бы это? Скорее всего, кто-то медленно и очень, очень осторожно идет мимо двери: шаг — стоп — пауза, шаг — стоп — пауза… Причем совершенно бесшумно, крадучись. Вообще-то сначала Палмера это не очень-то и волновало. Просто кто-то, неизвестно почему, решил пройти мимо квартиры Элеоноры, которая являлась единственным жилым помещением на всем мансардном этаже. Ну и что здесь такого? В общем-то ничего, но этот неизвестный изо всех сил старался не производить шума. Никакого шума! Почему?

Мозг Палмера заработал в полную силу и с былой скоростью, что происходило в критических ситуациях, о которых он давно уже за ненадобностью забыл. В принципе, схема засады, которую ему, судя по всему, приготовили, была довольно ясной. Классический пример из специального пособия. Они знали, что ему придется провести эту ночь в Париже. Предполагали, что он не удержится от соблазна зайти в ее квартирку. Хотя бы на несколько минут. Поэтому намеренно оставили окно приоткрытым, чтобы спровоцировать его подозрение. Их человек все это время прятался где-то поблизости, где-нибудь в подъезде или темной аллее… Они специально устроили в квартирке Элеоноры бедлам, чтобы заставить Палмера побыть там подольше. Хоть немного прибраться-то надо! У них не было даже нужды следить за ним визуально — он сам обнаружит себя, включив в комнате свет. Что может быть проще?

«Дадим нашему человеку несколько минут на телефонный звонок. Дадим ему время незамеченным пробраться ко входу в здание, затем еще несколько минут, чтобы бесшумно подняться по лестнице на третий, мансардный этаж, и еще несколько секунд на занятие позиции за входной дверью на лестничной площадке». Им просто страшно не повезло, что как раз в этот момент Палмер выключил свет в квартире и заставил их человека проявить себя миганием полоски света под дверной щелью. Да, просто не повезло! Только и всего…

Причем никакой гениальности с моей стороны, добавил про себя Палмер. Впрочем, теперь его куда больше интересовали другие вопросы: чем именно вооружен этот человек, или при нем вообще нет оружия, и кто может ждать его на улице, или они еще не успели сюда добраться?

Да, теперь надо все делать быстро, максимально быстро! Может, те, другие, действительно еще не подошли, и ему придется иметь дело только с этим, за дверью? Во всяком случае, в течение нескольких ближайших минут. Они явно ожидали, что их жертва проведет в квартире Элеоноры куда больше времени.

Сделав шаг назад, закрыв дверь и оказавшись в крошечной кухоньке, Палмер, стараясь не шуметь, тихо открыл дверцу шкафчика и снял с нее острый разделочный нож с массивной деревянной рукояткой. Однажды ему уже доводилось видеть, как Элеонора разрезает этим ножом яблоко. Хотя для разрезания яблок этот нож, конечно же, не годился. Он предназначался для резки мяса и отделения его от костей…

Палмер зажал нож в кулаке таким образом, чтобы лезвие торчало со стороны мизинца — именно так его учили в армии на занятиях по рукопашному бою. Такой захват позволял наносить противнику двойной удар: сначала резкое движение вперед и режущий удар, затем обратный колющий удар и возврат руки в прежнее положение для следующей атаки. Этот нож и такой специфический захват не были предназначены для какой-то одной функции, например, нанесения смертельного удара часовому со спины. Нет, это был, как они ласково называли его в армии, «всепогодный нож», который вполне годился практически для любых боевых условий.

Стоя с внутренней стороны закрытой двери, Палмер быстрым движением кисти повернул ручку влево и резко толкнул дверь вперед. Снаружи раздался громкий стон, звук падающего тела и… взору Вудса представился молодой парень, который, скорчившись от боли, лежал в самом углу лестничной площадки.

Палмер показал ему нож. Это заставило парня задуматься и не очень спешить вставать на ноги. Он был немного ниже Палмера, но заметно плотнее. На его верхней губе выступили капельки пота. Он нервно слизнул их языком, но при этом даже не пошевелился. Казалось, целую вечность никто из них не произносил ни слова.

Затем Палмер боком осторожно подошел к лестнице и, пятясь, спустился на одну ступеньку. Сейчас для него самое главное было видеть, как поведет себя этот парень. Поэтому надо было не спускать с него глаз. Не спускать — в буквальном смысле слова. Его намерения сразу же выдадут движения его тела. Кроме того, его глаза могут точно указать, ждет ли его кто-нибудь внизу. Вот парень с испуганным и белым как мел лицом медленно поднялся на ноги, сделал осторожный шажок в направлении лестницы.

Палмер, в свою очередь, спустился еще на две ступеньки вниз. Парня это, похоже, здорово разозлило. Настолько, что он, забыв об опасности, ринулся вперед. Вудс молниеносным взмахом смертоносного ножа нанес ему три глубоких пореза на пальцах правой руки. Тот громко охнул, но не столько от боли, сколько от досады, и сделал шаг назад. Приложил окровавленные пальцы к губам, слизнул кровь, затем бросил изучающий взгляд на лицо своего, теперь уже́, похоже, смертельного врага.

Вудсу стало ясно: если этот парень не побоялся броситься на человека, у которого в руках смертоносный нож, то, несмотря на смертельный риск, он постарается сделать все возможное, чтобы не упустить свою жертву. Поэтому Палмер, не теряя времени, резко повернулся и со всех ног бросился бежать вниз по лестнице, надеясь, что там его не ждет еще одна засада. Ему надо было делать все быстро, очень быстро, пока сюда не прибыли те, другие.

Он выбежал на улицу как раз, когда прямо напротив подъезда остановилось такси и оттуда вывалилась чета толстяков в вечерних нарядах. Палмер, не раздумывая, запрыгнул в машину, захлопнул дверь и запер ее.

— Ritz, s’il vous plaît, vitement.^[68]

Когда он наконец добрался до своего номера в отеле, часы показывали где-то около половины двенадцатого, половина первого ночи по трирскому времени. Палмер попробовал снова позвонить туда, но номер по-прежнему не отвечал.

Он сел в кресло и молча повертел в руках разделочный нож. Да, оружие относительно небольшое: дюйма четыре — массивная деревянная рукоятка и столько же — острое, как бритва, лезвие — серьезное оружие, ничего не скажешь. Которое к тому же очень просто спрятать, скажем, в кармане пиджака или где-либо еще.

Интересно, почему у него нет никакого чувства страха, подумал вдруг Палмер. Наверное, потому, что его затмевал сам факт пока не совсем понятной потери контакта с Элеонорой. Он снова позвонил в полночь, затем через час, но с тем же отрицательным результатом. И хотя у него уже появилось странное чувство обреченности, он, тем не менее, попросил оператора продолжать набирать этот номер каждый час.

— Но мне, очевидно, придется будить вас, мсье Палмер.

— Ничего страшного, — успокоил он ее. И даже сам не поверил, что этот хрипловатый, безжизненный голос принадлежит именно ему. — Я все равно вряд ли усну.

Вудс откинулся на спинку кресла и, чтобы хоть как-то успокоиться, попытался удержать разделочный нож на кончике своего указательного пальца…

Глава 41

Когда в парижском Орли объявили о начале посадки на утренний рейс во Франкфурт, Палмер механически посмотрел на свои часы. Там сейчас было десять минут двенадцатого. От бессонной ночи глаза болели и слезились. Ну почему же в доме родителей Элеоноры никто не снимает трубку, не давал ему покоя один и тот же вопрос. Он специально прибыл в аэропорт пораньше, что бы еще раз проверить их номер телефона с помощью девушки в форме «Эр Франс», которая свободно владела тремя европейскими языками. Нет, с номером все было в порядке. Ожидая посадки, он заодно узнал еще два-три нужных ему телефона.

Когда рейс объявили, Вудс прошел в посадочный сектор для пассажиров первого класса, снял трубку телефона и попросил соединить его с отделением фоторазведки армии США во Франкфурте. Ему практически немедленно ответил оператор коммутатора, немецкая девушка, довольно свободно говорившая по-английски, которая, отведя трубку от уха, но, очевидно забыв прикрыть ладонью микрофон, долго выясняла у кого-то, где сейчас можно найти какого-то Джека Рафферти.

Затем в трубке снова послышался ее решительный, типично армейский голос.

— Но он не полковник, сэр, — прежде всего довела она до сведения Палмера. — Он всего лишь…

— Не ваше дело, фрейлейн! — резко оборвал ее Палмер.

— Да, но он на самом деле пока только подполковник, сэр, — упрямо стояла она на своем.

— Слушайте, фрейлейн, если вы не свяжете меня с ним сию же минуту, — не скрывая раздражения, заорал в трубку Палмер, — то вам уже завтра придется искать себе новую работу!

Телефонистка тут же замолчала, и уже буквально через секунду-другую в трубке послышался басовитый голос Рафферти.

— Джек, это Вудс. Я звоню из парижского Орли и минут через двадцать вылетаю во Франкфурт. Ты сможешь меня там встретить?

— Могу ли я тебя там встретить? — Небольшая пауза. Затем: — Или не могу ли я тебя там встретить?

— В чем дело, Джек?

— Да буду, буду там, не беспокойся, герой-любовник.

— Уж постарайся, отверженный любовник.

— Господи, ну за что мне такое наказание. Иметь дело с такими, как ты…

— Ладно, успокойся, у меня сейчас нет ни малейшего желания состязаться в тупоумии с такими, как ты. Так на тебя можно рассчитывать?

— Можно, можно, с чего это ты вдруг засомневался? Кстати, Вуди, посмотри для меня там, в твоем Орли вчерашний номер боннского «Цайтунг». Сделаешь?

— Зачем? Это что, очередная прихоть? — не без раздражения спросил его Палмер.

— Отвяжись! Давай, ноги в руки и за газетой. До встречи. — И он с треском бросил трубку.

Палмер быстро просмотрел газетные и журнальные по́лки ближайшего киоска — там вообще не было никаких немецких журналов или газет. Тут объявили посадку на его рейс, он прошел к самолету и сел в салоне первого класса. Как бы из ниоткуда появившаяся вдруг у его кресла, на редкость привлекательная стюардесса-блондинка предложила ему на выбор парижские «Геральд» и «Фигаро».

— Скажите, а у вас случайно не осталось вчерашнего номера боннского «Цайтунг»? — спросил он.

По ее тону нетрудно было догадаться, что ей было бы легче найти на кухне рыбу недельной давности, чем искать вчерашний журнал или газету.

— Конечно же нет, сэр.

— Всё же проверьте! Возможно, экземпляр сохранился у кого-нибудь из вашего экипажа. Может, кто из пассажиров оставил…

— Нет, это исключено, сэр. В пассажирских салонах самым тщательным образом убирают и пылесосят после каждого рейса.

Палмер готов был ее убить, желательно какой-нибудь особо язвительной ремаркой, однако ничего, как назло, не приходило в голову, поэтому он просто презрительно хмыкнул, отвернулся и демонстративно не обращал на нее никакого внимания во время всего полета. Даже когда ей, как положено, приходилось обращаться к нему, предлагая напитки или что-нибудь еще. В отместку явно оскорбленная блондинка отвернула голову и демонстративно не попрощалась с ним, когда во Франкфурте он спускался с самолета по трапу.

Джек Рафферти, одетый в шерстяную спортивного покроя куртку и черные брюки из джинсовой ткани, ждал его прямо перед пунктом таможенного контроля. Он тут же взял Палмера за локоть и повел мимо ближайшего инспектора, который сначала недовольно нахмурился, но затем, узнав Рафферти, слегка улыбнулся и жестом велел проходить дальше.

— Ну и куда мы идем? — пробормотал Палмер.

— Заткнись, лишенец. Просто шагай вперед и не оглядывайся. — Рафферти вывел его из терминала и тут же свернул вправо, где виделась надпись крупными буквами «Паркинг. Только для официальных и арендных машин». Там он открыл дверь «фольксвагена» серовато-мышиного цвета, усадил туда Палмера, затем сам, не без труда, втиснул свое массивное тело на водительское сиденье. Завел мотор, и уже через несколько минут они, петляя, выехали, через множество типичных для любого международного аэропорта въездов и выездов, на скоростную автостраду, ведущую к Франкфурту.

— Ну и что дальше? — сухо поинтересовался Палмер.

— Господи, Вуди, ты выглядишь, словно кусок печеного дерьма, — весело заметил Рафферти в ответ. — Что, всю ночь не спал?

— Интересно, какие еще откровения ясновидящего мне предстоит от тебя услышать? Случайно не поделишься? — язвительным тоном произнес Палмер. — А то как-то скучно.

— Скучно, говоришь? Хорошо. Слушай, там, на заднем сиденье под моим плащом вчерашняя «Цайтунг». Взгляни-ка, думаю, не пожалеешь.

Перегнувшись через спинку сиденья, Палмер взял газету и, хотя он практически не читал по-немецки, сразу же понял — это на самом деле сенсационный материал! Полный фотографий и огромных, кричащих заголовков. Он быстро просмотрел первую полосу, затем начал перелистывать страницы.

Нужную фотографию ему удалось найти очень быстро, уже на третьей странице, в самом низу. На ней он выходил из весьма внушительного правительственного здания, в котором ему никогда еще не приходилось бывать. Из броского заголовка им с Рафферти удалось разобрать, что хорошо известный в международных кругах банкир герр Вудс Палнер (написано почему-то через букву «н») только что провел исключительно конфиденциальные и, скорее всего, закрытые переговоры с министрами экономики, финансов и обороны правительства канцлера Вилли Брандта.

— На этой фотографии ты выглядишь намного лучше, чем в жизни, — усмехнувшись, заметил Рафферти.

Палмер уронил газету к себе на колени и ничего не видящим взглядом уставился на дорогу. На подъезде к Франкфурту уже́ начали образовываться утренние автомобильные пробки. Моросил мелкий дождик, однако Джек почему-то даже и не думал включать щетки стеклоочистителя. Их мышиного цвета «фольксваген» продвигался вперед медленно, урывками, как то позволяли неизбежные заторы.

— Да, здесь я действительно выгляжу несколько моложе, — вздохнув, согласился Вудс.

— Как минимум лет на двадцать, — задумчиво уточнил Джек, но о чем, собственно, он тогда думал, по его явно шутливому тону было совсем непонятно.

Палмер снова перечитал заголовок.

— Слушай, я правильно понял? — обратился он к Джеку. — Здесь на самом деле говорится, что я вел секретные переговоры с большими «шишками» из правительства Брандта?

— В понедельник.

— В понедельник?

— Вот именно. — Рафферти искоса посмотрел на Палмера. — Я лично позвонил редактору и попросил прислать мне увеличенный снимок.

— А зачем тебе это было надо?

— Вообще-то сам толком не знаю, но почему-то подумал, а вдруг она понадобится тебе для семейного альбома. Здесь ты на самом деле выглядишь, как сонная муха. — Он опустил правую руку, пошарил внизу под сиденьем, вытащил оттуда коричневый конверт и протянул его Палмеру.

В нем оказалась фотография, на которой было видно намного больше того, что можно было рассмотреть на расплывчатом снимке в газете. Человек на фото явно отказывался говорить с назойливыми репортерами, один из которых буквально пихал ему в рот свой длиннющий студийный микрофон. Палмер сунул руку в карман пиджака. Рядом с разделочным ножом там лежала сложенная вдвое фотография, сделанная совсем недавно во время их прогулки на bateau-mouche. Он сравнил ее со снимком в газете.

— Вряд ли это тот самый парень, — заметил Рафферти, бросив на фотографию беглый взгляд. — Впрочем, ты у нас всегда был красивым сукиным сыном.

— Куда ты меня везешь?

— В надежное место.

Палмер нахмурился. На профессиональном жаргоне разведки «надежным местом» называлось такое место, которое было полностью «очищено» от любых подслушивающих устройств, не могло просматриваться даже при помощи телескопа или параболического отражателя, то есть было абсолютно недоступно ни для кого, кроме, само собой разумеется, тех, кому это было положено по службе.

— Надежное место? Интересно, чье именно? — требовательно спросил он.

— Мое. Мое личное безопасное место. Не армии. Не ЦРУ. Нет, Джека Рафферти!

— А чем тебя не устраивает твоя машина?

— Пока не знаю, но сегодня она все утро проторчала без надзора на паркинге, а вчера всю ночь простояла на улице около моего дома. Вот и думай, чем она меня не устраивает.

— Бог ты мой!

Больше никто из них ничего не говорил, пока их маленький серый «фольксваген» не пересек мост через реку и, свернув вправо, не въехал в беспорядочное скопление средневековых строений в пригороде Ромерберга. Остановившись около собора, они оба вышли из машины. Рафферти первым подошел к боковой двери и, даже не дожидаясь Палмера, который, впрочем, и не думал отставать, быстро спустился по каменным ступенькам вниз к темному вырубленному прямо в камне коридору.

— Вот и все, что осталось от собора, некогда построенного нашими далекими предками, — сказал он Палмеру, идя рядом с ним по коридору. — ВВС полностью разбомбили все, что находилось сверху, и теперь там все новое.

Он вдруг нырнул в небольшую келью, на двери которой было написано «Kuester».^[69] Рафферти плотно закрыл за ними дверь, достал откуда-то небольшую керосиновую лампу, зажег ее, а сам плюхнулся на стул.

— Добро пожаловать в тайное убежище Джека Рафферти, — с наигранной торжественностью произнес он и указал Палмеру на другой стул. — Присаживайся. Это келья церковного сторожа. Он мой друг.

— Лично твой?

— Вот именно, лично мой и больше ничей! В 1946-м я поймал его здесь на черном рынке, он продавал американские сигареты «лаки страйк», сворованные из мюнхенского военторга. Поскольку это было его первое преступление, я отпустил его. И с тех пор он готов сделать для меня все, что угодно. Особенно сейчас, когда он стал уважаемым церковным сторожем, ну и все такое прочее. — Рафферти ухмыльнулся во весь рот, невольно на секунду показав свои белоснежные зубы.

— Да, зубы у тебя все еще ничего, — чуть слышно пробормотал Вудс. — Кстати, ты случайно не собираешься и меня сделать своим вечным должником, Джек?

Рафферти откинулся на спинку стула. Немного помолчал. Затем чуть ли не печально произнес:

— Вообще-то мне, поверь, хотелось бы видеть тебя вечным должником хоть кого угодно! Слушай, ты, хрен собачий, скажи мне, с чего бы тебе быть таким высокомерным? Что, для этого у тебя имеются какие-нибудь особые причины?

Палмер пожал плечами, выложил на стол обе фотографии.

— Может ли человек за одну ночь стать вот таким молодым? И ты еще спрашиваешь, имеются ли у меня для этого какие-нибудь особые причины для высокомерия?

На этот раз Рафферти улыбнулся, похоже, вполне искренне. Он подвигал снимки туда-сюда, сопоставляя их под разными углами.

— Да, твою родинку они заретушировали вполне профессионально, ничего не скажешь.

Палмер кивнул.

— Вот на этой, вместе с девушкой, voila!^[70] вот она. — Он ткнул в снимок пальцем.

— А вот на этой уже ничего нет. Волшебство, да и только!

Долгое время они оба молчали. Затем Джек Рафферти вздохнул:

— Слушай, что это за хренотень так оттопыривает карман твоего пиджака? — как бы равнодушно спросил он.

Вудс молча достал из кармана разделочный нож и положил его на стол рядом с фотографиями. Рафферти долго его рассматривал, но руками не прикасался.

— Мог бы, по крайней мере, вытереть его получше, — сказал он затем. — Откуда следы крови?

— Порезанные пальцы.

— Париж?

— Да, квартиру Элеоноры явно пасут. Более того, у меня на пятках сидят по меньшей мере две команды: одна — грамотные специалисты, другая — тупые костоломы. Интересно, с представителями какой из них я мирно беседую в настоящее время, не скажешь?

Тяжелое лицо полковника помрачнело, почему-то стало совсем грустным. Когда он снова повернулся к Вудсу, стул под ним жалобно заскрипел.

— Я готов сделать тебе небольшую скидку за то, что из-за твоей любимой у тебя слегка поехала крыша. Что ж, судя по ее виду, от нее такого вполне можно ожидать.

— Слушай, Джек, это совсем другое дело, и к тому же… — начал было он, но Рафферти, подняв свою мясистую руку, не дал ему договорить.

— Нет-нет, приятель, не сто́ит все мешать в одну кучу, давай все по порядку. — Он подвинул разделочный нож назад к Палмеру. — Прежде всего, скажи: тебе нужен пистолет? Могу дать тебе свою «беретту». Очень надежное оружие, сам знаешь.

Вудс медленно покачал головой. Совсем недавно он твердо решил: никому больше не доверять. Во всяком случае, пока все до конца не прояснится. Но сейчас он остро почувствовал, что без чьей-либо поддержки, без поддержки друга, которому можно доверять, ему просто-напросто не обойтись. Дай-то бог, чтобы им оказался Джек. Полковник Джек Рафферти! И если он не один из людей Г.Б., значит, на него можно положиться. Ну а если нет, то… Сама мысль о том, чего в таком случае следует ожидать, заставила его содрогнуться. Палмер поднялся со стула, медленно обошел крохотную келью с каменными стенами, заглянул за литографию с ликом Христа, отогнул крупный поэтажный план собора, висевший на противоположной стене, и открыл два стальных шкафчика с ящиками, в которых, как оказалось, хранились свечи. И… никаких микрофонов!

Он снова сел, мрачно посмотрел на своего старого армейского друга.

— Не обижайся и, пожалуйста, прости меня, Джек. Я… я по-прежнему люблю тебя. Очень люблю, поверь!

— Люблю… Да хрен от тебя дождешься! — Он пожал плечами. — Значит, пистолет тебе не нужен? Ладно. Тогда скажи мне, где ты был в понедельник утром.

Палмер откинулся на спинку своего стула.

— Я прилетел в Нью-Йорк в воскресенье днем, а в понедельник утром провел несколько часов подряд на заседании Совета ЮБТК, изо всех сил стараясь пригвоздить к позорному столбу этого мерзавца Эдди Хейгена. Для начала…

— Ладно, с удовольствием послушаю обо всем этом попозже, — раскатистым басом заявил Рафферти. Он взял со стола разделочный нож и ткнул его острием в газетный снимок. — Скажи, когда точно ты вылетел из Нью-Йорка?

— Во вторник утром.

— Рейсом 010?

Палмер кивнул.

— Хочешь, я скажу тебе, кто это такой? — предложил он, тыкая указательным пальцем в мужчину, на которого Джек показывал кончиком его ножа.

— Не сто́ит, это Дитер Рам.

— Ничего себе! Ну и откуда, интересно, тебе это известно?

Рафферти тяжело вздохнул.

— Мне довелось видеть Дитера в 1962 году. Первый и последний раз. Мне тогда сразу же бросилось в глаза его разительное сходство с тобой, и я автоматически сохранил его в памяти. Я ведь, кажется, не раз говорил тебе, Вуди, что я хороший, очень хороший профи. Вот только никогда не говорил, насколько хороший!

Палмер слегка усмехнулся.

— Ну и на кого этот Рам работает?

— Не на кого, а для чего. Настоящая страсть Дитера — это деньги. Деньги, деньги и еще раз деньги! Остальное его, поверь, мало волнует.

— И кто за всем этим стои́т?

Рафферти ненадолго замолчал. Затем медленно, как бы раздумывая, протянул:

— Прежде всего, это вопрос мотивов. Кому, черт побери, могло понадобиться изображать из себя другого человека, да еще прекрасно зная, что это тут же или, во всяком случае, довольно скоро раскроется? Ведь, как оказалось, достаточно было всего одной фотографии в желтом таблоиде. Грубо, слишком явно и грубо.

— Тому, кому очень хотелось неофициально, так сказать «без галстуков», с глазу на глаз побеседовать с представителями финансовой правительственной элиты.

Рафферти согласно кивнул.

— В общем-то, намерения правительства Брандта вполне ясны. Они горят желанием открыть двери на Восток. Но вот сколько таких дверей и насколько широко открытых — пока неизвестно. Однако ведь есть люди, которые должны, просто должны это знать, но, увы, не могут никого об этом спросить.

— Кто?

Лицо Джека Рафферти болезненно скривилось.

— Вуди, ты меня просто удивляешь. Кто-кто? Старая команда, вот кто!

— Что еще за «старая команда»?

Рафферти встал, немного походил по крохотной комнатке, вернулся, присел на краешек стола.

— Ты помнишь того невысокого парня приятной наружности, который был на твоем приеме? С супермохнатыми бровями. Возможно, тебе это ни о чем не говорит, но…

— Хайнц Манн, — перебил его Палмер.

— Отлично. Просто отлично, Вуди. Похоже, ты за все эти годы практически ничего не растерял. — Рафферти задумчиво помолчал. — Хайнц был совсем еще крошка, когда Адольф и Ева вознеслись на небеса в виде клубов черного дыма, поэтому в политическим отношении Манн совершенно чист. Стал карьерным армейским офицером, быстро дослужился до чина полковника. Имеет на редкость хорошие связи. Все они в той или иной степени крайне правые, со временем денацифицированные либо через суд, либо после фактической отсидки, либо потому, что так и не попались. Ну и, естественно, их реальная поддержка… —Рафферти остановился.

— Продолжай, продолжай!

— В каком-то смысле герра оберста Хайнца Манна можно считать центром возрождения движения правых. Задумка Вилли Брандта выбивает у них почву из-под ног, поэтому сейчас им приходится нелегко: каждый шаг, который канцлер делает навстречу Востоку, делает положение Манна все более и более шатким и неуютным.

Некоторое время Палмер неподвижно сидел, задумчиво уставившись на пустую стену кельи, затем перевел взгляд на Рафферти.

— Джек, мы теперь что, на стороне Манна?

Лицо Рафферти слегка скривилось. Он посмотрел на свои наручные часы.

— Увы, для стаканчика виски, черт побери, еще рановато. А жаль, жаль…

— А что, разве нет? Вместе с деньгами нашего горячо любимого ЦРУ и нашими людьми?

Рафферти встал, отошел к дальней стене и встал рядом с литографией Иисуса Христа.

— А разве когда-либо было иначе? — спросил он. — Когда я сказал, это была «старая команда», признайся, ты хоть на секунду подумал, что я имею в виду старую команду Гитлера?

— Значит, тогда старая команда США? Та самая, которая тайно вдохновляла нашу, слава тебе господи, с треском провалившуюся авантюру в Заливе свиней?

Джек Рафферти согласно кивнул.

— Вот-вот, ты совершенно прав, именно та самая.

— Та самая, которая постоянно ищет и чаще всего находит обреченных неудачников, чтобы в очередной раз вылить деньги наших налогоплательщиков в самую грязную крысиную нору?

— Да, но тогда это должна быть самая грязная нора ультраправых, — пожав плечами, мягко заметил Рафферти. — Не забывай: Франко, Батиста, Трухильо, Чан Кай Ши…

— Совсем не обязательно. — Палмер вдруг нахмурился. — И вообще, сделай одолжение, не стой рядом с этой картиной! Клоун!

Джек, пожав плечами, отошел от стены, снова присел на краешек стола.

— Так ненавидишь католиков?

— Не беспокойся, наша любимая разведка поливала золотым дождем крысиные норы ультралевых тоже, — заверил его Палмер. — Помнишь все эти студенческие группы, куда ЦРУ так старательно внедряло своих агентов?

— Платных агентов, — поправил его Рафферти. Он взял со стола разделочный нож, немного покачал в своей правой руке и стремительным, чисто профессиональным движением метнул его в щель в стене. Попав точно в цель, нож чуть покачался, затем под весом массивной деревянной рукоятки с громким стуком упал на стол.

— Да, но если Штатам вдруг захочется узнать о ближайших планах Вилли Брандта, то нам достаточно будет спросить об этом его самого. Он ведь наш близкий друг и союзник, разве нет? — Палмер вопросительно поднял брови.

Рафферти сочувственно покачал головой.

— Похоже, ты так ничего и не понял, Вуди. Я считал тебя умным малым, а ты, оказывается… дурак.

— Так точно, доктор Рафферти! Вы, как всегда, правы! И все-таки, не соблаговолите ли снизойти до моего уровня и объяснить, что тут сейчас происходит. Постарайтесь выражаться попроще, может, я и пойму.

— Ладно, бог с тобой. Тогда слушай и внимай. Может, и на самом деле хоть что-нибудь поймешь… Так вот, неонацистам до смерти хотелось бы узнать массу деталей этого плана. Однако поскольку на самого Брандта им в этом рассчитывать весьма проблематично, то нашему другу Хайнцу Манну не остается ничего иного, кроме как не спускать глаз с тебя. Ни днем ни ночью. Чтобы затем, собрав достаточно информации о тебе и всех тех, с кем ты приехал сюда встречаться, запустить к ним вместо тебя твоего двойника. Узнать, что́ тебе говорят люди Брандта. Причем им не нужны никакие особо важные государственные секреты, нет-нет, им вполне достаточно получить обрывки неформальных бесед на существенные финансовые и экономические темы, политические тенденции, прогнозы, слухи, сплетни, то есть все, на основе чего можно вычислить будущие действия людей Брандта. В общем, им нужно приблизительно то же самое, чем ты, собственно говоря, интересовался во Франции.

— Да, несколько шутников действительно пытались выудить у меня, что мне удалось там узнать, — задумчиво протянул Палмер, тут же вспоминая Фореллена и Кассотора.

— Всего лишь еще один кирпичик для их небольшого, но весьма вонючего сортира. Полагаю, Манну нужна была информация для его собственной группы, для чего он и готовил этого Дитера Рама. Хотя, вполне возможно, на них хорошенько надавили и люди из ЦРУ, которые решили, что напрямую от тебя толку мало. Рам должен был доставать материал для целей Манна, а тот, в свою очередь, сливать ЦРУ часть своей добычи в качестве оплаты за спокойную жизнь и щедрые финансовые подачки.

— Ты всегда слишком торопишься с объяснениями, Джек. Ну а как в таком случае насчет того приема во Франкфурте? Почему они не заменили меня Рамом прямо там, так сказать, на месте.

— Это, недоумок ты мой ненаглядный, был их лучший ход. Они выставили тебя на всеобщее обозрение, но не очень-то дружелюбно. Только для того, чтобы показать, кому надо: Вудс Палмер — он настоящий! Причем во Франкфурте, а не в Бонне, догоняешь?

Какое-то время Палмер молча раздумывал. Как бы там ни было, но пока еще никто из них никаким боком не вписывался в операцию «Овердрафт»! Конечно же, Джек говорил и действовал так, будто понятия не имел о ее существовании, хотя… хотя все это могло быть не более чем ма́стерской игрой. Что ж, на него это вполне похоже. Актер из него хоть куда!

И, тем не менее, именно из-за этого проклятого «Овердрафта» его тогда выманили из Германии, и вместо него в Бонне появился двойник. Теперь Палмеру это было доподлинно известно. А Рафферти? Интересно, а Джеку было об этом известно? Да, вот бы послушать его фантастическую версию, которую он придумает, чтобы связать этот противоречивый факт со своим сценарием предательства и двойного предательства!

Если Хайнц Манн хотел задействовать двойника Палмера, чтобы выудить из герра Ширмера некую формулу или хотя бы выиграть время, то самое время, которое так было нужно самому Г.Б., значит, он знал куда больше, чем ему следовало. Например, он знал, что Палмеру предстоит выполнить одно «маленькое поручение» Г.Б. Он знал те три волшебных слова, которые должны распечатать сомкнутые уста Ширмера. Да, известно ему было, судя по всему, немало! Чтобы знать все это, ему надо было быть к Г.Б. намного ближе, чем Палмер. Но это не имело особого смысла.

Имелось, конечно же, и другое возможное объяснение. Предположим, Г.Б. каким-то совершенно непонятным образом, ну, скажем, интуитивно, решил, что Палмер намерен отказаться от выполнения как самой операции «Овердрафт», так и его «маленького поручения».

Это вполне объясняло бы срочную замену Палмера кем-либо другим, кто с удовольствием и без проколов выполнит эту работу… за деньги. За хорошие деньги, проблем с которыми, само собой разумеется, не будет. Однако это совсем не объясняло, ни почему этот двойник должен обязательно выглядеть как Палмер, ни для чего его бывшую жену надо было внедрять во французский филиал его ЮБТК! Мешанина какая-то…

До Палмера вдруг дошло, что он слишком долго молчит. Ладно, раз так надо, то давай поговорим. Необходимо только первым делом отвлечь Рафферти от абстрактных рассуждений, нередко, как ему казалось, из области фантастики, и заставить его говорить на конкретные темы, имеющие самое непосредственное отношение к данному случаю.

— Послушай, Джек, а как, интересно, они намеревались выдать Рама за настоящего американца? Неужели надеялись, что сойдет?

— Ты просто не совсем в курсе. Ему ведь надо было изображать из себя американца перед кучей «гансов». Кстати, неужели я забыл сказать тебе, что в 50-х он целых два года провел в Сан-Вэлли, работая там в качестве инструктора по лыжам. Здорово, правда же?

— Ах да, забыл…

— Ну и, конечно, пришлось поработать гримеру. Надо было состарить его, то есть добавить несколько морщин, сделать кожу более дряблой, ну и тому подобное.

— Как же ты добр, Джек, — недовольно поморщился Палмер. — Ну просто нет слов!

Он снова замолчал, пытаясь вспомнить все, что произошло с ним за последнее время, все… и важное, и не очень…

— Вот что меня больше всего во всем этом беспокоит, так это… — Его голос снова затих.

— Какую роль во всем этом играет твоя девушка?

Палмер бросил внимательный взгляд на полковника.

— Однажды она действительно рассказала мне, что когда-то была замужем за моим двойником. Ну, не совсем двойником. Просто сказала, мы очень похожи друг на друга. Да, такое на самом деле было. Но больше ничего.

— Тут ничего странного, — успокоил его Раффнер. — Для нее вы не были двойниками. Она близко, так сказать, интимно знала вас обоих и, соответственно, прекрасно понимала, что любое сходство между вами носило лишь поверхностный характер. Комплекция, рост, цвет кожи, костная структура… Да с таким набором плюс немного достаточно грамотного грима — и любой опытный агент в любой момент дня и ночи без особых трудов введет в заблуждение кучку правительственных «шишек», но… но, учти, никогда — свою бывшую жену!

Палмер плотно сжал свои превратившиеся в тонкую ниточку губы.

— Да, это по ее настоятельной просьбе я тут же поспешил в Нью-Йорк, так удачно для них на время «выпал из картины», тем самым предоставив им полную свободу действий. Хотя на самом деле я бы никогда туда не поехал. Ни для тебя, ни для Вирджинии, ни для кого-либо в Нью-Йорке. Только для нее. Для нее одной! Господи, какое же влияние они должны были иметь на нее, чтобы заставить выманить меня из Бонна, уму непостижимо! Как же на деле все оказывается просто…

Рафферти помолчал немного, затем, махнув рукой и слегка поморщившись, сказал:

— Типичный идиотизм ЦРУ. Госдепу прекрасно известно, что Вилли Брандт — один из наших добрых друзей, но они не разговаривают с ЦРУ, а те не разговаривают вообще ни с кем. Иначе мы тоже знали бы, что рано или поздно Вилли придется открыть двери Востоку. Ведь не могут же «гансы» вечно быть нашим персональным буфером! Вообще-то сохранять «железный занавес» как можно дольше искренне желают лишь мальчики, планирующие создать Четвертый рейх, который будет намного эффективней всего, чего ценой всей своей жизни удалось добиться бедняге дедушке Гитлеру.

Палмер наклонился вперед.

— Послушай, Джек, — начал он. — Раз вчера вечером им так хотелось убрать меня там, в Париже, значит, у них есть определенные планы и в отношении Дитера Рама, разве нет?

— Забудь о нем, Вуди. Этот красавец уже засветился и вряд ли кому теперь нужен. Кстати, куда запланирована твоя следующая поездка? Где теперь тебя, интересно, будут ждать?

— Ты имеешь в виду для Фонда? — Палмер попытался вспомнить, однако это у него почему-то не получалось. — Знаешь, у меня с собой нет моего расписания, но… обычно им занимается… мисс Грегорис, поэтому… — Он вдруг оборвал себя на полуслове. Они оба долго сидели в полном молчании. Палмер не сводил взора с полковника, а тот, опустив голову, — с поверхности стола. Наконец его веки с длинными ресницами медленно поднялись, остановившись на лице Вудса.

— Все еще думаешь о ней? Даже после всего, что она с тобой сделала?

— Ее телефон в Трире не отвечает. Ни днем ни ночью. Вообще не отвечает!

Рафферти потряс головой, как бы прогоняя от себя какие-то мысли.

— Не все сразу, Вуди, не все. Давай-ка лучше по очереди. Итак, где была твоя следующая остановка? И с кем тебе предстояло беседовать?

— Расписание было у нее. Хотя… хотя постой-ка, дай вспомнить. Да, кое с кем из центрального банка в Лозанне и Цюрихе, а также с рядом частных банкиров в Базеле.

— Предположительная тема беседы?

— Платежный баланс.

Глаза Рафферти вдруг широко раскрылись.

— Так, так, так, — пробормотал он, постукивая костяшками своих пальцев по столу. — Как же я, черт побери, мог об этом забыть?!

— О чем?

Полковник резко выпрямился.

— Послушай, допустим, если я был бы швейцарским банкиром, с которым тебе пришлось беседовать о возможном исправлении положения с платежным балансом, то о чем был бы твой первый вопрос?

Палмер, нахмурившись, протянул:

— Ну, наверное, об анонимных номерных счетах.

— Конечно же! Ну разве можно как-либо иначе так быстро перевести наличные из США?

— Да, номерные счета — прекрасное средство для опальных и, значит, скрывающихся от правосудия и/или возмездия глав государств, — согласился Палмер. — Например, ваш король Фарух. Само собой разумеется, этим средством также очень любят пользоваться бандиты всех мастей. В общем, для всех, у кого рыльце в пуху и время от времени скапливаются, мягко говоря, большие суммы наличности.

— Да хрен с ним, с этим Фарухом! — не скрывая досады, пробурчал Рафферти. — Равно как и со всеми «этими»! Какие это деньги? Жалкие крохи. Курам на смех… Впрочем, рано или поздно разговор неминуемо зайдет и о реальном бандитском «нале», оседающем в швейцарских банках. Там на номерных счетах удобно прячутся миллионы и миллиарды бандитских долларов. Дело зашло так далеко, что Соединенные Штаты используют все праведные и неправедные методы — кроме разве что вырывания ногтей и иных чисто гестаповских методов, — чтобы заставить швейцарцев «запеть», чего те пока, естественно, не собираются делать. Если только на них не надавить по-настоящему. Чтобы косточки затрещали!

Когда эхо его громкого голоса перестало гулко отдаваться в маленькой, похожей на склеп келье, там наступила странная тишина. Несколько минут никто ничего не говорил. Молчание было настолько полным, что перевозбужденный Палмер мог чуть ли не физически «слышать» удары сердца в своих ушах.

Наконец, Рафферти со вздохом облизнул свои губы.

— Два, всего два слова, — медленно и негромко произнес он.

Вудс слегка прищурился.

— Эдди Хейген?

Полковник сунул руку в карман своего плохо сидящего пиджака спортивного покроя, достал оттуда небольшую восьмизарядную «беретту» 32-го калибра и протянул ее Палмеру. Тот молча взял пистолет, вынул обойму, проверил патроны, ход затвора, предохранитель, заглянул в казенную часть и одним щелчком снова загнал на место полную обойму. Затем, также молча, вернул оружие Рафферти.

Полковник, не скрывая разочарования, выразительно пожал плечами и повернулся на стуле. Тот жалобно застонал, что, во всяком случае для Палмера, было более чем красноречивым признанием явного недовольства старого армейского друга.

Затем Рафферти слегка кашлянул.

— Ты, кажется, упоминал о каких-то двух командах, которые, по твоим словам, вроде бы охотятся на тебя. Вообще-то, о любителях вроде «мальчиков» из ЦРУ, Хайнце Манне и твоем двойнике можно пока забыть, а вот сбрасывать со счетов настоящих профи, этих маленьких сицилийских братьев генерала Эдди Хейгена, боюсь, не сто́ит. Эти куда серьезнее.

— Но никаких пистолетов.

— Вот осел! Высокомерный, самонадеянный придурок!

— Никаких пистолетов.

— Никаких пистолетов, никаких пистолетов, — пробормотал полковник, засовывая «беретту» в карман. — Ты не поверишь, Вуди, но иметь с тобой дело — одно удовольствие.

Палмер поднялся со стула.

— Моя следующая остановка в Трире.

Рафферти энергично закивал головой.

— Кто бы сомневался, конечно же, в Трире. Где же еще?!

Глава 42

Их расставание было коротким. Несмотря ни на что, Рафферти все-таки удалось уговорить Палмера взять хотя бы его мышиного цвета «фольксваген».

— Только учти, там сзади у него двигатель «порше», — многозначительно подняв указательный палец, заметил он. — Раз уж тебе не нужна моя «беретта», не отказывайся хоть от форсированного движка. Он тебе еще пригодится, ох как пригодится! Только, ради бога, постарайся его не покалечить.

Палмер подбросил полковника до его офиса на окраине Франкфурта, затем немного поблуждал в сложной, запутанной системе автобанов, известной как «Frankfurter Kreuz», выехал наконец-то на дорогу номер Пятьдесят четыре и помчался на запад в направлении Висбадена и Майнца, где они с Элеонорой всего несколько дней назад садились на прогулочный катер.

Он вел машину чисто механически, не думая ни о чем другом, лишь наблюдая за стрелкой спидометра, чтобы она не переходила за цифру 100, что позволяло ему обгонять другие «фольксвагены», не выдавая наличия у него двигателя монстра скорости «порше».

После Висбадена, оставив за собой высокоскоростные автобаны, он ехал теперь вдоль подножья гор Тайнус по дороге номер Пятьдесят, ведущей к берегам реки Мозель, а оттуда, уже по дороге Сорок девять, прямо в Трир. Всего час-полтора нормальной езды. По идее, если, конечно, не произойдет что-нибудь неожиданное, туда можно будет добраться еще до заката солнца.

В Бингене, совсем недалеко от башни Бург Маус, видом которой они с Элеонорой в свое время любовались с борта прогулочного катера, Палмер вдруг обратил внимание, что белый «мерседес», неотступно следовавший за ним от самых дверей офиса полковника Рафферти, сейчас заметно отстал. И если в самом городе и его пригородах, где движение было очень интенсивным, «мерседес» держался за ним где-то в квартале-двух, не больше, то сейчас он предусмотрительно находился намного дальше, только в пределах, так сказать, «визуального контакта».

Наверное, те самые любители, подумал Палмер, какой-нибудь агент Хайнца или ЦРУ. Возможно, даже Фореллена. Если бы его «пасли» профессионалы, они наверняка поменяли бы машины сначала в Висбадене, а затем в Бингене. Он терпеливо выждал, пока два крутых поворота полностью скрыли его от белого «мерседеса», и сразу же вдавил педаль акселератора почти до самого пола.

Делая до этого где-то около ста десяти километров в час (приблизительно семьдесят миль), его гибрид «фольксваген-порше» буквально выстрелил и полетел вперед, причем стрелка спидометра и не думала останавливаться — вот 150 км, затем 170 и, наконец, уже свыше 200. Что ж, поскольку дорожные повороты пока еще были довольно плавными, подумал Палмер, бояться особенно было нечего.

Поглядывая время от времени в зеркало заднего обзора, он убедился, что этот чертов «мерседес» наконец-то его безнадежно потерял. Уверенный, что небольшой, мышиного цвета «фольксваген» просто не в состоянии развить подобную скорость, любитель за рулем «мерседеса» решил не мучить себя понапрасну и просто ехать в заданном направлении. Не затрудняясь установлением визуального контакта. Все равно ведь все пути ведут в Трир! Вот и вперед…

Сначала Палмер задумывал серьезно оторваться от «мерседеса», доехать до какой-нибудь развилки, одна из дорог которой тоже вела к Мозелю, но более длинным окружным путем, и свернуть именно на нее, тем самым направив преследователей по ложному, более короткому и удобному пути. Однако потом, уже перевалив через горный перешеек, он передумал и решил несколько изменить свою тактику.

Ведь какая, собственно говоря, разница, «доведут» ли они его до самого Трира или на какое-то время «потеряют» где-нибудь по дороге? Ведь все равно он именно туда и едет. Да, но после того, как спектакль с Рамом в качестве его двойника провалился, а с ним и все надежды Г.Б. на операцию «Овердрафт», у них у всех, казалось бы, должен пропасть к нему интерес.

Тогда зачем им понадобилось «вести» его из самого Франкфурта? До отъезда от офиса Рафферти он принял еще одну черно-зеленую капсулу «либриума», но из-за явного недостатка сна до сих пор чувствовал себя далеко не лучшим образом. Особенно его беспокоили несколько заторможенные двигательные рефлексы. На такой-то скорости это вполне могло привести к беде…

Но что еще хуже, переутомление заметно притупило его мыслительные способности. В ряде случаев думать за него частично приходилось полковнику Рафферти, с его действительно первоклассным умом. Хотя и весьма своеобразным. В силу чего далеко не всегда и не все его выводы и советы можно было воспринимать как нечто само собой разумеющееся.

Тут на глаза ему неожиданно попалась узенькая проселочная дорога, ведущая куда-то вправо. Палмер резко нажал на тормоз, развернул свой «фольксваген», немного проехал по колдобинам и свернул под огромную сосну, мохнатые лапы которой накрыли его небольшую машину, словно толстое покрывало. Да, с дороги его теперь не увидишь, это уж точно, внимательно оглядевшись, подумал Палмер. Равно как и сверху, если «им» вдруг пришло в голову следить за ним так же и методами воздушной разведки.

Он выключил мотор, и наступившая тишина резко ударила его по барабанным перепонкам. Минуты через две до него донесся свистящий звук пронесшегося мимо «мерседеса». Само́й машины, конечно же, не было видно, но кого еще, кроме его дилетанта-преследователя, можно было ожидать на этой заброшенной проселочной дороге? Палмер поднял все оконные стекла и закрыл двери изнутри. Благодаря густым ветвям укрывшей машину сосны внутри было довольно темно, а благодаря «либриуму» он крепко спал уже буквально через несколько минут…

Ему снилось, что они с Элеонорой снова на борту прогулочного катера, только что оставили Бинген слева, и теперь прямо перед ними красовалась удивительно маленькая каменная башня, стоявшая на собственном узеньком островке. «Die Mauseturm, — хрипловато прозвучало в динамике. — La Tour de Souris. The Mouse Tower».^[71]

Палмер повернулся к снящейся ему девушке, и она произнесла своим низким приятным голосом: «Зима в тот год выдалась на редкость суровой, а зерна́ практически совсем не осталось. Попрошайничать тогда пришлось даже весьма уважаемым гражданам. Они обратились за помощью к архиепископу, но тот их даже не выслушал. Люди начали умирать от голода, и мало кто из них надеялся дожить до весны. Они снова обратились за помощью к всесильному архиепископу, но тот снова им отказал. Наконец, в холодный февральский день они в последний раз воззвали к его милосердию. Это был Хатто, архиепископ Майнцский. Он хихикнул, потер свои костлявые руки и решил устроить настоящее шоу для своих приятелей и прихлебателей. Затем приказал собрать всех голодающих, запереть их в пустом амбаре на берегу Рейна и наглухо заколотить двери и окна. И… дал знак поджечь амбар. Изнутри раздавались отчаянные вопли — ведь людей заживо сжигали! Но архиепископ Хатто, усмехнувшись своей знаменитой иезуитской улыбкой, повернулся к своим приятелям и торжествующе сказал: „Вот сейчас вы все слышите, как пищат мои мыши“. В этот момент горящий амбар рухнул, и из пылающего ада выскочило несметное полчище мышей с острыми зубами и сверкающими глазами. Они тут же набросились на архиепископа Майнцского, который немедленно бросился бежать. Он пересек узкую полоску воды и оказался на острове вон с той башней. Ему казалось, там он будет в полной безопасности. Увы, он ошибся. Мыши пробрались туда через сотни трещин и решеток и… сожрали архиепископа Хатто. До последнего кусочка. Не оставив от него ничего. Кроме башни…»

Проснувшись, Палмер медленно приходил в себя. Темнота от густых сосновых ветвей носила чуть зеленоватый оттенок. Он бросил взгляд на часы. Оказывается, его сон длился не более часа, однако самочувствие было уже куда лучше. Ах да, этот сон… Впрочем, это был даже не сон, а, скорее, воспроизведение истории, которую ему на самом деле рассказала Элеонора, когда они проплывали мимо Башни Мышей.

Он протер глаза, завел мотор, открыл оба окна, чтобы проветрить машину. Освежающий запах сосны приятно растекался вокруг. Палмер осторожно вывел машину сначала на проселочную, а затем на двустороннюю, покрытую асфальтом дорогу. Если его предположение было правильным, то сейчас белый «мерседес» с его преследователями несся на полной скорости к Мозелю, в шестидесяти или семидесяти милях впереди Палмера, а не в миле позади.

Он выехал на шоссе номер Пятьдесят и поехал по нему со скоростью около ста двадцати километров в час. Бензобак его «фольксвагена» был на три четверти полон, да и к тому же небольшой, но достаточно крепкий сон явно пошел ему на пользу.

— Послушайте, как пищат мои мыши, — непонятно почему, громко произнес он вслух.

Перед его мысленным взором вдруг возникли картинки огня, пожирающего амбар, и отчаянные вопли тех, кого Хатто безжалостно сжигал внутри. Вскоре после Башни Мышей они с Элеонорой впервые повздорили. Это случилось под утесом Лореллеи и, как обычно, на тему о персональной ответственности.

Она тогда сказала ему, что он лично и его ЮБТК несут ответственность за войну, а он потом добавил, что в каком-то смысле и она тоже. Кстати, это было практически единственное, из-за чего они постоянно спорили. Как, например, в случае с асбестовыми фильтрами для вин. Да, похоже, она чуть ли не с маниакальным упорством стремилась заставить его принять на себя личную ответственность за все, с чем он был так или иначе связан. Даже косвенно и весьма отдаленно…

Палмер невольно нахмурился. Интересно, какую долю такой личной ответственности она взяла бы на себя за весь этот далеко не безопасный фарс с участием ее бывшего мужа? Кстати, теперь ему стало достаточно ясно, какую роль в этом деле играла ее дочь Таня. Она у своего родного отца. Таким образом, Элеонора не лгала ему, а в определенном смысле говорила чистую правду: Таню не держали в заложницах и не удерживали против ее собственной воли. Она находилась у своего законного отца, только и всего.

Как же все просто! Просто и бесхитростно… Если у этих дилетантов имелись и другие планы насчет Дитера Рама в роли двойника Палмера, то их полный провал в Париже ставил на них крупный и жирный крест. У человека, поджидавшего его на лестничной площадке, должен был быть с собой пистолет, который в случае необходимости ему следовало, не раздумывая, применить против намеченной жертвы. Может, именно это и отличает любителей от профессионалов — неспособность выстрелить в человека, глядя ему в глаза? Даже если это очень и очень нужно!

Вудс почему-то вспомнил о «беретте», которую ему так настойчиво предлагал Джек Рафферти. Увы, пистолеты и автоматы не были «любимым» оружием Палмера. Его силой было умение думать и способность логически мыслить. И если он хоть раз позволит смертоносному оружию заменить его разум и мышление, то рано или поздно ему придется практически применить его по прямому назначению. В этом-то и заключается главная проблема с огнестрельным оружием — если его не употреблять в деле, то рано или поздно оно теряет всякую ценность.

Проезжая маленькую деревушку, Палмер автоматически снизил скорость, затем стрелка спидометра снова вернулась на цифру 120. Что-то продолжало его беспокоить. В частности, некоторые тактические шаги команды дилетантов, которые странным образом казались ему элементами более широкого стратегического замысла. Микрофильм в упаковочную картонку его белой рубашки заложили не они, а конечно же профессионалы. Впрочем, сейчас эту часть «детективной истории» надо было на какое-то время отложить, так как она принадлежала к совсем иной реальности.

Его так же очень беспокоила возможность того, что он может не заметить чего-то по-настоящему важного, чего ни в коем случае пропускать было нельзя. Затем его вдруг осенило — он принял рассуждения своего друга Джека Рафферти на веру, даже не попытавшись их толком проанализировать и переварить. Для него неумелыми дилетантами были молодые неонацисты, работавшие на ЦРУ, в то время как настоящими профи являлись мафиози. Но вот что больше всего волновало Вудса, так это отсутствие сколь-либо реальной причины принять именно такую логику рассуждений, а не ту, совершенно ничем не мотивированную, которую предложил ему его друг полковник Джек Рафферти.

Вообще-то у него самого не было никаких сколько-нибудь определенных свидетельств того, что против него работают две группы, только предчувствие этого, которым он и поделился с Джеком. И тот, не раздумывая, выдал ему готовую теорию, объясняющую появление этих двух групп. Будь ему хоть что-нибудь известно об операции Г.Б. «Овердрафт», он бы создал не две, а три таких спецгруппы.

Хотя, с другой стороны, невольно подумал Палмер, его друг вполне мог знать больше, чем старался показать. По его мнению, за группой Хайнца Манна стоят деньги и люди ЦРУ. И это не было догадкой хорошо информированного человека. Нет, скорее, что-то вроде искреннего признания. Их, мягко говоря, полная и вряд ли исправимая неспособность дилетантов слишком явно напоминала неискоренимую склонность ЦРУ терпеть неудачу за неудачей. Нет, Джек не догадывался. Он знал!

Палмер нетерпеливо вздохнул. Ему никак не удавалось свести все имеющиеся у него факты в один логический ряд. Они постоянно ускользали от него, наверное, потому, что он чувствовал себя слишком усталым и никак не мог должным образом сконцентрироваться. Да, но сейчас-то он чувствовал себя достаточно хорошо. От былой усталости не осталось и следа. Просто его неспособность трезво и логически мыслить объяснялась совершенно иной причиной. Если бы ему удалось ее вычислить, он наверняка бы вычислил и Элеонору. А делать это ему тогда совсем не хотелось…

Да, сейчас ему, пожалуй, следовало бы ходить с опущенными от стыда глазами. И, тем не менее, до тех пор, пока он не услышит ответы на все эти вопросы из ее собственных уст, он и не подумает принимать окончательного решения. Не будет даже пытаться переиграть их гнусную камарилью.

Добравшись до реки в районе Траубен-Трарбах, он свернул на автостраду Сорок девять, по которой они с Элеонорой ехали совсем недавно — в минувшие пятницу и субботу. Дорога петляла и извивалась, добросовестно повторяя все изгибы реки, но на этот раз Палмер действительно очень спешил.

Итак, последний рывок через Неймаген, и он в Трире!

В городе Палмер переехал через мост Кайзера Вильгельма, затем, миновав несколько городских улиц и улочек, оказался у «Порта Нигра», того самого современного отеля, где ему совсем недавно довелось провести ночь в полнейшем одиночестве, въехал на подземную стоянку и припарковал свой мышиный «фольксваген» рядом с белым «мерседесом». Машина выглядела совсем как та, которая гналась за ним, но поскольку Палмеру не довелось увидеть ее номер, то уверенности это отнюдь не прибавляло. Ладно, мы пойдем другим путем, решил Палмер, открыл капот «мерседеса» и вытащил ротор из распределителя. Затем, заперев моторный отсек «фольксвагена», взял с заднего сидения свою небольшую дорожную сумку и поднялся в шикарный холл отеля. Дежурный портье, похоже, сразу же его вспомнил и почему-то подумал, что ему потребуется тот же самый «люкс», что и в прошлую субботу. Поднявшись к себе в номер, Палмер первым делом позвонил в дом ее родителей. И снова никакого ответа!

Вудс неторопливо распаковал свою сумку, принял душ, надел другой пиджак, спустился вниз и вышел наружу. Несколько минут постоял у входных дверей, рассматривая старые Римские ворота, которым отель и был обязан своим романтическим названием. Верхнюю часть «Порта Нигра», включая секции, накрытые зеленоватыми строительными сетками, в которых, очевидно, велись реставрационные работы, заливал яркий свет прожекторов.

Глядя на ворота, Палмер пытался вспомнить, в каком направлении находится дом родителей Элеоноры. Затем, решив исходить из собственных воспоминаний, пересек широкую улицу с двусторонним движением, направился по Симеонштрассе к старому, построенному еще в средние века Центральному рынку. Остановился у каменного креста в самом центре площади. Да, его девушка действительно упоминала что-то о кресте, возведенном в начале десятого века, но ведь немалая часть Трира была старше, чем даже сам великий Рим!

Он прошел по Фляйшештрассе до поворота на улицу Карла Маркса. Об этом пожилом чудаке, который либо когда-то жил в Трире, либо здесь родился, она тоже, кажется, что-то говорила, но вот что именно — он уже не помнил. Идя по улицам, Палмер непрестанно крутил головой, стараясь не пропустить дом ее родителей — семи- или восьмиэтажное здание современного вида, почти полностью опоясанное узенькими террасками…

Господи, ну наконец-то! Кажется, оно! Солнце почти скрылось с небосклона, на улице уже начали зажигать фонари. Палмер вошел внутрь здания, внимательно просмотрел все таблички с именами и номерами квартир. На табличке с именем «Грегорис» стоял номер шестьдесят три. Он хотел было нажать на кнопку домофона их квартиры, но потом вдруг почему-то передумал и наугад нажал несколько других кнопок. Буквально через мгновенье дверной зуммер мягко зажужжал, открылась дверь, а в динамике интеркома послышались голоса жителей, из осторожности спрашивавших: «Кто там?» — в основном по-немецки.

Палмер тихо проскользнул внутрь, сел в лифт и нажал на кнопку последнего, седьмого этажа. Вышел на лестничную площадку, осторожно, стараясь не производить лишнего шума, спустился на шестой этаж. У двери в коридор он остановился, внимательно прислушался. Нет, кажется, ничего подозрительного. Во всяком случае, пока… Палмер медленно открыл дверь, тихо прошел по ковровой дорожке холла к двери с номером шестьдесят три. Осторожно толкнул ее. Она оказалась закрытой. Металлический козырек на замке был повернут изнутри горизонтально, чтобы никто не смог вставить жесткую пластиковую карточку между косяком и язычком замка. Палмер постоял, задумчиво глядя на дверь, затем повернулся и снова вернулся на лестничную площадку.

Нет, здесь наверняка имеется другой вход в квартиру шестьдесят три. Он внимательно и неторопливо огляделся вокруг. Вот еще две неприметные двери без номеров, рядом с той, которая вела во внутренний коридор. Первая была не закрыта и вела в подсобку, в которой хранилась швабра, пустое ведро и запасные электрические лампочки. Вторая была заперта, но строители просто не удосужились снабдить ее замок специальным устройством.

Палмер вставил свою пластиковую карточку между косяком двери и язычком замка, осторожно его отжал и открыл дверь. Она вела в небольшой служебный коридор. Вудс прошел по нему до поворота, где на кирпичном полу лежал сложенный кольцом зеленый садовый шланг, присоединенный к водопроводному крану. Он дошел до следующего поворота и увидел, что стои́т на общей террасе, опоясывающей весь шестой этаж. Квартира шестьдесят три, судя по всему, находилась где-то через три пролета вправо. Палмер аккуратно заглянул в окно квартиры шестьдесят один — свет там не горел. Он без труда перепрыгнул через низенькую фанерную перегородку, отделявшую шестьдесят первую квартиру от шестьдесят второй. Здесь свет был включен.

Вудс присмотрелся к мужчине, сидевшему в большом удобном кресле, держа маленького мальчика на коленях. Они оба не отрывали глаз от голубого экрана телевизора, по которому показывали жутко популярный мультфильм под названием «Багз и Банни». Мальчик все время восторженно хлопал в ладоши, а мужчину, похоже, его отца, все время клонило в сон. Вот Багзу удалось заманить подлого бульдога в западню и проехать по нему на здоровенном дорожном катке, сделав из него плоскую лепешку. Затем сложить ее, словно лист бумаги. Мальчик заверещал от восторга. А Багз вложил сложенного пополам бульдога в конверт, написал на нем адрес и бросил в ближайший почтовый ящик. К этому времени усталый отец уже громко храпел. Палмер не стал больше ждать и без труда перепрыгнул через низенькую фанерную перегородку в отсек квартиры шестьдесят три. Осторожно открыл стеклянную дверь, вошел и остановился. Хотя в комнате было темно, там, в глубине отчетливо виднелись две человеческие фигуры, сидевшие на стульях. Почему-то неестественно прямо…

Вудс застыл на месте. Через некоторое время, когда никто из них даже не пошевелился, он сделал еще один шаг и снова остановился. Тихо прошептал:

— Герр Грегорис?

Поскольку никакого ответа не последовало, Палмер сделал шаг в сторону. Ни один из них не повернул головы. Не сделал даже попытки посмотреть в его сторону. Он включил настенное бра.

И отец, и мать Элеоноры были крепко привязаны к стульям, на которых вроде бы сидели. С кляпами во рту. И теперь только вскрытие сможет точно определить причину их смерти: голод, кислородная недостаточность или просто сердечный приступ?

Палмер торопливо подошел к входной двери квартиры и закрыл ее на засов. Затем как можно быстрее обыскал гостиную и остальные комнаты, но не нашел ничего — ни чемодана, ни записки, ни хоть какой либо части одежды, — что указывало бы на недавнее пребывание здесь Элеоноры.

Он вернулся в гостиную, по дороге тщательно вытирая все, к чему ему пришлось прикоснуться. Некоторое время, печально покачивая головой, смотрел на двух пожилых людей. Затем, протянув руку, чтобы выключить свет, вдруг обратил внимание на то, что под стулом отца лежала маленькая тряпичная кукла с пучком ярко-красных ниток вместо волос.

Сделав еще шаг вперед, он слегка коснулся узловатой руки старика, такой же ледяной, как и стальной подлокотник, к которому она была привязана чем-то вроде упаковочной проволоки. Палмер отвязал ту часть проволоки, которой было перетянуто горло мужчины, и голова безвольно, словно восковая, упала вперед на грудь. В этом движении было что-то странное, как бы нарочитое, как бы говорящее: «Вот! Посмотри-ка сюда».

Что Палмер, как бы подчиняясь приказу с того света, и сделал. Да, вот она, аккуратная круглая дырочка прямо у основания черепа. И прямо под ней — тоненький след от засохшей крови. Чистая работа, никакого вскрытия теперь уже и не требуется. «Ледоруб. Это наверняка был ледоруб», — почему-то подумал Палмер.

Ему очень хотелось поднять голову отца Элеоноры и как-нибудь закрепить ее, но… он просто не мог заставить себя прикоснуться к ледяной плоти. Ему вдруг вспомнились его слова о конфликте поколений, когда новое отрицает старое. «Вплоть до того, что они готовы полностью отказаться от фактов самой истории человечества», — сказал он тогда.

Какие же, интересно, свидетельства могли передать новому поколению эти два старика, за которые их надо было убить ледорубом?! Какой такой неведомой силой они должны были обладать?..

Палмер выключил свет, вышел на террасу и закрыл за собой стеклянную дверь. Затем тщательно вытер все, к чему прикасался. Мертвые старики, не поворачивая голов, с мрачным вниманием следили за его уходом. Он тихо перебрался в секцию номера шестьдесят два. На экране телевизора плохой кот по имени Сильвестер подбирался к крошечной желтой канарейке, чтобы ее съесть. Вот он открыл свою ужасную пасть, но… но тут канарейка бросила туда динамитную шашку с уже зажженным фитилем и зажала себе уши. Последовавший за этим взрыв разбудил даже отца маленького мальчика.

Палмер бесшумно пересек секцию квартиры номер шестьдесят один, завернул за угол, прошел по служебному коридору до лестничной площадки, спустился по ступенькам вниз и уже неторопливо направился к Центральному рынку. Там он недолго постоял у каменного креста десятого века. И чуть ли не бегом поспешил в ближайшую аллею, где его тут же вырвало. Когда ему стало несколько полегче и желудок вроде бы успокоился, он долго стоял, прислонившись к каменной стене и стараясь наполниться ее вековой силой. А ведь до сих пор он был полностью уверен в том, что сможет разобраться во всем этом сам. Без чьей-либо помощи…

Глава 43

Портье в отеле странно на него посмотрел, но ничего не сказал. Просто передал Палмеру ключ от его номера и несколько записок с сообщениями. Подойдя к лифту, он, сам не зная почему, оглянулся и увидел, что портье по-прежнему не отрывает от него глаз. Заметив, что постоялец «люкса» неожиданно повернулся, портье тут же поспешил отвести взгляд куда-то в сторону. Палмер поднялся к себе в номер и на два оборота ключа закрыл дверь изнутри.

Внешняя стена гостиной была стеклянной от пола до потолка и к тому же выполнена во вполне современном стиле. Вудс слегка приподнял краешек шторы и увидел, что окна его комнаты выходили на ту сторону отеля, где несколькими этажами ниже располагался внутренний дворик. Затем плотно задернул обе шторы, включил весь свет в номере и присел на краешек постели.

Но тут же вскочил и побежал к зеркалу, чтобы посмотреть, почему портье так странно на него смотрел… Так, пиджак он там, в аллее, похоже, не испачкал, на лице никаких подозрительных пятен, хотя глаза, казалось, уменьшились и налились кровью. Заметив, как на его высоком лбу вдруг начали появляться бесчисленные мелкие морщинки, он обеспокоено нахмурился, как можно сильнее потер кожу лба, чтобы распрямить их, но они не исчезали. Равно как темные круги под его темно-серыми глазами и заметные тени под высокими скулами.

Да, он явно перестал быть похожим на самого себя, вот в чем проблема. Вудса Палмера больше нет. Даже Дитер Рам был куда более настоящим Палмером! А этот, в зеркале, был всего лишь жалкой копией того, настоящего. Устаревшая, износившаяся модель, давно отработавшая свой положенный срок…

Он снова присел на краешек постели. Нет, так дальше не пойдет, так можно скоро, очень скоро превратиться в самого настоящего, никому не нужного старикашку. Надо что-то с собой делать, надо! Палмер взял со стола бумажки с сообщениями, оба от Рафферти, с номером домашнего телефона во Франкфурте. Нет, кому-кому, а другу Джеку сейчас меньше всего хотелось звонить.

Интересно, счастлива ли была Элеонора в постели со своим бывшим мужем? Было ли между Дитером и настоящим Палмером в этом что-нибудь сходное? Хотя, с чего бы? Новому, молодому Палмеру было чуть за тридцать, а ему, старой, изношенной модели, уже под пятьдесят.

Палмер прекрасно понимал: если у него осталась хоть капелька мозгов, ему надо со всех ног нестись во франкфуртский аэропорт, брать билет на ближайший рейс и лететь в Нью-Йорк. Не завтра, не послезавтра, а сегодня же! Немедленно! Он снял трубку телефона, набрал домашний номер Рафферти. Полковник снял трубку после первого звонка.

— Джек?

— А-а-а, Вуди. Рад слышать твой голос. Есть кое-что новенькое.

— О девушке?

— Vous etes en clair.^[72]

— Что-что?

Рафферти выдержал секундную паузу, затем повторил то же самое, только более четко и чуть медленнее. Палмер в свою очередь задумался над тем, что все это может значить. Итак, «en clair» могло значить просто «открытым текстом», но в разведке у этого словосочетания имелся и иной смысл, означавший, что передача не закодирована и не подвергается воздействию спецшифровки. Иными словами, Рафферти хотел сказать, что если их разговор на прослушке, то он будет полностью ясен для любого, кого он может заинтересовать.

— Хорошо, — наконец ответил Палмер. — Но тогда какой мне смысл перезванивать тебе позже, Джек?

— Ладно, приведи себя в порядок и тут же перезвони мне. Сюда. Буду ждать твоего звонка. Пока.

Связь внезапно прекратилась. Палмер нетерпеливо вздохнул. Бросив взгляд на себя в зеркало, он поправил свою одежду, вышел из номера и спустился вниз. Ключ отдавать портье не стал, а положил его к себе в карман.Лифт тоже не стал оставлять на этаже холла, а спустился в подземную парковку. Быстро прошел мимо стоя́щих машин, успел заметить, что тот самый белый «мерседес» по-прежнему стои́т рядом с его мышиного цвета «фольксвагеном».

Оглянувшись вокруг, он спрыгнул с пандуса, вышел на улицу, обошел вокруг квартала, направился в направлении Симеонштрассе, но уже другим путем. Там нашел стеклянную телефонную будку, снял трубку и на ломаном немецком заказал разговор за счет другой стороны. Где-то через минуту-другую оператор подтвердил готовность другой стороны оплатить разговор с неким мистером Вуди, и в трубке тотчас же послышался спокойный басовитый голос Джека.

— Звонишь из телефонной будки? — хохотнув, поинтересовался он, когда оператор отключился от линии.

— Только давай побыстрее, Джек. Силы у меня почти на исходе.

— Так точно, сэр!

— И, пожалуйста, без сарказма.

— Или ты сразу же расплачешься? — Рафферти коротко хихикнул. — Ладно, слушай. Тут совсем недавно на автобане Е-4 произошла крутая автокатастрофа. Недалеко от Фрайберга. Город-то хоть тебе знаком?

— Конечно же нет. Откуда?

— Это в районе Шварцвальда. Там обитают эльфы и гоблины. Водитель умер мгновенно, когда его машина не удержалась на набережной и на скорости около ста километров в час врезалась в бетонное ограждение дороги. Врачи обнаружили в его крови следы антигистамина, препарата, от которого жутко тянет в сон.

— Джек, от тебя меня тянет в сон еще сильнее. Давай же, говори, не тяни кота за хвост!

— При нем были найдены документы, идентифицирующие его как некоего Дитера Рама. — Рафферти снова сделал небольшую паузу. — Е-4 — это скоростная автотрасса, ведущая в Базель. Буквально через несколько километров — Цюрих. Выглядит все это так, будто они были настолько уверены в том, что ты не собираешься бросать начатое дело, что направили его в следующий пункт твоего маршрута. Вот чего они при всем желании никак не могли предусмотреть, так это неожиданной автокатастрофы со смертельным исходом.

У Палмера снова появилась неприятная резь в глазах. Наверное, от переутомления, подумал он и спросил Джека:

— Ты случайно не знаешь, когда следующий рейс в Нью-Йорк?

— Случайно знаю. Завтра утром. Да, но сейчас тебе нельзя уезжать, Вуди. Никак нельзя!

— Почему это, черт побери, нельзя?! Ты ведь не знаешь, в чем… — Палмер вдруг замолчал. — Послушай, Джек. Думаю, мы знаем, кому именно нужна была информация из Бонна, так ведь?

— Мы только думаем, что знаем.

— Да, но те же самые люди, похоже, не горят желанием получить информацию из Швейцарии. Может, ты просто путаешь эти две команды?

Последовала довольно долгая пауза. Затем Рафферти чуть ли не равнодушным тоном произнес:

— Это было всего лишь предположение, Вуди. За которое, уж поверь, я совершенно не собираюсь отдавать свою драгоценную жизнь на баррикадах.

Палмер переступил с ноги на ногу: в колене снова начала появляться пульсирующая боль.

— Джек, запиши, пожалуйста, то, что я тебе сейчас скажу… Готов? Тогда пиши: квартира шестьдесят три… Нет, адрес дома я не знаю, но это современное семиэтажное здание с круговыми террасками где-то рядом с Хаупталштрассе в Трире. Зовут их Грегорис. Мистер и миссис Грегорис.

— Это мне уже известно.

— Не умничай, Джек. Девушки там давным-давно нет. Но вызови, пожалуйста, копов и попроси их сделать что положено с трупами двух стариков, привязанных там проволокой к стульям.

— Господи ты боже мой!

Палмер помолчал. Затем прерывающимся голосом сказал:

— Это ее родители… И знаешь, чем их убили? Попробуй догадаться… Не старайся, не угадаешь.

— Хорошо, сдаюсь. Ну и чем?

— Ледорубом!

— Вуди, — буквально рявкнул в трубку Рафферти. — Немедленно возвращайся в отель и не вздумай высовывать оттуда своего длинного носа! Ты меня понял? Я сейчас же выезжаю в Трир. Ничего не предпринимай. Просто сиди в своем номере и дожидайся меня, ты понял?

— Сколько тебе потребуется времени?

— Мне надо забрать машину с автостоянки. Думаю, пару часов, не больше.

Палмер пожал плечами, но тут же понял, что Джек все равно не может увидеть его жесты. И вдруг вспомнил, что ничего не ел с самого утра и что сегодня ему лучше воздержаться от любой еды.

— Вуди?

— Не тяни, Джек. Давай поскорее…

— Ладно, до скорой встречи, пока!

Связь закончилась. Он повесил трубку и вышел из телефонной будки. Огляделся вокруг. Никого. Вот только в конце Якобсштрассе какая-то тень вдруг нырнула в ближайший подъезд. Выждав несколько секунд, Палмер легкой трусцой, насколько позволяло больное колено, побежал в другую сторону вдоль Кутцбачештрассе. Впереди уже можно было видеть ярко освещенные Римские ворота.

Он на секунду остановился, прислушался, услышал позади отчетливые звуки чьих-то шагов, немедленно свернул куда-то вбок и оказался во дворике с круглыми столиками под широкими зонтами. Рядом — стены древнего монастыря. Слегка прихрамывая, он прошел в помещение ресторана, откуда обслуживались столики на открытом воздухе. К нему сразу же подошла молоденькая официантка, на ходу вытирая свои руки о маленькое белое полотенчико.

— Вы открыты? — как можно вежливее спросил ее Палмер.

Она нахмурилась, и по ее напряженному лицу было видно, как трудно ей переключиться на английский.

— Nein, nein, — наконец-то сказала она. — Все уже закрыто.

Снова услышав за собой чьи-то шаги, но теперь уже в том самом дворике, Палмер начал обходить официантку.

— Es tut mir leid, — заверещала она, пытаясь преградить ему путь. — Aber es geschlossen jetzt!^[73]

Палмеру все-таки удалось проскользнуть мимо нее и через двойные металлические двери, ведущие прямо на кухню.

— Эй! — отчаянно закричала официантка ему вслед. — Эй, туда нельзя!

Там внутри мужчина в длинном фартуке поливал грязную посуду горячей водой из шланга с длинным металлическим наконечником. Вудс кивнул ему головой и широко ухмыльнулся. И, не теряя времени на ненужные объяснения, стремительно побежал к двери, открыл ее, резко рванув на себя, выскочил на выложенный булыжником задний двор и побежал, стараясь не обращать особого внимания на резкую стреляющую боль в колене.

Наконец прямо перед ним показались внушительные и ярко освещенные Римские ворота. Он пропустил несколько летевших на приличной скорости машин, затем перебежал на другую сторону широкой двусторонней авеню Нордалле и, не обращая внимания на вежливо приподнявшего фирменное кепи швейцара, влетел в парадный вход своего отеля «Порта Нигра». Портье, проверяя какие-то бумаги, стоял спиной к двери. Палмер незаметно юркнул в открытый лифт, торопливо нажал на кнопку и поднялся на свой этаж.

Войдя к себе в номер, он прежде всего проверил все комнаты и запер дверь на два оборота ключа. Затем присел на краешек постели и отдышался. Кто же это все-таки преследует его? И, главное, зачем? Если это та самая «оппозиция», то они вряд ли осмелятся делать что-либо здесь, в отеле. Если же это были полицейские — поскольку к этому времени тела двух стариков, привязанных проволокой к стульям, могли быть уже обнаружены, а место его пребывания известно, — то стука в дверь его номера можно ожидать в самое ближайшее время.

«Оппозиционерам» не представляло особого труда организовать анонимный звонок в полицию, сообщив о проникновении на террасу шестьдесят третьей квартиры по такому-то адресу неизвестного, судя по описанию, очень похожего на Палмера. Копы тут же проверят адрес, найдут два трупа и, имея полное описание подозреваемого, немедленно объявят его в розыск:

«…Мужчина европейского типа, возраст — около пятидесяти, рост — около двух метров, вес — приблизительно восемьдесят килограммов, серые глаза, светлые волосы, предположительно американец. Вероятно, переживает возрастной климакс, во всяком случае, психически неустойчив».

Палмер потер больное колено. Да, похоже, в нем появилось что-то новое и очень плохое. Он осторожно встал и медленно, очень медленно сделал большой круг по комнате. Через какое-то время колено хрустнуло, сустав вроде бы встал на место и перестал его беспокоить. На этот раз он сел не в кресло, а на низенькую софу и попытался собраться с мыслями.

— Предположительно американец, — подумал он. — Это все равно, что, вероятно, болван. Клоун, пожилой кретин, который вздумал поиграть в дурацкую игру «Никогда не влюбляйся в прекрасную незнакомку!»

Да, но если она с ними заодно, то зачем им убивать ее родителей? Что это могло им дать? Даже если предположить, что те двое были не родителями Элеоноры, а всего лишь парой актеров, нанятых для какой-то определенной цели. Нет, ошибки здесь просто не могло быть!

Вот черт! От досады он чуть не заплакал… Но Элеонора, она-то куда могла подеваться? Что с ней? Да, они оба предавали друг друга. Ни один из них не был тем, за кого себя выдавал. Она — агент Манна, а он выполняет «маленькое поручение» Г.Б.

Колено вдруг хрустнуло, и, чтобы успокоить боль, он снова, только еще медленнее, заходил по комнате. Скоро колено перестало болеть, но он все равно продолжал ходить, пытаясь понять, что же все-таки происходит, на каком свете он живет.

Нет, что-то, безусловно, ускользнуло от его внимания, где-то в цепочке пропало важное звено, это уже не вызывало сомнений. Не могла же она вот так просто исчезнуть с лица земли, не оставив хоть какой-нибудь след, хоть какую-нибудь зацепку!

Если, конечно, она с самого начала не была с ними заодно. Если да, то у нее теперь одна задача — скрыться и постараться больше никогда не показываться ему на глаза. Она, безусловно, прекрасно понимала, что ему уже известно, как она хитростью выманила его из Германии, уговорив ненадолго вернуться в Нью-Йорк. И ей, само собой разумеется, не надо было объяснять, что какое бы давление на нее не оказывалось, предательство никогда не может быть прощено. При этой мысли Палмер неожиданно почувствовал резкую и вместе с тем странную боль в середине тела, как будто его туда со всей силы ударили ногой. Такой боли он еще никогда не испытывал. Не реальная боль, а что-то совсем иное, но разящее намного сильнее, чем любая физическая боль. Он крепко закрыл глаза и обнял себя руками за плечи. Господи, да ведь такого просто не может быть! Она любила его. Любила по-настоящему! А то, что он, именно он с ней сделал, было хуже, несоизмеримо хуже и подлее, чем ее измена…

Вудс сел, пытаясь отогнать от себя эту непонятную сверлящую боль. Нет, так думать о ней — ниже его достоинства. Никогда, никогда больше он не позволит себе так думать об Элеоноре. Она любит его не менее искренне и сильно, чем он ее! Это и есть то самое главное. Все остальное не заслуживает никакого внимания. Даже его собственная жизнь.

Сообщили ли ей о бывшем муже? О том, что он умер. Со случайной смертью его двойника полезность Палмера для них — кем бы они не являлись — теряла всякий смысл. А что если эта смерть не была такой уж случайной? В этом тоже просматривалась какая-то явная нелепость. Дитер Рам ехал с конкретной целью подменить его на переговорах в Швейцарии. Он им был нужен. Зачем же тогда убивать курицу, которая несет золотые яйца?

Палмер открыл глаза. Его воспаленный мозг попробовал найти ответ в другом направлении. Он ведь снова исходил из готовой логики своего друга Рафферти. Это Джек выразил абсолютную уверенность в том, что Дитер специально ехал в Базель, чтобы выступить там в роли Палмера. Впрочем, эта уверенность, скорее, порождала проблемы, чем помогала их решить.

Куда более предпочтительной казалась версия, что Дитер Рам спешно направлялся в Швейцарию с одной целью — на какое-то время хоть где-нибудь скрыться, «залечь на дно». Более того, что, если известная группа профессионалов, которым совсем не хотелось, чтобы Палмер встретился со швейцарскими банкирами, ошибочно приняли Дитера за Палмера?

Шантажировать его? Да. Именно в этом и заключалась главная цель микрофильмов, подброшенных ему в упаковочной картонке его рубашки. Но убить?! При этой мысли у Палмера вдруг ужасно заныло под ложечкой.

Он попытался мысленно представить свою некогда довольно безобидную поездку в Швейцарию в качестве достаточно важной причины для того, чтобы желать его смерти. Интересно, такое возможно? Палмер пожал плечами. Та поездка в Бонн представлялась группе любителей весьма существенной, и они, хотя и крайне неумело, осуществили свой гамбит с подменой главного действующего лица. Значит, в Швейцарии ставки намного выше… во всяком случае, для команды профи.

Конечно же, ему было предельно понятно, что, явись он к швейцарским банкирам в качестве официального представителя министерства юстиции или налоговой инспекции, те ничего бы ему не сказали. Вообще ничего! Его грамотные целенаправленные вопросы немедленно бы возбудили у них сигналы тревоги и с грохотом захлопнули бы перед ним железобетонные шлюзы секретности.

Но он-то собирался встречаться с ними как лицо совершенно неофициальное. Просто хорошо им известный коллега-банкир, только и всего. Некоторые из них вели серьезные дела с его ЮБТК, они все являлись членами одного клуба… Таким образом, их неформальные обсуждения важнейших проблем финансового мира вполне могли дать ряд на редкость интересных зацепок. Из которых можно было сделать еще больше на редкость интересных выводов. И мафия, само собой разумеется, многое, очень многое дала бы за то, чтобы подобного рода «интересные» беседы вообще не состоялись, поскольку большая часть их квазилегитимного бизнеса в США финансировалась через их секретные анонимные счета именно в швейцарских банках.

Ну а если говорить более точно — прекрасно понимал Палмер, — его вряд ли можно было считать просто «каким-то банкиром». Он был одним из тех, кто лично знавал мафию еще с тех самых старых времен, когда она была на грани умирания, до ее чуть ли не волшебного возрождения в Сицилии в 1943 году. Он был одним из тех самых банкиров, кто не побоялся встать на пути бандитов, когда они попытались всеми правдами и неправдами внедрить один из подконтрольных им банков в структуру ЮБТК, крупнейшего коммерческого банка ведущей страны мира.

А может, это и был важнейший фактор все этой истории, фактор, которому он до сих пор почему-то не придавал особого значения. И который имел самое непосредственное отношение к его дорогому старому Нью-Йорк Сити! Равно как и к его столь неожиданной поездке туда.

И, тем не менее, даже если сложить все уже ранее перечисленные «за и против» в одну корзину, то все равно для убийства одного из ведущих финансистов западного мира ставки были не так уж и высоки. Но вот если добавить к ним и этот факт, то тогда убийство становилось для них единственным выходом из положения. Весьма весомым элементом во всей этой истории являлся тот факт, что единственным препятствием для воплощения в жизнь отчаянного стремления Эдди Хейгена и его бандитов получить в свое распоряжение такой солидный и респектабельный банк, как ЮБТК, стоял… Палмер, один только Палмер и никто другой кроме Палмера!

Значит, теперь у них не оставалось иного выхода, кроме как раз и навсегда его устранить. Физически! Значит, с Дитером Рамом произошла всего-навсего досадная накладка — их боевики ошибочно приняли его за самого Палмера, только и всего. «Хитроумные» ходы полковника Манна и ЦРУ, загадочное переплетение операции «Овердрафт» и бессмысленных заговоров Г.Б. сошлись все вместе в одной финальной оргии безрассудства и бесполезности, но… но они спасли Палмеру жизнь! Во всяком случае, на данный момент времени.

Вудс бросил на себя взгляд в зеркало и криво усмехнулся. Да черт с ним, с этим Джеком Рафферти и его готовыми решениями! Именно тут и следует искать правильный ответ! Дитер настолько здорово сыграл роль Палмера, что поплатился за это жизнью.

Но в таком случае, кто сейчас преследует его здесь, в Трире? Кто следовал за ним от телефонной будки?

Усмешка медленно сползла с его лица. Что, неужели снова к тому, откуда начали? Пока какая-то ясность появилась лишь в отношении смерти Рама Дитера и больше ничего. Ну и, конечно же, ему ничего не было известно о том, куда пропала Элеонора. Где она сейчас прячется? Он снова нервно зашагал по гостиной.

Прячется! Вот в чем дело. Раз они убили ее родителей, значит, она должна стать следующей. Поэтому-то и запряталась в какой-то норе. Но неужели у нее не было времени, чтобы оставить для него хоть какую-нибудь зацепку? Пусть даже самую маленькую…

Он остановился, задумался, затем подошел к своей открытой дорожной сумке, вытащил оттуда небольшую книжку в бумажном переплете — биографию Элеоноры Дузе. Фотография, сделанная тогда на bateau-mouche, была вложена в книжку самой девушкой. Да, она вернулась в Париж, намереваясь там затаиться и пересидеть опасность. Но они, похоже, выследили ее, и ей снова пришлось скрываться. И на этот раз Элеонора все-таки успела оставить крохотную зацепку.

Прежде всего, надо как можно быстрее вспомнить: между какими страницами она положила эту фотографию? Если ему не изменяла память, она лежала где-то ближе к концу книги…

Он старательно прошерстил всю книгу от начала до конца — ничего. Но ничего в письменном виде! Это было бы слишком просто и примитивно. Нет-нет, в данном случае надо искать что-то куда более тонкое. Но что? «Мы в Дузе». «Я в Дузе, я в имени моей тезки». В ее? В чем?..

Почувствовав в своих ногах противную дрожь, Палмер нашел в сумке пластиковый тюбик с капсулами «либриума», вынул одну, запил ее водой и, пытаясь расслабиться, прилег на софу. Рафферти будет здесь через несколько часов. Господи, скорее бы! Сейчас Палмеру как никогда хотелось с ним поговорить. Его выводы могли быть чересчур скоропалительными, их можно было считать полностью неверными или даже уводящими не в ту сторону, однако он всегда умел…

Палмер вдруг резко вскочил с софы. Затем медленно сел. Неужели Джек сознательно вводил его в заблуждение? Он что, тоже с ними? Но с кем с ними? С Манном? С ЦРУ? А может, он был частью теневого аппарата самого Г.Б.?

Ведь Рафферти сам открыто признал, что за группой Манна стояли деньги военной разведки США. Разве одно это автоматически не делало Джека членом команды неонацистов?

Палмер прикрыл глаза и постарался максимально расслабиться. А для этого надо было прежде всего думать о чем-то отвлеченном, простом и механическом. О вещах, которые он трогал в квартире ее родителей, а потом как можно чище вытирал. Никаких следов. Это точно, никаких сомнений. Ледяные подлокотники стула из нержавеющей стали. Тряпичная кукла под стулом…

Таня!

Маленькая Таня не была со своим отцом во Фрайберге. Ни в Париже, ни в Трире. Она должна быть вместе со своей мамой. Но где?

Да, ей сейчас нелегко, невольно подумал Палмер. Наверное, даже хуже, чем ему самому. Быть в бегах, имея на руках маленькую дочку! Не позавидуешь. Насколько легче ей было бы скрываться одной. В Европе полно одиноких женщин, среди которых не так уж сложно затеряться. Но с маленьким ребенком на руках? Точное описание которых будет немедленно передано во все аэропорты, железнодорожные и автобусные станции, отели, кемпинги и… Да куда угодно.

Вудс тяжело вздохнул. Прежде всего, надо, очевидно, вернуться в Париж и уж оттуда попытаться начать искать Элеонору и ее дочь. Хотя надежды, честно говоря, практически никакой. К тому же он совсем не знает ни методов поиска, ни французского. Хотя, конечно, для этого можно кого-нибудь нанять. Значит, надо срочно связаться с Добером и попросить его заняться этим делом. А что, похоже, совсем неплохая мысль.

Их фотография в биографии Элеоноры Дузе. Палмер открыл глаза и протянул руку к книжке. Механически перелистал страницы, не останавливаясь ни на одной из них и даже не пытаясь всмотреться в фотографии. Все главы в ней были пронумерованы, и каждая имела свое название. Первая, например, называлась «Au Début»,^[74] другая — «Le Premier Triomphe».^[75] Он почувствовал, что его снова тянет в сон.

Еще несколько страниц — «Réveil à Asolo».^[76] Книжка с легким стуком выпала у него рук прямо на пол. Да, это название ему откуда-то было известно. Но откуда? Ах, вот: это небольшой городок у подножья итальянских гор Доломиты. Элеонора там родилась и была названа так, поскольку ее знаменитая тезка Дузе тоже жила в Азоло.

Вдруг глаза Палмера широко распахнулись. Неужели это та самая зацепка? Может, она имеет в виду, что находится в Азоло? Он протянул руку, достал из дорожной сумки карту Европы, развернул ее и попробовал найти на ней Азоло. Увы, безуспешно.

Тогда он предположил, что городок должен быть где-то к северу от Венеции, где Доломиты спускаются из Австрии. То есть около четырехсот миль к юго-востоку от Трира. И приблизительно шестьсот миль от Парижа. Нет, слишком далеко. За то время, которое девушке и ее маленькой дочери понадобится, чтобы туда добраться, их раз десять успеют поймать те, для кого это жизненно важно. Под самым пристальным наблюдением окажется каждый аэропорт, каждый отель, каждый железнодорожный вокзал…

Как жаль, что он так плохо знает Европу, с сожалением подумал Вудс. Карта, конечно, что-то ему говорила, но, увы, слишком мало. Имелись ли, например, регулярные рейсы между Парижем и Венецией? Наверняка. Но с какого аэропорта и в какое время? То же самое относится и к поездам. Например, знаменитый Восточный экспресс. Функционирует ли он по-прежнему? Или…

Увы, печальная истина состояла в том, что американец в Европе и глух, и слеп. Никогда не знает, что где находится, и, как правило, не в состоянии даже спросить, как туда добраться.

Он бросил взгляд на часы — десять. Его друг Джек Рафферти будет здесь, очевидно, около полуночи. Вот чего Палмер искренне не любил, так это ждать! Особенно в состоянии беспомощности. Если бы он только мог и если бы знал хотя бы какие-нибудь европейские языки, то немедленно, ничего и никого не ожидая, отправился бы в Азоло. Самым кратчайшим путем!

К сожалению, ему было совершенно неизвестно, правильно ли его интуитивное предположение или нет. Конечно, это можно будет обсудить с Джеком, но ведь полковник вряд ли знал намного больше, чем он. И, соответственно, еще не мог иметь определенной точки зрения на все это. Впрочем, это проблема самого Джека, а моя проблема, сам себе сказал Вудс, заключается в том, что я прислушиваюсь ко всем его сумасбродным идеям, как к чему-то действительно правильному и очень ценному.

Он сложил карту и сунул ее во внутренний карман пиджака. Затем спустился на лифте вниз и подошел к стоявшему за стойкой дежурному портье.

— Простите, я сегодня смогу еще поужинать? — спросил он.

— Конечно же, сэр. Наш ресторан будет открыт до полуночи.

— Прекрасно. Будьте любезны, переведите вот это в наличные. — Палмер достал из своего бумажника стодолларовый дорожный чек, положил на стойку и начал его подписывать.

— О, сто долларов? — неуверенно протянул портье. — Даже не знаю, смогу ли я… Впрочем, одну минутку… — Он пошарил в своем ящике для наличных денег, закрыл его, ненадолго куда-то отлучился, но скоро вернулся с пачкой марок в руке. — Вот, пожалуйста, герр Палмер. Но… вас не затруднить показать мне свой паспорт, сэр? Так сказать, для удостоверения личности, вы же понимаете, сэр…

Палмер сердито нахмурился.

— Он же у вас. С того самого момента, как я сюда въехал.

Портье виновато хлопнул себя по лбу.

— Ради бога, простите меня, сэр. Ну конечно же! — Он снова пошарил в ящике, достал оттуда паспорт, переписал его номер на обратную сторону чека и отсчитал Палмеру около четырехсот марок. Затем вместе с чеком положил зеленый паспорт обратно в свой ящик. — Большое вам спасибо, сэр.

Палмер вернул ему две банкноты по сто марок.

— Поменяйте их, пожалуйста, на франки.

— Французские или швейцарские, сэр?

— Французские.

Мохнатые брови портье медленно поползли вверх. Он в третий раз сунул руку в свой заветный ящик, пошарил там, заглянул внутрь и растерянно сказал:

— Ради бога, простите меня, герр Палмер, но французских у меня нет. — И протянул назад марки.

Палмер взял их, молча кивнул и направился к лестнице, которая вела в ресторан. Осторожно обошел вокруг лестницы и, оказавшись вне поля зрения портье, сел в лифт и снова спустился в подземный парковочный зал. Но на этот раз изо всех сил стараясь держаться как можно дальше от мышиного цвета «фольксвагена». Вышел он через боковую дверь, выходившую на Полинштрассе. Там, похоже, не было ни души.

Трир явно уже отходил ко сну. На улицах ни машин, ни людей. Ну и что теперь делать? Неужели нигде нельзя найти даже такси? Палмер снова нырнул в дверь на подземную парковку. Здесь тоже никого не было, не у кого было хотя бы спросить. Неторопливо пройдя по периметру стоянки, он прошел мимо нескольких машин, но затем, остановившись и заглянув в одну из них, — светло-голубой «БМВ» — заметил, что из замка зажигания торчат ключи, а на номерном знаке в кружке были крупные буквы «ТР», которые, скорее всего, означали «Трир». Он завел машину и тихо, на самой малой скорости выехал со стоянки, нажал на акселератор и, благополучно миновав несколько улиц, снова свернул на шоссе номер Сорок девять.

Разогнав «БМВ» где-то до 120 километров в час, он направился на юго-запад вдоль Мозеля. Минут через двадцать ему пришлось снизить скорость, так как дорожный указатель поставил его в известность о приближении к люксембургской границе. Офицер лишь мельком взглянул на трирские номера и жестом руки приказал ему следовать дальше. Было уже десять тридцать вечера, и через полчаса Палмер уже припарковал свою «новую» машину недалеко от приземистого здания люксембургского международного аэропорта. Причем там, где уже стояло довольно много машин. Затем он аккуратно протер рулевое колесо и ручки передней двери своим белоснежным носовым платком, вышел и неторопливо направился ко входу в летный сектор аэропорта. Там ему довольно быстро удалось найти то, что он искал: небольшой ангар с легкими одно- и двухмоторными самолетами. Он вошел внутрь, увидел молодого мужчину, возившегося со стойками колес «Цесны», подошел к нему и первым делом, естественно, спросил:

— Вы говорите по-английски?

— Думаю, да.

— Скажите, здесь кто-нибудь сможет доставить меня в Венецию?

Мужчина поднял голову, посмотрел на него снизу вверх. Из левого угла губ торчала потухшая сигарета. У него было круглое доброе лицо и очень сообразительные глаза человека, который все понимает, которому ничего не надо повторять дважды.

— Кто сможет? Да многие. «Исландик», «Алиталия», «Беа»…

— Нет-нет, прямо сейчас. В течение ближайших пятнадцати минут.

Сообразительные глаза чуть сощурились.

— Тогда никто.

— А вы?

Тот слегка улыбнулся.

— Вот на этой? — Он ткнул большим пальцем в «Цесну». — Прямо через Альпы?

— Четыреста марок.

Его глаза сощурились еще больше. Молодой человек поднялся на ноги и спросил:

— Так за сколько, вы сказали, долларов?

— В долларах? — Палмер поднял свою руку ладонью наружу. — Сто, — ответил он и внимательно посмотрел на выражение его лица. — И сто за обратный путь. Вам не придется летать порожняком. Один и тот же пассажир туда и обратно.

— Кто, вы?

Палмер кивнул и красноречивым жестом показал на полное отсутствие какого-либо багажа.

— И никаких фокусов. Только я один.

— И сколько ждать в Венеции?

— Несколько часов.

Пилот задумчиво поиграл куском обтирочной ветоши.

— Ну и что мы имеем? До Венеции три часа. Ждать еще три. Или больше? Назад три часа. Или, может, больше?

— На все про все положим двенадцать часов. Двести долларов за двенадцать часов. По-моему, совсем неплохо.

— Да, но это спецрейс.

— И что?

Парень начал вытирать свои руки. Медленно, как бы задумчиво произнес:

— А то, что это будет стоить триста долларов. Авансом. То есть сразу все и сейчас.

Палмер мило ему улыбнулся.

— Ну что ж, в таком случае — Au’voir, ami.^[77] — Он повернулся и неторопливо направился к выходу из ангара. Мужчина торопливо побежал за ним. Но уже без проницательной хитринки в прищуренных глазах.

— Ну зачем же так торопиться?

— Видите ли, двести долларов — мой предел, спецрейс это или нет.

Молодой пилот отбросил в сторону использованную ветошь.

— Мы полетим на «Бичкрафте», — коротко сказал он.

Глава 44

Много позже, вспоминая тот полет, Палмер частенько думал, что он мог бы пройти куда приятнее и интереснее. Если бы им не пришлось лететь ночью и таким настолько кружным маршрутом, что будь это днем, он, наверное, стал бы самым настоящим экспертом по воздушным контурам Европы.

Учитывая легкость самолета, пилоту не составило труда быстро, практически моментально получить разрешение на взлет с люксембургского международного аэропорта, казавшегося настоящим раем для авиакомпаний, о которых Палмер никогда даже не слышал. Поэтому уже в полдвенадцатого они были в воздухе и взяли курс на долину Роны, лежавшей между Севенскими и Вогезскими горными грядами.

Совершая полет на высоте 1500–2000 футов, Вудс мало что мог видеть на земле, кроме расплывчатых пятен электрического света, очевидно, каких-то населенных пунктов, которые пилот определял с такой явной неуверенностью, что у Палмера невольно возникали сомнения, сможет ли он узнать Средиземное море, когда им придется над ним пролетать. Их маршрут по-своему напоминал меню во французском ресторане: Дижон, все «винные города» Бургундии, а затем Лион и Авиньон. Часа через два они сделали короткую остановку для дозаправки в аэропорту Марселя. В общем-то, проследить их маршрут было проще простого. Украденная «БМВ», полетный план, зарегистрированный и утвержденный в люксембургском международном аэропорту, а теперь еще и эта дозаправка в Марселе…

Остальную часть их маршрута пилот показал на карте, которая выглядела как самый обычный дорожный путеводитель «Шелл». Причем невооруженным взглядом было заметно, что он готов делать любые зигзаги, лишь бы не лететь через горы.

— Да, но тем самым вы, как минимум, удваиваете наше полетное время! — попытался было возразить Палмер.

Пилот равнодушно пожал плечами.

— Ночью через Альпы? Поверьте, это чистое безумие!

— Но у нас на это уйдет не три, а по меньшей мере шесть часов…

— Зато останемся живы.

— Скажите, эта карта все, что у вас есть?

Его взгляд стал еще более пустым и непроницаемым.

— Наверное, где-то здесь есть и другие.

— А вот это что, дорожная?

Пилот устало кивнул.

— Ну и что из этого? Какая нам разница? Мы и по ней доберемся куда надо, вот увидите.

Палмер бросил на него внимательный взгляд, и ему, не в первый раз за этот вечер, пришла в голову та же самая мысль: — увы, он сделал плохой выбор. Впрочем, в создавшихся обстоятельствах — ночь, не совсем обычный полет — на кого-либо другого вряд ли можно было рассчитывать. Когда они, наконец-то, снова взлетели, их маленький самолет тут же попал в жестокую болтанку над Французской и Итальянской Ривьерой. Впрочем, уже к двум тридцати ночи они летели к северу от Генуи, перелетев через предгорья Апеннин. Около трех часов ночи вымотанный Вудс крепко заснул и проснулся только тогда, когда колеса их самолета с пронзительным скрежетом коснулись бетонной полосы аэропорта Местр в пригороде Венеции.

Палмер с облегчением вздохнул и впервые с момента их знакомства в люксембургском аэропорту поинтересовался, как пилота зовут. Оказалось, Клаус. Причем ему было явно все равно, сочтет ли его пассажир это именем или фамилией. Весь его вид, казалось, говорил: «Называйте меня как хотите». Палмер заплатил ему марками за первую часть пути и обещал вернуться через несколько часов.

— Будем надеяться. — Клаус зевнул во весь рот. — Если вы вернетесь к полудню, обратный полет будет намного приятнее.

Палмер слегка нахмурился.

— Ладно, ждите. И постарайтесь получше выспаться.

— Не волнуйтесь. Прямо здесь, в самолете. Нам не привыкать. Что ж, тогда à bientôt.^[78] — Его маленькие глазки закрылись, нет, не закрылись, а буквально захлопнулись, и он беззвучно откинулся на кожаную спинку сиденья…

У самого конца терминала Вудс нашел конторку с вывеской «Херц», которую уже открывал пожилой жилистый служащий аэропорта.

— Чистых машин пока еще нет, синьор, — вежливо произнес он на ломанном английском, — но если синьор согласится немного подождать, то скоро подойдет дежурный по гаражу, и синьор сможет получить самую чистую машину в мире.

— Нет, меня не интересует, чистая она или грязная, любая, но только немедленно. Subito!^[79] Прямо сейчас.

Старик покачал головой.

— Но джентльмену негоже ездить на грязной машине, — осуждающе сказал он.

Палмер кивнул и даже слегка усмехнулся.

— Да, конечно. Вот только я банкир, а совсем не джентльмен.

В конце концов пожилой служащий, бурча себе под нос, что его заставляют заниматься не своим делом, все-таки нашел для него весь заляпанный грязью «фиат 850 спайдер».

— Синьор уверен, что?..

— Да, согласен. Просто заправьте его и дайте мне какую-нибудь карту.

— Benzina, si.^[80]

Было уже начало седьмого утра, когда Палмер выехал на своем небольшом открытом «фиате» на автостраду номер Двести сорок пять, ведущую на северо-запад к Кастельфранко. Судя по карте, которой его снабдил пожилой служащий из «Херца», этот городок находился всего милях в десяти к югу от конечной цели его столь необычного путешествия — Азоло. Еще не совсем рассвело, поэтому ехать пришлось с включенными фарами.

Где-то минут через двадцать Вудс свернул на обочину и остановился у дорожного знака, показывающего, что он едет по Тринадцатой автостраде, а не по Двести сорок пятой. Ну и что показывает его карта? Где именно он ошибся? В каком месте? Но карта подсказала ему, что совсем необязательно возвращаться на Двести сорок пятую, можно проехать дальше по Тринадцатой до Тревизо, там свернуть на Триста сорок восьмую трассу, доехать до Монтебеллуны и, съехав на Двести сорок восьмую трассу, оказаться практически рядом с Азоло.

Продолжая внимательно изучать карту, он вдруг понял: будь у него такая детальная карта раньше, они могли бы посадить самолет намного ближе к Азоло! Например, небольшие аэропорты имелись и в Тревизо, и в Падуе. Более того, на таком маленьком самолете, который доставил их сюда, они наверняка смогли бы найти место для приземления в самом Азоло! Хотя Палмеру вряд ли бы захотелось, чтобы кому-нибудь стало известно, куда именно он направляется. Даже случайному пилоту вроде Клауса.

Он снова завел свой донельзя грязный «фиат» и поехал дальше по Тринадцатой автостраде. На север. Когда в семь утра на предгорье начали появляться первые лучи солнца, Палмер уже миновал Тревизо. Причем без малейших проблем, поскольку в столь ранний час его машина была чуть ли не единственной на дороге. Он быстро нашел Триста сорок восьмую трассу, без малейших помех проехал по ней несколько километров и теперь, по его расчетам, находился всего минутах в пятнадцати от Азоло.

Вудс наугад ткнул пальцем в кнопку радио на приборной доске, и тут же был вознагражден взрывом джазовой музыки, точнее, звуками песни, исполняемой какой-то рок-групой. Он нахмурился. «Мама-мама-мама, дай мне тебя обнять, обнять, обнять, мама-мама-мама, дай мне тебя поцеловать, поцеловать, поцеловать!»

Палмер напрягся и попытался вспомнить, где ему доводилось слышать эту песню раньше. Тут певцы рок-группы в очередной раз заревели те же самые строки… Впереди показалось пересечение его дороги с Двести сорок восьмой, куда он и свернул, поехав на запад в направлении Монтебеллуны.

Точно, это было там, в баре на Первой авеню в Нью-Йорке, вдруг вспомнил он. Место, куда он совершенно случайно заглянул после той ужасной сцены с Вирджинией. Наверное, у них были какие-то так сказать «подпольные» международные каналы, через которые одни и те же песни вдруг чуть ли не одновременно появлялись во всех частях света. Хотя слово «подпольные» было бы не совсем правильным, поскольку ничего криминального или нелегального в этих идиотских мелодиях не было. Да, но как же им все-таки удается перепрыгивать с континента на континент, причем практически моментально? Просто потрясающе!

Местность становилась все более холмистой. Теперь, выехав из Монтебелунны, он должен был очень внимательно следить за дорожными указателями, чтобы не пропустить поворот на Азоло, который, судя по карте, находился где-то километрах в двух с половиной отсюда.

Да, наверное, подростки, вроде его дочери Джерри, хорошо знают такие песни, подумал Палмер, и, вполне возможно, даже сами частенько их поют. Нет, точнее сказать, вопят и орут. Что же касается этой конкретной, так сказать, «песни», то Джерри, скорее всего, ее уже забыла — ведь новые появляются, как грибы после дождя, чуть ли не каждую неделю. Причем их точное происхождение никто никогда не знает (кроме самих авторов, конечно). Впрочем, когда он снова увидится с Джерри, надо будет обязательно спросить ее об этом.

Интересно, трудно ли будет уговорить Эдис отпустить детей к нему в Европу? На месяц или полтора. Школьные занятия ведь скоро кончаются. В августе Том должен быть в летнем лагере, но почему бы им всем вместе не провести июль?

Палмер бросил внимательный взгляд в зеркало заднего вида, как он уже привык регулярно делать. Нет, никто за ним не следовал. Кроме его двухместного «фиата» и фургона с сеном, который он только что обогнал, на дороге вроде бы никого не было.

Неужели «дилетанты» потеряли к нему всякий интерес? Если, конечно, молча добавил он про себя, вообще существовала такая команда цэрэушников Фореллена и Хайнца Манна, которая наняла экс-мужа Элеоноры в качестве его двойника. Если эти предположения были верными, значит, весь этот фарс можно считать закончившимся. К сожалению или счастью, но Дитер Рам уже покинул наш бренный мир.

Теперь Вудсу Палмеру оставалось только довести до сведения Вилли Брандта и его ближайшего окружения факт замены его двойником, недвусмысленно означавший, что лично он не имел, да и не мог иметь ко всему этому ни малейшего отношения. Причем в данный момент его, честно говоря, совершенно не волновало, насколько сам герр Брандт и его правительство будут недовольны Фондом, ЦРУ или, очевидно, все еще не теряющим надежд герром Ширмером, Г.Б. или даже правительством Соединенных Штатов Америки! Главное сейчас — это дать всем четко и однозначно понять, что на ЮБТК не может падать даже тень незаслуженного подозрения!

Вдали уже́ показался правый поворот. Палмер замедлил скорость, невольно обратив внимание на то, что тормоза его «фиата» были не такими уж мощными, как хотелось бы. Сверившись с ближайшим дорожным указателем и заметив, что этот поворот ведет не к Азоло, а к некоему городку под названием Мазер, он снова нажал на акселератор. Маленькая машинка резво рванулась вперед, но это, скорее, благодаря легкому грузу, чем, как того можно было бы ожидать, мощному спортивному мотору.

Ладно, подумал Вудс, теперь осталась только команда профессионалов. Если таковая существует на самом деле и имеет четкий приказ ни в коем случае не допустить его переговоров со швейцарцами, то к этому времени они уже наверняка знали, что подставной Вудс Палмер погиб в автокатастрофе на автостраде Е-4 недалеко от Фрайберга. Значит, настоящего старика с одышкой и больным коленом совсем несложно проследить от Трира до Венеции, а оттуда, если потребуется, и до Азоло тоже.

Если все именно так, то агенты бандитов наверняка уже́ ознакомились с полетным планом Клауса в люксембургском аэропорту и пришли по меньшей мере к одному точному заключению: Палмер не собирался лететь в Швейцарию. Во всяком случае, не прямо. Пока не прямо и не открыто… Таким образом, использовав чартерный рейс или, скажем, самолет ВВС, к этому времени они вполне могли уже́ быть в аэропорту Местр.

Таким образом, последующие несколько часов точно покажут, продолжает ли их по-прежнему интересовать сам Вудс Палмер или уже нет. Если они снова окажутся поблизости, значит, им нужна его смерть. Хотя теперь уже по совсем другим причинам — глубоко скрытым причинам Эдди Хейгена, — тесно связанным с финансовыми махинациями бандитов в Нью-Йорке и различными уголовными действиями по отмыванию грязных денег в Швейцарии.

Одно Палмеру было предельно ясно: если это на самом деле именно так, то в таком случае он никак не сможет реально защитить ни Элеонору, ни себя самого. Значит, ему потребуется реальная защита.

Нужный съезд вправо показался довольно неожиданно, но Палмер успел среагировать и, хотя и с сильным заносом, все-таки успел направить свой грязный «фиат» вверх по новой дороге, которая вела к небольшому городку в горах — Азоло…

Глава 45

Не прошло и часа, как Палмер готов был повернуть назад и вернуться в Венецию. Все его отчаянные усилия оказались не более чем пустой затеей, погоней за призраком.

Сам по себе городок показался ему довольно живописным — узенькие, извивающиеся улочки, откуда можно было увидеть аккуратные возделанные поля на склонах горы, один совсем неплохой отель, отделанный в богатом континентальном стиле, все остальное выглядело как самая обычная итальянская деревенька с небольшими, но по своему нарядными palazzi,^[81] выдержанными во вполне венецианском духе.

Сначала улицы показались ему совсем пустыми, но чуть позже, когда он припарковал свой открытый «фиат» напротив здания почтамта, они уже потихоньку начали заполняться людьми. Сейчас, часом позже, там уже было полно «фиатов» всех марок, с трудом протискивающихся друг мимо друга на узеньких улочках и в переулках, где свободно проехать можно было разве что на тележке с ишаком. Но, несмотря на чудовищные заторы и пробки, никому и в голову не приходило нервно насиловать клаксоны своих машин. Казалось, местные жители дали клятвенный обет никогда и ни при каких условиях не нарушать священную тишину их родного города.

Расхаживая по улицам Азоло и заглядывая в такие наиболее вероятные места появления людей, как местные рынки и farmacias,^[82] разбросанные в разных частях маленького городка, Палмер невольно постигал его незатейливую историю. Правда, в основном через вывески и надписи на трудночитаемом итальянском языке. Впрочем, в каком-то смысле ему помог путеводитель по Венеции на английском, который он неизвестно для чего недавно прихватил с собой в холле какого-то пятизвездного отеля.

Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, Палмер придумал историю о том, что он поставил свою сломавшуюся вдругмашину на ремонт и, пока ее будут «ставить на ноги», попросил жену взять с собой их маленькую дочку и найти здесь какой-нибудь приличный отель. Но кого бы он ни спрашивал, никто так и не смог припомнить молодую женщину с пятилетним ребенком.

Тут до него вдруг дошло, что даже в этой, с позволения сказать, «дыре» может быть множество частных pensione^[83] и еще больше комнат, сдающихся внаем. Что ж, надо попробовать и их. А вдруг повезет? Хотя шансов на такую удачу, как ему казалось, не было.

Он присел на террасе небольшого кафе напротив местного почтамта — немного отдохнуть, перекусить и заодно понаблюдать за одной из самых оживленных улиц города. Пока Палмер внимательно изучал не самое богатое в мире меню, официант терпеливо стоял рядом с его крошечным круглым столиком. Затем, насладившись выбором, Вудс поднял на него голову и медленно сделал заказ:

— Pane e burro, e caffè nero, per piacere.^[84]

Заговорив по-итальянски после стольких-то лет, Палмер невольно вспомнил свой первый опыт общения на этом языке. Его тогда сбросили в Сицилию на парашюте вместе со штурмовой волной вторжения союзнических сил в Европу, где он экспроприировал несколько крытых грузовиков и во главе группы десантников ВВС направился в горы для того, чтобы «войти в контакт» с неким доном Джи.

Потом ему, само собой разумеется, стало известно (хотя тогда он этого, конечно, не мог знать), что этим доном был Джироламо Бийиото. В 1943 году коммунистическим partigiani^[85] удалось захватить некоторые части Сицилии, и американская военная разведка приняла свое очередное или, как его тогда назвал полковник Рафферти, «классическое» решение — «выбросить деньги на ветер». Прибегнув к услугам известного «патриота» Лаки Лючиано, который тем самым надеялся сократить свой срок тюремного заключения, представители вооруженных сил США должны были как можно скорее вступить в контакт с мафией и назначить их реальными правителями треугольного острова.

Его спецотряд прибыл к месту встречи вовремя — партизаны как раз собирались казнить и дона Джи, и всех остальных пойманных донов. Тогда Палмер от имени правительства США вмешался и спас жизнь дону Джироламо Бийиото. Но, по иронии судьбы, буквально шесть месяцев тому назад выяснилось, что муж внучки дона Джи — один из ведущих руководителей Вестчестерского банка, того самого бандитского банка, который ЮБТК собирался купить, а Эдди Хейген так яростно настаивал на скорейшем его приобретении. Как можно быстрее!

Официант принес ему две еще теплые плетеночки и блюдце с тремя кружочками масла, завернутыми в толстые складки фольги. Затем — либо Палмер произнес что-то не так, либо сам официант слушал заказ не совсем внимательно, — но он также поставил на столик два серебристых кувшинчика, один полный черного кофе, а другой — горячего молока.

Да, в таком месте удовольствие доставляло даже ожидание завтрака. Открытая терраса кафе располагалась в прохладной тени одной из многих нависающих аркад города. Место Палмера находилось где-то между двумя выглядевшими совсем как венецианские каменными колоннами, которые поддерживали аркаду, причем каждая из них была украшена орнаментами из листьев, цветочков, гранитных завитков… Теперь Вудс просто сгорал от нетерпения нарушить свой вынужденный пост. Причем немедленно! Сейчас же!

Поскольку за последние два дня это фактически была его первая трапеза, он решил изменить своим привычкам и выпить кофе с горячим молоком. Так будет питательней. Кто знает, что может ждать его дальше? Но, как ни странно, его желудок совсем не горел желанием получить удовольствие от хрустящей, намазанной свежим маслом ножки плетеночки. Может, это было как-то связано с его вчерашней рвотой? Да, наверное, так оно и есть. С чем же еще?..

Он взял было вторую ножку, намазал ее маслом и поднес ко рту, но затем снова положил на блюдце. Как ни странно, но до сих пор ему даже в голову не приходило подумать о родителях Элеоноры или о Танином отце Дитере. Если он ее найдет — а это обязательно случится! — ему придется сообщить ей это ужасное известие. Если, конечно, она этого еще не знает.

Да, теперь ему было понятно, что вся эта затея с Азоло — пустышка. Самая настоящая пустышка! Вместо того, чтобы играть в детские игры, надо было дождаться Рафферти и положиться на его помощь и связи. Одному ему здесь нечего делать. Палмер встал, оставил на столике пять марок, что для чаевых было совсем немало, вошел в здание почтамта на противоположной стороне улицы и, как мог, объяснил служащему за стойкой, что ему надо срочно позвонить в отель «Порта Нигра» в Трире, Германия.

Показав, что все понял, тот кивнул головой, жестом попросил подождать и минут через пятнадцать взмахом руки пригласил его в ближайшую кабинку. Войдя в нее, Вудс рывком сорвал трубку.

— Bitte?^[86] — послышался в ней женский голос.

— Полковника Рафферти, армия США, пожалуйста.

— Moment. — Голос ненадолго замолк. Затем продолжил: — Er ist nicht hier.^[87]

Палмер нахмурился. Теперь, когда он знал, что полковника там нет, его немецкого вряд ли хватило бы, чтобы достаточно понятно задать наиболее очевидный вопрос. Немного помолчав и собравшись с духом, он все-таки спросил:

— Sprechen Englisch?^[88]

— Конечно же, сэр, — тут же послышался ответ.

— С вами говорит майор Вуди из Франкфурта, — произнес он слегка измененным голосом. — Вы можете мне сказать, когда полковник вернется в отель?

— Не знаю, сэр. Думаю, не смогу.

— Он что, вернулся во Франкфурт?

— Мне об этом ничего не известно, сэр.

— Если он вернется, передайте ему, что майор Вуди позвонит ему еще раз. Скажем, в… — Палмер бросил взгляд на свои наручные часы и увидел, что было уже девять тридцать утра. — Ровно в полдень.

— Jawohl, Herr Major.

— Danke.

— Bitte, mein Herr.^[89]

Палмер повесил трубку и попросил служащего соединить его с парижским отделением ЮБТК. На этот раз соединение, как ни странно, не заставило себя ждать — прошло чуть менее минуты. Он попросил мистера Добера, и его голос сразу же прозвучал в трубке:

— Слушаю?

— Это Палмер. Для меня новости есть?

— Я очень рад, сэр, что вы… — Добер оборвал себя на полуслове. — У вас все в порядке?

— Да. А в чем дело?

— В фотографии. — Добер снова помолчал. — Вы, наверное, еще не успели просмотреть позавчерашние боннские газеты?

— Почему же? Вполне успел. Кстати, необходимо немедленно проинформировать обо всем этом правительство Вилли Брандта. Со всеми необходимыми разъяснениями. Через несколько дней я тоже к вам подключусь, но в данный момент мне… — Он резко изменил тему разговора. — Кто-нибудь мне звонил?

— Нет, сэр, никто… Если будут, то… э-э-э… могу ли я их перенаправлять туда, где…

— Нет.

— А могу я спросить, где…

— Нет. — Он чуть подождал. — Извините. От мисс Грегорис что-нибудь слышно?

— Мне казалось, она с вами.

— Понятно. — Вудс сделал маленькую паузу, чтобы прочистить горло. — Да, Добер, стойте твердо на случае с Бонном. Вы прекрасно знаете, что там был совсем не я.

— Хорошо, но не дадите ли вы мне хотя бы маленькую зацепку?

— Нет, нет, пока не сто́ит. Пока! Позвоню вам через день или два. Всего хорошего.

— Мистер Палмер? — Добер заговорил чуть громче и быстрее, будто боялся не успеть что-то сказать.

— Да?

— У вас точно все в порядке?

— Alies ist in Ordnung.^[90] А в чем дело? Кто-нибудь задает лишние вопросы? Фореллен?

— Нет, сэр, он куда-то пропал.

— Готов поспорить, вы больше его не услышите. Фореллен вам больше не позвонит. Полагаю, он уехал из Парижа в тот же день, что и я.

— Точно. Вот и сегодня утром он почему-то не позвонил. Что на него совсем непохоже. Наверное, вы правы, сэр.

— Начальник всегда прав, Добер. Пока.

Вудсу пришлось потратить еще минут десять, уговаривая служащего за стойкой принять от него не лиры, а марки. Не удалось. Пришлось им вместе пройти в отель, где портье без лишних разговоров поменял им марки на лиры. Служащий почтамта взял свои лиры, равнодушно кивнул и оставил Палмера одного.

Тот неторопливо дошел до своего «фиата», сел за руль. Утреннее солнце уже успело нагреть черные виниловые покрытия сидений, да так, что Палмер реально почувствовал их жар своими ягодицами. Ритм жизни в городке тоже постепенно приближался к пиковому, людей на улицах становилось все больше, движение в тени аркад — все живее и интенсивнее. И, тем не менее, несмотря на всю свою историческую славу, Азоло по-прежнему оставался маленьким провинциальным городком.

Устав от воспоминаний и вернувшись мыслями в наш бренный мир, Вудс включил двигатель «фиата». В аэропорту Местр его наверняка уже ждал Клаус. Впрочем, поскольку он должен ожидать его до полудня, то и особой проблемы пока не было. Пилот, скорее всего, будет ждать его и дольше — не упускать же платы за обратный перелет…

Когда Палмер проезжал мимо кафе, где ему так и не удалось как следует позавтракать, заметивший его официант широко улыбнулся и приветливо махнул ему рукой вслед. Да, столь щедрые чаевые, пожалуй, не скоро забудешь. Особенно в маленьком провинциальном городишке… Кстати, может и не стоило делать этого жеста в кафе, равно как и делать никому не нужные международные телефонные звонки? Помнить его здесь будут недолго, но вполне достаточно, чтобы агенты мафии успели ознакомиться с деталями его не совсем обычных поступков.

Ладно, проехали, решил Палмер, тоже приветственно махнул официанту рукой в ответ и направил свой двуместный открытый «фиат» на узенькую извивающуюся горную дорогу по направлению к Двести сорок восьмой автостраде.

Он остановил машину около грязной проселочной дороги, ведущей к одиноко стоявшей ферме, рядом с которой лениво паслись несколько симпатичных, хорошо ухоженных коров. Палмер развернул карту, попытался решить, что теперь делать: вернуться в городок, чтобы перепроверить все еще раз, или продолжать ехать на север по этой дороге до Триста сорок восьмой автострады, которая вела прямо в Тревизо. На карте она казалась у́же, чем та, по которой он приехал сюда, намного более извилистой и к тому же по меньшей мере миль на двадцать уводила его в сторону.

Окружающий альпийский пейзаж выглядел более швейцарским, чем итальянским — острые пики горных вершин, покатые крыши деревенских домиков типа шале… «Семь утра, — чуть слышно повторил он. — Капли росы, словно жемчужинки, светятся на склоне холма». Вудс даже чуть усмехнулся, удивляясь странным проявлениям памяти. Ему ведь никогда не нравился учебный курс по литературе, особенно, когда речь заходила о поэзии. Затем ему вдруг вспомнились финальные строки этой давно забытой поэмы. «Господь в нашем сердце, и, значит, с душой все в порядке».

Скотина Браунинг.^[91] Да, в те далекие дни мир для таких мерзавцев, конечно же, казался сплошным раем. Вот черт, воспоминания, воспоминания, воспоминания… И никуда от них не денешься.

Да, жаль, он не догадался захватить с собой солнечные очки. Высокое небо было настолько ярким и ослепительным, что ему приходилось все время прищуриваться или прикрывать глаза ладонью. Так какой же путь выбрать? После долгих сомнений и раздумий он, все-таки решившись, направил свой уже порядком раскалившийся «фиат» назад к Азоло, стараясь не пропустить ни одного дорожного указателя, чтобы, упаси господь, снова не заблудиться.

Рядом с окраиной городка дорога неожиданно раздваивалась. Никаких знаков поблизости не было видно. Впрочем, поскольку оба эти безымянные ответвления так или иначе вели в Азоло, можно было смело ехать по любому из них.

— Папа! — послышался вдруг детский голос.

Решив ехать по правой дороге, Палмер включил нижнюю передачу и медленно тронулся вперед, следя за тем, чтобы девочка случайно не оказалась рядом с машиной. Она была маленькой и с каштановыми локонами.

— Папа! — позвала она его.

Палмер резко надавил на тормоз, машина ткнулась носом в канаву и заглохла.

Девочка побежала к открытой машине, протягивая свои ручонки к Палмеру, как бы пытаясь его обнять. Затем вдруг остановилась, всего в нескольких дюймах от него.

— Папа?

Глава 46

Снаружи дом выглядел совсем как одна из тех древневенецианских вилл — их красивые цветные изображения нередко появляются на архитектурных выставках, украшают дорогие книги по искусству. Слегка вытянутый, с геометрически выдержанными пропорциями окон и дверей, он стоял приблизительно ярдах в ста от дороги, от которой его отделяло заросшее травяное поле.

Видимо, некогда там была на редкость впечатляющая лужайка — хорошо и с явным вкусом ухоженная, с очаровательными спусками, живописными площадками… Но вот уже много лет траву никто не подстригал, за каменной кладкой никто не следил, поэтому разрушительный эффект был налицо. Смотреть на все это запустение было просто больно и по-своему даже обидно.

Элеонора снимала маленькую комнатку у хозяйки дома — некой синьоры Фраскати, худющей пожилой женщины лет семидесяти и ростом чуть ли не с Палмера. Обычно летом она сдавала несколько своих комнат приезжим туристам, но в это время года кроме нее и Элеоноры с пятилетней дочкой здесь больше никого не было.

Все это Вудсу пришлось узнать, пока он, переминаясь с ноги на ногу, стоял в глубине двора, держа Таню за руку и молча глядя на Элеонору, которая со всех ног выбежала из дома, едва услышав крики своей маленькой дочери: «Папа!.. Папа?»

Они представляли собой довольно странную картину, все четверо во главе с синьорой Фраскати, которая тоже выскочила из дома и теперь, не давая никому и рта раскрыть, непрерывно тараторила что-то на ломанном и далеко не всегда понятном английском. Палмер не отрывал взгляда от Элеоноры, которая, казалось, была не в состоянии произнести ни слова. Она полностью убрала волосы со своего высокого лба и выглядела совсем иначе, чем раньше, но… но не столько из-за изменений в ее внешнем виде, сколько из-за новой и какой-то непривычной манеры держаться.

Впрочем, Палмеру было трудно сколь-либо точно определить, что именно в ней так изменилось. Первое, что бросалось в глаза, это ее ошеломленный, бегающий взгляд — она смотрела на него секунду-другую, отводила глаза, затем тут же снова оглядывала его и снова отводила взгляд куда-то в сторону. У него вдруг мелькнула в голове сумасбродная мысль: а что если ее мучит какая-то глубокая внутренняя рана, о которой он даже не догадывается? Может, именно этим и объясняется такое странное выражение лица, непрерывно шевелящиеся губы и непонятное молчание. Будто она вдруг онемела. Но почему?

Почувствовав, как девочка настойчиво пытается освободиться от него, Палмер отпустил ее руку. Таня тут же подбежала к маме и зарылась лицом в складки ее платья. А синьора Фраскати даже и не думала умолкать, продолжая с неиссякаемым энтузиазмом рассказывать все последние новости: о погоде, о туристах, аренде и плате за нее, о своих двух козочках и прочих, с ее точки зрения, наиболее интересных событиях.

— Благодарю вас, — вежливо перебил ее Вудс, надеясь, что его слова будут восприняты как просьба оставить их одних. И для большей надежности добавил: — Простите, но нам надо поговорить.

— Si, si. Bene.^[92] — Старуха одарила его осуждающим взглядом, повернулась и, не оглядываясь, ушла в дом.

— С тобой все в порядке? — быстро спросил Палмер, как только синьора Фраскати скрылась из вида.

— Как ты нас нашел? — Не поднимая глаз, спросила она.

— Вас? Нет, сначала я нашел фотографию в книжке.

Она медленно подняла взгляд на его лицо.

— Что?.. Где?..

— В твоей квартире.

— В Париже? На Монмартре? Значит, ты был на Монмартре?

— Разве ты не возвра… — Палмер оборвал себя на полуслове. — Значит, ты не была в Париже?

Элеонора покачала головой.

— Нет, я приехала сюда прямо из Трира на автобусе. В понедельник. — Она положила руку на голову дочери, которая все еще прижималась к ее ногам. — Все хорошо, Liebchen,^[93] хорошо, не бойся. — И снова перевела взгляд на Палмера. — Ты напугал ее. Всю прошлую неделю Дитер был с ней очень груб. Ей показалось, что ты… Зачем ты приехал сюда? Зачем?!

В ее голосе прозвучало столько искренней боли и душевных страданий, что ему сразу же стало ясно — теплая встреча его здесь не ждет.

— Ты ведь убежала из Трира, так ведь?

— Да.

— Потому что я собирался туда вернуться?

— Да.

— Значит, ты сделала все это только для того, чтобы избежать встречи со мной?

Она молча кивнула. Палмер на секунду прикрыл глаза. Он был готов ко многому, но на такое никак не рассчитывал. В наступившей темноте до него вдруг донесся звук автомобильного мотора, скорее всего, судя по его металлическому клацанью, какого-то «фольксвагена». Он медленно открыл глаза.

— Нам пора ехать, собирайся. Но сначала мне надо знать, почему ты так старательно от меня пряталась!

Элеонора снова покачала головой. Маленькая девчушка уже перестала прятать свое лицо в складках маминой юбки и теперь внимательно рассматривала взрослых. Видимо, пытаясь догадаться, что последует дальше. «Неужели девочка, как и мама, знает несколько языков?» — невольно подумал Палмер.

— И все-таки мне надо, поверь, очень надо об этом знать! — настойчиво повторил он. — Когда мне не удалось тебя найти, то… — Вудс взглянул на ее лоб, и перед его глазами тут же предстал высокий лоб ее мертвого отца. — Что стало с… Почему ты убежала и решила от меня скрыться?

— Я знала, что рано или поздно ты сам все узнаешь… Насчет Дитера… Ты ведь узнал, так ведь?

Палмер медленно кивнул.

— Узнал, конечно, но это не имеет значения.

— Да нет, имеет. — Она кончиками пальцев коснулась лацкана его пиджака. Это был их первый реальный, физический контакт друг с другом за все последнее время. — Говоришь, не имеет значения? Сейчас, возможно, и не имеет. Но рано или поздно либо ты сам докопаешься до всего остального, либо я расскажу тебе обо всем. Так что это в любом случае будет иметь большое значение! Знаешь, тебе не следовало меня искать. Надо было попросту забыть обо мне. Будто меня никогда и не было.

— Нам пора ехать, иди собирайся, — повторил Палмер, покачав головой.

— Нам?

— Да, тебе, мне и твоей девочке. У вас много вещей?

— Нет, всего одна дорожная сумка. Та самая, которую я тогда привезла во Франкфурт из Парижа. — Она замолчала, но, несмотря на слезы, заполнившие ее глаза, не заплакала. — Ну а что сказали тебе мои родители? Ведь именно это помогло тебе узнать, что мы здесь, в Азоло, так ведь? Хотя я заставила их поклясться, что они никому об этом не скажут.

— Никому, — опустив глаза, механически повторил Палмер.

— Особенно тебе!

Значит, именно это клятвенное обещание и стало причиной их смерти. Ужасной смерти! Кто-то выслеживал Палмера, следя за девушкой. А когда им не удалось вырвать нужную информацию у ее престарелых родителей, они попросту «устранили» их как ненужных свидетелей. Но свидетелей, интересно, чего?

— Иди, пожалуйста, собери свою сумку, а я подгоню «фиат» поближе. В Местре нас ждет частный самолет. Думаю, за час-другой мы сможем туда добраться.

— Но почему такая спешка?

— Потому что за мной тоже гонятся. Кому-то я вдруг стал очень и очень нужен. Хотя к Дитеру это не имеет ни малейшего отношения. С этим вопрос, как говорят, закрыт. — Он остановился, бросил внимательный взгляд на ее встревоженное лицо. Что ж, пока никакой реакции. И то хорошо, посмотрим, что будет дальше. Когда ему придется поведать ей куда более ужасные вести.

— Тут дело совсем в другом. Полагаю, это связано с Нью-Йорком, с чем-то оттуда, из Штатов…

— Ты хочешь сказать, они охотятся не на меня или Таню?

Ее вопрос прозвучал несколько двусмысленно. Она что, пытается отделить себя от него?

— Ты им нужна только для того, чтобы выйти на меня. — Он помолчал, задумчиво покачав головой. — Да, как бы этот след не привел их и сюда…

— Боже мой! — Она в замешательстве огляделась вокруг, увидела повернутое к ней милое личико дочери. — Нет, лучше бы ты меня не искал! Лучше бы ты забыл о моем существовании! Поверь, так было бы намного лучше и для меня, и для тебя самого!

— Откуда мне было об этом знать? Или хотя бы догадываться… Мне казалось, ты по-прежнему любишь меня.

Их взгляды снова пересеклись, и на этот раз она своего не отвела. Он попытался прочитать ее мысли, но, похоже, утратил эту способность. Во всяком случае, в отношении любимой девушки. Увы, у него имелось слишком много секретов от нее, и это неизбежно проявлялось на его лице. Элеонора же, в свою очередь, прекрасно чувствовала все это, о чем безошибочно говорило выражение ее лица. Просто они больше не доверяли друг другу и, значит, друг друга боялись. Причем каждый по-своему.

Она вдруг резко отвернулась от него.

— Хорошо. Пойду соберу сумку. Это не займет много времени… Таня, подожди меня здесь. С ним. А потом мы все вместе прокатимся на отличном автомобиле, ладно?

— Maman, j’ ai de faire pipi.^[94]

Элеонора слегка нахмурилась, но взяла ее за руку.

— Aber mach schnell, ja?^[95] — И они обе скрылись внутри дома. Буквально через несколько минут Элеонора вернулась с дорожной сумкой в руке, на ходу пытаясь ее закрыть. — Таня сейчас придет, — сказала она, передавая Палмеру сумку. — Встретимся у машины.

Он взял протянутую ему сумку и торопливо направился к дороге. По ней в Азоло один за другим медленно двигались грузовики фермеров, которые у развилки каким-то образом ухитрились образовать самую настоящую пробку. Но никто не сигналил, не устраивал скандала. Все спокойно ждали своей очереди проехать. Вудс положил сумку в крошечный багажник «фиата», захлопнул крышку, сел за руль и включил двигатель. Быстрый взгляд на шкалу «топливо» показал, что бак с бензином был наполовину полон. Интересно, подумал он, сколько еще продлится этот затор и надолго ли их задержит? Им надо было как можно скорее его преодолеть и вырваться на скоростную трассу, ведущую прямо к Венеции…

Вот Элеонора, ведя Таню за руку, наконец-то появилась из-за угла дома, выйдя, очевидно, через черный ход. В этот момент кто-то в самой гуще создавшейся «пробки» начал отчаянно давить на клаксон. Сигнал был громким, резким и явно не европейским. Палмер приподнялся на своем сидении, чтобы посмотреть, что там происходит. Оказывается, белый «мустанг», в котором сидели два безликих мужчины в огромных темных очках, отчаянно пытался развернуться и поехать в обратном направлении. Похоже, к дому синьоры Фраскати. Водитель непрестанно давил на клаксон и сердито махал другой рукой в сторону мышиного цвета «фольксвагена», который совершенно ненарочно полностью перекрыл выезд белому «мустангу».

Палмер торопливо вывел свою грязную машину на дорогу и, развернувшись, подогнал ее как можно ближе к лужайке.

— Быстрее, быстрее, — крикнул он подходящим маме с дочкой. — Садитесь, садитесь!

Они торопливо забрались в салон, и «фиат» буквально рванул вперед, в обратную сторону от Азоло. Сначала шестьдесят километров в час, затем тут же — под сто! Поскольку машина была открытой, ветер мгновенно растрепал шикарные волосы Элеоноры.

— Ура, мы летим, летим! — в восторге закричала Таня.

Взглянув в зеркало заднего вида, Палмер заметил, что к «пробке» прибавилось еще два грузовика. Что ж, тем лучше. А за рулем мышиного цвета «фольксвагена», оказывается, сидел… не кто иной, как Исполнительный директор Европейского отделения Фонда… Стэнли Фореллен собственной персоной!

Глава 47

Венеция отпадает! Они уже наверняка добрались до Клауса и все разузнали. Либо силой, либо при помощи денег. И теперь в аэропорту Местр их ждала засада, в этом можно было уже не сомневаться. Палмер ткнул пальцем в карту, которую дал ему тот ворчливый старикашка из «Херца».

— Отвлекающий маневр, — прокричал он, преодолевая шум ветра. — Нам нужен отвлекающий маневр! Найди тут следующий поворот на Венецию. На карте нет номера дороги, но мне достаточно будет названия города.

Элеонора перегнулась через свою дочку, которая сидела у нее на коленях, раскрыла карту, насколько это было возможно при сильном ветре, и попыталась сориентироваться.

— Вот, Поссано, — сказала она наконец.

— Там мы должны будем свернуть в сторону от Венеции, так как они будут ожидать, что мы поедем в сторону Венеции. Это значит, что надо будет свернуть налево?

— Да, налево к Бассано-дель-Граппа.

Согласно кивнув, Палмер бросил взгляд на приборную доску. Его крошечный «фиат» был явно перегружен. Если бы в нем находился один только он, то машина могла выдержать и эти дороги, и такую скорость. Но теперь, когда их уже трое, то… Он осторожно попробовал увеличить скорость до семидесяти двух миль в час, и выносливый «фиат», похоже, не очень-то возражал против этого. Во всяком случае, пока.

Элеонора, насколько смогла, повернулась, чтобы посмотреть на дорогу за ними.

— Кто нас может преследовать?

— «Фольксваген» мышиного цвета.

— Нет-нет, там вдалеке виднеется какая-то белая машина.

— Вон оно как! Значит, это может быть тот самый «мустанг».

Вудс вдавил педаль газа до самого пола, внимательно проследил, как стрелка спидометра прыгнула за сто двадцать. Теперь они делали около восьмидесяти миль в час — скорость, которую «мустанг» при желании мог перекрыть в любой момент и по меньшей мере раза в два.

Впереди показался дорожный знак, указывающий поворот на Поссано. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, Палмер заметил, что довольно крутой поворот полностью скрывал его от той белой машины. Он перешел на более низкую передачу, затем затормозил, надеясь, что дополнительный вес в «фиате» поможет ему справиться с поворотом, не особенно снижая скорость. Как ни странно, но все удалось как нельзя лучше. Затем Палмер медленно проехал по симпатичной аллее между двумя древнего вида кирпичными зданиями, нашел там укромное местечко, где его машину нельзя было заметить с дороги, и остановился.

— Оставайтесь здесь, — сказал он, перелезая через дверцу открытой машины. Затем пробежал по аллее, нашел укромное местечко в подъезде одного из этих зданий, откуда можно было отчетливо видеть Т-образный перекресток автострады.

Скоро на дороге появился белый «мустанг» и с пронзительным визгом тормозов остановился. Практически прямо напротив того места, откуда за ними наблюдал Палмер. Водитель сидел прямо, тупо уставившись вперед и не проявляя никаких признаков жизни — совсем как манекен в стеклянной витрине магазина. Другой, сидевший рядом, наоборот, вертел головой во все стороны, явно пытаясь что-то увидеть. Вот он взял карту, внимательно сверился с ней и указал рукой вправо. Двигатель «мустанга» взвыл, и машина понеслась вперед. Как заметил Палмер, к ближайшему повороту на Венецию.

Когда он вернулся к своему «фиату», Элеонора первым делом спросила:

— Ради всего святого, ты можешь сказать мне, что происходит? — При этом она всячески старалась говорить спокойно, без эмоций, чтобы не расстроить и не испугать ребенка.

Палмер медленно кивнул и ласково улыбнулся Тане.

— Мы ведь хотели прокатиться на очень быстрой машине, разве нет?

Девочка улыбнулась ему в ответ, и Вудс обратил внимание, что у нее не хватает одного переднего зуба.

— Да, только на очень, очень быстрой машине, — охотно согласилась она.

Он завел мотор и по той же аллее выехал снова на автостраду. Когда они свернули влево в направлении предгорья Доломитов, дорога с каждым километром становилась все более и более извилистой.

— Мы въедем в Венецию из следующего городка, — сказал он Элеоноре. — Подскажи мне, пожалуйста, маршрут.

— Сорок седьмая трасса… Ну, ты долго собираешься держать меня в неизвестности? Что все-таки происходит?

— Что происходит? Так вот, есть две команды. Всегда были. Одна из них — это тот самый белый «мустанг». Двое безликих мужчин, не снимающих с себя темных очков. Другая находится в машине человека, которого я считал своим другом. Теперь-то мне ясно. Он никогда и не был мне другом. Только ловко прикидывался и ждал. Ждал, когда настанет подходящее время, чтобы меня предать!

Глаза Элеоноры расширились так, что можно было видеть даже белки вокруг радужной оболочки ее глаз.

— Ты с ним встречалась. Это Джек Рафферти, — не без сожаления протянул он.

— Нет, этого не может быть. — Она покачала головой. — Джек твой друг! С чего это ты взял, что он враг?

— «Фольксваген» мышиного цвета принадлежит ему. А за его рулем сидит Фореллен! Уж не знаю, как ему удалось добраться сюда так быстро, но машина его, это точно.

Она хотела было что-то возразить, но вдруг замолчала и погладила девочку по плечу.

— Ты же любишь быструю езду, Liebchen, так ведь?

Таня согласно кивнула.

— Только не быструю, а очень быструю.

По мере того, как они приближались к Бассано-дель-Граппа, дорога постепенно выравнивалась. Сам городишко раскинулся вдоль берега реки, через которую перекинулся на редкость живописный деревянный мост. Весьма старинной конструкции. Они остановили «фиат» и какое-то время посидели в полном молчании.

— Какое красивое место, — задумчиво произнесла Элеонора. — А знаешь, раньше здесь делали очень красивую керамику. Жаль, что у нас сейчас нет времени.

Палмер достал карту.

— Итак, они ожидали, что мы направимся прямо в Венецию. Но теперь, потеряв нас, наверное, думают, что мы изменили свои планы. Как только это подтвердится, им придется искать нас где угодно, только не в Венеции.

— Значит, мы возвращаемся в Венецию?

Он посмотрел на нее и широко улыбнулся.

— Вот именно!

— Тогда мы можем проехать по Сорок седьмой до Падовы, а оттуда по автостраде прямо до Венеции.

Вудс слегка нахмурился.

— А на автостраде много полиции? КПП, пунктов оплаты?

— Да, достаточно.

— Тогда нам надо найти какой-нибудь другой маршрут. Скажем, Одиннадцатый.

— Нет-нет, подожди, я, кажется, чего-то не понимаю, — возразила она. — Разве не в наших интересах, чтобы там было побольше полиции?

— Нет.

— Но ведь если там будут полицейские, то тогда…

— То тогда там будут не наши друзья, а друзья тех, кто нас преследует. По крайней мере, друзья Фореллена. Насчет тех двоих в «мустанге» я пока не очень уверен. — Он бросил взгляд на часы. — Кстати, вы с девочкой уже успели позавтракать?

— Меня зовут Таня, — решительно возразила девочка.

— Таня? Хорошо. Ты голодна, Таня?

— Нет. А ты?

— Нет, не очень.

— Ты немножко похож на моего отца.

— Да, я знаю, — сказал Вудс, бросив взгляд поверх ее головы на Элеонору. Затем включил первую передачу и медленно поехал по дороге, стараясь не пропустить указателя поворота на Сорок седьмое шоссе. На следующем повороте мимо их машины в противоположном направлении пронесся «фольксваген» мышиного цвета. При виде его Палмер немедленно резко увеличил скорость. У Фореллена уйдет всего несколько секунд, чтобы развернуться, а уж догнать их на своей машине с двигателем «порше» — и того меньше. Столь неожиданное появление Фореллена в Бассано-дель-Граппа можно было объяснить только наличием у них чего-то вроде радиотелефонной или другой мобильной связи, не исключая даже наблюдение с воздуха.

Все это молнией пронеслось в голове Палмера, когда он торопливо вел свой «фиат» по длинной узкой улочке, постепенно переходящей в каменную мостовую, извивающуюся по довольно крутому холму. Достигнув самой верхней точки, он обернулся, увидел, что Фореллен еще не добрался даже до начала той улицы, наугад свернул сначала налево, затем направо и, похоже, почти выехал из города.

Так, еще один поворот направо — и перед ними дорога назад, на Поссано. Они доехали до развилки, сделали левый поворот в сторону Монте-Граппа и снова оказались на склонах извилистого предгорья, где набрать скорость либо очень трудно, либо вообще невозможно.

— Можешь свериться с картой? — прокричал он Элеоноре.

Она ее развернула, внимательно просмотрела этот участок.

— Так, после Монте-Граппа будет Фелтр. Но ведь мы оказываемся все дальше и дальше от Венеции.

— Ничего не поделаешь. — Он снова глянул в зеркало заднего вида. Мышиного цвета «фольксвагена» там не было видно. Палмер недоуменно пожал плечами. — Но почему же он нас не догоняет? Это с его-то «порше»! Нет, не понимаю.

Тот факт, что Фореллена нигде не было видно, мог означать, что у него не было особенной необходимости «сидеть у них на хвосте». Его вполне мог вести специальный патрульный самолет.

Палмер бросил взгляд на небо, но тут же снова опустил глаза на дорогу и, тыкая пальцем вверх, громко прокричал своей спутнице:

— Слушай, ты случайно не видишь там какого-нибудь самолета? Или хотя бы вертолета?

Какое-то время и маленькая девочка, и ее мама внимательно всматривались в яркое, ослепительное небо.

— Нет, там ничего не видно, — пожав плечами, сказала Элеонора.

— Тогда почему же Фореллен не… — Он не закончил вопроса, потому что как раз в это время они въезжали в Монте-Граппа. — Кстати, ты случайно не знаешь, что за фрукт эта «граппа», именем которой они так любят называть маленькие городки? Какое-нибудь суперпопулярное бренди?

— Нет, намного хуже.

— Не то же, что «Сев-Фурнье»?

— J’aime beaucoup le «Seve-Fournier»,^[96] — с важным видом заметила Таня.

Вот наконец-то позади остался знак «Конец городской зоны», дорога постепенно выровнялась. Он остановил машину и съехал на обочину на самом верху у одного из мест, где нередко останавливались другие водители, выходили, чтобы размять ноги и через бинокли осмотреть открывавшуюся перед ними великолепную панораму.

— Что на них там написано? — поинтересовался Палмер, указывая на каменные памятники внизу.

— Что эту «высоту», — ответила Элеонора, слегка сощурив глаза от слепящих лучей полуденного солнца, — итальянцы героически защищали во время наступления австрийцев на Капоретто. Вон там, — она указала рукой куда-то в левую сторону, — находится склеп, где хранятся останки двадцати пяти тысяч итальянских и австрийских солдат. Requiescaen in pacem.^[97]

— Так много убитых? — Палмер бросил взгляд на дорогу, но никаких признаков «фольксвагена» мышиного цвета вроде бы не было видно.

— Да, но намного больше до этого, при Наполеоне.

— И, наверное, не меньше при Муссолини.

Ее глаза заметно сузились.

— Вряд ли. После Капоретто с боевым духом итальянцев произошло что-то неладное.

— Вот-вот, точно так же считает и Хемингуэй.

Элеонора бросила на него удивленный взгляд.

— Ты был лично знаком с Хемингуэем?

— Нет, только с его книгой.

Ее взгляд неожиданно стал вдумчивым и холодным.

— Это вы, американцы, придумали философию войны.

— Вы, американцы?

Она отвернулась и, как бы защищаясь, снова прижала к себе маленькую дочку.

— Итальянцы отказались от войны, а американцы приняли ее к себе в объятья.

— В Капоретто итальянцы от нее отнюдь не отказались. Спроси, например, у любого эфиопа.

— А с тех пор?

— Кто знает, кто знает? Может, настанет тот самый день, когда и американцы поймут это.

— Вряд ли. — Ее затуманенный взгляд перенесся на людей, толпящихся около монумента. — Скорее всего, вы станете нацистами двадцать первого века. Источником заразы!

— Что ж, спасибо и на этом. — Палмер включил передачу и выехал на дорогу, уже́ ведущую вниз. После серии крутых виражей и поворотов, от которых захватывало дух, дорога заметно расширилась, приобрела более современные очертания, и скоро их «фиат» наконец-то оказался в пригороде Фелтра. После Монте-Граппы никто из них не произнес ни слова. Тем более что маленькая девочка крепко уснула на руках своей мамы. Первой молчание нарушила Элеонора.

— Ты очень хорошо водишь.

— Спасибо. Пришлось научиться, управляя военным джипом.

Она криво усмехнулась.

— Прости. Только, пожалуйста, не надо меня подкалывать, ладно?

— Извини, просто не смог удержаться.

— Вудс, — чуть помолчав, попросила она. — Давай остановимся на отдых. Уже второй час, и Таня…

— Ей нужен полуденный сон?

— Да… Когда это возможно. Послушай, Вуди… — Она вдруг замолчала.

— Да?

— Прости меня за то, как я вела себя, когда ты нас нашел. Я была просто в шоке и мало что понимала.

— Да, я догадался.

— Мне ведь на самом деле совсем не хотелось тебя видеть. — Она обеспокоенно посмотрела на свою дочь. — Более того, я была уверена, что и ты больше никогда не захочешь видеть меня. Мне это было ясно еще до того, как ты улетел в Нью-Йорк. Я не сомневалась, что как только ты вернешься, то все узнаешь и… возненавидишь меня.

— Слушай, давай обсудим все это позже. Так сказать, в более спокойной обстановке, — медленно произнес Палмер.

— Но она крепко спит.

— Нет-нет, дело совсем не в этом.

— Тогда в чем?

— В том, что есть много того, чего ты не знаешь.

— Плохого?

Он кивнул.

— Но все это может подождать, пока я не решу эти вопросы. Раз и навсегда! К тому же вряд ли это будет таким уж трудным. Нам же удалось избавиться от белого «мустанга». Думаю, разберемся и с Форелленом. Хотя, честно говоря, пока не знаю, как… Кстати, какой сейчас при тебе паспорт? Французский?

— Нет, голландский. Туда вписана и Таня.

— Тогда, думаю, нам лучше двигаться в сторону австрийской границы. Нам нужен достаточно большой город с аэропортом, который осуществляет регулярные авиарейсы. Типа «Люфтганзы».

— Нет, там нет ничего подобного. Разве что только Инсбрук… Впрочем, если мы готовы проехать такое расстояние, то, может, нам лучше всего направиться в Мюнхен.

Она снова открыла карту.

— Это по Пятидесятому шоссе. Выглядит, как совсем неплохая автострада. Не хуже чем здесь. Идет вдоль реки Пиаво, затем по Пятьдесят пятому проезжаем через Кортина д’Ампеццо и скоро окажемся рядом с границей. Там сразу же достанем австрийские карты.

Палмер неопределенно пожал плечами.

— Неужели наша машина выдержит переезд через эти горы?

— Посмотрим. Кортина выше, чем Монте-Граппа, особенно на подъезде к границе.

Они проехали Фелтр, продолжая обсуждать свой возможный маршрут, и вскоре Палмер увидел, что едет уже по Пятидесятому в направлении какого-то незнакомого города со странным названием Буше.

— Звучит не очень-то по-итальянски, заметил он.

— Здесь уже почти все по-австрийски, — слегка усмехнувшись, объяснила ему Элеонора. — Итальянцы победили у Капоретто, но проиграли войну. Поэтому им пришлось примириться и с этим. Вот, обрати внимание на некоторые названия. — Она начала водить пальцем по карте. — Имер, Планхольц, Шевнин… Ну а как тебе эти смешные сокращения: Вас, Мас, Кол, Мел, Мис.

— Мис и Мас, — поправила ее Таня. — Мис и Мас, мама.

— Schlaf, Liebchen, schlaf fest.^[98] — Элеонора выразительно погрозила ей указательным пальцем и снова погрузилась в изучение карты. — Вообще-то мы должны были бы сделать остановку в Фелтре. Чтобы перекусить, ну и тому подобное… Значит, теперь это придется сделать в… ага, вот здесь, в Санта-Густине. Ну как, принимается?

Но тут Палмер не увидел, а услышал звук летящего самолета. Где-то прямо над ними. Он, прищурившись, посмотрел вверх, внимательно прислушался… нет, самолет в любом случае не патрульный, у него работало два двигателя, решил он, и, широко зевнув, подумал: как бы хорошо было, если бы в Санта-Густине нашлось бы местечко, где можно выпить чашечку-другую крепкого кофе.

Его самочувствие заметно улучшилось. Элеонора, похоже, уже отошла и от своих утренних переживаний, и от ранящих душу воспоминаний, которые она испытала там, у памятника войны. Наконец-то у него появилась уверенность в том, что скоро, как только он сможет избавиться от преследователей и тем самым вытащить их всех из этой мерзкой ямы, у них все будет, как раньше, все будет хорошо. Более того, ему вдруг сильно захотелось есть, и внезапное возвращение былого аппетита еще больше улучшило его настроение.

В Санта-Густине они, словно одна дружная семья, сели за круглый столик на открытой террасе небольшого кафе. Вокруг, со всех сторон на них с философской невозмутимостью взирали величавые скалистые горы, полуденное солнце мягко грело лицо и руки Палмера, когда он неторопливо поедал обычный сандвич из тонкого сухого ломтика ветчины, заложенного между двух тоже тонких и не менее сухих кусков белого хлеба. А вот черный эспрессо ему настолько понравился, что он попросил официанта принести ему еще чашечку. Кроме того, кофеин, похоже, уже начал оказывать на него свое положительное воздействие.

Вудс бросил взгляд на заправочную станцию, где они оставили свой «фиат» — заправить бензином, долить воды в радиатор, проверить уровень масла и, если потребуется, подкачать воздух в шины. Отсюда их машина выглядела такой маленькой, что невольно вызывало большое сомнение, сможет ли она перевезти двух взрослых и одну девочку через горы и доставить их целыми и невредимыми в Мюнхен.

Интересно, сработает их тактика или нет? Ему очень хотелось как можно скорее добраться до Парижа прежде всего потому, что, во-первых, там есть тот, на кого можно положиться — Добер, и, во-вторых, в Париже его ЮБТК кое-что значит, имеет хорошие связи не только в финансовых, но и в самых высоких политических сферах… Конечно же, он мог попытаться проделать то же самое и в Риме, с помощью главного менеджера итальянского отделения ЮБТК, но Добер был надежнее, на него, как минимум, можно было смело положиться. Буквально во всем!

Его приятные мысли прервал белый «мустанг», с ревом промчавшийся мимо них, и в нем сидели те самые двое мужчин в темных очках, внимательно вглядывавшихся вперед на дорогу. Вряд ли они могли заметить их «фиат», с надеждой подумал Палмер, торопливо допил свой эспрессо и со всех ног побежал к заправочной станции на противоположной стороне дороги. Быстро сунув заправщику несколько сот лир, он запрыгнул в свой «фиат» и подъехал к кафе, где Элеонора и ее маленькая дочь уже ждали его.

— Я все видела, — сказала она ему. — Наверное, нам придется менять свои планы.

— Да, но лучше всего, думаю, было бы вернуться к нашему первому плану, — согласился он. — Они знают, что мы где-то здесь. Значит, надо немедленно возвращаться в Венецию. Súbito!

Элеонора внимательно посмотрела на уже раскрытую карту.

— Тут впереди имеется вроде бы удобный объездной путь, но он мне почему-то не очень нравится. На карте он вычерчен зеленым цветом.

— И что это может означать?

— Только то, что дорогасчитается strada panoramica,^[99] то есть на редкость живописной.

— Но это лучшее, что у нас есть, разве нет?

— Да, похоже.

— Значит, выбираем этот маршрут.

— Вудс, я… — Ее голос вдруг задрожал.

Палмер свернул вправо, и их «фиат» медленно поехал по узенькому мосту через реку Пиаве.

— Впрочем, есть вещи и похуже, — мрачно произнес он несколько минут спустя. — Вон, посмотри-ка.

И выразительно ткнул большим пальцем назад.

Она обернулась — сзади них по узенькому мосту их с беспощадной неотвратимостью догонял «фольксваген» мышиного цвета. «Фиат» тут же резко рванул вперед, и в тот же момент дорога перешла в две узкие полосы без обочин.

У Палмера появилось гнетущее ощущение загнанного зверя, вокруг которого вот-вот навсегда сомкнутся высокие каменные стены. Фореллен, похоже, просто играл с ними. Ведь с его двигателем «порше» ему ничего не стоило в любой момент догнать их и перехватить…

Глава 48

Маршрут strada panoramica проходил через небольшую деревушку Тричиано. К этому времени поведение «фольксвагена» начало уже всерьез беспокоить Палмера. Эта чертова машина не только упорно оставалась позади, но и продолжала это делать, даже когда, чтобы быть на виду, Фореллену приходилось предпринимать поистине «героические» усилия.

— Но это же просто нелепо! — стукнув ладонью по рулевому колесу, в сердцах воскликнул Вудс. — Нет, так продолжаться больше не может. — Поскольку относительно плавный ландшафт плато постепенно уже начал переходить в крутые петли поворотов, сразу же за деревушкой «фиат» резко свернул на обочину и остановился. Палмер, не глуша мотора, поставил машину на ручной тормоз и открыл свою дверь. На этот раз мышиного цвета «фольксваген» не заставил себя ждать — резко затормозив, поднял в воздух клубы пыли и встал рядом. Фореллен вышел и медленно направился к ним. Он выглядел смертельно усталым, а его угревая сыпь на подбородке и вокруг шеи даже на расстоянии казалась гноящейся и воспаленной. На нем были темные очки в золотой оправе, которые он снял и аккуратно положил во внутренний карман обычного делового пиджака.

— Какого черта тебе здесь надо, Стэнли? — сердито спросил его Палмер, не подумав даже поздороваться.

Фореллен остановился в метре или полутора от него. И, казалось, напряженно обдумывал свой ответ. Судя по его виду, он, скорее всего, был очень голоден, умирал от жажды и… смертельно хотел спать.

— Ты выглядишь хуже самой смерти, Фореллен, — заметил Вудс. Он сел на поваленное дерево, слегка похлопал ладонью по стволу рядом с собой. — Присаживайся. Передохни немного.

Фореллен молча сел и прежде всего снял левый туфель, из которого вытащил маленький камешек.

— Вот черт! — Он снова надел туфель и уже заметно увереннее посмотрел на Палмера. — У тебя большие проблемы, Вудс. Мне удалось проследить весь твой путь от люксембургского аэропорта. И не только мне, но и кое-кому еще.

Палмер бросил взгляд мимо Фореллена на свой «фиат». Элеонора тоже вышла из машины и теперь внимательно наблюдала за мужчинами, но Фореллен не видел этого, так как сидел к ней спиной.

— Слушай, Стэнли, мои, как ты заметил, проблемы это детские игрушки по сравнению с твоими, — пожав плечами, сказал Вудс. И, не дожидаясь вопросов или возражений, продолжил: — Если бы у меня была с собой ручка и листок чистой бумаги, я мог бы, не сходя с места, составить список твоих деяний, за которые твою тощую задницу поджарили бы, как в аду.

Фореллен, криво усмехнувшись, покачал головой.

— Увы, Вудс, боюсь, этот номер не пройдет. — Звуки его голоса были похожи больше на хриплое карканье, чем на… Он снова дважды сглотнул. — Поджарить меня, думаю, вам вряд ли удастся. Вы совсем не в том положении.

— Что, все настолько плохо?

— Когда я доставлю тебя по адресу, там тебе все объяснят, и ты сам поймешь, насколько плохо.

— Доставят куда? Во Франкфурт?

— Это уже мои заботы.

Палмер ухмыльнулся.

— Выходит, что я твой пленник?

— Считай, что угадал. Попал в самую точку.

— У тебя, наверное, поехала крыша, Стэнли!

Он снова покачал головой. С ослиным упрямством, подумал Палмер и заметил, как Фореллен расстегнул пуговицы пиджака и сунул руку внутрь. Очевидно, чтобы почесать себе грудь. Увы, этот жест оказался обманчивым. Под специально расстегнутым пиджаком показалась наплечная кобура с торчащим из нее «магнумом» 38 калибра. Он медленно вынул его и направил на Вудса.

— У тебя точно крыша поехала, Стэнли, — повторил Палмер. — Ведь этой штуковиной можно разорвать лошадь на тысячу маленьких жеребят.

— Тогда прекратим этот бесполезный разговор и поехали.

Тут Палмер увидел, как Элеонора — за спиной Фореллена — сняла свои туфли и беззвучно подошла к нему сзади.

— Думаю, твои хозяева такие же олухи, как и ты сам, если позволяют тебе расхаживать с оружием и тыкать им в людей, — отведя глаза в сторону, произнес Палмер. — У тебя ведь слишком мало мозгов даже для того, чтобы иметь при себе рогатку, не говоря уж о том, чтобы держать в руке шестизарядный «магнум»…

— А тебя сейчас никто и не спрашивает, — сердито прищурившись, заявил Фореллен. — Давай, забирай своих спутниц и поехали.

— Слушай, придурок, у тебя есть хотя бы грамм серого вещества? — не скрывая издевки, сказал ему Палмер. Ему сейчас было все равно, что говорить, лишь бы отвлечь его внимание, не дать ему обернуться. — На конкурсе дураков ты наверняка занял бы второе место. Потому что первое, без сомнения, займет полковник Джек Рафферти.

Глаза Фореллена удивленно расширились.

— Джек кто?

Элеонора с силой ударила острым каблуком своей туфли прямо по центру его затылка. Он заморгал глазами, вскинул руки вверх… Она с неменьшей силой снова ударила его по тому же месту. Когда Фореллен безжизненно рухнул на землю, Палмер пощупал его пульс, вынул из руки «магнум», тщательно вытер рукоятку мощного пистолета и осторожно вложил его назад в наплечную кобуру Фореллена.

— Оставь его себе, оружие все-таки, — посоветовала ему Элеонора.

— Нет, мне он не нужен. Во всяком случае, до тех пор, пока ты носишь туфли на высоком каблуке. — Палмер медленно поднялся с дерева и пошел к их «фиату». — Таня, пересаживайся в другую машину. Только, пожалуйста, schnell, — прокричал он, открывая багажник машины и вынимая оттуда дорожную сумку Элеоноры. К тому времени, как он переложил ее в «фольксваген», и Элеонора, и девочка уже были внутри.

— Мы быстро поедем, мамочка? — капризно спросила Таня, колотя пятками в спинку сиденья.

— Очень быстро, доченька, — успокоила ее Элеонора и повернулась к Палмеру. — С ним все будет в порядке?

— А что с ним может случиться? С такой-то деревянной башкой. Придет в себя через минуту-другую. Ну а пока… — Он завел двигатель, включил передачу и вывел машину на полотно strada panoramica.

Скоро, как и подсказывала им карта, они достигли дорожного указателя «Пассо-ди-Сан-Бальдо», поставленного в самом начале весьма крутого, петляющего между скалами спуска. Длиной приблизительно в милю или что-то около того.

Палмер на несколько секунд задержался у самого бордюра, чтобы повнимательней осмотреть спуск. Там на каждом повороте дорога буквально «ныряла в гору», где каждый разворот был прорублен в скалах в виде своеобразного туннеля, который заканчивался на более низком уровне. Затем сотню-другую ярдов дорога шла относительно прямо и снова «ныряла» в следующий туннель, «выныривая» из другой горы еще ниже и уже в противоположном направлении.

— Тебе приходилось видеть что-нибудь подобное? — трогаясь, спросил он Элеонору.

— Да, я знаю этот проезд. Туннели здесь сырые и темные. Лучше включи свет заранее.

Палмер нащупал кнопку освещения, нажал ее и въехал в первый туннель. На скорости тридцать километров шины «держали» дорогу довольно хорошо. Кроме того, более надежному сцеплению помогали мелкие камушки, покрывавшие чуть ли не всю поверхность дороги. Второй разворот они преодолели уже на скорости сорок километров, что придало Палмеру определенную уверенность в успехе.

Вудс повернул голову к своим спутницам.

— Пристегните ремни!

— Да, но здесь нет ремней!

— Нет ремней? Тогда пусть Таня ляжет на пол, — прокричал он. — На пол, на пол! Таня, ложись на пол!

— D’accord.^[100]

Третий туннель он преодолел на скорости пятьдесят километров, и на этот раз во время резкого поворота задел задним бампером за влажные камни правой стены. Пришлось снизить скорость до сорок километров и еще внимательней следить за дорогой.

У самого конца спуска их «фольксваген» выбрался на длинный ровный участок, ведущий к заманчиво зеленевшей внизу долине. Палмер остановился, облегченно вздохнул.

— Невероятно, — пробормотал он.

— Потрясающе! — улыбнувшись во весь рот, поддержала его довольная Таня. — Мама, а мы можем скатиться оттуда еще разок?

— Ruhig, du Zwiebelkopf,^[101] — сказала ее мама. — Так быстро я по этим туннелям еще никогда не спускалась. — Элеонора посмотрела вверх, туда, где начинались туннели. — Да, но смотри, смотри! — воскликнула вдруг она, показывая рукой куда-то наверх.

Тоже подняв голову, Палмер увидел, как букашка «фиат» уже въезжал в первый туннель. Несмотря на довольно большое расстояние, до их слуха все-таки донеслись звуки ужасного скрежета металла о камни стен, но машина, тем не менее, выехала на открытый участок, хотя ее задний бампер выглядел заметно покореженным — казалось, еще немного, и он оторвется. Палмер резко включил передачу и был готов сорваться с места, полностью используя всю мощь «порше», когда на самой верхней площадке неожиданно для всех появился белый «мустанг». Он с пронзительным визгом тормозов остановился, из него выскочил один из тех самых безликих мужчин в огромных темных очках, подбежал к оградительному барьеру, у которого совсем недавно останавливался Палмер, чтобы поближе ознакомиться с опасным спуском.

В руках у мужчины была винтовка с толстым глушителем на конце ее необычно длинного ствола. Он быстро приложил винтовку к плечу, тщательно прицелился и нажал на курок. Звука выстрела не последовало, но в ветровом стекле «фиата» вдруг образовалась здоровенная дырка размером по меньшей мере с человеческую голову, и прямо в лицо Фореллену посыпался дождь острых осколков. Тем не менее, он сумел проехать через второй туннель и даже ускориться на следующем прямом отрезке.

Мужчина в темных очках быстро запрыгнул в «мустанг», который с диким воем мотора тут же «прыгнул» вперед и скрылся в первом туннеле. Угловатая форма американской машины вынуждала ее заметно снижать скорость на поворотах, и хотя на прямых отрезках ей удавалось несколько сократить расстояние, это преимущество, мягко говоря, на глазах таяло уже в следующем туннеле.

Палмер хотел было тронуться, когда вдруг обратил внимание на то, что «фиата» больше нигде не видно. После четвертого туннеля их бывшая машинка полностью исчезла из поля зрения. Ну и где ее теперь искать? Да и надо ли?

Не выключая двигателя, он поставил «фольксваген» на ручной тормоз и, слегка прищурившись, внимательно осмотрел трассу спуска. И тут его взору вдруг предстал сам Фореллен, пешком осторожно выходящий из туннеля под прикрытием огромных нависающих валунов. В его руке был тот самый мощный «магнум-38», который он держал в правой руке, а левой, в стиле крайне популярного тогда актера Дика Трейси, крепко держа ее за кисть.

«Мустанг» с диким скрежетом тормозов выскочил из туннеля почти над самой головой Фореллена. Тот, практически не целясь, два раза подряд выстрелил, левая покрышка машины с оглушительным грохотом лопнула, и буквально через несколько секунд «мустанг» на скорости миль сорока в час врезался в ограждение и по широкой дуге полетел в пропасть.

Вудс видел, как сидевшие в машине двое мужчин в темных очках буквально застыли в своих сиденьях: один продолжая бессмысленно крутить рулевое колесо, а другой растерянно стараясь направить свою мощную винтовку с глушителем на какую-то уже несуществующую цель. Машина начала медленно переворачиваться в воздухе — словно красивая, парящая в небе птица. Палмер уже отъезжал, когда она, сделав полный оборот, со страшным грохотом рухнула на дно каньона. Затем последовал еще более мощный взрыв, и в небо поднялись клубы густого черного дыма…

Дыхание Элеоноры вдруг стало заметно прерывистым. Палмер обратил внимание, что она не отводила взгляда от горящей внизу машины. Он тоже повернулся — может, одному из тех, в огромных темных очках каким-то чудом все-таки удалось выбраться? Нет, кроме желтовато-оранжевых языков огня и клубов черного дыма там больше ничего не было видно.

Хотя там, наверху, можно было отчетливо видеть, как Фореллен, перегнувшись через ограждение, тоже внимательно рассматривает место происшествия. В правой руке он по-прежнему держал «магнум», но выражение его лица не было ни озабоченным, ни испуганным. Скорее, несколько озадаченным.

Пожав плечами, Палмер снял машину с ручного тормоза и выехал на дорогу, ведущую к равнине. На одном из длинных ровных участков он, придавив акселератор чуть ли не до самого пола, специально попытался было резко увеличить скорость, но его «фольксваген», увы, не отреагировал так же мощно, как это получалось у него с двигателем «порше».

— На следующей развилке поверни, пожалуйста, на Витторио Венето, — донесся до Вудса почему-то сдавленный голос Элеоноры. — Это большой город, и у них там наверняка имеется служба такси. Они доставят нас до Азоло.

— Вот как?

— Выпусти нас, пожалуйста, у офиса такси.

— С чего бы это?

— Ну а ты… ты продолжай искушать свою окаянную судьбу… Куда она тебя ведет…

— Что ты говоришь?

— Что слышишь.

Палмер свернул на обочину и остановился. Южная и западная стороны небосклона были все еще залиты ярким солнечным светом, но на холмы уже пала тень — вершины гор не пропускали туда солнечные лучи. Сидя в полной тишине, он, хоть и краем глаза, но отчетливо видел, что девочка тоже внимательно наблюдает за мамой.

— Послушай, — начал он. — Я должен…

— Ты должен! — неожиданно громко воскликнула она. — Всегда и везде должен! Тебе нельзя верить. Снаружи ты кажешься уверенным и спокойным. Добрым, иногда даже мягким. Но ты не такой. Совсем не такой! Ты слишком привык к власти, к возможностям, которые она открывает. Когда ты должен что-нибудь сделать, ты должен! Должен, и все тут! Нет, любить такого человека я не могу, понимаешь, просто не могу!

— Ну, ты же не думаешь, что это я приказал убить этих двух? Или думаешь? — спросил он, тыкая большим пальцем назад в сторону глубокого каньона, где только что разбился «мустанг».

— Правду о тебе, о твоей истинной сути мне подсказывает отнюдь не больное воображение, Вудс. — Она отвернулась от него, уставилась прямо перед собой. — Это вывод, который сделали мои собственные глаза… Послушай. У меня не было выбора. Я была вынуждена сделать то, что сделала по отношению к тебе. И я никогда сама себе не прощу этого. Что бы ты мне ни говорил об этом, о том, что ты чувствуешь или не чувствуешь в этой связи. Мое наказание — это мое наказание и ничье больше. Поверь, оно всегда будет со мной. Но то, как ты собираешься поступить со мной, намного хуже того, что я заслуживаю.

— Да, но я не собираюсь делать ничего, что…

— Ссылка, перспектива никогда больше тебя не видеть — и без того достаточно суровое наказание, а сейчас ты хочешь вовлечь меня в свои сети жестокости и насилия. И моего ребенка тоже. Ведь все, что ты должен делать, неизбежно заканчивается насилием. Нет, ты не стрелял в ту белую машину. Но они стреляли в Фореллена только потому, что думали, в ней сидишь ты. Ведь он вел твою машину!

— А может, потому, что ты совершенно случайно чуть не вышибла из него мозги каблуком своей абсолютно мирной туфли.

Она кивнула.

— Моя вина мне известна лучше других, и, поверь, я совершенно не собираюсь от нее отказываться. А вот ты… ты никогда не готов признать свою. Ни за что и никогда! За что бы эти люди тебя не преследовали, они уже мертвы. А сколько еще тех, кто из-за тебя тоже умер не своей, а насильственной смертью?

У Палмера неприятно засосало под ложечкой.

— Ты все время говоришь об ответственности. Да, все плохое, что случилось в последнее время, произошло только потому, что я согласился выполнить для Фонда некую миссию. Что ж, я готов признать это. Ну и что дальше? Что еще прикажешь мне со всем этим делать? Что?

Она пожала плечами.

— Высади нас, пожалуйста, в Витторио Венето. И больше ничего.

— И возвращаться домой?

— Да, к Джинни.

— С этим все покончено.

Какое-то время Элеонора молча сидела. Затем спросила:

— По чьей инициативе? Твоей?

— Естественно.

— Извини.

— А что еще мне оставалось делать?

Снова немного помолчав, она сказала:

— Пожалуйста, давай поедем. Мне надо доставить ребенка в Азоло до наступления темноты.

В Витторио Венето они остановились на старой центральной площади. Палмер молча осмотрелся вокруг: небольшие приятные домики, разрисованные фресками эпохи Ренессанса, ярко-синее небо, хотя солнечные лучи уже не пробивались на тенистые улицы города.

— Ладно, я сам довезу вас до Азоло, — вздохнув, сказал он.

У него почему-то появилось тоскливое ощущение дежавю. То же самое он предложил Вирджинии в свой последний вечер в Нью-Йорке… Палмер взял у Элеоноры карты, развернул и просмотрел предстоящий маршрут. Затем, поскольку от Элеоноры не последовало никаких возражений, поехал сначала на юг по Пятьдесят первой автостраде, а потом по Тринадцатой, которая вела прямо в Азоло.

— Надеюсь, ты останешься с нами поужинать? — внезапно послышался голосок маленькой Тани, когда они уже подъезжали к пригороду Азоло.

Вудс бросил взгляд на ее маму.

— Вообще-то мне бы хотелось не только поужинать с вами, — тихо произнес он.

— А чего еще? — поинтересовалась девочка.

Они свернули направо и через несколько минут уже, сбавив скорость, медленно ехали по узким улочкам, над которыми нависали многочисленные аркады. Местные жители возвращались с работы, заходили в магазины, делали покупки, останавливались, делились друг с другом новостями и, казалось, совершенно не обращали внимания ни на высоченного американца, ни на красавицу Элеонору, ни на ее маленькую дочь.

— А чего еще? — не отставала Таня.

— Ну… — невнятно пробормотал Вудс. — Много чего.

— Он хочет стать твоим отчимом, — ответила за него Элеонора. — Но я никогда не выйду за него замуж. Так что давайте лучше забудем об этом.

— Но у меня уже есть отец, — обиженно произнесла Таня.

Палмер покачал головой, подъехал к дороге, ведущей из города, и припарковался рядом с полуразрушенной виллой.

— Послушай, Элеонора, возможно, ты захочешь поскорее забыть обо всем этом, но есть еще кое-что, о чем я должен рассказать.

— Извини, но я ничего не желаю об этом слышать.

И опять все тот же самый больно жалящий укол дежавю. Тогда в Нью-Йорке Вирджиния тоже категорически отказалась его слушать. Какие же ужасные тайны он, по их мнению, мог носить с собой? Впрочем, это могло быть самым обычным совпадением. Элеонора вряд ли могла знать, что внутри него вызывали скорбь еще три человека, ожидающих того, чтобы их тоже проводили в последний путь.

Он вышел из машины, рассеянно продолжая думать о своем и подошел к багажнику, чтобы вытащить оттуда ее дорожную сумку. Открыв багажник, Палмер в ужасе посмотрел внутрь. Его изумленному взору предстал не «порше», который ему приходилось видеть в машине Джека Рафферти, а самый обычный двигатель «фольксвагена» с огромным вентилятором сзади.

— Это не машина Джека! — удивленно произнес он. — Ее просто-напросто где-то арендовали. Значит, что? Между Форелленом и полковником нет никакой связи?

Подошедшая к нему Элеонора со вздохом сожаления тихо сказала:

— Я же говорила тебе, он твой друг. Настоящий друг. В отличие от меня…

— Именно поэтому Фореллену было так трудно следовать за нами? Изо всех сил стараться нас не перегонять?

— У тебя впереди целая жизнь, чтобы разобраться во всем этом. Спокойной ночи. Kommst du mit mir, Tanyushka.^[102]

— Нет-нет, подожди, — остановил ее Палмер.

Она покачала головой.

— Что умерло, того уже не восстановишь. Это произошло в то утро, когда я довезла тебя до франкфуртского аэропорта и посадила на самолет до Нью-Йорка. К тому времени я уже предала тебя! Могла ли я после всего этого тебя видеть?

— Значит, ты и не собиралась встречаться со мной после моего возвращения? Значит, все твои обещания были лживыми? Лживыми с самого начала и до конца?

— Да, лживыми.

— Что из этого было известно твоим родителям?

— Ничего. Ровным счетом ничего. Кроме того, что я не хочу, чтобы ты меня искал.

Он с треском захлопнул крышку багажника.

— Нет, я этому не верю! Не верю, чтобы ты везде и во всем мне лгала!

— А я и не говорила, что все и везде лживо. — Она чуть повысила голос. — Нет, только в самом конце.

— Да, и вот еще что. — Вудс нервно сглотнул. — Не очень-то мне верится, что кто-то мог на тебя так надавить!

— У него была она, моя дочь. — Элеонора кивнула головой на Таню. — И сделать ничего было нельзя, закон был полностью на его стороне. Ты его совсем не знаешь. Он ни перед чем не остановится. В этом и состояло его давление: в страхе, что он способен на все!

— Что ж, можешь теперь о нем не беспокоиться, — хмыкнул Вудс.

Она снова покачала головой.

— В следующий раз он придумает что-нибудь еще более ужасное. Поэтому мне надо любыми путями избавить свою дочь от этого кошмара. Это все, о чем я сейчас способна думать. Остальное не имеет значения…

Палмер бросил взгляд на девочку.

— Иди в дом, Таня. Приготовься к ужину. Vite!^[103]

Он проследил взглядом за тем, как она вприпрыжку пробежала по заросшей лужайке и скрылась за углом дома. Затем повернулся к ее матери. В сумеречном мерцающем свете ее лицо казалось напряженным, ожидающим удара…

— Его больше нет, — тихо произнес Палмер. — Он погиб в автокатастрофе недалеко от Фрайберга. В пятницу.

Элеонора бессильно прислонилась к дверце машины. Как будто из нее вдруг выкачали весь воздух.

— Как это случилось? — прошептала она.

Палмер пожал плечами.

— Лично я этого не видел. Узнал по телефону от Рафферти. Не думаю, чтобы это могло быть ошибкой. Врачи сказали, что его напичкали каким-то антигистаминовым препаратом. Чем-то вроде успокаивающего или сильного снотворного. Хотя, вполне возможно, это было что-нибудь другое. Скажем, что-нибудь от простуды. Ты же знаешь.

Она кивнула.

— Да, знаю. — Ее взгляд рассеянно скользнул по его лицу, фигуре. Как бы фотографируя… — Они приняли его за тебя.

У Палмера внутри вдруг будто что-то оборвалось. И если до этого у него и оставался последний лучик надежды, то теперь окончательно угас и он.

— Что ж, значит, ты во всем права, — безжизненно махнув рукой, тихо произнес он. — На мне действительно лежит какое-то проклятье.

— Проклятье?

— Да, проклятье. Я на самом деле приношу всем одно только несчастье. Вокруг меня все не так. Ты права. Из-за меня умирают люди. — Он поднял ее сумку. — Я помогу тебе. — Он нерешительно помялся, затем поставил сумку на траву. — Нет, иди сама… Так будет лучше, намного лучше.

— А куда пойдешь ты?

— Не знаю. Наверное, в Венецию. Потом в Париж или Бонн. Надо кое-что привести там в порядок.

— Прости. — Она подняла свою сумку. — А что если Фореллену удастся тебя перехватить?

— Ничего страшного. Я с ним разберусь. У него ведь нет приказа меня убивать. Киллерами были те двое, из другой команды.

— А если они пошлют двух других?

Вудс кивнул головой в сторону дома.

— Иди к дочери. Она тебя ждет. — Элеонора сделал шаг назад, а Палмер снова сел за руль. Чуть подумал и перед тем, как тронуться, добавил: — Твое поколение, похоже, не очень-то умеет прощать.

Ее брови удивленно взлетели вверх.

— Не умеет? Что ж, может быть. Уж слишком много плохого творится вокруг. Одну вещь можно простить. Ну, две, десять… Но когда их становится так много, то на всех них уже не хватает и не может хватить прощения.

— Даже внутри одного и того же человека?

— Да. Я очень, очень тебя любила, и одно это делает какое-либо прощение невозможным.

— Мы, американцы… — он помолчал. — Мы называем это «отмазкой».

— Отмазкой?

— Да. Отмазкой от своих поступков, от самого себя. Нежелание признать свои собственные грехи, — он завел мотор, — твое нежелание меня видеть и есть самая настоящая отмазка. Она освобождает тебя от ответственности за то, что ты сотворила.

Элеонора долго стояла молча. Опустив глаза, будто пытаясь переварить услышанное.

— Ты ведь не хочешь уезжать, правда? — почти шепотом спросила она, наконец.

— Нет, не хочу. Если, конечно, мне позволят остаться.

— Тогда закрывай свой «фольксваген» и пошли в дом. Глупо стоять здесь, словно парочка смущенных подростков.

Она подождала, пока он закроет машину, затем протянула ему свою дорожную сумку и взяла под руку, помогая найти дорогу в уже наступившей вечерней темноте.

Глава 49

Ужинать им пришлось поздно, причем вместе с синьорой Фраскати, которая, не давая никому и рта раскрыть, без умолку говорила о своих козочках, о том, какие они миленькие, какие чистюли… Не то что некоторые люди. На какой-то момент Вудсу даже показалось, что эти «миленькие чистюли» вот-вот войдут к ним в комнату и потребуют для себя отдельные тарелки с домашней выпечкой синьоры.

После ужина Элеонора уложила дочку спать в комнате, которую Палмеру не показали. Затем вернулась и села за стол, чтобы выпить чашечку приготовленного синьорой Фраскати черного горького эспрессо без сахара. Некоторое время никто из них не говорил. Палмер, сделав глоток из маленькой чашечки с едва заметной трещинкой, медленно поставил ее на стол.

Его вдруг охватило чувство полной неопределенности. Как будто он вдруг оказался в небольшом, темном кармане времени, не имеющим ничего общего ни его прошлым, ни с будущим.

Он бессмысленно смотрел, как Элеонора размешивает ложечкой сахар в своей чашке, передает сахарницу синьоре, снова опускает глаза, глядя на все еще колышущуюся поверхность черного кофе и, казалось, боится встретиться с ним взглядом. Его же страшила необходимость сообщить Элеоноре о ее родителях. Как она все это воспримет? Примирится или в очередной раз поймет это как акт насилия, связанный непосредственно с ним и его чертовой миссией? Может, не стоило ему тогда проявлять такое благоразумие и осторожность? В их квартире номер шестьдесят три. А что если в стариках или хотя бы в одном из них все еще теплилась жизнь? Он ведь не проверил все досконально. И даже не подошел к ее матери. Просто поджал хвост и трусливо убежал!

Как бы ему хотелось, чтобы, вопреки его, казалось бы, железной логике фактов, выяснилось, что он ошибся, что они были живы, что все это было банальной подставой, чудовищной, нелепой мистификацией, всем, чем угодно, только не тем, чем это было на самом деле. На какую-то долю секунды ему в голову пришла глупейшая мысль, что Элеонора сама ненавидела своих родителей и была бы только рада избавиться от них. Нет-нет, это глупость, не стоящая даже упоминания. Между ней и ее отцом, конечно, были некоторые разногласия, но чтобы ненависть? Это исключено. Все дело в нем. Это он несет в себе смертельный вирус, который убивает всех вокруг него и Элеоноры. И теперь вряд ли она сможет думать о нем так же, как совсем недавно, в дни их искренней и ничем не омраченной любви. И даже если она его предала, что, безусловно, имело место, то теперь он, сам того не желая, столь же безжалостно и жестоко отплатил ей той же самой монетой.

Десять, всего десять дней, подумал он и, поймав на себе ее мимолетный взгляд, понял, что невольно произнес это вслух.

Он тряхнул головой, как бы избавляясь от дурных мыслей, она же снова опустила глаза в стоящую перед ней чашку с кофе, а синьора Фраскати, как ни в чем не бывало, возобновила свое бесконечное повествование о безусловном превосходстве ее козочек перед другими домашними, такими как свиньи, коровы или цыплята.

Палмер, понимал, что, бросив его, Элеонора поступила совершенно правильно. Но не по каким-то чисто личным причинам. То, как она с ним обошлась, было ожидаемо и не особенно его волновало. На нее оказывалось такое давление, которое полностью оправдывало все ее поступки. А вот то, что он сам допустил по отношению к ней, не подлежало ни пониманию, ни прощению.

Дитера тоже нельзя было полностью сбрасывать со счетов. Палмер понятия не имел, насколько искренне Таня была привязана к Дитеру, но ведь он, как бы там ни было, был ее отцом, а его убили только потому, что кто-то принял его за Палмера. Каким бы мерзавцем не был Дитер, как бы бессовестно он не использовал маленькую девочку, в ее глазах он оставался ее отцом, единственным, который у нее когда-либо был или будет! Конечно же, сейчас она еще слишком мала, чтобы понять, что происходит, но настанет время, и ей все станет известно. И как она тогда будет думать о человеке, из-за которого убили ее родного отца? Из-за которого убили ее бабушку и дедушку!

Он в ужасе закрыл глаза. Все так уродливо, так по-звериному и так бессмысленно жестоко… Элеонора оказалась права. Что бы между ними ни было, все стерло насилие. А вот насколько полно, этого не могла бы сказать даже сама Элеонора.

Палмер встал из-за стола.

— Благодарю вас, синьора, — почти механически произнес он, обращаясь к синьоре Фраскати и даже не осознавая, что прерывает ее увлеченный монолог чуть ли не на полуслове. Затем, чуть поклонившись ей, повернулся к Элеоноре.

— Извините, мне предстоит долгий путь назад.

Она тоже встала.

— Возвращаешься в Венецию?

— Да. Прямо сейчас.

— Но мне казалось… — Она вдруг замолкла.

— Мне тоже. Но я ошибался.

Элеонора прошла за ним до самой машины, припаркованной на обочине.

— Почему ты изменил свое решение?

— Потому что ты оказалась права. — Он открыл переднюю дверь своего «фольксвагена».

— Понятно.

— Ты многого еще не знаешь, — сказал он, садясь за руль. — А когда узнаешь, то сразу же поймешь, что между нами больше ничего быть не может. Просто-напросто исключено. Но самое страшное во всем этом то, что я по-прежнему очень и очень тебя люблю.

Она стояла у открытой двери «фольксвагена».

— На самом деле?

Палмер повернул ключ в замке зажигания. Стартер зажужжал, но мотор почему-то не завелся.

— И мы больше никогда друг с другом не увидимся?

— Боюсь, у меня нет надежды когда-либо увидеть тебя снова, — не глядя на нее, произнес Палмер и снова попытался завести машину. И снова безрезультатно. Он выключил зажигание, думая, что невольно перелил бензин в карбюратор, и немного подождал, давая ему немного стечь.

— Что-то между нами пошло не так, и виноват в этом только я один, — наконец произнес он. — Это за мной из Америки тянется хвост. Больше, чем у павлина. Старые грехи, старые претензии… И все это я принес в твою жизнь. Раньше ты говорила о некоторых вещах, которые не подлежат прощению. Но, говоря это, ты сама толком не знала, что хотела сказать. Впрочем, думаю, еще узнаешь.

— Так почему бы тебе не сказать мне об этом сейчас?

Палмер покачал головой и снова попытался завести машину. И снова ничего не вышло. Тогда он вышел из машины, подошел к заднему багажнику и открыл его, чтобы поднять крышку двигателя. Но не успел — что-то очень жесткое и холодное уперлось ему прямо в ребра, и сзади него послышался голос Фореллена.

— Спокойнее, Палмер, спокойнее, не сто́ит зря так торопиться. Это ведь бесполезно, там нет ротора.

— Вот идиот!

— А теперь повернись. Только медленно и без резких движений…

— Слушай, Стэнли, это же «магнум-38», ты не сможешь из него выстрелить. Разве что случайно. Так что не дури́…

— Не беспокойся. Из-за тебя двух я уже убил.

— Эй, в чем там дело? — крикнула Элеонора, делая шаг вперед.

— Не надо, не надо, не подходи! — попробовал остановить ее Палмер.

— Это Фореллен?

— Держись от него подальше! И, ради всего святого, не подходи!

— Ну, давай же, давай, поворачивайся. Только медленно, не спеша, — повторил Фореллен.

— Тише, Стэнли, тише. Если ты ходил в колледж, то должен знать…

— Ну хватит, ты, высокомерный сукин сын, хватит! Давай поворачивайся, иначе…

Палмер начал медленно поворачиваться. Все в нем вдруг закипело от непонятной ярости, и теперь ему было все равно, что будет дальше. Его тело напряглось, правая рука хлестко ударила по дулу пистолета, пытаясь выбить его из руки. Фореллен болезненно охнул, Палмер на секунду увидел его искривленное лица, а затем… услышал громкий выстрел.

Никакой боли не было. Только ночное небо, казалось, начало почему-то сворачиваться вокруг Млечного пути, как бы желая ему спокойной ночи. Затем Палмер безжизненно рухнул на землю.

Глава 50

Люди приходили и уходили. Они шумели, шаркали резиновыми подошвами по кафельному полу. Затем тишина. Непонятное биение сердца во внутреннем ухе. Снова тишина. Скрип кресла…

Тишина!

Только иногда неизвестно откуда вдруг доносились какие-то посторонние звуки. Вот где-то открылась дверь… Кто-то со стуком закрыл окно… Обрывки стремительной и непонятной итальянской речи…

Однажды до него донеслось сказанное по-английски слово «кровь…». А может, ему просто показалось, и это итальянское слово только звучало почти как английское?

На четвертый день, ощутив на своих плотно закрытых веках теплый свет, он попытался открыть глаза, но слезы затуманили его зрение. Он попытался смахнуть их с глаз, однако ру́ки отказывались его слушать. И только через некоторое время ему удалось, как говорят, «проморгаться».

Первое, что он увидел в лучах солнечного света, была высокая стойка возле его постели. Вроде полки для шляп, только без шляп. На ней горлышком вниз висела круглая прозрачная бутылка с красной резиновой пробкой. От нее к его левой кисти тянулась красная резиновая трубка со стальной иглой на конце. Кисть была заклеена медицинским пластырем. Он искоса посмотрел на бутылку, пытаясь прочесть прикрепленный к ней ярлычок, но, во-первых, бутылка висела горлышком вниз, а, во-вторых, надпись была сделана по-итальянски.

Лежа под легкой белоснежной простыней, он несколько раз пытался рассмотреть, что у него там внизу. Обе ноги были вроде бы на месте, но правая почему-то чудовищно распухла. Он попытался было пошевелить пальцами, но тут же потерял сознание.

Когда он пришел в себя, день уже клонился к закату, но рядом с его кроватью в старомодном деревянном кресле сидел… полковник Джек Рафферти. Все в том же затертом пиджаке спортивного покроя. Стойку с бутылкой для внутривенного вливания уже убрали, а на левой кисти вместо стальной иголки красовалась аккуратная повязка. Рафферти внимательно знакомился с каким-то досье, время от времени делая в нем карандашные пометки. Почувствовав на кровати легкое движение, он поднял глаза на Палмера.

Первое, что он сказал, было:

— Вот черт, значит, ты жив.

— А где… где Элеонора? — с трудом откашлявшись, хриплым голосом спросил Палмер.

— С ней все в порядке, не беспокойся. Сам-то как?

— Что у меня с ногой? — Он облизнул свои пересохшие губы.

Заметив это, полковник налил ему из графина воды, поднес к его губам. Тот сделал один глоток, чуть не захлебнулся, прокашлялся, сделал еще два глотка.

— Что у меня с ногой? — уже куда более отчетливо повторил он.

— Считай, что тебе крупно повезло. Ты, к счастью, оказался очень близко к пистолету. Ведь как только пули из «магнума» начинают «кувыркаться», они рвут человеческое мясо хуже, чем осколки гранаты. Твоя же прошла через малую берцовую кость, словно электродрель. Врачи аккуратненько заштопали все серебряными нитками, а бедренную артерию залепили то ли презервативом, то ли чем в этом роде. Во всяком случае, надежно. А что еще надо? Из тебя кровь хлестала, как из недорезанной свиньи, приятель. Три переливания крови, в том числе — моей. Зато теперь ты, как и я, почетный ирландец.

— Неужели мне так повезло?

— Кажется, именно это я и сказал парню из американского посольства. Он ушел отсюда где-то час тому назад. Хотя обычно ошивался здесь сутками.

— Где здесь?

— В Азоло. Тебя нельзя было перевозить.

— Где Элеонора?

Рафферти пожал плечами.

— Знаешь, твоя забота о Фореллене, похоже, не знает границ. Например, почему ты не спрашиваешь меня о нем? — Палмер закрыл глаза и покачал головой. Рафферти несколько минут терпеливо подождал, затем тихо спросил: — Ты спишь?

— Нет, не сплю.

— Так вот, Фореллен сейчас в Париже. ЦРУ собирается отправить этого говнюка в Сайгон. Поскольку там уже давно никто не обделывался, им наверняка требуется надежное прикрытие. — Полковник замолчал. — Ты как, в порядке?

— В принципе, можно так сказать.

— Знаешь, мне и в голову не могло прийти, что ты близко знаком с такими великими и неподражаемыми, как наш Г.Б. Я чуть в штаны не наложил, когда он заявился сюда со своим бессловесным кретином телохранителем. Они притащились сюда прямо из Вашингтона только для того, чтобы с тобой поговорить. Но ты пролил бальзам на мои раны: лежал, словно труп, и не смог поделиться с ним ни словом. Настоящий друг, ничего не скажешь.

— Баннистер? Ты имеешь в виду Гарри Баннистера?

— Вот именно. Его превосходительство был так взволнован, что даже счел возможным поделиться со мной кое-какими деталями о твоей маленькой секретной миссии, и это зная о моей ненависти к его поганой особе. Более того, теперь-то я и не сомневаюсь, что именно благодаря ему я до сих пор не получил звезду генерала! Ну и как тебе?

— Как одна из причин вполне годится.

— Но ты спутал все его планы, — вздохнув, продолжил Рафферти. — К его чудо-парню никто не пришел, не произнес трех волшебных слов, и он от горя покончил с собой.

— Кто, Г.Б.?

— Если бы. Такого удовольствия он мне, увы, не доставил. Это его чудо-парень принял какую-то чудо-таблетку и, не задерживаясь, отправился в мир иной. Теперь инструктировать его будет некому, разве что Святому Петру. Кстати, ты случайно не знаешь, этот Г.Б. хоть изредка беседует со Святым Петром?

— Постоянно.

— Так вот, тогда слушай официальную версию. В этих горах хозяйничают какие-то бандиты. Один из них подстрелил тебя, пытаясь украсть твою машину.

Carabinieri^[104] преследовали его до самого северного перевала, где он застрелил еще двух туристов в американском «мустанге», который преспокойно сгорел себе дотла. Естественно, вместе с ними. Никаких следов. В Штаты удалось отправить только описания их зубных протезов… Кстати, я тебя случайно не утомляю?

— Да, утомляешь.

— Так или иначе, но нашему одинокому бандиту все-таки удалось ускользнуть. Да, тебе дважды в день звонили из Нью-Йорка. Я переговорил с одним из ветеранов по имени Гарри Элдер. Он сообщил, что два члена твоего Совета подали в отставку: один какой-то парень по имени Кинч, а второй — наш старый армейский приятель Эдди Хейген. — Джек заметил, как глаза Палмера заметно расширились. — Что, становится чуть поинтересней, разве нет?

— Нет.

— Гарри сказал, что ему был звонок из прокуратуры, после чего он тут же отложил слияние. На неопределенный срок. И организовал утечку об этом в прессу. Именно тогда-то наш Хейген и подал в отставку… Эй, сестра! Сестра! — закричал вдруг Рафферти.

Молоденькая монашка в голубом медицинском халате сунула голову в дверь.

— Si, prego?^[105]

— По-моему, он умер, сестра.

Она подскочила к кровати, торопливо пощупала пульс на правой руке… Палмер медленно покачал головой.

— Loco,^[106] — слабым голосом произнес он, указывая на полковника и слегка постукивая себя по виску.

Монахиня, нахмурившись, бросила на Рафферти сердитый взгляд и вышла из палаты.

— Где Элеонора? — упрямо повторил Палмер.

— В Трире. Вчера были похороны родителей.

Они замолчали. Палмер, закрыв глаза, пытался представить себе, что и как происходило в Трире: Элеонора, цветы, маленькая девочка, могила… Присутствовали ли там другие родственники? Вряд ли. Теперь она осталась совсем одна. И приложил к этому руку не кто иной, как именно он.

— Джек, не молчи, поговори со мной, — попросил он Рафферти. — Я не хочу лежать здесь и думать, думать, думать!

Полковник откинулся на спинку кресла.

— А говорить-то, собственно, больше не о чем. Врачи считают, что уже через неделю ты начнешь ходить на костылях. А где-то недельки через три-четыре прощай гипс. Хотя первые несколько месяцев жить тебе придется в, так сказать, щадящем режиме. У тебя ведь вместо ноги было одно сплошное месиво. Им надо будет убедиться, что все срослось как надо…

— Слушай, смени тему.

— Ладно. Так вот, французский «Мелтс» вышел на третье место.

— Нет, давай о чем-нибудь другом.

— Мне надо было бы вернуться во Франкфурт еще три дня тому назад. Строго говоря, я сейчас в самовольной отлучке, за которую меня могут…

— Джек, это тоже неинтересно.

Рафферти тяжело вздохнул.

— Ну и какие слова прикажешь мне найти, от которых у тебя не подскочило бы давление? Вообще-то, честно говоря, отставка Эдди Хейгена меня не очень-то и удивила. По-моему, вся эта история с «мустангом» до смерти его напугала. Плюс звонок из прокуратуры, ну и все такое прочее. Наш Эдди самый обычный гаденыш, которого хлебом не корми, только дай нагадить другим. Просто раскрашенный петух. Пышный хвост и никакого полета. Самый обычный и, скорее всего, мало кому нужный генерал в отставке.

Дождавшись, когда Палмер согласно кивнул, полковник неторопливо продолжил:

— Теперь мафия, думаю, вряд ли захочет натравить на тебя других солдат. Фореллен сделал для них работу куда лучше, чем кто-либо иной. Ведь все, что им требовалось, это держать тебя подальше от швейцарцев. А зачем? Намек ты, наверняка, понял, выводы сделал… Эй, ты еще здесь?

— Да.

— Кстати, с уходом Эдди из твоего Совета они, похоже, ничего особо ценного не потеряли. Он очень давно на них работал, вымотался, естественно, начали пошаливать нервишки…

Палмер внезапно открыл глаза.

— Ты имеешь в виду, там имеет место заговор? Откровенно и на полном серьезе?

Рафферти встал и подошел к окну, бросил взгляд на улицу. Из голубого небо неотвратимо превращалось в темно-фиолетовое.

— Да, что-то там, черт побери, происходит, никаких сомнений. — Сейчас он говорил не столько с Вудсом, сколько с самимсобой. — Я всеми своими клеточками чувствую это! Слишком уж многих бандитам удалось подмять под себя за последние годы. И сейчас они лихорадочно подбираются к респектабельному бизнесу. Им до смерти нужна солидная деловая репутация, без которой их положение становится очень и очень уязвимым. Вот почему они не остановятся ни перед чем… Послушай, Вуди, как тебе, наверное, известно, через несколько месяцев я ухожу из разведки, но не стоит забывать, что я провел в ней всю свою сознательную жизнь. И одно из самых важных, что мы выносим оттуда, это умение доверять своей интуиции, своему, так сказать, «внутреннему голосу».

— Ну и?

Он снова повернулся лицом к кровати.

— Я, конечно, могу провести остаток своей жизни, либо занимаясь громкими разоблачениями и доставляя всем серьезную головную боль, в результате чего меня наверняка ждет что-то вроде бочки с цементом, либо могу якобы забыть обо всем этом и до конца своих дней изображать из себя доброго дедушку-профессора где-нибудь в миленьком провинциальном колледже: «Любит поговорить. До и после семинаров не без удовольствия окучивает легкомысленных студенток».

На следующий день яркое утреннее солнце разбудило Вудса раньше, чем обычно. Он первым делом поинтересовался, здесь ли еще полковник Рафферти, и монашка, не задумываясь, ответила, что господин полковник еще вчера уехал во Франкфурт, хотя и обещал позвонить через пару дней, когда мистер Палмер сможет вставать с постели и подходить к телефону. Больничка у них маленькая, извиняющимся тоном объяснила она, и единственный телефон имеется только в приемном покое.

Через несколько дней Палмеру чуть ли не торжественно вручили два деревянных костыля. Но… вначале ему разрешили вставать с постели и ходить на них не более десяти минут. Три раза в день. Впрочем, через пару дней он уже проводил больше времени вне постели, чем в ней. К тому же ему принесли римский выпуск «Дейли американ» и экземпляр парижской «Трибюн» двухнедельной давности, в котором имелся интереснейший кроссворд.

Позвонив детям, он узнал, что им никто ничего о нем не говорил. Поэтому его долгое отсутствие их, естественно, не встревожило. Услышав о его предложении провести с ним весь июль в Европе, они пришли в восторг, но сказали, что им надо будет спросить маму. Был один звонок от Хессельмана из Нью-Йорка — он интересовался, не нужно ли ему чего-нибудь. Нет, не нужно, спасибо, ответил Палмер. Затем к нему приезжал Добер и привез с собой дюжину свежих газет и журналов. Его римский менеджер, не успев приехать, тут же пробежался по всей больнице, критикуя все подряд и громко требуя, чтобы Палмера немедленно перевели в Венецию или Милан. Само собой разумеется, напрасно…

Ближе к концу июня, рано утром во вторник к нему в палату вошла матушка-настоятельница и сообщила, что его можно выписать хоть сейчас. Тем более что он уже довольно свободно передвигается при помощи одного костыля, а им срочно понадобилась палата. Палмер молча переоделся и оплатил свое пребывание дорожными чеками. Монахиня в покойном приеме предложила ему вызвать такси, он отказался, но вместо этого попросил разрешения воспользоваться телефоном, чтобы позвонить детям.

Трубку в Нью-Йорке сняла миссис Кэйдж. Значит, у Эдис был очередной «загульный» вечер. Когда детские восторги несколько утихли, они первым делом сообщили ему, что мама согласилась отпустить их с ним на месяц. Палмер проинструктировал миссис Кэйдж и велел отправить детей первого июля прямо в Венецию, где он встретит их в аэропорту Местр. Джерри поинтересовалась, будет ли папа возражать против поездки на юг, в Нормандию. Конечно же, не будет, ответил ей папа.

Он сложил свои скромные больничные пожитки в черную спортивную сумку, которую ему во время своего визита привез римский менеджер ЮБТК. Кроме пары чистого запасного белья, которую по его просьбе купила одна из монашек, там было несколько брошюр о самом городке. Бегло их пролистав, Палмер решил оставить их здесь. А вдруг кому-нибудь пригодится?

Затем он прошел в крошечный кабинетик матушки-настоятельницы, искренне ее поблагодарил за заботу и помощь и вручил пожертвование, размер которого вызвал у нее искренние слезы признательности. Сердечно распрощавшись с ней, Палмер, засунув костыль под мышку и заметно прихрамывая, вышел на яркий солнечный свет. У него не было никакого представления, что где находится, однако, медленно бредя по улицам Азоло, он постепенно начал узнавать различные места — тот самый почтамт, небольшое кафе, где он пытался позавтракать…

Его раненая нога не доставляла ему особых проблем, к тому же он вот уже несколько недель не пил спиртного и не принимал никаких транквилизаторов. У него ушло не более получаса, чтобы добраться до полуразрушенного дома синьоры Фраскати. Теперь там, на поросшей травой лужайке паслись уже три козы. Нет, вернее, две взрослых козы и один совсем маленький козленок, который едва стоял на своих тоненьких ножках и все время жалобно блеял, требуя у своей матери молока.

Палмер, припадая на одну ногу, обошел вокруг дома и увидел там… двух женщин, которые, сидя на низеньких скамеечках, лущили гороховые стручки в стоявший перед ними большой эмалированный таз.

Увидев Палмера, молча остановившегося на углу дома, Элеонора тут же вскочила на ноги, опрокинув наполовину полный таз. А синьора Фраскати, как ни в чем ни бывало, поставила таз на место и принялась тщательно собирать туда рассыпанный горох.

— Но мне сказали, ты пробудешь там еще несколько дней, — растерянно произнесла Элеонора.

Палмер кивнул.

— Им срочно понадобилась больничная койка.

Она торопливо поставила перед ним свой стул.

— Садись, пожалуйста, садись.

— Спасибо.

— У тебя есть где остановиться?

— Пока нет.

— Здесь есть свободная комната.

Он бросил на нее внимательный взгляд.

— Почему ты не приходила меня навестить? Не могла?

— Нет, не хотела! — Она печально покачала головой. — Если бы я пришла к тебе первой, мы оба так и остались бы в неведении. Но раз ты сам пришел ко мне, то… — Она поднесла руку ко рту. — Прости.

Палмер пошевелился на старом скрипучем стуле.

— Ну а если я зашел просто сказать «привет»? И больше ничего?

Ее красивые каштановые глаза чуть потемнели. Затем Элеонора отобрала у него костыль, отнесла его к окну и поставила там у стены.

— Слишком поздно, — с улыбкой сказала она.

Примечания

1

Кислая капуста (фр.). (Здесь и далее — примечания редактора.)

(обратно)

2

Дорогой папуля! Добро пожаловать в наш любимый Париж. Нам тебя не хватает, но в остальном все в порядке. Возвращайся поскорее. Джеральдина (фр.).

(обратно)

3

Идите, идите (фр.).

(обратно)

4

Слушаюсь, мой генерал. Большое спасибо (фр.).

(обратно)

5

Не так ли? (фр.).

(обратно)

6

Например, из… (фр.).

(обратно)

7

Точно! (фр.).

(обратно)

8

Не так ли? (фр.).

(обратно)

9

Добрый день. Вы англичанин, мсье? (фр.).

(обратно)

10

Я не понимаю (фр.).

(обратно)

11

Да (фр.).

(обратно)

12

Да, понимаю (фр.).

(обратно)

13

Например (фр.).

(обратно)

14

«Меню от шеф-повара» (фр.).

(обратно)

15

Вы говорите по-английски? (фр.).

(обратно)

16

Мсье и мадам (фр.).

(обратно)

17

Ужасно! (фр.).

(обратно)

18

Еще вина, пожалуйста (фр.).

(обратно)

19

Пожалуйста (фр.).

(обратно)

20

Ладно (фр.).

(обратно)

21

Как дела? (фр.).

(обратно)

22

Конечно (фр.).

(обратно)

23

Объяснение (фр.).

(обратно)

24

— Мсье водитель, скажите, пожалуйста, что такое «гектар»? (фр.).

(обратно)

25

— Как? (фр.).

(обратно)

26

— Вы знаете, что такое «гектар»? (фр.).

(обратно)

27

— Ну поезжайте, быстрее (фр.).

(обратно)

28

Бедный мальчик (фр.).

(обратно)

29

Бог мой! (нем.).

(обратно)

30

Может быть (фр.).

(обратно)

31

Немедленно (фр.).

(обратно)

32

Да, наверняка (фр.).

(обратно)

33

Без сомнений (фр.).

(обратно)

34

Точно (фр.).

(обратно)

35

Разумеется (нем.).

(обратно)

36

Кошмар! (нем.).

(обратно)

37

Дорогой (фр.).

(обратно)

38

— Нет, спасибо.

— А девушке?

— Да, с молоком, пожалуйста (нем.).

(обратно)

39

В сад на крыше (нем.).

(обратно)

40

И так далее (нем.).

(обратно)

41

Нет, болван (нем.).

(обратно)

42

Бедняжка! (фр.).

(обратно)

43

Произведено в Израиле (нем.).

(обратно)

44

Не так ли? (нем.).

(обратно)

45

Боже правый! (нем.).

(обратно)

46

— А вы знаете Брюкенкеллер, барышня?

— Нет.

— Очень красиво, очень уютно.

— Мило. (нем.).

(обратно)

47

Сделайте остановку! (нем.).

(обратно)

48

И весьма точно (нем.).

(обратно)

49

Господин полковник (нем.).

(обратно)

50

Конечно, господин полковник (нем.).

(обратно)

51

Так точно, господин полковник. Сей момент (нем.).

(обратно)

52

Прекрасно (нем.).

(обратно)

53

Мясо и картошка (нем.).

(обратно)

54

Многоблочные головные части с последовательным прицельным разведением неуправляемых боевых блоков.

(обратно)

55

Мне не известно (нем.).

(обратно)

56

Эдвард Голденберг Робинсон, американский актер (1893–1973).

(обратно)

57

Таблицы смертности.

(обратно)

58

Скоростной катер (нем.).

(обратно)

59

Нет, на Кобленц, пожалуйста. Вверх по Рейну, в одну сторону (нем.).

(обратно)

60

Что случилось? (нем.).

(обратно)

61

Домашняя хозяйка (нем.).

(обратно)

62

За́мок Кошек и за́мок Мышей (нем.).

(обратно)

63

Винодельческое хозяйство (нем.).

(обратно)

64

Картофельный салат (нем.).

(обратно)

65

Орнамент, традиционный для кашемировых тканей, известный также как «индийский огурец».

(обратно)

66

Дрожание (лат. tremor).

(обратно)

67

Речной трамвай (фр.).

(обратно)

68

«Риц», пожалуйста, и побыстрее (фр.).

(обратно)

69

Церковный служка (нем.).

(обратно)

70

Вот (фр.).

(обратно)

71

Башня Мышей (нем., фр., англ.).

(обратно)

72

Вы говорите «клером» (фр.).

(обратно)

73

Очень сожалею. Но мы сейчас закрыты! (нем.).

(обратно)

74

Дебют (фр.).

(обратно)

75

Первый триумф (фр.).

(обратно)

76

Пробуждение в Азоло (фр.).

(обратно)

77

До встречи, друг (фр.).

(обратно)

78

До скорого свидания (фр.).

(обратно)

79

Тотчас! (итал.).

(обратно)

80

Бензин, конечно (итал.).

(обратно)

81

Дворцы (итал.).

(обратно)

82

Аптеки (итал.).

(обратно)

83

Пансион (итал.).

(обратно)

84

Хлеб с маслом, черный кофе, пожалуйста (итал.).

(обратно)

85

Партизаны (итал.).

(обратно)

86

Пожалуйста? (нем.).

(обратно)

87

Одну минуту… Его здесь нет (нем.).

(обратно)

88

Говорите по-английски? (нем.).

(обратно)

89

— Да, господин майор.

— Спасибо.

— Пожалуйста, мой господин (нем.).

(обратно)

90

Все в порядке (нем.).

(обратно)

91

Роберт Браунинг (1812–1889) — английский поэт и драматург.

(обратно)

92

Да-да. Хорошо (итал.).

(обратно)

93

Милая (нем.).

(обратно)

94

Мама, мне нужно сделать пипи (фр.).

(обратно)

95

Только побыстрей, хорошо? (нем.).

(обратно)

96

Мне нравится «Сев-Фурнье» (фр.).

(обратно)

97

Покойтесь с миром (лат.).

(обратно)

98

Спи, милая, спи крепко (нем.).

(обратно)

99

Обзорное шоссе (итал.).

(обратно)

100

Ладно (фр.).

(обратно)

101

Спокойно, глупышка (нем.).

(обратно)

102

Пойдем со мной, Танюшка (нем.).

(обратно)

103

Бегом! (фр.)

(обратно)

104

Полицейские (итал.).

(обратно)

105

Да, слушаю? (итал.).

(обратно)

106

Псих (итал.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

*** Примечания ***