Сотрудник уголовного розыска [Геннадий Павлович Яковлев] (fb2) читать онлайн

Сотрудник уголовного розыска

От ответа не уйти

Страшный клад

В кабинет секретаря парткома колхоза Школьникова торопливо вошла сторожиха Ананьевна. Василий Иванович с большой теплотой относился к беспокойной старушке и иногда подшучивал над некоторыми ее странностями. Взглянув на возбужденное лицо Ананьевны, он улыбнулся:

— Что случилось? Картины ваши потерялись? Или кто-нибудь раскритиковал их?

Глуховатая Ананьевна имела слабость: в свободное время, собрав в кучу малышей, рисовать вместе с ними цветными карандашами незамысловатые картинки.

— И скажешь тоже, Вася! Не до картин мне… беда пришла! Муженек мой, Егор Егорович, у тебя в кабинете вчера пол ремонтировал и под полом золотые вещички разные нашел. Батюшки, чего там только нету! Как он порасскажет, так душа переворачивается…

— Ничего не понимаю, — сразу стал серьезным Школьников. — Какое золото? Где?.. Егор Егорович отнес его участковому милиции?

— В том-то и беда, не отнес старый сразу, а художнику клубному Чижову отдал. И что же теперь будет?! Дознаются власти, засудят. Колечки там были золотые, зубы, сережки! Сама я не видела, Егор Егорович рассказывал. Спаси, ради господа бога, Егорушку… Отдал Чижову. А ведь сам знаешь того пьянчужку, все спустит. А мой отвечай.

Василий Иванович решил немедленно поговорить с плотником. По пути к своему дому Ананьевна продолжала взволнованный, сбивчивый рассказ.

Престарелые супруги уже давно получали пособие по старости, но их, пожалуй, даже силой нельзя было заставить сидеть без дела. Ананьевна по собственной инициативе охраняла колхозное правление, а Егор Егорович выполнял мелкие плотницкие работы. Вот и вчера в отсутствие Школьникова в его кабинете заменял в полу прогнившие концы двух досок.

Егора Егоровича все знали как исключительно честного человека. «Почему он отдал такую находку Чижову? — удивился Школьников. — А, может быть, там не было ничего ценного? И все-таки передавать Митьке не стоило».

Чижов работал художником в колхозном клубе. Он довольно часто выпивал, скандалил с женой, и по этому поводу Василий Иванович не раз имел с ним крупные разговоры.

Обескураженный Егор Егорович ждал во дворе.

— Отрываю это я доску, — начал рассказывать он, подергивая остреньким кадыком, — а в земле, наполовину так зарыта, медная гильза из-под снаряда, от стодвадцатимиллиметровой пушки. Закупорена хорошо: куском кожи и завязана крепко. Потянул — тяжело. Еле вытянул. Открыл — и руки опустились: гильза полна колечек, сережек, часиков и другой петрушки. На которых вещичках вроде ржавчины. Колупнул пальцем — не отскакивает — не иначе, кровь засохшая. Обомлел я, Василь Иванович. Стою. И заходит в это время художник наш — Митька. Тоже посмотрел, стервец. И давай меня, старого дурня, крутить-вертеть. Дескать, попал ты, дед, крепко. Затаскает, мол, обвинит тебя милиция. Другой, быть-то, никто не нашел, а ты. Ты во время оккупации в станице находился. Связь могут пришить с фашистами. А гильзу не иначе, из них кто-то спрятал. Вот и попробуй доказать, оправдаться.

Егор Егорович тяжело вздохнул, посмотрел на Школьникова и продолжал:

— Говорю этому стервецу: делать-то что? А он говорит, давай свой клад, брошу его в речку, да и с концами. Ты молчок, и я молчок. На литру водки гони — и дело шито-крыто… Дал ему на пару «столичных»: шесть рублев — две трешницы. Гильзу он в свою куртку завернул… и до свидания. Всю ночь я не спал. Ничего от старухи не утаил. Утром к тебе ее погнал. Самому стыдно, понимаю, хреновина получилась.

— Да-а, — озадаченно протянул Школьников. — Не похоже на тебя, Егор Егорович. Стал овцой — и волк нашелся. Сразу требовалось заявить куда следует. Гильзу эту и правда фашист какой-то во время оккупации спрятал.

Школьников отправил жену плотника за участковым милиционером. Сам вместе с вспотевшим от волнения Егором Егоровичем направился домой к Чижову.

— Выручай, Василь Иванович, — бормотал старик. — Как хочешь, выручай. Ты партийный секретарь, тебе народ доверил, чтоб везде за справедливость выступать. А я ни в чем не повинный человек. Обморочили меня, обкрутили.

Их встретила жена Митьки, беленькая пухлая женщина. Она стыдилась своего выпирающего из-под красного передника живота и неловко прикрывала его руками.

— Здравствуй, Лена, — снял соломенную шляпу Василий Иванович. — Дмитрия нам бы надо повидать.

— Что-нибудь произошло? — удивилась женщина, глядя на тревожные лица мужчин.

— Да.

— Он в Краснодар уехал. Еще с вечера.

— Петрушка! — удивился Егор Егорович.

— Что стряслось, Василий Иванович?

— Гильзу с золотом твой муженек украл! Меня, старого недотепу, облапошил. На испуг взял, — вспылил старик.

— Какое золото, какую гильзу?! Быть не может! Зачем ему? — Слезинки задрожали на светлых длинных ресницах Лены.

В это время постучали.

— Войдите! — сквозь слезы крикнула женщина.

В открывшуюся дверь просунулась большущая рука, потом голова в милицейской фуражке. В комнату осторожно втиснулся участковый. В колхозе «Рассвет» все называли его любовно «дядя Боря».

Василий Иванович в нескольких словах объяснил капитану милиции сущность дела.

Лена сидела притихшая, беспомощная, думала о муже: «Мало я стыда из-за него натерпелась. С Веркой Куртюковой связался. Людям стыдно в глаза смотреть. А теперь еще… Позор!»

— Придется обыск у вас делать, Леночка, — проговорил, алея лицом, дядя Боря. — Извините, конечно. Обстоятельства требуют.

— Пожалуйста. Ищите. Я ничего не видела. А вы, может, и найдете… Скорее всего, если он что спрятал, то в сарае. Там краски, инструмент различный. Пойдемте.

Все гуськом направились за Леной. Открыли ветхую, скрипучую дверь. Испуганная крыса с писком метнулась за подрамник. Дядя Боря стукнулся головой о перекладину под потолком и сконфуженно поднял упавшую фуражку.

На полу в беспорядке лежали краски, кисточки, наброски видов станицы, пейзажей, начатые портреты. У стены стояло почти законченное полотно в раме: женщина в купальном костюме — мальчишеская прическа, бесстыдные зеленые глаза. Все без труда узнали нелегальную подругу Митьки — Верку Куртюкову.

Дядя Боря начал осторожно переставлять, перекладывать вещи. Он не торопился, хорошо зная, что каждая мелочь может навести на след. В углу высилась куча старых пыльных холстов. Василий Иванович смотрел, как капитан перебирает их, и нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Обыск казался напрасной, пустой затеей. Не терпелось и Егору Егоровичу. Он беспокойно щипал свою сивую жиденькую бороденку. Наконец, участковый отложил в сторону последний холст. Встал на колени, попросил:

— Дайте-ка лопату.

Лопата без сопротивления наполовину вошла в грунт и уперлась во что-то твердое. Капитан осторожно разгреб землю и извлек медную цилиндрическую гильзу от снаряда.

— Эта самая, стодвадцатимиллиметровка, — хлопнул радостно в ладоши Егор Егорович. — Как есть — она!

Участковый раскрутил медную проволоку, перехватывающую широкое горло гильзы, сбросил обрезок кожи.

— Была полная, — а уж меньше половины осталось! Украл! — тряхнул бородкой старик.

Дядя Боря перевернул гильзу на один из чистых холстов. Все затаили дыхание. Лена по-детски закусила палец. Егор Егорович нахмурился, словно готовясь вступить в драку. Золотая куча горела тихим огнем. Камни колец вспыхнули. Казалось, из этого мертвого костра сейчас вырвется пламя и охватит весь сарай. У Василия Ивановича зарябило в глазах, заныло, сжалось сердце. Он осторожно взял причудливую, в форме полумесяца сережку с четырехгранным зеленым камнем. На тыльной стороне золотой дужки виднелись маленькие четкие буквы: «СГ». Соня Говорко — расшифровал Школьников значение букв. Его жена, его Соня.

Точно такая же сережка хранилась дома у Школьниковых, в синей фарфоровой чашке. Чашка стояла в дальнем углу серванта.

Этого забыть нельзя

У калитки, наклонив немного набок темноволосую голову, ждала Соня. Большое остывшее солнце уже наполовину втиснулось за горизонт. Его темно-красные лучи скользили по спокойному лицу женщины. Бордовое гладкое платье ее будто светилось.

Соня словно с каждым годом молодела: становилась более привлекательной, женственной. Ее высокую фигуру не портила даже некоторая полнота. Когда Школьниковы появлялись вдвоем на улице, Василий Иванович невольно замечал, как часто поворачивались и засматривались на жену. И совсем не потому, что она была слепой. Нет, этого незнакомые люди не знали: Соня всегда носила темные очки. Просто по-настоящему красивое не может остаться незамеченным.

Василий Иванович, любуясь женой, приблизился. Соня мягко, как это умеют делать только слепые, потрогала ласковыми пальцами его щеку.

— Неприятности, Вася?

— Нет, все в порядке. Ни с плеч, ни на плечи.

Напоминание о прошлом было бы слишком жестоким для нее, и Школьников постарался успокоить Соню, задавал незначительные вопросы, неумело острил…

Василий Иванович обычно, несмотря ни на какую усталость, каждый вечер раскладывал словари, учебники и занимался английским языком. Но сегодня не мог. Он долго курил на крыльце, прислушивался к знакомому дыханию станицы. В клубе веселилась молодежь, в первой бригаде стрекотал трактор. Изредка пробегали машины. Школьников на цыпочках вернулся в дом и, убедившись, что Соня легла, достал из серванта синюю фарфоровую чашечку. Там хранилось много безделушек. А на самом донышке золотая сережка в форме полумесяца с четырехгранным зеленым камнем. «СГ» — прочел он мелкие буковки на дужке. Да, этого не забыть…

14 ноября 1942 года связная партизанского отряда «Мститель» Соня Говорко пришла из районного центра, где постоянно жила, посещая лагерь лишь в определенные дни. Она шутила с бородатыми партизанами, а сама все время косилась на командирскую землянку.

— Нельзя пока к товарищу Школьникову, — басил молодой партизан, бывший милиционер, которого за большой рост и раннюю солидность называли «дядей Борей». — Командир беседует с новым товарищем.

А Соне хотелось скорее заглянуть в веселые глаза Васи, увидеть, как он смешно пощипывает свою мягкую русую бородку. Это желание появилось давно, еще в тот день, когда ее принимали в комсомол. Вася, в то время первый секретарь райкома комсомола, вел заседание бюро.

Школьников беседовал с рядовым Советской Армии Лукой Онищенко. Того, оборванного, голодного, задержали прошедшей ночью недалеко от партизанской базы. Онищенко — молодой, мускулистый мужчина с костистым, заросшим лицом, рассказывал свою историю. С воинской частью он попал в окружение. Часть разбили. Лука долгое время скрывался в лесах, пробираясь на восток, чтобы снова встать в строй, снова бить врага. Он не хотел оставаться в отряде.

Школьников убеждал:

— Фронт далеко. Один ты вряд ли доберешься благополучно. Пока надо сражаться здесь. А будет реальная возможность, тогда и решим насчет перехода линии фронта. Птицам крылья, а человеку разум всегда нужен.

В конце концов Онищенко согласился.

Соня открыла дверь в землянку в тот момент, когда командир отряда, пожимая руку новому партизану, возвращал ему красноармейскую книжку.

Онищенко глянул в сторону девушки и, пригнувшись, вывалился из землянки.

Василий довольно потер ладони:

— Растет наш отряд. Растет! Скоро мы будем беспокоить фашистов еще более ощутимо.

Соня доложила о событиях в районном центре: фашисты повесили пленного советского летчика, завезли большое количество снарядов в бывшие склады райпотребсоюза.

Василий смотрел на смуглое, красивое лицо девушки. Глаза ее, немного продолговатые, серые, чистые, счастливо блестели.

В этот же день, получив очередное задание, она уходила обратно. Василий провожал девушку. Мелкий дождь шелестел по блеклой траве. Редкие желтые листья, оставшиеся на деревьях, сиротливо трепетали на ветру. Было холодно и неуютно. Молодые люди остановились.

— Береги себя, Соня. Будь осторожна…

Листья срываются с деревьев, но не падают сразу на землю. Ветер еще долго, долго несет их по воздуху.

Лука Онищенко оказался человеком со странностями, но веселым. Он почему-то тянулся к дяде Боре. Показывал ему монеты разных стран. Объяснял, что он — нумизмат. Дядя Боря удивился: «В такое время собирать монеты? Смешно». Однако бойкий парень производил хорошее впечатление, и дядя Боря, вспомнив, что видел у одного из партизан несколько мелких немецких и румынских монет, выпросил их и отдал Онищенко.

Лука носил длинные поповские волосы и постоянно зачесывал их влево так, чтобы они прикрывали ухо.

Дядя Боря, заметив за левым ухом Онищенко ярко-фиолетовое родимое пятно размером чуть меньше пятака, понял, почему он носит такую странную прическу: Лука просто не хотел, чтобы видели его метку.

Валявшаяся до того без надобности в землянке старая гармошка ожила в умелых руках Луки. Те, кто не уходил на задание, вечерами собирались вокруг него. Допоздна не спали, слушая, как вполголоса, задушевно поет под гармошку дядя Боря. Партизаны вспоминали мирные дни, ребятишек, жен.

Постепенно Лука стал в отряде своим человеком, и Школьников, привыкший всем сердцем верить людям, дал ему серьезное поручение: распространить да районном центре сводки Совинформбюро.

Онищенко и молчаливый сибиряк Сигарин без происшествий добрались до места. Лука вел себя смело, уверенно, и это подбадривало Сигарина.

На одной из улиц партизан случайно увидела Соня. Она хотела подойти к ним, но, вспомнив строгие наставления Школьникова о конспирации, просто решила проследить и лишь в случае надобности помочь им.

Онищенко и Сигарин миновали центральную улицу, безлюдный рынок и неожиданно повернули к бывшей библиотеке, где теперь располагались немецкие солдаты. Девушка насторожилась: «Зачем они туда идут?! Видимо, просто не знают». Крикнуть не успела: калитка открылась и сразу захлопнулась. Почти тотчас же послышался громкий крик Сигарина:

— Изменник! Предатель!..

Потом донеслись глухие удары, приглушенный говор.

Все стало ясно. Соня бросилась в лес к партизанам: «Только бы успеть предупредить!»

Сучья деревьев рвали одежду. Осталась на мокрой траве любимая голубенькая косынка. Кровь сочилась из расцарапанной щеки.

Соня успела вовремя. Малочисленный отряд еще не мог принять открытого боя с карателями. Командир решил увести партизан. Вдалеке уже слышался шум моторов.

Сборы были короткими. Все, что не могли взять с собой, подожгли.

Дядя Боря, шагавший рядом с мрачным Школьниковым, молчал. На душе было скверно. Как это я не распознал врага, — ругал он себя.

Сзади доносились резкие автоматные очереди — это каратели расстреливали пустые землянки.

Много километров прошли партизаны. Остановились в излучине Дашкиного оврага. Теперь партизанскую базу с трех сторон окружали вязкие болота. Будь первоначальное место таким же, Школьников бы, не задумываясь, дал бой фашистам…

Соня давно просилась побывать в районном центре. Там у нее оставалась мать, и она беспокоилась. Школьников не отпускал.

Но однажды командир сказал Соне:

— Завтра пойдешь в райцентр. Надо установить, где находится Онищенко. Если он еще в райцентре, побывай в доме № 17 по улице Советской. Там проживает Евгений Петрович Кириллов. Пароль: «Не сдадите ли на неделю свою угловую комнату?» Ответ: «Пожалуйста, только в комнате печки нет». Передай Кириллову нашу просьбу: казнить предателя Онищенко… Помни, Соня, он тебя здесь видел. Будь внимательна.

Василий проводил ее за черту партизанских постов. Дальше девушка уходила одна, весело помахивая гибким ивовым прутиком. Она шла тропинками, намного сокращая путь. К полуночи Соня уже была у цели.

Райцентр встретил молчанием, темнотой. Казалось, все вымерло. Свет горел только в одноэтажном здании детсада, где теперь размещалась жандармерия. «Надо заглянуть в окно: может быть, увижу Онищенко. Тогда завтра побываю у Кириллова, и задание будет выполнено. Если дома все в порядке, можно вернуться в отряд… Василий ждет, беспокоится…»

Девушка подкралась к освещенному окну. У стола, забросанного окурками, заставленного бутылками с желтоватой самогонкой, сидели несколько раскрасневшихся пьяных полицаев. В центре — Онищенко. «Ну, подожди, убийца! За все ответишь!»

Соня не успела отойти. Кто-то цепко и твердо схватил сзади, дохнул сивухой, чесноком.

— Ты чего здесь, девка, лазишь?! Приказа начальства не знаешь? Шляешься по ночам?

Соня рванулась, что есть силы, и вырвалась бы, но на помощь первому полицаю подоспел второй. Они повалили сопротивлявшуюся девушку и волоком потащили в жандармерию. Соня стукнулась головой об острую шляпку гвоздя, вылезшего из половицы. Почувствовала: по лицу бежит горячий ручеек.

— Под окнами бродит, — пояснил один из полицаев, задержавших девушку. — Может, гранату хотела кинуть.

Полицай грязно выругался.

Онищенко сразу узнал ее. Встал и, вытирая толстые мокрые губы жирной ладонью, протопал к девушке. Схватил за волосы:

— Любовница Школьникова! Попалась, пташечка!

Соня вскрикнула от неожиданной резкой боли: Онищенко вырвал из уха девушки сережку. Ударом кулака сбил на пол и ожесточенно начал топтать партизанку тяжелыми сапогами.

В подвале, придя в себя, Соня сняла оставшуюся сережку и спрятала на груди.

Утром, когда серый свет пробился в камеру, она увидела на забрызганной кровью стене расплывшуюся надпись:

«Прощайте, товарищи! Уводят на расстрел. Я верю, победа будет за нами! Сигарин».

Соню привели на допрос к Онищенко. По подобострастному отношению полицаев чувствовалось, что он один из главарей.

— Где партизаны?! — закричал Онищенко визгливо. — Говори быстро.

Она молчала, с ненавистью и презрением смотрела в разъяренное лицо врага.

— Где? Говори место! Где Школьников?..

Онищенко жестоко избивал Соню. Девушка часто теряла сознание. Ее приводили в чувство, облив холодной водой, и снова били, снова допрашивали. Она молчала.

Соня заметила, что ее прятали от немцев. Стоило услышать их речь, как Говорко выталкивали в запасную дверь и бросали в камеру. Девушка догадывалась, что ее прячут с одной целью: Онищенко хочет сам исправить свою ошибку, лично узнать о новой партизанской базе.

Много дней пытали мужественную партизанку, но так ничего и не добились. И однажды ночью, надругавшись, выколов глаза, выбросили Соню на улицу.

Полуголая, истекающая кровью, она долго ползла по грязи, смешанной со льдом и снегом. Ползла до тех пор, пока не подобрали честные советские люди.

Соня горела, металась в бреду. Лекарства оставались нетронутыми. Неизвестно, как бы все повернулось, если бы партизаны не узнали, где она находится. Ее перенесли в отряд. И уже следующей ночью на самолете отправили на Большую землю.

Ночные выстрелы

С самого раннего утра Василия Ивановича не покидали смутные тяжелые предчувствия. К тому же еще разболелось плечо — давала знать себя старая рана. Школьников начал ее массажировать. Часто это помогало. Сегодня боль по-прежнему оставалась резкой.

Еще не открыв двери своего кабинета, Василий Иванович услышал телефонный звонок. Звонил дядя Боря:

— Я доложил о случившемся своему начальству. Чижова ищут. Думаю, никуда он не денется… И вот еще, Василий Иванович, ты о находке плотника пока никому не говори. Я всех остальных предупредил.

— Зачем эта конспирация?

— Мыслишки есть кое-какие. При встрече расскажу.

Дядя Боря помедлил, и зная, что настроение у Школьникова скверное, добавил:

— Вечером приходите ко мне с супругой. Пельмени будут… настоящие, сибирские. Моя Катя сделала по твоему вкусу — остренькие.

День секретаря парткома колхоза — сплошные заботы. В одном месте не ладилось с поливальными машинами, в другом надо было обязательно провести беседу, проехать с агитбригадой по полевым станам, поторопить редакторов с выпуском стенных газет. Десятки, сотни больших и маленьких дел.

Василий Иванович приехал с полей к себе в кабинет поздно ночью. С улицы доносились голоса парней, смех девушек, задумчивый разговор гармошки. Знакомые звуки, он привык к ним.

К завтрашнему утру ему надо было подготовить справку в райком партии.

Школьников уже собирался уходить домой, когда за окном явственно послышался шорох. Василий Иванович хотел закрыть створку, но не успел сделать и шага. Ярко-рыжий хвост выстрела метнулся навстречу, ожег лицо. После второго выстрела будто раскаленным шилом проткнуло грудь. Василий Иванович закачался и тяжело рухнул на пол. Еще какое-то время он был в сознании, слышал неумолкающую гармошку-полуночницу. Потом стало тихо-тихо…

Первым узнал о страшной беде Егор Егорович. Он пришел проконтролировать свою старуху.

Глуховатая Ананьевна спала крепко, и мужу пришлось немало побарабанить по двери кулаками.

— Все спишь, старая! — крикнул старик.

— Чего ты, Егор Егорович, напраслину возводишь. Минуточку всего я и придремнула. Голова чегой-то закружилась, так закружилась… Я и прилегла. А тут сон навернулся.

— Будь ты военнообязанная, я бы тебе за такое дежурство сотню нарядов «вне очереди» всыпал, — сердито сбросил Егор Егорович со стола рисунки Ананьевны.

— Будто на лодке мы с тобой катались, — рассказывала Ананьевна, не обращая внимания на ворчание мужа. — И вдруг лодка как закачается, и что-то как бабахнет! Оказались мы оба в воде. Плывем, плывем, а выплыть не можем: берег крутой, обрывистый. А на берегу стоит Митька Чижов. Ему бы подсобить нам, а он, черт вылизанный, смеется и кукиш ставит… Не досмотрела я сон. Ты загремел, зашумел.

— Уже два часа, — вздохнул Егор Егорович, вдавливая коричневым ногтем окурок в черное дно стеклянной пепельницы. — А Василь наш Иванович сидит. Свет у него горел, когда я к тебе направлялся. Заботливый мужик, работящий. Настоящий партиец… Пойду-ка я его домой спроважу, а то Соня, поди, заждалась.

— Сходи. А я еще одну лисичку нарисую да завтра в детский сад унесу детишкам. Такая там одна хорошенькая — Олечка. А, может, и сон досмотрю, как мы с тобой выбирались из воды.

Егор Егорович легонько постучал в дверь кабинета Школьникова. Молчание. А свет пробивался сквозь щель. «Забыл, видать, погасить». Старик потянул ручку и замер на пороге с открытым ртом. Василий Иванович лежал на полу в неловкой позе: одна рука была подвернута за спину, вторая сжата в кулак и вытянута. Темная, поблескивающая лужа растекалась по полу. Егор Егорович, дрожа, словно от сильного озноба, выскочил из кабинета.

Чижов заметает следы

Митька стоял в тамбуре вагона скорого поезда и привычно чистил перочинным ножом длинные, как у женщины, ногти. По сторонам мелькали станицы, прикрывшиеся зеленью от палящего солнца. Митька нервно вздрагивал, когда кто-либо выходил из вагона. Правой ногой он прижимал к стенке небольшой облупленный чемоданчик.

К Чижову несколько раз выходил крючконосый мужчина. От крючконосого сильно пахло пивом и селедкой. Они испытующе взглядывали друг на друга, обменивались незначительными фразами: «Ну и духотища… сейчас бы на пляже позагорать с холодным пивком, раками…». Дальше этих фраз дело не двигалось. Митька был осторожен, хотя крючконосый явно хотел познакомиться.

Уже перед Ростовом он спросил в упор:

— Чего в городе потерял?

Митька боялся, страшно боялся. Однако у него не было денег, и вместо ответа на вопрос он выпалил:

— Не купишь пару безделушек?

Крючконосый глянул в самые зрачки Чижова и еле заметно кивнул.

Митька разжал потный кулак с заранее приготовленными двумя золотыми кольцами. На одном алел ровным спокойным светом крупный камень.

Крючконосый дунул на него, потер о штанину и несколько торопливо спрятал оба кольца во внутренний карман. Не вытаскивая руки из-за пазухи, похрустел деньгами, как сухарями в мешке.

Протянул две новенькие, согнутые посредине десятки.

— Мало, — дохнул Чижов.

— Тыха, малыш. Тыха!

Дверь впустила в тамбур троих парней. У Митьки обмякли ноги. Только тревога оказалась напрасной: парни не имели к крючконосому никакого отношения.

Поезд еще не остановился, как Чижов оттеснил плечом проводницу с тоненькими косичками и первым спрыгнул на перрон, втесался в людскую гущу, проплыл с ней через вокзал на площадь. Его потянули за рукав. Обернулся — крючконосый:

— Может быть, ночлег ищешь? — шепнул тот, заговорщицки кося глазами на облупленный Митькин чемоданчик. — Могу помочь. Комнатка маленькая, зато с видом на Дон. Жалеть не будешь.

— Отстань ты, дипломат!.. — взорвался Митька. — Жилье у меня есть — к тетке приехал. А тебе продал колечки жены. У нее украл. И отвяжись. Не то милиционера позову.

— Ну, ну, малыш, тыха! — обиделся крючконосый, опасливо оглянулся по сторонам и, увидев поблизости стройного молоденького сержанта милиции, с независимым видом зашагал прочь.

У Чижова не было в городе даже знакомых. Сюда он приехал лишь потому, что случайно сел на ростовский поезд. Митька вяло побрел к остановке такси, занял свободную машину и попросил:

— В гостиницу… где есть свободные места. Вы, наверное, знаете?

— Задача не из легких, однако попробуем, — весело согласился шофер, молодой парень в светлом берете.

Администраторы гостиниц будто сговорились, везде гость слышал стереотипный ответ: «Мест свободных не имеется…»

Наконец, на западной окраине Ростова, в маленьком двухэтажном «Доме приезжих» сероглазая администраторша предложила кровать в общей комнате.

— Разрешите командировочное удостоверение, — попросила она.

— Пардон, у меня нет при себе никаких бумаг, я отдыхать приехал, — неуверенно соврал Митька. — Из Барнаула.

— Почти земляк, — запрыгали игривые ямочки на щеках сероглазой администраторши. — Устрою без командировки, давайте паспорт.

Митька впопыхах забыл все документы.

— Тогда, извините, не могу помочь. Милиция у нас строгая. Оштрафуют.

Почти все деньги, вырученные за кольца, пришлось отдать таксисту.

— Вы на частную квартиру попытайтесь, — посоветовал шофер на прощанье и дал газу.

Митька из опасения, что снова могут потребовать документы, не воспользовался советом шофера.

На последние деньги он купил бутылку «Московской», круг ливерной, липнущей к пальцам колбасы и в попавшемся на пути парке занял скамейку. Помедлив, распил «Московскую», аккуратно свернул брюки с большим импортным ярлыком на кармане, подложил под голову чемодан.

В южный город вступала теплая таинственная ночь. На темном небе золотыми брошками рассыпались крупные звезды.

Будущее Митьку не пугало. Он понимал — содержимое чемоданчика стоит очень много. И разве с таким богатством можно было тужить?

Разнос и следствие

У станичной больницы, подняв серое облако пыли, резко затормозил газик с залатанным брезентовым верхом. Отлетела дверца. Из машины выскочил начальник районной милиции майор Бойко. Быстрый, энергичный. Одетый, несмотря на жару, в глухой китель, бриджи.

Хромовые сапоги начальника заскрипели на крыльце.

— Где? — властно бросил он румяной сестре в белом, которая, узнав посетителя, вежливо уступила дорогу в коридоре.

— В седьмой одиночной палате, на первом этаже.

Бойко уверенно направился к дверям. Их загородил поднявшийся со стула дядя Боря. Начальник нетерпеливо махнул рукой. Участковый не изменил положения.

— Нельзя к нему. Не пущу, Михаил Федорович.

— Ты что?! — изумился майор, и на минуту лицо его стало растерянным.

— Невозможно к нему, товарищ начальник, поймите. Нельзя: раны серьезные.

Круглые желваки забегали на скулах Бойко. В это время дверь палаты открылась. Показалась Соня. Она подняла красивую руку, и столько было в этом жесте боли и тревоги, что все замолчали.

Бойко сдержался, вытер платком высокий лоб с залысинами и, повернувшись, тихо позвал участкового. Медицинская сестра усмехнулась, озорно помахала рукой вслед начальнику.

Бойко злился и обвинял капитана: «Все у него тихо, хорошо, и вот, пожалуйста!.. А он частушки распевает в клубе, песенки. Артист!.. Я это преступление сам раскрою, лично! Пусть все увидят, кто работает, кто числится в списках».

Невеселые мысли не покидали и дядю Борю. Но совершенно иного плана. Он горячо и остро переживал за Василия Ивановича. Ненависть кипела в нем к преступнику, поднявшему руку на Школьникова.

В кабинете дядя Боря докладывал майору:

— Школьникова обнаружил местный плотник… Выстрелы слышали многие из молодежи, гулявшей в этот вечер на улице. К сожалению, никто не придал им значения. Все произошло около часа-двух ночи. Школьников в тяжелом состоянии. Надежд на спасение мало. Секретарь райкома звонил перед вашим приездом, обещал, что из Москвы сегодня прилетит профессор-хирург.

Дядя Боря, закусив губу, опустил голову.

— Не паникуй! — зло бросил майор. — Распустил преступный элемент. Что хотят, то и делают. Не в состоянии справиться — пришел бы и сказал: не могу, замените, отпустите на пенсию.

— А я не собираюсь на пенсию. Мне еще дел хватит.

— Выстрел в секретаря парткома, — пропустил Бойко мимо ушей слова участкового, — это политический акт… Мне уже несколько раз звонил начальник управления и другие руководящие товарищи. Просто стыдно разговаривать с людьми. Преступника надо найти, кровь из носа — найти. Я заверил руководство, что мы распутаем клубок сами. Задержим преступника в недельный срок.

— Не слишком ли вы наобещали?

— А ты меня не учи. Знаю сам. И тянуть резину здесь не собираюсь. Кстати, что слышно о вашем художнике Чижове?

И, не дождавшись ответа, забегал по кабинету, рубя ладонью воздух:

— Как ты мог допустить, что он украл ценностей на целую сотню тысяч? Скрылся из-под носа, обвел вокруг пальца, как новичка. Здорово, ничего не скажешь.

— Так уж получилось, — отвечал понуро дядя Боря. — Не считал я его способным совершить преступление.

— Философия, причем вредная.

Бойко был шумлив, резок, но умел и работу организовать. С его приездом кабинет участкового превратился в настоящий штаб. Майор грубовато и весело отдавал приказания, советовал, ругался. Десятки оперативных сотрудников, участковых уполномоченных работали во всех концах района.

Начальник милиции вызвал на допрос Егора Егоровича. С ним он разговаривал слишком напористо, уверенный, что старик что-то недоговаривает. Плотник обиженно сопел, укоризненно взглядывал выцветшими глазами на сидевшего здесь же дядю Борю. Капитану казалось, будто он говорит: «Как же вы так! Зачем меня обижаете подозрением?»

Участковый не вмешивался до тех пор, пока старика не отправили домой. Потом, сразу закипая, сказал:

— Старик чужого не возьмет. Ни золота, ни бриллиантов. Напрасно вы причисляете его к авантюристам.

— Напрасно, говоришь? Нет, дорогой дядя Боря, не напрасно. Смотри сам: половину золота нашли у Чижова. Где вторая? Ты решил — увез с собой Митька. А доказательства? Может быть, старик и Митька разделили все пополам. Значит, не исключено, что Егор Егорович знает и об истории со Школьниковым. Следовательно, у него надо сделать обыск. Посмотреть: не прикидывается ли? Дальше, где он находился во время оккупации? Здесь жил со своей старухой… Чего молчишь? Что я, говорю неразумно?

В словах майора и правда была определенная последовательность, логичность. Она тяжело и упрямо обволакивала капитана. Но он быстро стряхнул сомнение.

— Нет, Михаил Федорович. Обыска делать у Егора Егоровича не будем.

— Почему?

— Он всю правду рассказал. А во время войны Егор Егорович не меньше меня рисковал, даже больше, помогая нам, партизанам. Обыск делать у старика не дам. Жаловаться буду.

— Ты это брось! — скрипнул зубами Бойко. — Думаешь, ты один болеешь за своего друга Школьникова? Я больше тебя отвечаю… Но если у тебя одна станица, один колхоз, у меня на плечах целый район. Мне важно раскрыть преступление в самый короткий срок.

— Я знаю старика десятки лет, — немного успокоившись, твердо продолжал участковый. — Знаю не только имя-отчество, но кое-что и побольше: в трудные минуты встречался. Давайте подождем. Выясним. Сейчас у нас для обыска, на мой взгляд, есть лишь формальные мотивы. И поймите еще, Михаил Федорович, — здесь станица. Об обыске станет известно всем, это сломает старика. Потом не поправишь даже публичным признанием ошибки.

Бойко покосился на твердо сжатые губы своего подчиненного. «Ни за что не отступит, — подумал сердито, хорошо зная настойчивость дяди Бори. — Надо, видимо, согласиться, подождать. А появятся дополнительные факты, тогда уж не посмотрю ни на какую философию. Заодно решу вопрос и с участковым. Пора ему на пенсию. Отработал свое».

— Ладно, — вздохнул Бойко, — оставим пока в покое старика. Только запомни: выяснится его причастность к преступлению — будешь отвечать. И строго отвечать. А теперь надо приложить все усилия к розыску Чижова. Безотлагательно!

«Романтика» вора

Митька проснулся поздно. Припекало солнце. Давно высохла роса на траве. На последнюю мелочь, которую насобирал в карманах, он выпил кружку холодного молока и отправился искать скупочные магазины.

Из всех Митька выбрал один магазин. За стойкой сидел одноногий пожилой приемщик. Его маленькие хитрые глазки надежно прятались под толстыми веками. Чижов около двух часов околачивался вблизи «скупки», пока убедился, что приемщик настоящий дока и готов на любую темную сделку. К нему заходили подозрительные типы, шептались, спорили.

Чижов дождался, пока приемщик остался один, и навалился на стойку:

— Оптом будете брать, маэстро?

— Посмотрим, если товар стоящий. «Обжулит, — решил Митька. — Точно обжулит. Надо держать ухо востро».

— Зайди, — бросил скупщик, подбирая тяжелые костыли.

Они пролезли в дверь маленькой комнатки с затянутым паутиной крохотным окошком.

— Много не дам, — сразу предупредил скупщик. — Трудно стало работать: милиция, да и вообще риск большой. Показывай товар.

Чижов для верности оглянулся по сторонам, открыл чемоданчик.

Одноногий наклонился, протянул руку, будто хотел поворошить золото, но не дотронулся.

Митька обратил внимание, как у скупщика начинает багроветь шея. Инвалид поднял голову и впился острыми глазками-гвоздями.

— Ты что? — оторопел Чижов, чувствуя неладное. — Не нравится, дело хозяйское, не бери… Все чистое золото.

— Шкура! — выдавил скупщик. — Ты за кого меня принимаешь? Я покупаю краденое, но без крови. А ты, видать, самый настоящий фашистский прихвостень. Такие, как ты, во время войны грабили, баб убивали. Ты за кого меня принимаешь, коли надумал эти зубы подсунуть? За кого?

Скупщик ловко взмахнул костылем и, не отклонись Митька, инвалид наверняка проломил бы ему голову. Чижов выхватил из кармана пистолет.

Скупщик проговорил тихо:

— Ну, попробуй. Попробуй…

Чижов опасливо схватил свой чемоданчик и выскочил из каморки. Бросился за угол, нырнул в подворотню. Перебрался через попавшийся по пути высокий забор и еще долго выделывал заячьи петли по улицам, пока не оказался в знакомом парке. Присел на скамейку, ту самую, на которой провел ночь накануне. Отдышался, закурил.

Неудача не обескуражила Митьку. Он решил сбыть часть своего товара на рынке. Порывшись, выбрал в чемоданчике брошку с голубоватым камнем, два колечка, часы.

Давно хотелось есть. Слюна скапливалась во рту. Это придавало решительности.

Базар был в самом разгаре. Торговали всем: женскими кофточками и старыми самоварами, рыболовными крючками и мотоциклами, костюмами и картинами. Многочисленная пестрая толпа гудела, двигалась, смеялась, рядилась.

Митька полагал, что к нему сразу бросятся покупатели, но люди проходили равнодушно. Чижов осмелел и начал кричать, как заправская торговка:

— Подходи, голуби, налетай, по дешевке забирай!

Коренастый, чубатый мужчина заинтересовался. Внимательно осмотрел все, попробовал на зуб оправу брошки и заключил незлобиво:

— Хитер, медь начистил, надраил и за золото продаешь. Меня, брат, не обманешь. Я тертый калач. А часики свои убери. Их в магазине достаточно.

— Это же червонное золото, маэстро! — искренне возмутился Митька. — Самое настоящее.

— Не хитри. Медь — не золото. Будь у тебя золотые вещи, ты бы не толкался по базару, а в «скупочный» сдал…

И опять Чижову пришлось кричать, заманивать покупателей.

Румяная, пышноволосая красавица в очках, в открытом ярко-желтом платье прошла мимо орущего Митьки, но он остановил ее за рукав:

— Купите, мадам, недорого отдам.

Она небрежно осмотрела Митькин товар и, спросив о цене, сказала:

— Вещи редкие, даже уникальные. Я у вас купила бы, пожалуй, часы. Только денег при себе недостаточно. Если можно, выйдемте с рынка. Вы подождете, а я деньги принесу. Живу я недалеко.

— Хорошо-хорошо, — торопливо, боясь, что женщина раздумает, согласился Чижов, пробираясь за покупательницей сквозь людской водоворот. — Я могу и с вами пойти.

— Нет, нет, зачем же. У меня муж не любит, когда я с рук покупаю. Лучше подождите.

— Добро. Жду. С превеликим удовольствием.

— Вот здесь, у дерева, — попросила женщина. — Я быстро вернусь.

Митька проводил ее взглядом, пока она не свернула за угол. Тревога почему-то овладела им. И он решил посмотреть, куда пошла покупательница. Сделать это оказалось нетрудно: Чижов забежал за угол и сразу увидел впереди, среди пешеходов, ее желтое платье. Женщина близоруко обернулась раз-другой и, ничего не заметив, поспешила к телефонной будке в подъезде белого многоэтажного дома. Номер, куда звонила покупательница, был занят, и Митька как раз успел к началу разговора. Он встал за спиной женщины.

— Это милиция? — спросила она взволнованно. — Я звоню вам с рынка. Понимаете, здесь мне встретился один очень подозрительный тип. Продает золотые вещи. На мой взгляд, краденые.

Чижов с ненавистью посмотрел красавице в затылок, где волосы вились русыми колечками. Конца разговора он не дождался. Тихонько отступил и поспешил прочь, подальше от рынка.

Он долго блуждал по городу. На газоне, недалеко от голубого киоска, шумная компания распивала водку. Митька дождался, когда они уберутся из-под тенистых тополей, воровато оглянувшись, поднял три пустые бутылки и положил их в чемодан поверх золота. Потом, тщательно обследовав пыльную траву газона, обнаружил еще две бутылки, но с испорченными горлышками.

В пункте по приему посуды Чижов выстоял длинную очередь. Заработал тридцать шесть копеек. Продавец, будто издеваясь, дал самые мелкие медные монеты. На них Митька купил пачку сигарет и булку серого хлеба.

Чижов решил покинуть так негостеприимно встретивший его город. Приехав на железнодорожный вокзал, он обратил внимание, что за ним внимательно наблюдает высокий, в новенькой форме сержант милиции. Митька шмыгнул за уборную и услышал вслед милицейский свисток.

Бойко торопит

Участковому было искренне жаль Лену. Всю дорогу от ее дома до своего кабинета, где ждал Бойко, он молчал. Слова утешения, приходившие в голову, казались фальшивыми.

Бойко встретил Лену мягко. Он не ходил, как обычно, по кабинету, скрипя сапогами, был спокоен.

— Мы понимаем ваше горе, — говорил майор участливо и глуховато. — Но случилось непоправимое. Ваш муж, конечно, все это сделал необдуманно, в горячке, и суд учтет эти обстоятельства.

— И зачем ему золото понадобилось? — вытирала слезы полненькой рукой Лена.

— Речь идет не только о золоте, а главное — о человеке, в которого он стрелял.

— Нет! Нет! Зачем вы, Михаил Федорович, — заторопилась испуганно женщина. — Не мог он такое сделать. Он только болтал пьяный всякие угрозы. У него не хватит смелости.

— Что именно он говорил? — заинтересовался майор.

— Месяца два назад, — тяжело вздохнула Лена, — Василий Иванович вывел пьяного мужа из клуба. Вот Дмитрий и рассердился. Кричать начал… пригрозил Василию Ивановичу.

Бойко умело задавал вопросы и быстро записывал мелким, убористым почерком в протокол ответы.

— А оружие, пистолет вы у мужа видели?

Дядя Боря затаил дыхание, боясь скрипнуть стулом. Если Чижов имел пистолет, то ранение Школьникова могло, быть делом его рук. Тогда все, даже косвенные доказательства, приобретали большой смысл.

— Говорите правду, — торопил Бойко.

— Видела я у него наган, — выдохнула Лена. — Однажды Дмитрий пришел от Веры Куртюковой, своей знакомой… Вера здесь в парикмахерской работает. Я ругаться начала, плакать. Он наган… черный такой наган вытащил и на меня наставил. Я в ту ночь у соседей ночевала.

— Время уточнить не можете? — погладил чисто выбритую щеку начальник.

— С полмесяца, может быть, чуть побольше.

Чем дальше продолжался допрос, тем больше Бойко убеждался в виновности Чижова.

Майор почувствовал себя на верном пути. Его догадки подтверждались.

— Ну, что? — спросил Михаил Федорович дядю Борю, как только закрылась дверь за Леной. — Может быть, опять будешь шуметь, жаловаться пойдешь? Говорить, что я нарушаю социалистическую законность, поступаю необдуманно, решаю вопросы поверхностно. Стареем, мой друг, стареем. Оттого и философствуем.

Удовлетворенный Бойко позвонил в больницу. Ему сказали, что о беседе со Школьниковым пока не может быть и речи. Тогда майор вызвал на допрос парикмахера Куртюкову. Она давно ждала в коридоре.

В кабинет вошла высокая, гибкая женщина лет тридцати восьми, остриженная «под мальчика».

Ей понравился начальник. Его строгий костюм, подтянутая сухощавая фигура, чуть загоревшее продолговатое лицо. Он напоминал ей мужа, человека, которого она любила по сей день и который безжалостно растоптал ее счастье. Бросил. Забыл. А Митька? Митьку она считала временным спутником.

Она знала, зачем вызвали. Догадки, что Чижов стрелял в Школьникова, возникли и у нее.

— Будем говорить откровенно, Вера? — спросил майор, прохаживаясь по кабинету.

— Конечно. Мне скрывать и хитрить нет надобности.

— Прекрасно. Расскажите о ваших взаимоотношениях с Чижовым?

Она дернула уголком маленького рта, прищурила зеленые глаза:

— Бывал он у меня. Ночевал: говорил, что не любит жену, что ему трудно с ней. Плохо.

— Ясно. Ну, а о Школьниковеу вас был разговор?

— Так, ничего особенного. Просто не нравился ему Василий Иванович. Чижов выпивал, на работе не появлялся. Школьников по этому поводу несколько раз вызывал Дмитрия, беседовал, ругал. И Чижов злился. Говорил, что ему жить спокойно не дают.

— Пистолет вы у него видели?

— Да. Имелась у Митьки такая штучка. Ее он обычно с собой таскал. Рассказывал, будто нашел в местах, где бои проходили.

В больнице

Школьников открыл глаза: незнакомая комната. Резкий запах хлороформа, йода. Вокруг все белое. Тихо. Голова казалась свинцовой. Василий Иванович попробовал поднять ее и не смог. Болела грудь.

За дверью послышались легкие шаги, появилась Соня с дымящим стаканом чая.

Василий Иванович вспомнил все сразу… Когда он услышал за окном своего кабинета шорох, то решил посмотреть, кто бродит. Но не успел сделать и двух шагов, как выстрелы метнулись навстречу. Кто стрелял, он так и не видел.

Василий Иванович зажмурился: «Кто? Зачем? Неужели я неправильно жил? Неужели с кем-то был неправ до такой степени, что…» И тут же Школьников поборол минутную слабость, сказал себе: «Просто тебе обидно, старик. Ты немножко паникуешь. Возьми себя в руки. Успокойся. Ты живешь и жил всегда так, как тебе подсказывала совесть».

Жена поставила на тумбочку чай и, придвинув стул, села около кровати.

Он сразу заметил, что виски у Сони побелели, словно она их густо напудрила.

— Сонюшка, — позвал тихо, — родная.

— Вася!

Она упала на колени около кровати. Василий Иванович повторял только одно слово:

— Сонюшка… Сонюшка. Сонюшка…

И это слово было ей дороже всех слов на свете. Плечи Сони перестали вздрагивать. Нет, никому она не могла отдать его, даже смерти.

…Москва. Военная Москва. Город жил молчаливо, серьезно, готовый ко всему. Но об этом Соня лишь догадывалась, она не могла видеть. Девушка не поднималась с постели, хотя чувствовала, что могла бы встать. Она не хотела жить. Перед ней была ночь, ночь, ночь.

Вместе с Соней в палате лежало еще двое. Одну звали Валей, вторую — Наташей. Девушки часто шептались, жалея ее. Боясь, что оскорбят Соню своим хорошим настроением, смеялись в подушку. Тихонечко читали письма любимых: и это было хуже всего. Соне не приходили письма. Она понимала: не так-то просто, чтобы оттуда прилетела даже маленькая, крохотная весточка. Но мысли одна чернее другой не покидали. «Вася!» Она думала о нем днем и длинной бессонной ночью, даже в те минуты, когда тревожная Москва чуток засыпала на коротенький час. Как пульс, билась тревожная мысль: «Зачем я ему слепая, калека? Он красивый, молодой. А я?..»

Наконец, пришло долгожданное письмо. Кому дать прочитать? Девушкам, соседкам по палате? А вдруг там такое, чего им нельзя знать?

Выручил старенький, всеми уважаемый главврач Керим Кириллович. Она сразу узнала его по тяжелому старческому покашливанию.

— Мы с вами одни тут, Соня, — отдышавшись, заговорил он. — Разрешите, я вам прочитаю письмо. Оно проделало большой, трудный путь, и нельзя, чтобы оставалось нераспечатанным. Я не из любопытных. Поймите меня правильно.

Соня верила — письмо от Василия. И не ошиблась.

Слова в нем были очень хорошие. Вася писал о своем большом чувстве, о том, что он считает Соню женой.

Она плакала.

— Плачьте, плачьте, — бормотал и сам растроганный вконец главврач. — Это хорошие слезы. Легкие… Вы героическая женщина. Пионеры сто седьмой школы назвали вашим именем отряд. И опять рвались к вам с утра. Я не разрешил из-за этого письма. Не знал, что там. А теперь пущу…

Соня много думала. И все же пришла к выводу, что Василий приносит себя в жертву ей. «Ну, что я могу? Ничего. Ни на что не способна. Буду ему только обузой, в тягость. Нет, если я по-настоящему люблю, я должна уйти из его жизни. Не мешать».

После выздоровления Соня уехала в Тюмень.

Раньше она даже не подозревала, что слепые живут такой большой трудовой жизнью. Она попала на сложное производство, где они работали на штамповальных станках, обслуживали умные аппараты. Соня на своем станке делала пакетные электрические выключатели, другие собирали пуско-регламентирующие устройства для ламп дневного света. Изготовление деталей требовало большого умения и сноровки.

На работе Соне было легче. А вот когда возвращалась домой, чувствовала себя совсем одинокой. Писать было некуда: мать умерла в голодные военные годы. И Соня оказалась отрезанной от всего прошлого.

В тот памятный майский день она, как обычно, под вечер пришла в свою маленькую комнатку. И сразу же кто-то осторожно постучал в дверь.

Он вошел и сказал только одно слово: «Сонюшка!»

Василий и сегодня был Соне больше, чем муж, больше, чем друг. Он был для нее самой жизнью, миром, всем тем прекрасным, что есть в нем…

…В палату вошел профессор-москвич. Веселый, говорливый. Он еще с порога заторопился:

— Давайте знакомиться, Василий Иванович. Я и есть тот самый лиходей, который вытащил у вас пульку. Прямо скажу — опасная штучка. Стреляли из иностранного пистолета «Кольт». Калибр, вы знаете, у него серьезный. Подарил бы вам пульку на память, но взял ее сотрудник милиции. Экспертизу по ней будут проводить. К счастью, все осталось позади. Сейчас вы будете жить да поживать. А если хотите быстренько встать с постели — больше ешьте. Кашу, редиску, — все, чем вас будет угощать ваша изумительная сиделка Софья Николаевна. Я вам больше не нужен как врач, поэтому разрешите откланяться.

Сколько веревочка ни вьется…

Митьке повезло: никем не замеченный, он забрался в открытый товарный вагон, более чем наполовину загруженный углем, и затаился. Скоро колеса сказали свое обычное, сначала медленное «таа-таа», и торопливо затукали на стыках рельсов.

Уголь лез в рот. Страшно резало глаза. Митька зажмурился и сидел не двигаясь.

Ему грезился жирный борщ, вареники, которые так умело готовила Лена.

Митька не раскаивался. Он верил, что будь у него с собой паспорт, все было бы иначе. Взять документы и тогда уже скрыться окончательно — такую задачу поставил перед собой Чижов. К выполнению замысла решил привлечь Верку Куртюкову. Ей он верил. «Мой дом наверняка под наблюдением милиции. Заставлю Веру, она все провернет. Ее не заподозрят». Жене он уже заготовил плаксивое, полное обещаний письмо.

Товарняк часто останавливался, и Митька, уставший от постоянного страха, а теперь чувствуя себя в относительной безопасности, заснул.

Когда открыл глаза, поезд стоял. В свете фонаря прочитал название знакомой станции. Тропинками до колхоза «Рассвет» было не более трех-четырех километров. Митька подхватил свой тяжелый чемоданчик и спрыгнул на землю.

Станцию осторожно обогнул справа и зашагал к станице.

Слева парила Кубань. Он повернул к берегу, постоял немного и, вытащив из кармана пистолет, швырнул его в белесый туман реки.

— Так лучше будет, — сказал тихо. — А то застукают и не вывернешься.

Из-под ног с треском вспорхнула перепелка. Чижов вздрогнул, пригнулся. Догадавшись, кто его испугал, сердито сплюнул. «Тьфу ты, черт! Ситуация!»

К дому Куртюковой он пробрался через огород и постучал в окно условленным стуком. Его будто ждали. Босые ноги торопливо прошлепали в сенях:

— Кто?

— Я, Вера, открой.

Откинулся с шумом крючок. Митька шмыгнул в сени. Верка щелкнула выключателем. Ахнула, увидев его черное от грязи лицо и одежду. Митька торопливо подбежал и погасил свет:

— Ты с ума сошла?!

Помолчал. Успокоившись, заговорил заискивающе:

— Верочка, очень тебя прошу, сходи к Ленке. Передай письмо и возьми мой паспорт… Я устроюсь подальше от этих мест, заберу тебя. Будем вместе жить. Я люблю тебя, Вера. Все сделаю ради нашего общего счастья. Нельзя терять время. Беги.

Она покорно накинула поверх длинной белой рубахи плащ и стукнула дверью. Митька сразу же бросился к кухонному столу, нащупал съестное. Он рвал зубами душистые куски хлеба, заталкивал в рот огурцы. Мычал от наслаждения. В мгновение ока проглотил увесистую краюху и несколько огурцов.

Митька ел и чутко прислушивался. Два-три раза подбегал к окну, приподнимал край занавески, вглядывался. Все было спокойно. И постепенно настроение поднималось.

Он еще продолжал жадно чавкать, когда дверь бесшумно открылась. Вспыхнул свет. На пороге стояли майор Бойко с пистолетом в руке, дядя Боря, из-за их спин выглядывала Куртюкова.

— Вот он, голубчик, — поджала тонкие губы Митькина подружка.

Ее слова прозвучали как выстрел, сразу отняли у Чижова все силы. «Как же ты так могла, Верка? Ты говорила… любишь. Как же так, Верка! Я так надеялся на тебя…»

— Руки вверх! — приказал властно начальник милиции.

Митька покорно поднял грязные дрожащие ладони. Дядя Боря проверил его уже пустые карманы. Потом, увидев у стола чемоданчик, открыл. В электрическом свете заиграло бликами золото.

— Где пистолет? — грозно спросил начальник.

— Нет у меня ничего, и не было. Честное слово, нет. Вам наговорили.

— Не ври, — перебила Куртюкова. — Ты же мне показывал эту штучку. Я из-за тебя не хочу себе жизнь портить. Признавайся.

— Выбросил я его в Кубань, — обмяк Митька, все еще держа вздрагивающие руки над головой.

— Идем, — кивнул дядя Боря, беря Чижова за шиворот.

Участковый, не разжимая пальцев, так и вел его, как щенка, по улице.

На допросе Чижов путался, врал. Когда спросили, почему стрелял в Школьникова, Митька заплакал. Разговор был долгим, серьезным. Чижова убеждали, ловили на противоречиях, однако он так и не раскаялся.

Собственно, его признание уже было необязательным. Слишком многое уличало Митьку.

Задержанного увели в соседнюю комнату. Бойко снял трубку и позвонил начальнику управления:

— Преступник Чижов пойман, — докладывал он, довольно потирая чистую, без морщинок щеку. — Как видите, я свое слово сдержал. Золото изъято… У Чижова с раненым были неприязненные отношения: он давно угрожал Школьникову расправой. Пистолет преступник выбросил в Кубань. Мы попросим саперов и водолазов помочь нам найти его. Хотя, собственно, он и не нужен. Улик достаточно. Чижова сейчас отправляю в отдел милиции с участковым… Нет, ничего. Он один доставит. Силой нашего участкового бог не обидел… вот только… хотя я вам доложу позднее. Кстати, он высказал свое, так сказать, особое мнение — не уверен, что Чижов стрелял в Школьникова… Да, нет доказательств… Философия одна. Но для нас важны факты. — Бойко замолчал. Лицо приятно розовело, его хвалили.

— Давай, капитан, вези преступника в районный отдел милиции, — закончив разговор, приказал Бойко. — И смотри в оба, чтобы не дал стрекача.

— Есть, — откозырял участковый.

В машине, как и на допросе, Митька плакал и твердил:

— Ну, зачем мне стрелять в него, дядя Боря? Ну зачем? Сами подумайте. Ругался я с Василием Ивановичем — правда. Только что из того? Разве бы я поднял руку на такого человека? Да никогда… А золото это, провались оно сквозь землю. Я же не украл. Мне Егор Егорович добровольно отдал… Вы спрашиваете, почему я убежал из станицы? Думал, если Егор Егорович расскажет, у меня все отберут. А я хотел погулять, не работать, — честно говорю. А пистолет — он ржавый и без патронов. Выбросил я его из страха, что могут поймать с оружием… Я ведь знаю, носить пистолеты нельзя.

Засада

Уже третью ночь проводил дядя Боря в пустующем кабинете Школьникова. Никто, кроме Егора Егоровича и Ананьевны, не знал об этом.

Участковый сидел в темноте. Время тянулось медленно. Изредка, тщательно пряча огонь под полой, он раскуривал свою, солидных размеров, теплую трубку, на миг освещал циферблат часов. Стрелки будто замерли на месте.

Протяжно и сонно пропели первые петухи. Почти сразу же за окном — осторожные шаги. Дядя Боря торопливо влез в стоящий около печки гардероб.

За окном было светлее, чем в комнате, и участковый в щель увидел в оконном проеме голову мужчины. Тот немного помедлил и потянул на себя половинки створки. Не закрытые, они легко поддались. Мужчина решительно перевалился через подоконник в комнату. В руках темнели какие-то предметы. Уже потом участковый понял: топор и ломик. Неизвестный посветил фонариком. Быстрый голубоватый луч пробежал по комнате и погас. Мужчина подошел к гардеробу. Участковый затаил дыхание. Незнакомец попытался открыть дверцу гардероба. Дядя Боря, вцепившись до боли в пальцах в выступающие планки, удержал их. Тогда мужчина, кряхтя, начал отодвигать гардероб в сторону. Ему это удалось. Теперь дядя Боря не мог наблюдать и лишь по треску догадался, что неизвестный выламывает доски в полу. Капитан немного помедлил, потом рывком распахнул дверцы и появился перед стоявшим на коленях незнакомцем. Тот сделал стремительный рывок, но дядя Боря сбил его с ног и придавил к полу. Мужчина сопротивлялся отчаянно: извивался, дрыгал ногами, кусался. Дядя Боря все же завернул ему руки за спину и туго связал ремнем. Как только участковый включил свет, незнакомец вскочил и бросился к открытому окну. Дядя Боря легко удержал его, усадил на стул.

Ночному гостю было около пятидесяти. Покатые плечи распирал модный серый пиджак, упрямство чувствовалось в наклоненной лысой голове. Участковый приблизился к незнакомцу сзади. Сразу бросилось в глаза крупное ярко-фиолетовое родимое пятно за левым ухом мужчины.

Работнику милиции вспомнилось: война. Партизанский отряд. Выдавший себя за рядового Советской Армии Онищенко. Тогда в костре горела гармошка, которую бросили в огонь партизаны, торопливо покидающие из-за предательства Онищенко свою базу. Гармошка вытянулась в пламени, будто в агонии, и звук был протяжным, жалобным…

— Ну вот, Онищенко, мы и встретились снова, — нарушил молчание дядя Боря. — Теперь, надеюсь, последний раз. Знаю, прибыл ты за награбленным: за коронками, колечками, часиками, ради которых лишил жизни сотни людей.

— Вы меня с кем-то путаете, — хрипло выдавил Онищенко.

— Нет. Я бы тебя узнал из миллионов. Тебя я не забыл.

Дядя Боря никогда так не волновался, как в эти минуты. Перед ним сидел не человек — зверь. Тот, кто глумился над славной разведчицей-партизанкой Соней.

Участковый только сейчас вспомнил, что надо обыскать Онищенко. В его карманах оказалось несколько монет разных стран, тупорылый пистолет марки «Кольт».

— Рассказывай, — потребовал капитан тихо, — все без утайки. И знай: жив мой друг Василий, и его жена Соня — твои обвинители.

Онищенко, опытный, матерый зверь, отлично понял: нет ни малейшей щели, ни малейшего шанса на спасение. Любая хитрость, любая уловка — ничего не поможет: наступил день расплаты за все.

Жизнь продолжается

Дядя Боря в своем кабинете перебирал бумаги и привычно мурлыкал песню. Позвонил начальник милиции:

— Здравствуй, Бойко говорит.

— Слышу, — невозмутимо ответил участковый.

— Поздравляю. Крупную птицу ты зацепил. Сегодня заключение экспертизы получено. Пуля была выпущена из пистолета Онищенко. Ну, а пистолет Чижова оказался непригодным: спусковой механизм проржавел… Митька освобожден из-под стражи. Взяли у него подписку о невыезде. Не исключено, что дело в отношении Чижова будет прекращено. Смотри за ним, шалопаем.

Начальник замолчал. Дядя Боря догадывался, что продолжать разговор, признаваться в своей неправоте майору страшно не хочется, но помалкивал.

— Представление пишу, — наконец, прервал слишком затянувшуюся паузу Бойко, — прошу наградить тебя… кстати, ты не сердишься?

— Чего сердиться? Мое дело уже такое — пенсионное. Думаю вот рапорт писать. Буду окуней ловить. Петь — самодеятельностью заниматься.

— Ты эту философию брось! — загремела трубка. — И думать не смей. Не отпущу… сил у тебя еще много и дело знаешь. А просчеты у всех бывают, и у меня в том числе. До свидания.

— Ну-ну, посмотрим, — пробасил, вставая, дядя Боря.

На улице он увидел важно вышагивающих под руку Егора Егоровича с Ананьевной. Старуха была одета в праздничное зеленое платье с большими карманами, в руках держала сверток. Старик выглядел молодцом в отутюженной гимнастерке. На груди ярко блестел в солнечных лучах начищенный кирпичом Георгий. Егор Егорович степенно пожал большую руку участкового и, подняв жиденькую бороденку кверху, объяснил:

— В больницу направляемся, Васю проведать.

— Настрадался он, сердечный, — вставила слово Ананьевна.

Все трое в белых халатах чинно проследовали в палату. Школьников сидел на кровати и зубрил английский.

— Друзья! — закричал он приветливо, отбрасывая книгу. — Егор Егорович! Ананьевна! Гостям почет и хозяину честь.

Старуха шмыгнула мягким носом, положила на тумбочку сверток:

— Горяченькие пирожки, Васенька. С зеленым луком, яичком, какие ты любишь. Ешь на здоровье, поправляйся.

— Спасибо, спасибо, Ананьевна, — растроганно говорил Школьников.

— Нишкни, — дернул седой бровью в сторону жены Егор Егорович, и, обращаясь к Василию Ивановичу, заговорил: — Ты молодец, Василь Иванович, выдюжил. Я вот тоже помню… в гражданскую петрушку такую. Бросились мы в атаку на беляков. Конь у меня горячий, ретивый. С места в аллюр. Я, как всегда, впереди всех лечу. Насупротив беляк, тоже на ладном коне. Сплоховал я, и рубанул он мне правую руку. На одной коже осталась. Я не растерялся. Шашку в левую перебросил, коня коленями сжал. На что он упрямый, а тут будто почувствовал и сразу повернул. Ходом за беляком. В момент догнал. И я беляка левой рукой сшиб.

— Чего-чего? — переспросила Ананьевна, все время державшая сухонькую ручку у сморщенного уха.

Егор Егорович не удостоил ее ответом и закончил свой рассказ:

— Срослась моя правая. Добре срослась.

Ананьевна вытащила из кармана во много раз сложенную бумагу, развернула и подала Школьникову. Все увидели на листе странного зайца с зелеными ушами. Василий Иванович, сдерживая улыбку, чересчур усердно рассматривал рисунок.

— Два вечера старалась, — горделиво кивнул в сторону жены Егор Егорович.

Долго и весело разговаривали друзья. Потом Школьников, сразу став серьезным, спросил у дяди Бори:

— Почему же ты все-таки решил, что стрелял не Чижов? Как догадался?

Участковый хлопнул тяжелой ладонью себя по колену:

— Когда еще с этой гильзой история получилась, я целую ночь не спал. Все прикидывал, кто, в какое время мог спрятать. Сережка твоей Сони навела на мысль: гильзу спрятал Онищенко. А раз он, то, если еще жив, придет за золотом. Придет, не утерпит. Вопрос возникал: в какое время? Помнишь, я тебе звонил по телефону и просил помалкивать о находке? Я уже тогда поджидал зверя. Но не думал, что он придет так скоро. Чижов здесь карты напутал. С золотом этим скрылся. Конечно, я не особенно верил, что он решится на такое… на такую подлость. Причин у него не было, да и слишком трусливый он человечишко. Потом, когда выяснилось, что у него имелось оружие, честно признаться, я сам заколебался. На первом допросе он юлил, крутил. Когда я его в район повез, много мы дорогой говорили. Опять сомнение. После этого я решил устроить засаду. И как видишь — получилось.

— Да, теперь все ясно, — задумчиво проговорил Василий Иванович. — Теперь слово за судом.

Дверь осторожно открылась. Появилась счастливая, помолодевшая Соня.

— Дядя Боря, — начала она строго, — в коридоре стекла дрожат, так вы басите. И наверняка расстраиваете моего Школьникова страшными разговорами.

— Нет, нет, Сонюшка, — вмешался Егор Егорович. — Мы говорим об окунях. Вот зайца Ананьевны рассматриваем.

— Платье-то у тебя какое доброе, Соня. К личику, к личику, — сказала Ананьевна, не понявшая, о чем идет речь.

Соня нащупала плечо участкового, наклонилась и зашептала ему на ухо.

— При живом-то муже секретничать, — покачал головой Василий Иванович.

— Я думаю, пусть Вася сам решит, — загремел дядя Боря, — звать его или нет.

— Чижов к тебе пожаловал, — объяснила Соня мужу, — говорит, как к партийному секретарю. Поговорить хочет. Я ему объяснила, что еще нельзя к тебе.

— Соня, — обиделся Василий Иванович и попросил дядю Борю. — Выгляни, пожалуйста, в коридор. Если он там, позови.

Чистенький Митька в ярко-красной рубахе появился на пороге. Он не поднимал низко опущенной головы.

— Сын у нас родился, — прошептал он вместо приветствия, и затих у порога.

— Поздравляю, Дмитрий, — сказал Школьников просто. — Давай сюда, поближе, проходи. Потолкуем, как жить дальше…

Возмездие

Суд проходил прямо на зеленом поле колхозного стадиона. В молчании тысячи людей разместились на трибунах, стояли. Несколько мальчишек, пробравшихся на стадион через только им известную дыру в заборе, не бегали, как обычно.

Онищенко сидел с низко опущенной головой. Жаркие солнечные зайчики прыгали по его лысине. Предатель чувствовал спиной взгляды людей, слышал гневное дыхание. Ему казалось, что он стоит на самом краю пропасти, а сзади море. Громадная упругая волна катится по поверхности, и осталось совсем немного до того момента, когда она подхватит его, как щепку.

Онищенко почти не воспринимал показания свидетелей. Когда ему задавал вопросы председательствующий, моложавый строгий полковник, он отвечал невпопад. Но его словно толкнуло что-то в момент появления у судейского стола Сони. Статная, красивая Школьникова стояла с высоко поднятой головой, говорила тихо, сдерживая слезы. Злоба заклокотала в нем.

— Жалею, что я тебя отпустил, — ощерил он неровные желтые клыки.

Обостренный слух Сони уловил эти слова, голос ее дрогнул, но она тут же взяла себя в руки и продолжала спокойно давать показания.

Золотые вещи, которые нашел Егор Егорович под полом, спрятал однажды Онищенко, когда каратели заходили в станицу. Он боялся, что дружки, узнавшие о коллекции, не постесняются. И чтобы завладеть богатством, могут отправить его на тот свет, точно так же, как это сделал он сам с немецким офицером, у которого увидел награбленное золото.

В 1941 году, перед самым началом войны, Онищенко обокрал магазин и сидел в тюрьме. Преступника выпустили фашисты и охотно взяли к себе на службу. Вскоре после неудачной операции против партизанского отряда Школьникова Онищенко перевели в другую область. Он много раз хотел заполучить свой страшный клад, но по не зависящим от него обстоятельствам не мог.

После войны Онищенко долгое время хоронился в северных районах страны. Работал в лесозаготовительных организациях. Полагая, что о нем забыли, решил выкопать спрятанную гильзу с награбленным. С этой целью приехал в станицу и остановился в гостинице.

В этих местах Онищенко зверствовал. Он хорошо понимал, что здесь его могли узнать, но надеялся на фортуну, на время. Онищенко уже облысел, обрюзг.

Все время, пока он жил в станичной гостинице, выходил из номера только в темноте. Проскальзывал с опущенной головой мимо толкающихся около дежурного администратора людей. Прогуливался, не спуская пальца с курка тяжелого «кольта» в кармане.

Онищенко никак не ожидал встретить в станице Школьникова. Дикая ненависть всколыхнулась в нем. Но убийца выжидал. Он хотел сначала заполучить награбленное, а уж потом, выследив Школьникова, расправиться с ним. Избавиться от возможного обвинителя. Однако получилось иначе. Онищенко столкнулся с парторгом, когда шел за награбленным.

В ту роковую ночь он побоялся достать гильзу: ночные выстрелы могли привлечь людей.

Слух об аресте Митьки докатился до убийцы. Он ликовал: обстоятельства складывались в его пользу, но и ждать долго было нельзя. Могли выяснить непричастность Митьки к ранению Школьникова, и убийца направился за своим кладом…

Судьи вышли из голубенького домика, где обычно раздевались футболисты. И снова заняли места за столом.

Предатель и без предупреждения знал, что приговор выслушивают стоя. Но ноги были словно ватные, не слушались.

— Встаньте, — приказал конвоир, молодой солдат с автоматом.

Онищенко с трудом поднялся, придерживаясь руками за спинку накалившейся от солнца скамьи.

— В тяжелые годы Великой Отечественной войны, — читал громко и четко полковник, — Онищенко изменил Родине. Добровольно служил в полиции, участвовал в карательных экспедициях. Уничтожал мирных советских граждан: взрослых, детей. Мародерствовал…

Дядя Боря стоял сзади всех. Внешне он казался спокойным. Но в нем бушевала страшная буря. Нет, никогда не забудутся раны в сердце, нанесенные войной. Умирающие от голода дети, виселицы…

Участковый не мог больше оставаться здесь. Он начал проталкиваться сквозь толпу. Уже выйдя со стадиона, услышал из радиорупора:

— Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики военная коллегия приговорила… расстрелять!

И сразу же загрохотали тысячи ладоней. Загремела овация.

Дядя Боря свернул в парк, прошел к любимой скамейке около малого фонтана. Присел. Закурил. Напротив молодая женщина убаюкивала в нарядной розовой коляске темноволосого ребенка.

Кривые тропы

Случай в подъезде

Дружинник Алексей Скворцов понуро бродил на набережной уже около двух часов. Цемесская бухта была сегодня неприветливой: январский ветер гнал по ней черные упругие волны. Они разбивались о гранитную набережную, и хлесткие, крупные брызги, как камни, выпущенные из пращи, летели по воздуху несколько метров. Вдали рваные облака почти касались волн. Моросил мелкий противный дождь. Походив еще немного, Скворцов поплелся домой. На душе было скверно. Дня четыре назад он шел по улице Советов и около гостиницы увидел Люсю. Она стояла с высоким парнем, как ему показалось, армянином, и от души над чем-то смеялась. Когда они прощались, армянин надолго задержал руку Люси. Злое чувство ревности охватило Алексея. Ему хотелось подойти и сказать девушке что-нибудь обидное, но он сдержался. И более того, ничего не сказал ей об этом при следующей встрече.

Сегодня вечер у Алексея оказался свободным и он пригласил Люсю в кино. Девушка отказалась, заявив, что у нее болит голова. Однако и сегодня Алексей заметил Люсю на улице. И опять рядом стоял тот же самый парень. Он выглядел эффектно в своем новеньком черном пальто, с ярко-красным шарфом на шее.

Люсю Меринову Алексей знал около месяца. Высокая, изящная, всегда с непокрытой русой головой, небрежно распущенными волосами, она сразу понравилась ему.

Алексей работал электриком в порту и состоял в народной дружине, которая ловила спекулянтов, — людишек, готовых ради заграничной тряпки на все.

Ему хотелось и Люсю привлечь в дружину, тем более, что она всегда с большим интересом слушала его «следовательские» рассказы. Алексей даже познакомил ее с оперативным уполномоченным ОБХСС старшим лейтенантом Виктором Сергеевичем Лютиковым, который шефствовал над их дружиной.

Неожиданно Алексей услышал возбужденные голоса, доносившиеся из подъезда многоэтажного дома:

— Ты скотина! Я тебя прикончу!..

Скворцов, не раздумывая, бросился туда. В подъезде было темно. Но он разглядел силуэты двух сцепившихся мужчин.

— Я народный дружинник, — проговорил Скворцов. — Прошу вас, граждане, прекратить скандал и пройти со мной в милицию.

Те отпустили друг друга и выжидательно замолчали.

— Идемте в милицию! — повторил Алексей.

— Оставь, парень. У нас свой разговор, — дохнул крепким перегаром один.

Вглядевшись в говорившего, Скворцов на какое-то мгновение растерялся: перед ним стоял тот самый армянин, которого он уже дважды видел с Люсей. Второй мужчина, приняв замешательство Скворцова за нерешительность, с угрозой проговорил:

— Шагай быстро отсюда! Не то морду набьем!

Алексей нащупал в кармане фонарь и включил свет. В тот же миг он скорее почувствовал, чем увидел, что его хотят ударить, и резко отклонился в сторону. Кулак армянина скользнул по его плечу. Скворцов успел ухватить руку нападающего, резко вывернуть ее. В этот момент дружинника ударили в затылок. Красные круги завертелись перед глазами, тело стало мягким, будто тряпочным. Алексей, тяжело обтирая известку со стенки подъезда, осел на пол…

Алексей Скворцов пришел в себя через несколько минут. Поднялся с пола. Ноги подрагивали, в висках стучала кровь. Почему-то было больно глазам. Выйдя из подъезда на улицу, он глубоко вдохнул холодный, сырой воздух и быстро зашагал к телефону-автомату. Алексей набрал номер домашнего телефона Лютикова. Старший лейтенант был дома. Скворцов коротко рассказал о случившемся.

— Как ты себя чувствуешь? — обеспокоенно спросил Виктор Сергеевич.

— Нормально, правда, в голове немного шумит.

— Жди, Алеша, на месте. Через пять-десять минут приеду.

Милицейская машина, а за ней «Скорая», вызванная Виктором Сергеевичем, почти одновременно остановились около Скворцова.

Старший лейтенант торопливо выскочил из машины:

— Живой?

— Живой, Виктор Сергеевич. Вот там они на меня набросились, — кивнул на темный подъезд Скворцов.

— Ясно. А сейчас, Алексей, поезжай в больницу, — скомандовал старший лейтенант.

— Виктор Сергеевич, да я же хорошо себя чувствую… вполне нормально.

— Никаких разговоров. Мы проведем осмотр, и я к тебе заеду.

Служебная собака Загон два раза выводила от подъезда к улице Советов. Здесь след терялся. Моросящий дождь стер следы преступников.

Эксперт Мальцев, высокий медлительный мужчина в очках, вместе с Василием Сергеевичем начали осмотр подъезда. Сразу, как только включили свет, на полу ярко засветилась золотая монета. Рядом лежал красный обломок кирпича.

— Американский доллар, — проговорил Мальцев, осторожно придерживая за ребро монету. — Посмотрим в лаборатории, может быть, на нем остались следы пальцев преступника.

…В приемной больницы Виктора Сергеевича уже дожидался Алексей.

— У меня только шишка на голове, — сообщил он радостно, как о чем-то приятном. — Видимо, я просто со страха сознание потерял…

Преступники заметают следы

После избиения дружинника преступники, выбежав из подъезда, бросились к парку. Они пересекли пустынную улицу Советов, поднялись в гору и долго петляли среди деревьев.

Армянин — Пашка Шапальян и матерый спекулянт Зуренко, по кличке «Цулак», знали друг друга около двух лет.

Зуренко путем различных махинаций скопил крупную сумму денег. На них он с Шапальяном скупал в Новороссийске у прибывающих из-за границы моряков вещи, золотые монеты. Пашка, имевший в Грузии и Армении большие связи с преступным миром, увозил туда скупленное и сбывал по спекулятивным ценам.

Шапальян вполне устраивал Цулака, он был расторопен, быстро завязывал знакомства, умел договориться о скупке вещей с матросами любой национальности. Кроме того, Зуренко уже судился за спекуляцию и знал, что им интересуется милиция, Пашка же, лишь периодически навещавший Новороссийск, был вне подозрения.

Скандал, который привлек внимание Алексея Скворцова, произошел у них вот из-за чего. Шапальян, как обычно, скупил ковры, несколько золотых монет и принес вещи, чтобы Зуренко оценил их перед тем, как везти в Грузию. Но Пашка решил не возвращать Цулаку оставшиеся у него после скупки ценностей деньги: он хотел поразвлечься со своей новой знакомой Люсей.

Остановившись в парке у скамейки, Зуренко бросил на нее растрепавшийся узел.

— Ты дружинника не сильно пристукнул? — спросил Шапальян своего приятеля. — А то знаешь, за «мокрое дело»…

— Молчи, дурак, — зло перебил Зуренко. — Все из-за тебя получилось: сам устроил скандал.

Шапальян замолчал. Он думал, что Зуренко сейчас потребует все деньги, золотые монеты и просто прогонит его. А ведь он уже договорился с Люсей поехать в Тбилиси, Ереван. Показать ей «настоящую» жизнь: рестораны, театры…

— Давай деньги, — потребовал Зуренко.

Пашка покорно вытащил из кармана толстую пачку.

Завтра, утренним пароходом, Шапальян должен был отправиться с товаром. Скупили они в этот раз немало: десять ковров, тридцать две золотые монеты, несколько бумажных долларов.

Цулак не знал, что ему делать с Пашкой. Если прогнать, то значит надо искать нового человека. А где найти подходящего?

Поразмыслив, Зуренко все же решил простить своего компаньона, и ждал, когда тот начнет просить извинения.

Однако Шапальян, отдав деньги и постояв немного, пошел прочь.

— А ну, подожди! — приказал Зуренко.

Шапальян покорно остановился.

— Ты что, надумал дело ломать?

— Выпил я перед этим, Цулак. Даже и сам не знаю, как получилось…

— Выпил, — передразнил Зуренко со злобой Пашку. — Молоко пей… Монеты как упаковал?

— Я купил туфли Люсе, той самой, с которой ты меня видел… В подошве сделал тайники. Люся об этом не знает. Туфли уже у нее.

— Она о чем-либо догадывается? — испугался Цулак.

— Нет. Я ей ничего не говорил.

— А зачем тебе вообще эту крашеную дуру возить с собой? Чтобы был лишний свидетель?

— Наоборот. Она может помочь нам.

— Жениться надумал?

— Что ты! — искренне удивился Пашка. — Просто с ней веселее и в данном случае безопаснее.

— Эх, Пашка, Пашка, ни к чему ты все это затеял… Помни, обо мне с ней ни слова… А теперь жди меня здесь.

Скоро Зуренко вернулся с чемоданом и передал его Шапальяну. Потом вытащил из внутреннего кармана бумажку. Пашка знал, что это цены на вещи. Он даже представил себе, как Цулак дома ощупывал, обнюхивал каждую вещь и, мусоля химический карандаш, писал на бумажке цифры.

— Золотую монету где-то я обронил, — тихо проговорил Зуренко, — ты не видел?

— Нет, Цулак.

— Ну, ладно, ни пуха тебе, ни пера.

— К черту.

— Смотри там, не прогуляй все со своей девочкой.

Ложь

Пашка, с чемоданом в руках, добрался до небольшого частного домика, где жила с престарелой бабкой Люся Меринова. Однажды он уже ночевал здесь. Шапальян осторожно приблизился к окну и тихо постучал. Через минуту знакомое лицо с распущенными волосами прижалось к стеклу.

Люся горячими руками обняла за шею Пашку.

— Раздевайся, пойдем в мою комнату, — позвала она тихо. — Бабка до утра не проснется. Хоть из дома все уноси. Родной мой, я уже сказала ей, что еду в отпуск в Тбилиси.

Шапальян, не раздеваясь, крепко взял ее за плечи и провел в комнату.

— Люся, кое-что изменилось, — начал он, старательно обдумывая слава. — Мы должны уехать немедленно.

— А что случилось? На чем мы поедем сейчас? Мне страшно…

Пашка поцеловал ее холодными мокрыми губами в лоб.

— Не бойся… Мы должны уехать… Понимаешь… я подрался с твоим знакомым-дружинником.

— Скворцовым?! Ты подрался со Скворцовым?!

— Он нехороший человек, Люся. Сегодня ночью я возвращался в гостиницу от одного знакомого. Немного не дойдя до универмага, услышал крик девушки. Я сразу бросился на помощь. И что ты думаешь: увидел Скворцова… Он лез к незнакомой девушке. Я ударил его несколько раз. Девушка убежала, а этот Скворцов, ты представить себе не можешь, какой нахал, заявил мне, что он обязательно посадит меня в тюрьму за хулиганство… Еще он сказал неприличные слова о тебе.

— Мерзавец, — выдохнула Люся, сжимая кулачки. — Я его всегда принимала за порядочного человека. Но ведь ты прав, Павел. Я пойду завтра сама в милицию и расскажу обо всем!

— Только не это, Люся. Ты понимаешь… там не было свидетелей… а ту девушку, которую он обидел, найти трудно. Я даже не запомнил, как она одета. Скворцов будет тебе мстить и за меня: он же видел нас с тобой в городе. Прошу тебя, Люся, собирайся. Мы доедем на попутных машинах до Туапсе, а там сядем на пароход.

Люся больше не заставила себя уговаривать. Быстро одевшись и прихватив маленький чемоданчик, она направилась за своим другом.

Оперативный план

Виктор Сергеевич вместе с Алексеем прошел по гулкому коридору отдела милиции в свой маленький кабинет.

Он взял чистый лист бумаги, карандаш.

Часто говорят о людях — талантливый. Талантливый врач, талантливый спортсмен, талантливый писатель. Это, пожалуй, самая высокая оценка деятельности человека. О Викторе Сергеевиче вполне можно было сказать, что он талантливый оперативный работник.

Лютиков пришел в милицию сразу после демобилизации из армии. И буквально с первых же дней начал делать такие успехи, которым завидовали даже опытные милицейские работники.

Особенно поражало в старшем лейтенанте умение сразу же нащупать единственно правильный путь к раскрытию преступления. Он почти всегда отметал все лишние, казавшиеся на первый взгляд правильными версии.

— Давай, Алексей, будем рассуждать, что предпримут преступники, — предложил Лютиков.

— Давайте, Виктор Сергеевич, — быстро придвинулся к столу Скворцов.

Ему особенно нравилось, что старший лейтенант всегда относился к ребятам из дружины по-товарищески. Он никогда не подчеркивал свое служебное положение. С ним было легко и просто.

— Итак, — начал Виктор Сергеевич, прищурившись, — нам известно, что преступников двое. Что они занимаются скупкой золота и вещей у иностранцев. Один из них, по твоим словам, армянин. Ему примерно двадцать пять-двадцать семь лет, высокий, волосы черные, вьющиеся. Одет в черное пальто, ярко-красный шарф. Что он знает твою знакомую Люсю Меринову. Так, Алексей?

— Так, товарищ старший лейтенант.

— Известно, что Люся работает на почте, адрес ее нам устанавливает дежурный по отделу милиции. Видимо, преступники, коль они теряют золото в подъездах, уже скупили какие-то ценности. Теперь, после нападения на тебя, они постараются удрать из города.

— Почему, Виктор Сергеевич?

— Понимают же, что после случившегося мы их будем искать. Да и продолжать скупать вещи они не решатся: все-таки Новороссийск небольшой город, и человеку, приметы которого мы знаем, здесь спрятаться нелегко… Каким путем они побегут от нас? — рассуждал далее оперативный сотрудник. — Пароходом? На морском вокзале находится проинструктированная оперативная группа. Наши сотрудники выехали уже и на железнодорожный вокзал, автовокзал, в аэропорт. Какой выход у преступников? Пожалуй, только проходящий попутный транспорт. Посты ГАИ тоже поставлены в известность, но преступники могут просочиться: слишком много идет транспорта.

— А в какую сторону они поедут, Виктор Сергеевич? Я имею в виду — к Краснодару или на Туапсе?

— На мой взгляд — в сторону Туапсе. А оттуда постараются поближе к Грузии. Ведь один из преступников армянин или грузин. Он постарается улизнуть поближе к дому. Там знакомые, друзья. Там легче сбыть скупленное, укрыться. Значит, нам с тобой, мой друг, нужно садиться в машину и марш-марш в сторону Туапсе.

— Виктор Сергеевич, а не может ли один из них пойти…

Алексей опустил глаза и смутился.

Старший лейтенант постарался не заметить его смущения и живо подхватил недосказанную мысль:

— Да, один из них может пойти к Люсе и даже скрываться у нее какое-то время. А ты чего голову повесил? Пожалуй, и к лучшему, что у тебя так случилось с этой девушкой. Видимо, ветреная она особа. Идем. Сейчас в первую очередь заедем к Люсе, а потом в Туапсе.

На трассе

Шапальяну и Люсе повезло. Только они вышли на трассу, как впереди ярко загорелись огни большого грузовика. Люся замахала рукой. Машина затормозила. Пашка сжал руку девушки и придвинулся к шоферу:

— Товарищ, подвезите нас: у моей жены, — он кивнул в сторону Люси, — умирает в Туапсе бабушка. Нам только что принесли телеграмму. Мы хорошо заплатим.

— Брось ты, парень, о плате толковать, — сердито махнул рукой шофер. — Какой может быть разговор? Да и все равно я еду в Сочи.

Шофер подхватил чемоданы своих пассажиров. Затолкал их в кузов под брезент и гостеприимно открыл дверку кабины. Мотор грузовика загудел. Мощная машина начала быстро набирать скорость.

Неожиданно Пашка даже подпрыгнул на сиденье.

— Ты что? — тихо спросила девушка.

— Люся, какие ты надела туфли?

— Осенние, которые ты мне подарил. Только знаешь, они очень тяжелые. Я никогда таких не носила.

— Зато они прочные и как раз по погоде… Да ты не беспокойся: приедем и сразу выберем самые нарядные туфли.

Ветер свистел за окном автомобиля. Стрелка спидометра все время прыгала около цифры восемьдесят.

— Вы уж извините, товарищи, быстрее не могу: машина груженая, тяжелая, — проговорил шофер, видя, что его пассажир не спускает глаз со спидометра.

По горячим следам

Виктору Сергеевичу и Алексею пришлось долго стучать, пока из-за двери послышался густой старческий голос:

— Кто там стучит? Ты, Люська?

Дверь распахнулась. На пороге стояла высокая старуха в длинном халате. Увидев мужчин, она не удивилась и не испугалась.

— А я думала, Люська свой ключ забыла да и долбит в дверь. Вам чего надо? Совесть, поди, надо иметь, людей беспокоите в такие часы.

— Мы из милиции, бабушка, — сказал Виктор Сергеевич. — Нам нужна Люся.

— Тогда проходите, — позвала старуха, — спит, видно, она. Сейчас побужу.

В комнатах ярко горел свет. У порога блестели небольшие лужицы воды. Грязные следы тянулись в комнату, куда скрылась старуха.

— Нету ее, — растерянно развела руками вышедшая бабка. — Постель разобрана. Вроде бы спала, а вот нету. Да вы идите сами посмотрите. Не натворила ли она чего?

— Нет-нет, бабушка, — отозвался Алексей. Виктор Сергеевич и Алексей прошли в Люсину комнату. Одеяло на постели было смято. На подушке четко отпечаталась вмятина от головы. На полу, как и в первой комнате, виднелись грязные мокрые следы мужской обуви. Виктор Сергеевич сфотографировал их. Бабка, прикрываясь ладошкой от яркого блеска вспышки, сказала:

— Может, она уехала. Отпуск же она взяла за свой счет.

— А куда, бабушка? — спросил Алексей.

— Да не то в Грузию, Армению, а не то еще дальше. Чего ей только там понадобилось, ума не приложу. И погода опять же такая…

Виктор Сергеевич и Алексей, больше не задерживаясь, простились со старухой.

Уже в машине старший лейтенант проговорил озабоченно:

— Опоздали мы немного, Алексей. Но ничего, никуда они не денутся.

«Волга», прижимаясь к дороге, мчалась на большой скорости. Почти сразу за Новороссийском Виктор Сергеевич и Алексей увидели сотрудника милиции на мотоцикле. Старший лейтенант попросил шофера остановиться.

— Давно вы здесь, товарищ сержант?

— Семнадцать минут, Виктор Сергеевич.

— Почему так поздно перекрыли дорогу?

— Понимаете, кое-как завел мотоцикл: остыл он, погода-то холодная.

— Сколько машин прошло за время вашего дежурства?

— Три легковых, товарищ старший лейтенант. Все машины я останавливал. По приметам не было в них такого человека, которого мы ищем.

— Давай, Гриша, нажми, — попросил своего шофера Виктор Сергеевич.

Близилось утро. Дождь прекратился. Алексей, уставший от всего пережитого, навалился на плечо старшего лейтенанта и сладко похрапывал. Гриша не отрывал напряженного взгляда от дороги. Проехали спрятавшийся в горах курортный поселок Джубгу. Скоро показались первые огоньки Новомихайловки. Догнали большую машину с кузовом, затянутым брезентом.

— Двадцать четыре тридцать семь, — вслух прочитал номер грузовика Виктор Сергеевич. В кабине этой машины сидел Шапальян с Люсей. Старший лейтенант хотел попросить шофера обогнать грузовик, но в это время Гриша притормозил.

— Бензин у нас на нуле, Виктор Сергеевич. Справа здесь автоколонна. Давайте заскочим, заправимся.

— Поехали, — кивнул старший лейтенант, провожая взглядом уходящий грузовик.

В гараже был один сторож, однорукий пожилой мужчина с берданкой. Виктор Сергеевич долго растолковывал инвалиду, что им нужно заправить машину. Старик заартачился:

— Без начальства мы не могем. Добро государственное — нельзя транжирить…

Потом, когда старика все же уговорили, оказалось, что у него нет от заправочной будки ключа. Пришлось Грише пешком идти за заправщиком. Эта задержка обошлась в целых сорок минут.

Беглецы в Туапсе

Шапальян и Люся вышли из машины, немного не доезжая центра города. Они пешком добрались до морского вокзала и купили билеты на пароход. Судно должно было прийти через час. Оставив чемоданы в камере хранения, они отправились в промтоварный магазин, потому что Люся, чуть не плача, заявила, что больше не может ходить в «этих тяжеленных бутсах».

Пашка хорошо знал город и по пути к магазину выбирал наиболее глухие улицы. Люся держала под руку Шапальяна и тихонько все время любовалась им. Ей правилось его лицо: крупный с горбинкой нос, большие карие глаза, густые черные брови вразлет. Около Пашки Люся чувствовала себя спокойно и уверенно. И будущее с ним ей казалось простым и прекрасным. По его словам, он работал в газете и сейчас находился в творческом отпуске: собирал материалы о земляках — участниках боев на Малой земле. Она никогда не видела дома Шапальяна, но, по его словам, это было очень уютное гнездышко в окрестностях Еревана, где он жил вместе с матерью. Ей думалось, что там обязательно есть беседка, увитая виноградом, а вокруг большие, неизвестные ей красные цветы. Пашка казался добрым и щедрым. В магазине он предлагал ей выбрать самые дорогие туфли. Она же умышленно взяла скромные черного цвета: «Жена всегда должна быть экономной».

Из магазина они вернулись на вокзал. Получили в камере хранения чемоданы. Белоснежное судно уже приближалось к порту. Пашка и Люся остановились среди немногочисленных пассажиров и тоже любовались все увеличивающимся в размерах пароходом.

Кто-то легонько тронул Люсю за рукав, она обернулась, и ей показалось, что сердце остановилось: перед ней стоял, с перевязанной свежим бинтом головой, Скворцов. Рядом с ним Виктор Сергеевич Лютиков.

— Пройдемте, Меринова, и вы, гражданин, в машину, — кивнул Шапальяну Лютиков.

В Туапсинском городском отделе милиции задержанных завели в дежурную комнату. Если до этого Меринова была в каком-то полушоковом состоянии, то сейчас будто проснулась. В ней заклокотала злоба. Ей хотелось расцарапать бледное лицо Скворцова, сорвать с его головы повязку. Сделать ему больно-больно.

— Негодяй! — выкрикнула она, глядя прямо на Алексея. — Ты подговорил милицию, чтобы схватили Павла. Нет, я молчать не буду. Ты же приставал на улице к девушке, хулиган! Ты еще сядешь в тюрьму! Я буду писать, жаловаться!

— Прекратите кричать, — потребовал дежурный по отделу, седой высокий капитан.

— Я не люблю тебя, — продолжала визжать Люся, покраснев от натуги. — Я люблю Павла, и тебе не удастся помешать нашему счастью. Не удастся, слышишь? Я все знаю: мне Павел рассказал!

— Успокойтесь, — попросил Виктор Сергеевич.

Алексей не понимал, почему он вызвал такой гнев у Люси, и растерянно молчал.

Меринова, наконец, замолчала и сидела, поджав злые губы. На ее глазах у Шапальяна взяли документы, открыли чемодан. Из чемодана достали один за другим несколько ковров. Теперь настал черед Люсе удивляться: «Неужели он не журналист, а просто спекулянт?».

Ковры были разного формата и расцветки, от них рябило в глазах. Виктор Сергеевич и дежурный капитан внимательно рассматривали их, показывая двум сидевшим здесь же свидетелям, и все записывали в протокол. Отложен в сторону последний ковер.

— Все? — спросил старший лейтенант у Шапальяна. — Больше нет контрабандных ценностей?

— Все, — кивнул Шапальян. — Больше ничего нет.

— А что за сверток у вас в руках? — обратился Виктор Сергеевич к Мериновой.

— Туфли… мои туфли.

Виктор краешком глаза наблюдал за Шапальяном. Он заметил, как кровь мгновенно прилила к его лицу, потом оно побледнело. На лбу у задержанного проступили легкие капли пота.

Лютиков развернул бумагу, извлек туфли.

— Ого! — произнес он удивленно. — Они что у вас, из железа изготовлены?

Дежурный отдела тоже подержал их на руке и пожал плечами.

— Чьи это туфли, Люся? — спросил Виктор Сергеевич, подходя к девушке.

Не отвечая, она взглянула на Шапальяна и прочитала в его глазах такой животный страх, что даже удивилась. Ей стало страшно, хотя она и не знала, почему это жуткое чувство навалилось на нее и сковало с ног до головы.

— Я вас спрашиваю, чьи это туфли? — повторил Виктор Сергеевич.

— Мои! Разве вы не видите, что туфли женские? — выкрикнула Меринова. — Я их в Новороссийске купила. А здесь мы вместе вот эти купили, — она вытянула свою красивую стройную ногу.

— Хорошо, так и запишем в протоколе, что туфли ваши и вы их купили в Новороссийске.

Виктор Сергеевич вытащил из кармана перочинный нож, внимательно осмотрев туфли, осторожно приподнял стельку. И удивленно присвистнул. Все подошли поближе. В толстой подошве был вырезан почти на всю длину туфли тайник, прикрывающийся стелькой. В тайнике лежали золотые монеты.

— Целый клад! — доставая одну за другой монеты, проговорил Лютиков.

Под золотыми монетами лежало несколько бумажных долларов.

— Ты смотри-ка! — удивился один из свидетелей, пожилой мужчина в рабочей одежде. — Как у шпионки. Сколько живу, а такое только в кино видел.

В тот же день задержанных Шапальяна и Меринову доставили в Новороссийск.

Очная ставка

Люсина строптивость быстро исчезла. Она рассказала все, что знала. А вот Шапальян всеми путями пытался запутать следствие, уйти от ответственности. Виктор Сергеевич решил провести между ними очную ставку. Конвоир первой привел в кабинет Меринову. Люся изменилась неузнаваемо: измятая одежда, скатавшиеся в сосульки волосы, синие ненакрашенные губы, глаза, красные от слез. Она пала духом и теперь надеялась только на Шапальяна, полагая, что он подтвердит ее полную невиновность.

Меринова скромненько примостилась на кончике стула и застыла, сцепив пальцы на коленях. Лютикову по-человечески стало жаль ее.

Скоро доставили и Шапальяна. Он, нагловато усмехаясь, без приглашения развалился напротив Люси.

— Вы чему улыбаетесь, Шапальян? — спросил Виктор Сергеевич.

— Да вот на Люсю смотрю: за эти дни она изменилась не в лучшую сторону.

Люся посмотрела на него удивленно. Румянец пробежал по ее щекам.

— Это к делу не относится, Шапальян. Разговор у нас должен вестись лишь по существу, — проговорил Лютиков. — Сейчас меня интересует один вопрос: гражданка Меринова на допросе показала, что туфли, которые были изъяты у нее в Туапсинском отделе милиции, фактически, Шапальян, ваши. Правильно?

Пашка нагловато усмехнулся:

— Вы что же, товарищ старший лейтенант, думаете, я могу взять на себя преступление, совершенное этой девкой?

— Прекратите, Шапальян, оскорблять гражданку Меринову. Я вас предупреждаю. Отвечайте по существу.

— Пожалуйста, могу и по существу. Туфли, о которых идет речь, я Мериновой не покупал. О золотых монетах и бумажных долларах, обнаруженных в туфлях, мне ничего не известно. Я Мериновой купил одни туфли в Туапсе. Они сейчас на ней.

Люся сняла черненькие туфли и осторожно отодвинула их в сторону.

— Наденьте, — попросил Виктор Сергеевич. — Когда вам принесут из дома какую-то обувь, тогда и отдадите их Шапальяну. Босиком у нас ходить нельзя.

Она покорно выполнила приказ и, не мигая, в упор смотрела на Шапальяна. Крупные слезы катились по ее щекам.

— Значит, гражданин Шапальян, вы продолжаете утверждать, что туфли и золото, хранившееся в них, не ваши.

— Еще бы. Я ведь знаю, что за это дело и двадцать пять лет могут дать. Я никогда не занимался валютными операциями. Тряпки, ковры — мое дело, признаюсь. А о золоте спрашивайте у нее, у Мериновой.

— Ясно. А что за материал и для какой книги вы собирали в Новороссийске?

— Я это придумал для гражданки Мериновой. Я нигде не работаю уже три года.

— Еще вопрос: с какой целью вы придумали компрометирующую Скворцова историю?

— Это в отношении того, что Скворцов приставал к девушке? — уточнил Шапальян.

— Именно это я имел в виду.

— Да вот, чтобы она — Меринова, — кивнул Пашка в сторону Люси, — поехала со мной. А ударил, товарищ начальник, Скворцова не я — один морячок. Не то грек, не то румын. Скворцов ведь как раз нас пытался задержать, когда я покупал ковры у моряка. Привязался, пойдемте в милицию. Вот морячок его и стукнул: жалко стало ковров.

— Кто потерял золотую монету в подъезде, где вас пытался задержать Скворцов? — продолжал допрос Лютиков. — Вы лично или иностранный моряк, о котором вы сейчас сказали?

— Я уже ответил: с золотом дела не имел, видимо, монету потерял иностранный моряк. — «Нет, ни за что я не признаюсь в этих золотых операциях, — думал Шапальян. — Дадут большой срок, да и Цулака придется к делу пришить. Уж лучше одному за ковры отсидеть. Тогда и с Цулака, когда выйду из тюрьмы, можно деньгу сдернуть. А эта дурочка пусть сама выпутывается. Хорошо я придумал с туфлями. Выручили они меня».

Шапальян, конечно, не знал, что Лютиков перед тем, как вызвать его на очную ставку, много поработал, что был уже установлен Цулак, выяснена его тесная связь с Пашкой. Виктор Сергеевич проверил и все, что касалось Люси. Он убедился в ее невиновности.

— Меринова, — обратился старший лейтенант к Люсе. — Вы свободны. Идите.

— Куда? Туда же? — торопливо поднялась Люся.

— Домой идите. Совсем. Только из города пока никуда не уезжайте, вы еще понадобитесь мне.

— Виктор Сергеевич… Вы поверили мне?

— Поверил, Меринова, идите.

Люся сорвалась со стула и выбежала за дверь.

Шапальян был явно удивлен таким исходом дела.

Шапальян придумал выход

Бытует мнение, что особенно трудно изобличить опытных, прожженных преступников. Но это не всегда так. Чаще всего опытные попадаются на психологических мелочах, выдают себя и своих соучастников. Нервы у них не выдерживают…

На следующий день Шапальян сам попросился на допрос.

— Решил рассказать правду, — начал он с порога.

— Давно пора, — согласился Лютиков.

— Вы знаете, что я репатриант из Греции? — начал Пашка.

— Да, это мне известно.

— В Советский Союз я приехал мальчишкой вместе с матерью в 1951 году. Отец остался в Греции, у него был большой собственный магазин, и он не захотел с ним расстаться. Обещал, что приедет на родину через год-два. Когда мы уезжали из Греции, он дал нам бумажные доллары и золотые монеты. Мы полагали — доллары здесь в ходу. А золото берегли на черный день. Когда мы убедились, что ни доллары, ни золото в Союзе не ходят в обращении, я решил их сбыть иностранным морякам, но не смог. Вот и решил сделать тайник в туфлях, которые подарил Люсе, и таким образом доставить золото обратно домой. Я прибег к этой хитрости потому, что боялся: вдруг что-нибудь случится. Я все сказал от чистого сердца и прошу это учесть.

— Можно бы записать ваши показания, Шапальян, — сказал Лютиков, — но делать этого мне не хочется.

— Почему?

— Потому что вы опять сказали неправду. А суд учитывает поведение обвиняемого во время следствия. Кстати, уже допрошена ваша мать. Она показала, что никакого золота вы с собой не привозили, не имели и бумажных долларов. Просчитались вы и еще в одном. Вы приехали в СССР в 1951 году. Ваш отец умер в Греции в 1953 году. Правильно?

— Правильно, — согласился Шапальян, еще не зная, куда клонит старший лейтенант.

— А вот посмотрите изъятый у вас бумажный доллар. Он выпущен в 1957 году. Уловили, где вы просчитались?

Шапальян понял, что он посадил себя на крепкую мель, и заскрежетал зубами.

Лютиков бросил на весы еще один свой козырь:

— Кличка «Цулак» вам ничего не говорит, Шапальян?

— Так что, вы и его задержали?

Вместо ответа Василий Сергеевич нажал на кнопку в столе. В кабинет ввели Зуренко.

— Предал, сопляк! — не выдержав, бросил зло от порога Зуренко.

— Дурак ты, Цулак! — вскрикнул Шапальян.

— Выведите Зуренко! — приказал старший лейтенант. — Пусть успокоится. Потом разговаривать будем.

Цулака увели.

— Ну ладно, Шапальян, больше уговаривать тебя не буду. Не понимаешь, что надо рассказывать правду, — не надо. Когда надумаешь говорить начистоту — скажешь часовому. Тебя приведут ко мне.

— Давайте бумагу, — протянул руку Шапальян. — Крутить мне больше нечего. Цулак и сам влип и меня поставил в безвыходное положение. Тоже мне… а еще в тюрьме сидел. Говорил, что все ходы и выходы знает.

— Что ж, пиши, — Виктор Сергеевич протянул Шапальяну ручку и бумагу.

Алексею все же не удалось избежать больницы. Врачи на неделю уложили его в постель.

Он пришел к Виктору Сергеевичу, как только его выписали.

— Извини, — сокрушенно вздохнул Лютиков. — Не мог тебя навестить: ты в больницу, а я в командировку в Армению. Все по делу Зуренко и Шапальяна.

— Теперь уж все ясно, Виктор Сергеевич, с ними, с этими валютчиками?

— Все, Алексей.

— Виктор Сергеевич, я еще хочу у вас спросить… — Дальше Алексей никак не мог выговорить, и, как всегда, Лютиков пришел ему на помощь:

— Хочешь спросить о Люсе?

— Да, — выдохнул Скворцов.

— Она ни в чем не виновата… Кстати, Люся должна сейчас быть здесь. Она не расписалась в протоколе допроса, и я ее вызвал.

В это время в дверь осторожно постучали. Вошла Люся. Увидев бледного, осунувшегося Алексея, она замерла у порога.

— Здравствуй, Люся, — улыбнулся старший лейтенант. — Проходи. Прочитай, что ты написала, да распишись. Сразу-то забыла, вот и пришлось еще раз беспокоить. А ты, Алексей, погуляй немного…

Люся расписалась в протоколе и вышла следом за Скворцовым.

Старший лейтенант видел в окно, как она спустилась с высокого крыльца отдела милиции и робким шагом приблизилась к Алексею. Они постояли немного, потом медленно пошли по улице.

На улице ярко светило солнце, его радостные блики прыгали по лужицам.

Сотрудник уголовного розыска

Совершилось какое-то преступление. О нем говорят, негодуют, возмущаются. Но прошла неделя, вторая, улеглись страхи, стерлась острота, и о случившемся люди стали забывать.

Однако пусть проходят десятки лет, а работа сотрудников уголовного розыска по раскрытию преступления не прекращается ни на один день. Работа кропотливая, подчас нудная, иногда связанная с риском, опасностью. Ею заполнены и будни майора милиции Баранцева.

СТАРОЕ ДЕЛО

Однажды вечером в июне 1936 года на берегу реки Лабы сидела молодая учительница Таня Белова. У ног неумолкаемо шумела вода по камням, справа помигивали огоньки родной станицы. Таня любила это уединенное место. Камень, на котором она обычно сидела, нагревался за день, ветви наклонившейся над ним ивы нежно касались щеки. Вверху сквозь листья виднелись голубоватые звезды. Изредка большая рыба выпрыгивала из воды и хлестко шлепалась упругим боком. Таня часто приходила сюда, особенно когда ей хотелось побыть одной. Сегодня к ней пришло большое горе. О нем она пока никому не могла рассказать, разве только этому теплому камню и ласковой иве…

С Костей Таня познакомилась на институтском вечере. Он пришел в военной форме, такой простой, белоголовый парень. Весь вечер он приглашал ее одну. Так и началась их дружба, казалось — вечная, чистая.

Летчики, как птицы, не сидят на месте, и письма ей приходили из разных городов. Она каждый раз радовалась знакомому почерку.

Годы учебы в институте пролетели быстро. Таня уже учительствовала. Все было хорошо, но вот сегодня пришло это письмо. Костя написал честно. Они не могли быть вместе. Раньше Таня всем говорила: «Вот приедет мой Костя», «Мой Костя прислал письмо», «С Костей мы поедем в отпуск». Теперь ничего этого говорить нельзя…

Мелькнул огонь выстрела, и Таня сразу же почувствовала резкий толчок в спину. Так же игриво плясала по камням речка, так же светились голубые звезды, а на свете стало меньше на одного очень хорошего человека.

Труп Тани Беловой нашли вездесущие ребятишки. С выпученными от страха глазами они примчались в станичный Совет. Участковый милиционер, председатель Совета, местный фельдшер и еще десяток неизвестно откуда взявшихся людей побежали на место.

Таня лежала на спине. На кофточке алело пятно. Она была как живая. Фельдшер взял девушку за руку. Рука — холодная, мертвая.

Расследованием занимались районная милиция, прокуратура, приехавший из краевого центра опытный следователь Дмитриев. Много было отработано версий, проверено догадок, слухов, но ничто не приблизило к раскрытию тайны. Дмитриев нашел письмо Кости, адресованное Тане:

«Таня, мы всегда с тобой относились честно друг к другу. И теперь я не хочу скрывать от тебя. Я встретил девушку. Мне хорошо с ней. Прости меня, этого бы, наверное, не случилось, если бы мы были вместе…»

Следователь вызвал и допрашивал летчика. Костю потрясла смерть Тани. Но подозревать летчика не имелось оснований.

Исписывался том за томом. Допрашивались десятки людей. Уходил один следователь, работник розыска, на их место приходили другие и с новой энергией брались за раскрытие «старого» дела. Но все впустую.

И вот через двадцать восемь с лишним лет раскрытие убийства Тани Беловой поручили майору Василию Баранцеву.

Майор осторожно перелистывал страницы томов. Многие чернильные строки выцвели, некоторые листы пожелтели и ломались. По официальным протоколам Василий угадывал, как развивалась мысль его предшественников, какие они намечали версии, до конца ли эти версии отрабатывались. Казалось, все было учтено, проверено.

В любом деле Баранцев привык полностью представлять картину случившегося. Иначе он просто не мог работать, и после изучения материалов дела Василий выехал в станицу.

Ива у по-прежнему говорливой речки, где так любила сидеть Таня, давно была срублена. На берегу стояло несколько многоэтажных домов. Загорелые ребятишки барахтались в песке. Подремывали в тени старушки.

Мало кто помнил о Тане Беловой даже в школе, где она когда-то преподавала. И только старушка-учительница Мария Степановна Леушкина еще не забыла давних событий.

Больше часа сидели в пустой химической лаборатории майор милиции и учительница.

— Хорошая она была девушка, — тихо и печально говорила Леушкина. — Я на год раньше ее пришла в школу. Помню, ревновала к ребятишкам. Они как-то сразу полюбили Таню. И я по-хорошему завидовала. Она была очень добрая. Дети чувствовали это.

— Простите, Мария Степановна, — проговорил мягко Василий. — Не могли бы вы мне высказать свое мнение о случившемся?

— По-моему, безвинно ее убил какой-то негодяй. Времени столько прошло, а она все перед глазами стоит. Жених Тани приезжал, такой белоголовый летчик. Так плакал на могиле, так плакал.

Резко загремевший звонок нарушил их беседу. Здание школы заполнилось топотом, криками, смехом.

Баранцев простился. До самого вечера ходил он по станице, беседовал со старожилами. Люди только покачивали головами. «Все давно быльем поросло, чего ворошить старое. Если уж сразу ничего не могли сделать…»

Вечером Василий решил еще раз побывать на квартире старой учительницы. Мария Степановна откровенно удивилась его приходу, но тут же приветливо пригласила в дом. Комнаты были чистенькими, прохладными. Пахло печеным хлебом. Мария Степановна накрыла стол, поставила пирожки, варенье. За чаем она рассказывала о своих учениках. Один из них был известным в стране академиком, и учительница счастливо хвасталась его письмами. Потом разговор снова пошел о Тане Беловой.

— Таня здесь, в станице, и родилась, — придерживая горячий стакан сухонькой рукой, говорила Мария Степановна. — Ее дом на соседней улице. Большой кирпичный особняк. От родителей остался. Отец и мать умерли, когда она еще училась в институте. Потом Таня приехала и заняла одну комнату. В трех остальных жили учителя. Она с них ни копейки не брала. Сейчас в доме этом детясли… — Мария Степановна помолчала, потом продолжала задумчиво:

— Не помню, кто говорил мне. Примерно лет пять назад приезжал родственник Тани, не то племянник, не то двоюродный брат. Ходатайствовал о передаче ему дома.

Это была новая деталь в следствии. Родословная Тани проверялась и раньше, однако о родственниках ничего не было известно.

Простившись с гостеприимной учительницей, Василий, несмотря на поздний час, направился к председателю станичного Совета. Его встретил подтянутый пожилой мужчина в защитной гимнастерке и галифе.

— Так точно, товарищ майор, — отвечал он. — Ко мне обращался с рапортом, вернее, заявлением, некто Власенко. Он просил передать ему дом, принадлежавший Беловым. Только странно получилось: документы все Власенко представил, что является двоюродным братом Татьяны Беловой, а сам после этого ни разу не появился. Будто в воду канул.

Заявление сохранилось в Совете. Через полчаса оно было в руках Василия. Вот его подлинный текст:

«Предс. стан. Совета

от гр-на Власенко В. В.

Заявление

Прошу отдать в мое пользование дом № 13 по ул. Репина, ранее принадлежавший Т. Л. Беловой, в связи с тем, что я являюсь ее двоюродным братом».

Подпись под заявлением оказалась неразборчивой. Отсутствовала и дата.

Итак, в деле появилось новое лицо. Родственник. Он мог знать такие детали из жизни убитой, которые пролили бы свет на раскрытие преступления. Власенко могли быть известны и недруги Тани. Он был немногим старше ее, и не исключено, что Таня делилась с ним своими секретами.

Майор Баранцев начал розыск Власенко. Сначала требовалось установить, есть ли такой родственник у убитой? Это удалось довольно просто. В уголовном деле имелись фамилии людей, которые близко знали семью Беловых. Они подтвердили, что Владимира Владимировича Власенко, родственника Тани, видели однажды в семье Беловых. Он воспитывался в детдоме и доводился Тане двоюродным братом.

Месяц кропотливого труда. Сбор по крупицам интересующих сведений. Оказалось, Власенко из детдома за воровство был отправлен в трудовую колонию. Освободившись в 1935 году уже взрослым, много ездил по стране. Женился. Но в тот же год развелся и уехал в Магадан. Жил во Владивостоке, Иркутске, Свердловске. Работал на стройках, золотых приисках. Во время Великой Отечественной войны служил в строительном батальоне. Изменил Родине. После войны за это отбывал длительный срок наказания. Потом, в 1960 году Власенко работал на стройке в Краснодаре. Был замешан в хищении и скрылся.

Напрасно Баранцев слал запросы во все концы страны. Ответ оставался неизменным:

«…прописанным не значится… не проживает… не проживал…»

И снова Василий медленно перелистывал дело об убийстве Тани Беловой. Все было настолько изученным, что люди, о которых шла речь в деле, вставали перед Василием, как живые: со своими особенностями, привычками, характерами.

В одном из ответов значилось, что Власенко, находясь в заключении, дружил с неким Шаловым Николаем, уроженцем Новороссийска.

Шалов по-прежнему проживал в Новороссийске. Василий Филиппович выехал к нему.

Шалов жил за городом в большом, увитом виноградом доме. Он женился на женщине, имеющей двух детей, работал шофером в автохозяйстве. Там его знали как серьезного человека, хорошего семьянина.

Василий Филиппович осторожно постучал в дверь. Вышел седой, среднего роста широкоплечий мужчина. Он махнул рукой, приглашая Баранцева в комнату.

— Вы отдыхающий? — первым заговорил он. — К сожалению, мы никого не пускаем. Своя семья.

— Нет, нет, — успокоил Баранцев, протягивая служебное удостоверение. — Я по другому вопросу.

Шалов растерянно присел.

— Я вас слушаю.

— Мне хотелось бы поговорить с вами о прошлом.

Шалов побледнел.

— Мои прошлые годы вы, конечно, знаете. Сжег я свою молодость. Так, пропил, продал ни за грош, ни за копейку. Ну, а сейчас, вот видите, живу… семья…

— Власенко вы знали?

— Власенко, — повторил Шалов, — знал. Сидел вместе с ним.

— Я разыскиваю его. Вы мне не можете помочь?

— В прошлом году мы виделись. Он приезжал к нам покупаться. А где живет — не знаю.

…Власенко и Шалов встретились в лагере. Шалова потянуло к земляку. Тот был расторопен, у него всегда имелись продукты, папиросы. Власенко любил поучать Шалова и относился к нему покровительственно. Однажды, лежа на нарах, он сказал:

— Вот освобожусь, заживу иначе. Наследство у меня есть.

Шалов вопросительно посмотрел на него.

— Чего зенки вылупил, дурак? — сузив глаза, продолжал тот. — Ничего даром не достается, своими руками наследство добыл.

Потом Власенко замолчал. Шалов в то время так ничего и не понял, да и не придал этому разговору значения.

— Сейчас он ничуть не изменился, — продолжал Шалов, поглядывая на Баранцева. — Разве только тем, что фамилия у него стала другая — Локотьков. А зовут по-старому, Владимир Владимирович.

Так, совсем неожиданно, сотрудник уголовного розыска получил интереснейшие сведения.

Василий проверил Локотькова по адресному бюро Краснодарского края. И сразу удача. Оказалось, он жил в поселке Пашковском…

В кабинет ввели рыжеватого развязного мужчину.

— Чем могу служить? — спросил он, не здороваясь.

— Я вас давно ищу, Власенко-Локотьков, — ответил Баранцев. — За преступление надо отвечать.

— Что вы имеете в виду?

— Убийство Тани Беловой… Вот протокол допроса вашего бывшего знакомого Шалова. Надеюсь, вы его не забыли?

Долго молчал Власенко-Локотьков. Он думал о своей жизни, прожитой бесцельно, бездумно. Не жизни даже, а существовании в постоянном страхе перед будущим. И вот расплата пришла.

Он понимал, что круг замкнулся. Теперь запирательство могло привести только к осложнениям.

— Дайте бумагу, — хрипло проговорил Власенко. — Я напишу. Не вы меня задержали, а сам я с повинной явился… Прошу зафиксировать мою «явку с повинной». Это ведь по законам облегчает участь виновного.

— Можете считать, что вы сами пришли, — ответил Василий Филиппович, протягивая чистый лист бумаги Власенко. — Пишите…

О смерти родителей Тани Власенко узнал случайно, когда находился в тюрьме. Освободившись из заключения и поболтавшись по различным городам страны, он направился к родственнице. Приехав товарным поездом в станицу, Власенко пошел к Тане. У дома Беловых на лавочке сидела старуха. От нее он и узнал, что Таня ушла к реке. Любимое место сестры Власенко знал.

Уже темнело, и никто из прохожих не обратил внимания на высокого худого человека. Да и вряд ли бы его узнали: в станице он не был несколько лет. По пути к реке у Власенко окрепло решение, выношенное им еще в тюрьме: расправиться с Таней. И впоследствии, пользуясь правом единственного наследника, получить дом.

Он подкрался к ивам, за которыми сидела Таня. Узнав ее, подло выстрелил в спину. Потом трусливо бросился бежать на вокзал и уехал с первым же поездом. По дороге выбросил украденный ранее у охранника пистолет.

Обдумывая свое преступление, он боялся, что найдут старуху, у которой он спрашивал о сестре, но этого в то время не случилось.

Потом война… Тюрьма…

Свои права Власенко предъявил только в 1960 году, понимая, что единственного свидетеля — старухи уже нет в живых. В это время у него было два паспорта: подлинный на имя Власенко и поддельный — Локотькова.

Возможно, Власенко-Локотьков добился бы получения дома Беловых, но ему не понравился председатель станичного Совета, который слишком тщательно проверял документы. Власенко-Локотьков струсил и решил еще какое-то время оставаться в тени.

Преступник закончил писать и вздохнул:

— А я думал, милиция об этом «мокром деле» давно забыла.

— Напрасно думал, Власенко. Мы ничего не забываем…

МИЛЛИОНЕР

Поиск преступника не всегда бывает долгим.

Из Свердловска в уголовный розыск Краснодара пришла телеграмма. Свердловчане просили помочь разыскать скрывшегося миллионера М. Каминского. Несколько слов о том, как он стал миллионером.

Есть еще такая редкая должность — заготовитель леса. Как правило, заготовитель не пилит деревьев, не разводит костра от комаров. Он просто заключает договоры с леспромхозами и отправляет по железной дороге лес своим патронам. Деньги для всяких операций, как правило, наличными, ему дают колхозы, нуждающиеся в древесине. М. Каминскому помогли стать миллионером некоторые представители колхозов Краснодарского края. Один был щедрее другого. И у проходимца собралась кругленькая сумма, с которой он выехал в Свердловск.

Представители колхозов ждали леса, а Каминский пропивал общественные деньги в центральном ресторане Свердловска «Большой Урал».

Это известие дошло до ротозеев-председателей. И они обратились в милицию Свердловска. Но мошенник был таков…

Майор Баранцев у себя в кабинете изучал очередное «старое дело». Неожиданно раздался звонок:

— Здравствуйте. Вы майор Баранцев?

— Да.

— Вас интересует личность Михаила Каминского?

— А кто это говорит?

— Я вам не назову свою фамилию и адреса не дам… Интересует ли вас Каминский?

— Да, он нам нужен.

— Нужен… Ха-ха! Насколько я знаю, вы его разыскиваете.

— Пусть будет так.

— Вот это откровенный разговор. Каминский придет сегодня к краевому суду. Его интересует процесс Латванова. Это тоже заготовитель леса, и его судят за аналогичное преступление. Вот Каминский и хочет узнать, сколько годиков получит Латванов. И вообще, вы понимаете, подобные дела для него интересны.

В телефонной трубке послышались частые гудки. «Что это? Провокация? Но зачем, каков смысл? Просто кто-то подурачился? Вряд ли. Скорее всего — кто-то из обиженных «друзей» Каминского».

Василий позвонил в краевой суд. Ему подтвердили, что действительно будет слушаться дело Латванова. Следовательно, надо было спешить. Майор вызвал дежурную «Волгу». По пути ввел в курс дела шофера.

Они остановились в узеньком переулке, зажатом старым деревянным забором. Василий еще раз взглянул на фотографию Каминского: широкая, самодовольная физиономия, брови вразлет, глаза навыкате.

— Разворачивайтесь в сторону города, — приказал Баранцев. — И ждите.

У входа в суд толпилось много людей. Здесь были и родственники подсудимого и просто любопытные. Баранцев слился с толпой. Он незаметно вглядывался в лица. «Нет, не этот. У Каминского лицо пополнее. И не этот».

Каминский и трое его собутыльников стояли у ворот краевого суда. Баранцев узнал миллионера сразу и стал за его спиной. «Как брать мошенника? Делать это в толпе — он может скрыться. Да и троица, его окружающая, обязательно поможет улизнуть проходимцу».

Баранцев мысленно выругал себя за то, что второпях не взял помощников. Однако решил не упускать жулика.

В это время к зданию крайсуда подошла тюремная машина. Толпа с жадным любопытством придвинулась к машине.

Баранцев осторожно тронул Каминского за рукав и прошептал:

— Михаил, тебе надо уходить.

— А что? — так же шепотом спросил Каминский.

— Тебя могут здесь задержать. Моя машина в переулке. Быстро идем!

Нагнувшись, Баранцев и Каминский выбрались из толпы, не замеченные даже стоявшими рядом дружками мошенника.

Каминский плюхнулся рядом с Василием на заднее сиденье. Довольно и облегченно развалился. Машина стремительно рванулась с места.

— Как тебя зовут? — спросил Каминский, небрежно похлопывая Баранцева по плечу.

— Василий.

— Ну, спасибо, Вася. Век не забуду. Вот уж правда: не имей сто рублей, а имей сто друзей. А я стою и все себя неспокойно чувствую. Будто кто-то смотрит на меня. Спасибо, Васек. А кто тебя послал?

— Начальник уголовного розыска.

— Да ты что?! — задохнулся Каминский…

Машина остановилась у здания управления милиции.

— Приехали, прошу, — вежливо открыл дверцу машины майор милиции Баранцев.

РИСК

Некто Андрей Кишинский в Харькове совершил квартирную кражу. Харьковские работники милиции пытались его задержать. Но это не удалось. Кишинский, детина более чем двухметрового роста, обладал могучей физической силой. При задержании он ранил сержанта милиции и скрылся. Преступника начали искать по всему Союзу.

Вскоре майор Баранцев получил сведения, что Кишинский может скрываться в станице Архангельской у доярки по имени Мария. Сведения скудные, а может быть, и неточные, но их надо было проверить.

Ночью Баранцев сидел в квартире участкового уполномоченного в станице Архангельской. Участковый служил давно и знал всех от мала до велика.

На колхозных фермах работало несколько женщин по имени Мария. Больше всех Василия заинтересовала одна. В прошлом ее судили за самогоноварение. И сейчас по станице о ней ходили нехорошие слухи.

Василий снял свой костюм и облачился в старенькую куртку, латаные брюки, резиновые сапоги участкового. Одежда висела мешком, болтались на ногах сапоги, маскарад неузнаваемо изменил облик майора.

На следующее утро на ферме № 3 появился невысокий мужчина. Он несмело подошел к заведующему фермой.

— Нельзя у вас временно поработать? Деньги и документы я потерял. Надо добраться домой на Урал, а ехать не на что.

Заведующий скептически посмотрел на женские тонкие руки просителя и хотел отказать. Но на лице мужчины была такая искренняя просьба, что заведующий махнул рукой:

— Ладно, помогай вон дояркам. Коров корми, навоз убирай.

На ферме работало восемь человек, и Баранцев без труда познакомился с Марией Акимовой. Это была крупная костистая женщина средних лет. Густо напудренное лицо, большие серые холодные глаза.

— У вас нельзя будет переночевать две-три ночи, пока я найду квартиру? — обратился к ней Василий в конце рабочего дня. И подумал: «Неужели откажет? Рано я, видимо, полез на рожон».

Мария оценивающе смерила его взглядом с головы до ног и безразлично сказала:

— Пойдем, с моим Юркой поспишь. Вам вдвоем на кровати тесно не будет.

Акимова жила на краю станицы, в хорошем, но запущенном доме. Оторванные воротца калитки валялись посередине двора. Колодезный журавль покосился. В глубине стоял кирпичный сарай. Мария на глазах Василия захлопнула его толстую массивную дверь и навесила ржавый замок.

Дом состоял из двух смежных комнат. Первая служила и кухней, и столовой. На кухне Василий увидел чистенького, лет двенадцати-тринадцати мальчишку. Он, взглянув на пришельца, равнодушно отвернулся.

Мария достала сало, соленые огурцы, молоко, пышный каравай хлеба.

— Садись, — кивнула она Василию, пододвигая сильными руками стул.

Ели молча. Мальчишка враждебно косился на Баранцева. От этих взглядов кусок не шел в горло Василию. Майор, осторожно поглядывая по сторонам, увидел в углу у порога окурок. Мария не курила, а Юрка, если и делал это втихомолку, то, конечно, никогда бы не бросил здесь окурка. «Кишинский?». Отчаянно застучало сердце. Василий еле заставил себя досидеть до конца трапезы. После ужина вышел во двор и начал прилаживать дверку к калитке.

Два раза на крыльце появлялась Мария. «Ждет кого-то…»

Стемнело. Залаяли наскучавшиеся за день собаки. Василий закончил работу и плотно закрыл калитку.

— Иди спи, работничек! — крикнула из дома Мария. Она провела его через кухню в комнату. Майор разделся и лег около мальчика. Тот торопливо и отчужденно отодвинулся к стене.

Мария возилась на кухне. За кого его принял мальчишка? Почему смотрел таким волчонком? Василий чувствовал, что тот не спит. Хотел заговорить с ним, искренне жалея и понимая его, но сдержался.

Василий приказал себе не спать. Но усталость, чистая постель сделали свое дело. А может быть, он только забылся на несколько минут. Проснулся — будто толкнули. В приоткрытую половинку двери из кухни падал свет. Виднелся край стола, на нем бутылка, сало, огурцы. Тянуло табачным дымом. Доносился шепот:

— А кто он такой? — прохрипел мужской бас.

— Бродяга. Ни документов, ни денег, — отвечала Мария. — Навоз у нас в коровниках чистит.

— Лучше бы все же ты его не брала.

— Прогоню.

Они помолчали. Под грузными шагами заскрипели половицы. Мужская лапища осторожно открыла дверь в комнату, где спал Василий. Майор почувствовал, что над ним наклонились.

— Спит он без задних ног, — донесся из соседней комнаты голос Марии.

Мужчина, постояв над Баранцевым, вышел на кухню.

— Пацан, что ли? — проговорил он. — Совсем маленький.

— Да нет, взрослый.

— Завтра я уезжаю, Мария, на месячишко-другой.

Она шмыгнула носом.

— Вернусь.

В кухне заговорили громче. Оттуда так и тянуло сивушным запахом самогона.

— Сходи в сарай, принеси еще бутылку, — сказал мужчина, пересаживаясь на другой стул.

Теперь Василий ясно увидел его. Это был Кишинский. Круглая большая кудрявая голова. Даже сидя, он выглядел гигантом. Мария несколько раз приносила самогонку. Они целовались. Говорили всякий вздор.

— Принеси еще! — потребовал Кишинский.

Мария не ответила: она сладко и тонко похрапывала. Кишинский встал. Слышно было, как хлопнула дверь.

Не зная еще, что будет делать, Василий быстро оделся. Мария спала, уронив голову с рассыпавшимися черными волосами на стол. Василий прошел мимо, сжимая рукоятку пистолета в кармане.

Уже близился рассвет.

Еще с крыльца услышал в сарае позвякивание стекла. Василий бросился туда. С силой захлопнул тяжелую дверь. Срывая ногти и не замечая этого, вдвинул в отверстие металлическую щеколду.

В сарае несколько минут было тихо. Потом страшный шепот Кишинского:

— Машка, открой! Убью! Маша! Брось шутить. Открывай, дверь выломаю!

— Спокойно, — приказал Василий. — Вы арестованы, Кишинский.

Дверь загрохотала. Василию казалось, что сарай развалится от ударов.

В станице встают со светом. И первые любопытные потянулись ко двору. Они с интересом смотрели на невысокого мужчину в смешной не по росту одежде. И не избежать бы расспросов, но прибежали запыхавшийся участковый милиционер и председатель Совета.

— Быстро вызовите из райотделения спецмашину с конвоем, — приказал Баранцев.

— Я уже это сделал, товарищ майор, как только услышал шум. Тут близко. Она скоро будет.

Кишинский, услышав голоса, затих, а потом с новой силой начал выламывать дверь. Она трещала и готова была развалиться.

— Ну и силища, господи помилуй, — проговорила женщина, закутанная в черный платок.

Василий теперь не беспокоился. Рядом был участковый, люди, готовые прийти на помощь.

Из дома вышел Юра. Он смотрел на Баранцева озадаченно.

У двора остановилась машина. Участковый замахал рукой, и шофер подрулил к сараю. Молодцеватый сержант подбежал к майору Баранцеву.

— Станьте около дверей. Приготовьте оружие, — приказал Василий и тихо добавил: — Держитесь у стены. У него может быть пистолет.

Сам отбросил замок и открыл уже еле державшуюся дверь.

— Выбросьте оружие, Кишинский! — крикнул Баранцев.

Пистолет вылетел из сарая.

— А теперь выходите!

Кишинский вывалился, нагнув бычью шею. Его громадная фигура была какой-то обмякшей. И только сжатые кулачищи выдавали напряжение. Он протопал к машине, взялся за стальную решетку, которая обычно крепилась на заднем окне, и сжал, будто она была из воска. Потом повернулся и, сверкнув красными глазами по фигуре Василия, выдавил:

— Ваша взяла…

Машина, дохнув бензином, тронулась. Люди повалили со двора.

К Василию подступил Юрка:

— Вы свою фуражку забыли. Вот она, — достал он серый блин из-за спины и широко, дружески улыбнулся.

Левша

1

Провожали на пенсию капитана милиции Тихона Ивановича Бердышева. За окнами пылал нестерпимо огненный закат, и от этого все лица казались вылитыми из меди. Сам юбиляр, плотный и еще крепкий старик, поминутно вытирал платком круглую бритую голову, вздыхал и сконфуженно косился на лежавший перед ним большой букет полевых цветов.

Начальник районного отдела милиции майор Войтенко, в парадном кителе, торжественно читал приказы о награждении юбиляра, поздравительную телеграмму заместителя министра охраны общественного порядка. Все были удивлены ее необыкновенно простым задушевным тоном. Никто не знал, что сегодняшний заместитель министра был начальником уездной милиции и служил вместе с Бердышевым. Давно это было!

…Тридцатые годы. Наган в потертой кобуре. Ноги, ноющие от усталости. Ночи в седле, тревожные, бессонные ночи. Каждый куст, казалось, грозил выстрелом. Ночами, к непогоде, ныл рубец от ножевой раны: «Семка-череп» полоснул во время облавы…

— Тихон Иванович всегда служил нам примером. Честный, добросовестный, он умел создавать на своем участке нетерпимую обстановку для воров и хулиганов.

Бердышев слушал громкие, ладно подогнанные слова и чувствовал себя как на собственных поминках. Говорили об его опыте, орденах и медалях, о заслуженном отдыхе, а он еще непредставлял себе жизни без обходов, инструктажей, дежурств и плохо верил, что завтра проснется — и впереди будет длинный и совершенно свободный день. Еще месяц назад он стремился к отдыху, мечтал, как уедет на море, к дочери, купит там домишко и будет со старухой разводить сад. А сегодня его не покидало ощущение какой-то необъяснимой тоски.

— Слово предоставляется нашему дорогому юбиляру капитану Бердышеву.

Тихон Иванович грузно встал и прошел к знакомой низенькой трибуне. Долго шарил по карманам, ища очки, нашел их и развернул перед собой большую мятую бумагу.

— Товарищи! — начал он, но что-то горячее туго перехватило дыхание. Только теперь до конца почувствовал, что прощается с самым дорогим в его жизни. Тридцать лет бок о бок жил и работал он с этими людьми в синих форменных мундирах. Как много надо сказать им, но слезы… Да, слезы, незнакомые, непрошеные…

— Товарищи! — повторил он хрипло и замолчал, комкая бумагу с речью.

Перед ним были знакомые, славные лица: открытое и немного насмешливое — Якимова, задумчивое и бледное — Маринина, изрезанное морщинами и вечно изумленное — Николая Лошаднина и близкое, почти родное — сержанта Алексея Грибкова. Тихон Иванович посмотрел в горячие глаза Грибкова, попытался проглотить комок, застрявший в горле, и, так ничего не сказав, махнул рукой и сошел с трибуны.

И тут произошло неожиданное…

2

Отца у Алешки убили на 1-м Украинском фронте осенью 1943 года. Мать, получив похоронную, упала на стоящий в углу сундук и страшно, тоскливо закричала. Испуганный Алешка пытался уговорить ее, просил выпить воды, перейти на постель, но мать словно оглохла от собственного крика. Алешка и сам ревел от жалости и ужаса, хотел позвать соседей, да так и уснул в слезах на полу, возле матери. Утром она встала почерневшая, тихая, с сухими красными глазами, накинула на плечи темный платок и ушла на завод, оставив три холодные картофелины в глиняной миске.

Этой же осенью Алешка бросил школу. Дома ему не сиделось. Он завел себе компанию из таких же отбившихся от школы ребят и целыми днями пропадал на реке или на заводской свалке, лазая по обгорелым танкам. Худой, но крепкий, он ходил с расстегнутым воротом в распахнутой рваной телогрейке, курил едучую солдатскую махорку и мастерски играл в «очко» и «буру». Наудив колючих ершей и тощих пескарей, он нанизывал их на суровую нитку и продавал на толкучке по десятке за связку. На вырученные деньги ходил в кино, смотрел картины про войну. Он и сам готовился бежать на фронт с Ленькой Ветошкиным. Исподволь копил сухари, деньги. Выменяв у знакомого спекулянта тридцать пачек папирос «Дукат» на три ворованные курицы, Алешка продавал папиросы россыпью — рубль пара. Дело пошло здорово! Через месяц Алешка стал настоящим богачом. Он даже нанял рябого беспризорного Спирю помогать в торговле.

Денег и сухарей накопилось достаточно. На всякий случай Ленька Ветошкин стащил у отца, инвалида войны, новенький карманный фонарик и помятую флягу с непонятными буквами на боку. Было у них и оружие — испорченный немецкий пистолет «Вальтер». Бежать решили в ночь на понедельник.

А в пятницу Алешку задержал у клуба с поличным хмурый милиционер Левша, как дразнили его ребята. У Тихона Ивановича не было трех пальцев на правой руке, и он все старался делать левой. Запираться Алешка не стал — не к чему. На грязном снегу белели рассыпанные папиросы, в кармане лежало еще пять пачек и около сорока рублей выручки. Но не такой Алешка, чтобы сдаваться! Упав на спину, он задрыгал ногами, заорал. Левша пытался поднять мальчика, но не тут-то было: Алешка завертелся юлой, заорал громче прежнего. Собралась толпа.

— Послушайте, чего вы над ребенком издеваетесь! — вступилась за Алешку очкастая женщина в потертом жакете. Ее поддержал хор голосов.

— А еще лейтенантские погоны надел!

— Ха, нашли вора! Они только сопляков и ловят!

Левша растерялся. Алешка мгновенно вскочил, нырнул в толпу, бросился за угол. «Ух, вырвался! — вздохнул он. — Чертов Левша».

Они встречались не в первый раз. Алешка ненавидел и боялся этого милиционера.

У лесопилки Алешка встретил Тоню Шарову, бывшую одноклассницу, отличницу и задиру.

— Приветик! — протянул он грязную ладошку, прищурился ехидно. — Не в настроении? Опять с «Кризисом» не поладили?

«Кризисом» с легкой Алешкиной руки прозвали лысого и тощего старичка, преподававшего немецкий язык.

— И не поладили! — презрительно покосилась Тоня. — А тебе интересно? Все небось бездельничаешь да от милиции бегаешь.

— Угадала, — рассмеялся Алешка и сконфуженно высморкался. — Сейчас от Левши рванул.

И начал рассказывать о случившемся, стараясь все представить посмешнее. Тоня звонко смеялась, показывая ровные белые зубки. Она давно нравилась Алешке за самостоятельность и красоту. Но Алешка верховодил «тавровскими» ребятами, Тоня жила в Низах, а «низовские» — давние враги Тавровки. Поэтому Алешка относился к Тоне насмешливо и внешне даже чуть-чуть враждебно. Однако это не мешало им видеться часто. «Низовцы» втайне ревновали Тоню и не раз грозили побить ее, если она будет встречаться с Алешкой.

Алешка пробродил с Тоней до темноты. Под конец он рассказал ей под честное слово, что на днях с Ленькой Ветошкиным бежит на фронт и обещал показать «Вальтер». Он даже проводил Тоню почти до Низов, но простился на «ничьей» земле, у водокачки: дальше идти было опасно. «Низовцы» дрались нечестно, носили с собой свинчатки.

Когда Алешка вернулся домой, его хорошее настроение как рукой сняло. В комнате, у стола, сидел пожилой человек в милицейской шинели. «Левша!» А на столе лежал туго набитый вещевой мешок. Сухари и припасы для побега на фронт. Они же были спрятаны в сарае, на полке! Все кончено. Алешка вздрогнул и отступил. Но бежать было некуда — в дверях стояла мать.

— Ну, проходи, герой! — насмешливо сказал милиционер и положил рядом с мешком драгоценный «Вальтер». — Выкладывай, что за день выручил. Пускай мать посмотрит.

Алешка понуро подошел к столу и вывалил из карманов папиросы, скомканные рубли, трешницы. Вывернул для убедительности карманы и вздохнул.

— Все. Больше нету.

Левша неторопливо пересчитал деньги и опять усмехнулся:

— Аккурат для штрафа. И то матери легче. — Затем он надел шапку, кивнул Алешке: — Застегнись, мешок возьми, — и пошел к выходу. «Вальтер» спрятал в карман шинели. Алешка тупо повиновался. Он был оглушен.

Над городом плыла полная луна. Алешка тащил тяжелый мешок и боялся оглянуться. Сзади шла мать.

В отделении милиции Левша долго писал протокол, трудно выводя почти печатные буквы. Алешка успокоился, страх его прошел, и он неожиданно для себя стал откровенным. Подробно рассказал про свои похождения: и как куриц воровал, и как побег готовил, и как спекулировал папиросами. Напоследок даже расхвастался, рассказывая про боевые схватки «тавровцев» с «низовцами».

Мать сидела в углу притихшая и смотрела на него грустно и удивленно, будто впервые его видела. Только тут, заметив ее взгляд, Алешка осекся на полуслове, почувствовал вдруг, как горят у него уши.

Левша закурил и начал выговаривать Алешке. Говорил он тихо, задумчиво, тяжелыми и какими-то отдельными словами.

— Отца твоего десять лет знал. Правильный был мужик, непьющий. Золотые руки. Поглядел бы он, покойный, на тебя сейчас. Ха-а-арош сынок, нечего сказать! Из воришек в генералы метит…

Алешка ниже и ниже опускал голову. От стыда у него даже в носу щипало. Вдруг горячая волна раскаяния захлестнула душу.

— Не буду… мам… вот увидишь… не буду! — захлебывался он, и его худые угловатые плечи вздрагивали от рыданий. Какими глупыми казались ему теперь его «подвиги». Мама! Вот сидит она усталая, родная, уронив натруженные слабые руки. А кругом война… И папки нет… И не будет… А он? — Мама, родная, прости.

3

На другой день Алешка пошел в школу. Класс удивленно притих, когда он появился в дверях. А он молча прошел на знакомое место возле окна, тряхнул за плечо худенького Генку Сузяева, из «низовских»:

— Брысь! Расселся тут без меня!

Генка покорно собрал книжки и ушел на другую парту. Алешку в классе уважали и побаивались.

На перемене в школьной уборной Вовка Лопатин протянул Алешке тлеющий окурок:

— Тяни, я покараулю.

Алешка помедлил, но взял папиросу. Сделав несколько глубоких затяжек, он бросил ее на пол и растер ногой.

— Последняя. Больше не курю.

Вовка недоверчиво рассмеялся. Алешка вдруг обозлился на него:

— Сказал, значит, не буду! Меня за это из пионеров исключил, ты же голосовал! А сам? Красный галстук носишь. Курильщик!

Вовка выпучил глаза и беззвучно зашевелил губами. Алешка расхохотался и ткнул ему кулаком под ребра.

Домой Алешка шел, весело насвистывая. От большого яркого солнца резало глаза, небо было на редкость голубое и праздничное. Впереди Алешка увидел Тоню Шарову, окликнул ее. Она оглянулась, помедлила и свернула в переулок. Алешка побежал за ней, завернул за угол и… отшатнулся. «Низовцы»! От группы отделился Васька Говязин:

— Вот и встретились! Как здоровьице?

Алешка с ненавистью посмотрел в зеленые прищуренные глаза Васьки:

— Только один на один!

— Хе-хе! — презрительно скривил Васька злые тонкие губы. — Коленки ослабли? Да мы тебя, ухажера, век заставим на лекарство работать! — И он неторопливо отвел руку для удара. Но не успел. Алешка нырнул вперед и с силой ахнул его кулаком по уху. Васька покачнулся и тяжело сел.

И тотчас все смешалось. «Низовцы» окружили Алешку, удары сыпались на него, как град. Алешка отбивался отчаянно. Только бы не упасть. Тогда — крышка. Вдруг что-то с силой ударило по затылку. Перед глазами поплыли багровые и желтые круги. Уже падая, он услышал отрывистый милицейский свисток…

Очнулся Алешка оттого, что кто-то тронул его за рукав. Он медленно поднял голову и как в тумане увидел Левшу. Тот сидел перед ним на корточках и тяжело дышал, запыхавшись от бега.

— Здорово тебя разукрасили! Идти-то сможешь?

Алешка кивнул и с трудом встал на ноги. Левша поднял его шапку.

Алешка скривился от боли в затылке:

— Свинчаткой били… Шпана! Семеро на одного…

— Сам хорош, — утешил Левша и взял Алешку под руку. — Ничего, вечером фельдшера пришлю.

По дороге Левша размышлял вслух:

— Убежали, дурни. Думают, не найду. Да я у себя на участке любую кошку по кличке знаю. Елсаков — слесаря сын, Говязин Васька, Хорунжий, Суханов Пашка… Они?

Алешка промолчал: выдавать было не в его характере.

Мать собиралась на работу. Увидев сына, она в ужасе всплеснула руками.

— Достукался! Лица не видать. Ой, горюшко ты мое, безотцовщина! — и принялась ругать Алешку на чем свет стоит.

Алешка молча прошел за полог, умылся, лег на сундук, отвернулся к стене и закрыл глаза. Хлопнула дверь. Мать ушла на работу, бросив Алешке с порога:

— Есть захочешь — в чугунке картошка.

Левша вышел следом за ней. Когда стихли их шаги, Алешка вскочил. Надо немедленно поднимать Тавровку и отомстить «низовцам». Надевая телогрейку, он лихорадочно вспоминал: Ленька Ветошкин и Драчев уже пришли из школы, Мишка Бусыгин, Витька-«нос», Юрчик Лыжин…

Алешка без шапки выбежал из дома. Едва он открыл калитку, как кто-то схватил его за воротник. Алешка вскинул глаза — Левша. Оказывается, он и мать стояли еще за воротами.

— Пусти! — отчаянно рванулся Алешка, но Левша с силой затащил его в сени и захлопнул дверь. Алешка услышал, как снаружи звякнула задвижка.

— Ишь ты, беглец! — сердито ворчал Левша. — Марш в постель! Фельдшер придет — откроет.

— Не лягу! — со слезами в голосе закричал Алешка и принялся колотить пяткой в дверь. — Левша! Лягавый! Все равно убегу!

Через час пришел фельдшер.

А спустя три дня поступило в милицию заявление из низовского поселка о кражах со взломом. Следователь Лошаднин хмуро осмотрел места преступлений. Кражи были на редкость нелепыми. Из пяти дровяников, взломанных ломом-гвоздодером, пропало только восемнадцать голубей и мешок с овсом. Конечно, и это был серьезный ущерб. Странно было другое: в дровяниках остались нетронутыми другие, более ценные вещи, продукты, одежда. Вернувшись в кабинет, Лошаднин написал постановление о возбуждении уголовного дела.

— Чепуха какая-то, — растерянно ворчал Лошаднин, рассматривая план поселка, — словно на выбор воровали. Способ один, в одну ночь, а места разные.

На другой день он вызвал к себе участкового Бердышева и безнадежно сказал:

— Мрак! Сам разбирайся со своими голубятниками. У меня из-за них десять дел стоит.

Бердышев долго читал, шевеля губами, скупые протоколы. Лошаднин косился на него с усмешкой:

— Думай, думай… Запустил участок-то, Тихон Иванович.

Бердышев встал, застегивая шинель.

— Прекращать надо дело… А вора, если хочешь, я тебе через час приведу, — и не обращая внимания на изумленного Лошаднина, вышел из кабинета.

Алешка с перевязанной головой лежал на сундуке и читал «Графа Монте-Кристо». Порой он поднимал от книги туманные глаза и тогда чувствовал, как у него урчит в животе. Мать велела сварить кашу, но до ее прихода оставалось еще пять часов, и Алешке ужасно не хотелось вылезать из-под одеяла, не узнав, как выберется Эдмон Дантес из своей темницы.

Кто-то скрипнул половицами в сенях. Алешка посмотрел на дверь и лениво крикнул:

— Валяй, заходи!

Он ожидал, что войдет Ленька Ветошкин, с которым они договорились вместе кормить голубей, но в дверях стоял… Левша. Сердце у Алешки остановилось. «Знает или не знает?» — пытался он определить по загорелому суровому лицу участкового, но вслух сказал вежливо:

— Здравствуйте, Тихон Иванович. Вы к маме?

— Да нет, к тебе. Навестить пришел. Ты чего это в школу не ходишь?

— У меня же освобождение на три дня.

— Та-ак, — протянул участковый и, закурив, уселся на табурет. — Между прочим, сегодня уже четвертый день… Лежишь, значит, про графов читаешь. Драть тебя, Алешка, некому.

«Нет, не знает!» — решил Алешка и хитро продолжал:

— Драть, Тихон Иванович, по советским законам не положено. А печку растопить — это я мигом.

Он спрыгнул с сундука.

— Ладно, ладно, законник, — улыбнулся Тихон Иванович и выбросил в печку окурок. — Пойдем лучше в сарай, голубей проведаем.

— Как… каких голубей? — поперхнулся Алешка. — Что вы, Тихон Иванович, никаких у меня голубей нет. Это я раньше баловался. И ключ от дровяника мама с собой взяла.

— Как это с собой? Вон, возле окошка висит. Я его еще с того раза, как мешок взяли, запомнил.

Алешка понял, что игра окончена, и, погрустнев, сказал искренне:

— Сам не знаю, как это вышло… Я уже хотел вернуть их, Тихон Иванович, честное слово, да потом узнал, что милиция приезжала… Что мне за это будет?

— Что? В тюрьму посадят, — сказал участковый. — Все целы голуби-то?

— Угу, — сквозь слезы прошептал Алешка. — Все, можете проверить.

Они вместе направились к дровянику. Голуби чувствовали себя прекрасно. Алешка высыпал в кормушку пригоршню овса, и воздух наполнился тугим треском крыльев. Голуби слетели с насеста и принялись за еду. Алешка обернулся к участковому:

— Куда их теперь? В милицию нести?

Тихон Иванович смотрел на него добрыми глазами:

— Конечно, в милицию… Мать-то во сколько придет? В четыре? Ну, вот тогда и принесешь. И овес с собой захвати, сколько осталось.

Алешка проводил взглядом участкового, сел на мешок с овсом и закрыл лицо ладошками.

На крыльце милиции Алешка неожиданно увидел Тоню Шарову. Она, не заметив Алешку, мотнула косичками и скрылась за углом. Ужасное подозрение закралось ему в душу: «Зачем Тонька была в милиции? Неужели она навела его тогда на засаду «низовских»? А может, и про голубей тоже она рассказала? Нет, не может этого быть, — отогнал Алешка тревожные мысли, — про голубей она ничегошеньки не знала».

— Ты кого ждешь, малый? — из дверей выглянул дежурный. — Как твоя фамилия?

— Грибков, — хмуро ответил Алешка, поднимая мешок.

— А! Грибков! — заинтересованно посмотрел на него дежурный. — А это, значит, голуби? Ну, заходи.

Алешка вздохнул и вошел в отделение. В дежурной комнате за барьером, на длинной скамейке чинно сидела вся «низовская» компания во главе с Говязиным. «Низовцы», как по команде, повернули головы и посмотрели на Алешку, потом разом уставились вниз. Только один Суханов задержал взгляд на мешке:

— А мои почтари все целы?

Алешка, не отвечая, положил шевелящийся мешок в угол. В дверях уже стоял дежурный.

— Грибков, на допрос в третий кабинет.

— Говязин, на допрос — в пятый.

Алешку допрашивал молодой краснощекий следователь в тугом новом мундире. Подняв редкие брови, он с минуту рассматривал Алешку, потом сразу забросал вопросами:

— Сколько лет? Где живешь? Кто мать? Где отец? С кем воровал? Имел ли приводы в милицию? Где взял технические средства для кражи?

Алешка испуганно смотрел на следователя и поспешно отвечал: «Четырнадцать лет, мать — токарь на заводе; да, украл восемнадцать голубей и полпуда овса; воровал один». Насчет технических средств он не понял, и следователь объяснил ему, что это лом-гвоздодер. Алешка сказал, что нашел лом возле дровяника Гришки Хорунжего.

Пока следователь писал, Алешка смотрел на его широкий затылок и мучительно раздумывал: «Посадят или нет?» А следователь сыпал уже новыми вопросами.

— Кто был подстрекателем? Куда намеревался сбыть голубей и фураж? Какие кражи совершал еще? Когда и где именно?

По тону следователя Алешка понял, что посадят, и похолодел от ужаса и жалости к себе. В голове звенело от страшных и непонятных слов «подстрекатель», «фураж». Отвечать на вопросы он уже не мог.

А следователь, рассерженный его молчанием, напомнил ему старые грехи, называл какие-то статьи Уголовного кодекса, тряс перед лицом какой-то бумажкой:

— Молчишь? Неделю назад задерживался за спекуляцию папиросами. Вот оно, твое объяснение! Драки устраиваешь! А здесь молчишь?

Под конец он дал подписать протокол и велел посидеть в коридоре, бросив вдогонку:

— Подумай хорошенько. Надумаешь — заходи…

Алешка сел возле дверей кабинета и задумался. Ему вспомнилась вся его нелепая жизнь: драки, игра в карты, спекуляция, наконец, кража.

Он чувствовал себя несчастным и покинутым всеми. Даже Тонька Шарова отказалась от былой дружбы. Ну и пусть! Так ему и надо, вору, спекулянту…

Рядом хлопнула дверь. По тяжелым шагам Алешка узнал Бердышева, но головы не поднял. Участковый постоял перед ним, потом вошел в кабинет. Вдруг Алешка услыхал в тишине коридора странные хлюпающие звуки. Он поднял тяжелую голову. В дальнем конце коридора плакал старый Алешкин враг, главарь «низовцев» Васька Говязин. Он плакал тихо и горлом: «Кы-хы… Кы-хы…» Странно, Алешка не чувствовал сейчас к нему никакой ненависти. Он даже начал жалеть Ваську.

Из-за неплотно закрытой двери кабинета донесся громкий голос Тихона Ивановича:

— Ты меня, товарищ Лошаднин, выговором не пугай. А пришивать уголовное дело четырнадцатилетнему мальчонке не дам! Обиделся парень, что его нечестно побили, ну и отомстил. Ум-то еще ребячий. А мы, взрослые люди, детское озорство от кражи отличить не можем. Нашли преступника!

— Не понимаю, товарищ Бердышев, — раздраженно перебил его другой голос, — парень спекулирует, дерется, школу бросил.

— Садить Грибкова не дам! До краевого прокурора дойду, а не дам.

Алешка едва успел отскочить от двери. Тихон Иванович шумно прошел к начальнику милиции.

Вскоре и его вызвали к начальнику. Алешка плохо помнит этот разговор. Он отвечал на какие-то вопросы, плакал, бессвязно просил. Очутившись снова в коридоре, Алешка прижался щекой к холодному косяку, забылся в тяжелом детском горе. Томительно текли минуты. Он даже не слышал, как подошел к нему Левша и тихо тронул за плечо:

— Ну, Грибков, иди домой.

Алешка непонимающе поднял опухшие от слез глаза, а когда понял, даже задохнулся от радости:

— Тихон Иванович! Значит, поверили, да? Не посадят, да?

— Поверили. Только ты уж меня не подводи. Я тебя вроде как на поруки взял. Вечером сам зайду, с матерью поговорю.

— Ой, Тихон Иванович! Честное слово, не подведу! Вот увидите!

Левша придержал его за рукав.

— Да, вот что. Со школой, видать, у тебя ничего не получается. Завтра в девять утра вместе пойдем к директору. А Тоню Шарову не обижай. Это она меня позвала, когда тебя «низовские» били. И сейчас помогла разобраться… Ну, иди.

4

…И когда ветеран милиции, капитан Бердышев, давясь слезами, махнул рукой и молча сошел с трибуны, произошло неожиданное.

Нарушая гнетущую тишину, с места поднялся новый участковый уполномоченный, сержант Алексей Грибков, и, побледнев, сказал звонко:

— Разрешите, скажу я!

Слово за экспертом

Много сложного, романтичного в работе сотрудников уголовного розыска, следователей. Но в милиции есть еще одна, не менее интересная профессия — эксперт. Он не участвует непосредственно в задержании преступников, не вступает с ними в единоборство. Эксперт идет по невидимым для несведущего глаза следам. Его оружие — микроскопы, сложная аппаратура, приборы, которые могут заставить «говорить» предметы.

На стене еле заметное бурое пятнышко. Кровь? Если кровь, то какой группы?.. Сплошь залитая чернилами записка. Что в ней написано? Когда? Кем?.. Кусок расплющенного свинца. Из какого конкретно ружья была выпущена пуля? Окурок. Кто из десятков, сотен людей курил и когда? Почти невидимый на асфальте след протектора автомобиля. Когда он оставлен и какой машиной? Полуистлевшая, выцветшая картина. Кто автор? Год исполнения? Важный для следствия, но полностью сгоревший документ. Остался только легкий, как пух, сероватый пепел. Что за документ? Текст этого документа? На такие и подобные вопросы отвечает эксперт. Причем во внимание судом, следователем принимаются не догадки, а только научно обоснованные выводы. Эксперт неопровержимо доказывает вину преступников и оправдывает невинных.

СЛОМАННОЕ ЛЕЗВИЕ

Яркий сноп света настольной лампы. Усталое лицо мужчины, сосредоточенный взгляд. Борис Малков заканчивает очередную экспертизу. А она была нелегкой.

На улице неизвестный хулиган ударил ножом рабочего цементного завода Василия Петрика. Потерпевшего в бессознательном состоянии доставили в больницу. Когда он пришел в сознание, мало что прояснилось. Кто на него напал? Почему? Все это осталось тайной.

Работники милиции начали трудный поиск. Были проверены подозрительные лица, находящиеся в городе, опрошены граждане, проживающие вблизи места происшествия, случайные прохожие, бывшие в тот момент на улице. И все безрезультатно.

Между тем Петрик чувствовал себя плохо: рана воспалилась. При более тщательном осмотре ее врачи обнаружили маленький осколок лезвия ножа, который и послужил причиной воспаления.

Осколок лезвия передали в милицию.

Кто владелец ножа с обломленным концом? Не один десяток людей были опрошены, осмотрено множество ножей у подозреваемых лиц. И все не то.

Решили еще раз обыскать местность, где было нанесено ранение Петрику. И в сквере нашли обыкновенный перочинный нож со сломанным лезвием. Чей? Опять опросы.

Помогли дружинники: подобный складной нож видели у некоего Селиванова, недавно вернувшегося из мест заключения. Он нигде не работал. Часто выпивал. В общественных местах, на улицах вел себя грубо, вызывающе. Но все это еще не было основанием для обвинения.

При допросе Селиванов не отрицал, что нож, обнаруженный в сквере, принадлежит ему.

— Я этот нож потерял, а где — не помню, — объяснил Селиванов. — Кончик ножа случайно обломил однажды на рыбалке. Петрика я не знаю. Никогда с ним не встречался и не скандалил…

Перед экспертом стал вопрос: правду говорит Селиванов или лжет? Малков начал исследование осколка металла, изъятого из раны Петрика, и лезвия ножа, принадлежащего Селиванову.

Удельный вес, точка плавления, твердость, качественный состав стали и осколка, и лезвия ножа полностью соответствовали. При совмещении абсолютно совпала и линия излома. Особенно хорошо это было видно на сильно увеличенной фотографии.

И только теперь эксперт Борис Малков со спокойным сердцем написал заключение:

«Осколок лезвия, обнаруженного в ране Петрика, и лезвие перочинного ножа Селиванова изготовлены из одного и того же сплава. Осколок, извлеченный из раны Петрика, является частью ножа, принадлежащего Селиванову…»

И теперь уже дело следователя задать Селиванову вопрос, что побудило его ударить ножом Василия Петрика.

КТО ВОР?

Бывает, по многу лет живут рядом, а то и служат в одном учреждении однофамильцы, скажем, Борисовы, Перепелицы, Львовы. И ничего. Это им совершенно не мешает. Но случается и так, что подобное обстоятельство подчас приводит к серьезным недоразумениям…

В двенадцать часов дня в отделении милиции раздался тревожный звонок. Дежурный поднял трубку. Взволнованный женский голос сообщил:

— Около рынка ограблен киоск… — Потом без паузы женщина добавила: — Я видела грабителя. Его фамилия Луков Владислав Семенович… Я его знаю…

Женщина положила трубку. Ни фамилии своей, ни имени она не назвала.

На место выехала оперативная группа. Сигнал подтвердился: в подарочном киоске выбито боковое стекло. Украдена ценная вещь. Работники милиции собрали осколки стекол с земли и положили в машину.

Как обычно водится в таких случаях, вокруг места происшествия собралась толпа… Начался обычный осмотр. Один из сотрудников разговаривал с любопытными, надеясь найти очевидцев случившегося. Его внимание привлек высокий парень со свежей ссадиной на руке. А в практике часто бывает, когда преступник появляется в толпе и наблюдает, что будет делать милиция.

Сотрудник милиции улучил момент, отозвал подозрительного парня в сторону и попросил у него документы. В паспорте значилось:

«Луков Владислав Семенович».

Улик на месте кражи сотрудники милиции больше не нашли и вместе с задержанным Луковым приехали в отделение милиции.

Эксперт осмотрел стекла, на них были обнаружены четкие отпечатки пальцев Лукова.

Задержанного начали допрашивать. Он упорно отрицал свою вину. О ссадине на руке сказал, что получил ее во время купания.

Как известно, преступник не всегда признается в совершенном, и тем не менее при наличии улик его судят. В данном случае доказательства имелись — это отпечатки пальцев на кусках стекла, доставленных в милицию. Парню можно было предъявить обвинение. Однако эксперт, старший лейтенант милиции Алексей Иванович Крошин, не торопился. Что-то в этом, казалось бы, простом деле, тревожило, беспокоило эксперта.

Парень приехал на отдых из Сибири. Комсомолец. Не судимый. Эксперту хотелось верить ему, помочь. Одна версия сменяла другую. И вдруг — догадка:

— Владислав, расскажи мне, как ты садился в машину, когда тебя задержали?

Луков удивился странному вопросу. Задумался. Потом вдруг его осенило. Он сказал:

— Товарищ эксперт! Да ведь, когда я садился в милицейскую машину, на сиденье лежали стекла. Я взял их и переложил чуть в сторону, потому что они мешали мне сесть…

Юношу освободили из-под стражи.

А вскоре задержали настоящего преступника. У него изъяли украденную в киоске вещь. Преступником был Владислав Семенович Луков.

КОЛЕСО ТЕЛЕГИ

В лесополосе рабочие совхоза случайно обнаружили свежую шкуру коровы жителя аула Октябрьского. На место выехала оперативная группа милиции.

— Безнадежное дело, — махнул рукой один из сотрудников милиции. — Съест преступник мясо, и делу конец…

Эксперт, лейтенант милиции Виктор Мальгин, придерживался другого мнения. Он твердо знал: без следов не совершается ни одно преступление. Мальгин начал метр за метром осматривать прилегающую местность. Его внимательный глаз заметил немало. Вот здесь кровь животного, примята трава. Однако нет ни вдавившегося отпечатка каблука, ни клочка бумаги. Преступник с профессиональной ловкостью сделал свое грязное дело. Но скоро Виктору повезло: обнаружил след телеги и пошел по нему.

Хорошо, что на поле есть мягкие кочки. Колесо вдавливалось и отрезало краюхи. И вот она, характерная «отметинка». Будто кто специально делал в колее углубления. Полтора метра и ямочка, еще полтора метра и опять ямка, маленькая, однако заметная поперечная бороздка.

Мальгин с нескольких точек сфотографировал интересующее его место, затем вырезал кусок грунта вместе с «отметинкой».

Ребятишки волновались стайкой на пологом берегу водохранилища, удивленно таращили глазенки. Немного в стороне от них — женщины и несколько мужчин. Кто-то из них говорил ехидненько: «У человека корову украли, воров надо искать, а они, смотрите, что делают — игру затеяли».

А Виктор Мальгин и еще несколько работников в форме внимательно осматривали следы, оставленные колесами телег и бричек, которые одна за другой выезжали из совхозного двора. Колеса и копыта чавкали по густой грязи, оставляя четкие отпечатки.

Мальгина особенно заинтересовал след телеги ездового Асланбега Хута.

Колея тянулась ровно и гладко точно полтора метра, потом на ней появлялась неглубокая поперечная бороздка.

«Кажется, тот самый след, что я обнаружил на месте происшествия!» — подумал эксперт.

Обвинить человека в совершенном преступлении — дело серьезное. Самая маленькая неточность может привести к тяжелым, роковым последствиям. И Мальгин еще и еще раз просил Асланбега Хута проехать по берегу.

— Чего напрасно гоняешь взад-вперед! — взорвался Хут. — Узнать чего хочешь?!

— Слезьте с телеги и идите сюда, — позвал вместо ответа эксперт. Асланбег нехотя приблизился.

— Смотрите, — показал Мальгин на вмятинки в следе телеги.

Потом эксперт подвел Хута к телеге и указал на шину колеса. В одном месте она была деформирована, и образовался небольшой поперечный выпуклый шов — нарост.

— Этот шов и оставляет отметинку, — объяснил Мальгин. — В лесополосе, где мы нашли шкуру коровы, я обнаружил такой же след… Может быть, объясните, кто там ездил?

— Эх! Чего там объяснять, — махнул безнадежно рукой Хут. — Черт меня попутал… Мясо у меня в сарае под полом. Идемте, я покажу…

ЯД В ВОЛОСАХ

Семья Чубука — Анна и Алексей — жила дружно, казалось, они любили друг друга. Случались, конечно, мелкие ссоры, но это быстро забывалось. Алексей работал в отделе снабжения строительного треста, Анна — швеей.

Видимо, и не случилось бы несчастья, если бы не появился этот незнакомец.

С лица Алексея в тот вечер не сходила угодливая улыбка. Он суетливо бегал по комнате, передвигал стулья. Вилов, так назвался непрошеный гость, задержался надолго. Пил с Алексеем неразведенный спирт, говорил вполголоса. Анна подавала на стол и все время чувствовала себя третьей лишней. Она старалась поймать взгляд Алексея, но он упорно отворачивался.

На следующий день Алексей пришел с работы нетрезвый и коротко рассказал о незнакомце: Вилов работал по договору в колхозе, для которого «доставал» строительные материалы. Однажды Алексей помог заготовителю купить кровельное железо. В этом не было ничего противозаконного, однако Вилов решил «отблагодарить» Чубука. Вечером они сидели в ресторане. Алексей быстро опьянел. Вилов отвез его домой.

На следующий день, уже на работе, Алексей обнаружил в кармане пиджака двести рублей и благодарственную записку заготовителя. Он решил немедленно встретиться с Виловым и вернуть ему деньги. Но к вечеру передумал. Вот так и началась их «дружба», подкрепляемая постоянными махинациями. Теперь Алексей находился в полной зависимости от хитрого Вилова…

— Ты обязан пойти в милицию и обо всем рассказать, — потребовала жена.

— Никогда! — закричал Алексей.

— Хорошо, тогда в милицию пойду я, — твердо сказала Анна.

Утром Чубук встретился с Виловым и поведал ему о разговоре с женой.

— Дурак! — злобно проговорил Вилов и подсказал ему «выход». Через несколько часов после состоявшегося разговора он вручил Чубуку пакет с мышьяком.

— Только не сразу, понемногу всыпай в пищу, — напутствовал он.

Вряд ли стоит рассказывать о том, сколько времени колебался Алексей: применять ему страшный яд или нет. Факт остается фактом: подлец, дрожащий за свою шкуру, боявшийся разоблачения, начал свое грязное дело.

Ничего не подозревавшая Анна принимала вместе с пищей яд и слегка занемогла. Дозы были не смертельными. Чубук продолжал их увеличивать. Роковой день приближался.

Точного диагноза болезни врачи сразу не установили, но подозрение на отравление Анны все же появилось. Поэтому событиями, происходившими в семье Чубука, заинтересовались сотрудники милиции. Следователь изъял в квартире Чубука пищевые продукты и направил их на судебно-медицинскую экспертизу.

Анализом продуктов занялась эксперт-химик Ольга Анисимовна Шандыба. Она быстро справилась с поставленной перед ней задачей: в молоке обнаружила яд — мышьяк.

Чубуку предъявили обвинение в умышленном отравлении жены. Он изворачивался, лгал. Тогда следователь снова обратился за помощью к Ольге Анисимовне. Эксперт должна была помочь найти веские доказательства, основанные на неопровержимых данных.

Ольга Анисимовна взяла на исследование несколько волос из головы Анны. И после тщательного анализа она с уверенностью сказала:

— В пищу женщины систематически подмешивался яд.

Ознакомившись с материалами судебно-медицинской экспертизы, Чубук признался в совершенном преступлении. Вместе с Виловым он понес суровое наказание.

Серега

В Крыловское отделение милиции пришло анонимное письмо:

«В среду будут брать универмаг».

В среду сделали засаду. Ночь выдалась лунная, прохладная. Милиционер Рябцев Сергей чему-то улыбался в темноте. Начальник угрозыска Хлебнов изредка поворачивал в его сторону голову: «Молодость, молодость. Мурашки, поди, от страха ползут между лопаток, а он, знай, ухмыляется. Давно ли такой был и я».

Хлебнову вдруг захотелось сказать что-нибудь приятное этому хорошему парню, но он сдержался. Стеснялся партийный секретарь своего, как он выражался, «бабьего сердца».

В положенное время прокричали петухи. И опять тихо, тихо. Разве в такие ночи совершаются преступления?

…Три тени приблизились к магазину. Звякнул замок.

— Руки вверх! — рявкнул простуженным басом Хлебнов.

Длинная Серегина тень метнулась к преступникам и на миг загородила их от Хлебнова. Прогремел единственный выстрел.

К этому месту бросилось несколько работников милиции. Крики, шум.

Через несколько минут трое были связаны, их вели к машине.

Хлебнов наклонился к упавшему милиционеру:

— Серега! Сережка!

Историю ранения милиционера знал весь больничный городок. Вокруг Сереги всегда толпились больные. Некоторые из них вообще не отходили от него: им нравилось широкое приветливое лицо парня, его тощая фигура.

Серега быстро устал от славы и теперь часто уходил в самый дальний, обычно пустующий угол сквера. Там однажды он почувствовал себя скверно и, невольно ойкнув, присел.

— Вам плохо? — спросил испуганный девичий голос. Девушка уставилась на Серегу своими беспокойными синющими глазами.

— Может, врача позвать?

Серега отрицательно покачал головой.

— Возьмите, вот яблоко. Съешьте.

Он взял тяжелое желтое яблоко и, глядя восторженно в бледное смущенное лицо девушки, улыбнулся:

— Если бы не вы — прощай, жизнь.

— Для кого она дорога, а кто и не рад ей, — обронила печально девушка и испугалась своей неожиданной откровенности с незнакомым человеком.

Серега сразу разгорячился, заспорил, но девушка поднялась. Она уходила, торопливо ступая по блеклой траве маленькими белыми ногами.

На следующий день, с раннего утра, Серега уже был в сквере и еле дождался появления девушки. Он приблизился к ней. Девушка глянула сердито и молча ушла.

— Подумаешь, — обиделся Серега, избалованный вниманием. — Видали мы и не таких! Сама, пожалуй, захочешь познакомиться.

Ночью Серега комкал подушку, а утром отказался от бараньих, с хрустящей корочкой, котлет. Неслыханная история!

Врач смерила температуру — тридцать восемь.

— Режим постельный…

Напрасно Серега умолял, чтобы ему разрешили выходить. Злой, валялся он на кровати и все вытягивал тонкую шею, и все высматривал через окошко.

В больнице даже самые флегматичные становятся наблюдательными и хитренькими. Многие заметили, что лицо парня менялось, когда в скверике появлялась синеглазая.

Однако погода стояла дрянная. Как рваные куски материи, болтались по небу облака. Моросил дождь. Больничный скверик пустовал.

«Ну, хорошо», — бормотал Серега. А что «хорошо», он и сам не знал.

Пришлось побороть стыд и справляться о синеглазой у усатой тети Сары — старшей медсестры больницы. Для тети Сары не существовало тайн и загадок, своей осведомленностью она походила на начальника угрозыска.

— Мужик ее беременную бросил, — отвечала тетя Сара удивленному Сереге. — Видела я его, как приводил он Катю: кепка модная желтая, а душа… прости господи. От побоев она родила семимесячного. Ничего, горластый парнишка. На ее походит. А это уж верная примета: будет счастливым в жизни, хоть и без отца остался. Выписывать их пора, да вот куда — не знаем: Катя-то приезжая…

И странная жалость теперь прочно вселилась в Серегу. Опять он вертелся в постели, и опять прыгала температура.

«Как же она? Больная, слабая, и ребенок. Во всем городе одна, а может, во всем свете… Что, если с Хлебновым потолковать?»

Вечером Серега сбежал из больницы.

Народ больничный заинтригованно ждал: чем же все это кончится?

Беглец появился через день вместе с известным всему поселку Хлебновым. У начальника угрозыска в руках был большой букет цветов.

Работники милиции прошли в кабинет главного врача. Потом больные увидели синеглазую женщину с неловко закутанным ребенком. Ребенок заплакал. Молодая мать не знала, что с ним делать. В это время тетя Сара впустила ее к главному врачу и приложила ухо к замочной скважине.

Прошло много времени, тетя Сара устала стоять согнувшись. Наконец дверь открылась. Серега бережно держал ребенка и аккуратно вышагивал своими длинными ногами, за ним Катя. Шествие замыкал Хлебнов. Все они сели в милицейскую машину.

Тетя Сара многозначительно молчала, и больные мучились от любопытства.

А в это время машина катила, пылила и остановилась почти на окраине поселка у маленького деревянного домика. Серега взял на руки синеглазую и понес. Она прижимала к груди сына.

Покачал головой Хлебнов.

В комнате стояли две койки: маленькая, у свежевыбеленной печки, была убрана оранжевым поношенным одеялом. На большой кровати ватный матрац прикрывала милицейская шинель.

— Вот здесь и располагайтесь, — смущенно объяснял Серега. — Масло и картошка под кроватью. Дров я наколол. Вода в сенях, в бачке. Молоко там же в бидоне. Если почитать захочется, то вон книги — в ящике. Сам я в дежурке пока буду. Да и… общежитие найти нетрудно.

Серега приходил два раза в сутки. Вечером он задерживался, садясь напротив Кати, вздыхал и лишь изредка взглядывал в ее синющие глаза. Они темнели вместе с дневным светом. Тогда Серега смотрел на ее белеющие во тьме руки. Однажды он не удержался и дотронулся до пальцев Кати. Она вздрогнула: «Не надо».

— Ты что, расписана с Желтой кепкой?

— Бандит он, — шепотом выдохнула Катя и, ударившись лбом о спинку кровати, заплакала.

Серега посмотрел на мальчика. Он спал, безмятежно почмокивая розовыми губками.

— Парень, — как-то торжественно проговорил Серега и положил ладонь на гладко причесанную голову Кати.

Облезлый будильник тикал на боку. Большая стрелка совершила два круга. Перестали вздрагивать плечи Кати.

Серега пытался думать, но ни черта не думалось. Просто ему было хорошо и спокойно-спокойно.

Первый раз за два года службы Серега опоздал на работу. Дежурный по милиции, никогда не улыбающийся Ченчик послал его к Хлебнову.

Тот усадил в потертое кресло милиционера и долго смотрел на него. Серега смутился. Хлебнов, как всегда, когда ему что-либо особенно нравилось, потер ладонями седеющие виски, взял со стола конверт и протянул:

— Это от всего коллектива. Одеяло не забудь купить. Два дня отдыха, товарищ милиционер.

Серега глупейшим образом растянул рот, сунул деньги в карман и откозырял.

В универмаге он выбрал платье — самое большое и самое яркое, белое цинковое корыто, коня с пушистым хвостом, а в продмаге — две бутылки «Шампанского». Одеяло купить забыл.

Милицейские байки

Дежурная комната милиции. То и дело звонит телефон 02. Это поступают сигналы о происшествиях. В дежурке постоянный наряд: следователи, оперативные работники, дежурный. К утру телефон успокаивается. Но спать нельзя. Каждую минуту может потребоваться помощь людям. И все бодрствуют. Как всегда, начинаются воспоминания, споры, рассказы.

ПРЕСТУПНИК НЕ СКРЫЛСЯ

— Сколько можно не спать? — сладко зевнул помощник дежурного, молодой черноволосый парень.

— Бывает, не спят и по пять суток, — ответил моложавый подполковник, заместитель начальника уголовного розыска Петренко.

Все посмотрели на него, ожидая объяснения. Петренко заговорил ровным, спокойным голосом:

— Участковый уполномоченный Пащенко, вы его все знаете, однажды возвращался на мотоцикле в свою станицу из командировки. На окраине его встретили жители и рассказали, что известный хулиган Гончарук убил из охотничьего ружья свою жену и скрылся.

Без лишних слов Пащенко повернул мотоцикл. Было начало февраля. Погода скверная: снег, дождь, холод. Мотоцикл то и дело буксовал, приходилось вытаскивать его.

Недалеко от Глубокой балки, знаменитой тем, что в ней даже в самые жаркие летние дни можно было напиться холодной ключевой воды, он увидел мужчину и сразу узнал в нем убийцу.

Тот, услышав рокот мотора, бросился в сторону к пахоте. Гнаться теперь за ним на мотоцикле было невозможно. Лейтенант оставил мотоцикл и начал преследовать Гончарука, который явно стремился к виднеющимся невдалеке горам.

Свои хромовыесапоги Пащенко изорвал за два часа. У одного подошва совсем отлетела. Убийца был в лучших условиях: к бегству он приготовился заранее.

Работники райотдела милиции, которые тоже узнали о преступлении, не сидели сложа руки. Позвонили в Сочи, Туапсе, Геленджик. Там милиция перекрыла горные дороги. Сотрудники отдела выехали на место, откуда Пащенко начал преследовать убийцу, надеясь нагнать лейтенанта и помочь ему, но скоро в лесу потеряли след.

Нелегко пришлось участковому, но он проявил настоящее мужество и упорство. На пятый день непрерывной погони по горам и лесам Пащенко все же задержал Гончарука и сам доставил его в отдел милиции. Не спал лейтенант ровно сто тридцать часов — это пять с половиной суток.

Петренко закурил и продолжал:

— Гончарук перед судом жалобу на участкового подал. Написал, что Пащенко съел из его запасов полбуханки хлеба. Странный оказался преступник, с юмором.

ИСТОРИЯ ОДНОГО ПИСЬМА

Следователь Иванцов вытащил из внутреннего кармана пачку бумаг, полистал и отобрал два исписанных тетрадных листа в клетку.

— Я хочу прочитать вам это письмо, — заговорил он. — Но прежде объясню, как оно ко мне попало.

Примерно с полмесяца тому назад ко мне в кабинет вошел парень — Владимир Н. и молча протянул это письмо. Оно было написано из мест заключения неким Медведевым, с которым Владимир познакомился год назад. Медведев оказался вором. Он очень быстро подчинил своему влиянию Владимира. Кто знает, к чему бы это привело, но они ненадолго расстались, и за это время Медведев успел совершить преступление и попасть в тюрьму.

Итак, вот оно, это письмо:

«Володька, здравствуй! Посадили меня в третий раз. Сейчас надолго. Сам понимаешь, времени для раздумывания тут много, вот я и решил написать тебе. Раньше ерунду я тебе говорил: и о перчатках, и о том, что знаю назубок Уголовный кодекс. Ни черта мне это не помогло. Суди сам! В первый раз я обокрал столовую. И влип: отпечатки пальцев остались на стекле. По ним и нашли меня. Дали небольшой срок: кражу совершил впервые, молодой. Вышел я. Ну, теперь, думаю, буду похитрее. Прикинулся раскаявшимся. А сам совершил кражу из комбината «Лесомебель». Работал в перчатках. Хорошо взял. Гулял славно. Правда, недолго. Я-то на перчатки, как на каменную гору надеялся, а милиция, понимаешь, взяла меня на другом. В одном месте я след каблука оставил. Пыль там была. Ну, кто знал! Пришли, посмотрели мои туфельки. И — прощай воля. Как видишь, и в третий раз я попался — на краже вещей из магазина. Работал в перчатках, за всем следил, все продумал. Уверен был — на сто процентов. И снова проиграл. Сидят тут со мной разные. Послушаешь их рассказы — удивишься. Один на месте преступления потерял волос из головы. И по этому волоску его нашли. Десять лет он получил за грабеж.

Да, Володька, всего не напишешь. Одно я тебе скажу, на собственной шкуре испытал: как ни крути, ни верти, а если украл или напакостил, — рано или поздно отвечать придется. Сам я теперь выйду, завяжу сразу на веки вечные и тебе не советую лезть в кашу. Нет смысла».

— Вот и все, — закончил читать следователь Иванцов. — Владимир Н. нашел в себе мужество признаться, что он намеревался обокрасть швейную мастерскую. Парня мы, понятно, компрометировать не стали.

ВАНЬКА ХЛЫСТ

Полковник милиции в отставке Алексей Ефимович Рукавишников улыбнулся и вытащил из кармана пачку «Казбека». Полковник не входил официально в дежурный наряд милиции, но регулярно раз в неделю появлялся в дежурке и оставался вместе со всеми на сутки.

— Иначе не могу, — говорил он. — Я у вас здесь, как аккумулятор, энергии набираюсь. После дежурства целую шестидневку хожу бодрым.

Все ждали рассказа Алексея Ефимовича, и он не заставил себя ждать.

— Это было еще во времена нэпа, — пригладив седые волосы ладошкой, заговорил полковник. — Я работал в уголовном розыске. Дел в то время… Эх, да чего там сравнивать: иногда в ночь происходило по полсотни ограблений. Хотя речь, собственно, не об этом. Помнится, особенно досаждал нам некий Ванька Хлыст, хоть и занимался он карманными кражами, а не грабежами и убийствами.

Ванька Хлыст был видный мужчина: высокий, упитанный, румянец во всю щеку. Одевался он чисто, как интеллигентный нэпман: безупречный черный фрак, всегда отутюженные брюки, белая сорочка, ботинки с блеском, атласный цилиндр с бантиком на тулье. Благодаря такому элегантному костюму ему обычно без подозрений удавалось улепетывать с места кражи.

Ванька Хлыст считался королем карманников. И больше всего он любил тугие кошельки нэпманов. А они хоть и гребли деньги нечестным путем, однако поднимали такой шум после каждой кражи, что и не придумаешь.

— Советская власть, — орали они, — защитить нас не может. Что нам, свою милицию создавать?

В общем, дело приобретало политическую окраску. Помню, вызывает меня начальник и говорит:

— Приказываю тебе Ваньку Хлыста во что бы то ни стало задержать с поличным.

Приказ получен, надо выполнять. Начал я сети расставлять Хлысту. Но каждый раз ему удавалось выйти сухим из воды. Хотя я ему нервы потрепал чувствительно. И вот однажды встречает он меня на улице, приподнял цилиндр, поклонился:

— Как дела-с, товарищ чекист? Все за мной следите? Напрасно. Еще не родилось такого милиционера, чтобы взять меня. Прощайте-с.

Я так опешил, что даже ответить ему ничего не сумел. Ну, во-первых, мы лично с Хлыстом никогда не встречались, и я полагал, что он меня не знает. Во-вторых, озадачило меня: откуда ему известно о моей деятельности.

После этого я еще больше загорелся мыслью взять Ваньку Хлыста.

Был у меня товарищ-друг Фотей Сапин. Его нет в живых: погиб он от пули бандита в тридцать восьмом. Замечательный был человек. Так вот, в то время мы с ним вместе работали, жили в одной комнате. Он знал, конечно, о моем задании и вызвался мне помочь.

Спустя несколько дней, как раз после получки, мы взяли напрокат хороший костюм. Фотей вырядился, положил в карман кошелек с деньгами. Кстати, жили мы с ним своей маленькой коммуной, следовательно, и мои деньги были у него. Я еще предупредил Фотея, говорю:

— Смотри, как бы не увел Хлыст кошелек. Может, в него лучше бумаги натолкать?

Но Фотей меня успокоил.

Двинулись мы с дружком в те места, где частенько появлялся Ванька Хлыст. Фотей впереди, а я за ним — наблюдаю. Потолкались в магазинах, потом двинулись на рынок. И там почти сразу я заметил Хлыста.

Не знаю, умело я действовал или нет, только, конечно, следил за вором во все глаза, да и Фотей тоже был начеку. Толчея на рынке была страшная, и это осложняло наблюдение. Хлыст прошел около Фотея всего один раз и сразу же исчез в толпе, будто корова его языком слизнула. Я протолкался к Фотею и спрашиваю:

— Ну что?

— Да ничего, — говорит, — прошел он раз мимо, и все. Может, узнал меня.

Вздохнули мы оба, постояли, и я позвал Фотея съесть по паре пирогов. Только он руку в карман сунул, вижу, побледнел, глаза округлились: кошелька-то нет. Кинулись мы туда-сюда: Ваньки Хлыста и след простыл.

Искать и задерживать его дома было напрасно. Сами понимаете: деньги не пахнут и примет особых не имеют.

После этого случая пришлось нам с Фотеем подтянуть ремни: занимать у ребят сразу после получки неудобно, а продать нечего.

Спустя пару дней на улице я снова встретил Ваньку Хлыста. Румянец на щеках у него так и играет, а у меня от голода в животе бурчит. Подошел я к нему злой, готов на части его разорвать. Он цилиндр приподнял:

— Приветствую вас, товарищ сыщик. Большое спасибо за деньги. Они мне как раз пригодились. А ваш Фотей — ротозей. Только вы не обижайтесь, разбогатею я — и верну все.

— Идем в милицию, — приказал я.

— С большим-с удовольствием.

Шагаем мы по улице рядом.

— Лекцию мне будете читать в отделении? — подливает масла в огонь Ванька Хлыст. — Об искоренении мелкой буржуазии, наверное?

Мы немного не дошли до отделения, когда я, приостыв, решил отпустить Хлыста. Что я мог сделать ему? Ничего. О случившемся мы с Фотеем помалкивали: Знали, что товарищи нас засмеют.

— Иди, — говорю, — ладно, контра. Но знай: все равно тебе от правосудия не уйти. Я тебя поймаю.

— Спасибо, товарищ сыщик, и я вам даю слово: лично у вас я вытащу кошелек в самое ближайшее время. Как только у вас появятся деньги…

Честно сказать, меня эта угроза напугала. Я теперь уже хорошо знал, что Хлыст виртуоз своего дела и слов на ветер не бросает. Поэтому, не откладывая дела в долгий ящик, начал готовиться к встрече. Первым делом занял денег, купил в магазине четыре десятка рыболовных крючков самых различных размеров. Придя вечером домой, вывернул карманы своих брюк и пришил все крючки таким образом, что в карман просунуть руку было можно, а вот вытащить обратно — едва ли.

Утра я ждал с нетерпением. Все ворочался с боку на бок так, что моя проржавевшая кровать скрипела и пищала на сотни ладов.

— Успокоишься ли ты, наконец? — взмолился Фотей. — Знаю, скребет у тебя в животе. Каюсь, что проглядел наши деньги. Но теперь уж потерпи, завтра получка, и мы наедимся до отвала. Если захочешь, пойдем в ресторан. А сейчас спи. И лучше храпи, но не скрипи кроватью, а то я из-за этого скрипа спать не могу.

На следующий день зарплату нам выдали часов в десять. Мы с Фотеем тут же решили сбегать на угол в харчевню, или, как мы ее окрестили — «Бристоль», где обычно продавалась дешевая кровяная колбаса и ситный хлеб. Только сходить перекусить мне не пришлось, перед самым выходом меня встретил начальник.

— Зайди-ка, голубь, — позвал он меня тихо и ласково.

Я уже хорошо знал, что у нашего начальника это кульминационная точка накала.

— Садись, орел-сыщик, и расскажи мне, как ты ловишь вора-рецидивиста Ваньку Хлыста?

Я начал красочно описывать свои операции.

— Так-так, — повторял начальник, многозначительно поскрипывая своим новым кожаным ремнем. Больше скрипеть ему было нечем. Его сапоги, как и мои, просили каши, а о хромовой комиссарской куртке он только мечтал. Когда я доложил о всех операциях, начальник подошел ко мне вплотную и, глядя мне прямо в зрачки своими рыжими глазами, закричал:

— А об операции на рынке почему не докладываешь?! Как у вас с Фотеем деньги Ванька Хлыст украл?! Почему утаил?

Уже потом я узнал, что Фотей проболтался одному нашему парню обо всем, а тот своему товарищу, так слух докатился до начальника.

— Ты опозорил нас всех! — возмущался начальник. — Ты выставил всех нас на посмешище классовым врагам! Над нами потешается весь город… Два дня сроку тебе, — тяжело перевел дух начальник, — не поймаешь Ваньку Хлыста с поличным, выгоню из угрозыска и тебя, и Фотея.

Вышел я от начальника со страшной головной болью. Причина, конечно, была не только в нервном потрясении, но и в том, что мы с Фотеем благодаря Ваньке изрядно попостились.

Я понуро сел в трамвай и решил поехать домой. Отоспаться, наесться, а уже потом на свежую голову решать, что делать дальше. Из угрозыска уйти так просто я не мог. Любил эту работу уже в те дни. Мне казалось, что мы с Фотеем найдем какой-то выход.

Вдруг я подскочил на своем месте от страшного крика. В трамвае все задвигались, заволновались. Люди придвинулись ко мне.

А рядом со мной орал, как ошпаренный, Ванька Хлыст. Я схватился за карман. В моем кармане была рука Хлыста.

Крючки намертво держали его руку.

— Товарищи! — обратился я к людям. — Прошу обратить внимание на гражданина, рука которого у меня в кармане. Это известный карманный вор.

— Ах, негодяй! — заговорили граждане. — Мерзавец! Избить его мало.

Я успокоил всех и записал свидетелей. А Ванька Хлыст, король карманников, покорно держал руку в моем кармане.

День рождения

Это произошло в Сочи в конце двадцатых годов.

Часов в восемь вечера в центральный ресторан вошел мужчина лет тридцати пяти с солидным желтым портфелем в руке. Он был высок, хорошо сложен, лицо с крупными приятными чертами, светлые, короткие волосы.

В ресторане прожигали последние свои золотые бывшие нэпманы, тоже бывшие поношенные офицеры, десятка полтора темных личностей, неизвестно почему называющих себя интеллигентами, и просто любители выпить. Многие сразу обратили внимание на вновь вошедшего: слишком уж необычно он оказался одетым для жаркого, душного июля. Если мужчины сидели в рубашках, а женщины в легких декольтированных платьях, то блондин был в дорогом вечернем костюме, белой рубашке, галстуке и белых лайковых перчатках. Он явно понравился немногочисленным представительницам прекрасного пола.

Блондин слегка улыбнулся сидевшей в компании трех мрачных личностей красавице вдове морского капитана Каролине Бузылевой и уверенно прошел к буфету.

За стойкой командовал краснощекий старичок со странной, но вполне соответствующей его внешности фамилией — Коротыш. Старик исполнял обязанности буфетчика и одновременно администратора зала. В ресторане Коротыш проработал не один десяток лет и своим лисьим чутьем сразу узнавал особенных, значительных клиентов. Поэтому дальнейшее не вызвало у него никакого удивления. Новый клиент поздоровался и заговорил приятным, чуточку хрипловатым голосом:

— Меня зовут Павел Иванович. Я сегодня именинник. Знакомых в вашем прекрасном городе у меня нет, и, с вашего позволения, я хочу угостить всех здесь присутствующих. Сколько будет стоить это удовольствие?

— Простите-с, — наклонил большую круглую голову со лбом математика Коротыш. — Угощать гостей вы изволите весь вечер?

— Да, конечно. До закрытия вашего заведения, черт побери… И прошу на столы подавать все самое свежее, самое лучшее.

— Ясно, уважаемый…

Буфетчик наморщил большой лоб, потер висок (как бы побольше урвать с богатого клиента?) и, глядя ясными глазами в лицо Павла Ивановича, уверенно выговорил:

— Семь тысяч рублей… Пожалуй, хватит… Мы получили свежий балычок, икорку. Найдем и еще-с кое-что.

Павел Иванович щелкнул замком своего желтого, пахнущего кожей портфеля, и выбросил на стойку деньги — несколько тугих пачек в банковской обертке. Маленькие глазки буфетчика хищно вспыхнули. Слегка дрожащей пухлой рукой он торопливо сгреб деньги в выдвинутый ящик стола.

— Я вам дал, черт побери, десять тысяч, — уточнил Павел Иванович. — К закрытию ресторана закажите все, какие есть в городе, извозчики… машины. Все средства передвижения: пусть развезут по домам моих гостей. А сейчас объявите людям, что я их угощаю.

Павел Иванович присел к единственному пустующему у стены столику с табличкой: «Не обслуживается».

Буфетчик биллиардным шаром метнулся к лениво погромыхивающему оркестру, пошептался с музыкантами и величественно, показывая розовым пальчиком-сосиской в сторону Павла Ивановича, заговорил:

— Гос… — но он не выговорил слово «господа» до конца, быстро выправился, — товарищи! Покорнейше извиняюсь и прошу минутку внимания.

В зале затихли, только потный цыганистый верзила в красной рубашке по кличке Самовар, завсегдатай питейных заведений, не поняв, в чем дело, пьяно осклабился:

— Гляди-ка, Коротыш замитинговал…

На Самовара грозно зашикали, и он замолчал.

В наступившей тишине Коротыш начал подробно объяснять сущность дела. И чем дальше он говорил, тем больше любопытных взглядов устремлялось в сторону одиноко сидевшего Павла Ивановича. После витиеватой речи буфетчика в зал с ломящимися от закусок и вин подносами, будто в атаку, бросились официанты и официантки. Весело, оживленно загремел оркестр. Казалось, даже старинные стеклянные люстры под потолком сбросили полувековую пыль и заблестели ярче. В паузах оркестра иногда слышались робкие возражения, обращенные к официантам, ставящим на столы все новые и новые яства: «Ой, не надо, что вы?! Как-то неудобно! Он же нам совершенно незнаком…» Но эти голоса были до того жиденькими и неуверенными, что официанты не обращали на них никакого внимания.

После первых даровых рюмок с места поднялся пожилой мужчина с военной выправкой кадрового офицера.

— Друзья! — рявкнул он, словно отдал команду «смирно». — Я предлагаю выпить за нашего общего друга Павла Ивановича. С днем ангела вас, уважаемый! Многие лета вам, здоровья и всяческих радостей!

Дружно зазвенело стекло, захлопали пробки. Кто-то предложил сдвинуть столы. Идею единодушно поддержали, и Павел Иванович оказался в самом центре. Тост следовал за тостом. Всем понравилось, что именинник держит себя скромно и с достоинством, одинаково со всеми любезен и предупредителен. Разве чуточку больше, чем другим, он отдавал предпочтение красавице вдове Каролине Бузылевой. Но на это компания великодушно смотрела сквозь пальцы.

В разгар веселья, в какой уже раз, поднялся со своего места совсем захмелевший Самовар:

— А теперь выпьем за меня! А то «Павел Иванович, Павел Иванович!» А что он за гусь? Чем заслужил такое почтение?

Но никто не поддержал смутьяна.

— Дай я тебя поцелую, добрая ты душа! — лез к Павлу Ивановичу худой, с козлиной бородкой, мужчина, держа дымящуюся душистую сигару в руке.

— Не хотите, сволочи, пить за меня! — рявкнул Самовар. — Не хотите?..

Он схватил со стола откупоренную бутылку и, разливая красное шампанское, грохнул ею в витрину. Загремело разбитое стекло, рухнула батарея аккуратно расставленных бутылок. Самовар схватился еще за одну бутылку, но в это время рука Павла Ивановича перехватила его запястье. Самовар было рванулся, однако тут же ойкнул от нестерпимой боли, побледнев, опустился на стул.

— Сидите спокойно! — приказал хлебосольный хозяин вечера.

Самовар покорно опустил голову и в этот вечер уже больше не пытался бунтовать.

Коротыш выразительно посмотрел на Павла Ивановича, потом на свой разрушенный буфет.

— Мне в счет, — кивнул именинник. — Где пьют, там и бьют.

Потом поднял высоко над головой полный бокал шампанского и произнес непонятный тост:

— Друзья, я всех прошу выпить… помянуть рабу божью Ольгу.

Кто такая Ольга? Когда она умерла? Никто ничего не знал. Иные предполагали, что сна близкая родственница Павла Ивановича, а толстая потная женщина утверждала, что это его мать, вдова же Каролина Бузылева подумала, что речь идет о жене.

Натянутая обстановка царила в ресторане недолго. Скоро о мрачном тосте все забыли и веселье продолжалось. Динькало стекло, булькали в горлышках бутылок напитки. Несколько пар танцевали.

Попойка закончилась далеко за полночь. Извозчики почти всех доставили по домам. Только никто не увозил Павла Ивановича. Куда он исчез? Когда? При каких обстоятельствах? Этого никто не знал.

Под одним из столов остался его пустой желтый портфель.

Обо всем случившемся в ресторане милиции стало известно на следующее утро со слов Самовара, который умудрился выпасть из пролетки извозчика, заранее получившего деньги и не очень заботившегося о сохранности своего пассажира. Самовар богатырски храпел на дороге, пока его не подобрали милиционеры. Выспавшись, он и рассказал эту историю дежурному. Тот не особенно поверил выпивохе, но все же доложил о происшедшем начальнику…

События, происшедшие в ресторане, глубоко взволновали всех сотрудников милиции. Выбросить такую большую сумму денег в один вечер казалось очень подозрительным. Настораживали и другие обстоятельства. Черные перчатки, тост «за упокой души Ольги» и вообще странное, необычное поведение Павла Ивановича. По действиям он походил на крупного афериста-грабителя, веселящегося после очередного большого преступления.

О случившемся местное милицейское начальство донесло в Москву. Оттуда последовал строжайший приказ:

«Подробно выяснить обстоятельства дела. Установить Павла Ивановича».

Кое-кто выдвинул версию, что человек, называвшийся Павлом Ивановичем, — сумасшедший. Но при опросах очевидцев эта мысль не нашла подтверждения. Павел Иванович на всех присутствующих в ресторане произвел впечатление умного человека.

Особенное значение, и это, конечно, вполне логично, сотрудники милиции придали его тосту «помянуть рабу божью Ольгу». Не исключалось, что Павел Иванович совершил убийство и завладел имуществом этой неизвестной Ольги.

Розыск Павла Ивановича осложнялся многими обстоятельствами. Буфетчик Коротыш, как он пояснил, «вместе с мусором» сжег банковскую упаковку с денег, которые получил в ресторане от богатого посетителя. Он, бесспорно, догадывался, что червонцы добыты преступным путем, но не побрезговал ими. Его «чаевые» наверняка были самыми крупными в мире. Коротышу, даже по самым скромным подсчетам, досталось около трех тысяч рублей.

А денежная упаковка могла рассказать очень многое. Довольно невразумительно буфетчик говорил и о приметах Павла Ивановича. А приметы его сотрудникам нужны были позарез. Они опросили буквально всех, кто присутствовал на сказочном пире в ресторане. Показания оказались на редкость противоречивыми. Кто говорил, что Павел Иванович рыжий, среднего роста, голубоглазый. Самовар же утверждал, что он черный.

Как выяснилось позже, самые близкие к истине показания дала вдова Каролина Бузылева.

— Мужчина очень симпатичный, эрудированный, хотя часто употреблял такое нелитературное слово, как «черт побери», — блестя мелкими белыми зубками, рассказывала Бузылева. — Лет ему около тридцати пяти, высокий, черты лица крупные, русые волосы зачесаны назад. Жаль, что он так неожиданно исчез. И знаете, мне кажется, что он из рабочей среды: Павел Иванович весь вечер не снимал перчаток, но я обратила внимание, что руки у него большие — руки трудового человека. Да и лицо обветренное, загорелое…

Это, на первый взгляд, незначительное замечание потом в какой-то мере помогло.

Желтый портфель Павла Ивановича, оставленный им в ресторане, не давал сотрудникам милиции никаких шансов на обнаружение владельца. Он был совершенно новый и куплен в Сочи, в магазине. Там подобных портфелей продали несколько сотен, и когда вызвали в отдел милиции на допрос продавщицу, она только беспомощно хлопала густыми ресницами.

Из Москвы торопили с раскрытием загадки. Но сочинская милиция не могла пока похвастаться, что она напала на след таинственного Павла Ивановича в белых перчатках.

…Ивана Ефимовича Деревянкина отозвали из очередного отпуска. Начальник отделения милиции, худой, желчный, уставший от бессонных ночей, выложил из стола несколько растрепанных папок:

— Возьми это клятое дело. И хоть умри, а найди мне Павла Ивановича! Не оборотень же он — человек!

Как ни странно, но Иван Ефимович любил такие вот пухлые дела, над которыми уже успели немало поработать другие. В них все первоначальное, все, что лежало на поверхности, уже было сделано. Теперь требовалась вдумчивая, творческая работа, зрелый подход к делу, без всякой горячности, нервозности.

Истины ради стоит сказать, что Деревянкину, считавшемуся одним из лучших работников, тоже пришлось немало потрудиться, прежде чем он выяснил обстоятельства дела…

Еще до Великой Октябрьской революции вблизи поселка Ажек в среднем течении реки Сочи и на ее притоках Ац, Хосте, Мзымте, Ушху находили золото.

В двадцатых годах после работы нескольких геологических экспедиций в Ажеке организовалось так называемое «смотрительство», в задачу которого входило наблюдение за добычей золота артелями старателей. Но предприятие редко называли «смотрительством», а чаще всего простым, привычным для старателей словом прииск. Впоследствии такое название прочно укоренилось за ажекскими разработками. Прииск просуществовал несколько лет и был закрыт ввиду явной его бедности золотом.

В добыче благородного металла не было научной закономерности, старатели в основном добывали русловое золото. Прииск был небольшой, намывка мизерной, чаще всего случайной. Золото добывали вручную, с помощью громоздких, архаичных желобов. Рабочие жили в единственном длинном мрачном бараке да в небольших избушках. Долго здесь никто не задерживался. Однако, несмотря ни на что, люди все-таки тянулись на прииск, приходил народ беспокойный, охочий до приключений. Немало перебывало здесь и всякого сброда: воров, мошенников, людей алчных до длинного рубля. Да и сам по себе город Сочи, словно гигантский магнит, притягивал всякого рода проходимцев. На прииске и решил побывать Деревянкин. Сегодня добраться из Сочи в Ажек не представляет труда: двадцать — тридцать минут. В те же годы приходилось добираться несколько часов.

Иван Ефимович отправился в путь, как обычно, на лошади. Уже близилась осень. С корявых дубов, лепившихся даже на краях отвесных скал, падали желтые листья. Порой камни неслышно скатывались по мягкому ковру опавших листьев с крутых боков гор и глухо стукались о каменистую, извивающуюся змеиными петлями дорогу. Лошадь нервно вздрагивала при каждом таком неожиданном хлопке.

Прииском командовал старый золотоискатель Поярков. Матерщинник и пьяница, он в то же время был человеком честным. Иван Ефимович знал, что, если Пояркову что-то известно, он обязательно поможет.

Деревянкин не доехал до прииска несколько сот метров и, спрыгнув с лошади, привязал ее к дереву. Дальше можно было пробираться только пешком. Согнувшись почти вдвое и придерживаясь за ветки кустарника, активно наступающего на круто поднимающуюся в гору тропинку, сотрудник милиции полез к видневшемуся на небольшом уступе горы бараку.

Поярков в расстегнутой до пояса, вылинявшей рубахе сидел на земле под старым, с иссеченной временем корой, дубом. Около него стоял большой запотевший графин красного вина. На раскинутой холстине желтел заветрившийся громадный окорок.

— А-а! Здравствуй! — кивнул он, приветливо улыбаясь. — Присаживайся, Иван Ефимович, гостем будешь.

— Гостить некогда, Фрол Семенович, — отказался Деревянкин. — Дела.

— Что ж, слушаю, — с сожалением посмотрел на графин с вином Поярков, размышляя о том, что пока он будет говорить с сотрудником милиции, охлажденное в роднике вино снова станет теплым.

Иван Ефимович подробно рассказал Пояркову о происшествии в ресторане. Рассказ этот немало удивил видавшего виды старателя.

— Не иначе какой-то бешеный, — качал головой Поярков. — Ну разве человек в своем уме может совершить такое? Да ведь и деньги ой-ей какие! Подумать только… Нет, у меня нет таких психов, Иван Ефимович. На прииске больше всего гуляки, а у них, сам понимаешь, за душой алтын.

Поярков почесал пятерней затылок, выпил не закусывая большую с погнутой ручкой кружку вина. Задумался.

— Ты же не на танцульках, черт побери! — раздался вдруг поблизости сердитый мужской голос. — Нечего по сторонам глазеть: надо носилки держать как следует!

Ивана Ефимовича будто неожиданно толкнули в бок, он повернулся и увидел двух мужчин. Они несли носилки, в которых громоздились как попало набросанные ломы, заступы, веревки, металлические крючья из проволоки, пустые ведра. Один из мужчин — тот, который продолжал ворчать на своего напарника, был статен, высок ростом. Выгоревшие на солнце светлые волосы лезли ему в глаза, и мужчина резким движением головы отбрасывал их с лица.

Деревянкин невольно обратил внимание на его громадные, в шрамах, с уродливыми ногтями руки.

«Тот, в ресторане, тоже часто произносил эти слова: «черт побери», — вспомнил Иван Ефимович. — И похож, похож ведь! Удивительно похож».

— Павел Иванович! — позвал Деревянкин, вскакивая и догоняя мужчин с носилками.

— Не Павел Иванович, а к вашим услугам, Василий Иванович Поронин, — остановился высокий блондин.

— Извините, — сказал сотрудник милиции, ничуть не смущаясь. — Но я именно вас и окликнул.

Деревянкин отрекомендовался Василию Ивановичу. Поронин удивился, однако без лишних вопросов предложил:

— Может быть, ко мне в избу пройдем? Там прохладно. Да и, видимо, у вас ко мне разговор серьезный…

Иван Ефимович согласился, и они направились к покосившейся избушке, опутанной цепким виноградом.

Поярков, ничего не понимая, смотрел им вслед, забыв о вине в графине.

В комнате Поронина было чисто, и первое, что поразило Ивана Ефимовича, — это книги. Они плотными, строгими рядами стояли на грубо сколоченных полках, закрывая полностью стенки от пола до потолка.

Поронин придвинул Деревянкину стул:

— Прошу вас, чем могу быть полезен? Кажется, никого не убивал, не грабил.

— Милиция занимается не только убийцами и грабителями, — ответил Иван Ефимович, немного сердясь на себя за то, что не знал, как дальше поведет дело.

Василий Иванович сам выручил его.

— Может быть, вас интересуют мои похождения в сочинском ресторане? — спросил он.

— Вы угадали, — подтвердил Иван Ефимович, удивившись про себя. — Почему вы назвались в ресторане Павлом Ивановичем?

«Глупейший вопрос ему я задал», — отметил Деревянкин.

— Просто не хотел называть своего имени, а другого не придумал.

— Расскажите все по порядку, товарищ Поронин. Зачем вам понадобилось это представление? Где вы взяли столько денег, чтобы швыряться ими, как мусором?

Василий Иванович заговорил не сразу. Чувствовалось, что начать ему трудно. Он несколько раз прошелся по земляному полу избушки из угла в угол. Только потом присел к столу и тихо заговорил:

— Ну что же, слушайте, коль это вас интересует…

Василий Иванович Поронин происходил из рода золотоискателей. Неизвестно, когда Поронины промыли свой первый ковш породы, выискивая тяжелые золотые пылинки. Они облазили Урал, проложили первые тропки в Сибири, вдоль и поперек исходили дикие места алданские. Все они были люди серьезные, работящие, но не жадные «до деньги». При желании Поронины могли разбогатеть, открыть свой прииск. Но никого из них не привлекало такое счастье. Они были сыты, каждый из них приберегал тяжелый кожаный мешочек на черный день.

Но суров и опасен тяжкий труд старателя-одиночки. Цинга, дикие звери, бандиты, нелепые случайности сводили в могилу одного за другим Порониных.

Василий Иванович остался последним из рода золотоискателей. И все, что было накоплено за долгие годы, все тяжелые мешочки, которые не боялись никаких денежных реформ, перешли к Василию. Справедливости ради стоит сказать, что немалая часть из них была и делом его рук, самого везучего из всех. Он рискнул и превратил все золотишко в деньги, после чего распростился хоть и со щедрыми, но неласковыми сибирскими землями.

У Поронина оказалось более ста тысяч рублей. По его подсчетам, денег ему хватало надолго. Поселиться Василий решил у Черного моря. Об этих сказочных местах мечтал и его дед, и отец.

Приехав в Сочи, Василий купил добротный, большой дом. Он жил в нем тихо, и не потому, что боялся зависти и плохих слов. Просто скромность была врожденной чертой всех Порониных. Нигде не работая, имея много свободного времени, он часто бывал в библиотеках, не пропускал ни одного представления приезжих артистов. Однажды в Сочи гастролировал Московский театр. Ставили модную, по тем временам, пьесу. Постановка была неинтересной. Действия затянуты и скучны. Поронин, незаметно зевая, посматривал на сцену. Наблюдая за артистами, он обратил внимание на высокую стройную девушку.

Артистке было не больше двадцати трех лет. Ее изящная высокая фигурка, маленькая черноволосая голова, горделиво откинутая назад, — все заинтересовало Василия. Ему казалось, что роль официантки ее тяготит, что ей бы куда лучше подошла роль молодой графини, которую исполняла плотно сложенная угрюмая женщина средних лет.

Поронин совсем перестал следить за развитием событий на сцене и ждал только выхода «официантки». Однако девушка появлялась редко, и поэтому он непонятно на кого сердился.

После окончания представления Василий, купив около театра большой букет роз у расторопной старушонки, подошел к служебному выходу. К его счастью, девушка вышла одна. Он, немного робея, протянул ей цветы.

— Спасибо, — ее маленькое хорошенькое личико засветилось дружеской улыбкой.

Они зашагали рядом.

— Погуляем? — неожиданно с какой-то присущей, пожалуй, одним артистам непосредственностью предложила она. — Меня зовут Ольга. А вас?

— Василий.

Ему с первых же минут стало легко и просто с ней. Казалось, они были знакомы уже давно.

— У вас здесь в Сочи хорошо: тепло, цветы. Только я боюсь моря: плавать не умею. И волны такие сердитые. Как налетят, налетят! Страшно.

Говорила Ольга посмеиваясь и по-ребячьи надувая губки.

Они бродили по городу, по темным скверам, по набережной. И запросто, как закадычные друзья, рассказывали друг другу о себе. Василию понравилось, когда Ольга сказала, что они обязательно должны были встретиться в жизни. Пусть не сегодня. Через год-два, десять лет.

Наступил рассвет. В нежно-розовых лучах солнца на листьях вспыхнули цветными камешками капельки росы. Василий бережно держал тоненькие белые пальцы Оли в своей руке, и все хотел определить цвет ее глаз. Они были то темные, когда она рассказывала о детдоме, где воспитывалась, то синие грустные, если речь шла о театре, то вдруг вспыхивали зеленью, как умытые росой листья взметнувшегося в небо у моря каштана.

Они провели вместе десять ночей. И каких… За них, казалось, можно было отдать всю жизнь.

Ольга с радостью согласилась остаться с Василием. Оказалось, что театр она не любит, что там назло ей давали только эпизодические роли, обижали.

Администрация театра не задержала актрису, и она оказалась так же свободна, как и Василий.

Через несколько дней, споря и целуясь, они наметили маршрут своего свадебного путешествия.

Целый месяц молодожены пробыли в Ленинграде. Еще больше в Москве. Здесь у Ольги оказалась куча знакомых. От них, говорливых, шумных, у Василия кружилась голова.

— Мой золотоискатель! — обычно представляла мужа Ольга. — Не правда ли — лапочка!

Знакомые соглашались. Иные похлопывали его по плечу, произнося покровительственно: «Здоров, здоров» или — «Хорош, хорош, молодец».

Поронину все подобное не нравилось, но он только хмурился. Эти маленькие обиды казались ему мелочами по сравнению с тем большим недовольством собой, которое с каждым днем росло. А отчего оно, почему, он и сам не знал.

Однажды утром — жили они тогда с Ольгой в гостинице, — встав, как обычно, рано, он вышел из номера на балкон. Улицы Москвы были запружены рабочим людом. Успевший вымазаться с утра шофер грузовика, высунувшись из обшарпанной кабины, кричал вслед только что отошедшей от него девушке:

— После работы встретимся! На старом месте…

Слесарь-сантехник с большой сумкой через плечо, из которой выглядывали ключи… Старик в спецовке…

Рабочая улица взволновала Василия. Он неожиданно понял, что беспокоило его. Поронин вернулся в номер. Ольга спала. Краска на ее подведенных ресницах растеклась, и глаза казались сплошным синяком. На столе сохла бурая икра. Мухи ползали по нарезанным кускам сыра. В стаканах с вином плавали раскисшие окурки. Василий нашел чистый стакан и налил водки. Но она показалась кислой, и он, сморщившись, выплеснул ее в раковину.

Поронин почувствовал, что страшно устал от безделья, что ему все опротивело, что он истосковался по лесу, по веселым, крепким на слово товарищам. Для него, привыкшего с детства жить трудом, находить в нем радости и удовольствия, сегодняшнее его состояние было уже невыносимо.

Василий разбудил Ольгу.

— Ты чего? Ты что, лапочка? — сонно спросила она, глядя в его возбужденное лицо.

— Едем, Ольга. Едем сейчас же домой.

Она попыталась хныкать, уговаривать, но Василий был непреклонен. И молодой жене ничего не оставалось делать, как согласиться.

В тот же день супруги Поронины уехали из Москвы. В пути Ольга грустила, а Василий, наоборот, был весел, разговорчив и щедр. На станциях он покупал ящиками пиво, вино, водку, угощал окружающих без разбора, шутил.

В Сочи они оставались всего несколько часов. Василий накупил несколько чемоданов всякой всячины и, загрузив телегу нанятого извозчика доверху, вместе с женой выехал на прииск.

— Поработаем, Оля, потом опять закатим кругосветное путешествие, — говорил он счастливо.

Жена не разделяла оптимизма мужа.

Поронины поселились в небольшой обветшалой избушке с маленькими подслеповатыми окошками и покосившимися скрипучими дверями. Теперь супруги представляли между собой резкий контраст. Истосковавшийся по работе Василий пропадал в лесу с утра до ночи, домой возвращался усталый, но жизнерадостный, шумный. Ольга, наоборот, замкнулась, стала раздражительной, в уголках тонких губ резко обозначились морщинки.

— Не горюй! — успокаивал Поронин. — Не век же, черт побери, мы будем в этой дыре!

Через несколько дней Василию исполнялось тридцать пять лет, и он хотел со всем прииском отметить свой день рождения. А старателей в тех местах обитало не менее сотни.

— Давай, Оленька, будем составлять список покупок, — смеясь, говорил Поронин. — Денег у нас с тобой здесь целых двадцать тысяч! Смотри — куча!

Он, как мальчишка, откидывал крышку чемодана и перебрасывал тугие пачки.

— Всю округу пригласим! Водки купим — вагон! Икры! Тебе самый лучший наряд! Королевский!

Жену не трогали слова мужа. Она хмуро поджимала губы и молчала…

Накануне дня рождения Поронин, как обычно, пришел поздно. В избе было темно и тихо. «Спряталась», — подумал он и улыбаясь зажег керосиновую лампу. Ему сразу бросился в глаза лист бумаги, лежащий на столе.

«Не ищи меня. Я взяла часть денег на расходы. Ушла навсегда».

Подписи под запиской не было…

Поронин, печально закончив рассказ, встал со стула, подошел к одной из книжных полок и, достав записку, протянул ее Ивану Ефимовичу Деревянкину.

Записка была написана торопливо и небрежно.

— Сколько же она у вас взяла денег? — поинтересовался Деревянкин.

— Десять тысяч.

— Вы пытались ее искать?

— Нет. Зачем? Я хотел знать: меня она любит или мои деньги. И убедился…

Поронин помолчал, поглаживая своей громадной исцарапанной ладонью нарядную скатерть на столе, и продолжал:

— Здесь она прожила всего несколько дней. Я понимал, что долго не сможет… и просил ее, чтобы подождала хотя бы месяц-два. Нашел бы я работу по душе в Сочи и переехали, черт побери. Только, видите, не хватило у нее терпения.

— А зачем же вы в ресторане так?.. Истратили столько? — поинтересовался Иван Ефимович.

— Накипело на душе… Ну, и все же день рождения был. А здесь, на прииске, я не хотел его отмечать. Боялся — проболтаюсь по пьянке. Смеяться будут. Старатели — народ острый на слово. А так никто ничего не знает… Спрашивали, где жена? Я всем говорю, что к больной матери уехала.

— Последнее, товарищ Поронин. Почему вы в ресторане произнесли странный тост «за усопшую Ольгу»? Ведь она, кажется, жива и здорова… И почему ни разу не сняли перчаток?

— Лично для меня Ольга — покойница. Я так считаю. А перчатки не снимал по простой причине: руки-то, видите, у меня какие, и бокал с шампанским держать неудобно… Лазил я тут в лесу и ободрался. Выглядеть же хотелось посолиднее. Вот и вся моя хитрость или, точнее, сумасбродство, черт побери.

Все, что рассказал Поронин сотруднику милиции, при проверке полностью подтвердилось.

Ольга, оказалось, уехала в Москву. Там свила себе гнездышко.

Не задержался в Сочи и Поронин. Он направился в Сибирь. Туда его все время тянуло. Там был размах, раздолье, его стихия.

Оставшиеся деньги — около семидесяти тысяч рублей, — он передал государству: на постройку детского дома.

В Сочи Поронин появился лет через пять. Веселого, радостного, встретил его на улице Иван Ефимович Деревянкин.

— Знакомьтесь, — ласково подтолкнул Василий вперед молодую черноглазую женщину. Высокая, крепко сложенная, она была под стать Поронину.

— Даша, — пропела тягуче женщина.

— Тоже коренная старательница и моя женушка, — улыбнулся Поронин. — Даша еще моря не видела. Вот и решили приехать, месячишко покупаться.

Супруги уговорили Ивана Ефимовича провести с ними вечер. Их сердечность, какая-то особая простота отношений сразу располагали к ним.

Деревянкин и Поронины, поужинав в открытом кафе, стояли на набережной, прислушивались к редким гудкам пароходов, к негромким всплескам набегавшей на гальку волны.

Улучив минуту, когда Даша отошла в сторону, Василий наклонился к Ивану Ефимовичу и зашептал:

— Счастлив я с ней. Ой, как счастлив! По себе срубил дерево. Легко мне с Дарьей. Руки золотые, и умница… Наша кость, черт побери, трудовая.

Что написать Наташе?

Когда случилась история, о которой я хочу поведать читателю, я работал следователем. Помню, ко мне в кабинет вошел невысокого роста паренек в голубой куртке.

— Меня зовут Ерин Иван, — сказал он. — Я хочу поговорить по душам. Можно? Вы не удивляйтесь, что я именно к вам пришел. Просто я читал ваши рассказы о преступниках. Вам же с ними часто приходится встречаться. Вот и решил посоветоваться.

Долго мы в этот день говорили. Честно сказать, Ивану было нелегко. Девушка по имени Наташа, которую он полюбил, совершила такое, что стоило призадуматься.

— Прошел почти месяц со дня нашего знакомства, — рассказывал Иван, — но Наташа по-прежнему бывала у моего бывшего однокашника Славки Петрушина дома. Мне не нравились их встречи. А вот сказать об этом не позволяла мужская гордость, хотя иногда я разделял настроения Отелло.

Перед самыми экзаменами в техническом училище, где я учусь в группе слесарей, у меня заболела мать, и Наташа целую неделю занималась нашим хозяйством. Она ухаживала за больной, мыла, готовила пищу. Я с трудом дожидался конца занятий и спешил домой. В один из этих вечеров к нам постучалась соседка. Я вышел к ней в коридор. Она попросила чулки.

— Какие? — удивился я.

— Девушка, которая ходит к вам, снимала белье и, видимо, по ошибке взяла и мои чулки.

После ухода соседки Наташа неожиданно погрустнела. Я безуспешно старался развеселить ее.

Наташа ушла, не пропев мне, как обычно, свою любимую шуточную песенку «Медвежонок».

На следующий день я примчался домой в пять часов. Наташа еще не приходила.

— Где же она? — забеспокоился я.

— Забегала, — сказала мама, — вот тетрадку тебе оставила.

На столе лежала ничем не примечательная общая тетрадь с четко выведенными в центре словами: «Дневник Н. В. Леонтьевой». Первые записи я прочитал с интересом, а дальше… Чтобы все остальное было понятней, я приведу часть из них.

«…Какой прекрасный человек наш классныйруководитель Варвара Дмитриевна. Ее слова запомнятся на всю жизнь. «Ты получила аттестат зрелости. Перед тобой широкая дорога. Своим чудесным голосом, пением ты добьешься очень многого». Я буду артисткой! Цветы, аплодисменты. Наверное — это и есть слава. Мамочка сейчас спит. Мне жаль ее. Двадцать пять лет проработать бухгалтером, сидеть на одном месте, копаться в бумагах. Не жизнь — существование.

Варвара Дмитриевна не ошибается — я создана для другого — большого, красивого…».

Через несколько листов открылась еще одна любопытная страничка из жизни Наташи.

«Несчастливая моя звезда. Неудача за неудачей. Мало того, что провалилась при поступлении в институт. Вадим. Думала, он настоящий артист, а он бездарь. Ради него уехала чуть ли не на край света. Ради руководителя художественной самодеятельности районного Дома культуры! И еще сын. Стала матерью в восемнадцать. Больше не могу вынести прозябания. Прощай, Вадим, прощай. Мы с сыном покидаем тебя…».

На страницах значились города: Москва, Елизаветинск, Краснодар, Сочи, Ростов. Последним стояло название нашего города.

Что она делала на юге? Почему сейчас оставила сына у матери? Разошлась с мужем? Зачем приехала?

Я прочитал дневник несколько раз. Чувствовалось — хозяйка не доверяет всего бумаге.

На следующий день я старался не думать о Наташе. Ничего не выходило.

Почему-то вспомнились слова бывшей классной руководительницы Наташи — Варвары Дмитриевны, прочитанные, в дневнике. Именно она привила Наташе мысль быть певицей.

Зачем она сделала это, зная о посредственном голосе девушки?

Муж Наташи мне представился старым, злым и, если хотите, неумным человеком. Как мог здравомыслящий мужчина жениться на семнадцатилетней девчонке! Довести ее до такого состояния, что она с ребенком уехала от него.

Наташе трудно сейчас, и надо помочь ей. Разыскать, разыскать немедленно.

Наташу я увидел неожиданно: вечером на танцплощадке, когда мимоходом решил заглянуть в парк. Ее загорелая рука лежала на плече Славки. Надо отдать ему должное — танцевал он хорошо. «Я думая, ей тяжело, а она веселится», — мелькнула горькая мысль. Славка смеялся, красуясь в рубашке с расцветкой «золотые петушки». Мне хотелось отозвать его в сторону и поговорить по-мужски. Если бы Наташа не заметила меня, я так бы и сделал.

Мы пошли по узенькой, между густых акаций, аллейке в глубь парка.

— Ты прочитал дневник? — тихо спросила Наташа.

— Да.

— Я оставила тебе его, чтобы ты знал все. Рассказать бы я не смогла.

Наташа помолчала, потом заговорила горячо, с непонятной обидой:

— Так трудно жить. Все желания, надежды, мечты пропали. Стыдно работать официанткой, стыдно получать чаевые, улыбаться за них. Приходится все это делать потому, что маме трудно прожить с ребенком. Ты, вероятно, обратил внимание, я часто меняю местожительство. Характер у меня неуживчивый. Поссорюсь и больше не могу дышать одним воздухом с этим человеком.

— Ты, может быть, поэтому и мужа оставила?

— Нет… Вадим — плохой человек и намного старше меня, он ревновал без всякого повода, дрался.

«У тебя же об этом ничего не написано в дневнике», — подумал я, а сказал другое:

— Надо было думать, с кем связывать жизнь.

— Так ты меня понял! — обиделась Наташа.

Аллейка, по которой она уходила, — очень прямая. Я видел только спину Наташи…

В училище я немного забылся.

Но вот пришел вечер. Вероятно, меня кто-нибудь обвинит в сентиментальности. Да. Я мучился. Слова Наташи «характер у меня неуживчивый, поссорюсь и не могу дышать одним воздухом с этим человеком» не выходили у меня из головы. Вдруг она не захочет дышать со мной одним воздухом? Уедет из города?

Какой же я дурак! Наговорил глупостей, а ведь хотел помочь. Думал одно, сказал другое. И все из-за того, что она танцевала со Славкой. Я натягивал одеяло и сбрасывал его обратно.

…Раньше всех просыпаются птицы.

«Чик-чирик», — радостно прощебечет под окном. Помолчит, словно прислушиваясь, потом зальется звонко и весело.

Я встал с кровати и подошел к окну. С тротуара на меня смотрела Наташа.

Оказывается, с балкона второго этажа прыгать совсем не страшно. Надо повиснуть на руках, потом спуститься.

По-моему, все парни помнят первый поцелуй девушки…

В училище наступили каникулы. Наташа как раз в это время собиралась в Москву. Меня обрадовало такое известие, и вот почему. В Казани жила моя тетка, она давно звала к себе в гости, и я решил ехать вместе с Наташей. Однако ей ничего не сказал, думаю, пусть будет ей сюрприз.

В день отъезда я ждал Наташу на вокзале. Наконец она появилась, но не одна. Ее сопровождал парень в широченном пиджаке. Это заставило меня остаться незамеченным.

Скажете: ревновал? Да. И не нахожу в этом ничего плохого. Парень купил билет. Я слышал его хриплый голос: «шестой вагон». Мне билет дали в седьмой. Я занял место у окна и стал ждать. Скоро появились Наташа и парень в сером пиджаке. Парень нес два чемодана. Он не поцеловал Наташу. Просто протянул руку и исчез в густой толпе провожающих. Поезд дрогнул, будто его неожиданно кольнули чем-то острым, и колеса застучали на стыках. Серый вокзал спрятался за водокачку. Только тогда я перешел в шестой вагон. Наташа сидела в предпоследнем купе.

— Ты? — подняла она руки, словно защищаясь.

— Конечно, не серый пиджак.

— Просто знакомый, — объясняла Наташа.

В начале пути она вела себя странно: прятала глаза, легко смущалась, часто выходила в тамбур. Потом повеселела. Много рассказывала о сыне, Алешке, и так живо, что мне не на шутку захотелось увидеть карапуза. А еще — подержать его на руках. Я сказал об этом Наташе.

— Когда-нибудь повозишься, — сказала она вполне серьезно.

За окном вагона незаметно потемнело.

Проснулся я оттого, что поезд грохотал по тоннелям. Уже рассвело. Полчаса — горы и хвойный лес остались позади. Замелькали полянки, поляны, березовые перелески, осиновые колки с заплатами-метками, оставленными зайцами на стволах.

Наташа еще спала, совсем по-детски причмокивая губами. Я решил умыться и тут же вспомнил, что забыл полотенце. Конечно, можно было вытереться носовым платком, но хотелось, чтобы она улыбнулась мне.

— Возьми… в чемодане, — невнятно пробормотала Наташа и опять закрыла глаза.

Чемодан открылся без ключа, будто пружинкой отбросило крышку.

Я опешил. Да возможно ли? Сверху лежала Славкина рубашка «золотые петушки». Тревожно сжалось сердце. Еще не понимая случившегося, я отбросил рубашку и увидел мужской костюм, под ним яркие платья. Одно из них я видел на Славкиной матери.

…Основным свидетелем на суде выступал я. Наташа сидела на первой скамейке рядом с «серым пиджаком». Она была в том самом платье в белый горошек, в котором я увидел ее первый раз.

Судья, молодая строгая женщина, предупредила меня, как и всех свидетелей: «За дачу ложных показаний…»

И поверьте, при всей серьезности положения первый раз за много дней мне стало смешно. Я сам отдал Наташу в руки правосудия, так зачем же мне лгать?

Суд, учитывая все смягчающие вину обстоятельства, приговорил Наташу за кражу вещей к двум годам условного осуждения. «Серый пиджак», как главный участник преступления, к тому же уже судимый в прошлом, был осужден на три года тюремного заключения.

Наташа сразу после суда уехала в Москву.

Прошел месяц. Я получил письмо. Наташа пишет, что много поняла, выстрадала. А в конце спрашивает, можно ли ей приехать обратно? Хочет поступить в наше техническое училище. Какая странная! В Москве ведь тоже есть училища… Не знаю, что написать ей?

Прошло уже несколько лет после этой встречи. Изредка мы переписываемся с Ериным. Он живет с Наташей в Ангарске. Они счастливы. И мне думается, что это правильно, закономерно, потому что их дороги к счастью были нелегкими. Иван и Наташа сумели преодолеть все трудности. Любовь их, уважение друг к другу стали еще крепче. И поэтому сегодня я не жалею, что в те черные для них дни посоветовал Ивану написать Наташе в Москву, позвать ее обратно.

Случай у церкви

Разгадка этого дела была наиболее трудной в моей практике. Впрочем, все по порядку. Девятнадцатого января вечером вместе с другими товарищами я дежурил по отделу милиции. Время проходило спокойно, и нам казалось: так будет до конца дежурства. Однако мы ошиблись. В двадцать два часа сорок семь минут затрещал телефон. Звонили из приемного покоя первой городской больницы.

— К нам доставили молодого человека с ранением в голову, — объяснила дежурный врач. — Больной без сознания…

Через пару минут наш краснополосый «газик», сигналя, мчался по обледенелым улицам города. Мы лишь притормаживали у красных светофоров, но не останавливались. Прохожих было еще много, некоторые поворачивались вслед нашей торопящейся машине и, я уверен, думали: «Вот милиция! Сами нарушают правила уличного движения, а других за такие вещи по головке не гладят!». Но стоять у каждого красного огонька светофора мы не могли. В подобных случаях дорога каждая секунда.

В больнице, еще при входе, нас встретила кудрявая женщина-врач:

— Вы немного не успели. Он только что умер. По всей вероятности — сильное кровоизлияние в мозг. Мы ничего не могли сделать. В сознание он так и не приходил.

За перегородкой на низенькой белой кушетке лежал парень лет двадцати пяти — двадцати семи. Меня поразило его белое спокойное лицо. Казалось, он спит. Чуть повыше уха виднелась небольшая рана. Вокруг сгустками алела кровь. Мне стало страшно. Человек еще сегодня ходил по улице, смеялся, строил планы на будущее — и вдруг…

— Он был в нетрезвом состоянии, — продолжала спокойно врач. — Документов при нем никаких не оказалось. Только два неиспользованных билета в кино на девятнадцать пятьдесят пять, носовой платок и фотокарточка. Вон, пожалуйста, все на столе.

Я взял маленький снимок, какой обычно приклеивают на паспорта. С фотокарточки весело смотрела круглолицая девчонка.

По словам врача, потерпевшего доставил шофер больничной машины Валентин Сергеев, который сейчас ремонтировал в гараже свою «Победу». Встречаются люди, нравящиеся с первого взгляда. Именно к подобной категории относился Валентин Сергеев. Добродушное широкое лицо, большие карие улыбчивые глаза, спокойные, уверенные движения, выглядывающая из-под расстегнутой рубашки кромочка матросской тельняшки — все располагало к нему.

— Примерно в десять вечера, — рассказывал Сергеев, — я отвез главного врача домой и возвращался в гараж. На улице Советской, знаете, недалеко от церкви, у моей «шлюпки» отказала свеча. Я остановился и заменил ее запасной. Хотел уже ехать, когда ко мне подбежал парень. Он в двух словах объяснил, что его товарищу плохо, и попросил отвезти в больницу. Мою машину он принял за «Скорую» — на ней нарисован красный крест. Я ничего не успел ответить парню, как он отбежал и привел под руку своего дружка. Оба были «под градусом». Я не стал спорить, может, правда человеку необходимо оказать медицинскую помощь. Парень усадил своего товарища в мою посудину и сразу же ушел.

— Фамилию вы у него спросили?

— Нет, — растерянно отвечал Сергеев. — Все так быстро получилось.

— А приметы, одежду запомнили?

— Конечно, запомнил… Правда, одежду не совсем запомнил. А так в лицо узнаю… Он высокого роста. По-моему, симпатичный парень. А одет во что-то светлое, может быть, плащ, может, пальто.

— На голове что?

— На голове? На голове вроде шляпа, а может быть, фуражка.

— Высокий парень говорил что-нибудь своему товарищу?

— Не помню. Может быть, говорил, может быть, нет, — шофер с искренним сокрушением развел руки.

Долго я разговаривал с Сергеевым, и чем дальше, тем больше он путался, нервничал, краснел. Я так и не добился чего-либо, что хоть в какой-то мере помогло бы приблизиться к интересующим меня событиям.

На обратном пути я старался все взвесить и оценить, но лезли в голову совсем неподходящие мысли. Сейчас, спустя несколько лет, я все еще ругаю себя: мне надо было не пускаться в пессимистические раздумья, не терять время, а действовать. Причем сделать самое простое и нужное; попросить шофера Сергеева показать точное место, где он останавливался и менял свечу в машине. И оттуда пустить служебно-розыскную собаку. Она бы наверняка привела к месту, где развернулась трагедия. И кто знает, может быть, именно тогда я бы сразу получил ключ к разгадке тайны…

Уже во дворе милиции меня обожгла мысль: «Убийство совершил шофер Сергеев. Потом подобрал потерпевшего и привез в больницу. Ясно, зачем ему понадобилось ночью ремонтировать машину: он просто уничтожил следы преступления».

— Едем обратно, — приказал я шоферу. — В больницу. «Такой простодушный, честный с виду, — сердился я на Сергеева. — Глаза ясные, честные. А на самом деле…».

В гараже больницы, как я и предполагал, находился дежурный, молодой цыганистый парень. Я предъявил ему удостоверение личности, попросил включить дополнительный свет и, не вдаваясь в объяснения, начал осматривать машины. Меня прямо как магнитом тащило к «Победе» Сергеева, но чтобы этого не понял дежурный, я осмотрел несколько машин и уже потом перешел к старенькой зеленой «Победе». Буквально всю ее ощупал пальцами, рассмотрел каждую царапину, каждую вмятину. Машина стояла на яме, и я, прихватив переноску, тщательно осмотрел все внизу. Вылез грязный, усталый, но теперь с уверенностью мог сказать: Сергеев наезда не совершал.

К десяти часам утра эксперты сделали фотографию убитого и увеличенную фоторепродукцию обнаруженной у него карточки девушки.

Участковые уполномоченные нашего отдела милиции, получив фотографии, начали выяснять личность потерпевшего. Два дня напряженной работы не принесли пользы. На третий день в отдел милиции поступило заявление от администрации механического завода о том, что слесарь Колесов Виктор двадцатишестилетнего возраста три дня не появляется ни на работе, ни в общежитии. Я пригласил нескольких человек с завода, хорошо знавших Колесова, и предъявил им для опознания фотографию. Все без колебания узнали Колесова…

«Кому он перешел дорогу?» — размышлял я, перелистывая тощее дело. В нем интересным пока был только один документ — заключение судебно-медицинского эксперта:

«1. Смерть В. А. Колесова наступила в результате сильного кровоизлияния в мозг.

2. Ранение было нанесено твердым острым предметом.

3. В области раны обнаружена краска зеленого цвета».

Я решил найти девушку, изображенную на фотографии, которую обнаружили у Колесова, и отправился на завод. Лучше всех знают людей на любом предприятии работники отдела кадров.

В отделе кадров меня встретил мужчина с сердитым лицом. В его золотых зубах тлела душистая сигара. Коротко я объяснил ему цель своего визита. Он долго изучал предложенную мной фотографию девушки и пропищал неожиданно тоненьким голоском:

— Она у нас никогда не работала и не работает. Я вам говорю совершенно точно. Десятый год протираю свой стул.

Я уже собирался проститься с экстравагантным кадровиком, но он остановил меня:

— Товарищ чекист, советую вам поговорить с Валей Лочиной — она секретарь комсомольской организации. Валя вчера вернулась из длительной командировки… А Колесов был активистом. Они обычно вместе бегали. Если хотите, я ее приглашу. — И, не дожидаясь моего согласия, поднял телефонную трубку. Через минуту легкие шаги простучали в коридоре. Появилась невысокая черноволосая девушка, с заметными черными усиками над тонкой верхней губой, в красном свитере. Кадровик познакомил нас и, сославшись на занятость, деликатно удалился. Валя присела напротив. Маленькая слезинка шмыгнула по ее румяной щеке. Однако она сразу взяла себя в руки и начала рассказывать о Колесове:

— Он был замечательный парень. И я это говорю не потому, что так принято в подобных случаях. Совсем нет. Он хорошо работал. До недавнего времени был членом комитета. Такой честный, компанейский, веселый.

— Валя, почему вы говорите «до недавнего времени был членом комитета?» Что случилось?

— Да это, пожалуй, и не относится к делу, нисколечко.

— Нет, уж вы мне скажите, сейчас все к делу относится.

— Видите ли, все произошло из-за девушки…

— Простите, Валя. Из-за нее? — я протянул ей фотографию кудрявой девчонки.

Лочина взглянула на фотографию и согласно тряхнула темными волосами.

— Да, из-за нее. Это Галина Коробова. Она работает в швейном ателье.

Я торопливо схватился за записную книжку, но почувствовал, что Валя сразу насторожилась, и спрятал.

— Так вот, — продолжала Лочина. — Виктор Колесов дружил с Галей, любил ее. С год назад приехал его друг Михаил Кравченко. Виктор на первых порах много помогал ему. Михаил Кравченко устроился на наш завод, в один цех с Виктором. Они дружили. Дружили до тех пор, пока Виктор не познакомил Михаила с Галей… После этого их дороги разошлись: Михаил увлекся Галей… Однажды Виктор прямо в цехе назвал Михаила подлецом и ударил.

Поступок Колесова был, конечно, некрасивый, и мы вывели его из состава комитета. А вообще о Викторе и о Михаиле, да и о Галине, с которой я впоследствии познакомилась, я не могу сказать ничего плохого.

Валя еще много рассказывала о ребятах, но больше всего меня заинтересовала история между Михаилом и Виктором.

Михаил Кравченко работал в первую смену, и Валя объяснила мне, как пройти к нему в цех.

На заводском дворе шустро бегали закопченные работяги-автопогрузчики, высокий парень в косматой меховой шапке приклеивал на видном месте газету «Молния». На ней плясали веселые крупные буквы:

«Михаил Кравченко — первый! Его вчерашняя выработка — 200,5 %. Молодец, Миша! Так держать!»

«А может быть, у этого парня есть второе лицо, о котором никто не знает?»

Михаила Кравченко я узнал сразу: высокий, бледное интеллигентное лицо, большой лоб, гладко зачесанные назад волосы. Он стоял у мотора неизвестной мне машины и то наклонялся, то выпрямлялся, постукивая звонко ключом. Прислушивался, подкручивал гайки, прощупывал тонкими длинными пальцами ярко-желтые провода. Я осторожно тронул его за рукав:

— Здравствуй, Михаил.

— Здравствуйте.

— Я из уголовного розыска.

Большой ключ со звоном вылетел из его рук.

— Пожалуйста, что вы хотите?

— Потолковать надо. Пойдем. Я с твоим начальством договорился, ты можешь уйти с работы.

— Переодеться или так?

— Переоденься.

Я остался ждать в крошечном кабинете старшего мастера, расположенном в углу цеха. В кабинете пахло машинным маслом, жарко дышала красная труба теплоцентрали. Все подрагивало от гула станков. За стеной что-то потрескивало, казалось, это не кабинет, а кабина громадной разболтанной машины, которая вот-вот двинется. Зазвонил телефон, заваленный чертежами. Я поднял трубку и услышал приятный девичий голос:

— Будьте любезны, пригласите к телефону Михаила Кравченко.

— А кто это говорит? — поинтересовался я.

— Его знакомая, Коробова.

— К сожалению, я не могу пригласить его.

— Он не заболел?

— Нет, нет, что вы, Михаил здоров. Он вышел из цеха.

Коробова хотела повесить трубку. Я торопливо отрекомендовался ей и попросил прийти в милицию.

— В отношении Вити?.. Виктора Колесова?

— Да, вы угадали…

Только я закончил разговор, как в дверь постучал Кравченко. Модное светло-коричневое пальто, элегантная шляпа изменили его неузнаваемо.

До самого отдела милиции Кравченко, сведя густые русые брови на переносице, пасмурно молчал. И только при входе спросил:

— Зачем я вам понадобился?

— Сейчас поговорим.

В кабинет я его пропустил первым. Оказавшись сзади, увидел на пальто у воротника два слабо заметных бурых пятнышка.

Я сразу задал Кравченко главный вопрос:

— Девятнадцатого января вечером вы видели Колесова?

— Да, видел, — не задумываясь, ответил он.

— Расскажите, где, сколько времени вы с ним были? Когда, при каких обстоятельствах расстались?

— Так много вопросов сразу. Разрешите отвечать по порядку, — Кравченко натянуто улыбнулся. — Я с вами должен быть откровенным, и поэтому мне хочется сделать маленькое отступление, чтобы вам было все понятно. Виктора до последнего дня я считал своим другом.

Он рассказал уже известную мне историю знакомства с Галиной Коробовой, об испортившихся отношениях с Виктором, о том, как Виктор ударил его.

— Поймите, — ломал Кравченко свои длинные пальцы. — Галя первая дала волю своему чувству. И я не смог, у меня не хватило воли противиться ей… Да и нравилась она мне… Так как-то все получилось быстро. Я понимал, что в отношении Виктора это нехорошо… подло, но ничего не мог сделать с собой.

Мне казалось, говорит он искренне, но с какой-то особой легкостью.

— Девятнадцатого января вечером, примерно в шесть часов, — продолжал Кравченко, — я шел по улице. Около универмага увидел Виктора. Последнее время мы с ним не здоровались. И в этот раз он прошел мимо, но потом окликнул меня. Я остановился. Он подошел и предложил побродить по городу. Раньше мы часто так делали… Ходили вдвоем, мечтали. Гуляли мы часа два. Много говорили, вернее, говорил он. Я больше молчал, да мне и сказать было нечего: я чувствовал свою вину. В общем, из слов Виктора я понял, что он сожалеет о нашем разрыве и твердо решил не мешать в наших отношениях с Галей. Помню, он улыбнулся и сказал: «Насильно мил не будешь». Проходя около кинотеатра «Родина», мы надумали посмотреть фильм. Взяли два билета на девятнадцать часов пятьдесят пять минут… После окончания кино Виктор сказал, что ему надо сходить к знакомой девушке. Простился и ушел.

Кравченко не знал, что билеты, которые они купили, находятся у меня. Его ложь настораживала, заставляла задуматься.

— Какое вы смотрели кино? — спросил я.

— «Чапаев». Это наш любимый фильм.

— Вы говорите правду?

— Да, — твердо отвечал он. — Я вам говорю правду. Мне нет необходимости лгать.

— Хорошо. А не скажете, кто отправлял Колесова в больницу?

Мелкие бисеринки пота выступили на высоком бледном лбу Кравченко. Он взял из моей пачки папиросу и неловко закурил.

— Я только сейчас понял, — заговорил он с хрипотцой в голосе, — что вы меня подозреваете в уб… убийстве Колесова. Поймите, я не виноват. Честное слово, не виноват…

— Зачем же вы делаете выводы, Кравченко. Вам никто не говорит, что вы убили. Вас спрашивают: останавливали ли вы медицинскую машину и отправляли ли на ней Колесова в больницу?

— Нет, не видел никакой машины и Колесова в больницу не отправлял. В этом не было необходимости. Мы простились с ним около кинотеатра. Он ушел совершенно здоровым… нормальным. Зачем его было отправлять в больницу? Зачем?

— А что за пятна у вас на пальто?

— Где? Какие пятна?

— Снимите, пожалуйста, пальто. Я вам покажу.

Он с явной неохотой выполнил мою просьбу. Я указал ему на два буроватых пятнышка у воротника, которые заметил еще раньше.

Кравченко покраснел и неопределенно пожал плечами:

— Откуда я знаю, как эти пятна попали ко мне на пальто…

Я позволю себе забежать немного вперед: эксперты, изучившие в этот же день пятна на пальто Кравченко, дали заключение, что эта кровь по группе совпадала с кровью Виктора Колесова. Но эти данные я получил лишь к вечеру, а теперь, видя, что Кравченко сник, решил дать ему поразмыслить и отправил в дежурную комнату милиции.

Когда за ним закрылась дверь, я взялся за телефон. В кинотеатре «Родина» в день убийства Колесова действительно шел фильм «Чапаев». Почему же Кравченко и Колесов не посмотрели фильм? Зачем он скрывает этот факт?

Я решил вызвать шофера Валентина Сергеева для опознания личности Кравченко. Позвонив Сергееву, пригласил в кабинет Кравченко, еще двух парней примерно его же возраста и свидетелей.

Сергеев не заставил себя долго ждать. Через пять минут его зеленая «Победа» затормозила у отдела милиции. Шофер не знал, зачем я его вызвал, но как только появился в кабинете, даже не поздоровавшись, кивнул на Кравченко:

— Вот тот самый человек, который девятнадцатого января на улице Советской подвел ко мне парня, что умер у нас в больнице. Этот человек оставил парня в машине, а сам ушел.

— Неправда, ложь, — глухо выдавил Кравченко. — Я вас, товарищ, никогда не видел, не знаю. Никогда с вами не встречался и никого к вам не садил в машину.

— Э-э-э, дорогой! — горячо возмутился Сергеев. — Я тебя бы и через пять лет узнал. Мне достаточно раз увидеть и амба, морской закон. На всю жизнь запомню…

Я составил протокол опознания личности. Все, кроме Кравченко, подписались. Он отказался.

Оставшись вдвоем с Кравченко, я пытался добиться от него правды. Убеждал, показывал статью Уголовного кодекса, в которой говорится, что чистосердечное признание является смягчающим обстоятельством. Он упорно отрицал свою вину, обвиняя шофера Сергеева во лжи.

Высокая, худенькая, голубоглазая — такой явилась Галина Коробова. Яркий голубой шарф с особым изяществом переброшен через левое плечо. Она села, подобрав пальто, выставив вперед длинные стройные ноги.

Коробова почти все время, пока находилась у меня в кабинете, плакала.

— Михаила я видела последний раз восемнадцатого января, — рассказывала она. — Мы договорились встретиться девятнадцатого, но он почему-то не пришел. И вообще я его больше не видела. Вы знаете, в те дни как-то неспокойно мне было…

— Вы ходили на похороны Виктора?

— Да… О его смерти я узнала от знакомых ребят. Они вместе с ним жили в общежитии.

— А Михаила вы на похоронах видели?

— Нет… Я и сама удивилась. Они ведь были большие друзья. Я подумала, что между ними снова произошел скандал…

— Почему? Может быть, Михаил вам говорил о чем-либо?

— Нет, нет! Он избегал со мной говорить о Викторе. Я ничего не знаю! Я ничего не могу сказать!..

И вот снова мы сидим с Кравченко с глазу на глаз. Сегодня он бледнее обычного. Курит без разрешения, упорно смотрит мимо меня в окно, где на ветках акации прыгают озябшие воробьи.

— Так, Михаил, — нарушаю я молчание, — есть основания полагать, что ты имеешь отношение к убийству Колесова.

— Я не убивал его, честное слово. И ничего не знаю, честное слово.

— Почему ты говоришь неправду? Почему? Пойми, молчание, недомолвки могут привести к нежелательным последствиям. Ты должен все объяснить. Это в твоих же интересах.

Я видел по нему, что он скрывает что-то, боится. И мне думалось, он заговорит только тогда, когда полностью будет изобличен фактами. К счастью, я ошибся.

— Хорошо, — неожиданно выдохнул Кравченко. — Я все расскажу. Все до конца.

Он бессильно опустил руки, поднял глаза, полные слез.

— Я обманул вас. В кино мы с Виктором не ходили. Хотя билеты и покупали. Я предложил пойти в ресторан, Виктор согласился. Раньше мы оба не злоупотребляли спиртным, но на сей раз выпили очень много. Помню, сначала две бутылки коньяка, потом шампанское… Как мы вышли из ресторана — не знаю. Где и сколько ходили, тоже не знаю. Помню, что Виктор падал. Это, кажется, происходило у церкви… Где со мной расстался Виктор — не помню. Но он, мне кажется, был более трезвый. Он рассчитывался в ресторане… Проснулся я уже дома. Вот все, больше я ничего не могу добавить. Может быть, и подходил к машине, может быть, и ударил Виктора — не знаю. Правда, ножа с собой я никогда не ношу… Вас интересует дальнейшее мое поведение. В последующие дни я чувствовал себя скверно. Мне было стыдно за свою пьянку. Я никого не хотел видеть, поэтому не встречался даже с Галиной. С Виктором мы работали в разные смены, и я ничего не подозревал. О его смерти узнал на заводе. Я перепугался: думаю, мало ли что могло произойти, какие-то предчувствия были тревожные. Поэтому не пошел и на похороны… Вот все. Больше не могу добавить ни слова. Делайте со мной, что хотите. Я, честное слово, ничего не помню. Какой-то провал в памяти. Не признавался я по одной причине: мне было страшно. А почему — и сам не знаю…

Итак, верить или не верить рассказу Кравченко? Я пришел к выводу — верить. Ведь, собственно, Кравченко ничего не отрицал. Он лишь утверждал, что ничего не помнит. Подобная ситуация не исключалась. Нужно было выяснить обстоятельства, при которых произошло преступление. Место встречи шофера Сергеева с Кравченко и Колесовым мы уже осмотрели, однако никаких следов не обнаружили. Кравченко в своем рассказе упомянул о церкви. От места встречи Сергеева с Кравченко и Колесовым на улице Советской до церкви было примерно полтора квартала. Я решил осмотреть их.

Осмотр начал с места, где стояла машина Сергеева. На улице по-прежнему держался гололед. Машины двигались осторожно, неуверенно. Ветви деревьев обросли толстой ледяной коркой. Они еле удерживали непосильный груз и готовы были вот-вот обломиться. И только мальчишки чувствовали себя отлично. Они катались, обрывая подошвы ботинок, падали и радовались. Изучая предполагаемый путь движения Кравченко и Колесова, я приблизился к церкви, о которой упоминал Кравченко. Церковь была огорожена забором, выкрашенным в зеленый цвет. Забор состоял из металлических прутьев, концы которых напоминали острые старинные копья. Когда я прошел примерно до середины забора, то обратил внимание на один металлический прут. Вверху он был согнут в сторону тротуара, почти под прямым углом, так что острие копья угрожающе щетинилось мне в грудь. На острие виднелся бурый налет, похожий на ржавчину. Я вздрогнул от неожиданной мысли: «А не здесь ли все произошло?» Мы предполагали, что рану Колесову нанесли ножом или чем-то острым. Этим «чем-то» как раз и могло быть копье церковной ограды. И еще одна деталь привлекла внимание. В ране Колесова эксперт обнаружил небольшие кусочки зеленой краски. Забор оказался выкрашенным в зеленый цвет. Но как же этим копьем Кравченко или кто-то другой мог ударить Колесова? Я попробовал пошевелить прут, однако он был настолько прочно закреплен нижним концом в каменном фундаменте, что даже не шелохнулся. Вокруг меня уже теснилась любопытная толпа: несколько женщин, мужчины, ребятишки и даже один длинноволосый в черном священник. Он стоял по ту сторону забора. В присутствии свидетелей я соскоблил с прута-копья бурый налет, немного зеленой краски с забора и обратился к священнику:

— Вы не сможете разрешить мне изъять этот металлический прут? Он нужен для следствия.

Священник, не удостоив меня ответом, молча удалился.

— Да чего там, — сердито сказал мужчина. — Раз для следствия необходимо — чего просить. Взять и все!

Я не успел ничего ответить, как здоровяк схватил прут могучей рукой и потянул. Усилия силача оказались тщетными. Священник вернулся быстро и так же молча протянул здоровяку пилу по металлу.

Добровольцев выпилить прут нашлось много, и пока я писал официальный протокол об изъятии вещественных доказательств, все было готово.

Удача торопила. Я простился с помогавшими мне людьми и выбрался из толпы.

В отделе милиции быстро набросал постановление о направлении вещественных доказательств на экспертизу. Конечно, в первую очередь меня интересовали вопросы: является ли кровью бурый налет на металлическом пруте? Если это кровь, то не совпадает ли она с группой крови убитого Колесова? Не однородна ли по химическому составу зеленая краска, обнаруженная в ране Колесова, и краска забора церкви?

Не откладывая дела в долгий ящик, я решил побеседовать с гражданами, проживающими поблизости от церкви.

В первом домике с тремя голубыми ставнями меня встретили старик со старухой. Они с удовольствием слушали, покачивали белыми головами, соболезновали, однако ничем помочь не могли. Подобная история повторялась многократно.

Хождения по дворам мне запомнились и по сей день. До одурения я разговаривал с мужчинами, женщинами, мальчишками, бесконечно спрашивая их об одном и том же. И от всех получал примерно один и тот же ответ: «Нет, ничего не видели. Много здесь бродит молодежи, бывает, и скандалят…».

Переходя из дома в дом, я удалился от церкви на целый квартал. Уже стемнело. Ярко вспыхнули уличные фонари.

Хозяина очередного дома я встретил на улице. Это был высокий пожилой мужчина в длинной армейской шинели без погон и в зеленой фуражке. Выслушав меня внимательно, он вытащил трубку, энергично набил табаком и заговорил:

— Вспоминается мне один случай. Только не знаю, представит ли он для вас интерес. Девятнадцатого января я провожал сына. Он приезжал из армии в отпуск. На двадцать два часа мы заказали такси. А его не прислали. Боясь опоздать на поезд, мы решили выйти на улицу и добираться пешком до троллейбуса. Сына вместе со мной провожала жена. Мы направились по улице Советской. Тротуары, как и сегодня, обледенели, и идти было трудно. Около церкви, на противоположной от нас стороне улицы, мы заметили двух парней. Они, видимо, были нетрезвые, — мужчина замолчал, пыхнул трубкой так, что из нее выскочил целый сноп красных искорок, и продолжал, — покачивались. Один, высокий, шел впереди, второй — среднего роста, метров на восемь отстал. Неожиданно тот, что шел сзади, поскользнулся и упал. Он ударился головой о забор церкви. У него слетела шляпа. Сын хотел перейти улицу и помочь, однако парень почти сразу поднялся и бросился догонять товарища…

Я, затаив дыхание, слушал мужчину. Мужчина, неправильно расценив мое молчание, спросил:

— Может быть, этот факт вас не интересует?

— Нет, нет! Что вы! Пожалуйста, продолжайте.

— Так вот, — опять пыхнул трубкой мужчина. — Тот парень, который упал, догнал высокого. На мой взгляд, они были знакомы, потому что высокий обнял его. Они прошли немного. Маленький снова упал. Друг попытался поднять его, но потом, увидев стоявшую поблизости на улице «Победу», подбежал к ней. Он что-то сказал шоферу, вернулся к товарищу, поднял его, повел к машине и усадил. Машина почти сразу тронулась. Высокий парень, оставшись один, направился в боковую улицу.

— А одеты они как были, не помните?

— Высокий — в светло-коричневое пальто, второй во что-то темное…

Через несколько дней были закончены все многочисленные экспертизы. Криминалисты установили, что бурый налет, который я обнаружил на копье церковного забора, — кровь Колесова. Краска забора и кусочки краски, обнаруженные в ране, — однородны по своему химическому составу.

Остается объяснить одно: кровь на пальто Кравченко попала в тот момент, когда он вел Колесова к машине.

Примерно через полмесяца после описанных событий ко мне в кабинет зашел Михаил Кравченко. Следствие к тому времени уже было закончено, и меня его визит, откровенно сказать, удивил.

Я смотрел на Кравченко и не узнавал его: он показался мне ниже ростом, чем при первом знакомстве, лицо, усталое, с желтоватым нездоровым оттенком, взгляд вялый.

Я ждал, что он скажет. Кравченко же молчал, глядя через мое плечо в окно.

— Вины моей во всем этом деле нет, товарищ следователь, — наконец, нарушил он затянувшееся молчание.

— С точки зрения юридической нет. А вот…

— Знаю, — перебил Кравченко, — вы хотите сказать о Коробовой… о том, что если бы не история с ней, то не было бы и пьянки в ресторане и Колесов был бы жив… Так ведь, товарищ следователь?

— Так, Кравченко, именно так, как вы сказали.

— Я уезжаю из города… один, — опять после большой паузы проговорил он. — Я больше вам не понадоблюсь?

— Нет. Вы свободны.

Следствием установлено

Уголовное дело № 96

Иван Архипович Диденко, старший следователь краевой милиции, положил перед собой очередное дело: тощее, потрепанное, с пожелтевшими от времени корками.

Это случилось ночью, пять лет назад, пятого декабря. Шел дождь со снегом, порывистый ветер беспокойно стучал оторванным металлическим листом по крыше. Сторож сельмага в станице Васюринской Побежимов, продрогший на ветру, зашел погреться в будку. Он пробыл там пять-десять минут, а когда открыл дверь на улицу, трое преступников набросились на него. Один вырвал ружье, второй засунул в рот кляп, третий завернул руки назад. Жулики повалили Побежимова, больно стянули веревками руки и ноги, потом занесли в будку и прикрыли дверь.

До утра мучился сторож, пытаясь освободиться. Лишь на рассвете ему удалось выплюнуть кляп. Он начал кричать. Шедшие на работу станичники развязали сторожа, подняли тревогу. Приехала милиция. Замки на дверях магазина оказались сломанными. Сейф лежал во дворе. Преступники взяли ценностей на несколько тысяч рублей.

— Перепугался я, — рассказывал Побежимов. — Все случилось так быстро, в считанные минуты. По голосам чувствовалось, что молодые ребята, здоровые. Я, конечно, сопротивлялся, как мог, но один против троих… придавили меня, ничего не мог сделать. Ни лиц их, ни одежды не рассмотрел, кто такие — не знаю… Слышал: машина потом загремела и все.

Внимательно осмотрели работники милиции место происшествия: распиленные дужки замков, оброненный у магазина костюм, мазки грязной обуви, но ни одного четкого следа. В ста метрах обнаружили полусмытые дождем отпечатки автомобильных шин. Ничего не принесли и беседы с жителями близлежащих домов.

А по станице пополз слушок: дескать, не обошлось здесь без участия самого сторожа и его сынков. Слухи оставались слухами. Тяжело человеку, если они неправдоподобны. Трудно и следователю установить истину.

Прошло пять лет. Тем не менее Диденко выехал в Васюринскую, чтобы лично провести осмотр места происшествия. Машина мягко покачивалась на редких выбоинах. Промелькнула зеленая будка ГАИ, прямой отрезок широкой асфальтированной дороги, поворот вправо — и потянулись поля.

В станице люди заинтересованно поглядывали на молодого коренастого мужчину в темном костюме, который несколько раз обходил вокруг магазина, осматривая окна, двери, лазил на чердак, измерял шагами расстояние от сторожевой будки до дверей магазина. Диденко хотелось самому осмотреть все, продумать. Свидетели, вызванные им на допрос, скептически улыбались: прошло пять лет, все быльем-травой поросло. Но следователь продолжал упорные поиски: беседовал с дружинниками, давал им поручения и допрашивал, допрашивал. Многие уже знали следователя в лицо и дружелюбно с ним заговаривали. Росло, пухло уголовное дело № 96.

Наконец, интересные сведения. Житель станицы Морозов рассказал: «В ночь, когда обокрали сельмаг, я возвращался на попутной машине из Краснодара. Время было позднее, часа два-три. Я вылез из машины у самого магазина и, когда повернул к дому, столкнулся лицом к лицу с парнем в сером пальто. Это был Лешка. Имя его узнал при следующих обстоятельствах: помнится, как-то я решил заглянуть вечером в наш клуб. И вот здесь-то впервые увидел парня в сером пальто. Он был изрядно выпивши, нецензурно ругался, размахивал над головой бутылкой с водкой. Никогда не забуду, как бутылка вырвалась из его рук и разбилась рядом со мной. В этот момент какой-то незнакомец, назвав хулигана Лешкой, оттащил его в сторону. И вот в ночь, когда был обворован магазин, я второй раз встретил Лешку. Без сомнения, это был он, тогда у клуба я хорошо запомнил его… Я не сообщил об этом в милицию, хотя и имел подозрения. Почему? Во-первых, меня никто не спрашивал, а во-вторых, кто его знает, он или нет обокрал магазин? Оклеветать человека — тяжкое дело».

Показания, бесспорно, заслуживали пристального внимания. Итак, встал вопрос: что за Лешка в один из вечеров, пять лет назад, хулиганил у сельского клуба? В милиции, у участкового уполномоченного никаких сведений на этот счет не имелось. Развели руками и бывший директор клуба, и клубные активисты. И опять Иван Архипович собрал сельских дружинников. Розыском Лешки занялась вся дружина во главе со следователем. Хулиганство его, естественно, должен был видеть не один Морозов, ведь дело было у клуба, где всегда многолюдно. И действительно, нашелся еще один человек, подтвердивший, что несколько лет назад он видел у клуба хулигана, размахивающего бутылкой с водкой. Но кто он такой, как был одет, свидетель не помнил. Поиск Лешки заходил в тупик.

«Может быть, его вовсе и не Лешкой звали? — размышлял Иван Архипович. — Может, это просто кличка, или Морозов что-нибудь перепутал?»

Но память у Морозова оказалась замечательной. С помощью дружинников следователю удалось отыскать гражданина Мелкумова, который не только подтвердил факт, рассказанный Морозовым, но и дал в руки Диденко настоящую «зацепочку».

— Лешка — житель Краснодара, — рассказал Мелкумов. — Несколько лет назад он часто бывал в клубе. Фамилия его Петровский. Он имел собственную машину, на которой и приезжал в станицу. Однажды он даже подвозил меня в город, но на какой живет улице и где работает, я не знаю. Последний раз видел его пять-шесть лет назад.

В хорошем настроении возвращался в Краснодар Иван Архипович.

«Что за фигура этот Петровский? Пьянствовал, хулиганил… имеет собственную машину. А в ту злополучную ночь у магазина были обнаружены следы от автомашины, и Лешка как раз находился в станице. Потом исчез, и уже несколько лет его никто не видел в Васюринской». Круг замыкался. Оставалось разыскать Петровского. Фамилия довольно распространенная, но следователя это не смущало.

Проверку он начал с госавтоинспекции. Владельцев машин Петровских в городе оказалось четверо. Правда, ни одного из них не звали Алексеем, но «Лешка» мог управлять машиной родственников или знакомых.

Диденко начал проверять Петровских. Три семьи никакого отношения к Лешке не имели. Четвертая около пяти лет назад выехала на Урал — в Свердловск.

Иван Архипович по прямому проводу связался со столицей Урала. Работники милиции обещали быстро выполнить просьбу следователя. Начались дни ожидания. Диденко старался заняться текущими делами, но ничего не лезло в голову.

Наконец, долгожданный ответ с Урала:

«Семья Петровских, в прошлом жителей Краснодара, проживает в Свердловске с февраля 1960 года. Они действительно имели собственную машину марки «Москвич», которую продали два года назад. Сын Петровских — Алексей Федотович, 1935 года рождения, в 1961 году выехал в Среднюю Азию в город Ханабад, где и проживает в настоящее время».

Следы вели к цели

В Ханабаде следователь сразу же направился в местное отделение милиции. Там он узнал, что Петровский Алексей Федотович действительно проживает в городе с женой и двухлетним сыном. Иван Архипович сначала хотел вызвать Петровского в милицию, но потом передумал и сам поехал к нему на квартиру.

Петровский жил в большом четырехэтажном доме.Иван Архипович поднялся на второй этаж и нажал черную кнопку звонка квартиры № 7. Дверь открыл высокий, молодой светловолосый мужчина.

— Пожалуйста, проходите, — предложил он приветливо, не задавая традиционного вопроса: «А вам кого?»

Квартира была обставлена скромно, но со вкусом. Внимание Диденко почему-то привлекла очень крупная фотография: Петровский наклонился над коляской, в которой сидел улыбающийся малыш в вязаной шапочке. Справа от коляски стояла миловидная женщина, она глядела наивно и ласково прямо в фотоаппарат.

У Ивана Архиповича невольно сжалось сердце: может быть, с его приходом сюда нарушится безмятежное счастье этой, по-видимому, дружной семьи.

— Я следователь из Краснодара, — посмотрел прямо в красивое лицо Петровского Диденко. — Приехал специально к вам. Меня интересуют ваши знакомства и дела в станице Васюринской.

Петровский откровенно удивился. Он заговорил медленно, слегка волнуясь. Чувствовалось, что вспоминать прошлое ему неприятно… Однажды Лешка на своем «Москвиче» возвращался из города Усть-Лабинска в Краснодар. Когда проезжал Васюринскую, у него отказал мотор. До темноты провозился с машиной, но так ничего и не сделал. Напротив из клуба доносилась музыка. Лешка направился туда. В клубе он и познакомился с Марусей. Первый вечер пролетел, как сон. Потом Лешка стал постоянно бывать в Васюринской. Приезжал на автобусе или отцовской машине. Как-то, поругавшись с Марусей, он напился и дебоширил «назло ей» у клуба. Скоро они помирились, и Лешка снова стал навещать Марусю. Через месяц она стала его женой. Они переехали в Краснодар. Затем вместе с отцом Лешки — в Свердловск, откуда в Ханабад.

— По поводу кражи из магазина я ничего не знаю, — сказал в заключение Алексей. — И даже ничего не слышал…

Вскоре пришла Маруся с двухлетним Вовкой. Иван Архипович долго говорил с ней. И чем дальше, тем больше понимал, что в Ханабад приехал напрасно.

Следователь побывал на стройке, где работал Алексей Петровский, на вечернем отделении института — там Алексей учился на втором курсе. Везде о нем отзывались с уважением. Нет, такой человек не мог совершить преступление. В жизни у него была ясная цель, ясная дорога.

Через два дня, окончательно убедившись в невиновности Петровского, следователь направился в аэропорт.

В зале стоял оживленный говор: прощались, встречались, плакали, смеялись. Иван Архипович тяжело вздохнул и присел на скамейку. Слишком много времени было потеряно зря. Сколько сил, бессонных ночей. А преступники по-прежнему ходили где-то на свободе.

— Иван Архипович! — послышался бодрый голос Алексея Петровского, — что же вы не сказали о своем отъезде? Как-никак, мы с вами земляки. И есть одно дело.

Иван Архипович и Алексей вышли из здания аэровокзала.

— Я приехал вас проводить и поделиться своими мыслями. Вы спрашивали о краже. Я много думал, чем бы помочь вам. Знаете, бывая в Васюринской, я встречал ребят из Краснодара. Один из них — Володька Шингарев — за воровство сидел в тюрьме. Дружки с ним были тоже подходящие: блатные… Думаю, неспроста они бывали там. Может быть, они ограбили магазин…

Объявили посадку на самолет. Иван Архипович пожал руку Алексею Петровскому.

Опять все сначала

Иван Архипович решил начать проверку личности Шингарева. Запросил официальную справку. В ней значилось, что Шингарев Владимир Иванович, 1938 года рождения, житель Краснодара, дважды судился за кражи.

«Назови мне своих друзей, и я скажу, кто ты», — так говорит мудрая народная пословица. И следователь начал выяснять наиболее близких дружков Шингарева. Ими оказались: Птицын, Бойко, Игошин, Бондарев. Во время кражи в Васюринской все они находились на свободе.

День за днем изучал их личности следователь Диденко. И все больше вырисовывалась грязная подноготная пятерки: тунеядцы, любители спиртного, хулиганы. Такие могли совершить любое преступление.

Кто из этой компании должен первым появиться в кабинете следователя? От этого зависел дальнейший ход расследования. Шингарев, Бондарев, Бойко находились в местах заключения. На свободе оставались Птицын и Игошин. Птицын в прошлом судился. Лишь один Игошин не, привлекался к уголовной ответственности. В эти дни он приехал в краткосрочный отпуск.

Долго и тщательно готовился к допросу следователь Диденко. Он скрупулезно анализировал факты, мельчайшие подробности, хорошо понимая, что признание от Игошина будет получить непросто. Пять лет его никто не беспокоил, и он, видимо, уже уверовал в «счастливую звезду».

Есть ниточка…

В кабинет бойко постучали. Вошел молодцевато подтянутый парень.

— Николай Игошин прибыл по вашему вызову, товарищ следователь.

— Садитесь.

— Вы понимаете, — заговорил он, — я работаю далеко от Краснодара, на одном уральском машиностроительном заводе… У меня кончается отпуск. Я должен выехать. Мне опаздывать нельзя. Поэтому прошу побыстрее решить все вопросы со мной.

— Законы я знаю, Игошин, — кивнул Иван Архипович. — На то я и следователь. Ну, а когда вам вернуться, опаздывать, не опаздывать — от вас зависит. Как чистосердечно вы себя поведете.

— Я готов, товарищ следователь, — розовая щека Игошина дернулась.

— Вы Шингарева знаете? — перебил Иван Архипович?

— Ннет… нне знаю.

— Птицына? Бойко? Бондарева?

— Птицына… Бойко… Бондарева, — повторил Игошин. — Ах, да! Я знал их. Хорошие ребята… ппростые. Но я не дружил с ними. Просто на танцах вместе бывали. И вообще — по городу их знаю. Город наш — не Москва. Выйдешь на Красную — и, пожалуйста… Все ребята там ходят.

— И Шингарева вы знали?

— Да, и Шингарева знал. Тоже на Красной встречались.

— Почему же сразу не признался?

— Сразу?

— Да.

— Я просто забыл его. В армии новые друзья появились. А с Шингаревым я просто так — шапочное знакомство.

— Бондарев вас подвозил куда-нибудь на машине?

— Собственно, почему вы меня допрашиваете? — возмутился Игошин. — На каком основании? Я ничего не сделал, ничего не украл, не убил никого!

— Я вас допрашиваю, Игошин, на основании закона. И, пожалуйста, отвечайте: подвозил или нет вас на своей автомашине Бондарев?

— Нет, не подвозил.

Игошин не был преступником-рецидивистом. И случись этот допрос пять лет назад, он бы не выдержал. Но прошедшие годы понуждали его сегодня уходить от прямых ответов.

Иван Архипович не посчитал нужным далее скрывать цель вызова.

По мельчайшим деталям, словам он все более убеждался: сидящий перед ним Игошин причастен к совершению преступления в станице Васюринской.

— Мы вас подозреваем, Игошин, — продолжал следователь. — что в ночь на пятое декабря вы и ваши друзья совершили кражу из сельмага. Вы и ваши друзья, которых я уже называл.

— Нет! Нет! Нет! — закричал отчаянно Игошин. — Я не совершал никакой кражи… Вы ошибаетесь. Вы не имеете права!

Диденко налил стакан воды, подал Игошину.

— Выпейте, успокойтесь и, главное, подумайте.

Игошин покорно принял стакан, потом взял из рук следователя папиросу, прикурил от протянутой ему спички.

— Слушай меня, Николай, внимательно: я уверен, что ты со своими бывшими дружками совершил преступление. Тебе страшно признаться. Ты трусишь. Но с ложью всю жизнь не проживешь. Надо сказать правду. Зачем тебе таскать такой камень на душе? Ведь ты и так все эти прошедшие после кражи годы был неспокоен.

…Много раз ночами Колька просыпался от страха. Ему казалось, что кто-то стучит в дверь, что за ним пришли. Он вздрагивал каждый раз, встречая на улице милиционера. Ему хотелось избавиться от этого животного страха. Однажды он решил прикурить у постового милиционера. Вытащил папиросу и, холодея спиной, подошел к старшине:

— Разрешите, пожалуйста, огонька.

Старшина чиркнул спичку. Руки у Кольки тряслись.

— Ты чего — кур воровал? — пошутил милиционер.

— Да нет… так просто, — промямлил Колька и торопливо зашагал прочь.

На Урал он уезжал с радостью. Думал там избавиться от страха. Но ошибся. Каждый раз, когда его вызывали к мастеру, пугливо думал: «Наверно, узнали все. Арестуют!» Прощальным взглядом обводил строго заправленный строй кроватей в общежитии. Товарищи недоумевали: «Чего ты трясешься?».

Иногда, забываясь, Игошин мечтал, как он будет учиться в институте, работать, женится на любимой девушке. Но всегда тревожная мысль о прошлом заглушала радость. А вдруг узнают? Сколько будет позора. Иногда он даже хотел, чтобы скорее все открылось. Но тут же торопливо подавлял в себе это чувство. Страх побеждал здравый рассудок. И вот роковой день наступил. Колька с ужасом обвел взглядом кабинет следователя.

— Вот что, Игошин, — прервал его мысли следователь. — Я вижу, ты сегодня признаваться не хочешь.

— Арестуете, товарищ старший лейтенант?

— Посмотрим… Думаю, если, кроме этого преступления, нигде больше не напакостил, будешь продолжать работать. Мое мнение такое. Решать окончательно будет народный суд. Сегодня иди домой. Подумай, хорошо подумай. Завтра жду тебя в девять.

А дело было так…

В девять часов Игошин не явился. Прошло двадцать минут — его не было. Отодвинув приготовленный план допроса, Иван Архипович мрачно смотрел в окно. «Поверил. Надо было договориться с военным комендантом — задержать Игошина. Теперь ищи ветра в поле. В конечном счете, ясно, никуда не денется. Но сколько опять уйдет времени. Да и мало ли может возникнуть случайностей…»

В десять часов Игошин не появился. В одиннадцать Иван Архипович встал, чтобы доложить о своем промахе начальнику следственного отдела. Толкнул дверь в коридор. На стуле около кабинета сидел Игошин. Он был одет в гражданский старенький костюм. У ног стоял солдатский вещевой мешок. Ивану Архиповичу почему-то только сейчас бросилось в глаза, что Игошин совсем еще мальчишка: тонкая шея, вихор волос, ежиком торчащий на макушке, розовое лицо без единой морщинки.

— Заходи, Николай. Мешок с сухарями ты приготовил напрасно. Если бы надо было, я бы сказал.

Иван Архипович пропустил в дверь Игошина, взял со стола бумагу, ручку:

— Сам будешь писать? Или рассказывать, я запишу?

— Если можно — сам.

Игошин сидел несколько минут над чистой бумагой, потом, решившись, написал первое слово, второе и застрочил строку за строкой…

Шингарев, Игошин, Птицын, Бойко и Бондарев знали друг друга несколько месяцев. Вместе бывали на танцплощадках, выпивали, хулиганили. Чем больше увлекала их праздная жизнь, тем больше требовалось денег. Шутя совершили несколько мелких краж — удачно. Безнаказанность побудила к новым «подвигам». Признанным вожаком стал Шингарев. Сильный, властный, он быстро прибрал к рукам остальных.

Вместе с компанией Шингарев несколько раз побывал в Васюринской. Они наметили совершить кражу из сельмага. Бондареву, работающему шофером, было поручено достать автомашину. Четвертого декабря, вечером, Бондарев сообщил Шингареву, что может взять на ночь автомашину. Преступники договорились встретиться в полночь. В назначенное время Бондарев подъехал в условное место. Его ждали. Шингарев сел в кабину, подручные — в кузов грузовика.

В станице Бондарев остановил автомобиль около сквера. Вокруг было пустынно, шел дождь со снегом. Ветер качал ветви деревьев. Бондарев остался в машине, остальные, прячась, подошли к магазину. Птицын, Бойко и Игошин подкрались к будке, куда на их глазах вошел сторож. Шингарев заранее приготовленными инструментами — ломиком, ножовкой по металлу — орудовал у запоров. Его сообщники, затаив дыхание, ждали у сторожевой будки. Скоро Побежимов открыл дверь и не успел выйти, как они набросились на него. Шингарев к этому времени уже взломал запоры магазина, и его дружки присоединились к нему. Жулики хватали все, что попадало под руку: пальто, костюмы, отрезы. В одной из витрин при свете вспыхнувшей спички блеснул корпус часов. Шингарев и Птицын, отталкивая друг друга, бросились к витрине. Шингарев, как более сильный, оттеснил Птицына и опустошил витрину. Бойко наткнулся на массивный сейф магазина. Преступники пытались утащить его. Они, кряхтя, даже вытащили сейф из магазина — на большее не хватило сил, и сейф остался во дворе. Все награбленное жулики побросали в кузов автомашины и поехали в Краснодар…

До рассвета было еще далеко, а на улице Чкалова горбатый мужчина уже мел улицу. Он делал несколько движений метлой, останавливался и, как черепаха, вытянув и горба-панциря шею, чутко прислушивался. Потом снова брался за метлу.

Внимательно к нему присмотревшись, можно было заметить, что горбун метет для отвода глаз. Вот он уловил стрекот мотора машины, подкатился к калитке и, озираясь, открыл ее. Машина без света вывернула из-за угла и остановилась.

— Петрухин! — позвали по фамилии горбатого из машины. — Ты?

— Я, ребятки.

Шингарев, Бойко, Птицын подошли к Петрухину.

— Порядочно привезли, — сказал Шингарев. — Куда сваливать будем?

— Давайте, с богом, в сарай.

Жулики начали перетаскивать ценности. Петрухин, удовлетворенно похрюкивая, стоял в сарае, изредка подсвечивая фонарем.

— Осторожнее, ребятки. Воротник пальтишка не испачкайте. Вещь — она не замызганная смотрится, и цена ей тогда настоящая — красная цена.

Прикрыв краденое дровами, все вышли из сарая. Горбун, опасливо оглядев сообщников, начал вытаскивать из-под мышки пачки денег.

Снова заворчал мотор автомашины и постепенно затих.

Петрухин опять появился на улице с метлой: махнул два-три раза, повертел большой головой по сторонам и исчез во дворе…

Игошин, не поднимая глаз, сидел над исписанными листами. Он чувствовал большое облегчение. Казалось, что раньше он долгое время лежал в постели с высокой температурой, и вдруг температура спала.

— Все, Николай? — спросил Иван Архипович.

— Все, товарищ старший лейтенант.

— Неужели, Николай, это единственное твое преступление?.. Ведь сразу решиться на такое вряд ли можно.

— Вы мне, конечно, не поверите, — тихо заговорил Игошин, — мне и самому кажется сном все, что я натворил… Кража из магазина в Васюринской — мое единственное преступление.

— А как твои друзья?

— Не знаю… Впрочем, Шингарев однажды сказал, что магазин — не первое его дело. Были и почище. А какие, что он имел в виду, честное слово, — не знаю… Меня вы арестуете? Да, я знаю, со мной и нельзя поступить иначе.

— Работники милиции, Игошин, слов на ветер не бросают. Ты свободен… Хотя судить тебя будут. Вызовем. Случившееся пусть будет для тебя уроком на всю жизнь. Иди, Игошин. До свидания.

Клубок разматывается

Шингарев, Птицын, Бойко, Бондарев, припертые к стене неопровержимыми доказательствами, признались в совершении преступления. Немало пришлось повозиться Диденко с Петрухиным. Он юлил, выкручивался: «Я человек пожилой. Мне связываться с преступниками не с руки. Да и зачем мне молокососы».

Час за часом беседовал Иван Архипович с матерым преступником, а дело не двигалось с места. Следователь окончательно убедился, что Петрухина заставят признаться только факты.

Диденко решил проверить документы скупочных и комиссионных магазинов за несколько лет. Горы документов — и все надо было пересмотреть. И как всегда, на помощь пришли дружинники. Закипела работа. Дружинники вместе со следователем неутомимо продолжали поиск. И, наконец, успех: квитанция БП № 096439 на имя Петрухина Ивана Андреевича, из которой явствовало, что он сдал в скупочный магазин несколько отрезов. Еще одна квитанция БЗ № 065567, по ней сданы Петрухиным пальто, отрезы, еще квитанция, еще…

Угодливое, постоянно улыбающееся лицо, воровато бегающие хитрые глаза. Это он заблаговременно обещал скупать все краденое: «Воруйте, ребятки. За все уплачу наличными…». И воодушевленные «ребятки» грабили… Иван Архипович подвинул Петрухину квитанции. Тот схватил их цепко. Впился глазами. Лицо из красного медленно становилось серым.

— Ваша взяла, — выдохнул он зло. — Пишите. Только имейте в виду: я скупал у них барахло и совсем не знал, что оно краденое. И воровать их не учил…

Следователь установил, что Петрухин не только скупал краденые вещи, но и был прямым подстрекателем воров. Его изобличили сами обвиняемые.

Когда следователь заканчивает уголовное дело, он составляет последний документ — обвинительное заключение. В нем полностью описывается преступная деятельность предаваемых суду лиц.

В деле по ограблению магазина в станице Васюринской все было ясно: признался главарь шайки — Шингарев, его помощники, полностью сдернута завеса со «скромного мирянина» Петрухина. Однако что-то еще тревожило Ивана Архиповича. Не верил следователь, чтобы эта шайка совершила всего одно преступление.

Проверку своих догадок следователь начал с Шингарева. Именно от него тянулись все ниточки. Еще на первых допросах Иван Архипович удивлялся особенной озлобленности в речи и манерах Шингарева. Среднего роста, плотный, широкоскулый Шингарев упрямо наклонил темно-русую голову.

— Вы с кем жили до ареста, Шингарев? — спросил Иван Архипович мягко.

— А вам какое дело? Разве это относится к моим кражам?

— Нет, не относится… просто интересуюсь. Возможно, помощь какая нужна. Совет.

— От вас дождешься мягкосердечности. Стараетесь вытянуть из меня что-нибудь новенькое? Напрасно. Я ничего не скажу.

— Да, стараюсь узнать. Потому что думаю: есть на вашей совести еще грязные делишки. И советую вам рассказать и о них. Отвечать, так сразу за все. Вы, по-моему, убедились: прошло пять лет, а мы все же уличили вас в краже из магазина. Так и об остальных делах узнаем. Пусть через месяц, два, год, но узнаем.

— Не буду я вам ничего говорить. Никаких краж я больше не совершал. Отправьте меня в тюрьму.

Так ничего и не добился Иван Архипович от Шингарева ни на первом, ни на последующих допросах. Замкнулся, запрятался в свою скорлупу и упорно молчал.

Иван Архипович решил навестить его семью. Там он увидел печальную картину: отец Шингарева уже длительное время не поднимался с постели.

«Повидать бы его…» — как-то вырвалось однажды во время разговора со следователем у Шингарева.

«Как им устроить свидание? Если бы старший Шингарев мог ходить, тогда бы было просто. А что, если свозить Владимира к отцу?»

Утром Иван Архипович вызвал Шингарева.

— Опять будете допытываться? Я вам сказал! — Шингарев диковато блеснул глазами и схватился за пресс-папье.

— Успокойся. Ни о чем я тебя сегодня не буду спрашивать. Мы и без твоего признания обойдемся…

В машине Шингарев, сидя между двумя работниками милиции, мрачно посматривал на затылок Ивана Архиповича:

«Куда везет? Чего пристал? Все равно ничего не скажу». Машина остановилась на улице Чернышевского..

— Приехали, — улыбнулся следователь Шингареву. — Пойдем, с отцом повидаешься. Да не расстраивай его…

Через два дня Шингарев сам попросился на допрос. Он был слегка возбужден, но первый раз смотрел прямо в лицо следователю.

— Очищаться, Иван Архипович, хочу. Вам будет легче и мне. Времени для размышлений у меня было достаточно. А то один срок отсидишь, там вы второе мое дело раскопаете — опять суд. И вообще думаю поставить точку. Отцу слово дал…

В ночь на второе июля Шингарев, судимый в прошлом Тюнькин и Птицын в Краснодаре остановили такси. Птицын попросил доставить их в район дач за поселком Яблоновским. Когда приехали на место, преступники, угрожая шоферу Розанову ножом, завладели машиной. Тюнькин, умевший водить автомобиль, сел за руль. Шоферу определили место сзади.

Они поехали в город Хадыженск, где ограбили магазин. Потом вернулись в Краснодар. Только там освободили шофера. Вещи сбыли все тому же Петрухину. Они знали, что Розанов обо всем расскажет милиции, и тщательно запутали следы. Это им тогда удалось.

Встать! Суд идет!

Зал суда переполнен. На скамье подсудимых, кроме известных уже нам преступников, сидели Свидченко, Серединский, Яшкин. Они принимали участие в других преступлениях, о которых рассказал Шингарев.

На самой последней скамье в углу скромно примостился Иван Архипович Диденко. Человек, который распутал клубок преступлений, совершенных несколько лет назад. Следователь, умеющий разобраться в самых сложных делах, проявить гуманность, постоянно подтверждающий практически принцип: от справедливого возмездия не уйти. Нелегок его путь, зато очень почетен. Он устанавливает виновных и оправдывает оклеветанных. Теперь уже никто не ткнет пальцем в спину сторожа магазина в станице Васюринской Побежимова. Следователь Диденко доказал: Побежимов — честный гражданин…

Суд сурово и справедливо покарал преступников, осмелившихся поднять руку на народное богатство. Все они приговорены к разным срокам тюремного заключения. Только Игошин — к условной мере наказания. Суд принял во внимание, что он совершил первый раз преступление и чистосердечно признался на следствии.

СРС

В горном поселке тревога. Два дня назад в лес ушли ребятишки и не вернулись. Их искали, искали всем поселком, но безрезультатно. Как помочь горю матери, потерявшей детей?

В Краснодарском управлении милиции зазвонил телефон «02».

И вот специальный самолет, а в нем старший лейтенант милиции Александр Суходол с собакой, вылетел в район.

Работник милиции со своим помощником нашел детей в тот же день.

Плачет мать, теперь уже от радости. Она не знает, как отблагодарить, и протягивает проводнику деньги. Он не сердится на нее, а просто разъясняет, что деньги за вызов собаки платить не надо. Работники милиции всегда бескорыстно приходят на помощь людям, встают на защиту их имущества, здоровья, жизни.

Проводник служебно-розыскных собак Александр Суходол работает в милиции более двух десятков лет. Немало интересных, опасных случаев было в его практике. Есть у него и любимые собаки. Им не дают медалей за породистость, красоту. Они не показываются на выставках, но они заслуживают большего.

Находка

В 1947 году шел по Краснодару военный в фуражке с зеленым верхом, на погонах широкая золотая полоска, за плечами тощенький вещевой мешок. Это возвращался после прохождения срочной службы Александр Суходол. Во дворе одного дома раздался жалобный визг щенка. Сержант насторожился. На заставе он служил инструктором служебных собак и полюбил животных. Четвероногие друзья не раз спасали ему жизнь, помогали задерживать нарушителей.

Во дворе рыжий мальчишка, схватив за загривок, бил серого со вздувшимся животом щенка. Джульбарс съел в сарае у соседей сметану. Рука Александра твердо легла на плечо мальчишки:

— А бить-то не стоит, парень.

Вокруг сержанта и рыжего немедленно собрались любопытные.

…Бурная река Аракс. Левый берег ее турецкий, на правом несут службу советские пограничники. Александр Суходол со служебной собакой Ракета, как обычно, обходил участок. В лесу напевали птицы. Работяга-дятел отчаянно долбил сухую осину. В двухстах метрах от осины на влажном песке Александр обратил внимание на странные четырехугольные вмятины. Шерсть поднялась на загривке Ракеты. Стало ясно: нарушитель использовал какую-то хитрость и сумел перейти границу.

— След! — тихо приказал пограничник. Собака уверенно повела вперед. «Совсем свежий», — отметил Александр.

Все дальше в глубь леса уходил Александр. Неожиданно Ракета сделала стремительный скачок, Александр не удержал поводка. Сразу же раздался выстрел. Суходол бросился вперед. Нарушитель отбивался от собаки. Минуты хватило пограничнику, чтобы связать врага. Уже слышался треск сучьев — на помощь спешили пограничники.

Раненая Ракета неподвижно лежала в стороне, крупные слезы текли из ее глаз. Для спасения собаки ничего нельзя было сделать…

Все слушавшие некоторое время молчали, потом рыжий сказал:

— А вы возьмите Джульбарса себе. Он от чистокровной овчарки, только… сметану любит. Хоть куда ее запрячь, обязательно найдет — замечательный нюх.

Со щенком на руках уходил сержант Суходол из двора. На выходе его окликнул невысокий пожилой мужчина — это был начальник краевого уголовного розыска. Он тоже слышал рассказ сержанта.

Долго говорили полковник милиции и сержант-пограничник. Этот разговор определил дальнейшую судьбу Суходола. Александр пришел работать проводником служебно-розыскных собак в управление милиции.

Красавец Клаус

Обокрали квартиру на улице Железнодорожной.

На место выехали работники уголовного розыска, следователь, проводник служебно-розыскной собаки Александр Суходол. Работников милиции встретила заплаканная хозяйка и сочувствующая толпа: женщины, двое-трое мужчин. Мальчишки восторженно раскрыли рты, не спуская глаз с огромного красавца Клауса.

— Вот это собака! Она и с тигром справится.

При виде могучего пса перестала всхлипывать обворованная хозяйка.

Клаус уверенно натянул поводок. В комнате он обнюхал разбросанные на полу вещи, кровать, диван, потом вывел на улицу.

— Нюхал след! Нанюхал! — радостно орали мальчишки. — Теперь вору не уйти! Разыщет!

— Слава те господи, — проговорила совсем успокоившаяся хозяйка.

Клаус сделал круг по двору и потянул в сарай. Александр удлинил поводок. И в это же время собака рванулась вперед, вырвала поводок из рук. А через мгновение из сарая со страшным ревом метнулся грязно-пестрый кот. За ним Клаус. Кот подбежал к углу дома и стремительно шмыгнул наверх. Красавец Клаус со злобным лаем неистово метался внизу.

— Уберите своего волка! — снова заголосила хозяйка. — Тут обокрали, а теперь еще и кошку загубят.

Александр пытался поймать волочившийся поводок собаки, но пес не давался.

— Вот тебе и тигра-а! — лукаво протянул цыганистый парнишка и, заложив два пальца в рот, оглушительно свистнул.

Несколько раз проводник пытался заставить собаку взять след, но глупого Клауса интересовал только кот.

— Садитесь вместе со своим «бобиком» в машину и уезжайте, — сердито шепнул следователь Александру, хмуро поглядывая на смеющуюся толпу.

«Настоящая» собака

Каждая собака имеет свой характер. Если Клаус был закоренелым флегматиком, то подросший к этому времени Джульбарс — злобным и неласковым. Он признавал одного Александра. Неохотно выполнял команды, а однажды так хватил клыками учителя, что тому пришлось бюллетенить.

— Не получится из него настоящей ищейки, — пророчествовали товарищи Александра.

Когда на улице Чапаева обокрали квартиру, Александр первый раз взял Джульбарса на место происшествия.

Собака обнюхала оброненную вором в квартире женскую кофточку и уверенно взяла след. Остались позади улицы Октябрьская, Шаумяна, а Джульбарс по-прежнему туго натягивал поводок, не обращая внимания на многочисленных прохожих. Вблизи улицы Красной собака резко метнулась во двор. Около забора, в углу, под старым листом фанеры лежал спрятанный вором узел с вещами. Радостно забилось сердце проводника: «Нет, это не Клаус. Настоящая собака, с хорошим чутьем, умная».

Но ликование Суходола прошло быстро. Джульбарс вывел на улицу Коммунаров и направился… прямо в Первомайский райотдел милиции. У входа в отдел Александр силой удержал Джульбарса.

— Вора среди сотрудников ищешь? — смеялись милиционеры и дружинники, наблюдавшие за этой сценой.

Джульбарс громко лаял и рвался в помещение. «Будь что будет. Все равно позор…» Александр ослабил поводок. Джульбарс прошел мимо опешившего дежурного лейтенанта и заскреб когтями дверь комнаты, где находились задержанные.

— Убери своего кобеля, — оправился от удивления дежурный, — Там в комнате арестованные.

— Откройте, пожалуйста, дверь, — попросил Александр.

Лейтенант пожал плечами и открыл замок. Джульбарс с глухим рычанием бросился к низкорослому мужчине. Тот испуганно поднял руки:

— Отведи чертову собаку. Все расскажу…

При последующем допросе Низкорослого выяснилось, что это был опытный вор-гастролер. Обокрав квартиру на улице Чапаева, он спокойно направился к автовокзалу. По пути, заметив милицейскую машину с собакой, понял, что хозяева уже заявили о краже. На автостанции его могли задержать. Поэтому вор торопливо спрятал вещи, после чего вышел на улицу и умышленно устроил скандал, за что его и задержали сотрудники Первомайского отдела.

Эстафета

Среди преступников бытует мнение, что служебную собаку различными уловками можно сбить со следа. Одно из средств, которое они используют, — табак. Махоркой преступники засыпают свои следы.

В воскресенье Александр Суходол выехал на место происшествия в станицу Динскую. Джульбарс быстро освоился с обстановкой и взял след. Но не успела собака пройти полсотни метров, как зачихала и недоуменно посмотрела на своего учителя, будто хотела спросить: «Что же это такое, неприятное?»

Внимательно присмотревшись, Александр увидел на траве табачную пыль. И он пошел сам по четко видимому следу. Через двадцать-тридцать метров табачная дорожка кончилась, и Джульбарс снова взял след. Вскоре снова появилась табачная дорожка, и эстафета перешла к Александру. Так продолжалось довольно долго.

Десятки километров прошел лесами и полями по следу Александр Суходол с собакой. След закончился в Краснодаре на одной из трамвайных остановок. Джульбарс снова смотрел озадаченно на своего хозяина.

«Преступление совершилось в воскресный день… След потерялся на остановке поблизости от базара. Преступники хотят сразу же после кражи продать вещи, хотят поскорее избавиться от украденного, от улик», — к такому выводу пришел Суходол.

В инструкции по применению служебных собак есть термин — «свободная выборка». Это значит, что собака выбирает — находит преступника среди множества людей. Единственным ориентиром для нее в подобных случаях является запах, который вел ее по следу. Но подобная выборка производится среди десятка, в крайнем случае — двух десятков людей.

Базар был в самом разгаре. Гул. Яблоку негде упасть. И все-таки Александр решил применить собаку. Он верил в способности своего питомца.

— Собачку не продаешь? — зубоскалили женщины. — Во двор бы ее на цепочку… А милиционер ничего, красивый, сероглазый, только росточком мал…

Прошел час, второй, третий. Гудели ноги — чувствовались километры, пройденные от Динской до Краснодара. Александр прислонился к забору, и в это же время, как струна, натянулся поводок. Шерсть стала дыбом на загривке Джульбарса. Лохматый верзила метнулся в сторону и заорал неистово. Джульбарс вцепился в его штаны. В руках верзила держал дамское пальто. Жулик был задержан с поличным.

Не один десяток преступлений раскрыл старший лейтенант милиции Суходол со своим верным помощником. Джульбарс уже окончил свою службу. Суходол работает с другой собакой, но он всегда вспоминает щенка, который любил сметану, а впоследствии стал такой замечательной ищейкой.

Кузьмич

Старшему оперуполномоченному уголовного розыска Динского райотдела милиции Михаилу Кузьмичу Лукьянову за пятьдесят. В милиции он четверть века. Голова белехонька. А кажется, совсем недавно волосы блестели, как крыло грача. И звали его — Миша. Теперь называют Кузьмич.

ОКУРОК «КАЗБЕКА»

Колхозники станицы Елизаветинской сообщили в милицию, что в плавнях кто-то прячет двух лошадей. Кузьмич выехал на место. Он хорошо знал эти труднопроходимые места: не раз еще мальчишкой пробирался среди могучих камышей, пугаясь скорбного крика цапель и стремительного вылета уток.

Кузьмич несколько раз провалился, пока добрался до того места, где паслись кони. Тонконогая вороная кобыла тревожно навострила уши. Рыжий жеребец с белым хвостом оказался смелее, неловко перебирая спутанными ногами, он подскакал к облепленному с ног до головы грязью человеку и начал тыкаться розовыми губами в его руку, явно выпрашивая подачку.

Кузьмич мог перегнать лошадей в милицию, и в конце концов хозяева нашлись бы. Но главная задача работника милиции не в этом. Надо установить — кто украл?

Еще засветло Кузьмич вернулся в Елизаветинскую и собрал своих помощников-дружинников. Один из них, Николай Арнаутов, рассказал, что вчера был в станице Кореновской, где узнал о краже двух лошадей: вороной кобылы и рыжего белохвостого жеребца. Итак, чьи лошади — вопрос был ясен.

Валентина Парамина посоветовала присмотреться к цыгану Василию Юренко. В последнее время он часто куда-то выезжал из станицы, возвращаясь, собирал своих дружков и пьянствовал по нескольку дней.

Кузьмич беседовал с Юренко уже второй час. Тот курил толстые папиросы «Казбек» и хитро улыбался, отвечая на вопросы.

Юренко все ждал, что его спросят о лошадях, и, не дождавшись, решил: «Ничего не знает этот седоголовый милиционер… сегодня надо увести лошадей из плавней. Сдать из рук в руки покупателю. И дело с концом».

— Закури, начальник, — протянул пачку с «Казбеком» Юренко.

— Спасибо, я к «Северу» привык, — отказался Кузьмич, удовлетворенно отмечая, что Юренко ни о чем не догадывается, сегодняшний разговор станет для него обязательно толчком к действию.

— Вот что, Юренко, — подытожил он разговор. — Устраивайся на работу. Я сегодня уезжаю к себе в Динскую. Дней через десяток наведаюсь. Не послушаешь совета, вини только себя. Предупреждать и уговаривать не будем. Выселим, как тунеядца…

Оперативный работник уезжал попутной машиной. На околице ему помахал коричневой лапищей Юренко:

— Доброго пути, начальник! Через недельку в гости приезжай. Угостим на славу.

Чем ближе к полночи, тем ярче становятся звезды. Юренко ехал верхом на белохвостом коне, держа в поводу резвую вороную. Он думал о том, как ловко зарабатывает большие деньги. Улыбался в душе над простоватым седоголовым милиционером, который курит папиросы «Север». Юренко осталось проехать по камышам несколько десятков метров. Он, не прикуривая, размял в пальцах папиросу. В это время крепкие руки взяли лошадь под уздцы.

— Кузьмич?! — вздрогнул Юренко. — Ну и дела…

Рядом с работником милиции стояли трое дружинников.

— Много куришь, Юренко, — откликнулся Кузьмич. — И все папиросы одной марки — «Казбек». Даже в Кореновской, на конюшне, где стояли эти лошади, твой окурок нашли.

— Поймал, начальник, — уныло опустил голову вор.

ДЫРКА В ЗУБАХ

В милицию буфетчица Андреева прибежала рано утром. Растрепанная, краснощекая, слезы-горошины по щекам:

— Обокрали буфет… продукты, деньги стащили!

Дежурный по милиции направил ее к Кузьмичу. В его кабинете Андреева кричала зло, будто виноваты в случившемся были работники милиции:

— Сторожей нет, буфеты не охраняются! Все на сознательность хотите, вот и пожалуйста. Боком выходит эта сознательность!

Она, конечно, не знала, кто украл и когда. Да и откуда ей знать? Воры же не докладывают.

Андреева большой ладонью терла красную щеку. На среднем пальце тускло поблескивало золотое кольцо.

— Вы замужем? — неожиданно спросил Кузьмич.

— Незамужняя, — ответила и удивилась странному вопросу Андреева.

Работники милиции всегда делают осмотр места, откуда совершена кража. Для них очень важно, чтобы никто из любопытных не дотронулся ни до одного предмета на месте совершения преступления, не нарушил следа преступников.

В буфете царил беспорядок: разлитый томатный сок на полу, плавающие в нем пачки «Беломора», конфеты, шоколад. Ребятишки, давившие нос о стекло буфета, видели, как Кузьмич несколько раз щелкал фотоаппаратом, брал и тщательно рассматривал все, что валялось на полу.

А пионер Колька Лосев обратил внимание, что работник милиции особенно тщательно рассматривал надкушенную шоколадную плитку. Ни в буфете, ни около не оказалось замка от дверей. Куда он мог деваться? Не унес же его вор с собой? Найти замок Кузьмич поручил Кольке с ребятами.

— Глаза у вас острые, — улыбнулся он. — Пошукайте вокруг.

Колька разделил всех ребят на группы. Искать замок оказалось делом скучным и нудным. Витька и Генка потихоньку смотались домой. Колька нашел замок в бурьяне. Совсем целенький, и Кузьмич в присутствии всех пожал ему руку…

В кабинете председателя Совета работника милиции уже ждали дружинники. Он, как обычно, говорил кратко:

— Скорее всего кражу совершил кто-то из местных жителей. Приезжий вряд ли позарится на буфет… При осмотре мне показалось странным: слишком уж все переворочено, и замок целый. Есть важная зацепочка. Преступник, побывавший в буфете, не имеет одного верхнего зуба. Это я установил по надкушенной шоколадке. — Кузьмич показал ее всем.

Предположений и догадок было высказано много. Тракторист Андрей Клюев предложил обыскать все лесополосы вокруг совхоза, а Олег Головко — арестовать бабку Костиху, которая года два назад скупала краденое.

Особенно Кузьмича заинтересовали сведения дружинников о буфетчице Андреевой. Оказывается, она вела разгульную жизнь, покупала дорогие вещи и дружила с Володькой Фрольченко, которого не раз замечали в мелких кражах. Кузьмич попросил дружинников вызвать его.

Рабочий совхоза Фрольченко прошел к столу и только тогда поднял немигающие глаза на работника милиции.

— Ты почему пьяный, даже сейчас, в рабочее время? — спросил Кузьмич.

— Не на ваше пью, — ощерился Фрольченко.

«Зуба нет… верхнего, — отметил Кузьмич. — Дырка между зубов!»

— Ну, и не на собственные, Фрольченко… Государственное пропиваешь.

— А это еще доказать надо! На пушку берете! Привыкли в милиции. Меня пугать нечего. Честно зарабатываю.

— Нет, не на пушку. Вот шоколад… ты откусил и метку оставил. Зуба-то нет у тебя.

— Да разве я один виноват?! — заорал Фрольченко и тут же спохватился, замолчал.

Но было уже поздно…

Буфетчица Андреева снова рыдала, растирая толстой ладонью красные щеки.

— Кольцо снимите, — попросил Кузьмич. — Вы его на краденые деньги приобрели. И расскажите, как докатились до такой жизни.

Андреева любила пожить на широкую ногу. Часто брала деньги из выручки. Скоро она убедилась, что растратила слишком много. Вот тогда и познакомилась с вором Фрольченко. Пригласила его к себе и, когда Фрольченко захмелел, предложила ограбить буфет.

В полночь они вдвоем пробрались к буфету, своим ключом Андреева открыла замок. Фрольченко положил его в карман и позднее выбросил. Андреева постаралась навести беспорядок: разлила томатный сок, разбросала папиросы, конфеты. Фрольченко в это время посматривал на свою подружку и уплетал шоколад. Одну плитку, надкусив, обронил на пол прямо в сок и поэтому не поднял. Ее-то и нашел Кузьмич.

При обыске на квартире преступников обнаружили ящик водки, много шоколада, деньги.

Последнее преступление года

Происшествие у поселка Афипского

Большие стенные часы в темном ореховом футляре пробили десять. Начальник уголовного розыска Трофим Михайлович Емец собрал со стола бумаги и спрятал их в старинный массивный сейф, потом выключил настольную лампу и на минутку подошел к окну. Краснодар готовился к встрече Нового года. В стеклах здания напротив плясали разноцветные огни невидимой полковнику елки. По тротуарам, мостовой шли люди, пели, смеялись. В праздничной толпе медленно пробирался, припушенный легким снежком, троллейбус.

Шесть лет подряд Трофим Михайлович не встречал Новый год дома. Так случалось, что обычно в эту ночь полковнику было не до праздника.

Сегодня впервые ничего не произошло, и он предвкушал удовольствие встретить Новый год с семьей. Трофим Михайлович только сейчас вспомнил, что так и не купил цветные лампочки для елки, и озадаченно почесал затылок, зная, что жена обязательно укорит: «По дому тебе, Трофим, нельзя поручить даже мелочи — обязательно забудешь».

Зазвонил телефон. «Наверное, жена беспокоится». Полковник снял трубку.

— Докладывает дежурный по управлению майор Воронов, — послышался знакомый Трофиму Михайловичу голос. — Около моста через реку Афипс обнаружен труп неизвестной женщины.

Дежурный помолчал немного и хрипловато добавил:

— На место происшествия посылаю проводника со служебно-розыскной собакой, эксперта, из уголовного розыска старшего лейтенанта Серебрянникова.

«Вот тебе и опять Новый год», — вздохнул полковник и тут же сказал:

— С оперативной группой поеду сам. Вызовите машину к подъезду.

Краснодарцев не часто балует снег в Новый год: бывает так, что в праздничные дни идут дожди, а то солнце выглянет и засветит ярко, по-летнему. Но в этом году снег покрыл землю, дома, деревья. И город стал еще красивее: даже старенькие одноэтажные домишки выглядели нарядно.

Машина вырвалась из праздничных улиц на Новороссийское шоссе.

— Всем радость, а кому-то горе, — проговорил Василий Серебрянников.

— Я бы этих бандитов публично на площади вешал, при всем честном народе, — пристукнул ладонью по баранке шофер.

Эксперт, низенький крепыш Тарышев, и проводник служебной собаки пожилой украинец Вишня не поддержали разговора.

Промелькнул пригородный поселок Энем. Трофим Михайлович, закуривая, чиркнул спичкой. Желтоватое пламя на миг вырвало из темноты его усталое, в морщинках лицо. Тридцать лет назад пришел он в милицию. Начинал с рядового милиционера. И не было ночи, что бы выспался по-настоящему, не было дня, чтобы провел спокойно. Даже в выходной всегда ждал вызова, звонка. Однако, размышляя подчас о себе, он не мог представить свою жизнь как-то иначе.

Около моста их уже ждали начальник районного от дела милиции капитан Соснихин, председатель поселкового Совета Пименов, одетый в меховую куртку и шапку-ушанку.

— Товарищ полковник, к трупу мы не подходили, ждали вас, — доложил Соснихин, — только осмотрели вокруг. Женщина убита недалеко отсюда, на обочине шоссе. Преступник волоком оттащил труп к обрыву реки и сбросил.

Докладывая, Соснихин включил фонарик и отошел немного в сторону. Все последовали за ним. На обочине дороги лежала небольшая куча булыжника, в снегу темнели пятна крови. Тут и там виднелось множеств вмятин, след падения.

— Обнаружили-то как, — начал объяснять председатель поселковогоСовета. — Автобус рейсовый шел из Новороссийска в Краснодар. Колесо у него спустило в этом месте. Шофер попросил пассажиров выйти. Один гражданин отошел от дороги к обрыву, к речке, и увидел убитую. Ну, знаете, как это бывает: все остальные пассажиры, а их было человек пятьдесят, — туда. Тут еще машины останавливались. В общем, народа около убитой побывало много, вот и затоптали следы.

И все же Емец приказал пустить собаку по следу, хотя и не надеялся на успех. Овчарка заметалась от дороги к берегу реки. Несколько раз она выводила к вылощенному автомобильными шинами шоссе и наконец, жалобно повизгивая, села.

— Не возьмет след, — тяжело вздохнул проводник.

Трофим Михайлович попросил шоферов — своего и приехавшего с Соснихиным — поставить машины так, чтобы свет фар освещал место, где лежал труп. Все гуськом спустились под обрыв. Убитая лежала в пяти-шести метрах от мрачно поблескивающей воды. На ней была серая пуховая шаль, короткий плюшевый жакет, резиновые сапожки. Подойдя ближе, даже видавшие виды работники милиции остановились: голова, лицо женщины были безжалостно обезображены. Теперь ее не узнали бы даже близкие.

— Да-а… тут и профессор Герасимов помочь не сможет в опознании, — озадаченно протянул Серебрянников.

Рядом с трупом лежал пудовый остроугольный булыжник. И неспециалисту было бы ясно, что именно этим камнем преступник убил женщину.

В карманах убитой не оказалось никаких документов. Только небольшой коричневый кошелек — в нем двадцать девять рублей и два трамвайных билета Краснодарского трамвайно-троллейбусного управления. Поблизости от убитой обнаружили мужскую домашней вязки белую рукавицу.

Эксперт сфотографировал труп, отдельные участки места происшествия. Тщательно осматривали его работники милиции, но не обнаружили ничего, заслуживающего внимания.

— Давайте, товарищи, обменяемся мнениями, — предложил полковник. — Вам слово, старший лейтенант.

— По-моему, убийство совершено с целью ограбления, — будто ждал, что к нему обратятся, быстро ответил Серебрянников. — Но грабителю, видимо, кто-то помешал осмотреть карманы своей жертвы.

Серебрянников протянул руку в сторону близко помигивающих огоньков поселка Афипского:

— Люди здесь наверняка часто ходят: они и помешали.

— Я тоже так думаю, — согласился эксперт.

— Женщина находилась со знакомым человеком, — продолжал Василий. — Не пойдет же она с первым встречным в такое довольно уединенное место.

— Хитер убийца, — вмешался председатель сельского Совета. — Специально так женщину искалечил, чтобы его не нашли.

Емец, не перебивая, выслушал мнения всех. Сам он пока не пришел ни к какому выводу. Не убедили его и слова помощников.

Емец вытащил из кармана большой блокнот, карандаш и быстро написал на листе:

«31 декабря, в пяти метрах от реки Афипс Северского района Краснодарского края был обнаружен труп неизвестной женщины в возрасте 25—30 лет, с сильным повреждением головы и лица, в связи с чем установить личность потерпевшей не удалось. Приметы убитой: среднего роста, волосы темно-русые. Одета: плюшевый жакет черного цвета, серая пуховая шаль, резиновые сапожки.

На месте происшествия обнаружена мужская рукавица белая, домашней вязки, с левой руки. Прошу проверить, не поступало ли в милицию заявление о пропавшей женщине с указанными приметами.

О результатах проверки срочно сообщить».

— Товарищ Соснихин, — обратился Емец к начальнику Северской милиции, протягивая написанное, — поезжайте к себе, срочно размножьте эту бумагу и разошлите во все органы милиции края и соседние области. Эксперт с проводником возвращаются домой, труп завозят в морг. Ну, а мы с товарищем Серебрянниковым пройдемся пешком в Афипский. Здесь близко.

Полковник хорошо понимал, что поиск надо начинать по горячим следам и решил действовать с утра.

Сколько ни уговаривал работников милиции Пименов отдохнуть до утра у него дома, они все же остались до рассвета в Совете.

Василий подмостил под голову валик дивана и скоро сладко засопел.

Емец не спал. Он размышлял о случившемся. Почему-то ему казалось, что преступление совершено мужем убитой или близким знакомым. «Преступник обезобразил лицо жертвы. Для него важно скрыть, кто убит. Запутать нас. Он в этом заинтересован…»

Василий вскрикивал сонно, метался. Полковник встал, на цыпочках приблизился к старшему лейтенанту, осторожно укрыл своим кожаным пальто.

Скоро в разных концах поселка закричали петухи. Стало сереть, начали вырисовываться очертания домов.

Сотрудники милиции решили в первую очередь побывать в домах, расположенных ближе к реке, а следовательно, и к месту происшествия. Они обошли не менее полусотни домов, пока наткнулись на старушку, которая рассказала:

— Часов эдак в пять-шесть я ехала домой из Краснодара на попутной машине. Шофер-то в ней наш, афипский — Гришка Сомов. Но вы не подумайте, он наш-наш, а уж обязательно ему полтинник уплати. Так вот, подъезжаем это мы к мосту, а на обочине дороги стоит военный человек и с ним женщина, невысоконькая такая. И страсть как они между собой ругаются. Кричат, руками машут. Поглядели мы на них, не остановились. Потом я уж домой приехала. И вскорости понесла корм поросенку. Маленький он у меня, поросенок-то, а я за него на базаре на той неделе двадцатку отдала. Страсть какие стали дорогие поросята!

— А дальше? — поторопил Серебрянников.

— Дальше, значит, вышла я на крыльцо и слышу с речки крик такой горестный: «Помогите!» У меня аж ведро из рук вывалилось. Постояла, никто больше не кричит. Подумала я о том военном, что с женщиной у моста ругался. Думаю: может, обижает ее. Народ ведь пошел страсть какой нервный.

— Мамаша, а во что была одета женщина? Которая у моста с военным стояла? — спросил Трофим Михайлович.

— В черное во что-то, сынок. А военный — в шинели обыкновенной. Высокий такой, статный человек.

Старушка добросовестно старалась вспомнить что-нибудь, но напрасно. Зато шофер, Григорий Сомов, оказался более наблюдательным.

— Военный высокого роста, — рассказывал он, — был одет в серую армейскую шинель, шапку. На его погоны я не обратил внимания, а может, их и не было вовсе. Лица его я не видел: он спиной к машине стоял. На руках у него, помнится, были или перчатки, или рукавицы белые. А женщина с ним стояла невысокая такая… По-моему, молодая. Какое-то черное полупальто на ней и резиновые сапожки…

Трофим Михайлович и Василий переглянулись: бесспорно, речь шла об убитой.

Первая зацепка

Через два дня после случившегося Трофим Михайлович и Василий опять были в Афипском. Сотрудники милиции снова ходили по домам, беседовали с работниками Совета, с жителями поселка. Но никто не знал и не видел мужчины в армейской шинели с женщиной среднего роста, одетой в плюшевый жакет.

Перед отъездом Трофим Михайлович предложил Василию поехать на железнодорожный вокзал: скоро должен проходить пригородный поезд, и полковнику хотелось посмотреть, не появится ли кто-либо из его старых «пациентов» после отсидки. На маленьком перроне царило оживление. Мальчишки шумно катались по застывшему льду лужиц, степенно покуривали мужчины, хлопотали женщины с тяжелыми корзинами.

Прогуливаясь по, перрону, офицеры милиции обратили внимание на высокую женщину в черной шали, которая громко рассказывала стоявшим около нее, по-видимому, знакомым:

— Вы подумайте только: сестра должна была приехать тридцатого, вместе думали встретить праздник, а нет и по сегодняшний день. Уж не случилось ли что с ней?! Не знаю, что и подумать…

Трофим Михайлович и Василий подождали, пока женщина останется одна, потом полковник, отрекомендовавшись, спросил:

— В милицию вы не обращались по поводу розыска сестры?

— Нет, чего в милицию-то! — округлились глаза женщины. — А вы откуда знаете-то все?

— Вы громко рассказывали, мы и услышали.

— Моя сестра не какая-нибудь мошенница — инженер! В милициях ей делать нечего.

— Вы нас неправильно поняли, — успокоил Трофим Михайлович. — Просто к нам часто обращаются граждане. И мы помогаем… ясность вносить. Я вам посоветую, если сестра не приедет еще день-другой, приходите ко мне. Кстати, скажите фамилию сестры и адрес.

— Одна у нас фамилия — Погореловы, а зовут ее Теодора Владимировна. На Украине она проживает, в городе Николаеве.

— Товарищ Погорелова, нам фотография вашей сестры нужна, — тронул легонько за руку женщину Емец. — У вас не найдется?

— А что она натворила? Что наделала?

Долго пришлось успокаивать и буквально уговаривать Погорелову, пока она согласилась дать фотографию сестры.

Снимок оказался любительский, но доброкачественный. С фотографии на Трофима Михайловича доверчиво смотрела женщина лет тридцати, с красивым узлом волос на голове. «Может быть, она убита?» Догадки окрепли, когда сотрудники милиции, осторожно выведывая приметы Теодоры, установили, что она среднего роста, а волосы, как и у убитой, темно-русые.

Следствие продолжается

Старший лейтенант Серебрянников побывал в трамвайно-троллейбусном управлении, по номерам билетов, обнаруженных у убитой, установил, что билет продала кондуктор Сысоина около десяти часов утра между остановками «улица Ленина» и «Советская».

Сысоина в этот день не работала, и Василий решил побывать у нее дома.

Работники милиции хотели предъявить кондуктору трамвая на опознание фотографию Погореловой Теодоры и таким путем выяснить, не ехала ли она в трамвае Сысоиной тридцать первого декабря.

Сысоиной дома не оказалось, Василию пришлось долго ждать ее. Он бродил по улице, прислушиваясь, как поскрипывал под ногами снежок. «Предположим, что Теодора Погорелова приехала из Николаева в Краснодар тридцать первого утром, — размышлял Серебрянников. — Стоп: приходил ли утром какой-либо поезд, на котором можно добраться из Николаева в Краснодар?..» Серебрянников полистал находившийся всегда в его папке железнодорожный справочник. Оказалось, утром в Краснодар из Николаева приехать было вполне возможно.

«В пути Погорелова, — продолжал рисовать начатую картину старший лейтенант, — знакомится с военнослужащим. Он ей очень нравится. Военный любезен и в то же время подает серьезные надежды. Он говорит, что едет домой в отпуск. Погорелова приглашает его на два-три дня к сестре в поселок Афипский. Тот согласен. В Краснодаре они высаживаются. Бандит с самого начала хочет завладеть чемоданом Погореловой. Теодора со своим знакомым садятся на привокзальной площади в троллейбус, доезжают до улицы Мира, пересаживаются в трамвай. Погорелова берет у Сысоиной два билета. Они доезжают до моста через реку Кубань. Потом садятся на попутную машину или автобус. Едут. Погорелова говорит своему спутнику, что скоро Афипский. Ехать туда преступнику нежелательно: его планы могут сорваться. Он предлагает Погореловой выйти из машины и пройтись пешком. Она необдуманно соглашается. Около моста, улучив момент, когда шоссе пустынно, преступник хватает камень. Это замечает Погорелова. Ей все сразу становится ясно, в испуге она кричит: «Помогите!». Ее крик слышала старушка. Убийца наносит камнем страшный удар в голову. Потом сбрасывает ее труп с обрыва к реке и, прихватив чемодан, скрывается…»

— Вы меня ждете? — прервала размышления старшего лейтенанта веселая розовощекая женщина. — Моя фамилия Сысоина.

— Да, да, — подтвердил Серебрянников.

Следом за Сысоиной Василий прошел в маленькую квартиру. Старший лейтенант изложил Сысоиной сущность дела и протянул фотографию Погореловой.

— Тридцать первого декабря я работала на трамвае второго маршрута, — задумчиво отвечала румяная Сысоина. — Только, знаете, за день народа столько проходит, что разве упомнишь. Не видела я эту женщину.

— А вы все же подумайте. Женщине лет тридцать, среднего роста. Одета она была в серую пуховую шаль и плюшевый жакет. Вместе с ней мог ехать военный в шинели, высокий. Скорее всего они садились в ваш трамвай на улице Мира.

— Нет, — извиняющимся тоном отвечала кондуктор, — и рада бы вам помочь, но не помню таких людей.

В управление милиции Василий возвращался расстроенный: целый день пропал даром. Он ругал в душе Трофима Михайловича: «Почему сразу было не предъявить на опознание труп этой Погореловой. Если убитая ее сестра, так она бы узнала. На то она и сестра. Ну, а если не опознала, тоже бы ясно было: продолжать поиск. Полковник одно твердит: «Нельзя человеку наносить травму, пока ты не убежден, что поступаешь правильно». Время только тянем.

Новости из Николаева

Дежурный по управлению принес Емцу полученный из Николаева ответ на запрос:

«Погорелова Теодора Владимировна работала в г. Николаеве инженером-мелиоратором, проживала в общежитии по ул. Фрунзе, 97, комната 2. Двадцатого декабря она уволилась с работы, в связи с выездом в Краснодарский край. Двадцать пятого декабря Погорелова выехала из г. Николаева в поселок Афипский. При опросе знакомых Погореловой установлено, что в последние дни она часто встречалась с военнослужащим по имени Миша, который находился в г. Николаеве в отпуске.

Фамилию Миши и тех, к кому он приезжал в Николаеве, а также номер воинской части нам установить не представилось возможности.

Для сведения сообщаем приметы Миши: высокого роста, черноволосый, лицо продолговатое, брови густые, нос прямой, губы тонкие, возраст 35—40 лет. Всегда был одет в военную форму пехотинца. Воинское звание — старший сержант».

Трофим Михайлович пригласил Серебрянникова.

— Читай вот, — протянул он телефонограмму. Василий быстро пробежал глазами написанное и поднялся.

— Разрешите идти готовить командировочные документы, товарищ полковник?

— Куда? — в свою очередь спросил тот.

— В Николаев.

— Рано, старший лейтенант. Сначала вызовите гражданку Погорелову из поселка Афипского, допросите ее официально о внешности, приметах сестры. Потом предъявите ей труп для опознания. Тогда и о командировке речь поведем.

Уже дойдя до дверей, Серебрянников повернулся:

— Товарищ полковник, мы же теряем время. Ведь вы сами говорили, что в этих случаях каждый день против нас: преступник заметает следы. «Мишу» надо искать, и я уверен: найду его в Николаеве.

— А я разве говорю, что искать его не надо? Обязательно. Но прежде чем искать, прежде чем назвать его убийцей, следует иметь основания.

Василий откозырял и плотно прикрыл за собой дверь. Он уважал полковника, преклонялся перед его опытом, больше того — любил, но часто ему казалось, что тот слишком медлит там, где надо действовать…

После обеда Серебрянников снова был в кабинете полковника. По его лицу Трофим Михайлович догадался, что старший лейтенант выяснил что-то важное.

— Садись, рассказывай, Василий Осипович, — кивнул Емец на кресло у стола.

— Погорелова в убитой твердо опознала свою сестру, товарищ полковник. Она помнила особые приметы: на левом плече у нее было родимое пятно, а на правой руке ниже локтя шрам — это еще в детстве Теодора стеклом сильно порезала руку. И, конечно, опознала по росту, по телосложению, по цвету волос.

— Сколько не виделись сестры? — поинтересовался Емец.

— Пять лет. Но зато до этого они долго жили вместе. У меня никаких сомнений.

— Ну что ж, раз сомнений нет, собирайся в командировку в Николаев. И найди «Мишу» хоть под землей.

Удача

В Николаев старший лейтенант Серебрянников приехал вечером, но, несмотря на это, довольно быстро разыскал женское общежитие, в котором жила недавно Погорелова. Он постучался в комнату.

— Войдите! — крикнули из-за дверей.

У стола, заваленного книгами, сидела худенькая, коротко стриженная девушка в темном спортивном костюме.

— Валя Лугова, — назвалась она, возвращая удостоверение Серебрянникову.

Василий почти не задавал ей вопросов. Лугова рассказывала охотно и как раз то, что особенно интересовало его.

— С Теодорой я прожила вместе два года. Нельзя сказать, чтобы мы были закадычными подругами, но жили дружно. Миша, о котором вы спрашиваете, раза три приходил при мне. Звание у него старший сержант: Тогда же я и узнала от Теодоры, что он сверхсрочно служит в армии. Как его фамилия и где он живет, я не знаю. Понимаете… много рассказать о нем я не могу: обычно, когда он приходил, я старалась уйти. Да и Миша, как правило, задерживался в общежитии недолго. Теодора мне говорила, что она поедет в поселок Афипский, там у нее живет родная сестра. Она хотела устраиваться на работу в Краснодаре. Уехала Теодора 25 декабря… Я уже это второй раз рассказываю, — пояснила Лугова. — До вас участковый милиционер приходил, тоже спрашивал. Может быть, случилось что с Теодорой?

— Мы интересуемся личностью Миши, — уклонился от ответа Серебрянников. — Валя, а вы не скажете: они вместе уехали?

— Теодора мне сказала, что она поедет одна.

— Как же мне найти этого Мишу? — вполне серьезно спросил Валю Серебрянников.

— Не знаю, — пожала она плечами.

Старший лейтенант так же, как это делал в трудные минуты Емец, прошелся по комнате и опять обратился к Вале:

— Валя, а что, если собрать девушек вашего общежития? Скажем, хотя бы с первого этажа, и поговорить с ними? Девчата народ глазастый. А тут военный, да еще не раз приходил. Может быть, и помогут его найти.

— Я сейчас соберу всех, кто есть в комнатах, в красный уголок, — энергично тряхнула короткими волосами девушка.

Через несколько минут в зале собралось человек сорок. Все с жадным любопытством смотрели на старшего лейтенанта.

— Товарищи, — начал Серебрянников, — я извиняюсь, что побеспокоил вас, но дело не терпит отлагательств, и я постараюсь быть кратким.

— Послушаем, — непонятно почему улыбнулась яркая крашеная блондинка в красной кофте, сидевшая в первом ряду.

— У вас в общежитии до недавнего времени проживала Теодора Погорелова. Многие из вас, конечно, знают ее.

— Знаем! Знаем! — подтвердили из зала.

— В последние дни, перед отъездом, у нее бывал военнослужащий, старший сержант. По всей вероятности, кое-кто из вас видел его.

— Как же такого симпатичного мужчину не заметить! — хохотнули в задних рядах.

— Вот я и собрал вас сюда, чтобы вы помогли мне найти этого симпатичного мужчину.

— А что он — преступник? Украл что-нибудь? — поинтересовалась яркая блондинка.

— Пока я вам не могу ответить на этот вопрос. Мы его ищем, чтобы выяснить одно очень важное дело. И у меня к вам большая просьба: помогите. Может быть, кто-нибудь захочет со мной поговорить наедине, пожалуйста, я пробуду здесь с полчаса.

В рядах наступила тишина. Потом все дружно и довольно торопливо встали, направились к выходу.

— Много тут всяких ходит, — проходя мимо Серебрянникова, сказала невысокая толстушка. — Каждого не узнаешь.

Старший лейтенант полистал подшивки газет, прочитал один небольшой очерк. В комнате никто не появлялся, и, посидев еще немного, Серебрянников решительно встал.

На дворе дул холодный ветер с моря. Небо было покрыто тучами, моросил мелкий дождь. Василий дошел до угла общежития, когда услышал за спиной крик:

— Товарищ! Товарищ! Подождите.

К нему подбежала девушка. Вглядевшись, он узнал блондинку в красной кофте.

— Я вас уже минут десять ждала и не знаю, как просмотрела. Пойдемте вот сюда, под навес.

Они остановились у одного из заколоченных подъездов общежития. В это время мимо прошла машина с включенными фарами. Яркий свет на миг вырвал из темноты лицо блондинки. Старший лейтенант заметил, что та плачет. Желая дать девушке успокоиться, он не торопился ее расспрашивать. Она заговорила сама:

— В чем виноват Михаил? Почему вы его ищете? Скажите мне правду.

— Все, что я мог сказать, я говорил в красном уголке… А вы почему так интересуетесь?

— Михаил — отец моего ребенка, вот почему интересуюсь, — воскликнула девушка.

Катя Волошина, так звали девушку, познакомилась с Михаилом Лубниковым четыре года назад, тогда она жила в пригороде Николаева. Лубников в то время уже служил сверхсрочно в армии. Любовь их оказалась недолгой. Он перестал писать Кате, как только узнал, что она беременна.

— Сын сейчас у моей матери, — рассказывала Катя. — А с Михаилом все кончено, он меня не любит, да и я такого негодяя не хочу знать. В общежитии я его видела вместе с Теодорой Погореловой. Знаю, он и ее обманет. Такой уж мерзавец.

— Адреса Лубникова у вас нет, Катя?

— Есть. Он, правда, старый. Но, кажется, Лубников там еще служит. Я вам принесла его письмо, — Катя протянула Василию солдатский треугольник.

Похороны

Трофиму Михайловичу принесли телеграмму Серебрянникова:

«Преступник установлен. Выезжаю задерживать».

Сегодня должны были хоронить Теодору Погорелову, и Емец решил снова побывать в поселке. Он ехал не из праздного любопытства. Полковник надеялся получить дополнительные сведения о преступлении, да и в его практике встречался не один случай, когда преступники появлялись в том месте, где они совершили свое черное дело.

В 1935 году Трофиму Михайловичу, совсем еще молодому сотруднику уголовного розыска, удалось задержать на похоронах матерого убийцу-кулака по фамилии Глечик.

На допросе Емец спросил Глечика:

— Зачем же ты пришел, ведь знал, что мы тебя ищем?

— Выяснить хотел, что в народе говорят по поводу убийства, — откровенно признался Глечик…

Емец оставил машину около поселкового Совета и пешком направился к Погореловым. У дома стояла большая скорбная толпа. Редкие звездочки снега падали на траурные венки.

Трофим Михайлович внимательно изучал лица присутствующих, но ни одно из них не привлекло его внимания: скорбные, хмурые выражения, как и подобает в таких случаях.

Когда полковник возвращался с кладбища, на улице его окликнул пожилой незнакомый мужчина с длинными прокуренными усами.

— Вы, по-моему, из милиции, — сказал он, здороваясь.

— Да, — удивился Емец.

— Здесь, в поселке, вас знают, вы ведь уже приезжали, — объяснил мужчина. — Моя фамилия Легайло. Я к вам по такому вопросу…

Моя старшая дочка, Василиса, вышла замуж около двух лет назад за Новожилова Семена. Он в то время жил в станице Северской. Вскоре после замужества Василиса с Семеном уехали в Магадан. Первое время у них было все в порядке, а потом… Потом неладно стали они жить: забижать стал Семен мою дочку, и крепко забижать. Вот, почитайте письмо от нее, — Легайло протянул полковнику согнутый вчетверо листок, исписанный четким ученическим почерком. В начале письма были приветы многочисленным родственникам, знакомым, потом шли строки, заинтересовавшие Трофима Михайловича:

«…А как наша жизнь с Семеном сложится дальше — я не знаю. Жить же с ним не могу. Я вам писала, что мы ждали ребенка. Но Семен так зверски избил меня, что произошло большое горе: ребенок родился раньше срока мертвым. Избил меня изверг только за то, что я подала ему подгоревшую яичницу. Не будь, конечно, последнего случая, я бы вам не стала писать, расстраивать вас, хоть и раньше он обижал меня. Теперь, папаня и маманя, не знаю, что мне делать. Скорее всего думаю уйти от Семена и приехать к вам…»

Мужчина, заметив, что Емец окончил чтение письма, заговорил снова:

— Семен, оказывается, недавно один приехал домой к своей матери в Северскую. Я был там два раза: хотел потолковать с ним, подлецом, откровенно, однако ничего не получилось: раз я его не застал, а второй раз он даже не поздоровался со мной и говорить не захотел. А писем от дочки больше нет. Это, что вы читали, — последнее, уже с месяц или более того как пришло. Тревожно что-то мне: как бы не случилось чего…

— Хорошо, мы вам поможем разобраться в этой истории, — пообещал Трофим Михайлович, делая пометки в своей большой записной книжке. — За издевательства над вашей дочерью Новожилов ответит по закону.

Серебрянников действует

Василий прилетел в Прокопьевск вечером. Он быстро разыскал улицу Грибоедова, где проживал Михаил Лубников. Старший лейтенант, конечно, отдавал себе отчет, что брать убийцу одному опасно: такой ни перед чем не остановится, но нельзя было упускать ни минуты. Любое, даже самое маленькое промедление могло дать возможность преступнику скрыться.

Василий остановился около небольшого одноэтажного домика. Во всех четырех окнах горел свет. Через редкие тюлевые занавески было видно женщину в пестром халате. У стола в нижней рубашке сидел красивый мужчина с газетой в руках. «Лубников», — догадался старший лейтенант, сжимая в кармане рукоятку пистолета. Скоро к Лубникову из второй комнаты вышла женщина. Он притянул ее за руку и поцеловал в щеку.

Через минуту Серебрянников был в комнате.

— Лубников, — спокойно назвался мужчина, когда Серебрянников представился. Его явно озадачил приход старшего лейтенанта в такое неурочное время, однако он ничем не выдал этого своего состояния.

— Я прошу вас одеться, — предложил Василий, — и пройти со мной в отделение милиции.

— Завтра нельзя? — поинтересовался Лубников.

— Нет, нужно выяснить кое-что сегодня.

— Миша, зачем? Почему тебя в милицию вызывают? — спросила женщина. Только сейчас по-настоящему Василий обратил внимание на ее внешность, и ее лицо показалось ему очень знакомым, будто где-то он его видел.

— Не беспокойся, — улыбнулся Лубников женщине. — Выясним, это недоразумение. Я скоро вернусь.

— Я с тобой, — умоляюще попросила женщина.

«Какое самообладание!» — невольно отметил Серебрянников и тут же спросил женщину:

— Простите, а как ваша фамилия?

— Погорелова… Ой, простите, Лубникова: еще не привыкла.

— Как? Как? — удивился и растерялся Василий.

— Лубникова.

— Нет, первую фамилию как вы назвали?

— Погорелова Теодора — это моя девичья фамилия, — теперь уже в свою очередь удивилась женщина, приподняв покатые полные плечи.

— Паспорт ваш дайте, — тихо попросил Василий, присаживаясь на стул и догадываясь уже обо всем.

— Пожалуйста, — женщина порылась в стоящей на комоде стеклянной корзинке и протянула паспорт.

— Погорелова Теодора Владимировна, родилась в поселке Афипском Краснодарского края, — прочитал вслух Василий.

В паспорте стоял штамп о регистрации брака с Лубниковым. Теперь Василий понял, почему ему сразу показалось знакомым лицо Теодоры: он видел ее на фотографии, которую дала ее сестра.

Да, сомнений быть не могло, перед ним стояла живая, здоровая младшая Погорелова.

— А в чем дело? — вмешался Лубников.

— В чем дело? — переспросил Василий. — Дело в том, что одну Погорелову Теодору уже похоронили в поселке Афипском.

— Как?! Какую?! — почти одновременно воскликнули супруги Лубниковы.

Василий в нескольких словах объяснил им сущность дела.

Теодора, уткнувшись в подушку, зарыдала:

— Горя-то я сколько принесла сестре! Дура я, дура! Боже мой!..

В эту ночь Василий вместе с Погореловой-Лубниковой выехал в Краснодар. Уезжая, он попросил Лубникова дать телеграмму в поселок Афипский родственникам Теодоры.

Василия настолько ошеломил такой поворот дела, что он долго не мог прийти в себя. Ведь он был совершенно уверен, что они с полковником идут по правильному следу, что преступник уже известен. А теперь выяснилось, что сестра Теодоры ошиблась, опознавая труп.

— Почему же вы не приехали к сестре, как обещали? — спросил он кутающуюся в платок Лубникову. — Вас же ждали, встречали.

— Я действительно хотела переехать в Краснодар поближе к родственникам, — Теодора тяжело вздохнула. — Но так получилось все неожиданно. Михаила я знала всего несколько дней. Предложение же вступить в брак он сделал мне буквально в день моего отъезда и сразу же взял меня с собой. Я не могла написать, боялась: вдруг наш брак окажется недолговечным. Знаете, в жизни может всякое случиться. Думала, поживу месяц, другой, потом и напишу. Зарегистрировались мы с Михаилом уже в Прокопьевске. Я ведь не знала, что получится такая история…

Дорога казалась Василию длинной. Большую часть пути он провел один в коридоре. Не до разговоров было и Лубниковой.

Обычно, когда Василий возвращался из командировки, он прямо по-детски радовался, глядя на первые краснодарские постройки. Ему казалось, что он встречается с хорошими знакомыми. Сегодня же старший лейтенант хмуро посматривал на приближающийся в голубоватой дымке Краснодар.

Старшую Погорелову он заметил на перроне первым и сказал об этом Теодоре. Она быстро накинула плащ, направилась к выходу. Поезд остановился. Погорелова, увидев сестру, с криком бросилась к ней:

— Сестренка! Теодорушка! Живая!..

Новая версия

Полковник внимательно выслушал доклад Серебрянникова о результатах командировки и, прихлопнув ладонью бумаги на столе, протянул задумчиво:

— Да-а-а, старший лейтенант, ни на шаг мы с тобой не продвинулись. Ни на шаг. И понимаешь, во все отделы милиции края не поступило ни одного заявления об исчезновении женщины.

Он помолчал, глядя на хмурое лицо своего помощника, и неожиданно улыбнулся:

— Ты чего голову повесил? Найдем мы преступника, никуда он не денется. А проверять все, что хоть в какой-то мере может нас натолкнуть на след, — мы обязаны… Факт тут без тебя интересный появился. Заслуживает проверки.

Трофим Михайлович рассказал о встрече в поселке Афипском с гражданином Легайло и подчеркнул, что сейчас его зять Новожилов проживает в станице Северской и упорно уклоняется от встречи с тестем.

— Я сделал запрос в Магадан, проживает ли там Новожилова Василиса, — пояснил Емец, — ответа пока нет… Давай так сделаем: поговорим еще раз с Легайло, потом решим вопрос о задержании Новожилова. Он зверски избил свою жену… зверски, — сделал на последнем слове ударение полковник, — такой, как он, мог и убить. Да и пути-дороги этих людей как раз могли привести сюда, к поселку Афипскому. Родители их здесь живут… Как ты считаешь?

Василий, соглашаясь, сказал:

— Возможно, конечно, и это. Вполне возможно. Давайте проверим.

Через несколько минут зеленый милицейский «газик» стрельнул облачком дыма и отошел от управления.

— Надо Легайло расспросить о приметах дочери, — повернулся к Серебрянникову Емец. — Жаль, я этого не сделал сразу. Понимаешь, как-то неудобно было.

В пути полковник задремал. Василий посмотрел на его усталое с желтоватым оттенком лицо, и что-то теплое неожиданно нахлынуло на него.

Работники милиции застали Легайло во дворе. Он провел их в дом. Трофим Михайлович не хотел напрасно волновать родственников Легайло и поэтому тихо спросил:

— Мы одни?

— Да, — вздохнул Легайло, догадавшись, почему его об этом спрашивают.

— Новожилов или дочка что-нибудь вам сообщили?

— Нет… Новожилова захватить дома не могу, и от дочки нет писем.

— Вы знаете, товарищ Легайло, что Теодора Погорелова жива? — поинтересовался Емец.

— Как же, знаю. Весь поселок ходил смотреть на нее.

Глаза Легайло увлажнились, непрошеная крупная слеза прокатилась по его задубелой от ветра щеке. Легайло отвернулся к окну и заговорил:

— Я понимаю, почему вы приехали ко мне, и знаю, что хотите спросить.

— Тогда говорите, — попросил Емец.

— Еще когда я в гробу увидел ту убитую женщину, — тряхнул головой Легайло, — сразу у меня сердце кольнуло. И не только от жалости. Сам не знаю, почему… Ну, все же считали, что убитая — Погорелова Теодора, а я смотрел и, знаете, казалось, знакомое что-то вижу в убитой. Смотрю, а сердце будто кто прищемил… Конечно, ни лица у ней нет, ни головы, и трудно мне было распознать. Мать бы, та, ясно, скорее признала, да не мог я в то время сказать ей о своих горьких догадках. Сами понимаете, дело-то такое… Вертелись у меня мысли всякие в голове, потому я и к вам в тот день подошел, товарищ полковник.

Кирпичный, под новой шиферной крышей дом Новожиловых стоял в центре сада. Громадный рыжий пес, заметив незнакомых людей, рванул тяжелую цепь, захлебнулся от злобного лая.

И Емец, и Серебрянников одновременно увидели приблизившееся на миг к стеклу окна лицо мужчины.

— По-видимому, он, — заметил Василий вполголоса.

— Пожалуй, — согласился Трофим Михайлович.

Работники милиции простояли несколько минут: открывать им не торопились. Злобный пес по-прежнему рвался с цепи.

— Эй, хозяин! — крикнул полковник. — Выйдите на минутку.

Будто в ответ с противоположной стороны дома послышался звон разбитого стекла.

— Василий, с левой стороны обходи дом, — приказал Трофим Михайлович. Сам же бросился справа, перемахнул через забор и, пробежав немного вдоль плетня, отгораживающего усадьбу Новожиловых от соседней, присел.

Преступник кинулся влево, но заметив Серебрянникова, круто повернул вправо. Он бежал прямо на Трофима Михайловича. Василий преследовал его. Новожилову осталось до плетня два-три метра. Емец поднялся и властно приказал:

— Стой!

Почти в ту же секунду Трофим Михайлович увидел направленное на него дуло пистолета. На раздумья не оставалось ни секунды, и полковник бросился вперед, ударил рукой под локоть Новожилова. Бах! Б-а-ах! — прогремели два выстрела. Пули пропели над головой Трофима Михайловича. Он завладел рукой преступника и резко вывернул ее. Пистолет выпал. Подоспевший Серебрянников поднял оружие и крепко взял вторую руку Новожилова.

— Ты что! — крикнул Василий, — в кого стрелять надумал?!

— Спокойно! — попросил Емец. — Спокойно, старший лейтенант.

На выстрелы сбежалась целая толпа станичников. Низко опустившего голову Новожилова провели к машине.

По дороге Новожилов вдруг ткнулся головой в переднее сиденье и заревел. Емец, не ожидая этого, с удивлением повернулся к нему.

— Поймите! Не хотел я в вас стрелять! — кричал со слезами Новожилов. — Не хотел! Просто испугался и со страху начал палить.

— А почему убегал? — в упор спросил Трофим Михайлович.

— Я же понял, что вы из милиции. Вот и побежал.

— Чего же ты так милиции боишься? — все еще не остывший от пережитого, сердито спросил Василий.

— Потому что меня ищут…

— Почему? — тихо поинтересовался полковник.

— Я сильно побил жену… она в больницу попала из-за побоев, родила мертвого ребенка. В Магадане милиция против меня дело возбудила. Следователь взял с меня подписку о невыезде с места жительства до конца следствия. А я сбежал. Вот и испугался вас…

В этот же день пришло сообщение из Магадана. В нем сообщалось, что Новожилова-Легайло жива и уже здорова, проживает в Магадане. Новожилов не врал в машине: против него за избиение жены было возбуждено уголовное дело. Магаданская милиция просила задержать Новожилова и отправить его к ним.

— Будем этапировать? — поинтересовался у полковника Серебрянников.

— Конечно.

— А как же… ведь он стрелял в вас.

— Напишите товарищам в Магадан об этом. Там за все ответит, в том числе и за хранение огнестрельного оружия.

Разыскивается Зоя Ваганова

Перед самым обедом позвонили из Главного управления милиции. Емец догадывался, что спросят, раскрыто ли убийство около поселка Афипского, и не ошибся. Полковник Демкин сначала вежливо справился о делах вообще, а потом задал интересующий его вопрос:

— Преступника задержали?

— Нет… Личность убитой пока установить не можем.

— Так-так, — донеслось знакомое ехидненькое Демкина. — Может быть, мне приехать к вам и заняться делом самому?

Начальник явно ждал от Емца, что тот станет оправдываться, но Трофим Михайлович отвечал спокойно и деловито:

— Мы принимаем все меры к обнаружению убийцы, однако пока безуспешно… А если вы желаете помочь нам, мы будем рады. Забронировать вам номер в гостинице?

— Нет, мне еще здесь надо кое-какие дела решить, — торопливо отказался Демкин. — Может быть, позднее приеду… или пришлю кого-нибудь из своих опытных работников. Пока же направьте мне копию плана, по которому вы работаете.

Сразу же после разговора с Демкиным последовал второй звонок из Новороссийска. Звонил начальник уголовного розыска Орленко:

— Товарищ полковник, к нам сегодня по поводу розыска своей дочери Зои обратилась с заявлением гражданка Ваганова. Обстоятельства дела такие — второго августа этого года ее дочь Зоя вышла замуж за офицера Спартакова, звание у него лейтенант, — уточнил Орленко, — вместе с мужем Ваганова-Спартакова выехала к его месту службы. Это было еще в августе. По сегодняшний день мать Вагановой не получила от дочери ни одного письма. Ваганова обратилась к командиру воинской части, где служит Спартаков. Ответ ей пришел более чем удивительный. Одним словом, Вагановой ответили, что Спартаков не женат и проживает один.

— Дочь ее была зарегистрирована со Спартаковым? — спросил Трофим Михайлович.

— Да, зарегистрирована… И еще вот что, товарищ полковник, дайте команду выслать нам одежду убитой, мы предъявим ее для опознания Вагановой. Мать, конечно, узнает одежду дочери.

Трофим Михайлович положил трубку и вызвал Серебрянникова.

— Где вещи убитой? — спросил он, как только старший лейтенант появился в кабинете.

— Все вещи я выдал сестре Погореловой.

— А кто вас уполномочил?

— Я полагал, товарищ полковник, что дело ясное и нет надобности их хранить.

Василий сгорал от стыда: он, считавший себя опытным сотрудником уголовного розыска, допустил такую непростительную ошибку.

Погореловы могли продать или просто отдать кому-то эти вещи. И как оказалось впоследствии, действительно, они продали их.

Емец, все еще возбужденный разговором с начальством из Москвы, готов был накричать на своего помощника, но быстро взял себя в руки и сказал, не повышая голоса:

— Впредь за подобное самоуправство буду наказывать. Ясно?

— Так точно, товарищ полковник.

— А сейчас вызовите машину. Едем в воинскую часть. Из Новороссийска поступил сигнал. Надо проверить.

Сразу за городом пошел дождь. Тяжелые капли звонко захлопали о лобовое стекло машины. Невеселые мысли одолевали Василия: он понимал всю серьезность создавшегося из-за его оплошности положения. Неизвестно, каким человеком окажется Спартаков. Если он будет отказываться от всего, то возникнут большие трудности.

Часовой, предупрежденный заранее о приезде работников милиции, поднял полосатый шлагбаум. Машина проскочила еще несколько сотен метров и остановилась у невысокого приземистого здания. Трофим Михайлович с Василием прошли к командиру подразделения. Их встретил подтянутый, щеголеватый подполковник. Емец объяснил ему цель своего визита. Лицо командира сразу стало серьезным.

— Я уже немного интересовался этим вопросом, — подполковник закрыл глаза, потер длинными тонкими пальцами большой лоб. — Мне приходило письмо из Новороссийска от матери Вагановой, из которого явствовало, что наш Спартаков — муж ее дочери… Я вызывал лейтенанта. Представьте, он заявил, что холост, что никогда не был женат и даже не знает гражданку Ваганову. Хотя и подтвердил, что провел свой отпуск в Новороссийске. Я не собираюсь защищать своего офицера, да и в таком деле просто это невозможно, но должен заметить: Спартаков — офицер, любящий свое дело, честный, принципиальный. Правда, горячий, но это свойственно многим молодым людям.

— Мы бы хотели побеседовать с ним, — попросил Емец.

Через несколько минут Спартаков четко докладывал командиру о своем прибытии. Василию понравилась его подтянутость, открытый взгляд. Подполковник попросил лейтенанта сесть, и только тогда Спартаков покосился на одетых в гражданскую одежду сотрудников милиции. Командир представил полковника и Василия Спартакову, но и после этого ничего не изменилось в лице лейтенанта.

— Мы приехали специально, лейтенант Спартаков, — заговорил Емец, поднимаясь со стула, — чтобы узнать правду о вашей жене.

— Я уже объяснял своему командиру, — вспыхнул Спартаков. — Нет у меня жены и не было.

— К сожалению, вы обманули командира, — голос полковника стал жестким.

— В Новороссийске, в ЗАГСе, есть небезызвестная вам запись. Ваша ложь, а пока я не знаю, чем она вызвана, может привести к тяжким последствиям. Вас подозревают в убийстве жены.

Спартаков вскочил со стула:

— Я убийца?!

— Не перебивайте, старший лейтенант, — вмешался подполковник, нервно постукивая пальцами по столу.

— Нет, я вас не называю убийцей, — продолжал тихо, но твердо Емец. — Я вас называю подозреваемым, потому что вы солгали своему командиру, заявив, что у вас нет жены.

Трофим Михайлович подошел близко к лейтенанту:

— Рассказывайте.

Василий не отрываясь смотрел на побледневшее лицо лейтенанта, с легкими порезами в нескольких местах, и почему-то подумал: «Да он же совсем мальчишка, бороду еще не научился брить…»

— Я обманул вас, товарищ подполковник, — поник неожиданно Спартаков. — Я женат, вернее, был женат на гражданке Вагановой…

…В Новороссийске Сергею Спартакову понравилось. Он первый раз был у моря, первый раз наслаждался прелестью южных вечеров. Ему, бывшему детдомовцу, проводившему здесь свой первый офицерский отпуск, все представлялось сказочным и прекрасным. Особенно красивыми казались девушки. А Зоя Ваганова была самая красивая. Он познакомился с ней на танцплощадке. В первый же вечер он чувствовал себя так легко, будто знал ее всю жизнь, и в первый же вечер он сделал ей предложение. Да иначе и быть не могло: до конца отпуска оставалось двенадцать дней, а Зоя была самой милой, самой доброй и самой непосредственной. Он просил ее руки на коленях.

— Да я же замужем была, дурачок, — отвечала Зоя со снисходительной улыбкой.

— Все равно. Ты моя. Моя жена.

Он был так настойчив, что на следующий день они подали заявление в ЗАГС. Потом была маленькая свадьба, поздние прогулки у ласкового спокойного моря.

Через несколько дней Спартаков ехал с молодой женой к месту службы. Теперь у него был самый близкий друг, товарищ, помощник в нелегкой службе.

Только поезд вышел из Новороссийска, как Спартаков заснул: на прощание он выпил у тещи лишнюю рюмку.

Протер глаза часа через полтора. На потолке по-прежнему слабо желтела лампочка. Купе оказалось пустым. Лейтенанту стало почему-то тревожно. Онвышел в тамбур вагона и увидел Зою. Ее целовал незнакомый мужчина в морской форме. Спартаков сначала хотел кинуться с кулаками на обидчика. Но почему-то не сделал этого. Он просто заплакал.

…Спартаков ждал, что Зоя как-то объяснит свое поведение, пусть даже обманет, но она не сделала этого. Муж не упрекал жену. Он даже зачем-то дал ей денег. Она взяла. Спартаков один вышел на первой остановке.

— Мне было стыдно рассказывать об этом своему командиру, — поднял глаза лейтенант. — Поэтому я солгал, что у меня нет жены. Да у меня и правда ее нет.

— Нет, — подтвердил полковник.

— А с ней, с Зоей, что-нибудь случилось? — спросил Спартаков.

Трофим Михайлович улыбнулся:

— Нет, думаю, что ничего не случилось.

— Правда?

— Правда.

Еще одна зацепка

В деле об убийстве неизвестной женщины у моста были уже сотни допросов, ответов, справок, планов, схем, рапортов, объяснений. Серебрянников уныло перелистывал все эти бумаги. Он бы с удовольствием отказался от дела: прошло уже три месяца с того дня, как они выезжали на место происшествия, но по-прежнему ничего не изменилось. Василий подшил последнюю бумагу — это было сообщение о том, что Зоя Спартакова-Ваганова жива и здорова. Поболтавшись несколько месяцев по различным городам, она вернулась к родным новороссийским пенатам.

— Тунеядка и распутная бабенка! — вслух проговорил старший лейтенант.

— Ого! Кого это ты так несешь? — удивился, входя в комнату, помощник дежурного по управлению лейтенант Козлюк. — Несчастная любовь, Вася, это предвестник большого настоящего чувства.

— Да иди ты… со своими чувствами, — взорвался Серебрянников. — Давай, чего принес.

Козлюка не обидел тон товарища, и он продолжал так же весело:

— Пять женщин ждут, чтобы ты принял участие в их судьбе. Вот получай пять заявлений. Полковник Емец приказал подобные штуки, где речь идет об исчезновении женщин, приносить тебе.

Он положил заявления и, насвистывая, удалился.

— Черт! — ругнулся Серебрянников. — То ни одного сообщения не поступало, а теперь пачками посыпались.

Василий взял заявления и пошел на доклад к полковнику.

— Как дела, настроение, старший лейтенант? — спросил Трофим Михайлович.

— Плохо, сказать откровенно, товарищ полковник, и дела, и настроение.

— Почему так?

— Я уже не верю в успех дела. Посудите сами, сколько мы людей перебрали, а толку что? Одни бумаги. Сегодня в один день пришло пять заявлений об исчезновении женщин.

— Так ты что предлагаешь, Василий? Заменить тебя кем-то другим?

— Да, если можно.

— Конечно, можно: у нас, как ты сам знаешь, незаменимых людей нет. Мне тоже надоело это дело. Одни неприятности: Новый год из-за него не встретил с семьей, преступник чуть не застрелил, из Москвы звонят, ругают. Я тоже отказываюсь.

— А как же?.. — удивился Василий.

— Да так. Я начальник, — поручу это дело другим. Пусть изучают наше с тобой многотомье. Как хотят.

— На это же уйдет масса времени, товарищ полковник.

— Пусть. Я встаю на твою точку зрения. Давай наметим, кому поручить дело.

Василий молчал, опустив глаза. Уши у него были красные.

— Я неправ, товарищ полковник. Разрешите мне продолжать работу по этому делу.

Емец хитро наклонил голову набок, улыбнулся.

— Разрешаю, старший лейтенант. И коль ты согласился искать убийцу, значит, и я присоединяюсь к тебе в компанию.

Трофим Михайлович подвинул к себе бумаги:

— Ты говорил, пять женщин потерялось в разных местах? Надо решить, за что нам в первую очередь взяться.

После двухчасового анализа работники милиции остановились на одной бумаге, пришедшей из Татарской республики:

«24 декабря из города Бугульма, — писали сотрудники Казанского уголовного розыска, — на работу в поселок Холмский Краснодарского края выехал подозреваемый в краже из магазина гражданин Цветков-Раисов, он же Барышников Борис Николаевич, вместе со своей сожительницей Анной Ивановной Силичевой.

Нами получены сведения, что Цветков прибыл в поселок Холмский один, без Силичевой. Где находится Силичева, неизвестно. Поэтому просим установить местонахождение Силичевой, а также выяснить, не причастен ли Цветков к совершению кражи в магазине.

Для сведения сообщаем: Цветков-Раисов, он же Барышников, в прошлом неоднократно судим за кражи».

— Понимаешь, — говорил полковник Василию, — Холмский сравнительно недалеко расположен от Афипского. Кроме того, убийство совершено таким варварским способом, который выдает матерого преступника, каким и является Цветков.

— Но мы же ищем военнослужащего, — проговорил старший лейтенант.

— И так и не так, — парировал Трофим Михайлович. — Мы ищем преступника в военной форме. Им может быть и невоеннослужащий, а, скажем, тот же Цветков, одетый в армейскую шинель. Вспомни, свидетели же не говорили, что они видели погоны у человека в шинели, который в тот роковой вечер стоял с женщиной у моста. А Цветкова надо проверить еще и потому, что он подозревается в краже.

Знакомство с Цветковым

Емец направил участкового уполномоченного поселка Холмский лейтенанта Угрюмова за Цветковым, сам в его кабинете вместе с Серебрянниковым остался ждать. Скоро они увидели через окно высокого мужчину лет тридцати пяти в коротком коричневом плаще, которого сопровождал Угрюмов. Мужчина отрекомендовался от порога:

— Цветков.

— Он же Раисов, он же Барышников Борис Николаевич, — уточнил Емец.

— Правильно, гражданин начальник, — метнул в сторону Трофима Михайловича быстрый и внимательный взгляд Цветков, без приглашения присаживаясь.

Василий обратил внимание на его покрытые татуировкой руки. Они мелко подрагивали.

— Рассказывай о себе, Борис Николаевич, — попросил Емец.

— А что рассказывать-то, — добродушно ответил Цветков. — Живу, как все люди: работаю, отдыхаю. Вы, видимо, вызвали меня для профилактики. Так напрасно это. По молодости творил я дела, а сейчас одумался. Честно живу.

— Так уж и честно? — заметил Серебрянников.

— А что вы меня — поймали на чем-нибудь? — огрызнулся Цветков.

— Поймали, — подтвердил полковник. — Кражу вы совершили, Цветков. Магазин обокрали в Бугульме.

Цветков дернулся, прикусил пухлую нижнюю губу:

— На пушку берете, гражданин начальник!

— Нет, Цветков. Просто говорю тебе об этом без всяких предисловий по одной причине: не люблю терять время, да и тебе тянуть вряд ли стоит.

Емец внимательно наблюдал за лицом Цветкова. С самого начала беседы тот будто что-то ждал. Сейчас, когда полковник сказал ему о краже, лицо Цветкова посветлело, Трофиму Михайловичу даже показалось, что он облегченно вздохнул.

— А если я не буду резину тянуть, признаюсь, тогда что? — спросил Цветков.

— Сам знаешь — чистосердечное признание учитывается судом при определении меры наказания, — объяснил Емец.

Трофиму Михайловичу очень хотелось спросить Цветкова: когда и с кем он приехал из Бугульмы, когда расстался с сожительницей Силичевой, но он понимал, что говорить об этом с Цветковым можно лишь при наличии неопровержимых доказательств, и поэтому сдержался.

— Магазин я взял, признаюсь, — неожиданно сказал Цветков. — Прошу дать мне бумагу: я сам напишу.

— Ясно, — поднялся со стула Емец. — А бумагу мы тебе дадим в Краснодаре. Там не торопясь все и напишешь. Сейчас пойдем к тебе, покажешь, куда спрятал краденое.

Цветков занимал в общежитии нефтяников отдельную небольшую комнату. На стене, на вешалке, прикрытые белой марлей, висели два новеньких дорогих костюма. В тумбочке под бумагами лежали две пары золотых часов. Цветков сам поднял доску пола в углу: из-под нее изъяли еще двадцать штук золотых часов.

Емец продолжал тщательно осматривать комнату, вещи Цветкова, прощупывая каждый шов.

— Не ищите, гражданин начальник, я же признался и сам все покажу, — попросил Цветков. — У меня еще чемодан спрятан, здесь недалеко, в лесопосадке. Там все лежит. Продавать ничего не продавал. Хоть я и жил здесь в прошлом, и знакомые есть, но боялся.

Раздумья полковника

Трофим Михайлович пришел на работу рано. Он привычно завел стенные часы и вытащил бумаги из сейфа. Затем решительно снял телефонную трубку. Серебрянников оказался на месте.

— Ты чего, Василий, так рано здесь?

— А вы?

— Ну, я старый. Мне уже не лежится, а тебе, молодому, только поспать в это время. Жена уже не сердится, что Новый год с ней не встречал?

— Вы же знаете ее: сердиться-то не сердится, а нет-нет да и уколет.

— Это мы с тобой исправим. А сейчас вот что, Василий. Бери машину и поезжай в поселок Холмский. Выясни, как был одет Цветков в день приезда. Не продал ли он что-либо из одежды в Холмском. Я имею в виду не краденые вещи из магазина. Шинель надо искать, Вася. Убийца ведь был в шинели. Проверь каждый шаг Цветкова, который он сделал со дня прибытия и до ареста. Проведи дополнительный обыск в его комнате, осмотри еще раз те места, где он прятал чемодан с краденым. Действуй. В помощники себе возьми участкового уполномоченного. Если еще потребуются люди — звони мне.

В десять Емец докладывал своему начальнику комиссару милиции о результатах поиска убийцы. Комиссар подробным образом расспрашивал обо всем. Когда Трофим Михайлович уже поднялся, начальник сказал:

— Может быть, вы поручите дело своим помощникам? У вас и без этого хлопот достаточно, Трофим Михайлович.

— Прошу еще несколько дней, — упрямо наклонил голову Емец. — А там уже решайте…

Начальник управления милиции уважал и ценил Трофима Михайловича. Пожалуй, только одно не нравилось ему в начальнике уголовного розыска: уж очень часто он лично брался за трудные дела и потом до самого задержания преступника его невозможно было оторвать от них.

Трофим Михайлович сидел на заседании в крайисполкоме, ходил по вызову в крайком партии, в краевую прокуратуру и отовсюду выбирал минутку звонить дежурному, не давал ли о себе знать Серебрянников.

Василий появился только в одиннадцать часов вечера. Он ввалился без стука к Трофиму Михайловичу, чего раньше никогда не делал. В руках его была серая армейская шинель.

— Нашел даже больше, чем мы думали! — улыбнулся Серебрянников, кладя шинель на стул и вынимая из ее кармана белую вязаную рукавицу с правой руки. — Вы представляете, Цветков шинель продал в соседнем поселке — Черноморском и даже карманы не проверил. Так рукавица и попала к новому хозяину вместе с шинелью. Хозяин мужичок прижимистый. Купил ее по дешевке и еще ни разу не надевал: она ему велика.

— Молодец Василий, молодец! — похвалил Трофим Михайлович, взял увеличительное стекло и начал внимательно осматривать шинель. На внутренней стороне у нижнего края полы полковник обнаружил несколько мелких буроватых пятнышек.

— Отнеси, Василий, свои находки дежурному эксперту: надо установить, что это за пятна. Возможно, кровь. И пусть также дадут заключение в отношении рукавиц, той, которую мы нашли на месте происшествия, и этой. Да возвращайся скорее. Пойдем к тебе. Надеюсь, чаем угостишь. Заодно и с женой твоей побеседуем. А то ведь не дело, что она все еще новогоднюю обиду помнит.

Признание

К Трофиму Михайловичу ввели Цветкова. Он уже не раз бывал на допросах в кабинете полковника, и вызовы не волновали его. Емец предложил Цветкову сесть и, придвинув к себе заключение экспертов, прочитал еще раз заключительную часть:

«…Бурые пятна, обнаруженные на шинели арестованного Цветкова, — кровь человека, по группе совпадающая с кровью женщины, убитой 31 декабря около реки Афипс. Рукавица, найденная в кармане шинели Цветкова, и рукавица, изъятая на месте происшествия, схожи между собой по однородности волокна, по типу вязки, степени изношенности, размеру, химическому составу шерсти…»

Цветков сидел спокойно, развалившись на стуле. Сегодня в камере он отобрал у задержанного за карманную кражу воришки продуктовую передачу, наелся и был в особенно благодушном настроении.

— Что же, гражданин начальник, вызываете меня какой уже раз? — пробасил сытый Цветков. — Надоело. Все же ясно: я признался, вещи добровольно выдал. Чего еще тянуть. Дел больше за мной нет.

— Все, Цветков?

Преступник почувствовал в этом вопросе что-то неладное и сразу подтянулся, насторожился.

— Хватит ломать комедию, Цветков, — со стальными нотками в голосе проговорил Емец, — рассказывайте: за что вы убили свою сожительницу Силичеву?

— Я не знаю никакой Силичевой, — хватил открытым ртом воздух Цветков.

— Читайте! — Емец подал преступнику заключение экспертизы. Тот впился в него глазами, потом вдруг рванул на части листы.

— Спокойно, Цветков, у нас есть копия этого документа, — встал полковник. — Спокойнее. Рассказывайте.

…Цветков познакомился с Анной Силичевой в Бугульме, куда он приехал сразу же после отбытия срока наказания. О его прошлом Анна хорошо знала. В Бугульме Цветкова дважды судили за кражи. Анна никогда бы не связала свою жизнь с ним, если бы он не дал клятвы, что будет жить честно. В те минуты, когда Цветков обещал Силичевой, он и сам верил в свои слова. Поверила в них и Анна. Поэтому она согласилась поехать с ним в незнакомые для нее места — на Кубань, где когда-то некоторое время работал Цветков.

— Трудно мне здесь, — убеждал ее Цветков, — люди знают, что я судился, не верят мне. А там мы заживем по-новому.

В ночь перед отъездом Цветков появился у Анны только на рассвете.

— Прощался с друзьями, — объяснил он свое отсутствие. — Как-никак, навсегда уезжаем.

Она поверила.

В поезде Цветков вел себя предупредительно. Анну смущало лишь одно: слишком часто он отлучался в ресторан и возвращался всегда навеселе.

Подъезжая к Краснодару, Анна решила уложить в чемодан всякую дорожную мелочь. Совершенно случайно она открыла не свой, а чемодан Цветкова. Открыла и отшатнулась: в чемодане лежало множество часов. Анна все поняла. В эту минуту зашел Цветков. Он сразу отрезвел и начал плакать, умолять Силичеву:

— Пойми, я это сделал в последний раз. Сделал ради нас же обоих: ведь нам трудно придется начинать жизнь на новом месте.

— Выбрось! — потребовала Анна. — Или я заявлю в милицию.

— Хорошо, хорошо, — согласился тот. — Только не здесь, не сейчас. Меня могут поймать. Давай поедем до следующей станции. Я выброшу вещи где-нибудь в глухом месте. Их, конечно, найдут, и никто не пострадает. Пойми, я делал это не для себя, для нас…

Анна, понимая, что сейчас уже трудно что-либо изменить, согласилась.

На станции Афипской они вышли из вагона, и Цветков, хорошо знающий эти места, повел Силичеву к реке с явным намерением разделаться с ней.

Когда они подошли к мосту, Цветков еще раз попытался уговорить Анну. Они заспорили. Силичева требовала, чтобы Цветков выбросил чемодан с краденым. В этот момент убийца схватил из кучи булыжника огромный камень. Силичева успела крикнуть только одно слово, как убийца опустил ей на голову свое страшное оружие. Потом, сбросив жертву под обрыв, он подхватил чемоданы, свой и Силичевой, ушел на железнодорожный вокзал поселка Афипского. Цветков вытащил из чемодана Силичевой деньги и документы и бросил его в проходивший товарный состав. Документы Силичевой впоследствии сжег. Из Афипской поездом преступник уехал в Новороссийск, а уже оттуда автобусом в поселок Черноморский, где продал первому встречному шинель, потом добрался до Холмского.

— Все? — спросил полковник, выслушав исповедь Цветкова.

— Все, — прохрипел Цветков, вцепившись в свои волосы пятерней.

— Ну, а шинель зачем ты продал? — поинтересовался Трофим Михайлович.

— Когда я стоял с Силичевой у моста, одет был в эту шинель. Помню, мы начали спорить, и в это время проходила грузовая машина. Я подумал, что нас с Силичевой могли видеть и запомнить мою одежду…

— Ну, что же, Цветков, ты не хотел, чтобы тебя вызывали ко мне. Я исполняю твое желание. Больше я тебя допрашивать не буду.

Емец вызвал конвой, убийцу увели.

В штате не числились

«ЧП»

Почти сто комсомольцев разошлись на патрулирование. В двух прокуренных комнатах домоуправления, которые занимал по вечерам оперативный комсомольский отряд, остались только члены штаба — высокий сероглазый командир отряда, внештатный секретарь райкома, адвокат Андрей Тихомиров; инженер, одетый, как правило, в щегольские офицерские бриджи Борька Чудный; пионервожатая Нина Хлебникова, которую все называли просто Нинусей; веселый, очкастый слесарь машзавода Женя Бертгольц.

Прошло более двух часов, а в штабе было тихо: ни телефонных звонков, ни задержанных.

— Андрей, — позвал Женя. — А что, наш отряд только и будет заниматься патрулированием по улицам города?

Командиром отряда Тихомирова назначили около полугода назад. Сейчас ему пришли на память слова секретаря райкома партии Калмыкова: «Всегда помни, что ты не только командир отряда, но и секретарь райкома комсомола. Твоему отряду мало ловить воришек, хулиганов. Главное — повести за собой ту часть молодежи, которую мы называем «неустойчивой». Суметь заинтересовать ее, отвлечь от дурного. В народе говорят: «Человек прожил жизнь недаром, если он посадил дерево, и, тем более, он проживет не зря, если поможет стать на ноги оступившемуся человеку…»

Андрей не успел ответить Жене. В комнату вошли патрульные во главе с боксером Колей Воронцовым. Они привели парня лет двадцати, чернявого, широкоскулого, немного сутуловатого.

— Вот, — сердито кивнул в его сторону, причесывая пятерней свои растрепавшиеся медные волосы, Коля Воронцов. — Карманный вор Хамза Бергизов… Мы за ним целый час следили. Как он орудовал в трамваях! Где толкучка — он туда. К одному в карман, к другому! Мы думали его с поличным взять, да не стали дожидаться. Задержали.

— Не лазил я по карманам, — обратился к Андрею задержанный. — Честное слово. Клепает этот рыжий на меня. Он сам воровал, проходимец, — ткнул Бергизов пальцем в сторону Коли. — Я лично видел: он у старушки вытащил трешку. Пальцы сложил лодочкой, и-и-и раз к ней в карман. Деньги вытянул…

У вспыльчивого Коли обиженно запрыгали губы, красные пятна появились на скулах. Он весь напрягся, рванулся вперед и вдруг ударил Бергизова в лицо. Тот покачнулся, однако устоял. Все замерли от неожиданности. У Нинуси глаза стали круглыми. Женька Бертгольц тоненько вскрикнул.

— Ну, попомните вы меня, — зло выдавил Бергизов.

А Коля Воронцов стоял теперь съежившись, низко опустив голову. Его сильные руки висели.

Борис Чудный подробно записал объяснение Хамзы, и ему разрешили уйти.

Бергизов от порога обвел всех сердитым взглядом и так хлопнул дверью, что со стола покатились ручки и карандаши. В штабе стало тихо-тихо. Было слышно, как нудно гудит комар, залетевший в комнату. Командир отряда повернулся к Николаю Воронцову:

— Мы создали оперативный комсомольский отряд, — заговорил Тихомиров чужим голосом, — объявили войну хулиганам, пьяницам, ворам. А ты занялся мордобитием. Позор! Сейчас же уходи. Больше ты не будешь участвовать в рейдах. Об остальном поговорим на заседании бюро.

Воронцов медленно повернулся и, опустив голову, вышел из комнаты.

В штабе долго держалась натянутая неловкая обстановка. Разрядил ее Борька Чудный:

— Хватит, ребята, молчать. Получилось, понятно скверно. Только мы не должны сейчас нагнетать атмосферу. Кстати, давайте узнаем о Бергизове. Что за человек, чем дышит?

Он подтянул широкий офицерский ремень на гимнастерке и взял телефонную трубку. У Бориса уже давно были приятельские отношения со многими сотрудниками милиции.

— Алло! Дежурный? Ты, Вася? Привет! Ну, как там у тебя?.. Ага, понятно… Вася, мы тут задержали карманника Хамзу Бергизова. Он известен вам?.. Так, так. Сидел, говоришь, за карман? И опять замечен. Ясно, ясно.

Борис повесил трубку.

— Кем бы он ни был, — не вытерпел горячий Женька Бертгольц, поправляя с достоинством очки, — а бить человека, правильно сказал Андрей, позор! Но я согласен и с тобой, Борька. Нечего нам киснуть… Кстати, ребята, у меня идейка. У штаба простаивает одна машина. Давайте на нее посадим группу комсомольцев — это будет наш передвижной патруль. Пусть ребята ездят по самым глухим уголкам. Быстрота! Натиск!

Предложение Женьки всем понравилось. Раздобыв где-то кусок обоев, на чистой стороне крупными буквами вывели: «Комсомольский патруль». Надпись ребята укрепили наискось на борту машины. Женя забрался с пятеркой комсомольцев в кузов, и «оперативка» ушла в рейс. Она заменила несколько пеших оперативных групп, и впоследствии без нее не проходил ни один рейд.

В этот вечер Женькина группа задержала несколько хулиганов и пьяниц.

— Мы берем самых отчаянных! — кричал Бертгольц. — А остальных домой отправляем. Сразу на улицах стало спокойнее и тише. Попрятались хулиганы. Перепугали мы их…

В коридоре штаба находились задержанные. Двое из них спорили с комсомольцами-часовыми, один беззаботно напевал, еще двое сладко похрапывали на скамье.

Каждого из задержанных надо было подробно опросить и принять меры.

Через два часа работы Чудный побледнел и охрип. Нинуся с теплой жалостью смотрела на его усталое лицо. Андрей выгнал Борьку на улицу: подышать чистым воздухом.

Перед комсомольцами предстал толстый розовый мужчина с одним ухом. Как только его ввели, он начал защищаться:

— Я задержан безвинно! Я человек интеллигентный, положительный, главбух! Главбух артели «Медник».

В рапорте комсомольской группы по поводу задержания главбуха сообщалось:

«Нетрезвый, пел непристойные песни у ресторана, оскорблял нецензурной бранью прохожих».

Читать мораль подвыпившему главбуху сейчас не имело смысла, и Андрей отпустил его домой. А в артель «Медник» было заготовлено письмо:

«20-го июля на улице Дзержинского у ресторана «Колос» был задержан работник артели Борноволоков Никодим Онуфриевич, который, будучи пьяным, пел непристойные песни и приставал к прохожим.

Мы, члены оперативного комсомольского отряда Ленинского райкома ВЛКСМ, считаем его поведение хулиганским и просим администрацию принципиально обсудить Борноволокова на общем собрании артели. О принятых мерах сообщите нам».

Домой члены штаба уходили с рассветом. Они тихонечко напевали сочиненную Женькой песню:

Никто из ребят не был моряком, но им нравилась эта песня. И не только потому, что ее сочинил Женька. Их привлекал боевой темп ее, настрой, ритм. Песню пропели трижды и остановились. Надо было расходиться. Нинуся как-то торопливо подошла к Чудному, стоявшему несколько в стороне. Женька, заметив это, круто повернулся и скрылся за углом. Одна Нинуся могла вернуть его…

Строители, строители, зачем возводить дома многоэтажные? Влюбленные вас не понимают. Мелкие камешки не долетали до четвертого этажа, а большим можно было выбить стекло. Тогда Андрей крикнул:

— Русалка!

Катя, студентка пединститута, не разрешала Андрею называть себя иначе. Она любила свое детское прозвище. Так ее называла мать за неистовую любовь к воде.

Андрей крикнул только пять раз. Больше он бы и не смог, если бы даже и захотел. В рот, в нос, в уши хлынула холоднющая вода — целое море. На балконе в ярко-красном халате стояла русалкина мама. В одной руке она держала пустое ведро. Андрей мгновенно снял разбухшую, как картофельная лепешка, кепку и поклонился в знак признательности. Рядом с мамой улыбалась Русалка.

— Бешеный, — сказала она, а у самой даже глаза смеялись.

Андрей бросил цветок Русалке. Цветок был давно приготовлен и даже прикреплен камешек к корешку…

Тихомиров с Русалкой, взявшись за руки, побрели к реке. На знакомом, отшлифованном водой валуне блестели капельки росы. Русалка спустилась к воде и стала плескать ее ладошками, любуясь радужными брызгами.

— Иди сюда, — позвал Андрей.

Девушка, откинув свои прямые каштановые волосы со лба, поднялась от воды и подошла к Тихомирову.

Когда он смотрел в ее синие глаза, ему было очень хорошо.

С улиц уже уходили дворники, торопились на базар женщины с кошелками. Прощаясь, Русалка сказала:

— И когда ты бросишь свой штаб? В кино даже не можем вместе сходить. Да и вообще не в свое дело ты, Андрей, ввязался. Ты адвокат, а не милиционер. Зачем тебе лезть в эту кашу?

В логове

Хамза Бергизов жил на квартире у часового мастера Леонида Красавчикова. С ним он познакомился в тюрьме, когда отбывал наказание за карманную кражу. Красавчик в то время сидел за ограбление магазина. В тюрьме Красавчика побаивались, зная его жестокость и силу.

Однажды два вертлявых, чем-то похожих друг на друга парня заставили Хамзу играть с ними в вырванные из газеты карты. Сначала играли на хлеб, и казалось, Хамзе везло. Но недолго. Через час он уже проиграл свой недельный паек и одежду.

— Снимай, пацан, тряпки, — кривя в недоброй усмешке рот, потребовал один из вертлявых.

Хамза под общий смех начал стягивать куртку.

— А ну, сдохните! — раздался вдруг сердитый голос. Мускулистый лысый Красавчик остановился около вертлявых и, обращаясь к ним, проговорил: — Заденете еще раз татарчонка — головы откручу.

— Да чего ты, Красавчик? Мы же так, пошутили… Зачем нам его барахло, — виновато заговорили парни, торопливо ретируясь.

Жалость ли сильного к слабому или еще какое-то чувство побуждало Красавчика, но он выделял Хамзу из остальных, явно ему покровительствовал. И Хамзу больше никто не смел тронуть.

Бергизов старался поближе держаться к своему шефу. Часто Хамза делился своими мыслями с Красавчиком. Тот его слушал, пусть даже снисходительно, но все равно это льстило Бергизову. Судьба у Хамзы была сложная. Родителей он не помнил. Воспитывался в детдоме. Из детдома Бергизов не раз убегал. Бродяжничал, научился лазить по карманам. Его несколько раз задерживали, предупреждали. К уголовной ответственности привлекли впервые.

Хамза, как ему казалось, многое узнал в тюрьме, и больше всего — от Красавчика. Опытный вор, часто поглаживая очень рано облысевшую голову и по привычке хмуря черные брови, поучал его:

— Времена сейчас пошли не те: воровать надо умело. И обязательно работать на производстве. Иначе всегда будешь на подозрении милиции. Заметут. Вот я. Я часовой мастер и не стыжусь своей профессии.

Красавчик рассказывал о карманниках такие истории, от которых у Хамзы дух захватывало. Он знал воров Долговязого и Зуба. По его словам, они могли в любую минуту, на глазах у толпы, только прикурив у прохожего, лишить его кошелька, где бы он ни был спрятан.

Хамзе очень хотелось быть похожим на этих ловких, удачливых воров.

Красавчик перед самым своим освобождением пригласил Хамзу после «кутузки» приехать к нему. В городе у Леонида была отдельная двухкомнатная секция, в которой жила его престарелая мать.

Спустя год Хамза использовал приглашение. К этому времени Красавчик жил один. Мать оставила ему квартиру, уехав подальше от сына, в Новосибирск к дочери.

Красавчик довольно легко прописал Хамзу и устроил в сапожную мастерскую: Бергизову пригодилась полученная в колонии специальность сапожного мастера.

Жили они дружно. Хамза отдавал Красавчику зарплату и то, что он иногда добывал из чужих карманов. У Бергизова была ценная хозяйственная струнка: он держал квартиру в образцовом порядке, стирал, гладил, быстро научился варить вкусные обеды. Это, понятно, нравилось его шефу.

А сейчас Хамза шел по улице с очень плохим настроением. Красавчик научил его многим воровским приемам и хитростям. Бергизову казалось, что теперь он не попадется, и вот… «Хорошо еще, что взяли меня впустую, — размышлял Хамза, — а если бы с деньгами, то сдали бы в милицию — и конец».

Хамза открыл своим ключом дверь, снял у порога обувь и прошел на кухню. У стола, на котором стояла опорожненная бутылка коньяка, сидел Красавчик.

— А, наконец-то! — приветствовал он Хамзу. — Где ты пропадал? Я тебя целый час жду.

Молодое лицо Красавчика было красно и потно. Но Хамза никогда не видел своего товарища пьяным.

— Чуть не засыпался, — проговорил Хамза, устало присаживаясь к столу.

— Как?! Где? — встревожился Красавчик.

— Работал я честь честью в трамвае. Милиционеров никого: я их всех уже в лицо знаю. У одного фраера хороший кошель нащупал и взял бы, да тут какой-то рыжий с дружками меня сцапал. Я думал, милиция — оказалось, нет… Привел рыжий меня в комсомольский штаб. Ты знаешь, оказывается, комсомольцы организовали отряд. Специально карманников ловят… А начальник у них знаешь, кто?

И, не дождавшись ответа на вопрос, Хамза пояснил:

— Адвокат. По фамилии Тихомиров. Высокий такой парень.

— О чем они тебя спрашивали? — нахмурил большой лоб Красавчик.

— Да ни о чем. Рыжий рассказывал Тихомирову, как они меня «пасли». Оказывается, точно проследили. А потом… — Хамза надолго замолчал, катая ладонью хлебный шарик на столе. Красавчик не выдержал паузу.

— Ну что?

— Потом один из них, тот, рыжий, что сцапал, как двинет мне в челюсть кулаком. Я и с ног долой… Теперь мое дело труба. Милиция уже задерживала, теперь эти. Затихнуть надо — заметут.

Красавчик достал из-под стола неначатую бутылку «Московской», налил в граненые стаканы. Выпили. С хрустом закусили соленым огурцом.

— Та-ак, — протянул задумчиво Красавчик. — Та-ак… Неси чистую бумагу и ручку.

Хамза, не спрашивая, поспешно поднялся.

Почерк у Красавчика был крупный, четкий. Хамза, не понимая, что хочет его друг, внимательно следил за буквами, выходящими из-под пера.

«Начальнику районного отдела милиции от гражданина Бергизова Хамзы».

— Постой, ты чего это, Леонид? — испугался Хамза, кося узкими черными глазами.

— Заявление. Комсомольцы тебя избили — пусть отвечают.

— А стоит ли? Ведь они меня за дело в штаб притащили.

— Пусть докажут. Они же взяли тебя не с поличным. По подозрению. А за этот удар поплатятся.

Красавчик не говорил Хамзе, что он уже несколько раз слышал об отряде. Сегодня действия отряда вызвали беспокойство: он боялся, что Хамза струсит, перестанет воровать. Тогда придется рисковать самому.

Красавчик написал заявление, дал подписать Бергизову и процедил сквозь зубы:

— А комсомольцев, отряд ихний, разгонят. Даю тебе башку на отсечение.

Хамза знал: Красавчик слов на ветер не бросает.

Молодожены

Андрей сидел у шефа комсомольского отряда, первого секретаря райкома комсомола Володи Мичурова. Володя служил раньше на флоте. Любовь к морю, ко всему флотскому сохранилась у него и после демобилизации. Краешек тельняшки даже в июльскую жару всегда виднелся у Мичурова. Широкий в кости, внешне медлительный, он обладал неистощимой энергией. При всей своей занятости Володя уделял немало внимания отрядным делам, помогал Тихомирову. Вот и опять он вызвал Андрея по делам отряда. Однако поговорить они не успели. За дверями послышался сердитый девичий голос. Дверь со стуком раскрылась, и через нее протиснулась рослая толстая девушка, а за ней невысокий кудрявый парень.

— Наша фамилия Крякуши. Мы по вопросу жилплощади, — деловито заговорила девушка. — Вот наше свидетельство о браке. Мы вчера зарегистрировались. Конечно, можно было подождать, но нельзя же упускать такой счастливый случай. Я имею в виду, что молодоженам вы предоставляете квартиры. Просим записать нас на получение жилплощади в вашем «Доме молодоженов». Причем в первую очередь. Мой муж сердечник. Посмотрите, какой он вялый и бледный. Крякуша, чего ты молчишь! — прикрикнула она на супруга.

И штатный, и внештатный секретари райкома уже устали от подобных разговоров с посетителями. А дело было вот в чем.

По инициативе оперативного отряда на деньги, заработанные во время уборки урожая комсомольцами района, началось строительство «Дома молодоженов», который в шутку назвали «Медовым домом». В краевой молодежной газете в первые же дни стройки появилась статья, в которой бойкий журналист писал:

«Красавец дом, самый прекрасный, из стекла и цветного кирпича, с магазином полуфабрикатов внизу. Квартиры будут обставлены мебелью! Дом с клубом! Молодые супруги будут жить в нем бесплатно до тех пор, пока не получат квартиру в порядке очереди».

После этой статьи в Ленинский райком комсомола повалила молодежь. Мичуров сначала пытался объяснить посетителям, что дом еще только начал строиться и что вселять в него будут особо отличившихся комсомольцев и остро нуждающихся, но поток желающих не убавился. Тогда Володя начал закрываться от молодоженов. В райкоме на дверях кабинетов появились таблички:

«По вопросам, касающимся «Дома молодоженов», принимает внештатный секретарь райкома комсомола А. Тихомиров».

Но эти таблички мало кого смущали. Вот и сейчас Крякуши терпеливо ждали.

— Может быть, мы как-нибудь перебьемся, Тася? — робко сказал муж.

— Толя! — Тася так посмотрела на него своими красивыми глазами, что муж сразу притих.

— Очень хорошо, — качнул головой Мичуров. — Замечательно, что вы, так сказать, пришли вовремя.

Тихомиров посмотрел на Мичурова удивленно: «Что он, спятил?»

— Вот взгляните, — Володя извлек голубую папку, сто раз просмотренную комсомольцами отряда и сто раз вызывавшую споры. — Крыша этого дома будет из пластических материалов. В каждой квартире кухня. Обязательно балкон. Коридор светлый, широкий. Вот здесь, — ткнул Мичуров в чертеж пальцем, — будет общий зал отдыха. В каждой квартире холодильник. Телефон.

Мичуров рассказывал воодушевленно, и Тася торжественно поглядывала на своего супруга. «Что я тебе говорила!» — прыгало в ее глазах. А Толя вдруг загорячился:

— Неважно, буду ли я жить в этом доме, но вообще молодые супруги — так? Надо, чтобы жилье было прекрасным. У меня — замечания. Вход в кухню надо сделать не из комнаты, как у вас, а из прихожей. Теперь балконы. Это же решетки! Тюремные решетки! Нужен рисунок.

Толя схватил листок бумаги. Карандаш он извлек из кармана Мичурова и набросал красивый рисунок балкона.

— Вот так будет хорошо.

На этом же листе несколькими точными движениями карандаша Крякуша нарисовал профиль Мичурова и волевое лицо Тихомирова. Потом глянул на лицо жены, улыбнулся краешком пухлых губ и увековечил ее физиономию.

— Здорово! — вырвалось у Андрея. — Вы художник?

— Нет, архитектор. Начинающий… Тася, ты пойди домой или в магазин, — повернулся он к жене. — Мы, мужчины, одни легче договоримся.

— Извините, ребята, — смущенно заговорил Толя, как только удалилась жена. — Прочитала она в газете о вашем доме и потащила меня сюда. Но вы не думайте, она хорошая. И, конечно, мы зарегистрировались совсем не потому, что прочитали о «Доме молодоженов»… Просто мы давно дружили. К тому времени, как вы дом построите, мы будем «староженами». Так что нам и давать квартиру не придется.

— А ты мне понравился, старик, — сказал Мичуров, обращаясь к Толе. — Ты комсомольский парень.

— Помогал бы нашему штабу, — поддержал Андрей, приглаживая густые русые волосы. — Нам художник позарез нужен.

— Читал я о вашем отряде. Дело стоящее, — кивнул Толя и деловито, без лишних слов, спросил: — Когда и куда мне приходить?

— Хоть сегодня. Чкалова, 38, — весело ответил Андрей.

Вечером Анатолий пришел в штаб. В руках у него были краски, бумага. Чудный, заложив пальцы за широкий командирский ремень, в тот момент отдавал какие-то указания группе комсомольцев. Он воинственно осмотрел мешковатую фигуру Крякуши. Толю не смутил такой прием. Он невозмутимо отодвинул Чудного в сторону и, усевшись к столу, начал работать.

На следующий день комсомольцы вывесили на предприятиях десятки карикатур на хулиганов и пьяниц.

Из дневника Жени Бертгольца

Мне очень хочется быть твердым. Я хочу быть похожим на Павку Корчагина. Ведь он тоже был человеком из плоти и крови. А сколько мужества было у него! Нет, я не ставлю себя рядом с ним. Я просто хочу самую капельку быть похожим на него. Но я слюнтяй и тряпка…

Если бы мне задали вопрос, кто самая лучшая девушка на всем земном шаре, я бы не задумывался ни минуты. Самая лучшая, самая добрая, самая красивая девушка — это Нинуся. Я никогда не встречал девушку, похожую на нее, и никогда не встречу. Когда она смотрит на меня, я становлюсь сам не свой. И почему-то по-дурацки улыбаюсь… Я знаю, что не могу дать ей радости, даже самой маленькой, хотя ради нее, не задумываясь, отдал бы все… Нинуся счастлива только тогда, когда рядом Борис. Он чудесный парень, его нельзя не любить.

Глупо и нечестно поступил я в ту ночь, когда побежал от ребят. Что они подумают обо мне?.. И смешно же я выглядел. Ой как смешно.

Все. Беру себя в руки крепко-крепко. Буду железным.

Невеселый день

Андрею позвонили утром, как только он появился на работе. Мужской голос показался знакомым. Но кто это, Андрей так и не мог вспомнить.

— Андрей Павлович Тихомиров?

— Да.

— Замечательно. Андрей Павлович, извините, я останусь инкогнито. Я вам хочу дать полезный совет. На мой взгляд, вы напрасно связались с отрядом. Для вас — лишь неприятности в перспективе. Что вы скажете, Андрей Павлович?

Андрей выругался и бросил трубку. Его коллега, старый холостяк Антон Самуилович, одетый в несвежую рубашку, возмутился:

— Андрей Павлович!.. Вы же адвокат. Разве допустимо подобным образом говорить с клиентом? Наше с вами оружие — вежливость.

Антон Самуилович был так возмущен, что даже не рассказал своего традиционного утреннего анекдота.

Не первый раз звонили Андрею и давали «советы». Но сегодняшний звонок вывел из себя. Делать ничего не хотелось. Тихомиров убрал со стола бумаги и вышел на улицу. День был серый. Низкие клочковатые облака разбивались о купол старой церкви. Лица прохожих казались скучными, неприветливыми.

У трамвайной остановки Андрей встретил участкового уполномоченного милиции младшего лейтенанта Прохорова, тоже члена оперативного комсомольского отряда. Прохоров тащил тяжелую сетку, в которой виднелись патроны, банки с порохом, мешочек с дробью, какая-то специальная замысловатая машинка. Андрей не удивился, он знал, что Сима Прохоров — страстный охотник.

Прохоров крепко пожал руку Андрею:

— Ты чего такой кислый, товарищ адвокатище? Не выспался?

Андрей не утерпел и рассказал ему о последнем телефонном звонке.

— Замечательно, — улыбнулся Сима. — Выходит, что наш отряд стал кому-то поперек горла. И ясно кому — прохвостам. Надо радоваться, а ты киснешь… Вот начнется охота, увезу я тебя на недельку. Приедешь свеженький и веселый.

Эти несколько слов ободрили Андрея. И, побродив еще немного по улицам, он вернулся на работу.

У Антона Самуиловича уже изменилось настроение.

— Погуляли, молодой человек? Не желаете ли новинку?

И, не дожидаясь согласия Андрея, он начал рассказывать анекдот.

К Андрею пришел посетитель — старичок с костылем — хоккейной клюшкой. Старику надо было выселить соседа-скандалиста. Тихомиров рассказал, какие необходимо собрать документы, написал ему заявление в суд. По правилам, он должен был выписать старичку квитанцию, чтобы тот за услуги внес деньги в кассу. Но Андрею стало неудобно, что за его двадцать слов на бумаге старый хоккеист будет платить деньги. И он, не выписав квитанции, проводил старика.

Антон Самуилович сдержался, хотя ему и было трудно сделать это.

Операция «Икс»

Все члены штаба хорошо помнят этот случай. Трое комсомольцев задержали известного хулигана по фамилии Нежный. Беседовать с ним начал Андрей. Неожиданно для всех Нежный вскочил и нож молнией сверкнул в его руке. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы к хулигану не метнулся Сима Прохоров. Резким движением он выбил нож. Хулигана связали…

Прохорова в отряде полюбили не только за смелость, но и за его веселый нрав, деловитость. Очень быстро он стал в штабе своим человеком. Без него не проводили ни одного серьезного мероприятия. Сима в необходимых случаях обыскивал хулиганов — это ему разрешалось законом, вызывал на заседание штаба нарушителей. Он же возглавил группу уголовного розыска. Попасть в нее было большой честью.

В последнее время в районе участились кражи мотоциклов с улиц. Сима предложил организовать засаду. У кого-то из знакомых предприимчивый Женька одолжил «ижака». И в один из вечеров группа, возглавляемая Симой, начала операцию.

Женька подъехал на мотоцикле к кинотеатру «Салют», лихо развернулся и заглушил мотор. Оставив мотоцикл, он присоединился к ребятам, спрятавшимся в темном подъезде дома напротив кинотеатра.

Скоро незнакомый парень и девушка остановились рядом с подъездом. Молодые люди клялись друг другу в любви, целовались.

— Надо бы спугнуть их, — предложил кто-то шепотом.

— Молчи, — шикнул Женька. — Может, это и есть воры.

Влюбленные стояли около часа и не намеревались уходить. Они будто испытывали нервы ребят.

— Уж если целоваться, так целовались бы где-нибудь в подходящем месте, — вздохнул Крякуша.

— Ты имеешь в виду, что целоваться им нужно дома в присутствии родителей? — вполне серьезно спросил Женька.

Сима не выдержал и засмеялся. Влюбленные испуганно отскочили друг от друга. Начали оглядываться и скоро ушли.

Толпа у кинотеатра становилась все более жидкой. Ребята уже собирались покинуть свое укромное место, как к мотоциклу подскочил парень, откинул подножку. На фаре загорелась лампочка зажигания — парень имел ключ. Женька было рванулся, но Сима удержал его:

— Пусть тронется. А то выкрутиться может: скажет, просто интересовался. Далеко все равно не уедет. Ты ведь слил из бака бензин.

— Да. Совсем немножко оставил.

Загремел мотор. Вор оседлал мотоцикл. На заднее сиденье плюхнулся неизвестно откуда вывернувшийся второй. Мотоцикл рванулся. Комсомольцы разом выскочили из засады.

— Уйдут! — горестно выдохнул Крякуша.

— Чудный, через проходной двор! — приказал Сима.

Ребята на ходу разделились на две группы.

Мотоцикл проскочил метров двести и заглох. Воры бросились в разные стороны. Андрей видел, что один из них попал в объятия Женьки. Второй большими лосиными скачками уходил. Преследуя его, ребята растянулись. Андрей опередил всех остальных. На середине улицы Горького вор поскользнулся и упал. Тихомиров бросился к нему. Вор больно пнул Андрея в живот. Тот вскрикнул и присел. Вор пружинисто вскочил и скрылся в темном дворе напротив. За ним бросились ребята. Андрей, остался посередине дороги. Вокруг него быстро собралась толпа.

— Молодой, а до какого состояния напился, — удивилась пожилая женщина. Неожиданно сильные руки подняли его. Это пришел на помощь проходивший мимо Красавчик.

— Ничего, бывает, — говорил он участливо. — Кто ее, товарищ адвокат, не пьет, сердешную.

Всмотревшись, Андрей узнал однажды обращавшегося к нему за консультацией Красавчика и хотел освободиться, но Красавчик не отпускал его целый квартал. Он проявлял всяческое внимание и заботу. Андрею, собственно, и не требовалась никакая помощь, более того, со стороны Красавчика она была ему неприятна, но он вынужден был постоять с ним, так как уйти сразу было неудобно. Красавчик предложил вызвать такси, Тихомирову с трудом удалось отказаться.

Андрей сначала хотел объяснить, почему он оказался в таком положении на улице, однако, подумав, решил не делать этого и простился.

Все участвовавшие в операции собрались в штабе. Задержанного вора Сима отвел в милицию.

— Как он прыгнет! — восторженно орал Женька. — Прямо ко мне в руки попал. Здоровый. Барахтаться начал. Я его одним приемчиком уложил.

— Почему мы отдали вора в милицию? — спросил Крякуша. — Мы поймали его, нам и разбираться.

— Милиция лучше распутает клубок, — улыбнулся Сима. — По моему мнению, мы задержали крупную птицу. Не уйдет и второй от нашего уголовного розыска.

— А ты разве не милиция? — не отступал Крякуша.

— Я? Я лишь неопытный участковый. Мне это дело тоже не под силу.

Неприятности

Антон Самуилович встретил Андрея пасмурно. Он долго рассматривал золотую цепочку своих часов, прохаживался около его стола. Тихомиров намеренно старался не замечать странного поведения коллеги.

— Пьете, миленький, — неожиданно выпалил Антон Самуилович, — на улицах валяетесь.

Антон Самуилович протянул Андрею голубой лист. В верхнем углу его размашистым почерком была написана резолюция заведующего юридической консультацией Антону Самуиловичу:

«Срочно разберитесь с Тихомировым. Возьмите объяснение. О его поведении сообщите в РК ВЛКСМ».

Андрей прочитал письмо неизвестного автора, в котором сообщалось, что он пьяный валялся на улице.

— Это же гнусная анонимка! — возмутился Андрей. — Чистейшая ложь.

Тихомиров пытался рассказать о засаде, о задержании воров, но старый адвокат только отмахивался:

— Нет дыма без огня. Дикость, дикость, дикость. Пьющих не понимаю и особенно юристов. Людей, отлично знающих последствия алкоголя.

Как ни оправдывался Андрей, Антон Самуилович так и не поверил.

— Кто написал эту гнусность? — размышлял Андрей. — Красавчик? Хотя зачем ему. Но, видно, все же кто-то из моих «знакомых».

В этот день Антон Самуилович еще раз «обрадовал» Тихомирова. Коллега сообщил, что Колю Воронцова, который ударил в штабе карманного воришку Бергизова, арестовали за хулиганство на десять суток.

Андрей помчался к судье. Тучный Иван Иванович только развел руками.

— Факт есть факт, — уточнил он оправдательные доводы Тихомирова. — Воронцов ударил гражданина, которого вы называете карманным вором. Ударил в общественном месте… — Судья помолчал немного и, видимо желая ободрить поникшего Андрея, добавил: — Да… там на тебя жалоба была… Я только что заходил к твоему начальству… Оказывается, чепуху на тебя написали. Так что недоразумение выяснено.

Но Тихомирова это сообщение не обрадовало.

Он бросился в райком комсомола, однако и Мичуров не поддержал его:

— Жаль парня, только посуди сам: мы же не можем допускать мордобития. Правильно его наказали. И тебе наука — не распускай людей. Да ты не кисни, старик, во всяком новом деле промахи неизбежны. Присядь-ка лучше, закуси. У меня два килограммовых бутерброда. — Андрей сердито отказался.

— Не хочешь, — добродушно проговорил Володя, — не надо. Тогда я дам тебе, как секретарю райкома, задание.

Мичуров извлек из своего громоздкого стола новенькие футбольные бутсы. Оба ботинка скалились гвоздями.

— Новые, а стоит только легонько нажать пальцем на подошву — и вот, полюбуйся. Выходит, наша футбольная команда играет плохо не только потому, что не владеет техникой. Видно, ей мешают и подобные «шедевры» обувной фабрики. Возьми капитана команды футболистов да махни на фабрику.

Андрей пригласил нескольких человек из команды «Урожай», но когда ребята узнали, в чем дело, то явились все.

— Ты представь себе, — дергал Тихомирова за руку худощавый пасмурный вратарь, — мяч еле ползет к моим воротам. Я вижу — наш Генка Жуков открылся. Я и хотел с ходу ногой отдать ему мяч. Имей в виду, так поступает и Лев Яшин. А вместо этого срезаю мяч в собственные ворота. И в чем, думаешь, причина? Смотрю, подошва бутс показывает клыки: отпала незаметно во время игры, и когда я делал удар по мячу, то вспахал поле. И кому проиграли?! «Звезде»! Да у них ни одного сильного нападающего нет. Бить некому. Наши после игры меня чуть не отлупили. Подвести всю команду — это не шуточка. А что я мог сделать? Ты мне скажи, что я мог сделать?

На фабрике делегация нашла секретаря комитета ВЛКСМ, вялого белобрысого парня. От него пахло пивом. Тихомиров сказал ему об этом.

— Свадьба комсомольская была, — отозвался тот равнодушно.

Футболисты потянули его с собой в склад готовой продукции. Остроносенькая девчонка в красной косынке допустила всех в свои апартаменты. Команда сразу же набросилась на ворох футбольных ботинок. Ребята полагали, что здесь ботинки хорошего качества, но они ошиблись. Рабочие быстро узнали о появлении футболистов. Около склада собралась толпа.

— Играть не умеют, а только бутсы браковать мастера, — хохотнул кто-то.

— Чего смеетесь, бракоделы? — набросился вратарь на шутников. — Порядочную пару ботинок сшить не можете!

— Ты сам попробуй сшей, — отозвался парень в коричневой куртке. — Стельки гнилые. А начальству подавай план! Говорят — ставьте! В стельках же и гвозди не держатся.

Футболисты, беззлобно поругавшись с рабочими, шумной ватагой повалили к директору. Их встретил розовощекий пожилой мужчина. Андрей объяснил ему сущность дела.

— Ваши претензии, товарищи, не совсем справедливы, — парировал директор. — Виноваты не мы, а поставщики кожматериалов, присылают всякую дрянь. А у нас план… Тем не менее мы постараемся сделать все зависящее от нас.

Андрей, футболисты еще долго спорили с директором, но так ни о чем и не договорились.

Грабеж

Молодежное кафе на общественных началах возглавил член оперативного комсомольского отряда артист драмтеатра Толя Солоницын. У Толи было очень мало времени, но он все-таки умудрялся находить свободные минуты. И в эти «окошечки» то бежал к директору торга, умоляя его выделить для кафе что-нибудь особенно нужное, то «ложился костьми» у директора столовой, где по вечерам функционировало молодежное кафе, выпрашивая два-три лишних часа работы. Помещение столовой отряду разрешили использовать по вечерам два раза в неделю. Однако директор столовой постоянно ставил палки в колеса.

— Вам танцульки, песенки, — кричал он, — а мне план нужен! С вашего кафе я в вечер получаю сотню-полторы выручки — это же ерунда! Мне нужно платить работникам зарплату, премиальные, а вы в самое горячее время стоите у входа и пропускаете только по своим пригласительным.

Директор столовой каждый раз снимал вывеску «Молодежное кафе «Ласточка» и прятал ее. Толя чуть не плакал от такого произвола. И если бы было время, заплакал, но мешали сотни различных забот: кто вымоет пол? Где напечатать пригласительные билеты? Где найти интересных людей? Кого поставить в гардероб?

В кафе, как правило, приглашали трудновоспитуемых ребят. Каждый раз Толя с сотрудниками милиции колдовал над списком.

Особенно запомнился членам штаба первый вечер в кафе «Ласточка». Все приглашенные чинно уселись в зале, опираясь на хрустящие скатерти локтями, и начали ждать. Что же будет дальше? А среди членов штаба имелась договоренность: ничего никому не навязывать. В зале играл оркестр, были шахматы, газеты, был «музей дряни». В музее красовались бутсы с обувной фабрики, а рядом — кривобокие подшипники, изготовленные на механическом заводе. Под каждым «шедевром» висела табличка: кем и когда изготовлено.

Неизвестно, сколько бы царила в кафе натянутость, если бы не шустрая зеленоглазая девчонка, недавно вернувшаяся из исправительной колонии.

— Хотите, я вам спою?! — выскочила она в центр зала и, не дожидаясь согласия присутствующих, запела. Оркестр уверенно поддержал ее частушки.

Девчонку вызвали на «бис».

Заработала моментальная фотография. Смешные рисунки заготовлены были заранее и фотограф, щелкая пустым аппаратом, вручал их направо и налево.

Шахматисты начали записывать первые ходы. Совсем седой, с обветренным лицом морской офицер собрал около себя мальчишек. Они слушали его с разинутыми ртами.

К Андрею подошел наутюженный, пахнущий духами парень. Он долго мямлил, пока Тихомиров понял, что в кафе парень привел свою любимую девушку. И ему крайне неудобно, так как в «музее дряни» выставлена продукция их фабрики.

— Понимаете, — говорил парнишка, — Лена оформляется на нашу фабрику, и очень неудобно, что в этот праздничный вечер она видит такие непривлекательные вещи.

— Это не праздничный вечер, — вмешался Женька, — мы хотим, чтобы молодежь проводила свой досуг всегда так интересно…

Через час в кафе было по-настоящему уютно и весело. Появился приглашенный писатель, художник Лебедев принес несколько своих картин.

— Безобразие, — подлетел к Тихомирову Женька, — в «тихом уголке» целуются!

Но Андрей не успел ничего ему ответить. В зал вбежал Борис, бледный, растерянный. Его офицерский ремень съехал набок. Он наклонился к Тихомирову и выпалил такое, отчего у Андрея холодные капельки пота выступили на лбу. Они бросились в штаб.

В штабе, кроме членов отряда, находилось несколько сотрудников милиции.

— Вот командир, — сказал кто-то при появлении Тихомирова.

Андрей невольно покраснел под сердитым взглядом полного капитана. Тихомиров подумал, что он старший. Но из-за спины капитана вышел маленький улыбающийся мужчина. Он дружески протянул руку Андрею и назвался:

— Жданов Алексей Степанович, начальник уголовного розыска.

Жданов зашел с Андреем в свободную комнату.

— Дело, Андрей, вот в чем, — глядя в лицо Тихомирову, заговорил Жданов. — Какой-то мерзавец час тому назад ограбил пенсионера по фамилии Бабенко. Пригрозил ему ножом и отобрал около семидесяти рублей. У грабителя такие приметы: лет тридцати, рыжий, волосы зачесаны назад, в очках… На рукаве у него была красная повязка, а на ней буквы: «ОКО». Если я не ошибаюсь, они означают «Оперативный комсомольский отряд»… Вот и вся история. Тебе приметы преступника ни о чем не говорят? Нет у тебя в отряде человека с такой внешностью?

— Нет, нет, товарищ Жданов, — выдавил Андрей.

— Ты чего волнуешься, командир? К тебе я приехал поговорить, а не арестовывать твоих орлов. Такую повязку мог надеть не только член отряда, но и любой мерзавец. — Жданов, видя растерянность Андрея, быстро перевел разговор на дела отряда: — Добро, добро, что вы отвлекаете молодежь от никчемных занятий. Надо учить людей проводить время. Это, между прочим, дело трудное. Каждый человек должен быть по горло занят любимым делом — или волейболом, или стихами, или охотой, или музыкой. Одним словом, приятным, полезным занятием, к которому бы тянуло.

Андрей заметил у Жданова наколки. На каждом пальце левой руки зеленела маленькая буковка:

«Л-е-ш-а».

Начальник уголовного розыска поймал взгляд Тихомирова и улыбнулся:

— Детство. Так вот и хожу, меченый.

Жданов был очень приятный человек, и Андрей скоро почувствовал себя с ним легко, просто.

— Трудно, Андрей, еще работать, — говорил он устало. — Постовых милиционеров у нас мало. Мы их для порядка в центр города направляем, а на окраину, на глухие улицы послать некого. Вот на некоторых ваших членов отряда надевать бы по вечерам форму, а? Как ты думаешь?

И видя, что Андрей замешкался, продолжал:

— Кроме ваших ребят, общественность плохо помогает милиции. Больше шумят, лозунги говорят. А тут надо рукава засучивать. Да и мы работаем, как рыбаки: ловим, садим. Жулики выходят, мы опять их ловим. Надо, чтобы общественные организации занимались воспитательной работой. Будет это — и дело пойдет. А мы вязнем по уши в текучке.

Вошел хмурый капитан. Андрей догадался, что ему надо доложить что-то Жданову, но он не решался сделать это в присутствии постороннего человека и пасмурно поглядывал то на Тихомирова, то на Жданова.

— Говорите, — кивнул Жданов, — от командира отряда у нас не может быть секретов. Он понимает, что к ним могут примазаться всякие прохвосты. В том числе и такие, которые сегодня совершили ограбление.

— Я, товарищ подполковник, думаю за тем гражданином послать, которого ограбили, — сказал капитан. — Он ведь узнает бандита. Выстроим всех комсомольцев, пусть посмотрит…

Глаза Жданова сузились, и синенькая жилка запульсировала на левом виске.

— Вы что же, всех честных ребят будете предъявлять для опознания? Может быть, им еще пальцы всем отпечатать, товарищ Петренко? Посмотреть здесь, в отряде, надо. Но не так.

Логика Русалки

Неприятности Андрея не взволновали Русалку. Она прослушала все молча и без перехода сказала:

— Пойдем слушать Онегина… А то скоро мои каникулы кончатся, а мы так и не побываем вместе в театре. Сегодня будет петь Эрик.

— Что, заболел основной солист? — ехидно спросил Андрей.

С Эриком, артистом оперы, он встречался несколько раз. Высокий, интересный, но удивительно слащавый, излишне любезный, он не вызывал симпатии у прямого, резковатого Тихомирова. Андрей знал, что Эрик учился в одной школе с Русалкой и еще в то время нравился ей.

— Может быть, лучше в кино? — спросил Андрей.

Руки у Русалки были теплые, а синие глаза ласковые. Она присела на ручку кресла к Андрею и тихонько потянула его к себе за уши. Ее губы были близко-близко.

Тихомиров покраснел и упрямо проговорил:

— Почему тебя радуют мои неудачи в штабе?

Она задумалась на минуту, потом, тряхнув волосами, заговорила:

— Ты должен понять, наконец, что все, чем вы занимаетесь, — детективная игра. А взрослые люди не играют. Они думают о своем будущем. Играют лишь в карты в поезде, когда скучно, а дорога длинная-длинная и совсем нечего делать. Если у тебя достаточно времени, поступай в аспирантуру. Учись, специализируйся в своей области. Зачем распылять силы, знания? Что дает твоя общественная деятельность?

— Ты хочешь сказать, что желаешь иметь дело с людьми, которые борются за свое солидное будущее, — вспыхнул Андрей, — забывая о своем долге? Только бы лезть — лезть по головам!

— Зачем так грубо, Андрей? Я это говорю тебе как близкому человеку, который мне далеко не безразличен. Я совсем не за то, чтобы ты лез по головам. Живи, как большинство людей. Честно, но не забывай о себе. Извини меня, однако, если ты на своей общественной работе протрешь брюки, тебе никто не даст новые.

— Черт возьми! Если все будут думать, где теплее и жирнее, то кто будет строить новые города на Севере, кто будет топать по Луне, кто будет превращать болота в плодородные поля? Кто, наконец, защитит женщину от хулигана?!

— Неисправимый, — и она прижалась щекой к плечу Андрея…

Русалка не отпускала руки Андрея, когда они вышли из театра.

Они остановились около густой колючей акации. Смотрели на небо, на ничем не примечательные клочковатые облака. Так они могли простоять всю ночь и, может быть, простояли, если бы недалеко от них не закричала женщина испуганно, тревожно.

Андрей бросился на голос. Рядом с женщиной размахивал руками мужчина. Женщина держалась рукой за щеку.

— Ты чего?! — придвинулся Андрей к мужчине. — Почему бьешь?

Женщина торопливо взяла под руку мужчину и закричала на Тихомирова сердито:

— Зачем, хулиган, к нам пристаешь? В милицию захотелось? Живо позову сотрудника! Дубина!

Андрей захохотал.

— Дурак какой-то, — констатировала женщина.

— Может, морду ему набить? — спросил мужчина.

— Не стоит.

Они удалились.

Русалки уже не было. Напрасно Андрей искал ее. Напрасно бросал ей в окно камешки. Балкон оставался пустым.

Атака на прораба

Строительный трест, который возводил здание «Медового дома», работал не по-комсомольски. А может быть, ребятам просто казалось, что здание возводится слишком медленно.

Однажды Бертгольц привел в райком прораба стройки, здорового усатого сибиряка с широкими бровями.

— Вы посмотрите на него, — бросил торжественно Женька, придумывая на ходу хитрый маневр. — Вот такие обыкновенные с виду мужчины и делают чудеса. Товарищ Зайцев предложил работать в две смены. Нам остается установить дополнительно два прожектора, и работа закипит. «Медовый дом» мы сдадим раньше на несколько месяцев.

Зайцев опешил. Он никогда не обещал Женьке и в райком пришел, полагая, что его действительно вызывает секретарь. Прораб понял, что Женька загоняет его в западню, и хотел уйти, однако Бертгольц удержал его и продолжал свою хитрую атаку. Он стремительно схватил телефонную трубку, набрал номер и заорал:

— Редакция! Редакция! Это говорят из райкома комсомола. Прошу вас срочно прибыть к нам. Сфотографировать героя трудовых будней товарища Зайцева. Он работает прорабом на стройке «Дома молодоженов». Он решил сдать дом на пять месяцев раньше срока. Он сделал так, что люди работают в две смены. Он сибиряк, имеет награды.

— Сколько? — спросил Женька Зайцева радостным голосом.

— Ну, семь медалей и три ордена, — буркнул прораб, понявший, что окончательно попался.

— За геройские подвиги он имеет кучу орденов и медалей. Прошу поместить его не только в местной газете, но и в центральной… Да, люди работают, несмотря ни на какие погодные условия.

— Спасибо, товарищ Зайцев, — поднялся из-за своего стола Володя Мичуров, радуясь, что этот человек, с которым он сто раз ругался из-за того, что дом строится медленно, неизвестно почему вдруг так круто изменился.

Тихомиров и Мичуров изо всей силы жали ему руки. А Женька от избытка чувств начал целовать прораба в небритые щеки.

— Только вы мне людей, комсомолии своей давайте, туго с народом, — грустно проговорил Зайцев и осторожно прикрыл за собой дверь.

— Как тебе удалось перевоспитать его? — удивленно спросил Андрей Женьку.

— И сам не знаю, — отвечал Женька. А лицо его было хитрым-хитрым.

Враг продолжает действовать

Тучи подкрались к городу незаметно, ночью. Они со всех сторон закрыли небо. Начало погромыхивать. Реденькие тяжелые капли изредка шлепались на нагревшийся за день асфальт. С минуты на минуту должна была разразиться гроза.

Длина переулка Проезжего — метров триста, не больше. Среди маленьких одноэтажных домов он извивается, как змея, образуя тупички. Здесь впору заблудиться.

Под навесом ворот одного из уснувших домов стоял Красавчик. Он выбрал это место потому, что отсюда и направо и налево переулок лучше всего просматривался. В старомодных очках-колесах с простыми стеклами, в рыжем парике. На рукаве повязка члена оперативного комсомольского отряда. Сейчас его бы не узнал, пожалуй, даже Хамза.

Вдалеке застучали каблуки. Красавчик сжал в кармане рукоятку финского ножа. Шаги приближались, быстрые, тяжелые. Вглядевшись, Красавчик увидел громадного мужчину. «Это не подходяще», — изменил он сразу решение, трусливо прижимаясь к нагревшимся за день доскам ворот. Затаил дыхание.

Мужчина прошел так близко, что чуть не задел плечом спрятавшегося грабителя. Шаги быстро затихли.

Откуда-то налетел ветер. Закачал старые акации. Около дома напротив сухие стволы заскрипели.

Красавчику лезли в голову мысли о Хамзе. Тот круто изменился в последнее время. Вечерами почти все время сидел дома и исчезал только тогда, когда к Красавчику в гости приходили девицы. Парень стал часто задумываться, много читать. Красавчик понимал: это плохой симптом. На кражу Бергизов ходил только один раз. Домой принес старый коричневый кошелек с красной кнопкой-застежкой. В нем было 32 рубля. Деньги он отдал полностью, а кошелек взял себе.

— Выброси кошелек или сожги — это же улика, — потребовал Красавчик, но Хамза, к его удивлению, заартачился.

За шумом деревьев Красавчик не услышал шагов проходившей девушки. Он увидел ее уже в спину. В два прыжка преступник догнал жертву и, резко схватив за руку, рванул в подворотню.

— А-а-а! — вырвался испуганный возглас из ее широко открытого рта.

— Тихо, голубка! — Красавчик поднес к лицу девушки нож. — Тихо!

Она с испуганным недоумением переводила глаза то на нож, то на повязку на рукаве Красавчика.

— Как же это?! — вырвалось у нее.

— Давай часы, кошелек, — потребовал грабитель. — И не дрожи, ты мне не нужна… Быстренько!

Девушка торопливо сняла с руки маленькие часы на браслете, вытащила из сумки деньги.

— Кошелька у меня нет, — выдохнула она.

— Это простительно, были бы деньги, — ухмыльнулся Красавчик. — Больше ты ничего не забыла? — он взял из ее дрожащих рук сумочку и, ничего не обнаружив, вернул.

— А сейчас беги, ягодка. Некогда мне с тобой заниматься.

Девушка хотела уйти, но он удержал ее.

— Надумаешь в милицию побежать… тогда заранее можешь проститься со своей мамой и бабушкой.

Он, конечно, знал, что девушка заявит об ограблении в милицию. И не ошибся. Она, пригласив соседей, в эту же ночь побывала в отделении, где рассказала, что ее ограбил молодой мужчина в очках, с красной повязкой на рукаве. Она указала место. К сожалению, пустить по следу собаку было нельзя: шел проливной дождь…

Красавчик вернулся домой веселый.

— Где ты так долго бродил? — удивился Хамза.

— С девчонкой одной задержался. Влюбилась, сиротинка, страшно. Что делать, не знаю.

— Женись.

— Ну, нет. Тебя тогда куда девать? Ради друга можно потерпеть.

— А у меня тут гости были, — начал рассказывать Хамза.

— Кто? Откуда?

— Из комсомольского отряда. Те, что меня задерживали. Девка одна и парень. Женькой зовут. Девка эта меня хочет под свое крылышко взять. Шефствовать надо мной будет. Ничего себе, симпатичненькая.

— Ты их прогнал?

— А как же, — зевнул Хамза. — В три шеи.

— Правильно сделал… Давай спать.. Устал я, да и поздно.

Но в эту ночь Красавчик долго ворочался с боку на бок. Визит Нинуси и Жени Бертгольца к Хамзе напугал его.

На стройке

На стройку пришло более ста человек. Зайцев осмотрел всех одобрительно и строго заговорил:

— Технику безопасности тут проходить с вами некогда. Сами торопите со своим «Медовым домом». Поэтому будьте осторожны, не суйте нос куда попало. Всех вас разбиваю на бригады. Будете подчиняться моим рабочим, и чтобы никакого своеволия. Начальства среди вас с этой минуты нету.

Зайцев критически, с ног до головы осмотрел чистенькую одежду Нинуси, ее тоненькую фигурку. Особенно долго задержал он взгляд на туфельках-шпильках.

— А ты че, милая, в театр собралась? Или, может быть, эстраду на кирпичах устроишь?

— Простите, товарищ Зайцев, вот ее спецовка, — вытащил Женька из своей видавшей виды спортивной сумки маленький комбинезон и резиновые сапожки.

— Ну что же, это годится. Такая одежонка вполне подходит для работы, — кивнул Зайцев.

Нинуся, принимая одежду от Женьки, смутилась, опустила голову. А лицо Женьки было счастливым. Борька стоял рядом с Андреем. Тихомиров заметил, как длинные пальцы Бориса нервно смяли широкий офицерский пояс.

Володя Мичуров первый сбросил рубашку и, оставшись в одной тельняшке, засучил рукава. Он, Андрей и еще десяток ребят получили задание выкопать траншею под канализацию. Володя легко и даже как-то небрежно держал в мускулистых руках лопату. Она уходила у него в глину, будто в масло.

Нинуся вместе с девушками со стройки копошилась около раствора. Ей мешали волосы, и она то и дело отбрасывала их. Невысокая женщина сняла свою ярко-красную косынку и повязала Нинусю. Косынка подходила к смуглому лицу девушки.

Подъемный кран не успевал поднимать кирпичи. Женька, уже успевший перепачкаться в известке и глине, с группой парней таскал кирпичи на носилках. Кто-то наверху, на втором этаже, запел песню. Ее подхватили дружно и весело. Голос запевалы показался Андрею знакомым, он присмотрелся и узнал Толю Солоницына.

Траншею копали цепочкой. Андрей не поворачивался, хотя все время слышал, что сзади кто-то пыхтит, выбрасывая наверх большие комья глины. Каково же было его удивление, когда он увидел соседа — это был Коля Воронцов. Они оба опустили лопаты.

Володя толкнул в спину Андрея:

— Поздоровайся, старик, с товарищем. Чего глаза таращишь? Коля как Коля. Живой, здоровый. В карточке у него строгий выговор… Снимать скоро пора, черти, — ухмыльнулся добродушно Володя, разламывая на три части громадный бутерброд с колбасой и угощая Андрея с Колей. Коля подождал, пока Андрей начнет есть, и тоже вгрызся в кусок крупными белыми зубами. Расправившись с бутербродами, они снова взялись за лопаты.

Через два-три часа на руках у Андрея вздулись белые волдыри, а лопата стала удивительно тяжелой. К нему в траншею, осыпая куски глины, спрыгнул Зайцев. Он молча протянул пару больших брезентовых рукавиц и буркнул сердито:

— Голова! Лопату надо держать легко, сжимать ее нечего. Не убежит. А ну, попробуй!

— Экскаватором, нельзя было выкопать траншею? — в сердцах проговорил Тихомиров.

— Можно, — кивнул Зайцев. — Только экскаватор будет через неделю. А вы одно: «Давай! Давай!» Вот я и даю…

Андрей, воспользовавшись советом прораба, перестал сжимать лопату, и дело пошло лучше.

— Ура-а-а! Ура-а-а! — неожиданно раздалось в траншее. Наверх выскочил Крякуша с поднятой над головой громадной костью. — Товарищи, братцы! — закричал он. — В грунте, на глубине метра, я нашел эту кость!

— Это кость очень редкого ископаемого животного. Товарищи! Копайте и присматривайтесь. Все находки прошу отдавать мне.

Крякуша куда-то убежал. Вернулся он минут через десять с ярким бумажным.: плакатом:

«Ребята, здесь мы не только выполняем свой комсомольский долг, но и помогаем археологии!».

Ниже красовался страшный зверь с мордой носорога и хвостом крокодила.

— Понял, какие находчивые ребята в нашем Ленинском районе? — с гордостью кивнул Володя, обращаясь к Тихомирову.

— Понял, — улыбнулся Андрей Тихомиров. Он не был силен в археологии и не знал, что за кость обнаружил Толя. Может быть, не ископаемого животного, а просто лошади или коровы. Он не знал, но начал копать землю быстрее и охотнее, присматриваясь к каждому куску глины. Ему тоже хотелось оказать услугу археологии.

Удар в сердце

Мичуров экстренно собрал в райком всех членов штаба. Ребята разместились вокруг длинного стола, покрытого потертым зеленым сукном, за которым обычно Володя проводил заседания бюро. Не было только одного Симы. Андрей, как будто предчувствуя недоброе, спросил:

— Что-нибудь случилось, Володя?

— Не знаю, старик, — секретарь опустил глаза. — Сюда приедет капитан милиции Петренко. Он все объяснит.

— А начальника уголовного розыска Жданова нет? — сразу ко всем обратился Женька, и, не дожидаясь ответа, заговорил уверенно: — Петренко какую-нибудь операцию нам предложит… Конечно, лучше бы это сделал сам Жданов. Толковый дядя и интеллигентный страшно. Борька расстегнул ворот гимнастерки и, улыбнувшись одной Нинусе, сказал:

— Ты не прав, Женя. Просто нас позовут на службу в милицию. Я бы с удовольствием пошел в уголовный розыск или экспертом.

Все замолчали. Толя Крякуша протянул Андрею вырванный из блокнота лист. Тот улыбнулся своей доброй улыбкой и передал рисунок Женьке. На нем был изображен лейтенант милиции, удивительно похожий на Чудного. Лейтенант с пистолетами в обеих руках мчался за убегающим человеком с узлом. Женька не успел прокомментировать рисунок, как в кабинет вошли грузный капитан Петренко и Сима. Глядя на строгое лицо капитана, все притихли. Петренко хмуро кивнул и сел у противоположного конца стола.

— Начнем, — поднялся со своего стула Володя. — Вам слово, товарищ капитан.

Петренко внимательно осмотрел присутствующих и глуховато заговорил:

— Товарищи члены штаба! Руководство милиции мне поручило довести до вашего сведения следующее: четырнадцатого июля в час тридцать ночи на Проезжем переулке ограблена гражданка Новикова…

— Что я вам говорил! — наклонившись к Крякуше, шепнул Женька. — Операция по задержанию бандита!

Володя строго постучал карандашом по графину.

— У гражданки Новиковой, — продолжал Петренко, — преступник отобрал золотые часы и сорок рублей. При ограблении он угрожал ей ножом. Преступник был в очках, рыжий, лет тридцати…

— Хорошо, что хоть я не рыжий! — опять, не выдержав, шепнул Нинусе Женька.

— Самое главное, — Петренко поднял вверх толстый указательный палец, — у нас имеются сведения, что этот преступник совершает второе ограбление и что он имеет прямое отношение к вашему оперативному комсомольскому отряду… Если в первом случае мы сомневались, то сейчас это ясно.

Женька выпустил из рук свои очки. «Дзинь», — звякнули стекла. Все были так ошеломлены, что никто даже не повернул головы на звук.

— Как? — выдохнула Нинуся, сжимая кулачки. — Возможно ли это…

— Какая-то непонятная история! — вспылил Андрей. — Где у вас факты? Так говорить…

— Полегче, товарищ Тихомиров, не забывайтесь, — взглянул на него Петренко.

— Спокойно, Андрей, — попросил Володя. — Спокойно, старик. В курсе всех вопросов товарищи из райкома партии. Продолжайте, товарищ капитан.

— Я хочу сказать, — вытирая лицо большим белоснежным платком, продолжил Петренко, — что работа вашего отряда в части охраны общественного порядка должна быть прекращена. Прекращена до того времени, пока мы не разберемся со всей этой историей. Пока грабитель не будет задержан.

— А если вы его вообще не поймаете? — крикнул Женька.

— Такого быть не может, — отрезал Петренко.

Больше никто не задавал вопросов капитану.

Как только за ним и не проронившим ни слова Симой захлопнулась дверь, поднялись и ребята. Володя не задерживал их. Ему было тяжело и хотелось остаться одному.

— Позор! Позор! — возмущался на улице Женька. — И ты, Андрей! Разве можно было все это слушать молча? Надо было драться!

На углу улиц Свердлова и Красной Женька простился с ребятами. Андрею показалось, что он дольше обычного задержал его руку.

Нинуся и Чудный брели сзади. Женька странно-странно посмотрел на них и махнул рукой. Он уходил, и горячие мысли бились в его голове. «Как же так, отряд, которому столько отдали, должен прекратить свою работу? А ведь все говорили: «Дело нужное». Сколько было планов, задумок… И все рухнуло…»

Из дневника Жени Бертгольца

Итак, я решил проникнуть в логово врага. Иначе я не могу назвать тех, кто грабит. Наш комсомольский отряд должен существовать, по-настоящему бороться с преступниками. Это дело я считаю своим комсомольским долгом, своей обязанностью. Пусть ребята потом назовут меня кустарем-одиночкой. Пусть! Я все равно сам найду грабителя. Я не верю, что бандит скрывается среди наших ребят. И я должен это доказать.

Мы были с Нинусей у Бергизова. Странный он парень. Странный и интересный. Смотришь на него — ломается, пижонится. Мне кажется, что по существу-то он не такой. Но что-то связывает Бергизова с его квартирным хозяином Красавчиком. Сима говорит, что Красавчика судили не раз уже. Может быть, через Бергизова и Красавчика я найду грабителя? Я понимаю, что это чертовски сложно. Надо быть смелым и осторожным. Я испытаю себя. И начну с них. Они будут первыми моими «друзьями» из преступной среды. Мне придется приложить все усилия, чтобы они мне поверили. Может, рассказать о моем плане хотя бы Андрею?.. Нет, не стоит. Я на них сердит: надо было драться за отряд, а они молчали, как рыбы, согласились с капитаном Петренко. Да и если скажу, они обязательно начнут отговаривать, а то, еще хуже, опекать меня. И весь мой план рухнет, провалится.

Нет, ребят посвящать в свою тайну я не буду. Пусть даже они начнут меня презирать. Это будет выглядеть естественно.

Зато потом, когда я выведу на чистую воду бандитов, представляю удивление ребят. Боря Чудный будет завидовать до слез. Эта история понравится и Нинусе.

Итак, с сегодняшнего дня я начинаю приводить план в действие. Сегодня я должен встретиться с Бергизовым и, если удастся, познакомиться и с Красавчиком.

В гостях

Когда Нинуся пришла к Бергизову, он лежал на диване, курил.

— Опять вы, — разочарованно проговорил он. — И зачем вы себе нервы портите? Непонятно. Хотя… шефство — сейчас это модно. И особенно модно перевоспитывать тунеядцев и воров. Девиц к этому делу приспосабливают. А бывает, что девицы влюбляются в жуликов, и воспитательный процесс накрывается.

Хамза хитро покосился в сторону Нинуси и, видя, что его рассуждения не нравятся девушке, продолжал:

— Девицы забирают получку у жуликов, вытаскивают их из ресторанов. Устраивают на работу. И воры уже не воры, а голубые незабудки.

Бергизов полагал, что Нинуся сейчас вскочит со стула, хлопнет дверью, но ошибся.

— В ваших словах есть доля правды, — мужественно отвечала Нинуся. — Но наша с вами дружба, я думаю, приведет к тому, что люди даже за глаза не будут называть вас сволочью.

Бергизов смутился только на минуту, потом заговорил развязно:

— А вы умненькая. С вами интересно потрепаться. Только знаете, мне некогда. И уходите-ка вы отсюда. Я на квартире живу. Мой хозяин не любит, когда в дом приходят незваные гости. Да и чего вы ко мне вообще привязались?

Бергизов явно начал нервничать и последние слова уже не говорил, а выкрикивал:

— Я знаю, вы еще и на киноленту меня хотите взять… Видел я ваших, с кинокамерой охотились на меня. Снимайте, пожалуйста.

Киногруппа комсомольского отряда, возглавляемая Нинусей, действительно снимала документальную пленку о Бергизове.

Долго еще Нинуся разговаривала с Бергизовым, и он постепенно успокоился. Притих. Когда она уходила, Хамза даже проводил ее на улицу.

— До свидания, — сказал он на прощание. — А вы все-таки больше не приходите.

Нинуся прошла уже с полквартала, и что-то заставило ее повернуться. Она удивленно остановилась: к Хамзе с противоположной стороны улицы подходил Женя. Он протянул руку Бергизову, тот приятельски пожал ее.

Все это было странно. Даже более чем странно.

Дела комсомольские

Улица Пушкинская — всего два квартала. Она такая широкая, что скорее похожа на площадь. Обычно здесь гуляет очень много людей. На улице Пушкинской члены штаба и решили провести вечер отдыха или, как выразился Мичуров, «мероприятие с широким охватом».

В центре улицы ребята натянули белое полотно киноэкрана. По сторонам расставили стойки с сатирическими газетами, плакатами, выполненными Толей Крякушей. Поблизости установили две грузовые машины с открытыми бортами — сцену для артистов. Борька на борту укрепил плакат:

«Мы за то, чтобы в жизни было чисто».

На вечер пригласили заводской оркестр. Трубы у ребят были помятые, облупившиеся, но когда оркестр заиграл вальс, то его было слышно больше чем за километр. Комсомольцы никого не приглашали, однако людей собралось очень много.

Красные, зеленые, голубые, белые платья девушек. Парни, вездесущие стайки любопытных ребятишек, семейные парочки.

У «музея дряни» горячился толстяк в зеленой шляпе. Его возмущали футбольные бутсы, выпускаемые обувной фабрикой. Он тыкал пальцем в скалившиеся гвозди-зубы и угрожающе потрясал пухлыми кулачками.

Молодой человек с седым вихром в черной шевелюре печально рассматривал кривобокие поршни: изделие своего завода.

Начался концерт самодеятельных артистов. Скоро подкатила комсомольская агитмашина. Крякуша оказался настоящим диктором: «Внимание, внимание! Последние известия оперативного комсомольского отряда! Пятнадцать минут назад на улице Зеленой задержан Меликов Рудольф Константинович, 1939 года рождения, проживает по улице Ломоносова, 6. Уже два месяца Меликов нигде не работает. Пропивает пенсию матери. Стыд и позор лоботрясу Меликову!»

— Мы взяли интервью у директора обувной фабрики, — продолжал Толя. — Он сказал, что уже три дня ОТК фабрики не забраковал ни одной пары футбольных ботинок. Значит, можно надеяться, что наша футбольная команда войдет в первую группу класса «А».

Люди захлопали, засмеялись.

— Рабочий завода «Запчасть» Василий Логинов, — бодро говорил Толя, — внедрив собственное изобретение, выполнил сегодня семь дневных норм. Ура герою наших трудовых будней, комсомольцу Василию Логинову! Ура!

Андрей увидел Борьку Чудного. Он, как всегда, не мог оставаться спокойным и метался то к приглашенным массовикам, то к подросткам, впившимся глазами в экран, где пулями метались реактивные истребители. Андрей пробрался к нему.

— Вот это война, — весело сказал Борька. — Настоящая. Я побывал в питейных заведениях — пусто. Сегодня не выполнят план и рестораны. Эх, Андрюшка, и замечательно же!

Нинуся, следовавшая тенью за Борькой, улыбнулась Тихомирову.

Неожиданно Андрей увидел Русалку. Она была в строгом темно-сиреневом платье, прямые волосы туго завязаны темно-красной лентой. Русалка держала за руку певца Эрика. Но тут же Тихомиров потерял их в толпе. Его толкнул кулаком в бок Мичуров:

— «Музей дряни», командир, растащили.

— Ну и черт с ним, — отвечал Андрей, заметив опять Русалку с Эриком. Он протолкался ближе к ним, но подойти не решился. К Андрею снова подошел Борька. Он оттащил его в сторону:

— Женя Бертгольц пьяный. Болтается здесь с Бергизовым. Попробовал я с ним говорить, отмахивается. Острит. Что с ним случилось?

Андрея будто ударили по голове. Он несколько минут не мог выговорить ни слова. «Как же это? Женька! Кристальный Женька — и вдруг вместе с Бергизовым, пьяный?»

Женька стоял, привалившись плечом к дереву, и жевал дымящуюся сигарету. Он был одет в неприлично узкие брюки, туго обтягивающие его толстые ноги. На лице бродила пьяная улыбка. Рядом с ним крутился Бергизов.

— Женя! — позвал Андрей.

Женька на мгновение смутился, потом, взглянув на Бергизова, заулыбался неприятно и нагло:

— А-а-а! Товарищ начальник! Приветствую вас и поздравляю с очередным удачным мероприятием. Вы все это неплохо придумали, неплохо.

— Женька! Ты с ума сошел!

— Брось, товарищ Тихомиров, брось… Мне надоело уже разыгрывать с вами комедию.

— Уходи, Женька, или я сейчас скажу ребятам. Тебя задержат, — сильным шепотом сказал Андрей.

— А ты меня не пугай! Задержишь… Видели мы таких. До свидания, начальник Андрей.

— Пока, — послал Андрею воздушный поцелуй Бергизов. Женька и Бергизов удалились.

Если бы такой или подобный номер выкинул кто-либо из членов штаба, даже сам Борька Чудный, Андрей был бы озадачен меньше. Он долго ходил среди разговаривающих, смеющихся людей, пока не пришел в себя.

Кино уже закончилось. Музыканты устали. А люди не уходили. Тихомирова разыскал Крякуша.

— Андрей, разреши, пусть пожарники ругаются потом. Ну, что здесь страшного? Не будь консерватором, Андрюшка. Заметил, все ждут наш гвоздь.

— Давай, — согласился Тихомиров, не столько убежденный доводами Крякуши, сколько жалея уже затраченные силы комсомольцев.

У Крякуши все было приготовлено. Из-за угла подкатила «агитка». Машина остановилась в самом центре улицы. Четверо комсомольцев вытащили из кузова громадное чучело. Свет фар осветил узенькие красные брючки чуть пониже колен, рубашку из газет с рисунками прыгающих обезьянок. На пальцах одной руки — вторую ребята не успели сделать — громадные уродливые перстни из красной меди.

— Стиляга! Стиляга! — послышалось из толпы. В это время свет фар в машине выключили, и на груди, на боках чучела четко проступили фосфорные светящиеся буквы:

«Я стиляга, я стиляга, я стиляга!»

Андрею никогда не приходилось слышать такого единодушного смеха сотен людей.

На сцене, с микрофоном в руках, одетый в судейскую мантию, появился Крякуша. Он читал голосом, полным торжественности и значительности:

— За тунеядство, развращение молодежи, издевательство над культурой стиляга приговаривается к смертной казни через сожжение. Пепел его будет развеян за сто километров от города. Приговор обжалованию не подлежит и приводится в исполнение немедленно.

Торжественно проследовали два комсомольца с факелами в руках. Ярким пламенем вспыхнуло бумажное чучело. Снова все засмеялись. Потом грохнул гром аплодисментов. Затем стало тихо. И вдруг в этой тишине раздались возбужденные голоса. Два могучих парня вытащили из толпы к свету фар стилягу в узеньких брючках. Он был в рубашке такой же расцветки, как у только что сожженного чучела. Андрей узнал в нем великовозрастного бездельника Антипова, которого не раз задерживали члены отряда.

— Давайте судить, — крикнули парни-богатыри. — Еще одного надо сжечь. Давайте судью!

Антипов сначала лениво отбрыкивался, но когда вокруг засмеялись, он начал зло отбиваться от державших его парней. Богатыри пытались удержать его, и один из них неосторожно схватил Антипова за брюки. Материя с треском лопнула. Антипов прикрыл обнаженную ягодицу и замер. Кто-то сосмехом бросил ему газету. Стиляга погрозил опешившим от удивления комсомольцам и скрылся, прямо-таки растворился в хохочущей толпе…

Володя Мичуров подошел к парням и начал им сердито выговаривать.

— Да мы же шутили с ним, — улыбнулись богатыри. — Да и кто знал, что он здесь без трусов болтается…

Улица начала пустеть. Ребята принялись за погрузку плакатов, стендов, снимали киноэкран. Володя, помогая ребятам, по-прежнему шумно возмущался их поведением.

— Вот вы поставьте себя на место этого парня. Как он покажется завтра на глаза товарищам? Позор. Засмеют. Я расцениваю это как хулиганство.

— А по-моему, зря ты, Володя, ворчишь, — вмешалась Нинуся. — У тебя совсем отсутствует чувство юмора. Ребята же не умышленно порвали его казацкие шаровары…

Все уехали на машинах. Володя с Андреем пошли пешком. Они говорили о Женьке. Их волновало его странное поведение. Они решили в ближайшие дни вытащить Бертгольца в райком и объясниться с ним начистоту.

Домой Андрей приехал последним трамваем. Мать, как всегда, еще только заслышав его шаги на лестнице, открыла дверь. Она собрала на стол и села напротив. Андрей смотрел на ее седые волосы, на частые мелкие морщинки на лице. Он представил вдруг, как она стоит целый день в своем аптечном киоске, и волна тепла нахлынула на него.

Бергизов плачет

Нинуся предложила посмотреть пленку о Бергизове. На просмотр Сима привел и героя фильма — Хамзу.

В просторном со скрипучими скамьями зале собралось человек сорок: работники райкома комсомола, члены отряда. Все сбились дружной кучкой в центре зала. Впереди во втором ряду застыла сутуловатая фигура Бергизова. Потух свет. На экране заметались серые тени.

— Абстрактное искусство, — сострил кто-то.

Засветились буквы текста:

«Эта история документальная. Она рассказывает о жизни парня по фамилии Бергизов. Он был уже судим, но это пока не послужило ему уроком».

На экране от страшного взрыва взметнулась земля. Дым заволакивал обгоревшие мертвые танки со свастикой. Слева, из-за гребня сопки, выползла еще целая свора танков. Появились пять советских моряков в порванных тельняшках, в бескозырках.

Володя одобрительно гмыкнул. Высокий молодой моряк, сделав несколько затяжек, передал самокрутку своему товарищу. Через минуту с последней гранатой в руке он встал навстречу танку. Краснофлотец погиб. Вспыхнуло и стальное чудовище… Следующий краснофлотец передал окурок товарищу и пошел навстречу смерти… Моряки погибли, но танки врага не прошли.

И опять засветился на экране текст:

«Во время войны гибли наши отцы и братья. Они умирали не только за то, чтобы сгорел в огне фашизм, но и во имя будущего счастья на земле. Во имя того, чтобы их дети были чистыми, смелыми…»

А дальше пошла пленка, отснятая комсомольцами:

«Трамвай № 2 с прицепным вагоном».

Потом все увидели Бергизова. Он, сутулясь, направлялся к трамвайной остановке. Вот Хамза суетливо завертелся в толпе. Воровато прищурены глаза. Пальцы тянутся к карману-женщины. Кошелек зажат в его кулаке.

Нинуся рассказывала, что для того, чтобы отснять этот эпизод, потребовался почти месяц.

Сидящий в зале Андрей узнает на экране улицу, дом, где живет Русалка. Ее балкон. Комсомольская стройка «Дома молодоженов»… Вот парни и девушки идут по улице. Лица счастливые, потому что молодо, потому что на душе светло и чисто.

Хамза смотрел на экран испуганно и в то же время с каким-то интересом. Он ждал чего-то страшного для себя.

Тянется длинный забор. Текст:

«А так было после одной из краж».

За забором знакомое лицо Бергизова. Рядом тип в сером поношенном костюме. На кирпичах две бутылки «Московской», консервная банка. Тип бросает уже пустую бутылку. Блестят осколки. Пьют, закуривают, о чем-то говорят… Вдруг лица у них стали злые, кулаки сжались. Тип несколько раз бьет в лицо Бергизова. Хамза падает. Потом встает. Кровь на лице. В руке кирпич…

Опять идет текст:

«Вот она, воровская романтика, ее прелести и радости».

Хамза вспомнил этот случай. Тогда, после удачной кражи, он встретил Гришку Левкина — с ним вместе были в колонии. Ему стало жаль Гришку. И не только потому, что на нем был затасканный серый костюм. Он вызывал у него какую-то особенную жалость. Когда Бергизов угостил его водкой, Гришка не попросил, а потребовал денег. Хамза и Гришка подрались. После этого их задержали комсомольцы и доставили в милицию. Но просидели они лишь до вечера. Их выпустили за отсутствием состава преступления.

Хамза, не отрываясь, смотрел и вспоминал.

На пленке появились комсомольцы. Командирская фигура Борьки Чудного.

Текст на пленке:

«Побываем в квартире гражданки Роговой, у которой Хамза вытащил деньги на трамвайной остановке. Вы уже видели это».

Идут кадры: ничем не примечательный дом. Во дворе трое. Рогова — женщина средних лет, мальчик лет двенадцати, девочка, курносая, с челкой.

Текст на пленке:

«Мальчика зовут Колька. Он учится в пятом классе. Деньги, которые украл Хамза у Роговой, предназначались для покупки подводного ружья, маски и ласт… Но это не интересовало Бергизова. Он привык жить нечестно».

В зале загорелся свет. Комсомольцы были возбуждены. Всем хотелось посмотреть на Бергизова, высказать ему свое презрение.

Но никто ничего не сказал, когда увидели, что он, уткнувшись лбом в спинку сиденья, навзрыд плачет.

Последние сто шагов Женьки

Красавчик и верил, и не верил своему новому товарищу Женьке, с которым его познакомил Хамза. Однако Бертгольц ему нравился. Он хотел жить красиво, иметь деньги, тратить их, не считая. Таких мальчиков Красавчик встречал немало. Они легко шли на любое «дело».

Красавчик несколько раз заводил с Бертгольцем разговор о комсомольском отряде, и каждый раз Женька отзывался пренебрежительно, с усмешкой.

— Случайное увлечение. Романтическая игра, — улыбался он.

Красавчик несколько дней следил за Женькой и убедился, что он не поддерживает никакой связи с бывшими друзьями. Тогда Красавчик решил по-настоящему проверить его. Обстоятельства торопили часового мастера: неожиданно ушел Хамза. Ушел навсегда, прихватив свой маленький чемодан.

Красавчик пытался пригрозить ему, однако это не помогло.

— Все. Завязал я твердо, — ответил Хамза.

Вечером новые друзья сидели в ресторане почти до закрытия. Женька быстро опьянел и, как обычно, понес всякий вздор.

— Закруглимся, — предложил Красавчик. Он рассчитался, щедро прибросив официантке пятерку, и, поддерживая Женьку под руку, спустился в вестибюль. В ресторан уже не впускали. У дверей стоял швейцар, провожая оставшихся посетителей. Снаружи ломился пьяный толстый мужчина. Женька узнал его. Это был одноухий главбух из артели «Медник», которого однажды задержали члены оперативного комсомольского отряда.

— Зайдем в туалет, — позвал Красавчик Женьку. Там было пусто. — Придержи дверь, чтобы никто не влез. — Женька вцепился в ручку.

Через минуту Красавчик преобразился: он натянул перед зеркалом рыжий парик, надел большие очки, завязал на рукаве повязку. Такую, какую десятки раз носил Женька в дни патрулирования.

— Иди на улицу и жди меня! — приказал Красавчик.

«Ясно, ясно! — прыгало все внутри Женьки. — Вот он, грабитель!»

Женька вышел из ресторана. Пьяный главбух попытался проникнуть через открывшуюся на мгновение дверь, но швейцар оттолкнул его.

Женька услышал, как тот жаловался Красавчику:

— Вы понимаете, этот пьяница залил глаза и барабанит в дверь. Да еще оскорбляет. Я в милицию позвонил. Там говорят — машины нет. Заберите его, а то он все стекла побьет.

— Пройдемте, гражданин! — потребовал Красавчик. — Я член оперативного комсомольского отряда.

— Вот как? — озадаченно проговорил бухгалтер. И сразу добавил: — Отпустите меня, товарищ. Я домой пойду, честное слово. Тот раз вы мне письмишко написали на работу. Теперь я уже не главный бухгалтер. Я понижен в должности.

— Идем, идем, — твердо взял его под руку Красавчик. Он перевел бухгалтера через улицу в скверик, остановился на темной пустынной аллейке.

— Вытряхивайся, одноухий, — потребовал бандит.

— Чего, чего? — не понял бухгалтер.

— Деньги давай, часы!

— Да что вы, ребята? — сразу отрезвел бухгалтер. — Вы что, шутите?

— Быстрее! — Красавчик заиграл ножом. Бухгалтер хотел выбить нож, но это ему не удалось. В этот момент Женя стремительно бросился на Красавчика.

— А-а, гад! — взревел Красавчик. — Я так и знал, что ты, сука, меня выслеживаешь. Пьяным прикинулся.

Он ловко перекинул Женю через себя. Бертгольц успел встать на ноги. Нож по-прежнему поблескивал в руке грабителя. Женя попытался схватить эту опасную руку, но пальцы скользнули, и в ту же минуту он почувствовал острую боль в груди.

Красавчик ударил его еще несколько раз ножом и, когда комсомолец упал, бросился бежать. Он побежал в ту же сторону, куда несколько минут назад скрылся насмерть перепуганный одноухий пьяница.

Женя встал. Держась руками за грудь, побрел к телефонной будке. Эти сто шагов дались с большим трудом. Телефон «02» оказался занят. Женя набрал еще раз. Трубку снял дежурный.

— А Жданова там нет случайно? — спросил Женя.

— Всем вам Жданова, Жданова, — проворчал дежурный. — Отдохнуть человеку некогда. Соединяю вас с подполковником.

— Жданов, — услышал Женя знакомый спокойный голос. — Слушаю вас.

— Алексей Степанович, это говорит член оперативного комсомольского отряда Бертгольц. Вы меня помните?

— Да, конечно.

— Все грабежи, товарищ Жданов, совершили не наши ребята, а Красавчик. Он живет на улице Лермонтова, 27. Вы меня поняли?

— Да, да! Понял!

— Алексей Степанович, меня Красавчик ударил, я не могу прийти. Задерживайте его.

— Где же вы находитесь, товарищ Бертгольц?

— Я, я… — Женька больше ничего не мог сказать. «Пи-пи-пи», — слышалось в болтающейся трубке.

Через два часа Красавчик был задержан на железнодорожном вокзале.

Прощай друг!..

Стонал духовой оркестр. Молча шагали люди по плачущей от дождя мостовой. Впереди — твердая колонна членов комсомольского отряда и работников милиции. Медленно плывет гроб, обитый алым бархатом. Капельки дождя падают на выпуклый лоб Женьки.

В голове Андрея стучит одна упругая строчка: «Чтобы, умирая, воплотиться в пароходы, строчки и другие громкие дела». Непонятно почему, но именно эта строчка сдерживала Андрея. Иначе бы он закричал от горя и боли. Он бы не удержался от слез, глядя на окаменевшее лицо худенького мужчины — отца Женьки, на безумные, красные от слез глаза Нинуси, на впервые неряшливо одетого Борьку Чудного.

Люди молча смотрели с тротуаров на процессию и молча вставали в многотысячную колонну. Высокий старик с белой лохматой бородой снял шапку и, перекрестившись, поклонился гробу.

«Кто знал, что все произойдет так, — горько думал Андрей. — И какой же я был слепец. Поверил, что Женька, кристальной чистоты человек, предал нас… Женька, Женька, зачем ты сделал так — в одиночку? Не доверил нам своей тайны и погиб…»

Шествие повернуло направо. «Улица Е. Бертгольца» — свежей краской было выведено на табличках домов. Улицу переименовали всего два дня назад. Здесь, на этой улице, он был убит.

В мире светило солнце и хмурились тучи. В мире боролись и борются добро и зло. В мире происходят трагедии. Со временем их будет меньше и меньше. Исчезнут когда-нибудь преступления. А пока они есть, их столкновения с Человеком всегда будут рождать героизм.

Люди понимают…

Примерно через полмесяца после просмотра фильма о Бергизове Нинусе позвонил заведующий сапожной мастерской:

— Беда мне с вашим подопечным. Все просит: «Не увольняйте». А что с ним делать? Вчера взял аванс пятьдесят рублей. Уговаривал, просил. Сегодня на работу не вышел. Пьянствует где-нибудь или в милиции отдыхает. Надоело возиться с ним.

— Товарищ заведующий, я прошу вас самый последний раз не делать выводов до выяснения, — просила Нинуся. — Может быть, заболел человек. Я все узнаю и позвоню вам.

— Ладно, — вздохнул заведующий. — Если только последний раз. А может, сбежал он от следствия? Ведь вы мне говорили, что Бергизов сам был в милиции и рассказал о всех своих темных делишках.

— Нет, нет, что вы! Этого быть не может!

«А вдруг он и правда испугался ответственности за прошлое и скрылся? — вздохнула Нинуся, вешая трубку. — Тогда… Тогда ему уже никогда не подняться… Дура я, дура, что взялась за такое дело. Надо было давно отказаться».

У Нинуси вдруг появилась злость. Она тут же решила сходить в общежитие, где теперь жил Бергизов. Прохожие с интересом поглядывали на маленькую девушку с нахмуренным лицом и со сжатыми кулачками.

Нинуся твердо постучала в дверь. Открыл сам Хамза. У него было какое-то необычно вялое лицо, красные усталые глаза. Его вид сдержал сердитые слова девушки, и она спросила спокойно:

— Что с тобой, Хамза? Почему ты не был на работе? Зачем взял аванс?

И Бергизов обо всем рассказал Нинусе.

Хамза с трудом выпросил аванс. Он клянчил до тех пор, пока заведующий не подписал заявление.

Ласты, ружье и маску Бергизов видел в спортивном магазине около рынка. Ему так хотелось побыстрее попасть в магазин, что он не удержался и остановил проходившее такси.

Сравнительно быстро Хамза выбрал ружье, маску. А вот какого размера взять ласты? Он перебрал их множество. И все же не знал, на каких остановиться.

— Померяйте, — предложила продавец, видя его нерешительность…

— Это не мне. Брату в подарок. Ему лет десять — двенадцать.

— Как же это — брату, а не знаете, сколько лет?

Тогда Хамза решительно взял голубые ласты.

Адрес Роговой, у которой он в трамвае вытащил деньги, Хамза заранее выведал у Нинуси.

Добираться пришлось трамваем. На площадке стояло много людей. Хамза по привычке протолкался в самую гущу. И почти сразу же почувствовал локтем толстый кошелек в кармане пиджака мужчины, который, увлекшись журналом, не замечал ничего вокруг. Хамза отодвинулся и покосился вправо. Там просилась в его карман еще более легкая добыча: женщина держала на согнутой руке продуктовую сумку. Поверх зеленого пучка петрушки красовался толстенький кошелек.

«Разложат везде свои кошельки», — пробормотал недовольно Хамза и пошел подальше от соблазна.

До самого дома Роговых его не покидало хорошее настроение. Однако стоило только приблизиться к калитке, как у Хамзы вспотел лоб. Он отступил на противоположную сторону улицы и начал наблюдать за двором. Через решетчатый забор увидел женщину и узнал ее. К женщине из дома выбежал мальчишка. «Коля», — догадался Бергизов, вспоминая кинопленку. Коля помог матери натянуть веревку от стены дома до громадной яблони, согнувшей свои ветки под тяжестью ярко-красных плодов, и снова убежал в дом.

Бергизов еще с час ходил по улице, пока, наконец, решился войти.

— Здравствуйте, — удивленно осматривая пришельца и выглядывающие у него из-под мышки голубые ласты и ружье, ответила Рогова.

— Я вот к вам пришел, — хрипло выдавил Хамза.

— Проходите в комнату, — не спрашивая зачем, приветливо пригласила хозяйка.

Хамза поплелся за ней. В комнате было как-то особенно чисто. Эта чистота струилась не только от белых накрахмаленных занавесок, но и от стен, и от настольной облупленной лампы, и от простеньких стеклянных вазочек, стоящих на комоде.

Колька лишь скользнул взглядом по лицу гостя и жадно уставился на ласты и ружье. Его светлые, такие же, как у матери, глаза широко открылись, загорелись.

Хамзе хотелось без объяснений сунуть все это Кольке и уйти. Пусть разбираются и думают, что хотят. Но он поборол в себе слабость. Рогова вопросительно ждала.

— Дайте, пожалуйста, водички, — попросил Хамза.

Крупными глотками выпил воду и тогда бухнул свои покупки на белую скатерть:

— Я это Коле купил, но вы не беспокойтесь. Купил на ваши деньги. Это я украл у вас кошелек в трамвае… А потом узнал от комсомольцев, от тех, что к вам приходили… Они вам, конечно, ничего не сказали, что я украл. Я узнал от них, что вы хотели Коле купить это. И вот я купил… И кошелек ваш вот.

— Да как же это! — выдохнула Рогова. — Украл и сам признался, принес?

— Не надо нам, — неожиданно звонко выкрикнул Колька. — Не надо!

И тут Бергизова будто прорвало. Он начал сбивчиво, торопливо говорить, говорить… Он обращался то к Роговой, то к Кольке, уговаривая их принять покупку. Хамза говорил до тех пор, пока не устал.

— Без отца, что ли, ты воспитывался? — спросила Рогова.

— Без отца и без матери. В детдоме.

— Вот и мой без отца. Только у нас умер отец, — добавила со вздохом она и, понимая, что Бергизов сделал очень трудное для себя, почти невозможное, добавила беззлобно:

— А ты иди, парень, иди с богом. Оставь все, что купил. Ясно, не на ворованные взял…

Бергизов кончил рассказывать Нинусе и закурил двадцатую, наверное, папиросу.

— Молодец ты, Хамза, — сказала Нинуся, внимательно слушавшая его рассказ. — Смелый. — Она протянула Бергизову руку. — Счастливо тебе, Хамза… На работе все сам расскажи. Люди поймут.

Последний визит к Русалке

С Русалкой Андрей не виделся около месяца и зайти его обязывал хотя бы долг вежливости. Он надеялся пробыть недолго. Менее чем через час начинался пленум райкома комсомола.

Андрею очень хотелось, чтобы Русалка была дома одна. Прыгая через две ступеньки, он поднялся на четвертый этаж, нажал легонько черную кнопку звонка. Русалка приоткрыла дверь лишь на расстояние цепочки.

— Ах, это ты, — улыбнулась она, отбрасывая волосы со лба. — Заходи… Давненько не заглядывал.

В прихожей у них обычно стояли большие клетчатые домашние туфли «для гостей». Сегодня их не было. Андрей прошел за Русалкой в комнату. У раскрытого пианино сидел Эрик. Он вежливо ответил на кивок Андрея и, попросив разрешения у Русалки, продолжал музицировать. Сейчас он сидел к Тихомирову в профиль. На его щеке Андрей увидел губную помаду.

Русалка поймала вспыхнувший взгляд Андрея и опустила голову. У него сжалось сердце. Эрик, почувствовав растерянность Русалки, закрыл инструмент и начал занимать разговором Андрея. Тому было не до беседы. Он отвечал невпопад и вскоре поднялся. Его никто не удерживал. Перед тем, как закрыть дверь, Тихомиров посмотрел прямо в синие глаза Русалки и спросил:

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

— Нет… — она немного помедлила и добавила: — Разные мы люди, и живем по-разному…

— Тогда все, — перебил он ее, боясь, что она скажет что-нибудь еще.

На пленум Андрей опоздал и хотел потихоньку прошмыгнуть на одно из задних сидений. Ему это не удалось: кто-то уронил на пол книги и многие, повернувшись на стук, увидели Тихомирова.

— Садись, адвокатище в отставке, рядом со мной, — громко позвал Сима, поправляя сбившийся погон. В рядах засмеялись. Володя Мичуров по привычке постучал карандашом по графину.

На пленуме комсомольцы избрали Тихомирова вторым секретарем райкома.

Уже после того, как кончилась официальная часть, Сима в нарушение регламента взял слово:

— Ребята! У меня есть предложение в отношении Тихомирова. Мы избрали Андрея своим секретарем, но пусть он не думает, что его освободили от обязанностей командира отряда. Правильно я говорю?

— Правильно! Правильно! — хором ответил зал.

Андрей первым выскочил из помещения. Кто-то кричал ему вслед, но он не оглянулся.

Тихомирову не терпелось поделиться с кем-нибудь своей радостью. Он бы побежал домой, но мать отдыхала в Геленджике.

Около кафе «Журавль» Андрей нос к носу столкнулся с Антоном Самуиловичем. Он был, как всегда, чинный и важный. Тихомиров будто из пулемета выпалил ему новость. Антон Самуилович потеребил золотую цепочку часов и изрек:

— Что же, поздравляю. — Помолчал многозначительно и добавил: — Хотите откровенно?

— Да, конечно.

— Адвоката из вас все равно бы не получилось… А в комсомоле не знаю. Попробуйте. Только будьте вежливее с клиентами.

— Постараюсь, — ответил Андрей уже на ходу, боясь, что бывший коллега начнет рассказывать свой новый анекдот.

Схватка

Андрея Тихомирова, Борьку Чудного и Крякушу зачислили в милицию внештатными сотрудниками. Им выдали новенькую милицейскую форму. Они могли носить ее во время дежурства.

Весь комсомольский строй не сводил глаз со счастливчиков. Тихомиров, Крякуша и Чудный назначались старшими подвижных патрулей. В подчинение, им давали по одному комсомольцу. Андрею с Колей Воронцовым было поручено охранять общественный порядок в городском детском сквере. Остальных направили на другие участки.

На горизонте догорал большой красный диск солнца. Крупные резные листья каштана казались под багровыми лучами отлитыми из меди. Андрей ждал от своего первого дежурства чего-то необыкновенного, но граждане обращались с мелкими вопросами: «Как проехать до гостиницы? Далеко ли троллейбусная остановка? С какого возраста разрешается детям по улицам кататься на велосипеде?» Необычным было только обращение «Товарищ милиционер…»

Около бочки с квасом патруль остановила высокая, полная женщина с цветным зонтом.

— Где же вы ходите, товарищ милиционер? — напустилась она. — Время проводите не там, где надо. — И не давая Тихомирову опомниться, продолжала: — Идем, голубчик, ко мне в квартиру. Успокой моего ирода. Пьяница, всю посуду в доме переколотил. Припугни ты его тюрьмой, товарищ милиционер.

Женщина привела стражей общественного порядка к многоэтажному дому. Они поднялись на третий этаж. Из-за дверей шестнадцатой квартиры неслись воинственные крики, звон, треск.

— Полюбуйтесь, — распахнула дверь женщина и заголосила трубно: — И-и-и, мамыньки-и-и, тарелки все побил, и-ирод… ничегошеньки не оставил!

«Ирод» оказался маленьким, прямо игрушечным мужчиной с козлиной бородкой. Увидев работника милиции, он замер с приподнятой над головой тарелкой. Потом спрятал ее за спину и пропищал:

— Здравия желаю!.. Только я в вытрезвитель не хочу! Не надо. Я сейчас спать лягу. Повздорил немного с жинкой… Так вы бы же знали, какая она стерва! И я должен был, наконец, хоть один раз проявить себя, как мужчина. Но больше не буду. При вас ложусь спать.

Он прошел к кровати и лег. Жена, воспользовавшись моментом, нанесла мужу чувствительный удар зонтом.

— Видели? — повернул к ребятам голову мужчина. — Всегда тихой сапой работает.

Андрей предупредил мужчину и неловко откозырял.

— Понятно! — кинул Коля, когда они вышли на улицу. — Увидел тебя и сразу присмирел. Вот что значит форма!

Коля поправил свою повязку на рукаве, извлек из пачки последнюю помятую сигарету и, затянувшись, спросил:

— Андрей, а если бы тебя в этой форме твоя девушка увидела? Ты бы не попытался спрятаться от нее?

Андрей подумал о Русалке и твердо сказал:

— Нет!

Ребята патрулировали по скверику без всяких происшествий. Стемнело. Опустел парк. Тихомиров несколько раз звонил в штаб отряда. Там тоже все было спокойно.

Коля, беспокоясь, что закроются магазины, побежал за сигаретами. Через несколько минут после его ухода Андрей услышал вдалеке тревожные милицейские свистки. Затем — выстрел, второй. «Что делать? Бежать туда, где милиция, или остаться здесь?» Андрей не знал, как бы он поступил, если бы справа не затрещал кустарник: кто-то пробирался напролом. Тихомиров бросился на треск и лицом к лицу столкнулся с хрипло дышащим мужчиной. Тот молча ткнул его кулаком. Тихомиров мгновенно завернул мужчине руки за спину.

— Пусти, — попросил тот довольно спокойно. — Очумел ты, что ли? Я из уголовного розыска. Преступника ловлю, а ты хватаешь.

— Не надо драться.

— Драться, драться, — передразнил мужчина. — Разберешь тут в такой горячке да темноте.

Тихомиров нерешительно отпустил руку незнакомца и попросил:

— Документы все-таки предъявите.

Мужчина сунул руку во внутренний карман и протянул Андрею что-то большое. Тихомиров машинально взял и сразу догадался: «Деньги! Преступник дает взятку!» Он с омерзением швырнул пачку в лицо незнакомцу и что есть силы вцепился в него. Преступник больно пнул Тихомирова. Андрей, не отпуская его, упал в колючий куст роз.

— Дурак, — шипел мужчина зло, не прекращая борьбы, — это же твой пятилетний оклад. Ты меня просто не видел. Понимаешь, просто не видел. Отпусти. Я дам тебе еще.

Андрей держал преступника. Милицейские свистки раздавались совсем рядом, но он не мог позвать на помощь. Преступник сдавил Тихомирову горло.

— Андрей! Андрей! — слышался взволнованный голос Коли Воронцова.

Тихомиров увидел в свободной руке преступника, лежащего на нем, что-то темное, и догадался: «Кирпич!» Он попытался оттолкнуть мужчину, но тот ударил его в лицо, потом в голову. Тихомиров потерял сознание.

Новости

Восьмой день Андрей находился в больнице. Ему все еще не разрешали вставать и не пускали никого в его палату. Боль уже прошла, однако стоило только поднять голову, как перед глазами начинали бешеный круговорот правильные рыжеватые круги.

Сегодня Андрея особенно раздражали все больничные запахи. Бесило одиночество: по ходатайству Володи его поместили в палату одного. Но новости все же доходили к нему. Он знал, что заселили «Медовый дом», что Чудного приняли на работу в уголовный розыск и что они с Нинусей подали заявление в ЗАГС, а свадьбу отложили до его выхода из больницы. Докатились сведения и из суда: Красавчик был приговорен к расстрелу. Бергизов за свои последние художества осужден на два года условно. Андрей понимал, почему суд мягко наказал его: было принято во внимание чистосердечное раскаяние Хамзы.

Преступника, который ударил кирпичом Андрея, задержал в скверике Коля Воронцов. Оказалось, бандит у продуктового магазина выхватил сумку с деньгами у инкассатора. Вся эта информация приходила к Тихомирову от медицинской сестры, сердитой на вид, но по существу очень доброй тети Клавы.

Андрей полежал немного и уже начал дремать, когда в дверь осторожно постучали. Он не поверил своим глазам: в палату один за другим входили Нинуся, Чудный, Крякуша, Мичуров. Нинуся чмокнула Тихомирова в щеку. Володя заговорил шепотом:

— Старик, ты должен молчать. И мы будем молчать: дали честное слово главврачу.

— Нам дали пять минут, — тоже шепотом сказала Нинуся, кутаясь в белый халат. — Но ты все поймешь. Мы дадим тебе газету.

— Все поймешь, старик, — подтвердил Володя, засовывая в тумбочку Андрея многочисленные пакеты.

— Я могу молчать, — обиделся Тихомиров.

Борька из нагрудного кармана гимнастерки извлек «Комсомолку». Андрей вцепился в нее. Весь разворот газеты был посвящен оперативному отряду. Тут были и фотографии «Медового дома». Радостные лица новоселов. Была статья, в которой рассказывалось о том, что самым достойным в отряде разрешено носить милицейскую форму. Незнакомый журналист расписал схватку Андрея с преступником, который пытался воспользоваться всей выручкой большого магазина, была подборка стихов, посвященных отряду.

— А ты первую страницу посмотри, — посоветовал Володя. — С этого надо начинать секретарю райкома.

— Дай-ка я прочту, а то у тебя, пожалуй, в глазах рябит, — отобрал газету Борька.

— Указ Президиума Верховного Совета СССР, — читал Борис торжественно. — За самоотверженную помощь органам милиции в охране общественного порядка и проявленную при этом отвагу наградить медалью «За отвагу» членов оперативного комсомольского отряда Евгения Моисеевича Бертгольца (посмертно), Андрея Павловича Тихомирова, Бориса Антоновича Чудного…

В это время в комнату вошла мать Андрея. Он увидел только ее глаза, большие, тревожные.

Мать бережно дотронулась до белого тюрбана бинтов на голове сына. Слезы ручейками текли по ее щекам.

Андрей хотел сказать, что он с ребятами делает очень нужное дело, что коммунизм строить страшно трудно. Но ничего не сказал, да и не смог бы: сухой комок горечи втиснулся в горло, а глаза стали горячими-горячими.

Оглавление

От ответа не уйти

  Страшный клад

  Этого забыть нельзя

  Ночные выстрелы

  Чижов заметает следы

  Разнос и следствие

  «Романтика» вора

  Бойко торопит

  В больнице

  Сколько веревочка ни вьется…

  Засада

  Жизнь продолжается

  Возмездие

Кривые тропы

  Случай в подъезде

  Преступники заметают следы

  Ложь

  Оперативный план

  На трассе

  По горячим следам

  Беглецы в Туапсе

  Очная ставка

  Шапальян придумал выход

Сотрудник уголовного розыска

  СТАРОЕ ДЕЛО

  МИЛЛИОНЕР

  РИСК

Левша

  1

  2

  3

  4

Слово за экспертом

  СЛОМАННОЕ ЛЕЗВИЕ

  КТО ВОР?

  КОЛЕСО ТЕЛЕГИ

  ЯД В ВОЛОСАХ

Серега

Милицейские байки

  ПРЕСТУПНИК НЕ СКРЫЛСЯ

  ИСТОРИЯ ОДНОГО ПИСЬМА

  ВАНЬКА ХЛЫСТ

День рождения

Что написать Наташе?

Случай у церкви

Следствием установлено

  Уголовное дело № 96

  Следы вели к цели

  Опять все сначала

  Есть ниточка…

  А дело было так…

  Клубок разматывается

  Встать! Суд идет!

СРС

  Находка

  Красавец Клаус

  «Настоящая» собака

  Эстафета

Кузьмич

  ОКУРОК «КАЗБЕКА»

  ДЫРКА В ЗУБАХ

Последнее преступление года

  Происшествие у поселка Афипского

  Первая зацепка

  Следствие продолжается

  Новости из Николаева

  Удача

  Похороны

  Серебрянников действует

  Новая версия

  Разыскивается Зоя Ваганова

  Еще одна зацепка

  Знакомство с Цветковым

  Раздумья полковника

  Признание

В штате не числились

  «ЧП»

  В логове

  Молодожены

  Из дневника Жени Бертгольца

  Невеселый день

  Операция «Икс»

  Неприятности

  Грабеж

  Логика Русалки

  Атака на прораба

  Враг продолжает действовать

  На стройке

  Удар в сердце

  Из дневника Жени Бертгольца

  В гостях

  Дела комсомольские

  Бергизов плачет

  Последние сто шагов Женьки

  Прощай друг!..

  Люди понимают…

  Последний визит к Русалке

  Схватка

  Новости