КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Как медведь геолога вылечил [Аркадий Александрович Локерман] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Арк. Локерман Как медведь геолога вылечил


— Напрасно смеетесь, точно говорю: медведь геолога вылечил! Про это у нас в Кадаре все знают, соврать не дадут, да и зачем мне врать? Я всему делу живой свидетель, даже на товарищеском суде выступал.

Петр Степанович Бодин смотрел на меня, как гипнотизер. Под седыми бровями глаза у него черные, очень выразительные. Он только что пришел из буфета, но выглядел — будто г. мороза.

Я понимал, что недоверие обижает, но не удержался, спросил:

— А как, геолог после лечения живой?

— Вам все хаханьки. — нахмурился Бодин, — а вот докторша наша, Ирина Павловна, хотя и молоденькая, но очень понимающая, говорит, что случай этот выдающийся и по науке объяснимый. Она даже в журнал написать хочет!

— А медведя себе в помощники она еще не взяла? Раз одного вылечил — может, и других сумеет. Ведь без помощи медведей что-то не у всех врачей получается!

Это была уже другая тема, просто шутка, и Бодин перестал хмуриться, даже улыбнулся.

— Медведь, пожалуй, не согласится. И уж коль лечить таким способом, то и меня надо зачислить хоть в санитары. Без меня не обошлось. Шофер на суде верно говорил, что я подстрекнул его нарушить правила уличного движения в отношении медведя.

Бодин сел на своей кровати поудобнее, откашлялся, приготовляясь начать рассказ.

Я сделал вид, что этого не заметил, повернулся на другой бок, сказал:

— Всего тридцать страниц осталось, — и уткнулся глазами в книгу.

Наступила тишина. Затем кровать скрипнула, Бодин отошел к окну, стал смотреть на аэродромное поле. Мело по-прежнему. Самолеты, выстроенные шеренгой недалеко от окон, виднелись еле-еле, как серые призраки.

Бодин — мой давний знакомый, вместе работали на Чукотке и вот, через десяток лет, столкнулись в гостинице и вместе кукуем вторые сутки в ожидании погоды. Мы уже и выпили, и вспомнили про дела давно минувших дней. Петр Степанович рассказал мне немало интересного, но, видимо, еще далеко не все, что хотел.

Он прибыл на аэродром из тайги и, конечно, меньше всего нуждался в отдыхе от людей и разговоров. У тех, кто проводит жизнь в далеких местах, когда мир месяцами ограничен палаткой или избушкой да несколькими товарищами по работе, появляется особая потребность рассказывать обо всем интересном, что довелось увидеть и пережить. Может быть, тут сказывается привычка развлекать самих себя — ни в театр, ни в гости не сходишь, батарейный приемник давно замолк, а вечера долги. Возможно, что причина более глубокая. Когда очень трудно или просто тоскливо, великой поддержкой служит мысль: люди узнают, люди не забудут. Тот, кто помнит о других, в трудные часы совсем одинок не бывает. Но когда наконец увидишь людей, то действительно очень хочется, чтобы они узнали все — и героическое, и грустное, и смешное. Испытал я это не раз и сам, да, видно, стал забывать в городских своих буднях.

Петр Степанович неподвижно стоял у окна. Мне был виден его седой, коротко остриженный затылок и могучие плечи. Ему-то уж есть о чем рассказать! Четвертый десяток лет на разведках, да еще на каких! Незаменимый человек, он не только знает до тонкости горное дело, но и все умеет сделать своими руками. Практик, но такой, что вряд ли заменят его и двое с большими дипломами!

Конечно, сейчас ему обидно — встретил хорошего знакомого, а тот только посмеивается, а теперь вот отделался, предпочел его безусловно правдивому рассказу какую-то книжонку, где одни выдумки.

Я положил книжку и постарался загладить свою бестактность. Петр Степанович человек отходчивый. Вскоре мы уже сидели рядом, и он рассказывал. Его черные глаза под седыми бровями блестели молодо. Он не сомневался в том, что я ему верю.

— Поначалу все у нас ладилось: аномалию проследили шахтой вглубь на тридцать метров по вечной мерзлоте; хотя и медленно — за полгода, а все же пробились и на жилу вышли, как по нотам. Три месяца по ней штрек гнали, любовались — вся в золоте, что купцова дочка! Поздравление от начальства получили и премию. А потом нашла черная полоса: то одно, то другое! Дожди нас совсем закарали — льет и льет, только успевай откачивать. Кончились дожди — еще хуже: жилу потеряли, как ножом срезало, а куда — не поймешь… Вильнули в один бок, в другой — нету!.. Пришлось проходку остановить. Геолог наш, Сергей, из-под земли почти что не вылезал, аж почернел!

Тот день, когда все приключилось, начался скверно. С вечера я подсчитал по нарядам, а утром объявил. Федька, первый у нас горлопан, заскандалил:

«Нам дела нет, что там старый черт в нарядах мухлюет, о заработок вынь да положь!»

Это он Сергею. Тот хотя и начальник, а молодой. Сергей ему: в горном деле всякое бывает, месяц на месяц не похож, а на круг прикинуть — так обижаться не на что, почти как профессор получаешь!.. Так все спокойно, твердо. Федька видит — поддержки нет, отошел, выругался, слышу, бормочет: «Подлец буду — он меня попомнит!»

Спустились в шахту. Сергей опять за свое — молотком колотит, только искры летят. Песчаник там крепкий, черный как ночь, только кое-где льдинки звездочками блестят. А он на карачках ползает, каждую трещинку изучает и на ощупь и всяко. Да что там говорить, сами знаете, как потерянные жилы ищут!

И ведь нашел! Совсем неприметная трещинка, а как расчистил — белым-бело стало от облаков кварца. Он аж затанцевал от радости, хотя там теснота, головы не поднимешь.

«Хитро, говорит, ее сдвинуло, с подворотом, но теперь она от нас не уйдет, обломки путь покажут, они как хвост кометы!..»

Стоим радуемся, потом сели, покурили. От души отлегло, а то ведь совсем впросак попали — ни плана, ни заработка.

Пошел я насчет бурения распорядиться. Всего шагов двадцать сделал, вдруг страшно крикнул Сергей, тень его метнулась, лампа загрохотала и погасла. Первой мыслью погрешил я на Федьку, а рука сама собой привычно сработала — дерг вверх за капельницу, забурлила вода в карбидке, зашипело пламя, светло стало как днем. Вижу — лежит Сергей на земле поперек штрека, а поблизости нет никого.

Еще на бегу я кровлю оглядел — от шахтерского неба любой подарок ждать можно, но нет, вижу — свод стоит крепко.

«Что?» — спрашиваю, а он только стонет, корчится. Лицо серое, как карбид, пот льдинками блестит.

Попробовал я его приподнять, посадить поудобнее — куда там, еще хуже, аж зубами заскрипел.

Сбегал я за помощью. Он, как отлежался немножко, сказал еле слышно: «Током меня!..»

А какой может быть ток, когда его тут отродясь не было!

Попробовали понести — куда там, дотронуться не дает, скрючило всего, даже на четвереньки встал, лбом да локтями в землю уперся, дрожит. Подложили под него две доски, а то ведь мерзлота не шутит, совсем заколеть можно. Подождали, может, лучше станет, да, видно, нет: ни сесть, ни лечь, места себе не находит. Простонал: «Закурить!»

Зажгли папироску, в рот вставили. Он в три затяжки до мундштука добрался, паленым запахло. Выплюнул он папиросу да как ойкнет! Даже от такого малейшего движения его опять как током стебануло.

Наш моторист сказал:

«Аппендицит это, по себе знаю, тоже током било! Ну, и при простреле бьет добре, сам испытал. Наверно, застудился он, пока жилу разыскивал. Да что толковать — хрен редьки не слаще, все одно быстрей поднимать его надо».

Штрек у нас низкий, подступиться неловко; кое-как мы его до ствола дотащили, да это все цветочки, а как дальше быть? Это только название — разведочная шахта, а вроде колодца деревенского. Породу бадьей таскаем и сами в ней ездим — одной ногой стоишь, другой от стенок отталкиваешься. Руками за трос так держишься, что сквозь рукавицы на ладонях синие следы остаются. А он не только стоять да отталкиваться, пошевельнуться не может!

«Сергей, говорю, посадим мы тебя в бадью, привяжем, а Боря, он легкий, одной ногой станет, направлять будет».

«Скорей только, — простонал Сергей, — лечь бы, никаких сил нет!»

Бадья узкая, а он в ватных штанах, да в брезентовых, — никак не поместишь. Пока примерялись, он от боли сознания лишился. Ртом воздух хватал, как рыба на берегу. Тогда придумали по-другому. Положили его на доску и прямо-таки прибинтовали к ней — с себя рубашки поснимали. Сверху еще брезентом запеленали и веревкой от головы до ног оплели. Ноги с доской вместе в бадью всунули, другой конец доски к тросу привязали. Так и поднимали! Он глаз от боли открыть не мог, губы закусил, пот ручьем. Борис его придерживал и от стенок оберегал — раскачивается бадья, как колокол. Я на воротке командовал… Ох и длинными мне тридцать метров подъема показались!..

Когда уложили в постель, трясти его начало, будто приступ малярии. Теперь мало кто про эту болезнь и помнит, изжили ее, но я не забуду — шесть лет трясло через день как по часам.

Спрашиваю: «Где самая боль?»

Показал он по всему животу, да и бока охватил, пойми тут!

Борис — парень смышленый, студент-заочник — в справочник полез, вычитал: если прострел, по-научному «люмбаго» то надо тепло, горячий песок на поясницу, а если аппендицит, так наоборот — холод, пузырь со льдом. Льда у нас там и летом хватает, да как решить? От таких решений немало уже нашего брата на разведках загнулось!

Но теперь, думаю, время не то, надо использовать все возможности!

Радиосвязь у нас с экспедицией вечером, но и днем начальство с другими партиями разговаривает на той же волне. Наверно, час мы с Борисом по очереди кричали — мол, аварийный, SOS! Наконец услышали нас, голос начальника я узнал.

Кричу: «Беда, у геолога люмбаго, лежит пластом, а может, скоротечный аппендицит; спасайте, перехожу на прием!»

Отвечает: «Через полчаса возобновим связь, сообщу решение».

Вскоре сообщает: «Поднял на ноги всех. Вертолет далеко, в рейсе, к вам уже хирург выехал на «скорой помощи». Встречайте у конца дороги, а Сергея Ковалева не лечите ни теплом, ни холодом, чтоб картину болезни не спутать»…

Я посмотрел на рассказчика и рассеянно как-то, будто в полусне, повторил:

— Сергей Ковалев…

Что-то вдруг зазвучало в памяти, смутно, но настойчиво, как забытый мотив. И вдруг словно вспышка: вспомнил!..

— Сережа Ковалев! Да я его еще студентом помню и позднее встречал. Длинный такой, черноволосый, глаза серые, когда смеется — голову закидывает!

— Похож! — подтвердил Бодин.

— Так это к вам на разведку его занесло? — Я обрадовался, столь неожиданно встретив еще одного знакомого.

— Занесло, только не его к нам. а наборот — нас к нему. Без него не бывать бы этой разведки, — ответил Бодин.

И про это я вдруг кое-что вспомнил и подумал, что все же «занесло» на разведку именно Сергея. Он не разведчик и по специальности, указанной в дипломе, предназначен для геохимических исследований. В его жизни все перепутала так называемая «проблема северных склонов». Давно подмечено, что в Сибири, да и вообще везде, где развита вечная мерзлота, большинство месторождений расположено на южных склонах. Нет никаких оснований считать, что северные склоны беднее. Просто там очень трудно искать. Эти склоны обычно пологи, покрыты толстым слоем наносов, скованы мерзлотой, заболочены. Солнце туда не заглядывает, снег найдешь и в августе, места, что говорить, — хуже не придумаешь, но где-то затаились там сотни богатых месторождений. Их настойчиво ищут, изобретая все новые способы.

В разработке одного из способов принимал участие Сергей. Два лета он собирал мхи и листья на северном склоне Нерчинского хребта, сжигал их, изучал спектры. Он обнаружил крупную аномалию, где растения были необычно богаты металлами. Сергей верил, что под ними, в глубине, скрыто месторождение. Он показывал свои чертежи и расчеты, убеждал, но все скептически улыбались, говорили: от листочков и цветочков, содержащих тысячные доли процента, до руды — дистанция огромного размера; вспоминали изречение средневекового философа о том, что теория, не подтвержденная фактами, подобна святому, не совершившему чуда, и так далее — все, что говорят в подобных случаях.

Смысл всех этих слов был ясен — если веришь, доводи дело до конца сам, не отдавай в чужие, может быть равнодушные, руки.

И Сергей променял довольно уютную жизнь лаборатории о исследователя на круглогодичную разведку в местах, где не хотят гнездиться даже птицы.

Я был рад узнать, что руда, сверкающая, по словам Бодина, как купцова дочка, вознаградила его труды!

Эти мысли на мгновение отвлекли меня, но я тотчас же представил себе, как лежит Сергей, изнемогающий, истерзанный болью, и воскликнул с волнением:

— Что же было дальше?..

— Дальше-то все и приключилось! — посасывая трубку, улыбнулся Бодин, вероятно довольный тем, что мы поменялись ролями: он теперь не так спешил рассказать, как я — услышать. — От Кадара до нас сто двадцать, дорога ничего. Вышли мы встречать втроем. Ожидал я, что приедет доктор в очках, с бородкой, есть там такой, а вылезла из кабины девушка, ну, вроде моей внучки, тоненькая такая, глаза ясные, строгие. Медсестру, подумал я, прислали. Оказалось, нет: врач-хирург Ирина Павловна! И халат и косынка на ней как снег, а мы — небритые, грязные, даже совестно.

Посмотрела она на нас тревожно, но губы сжала твердо и говорит: «Пошли быстрее, берите носилки!»

Смотрю, она халат сняла, брюки в резиновые сапожки заправила, а они низенькие, на полноги. Я с собой захватил для хирурга сапоги болотные сорок четвертый номер. Говорю: «Может, поверх своих наденете?» — «Нет, отвечает, я в своих привычная, на Кавказе в туристическом походе ходила».

Ну, думаю, Кавказ — край курортный, там таких безобразий, наверно, нет! До нас всего семь километров, но таких, что в городе двадцать легче пройти. К нам продукты только зимой завозят.

Накомарник я ей дал, надела. Идем то по твердой земле, то по кочкам да по воде. Вижу, ходить может, легко шагает, ловко и по сторонам с любопытством осматривается. В эту пору даже там, на северном склоне, красиво — кусты оранжевые, желтые, как пожары горят. Местами весь мох красный от брусники, наступить жалко. Вскоре начался зыбун — тут уж не до красоты, все в глазах колышется. Идешь — словно по морю едешь, а комары тучей, даже сквозь одежду достают, негодяи!

Говорит: «Про зыбуны читала, но не представляла все же, что такое на свете есть!»

Идем, раскачиваемся, будто пьяные, а она того не знает, что самое страшное — с тропки своротить!

Вижу я, чемоданчик ее набок клонит. Раньше-то не сообразил, а тут взял его и удивился — маленький, а весомый! Оказывается, у нее там весь инструмент.

«Может, говорит, его и везти нельзя, на месте придется оперировать!»

«Неужели сумеете, не побоитесь?» — спросил я: с языка сорвалось, глупо, конечно.

«На то учили!» Она засмеялась, хоть по глазам видно — не больно ей весело!

Дошли мы часа за два, устала она сильно и промокла выше колен, но сразу руки вымыла и начала Сергея ощупывать — ловко так, как на клавиши жмет, да еще шилом каким-то покалывает. И нащупала, он аж завыл! А она повеселела.

«Очень, говорит, хорошо, резать не надо. Это у него неврит, воспаление нервных корешков».

Оглядела она нашу избушку, топчаны самодельные, печку железную, окурки в консервной банке и сказала:

«Оставлять его тут нельзя. Воспаление очень серьезное, в больнице придется недели две электричеством да уколами лечить, а когда ходить начнет, отправим его на грязелечение. Иначе может инвалидом остаться!»

Сергей было начал возражать, но языком ворочал еле-еле, а мы зашумели:

«Не пропадать же, жилу нашел, а в остальном и сами справимся!»

Я сразу кликнул добровольцев — носилки нести. Федька первым назвался. Выходит, хоть и горлопан, а человек! За ним все остальные. Так и несли мы Сергея всей разведкой, по очереди.

Пока дошли, уже стемнело. Шофер Витя фары включил. Стали прощаться. Борис целое лето из корня толстую трость художественно выделывал, а тут отдал Сергею, положил на носилки — на первый случай, дескать, такой костыль очень пригодится.

И ведь как в воду смотрел!..

Все тут Сергею пожелания высказывали наперебой, а он, видать, совсем ослабел, растрогался, на глазах слезы.

Вдвинули носилки, говорю: «Ирина Павловна, садитесь в кабину». А она: «Нет, долг врача быть возле больного!»

Поехали. Пока с хребта спускались, я дорогу показывал: она там петляет, запросто засесть можно, особенно в темноте. Да и Витя показался мне шофером не очень надежным: он из десятиклассников, первый год за баранкой.

Как выехали на твердую дорогу, посмотрел я назад — лампочка в карете светит ярко, Ирина Павловна рассказывает Сергею, сквозь стекло слышно, про новую картину, а он, слушая про то, как страдал на экране принц датский, вроде и сам стал меньше страдать, даже чуть улыбается. А верней, это лекарства действовать начали — она его пилюлями щедро накормила.

«Ну, думаю, теперь все в порядке!»

Сел я поудобнее, откинулся и не заметил, как глаза закрылись, — денек-то выдался нелегкий.

Сколько проспал, не знаю. Вдруг вздрогнул, смотрю — бежит машина, белыми лучами тьму пробивает. Витя что-то насвистывает — наверно, чтобы спать не хотелось. А они — больной да докторша — все разговаривают, да так это громко, оживленно…

Вскоре дорога завиляла между скалами. Узнал я это место — почти половину пути проехали. Закурили мы с Витей, и, только из-за поворота выскочили, смотрю, поперек дороги, чуть наискосок, не торопясь бежит медведь, переваливается. Метрах в пятидесяти…

«Дави!» — заорал я, себя не помня.

Витька нажал на всю железку. Медведь чуток замешкался, видно удивил его свет среди ночи, и тут же рванулся он со всех ног, да уж поздно было — Витя выжал, наверно, все сто!

Если бы немножко левее, положил бы медведя под колеса, а так только ударил левым колесом, но врезал крепко. Тот полетел через голову, раз и два!

Мы еще метров пятьдесят проскочили, пока остановились. Убили или не убили? Вроде распластался он как мертвый, но разве на такой скорости разглядишь?! Зверь живучий, отлежаться может, а мы, как на грех, без ружья.

Решили мы с Витей потихоньку назад осадить, если он лежит, так колесами для надежности придавим, а ушел — его счастье.

«Чего остановились?» — Ирина Павловна спрашивает.

«Медведя, говорю, подбили!»

«Может, йодом смазать или валерьянки ему дать? На то ведь мы «скорая помощь»!»

Она-то мои слова за шутку приняла. Слышу, как ни в чем не бывало рассказывает дальше Сергею про какие-то абстрактные картины.

А тут картина получилась, можно сказать, конкретная до ужаса!

Витя вперед двинул, на середку дороги вырулил, а я дверку приоткрыл, на подножку встал, чтобы командовать, когда задом поедем. И, представьте, чувствовал себя этаким молодцом, победителем. Очень человек смелеет, когда он на машине.

Вдруг в темноте как черная молния мелькнула! Счастье, что машина на скорости была и Витя сразу заметил, газанул до отказа; рванулись мы вперед.

Медведь только — бух! — лапой по кабине, вмятина до сих пор есть. И тут же сразу сзади зазвенело… Оглядываюсь — батюшки, стекла задней дверцы вдребезги, обломки Сергею на ноги посыпались, а медведь лапищами уцепился и морду в карету всунул, пасть раззявил, ревет, и пена клочьями брызжет…

А они против него, в трех шагах… Сергей лежит пластом, Ирина Павловна в комок сжалась, застыли оба как неживые!.. Дверки задние ходуном ходят, вот-вот раскроются, — еще бы, тяжесть такая!

Я ору: «Жми!.. Виляй!.. Быстрей!..»

Дорога тряская, вся надежда, что сбросит его.

Швыряло сильно, но медведя не сбросило, а дверки не выдержали, раскрылись… Сердце мое как тисками кто сжал!

Медведь на левой створке повис, ее напрочь откинуло, он, как акробат, болтается, вот-вот задними лапами до пола кареты дотянется!

Смотрю я на такое сквозь стекло, как в кино на экране, а шапка моя вместе с волосами шевелится! Что делать?

Докторша застыла, как в столбняке, но вдруг обеими руками свой чемодан схватила да как швырнет!.. Чуть следом не вылетела, но попала в брюхо ему. Закачался, дьявол, как маятник, точку опоры потерял, а все же, проклятый, удержался!.. Дверка опять напрочь распахнулась…

Я ногой заводную ручку нащупал, схватил на крайность и это оружие, но понимаю: останавливаться нельзя, не успеем и помочь, — задерет он их. Кричу: «Жми!..»

А Ирина Павловна, должно, решила — теперь всё, погибель! Смотрю — метнулась, легла на Сергея, собой его закрыла.

А тот вдруг охватил ее рукой, изогнулся, приподнялся и сдернул ее, как невесомую… Сам вскочил, пригнулся и этим своим костылем — тростью художественной — в морду, в морду, по лапам, в бок, то как шпагой, то как шашкой. И, честное слово, не то от его ударов, не то тряхнуло очень здорово — Сергей головой в крышу, а медведь оборвался!

Смотрю — глазам не верю: дверки раскачиваются, а за ними — такое счастье! — черная пустота.

Сергей на носилки сел, за плечи докторшу охватил и поцеловал! И она его тоже, сам видел. С радости они, должно быть, совсем одурели! А впрочем, за такие минуты родней станешь, чем за годы обыкновенного знакомства.

Еще, наверно, километров двадцать лупили мы на полной скорости. Я все назад смотрел, глаз от дороги оторвать не мог. Наконец все же остановились. Вылез я, заводную ручку не выпуская, огляделся. Луна взошла. Поле скошенное серебром отливает. Видно далеко; ясно; тишина и покой.

Ирина Павловна выпрыгнула, за ней следом Сергей — медленно так, осторожно. Шаг сделает — прислушается, не пронзит ли опять его боль. Видит — ничего, осмелел и с подножки даже спрыгнул. И снова ничего. Ощупывал он себя, бормотал что-то, а вид как у лунатика. Да и не только у него, все мы тогда хорошо выглядели!.. Стоим, молчим и невольно на дорогу поглядываем — туда, где медведь остался…

Еще, наверно, долго бы в себя не пришли, коль не Ирина Павловна. Она вдруг захлопала в ладоши и начала танцевать, меня схватила за шею, закружила совсем, потом Витю, а Сергей с ней что-то вроде этого… как его там, рока или рола сплясал.

«Ничего не понимаю, говорит, я выгляжу, как настоящий симулянт. Извините! Я вам бесконечно благодарен!»

Так это сбивчиво говорит и на нее не отрываясь смотрит.

«Благодарите медведя, — ответила она, — это он вас вылечил. Выходит, деды правильно говорили — клин клином вышибают! Нервное потрясение ликвидировало нервное воспаление. Случай любопытный, но, может быть, это лишь временное улучшение, нервный подъем».

Сергей несколько раз высоко подпрыгнул, взмахнул рукой, будто мяч срезал, — он волейболист хороший: «Прекрасно, могу назад ехать!»

«Куда там назад! — сказал Витя, чуть не плача. — Вы посмотрите, что с машиной! Да меня теперь завгар со свету сживет, из ударников исключит: у него чуть что — товарищеский суд!»

Действительно, зрелище было печальное: машина новенькая, а стекла выбиты, дверки покорежены, ободраны, крыло помято.

Я себя кругом виноватым чувствовал, — зачем тогда заорал: «Дави!» И подумать не успел, а заорал! Должно быть, потому это так вышло, что много зла у меня на косматых дьяволов накопилось, ведь из-за них никогда в тайге спокою нет.

На другой день я уж как завгара уговаривал — мол, это дорожная случайность! Вся вина на мне, и ремонт машины тоже, а зав свое:

«Вы шофера не выгораживайте — он, по правилам движения, не отвечает только за наезд на кур и собак, а за медведя должен нести полную ответственность! Если дисциплину ослабить, у нас шофера такие — на всё без разбора наезжать будут, даже на слонов!»

Я думал, он шутит, но где там — товарищеский суд устроил! Правда, смех один получился, а не суд.

А тогда мы все-таки обратно к месту происшествия поехали, потому что опасались — вдруг кто по дороге следом за нами идет и натолкнется на подраненного зверя. Целый час вперед-назад ездили. Никого, тишина и покой. В чащобу, наверно, ушел медведь отдохнуть от нервного потрясения.

Докторский чемодан, нетронутый, посреди дороги лежал. Я его поднял, почти как акробат, не вылезая из кабины.

Посмотрел назад, в окошко, — они сидят рядышком…

…Громко заговорило радио. Бодин замолчал. Объявили посадку. Перечислялись рейсы, один за другим. В коридоре затопали, зашумели, кто-то сказал: «Небо открыто!» Мы быстро собрались, вышли. Мело почти по-прежнему, но вот уже все потонуло в могучем реве, и первый самолет смело рванулся в серую мглу.

На краю аэродрома, прижимаясь к земле, упорно двигались черные руки радара. Самолету помогут найти дорогу в слепом полете над тайгой, где избушки геологов и берлоги медведей.

Счастливого пути!

— Привет Сергею! Медведь-то его как вылечил — всерьез и надолго?

— Лучше некуда! Веселый с тех пор стал, только что-то уж больно о своем здоровье печется: чуть какая возможность — сразу в Кадар, к докторше. И она за таким необыкновенным пациентом очень следит: как долго не едет, записки шлет! — Петр Степанович хитро прищурился, что-то совсем мальчишеское мелькнуло в его лице.

— Присматривайте строго, — как мог серьезно, посоветовал я, — а то будете в ответе, как за шофера. Ведь это тоже следствие дорожной случайности!..

— Без случайностей не жизнь бы была, а скука смертная! — убежденно ответил Бодин.