КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Судьба [Георгий Иванович Чулков] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Георгий Иванович ЧулковСудьба

Одного из них звали Николаем, другого Вениамином. Они жили на узкой и грязной улице, которая упиралась в линию бульваров. Их комната помещалась в пятом этаже. Из окон этого чердака можно было видеть город, который они усердно проклинали и тайно любили.

Город, с его лабиринтом крыш, с трубами, низкими и высокими, с дымом, то черным, то янтарным, то розовым: город таинственный в тумане, страшный при луне, трепетный на утренней заре и всегда сладострастный; город, смесивший в своей глубине все голоса, вопли, смех, музыку, вой ветра, бой барабана, грохот железа, удары камень о камень; город, с золотом куполов, с блеском американских витрин, с зелеными молниями трамваев: как они чувствовали этот город, эти два друга!

Старший из них, Николай, был художник. У него были зеленые глаза, обращавшие на себя внимание женщин; черты его лица были определенны и точны, как будто бы природа позаботилась о том, чтобы сохранить в них лишь выразительное и необходимое; он тщательно брился и, несмотря на бледность, старался одеваться как можно строже. Его приятель Вениамин был поэт. На его бледном лице странно выделялись алые губы; его серые глаза были несколько тусклы, как будто бы внешний мир был отделен от них полупрозрачной завесою.

Николай писал nature morte, автопортреты, множество автопортретов, и небо из окна своего чердака. По стенам были развешаны полотна, где яблоки, арбузы и корки хлеба пленяли глаз геометрической угловатостью своих контуров; где сам художник смотрел из грубой рамы, как маска, застывшая в своей монументальности; где, наконец, городское небо гармонировало с красочной гаммою крыш…

Вениамин писал лирические стихи о любви, полугрустные, полунасмешливые, с неожиданными рифмами, ритмически изысканные, кончавшиеся загадочными полувопросами, которые ранили сердце, как отравленные стрелы.

Николай был безнадежно влюблен в молчаливую высокую девушку, чей портрет ему пришлось однажды писать. Она жила в том же городе, но ее окружали люди иного общества, и Николай даже не мог теперь поддерживать с нею знакомство. Лишь изредка он видел ее то в театре, то в концерте. И это были счастливейшие вечера в его жизни.

Вениамин тоже был влюблен, но та, которая пленила его сердце, была замужем. Он познакомился с нею на скетинг-ринге, когда она упала однажды, и ему посчастливилось ее поднять. Прикосновение маленькой нежной руки и синие глаза белокурой незнакомки были фатальны для поэта. Он познакомился также с ее мужем, акцизным чиновником, у которого был испуганный взгляд и рыжие бачки, и стал бывать в их маленькой квартире, казавшейся ему раем. Белокурая Маргарита была благосклонна к Вениамину, и, если бы не его лирическая слепота, он, может быть, добился бы ее признаний, но он предпочитал томиться и вздыхать, воображая, что Маргарита недоступна, как Беатриче.

Николай и Вениамин были друзьями, но они не переходили на «ты» и не делали друг другу интимных признаний, храня несколько чопорное и горделивое молчание, когда случайно речь заходила об их возлюбленных. Когда у них не было денег (а это случалось часто) и нельзя было идти в театр или ресторан, они сидели по вечерам дома, куря трубки с длинными чубуками и обмениваясь изредка замечаниями то по поводу какой-нибудь очаровательной книги, открытой одним из них, то по поводу картин какого-нибудь непризнанного художника, успевшего выставить свои холсты на одной из тех маленьких выставок, которые посещаются лишь немногими любителями, присяжными рецензентами и случайными обывателями, пожелавшими позубоскалить от безделья.

Однажды, когда два друга сидели так, окутанные синим облаком дыма, Николай сказал:

– Сегодня я заметил на улицах какое-то странное оживление; впрочем, я не уверен, что то, что я видел, можно назвать «оживлением».

– А что вы видели? – спросил Вениамин равнодушно, чертя привычной рукой профиль Маргариты.

– Я видел на бульварах и на тротуарах множество людей, которые спешили куда-то с решительными, мрачными и как будто торжественными лицами. Такие лица редко встречаются. Не случилось ли чего-нибудь?

– Не знаю… Ах, да! я вспомнил, что сегодня мимо наших окон проскакали солдаты с шашками наголо. Не бунтует ли народ?

– История вообще загадка, – сказал художник, – но революция это, может быть, самое непонятное в ней, по крайней мере, для моего ума. Как люди могут интересоваться политикой и проходить равнодушно мимо изумительных зданий, изысканных картин, остроумных книг…

– Друг мой, – возразил поэт, – все прекрасно – и тишина, и буря, и пристань, и открытое море, и мудрые книги, и глупая, слепая жизнь… Все прекрасно, если есть любовь…

– Любовь? Но в революции нет любви. Люди начинают борьбу или из честолюбия, или мечтая о призрачной свободе, или, наконец, побуждаемые голодом…

– Вы сказали – «голодом». Это напомнило мне о том, что я сегодня не обедал.

– Да? Представьте, я ведь тоже сегодня ничего не ел.

– Почему?

– У меня нет денег.

– Вот как! А у меня вчера были деньги, но я заказал букет из роз… Я должен отнести его сегодня… Но, впрочем, у меня еще есть немного мелочи. Если хотите, мы зайдем в кофейню и съедим там чего-нибудь. А потом я пойду к знакомым.

– Пожалуй, пойдемте, – промолвил художник и поднялся, чтобы взять шляпу.

Вениамин и Николай отправились в кофейню, где привыкли видеть пеструю толпу, всегда слегка возбужденную электрическим светом, шуршаньем женских нарядов, магическим сиянием глаз, ищущих и влекущих.

И на этот раз в кофейне было много публики, но иные почему-то не садились за столики, а стояли группами, громко разговаривая, жестикулируя, размахивая какими-то лиловыми листками. Один молодой человек, с бледным матовым лицом и сумасшедшими глазами, стал на стул и что-то крикнул о свободе и смерти. И все подняли руки, как будто для клятвы.

Публичные женщины с алчным любопытством смотрели на необычных посетителей и жадно слушали ораторов, оставив нетронутыми чашки кофе и бокалы мазаграна; лакеи глазели, разиня рот, не выпуская из рук салфеток; барышня-кассирша стояла на цыпочках, вытянув напудренную шею…

– Это, кажется, революция, – промямлил художник и стал зарисовывать оратора на чистой стороне прейскуранта.

– Ах, это, право, занятно, – сказал поэт, – но я должен отнести розы моим знакомым.

– Если вы идете на ту улицу, я пойду с вами, – пробормотал художник.

По странной случайности и Маргарита, и та, которую любил Николай, жили на одной улице. И Николай, не имея возможности войти к ней в дом, часами стоял под ее окнами.

Когда друзья вышли из кофейни, снежная мгла заволокла им путь. Снег падал большими хлопьями, влажными, теплыми, мягкими… Неожиданно в эти зимние дни наступила оттепель и возник голубоватый туман, окутав улицы своей пеленою. Туман, снег и огни фонарей – все было зыбко, странно и фантастично. Люди возникали из полумрака, подобно призракам, и вновь пропадали таинственно, покинув бледные круги, отброшенные мертвым светом электрических фонарей.

Друзья зашли в цветочный магазин и взяли букет из роз, приготовленный для Вениамина. Они вышли на улицу, слегка опьяненные влажным и дурманным запахом цветов, привезенных из Ниццы, томных, усталых от долгого пути… Николай и Вениамин прошли два бульвара, пересекли площадь, миновали собор и уже хотели по привычке идти на мост, как вдруг из тумана выросла какая-то дюжая фигура и загородила им дорогу.

– Вам чего надо? – крикнул грубый голос, и кто-то осветил фонарем двух приятелей.

– Нам надо перейти через мост, мы идем к знакомым, – сказал Вениамин, пожимая плечами.

– Нельзя туда, – крикнул тот же голос насмешливо и сердито.

Теперь, при свете фонаря, приятели видели, что на мосту стоит отряд солдат и какой-то фургон.

– Почему же нельзя? – спросил нерешительно Николай. В это время на лошади подъехал жандармский ротмистр.

– Это еще кто такие? – крикнул он низким придушенным голосом: – кто такие? А?

– Будьте любезны, – сказал Вениамин, стараясь быть вежливым, – будьте любезны, прикажите пропустить нас через мост.

Вместо ответа ротмистр засмеялся и вышиб из рук Вениамина коробку с розами:

– Обыскать их!

Солдат с рыжими усами, лихо закрученными, взялся за шубу Вениамина, молвив:

– Раздевайся, барин.

После обыска, когда друзья надели свои холодные и влажные шубы, валявшиеся на снегу, жандарм сказал им, смеясь:

– Ну, проваливайте… Живо… Марш!

Они пошли вдоль набережной, прислушиваясь к солдатскому говору и смеху, звучавшим из мрака, в котором скрывался мост.

– Какая неприятная история, – сказал художник, вздрагивая при воспоминании о том, как солдатские руки обшаривали его.

– Мои розы! – вздохнул поэт, и ему представились нежно-алые лепестки, растоптанные на снегу.

– Мы, однако, попробуем перебраться на тот берег, – заметил Николай, – нас пропустят, вероятно, через Чугунный мост.

– Разумеется, – сказал Вениамин, чувствуя, что он не может не увидеть Маргариты и не прочесть ей новый сонет, ей посвященный.

Снег перестал идти, и среди перистых облаков медленно текла луна, почти полная, закутанная полупрозрачною пеленою. От ее холодного огня лучился неверный и таинственный свет, и при взгляде на черные тени, которые легли теперь по земле и стенам в разных местах, падало сердце, замирая жутко и сладостно.

– Как хорошо, – прошептал художник, улыбаясь: – гармония белого и черного. Как хорошо!

– Да, прекрасно, – согласился поэт: – явно, что мы не одни сейчас, живые и мертвые, и, быть может, еще не рожденные во времени – все присутствуют сейчас незримо: я слышу голоса, взывающие и поющие о любви.

– Может быть, – прошептал художник, который не слышал незримого хора и тайно предпочитал молчание.

Еще не дойдя до Чугунного моста, друзья встретили отряд жандармов, которые ехали с обнаженными шашками, блестевшими от луны.

Жандармы, заметив ночных пешеходов, прижали их к стене, наехав на них так, что лошади обдали им лица своим горячим дыханием и приятели почувствовали кисловатый запах лошадиного пота.

– Эй, вы! Куда прете? – гаркнул пьяный жандарм в шапке, съехавшей на затылок.

– Нам – на ту сторону, – сказал угрюмо Николай и попятился от лошади, которая нетерпеливо перебирала ногами…

– Проваливайте, пока целы, – крикнул жандарм, – да не очень разговаривайте, а то сейчас его благородие подъедет. Проваливайте.

– Пойдемте домой, – сказал Вениамин, чувствуя, что от ночных приключений у него подкашиваются ноги и он изнемогает.

– Пойдемте, пожалуй, – согласился художник.

И они поплелись к бульварам. Никого не было видно на улицах. И странными, и неожиданными казались две эти тени, заблудившиеся в лунном городе. Все дома, казалось, умерли. Нигде не было видно огня.

– Это что такое? – спросил Вениамин, прислушиваясь к глухим и тяжелым звукам, которые откуда-то доносились время от времени…

– Стреляют из пушек, кажется, – заметил Николай, стараясь не терять хладнокровия.

– В самом деле – пушки.

Приятели пошли дальше, невольно стараясь держаться ближе друг к другу. Они обрадовались, когда, пройдя последний переулок, увидели, наконец, бульвар.

– Вот мы и пришли. Почти дома, – заметил весело поэт, вглядываясь в сеть обнаженных веток, посеребренных инеем и луною.

– Да. Почти дома. Только что это там чернеет, однако?

– В самом деле. Что такое? Я понять не могу.

– По-моему, бульвар перегорожен чем-то.

– Черт возьми! Это баррикады!

– Баррикады…

– Охота людям заниматься этой ерундой!

– Почему бы им не жить мирно?

– Но нас-то они пропустят, надеюсь.

– Жандармы нас не пропустили, однако.

– То жандармы, а революционеры пропустят.

– Вы думаете?

– Попробуем.

Когда приятели подошли к бульвару вплотную, они увидели, что боковые проезды и самый бульвар перегорожен проволокой, решеткой, завален какими-то ящиками, мусором, камнями и снегом. За этою изгородью расхаживало человек двадцать пять, иные с ружьями.

– Кто идет? – раздался чей-то строгий голос и к приятелям подошел высокий чернобородый человек с браунингом в руке.

– Мы – художники.

– Что? – не понял чернобородый.

– Художники мы, – повторил Николай и, помолчав, прибавил: – оружия у нас нет.

– Оружие найдется, – сказал высокий, – товарищ Семен! Дайте им по браунингу.

– Не надо. Зачем? – спросил недоумевая Вениамин.

– А вы разве не наши? Так вы кто же, черт возьми?

– Ах, не все ли равно? – сказал Вениамин, чувствуя, что он смертельно устал, – я сяду, пожалуй…

И он сел на опрокинутый ящик. – Все ли равно или не все равно – это философия, а нам теперь некогда. Извольте взять браунинг и, если солдаты подойдут близко, палите в них. И вы тоже…

– А домой нам нельзя? – спросил Николай, недовольно хмурясь.

– Вот еще младенец какой! Что мы, для вас баррикаду будем разбирать, что ли?

– Нате вот, – сказал маленький человек, в меховой куртке, на кривых ногах, которого высокий назвал товарищем Семеном.

И он дал Николаю и Вениамину по браунингу. Луна побледнела на небе и ее не было видно среди облачного пепла. Земля и небо были закутаны теперь в серый шелк. Наступили томительные предутренние часы.

Через несколько минут Вениамину и Николаю казалось уже, что они давно, чуть ли не целую неделю, сидят за баррикадой. Все вокруг было знакомо: и этот товарищ Семен, на кривых ногах, который тянул коньяк из горлышка бутылки, и чернобородый дружинник, главарь, по-видимому, и молоденькая голубоглазая девушка с белою перевязью и красным крестом на ней; и каждая доска, живописно торчавшая в баррикаде, и этот красный флаг, водруженный наверху как знак вольности и мятежа…

Где-то затрещал барабан – сухо и четко.

– На места, товарищи, – крикнул чернобородый. И те, у кого были ружья, стали за баррикадой вплотную и приготовились стрелять.

Что-то трещало и дымилось около груды снега и камней, и как бы в ответ на этот треск и дым время от времени цокали то звонко, то тупо, ударяясь о баррикаду, солдатские пули.

– Что это с ним? – спросил Вениамин, заметив, что товарищ Семен как-то странно сползает на животе с баррикады.

Николай подошел к товарищу Семену и спросил:

– Что с вами? А?

Но товарищ Семен не отвечал.

Николай нагнулся над ним и заметил, что у него неподвижные глаза и губы.

– Как это странно всё, – пробормотал художник и вдруг пошатнулся.

Он упал на колени и замотал головой, как будто бы его душил воротник.

Но этого уже не видел Вениамин. Поэт лежал на спине раскинув руки. Правая нога его как-то неестественно дергалась. Над ним нагнулась голубоглазая девушка с белой перевязкою. А он, приняв ее за другую, шептал нежно: Маргарита…

1916


Оглавление

  • Георгий Иванович ЧулковСудьба