КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Верь в мою ложь [Элизабет Джордж] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Элизабет Джордж
Верь в мою ложь

10 октября

Флит-стрит, Лондон

Зеда Бенджамина никогда прежде не вызывали в кабинет редактора, и он обнаружил, что испытывает одновременно и замешательство, и сильное волнение. Результатом замешательства стало обильное выделение пота под мышками. От волнения сердце Зеда забилось сильнее, то есть на самом деле так сильно, что он ощущал его ритм в кончиках пальцев. Но поскольку с самого начала он был уверен, что на Родни Аронсона следует смотреть просто как на одного из парней, служащих в «Сорс», он приписал оба явления — и потливость, и биение пульса в пальцах — тому факту, что слишком рано, не по сезону, поменял летний костюм на зимний. И сделал мысленную заметку на тот счёт, что нужно будет утром снова надеть летний костюм, если, как он понадеялся, матушка ещё не сдала его в чистку сразу после того, как заметила перемену. Это было бы совершенно в её духе, подумал Зед. Его матушка была очень услужлива и энергична. Слишком услужлива и слишком энергична.

Зед постарался найти что-нибудь такое, что отвлекло бы его, — и это было совсем нетрудно в кабинете Родни Аронсона. Пока редактор газеты продолжал читать заметку Зеда, тот принялся просматривать заголовки старых статей их газеты, висевших в рамках на всех стенах. Он нашёл их отвратительными и идиотскими, потому что они обращались к самым низменным сторонам человеческой натуры. «Продажный мальчик нарушает молчание» — так называлась статья о грязных отношениях между шестнадцатилетним парнишкой и неким членом Парламента, чьи встречи проходили поблизости от станции Кинг-Кросс; их непристойное свидание оказалось, к несчастью, прервано появлением полицейских из местного участка. Перед этой заметкой красовалась другая — «Секс втроём с подростками», а дальше Зед увидел заголовок «Жена кончает с собой». «Сорс» возглавлял издания, публикующие подобные истории, его репортёры всегда первыми оказывались на месте событий, первыми раскапывали подробности, первыми успевали заплатить информаторам за самые смачные детали, чтобы предать гласности то, что любая законопослушная газета либо опубликовала бы с большими купюрами, либо вообще постаралась бы скрыть. Но их газета была самым подходящим местом для горячих историй вроде «Скандал в спальне принца», «А в дворцовых конюшнях-то нечисто» или «Ещё один королевский развод?» и прочее в этом роде. И именно такие статьи, как Зед знал из сплетен, услышанных в буфете, доводили тираж «Сорс» до ста тысяч экземпляров. Именно это приносило славу их таблоиду. И каждый в отделе новостей прекрасно понимал, что тот, кому не хочется марать руки, копаясь в грязном белье людей, не может работать репортёром-расследователем в «Сорс».

И это, безусловно, относилось к Зедекии Бенджамину. Он определённо не хотел вести журналистские расследования для «Сорс». Он видел себя обозревателем «Файнэншл таймс» или кем-то в этом роде, то есть человеком, чья работа обеспечивает ему достаточно уважения и создаёт имя, а заодно приносит и столько денег, чтобы он мог предаваться своей истинной страсти, каковой являлось сочинение нежных стихов. Но найти работу уважаемого обозревателя было так же трудно, как… дамские панталоны под шотландским килтом, а человек должен делать хоть что-то, чтобы иметь на столе еду, раз уж сочинение великолепных стихов денег не приносит. Так что Зед прекрасно знал, что обязан всегда действовать как человек, который считает вполне соответствующим профессиональной журналистской этике выискивание разных оплошностей со стороны знаменитостей и членов королевской семьи. И всё же ему нравилось верить, что даже газетка вроде «Сорс» могла бы найти выгоду в том, чтобы хоть слегка приподняться над своим положением издания, сидящего в сточной канаве, откуда, надо сказать, никто не смотрит на звёзды.

И та статья, которую сейчас читал Родни Аронсон, как раз и демонстрировала эту его веру. По мысли Зеда, статьи в таблоиде вовсе не были должны плавать лишь в гуще грязных фактов, чтобы захватить внимание читателя. Они вполне могли бы быть и духовными, спасительными, как вот эта его статья, — и всё же содействовать при этом продаже тиража. Конечно, по правде говоря, подобные опусы вряд ли годятся для первой страницы, но в воскресных журналах такое печатают, хотя статья на две полосы в ежедневном издании, пожалуй, выглядит длинноватой, тем более что сопровождающим её фотографиям придётся перебраться на вторую страницу… Но Зед потратил целую вечность на эту статью, и она вполне заслуживала куска газетной бумаги. В ней имелось всё то, что любили читатели «Сорс», только это было изложено в изысканной форме. Здесь были показаны грехи отцов и их сыновей, исследовались разрушенные взаимоотношения, не были обойдены и алкоголь с наркотиками, упоминалось и о возможности освобождения и искупления… Зед написал и о некоем никудышном человеке, который в последнюю минуту — более или менее последнюю — сумел повернуть в другую сторону и начать жизнь сначала, найдя вдохновение в том, что посвятил себя падшим на дно общества. Это была история со злодеями и героями, с достойными противниками и бессмертной любовью. И надо всем этим…

— Снотворное.

Родни Аронсон отшвырнул статью Зеда в сторону и поковырялся пальцем в своей бороде; выковырнув из неё кусочек шоколада, бросил его в рот. Читая, он прикончил целую плитку орехового «Кэдбери», и теперь его беспокойный взгляд шарил по письменному столу, как будто в поисках ещё какого-нибудь сладкого утешения, в котором он на самом деле совершенно не нуждался, если учесть его живот, с трудом скрываемый просторной курткой «сафари», которую он предпочитал в качестве рабочей одежды.

— Что?..

Зед подумал, что он чего-то не расслышал, и уже шарил в памяти, пытаясь найти что-то такое, что рифмовалось бы со «снотворным», в надежде утешить себя мыслью, что его редактор вовсе не обругал только что его творение из двадцати печатных страниц…

— Снотворное, — повторил Родни. — Я чуть не заснул. Ты мне обещал горячее расследование, сенсацию, если я отправлю тебя туда. Ты мне гарантировал сенсацию, насколько я помню. И если я дошёл до того, что позволил тебе жить в каком-то отеле бог знает сколько дней…

— Пять, — перебил его Зед. — Потому что дело было запутанным, и там были люди, которых необходимо было расспросить, чтобы получить полностью объективную…

— Ладно, ладно! Пять. И, кстати, мне бы хотелось получить твои объяснения насчёт выбора отеля, потому что я видел счёт и мне интересно, не сдавался ли этот чёртов номер вместе с танцовщицами? Если кого-то посылают чёрт знает куда, в Камбрию, на целых пять дней за счёт газеты, то от него ждут сногсшибательной статьи… — Родни схватил статью и взмахнул ею. — Но скажи поточнее, какого чёрта ты там расследовал? И что это за название, чёрт побери? «Девятая жизнь»! Что это такое, где ты такого нахватался — на каких-нибудь литературных курсах? Или на курсах творческого письма, а? Вообразил себя романистом, что ли?

Зед знал, что его редактор университетов не заканчивал. Об этом тоже сплетничали в буфете. И Зеду вскоре после того, как он оказался в штате «Сорс», вполголоса посоветовали: «Бога ради и ради собственного благополучия, никогда не говори Роду чего-то такого, что напомнит ему о том, что у тебя есть степень или ещё что-нибудь; ничего такого, что хотя бы туманно намекало на высшее образование, приятель! Даже и не пытайся как-то дать ему понять, что у тебя знаний больше; просто помалкивай, если вдруг ситуация так повернётся».

Поэтому Зед очень осторожно выбирал слова, отвечая Родни на вопрос о названии статьи.

— Вообще-то я думал о кошках.

— А… ты думал о кошках.

— Ну… у них ведь девять жизней?

— Да без тебя понял. Но мы ведь не пишем о кошках, так?

— Нет. Конечно, нет. Но… — Зед не был уверен в том, что понял, чего хочет от него редактор, поэтому взял в сторону и углубился в объяснения. — Я имел в виду, что тот парень восемь раз был на реабилитации, понимаете, в трёх разных странах, и ничто ему не помогло, то есть вообще ничто. Ну, он мог держаться месяцев шесть или восемь, или однажды даже целый год, но всё равно через какое-то время он возвращался к метамфетамину. А потом он оказался в Юте, и там встретил очень необычную женщину, и вдруг стал совершенно новым человеком, и уже не оглядывается назад.

— Вот оно, значит, как? Спасён силой любви, а? — Голос Родни прозвучал очень любезно.

Зед воспрянул духом.

— Да, Родни, именно так! Это всё просто невероятно! Он полностью излечился. Он возвращается домой не ради жирного тельца, но…

— Жирного чего?

Зед мгновенно дал задний ход. Библейская аллюзия. Явно очень неудачный ход.

— Да просто глупое слово сорвалось. В общем, он возвращается домой и начинает программу помощи безнадёжным. — «Такое слово годится ли?» — подумал Зед. — И он стремится помочь не тем, о ком можно было бы подумать, вроде молодых ребят и девчонок, у которых вся жизнь впереди. Нет, он берётся за отверженных. За старых людей, живущих за обочиной, социальные отбросы…

Родни бросил на него быстрый взгляд.

Зед торопливо продолжил:

— Он занимается общественным мусором, теми, кто добывает еду в мусорных баках, у кого и зубов-то не осталось… И он их спасает. Он считает, что они заслужили спасение. Он даёт им занятие. И они откликаются на заботу. Они излечиваются. Они всю жизнь пили, накачивались наркотиками, существовали в нищете, — и они излечиваются!

Зед глубоко вздохнул. И умолк, ожидая ответа Родни.

Ответ прозвучал достаточно быстро, вот только тон редактора говорил о том, что его совсем не захватил тот энтузиазм, с которым Зед защищал свой репортаж.

— Они просто строят такую башню, которая может в любой момент рухнуть, Зед. Никто ни от чего не излечивается, и когда башня будет закончена, большинство из них вернутся на улицу.

— Я так не думаю.

— Почему?

— Потому что это на самом деле защитная башня. И именно это придаёт всей истории силу. Это метафора. — Зед знал, что сама идея метафоры уже заставляет его вступить на опасную почву, и потому заторопился: — Подумайте о том, как используется военная башня-пеле, и станет понятно, как работает вся система. Такие башни строили для защиты от разбойников, нарушавших границы, вторгавшихся в Англию из Шотландии, так? А в нашем случае нарушителей границы представляют наркотики, так? Метамфетамин. Кокаин. Гашиш. Героин. Марихуана. Что угодно. Защитная башня символизирует освобождение и исцеление, и каждый её этаж содержит в себе нечто другое. Я хочу сказать, что первый этаж предназначался для животных, на втором находились кухни и всякие хозяйственные помещения, на третьем жили и спали, а потом — крыша, с которой стреляли по бандитам, пускали в них стрелы и что уж там ещё делали, не знаю… лили кипящее масло или что-то в этом роде, и когда посмотришь на всё это в целом, то видно, какое это может иметь значение для человека, который провёл на улице… сколько лет? Лет десять, пятнадцать… И потом…

Родни уронил голову на стол. И махнул рукой, веля Зеду уйти.

Зед не знал, как ему это воспринять. Его как будто выгоняли, но он не желал уползать, зажав хвост между… «Чёрт, опять метафора», — подумал он. И ринулся вперёд:

— Именно это и делает историю убойной. Делает её воскресной. Я просто вижу её в журнале, полных четыре страницы с фотографиями: башня, восстанавливающие её люди, те же люди до и после, и всё такое.

— Это снотворное, — повторил Родни. — Что, кстати говоря, тоже метафора. И ещё есть секс, которого нет в этой истории.

— Секс… — повторил Зед. — Ну, жена этого человека просто очаровательная, только она не хочет, чтобы статья была о ней или об их взаимоотношениях. Она сказала, что именно он должен быть…

Родни поднял голову.

— Я не говорю о сексе как о просто сексе, глупец! Я имею в виду секс как СЕКС! — Он щёлкнул пальцами. — Огонь, напряжение, то, что заставляет читателя чего-то желать, вызывает в нём беспокойство, желание, пробуждает волнение, от чего она становится влажной, а он отвердевает, хотя они и сами не понимают, откуда взялись эти ощущения! Я понятно выражаюсь? В твоей статье этого нет!

— Но в ней этого и не должно быть. Она предназначена для того, чтобы поднять дух, дать людям надежду…

— Мы тут не занимаемся чёртовым поднятием духа, и мы уж точно, чёрт побери, не занимаемся надеждами. Мы тут продаём газеты. И поверь мне, вся эта околесица продаж не сделает. Мы подрядились печатать определённый тип расследований. Ты мне сказал, что это понимаешь, когда я с тобой разговаривал. Разве не за этим ты ездил в Камбрию? Так вот и веди репортёрское расследование! Рассле-чёрт-побери-дование!

— Я и вёл.

— Чушь собачья. Где любовный сценарий? Кто-то там соблазнил тебя…

— Это невозможно!

— …и ты постарался это не афишировать.

— Этого не было!

— Так, значит, вот это, — Родни снова показал на статью, — и представляет собой крутую работу, да? Так ты видишь серьёзную работу?

— Ну, я, в общем, понимаю… Не совсем, наверное. Но я хочу сказать, когда узнаёшь этого человека…

— Кто-то уже теряет терпение. А кто-то расследовал дырку от бублика.

Зед подумал, что подобный вывод кажется уж очень несправедливым.

— Так вы говорите, что рассказ об опасности наркотиков, о потерянной жизни, о страдающих родителях, которые всё испробовали, чтобы спасти своего ребёнка, который в итоге спасся сам… что история человека, который едва не погиб… это не расследование? Это не сексуально? Ну, в том смысле, который вы считаете сексуальным?

— Сын некоего Хораса Генри подсел на наркотики. Потом якобы вернулся к жизни. — Родни демонстративно зевнул. — В этом есть что-то новое? Хочешь, назову тебе ещё десяток имён таких же бесполезных мешков мусора, которые занимаются тем же самым? Это всё ненадолго.

Зед чувствовал, как желание сражаться покидает его. Время потрачено впустую, все усилия были бесполезны, все интервью бессмысленны, и все — Зед был вынужден это признать, — все его коварные планы изменить направление «Сорс» и превратить её в газету хотя бы минимально достойную, и далее сделать себе имя, и, откровенно говоря, попытаться перейти в «Файнэншл таймс», — всё рухнуло в один момент. Всё было зря. Но это же неправильно… Зед обдумал варианты и наконец сказал:

— Ладно. Я понял вашу точку зрения. Но что, если я сделаю ещё одну попытку? Что, если вернусь туда и покопаюсь ещё немного?

— О чём ты, чёрт побери?

Это определённо был вопрос. Зед подумал обо всех тех людях, с которыми общался: вернувшийся к жизни наркоман, его жена, его мать, его сёстры, его отец, те жалкие пьяницы, которых он спасал… Не было ли там кого-то, кто делал что-то такое, чего Зед не заметил? Ну, должен быть, по той простой причине, что всегда остаётся что-то незамеченное.

— Я не уверен, — заговорил он, — но если я там ещё пошарю… У всех есть тайны. Каждый о чём-то лжёт. И прикиньте, сколько мы уже потратили на эту статью. Это будет хотя бы не напрасным, если я получу ещё один шанс.

Родни отодвинул свой стул от письменного стола и, казалось, принялся так и эдак вертеть в уме предложение Зеда.

Ткнув пальцем в кнопку на своём телефоне, он рявкнул, обращаясь к секретарше:

— Вэллис! Ты там? — И, услышав ответ, продолжил: — Принеси мне ещё одну «Кэдбери». Такую же, ореховую. — Потом он повернулся к Зеду: — Твоё время, твои деньги. Согласен только на такой вариант.

Зед моргнул. Всё представало в совершенно другом свете. Он ведь стоял в самой нижней части служебной лестницы в «Сорс», и соответственным было его жалованье. Он попытался подсчитать, на чём можно сэкономить — на трамвайных билетах, на взятом напрокат автомобиле, на гостинице… может, найдётся какая-нибудь старая леди, которая сдаёт комнаты где-то на глухой улочке… где? Только не рядом с одним из озёр. Поездка обойдётся ему слишком дорого, даже в это время года, а значит, это должно быть… А заплатят ли ему за то время, которое он проведёт в Камбрии? Зед в этом сомневался. И он сказал:

— Могу я подумать немного? Я хочу сказать, вам ведь эта статья нужна не сию минуту? Мне надо подсчитать свои финансы, если вы понимаете, о чём я.

— Подсчитывай что угодно. — Родни улыбнулся, и это выглядело странно: он неестественно растянул губы, что говорило о том, как редко ему приходилось использовать их подобным образом. — Как я уже сказал, твоё время, твои деньги.

— Спасибо, Родни.

Зед и сам не слишком понял, за что поблагодарил редактора, так что после этого кивнул, встал и пошёл к двери. Когда он уже взялся за ручку, Родни добавил дружелюбным тоном:

— Если решишь всё-таки поехать туда, предлагаю тебе оставить дома свою шапочку-кипу.

Зед заколебался, но, прежде чем он успел что-либо сказать, Родни продолжил:

— Дело не в религии, малыш. Мне наплевать на твою веру и на чью-то там ещё. Этот совет даёт тебе парень, который крутится в деле с тех дней, когда ты был ещё в пелёнках. Ты можешь последовать ему или нет, но я это вижу так: тебе не нужно ничего такого, что отвлекает людей или даёт им повод думать, что ты представляешь собой нечто кроме их исповедника, лучшего друга, плеча, на котором можно поплакать и так далее. Так что, когда у тебя есть нечто, что отвлекает их от истории, которую они хотят рассказать… или, учитывая наши цели, они не хотят рассказывать, у тебя возникают проблемы. И я подразумеваю любые отвлекающие факторы: тюрбаны, чётки, которые болтаются на шее, вот такие шапочки, или длинные бороды, покрашенные хной, или кинжалы у пояса. Ты меня понимаешь? Я говорю о том, что ведущий расследование репортёр должен сливаться с толпой, а в такой вот шапочке… Послушай, ты ведь ничего не можешь сделать со своим ростом и волосами… ну, разве что покрасить их, и я не прошу тебя этим заниматься; но шапочку снять ты можешь.

Зед совершенно машинально коснулся своей ермолки.

— Я её ношу, потому что…

— Мне наплевать, почему ты её носишь. Мне вообще наплевать, носишь ты её или нет. Это просто совет опытного человека. А ты решай сам.

Зед понимал, что последнюю фразу редактор добавил для того, чтобы избежать судебной тяжбы по поводу дискриминации по религиозному признаку. И знал также, что всё сказанное о его кипе имеет смысл. «Сорс» вовсе не представлял собой образец политкорректности, но суть крылась в другом. Родни Аронсон отлично знал, с какой стороны его профессионального куска хлеба намазано масло.

— Просто прими к сведению, — сказал Родни, когда дверь кабинета открылась и вошла его секретарша, держа в руке огромную шоколадку.

— Приму, — кивнул Зед. — Ещё и как.

Лондон, Сент-Джонс-Вуд

Время подгоняло, и потому Зед не стал его терять. Он намеревался спуститься в метро, а потом пересесть на автобус на Бейкер-стрит. Конечно, быстрее и лучше было бы доехать до Сент-Джонс-Вуд на такси, но он не мог себе этого позволить. Поэтому он дошёл до станции «Блэкфрайерс», бесконечно долго ждал поезда на кольцевую линию, а когда тот прибыл, набитый под завязку, ему пришлось ехать прижатым к двери вагона, да ещё и ссутулив плечи и прижав подбородок к груди, на манер кающегося грешника.

С ноющими мышцами шеи Зед остановился у банкомата, прежде чем сесть в автобус и проделать последнюю часть путешествия. Его целью было проверить свой банковский счёт в тщетной надежде на то, что он в чём-то ошибся, когда в последний раз подводил баланс по чековой книжке. У Зеда не было сбережений, все его деньги находились на этом единственном счёте. Он увидел цифры баланса и почувствовал, что падает духом. Поездка в Камбрию полностью опустошит его счёт, так что он должен был подумать, стоит ли дело того. В конце концов, это ведь была всего лишь статья. Бросить всё и получить другое задание… Но история истории рознь, и именно эта… Зед знал, что в ней кроется нечто особенное.

Всё ещё не придя к окончательному решению, он явился домой на девятнадцать минут раньше обычного и из-за этого позвонил в звонок от входа в здание, чтобы сообщить о своём прибытии и чтобы мать не перепугалась, услышав звук ключа в замке в такое время дня, когда никто не должен прийти.

— Это я, мама, — сказал он, и она чуть ли не пропела в ответ:

— Зедекия! Замечательно!

Это озадачило его, но когда он вошёл в квартиру, то сразу увидел причину материнского восторга.

Сюзанна Бенджамин заканчивала приготовления к скромному дневному чаепитию, но она была не одна. В самом удобном из кресел, стоявших в гостиной, — в кресле, которое мать Зеда всегда предназначала для гостей, — сидела молодая женщина, которая очаровательно порозовела и на мгновение склонила голову, когда мать Зеда представляла их друг другу. Её звали Яффа Шоу, и, по словам Сюзанны Бенджамин, она состояла в том же книжном клубе, что и сама Сюзанна; последняя не преминула добавить, что это просто чудесное совпадение. Зед ожидал продолжения, и оно не замедлило последовать.

— Я как раз только что говорила Яффе, что мой Зедекия просто не отрывается от книг. И не одну читает, а сразу четыре или пять. Расскажи Яффе, что ты сейчас читаешь, Зед. Яффа как раз читает новый роман Грэхэма. Ну, мы все его читаем. Чтобы потом обсудить. Садись, садись, дорогой. Выпей чаю. Ох, боже мой, да он остыл! Я налью тебе свежего, да?

Прежде чем Зед сумел ответить хотя бы слово, мать уже вышла. Он услышал, как она чем-то старательно звякает в кухне. Потом она ещё и включила радио. Зед знал, что мать намеренно проведёт в кухне не менее четверти часа, потому что всё это уже было. В последний раз была девушка, работавшая кассиром в «Теско». До неё в доме появлялась престарелая племянница их рабби, которая приехала в Лондон на летний курс, проводимый каким-то американским университетом, названия которого Зед не запомнил. А после Яффы, сейчас с сомнением поглядывавшей на него в ожидании разговора, будет ещё кто-нибудь. И мать не оставит своих усилий, пока он не женится на какой-нибудь из этих девушек, а тогда начнутся беседы о внуках. Уже не в первый раз Зед мысленно проклял свою старшую сестру, её стремление к карьере и решение не только не обзаводиться детьми, но даже и не выходить замуж. Она занялась наукой, чего вообще-то ожидали от Зеда. Тот совсем не стремился сделать научную карьеру — просто думал о том, что если бы сестра подарила их матери зятя и внуков, то сам он мог бы спокойно возвращаться домой, и его не ждали бы то одна, то другая претендентка на роль его супруги.

Он вежливо обратился к Яффе:

— Вы с моей мамой… вы состоите в одном книжном клубе, да?

Яффа порозовела гуще.

— Не совсем так, — призналась она. — Я работаю в книжном магазине. И даю консультации членам клуба. Ваша мама и я… ну, мы много разговаривали… Я хочу сказать, как все другие люди, вы понимаете…

Ох, как он понимал! И, кроме всего прочего, он отлично понимал и то, как именно действовала Сюзанна Бенджамин. Зед легко мог представить беседу двух женщин: робкие вопросы и доверительные замечания… Он гадал, сколько лет этой девушке и успела ли его мать выяснить, насколько та способна к зачатию.

— Могу поспорить, вы даже не знали, что у неё есть сын, — сказал он.

— Она не говорила… Это немножко странно, потому что…

— Зед, милый! — пропела его мать из кухни. — Чай нравится? Это из Дарджилинга. Печенье как, хорошее? А лепёшек хочешь, дорогой? Яффа, вам налить ещё чаю, да? Знаю-знаю, вам, молодым, хочется поболтать.

Вот как раз этого Зеду и не хотелось. Ему хотелось спокойно обдумать все «за» и «против» и решить, стоит ли залезать в долги ради поездки в Камбрию на такое время, чтобы довести до ума статью. А в Камбрии, если он действительно туда отправится, Зед намеревался точно определить, что именно составляет заманчивую для читателей «Сорс» сексуальность… для читателей, которые, судя по всему, в целом обладали интеллектом могильной плиты. Как взволновать могильную плиту? Дать ей труп. Зед мысленно хихикнул от такой нелепой метафоры и лишь порадовался тому, что не сказал ничего подобного при встрече с Родни Аронсоном.

— А вот и я, мои дорогие! — В гостиную вернулась Сюзанна Бенджамин с подносом, на котором стояли чайник со свежим чаем, лепёшки, масло и джем. — Мой Зедекия довольно крупный мальчик, а, Яффа? Не знаю, в кого он такой вымахал. В кого, милый, а?

Зеду пришлось призвать на помощь всю свою выдержку. Да, его рост был шесть футов и восемь дюймов, но его мать отлично знала, в кого он таким уродился, потому что его дед по отцу был всего на три дюйма ниже. Когда Зед ничего не ответил, Сюзанна беспечно продолжила:

— А ноги у него какие? Вы только взгляните на эти ноги, Яффа! А руки? Кулаки? Как мячи для регби! Ну, вы знаете, что обычно об этом говорят… — Она подмигнула. — Молока и сахара, Зедекия? Да? — И тут же повернулась к Яффе: — Два года провёл в кибуце мой сын, да. А потом — два года в армии.

— Мама! — негромко произнёс Зед.

— Ох, не надо быть таким застенчивым! — Она долила чаю в чашку гостьи. — Служил в израильской армии, Яффа! Что вы об этом думаете? Но ему нравится всё скрывать. Такой скромный мальчик! Он всегда таким был. И Яффа тоже такая, Зедекия. Из неё просто вытягивать всё приходится. Родилась в Тель-Авиве, отец — хирург, двое братьев занимаются исследованиями рака, а мать — дизайнер одежды, мальчик мой! Модельер! Разве это не удивительно? Ну конечно, я бы не смогла позволить себе ни единой вещи, созданной ею, потому что такая одежда продаётся в… как вы это называете, Яффа, милая?

— Бутики, — ответила Яффа, хотя она уже так покраснела, что Зед испугался, как бы с ней не случился инсульт или судороги.

— В Найтсбридже, Зед! — продолжала свой речитатив его мать. — Ты только подумай! Она создаёт свои вещи в Израиле, а продаются они здесь, в Англии!

Зед пытался найти способ остановить этот потоп и потому обратился к Яффе:

— А что привело вас в Лондон?

— Учёба, — ответила за неё Сюзанна Бенджамин. — Она приехала в университет. Чтобы заниматься наукой, Зедекия! Биологией.

— Химией, — поправила её Яффа.

— Химия, биология, геология… это всё равно, потому что требует мозгов, а они есть в этой хорошенькой головке, Зед! Ведь она хорошенькая? Ты вообще видел здесь кого-то более хорошенького, чем Яффа?

— В последнее время — нет. — Зед бросил на мать многозначительный взгляд и добавил: — По крайней мере, месяца полтора.

Он понадеялся, что такое откровенное упоминание о намерениях матери заставит её наконец угомониться. Но это не помогло.

— Он любит посмеяться над своей матушкой, Яффа, — сказала Сюзанна. — Очень любит поддразнивать мой Зедекия. К этому вам придётся привыкнуть.

Привыкнуть? Зед посмотрел на Яффу, неловко ёрзавшую в кресле. Ему стало ясно, что он ещё не всё знает, и его мать тотчас открыла всё остальное.

— Яффа займёт старую спальню твоей сестры, — сообщила Сюзанна сыну. — Она зашла посмотреть комнату и уже сказала, что это как раз то, что ей нужно, поскольку ей нужно освободить прежнее жильё. Разве это не чудесно — что в квартире появится ещё одно молодое лицо? Она переезжает к нам завтра. И вы должны мне сказать, что любите на завтрак, Яффа. День следует начинать с хорошей еды, это поможет вам в работе. Зедекии помогает, ведь правда, Зед? Он первоклассный литератор, мой сын. Я вам говорила, что он пишет стихи, Яффа? Что-то мне подсказывает, что он готов написать стихотворение в вашу честь.

Зед резко поднялся. Он забыл, что держит в руке чашку, и чай из Дарджилинга расплескался. К счастью, большая его часть попала Зеду на ботинки, так что ковёр почти не пострадал. Но вообще-то Зед предпочёл бы вылить весь чай прямо на аккуратно причёсанную седую голову своей матушки.

Он мгновенно принял окончательное решение, как будто это было крайней и последней необходимостью, и сказал:

— Я еду в Камбрию, мама.

Она растерянно моргнула.

— В Камбрию? Но разве ты только что не…

— Нужно ещё поработать над статьёй, из-за которой я туда ездил. Так уж вышло, что время не терпит.

— Но когда ты уезжаешь?

— Как только уложу сумку.

Что, как он прикинул, займёт у него минут пять, а то и меньше.

По дороге в Камбрию

Поскольку Зед удирал из дома сломя голову, пока мать не успела возвести в гостиной хупу (свадебный балдахин), он поспевал только на тот поезд, который повёз бы его в Камбрию весьма окольным путём. Но это было неважно. Быстро уложив сумку и запихнув ноутбук в футляр, Зед отбыл из дома, спасаясь от очередной невесты. Автобус, метро, вокзал Юстон; покупка билета, четырёх сэндвичей, «Экономиста», «Таймс» и «Гардиан»… После этого Зед принялся размышлять, сколько времени может уйти на поиск чего-нибудь — чего угодно, — способного оживить историю; и ещё он думал о том, какими средствами можно заставить мать прекратить тащить в дом девушек, как будто она настоящая сводница… К тому времени, когда он садился в поезд, Зед уже готов был погрузиться в работу, чтобы выбросить из головы всё лишнее. Он открыл ноутбук и, как только поезд отошёл от вокзала, начал просматривать заметки, которые делал весьма тщательно во время каждого интервью, а потом ночами не менее тщательно заносил в компьютер. Зед прихватил с собой также и записи от руки. Их тоже нужно было внимательно прочитать, потому что где-то что-то должно быть, и он обязательно должен это найти.

Сначала Зед освежил в памяти основную историю: Николас Файрклог, тридцати двух лет от роду, ещё недавно беспутный сын Бернарда Файрклога, первого лица в Айрелете, графство Камбрия. Он родился в богатстве и с привилегиями — как говорится, с серебряной ложкой во рту — и всю свою юность проматывал состояние, дарованное судьбой. Он был человеком, одарённым внешностью ангела, но с совсем другими склонностями. Ряд программ реабилитации, которые к нему применялись, показали его полное нежелание что-то менять — начиная с четырнадцати лет и далее. Всё это выглядело как фильм о путешествиях во всё более экзотические — и отдалённые — места, которые выбирали его родители в попытках соблазнить сына прелестями здоровой жизни. А Николас, нигде не излечиваясь окончательно, пользовался отцовскими деньгами, чтобы просто скитаться там и сям, причём он всегда был уверен, что ему все и всем обязаны, и это снова и снова возвращало его к наркотикам. И в конце концов, все просто умыли руки, отказались от этого парня — отец, мать, сёстры, даже какой-то там двоюродный брат…

Вот о чём он совершенно не подумал, осознал вдруг Зед. Тот самый двоюродный брат. На первый взгляд сие выглядело неинтересно, да и сам Николас постоянно подчёркивал это во время их разговора, но всё равно оставался шанс на то, что Зед пропустил нечто такое, что мог бы теперь использовать… Он быстро пролистал блокнот и нашёл имя: Ян Крессуэлл, сотрудник «Файрклог индастриз» на какой-то вполне серьёзной должности, двоюродный брат Николаса, на восемь лет старше его; родился в Кении, но уже в детстве был привезён в Англию, чтобы поселиться в доме Файрклога… Похоже, что-то тут и вправду было, что-то такое, с чем стоило поработать.

Зед поднял голову и задумчиво уставился в окно. Снаружи царила чернильная тьма, так что он увидел только собственное отражение в стекле: рыжий гигант, на лбу которого прорезались беспокойные морщинки из-за того, что его мать пыталась женить сына на первой же согласной на брак женщине, какую только могла найти, а его босс был готов выбросить отлично написанную статью в мусор, а сам он просто хотел написать нечто хоть в малой мере стоящее… А значит, надо найти то, что есть в этих заметках. «Но что это такое? — спросил себя Зед. — Что?»

Он достал один из своих четырёх сэндвичей и принялся жевать его, продолжая просматривать записи в блокноте. Он искал какую-нибудь зацепку, способ раскрутить историю или по крайней мере намёк на то, в каком направлении копать дальше, чтобы отыскать ту самую искру, которой требовал Родни Аронсон. Двоюродные братья? Возможно, возможно… Однако, читая заметки, Зед обнаружил, что в голове у него крутятся разные истории из Ветхого Завета, что уводило его на территорию библейских аллюзий и метафор, в которых он не мог позволить себе блуждать. Но, по правде говоря, было действительно очень трудно читать то, что он записал во время интервью с основными действующими лицами, и не задуматься при этом о Каине и Авеле, и не пытаться угадать, кто же занимает место бога в этой истории, хотя, конечно, это должен быть — скорее всего — лорд Файрклог, барон Айрелетский. Но если уж всерьёз продолжать библейские сравнения, то пэр должен быть Исааком, разбиравшимся с Исавом и Иаковом и их претензиями на право первородства; хотя как, чёрт побери, можно обмануть кого бы то ни было шкурой дохлого барана, или что там было, как можно принять баранью шерсть за волосатые руки, оставалось за пределами понимания Зеда. Но сама по себе идея наследного права заставила его серьёзнее сосредоточиться на заметках в поисках каких-то сведений о том, кто на самом деле становился наследником в случае несчастья с лордом Файрклогом, а главное — кто должен был управлять «Файрклог индастриз».

Вот это уже похоже на историю, не так ли? Бернард Файрклог загадочно… что? Ну, скажем, погибает или исчезает. Он падает с лестницы, становится недееспособным, у него случается удар или что-нибудь ещё. Небольшое расследование выявляет, что за несколько дней до его безвременной кончины, или чего-то там, он встречался со своим адвокатом, и… что? Написано новое завещание, его намерения относительно семейного бизнеса предельно ясны, земные дела завершены, слова оформлены в письменную волю, и его состояние, ценные бумаги перечислены в качестве наследства… что там ещё может быть? И заявлено, что некто ничего не наследует в результате… чего? Например, его сын на самом деле ему не сын. А племянник — не настоящий племянник. Что есть другая семья на Гебридах, что есть некий безумный и искалеченный потомок, долгое время скрываемый на чердаке, или в погребе, или в лодочном домике… Да, это было бы нечто взрывное. Нечто убойное. Нечто сексуальное.

Вот только проблема состояла в том, что если Зед хотел трезво взглянуть на вещи, ничего не сочиняя, то единственным хотя бы отдалённо сексуальным моментом в истории девятой жизни Николаса Файрклога оставалась его жена, и уж она-то точно была сексуальна на все сто. Зед не хотел слишком сосредотачиваться на этом факте при разговоре с Родни Аронсоном, потому что отлично знал, как бы Родни отреагировал, едва взглянув на фотографию… Зед честно умолчал об этой женщине, потому что сама она хотела остаться в тени, но теперь призадумался — нельзя ли всё-таки как-то её использовать? Он снова пролистал заметки и увидел слова вроде «Карамба!» и «Уау!» — так он совершенно бессознательно выразил свою реакцию, когда увидел её. И ещё он машинально написал: «Южноамериканская сирена!» — это было описание её внешности, потому что каждая частичка её женского естества взывала к вниманию мужчины. Зедекия пришёл к выводу, что если Ева хоть отдалённо напоминала Алатею Файрклог, то не приходится удивляться тому, что Адам вцепился в яблоко. И оставалось только спросить, почему он не сожрал весь урожай вместе с самой яблоней. Итак… Можно ли было слепить историю из Алатеи? Есть ли тут секс? Искра? Эта женщина была ошеломляющей во всех отношениях, но как превратить это в статью? «Только благодаря ей я до сих пор жив», — сказал её муж, но что дальше? Она ведь заявила: «То, что сделал Ник, он сделал самостоятельно. Я его жена, но я не играю особой роли в его настоящей истории».

«А не было ли это намёком?» — подумал Зед. Его настоящая история. Может, там есть ещё в чём покопаться? То есть он-то думал, что уже всё раскопал, но, возможно, он был слишком очарован предметом исследования, к тому же ему слишком хотелось верить, что всё это возможно: освобождение, спасение, поворот всей жизни в другую сторону, встреча с истинной любовью…

Может быть, именно этой линии и следует держаться — истинной любви? В самом ли деле Николас Файрклог нашёл её? И если нашёл, то не позавидовал ли ему кто-нибудь? Возможно, какая-то из его сестёр, потому что одна из них не замужем, а другая разведена? И в любом случае как они должны себя чувствовать теперь, когда вернулся их брат-повеса?

Снова зашуршали страницы блокнота. Зед продолжил чтение. Уничтожил ещё один сэндвич. Потом прошёлся по поезду в поисках вагона-ресторана, так как умирал от желания выпить кофе, — но понял, что мысль была нелепой, потому что такой вагон в подобном поезде был бы нерентабелен. Потом вернулся на своё место, отбросил все призрачные идеи, но тут же оживился при мысли о призраках, потому что именно фамильный дом был первым, что привлекло его внимание, и что, если этот старый дом посещают призраки, и из-за них возникает пристрастие к наркотикам, а это ведёт к поискам лекарства, а это ведёт к… Он снова вернулся к этой проклятой жене, южноамериканской сирене, и единственной причиной, по которой он к ней вернулся, были словечки «Карамба!» и «Уау!», и лучше бы ему было просто приползти обратно домой и забыть обо всей этой чёртовой истории — в смысле, о матери и Яффе Шоу, и кто там ещё последует за Яффой в бесконечном процессе появления женщин, на которых ему следовало бы жениться и настряпать детишек…

Нет. Где-то здесь всё равно скрывалась настоящая история, такая, какую хотел видеть его редактор. И если Зед будет копать дальше, чтобы найти нечто аппетитное, то он, пожалуй, докопается до самого Китая. Но всё остальное неприемлемо. Поражение — не выход.

18 октября

Камбрия, Брайанбэрроу

Ян Крессуэлл накрывал стол на двоих, когда его друг вернулся домой. Сам он возвратился с работы рано, думая о романтическом вечере. Купил барашка, который теперь стоял в духовке, укрытый душистым одеялом сухарных крошек, и приготовил свежие овощи и салат. Откупорил вино, протёр бокалы и передвинул к камину два кресла и старый дубовый шахматный столик из угла комнаты. Было не настолько холодно, чтобы разжигать уголь, хотя в древнем особняке всегда была довольно промозглая атмосфера, — и Ян просто зажёг несколько свечей и прикрепил их к железной решётке камина, а потом зажёг ещё две и поставил их на стол. Пока он занимался этим, до него донёсся звук открывшейся кухонной двери; потом он услышал, как Кав бросил ключи в потрескавшийся горшок, стоявший на скамье у окна. Через мгновение ботинки Кава простучали по каменному полу кухни, и скрип дверок старого буфета вызвал у Яна улыбку. Сегодня была очередь Кава готовить ужин, а не его, и Кава ожидал первый сюрприз.

— Ян?

Теперь шаги направлялись от кухни через холл. Ян нарочно оставил дверь гостиной приоткрытой и теперь громко сказал:

— Я здесь!

И стал ждать.

Кав остановился в дверях. Он перевёл взгляд с Яна на стол со свечами, посмотрел на камин и горевшие там свечи, снова глянул на Яна… Его глаза скользнули от лица Яна к его одежде и немного задержались именно там, где и хотелось бы Яну. Но после напряжённого момента, который в прошлом закончился бы тем, что они тут же очутились бы в спальне, Кав сказал:

— Мне сегодня пришлось работать вместе с парнями. У нас рабочих рук не хватает. Так что я ужасно грязный. Надо принять душ и переодеться.

И, не добавив больше ни слова, он вышел из комнаты.

Этого было достаточно для Яна, чтобы понять: его любовник знал, что предвещала увиденная им сцена. Этого было достаточно и для того, чтобы сообщить Яну, в каком направлении пойдёт, как обычно, их разговор. Подобного сигнала от Кавеха прежде было бы довольно, чтобы привести Яна в состояние растерянности, но сегодня вечером он решил, что этого не будет. Три года скрытности и один год откровенности научили его ценить ту жизнь, для которой он был предназначен.

Прошло полчаса, прежде чем Кавех присоединился к нему, и, несмотря на то, что мясо уже десять минут как было извлечено из духовки, а овощи уже вот-вот должны были превратиться в настоящее кулинарное разочарование, Ян был полон решимости не переполняться обидой к тому моменту, когда его друг вернётся. Он разлил вино — по сорок фунтов за бутылку, хотя, учитывая обстоятельства, это не имело значения, — и кивком показал на бокалы. Подняв свой, сказал:

— Это недурное бордо, — и подождал, пока Кав присоединится к нему.

Ясно же, думал Ян, что видит Кавех: друг собирается произнести тост, иначе зачем бы он стоял вот так, с бокалом в поднятой руке и с выжидательной улыбкой на губах?

Кав снова посмотрел на стол. И сказал:

— Два прибора? Она тебе звонила или как?

— Я ей позвонил. — Ян опустил свой бокал.

— И что?

— Я попросил ещё один вечер.

— И она согласилась?

— На этот раз — да. Разве ты не хочешь выпить вина, Кав? Я купил его в Уиндермире. В том винном магазинчике, где мы были в прошлый…

— Я перекинулся словечком с этим проклятым стариной Джорджем. — Кав чуть наклонил голову в сторону дороги у дома. — Он меня поймал, когда я возвращался. Опять жалуется на отопление. Сказал, что имеет право на центральное отопление. Так и сказал — «имею право».

— У него же целая гора угля. Почему он не топит им, если в коттедже слишком холодно?

— Говорит, что не желает топить углём. Хочет паровое отопление. Говорит, если у него такого нет, будет искать другой выход.

— Но когда он жил здесь, у него ведь не было парового отопления, чёрт побери!

— Зато у него был целый дом. Думаю, он смотрит на это как на некую компенсацию.

— Ну, ему придётся научиться как-то справляться, а если не может, то придётся поискать другую ферму для аренды. В любом случае я не хочу тратить весь вечер на разговоры о жалобах Джорджа Коули. Эта ферма продавалась. Мы её купили. А он не стал покупать. Всё, кончено.

— Ты её купил.

— Технические детали значения не имеют, я надеюсь, если речь идёт о нас. Она ни твоя, ни моя. Нет меня, нет тебя. Есть только мы.

Ян взял второй бокал и протянул Каву. Тот мгновение-другое колебался, потом взял вино.

— Боже, как я тебя хочу, — сказал Ян. И добавил с улыбкой: — Хочешь знать, как именно?

— Хмм… Нет. Пусть всё идёт как идёт.

— Ублюдок.

— Я думал, как раз это тебе и нравится, Ян.

— Наконец-то ты улыбнулся, первый раз после того, как вошёл в дом. Трудный был день?

— Не то чтобы очень, — ответил Кав. — Просто много работы и мало помощников. А ты?..

— Нет.

Они оба сделали по глотку, глядя в глаза друг другу. Кав опять улыбнулся. Ян шагнул к нему. Кав отшатнулся. Он попытался сделать вид, что его внимание привлёк блеск столового серебра или низкая ваза с цветами на столе, но это не обманулоЯна. И при виде реакции Кава он подумал точно то же, что подумал бы любой мужчина, если бы он был на двенадцать лет старше любовника и был готов отдать всё, лишь бы не расставаться с ним.

В свои двадцать восемь лет Кавех мог привести множество причин, объясняющих, почему он не готов осесть на месте. Но Ян не был готов их услышать, потому что знал: только одна из них была правдой. И эта правда представляла собой некую форму лицемерия, притворства, — а притворство было главным моментом всех тех споров, что происходили между ними за последний год.

— Помнишь, что за день сегодня? — спросил Ян, снова поднимая свой бокал.

Кав кивнул, но вид у него стал огорчённым.

— День, когда мы встретились. Я забыл. Наверное, слишком многое происходит в Айрелет-холле. Но сейчас… — Он показал на стол. Ян понял, что друг имеет в виду не только сервировку, но и хлопоты, которые достались Яну. — Когда я увидел всё это, я вспомнил. И почувствовал себя так паршиво… Я-то ничего для тебя не приготовил.

— О… это неважно, — ответил Ян. — То, что мне нужно, недалеко спрятано, и ты можешь мне это дать.

— Ты уже это получил, разве не так?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Кавех подошёл к окну и резким движением раздвинул плотно закрытые занавеси, как будто желая проверить, угас ли уже дневной свет, но Ян знал, что он просто пытается сформулировать то, что хочет сказать, и что при мысли о том, что он готовится произнести то, чего Ян не хочет слышать, у него начинает гудеть в голове; у самого Яна потемнело в глазах. И он с силой моргнул, когда Кавех наконец заговорил.

— Если мы распишемся в книге регистрации, это не придаст нашим отношениям больше официальности, чем уже в них есть.

— Ерунда, — возразил Ян. — Дело не просто в официальности или открытости. Дело в законности. Это даст нам положение в обществе, и, что куда более важно, мы скажем всему миру…

— Нам не нужно такое положение. Мы уже имеем его как состоявшиеся личности.

— …и что куда более важно, — повторил Ян, — мы скажем всему миру…

— Вот-вот, в том-то и дело, — резко перебил его Кавех. — Мир, Ян. Подумай об этом. Весь мир. И всё в нём.

Ян аккуратно поставил свой бокал на стол. Он знал, что ему следовало бы разрезать мясо, потом разложить по тарелкам овощи, сесть, поужинать и оставить всё как есть. Подняться наверх, в спальню… Но именно в этот вечер, именно в этот, он не мог заставить себя сделать всё это; он мог только сказать то, что уже раз десять, если не больше, говорил своему партнёру и чего поклялся не говорить сегодня:

— Ты попросил меня не скрываться больше, и я это сделал. Ради тебя. Не ради себя, потому что для меня это не имеет значения, да если бы и имело… слишком многие люди вовлечены в это, и то, что я сделал — ради тебя, — для них всё равно что нож в горло. Но мне было радостно, потому что ты этого хотел, и я наконец осознал…

— Я знаю всё это.

— Ты сказал, что мы скрывались три года и что этого довольно. Ты сказал: «Решай сегодня». Ты сказал это перед всеми, Кав, и я всё решил прямо перед ними. И ушёл. С тобой. Ты хотя бы представляешь…

— Конечно, представляю. Ты что, думаешь, я каменный? Я чёрт знает как понимаю… Но мы ведь сейчас говорим не о том, чтобы просто жить вместе, так? Мы говорим об официальном браке. И ещё мы говорим о моих родителях.

— Люди ко всему привыкают, — сказал Ян. — Именно это ты мне говорил.

— Люди. Да. Другие люди. Другие привыкнут. Но не они. Мы ведь уже проходили через это. В моей культуре… в их культуре…

— Вы теперь часть другой культуры. Все вы.

— Нет, это совсем другое. Человек не может просто сбежать в чужую страну, принять однажды вечером волшебную пилюлю и утром проснуться с совершенно другой системой ценностей. Такого не бывает. И поскольку я единственный сын — единственный ребёнок, чёрт побери… я должен… Ох, боже, Ян, да ты же сам всё прекрасно знаешь. Почему ты не можешь быть счастлив с тем, что мы уже имеем? Принять всё так, как оно есть?

— Потому что всё это стало ложью. Ты не мой квартирант, я не домовладелец. Неужели ты думаешь, они вечно будут в это верить?

— Они верят в то, что я им говорю, — возразил Кав. — Я живу здесь, они живут там. Всем хорошо, и так будет продолжаться. Случись что-то другое — и они не поймут. Им вообще незачем знать.

— А что они могут сделать? Будут снова предлагать тебе иранских девочек для женитьбы? Таких, которые страстно желали бы подарить твоим родителям внуков?

— Этого не будет.

— Это уже есть. Со сколькими они уже тебя познакомили? С десятком? Больше? И в какой момент ты уступишь, не сможешь больше выдерживать их давление и начнёшь так сильно осознавать свой долг, что сделаешь то, чего от тебя ожидают? И что дальше? Одна жизнь здесь, другая — в Манчестере, и там будет она — кем бы она ни была, — ожидающая деток, а здесь буду я, и… чёрт побери, посмотри на меня!

Яну хотелось перевернуть стол, чтобы вся сервировка разлетелась по полу. Что-то набухало у него внутри, и он понимал, что взрыв не заставит себя ждать. Он направился к двери, чтобы выйти в коридор, оттуда — в кухню и из кухни — вон из дома.

Голос Кавеха прозвучал довольно резко, когда он спросил:

— Куда ты собрался?

— На воздух. К озеру. Куда угодно. Не знаю. Мне просто необходимо выйти.

— Погоди, Ян… Не надо так! То, что у нас есть…

— То, что у нас есть, — ничто.

— Неправда. Вернись, и я тебе покажу…

Но Ян слишком хорошо знал, куда это заведёт, куда всегда заводило это «покажу»; просто сейчас он искал совсем другого. И Ян вышел из дома, даже не оглянувшись.

Камбрия, по пути в Брайанбэрроу

Тим Крессуэлл ссутулился на заднем сиденье «Вольво». Он пытался не слушать просьб младшей сестрёнки, снова и снова умолявшей их мать позволить им жить с ней.

— Ну пожалуйста, пожалуйста, сто раз пожалуйста, мамуля, — ныла она.

Тим понимал: сестрёнка пытается склонить мать к мысли, что она многое теряет, лишаясь постоянного присутствия детей. Вот только, что бы ни говорила Грейси и как бы она это ни говорила, толку от всего было чуть. Найэм Крессуэлл вовсе не намеревалась позволять им жить вместе с ней на Ферме-за-Песками. У неё было всё, чего ей хотелось, и она не желала брать на себя ответственность за своих отпрысков. Тиму хотелось сказать об этом Грейси, но какой в том был смысл? Ей же было всего десять лет, она не могла понять, что такое гордость, отвращение, месть…

— Я ненавижу папин дом! — с надеждой добавила Грейси. — Там везде пауки! И темно, и всё скрипит, и отовсюду дует, и все эти углы с паутиной и всякой ерундой… Я хочу жить с тобой, мамуля! И Тимми хочет. — Она повернулась к брату: — Ты ведь хочешь жить с мамулей, Тимми, правда?

Чего Тиму хотелось, так это сказать сестре: «Не называй меня Тимми, глупая курица!», но он не в силах был сердиться на неё, когда видел в её глазах такую любовь и такую доверчивость. И надо бы научить её быть потвёрже… Мир вокруг был такой дерьмовой дырой, что Тим просто не понимал, почему сестрёнка до сих пор этого не осознала.

Тим видел, что мать наблюдает за ним в зеркало заднего вида, ожидая, что он ответит сестре. Он поджал губы и отвернулся к окну, думая, что почти не может винить отца в том, что тот швырнул в них бомбу, сломавшую всю их жизнь. А их мать прекрасно всё перенесла, да.

Она и сейчас действовала в соответствии со взятой на себя ролью: она лгала им насчёт того, почему они прямо сейчас возвращаются на ферму Брайана Бека. Вот только не знала, что Тим снял трубку с телефонного аппарата в кухне как раз в тот момент, когда она ответила на звонок в своей спальне, так что он всё слышал: и голос отца, просившего оставить детей у неё ещё на один день, и голос матери, отвечавшей, что она согласна. Так вежливо соглашалась, как ни странно, и отцу следовало бы догадаться, что она что-то замышляет, потому что Тим сразу догадался. Он потому и не удивился, когда она вышла из спальни меньше чем через десять минут, уже одетая вплоть до перчаток, и беспечным тоном велела им собрать вещи, потому что позвонил их отец и сказал, что Тим и Грейси должны вернуться на ферму раньше обычного.

— Похоже, он придумал для вас что-то интересное, — сказала она. — Только не сказал, что именно. Так что давайте-ка, собирайтесь. И побыстрее.

Она отправилась искать ключи от машины, и Тим только в этот момент сообразил, что надо было забросить их куда-нибудь подальше. Не ради него самого, но ради Грейси. Уж она-то точно заслуживала того, чтобы провести ещё один вечер с матерью, ей ведь так этого хотелось…

А Грейси всё говорила:

— Мамуля, ну ты подумай, там даже горячей воды не хватает для того, чтобы как следует искупаться. И вообще вода там еле течёт, и она какая-то коричневая и противная. Не так, как у тебя, в твоей ванне пузырьки! А мне так нравятся пузырьки… Мамуля, ну почему мы не можем жить с тобой?

— Ты прекрасно это знаешь, — ответила наконец Найэм Крессуэлл.

— Нет, я не знаю! — возразила Грейси. — Почти все дети живут с мамами, если их родители разводятся. Они живут с мамами, а к папам ходят в гости. И у тебя всё равно же есть для нас спальня.

— Грейси, если тебе так уж хочется знать всё до капельки, ты можешь спросить своего отца, почему для вас всё не так, как для других.

«Ох, да, спросить», — подумал Тим.

Как будто папа действительно станет объяснять Грейси, почему они живут на какой-то жуткой ферме в каком-то жутком доме на краю какой-то жуткой деревни, где совершенно нечем заняться в субботу вечером или в воскресенье утром; разве что нюхать коровье дерьмо, слушать, как блеют овцы, или — в том случае, если особенно повезёт, — можно было устроить охоту на деревенских уток, забравшихся в их дурацкий дом, и гнать их через дорогу до самой речки. Деревня Брайанбэрроу стояла на самом конце света, но это как раз и было то, что нужно, при новой жизни их отца. Что же касалось этой жизни… Грейси ничего не понимала. Да ей это и не нужно было. Она должна была думать, что в их доме живут квартиранты, хотя на самом деле квартирант был почему-то только один… «И как ты думаешь, Грейси, — мысленно обратился к сестре Тим, — после того, как ты ложишься спать, он действительно тоже отправляется в постель? И если да, то в чью? И как ты думаешь, что они делают там, за закрытой дверью?»

Тим впился ногтями в ладонь. И вжимал их в собственную кожу до тех пор, пока на ней не появился крошечный красный полумесяц, из которого выступила капля крови. Тим знал, что на его лице ничего не отражается; он это знал, потому что давно уже научился тому, чтобы происходящее в его голове абсолютно никак не проявлялось снаружи. Это умение и постоянные ранки на руках — вот всё, что защищало Тима и помогало ему держаться там, где ему хотелось быть, то есть далеко от прочих людей и далеко от всего вообще. Тим также приложил все усилия, чтобы избавиться от повышенного внимания местных жителей. И теперь учился в специальной школе рядом с Улверстоном, в школе, которая находилась за много-много миль от дома его отца, — что, естественно, причиняло ужасные ежедневные неудобства, — и за много-много миль от дома его матери; и это было как раз то, чего хотелось Тиму, потому что там, под Улверстоном, никто не знал, что случилось в его жизни, а ему только это и было нужно.

Тим молча смотрел на пробегавшие мимо пейзажи. Дорога от Грэндж-овер-Сэндс до отцовской фермы уводила их на север. В уже гаснущем свете они въехали в долину Лит. Здесь ландшафт выглядел как лоскутное одеяло: загоны и пастбища, то желтоватые, то изумрудно-зелёные, и всё это катилось волнами, то вздымаясь, то вновь опадая. Местами виднелись огромные выходы обнажённой породы — то сланец, то известняк, — и под ними серели каменистые осыпи… Между пастбищами и живыми изгородями стояли осиновые рощи, уже пожелтевшие, или небольшие купы дубов и клёнов — золотые и красные. И кое-где вдруг возникали строения, обозначавшие близость ферм: огромные, неуклюжие каменные амбары и домики с фасадами, выложенными сланцем, с трубами, над которыми вился дым.

Ещё через несколько миль пейзаж изменился, когда они доехали почти до самого конца долины Лит. Вокруг встал лес, и опавшие листья усыпали дорогу, которая начала нервно извиваться между каменными изгородями, сложенными без раствора. Начинался дождь, но разве в этой части мира когда-то случались дни без дождя? Эта часть мира как раз и прославилась дождями, и именно поэтому здесь камни очень быстро обрастали мхом, а изо всех щелей лезли папоротники, и под ногами и на коре деревьев расползались лишайники.

— Дождик, — безо всякой необходимости сообщила Грейси. — Я просто ненавижу этот старый дом, когда дождик идёт, мамуля! А ты, Тимми? Там просто ужасно, всё такое тёмное и сырое, и просто мурашки по коже ползают!

Никто ей не ответил. Грейси повесила голову. Их мать повернула на узкую дорогу, что должна была привести их в Брайанбэрроу; она как будто вообще не слышала слов Грейси.

Дорога здесь была чрезвычайно узкой, и она шла всё вверх и вверх, то и дело поворачивая то вправо, то влево, — мимо зарослей берёз, потом между густо растущими ореховыми кустами… Они миновали ферму Лоуэра Бека и какое-то заброшенное поле, сплошь заросшее папоротником-орляком; потом поехали вдоль владений Брайана Бека, дважды их пересекли, поднялись ещё выше и наконец повернули к деревне, которая лежала под ними за следующим подъёмом и выглядела как четыре линии дорог, прочерченных в зелени. Но вообще-то в деревне имелись трактир с пивной, начальная школа, сельский клуб, методистская часовня и протестантская церковь, представлявшая собой нечто вроде места собраний. Но только по вечерам и утром в воскресенье в деревне можно было увидеть людей, да и то они приходили либо выпить, либо помолиться.

Когда машина подъехала к каменному мосту, Грейси заплакала. Она бормотала:

— Мамуля, я не хочу туда! Мамуля, пожалуйста…

Но её мать просто молчала, и Тим знал, что она ничего и не скажет. К решению, где должны жить Тим и Грейси, её подтолкнули определённые чувства, только эти чувства не имели никакого отношения к Тиму и Грейси Крессуэлл. Всё шло так, как шло, и впредь должно было идти так же — по крайней мере до тех пор, пока Найэм не расстанется с призраками или просто не сдастся, что бы там ни произошло в первую очередь. И Тим много об этом думал. Казалось, что ненависть, кипевшая вокруг, была так сильна, что могла и убить кого-нибудь, но когда Тим начинал об этом размышлять, он приходил к выводу, что если ненависть до сих пор не убила его самого, то, пожалуй, не убьёт и его мамашу.

В отличие от большинства ферм в Камбрии, стоявших вдали от деревень и посёлков, ферма Брайан-Бек расположилась прямо на краю деревни, и состояла она из древнего особняка елизаветинских времён, такого же древнего амбара и ещё более древнего коттеджа. За этими строениями раскинулись пастбища, и там паслись овцы; правда, они не принадлежали отцу Тима — это была собственность какого-то фермера, который арендовал для них землю. Они придавали ферме «достоверный вид», как любил говорить отец Тима, и выглядели «в традициях Страны Озёр», что бы под этим ни подразумевалось. Ян Крессуэлл вовсе не был каким-нибудь чёртовым фермером, насколько понимал Тим, а этим безмозглым овцам лучше было бы держаться подальше от его отца, если они не хотели неприятностей.

К тому времени, когда Найэм остановила «Вольво» на подъездной дороге, Грейси уже рыдала в голос. Похоже, она думала, что если будет плакать погромче, то их мать может развернуть машину и отвезти их обратно в Грэндж-овер-Сэндс, а не сделает того, что собиралась сделать, то есть не станет выкидывать их из машины просто для того, чтобы напакостить их долбаному папаше, чтобы самой потом рвануть в Милнторп, к своему поганому дружку, который постоянно топчется на кухне своей дурацкой китайской закусочной, где еду отпускают на дом…

— Мамуля! Мамуля! — захлёбывалась Грейси. — Смотри, его машины нет! Я боюсь заходить в дом, потому что его самого там нет, раз нет машины, и…

— Грейс, прекрати немедленно! — рявкнула Найэм. — Ты себя ведёшь как двухлетний младенец! Он поехал в магазин, вот и всё! Ты что, не видишь свет в окнах? И вон там стоит другая машина. Полагаю, ты способна сообразить, что это значит.

Конечно, мать не стала произносить вслух имя. Наверное, она могла бы добавить: «Квартирант твоего отца дома», противным многозначительным тоном. Но это значило бы, что она признаёт существование Кавеха Мехрана, а этого она делать не намеревалась. Просто коротко бросила:

— Тимоти! — и чуть наклонила голову в сторону дома.

Это было знаком к тому, чтобы Тим вытащил Грейси из машины и повёл через садовые ворота к двери, потому что сама Найэм заниматься этим не желала.

Тим открыл дверцу со своей стороны. Выйдя наружу, он перебросил свой рюкзак через низкую каменную ограду, а потом распахнул дверцу перед сестрой и сказал:

— Выходи!

После чего взял её за руку.

Грейси взвизгнула:

— Нет! Не пойду!

И начала брыкаться.

Найэм сама отстегнула ремень безопасности Грейси и сказала дочери:

— Прекрати устраивать сцены! Вся деревня решит, что я тебя убиваю.

— А мне плевать! Мне плевать! — заливалась слезами Грейси. — Я хочу уехать с тобой, мамуля!

— Ох, бога ради!

С этими словами Найэм тоже вышла из машины, но не для того, чтобы помочь Тиму справиться с сестрой. Вместо того она схватила рюкзак Грейси, открыла его и швырнула через ограду. Он приземлился — что было немалой удачей — прямо на батут Грейси, и всё его содержимое рассыпалось под дождём. Среди всего прочего там была и любимая кукла Грейси — не из тех отвратительных фантазийных женщин с растущими из ушей ногами и грудями, лишёнными сосков, а кукла-младенец, настолько реалистичная, что бросить её вниз головой на батут было равносильно издевательству над ребёнком.

И тут Грейси отчаянно закричала. Тим бросил на мать короткий взгляд. Найэм сказала:

— А чего ты от меня ожидал? — Потом глянула на дочь. — Если не хочешь, чтобы твоя кукла пропала, лучше тебе пойти и забрать её.

Грейси пулей вылетела из машины. Она мгновенно очутилась в саду, подобрала куклу с батута и прижала к себе, продолжая всхлипывать, только теперь её слёзы смешивались с каплями дождя.

— Милый поступок, — сказал матери Тим.

— Расскажи об этом своему отцу, — ответила она.

Безусловно, это был её ответ на всё вообще. Расскажи отцу, потому что то, что он сделал, позволяет Найэм Крессуэлл делать любые гадости.

Тим со стуком захлопнул дверцу машины и отвернулся. Он ещё не успел войти в сад, когда «Вольво» за его спиной тронулся с места, унося его мать куда-то там, но куда именно — Тима больше не интересовало. Она могла трахаться с любым неудачником, с каким бы только ей ни захотелось связаться, но Тима это уже не касалось.

Грейси, рыдая, сидела на краю батута. Если бы не шёл дождь, она бы сейчас попрыгала на сетке, успокаиваясь, потому что именно этим она и занималась каждый день, снова и снова, — так же, как и Тим изо дня в день старался найти забвение.

Тим подобрал свой рюкзак и мгновение-другое смотрел на сестру. Она была настоящей занозой в заднице, его сестрёнка, но всё равно не заслуживала такого обращения. Тим подошёл к батуту и потянулся к её рюкзаку.

— Грейси, — негромко сказал он, — идём в дом.

— Не пойду, — ответила она. — Не пойду, не пойду.

Она прижала к груди куклу, и у Тима сжалось сердце.

Он забыл, как звали куклу. И предложил сестрёнке:

— Послушай, Грейси, я прогоню пауков, и я смахну всю паутину. Мы можем… можем уложить твою… как её… в кроватку…

— Белла, — фыркнула Грейси. — Её зовут Белла.

— Отлично. Белла-её-зовут-Белла. Ты можешь уложить Белла-её-зовут-Белла в кроватку, а я… А я тебя причешу. Годится? Так, как тебе нравится. Сделаю твою любимую причёску.

Грейси посмотрела на него. И потёрла глаза ладошкой. Её волосы, бывшие предметом бесконечной гордости девочки, промокли так, что превратились в сплошную копну перепутанных кудряшек. Грейси потянула себя за длинный роскошный локон и спросила:

— Французские косички?

И в её глазах вспыхнула такая надежда, что Тим не смог сказать «нет».

Он просто вздохнул.

— Хорошо. Французские косички. Но ты сейчас же идёшь в дом, или я не стану этого делать.

— Ладно…

Грейси сползла с батута на землю и протянула брату Белла-её-зовут-Белла. Тим сунул куклу вниз головой в рюкзак сестры и понёс оба рюкзака к дому. Грейси потащилась за ним, волоча ноги по гравию, которым была посыпана садовая дорожка.

Но всё изменилось, как только они очутились в доме. Войдя через кухонную дверь с восточной стороны дома, они сразу увидели стоявшее на плите жаркое, под которым уже сгустился холодный сок. Рядом с противнем стояла кастрюля с остывшими зелёными овощами. На разделочной доске увядали листья салата. Тим и Грейси не ужинали, но, судя по виду кухни, их отец тоже остался голодным.

— Ян?..

Тим почувствовал, как внутри у него всё напряглось при звуке голоса Кавеха Мехрана. Тот спрашивал осторожно. Или слегка напряжённо?

Тим грубым тоном ответил:

— Нет, это мы.

Последовала пауза. Потом:

— Тимоти? Грейси?

Как будто это мог быть кто-то ещё, подражавший голосу Тима. После этого из гостиной донёсся шум, как будто там что-то волочили по ковру и по каменному полу, донеслось тихое: «Что за беспорядок…» Тиму вдруг показалось, что там, возможно, случилась драка… как это было бы прекрасно, если бы его отец и Кавех гонялись там друг за другом и всё было бы залито кровью, вот это было бы достойно Кавеха… Он быстро пошёл к гостиной. Грейси поспешила за ним.

К разочарованию Тима, в гостиной всё было в порядке. Ни перевёрнутой мебели, ни крови, ни выпущенных кишок. А шум производил старый тяжёлый шахматный стол, который Кавех тащил от камина на прежнее место. Впрочем, выглядел Кавех совсем не весело, и этого было достаточно для того, чтобы Грейси сразу забыла о собственных огорчениях. Она подбежала прямиком к парню.

— Ой, Кавех, — воскликнула она, — что-то случилось?

Проклятый гомик упал на диван, отрицательно качнул головой и спрятал лицо в ладонях.

Грейси села рядом с ним и обняла его за плечи.

— Не хочешь мне рассказать? — спросила она. — Пожалуйста, расскажи, Кавех!

Но тот, само собой, молчал.

«Совершенно ясно, — думал Тим, — что этот тип поссорился с отцом из-за чего-то, и отец вышел из себя. Вот и хорошо», — решил Тим. Он очень надеялся на то, что оба они страдают. И если их папочка сиганёт вниз с утёса, то лучше ничего и не придумаешь.

— Может, с твоей мамочкой что-то случилось? — пытала Грейси Кавеха. Она даже погладила жирные волосы типчика. — Или с твоим папочкой? Давай я тебе принесу чашечку чая, а, Кавех? Может, у тебя голова болит? Или животик?

«Вот и хорошо, — подумал Тим. — Грейси теперь есть о ком позаботиться». Собственные проблемы сестры были забыты, она принялась играть в сиделку. Тим оставил её рюкзак у двери гостиной, а сам вышел через другую дверь комнаты в маленький квадратный холл, откуда наверх шла неровная лестница.

Его ноутбук обычно стоял на рахитичном столе у окна в его спальне, а само это окно выходило на сад перед домом и на деревенский луг за ним.

Уже почти стемнело, и дождь начинал лить не шутя. Поднялся ветер, сбивавший листья с клёнов за садовыми скамьями, листья неслись на улицу… На террасах домов за лугом горел свет. Горел он в ветхом коттедже, где жил вместе со своим сыном Джордж Коули; Тим заметил движение за тонкими занавесками. Он мгновение-другое наблюдал — да, там были мужчина и его сын, и выглядело это так, словно они разговаривали, но Тим знал, что там на самом деле происходит, и отвернулся к компьютеру.

Включив ноутбук, он подождал, пока тот загрузится. Компьютер работал здесь еле-еле, как во сне; словно Тим ждал, пока замёрзнет вода в чашке. Он слышал доносившийся снизу голос Грейси, потом включился стереопроигрыватель. Наверное, сестра решила, что музыка поднимет настроение Кавеху. Но Тиму музыка почему-то показалась ужасно гомосексуальной.

Наконец-то… Он открыл электронную почту и проверил, есть ли письма. И нашёл то, чего в особенности ждал. Тима беспокоило то, как будут развиваться события, но он не мог узнать об этом из материнского компьютера. Просто не мог.

И вот от «Той-фор-ю» пришло наконец предложение, на которое Тим рассчитывал. Он прочитал его и немного подумал. Он ведь ожидал и сам кое-что получить в ответ… И потому Тим быстро набрал сообщение, которое ему хотелось отослать уже много недель, всё то время, пока он общался с «Той-фор-ю».

«Да, но, если я это сделаю, мне нужно кое-что взамен».

Тим отправил письмо и невольно улыбнулся. Он точно знал, что именно хочет получить за ту услугу, которой ждали от него.

Камбрия, озеро Уиндермир

Ян Крессуэлл успел взять себя в руки задолго до того, как добрался до озера, поскольку ехать до берега было добрых двадцать пять минут. Но теперь ему только сильнее требовалась разрядка. Его скрытые чувства не изменились, и главным из них было чувство предательства.

Слова Кавеха о том, что они находятся в разном положении, больше его не успокаивали. Поначалу — другое дело. Он был настолько опьянён Кавом, что тот факт, что молодой человек, похоже, сам и не собирается делать того, чего так успешно добился от Яна, просто не фиксировался в его уме. Яну было достаточно и того, что он ушёл из дома вместе с Кавехом Мехраном. Ему было достаточно того, что он бросил жену и детей ради Кавеха — так он твердил себе, — ради Кавеха и ради них обоих, чтобы наконец открыто стать тем, чем он был. Больше никаких тайных побегов в Ланкастер, никаких безымянных вечеринок, никакого безымянного секса, приносившего кратковременное облегчение, больше никаких случайных связей. Он занимался всем этим долгие годы, веря, что таким образом защищает других от того, в чём сам себе слишком поздно признался, когда уже ничего нельзя было изменить, — а теперь он понимал, что был предназначен именно для этого… И именно Кавех открыл ему глаза. Кавех тогда сказал: «Или они, или я», и вошёл в его дом и спросил: «Ты им скажешь или мне сказать?» И Ян, вместо того чтобы поинтересоваться: «Да кто ты такой и какого чёрта ты здесь делаешь?» — вдруг услышал собственный голос, говорящий то, чего требовал от него Кавех… и он ушёл, предоставив Найэм объяснять всё детям, если, конечно, она вообще собиралась что-то объяснять. А теперь он гадал: какого чёрта он тогда думал, и что за безумие на него накатило, и не случилось ли у него тогда настоящего психического расстройства?

Он гадал об этом не потому, что не любил Кавеха Мехрана, — нет, он всё так же желал этого молодого человека, желал с такой силой, что это походило на одержимость. Он гадал потому, что не мог перестать размышлять о том, что именно то мгновение сделало с ними всеми. И ещё он гадал потому, что не мог отделаться от мысли: что это может означать, если Кавех не делает для Яна того же, что сделал Ян ради него?

В глазах Яна заявление Кавеха выглядело куда более простым и не столь разрушительным, как для него, Яна. О, конечно, он понимал, что родители Кавеха — иностранцы, но они ведь были иностранцами только в смысле культурных и религиозных традиций. А жили-то они в Манчестере, и уже более десяти лет, так что вряд ли они дрейфовали в некоем этническом море, совершенно непонятном для них. А Ян с Кавехом жили вместе уже более года, и пора было Каву честно признаться в том, что они значили друг для друга. Тот факт, что Кавех не мог просто принять это и рассказать обо всём родителям… Несправедливость ситуации как бы ставила вокруг Яна ограду.

А он как раз и хотел избавиться от этих рамок. Потому что отлично знал: подобные ограничения приводят в пустоту.

Когда Ян подъехал к Айрелет-холлу, он увидел открытые ворота, что, как правило, означало какого-то визитёра. Но Яну не хотелось видеть кого бы то ни было, и потому он, вместо того чтобы направиться к средневековому зданию, возвышавшемуся над озером, повернул на боковую дорогу, которая шла прямиком к воде и каменному лодочному дому, стоявшему на берегу.

Здесь он держал свою двухвёсельную лодку. Она глубоко погрузилась в воду и стала скользкой, и в неё нелегко было забраться с каменного причала, огибавшего с трёх сторон внутреннюю сторону лодочного дома, — так же трудно, как и выбраться из неё. Сложность усугублялась отсутствием освещения в лодочном доме. Обычно здесь хватало света, падавшего сквозь широкий проём, однако сейчас день подходил к концу, темнело. Но Ян не мог принять это во внимание, потому что ему было просто необходимо очутиться на озере, погрузить вёсла в упругую массу воды, набирая скорость, напрягая мускулы, пока всё тело не обольётся потом и в сознании не останется только одно: ощущение мышечных усилий.

Ян отвязал канат, удерживавший лодку, и подтянул судёнышко поближе к камням. Неподалёку от выхода из лодочного дома три ступеньки спускались к самой воде, но Ян уже знал, что пользоваться ими рискованно. Когда вода в озере поднималась, на ступенях оседали водоросли, но камни никто не чистил уже много лет. Ян мог и сам без труда сделать это, но он вспоминал о ступенях только тогда, когда ему была нужна лодка, а лодка бывала ему нужна только тогда, когда ему действительно было крайне необходимо очутиться в ней как можно скорее.

И этим вечером было так же. Держа в одной руке канат, а другой придерживая борт лодки, он осторожно наклонился, распределяя вес тела так, чтобы не перевернуть судёнышко и не свалиться в воду. Наконец он очутился в лодке. Свернув канат, положил его на корму, поставил ноги в упоры и оттолкнулся от причала. Лодка стояла носом к выходу, так что попасть в озеро было нетрудно.

Дождь, начавшийся ещё тогда, когда Ян ехал к Айрелет-холлу, теперь шёл куда более решительно, и если бы Яну не хотелось избавить тело от напряжения, он бы наверняка повернул обратно. Но дождь был фактором несущественным, к тому же не так уж он казался силён. И к тому же Ян не собирался долго болтаться на озере. Он хотел только немного проплыть на север. И как только он пропотеет как следует, сразу вернётся к причалу.

Он вставил длинные вёсла в треугольные уключины. Уселся поудобнее. Проверил, хорош ли упор ног. И уже через десять секунд был далеко от лодочного дома, направляясь к центру озера.

Оттуда ему был хорошо виден Айрелет-хаус с его башнями, фронтонами, множеством труб, напоминавшими о долгих веках, пролетевших над этим зданием. Из окон эркера гостиной лился свет; он горел и на втором этаже, в спальне владельца здания. С южной стороны виднелись массивные геометрические очертания архитектурного сада; они вырисовывались на фоне вечернего неба, поднимаясь над каменной оградой, окружавшей их, отчасти скрытые самим зданием. Во второй башне свет горел на всех этажах; эта башня была близнецом первой, хотя и выстроена гораздо позже. Самое бесполезное сооружение, какое только видел в своей жизни Ян Крессуэлл.

Он отвернулся от башни, архитектурного сада, от деревенского дома своего дяди, человека, которого любил, но не понимал. «Я принимаю тебя, значит, и ты должен меня принять, — говорил ему Бернард Файрклог, — потому что все мы должны принимать друг друга ради простоты существования».

Конечно, Ян размышлял над этим, точно так же, как размышлял о долгах, которые все должны платить, и о том, перед кем, собственно, все мы в долгу. И это тоже было у него на уме нынешним вечером. И это тоже заставило его сесть в лодку.

Озеро совсем не было диким и уединённым местечком. Благодаря его размерам — а это был самый большой водный массив в Камбрии — на его берегах пристроилось несколько маленьких городков и деревень, а на первозданных пространствах между ними стояли местами отдельные дома с выложенными сланцем фасадами — то ли чьи-то загородные дома, давным-давно превращённые в дорогие отели, то ли частные жилища, принадлежавшие обычно людям достаточно состоятельным для того, чтобы не всегда жить в одном месте, потому что с переходом осени в зиму озеро становилось весьма неприветливым для тех, кто не готов был выдерживать резкие ветра и снегопады.

В общем, на озере Ян не чувствовал себя оторванным от мира. Конечно, его лодка в данный момент была единственной на воде, но его успокаивал вид берегов, где виднелось множество причалов для лодок разных местных клубов, а также для каяков, каноэ и прочих разновидностей судов; многие лодки принадлежали жителям домов, стоявших у озера, и пока ещё не были извлечены из воды в преддверии наступавшей зимы.

Ян не знал, как долго работал вёслами. Но вряд ли прошло много времени, думал он, потому что пройденное им расстояние не выглядело слишком большим. Он ещё даже не добрался до отеля «Бич-Хилл», от которого уже можно было отчётливо рассмотреть тёмную массу низкого острова Бёлле. Это обычно означало для Яна половину пройденного пути, но он вдруг осознал, что, видимо, слишком утомился от спора с Кавехом, потому что ощутил слабость в мышцах, говорившую, что пора поворачивать в обратную сторону.

Он несколько мгновений посидел неподвижно. До него доносился шум машин, нёсшихся по трассе Ф592, проходившей вдоль восточного берега озера. И, кроме того, он слышал шум дождя, падавшего в воду и на его куртку-ветровку. А вот птицы давно заснули, и все разумные люди сидели по домам.

Ян глубоко вздохнул. Его пробрало дрожью, и он подумал, что это не к добру. Впрочем, он мог просто иззябнуть насквозь. Несмотря на дождь, до Яна донёсся запах дыма от одного из ближайших домов, и в его уме тут же вспыхнула картина: жаркое пламя в камине, перед камином сидит он сам, вытянув ноги к огню, а рядом с ним — Кавех. В таком же кресле, с таким же бокалом вина в руке, и они мирно беседуют, как миллионы других пар в миллионах других домов на планете.

Это ведь и было то, чего он хотел, сказал себе Ян. Этого — и покоя, который пришёл бы вместе с такой картиной. Он ведь просил не так уж много: просто того, чтобы его жизнь текла так, как текут другие жизни.

Так прошло несколько минут; потом Ян осторожно повёл лодку, подчиняя её ритму волн. Если бы не дождь, он мог бы и задремать. Но из-за дождя он промокал всё сильнее, и пора уже было возвращаться в лодочный дом.

Ян прикинул, что он, должно быть, провёл на воде больше часа, и когда лодка подходила к берегу, уже наступила полная темнота. Деревья превратились в смутные тени; берёзы, выстроившиеся в ряд на фоне неба, и клёны между ними дрожали под ударами дождевых струй. А дорожка между деревьями вела к лодочному дому, затейливому сооружению, видному с воды, потому что даже сейчас, несмотря на поздний час и непогоду, его зубчатые стены и готическая арка входа оставались различимыми; такая архитектура подошла бы скорее для церкви, чем для лодочного сарая.

Над проёмом входа не горел свет. Он должен был зажигаться с наступлением полной темноты, чтобы освещать лодочный дом изнутри, хотя обычно этот свет бывал очень скудным. Но там, где должен был светиться привлекавший мошек жёлтый фонарик — по крайней мере в хорошую погоду, — не было ничего. Но ведь, кроме водорослей на старых ступенях, внутри следовало бы различать и другие вещи.

Ян подвёл лодку к проёму, и она скользнула внутрь. Лодочный дом стоял довольно далеко от главного здания и от глупых башен тоже, как что сюда не попадало ни капли света, ничто не нарушало мрак, темнота была абсолютной. А внутри стояли ещё три судёнышка. Весьма популярная у любителей порыбачить гребная шлюпка, маленький быстроходный катер и каноэ весьма сомнительной внешности и ещё более сомнительных мореходных качеств; все они были привязаны как попало вдоль передней и правой сторон дока. И чтобы добраться до дальнего конца причала, нужно было пройти между ними, что Яну и пришлось делать на ощупь, — при этом его рука попала между бортами его собственной лодки и катера, и Ян крепко выругался.

То же повторилось, когда он подошёл к каменной стенке дока, и на этот раз костяшки пальцев оказались разбитыми в кровь. «Чёрт побери!» — пробормотал он и на мгновение прижал руку к телу. Проклятые пальцы чертовски болели, и это напомнило Яну о необходимости действовать с предельной осторожностью.

В машине у него был фонарик, и у Яна хватило чувства юмора, чтобы похвалить себя за то, что он оставил его там, где от него не было никакого проку. Очень осторожно он протянул вперёд руку, нащупал край причала, потом отыскал круглую скобу, чтобы привязать к ней лодку. По крайней мере, думал Ян, такую скобу можно нащупать хоть при свете, хоть при темноте, в дождь и в вёдро. Держась за неё, он высвободил ноги из упоров, потом встал и передвинулся так, чтобы дотянуться до края каменного выступа и подняться на него.

Но так уж вышло, что, когда он переносил свой вес на причал, тот самый камень, на который встала его нога, сдвинулся с места, и Ян резко дёрнулся вперёд. Лодка, в которой стояла вторая его нога, отскочила назад от толчка. И Ян упал в ледяную воду.

Однако в момент падения его голова ударилась об одну из сланцевых плит, из которых давным-давно построили лодочный дом. И потому Ян был без сознания, когда погрузился в воду, а через несколько минут он был заодно и мёртв.

25 октября

Лондон, Уэндсуорт

Всё шло так же, как было с самого начала. Она могла так или иначе связаться с ним, и он спешил к ней. Иногда это было некое подобие улыбки, просто лёгкое шевеление губ, такое быстрое, что тот, кто не знал его смысла, просто ничего бы не заметил. Иногда это было слово «сегодня», произнесённое чуть слышно при встрече где-нибудь в коридоре. Она могла сказать и что-то более откровенное, если, например, они сталкивались на лестничной клетке или в шуме офицерской столовой, или вдруг видели друг друга на подземной парковке, по случаю приехав утром одновременно. Но в любом случае он ждал её знака, слова. Ему это не нравилось, но других путей не было. Она ни при каких обстоятельствах не пришла бы к нему, но даже если бы ей того и захотелось, она всё равно оставалась старшим офицером, а он — её подчинённым. И никак не наоборот.

Он сделал всего одну попытку, в самом начале их договорённости. Он подумал, что это может иметь какое-то значение — если она проведёт ночь с ним в Белгрейвии, что от этого исчезнет ощущение, будто их отношения ведут в тупик, — хотя и сам не был уверен до конца в том, что ему хочется этого. Но она ответила в той решительной манере, в какой обычно расставляла всё по местам, что обсуждать тут совершенно нечего. «Этого никогда не будет, Томас». И то, что она назвала его Томасом вместо куда более доверительного «Томми», что предпочитало большинство его друзей и коллег, сказало ему очень многое: что дом на Итон-террас до сих пор полон запахов его убитой жены, и через восемь месяцев после того, как она умерла на ступенях перед этим зданием, он не может заставить себя что-то изменить, и не хочет этого. Он был достаточно умён для того, чтобы осознать: вряд ли можно по-настоящему представить, что какая-то женщина будет спать в его постели, когда одежда Хелен всё ещё висит в гардеробной, когда флакончик духов Хелен всё ещё стоит на туалетном столе, где на щётке до сих пор виднеются несколько волосков Хелен. И пока Хелен присутствовала в этом доме, Томас не мог всерьёз надеяться на то, что может разделить свою спальню с кем-то другим, пусть даже всего на одну ночь. Так что он всё принял как должное, и когда Изабелла произнесла это слово: «Сегодня вечером?» — он отправился к ней, влекомый некоей силой, которая представляла собой одновременно и физическое влечение, и нечто вроде формы забвения, пусть очень краткого.

И этим вечером всё было так же. Днём они встречались с главой Независимой комиссии по проверке жалоб на полицию, по поводу иска, заявленного прошедшим летом неким адвокатом в пользу клиента, параноидального шизофреника, который выскочил прямо на середину лондонской улицы, когда за ним гнались полицейские. В результате он получил множественные внутренние повреждения и перелом костей черепа и теперь требовал денежной компенсации, и его адвокат был полон решимости этой компенсации добиться. Комиссия по проверке жалоб принялась сама изучать данный случай, что потребовало бесконечных встреч со всеми, кто был так или иначе вовлечён в историю; были изучены записи камер наружного видеонаблюдения, опрошены свидетели и так далее, и всё это — под пристальным вниманием лондонской бульварной прессы, с нетерпением ожидавшей, когда комиссия придёт к выводу о чьей-либо виновности или невиновности, или о должностном преступлении, или о несчастном случае, или о стечении обстоятельств, неподвластном чьей-либо воле, или что там ещё могло быть в выводах. Так что встреча прошла напряжённо. В результате и он сам, и Изабеллу были очень утомлены.

Она сказала это тогда, когда они уже шли по коридору, возвращаясь в корпус «Виктория»:

— Я бы хотела повидать тебя сегодня, Томас, если у тебя остались ещё силы. Ужин и секс. Очень хорошие бифштексы, очень хорошее вино, очень чистые простыни. Не из египетского хлопка, как ты, наверное, привык, но свежие.

За словами последовала улыбка, и снова в глазах Изабеллы мелькнуло нечто такое, чего он до сих пор не мог понять, несмотря на то что прошло уже три месяца с тех пор, как они впервые совокупились в бездушной спальне в её квартире на цокольном этаже. Если бы он не желал её вот так… Но это было связано с природным влечением, позволявшим Томасу верить, что он обладает этой женщиной, хотя на самом деле это она быстро завладела им.

План был предельно прост. Ей нужно было пройтись по магазинам, а он мог либо отправиться прямиком в её квартиру, воспользоваться своими ключами и ждать её возвращения; или же он мог сначала отправиться к себе домой, под тем или иным предлогом, чтобы как-то убить время и лишь потом поехать на мрачную улочку, расположенную между тюрьмой Уэндсуорт и кладбищем. Он выбрал второе. Это давало ему хотя бы видимость независимости.

Чтобы усилить эту иллюзию, он занялся делами: прочитал электронную почту, принял душ и побрился, ответил на звонок матери, беспокоившейся по поводу верхних воронок водосточных труб на западной стороне дома в Корнуолле.

— Как ты думаешь, лучше их заменить или можно отремонтировать? — спрашивала она. — Зима на носу, милый, и как только дожди усилятся…

Но это был лишь повод для звонка. На самом деле мать хотела выяснить, как у него дела, только она не любила задавать прямые вопросы. Она ведь отлично знала, что водосточные трубы нужно просто починить. Менять их было незачем, да и нельзя. В конце концов, их дом был памятником архитектуры. И пока они получили быразрешение на замену труб, эти самые трубы уже рухнули бы им на головы. Потом они поболтали о семейных делах.

— Как там братец поживает? — спросил он, и это было их семейным шифром, обозначавшим вопрос: «Он как, всё ещё держится, обходится без кокаина, героина, или какие там вещества он может использовать, чтобы уйти от реальности?»

Ответ был:

— Просто прекрасно, милый!

И это тоже было семейным кодом для пояснения: «Я за ним слежу, как всегда, у тебя нет причин беспокоиться».

Далее Томас поинтересовался, как поживает его сестра, что на самом деле означало вопрос о том, не отказалась ли Юдифь от идеи вечного вдовства, на что последовал ответ: «Она ужасно занята, как всегда», и это значило: «Уж поверь, ей совсем не хочется рисковать и снова очутиться в ужасном положении». Далее они поговорили о том о сём, пока темы не иссякли, и его мать сказала наконец:

— Я очень надеюсь, что мы увидим тебя на Рождество, Томми!

И он заверил её, что обязательно увидят.

После этого у него уже не было причин задерживаться в Белгрейвии, и он поехал через реку и на юг, к мосту Уэндсуорт. Около половины восьмого он добрался до дома, где жила Изабелла. Припарковаться в этом районе было убийственно трудно, но ему повезло, потому что буквально в тридцати ярдах от него как раз отъехал от тротуара какой-то фургончик.

Подойдя ко входной двери, он достал ключ. И как раз собирался вставить его в замочную скважину, когда Изабелла распахнула дверь изнутри и быстро шагнула на каменную площадку, тут же закрыв дверь за собой. Она сказала:

— Сегодня ничего не получится. Кое-что случилось. Мне следовало бы позвонить тебе на мобильный, но я не могла. Мне очень жаль.

Томас был ошеломлён и сконфужен. Он глупо посмотрел через плечо Изабеллы на филёнку закрытой двери и спросил:

— Кто там?

Это ведь было слишком очевидно. Другой мужчина, понял Томас, хотя, возможно, и не тот, о ком он подумал.

— Боб, — ответила она.

Её бывший муж. «Ну и в чём тут проблема?» — подумал Томас.

— И что? — вежливо поинтересовался он.

— Томас, это неудобно. С ним Сандра. И мальчики.

Жена Боба. И близнецы, сыновья Изабеллы, дети её пятилетнего замужества. Им было уже восемь лет, и Томас пока ещё с ними не встречался. Но насколько он знал, их сейчас не должно было быть в Лондоне.

Он сказал:

— Но это же хорошо, Изабелла. Он привёл их повидаться с тобой, так?

— Ты не понимаешь, — ответила она. — Я ведь не ожидала…

— Это мне вполне понятно. Я с ними поговорю, мы вместе поужинаем, а потом я уйду.

— Он ничего о тебе не знает.

— Кто?

— Боб. Я ему не рассказывала. Всё это — полная неожиданность. Они с Сандрой приехали в город ради какого-то торжественного ужина. События. Они одеты по-вечернему. И привезли с собой мальчиков, потому что подумали — мы можем побыть вместе, я и дети, пока они там что-то празднуют.

— И они даже не позвонили тебе заранее? А если бы тебя не было дома? Что бы он тогда делал? Оставил бы детей ждать в машине, пока сам сидел в ресторане?

Изабелла выглядела раздражённой.

— Знаешь, вряд ли это так уж важно, Томас. Факт в том, что я дома, а они — в Лондоне. Я уже несколько недель не видела мальчиков, и вообще это впервые, что он позволяет мне побыть с ними наедине, и я не намерена…

— И что же? — Теперь уже Томас смотрел на неё более спокойно. Он понял, что всё это значит. Ей хотелось выпить, и последнее, что она могла себе позволить, так это чья-либо компания. — Чего ты боишься, Изабелла? Что я окажу на них развращающее воздействие?

— Ох, не будь ты таким… К тебе это не имеет никакого отношения.

— Просто скажи им, что я твой коллега по службе.

— Коллега, у которого есть ключ от двери?

— Боже праведный… Если он знает, что у меня есть ключ от твоей квартиры…

— Он не знает. И не узнает. Я сказала, что мне показалось, будто я слышала стук, и пошла проверить, нет ли кого за дверью.

— Ты хоть понимаешь, что сама себе противоречишь? — Он снова посмотрел на дверь за её спиной. — Изабелла, а нет ли там кого-то другого? Не Боба, не его жены, не мальчиков?

Она выпрямилась во весь рост. В ней было шесть футов, почти как в нём, и Томас знал, что это означает — когда она вот так напрягает спину.

— Что ты подумал? — резко спросила она. — Что у меня есть другой любовник? Ох, боже… Просто поверить не могу, что ты всё это говоришь! Ты прекрасно знаешь, что всё это значит для меня. Это мои дети. И ты познакомишься с ними, и с Бобом, и с Сандрой, и бог весть с кем ещё только тогда, когда я буду к этому готова, и не раньше. А теперь я вернусь, пока он не вышел посмотреть, что здесь происходит, а ты уйдёшь. И мы обо всём поговорим завтра.

— А если я всё равно войду? Ты меня оставляешь здесь, но я открываю своим ключом и вхожу. И что тогда?

Но Томас и сам себе не верил, говоря это. Чувство собственного достоинства сдерживало его ум, поддерживало терпение и самоконтроль.

И Изабелла это знала. Он увидел это в её глазах, хотя что-то другое она отлично умела от него скрыть. Она сказала:

— Забудь, что ты это говорил.

И ушла внутрь, предоставив ему справляться со всё нараставшим гневом.

Боже, да о чём только он думал, пытался понять Томас Линли. Томас Линли, инспектор Нового Скотленд-Ярда, землевладелец, имевший степень Оксфордского университета, превращённый в первоклассного дурака…

28 октября

Лондон, Марилебон

В последующие два дня Томас весьма успешно избегал встреч с Изабеллой, хотя вполне мог сказать себе, что ничего он не избегает, потому что провёл эти дни в Королевском суде. Там он давал свидетельские показания по процессу серийного убийцы, к которому имел самое непосредственное отношение и едва ли не фатальную встречу в прошлом феврале. Однако после этих двух дней его присутствие в зале заседаний номер один больше не требовалось, и он, вежливо отвергнув просьбы троих журналистов об интервью (в которых, как он отлично знал, обязательно затронули бы некий вопрос, которого он касаться не хотел, а именно смерть его жены), был вынужден вернуться в Скотленд-Ярд. И нечего было удивляться тому, что Изабелла спросила, почему он от неё прячется, — ведь о своём вынужденном отсутствии он сообщил не ей лично, а секретарю отдела. Сказал, что ничего подобного не происходит, и с чего бы ему от неё прятаться, просто он был в суде вместе со своей давней напарницей Барбарой Хейверс. Или Изабелла думает, что детектив Хейверс тоже пытается её избегать?

Вот этого ему говорить не следовало, поскольку это заводило слишком далеко, и далеко в том смысле, что вело к истинной сути вопроса, состоявшего, естественно, в том, что Томас действительно не слишком хотел общаться с Изабеллой, пока не разберётся в самом себе и не поймёт, почему он отреагировал именно так, а не иначе, стоя перед дверью её квартиры. Изабелла же ответила, что вообще-то она именно того и ждала бы от детектива Хейверс — то есть чтобы та её избегала, потому что это давно вошло у неё в привычку. На что ему пришлось сказать: «Думай что хочешь, я ничего такого не пытался делать».

Изабелла сказала:

— Ты злишься, Томми, и у тебя есть на это право. Я вела себя дурно. Но он свалился мне на голову вместе с детьми, и я совершенно растерялась. Но, пожалуйста, встань на моё место! Бобу ничего не стоит позвонить сюда, кому-нибудь из руководства, и брякнуть: «А вам известно, что суперинтендант Ардери завела шашни с подчинённым ей офицером? Я просто подумал, что вам следует это знать». И он ведь действительно может это сделать, Томми! И сделал бы! А что из этого последует, не тебе объяснять.

Томас подумал, что это настоящая паранойя, но ничего не сказал. Если бы он озвучил такую мысль, это привело бы к серьёзному спору, и если не здесь, на службе, то где-нибудь ещё. И потому он обошёлся коротким:

— Возможно, ты и права.

А когда она бросила в ответ: «И значит?..», он понял, что это другой способ сказать: «Значит, сегодня вечером?» То есть они могли продолжить то, что отложили. Бифштексы, вино и секс, который должен был стать весьма энергичным и очень, очень продолжительным. Что, как внезапно осознал Томас, было для него сомнительным удовольствием. Хотя, конечно, в постели Изабелла была изобретательной и возбуждающей, и это было единственное место, где она позволяла ему хотя бы на мгновение одержать над собой верх.

Томас ещё обдумывал её предложение, когда в дверь, которую он оставил приоткрытой, сунулась Доротея Харриман, вечная секретарша их отдела.

— Инспектор Линли? — Когда Томас оглянулся, она продолжила: — Мне только что позвонили. Боюсь, вас хотят видеть.

— Кто, Ди?

Он почему-то подумал, что ему нужно будет по какой-то причине вернуться в Центральный уголовный суд.

— Сам!

— А…

Значит, не в суд. «Сам» — это, видимо, помощник комиссара сэр Дэвид Хильер. А когда Хильер приказывал, следовало поспешить.

— Что, прямо сейчас? — спросил он.

— Это было бы лучше всего. Только он не здесь. Вам придётся отправиться в его клуб.

— В такое время? Что он делает в клубе?

Харриман пожала плечами:

— Понятия не имею. Но вам лучше очутиться там как можно скорее. Учитывая проблемы движения, он бы хотел видеть вас через пятнадцать минут. Его секретарь чётко дал это понять.

— Похоже, что-то серьёзное, да? — Томас снова повернулся к Изабелле: — Надеюсь, вы меня извините?

Она коротко кивнула, и он тут же вышел, так и оставив всё между ними нерешённым.

Клуб сэра Дэвида Хильера находился рядом с Портленд-плейс, и мысль о том, что Линли мог бы добраться туда из Скотленд-Ярда за пятнадцать минут, выглядела просто смехотворной. Но само по себе упоминание о времени предполагало крайнюю срочность, поэтому Томас взял такси и велел водителю поспешить — и, ради всего святого, постараться как-нибудь объехать стороной Пикадилли, где постоянно возникали пробки. Благодаря этому он добрался до «Твинса» — как назывался клуб Хильера — всего за двадцать две минуты, что составляло своего рода рекорд, учитывая время дня.

Под клуб «Твинс» были приспособлены три из немногих оставшихся в этом районе городских домов, не попавших под нож переделок в девятнадцатом веке. Клуб был отмечен лишь сдержанной бронзовой табличкой справа от дверного звонка и лазурным флажком с именами его основателей над ней. Они изображались как единое целое, поскольку были близнецами. Насколько знал Линли, никто не копался особо в истории этого места, чтобы выяснить, насколько достоверны легенды об основании клуба.

Его встретил отнюдь не швейцар, а некая пожилая женщина в чёрном платье и накрахмаленном белом фартуке, приколотом к груди. Она выглядела как существо из другого века, и тут же стало ясно, что и движется она так же. Томас вошёл в вестибюль с мраморным полом, увешанный картинами Викторианской эпохи (сомнительного качества), и доложил о своём деле. Женщина кивнула и изобразила нечто вроде балетного разворота в три приёма, прежде чем повести гостя к двери справа от внушительной лестницы. У окна, из которого виднелась часть сада, в котором останки деревьев душил плющ, стояла статуя Венеры в морской раковине.

Женщина постучала, открыла дверь и, пропустив Томаса в столовую с обшитыми тёмными деревянными панелями стенами, закрыла дверь за его спиной. В этот час обедающих в комнате не было, зато присутствовали двое мужчин, сидевших за столом, покрытым льняной скатертью. На столе красовался фарфоровый кофейный сервиз. С тремя чашками.

Одним из мужчин был помощник комиссара, а вторым — человек в очках, пожалуй, слишком хорошо одетый для дневного времени и данного места, хотя, если уж на то пошло, и Хильер был принаряжен не хуже. Они были примерно одного возраста, но в отличие от сэра Хильера второй мужчина скорее подчёркивал начинавшееся облысение, нежели скрывал его, и вызывающе приглаживал остатки шевелюры. Цветом его волосы напоминали военный мундир, и лучше всего было бы назвать их серовато-коричневыми, потому что выглядели они крашеными. Его очки также бросали вызов моде, так как их толстые стёкла были взяты в мощную чёрную оправу, и всё это, вкупе с непомерно большой верхней губой, совершенно не сочетавшейся с нижней, просто само напрашивалось на карикатуру. И Линли понял, что знает этого человека, хотя и не мог вспомнить его имени.

Хильер его выручил.

— Лорд Файрклог, — сказал он. — Бернард, а это и есть инспектор Линли.

Файрклог встал. Он был намного ниже ростом, чем Линли и Хильер — пожалуй, в нём было не больше пяти футов и пяти дюймов, — но держался он с большим достоинством. Его рукопожатие было твёрдым, и за всё время их разговора он не сделал и не сказал ничего такого, что заставило бы заподозрить его в отсутствии силы воли и уверенности.

— Дэвид рассказывал мне о вас, — сказал Файрклог. — Я надеюсь, мы сможем понять друг друга.

Акцент говорил о том, что лорд родом с Севера, и это удивило Линли, потому что Файрклог явно не получил образования в одной из прославленных школ. Томас посмотрел на Хильера. Помощник комиссара, как обычно, готов был сделать всё для обладателя титула. Но в то же время это было совсем не в духе помощника комиссара: так стараться ради человека, явно не получившего титул по наследству, а награждённого им за какие-то заслуги.

— Нас с лордом Файрклогом в один день посвятили в рыцари, — сообщил Хильер, как будто чувствовал, что подобное знакомство нуждается в объяснении. И добавил: — «Файрклог индастриз», — как будто от этого всё становилось предельно понятно, а источник богатства Файрклога — если таковое имелось — должен быть всем известен.

— А… — произнёс Линли.

Файрклог улыбнулся.

— «Файрлу», — сказал он для окончательной ясности.

И это действительно сказало Томасу всё.

Бернард Файрклог приобрёл известность прежде всего потому, что изобрёл весьма и весьма необычный санузел и тут же запустил его в широкое производство. Однако получил титулы и взлетел на вершины потому, что благодарная нация отметила его благотворительную деятельность, в частности, огромные пожертвования на исследования рака поджелудочной железы. И всё же Файрклогу так и не удалось избавиться от того, чтобы его имя ассоциировалось с санузлами, и бульварные газетёнки вовсю резвились, говоря о его рыцарстве и последующем возведении в звание пэра, утверждая, что на Файрклога пролилась «королевская струя».

Хильер показал на стол. Линли следовало присоединиться к этим двоим. Не спрашивая, Хильер налил в чашку кофе, и когда Линли и Файрклог уселись, просто пододвинул чашку к инспектору вместе со сливочником и сахарницей.

— Бернард просит нас об одной услуге, — сообщил помощник комиссара. — Но это дело сугубо конфиденциальное.

Теперь понятно, почему они собрались именно в «Твинсе», подумал Линли. Это объясняло и то, что встреча была назначена в такое время дня, когда члены клуба либо дремали над газетами, либо играли в сквош в подвальном зале. Линли кивнул, но не произнёс ни слова. Он только посмотрел на Файрклога, который достал из кармана белоснежный носовой платок и аккуратно промокнул лоб. На лбу промышленника выступило несколько капелек пота. Но в комнате отнюдь не было чрезмерно жарко.

Файрклог сказал:

— Мой племянник, Ян Крессуэлл, сын моей покойной сестры… утонул десять дней назад. В южной части озера Уиндермир, где-то после семи вечера. Его тело нашли только на следующий день. Моя жена его обнаружила.

— Примите мои соболезнования.

Это, конечно же, был совершенно машинальный ответ. На лице Файрклога ничего не отразилось.

— Валери любит рыбачить, — пояснил лорд инспектору, и это замечание могло показаться ничего не значащим, если бы не продолжение: — И она по нескольку раз в неделю берёт маленькую гребную шлюпку… Странное увлечение для женщины, но так уж оно сложилось. Она много лет этим занимается. Мы держим лодку для неё вместе с несколькими другими в лодочном доме в нашем поместье, и именно там и было тело Яна. В воде, лицом вниз, на затылке большая рана, хотя крови уже не было.

— И на что это было похоже?

— Он, должно быть, поскользнулся и потерял равновесие, когда хотел выйти из лодки. Он это любил, грести. Упал, ударился головой о причал — причал там каменный — и полетел в воду.

— Не умел плавать или потерял сознание?

— Второе. Ужасный несчастный случай, согласно дознанию.

— Но вы с этим не согласны?

Файрклог повернулся в кресле. Он как будто бы решил посмотреть на картину, висевшую над камином в дальнем конце комнаты. Это было нечто странное, в стиле сатирических гравюр Уильяма Хогарта: часть цирковой арены, по которой разбросаны всякие вещи, и грабли, у которых вместо зубцов были человеческие фигурки. Видимо, тоже некое напоминание о близнецах. Файрклог долго смотрел на картину, потом наконец сказал:

— Он упал потому, что два больших камня причала расшатались. И сдвинулись с места.

— Да, понимаю.

Хильер пояснил:

— Бернард думает, что эти камни могут кое-что рассказать, Томми. Лодочный дом строили больше ста лет назад, и с тем расчётом, чтобы он простоял ещё не одну сотню. И причал в нём — тоже.

— Но если коронёр признал это несчастным случаем…

— Не то чтобы я ему не верил, — быстро произнёс Файрклог, — нет. Но…

Он посмотрел на Хильера, как бы прося помощника комиссара закончить мысль. Хильер так и сделал.

— Бернард хочет быть полностью уверенным в том, что это действительно несчастный случай. Тут замешаны интересы семьи.

— И чего же опасается семья?

Оба мужчины замолчали. Линли перевёл взгляд с одного на другого и сказал:

— Вряд ли я смогу что-либо прояснить, блуждая в темноте, лорд Файрклог.

— Бернард, просто Бернард, — пробормотал Файрклог, хотя Хильер взглядом дал ему понять, что подобная фамильярность до добра не доведёт. — Вообще-то родные зовут меня Берни. Но и Бернард сойдёт. — Он потянулся к своей чашке. Хильер хотел долить ему кофе, но Файрклог, похоже, просто хотел чем-то занять руки. Он перевернул чашку, внимательно её осмотрел и наконец сказал: — Я хочу быть уверенным, что мой сын Николас никак не причастен к смерти Яна.

Линли понадобилось несколько мгновений, чтобы усвоить эти слова, впитать всё то, что содержалось в них касательно отношений отца, сына и покойного племянника. Потом он спросил:

— У вас есть причины подозревать, что Николас может быть как-то в это замешан?

— Нет.

— Тогда?..

Опять последовал взгляд в сторону помощника комиссара, вынудивший того сказать:

— Николас был… он… Можно сказать, он провёл трудную юность. Похоже, он со всем справился, но, поскольку такие моменты бывали и раньше, Бернард опасается, что мальчик…

— Он уже мужчина, — перебил его Файрклог. — Ему тридцать два. И он женат. Когда я смотрю на него, мне кажется, что всё должно измениться. Что он сам должен измениться. Но это ведь были наркотики, самые разные, и в особенности метамфетамин, и это продолжалось годы, видите ли, с тех пор, как ему стукнуло тринадцать. Ему повезло уже в том, что он до сих пор жив, и он клянётся, что прекрасно это понимает. Но он и прежде так говорил, вот в чём дело, говорил время от времени…

Линли слушал и постепенно начинал понимать, почему выбрали именно его. Он никогда не рассказывал Хильеру о своём брате, но у того имелись шпионы где угодно, и разве от его внимания могли ускользнуть разговоры о борьбе Питера Линли с наркотической зависимостью?

Бернард продолжал:

— Потом он познакомился с одной женщиной из Аргентины. Она настоящая красавица, и он влюбился в неё, но она поставила ему условие. Она не хотела иметь с ним дел, пока он окончательно не избавится от пагубной страсти. И он избавился. По-видимому.

По мысли Линли, это как раз говорило о том, что Николас Файрклог никак не мог быть причастен к гибели двоюродного брата, но он ждал, что последует дальше, — и дождался. Судя по всему, покойный вырос в доме Файрклога, играя роль старшего брата, чьё совершенство было так велико, что молодому Николасу и мечтать не приходилось сравниться с кузеном. Ян Крессуэлл успешно окончил школу в Камбрии, а потом не менее успешно учился в университете. Это позволило ему занять место главы финансовой службы в «Файрклог индастриз», а заодно и стать личным финансовым советником Бернарда Файрклога. А личные финансовые дела Файрклога, похоже, были весьма солидными.

— Пока что не было принято решения, кто именно станет руководить предприятием, когда я отойду от дел, — сказал Файрклог. — Но, безусловно, Ян стоял в начале списка претендентов.

— А Николас об этом знал?

— Это все знали.

— Он что-то выигрывал… э-э… от смерти Яна?

— Как я уже сказал, окончательного решения пока что не было.

«Значит, — подумал Линли, — если каждый знал, какое положение занимает Ян, то каждый — кем бы он ни был — имел мотив для убийства, если это было убийство». Но если коронёр расценил происшедшее как несчастный случай, то Файрклогу следовало бы успокоиться, однако этого явно не произошло. Линли рассеянно подумал о том, не хочет ли на самом деле Файрклог, вопреки собственным словам, желать того, чтобы его сын был причиной гибели кузена. Конечно, это было бы явным извращением, но Томас в своё время видывал и не такое.

— А кто именно эти «все»? — спросил Линли. — Я хочу сказать, кто ещё, кроме Николаса, имеет законное право на «Файрклог индастриз»?

Как выяснилось, таких хватало: две старших сестры и бывший пасынок, но Файрклога беспокоил только Николас. Прочих Линли мог оставить в покое. Никто из них не был убийцей. У них духу не хватило бы на такое. А вот Николас — другое дело. И кроме того, с его прошлым… В общем, хотелось бы быть уверенным, что он в это дело не замешан. Просто быть уверенным.

— Мне бы хотелось, чтобы вы за это взялись, — сказал Хильер инспектору. — Вам придётся поехать на озёра и сделать всё с максимальной осторожностью.

«Полицейское расследование, которое необходимо вести осмотрительно, — подумал Линли. — Интересно, как он себе это представляет?»

Хильер пояснил:

— Никто не будет знать, что вы туда поехали. И местная полиция ничего не будет знать. Мы не хотим создавать впечатление, что к этому как-то причастна Независимая комиссия. Надо сделать всё тихо, но не оставить ни одного камня неперевернутым. Вы знаете, как с этим справиться.

Но суть была в том, что Линли этого не знал. Кроме того, тут было и ещё нечто, вызывавшее в нём неуверенность. Он сказал:

— Но суперинтендант Ардери захочет знать…

— Я справлюсь с суперинтендантом Ардери. Я со всеми справлюсь.

— Значит, мне придётся работать в одиночку?

— Ни единый человек в Ярде не должен ничего знать, — подчеркнул Хильер.

Похоже, это значило, что Линли не должен будет ничегошеньки предпринимать, случись Николасу Файрклогу оказаться убийцей. Он должен будет передать его в руки отца, или в руки Господа, или на милость Фурий. Всё это предполагало такой тип расследования, к которому Линли не хотел бы вообще иметь отношения. Но он прекрасно понимал, что его вовсе не просят отправиться в Камбрию. Ему приказывают это сделать.

Лондон, Флит-стрит

Родни Аронсон прорывался к своему теперешнему положению редактора «Сорс» с помощью всяких средств — и честных, и грязных, и одним из приличных методов был подбор команды. Родни Аронсон в итоге очутился там, где он страстно желал очутиться, то есть во внушительном, хотя и несколько хаотичном кабинете, где он обладал абсолютной властью; но это не значило, что у него теперь не осталось поводов для недовольства. Он ненавидел высокомерие. Он ненавидел лицемерие. Он ненавидел глупость. Но больше всего он ненавидел некомпетентность, непрофессионализм.

Сделать хорошую статью, наверное, не так трудно, как создать новую ракету. Но это не значило, что можно добыть её ниоткуда; необходимо было прежде всего найти источник. Хорошая статья требовала трёх вещей: исследования, крепких ног и огромного упорства. Поиск источника требовал желания совать нос в чужие дела, а при необходимости и раздавить человека. И если этот последний пункт взывал к самой низменной стороне репортёрской натуры, то что с того? Конечным продуктом становилась статья, и если она была достаточно сильна, с должным количеством сенсационных моментов, результатом становились высокие продажи. Высокие продажи превращались в усиленный поток рекламных объявлений, что выражалось в растущем годовом доходе, что преобразовывалось в экстатический восторг владельца «Сорс», Питера Огилви. А Огилви следовало ублажать любой ценой — в смысле, кормить хорошими новостями в виде растущих прибылей. А кому эти прибыли стоили головы или репутации, никого не интересовало.

Но статья о мнимом освобождении Николаса Файрклога из плена наркотиков была просто катастрофически скучна. Её можно было бы использовать где-нибудь в операционной вместо анестезии, настолько она усыпляла. Однако теперь уже всё выглядело немного иначе. Теперь, когда Родни имел возможность увернуться от оплаты поездки Зеда Бенджамина в Камбрию ради развития сюжета, не имело значения то, во что обошлась репортёру его работа.

Вот только эта мысль привела к другой: Родни Аронсон принялся размышлять о журналистской глупости. Родни просто не мог понять, как этот идиот Бенджамин умудрился во второй раз пропустить всё интересное, хотя главные факты прямо-таки воняли прямо у него под носом. Ещё пять дней блужданий по Камбрии привели только к ещё более пространным и скучным панегирикам, воспевавшим Николаса Файрклога, твердившим о его наркотическом прошлом, и новом настоящем, и о его, несомненно, священном будущем. И больше в статье ничего не было, так что, видит бог, постоянных читателей «Сорс» она только разозлит. Это был ноль, ничто, полное ничтожество.

Получив от тупоголового Бенджамина новую статью, в которой не нашлось ничего нового, Родни понял, что должен немедленно выкинуть этого типа за порог. И сам себе не сумел объяснить, почему до сих пор этого не сделал, так что подумал даже, что, похоже, становится чересчур мягок. Но потом ему позвонил один из его информаторов, сообщил нечто весьма аппетитное, и Родни решил, что пока можно и не выгонять Бенджамина.

То, что он узнал от информатора, содержало в себе нечто поучительное, а поскольку Родни Аронсон любил моменты назиданий почти так же сильно, как любил всё, в чём содержится какао, он тут же послал за рыжим гигантом, а в ожидании его наслаждался конфеткой «Кит-Кат», запивая её эспрессо из своей личной кофеварки — последняя была даром от Бетси Баттербол, кое-чьей супруги, умевшей благодарить за помощь разными способами. То, что большинство этих благодарностей были в том или ином смысле гастрономическими, Аронсона не беспокоило. Всё могло пригодиться.

Родни покончил с «Кит-Кат» и уже готовил себе вторую чашку кофе, когда в его кабинет ввалился Зед Бенджамин. «Чёрт бы его побрал, он так и не снял свою шапочку», — со вздохом подумал Родни. Он почти не сомневался в том, что этот простофиля и во вторую свою поездку бродил по Камбрии в ермолке, благополучно отталкивая от себя людей. Родни удручённо покачал головой. Всё то недомыслие, которое ему приходилось наблюдать, пребывая на посту редактора «Сорс», иной раз искренне его восхищало. И он решил больше не напоминать Бенджамину о головном уборе. Родни уже высказался однажды, и если Бенджамин не принял его совета, тут уж ничего не поделаешь, остаётся только позволить глупцу тонуть под тяжестью его собственных бессмысленных склонностей. Или он научится делу, или нет. Хотя Родни знал, какой из вариантов более правдоподобен. Конец истории.

— Закрой дверь, — сказал он репортёру. — Сядь. Подожди секунду. — Он восхищённо посмотрел на кремовую пенку напитка и выключил агрегат, потом перенёс чашку на стол и уселся. — Смерть возбуждает. Я полагал, что ты уже и сам должен был это выяснить, но, похоже, ты не сумел. Должен тебе сказать, Зедекия, что эта работа, скорее всего, не для тебя.

Зед посмотрел на него. Потом — на стену. Потом — на пол. И наконец сказал:

— Смерть возбуждает…

И произнёс он это так медленно, что Родни подумал, не утекли ли мозги этого парня сквозь подошвы его обуви, потому что по какой-то причине он надел не респектабельные ботинки, а очень странного вида сандалии, у которых подошвы держались на полосках кожи, а к ним добавил полосатые носки, как будто связанные вручную из разных остатков пряжи.

— Я тебе говорил, что статья нуждается в сексе. В изюминке. Ты во второй раз поехал туда и попытался что-нибудь найти. И мне более или менее понятно, что ты ничего не сумел отыскать. Но чего я не понимаю, так это того, что ты умудрился не заметить потенциальный спасательный круг, когда тот упал перед тобой. Ты бы должен был разом воодушевиться, закричать что-нибудь вроде «Эврика!», или «Карамба!», или «Боже милостивый, я спасён!»… Ну, учитывая обстоятельства, последняя фраза, возможно, и не подходит, но суть в том, что ты получил то, что было нужно для статьи, способ спасти её и заработать не просто большой кусок газетного пространства, а даже и первую полосу, — но ты всё пропустил. Полностью. И то, что мне пришлось самому всё отыскивать, очень меня заботит, Зед. Очень.

— Да, но она опять не захотела со мной говорить, Родни. Я хочу сказать, она говорила, но не рассказывала. Заявила, что не представляет интереса. Она просто его жена, они познакомились, они влюбились, они поженились, они вернулись в Англию, и на этом её часть истории заканчивается. Насколько я мог понять, она, безусловно, ему преданна. Но всё, что он сделал, он сделал сам. И она сказала, что как раз в этом и выгода для него, то есть она сказала: «в этом его мужество», но выгода в том смысле, что в статье нужно говорить о его собственных усилиях, а не о её участии. Ну, ещё она добавила нечто вроде: «Вы должны понять, как это важно для Николаса — чтобы все признали, что он сам справился!» Она имела в виду его выздоровление. Я понял, что для неё важно вот что: признание поможет Николасу наладить отношения с отцом, и я именно это направление и придал статье, но там вроде бы и нет ничего другого…

— Я вообще-то знаю, что ты не полный дурак, — перебил его Родни. — Но начинаю думать, что ты глухой. «Смерть сексуальна, смерть возбуждает» — вот что я говорил. Ты ведь это слышал, не так ли?

— Ну да, слышал. А она очень сексуальна, его жена. Надо быть слепым, чтобы…

— Забудь про жену! Она ведь не мёртвая, так?

— Мёртвая? Нет, конечно. Мне показалось, что это была метафора, Родни.

Аронсон одним глотком прикончил остатки кофе. Это дало ему возможность взять себя в руки и не придушить молодого человека, потому что ему отчаянно хотелось это сделать. Наконец он сказал:

— Уж поверь, когда я решу использовать какую-нибудь долбаную метафору, ты это сразу поймёшь. Но понимаешь ли ты, хотя бы смутно, что двоюродный брат твоего героя мёртв? Недавно скончался, если быть точным? И что погиб он в лодочном доме, где свалился в воду и утонул? И что лодочный дом, о котором я говорю, принадлежит отцу твоего героя?

— Утонул тогда, когда я был там? Невозможно, — заявил Зед. — Вы можете решить, что я ослеп, Род…

— С этим спорить не стану.

— …но вряд ли я пропустил бы подобный факт. Когда он умер и о каком кузене вы говорите?

— А что, их несколько?

Зед поёрзал в кресле.

— Ну, вообще-то не знаю… Ян Крессуэлл утонул?

— В том-то и штука, — ответил Родни.

— Его убили?

— Если верить результатам дознания, это был несчастный случай. Но вряд ли в этом суть, потому что смерть всегда восхитительно подозрительна, а подозрения — это наши хлеб с маслом. Кстати, это метафора, на случай, если ты не понял. И наша задача — раздуть огонь… снова метафора. Похоже, я сегодня в ударе. Раздуть огонь и наблюдать, как он пожирает поленья.

— Слишком избито, — пробормотал себе под нос Зед.

— Что?

— Нет, неважно. Так вы хотите от меня именно этого? Я так понял, что есть причины заподозрить грязную игру, в которую вовлечён Николас Файрклог, так? В общем, я представляю, как это может выглядеть: бывший наркоман вываливается из поезда спасения, по каким-то неясным причинам убивает своего двоюродного брата и, судя по всему, остаётся безнаказанным? — Зед с силой хлопнул себя по бёдрам, как будто готов был встать и немедленно уйти. Но вместо этого он сказал: — Родни, они выросли вместе, как родные братья. И в моей статье, в первом варианте, об этом говорится. Между ними не было ненависти. Но, конечно, можно изобразить нечто похожее на историю Каина и Авеля, если вас это устроит.

— Не устроит. И смени тон.

— Тон?

— Ты чертовски хорошо меня понял. Мне бы надо просто дать тебе под зад и спустить тебя с лестницы, но я намерен вместо того оказать тебе милость. Я собираюсь сказать тебе три словечка, и надеюсь от всей души, что Господь заставит тебя насторожить уши. Ты меня слушаешь, Зед? Я не хочу, чтобы ты пропустил эти слова. Вот они, внимание: Новый Скотленд-Ярд.

К полному удовлетворению Родни, эти слова действительно остановили Зеда Бенджамина, готового доказывать свою правоту. Репортёр нахмурился. Задумался. И наконец сказал:

— А что насчёт Скотленд-Ярда?

— Они в деле.

— Вы хотите сказать, они расследуют этот случай?

— Я хочу сказать кое-что получше. Они отправляют туда одного типа — такого, знаешь, в замшевых ботиночках, если ты меня понимаешь. И он не из Независимой комиссии.

— То есть это не внутреннее расследование? А тогда что это такое?

— Особое назначение. Всё шито-крыто, никому ни словечка, полная секретность. Ему, судя по всему, дали задание составить список тамошнего народа и дважды его проверить. И доложить начальству, когда закончит.

— Но зачем всё это?

— А вот в этом-то и суть, Зед. Что-то кроется за этой смертью.

Родни хотелось добавить, что это как раз то, что Зед и должен был узнать там, на месте, если бы как следует постарался, если бы приложил такие же усилия, какие прилагал сам Родни, чтобы очутиться на месте редактора…

— То есть мне не нужно ничего выдумывать, чтобы добавить перца в статью, — сказал Зед, как будто нуждался в уточнении. — То, о чём вы говорите, уже имеется…

— Мы, в «Сорс», — почти набожным тоном произнёс Родни, — не нуждаемся в выдумках. Нам просто нужно искать всё прямо на местах.

— А можно спросить… Откуда вы это знаете? То есть я имею в виду Скотленд-Ярд. Как вы могли узнать, если всё делается тайно?

Это была одна из тех ситуаций, когда в Родни пробуждалось нечто вроде родительского превосходства, и он очень любил такие моменты. Аронсон поднялся из-за стола, обошёл его вокруг и водрузил свой могучий зад на угол столешницы. Конечно, такое положение нельзя было назвать слишком удобным, особенно если учесть, что брюки тут же начали натирать ему кожу, — но Родни нравилось думать, что такая форма общения подскажет большинству журналистов, что он намерен сообщить им нечто чрезвычайно важное. И обострит их внимание.

— Зедекия, я кручусь в этом бизнесе с самого детства. И когда я сидел там, где сейчас сидишь ты, я научился вот чему: мы тут ничто без информаторов, мы должны их искать, и я их имею везде, от Эдинбурга до Лондона и во всех местах между ними. Особенно в Лондоне, друг мой! У меня есть информаторы в таких местах, о которых многие и не слыхали. Я им почёсываю спинки, я их поглаживаю, я им плачу. И они усердно роют вокруг себя и приносят мне всё, что только могут.

На Бенджамина его слова явно произвели впечатление. Вообще-то он просто онемел. Перед ним был тёртый калач журналистики, и рыжий репортёр, похоже, наконец-то это понял.

Родни продолжил, наслаждаясь моментом:

— У Николаса Файрклога есть связи в Ярде. И он сам попросил провести расследование. Надеюсь, Зед, ты понимаешь, что это значит?

— Он подозревает, что Ян Крессуэлл утонул не случайно… А если это не был несчастный случай, у нас есть сенсация. То есть у нас в любом случае есть сенсация, потому что мы поймаем сыщика из Ярда там, на месте, а это любого заставит предположить, что происходит нечто странное, и нам только и нужно, что высказать в статье разные предположения…

— Аминь! — сказал Родни. — Возвращайся в Камбрию, да побыстрее!

Лондон, Чок-Фарм-роуд

Детектив Барбара Хейверс вернулась домой в таком тревожном настроении, что и названия ему подбирать не хотелось. Ей бы порадоваться тому, что удалось найти место для машины совсем недалеко от Итон-Виллас, но ей было всё равно, сколько придётся пройти до собственной двери. Как обычно, её малолитражка несколько раз кашлянула, когда Барбара выключила зажигание, но она этого почти не заметила. На ветровое стекло начали падать капли дождя, но и это она пропустила мимо внимания. Её мысли оставались там же, где они были в течение всей её долгой поездки домой от Ярда. Эти мысли сопротивлялись звучавшему в голове Барбары голосу, твердившему, что это уж слишком по-детски, но ей было всё равно, и уж конечно, такой голос не мог ничего изменить, хотя Барбара была бы только рада, если бы ему это удалось.

«И ведь никто не заметил, — думала она. — Ни единая поганая душа. Ну, впрочем, суперинтендант Ардери заметила, но это не в счёт; ведь это она отдала приказ, хотя и утверждала, что это всего лишь предложение…» Ну, за почти четыре месяца общения с Изабеллой Ардери Барбара прекрасно поняла, что суперинтендант замечает абсолютно всё. Всё замечать, похоже, вошло у неё в привычку. Вообще-то, она возвела это до уровня искусства. Поэтому невозможно было угадать, что и где она заметила, пока это не выливалось в замечание по работе для кого-то. Можно было сказать, что Изабелла Ардери была просто поглощена своей раздражающей привычкой сидеть в своём кабинете и наблюдать за легкомысленными подчинёнными, из которых самой легкомысленной, видимо, являлась Барбара Хейверс. Что касается остальных, то, когда Барбара вернулась в Ярд после визита к дантисту, все они молча занимались своими делами, и никто даже бровью не повёл в её сторону.

Барбара сказала себе, что ей наплевать, да это и в самом деле было так, потому что ей действительно было всё равно, заметит ли что-то большинство её коллег. Но заметит ли кое-кто конкретный, её очень даже интересовало, и именно это её глубоко тревожило, вызывая неуверенность, и эта неуверенность требовала, чтобы её признали или хотя бы успокоили чем-нибудь вкусным. Лучше всего подошла бы французская выпечка, но час дня уже был не тот, чтобы искать шоколадные круассаны, хотя и было ещё не настолько поздно, чтобы нельзя было купить какой-нибудь торт, который, скорее всего, окажется австрийским, но в такое время не стоило обращать внимание на мелочи вроде страны происхождения сладостей, разве не так? При этом Барбара прекрасно понимала, что, если она сейчас поддастся соблазну, это приведёт к тому, что она впадёт в грех обжорства на несколько недель подряд и начнёт без меры поглощать жареный картофель и макароны, а потому, вместо того чтобы заглянуть в кондитерскую по дороге к дому, она решила устроить сеанс психотерапии в магазинах на Хай-стрит. Там она приобрела шарфик и блузку, чем и отпраздновала тот факт, что сумела повести себя не так, как обычно в случаях разочарования, стресса, огорчения или тревоги, а ровно наоборот. Только праздник закончился сразу, как только она остановила свою малолитражку. Потому что последняя встреча с Томасом Линли тут же заняла всё её сознание.

Когда они вышли из уголовного суда, то разошлись в разные стороны: Линли отправился обратно в Ярд, а Барбара пошла к дантисту. Они не видели друг друга до самого конца рабочего дня, когда столкнулись в шедшем наверх лифте. Барбара села в него на подземной парковке, а когда лифт остановился в вестибюле первого этажа, в него вошёл Линли. Барбара видела, что он погружён в свои мысли. Он с утра в этот день был занят в зале судебных заседаний номер один, но сначала Барбара предположила, что скорее его задумчивость связана с предстоящими ему показаниями относительно Грима Рипера, у которого в багажнике «Форда» кое-что обнаружилось… Впрочем, что-то тут выглядело не так. И когда двери лифта открылись и Линли скрылся в кабинете суперинтенданта Ардери, Барбара решила, что знает причины его состояния.

Линли, конечно, думал, что Барбаре неизвестно, что происходит между ним и Ардери. Барбаре были вполне понятны причины подобного вывода. Ведь больше никто в Ярде не догадывался о том, что Линли и суперинтендант резвятся вместе две, а то и три ночи каждую неделю, но ведь никто и не знал Линли так, как знала его Барбара. И хотя она просто вообразить не могла, кому бы вдруг действительно захотелось играть в такие игры с суперинтендантом, — чёрт побери, это же было всё равно что лечь в постель с коброй! — она все три месяца их отношений твердила себе, что Линли по крайней мере заслуживает того, чтобы иметь какую-то разрядку. Его жена погибла прямо на улице от руки двенадцатилетнего урода, и после этого он пять месяцев бродил по берегу моря в Корнуолле, ничего не соображая, а потом вернулся в Лондон чуть живой… Если ему хотелось сомнительного развлечения с Изабеллой Ардери, то почему нет? Конечно, они оба могли угодить в серьёзные неприятности, узнай кто-нибудь об этом, но парочка вела себя очень осторожно, так что вряд ли кто-то мог что-либо пронюхать, а Барбара не собиралась никому сообщать об этом. Кроме того, Линли ведь не собирался всерьёз связывать себя с кем-то вроде Изабеллы Ардери. Человек, у которого за спиной была история рода продолжительностью в три столетия, если не больше, прекрасно осознавал свой долг, и всё это никак не было связано с мелким эпизодом, в течение коего он трахался с женщиной, которой титул графини Ашертон подошёл бы как корове седло. Люди его положения предназначены для того, чтобы производить на свет достойное потомство, дабы имя рода было прославлено в будущем. Линли прекрасно это знал и должен был действовать соответственно.

И тем не менее Барбаре нелегко было смириться с тем, что Линли и суперинтендант стали любовниками. И каждый разговор, и каждая встреча Барбары с Томасом были для неё отравлены мыслью об этих странных отношениях. Ей это было отвратительно. Не Линли был отвратителен, не сами по себе его шашни, но тот факт, что он не желал ничего ей рассказывать. Не то чтобы она ждала от него подобной откровенности. И не то чтобы действительно хотела её. И не то чтобы могла придумать какие-то рассудительные, разумные слова, которые стоило бы сказать, если бы вдруг Линли упомянул о своей интрижке. Просто они были напарниками, она и Томас, или, по крайней мере, назывались ими, а бытьнапарниками — значит… «Значит что?» — спросила себя Барбара. Но это был вопрос, на который она предпочла не отвечать.

Она наконец открыла дверцу машины. Дождь не был настолько силён, чтобы требовался зонтик, так что Барбара просто подняла воротник жакета, схватила пакет с новыми приобретениями и побежала к дому. И, как обычно, посмотрела на окна квартиры цокольного этажа эдвардианского здания, за которым прятался её крошечный коттедж. День уже переходил в сумерки, в окнах загорелся свет. Барбара увидела соседку, прошедшую мимо французского окна.

Ладно, подумала Барбара, она готова немножко пообщаться… Но на самом деле ей было необходимо. Чтобы кто-то заметил. Она провела столько часов в кресле проклятого дантиста, а вознаграждением за это оказался лишь короткий кивок Изабеллы Ардери и её слова: «Ну, теперь можно заняться и волосами, сержант», и на том всё и кончилось. И потому, вместо того чтобы обогнуть здание и пройти в садик за ним, где под высоченной белой акацией стоял её домик, Барбара направилась по каменным плитам прямиком ко входу в нижнюю квартиру и постучала в дверь. «Лучше уж пусть это заметит девятилетний ребёнок, чем никто вообще», — решила она.

Хадия тут же откликнулась, хотя Барбара и услышала, как её мать сказала:

— Милая, мне бы очень хотелось, чтобы ты так не делала. Там может оказаться кто угодно.

— Это я! — крикнула Барбара.

— Барбара, Барбара! — закричала Хадия. — Мама, это Барбара! Мы ей покажем, что мы тут сделали?

— Конечно, глупая девочка! Приглашай её.

Барбара вошла в пахнущее свежей краской пространство, и ей понадобилось меньше мгновения для того, чтобы понять, что именно «сделали» мать и дочь. Они перекрасили гостиную. Анджелина Упман сумела полностью изменить интерьер. Она раскидала по дивану декоративные подушки, и ещё в гостиной были два букета свежих цветов в двух вазах: одна, низкая и весьма артистичная, стояла на кофейном столике, вторая — на полке электрического камина.

— Правда, чудесно?

Хадия таращилась на мать с таким обожанием, что у Барбары сжалось горло.

— Мамочка умеет делать всё по-особенному, и это так просто на самом деле! Правда, мама?

Анджелина наклонилась и поцеловала дочь в макушку. Потом взяла девочку за подбородок, заставила поднять голову и сказала:

— Ты, милая, самая главная моя поклонница, и я тебе за это благодарна. Но нам нужен независимый взгляд. — Она улыбнулась Барбаре. — Что ты думаешь? Мы с Хадией добились успеха при смене декораций?

— Мы решили устроить сюрприз, — добавила Хадия. — Барбара, ты только представь! Папа даже и не знает ничего!

Прежний грязновато-кремовый цвет стен сменился на нежную, светлую зелень ранней весны. Этот цвет был весьма к лицу Анджелине, и она, безусловно, это знала. «Разумный выбор», — подумала Барбара. На таком фоне Анджелина выглядела ещё более привлекательной, чем обычно: светлые волосы, голубые глаза, хрупкая, как эльф…

— Мне нравится, — сказала она, обращаясь к Хадии. — Ты помогала выбирать цвет?

— Ну… — Хадия переступила с ноги на ногу.

Она стояла рядом с матерью и тут же вскинула голову и посмотрела на Анджелину, прикусив нижнюю губу.

— Помогала, — беспечно соврала Анджелина. — За ней осталось последнее слово. Осмелюсь сказать, перед ней лежит будущее дизайнера по интерьерам, хотя вряд ли её отец согласится на это. Тебе, малышка, предназначено стать учёным.

— У-у! — прогудела Хадия. — Я хочу стать… — Последовал быстрый взгляд на мать. — Я хочу стать эстрадной танцовщицей, вот!

Это оказалось для Барбары новостью, но ничуть её не удивило. Она знала, что Анджелина на четырнадцать месяцев исчезала из жизни дочери под тем предлогом, что желает стать профессиональной танцовщицей. То, что исчезала она не в одиночестве, Хадии никто сообщать не стал.

Анджелина засмеялась.

— Эстрадной танцовщицей, вот как? Ну, мы с тобой никому об том не скажем. — И тут же она обратилась к Барбаре: — Выпьешь с нами чашечку чая? Хадия, включи чайник. Нам просто необходимо отдохнуть после дневных трудов.

— Нет-нет, я не могу остаться, — ответила Барбара. — Я просто забежала…

Она только теперь осознала, что и они тоже ничего не заметили. Столько долгих часов в кресле этого проклятого дантиста — и никто, никто… и это значило… Барбара взяла себя в руки. Боже, да что с ней происходит?..

Она вспомнила, что держит в руке пакет, в котором лежат блузка и шарфик.

— Просто я купила кое-что. Вот и подумала, что неплохо бы получить одобрение Хадии, прежде чем надевать всё это завтра.

— Да-да! — закричала Хадия. — Давай посмотрим! Мамуля, Барбара решила сменить гардероб и вообще измениться! Она теперь покупает новую одежду и всякое такое. Она сначала хотела пойти в «Маркс и Спенсер», но я ей не позволила. Ну, то есть мы там купили какую-то юбку, ведь так, Барбара, но это и всё, потому что я ей сказала, что в «Маркс и Спенсер» ходят только бабушки, и…

— Ну, это не совсем верно, милая, — возразила Анджелина.

— Да ты же сама говорила…

— Я говорю множество глупостей, на которые не стоит обращать внимания. Барбара, покажи нам обновки. То есть лучше надень их.

— Ой, да, наденешь, ладно? — пришла в восторг Хадия. — Ты просто должна это надеть! Можешь в моей комнате переодеться…

— В твоей комнате всё вверх ногами, — сказала Анджелина. — Лучше пойди в нашу с hari спальню, Барбара. А мы пока приготовим чай.

И таким образом Барбара очутилась в последнем месте, где ей хотелось бы очутиться: в спальне Анджелины Упман и отца Хадии, Таймуллы Ажара. И, глубоко вздохнув, закрыла за собой дверь. «Ладно, — сказала она себе, — я могу это сделать». Ей только и нужно было что достать блузку из пакета, развернуть её, снять с себя пуловер… Ей незачем было смотреть куда-то, она могла смотреть прямо перед собой.

И естественно, она обнаружила, что это просто невозможно, и она даже начинать не хотела думать, почему это так. Она видела то, что и ожидала увидеть: признаки жизни мужчины и женщины, которые были партнёрами во всём, и в особенности в том, что необходимо для создания ребёнка. Не то чтобы они хотели сделать второго, потому что противозачаточные таблетки Анджелины лежали прямо на виду, на тумбочке возле кровати, рядом с радиобудильником. Но сами по себе таблетки говорили о том, что применять их необходимо…

«Ну и какого чёрта?» — спросила себя Барбара. Чего ещё она ожидала и в любом случае ей-то какое дело? Таймулла Ажар и Анджелина Упман состояли в браке. То есть вернее будет сказать, что они вернулись к брачным отношениям в какой-то момент после повторного появления Анджелины в жизни Ажара. И то, что она бросала его ради какого-то другого мужчины, теперь явно было забыто и прощено, и всё на том. Они жили счастливо… Барбара сообщила себе, что и ей надлежит следовать их примеру.

Она застегнула блузку и попыталась разгладить складки. Потом достала из пакета шарф, который купила вместе с блузкой, и неловко повязала его вокруг шеи. Потом подошла к зеркалу на внутренней стороне двери и посмотрела на себя. И её затошнило. Лучше бы она купила тортик, решила Барбара. Это обошлось бы дешевле и доставило бы больше удовольствия.

— Ты переоделась, Барбара? — спросила из коридора Хадия. — Мама спрашивает, не надо ли тебе помочь.

— Нет. Я уже, — откликнулась Барбара. — Выхожу. Ты готова? Солнечные очки надела? Смотри, как бы не ослепнуть!

Она была встречена молчанием. Потом Хадия и её мать заговорили одновременно.

— Потрясающий выбор, Барбара! — это выдохнула Анджелина.

— Ох, нет! Ты забыла о линии подбородка и линии выреза! — вырвалось у Хадии, причём прозвучало это как стон, к которому девочка добавила: — Они же должны как бы отражать друг друга, Барбара, а ты забыла!

«Очередная модная катастрофа», — подумала Барбара.

Что ж, не зря же она последние пятнадцать лет своей жизни носила только футболки с напечатанными на них лозунгами и бесформенные брюки.

Анджелина поспешила сказать:

— Хадия, это совсем не так!

— Но она должна была выбрать округлую линию, а она выбрала…

— Милая, она просто шарфик повязала не так, как следовало! Эффект плавной линии можно создать с его помощью. И незачем придерживаться убеждения, что только один вариант линии декольте… Барбара, позволь, я тебе покажу.

— Но, мамуля, ведь цвет…

— …безупречен! И я рада, что ты это заметила, — твёрдо произнесла Анджелина.

Она сняла шарф с шеи Барбары и несколькими ловкими, почти неуловимыми движениями повязала его по-своему. Это заставило её подойти к Барбаре гораздо ближе обычного, и та уловила её запах: Анджелина благоухала, как тропический цветок. И ещё у неё была самая прекрасная кожа, какую только доводилось видеть Барбаре.

— Вот так, — сказала Анджелина. — Теперь посмотрись в зеркало, Барбара. И скажи, что ты думаешь. Это делается очень просто. Я тебя научу.

Барбара вернулась в спальню, где лежали противозачаточные таблетки, на которые в этот раз она постаралась не смотреть. Ей хотелось проникнуться неприязнью к Анджелине — женщине, которая бросила свою дочь и отца своей дочери, чтобы броситься в продолжительную авантюру (за которую её уже простили?), — но поняла, что ничего не получается. Но зато ей стало более или менее понятно, как и почему Ажар простил блудную жену.

Барбара увидела своё отражение и вынуждена была признать: чёртова баба действительно знает, как нужно повязывать шарф. И теперь, когда кусок ткани был уложен как полагается, она могла видеть, что на самом деле он совершенно не подходит к блузке. Чёрт побери, подумала Барбара, и когда же она наконец всему этому научится?

Она уже собралась выйти и спросить Анджелину и Хадию, не согласятся ли они в следующий раз поехать за покупками вместе с ней, потому что у неё не было лишних денег, которые можно было бы тратить на вещи, по сути никуда не годные. Но тут услышала, как открылась дверь квартиры — это Таймулла Ажар вернулся домой. Вот уж чего Барбаре никак не хотелось, так это того, чтобы он застукал её в спальне, которую он делил с матерью своего ребёнка, так что Барбара поспешно развязала шарф, сняла блузку, запихнула всё это в пакет и быстро натянула пуловер, в котором ходила на работу в этот день.

Когда она вышла в гостиную, Ажар восторгался новым цветом стен, Хадия цеплялась за него, а Анджелина держала мужа за руку. Ажар обернулся, и отразившееся на его лице удивление сказало Барбаре о том, что ни Хадия, ни её мать не упомянули о её присутствии.

Он сказал:

— Здравствуйте, Барбара! А вы что думаете обо всём этом?

— Я найму их обеих, когда надумаю сделать у себя ремонт, — ответила Барбара. — Хотя мои цвета — оранжевый и пурпурный. Думаю, они сочетаются друг с другом, а, Хадия?

— Нет-нет-нет! — закричала Хадия.

Её родители засмеялись. Барбара улыбнулась. «Кто скажет, что это не счастливая семья? Картина прекрасной жизни!» — подумала она.

Но ей самой пора было покидать сцену. И она сказала:

— Ладно, пойду, вам пора ужинать. — И добавила, обращаясь уже к Анджелине: — Спасибо, что помогли мне с шарфом. Я вполне поняла разницу. Если бы вы помогали мне одеваться по утрам, я стала бы другим человеком!

— Да в любое время! — сказала Анджелина. — Правда, я серьёзно.

«И самое ужасное тут то, что она говорит искренне, — думала Барбара. — Чёрт знает что за женщина, кого угодно с ума сведёт. Да, если бы она была какой-нибудь унылой коровой, всё было бы гораздо легче».

Барбара попрощалась со всеми и вышла. Сначала она удивилась тому, что Ажар вышел вместе с ней, но всё поняла, когда он достал сигарету, — он не мог курить в доме теперь, когда вернулась некурящая Анджелина.

— Поздравляю, Барбара.

Она остановилась, обернулась и спросила:

— С чем?

— Ваши зубы. Я заметил, что вы привели их в порядок, и выглядят они просто отлично. Наверное, вам весь день об этом говорят, ну, я и решил присоединиться.

— Ох… Ну да, конечно. Это… это наша начальница распорядилась. То есть не то чтобы приказала, потому что она не может отдавать приказы относительно личных моментов вроде внешности. Скажем так: она очень серьёзно предложила это сделать. А теперь желает, чтобы я занялась волосами. Не знаю, куда мы можем зайти, но в общем я чувствую себя так, словно меня вскорости ожидает липосакция и серьёзная косметическая операция. Когда она покончит со мной, думаю, мне придётся отбиваться от мужиков веником.

— Вы всё шутите, а зря, — покачал головой Ажар. — Наверняка Анджелина и Хадия уже сказали вам…

— Вообще-то нет, — перебила его Барбара. — Но всё равно спасибо за комплимент, Ажар.

Да, в этом была особая ирония, подумала она, потому что комплимент ей достался от человека, которому вовсе незачем было замечать её зубы, и уж тем более ей не хотелось, чтобы именно он заметил их первым. «Ну, это в любом случае ничегошеньки не значит», — сказала она себе.

И, утешая себя такой вот ложью, она отправилась к своему коттеджу, пожелав Таймулле Ажару доброй ночи.

30 октября

Лондон, Белгрейвия

Предупреждён — значит, вооружён.

Два дня после встречи с Хильером и Бернардом Файрклогом Линли потратил на поиски информации об этом человеке, его семье и финансовом положении. Он не желал вслепую соваться в это тайное расследование и нашёл достаточно много сведений о Файрклоге, которого, как оказалось, при рождении звали вовсе не Бернардом Файрклогом, а совсем даже Берни Декстером, и произошло это событие в городке под названием Бэрроу-ин-Фёрнес. Берни появился на свет в доме с террасами вдоль обоих этажей, на Блейк-стрит, и этот дом располагался в непосредственной близости от железнодорожных путей.

Его превращение из Берни Декстера в Бернарда Файрклога, барона Айрелетского, представляло собой историю, достойную воскресных журналов; собственно, благодаря таким историям эти журналы и существовали. Когда Берни было пятнадцать лет, он покончил со школой и начал работать на фабрике «Файрклог индастриз», нанявшись на самую простую работу: он упаковывал хромированную фурнитуру для ванных комнат в контейнеры и занимался этим по восемь часов в день. Такая работа, в общем, обещала не много надежд обычному рабочему, только Берни Декстер с Блейк-стрит не был обычным рабочим. «Он всегда был ужасно нахальным» — так охарактеризовала его супруга в интервью, которое дала после посвящения мужа в рыцари, а уж ей ли это было не знать — она ведь была Валери Файрклог, праправнучка основателя фирмы. Она познакомилась с пятнадцатилетним парнишкой, когда ей самой было уже восемнадцать; Берни участвовал а пантомиме на праздничном вечере для служащих компании в честь Рождества. Валери пришла туда по обязанности; Берни же просто веселился. Увидели они друг друга в тот момент, когда хозяева приветствовали гостей: владельцы фирмы выполняли свой долг, а служащие — среди которых был и Берни — шли мимо них вежливой цепочкой, соблюдая все необходимые приличия. Аккуратные причёски, опущенные долу глаза и «О, сэр, благодарю вас» при получении рождественских подарков в лучших диккенсовских традициях. Это устраивало всех, кроме Берни Декстера, который тут же прямо сообщил Валери, дерзко подмигнув, что намерен жениться на ней. «Уж очень вы хороши, просто красотка, — сказал он. — Так что я рассчитываю провести с вами всю жизнь и обеспечить вас всем». Он произнёс это с предельной уверенностью, как будто Валери не была уже всем обеспечена.

Однако Берни был намерен сдержать слово и без малейших сомнений отправился к отцу Валери и заявил:

— Знаете, я мог бы здорово помочь вашей фирме, если вы мне дадите хоть маленький шанс.

И так он и сделал. Не сразу, конечно, а со временем, и за это время сумел произвести впечатление на Валери, постоянно демонстрируя ей свою преданность. А ещё он умудрился сделать молодой женщине ребёнка, когда той уже исполнилось двадцать пять, и следствием этого был побег влюблённой пары. Затем Берни взял фамилию жены, основательно повысил производительность «Файрклог индастриз» и модернизировал выпускаемую ею продукцию, в число которой входили те самые комплекты для туалетных комнат, которые принесли ему фантастическое состояние.

Вот только его сын Николас всегда оставался ложкой дёгтя в безупречной во всём остальном жизни. Линли нашёл целые тома сведений об этом парне. Потому что когда Николасу Файрклогу приходило в голову сотворить что-нибудь дурное, он делал это более чем демонстративно. Напивался на людях, устраивал шумные скандалы, вторгался в чужие дома, хулиганил на футбольных матчах, водил машину в состоянии опьянения, угонял автомобили, участвовал в поджогах — в общем, старался изо всех сил… И даже если бы о наркотиках не говорилось прямо, всё равно нетрудно было бы догадаться о том, что подталкивало Николаса к подобным поступкам. Наследник не скрывался от глаз местной прессы в Камбрии, так что истории о его выходках то и дело появлялись на первых страницах разнообразных газет, тем более что речь-то шла о представителе знатного рода…

Естественным следствием такого образа жизни обычно становилась ранняя смерть, но в случае Николаса Файрклога в дело вмешалась любовь к молодой аргентинке со звучным именем — Алатея Васкес дель Торрес. После прохождения очередной программы реабилитации — на этот раз в Америке, в штате Юта, — Николас отправился в маленький городок под названием Парк-Сити, где прежде были рудники, — видимо, он решил, что это местечко вполне подходит для окончательного выздоровления, что, как обычно, щедро финансировалось его отчаявшимся отцом. Старый шахтёрский городок действительно мог неплохо послужить таким целям, потому что приютился он в Скалистых горах, у хребта Уосач, и сюда каждый год, с ноября по апрель, приезжали со всего света лыжники, и, соответственно, здесь были толпы молодых мужчин и женщин, работавших в качестве обслуживающего персонала.

Алатея Васкес дель Торрес как раз и принадлежала к этой последней группе, и они с Николасом Файрклогом, насколько мог понять Линли, пробираясь сквозь разнообразный словесный мусор, увидели друг друга в одной из многочисленных курортных закусочных. Остальное, как говорилось в большинстве статей, скрывалось во тьме истории. Но последовало стремительное ухаживание, брак, заключённый в мэрии Солт-Лейк-Сити, и очередное падение Николаса в наркотический огонь, что выглядело довольно странным способом отпраздновать начало супружеской жизни, — хотя, подумал Линли, уж что есть, то и есть. К счастью, удивительная физическая сила Николаса Файрклога позволяла ему в очередной раз возродиться из пепла, как фениксу, и в очередной раз постараться избавиться от обуревавшего его демона. Вот только решимость Николаса не повлияла на решение Алатеи Васкес дель Торрес уйти от него меньше чем через два месяца после свадьбы.

— Я всё ради неё сделаю, — немного позже заявил Файрклог. — Я готов умереть ради неё. А уж бросить наркотики — это просто детская задача.

И она вернулась к нему, а он отказался от дури, и все были счастливы. По крайней мере, это следовало из всех тех сведений о семье Файрклог, которые Линли удалось найти за двадцать четыре часа. И из всего этого можно было сделать вывод, что если бы Николас Файрклог был как-то причастен к смерти своего двоюродного брата в такой вот период своей жизни, то это выглядело бы совершенно не в его характере, потому что вряд ли разумно было предполагать, что его жена сохранит верность человеку, замешанному в убийстве.

Линли продолжил чтение, стараясь узнать как можно больше об остальных членах семьи. Но информация о них оказалась скудной, и сразу становилось ясно, что эти личности просто ничто в сравнении с сыном лорда Файрклога. Одна из сестёр разведена, другая сестра — старая дева, один двоюродный брат — видимо, как раз погибший, — управлял финансами Файрклога, жена этого кузена была домашней хозяйкой, двое вполне приличных детей… Семейство состояло из чрезвычайно разных людей, но с виду всё выглядело благопристойно.

В конце второго дня поиска Линли стоял у окна своей библиотеки на Итон-террас и смотрел на улицу; темнело, и уже ярко загорелись фонари. Томасу не слишком нравилось положение, в котором он очутился, но он не представлял, что тут можно было бы сделать. Явно необходимо собрать доказательства чьей-то вины, а не искать доказательства чьей бы то ни было невиновности. Но если коронёр заявил, что смерть произошла в результате несчастного случая, то вряд ли имело смысл дальше копаться в этом деле. Потому что коронёры знают, что делают, и у них всегда есть свидетельства и доказательства для того, чтобы подкрепить свои утверждения. И если местный коронёр счёл смерть Яна Крессуэлла случайностью — печальной и несвоевременной, как все случайности такого рода, но всё равно случайностью, — то такой вывод вроде бы должен был всех удовлетворить, как бы ни велико было горе семьи от этой внезапной потери.

И казалось очень любопытным то, что Бернард Файрклог удовлетворённым не выглядел, думал Линли. Сомнения Файрклога, возникшие, несмотря на результаты расследования, заставляли заподозрить, что он может знать куда больше, чем сказал при их встрече в «Твинсе». А это рождало мысль, что за смертью Яна Крессуэлла крылось нечто большее, чем мог заметить поверхностный взгляд.

Линли гадал, не мог ли кто-нибудь осторожно сообщить Файрклогу что-нибудь о местном расследовании случая. Он также гадал, не мог ли сам Файрклог переговорить с кем-нибудь из участников расследования.

Отвернувшись от окна, Линли уставился на свой письменный стол, заваленный заметками, вышедшими из принтера, на сам ноутбук… Линли рассудил, что есть ещё несколько способов раздобыть дополнительные сведения относительно смерти Яна Крессуэлла, — если, конечно, такие сведения вообще существовали, — и уже направился к телефону, чтобы кое-куда позвонить, когда телефон зазвонил сам. Линли подумал было предоставить дело автоответчику — в последние месяцы он почти всегда так и делал, — но потом решил всё же снять трубку и тут же услышал голос Изабеллы:

— Каким чёртом ты занят, Томми? Почему тебя нет на работе?

А ведь Линли думал, что Хильер уже уладил это. Однако он явно ошибался.

— Хильер попросил меня разобраться с одним дельцем. Я думал, он тебе сказал.

— Хильер? Что ещё за дело? — Изабелла произнесла это с немалым удивлением.

Линли с Хильером не были слишком близкими друзьями, и если бы речь пошла о каком-то особом случае, Томас наверняка оказался бы последним человеком в Ярде, к кому тот обратился бы.

— Это конфиденциально, — пояснил он. — Я не вправе…

— Что происходит?

Линли ответил не сразу. Он пытался придумать способ объяснить ей, чем именно занимается, не говоря при этом напрямую, что именно делает, но она, похоже, приняла его молчание за уклончивость, потому что произнесла весьма едким тоном:

— А! Понятно. Это имеет отношение к случившемуся?

— К чему? Что случилось?

— Ох, умоляю, только не надо… Ты знаешь, о чём я говорю. О Бобе. О том вечере. Тот факт, что с тех пор мы ни разу…

— Боже, нет! При чём тут это? — перебил её Линли, хотя, по правде говоря, насчёт этой темы у него не было полной уверенности…

— Тогда почему ты меня избегаешь?

— Я что-то не замечал, чтобы я избегал тебя.

Ответом на эти слова было долгое молчание. Линли поймал себя на том, что пытался угадать, где могла находиться в этот момент Изабелла. В такой час она могла быть ещё и в Ярде, может быть, в своём кабинете, и он как будто увидел её сидящей за письменным столом, со слегка опущенной головой, прижатой к уху телефонной трубкой, и её гладкие волосы, напоминавшие цветом янтарь, заправлены за ухо, чтобы не мешать разговору, а в ухе — консервативная, но модная серёжка. Может быть, она сбросила одну туфлю и, раздумывая над тем, что сказать ему дальше, наклонилась, чтобы потереть лодыжку…

То, что она сказала, удивило Линли.

— Томми, я вчера всё сказала Бобу. То есть я не назвала твоего имени, потому что, как я уже объясняла, он использует это против меня в любой момент, когда будет уверен, что я не в порядке. Но я ему сказала. Об этом.

— О чём «об этом»?

— Что я кое с кем встречаюсь. Что это ты приходил, когда они с Сандрой были у меня, но я тебя отослала, потому что не была уверена, что мальчики готовы… ну… в конце концов, они в первый раз приехали в Лондон повидаться со мной, и им нужно привыкнуть к тому, что я живу в Лондоне, и к моей квартире, и вообще ко всему, что из этого следует. Так что если бы я сразу сообщила, что у меня есть мужчина… Я ему объяснила, что мне это показалось слишком поспешным, и потому я попросила тебя уйти. Но я хотела, чтобы он знал о твоём существовании.

— А… Изабелла…

Линли прекрасно понимал, чего ей это стоило: объясниться с бывшим мужем, притом что он имел такую власть над её жизнью, и теперь рассказать обо всём ему, Линли, при её-то гордости…

— Я скучаю по тебе, Томми. Я не хочу, чтобы мы встречались вот так, урывками.

— А мы и не встречаемся урывками.

— Разве?

— Конечно.

Снова последовала пауза. «Может, она уже и дома вообще-то», — подумал Линли. Сидит на краю кровати в своей вызывающей клаустрофобию спальне, с единственным окном, постоянно закрытым, и с кроватью слишком узкой, чтобы они вместе могли устроиться на ней достаточно удобно на всю ночь. Линли вдруг осознал, что это могло иметь значение, а могло и не иметь… А если бы Изабелла открыто признала их отношения, что бы это значило для него?..

— Всё так запутано, — сказал он. — Но ведь и всегда так бывает, разве нет?

— В определённом возрасте — да. Чёртов багаж прошлого. — И она довольно громко вздохнула. — Мне хочется увидеть тебя сегодня, Томми. Приедешь? — И добавила довольно многозначительно: — У тебя будет время?

Ему хотелось сказать, что дело совсем не во времени. Дело было в том, что он чувствовал и кем хотел быть. Но это тоже выглядело слишком запутанным. Поэтому он ответил:

— Пока точно не знаю.

— Из-за этого дела Хильера? Надеюсь, ты заметил, я не стала настаивать на том, чтобы узнать, что там у вас происходит. И не стану. Могу обещать. Даже потом не буду искать ответа. В смысле, после того. Ты понимаешь, что это значит, потому что я знаю, какой ты после того. Знаешь, мне иногда кажется, что в такие моменты ты ничего не способен скрыть.

— И почему же ты не допытываешься?

— Ну, это было бы не слишком честно, так? Кроме того мне нравится думать, что я женщина не того сорта. Я не строю интриг. Ну, по крайней мере, не часто.

— А сейчас ты интригуешь?

— Только чуть-чуть, чтобы заманить тебя, но это даже интригой не назовёшь — я ведь уже призналась во всём.

Линли улыбнулся при этих её словах. Он почувствовал, что уже смягчается, и ощутил, что продолжает испытывать желание, несмотря на то что их отношения всё это время были безотрадными; да и в любом случае они плохо подходили друг другу, и так будет всегда. Но он всё равно желал эту женщину.

— Может быть, я доберусь к тебе, только очень поздно, — сказал он.

— Да какая разница? Но ты приедешь, Томми?

— Приеду, — пообещал он.

Лондон, Челси

Но сначала ему в любом случае нужно было кое-что уладить. И хотя вопрос можно было решить по телефону, Линли решил, что личная встреча позволит ему понять, удобно ли нужным ему людям отвечать на его вопросы. Потому что сами они ни за что этого не скажут.

Ему очень мешало то, что всё это не было официальным полицейским расследованием. И ему приходилось изобретать особые подходы, чтобы удовлетворить требования секретности. Он мог бы настоять, чтобы Хильер разрешил ему взять в помощники кого-то из офицеров, но те детективы, с которыми имело смысл работать, вряд ли могли стать тайными агентами, шныряющими в Камбрии. Детектив Уинстон Нката, шести футов четырёх дюймов роста, с кожей цвета очень крепкого чая, едва ли сумел бы раствориться в осенних пейзажах Озёрного края. Что же касается сержанта Барбары Хейверс, детектива, которая при других обстоятельствах стояла бы для Линли на первом месте, несмотря на огромное количество дурных привычек, — то сама мысль о том, что Барбара, непрерывно куря, будет с воинственным видом носиться по Камбрии, делая вид, что она, может быть, просто прогуливается вдоль живых изгородей… Смешно было и говорить об этом. Барбара была прекрасным полицейским, но осторожность и благоразумие не являлись её сильными сторонами. Будь жива Хелен, она бы идеально подошла для такой работы… И ей бы это очень понравилось. «Томми, дорогой, мы там будем инкогнито! Боже, какая прелесть! Да я всю жизнь мечтала сыграть такую роль!» Но Хелен не было в живых, её не было в живых… При этой мысли Линли резко прибавил скорость.

Он ехал в Челси, выбрав маршрут, который привёл его на Кинг-роуд. Это была самая прямая дорога к Чейни-роу, но не самая быстрая, потому что узкая улочка тянулась через район сверхмодных бутиков, обувных магазинчиков, антикварных лавок, пабов и ресторанов. По тротуарам, как обычно, бродили целые толпы народа, и когда Линли смотрел на прохожих — и видел их молодость, — его переполняла меланхолия и в нём рождалось нечто вроде сожалений. Но он не смог бы сказать, о чём сожалеет. Да ему не очень-то и хотелось в этом разбираться.

Он припарковал машину на Лоуренс-стрит, неподалёку от Лордшип-плейс, Ему нужно было теперь вернуться немного назад, но, вместо того чтобы пойти по Чейни-роу, он прошёл через садовые ворота с задней стороны высокого кирпичного здания, стоявшего на углу.

Сад играл осенними красками, готовясь к зиме. Лужайка была усыпана листьями, которые давно пора было убрать, а зелёные бордюры давно уже отцвели, и увядающие стебли растений склонялись к земле, как будто пригибаемые невидимой рукой. Плетёная мебель была укрыта холстом. Между кирпичами дорожки вырос мох. Линли прошёл к дому. С его задней стороны ступеньки вели ко входу в кухню, расположенную в подвальном этаже. В окнах уже горел свет. Линли видел сквозь запотевшие стёкла чью-то движущуюся тень.

Он дважды резко стукнул в дверь, и изнутри тут же раздался громкий лай. Линли открыл дверь и сказал:

— Джозеф, это я! Решил зайти с чёрного хода.

— Томми? — ответил женский голос, а не тот, который он ожидал услышать; это была дочь нужного ему человека. — Решил поиграть в викторианского доставщика?

Она появилась из угла кухни, сопровождаемая собакой, длинношёрстной таксой, носившей совсем неподходящее ей имя Пич, Персик. Пич лаяла, прыгала и всячески выражала свою радость, приветствуя Линли. Она вела себя просто безобразно, будучи живым доказательством того, что часто повторяла Дебора Сент-Джеймс: что ей требуется собака, похожая на неё саму, то есть абсолютно неспособная к дрессировке.

— Привет, — сказала Дебора. — Какой приятный сюрприз! — Она отпихнула собаку и, обняв Линли, поцеловала его в щёку. — Останешься на ужин, — распорядилась она. — Причин к тому много, но главная — я его уже готовлю.

— Бог мой… А где твой отец?

— В Саутгемптоне. Годовщина. Он не захотел брать меня с собой в этом году. Наверное, потому, что это двадцатый год.

— А…

Линли знал, что Дебора больше ничего не скажет, и не потому, что ей до сих пор больно было говорить о смерти матери — в конце концов, Деборе было всего семь лет, когда это случилось, — но из-за самого Линли, из-за того, о чём мог ему напомнить такой разговор.

— Но он в любом случае вернётся завтра, — сказала Дебора. — А пока мои кулинарные страсти достаются бедняге Саймону. Он тебе нужен, кстати? Он только что поднялся наверх.

— Мне нужны вы оба. А что ты готовишь?

— Пастушеский пирог. Картофельное пюре из пакета. Знаешь, картошка есть картошка, правда? Зачем её чистить? И ещё готовлю брокколи. Средиземноморский стиль. Всё плавает в оливковом масле и тёртом чесноке. И ещё листовой салат, тоже плавает в оливковом масле с чесноком. Останешься? Ты просто должен. Даже если всё ужасно, ты можешь соврать и сказать, что вкуснее только амброзия, да и то вряд ли. Я пойму, что ты врёшь, конечно. Я всегда вижу, если ты врёшь. Но это неважно, потому что, если ты скажешь, что всё прекрасно. Саймону придётся сказать то же самое. Ах да, ещё и пудинг имеется.

— Это, пожалуй, решающий фактор.

— Ну вот видишь? Я знаю, что ты врёшь, но готова подыграть. Потому что на самом деле это французский домашний пирог, фруктовый.

— Слепленный из высохших печений или чего-то в этом роде?

Дебора засмеялась.

— Очень остроумно, лорд Ашертон. Так ты остаёшься или нет? Кстати, в пироге яблоки и груши.

— Да разве я могу отказаться? — Линли посмотрел на лестницу, ведшую наверх. — А он?..

— Он в кабинете. Поднимись туда. Я к вам подойду, как только выясню, что там у меня происходит на плите и в духовке.

Линли поднялся по лестнице, наверху он прошёл по коридору к кабинету. Он слышал голос Саймона Сент-Джеймса, доносившийся из кабинета в передней части здания. Кабинет был устроен в бывшей гостиной, и теперь вдоль трёх его стен от пола до потолка высились книжные стеллажи, а четвёртая была отдана под фотографии Деборы. Когда Томас вошёл в комнату, его друг сидел за письменным столом, и по тому, как тот, говоря по телефону, наклонял голову и дёргал себя за волосы, Линли понял: у друга возникли какие-то проблемы.

Сент-Джеймс говорил:

— Я именно так и думал, Дэвид. Я и сейчас так думаю. В том, что касается меня, это тот ответ, которого я ищу… Да, да. Я это полностью осознаю… Я поговорю с ней ещё раз… Сколько времени, если точно?.. Когда бы она хотела нас видеть?.. Да, понимаю. — Он вскинул голову, увидел Линли, кивнул в знак приветствия и сказал: — Ну ладно. Наилучшие пожелания матушке и твоей семье.

И повесил трубку. Из его последних слов Линли понял, что Сент-Джеймс разговаривал со своим старшим братом Дэвидом.

Сент-Джеймс неловко поднялся, опираясь на край стола, чтобы облегчить себе задачу, поскольку его нога уже много лет не действовала должным образом, и, поздоровавшись с Томасом, направился к столику на колёсиках, стоявшему у окна и загруженному напитками.

— Виски — это то, что надо, — сообщил он Линли. — Побольше, чем обычно, и безо льда. А тебе что?

— То же самое. Что, какие-то неприятности?

— Мой брат Дэвид нашёл в Саутгемптоне некую девушку, которая хочет отдать на усыновление своего ребёнка, и можно заключить частное соглашение через адвоката.

— Но это прекрасная новость, Саймон! — сказал Линли. — Ты должен быть в восторге, ведь вы так долго этого ждали.

— При других обстоятельствах — да. Это нечто вроде неожиданного дара. — Он откупорил бутылку «Лагавулина» и налил в стаканы виски на добрых три пальца в каждый. Линли молча вскинул брови, когда Сент-Джеймс подал ему стакан. — Мы это заслужили. По крайней мере, я заслужил, но думаю, что и ты тоже.

Он указал на кожаные кресла перед камином. Кресла были потёртыми и скрипучими, и в них было удобно сидеть развалясь и не спеша напиваться.

— Так что там с обстоятельствами? — спросил Линли.

Сент-Джеймс бросил взгляд в сторону двери, явно намекая на то, что весь разговор должен остаться между ними.

— Мать хочет открытого усыновления. И чтобы не только она сама участвовала в жизни ребёнка, но и его отец — тоже. Ей самой — шестнадцать. Отцу — пятнадцать.

— О!.. Понимаю.

— Дебора, само собой, не хотела бы делиться своим ребёнком.

— Её нельзя не понять, не правда ли?

Сент-Джеймс кивнул и продолжил:

— И, уж конечно, она не хочет делить малыша с двумя подростками. Говорит, что это всё равно что усыновить сразу троих вместо одного. Кроме того, у них обоих большое количество родни, и все, конечно, будут совать нос в дела…

Сент-Джеймс сделал основательный глоток из своего стакана.

— Да уж, — пробормотал Линли. — Я её вполне понимаю.

— Я тоже. В общем, ситуация далека от идеала. С другой стороны, похоже на то… Ну, то есть на самом деле она уже сделала все анализы, Томми. Это точно. Вряд ли она сможет когда-либо выносить ребёнка.

Линли это знал. Он это знал уже целый год, и, судя по всему, Дебора наконец рассказала мужу ту правду, которую целый год переживала в одиночестве, если не считать Линли, посвящённого в тайну.

Томас промолчал. Оба мужчины задумались, глядя на стаканы с «Лагавулином». Из коридора донёсся стук когтей по полу, что означало приближение Пич, а если к ним шла Пич, то следом за ней, без сомнения, шла и её хозяйка. Линли тихо сказал:

— Дебора пригласила меня остаться на ужин, но если тебе этого не хочется, я найду повод уйти.

На это Сент-Джеймс ответил:

— Ох, боже, нет! Наоборот, я бы предпочёл, чтобы ты остался. Ты же меня знаешь. Что угодно, лишь бы избежать тяжёлого разговора с любимой женщиной. Или хотя бы отложить его.

— Я принесла вам закуску перед ужином, — сообщила Дебора, входя в кабинет. — Сырные палочки. Пич уже одну слопала, так что могу утверждать: они вкусные — по крайней мере, на собачий взгляд. Не вставай, Саймон. Я и сама могу налить себе шерри.

Она поставила тарелку с сырными палочками на оттоманку между креслами, шуганула таксу и отошла к столику с напитками. Потом сказала, обращаясь к мужу:

— Томми сказал, что хочет поговорить с нами обоими. Полагаю, это либо нечто деловое, либо некое сообщение, либо и то и другое вместе, и если это имеет какое-то отношение к «Хили-Эллиоту», я за то, чтобы сразу согласиться, Саймон.

— Об этом и думать забудь, — откликнулся Линли. — Меня похоронят в этой машине.

— Чёрт! — Сент-Джеймс улыбнулся.

— Но я хотя бы попыталась, — сказала его жена. Подойдя к мужу, она села на подлокотник его кресла и спросила Линли: — Так в чём дело, Томми?

А он сначала подумал, с чего лучше начать. И наконец сказал:

— Я вот всё гадал, как бы вы оба отнеслись к небольшому осеннему путешествию к озёрам?

Лондон, Челси

Она всегда тщательно расчёсывала волосы, прежде чем лечь в постель. Иногда он просто наблюдал, иногда сам брался за щётку. Волосы у неё были длинными и густыми, вьющимися и рыжими; они, как правило, ничего не слушались, и именно это ему нравилось. В этот вечер он наблюдал за процессом, лёжа в постели, откинувшись на подушки. А она стояла напротив него у комода. Над комодом висело зеркало, и она видела, как он смотрит на её отражение.

— Ты уверен, что можешь оторваться от работы на такое время, Саймон?

— Это же всего на несколько дней. Вопрос в том, как ты к этому отнесёшься?

— Маскировка — не самое главное из моих умений, да? Ты об этом?

Дебора отложила щётку для волос и подошла к кровати. Она была в тонкой хлопковой ночной рубашке, но, как обычно, сняла её, прежде чем лечь рядом с мужем. Ему нравилось, что она предпочитала спать обнажённой. Ему нравилось ощущать её рядом, тёплую и мягкую, когда он дремал.

— Это как раз то, что понравилось бы Хелен, — заметила Дебора. — Удивлюсь, если Томми не думал об этом.

— Скорее всего, думал.

— Хм… Ну да. Ладно, я готова ему помочь, насколько это в моих силах. Мне даже хочется разобраться в этих странностях Николаса Файрклога, о которых упомянул Томми. Я, пожалуй, могу использовать его историю в качестве повода… «Я тут читала кое-что о вас и вашем проекте, в журнале, в статье об архитектурном саде ваших родителей…» И так далее, и так далее. И это, по крайней мере, вполне объяснимая причина тому, что кто-то захотел сделать документальный фильм. Если бы не это, я бы не знала, что и делать. А ты как на всё это смотришь?

— Материалы расследования — это не проблема, до них нетрудно будет добраться. Как и просмотреть материалы судебного заседания. Что касается остального, тут я не уверен.

Как ни посмотри, ситуация очень странная. — Упоминая о странности ситуации, Сент-Джеймс тут же подумал, что есть и ещё кое-что, с чем им придётся как-то справиться, и сказал: — Дэвид звонил. Я как раз говорил с ним, когда приехал Томми.

Саймон сразу почувствовал, как напряглась Дебора. У неё изменился ритм дыхания, после глубокого вздоха последовала долгая пауза… Он добавил:

— Девушке хотелось бы встретиться с нами, Дебора. И ещё на встрече будут родители — её и мальчика. Она хочет именно этого, и адвокат подчёркивает…

— Я не могу, — быстро ответила Дебора. — Я уже думала об этом, Саймон. Я и так и эдак всё прикидывала. Правда, это так. Ты должен мне верить. Но как бы я всё ни взвешивала, я всё равно думаю, что минусов больше, чем плюсов.

— Это не совсем законно, но другие люди как-то с этим справляются.

— Может, они и справляются, но я — не другие люди. Нас просят делить малыша с его биологической матерью, с его биологическим отцом, да ещё и с бабушками-дедушками и бог знает с кем ещё, и я знаю, что нынче это в моде, это современно, но я этого не хочу. Я не могу заставить себя захотеть такого.

— Но они вполне могут вскоре потерять интерес к ребёнку, — возразил Сент-Джеймс. — Они же так молоды!

Дебора посмотрела на мужа. Сидя в постели, выпрямившись, не откидываясь на подушки, она развернулась и сказала с недоверчивым видом:

— Потеряют интерес? Но это ребёнок, а не щенок! Они не потеряют к нему интерес. Ты бы потерял?

— Я — нет, но я ведь не пятнадцатилетний мальчишка. Да и в любом случае можно поставить определённые условия. Адвокат всё оформит.

— Нет, — твёрдо произнесла Дебора. — И, пожалуйста, больше не проси меня об этом. Я просто не могу.

Сент-Джеймс замолчат. Дебора отвернулась. Волосы упали ей на спину, достав до талии. Он коснулся одного локона, наблюдая за тем, как тот естественным образом обернулся вокруг его пальца, и сказал:

— Может, ты подумаешь ещё немного, прежде чем всё окончательно решишь? Как я сказал, она хотела бы встретиться с нами. Ты можешь сделать хотя бы это. Что, если она тебе понравится? Она, её родные, мальчик… Видишь ли, то, что она хочет поддерживать отношения с ребёнком… Тут нет ничего плохого, Дебора.

— А что тут хорошего? — спросила она, всё ещё не оборачиваясь к нему.

— Это означает, что у неё есть чувство ответственности. Она не хочет просто отдалиться и продолжать жить по-своему, как будто ничего не случилось, ничего не изменилось. В известном смысле она желает быть уверенной в надёжном обеспечении ребёнка, и мы могли бы ответить на её вопросы, если они возникнут.

— Мы можем ответить на все вопросы. Ты и сам отлично это знаешь. Но какого чёрта, если она хочет участвовать в жизни ребёнка, она вдруг выбрала для усыновления пару в Лондоне, а не у себя в Саутгемптоне? В этом нет смысла. Она ведь из Саутгемптона, так?

— Да, так.

— Значит, ты понимаешь…

Он понимал, что ей невынести ещё одного разочарования, и не мог винить её за это. Но если они прекратят усилия, если не пойдут по открывшейся перед ними дороге, возможность может быть легко упущена, и если они хотят иметь ребёнка, если они действительно хотят иметь ребёнка…

А вот это, конечно же, и был настоящий вопрос. Но, задавая его, Саймон вступал на минное поле, а он уже достаточно долго был женат на Деборе, чтобы знать: в некоторые темы слишком опасно углубляться. И всё равно сказал:

— У тебя есть какое-то другое решение? Другая возможность?

Дебора ответила не сразу. Но у Саймона возникло ощущение, что она держит что-то на уме, что-то такое, о чём ей не хочется упоминать. Он повторил вопрос. Тогда она быстро произнесла:

— Суррогатное материнство.

— Бог мой, Дебора, но такой путь чреват…

— Не мать-донор, Саймон, а мать-носитель. Наш эмбрион, наш ребёнок, и некто, кто готов его выносить. Он не будет её ребёнком. Она не будет к нему привязана. Или, по крайней мере, у неё не будет на него прав.

Саймон почувствовал себя раздавленным. Он пытался понять, как то, что для других людей просто и естественно, могло превратиться для них в бездонное болото встреч, докторов, разного рода специалистов, процедур, адвокатов, вопросов, ответов, снова вопросов… И что теперь? Могут пройти многие месяцы, прежде чем найдётся женщина, готовая стать суррогатной матерью, а потом начнутся разного рода расспросы и анализы, а Дебора всё это время будет принимать таблетки, и один бог знает, как они подействуют на её репродуктивную систему (что за слова, чёрт побери!), а потом ему придётся отправиться в уборную с контейнером в руке и сделать то, что от него потребуется, бесстрастно, холодно… и получить результат, и, возможно, если им очень повезёт, если ничего не пойдёт вкривь и вкось, они получат наконец ребёнка, который биологически будет их собственным. Всё это выглядело безумно сложным, нечеловечески механизированным, а успех обещало лишь отчасти…

Он глубоко вздохнул. И сказал:

— Дебора…

Он знал, что она по его тону поймёт его сомнения, о которых не желала слышать. Ей не приходило в голову, что он просто хочет защитить её. И, наверное, это было только к лучшему. Потому что она терпеть не могла, когда он защищал её от жизни, даже если ей доставались от этой самой жизни такие удары, которых Сент-Джеймс уж никак ей не желал…

Дебора сказала очень тихо:

— Я знаю, о чём ты думаешь. И это заводит нас в тупик, ведь так?

— Мы просто по-разному смотрим на вещи. Мы подходим к вопросу с разных сторон. Один из нас видит в этом некую возможность, в то время как другой видит непреодолимые трудности.

Дебора немного подумала над его словами. А потом медленно произнесла:

— Как странно. Похоже, в таком случае ничего нельзя сделать.

Она легла рядом с мужем, но повернулась к нему спиной. Он выключил свет и положил ладонь ей на бедро. Она никак не откликнулась.

Лондон, Уэндсуорт

Время подходило к полуночи, когда Линли наконец добрался до Изабеллы. Несмотря на своё обещание, он прекрасно понимал, что ему куда лучше было бы отправиться вместо этого домой и поспать — насколько это было возможно в такую ночь. Но он всё же поехал к ней и вошёл в квартиру, воспользовавшись собственным ключом.

Изабелла встретила его у двери. Томас вообще-то предполагал, что она уже будет лежать в постели, но похоже было на то, что Изабелла и не думала пока что ложиться. Линли увидел, что возле дивана горит свет, вокруг разбросаны журналы, явно упавшие на пол в тот момент, когда она услышала звук ключа в замке. И халат тоже упал на диван, а поскольку под ним на Изабелле ничего не было, она предстала перед Линли совершенно обнажённой и, как только он закрыл за собой дверь, шагнула к нему и потянулась губами к его губам.

У неё был вкус лимона. На мгновение Линли позволил себе подумать, не значило ли это, что она снова пьянствовала. Но тут же ему стало наплевать на это, потому что его ладони скользнули от бёдер Изабеллы к её талии, потом к груди…

Она начала раздевать его. И бормотала при этом:

— Это очень плохо, очень, сам знаешь…

— Что именно? — спросил он шёпотом.

— Что я весь день ни о чём другом и не думала.

Пиджак Линли упал на пол, пальцы Изабеллы начали расстёгивать пуговицы его рубашки. Он наклонился к её шее, к груди…

— Да, — сказал он, — это очень плохо, учитывая твою должность.

— Да и твою тоже.

— Да, но я более дисциплинирован.

— Да неужели?

— Точно.

— А если я тебя потрогаю вот здесь, вот так? — Её рука проделала определённые манипуляции. Линли улыбнулся. — И где будет твоя дисциплина?

— Осмелюсь сказать, с тобой будет то же самое, если я тебя поцелую вот сюда, а то и вот сюда, если я чуть-чуть поработаю языком… вот так…

Изабелла судорожно вздохнула. И хихикнула.

— Ты настоящий дьявол, инспектор. Но я вполне могу ответить злом на зло. Ну, например, вот так…

Она спустила с него брюки. И Линли остался таким же нагим, как и она. И нагота Изабеллы быстро заставила его перейти к активным действиям.

Изабелла была так же готова, как и он сам. Он спросил:

— В спальню?

— Не сегодня, Томми, — ответила она.

— Тогда здесь?

— О да. Прямо здесь.

2 ноября

Камбрия, Брайанбэрроу

В такой час дня Зед Бенджамин смог найти очень удобный столик в «Иве и колодце» и просидел там добрых пятьдесят минут, ожидая, не произойдёт ли что-нибудь за окном, свинцовые переплёты которого давно нуждались в замене. Сквозь них сочился холод, как дыхание ангела смерти, но выгодой этого неудобства было то, что никому не пришло бы в голову поинтересоваться, почему Зед не снял с головы вязаную лыжную шапочку. Благодаря шапочке Бенджамин надеялся стать менее запоминающимся, потому что она полностью скрывала его огненные волосы. Но со своим выдающимся ростом он сделать ничего не мог — разве что сутулился, когда вспоминал об этом.

И сейчас, сидя за столиком в пивной, Зед как раз и старался выглядеть как можно меньше. Он сгорбился над своей пинтой лёгкого пива и при этом ещё вытянул ноги под стол, съехав на самый край стула, так что в итоге у него онемела задница, но как он ни всматривался в деревню Брайанбэрроу, лежавшую за окном и видимую ему до самого побережья, не замечал ничего интересного.

Зед находился в Камбрии уже третий день; он третий день занимался поисками того, что могло бы спасти его статью от мусорного ведра Родни Аронсона, — того, что редактор называл «сексом», какой-нибудь пикантной подробности о Николасе Файрклоге, — но до сих пор не нашёл ничего, кроме пятнадцати строф нового стихотворения, о чём, видит бог, он не собирался упоминать в разговорах с Аронсоном, когда гнусный редактор «Сорс» звонил ему (каждый день!), чтобы многозначительным тоном поинтересоваться, как продвигается дело, и напомнить Зеду, что, сколько бы времени он ни провёл в Камбрии, платить за это придётся ему самому. Как будто он этого не знает, думал Зед. Как будто он не подыскал для себя самую скромную комнатку в самом скромном пансионе, какой только сумел найти во всей округе: спальня на чердаке в одном из выстроившихся вдоль здешних улиц викторианских домов, буквально заполонивших все окрестности озера Уиндермир. Собственно, этот дом стоял на Броад-стрит, в нескольких минутах пешего хода от публичной библиотеки. Зеду приходилось основательно наклоняться, чтобы войти в комнату, и практически складываться пополам, чтобы подобраться к единственному окну. Уборная находилась на другом этаже, а тепло добиралось сюда, как могло, из остальных частей дома, потому что в самой этой спальне никаких обогревателей не имелось. Но всё это делало стоимость комнаты чрезвычайно низкой, так что Зед, услышав цену, сразу согласился, почти не посмотрев на помещение. Но, видимо, в возмещение многочисленных неудобств жилья хозяйка пансиона кормила Зеда сытным завтраком, включавшим в себя всё, от овсянки до чернослива, так что Бенджамину с момента приезда ни разу не приходилось обедать, что было очень кстати, потому что он мог проводить всё время в кафе, пытаясь разузнать, кто — кроме него самого — проявляет интерес к смерти Яна Крессуэлла. Но даже если Скотленд-Ярд действительно присутствовал в Камбрии в лице некоего детектива, вынюхивавшего подробности гибели в воде кузена Николаса Файрклога, Зед никак не мог засечь эту персону, а пока он не обнаружил детектива, он не мог превратить статью «Девятая жизнь» в статью «Девять жизней и смерть», как того явно хотелось Родни Аронсону.

Зед мог бы поспорить на недельное жалованье, что Аронсон, конечно же, знал, кем был этот детектив Скотленд-Ярда, И столько же он мог поставить на то, что Аронсон разрабатывал план увольнения Зеда из-за его неспособности обнаружить упомянутого детектива, что было бы равноценно его неспособности оживить статью. И всё это только потому, что Родни было ненавистно сочетание в Зеде высокого образования и желания достичь высот.

Правда, нельзя было сказать, что Бенджамин продвинулся далеко в этом желании, и даже нельзя было сказать, что он мог продвинуться впредь. Ох, конечно же, в принципе, даже в эти времена можно было как-то выжить, сочиняя стихи, но они не обеспечивали крышу над головой…

Эта мысль — о крыше над головой — повлекла за собой мысль о другой крыше, той, под которой Зед жил в Лондоне. А это заставило его подумать о людях, живших под той же крышей рядом с ним. А вместе с людьми жили и их намерения, и в первую очередь намерения его матери.

Но, по крайней мере, теперь ему уже не было нужды тревожиться из-за этих её намерений, думал Зед, потому что однажды утром, вскоре после переезда Яффы Шоу в их квартиру — что было сделано со скоростью, удивившей даже мать Зеда, — молодая женщина, державшая в руке непромокаемый мешочек для губки, поймала Зеда у ванной комнаты, которой им теперь приходилось пользоваться по очереди, и тихо сказала:

— Не стоит беспокоиться, Зед. Хорошо?

Его ум был занят предстоящей работой, и сначала ему показалось, что Яффа говорит о том, что ему предстояло: об очередной поездке в Камбрию. Но потом он сообразил, что девушка имеет в виду её собственное присутствие в квартире и намерение матери Зеда свести молодых людей, преодолев их общее сопротивление, чтобы они наконец сдались, обручились, поженились и нарожали детишек.

Зед произнёс: «Э?..» — и подёргал за пояс своего халата. Халат был ему основательно короток, так же как и пижамные брюки, и ещё Зед никогда не мог найти шлёпанцы по ноге, так что по утрам на его ногах красовались старые непарные носки. И он вдруг как-то сразу ощутил всё это, особенно чуть повнимательнее посмотрев на Яффу, которая была сама аккуратность, на которой всё выглядело ладным и подходящим по цвету, идущим к её коже и к её глазам.

Яффа оглянулась через плечо, посмотрев в сторону кухни, откуда доносились характерные звуки и ароматы, поскольку там готовился завтрак. И чуть слышно продолжила:

— Послушайте, Зед, у меня есть друг в Тель-Авиве, он учится в медицинском колледже, так что вам не о чем тревожиться. — Она слегка пригладила волосы — тёмные, вьющиеся, падавшие ей на плечи симпатичными волнами, — и бросила на Зеда взгляд, который он назвал бы проказливым. — Я ей об этом не говорила. Видите ли, это… — Она кивнула в сторону двери той комнаты, которую теперь занимала, — …позволяет мне сэкономить целую кучу денег. Я могу немного сократить рабочие часы и записаться на дополнительный курс лекций. А если я смогу делать это каждый семестр, я смогу раньше окончить университет, а если мне это удастся, я раньше вернусь домой, к своему Михе.

— А… — сказал Зед.

— Когда она нас знакомила, вас и меня, я сразу поняла, что на уме у вашей матушки, потому и не стала ей говорить о Михе. Мне нужна эта комната, она мне по-настоящему нужна, и я готова сыграть спектакль вместе с вами, если вы не против.

— Как?

Зед вдруг осознал, что способен отвечать этой женщине только односложно, и не слишком понимал, что бы это значило.

— Мы можем притворяться, — пояснила она.

— Притворяться?

— Мы оба привлекательны, вы и я. Мы играем роль, мы как бы влюбляемся, — она начертила в воздухе кавычки, — а потом, в удобный момент, я разбиваю вам сердце. Или вы разбиваете моё. Вообще-то это неважно, но, учитывая вашу маму, лучше я разобью сердце вам. Мы даже можем разок-другой сходить на свидания и изображать нечто вроде оживлённых переговоров по телефону, когда вы будете уезжать. Вы можете время от времени издавать звуки поцелуев, нежно посматривать на меня за столом во время завтрака. Это даст мне возможность сэкономить деньги на дополнительный курс в каждом семестре, а вам даст передышку, потому что ваша матушка временно перестанет искать вам невест. Мы должны время от времени изображать некую влюблённость, и вам не придётся спать со мной, потому что это выглядело бы неуважительно по отношению к вашей матери. Это ведь её дом. Думаю, такая тактика сработает. А?

Зед кивнул.

— Да, понимаю.

Он был доволен тем, что сумел произнести два слова вместо одного.

— Итак? — спросила Яффа. — Вы согласны?

— Да. — И тут Зеда прорвало, и он произнёс целых четыре слова: — И когда мы начнём?

— За завтраком.

И потому, когда во время завтрака Яффа спросила Зеда о статье, которую он писал в Камбрии, Зед ей подыграл. К его собственному удивлению, он обнаружил, что девушка задаёт весьма грамотные вопросы, а то, как она изображала интерес к его делам, заставило его матушку многозначительно просиять. И Зед оставил Лондон, получив в качестве напутствия восторженное объятие матери и её слова: «Нет, ты видишь, ты видишь, мой мальчик?!», впечатавшиеся в его мозг. А потом он обнаружил в кармане записку от Яффы, в которой говорилось: «Выжди тридцать шесть часов, позвони домой, спроси маму, можно ли поговорить со мной. Я дам тебе номер своего мобильного, когда она будет слышать. Удачной охоты в Камбрии, друг мой!» Он позвонил ровно через тридцать шесть часов и в итоге снова удивился, обнаружив, что ему понравился короткий разговор с Яффой Шоу. Видимо, решил он, всё дело в том, что между ними не осталось недоговоренностей. Никакого давления. А он всегда чувствовал себя гораздо лучше и действовал увереннее, когда на него не давили.

Ему только хотелось, чтобы то же самое относилось и к проклятой статье. Зед просто придумать не мог, что можно было бы сделать для поиска проклятого детектива, кроме сидения в Брайанбэрроу и ожидания, когда же кто-нибудь наконец обратит внимание на ферму Яна Крессуэлла, привлечённый запахом безвременной смерти. Забегаловка «Ива и колодец» предоставляла ему прекрасный вид на ферму. Потому что ферма Брайан-Бек стояла как раз напротив небольшого треугольного луга, служившего центром деревни, и её древний дом выглядывал из-за невысокой каменной стены, а коттедж арендатора торчал под прямым углом к главному зданию.

И вот, когда Зед уже второй час сидел над своей пинтой, неся бессменную вахту, он наконец заметил возле фермы некие признаки жизни. Но исходили они не из главного дома, а из коттеджа арендатора. Из него вышел какой-то мужчина в компании с подростком. Они бок о бок вышли на луг, где мужчина поставил табурет — прямо посреди луга, на опавшие листья, которые ветром нанесло с окружавших луг дубов. Усевшись на табурет, мужчина махнул рукой парнишке, который нёс нечто вроде старой простыни и коробку, похожую на обувную. Простыня была наброшена на плечи старшего мужчины, а из коробки мальчик достал ножницы, расчёску и ручное зеркало. Старший снял твидовую кепку, прикрывавшую его голову, и кивнул мальчику, давая знак начинать. Мальчик принялся подстригать ему волосы.

Это, насколько знал Зед, должны были быть Джордж Коули и его юный сын Даниэль. Это просто не мог быть никто другой. Ему было известно, что и у погибшего Яна Крессуэлла тоже был сын, но, поскольку Крессуэлл умер, Зед не думал, что его сын мог что-то делать на ферме, и тем более он вряд ли стал бы подстригать фермера-арендатора. Но почему они занялись этим прямо в центре деревенского луга — это был интересный вопрос. Хотя, пожалуй, стрижка на свежем воздухе избавляла от необходимости прибирать в доме, решил Зед, несмотря на то что эта процедура вряд ли прибавила добрых чувств к Джорджу Коули со стороны других жителей Брайанбэрроу, чьи дома стояли рядом с лугом.

Зед допил остатки пива, которое к этому времени давно уже и согрелось, и выдохлось, не спеша вышел из пивной и зашагал к зелёной парикмахерской. На улице было холодно, дул довольно сильный ветер, приносивший смешанные запахи древесного дыма и коровьего навоза. Где-то вдали, за деревней, блеяли овцы, и, как будто отвечая им, в самой деревне, в западной её части, загалдели утки, невидимые Зеду.

— Добрый день, — поздоровался Бенджамин с мужчиной и мальчиком. — Я так понимаю, вы мистер Коули? — Он это понимал потому, что в первый же час своего пребывания в «Иве и колодце» успел поболтать с трактирщиком. Для трактирщика Зед был одним из мириад туристов, которые являлись в Край Озёр то ли для того, чтобы узнать, на что тратил свою творческую энергию Вордсворт, то ли выяснить, не проснутся ли в них самих особые силы. Трактирщик с полной готовностью решил расширить знания Зеда о «настоящих Озёрах», добавив к рассказу добрую толику сплетен о местных жителях, многие из которых, как он говорил, «на-астоящие жители Камбрии», и одним из таких, безусловно и наверняка, являлся Джордж Коули. «Это настоящий парень, наш Джордж, — говорил трактирщик. — Из тех ребят, которые никогда не жалуются, да. И никогда не забывают обид, да, это такие вот парни. И мне, конечно, жаль этого его сына, потому что если Джордж что и любит, так это поссориться с кем-нибудь, да ещё он любит эту свою чёртову собаку».

«Чёртова собака» оказалась овчаркой-колли, которая появилась откуда-то из-за зелёной изгороди сразу, как только Джордж Коули и его сын вышли на луг. Одно слово Джорджа — и собака тут же послушно улеглась перед ним. И так и лежала, наблюдая за всем, всё то время, пока Зед разговаривали с её хозяином.

Коули одарил Зеда весьма подозрительным взглядом. Его сын замер с ножницами в руках. Джордж бросил через плечо:

— Давай, Дан, продолжай! — и отвернулся от Зеда.

«Вот уж милое приглашение к дружеской беседе», — подумал Зед.

— Хорошая у вас ферма, — сказал он. — Только необычно расположена, прямо у самой деревни.

— Не моя, — с кислым видом бросил Джордж.

— Но вы на ней работаете, разве нет? Разве это не то же самое, что владеть ею?

Джордж посмотрел на него с откровенным презрением.

— Это вряд ли. Да в любом случае вам-то какое дело?

Зед бросил взгляд на мальчика. Даниэль покраснел. Зед пожал плечами.

— Да никакого, вообще-то. Просто место выглядит достаточно интересным. Большой дом и всё такое. Меня ужасно интересуют старинные здания. А особняк ведь старый, да? Большой дом.

Коули нахмурился.

— Наверное. Дан, ты будешь стричь или нет? Я не собираюсь тут сидеть весь день на холоде. Нам есть чем заняться.

Даниэль тихо произнёс, обращаясь к Зеду:

— Это елизаветинская постройка. Мы прежде жили там.

— Дан!

— Извини.

Мальчик снова принялся за стрижку. Выглядело это так, словно он занимался парикмахерским делом уже много лет и очень ловко управлялся с расчёской и ножницами.

— Так какого чёрта вы тут хотите узнать и зачем? — буркнул Коули.

— А?..

— Дом. Ферма. Вы зачем о них расспрашиваете? В чём ваш интерес? У вас какие-то дела в деревне?

— О!.. — Зед решил выбрать такой подход, который помог бы ему узнать как можно больше, не открываясь самому. — Да меня просто интересует история тех мест, где я бываю. Бармен в «Иве и колодце» говорит, что это самый старый дом в деревне, я об особняке.

— Вот и ошибается. Коттедж старше лет на сто.

— В самом деле? Наверное, в таких местах призраки водятся или что-то в этом роде.

— Так вы за этим сюда явились? Привидений ищете? Или… — вдруг очень резко бросил старый Коули, — ещё что-то?

«Бог мой, до чего же подозрителен этот тип!» — подумал Зед. У него даже мелькнула мыслишка, не прячет ли этот человек старое серебро в каминной трубе или что-нибудь в этом роде, но он вполне приветливо продолжил, глядя на Коули:

— Извините… Нет. Я просто путешествую. Я не хотел вас расстраивать.

— И не расстроили. Мне наплевать, но моё дело — позаботиться о себе и о Дане. Вот так.

— Верно. Конечно. Полагаю, да. — Зед уже говорил слегка заискивающим тоном. — Не думаю, что многие вдруг начинают расспрашивать об этой ферме, да? Ну, по крайней мере, в такое время года. Задают вопросы или ещё что-то делают. — Он внутренне поморщился. Надо было придумать что-то ещё, как-то разговорить неприятного типа.

— Если вам нравятся разные истории, я вам могу выдать историю, — сказал Коули.

Но при этом он скрестил руки на груди под простынёй, уберегавшей его одежду от остриженных волос, и его поза говорила о том, что ждать от него нечего, несмотря на его слова.

— Папа… — пробормотал Даниэль. Он то ли советовал, то ли предостерегал о чём-то.

— А я ничего и не говорил, — заявил Коули.

— Я просто…

— Ты просто стриги эти чёртовы волосы, и всё на этом.

Коули стал смотреть в сторону, на этот раз на большой дом по другую сторону стены. Дом был каменным, аккуратно побелённым до самого верха, и трубы тоже были побелены, а крыша выглядела так, словно её совсем недавно заменили.

— Вот, — заговорил вдруг Коули. — Этот дом должен был стать моим. Купили прямо у меня под носом, да, и никто ничего не знал, пока дело не сделали. И посмотрите, что случилось! А то, что и должно было случиться! Да, именно так! И что, я удивился? Да ничуть, чёрт побери! За всё приходится расплачиваться, вот так.

Зед уставился на мужчину, ничего не понимая. Он решил, что «случилось» означало смерть Яна Крессуэлла, который, как ему было известно, как раз и жил в большом доме. Но «расплачиваться»? Он произнёс это слово вслух, хотя на уме у него было другое: «О чём, чёрт побери, бормочет этот парень?»

— За грехи, — тихо сказал Даниэль. — Расплата за грехи.

— Это точно, да, — подтвердил Джордж Коули. — Он заплатил за свой грех, как тому и следует быть. Ну, а когда всё утрясётся и ферму снова выставят на продажу, мы уж своего не упустим и больше не ошибёмся. Ферма Брайан-Бек должна быть нашей, и уж мы не позволим, чтобы она во второй раз ушла в чьи-то руки.

Из этого вроде бы следовало, что грехом Яна Крессуэлла как раз и было приобретение фермы Брайан-Бек до того, как это смог сделать Джордж Коули. А это значило — и мысль выглядела вполне разумной, — что у Коули была причина убить Крессуэлла. А это значило, что поимка убийцы Скотленд-Ярдом — всего лишь вопрос времени, что значило также, что Зеду только и нужно, что подождать появления представителей закона. И, убедившись, что они здесь, использовать их присутствие для оживления своей статьи, а потом вернуться в Лондон, к своей обычной жизни. Да. Похоже, дела повернули к лучшему.

Зед сказал:

— Вы, как я понял, говорите о том, что мистер Крессуэлл увёл ферму у вас из-под носа?

Коули уставился на него так, словно вдруг увидел перед собой буйного сумасшедшего.

— Увёл ферму?

— Вы сказали — «расплата за грехи». Я решил, что грехом как раз и была покупка фермы.

— Ба! Вот уж вы ошиблись, чёрт побери! Просто нам с Даном пришлось перебраться в коттедж из-за этого, вот и всё. Но никто не расплачивается за грехи из-за простой покупки. — Последние два слова он произнёс с откровенной насмешкой и, посмотрев на озадаченное лицо Зеда, решил всё же, что глупому туристу нужны разъяснения. — Грех в той непристойности, которой он занимался с этим своим квартирантом, арабом. И что при всём этом делают в доме его дети? Вот какой вопрос я задаю, но мне никто не отвечает, да! Ну, а это уже верх всякой непристойности. И я вам говорю вот что: это ещё не конец, расплата не окончена, будет ещё многое! Уж можете на меня положиться в этом.

Камбрия, Суортмур

Тим Крессуэлл ненавидел школу Маргарет Фокс, но терпел её, потому что это избавляло его от необходимости поступать в государственную среднюю школу, где от него наверняка ожидали бы, что он с кем-то подружится, — а уж этого он хотел меньше всего. У него уже были когда-то друзья, но он быстро понял, что иметь их — значит видеть усмешки на их лицах, когда они начинают догадываться, что именно происходит в его жизни. Иметь друзей означало слышать, как они негромко переговариваются, обсуждая его дела, когда он проходит мимо них по тому или другому коридору, направляясь на разные уроки. Его вообще не заботило, появятся ли у него когда-нибудь ещё друзья, не заботило с тех самых пор, когда те, что были прежде, перестали зваться его друзьями после ухода его отца из семьи к поганому хромоногому иранцу. Об этом очень быстро начали сплетничать вокруг, потому что у матери Тима не хватило здравого смысла для того, чтобы скрыть свою ярость, она ведь оказалась пострадавшей стороной в этой ситуации. Конечно, это действительно было так. Когда выяснилось, что отец Тима много лет трахался с другим мужчиной, это довело её до болезни, тошноты, отчаяния, отвращения и так далее, и в чём Найэм Крессуэлл достигла истинного искусства, так это в перечислении всех этих «и так далее» любому, кто готов был её слушать. И уж она постаралась, чтобы Тим тоже услышал все эти слова, а Тим в ответ переломал кучу вещей, сжёг кучу всего, несколько раз подрался, разрезал на куски какого-то котёнка — неважно, что тот был уже дохлый, — и кончил тем, что очутился в школе Маргарет Фокс, рядом с Улверстоном. Здесь Тим и намеревался остаться, и для этого ему нужно было всего лишь более или менее поддерживать отношения с окружающими, чтобы его не вышибли обратно в систему, где обучались средненормальные образцы.

Большинство детей, отправленных в школу Маргарет Фокс, очутились там потому, что создавали слишком много проблем для своих родных. Но были в школе и приходящие ученики, и Найэм Крессуэлл позаботилась о том, чтобы её сын попал именно в их число. Все старания были приложены к тому, чтобы отцу Тима или Кавеху Мехрану пришлось возить его от Брайанбэрроу до Улверстона и обратно каждый день, и это был бесконечный путь, пожиравший время и служивший наказанием за оскорблённую гордость Найэм. Но Тим готов был это терпеть, потому что благодаря школе Фокс он оказывался вдали от всех тех, кто знал обстоятельства его жизни, о том, что произошло с его родителями, — а это были практически все в Грэндж-овер-Сэндс.

Но было в школе Маргарет Фокс и такое, что вызывало у Тима отвращение, а именно «правило Обществ» — только так, всегда с заглавной буквы. В дополнение к обычным урокам от учеников требовалось, чтобы они обязательно стали членами одного из Обществ: академического, творческого или физкультурного. Философия идеи состояла в том, что Общества должны были (предположительно) облегчить чокнутым ученикам школы Маргарет Фокс возвращение к относительно нормальному поведению, как будто это было возможно за высокими стенами, окружавшими территорию учебного заведения. Тим презирал эти Общества, потому что они вынуждали его поддерживать отношения с другими учениками, но он умудрился записаться в три такие группы, которые сводили контакты к минимуму. Тим выбрал для себя группу любителей пеших прогулок, группу рисования и группу филателистов, потому что при каждом из этих видов деятельности он мог оставаться в одиночестве, несмотря на присутствие других людей. От него ведь не требовалось общения в буквальном смысле, он просто должен был слушать ту ерунду, которую гудели руководители групп насчёт объекта его предполагаемого интереса.

И именно это и происходило в данный момент, на собрании постоянных членов группы любителей пеших прогулок. Квинси Арнольд, как обычно, болтал какую-то ерунду в конце их дневной прогулки. Ничего особо интересного и тем более сложного не было в маршруте от Мэнсригга к Мэнсригг-холлу, а оттуда к Таун-Бэнк-роуд, но всю дорогу Квинси молотил языком такое, что можно было подумать: группа бродила в Альпах и поднималась на вершину Маттерхорна. Главным в маршруте было то, что они посмотрели на утёс Бен-Крэгг, о котором Тим подумал, что это просто очередной кусок известняка, торчащий из земли. Но главной целью прогулки явно было то, что Квинси смог вволю наговориться о том, что он называл Большим Приключением: о предстоящем походе к Скаут-Скар. Он сказал, что такое приключение может случиться только весной, а до того все члены группы должны готовиться к нему. Тра-та-та и так далее. Квинси мог болтать как никто другой, и он просто был вне себя от восторга, говоря о всяких кручах и склонах, а уж тем более о валунах, оставленных в незапамятные времена ледниками. Тиму всё это было так же интересно, как учиться китайским иероглифам у слепца, но он прекрасно понимал, что должен смотреть на Квинси, когда тот несёт всякую чушь, и он всегда старался, чтобы на его лице отражалось нечто похожее на интерес, он всегда был настороже…

Задолго до окончания похода Тиму захотелось опорожнить мочевой пузырь. Он знал, что ему бы следовало отойти в сторону с тропы и сделать что надо до того, как они сядут в автобус и вернутся в школу. Но ему противно было делать это на людях, потому что он никогда не знал, как это воспримут те, вместе с кем он был вынужден гулять. Поэтому он подавил нужду и мучился, слушая болтовню Квинси, подводившего итоги их дневного путешествия — «приключения», — а когда они наконец вышли из автобуса на школьном дворе, пулей помчался в ближайший туалет и избавился от страданий. При этом он постарался, чтобы часть струи попала на пол, а часть — на его собственные брюки. Закончив, Тим подошёл к зеркалу, внимательно себя рассмотрел, сковырнул прыщик на лбу — да так, чтобы показалась кровь, что всегда было приятно, — а потом пошёл за своим сотовым телефоном.

Конечно, им не разрешалось иметь телефоны. Но приходящие ученики могли их иметь, только должны были сдавать каждое утро по списку, который хранился у директора. Чтобы получить сотовый обратно, нужно было пойти к директору, взять разрешение, и только тогда телефон извлекался из хранилища, куда его прятали на день ради безопасности.

В этот день Тим последним явился за своим телефоном. И как только сотовый очутился в его руке, он проверил сообщения. Но ничего не было, и Тим почувствовал, как у него начало покалывать пальцы. Ему захотелось швырнуть мобильник в кого-нибудь, но вместо того он вышел из хранилища, потом на центральную дорожку, которая привела его к площадке перед школой, на которой он должен был ждать вместе с другими приходящими учениками, пока их заберут и увезут домой. Разумеется, их могли забирать только те, кого знали в школе. У Тима таких сопровождающих было трое, но теперь, когда его отец умер, осталось только два, что на самом деле означало одного, потому что с какой бы радости за ним явилась Найэм? Значит, оставался только Кавех. И до сих пор тот исправно исполнял свои обязанности, потому что ему просто некуда было деваться, и он ещё не придумал, как от этого избавиться.

Но Тима это не заботило. Ему было всё равно, кто за ним приедет. Что было сейчас действительно важным, так это сделка, которую он заключил с «Той-фор-ю», и тот факт, что он не получил ответа на своё последнее сообщение, отправленное утром, по дороге в школу. Тим отправил новое:

«Ты где»

Через мгновение пришёл ответ:

«Здесь»

«Ты не ответил. Когда»

«Никак»

«Я думал мы договорились»

«Невозможно»

«Обещал мне»

«Нет не могу сделать»

«Почему почему»

«Не по мобиле»

«Обещал и сказал»

«Давай поговорим»

Тим посмотрел на дисплей. Он не хотел разговаривать. Он хотел действовать. Он выполнил свою часть договора, и это было бы только справедливо, если бы «Той-фор-ю» поступил точно так же. «Вот всегда так получается в конце концов», — с горечью подумал Тим. Люди играют друг с другом, как с колодой карт, и его уже просто тошнит до чёртиков от всего этого. Но что ему оставалось? Тим мог начать всё сначала, но он уже этого не хотел. Он и так слишком долго искал «Той-фор-ю».

Тим отослал ответ:

«Знаешь где»

«2 дня 2 ночи»

«Ладно»

Тим захлопнул крышку телефона и сунул его в карман. Толстая девочка, чьего имени он не знал, сидела на скамье и смотрела на него. Когда их взгляды встретились, она приподняла форменную юбку. И раздвинула ноги. Трусиков на ней не было. Тим почувствовал, что его может вырвать, и поспешил отойти к дальней скамье, чтобы сесть там и дождаться, пока его увезут назад в Брайанбэрроу. Он прикидывал, как именно мог бы поиздеваться над Кавехом во время долгого обратного пути, и поздравил себя с тем, что додумался обмочить брюки. Это доставит неприятности носу старины Кавеха, думал Тим, внутренне посмеиваясь.

Арнсайд, Камбрия

Алатея Файрклог была зачарована заливом Моркам. Она никогда в жизни не видела ничего подобного. Отлив обнажали его обширное пространство, оставляя за собой сто двадцать квадратных миль разнообразных песков. Но эти пески были настолько опасны, что только рыбаки, всю жизнь живущие рядом с заливом, решались выходить на них. Если же кто-то другой забредал на эти опустевшие просторы — а люди постоянно это делали, — то он рисковал кончить свои дни, провалившись в зыбучий песок, который для стороннего наблюдателя ничем не отличался от твёрдой почвы. Или, забравшись слишком далеко в залив и задержавшись там на песчаных холмиках, которые выглядели надёжными, как острова, вдруг обнаруживал, что прилив сначала отрезает эти «холмы» от берега, а потом и накрывает полностью. К тому же прилив не поднимался ровно, а образовывал в заливе водовороты, где вода неслась со скоростью взбесившейся лошади, и всё мчалось и кружилось, и мощные потоки сметали всё на своём пути. И именно этот безумный приливный вал казался Алатее самым гипнотическим. Вода как будто возникала из ниоткуда, а скорость течения предполагала силу, которую не способен обуздать человек. Но почему-то мысль об этом наполняла Алатею покоем: что есть рядом сила, не подвластная человеку, и что она могла бы найти в этой силе утешение, когда ей это будет особенно необходимо.

Ей очень нравилось то, что этот дом — дар отца её мужа по случаю бракосочетания единственного сына — стоял прямо над Кентским каналом, который был как бы частью залива Моркам. И когда она выходила к самому краю их владения, где каменная стена бежала вдоль общественной тропы над каналом, уходившей всё вверх и вверх, к открытой всем ветрам вершине холма Арнсайд-Нот, она могла, завернувшись в огромную шаль, стоять там и наблюдать за стремительным возвращением солёной воды. И даже могла притворяться, будто понимает, как прочесть смысл создаваемых потоками завихрений.

И сейчас, ноябрьским днём, она стояла на этом месте. Солнечный свет уже тускнел, и он должен был угасать всё раньше и раньше почти до конца декабря, и температура воздуха тоже с каждым днём понижалась. Клубы облаков на западе, по другую сторону канала, говорили о том, что к ночи собирался дождь, но это не беспокоило Алатею. В отличие от многих подобных ей, приехавших в Англию из других стран, она всегда радовалась дождю, потому что тот обещал и рост, и обновление. Но всё-таки ей было не по себе, хотя и по другой причине. И этой причиной был её муж.

Алатея никак не могла его найти. Она весь день звонила ему на мобильный — после того, как, позвонив в «Файрклог индастриз», узнала, что Николас не приехал в этот день на работу. Она позвонила туда около одиннадцати часов, но Николаса ещё не было, хотя он и должен был явиться, потому что сейчас как раз шла работа над одним новым проектом, которому Николас посвящал половину своего рабочего времени. Сначала она подумала, что тот просто уехал по каким-то внезапно возникшим делам, и позвонила на сотовый. Но услышала только неживой голос, предложивший ей оставить сообщение. Так она и сделала, к этому часу уже трижды. И тот факт, что Николас до сих пор не ответил, наполнил её голову опасениями.

Внезапная смерть его кузена пугала её. Алатея просто не хотела об этом думать. Не просто сама по себе смерть потрясла её, но в первую очередь обстоятельства гибели Яна, при мысли о которых её охватывал ужас, с которым она не могла справиться. Ян утонул, и это сильно ударило по их семье. В особенности тяжело переживал это отец Николаса. Он был буквально раздавлен, и Алатея даже задумалась об истинной сути его отношений с Яном и об истинной близости их родства. Но только когда Бернард начал отстраняться от Николаса, Алатея почувствовала, что горю старика и в самом деле есть некие скрытые причины.

Николас не имел никакого отношения к смерти Яна. Алатея знала это по множеству причин, но в первую очередь потому, что она слишком хорошо знала своего мужа. Он мог показаться слабым из-за своего прошлого, но это было не так. Он был настоящей скалой, он был сутью её жизни и мог стать такой же надёжной опорой для многих других, будь у него шанс. И именно ради такого шанса был затеян его новый проект, именовавшийся «Миддлбэрроу-пеле».

Но в этот день Николас проектом не занимался, он вообще не явился в «Файрклог индастриз». Если бы он туда приехал, то обязательно включил бы свой телефон. Он знал, как важно для Алатеи время от времени связываться с ним, и всегда был доступен для неё. Сначала он спрашивал: «Ты что, не доверяешь мне, Алли? Я хочу сказать, что если надумаю взять-; ся за старое, я за него возьмусь. И телефонными звонками меня не остановить, ты это знаешь», — но она совсем не потому хотела слышать его голос, и постепенно ей удалось убедить его, что её желание не имеет никакого отношения к той пагубной страсти, которую он в конце концов сумел победить.

Просто когда его не было рядом, Алатее постоянно казалось, что с ним может что-то случиться, что-то такое, что никак не связано с наркотиками. Автомобильная катастрофа, камень, упавший со старой защитной башни, какая-то нелепая случайность… вроде той, что произошла с Яном. «Только не надо думать о Яне», — тут же сказала она себе. У неё и без того хватало поводов к размышлению.

Алатея отвернулась от бурных потоков воды, устремлявшихся к каналу. Над склоне перед ней, на лужайке, раскинулся Арнсайд-хаус. Алатея позволила себе на мгновение насладиться видом здания. Дом помог ей собраться с силами, и она мельком подумала о том, знал ли Бернард о силе здешнего пейзажа, когда дарил им этот дом после их возвращения в Англию.

— После войны в нём размещали солдат, поправлявшихся после ранений, — сказал он, когда показывал ей дом. — А потом здесь около тридцати лет была школа для девочек. После дом сменил двух владельцев, и они более или менее привели его в порядок, возвращая дому изначальный вид. Но потом, боюсь, дом некоторое время стоял пустым. И всё же в нём есть нечто особенное, дорогая. Думаю, он заслуживает того, чтобы в нём поселилась какая-нибудь семья. Более того, он заслуживает хозяйки вроде тебя и ждёт, чтобы ты приложила к нему руку.

Он тогда осторожно обнял её за талию, ведя по дому, и посматривал на неё так, что её это немножко беспокоило. Вообще его взгляд переходил от неё к Николасу и обратно так, словно Бернард не понимал, что между ними происходит, как всё это могло случиться и как долго будет продолжаться.

Но для Алатеи это значения не имело. Ей интересовало только одно: примет ли её Бернард. Она видела, что ему кажется, будто жена его сына обладает некоей магией, силой, способной защитить Николаса, чем-то вроде колдовства. И ещё по тому, как Бернард её рассматривал, от макушки до ног, она понимала, в чём именно он видел её колдовство.

Алатея пошла вверх по лужайке, к дому. К террасе, окружавшей дом, вели каменные ступени, и она направилась к ним стараясь не наступать на подушки мокрого мха, торчавшего между камнями. В дом женщина вошла через боковую дверь и направилась в гостиную, чьи бледно-жёлтые стены казались освещёнными солнцем даже в самые пасмурные дни.

Именно эту комнату они с Николасом привели в порядок в первую очередь. Она выходила окнами на террасу, на лужайку и на канал. Из её эркеров можно было видеть Грэндж-овер-Сэндс, лежавший по ту сторону воды, по ночам веером раскидывавший свои огни на склоне холма. Они с Николасом сидели здесь вечерами, и в камине горел огонь, а по полу ползли тени…

Разжигать огонь было ещё рано, но Алатея всё равно его разожгла, для уюта и для тепла. Потом проверила телефон на тот случай, если бы от мужа пришло сообщение, но ничего такого не было, и Алатея решила позвонить ему ещё раз. Она медленно, осторожно набрала номер, надеясь, что теперь-то всё будет в порядке. Но ещё не нажала последнюю кнопку, когда услышала шаги мужа, звучавшие по не покрытому ковром полу коридора.

Алатея не слышала, как его машина подъехала к дому, но всё равно знала, что это Николас, точно так же как по звуку его шагов всегда угадывала, в каком он настроении. Она быстро сунула мобильник в карман. Николас окликнул её, и она ответила:

— Я здесь, милый!

И через мгновение он уже снова был с ней.

Николас остановился в дверях. В рассеянном свете, со светлыми локонами, падавшими ему на лоб, он походил на херувима с картин эпохи Ренессанса.

— Ты невероятно прекрасная женщина. Я не ошибся адресом?

И он направился через гостиную к ней.

Алатея на этот раз надела, в виде исключения, туфли без каблука, так что они оказались одного роста, оба около шести футов. Так ему было легче её поцеловать, что он и сделал с большим энтузиазмом. Его ладони скользнули по спине Алатеи к её ягодицам, и он прижал к себе жену. А потом сказал с соблазнительным смехом:

— Ты себе просто представить не можешь, как я устал…

И на одно ужасное мгновение ей показалось, что с ним что-то не так.

Но он тут же выдернул шпильки, удерживавшие её волосы, и тяжёлые пряди упали ей на лицо и на плечи. А Николас начал расстёгивать на ней блузку, бормоча что-то насчёт бесконечно безупречных форм, которых не найти нигде в мире, и ещё: «Позволь мне предположить, что и кое к чему ты так же безупречно готова, и что там с твоим циклом на сегодня?» Его губы уже ласкали её шею, а пальцы ловко расстёгивали бюстгальтер.

Её тело и её ум откликнулись моментально. Алатея опустилась на ковёр перед камином, увлекая за собой Николаса, расстёгивая на нём рубашку. Он был не из тех мужчин, которые занимаются любовью молча. Нет, он постоянно бормотал что-то вроде: «Ох, боже, какова же ты на ощупь!», или «Бог мой, да, Алли…», или «Да, вот так,именно так…» и так далее, и благодаря этому Алатея точно знала, как именно нарастает его возбуждение.

И сама от него не отставала. И даже если её мысли уплывали, как всегда, в другое время, к какому-нибудь другому мужчине, она всё равно в итоге сосредотачивалась на нём, мужчине, который был здесь. И позволяла своему телу соединиться с его телом, и они творили наслаждение друг для друга, и всё остальное становилось несущественным.

Ей было вполне достаточно этого. Нет. Этого было более чем достаточно. Ей вполне хватало любви и защиты, которые давал ей Николас. А уж то, что в дополнение ко всему она нашла мужчину, чьё тело так сливалось с её телом, что отгоняло воспоминания и страхи… Это уж было нечто такое, чего она совершенно не ожидала в тот день, когда сидела за кассой кафетерия, расположенного в горах в штате Юта… Она тогда посмотрела на него, принимая деньги за порцию чили, и услышала, как он изумлённо говорит:

— Боже праведный, вам, наверное, очень трудно из-за этого?

— Из-за чего? — спросила она.

— Из-за вашей красоты. Это ведь похоже на проклятие? — И тут же он усмехнулся, схватил свой поднос и добавил: — Чёрт побери! Ладно, неважно. Ну, что тут за очередь, а? Извините. Я не хотел говорить чего-то такого…

И отошёл.

Но он вернулся на следующий день и на следующий… Отстояв в очереди к кассе в четвёртый раз, он спросил, не выпьет ли она с ним кофе сегодня днём, сообщил, что не пьёт никакого спиртного, рассказал, что проходит здесь курс лечения от метамфетаминовой зависимости, что он англичанин, что скоро собирается возвращаться домой, в Англию, что намерен доказать своим отцу и матери, что он наконец изгнал демона, терзавшего его так много лет, рассказал…

За ним уже выстроилась длинная очередь, но ему было наплевать. А вот ей — нет, и, чтобы избавиться от него, она сказала:

— Хорошо, я с вами встречусь. Здесь в городке есть одно местечко, напротив подъёмника. Оно называется…

Но не смогла вспомнить названия. И уставилась на Николаса в полной растерянности. Он точно так же посмотрел на неё. И сказал:

— Уж поверьте, я его найду.

И действительно нашёл.

А теперь они лежали рядышком на ковре перед камином. И он сказал:

— Тебе бы следовало чуть вскидывать твои изумительные бёдра, Алли. Они блестяще двигаются во всех направлениях, но было бы легче, если бы они освоили движение вверх. — Он приподнялся на локте, глядя на жену. — Я ездил в Ланкастер, — честно признался он. — Ты пыталась до меня дозвониться? Я выключил телефон, потому что знал, что не смогу соврать тебе.

— Ники… — Она и сама услышала разочарование в собственном голосе. Ей хотелось бы его скрыть, но уж лучше пусть так, чем показать Николасу внезапно пронзивший её страх.

— Нет, ты послушай, дорогая… Мне необходимо было провериться, просто чтобы быть уверенным. Я так чудовищно обращался со своим телом много лет подряд, что вполне логично испытывать желание узнать… Я хочу сказать, разве и тебе того же не хотелось бы? На моём месте? Раз уж до сих пор ничего не произошло?

Алатея повернулась к нему, закинула руки за голову. Она смотрела не на мужа, а скорее через его плечо. За окном начался дождь. Она видела, как его капли стекают по стёклам эркера. Она сказала:

— Я не машина для деторождения, Ники, я не… как ты это называешь? Ту штуку, где выращивают маленьких?

— Инкубатор, — подсказал он. — Я знаю, что ты не это. И я никогда так о тебе и не думаю. Но это же вполне естественно… я хочу сказать, уже ведь два года… И нас обоих это беспокоит… Ты ведь понимаешь.

Он потянулся к ней, коснулся её волос. У неё были совсем не те волосы, сквозь которые мужчина мог бы пропустить пальцы. Они были слишком курчавыми, перепутанными, они достались ей в дар от кого-то из её прародителей, и один только бог знал, от которого именно, потому что в ней так перемешались расы и этносы, что никакая логика не могла бы объяснить, как их угораздило породниться друг с другом.

Алатея сказала:

— Да, всё так, Ники. Я о беспокойстве. Вот только я читала в журнале, что само по себе беспокойство уже может помешать в этом женщине.

— Я понимаю. Я действительно понимаю, милая. Но ведь может быть и что-то ещё, и пора уже это выяснить, тебе не кажется? Именно поэтому я туда и поехал, и именно поэтому и ты могла бы…

— Нет.

Алатея стряхнула его руку со своих волос и села.

— Не садись! Это…

Она бросила на него сердитый взгляд.

— В моей стране, — сказала она, — женщин не заставляют чувствовать себя так, словно они существуют на свете с одной-единственной целью.

— Да у меня и в мыслях не было!..

— Такие вещи требуют времени. Мы оба знаем, откуда ты меня привёз. А дитя — это нечто такое, что требует нежности и заботы. Дитя — это не… — Алатея умолкла, замявшись. И отвернулась. Она ведь знала правду, и эта правда не зависела от того, что могло и чего не могло сделать её тело. И эта правда должна была наконец быть высказана, и потому Алатея сказала: — Дитя не поможет тебе завоевать одобрение отца, Ники.

Другой мужчина взорвался бы возмущением или стал всё отрицать, но это было не для Николаса. Отчасти Алатея как раз и любила его за предельную честность, столь странную в человеке, который много лет своей жизни отдал наркотикам. Я И он сказал:

— Ты права, конечно. Мне хочется ребёнка и по этой причине. Я слишком многим обязан отцу, я заставил его пройти через такое… И он отчаянно хочет иметь внука, и именно я могу ему дать наследника, раз уж этого не могут мои сёстры. Мы с тобой можем это сделать.

— Ну вот, видишь…

— Но это не единственная причина, Алли! Я просто хочу этого. Хочу твоего ребёнка, нашего.

— А что, если я пройду обследование, и… Что, если окажется, что я не способна?..

Алатея замолчала и в наступившем молчании почувствовала — она могла в этом поклясться, — как слегка напряглись мышцы Николаса. Она не знала, что это означает, но сам факт заставил кровь остановиться в её руках, в пальцах… Она встала на ноги.

Николас тоже встал. И тихо спросил:

— Ты действительно так думаешь?

— А что ещё я могу думать, когда всё это, — она показала на ковёр, где они только что лежали, на камин, — происходит только ради ребёнка? Твоя маленькая попка, как ты говоришь, и как она очерчена, и как она двигается, и как бы мне следовало себя вести во время… Чего ты от меня ожидаешь, каких чувств, если я вижу всё это, вижу твою настойчивость, если ты требуешь, чтобы я пошла к какому-то доктору и расставила перед ним ноги, и позволила, чтобы он совал в меня разные инструменты и ещё невесть что?

Алатея повысила голос. Наклонилась, подобрала разбросанную одежду, начала одеваться.

— Весь этот день, — сказала она, — я так скучала по тебе! Я тревожилась, потому что звонила тебе, а ты не отвечал. Я так желала тебя, потому что это ты, а ты в это время…

— Я тоже скучал. Ты это знаешь.

— Я ничего не знаю.

Она вышла из гостиной. Кухня находилась в другом конце дома, к ней вёл длинный коридор, отделанный панелями, и нужно было пройти через главный холл и мимо столовой. Алатея ушла в кухню и начала готовить ужин. Для этого было ещё слишком рано, но ей хотелось чем-то занять руки. Она бездумно крошила лук, когда Николас присоединился к ней. Он тоже был уже одет, но его рубашка была застёгнута не на те пуговицы и криво сидела на нём, и Алатея сразу смягчилась. Она знала, что без неё он будет просто пропащим мальчишкой — так же, как и она сама пропадёт без него.

— Прости, — сказал Николас. — Вот уж чего мне никак не хотелось бы, так это чтобы ты почувствовала себя рожальной машиной. Или чем-то в этом роде.

— Я стараюсь, — ответила она. — Принимаю витамины. И таблетки. Измеряю температуру. Соблюдаю диету. Делаю всё, что только может помочь…

Она замолчала, потому что к её горлу подступили рыдания. И она вскинула руку, чтобы внутренней стороной локтя отереть слёзы.

— Алли…

Он шагнул к ней, повернул к себе лицом.

Они стояли рядом, обняв друг друга. Одну минуту, вторую. Наконец Николас сказал:

— Когда я даже просто держу тебя вот так, я уже чувствую нечто вроде благоговения. Ты знаешь, какой я счастливчик и везунчик? Я это знаю, Алли.

Алатея кивнула, и Николас отпустил её. Он обхватил ладонями её лицо и всмотрелся в него тем взглядом, который всегда вызывал у неё чувство, будто все те тысячи вещей, которые она скрывала от него, сразу становились ему известны, словно он видел её насквозь, читал в её уме. Но он не стал ни о чём таком упоминать, а просто сказал:

— Простишь меня?

— Конечно. И сделаю это, раз ты просишь. Только не прямо сейчас. Пожалуйста, Ники… давай подождём ещё несколько месяцев.

Николас кивнул. Потом усмехнулся и сказал:

— А тем временем будем упражняться снова и снова, ладно? Чтобы всё получалось как надо.

Она улыбнулась в ответ.

— Это мы можем.

— Отлично. А теперь объясни, зачем ты крошишь целую гору лука? У меня уже чертовски щиплет глаза! Что ты собралась приготовить?

Алатея окинула взглядом луковый холм.

— Понятия не имею.

Николас хихикнул.

— Сумасшедшая.

Он подошёл к груде дневной почты, аккуратно сложенной рядом с кухонным телефонным аппаратом, и сказал:

— Ты поговорила с тем парнем насчёт ремонта витражных стёкол?

Да, поговорила, ответила она. Он думает, что сможет подобрать стёкла к другому окну в главном холле, но это потребует некоторой работы. Он мог бы забрать оригинал с собой на некоторое время или он мог бы принести сюда стёкла для подбора, но в любом случае это выйдет довольно дорого. Ники действительно хочет?..

Их разговор перешёл на обычные темы; компромисс был найден, напряжение исчезло. Они стали обсуждать всякую всячину, пока наконец Николас не нашёл записку, о которой Алатея уже и забыла, поскольку её растревожил разговор о детях, докторах в Ланкастере и о том, чего Николас хотел и ждал от неё.

— Что это такое? — спросил он, держа в руке листок, который Алатея вырвала из блокнота днём.

— А… Тебе звонили. Какой-то телефильм закончен, вот и звонила какая-то женщина. Ей бы хотелось поговорить с тобой об этом. Она… Вроде бы она называла это пробным исследованием… ну, что-то такое.

— Что за фильм? — нахмурился Николас.

— Альтернативное лечение наркозависимости. Она сказала, фильм документальный. Интервью с наркозависимыми, докторами и социальными работниками. Что-то… презентация? Или празднование? Не знаю. Я ей сказала, что вряд ли тебя это заинтересует, но…

— Почему?

— Что — почему?

— Почему ты ей так сказала?

Алатея отошла, чтобы взять одну из своих поваренных книг. Николас сделал для неё полку в нише над кухонной плитой, и она схватила одну книгу наугад, гадая, что можно приготовить из трёх луковиц, искрошенных в крохотные кусочки. И рассеянно ответила:

— Ну, такие вещи… они питают самомнение, Ники. Мы ведь много говорили об этом, ты и я. Ничего тут не может быть хорошего, из-за того, куда всё это ведёт. Из-за того, чему тебе пришлось противостоять.

— Верно. Верно. Но это же не обо мне, Алли. — Он снова посмотрел на листок в своей руке. — Откуда эта женщина? Откуда создатели фильма?

— Я не спрашивала. Я не думала… — Она посмотрела на обложку книги, которую взяла с полки. Собралась с мыслями. — Ники, ты должен быть осторожен с такими вещами. Ты ведь всегда говорил, что предпочитаешь помалкивать. Оставаться за сценой. Это лучше всего.

— Лучше всего — поддержать такой проект деньгами, — возразил он. — Для того, чтобы тот мог осуществиться.

— А если не осуществится?

— Почему ты так говоришь?

— Из-за разного… из-за того газетчика, который много раз здесь бывал. И что из этого вышло? Ничего. Сколько часов ты на него потратил? Вы разговаривали, гуляли, работали вместе на оборонительной башне — и что? Опять ничего. Он обещал написать статью, и где все его обещания? Я не хочу видеть в твоих глазах разочарование.

Она не хотела этого из-за того, к чему разочарование могло привести Николаса. Он мог добавить эти слова мысленно.

Выражение лица Николаса изменилось, но как? Он как будто засветился, глядя на жену, и источником этого света была его любовь.

— Алли, милая, тебе не о чём тревожиться. Я прекрасно знаю, как рискую каждый день. — Он снял трубку с телефонного аппарата, но не стал набирать номер, а продолжил: — Тут дело не в самомнении. Речь идёт о спасении жизней, как была спасена моя.

— Ты всегда твердил, что твою жизнь спасла я.

— Нет, — возразил он, — ты заставила меня почувствовать ценность жизни. Мне бы хотелось узнать, в чём там дело, — он кивнул на телефон, — но я не хочу делать это без твоего согласия.

Алатея видела, что деваться ей некуда. Николас ведь просил так мало… И после того, что он сам дал ей, конечно же, ей оставалось только сказать:

— Хорошо, Ники. Если тебе это интересно.

— Отлично, — кивнул он. Посмотрев на листок, набрал номер. И одновременно спросил жену: — Что за фамилия, Алли? Не могу разобрать твой почерк.

Она подошла и заглянула в листок через его плечо.

— Сент-Джеймс.

Камбрия, Грейт-Урсвик

Когда ворота школы Маргарет Фокс открылись, Манетт Файрклог Макгай вздохнула с облегчением. Она думала, что Найэм Крессуэлл вполне могла ведь и забыть позвонить в школу, чтобы сообщить: сегодня за её сыном должен приехать человек, который не числится в списке. И вроде бы она и должна была так сделать. Найэм знала, что Манетт была довольно близка с Яном, что в глазах Найэм делало её врагом после развода. Но, похоже, бывшая жена Яна в конце концов решила, что важнее иметь лишнего человека, который согласился бы забирать из школы её сына, и это перевесило жажду мести за мнимые преступления, совершённые против неё. Она сказала: «Я дам знать Грейси. Она расстроится, если Тим не вернётся в обычное время». Манетт очень хотелось увидеть сегодня Тима, чьё лицо на похоронах его отца до сих пор снилось Манетт. Это стало бы уже десятой её попыткой наладить отношения с сыном её кузена Яна. Она уже пыталась это сделать, сразу после похорон. Пыталась с помощью телефонных звонков. Пыталась по электронной почте. А теперь ей предстояла прямая попытка. Тиму вряд ли удастся скрыться от неё, если ему придётся ехать в её машине.

Рано уехав с работы, Манетт остановилась у офиса Фредди, чтобы сообщить, что увидится с ним дома.

— Я забираю Тима, — сказала она. — Подумала, а вдруг ему захочется провести вечер с нами? Поужинать, посмотреть какое-нибудь кино. Ну, ты понимаешь. Так что, до вечера?

Но Фредди ответил нечто такое, что удивило Манетт. Вместо обычного рассеянного: «А, да, конечно, Манетт», её бывший партнёр по жизни вдруг покраснел, как варёный рак, и пробормотал:

— Ох, ну да… Что касается… — И после совершенно нехарактерной для него неловкой паузы продолжил: — Вообще-то у меня сегодня свидание, Манетт…

Она понимающе произнесла:

— А!..

И постаралась никак не выдать своего удивления.

Фредди поспешил объяснить:

— Я просто подумал, что, наверное, пора уже… Пожалуй, нужно было раньше тебе сказать, но я просто не знал, как это сделать.

Манетт очень не понравилось то, что она почувствовала при этих словах, но заставила себя улыбнуться.

— Ох, но это чудесно, Фредди. Я её знаю?

— Нет-нет! Конечно, нет. Просто одна…

— А как ты с ней познакомился?

Фредди отъехал вместе с креслом от стола. На мониторе за его спиной Манетт видела какой-то график и подумала, над чем это он мог сейчас работать. Возможно, разбирался в прибылях и убытках. Ещё он должен был анализировать заработную плату и единовременные выплаты. А это уже было делом немалым, потому что нужно было разбираться в том, в чём разбирался только покойный Ян. Как Фредди вообще нашёл время для того, чтобы с кем-то познакомиться?

— Знаешь, мне бы не хотелось об этом говорить. Как-то я себя неловко чувствую, — сказал Фредди.

— Ох, ну конечно! — Манетт кивнула. Фредди смотрел на неё немножко жалобно, ожидая какой-то реакции, и она постаралась выглядеть как можно беспечнее. — Ну, может, ты как-нибудь её пригласишь… Мне хочется посмотреть на неё. Ты ведь не намерен снова совершить ошибку?

— Ты не была ошибкой, — возразил Фредди.

— А! Спасибо. — Манетт порылась в сумке, достала ключи от машины и бросила небрежно: — Но мы всё равно остаёмся друзьями, да?

— Всегда и без сомнений! — ответил Фредди.

То, чего он не сказал, Манетт и сама знала: они не могли продолжать всё вот так до бесконечности, будучи разведёнными, но живя в одном доме, ведь до сих пор в их жизни ничего не изменилось. Однако между ними сохранилась крепкая дружба, существовавшая всегда и в итоге и ставшая корнем проблемы. С того самого дня, когда они договорились о разводе, Манетт много раз думала о том, что всё было бы иначе, если бы они могли завести ребёнка, и тогда их личные отношения не превратились бы исключительно в обсуждение того, какими именно преимуществами обладают самоочищающиеся и самоосвежающиеся туалеты и какова нынче ситуация на рынке. Это не могло продолжаться бесконечно. И в одно прекрасное утро неизбежно возник вопрос: а куда всё пропало? Где магия любви? И спокойный развод показался наилучшим выходом из положения.

Что ж, она ведь понимала, что рано или поздно Фредди кого-то найдёт. И сама намеревалась сделать то же самое. Просто не предполагала, что это произойдёт так быстро. И теперь она гадала, не казалось ли ей на самом деле, что этого не случится никогда?

Манетт въехала в ворота школы Маргарет Фокс. Прежде она здесь не бывала, но Найэм объяснила ей, где будет ждать Тим. Перед административным зданием была специальная площадка, за которой велось наблюдение, так сказала мать Тима. И фамилию Манетт должны были добавить к списку рядом с именем Тима. И ей нужно взять с собой какой-нибудь документ. Лучше всего паспорт. Тогда не возникнет никаких недоразумений.

Манетт увидела Тима сразу, как только подъехала к зданию администрации; классы и спальни образовывали могучий прямоугольник сразу за ним. Сын её кузена сидел на скамье, ссутулившись, бросив рюкзак на землю. И занимался он тем, чем, по наблюдениям Манетт, занималось большинство подростков всё свободное время: набирал на телефоне сообщение.

Она остановила машину у бордюра, но Тим не поднял головы — он был слишком сосредоточен на своём занятии. Это дало Манетт возможность понаблюдать за ним; так она и сделала, не в первый уже раз отмечая те гигантские усилия, которые предпринимал Тим для того, чтобы скрыть своё сходство с отцом. Он так же, как Ян, слегка отставал в развитии и пока что не достиг момента полового созревания. И был невелик для своего возраста, а уж без школьной формы казался и вовсе малышом. К тому же он носил слишком мешковатую одежду, которая буквально висела на нём, и даже бейсбольная кепка была ему велика. Зато она полностью скрывала волосы, которые Тим не стриг уже целую вечность и которые падали ему на глаза. Конечно, больше всего ему как раз и хотелось скрыть именно глаза. Потому что они были такими же, как у его отца, — большими, карими, ясными; они как будто иллюстрировали пословицу о том, что глаза — зеркало души.

Манетт видела, что Тим нахмурился. Что-то ему не понравилось в ответе на его сообщение. Мальчик поднял руку и начал грызть ногти. Он кусал их с такой силой, что Манетт поморщилась при таком зрелище. Она поспешила выйти из машины и окликнуть Тима. На мгновение на лице мальчика отразилось удивление — и Манетт хотелось бы назвать его радостным, но она не осмелилась зайти так далеко, — и тут же он снова нахмурился. И не тронулся с места.

— Привет, дружок! — сказала Манетт. — Сегодня я тебя забираю. Мне нужна кое-какая помощь, и ты будешь моим мужчиной.

— Мне кое-куда нужно съездить, — угрюмо ответил он и снова принялся набирать какой-то текст. Или сделал вид, что набирает.

Манетт возразила:

— Ну, не знаю, как ты собираешься куда-то там добраться, потому что единственные колёса — у меня, как видишь.

— А где этот чёртов Кавех?

— А при чём тут вообще Кавех?

Тим наконец поднял голову. Манетт видела, что он сильно раздражён. Мальчик испустил злобный вздох, выражая своей отношение к родственнице, и хотя он не произнёс ни слова, это было всё равно что сказать вслух: «Глупая корова!» Тех, кому всего четырнадцать, всегда видно насквозь.

— Идём, Тим, — сказала Манетт. — Поехали. В школе не разрешат никому другому забрать тебя сегодня, потому что твоя мама им звонила.

Тиму следовало признать поражение. И то, что дальнейшее упорство не имеет смысла. Он что-то пробормотал себе под нос, лениво поднялся и потащился к машине, волоча за собой рюкзак. На переднее сиденье он свалился с такой силой, что машина покачнулась.

— Пристегнись, — сказала Манетт. И повторила: — Пристегни ремень, пожалуйста!

И подождала, пока он это сделает.

Манетт искренне сочувствовала Тиму. Ему столько всего досталось… К тому же нельзя было и придумать худшего возраста для того, чтобы семью бросил отец, по какой бы то ни было причине. А уж то, что отец ушёл из семьи ради другого мужчины… тут весь мир просто слетал со своей оси. И как было мальчику всё это воспринимать, как ему было теперь быть с собственной пробуждавшейся сексуальностью? Манетт ничуть не удивлялась тому, что Тима швыряло из стороны в сторону, что он готов был укрыться в монастырской безопасности школы… Да и кто не захотел бы того же в его положении?

Выехав за школьные ворота, она аккуратно повернула на дорогу и сказала Тиму:

— Там, в отделении для перчаток, есть диски. Может, выберешь какую-нибудь музыку?

— У тебя нет ничего такого, что мне нравится. — Он отвернулся от Манетт и уставился в окно.

— Спорим, есть? Ты загляни туда, приятель.

— Мне нужно кое с кем встретиться, — снова сказал он. — Я ведь уже говорил.

— С кем?

— Кое с кем.

— А твоя мама об этом знает?

Снова последовал нервный, злобный вздох. Тим что-то проворчал себе под нос, а когда Манетт попросила его повторить, огрызнулся:

— Да ничего. Забудь.

И опять стал смотреть в окно.

Но в этой части страны смотреть было особо и не на что. От Улверстона на юг, до самого Грейт-Урсвика, раскинулась почти совершенно плоская открытая равнина, на которой стояли фермы, отделённые от дороги живыми изгородями или невысокими стенами, сложенными из известняка, и по пастбищам бродили овцы, да ещё кое-где торчали купы ольхи или японской берёзы.

Дорога была недолгой. Манетт жила в Грейт-Урсвике, и её дом находился к школе Маргарет Фокс ближе, чем жилища прочих родственников Тима. И именно поэтому, уже не в первый раз подумала Манетт, было бы самым логичным оставлять Тима у неё на свободное от школы время; она говорила об этом и с Яном, и с Найэм сразу после того, как они отправили мальчика в это учебное заведение. Но Найэм и слышать ничего не хотела. Она твердила, что не нужно забывать о Грейси. Девочка не вынесет, если брат перестанет проводить с ней время после занятий. Манетт прекрасно понимала, что дело не только в Грейси и даже совсем не в ней. И решила, что будет видеться с мальчиком так часто, как только сможет.

Грейт-Урсвик был не слишком большой деревней — всего лишь одно из тех скоплений коттеджей, что выросли на пересечениях сельских дорог, в глубине страны, далеко от Бардси и залива Моркам. Здесь имелись пивная, почта, ресторан, две церкви и начальная школа, но индивидуальность этому местечку придавало нечто вроде очень большого пруда. И самым шикарным районом, как называли это Манетт и Фредди, были дома, стоявшие у берега этого самого пруда. Они располагались вдоль дороги, но большие сады за ними подходили прямо к воде. Между садами и прудом создавали небольшие барьеры заросли камышей, а там, где камышей не было, крошечные причалы давали возможность добраться до вёсельных лодок или просто посидеть и полюбоваться на уток и двух лебедей, круглый год живших в пруду.

Дом Манетт и Фредди как раз и был одним из таких домов. Манетт подъехала ко входу (гараж она полностью предоставила Фредди) и сказала Тиму:

— Идём, посмотришь. Мне нужна твоя помощь. Это за домом.

— А почему Фредди тебе не помогает? — резко спросил Тим.

Он даже не подумал расстегнуть ремень безопасности.

— Фредди? — Манетт рассмеялась. — Это невозможно. Ему придётся сто раз прочитать инструкцию, да и то неизвестно, что получится в результате. Я думаю, мы с тобой отлично справимся вдвоём. Я буду читать вслух, а ты — строить. А потом приготовим бургеры и жареную картошку.

— Строить? Что? Я ничего не умею строить.

— Это ты сможешь. Погоди, сейчас увидишь. Это за домом. Идём же!

Она направилась к углу дома, не оглядываясь и не зная, пойдёт ли за ней Тим.

Её замыслом была палатка. Конечно, Манетт прекрасно могла и сама её установить, даже без посторонней помощи. Но дело было не в этом. Суть заключалась в том, чтобы заняться чем-то вместе с Тимом, заставить его разговаривать — или, по крайней мере, дать ему возможность более или менее расслабиться и позволить ей хотя бы чуть-чуть облегчить его страдания.

Манетт распаковала палатку и разложила все детали на лужайке. Палатка была здоровенной, более подходящей для семьи человек из четырёх, но сейчас был не тот сезон, когда покупают палатки, и Манетт пришлось удовольствоваться тем, что нашлось в магазине. Она как раз разбиралась в разнообразных колышках и верёвках, когда Тим наконец вышел из-за угла дома.

— А, вот и ты… — сказала Манетт. — Отлично. Хочешь перекусить, пока не взялись за дело?

Он покачал головой. Посмотрел на расстеленную на траве палатку, на Манетт, на воду и спросил:

— А зачем ты собираешься ставить её прямо здесь?

— Да просто для тренировки, — пояснила Манетт. — Когда мы будем знать, как всё это делается, мы сможем взять её в поход.

— Зачем это?

— Чтобы устраивать привалы, глупый. Для чего ещё может понадобиться палатка? Твоя мама говорила, что ты ходишь в школе в пешие прогулки, я тоже это люблю, так что мы можем отправиться в поход вместе, только нужно подготовиться.

— Никуда ты не ходишь.

— Много ты знаешь. Я вообще очень люблю физические нагрузки. Кроме того, Фредди не нравится, когда я бегаю вдоль дорог. Он думает, меня может сбить машина. Давай, начинай… Чего ты ждёшь? Уверен, что не хочешь перекусить? Немножко заварного крема? Или пирожок с апельсинами? Банан? Бутерброд?

— Я же сказал, не хочу! — В голосе Тима звучала ярость. — Послушай, я ведь уже тебе говорил. Мне нужно кое с кем встретиться.

— Где?

— Это очень важно. Я обещал, что буду там.

— Где?

— В Уиндермире.

— В Уиндермире?! С кем, чёрт побери, ты можешь там встречаться? А твоя мама знает, что ты собрался с кем-то повидаться аж в Уиндермире? — Манетт сидела на корточках среди деталей палатки, но теперь она поднялась на ноги. — Послушай, Тим! Что вообще происходит? Ты во что-то впутался?

— О чём это ты?

— Ты прекрасно понимаешь. Алкоголь, наркотики, ещё какая-нибудь гадость, которая…

— Нет! Слушай, я должен туда попасть! Я должен!

Манетт слышала отчаяние в голосе Тима, но не понимала, что ей с этим делать и в чём тут причина. Что бы ей ни приходило в голову, всё было плохо. Но в то же время в пылающем взгляде Тима она видела некое страдание, мольбу о помощи… И она сказала:

— Я не могу отвезти тебя туда, не поговорив с твоей мамой. — Манетт направилась к дому, говоря на ходу: — Я ей позвоню, чтобы убедиться…

— Нет! Ты не можешь.

— Почему нет? Тим, в чём всё-таки дело?

— Ей на всё наплевать. Она ничего не знает. Это неважно. Если ты ей позвонишь… Ох, чёрт, чёрт, чёрт!

Он ринулся прямо через расстеленную палатку к маленькому деревянному причалу, выдававшемуся в воду. К нему была привязана маленькая вёсельная лодка, но Тима она не заинтересовала. Он тяжело опустился прямо на причал и уронил голову на руки.

Манетт показалось, что он плачет, и её сердце сжалось от боли. Она пересекла лужайку и подошла к мальчику. Села рядом с ним на причал, но не решилась коснуться Тима. Просто сказала:

— Слушай, приятель, я понимаю, у тебя сейчас трудное время. Хуже не бывает. Но это пройдёт. Вот увидишь. Всё обязательно пройдёт, потому что…

— Да ты ничего не понимаешь! — Он резко развернулся и толкнул её. Манетт упала на бок. — Ничего ты не понимаешь, дерьмо!

Он с силой ударил её ногой в спину, по почкам. Манетт пыталась произнести его имя, но оно не успело слететь с её губ, когда Тим снова ударил её.

3 ноября

Камбрия, озеро Уиндермир

Линли добрался до Айрелет-холла днём. Выбирая между самолётом, поездом и машиной, он отдал предпочтение машине, несмотря на дальность поездки. Из Лондона Томас выехал задолго до рассвета, дважды останавливался по дороге и надолго задумывался.

Он не стал проводить предыдущую ночь с Изабеллой. Она просила об этом, и он сам этого хотел, но рассудил, что лучше ему остаться дома. Несмотря на то что Изабелла уверяла его в обратном, Линли знал, что она изо всех сил будет докапываться до того, чем именно он сейчас занят и почему, а он с такой же силой не желал ей этого рассказывать. И наверняка возник бы конфликт, которого Линли хотелось избежать. Изабелла решительно отказывалась от спиртного все те месяцы, пока они были вместе, и Линли не хотел, чтобы это изменилось; он не хотел, чтобы что-нибудь вроде ссоры снова подтолкнуло её к бутылке. Ей необходимо было оставаться трезвой, и она нравилась ему трезвой, и нужно было поощрять её к трезвости, избегая конфронтаций любого рода.

«Милый, я и понятия не имела, что ты станешь таким трусливым с женщинами» — так высказалась бы Хелен по этому поводу. Но это совсем не было трусостью с его стороны. Это был курс мудрости, и Линли намеревался его придерживаться. Но всё равно почти всю дорогу до Камбрии он думал об этом, думал об Изабелле и себе. И об их совместимости.

Когда Томас доехал до Айрелет-холла, железные ворота были распахнуты настежь, как бы в предвкушении его прибытия. Он проехал под древними дубами, поворачивая к озеру Уиндермир, и наконец очутился перед впечатляющим строением с многочисленными фронтонами, из камня, поросшего серым лишайником, и главной особенностью сооружения была гигантская приземистая оборонительная башня таких пропорции, которые сразу говорили о солидном возрасте по крайней мере этой части сложного здания. «Тринадцатый век», — подумал Линли. Этот комплекс был старше его собственного дома в Корнуолле по крайней мере на четыре сотни лет.

Оборонительную башню за многие века окружили другие строения. Но они были весьма мудро созданы в том же стиле, так что результат выглядел вполне гармоничным, несмотря на разные архитектурные периоды; и по обе стороны от здания расстилались просторные лужайки, на которых росли самые могучие дубы, какие только приходилось видеть Линли. Между дубами стояли не менее внушительные платаны, под которыми безмятежно бродили олени.

Линли вышел из машины и глубоко вдохнул свежий после недавнего дождя воздух. С того места, где он стоял, озеро не было видно, но Линли догадывался, что из окон с западной стороны дома вид на воду и противоположный берег должен быть просто изумительным.

— А, вот и вы, наконец!

Линли обернулся, услышав голос Бернарда Файрклога. Тот направлялся к нему со стороны огороженного стеной сада к северу от дома. Он подошёл к Линли и уставился на «Хили-Эллиот». Файрклог восхищался старым автомобилем, поглаживал его крылья, задавал обычные вежливые вопросы о возрасте машины, о том, как она работает и как Линли доехал из Лондона… Когда любезности иссякли, он повёл Линли в дом — через дверь, которая вела прямо в огромный холл, отделанный дубовыми панелями, где на стенах висели начищенные доспехи. В камине горел огонь, перед ним стояли два дивана, лицом друг к другу. В холле было тихо, если не считать потрескивания огня и тиканья высоких напольных часов.

Файрклог заговорил тихо, как говорят люди в церкви или тогда, когда опасаются, что их могут подслушать, хотя насколько мог видеть Линли, они в холле были одни.

— Мне пришлось объяснить Валери, зачем вы приехали, — сказал он. — Между нами, как правило, нет секретов, мы вместе уже больше сорока лет, так что это просто невозможно… в общем, она в курсе. И будет помогать. Она не слишком рада тому, что я взялся за это дело, но понимает… ну, как любой матери понятно то, что касается её детей. — Файрклог поправил очки, подняв их как можно выше на переносицу, словно желая так подчеркнуть свои слова. — Но в курсе только она одна. Так что для всех остальных вы — просто мой приятель, член клуба «Твинс», и приехали в гости. Кое-кто здесь, надо сказать, знает о том, что случилось с вашей женой. И это… Ну, от этого всё выглядит ещё более естественным. Надеюсь, вас это не слишком отяготит?

Он явно нервничал. Линли пытался угадать, что было причиной его нервозности: то ли сам по себе приезд Томаса, то ли то, что Линли — полицейский, то ли то, что полицейский, блуждая по окрестностям, может заметить что-нибудь не слишком привлекательное… Он решил, что возможна любая из этих причин, но своей нервозностью Файрклог пробудил в нём любопытство.

— О смерти Хелен писали газеты, — ответил он. — Вряд ли я мог бы это скрыть.

— Хорошо. Хорошо. — Файрклог потёр руки, как бы говоря: «Ну, теперь перейдём к делу». И осторожно улыбнулся. — Я вам покажу вашу комнату и проведу для вас небольшую экскурсию. Я подумал, что сегодня мы могли бы поужинать вчетвером, а потом, завтра, вы, наверное, можете… Ну, заняться тем, что сочтёте нужным.

— Вчетвером?

— С нами будет наша дочь Миньон. Она живёт здесь. Не в этом здании, потому что она уже в таком возрасте, когда женщина предпочитает иметь собственный дом. Но недалеко, а поскольку она не замужем, а вы — вдовец, то будет выглядеть вполне возможным… — Линли отметил, что Файрклог при этих словах счёл возможным слегка смутиться. — Ну, вроде ещё одного повода к вашему пребыванию здесь. Я ничего не говорил Миньон напрямую, но вы должны помнить о том, что она не замужем… и мне кажется, что она может быть с вами более откровенной, если вы… ну, выкажете некоторый интерес к ней.

— Вы подозреваете, ей есть что скрывать? — спросил Линли.

— Она — настоящая загадка, — ответил Файрклог. — Мне никогда не удавалось пробить её защиту. Надеюсь, вы сумеете это сделать. Идёмте. Сюда.

Внутри башни скрывалась лестница, стены которой были увешаны акварельными пейзажами; мужчины поднялись наверх и вышли в коридор, также обшитый дубовыми панелями, как нижний холл, только здесь не было окон, как в холле. В коридор выходили двери, и Файрклог подвёл Линли к одной из них, в конце. В комнате, куда они вошли, было окно со свинцовыми переплётами, и сквозь него проливался смутный луч света, а в луче плясали пылинки, поднимавшиеся с персидских ковров.

Комната была большой, и её главным украшением оказался эркер, а точнее, глубокая древняя амбразура с узкими окошками, и в ней было устроено место для сидения. Файрклог подвёл Линли к эркеру и без всякой надобности сообщил:

— Уиндермир.

Как и предполагал Линли, западная сторона здания смотрела на озеро. К нему спускались три террасы: две представляли собой лужайки, а третья — гравийную площадку, на которой стояли потрёпанные погодой столы, стулья и шезлонги. За этой террасой уже раскинулось собственно озеро, исчезавшее за высоким выступом суши на северо-востоке; это место, как сказал Файрклог, называлось вершиной Роулинсона. Немного ближе находился крошечный островок Грасс-холм, словно плывший по воде, украшенный группой ясеней; а мыс Граббинс выглядел как сустав пальца, торчавший над водой.

— Наверное, это невероятное удовольствие — жить здесь, — сказал Линли. — По крайней мере, большую часть года, потому что ведь, наверное, здесь много народа в основном летом. Туристов, я хочу сказать. Камбрию вообще и озёра в особенности с июня по сентябрь целые толпы наводняют. Хоть в дождь, хоть в солнце… а здесь ведь дождей больше чем достаточно, …они тут бродят, карабкаются на холмы, ставят палатки везде, где только можно…

— Честно говоря, — ответил Файрклог, — мне хотелось бы иметь на это больше времени… в смысле, на то, чтобы просто жить здесь. Но получается, что я бываю здесь раз в месяц, потому что мечусь между фабрикой в Бэрроу, юристами в Лондоне, Министерством обороны…

— Министерство обороны?

Файрклог поморщился.

— Знаете, в моей жизни полностью отсутствует романтика. У меня есть биотуалеты, которые сразу изготавливают компост. Министерство ими интересуется. Но мы уже несколько месяцев всё это обсуждаем.

— А адвокаты? У вас возникли какие-то проблемы, о которых мне следует знать? Что-то связанное с вашей семьёй? С Яном Крессуэллом?

— Нет-нет. Это специалисты по патентному праву и ещё по благотворительным фондам. И всё это требует моего внимания. Так что в части управления этим местом я полностью полагаюсь на Валери. Это ведь её фамильное гнездо, так что она только рада им заниматься.

— Похоже на то, что вы с ней не слишком часто видитесь.

Файрклог улыбнулся.

— Это и есть секрет долгого счастливого брака. Немножко необычно, но действует все эти годы… А! Вот и Валери.

Линли окинул взглядом все три террасы, ожидая, что супруга хозяина появится где-то там. Но Файрклог показывал на озеро и гребную лодку на нём. Сидевший в лодке человек как раз опустил в воду вёсла и начал грести к берегу. С такого расстояния невозможно было определить, мужчина это или женщина, но Файрклог сказал:

— Она сейчас отправится в лодочный дом. Позвольте отвести вас туда. Вы сможете увидеть то место, где Ян… Ну, вы понимаете.

Когда они вышли наружу, Линли первым делом отметил для себя тот факт, что лодочный дом не виден из главного здания. Чтобы добраться до причалов, Файрклог повёл инспектора к южному крылу Айрелет-холла, где они прошли сквозь арку в живой изгороди шести футов высотой; изгородь состояла из сплошной массы пышных кустов спиреи, по-осеннему алых. Дальше через сад вилась дорожка, вокруг которой красовались остролист и магония, которые, похоже, росли на одном месте не меньше ста лет. Потом дорожка поворачивала к небольшой рощице тополей и наконец выводила на открытую площадку. Там и стоял лодочный дом — причудливое строение, облицованное местным сланцем, с круто поднимавшейся вверх крышей и одной дверью со стороны суши. Окон в лодочном доме не было.

Дверь была распахнута, и Файрклог вошёл первым. Они с Линли очутились на узком каменном причале, тянувшемся вдоль трёх сторон здания; о причал плескалась озёрная вода. Линли увидел привязанные моторную лодку, шлюпку на две пары вёсел и ещё — древнее каноэ. По словам Файрклога, шлюпка принадлежала Яну Крессуэллу. Валери Файрклог ещё не добралась до лодочного дома, но мужчины видели её сквозь широкий проём со стороны воды, и ясно было, что она будет у причала через считаные минуты.

— Ян упал потому, что лодка дёрнулась, — сказал Файрклог. — Вот здесь. Видите, где камней недостаёт? Здесь их было два, рядом, и он, судя по всему, схватился за один из них и потерял равновесие, потому что камень сместился. Ян упал, и второй камень тоже вывалился.

— А сейчас они где?

Линли подошёл к месту катастрофы и присел на корточки, чтобы лучше всё рассмотреть. Освещение в лодочном доме было никудышным. Томас подумал, что нужно будет вернуться сюда с хорошим фонарём.

— Где что?

— Камни, которые вывалились. Где они? Мне хотелось бы на них взглянуть.

— Они по-прежнему в воде, насколько я знаю.

Линли поднял голову и посмотрел на него.

— И никто не подумал достать их и осмотреть?

Это было весьма необычно. Внезапная смерть, как правило, порождала множество самых разнообразных вопросов, и один из них был очевиден: каким образом камень причальной стенки — вне зависимости от возраста причала — мог вдруг выпасть со своего места. Конечно, причиной мог стать износ связующего материала. Но ею могла стать и стамеска.

— Я говорил вам, инцидентом занимался наш коронёр. Полицейскому, который прибыл на место происшествия, всё показалось предельно ясным. Он позвонил инспектору, тот приехал, взглянул на всё и пришёл к такому же выводу.

— А вы где были в тот день?

— И Лондоне.

— То есть ваша жена была одна, когда обнаружила тело?

— Да, одна. — Файрклог бросил взгляд в сторону озера. — Вот и она.

Линли встал. Лодка быстро приближалась, гребец ровно взмахивал вёслами. Когда лодка оказалась достаточно близко к проёму, чтобы остаток пути пройти по инерции, Валери Файрклог вынула вёсла из уключин и положила их на дно. Лодка вплыла внутрь.

Валери была одета в непромокаемую одежду: жёлтый дождевик и вощёные брюки, на ней также были крепкие ботинки и перчатки. Но хотя её голова ничем не была прикрыта, седые волосы лежали аккуратно, несмотря на проведённые на воде часы.

— Ну как, повезло? — спросил Файрклог.

Валери оглянулась через плечо, ничуть, похоже, не удивившись, и сказала:

— А, вот и вы… Боюсь, сегодня меня преследовало полное невезение. Я болталась там три часа, а выловила только двух паршивых мальков, и они так жалобно на меня смотрели, что пришлось бросить их обратно в воду. А вы, должно быть, Томас Линли, — это уже было обращено к инспектору. — Добро пожаловать в Камбрию.

— Томми. — Он протянул ей руку.

Но Валери, вместо того чтобы взяться за неё, бросила инспектору причальный канат.

— Закрепите, — сказала она.

Валери передала мужу рыболовные принадлежности: ящик со снастями, удочку и ведёрко с некими бледными извивающимися существами, в которых Линли опознал какие-то личинки. Похоже, женщина была не из брезгливых.

Пока Линли привязывал лодку, Валери уже выбралась из неё. Она оказалась невероятно подвижной, проворной для своего возраста, — Линли ведь уже знал, что ей шестьдесят семь. Очутившись наконец на причале, она пожала инспектору руку.

— Ещё раз добро пожаловать. Берни вам тут экскурсию устраивает?

Она сбросила дождевик и сняла просторные штаны. Всё это было повешено на крючки на стене лодочного дома, а муж Валери тем времени сложил все ее рыболовные снасти под деревянный верстак в стороне. Когда он повернулся к ней, Валери подставила ему щеку для поцелуя и спросила:

— Милый, давно вернулся?

— Днем.

— Надо было предупредить. А Миньон?

— Пока нет. Она как, в порядке?

— Медленно движется, но уже лучше.

Их разговор был отрывистым и непонятным постороннему, и это, как прекрасно знал Линли, было свойственно всем парам, прожившим вместе много лет.

Валери обратилась к нему,кивком указав на шлюпку:

— Вы смотрели, где именно утонул Ян, я вижу. Мы с Берни не пришли к единому мнению на этот счет, но полагаю, он уже сообщил вам об этом.

— Он упомянул о том, что тело обнаружили вы. Должно быть, это оказалось сильным потрясением.

— Да я ведь даже не знала, что он отправился на озеро. Я вообще не догадывалась, что он сюда приехал, потому что его машины не было рядом с лодочным домом. И он пролежал в воде двадцать четыре часа к тому времени, когда я его нашла, так что можете представить, как он уже выглядел. Но все равно хорошо, что нашла его именно я, а не Миньон. Или Кавех. Могу вообразить, что бы с ними случилось.

— Кавех? — вопросительно произнес Линли.

— Приятель Яна. Он тут кое-что делал для меня. Разрабатывал оформление для детской площадки и приглядывал за работами.

— Он приходит сюда каждый день?

— Раза три в неделю, пожалуй. Он мне не докладывает, а я не слежу. — Она посмотрела на Линли так, словно прикидывала, что у него может быть на уме. — Как говорят американцы в своих телевизионных программах, он вам нравится в качестве подозреваемого?

Линли коротко улыбнулся.

— Вполне может оказаться и так, что коронер был прав.

— Я в этом и не сомневаюсь. — Она перевела взгляд с Томаса на своего мужа. Тот, как видел Линли, пристально смотрел через проем лодочного дома на озеро. — Это было просто ужасно. Мы с Берни очень любили Яна. Нам следовало бы лучше следить за причалами. Сарай ведь очень старый, ему больше ста лет, и им постоянно пользуются. Вот камни и расшатались. Посмотрите сюда. Здесь еще один такой есть.

Она потыкала носком ботинка в камень рядом с тем местом, откуда уже вывалились два. Камень действительно пошатывался. «Но, конечно же, — подумал Линли, — это могло быть и потому, что кто-то специально ради этого постарался».

— Когда все это случилось, — продолжила Валери, — нам, само собой, хотелось найти виноватого. И это потому еще плохо, что несчастные дети остались с обезумевшей матерью. Но, боюсь, если чья-то вина тут и есть, так только моя.

— Валери!.. — произнес ее муж.

— Это я отвечаю за Айрелет-холл и все имущество здесь, Берни. Я плохо делала свою работу. И в результате твой племянник погиб.

— Но тебя никто не винит, — возразил Файрклог.

— Возможно, тебе следовало бы над этим подумать.

Они посмотрели друг на друга, и Бернард первым отвёл глаза. Этот взгляд сказал инспектору куда больше, чем слова. За ним скрывалось нечто очень глубокое. Куда глубже, чем озеро.

4 ноября

Камбрия, Милнторп и Арнсайд

Когда они решили отложить собственные планы ради того, чтобы на несколько дней отправиться в Камбрию и помочь Томми, Дебора Сент-Джеймс тут же начала воображать, как они с Саймоном поселятся в отеле, увитом ошеломительной красоты диким виноградом, окрашенным в осенние краски, выходящем окнами на озёра. Она бы даже не отказалась от зрелища маленького водопада, поскольку в тех местах этого добра вообще было достаточно. Но в итоге они очутились в старой гостинице, называвшейся «Ворона и орёл» и расположенной точно так, как и следовало располагаться гостинице: на перекрёстке двух дорог, по которым всю ночь напролёт катили грузовики. Этот перекрёсток находился в центре торгового городка Милнторп, так далеко к югу от собственно озёр, что этих самых озёр как будто и вовсе не существовало, а единственным водоёмом, которым мог похвастать городок, оказалась река Бела (которую вообще не было видно), и это явно была одна из тех бесчисленных речушек, что впадали в залив Моркам.

Саймон заметил, как изменилось выражение лица Деборы при взгляде на это местечко, и сказал:

— А, ну… мы ведь не отдыхать приехали, любимая, так? Но мы и отдохнём денёк-другой, когда справимся с делом. Устроимся в роскошном отеле с видом на Уиндермир, и у нас будет огонь, ревущий в камине, и горячие лепёшки, и чай, и всё, что угодно.

Он бодро улыбнулся жене.

Дебора посмотрела на него и сказала:

— Тебе придётся сдержать слово, Саймон.

— Я ничего другого и не предполагал.

Вечером в день приезда на её мобильный пришёл звонок, которого она ждала. Дебора ответила так, как отвечала все последние сутки, просто для практики:

— Фотостудия Деборы Сент-Джеймс.

И кивнула Саймону, когда звонивший представился как Николас Файрклог. Им не понадобилось много времени, чтобы обо всём договориться; Файрклог хотел встретиться с ней и обсудить проект, по поводу которого она звонила. Однако он сказал:

— Вся эта документальность… это ведь не коснётся лично меня, нет? Моей личной жизни.

Дебора заверила его, что речь пойдёт исключительно о его проекте реабилитации наркозависимых. Это пока будет предварительное интервью, сказала она. Потом она составит доклад для продюсера «Куайэри продакшн», а уже он будет принимать окончательное решение о том, включать ли тему в план.

— Всё зависит от спецов, — пояснила она. Ей нравились жаргонные словечки. И она старалась произвести впечатление искренне заинтересованного человека. — Я вообще-то понятия не имею, будет ли в итоге в фильме упоминание лично о вас, ну, вы понимаете.

Похоже, его это успокоило. И он уже более жизнерадостным тоном сказал:

— Ладно, договорились. Когда встречаемся?

И вот теперь Дебора готовилась к встрече. Саймон говорил по мобильнику с коронёром, рассказывая собственную сказочку о лекции, которую он должен читать в колледже при Лондонском университете. Дебора обнаружила, что Саймон куда как более речист, чем она сама. Это её удивило, потому что хотя муж, конечно, всегда был весьма уверенным в себе человеком и его положение в обществе и образование давали ему возможность быть уверенным, всё же эта уверенность всегда выглядела так или иначе связанной с истинностью его утверждений. И то, что Саймон так убедительно лицемерил, озадачило Дебору. Вряд ли кому-то понравится, что муж умеет весьма ловко врать, когда ему это нужно.

Она как раз складывала вещи, когда зазвонил её мобильник. Дебора посмотрела на номер. Так, сейчас ей не нужно было называться «студией». Звонил брат Саймона Дэвид.

Дебора сразу поняла, зачем Дэвид звонит ей. Она была более или менее готова к этому звонку.

— Я просто подумал, что могу ответить на все твои вопросы, — так Дэвид приступил к теме. Он говорил бодро, но в то же время явно старался её задобрить. — Девочке очень хочется встретиться с тобой, Дебора. Она заглянула на твой сайт, посмотрела фотографии и всё такое. Саймон говорил, что тебя немного тревожит то, что она ищет в Лондоне, хотя сама живёт здесь, в Саутгемптоне. Осмелюсь сказать, она вообще об этом не задумывалась, но ей известно, что Саймон — мой брат, а её отец работает в нашей компании уже лет двадцать. В отделе бухгалтерского учёта, — поспешил добавить он.

Это прозвучало как синоним выражения «она из приличной семьи», как будто Дэвид чувствовал: то, что девочка произвела на свет младенца от рабочего в доках, может заставить заподозрить в ней дурную кровь.

Они все ждали от неё решения. Дебора понимала это. И Дэвид, и Саймон видели в этой ситуации возможность идеального решения проблемы, возникшей уже давно. Оба они были людьми того типа, которые разрешают все возникающие в жизни сложности по мере их возникновения, как можно быстрее и как можно более эффективно. Ни один из них не был похож на Дебору, заглядывавшую в будущее и видевшую, насколько запутанным и потенциально тяжёлым для чувств был предлагаемый ими вариант.

Она сказала:

— Дэвид, я пока просто не знаю. Не думаю, что это как-то поможет. Я не представляю, как именно…

— Значит, ты отказываешься?

И это тоже было частью проблемы. Сказать «нет» значило сказать «нет». Попросить дать ей ещё немного времени означало, что решение ещё не принято. Но почему, почему, гадала Дебора, она никак не могла принять окончательное решение? «Последний шанс» и «единственный шанс» — разве это не звучало убедительно? Но она по-прежнему стояла на месте, не желая высказываться окончательно.

Дебора сказала, что позвонит потом. В этот момент ей нужно было заниматься другим. Тяжёлый вздох в трубке сказал Деборе, что Дэвид не рад её ответу, но спорить он не стал. Саймон молчал, хотя, безусловно, слышал, что она говорила, поскольку сам уже закончил разговор. Они разъехались в разные стороны на арендованных автомашинах, пожелав друг другу удачи.

Дебора выбрала для себя машину поменьше. Николас Файрклог жил на дальней окраине деревни Арнсайд, а она находилась к юго-западу от Милнторпа, и ехать туда было недалеко. Дорога бежала вдоль грязных песчаных россыпей по берегу Кентского канала. Вдоль дороги сидели рыбаки, хотя Дебора не понимала, где они ловят рыбу. Из машины она не видела никакой воды, только грязь и песок. Зато видела, как поднимавшаяся вода залива Моркам быстро поглощала песок, рождая буруны и воронки, выглядевшие очень опасными.

Владение Николаса Файрклога называлось Арнсайд-хаусом. Оно замыкало собой целый ряд особняков, представлявших собой нечто вроде выставки строений Викторианской эпохи — можно было не сомневаться, что в своё время эти особняки служили летними домами для промышленников из Манчестера, Ливерпуля и Ланкастера. Но теперь большая часть этих особняков была превращена в многоквартирные дома, и обитатели квартир имели прекрасный и беспрепятственный вид на канал, на железнодорожный мост, что перекинулся через воду к Грэндж-овер-Сэндс, на собственно Грэидж-овер-Сэндс, сегодня едва видимый сквозь лёгкий осенний туман.

В отличие от стоявших перед ним особняков Арнсайд-хаус был строением ничем не приукрашенным: это было чрезвычайно простое здание, покрытое штукатуркой с добавлением каменной крошки и побелённое, причём штукатурка была явно положена на каменные или кирпичные стены. Оконные ниши были выложены простым песчаником, а над многочисленными коньками сложной крыши возвышались печные трубы, тоже побелённые, как и всё остальное здание. Только навершия водосточных труб нельзя было назвать простыми, это были истинные произведения прикладного искусства. «Похоже на Чарльза Рени Макинтоша», — решила Дебора. А вот внутри этого дома она обнаружила причудливую смесь самых разнообразных предметов, от средневековых до самых современных.

Ей навстречу вышел Николас Файрклог. Он пригласил Дебору войти в отделанный дубовыми панелями холл с мраморными полами, причём их рисунок был весьма сложным. Он помог ей снять пальто и повёл по коридору мимо большой комнаты, похожей на средневековый пиршественный зал с галереей для менестрелей, насколько рассмотрела Дебора, и, как бы объясняя ей то, что она успела заметить, Николас сказал:

— Мы понемножку восстанавливаем старое убранство. Боюсь, это дело долгое, так как нам нужно сначала найти кого-то, кто умеет обращаться с самыми удивительными обоями. Павлины и петунии! Вроде бы так это называется. То есть насчёт павлинов я уверен, но что касается остального… Прошу сюда, мы можем поговорить в гостиной.

Гостиная была окрашена в солнечный жёлтый цвет, и в ней имелся лепной фриз, изображавший ягоды боярышника, птиц, листья, розы и жёлуди. В любой другой комнате столь сложная лепнина стала бы главным украшением, но в этой гостиной внимание сразу сосредотачивалось на ярком бирюзовом кафельном камине, причём орнамент плитки повторял круги, квадраты и восьмиугольники, изображённые на полу в холле. В камине горел огонь, рядом стояли удобные сиденья, но Николас жестом предложил Деборе пройти дальше, к двум креслам в эркере, из которого открывался вид на воду. Между креслами стоял столик, на нём — кофейные приборы на три персоны, и там же лежали несколько журналов.

— Я хотел переговорить с вами до того, как позову жену, — сказал Николас. — Должен вам сказать, что сам я вполне готов обсуждать проект фильма, если дело до того дойдёт. Но Алли нужно ещё убедить. Я подумал, что лучше предупредить вас.

— Понимаю. Можете подсказать какую-то идею?..

— Она довольно замкнута, — пожал плечами Николас. — Она из Аргентины и стесняется своего английского. Если честно, мне кажется, что она говорит отлично, но это уж вы сами решите. К тому же… — Он постучал кончиками пальцев по подбородку и задумался на несколько секунд, прежде чем сказать: — Она постоянно хочет защищать меня. Вот так.

Дебора улыбнулась.

— Но фильм не для того, чтобы раскрывать нечто личное, мистер Файрклог. Хотя, если честно, ему бы пошло на пользу, если бы вы как-то объяснили свои цели… Наверное, мне следует спросить, в самом ли деле вы нуждаетесь в защите по каким-то причинам?

Дебора произнесла это вполне беспечно, не подразумевая ничего особенного, но сразу заметила, как серьёзно Николас воспринял её вопрос. Он как будто перебрал в уме несколько разных возможностей, и Деборе это показалось очень интересным. Наконец он сказал:

— Я вот о чём думаю. Её беспокоит, как бы меня не постигло какое-то разочарование. И она тревожится о том, к чему это разочарование может привести. Она этого не выскажет, но такие вещи о собственной жене всегда знаешь, когда уже достаточно долго прожили вместе. Ну, если вы понимаете, о чём я.

— А вы давно женаты?

— В марте два года исполнилось.

— Вы явно очень близки.

— Да, это так, и мне приятно это признавать. Позвольте позвать её и познакомить вас. Вроде в вас нет ничего страшного.

Он порывисто вскочил и ушёл, оставив Дебору в гостиной. Она огляделась вокруг. Кто бы ни оформлял эту комнату, он явно обладал художественным вкусом, вполне соответствовавшим вкусам самой Деборы. Мебель принадлежала к той эпохе, когда был построен дом, но она не бросалась в глаза. После камина самой примечательной деталью здесь были колонны: стройные столбы, увенчанные капителями в форме чаш с птицами, фруктами и листьями на их боках. Колонны возвышались по сторонам эркеров, в них упирались стоявшие у камина скамьи; они поддерживали выступ под фризом, обегавший комнату. Реставрация одного только этого помещения должна была стоить целого состояния, прикинула Дебора. И призадумалась о том, как излечившийся наркоман мог заработать такие деньги.

Потом она посмотрела в окно эркера. Потом на стол и кофейные чашки на нём, ожидавшие, когда за них возьмутся. Потом её внимание привлекли журналы, и она стала их небрежно перелистывать. Архитектура, дизайн интерьеров, садовый дизайн. А потом наткнулась на нечто такое, что её рука замерла. Один из журналов назывался «Зачатие».

Дебора не раз и не два видела этот журнал, посещая бесчисленных специалистов, пока наконец не услышала страшный диагноз, похоронивший её мечты; но она никогда в него не заглядывала. И теперь почувствовала неодолимое искушение. Она быстро пролистала страницы. Наверное, подумалось ей, между ней и женой Николаса есть нечто общее, и ей это могло бы пригодиться.

В журнале было много статей точно такого содержания, какие и должны быть в издании с таким наименованием. Диеты во время беременности, витамины и пищевые добавки, послеродовые депрессии и сопутствующие проблемы, кормление грудью и так далее. Но в конце Дебора обнаружила нечто любопытное. Несколько страниц оказались вырванными.

В коридоре послышались шаги, и Дебора быстро вернула журнал на место. Она встала и повернулась к двери, и Николас торжественно произнёс:

— Алатея Васкес дель Торрес Файрклог. — И тут же он по-мальчишески рассмеялся. — Извините. Мне просто очень нравится произносить это имя. Алли, это Дебора Сент-Джеймс.

Дебора сразу подумала, что жена Файрклога обладает, безусловно, экзотической внешностью: оливковая кожа и тёмные глаза, высокие скулы, немного угловатое лицо. На её голове красовалась масса волос кофейного цвета, таких кучерявых, что они просто поднимались во все стороны, а сквозь них при каждом движении головы женщины посверкивали огромные золотые серьги. И она выглядела странной парой для Николаса Файрклога, бывшего наркомана и паршивой овцы в семейном стаде.

Алатея подошла к Деборе, протягивая руку. Кисти у неё были крупными, но пальцы — длинными и тонкими, гибкими, как и вся она.

— Ники мне твердит, что вы выглядите вполне безобидно, — сказала она с улыбкой. По-английски Алатея говорила с сильным акцентом. — Он ведь вам уже объяснил, что я всё беспокоюсь.

— Из-за моей безобидности? — спросила Дебора. — Или из-за проекта?

— Давайте-ка сядем и поболтаем, — предложил Николас, как будто испугавшись, что его жена не поймёт мягкую шутку Деборы. — Я приготовил кофе, Алли.

Алатея разлила кофе по чашкам. На запястьях она носила золотые браслеты — сродни серьгам, — и они скользнули вниз, когда женщина потянулась к кофейнику. Одновременно её взгляд упал на журналы, и она как будто на мгновение замялась, бросила косой взгляд на Дебору. Гостья улыбнулась, надеясь, что её улыбка выглядит ободряющей.

— Меня удивил этот разговор о фильме, миссис Сент-Джеймс, — сказала Алатея.

— Просто Дебора. Прошу вас.

— Как скажете, конечно. Проект ведь не так уж велик — ну, то, что делает Николас. Я даже не понимаю, как вы об этом узнали.

К этому вопросу Дебора была готова. Томми хорошо поработал над темой Файрклогов. Он нашёл вполне логичную причину для её появления в их доме.

— Вообще-то это не я, — сказала она. — Я просто делаю, что велят, и приехала для предварительной разведки для продюсера «Куайэри продакшн». Я, в общем, не знаю точно, почему они выбрали именно вас, — она кивнула в сторону Николаса, — но думаю, что это имеет отношение к какой-то статье о доме ваших родителей.

Николас повернулся к жене:

— Опять эта статья! — И тут же снова заговорил с Деборой: — Да, была такая публикация об Айрелет-холле, доме моих родителей. Это такое историческое местечко на озере Уиндермир, при доме там архитектурный сад, которому уже двести лет, и моя мать всё это снова выкупила. Она как-то упомянула об Айрелет-холле в разговоре с репортёром, а поскольку речь тогда шла об архитектуре, репортёр тут же помчался посмотреть дом. Не знаю, почему это ему пришло в голову. Ну, и сочинил что-то о реставрации, оборонительной башне и так далее. А вот этот дом отец подарил нам с женой, так что это своего рода дарёный конь. Хотя, пожалуй, мы с Алли предпочли бы что-нибудь новое, с действующими коммуникациями и так далее. Примерно так, да, дорогая?

— Дом прекрасный, — возразила Алли. — И я думаю, что мне повезло, раз я живу здесь.

— Это потому, что для тебя стакан всегда наполовину полон, — улыбнулся Николас. — И именно поэтому я считаю себя очень счастливым человеком.

Дебора обратилась к Алли:

— Один из наших продюсеров в самом начале, когда мы только ещё обсуждали всё в Лондоне, предлагал в качестве идеи фильма оборонительные башни в Миддлбэрроу как символ того, на что способен человек, — когда мы только рассматривали варианты. Честно говоря, никто из нас даже не знал, что такое оборонительная башня, зато несколько человек слышали о вашем муже. В смысле, кто он такой. Ну и прочее.

Дебора не стала вдаваться в подробности. И так всем было понятно, о чём идёт речь.

— Значит, — сказала Алатея, — я вам для этого фильма не нужна? Ну, видите ли, мой английский…

Её английский звучал не только отлично, но ещё и очаровательно, подумала Дебора.

— …к тому же то, что вообще сделал Ники, он сделал сам, это только его заслуга.

— Я ничего бы не смог, не появись в моей жизни ты, — вставил Николас.

— Но это вообще другая тема. — Говоря, Алатея повернулась, и её волосы вздыбились. — Оборонительная башня… как я понимаю, на самом деле речь пойдёт о тебе, о том, что ты сумел сделать, чего ты достиг. А я — просто поддержка, Ники.

— Как будто это совсем неважно! — усмехнулся Николас и посмотрел на Дебору так, словно говорил: «Видите, с кем мне приходится иметь дело?»

— И тем не менее я не принимала в этом участия и не хочу принимать.

— На этот счёт можете не беспокоиться, — заверила её Дебора. Она была готова на что угодно ради согласия Алли. — И в любом случае я хотела бы подчеркнуть, что не принимаю решений. Я просто провожу предварительную разведку. Я напишу отчёт, сделаю фотографии, и всё это уйдёт в Лондон. А уж там, в компании, решат, стоит ли вообще делать этот фильм.

— Вот видишь? — сказал Николас жене. — Беспокоиться не о чем.

Алатея кивнула, но не выглядела при этом убеждённой. Но всё же она соизволила сказать:

— Тогда, наверное, тебе лучше познакомить Дебору с твоими идеями, Ники. Мне кажется, именно с этого следует начать.

Камбрия, Арнсайд

Когда её муж ушёл вместе с рыжеволосой женщиной, Алатея несколько мгновений просто сидела, глядя на журналы, лежавшие на столе в эркере. Их явно перелистывали. Но разве в этом могло быть что-то странное, учитывая, что та женщина некоторое время ждала, пока Николас приведёт жену? Ведь вполне естественно было бы для ожидавшего человека пролистать журнал. И тем не менее этого было достаточно для того, чтобы насторожить Алатею, бывшую в напряжении в последние дни. Она сказала себе, что даже если журнал «Зачатие» лежит теперь наверху стопки, это ровным счётом ничего не значит. Конечно, было немного неловко от того, что посторонний человек мог прийти к выводу, будто Алатея одержима этой темой, хотя вряд ли можно было найти причины именно для такого вывода. Ведь эта женщина приехала из Лондона не для того, чтобы поговорить с Алатеей или порыться в лабиринтах её личной истории. Она явилась из-за того, чем занимался Николас. И, скорее всего, она бы вообще здесь не появилась, будь Николас рядовым человеком, пытавшимся найти способ помощи наркоманам, дать им возможность изменить жизнь. Но он не был обычным парнем, и ошибки его молодости стали широко известны благодаря имени его отца… Наверняка как раз это и заинтересовало журналистов: сын лорда Файрклога сумел сам отказаться от жизни, ведущей к гибели, и хотел помочь другим…

Когда Алатея впервые встретилась с Николасом, она ничего не знала о Файрклоге, бароне Айрелетском, ничего не знала и о прошлом самого Николаса, а иначе бы сбежала от него сломя голову. Ей было лишь известно, что его отец занимается производством всего того, что только можно увидеть в ванных комнатах, больше Николас ничего ей не сказал. Он не упомянул ни о титуле отца, ни о том, что тот создал центр по борьбе с раком поджелудочной железы; ни слова не сказал и славе своего отца. Поэтому Алатея была совершенно не готова увидеть человека, преждевременно постаревшего из-за того, что сын практически отнял у него двадцать лет жизни, на не была готова ощутить огромную жизненную силу, исходившую от Бернарда Файрклога. И к тому, как отец Николаса смотрел на неё сквозь очки в тяжёлой оправе. «Зовите меня просто Бернардом, — сказал он, и его взгляд скользнул от её лица к её груди, а потом обратно. — Добро пожаловать в нашу семью, дорогая».

Алатея давно привыкла к тому, что мужчины смотрят на её грудь. Это для неё ничего не значило. Это было совершенно естественно. Мужчины есть мужчины. Но после этого они обычно не смотрели на неё с выражением глубокой задумчивости на лицах. На лице Бернарда Файрклога она видела невысказанный вопрос: «Что такая женщина, как вы, делает рядом с моим сыном?»

И этот же взгляд Алатея видела каждый раз, когда Николас знакомил её с другими родственниками. Для всех них они с мужем совершенно не подходили друг другу, и хотя Алатее хотелось думать, что вся причина только в её физических данных, она всё же понимала, что тут кроется нечто большее. Она была уроженкой чужой страны, они ничего о ней не знали, их брак с Николасом последовал слишком быстро после знакомства… Для них это значило, что Алатея чего-то ищет, скорее всего семейного богатства. И в первую очередь так думал Ян, двоюродный брат Николаса, потому что именно он занимался деньгами Бернарда Файрклога.

И никто из родных Николаса не подумал, что Алатея может просто любить своего мужа. Она до сих пор изо всех сил старалась убедить их в своей преданности. Она не дала им ни единого повода усомниться в её любви к Николасу и в конце концов начала верить, что ей удалось погасить их опасения.

Но ведь на самом деле ей и незачем было это делать, потому что она действительно любила своего мужа. И действительно была преданна ему. Видит бог, она была не первой женщиной на земле, полюбившей мужчину, совсем не такого красивого, как она сама. Такое случается постоянно. Так почему же все они рассматривают её так задумчиво?.. Нет, это нужно было как-то прекратить, только Алатея не знала, как это сделать.

Хотя, в общем, она понимала, что должна как-то разобраться со своими тревогами и по этому поводу, и по другим. Ей нужно было перестать прятаться в тени. Ничего дурного не было в том, чтобы наслаждаться той жизнью, которую Алатея теперь имела. Она ведь не добивалась всего этого нарочно. Всё само пришло к ней. А это значило, что она вышла на тот путь, для которого и была предназначена.

И всё-таки был ещё один журнал, который недавно прятался под другими, а теперь оказался на самом верху… И всё-таки была ещё женщина из Лондона, которая смотрела на неё… Откуда им знать, кто эта женщина на самом деле, зачем она явилась сюда, какие у неё намерения? Они ничего не знали. Им нужно бы подождать и выяснить…

Алатея собрала на поднос кофейные чашки и понесла их в кухню. Рядом с телефоном она увидела листок бумаги, на котором записала недавно сообщение от Деборы Сент-Джеймс. Тогда Алатея не обратила внимания на название компании, которую представляла Дебора, но теперь женщина сама его упомянула, слава богу, так что Алатее было с чего начать.

Она поднялась на второй этаж дома. Вдоль коридора располагались комнаты, некогда принадлежавшие слугам, и одну из этих крохотных спален Алатея превратила в свою мастерскую, когда они с Николасом начали работы в доме. Но она также использовала эту комнату как своё убежище и именно здесь держала свой ноутбук.

Выход в Интернет был здесь чрезвычайно медленным, но Алатея дождалась своего. Некоторое время она смотрела на монитор, а потом коснулась пальцами клавиатуры.

Камбрия, Брайанбэрроу

Отвертеться от школы было нетрудно. Поскольку ни одному человеку с мозгами не могло действительно захотеться везти его в Улверстон и ещё дальше и поскольку у Кавеха были мозги, всё становилось просто. Лечь в постель, схватиться за живот, сказать, что он, похоже, за ужином у кузины Манетт съел что-то не то, наврать, что ему дважды за ночь приходилось вставать в туалет, — и выразить признательность, когда Грейси отреагирует так, как и должна отреагировать. Конечно, она тут же помчалась в спальню Кавеха с криком: «Тимми заболел! Тимми заболел!» — и он даже почувствовал лёгкий укол вины, потому что слышал по голосу Грейси, насколько та испугана. Бедный глупый ребёнок. Не нужно быть гением, чтобы понять: она очень боится, что кто-то ещё из её родных внезапно исчезнет.

Ей нужно было бы научиться держать себя в руках, малышке Грейси. Люди то и дело умирают. И это невозможно предотвратить никакими хлопотами, как ни следи за тем, как они дышат, едят, спят и так далее. Кроме того, у Грейси теперь на самом-то деле были куда более серьёзные причины для тревоги, чем воображаемая смерть кого-то из родных. Ей следовало бы беспокоиться о том, что будет с ней после смерти отца, притом что их мать не выражала ни малейшего желания забрать детей к себе.

Ну, по крайней мере, не им одним есть о чём побеспокоиться, думал Тим. Потому что было лишь вопросом времени то, когда именно Кавеха вышибут за дверь и он очутится просто-напросто на улице. И придётся ему искать место, где можно будет жить, и нового дурака, к которому можно будет забраться в постель. «Возвращайся в ту дыру, где ты сидел до того, как папа тебя подобрал, — думал Тим. — Возвращайся в помойку, Кавех, дружок!»

Тим просто дождаться не мог этого момента. И, судя по всему, не только он один.

В это утро Джордж Коули остановил Кавеха, когда тот шёл к машине, сопровождаемый Грейси. Коули выглядел дерьмово, насколько мог видеть Тим из окна своей спальни, но он всегда так выглядел, так что для него было нормально то, что он забыл надеть подтяжки, что его рубашка выбилась из-под пояса и развевается, как клетчатый флаг. Должно быть, Коули увидел Кавеха и Грейси из окна своей лачуги и помчался им наперерез.

Конечно, Тим не слышал, о чём они говорят, но полагал, что может без труда догадаться. Потому что Коули поддёрнул свои мешковатые штаны и встал в такую позу, которая говорила о желании поскандалить. А скандалить с Кавехом Коули мог только по одной причине: он желал знать, когда Кавех намерен освободить помещение. Он желал знать, когда ферма Брайан-Бек вернётся в его распоряжение.

Грейси стояла у машины, опустив свой рюкзачок на землю, и ждала, когда Кавех откроет для неё дверцу машины. Её взгляд метался от него к Коули и обратно, и по выражению лица сестры Тим видел, что ей очень страшно. Страх Грейси пробудил в Тиме угрызения совести; ему подумалось, что надо бы выйти из дома и выяснить, что там происходит между Кавехом и Коули, или хотя бы увести Грейси. Но это значило бы привлечь к себе внимание Кавеха, и тот, решив, что Тим вполне здоров, мог надумать отвезти его в школу Маргарет Фокс, а уж этого Тиму хотелось меньше всего, потому что ему нужно было разобраться кое с какими делами здесь.

Тим отвернулся от окна и вернулся к кровати. Улёгшись, он стал ждать, когда заурчит мотор машины Кавеха, давая знать, что Тим наконец остался один на целый день. Когда он наконец услышал этот звук — Кавех, как обычно, слишком сильно жал на акселератор, — то сразу потянулся к своему мобильнику.

Итак, вчерашний день прошёл впустую. Тим вышел из себя и набросился на кузину Манетт, и это было очень плохо. Но в этом плохом хорошо было то, что он не зашёл настолько далеко, чтобы причинить ей серьёзный вред. Он пришёл в чувство в тот самый момент, когда уже был готов упасть на неё и вышибить дух из этого чёртова тела, и сделать это с наслаждением, чтобы заставить её наконец перестать уж так-то заботиться о нём. У него потемнело в глазах, и он даже не видел эту глупую корову, лежавшую на земле перед ним. Он упал на колени и стал колотить кулаками по деревянному причалу вместо Манетт, он проклинал всё на свете, и он бы продолжал это без конца, если бы Манетт не обняла его и не попыталась успокоить. Тим представления не имел, как двоюродная сестра его отца могла научиться вот так прощать и забывать; но это явно говорило о том, что винтиков у неё в голове не хватало.

Но в любом случае возвращение в Уиндермир теперь не могло быть отложено. Тим долго всхлипывал. А потом наконец успокоился. Потом они ещё с полчаса сидели на причале, и кузина Манетт обнимала его и бормотала всякую ерунду насчёт того, что всё будет хорошо, и что они всё равно отправятся в поход, только нужно немножко подождать, и кто знает, что может случиться, и вдруг его отец возьмёт да и вернётся к жизни, потому что кому-то этого очень хочется, и вдруг его мать станет совсем другим человеком… что было точно так же невозможно. Но Тиму было на всё наплевать. Его ждало важное дело, он не мог остаться на ночь в Грейт-Урсвике, и он своего добился.

«Где ты, — набрал он на телефоне. — 2 дня годится».

Ответа не было.

«Не мог», — отправил он второе сообщение.

Незачем было вдаваться в подробности насчёт Манетт, палатки и прочего. Суть была в том, что он не имел возможности оказаться в Уиндермире, потому что Манетт отвезла его в Грейт-Урсвик, и ему понадобилось несколько часов, чтобы выбраться оттуда.

Ответа по-прежнему не было. Тим ждал. Он начинал уже чувствовать себя так, как будто и в самом деле съел что-то плохое, как соврал Кавеху, и то и дело сглатывал набухавшие в горле комки отчаяния. Нет, твердил он себе, никакого отчаяния. Ничего подобного.

Он сполз с кровати и бросил телефон на прикроватную тумбочку. Подошёл к ноутбуку, открыл электронную почту. Никаких писем.

Похоже, пора было подтолкнуть процесс. Невозможно, чтобы кто-либо вот так нарушил заключённую сделку. Тим выполнил свою часть, и пора было выполнять вторую половину.

Камбрия, озеро Уиндермир

Из бардачка своего «Хили-Эллиота» Линли достал небольшой карманный фонарик и уже направился к лодочному дому, чтобы осмотреть там всё получше, когда зазвонил его сотовый телефон. Это была Изабелла. И она тут же выпалила:

— Томми, ты нужен мне в Лондоне!

Он, естественно, предположил, что должно что-то случиться, о чём и спросил её.

— Это не по служебным делам, — ответила Изабелла. — Просто я не хочу, чтобы другой член команды выполнял для меня определённые действия.

— Что ж, рад это слышать, — улыбнулся Линли. — Мне тоже не хотелось бы делить тебя с детективом Стюартом.

— Эй, не искушай судьбу! Когда ты вернёшься?

Линли посмотрел на озеро. Он уже прошёл через рощицу тополей и стоял на дорожке, и лучи утреннего солнца падали ему на плечи. Похоже было на то, что день предстоял отличный. На мгновение у Томаса мелькнула мысль о том, каково бы это было — провести такой денёк с Изабеллой… Он сказал:

— Я вообще-то не знаю. Я только-только начал.

— А как насчёт краткого визита? Я по тебе скучаю, а мне не нравится по тебе скучать. Когда я по тебе скучаю, ты начинаешь занимать все мои мысли. Я даже работать как следует не могу.

— Краткий визит решил бы твои проблемы?

— Пожалуй. Я не могу отрицать того, что ты очень нравишься мне в постели.

— По крайней мере, ты откровенна.

— И всегда буду. Так как, есть у тебя время? Я могу приехать к тебе днём… — Она ненадолго замолчала, и Линли без труда представил, как она заглядывает в ежедневник. Когда Изабелла продолжила, Томас понял, что не ошибся. — В половине четвёртого. Можешь освободиться к этому времени?

— Боюсь, я не так близко от Лондона.

— В самом деле? И где же ты?

— Изабелла… — Линли хотел бы понять, не пытается ли она как-то его обмануть. Сначала разговор о сексе, чтобы отвлечь его, а потом как бы мимоходом выясняется, где именно он находится. — Ты знаешь, что я не могу этого сказать.

— Я знаю, что Хильер велел тебе держать рот на замке. Но никак не думала, что это и ко мне тоже относится. А как насчёт… — Она вдруг остановилась. — Ладно, неважно.

Линли понял, что она едва не брякнула: «А относилось бы это к твоей жене?» Но она не вправе была этого говорить. Они никогда не упоминали о Хелен, потому что такое упоминание грозило повернуть их отношения от чистого секса в такую область, в которую им с самого начала поворот был заказан.

— Ладно, неважно, это просто глупость, — сказала Изабелла. — Интересно, что думает себе Хильер, как бы я должна была распорядиться такой информацией?

— Не думаю, что тут есть нечто личное, — возразил Линли. — Я хочу сказать, что он не хочет, чтобы ты знала. Он хочет, чтобы вообще никто не знал. Если честно, я его и не спрашивал, почему это так.

— На тебя непохоже. Может, тебе по какой-то причине хотелось уехать из Лондона? — И тут же быстро: — Неважно. Такой разговор до хорошего не доведёт. Ладно, позвоню потом, Томми.

Она отключила телефон. Линли немного постоял, держа мобильник в руке. Потом снова сунул его в карман и пошёл дальше. Лучше думать о том, что происходит здесь и сейчас. Изабелла была права насчёт разговоров, которые только зря мутят воду.

Лодочный дом, как обнаружил Томас, стоял незапертым. В это время дня внутри было темнее, чем когда Линли заглядывал сюда впервые, поэтому он порадовался тому, что прихватил фонарь, и тут же его включил. В лодочном доме было довольно холодно от воды, камней и в связи с временем года. Пахло сырой древесиной и морскими водорослями. Линли подошёл к тому месту, где была привязана шлюпка Яна Крессуэлла.

Здесь он опустился на колени и, светя фонарём, стал осматривать края бреши, оставшейся на месте двух упавших в воду камней. Но смотреть тут оказалось не на что. Извёстка и сама по себе имела неровную поверхность, а за долгие годы в ней появились трещины, вмятины и сколы во множестве мест. Но Линли искал след какого-нибудь инструмента, который мог бы ускорить процесс разрушения: стамески, свёрла или чего-нибудь клинообразного. Чего-то такого, что расшатало бы камни. Чего-то такого, что могло оставить метку.

Он ничего не нашёл. И понял, что необходимо осмотреть всё гораздо более тщательно и при более ярком освещении, что было довольно сложно, если он собирался и дальше играть роль простого гостя. Ещё Линли понял, что его первоначальная мысль относительно исчезнувших камней была верна: их обязательно нужно было достать из воды. Перспектива, конечно, была не из приятных. Здесь неглубоко, но вода наверняка ледяная.

Линли выключил фонарь и вышел из лодочного дома. Остановившись, посмотрел на озеро. На воде никого не было, поверхность выглядела спокойной и гладкой, в ней отражались окружавшие озеро осенние деревья и безоблачное небо. Линли отвернулся от озера и посмотрел в сторону дома. Отсюда дом не было видно, хотя любой человек, оказавшийся на дорожке между тополями, с лёгкостью мог заметить самого инспектора. И ещё с одного места можно было увидеть и Линли, и лодочный дом: с верхнего этажа и с крыши квадратной башни, что вырастала из земли к югу от тополей. А именно там жила Миньон Файрклог. Накануне вечером она не вышла к ужину. Может, Миньон не станет возражать против утреннего визита?

Квадратное строение было копией настоящих оборонительных башен, разбросанных тут и там по округе. Такие сооружения люди некогда пристраивали к домам, чтобы придать им более древний вид, хотя в случае с Айрелет-холлом в фальшивой истории едва ли была нужда. Тем не менее в какой-то момент была возведена эта башня, и теперь она красовалась здесь во все четыре своих этажа, с зубчатым краем плоской крыши. И, конечно же, рассудил Линли, с этой крыши были видны все окрестности. Оттуда можно было увидеть Айрелет-холл, подъездную дорогу к нему, окружавшие его земли, а также озеро и лодочный дом.

Когда Томас постучал в дверь, он услышал внутри женский голос:

— Что? Ну что?!

Он решил, что отвлёк Миньон от какого-то занятия (он ведь не знал пока, чем она вообще занимается), и громко сказал:

— Мисс Файрклог? Простите… я не вовремя?

Ответ его удивил.

— О! Я думала, это опять матушка.

Через несколько мгновений дверь распахнулась, и перед Линли появилась одна из дочерей-двойняшек Бернарда Файрклога, опираясь на ходунки. Она была окутана в какие-то туники и шарфы, придававшие ей артистичный вид и при этом весьма эффективно скрывавшие тело. И ещё Линли обратил внимание на то, что на её лицо была наложена косметика, как будто Миньон куда-то собиралась отправиться в течение дня. И волосы были уложены, хотя и немного в детском стиле. В результате она напоминала Алису в Стране чудес, с множеством голубых лент, только, в отличие от Алисы, волосы у неё были тускло-каштановыми, а не светлыми.

— А, поняла, вы тот лондонец, — сказала Миньон. — И что вы тут высматриваете с утра пораньше? Я снова видела вас у лодочного дома.

— Вот как?

Линли стало интересно, как это ей удалось. Три лестничных пролёта не одолеешь с ходунками. Да и зачем бы ей?..

— Я просто хотел подышать воздухом, — пояснил он. — А от лодочного дома увидел вашу башню, вот и решил прийти и представиться. Я думал, мы с вами встретимся за ужином вчера вечером.

— Боюсь, это пока не для меня, — ответила Миньон. — Я ещё поправляюсь после хирургического вмешательства.

Она окинула Линли пристальным взглядом, даже не пытаясь скрыть своего интереса. Ему даже показалось, что она вот-вот скажет: «А вы неплохо сложены» — или попросит его открыть рот, чтобы осмотреть зубы. Но вместо того она предложила:

— Можете войти.

— Я вас от чего-то отвлёк?

— Я бродила в Интернете, но это может и подождать.

Она отступила от двери, давая ему путь.

Весь первый этаж башни можно было окинуть взглядом сразу. Здесь по принципу студии располагались гостиная, кухня и уголок для компьютера Миньон. Ещё первый этаж, казалось, служил местом хранения многочисленных коробок, стоявших одна на другой на каждом свободном клочке пола. Коробки были закрыты, и сначала Линли показалось, что Миньон собралась переезжать, но более внимательный взгляд дал ему понять, что всё это — посылки, адресованные хозяйке.

Компьютер был включён. Монитор светился, и Линли увидел, что Миньон читала ответ на письмо. Заметив направление его взгляда, она сказала:

— Жизнь в виртуальном пространстве. Мне это кажется предпочтительнее реальности.

— Современная версия друзей по переписке?

— Вроде того. У меня страстные отношения с неким джентльменом с Сейшельских островов. По крайней мере, он говорит, что именно оттуда. Ещё он сообщает, что женат и у него нет никаких перспектив повышения по службе. Бедняга уехал туда в поисках приключений, а в итоге обнаружил, что приключения доступны для него только в Интернете. — Миньон улыбнулась коротко и неискренне. — Конечно, он может всё врать, но ведь и я сообщила о себе, что моделирую одежду и сейчас ужасно занята, потому что готовлюсь к очередному показу. В прошлый раз я переписывалась с врачом-миссионером, который занят благородной миссией в Руанде, а до того… дайте-ка взглянуть… Ну да. До того я была обиженной домохозяйкой, которая ищет кого-то, способного понять всю тяжесть моего положения. Я же сказала, это жизнь в виртуальном пространстве. Возможно всё, что угодно. Открытое поле.

— А не может возникнуть нечто вроде отдачи при выстреле?

— Как раз в этом половина забавы. Но я осторожна, и как только они начинают говорить о том, чтобы так или иначе встретиться, я всё мгновенно обрываю. — Она двинулась в сторону кухни, говоря на ходу: — Хотелось бы предложить вам кофе или ещё что-нибудь, но, боюсь, кофе у меня только растворимый. Хотите чашечку? Или чай? Чай у меня только в пакетиках. Но всё равно могу приготовить.

— Лучше кофе. Но мне не хотелось бы доставлять вам лишних хлопот.

— Да неужели? Как вы хорошо воспитаны!

Она скрылась в кухне, оттуда послышалось звяканье посуды. Линли воспользовался возможностью и огляделся по сторонам. Кроме великого множества коробок, он увидел ещё и множество немытой фаянсовой посуды, стоявшей на всех возможных плоскостях. Тарелки и чашки явно провели здесь немало времени, потому что, когда Линли поднял одну из них, он увидел оставшийся под ней отчётливый круг на ровном слое пыли, до которой никому не было дела.

Линли подошёл ближе к компьютеру — и сразу понял, что Миньон не лгала. «Конечно, я понимаю, что ты имеешь в виду, — писала она. —Бывают моменты, когда жизнь приводит к чему-то по-настоящему важному. В моём случае это именно так. И я теперь счастлива. Но тебе следует поговорить с ней об этом. Конечно, хотя я и говорю так, сама я не объясняюсь с Джеймсом. Как мне этого хочется! Ладно, неважно. То, чего я хочу, сбыться не может. Вот разве что…»

— Мы с ним добрались до того, что теперь обсуждаем наши неудачные браки, — сказала Миньон за спиной Линли. — Просто невероятно! Каждый раз одно и то же. Постоянно кажется, что очередной «писатель» мог бы иметь хоть каплю воображения, если уж решил кого-то соблазнить, но — нет!

Я включила чайник. Кофе будет через минуту. Только вам придётся самому принести чашку.

Томас отправился с ней в кухню. Она была крошечной, но оборудована всем необходимым. И ещё Линли увидел, что вскоре Миньон придётся заняться мытьём посуды, хочет она того или нет. В кухне осталось всего несколько чистых тарелок, а последнюю чистую чашку Миньон пришлось взять, чтобы приготовить кофе для инспектора. Для неё самой чашки не осталось.

— А разве не предпочтительнее настоящие отношения? — спросил он.

Она бросила на него короткий взгляд.

— Как у моих родителей, да?

Линли вскинул брови.

— Они выглядят отличной парой.

— О, да! Так оно и есть. Преданны друг другу, абсолютно друг другу подходят, и так далее, и тому подобное. Только гляньте на них. Нежничают и ластятся. Они уже демонстрировали это вам?

— Боюсь, я не распознаю нежничанье или… как это?

— Ну, если они ещё не устраивали для вас такой спектакль вчера, то он состоится сегодня, уверена. Понаблюдайте за тем, как они обмениваются взглядами, подразумевающими многое. Они это умеют.

— И что же, всё это только форма, без содержания?

— Я так не говорила. Я сказала — «преданны друг другу». Преданность и совместимость, и всё, что к ним прилагается. Думаю, дело в первую очередь в том, что отец редко здесь бывает. И это прекрасно для них обоих. Ну, по крайней мере, для него. Что касается матушки, она не жалуется, да и с чего бы? Пока у неё есть возможность рыбачить, обедать с друзьями, распоряжаться моей жизнью и тратить кучу денег на сад, думаю, она будет чувствовать себя прекрасно. И ведь, кстати, это её собственные деньги, не папины, хотя он ничего не имеет против, пока может свободно ими пользоваться. Конечно, это не то, чего я хотела бы в браке для себя, но поскольку я вообще не хочу выходить замуж, то мне ли их судить?

Вода закипела, чайник выключился. Миньон занялась приготовлением кофе, хотя и не стала прилагать особых усилий к тому, чтобы сделать это красиво. Она высыпала в чашку порошок, оставив между чашкой и банкой дорожку просыпанного кофе, а когда стала размешивать, жидкость выплеснулась через верх чашки на кухонный стол. Той же самой ложкой Миньон зачерпнула сахар из сахарницы, ещё раз пролила кофе, добавила молока и расплескала ещё немного напитка по столу. Протянула чашку Линли, не стерев с неё потёки, и сказала таким тоном, что сразу стало ясно — это её жизненное кредо:

— Извините. Я не слишком хозяйственна.

— Я тоже, — ответил он. — Спасибо.

Миньон заковыляла обратно в гостиную, бросив через плечо:

— Кстати, что это у вас за машина?

— Машина?

— Ну, та изумительная штуковина, на которой вы приехали. Я её видела вчера, когда вы сюда прибыли. Выглядит стильно, но наверняка жрёт бензин, как верблюд, добравшийся до воды.

— «Хили-Эллиот», — пояснил Линли.

— Никогда о такой не слышала. — Миньон отыскала кресло, свободное от журналов и коробок, и, тяжело опустившись в него, сказала: — Ищите сами, куда сесть. Передвиньте что-нибудь. Тут всякая ерунда. — И пока Линли искал для себя местечко, она продолжила: — Итак, что вы делали в лодочном доме? Я видела вас там вчера, вместе с отцом. Что вас туда привлекло?

Линли сделал для себя мысленную заметку на тот счёт, что нужно быть поосторожнее в своих действиях. Ясно, что Миньон занимается не только Интернетом, но ещё и наблюдает за тем, что происходит вокруг.

— Я подумывал о том, чтобы выбраться на озеро на шлюпке, но моя природная лень взяла верх над этими намерениями, — сказал он.

— Это к лучшему. — Миньон дёрнула головой, показывая в сторону лодочного дома. — Последний, кто на ней катался, утонул. И мне кажется, что вы прокрались туда для того, чтобы посмотреть на место преступления. — Она мрачно усмехнулась.

— Преступления?

Линли отпил немного кофе. Тот был отвратительным.

— Мой кузен Ян. Не сомневаюсь, вам уже об этом рассказали. Нет?

Миньон вкратце рассказала Линли то, что он уже знал, и говорила она так же беспечно, как и о других вещах. А Томас думал о лёгкости её тона. По своему опыту он знал, что подобная видимость правдивости, откровенности говорила на самом деле о том, что человек многое скрывает.

Ян Крессуэлл определённо был убит, так полагала Миньон. Она рассуждала так: насколько ей было известно, люди редко умирают просто потому, что кому-то этого хочется. Видя вопросительно вскинутые брови Линли, Миньон продолжила. Её брату Николасу почти всю жизнь приходилось слышать о том, как великолепен его двоюродный брат. С того самого момента, когда дорогой Ян приехал из Кении после смерти его матери, чтобы поселиться в доме Файрклогов, его превозносили на каждом шагу. Ян то, Ян это, почему бы тебе не быть похожим на Яна?.. Ян с блеском окончил школу, потом колледж; Ян был прекрасным спортсменом, прекрасным племянником, звездой в тёмном небе, голубоглазым мальчиком, никогда не делавшим ничего дурного или неправильного.

— Полагаю, у отца только тогда и открылись глаза на нашего дорогого Яна, когда тот бросил семью и стал открыто жить с Кавехом. Представляю, что чувствовал Ники… А каково пришлось жене? И вот теперь Кавех работает на мою мать, и кто это устроил, если не Ян? Вот и подумайте. Что бы ни делал в своей жизни бедняга Ники, он не мог сравниться с Яном, тот всегда светил ярче. И что бы ни делал Ян, это не могло уронить его в глазах моего отца. И это заставляет задуматься.

— О чём?

— О многих интересных вещах.

На лице Миньон появилось выражение «ничего больше я не скажу», одновременно безмятежное и довольное.

— Так его убил Николас? — спросил Линли. — Надо полагать, он что-то от этого выиграл?

— Что касается убийства, в смысле лично, собственными руками… ну, я бы не удивилась. А что касается выигрыша… Кто знает.

Похоже было на то, что она не стала бы и особо винить Николаса за всё, что могло бы случиться с Яном Крессуэллом, и это, вместе с её замечаниями о самом том человеке, представляло собой нечто такое, о чём стоило поразмыслить. Как и о завещании Крессуэлла.

— А вам не кажется, — спросил Линли, — что такой способ покушения именно на Крессуэлла выглядит довольно сомнительным?

— Почему?

— Насколько я понял, ваша матушка бывает в лодочном доме почти каждый день.

Миньон выпрямилась в кресле, вдумываясь в его слова, и медленно произнесла:

— Вы полагаете?..

— Что именно ваша матушка могла быть целью убийцы — конечно, если для начала признать, что кто-то вообще замышлял убийство.

— Никто не мог быть ни в малейшей мере заинтересован в смерти моей матери, — уверенно заявила Миньон.

Ей явно хотелось немедленно перечислить всех людей, преданных её матери, и в начале списка снова должен был стоять её отец, бесконечно преданный Валери.

А Линли подумал о Гамлете и о дамах, которые слишком энергично возражают против чего-то. Ещё он подумал о богатых людях вообще и о том, как они распоряжаются своими деньгами и как деньги оплачивают всё, что угодно, от молчания до видимости неохотного сотрудничества. И всё это напоминало о том, что Бернард Файрклог сам приехал в Лондон и попросил тайно расследовать смерть его племянника.

«Уж слишком мудрено», — вот что мелькнуло в уме Томаса. Он только не понял, к чему относилось это выражение.

Камбрия, Грэндж-овер-Сэндс

Манетт Файрклог Макгай давным-давно была уверена в том, что нет на земле человека, более склонного манипулировать людьми, чем её собственная сестра, — но теперь у неё появились другие мысли. Миньон воспользовалась простым несчастным случаем, чтобы больше тридцати лет подряд управлять их родителями; в конце концов, всё было слишком очевидно. Надо было только поскользнуться на камне очень близко к водопаду, удариться головой, получить небольшую травму — и всё, готово, все думают, что настал конец света! Но оказалось, что Миньон просто в сравнение не шла с Найэм Крессуэлл. Миньон использовала страхи людей, их чувство вины и тревоги, чтобы получить всё, чего ей хотелось. А Найэм использовала собственных детей. И это, решила Манетт, нужно было прекратить.

Она взяла выходной на работе. У неё были к тому основания, потому что после нападения Тима накануне днём у неё, само собой, имелись и синяки, и ссадины. Но даже если бы Тим не бил её так жестоко по почкам и позвоночнику, она бы всё равно пришла к определённым выводам. Мальчики четырнадцати лет от роду не ведут себя так, как Тим, если у них нет к тому серьёзных причин. И, конечно, Миньон понимала, что за его поступком кроется нечто большее, чем стыд из-за выбора его отца и за то, что его отправили в школу Маргарет Фокс. Просто она не могла понять, что могло вызвать такое отчаяние, и ей в голову приходила лишь мысль о матери Тима.

Дом Найэм находился сразу за Грэндж-овер-Сэндс, на некотором расстоянии от Грейт-Урсвика. Он был частью новенькой аккуратной застройки, расположившейся на склоне холма, обращённом к заливу Моркам. Домики, стоявшие здесь, говорили о том, что застройщику нравился средиземноморский стиль: они все были выкрашены в ослепительный белый цвет, все имели тёмно-синюю отделку, перед всеми красовались одинаковые садики с гравийными дорожками и подстриженными кустами. Но размеры домов были разными, и, конечно же, у Найэм был самый большой, с самым лучшим видом на устье реки, впадавшей в залив, и на места гнездовья птиц. В этот дом Найэм перебралась после того, как Ян бросил свою семью. Из разговоров с Яном после развода Манетт знала, что Найэм была тверда, как алмаз, в своём решении переехать. И кто бы её осудил за это, думала Манетт в то время. Воспоминания, которые терзали бы её в прежнем доме, были бы слишком болезненными, а ведь у этой женщины имелось двое детей, требовавших заботы после того ядерного взрыва, что случился прямо в центре их семейного мира. И ей должно было хотеться чего-то милого и уютного, чтобы помочь Тиму и Грейси пережить всё.

Однако Манетт думала так только до того, как узнала, что Тим и Грейси вообще не живут с матерью, а отправлены к отцу и его любовнику. После этого у неё в мыслях звучал только один вопрос: «Какого чёрта там происходит?!» Но потом Ян объяснил, что он как раз этого и желал: чтобы дети остались с ним. Когда Ян погиб, Манетт решила, что Найэм, само собой, должна забрать детей к себе. Но поскольку та и не подумала этого сделать, вопрос «Какого чёрта там происходит?!» вернулся. И теперь Манетт намеревалась получить на него ответ.

Машина Найэм стояла перед домом, и как только Манетт постучала в дверь, Найэм вышла ей навстречу. На её лице было написано ожидание, но это выражение тут же изменилось, когда Найэм увидела, что на пороге стоит Манетт. И даже если бы на Найэм не было ярко-розового платья для коктейлей, открывавшего слишком большую часть груди, и если бы даже от неё не пахло духами так, что запах мог бы сбить с ног пони, всё равно по одной лишь смене выражения лица Манетт поняла бы, что Найэм ждёт кого-то, кто должен вот-вот явиться.

Найэм сказала: «А, Манетт…», и это должно было заменить приветствие. Она не отступила назад, приглашая войти в дом.

«Да и наплевать», — подумала Манетт. Она шагнула вперёд, предоставляя Найэм выбрать: то ли стоять вот так грудью к груди, то ли всё-таки шагнуть в сторону. Найэм выбрала последний вариант, хотя и не закрыла входную дверь, позволив гостье пройти в дом.

Манетт направилась в гостиную с большими окнами, выходившими на залив, мимоходом глянула на Арнсайд-Нот на другом берегу залива и так же мельком подумала о том, что, имея хороший телескоп, отсюда можно было бы рассмотреть не только деревья, расступавшиеся у начала пустоши, или чахлые сосны на вершине холма, но и подножие холма и гостиную её брата Николаса.

Она повернулась лицом к Найэм. Та смотрела на Манетт, но почему-то её глаза то и дело убегали в сторону двери в кухню. Как будто там кто-то прятался, что вряд ли имело смысл, учитывая то, с каким выражением Найэм открыла дверь. Поэтому Манетт сказала:

— Я бы не отказалась от кофе. Ты не против…

И пошла к кухне.

Найэм быстро заговорила:

— Манетт, что тебе нужно? Я бы предпочла, чтобы ты сначала позвонила, и…

Но Манетт уже вошла в кухню и взяла чайник, как будто у себя дома. На кухонной стойке она увидела причину тревоги Найэм. Это была ярко-красная жестяная коробка, полная всякой всячины. На коробке красовалась чёрная наклейка с белыми буквами: «Корзина любви». Было совершенно очевидно, что этот интригующий предмет был доставлен по почте, потому что на полу стояла и картонная упаковка. Ясно было и то, что в коробке содержались разнообразные игрушки, которыми пользовались пары, желавшие добавить перчика в свою сексуальную жизнь. «Очень интересно», — подумала Манетт.

Найэм проскочила мимо неё, схватила «Корзину любви», спрятала в картон и сказала:

— Ладно, отлично. Так чего тебе нужно? И я предпочла бы сама приготовить кофе, если ты не против.

Она схватила с полки кофеварку и с шумом опустила её на стол-стойку. Потом то же самое проделала с пакетом кофе и чашкой.

— Я пришла поговорить о детях, — сказала Манетт. Необходимости в предисловиях она не видела. — Почему они до сих пор не вернулись к тебе, Найэм?

— Совершенно не понимаю, при чём тут ты? Что, Тим тебе вчера на что-то жаловался?

— Тим вчера напал на меня. Думаю, мы обе должны согласиться в том, что такое поведение ненормально для мальчика четырнадцати лет.

— А… Так вот в чём дело. Ну, ты ведь сама захотела забрать его из школы. Что-то не так вышло? Какой ужас! — Последние слова Найэм произнесла таким тоном, который означал: ничего подобного не было, Тим просто не мог напасть на Манетт. Она засыпала кофе в кофеварку и достала из холодильника молоко. — Но тебе не стоило так уж удивляться, Манетт. Его ведь не просто так отправили в школу Маргарет Фокс.

— И мы обе знаем, по какой причине он там оказался, — парировала Манетт. — Какого чёрта вообще происходит?

— Происходит то, что Тим давно ведёт себя ненормально, как ты и сама могла заметить, это началось не вчера. И думаю, ты сумеешь сообразить, почему это так.

«Боже, — подумала Манетт, — Найэм ведь снова начинает всё ту же песенку: о дне рождения Тима и о неожиданном госте, явившемся к ним в дом…» Да, то был великолепный момент для того, чтобы узнать: отец семейства имеет любовника того же пола… Манетт хотелось задушить Найэм. Сколько ещё эта чёртова баба собирается мусолить поступок Яна и Кавеха? Она сказала:

— Но ведь Тим ни в чём не виноват, Найэм. — И добавила: — И не пытайся увести разговор в сторону, как ты обычно это делаешь, ясно? С Яном это могло пройти, но уверяю, со мной тебе этого не удастся.

— Если честно, я вообще не желаю говорить о Яне. В этом можешь быть уверена.

«Ну и ну, — подумала Манетт. — Какие потрясающие перемены! Весь прошлый год единственной темой её разговоров как раз и был Ян и его чудовищный поступок!» Ну что ж, она могла поймать Найэм на слове. Манетт ведь пришла поговорить о Тиме.

— Прекрасно. Я тоже не желаю говорить о Яне.

— В самом деле? — Найэм рассматривала свои ногти, безупречно ухоженные, как и вся она. — Приятно слышать. Я думала, Ян — это одна из твоих любимых тем.

— О чём это ты?

— Да будет тебе! Хотя ты и пыталась это скрыть многие годы, для меня никогда не было тайной, что ты испытываешь к нему желание.

— К Яну?!

— Ты всегда полагала, что если он уйдёт от меня, то к тебе. Так что, Манетт, по всем статьям тебе бы следовало так же злиться на него за то, что он выбрал в спутники жизни Кавеха.

«Боже, боже, — в растерянности думала Манетт. — Как это у Найэм получается? Она ускользнула от разговора о Тиме, как маслом намазанная!»

— Прекрати, наконец, — сказала она. — Я понимаю, что ты делаешь. Но тебе это не поможет. Я не уйду, пока мы не поговорим о Тиме. Или ты будешь говорить, или мы остаток дня будем играть в кошки-мышки. Но кое-что, — Манетт многозначительно посмотрела в сторону «Корзины любви», — подсказывает мне, что тебе хотелось бы от меня избавиться. А этого не сделать так просто, потому что ты сумела как следует меня разозлить.

Найэм ничего не ответила на эти слова. Она занялась кофеваркой.

Манетт продолжила:

— Тим — приходящий ученик в школе Маргарет Фокс. А значит, ночевать он должен дома, с родителями. Но он до сих пор возвращается в дом Кавеха Мехрана, а не к тебе. И как это должно влиять на его душевное состояние?

— Да тебе что за дело до его душевного состояния, Манетт? — Найэм отвернулась от кофеварки. — Что тебя больше волнует — что он живёт в доме драгоценного Кавеха или в доме вообще, а не остаётся взаперти в той школе, как какой-нибудь преступник?

— Его дом здесь, а не в Брайанбэрроу. И ты прекрасно это знаешь. Если бы ты видела, в каком состоянии он был вчера… Боже праведный, да что с тобой происходит? Это же твой сын! Почему ты до сих пор не забрала его домой? Почему ты не забрала Грейси? Или ты их за что-то наказываешь? Или это какая-то игра, ты решила поиграть их жизнями?

— Да что ты знаешь об их жизнях? Что ты когда-нибудь о них знала? Ты ими интересовалась только из-за Яна. Ах, милый, любимый, просто святой Ян, который не может сделать ничего дурного никому из этих чёртовых Файрклогов. Даже твой отец принял его сторону, когда эта сволочь меня бросила! Твой отец! У Яна просто нимб над головой был, когда он вышел из дома рука об руку… или лучше сказать, с рукой на заднице того… какого-то… араба! И твой отец ничего не сделал! Никто из вас ничего не сделал! А теперь он служит у твоей матери, как будто он ни при чём, как будто не разрушил всю мою жизнь! И ты ещё меня обвиняешь, говоришь, что я затеваю какие-то игры? И ты меня спрашиваешь, что я делаю, когда ни один из вас не сделал ничего, чтобы заставить Яна вернуться домой, где ему следовало быть, чтобы исполнять свой долг, свои обязанности, заботиться о детях…

Она схватила чайное полотенце, потому что слёзы, наполнившие её глаза, уже готовы были пролиться. Но она промокнула их прежде, чем они успели испортить макияж. И тут же швырнула полотенце в мусорное ведро.

Манетт наблюдала за ней. Впервые ей что-то становилось понятно.

— Ты не собираешься забирать их домой, так? Ты хочешь заставить Кавеха содержать их. Почему?

— Пей свой чёртов кофе и убирайся! — огрызнулась Найэм.

— Не уйду, пока не выясню всё до конца. Пока не пойму всё то, что таится у тебя на уме. Ян мёртв, так что его можно вычеркнуть. Остаётся Кавех. Он вроде бы умирать не собирается, разве что ты его убьёшь…

Манетт внезапно умолкла. Они с Найэм уставились друг на друга. Найэм отвела глаза первой.

— Уходи, — сказала она. — Уходи наконец. Уйди.

— Но как быть с Тимом? И с Грейси? Что будет с ними?

— Ничего.

— Это значит, что ты их бросаешь с Кавехом? Пока кто-нибудь не обратится к закону, ты оставишь их в Брайанбэрроу. Чтобы Кавех в полной мере понял, что именно он разрушил. Двое детей, которые, кстати, не имеют ни малейшего отношения к случившемуся…

— Не будь так уверена.

— Что? Ты утверждаешь теперь, что Тим… Бог мой… Да ты просто сходишь с ума!

Манетт поняла, что продолжать разговор нет смысла. Забыв о кофе, она уже двинулась к выходу, когда снаружи послышались шаги и чей-то голос произнёс:

— Найэм? Детка? Где моя девочка?

В дверях появился мужчина, державший в руках горшок с кустом хризантем, и на его лице было написано нечто такое, что Манетт сразу поняла: он ждёт не дождётся, когда они с Найэм распакуют «Корзину любви». Он для того и пришёл, чтобы поиграть со всеми теми вещицами. На его пухлом лице уже выступила лёгкая испарина предвкушения.

Увидев Манетт, он вскрикнул: «О!..» — и оглянулся через плечо, как будто решил, что ошибся домом.

Найэм поспешила сказать:

— Входи, Чарли! Манетт уже уходит.

Чарли. Его лицо показалось Манетт смутно знакомым. Но сначала она не смогла его узнать, пока он не прошёл мимо неё по коридору, нервно кивнув. От него пахло растительным маслом и чем-то ещё… Сначала Манетт подумала о рыбе и картофеле, но потом сообразила: это был владелец одной из трёх китайских закусочных на рыночной площади в Милнторпе, той, из которой заказы доставлялись на дом. Она не раз заглядывала туда по дороге домой из Арнсайда и от Николаса, чтобы взять какой-нибудь еды для Фредди. Просто она никогда не видела этого человека без кухонного фартука, запачканного жиром и покрытого пятнами разнообразных соусов. И вот теперь она столкнулась с ним здесь, и он готов взяться за дело, не требующее резки мяса и овощей и раскладывания их по картонным упаковкам.

Проходя в дом, мужчина сказал Найэм:

— Ты такая аппетитная, так и хочется тебя съесть.

Та хихикнула.

— Надеюсь, ты так и сделаешь. Принёс что-нибудь вкусненькое?

И они оба засмеялись. Дверь за ними закрылась, давая им возможность заняться своими делами.

Манетт почувствовала, как её захлёстывает волна гнева. Нет, решила она, необходимо что-то сделать с женой Яна. Но у Манетт хватало мудрости на то, чтобы понимать: ситуация может оказаться ей неподвластна. Однако она могла добиться перемен в жизни Тима и Грейси. И при этом получить и кое-что для себя.

Камбрия, озеро Уиндермир

Получить судебный отчёт оказалось делом нетрудным, и эта лёгкость была в основном обусловлена репутацией Сент-Джеймса как эксперта. Конечно, в данном деле не было реальной необходимости в его экспертизе, потому что заключение уже было сделано коронёром, но телефонного звонка и сказочки о докладе в университете оказалось достаточно, чтобы все относящиеся к делу документы оказались в его руках. Бумаги подтверждали всё то, что говорил ему о смерти Яна Крессуэлла Линли, хотя к этому добавились и несколько существенных деталей. Погибший мужчина получил сильный удар по голове, в область левого виска, и этого было достаточно, что бы он потерял сознание и получил трещину в черепе. Очевидной причиной травмы выглядел каменный причал, и хотя тело находилось в воде около девятнадцати часов, прежде чем его обнаружили, всё же оказалось возможным — по крайней мере, согласно судебному отчёту — сравнить рану на его голове с очертаниями камня, о который погибший, по всей видимости, и ударился, прежде чем упал в воду.

Сент-Джеймс нахмурился. Он соображал, насколько такое возможно. Девятнадцать часов, проведённые телом в воде, должны были сильно изменить форму раны; в результате подобное сравнение становилось бессмысленным, разве что была проведена некая реконструкция… Он поискал документ о таком действии, но не нашёл. Сделав для себя заметку, Саймон продолжил чтение.

Смерть наступила в результате утопления, что подтверждено исследованием лёгких. Синяк на правой ноге заставлял предположить, что нога Крессуэлла могла застрять в упоре шлюпки, когда он потерял равновесие; шлюпка перевернулась и не дала жертве возможности всплыть. И только через некоторое время — возможно, благодаря подъёму воды в озере — его нога высвободилась и тело поднялось на поверхность.

Токсикологическое исследование не показало ничего необычного. Содержание алкоголя в крови было небольшим, то есть пострадавший немного выпил, но не был пьян. Всё остальное в отчёте говорило о том, что погибший представлял отличный образец мужчины в возрасте от сорока до сорока пяти лет, обладавшего замечательным здоровьем и прекрасной физической формой.

Поскольку свидетелей гибели не имелось, коронёр обязан был провести расследование. И всё было сделано по правилам офицерами службы коронёра. Они же и свидетельствовали на судебном заседании — так же, как Валери Файрклог, и судебный патологоанатом, и первый полисмен, прибывший на место происшествия, и следующий полицейский, вызванный для того, чтобы проверить утверждение первого полицейского о том, что представители криминальной полиции в данном случае не нужны, так как нет признаков преступления. Результатом всего этого стало заключение о смерти в результате несчастного случая.

Насколько мог видеть Сент-Джеймс, ничего подозрительного во всём этом не имелось. И всё же если какие-то ошибки были совершены, они были совершены именно на начальной стадии процесса, то есть следовало обратить особое внимание на первого полицейского, прибывшего на место событий. То есть теперь следовало поговорить с тем констеблем. А это требовало поездки в Уиндермир, где и жил этот полисмен.

Когда Сент-Джеймс вошёл в зал прибытия на станции Уиндермир, где его ожидал констебль Уильям Шлихт, и взглянул на полицейского, ему сразу стало понятно, что этот парень служит в полиции уж очень недавно. И это могло объяснить то, что он вызвал другого полицейского, чтобы подтвердить его собственные выводы. Скорее всего, констебль Шлихт впервые столкнулся со смертью, и ему не хотелось начинать карьеру с серьёзной ошибки. Кроме того, смерть случилась во владениях человека слишком известного. Все местные газеты должны были проявить интерес к делу, и констебль прекрасно понимал, что и его не обойдут вниманием.

Шлихт оказался человеком худощавым, но в то же время выглядел жилистым и атлетичным, а форма на нём была такой, словно он каждое утро крахмалил её и утюжил, а заодно и полировал пуговицы. Констеблю было едва за двадцать, и он, безусловно, желал угодить начальству и понравиться ему. «Не лучшее качество для полицейского», — подумал Сент-Джеймс. Оно давало возможность без труда манипулировать таким человеком.

— Вы какие-то лекции читаете? — спросил констебль Шлихт после того, как они с Сент-Джеймсом представились друг другу.

Он повёл Саймона через зал прибытия в собственно здание станции, в служебный буфет, где на холодильнике красовался плакатик с надписью: «Надписывайте свои имена на упаковках с обедом!!!» и стоял древний кофейный автомат выпуска 1980 года, испускавший запахи, почему-то напомнившие Сент-Джеймсу об угольных рудниках девятнадцатого века. Шлихт вышел к поезду, не закончив обед, состоявший из чего-то похожего на куриный пирог, остатки которого лежали в пластиковом контейнере на столе. Рядом стояла баночка с малиновым желе, явно ожидавшая, когда её съедят в качестве десерта.

Сент-Джеймс промычал нечто невнятно-утвердительное в ответ на вопрос о лекциях. Он действительно время от времени читал их в колледже при Лондонском университете. Так что если бы вдруг Шлихту вздумалось проверить, то причины приезда Сент-Джеймса в Камбрию выглядели бы вполне убедительными. Саймон попросил констебля продолжить обед, потому что ему только и нужно, что уточнить несколько деталей, это не помешает полицейскому покончить с едой.

— Думаю, для вас такие случаи не слишком интересны, вы могли бы найти для примеров на лекции что-то и более любопытное, ну, если вы понимаете, о чём я. — Шлихт уселся на своё место, взял вилку и нож и принялся за еду. — Случай с Крессуэллом с самого начала был совершенно ясным.

— Ну, наверное, какие-то лёгкие сомнения у вас всё-таки возникли, — возразил Сент-Джеймс. — Вы ведь вызвали другого офицера.

— А, вы об этом!

Шлихт с понимающим видом взмахнул вилкой — и тут же подтвердил то, что Сент-Джеймс заподозрил с самого начала, а именно — что для констебля это была первая встреча со смертью, и он не хотел сразу испортить себе послужной список; к тому же и семья была слишком известна в их краях.

— Они ведь ещё и богаты, как дьяволы, если вы понимаете, о чём я, — добавил он и усмехнулся, как будто богатство Файрклогов требовало от местной полиции определённых выводов. Сент-Джеймс промолчал, он лишь вопросительно смотрел на констебля. — У богатых свои правила жизни, вы ведь знаете? Они живут не так, как вы или я. Возьмите хоть мою жену… если бы она увидела труп в лодочном доме — хотя начать надо с того, что лодочного дома у нас нет, — она бы заорала так, что далеко было бы слышно, и помчалась бы оттуда со всех ног, так что никаких звонков в полицию и не понадобилось бы, она быстрее бы так туда добежала, если вы понимаете, о чём я. А та особа, — Сент-Джеймс понял, что подразумевается Валери Файрклог, — осталась спокойной, как холодец. Знаете, что она сказала по телефону? «Похоже, в моём лодочном доме плавает мёртвый человек». Да, так и сказала, если верить тому парню, который принимает звонки в участке, и тут же продиктовала адрес, хотя её и спросить об этом не успели, и мне это кажется немножко странным при таких обстоятельствах, ей ведь не пришлось задать ни одного вопроса. А когда я туда приехал, думаете, она ждала на подъездной дороге, или вышагивала в саду по дорожке, или стояла на крыльце перед входом, ну, или делала ещё что-то, что сделал бы другой на её месте? Нет. Она была в доме и вышла одетой так, словно собиралась на шикарный чайный приём или куда-то ещё в таком роде, и я подумал: а что она делала в лодочном доме в таком наряде? А она сразу стала мне рассказывать, не дожидаясь вопросов, что выходила на лодке на озеро, чтобы немного порыбачить. Что, в таком платье? Говорит, она часто это делает, дважды, а то и трижды в неделю. В любое время дня, ей всё равно когда. Ей нравится быть на воде, так она говорит. И говорит, никак не ожидала увидеть в воде труп, но она знает, кто это: племянник её мужа. И повела меня туда, чтобы я посмотрел. Мы как раз шли к лодочному дому, когда подъехала медицинская машина, и она подождала, пока они нас догонят.

— Значит, она знала наверняка, что человек в воде мёртв?

Шлихт замер, не донеся вилку до рта.

— Да, знала. Конечно, он же всплыл лицом вниз и пробыл в воде уже довольно долго. Но вот то, как она была одета… вам это о чём-нибудь говорит?

Дальше всё шло по стандартной процедуре, насколько понимал Шлихт; когда они вошли в лодочный дом, не обращая внимания на странности внешности и поведения Валери Файрклог, то увидели такую картину. Шлюпка плавала вверх дном, труп плавал рядом с ней, а состояние причала, а именно отсутствие камней, объяснило суть происшедшего. Тем не менее он позвонил детективу, чтобы тот на всякий случай посмотрел на всё, просто ради надёжности, и детектив — женщина по фамилии Данканикс — тут же прибыла; она всё осмотрела и согласилась с тем, как расценил ситуацию Шлихт. А дальше пошла обычная рутина: заполнение протоколов, составление отчётов, дознание и всё такое.

— То есть детектив Данканикс была на месте происшествия вместе с вами?

— Точно. Она всё осмотрела. Мы все осмотрели.

— Все?

— Медицинская бригада. Миссис Файрклог. Дочь.

— Дочь? А она где находилась?

Это было странно. На место происшествия никого не должны были пускать. Хотя, конечно, всякое случалось, и Сент-Джеймс подумал, не стало ли нарушение правил результатом неопытности Шлихта, возможного безразличия детектива Данканикс или чего-то ещё…

— Я точно не знаю, где она была, когда заметила суету, — ответил Шлихт. — Но шум привлёк её в лодочный дом. «Скорая» ехала к дому с сиреной — эти ребята до смерти любят включать сирену, должен вам сказать, — и она услышала и пришла на своих ходунках.

— Так она калека?

— Похоже на то. Так что все собрались. Потом труп увезли на вскрытие, мы с детективом Данканикс оформили бумаги… — Шлихт вдруг нахмурился.

— Что такое?

— Виноват. Я забыл о дружке.

— Дружке?

— В общем, оказалось, что погибший был гомосексуалистом. А его партнёр работает там, в поместье. Он не вместе с другими появился, надо сказать, но приехал тогда, когда медики уезжали. Конечно, захотел узнать, что происходит, да и кто бы не захотел на его месте, ведь так? Человеческая натура! И миссис Файрклог ему объяснила. Отвела его в сторонку и сказала, а он так и рухнул.

— Потерял сознание?

— Упал прямо лицом на гравий. Мы сначала не знали, кто он такой, тем более всё выглядело так, словно какой-то человек просто ехал к дому и вдруг услышал, что кто-то утонул.

Вот мы у неё и спросили, и она нам объяснила — то есть Валери, — что этот парень работает над ландшафтами, а тот парень, утонувший в лодочном доме, был его партнёром. Партнёром в буквальном смысле, если вы понимаете, о чём я. Ну, как бы то ни было, он довольно быстро очнулся и начал что-то бормотать. Говорил, что это он виноват в том, что тот, другой, утонул, и мы тут же заинтересовались, то есть я и Данканикс, но оказалось, что они просто поспорили накануне вечером из-за того, как им жить дальше. Умерший хотел официального бракосочетания, у всех на глазах, так сказать, а того, который остался в живых, и так всё устраивало. И вы бы слышали, как он выл! Просто поневоле задумаешься, если вы понимаете, о чём я.

Сент-Джеймс не слишком понимал, но, как сказочная Алиса, видел, что информация становится всё чудесатее и чудесатее.

— А что насчёт самого лодочного дома? — спросил он.

— Э-э?..

— Там всё было в порядке? Как обычно? Кроме недостающих камней на причале, конечно.

— Да, насколько могла сказать миссис Файрклог.

— А сами лодки?

— Все лодки были внутри.

— Как обычно?

Шлихт задумчиво сдвинул брови. Он уже покончил с куриным пирогом и снимал крышку с баночки желе.

— Не уверен, что понимаю, что вы имеете в виду.

— Лодки. Они были пришвартованы в обычном порядке, когда вы увидели тело? Или стояли как попало?

Губы Шлихта округлились, как будто он собрался свистнуть, но констебль не издал ни звука. И некоторое время не отвечал, но Сент-Джеймс уже видел, что, несмотря на не слишком грамотную речь, констебль совсем не дурак.

— А вот это кое-что такое, — сказал наконец Шлихт, — о чём мы и не спросили. Чёрт побери, мистер Сент-Джеймс… я надеюсь, это не означает того, что может означать?

Потому что произвольный порядок швартовки лодок предполагал, что несчастный случай вряд ли действительно был несчастным случаем. Он скорее предполагал убийство.

Камбрия, ферма Миддлбэрроу

Система оборонительных сооружений Миддлбэрроу располагалась к востоку от холма, который входил в состав строений Арнсайд-Вуд, позволявших проникнуть на защищённую территорию, называвшуюся Арнсайд-Нот. Дебора Сент-Джеймс и Николас Файрклог проехали этот холм по пути к защищённой территории, сначала петляя по верхней части деревни Арнсайд, потом снова спустившись вниз, следуя указателям, которые вели к месту, что называлось Силвердэйл. Пока они ехали, Николас Файрклог говорил о всякой всячине, и его манера держаться показалась Деборе привычно-дружелюбной. Он выглядел открытым и откровенным, что слишком уж было непохоже на человека, который спланировал убийство собственного двоюродного брата, если это действительно было убийство. Конечно, Николас не упоминал о смерти Яна Крессуэлла. То, что утонул некий человек — как бы это ни было неприятно, — не имело никакого отношения к тому предлогу, под которым Дебора приехала сюда. Она, впрочем, не была уверена, что и дальше будет уходить от этой темы. Ей казалось, что нужно так или иначе ввести Крессуэлла в картину событий.

К сожалению, это не было её сильной стороной. Обычно ей было трудно просто так болтать с людьми, хотя она всё же сумела отчасти овладеть этим искусством с тех пор, как поняла, что лучшие снимки получаются тогда, когда объект съёмок чувствует себя свободно. Но такая болтовня, по крайней мере, была на свой лад честной. А вот теперь, когда ей нужно было прикидываться тем, кем она не являлась, она оказалась в затруднительном положении.

К счастью, Николас вроде бы ничего не замечал. Он был слишком сосредоточен на том, чтобы убедить Дебору в том, что его жена поддерживает его работу.

— Она может показаться вам не слишком приветливой, пока вы не узнаете её лучше, — говорил он Деборе, в то время как они петляли по узкой дороге. — Это в её натуре. Но вы не должны принимать это на свой счёт. Алли вообще не слишком доверяет людям. Это связано с её семьёй. — Он улыбнулся. Лицо у Николаса было до странности юным, как у мальчишки, ещё не достигшего зрелости, и Дебора предположила, что он, скорее всего, останется таким до самой смерти. Есть такие люди. — Её отец — мэр города, в котором она родилась. В Аргентине. Он был мэром много лет, так что она выросла под пристальными взглядами окружающих и научилась постоянно следить за тем, что делает. И ей всегда кажется, что за ней кто-то наблюдает, чтобы поймать… ну, не знаю на чём. В общем, из-за этого она поначалу очень осторожна с новыми людьми. Её доверие приходится завоёвывать.

— Она очень хороша собой, ваша жена, — сказала Дебора. — Думаю, это тоже могло породить проблемы для девушки, к которой привлечено слишком много внимания, особенно в маленьком городе. Все взгляды устремлены к ней… ну, вы понимаете. А из какой она области Аргентины?

— Санта-Мария ди-чего-то-там. Я вечно забываю. В названии около десяти слов. Это где-то в горной части или вроде того. Извините. Для меня все эти испанские слова звучат одинаково. У меня полностью отсутствует языковой слух. Я и английский-то с трудом освоил. Ну, ей всё равно не нравится то место. Она говорит, что оно вроде заставы на Луне. Полагаю, невелико поселение, а? В общем, она сбежала из дома, когда ей было около пятнадцати лет. Потом, конечно, дала знать о себе родным, но назад не вернулась.

— Наверняка родные скучают по ней.

— Вот этого я не знаю, — признался Николас. — Хотя, думаю, должны скучать, так ведь?

— Так вы с ними никогда не встречались? Они не приезжали к вам на свадьбу?

— Ну, на самом деле особой свадьбы у нас и не было. Мы с Алли просто расписались в мэрии в Солт-Лэйк-Сити. Кто-то из чиновников провёл церемонию, а в свидетели мы позвали двух женщин с улицы. Потом Алли написала своим родителям, сообщила о том, что вышла замуж, но те не ответили. Наверное, обиделись на неё. Но они её простят. Так всегда бывает, особенно, — он усмехнулся, — когда заходит речь о скором появлении внуков.

Это объясняло наличие в доме журнала, который видела Дебора. «Зачатие», с его бесчисленными историями о внутриутробном том, послеродовом этом…

— Так вы ожидаете?..

— Нет-нет, пока нет. Но это может случиться уже скоро. — Николас слегка побарабанил пальцами по рулевому колесу. — Я очень счастливый человек, — сказал он.

Потом он показал вперёд, на осенний лес к востоку от дороги, по которой они ехали, — янтарные и золотые лиственные деревья резко вырисовывались на фоне тёмных елей.

— Миддлбэрроу-Вуд, — пояснил Николас. — Оттуда видно оборонительную башню.

И он повернул на придорожную площадку для машин, чтобы Дебора увидела обещанное.

Башня, видневшаяся с площадки, стояла на небольшом возвышении, похожем на доисторический могильный холм, какие были сплошь разбросаны в этой части Англии. За холмом начинался лес, хотя сама башня находилась на открытом месте. Это обеспечивало её защитникам отличную позицию на тот случай, если кто-то нарушал границы, а это происходило регулярно в течение столетий, когда граница между Англией и Шотландией то и дело сдвигалась с места на место. И нарушители появлялись тоже регулярно. В основном это были просто грабители, которые пользовались беззаконием того времени и упражнялись в искусстве кражи коров и прочего скота, вторгались в дома и отбирали у беззащитных жителей всё, что у тех имелось. Их целью было награбить как можно больше и вернуться домой, не оказавшись при этом убитыми. Если же им самим приходилось убивать, их это не смущало. Но убийство не было для них главным.

Оборонительные башни как раз и возникли как средство защиты от нарушителей границ. Лучшие из них были практически неприступными и нерушимыми, их каменные стены были настолько толсты, что разбить их было невозможно, а ширины окон едва хватало для того, чтобы лучники могли из них стрелять. Внутри башни делились на этажи — для животных, для хозяев, для прочих обитателей и защитников. Но со временем, оставленные без присмотра, башни разрушались — ведь границы наконец обрели окончательные очертания, а заодно появились законы и их стражи, готовые превратить эти самые законы в реальность. И как только башни стали не нужны, их стали разбирать для других строительных нужд. Или же они становились частями более масштабных сооружений, к ним пристраивали огромные дома, приходские церкви или школы.

Башня в Миддлбэрроу принадлежала к первому типу. Но в основном она сохранилась, и большинство её окон выглядело неповреждёнными. Неподалёку от неё, за лугом, стояли несколько старых фермерских строений, свидетельствовавших о том, на что пошла часть камней, прежде принадлежавших башне. Между башней и фермой раскинулся лагерь. Он состоял из маленьких палаток и нескольких самодельных навесов, и ещё палатки побольше, и всё это было предназначено для осуществления программы, состоявшей из двенадцати ступеней, как пояснил Файрклог. Ещё там была большая палатка-столовая.

Николас снова выехал на дорогу, от которой отходила боковая тропа, уводившая к башне. Башня, как он сказал, стояла на земле фермы Миддлбэрроу. Николас уговорил фермера дать согласие на осуществление проекта — не упоминая, правда, при этом об участии в нём наркоманов в процессе реабилитации, которые должны были жить и работать в лагере, — и фермер вполне оценил выгоды, потому что восстановленную башню можно было использовать как интересный для туристов объект.

— Он согласился предоставить свою землю для лагеря, — сказал Николас. — Это ему принесёт дополнительные деньги. Кстати, это была идея Алли — в смысле, объяснить фермеру возможности использования башни, если он позволит нам её восстановить. Она участвовала в проекте с самого его начала.

— А теперь не участвует?

— Ей нравится оставаться в тени. К тому же… ну, осмелюсь предположить, что, когда сюда начали приезжать наркоманы, она решила, что ей будет куда спокойнее сидеть дома, чем находиться поблизости от них. — Они уже доехали до места, где шли работы, и Николас добавил: — Но беспокоиться не о чем. Эти ребята далеки от мысли причинять кому-то вред, и они очень хотят изменить свою жизнь.

Однако при этом они, как быстро обнаружила Дебора, не очень хотели работать. Руководитель, нанятый для осуществления проекта, был представлен Деборе как Дэйв К., — Николас тут же пояснил, что здесь в обычае непользоваться фамилиями, — и из его слов было видно, что от работы людям хочется есть, а после еды хочется поспать, и в общем так и проходит день. У Дэйва К. имелись целые рулоны планов, и он с удовольствием развернул их на капоте машины Николаса Файрклога. Кивнув Деборе, что она восприняла как приглашение вникнуть в проект, он закурил сигарету и пользовался ею как указкой, говоря с Николасом о предстоящих работах.

Дебора отошла от машины. Башня, стоявшая перед ней, на самом деле представляла собой целое нагромождение строений и напоминала замок норманнов, окружённый зубчатой стеной. На первый взгляд она не особо нуждалась в реставрации, но когда Дебора обошла всё это и посмотрела с другой стороны, она увидела, что за прошедшие столетия мародёры основательно приложили к ней руки.

Проект восстановления явно был огромен. Дебора даже представить не могла, как Николас предполагает выполнить все необходимые здесь работы. В здании не было перекрытий, одна из четырёх наружных стен исчезла, а другая частично развалилась. Нужна была целая вечность только для того, чтобы убрать мусор, расчистить площадку, а потом столько же времени на то, чтобы раздобыть и доставить то, что могло заменить давным-давно увезённые камни, ставшие частью других строений в округе.

Дебора рассматривала всё взглядом профессионального фотографа. И точно так же она всматривалась в людей, работавших здесь, — большинство из них выглядели пенсионерами. У неё не было с собой хорошей фотокамеры, а только маленький цифровой фотоаппарат, соответствовавший её роли посыльного от продюсера, который просто проводит предварительную разведку. Дебора достала этот фотоаппарат из сумки и начала снимать всё вокруг.

— Работа по воссозданию действительно исцеляет. Именно сам процесс, а не его результат, вот я о чём. Конечно, сначала они сосредотачиваются на результате. Это вообще в природе человека. Но потом начинают понимать, что настоящий результат — это вера в себя, чувство собственного достоинства, самопознание. Назовите как хотите.

Дебора обернулась. За её спиной стоял Николас Файрклог. Она сказала:

— Честно говоря, ваши рабочие не кажутся достаточно сильными для того, чтобы много работать, мистер Файрклог. Почему здесь нет людей помоложе, чтобы помогать им?

— Потому что именно эти сильнее всего нуждаются в спасении. Здесь и сейчас. Если никто не протянет им руку, они погибнут на улицах в ближайшие год-два. А я считаю, что никто не заслуживает такой смерти. По всей стране и во всём мире работают программы помощи молодым, и поверьте, я это хорошо знаю, потому что потратил кучу времени на многие из них. Но что есть для людей вроде этих? Убежище на ночь, пара сэндвичей, горячий суп, Библия, одеяла и прочее в этом роде. Но не вера в них. А они не настолько глупы, чтобы не рассмотреть жалость за полсотни ярдов. Они видят, какие чувства люди испытывают к ним, а потому просто пользуются вашими деньгами и плюют на вашу благотворительность. Вы меня извините, да? Я вас ненадолго оставлю. Нужно поговорить с одним из них.

Дебора проводила взглядом Николаса, пробиравшегося сквозь завалы мусора. Он крикнул:

— Эй, Джо! Что там слышно от каменщиков?

Дебора побрела в сторону большой палатки, увидев на ней плакат с надписью: «Еда и встречи». Внутри бородатый мужчина в вязаной шапке и плотной куртке — слишком плотной для такой погоды, но у мужчины явно не хватало на теле жирка для того, чтобы согревать кости, — готовил еду. Он поставил на спиртовки большие кастрюли, и от них уже поднимался замечательный запах хорошего мяса и картофеля. Мужчина увидел Дебору, его взгляд остановился на фотоаппарате в её руке.

Дебора вежливо произнесла:

— Привет! Вы не беспокойтесь. Я тут просто смотрю, что да как.

— Вот вечно так, — пробормотал мужчина.

— Что, много гостей?

— Постоянно кто-нибудь является. Самому-то деньги нужны.

— О… понимаю. Но, боюсь, я не из жертвователей.

— Да не вы одна. Мне-то всё равно. Я тут готовлю еду и место для собраний, и если меня кто спросит, что я думаю, поможет ли оно, так я скажу — поможет.

Дебора присмотрелась к нему повнимательнее.

— Но вы сами не верите в это?

— Я так не говорил. Да и кому какое дело, во что я верю? Я же говорю, я готовлю еду и место для собраний, и всё на этом. И ничего я не имею против всех этих разговоров, людям нравится. И спят под крышей.

— Во время собраний? — уточнила Дебора.

Он бросил на неё острый взгляд. Но увидел, что она улыбается, и хихикнул.

— Ну, как бы то ни было, я же говорю, люди-то на самом деле не такие уж плохие. Немножко им не повезло, немножко сами виноваты, но я лично к ним хорошо отношусь. Они хотят попытаться. Я тоже. Десять лет жить где попало… с меня довольно.

Дебора решила помочь ему накрывать столы. Рядом с мужчиной на стуле стоял большой короб, из которого он начал доставать вилки и ложки, тонкие оловянные тарелки, пластиковые стаканы и чашки и гору бумажных салфеток. Всё это они с Деборой принялись раскладывать на столах.

— Учитель, — тихо произнёс мужчина.

— Что? — не поняла Дебора.

— Я учителем был. В средней школе в Ланкастере. Химия. Спорю, вам бы и в голову не пришло такое.

— Верно, не пришло бы, — также очень тихо откликнулась Дебора.

Мужчина махнул рукой в сторону выхода.

— Здесь кого только нет, — сказал он. — И хирург у нас имеется, и физик, и агент по недвижимости, и парочка банкиров. Это те, кто уже готов рассказать, что они потеряли в прошлом. А другие?.. Ну, те ещё не готовы. Им нужно время, чтобы признаться себе в том, как низко они пали. Вам незачем так аккуратно укладывать салфетки. У нас не отель «Ритц».

— Ох, я… Просто сила привычки.

— Как у Самого, — кивнул учитель. — Происхождение не скроешь.

Дебора не стала объяснять мужчине, что её собственные корни лежат в той почве, какую в другой век назвали бы «быть в услужении». Её отец долгие годы работал на семью Сент-Джеймс, а последние семнадцать лет заботился о Саймоне, делая вид, что ничуть о Саймоне не заботится. Это была очень осторожная деятельность, и к своему приёмному сыну её отец обращался как к «мистеру Сент-Джеймсу». Дебора пробормотала что-то себе под нос, как бы реагируя на слова учителя, и сказала:

— Вам, похоже, он очень нравится.

— Сам-то? Достойный человек. Но уж слишком доверчив, хотя, по сути, это и хорошо.

— Думаете, они тут ищут какой-то выгоды? Те джентльмены, что здесь находятся.

— Это вряд ли. Большинство из них понимают, что им повезло, иначе бы они окончательно погибли из-за пьянки или наркотиков, так что они стараются продержаться здесь как можно дольше.

— Тогда кто?

— Кто выгоды ищет?..

Учитель посмотрел на Дебору в упор, и это был весьма многозначительный взгляд. Женщина заметила, что на его левом глазу начала расти катаракта, и подумала, какого же он может быть возраста. Но после того, как человек десять лет провёл на улице, по внешности определить это было невозможно.

— Ходят тут всякие, обещают разное, а он им верит. Он по этой части наивен.

— Это связано с деньгами? С пожертвованиями?

— Иногда. А в другой раз им что-то от него нужно…

И снова — многозначительный взгляд.

Дебора поняла, что и её учитель поместил в разряд людей, которым что-то нужно от Николаса Файрклога. Что ж, ничего удивительного в подобном выводе не было, если учесть, как представилась Дебора. И всё же она спросила:

— Например?

— Ну, его история очень ведь интересна, разве не так? Он думает, что, если её как-то обнародовать, это принесёт деньги в его проект. Только вот ничего не получается. Ни к чему не приводят его попытки. Тут к нам приезжал один парень из какой-то газеты, четыре раза приезжал, обещал статью, и Сам уж просто видел, как у нас появятся мешки денег, когда это опубликуют. И ни чёрта не получилось, и мы всё там же, откуда начинали, собираем средства понемножку. Вот что я имел в виду. Наивен он.

— Четыре раза? — переспросила Дебора.

— А?

— Вы говорите, репортёр приезжал сюда четыре раза, а статьи так и нет? Это очень необычно — такая трата времени без какой-либо отдачи. Должно не на шутку разочаровать. Да и что же это за репортёр, который расходует столько времени на подготовку статьи и ничего в итоге не пишет?

— Вот и я хотел бы это знать. Он говорил, что его газета в Лондоне, называется «Сорс», но никто ведь его документы не проверял, так что он мог быть кем угодно, тот парень. Я лично думаю, что он просто хотел нарыть какой-нибудь грязи на Самого, надеялся выставить его плохим парнем. Чтобы собственную карьеру сделать, я о том репортёре, если вы понимаете. Но Сам — он такого не думает. «Просто время ещё не пришло», — вот что он говорит.

— Но вы с ним не согласны.

— Я лично думаю, что ему надо быть поосторожнее. Он никогда осторожным не был, а от этого у него могут быть неприятности. Не сейчас, так позже. Неприятности.

Камбрия, Уиндермир

Именно Яффа Шоу предположила, что Зед мог бы сделать куда больше, чем просто сидеть в «Иве и колодце» в Брайанбэрроу и ждать, когда что-нибудь чудесным образом свалится прямо ему на голову, вроде, например, сыщика из Скотленд-Ярда с лупой в руке и пенковой трубкой в зубах, чтобы никто не ошибся при взгляде на него. Они с Зедом поговорили после того, как тот записал всё, что относилось к старому фермеру Джорджу Коули, которого стригли на лугу. Зед отметил и тот факт, что сына фермера, подростка, явно смущала многоречивость отца. А пожалуй, решил Зед, неплохо было бы поболтать на эти темы ещё раз, только на этот раз с Даниэлем Коули, а не с его отцом.

Яффа, играя роль озабоченной его делами будущей подруги жизни, поскольку мать Зеда находилась рядом, в комнате (а когда её не было в комнате, если речь шла о личной жизни сына?), заявила, что смерть Яна Крессуэлла и намерения Джорджа Коули могут противоречить друг другу, а не связаны напрямую, как то предполагал Зед.

Поначалу эта идея рассердила Бенджамина. В конце концов, журналистом-расследователем был он, а не она. А Яффа была просто студенткой университета, пытавшейся ускорить процесс обучения, чтобы побыстрее вернуться к своему Михе, студенту-медику из Тель-Авива.

— Я бы не был в этом так уверен, Яф, — сказал Зед. Он даже не сразу сообразил, что обратился к девушке слишком фамильярно. — Ох, извини, Яффа, — поспешил он исправить свою ошибку.

— Но мне нравится, — возразила она. — Это забавно. — И тут же решила дать пояснения его матери, явно отвечая на молчаливый вопрос Сюзанны Бенджамин о том, чему улыбается Яффа Шоу, беседуя с её обожаемым Зедом. — Ох, Зед назвал меня просто Яф. Я подумала, что это очень мило. — И снова обратилась к Зеду: — Твоя мама говорит, что «милый» — это твоё настоящее имя. Говорит, что хотя ты очень большой, внутри ты нежный, как сливки.

— О, чёрт! — простонал Зед. — Ты что, не можешь выставить её из комнаты? Или мне просто отключиться и на сегодня покончить с разговорами?

— Зед! Перестань! — Яффа засмеялась — смех у неё, как обнаружил Зед, был очень приятным — и тут же обратилась к его матери: — Он делает вид, что целует меня. Он всегда такой, когда разговаривает по телефону с женщинами? Нет? Хм… Интересно, что он ещё скажет?

— Скажи ей, что я прошу тебя снять трусики или ещё что-нибудь в этом роде, — рассердился Зед.

— Зедекия Бенджамин! Твоя мама стоит рядом! — И далее: — Ох, он такой шалун! — И снова Зеду, но уже другим тоном: — Она вышла. Но вообще, Зед, твоя мама очень приятная. Она уже начала поить меня горячим молоком с бисквитами по вечерам. Когда я занимаюсь.

— Она знает, чего добивается. Она уже много лет к этому ведёт. Ладно. Значит, всё идёт как надо?

— Да, всё отлично. Звонил Миха, и я ему всё рассказала. Теперь будет делать вид, что он мой брат Ари, что звонит из Израиля, чтобы узнать, как там дела у его младшей сестрёнки.

— Хорошо. Отлично. Ладно.

И в самом деле, всё шло отлично с тех пор, как они договорились звонить друг другу дважды в день, причём так, чтобы мать Зеда об этом знала.

Но Яффа тут же вернулась к прежней теме разговора.

— А что, если там всё не так, как выглядит на первый взгляд?

— Как наши отношения, ты это имеешь в виду?

— Ну, я не о нас с тобой говорю, конечно, хотя сравнение вполне подходит. Я хочу сказать, нет ли в этой части истории чего-то такого, что добавило бы перчика в историю Николаса Файрклога?

— Человек из Скотленд-Ярда…

— Кроме парня из Скотленд-Ярда. Потому что я услышала вот что: один человек мёртв, другой человек хочет получить ферму, на которой тот жил. Но на ферме живёт ещё один человек, вместе с детьми умершего. И на какие мысли тебя это наводит?

По правде говоря, Зеда это ни на какие мысли не наводило, зато он вдруг понял, что Яффа быстрее его разбирается во всех перипетиях местных событий. Он что-то прогудел в трубку и откашлялся.

Яффа милосердно пояснила:

— Там есть нечто большее, что видно глазу, Зед. Умерший оставил завещание?

— Завещание?!

При чём тут было завещание? Где тут изюминка?

— Да. Завещание. Ведь в этом кроется возможный конфликт интересов, разве ты не видишь? Джордж Коули предполагает, что ферма теперь перейдёт к нему, потому что сделка по продаже не завершена. Но если это не так? Что, если ферма уже полностью оплачена и Ян Крессуэлл оставил её кому-то? Или он вписал в документ о покупке ещё чьё-то имя, кроме своего? Вот ведь ирония, а? Джордж Коули снова окажется на бобах. И ещё большая ирония обнаружится во всём в том случае, если он имеет какое-то отношение к смерти Яна Крессуэлла, разве не так?

Зед понял, что Яффа права. И ещё понял, что девушка очень умна и старается ему помочь. Поэтому после окончания их разговора он принялся исследовать вопрос завещания Яна Крессуэлла. Ему не понадобилось много времени на то, чтобы найти нужное, потому что Крессуэлл поступил весьма разумно, зарегистрировав своё завещание через Интернет, так что информация о нём имелась в открытом доступе. Одна копия документа хранилась в адвокатской конторе в Уиндермире. Вторая копия — поскольку завещатель умер — находилась в отделе записи завещательных актов, но, чтобы её увидеть, потребовалась бы уйма бесценного времени, не говоря уж о том, что поездка в Йорк сама по себе была бы не из приятных. Поэтому Зед решил, что нужно попытаться получить необходимые сведения другим способом.

Конечно, было бы очень здорово, если бы текст завещания был доступен в Сети, но, к сожалению, либеральность Соединённого Королевства не распространялась настолько, чтобы на публичное обозрение выставлялась чья-либо последняя воля. И всё же Зед знал, что есть способ добраться до нужного ему текста, и даже знал того единственного человека на всей планете, который, пожалуй, мог бы дотянуться до этого документа…

— Завещание? — повторил Родни Аронсон, которого Зед застал по телефону в его кабинете, где тот проводил совещание с руководителями отделов. — Ты мне говоришь, что хочешь заглянуть в завещание какого-то покойника? У меня тут люди, Зед! Мы готовим выпуск. Ты ведь понимаешь, что это такое, да?

Зед понял ещё и то, что его главный редактор жуёт что-то шоколадное, потому что слышал шуршание обёрток даже сквозь слова Родни Аронсона. Он сказал:

— Ситуация здесь оказалась куда более сложной, чем могло показаться, Род. Один тип хочет наложить лапу на ферму, которая принадлежала Яну Крессуэллу. И что-то мне кажется, что у него чертовски много причин для того, чтобы избавиться…

— Ты же говорил, что наш объект — Ник Файрклог. Ты о нём статью пишешь или нет? И именно для этой статьи мы ищем что-то остренькое, я говорю — сексуальное, ты говоришь — изюминка, перчик, — неважно, что именно, только это главное — копы! И смысл у всей истории есть только в том случае, если копы занимаются Файрклогом. Зед, друг мой, неужели я должен делать за тебя твою работу, или ты всё-таки сам справишься?

— Ладно, понял. Я в теме. Только здесь никаких полицейских не видно пока что…

— Так ты этим там занимаешься? Ждёшь, когда копы проявятся? Бог мой, Зед! Да что ты за репортёр? Давай-ка я ещё раз повторю. Если этот парень, Кредвел…

— Крессуэлл. Ян Крессуэлл. У него здесь ферма, и его дети теперь живут там с другим парнем, насколько я знаю. Так что если ферма оставлена этому парню или хотя бы детям, и…

— Да мне плевать, чёрт побери, кому достанется ферма, кому она принадлежит или кто там отплясывает танго, когда никто не видит! И мне плевать, даже если этого Крессуэлла убили! Мне интересно, что там делают копы! Если они не копают под Николаса Файрклога, твоей статье грош цена, можешь возвращаться в Лондон. Ты это понял или мне высказаться как-то иначе?

— Понял. Но…

— Вот и хорошо. А теперь займись Файрклогом и больше меня не беспокой. Или возвращайся в Лондон, бросай это дело и поищи себе работу по сочинению поздравительных открыток. Там рифма нужна.

Это был удар ниже пояса. И тем не менее Зед ответил:

— Хорошо.

Но ничего хорошего в этом не было. И это не было хорошей журналистикой. Конечно, нельзя было сказать, что «Сорс» вообще отличался хорошей журналистикой, но можно ведь было надеяться, что такое случится?..

«Ну и хорошо», — думал Зед. Он снова займётся Николасом Файрклогом и Скотленд-Ярдом. Но сначала он должен всё разузнать о той чёртовой ферме и о смысле того чёртова завещания; Зед просто нутром чуял, что в этих сведениях таится нечто важное для многих в Камбрии.

Камбрия, Милнторп

Линли встретился с Саймоном и Деборой в баре при их гостинице. Сидя над стаканчиками довольно посредственного портвейна, они обменялись добытой информацией. Линли обнаружил, что Сент-Джеймс размышлял в том же направлении, что и он сам. Им нужно было достать из воды упавшие туда камни, и Саймон должен был как следует их осмотреть. Сент-Джеймс сказал, что он не прочь был бы осмотреть заодно и сам лодочный дом, но не знает, как это устроить, не раскрыв свои карты.

— Осмелюсь предположить, они всё равно будут раскрыты, — сказал Линли. — Я не уверен, как долго я смогу изображать праздное любопытство ради выгоды того, за кем, возможно, следует наблюдать. Кстати, жена Файрклога всё знает. Он ей рассказал.

— Это немного облегчает дело.

— Да, относительно. И я с тобой согласен, Саймон. Нам необходимо, чтобы ты изучил лодочный дом, и причин к тому много.

— Почему именно? — задала вопрос Дебора.

Цифровая камера лежала перед ней на столе рядом со стаканчиком портвейна, в сумке с ремнём через плечо имелся ноутбук. Она, как то видел Томас, очень серьёзно отнеслась к своей роли в их маленьком расследовании. Линли улыбнулся ей, впервые за много месяцев радуясь присутствию давних друзей.

— Ян Крессуэлл не пользовался лодкой регулярно, — пояснил он. — А вот Валери Файрклог выходила на озеро по нескольку раз в неделю. И хотя шлюпка действительно оказалась привязанной там, где расшатались камни причала, это не было постоянным местом данного судна. Обитатели поместья, похоже, швартовали лодки там, где имелось свободное место.

— Но кто-то мог, видя это свободное место, расшатать камни, пока Крессуэлл находился на воде, так? — предположила Дебора.

— Тогда этот кто-то должен был находиться в доме как раз в тот момент, — сказал её муж. — А Николас Файрклог был там тем вечером?

— Если и был, никто его не видел. — Линли повернулся к Деборе: — А какое у тебя впечатление от Файрклогов?

— Он кажется безупречно милым. А его жена по-настоящему прекрасна, Томми. Даже вообразить не могу, как она должна действовать на мужчин, но думаю, она и монаха-цистерцианца заставила бы отказаться от обетов, причём без особых усилий.

— Могло быть что-то между ней и Крессуэллом? — поинтересовался Сент-Джеймс. — А Николас, например, об этом узнал?

— Вряд ли, тот ведь был гомосексуалистом, — возразил Линли.

— Или бисексуалом, Томми!

— И там есть кое-что ещё, — продолжила Дебора. — То есть на самом деле две вещи. Может, всё это и неважно, но если хотите знать, что меня заинтересовало…

— Я хочу, — быстро сказал Линли.

— Тогда вот что: у Алатеи Файрклог есть журнал «Зачатие». Из него вырвано несколько страниц, в конце, и мы могли бы взять тот же номер и проверить, что же там было. Николас говорил мне, что они стараются сделать ребёнка.

Сент-Джеймс поёрзал на месте. По выражению его лица было видно, что журнал для него ничего не значит и что он ни для кого не может иметь значения, кроме Деборы, чьи переживания на тему зачатия вполне могли исказить её суждения.

Линли видел, что Дебора без труда прочитала мысли своего мужа, как и он сам их прочитал, потому что она сказала:

— Ко мне это не имеет отношения, Саймон. Томми ищет что-нибудь необычное, вот я и подумала… Что, если наркотики лишили Николаса возможности продолжить род, но Алатея не хочет, чтобы он об этом знал? Врач мог сказать об этом ей, но не ему, ему он мог солгать ради самолюбия Николаса, чтобы он не сорвался снова. И что, если она, узнав, что Николас не может дать ей ребёнка, попросила Яна поучаствовать в этом процессе… ну, вы меня поняли.

— Чтобы всё осталось в семье? — спросил Линли. — Ну, тут возможно что угодно.

— И ещё вот что, — продолжила Дебора. — Некий репортёр из «Сорс»…

— Ох, боже…

— …приезжал к ним четырежды, якобы работая над статьёй о Николасе. Четыре визита — и никакого результата, Томми! Это мне рассказал один из участников проекта «Миддлбэрроу-пеле».

— Если это действительно «Сорс», то они почуяли грязь на чьих-то подошвах, — заметил Сент-Джеймс.

Линли подумал о том, на чьих ногах могла оказаться эта грязь. И сказал:

— Любовник Крессуэлла явно был там какое-то время, в смысле на территории Айрелет-холла, потому что он работает на Валери. Его зовут Кавех Мехран.

— Констебль Шлихт о нём упоминал, — сказал Сент-Джеймс. — А у него могли быть мотивы?

— Существует завещание и страховка, возможно, в них дело.

— Кто-то ещё заинтересован?

— В смысле мотива для убийства?

Линли рассказал друзьям о встрече с Миньон Файрклог: о её нелестном отзыве о родительском браке и о том, как она тут же, по сути, отказалась от своих слов. Ещё он рассказал им о пробелах в прошлом Николаса, которые Миньон с удовольствием заполнила. И закончил так:

— Она, конечно, та ещё штучка, и у меня сложилось впечатление, что она по какой-то причине имеет нечто вроде власти над родителями. Так что тут мог быть замешан и сам Файрклог.

— Шантаж? И Крессуэлл как-то об этом узнал?

— Кто знает… Она живёт на территории владения, но не собственно в доме. Подозреваю, что Бернард Файрклог сам соорудил для неё эту берлогу, и не удивлюсь, если единственной причиной к тому было желание держать её подальше. Но есть и ещё одна сестра. Её я пока не видел.

Потом Саймон сообщил, что Бернард Файрклог передал ему некую видеозапись. Он предположил, что Линли стоит её посмотреть, потому что если в смерти Яна действительно кто-то был виновен, то «лучше увидеть, чем услышать».

Это была видеозапись похорон, сделанная для того, чтобы отослать её отцу Яна в Кению, поскольку тот был слишком слаб, чтобы совершить столь дальнее путешествие ради прощания с сыном. Линли уже просмотрел её вместе с Файрклогом, и тот особо подчеркнул один момент. Найэм Крессуэлл, бывшая женой Яна семнадцать лет, мать двоих его детей, не присутствовала на прощании. Файрклог сказал, что она могла бы прийти хотя бы ради того, чтобы поддержать горюющих детей.

— Он также рассказал мне кое-какие подробности о конце брака Яна Крессуэлла.

Линли рассказал друзьям всё, что ему стало известно, и Саймон с Деборой одновременно произнесли:

— Это же мотив, Томми!

— Фурия в аду — ничто в сравнении с брошенной женщиной. Да. Но вряд ли Найэм Крессуэлл могла тайком пробраться в Айрелет-холл, так чтобы её никто не заметил, никто ведь до сих пор не упомянул о том, что её там видели.

— Во всяком случае, — возразил Сент-Джеймс, — на неё следует обратить внимание. Месть — очень сильный мотив.

— Я с этим согласна, — кивнула Дебора. — Но и остальные смертные грехи вызывают слишком сильные чувства. Иначе почему бы их называли смертными?

Линли улыбнулся.

— Наверное, так. В общем, нам нужно проверить, получает ли она какую-то выгоду, кроме радости отмщения.

— То есть мы снова возвращаемся к завещанию. Или к страховке, — сказал Сент-Джеймс. — Это нелегко будет разузнать, если продолжать делать вид, что мы оказались в Камбрии случайно, Томми.

— Я тоже не могу действовать напрямую. В этом ты прав, — сказал Линли. — Но есть кое-кто, кто сможет это для нас сделать.

Камбрия, озеро Уиндермир

К тому времени, когда они закончили своё совещание, было уже слишком поздно для необходимого инспектору звонка. Поэтому вместо того он позвонил Изабелле. По правде говоря, он по ней соскучился. Хотя точно так же искренне Томас радовался тому, что оказался вдали от неё. Но не потому, что испытывал какое-то нежелание быть в её компании. Нет, дело было в том, что ему было необходимо понять, как он будет чувствовать себя вдали от неё. То, что он ежедневно видел её на службе и проводил с ней несколько ночей в неделю, практически не давало ему возможности разобраться, что он ощущает к этой женщине кроме чисто сексуального влечения. И теперь Томас по крайней мере мог определить своё чувство: сильное желание. Он испытывал тягу к её телу. Оставалось лишь выяснить, скучает ли он по всему остальному, составляющему личность Изабеллы Ардери.

Но прежде чем позвонить, Линли доехал до Айрелет-холла. И только тогда, стоя рядом с «Хили-Эллиотом», набрал номер и стал ждать соединения. При этом он думал о том, почему ему вдруг так захотелось, чтобы Изабелла была сейчас рядом с ним. Что-то было в том, как ему легко говорилось с его друзьями, и ещё больше скрывалось в том, как Саймон и Дебора общались между собой, и всё это вызвало в нём желание снова иметь то же самое для себя: близость и уверенность. Притом Линли понимал, что на самом деле ему хотелось возвращения прежнего: того, как они с женой говорили по утрам, и за ужином, и лёжа рядом в постели, и даже когда кто-то из них принимал ванну. И ещё он впервые осознал, что необязательно Хелен должна быть этой женщиной, что вместо неё может быть кто-то другой… где-то ещё. Отчасти это ощущалось им как предательство горячо любимой супруги, ушедшей от него не по собственному желанию, а в результате бессмысленного акта насилия. И в то же время ему было ясно, что ему придётся как-то примириться с потерей и что Хелен сама хотела бы этого для него.

Наконец гудки там, в Лондоне, прекратились. Линли услышал негромкое «Чёрт…», потом такой звук, как будто мобильник Изабеллы обо что-то ударился, а потом — вообще ничего.

Томас произнёс: «Изабелла?..» — и немного подождал. Ничего. Он снова окликнул её. Поскольку ответа не последовало, Линли отключил телефон, решив, что связь не в порядке.

Через минуту он опять набрал её номер. Снова раздались гудки. Они звучали очень долго. Линли подумал, что Изабелла может быть в машине, вне зоны доступа. Или под душем. Или занята чем-то таким, что просто не может…

— Лло? Томми? Этт ты тко что звнил? — И далее последовал звук, которого Линли не хотел бы слышать: о телефон ударилось что-то стеклянное, то ли стакан, то ли бутылка. — Я как раз о тбе думла, а ты тукакту… Это тепела… телапа… телепатия!

— Изабелла…

Линли вдруг понял, что не может больше ничего сказать. Он оборвал вызов, сунул телефон в карман и пошёл в свою комнату в Айрелет-холле.

5 ноября

Лондон, Чок-Фарм

Барбара Хейверс потратила первую половину дня на то, чтобы навестить мать в частном санатории в Гринфорде. Она слишком долго откладывала этот визит. В санатории Барбара не бывала уже семь недель, и чувство вины давило на неё всё сильнее с каждым днём, как только перерыв перевалил за три недели. Она признавалась себе, что только радовалась огромному количеству работы, которое позволяло ей не появляться в санатории и не видеть, как всё сильнее и сильнее разрушается сознание её матери. Но в конце концов настал момент, когда для того, чтобы жить в мире с собой, было просто необходимо предпринять поездку в тот оштукатуренный дом с аккуратным садом перед ним и безупречно чистыми занавесками на окнах, в дом, который выглядел одинаково милым и в дождь, и в солнечную погоду, — так что она спустилась на станцию метро «Тоттенхэм-Корт-роуд» Центральной линии, не потому, что этот вариант был быстрее, а как раз наоборот.

Барбара не собиралась лгать себе, считая, что долгий путь даст ей возможность подумать. Как раз в последнюю очередь ей хотелось думать о чём бы то ни было, и её мать была лишь одним из пунктов, на которых Барбара не желала сосредотачиваться. Другим пунктом был Томас Линли: где он сейчас, чем занят и почему ей ничего об этом не ведомо. Ещё один пункт — Изабелла Ардери: в самом ли деле она намерена навечно остаться в должности суперинтенданта и что это может означать для будущего самой Барбары в Скотленд-Ярде, не говоря уж о её служебных взаимоотношениях с Томасом Линли. Далее шла Анджелина Упман: должна ли она, Барбара, поддерживать дружеские отношения с возлюбленной своего соседа и друга Таймуллы Ажара, чья дочь стала уже необходимым для Барбары светлым пятнышком в её жизни. Нет. Она села в поезд не для всего этого. Метро давало возможность отвлечься, причин для отвлечения здесь хватало, и Барбара как раз и рассчитывала с помощью всей этой суеты найти начало для разговора с матерью.

Конечно, нельзя было сказать, что они вели долгие беседы. По крайней мере, это были не те беседы, что обычно случаются между матерью и дочерью. И в этот день тоже не произошло ничего нового, и неважно было, что говорит Барбара, запинаясь, теряясь и отчаянно желая как можно скорее завершить визит.

У её матери был роман с Лоуренсом Оливье, в его молодой версии. Её внимание буквально захватывали Хитклифф из «Грозового перевала» и Макс де Винтер из «Ребекки». Она, правда, не знала в точности, кто он таков, этот мужчина, которого она видела на экране то рядом с Мерл Оберон, игравшей Кэти, то с Джоан Фонтейн, игравшей миссис де Винтер. Ей только одно было понятно: что они предназначены друг для друга, она сама и этот красивый мужчина. То, что актёр давным-давно умер, не имело для неё никакого значения.

И она совершенно не узнавала того же актёра в других ролях, когда он был уже старше. Ей было всё равно, что там Лоуренс Оливье делает с Дастином Хофманом, почему он дерётся с Грегори Пеком; эти фильмы её совершенно не задевали. Если её внимание не было занято «Грозовым перевалом» или «Ребеккой», она становилась совершенно неуправляемой. Даже Оливье в роли мистера Дарси в «Гордости и предубеждении» не мог привлечь её. Поэтому в её комнате на экране телевизора постоянно шли только два фильма. Миссис Флоренс Маджентри, директор санатория, специально поставила телевизор в спальне матери Барбары, чтобы сохранить собственное психическое здоровье и психическое здоровье остальных обитателей.

Барбара провела с матерью два часа. Это были тяжёлые часы, и пробуждённую ими боль Барбара чувствовала всю дорогу домой из Гринфорда. И поэтому, когда она натолкнулась на Анджелину Упман и её дочь Хадию на тротуаре перед большим зданием неподалёку от Итон-Виллас, где они жили, она сразу приняла приглашение «зайти посмотреть, что купила мамуля», расценив это как средство очищения ума от образа матери, нежно поглаживавшей собственную грудь в то время, как она смотрела на мигающий экран, на котором Макс де Винтер страдал из-за смерти своей злобной первой жены.

И теперь она вместе с Хадией и её матерью послушно восхищалась двумя модерновыми литографиями, которые Анджелина умудрилась купить «ну практически даром, Барбара, это же просто чудо, верно, мамуля?», и нашла она их у какого-то торговца на Стэблс-маркет. Барбара соглашалась. Не то чтобы литографии были в её вкусе, но она действительно видела, что они будут отлично выглядеть в гостиной Ажара.

Но при этом Барбара отметила и тот факт, что Анджелина явно водила дочь в одно из таких мест, в которые отец девочки категорически запрещал её водить. Барбара гадала, сообщила ли Хадия об этом матери, или, может быть, Анджелина и Ажар решили, что пора уже Хадии чуть более широко знакомиться с миром? Ответ она получила тогда, когда Хадия вдруг зажала ладошкой рот и пробормотала:

— Ой, мамочка, я забыла…

Анджелина ответила:

— Ничего, милая. Барбара нас не выдаст. Я надеюсь.

— Ведь не выдашь, да, Барбара? — спросила Хадия. — Папа ужасно рассердится, если узнает, куда мы ходили.

— Перестань ныть, Хадия, — сказала Анджелина. И обратилась к Барбаре: — Выпьешь чашечку чая? Я просто насквозь пересохла, а у тебя такой вид, словно ты вот-вот свалишься с ног. Трудный день?

— Просто ездила в Гринфорд.

Барбара не добавила больше ни слова, но Хадия тут же вмешалась:

— Там живёт мама Барбары, мамуля. Она не очень здорова, да, Барбара?

Барбаре совсем не хотелось углубляться в обсуждение её матери, поэтому она постаралась найти другую тему. Анджелина была женщиной на все сто процентов, именно в таком духе, о каком Барбара могла только мечтать, и потому она заговорила о том, чем хотелось бы обладать настоящей, стопроцентной женщине.

Волосы. Тем более что к этой теме Барбару подталкивала энергично высказанная рекомендация Изабеллы Ардери. И Барбара твёрдо вознамерилась что-то с ними сделать. Барбаре кажется, что Анджелина упоминала о какой-то неплохой парикмахерской?..

— Салон! — тут же взвыла Хадия. — Барбара, это не парикмахерская! Это салон!

— Хадия, — строго остановила её мать, — ты ведёшь себя невежливо. И, кстати, «парикмахерская» — вполне правильное название. Просто сейчас чаще говорят «салон», но это не имеет никакого значения. Так что не болтай глупостей. — И тут же Анджелина повернулась к Барбаре: — Конечно, Барбара, я знаю одно хорошее местечко. Только туда и хожу.

— А как ты думаешь, они сумеют…

Барбара растерянно умолкла, не зная, что, собственно, она предполагала сделать с собственными волосами. Просто подстричь? Сделать какую-то особую укладку? Покрасить? Что именно? Она многие годы сама подрезала волосы, и те выглядели именно так, как и должны были выглядеть после самостоятельной стрижки, — то есть как будто кто-то прошёлся по ним ножницами во время шторма, — но ведь Барбара при этом стремилась достичь самой простой цели: чтобы волосы не падали ей на глаза. Но, видимо, с этим пора было кончать — по крайней мере, на то время, пока это беспокоило старшего офицера, под началом которого Барбара служила в Ярде.

— Они могут сделать всё, что тебе вздумается. Там отличные мастера. Я дам тебе номер телефона. И имя моего стилиста. Его зовут Дасти, и он, боюсь, та ещё задница… извини. Хадия, не говори папе, что я при тебе произнесла слово «задница»… Но если ты не будешь обращать внимания на то, что он без конца болтает о собственной исключительности, то не пожалеешь. Он действительно умеет обращаться с волосами. И почему бы вообще мне не договориться с ним и не пойти вместе с тобой? Если, конечно, ты не сочтёшь это за излишнюю навязчивость.

Барбара просто не знала, что и думать по поводу того, что возлюбленная Ажара готова отправиться вместе с ней на процедуру изменения внешности. Ей и без того приходилось постоянно слышать об Анджелине до того, как та вернулась в жизнь своей дочери, потому что Хадия только и могла говорить, что о матери… Возможно, со стороны Анджелины это была попытка наладить по-настоящему дружеские отношения… Барбара не была уверена.

Анджелина явно почувствовала её колебания, потому что сказала:

— Ну, я дам тебе номер, а ты подумай об этом. Я действительно была бы рада пойти с тобой.

— А где находится эта парикма… этот салон?

— В Найтсбридже.

— В Найтсбридже?!

Боже, да только добраться туда — это уже целое состояние…

— Но это ведь не на Луне, Барбара! — сказала Хадия.

Её мать предостерегающе подняла палец.

— Хадия Халида!..

— Всё в порядке, — поспешила сказать Барбара. — Просто она слишком хорошо меня знает. Если ты дашь мне номер, я позвоню туда прямо сейчас. А ты хочешь туда поехать, детка? — спросила она Хадию.

— Ой, да-да-да! — закричала Хадия. — Мамуля, можно мне поехать с Барбарой, а?

— И ты тоже, — сказала Барбара Анджелине. — Думаю, мне совсем не помешает поддержка в таком предприятии.

Анджелина улыбнулась. У неё, как отметила Барбара, была очень приятная улыбка. Ажар никогда не рассказывал, как он познакомился с Анджелиной, но Барбаре казалось, что первым делом он должен был заметить именно её улыбку. А поскольку он мужчина, то далее он должен был обратить внимание на тело, гибкое и женственное, и ухоженное, и одетое так, что Барбара и не надеялась повторить подобный стиль.

Она достала сотовый телефон, собираясь позвонить в салон, но телефон сам зазвонил прежде, чем она успела набрать номер. Барбара посмотрела на дисплей — это был Линли. Барбаре не понравилась радость, охватившая её при виде его номера.

— Похоже, дело с волосами придётся отложить, — сказала она Анджелине. — На этот звонок я должна ответить.

Лондон, Чок-Фарм

— Вы чем заняты? — спросил Линли. — И где вы? Можете говорить?

— Голосовые связки пока целы, если вы об этом, — ответила Барбара. — Если же вы о том, не услышит ли кто… Чёрт, что же он там говорил Дастину Хофману?..

— Барбара, о чём это вы?

— О Лоуренсе Оливье. Фильм «Марафонец». Не спрашивайте. Я дома, более или менее. Я хочу сказать, что стою на террасе перед квартирой Ажара, и вы спасли меня в последний момент, потому что иначе мне пришлось бы отправиться к стилисту, чтобы доставить удовольствие суперинтенданту Ардери. Я как раз думала, не сделать ли мне причёску в стиле восьмидесятых. Или такую, какую носили во время Второй мировой войны — знаете, с валиками над ушами, ну, если вы вообще понимаете, о чём речь. Когда волосы укладывают по обе стороны лба как колбаски. Никогда не могла понять, как всё это держалось. Может, туалетную бумагу внутрь набивали?

— Интересно, теперь все наши разговоры будут иметь такое направление? — полюбопытствовал Линли. — Если честно, мне всегда казалось, что заботы о внешности не входят в круг ваших интересов.

— Те дни остались в прошлом, сэр. Так чем я могу быть полезна? Я так понимаю, вы позвонили не просто так, не для того, чтобы узнать, продолжаю ли я брить ноги.

— Мне нужно, чтобы вы кое-что для меня выяснили, но так, чтобы никто ничего не видел и не слышал. Возможно, придётся и побегать. Как, возьмётесь? И сможете ли?

— Наверное, всё зависит от того, что именно вам нужно. Тут, знаете ли, разговоры ходят…

— О чём?

— О том, куда вы пропали, почему, кто вас туда отправил и так далее. Общее мнение в целом таково: вы заняты где-то там неким монументальным расследованием чего-то такого вроде коррупции в полиции, и вы подкрадываетесь к какому-то заброшенному дому, чтобы поймать того, кто передаёт кому-то деньги, или же ловите кого-то, кто тычет электродами в невинного, добывая ложное признание… Ну, вы меня поняли.

— А вы?

— В смысле, что думаю я? Хильер впутал вас по самое не балуйся в дело, к которому сам не желает прикасаться даже тростью. Вы можете ошибиться, вы можете провалиться в дерьмо, а он всё равно будет благоухать, как роза. Угадала?

— Насчёт Хильера — почти. Но вы пристрастны.

— И это всё, что вы можете сказать?

— Пока да. Так как, хотите?

— Что? Протянуть руку помощи?

— И так, чтобы никто ничего не знал. Вам придётся уходить от радара. И в особенности не попадитесь…

— Суперинтенданту?

— Да, потому что у вас могут возникнуть проблемы. Пусть даже ненадолго.

— А ради чего ещё я живу на свете? — усмехнулась Барбара. — Давайте говорите, что вам нужно.

Лондон, Чок-Фарм

Как только Линли произнёс «Файрклог», Барбаре всё стало ясно. И не потому, что она внимательно относилась к жизни всех людей, обладавших титулами в Соединённом Королевстве. Далеко не так. Скорее потому, что она была преданной читательницей «Сорс», хотя и скрывала это ото всех. Барбара уже много лет была привязана к этому изданию, она стала беззащитной жертвой гигантских заголовков и восхитительно непристойных фотографий. Когда бы она ни проходила мимо рекламного щита, стоявшего на тротуаре и во всё горло кричавшего о новой истории, напечатанной на первой странице, ноги сами несли её к табачной лавке на углу, она протягивала деньги — и получала отличную порцию сплетен, которыми можно было подсластить дневную чашку чая и сухое галетное печенье. Так что имя Файрклога было ей знакомо не только в связи с частыми упоминаниями в газетах бизнеса барона Айрелетского, служившего поводом к грубым шуткам журналистов в течение многих лет, но и потому, что у барона был непутёвый наследник Николас.

Барбара также сразу поняла, где находится Линли — в Камбрии, где жил Файрклог и находилась его фабрика, «Файрклог индастриз». Но чего она не знала, так это того, откуда Файрклога знает Хильер и о чём он мог просить Линли в отношении этой семьи. Другими словами, Барбара не была уверена, что это за случай: «мы за них» или «мы против них», но предположила, что коль скоро речь шла о титулованной особе, то Хильер скорее должен был быть «за них». Хильер был просто болен титулованными особами, в особенности теми, что были выше его самого по положению, то есть всеми вообще.

А следовательно, речь должна была идти скорее о самом лорде Файрклоге, а не о его никудышном сыне, давно служившем темой для жёлтой прессы вместе с прочими богатенькими детками, прожигавшими жизнь. Но список того, что интересовало Линли, говорил о том, что инспектор забрасывал очень широкую сеть, потому что в неё попадали некое завещание, некий страховой полис, газета «Сорс», Бернард Файрклог и последний номер журнала «Зачатие». Ещё в список входил некий человек по имени Ян Крессуэлл, обозначенный как племянник Файрклога. А для полноты впечатления — и на тот случай, если у Барбары хватит времени, — к списку была добавлена некая Алатея Васкес дель Торрес, свалившаяся из Аргентины, из местечка под названием Санта-Мария-ди-как-то-там, с которой тоже не худо было бы разобраться. Но только если будет время, подчеркнул Линли, потому что прямо сейчас ему необходимы сведения о Файрклоге. Файрклоге-отце, а не сыне, повторил Линли.

Камбрия, озеро Уиндермир

Свидание Фредди, назначенноечерез Интернет, затянулось на всю ночь, и хотя Манетт всегда старалась думать о себе как о вполне современной женщине, это показалось ей немного слишком. Конечно, её бывший муж не был школьником, и, уж конечно, он не должен был спрашивать её мнения по такому вопросу. Но видит бог, это же было их первое свидание, и куда вообще катился мир — или, если точнее, куда катился Фредди? — если мужчина и женщина решили как следует познакомиться друг с другом в постели, вместо того чтобы для начала просто поговорить не по электронной почте? Но именно так оно и случилось, если верить Фредди, причём идея принадлежала даме. Женщине! Если верить Фредди, она сказала: «Слушай, нет смысла продолжать всё это, если мы друг другу не подходим в сексуальном смысле, Фредди, ты согласен?»

Ну, в конце концов, Фредди ведь был мужчиной. И если ему подворачивалась такая возможность, что ему оставалось? Тем более после шести месяцев целомудренной переписки, когда они уже имели возможность узнать многое друг о друге, от взглядов на политику до мнения о фокусах? К тому же ему такой подход показался вполне разумным. Времена-то менялись… В общем, они выпили по бокалу вина в кафе и отправились домой, чтобы провести исследование. Судя по всему, им обоим занятие показалось вполне приятным, так что они ещё дважды повторили процедуру, опять же если верить Фредди, а в итоге дама осталась на всю ночь. И утром, когда Манетт спустилась в кухню, та сидела там и пила кофе вместе с Фредди. На ней была рубашка Фредди и ничего больше, так что на виду оставались и её ноги, и немалая часть того, из чего эти ноги росли. Она поздоровалась с Манетт с видом кошки, только что слопавшей канарейку:

— Привет. Вы, должно быть, бывшая жена Фредди? А я — Холли.

Холли? Холли! Что это за имя такое? В каких кустах её бывший муж нашёл эту особу со странной кличкой? Манетт посмотрела на Фредди (у которого, по крайней мере, хватило ума слегка покраснеть), потом быстро налила себе чашку кофе, выпила его и отступила в свою ванную комнату. Туда и явился Фредди, чтобы извиниться за причинённое неудобство — но не за то, как отметила Манетт, что привёл в дом женщину, — и далее в своей лучшей манере заявил, что впредь будет сам оставаться у них, а не наоборот.

— Просто всё произошло довольно быстро, — пояснил он. — Я как-то и не собирался…

Но Манетт в первую очередь отметила слова «у них» и только в этот момент поняла, насколько всё изменилось на самом деле и что мгновенное совокупление давно уже заменило рукопожатие. Она проворчала:

— Ты что, хочешь сказать, что намерен проверить каждую, с кем переписываешься?

— Ну, похоже, в наши дни по-другому просто невозможно.

Манетт попыталась объяснить ему, что это настоящее безумие. Она прочла ему целую лекцию о болезнях, передающихся половым путём, о незапланированной беременности, разного рода ловушках и так далее. Но она не стала говорить о том, что им очень хорошо живётся в качестве соседей, ей и Фредди, потому что ей не хотелось услышать в ответ, что пора бы им и разъехаться. Наконец он поцеловал её в лоб, сказал, что незачем о нём беспокоиться, признался, что вечером у него новое свидание, сообщил, что может и не вернуться домой после него и что они увидятся на работе. Ещё Фредди добавил, что возьмёт свою машину, потому что свидание у него в Бэрроу-ин-Фёрнес, они встречаются в ночном клубе «Скорпион», так что если девушке всерьёз захочется подключиться к Сети — он так и сказал, «подключиться к Сети»! — то им придётся отправиться к ней, потому что до Грейт-Урсвика оттуда слишком далеко.

Манетт произнесла: «Но, Фредди…» — и тут же осознала, что на самом деле сказать ей нечего. Вряд ли она могла обвинить его в нечестности или в том, что он разрушил что-то… Они оба над этим постарались. Они не были женаты, их ничто не ждало впереди, и они были разведены уже достаточно долго для того, чтобы Фредди решил вернуться в мир свиданий, каким бы ни стал этот мир нынче. Но он ведь не был легкомысленным человеком. И одного взгляда на Фредди было достаточно для того, чтобы понять, почему женщины были бы рады затащить его в постель: он был крепким, молодым и вполне симпатичным.

Нет, у неё никаких прав на него не осталось, и Манетт прекрасно это понимала. Но всё равно ощущала некую утрату.

Однако у неё были и другие дела, кроме отношений с Фредди, и Манетт поняла, что благодарна судьбе за подвернувшиеся хлопоты, хотя ещё накануне, во время стычки с Найэм Крессуэлл, она так не думала. Нужно было что-то делать с этой самой Найэм, но, хотя Манетт была бессильна предпринять что-либо в отношении этой женщины, она не была так беспомощна в том, что касалось Тима и Грейси. И если ради помощи детям нужно было свернуть гору, Манетт была готова это сделать.

Манетт поехала в Айрелет-холл. Она думала, что там вполне может оказаться и Кавех Мехран, поскольку он давно уже занимался оформлением сада для детей в поместье, а также присматривал и за осуществлением своего проекта. Сад предназначался для будущих детей Николаса — хотя это слишком было похоже на преждевременный подсчёт цыплят, думала Манетт, — и, учитывая, какую площадь должен был занимать этот сад, похоже было на то, что Валери собиралась иметь не меньше дюжины наследников.

Едва приехав, Манетт обнаружила, что ей повезло. Она не спеша пошла по будущему саду для детей, расположенному к северу от обширного и фантастического архитектурного сада, и увидела не только Кавеха Мехрана, но ещё и своего отца. С ними был ещё какой-то человек, которого Манетт не знала, но заподозрила, что это тот самый «граф», о котором ей говорила по телефону сестра.

— Он вдовец, — сообщила ей Миньон.

Манетт слышала, как сестра одновременно стучала по клавиатуре компьютера, и потому поняла, что та, как обычно, занята сразу несколькими делами: писала письмо какому-то из своих интернет-возлюбленных и говорила по телефону.

— Ясно, зачем папа притащил его сюда из Лондона, — продолжила Миньон. — Надежда умирает последней и так далее. И теперь, когда я перенесла операцию и похудела, он решил, что я созрела для поклонника. Прямо Шарлотта Лукас, которая ждёт священника Коллинза! Боже, как всё это неловко… Ну, пусть папочка помечтает. Мне и так хорошо, большое спасибо.

Однако Манетт вполне понимала отца. Он уже много лет пытался избавиться от Миньон, но ей нравилось сидеть у него на шее, и она не желала ничего менять. Почему Бернард не мог просто показать ей на дверь, или дать хорошего пинка, или как-то ещё оборвать слишком тесную связь, оставалось за пределами понимания Манетт, хотя после того, как он около шести лет назад построил для её сестры убежище в парке, Манетт решила, что её двойняшка имеет в запасе некие сведения, которые могли бы погубить их отца, выйди они на свет. Что это могло быть такое, Манетт и вообразить была не в силах, но явно что-то очень серьёзное.

Кавех Мехран вроде бы объяснял другим мужчинам, как именно продвигаются работы в саду для малышей. Он показывал то туда, то сюда — на стопы лесоматериалов, укрытых брезентом, на груды камня, укреплённые вбитыми в землю кольями, между которыми были натянуты тросы. Манетт окликнула мужчин и быстро направилась к ним.

Едва увидев обернувшегося к ней незнакомца, Манетт тут же решила, что Миньон просто сошла с ума, если думает, что вот этого «вдовца» привезли из Лондона в качестве потенциального ухажёра для неё в духе традиционных психодрам Уильямса Теннесси. Мужчина был высок ростом, светловолос, невероятно хорош собой и одет — даже на Озёрах, чёрт бы его побрал, — с такой сдержанной и небрежной элегантностью, которая буквально кричала о старом фамильном состоянии. Если даже он и был вдовцом, который искал бы супругу номер два или двадцать два, он никогда не выбрал бы на эту роль её сестру. «Всё-таки способность людей к самообольщению абсолютно изумительна», — подумала Манетт.

Бернард приветственно улыбнулся Манетт и представил ей гостя. Графа звали Томми Линли, хотя, был он графом или нет, осталось неупомянутым. Томас крепко пожал руку Манетт, и она заметила заинтересовавший её старый шрам на его верхней губе, отметила приятную улыбку и яркие карие глаза, что казалось странным при его белокурых волосах. Она тут же обнаружила и то, что он умеет поддерживать лёгкую беседу и что с ним рядом люди чувствуют себя легко. «Прекрасный день, прекрасное место», — сказал он. Сам Линли вообще-то родом из Корнуолла, и там тоже чудесные места, но вот в Камбрии он почти не бывал. Однако теперь, увидев окрестности Айрелет-холла, решил, что будет наезжать сюда регулярно.

«Неплохо сказано, — подумала Манетт. — Вежливо, и даже очень. Если он говорил что-то в этом роде Миньон, та, без сомнения, увидела в его словах скрытый смысл».

— Приезжайте сюда зимой, и ваше мнение сразу изменится, — сказала она и обратилась к Кавеху Мехрану: — Мне бы хотелось с вами поговорить, если у вас есть время.

Её отец весьма преуспел в бизнесе благодаря тому, что умел сразу улавливать оттенки речи и намёки. И он тут же спросил:

— Что случилось, Манетт? — А когда она бросила взгляд на Линли, Бернард продолжил: — Томми — мой близкий друг. Он знает о нашей недавней трагедии. Что, ещё какие-то…

— Найэм, — коротко произнесла Манетт.

— И что с ней?

Манетт снова посмотрела на Линли, потом ответила отцу:

— Я не уверена, что ты хотел бы…

Линли уже хотел было извиниться и отойти, но Бернард его остановил:

— Нет. Всё в порядке. Останьтесь. — И повторил, внимательно глядя на Манетт: — Я же сказал, он наш друг. И вряд ли там может быть нечто…

«Ладно, — подумала Манетт. — Как пожелаешь». И резко сообщила:

— Найэм до сих пор не забрала детей. Они живут у Кавеха. Нужно что-то делать с этим.

Бернард посмотрел на Кавеха, нахмурился и негромко пояснил для Линли:

— Речь о жене моего покойного племянника.

— Это абсолютно неправильно и невозможно, — продолжила Манетт. — И она это прекрасно знает, но ей наплевать. Я с ней говорила вчера. Она была разодета просто непристойно, у неё на кухне стояла посылка с разными сексуальными игрушками, прямо на виду. И к ней ходит какой-то парень, чтобы развлекать её, а Тим с Грейси ей будут просто мешать.

Бернард снова посмотрел на Кавеха. Молодой человек сказал:

— Значит, это «абсолютно неправильно», так, Манетт?

Он произнёс это вполне вежливо, но по его тону Манетт догадалась, что он не вполне уловил смысл её слов.

Она возразила:

— Ох, бога ради, Кавех! Ты знаешь, что я говорю не о том, кто ты есть! Можешь быть кем угодно, мне всё равно. Но когда речь идёт о детях…

— Меня не интересуют дети.

— Вот как раз в этом и дело, а? — рявкнула Манетт, решив истолковать его замечание в неправильную сторону. — А для того, чтобы заботиться о детях, нужно всё-таки проявлять к ним интерес. Папа, Тим и Грейси — члены нашей семьи, а Кавех, кем бы он ни был, к нашей семье не относится!

— Манетт…

На этот раз голос её отца прозвучал угрожающе. Ясно было, что в «недавней трагедии семьи» было и нечто такое, о чём незачем было знать Томми Линли, несмотря на то что говорил о нём Бернард мгновением раньше. Но Манетт решила, что отец сам виноват, потому что вынудил её говорить при лондонце, хотя она и не хотела этого делать. Она сказала:

— Ян радовался тому, что дети живут с ним в Брайанбэрроу. Это мне было понятно, и я стояла на его стороне. Уж лучше им было оставаться подальше от Найэм, потому что у неё материнских чувств не больше, чем у белой акулы, и ты сам это прекрасно знаешь. Но Ян вовсе не намеревался передать опеку над ними Кавеху, случись что-нибудь с ним самим. Тебе это известно, Кавех. — И снова отцу: — Так что ты должен поговорить с Найэм. Призвать её к порядку. Что-то предпринять. Тим ведёт себя ужасно… хуже, чем прежде, когда его отдавали в школу Маргарет Фокс, и, видит бог, Грейси нуждается в матери больше, чем когда-либо; девочка просто близка к отчаянию. Если Найэм не желает выполнять свой долг, то кто-то другой может взять на себя её обязанности.

— Я всё понял, — сказал Бернард. — Продолжим обсуждение в другое время.

— Нельзя откладывать, папа. Мне очень жаль. — Манетт обратилась к Линли: — Грязное семейное бельё и всё такое. Если вас уже мутит…

Томас повернулся к Бернарду:

— Может, как раз в этом я и мог бы оказаться полезен?..

И что-то неуловимое проскочило между ними, нечто вроде сообщения или заверения, в общем, нечто такое, что сразу смягчило опасения отца Манетт насчёт того, что Линли присутствовал при подобном разговоре.

Манетт сообщила:

— Тим напал на меня. Нет-нет, я не пострадала. Поцарапана, но не в этом суть. С ним нужно что-то решать, со всей этой проклятой ситуацией нужно что-то делать, и поскольку Кавех не будет вечно жить на той ферме, то все мы заинтересованы в том, чтобы всё решить до того, как ферму продадут. Когда Кавеху придётся выехать из дома, что будет с детьми? Они что, отправятся с ним? Куда? Этого не может быть. Они не могут быть оторваны от семьи.

— Он оставил их со мной, — возразил Кавех. — И я никуда не собираюсь.

Манетт стремительно повернулась к нему:

— Что?!

— Ферма, Манетт… Ян оставил её мне.

— Тебе? Почему?

Кавех ответил с достоинством, восхитившим Манетт:

— Потому что он любил меня. Потому что мы были вместе и делали то, что обычно делают партнёры: заботились друг о друге и сделали распоряжения на случай смерти одного из нас.

Воцарилось молчание. Его нарушил крик галок, взвившихся в воздух. Откуда-то донёсся запах тлеющих листьев, как будто кто-то жёг их неподалёку, но ничего подобного не было видно.

— Вообще-то мужчины обычно заботятся ещё и о своих детях, — сказала Манетт. — И ферма должна была достаться Тиму, а не тебе. И Грейси. И её следовало бы продать, чтобы обеспечить их будущее.

Кавех отвёл взгляд. Он чуть выдвинул вперёд подбородок, как будто это помогало ему справиться с чувствами.

— Думаю, вы увидите, что для этого предназначена страховка.

— Как удобно! А чья это была идея — чтобы ферма досталась тебе, а страховка была в пользу детей? И как велика страховка, кстати? И кому в точности должны достаться деньги, кто должен ими распоряжаться? Потому что если опекуном будет Найэм…

— Манетт, — перебил её отец, — сейчас не время обсуждать это. — Он повернулся к Кавеху: — Вы останетесь жить на ферме или продадите её?

— Останусь там. Что касается Тима и Грейси, я буду рад, если они поживут со мной, пока Найэм не решит забрать их. А если она никогда не будет к этому готова, Ян, безусловно, хотел бы…

— Нет-нет! — Манетт совершенно не желала слушать дальше. Главным для неё было то, что дети были частью их семьи, а Кавех — спал он с Яном или нет — к семье не относился. И она с жаром воскликнула: — Папа, ты должен… Ян не мог хотеть… А Найэм вообще знает обо всём этом?

— О чём именно? — спросил Кавех. — Да и вообще, ты думаешь, её хоть что-то интересует?

— Она знает, что ты наследуешь ферму? И когда Ян составил завещание?

Кавех замялся, как будто взвешивая возможные последствия ответа. Манетт пришлось дважды окликнуть его по имени, прежде чем он наконец открыл рот.

— Я не знаю.

Бернард и Томми Линли переглянулись. Манетт это заметила и поняла, что они подумали то же, что и она. В чём-то Кавех лгал. На тот единственный вопрос, который мог бы многое прояснить, он ответил: «Не знаю».

— Не знаешь чего именно? — спросила она.

— Я ничего не знаю о Найэм, вообще ничего. Она получает страховку, а это немалые деньги. Конечно, Ян предполагал, что эти деньги помогут ей содержать Тима и Грейси, но он ведь думал, что, если с ним что-то случится, у Найэм хватит разума, чтобы заняться детьми.

— Ну, а у неё не хватило. И непохоже, чтобы она опомнилась в ближайшее время.

— Но если уж так сложилось, пусть остаются со мной. Они уже привыкли к ферме и вполне счастливы.

Нелепо было предполагать, что Тим Крессуэлл счастлив. Он уже сто лет вообще ничему не радовался.

— Хорошо, давай вот о чём подумаем, — сказала Манетт. — Что, если через месяц-другой ты познакомишься с кем-то ещё, Кавех? И приведёшь его к себе на ферму, чтобы жить вместе? Что тогда? Что тогда делать детям? И что они должны будут думать?

— Манетт!.. — предостерегающим тоном пробормотал Бернард.

Кавех побледнел при её словах, но промолчал, хотя и стиснул зубы, а его правая рука сжалась в кулак.

Манетт продолжила:

— Найэм будет судиться с тобой за эту ферму. Она оспорит завещание. В пользу детей.

— Манетт, довольно, — со вздохом сказал её отец. — Нам и без того хватает горестей, и всем нужно отдохнуть и прийти в себя, в том числе и тебе самой.

— Да чего ради ты берёшь на себя роль миротворца? — резко спросила Манетт, поворачиваясь к отцу и кивком указывая на Кавеха. — Он нам никто! И детям он никто! Это просто человек, из-за которого Ян погубил свою жизнь, и…

— Я сказал — довольно! — рявкнул Бернард и заговорил с Кавехом: — Извините её. Она не хотела сказать…

— О, она сказала именно то, что хотела сказать, — возразил Кавех. — Как и большинство людей.

Манетт попыталась загладить неловкость, возникшую по её вине, и несколько неубедительно произнесла:

— Ладно, хорошо. Послушай… В конце концов, если отвлечься от всего остального, ты слишком молод для того, чтобы быть отцом четырнадцатилетнему подростку, Кавех. Ему нужен кто-то постарше, более опытный, некто…

— Не гомосексуалист, — закончил за неё Кавех.

— Я этого не говорила! И не имела в виду. Я хотела сказать — кто-то из родственников.

— Ты уже много раз это повторяла.

— Извини, Кавех. Речь ведь, по сути, не о тебе. Речь о Тиме и Грейси. Нельзя от них требовать, чтобы они выдержали ещё какое-то новое разочарование в жизни. Тима всё это просто убивает. И скоро Грейси тоже начнёт понимать… Я должна уберечь остатки их мира от полного разрушения. И надеюсь, что ты это поймёшь.

— Манетт, пусть пока всё идёт как идёт, — сказал ей отец. — Сейчас есть проблемы и посерьёзнее.

— Какие, например?

Бернард промолчал. Но по тому, как он снова переглянулся со своим лондонским другом, Манетт наконец заподозрила, что происходит нечто неладное. Ясно было, что гость вовсе не намерен приударять за её лукавой сестричкой в стиле кавалеров восемнадцатого века; ну, разве что ему были нужны её деньги, чтобы поддержать рассыпающееся владение в Корнуолле. Но то, что её отец на самом деле хотел, чтобы лондонец услышал каждое слово из её разговора с Кавехом, заставляло предположить, что тихие воды наружности Томми Линли были достаточно глубоки, чтобы в них могла скрываться Несси. Впрочем, это не имело значения. Ничто не имело значения. Манетт намеревалась что-нибудь предпринять в отношении детей её кузена, и если её отец не хотел её поддержать, она знала кое-кого, кто готов был этим заняться.

Манетт вскинула руки.

— Хорошо, — сказала она. И повернулась к Линли: — Мне жаль, что вам пришлось всё это выслушать.

Тот вежливо кивнул. Но выражение его лица дало Манетт понять, что он был вовсе не против услышать то, что услышал.

Камбрия, Брайанбэрроу

День накануне прошёл впустую. Два часа Тим пытался поймать попутку до Уиндермира — и наконец сдался. Но сегодня он был полон решимости всё изменить.

Дождь пошёл вскоре после того, как мальчик начал самую трудную часть своего предприятия: нужно было пройти пешком от деревни Брайанбэрроу по дороге через Лит-Вэлли. На этой части маршрута Тим не ждал попутного транспорта, потому что машины здесь проезжали чрезвычайно редко, а если на дороге появлялся какой-нибудь фермерский механизм — например, трактор, — то он тащился так медленно, что проще было бы идти на своих двоих.

А вот о дожде он совсем не подумал. И это было очень глупо, если учесть, что стоял самый мокрый из всех мокрых месяцев, ноябрь, и что в Краю Озёр дожди вообще шли чаще, чем в любой другой части этой проклятой страны. Но поскольку Тим покидал ферму Брайан-Бек в таком состоянии, что просто не мог отчётливо мыслить, он просто накинул лёгкую куртку с капюшоном на фланелевую рубашку, под которой была ещё и футболка, — но ни одна из этих вещей не была водонепроницаемой. На ногах Тима были спортивные туфли, и хотя они ещё не промокли насквозь, зато покрылись грязью до самых лодыжек, потому что по краям тропы было настоящее болото, как и положено в это время года. Что касается его джинсов, то они становились всё тяжелее и тяжелее по мере того, как вбирали в себя дождевую воду. А поскольку они были на несколько размеров велики Тиму, то удерживать их на бёдрах становилось всё труднее, и Тима это приводило в ярость.

Он уже добрался до шоссе, шедшего через долину, когда наконец поймал первую попутку, что стало первой каплей удачи во всём этом дерьме. Удачу Тиму принёс какой-то фермер. Он остановил свой «Лендровер», почти до окон покрытый грязью, и сказал, открыв дверцу:

— Забирайся, сынок! У тебя такой вид, словно тебя выудили из пруда. Куда направляешься?

Тим назвал Ньюбай-Бридж — что находилось в противоположном от Уиндермира направлении, — потому что сразу преисполнился подозрений к этому типу — уж очень тот пристально его рассматривал, пристально и удивлённо. И ещё ему не хотелось оставлять след, на случай, если кто-то заинтересуется его маршрутом. Если всё пойдёт так, как того хотелось Тиму, если его имя и фотография появятся в газетах и этот фермер его узнает, то пусть он скажет, позвонив в полицию:

«Знаете, я помню этого парнишку. Он говорил, что собирается в Ньюбай-Бридж».

Фермер пробормотал:

— Ньюбай-Бридж, значит?

И тронул машину с места. Он сказал, что может подвезти Тимми до Винстера, а потом начал болтать, как все люди, то есть спросил для начала, почему Тим не в школе. Он сказал: «День-то не выходной, а? Прогуливаешь?»

Тим уже привык к омерзительной привычке взрослых задавать вопросы о вещах, которые их совершенно не касались. Хотя, конечно, от таких вопросов ему всегда хотелось ткнуть им пальцем в глаз. При этом сами они вряд ли ответили бы на вопрос вроде: «А почему это вы сегодня не на работе, как большинство людей?», зато, похоже, думали, что им позволено задавать самые дурацкие вопросы детям. Но к этому Тим был готов, так что он просто сказал:

— На часы-то посмотрите. Середина дня.

Но фермер возразил:

— До трёх ещё далеко. Где же ты учишься?

Чёрт бы его побрал, думал Тим. Фермеру было ровно столько же дела до того, где Тим учится, сколько и до того, когда он в последний раз ходил в туалет по большому. Тим ответил:

— Не здесь. В школе Маргарет Фокс. Рядом с Улверстоном. — Он рассудил, что вряд ли фермер мог слышать что-то об этой школе и о том, по каким причинам туда отправляют подростков. И добавил: — Это частная школа. Там и интернат тоже, но я приходящий ученик.

— А что это у тебя с руками? — спросил фермер. — Это нельзя так оставлять.

Тим изо всех сил стиснул зубы.

— Просто порезался. Надо быть осторожнее.

— Порезался? Что-то непохоже на простые порезы…

— Слушайте, остановите машину, а? Можете высадить меня здесь.

— Да ведь даже до Винстера ещё не доехали, парень.

Это было истинной правдой. Они проехали чуть больше мили.

— Просто высадите меня, и всё, хорошо?

Тим вполне владел своим голосом. Он не хотел, чтобы его ярость вырвалась наружу, но знал, что если не выйдет из «Лендровера» прямо сейчас, то может сделать что-нибудь… не слишком приятное.

Фермер пожал плечами и подвёл машину к обочине. Нажимая на тормоз, он внимательно, пристально смотрел на своего пассажира, и Тим понимал, что мужчина запоминает его лицо. Можно было не сомневаться в том, что он теперь будет слушать новости по радио, ожидая услышать о каком-нибудь ограблении в округе или ещё о чём-то таком, что он мог бы приписать Тиму. Что ж, к подобному риску Тим был готов. Но это было лучше, чем ехать дальше с таким типом.

— Ты будь поосторожнее, сынок, — сказал фермер перед тем, как Тим с силой захлопнул дверцу.

— А то как же, — огрызнулся тот, когда «Лендровер» снова тронулся с места. И укусил себя за тыльную сторону ладони.

В следующий раз ему повезло больше. Его подобрала немецкая пара, уже на дороге к Круку, куда немцы повернули в поисках какого-нибудь хорошего пансиона. По-английски они говорили хорошо, но их стремление к вежливой беседе ограничилось замечанием насчёт того, что в Камбрии уж очень часто идут дожди, а потом они заговорили друг с другом по-немецки, обсуждая кого-то по имени Хайди.

И наконец Тима подобрал водитель грузовика к северу от Крук-роуд. Он ехал в Кесвик, так что довезти Тима до Уиндермира проблемы не составляло, так он сказал.

Но проблема тут же возникла, потому что шофёр явно решил всю дорогу читать Тиму лекцию об опасностях, грозящих человеку на дорогах, и насмешливо интересовался, знают ли родители Тима, что он ловит попутки и садится в машины к совершенно незнакомым людям.

— Ты ведь не знаешь, кто я такой, — говорил он. — А вдруг я окажусь маньяком или просто любителем малолетних? Ты это понимаешь?

Тим терпел, хотя ему отчаянно хотелось двинуть придурку кулаком в нос. Он лишь кивал, время от времени произнося: «Да-да», «Всё может быть», а когда они наконец доехали до Уиндермира, попросил:

— Высадите меня вон там, у библиотеки.

Водитель грузовика так и сделал, но не удержался и напоследок сообщил, что Тиму очень повезло, что лично его не интересуют двенадцатилетние мальчики. Это было уже слишком, и Тим сказал, что ему четырнадцать, а не двенадцать. Водитель захохотал и возразил:

— Да не может быть. И что ты вообще прячешь под такой жуткой одеждой? Я так подозреваю, что ты вообще девчонка!

В ответ на это Тим изо всех сил хлопнул дверцей.

Он больше не в силах был терпеть. И если бы он мог сделать то, чего ему хотелось в данный момент, то ворвался бы в библиотеку и перевернул к чертям все книжные полки. Но Тим прекрасно понимал, что это ни на шаг не приблизило бы его к тому месту, где ему хотелось быть. Поэтому он снова укусил себя за руку, потом ещё раз, сильнее, потом ещё сильнее — так, что наконец почувствовал на зубах кровь. Это помогло ему немного успокоиться, и он пошёл к деловому центру.

Даже в это время года в Уиндермире хватало туристов. Конечно, их было несравнимо меньше, чем летом, когда вообще невозможно было ходить по городу, не натыкаясь то и дело на каких-нибудь энтузиастов пеших походов, нагруженных рюкзаками и со специальными палками в руках. Поэтому ни один из местных, у кого имелась хоть капля разума, не появлялся в городе тогда, когда все улицы превращались в настоящие автостоянки. Но сейчас толпы уже рассеялись, туристов осталось совсем немного; с рюкзаками на спинах, укутанные в нечто вроде зелёных пластиковых простыней, они походили на горбунов. Тим встретил несколько таких фигур по пути к бизнес-центру, где уже вообще туристов не было, потому что там им было нечего делать.

Зато у Тима были причины пойти туда, и эта причина называлась «Фото!». Фотоателье, о котором Тим узнал прежде, во время своего единственного посещения городка, и занималось оно в основном тем, что печатало увеличенные до огромных размеров снимки профессиональных фотографов, приезжавших на Озёра ради того, чтобы во все времена года запечатлевать их красоты.

В витрине «Фото!» стояли на больших подставках на фоне чёрных занавесей образцы продукции ателье. Внутри на стенах висели портреты, продавались цифровые камеры, и ещё в застеклённых витринах были выставлены антикварные фотоаппараты. Ещё здесь была стойка-прилавок, и, насколько то было известно Тиму, имелась задняя комната. Из этой комнаты тут же вышел человек. На нём был белый лабораторный халат с вышитой эмблемой «Фото!» на груди слева и над ней — пластиковый бейджик с именем. Когда человек встретился глазами с Тимом, его рука сама собой быстро поднялась к бейджику, сняла его и спрятала в карман.

Тим снова подумал о том, что «Той-фор-ю» выглядит совершенно нормальным. Он ничуть не был похож на то, что можно было бы ожидать увидеть; у него были аккуратно причёсанные каштановые волосы, румянец на щеках и очки в тонкой стальной оправе. На его губах появилась приятная улыбка. Но он сказал Тиму:

— Время не слишком подходящее.

— Я посылал тебе сообщения, — сказал Тим. — Ты не отвечал.

— Я ничего не получал, — ответил «Той-фор-ю». — Ты уверен, что не ошибся номером?

Он смотрел прямо на Тима, и тот понял, что «Той-фор-ю» врёт, потому что он сам делал так же, когда врал, но только до тех пор, пока не сообразил, что тем самым просто выдаёт себя.

— Почему ты не отвечал? — спросил Тим. — Мы же договорились. Мы заключили сделку. Я свою часть выполнил. А ты свою — нет.

Мужчина отвёл взгляд. Посмотрел на входную дверь ателье. Он явно надеялся, что кто-то войдёт в магазинчик и тем самым разговор придётся прекратить, потому что он знал не хуже Тима: их беседу никто не должен слышать. Но в дверях никто не появлялся, так что ему нужно было ответить, или Тим мог что-нибудь натворить здесь… например, разбить одну из старинных фотокамер или одну из дорогих цифровых… Тим сомневался, чтобы «Той-фор-ю» желал разрушений.

Тим заговорил снова:

— Я сказал…

— Ты предлагаешь нечто слишком рискованное. Я думал об этом, но это чересчур.

Тиму стало так жарко, что у него как будто загорелись ноги. Жар быстро распространялся по телу, Тим начал дышать быстро и глубоко, потому что это как будто помогало справиться с яростью.

— Мы договорились, чтоб тебя… Ты думаешь, я об этом забыл? — Он стиснул кулаки, снова их разжал, огляделся вокруг. — Ты хотя бы представляешь, что я могу с тобой сделать, если ты не сдержишь своё обещание?

«Той-фор-ю» подошёл к ящику в конце прилавка. Тим напрягся, предполагая, что мужчина может выхватить оттуда пистолет или что-то в этом роде, как это случается в кино. Но тот достал лишь пачку сигарет. И закурил. Он очень долго рассматривал Тима, прежде чем заговорить, но наконец произнёс:

— Ладно. Хорошо. Но если ты действительно хочешь, чтобы это случилось, мне нужно от тебя больше, чем ты сделал до сих пор. Только тогда это будет для меня стоящим делом. Мой риск в обмен на твой риск. Поровну.

Тим открыл был рот, но не сразу смог ответить. Он ведь уже сделал всё. Всё, чёрт побери! А теперь от него требуют большего? И он сказал только то, что думал:

— Ты мне обещал.

«Той-фор-ю» состроил гримасу, какую мог бы изобразить человек, обнаруживший на переднем сиденье своей машины чрезвычайно грязный подгузник.

— Что значит «ты мне обещал»? Это похоже на детскую договорённость, как у младших школьников. Ты мне даёшь твоё шоколадное пирожное, а я тебе разрешаю прокатиться на моём скейтборде, так? Только я съедаю пирожное и удираю, и кататься тебе не на чем.

— Ты сам согласился, — возразил Тим. — Ты дал слово. Это нечестно, чёрт побери!

«Той-фор-ю» глубоко затянулся сигаретой и посмотрел на Тима поверх её тлеющего кончика.

— Я передумал. Такое случается с людьми. Я оценил риск, и оказалось, что вся опасность достаётся мне, а тебе — ничего. Если хочешь, чтобы дело было сделано, сделай его сам.

Тим увидел, как между ним и «Той-фор-ю» падает красный занавес. Он понял, что это значит: это был призыв к действию, и «Той-фор-ю» не сможет вызвать копов, чтобы предотвратить его. Но с другой стороны, это означало конец их взаимоотношений, и, несмотря на свои чувства в данный момент, Тим знал, что ему не хочется начинать всё сначала, искать кого-то другого. Ему противно было даже подумать об этом: долгие дни и недели поиска… Поэтому он сказал:

— Богом клянусь, я расскажу. А когда расскажу… Нет. До того я убью тебя, а уж потом заговорю. Клянусь. Я скажу, что был вынужден. Скажу, что ты меня поимел.

«Той-фор-ю» небрежно вскинул брови.

— И это при всех тех следах, что остались в твоём компьютере? Не думаю, приятель. — Он посмотрел на настенные часы, висевшие над прилавком, и добавил: — А теперь тебе пора уходить.

— Я остаюсь. — У Тима задрожал голос. Бешеная ярость захлёстывала его, разум рвали на части страсть и необходимость. — Я заговорю с любым, кто войдёт в эту дверь. Если ты меня вышвырнешь, я подожду на парковке. И буду говорить с каждым, кто приблизится к этой двери. Если вызовешь копов, чтобы убрали меня, расскажу и им. Думаешь, я этого не сделаю? Думаешь, меня что-то может остановить?

На этот раз «Той-фор-ю» некоторое время молчал. В ателье стало так тихо, что стук секундной стрелки, обегавшей циферблат часов, звучал, как щелчки взводимого курка, взводимого снова и снова… Наконец мужчина сказал:

— Чёрт… Расслабься. Хорошо. Ты меня поймал, но ведь и я тебя — тоже, хотя ты этого пока и не понял. Как я уже говорил, ты ничем не рискуешь. А я рискую всем. Значит, ты должен заинтересовать меня сильнее, чем ты это делаешь прямо сейчас. Только это я и имею в виду.

Тим промолчал. Чего ему хотелось сделать «прямо сейчас», как сказал «Той-фор-ю», — так это опрокинуть прилавок и размолотить ублюдка в кашу. Но Тим не забывал, где он находится.

«Той-фор-ю» снова заговорил:

— В самом деле, детка, что тебя так подгоняет? Что тебе ещё час, два, три? Если тебе этого очень хочется, ты будешь продолжать. Если тебе этого хочется не слишком, позвони копам. Но если ты это сделаешь, тебе придётся доказывать свои слова, а мы с тобой оба знаем, куда их приведут такие доказательства. У тебя в мобильнике куча сообщений. У тебя в компьютере — электронные письма. И копам захочется взглянуть на всё это и выяснить, правду ли ты говоришь, и будет совсем нетрудно разобраться. Мы оба в затруднительном положении, так почему бы нам не помочь друг другу, вместо того чтобы пытаться столкнуть друг друга на рельсы, прямо под поезд, а?

Они уставились друг на друга. И ярость Тима начала уступать место чувству беспомощности. Он не желал смотреть правде в глаза, а правда состояла в том, что он не мог отрицать: «Той-фор-ю» одолел его. Наконец он тупо спросил:

— И что?

«Той-фор-ю» чуть заметно улыбнулся.

— Просто не в одиночку на этот раз.

Том почувствовал, как у него внутри всё словно падает.

— Когда? — пробормотал он.

Мужчина снова улыбнулся, и это была улыбка победителя.

— Скоро, друг мой. Я пришлю тебе сообщение. Ты просто должен быть готов. На этот раз полностью готов. Понял?

— Да, — выдохнул Тим, потому что ничего другого ему не оставалось, и он это прекрасно понимал.

Камбрия, озеро Уиндермир

Когда Манетт ушла, Линли сказал Файрклогу, что им нужно кое-что обсудить. Бернард явно ожидал таких слов, потому что сразу кивнул, но при этом, несмотря на начинавшийся дождь, добавил:

— Позвольте сначала показать вам архитектурный сад.

Линли решил, что Файрклог предложил это для того, чтобы подготовиться к тому, что должно было последовать, но решил дать Бернарду время. Они прошли через арочные ворота в каменной стене, покрытой серыми пятнами лишайника. Файрклог рассказывал о саде. Он говорил вроде бы небрежно, однако можно было не сомневаться в том, что он проходил этим маршрутом сотни раз, повторяя одно и то же, показывая то, что создала его жена, стремясь возвратить садам их былое величие.

Линли слушал, не делая никаких замечаний. Сад казался ему странным и прекрасным. Вообще он предпочитал природные ландшафты, но здесь самшиту, падубам, мирту и тисам были приданы фантастические формы, притом некоторые растения достигали высоты в тридцать футов. Здесь были трапеции, пирамиды и спирали. Здесь имелись двойные спирали, грибы, арки, бочонки и конусы. Дорожки, вымощенные выгоревшим известняком, вились между фигурами, а там, где не было кустов, красовались партерные садики, орнаменты в которых были созданы из низкорослых форм самшита. В этих партерах до сих пор цвели карликовые настурции, создававшие контраст пурпурным фиалкам, окружавшим их.

Этому саду насчитывалось более двух сотен лет, и воссоздание его в первоначальном виде было мечтой Валери с момента наследования Айрелет-холла, пояснил Файрклог. Ей понадобились многие годы, помощь четырёх садовников и фотографии, сделанные в начале двадцатого века.

— Великолепно, да? — с гордостью произнёс Файрклог. — Она просто чудо, моя жена.

Линли восхищался садом. Да и любой бы восхитился на его месте, это инспектор прекрасно понимал. Но что-то было не так в тоне Файрклога, и Томас спросил:

— Поговорим здесь, в саду, или где-нибудь в другом месте?

Бернард, явно понимая, что пора приступать к разговору, ответил:

— Ладно, идёмте. Валери отправилась навестить Миньон. Какое-то время её не будет. Мы можем поговорить в библиотеке.

Название места оказалось неправильным, потому что книг там не было. Это была просто небольшая уютная комната рядом с главным холлом, со стенами, отделанными тёмными панелями, на которых висели портреты давно покинувших этот мир Файрклогов. В центре комнаты стоял письменный стол, у камина пристроились два удобных кресла. Сам камин был впечатляющим образцом работы Гиббонса Гринлинга; на полке над ним стояли старые фарфоровые вазы в стиле «Уиллоу паттерн», имитирующие китайский фарфор, в камине был сложен уголь. Файрклог зажёг его, потому что в комнате было холодно, потом отдёрнул тяжёлые занавеси, скрывавшие окна со свинцовыми переплётами. По стёклам стекали капли дождя.

Файрклог предложил выпивку. Для Линли было рановато, и он отказался, но Бернард налил себе шерри. Он жестом предложил инспектору сесть, и они оба устроились в креслах, после чего Файрклог сказал:

— Вы увидели куда больше грязного белья, чем я того ожидал. Извините меня за это.

— В каждой семье есть что-то такое, — заметил Линли. — И моя — не исключение.

— Вряд ли у вас есть что-то похожее, могу поспорить.

Томас пожал плечами. И спросил, потому что это нужно было спросить:

— Вы хотите продолжения, Бернард?

— Почему вы спрашиваете?

Линли сложил пальцы «домиком» под подбородком и уставился на огонь в камине. Чтобы уголь разгорелся быстро, под ним были сложены свечные огарки. И в комнате должно было вскоре основательно потеплеть. Наконец он произнёс:

— Если оставить в стороне эту историю с фермой Крессуэлла, которую, наверное, вполне можно и не изучать, у вас уже есть вполне приемлемый результат. Если коронёр заявил, что это был несчастный случай, вы вполне можете с этим согласиться.

— И позволить кому-то уйти безнаказанным после убийства?

— Знаете, я давно понял, что на исходе лет никто не остаётся безнаказанным.

— Вы уже что-то обнаружили?

— Дело не в том, обнаружил ли я что-то. Вообще-то пока практически ничего, потому что у меня связаны руки — я ведь должен прикидываться обычным гостем. Так что здесь скорее нужно спросить, что я мог бы обнаружить, то есть каков мотив убийства. Возможно, я пытаюсь сказать вам следующее: притом что это действительно мог быть несчастный случай, вы рискуете узнать нечто неприятное о собственном сыне, о своих дочерях, даже о вашей жене — такое, чего вы предпочли бы не знать вне зависимости от того, как именно погиб ваш племянник. Такое иногда случается при расследованиях.

Файрклог, похоже, задумался над этими словами. Он, как и Линли, смотрел на огонь, потом перевёл взгляд на фарфоровые вазы над ним. Одна из них, заметил Томас, треснула и была склеена. Очень давно, решил он. Склейка была неумелая, в наши дни это сделали бы по-другому и трещина была бы совсем незаметной.

Линли продолжил:

— С другой стороны, это действительно могло быть убийство, совершённое человеком, которого вы любите. Вы хотите предстать перед таким фактом?

Файрклог посмотрел на Линли. Он ничего не сказал, но инспектор видел, что мысли Бернарда улетели куда-то далеко, и продолжил:

— Подумайте также вот о чём. Вы хотите знать, причастен ли Николас хоть каким-то образом к тому, что произошло с его двоюродным братом. Вы ведь именно ради этого приезжали в Лондон. Но что, если в это замешан кто-то ещё, не Николас, другая персона? Какой-то другой член вашей семьи. Или совсем не Ян был предполагаемой жертвой? Вы хотите об этом узнать?

Тут у Файрклога сомнений не было. Они ведь оба отлично понимали, кем могла быть другая предполагаемая жертва. Бернард сказал:

— Ни у кого не было причин убивать Валери, даже просто причинять ей зло. Она — центр здешнего мира. И моего, и их. — Он ткнул пальцем в сторону двери, и Линли решил, что лорд подразумевает своих детей, и одного из них в особенности.

— Бернард, мы не можем уйти от того, чтобы присмотреться к Миньон. Она имеет постоянный доступ к лодочному дому.

— Уж точно это не Миньон, — возразил Файрклог. — Она бы и пальцем не шевельнула для того, чтобы предпринять что-нибудь против Яна, а уж в особенности — против собственной матери.

— Почему нет?

— Она слишком хрупкая, Томми. И всегда такой была. В детстве у неё был сильный ушиб головы, и с тех пор… Она, так сказать, нетрудоспособна. Колени, операции… Неважно. Она просто не смогла бы это сделать.

Линли не отступал.

— А если бы всё же как-то смогла, была ли у неё причина? Мотив? Есть ли в её отношениях с матерью нечто такое, о чём мне следовало бы знать? А с её кузеном? Они были близки? Или враждовали?

— Другими словами, могло ли ей захотеться, чтобы Ян умер?

— Именно об этом я и спрашиваю, да.

Файрклог снял очки и потёр глаза.

— Ян был моим финансовым консультантом, как вы знаете. Он отвечал вообще за все финансы. Это было его работой. Он был хорошим специалистом, я в нём нуждался.

— Это мне понятно, — кивнул Линли.

— Но некоторое время назад — около трёх лет, пожалуй, — он стал настаивать, чтобы я отселил Миньон. Он просто не понимал, что девушка не может работать. И никогда не могла. Ян подчёркивал, что обеспечение её деньгами как раз и сделало её калекой, хотя на самом деле она в полном порядке. В этом мы никак не могли прийти к общему мнению. Конечно, это не было причиной серьёзных споров, тема возникала один-два раза в год, только и всего. Но я в любом случае не собирался… я просто не мог. Когда ваше дитя получает серьёзную травму… Когда у вас будут свои дети, Томми, вы поймёте.

— А Миньон знала, что Ян хотел бы заставить её жить самостоятельно?

Файрклог неохотно кивнул.

— Да, он с ней разговаривал. Поскольку я не согласился отказать ей в содержании, он пошёл к ней. Он говорил о том, что она «высасывает деньги из отца», это его выражение. Миньон мне потом рассказала. Конечно, она была обижена и расстроена. И заявила, что я могу прямо сейчас её выгнать. По сути, она просто требовала этого.

— Осмелюсь предположить, она прекрасно знала, что вы этого не сделаете.

— Она моя дочь, — просто ответил Файрклог.

— А другие ваши дети? УМанетт были причины устранить со сцены Яна?

— Манетт его обожала. Думаю, какое-то время ей даже хотелось выйти за него замуж. Ну, задолго до появления Кавеха, конечно.

— А какие чувства он испытывал к ней?

Файрклог допил свой шерри и пошёл налить ещё. Взяв графин, он поднял его, молча задавая вопрос. Линли снова отказался.

— Он очень любил Манетт, — сказал Бернард. — Но на свой лад, конечно.

— Она ведь разведена, так?

— Да. Её бывший муж работает у меня. Фредди Макгай. И она сама тоже.

— Могли быть какие-нибудь причины к тому, чтобы Фредди Макгаю захотелось устранить Яна? Вы говорили, что пока ещё не определились с тем, кто будет управлять «Файрклог индастриз». Так что будет с должностью Яна после его смерти?

Файрклог ответил далеко не сразу. Линли подумалось, что он подобрался слишком близко к чему-то такому, что Бернард предпочёл бы не замечать. Он вопросительно вскинул брови. Файрклог заговорил:

— Как я уже говорил, решение пока что не принято. Видимо, место могут занять либо Фредди, либо Манетт. Они хорошо знакомы с бизнесом. И работают у меня уже давно, особенно Фредди… и он был бы наилучшим вариантом, несмотря на то что он — бывший муж Манетт. Он знает все цеха, все детали производства. Конечно, я предпочёл бы иметь на этой должности члена семьи, и Валери тоже, но, поскольку ни у кого больше нет нужного опыта и знаний, Фредди логическим образом становится тем, кто должен взять вожжи в руки.

— А Николаса вы в этой роли не рассматривали?

— Это было бы чистым безумием, учитывая его историю. Но он старается утвердиться в моих глазах.

— А Ян что думал по этому поводу?

— Он считал, что Ник может сорваться. Но тот мне поклялся, что изменился раз и навсегда, и мне хотелось дать ему шанс доказать это. Он начал работу в нашем деле с самого низа, и я восхищаюсь им.

— Это нечто вроде сделки между вами?

— Ничего подобного. Это было полностью его собственной идеей. Думаю, он последовал совету Алатеи.

— Значит, возможно и то, что он будет руководить компанией?

— Всё на свете возможно, — философски откликнулся Файрклог. — Как я уже сказал, окончательно я ничего не решил.

— Но вы должны были так или иначе размышлять на эту тему, иначе зачем бы вы предложили мне приехать сюда и присмотреться к Николасу?

Файрклог снова надолго замолчал. И это стало ответом. В конце концов, Николас был его сыном. А именно сын, а не кто-либо другой, как правило, наследует состояние.

Линли продолжил:

— Кто-нибудь ещё мог иметь мотивы избавиться от Яна? Кто-нибудь, кто приходит вам на ум как имеющий тайны, завидующий и так далее?

— Ни единой души, насколько я знаю.

Файрклог отпил глоток шерри, но его взгляд поверх стакана был устремлён на Линли.

Томас видел, что Файрклог лжёт, но не знал почему. И ещё он чувствовал, что ему не хочется разбираться в том, зачем он вообще сюда приехал; ведь ему приходилось расследовать в Айрелет-холле нечто такое, что уже в принципе было решено так, что вполне могло устроить сидевшего рядом с ним человека.

— Бернард, на самом деле нельзя снимать подозрения ни с кого, кроме тех, у кого вообще нет доступа в лодочный дом. И вам придётся принять решение, если вы на самом деле хотите узнать правду, какова бы она ни была.

— Какое решение?

— Если вы действительно хотите добраться до сути этого дела, вам придётся позволить мне признаться в том, кто я есть на самом деле.

— То есть?

— То есть что я полицейский.

Лондон, Флит-стрит

Барбара Хейверс выбрала паб неподалёку от Флит-стрит, одну из тех забегаловок, которые давным-давно были местом сбора репортёров, ещё в дни расцвета газетного дела, когда почти каждый таблоид и каждая крупная газета имели свои штаб-квартиры где-нибудь поблизости. Но всё изменилось, и деловой район Кэнэри-Уорф привлёк большинство производителей новостей в восточную часть города. Однако не все поддались на соблазнительный зов низкой арендной платы, а одна из жёлтых газет оказалась в особенности упорной, решив ни за что не отдаляться от главного места событий. Это была «Сорс», и сейчас Барбара ждала своего информатора из этого издания. Она созвонилась с ним и договорилась о встрече. Он немного поупирался, но Барбара предложила назначить удобное для него время и пообещала оплатить обед. Но он продолжал упираться, пока Барбара не упомянула имя Линли. Тут он стал весь внимание. Спросил: «Как у него дела?» — и Барбара без труда догадалась, что репортёр преисполнился надежд заполучить что-нибудь такое, что подстегнёт аппетит читателей раздела «После личной трагедии». Конечно, это не потянуло бы на первую полосу, но могло оказаться где-нибудь на третьей странице, да ещё и с фотографиями, если повезёт.

Барбара ответила:

— Я не готова обсуждать это по телефону. Мы можем встретиться?

Конечно, это был трюк, приманка. Барбаре было неприятно использовать имя Линли таким образом, да и вообще каким бы то ни было, но раз уж он сам попросил её раздобыть кое-какие сведения, она решила, что может позволить себе такое, не испортив отношений с инспектором.

Договориться с Изабеллой Ардери оказалось не так легко. Когда Барбара позвонила ей и попросила дать свободное время, Ардери сразу преисполнилась подозрений и спросила:

— Зачем? Куда вы собрались?

Барбара заранее предполагала, что суперинтендант не поддастся на уговоры вот так сразу, поэтому заранее подготовила объяснение.

— Нужно подстричься, — сказала она. — То есть, наверное, лучше сказать, зайти к стилисту. Я нашла один хороший салон в Найтсбридже.

— То есть вам нужен целый день? — уточнила Ардери.

— В общем, да, — согласилась Барбара.

— И к чему всё это, сержант?

В голосе суперинтенданта снова послышалось подозрение. Барбара подумала, что офицеру нужно поучиться владеть голосом, если та хочет скрыть свою паранойю. Она сказала:

— Будьте милосердны, начальница! Если в итоге я буду выглядеть как чучело, придётся найти кого-нибудь ещё, чтобы устранить последствия. Я буду на связи. И в любом случае останусь должна вам эти часы.

Это не было ложью, и Ардери прекрасно это знала. К тому же она сама отдала такой приказ — хотя и под видом рекомендации, — велев Барбаре заняться своей внешностью. Суперинтендант неохотно согласилась, хотя и добавила:

— Не больше двух дней.

Это было сказано только для того, чтобы Барбара не забывала, кто из них начальник.

По дороге в паб Барбара позаботилась о том, чтобы выполнить ещё одну просьбу Линли. Она занялась поиском последнего номера журнала «Зачатие» — и нашла его на вокзале Кинг-Кросс, где в специальном киоске можно было найти вообще всё, что угодно. Это было тем более удобно, что от станции метро «Чок-Фарм» Барбаре нужно было в любом случае ехать через Кинг-Кросс, Так что ей понадобилось совсем немного времени. Правда, она заработала оценивающий взгляд молодого человека, стоявшего за прилавком, когда расплачивалась за журнал. Барбара видела и в глазах, и в едва заметном движении губ юноши насмешливый вопрос: «Зачатие? Для вас? Чёрт побери, зачем?» Барбаре очень захотелось схватить мальчишку за воротник белой рубашки и встряхнуть, но тут она заметила грязную полоску вокруг его шеи — и передумала. Незачем выставлять напоказ свои чувства перед человеком, чья личная гигиена не распространяется на регулярную смену одежды, решила она.

Дожидаясь своего человека в пабе, Барбара перелистывала журнал и гадала, где находят для фотографий столь безупречных детишек, а заодно и мамаш, которые выглядели такими нежными, такими свежими, словно им никогда не приходилось вставать по ночам на крик младенца. Она заказала себе картофель в мундире и тушёный говяжий фарш с острым соусом из жгучего перца и фасолью и занялась едой, одновременно читая статью о том, как следует ухаживать за сосками в период кормления грудью. «Кто бы подумал, что от этого может быть больно?» — рассеянно думала она.

Но наконец явился её шпион из «Сорс».

Митчелл Корсико явился в своём обычном виде. Он всегда носил шляпу стетсон, джинсы и ковбойские ботинки, но на этот раз добавил к комплекту ещё и кожаную куртку с бахромой. «Боже, — подумала Барбара, — ему просто необходимы теперь ковбойские кожаные штаны без задницы и пара шестизарядных револьверов». Корсико увидел её, кивнул в знак приветствия и подошёл к бару, чтобы сделать заказ. Он заглянул в меню, тут же отбросил его и сообщил хозяину, чего именно ему хочется. И заплатил за свой заказ, что Барбара расценила как хороший знак, но тут же передумала, потому что Корсико, подойдя к её столику, сообщил:

— Двенадцать с половиной фунтов.

Барбара воскликнула:

— Чёрт тебя побери, что ты такое заказал?

— А что, ты установила лимит?

Барбара выругалась себе под нос и взялась за сумочку. Найдя нужную сумму, она протянула деньги Корсико, когда тот, повернув стул, уселся на него верхом, как ковбой на лошадь, и спросила:

— А где твой конь?

— Что ты говоришь?

— Неважно.

— Это вредно для сосудов, — сообщил Корсико, показывая на картошку в тарелке Барбары.

— А ты заказал…

— Ладно. Неважно. Так в чём дело?

— Ситуация взаимной услуги.

Барбара видела, как насторожился репортёр. Но кто стал бы винить его за это? Обычно это Корсико просил информацию у полицейских, а не наоборот. Однако вместе с насторожённостью в нём вспыхнула и надежда, потому что Корсико знал: его репутация в Ярде весьма невысока. Около года назад он встрял в охоту на серийного убийцу, помешав полицейским, и потому стал не слишком популярен. И, конечно же, Корсико держался осторожно.

— Ну, не знаю, — сказал он. — Посмотрим. А что тебе нужно?

— Некое имя.

Корсико предпочёл промолчать.

— Некий репортёр из «Сорс» отправлен в Камбрию, — продолжила Барбара. — Мне нужно знать, кто это и почему он там. — Корсико при этих словах сунул руку в карман куртки, явно собираясь достать блокнот, так что Барбара добавила: — Эй, мы ещё не начали поглаживать друг дружку, Митч. Так что придержи Триггера. Ты понял, о чём я.

— Ну да. О той лошади из ковбойских фильмов.

— Именно. Хэй-хэй, вперёд, и всё такое. Думаю, ты знаешь, что это значит. Не забегай вперёд и не пытайся меня надуть. Так кто туда поехал? И зачем?

Корсико немного подумал. Через некоторое время — за которое успели принести его заказ, состоявший из ростбифа и йоркширского кровяного пудинга, по поводу чего Барбара додумала, что такое репортёр наверняка ест только тогда, когда за него кто-то платит, — он наконец сказал:

— Я должен знать, что получу взамен.

— Ну, всё зависит от того, насколько ценную информацию ты мне готов дать.

— Так не делается, — заявил репортёр.

— Обычно — да. Но всё меняется. За мной следит новое начальство. Я должна быть очень осторожной.

— Эксклюзивное интервью с инспектором Линли мне бы пригодилось.

— Ха! И думать забудь.

Корсико сделал вид, что собирается встать. Барбара прекрасно понимала, что это спектакль, что никуда он не уйдёт, пока не съест ростбиф и йоркширский пудинг, уже стоявшие на столе. Но она подыграла Корсико и сказала:

— Ну хорошо. Я попробую. Но и ты постарайся. Так кого послали в Камбрию?

Корсико наконец разразился речью, как того и ожидала Барбара. Он выложил ей всё: рассказал о Зедекии Бенджамине, о Николасе Файрклоге, о том, что статья была завёрнута главным, но репортёр преисполнился решимости довести статью до вида, необходимого «Сорс», отказавшись от первоначального варианта, который, похоже, был чем-то вроде истории для дамских журналов. Он уже не меньше трёх раз ездил в Камбрию, а может, и все четыре, пытаясь насыпать в статью столько перца, чтобы это понравилось Родни Аронсону, который постоянно требует «сексуальности», но похоже на то, что этот Бенджамин слишком туго соображает. И ничего у него не получалось, пока не утонул Ян Крессуэлл.

«А вот это уже интересно», — подумала Барбара.

Она спросила, когда именно Зедекия Бенджамин посещал Камбрию, и выяснила, что две поездки состоялись до того, как утонул Крессуэлл. Вторая закончилась за три дня до смерти Яна, и, видимо, как раз поэтому Бенджамин вернулся в Лондон поджав хвост, не сумев найти ничего такого, чего требовал от него главный.

— И что будет с этим парнем, если он так и не найдёт «секса»? — уточнила она.

Корсико провёл ладонью по собственному горлу, как будто перерезая его, а на случай, если Барбара не поняла, ещё и изобразил нечто вроде пинка. Барбара кивнула и сказала:

— А ты знаешь, где он там остановился?

Корсико ответил, что не знает. Но добавил, что заметить Бенджамина будет нетрудно, если он начнёт прятаться в кустах поблизости от кое-чьего дома.

— Почему? — поинтересовалась Барбара.

Потому, пояснил Корсико, что тот ростом шесть футов восемь дюймов, а волосы у него такие рыжие, что можно подумать — на голове репортёра пожар.

— А теперь, — заявил он, доставая блокнот, — твоя очередь.

— Я почешу тебе спинку позже, — ответила она.

Камбрия, Арнсайд-Нот

Дождь начался, когда Алатея отправилась на прогулку. Но она была к этому готова, потому что видела тёмные тучи, надвигавшиеся на Арнсайд через залив Моркам со стороны Хэмфри-Хед. Вот чего она не предвидела, так это силы дождя. Хотя по силе ветра догадывалась, что начнётся он скоро. И то, что буря разразилась не через четверть часа, а через целый час, было настоящим сюрпризом.

Она была уже на полпути к цели, когда начался потоп. Алатея могла вернуться домой, но не стала этого делать. Ей казалось просто необходимым подняться на вершину холма Арнсайд-Нот. Она мрачно сказала себе, что там её может ударить молния, но в это мгновение такой конец жизни совсем не показался ей очень уж плохим. Это ведь заняло бы всего одно краткое мгновение. И послужило бы выходом из ситуации, когда неведение медленно пожирало её изнутри.

Дождь слегка ослабел, когда Алатея начала одолевать последний участок подъёма, пробираясь между рыжими коровами шотландской породы, что паслись на склоне. Она осторожно нащупывала ногами крепкие участки каменистой осыпи, придерживаясь за согнутые ветрами низкие хвойные деревца.

Очутившись на вершине, обнаружила, что дышит совсем не так тяжело, как после предыдущих восхождений, и решила, что вскоре сможет уже подниматься на Арнсайд-Нот трусцой.

С вершины ей была видна вся окрестная панорама, от маленького пятнышка, которое было на самом деле замком Пайл-Айленд, до волнующейся массы воды залива Моркам и рыбацких деревушек на его берегу. Перед ней открылись бесконечное небо, грозные воды и самые разнообразные ландшафты. Вот только отсюда не видно было будущего, хотя Алатея как раз и вышла в такую дурную погоду потому, что пыталась убежать от того, от чего, как она прекрасно понимала, ей нечего было и надеяться вечно убегать.

Она сказала Николасу лишь часть того, что узнала благодаря своему расследованию, но не сказала ему всего.

— Эта женщина — свободный фотохудожник, а вовсе не чей-то посланный, — сообщила Алатея мужу. Её нервы были предельно натянуты, и ей пришлось выпить немножко шерри, чтобы чуть-чуть успокоить их. — Посмотри, Николас. У неё свой сайт.

Найти то, что ей нужно было узнать о Деборе Сент-Джеймс, оказалось совсем нетрудно. Интернет представляет собой бездонный источник информации, и незачем быть гением, чтобы им пользоваться. Выйди в поисковый сервер, напечатай имя — и если оно существует в этом мире, ему не скрыться.

К тому же Дебора Сент-Джеймс и не пыталась скрываться. «Что бы вы хотели сфотографировать?» — эта фраза красовалась на её сайте, где можно было увидеть и многочисленные работы фотохудожницы. Она была действительно художником. Она делала разнообразные снимки, такие, что продаются в галереях: пейзажи, портреты, натюрморты, постановочные сценки, моменты жизни, запечатлённые на улицах… Она делала немало черно-белых фотографий, у неё было несколько выставок в разных галереях, и её имя оказалось достаточно известным. Дебора явно была мастером своего дела, но вот чем она точно не занималась, так это разведкой на местности для кого бы то ни было, не говоря уж о компании, называемой «Куайери продакшн», о которой она упоминала.

Такой компании просто не существовало. Алатея и это тоже выяснила. Но как раз об этом она и не сказала мужу, потому что знала: эта часть информации наведёт на размышления. И последует вполне логичный вопрос: а тогда что она здесь делает? Алатея не хотела, чтобы муж об этом спросил, потому что ответ казался ей вполне очевидным. «Что бы вы хотели сфотографировать?» — этим было сказано всё. Но по-настоящему Алатею интересовало только одно: а что, собственно, Дебора Сент-Джеймс собиралась делать с фотоснимками, раздобытыми в их краях?

Всё это было слишком неопределённым, чтобы обсуждать с мужем, поэтому Алатея просто сказала Николасу:

— Как-то мне неуютно оттого, что она бродит вокруг, Ники. Что-то в ней есть такое, что мне не нравится.

Николас нахмурился. Они лежали в постели; он повернулся на бок, лицом к Алатее, и опёрся на локоть. На нём не было очков, а это значило, что он не мог как следует видеть жену, но всё равно смотрел так, будто изучал её лицо; и то, что, как ему показалось, он увидел, заставило его улыбнуться.

— Это потому, что она фотограф, или потому, что она женщина? Милая супруга, позволь сказать тебе вот что: если всё дело в том, что она женщина, тебе не о чём тревожиться, ни в малейшей мере.

Он наклонился к Алатее, чтобы подтвердить своё заявление, и она позволила ему это. Ей хотелось этого, ей хотелось отвлечься от своих мыслей. Но после того тревоги и страхи опять вернулись, как возвращается прилив в заливе Моркам. Бежать было некуда, быстро поднимавшаяся вода грозила захлестнуть Алатею…

Николас это почувствовал. Он всегда всё ощущал. Он видел её напряжение, хотя и не понимал его причины. И он сказал:

— Почему тебя это так беспокоит? Она свободный художник, а свободных художников нанимают для того, чтобы сделать снимки для тех, кто их нанял. Вот этим она и занимается. — Он немного отодвинулся от жены. — Знаешь, мне кажется, нам нужна передышка. — В его глазах светилась нежность. — Мы слишком усердно и слишком долго работали. Ты много месяцев подряд была занята по уши, занимаясь домом, а я разрывался между проектом башни и Бэрроу, я так старался вернуть расположение отца, что не уделял тебе достаточно внимания. Тебе, тому, как ты себя чувствуешь здесь, в чужой стране. Для меня-то это дом, но не думаю, что ты смотришь на него так же. — Он сочувственно улыбнулся. — Знаешь, Алли, наркоманы ужасно эгоистичны. И я тому пример.

Из всего этого она выбрала только одно. И спросила:

— А почему всё это так нужно тебе?

— Что? Перерыв? Ты? — Он улыбнулся. — Надеюсь, ты не имела в виду последнее.

— Твой отец, — пояснила она. — Зачем так усердно добиваться его расположения?

Когда Николас ей ответил, в его голосе звучало откровенное удивление.

— Да затем, что я много лет превращал его жизнь в настоящий ад. И жизнь моей матери — тоже.

— Ты не можешь изменить прошлое, Ники.

— Нет, но я могу исправить последствия. Я отнял у них годы жизни и хочу эти годы вернуть, если смогу. Разве ты не хотела бы того же самого на моём месте?

— Жизнь, — сказала Алатея, — означает то, что переживает личность, означает честность с самим собой. А ты стараешься превратить свою жизнь в нечто вроде отчёта перед другими, привести её в соответствие с представлениями других.

Николас моргнул, и на мгновение на его лице отразилась боль, но тут же исчезла. Он сказал:

— Нам придётся как-то с этим смириться. А тебе нужно немного подождать и посмотреть, как всё повернётся, как всё изменится для меня, для тебя, для семьи.

— Твоя семья…

Он тут же перебил её:

— Я не говорил «моя семья». Я имел в виду нашу семью. Твою и мою. Семью, которую мы строим. Теперь всё будет лучше и лучше. Увидишь.

Утром Алатея предприняла новую попытку, но на этот раз это была разведка, а не лобовая атака. Она сказала:

— Не ходи сегодня на работу. Побудь со мной, здесь, не ходи никуда, не ходи в эту башню.

— Очень соблазнительное предложение… — ответил Николас.

Это на мгновение вселило в неё надежду, но он тут же продолжил:

— Вот только я должен туда пойти, Алли. Я уже брал выходной.

— Ники, ты же сын владельца компании! И если ты не можешь взять выходной…

— Я оператор линии в цехе погрузки. Возможно, когда-то я снова стану сыном владельца компании. Но не сейчас.

Они вернулись к тому, с чего начали. Алатея знала, что в этом и кроется главное их разногласие. Николас верил, что должен самоутверждаться, чтобы заставить всех забыть о своём прошлом. И, снова и снова доказывая, что он уже не тот, кем был прежде, он мостил дорогу к их будущему. Конечно, Алатея понимала это, но это была не её жизнь. И жить так, как решил жить Николас, для неё было просто невозможно.

А теперь ещё появилась некая «Куайери продакшн» и тот факт, что она просто-напросто не существовала. Это означало только одно: что присутствие фотографа здесь, в Камбрии, не имело никакого отношения к работе Николаса и к его проекту восстановления башни в Миддлбэрроу и совершенно никак не было связано с его попытками наладить отношения с родителями и изменить свою жизнь. А значит, насколько могла понять Алатея, оставалось только одно объяснение присутствия фотографа. И слова «Что бы вы хотели сфотографировать?» говорили всё, что можно было сказать.

Спуск с вершины холма Арнсайд-Нот занял у Алатеи больше времени, чем подъём. Каменистые осыпи стали скользкими после дождя. Совсем нетрудно было поскользнуться на них, упасть и скатиться вниз. И точно так же можно было поскользнуться на опавшей листве лип и каштанов, росших ниже по склону. Поэтому ради безопасности Алатея на обратном пути была полностью сосредоточена на почве под ногами, тем более что дневной свет уже начал быстро тускнеть. И именно желание обеспечить безопасность заставило её взяться за телефон сразу после того, как она добралась до Арнсайд-хауса.

Этот телефонный номер всегда был при ней — с того самого момента, когда она впервые по нему позвонила, Алатея не хотела делать того, что ей приходилось делать, но другого выхода она не видела. Достала карточку, несколько раз глубоко вздохнула, набрала цифры и стала ждать ответа. И когда дождалась, то задала один-единственный вопрос, который только и имел сейчас для неё значение.

— Мне не хочется вас торопить, но мне необходимо знать. Вы обдумали моё предложение?

— Да, — ответил тихий голос.

— И?..

— Давайте встретимся и всё обсудим.

— И это значит?..

— Вы абсолютно серьёзны насчёт денег?

— Да, да! Конечно, я не шучу.

— Тогда, думаю, я смогу сделать то, о чём вы просите.

Камбрия, Милнторп

Линли нашёл их в местечке, где подавали «самое посредственное карри», как выразилась Дебора, то есть в некоем ресторанчике под названием «Фреш Тэйст оф Индия», на Чёрч-стрит в Милнторпе. Сент-Джеймс при этом сообщил:

— Мы не слишком разборчивы. Как правило, нам довольно китайских блюд на вынос или пиццы. Я голосовал за пиццу, но был побеждён.

Они уже покончили с едой и пили нечто под названием «лимонелло» из пугающе больших стаканов, и это выглядело странно по двум причинам: из-за величины посудин и из-за того, что в индийском ресторане почему-то подавали итальянский напиток.

— Саймону нравится, когда я подаю ему такой большой стакан вечером, после девяти, — объяснила Дебора размер посуды. — Я, конечно, просто таю в его коварных руках, но всё равно не представляю, как он поднимет меня с места, вытащит из ресторана и доведёт до отеля, если я выпью вот это целиком.

— На тележке довезу, — ответил Сент-Джеймс.

Он показал на ближайший незанятый столик, окружённый стульями. Линли передвинул один из них и присоединился к друзьям.

— Что-нибудь? — спросил Саймон.

Томас знал, что тот спрашивает не о заказе еды или выпивки.

— Мотивы есть, насколько я выяснил. Похоже, здесь такой случай, что стоит перевернуть камень — и мотивы просто полезут на свет гурьбой.

Он перечислил друзьям их все: страховой полис в пользу Найэм Крессуэлл; земля и ферма, достающиеся Кавеху Мехрану; возможная потеря содержания Миньон Файрклог; возможная смена положения в «Файрклог индастриз» для Манетт, или Фредди Макгая, или, если уж на то пошло, для Николаса Файрклога; жажда мести со стороны Найэм Крессуэлл.

— И ещё что-то там не так с сыном Крессуэлла, Тимом. Он, судя по всему, является приходящим учеником некоей школы Маргарет Фокс, которая, как выясняется, предназначена для детей с проблемным поведением. Это мне сказали по телефону, когда я туда позвонил, но ничего более не пояснили.

— Поэтому «проблемное» может означать что угодно, — заметил Сент-Джеймс.

— Может, — согласился Линли и продолжил рассказ о детях Крессуэлла, которых бесцеремонно подбросили сначала отцу с его любовником, а теперь вообще бросили у любовника. — Одна из сестёр, Манетт Макгай, очень резко высказывалась сегодня днём об этой ситуации.

— А кто бы не высказался? — сказала Дебора. — Это же отвратительно, Томми.

— Согласен. В общем, на данный момент людьми без мотивов к убийству кажутся только двое — сам Файрклог и его жена. Хотя. — тут же задумчиво оговорился Линли, — у меня создалось впечатление, что Файрклог чего-то недоговаривает. Поэтому мне пришлось привлечь Барбару, чтобы она поискала лондонские следы его жизни.

— Но если он что-то скрывает, зачем было просить тебя разобраться в деле? — спросила Дебора.

— Да, это вопрос, согласен. Вряд ли о таком стал бы просить убийца, если дело уже считается закрытым; ему совсем не нужны полицейские, которые начнут копать слишком глубоко.

— Да, кстати, о местном расследовании…

Сент-Джеймс сообщил Линли, что уже повидал местного судмедэксперта. Судя по его отчёту, всё было предельно ясно. Саймон просмотрел и все протоколы, и результат рентгеновского исследования, и из последнего было очевидно, что череп Яна Крессуэлла был раздроблён, А Линли прекрасно знал, что если череп раздроблён, то по нему не определить, что именно его раздробило. Череп либо трескается, как яйцо, и трещины от точки удара разбегаются по нему на манер паутины, или же образуется одна большая трещина в форме полукруга на боковой поверхности черепной кости. Но следы могут остаться на коже. И в любом случае необходимо исследовать то, что теоретически могло нанести повреждения, и только тогда решать, как именно они были нанесены.

— И?.. — вопросительно произнёс Линли.

И всё было сделано. На одном из камней, оставшихся на месте рядом с упавшими в воду, нашли кровь. Анализ ДНК показал, что это кровь Яна Крессуэлла. Ещё там были волосы и частицы кожи, и это тоже подвергли анализу, и всё это тоже принадлежало Яну Крессуэллу.

— Я нашёл и тех офицеров из ведомства коронёра, которые проводили расследование перед судебным следствием, — продолжил Сент-Джеймс. — Их двое: бывший детектив из полицейского участка в Бэрроу-ин-Фёрнес и парамедик, которого привлекают при необходимости. У них создалось впечатление, что это несчастный случай, а не убийство, но они на всякий случай всё равно проверили все алиби.

Как и Линли, Сент-Джеймс взял на заметку всех и теперь сверялся с записями в блокноте, который достал из нагрудного кармана куртки: Кавех Мехран, сообщил он, был дома, и хотя дети Крессуэлла могли это подтвердить, их не стали опрашивать, чтобы не травмировать без особой надобности; Валери Файрклог тоже была дома, в поместье, она вернулась с рыбалки в пять часов и не выходила до следующего утра, когда отправилась поговорить с садовниками, работавшими в её архитектурном саду; Миньон Файрклог также была дома, и хотя этого никто не мог подтвердить, но она рассылала в это время электронные письма, и в компьютере отмечено время; Найэм Крессуэлл находилась в пути, везла детей обратно на ферму Брайан-Бек, а после того опять поехала в Грэндж-овер-Сэндс, и хотя этого тоже никто не может подтвердить…

— То есть и она, и Кавех Мехран не имеют уверенного алиби на некий промежуток времени, — заметил Линли.

— Верно.

Сент-Джеймс продолжил: Манетт и Фредди Макгай были дома, до самого вечера; Николас также был дома с супругой, Алатеей; лорд Файрклог находился в Лондоне, ужинал с одним из членов совета директоров его предприятия. Директор — некая женщина по имени Вивьен Талли, и она это подтверждает.

— Конечно, самое сложное — разобраться, как именно погиб тот человек, — закончил Сент-Джеймс.

— Да, — согласился Линли. — Если камни причала расшатали по злому умыслу, это могли сделать в любое время. Так что мы снова возвращаемся к тому, кто имел доступ в лодочный дом, а это значит, что под подозрением оказываются почти все.

— Нужно всё-таки более тщательно осмотреть причал, а заодно и поднять упавшие камни. Иначе придётся остановиться на несчастном случае. Я бы предложил осмотр, если это то, чего хочет Файрклог.

— Говорит, что хочет.

— Значит, нам придётся отправиться в лодочный дом при ярком свете, да ещё и прихватить помощников, чтобы достать камни из воды.

— Это в том случае, если мне удастся убедить Файрклога в необходимости открытых действий. Иначе нам придётся сделать это как-то тайком, — ответил Линли.

— Есть какие-то мысли о том, почему он придерживает карты?

Линли покачал головой.

— Это как-то связано с его сыном, но я не знаю, в чём тут фокус, и нахожу только одно объяснение.

— Какое же?

— Я просто представить не могу, чтобы Файрклог хотел выдать свои намерения, чтобы его единственный сын узнал: отец его в чём-то подозревает, и тут неважно, каково прошлое сына. В конце концов, предполагается, что он полностью отказался от прежнего. И его явно приняли с распростёртыми объятиями.

— Но ты сказал, у него есть алиби.

— Был дома с женой. Это так, — подтвердил Линли.

Дебора внимательно слушала обоих мужчин, но при последнем упоминании о Николасе Файрклоге она достала из сумки несколько листов бумаги, протянула их Томасу и сказала:

— Барбара прислала мне копии тех вырванных страниц из «Зачатия», Томми.

— Это как-то относится к делу?

Линли видел, что на этих страницах размещены объявления, и частные, и разных фирм.

— Это совпадает с тем, что мне говорил Николас насчёт того, что ему хочется иметь полноценную семью, — пояснила Дебора.

Линли переглянулся с Сент-Джеймсом. Он знал, что друг думает о том же, о чём и он сам: сможет ли Дебора сохранить объективность, если окажется, что другая женщина страдает из-за тех же проблем, что и она сама?

Дебора заметила этот взгляд и сказала:

— Эй, вы двое! Разве вам не полагается сохранять отсутствие выражения на лице в присутствии подозреваемых?

Линли улыбнулся.

— Извини. Сила привычки. Продолжай.

Дебора хмыкнула, но продолжила:

— Предположим, что Алатея — или кто-то ещё — вырвала эти страницы из журнала.

— Вот если «кто-то ещё», это может оказаться очень важным, — подчеркнул Сент-Джеймс.

— Да, но я не думаю, что это мог сделать кто-то, кроме неё самой. Смотрите. Здесь мы видим объявления обо всём, что только может касаться процесса репродукции. Объявления юристов, которые специализируются на усыновлении, реклама банков спермы, объявления лесбийских пар, которые ищут доноров спермы, реклама агентств но усыновлению, объявления юристов, которые занимаются суррогатной беременностью, объявления студенток, которые хотят продать яйцеклетки, объявления студентов, готовых за плату регулярно сдавать семя… Это целая индустрия, любезно созданная современной наукой.

Линли оценил страсть в голосе Деборы и подумал о том, что бы это могло означать, в особенности в отношении Николаса Файрклога и его жены. Затем сказал:

— Защищать жену очень важно для любого мужчины, Дебора. Файрклог мог заметить журнал и выдернуть эти страницы, чтобы Алатея их не увидела.

— Возможно, — кивнула та. — Но вряд ли Алатея могла не заметить, что страницы исчезли.

— Да, верно. Но какое это может иметь отношение к смерти Яна Крессуэлла?

— Пока не знаю. Но если ты хочешь исследовать все возможные направления, Томми, то это как раз одно из них.

Линли снова посмотрел на Сент-Джеймса. Тот сказал:

— Осмелюсь предположить, что она права.

На лице Деборы отразилось удивление. То, что её муж постоянно и раздражающе старался защитить её от всяческих страданий, давно было постоянным поводом к спорам между ними, и началось это ещё тогда, когда Деборе было семь лет, — потому что Сент-Джеймс был на одиннадцать лет старше её.

— Думаю, мне нужно ещё раз повидаться с Алатеей, Томми, — заявила Дебора. — Я сумею наладить с ней отношения. Это будет нетрудно, если у неё такие же проблемы, как у меня. Только женщина понимает, что это такое. Уж поверь мне.

Линли при этих её словах постарался не смотреть на Сент-Джеймса. Он прекрасно понимал, как Дебора отнесётся к тому, что он вроде бы спрашивает у её мужа разрешения на согласие, как в каком-нибудь викторианском романе. Поэтому Томас просто кивнул.

— Согласен. Ещё один визит будет полезен. Посмотри, что ты ещё сможешь узнать о ней.

Линли не стал добавлять, что Деборе следует держаться поосторожнее. Он знал, что об этом позаботится Сент-Джеймс.

6 ноября

Камбрия, Брайанбэрроу

Яффа Шоу на поверку оказалась чистым золотом, к немалому удивлению и восхищению Зеда Бенджамина. Она не только развлекала его ежедневными телефонными разговорами — устраивая при этом такие спектакли, что, как решил Зед, могла бы стать звездой любой сцены, — но ещё и не шутя помогала ему в его усилиях. Зед не знал, как она умудрялась это сделать, но она сумела увидеть завещание Яна Крессуэлла. Вместо того чтобы пойти на лекции накануне днём, села в поезд и отправилась в Йорк, где служащий отдела по наследственным делам явно просто растаял от её чар и позволил ей одним глазком заглянуть в бумаги Крессуэлла. А Яффе только того и нужно было. У этой женщины оказалась чёрт знает какая фотографическая память. Она тут же позвонила Зеду и перечислила оставленное по завещанию имущество, избавив Бенджамина от долгой поездки на юг и ожидания разрешения на копию документа. Короче говоря, девушка была просто великолепна.

Зед так и сказал:

— Я от тебя просто в восторге.

Яффа ответила:

— Ох, опять ты… — И тут же обратилась к его матери, которая, само собой, находилась поблизости. — Ваш сын постоянно заставляет меня краснеть, миссис Бенджамин.

И тут же чмокнула губами в трубку, изображая поцелуй.

Зед машинально ответил тем же, забывшись от восторга.

Но тут же спохватился. А заодно вспомнил о Михе, ожидавшем возвращения Яффы в Тель-Авив. «До чего же иронична жизнь», — подумал он.

После подходящих к случаю слов об объятиях и озвученных поцелуев они закончили разговор, и Зед принялся размышлять над полученной информацией. Несмотря на полученные от Родни Аронсона указания относительно того, чем нужно заниматься в Камбрии, он решил, что пора предпринять атаку на вражескую армию. Однако Зед не собирался говорить с Джорджем Коули о том, что тот мог знать или не знать о той ферме. Он намеревался поговорить с сыном фермера.

Поэтому Бенджамин отправился в Брайанбэрроу пораньше. Паб «Ива и колодец», чьи окна были так удобны для наблюдения за фермой Брайан-Бек, ещё не открылся, так что Зеду пришлось ждать в машине, поставив её на краю деревенского луга. Это было для него чистым несчастьем из-за его роста, но деваться было некуда. Мурашки в ногах и угроза заработать тромбоз были не слишком высокой ценой за интервью, которое могло принести победу.

И, конечно же, пошёл дождь. Зед просто удивлялся, почему весь Край Озёр не превратился давным-давно в болото, учитывая здешнюю погоду. Бесконечные осадки вместе с холодом приводили к тому, что ветровое окно машины постоянно запотевало, пока Зед ожидал появления Даниэля Коули. Он протирал стекло тыльной стороной ладони, но от этого только намок рукав, а конденсат начал стекать по его руке.

Наконец мальчик вышел из дома. Зед решил, что тот направляется в школу в Уиндермир. А значит, либо его должен был отвезти туда отец, либо мальчик собирался сесть по дороге в школьный автобус. Зеду это было всё равно, потому что он собирался в любом случае поговорить с парнишкой. То есть нужно было либо подстеречь его возле школы, то ли предложить подвезти его, если тот будет ждать автобуса на остановке; хотя откуда бы тут взяться автобусу?

Похоже, Даниэль действительно не слишком рассчитывал на транспорт. Он просто пересёк луг, завернул за угол и пошёл вон из деревни, опустив голову; его брюки и ботинки быстро начали покрываться грязью. Зед выждал минут десять, полагая, что парнишка должен выйти на шоссе, идущее через Лит-Вэлли. Это была неблизкая дорога.

К тому времени, когда Зед притормозил рядом с Даниэлем, мальчишка уже промок насквозь, но, конечно же, как и все люди его возраста, он бы скорее удавился, чем взял зонтик. Это было бы для него социальным самоубийством. И Зед, которому в течение всех школьных лет приходилось терпеть подобные социальные самоубийства, прекрасно его понимал.

Он опустил стекло.

— Подвезти куда-то?

Даниэль оглянулся. И сдвинул брови. Оглянулся направо, налево, оценивая вопрос, в то время как дождь продолжал колотить его. Наконец сказал:

— Я вас помню. Вы что, извращенец или что-то в этом роде? Если вы до меня дотронетесь…

— Расслабься, — перебил его Зед. — Тебе повезло. Сегодня меня интересуют девочки. Правда, насчёт завтрашнего дня ничего обещать не могу… Давай садись.

В ответ на не слишком остроумную шутку Даниэль вытаращил глаза, потом подчинился. Он хлопнулся на пассажирское сиденье, и с него закапала вода. Даниэль, заметив это, пробормотал: «Извините».

— Ничего страшного.

Зед тронул машину с места. Он был намерен умаслить мальчишку, а потому ехал не спеша и не отрывал глаз от дороги, тем самым как бы объясняя невысокую скорость: ненормальный лондонец вроде бы боялся сбить то ли овцу, то ли снежного человека.

Даниэль заговорил первым.

— А что вы вообще тут делаете, в наших краях?

Зед воспользовался подсказкой, которую невольно дал ему сам мальчик.

— А ты, похоже, сильно беспокоишься из-за местных разноцветных, а?

— Чего? — Мальчик наморщил лоб.

— Ну, ты говорил об извращенцах.

— Да кто угодно может таким оказаться, — пожал плечами Даниэль. — Их тут пруд пруди.

— Ну, здесь и овец до черта, в этом проклятом местечке, так? — подмигнул ему Зед. — Никакой безопасности!

Мальчик посмотрел на журналиста с тем выражением, с каким подростки смотрят на взрослых, когда хотят сказать: «И откуда только берутся такие идиоты?» Слова тут были совершенно не нужны.

Зед улыбнулся.

— Это просто шутка. Но, пожалуй, сейчас ещё слишком рано, чтобы шутить. Куда тебя отвезти?

— В Лит-Вэлли. Я там сяду на школьный автобус.

— И куда он идёт?

— В Уиндермир.

— Если хочешь, могу отвезти тебя прямо туда. Никаких проблем. Я всё равно в ту сторону еду.

Парнишка осторожно отодвинулся. Похоже, снова испугался. И спросил:

— Да чего вам вообще надо? Вы не сказали, зачем опять приехали в деревню. В чём дело-то?

Зед подумал, что мальчишка слишком умён для своих лет.

— Чёрт побери, да расслабься ты! — сказал он. — Я тебя высажу, где захочешь. Хочешь выйти прямо сейчас?

Даниэль посмотрел на дождь. И сказал:

— Но ты и не пытайся что-нибудь такое сделать. Я тебя ткну прямо в кадык, даже не сомневайся. Я знаю, как это сделать. Мне папа показал, и уж поверь, это здорово действует. Лучше, чем бить по яйцам. В сто раз лучше.

— Отличное умение, — признал Зед.

Ему нужно было как-то вовлечь мальчика в разговор в нужном ему направлении до того, как они доедут до Лит-Вэлли, и чтобы при этом парнишка не ударился в панику. Поэтому сказал:

— Похоже, он о тебе заботится, твой папа.

— Верно. Точно. У нас прямо под носом живут извращенцы, вот как. Делают вид, что они просто соседи, но мы-то знаем правду. Папа говорит, никакая осторожность не помешает, когда рядом такие ребята, а теперь дело ещё хуже стало.

— Почему? — спросил Зед, обрадовавшись повороту в необходимую сторону.

— Да потому что один из них умер, а другой теперь примется искать что-нибудь новенькое.

Это прозвучало как уверенное утверждение.

— Понятно, — кивнул Зед. — А может, тот, второй, просто куда-нибудь переедет, ты не думаешь?

— Папа как раз этого и ждёт, — ответил Даниэль. — Он эту ферму купит, как только её станут продавать.

— Что, ту ферму, на которой вы живёте?

«Ту самую», — ответил Даниэль. Он смахнул со лба мокрые волосы и теперь уже болтал без опаски. Похоже, тема разговора его успокоила, потому что не имела отношения к извращенцам, как он это называл; мальчик включил обогреватель машины на уровень тропической жары и, порывшись в своём рюкзаке, достал банан, который тут же и принялся жевать. Он сообщил Зеду, что его отец хотел купить ферму прежде всего для того, чтобы было что оставить Даниэлю. А это, продолжил он, чертовски глупо, потому что чёрта с два он останется на этой овечьей ферме. Даниэль хотел вообще уехать из Края Озёр. Он стремился служить в воздушных войсках. Военные самолёты постоянно летают над Озёрами, известно это Зеду? Реактивные самолёты, которые проносятся на высоте в триста футов над землёй… ну ладно, может быть, в пятьсот футов, — и могут вдруг промчаться прямо над головой, когда человек просто спокойно идёт куда-то, и они так ревут, что оглохнуть можно, чертовски здорово!

— Я папе сто раз об этом говорил, — продолжал Даниэль. — А он всё равно думает, что сможет удержать меня дома. Ему только и нужно, что заполучить эту ферму.

Он любит папу, говорил Даниэль, но не хочет жить так же, как он. В конце концов, не зря же их бросила мама. Она просто хотела другой жизни, а папа так ничего и не понял.

— Я постоянно твержу, что надо ему заниматься тем, что он по-настоящему умеет. Любой бы так сделал на его месте.

«Этого каждый хотел бы», — подумал Зед, но вслух спросил:

— И что же это такое?

Даниэль слегка замялся. Зед посмотрел на него. Мальчик явно чувствовал себя неловко. Зед понял, что наступил очень важный момент. Даниэль готов был признаться в том, что Джордж Коули знал, как управиться с теми парнями, что жили на ферме его мечты. Похоже, на Зеда готов был пролитьсязолотой дождь. Золотой, серебряный, платиновый и так далее.

— Он делает кукольную мебель, — пробормотал Даниэль.

— Повтори?..

— Кукольную мебель. Ну, мебель, которую ставят в кукольные домики. Вы что, не знаете?

«Чёрт, дерьмо, проклятие! Облом!» — мысленно обрушился на него Зед.

Даниэль продолжал:

— Он чертовски здорово делает эти штучки. Я понимаю, звучит чудно, но он это умеет. И сразу продаёт через Интернет, как только закончит. Я ему сто раз говорил, что он мог бы только этим и заниматься, а не бегать по грязи за этими чёртовыми овцами. А он говорит, что это хобби и что я должен понимать разницу между хобби и делом всей жизни. — Даниэль покачал головой. — Для него дело всей жизни — эта дурацкая ферма, и ничего больше!

Неужели это действительно было так? Зед пытался представить, что будет делать Коули потом, когда узнает, что ферма теперь законным образом принадлежит Кавеху Мехрану в соответствии с завещанием Яна Крессуэлла?

Даниэль показал на огромный дуб, стоявший за каменной стеной, сложенной без раствора. И сказал, что здесь Зед вполне может его высадить. И, кстати, спасибо, что подвёз.

Зед остановил машину, и Даниэль вышел. И в то же самое мгновение зазвонил мобильник Зеда. Он посмотрел на дисплей. Звонил Родни Аронсон из Лондона. Но в такой ранний час Родни и на работу-то обычно ещё не являлся, так что всё это сулило недоброе. Хорошо было только то, что теперь, после разговора с Даниэлем Коули, Зед мог хотя бы доложить о некотором продвижении вперёд.

Однако Родни сказал без каких-либо предисловий:

— Ты там поосторожнее!

— Почему? Что случилось?

— Скотленд-Ярд знает, что ты там. Так что не высовывайся, держись незаметно…

Незаметно — при росте в шесть футов восемь дюймов?..

— …и не своди глаз с Ника Файрклога. Тогда узнаешь, кого прислали из Лондона, чтобы разобраться в гибели Яна Крессуэлла.

Камбрия, Бэрроу-ин-Фёрнес

Манетт не желала думать о том, что её бывший муж предыдущей ночью не явился домой. Более того, она не желала думать о том, какие чувства охватили её из-за этого факта. Но не думать было очень трудно.

Они очень долго и тщательно обсуждали проблему своего развалившегося брака. Они рассмотрели со всех сторон то, что произошло с ними, и то, что могло произойти, и что наверняка произойдёт, если они ничего не станут менять. В итоге решили, что всё дело в отсутствии романтики, в том, что вся их жизнь оказалась подчинена работе, и в особенности им мешало полное отсутствие сюрпризов в их жизни. Они превратились в пару, которая сверяется с ежедневником перед тем, как заняться сексом, во время которого оба притворяются, что чувствуют друг к другу нечто такое, чего на самом деле не чувствуют. И в итоге после бесконечных разговоров они решили, что в любом случае дружба важнее страсти. И что им лучше остаться друзьями и наслаждаться обществом друг друга, и тогда через много лет они смогут сказать, что провели жизнь куда лучше, чем многие другие пары.

Но теперь Фредди не вернулся домой. А когда он был дома, он насвистывал по утрам, собираясь на работу. Хуже того, он начал распевать в душе — поющий Фредди, боже праведный! — и при этом всегда одну и ту же проклятую песенку, от которой у Манетт просто крыша съезжала. Чёртову песенку из фильма «Les Miserables», и Манетт уже начала понимать, что, если она ещё раз услышит, что «кровь мучениц зальёт французские луга», ванную комнату вполне может залить кровь Фредди.

Впрочем, нет. Только не Фредди. Она никогда не смогла бы причинить ему зло.

Придя на работу, Манетт отправилась в кабинет Фредди. Он уже был на месте; сняв пиджак, в идеально белой рубашке с красным галстуком, склонился над рабочим столом, изучая огромную пачку компьютерных распечаток. Он теперь постоянно изучал многочисленные материалы, готовясь занять место Яна, если отец Манетт предложит ему такое. «И если у Файрклога есть хоть капля здравого смысла, — думала Манетт, — он так и сделает».

— И как там «Скорпион»? — спросила она прямо от двери.

Фредди поднял голову. По выражению его лица Манетт поняла, что он представления не имеет, о чём она говорит, и, видимо, решил, что речь идёт о знаках Зодиака.

— Ночной клуб, — уточнила она. — Тот, где ты назначил свидание.

— А! «Скорпион»! — Он отодвинул пачку листов на середину своего невероятно аккуратного стола. — Да мы туда так и не пошли. Встретились у входа.

— Бог мой, Фредди! И что, сразу в постель? Ну ты и проныра!

Фредди покраснел. А Манетт пыталась вспомнить, в какой момент их совместной жизни она перестала замечать, как часто он краснеет и как краска разливается по его щекам от ушей, сначала залив их огненным цветом до самых кончиков. И ещё она гадала, когда же она перестала восхищаться тем, какие у него красивые уши, похожие на две безупречные раковины…

Фредди засмеялся.

— Нет-нет, — сказал он. — Просто все, кто шёл в этот клуб, выглядели лет на восемнадцать-девятнадцать и одеты были совсем не так, как мы. Поэтому мы пошли в винный бар. Заказали ригатони путтанеска, пробовала? Спагетти под соусом. Не слишком удачно. Слишком много путта и слишком мало неска. — Фредди улыбнулся собственной глупой шутке. И добавил со своей обычной обескураживающей прямотой: — Я даже и не доел. А Сара съела.

— Так вот как её зовут, Сара?

Манетт подумала, что на этот раз хотя бы прозвучало имя, а не псевдоним. Она уж ожидала услышать о какой-нибудь «Айви» или «Джун-фор-Дженифер»… Манетт мысленно встряхнулась. Что вообще происходит у неё в голове? Она вопросительно произнесла:

— И?.. — хотя на самом деле ей не хотелось этого знать. — Как насчёт подробностей? Я сама, как ты хорошо знаешь, просто сижу дома, так что почему бы мне не воспользоваться возможностью и не услышать что-нибудь волнующее?

Она не спеша прошла в кабинет и села на стул рядом с его столом.

Фредди снова покраснел, на этот раз гораздо гуще.

— Ну, мне не нравится рассказывать… — пробормотал он.

— Но ты это сделал, ведь так?

— Сделал? Что это за термин — «сделал»?

Манетт склонила голову набок и бросила на Фредди многозначительный взгляд.

— Фредди…

— Ну… да. Я хочу сказать, я же тебе объяснял, как всё обстоит в наши дни. Ты и сама знаешь. Когда люди оказываются вместе… Ну… ну да, мы «сделали».

— И больше одного раза?

Манетт сама себя ненавидела за эти расспросы, но она вдруг поняла, что ей просто необходимо это знать. А причиной тому, что знать это ей стало так нужно, было то, что за все годы, проведённые вместе, они никогда не сливались в страстных объятиях чаще, чем один раз в двадцать четыре часа, — даже тогда, когда им было по двадцать лет, даже в те полгода, когда они по-настоящему хотели друг друга…

Фредди был явно ошарашен. Он сказал:

— Манетт, боже мой… Но есть же вещи, о которых…

— Значит, больше. Больше, чем с Холли? Фредди, а ты предохранялся?

— Думаю, мы уже достаточно поговорили на эту тему, — с достоинством ответил Фредди.

— А как насчёт сегодняшнего вечера? Сегодня ты с кем-нибудь встречаешься? И кто это будет?

— Ну, вообще-то я снова встречаюсь с Сарой.

Манетт закинула ногу на ногу. Ей хотелось закурить. Она курила до двадцати с небольшим лет и, хотя уже много лет не вспоминала о сигаретах, вдруг поняла, что, если бы просто заняла чем-то руки, уже одно это помогло бы ей успокоиться. Она взяла коробку со скрепками и стала вертеть её в пальцах.

— Я удивлена. Ты ведь уже получил своё, и что в таком случае должно быть дальше? Семейные фотографии? Или ты предложишь ей своё имя и вы начнёте болеть одними и теми же болезнями вроде гриппа?

Фредди бросил на неё странный взгляд. Манетт решила, что он оценивает её слова, взвешивает их и подбирает ответ. Но прежде чем он успел сказать то, что, как догадывалась Манетт, он собирался сказать («Ты расстроена. Но почему? Мы давным-давно развелись, и мы решили остаться друзьями, но я не собирался хранить невинность всю оставшуюся жизнь»), она продолжила:

— Ну ладно, просто вопрос: ты придёшь домой вечером или снова останешься у Сары?

Фредди пожал плечами, но на его лице оставалось всё то же самое выражение, нечто среднее между удивлением и растерянностью. Он ответил:

— Вообще-то я пока не знаю.

— Конечно. Откуда тебе знать? Извини. Ну, в любом случае я надеюсь, ты её пригласишь домой. Мне было бы интересно с ней познакомиться. Только предупреди меня заранее, чтобы я не вышла к завтраку в одном белье.

— Предупрежу. Обязательно. Я хочу сказать, в тот раз всё вышло спонтанно. Ну, я о Холли. Я просто не очень хорошо представлял, как пойдёт дело. Ну, а теперь… да, конечно, мы ведь договорились обо всём, так? Насчёт… насчёт объяснений и так далее?

На этот раз пришла очередь Манетт удивляться. Совсем не в духе Фредди было запинаться на каждом слове.

— Эй, что происходит? — спросила она. — Фредди, ты ведь не собираешься сбежать и совершить какой-то безумный поступок?

Манетт и сама не понимала, о каком безумном поступке она говорит. Любое безумие было не в характере Фредди. Он был человеком прямолинейным и правдивым.

Фредди поспешил ответить:

— Нет-нет. Я просто ещё не рассказал ей… ну… ну, о тебе.

— Что? Ты ей не сказал, что разведён?

— Ну, это она знает, конечно. Но я ей не говорил, что мы… что мы с тобой… ну, что мы продолжаем жить в одном доме.

— Но Холли-то знала! И вроде бы не сочла это проблемой, у многих мужчин есть соседки-женщины и так далее.

— Да, конечно. Но Сара… В общем, с Сарой всё как-то по-другому. Это кажется рискованным, а я не хочу рисковать. — Он взял пачку листов с распечатками и придал ей более аккуратный вид. — Я уже сто лет ни с кем не встречался, Манетт, ты ведь и сама знаешь. И как-то пока не очень уверенно чувствую себя с женщинами.

Манетт кисло бросила:

— Не сомневаюсь.

На самом деле она ведь зашла к нему для того, чтобы поговорить о Тиме и Грейси и рассказать о разговоре с отцом. Но теперь это казалось неуместным. Как только что дал понять Фредди, ситуация изменилась, и лучше было оставить всякого рода чувства в стороне, пусть даже это чувство к детям.

Манетт встала.

— Ладно, значит, тебя не ждать. Но ты будь поосторожнее, хорошо? Мне бы не хотелось, чтобы ты… ну, не знаю… как-то пострадал.

И прежде чем Фредди успел ответить, она встала и вышла из его кабинета. Манетт твердила себе, что у Фредди теперь своя жизнь, а у неё — своя, и пора ей что-то с этой последней делать, точно так же, как делает Фредди. Вот только она не знала, что именно она могла бы сделать. Манетт даже вообразить не могла, что она погрузится в неведомый мир свиданий, назначаемых через Интернет. Оказаться в постели с совершенно незнакомым человеком, чтобы выяснить, подойдёт ли он ей? Манетт содрогнулась. Для неё это было то же самое, что оказаться зажаренной в печи серийного убийцы; но возможно, она в последние годы просто смотрела слишком много криминальных программ по телевизору…

Манетт отправилась на поиски брата.

Николаса она нашла в цехе погрузки, который уже полгода служил Николасу очередной ступенью в его продвижении к новым вершинам. До этого Николас занимался тем, что отправлял в гигантскую печь для обжига отформованные из фарфоровой массы смывные бачки, унитазы и кухонные раковины. В той части фабрики царила невыносимая жара, а шум стоял такой, что болели уши, но Николас прекрасно справлялся с работой. На самом деле он прекрасно справлялся с любой работой, на какую только его ставили в течение последних двух лет.

Манетт знала, что Николас решил поработать во всех цехах, где только возможно. И невольно восхищалась им, хотя причина его усердия вызывала у неё некоторые опасения. Не мог же он предполагать, что несколько лет труда на «Файрклог индастриз» могут сравниться с теми десятилетиями, которые проработали здесь она сама и Фредди? Не мог же он ожидать, что его назначат управляющим, когда их отец отойдёт от дел? Такая мысль была бы просто смехотворной.

Манетт увидела, что отгружались раковины для ванных комнат. Николас стоял на площадке, держа в одной руке дощечку для письма, а в другой — карандаш; он проверял и сравнивал размеры и фасоны изделий, после чего те оказывались в упаковочных коробках. Грузоподъёмник ставил коробки на поддоны. Как только Николас ещё раз их проверял на соответствие наклеек, они перемещались в ожидавший их грузовик. Водитель грузовика стоял неподалёку и курил, никак не участвуя в процессе.

Поскольку огромные ворота погрузочного цеха были открыты для грузовика, на складе было чудовищно холодно. И слишком шумно, потому что из динамиков под потолком неслась громкая музыка, как будто кто-то решил, что старые песни Карлоса Сантаны могут немножко согреть помещение.

Манетт подошла к брату. Он посмотрел в её сторону и кивнул в знак приветствия. Манетт пришлось кричать во всё горло, чтобы Николас расслышал её сквозь музыку. Она спросила, могут ли они поговорить. Его ответ; «Перерыв ещё не скоро», — разозлил Манетт.

— Бога ради, Николас! Не думаю, что тебя уволят, если ты отойдёшь на пять минут!

— Мы должны загрузить машину. Он ждёт.

Николас имел в виду водителя грузовика, который, судя по его виду, совсем не рвался в путь. Он, правда, подошёл к машине и открыл дверцу со стороны водительского сиденья, но только для того, чтобы достать изнутри термос, из которого налил в кружку нечто горячее. Похоже, шофёр был вполне доволен тем, что ему выпал перерыв.

Манетт снова заговорила:

— Мне нужно с тобой поговорить. Это очень важно. Спроси разрешения отойти, если хочешь. Или мне это сделать за тебя?

В любом случае начальник Николаса шёл в их сторону. Он сдвинул шляпу на затылок, приветствуя Манетт, назвав её «миссис Макгай», что укололо Манетт прямо в сердце, хотя это действительно была её законная фамилия.

— Мистер Перкинс, можно мне ненадолго отвлечь Николаса? — спросила она. — Мне нужно с ним поговорить. Это весьма важно. Семейное дело.

Последние слова она добавила просто для того, чтобы этот человек вспомнил (если он нуждался в таком напоминании), кем является Николас.

Мистер Перкинс посмотрел в сторону грузовика, на лениво стоявшего шофёра, и, сказав: «Пять минут, Ник», ушёл.

Манетт направилась к более тихому местечку, где можно было бы поговорить, — оно находилось за углом склада. Там обычно собирались курильщики, но сейчас никого не было, и только на земле валялись многочисленные свидетельства того, что обычно здесь происходило. Манетт сделала мысленную заметку насчёт того, чтобы обсудить это с Фредди. Потом так же мысленно перечеркнула её и сделала новую: разобраться самой.

Она сказала брату:

— Речь о Тиме и Грейси.

И вкратце пересказала ему все детали: о намерениях Найэм, об ответственности Кавеха, о позиции их отца в этом вопросе, о переживаниях Тима, о потребностях Грейси, закончив словами:

— Мы должны что-то предпринять, Ник. И должны сделать это быстро. Если мы будем медлить, невозможно предугадать, до чего дойдёт Тим. Он слишком разбит всей этой историей.

Её брат снял рабочие перчатки, достал из кармана тюбик с густым лосьоном и начал смазывать руки. Манетт мельком подумала о смысле этой процедуры: конечно же, Николас хотел, чтобы его руки оставались мягкими ради Алатеи. Алатея была из тех женщин, ради которых мужчины готовы следить за руками.

— Но разве не Найэм должна заниматься детьми, заботиться об их психологическом состоянии и так далее? — спросил Николас.

— Конечно, это так, при обычном положении вещей. Матери заботятся о детях, дети принимают их заботу. Но Найэм не желает жить как все, во всяком случае с тех пор, как Ян ушёл от неё, и ты это прекрасно знаешь.

Манетт наблюдала за тем, как брат втирал лосьон в кожу. Уже почти два года он постоянно занимался тяжёлым физическим трудом, и не только на фабрике, но и ещё на площадке в Арнсайде, где восстанавливалась оборонительная башня; однако никто бы и не догадался об этом, видя его пальцы, ногти, ладони… Они были как у женщины, только крупнее.

— Кто-то должен вмешаться, — продолжила Манетт. — Хочешь верь, хочешь нет, но Найэм твёрдо решила бросить своих детей с Кавехом Мехраном.

— Но Кавех неплохой парень. Он мне нравится. А тебе нет?

— Речь не о нём! Бога ради, Ник, он вообще не принадлежит к нашей семье! Послушай, я вполне либеральный человек, и пока дети жили со своим отцом, я считала, что всё в порядке. Уж лучше бы они жили с Яном, на ферме, где им было свободно и спокойно, чем с Найэм, которая просто кипит яростью и жаждой мести. Но теперь всё иначе. И Тим…

— Но для окончательного решения нужно время, разве не так? — сказал Николас. — Сдаётся мне, что Ян умер не так уж давно, и пока вряд ли кто-то может решить, что лучше для его детей.

— Может, и так, но в любом случае они пока должны находиться с родными. Если не с матерью, то с кем-то из нас. Ник, я знаю, что между тобой и Яном не было особой любви. Он был резок с тобой. Он не верил тебе. Он и папу убеждал, что тебе нельзя верить. Но кто-то из нас всё-таки должен обеспечить этим детям чувство безопасности, семьи и…

— Тогда почему не мама с папой? Видит бог, у них в Айрелет-холле достаточно места!

— Я уже говорила с папой, и мы так ни к чему и не пришли.

Манетт всё сильнее ощущала, что должна склонить брата на свою сторону. Это ведь должно было стать простой задачкой, потому что Николаса всегда было легко уговорить, и именно поэтому, кстати, в юности у него возникло так много тяжёлых проблем. Кто угодно мог подбить его на что угодно.

— Послушай, — вновь принялась убеждать брата Манетт, — я знаю, что ты пытаешься сделать, и я восхищаюсь тобой. И папа тоже. И все мы. Ну, может быть, кроме Миньон, но ты не должен принимать это близко к сердцу, потому что она вообще считает себя единственным живым существом на планете.

Николас улыбнулся. Он знал Миньон не хуже, чем сестра.

Манетт продолжила:

— Это может стать ещё одним камнем в стене здания, которое ты возводишь, Ник. Если ты это сделаешь, если ты заберёшь детей, это усилит твои позиции. Ты проявишь чувство долга. Покажешь, что готов взять на себя ответственность. К тому же ты живёшь ближе к школе Маргарет Фокс, чем Кавех, и ты можешь отвозить туда Тима по пути на работу.

— Если уж об этом зашла речь, — тут же заметил Николас, — ты живёшь ближе к школе, чем я. Практически по соседству. Так почему бы тебе не взять детей?

— Ник…

Манетт поняла, что нужно рассказать брату всю правду, и постаралась сделать это как можно короче. Фредди и его свидания, и новый мир стремительного секса, что закончилось присутствием совершенно незнакомой женщины утром за завтраком. Вряд ли в такой обстановке место детям, так?

Ник внимательно смотрел на сестру, пока она выкладывала всё это. А когда она умолкла, тихо сказал: «Извини…» И тут же добавил:

— Я знаю, что для тебя значит Фредди, Манетт, даже если ты сама этого не знаешь.

Она отвела взгляд и несколько раз энергично моргнула.

— Но так уж оно… Видишь ли…

— Мне надо возвращаться к работе. — Он обнял её и поцеловал в висок. — Я поговорю с Алли об этом, ладно? Она в последнее время чем-то встревожена, но я не знаю, чем именно. Она мне пока не говорила, но она скажет. У нас нет тайн друг от друга, так что немного погодя я всё узнаю. А ты должна дать мне немного времени, ладно? Я говорю не о Тиме и Грейси.

Камбрия, Арнсайд

Он ничего не знал о рыбалке, но это не имело значения. Бенджамин знал, что суть не в том, чтобы поймать рыбу или даже надеяться поймать рыбу, а в том, чтобы выглядеть так, словно он удит. Поэтому Зед одолжил удочку у хозяйки своей гостиницы, которая заодно выдала ему длинную историю о своём покойном муже, который зря проводил бесчисленные часы у здешнего озера, или у реки, или у залива, пытаясь что-то поймать. Заодно она вручила Зеду ещё и корзинку для рыболовной снасти, и плащ-дождевик, который на Зеда просто не налезал, и пару высоких резиновых сапог, в равной мере бесполезных для него. Напоследок хозяйка сунула в руки Зеду складной брезентовый табурет и пожелала удачи. Её муж, сообщила она, фактически никогда ничего не мог поймать. По утверждению этой дамы, за двадцать пять лет он поймал ровно пятнадцать рыбёшек. Она всё всегда тщательно записывала, так что, если Зеду захочется, он может посмотреть эти записи, потому что она всё сохранила, ведь почти каждый раз этот чёртов рыбак возвращался домой с пустыми руками. Если бы он хоть врал, что рыбачит, а сам ходил на свидания, так ведь нет, он просто свихнулся на своём увлечении…

Зед поспешно поблагодарил леди и поехал в Арнсайд, где обнаружил, что начался прилив. Он устроился у дамбы, как раз под холмом, на котором стоял дом Николаса Файрклога, и забросил удочку. Наживки у него не было. Последнее, чего хотелось бы Зеду, так это на самом деле поймать рыбу и что-то с ней делать. Например, просто взять её в руки.

Теперь, когда в Скотленд-Ярде знали, что в окрестностях бродит журналист, Зеду приходилось быть осторожным. Как только полицейские его засекут — кем бы ни оказались эти самые полицейские, — Зеду придётся ещё труднее. Ему необходимо было в точности выяснить, кто они такие; он мысленно говорил «они», потому что полиция всегда ведь работает в команде, разве не это показывают по телевизору? Ведь если он их вычислит раньше, чем они вычислят его, его позиция несравнимо усилится. Потому что если они здесь ведут тайное расследование, то им уж никак не захочется, чтобы их физиономии оказались на первой странице «Сорс», ведь тогда Николас Файрклог насторожится, а их намерения раскроются.

Зед рассчитал, что полицейские рано или поздно заявятся в Арнсайд-хаус. И хотел видеть, когда это случится.

Складной табурет оказался блестящей идеей. Зеду ведь предстояло немало времени провести на своём наблюдательном пункте, и он мог позволить себе не всё время стоять на ногах, а время от времени устраивать передышку. Но шли часы, а ничего подозрительного или вообще хоть какого-то не происходило по ту сторону лужайки, в Арнсайд-хаусе, и Зед уже почти отчаялся узнать что-либо — хоть что-нибудь! — полезное для его статьи. И тут из дома вышла Алатея Файрклог.

Она направилась прямиком к Зеду, и он мысленно запаниковал: «Чёрт побери, чёрт побери!..» Похоже, он попался ещё до того, как сумел узнать хоть что-то полезное. И что за чертовщина происходит с ним в последние дни, почему ему так не везёт? Но Алатея Файрклог остановилась, не дойдя до дамбы, и стала просто смотреть на непрерывно бегущие волны залива. Лицо у неё было мрачным. Зед решил, что она, возможно, думает о всех тех, кто встретил свою смерть в этих водах, как те несчастные китайские рабочие — их было больше пятидесяти, — которых застал прилив и которые в последние минуты звонили домой, отчаянно надеясь на помощь, что так и не пришла. Или как те отец с сыном, которых застал не только прилив, но и ещё внезапно упавший туман, и которые полностью потеряли ориентацию в пространстве, пытаясь двигаться на звуки сирен, которые, казалось, доносились сразу со всех сторон. Зед решил, что с учётом всех подобных событий берег залива Моркам представляет собой невесёлое местечко, и вряд ли здесь так уж уютно жить, а уж Алатея Файрклог выглядела такой подавленной, как никто другой.

«Чёрт побери, — подумал Зед, — а не прикидывает ли она, как ей прыгнуть в эти грозные волны?» Он понадеялся, что это не так. Он ведь тогда попытался бы её спасти, и в итоге они оба, скорее всего, погибли бы.

Зед находился слишком далеко от женщины, чтобы услышать звонок её мобильного телефона, но тот явно ожил, потому что Алатея достала его из кармана куртки, откинула крышку и стала с кем-то разговаривать. Потом тронулась с места и посмотрела на наручные часы, сверкавшие на её запястье так, что их было заметно даже издали. Потом огляделась по сторонам, как будто испугавшись, что за ней могут наблюдать, и Зед поспешил пригнуть голову.

Он думал о том, что эта женщина невероятно красива. Бенджамин просто не понимал, как её могло занести сюда, в такую глушь, хотя такие женщины, как она, должны красоваться на подиуме или, по крайней мере, на страницах каталогов, рекламируя бельё — бюстгальтеры неземной красоты, которые, впрочем, были почти незаметны на фоне пышных бюстов, и трусики в пару к ним, которые открывали очень, очень много… и казалось, что девушек, одетых в такое бельё, легко соблазнить…

Зед встряхнул головой. Какого чёрта с ним происходит? Он был уж слишком несправедлив к женскому роду, думая так. И в особенности несправедлив к Яффе, оставшейся в Лондоне и прилагавшей немалые усилия ради того, чтобы помочь ему в работе, и помочь справиться с навязчивой идеей его матери, и… Но какой был смысл думать о Яффе, если за её спиной стоял Миха, ожидавший её в Тель-Авиве и изучавший медицину, как хороший сын своей матери, каким Зед явно не был…

Бенджамин провёл по лбу тыльной стороной ладони. И при этом осторожно бросил взгляд в сторону Алатеи Файрклог. Она уже шла обратно к дому, закончив телефонный разговор.

Какое-то время казалось, что это было единственным заметным событием за весь день. Вот и прекрасно, решил Зед. Ещё один ноль, добавленный к прочим нулям, раздобытым им в Камбрии. Ещё два часа Зед делал вид, что рыбачит, а потом начал складывать снасти и думать о том, чем заняться дальше.

Однако всё изменилось, когда он уже шагал в сторону своей машины, оставленной в деревушке Арнсайд. Он только дошёл до конца каменной волноотбойной стенки, означавшей границы поместья Арнсайд-хаус, как увидел машину, повернувшую на подъездную дорогу. За рулём сидела женщина. Вид у неё был весьма решительный. Она затормозила перед парадной дверью дома и вышла, и Зед поспешно пригнулся и начал подкрадываться к дому — если так вообще можно сказать о человеке ростом в шесть футов и восемь дюймов.

Женщина была рыжей, как и сам Зед. Одета она была довольно небрежно, в джинсы, ботинки и толстый шерстяной свитер цвета мха. Зед ожидал, что она направится сразу к входной двери, что это какая-то подруга Алатеи, заехавшая её навестить. Но женщина удивила его. Она не пошла к двери. Вместо того она осторожно зашагала вокруг дома, как какой-нибудь третьесортный грабитель. Более того, из сумки, висевшей на её плече, женщина достала цифровую фотокамеру и начала снимать.

Но в конце концов она всё же подошла к парадному входу и позвонила. Ожидая, оглядывалась, как будто проверяла, не шастает ли кто-нибудь поблизости (вроде Зеда, например). Потом достала из кармана мобильник и, похоже, отправила кому-то сообщение или что-то в этом роде. А потом дверь открылась, и Алатея Файрклог, обменявшись с женщиной несколькими словами, впустила её в дом.

Но Зед понял, что визит совершенно её не обрадовал. И ещё он с восторгом осознал, что его ожидание было не напрасным. Бенджамин нарыл то, что было ему нужно. Нашёл «секс» для своей статьи. Он увидел детектива, присланного из Лондона, из Нового Скотленд-Ярда.

Камбрия, Арнсайд

Когда Алатея открыла дверь, Дебора сразу увидела тревогу на её лице. И эта тревога настолько не соответствовала появлению у двери какого-то неожиданного гостя, что на мгновение Дебора была просто ошеломлена. Она не сразу нашлась что сказать, но наконец заговорила:

— Я, в общем, предполагала, что мистера Файрклога нет дома, но мне в любом случае нужен не мистер Файрклог.

Это явно только ухудшило положение дел.

— Что вам нужно? — резко спросила Алатея. Она посмотрела через плечо Деборы, как будто ожидая, что из-за угла дома вот-вот выскочит кто-то ещё. — Ники на работе. — Она глянула на наручные часы, нечто огромное, золотое, со стразами, весьма подходившими ей; но на руке женщины с менее театральной внешностью они бы выглядели глупо. — Он сейчас должен уже направляться к своей башне.

— Это неважно, — бодро откликнулась Дебора. — Я тут сделала несколько снимков дома и прочего, чтобы дать продюсеру представление о месте, где он может брать интервью. Лужайка просто великолепна, особенно при высоком приливе. Но он ведь не всегда стоит высоко, так? Поэтому я надеюсь ещё и на несколько снимков интерьеров. Как вы на это посмотрите? Мне не хочется слишком сильно вас беспокоить. Много времени я не отниму. Но для общей информации это было бы очень полезно.

У Алатеи дёрнулось горло, как будто она тяжело сглотнула. И не сделала ни полшага назад от двери.

— Четверть часа, я думаю. — Дебора изо всех сил старалась говорить беспечно, давая понять: меня не следует бояться. — Меня вообще-то интересует гостиная. Там у вас хороший рассеянный свет и вид из окон интересный.

То, с каким видом Алатея в конце концов впустила Дебору в дом, наиболее мягко можно было охарактеризовать как «неохоту». Дебора просто ощущала напряжение, исходившее от этой женщины, и даже подумала, нет ли у Алатеи какого-то мужчины, кроме мужа, и не прячется ли он где-то в доме, за гобеленом, как Полоний в «Гамлете».

Они пошли к жёлтой гостиной, через главный холл, где все раздвижные двери были закрыты. Благодаря этому лучше стали видны стенные панели и окна, в которых красовались матовые и цветные стёкла, создававшие рисунок красных тюльпанов с зелёными листьями. В этой комнате, решила Дебора, кто-то и в самом деле мог устроить засаду, вот только кто именно — ей на ум не приходило.

Она продолжала беспечно болтать. Сообщила Алатее, что у неё удивительный дом. Как она придумала дизайн? Изучала какие-то журналы? Журнал «Арт энд крафтс» нередко подаёт отличные идеи, не так ли? А изучала ли Алатея какие-то исторические документы для реставрации здания? Смотрела ли какие-то из множества телевизионных программ, посвящённых архитектурным стилям и периодам? На всё это Алатея отвечала коротко и односложно. Дебора пришла к выводу, что наладить отношения с этой женщиной будет нелёгкой задачей.

В гостиной она перешла к другой теме. Нравится ли Алатее жить в Англии? Здесь ведь всё так не похоже на Аргентину.

При этих словах Алатея изумлённо посмотрела на неё.

— Откуда вы знаете, что я из Аргентины?

— Ваш муж мне рассказал.

Деборе тут же захотелось спросить: «А в чём дело? У вас были какие-то проблемы там, в Аргентине?» Но, конечно, она этого не произнесла. Вместо того принялась рассматривать комнату. Ей теперь нужно было подвести Алатею к эркеру, где лежали журналы, и потому она сделала несколько снимков общего плана комнаты, постепенно продвигаясь в нужном направлении.

Но, добравшись до эркера, Дебора первым делом заметила, что среди разложенных веером журналов журнала «Зачатие» уже нет. Это усложняло задачу, но не делало её невыполнимой. Дебора сфотографировала два кресла и низкий стол перед окном эркера, используя наружный свет, причём так, чтобы захватить в кадр и внутреннюю часть помещения, и часть пейзажа за окном. При этом она говорила:

— У нас с вами явно есть кое-что общее, миссис Файрклог.

Дебора оторвалась от фотокамеры и улыбнулась Алатее.

Хозяйка дома стояла у двери, как будто готовая в любую секунду броситься бежать. Она ответила вежливой улыбкой, но явно усомнилась в истинности утверждения гостьи. Если у них и было что-то общее, она явно не представляла, что это такое, — может быть, кроме того, что они обе были женщинами и в данный момент находились в одном помещении.

Дебора продолжила:

— Мы обе хотим ребёнка. Мне ваш муж сказал. Он видел, что я заметила тут у вас один журнал. «Зачатие». — Неважно, что это было ложью. — Я сама его уже сто лет читаю. Ну, если точнее, то пять лет. Именно столько времени мы с Саймоном — это мой муж — предпринимаем такие попытки.

Алатея не произнесла ни слова, но Дебора видела, как она чуть заметно вздрогнула, когда её взгляд устремился к столику с журналами. Дебора гадала, сама ли Алатея убрала тот журнал или это сделал Николас. И ещё ей хотелось бы узнать, тревожился ли он о состоянии ума и тела своей жены, как тревожился из-за неё самой Саймон.

Делая ещё один снимок, Дебора сказала:

— Мы начали с самого простого, я и Саймон, надеясь, что природа сделает своё дело. Потом стали следить за циклом. И вообще за всем — от моей ежедневной температуры до лунных фаз. — Дебора заставила себя хихикнуть. Вообще-то было приятно обсудить с кем-нибудь такие проблемы, но она видела ещё и пользу этого процесса, надеясь на результат в виде какого-нибудь открытия. — Потом мы прошли обследование, чему Саймон совсем не был рад, должна вам сказать. Потом мы бесконечно советовались с кем попало, ходили к специалистам и обсуждали другие возможности стать родителями. — Она опустила фотокамеру, сопровождая свои слова пожатием плеч: — В общем, выяснилось, что я в любом случае не смогу выносить ребёнка. Что-то не так в моём внутреннем строении. И нам следует подумать либо об усыновлении, либо о чём-то ещё. Я бы предпочла суррогатное материнство, но Саймон не приветствует эту идею.

Аргентинка сделала несколько шагов в сторону Деборы, но всё-таки продолжала держаться на расстоянии. Дебора видела, что та слегка побледнела и стала нервно сжимать и разжимать ухоженные пальцы, а глаза её заблестели, наполнившись слезами.

Дебора прекрасно всё поняла — она сама терзалась теми же чувствами уже не один год — и быстро сказала:

— Ох, мне ужасно жаль. Я ведь говорила, я просто видела здесь тот журнал, когда заходила в прошлый раз… И ваш муж сказал, что вы хотите… Он сказал, что вы женаты уже два года, и… Миссис Файрклог, извините, мне очень жаль. Я совсем не хотела вас расстраивать. Пожалуйста, сядьте…

Алатея села, хотя не там, где хотелось бы Деборе. Она выбрала местечко у камина, мягкое сиденье как раз под витражным окном, из которого на её курчавые волосы упал разноцветный свет. Дебора подошла к Алатее, но не слишком близко, продолжая говорить:

— Это очень трудно. Я знаю. Я на самом-то деле потеряла шестерых деток, прежде чем узнала всё о дефектах моего тела. Может быть, когда-нибудь это и сумеют исправить, наука ведь не стоит на месте; вот только, боюсь, к тому времени я буду слишком стара.

По щекам Алатеи поползли слёзы. Она сменила позу, как будто это могло ей помочь, не дать разрыдаться перед посторонним человеком.

Дебора тихо произнесла:

— Мне всегда казалось странным то, что вещи, столь простые для одних женщин, становятся абсолютно невозможными для других.

Она продолжала надеяться, что Алатея хоть как-то откликнется на её слова (не слезами), как-то выразит свои чувства. Но та молчала, и Деборе, наверное, оставалось только одно: признаться в том, почему она так страстно желала иметь ребёнка; а это отчасти было связано с тем, что её муж был физически нетрудоспособным (сам он себя называл калекой), и отчасти с тем, что эта физическая неполноценность отражалась на его мужском самоощущении. Но Дебора не собиралась заходить так далеко в разговоре с Алатеей Файрклог. Она и самой себе с трудом в этом признавалась. Поэтому решила увести разговор в другую сторону.

— Думаю, эта комната куда лучше подходит для интервью, чем то, что я видела снаружи. И то место, где вы сейчас сидите, просто великолепно в смысле освещения. Если не возражаете, я бы сейчас вас сняла для иллюстрации…

— Нет! — пронзительно выкрикнула Алатея, вскакивая.

Дебора от неожиданности шарахнулась назад.

— Но это для…

— Нет! Нет! Скажите, кто вы на самом деле?! — закричала Алатея. — Немедленно скажите, кто вы на самом деле! Скажите, скажите мне!!!

7 ноября

Камбрия, Брайанбэрроу

Когда телефон Тима зазвонил, он понадеялся, что это «Той-фор-ю», потому что его уже просто мутило от ожидания. Но это оказалась чёртова дура Манетт. Она вела себя так, словно Тим вообще ничего не сделал. Сказала, что звонит для того, чтобы поговорить о возможном приключении. Она так это и называла — «приключение», — как будто они собирались в Африку или куда-то в этом роде, а не по каким-нибудь проклятым местным пастбищам, где то и дело сталкиваешься с мокрыми туристами из Манчестера. Она бодро сказала:

— Давай запишем дату в наши ежедневники, хорошо? Нам лучше предпринять это путешествие, пока не стало слишком холодно. С дождём-то мы договоримся, но вот если пойдёт снег, дело рухнет. Что скажешь?

Он и сказал:

— Почему бы тебе не оставить меня в покое?

Манетт произнесла только:

— Тим…

И это был тот терпеливый тон, каким взрослые говорят тогда, когда им хочется рявкнуть на малолетку.

Тим продолжил:

— Послушай, брось ты эту затею! Оставь все эти штучки насчёт «заботы обо мне».

— Но я действительно хочу о тебе заботиться. Мы все готовы о тебе заботиться. Я понимаю, Тим, тебе сейчас…

— Хватит с меня этого дерьма! Вас только мой отец беспокоил, и ты что же думаешь, я не знаю почему? Всех только и интересовал этот грязный ублюдок, но он мёртв, и я этому рад, так что оставьте меня в покое!

— Ты так не думаешь.

— Ещё как думаю!

— Нет. Это не так. Ты любил отца. Он причинил тебе боль, но к тебе ведь его поступок не имел отношения. — Манетт выждала, как будто надеялась, что Тим что-то ответит, но он не доставил ей такого удовольствия, не позволил услышать кое-что в его голосе. — Тим, мне очень жаль, что всё так случилось. Но он бы так не поступил, если бы видел другой способ жить как хочется. Ты пока что этого не понимаешь, но ты поймёшь. Правда. Придёт время — и ты поймёшь.

— Да ты вообще не понимаешь, о чём говоришь, чтоб тебя!

— Я знаю, что тебе тяжело, Тим. Да разве может быть иначе? Но твой отец обожал тебя. Мы все тебя любим. Твои родные — все мы — хотим, чтобы ты…

— Заткнись! — заорал Тим. — Оставь меня в покое!

Он отключил телефон. Всё дело было в её голосе, в таком чертовски утешающем, таком материнском тоне. И в том, что она говорила. И в том, что вообще происходило в его жизни.

Тим швырнул телефон на кровать. Всё его тело было напряжено, натянуто, гудело, как высоковольтный провод. Ему необходим был воздух. Тим подошёл к окну своей спальни и распахнул его. Снаружи было чёрт знает как холодно, но кого это волновало?

По другую сторону двора фермы вышли из своего коттеджа Джордж Коули и Дан. Они говорили о чём-то, склонив друг к другу головы с таким видом, словно обсуждали нечто чрезвычайно важное. Потом подошли к той развалине, которую Джордж называл своей машиной: это был древний «Лендровер», весь заляпанный грязью, а заодно и овечьим дерьмом, сплошь облепившим покрышки.

Джордж открыл дверцу с водительской стороны и ввалился внутрь, но Даниэль не стал обходить машину и садиться в неё. Вместо того он присел на корточки и сосредоточился на педалях и ногах своего отца. Джордж продолжал что-то говорить, нажимая при этом на педали. Раз, другой… Потом вышел из машины, и Дан сел на его место. И тоже стал точно так же нажимать на педали, а Джордж кивал, размахивал руками и снова кивал.

Потом Дан запустил мотор, а его отец всё продолжал говорить. Джордж захлопнул дверцу, а Дан опустил стекло. Машина была поставлена так, что её не нужно было разворачивать, и Джордж махнул рукой в сторону треугольного луга. Дан тронул машину с места. Кое-как справляясь со сцеплением, акселератором и тормозами, он дёргал машину, и та моталась из стороны в сторону, словно пьяная. Джордж бежал рядом с автомобилем, как какой-нибудь третьесортный грабитель, пытающийся то ли вытащить водителя наружу и угнать машину, то ли отобрать у него что-то, — он отчаянно кричал и размахивал руками. «Лендровер» рванулся вперёд, обогнав Джорджа, ещё раз дёрнулся в сторону и остановился.

Джордж в несколько прыжков догнал беглеца и, сказав что-то в окно, протянул внутрь руку. Наблюдая за этим, Тим предположил, что фермер собирается дать Дану подзатыльник, но Джордж просто взъерошил волосы сына и засмеялся, и Дан тоже захохотал. И снова тронул «Лендровер» с места. Эксперимент повторился, но на этот раз Джордж оставался на месте и что-то ободряюще кричал сыну. Во второй раз Дан справился с задачей лучше, и Джордж восторженно взмахнул кулаком.

Тим отвернулся от окна. «Глупо всё это, — подумал он. — Два ублюдка. Какой отец, такой и сын. И кончит Дан так же, как его отец, — будет гонять где-нибудь овец. Неудачник. Оба они неудачники. Вдвойне, втройне неудачники». Вообще Дан казался Тиму такой никудышной фигурой, что его хотелось стереть с лица земли. Очень хотелось. Прямо сейчас. Немедленно. Не медля ни секунды. Выскочить из дома с ружьём, или ножом, или с хорошей дубиной… Вот только ничего такого у Тима не имелось, а ему так хотелось чем-то таким обзавестись, так хотелось, так…

Тим быстро вышел из своей комнаты. Он слышал, как что-то спросила Грейси, как ей что-то ответил Кавех, и пошёл на голоса. Тим нашёл обоих в небольшой гостиной наверху, у лестницы, в большой нише, которую Кавех использовал в качестве своего кабинета. Проклятый содомит сидел у чертёжной доски, над чем-то работая, а Грейси — безмозглая, бестолковая Грейси — сидела у его ног, держа свою глупую куклу, и даже не нянчила и не укачивала её. И разве не нужно было привести её в чувство, и разве не пора было этой дуре повзрослеть хоть немножко, и заставить её сделать это можно было…

Грейси заверещала, как будто её огрели ремнём, когда он вырвал из её рук куклу и рявкнул:

— Чёртова проклятая идиотка, чтоб тебе…

И ударил куклу о край чертёжной доски, а потом оторвал ей руки и ноги и швырнул на пол. И зарычал:

— Пора уже набраться ума и чем-то заняться! — Тут же развернулся и бросился к лестнице.

Тим промчался вниз по ступеням и выскочил из дома, а вслед ему неслись отчаянные крики Грейси, и вроде бы они должны были его радовать, но этого не случилось. А потом Тим услышал голос Кавеха, звавшего его по имени, а потом услышал, что Кавех бежит за ним, вот именно Кавех, а не кто-то другой, именно Кавех, который превратил всю жизнь Тима в кучу дерьма…

Тим пробежал мимо Джорджа Коули и Даниэля, стоявших около «Лендровера», и хотя у него не было никакой необходимости оказываться рядом с ними, всё-таки повернул в их сторону, просто для того, чтобы оттолкнуть с дороги этого кривоногого Даниэля.

— Ах ты чёртов!.. — закричал Джордж.

— Пошёл ты! — оборвал его Тим.

Он не просто хотел, ему было необходимо найти что-то такое… что-то такое, что дало бы возможность выплеснуться тому, что разрывало его изнутри, потому что вся его кровь как будто рвалась наружу, и Тим знал, что, если не найдёт чего-то такого, его голова просто лопнет, и кровь пополам с мозгами выплеснется, и хотя в общем ему было на это наплевать, он всё-таки не хотел, чтобы всё случилось именно сейчас, когда за ним гнался Кавех, выкрикивая его имя, крича, чтобы Тим остановился, чтобы онподождал, потому что это было последним в мире, на что он сейчас согласился бы: ждать Кавеха Мехрана.

Тим обогнул трактир, проскочил через какой-то садик и очутился у реки Брайан-Бек. В реке плавали деревенские утки, а на противоположном берегу в густых зарослях камыша шныряли дикие кряквы, и чёрт их знает, что они там искали — то ли слизней, то ли червей, или что там они жрут, и как же ему хотелось раздавить одну из них в кулаке или растоптать ногами, неважно, лишь бы заставить кого-то сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть…

Тим очутился в воде, не успев осознать этого. Утки рассыпались в разные стороны. Он кинулся за ними. Со всех сторон раздавались крики, и Тим не сразу сообразил, что и сам он тоже кричит. А потом его кто-то схватил. Сильные руки сжали его, и чей-то голос произнёс прямо ему в ухо:

— Нет. Ты не должен этого делать. Ты и не хочешь. Всё в порядке.

И, чёрт побери, это оказался не кто-то, а сволочной педераст, поганый гомик! Он обхватывал Тима своими вонючими руками, он прикасался к Тиму, прижимал его к себе, грязный урод, грязный, грязный…

— Отвали! — завизжал Тим.

Он стал вырываться. Кавех сжал его крепче.

— Тим, прекрати! — крикнул он. — Ты не станешь этого делать. Идём отсюда. Быстро!

Они боролись в воде, как две вёрткие обезьяны, и наконец Тим вывернулся, а Кавех упал. Он шлёпнулся на зад в ледяную воду, погрузившись в реку по пояс, и пытался встать, а Тим ощутил такой восторг победы, ему хотелось, чтобы этот проклятый козёл так и барахтался в реке, хотелось показать ему, хотелось доказать…

— Я тебе не какой-нибудь педик! — закричал он. — Держи свои мерзкие лапы подальше от меня! Слышишь? Поищи кого-нибудь другого!

Кавех наблюдал за ним. Он дышал тяжело, и Тим — тоже, но что-то появилось в глазах Кавеха… такое, чего Тим не желал бы видеть, потому что это были боль, опустошение, крах…

Кавех сказал:

— Разумеется, ты не такой, Тим. А тебе кажется, что мог бы оказаться?..

— Заткнись! — взвизгнул Тим.

Он развернулся и бросился бежать. А Кавех остался сидеть в реке, в воде по пояс, провожая его взглядом…

Камбрия, Грейт-Урсвик

Манетт сама справилась с установкой палатки. Это оказалось не слишком легко, и хотя обычно Манетт успешно решала задачи, которые требовали строгого следования инструкциям, на этот раз она не смогла добиться обычного совершенства, устанавливая шесты и натягивая полотно, не говоря уж о том, чтобы как следует вбить в землю колышки, так что в итоге она начала побаиваться, как бы вся конструкция не рухнула ей на голову.

И всё равно она забралась внутрь и теперь сидела перед входом в шатёр в позе Будды, глядя на пруд и нижнюю часть сада.

Она просто спряталась здесь. Фредди постучал в дверь ванной комнаты и сказал, что ему необходимо с ней поговорить. Манетт ответила, что ей нужно несколько минут, и она будет готова. Она просто… ну… Фредди быстро ответил, что абсолютно никуда не спешит, как будто ни за что на свете не хотел бы узнать, чем она занимается в ванной, и кто бы его стал за это винить, в самом-то деле? В конце концов, существовали на свете вещи уж слишком интимные…

Но вообще-то Манетт ничем особенным в ванной не занималась. Она просто убивала время. Когда они утром встретились у кофеварки, Манетт почувствовала, что с Фредди что-то происходит. Она спустилась в кухню из своей спальни; тот пришёл откуда-то, и поскольку одет он был так же, как накануне, Манетт поняла, что он провёл ночь у Сары. Манетт подумала, что Сара оказалась довольно хитра. И умела схватить драгоценность, если та ей где-то попадалась.

Поэтому, когда Фредди сказал, что ему нужно с ней поговорить, Манетт решила, что сейчас грянет гром. Наверное, подумала она, он увидел в Саре ту самую, единственную, или, скорее, ту самую вторую, потому что первой единственной была она сама. В любом случае Фредди, скорее всего, хотел привести эту девицу домой прямо этим вечером или вообще предложить ей переехать к нему, и Манетт пыталась представить, как она с этим справится.

Она сбежала в палатку, чтобы подумать.

Ясно было, что им придётся продавать дом и расходиться окончательно. Манетт этого не хотелось, потому что она любила это место. Не столько сам дом, который, следовало признать, был тесноват, сколько всё вокруг, ведь это было её раем так много лет… Да, всё вокруг радовало её, и думать о том, что придётся куда-то переехать… это очень тревожило Манетт. Ей не хотелось расставаться с тишиной Грейт-Урсвика, с шатром звёздного неба, повисавшим ночами над деревней. А ещё пруд, а ещё постоянно жившие в нём лебеди, безмятежно кружившие по поверхности воды и время от времени гонявшиеся за какой-нибудь чересчур энергичной собакой, решившей поохотиться на них… И ещё здесь была старая вёсельная лодка с облупившейся краской, привязанная к причалу, и то, что Манетт могла сесть в неё и выбраться на середину пруда, чтобы полюбоваться на закат, или просто посидеть под дождём, если ей того хотелось…

Манетт полагала, что всё дело в корнях, которые люди пускают тут или там и которые нельзя вырвать просто так, потому что пересадка частенько убивает растение, а Манетт просто не представляла, как она будет себя чувствовать, если ей придётся бросить всё это.

И дело было совсем не во Фредди, твердила себе она. И не в Саре или какой-то ещё женщине, которую он может выбрать. Дело было в том, что каким-то образом они с Фредди не сумели сохранить тот огонь, что горел в них. Он абсолютно, безнадёжно, безвозвратно угас, и Фредди в глубине сердца давно уже это понял…

Манетт никак не могла припомнить, какое выражение лица было у Фредди, когда она начала этот болезненный разговор. Был ли он согласен с ней? Она не помнила. Он ведь всегда был так чертовски вежлив и учтив. И Манетт не следовало удивляться тому, что он вполне учтиво воспринял мысль о том, что их брак так же мёртв, как заяц, сбитый машиной на дороге. Но теперь Манетт никак не могла вспомнить и того, почему она, чёрт побери, испытала такое облегчение после их разговора? В конце концов, чего она ожидала от брака, от семейной жизни? Непрерывной высокой драмы, сверкания молний, еженощной страсти, как у подростков? Да кто бы такое выдержал? И кому бы такого захотелось?

— Ты и Фредди? — удивилась тогда Миньон. — Разводитесь? Ты бы хорошенько подумала и осмотрелась, прежде чем предпринимать такой шаг. Найдётся ли другой дурак?

Но Манетт ведь не предполагала менять Фредди на кого-то другого. Этого у неё и в мыслях не было. Она просто хотела мыслить реалистично, честно взглянуть на свою жизнь и на то, что ждало её в отдалённом будущем. Поскольку они стали тем, чем стали — то есть наилучшими друзьями, которые время от времени забавлялись под одеялом, — вряд ли они имели шанс на многолетний устойчивый брак. Манетт это знала, и Фредди это знал, и им нужно было что-то с этим делать. И то, что они сделали, обоим принесло облегчение, открыв им новые перспективы. Но так ли это?..

— Вот ты где! Какого чёрта ты сюда сбежала, подружка?

Манетт встряхнулась. Фредди нашёл её, и он принёс две кружки с чем-то. Присев перед палаткой, протянул одну кружку Манетт. Она хотела было выбраться наружу, но Фредди сказал:

— Повремени. Я не бывал в палатках уже сто лет. — Он забрался внутрь и сел рядом с ней. И тут же заметил: — Знаешь, а этот шест может вот-вот упасть. — Он кивнул в сторону опасной части сооружения.

— Да я и сама вижу. Сильный порыв ветра — и всё обвалится. Но здесь хорошо думается. И мне хотелось её проверить.

— Нет необходимости.

Фредди уселся так же, как Манетт, на индийский лад, и она заметила, что он достаточно гибок для этого: его колени касались земли, что невозможно для человека, чьи суставы слишком окостенели.

Манетт сделала глоток из принесённой Фредди кружки. Куриный бульон. Интересный выбор… как будто она заболела! Манетт повторила вопросительно:

— Нет необходимости?

— Надо сворачивать лагерь, — пояснил Фредди. — Ну, извини за такую игру слов. Просто теперь всё будет происходить за дверью.

Манетт нахмурилась.

— Фредди, о чём ты говоришь?

Он склонил голову набок. Карие глаза смотрели на неё так, будто подмигивали, так что Манетт поняла: Фредди шутит насчёт чего-то, но ей не хотелось бы стать объектом его подшучивания. Он сказал:

— Да ты же знаешь. Ну, тот вечер. Холли. Это был единичный случай. Больше такого не повторится.

— Ты решил от этого отказаться или ещё в чём-то дело?

— Отказаться от свиданий? Боже, нет! — И тут же Фредди покраснел так, как умел это только он. — Я хочу сказать, мне это в общем нравится. Я и понятия не имел, что женщины стали такими решительными за то время, пока я… оставался вне игры. Хотя в таких играх я никогда и не участвовал.

— Большое тебе спасибо, — кисло произнесла Манетт.

— Ох, нет, нет… Я же не имел в виду… Я просто хотел сказать, что мы с тобой начинали, когда были очень молоды, и мы именно начинали вместе… Ты была моей первой женщиной, ты ведь знаешь. И моей единственной, если уж на то пошло. Ну, и ты, конечно, скоро найдёшь…

— Не уверена, что мне этого хочется, — возразила Манетт.

— Ох…

Фредди умолк и выпил немного куриного бульона. Манетт нравилось то, что он всегда пил совершенно бесшумно. Она ненавидела хлюпающих и чавкающих людей, но с Фредди никогда такого не случалось.

— Ну… Ладно, как бы то ни было… — пробормотал он.

— Как бы то ни было, твои дела — это твои дела. И я не вправе просить тебя не приводить женщин в дом, Фредди. Так что не бойся. Хотя, конечно, неплохо было бы предупреждать… Ну, просто позвонить заранее или что-то в этом роде, хотя это не так уж и обязательно.

— Я прекрасно понимаю, — сказал Фредди, — что у каждого есть свои права и так далее. Но я также представляю, как бы чувствовал себя, если бы утром спустился в кухню и увидел какого-то парня, который лопает кукурузные хлопья. Мне было бы не по себе. Так что я намерен в основном устраивать встречи на стороне, а не здесь. Ты понимаешь.

— Как с Сарой.

— Верно. Как с Сарой.

Манетт пыталась хоть что-то понять по тону Фредди, но ей это не удалось. Она призадумалась о том, а могла ли она вообще когда-то что-то действительно понять по его тону. Думать об этом было странно, но знает ли по-настоящему своего супруга хоть кто-то? Впрочем, Манетт тут же отогнала эти мысли, потому что Фредди уже довольно долгое время не был её супругом.

После недолгого молчания, прерванного криком диких гусей, пролетевших над ними, Фредди сказал:

— Откуда взялась эта штука? — Он взмахнул рукой, показывая на палатку. — Она ведь новая, да?

Манетт рассказала ему о своих планах насчёт палатки: отправиться в поход с Тимом, через холмы и вересковые пустоши до Скаут-Скара. И закончила она словами:

— Но надо признать: он не проявил энтузиазма, когда я это предложила.

— Бедный ребёнок, — откликнулся Фредди. — Что у него за жизнь, подумать только!

И в самом деле, мысленно поддержала его Манетт. Что происходит с Тимом? С Грейси? С их миром вообще? Она знала, что, если бы её собственная жизнь сложилась несколько иначе, они с Фредди могли бы взять детей к себе. Она бы это предложила, и Фредди сказал бы: «Конечно», даже не задумываясь. Но теперь она вряд ли вправе была обратиться к Фредди с такой просьбой, да и вряд ли можно было привести детей в дом, где они могли в любой момент наткнуться на постороннюю женщину, бродящую ночью по коридорам в поисках туалета, потому что, хотя Фредди и сказал, что больше не приведёт сюда Сару, или Холли, или кого там ещё для проверки взаимного соответствия, всегда оставался риск, что в особо пылкий момент он забудет о своём обещании. А рисковать Манетт не хотела.

На видное место на пруду выплыли два лебедя. Величественные и безмятежные, они двигались как будто без малейших усилий. Манетт смотрела на них и чувствовала, что Фредди тоже наблюдает за птицами. Наконец он снова заговорил, и на этот раз его тон был задумчивым.

— Манетт, я начал осваивать расчётную программу Яна.

— Я это заметила, — ответила Манетт.

— Да. Ну… Я там кое-что обнаружил… Если точно, несколько моментов, и теперь не знаю, что с ними делать. Если честно, я даже не знаю, важно ли это вообще, но это требует выяснения.

— И что это за моменты?

Фредди повернулся так, чтобы видеть лицо Манетт. Он как будто не был уверен, что стоит говорить. Манетт окликнула его, и Фредди продолжил:

— Ты знала, что твой отец оплачивает всё, что касается Арнсайд-хауса?

— Он купил это поместье в подарок Николасу и Алатее на свадьбу.

— Да, конечно. Но он также и полностью заплатил за ремонт и реставрацию. А это большие деньги. Чрезвычайно большие. Ты вообще понимаешь, почему он это сделал?

Манетт покачала головой.

— Разве это так уж важно? У папы куча денег.

— Верно, конечно. Но я даже представить не могу, чтобы Ян не попытался отговорить его от того, чтобы бросать Нику такие деньги даже без плана реставрации, пусть даже этот план был бы рассчитан на сто лет. А выглядит всё так, словно у Яна не было никаких документов. И надо ведь ещё и учесть прошлое Ника. Давать такие деньги наркоману…

— Сомневаюсь, чтобы папа давал ему именно деньги, Фредди. Скорее он просто оплачивал счета. К тому же Ник — бывший наркоман, сейчас он не прикасается к наркотикам.

— Сам Ник не сказал бы «бывший». Он именно поэтому и ходит постоянно на собрания наркоманов. И Ян не мог этого не знать, и он не мог думать о Нике как о «бывшем». Не с таким прошлым.

— Пожалуй, да. Но… Погоди, Николас ведь должен что-то унаследовать после папы. Может, они просто договорились, чтобы Ник получил свою часть наследства прямо сейчас?

Фредди такое предположение явно не убедило.

— А ты знаешь, что твой отец ещё и много лет подряд содержит Миньон?

— А что ещё ему остаётся? Она его крепко держит на поводке с тех пор, как расшиблась в детстве. Если честно, то, глядя со стороны, можно подумать: папа от неё отказался. Но это не так. А вообще-то ему бы следовало это сделать.

— Но её ежемесячное содержание в последнее время увеличилось.

— Так ведь и цены растут. И прожиточный минимум тоже.

— Интересно, что это у неё за прожиточный минимум? И ведь содержание не просто увеличилось, оно удвоилось. И я даже думать не могу, что Ян это одобрял. Он должен был возражать. Он должен был доказывать, что этого делать не нужно.

Манетт подумала над этими словами. И поняла, что Фредди прав. Но в том, что касалось Миньон, было кое-что такое, чего Фредди никогда не понимал. Она сказала:

— А операция? Её же не по страховке делали. И кто-то должен был всё оплатить. И кто мог это сделать, кроме папы?

— Но тогда и деньги должны были быть переведены хирургу, так?

— Ну, может быть, деньги получила Миньон и сама рассчиталась с врачом.

— Тогда зачем давать ей деньги снова и снова?

Манетт покачала головой. По правде говоря, она не знала.

Некоторое время они оба молчали. Потом Фредди вздохнул, и Манетт поняла, что созрела новая тема. Она спросила, в чём дело. Фредди сказал:

— Знать бы ещё, что случилось с Вивьен Талли…

Манетт уставилась на него, но Фредди не сводил глаз с пары лебедей на пруду. Она сказала:

— Я ничего не понимаю. А в чём дело?

— В том, что в последние восемь лет твой отец регулярно перечисляет деньги и ей тоже.

— Зачем?

— Понятия не имею. Но твой отец воистину просто сорил деньгами, Манетт. И насколько я понял, знал об этом один только Ян.

Лондон, от Чок-Фарм до Марилебон

Барбара Хейверс как раз решила перекусить, когда в её дверь постучали Анджелина Упман и её дочь. Закуска состояла из сладкого пирожка «Поп-тарт» с черникой, который Барбара ещё и намазала домашним сыром, потому что слышала о рекомендации употреблять не меньше трёх разных продуктов в один приём пищи. Она быстро затолкала в рот последний кусок, прежде чем подойти к двери; услышала снаружи взволнованный голос Хадии и решила, что пусть лучше на её столе увидят целомудренный домашний сыр, чем презренный сладкий пирожок.

И ещё она курила. Хадия сразу это приметила. Один взгляд мимо Барбары — и она увидела сигарету, дымившуюся в пепельнице на столе. Хадия осуждающе покачала головой, но ничего не сказала. Она посмотрела на свою мать, добродетельную некурилыцицу, как будто желая сказать: «Вот видишь, что тут происходит?»

Анджелина сказала:

— Мы — посланники, принёсшие разом и хорошие новости, и дурные. Можно нам войти, Барбара?

«Нет, конечно», — подумала Барбара.

До сих пор ей удавалось не впускать Анджелину в свою берлогу, и она намеревалась и дальше поступать так же. Она не застелила с утра постель, она не помыла посуду, и над её кухонной раковиной сушились на бечёвке пять пар трусиков. Но на самом-то деле разве могла она выйти на ноябрьский холод, чтобы выяснить, зачем пришли Анджелина и её дочь, вместо того чтобы поступить так, как поступила бы сама Анджелина, то есть распахнула бы дверь пошире, предложила бы ей кофе и чай и держалась бы с нежданной гостьей любезнее некуда?

Так что Барбара отступила назад и сказала:

— Вы меня застали как раз тогда, когда я собралась заняться уборкой.

Ложь была такой наглой, что Барбара чуть не подавилась собственными словами.

В глазах Хадии отразилось сомнение, но Анджелина недостаточно хорошо знала Барбару, чтобы понимать: уборка для неё была таким же неприятным делом, как выщипывание бровей по одному волоску.

— Кофе? Или чай? — спросила Барбара. — Сейчас вымою пару чашек.

В раковине стоял добрый десяток немытых чашек, вкупе с различными прочими предметами чайного сервиза.

— Нет-нет. Мы не задержимся, — поспешно ответила Анджелина. — Но я хотела сказать тебе о Дасти.

«Какого чёрта, кто такой…» Но Барбара всё же вспомнила, что так звали стилиста из Найтсбриджа, того, который должен был изменить её внешность к лучшему.

— Ох, ну да, — пробормотала она.

Подойдя к столу, она быстро затушила сигарету.

— Я договорилась с ним насчёт тебя, — продолжила Анджелина. — Но, боюсь, ваша встреча состоится не раньше чем через месяц. Он ужасно занят. Ну, он всегда занят. Так всегда бывает с хорошими стилистами. Все хотят попасть к ним ещё вчера.

— Волосяной кризис, — пошутила Барбара, как будто что-то понимала в этом деле. — Чёрт. Плохо. Слишком плохо.

— Слишком плохо? — повторила Хадия. — Но, Барбара, ты должна пойти к нему! Он самый лучший! Он так чудесно всех причёсывает!

— О, это я отлично поняла, малышка, — кивнула Барбара. — Но я сказала моей начальнице, что не появлюсь на работе, потому что мне нужно заняться волосами, а я же не могу отсутствовать на службе целый месяц, и я не могу явиться в прежнем виде. Так что… — Она повернулась к Анджелине. — Знаешь кого-нибудь ещё?

Сама-то она уж точно никого не знала.

Анджелина призадумалась. Одна её рука с безупречным маникюром поднялась к щеке, пальцы слегка побарабанили по коже. Наконец она сказала:

— Знаешь, я думаю, можно кое-что устроить, Барбара. Это будет не Дасти, но это будет тот же самый салон. У Дасти там работают несколько подражателей, стилисты-практиканты… Может, кто-то из них? Если я тебя сама туда приведу, то уверена: Дасти обязательно подойдёт проверить, что этот стилист делает. Как, подходит?

Учитывая то, что в последние десять лет Барбара обходилась тем, что сама кое-как подрезала волосы под душем, то хоть что-то более профессиональное было бы замечательно. И всё же Барбара рассудила, что лучше проявить некоторое сомнение.

— Хмм… — протянула она. — Не знаю… А ты сама как думаешь? Я хочу сказать, для меня это важно, потому что моя начальница… В общем, она очень серьёзно смотрит на это дело.

— Полагаю, всё будет отлично, — сказала Анджелина. — Салон первоклассный. Они ведь не берут туда простых начинающих, там практикуются опытные мастера. Так что, мне позвонить?..

— Ох, да, Барбара! — вмешалась Хадия. — Соглашайся! А потом, может быть, мы сможем пойти куда-нибудь выпить чаю. Мы можем нарядиться, и надеть шляпки, и взять красивые сумочки, и…

— Не думаю, что теперь принято надевать шляпы, когда идёшь в чайную, — перебила её Анджелина. Барбара поняла, что она заметила ужас, на мгновение вспыхнувший в её глазах. — Что скажешь, Барбара?

У Барбары на самом деле просто не оставалось выбора, потому что она должна была вернуться в Ярд с какой-то новой причёской, и если её не причешет мастер, пусть даже практикант, ей придётся самой заниматься своими волосами, но в данном случае это было просто немыслимо. Поэтому она сказала:

— Звучит, в общем, неплохо.

Анджелина тут же спросила, можно ли воспользоваться телефоном Барбары, чтобы не терять зря времени и обо всём договориться сразу. Хадия сразу ринулась туда, где стоял городской аппарат — на пыльной полке за телевизором, — и Барбара заметила, что волосы девочки не заплетены в косички, как обычно. Нет, на этот раз они падали ей на спину аккуратно расчёсанной массой, которую придерживали нарядные заколки.

Пока Анджелина разговаривала с салоном, Барбара похвалила новую причёску Хадии. Девочка просияла, как и ожидала Барбара, и сообщила, что так её причесала мамуля. Папа только и умеет, что заплетать косички, но до того, как мамуля уехала в Канаду, Хадия всегда носила волосы именно так.

Барбара озадаченно пыталась вспомнить, в самом ли деле Хадия ходит с новой причёской с тех самых пор, как вернулась Анджелина? Это ведь произошло уже четыре месяца назад. И если это действительно так, что они могут подумать о своей соседке, которая только теперь это заметила? Барбара не стала искать ответа на этот вопрос, потому что тогда ей пришлось бы признаться себе, что в последние четыре месяца её внимание было полностью сосредоточено на одной только Анджелине, и даже хуже того: на Анджелине и Таймулле Ажаре.

— Отлично, отлично, — говорила в трубку Анджелина. — Мы приедем. А вы уверены, что Седрик…

«Седрик?» — мысленно изумилась Барбара.

— …действительно хорошо справится?.. Великолепно… Да, спасибо. Увидимся. — Повесив трубку, она повернулась к Барбаре: — Договорилась на три часа дня сегодня. Дасти обязательно сам за всем присмотрит. Только помни, что не нужно обращать внимания на его ужасающие манеры, нельзя воспринимать это как нечто личное. А потом мы осуществим идею Хадии, я о чае. Возьмём такси и отправимся в Дорчестер. Я угощаю, кстати.

— Чай в Дорчестере? — взвизгнула Хадия. Она восторженно прижала руки к груди. — Ох, да, да, да! Соглашайся, Барбара!

Барбаре так же хотелось пить чай в Дорчестере, как родить сразу восьмерых близнецов. Но на лице Хадии светилась такая надежда, и, в конце концов, Анджелина оказала ей немалую услугу… Что же ей оставалось?

— Чай в Дорчестере, ладно, — сказала она, хотя и представить не могла, что ей надеть для такого случая и как, чёрт побери, она всё это переживёт.

Как только планы на день окончательно определились, Барбара попрощалась со своими подругами, привела себя в относительный порядок и отправилась на улицу Портленд-плейс, к клубу Бернарда Файрклога «Твинс». Она рассудила, что, скорее всего, лорд Файрклог оставит свою машину возле клуба, если будет в Лондоне. А в таком случае есть шанс, что какой-нибудь тамошний служащий может рассказать что-то об этом парне, если получит вознаграждение за болтливость.

Барбара никогда не бывала в частных клубах, а потому и не знала, чего ожидать. Она воображала клубы сигарного дыма и типов, бродящих по помещениям в персидских туфлях под стук бильярдных шаров, которые кто-то где-то гоняет. Она решила, что там должны стоять у каминов кожаные «крылатые» кресла, а вокруг лежать потрёпанные номера «Панча».

Чего Барбара никак не ожидала, так это увидеть древнюю старуху, открывшую дверь в ответ на её звонок. Женщина выглядела так, словно работала здесь со дня основания клуба. Её лицо было покрыто не морщинами, а настоящими расщелинами. Кожа выглядела пергаментной, глаза — мутными. И, похоже, она забыла дома искусственные зубы. А может, просто их не имела, притом что своих у неё не осталось ни одного. Барбара решила, что это полезно для похудания.

Но хотя женщине и было на вид не меньше двух тысяч лет, она оказалась весьма проницательной. Окинула Барбару взглядом — с головы до ног — и явно ничуть ею не заинтересовалась, потому что сказала:

— Вход только для членов клуба, дорогая, или вместе с членами клуба.

И голос у неё звучал как у женщины лет на пятьдесят моложе. Это было настолько неожиданно, что Барбара с трудом удержалась от того, чтобы не оглянуться по сторонам в поисках чревовещателя.

— Я надеялась, что мне позволят стать членом клуба, — сказала она и поставила ногу в проём двери, не давая её закрыть. Через плечо старой женщины она заметила панели на стенах и росписи, но это было и всё.

— Это мужской клуб, — сообщила ей старая леди. — Боюсь, женщины могут прийти сюда только в сопровождении мужчин — членов клуба. И то только в столовую. Ну, и ещё могут посетить туалетную.

Ясно было, что так Барбара ничего не добьётся, и потому она кивнула и сказала:

— Что ж, это другое дело. — И достала жетон Скотленд-Ярда. — Боюсь, мне нужно задать несколько вопросов, если позволите.

— Вы же говорили, что хотите стать членом клуба, — напомнила ей старая леди. — Так что именно вам нужно? Членство или вопросы?

— Более или менее и то, и другое. Но похоже на то, что членство мне не светит, так что остановимся на вопросах. Но мне не хотелось бы задавать их прямо в дверях.

И она сделала шаг вперёд.

Обычно это срабатывало, но не на этот раз. Старая леди твёрдо стояла на своей позиции.

— Вопросы о чём? — спросила она.

— Я должна задать их тому, кто сможет на них ответить. У вас есть управляющий? Вы можете его позвать? Я подожду в холле. Или вы предпочитаете, чтобы сюда явилась целая толпа полицейских?

— Здесь нет управляющего. Есть совет директоров, он состоит из членов клуба, и если вы хотите поговорить с кем-то из них, вам придётся сюда вернуться в день их собрания, в следующем месяце.

— Прошу прощения, но это невозможно, — возразила Барбара. — Речь идёт о полицейском расследовании.

— А я вам говорю о клубных правилах, — ответила престарелая леди. — Возможно, мне следует позвонить адвокату клуба и позвать его сюда? Потому что, моя дорогая, это для вас единственный способ войти в эту дверь, если только вы не готовы проскочить прямо сквозь меня.

«Чёрт побери, — подумала Барбара. — Эта тётка вполне заслуживает определения «упрямая карга».

— Послушайте, — сказала она, — я действительно готова проскочить сквозь вас. У меня серьёзные вопросы относительно одного из членов клуба, и речь может идти об убийстве.

— Понятно.

Женщина явно задумалась. Она склонила голову набок и опустила взгляд. Волосы у неё были пышными и абсолютно белыми. Барбара решила, что это парик. Невозможно дожить до такого возраста и сохранить волосы в отличном состоянии, они же просто перестают расти с годами.

— Что ж, дорогая, — заговорила наконец леди. — Когда определение «речь может идти» превратится в «речь идёт», тогда нам будет что обсудить. А до тех пор — нет.

С этими словами она отступила назад и закрыла дверь. Барбара осталась на приступке, осознавая, что проиграла битву только потому, что использовала глагол в условном наклонении.

Выругавшись, Барбара достала из сумки пачку сигарет. Закурив, она принялась обдумывать следующий шаг. Обязательно должен найтись кто-то ещё, работающий в этом месте, некто, обладающий информацией: повар, официант, уборщик… Ясно же, что эта старая кошёлка не делает сама уборку во всём клубе.

Барбара спустилась по ступеням и оглянулась на здание. Оно выглядело как некая запретная территория, как крепость, таящая секреты членов клуба.

Она посмотрела по сторонам. Возможно, есть и другой путь… Какой-нибудь магазинчик по соседству, где имеется любопытный помощник продавца, наблюдающий в окно за холёными джентльменами, входящими в клуб… Флорист, регулярно доставляющий букеты… Табачник, продающий сигары джентльменам из клуба… Но Барбара не увидела ничего подобного; на глаза ей попалась только стоянка такси на Порт-ленд-плейс, недалеко от здания, где располагалась студия канала Би-би-си.

Барбара решила, что стоит попытать счастья на стоянке такси. У водителей, скорее всего, есть любимые маршруты и любимые места стоянок. Они знают, где лучше всего искать пассажиров, они знают район. И в такси в этом районе с равным успехом может сесть и член клуба, и служащий Би-би-си.

Она отправилась на стоянку, чтобы поболтать с шофёрами. Первые три в очереди ничем ей не помогли. Четвёртый оказался счастливой находкой.

Он знал лорда Файрклога. Он знал «чуть не всех этих франтов», так он сказал. Ему нравилось болтать с ними, потому что это их раздражало, именно так, и ему нравилось наблюдать, как они подолгу собирались с духом, чтобы попросить его умолкнуть. Но Файрклог не прочь был поговорить, если был один. А вот если не один, если с ним был кое-кто, тогда совсем другое дело.

Вот это «кое-кто» вызвало у Барбары особый интерес.

— Это что, кто-то особенный? — тут же спросила она.

— О, да, конечно, — ответил водитель. — Всегда одна и та же пташка.

— Его жена?

Водитель весьма невежливо захохотал.

— А вы помните, где выходили лорд и его пташка? — с надеждой спросила она.

Водитель самодовольно ухмыльнулся и постучал себя по лбу, давая понять, что его голова — надёжное хранилище всяких сведений, включая Те Самые. И сообщил, что, конечно же, помнит, потому что место всегда одно и то же. А пташка, добавил он, подмигнув, молоденькая!

«Дела идут всё лучше и лучше», — подумала Барбара. Бернард Файрклог и молодая женщина, берущие такси после посещения лордом клуба. Она спросила водителя, может ли он отвезти её туда прямо сейчас.

Водитель окинул взглядом очередь машин, и Барбара поняла значение его взгляда. Он не мог взять пассажира, пока не подойдёт его очередь, иначе ему грозил бы серьёзный скандал. Барбара сказала, что подождёт, пока он передвинется в начало очереди, если он отвезёт её туда, где выходили Файриклог и его спутница. И показала полицейский жетон. «Серьёзное дело», — пояснила она.

— А платить вы будете? — спросил водитель и, когда Барбара кивнула, сказал: — Садитесь, милая. Я в вашем распоряжении.

Камбрия, Милнторп — озеро Уиндермир

— Разве ты не понимаешь, что всё это значит, Саймон?

Когда Дебора говорила так, Сент-Джеймс знал: надо быть повнимательнее. Она намеревалась подвести его к какому-то выводу на основании того, о чём они говорили, а в данной ситуации возможный вывод мог грозить Деборе опасностью. Поэтому он сказал:

— В общем, нет, любовь моя. Что я понял, так это то, что в результате вашего разговора Алатея Файрклог расстроилась куда сильнее, чем это можно было предполагать, и это явно не имело никакого отношения к смерти Яна Крессуэлла. И мне кажется, что для тебя было бы лучше всего позвонить её мужу, сказать, что у тебя срочные дела в Лондоне, и отказаться от встречи.

— И не узнать, что ему нужно? — В тоне Деборы звучало недоверие, в глазах вспыхнула подозрительность. Как все мужья и жёны знают слабые места друг друга, так и Дебора знала слабое место своего мужа, и это была она сама. — Да с какой стати я должна так поступать?

— Ты же сама сказала: она теперь знает, что ты не та, за кого себя выдаёшь. Вряд ли ты можешь думать, что она не сказала об этом Николасу. И если он после этого звонит тебе и сообщает, что хотел бы поговорить, — ведь он так сказал, верно? — то он наверняка хочет поговорить именно о том, в каком состоянии пребывала его супруга после твоего ухода.

— Это ты захотел бы поговорить об этом. А у него могут быть совсем другие причины для встречи. И я ничего о них не узнаю, если не перезвоню ему и не соглашусь встретиться.

Они стояли на площадке перед отелем, возле арендованной машины, и Сент-Джеймсу нужно было ехать на встречу с Линли, в Айрелет-холл. Он пока не опаздывал, но если бы их разговор затянулся, опоздание стало бы неизбежным. Дебора вышла за ним из их номера, потому что, хотя Сент-Джеймс и полагал, что они всё обсудили, она думала иначе. Одета она была для выхода, и это уже было дурным знаком. Однако при ней не было ни сумки через плечо, ни фотокамеры, и это вселяло надежды.

Дебора подробно пересказала ему свой разговор с Алатеей Файрклог, и Саймона, конечно, расстроило то, что легенда его жены рухнула; он считал, что ей пора выходить из игры. А Дебора полагала, что реакция аргентинки оказалась настолько бурной, что из неё следовало: женщина что-то скрывает. И дополнительно к этому Дебора утверждала, что, если Алатея действительно что-то затаила, очень велик шанс на то, что её муж понятия не имеет, что это такое. А потому единственным способом выяснить всё это и является разговор с Николасом.

Сент-Джеймс тогда напомнил жене, что, если верить Линли, в окрестностях рыскает некий репортёр из «Сорс», и этого — вкупе с появлением фотографа, которая оказалась не тем, кем себя называла, — было бы вполне достаточно для того, чтобы заставить Алатею Файрклог нервничать. И вообще, что она может скрывать, по мнению Деборы? Нацистскую родню? Она же из Аргентины, в конце-то концов.

— Чепуха, — решительно возразила Дебора.

«Чепуха? — мысленно удивился Сент-Джеймс. — Что вообще могло означать слово «чепуха» в наше время и какое отношение могла иметь эта «чепуха» к происходящему?»

Но у него хватило ума не произнести это вслух. Он просто немного подождал, и его жена, как и следовало предположить, его не разочаровала.

— Мне кажется, — сказала Дебора, — всё это как-то связано с тем журналом, Саймон. Алатея держалась отлично — ну, чуть-чуть нервничала, но не более того, — пока я не заговорила о «Зачатии». Я-то пыталась найти общую тему, немножко рассказала ей о наших собственных проблемах, и тут… Она как будто с цепи сорвалась, и…

— Мы ведь уже это обсуждали, Дебора, — терпеливо заговорил Сент-Джеймс. — Ты видишь, к чему всё это идёт? Её муж возвращается домой, она рассказывает ему о вашей встрече, говорит, что ты не та, кем представилась, он тут же звонит тебе и настаивает на разговоре, желая заявить, что ты пролезла в его жизнь…

— Я ей сказала, что я — свободный фотохудожник. Объяснила ей, что это значит. Сообщила, что меня наняла компания «Куайери продакшн», новая компания, которая пока что не сняла ни одного фильма. Я, кстати, думаю, что она могла проверить это и обнаружить, что такой компании просто не существует. Но я тем более хочу встретиться с Николасом.

— Но твоё положение не из приятных, — сделал вывод Сент-Джеймс, берясь за ручку дверцы автомобиля. — И тебе бы лучше всё это бросить.

Он, конечно, не стал говорить, что запрещает ей продолжать авантюру. Не сказал, что ему хотелось бы, чтобы она никуда больше не впутывалась. Долгие годы их брака научили Сент-Джеймса не совершать опрометчивых шагов. И он просто попытался подвести Дебору к нужному выводу. Больше всего на свете он боялся потерять её, но сказать об этом он не мог, потому что она бы тут же ответила, что он её не потеряет, а он бы тогда непременно вспомнил о смерти Хелен и о той пустоте в жизни Томми, которая возникла после её гибели. А он не хотел говорить о смерти Хелен. Рана была слишком свежей, чтобы трогать её, и Сент-Джеймс знал, что вообще-то так будет всегда.

— Я в состоянии позаботиться о себе, — заявила Дебора. — Что он может сделать? Спихнуть меня с утёса? Стукнуть по голове? С Алатеей что-то происходит, и я в шаге от того, чтобы узнать, что именно. Если это нечто серьёзное и если это имеет отношение к Яну Крессуэллу… Неужели ты не понимаешь?

Проблема была в том, что он всё прекрасно понимал, даже слишком хорошо. Но сказать этого не мог, потому что тогда мог последовать лишь вывод о том, что он не желал ничего узнавать. Поэтому Сент-Джеймс просто сообщил:

— Я ненадолго уезжаю. Мы поговорим ещё, когда я вернусь, ладно?

На лице Деборы возникло То Самое Выражение. Боже праведный, как же она была упряма! Но она просто отошла от автомобиля и вернулась в гостиницу. Однако они ни о чём не договорились. Сент-Джеймсу захотелось украсть у жены ключи от машины.

Но вместо этого он отправился в Айрелет-холл. Именно там была назначена встреча. Валери Файрклог должна была отправиться в башню к дочери, чтобы отвлекать её и не позволять подходить к окнам. А Линли и лорд Файрклог должны были ждать Саймона, подготовив все возможные лампы, чтобы как следует осветить внутренность лодочного дома.

Сент-Джеймс спокойно доехал до нужного места и без труда отыскал Айрелет-холл. Ворота были открыты настежь, и он повернул машину на подъездную дорогу. Вдали безмятежно паслись олени, время от времени поднимавшие головы, как бы оценивая обстановку. И в целом картина была ошеломляющей — гигантский парк, окружённый величественными дубами, платанами, буками и небольшими рощицами берёз, возвышавшимися над бесконечными пространствами лужаек.

Линли вышел из дома, как только Сент-Джеймс остановил машину. Следом за ним появился Бернард Файрклог, и Линли представил их друг другу. Файрклог повёл их к лодочному дому. Он сказал, что дополнительное освещение устроили, воспользовавшись проводами наружных ламп. И ещё у них были мощные фонари на всякий случай. И ещё была прихвачена целая стопка полотенец.

Они пошли по дорожке, пролегавшей между декоративными кустарниками и тополями, довольно круто спускавшейся к озеру Уиндермир. Озеро выглядело безмятежным, вокруг было тихо, только изредка слышались птичьи голоса да где-то вдалеке, на воде, гудел мотор. Лодочный дом был приземистым каменным сооружением, с крышей, край которой опускался почти до земли. Единственная дверь лодочного дома была открыта настежь, и Сент-Джеймс первым делом отметил тот факт, что она вообще не имела замка. Линли, безусловно, тоже должен был это заметить и сделать вывод насчёт того, что может означать отсутствие запоров.

Внутри Сент-Джеймс увидел каменный причал, тянувшийся по трём сторонам здания. У того места, где упал в воду Ян Крессуэлл, были установлены несколько электрических ламп, и переносной шнур от них, закинутый за балку перекрытия, уходил наружу. Лампы бросали длинные тени на всё, кроме того участка каменного причала, который подлежал обследованию, так что Линли и Файрклог включили свои фонари, чтобы видны были и другие места.

Сент-Джеймс увидел, что с одной стороны имеется рабочий стол, на котором, скорее всего, чистили рыбу. Чистка рыбы предполагала наличие некоторых инструментов, и Сент-Джеймс сделал мысленную заметку на этот счёт; нужно было осмотреть эти инструменты как следует. Ещё в лодочном доме имелись четыре судна: шлюпка, принадлежавшая Яну Крессуэллу, вёсельная лодка, моторная лодка и каноэ. Вёсельной лодкой пользовалась Валери Файрклог, сказали Сент-Джеймсу. Каноэ и моторной лодкой пользовались все члены семьи, но лишь время от времени.

Сент-Джеймс осторожно подошёл к тому месту, откуда вывалились камни, и попросил фонарь.

Ему сразу стало понятно, что если бы кто-то упал здесь, то разбить череп труда не составило бы. Камни были вытесаны очень грубо, как и во многих других строениях Камбрии. Это был сланец со странными вкраплениями гранита. Камни были уложены на известковый раствор, потому что любой другой способ укладки был бы слишком рискованным. Но раствор был очень старым, его верхний слой выветрился, кое-где извёстка крошилась, и камни вполне могли расшататься. Однако причиной их расшатывания в равной мере могли стать и возраст, и умысел: многие поколения людей, спускавшихся с этого причала с лодки, могли со временем превратить камни в опасную ловушку. Но кто-то мог и намеренно ускорить процесс…

Сент-Джеймс принялся внимательно осматривать извёстку, ища след применения какого-то инструмента, которым могли воспользоваться как рычагом. Но он обнаружил, что раствор находится в таком плохом состоянии, что практически невозможно было определить, сам ли он осыпался от старости, или ему помогли. Одна-единственная блестящая точка гладкой поверхности сказала бы, что кто-то применил инструмент, но такой точки Сент-Джеймс не нашёл.

Наконец он выпрямился, закончив осмотр всего пространства на месте выпавших камней.

— И что вы думаете? — спросил Файрклог.

— Пока ничего не видно.

— Вы уверены? — Бернарду явно стало легче.

— Здесь нет никаких подозрительных следов. Можно, конечно, взять лампы помощнее и воспользоваться лупой… Но я понимаю, почему это сочли несчастным случаем. Ну, по крайней мере, пока это именно так и выглядит.

Файрклог посмотрел на Линли.

— Пока?..

— Если нет никаких следов на извёстке, это не значит, что следов нет и на тех камнях, которые упали в воду. — пояснил Линли и бросил на Саймона кислый взгляд. — Я надеялся обойтись без этого, ты ведь знаешь.

Сент-Джеймс улыбнулся.

— Да и я тоже. Но кому-то было бы выгодно аккуратно сместить камни. И след может обнаружиться на одном из них.

Линли передал свой фонарь Файрклогу и начал раздеваться. Оставшись в одном белье, он скривился и соскользнул вниз. И воскликнул: «О, чёрт!», когда ледяная вода поднялась до его талии. Но тут же добавил:

— Здесь хотя бы неглубоко.

— Уже неплохо, — согласился Сент-Джеймс. — Осталось найти нужное, Томми. Это должно быть нетрудно. На этих камнях нет водорослей.

— Сам знаю, — проворчал Линли.

Он погрузился в воду. Поиск действительно оказался несложным, как и сказал Сент-Джеймс. Камни, упавшие с причала недавно, не успели покрыться слизью и водорослями, так что Линли быстро их отыскал и поднял наверх. Но сам из воды не вылез. Вместо того он сказал Файрклогу:

— Там ещё что-то есть. Можете направить свет в эту сторону?

И опять нырнул.

Файрклог направил луч фонаря на воду, а Сент-Джеймс всмотрелся в извлечённые из воды камни. Он уже решил, что и с ними тоже всё в порядке, потому что на них не было блестящих следов от инструментов, — и тут Линли вынырнул во второй раз. Он что-то держал в руке и бросил это на причал. Потом выбрался из воды, дрожа с головы до ног, и схватил полотенца.

Сент-Джеймс наклонился и посмотрел на то, что Линли достал со дна. Файрклог, стоявший выше, над причалом, спросил:

— Что это вы там нашли?

«Этим» оказался разделочный нож, из тех, которыми чистят рыбу. У него было тонкое лезвие длиной около десяти дюймов. Но самым любопытным было то, что по виду ножа нетрудно оказалось понять: он пробыл в воде совсем недолго.

Камбрия, Милнторп

Деборапредставления не имела, что думал Саймон и что могло с ней случиться, если бы она перезвонила Николасу Файрклогу. Она прекрасно выдержала столкновение с его женой; она была намерена точно так же выдержать и разговор с Николасом.

Когда она позвонила ему в ответ на его звонок, Николас попросил о встрече. Начал он с того, что ему хотелось бы знать, нужно ли Деборе от него ещё что-то. Сказал, что понимает желание создателей фильма включить в него все возможные эпизоды, допускающие озвучивание за кадром, и таких эпизодов можно найти множество, так что нельзя ли отвезти Дебору в Бэрроу-ин-Фёрнес, показать то место, где живут его парни? Это может оказаться важным для создания полноты картины.

Дебора согласилась. Такая поездка давала ей лишний шанс углубиться в ситуацию, а ведь Томми хотел от неё именно этого. И она спросила, где они могут встретиться. Николас сказал, что заедет за ней в гостиницу, в этом Дебора не увидела никакой опасности. В конце концов, у неё с собой был мобильный телефон, а Саймон и Томми находились совсем недалеко. Поэтому она оставила записку мужу, добавив в неё номер сотового телефона Николаса, и вышла на улицу.

Николас подъехал минут через двадцать, на старом громыхающем «Хиллмане». Дебора ждала его перед входом в отель и, когда Николас предложил выпить кофе перед тем, как отправляться в Бэрроу-ин-Фёрнес, возражать не стала.

Найти место, где можно было бы выпить кофе, не представлялось сложной задачей, учитывая то, что Милнторп был городом торговым, и рядом с шоссе располагалась его большая центральная площадь. С одной стороны этой площади, на скромном холме, стояла церковь, возвышавшаяся над городом, но две из остальных трёх её сторон представляли собой сплошной ряд ресторанчиков и магазинов. Рядом с рестораном «Милнторп Чиппи», где подавались дешёвые блюда, приготовленные во фритюре, находилось маленькое кафе. Николас повёл Дебору к нему, но, не дойдя, вдруг окликнул какую-то женщину, только что вышедшую из китайской закусочной, где блюда продавались навынос, через три дома от «Чиппи»:

— Найэм! Найэм!

Та обернулась. Дебора увидела, что женщина миниатюрна и стройна. И что она одета чересчур хорошо, учитывая время дня, поскольку такой час не предполагал высоченных каблуков и платья для коктейлей. Платье к тому же было очень коротким и позволяло увидеть отличные ноги. И декольте у него было солидным, так что напоказ была выставлена грудь — полная, дерзкая и явно — это следовало отметить — искусственная. За спиной женщины стоял мужчина в фирменном фартуке китайской закусочной. Дебора поняла, что между этими двумя явно были близкие отношения, потому что Найэм обернулась к мужчине и что-то ему сказала, а он ответил ей откровенно чувственным взглядом.

— Извините, я на минутку, — сказал Николас Деборе и пошёл к женщине.

Та явно не была рада встрече. Её лицо как будто окаменело. Она бросила пару слов мужчине в дверях, и тот, переведя взгляд с неё на Николаса, сразу скрылся в помещении.

Файрклог заговорил. Найэм слушала. Дебора подкралась поближе, чтобы услышать хоть что-то из их разговора, но это было нелегко, так как был торговый день и на площади толпилось множество шумного народа, да к тому же по шоссе, проходившему через Милнторп, неслись машины; Деборе пришлось пробираться между домохозяйками, закупавшими всё подряд, от фруктов и овощей до батареек к фонарикам и носков.

— …не твоя забота, — говорила Найэм. — И, уж конечно, это никак не касается Манетт.

— Да, понимаю. — Николас говорил предельно учтиво. — Но они — часть нашей семьи, Найэм, так что ты должна понять её беспокойство. И моё тоже.

— Часть вашей семьи? — повторила Найэм. — Ох, как смешно! Теперь они стали частью семьи… Вот только где была эта семья, когда он ушёл, а вы позволили этому случиться? Где была ваша семья, когда он разрушил нашу?

Николас явно сконфузился. Он оглянулся по сторонам, как бы проверяя, не слышит ли их кто-нибудь, а заодно ища слова.

— Я не представляю, что мог сделать кто-то из нас, чтобы помешать ему.

— О, неужели? Ну, позволь, я тебе подскажу. Твой чёртов папаша мог положить всему конец — для начала выгнать этого урода с работы. Твой поганый папаша мог сказать: «Раз ты так поступил, я тебя больше не знаю», и все остальные могли сделать то же самое! Но вы этого не сделали, так ведь? Потому что Ян всех вас держал за жабры…

— Да ничего подобного не было! — перебил её Николас.

— …и ни один из вас не хотел ему перечить! Ни один!

— Послушай, мне не хочется спорить на этот счёт. Мы по-разному смотрим на вещи, вот и всё. Я просто хочу сказать, что Тиму очень плохо…

— А ты думаешь, что я этого не знаю? Я, нашедшая для него такую школу, где на него не показывают пальцем, как на парня, чей отец решил поселиться вместе с каким-то грязным арабом? Я-то, чёрт побери, знаю, что ему плохо, и я делаю то, что могу! Так что ты вместе со своей убогой семьёй можешь катиться куда подальше! Вы ведь не совали нос в мою жизнь, пока Ян был жив, так?

Она стремительно бросилась к машинам, припаркованным в северной части площади. Николас мгновение-другое постоял на месте, опустив голову и явно что-то обдумывая, а потом направился к Деборе.

— Извините, — сказал он. — Семейные дела.

— А, — ответила Дебора. — Так она ваша родственница?

— Жена моего кузена. Он недавно утонул. Ну, и она… ей нелегко пережить утрату. И тут ещё дети…

— Извините. Так мы?.. — Дебора показала на кафе, к которому они шли, добавив: — Может, нам лучше встретиться в другой раз?

— Ох, нет, — покачал головой Николас. — Я всё равно хочу поговорить с вами. Насчёт Бэрроу. По правде говоря, есть ещё причина для нашей встречи.

Поскольку Дебора прекрасно понимала, что Николас не имеет в виду желание побыть с ней ради её чар, она мысленно приготовилась к тому, что должно было последовать за его словами. Когда Николас ей позвонил и попросил встретиться с ним, Дебора сначала предположила, что Алатея не рассказала ему всего об их разговоре. Но теперь она сомневалась в этом.

— Да, конечно, — кивнула Дебора и вошла вместе с ним в кафе. Она заказала кофе и сухое печенье и постаралась выглядеть совершенно непринуждённо.

Николас молчал, пока им не принесли заказ. А потом заговорил:

— Я, честно говоря, не знаю, как лучше всё это выразить… в общем, лучше напрямую. Вы должны держаться подальше от моей жены, если этот ваш документальный проект будет запущен. И создатели фильма тоже должны об этом знать.

Дебора изо всех сил постаралась изобразить изумление: ни в чём не повинная женщина, совершенно неготовая к такому повороту событий. И переспросила:

— Ваша жена? — И тут же, сделав вид, что начинает понимать и сожалеть: — О… я вчера её расстроила, и она вам об этом рассказала, да? Но я надеялась, что её это не огорчит… Мне ужасно, ужасно жаль, мистер Файрклог. Это случилось ненамеренно. Просто эмоциональная неловкость, если честно. Дело ведь в том журнале, правда?

К удивлению Деборы, Николас резко спросил:

— Какой ещё журнал?

«Странная реакция», — подумала Дебора.

— Журнал «Зачатие», — пояснила она.

Ей хотелось добавить: «А что, там был ещё какой-то журнал, в который мне следовало заглянуть?» — но, конечно, она промолчала. Зато принялась лихорадочно вспоминать всё то, что лежало на столике вместе с «Зачатием». Но вспомнить не смогла, потому что всё её внимание в тот момент было cocредоточено на одном-единственном издании.

— Ах, это… — сказал Николас. — «Зачатие»… Нет-нет. Это не… Не берите в голову.

Вот как раз этого Дебора сделать не могла. Решив предпринять лобовую атаку, она спросила:

— Мистер Файрклог, что-то не в порядке? Вы что-то хотите мне сказать? О чём-то спросить? Могу ли я вас заверить, что…

Николас провёл пальцем по ручке кофейной чашки и со вздохом заговорил:

— Просто есть вещи, о которых Алатея не хочет говорить, и одна из таких вещей — её прошлое. Я понимаю, что вы здесь не для того, чтобы в нём копаться, но она очень этого боится: что вы начнёте копать.

— Понимаю, — пробормотала Дебора. — Ну, мне ведь нужно разобраться только в одном — в вашем проекте «Миддлбэрроу-пеле». Конечно, тут могут возникнуть и личные вопросы к вам… А вы уверены, что вашу жену не тревожит просто то, как может подействовать на вас этот фильм? Или на вашу репутацию? На ваше положение в обществе?

Николас иронически рассмеялся.

— Знаете, я уже сам сделал достаточно для того, чтобы испортить собственную репутацию. Никакой фильм не сможет сделать больше. Нет, дело в том, что пришлось пережить Алатее до того, как мы с ней познакомились. Честно говоря, это глупо с её стороны — так переживать из-за этого. Это же ерунда! Я хочу сказать, это ведь не какие-то там порнофильмы и прочее в этом роде.

Дебора серьёзно кивнула. Изобразила на лице сочувствие, но промолчала. «А ведь он уже на самом краешке, — подумала она. — Самый лёгкий толчок, и…»

И она произнесла задумчиво:

— Вы ведь встретились в Юте, да? Я одно время училась в колледже в Америке. В Санта-Барбаре. Вы знаете этот город? Там всё очень дорого, и я… Ну, средств у меня не хватало, но всегда же есть способы заработать немного денег…

Она предоставила Николасу додумать самому, в меру его воображения. На самом-то деле она ничего там не делала, кроме посещения школы фотографов, но Файрклогу совершенно необязательно было об этом знать.

Он поджал губы, возможно обдумывая её как бы признание. Отпил немного кофе, поставил чашку на стол и сказал:

— Ну, дело вообще-то в белье.

— В белье?..

— Алатея была моделью, рекламировала дамское бельё. У неё есть фотографии в каталогах. И рекламные плакаты из разных магазинов.

Дебора улыбнулась.

— И именно это она хочет от меня скрыть? Да что же тут такого, мистер Файрклог? И позвольте мне быть откровенной. У неё такое тело, что, как говорится, сам бог велел… Она очень хороша собой. И нетрудно заметить…

— Нет, не просто бельё, — перебил её Николас. — А такое, знаете ли… — Он сделал долгую паузу, давая Деборе возможность усвоить услышанное. — Понимаете, каталоги для людей определённого сорта… И реклама для таких… специальных магазинов. Это не… было не… я хочу сказать, бельё не для высшего света. Она чудовищно стесняется этого и очень боится, что кто-то узнает — и унизит её так или иначе.

— Да, понимаю… Ну, можете её успокоить на этот счёт. Меня не интересует её бельевое прошлое.

Дебора посмотрела в окно, выходившее на торговую площадь. Там было всё так же много народа, а перед закусочной, торговавшей навынос, выстроились целые очереди автомобилей. За несколькими столиками, стоявшими рядом с этой очередью, сидели люди, уписывая за обе щёки то, что лежало перед ними на бумажных тарелках.

Дебора сказала:

— Я думала, дело в том журнале, «Зачатие», но это ведь скорее касалось меня самой, чем вашей жены. Но, конечно, мне не следовало затрагивать эту тему. Передайте ей мои извинения.

— Да не в этом дело, — ответил Николас. — Она, конечно, хочет забеременеть, но, если честно, в данный момент этого больше хочется мне, чем ей, и это её задевает. Но настоящая проблема — та её проклятая работа и те фотографии, она очень боится, что они вдруг появятся где-нибудь в жёлтой прессе.

При этих словах его взгляд — как и взгляд Деборы — устремился за окно. Но в отличие от собеседницы Николас не стал небрежно оглядывать людей за уличными столиками; он мгновенно сосредоточился на чём-то, и выражение его лица изменилось. Приятное лицо стало жёстким. Николас быстра сказал:

— Извините, я на минуточку…

И прежде чем Дебора успела ответить, он вскочил и выбежал наружу.

Дебора видела, как Николас быстро подошёл к одному из тех, кто сидел за столиками, наслаждаясь горячими китайскими закусками. Это был мужчина, который пригнул голову, заметив Николаса, явно пытаясь остаться незамеченным. Но это ему не помогло, и когда Николас схватил мужчину за плечо, тот встал.

Он был огромен. Дебора решила, что росту в нём около семи футов. Поднимаясь, он ударился головой о зонтик над столом, и его шапка упала, открыв огненно-рыжие волосы.

Дебора потянулась за своей сумкой, когда мужчина отошёл от столика, слушая, что говорил ему Николас, а тот, похоже, раскалился не на шутку. Мужчина пожал плечами. Последовал дальнейший обмен словами.

Дебора достала фотокамеру и начала снимать человека, стоявшего напротив Николаса Файрклога.

Лондон, Кенсингтон

Барбара Хейверс сочла, что ей весьма повезло, когда оказалось, что ехать нужно было совсем недалеко, от Портленд-плейс до Рутланд-гейт, с южной стороны Гайд-парка. Лорд Файрклог мог ведь отправиться куда-нибудь в Уэппинг или ещё дальше, и хотя Барбара знала, что Линли обязательно возместит ей расходы на такси, у неё просто не было с собой достаточной суммы наличными, чтобы оплатить дальнюю поездку, а она сильно сомневалась, что водитель согласился бы в качестве части платы принять страстный поцелуй. Вообще-то она даже не подумала ни о чём таком, когда садилась в машину, но вздохнула с облегчением, когда машина двинулась на запад, а не на восток, и довольно скоро повернула налево, за монументальную кирпичную стену Гайд-парк-Барракс.

Водитель показал на дом, который был нужен Барбаре, — это было красивое белое строение с целым рядом дверных звонков у входа. Барбара расплатилась, вышла из машины. Но сначала водитель, подмигнув, сообщил ей, что, когда та самая парочка приезжает сюда, они входят в дом вместе, и у каждого из них есть ключи, потому что дверь отпирает то один, то другой из них.

Множество звонков означало множество квартир, это было понятно, а множество квартир, в свою очередь, означало большое количество жильцов, что, в свою очередь, означало: придётся как-то вычислять фигуру, о которой шла речь. Барбара закурила сигарету и принялась расхаживать по тротуару. Никотин, решила она, должен обострить её сообразительность. И действительно, ей не пришлось долго ждать включения умственных способностей.

Барбара подошла к двери и осмотрела кнопки звонков. Возле них значились номера квартир, но не было имён, как обычно в Лондоне. Однако возле одной из кнопок было написано: «Портье», и это уже можно было счесть удачей. Не каждый многоквартирный дом в Лондоне может похвастаться наличием портье. Это повышало стоимость квартир, но заодно и ограничивало свободу жильцов.

Барбара нажала на кнопку, и неживой голос поинтересовался целью её визита. Она сказала, что хотела бы получить справку насчёт одной из квартир, которая, как ей стало известно, должна быть вскоре выставлена на продажу, и нельзя ли ей поговорить о доме вообще?

Портье воспринял идею без особого энтузиазма, но всё-таки решил оказать содействие. Голос из переговорного устройства предложил Барбаре пройти по коридору в заднюю часть здания, где находится помещение портье, и после этого замок двери, загудев, открылся.

Внутри было абсолютно тихо, если не считать чуть слышного гула машин, мчавшихся по Кенсингтон-роуд, за Рутланд-гейт. Барбара пошла по мраморному полу, аккуратно укрытому поблёкшим турецким ковром. Двери двух квартир, располагавшихся на первом этаже, смотрели друг на друга, а стол, на котором стояла подставка для ежедневной почты, пристроился под зеркалом в тяжёлой позолоченной раме. Барбара бросила взгляд на отделения для почты, но на них, как и на звонках, стояли только номера квартир, и никаких имён.

Сразу за лестницей и лифтом Барбара нашла дверь с табличкой «Портье». В ответ на её стук дверь открылась. Портье выглядел пенсионером, а форма на нём была слишком тесной в вороте и слишком свободной в талии. Он окинул Барбару быстрым внимательным взглядом, и выражение его лица говорило о том, что если она намерена приобрести квартиру в этом здании, то лучше ей приготовиться к нешуточному сюрпризу.

— Мне ничего не известно о продаже квартиры, вот так, — сказал портье, даже не потрудившись представиться.

— Ну, это был просто предупреждающий удар, если вы меня понимаете, — ответила Барбара. — Можно?.. — Она жестом спросила разрешения войти в кабинет и любезно улыбнулась. — Я займу у вас всего лишь минуту-другую, не больше, — добавила она.

Портье отступил в сторону и кивком указал на письменный стол, приткнувшийся в углу комнаты. Барбара подумала о том, что старик здесь неплохо устроился, потому что часть помещения была превращена в уютную маленькую гостиную телевизором, по которому шёл какой-то древний фильм с Сандрой Ди и Троем Донахью, сливавшимися в бесконечных страстных объятиях под нежную музыку, знакомую Барбаре.

И тут же она вспомнила название фильма. «Летний отдых». Юная несчастная любовь. Прекрасная история.

Портье заметил направление её взгляда и, решив, видимо, что выбор фильма может слишком многое сообщить о его личности, быстро подошёл к телевизору и выключил его. Потом сел за письменный стол. Барбара осталась стоять, и это явно было намеренным жестом.

Барбара постаралась дать понять, что благодарна портье за его согласие поговорить с ней. Она задала несколько вопросов о доме — таких, которые, по её представлению, должен был задать потенциальный покупатель, прежде чем выложить немалые денежки за непристойно дорогую собственность в Кенсингтоне. Возраст здания, состояние, проблемы отопления, водоснабжения, вентиляции, и не возникнет ли сложностей в отношениях с другими жильцами, и нет ли в доме каких-либо нежелательных личностей, и что есть по соседству с домом, и нет ли рядом каких-то особо шумных пабов, ресторанов, торговых комплексов, и есть ли рядом удобные маленькие магазины, и так далее, и так далее. Когда Барбара задала все вопросы, какие только смогла придумать (причём ответы портье записывались ею в маленький блокнотик), она сказала, забрасывая приманку и надеясь, что портье её заглотит:

— Отлично. Нет слов для благодарности. И, в общем, всё совпадает с тем, что Бернард говорил мне об этом доме.

Портье клюнул.

— Бернард? Это кто, ваш агент по недвижимости? Я ведь говорил, я не слыхал, чтобы здесь продавалась какая-то квартира.

— Нет-нет. Бернард Файрклог. Он мне говорил, что здесь живёт одна его хорошая знакомая, и, наверное, именно она и сказала ему о продаже какой-то квартиры. Только я забыла, как её зовут.

— А… Это, должно быть, Вивьен Талли, вот кто, — решил портье. — Только не думайте, что это как раз её квартира продаётся. Ей это совершенно ни к чему.

— Нет, конечно, — согласилась Барбара. — Это не Вивьен. Я-то сначала подумала, что речь о ней, и просто загорелась, увидев такую возможность, но Берни… — Барбара едва замен но подчеркнула это «Берни», — сказал, что Вивьен тут неплохо устроилась, и надолго.

— Да, это так, — кивнул портье. — Хорошая женщина, это точно. На Рождество обо мне не забыла, да, чего не могу сказать о большинстве здешних жильцов. — Он бросил короткий взгляд на телевизор, потом откашлялся.

Барбара давно заметила на невысоком столике рядом с креслом с откидывающейся спинкой тарелку с фасолью и жареным хлебом. Портье явно хотелось как можно скорее вернуться к еде, а заодно и к героям фильма и насладиться зрелищем запретной любви Сандры и Троя. Что ж, Барбара не в силах была винить его за это. Страсть и запретная любовь как раз и придают жизни вкус, разве не так?

Озеро Уиндермир

Линли как раз пил шерри перед ужином, в компании с Валери и Бернардом Файрклогами, когда явилась Миньон. Они находились в комнате, которую Валери назвала малой гостиной, и здесь в камине горел огонь, отлично разгонявший холод и сырость. Никто из них не слышал, как Миньон вошла в дом — входная дверь находилась достаточно далеко от комнаты, в которой они сидели, — так что её появление оказалось своего рода сюрпризом.

Дверь резко распахнулась, и в проёме возникла Миньон, опиравшаяся на ходунки. Снаружи опять шёл дождь, а Миньон вышла из своего причудливого жилища без плаща. Благодаря этой оплошности — которую Линли счёл вполне сознательной — Миньон промокла достаточно для того, чтобы её родители всполошились. Её волосы прилипли к голове, лента — как у Алисы в Стране чудес — сползла на лоб, и капли с неё стекали прямо в глаза; обувь и платье пропитались водой. Но ведь от башни до главного здания было не настолько далеко, чтобы вот так промокнуть. Линли пришёл к выводу, что Миньон нарочно постояла некоторое время перед входом, чтобы сцена её прихода выглядела более драматично. При виде мокрой насквозь дочери мать вскочила, и Линли — совершенно машинально, не задумываясь, — тоже поднялся на ноги.

— Миньон! — вскрикнула Валери. — Почему ты не взяла зонтик?!

— Как бы я его удержала, — возразила та, — если у меня руки заняты этой штукой? — Она кивком указала на ходунки.

— Плащ и шляпа вполне могли бы решить проблему, — спокойно заметил её отец.

Линли отметил, что Бернард не поднялся со своего места, а выражение его лица говорило о том, что уловка дочери совершенно ему понятна.

— Я о них просто забыла, — ответила Миньон.

— Иди сюда, — сказала Валери. — Садись у огня, милая. Я принесу полотенце, вытрешь волосы.

— Не хлопочи, — остановила её Миньон. — Я на минутку, сейчас пойду обратно. Вы ведь собираетесь ужинать? Ну, поскольку я приглашения на сегодняшний вечер не получала, то и не хочу отнимать у вас время.

— А зачем тебе приглашение? — возразила Валери. — Тебе здесь всегда рады. Разве что ты предпочитаешь… ну, из-за…

Ей явно не хотелось говорить лишнее в присутствии Линли.

Но Миньон решила сама выложить всё. Она сказала:

— Я страдала нарушением обмена, Томас. Была огромной, как буйвол. Вы просто представить себе не можете, какой я была. А поскольку я таскала на себе гору жира добрых двадцать лет, они и не выдержали. Колени, я хочу сказать. Но скоро я буду как новенькая, и какой-нибудь красавчик явится и избавит родителей от меня. Или они на это надеются.

Миньон протащилась через гостиную, села в кресло, с которого встала её мать, и сказала отцу:

— Я тоже не прочь выпить шерри. — После этого она обращалась к Линли: — Я поначалу подумала, что вы как раз с этой целью и приехали. Глупо с моей стороны, я понимаю, но вы должны учесть, что представляет собой мой отец. У него всегда наготове какой-нибудь план. И что вы тоже часть его плана, я сразу поняла, как только вас увидела. Я только не знала, в чём конкретно этот план состоит, и потому решила, что вы хотели взглянуть на меня, если вы понимаете, о чём я.

— Миньон, ну что ты… — осторожно произнесла её мать.

— Знаешь, я, пожалуй, не откажусь всё-таки от полотенца.

Миньон явно нравилось командовать матерью. И в её глазах вспыхнула радость, когда Валери отправилась выполнять её просьбу. Но Бернард продолжал сидеть на месте, и потому Миньон повернулась к нему:

— Так как насчёт шерри, папа?

У Бернарда был такой вид, словно он готов был вот-вот произнести нечто такое, о чём потом сам же и пожалел бы. И при любых других обстоятельствах Линли просто смотрел бы и ждал, чем всё это кончится, но его подвело хорошее воспитание. Он поставил свой стакан с шерри на столик рядом с креслом и сказал:

— Позвольте мне?..

Бернард остановил его:

— Я сам, Томми.

— Налей побольше, — вслед отцу произнесла Миньон. — Я только что завела романтическое знакомство с мистером Сейшелы, а это была тяжёлая работа, после такой многим захотелось бы напиться… так что не разбавляй ничем.

Файрклог внимательно посмотрел на дочь. На его лице отразилось такое откровенное отвращение, что Миньон хихикнула.

— Я тебя оскорбила? — поинтересовалась она. — Мне очень жаль, извини.

Файрклог налил шерри в высокий стакан, плеснув от души. Такая порция, подумалось инспектору, просто свалила бы женщину с ног, если бы та выпила всё до дна. Но у него возникло ощущение, что Миньон как раз того и хочет.

Файрклог как раз протягивал дочери стакан, когда вернулась Валери с полотенцами в руках. Она подошла к Миньон и принялась осторожно вытирать её волосы. Линли ожидал, что Миньон раздражённо взорвётся и оттолкнёт мать, но та ничего такого не сделала. Вместо того она позволила просушить себе волосы и вытереть лицо и шею. Затем снова заговорила, обращаясь к Линли:

— Мать никогда не заходит ко мне просто так. Вам это известно, Томас? Я хочу сказать, она приносит мне еду — ну, как это принято у высокородных леди, навещающих бедняков, — но чтобы она просто заглянула, чтобы поболтать? Такого уже много лет не случалось. Так что, когда она вдруг явилась сегодня, я была изумлена. И пыталась понять, что вдруг могло понадобиться старушке.

Валери уронила полотенце и посмотрела на мужа. Тот молчал. Оба как будто готовы были вытерпеть самое яростное нападение, и инспектору поневоле захотелось понять, какого чёрта эти двое позволяют дочери вести себя подобным образом?

Миньон сделала солидный глоток шерри. Стакан она держала обеими руками, как священник держит чашу с вином причастия.

— Видите ли, нам с матушкой, по сути, не о чём говорить. Её совершенно не интересует моя жизнь, и уж поверьте, меня точно так же не интересуют её занятия. А это весьма ограничивает круг тем для беседы. Ну, скажете вы пару слов о погоде, а дальше о чём говорить? Я имею в виду, кроме её кошмарных архитектурных садов и ещё более кошмарных детских площадок, или как там это называется.

Бернард Файрклог наконец-то открыл рот:

— Миньон, так ты поужинаешь с нами или у тебя какие-то другие планы?

— Не загоняй меня обратно в мой угол, — ответила Миньон. — Ты ведь и сам того не хочешь.

— Милая… — начала было её мать, но Миньон тут же её перебила:

— Ох, умоляю! Если в этой семье и есть кто-то «милый», мы обе прекрасно знаем, что это не я.

— Это неправда.

— Ох, боже! — Миньон вытаращилась на Линли. — Это всегда был Николас, с того самого дня, как только он появился на свет. Наконец-то сын, наследник, и так далее, аллилуйя! Но я не из-за этого сюда пришла. Я хочу поговорить о том жалком хромоногом чучеле.

Линли далеко не сразу понял, о ком говорит Миньон. Конечно, он прекрасно осознавал то, что Сент-Джеймс стал калекой после ужасного несчастного случая. Но слова «жалкое чучело» в применении к человеку, которого он знал со школьных лет, казались настолько неуместными, что инспектор поначалу решил, что Миньон говорит о ком-то другом. Однако та быстро развеяла его заблуждение.

— Матушка не задержалась в моей компании настолько долго, насколько, похоже, от неё ожидали. И когда она ушла, я принялась гадать, чего ради она вдруг явилась? Но найти отгадку оказалось нетрудно. Вы все как раз выходили из лодочного дома. Ты, папа, и Томас, и тот хромоногий. И Томас выглядел так, словно только что помыл волосы, и они ещё не просохли, а на шее у него висело полотенце. Но у хромого волосы были сухими. И у тебя тоже, папочка. — Ещё раз глотнув как следует шерри, Миньон продолжила: — Полотенце говорило о том, что Томас заранее подготовился к купанию. Он не мог просто поскользнуться и упасть в воду, потому что одежда на нём была сухой, что подтверждало мою догадку. То есть он намеренно прыгнул в воду. А поскольку сейчас не то время года, когда люди купаются в Озёрах, то у него должны были быть какие-то особые причины. И я думаю, что это купание связано с Яном. Ну, как?

Линли почувствовал, что Файрклог смотрит на него. Валери нервно переводила взгляд с дочери на мужа и обратно. Линли промолчал. В конце концов, подумал он, это забота Файрклога — подтвердить или опровергнуть выводы дочери. Сам же он считал, что было бы куда мудрее не скрывать причины его приезда в Айрелет-холл и не делать вид, что присутствие инспектора здесь — нечто вроде случайности.

Однако Файрклог ничего не ответил дочери. Она, похоже, приняла его молчание за подтверждение и сказала:

— А это значит, что ты считаешь смерть Яна вовсе не результатом несчастного случая, папа. По крайней мере, я решила именно так, когда увидела там вас троих. И, кстати: несколько секунд поиска в Интернете, и я выяснила, кем на самом деле является наш гость. Так что, если вы хотели всё это скрыть от меня, вам следовало воспользоваться псевдонимом.

— Никто ничего от тебя не скрывает, Миньон, — сообщил ей отец. — Томми приехал сюда по моему приглашению. А то, что он заодно и полицейский, не значит…

— Детектив, — перебила его Миньон. — Детектив из Скотленд-Ярда, папуля, и тебе это прекрасно известно. И если он приехал по твоей просьбе и если он шарит в лодочном доме в компании ещё какого-то типа, уж не знаю, кто он таков, — думаю, любой сложил бы два и два в такой ситуации. — Она развернулась в кресле и перенесла своё внимание на Линли. Мать отошла от неё, подняв полотенце. Миньон обратилась к инспектору: — Значит, вы тут проводите небольшое расследование, тайно. И кто всё это затеял? Это ведь не может быть папа, нет?

— Миньон! — предостерегающе произнёс её отец.

Она продолжила:

— Потому что это означало бы, что он абсолютно ни в чём не повинен, что, честно говоря, мне кажется сомнительным.

— Миньон! — воскликнула Валери. — Что ты такое говоришь!

— А ты так не думаешь? Но ведь у папы были причины пожертвовать нашим Яном. Разве не так, папа?

Файрклог не стал отвечать дочери. И в его взгляде, устремлённом на Миньон, ничего не отразилось. То ли он давно привык к манере разговора своей дочери, то ли знал, что для неё это просто слова, и ничего больше. Однако в воздухе ощущалось напряжение, и все ждали продолжения. Ветер что-то швырнул в оконное стекло маленькой гостиной, но вздрогнула одна только Валери.

— Но ведь и у меня причины были, — сказала Миньон. — Разве я не права, папа? — Она откинулась на спинку кресла, явно веселясь. Но, глядя на отца, следующие слова она адресовала инспектору: — Папа не знает, что мне было известно: Ян хотел отделить меня от семьи, Томас. Он постоянно рылся в счетах, наш Ян, искал способы сэкономить папины денежки. И я — уж точно один из таких способов. Одна только моя башня обошлась в кучу денег, её недёшево было построить, а теперь её нужно обслуживать, ремонтировать, да ещё и меня содержать. Когда вы меня навещали, вы наверняка ведь заметили, что я люблю кое-что купить. Хотя если собрать все счета, которые папа получает за год, окажется, что я трачу не так уж и много. Однако Ян полагал, что я и того не заслуживаю. К чести папы, надо заметить, что в этом он никогда с Яном не соглашался. Но мы оба — и папа, и я — знали, что в любой момент он может изменить своё мнение, согласиться с Яном и выставить меня вон. Разве не так?

На лице Файрклога ничего не отражалось. Валери смотрела на дочь внимательно и осторожно. И это говорило инспектору куда больше, чем любые слова.

— Валери, — заговорил наконец Бернард, не сводя глаз с дочери, — думаю, пора уже и поужинать, а? Миньон всё равно уходит.

Миньон улыбнулась, залпом допила остатки шерри и весьма выразительным тоном произнесла:

— Уверена, мне не помешал бы провожатый, чтобы добраться до моей башни.

— Полагаю, ты и сама прекрасно туда доберёшься, — ответил ей отец.

8 ноября

Чок-Фарм — Лондон

Барбара Хейверс вскрикнула, увидев себя в зеркале ванной комнаты, куда она приплелась, поднявшись рано утром и совершенно забыв, что её внешность изменилась самым кардинальным образом. Сердце подпрыгнуло у неё в груди, и Барбара резко развернулась, готовая к стычке с женщиной, которую она краем глаза заметила в зеркале. Конечно, всё это заняло секунду-другую, но всё равно Барбара почувствовала себя полной дурой, когда наконец опомнилась и вчерашний день вспомнился ей во всех подробностях.

Когда она вернулась после посещения дома, где жила подруга Бернарда Файрклога Вивьен Талли, она позвонила на мобильный Анджелины Упман, сообщила, что находится в Кенсингтоне, и, похоже, ей придётся отменить всю эту «историю с волосами», как она выразилась, потому что это уж слишком далеко от Чок-Фарм. Однако Анджелина горячо возразила: «Да что за ерунда, Кенсингтон совсем рядом с Найтсбриджем!» И заявила, что они встретятся прямо там. Хадия слушала их разговор и, отобрав у матери телефон, закричала:

— Ты не можешь отказаться, Барбара! Да и в любом случае тебе ведь начальство приказало! И это совсем не больно! — Тут Хадия понизила голос: — И не забывай о Дорчестере, Барбара. Мы потом будем пить чай в Дорчестере! Мама говорит, там у них есть человек, который играет на пианино, пока все пьют чай, и ещё постоянно ходят люди с серебряными подносами, просто заваленными сэндвичами, и ещё говорит, что там подают свежие лепёшки, горячие, а потом ещё пирожные. Кучи пирожных, Барбара!

Барбара с неохотой уступила. Она встретит их в Найтсбридже. Стоило немного пострадать ради чая и сэндвичей на серебряных тарелках.

Посещение салона красоты стало для Барбары тем, что полицейские психологи назвали бы «испытанием взросления». Дасти, стилист Анджелины, полностью соответствовал её описанию. Когда Барбара устроилась в кресле одного из его подчинённых, Дасти подошёл к ней, окинул взглядом и сказал:

— Боже! Из какого века ты сюда вывалилась?

Он был худощав, хорош собой, его волосы были уложены острыми прядями, а такой загар в ноябре можно было получить только в солярии, причём нужно было провести там такое количество часов, что это уже грозило раком кожи. Дасти не стал ждать от Барбары ответа. Вместо того он повернулся к ученику и сказал:

— Сделаешь короткую стрижку по модели один-восемьдесят-два и доведёшь по схеме шестьдесят-четыре. А уж я проверю всё как следует. — Потом он сказал Барбаре: — И раз уж ты их так запустила, вполне могла бы подождать ещё шесть недель, и я бы сам тобой занялся. Что за дрянь у тебя вместо шампуня?

— Жидкость «Фэйри». Я всё ею мою.

— А… шутишь, конечно. Но шампунь ты покупаешь в супермаркетах, так?

— А где ещё я могу покупать шампунь?

Дасти в ужасе закатил глаза к потолку.

— Боже!.. — И тут же уставился на Анджелину. — Ты, как всегда, выглядишь потрясающе.

После этого он послал Анджелине воздушный поцелуй и предоставил Барбару ученику. Малышку Хадию Дасти просто не заметил.

В конце того, что показалось Барбаре настоящим адским испытанием, она вышла из-под рук ученика Дасти с пышной округлой стрижкой; её волосы кое-где отливали серебристой белизной, а кое-где — едва заметным осенним красным золотом. Ученик — который в итоге оказался никаким не Седриком, а совсем даже наоборот, молодой женщиной из Эссекса, очень милой, несмотря на четыре колечка в губах и татуировку на груди, — подробно объяснила Барбаре, как именно нужно ухаживать за волосами и что пользоваться нужно не жидкостью «Фэйри» или чем-то в этом роде, а только невероятно дорогим составом, который «сохраняет цвет, улучшает кожу, излечивает фолликулы» и вообще полностью изменяет жизнь.

Барбара с содроганием заплатила за флакон и с недоумением подумала, в самом ли деле женщины способны с лёгкостью выливать себе на голову такое дорогущее средство? А ведь придётся ей это делать…

Тем не менее утром, принимая душ, Барбара защитила новую безумно дорогую причёску от воды, надев на голову пластиковую шапочку. Она как раз натянула на себя просторные фланелевые брюки и футболку с капюшоном и собралась позавтракать печеньем с клубничной начинкой, когда услышала за дверью взволнованный голосок Хадии, и тут же девочка постучалась.

— Ты там, Барбара? Ты дома? — закричала Хадия. — Я привела папу, чтобы он посмотрел на твою новую причёску!

— Ох, нет-нет-нет! — прошептала Барбара.

Она была ещё не готова к тому, чтобы её кто-то увидел, и уж тем более Таймулла Ажар, чей голос она уже услышала, хотя и не могла разобрать слов. Она замерла, надеясь, что Хадия решит, что она уже ушла, но надежда на это была невелика. Было всего восемь утра, а Хадия отлично знала привычки Барбары, да даже если бы и не знала, всё равно ведь машина Барбары стояла прямо напротив окон квартиры Ажара. Так что не оставалось ничего другого, кроме как открыть дверь.

— Видишь? — восторженно запищала Хадия, хватая отца за руку. — Ты видишь, папа? Мы с мамулей вчера отвели Барбару к мамочкиному мастеру. Разве не здорово получилось? В Дорчестере все обращали на неё внимание!

Ажар сказал:

— Ах… Ну да. Вижу.

Барбара почему-то не услышала особого восторга в его тоне. Она откликнулась:

— Разница есть, да? Когда я увидела себя утром в зеркале, перепугалась до полусмерти.

— Ну, не так уж это и страшно, — серьёзно произнёс Ажар.

— Пожалуй. Ну да. Я хочу сказать, я сама себя не узнала.

— Я считаю, что Барбара выглядит прекрасно! — сообщила отцу Хадия. — И мамочка тоже так думает. Мамочка сказала, что с такой причёской кажется, как будто у Барбары лицо светится, и глаза просто отлично выглядят! Мамочка говорит, что у Барбары прекрасные глаза, и она должна их показывать. А Дасти говорил, что Барбара слишком отпускает чёлку, а так делать нельзя, что чёлка или совсем не нужна, или она должна быть короткой, а Барбара вместо того…

— Khushi[1], — перебил её Ажар, вполне, впрочем, добродушно. — Вы с мамой неплохо постарались. А теперь, поскольку Барбара завтракает, нам с тобой лучше уйти. — Он окинул Барбару долгим хмурым взглядом. — Вам, в общем, идёт, — сказал он, а потом положил ладонь на плечо дочери и решительно развернул её к дому.

Барбара проводила их взглядом. Хадия подпрыгивала и непрерывно болтала на ходу. Ажар всегда был довольно серьёзным, даже мрачноватым парнем, насколько его знала Барбара, но сейчас ей показалось, что за его серьёзностью скрывается нечто большее, чем обычно. Она не знала, что это такое, хотя с учётом того, что Анджелина сейчас не работала, его уныние могло быть связано с тем, что именно ему, а не его подруге, придётся оплачивать их дорогую экскурсию в Дорчестер. Анджелина решила там повеселиться на славу, начав с шампанского, которое она выпила за расцветшую красоту Барбары, как она сказала.

Барбара задумчиво закрыла дверь. Если из-за неё Ажар оказался в затруднительном положении, ей следует что-то предпринять, но ей ничего не приходило в голову, кроме как предложить ему несколько фунтов стерлингов… которые он, конечно же, не возьмёт.

Наконец собравшись, Барбара начала мысленно готовиться к тому, что её ожидало. Хотя официально у неё был свободный день, ей всё равно необходимо было появиться в Новом Скотленд-Ярде. И ей предстояло выслушать множество шуток от коллег, как только они увидят её волосы.

В другой ситуации она бы постаралась отложить встречу с неизбежным, потому что имела право на выходной. Но Линли необходимы были сведения, которые проще было раздобыть в Ярде, чем где-либо ещё, так что Барбаре не оставалось ничего другого, кроме как направиться в корпус «Виктория», стараясь при этом держаться как можно более незаметно.

У неё теперь было имя — Вивьен Талли, — но только и всего. Конечно, она постаралась узнать побольше, будучи в том дорогом доме, и быстрый просмотр ячеек с почтой кое-что ей дал. Вивьен Талли проживала в квартире номер шесть, и, взбежав вверх по лестнице, Барбара нашла эту квартиру на четвёртом этаже. Вообще-то квартира оказалась единственной на этом этаже. Но, постучав в дверь, Барбара только то и выяснила, что у Вивьен Талли есть уборщица, которая также открывает дверь, если кто-то появляется в то время, когда она наводит в квартире порядок. Вежливый вопрос Барбары, пожелавшей узнать, дома ли сейчас мисс Талли, дал ей возможность понять, что уборщица почти не говорит по-английски. Похоже, она была родом откуда-то из Прибалтики. Но имя Вивьен Талли женщина поняла и с помощью мимики, журнала, взятого со столика для почты и жестов в сторону больших напольных часов принялась объяснять Барбаре, что Вивьен Талли то ли танцует в Королевском балете, то ли пошла посмотреть балет с некоей особой по имени Бьянка, то ли она вместе со своей подругой Бьянкой отправилась на урок балетного танца. В любом случае вывод был один: Вивьен Талли дома нет и вряд ли она вернётся раньше чем через два часа. А то, что Барбара отправилась наводить красоту, привело к тому, что Вивьен Талли осталась всё тем же чистым листом, на котором необходимо было наконец-то что-то написать.

Посещение Ярда должно было исправить положение, и заодно Барбара могла разузнать что-то о Яне Крессуэлле, Бернарде Файрклоге и той женщине из Аргентины, о которой упоминал Линли: об Алатее Васкес дель Торрес. Поэтому Барбара села в машину и поехала к Вестминстеру, от всей души надеясь, что, бродя по коридорам Нового Скотленд-Ярда, столкнётся с минимальным количеством своих коллег.

Ей действительно повезло — во всяком случае, сначала. Единственными, с кем она повстречалась, оказались Уинстон Нката и секретарь отдела Доротея Харриман. Доротея, являвшая собой картину совершенства во всём, что касалось одежды и ухода за собой, бросила на Барбару взгляд — и застыла на месте, чуть пошатнувшись на каблуках высотой в пять дюймов. И сказала:

— Блестяще, сержант! Просто блестяще! Кто это сделал? — Она даже коснулась волос Барбары длинными пальцами. И, не дожидаясь ответа, продолжила: — Нет, вы только посмотрите на этот глянец! Великолепно, великолепно. Уверена, суперинтендант Ардери будет в восторге. Вот увидишь, подожди.

Ждать и смотреть — это было как раз последним, что Барбаре хотелось бы делать. Она сказала:

— Ну да, Дороти. Немножко не то, что было, правда?

— «Немножко не то» — неверное определение, — возразила Доротея. — Я хочу узнать, кто твой стилист. Ты ведь не станешь скрывать?

— Нет, конечно, — ответила Барбара. — С чего бы?

— Ох, некоторые женщины так и делают, сама знаешь. Женская война за жертву. Ну, и так далее в этом роде. — Она отступила на шаг назад, не сводя глаз с волос Барбары. — Я просто зеленею от зависти.

Мысль о том, что Доротея Харриман может завидовать её причёске, вызвала у Барбары желание захохотать во всё горло, равно как и мысль о том, что она может намереваться поймать какого-то мужчину с помощью всего этого кошмара, который ей пришлось выдержать. Но Барбара сумела взять себя в руки и просто дала Доротее телефон Дасти и название салона в Найтсбридже. Барбара рассудила, что это сделает Доротею её сторонницей, хотя она слегка сомневалась в том, что Доротея станет тратить безумное количество времени и денег в Найтсбридже.

Реакция Уинстона Нкаты была не такой бурной, и Барбара поблагодарила за это свою счастливую звезду. Уинстон сказал:

— Неплохо выглядишь, Барб. Начальство тебя уже видело?

И этим ограничился.

Барбара ответила:

— Я как раз надеюсь с ней не столкнуться. А если тыеё увидишь, так меня здесь нет. Я хочу сказать, я здесь, но меня нет. Мне просто нужно навести кое-какие справки.

— Для инспектора Линли?

— Помалкивай на этот счёт.

Нката пообещал, что прикроет Барбару, насколько сможет, но пусть уж она и сама постарается не сталкиваться с суперинтендантом.

— И вообще будь готова ко всему, — посоветовал он. — Она злится, потому что инспектор исчез, а ей не сообщил, куда именно направился.

При этих словах Барбара внимательно посмотрела на Нкату. Ей хотелось понять, что тому известно насчёт Линли и Изабеллы Ардери. Но выражение лица Нкаты ни о чём не говорило, и хотя это было для него обычным, Барбара решила, что безопаснее будет сделать вывод, что Нката просто отметил очевидное: Линли состоял в команде Ардери; помощник комиссара отправил его куда-то по делам, не имеющим отношения к Ардери; естественно, её это не обрадовало.

Барбара нашла тихий уголок, где она могла устроиться, чтобы заглянуть в компьютер Ярда, хранивший в себе мириады справок. Она начала с Вивьен Талли и без особого труда нашла кучу сведений о ней. Там было всё: от справки о её рождении в Веллингтоне, Новая Зеландия; далее шло название начальной школы, средней, потом — название университета в Окленде, потом — Лондонская школа экономики. Вивьен оказалась управляющей в фирме, которая именовалась «Пресишн гарденинг» и производила садовые инструменты («Вряд ли такая уж это гламурная работёнка», — мимоходом подумала Барбара), а заодно Талли была директором-распорядителем в «Файрклог фаундейшн». Ещё немного порывшись в справках, Барбара отыскала и другие нити, связывавшие Вивьен с Бернардом Файрклогом. Когда Талли было слегка за двадцать, она работала помощником в «Файрклог индастриз» в Бэрроу-ин-Фёрнес. В перерыве между «Файрклог индастриз» и «Пресишн гарденинг» Вивьен Талли была независимым бизнес-консультантом, что Барбара перевела на общедоступный язык так: либо женщина в то время пыталась основать собственное дело, либо просто не могла найти приличную службу в течение четырёх лет. Теперь Вивьен Талли было тридцать три года, и на фотографии Барбара увидела женщину с довольно короткой стрижкой, одетую в молодёжном стиле и с пугающе умным лицом. И ясно было, что она всегда стремится к независимости.

В том, что касалось лорда Файрклога, Барбара не нашла ничего интересного. Зато очень много любопытного нашлось о его своенравном сыночке, потому что Николас Файрклог явно не стремился шагать прямыми тропами и начиная с подростковых лет то и дело попадал в автомобильные аварии, его несколько раз задерживали за вождение в пьяном виде, он участвовал в кражах со взломом, воровал в магазинах, а украденное продавал. Но теперь он явно стал другим. Все свои долги обществу он выплатил и со дня женитьбы ни разу не был замечен в чём-либо дурном.

Теперь Барбара естественным образом перешла к поиску сведений об Алатее Васкес дель Торрес — так полностью звучало имя супруги Николаса. Кроме имени, в записях Барбары было ещё и название некоего городка, откуда была родом Алатея и который назывался Санта-Мария-ди-что-то-там-ещё, однако Барбара быстро обнаружила, что проку в таком названии нет. Санта-Мария-ди-и-так-далее значилось на карте Латинской Америки бесконечное количество раз. Так называюсь города, городки и деревушки. Это было всё равно что искать в Америке неких Смита или Джонса, ничего не зная о них, кроме фамилий.

Барбара как раз размышляла, что же ей теперь делать, когда её нашла суперинтендант. Увы, Доротея Харриман сразу же начала направо и налево рассказывать о новой причёске Барбары и не сумела слишком убедительно соврать относительно того, где именно она повстречалась с сержантом. И Изабелла Ардери тут же отыскала Барбару на двенадцатом этаже, в библиотеке, где детектив спряталась, в надежде тайком и спокойно порыться в базе данных Ярда.

— А, вот вы где!

Суперинтендант подошла к Барбаре тихо, как кошка, подкрадывающаяся к добыче. И вид у неё был как у кошки, поймавшей мышь.

Барбара, кивнув, сказала:

— А, суперинтендант… — И добавила: — У меня выходной.

Она ещё надеялась, что Ардери явилась только затем, чтобы проверить, чем занимается её подчинённая.

Но Изабелла не стала говорить об этом и даже не обратила внимания на упоминание о выходном. Она сказала:

— Вижу, вы взялись за свои волосы, сержант.

Барбаре даже гадать не хотелось, что последует за этим, учитывая тон суперинтенданта. Она просто поднялась на ноги, давая Ардери возможность рассмотреть себя как следует.

Та кивнула.

— Ну вот, это действительно стрижка. Можно даже назвать это определённым стилем.

Учитывая то, сколько ей пришлось заплатить за «стиль», решила Барбара, можно было назвать это даже стоимостью ночи в отеле «Ритц». Она подождала, что будет дальше.

Ардери обошла её вокруг. Снова кивнула. И наконец заговорила:

— Волосы и зубы. Очень хорошо. Я довольна тем, что вы взялись за дело, когда запахло жареным, сержант.

— Я тоже рада, — проворчала Барбара.

— Что же касается вашей одежды…

Барбара поспешила напомнить:

— У меня выходной, так?

Она была уверена, что эти слова вполне объясняют её тренировочные штаны, футболку с надписью: «Допей своё пиво, чтобы дети в Китае были трезвыми», высокие красные кроссовки и плотную куртку.

— Даже в выходной, — возразила Ардери, — вы представляете собой Скотленд-Ярд, Барбара. Когда вы входите в ту дверь… — Ардери вдруг забыла то, что собиралась сказать, и уставилась на потрёпанный блокнот Барбары. — А что вы здесь делаете?

— Просто ищу кое-какие справки.

— Сюда приходят только по полицейским делам. — Изабелла передвинулась так, чтобы видеть монитор компьютера. И вопросительно произнесла: — Аргентина?

— У меня выходной, — легкомысленным тоном повторила Барбара.

Но Изабеллу это не остановило. Она просмотрела несколько предыдущих страниц в компьютере. Увидела список бесконечных Санта-Марий-ди…

— Интересуетесь Девой Марией? Выходной предполагает отдых. Катание на лыжах или коньках. Поездку к морю. Экскурсию в джунгли. Приключения. Экологические путешествия. Что именно вас интересует?

— Да просто проверяю разные идеи, — ответила Барбара.

Изабелла посмотрела на неё.

— Не считайте меня дурой, сержант. Если бы вы искали варианты отдыха, вы бы не делали этого здесь. И это наводит меня на некоторые мысли. Как только вы попросили дать вам выходные, я решила, что вы выполняете некое задание инспектора Линли. Я угадала?

Барбара вздохнула:

— Да.

— Понятно. — Изабелла прищурилась, как будто натолкнувшись на какую-то мысль. И та привела её к единственно возможному выводу. — Значит, вы поддерживаете с ним связь.

— Ну… более или менее. Верно.

— Регулярно?

— Это не совсем то, что вы думаете, — сказала Барбара.

Ей тоже хотелось знать, куда всё это заведёт, чёрт побери. Конечно, дело было не в том, что у неё завязались какие-то особые отношения с инспектором Линли. Если Ардери так подумала, она точно не в своём уме.

— Так где он, сержант? — напрямую спросила суперинтендант. — Вы ведь знаете, да?

Барбара подумала над ответом. По правде говоря, она действительно это знала. Но правдой было и то, что Линли ей этого не говорил. Он только упомянул, что его дело связано с Бернардом Файрклогом. Поэтому Барбара ответила так:

— Он мне не говорил.

Но Ардери прекрасно заметила колебания сержанта.

— Понятно, — произнесла она таким тоном, который давал Барбаре понять: её ложь раскрыта. — Спасибо, сержант. В самом деле, большое спасибо.

Она ушла. Барбара понимала, что ей бы следовало окликнуть Изабеллу, пока та не скрылась за дверью библиотеки. Она понимала, что следовало бы внести ясность в вопрос. Но она этого не сделала. Даже не стала спрашивать себя, почему позволила суперинтенданту поверить в то, что было откровенной неправдой.

Вместо того она просто вернулась к поиску Санта-Марии-как-её-там. Алатея Васкес дель Торрес. Кем бы она ни была, именно эта женщина, а не Изабелла Ардери, была сейчас важна по-настоящему.

Камбрия, Милнторп

Сент-Джеймсу необходимо было как-то утихомирить страхи жены. А она боялась. И в страхе перебирала полдюжины возможных сценариев их будущего, причём ни один из них эти страхи не смягчал. И то, что Сент-Джеймсу казалось возможным решением их проблемы, возможностью завести наконец полноценную семью, в её глазах решением не выглядело. Она твердила, что сразу возникнет слишком много вариантов развития событий, над которыми они будут не властны, и в конце концов Сент-Джеймс неохотно согласился, что в её словах есть немалая доля правды. Открытая форма усыновления предполагала, что в их жизни появится не только давно желанный ребёнок, но также и его биологическая мать, биологический отец, биологические бабушки и дедушки с двух сторон и бог знает кто ещё. Они не могли просто принять младенца из рук социального работника в надежде, что дитя будет забыто родными. В этом Дебора была абсолютно права, но и Сент-Джеймс тоже был прав: в любом другом случае они ничего не будут знать о наследственности ребёнка.

Брат торопил его с решением.

— Та девочка из Саутгемптона не будет ждать вечно, — твердил Дэвид. — Есть и другие заинтересованные пары. Думай скорее, Саймон! Всё ведь просто: ты говоришь или «да», или «нет». И не тяни ты так!

В общем, Сент-Джеймс снова начал разговор с Деборой. И снова она твёрдо стояла на своём. Они с четверть часа так и эдак мусолили тему, и наконец Саймон решил прогуляться. Они не то чтобы поссорились, просто им обоим нужно было немного остыть.

Он вышел из гостиницы и направился в сторону Арнсайда, вдоль дороги, что бежала по берегу реки Бела к пескам, обнажавшимся при отливе. На ходу Сент-Джеймс старался вообще не думать, а просто глубоко вдыхать чистый после дождя, влажный воздух. Ему нужно было раз и навсегда разобраться с этим вопросом усыновления. Если он не сумеет этого сделать — и если этого не сделает Дебора, — это испортит их отношения.

В чёртовом журнале не нашлось ничего по-настоящему полезного. Дебора прочитала его от корки до корки. Но одна статья в «Зачатии» привела её к решительному выводу: она хочет своего ребёнка от суррогатной матери. Её собственная яйцеклетка, сперматозоид Саймона, женщина, которая выносит их младенца… Дебора прочитала историю шести случаев. «Это будет действительно наш ребёнок, — вот что было для неё главным. — Наш, и ничей больше». Но Саймон считал, что ребёнок одновременно будет принадлежать и суррогатной матери. И здесь тоже крылись свои опасности, как и при любой форме усыновления.

День выдался чудесный, хотя ночью на Камбрию обрушились потоки дождя. Но теперь воздух был чист и свеж, на небе клубились кучевые облака. С песчаного берега взвивались отставшие от многочисленных стай птицы, направлявшиеся в Африку и на побережье Средиземного моря, — на берегу они успели подобрать всех дождевых червей, песчаных червей и мелких моллюсков. Сент-Джеймс узнал среди них ржанок, но остальные были ему неизвестны. Некоторое время он наблюдал за птицами, восхищаясь простотой их жизни. А потом развернулся и пошёл назад в Милнторп.

На парковке перед гостиницей Сент-Джеймс обнаружил только что приехавшего инспектора Линли. Он подошёл к другу, когда тот выходил из своего «Хили-Эллиота». Они позволили себе немножко повосторгаться безупречными линиями автомобиля, а потом Сент-Джеймс сказал:

— Но ты, полагаю, приехал не для того, чтобы в очередной раз пробудить во мне зависть?

— Я пользуюсь любым случаем представить своё авто твоему взору, это точно. Но в данном случае ты прав. Мне нужно с тобой поговорить.

— У тебя есть мобильный телефон. Стоило ли ехать так далеко?

— Хм… ну да. Но я рассудил, что оказаться вдали от Файрклогов мне не помешает. — Линли вкратце рассказал другу о вечерней встрече с Валери, Бернардом и Миньон Файрклог. — Теперь она знает, что в дело замешан Скотленд-Ярд, так что ей не понадобится много времени на то, чтобы известить об этом всех вокруг.

— Это к лучшему.

— Да, я тоже так считаю.

— Но всё равно не уверен?

— Да.

— Почему?

— Из-за того, что представляет собой Файрклог. И что представляет собой Хильер. Из-за того, что Хильеру чёрт знает как хочется использовать меня в каких-то собственных целях.

Сент-Джеймс ждал продолжения. Он знал историю взаимоотношений Линли с помощником комиссара. В неё входила по меньшей мере одна попытка скрыть давнее преступление. Ему не хотелось бы думать, что Хильер хочет ещё раз так же использовать инспектора Линли, желая похоронить нечто серьёзное и навязывая Томасу роль лопаты. Впрочем, всё было возможно, и они оба отлично это знали.

— Это может оказаться просто дымовой завесой, — сказал Линли.

— Что именно?

— Файрклог хочет, чтобы я расследовал смерть Яна Крессуэлла. Именно это и отметила вчера вечером Миньон Файрклог. Это было нечто вроде замечания на тему: «Не заглядывай глубже, чем тебя просят». Но я уже и сам об этом думал — и отказался от этой мысли.

— Почему?

— Потому что просто не вижу в этом смысла, Саймон. — Линли прислонился к своей машине, сложив руки на груди. — Я бы понял, если бы он обратился за помощью в Ярд из-за того, что оказался бы обвиняемым или подозреваемым, и желал бы очистить своё имя. Или обвинили либо заподозрили бы одного из его детей, и он хотел очистить их имена. Но ведь всё поначалу выглядело как простой несчастный случай, так что зачем бы ему начинать расследование, если бы он сам был виновен или подозревал одного из своих родных?

— Но тогда становится похоже на то, что это Миньон пытается напустить туману?

— Это бы объяснило, почему она вечером старалась перевести внимание на своего отца. Ясно, что Крессуэлл добивался того, чтобы Бернард отказался её содержать. — Линли разъяснил, какие финансовые отношения сложились у Миньон с её отцом. — А ей бы того совсем не хотелось. И поскольку именно Крессуэлл вёл все счета и отлично знал все расходы Бернарда, то возможно, что ему хотелось и ещё как-то их урезать.

— Ты о сыне?

— Но это ведь напрашивается само собой, так? Учитывая прошлое Николаса, Крессуэлл наверняка доказывал, что ему нельзя доверить и единого пенни, и кто бы стал его за это порицать? Да, Николас Файрклог — наркоман, вставший на путь исцеления, но тут ключевое слово — «вставший», но не «исцелившийся». Наркоманы никогда не излечиваются до конца. Они всего лишь кое-как держатся изо дня в день.

Сент-Джеймс подумал, что уж Линли это знает наверняка благодаря собственному брату.

— И что, Файрклог завещал все свои деньги сыну?

— Хотелось бы мне это знать. Думаю, вторая дочь и её муж станут моим источником информации.

Сент-Джеймс посмотрел по сторонам. Из открытой задней двери отеля доносились шум и запахи: там громыхали сковороды и кастрюли, пахло жареным беконом и подгоревшими тостами. Он спросил:

— А как насчёт Валери Файрклог, Томми?

— В роли убийцы?

— Ян Крессуэлл не был ей кровной роднёй. Он был просто племянником её мужа, и он мог причинить вред её детям. Если он хотел лишить содержания Миньон и сомневался в исцелении Николаса, он вполне мог в конце концов убедить Файрклога отказаться от их финансовой поддержки. А поведение Валери Файрклог в тот день определённо было странным, судя по отчёту констебля Шлихта: она переоделась к ужину, была абсолютно спокойна, позвонила в полицию и сообщила о «мёртвом человеке, плавающем в лодочном доме»…

— Да, всё так, — согласился Линли. — Но она также могла быть и предполагаемой жертвой.

— А мотивы?

— Миньон утверждает, что её отец почти там не бывает. Он то и дело отправляется в Лондон. Хейверс сейчас проверяет эту ниточку, но если в браке Файрклогов что-то не так, Бернард мог и сам пожелать избавиться от жены.

— А почему просто не развестись?

— Из-за «Файрклог индастриз». Компанией всегда управлял Бернард, и, конечно, он не останется без денег, если это обусловлено договором, но может ведь быть и иначе, мы этого не знаем. А юридически компания принадлежит жене, и осмелюсь предположить, она может, если захочет, воспользоваться своим правом голоса.

— Но это ещё один повод для неё желать смерти Яна, Томми, если он навязывал Бернарду решения, которые ей не нравились.

— Возможно. Но разве не было бы проще выгнать Яна? Зачем его убивать, когда в её власти было уволить его, если бы он уж слишком рьяно стал настаивать на лишении содержания двоих её детей?

— Да, но к чему мы пришли?

Сент-Джеймс напомнил инспектору, что разделочный нож, который достали из воды, выглядел на первый взгляд совершенно невинно, на нём не было ни царапины. И на камнях тоже не нашлось свежих следов, которые говорили бы о том, что их выломали из стенки причала. У местных детективов нет причин понудить коронёра заново открыть дело, потому что им нечего предложить в качестве причины нового взгляда на смерть Яна Крессуэлла.

— Ответ кроется в людях, — сказал Линли. — К ним следует присмотреться повнимательнее.

— А это значит, как я полагаю, что от меня больше пользы не будет, — ответил Сент-Джеймс. — Хотя мы можем ещё поработать с тем разделочным ножом. И можно ещё раз поговорить с Миньон.

Линли хотел ответить что-то на эти предложения, но тут зазвонил его сотовый. Он посмотрел на дисплей и сказал:

— Это Хейверс. Возможно, мы получим подсказку, куда двигаться теперь. — Он открыл телефон и сказал: — Надеюсь, вы нашли что-то важное, сержант, потому что мы тут попадаем из одного тупика в другой.

Камбрия, Арнсайд

Алатея пораньше отправилась высаживать луковицы, потому что ей хотелось избежать встречи с мужем. Она плохо спала, её мысли метались в разные стороны, и с первыми признаками рассвета она выскользнула из постели и вышла из дома.

Николас тоже спал плохо. Что-то было не так, не так…

Первые признаки разлада проявились за ужином предыдущим вечером. Он ковырялся в тарелке, разрезая мясо и перекладывая куски с места на место, аккуратно резал картофель и складывал его горкой.

— Что-то у меня совсем нет аппетита, — сказал он наконец и, встав из-за стола, отправился в гостиную, где сначала немного посидел перед камином, а потом принялся метаться по гостиной, как будто это была клетка, а он оказался запертым в ней зверем.

Когда они отправились спать, всё стало ещё хуже. С нарастающим страхом Алатея подошла к нему. Положив руку ему на грудь, она заговорила:

— Ники, с тобой что-то не так. Скажи мне…

Но на самом деле она страшилась услышать его ответ куда больше, чем боялась собственных тревожных мыслей, захлёстывавших её, как только она слегка отпускала поводья.

Николас ответил:

— Нет, ничего. Правда, милая. Я просто устал, наверное. Просто переутомился. — А когда она не сумела скрыть вспыхнувшую в ней панику, добавил: — Тебе совершенно не из-за чего беспокоиться, Алли.

И она поняла, что он старается её убедить: что бы с ним ни происходило, это не имеет отношения к его наркотическому прошлому. Но Алатея этого и не думала. Однако она подыграла мужу, сказав:

— Может быть, тебе захочется с кем-то поговорить, Ники? Ты ведь знаешь, как это бывает.

И он кивнул. Но посмотрел на неё с такой любовью, что Алатея догадалась: что бы ни происходило у него на уме, это, скорее всего, связано с ней самой.

Они не занялись любовью. И это тоже было непохоже на её мужа, потому что она проявила инициативу, а не он, а ему всегда нравилось, когда она проявляла инициативу, он ведь не был дураком, он прекрасно понимал разницу между мужчиной и женщиной… И то, что Алатея желала его по крайней мере так же часто, как он желал её, всегда волновало Николаса, и он мгновенно откликался… В общем, это тоже было дурным знаком.

Поэтому Алатея рано вышла из дома и направилась в сад — отчасти из-за того, что ей нужно было как-то избавиться от ужасающих мыслей, терзавших её всю ночь. Но также и потому, что она не хотела видеть Николаса, ведь то, что мучило его, должно было рано или поздно вырваться наружу, а Алатея совсем не была уверена, что готова это узнать.

Высадки ожидали несколько тысяч луковиц. Алатея хотела, чтобы вся лужайка засияла голубизной, как будто от дома до самой дамбы прокатился водопад цветов, а это требовало немалой работы, конечно же, и её невозможно было сделать за одно утро. Но Алатея могла хотя бы начать. Она взялась за лопатку и совок, и время помчалось. Когда она была уже уверена, что муж покинул Арнсайд-хаус и отправился в Бэрроу-ин-Фёрнес, где работал полдня на «Файрклог индастриз», после чего должен был поехать проверить, как идут дела по восстановлению защитной башни, она бросила своё занятие и, выпрямившись, потёрла нывшую спину.

И только когда Алатея уже шла к дому, она увидела машину мужа и поняла, что Николас не поехал на работу. Её взгляд метнулся от автомобиля к окнам, и по её коже поползли ледяные мурашки.

Николас был в кухне. Он сидел за широким дубовым столом, явно о чём-то размышляя. Перед ним стояла чашка с кофе, рядом с ней — сахарница и кофеварка. Но чашка была полна, а кофеварка явно давным-давно остыла…

Николас не оделся, встав с постели. На нём по-прежнему были пижамные штаны и халат, который Алатея подарила ему на день рождения. Босые ноги стояли на кафеле, но Николас, похоже, не ощущал холода, исходившего от пола. Уже одного вида мужа было достаточно для того, чтобы понять: что-то случилось. Но главное, он ведь никогда не прогуливал работу…

Алатея не знала, что сказать. И начала очень осторожно:

— Ники, я и не думала, что ты ещё дома. Ты заболел?

— Мне просто нужно было подумать.

Николас посмотрел на неё, и Алатея увидела, что глаза у него красные. Её пробрало холодом, ледяной обруч сжал сердце.

— Похоже, здесь для этого самое подходящее место, — добавил Николас.

Алатее не хотелось задавать очевидного вопроса, но, если бы она его не задала, всё стало бы ещё хуже.

— Подумать о чём, Ники? Что случилось?

Сначала он промолчал. Алатея смотрела на него. Николас отвёл взгляд, как будто раздумывая над её вопросом и выбирая один из нескольких возможных ответов. Наконец он сказал:

— Манетт заходила поговорить. Там, в отделе погрузки.

— Какие-то неприятности?

— Речь шла о Тиме и Грейси. Она хочет, чтобы мы забрали их к себе.

— Забрали их?.. Что ты имеешь в виду?

Николас объяснил. Алатея слушала его, но не совсем слышала, потому что всё время пыталась понять, что кроется за его тоном. Николас говорил о своём кузене Яне, о жене Яна Найэм, о двух детях Яна… Конечно, Алатея всех их знала, но она и не догадывалась о том, как относится Найэм к собственным родным детям. У неё просто в голове не укладывалось, что мать могла использовать таким образом своих детей, как будто это были пешки в шахматной партии… Ей хотелось плакать, так её тронули беды Тима и Грейси, и Алатея ощутила потребность что-то сделать для них, ведь и Николас явно чувствовал то же самое. Но чтобы из-за этого он страдал бессонницей, чтобы буквально заболел?.. Нет, он явно чего-то недоговаривал.

— Их лучше всего было бы забрать к себе Манетт и Фредди, — заключил Николас. — Я ничего не понимаю в проблемах Тима, а вот Манетт и Фредди понимают. Манетт умеет обращаться с Тимом. У неё это хорошо получается.

— Похоже, это и есть решение? — с надеждой спросила Алатея.

— Было бы, если бы Манетт и Фредди не разошлись, — возразил Николас. — Это снова всё запутывает. У них сейчас странная ситуация. И неустойчивая. — Он снова ненадолго замолчал, долил в свою чашку давно остывшего кофе, насыпал туда полную ложку сахара, размешал. — И это очень плохо, — продолжил он наконец. — Потому что они просто созданы друг для друга, эти двое. Я вообще не понимаю, почему они решили развестись. Разве что из-за того, что у них нет детей, и это, наверное, повлияло на них в итоге.

«Ох, боже, так вот в чём дело», — подумала Алатея. Вот к чему всё. Ей бы следовало сразу догадаться.

— Может, они просто не хотели детей? Некоторые люди не хотят, — сказала она.

— Некоторые, но только не Манетт.

Николас посмотрел на жену. Лицо у него осунулось. И это тоже дало Алатее понять, что он сказал ей не всю правду. Наверное, Тим и Грейси действительно нуждались в надёжном приюте, но совсем не это так сильно тревожило её мужа.

Алатея осторожно произнесла:

— Но ведь есть и что-то ещё, да? — Она выдвинула стул и села к столу. — Думаю, Ники, было бы лучше, если бы ты мне всё рассказал.

Это было одной из основ их взаимоотношений: с самого начала Николас всегда рассказывал ей обо всём. Он сам на этом настоял, потому что в прошлом жил в мире лжи, изо всех сил скрывая ото всех своё пристрастие к наркотикам. И если бы сейчас он не объяснил ей всё до конца — чем бы ни оказалось это «всё», — его скрытность могла бы нанести куда более сильный вред их браку, чем любые, самые неприятные факты. И они оба это знали.

Николас наконец решился.

— Я уверен: мой отец думает, что я убил Яна.

Это было так далеко от всего, чего могла бы ожидать Алатея, что она просто онемела от изумления. Конечно, где-то в глубине её ума всплывали какие-то слова, но она не в силах была произнести их, по крайней мере по-английски.

Николас продолжил:

— Здесь сейчас человек из Скотленд-Ярда, изучает обстоятельства смерти Яна. Но ведь коронёр пришёл к выводу, что это был несчастный случай, а значит, Скотленд-Ярд может присутствовать тут только по одной причине. Папа умеет дёрнуть за ниточки, когда того хочет. Полагаю, именно это он и сделал.

— Но это невозможно… — У Алатеи пересохло во рту. Ей хотелось схватить кофейную чашку Николаса и выпить её одним глотком, но она не позволила себе даже слегка пошевелиться, потому что не была уверена, что сумеет справиться с дрожью, охватившей вдруг всё её тело. — Да с чего ты это взял, Николас?

— Тот журналист.

— Что?.. Ты говоришь о том парне?.. О том, который…

О том, который сюда приходил? И якобы писал статью, которая так и не была написана?

Николас кивнул.

— Он вернулся. Он мне и сказал. Здесь инспектор из Ярда. Остальное предельно ясно: ведь именно я — заинтересованное лицо.

— Он так сказал? Тот журналист так сказал?

— Не то чтобы именно так. Но из всего происходящего только это и следует.

И снова Николас чего-то недоговаривал. Алатея видела это по его лицу, по глазам. И сказала:

— Я в это не верю. Ты? Да с какой стати тебе вообще причинять вред Яну? И почему твой отец мог бы подумать, что ты на это способен?

Николас пожал плечами. Алатея видела, что муж страдает от некоей внутренней борьбы, от конфликта с самим собой, который он не в силах был открыть, и пыталась понять, что же это такое и что оно может означать для них обоих. Николас был чрезвычайно подавлен, или чрезвычайно расстроен, или чрезвычайно — более чем чрезвычайно — что-то ещё.

Алатея опять заговорила:

— Думаю, тебе следует поговорить с отцом. Ты должен всё выяснить напрямую. Ники, тот репортёр совсем ведь тебя не знает. А потом ещё та женщина, которая сказала, что работает на киностудию, которой просто не существует… Ты должен немедленно поговорить с отцом. Ты должен узнать всю правду об этом деле. Это единственный выход, Ники!

Николас вскинул голову. Глаза у него повлажнели. Сердце Алатеи сжалось от любви к этому человеку, к его родственной, такой же страдающей душе.

— Ну, я ведь твёрдо решил, что не стану участвовать в этом документальном фильме, о котором она говорила, — сказал он. — И я ей так и заявил, кстати, так что та женщина — наименьшая из проблем.

Его губы изогнулись в попытке изобразить улыбку. Николасу хотелось приободрить Алатею, дать ей понять, что с ним всё будет в порядке…

Но оба они прекрасно знали, что всё это ложь. И при этом ни один из них не желал в этом признаться.

Камбрия, Милнторп

— Не хотелось бы мне надписывать конверт с таким адресом, но, наверное, у испанцев существуют какие-то сокращения на подобный случай, — сказала Хейверс. Она имела в виду город в Аргентине, который сочла наиболее похожим на место происхождения Алатеи Васкес дель Торрес. — Санта-Мария де ла Крус де лос Анжелес и де лос Сантос, — продекламировала она в трубку мобильного телефона. — Вот такой городок. Должно быть, он находится в сейсмически опасной зоне, вот ему и дали такое количество имён в надежде на защиту святых.

Линли слышал, что Барбара курит. Ничего удивительного в этом не было. Хейверс курила постоянно. И она, видимо, была не в Ярде. Или, если всё же она находилась там, могла звонить откуда-то с лестницы, где время от времени нарушала правила, покуривая на площадке. Инспектор сказал:

— Но почему именно этот город, Барбара? — И пояснил, обращаясь к Сент-Джеймсу, который подошёл и тоже прислонился к машине: — Она занимается Алатеей Файрклог.

— С кем это ты говоришь? — раздражённо спросила Хейверс. — Терпеть не могу разговоры втроём по телефону.

— Здесь Сент-Джеймс. Я бы включил громкую связь, только не знаю, как это делается.

— Ох, похоже, в аду снег выпал, — проворчала Барбара. — Дайте телефон Саймону, сэр. Он знает.

— Хейверс, я не совсем уверен…

— Сэр!.. — Голос Барбары был полон святого родительского терпения.

Деваться было некуда. Инспектор протянул телефон Сент-Джеймсу. Тот нажал одну или две кнопки — и они стали вдвоём слушать Хейверс, стоя на парковке перед гостиницей.

— Это наиболее вероятно, — заговорила Хейверс. — Я понимаю, что это нечто вроде блуждания в темноте, сэр, но в этом городке обнаружились некий парень по имени Эстебан Вега дель Торрес де Васкес и его жена — Доминга Падилла дель Торрес де Васкес. Я рассудила, что, если сложить всё вместе, получится примерно то, что нужно. Часть имён повторяет имена Алатеи.

— Это натяжка, Барбара.

— Нашла в Интернете? — спросил Сент-Джеймс.

— Чёрт знает сколько времени там проторчала. А поскольку там всё на испанском, я лишь предполагаю, что этот парень — мэр. Мог, конечно, оказаться кем угодно, вроде специалиста по отлову бродячих собак, но тогда с какой стати он на фотографии передавал бы кому-то ключи от города? Ну, разве что это была бы знаменитая дрессировщица собак Барбара Вудхаус.

— Она умерла, — заметил Линли.

— Ну, как бы то ни было. В общем, там есть его фотография при полном параде и фото его жены, позируют, но я, конечно, не смогла прочесть подпись, потому что там всё по-испански, а на этом языке я знаю только «una cerveza por favor», и ни слова больше, уж поверьте. Но имена разобрать можно. Эстебан и Доминга и так далее. И, в общем, это, думаю, лучшее, что мне удалось найти, и это похоже на дело.

— Нам нужен переводчик, — сказал Линли.

— Как насчёт вас, Саймон? Знание испанского входит в число ваших талантов?

— Только французский, — ответил Сент-Джеймс. — Ну, ещё латинский, но я не уверен, что от него может быть польза.

— Ладно, найдём кого-нибудь. И ещё нам нужен кто-то, кто объяснит, как эти люди управляются с таким количеством имён, потому что я, чёрт побери, понять этого не могу.

— Это должно быть как-то связано с родословными, — предположил Линли.

— Вполне может быть. Но зачем? Они что, перечисляют имена нескольких поколений? Мне бы не хотелось видеть в своём паспорте такое, если вы меня понимаете.

Линли уже думал об испанском и о том, кто мог бы послужить им надёжным переводчиком. Конечно, в Скотленд-Ярде было множество знатоков, но Линли не знал, кому из них можно довериться, чтобы Изабелла в итоге не выследила его.

— А как насчёт собственно Алатеи Файрклог? — сказал он. — Почему ты решила, что она имеет отношение к этому городку, Санта-Мария-и-так-далее? Ты ведь предполагаешь, что она дочь мэра, я правильно понял?

Хейверс возразила:

— Да ничего подобного, сэр. У них, похоже, есть только пятеро сыновей. — Она глубоко вздохнула на другом конце линии и выдохнула дым через нос прямо в телефон. Линли услышал шорох бумаги и понял, что Барбара перелистывает блокнот. Наконец она продолжила: — Карлос, Мигель, Анхель, Сантьяго и Диего. По крайней мере, я полагаю, что это сыновья. Учитывая то, как нанизаны все эти имена.

— И как сюда вписывается Алатея?

— Насколько я понимаю, она может оказаться женой одного из них.

— Беглая жена?

— По мне, так выглядит вполне разумно.

— А как насчёт другой родни? — спросил Сент-Джеймс. — Племянники, кузены?

— Наверное, и они имеются.

— Ты проверяла эту линию? — поинтересовался Линли.

— Пока нет. Но могу проверить. Вот только не вижу в этом смысла, потому что там всё на испанском, я ведь уже сказала, — напомнила ему Барбара. — Конечно, в Ярде есть программа перевода. Вы знаете. Прячется где-то в компьютере, вдали от глаз того, кому она нужна в данную минуту. Но я могу поговорить с Уинстоном. Он знает, как её отыскать. Мне спросить у него?

Инспектор немного подумал. И пришёл всё к тому же выводу: ему грозит серьёзная стычка с Изабеллой Ардери, если она узнает, что Линли использовал ещё кого-то из членов её команды в собственных целях. И результат такого манёвра вряд ли будет приятным. Нужно было искать какой-то обходной путь для решения проблемы испанского языка. О чём Линли совсем не хотел сейчас думать, так это о том, почему его так беспокоит реакция Изабеллы. Прежде ведь его не тревожил возможный скандал со старшим офицером. И то, что он вдруг встревожился теперь, как бы ставило инспектора на самый край опасного обрыва, а ему совсем не хотелось таких испытаний в данный момент своей жизни.

— Должен быть какой-то другой способ, Барбара, — сказал Томас. — Я не хочу вовлекать Уинстона в наши дела. Так что — не санкционирую.

Барбара не стала напоминать ему, что и на её собственную помощь она санкции не получала. Просто сказала:

— Позвольте тогда… Ну, я могу спросить Ажара.

— Это ваш сосед? Он говорит по-испански?

— Он умеет практически всё, — насмешливо ответила Барбара. — Но я думаю, что если он сам и не знает испанского, то сможет порекомендовать мне кого-нибудь из университета. Какого-нибудь преподавателя, например. Или старшекурсника. Ну, и, в конце концов, я могу просто пойти на местный рынок в Камдене и прислушаться к туристам — если они там есть в это время года, — и поймать кого-нибудь, говорящего по-испански, и затащить его в ближайшее интернет-кафе, чтобы он мне помог. Я хочу сказать, что способы, безусловно, есть, сэр. Так что, пожалуй, мне не так уж и нужен Уинстон.

— Спросите Ажара, — решил Линли и добавил: — Если, конечно, это не слишком вас затруднит и не поставит в неловкое положение.

— С чего бы вдруг это могло поставить меня в неловкое положение, сэр? — В тоне Барбары прозвучало подозрение, и к тому были причины.

Линли не ответил. Были вещи, которые они никогда не обсуждали. И одной из таких вещей как раз были отношения Барбары и Таймуллы Ажара.

— Что-нибудь ещё? — спросил Линли.

— Бернард Файрклог. У него есть ключи от квартиры, где живёт некая Вивьен Талли. Я там была, но с ней не встретилась, не повезло. В целом она выглядит так: молода, отлично одета, дорогая одежда, хорошая кожа, фасонная стрижка. Другим женщинам такое может только присниться. О ней я знаю только то, что она когда-то работала на Файрклога, а теперь работает в Лондоне и любит балет, потому что ходила туда вчера. А может, это был урок бального танца, или она просто была на каком-то представлении. Её уборщица не говорит по-английски, так что мы не слишком друг друга поняли. Чёрт побери, сэр, вы обратили внимание на то, как мало в наши дни в Лондоне людей, которые действительно умеют говорить по-английски? Вы это заметили, Саймон? Я чувствую себя так, словно нахожусь в каком-нибудь чёртовом коридоре чёртовой Организации Объединённых Наций.

— У Файрклога есть ключи от её квартиры?

— Недурно звучит, да? Я по этому поводу ещё раз прокатилась в Кенсингтон. Подозреваю, с этой дамой что-то не так. Я пока не добралась до Крессуэлла…

Это неважно, успокоил её Линли. Она могла бы проверить детали, но они уже сами кое-что знают. Например, что существует страховка в пользу бывшей жены. А ферма оставлена по завещанию партнёру Крессуэлла, как он сам утверждает. Так что Барбара могла бы всё это перепроверить и уточнить. Очень важной может оказаться дата составления завещания. Может Барбара это проверить?

Может и проверит, заверила инспектора Барбара.

— А что там насчёт детей?

— Видимо, Крессуэлл предполагал, что деньги по страховке пойдут и им на пользу. Но что-то непохоже.

Хейверс присвистнула.

— Всегда иди по следу денег.

— А что, разве не так?

— И это мне вот о чём напоминает, — сказала Барбара. — О парне из «Сорс». Вы на него ещё не натыкались?

— Пока нет, — ответил Линли. — А что?

— А то, что за ним тоже следует присмотреть. Оказалось, что он уже был там, ровно за три дня до того, как Ян Крессуэлл утонул. А поскольку ему нужно что-то жареное для статьи, то нечто вроде убийства было бы в самый раз.

— Мы это учтём, — пообещал Линли. — Но для убийства ему нужно было бы пробраться во владения Файрклога, залезть в лодочный дом, а потом уйти, и всё это время оставаться незамеченным. Но вы ведь говорите о довольно крупном человеке, так?

— Почти семь футов ростом. Что, неудачное предположение?

— Да, сомнительное, но в нашем случае, думаю, всякое возможно.

Линли мысленно прикинул, мог ли семифутовый рыжий репортёр ускользнуть от внимания Миньон Файрклог. Разве что в очень поздний час очень тёмной ночи, решил инспектор.

— Ну ладно, — сказал он, — мы всё равно во всём разберёмся, так или иначе. — Это было сигналом к концу разговора, и Линли знал, что сержант правильно его поняла. Но прежде чем она отключила связь, он должен был кое-что узнать (хотя и не желал понимать, зачем ему это нужно) и потому спросил: — Вы сумели ускользнуть от внимания суперинтенданта? Она по-прежнему думает, что у вас выходной? Вы на неё не наткнулись там, в Ярде?

Последовало довольно долгое молчание. И Линли сразу понял, какой ответ услышит. Избегая взгляда Сент-Джеймса, он пробормотал:

— Чёрт побери… Это может усложнить дело. Для вас, я хочу сказать. Мне очень жаль, Барбара.

Та ответила беспечным тоном:

— По правде говоря, наша начальница малость тяжела в общении, инспектор. Но вы меня знаете. Я привыкла к такому.

Камбрия, Милнторп

Дебора терпеть не могла моменты разлада с мужем. Но это случалось, иногда из-за несоответствия возраста, а иногда из-за его состояния и всего того, что из этого следовало. Но чаще всего виновато было несходство их характеров, выражавшееся в том, как они смотрели на жизнь. Саймон ко всему подходил логически и с весьма примечательной незаинтересованностью, и из-за этого спорить с ним было почти невозможно, потому что Дебора смотрела на те же самые вещи сквозь завесу эмоций. И в битве, в которой сражающиеся армии выходили к месту схватки или из сердца, или из головы, всегда выигрывали те батальоны, которые шли от ума. Дебора же частенько оставалась при одном и том же совершенно бесполезном заявлении, которым заканчивались её горячие споры с мужем:

— Ты ничего не понимаешь!

Когда Саймон ушёл, оставив Дебору в номере гостиницы, она сделала то, что было необходимо сделать: позвонила его брату Дэвиду и сообщила ему то, что назвала «их решением»:

— Я весьма ценю твою заботу о нас, Дэвид, — сказала она, и сказала совершенно искренне. — Но для меня невыносима мысль о том, что придётся делить ребёнка с его биологическими родителями. Поэтому мы отказываемся.

Она прекрасно понимала, что разочаровала Дэвида, и ничуть не сомневалась в том, что и другие родные мужа будут разочарованы. Но ведь родным Саймона не предлагали впустить в свою жизнь и в свои сердца совершенно посторонних людей.

— Знаешь, Деб, всё это на самом деле ведь лотерея, любой вариант усыновления и так далее, — сказал Дэвид.

На это Дебора ответила:

— Я прекрасно это понимаю. Но ответ остаётся тем же. Сложность тут в том, что… мне с этим не справиться.

Итак, всё было кончено. Через день-другой та беременная девочка отправится на встречу с какой-нибудь другой парой, жаждущей ребёнка. Дебора была рада тому, что наконец приняла окончательное решение, но всё равно чувствовала себя несчастной. Она знала, что Саймон будет недоволен, но не видела другого ответа, кроме того, который уже дала Дэвиду. Им просто придётся двигаться дальше.

Дебора видела, что её мужу становится здорово не по себе при мысли о суррогатной матери. Она бы предпочла думать, что это связано с его научным складом ума. Но он говорил, что современная медицина движется в сторону дегуманизации. Закрыться в специальном туалете, чтобы наполнить спермой специальный стерильный контейнер… А потом произойдёт оплодотворение яйцеклетки, а потом — наблюдение за суррогатной беременностью… если, конечно, удастся найти подходящую суррогатную мать.

— Что это будет за женщина? — рассудительно спрашивал Саймон. — И как ты можешь быть уверена в ней, как вообще можно тут быть в чём-то уверенным?

— Это будет просто утроба, которой мы заплатим, — твердила Дебора.

— Если ты думаешь, что она лишь чисто формально будет во всём участвовать, — возражал Саймон, — то, значит, ты витаешь где-то в облаках. Мы ведь не свободную комнату снимаем, не дом, в котором просто будет храниться наша мебель. В её теле начнёт созревать новая жизнь. А ты, похоже, думаешь, что она этого и не заметит.

Но ведь они подпишут контракт. Вот здесь, в журнале, есть история о том, как…

«Этот журнал следует выбросить в мусор», — отвечал Саймон.

Однако Дебора не стала его выбрасывать. Вместо того, как только Саймон ушёл, она позвонила Дэвиду, а потом снова принялась изучать тот номер «Зачатия», который раздобыла для неё Барбара Хейверс. Она уставилась на фотографию женщины, шесть раз рожавшей детей для других, — её сфотографировали в окружении счастливых семей. Дебора снова перечитала статью. И наконец вернулась к объявлениям.

Объявления говорили о чём угодно, отметила Дебора, но только не о чьём-либо желании стать суррогатной матерью. Позвонив в юридическую контору, предлагавшую соответствующие услуги, Дебора поняла наконец, в чём тут дело. Предлагать себя на роль суррогатной матери было запрещено законом. И полные надежд женщины должны были сами искать такую помощницу. Лучше всего для этого подходят родственницы, объяснили Деборе. У вас есть сестра, мадам? Кузина? Даже матери иной раз вынашивают собственных внуков для своих дочерей. Сколько лет вашейматушке?..

«Боже, как всё это запутанно», — думала Дебора. У неё не было сестры, её мать умерла, она была единственным, абсолютно единственным ребёнком. Конечно, сестра имелась у Саймона, но Дебора и вообразить не могла, чтобы сумасбродка Сидни — в данный момент страдавшая от любви к солдату-наёмнику, именно так, — позволила бы испортить свою фигуру модели, стоившую миллион фунтов стерлингов, ради ребёнка брата. У родственной любви есть свои пределы, и Дебора отлично знала, где проходит граница.

Закон не был ей другом в её проблемах. Похоже, он разрешал всё, что касалось продолжения рода, — от предложений женщинам, желающим продать свои яйцеклетки, до объявлений лесбиянок, ищущих сперму. Дебора увидела даже несколько объявлений для тех, кто желал отговорить доноров от сдачи материала, а также рекламу юридических служб для доноров, реципиентов и всех прочих. Объявления подавали сиделки, доктора, клиники и акушерки. Дебора увидела перед собой бесчисленное множество путей, уходящих в самых разных направлениях, и задумалась о том, не случалось ли такого, чтобы кто-нибудь подал в журнал «Зачатие» объявление, состоявшее из одного-единственного слова: «Помогите!!!»

Она не могла найти только того, что нужно было лично ей.

И в конце концов Дебора принялась размышлять о том, как и почему вообще этот журнал привлёк её внимание. Алатея Файрклог. Она вырвала из журнала как раз вот эти самые страницы, лишившие Дебору покоя. И, сама пытаясь найти решение, Дебора начала более ясно понимать, как Алатея могла смотреть на собственное положение. Что, если Алатея знала: она не может сама выносить ребёнка, спрашивала себя Дебора. Что, если она — точно так же, как и сама Дебора, — искала суррогатную мать? Она ведь очутилась в Англии, вдали от родины, вдали от друзей и родственников, которые могли бы ей помочь… Был ли у неё кто-то, к кому она могла бы обратиться? Был ли у неё кто-то, кто мог бы выносить младенца для Николаса Файрклога?

Дебора долго думала над этим. Она сравнивала Алатею с собой. У неё хотя бы была Сидни Сент-Джеймс, хотя вряд ли её можно было всерьёз рассматривать как кандидатуру. А кто был у Алатеи?

И тут Дебора осознала, что всё это может быть связано с тем, что случилось в лодочном доме Айрелет-холла. Ей нужно было рассказать об этом Саймону. Ей нужно было поговорить об этом с Томми.

Дебора вышла из номера. Саймон уже давно отправился на прогулку, и она быстро набрала его номер, спускаясь вниз по лестнице. Саймон сообщил, что разговаривает с Томми на парковке, они как раз…

Дебора попросила его подождать. Она вскоре к ним присоединится.

Однако её задержал Николас Файрклог. Вот уж кого она совершенно не ожидала увидеть в крошечном холле их гостиницы, — но он был там. И он ждал её. Увидев Дебору, Николас встал и сказал:

— Я так и думал, что вы здесь.

Он говорил так, словно Дебора изо всех сил пыталась спрятаться от него, и она тут же об этом сказала.

Николас ответил:

— Нет, я просто… Прятать что-либо лучше всего на виду.

Дебора нахмурилась. Николас заметно изменился. Он осунулся, его свежие щёки покрывала щетина. Файрклог, похоже, почти не спал, потому что под глазами у него темнели круги. И вид у него был отнюдь не дружелюбный и не любезный.

Он не стал тратить время на вступления.

— Послушайте… Я знаю, кто вы такая на самом деле. А вы должны знать вот что: я и пальцем до Яна не дотрагивался. Я бы никогда до него не дотронулся. И если мой отец думает, что я мог бы что-то такое сделать, говорит только о взаимоотношениях внутри семьи, и ни о чём больше. Вы… — тут он ткнул пальцем в сторону Деборы, хотя и не коснулся её, — вы должны убраться назад в Лондон, чёрт побери. Вам тут нечего вынюхивать. Ваше поганое расследование закончено. И оставьте в покое мою жену, понятно?

— Но вы…

— Держитесь от неё подальше!

Он слегка попятился назад, а очутившись на достаточном расстоянии от Деборы, резко развернулся и ушёл.

Дебора осталась стоять на месте. Сердце тяжело колотилось у неё в груди, кровь звенела в ушах. Она понимала, что выходке Николаса Файрклога может быть только одно объяснение. По какой-то совершенно необъяснимой причине он принял Дебору за детектива из Скотленд-Ярда, приехавшего в Камбрию разбираться в смерти его кузена.

А прийти к такому заключению он мог только одним путём, и цифровая камера Деборы зафиксировала этот путь.

Камбрия, Милнторп

Зед Бенджамин накануне потерял свой наблюдательный пункт — после краткого столкновения с Николасом Файрклогом на торговой площади Милнторпа. К счастью, на площади хватало и других местечек, откуда он мог видеть то кафе, в котором Файрклог встречался с женщиной из Скотленд-Ярда, так что после того, как тот закончил свой разговор с ней, Зеду пришлось подождать всего несколько минут, и та женщина тоже вышла из кафе. А потом и выяснять особо не пришлось, куда именно она направится, потому что женщина отправилась в гостиницу «Ворон и орёл», что стояла на пересечении шоссе, проходившего через Милнторп, и дороги на Арнсайд. Так что теперь Зед поставил машину рядом с гостиницей задолго до полудня и бродил вокруг, прячась за что попало (в основном за банкомат банка «Нат-Вест») и не сводя глаз с отеля, ожидая появления той женщины. Правда, таким образом он заработал несколько весьма подозрительных взглядов людей, выходивших из банка, и несколько весьма нелюбезных слов от людей, пользовавшихся банкоматом. Ему даже достался толчок в грудь от какой-то старой кошёлки, пробормотавшей: «Эй, отойди-ка подальше в сторонку, парень, а то я и копов позвать могу… Знаю я таких, как ты», так что он уже начал желать, чтобы поскорее случилось что-нибудь такое, что заставило бы людей из Скотленд-Ярда действовать, иначе его вполне могли бы отправить в кутузку за подозрительные действия.

Утром он позвонил Яффе, и теперь их разговор не выходил у него из головы. Яффа не ответила на звук воздушного поцелуя, что означало: его матушки нет в комнате, и нет смысла устраивать представление, чтобы осчастливить Сюзанну Бенджамин. К тому же выяснилось, что у Яффы возникли проблемы в отношениях с Михой, явно уставшим от ожидания в Тель-Авиве. В разговоре с Михой Яффа неосторожно произнесла слово «привлекательный», говоря о Зеде. Это ровным счётом ничего не значило, однако Миха выразил недовольство. И пока Зед переваривал тот факт, что Яффа назвала его привлекательным, она сказала, что, как это ни грустно, ей, скорее всего, придётся перебраться на другую квартиру. «Он просто вышел из себя», — так она сказала о Михе. Яффа боялась, что он теперь будет так переживать, что это может отразиться на его учёбе. А этого никак нельзя допустить, Миха же учится в медицинской школе. Но Зед ведь понимает, как это бывает с мужчинами, если они теряют уверенность в своих подругах.

Вообще-то Зед понятия не имел, что в таком случае происходит с мужчинами и почему они теряют уверенность в своих подругах, потому что всю свою сознательную жизнь он старательно избегал женщин.

Яффа сказала ещё, что она, пожалуй, сможет ещё на какое-то время успокоить своего жениха, но вряд ли надолго. А потом ей придётся либо менять квартиру, либо вообще возвращаться в Тель-Авив.

Зед не знал, что и сказать. Вряд ли в его положении он вправе был уговаривать её остаться. Бенджамин даже не понимал, почему именно эта мысль первой вспыхнула в его мозгу: что надо бы попросить её остаться… Однако именно эта просьба вертелась у него на языке к концу их разговора. А вот чего ему совсем не хотелось говорить, так это: «Счастливого возвращения домой», и Зед сам тому удивился.

Но Яффа прервала связь до того, как Зед успел сказать хоть что-нибудь. Ему тут же захотелось снова позвонить Яффе, сказать, что он ужасно по ней скучает, что хотя он и молчит, это ничего не значит, что он так рад их разговорам, что и выразить невозможно, потому что Яффа — совершенно необычная женщина… Но Зед не мог позволить себе зайти так далеко. «Увы и ещё раз увы», — думал он. Останется ему только писать Яффе письма, как писал их поэт Джон Китс своей возлюбленной Фанни.

Зед настолько погрузился в мысли о Яффе и Михе и об иронии судьбы, позволившей ему встретить женщину, безупречно ему подходившую, — но лишь для того, чтобы узнать, что эта женщина обручена с другим, — что когда Ник Файрклог повернул к гостинице «Ворон и орёл» и вошёл внутрь, он не сразу осознал важность этого события. Просто подумал: «А, это старина Ник Файрклог», натянул шапку пониже на лоб и постарался стать как можно меньше, как можно незаметнее. И только после того, как Файрклог очень быстро снова вышел на улицу и с каменным лицом направился прочь, Зед сумел сложить один и один, то есть Файрклога и детектива, что равнялось некоему важному событию…

А потом и сама леди детектив вышла из гостиницы. Она говорила по мобильному телефону. Детектив плюс телефон означали, что события начинают развиваться. Файрклог ушёл, детектив направилась следом. Зеду нужно было двигаться в ту же сторону.

Его машина стояла совсем недалеко. Зед припарковал её у тротуара совсем недалеко от Арнсайд-роуд, и он бросился к ней, когда рыжеволосая женщина повернула за угол гостиницы, где, несомненно, оставила свой автомобиль. Зед запустил мотор и стал ждать, когда появится леди детектив. Ей не укрыться от него, он её выследит…

Зед считал секунды. Секунды превратились в минуты. В чём дело, пытался понять он, у неё что, машина сломалась? Тормоза отказали? Где она, чёрт побери?..

Наконец с парковки за гостиницей выехала какая-то машина, вот только это не был арендованный автомобиль, и за рулём сидела не женщина. Зед увидел нечто стройное, медного цвета, антикварное, что явно стоило невесть каких денег, и вёл это чудо мужчина, с виду идеально подходивший к машине, да к тому же чертовски богатый, потому что как бы иначе он мог позволить себе такую игрушку? Ещё один постоялец гостиницы, решил Зед. Мужчина повернул на север.

Ещё три минуты спустя появилась другая машина, и Зед приготовился поехать за ней. Но и эту машину вёл мужчина, серьёзного вида джентльмен со слишком густыми тёмными волосами, и вид у него был мрачный, и он потирал лоб так, словно желал прогнать мигрень.

И наконец Зед увидел женщину. Вот только она шла пешком. На этот раз она не говорила по телефону, но выражение её лица было весьма решительным. Зед сначала решил, что женщина направляется к какому-то удобному для встреч местечку поблизости — таких мест на рыночной площади хватало, кафе предоставляли отличные возможности для наблюдения, равно как и рестораны и китайская закусочная. Но женщина вместо того вернулась в «Ворона и орла».

Зед мгновенно принял решение и, выключив мотор, поспешил за женщиной. Он вполне мог проследить за ней. Пора было брать быка за рога.

Зед толкнул дверь и ворвался в гостиницу.

Камбрия, Милнторп

Дебора ужасно злилась на Саймона.

Держа в руке фотокамеру, она отправилась на поиски мужа и Томми — и нашла их на парковке. Она решила, что ей здорово повезло в том, что Томми оказался здесь. Потому что он встанет на её сторону, а Дебора знала, что ей понадобится поддержка.

Она вкратце изложила всё мужчинам: Николас Файрклог устроил ей засаду в гостинице, Николасу Файрклогу известно, что Скотленд-Ярд занимается смертью Яна Крессуэлла, Николас Файрклог уверен, что именно она, Дебора, и никто другой, как раз и есть детектив, сующий нос в его жизнь.

— А к такому выводу он мог прийти только одним способом, — сказала она и показала им снимок, сделанный накануне. Это был рыжеволосый гигант, говоривший с Файрклогом на торговой площади.

— Сразу после того Николас уже не хотел иметь со мной дела. Мы собирались отправиться в Бэрроу, но этого так и не случилось. А сегодня утром он был в таком состоянии… Вы ведь понимаете, что это значит, так?

Томми посмотрел на снимок. Саймон не стал. Томми сказал:

— Это репортёр из «Сорс», Саймон. Барбара мне его описала. Огромный, рыжеволосый. Вряд ли в Камбрии могли разом оказаться два таких парня, которые к тому же стали бы интересоваться Файрклогами.

«Всё теплее и теплее», — подумала Дебора.

— Томми, мы могли бы его использовать, — сказала она. — Тут явно назревают какие-то события, и он в курсе, иначе бы тут не болтался. Позволь мне завязать с ним знакомство. Он будет думать, что сумеет что-то разузнать напрямую у полицейских. Мы можем…

— Дебора! — произнёс Саймон.

Это был тот самый тон, который приводил Дебору в ярость, хотя Саймон желал как раз обратного — утихомирить её.

Томми не улучшил её настроения.

— Даже не знаю, Деб, — пробормотал он, отводя взгляд в сторону.

Дебора не знала, думал ли он о том, что она сказала, или прикидывал, как бы ему удрать поскорее, пока супруги не поссорились, что явно должно было случиться. Потому что Томми знал Саймона лучше, чем кто-либо другой. И знал, как реагирует Дебора на подобный тон Саймона. Так что — да, у Саймона были причины кое-чего опасаться, это Дебора готова была признать, но ведь самому-то Линли опасаться было нечего!

Она сказала:

— Нам ведь всё просто подают на тарелочке, Томми!

На это Томми ответил:

— Деб, Барбара уже сообщила мне, что репортёр здесь появился ещё за три дня до смерти Крессуэлла. И его цель — добавить какую-нибудь изюминку в статью о Николасе Файрклоге.

— И?..

— Дебора, но это же очевидно, — вмешался Саймон. — Есть шанс, что этот парень…

— Ох, только не говорите, что вы думаете, будто репортёр в поисках жареных фактов сам подстроил подозрительную смерть одного из членов интересующей его семьи! Это полная чушь. — И поскольку оба мужчины попытались заговорить одновременно, она их перебила: — Нет. Погодите. Послушайте меня. Я много обо всём этом думала, и есть кое-что такое, чего вы не знаете. Это касается жены Николаса.

В пользу Деборы было то, что ни один из мужчин ещё не встречался с Алатеей. И с Николасом Файрклогом — тоже, что давало ей дополнительное преимущество.

Томми сообщил:

— Барбара уже роется в прошлом Алатеи Файрклог, Деб.

Но Дебора возразила:

— Сколько бы ни рылась, всего не узнает. — И принялась выкладывать всё то, что узнала о тайнах Алатеи Файрклог. — Если верить Николасу, где-то существуют некие фотографии. Алатея была моделью, но такой, что предпочла бы сохранить это в тайне. Она всё рассказала Николасу, но больше никто из членов семьи об этом не знает. Он назвал это «нехорошим бельём», и думаю, мы все понимаем, что это значит.

— Что именно? — спросил Саймон, глядя на неё особым взглядом, мрачным, понимающим и встревоженным.

«Чтоб тебе пусто было», — подумала Дебора и сказала:

— Такое можно найти в специальных каталогах, где всякие кожаные штучки для садомазохистов и порнографии, Саймон. Думаю, это ясно, так?

— Ты права, конечно, — кивнул Томми. — Но Барбара этим занимается. Она разберётся.

— Но это ещё не всё, Томми. Далеко не всё. — Дебора знала, что Саймону не понравится новый поворот темы, но всё равно намеревалась дойти до конца, потому что это необходимо было исследовать, потому что это уж точно было как-то связано с Яном Крессуэллом. — Это касается суррогатного материнства.

Саймон буквально побелел, услышав это. Дебора поняла, что он решил: она собирается обсуждать с Томми их абсолютно личные дела, обращаясь к нему как к арбитру, способному разрешить их несогласия. И повернулась к мужу:

— Нет, это не то. Я просто подумала, что Алатея, судя по всему, не способна выносить ребёнка. Или не может забеременеть. Думаю, она ищет суррогатную мать, и полагаю, что такой матерью может оказаться жена Яна Крессуэлла, Найэм.

Саймон и Томми переглянулись. Но они ведь не видели Найэм Крессуэлл, так что ничего не знали. Дебора продолжила: Николас Файрклог хочет ребёнка, Алатея изучает журнал с объявлениями на последних страницах, внешность Найэм Крессуэлл прямо говорит о том, что женщина прибегает к хирургическим вмешательствам для поддержания формы… Тут нужно учесть простую логику женщины, которая потеряла мужчину и уверена, что должна найти ему замену, и хочет что-то сделать, чтобы увеличить свои шансы на хороший результат…

— Найэм нужны деньги на всё это. И выносить ребёнка для Алатеи — значит неплохо заработать. Конечно, брать деньги за суррогатное материнство незаконно, но это ведь семейное дело, и кто узнает, если ей заплатят? Николас и Алатея уж точно ни единой душе не проболтаются. Так что Найэм вручит им ребёнка, они ей — денежки, и дело будет сделано.

Саймон и Томми выслушали её в молчании. Линли смотрел на собственные ботинки. Оба мужчины явно собирались сказать Деборе, что она просто свихнулась (ох, как хорошо она знала их обоих!), и потому она продолжила:

— А может быть, и это даже больше похоже на правду, Николас Файрклог и не подозревает о таком соглашении. Алатея может просто изображать беременность. Она довольно высокая, и вполне возможно, что у неё и не должно быть ничего заметно до самого последнего срока. Найэм на несколько месяцев исчезает, а когда подходит время родов, Алатея присоединяется к ней. Они действуют согласованно, и…

— Бог мой, Дебора!

Саймон принялся тереть лоб, а Томми нервно переступал с ноги на ногу.

Дебора почему-то подумала о том, что Томми всегда носит ботинки от Лобба. Они должны стоить целое состояние, прикинула она, но, конечно, им сносу нет, и те, что сейчас на нём, он, наверное, носит с тех пор, как ему было лет двадцать пять. И они ничуть не истёрлись и не поцарапаны. Человек Тома — Чарли Дентон, его лакей, дворецкий, верный слуга, главный конюший — никогда не допустил бы, чтобы на ботинках Томми появилась царапина. Но ботинки разношенные, удобные, как старые друзья, и…

Саймон уже что-то говорил, и Дебора вдруг осознала, что не желает его слышать. Он ведь мог подумать, что всё сказанное ею имеет отношение к ним самим, к этой дурацкой истории с открытым усыновлением, и он, конечно, не знал, что Дебора уже покончила с вопросом, так что она решила сообщить ему об этом здесь и сейчас.

— Я позвонила Дэвиду, — сказала она. — Поговорила с ним. Нет и нет. Мне с этим не справиться, Саймон.

Саймон разинул рот. Вот так.

Дебора поспешила обратиться к Томми:

— Предположим, что Ян Крессуэлл обо всём узнал. Стал возражать. Сказал, например, что их собственные дети — его и Найэм — уже и без того слишком осложнили их жизнь, и нельзя просить их ещё и о том, чтобы его жена вынашивала ребёнка для жены двоюродного брата. Он мог просто запретить всё это.

— Они были уже разведены, — мягко напомнил ей Томми.

— С каких это пор развод стал мешать людям пытаться командовать друг другом? Предположим, он пошёл к Николасу. Воззвал к его совести. Знал Николас обо всём или нет, неважно, потому что он явно не прислушался к Яну, и тот заявил, что ему придётся поговорить с отцом Николаса. А уж чего никому бы не хотелось, так это вмешательства Бернарда Файрклога. Он и без того слишком долго верил в то, что Николас ни на что не годен. А тут ещё такое, просто ужасное расхождение во взглядах внутри семьи…

— Довольно! — резко произнёс Саймон. — Я не шучу. Хватит.

Наставительный тон, таившийся за его словами, подействовал на Дебору, как удар электрического тока вольт эдак тысяч в тридцать. Она тихо спросила:

— Что ты сказал?

Саймон не остановился.

— Не нужно быть Фрейдом, чтобы понять, откуда взялась твоя идея, Дебора.

Электрический шок перешёл во взрыв ярости. Дебора заговорила. Саймон её перебил.

— Это просто полёт фантазии. Пора вам обоим возвращаться в Лондон. Я тут сам управлюсь, — это уже сказал Томми. — И если нам не хочется снова копаться в лодочном доме, я бы предпочёл сказать: то, что выглядит как несчастный случай, и есть действительно несчастный случай.

То есть он просто отталкивал Дебору в сторонку… Ей никогда не хотелось ударить своего мужа, но теперь она буквально сгорала от такого желания. «Терпение, Деб, терпение», — сказал бы сейчас её отец, но ведь её отца никогда не унижал вот так мужчина, стоявший перед ней с безмятежным видом.

«Боже, да он просто невыносим!» — подумала она. Саймон был полон самомнения. Он чёрт знает как был уверен в собственной правоте. Он всегда был таким, всегда на все сто процентов верил в своё дурацкое научное знание, но есть вещи, не имеющие никакого отношения к науке, вещи, которые можно понять только сердцем, они не имеют отношения к судебному разбирательству, их не увидишь в микроскоп, как пятна крови, не проанализируешь с помощью графиков и схем, никакой компьютер тут не поможет, это не ниточка, по которой можно найти и фабрику, где её спряли, и овцу, с которой состригли шерсть, и даже ферму на Гебридах, где эта овца родилась…

Деборе хотелось кричать. Хотелось выцарапать ему глаза. Хотелось…

— А в этом что-то есть, Саймон, — вдруг сказал Томми.

Тот посмотрел на него так, словно хотел спросить, не свихнулся ли внезапно его старый друг.

Томми продолжил:

— Я не сомневаюсь в том, что между Николасом и его двоюродным братом существовала неприязнь. Да и с Бернардом тоже что-то не так.

— Согласен, — кивнул Саймон. — Но сценарий, по которому бывшая жена Яна…

Он отмахнулся от подобной идеи.

Однако Томми продолжил:

— Но это уж слишком опасно, Деб… ну, если то, что ты говоришь, — правда.

— Но…

— Ты проделала тут отличную работу, и всё же Саймон прав: тебе лучше вернуться в Лондон. Дальше я всё сделаю сам. Я не могу позволить тебе соваться в рискованные предприятия. Ты понимаешь.

Он имел в виду многое. И все они это понимали. Дебора разделила многое с Томми, но даже если бы это было не так, он всё равно не позволил бы ей приблизиться к опасности, которая могла бы отобрать её у Саймона, как была отнята у самого Тома его собственная жена.

Дебора ошеломлённо произнесла:

— Но здесь нет никакой опасности. Тебе это прекрасно известно, Томми.

— Там, где произошло убийство, всегда есть опасность.

Этим он сказал всё. А потом уехал, оставив их с Саймоном на парковке.

Саймону пришлось сказать:

— Извини, Дебора. Я знаю, ты хотела помочь.

Она с горечью в тоне ответила:

— Ах, ты знаешь, вот как? Давай сделаем вид, что не хотел меня наказать.

— За что? — Он как будто действительно был чертовски удивлён.

— За то, что я сказала Дэвиду «нет». За то, что не решила все наши проблемы одним-единственным словечком: «да». Ты ведь именно этого хотел, это было бы мгновенным решением. Ты даже не подумал о том, что я буду чувствовать, если в мой дом ворвётся целая семья чужих людей, которые будут наблюдать за мной, проверять, хорошая ли я мама…

Она готова была разрыдаться. И от этого разъярилась.

— Это никак не связано с твоим звонком Дэвиду, — возразил Саймон. — Если ты приняла решение, я его принимаю. Что ещё я могу сделать? У меня могут быть другие желания, но…

— Но ведь только это и идёт в счёт. И всегда шло. Твои желания. Не мои. Потому что, если бы мои желания оказались на первом месте, мы как бы поменялись бы местами, ведь так? А ты этого не хочешь.

Саймон потянулся к ней, но Дебора отпрянула.

— Займись своими делами, Саймон. На эту тему мы уже всё сказали.

Муж немного подождал. Он смотрел на неё, но она отвела взгляд в сторону. Дебора просто не могла посмотреть ему в глаза и увидеть в них боль, и осознать, как глубоко в прошлом Саймона кроется её источник.

Наконец он сказал:

— Поговорим позже.

И направился к своей машине. Ещё мгновение — и он, тронув машину с места, уехал с парковки по своим делам. В чём бы они ни состояли. Дебору это не интересовало.

Она тоже ушла с парковки, ко входу в гостиницу. Но едва она очутилась внутри, как услышала чей-то голос:

— Погодите! Нам нужно поговорить.

Обернувшись, Дебора увидела того, кого увидеть никак не ожидала: рыжеволосого гиганта, входящего в гостиницу следом за ней. Прежде чем она успела хоть что-нибудь ответить, он продолжил:

— Ваша маскировка развалилась. Вы очутитесь завтра на первой странице «Сорс», если мы не договоримся.

— Договоримся о чём? — спросила Дебора.

— О том, что пойдёт на пользу нам обоим.

Камбрия, Грейт-Урсвик

Линли понимал, что Саймон был прав относительно Деборы: ей нужно было с этого момента держаться подальше от всего. Они ведь не знали в точности, с чем имели дело, а всё, из-за чего Дебора могла оказаться в опасности, было неприемлемо, и об этом даже говорить не хотелось.

Линли считал, что он вообще ошибся, предложив друзьям приехать сюда. Но ведь в тот момент дело казалось достаточно простым, и он предполагал с их помощью разобраться во всём за день-другой. Ничто не предвещало сложного расследования. Но теперь инспектору необходимо было покончить с этой историей до того, как Дебора сделает что-то такое, о чём позже и она сама, и Саймон, и Линли стали бы сожалеть.

Оставив супругов в Милнторпе, Томас поехал на север, потом повернул на восток. Потом выбрал дорогу, что вела через широкую пустошь, на краю которой пристроился Бэрроу-ин-Фёрнес. Однако не Бэрроу был его целью. Инспектор хотел поговорить наедине с Манетт Файрклог, а это значило, что ему предстояло добраться до Грейт-Урсвика.

Его маршрут проходил через лежавший на холмах викторианский городок Грэндж-овер-Сэндс, вытянувшийся вдоль устья реки, где зимовавшие тут птицы оживляли ландшафт, занимаясь спорами за место в стае и поисками пищи. Впрочем, пищи здесь хватало с избытком, потому что её ежедневно доставляли с залива Моркам приливы.

После Грэндж-овер-Сэндс дорога побежала между серыми водами, обманчиво спокойными, и пастбищами, между которыми тут и там красовались коттеджи, в которых в лучшую погоду отдыхали любители морских побережий. Линли уже заехал в южную часть Камбрии, удалившись от Края Озёр с его бледными нарциссами, столь высоко ценимыми Джоном Раскином и Уильямом Вордсвортом. Здесь большинству людей приходилось с трудом добывать себе пропитание, здесь жили многие поколения рыбаков, здесь обрабатывали землю, некогда с помощью лошадей, а теперь посредством тракторов; здесь постоянно рисковали жизнью, пересекая зыбучие пески, потому что стоило ошибиться, сделав неверный шаг, и пески уже не отпускали свою жертву. Потом начинался прилив… и оставалось только ждать, не всплывёт ли где-нибудь тело. Иногда оно всплывало. А иногда и нет.

Возле Бардси инспектор повернул от моря. Грейт-Урсвик находился во внутренней части страны, и это была одна из тех деревушек, которые, похоже, выживают лишь потому, что находятся на пересечении каких-либо дорог да ещё имеют очень хорошую пивную. И чтобы добраться до такого местечка, приходится проехать много километров, минуя подъёмы и спуски, сланцевые осыпи и выходы известняка рядом с внутренними прудами. Эта часть Камбрии больше походила на Норфолк или Броде. Дорога то плавно поднималась на холмы, то спускалась на плоские, продуваемые всеми ветрами пустоши.

Грейт-Урсвик тоже не был похож на частицу Камбрии. Дома здесь были нарядно покрашены, но построены были совсем не в народном стиле, принятом в Озёрном крае. И отделаны они были не сланцем, создающим впечатление единства. Здесь стены покрывала галечная штукатурка. А некоторые дома были даже обшиты деревом, выглядевшим весьма странно в этой части мира.

Дом Манетт инспектор нашёл возле большого пруда, который, похоже, представлял собой центр деревни. В пруду плавали лебеди, а по краям пруда густо рос камыш, защищавший гнёзда и птенцов. Перед домом стояли две машины, так что Линли рассудил, что сможет убить сразу двух зайцев, поговорив и с Манетт, и с её бывшим мужем, с которым, как сообщил ему Бернард Файрклог, его дочь продолжала жить в одном доме. Линли подошёл к двери.

Ему открыл какой-то мужчина. Инспектор решил, что это и должен быть Фредди Макгай — интересный человек, чрезвычайно опрятный, с тёмными волосами и тёмными глазами. Хелен сказала бы: «Просто жуть, какой он чистюля, милый!» — но только в самом положительном смысле, потому что мужчина действительно выглядел безупречно ухоженным. Он явно не собирался никуда выходить, но всё равно выглядел так, словно соскочил со страницы журнала «Деревенская жизнь».

Линли представился.

— А, ну да, — сказал Макгай. — Вы гость Бернарда, из Лондона. Манетт говорила, что встречалась с вами.

Он говорил вполне приветливо, и всё же в его голосе слышался оттенок вопроса. И в самом деле, с чего бы вдруг гость Бернарда Файрклога, приехавший из Лондона, вдруг забрёл в Грейт-Урсвик и постучался в дверь Фредди Макгая?

Линли сообщил, что он надеялся поговорить с Манетт, если та дома.

Макгай бросил взгляд на улицу, как будто ища ответа на вопрос, которого он не задавал. Потом, словно вспомнив о хороших манерах, сказал:

— Ох, ну да. Что ж, конечно. Просто она не упоминала…

О чём? Линли вежливо ждал разъяснений.

— Неважно, — решил Макгай. — Входите, прошу. Я её позову.

Он проводил Линли в гостиную, выходившую окнами на сад за домом и на пруд. Главным предметом в гостиной оказался тренажёр — беговая дорожка, снабжённая разнообразными счётчиками и прочими побрякушками. Рядом красовался резиновый матрас для предварительной разминки, а вся остальная мебель была сдвинута к дальней стене. Макгай спохватился:

— Ох, извините. Не подумал. Лучше пойдёмте в кухню. Сюда.

Он оставил Линли в кухне и вышел, зовя Манетт. Однако когда его шаги зазвучали на ступенях лестницы, ведущей наверх, наружная дверь кухни распахнулась и появилась Манетт. Линли снова машинально отметил, что та совершенно не похожа на свою сестру. У неё были рост и фигура матери, но, к несчастью, она унаследовала от отца очень плохие волосы. Они были настолько редкими, что сквозь них просвечивала кожа черепа, хотя Манетт и подстригала их довольно коротко и завивала в попытке замаскировать этот недостаток. Одета она была для пробежки, и тренажёром тоже явно пользовалась она, поскольку дожди здесь вовсе не были редкостью.

При виде Линли Манетт сказала:

— Как это мило… Здравствуйте.

Взгляд, брошенный ею на дверь, через которую вошёл Томас, дал ему понять, что она, безусловно, слышала зов своего бывшего мужа.

— Извините, я сейчас…

Манетт отправилась следом за Макгаем. Линли услышал, как она окликает его:

— Я уже здесь, Фредди! Я была на пробежке.

Тот ответил:

— Ох, Манетт, я думал, ты…

Это было всё, что расслышал инспектор, потому что бывшие супруги тут же заговорили очень тихо. Он уловил ещё слова Макгая: «А я должен?..» и «Повезло, знаешь ли…» Но что всё это означало, он, конечно, не знал.

Вскоре Манетт вернулась в кухню, и следом за ней вошёл Фредди Макгай. Манетт произнесла делано любезным тоном:

— Приятный сюрприз для нас. Это папа попросил вас заехать к нам по какой-то причине?

— Я хотел поговорить с вами обоими, — ответил Линли.

Они переглянулись. Томас понял, что ему незачем притворяться, потому что то, что могло сработать с Миньон, не имело смысла здесь.

Он достал полицейский жетон и протянул его Манетт. Она прищурилась, передала жетон Макгаю и, пока тот рассматривал бляху, задала вполне очевидный вопрос:

— И зачем вы приехали? Не думаю, чтобы Скотленд-Ярд мог задумать замену оборудования в туалетах и прислал вас к фабрикантам, чтобы выбрать образцы. Ты как думаешь, Фредди?

Макгай слегка порозовел, но Линли решил, что его смущение не имеет никакого отношения к уборным. Фредди пробормотал:

— Я думал…

Он пожал плечами, и это был жест из тех, какими обмениваются долго жившие вместе супруги, которым не нужно много слов, чтобы понять друг друга.

Манетт коротко хохотнула.

— Так чем я могу быть вам полезна, инспектор?

Линли сообщил:

— Ваш отец попросил меня расследовать смерть Яна Крессуэлла.

Манетт посмотрела на Макгая и сказала:

— А я что говорила?

Она села к кухонному столу. В центре стола красовалась большая ваза с фруктами, и Манетт взяла банан и стала его чистить.

— Что ж, это должен быть серьёзный удар по Миньон. — Она ногой толкнула один из стульев, выдвигая его, и предложила инспектору: — Садитесь. — Потом повторила то же самое, обращаясь к Макгаю.

Линли сначала подумал, что так она выражает полную готовность к сотрудничеству, но Манетт тут же лишила его ненужных иллюзий.

— Если папа думает, что я начну выкладывать все свои соображения и подозрения, то это он зря. То есть вообще-то в этом доме никто не собирается ни в кого тыкать пальцем. Чёрт побери, я просто поверить не могу, что отец так поступает со своими родными!

— Тут дело скорее в том, что он хочет избежать внимания местной полиции, — сказал Линли. — А в семьях всякое случается, и гораздо чаще, чем вы могли бы подумать.

— Да что вообще происходит? — резко спросила Манетт. — Кто-то мчится в Лондон и просит заново расследовать дело, которое уже закрыл коронёр? И вдруг — Скотленд-Ярд! Что это значит? Прошу вас, инспектор! Не надо считать меня дурой.

— Что заставило начать новое расследование? Коронёр ведь был уверен, что это несчастный случай. При чём тут Скотленд-Ярд? — спросил Макгай.

— Папа использовал свои связи, — объяснила ему Манетт. — Бог знает, как он это сделал, но думаю, он знает кого-то, кто знаком кое с кем, кто готов был потянуть за кое-какие ниточки в обмен, например, на пожертвование в пользу вдов и сирот. Это именно так и делается. Полагаю, папа хочет выяснить, не причастен ли к делу Ник, несмотря на то что заявил коронёр. Конечно, как бы Ник мог такое проделать, ни черта не понятно, но, учитывая его прошлое, подумать можно что угодно. — Манетт посмотрела на Линли. — Я ведь права, так? Вы явились, чтобы выяснить, не помогу ли я надеть наручники на моего брата.

— Ничего подобного, — возразил Линли. — Суть в том, чтобы просто найти точное понимание, которое устроило бы всех.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что иногда чья-то смерть происходит уж очень вовремя. Коронёр ведь не смотрел на дело под таким углом. У него и причин к тому не было, потому что все обстоятельства выглядели простыми и понятными.

— Так вот почему вы здесь… Намерены разобраться, кому пошла на пользу смерть Яна? Ну, должна сразу сказать, мне от неё проку нет. А как насчёт тебя, Фредди? Для тебя тут есть какая-то выгода?

Макгай негромко сказал:

— Манетт, если уж здесь Скотленд-Ярд…

— Ох, перестань! — отмахнулась она. — Если Скотленд-Ярд здесь, то это значит, что мой отец, скорее всего, хорошо заплатил за это. Решил пристроить новое крыло к их зданию, например. Или ещё что-то. Ты же постоянно роешься в финансовых документах. И ты можешь это найти, если постараешься. Там должны быть какие-то выплаты, непонятные тебе.

Линли сказал, обращаясь к Макгаю:

— А вообще в финансовых делах вашего тестя есть какие-то тёмные моменты?

— Я пошутила! — воскликнула Манетт и тут же снова посмотрела на Макгая: — Ведь это была шутка, Фредди, да?

Её тон предупреждал бывшего мужа: «Не говори ему ни слова!»

Фредди ответил одним словом:

— Бывшего.

— Что?..

— Бывшего тестя.

— А… ну да, конечно.

— Нынешний, бывший, какая разница? — фыркнула Манетт. — Имеет значение только то, что Ян утонул, и это был несчастный случай, а если это не было несчастным случаем, то необходимо выяснить, кому была выгодна его смерть, а это уж точно не я. И сдаётся мне, если я правильно припоминаю, что самый большой кусок упал прямо в руки Кавеху Мехрану.

— Как это понимать? — спросил Макгай.

— Я тебе не говорила. Кавех теперь — единственный владелец фермы.

— Да ты шутишь!

— Вот уж нет. Ян оставил ферму ему. Ну, по крайней мере, сам Кавех так утверждает. Я думаю, он говорит правду, да к тому же это ведь совсем нетрудно проверить.

— Сейчас проверяется всё, миссис Макгай, — сказал Линли.

— Но вы же не думаете, что это Кавех убил Яна, нет? — спросил Фредди.

— Да никто его не убивал! — заявила Манетт. — Конечно, его смерть могла кому-то принести выгоду, но это был простой несчастный случай, Фредди! Этот чёртов лодочный дом вообще следовало бы снести, пока он сам не рухнул. Я только удивляюсь тому, что матушка до сих пор ни разу там не оступилась и не разбила голову. Она ведь бывает там куда чаще, чем бывал Ян.

Макгай промолчал, однако выражение его лица изменилось, и это была едва заметная перемена, когда нижняя челюсть слегка отвисла, но губы остались сжатыми. Что-то в словах бывшей жены основательно его поразило, что-то такое, что он, возможно, хотел бы обсудить, если бы его к тому осторожно подтолкнули.

Линли посмотрел на него вопросительно:

— Мистер Макгай?..

Рука Фредди лежала на столе, и его пальцы медленно сжимались, пока не превратились в кулак. Он смотрел на Манетт, но при этом, решил Линли, обдумывал, что будет, если он сообщит нечто известное ему.

В молчании всегда есть нечто воистину драгоценное. Оно действует на людей почти так же, как время, проведённое в одиночестве в полицейской комнате для допросов. Напряжение делает всех людей равными. И большинство не в силах с ним справиться, в особенности если в их силах остановить часовой механизм бомбы. Линли ждал. Манетт посмотрела в глаза бывшему мужу. И там она явно прочла нечто такое, чего знать не хотела, потому что сказала:

— Но мы ведь не знаем, что это может означать, Фредди.

На что тот ответил:

— Совершенно верно, подруга. Но мы ведь можем легко в этом разобраться, разве не так?

И тут же начал говорить, без предисловий. Манетт попыталась возразить, но Фредди твёрдо заявил, что если кто-то действительно подстроил всё, чтобы убить Яна Крессуэлла или, возможно, матушку Манетт, то необходимо пролить как можно больше света на все обстоятельства.

Насколько теперь уже знал Фредди Макгай, Бернард Файрклог многие годы постоянно тратил слишком много денег. Оплачивал лечение Николаса в разных клиниках, вкладывал кучу денег в сады Айрелет-холла, выложил бешеную сумму на Арнсайд-хаус, куда больше рыночной цены; заплатил за ремонт, чтобы там могли жить Николас Файрклог и его жена, построил копию древней башни для Миньон, оплатил операцию по избавлению её от жира, который она таскала на себе с детства, потом операцию по подтягиванию кожи, потом — колени…

— Ян должен был подписывать все эти счета, но он постоянно твердил Бернарду, что необходимо остановиться, — завершил свой рассказ Макгай. — Потому что иные из этих бессмысленных трат продолжались годами. И в них просто не было никакого смысла, насколько я разобрался. Такое впечатление, что Бернард просто не мог остановиться. Или по какой-то причине считал, что должен тратить вот так. Буквально сорить деньгами, я хочу сказать.

— Годами? — уточнил Линли.

— Ну да, Ник ведь представлял собой проблему очень долго, а потом ещё была…

— Фредди! Довольно уже! — резко бросила Манетт.

— Он должен всё узнать. Извини, дорогая, но если Вивьен как-то к этому причастна, о ней тоже следует упомянуть.

— Вивьен Талли? — уточнил Линли.

— Вы о ней уже знаете?

— Разбираемся понемножку.

— А вы знаете, где она? — спросила Манетт. — Отец знает?

— Ну, он должен знать, разве не так? — рассудительно произнёс Макгай. — Разве что Ян сам платил ей из месяца в месяц, без ведома твоего отца. Но зачем бы ему это делать?

— По самой простой причине: потому что она кое-что о нём знала, то, что он хотел бы скрыть от Найэм и ото всех остальных. Она просто держала его за горло. Шантаж, Фредди!

— Ну-ну, подружка, ты же сама в это не веришь! Есть только одна серьёзная причина к тому, чтобы платить Вивьен Талли, и мы оба знаем, что это может быть.

Линли понял, что они почти забыли о его присутствии, настолько оба горячо верили в то, во что каждый из них хотел верить: насчёт Яна Крессуэлла, насчёт Вивьен Талли, насчёт денег, которые Крессуэлл раздавал направо и налево, то ли по распоряжению Бернарда Файрклога, то ли без его ведома…

Кроме всех прочих, получавших деньги от Бернарда Файрклога, их получала и Вивьен Талли, и Фредди Макгай сообщил инспектору, что эта женщина, когда-то работавшая у Бернарда (о чём Линли и сам уже знал), ежемесячно получала деньги в течение многих лет, хотя давно уже не служила в «Файрклог индастриз». И эти деньги не имели никакого отношения к дивидендам по акциям или пенсионному обеспечению, добавил Фредди.

— Так что эти выплаты могут значить что угодно, — сделал он вывод. — Например, Бернард хотел избежать судебного преследования за сексуальные домогательства или за незаконное увольнение… — Он посмотрел на бывшую жену, как бы ожидая подтверждения.

— Или папа вообще об этом не знал, — только и сказала Манетт. — Сам ведь говорил: Ян полностью распоряжался всеми финансами, делал что хотел.

Для Линли всё услышанное означало только одно: смерть Яна была чем угодно, только не несчастным случаем. Но всё равно оставалось неясным, действительно ли предполагаемой жертвой был именно Крессуэлл.

Томас поблагодарил Манетт и её бывшего мужа. И предоставил им продолжить глубокое обсуждение дел внутри семьи. По реакции Манетт на сообщение Макгая инспектор понял, что сама она не собиралась будить спящую собаку.

Линли как раз садился в машину, когда зазвонил его сотовый телефон. Он решил, что это Хейверс что-то ещё откопала. Но на дисплее высветился номер Изабеллы.

— Привет, — сказал в трубку Линли. — Приятно отвлечься от дел.

— Боюсь, нам необходимо поговорить, Томас, — ответила Изабелла.

Даже если бы она не назвала его Томасом, её тон уже сам по себе говорил о том, что это совсем не та женщина, чьё нежное тело так хорошо знали его руки. Это была его начальница, и она была чем-то недовольна.

Линли серьёзно произнёс:

— Да, конечно. Ты где?

— Там, где следует быть тебе. На службе.

— Я тоже, Изабелла.

— Как бы. Но я не об этом.

Инспектор подождал продолжения. Оно последовало очень быстро.

— Почему Барбара Хейверс достойна твоего доверия, а я — нет? Или ты полагаешь, что я бы как-то по-особому распорядилась информацией? Как именно? Помчалась бы в кабинет Хильера с криком: «А я знаю, я знаю, чёрт побери, я всё знаю!!»

— Барбара кое-что для меня ищет, Изабелла. Только и всего.

— Ты лжёшь, ведь так?

— Насчёт чего?

— Насчёт необходимой секретности. Вряд ли возможно избежать разговоров, если сержант Хейверс мчится по какому-то следу.

— Барбара просто знает несколько имён, и ничего больше. И то потому, что мне самому сейчас с этими поисками не справиться, а она может это сделать. Она просто кое-что ищет.

— Ох, умоляю! Я не настолько глупа, Томми! Я знаю, насколько вы с Барбарой близки. Иона бы на дыбу пошла, если бы ты её о том попросил. Тебе стоит словечко вымолвить, и она отрежет себе язык! Это имеет отношение к Бобу, ведь так?

Линли растерялся. Боб?.. В первое мгновение он не понял, о ком говорит Изабелла. Но потом она добавила:

— Боб, его жена, двойняшки! Ты меня решил помучить, потому что я, в отличие от тебя, связана с другими людьми, и это иногда мешает.

— Ты говоришь о том вечере? — спросил наконец Линли. — Когда мне пришлось уйти? Потому что они все были у тебя? Изабелла, да ты… Это осталось в прошлом, всё забыто. Я бы никогда себе не позволил…

— Выразить недовольство? Ну конечно, как же иначе. Ты для этого слишком хорошо воспитан.

— Изабелла, послушай, ты действительно расстраиваешься без причины. Это всё, что я могу сказать. Хильер просил, чтобы в Ярде никто ничего не знал, и я так и действую.

— И это опять говорит о недоверии. Но я не только это имела в виду. Я говорю и о другом тоже. Ты ведь можешь меня просто уничтожить, Томми. Одно слово — и со мной покончено. Меня нет. Дело сделано. А если ты мне не доверяешь, как я могу доверять тебе? Боже праведный, что же я натворила?..

— Ты натворила то, что паникуешь на пустом месте. Чего ты от меня ждёшь, что, по-твоему, я с тобой сделаю?

— Я не соответствую, я не та, не та женщина, какой, по-твоему, я должна быть…

— И что? Я пойду к Хильеру и заявлю, что моя начальница — моя любовница, что я имею с ней отношения последние четыре месяца, или полгода, или два года, и так далее? Ты это предполагаешь?

— Ты можешь уничтожить меня. А у меня над тобой такой власти нет. Ты не нуждаешься в работе, ты, чёрт побери, даже и не особо хочешь служить! Мы неравны в очень многих отношениях, но это — самое главное. Добавь к этому ещё и тот факт, что между нами теперь нет доверия. И к чему мы вот так придём?

— Что ты хочешь сказать, что значит — «нет доверия»? Это глупо! Это полный абсурд! — И тут наконец в уме Линли возник нужный вопрос, потому что он внезапно понял — он не сомневался уже, — что именно было не так в речах Изабеллы. — Ты снова напилась?

Последовало молчание. Вопроса хуже он просто не мог придумать. Линли захотелось взять свои слова обратно. Но он не мог этого сделать. Изабелла ответила очень тихо:

— Спасибо, Томми.

И прервала связь. А инспектор остался стоять на месте и смотреть на пруд Грейт-Урсвика и на семейство лебедей, мирно плывшее по безмятежной воде.

Камбрия, озеро Уиндермир

Когда детектив наконец уехал, Манетт тут же отправилась прямиком в Айрелет-холл. Она оставила машину на дороге и пошла к башне. С Фредди они остановились на том, что ему ничего не оставалось, кроме как рассказать обо всём инспектору, потому что, если смерть Яна не была случайностью, они обязаны докопаться до истины. В любом случае, сказал он, стало ясно, что есть и другие вопросы, в которых им необходимо как следует разобраться. Вот и отлично, ответила Манетт. Она как раз и собирается докопаться до самой сути.

Миньон была дома. А когда, собственно, Миньон не было дома? Но она была не одна, как обычно, так что Манетт пришлось сидеть и ждать, когда закончится массаж, который её сестре делали трижды в неделю, — основательный массаж, с головы до пяток. Делал его серьёзный китаец, который ради этого приезжал из Уиндермира, что значило час дороги в одну сторону и час — обратно. И за что, само собой, платил их отец.

Миньон растянулась на кушетке с закрытыми глазами, пока шла работа над её ногами: их разминали, растирали и чёрт знает что ещё с ними делали. Манетт не понимала всех этих манипуляций, да ей и наплевать было. Но она достаточно хорошо знала свою сестру, чтобы спокойно сидеть и ждать, потому что это был единственный способ добиться хоть какого-то внимания. Помешай Миньон наслаждаться — и заплатишь за это так, что мало не покажется.

Прошло не менее получаса. Миньон время от времени бормотала: «Ох, как приятно», или: «Да-да», или: «Слева чуть покрепче, милый». Серьёзный китаец старательно выполнял указания. Манетт подумала, что бы он стал делать, если бы её сестра попросила облизать ей пальцы на ногах.

Наконец массажист осторожно обернул ноги Миньон тёплым полотенцем. Та застонала и сказала:

— Уже? Так быстро? Мне показалось, пяти минут не прошло! — Она медленно открыла глаза и лучезарно улыбнулась китайцу. — Вы просто волшебник, мистер Зао! — промурлыкала она. — Ну, вы знаете, куда отослать счёт.

«Уж конечно, он знает», — подумала Манетт.

Мистер Зао кивнул и сложил свои вещи: бутылочки с маслом, какие-то мази и так далее. Потом он ушёл, такой же тихий и мрачный, как неловкая мысль.

Миньон потянулась. Закинула руки за голову, вытянула ноги, как сытая кошка. Потом сняла с ног полотенце, встала и медленно подошла к окну, где ещё разок потянулась. Наклонилась, потрогала пальцы ног, провела ладонями по ногам, по бёдрам, по талии. Манетт уже почти ожидала, что сестра вот-вот начнёт дёргаться, как марионетка. Она ведь готова была на любой спектакль, лишь бы продолжать издеваться над родителями…

— Не понимаю, как ты, чёрт побери, выносишь самоё себя, — сказала Манетт.

— Это часть вечного круга мучительной боли, — сообщила Миньон, бросая на сестру хитрый взгляд.

Если бы существовало такое понятие, как ликующее страдание, решила Манетт, то именно так можно было бы описать выражение лица её сестры.

— Ты же просто не представляешь, что мне приходится выносить.

Миньон не спеша направилась из гостиной туда, где стоял её компьютер, не забыв по дороге прихватить ходунки — на случай, если бы кому-то из её родителей вздумалось нанести ей неожиданный визит. Нажав на несколько клавишей, Миньон потратила несколько секунд на то, что явно было электронными письмами, и наконец сказала:

— Ох, чёрт… Этот определённо начинает мне надоедать. Мы как раз дошли до стадии «как-жаль-что-великая-любовь-невозможна», а в этот момент они обычно начинают показывать зубки. — Миньон вздохнула. — А я возлагала на этого такие надежды! Он казался подходящим для романа хотя бы на год, тем более что начал он с фотографии гениталий. Ну что тут скажешь? Когда они ошибаются, то падают со страшным грохотом. — Она снова пробежалась пальцами по клавиатуре, бормоча: — Прощай, милый! Увы, увы, и так далее. Но любовь всё равно живёт вечно.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала Манетт сестре.

— Я уже это поняла, Манетт, потому что визит к сестре-двойняшке без причины — совсем не твой стиль. По крайней мере, визит вот к этой сестре. И это меня беспокоит, знаешь ли. Мы ведь раньше были так близки, ты и я.

— Странно, — сказала Манетт. — Я что-то не припоминаю эту часть нашей истории.

— Ну, ты и не можешь, ведь так? Как только на сцене появился Фредди, ты полностью сосредоточилась на нём, ты изо всех сил старалась поймать беднягу в ловушку. Он, конечно, был просто запасным вариантом, но он ведь этого не знал. Если, конечно, ты не назвала его случайно другим именем в неподходящий момент. Кстати, ты этого не сделала? Не в том ли причина разрыва между тобой и Фредди?

Манетт не стала огрызаться. Вместо того она сказала:

— Папа просто истекает деньгами. Я знаю, что он увеличил тебе содержание. Мы должны об этом поговорить.

— Ах, да, экономия, — благочестивым тоном откликнулась Миньон. — Это всегда скользкая тема, правда?

— Давай не будем притворяться. То, что происходит с бизнесом и с папой, не имеет никакого отношения к внезапному падению спроса на унитазы, ванны и раковины, потому что вся прелесть этого бизнеса состоит в его простоте: такие вещи нужны всегда. Но тебе, возможно, захочется узнать, что финансовыми вопросами после смерти Яна занимается Фредди. И эти выплаты тебе необходимо прекратить.

— Прекратить? Почему? Боишься, что я приберу к рукам все денежки вообще? Что тебе ничего не останется?

— Думаю, мне следует говорить более прямо. Я знаю, что папа теперь даёт тебе больше денег, Миньон. Всё это отражается в финансовых документах. Но это глупо. Тебе не нужны эти деньги. Тебя полностью содержат. Ты не должна требовать от папы больше.

— А ты говорила об этом же самом с Ником, возлюбленным яблочком нашего папочки, который просто зря прожигает жизнь?

— Ох, прекрати! Ты не сын, которого папа так желал, и я тоже. Значит, вот о чём ты постоянно думаешь? Вся твоя жизнь представляет собой непрерывную мысль: «Папа недостаточно меня любит»? Ты завидовала Нику с того самого дня, когда он появился на свет.

— А ты что, вообще никому никогда не завидуешь? — Миньон вернулась в гостиную, пройдя мимо многочисленных коробок и ящиков со всякой ерундой, которую она увидела в Интернете и тут же купила. — Я, по крайней мере, знаю, что мне делать с моей «завистью», как ты это называешь. А вот ты никогда не знала.

— О чём это ты? — Манетт слишком поздно заметила ловушку.

Миньон улыбнулась с видом «чёрной вдовы», дождавшейся своего самца.

— О Яне, конечно. Ты всегда хотела заполучить Яна. Все это знали. Все об этом сплетничали у тебя за спиной много лет. Ты ухватила Фредди в качестве замены, и это тоже всем было известно, включая и самого беднягу Фредди. Этот человек просто святой. Или нечто в этом роде.

— Чушь!

— Что именно чушь? Что он святой? Или что он нечто в этом роде? Или то, что ты хотела Яна, или что Фредди об этом знал? Должно быть, ты имеешь в виду своё желание ухватить Яна, Манетт? Боже, да ты, наверное, чуть не сдохла, когда вдруг появилась Найэм. Мне кажется, ты даже теперь уверена, что это Найэм довела Яна до того, что он решил предпочесть мужчину.

— Если бы ты хоть чуть-чуть подумала, — спокойно произнесла Манетт, хотя внутри у неё бушевала буря, — ты бы увидела небольшую ошибочку в своём сценарии.

— И какую же?

— А ту, что я уже была замужем за Фредди, когда Ян женился на Найэм. Так что не всё сходится, да?

— Ну, это мелочи, — отмахнулась Миньон. — Совершенно несущественные. Ты ведь всё равно не хотела именно выйти замуж за Яна. Ты просто хотела… ну, ты понимаешь. Всякого такого.

— Ох, не говори ты таких глупостей!

— Как пожелаешь. — Миньон зевнула. — У тебя всё? Мне хочется подремать. Массаж очень утомляет, ты знаешь? Так что если тебе больше нечего сказать…

— Прекрати эти игры с папой. Клянусь, Миньон, если ты не…

— Ой, не надо! Не будь дурой! Я беру то, что принадлежит мне по праву. Все так делают. И не понимаю, почему бы тебе не последовать моему примеру.

— Все? Вроде Вивьен Талли, например?

Лицо Миньон изменилось, но ей понадобилось всего мгновение, чтобы взять себя в руки и небрежно бросить:

— Насчёт Вивви тебе лучше поговорить с папой.

— Что ты о ней знаешь?

— Что я знаю, значения не имеет. Важно, что знал Ян. Каждый ведь, в конце концов, старается взять то, на что имеет право. Ян это знал лучше, чем кто-либо другой. Он, пожалуй, и сам пользовался… Я бы не удивилась. Для него это было бы детской забавой. У него ведь все ниточки были в руках. Разве ему трудно было бы снять немножко сливок? Подумай-ка об этом. Но лучше веди себя разумно. А то кто-нибудь может пожелать остановить тебя.

— Звучит как предостережение, только тебе бы следовало обратить его в свой адрес, — ответила Манетт.

Миньон улыбнулась.

— О, я ведь исключение из всех правил!

Камбрия, озеро Уиндермир

Какая-то доля правды в словах Миньон определённо была. Манетт некогда была романтически влюблена в Яна, но это было всего лишь подростковое увлечение, несущественное и безответное, хотя, конечно, все могли заметить её тоскливые взгляды в сторону Яна, к тому же она много раз писала ему письма и совала ему в руку в конце каникул, когда он уезжал в школу.

Увы, Ян никак не разделял её страсть. Он прекрасно относился к Манетт, но в итоге наступил тот ужасный и незабываемый момент, когда в середине каникул Ян отвёл Манетт в сторонку, сунул ей обувную коробку с её нераспечатанными письмами и строго сказал:

— Послушай, Манетт, сожги-ка ты всё это. Я прекрасно знаю, что всё это значит, но я в эти игры не играю.

Он говорил совсем не грубо, потому что грубость была не в его натуре. Но он держался строго и был твёрд.

Ну, всем нам приходится переживать нечто в этом роде, думала потом Манетт. Но теперь она гадала, а нет ли на свете женщин, с которыми никогда ничего подобного не случается?

Она отправилась на поиски отца. И нашла его в западной части Айрелет-холла, на дальней лужайке рядом с озером. Он с кем-то говорил по мобильному телефону, сосредоточенно наклонив голову. Манетт хотела потихоньку подойти к нему, но тут он закончил разговор и повернулся от воды в сторону дома. Однако, увидев подходившую дочь, остался на месте, ожидая её.

Манетт попыталась оценить выражение его лица. Странно было уже то, что он вышел из дома для того, чтобы с кем-то поговорить. Хотя, конечно, он мог в этот момент просто гулять, и тут ему позвонили. Но почему-то Манетт в этом усомнилась. Было что-то скрытное в том жесте, каким Бернард спрятал в карман телефон.

— Почему ты позволяешь всему этому продолжаться? — спросила она отца, подойдя ближе.

Манетт была выше Бернарда ростом, как и её мать.

— Что именно ты подразумеваешь под «всем этим»? — спросил Файрклог.

— Фредди разбирает учётные книги Яна. Печатает ведомости, таблицы. Осваивает программы. Ты должен ведь знать, что он наводит порядок в делах после Яна.

— Он уже доказал свою компетентность, наш Фредди. Ему нравится управлять делами.

— Это не его стиль, папа. Он, конечно, будет управлять делами, если ты его попросишь, но тут есть свои ограничения. Фредди не умеет составлять планы.

— Ты уверена?

— Я знаю Фредди.

— Мы всегда думаем, что знаем наших супругов. Но мы никогда не знаем их достаточно хорошо.

— Надеюсь, ты не обвиняешь Фредди в чём-то. Он тут ни при чём.

Бернард едва заметно улыбнулся.

— Нет, конечно. Он очень хороший человек.

— Да уж, он такой.

— Ваш развод… Меня это всегда приводило в недоумение. Ник и Миньон… — Файрклог неопределённо взмахнул рукой, как бы указывая на башню. — У них хватает проблем, но ты всегда казалась мне другой. Когда вы с Фредди поженились, я был очень рад. И думал, что ты сделала хороший выбор. Мне и в голову не могло прийти, что это кончится разводом… Ты в своей жизни совершила очень мало ошибок, Манетт, но развод с Фредди — как раз одна из них.

— Всякое случается, — коротко ответила Манетт.

— Если мы сами это допускаем, — возразил её отец.

С учётом всех обстоятельств эти слова показались Манетт неуместными.

— Вроде того, как ты допустил, чтобы в твоей жизни случилась Вивьен Талли? — резко спросила она.

Бернард пристально посмотрел на неё. Манетт знала, что происходит в его голове. Бернард быстро перебирал в уме возможные источники, из которых его дочь могла получить подобное знание. А заодно гадал, что именно может быть известно Манетт.

Наконец он сказал:

— Вивьен Талли осталась в прошлом. Очень давно.

Он очень осторожно забросил удочку. Но в этих водах легко могли удить двое, так что и Манетт не отстала.

— Прошлое никогда не исчезает настолько, насколько нам бы того хотелось. Оно умеет возвращаться. Как Вивьен вернулась к тебе.

— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду.

— Я имею в виду, что Ян платил ей много лет подряд. Похоже, ежемесячно. Год за годом, каждый месяц. И ты, конечно, об этом знаешь.

Файрклог нахмурился.

— Вообще-то мне ничего такого не известно.

Манетт попыталась понять выражение его глаз. На лбу Бернарда выступил пот, и Манетт желала бы знать, имеет ли это значение в связи с упомянутой особой.

— Я тебе не верю, — сказала она наконец. — Между тобой и Вивьен Талли всегда что-то было.

Файрклог ответил:

— Вивьен была той частью моего прошлого, которую я себе позволил.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что у меня был момент человеческой слабости.

— Поняла, — кивнула Манетт.

— Но не всё, — возразил он. — Я желал Вивьен, и она уступила моему желанию. Но ни один из нас не намеревался…

— Ох, да ведь никто никогда и не намеревается, разве не так?

Манетт и сама услышала горечь, прозвучавшую в её словах. И это её удивило. Что ей было до того, что отец признался в чём-то таком, что ей никогда и в голову не приходило: в давней связи с очень молодой женщиной? Что до того ей, его дочери? Это ведь ничего не значило… и в то же время значило очень многое, только в этот момент она ничего не желала знать.

— Да, никто и не намеревается, — согласился Файрклог. — Это просто случается. Им вдруг приходит в голову глупая мысль, что жизнь должна дать им что-то ещё, кроме того, что они уже имеют, и невольно шагают в сторону, а в результате…

— А в результате — ты и Вивьен Талли. Буду откровеннее. Я не хочу тебя обижать, но ведь вполне понятно, почему Вивьен захотелось переспать с тобой.

— Она не хотела.

— Спать с тобой? Ох, умоляю!

— Нет. Я совсем не то имел в виду. — Файрклог посмотрел в одну сторону, потом в другую. Вдоль озера Уиндермир бежала тропинка, поднимавшаяся к лесным зарослям вдоль северной границы владений. — Давай прогуляемся. Я постараюсь объяснить.

— Я не хочу никаких объяснений.

— Не хочешь. Но ты встревожена. И отчасти виной тому — я. Давай пройдёмся, Манетт.

Он взял её под руку, и Манетт ощутила давление отцовских пальцев сквозь толстый шерстяной свитер. Ей хотелось высвободить руку и отойти от отца, уйти совсем, но она, как и её сестра, постоянно терзалась мыслью, что Бернард хотел иметь сына, сыновей… Только в отличие от Миньон, старавшейся постоянно наказывать отца за это желание, Манетт пыталась заменить ему сына, принять его образ жизни, его планы, его привычки, даже перенять его манеру говорить, стоять, внимательно смотреть на собеседника, даже начала работать в его компании, как только смогла, — вообще делала всё, чтобы доказать: она стоит не меньше сына. Но, конечно же, всё это было не то. А потом желанный сынок начал доказывать, что как раз он ничего не стоит (хотя в последнее время он, конечно, старался искупить свою вину), но даже это не заставило Бернарда по-другому увидеть свою дочь. Поэтому ей и не хотелось гулять с этим ублюдком, она не хотела слышать его ложь о Вивьен Талли, в чём бы эта ложь ни состояла.

Файрклог сказал:

— Дети никогда не хотят знать что-то о личной жизни родителей. Это непристойно.

— Если ты хочешь говорить о матушке… о ваших личных недоразумениях…

— Ох, боже, конечно, нет! Твоя мать никогда, ни разу… Неважно. Речь обо мне. Я желал Вивьен по самой простой причине: я её желал, вот и всё. Меня привлекала её юность, её свежесть.

— Я не хочу…

— Ты сама об этом заговорила, милая. И теперь должна выслушать всё до конца. Я эту девушку не совращал. Ты ведь именно так подумала?

Он посмотрел на Манетт. Она заметила его взгляд, но продолжала упорно глядеть только вперёд, на тропу, туда, где она поворачивала вместе с береговой линией, туда, где она поднималась вверх, к деревьям, которые как будто отступали всё дальше и дальше, несмотря на то что они с отцом шли в их сторону.

Файрклог продолжил:

— Я совсем не соблазнитель по природе, Манетт. Я просто заговорил с ней. Она тогда работала у меня около двух месяцев. И я был с ней честен, так же как был честен с твоей матерью, Манетт, в тот вечер, когда встретился с ней. Я сказал Вивьен, что ни о каком браке не может быть и речи. Сказал, что хочу сделать её своей любовницей, тайной, и что это никак не помешает её карьере… я ведь знал, что карьера для неё очень важна. Она обладала блестящим умом и большим будущим. Я даже и не думал, что ей вдруг захотелось бы тратить жизнь на какие-нибудь сельские проекты или отказаться от перспектив просто потому, что мне вздумалось уложить её в постель на то время, пока она остаётся в Камбрии.

— Я не желаю всё это знать! — резко бросила Манетт.

У неё так сжалось горло, что больно было говорить.

— Но ты узнала о Вивьен, заговорила о ней, вот и будешь слушать. Она попросила дать ей время на размышления, чтобы прикинуть, куда может её завести согласие. Она думала две недели. Потом сама пришла ко мне, с собственным предложением. Вивьен готова испытать меня в качестве любовника, сказала она. Она никогда не рассматривала себя в такой роли и никогда не задумывалась о возможности быть так или иначе связанной с человеком, который старше её собственного отца. Вивьен честно призналась, что это ей даже и неприятно, потому что она не принадлежит к тем женщинам, которых возбуждают деньги мужчины. Ей нравятся молодые люди её возраста, и она не знает, удастся ли ей естественно держаться со мной в постели. Она не представляет, чтобы я смог её волновать, так она сказала. Но если я устрою её в качестве любовника, чего она, откровенно говоря, не ждёт, она согласна на такой договор. Если же я не смогу доставить ей удовольствия, то нам всё равно не стоит становиться врагами.

— Боже… Да она могла на тебя в суд подать! Сексуальное домогательство… Это могло обойтись тебе в сотни тысяч!

— Я это знал. Но это было просто безумное желание, я же тебе сказал. Этого не объяснить, пока сам такого не испытаешь. И в такой момент всё кажется разумным, даже вот такое гнусное предложение и очень странный ответ. — Они медленно шли по тропе, с озера задул ветер. Манетт задрожала. Отец обнял её за талию и прижал к себе, говоря: — Похоже, дождь вот-вот начнётся. — А потом продолжил: — В общем, какое-то время мы играли две роли, Вивьен и я. На службе мы были нанимателем и его исполнительной помощницей и никогда не позволяли себе даже лёгкого намёка на то, что между нами есть нечто большее. А в другие часы мы были просто мужчиной и его женщиной, и дневные часы сдержанности только добавляли огня к тому, что происходило ночами. А потом она устала. Ей хотелось двигаться дальше в своей карьере, а я не был настолько глуп, чтобы пытаться её остановить. Мне пришлось её отпустить, как я и обещал с самого начала, потому что готов был подчиниться её желаниям.

— И где она теперь?

— Понятия не имею. Ей предложили работу в Лондоне, но это было довольно давно. Думаю, она могла уже продвинуться выше.

— А как насчёт мамы? Как ты мог…

— Твоя мать никогда ничего не знала, Манетт.

— Но ведь Миньон знает, так?

Бернард отвернулся. Прошло несколько мгновений, в которые над ними пронёсся клин диких гусей, снизившихся над озером и снова взмывших ввысь. Наконец Файрклог сказал:

— Знает. Понятия не имею, как она всё раскопала, но как-то ведь она вообще обо всём узнает?

— Значит, именно поэтому она…

— Да.

— А Ян? Почему он постоянно перечислял деньги Вивьен?

Файрклог покачал головой, посмотрел на дочь.

— Видит бог, я не знаю, Манетт. Если Ян платил Вивьен, это могло быть только по одной причине: он хотел меня защитить от чего-то. Она могла связаться с ним, чем-то угрожать?.. я просто не знаю.

— Возможно, она угрожала рассказать маме? Как Миньон. Миньон ведь именно это делает, так? Угрожает рассказать обо всём маме, если ты перестанешь оплачивать всё, что ей хочется, так? А что бы мама сделала, если бы узнала?

Файрклог повернулся к дочери лицом, и Манетт впервые подумала о том, что отец стал выглядеть стариком. Хрупким, готовым вот-вот сломаться.

— Твоя мать была бы просто убита, милая, — сказал он. — И после всех этих лет мне хотелось бы оградить её от такого испытания.

Камбрия, Брайанбэрроу

Тим видел Грейси из окна. Она прыгала на своём батуте, и это продолжалось уже с добрый час; она всё прыгала и прыгала, с невероятно сосредоточенным видом. Время он времени она падала на попу и скатывалась с батута, но тут же забиралась на него снова и продолжала подпрыгивать.

Немного раньше Тим заметил её в саду за домом. Она копалась в земле, и Тим заметил стоявшую рядом с ней на земле маленькую картонную коробку, перевязанную красной лентой. Выкопав достаточно широкую и глубокую ямку, Грейси опустила в неё коробку и засыпала землёй. Излишки земли она собрала в ведёрко и аккуратно рассыпала её по саду, хотя в это время года сад пребывал в полном запустении, и в такой аккуратности совсем не было необходимости. Но прежде чем убрать лишнюю землю, Грейси опустилась на колени и скрестила руки на груди: правый кулак к левому плечу, левый — к правому, голова склонена вбок… Тиму пришло в голову, что сестрёнка немного похожа на одного из тех ангелов, которых можно видеть на старых викторианских кладбищах, и тут он догадался, чем занималась девочка. Она хоронила Беллу, устроив настоящее прощание по кукле.

Но ведь Беллу можно было починить. Тим, конечно, здорово постарался, ломая её, но руки и ноги можно было прикрепить на место, а царапины закрасить… Но Грейси ничего такого не захотела и не захотела видеть Тима, когда он вернулся из Брайан-Бек, мокрый насквозь. Переодевшись, пошёл к Грейси и предложил заплести ей французские косички, но она и слушать его не хотела.

— Не трогай меня и не трогай Беллу, Тимми! — вот и всё, что она сказала.

И она не казалась грустной — просто не желала иметь с ним дела.

После похорон куклы Грейси отправилась на батут — и с того момента прыгала на нём. Тиму хотелось остановить сестрёнку, но он не знал, как это сделать. Он подумал о том, чтобы позвонить матери, но тут же отказался от этой мысли. Тим знал, что скажет мать: «Она сама перестанет прыгать, когда устанет. И я не собираюсь тащиться в такую даль просто ради того, чтобы снять твою сестру с батута. А если тебе надоело на неё смотреть, попроси Кавеха, чтобы он её оттуда снял. Он будет только рад возможности поиграть в родителя». И она бы сказала всё это ворчливым, раздражённым голосом. А потом отправилась бы к этому идиоту Уилкоксу, потому что он — подходящий мужчина. Так она смотрела на вещи. Чарли Уилкоксу она нравилась, значит, он был хорош. А если мужчина не хотел иметь с ней дела, как отец Тима, то он был просто куском дерьма. Ну, в общем-то так оно и было. Его отец был дерьмом, и Кавех тоже, и теперь Тим убедился в том, что и все остальные ничуть не лучше.

Когда он вернулся в дом после купания в пруду с утками, Кавех пришёл следом за ним и всё пытался с ним заговорить, но Тим и смотреть не желал в его сторону. Уже то было слишком плохо, что этот грязный тип хватал Тима своими лапами. А ещё и разговаривать с ним… Нет, ни за что.

Но ещё Тим думал и о том, что Кавех мог бы уговорить Грейси слезть с батута. Что Кавех мог бы уговорить Грейси позволить Тиму выкопать куклу и отвезти её в Уиндермир, отдать в ремонт. Девочке нравился Кавех, потому что это ведь была Грейси. Ей всё нравились. Так что она бы его послушала, ведь так? Кроме того, Кавех никогда её не обижал, если, конечно, не считать того, что разрушил её семью.

Да Тиму и самому хотелось поговорить с Кавехом. Ему бы нужно было спуститься вниз, найти его и сказать, что Грейси уже давно прыгает на батуте. Но если бы он это сделал, Кавех вполне мог бы сказать, что ничего нет плохого в том, что девочка прыгает на батуте, в конце концов, батуты для того и предназначены, разве нет? И разве не потому был поставлен этот батут, что Грейси нравится на нём прыгать? И Тиму пришлось бы объяснять, что это продолжается уже с час и что Грейси, скорее всего, делает это потому, что ей очень плохо. А Кавех мог бы сказать вполне очевидную вещь: «Мы ведь оба знаем, почему ей плохо, так, Тим?»

Но Тим не хотел причинять сестрёнке боль. В том-то и состояла проблема. Он не хотел доводить Грейси до слёз. Она была единственным человеком, действительно имевшим для него значение, и для него было достаточно уже того, что она находилась рядом. Тим ведь совсем не думал о том, что будет после того, как он схватит Беллу и оторвёт ей руки и ноги. Ему просто хотелось сделать что-то такое, чтобы выплеснуть кипевшую внутри боль. Но разве Грейси поняла бы это, если её саму ничто не мучило? Она могла увидеть только внешнюю подлость его поступка…

Грейси на мгновение прекратила прыжки. Тим видел, что она очень тяжело дышит. И ещё он заметил в ней нечто новое, что заставило его вздрогнуть. У неё начала набухать грудь, и крошечные соски приподнимали трикотажную ткань её футболки.

От этого Тиму стало невероятно грустно. У него на несколько мгновений всё затуманилось перед глазами, а когда туман рассеялся, Грейси уже снова прыгала. И теперь Тим следил за её крошечными грудями. Он понял, что нужно что-то предпринять.

Он снова спросил себя, насколько бессмысленно было бы звонить их матери. То, что у Грейси начала появляться грудь, значило: она нуждается в помощи матери… Например, та должна отвезти её в город и купить ей детский бюстгальтер, или что там носят маленькие девочки, когда начинают созревать… Теперь ведь дело было не только в том, чтобы согнать Грейси с этого проклятого батута, разве не так? Именно так, но ведь и то правда, что Найэм отнеслась бы к новости точно так же, как она относилась ко всему остальному. Сказала бы: «Поговори с Кавехом. Кавех разберётся».

Всё связывалось в один тугой узел, и с какими бы проблемами взросления ни столкнулась Грейси, ей, скорее всего, придётся решать их без помощи матери, потому что Тим был абсолютно уверен только в одном: если Найэм Крессуэлл и строит какие-то планы относительно своего будущего, в эти планы не входят дети, рождённые от мерзкого мужа. Так что всё ложилось на Тима или на Кавеха. Или на них обоих. Им придётся помогать Грейси стать взрослой.

Тим вышел из комнаты. Кавех был где-то в доме, и Тим рассудил, что этот момент не хуже любого другого подходит для того, чтобы сообщить ему о необходимости поездки в Уиндермир и покупки необходимых вещей. Если они этого не сделают, мальчишки в школе начнут дразнить Грейси. Да и девочки вполне могут к ним присоединиться. А от поддразниваний недалеко и до драк, это Тим отлично знал.

Спускаясь по лестнице, он услышал голос Кавеха. Тот доносился вроде бы из гостиной. Дверь туда была прикрыта, но на пол изнутри падала полоса света, и Тим слышал, как постукивает кочерга по решётке камина.

— …вообще-то не входит в мои планы, — вежливо сказал кому-то Кавех.

— Но ты ведь не можешь думать, что останешься здесь теперь, после смерти Крессуэлла.

Тим узнал голос Джорджа Коули. И сразу понял, о чём они говорят. «Остаться»… конечно, речь шла о ферме Брайан-Бек. Джордж Коули должен был воспринять смерть отца Тима как шанс избавиться от соседа и купить ферму. Но Кавех явно не был с ним согласен.

— Могу думать, — ответил он.

— Что, собираешься разводить овец, да?

Коули явно развеселила подобная идея. Он, наверное, представил себе, как Кавех топчется по двору фермы, в светлых брюках и лавандовом жилете, гоняясь за овцами…

— Я вообще-то надеялся, что вы будете арендовать землю, как было до сих пор, — сказал Кавех. — До сих пор это ведь всех устраивало. И не вижу причин что-то менять. Кроме того, земля здесь достаточно дорогая, если уж говорить о продаже.

— А ты думаешь, что у меня и денег-то нет, чтобы её купить, — сделал вывод Коули. — Ну, а ты-то сумел её приобрести, а, парень? Думаю, нет. И в любом случае на несколько месяцев будет наложен запрет на продажу, а к тому времени я и появлюсь с денежками.

— Боюсь, никаких запретов не будет, — сказал Кавех.

— Ты что хочешь сказать? Ты ведь не станешь утверждать, что он оставил всё тебе?

— Так уж получилось, что действительно оставил.

Джордж Коули надолго замолчал, усваивая неожиданную новость. И наконец сказал:

— Да ты просто морочишь мне голову.

— Так уж получилось, что нет.

— Нет? Ну, в таком случае какие у тебя планы, а? Как ты заплатишь налог на наследство? Это ведь куча денег!

— Налог на наследство вряд ли может стать проблемой, мистер Коули, — ответил Кавех.

Снова наступило молчание. Тим гадал, как Джордж Коули справится со всем этим. И ещё он впервые задумался над тем, как вообще Кавех Мехран вписывается в картину смерти его отца. Но это ведь был несчастный случай, простой и понятный, разве не так? Все так говорили, включая и коронёра. Но тут вдруг Тиму показалось, что не всё так просто. А то, что в следующее мгновение слетело с губ Кавеха, окончательно всё запутало, и Тим уже перестал что-либо понимать.

— Видите ли, моя семья приедет сюда, ко мне. И все вместе мы вполне справимся с налогом на наследство…

— Семья? — фыркнул Коули. — И что, интересно знать, представляет собой эта твоя семья?

Кавех ответил не сразу. А когда он наконец заговорил, его тон был предельно официальным.

— Семья — это прежде всего мои родители. Они переедут ко мне из Манчестера. Вместе с моей женой.

У Тима потемнело в глазах. А пол под ногами покачнулся. Всё то, что он, как ему казалось, знал, вдруг закрутилось в водовороте слов, означавших нечто такое, чего они вовсе не значили, всё то, что он вроде бы прекрасно понимал в свои четырнадцать лет, было уничтожено одним коротким заявлением…

— Твоя жена, — неживым голосом произнёс Коули.

— Моя жена. Да.

Послышались какие-то звуки. Похоже, Кавех отошёл к окну или к письменному столу в другом конце комнаты. Или остался стоять у камина, положив одну руку на каминную полку, с видом человека, у которого на руках все козыри.

— Я женюсь через несколько месяцев.

— О-о, просто отлично! — прорычал Коули. — А твоя будущая жена знает об обстоятельствах твоей жизни здесь, а? Эта твоя молодая невеста.

— Обстоятельствах? Что вы имеете в виду?

— Ах ты, невинное дитя! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Тебя и Крессуэлла, ваши задницы! Как насчёт всего этого? Думаешь, в деревне никто ни о чём не догадался?

— Если вы хотите сказать, что в деревне знают о том, что мы с Яном Крессуэллом жили в одном доме, то, конечно же, они это знают. А что ещё?

— Ах ты, долбаный паршивец! Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что я уже практически женат, и что моя жена будет жить здесь, и мои родители тоже, а потом и мои дети. Если вам что-то всё равно неясно, я просто не знаю, что добавить.

— А как насчёт этих детишек? Ты думаешь, одному из них не захочется рассказать твоей новенькой жене о том, что здесь происходило?

— Вы говорите о Тиме и Грейси, мистер Коули?

— Ты прекрасно знаешь, что я говорю о них, чёрт побери!

— Ну, если оставить в стороне тот факт, что моя жена не говорит по-английски и не поймёт ни слова, что бы ей ни говорили, им всё равно нечего рассказывать. К тому же Тим и Грейси вернутся к своей матери. Это уже решается.

— Вот, значит, как?

— Боюсь, что да.

— А ты здорово себе на уме, парень, а? Думаю, ты с самого начала всё это задумал.

Тим не стал слушать ответа Кавеха. Он уже услышал более чем достаточно. И, спотыкаясь, ушёл в кухню, а потом вон из дома.

Камбрия, озеро Уиндермир

Сент-Джеймс решил, что остаётся ещё одна, последняя возможность разобраться в гибели Яна Крессуэлла. Шанс был невелик, но коли уж он оставался, Сент-Джеймс не мог его упустить. Но для реализации идеи ему был нужен некий спортивный инструмент.

Ни в Милнторпе, ни в Арнсайде не было магазинов рыболовных принадлежностей, и потому Сент-Джеймсу пришлось отправиться в Грэндж-овер-Сэндс и приобрести необходимое в местечке, именуемом Ланкастере. Там продавалось абсолютно всё, от детской одежды до садовых инструментов, и вся улица, расположенная на склоне, состояла из лавочек и магазинчиков, явно основанных инициативными представителями семейства Ланкастеров в последнюю сотню лет, и это оказался весьма удачный проект, потому что теперь магазинчики буквально стояли друг на друге. И основной идеей их существования была, похоже, та мысль, что если что-то не продаётся в этом месте, то это и покупать незачем. В одном уголке этого мира продавалось и всё для рыбалки, и здесь же торговали разделочными ножами, точно такими, как тот, что Линли достал из воды в лодочном доме Айрелет-холла.

Сент-Джеймс купил всё необходимое и, позвонив Линли, сообщил, что направляется в Айрелет-холл. Ещё он позвонил Деборе, но она не ответила. Саймон не удивился, потому что она ведь видела, кто звонит, а настроение у неё было не из лучших.

Впрочем, и Сент-Джеймс тоже был недоволен супругой. Он искренне любил свою жену, но случались моменты, когда их расхождение во взглядах на что-то заставляло его ставить под сомнение всю семейную жизнь. Впрочем, это всегда было мимолётно, и позже Сент-Джеймс сожалел о своих мыслях и посмеивался над ними, когда они с Деборой остывали. «И с чего мы повздорили?» — думал он тогда. То, что вечером казалось невероятно важным, утром выглядело чистым пустяком. Но вот теперь вопрос был действительно серьёзным…

Почти всю дорогу до озера Уиндермир Сент-Джеймс был погружён в мысли, хотя при других обстоятельствах он бы искренне наслаждался поездкой через долину. Но на этот раз он выбрал поворот на северо-восток и очутился у оконечности озера Уиндермир, где громоздились морены, оставленные в незапамятные времена ледниками, и где некогда стояла деревушка, прямо на берегу, — теперь она отодвинулась подальше. Здесь он повернул на север. И через несколько мгновений перед ним раскинулось собственно озеро Уиндермир: огромное безмятежное пространство серо-голубой воды, в которой отражались яркие осенние деревья, выстроившиеся вдоль берега.

Айрелет-холл был недалеко от этого места, всего в нескольких милях, за парком Фелл-Фут, сиявшим викторианской красотой и предлагавшим множество чудесных пешеходных маршрутов. Впрочем, в это время года для таких прогулок было холодновато. Но весной здесь расцветало множество нарциссов и рододендронов, достигавших высоты дома. Сент-Джеймс проехал мимо парка и очутился в лабиринте деревьев; там, где листья ещё не облетели, деревья светились оранжевым огнём и охрой; там, где листвы уже не осталось, торчали голые тёмные ветви.

Ворота в Айрелет-холл были заперты, но в путанице плюща на каменном столбе притаилась кнопка звонка. Сент-Джеймс вышел из взятой напрокат машины и позвонил. Пока он этим занимался, за его машиной встал «Хили-Эллиот» инспектора Линли.

Это облегчило задачу входа. Пара мгновений разговора с бестелесным голосом, ответившим на звонок, закончилась тем, что Линли сказал через плечо Сент-Джеймса:

— Это Томас Линли.

И всё утряслось. Ворота открылись со скрипом, как в каком-нибудь старом фильме ужасов, а потом так же шумно закрылись.

Линли и Сент-Джеймс направились прямиком к лодочному дому. Оставалась, как Саймон объяснил другу, последняя возможность проверки, и нужно было её использовать. Пусть все вокруг твердят, что обстоятельства смерти Яна Крессуэлла вполне очевидны, всё равно: если и есть вероятность убедить коронёра заново открыть дело, её можно обнаружить только одним способом. Но даже и это не гарантия, уточнил Сент-Джеймс.

На это Линли ответил, что он был бы бесконечно рад, если бы всё наконец закончилось и он смог бы как можно скорее вернуться в Лондон. При этих словах Сент-Джеймс бросил на него короткий косой взгляд. Линли тут же сказал:

— Начальство сильно мной недовольно.

— Что, Хильер рассчитывал на какие-то другие результаты?

— Нет, я об Изабелле. Она злится из-за того, что Хильер втянул меня в это расследование.

— А!.. Это плохо.

— Определённо плохо.

Больше они к этой теме не возвращались, но Сент-Джеймс задумался о характере взаимоотношений Томаса и Изабеллы Ардери. Раньше он уже встречался с ней, когда они все вместе занимались одним делом, и Сент-Джеймс был не настолько слеп, чтобы не заметить проскакивавшей между Линли и Изабеллой искры. Но роман со старшим офицером представлял собой серьёзную опасность. Собственно, роман с кем угодно в Ярде был опасен для Линли.

Пока они шли к лодочному дому, Линли рассказал Сент-Джеймсу о своей встрече с дочерью Бернарда Файрклога, Манетт, и её мужем, сообщив, что именно они обнаружили по части выплат, производимых Яном Крессуэллом. Бернард Файрклог мог сам отдать такие распоряжения, а мог и не отдавать, сказал Линли. Но в любом случае Крессуэлл, похоже, знал многое такое, что ставило его в рискованное положение. Если Файрклог не знал о выплатах или, по крайней мере, о некоторых из них, то опасность грозила ему самому, стоило ему узнать обо всём. Если Ян пытался прекратить какие-то платы, то осложнялись отношения с теми, кто денежки получал…

— В общем, похоже на то, что в итоге всё упирается в деньги, — сказал Линли.

— Ну, именно так чаще всего и бывает, разве нет? — заметил Сент-Джеймс.

В лодочном доме оказалось достаточно светло, в дополнительном освещении нужды не было. Дело, затеянное Сент-Джеймсом, не требовало лишнего света, хватало и отражённых от поверхности озера лучей солнца, поскольку день выдался ясный. Саймон намеревался исследовать состояние других камней причала. Если бы нашлись и другие расшатавшиеся, кроме двух упавших, он пришёл бы к выводу, что случившееся с Яном — действительно случайность.

Вёсельной лодки на месте не было — похоже, Валери вышла на озеро. Сент-Джеймс подошёл туда, где обычно бывало привязано её судёнышко. Разумнее всего, решил он, начать с проверки именно этой части причала.

Саймон присел на корточки и стал нажимать на камни. Линли дёрнулся было, чтобы помочь ему, но он сказал:

— Я сам.

Камни держались вполне надёжно, но вот Сент-Джеймс нажал на пятый — и тот зашатался, как молочный зуб во рту дошкольника. Шестой и седьмой тоже держались плохо. Следующие четыре были в отличном состоянии, а вот двенадцатый едва держался на месте. Именно в щель возле этого двенадцатого Сент-Джеймс и воткнул разделочный нож, купленный им в Грэндж-овер-Сэндс. С помощью ножа оказалось совсем нетрудно сдвинуть камень с места, чтобы тот свалился в воду. Усилия потребовались незначительные. Лезвие ножа скользнуло в щель, Сент-Джеймс чуть-чуть нажал на рукоятку — и дело было сделано. Линли слегка топнул ногой по камню, и тот полетел вниз. Теперь легко было представить, как некто выбирается из лодки, переносит весь свой вес на причал — и вот такой же камень сдвигается с места. Именно это и произошло с Яном Крессуэллом. Теперь вопрос был только в том, упадут ли в воду другие камни, если на них встанет Линли, но которым не станет помогать ножом Сент-Джеймс. Проверка не потребовала много времени. Один из камней упал, три других удержались. Линли вздохнул, покачал головой и сказал:

— Ну, я готов выслушать любые предложения. И не стану возражать, если одним из них окажется предложение вернуться в Лондон.

— Нам нужен яркий свет.

— Зачем это?

— Не здесь. Идём.

Они вышли из лодочного дома. Сент-Джеймс поднял разделочный нож так, чтобы оба они хорошо его видели. И оба пришли к одному выводу, для которого даже не требовались всякие таммикроскопы и лабораторные исследования. После того как Сент-Джеймс орудовал ножом, сдвигая с места камень, всё лезвие покрылось глубокими царапинами. Но ведь тот нож, который Линли достал из воды, был совершенно новым.

— А… Ну да, вижу, — пробормотал Томас.

— Думаю, это окончательно проясняет дело, Томми. Нам с Деборой пора возвращаться в Лондон. Я, конечно, не стану утверждать, что камни не могли быть сдвинуты с места каким-то другим способом. Но тот факт, что найденный в воде нож был новым, заставляет предположить, что Крессуэлл действительно утонул случайно, или же для смещения камней было использовано что-то другое. И если ты не собираешься перетрясти всё вокруг в поисках подходящего инструмента, с помощью которого камни свалились в воду…

— Мне нужно сменить направление движения, — закончил за него Линли. — Или же закрыть дело и отступить.

— Да, осмелюсь предположить, что это именно так, если только Барбара Хейверс не отыщет нечто особенное. Но в любом случае результат нельзя назвать плохим, так? Это просто результат.

— Верно.

Они некоторое время стояли молча, глядя на озеро. К берегу подходила лодка, в ней сидела женщина, искусно работавшая вёслами. Валери Файрклог была одета для рыбалки, но ей явно не повезло. Когда она приблизилась, то показала на пустую корзину и весело крикнула:

— Хорошо, что вы там не умираете от голода! Я в последние дни стала совсем безнадёжным рыбаком.

— На причале внутри много расшатавшихся камней, — крикнул в ответ Линли. — И несколько из них мы расшатали ещё сильнее. Так что поосторожнее! Мы вам поможем.

Они вернулись в лодочный дом. Валери бесшумно подвела лодку к причалу и остановила точно там, где камни едва держались.

— Вы умудрились выбрать самое опасное место, — сказал Линли. — Вы именно здесь спускались в лодку?

— Да, — кивнула Валери. — А я и не заметила. Что, совсем плохо дело?

— Рано или поздно они упадут.

— Как и другие?

— Как и другие.

Лицо Валери изменилось, расслабилось. Она не улыбнулась, но облегчение было весьма заметным. Сент-Джеймс это отметил, и он знал, что Линли тоже не упустил это из внимания, принимая из рук Валери Файрклог рыболовные снасти. Линли положил всё в стороне, потом протянул руку и помог Валери Файрклог выбраться из лодки на причал. После чего представил женщину и Сент-Джеймса друг другу.

— Насколько я понял, именно вы обнаружили тело Яна Крессуэлла? — спросил Саймон.

— Да, я.

Валери сняла с головы бейсболку, прикрывавшую её аккуратные седые волосы. Они были подстрижены по-молодёжному, и она быстро пригладила их рукой.

— И вы позвонили в полицию, — продолжил Сент-Джеймс.

— Тоже верно.

— Я как раз об этом думал, — сказал Саймон. — Вы сейчас идёте в дом? Можем мы пройтись с вами?

Валери посмотрела на Линли. Она вовсе не выглядела насторожённой — слишком хорошо владела собой для этого. Но она, конечно, думала о том, зачем бы другу Линли, эксперту из Лондона, захотелось поболтать с ней, и она, безусловно, отлично понимала, что говорить он станет совсем не о её рыбацкой удаче. Но любезно ответила:

— Да, конечно, можете…

Однако быстрое движение голубых глаз выдало её истинные чувства.

Они пошли по тропинке. Сент-Джеймс заговорил:

— Вы в тот день тоже рыбачили?

— Когда нашла Яна? Нет.

— Тогда зачем вы отправились в лодочный дом?

— Я просто гуляла. Как правило, я делаю это каждый день. Когда приходит зима и погода портится, мне удаётся двигаться куда меньше, чем мне нравится, да и всем нам… Вот я и стараюсь выходить на прогулку, если день более или менее ясный.

— Гуляете по поместью? Ходите в лес? На холмы?

— Я прожила здесь всю свою жизнь, мистер Сент-Джеймс. И иду туда, куда ноги несут.

— А в тот день?

Валери Файрклог посмотрела на Линли и спросила:

— Хотите что-то прояснить?

Это, безусловно, было вежливой формой вопроса о том, с чего вдруг его приятель начал к ней цепляться.

Сент-Джеймс сказал:

— Тут скорее моё личное любопытство, чем Тома. Я разговаривал с констеблем Шлихтом о том дне, когда был обнаружен Ян Крессуэлл. Он сообщил мне два интересных факта о звонке на номер 999, и я с тех пор всё пытаюсь их понять. Ну, на самом деле к звонку относится только один из фактов. Второй относится к вам.

Теперь уже насторожённость откровенно проявилась во взгляде Валери Файрклог. Она остановилась. Провела ладонями по брюкам, что Сент-Джеймс понял как способ привести в порядок нервы. Он знал, что и Линли точно так же оценил этот жест, потому что друг бросил на него взгляд, предлагавший продолжить расспросы.

— И что же такого сказал вам констебль?

— Он поговорил с тем человеком, от которого получил сообщение. С тем, который ответил на ваш звонок. И тот сказал, что звонившая леди была на удивление спокойна, если учесть обстоятельства.

— Понятно.

Валери произнесла это любезным тоном, но то, что она при этом остановилась, давало понять: есть в смерти Яна Крессуэлла некие моменты, которые она предпочла бы скрыть от Сент-Джеймса и Линли.

— «Похоже, в моём лодочном доме плавает мёртвый человек», — вот что вы сказали приблизительно, — сказал Сент-Джеймс, внимательно глядя на Валери.

Она отвела взгляд. Движение её черт было похоже на лёгкую рябь на поверхности озера. То ли кто-то проплыл под поверхностью воды, то ли лёгкий ветерок нарушил покой, но в любом случае это было мгновение, когда спокойствие покинуло Валери. Она подняла руку, отвела со лба упавшие волосы — и не надела снова свою бейсболку. Солнечные лучи упали на неё, высветив тонкие морщинки. Затем она сказала:

— Никто не знает заранее, как он отреагирует на подобную ситуацию.

— Полностью с вами согласен. Но второй странный факт того дня состоит в том, что вы переоделись к тому времени, когда приехали полицейские и врачи. Вы встретили их одетой не для прогулки — во всяком случае, не для осеннего дня, вы были в одежде, пригодной только для дома.

Поняв, куда клонит Сент-Джеймс, Линли сказал:

— Так что, как вы понимаете, нам хочется кое-что проверить, выяснить. — Он дал ей пару мгновений на размышление, потом продолжил: — Вы вообще не ходили тогда в лодочный дом, да? Это не вы обнаружили тело, не вы звонили по 999.

— Мне кажется, я представилась, когда звонила, — напряжённо произнесла Валери, но она ведь не была дурой. Ей следовало понять, что, по крайней мере, эта часть игры закончена.

— Кто угодно может назвать какое угодно имя, — возразил Сент-Джеймс.

— Может, пришла пора сказать нам правду? — добавил Линли. — Речь о вашей дочери, так? Осмелюсь предположить, что это Миньон обнаружила труп и она же позвонила в полицию. Из её башни виден лодочный дом. Если она поднимается на верхний этаж, то ей видно вообще всё, от дверей здания до выходящих на озеро лодок. Вопрос, собственно, в том, были ли у неё причины организовывать смерть Яна Крессуэлла. Потому что она ведь должна была знать в тот вечер, что он на озере, так?

Валери возвела взор к небесам. Сент-Джеймсу почему-то вспомнилась страдающая Мадонна и то, что влечёт за собой материнство для не слишком храбрых женщин. Оно ведь не кончается в тот момент, когда дети становятся взрослыми, а продолжается до самой смерти — либо матери, либо ребёнка.

— Никто из них… — Валери запнулась, посмотрела на Сент-Джеймса, на Линли и только потом продолжила: — Мои дети не имеют к этому никакого отношения.

— Мы нашли в воде разделочный рыбный нож. — Сент-Джеймс показал нож, которым ковырял камни. — Не этот, конечно, но очень похожий.

— Наверное, это тот, который я потеряла неделю назад, — сказала Валери. — Случайно вообще-то. Я потрошила здоровенную форель, но уронила нож, и он упал в воду.

— В самом деле? — произнёс Линли.

— В самом деле, — откликнулась Валери. — Вот такая неловкость.

Сент-Джеймс и Линли переглянулись. То, что они услышали, безусловно, было ложью, потому что стол для разделки рыбы находился в другом конце лодочного дома, далеко от того места, где разделочный нож упал в воду. И если Сент-Джеймс не слишком ошибался относительно природы вещей, нож вряд ли мог сам доплыть до того места и оказаться лежащим прямо под головой Яна Крессуэлла.

Лондон, Кенсингтон

Вивьен Талли выглядела точно так, как на фотографии, которую Барбара видела в Интернете. Они были почти одного возраста, Барбара и Вивьен, но вряд ли они могли быть более разными. Вивьен, решила Барбара, была точно такой, какой хотела бы видеть саму Барбару суперинтендант Ардери: стройное тело, аккуратно одетое в наилучшие вещи, более чем отличные причёска и макияж. И благодаря этому тройному совершенству Вивьен Талли сумела прорваться на самый высокий уровень. Барбара тут же принципиально возненавидела её.

Она решила повернуть к Рутланд-гейт и снова прикинуться той, кем не была, играя всё ту же недавнюю роль особы, ищущей квартиру в Кенсингтоне. Позвонила в шестую квартиру, и Вивьен Талли — или тот, кто находился в её квартире, — не спрашивая, открыла входную дверь. Из этого Барбара сделала вывод, что там кого-то ждали. Мало нашлось бы глупцов, которые без приглашения явились бы в подобный дом. Впрочем, частенько беспечность жильцов приводит к ограблению. А иногда и к смерти.

Но вышло так, что Вивьен ожидала прихода агента по недвижимости. Барбара выяснила это уже через три секунды, когда Вивьен Талли окинула её внимательным взглядом с головы до ног, определяя, что может представлять собой явившаяся к ней особа.

— Вы действительно от Фокстона? — спросила она.

Барбара могла бы и обидеться на такой взгляд, ведь не на конкурс красоты пришла. Но она не могла уже и сделать вид, что не та, кто есть, потому что Вивьен Талли ни за что на свете не поверила бы в то, что агент по недвижимости или претендентка на квартиру могли явиться к ней в оранжевых вельветовых штанах, красной футболке и тёмно-синей куртке. Поэтому она сказала:

— Детектив Хейверс, Новый Скотленд-Ярд. Мне нужно с вами поговорить.

Вивьен вовсе не показалась потрясённой, что Барбара сочла достойным внимания. Женщина просто сказала:

— Входите. Но, боюсь, у меня не слишком много времени. У меня назначена встреча.

— С человеком из агентства Фокстона. Поняла. Продаёте квартиру, да?

Барбара огляделась, пока Вивьен закрывала за ней дверь. Квартира была потрясающей по всем меркам: высокие потолки, фасонная лепка, паркетные полы, укрытые персидскими коврами, несколько изящных антикварных вещиц, мраморный камин… Всё это должно было стоить кучу денег когда-то, и ещё больше — теперь. Но странным было то, что нигде не было вещей, носивших отпечаток личности. Наверное, такими можно было бы счесть несколько тщательно подобранных статуэток немецкого фарфора, предположила Барбара, но вот коллекция старинных книг на полке не производила впечатления, что эти книги читают дождливыми вечерами.

— Я уезжаю в Новую Зеландию, — сказала Вивьен. — Пора возвращаться домой.

— Вы там родились? — спросила Барбара, хотя и без того знала ответ.

Вивьен говорила без акцента; она могла бы и солгать, если бы захотела. Но лгать не стала.

— В Веллингтоне, — ответила она. — Мои родители и теперь там. Они стареют, и им хочется, чтобы я жила дома.

— Но вы довольно долго пробыли в Соединённом Королевстве, да?

— Могу ли я поинтересоваться целью вашего визита, сержант Хейверс? И чем я могу вам помочь?

— Рассказом о ваших взаимоотношениях с Бернардом Файрклогом. Для начала.

Выражение лица Вивьен Талли осталось сверхъестественно любезным.

— Не думаю, чтобы это вас касалось. Но в чём всё-таки дело?

— В смерти Яна Крессуэлла. По её факту ведётся расследование. И полагаю, вы его знали ещё с тех пор, как работали в «Файрклог индастриз», и он вас тоже неплохо знал.

— Тогда более логичным был бы вопрос о моих взаимоотношениях с Яном Крессуэллом, разве не так?

— Думаю, до этого мы тоже дойдём. Но прямо сейчас меня интересует Бернард Файрклог. — Барбара окинула комнату одобрительным взглядом и сказала: — Недурно тут всё устроено. Ничего, если я где-нибудь сяду?

Барбара не стала дожидаться ответа. Вместо того она подошла к большому креслу, бросила рядом с ним сумку и погрузилась в его уютные глубины. Проведя ладонью по обивке, подумала: «Чёрт побери, да это никак шёлк?» Да, Вивьен Талли покупала обстановку явно не в магазине ИКЕА.

— Мне подумалось, я говорила вам, что жду… — сказала Вивьен.

— Кого-то от Фокстона. Поняла. На этот счёт у меня всё в порядке. Память как у общеизвестного слона, если вы меня понимаете. Или это просто метафорический слон? Никогда не могла понять. Ну, неважно. Вы, наверное, предпочтёте, чтобы я слиняла до того, как появится человек от Фокстона, а?

Да, Вивьен не была глупа. Она прекрасно поняла, что должна рассказать что-то в обмен на исчезновение Барбары.

— Я некоторое время работала в «Файрклог индастриз», как вы поняли. — Вивьен подошла к маленькой кушетке и села. — Была помощницей Бернарда Файрклога. Моя первая работа после окончания Лондонской экономической школы. А через несколько лет я перешла к другому нанимателю.

— Люди вроде вас никогда не пропадут, найдут местечко получше, — признала Барбара. — Это мне понятно. Но в вашем случае… вы ведь ушли из «Файрклог индастриз», потом вдруг стали частным консультантом, а потом почему-то занялись садовыми инструментами, чем и занимаетесь.

— Ну и что? Мне захотелось большего, чем даёт работа частного консультанта, вот я и занялась новым делом. Я поднималась по служебной лестнице, потому что попала в нужное место в правильный момент, когда для нанимателей стало важным демонстрировать, что они одинаково относятся ко всем служащим, мужчинам и женщинам.

— Но вы не прервали отношений с Файрклогом.

— Я не сжигаю мостов. И нахожу куда более мудрым поддерживать контакты. Бернард просил меня поработать в правлении «Файрклог фаундейшн». Я рада была взяться за это.

— И как оно всё получилось?

— Что вы имеете в виду? Вы что, ищете что-то зловещее? Он меня попросил, я сказала «да». Я верю в случай.

— А попросил он вас потому, что…

— Думаю, он решил, что если я буду работать на него в Бэрроу, то это будет полезным во всех отношениях. Когда я ушла из «Файрклог индастриз»…

— Почему?

— Почему я ушла?

— Сдаётся мне, что там вы могли подниматься по служебной лестнице ничуть не хуже, чем в любом другом месте.

— Вам приходилось бывать в Бэрроу, сержант Хейверс? Нет? Ну, местечко не из самых привлекательных. Мне подёрнулась возможность перебраться в Лондон, и я за неё ухватилась. Так уж люди устроены. Я смогла продвинуться вперёд куда быстрее, чем это было возможно в Бэрроу, даже если бы мне хотелось там остаться. А мне, поверьте, этого не хотелось.

— И теперь вы живёте здесь, в квартире лорда Файрклога.

Вивьен слегка переменила позу, чуть заметно, хотя и до того сидела явно очень удобно.

— Что бы вы ни думали, это неверно.

— То есть квартира не принадлежит Файрклогу? Но тогда почему у него есть ключи от неё? Наверное, он приходит проверить, не ограбил ли вас кто-нибудь. В общем, ведёт себя как хозяин, если вы меня понимаете.

— Да какое всё это имеет отношение к Яну Крессуэллу, вы ведь ради него пришли?

— Не совсем так, — бодро ответила Барбара. — Не хотите разъяснить ситуацию с ключами? В особенности в том случае, если Файрклог не владелец этой квартиры. Кстати, всё это очень любопытно выглядит. Квартира наверняка обошлась в кучу бабок. И вам должно хотеться, чтобы всё оставалось шито-крыто, я полагаю. Вот и думаю, то ли вам поневоле пришлось дать ему ключи, то ли вы просто выдаёте их особым людям.

— Боюсь, что это просто не ваше дело.

— Где же наш Бернард ночует, когда задерживается в Лондоне, мисс Талли? Я заходила в «Твинс», но у них, похоже, нет комнат для ночлега. К тому же они не позволяют женщинам переступать порог, и исключение сделано только для одной старой кошёлки, которая стережёт дверь — поверьте, я это как следует проверила, — хотя женщины могут туда входить вместе с членами клуба. Вот и получается, что вы целиком и полностью в руках Файрклога, насколько я разобралась. Обед, ужин, выпивка, что там ещё — и вы оба садитесь в такси, и такси всегда привозит вас сюда. Иногда вы сами отпираете входную дверь. Иногда это делает он, своими собственными ключами. Потом вы поднимаетесь в эту… позвольте сказать — в эту совершенно потрясающую квартиру, и потом… Где Файрклог находит приют своему стареющему телу, когда остаётся в Лондоне? Вот в чём суть вопроса.

Вивьен встала. Барбара рассудила, что ей тоже лучше встать. Дело шло к тому, что хозяйка готовилась выставить пухловатую гостью за дверь. Но в то же время Барбара намеревалась продвинуться как можно дальше. Она видела, что Вивьен вся подобралась, напряглась, и это доставило ей немалое удовольствие. В конце концов, есть определённое наслаждение в том, чтобы вот так растревожить столь совершенное внешне существо.

— Нет, не в этом суть, — возразила Вивьен Талли. — Суть в том, сколько времени вам понадобится на то, чтобы дойти до двери, которую я открою для вас, а потом закрою после вашего ухода. Разговор окончен.

— Значит, так, — сказала Барбара. — Я должна уйти, верно? В смысле, за дверь.

— Или вас могут вытолкать.

— Драка, визг, вопли — чтобы все соседи услышали? Такой шум, что все обратят на вас внимание, чего вам явно не хочется?

— Я хочу, чтобы вы ушли, сержант. В моей жизни нет ничего противозаконного. И я не понимаю, почему я не могу обедать, ужинать, выпивать и так далее с Бернардом Файрклогом и какое это имеет отношение к Яну Крессуэллу, разве что Бернард отдал все счета Яну, а тот отказался их оплачивать. Но вряд ли он стал бы ради этого расставаться с жизнью, разве не так?

— Но разве это не было бы в духе Яна? Он берёг хозяйские денежки, правда?

— Не знаю. Я с ним не встречалась с тех пор, как ушла из фирмы, а это было много лет назад. Это всё, что вы хотели узнать? Я уже говорила, у меня встреча.

— Осталось только прояснить вопрос с ключами.

Вивьен безрадостно улыбнулась.

— Позвольте пожелать вам удачи в этом прояснении. — Она подошла ко входной двери, открыла её и сказала: — Вы не против?..

Барбаре ничего не оставалось, кроме как уйти. Она получила от Вивьен то, что смогла, а то, что Вивьен совершенно не удивилась появлению сыщика из Скотленд-Ярда — не говоря уж о том, что сумела удержаться от неверных шагов в течение всего их разговора, — говорило Барбаре о том, что это тот самый случай, когда предупреждение означает неплохую вооружённость. Так что приходилось искать обходной путь.

В конце концов, ничего невозможного не существует…

Барбара спустилась по лестнице, а не на лифте. Таким образом, она вышла прямо к столу, на котором возвышались ячейки для почты. Рядом со столом стоял портье. Он забрал письма из большого ящика перед зданием и теперь раскладывал их по ячейкам. Услышав шаги, обернулся.

— А, это вы вернулись? — сказал он вместо приветствия. — Всё ещё надеетесь на квартиру?

Барбара встала рядом с ним у стола, чтобы лучше видеть, что он рассовывает по ячейкам. Неплохо было бы увидеть что-нибудь вроде решения суда: «Она в чём-то виновна!» — и чтобы портье положил этот листок в ячейку Вивьен Талли, а ещё лучше — передал бы прямо в руки Барбары, чтобы она отнесла его Линли. Но, увы, всё выглядело слишком незатейливо — реклама туалетной воды, новых каналов телевидения и тому подобное.

Она сказала:

— Отдала это дело Фокстону. Так уж получилось, что шестая квартира скоро будет выставлена на продажу. Я и решила взглянуть на неё.

— Квартира мисс Талли? — удивился портье. — Я ничего об этом не слыхал. Странно, обычно люди об этом сообщают, сюда ведь начинают ходить покупатели…

— Наверное, это было внезапное решение, — предположила Барбара.

— Наверное. Всё равно, мне бы и в голову не пришло такое. Только не мисс Талли. Не так-то просто будет найти место, чтобы хорошая школа оказалась прямо за углом, ведь так?

По всему телу Барбары пробежала дрожь охотничьего азарта.

— Школа? — осторожно произнесла она. — Вы о которой школе говорите?

9 ноября

Камбрия, Уиндермир

Зед Бенджамин обнаружил, что с нетерпением ждёт утреннего разговора с Яффой, и призадумался, так ли должно выглядеть настоящее дружеское сотрудничество мужчины и женщины. И если да, то почему, собственно, он многие годы старался этого избегать, как обходил цыган-попрошаек?

Когда Зед позвонил ей, Яффа сразу дала понять, что его мать находится достаточно близко. Она сказала:

— Зед, милый ты мой малыш, позволь сказать, что я ужасно по тебе скучаю!

И Яффа пропела короткую хвалебную песнь уму Зеда, его остроумию, его учтивости и теплу его объятий.

Зед решил, что его матушка, слыша всё это, должна была чувствовать себя как в раю.

— Хм… я тоже по тебе скучаю, — сказал он в ответ, совсем не думая о последствиях подобного заявления. В конце концов, Зед ведь не обязан был отвечать именно так; достаточно было бы весело поблагодарить Яффу за то, что она продолжает дурачить его матушку. — Будь я сейчас там, я бы тебе такое тепло показал, какого ты сроду не видела.

— И надеюсь, ты не ограничился бы одними объятиями, — сказала Яффа.

— Уж в этом можешь быть уверена, — сообщил Зед.

— Ах, плохой мальчик! — засмеялась Яффа. И тут же обратилась к матери Зеда: — Мама Бенджамин, наш Зед снова ведёт себя ужасно плохо!

— Мама Бенджамин?!

— Она настаивает, чтобы я её так называла, — пояснила Яффа и прежде, чем Зед успел хоть что-то сказать, продолжила: — Расскажи же, что ты там ещё нашёл, милый. Твоя статья ведь движется вперёд, так? Что-то я по твоему голосу ничего не понимаю.

Тут наконец Зед признался себе, в чём состояла истинная причина его звонка Яффе. Ему хотелось похвастаться перед женщиной, которая притворялась любовью всей его жизни, как того хочется любому мужчине, желающему услышать восторженную похвалу. И он сказал:

— Я нашёл того копа.

— В самом деле? Но это потрясающе, Зед! Я знала, что ты это сделаешь! А ты уже позвонил своему редактору, сообщил ему новость? И ты… — Она добавила в голос соответствующую моменту нотку беспокойства: — Ты скоро вернёшься домой?

— Пока не могу. И Роду звонить не хочу. Я хочу довести историю до конца, так, чтобы отдать ему статью и сказать, что больше тут ничего не добавить. Чтобы всё было слово к слову, чтобы каждая деталь была на месте. Я поговорил с детективом и заключил сделку. Мы будем действовать как команда.

— Бог мой… — Яффа восторженно вздохнула. — Это изумительно, Зед!

— Она будет мне помогать, сама о том не догадываясь. В том, что касается её части дела, я положусь на неё. А об остальном ей и знать незачем.

— Так тот детектив — женщина?

— Детектив сержант Коттер. Дебора. Я её прижал. Она будет частью всей истории, но только частью. Она копает под жену Файрклога-младшего, Алатею Файрклог. И Ником Файрклогом тоже интересуется. Ну, то есть началось-то всё именно с него, но что-то там не так и с его супругой. А мне с самого начала так показалось. Просто уж очень странно, что человек вроде Ника Файрклога женился на такой вот Алатее.

— Вот как? — Яффа изобразила интерес. — Но почему, Зед?

— Ну, он обычный парень, каких много, но она… Понимаешь, его жена феноменально красива, Яф. Я в жизни таких женщин не видел.

В трубке стало тихо. Потом Зед услышал тихое: «Боже мой…» — и ему захотелось хлопнуть себя по губам. Вот ведь дурацкая ошибка, подумал он. И поспешил сказать:

— Только совсем не в моём вкусе, знаешь ли. Холодная, отстранённая. Из тех женщин, которые заставляют мужчин бегать вокруг них, выполняя все их желания, если ты меня понимаешь. Вроде «чёрной вдовы»; только и смотри, как бы не угодить в её паутину. Ты ведь знаешь, что делают «чёрные вдовы», да, Яффа?

— Насколько я помню, они заманивают самцов, чтобы спариться с ними.

— Да, конечно. Именно так. Вот только потом съедают своих дружков. А от этой мысли у меня весь интерес пропадает. Да, она прекрасна, но что-то в ней не так. Это сразу видно.

Яффа как будто успокоилась, услышав это, хотя Зед не слишком понял, зачем нужно было её успокаивать, зато почему-то ещё сильнее возненавидел Миху из Тель-Авива, который собирался стать то ли психиатром, то ли ядерным физиком, то ли нейрохирургом, то ли финансовым магнатом… какая разница?

— Тогда тебе следует быть поосторожнее, Зед, — сказала Яффа. — Дело может оказаться опасным.

— Нет причин для беспокойства, — заверил её Зед. — К тому же рядом со мной детектив из Скотленд-Ярда, а это дополнительная защита.

— Ещё одна женщина… — пробормотала Яффа.

Зеду показалось или в её голосе действительно прозвучала грусть?

— Да, рыжая, вроде меня, но мне нравятся брюнетки.

— Вроде той Алатеи?

— Нет, — возразил Зед. — Вот уж не как Алатея. Да и в любом случае, дорогая, детектив добывает кучу информации. И даёт её мне в обмен на то, что я ещё несколько дней буду заниматься статьёй.

— Но что ты скажешь редактору, Зед? Как долго ещё он будет ждать?

— Никаких проблем. Я договорюсь с Родни в один момент, стоит только сказать ему о сделке с Ярдом. Ему это понравится. Как раз в его вкусе.

— Но всё равно будь поосторожнее.

— Да я всегда осторожен.

Яффа прервала связь. Зед остался с трубкой в руках, буквально вцепившись в неё. Ему понадобилось сделать над собой усилие, чтобы сунуть наконец мобильник в карман. И только когда он уже спускался вниз, чтобы позавтракать, до него дошло, что на этот раз Яффа не издала привычный уже звук воздушного поцелуя. А когда Зед уже сидел над тарелкой с омлетом, он понял, что ему хотелось услышать этот звук.

Камбрия, Милнторп

Ночь прошла ужасно. Дебора знала, что Саймон пребывает в дурном расположении духа. Они поужинали в ресторане отеля, и ужин прошёл напряжённо. Саймон во время еды едва упомянул об открытом усыновлении, которое и было причиной его недовольства, что прекрасно понимала Дебора; он лишь сказал:

— Я бы предпочёл, чтобы ты не так спешила со звонком Дэвиду.

И на том тема была закрыта.

Конечно, он подразумевал, что предпочёл бы, чтобы Дебора подождала, пока он не уговорит её согласиться на нечто такое, чего она категорически не хотела.

Дебора ничего не ответила на его слова. Вместо того она заговорила о другом, дожидаясь, пока они вернутся в свой номер. И только тогда сказала:

— Мне очень жаль, что ты расстроен из-за этого усыновления, Саймон. Но ты ведь сам говорил, что девушка хочет знать поскорее.

Он пристально, оценивающе посмотрел на неё своими серо-голубыми глазами, как это умел только он. И сказал:

— Но ведь дело совсем не в этом, так?

Это было замечание из тех, что вызывали в Деборе чувство отчаяния или взрыв гнева, в зависимости от момента. Иногда она воспринимала такое как жена, нечаянно ранившая горячо любимого мужа. А иногда — как ребёнок, выросший в его доме и под его просмотрами услышавший разочарование в голосе отца. Дебора отлично понимала умом, что сейчас она ведёт себя как провинившаяся жена, однако её чувства говорили совсем другое. А иной раз так приятно дать чувствам волю…

Поэтому она сказала:

— Ты прекрасно знаешь, что мне ужасно не нравится, когда ты говоришь вот так.

Он как будто удивился, и это лишь добавило жару в огонь.

— Говорю как именно?

— Ты знаешь, как именно! Ты мне не отец!

— Уж поверь, я это прекрасно осознаю, Дебора.

И тут она взорвалась и выложила всё: что Саймон сам никогда не позволяет себе взрываться, как будто у него этого и в природе нет, а её это бесит, её это всегда бесило, она и вспомнить не может такого времени, когда это было иначе…

Дебора уже не могла остановиться. Она чуть ли не кричала, говоря о том, что не просто так решила покончить с этой историей с Дэвидом и той девушкой из Саутгемптона, что есть сотни других путей, которые не потребуют вмешательства посторонних людей в её жизнь… Дальше она перешла к тому, как Саймон обошёлся с ней на парковке, во время разговора с Томми. Это как раз и было самым ярким примером того, что он постоянно пытается управлять её жизнью. Саймон возразил, что это необходимо, раз уж она сама не видит собственного тупого упрямства…

Нет, конечно, Саймон не произнёс слов «тупое упрямство». Это было совершенно не в его стиле. Вместо этого он сказал:

— Бывают моменты, когда ты плохо осознаёшь реальность и не хочешь её осознавать. Ты должна это признать.

Он имел в виду настойчивое утверждение Деборы о том, что нужно заняться Алатеей Файрклог на основании того, что у неё есть журнал «Зачатие».

— Ты делаешь выводы, основываясь только на собственных склонностях, — продолжил Саймон. — Ты позволяешь чувствам затуманивать разум, видя то, что тебе хочется видеть, а не то, что тебе известно. Так невозможно вести эффективное расследование. Впрочем, всё это не имеет значения, потому что тебе вообще не следовало соваться в это дело.

— Томми попросил…

— В том, что касается Томми, позволь напомнить: он и сам сказал, что ты уже сделала, что могла, и что продолжать было бы опасно.

— Откуда может исходить опасность? От кого? От чего? Нет тут никакой опасности! Ох, это же чистый абсурд!

— Но я с ним полностью согласен, — заявил Саймон. — Так что мы здесь больше не задержимся, Дебора. Нам нужно возвращаться в Лондон. Я этим займусь.

Это окончательно взбесило Дебору, но Саймон ничего другого и не ожидал. Он вышел из номера, чтобы подготовить всё к их отъезду, а когда вернулся, её гнев уже остыл, превратившись в ледяное равнодушие, так что она вообще уже не видела смысла говорить с мужем.

Утром Саймон сам уложил свои вещи. Но Дебора демонстративно не стала укладывать свои. Вместо того она заявила, что остаётся в Камбрии, а если Саймон хочет, чтобы она уехала вместе с ним, ему придётся перебросить её через плечо и отнести в машину.

— Дело не закончено, Саймон! — решительно сказала она.

— Да неужели? — коротко бросил он.

И Дебора поняла, что муж имеет в виду не только гибель Яна Крессуэлла.

— Я хочу докопаться до дна, — заявила она. — Неужели ты не можешь хотя бы попытаться понять, что это нечто такое, что мне необходимо? Я знаю, что с этой женщиной что-то связано…

Это было явно ошибочным заявлением. Любое упоминание об Алатее Файрклог могло лишь укрепить Саймона во мнении, что Дебора ослеплена собственными желаниями. Он тихо сказал:

— Значит, увидимся в Лондоне. Когда бы ты ни вернулась.

Он криво улыбнулся, и это было равносильно стреле, пущенной прямо ей в сердце. И добавил:

— Доброй охоты!

И всё.

Всё это время Дебора понимала, что следовало бы рассказать ему о планах репортёра из «Сорс». Но если бы она это сделала, она открыла бы и своё намерение продолжить расследование вместе с Зедом Бенджамином. А тогда Саймон приложил бы все усилия к тому, чтобы этого не допустить, и рассказал бы обо всём Томми. Зато молчание Деборы защищало Линли, он оставался нераскрытым как детектив Скотленд-Ярда. То есть таким образом Дебора давала ему дополнительное время для изучения дела. И если Саймон не мог понять, что Дебора теперь играет жизненно важную роль в процессе, она просто ничего не может поделать.

В то время, когда Дебора обменивалась с мужем последними словами в гостинице Милнторпа, Зед Бенджамин направлялся в Арнсайд, чтобы занять позицию, удобную для наблюдения за теми, кто входил и выходил из Арнсайд-хауса.

И он послал бы сообщение Деборе, если бы Алатея Файрклог куда-то отправилась. Любое её передвижение было важно. Слово «движение» означало бы, что она куда-то едет на своей машине. Слова «в твою сторону» означали бы, что она едет в сторону Милнторпа.

В том-то и была вся прелесть Арнсайда, решили Дебора и Зед Бенджамин накануне. Хотя из деревушки вело множество узких дорог, по которым можно было добраться до Арнсайд-Нота и до хижин за ним, всё же если кому-то нужно было бы быстро выбраться оттуда, то оставалась лишь одна, хорошая дорога. А эта дорога вела к Милнторпу. И проходила мимо гостиницы «Ворон и орёл».

Сообщение пришло через полчаса после того, как отбыл Саймон. Дебора с волнением открыла его. В нём были все нужные слова: «движение» и «в твою сторону».

Она заранее собрала всё необходимое. И меньше чем через минуту уже была внизу и ждала у дверей гостиницы, внутри, но так, чтобы видеть улицу. Сквозь стеклянную часть двери она увидела Алатею Файрклог, проехавшую мимо и повернувшую направо, на дорогу А6. Следом, с некоторым интервалом, ехал Зед Бенджамин. Дебора вышла в ту минуту, когда он притормозил у тротуара.

— На юг, — сказала она.

— Видел, — ответил репортёр. — Ник тоже куда-то уехал. Думаю, по делам семейного бизнеса.

— А тебе не кажется, что одному из нас нужно было проследить за ним?

Зед Бенджамин покачал головой:

— Нет. Я думаю, ты права. Главная тут как раз наша малышка.

Ланкашир, Ланкастер

Репортёр был огромен. Он не был толстым, нет, просто очень большим. Он не умещался на своём сиденье. Сиденье было отодвинуто назад насколько возможно, и всё равно Зед Бенджамин упирался коленями в рулевое колесо. Но несмотря на его размеры, он не казался пугающим, не давил своим присутствием. В нём ощущалась странная мягкость.

Дебора уже собиралась сказать что-нибудь по этому поводу, когда репортёр заговорил о том, что счёл необычным в самой Деборе. Не сводя глаз с машины Алатеи, ехавшей впереди, он сказал:

— Никогда не принял бы тебя за копа. И не понял бы, кто ты такая, если бы ты не появилась в Арнсайд-хаусе.

— И что я такого сделала, что выдала себя? Ничего, что я спрашиваю?

— Ничего. Просто у меня на такие вещи шестое чувство. — Он постучал себя пальцем по носу. — Сразу чую такую публику, если ты меня понимаешь. Дело такое. Приходится.

— О каком деле ты говоришь?

— О журналистике. Тут дело в том, — откровенно сказал он, — чтобы видеть больше, чем лежит на поверхности. Репортёр, ведущий расследование, не может просто сидеть за столом и ждать, когда чей-то там враг позвонит и расскажет в подробностях о своих попытках свалить правительство. Нужно уметь копать и докапываться. Приходится отправляться на охоту.

Дебора с восторгом выслушала всю эту чушь.

— Значит, журналист-расследователь, — задумчиво произнесла она. — Значит, такова твоя должность в «Сорс»? Но «Сорс» вроде бы не слишком часто публикует статьи на политические темы, а? Если вообще когда-нибудь публикует.

— Это просто пример, — пояснил Зед Бенджамин.

— А…

— Эй, для меня это просто средство заработать на жизнь, — сообщил репортёр, явно уловив иронию в тоне Деборы. — А вообще я поэт. Вот только в наши дни поэзией не прокормишься.

— Это точно, — согласилась Дебора.

— Послушай, сержант Коттер, я ведь вижу, что ты меня поддразниваешь. Но мне нравится обедать каждый день и иметь крышу над головой, так что деваться некуда. Полагаю, твоя работа намного лучше моей, интереснее; ты постоянно заглядываешь под камни и разгоняешь пену, что скрывает истинную жизнь общества.

«Запутался в метафорах, — подумала Дебора. — Странно для поэта». Но, видимо, таким уж он был, этот Зед Бенджамин.

— Наверное, можно и так посмотреть, — кивнула она.

— На всё можно смотреть с разных сторон.

Алатея продолжала мчаться всё вперёд и вперёд. Вскоре стало вполне очевидно, что она направляется в Ланкастер. Приблизившись к городу, они вынуждены были проявить осторожность, чтобы Алатея их не заметила, и потому пропустили вперёд целых пять машин.

Они принялись петлять по улицам. Видно было, что Алатея отлично знает, куда едет. Наконец она остановилась в центре города, на маленькой парковке перед приземистым кирпичным строением, а Деборе и Зеду пришлось проехать мимо. В тридцати ярдах от этого места Бенджамин прижал машину к поребрику. Дебора развернулась назад, чтобы видеть здание. Через сорок пять секунд Алатея появилась со стороны парковки и вошла внутрь.

— Нужно выяснить, что это за место, — сказала Дебора.

Учитывая размеры Зеда, он вряд ли мог справиться с этой задачей, оставшись незамеченным. Дебора вышла из машины, сказав: «Подожди здесь», и поспешно перешла улицу, чтобы скрыться за стоявшими на парковке машинами.

Она подошла как можно ближе ко входу в здание, чтобы прочитать вывеску. На ней было написано «Инвалиды войны. Фонд Кент-Ховата». Приют для солдат, раненных во время военных действий.

С учётом того, что Алатея родилась в Аргентине, Дебора в первую очередь подумала об англо-аргентинском конфликте 1982 года по поводу Фолклендских островов. И предположила, что в приюте может находиться какой-то аргентинский солдат, которого Алатея по каким-то причинам навещала.

Потом ей вспомнилась ещё одна возможная война — в Персидском заливе, более недавняя. Но тут появилась Алатея, и не одна — с ней был человек, ничуть не напоминавший искалеченного солдата. Это была женщина, высокая, как и сама Алатея, но более ширококостная. Её внешность и манера двигаться говорили о том, что она привыкла именно к такой одежде, какая на ней сейчас: длинная яркая юбка, свободный пуловер и высокие ботинки. Длинными волосами женщины явно не занимался никакой парикмахер; они были тёмными, но тронутыми сединой, и она просто отбрасывала их назад, позволяя свободно падать.

Женщины направились к парковке перед приютом, энергично о чём-то говоря. Гадая, что всё это могло бы значить, Дебора поспешила вернуться к Зеду. Она села в машину со словами:

— Собирается уехать. И не одна.

В ответ репортёр запустил мотор, готовясь снова следовать за Алатеей, и спросил:

— Что это за место?

— Приют для инвалидов войны.

— И с ней какой-то инвалид?

— Нет. Какая-то женщина. Она, конечно, тоже могла быть солдатом, но она не инвалид, насколько я поняла. Вон они… Быстро!

Дебора закинула руки на шею Зеду и повернулась так, что со стороны это могло сойти за страстные объятия, как она понадеялась. Когда через плечо Зеда она увидела, что машина Алатеи отъехала, она заметила наконец, что репортёр покраснел как рак.

— Извини, — сказала она. — Мне показалось, это выход.

Зед Бенджамин пробормотал, запинаясь:

— Ну да. Конечно. Ты права.

И выехал со стоянки следом за Алатеей Файрклог.

Они отправились прочь от центра города. Движение было сильным, но они сумели не потерять из вида машину Алатеи. Бенджамин первым догадался, куда направляется Алатея. В стороне от центра Ланкастера, на склоне холма, недавно были построены несколько современных зданий.

— Она едет в университет, — сказал он. — Но это нас ни к чему не ведёт в смысле информации.

Дебора так не думала. Если Алатея ехала в Ланкастерский университет с какой-то женщиной, у неё должны были быть к тому причины. И Дебора даже подозревала, что догадывается, что это за причины, и они явно не имели отношения к желанию получить высшее образование.

Возможность припарковаться где-то здесь так, чтобы остаться не замеченными объектом наблюдения, была весьма сомнительной. Машины, ехавшие к университету, должны были воспользоваться окружной дорогой, на которой всех было отлично видно, но, очутившись на ней, Дебора и её напарник обнаружили, что на её обочине вообще нельзя останавливаться. Для парковки были предназначены небольшие тупики, в которых было никак не спрятаться. «Конечно, — подумала Дебора, — университет вовсе не рассчитывал, что вокруг него начнётся слежка за кем-нибудь».

Когда Алатея завернула на одну из крошечных парковочных площадок, Дебора попросила Зеда выпустить её из машины. Когда он начал возражать, говоря, что они вообще-то должны вместе следить за Алатеей Файрклог и что он не совсем уверен в искренней готовности Скотленд-Ярда сотрудничать с ним, Дебора сказала:

— Послушай, мы не можем вместе ввалиться туда следом за ними. Высади меня и езжай дальше. Где-нибудь припаркуйся. И позвони мне на мобильник, я тебе скажу, где нахожусь и что делаю. Это сейчас единственный вариант.

Зед явно был недоволен. И явно не слишком верил Деборе. Но ей было всё равно. Она здесь была не для того, чтобы завоёвывать его доверие. Она была здесь затем, чтобы докопаться до дна во всём, что касалось Алатеи Файрклог. Репортёр остановил машину, и этого ей было достаточно. Она выскочила наружу со словами:

— Позвони мне!

Бенджамин совсем не был глуп. И он прекрасно понимал, что Алатея Файрклог не должна его видеть, иначе всё дело провалится. И Дебору она тоже не должна заметить, но той будет куда легче спрятаться от глаз аргентинской красавицы, чем почти двухметровому Зеду.

Следовать за женщинами оказалось проще, чем предполагала Дебора. Ей помогло провидение. Начался дождь. Потоки воды хлынули с неба внезапно, и сразу понадобился зонтик, что могло быть лучше в качестве прикрытия? Дебора быстро достала из сумки зонт и таким образом без труда спрятала лицо и, что было куда важнее, яркие рыжие волосы.

Она держалась достаточно далеко от двух женщин, которые уверенно направлялись к университетским зданиям. В это время дня в университетском городке было множество студентов, что, конечно, могло только порадовать Дебору. И ещё её радовало то, что этот университет, в отличие от старых учебных заведений, был выстроен компактно, на вершине холма, в стороне от городских домов.

Женщины на ходу продолжали разговор, склонив головы друг к другу под одним зонтиком. Алатея взяла спутницу под руку. Она один раз поскользнулась, и спутница её поддержала. Похоже, они были дружны.

Женщины шли, не задерживаясь. Они не сверялись с картой, не спрашивали о дороге. Дебору всё это разволновало ещё сильнее.

Зазвонил её сотовый. Она поспешно ответила:

— Мы на центральной дорожке, тут что-то вроде местного бульвара. Идёт через весь университетский городок.

— Деб?..

Это был голос Томми. Дебора поморщилась и мысленно крепко выругала себя за то, что не посмотрела на дисплей. И быстро сказала:

— Ох, Томми… Я думала, это кое-кто другой.

— Я понял. Где ты?

— А зачем тебе знать?

— Затем, что я знаю тебя. И отлично видел выражение твоего лица вчера, на парковке, и прекрасно понял, что оно означает. Ты делаешь что-то такое, что мы просили тебя не делать, ведь так?

— Саймон мне не отец, Томми! Он что, с тобой?

— Он попросил с ним встретиться в кофейне в Нью-Бридже. Дебора, чем ты там занимаешься? Где ты? Чьего звонка ты ждала?

Дебора подумала о том, стоит лилгать ему и сможет ли она солгать убедительно. И, вздохнув, ответила:

— Я в Ланкастерском университете.

— Ланкастерский университет?! И что там происходит?

— Я слежу за Алатеей Файрклог. Она приехала сюда в компании с женщиной из приюта для инвалидов войны. Я хочу узнать, куда они направляются. — Дебора не дала инспектору времени на то, чтобы разобраться в смысле её слов, и быстро продолжила: — Вся эта ситуация как-то связана с Алатеей Файрклог. Что-то тут здорово не так, Томми. Я знаю, ты и сам это чувствуешь.

— Я не уверен в том, что чувствую что-то, кроме того, что ты готова вляпаться в неприятности, из-за Алатеи Файрклог или нет.

— Вряд ли могут быть неприятности из-за того, что я просто иду за ней. Женщины ведь не знают, что я у них за спиной. Да если даже и заметят…

Дебора замялась. Если она скажет Томасу больше, он может рассказать всё Саймону. А если не сказать…

Но у Линли был нюх, как у лисицы. Он сказал:

— Ты не ответила на мой второй вопрос, Деб. Чьего звонка ты ждала?

— Журналиста.

— Того типа из «Сорс»? Дебора, это просто безумие! Может случиться что угодно!

— Ну, не думаю… разве что моя фотография появится на первой странице «Сорс» над сообщением, что я — детектив сержант Коттер. А это было бы забавно, Томми. И уж никак не опасно.

Линли на некоторое время замолчал. Дебора увидела, что женщины наконец добрались до своей цели, каковой оказалось модерновое здание, похожее на поставленный на попа ящик; оно было сооружено из кирпича и бетона в самом непривлекательном стиле шестидесятых годов. Дебора приостановилась, ожидая, пока женщины войдут внутрь и сядут в лифт, А Томми тем временем уже снова говорил:

— Дебора, ты хотя бы подумала о том, что будет с Саймоном, если с тобой что-нибудь случится? А вот я подумал, поверь мне.

Дебора приостановилась перед входной дверью здания и мягко произнесла:

— Милый ты мой Томми… — Он промолчал. И Дебора его поняла. — Тебе не о чем тревожиться. Мне ничто не грозит.

Она услышала, как Линли вздохнул.

— Будь поосторожнее, — сказал он.

— Конечно, — согласилась Дебора. — И прошу тебя — ни слова Саймону.

— Если он меня спросит…

— Он не спросит.

И Дебора отключила телефон. Но он тут же зазвонил снова.

— С кем это ты там болтаешь? — резко спросил Зед. — Я пытался до тебя дозвониться. Где ты, чёрт побери?

Дебора сказала ему чистую правду. Она разговаривала с инспектором из Скотленд-Ярда. Она сейчас стоит перед… Ну, это называется детским центром, и она как раз собирается туда войти и выяснить, что это такое. Он может к ней присоединиться, но она бы не советовала этого делать, потому что ему будет слишком трудно остаться незамеченным.

Похоже, Зед Бенджамин вполне согласился с разумностью её слов. И сказал:

— Позвони мне, когда что-нибудь выяснишь. И лучше не пытайся меня надуть, а не то в завтрашней газете появится твоё фото, и вся твоя маскировка разлетится к чёрту.

— Всё поняла.

Дебора закрыла телефон и вошла в здание. В фойе было четыре лифта и сидел охранник. Дебора прекрасно понимала, что мимо охранника ей не проскочить, а потому огляделась вокруг в поисках вариантов. В стороне, между двумя кустами бамбука в кадках, она увидела висевший на стене большой стенд и направилась к нему в поисках информации.

На стенде перечислялись офисы, операционные и, похоже, лаборатории, а над всем этим красовалось нечто такое, при виде чего Дебора прошептала: «Да!!» Потому что этот центр работал под эгидой факультета наук и технологий. Дебора тут же стала поспешно просматривать списки названии и нашла то, что и ожидала найти. Одна из лабораторий занималась изучением репродукции. Интуиция не подвела Дебору. Она шла по правильному пути. А Саймон ошибался.

Камбрия, Ньюбай-Бридж

Закончив разговор, Линли посмотрел на друга. Сент-Джеймс не сводил с него глаз всё то время, пока инспектор говорил с Деборой, а Томас знал всего нескольких человек, способных лучше Саймона читать между строк, хотя в данном случае Сент-Джеймсу приходилось читать не совсем между строк. Но это не имело значения. Линли так построил свою беседу с Деборой, чтобы её муж мог понять, где она находится и с кем, и при этом формально не предать её.

— Вот уж самая безумная из всех женщин на свете, — сказал Саймон.

Линли взмахнул рукой, давая понять, что согласен с мыслью друга.

— Но разве это не в природе женщин?

Сент-Джеймс вздохнул:

— Нужно было её остановить.

— Бог с тобой, Саймон! Она взрослый человек. Вряд ли ты смог бы силой уволочь её в Лондон.

— Ну да, и она это говорила. — Сент-Джеймс потёр лоб. Выглядел он так, словно не спал всю ночь. — Вот ведь жаль, что нам пришлось взять напрокат две машины. Иначе я мог бы поставить её перед выбором: или поедешь со мной в Манчестерский аэропорт, или добирайся до дома как знаешь.

— Сомневаюсь, чтобы это хоть как-то помогло. Ты и сам догадываешься, что она могла бы ответить.

— Ох, да. Чёрт побери… Да, я знаю свою жену.

— Спасибо, что приехал сюда, Саймон, что помог.

— Был бы рад найти для тебя более определённые ответы. Но всё сходится к одному, как я ни рассматриваю факты: обыкновенный несчастный случай.

— Несмотря на избыток мотивов? Похоже, тут у каждого были причины убрать Яна Крессуэлла. Миньон, Фредди Макгай, Ник Файрклог, Кавех Мехран… и бог знает кто ещё.

— Да, несмотря, — кивнул Саймон.

— И это не идеальное преступление?

Сент-Джеймс посмотрел в окно, на медный ряд берёз, горевших осенним пламенем. Подумал. Они с Линли встретились в довольно ветхом викторианском отеле неподалёку от Ньюбай-Бридж, где в комнате для отдыха можно было выпить утренний кофе. Это было одно из тех местечек, о которых Хелен восторженно говорила: «Боже, какая здесь восхитительная атмосфера, Томми!», и это сразу извиняло и ужасные вытертые ковры, и толстые слои пыли на головах оленей, висевших на стенах, и древние диваны и кресла… На мгновение на Линли навалилась давящая тоска по жене. Он глубоко вздохнул, как уже научился делать это в подобные моменты. «Всё проходит, — подумал он. — И это тоже пройдёт».

Сент-Джеймс повернулся в кресле и сказал:

— Когда-то, безусловно, случались идеальные преступления. Но в наши дни слишком трудно совершить такое, да просто невозможно. Криминальная наука слишком далеко продвинулась вперёд, Томми. Теперь всегда можно отыскать какой-то след с помощью методов, о которых ещё лет пять назад и знать никто не знал. И сегодня идеальное преступление должно выглядеть так, чтобы никому и в голову не пришло, что это вообще может быть преступлением.

— Но разве мы не видим как раз это?

— Только не после расследования коронёра. Только не при условии, что Бернард Файрклог сам приехал в Лондон и попросил тебя перепроверить всё ещё раз. Нынче идеальное преступление — это то, что вообще не вызывает подозрений, никому даже в голову не должно прийти, что это может быть преступлением. И расследование не назначается; коронёр просто фиксирует смерть, жертву кремируют в течение сорока восьми часов, и на том всё кончается. Но при той ситуации, какую мы видим здесь, ничего не осталось не проверенным, не осталось ничего такого, что заставляло бы подозревать неслучайность смерти Яна Крессуэлла. Коронёр сделал правильный вывод.

— А если предполагаемой жертвой была Валери, а не Ян?

— Получается то же самоё, сам видишь. — Сент-Джеймс сделал глоток кофе. — Если тут крылось намерение, Томми, и если преступник нацеливался на Валери, а не на Яна… ну, ты ведь должен согласиться, что от неё можно было избавиться и другими способами, более удобными. Всё знали, что Ян, как и Валери, пользуется лодками. И зачем так рисковать и убивать его, если умереть должна была Валери? И опять же, какой тут мотив? И даже если у кого-то были причины желать ей смерти, всё равно исследование доказательств к чему-то привело бы.

— Но доказательств нет.

— Нет ничего, говорящего о том, что это не то, чем выглядит: несчастным случаем.

— Но, Саймон, для расшатывания камней могло быть использовано что-то другое, не разделочный нож.

— Разумеется. Но тогда на самих камнях остались бы следы применённого инструмента. А на них следов нет. Этот лодочный дом уже много лет ждёт возможности кого-нибудь утопить.

— Значит, это не преступление.

— Таков мой вывод. — Саймон сожалеюще улыбнулся. — Я вынужден повторить то, что уже говорил Деборе, не убедив её, правда. Пора возвращаться в Лондон.

— А как насчёт преступного намерения?

— В смысле?

— Предположим, некто желает кому-то смерти. Надеется на неё. Даже планирует. Но прежде чем успевает осуществить свои планы, его опережает несчастный случай, и предполагаемая жертва всё-таки погибает. Такое здесь может быть?

— Может, конечно. Но если и так, вину в данном случае установить невозможно, и ничьё поведение не заставляет предположить виновность.

Линли задумчиво кивнул.

— И несмотря на всё это…

— Что?

— Меня не оставляет отвратительное чувство. — Телефон инспектора зазвонил. Он посмотрел на дисплей и сообщил Сент-Джеймсу: — Хейверс.

— Значит, есть какие-то новости.

— Могу лишь надеяться. — Линли заговорил в трубку: — Скажите мне что-нибудь интересное, сержант. В данном случае пригодится что угодно.

Лондон, Чок-Фарм

Барбара позвонила инспектору из дома. Она отправилась в Ярд задолго до рассвета, чтобы ещё раз воспользоваться его богатой базой данных. А потом, не желая находиться там, где могла появиться суперинтендант Ардери, отступила домой. В течение утра она выпила двенадцать чашек кофе и теперь была так переполнена кофеином, что подозревала: ей не уснуть несколько ночей. И ещё она дымила, как паровоз, тянущий в гору тяжеленный состав. Теперь ей казалось, что мозги у неё вот-вот взорвутся.

Первым делом она сообщила Линли:

— Имеется ребёнок, инспектор. Это может быть важно. А может и ничего не означать. Но выяснилось, что у Вивьен Талли есть восьмилетняя дочь по имени Бьянка. Ещё мне кажется, она знала, что к ней может заявиться кто-то вроде меня. В её квартире нет ничего личного, и она не слишком удивилась, когда я сказала ей, что я из Скотленд-Ярда. О ребёнке я узнала только потому, что заговорила с портье того дома, где она живёт. И она собирается продать квартиру.

— Значит, вы к ней проникли.

— В том и состоят мои таланты, сэр. Живу ради того, чтобы вас удивлять.

Барбара быстро рассказала Линли всё то, что узнала о Вивьен и от Вивьен. О полученном женщиной образовании, о её работе, о её намерении вернуться в Новую Зеландию, на родину.

— Она не стала отрицать ничего в отношении Файрклога: да, она с ним знакома, да, работает в правлении его проекта, регулярно ужинает с ним, бывает в «Твинсе». Но мгновенно воздвигла стену, когда дело дошло до вопроса о том, почему у него есть ключи от её квартиры.

— Ребёнок, Барбара… это может быть дочь Файрклога?

— Возможно. Но она может быть и дочерью его сына, или Яна Файрклога, или премьер-министра, или принца Уэльского. Девица вполне могла пуститься в приключения, если вы меня понимаете. В любом случае Вивьен давно уже не работает на старшего Файрклога. Она перестала там работать ещё до того, как у неё появился ребёнок. Трудно представить, чтобы у неё так долго продолжался роман с ним, не так ли? Настолько долго, что дело дошло до ребёнка.

— Может, дело совсем не в романе, Барбара. Может быть, Бьянка — результат случайной встречи, что в какой-то момент вернула Вивьен в жизнь Файрклога.

— То есть? Вроде как они где-то случайно столкнулись, посмотрели друг другу в глаза, а результатом стала Бьянка? Ну, в общем, возможно…

— Он основал фонд, — напомнил ей Линли. — Ему нужен был совет директоров, и она в него вошла.

— Это вряд ли. Фонд существовал задолго до того, как возникла Бьянка. Да и в любом случае занять место в правлении — это одно. А продолжать отношения с Файрклогом — это совсем другое. Зачем бы ей захотелось этого? Он на десятки лет старше её. Я видела его фотографии, и уж поверьте, физически они совсем не пара. Почему бы ей не предпочесть человека, более близкого к ней по возрасту и тоже вполне доступного? Да и в любом случае постоянная связь с женатым человеком — это путь в никуда, и она выглядит достаточно умной, чтобы это понимать.

— Ну, если она человек рассудительный, то придерживалась бы именно таких взглядов и сделала бы другой выбор. А если нет? Вы должны согласиться с тем, что люди очень часто ведут себя неразумно, сержант.

Барбара услышала чей-то голос рядом с Линли. Томас тут же пояснил:

— Здесь со мной Саймон, он говорит, что большие деньги во все времена заставляли людей терять рассудок.

— Ладно. Хорошо. Но если это ребёнок Файрклога и если сам Файрклог продолжает резвиться с Вивьен Талли в постели невесть сколько лет подряд, то зачем обращаться в Скотленд-Ярд с просьбой расследовать смерть племянника, если эту смерть уже признали несчастным случаем? Он ведь должен был понимать, что проверять начнут всех, включая и его самого. И зачем бы ему такой риск?

— Если это не имеет отношения к смерти Яна Крессуэлла, он мог рассчитывать на то, что я закрою глаза на этот чисто личный аспект его жизни.

— Если не имеет отношения, — подчеркнула Барбара. — А если имеет? Это ведь чертовски хорошо объясняет, почему Хильер выбрал именно вас для этого задания, разве нет? Граф покрывает барона. Хильер вполне мог так подумать.

— Не могу не согласиться. Он уже поступал так. Есть что-то ещё? — спросил Линли.

— Да. Я неплохо поработала. Кавех Мехран не врал насчёт фермы. Крессуэлл завещал её ему. Но интересно, когда именно он это сделал. Слышите бой барабанов? Он подписал завещание за неделю до смерти!

— Очень многозначительно, — согласился инспектор. — Хотя и вызывает вопрос: неужели убийца настолько неумен, что убил завещателя через неделю после оформления завещания в его пользу?

— Ну да, верно, — признала Хейверс.

— Ещё что-нибудь?

— О, ну да, я ведь ранняя пташка. И возмутительно ранние часы позволили мне воспользоваться международной телефонной связью, причём те, кому я звонила, не могли не ответить, потому что просто лежали ещё в постелях.

— Аргентина? — предположил Линли.

— Угадали. Я сумела дозвониться до дома мэра этой Санта-Марии-и-так далее. Сначала пыталась позвонить в офис, но там мне кто-то ответил: «Quien, que», потом начали кричать. Я наконец сообразила подсчитать разницу во времени и поняла, что говорю с какой-нибудь уборщицей. Пришлось звонить домой. И позвольте сообщить, я не напрасно старалась.

— Я уже полон восхищения, Барбара. Так что вы узнали?

— Прежде всего то, что в Аргентине никто не говорит по-английски. Или они делают вид, что не говорят. Выбирайте что хотите. Но я сумела добраться до кого-то, кто, как мне кажется, назывался Доминга Падилла дель Торрес де Васкес. Я повторяла и повторяла это имя, а она говорила «si», если не говорила «quien». Тогда я назвала имя Алатеи, и наша пташка Доминга запела. Это было сплошное «Dios mios», и «dondes», и «graciases». Я пришла к выводу, что дамочка знает, кто такая Алатея. И теперь мне нужен кто-то, кто сможет с ней поговорить.

— И у вас есть такой человек?

— Я вам уже говорила. Ажар должен знать кого-нибудь в университете.

— Но и в Ярде кто-нибудь найдётся, Барбара.

— Да, если поискать. Но если я этим займусь, суперинтендант тут же набросится на меня, как фанатка на рок-звезду. Она уже спрашивала…

— Я с ней поговорю. Она знает, что я попросил вас кое-что для меня сделать. Барбара, я должен спросить… Вы ей рассказали?

Барбара сочла себя оскорблённой. Они так давно работали вместе, она и инспектор. И то, что после всех этих лет он мог заподозрить её в предательстве, просто её ошеломило.

— Чёрт побери, нет!

А тот факт, что она позволила Изабелле Ардери кое о чём догадаться самостоятельно и не стала отвлекать её ложными манёврами, было уже не её проблемой.

Линли замолчал. Барбару вдруг охватило горькое ощущение, что они подошли к моменту выбора: одна или другая… А это было последним, чего ей хотелось бы: чтобы инспектор стал выбирать между суперинтендантом и сержантом. Она понимала, насколько маловероятно то, чтобы Линли сделал выбор, способный поссорить его с любовницей. В конце концов, он ведь был мужчиной…

Поэтому она вернулась к тому моменту, когда они отклонились в сторону, сказав:

— Я в любом случае собиралась поговорить с Ажаром. Если у него есть на примете какой-нибудь знаток испанского, мы решим проблему и найдём ключ к Алатее Файрклог.

— Кстати, тут есть и ещё кое-что…

Линли рассказал Барбаре историю Алатеи Файрклог до её встречи с Николасом Файрклогом, о её карьере модели. И закончил так:

— Он сказал Деборе, что это было «особое» бельё и что Алатея стыдится этого и боится, что об этом станет известно. Но «особое» бельё вряд ли может кого-то потрясти, разве что монахиню или членов королевской семьи, так что мы предположили: скорее имеются некие особые фотографии.

— Проверю, что можно выяснить на этот счёт, — пообещала Барбара.

Они ещё немного поговорили, и всё это время Барбара пыталась угадать настроение Линли по его тону. Поверил ли он тому, что она сказала об Изабелле Ардери и его пребывании в Камбрии? Или нет? И в любом случае имеет ли значение то, во что он поверил? Когда они закончили разговор по телефону, ответов у Барбары по-прежнему не было.

Лондон, Чок-Фарм

Подходя к квартире на первом этаже главного строения, Барбара услышала громкие голоса. Она уже пересекала лужайку перед входной дверью квартиры, когда Таймулла Ажар громко и зло выкрикнул:

— Я это сделаю, Анджелина! Обещаю!

Барбара застыла на месте.

Анджелина Упман закричала в ответ:

— Ты что, действительно мне угрожаешь?

А Ажар ответил в таком же тоне:

— И ты ещё спрашиваешь? Вопрос решён!

Барбара развернулась на пятках, чтобы сбежать домой, но опоздала. Из дверей стремительно вышел Ажар с таким мрачным лицом, какого Барбара никогда у него не видела. Конечно, он сразу увидел Барбару и понял, что она заметила его состояние. Отвернувшись, он быстро ушёл в сторону Стилз-роуд.

И тут же дело обернулось ещё хуже, потому что следом за Ажаром выскочила Анджелина Упман, как будто собираясь догнать сожителя, но, увидев Барбару, прижала ладонь ко рту и остановилась. Их взгляды встретились. Анджелина повернулась и скрылась в квартире.

Барбаре некуда было деваться. Она попалась. Анджелина всячески проявляла дружелюбие в отношении к ней. И вряд ли теперь Барбара могла сбежать, не поинтересовавшись, может ли она чем-то помочь. Конечно, это было последним, что она выбрала бы из длинного списка возможностей. И всё равно ей пришлось выбрать именно это.

Анджелина откликнулась мгновенно, стоило только Барбаре постучать во французское окно.

— Извините, я хотела спросить насчёт Ажара… — сказала Барбара и провела рукой по волосам, машинально отметив, что ощущаются они теперь совершенно по-другому. — Чертовски неловко, но я кое-что услышала. Не слишком много, только самый последний момент. Я вообще-то шла к вам, попросить Ажара об одной услуге.

Плечи Анджелины слегка расслабились.

— Мне ужасно жаль, Барбара. Нам бы стоило говорить потише, но мы оба уж слишком разгорячились. Я кое-что сказала такое, чего лучше было бы не говорить. Это одна из тех тем, которые hari не желает обсуждать.

— И из-за этого вы поссорились?

— Ну да. — Анджелина испустила тяжёлый вздох. — Ладно, что уж теперь… Всё уляжется. Всегда так бывает.

— Я могу чем-то помочь?

— Ну, если тебя не напугает беспорядок, ты можешь зайти и выпить со мной чаю. — Анджелина усмехнулась и добавила: — Или глоточек джина, а это, позвольте сказать, мне ничуть бы не помешало.

— Я предпочту чай, — решила Барбара. — А джин оставим до другого раза.

Войдя в квартиру, она сразу поняла, что Анджелина подразумевала под беспорядком. Похоже было на то, что Ажар и его подруга в процессе ссоры швыряли друг в друга всё, что подворачивалось им под руку. И это было так непохоже на Ажара, что Барбара, заглянув в гостиную, посмотрела на Анджелину, гадая, не могла ли та в одиночку всё это раскидать. Вокруг валялись журналы, перевёрнутые торшеры, опрокинутая мебель, разбитые вазы… цветы лежали на полу в лужах воды.

— Если хочешь, могу помочь навести порядок, — предложила Барбара.

— Сначала чай, — ответила Анджелина.

Кухня осталась нетронутой. Анджелина приготовила чай и поставила всё на маленький столик, что приютился перед высоким окном, сквозь которое проливались солнечные лучи.

— Слава богу, Хадия в школе. Она бы ужасно испугалась. Вряд ли девочка когда-то видела hari в таком состоянии.

Барбара сделала свои выводы из услышанного: что самой Анджелине уже приходилось «видеть hari в таком состоянии».

— Я уже говорила… я хотела попросить его о помощи, — сказала она.

— Hari? О какой?

Барбара объяснила. Анджелина, слушая её, подняла свою чашку. Руки у неё были такими же чудесными, как и вся она, ногти на её ухоженных пальцах были длинными. Наконец она ответила:

— Он наверняка кого-то такого знает. И с удовольствием тебе поможет. Ты ему невероятно нравишься, Барбара. И не думай, что всё это, — она кивнула в сторону гостиной, — означает что-то особенное… просто столкнулись два родственных темперамента. Ничего, мы оба остынем. Не в первый раз.

— Рада это слышать.

Анджелина отпила чай.

— Просто глупо, что ссоры обычно возникают из ничего. Один говорит что-то, что не нравится другому, и не успеваешь опомниться, как оба распалились. И тут же летят всякие слова… Глупость ужасная.

Барбара не знала, что и сказать на это. У неё не было постоянного мужчины, и никогда не было, и не было надежды на то, что она вдруг встретит такого. Так что… ссориться с кем-то? Швыряться вещами? Вряд ли Барбаре придётся в ближайшее время пережить нечто в этом роде. И всё же она пробормотала:

— Чёрт знает что такое, да?

И понадеялась, что этого будет достаточно.

— Ты ведь знаешь о жене hari, да? — спросила Анджелина. — Я вроде бы вам говорила: что он от неё ушёл, но так и не развёлся.

Барбара слегка забеспокоилась при таком повороте разговора.

— Ну… верно. Да. Более или менее.

— Он бросил её ради меня. Я тогда была студенткой. Не у него училась, конечно. У меня мозгов не хватало для науки.

Просто мы однажды столкнулись во время обеда. Там было полно народа, и он спросил, нельзя ли сесть за мой столик. Он мне понравился… ну, понравились его серьёзность, задумчивость… И уверенность, и то, что он не считал нужным отвечать на вопросы быстро или забавно… Он был таким настоящим! Мне это пришлось по душе.

— Конечно, разве могло быть иначе?

Все те же качества и саму Барбару привлекали в Ажаре, уже давным-давно. Таймулла Ажар всегда был самим собой и выглядел именно так.

— Я не хотела, чтобы он от неё уходил. Я его любила, да, я его полюбила, но разрушать семью… Я никогда не считала себя именно такой женщиной. Но потом появилась Хадия. Когда hari узнал, что я беременна, он уже ничего не желал слышать, он решил, что мы должны быть вместе. Конечно, я могла и прервать беременность. Но, видите ли, это был наш ребёнок, и я просто не в силах была от него отказаться. — Анджелина слегка наклонилась вперёд и коснулась руки Барбары. — Вы можете себе представить мир без Хадии?

Вопрос был простым, и ответ тоже.

— Не могу, — сказала Барбара.

— Ну, в общем, мне хотелось, чтобы она познакомилась со своей роднёй. С другими детьми hari. Но он и слышать об этом не желал.

— И в этом причина ссоры?

— Мы уже сталкивались из-за этого. Это единственный предмет, из-за которого мы ругаемся. Ответ всегда один и тот же: «Этого никогда не будет», словно решил распоряжаться всеми жизнями. Когда он такое говорит, я не в силах реагировать нормально. И ещё я взрываюсь, когда он заявляет, что у нас с ним не должно больше быть детей. «У меня их трое, — так он говорит. — И больше мне не нужно».

— Он может и передумать.

— За столько лет не передумал, так что не думаю, что это может случиться впредь.

— Ну, можно ему ничего и не говорить…

— В смысле познакомить Хадию с её родными? — Анджелина покачала головой. — Я понятия не имею, где они живут.

Я понятия не имею, как зовут её братьев или сестёр, кто их мать. Она могла вернуться в Пакистан, насколько я поняла из его слов.

— Нет, я хотела сказать, что случается ведь и незапланированная беременность. Хотя это немножко… ну…

— Он мне такого не простит. А я и так уже за многое просила у него прощения.

Барбара подумала, что Анджелина готова перейти к другой теме, объяснить, по каким причинам оставила Ажара и Хадию и «уехала в Канаду», как это называлось. Но Анджелина не стала этого делать. Вместо того она сказала:

— Я так люблю hari, знаешь ли… Но иногда я его так же сильно ненавижу. — Она улыбнулась иронии собственных слов. А потом решила оставить всё это. — Знаешь, ты выжди с час, а потом позвони ему на мобильный. Hari сделает всё, о чём ты попросишь.

Камбрия, озеро Уиндермир

Накануне Манетт сочла, что отец не сказал ей всей правды о Вивьен Талли. Она также решила, что только собственная трусость помешала ей нажать на него. Конечно, это было глупо, но суть была в том, что Манетт не желала выказывать даже малейшие признаки слабости в присутствии отца. Она во многом продолжала оставаться той маленькой девочкой, которая верила, что может заменить Бернарду Файрклогу желанного сына, если как следует постарается. А большие мальчики не плачут, значит, и она не должна. И потому всё то, что грозило взрывом эмоций на глазах внимательно наблюдавшего за ней отца, было недопустимым.

Но тема не была закрыта. С чего бы? Если Ян в течение многих лет ежемесячно переводил деньги на счёт Вивьен Талли, Манетт не желала забывать эту историю; дело ведь касалось не только её самой, но и её матери. В конце концов, именно её мать являлась настоящей владелицей «Файрклог индастриз». И это было наследство Манетт. Отец мог достаточно долго успешно управлять компанией, но всё равно это была частная компания, с небольшим, но могущественным советом директоров. И не отец Манетт, а её мать была председателем правления. Отец самой Валери вовсе не был дураком. И хотя Берни Декстер превратился в Бернарда Файрклога, это не значило, что в его венах стала течь кровь Файрклогов. А старший Файрклог ни за что на свете не стал бы рисковать тем, что «Файрклоги» может оказаться в руках человека, который не является урождённым Файрклогом.

Манетт решила обсудить всё это с Фредди. К счастью, у него накануне вечером не было свидания с Сарой, хотя он долго говорил с ней по телефону, и его приглушённый голос звучал весело и нежно. Манетт стиснула зубы, слушая всё это, а когда у неё уже заболели челюсти, но разговор всё не заканчивался, она просто ушла в гостиную и забралась на тренажёр, и топталась на беговой дорожке до тех пор, пока не промокла насквозь от пота. Наконец явился Фредди; лицо у него слегка разрумянилось, а кончики ушей порозовели. Манетт пришла к выводу, что парочка занималась сексом по телефону, чего она никак не ожидала от Фредди.

Манетт бежала на дорожке ещё пять минут, чтобы её тренировка не выглядела нарочитой. Фредди изобразил губами восторженное «О!» и отправился в кухню. Там она его и нашла — склонившимся над журналом с кроссвордами, задумчиво постукивавшим по щеке шариковой авторучкой.

— Сегодня никуда не уходишь? — спросила Манетт.

— Надо немножко передохнуть, — ответил Фредди.

— Устал старый петушок, да?

Фредди вспыхнул.

— Ох, нет. Он вполне трудоспособен.

— Фредди Макгай!

Глаза Фредди расширились, только теперь он понял игру слов.

— Боже… Я совсем не то хотел сказать. — Он засмеялся. — Мы решили…

— Ты и леди или ты и твой инструмент?

— Мы с Сарой решили немножко снизить темп. Просто взаимоотношения между людьми не ограничиваются тем, что они срывают друг с друга одежду через десять минут после того, как поздоровались.

— Рада это слышать, — не подумав, сказала Манетт.

— Вот как? Почему?

— Ох, ну… Я… — Она на мгновение задумалась и закончила: — Не хочу, чтобы ты совершил ошибку. Чтобы страдал. Ну, ты понимаешь.

Фредди уставился на неё. Манетт почувствовала, как у неё в груди вскипает жар и поднимается к шее. Необходимо было срочно менять тему разговора, и тут как раз кстати оказался Бернард.

Фредди выслушал всё так, как умел только он: с полным и абсолютным вниманием. Когда Манетт закончила, он сказал:

— Думаю, мы оба должны поговорить с ним об этом.

Манетт и сама удивилась чувству признательности, переполнившему её. Она ведь знала, что есть только один способ узнать что-то от её отца — поговорить с ним в присутствии Валери. Конечно, Миньон явно как-то сумела разузнать что-то о нём — то ли благодаря своему незаурядному искусству поиска в Интернете, то ли ловко воздействуя на чувство вины отца. Миньон никогда не сомневалась в том, что их отец отдаёт предпочтение Николасу. Просто она сумела воспользоваться этим предпочтением для собственной выгоды, с каждым годом становясь всё более опытной в этом деле. Но ни Манетт, ни Фредди не умели манипулировать людьми. Так что Манетт рассудила: только с помощью Валери можно воздействовать на Бернарда, только рассказав ей об утечке денег. Слишком многое ставилось на карту — и для начала крах самой фирмы, — чтобы оставить всё так, как есть. И если отец Манетт не желает упорядочить финансовую ситуацию, прекратить опасные расходы, то это сделает её мать.

Они отправились в Айрелет-холл поздним утром. Вскоре начался дождь. В конце осени он всегда лил в Камбрии как из ведра. Ещё месяц — и выпадет снег. Там, где жили они с Фредди, в Грейт-Урсвике, его будет не слишком много. А вот дальше к северу узкие крутые тропы через холмы закроются до следующей весны.

Когда Фредди остановил машину перед огромной парадной дверью Айрелет-холла, Манетт повернулась к нему.

— Спасибо, Фредди, — сказала она.

— А? — недоуменно откликнулся он.

— За то, что поехал со мной. Я весьма это ценю.

— Ну, ты… Мы в этом заодно, старушка. — И прежде чем Манетт успела что-то сказать, он выскочил из машины, обошёл её и открыл дверцу для Манетт. — Давай поскорее дёрнем льва за усы, пока не растеряли храбрость. Если дело пойдёт совсем плохо, мы можем позвонить твоей сестре и попросить её отвлечь страшного зверя.

Манетт хихикнула. Фредди отлично знал её родных, разве не так? Конечно, знал. Он ведь был членом их семьи почти половину своей жизни. И Манетт вдруг неожиданно для самой себя сказала:

— А какого чёрта мы вообще развелись, Фредди?

— Ну, насколько я помню, кто-то постоянно забывал завинчивать колпачок на тюбике с зубной пастой, — беспечно ответил он.

Они не стали стучать в дверь, потому что та была не заперта, и просто вошли в длинный прямоугольный холл, где царил осенний холод, говоривший о том, что пора уже и разжигать огонь в гигантском камине. Манетт выкрикнула приветствие, и звук её голоса, казалось, породил эхо в холодной пустоте. Фредди тоже дал о себе знать, громко произнося имена Бернарда и Валери.

Откликнулась на их зов Валери. Они услышали её шаги в коридоре наверху. Через мгновение она уже спустилась вниз. Улыбаясь, Валери сказала:

— Какой приятный сюрприз! Рада видеть вас вместе.

Последние слова она произнесла так, словно ожидала услышать объявление о счастливом воссоединении пары. «Ну, такое вряд ли возможно», — подумала Манетт. Её мать ведь не знала о последних приключениях Фредди и о его чрезвычайно успешных поисках подходящих дам в Интернете.

Впрочем, предположение Валери Манетт сочла чрезвычайно удобным для данного момента. Она взяла бывшего мужа за руку и сказала с напускной скромностью:

— Мы надеялись поговорить с тобой и папой. Он дома?

Валери, похоже, это доставило немалое удовольствие. Она сказала:

— Как это мило… Да, должен быть дома. Подождите, попробую его отыскать. Фредди, дорогой, ты не разожжёшь огонь? Мы можем посидеть здесь, или вы предпочтёте…

— Здесь очень хорошо, — поспешно сказала Манетт. Она слегка сжала пальцы Фредди и кокетливо посмотрела на него: — Ведь так, Фредди?

Тот тут же порозовел, чего и хотела Манетт, поскольку это выглядело очень мило и намекающе. Когда Валери вышла из холла, он сказал:

— Ну, ты даёшь, старушка!

А Манетт ответила:

— Спасибо, что подыграл. — И, быстро подняв его руку, запечатлела на ней нежный поцелуй. — Ты славный парень. Давай займёмся огнём. Проверь, открыта ли вытяжка.

К тому времени, когда Валери вернулась с Бернардом, в камине ревел огонь, а Манетт и Фредди стояли перед ним, греясь. По выражению лиц родителей Манетт сразу поняла, что те успели уже коротко переговорить о том, зачем бы могли явиться их дочь и Фредди. И Бернард, и Валери явно были полны ожиданий. Оба они просто обожали Фредди с того самого дня, когда Манетт впервые представила его им.

Бернард предложил кофе. Валери предложила сухие печенья, шоколадный торт и бисквиты — все из пекарни в Уиндермире. Манетт и Фредди вежливо отказались.

— Давайте-ка сядем, — предложила Манетт и подтолкнула Фредди к одному из диванчиков, стоявших перпендикулярно к камину.

Её родители сели напротив. Причём оба они, что было интересно, уселись так, словно готовы были вскочить и убежать в любое мгновение. То ли опасались каких-то провокаций, то ли собирались рвануть за бутылкой шампанского. «Надежда умирает последней, — подумала Манетт, — когда дело касается того, что люди считают в принципе возможным».

Она вопросительно произнесла:

— Фредди?

Это было сигналом к тому, чтобы схватить быка за рога.

Фредди заговорил, переводя взгляд с её отца на мать и обратно:

— Бернард, Валери… это касается Яна и финансовых дел.

В глазах Бернарда вспыхнула тревога. Он бросил взгляд на жену, как бы заподозрив её в том, что она участвует в заговоре вместе с дочерью, но Валери просто смотрела на Фредди с любопытством, ничего не говоря и явно ожидая продолжения. Манетт не знала, заметил ли это Фредди. Да это было и не особенно важно, потому что он принялся выкладывать всё как есть.

— Я понимаю, что вопрос не из лёгких, но мы должны разобраться с ежемесячными выплатами Миньон и заметно их сократить. А лучше — прекратить вообще. И мы должны наконец разобраться с этой историей с Вивьен Талли. Речь о тех суммах, которые уходят в Арнсайд-хаус, и на счёт Миньон, и на счёт Вивьен… Мне, конечно, приятно думать, что у «Файрклог индастриз» денег просто море, но, по правде говоря, если собрать все, включая стоимость садов для детей здесь, мы можем плохо кончить. И скорее рано, чем поздно.

«Да, — подумала Манетт, — это всё тот же старый добрый Фредди. Он был таким же пылким и правдивым и таким же простодушным и бесхитростным». В такой ситуации её отец просто не мог заявить, что все эти утечки денег не касаются Фредди. Тот ведь не обвинял его в чём бы то ни было. И никого это на самом деле не касалось больше, чем Фредди, который тщательно разбирался во всех финансовых потоках после смерти Яна.

Манетт ждала, что ответит отец. Фредди тоже ждал. И Валери. Огонь потрескивал и шипел; одно из поленьев упало на решётку, выгорев снизу. Бернард воспользовался этим, чтобы выиграть время. Он встал, взял щипцы и щётку и аккуратно вернул полено на место, пока трое остальных наблюдали за ним.

Когда он вернулся на место, Валери сказала:

— Расскажи-ка мне о деньгах, что переводятся Вивьен Талли, Фредди.

Но, говоря это, она внимательно смотрела на мужа.

Фредди вежливо ответил:

— Ну, это выглядит довольно любопытно. Ясно, что деньги перечисляются в течение многих лет, и суммы постоянно возрастают. Я извлёк ещё не всю документацию из компьютера Яна, но из того, что я уже собрал, видно, что вроде бы на её имя через банк была переведена очень крупная сумма несколько лет назад, потом был перерыв в несколько лет, когда она ничего не получала, а потом начались ежемесячные переводы.

— И когда это началось? — ровным тоном спросила Валери.

— Примерно восемь с половиной лет назад. Конечно, насколько я знаю, она заседает в правлении фонда, и…

— Бернард?.. — Валери повернулась к мужу и произнесла его имя, в то время как Фредди продолжал:

— Но это ведь не должно оплачиваться, как и во всех благотворительных фондах, разве что в случаях возмещения каких-то расходов, конечно. Но она тем не менее получает большие суммы. Ну, может быть, конечно, — тут он хихикнул, и Манетт захотелось расцеловать его за истинную невинность его смешка, — она каждый вечер ужинает с потенциальными инвесторами, причём в очень дорогих ресторанах. В общем, это не тот случай, когда…

— Я уже поняла в целом, — перебила его Валери. — Ты ведь тоже понял, Бернард? Или суть ситуации до тебя всё ещё не дошла?

Бернард смотрел на Манетт. Конечно, ему хотелось знать, что именно она рассказала Фредди и какую игру они затеяли с ним здесь и сейчас. И наверняка он чувствовал себя преданным. То, что отец говорил дочери накануне, он говорил доверительно. Но ведь если бы он рассказал ей всю правду, думала Манетт, она могла бы и оставить его откровения при себе. Но он этого не сделал, разве не так? Он рассказал ровно столько, чтобы успокоить её в тот момент; по крайней мере, ему так казалось.

Бернард решил воспользоваться прежним объяснением и сказал:

— Я понятия не имею, почему Вивьен перечислялись деньги. Может быть, Ян чувствовал, что должен это делать… — Он запнулся, ища подходящую причину. — Возможно, он хотел таким образом защитить меня?

— От чего именно защитить? — спросила Валери. — Насколько я припоминаю, эта Вивьен приняла предложение занять более высокую должность в какой-то лондонской фирме. Её не увольняли. Или всё-таки уволили? Тут есть что-то такое, чего я не знаю? — Она повернулась к Фредди: — О какой конкретно сумме мы говорим?

Фредди назвал сумму и банк, через который осуществлялись переводы. Рот Валери сам собой открылся. Манетт увидела её белые зубы, которые тут же нервно сжались. Валери пристально посмотрела на Бернарда. Тот отвернулся.

— И как бы ты хотел всё это интерпретировать, Бернард? — спросила она.

Бернард промолчал.

— Видимо, мне следует предположить, — продолжила Валери, — что эта женщина чем-то шантажировала Яна? Может быть, он занимался махинациями со счетами, а она как-то узнала об этом, и, чтобы продолжить жульничать, он стал ей платить? Или, может быть, она обещала ему молчать и ничего не рассказывать Найэм о его сексуальных отклонениях, пока он ей платит? Хотя в таком случае непонятно, почему он продолжал платежи после того, как ушёл от Найэм к Кавеху, ведь так, милый? Так что лучше вернёмся к первой идее. Фредди, ты нашёл какие-то признаки того, что Ян жульничал со счетами?

— Ну, если только считать жульничеством увеличение выплат Миньон. Но в остальном — ничего подобного.

— Миньон?!

— Да. Её содержание вдруг основательно увеличилось, — пояснил Фредди. — Проблема в том, что, насколько я разобрался, это увеличение никак не связано с необходимыми расходами, если вы меня понимаете. Конечно, была операция, но это единовременная выплата, ведь так? А учитывая то, что она живёт здесь, в вашем имении, и не платит за жильё, то зачем такие суммы? Я знаю, что она очень любит покупать всякую всячину через Интернет, но всё равно сколько это может стоить? Похоже, что она набирает вещей на целое состояние, такое случается с шопоголиками, и тем не менее…

Фредди наконец сбился и замолчал. Манетт понимала, что он ощутил напряжение, возникшее между её родителями, и она знала, что от волнения он всегда начинает говорить слишком много. Ему вообще-то следовало заранее видеть, что они с Манетт вступают на минное поле, говоря с обоими её родителями о Вивьен и Миньон, но он в своей наивности просто не догадывался, какое количество мин здесь спрятано, которые ждут неосторожного шага, чтобы взорваться.

После этого наступило долгое молчание. Валери не сводила глаз с Бернарда. Тот провёл ладонью по волосам и решил сделать очередную попытку уйти в сторону, обратившись к Манетт:

— Не ожидал, что ты на такое способна.

— На что именно? — спросила Манетт.

— Ты прекрасно знаешь. Я думал, между нами совсем другие отношения. Ошибся, как вижу.

На это Фредди быстро возразил:

— Бернард, всё это не имеет к Манетт никакого отношения.

Он произнёс это так решительно, что Манетт удивлённо посмотрела на своего бывшего мужа. Фредди взял её руку и сжал, продолжая:

— Её опасения вполне обоснованны, учитывая все обстоятельства. И она знает об этих выплатах только потому, что я ей рассказал. Это семейный бизнес…

— А ты не член семьи, — рявкнул Бернард. — Был, но теперь ты в другом положении, и если ты думаешь…

— Не смей, — вмешалась Манетт, — говорить с Фредди в таком тоне! Тебе повезло, что он у тебя есть. Нам всем повезло! Он, похоже, единственный честный человек, который работает действительно на благо предприятия.

— И ты тоже? — спросил её отец.

— Я со всем этим не связана, — возразила Манетт. — А вот ты — да.

Возможно, думала она при этом, позже она пожалеет о сказанном, ей ведь не хотелось так сильно огорчать матушку. Но она решила, что отец зашёл слишком далеко, сказав такое Фредди, хотя она и не совсем понимала, почему ей так показалось, отец ведь сказал чистую правду: Фредди больше не был членом их семьи. Осознав это, Манетт обратилась к матери:

— Наверное, папе есть что сказать, как-то он хочет объяснить свои отношения с Вивьен Талли.

— Я тоже так считаю, Манетт, — ответила Валери. И посмотрела на Фредди: — Немедленно прекрати перевод денег Вивьен. Свяжись с ней через банк, который осуществляет переводы. Попроси их сообщить ей о моём решении.

Бернард открыл рот:

— Но это не…

— Меня не интересует, что это или что это «не», — отрезала Валери. — И тебя не должно интересовать. Или у тебя есть причины платить ей и ты готов их сообщить?

Лицо Бернарда исказилось. В другой ситуации Манетт пожалела бы его, она была уверена в этом. Она мельком подумала о том, какое всё-таки дерьмо эти мужчины, и ждала, что отец постарается как-то вывернуться из неловкой ситуации, что он явно собирался сделать, в надежде, что дочь не упомянет об их разговоре накануне и о тех отношениях, в каких он состоял с Вивьен Талли.

Но Бернард Файрклог всегда был самым везучим ублюдком в мире, и вэтот момент удача снова не оставила его. Потому что, пока все ожидали его ответа, входная дверь внезапно распахнулась, в холл ворвался ветер. Манетт обернулась, подумав, что они с Фредди неплотно прикрыли дверь, но тут в дом стремительно вошёл её брат Николас.

Ланкашир, Ланкастер

Дебора знала, что с этой особой, Алатеей Файрклог, она может заговорить только одним способом. Ведь если она действительно не ошиблась в своих предположениях о том, что именно происходит с Алатеей, и что та собирается сделать, чтобы обзавестись ребёнком, то вряд ли Алатея захочет это обсуждать, в особенности с человеком, который оказался не тем, кем представился. И уж тем более она не станет откровенничать с репортёром из жёлтой газеты. А значит, у любой женщины оставалась только одна возможность докопаться до причин странного поведения Алатеи и выяснить, имеет ли оно отношение к смерти Яна Крессуэлла.

Она позвонила Зеду. Тот рявкнул:

— Ты там чертовски долго болтаешься! Где ты? Что там происходит? Мы договорились, и если ты…

Дебора быстро сказала:

— Они вошли в здание научного центра.

— Ну, это нам ничего не даёт. Может, она там просто лекции слушает. Перезрелый студент, а? И вторая тётка тоже.

— Я должна с ней поговорить, Зед.

— Мне казалось, ты это уже пробовала, и безрезультатно.

— Я не об Алатее. Она уж точно не захочет говорить со мной, а тем более — с тобой. Я имею в виду вторую женщину, которую Алатея забрала из приюта для инвалидов войны. Вот с ней перемолвиться словечком необходимо.

— Зачем?

Вот тут Дебора уже не могла говорить откровенно.

— У них, похоже, довольно близкие отношения. Они всю дорогу от парковки так доверительно беседовали… Похоже, они подруги, а подругам многое доверяют.

— Но подруги вроде бы не должны выдавать тайны товарок, а?

— Конечно. Но я знаю, что вдали от Лондона упоминание о Скотленд-Ярде производит на людей впечатление. Скажи «Скотленд-Ярд» и покажи жетон, и тебе вдруг начинают выкладывать то, что было доверено по секрету.

— Ну, с журналистами тоже такое случается, — заметил Зед.

Дебора не поняла, пошутил Зед или нет. Скорее нет. Она сказала:

— Я тебя понимаю.

— Тогда…

— Думаю, я покажусь им не такой страшной.

— Почему это?

— Это же очевидно. Тут два момента. Первый: будут разговаривать две женщины, совершенно незнакомые друг с другом, и упомянуть о каких-то делах подруги в таком случае не покажется опасным. Второе… Ну, Зед, уж слишком ты большой, один твой вид может многих напугать.

— Да я настоящий ягнёнок! Она это сразу поймёт!

— Может, и поняла бы. Но не забудь о прочем. Она захочет взглянуть на наши документы. Представь результат. Я показываю ей свои, ты — свои, и что она подумает — не говоря уж о том, как поступит, — если обнаружит, что Ярд объединился с «Сорс»? Нет, такое не пройдёт. Единственный способ — мне одной осторожно поговорить с этой женщиной, посмотреть, куда это приведёт, а уж потом я поделюсь информацией с тобой.

— Интересно, и откуда мне знать, что ты расскажешь всё? Я тут вижу чертовски хорошую возможность увильнуть.

— Да? Притом что ты можешь в любой момент выдать присутствие здесь Скотленд-Ярда, тиснуть статейку на первой странице? Уж поверь, Зед, мне совсем не хочется играть в такие игры.

Бенджамин некоторое время молчал. Дебора отошла на безопасное расстояние от научного центра. Ей был виден вход, но она не хотела рисковать оказаться замеченной, случись вдруг Алатее Файрклог с её знакомой прямо сейчас выйти наружу. Дебора рассудила, что самым безопасным будет сейчас вернуться к приюту для инвалидов войны и подождать там, пока не вернутся Алатея с её приятельницей. Конечно, это могло занять несколько часов, но другого выхода Дебора просто не видела.

И об этом она сообщила журналисту. Она сказала также, что, если у него есть ещё какие-то идеи, она будет рада их услышать.

К счастью, других идей у него не нашлось. Он совсем не был глуп. И понимал, что прямое столкновение с двумя теми женщинами прямо в университетском городке, скорее всего, ни к чему не приведёт. Более того, женщины сразу преисполняя подозрениями. «А что это вы тут делаете вместе?» — такой будет их реакция. И результатом станет заявление: «Не лезьте не в своё дело».

Зед всё это понимал, хотя и дал Деборе понять, что ситуация ему не нравится. Не в его стиле, пояснил он, просто сидеть и ждать. Журналисты докапываются до сути, говорят с людьми и пишут статьи. В этом сама суть журналистики. Это часть профессиональных традиций.

Деборе захотелось посмеяться над таким заявлением, но она лишь что-то невнятно пробормотала в ответ. Да, конечно, совершенно верно, я отлично понимаю… Вот только в данный момент им неизвестно даже имя той женщины, с которой Алатея явилась в университет, а это тот минимум, без которого ни один из них не сможет до чего-то докопаться.

В итоге Дебора склонила Зеда к своей точке зрения, хотя и не без труда. Он наконец заявил, что будет ждать её на том самом месте, где она недавно выскочила из машины. Они вернутся к приюту для инвалидов войны, а там уже дождутся возвращения Алатеи Файрклог и её компаньонки. А пока будут ждать, разработают дальнейшие планы. А план необходим, сержант Коттер. Он не собирается что-то упустить в своей статье, несмотря на всё её двурушничество.

— Нет никакого двурушничества! — возразила Дебора. — Я прекрасно осознаю, что будет, если я откажусь с тобой сотрудничать, Зед.

Репортёр хихикнул:

— Вот в чём прелесть газетной работы.

— Да, это я уже поняла, — ответила Дебора.

Они закончили разговор. Дебора подождала ещё несколько минут, следя, не выйдут ли Алатея и её подруга. Они не вышли. Но изучение доски с информацией в вестибюле здания дало Деборе понять, что лекционных аудиторий в этом здании нет. Здесь были только офисы и лаборатории. А это значило, что Алатея и вторая женщина пришли сюда вовсе не в качестве великовозрастных студенток, как то предположил Зед Бенджамин. И поскольку тема воспроизводства рода являлась здесь одной из основных, то Дебора была уверена: она вышла на след того, что пыталась скрыть Алатея Файрклог.

Лондон, корпус «Виктория»

Барбаре Хейверс пришлось вернуться в Ярд. Ей нужно было проконсультироваться с Уинстоном Нката, и для этого приходилось либо снова идти на Виктория-стрит, либо как-то убедить детектива исчезнуть на несколько часов и встретиться с ней в таком месте, где имелся бы доступ в Интернет. В её бунгало такого доступа не было. Барбара даже ноутбука не имела, будучи убеждена, что такие штуки только зря отнимают время у своих владельцев. Весь этот мир бесконечной информации она считала избыточным. Ей больше нравились другие пути: например, позвонить кому-нибудь по телефону и взвалить на него поиск нужных сведений. Впрочем, многое она и сама могла найти в этой Всемирной паутине.

Но сейчас ситуация была другой. Её исследовательские способности истощились. К тому же ей в любом случае было далеко до уровня Уинстона, что Барбара готова была признать, пусть и с неохотой. Как найти рекламу «особого» белья и тех моделей, что его демонстрируют? Вопрос. А Уинстон должен знать ответ на него.

Барбара сначала подумала, что можно просто позвонить Уинстону, но решила, что это не годится. Ей нужно было самой увидеть на экране результат поиска, а заодно запомнить сам процесс. Поэтому она опять отправилась в Новый Скотленд-Ярд. И из вестибюля позвонила Уинстону.

— Встретимся в библиотеке, — сказала она. — Но по-тихому. Суперинтендант ничего не должна заметить.

— Барб… — произнёс Нката.

Барбара совершенно точно знала, что значит такой вот его тон. Но знала и то, как погасить его сомнения.

— Инспектору нужна кое-какая информация, — пояснила она, прекрасно зная, что для Линли Уинстон сделает что угодно. — Ты можешь сбежать? Это ненадолго.

— И чем ты желаешь заняться?

— Поискать кое-какие неприличные картинки.

— В компьютере Ярда? Ты что, свихнулась?

— Приказ Хильера, — ответила Барбара. — Уинни, ты что, действительно решил, что мне этого очень хочется? Инспектор что-то там расследует. И это может быть как-то связано с моделью, которая красуется в разных там странных лифчиках и трусиках.

Нката ответил, что придёт в библиотеку. Но сказал и то — и в этом был весь Нката, — что, если вдруг наткнётся на суперинтенданта и та спросит, куда это он отправился, ему придётся сказать ей правду.

— Но ты ведь постараешься увильнуть от неё, так? — уточнила Барбара. — У инспектора уже проблемы из-за того, что он меня вовлёк в своё дело. А я втягиваю ещё и тебя, так что это даст ей лишний повод к недовольству.

Это подействовало именно так, как на то и рассчитывала Барбара. Нката пообещал, что изо всех сил будет стараться избежать встречи с Изабеллой Ардери.

И он явно преуспел в своих намерениях. Когда Барбара подошла к библиотеке Ярда на двенадцатом этаже, Нката уже ожидал её. Впрочем, он признался, что налетел на Доротею Харриман, и это уже было не слишком хорошей новостью. Секретарь Ярда обладала собственными методами выяснения чего угодно, и она, пожалуй, могла прочесть намерения Уинстона насчёт библиотеки, просто глянув на шнурки его ботинок. Да, это могло вызвать осложнения.

Они принялись за работу. Пальцы Уинстона стремительно забегали по клавиатуре. С того момента, когда он ввёл длиннейшее полное имя Алатеи Файрклог, он уже не останавливался. На мониторе вспыхивали квадрат за квадратом. Барбара просто не успевала понять, о чём говорится в этих справках. А Уинстон не трудился объяснять, что именно он делает и куда направляется в своих поисках. Он просто бросал короткий взгляд на очередную справку, мгновенно принимал какое-то решение, нажимал ещё на несколько клавиш, и так далее. Барбара решила, что Нката неподражаем. Она уже собиралась сказать ему об этом, когда раздалось гневное:

— Сержанты Хейверс и Нката!

Это дало ей понять, что Доротея Харриман что-то где-то сказала, и Изабелла Ардери тут же их нашла.

Нката резко отвернулся от компьютера. И если вообще можно сказать о чернокожем, что он побледнел, то именно это сейчас и случилось. Сама Барбара словно провалилась куда-то. Какого чёрта происходит с этой суперинтендантшей, подумала она. Имело ли всё это отношение к Линли и к тому, где он находился, и к тому, что он временно прекратил кувыркаться с ней в постели?.. Или дело было просто в том, чтобы держать их всех под ногтем, как насекомых, приколотых к дощечке?..

Уинстон медленно поднялся и посмотрел на Барбару.

— Я попросила Уинстона немного мне помочь, суперинтендант, — сказала Хейверс. — Это всего на несколько минут. Мне необходимо кое-что найти, а он хорошо умеет это делать. Я бы и сама могла, но у меня это займёт кучу времени, потому что я никогда не знаю, в какую сторону нужно двигаться дальше.

Изабелла оглядела Барбару с головы до ног. Её многозначительный взгляд чуть задержался на футболке, которая теперь видна была целиком, потому что Барбара сняла куртку и бросила её на соседний стул. На футболке было написано: «Христос умер за наши грехи. Не будем его разочаровывать!» Это ничуть не развеселило суперинтенданта.

— Выходные закончились, сержант Хейверс, — сказала Ардери. — Я хочу, чтобы вы вернулись к работе через час, переодевшись во что-то более приличное.

— При всём уважении, супер… — начала Барбара.

— Не надо обострять! — перебила её Изабелла. — Вы можете взять шесть дней, шесть недель или шесть месяцев отпуска, но совершенно очевидно, что вы отнюдь не отдыхаете. А в таком случае извольте вернуться к работе.

— Я только хотела сказать…

— Сержант Хейверс! — рявкнула Изабелла. — Выполняйте приказ!

Барбара быстро выпалила:

— Суперинтендант, я не могу съездить домой, переодеться и вернуться обратно за час. Это просто невозможно! К тому же мне необходимо съездить в университетский колледж. Если вы дадите мне день — один только сегодняшний день, — клянусь, я уберусь отсюда через тридцать секунд и завтра вернусь одетой как… — Барбара сдержалась и не назвала имя. — Как кто угодно. — Ей захотелось добавить: «Увидите меня в полном блеске», но она решила, что суперинтендант вполне может на это ответить: «Я бы предпочла увидеть вас мёртвой», так что она и этого говорить не стала. Просто добавила: — Честно говоря, Уинстону просто некуда было деваться, я так на него насела… Прошу, не валите всё на него.

— Всё? — резко переспросила Изабелла. — Что это за «всё», сержант Хейверс?

Уинстон, стоявший рядом с Барбарой, тихо застонал, но это был настолько слабый звук, что суперинтендант его не уловила, слава богу.

— Ну… я не знаю, — пробормотала Барбара. — Просто… вообще… ну, всё. Вообще всё.

— Что вы такое болтаете? — Суперинтендант уже разозлилась не на шутку.

Барбаре захотелось провалиться сквозь землю.

— Да не знаю я, — ответила она, хотя ей ужасно хотелось брякнуть: «На вас плохо влияет отсутствие Линли». — Я вообще ничего не имела в виду. Просто с языка сорвалось.

— Вот как? Ну, мне не нравится то, что срывается у вас с языка, понятно? В общем, заканчивайте то, что вы тут начали, и убирайтесь из здания! Завтра утром я желаю вас видеть, а если не придёте, к полудню будете уже инспектором дорожного движения в Узбекистане. Всё ясно?

— Уж куда яснее, — буркнула Барбара.

— А вы, — обратилась Ардери к Нката, — идите со мной.

— Вот влип так влип, — тихо и быстро пробормотал Нката. Но, уходя, он успел сказать Барбаре: — Проверь Рауля Монтенегро.

Барбара подождала, пока суперинтендант и Нката выйдут из библиотеки. Мысленно она проклинала своё невезение. Ей отчаянно хотелось высказать суперинтенданту всё, что она о ней думала. При этом Барбара ничуть не сомневалась в том, что Изабелла с удовольствием вышибла бы её саму куда-нибудь в другое измерение.

Наконец Барбара села на место Нката перед компьютером и уставилась на экран. Она прочитала то, что там увидела. Чёрт бы её побрал, если это не было снова на испанском! Однако она нашла имя, произнесённое Уинстоном перед уходом, Рауль Монтенегро обнаружился в путанице других имён. «Ладно, — решила Барбара, — отправимся по этому следу».

Камбрия, озеро Уиндермир

За многие годы Манетт повидала своего младшего брата в самых разных состояниях — от ледяной тоски до почти полной бессознательности. Она видела его полным сожалений. Видела горящим желаниями. Видела послушным, мрачным, взволнованным, милым, страдающим паранойей… Но она никогда не видела Николаса таким разъярённым, как в тот момент, когда он ворвался в Айрелет-холл, изо всех сил шарахнув дверью о стену.

Это произвело впечатление. Все застыли, разинув рты. Но для Бернарда Файрклога, пожалуй, главным было то, что ему не пришлось и дальше отвечать на вопросы о Вивьен Талли и о тех деньгах, что переводились на её банковский счёт.

— Ники, что случилось? — спросила наконец Валери.

— Ты в порядке? — спросил Бернард. — А где Алатея? С ней ничего не…

— С Алатеей ничего не случилось! — резко и грубо бросил Николас. — Давайте-ка лучше поговорим о Скотленд-Ярде, хорошо? Вы ведь ничего не имеете против? Ты, Манетт? А как насчёт тебя, Фредди? Полагаю, все вы в это замешаны.

Манетт посмотрела на отца. Она не собиралась что-то отвечать брату. И быстро сжала руку Фредди, давая ему знать, что и он должен помалкивать. Манетт почувствовала, как бывший муж посмотрел на неё, но он ничего не сказал. Вместо того просто переплёл свои пальцы с пальцами Манетт.

— О чём ты говоришь, Ник? — спросил Бернард. — Ты ужасно выглядишь. Ты что, не спал?

— Не надо изображать тут фальшивую заботу! — закричал Николас. — Ты вызвал кого-то из Лондона, чтобы тот покопался в моих делах, и если ты попытаешься сделать вид, что ничего об этом не знаешь, тебе же хуже! — Он быстро подошёл к камину и встал рядом с отцом, возвышаясь над ним. — Какого чёрта ты вообще думал? Что я ничего не замечу? Что я ни о чём не догадаюсь? Что я настолько отупел от наркотиков, что даже и задумываться не стану, почему… Боже праведный, да мне нужно было бы просто убить тебя и покончить со всем этим! Это ведь совсем нетрудно, а? Если уж я так ловко умею расправляться с людьми, то ещё один труп в лодочном доме можно и в счёт не ставить!

— Николас! — вскрикнула Валери, поднимаясь на ноги. — Прекрати немедленно!

— А, ты ведь тоже в этом участвуешь, верно? — Николас оскалился, уставившись на мать. — Я бы решил, что ты тоже часть…

— Я не часть, — резко ответила Валери. — Ты вообще слышишь, что я говорю? Я не часть. Это всё полностью — моих рук дело.

Эти слова заставили Николаса замолчать. Манетт изумлённо уставилась на мать, потрясённая её словами, и внутри у неё похолодело. Но тут же потрясение сменилось растерянностью. И растерянность позволяла не добираться до логического вывода…

— Валери, — тихо произнёс Бернард. — В этом нет необходимости.

— Боюсь, что теперь есть, — возразила Валери и обратилась к Николасу: — Полиция появилась здесь благодаря мне. Твой отец пригласил инспектора по моей просьбе. Это не он придумал. Тебе понятно? Да, он ездил в Лондон. Он отправился туда, потому что у него есть знакомые в Скотленд-Ярде. Но придумал это не он. Твой отец имеет к идее ровно столько же отношения, сколько… — Валери махнула рукой в сторону диванчика, где сидели Манетт и Фредди, по-прежнему державшиеся за руки, — сколько и твоя сестра. Или Миньон. Или ещё кто-нибудь. Я этого хотела, Николас, и только я. Никто более.

У Николаса был вид человека, получившего смертельный удар. Наконец он проговорил:

— Моя собственная родная мать, чёрт бы её побрал… Ты что, действительно думаешь… ты думала…

— Это совсем не то, чем тебе показалось, — ответила Валери.

— Ты решила, что я мог… что я как-то… — Николас ударил кулаком по каминной полке. Манетт поморщилась. — Думала, что я убил Яна? Да? Ты именно это заподозрила? Что я способен на убийство? Да что с тобой случилось?

— Ник, довольно! — заговорил Бернард. — В конце концов, твоё прошлое…

— Чёрт побери, я прекрасно знаю своё прошлое! Оно моё как-никак! И тебе совершенно незачем постоянно о нём напоминать! Но хотя я и провёл десяток-другой лет в состоянии помрачённого сознания, всё же не припомню, чтобы хоть раз поднял на кого-то руку!

— Да никто и не поднимал руку на Яна, — сказала Валери. — Никто его не убивал.

— Так какого дьявола…

— Валери, — сказал Бернард, — так только хуже будет.

— Хуже просто некуда! — взревел Николас. — Разве что у матери были другие причины звать сюда Скотленд-Ярд! Хочешь, чтобы я именно так думал, да? Сыщик копает под Манетт? А как насчёт Миньон? Или Фреда? Или он явился просто для того, чтобы посвататься к Манетт? Или докопаться до причин её развода?

Манетт заговорила наконец:

— Прекрати немедленно! Да, детектив приходил к нам. И мы только тогда и узнали, что он детектив, когда он сунул нам под нос свой полицейский жетон!

— Ну, вы, по крайней мере, хоть это знали, — ответил Николас. И снова повернулся к матери: — Да ты хоть понимаешь, ты хоть чуть-чуть понимаешь…

— Прости, — сказала она. — Я причинила тебе боль, мне очень жаль. Но тут есть нечто совсем другое…

— Например?! — закричал Николас. И тут у него как будто что-то щёлкнуло в голове. — Это что, касается семейного бизнеса? Кто что с него имеет. Кто чем распоряжается. У кого в руках власть. И так далее.

— Николас, пожалуйста… Есть и другое…

— Ты думаешь, меня это интересует? Думаешь, я хочу это знать? Думаешь, я поэтому сюда явился, в этот дом? Мне плевать, кто управляет делом! Отдайте его Манетт. Отдайте его Фредди. Отдайте его первому прохожему на улице! Вы хоть представляете, как это подействовало на Алатею, когда кто-то ворвался в наш дом, кто-то, кто делал вид… Это… Эта ваша сыщица лгала нам с самого начала, мать! Ты это понимаешь? Она пришла к нам, она рассказала какую-то глупую сказочку о причинах своего прихода, она напугала Алатею, а та теперь думает… Ох, боже, я даже не знаю, что она думает, но она в таком состоянии, будто предполагает, что это я использую… Ты понимаешь, что натворила? Моя жена… Если она от меня уйдёт…

— Она? — перебил его Бернард. — Она пришла в ваш дом? Ник, о чём ты говоришь?

— Чёрт побери, а ты как думаешь, о чём я могу говорить? О вашей поганой сыщице из Скотленд-Ярда!

— Но это мужчина, — возразила Валери. — Николас, это мужчина, а не женщина! Мужчина. И мы ничего не знаем о…

— Уж будто бы, мама!

— Она говорит правду, — сказала брату Манетт.

— Он кое-кого привёз с собой, — добавил Бернард, — но это тоже мужчина, Ник. Эксперт-криминалист. Мужчина! И если к вам в Арнсайд-хаус приходила какая-то женщина, это нечто совершенно другое.

Николас побледнел. Он быстро связал между собой факты. Манетт просто видела, как мысли стремительно отражались на его лице.

— Монтенегро… — почему-то пробормотал Николас.

— Кто? — спросил Бернард.

Но Файрклог-младший так же стремительно, как и явился, умчался из Айрелет-холла.

Ланкашир, Ланкастер

За два часа, проведённых Деборой в машине с Зедом Бенджамином, её телефон зазвонил лишь однажды. Она подумала, что это может быть Саймон, и посмотрела на дисплей телефона, выясняя, следует ли ей ответить или пусть это сделает автоответчик, потому что она не хотела рисковать и говорить о чём-то «неофициальном» в присутствии журналиста. Но это оказался Томми. Дебора рассудила, что звонок может пойти на пользу делу.

— Моё начальство, — сказала она Зеду и ответила на вызов: — Инспектор Линли? Привет.

— Весьма официально.

— Выражаю уважение, — весело откликнулась Дебора.

Она чувствовала, что Зед не сводит с неё глаз. И потому сама старательно смотрела на вход в дом инвалидов войны.

— Как будто мне на службе этого не хватает, — сказал Томми. — Я повидался с Саймоном.

— Я думала, с этим уже разобрались.

— Он очень расстроен из-за нас обоих. Сердится на меня за то, что я втянул тебя в это дело. На тебя — за то, что ты не хочешь всё бросить. Ты сейчас где?

— Всё ещё в Ланкастере.

— Как ты там очутилась?

— Что ты имеешь в виду?

— Дебора, Саймон звонил мне из вашей гостиницы.

— Ты вроде сказал, что виделся с ним.

— Это было уже потом. Он вернулся в гостиницу, а ты исчезла, но твоя машина стоит на месте. Он явно беспокоится.

— Но не настолько, чтобы позвонить мне.

— Ох, Деб, бога ради! Пожалей его хоть немного. Он ведь знает твой характер. И знает, что ты просто не ответишь на его звонок. Так что ты делаешь в Ланкастере?

Деборе некуда было деваться, но ей следовало проявить крайнюю осторожность в выборе слов.

— Мистер Бенджамин из «Сорс» работает сейчас со мной, сэр. — Она услышала в трубке негромкое проклятие и поспешила продолжить: — Я жду возможности поговорить с той женщиной, которая была с Алатеей. Они ходили в университетские лаборатории, и нам нужно выяснить зачем.

— Дебора…

Она поняла по тону Линли, что он просто не знает, с какой стороны к ней подойти. Что на неё подействует? Следует ли воззвать к её мудрости? Осторожно намекнуть на их давнее общее прошлое? Дебора решила, что инспектор оказался в затруднительном положении.

Наконец он сказал:

— Ты ведь знаешь, Саймон хочет, чтобы ты вернулась в Лондон. Он очень беспокоится.

— Не думаю, что умно было бы возвращаться в Лондон прямо сейчас. Я тут к чему-то подобралась вплотную.

— Вот как раз это его и тревожит. Ты можешь снова очутиться слишком близко к убийце.

«Остров Гернси», — подумала Дебора. Как у Богарта и Бергман в «Касабланке» всегда был в прошлом Париж, так и у них с Саймоном всегда есть остров Гернси. Ладно, тогда ей досталось. Но она ведь не умерла. Об этом и речи не шло. Да и вообще сейчас всё было иначе, потому что у неё не было ни малейшего намерения оказываться в каком-нибудь склепе вместе с кем-то, держащим в руках древнюю гранату. Она сказала:

— Но это важно. Необходимо собрать воедино все концы.

— Однако вряд ли можно оспорить научное заключение по поводу чьей-либо смерти, Дебора. Саймон уже сказал своё слово.

— Возможно. Но тут нечто большее, чем его выводы.

— Не стану спорить. Ты явно считаешь одним из этих «бóльших» Алатею Файрклог. Кстати, по её следу идёт Хейверс в Лондоне.

— Значит, ты видишь…

— Как я уже сказал, спорить не стану. Если честно, я просто очень беспокоюсь за Саймона.

— Так ты думаешь, что он мог ошибиться?

— Он слишком много думает о тебе. А это иногда может заслонить то, что стоит прямо перед глазами. И тем не менее я не могу тебе позволить…

— Никто никому ничего не позволяет.

— Чёрт, как ты умеешь играть словами… Ладно, в конце концов, я же знаю тебя. Будь поосторожнее. Хотя бы это ты можешь сделать?

— Непременно. А ты чем займёшься?

— Тут есть ещё несколько неподвязанных концов. И я попытаюсь собрать их вместе. А ты мне позвонишь, если будет хоть малейший повод, ладно?

— Определённо, инспектор!

Дебора отключила телефон и посмотрела на Зеда Бенджамина, чтобы проверить, сумела ли она провести разговор с Линли так, чтобы не пробудить в репортёре подозрений. Но тот как раз старался как можно ниже сползти на сиденье. Видя, что Дебора повернулась к нему, Зед кивнул в сторону приюта. Алатея Файрклог и её товарка уже поворачивали на парковку.

Дебора и Зед застыли, выжидая, и меньше чем через минуту вторая женщина подошла к зданию и скрылась внутри. А вскоре Алатея выехала с парковки, явно намереваясь вернуться в Арнсайд. Вот это уж точно хорошо, решила Дебора. Пора было выяснить, что можно узнать у той, второй женщины.

— Так, я пошла, — сказала она Зеду.

— Через четверть часа я тебе позвоню, — ответил репортёр.

— Ты можешь, конечно, это сделать, — возразила Дебора, — но на твоём месте я бы так рисковать не стала, учитывая то, что нам уже удалось сделать.

Зед проворчал что-то неразборчивое. Потом сказал, что он, по крайней мере, выйдет из этой чёртовой машины и немного разомнётся, потому что два часа ожидания в сложенном пополам виде — это уж слишком. Дебора ответила, что мысль отличная и что, если он забредёт слишком далеко, она ему позвонит.

— Ох, вот только не надо беспокоиться на этот счёт, — ответил Зед. — Я буду рядом.

Вот уж в этом Дебора ничуть не сомневалась. Он вообще засел бы где-нибудь в кустах под окном, если бы такое было возможно, и подслушивал её разговор с той женщиной. Но Дебора знала и то, что ей нужно как-то договариваться с этим человеком, находить общий язык; и потому она как можно быстрее перешла улицу, направляясь к приюту.

Войдя внутрь, Дебора решила действовать самым простым способом, потому что ничего другого ей не оставалось; у неё ведь не было полицейского жетона. Она подошла к стойке регистратуры и нацепила на лицо самую обаятельную улыбку. И заговорила с дежурным — судя по виду, солдатом Первой мировой, — объясняя, что она только что видела, как в это здание вошла одна женщина, довольно высокая, с тёмными волосами, в длинной юбке и ботинках… Она, Дебора уверена, что эта женщина — школьная подруга её старшей сестры, и ей бы ужасно хотелось перемолвиться с ней словечком. Конечно, она понимает, что это довольно глупо. В конце концов, женщина может оказаться кем-то совсем другим. С другой стороны, если она действительно та, кем Дебора её считает…

— А, это вы о Люси, наверное, — предположил старик. На нём был военный мундир, болтавшийся на его теле так же, как жениховский костюм на её муже в вечер их венчания. Сморщенная шея забавно торчала из воротника. — Это наш социальный работник. Всякие там игры и упражнения, вот чем она занимается. И маскарады на Рождество устраивает. Вот так.

— Да, Люси. Именно так её и зовут, — сказала Дебора. — Если есть возможность… — Она бросила на деда взгляд, полный надежды.

— Надежда для таких хорошеньких девчушек всегда есть, — ответил он. — От кого тебе достались такие чудесные волосы, а?

— От бабушки с отцовской стороны.

— Повезло тебе. А я всегда глаз отвести не мог от таких вот имбирных. — Старик потянулся к телефонному аппарату и набрал номер. — Тут тебя ищет потрясающая женщина, милая моя. — Послушав мгновение-другое, он добавил: — Нет, новенькая. Как тебе удаётся быть такой популярной, а?

Он хихикнул, явно в ответ на слова собеседницы, и, повесив трубку, сообщил Деборе, что Люси сейчас выйдет.

Дебора доверительно обратилась к нему:

— Просто стыд, но я никак не могу вспомнить её фамилию…

— Кеверни, — сообщил старик. — Люси Кеверни. И раньше была ею, и теперь остаётся, потому что не замужем. У неё даже дружка нет. Я тут подъезжал к ней, но она сказала, что я для неё слишком молод, да.

Дебора посмеялась и отошла к деревянной скамье, стоявшей напротив стойки. И попыталась сообразить, что бы такое сказать этой Люси Кеверни, — но у неё было слишком мало времени. Не прошло и минуты, как женщина, которую Дебора видела вместе с Алатеей Файрклог, вышла в вестибюль. Она выглядела слегка удивлённой, чего и следовало, конечно, ожидать. Дебора сочла, что неожиданные визитёры там, где она работала, едва ли были привычны для неё.

Увидев женщину вблизи, Дебора поняла, что та гораздо моложе, чем то казалось издали. В волосах женщины виднелись седые пряди, но это была преждевременная седина, потому что женщине было лишь немного за двадцать. Она носила модные очки, весьма шедшие к её приятному лицу.

Склонив голову немного набок, Люси посмотрела на Дебору и спросила:

— Чем я могу быть вам полезна? — И протянула руку, представляясь: — Люси Кеверни.

— Здесь есть местечко, где можно поговорить? — спросила Дебора. — Это довольно личный разговор.

Люси нахмурилась.

— Личный? Если вы хотите поместить к нам кого-то из своих родственников, то вам нужно обсудить это не со мной.

— Нет, не в этом дело. Это скорее относится к Ланкастерскому университету, — ответила Дебора.

Это был удар наугад, почти в полной темноте. Но он угодил в цель.

— Кто вы такая? — Люси, похоже, слегка встревожилась. — Кто вас прислал сюда?

— Мы можем куда-нибудь отойти? — снова спросила Дебора. — У вас есть свой кабинет?

Люси Кеверни посмотрела на старика за стойкой, как бы прикидывая разные возможности. Но наконец сказала:

— Идёмте.

Она повела Дебору в заднюю часть здания, в освещённую солнцем комнату, окна которой выходили в сад, неожиданно большой. Но там им не удалось устроиться, потому что комнату заняли несколько престарелых джентльменов, дремавших над газетами.

Люси вывела Дебору через стеклянную дверь в сад.

— Откуда вы знаете моё имя? — спросила она.

— А это так важно? — ответила вопросом Дебора. — Я просто нуждаюсь в кое-какой помощи. И подумала, что вы сможете мне её оказать.

— Нельзя ли поконкретнее?

— Разумеется. Я говорю о деторождении. Я уже несколько лет пытаюсь выносить ребёнка. Но оказалось, что мне это недоступно.

— Мне очень жаль. Это, должно быть, очень тяжело для вас. Но почему вы решили, что я могу вам помочь?

— Потому что вы приходили в лаборатории университета, те, которые как раз и занимаются подобными вопросами, приходили с другой женщиной, а я как раз была там. Я и поехала за вами из университетского городка, надеясь поговорить.

Люси прищурилась, оценивая сказанное Деборой. Она вполне могла увидеть во всём потенциальную опасность. Они говорили как бы шифром, и до сих пор всё было в рамках закона. Однако шаг-другой в неправильном направлении — и они выйдут на запретную территорию.

— Но мы там были вдвоём, — весьма разумно заметила Люси. — Почему вы пошли именно за мной, а не за ней?

— Вообще-то случайно.

— И? Я вам показалась более плодородной?

— Более свободной. Менее отчаявшейся. Знаете, за столько лет уже выучиваешься распознавать… Это нечто вроде голода. Он передаётся от одной женщины к другой, как биологический код. Не знаю, как объяснить. Пока вы сами такого не испытали, вы этого не поймёте.

— Хорошо. Верю, что такое бывает, но всё равно не понимаю, чего вы хотите от меня.

Деборе хотелось правды. Но она не знала, как её выманить. И снова решила оттолкнуться от собственных проблем.

— Я ищу суррогатную мать, — сказала она. — И подумала, что вы поможете мне найти такую.

— Какого рода суррогатную?

— А что, разве бывают разные?

Люси внимательно посмотрела на Дебору. До этого момента они не спеша шли по одной из садовых дорожек, направляясь к огромной цветочной урне, означавшей границу сада, но теперь Люси остановилась, скрестила руки на груди и повернулась к Деборе.

— Вы, похоже, не слишком хорошо изучили вопрос, да?

— Похоже, так.

— Да, это видно. Существуют доноры яйцеклеток, доноры спермы; суррогатным называется материнство, когда материнская яйцеклетка оплодотворяется спермой донора, или заимствованная яйцеклетка оплодотворяется спермой биологического отца, и так далее. Если бы вы как следует занялись всем этим, вы бы узнали много интересного. И, — добавила она, — заодно ознакомились бы с законами, регулирующими любой из вариантов.

Дебора кивнула, надеясь, что выглядит задумчиво.

— А вы… ну, то есть… я хочу сказать… Не знаю, как и спросить… В общем, вы сами как с этим связаны?

— Я донор яйцеклеток, — спокойно ответила Люси. — Я произвожу яйцеклетки очень хорошего качества.

Дебора внутренне содрогнулась от этих слов — они прозвучали так обезличенно, так по-медицински, так… на сельскохозяйственный лад.

— А суррогатная беременность… — сказала она.

— Я никогда прежде не была суррогатной матерью.

— Прежде? Так та женщина, с которой вы ходили в университет…

Люси ответила не сразу. Она посмотрела на Дебору, как бы пытаясь прочитать её мысли. Потом сказала:

— Я не готова говорить о ней. Это весьма конфиденциальный вопрос. Уверена, вы понимаете.

— Ох, да, конечно! — Дебора решила, что в такой момент уместно будет слегка сжать руки и изобразить на лице отчаяние, что ей совсем нетрудно было сделать. — Я, конечно, разваривала с разными специалистами. Но они только и сказали, что в том, что касается суррогатного материнства, я должна разбираться сама. Я хочу сказать, в смысле поисков.

— Да, — согласилась Люси. — Именно так.

— Они говорят, что можно обратиться к подруге, к сестре, кузине, даже к собственной матери. Но как вообще заговорить о таком? Представить не могу. Начинать каждую беседу со слов: «Слушай, а ты не могла бы выносить ребёночка для меня?» — И тут, как ни удивительно то было, Дебора действительно ощутила всю безнадёжность своего положения, и изображать уже ничего не было нужно. Она с силой моргнула, чувствуя, как на глаза набегают слёзы. — Ох, извините… Простите меня.

И это явно тронуло Люси Кеверни, потому что она коснулась руки Деборы и заставила её повернуть к скамейке у пруда, на поверхности которого плавали яркие осенние листья.

— Это очень глупый закон, — сказала девушка. — Он, конечно, придуман для того, чтобы не позволить женщинам вынашивать чужих детей ради заработка. Как бы для защиты женщин вообще. Но закон-то сочинили мужчины! По правде говоря, я всегда видела в этом некую странную иронию: законы для женщин сочиняют мужчины. Как будто они могут знать, как защитить нас от чего бы то ни было, хотя в первую очередь причиной наших несчастий становятся они сами!

— Могу я спросить… — Дебора порылась в сумке в поисках бумажной салфетки. — Вы сказали, что вы донор яйцеклеток… Но возможно, вы знаете кого-то… Кого-то достаточно близкого к вам… Ну, такого, кто в сложном положении… И если бы вас попросили… вы бы…

Женщина в надежде на помощь, так должно было это выглядеть. И полная сомнений. Никто ведь не решился бы напрямую задать подобный вопрос совершенно незнакомому человеку.

Люси Кеверни вроде бы не встревожилась, но заколебалась. Точно, решила Дебора, они уже подобрались к сути взаимоотношений Люси и Алатеи Файрклог. Дебора решила, что Люси, собственно говоря, уже назвала возможные причины этой связи: либо Алатея нуждалась в яйцеклетке, либо ей нужна была суррогатная мать. Ничего другого в голову Деборе не приходило.

Люси наконец заговорила:

— Я вам уже сказала, я донор яйцеклеток. Всё прочее было бы мне не по силам.

— Но вы ведь не были суррогатной матерью? — «Больше надежды, больше надежды, больше страсти в глазах!» — приказала себе Дебора.

— Нет, мне жаль, но… Просто это… Это слишком близко к сердцу, если вы меня понимаете. Не думаю, что я смогла бы на такое решиться.

— Но возможно, вы кого-то знаете? С кем я могла бы поговорить. Кого-то, кто мог бы обдумать…

Люси смотрела то на землю, то на собственные ботинки. Ботинки были красивыми, судя по виду — итальянскими. И явно не дешёвыми.

— Вы могли бы обратиться к журналу «Зачатие», — сказала Люси.

— В смысле, подать объявление о поиске суррогатной матери?

— Ох… нет, конечно. Это незаконно. Но иногда кто-то… Вы могли бы присмотреться к объявлениям доноров. Если женщина готова сдавать яйцеклетки, то она, возможно, окажется готовой и на большее. Или может знать нужную вам особу.

— Для вынашивания ребёнка?

— Да.

— Должно быть, это… ну, невероятно дорого.

— Не думаю. Суррогатная мать, скорее всего, спросит с вас вполне разумную цену. Потому что иное будет противозаконно.

— Тогда, похоже, нужно искать женщину, обладающую невероятным состраданием, — предположила Дебора. — Ей ведь придётся пройти через нелёгкие испытания. А потом ещё и отдать кому-то рождённого ею ребёнка. Такие люди нечасто встречаются.

— Пожалуй, да. В том-то и трудности. — Люси Кеверни встала и протянула Деборе руку для пожатия. — Надеюсь, я хоть чем-то вам помогла.

Кое в чём действительно помогла, решила Дебора. Но во всём остальном до ответа оставалось ничуть не меньшее расстояние. Да, теперь Дебора знала немного больше, чем прежде. Но как всё это могло быть связано со смертью Яна Крессуэлла и было ли связано вообще, не прояснилось.

Лондон, корпус «Виктория»

Имя Рауля Монтенегро продвинуло Барбару Хейверс на несколько шагов вперёд. Она нашла фотографию этого типа, а заодно и статью о нём, написанную, увы, на испанском. Но с помощью этой статьи она всё же отыскала новые связи — и наконец обнаружила, что смотрит на фотографию Алатеи Васкес дель Торрес. Выглядела Алатея как звезда южноамериканских сериалов. Непонятно было, что она делает рядом с типом, похожим на жабу.

Вот он, Рауль Монтенегро. Он был на добрых восемь дюймов ниже Алатеи и лет на тридцать старше. На нём был чудовищный парик в стиле Элвиса Пресли и огромные солнечные очки. Он улыбался, как кот при виде сливок, или канарейки, или беспомощной мышки… и Барбара восприняла это как его радость по поводу обладания женщиной, стоявшей рядом с ним. Конечно, Барбара не могла быть в этом уверена, а узнать наверняка она могла только одним способом.

Барбара распечатала нужные страницы, отыскала в сумке мобильный телефон и позвонила Ажару, в Университетский колледж в Лондоне.

Ажар ответил, что он, конечно же, поможет ей. Найти кого-то, знающего испанский, труда не составит.

Барбара спросила, можно ли ей приехать прямо сейчас в Блумсбери. Ажар ответил, что позвонит ей. Нужно сначала найти человека, которого он имеет в виду, того, кто без труда сделает необходимый Барбаре перевод. А сама она где?

— В утробе дьявола, — ответила Барбара.

— А, на работе? — правильно понял её Ажар. — Может, тогда лучше нам самим к вам приехать?

— Как раз наоборот, — возразила Барбара. — Для меня безопаснее будет сбежать отсюда.

Ажар пообещал, что позвонит как можно скорее и они договорятся о встрече где-нибудь. А потом осторожно добавил:

— И ещё я должен извиниться.

— За что? — спросила Барбара. И тут же вспомнила его утреннюю стычку с Анджелиной. — Ох, вы о той бузе… Ну, такое случается, разве нет? Я хочу сказать, когда двое живут вместе… Без баталий не обходится. Это ведь реальная жизнь, а не книги и не кино. Я не слишком знакома с этим вопросом, но то, что мне известно, заставляет думать, что на этой дороге достаточно разных ухабов и рытвин. Так что не всегда легко приходится, да?

Ажар долго молчал. До Барбары доносилось позвякивание фаянсовой посуды и голоса. Видимо, Ажар позвонил ей из кафетерия или из ресторана. Это напомнило Барбаре о еде и о том, что она уже давно проголодалась.

Наконец Ажар сказал:

— Я скоро вам перезвоню.

— Звучит обнадёживающе, — ответила Барбара. — И, Ажар…

— А?

— Спасибо за помощь.

— Это всегда с удовольствием.

Разговор закончился, и Барбара призадумалась о возможности нового столкновения с суперинтендантом в том случае, если она отправится на поиски еды. В случае поисков чего-то относительно питательного ей пришлось бы идти в столовую. В противном случае оставались торговые автоматы. Или нужно было вообще выйти из здания Скотленд-Ярда и подождать где-нибудь нового звонка Ажара. Там заодно можно будет и перекурить, что показалось Барбаре чертовски привлекательным. Иначе пришлось бы тайком дымить на лестнице, надеясь, что никто её там не застукает. «Решения, решения» — думала Барбара, — постоянно приходится принимать какие-то решения, делать выбор…» В итоге она решила задёргаться у компьютера ещё ненадолго и посмотреть, не найдётся ли что-то дополнительное об этом самом Рауле Монтенегро.

Камбрия, Брайанбэрроу

Тим без возражений согласился отправиться в школу, потому что Кавех собрался отвезти его туда. Это был единственный способ остаться с Кавехом наедине. А Тим хотел остаться наедине с этим парнем, потому что иначе им не удалось бы перемолвиться словечком втайне, так как Грейси постоянно болталась рядом. А уж ей точно незачем было слышать о том, что Кавех строит планы на будущее вместе с женой, родителями и фермой Брайан-Бек, поскольку теперь исчезла раздражающая помеха в виде некоего Крессуэлла.

Поэтому Тим весьма удивил Кавеха, вовремя поднявшись из постели и быстро собравшись. Он также помог Грейси, приготовив ей завтрак, а также сэндвич с тунцом и сладкую кукурузу, которые он уложил в её коробку для обеда вместе с яблоком, пакетом хрустящего картофеля и бананом. Грейси поблагодарила его с достоинством, давшим Тиму понять, что сестрёнка продолжает горевать по Бёлле, так что Тим, вместо того чтобы тоже позавтракать, отправился в сад и выкопал коробку с куклой, а потом засунул сломанную игрушку в свойрюкзак, чтобы потом отвезти её в Уиндермир и отдать в ремонт. Тим снова закопал гробик и разровнял землю, чтобы всё осталось в таком виде, какой придала могиле Грейси после похорон куклы. После этого он вернулся в дом и успел ещё проглотить тост с джемом до того, как они выехали.

Тим ни слова не сказал Кавеху, пока в машине была Грейси. Он подождал, пока девочка выйдет у своей начальной школы в Кросуэйте и они поедут дальше.

Тогда Тим прислонился к дверце и стал рассматривать Кавеха. В голове у него упорно возникала картина того, как Кавех и его отец в полутёмной спальне… Только это была не воображаемая картина, а реальное воспоминание, потому что Тим видел всё это сквозь щель в неплотно прикрытой двери, и он был свидетелем момента экстаза, когда его отец, задыхаясь, хрипло бормотал: «Ох, боже, да…» От этого Тима не на шутку тошнило, его переполняли отвращение, ненависть и ужас. Но также эта картина затрагивала в нём и ещё что-то, неожиданное и непонятное, и Тим был вынужден признаться себе, что в нём на мгновение вскипела кровь… А потому после он схватил свой перочинный нож и порезал себе руку, а потом облил рану уксусом, чтобы смыть горячую греховную кровь…

А вот теперь, сидя в машине, Тим обратил внимание на то, что Кавех молод и хорош собой. Извращенец вроде его отца вполне мог отчаянно влюбиться в такого. Даже в том случае, если, как то выяснилось, сам Кавех вовсе не был настолько уж извращён.

Кавех посмотрел на Тима, когда они направлялись к Уинстеру. В конце концов, ненависть и гадливость наполняли воздух, их кто угодно мог ощутить. Кавех с лёгким беспокойством произнёс:

— Хорошо, что ты сегодня едешь в школу, Тим. Твой отец был бы доволен.

— Мой отец умер, — ответил Тим.

Кавех промолчал. Он лишь бросил на Тима ещё один взгляд, но дорога здесь была узкой и извилистой, так что Кавеху приходилось быть внимательным, и он не мог позволить себе больше, чем один внимательный взгляд, который, как прекрасно знал Тим, был попыткой оценить его чувства.

— Что очень даже улучшает твоё положение, — добавил Тим.

— Что? — откликнулся Кавех.

— Смерть папы. Тебе это очень даже на пользу.

И тут Кавех удивил его. Он резко повернул машину на придорожную площадку и остановил, не подав сигнала. Движение утром было сильным. Кто-то из проезжавших мимо резко просигналил и покрутил пальцем у виска, но Кавех то ли не заметил этого, то ли ему было наплевать.

— О чём ты говоришь? — спросил Кавех.

— Это ты о смерти папы и о пользе?

— Именно об этом. Что ты хотел этим сказать?

Тим отвернулся и уставился в окно. Правда, смотреть там было особо не на что. Рядом с машиной высилась каменная стенка, из которой торчали папоротники, словно плюмаж на дамской шляпке. Наверное, по другую сторону стены бродили овцы, но их Тиму не было видно. Он видел только склон холма вдали да дымную корону облака над ним.

— Я задал тебе вопрос, — сказал Кавех. — Ответь, пожалуйста.

— Я не обязан отвечать на вопросы, — возразил Тим. — Ни на твои, ни на чьи-то ещё.

— Но ты выдвигаешь обвинение. Именно так. Ты пытаешься сделать вид, что ничего подобного ты не говоришь, однако это бессмысленно. Так что почему бы не объяснить, что ты имеешь в виду?

— А почему бы тебе просто не поехать дальше?

— Потому что я не обязан этого делать.

Тим давно желал столкновения, но теперь он уже не был уверен в том, что ему действительно этого хотелось. Он сидел в машине наедине с человеком, ради которого отец разрушил их семью, и разве в этом не крылась некая угроза? Ведь если Кавех Мехран был способен явиться на день рождения Тима и выложить перед всеми чудовищные факты, как кучу козырей в карточной игре, то разве не следовало ожидать, что он способен и на большее?

Нет. Тим твердил себе, что ему незачем бояться, потому что если кому-то и следовало бы бояться, так это как раз Кавеху Мехрану. Лгуну, мошеннику, мерзавцу, и так далее, и так далее.

— Так когда же свадьба, Кавех? — спросил Тим. — И что ты намерен сказать своей невесте? Как она вообще впишется в твой особый мир? И не потому ли ты хочешь избавиться от меня и Грейси? Не думаю, что ты пригласишь нас на венчание. Это было бы уж слишком. Грейси в роли подружки невесты, а?

Кавех промолчал. Тим решил, что пусть уж лучше тот немного подумает, чем просто говорить, что его дела Тима не касаются. Наверное, Кавех пытался угадать, откуда Тиму стало всё это известно.

Тим добавил:

— А ты уже сообщил новости маме? Позволь сказать, что это не слишком её обрадует.

Что не на шутку удивило Тима, так это чувства, охватившие его в то время, пока он выкладывал всё Кавеху. Нечто непонятное переполнило его, и Тиму захотелось сделать что-то такое, что прогнало бы странные ощущения, но он даже названия этому чувству подобрать не мог, да и не хотел. Ему была ненавистна такая вот реакция на поступки других людей. Тиму хотелось стать похожим на лист стекла, с которого всё скатывается, как дождевые капли, но он таким не был, он не умел справляться с собой и не знал, научится ли когда-нибудь… И это понимание было таким же тяжёлым, как само ощущение. Это выглядело как некое проклятие: вечный ад зависимости от чьей-то милости, и это притом, что никто не проявлял к нему милосердия…

— Но вы с Грейси должны жить с матерью, — сказал Кавех, выбирая наиболее безопасное направление разговора. — Я был рад тому, что вы живёте со мной. Я и впредь был бы этому рад, но…

— Но твою жену это может совсем даже не обрадовать, — оскалился Тим. — Да ещё и твои родители, так что, думаю, в доме станет довольно тесно, а? И ведь надо же, как всё отлично для тебя складывается! Как будто ты давно это запланировал.

Кавех сидел совершенно неподвижно. Только его губы шевелились. Они произнесли несколько слов, и это снова был вопрос:

— Но о чём всё-таки ты говоришь?

За этими словами слышалось нечто неожиданное, похожее на гнев, но это было больше, чем просто гнев. Тим сразу подумал о том, что из гнева может родиться опасность, и о том, на что способны люди, когда ими овладевает ярость, люди вроде Кавеха… Но ему было наплевать на это. Пусть этот тип делает что угодно, что от этого изменится? Он уже сделал всё, что мог, хуже не будет.

— Я говорю о том, — начал Тим, — что ты собираешься жениться. Ты, полагаю, решил, что получил всё то, чего хотел, получил от человека, от которого с самого начала и рассчитывал получить, и теперь готов двигаться дальше. Ты рассудил, что ферма — хорошая плата за то, что тебе пришлось делать, так что теперь можно привезти сюда жену и обзавестись детишками. Вот только я торчу здесь некстати, это проблема, ведь я могу сказать кое-что и твоей жене, и твоим родителям. Ну, например: «А как теперь у тебя обстоят дела с парнями, Кавех? И как насчёт тебя и моего отца? Почему ты поменял его на женщину, а? Не можешь найти подходящую задницу?»

— Ты просто не понимаешь, о чём говоришь, — ответил Кавех. Он оглянулся через плечо на мчавшиеся по дороге машины и дал им понять, что намерен влиться в общий поток.

— Я говорю о том, что ты выманил у моего отца, — резко произнёс Тим. — Ты это выманивал ночь за ночью. Думаешь, нашлась бы женщина, которая захотела бы выйти за тебя, если бы знала, что ты собой представляешь?

— Ночь за ночью, — нахмурившись, повторил Кавех. — Выманивал у твоего отца. Да о чём ты говоришь, Тим?

Он тронул машину с места, чтобы выехать с площадки.

Тим протянул руку и повернул ключ, вырубая мотор.

— О том, что ты трахался с моим отцом! — выкрикнул он. — Вот о чём я говорю!

Кавех буквально разинул рот.

— Трахался… Ты что, свихнулся? Что это ты такое придумал? Что твой отец и я… — Кавех повернулся на сиденье, как будто намереваясь устроиться поудобнее для серьёзного разговора с Тимом, и продолжил: — Твой отец был мне очень дорог, Тим, дорог, как самый близкий друг. Я высоко ценил его, и мы любили друг друга как близкие друзья. Но если ты думаешь, что между нами могло быть нечто большее… Что он и я могли… Так ты решил, что мы были гомосексуальными любовниками? Да с чего вдруг у тебя возникла такая мысль? Да, я занимал комнату в его доме, но лишь как квартирант. И ты это знал.

Тим во все глаза уставился на мужчину. Лицо Кавеха было абсолютно серьёзным. Он лгал так безмятежно, с такой лёгкостью, что Тим на какое-то мгновение почти поверил, что всё вокруг, включая и его самого, самым глупым образом ошибались насчёт Кавеха и отца и что на самом деле ничего такого не было… Вот только Тим в тот вечер собственными ушами слышал, как отец заявил жене и детям: он любит Кавеха и уходит к нему. И ещё Тим видел их вместе. Так что правда была ему отлично известна.

— Я вас видел, подсматривал, — сказал он. — Дверь была плохо закрыта. А ты и не знал, да? Это немножко меняет дело правда? Ты стоял на локтях и коленях, а отец… ну, в общем, я всё видел. Понял? Я за вами наблюдал!

Кавех на мгновение отвернулся. Потом вздохнул. Тим решил, что тот собирается сказать что-нибудь насчёт того, что сожалеет о том, что его застукали, и что Тим должен помалкивать обо всём при его родных… Но Кавех, похоже, был просто битком набит сюрпризами. И тут же выдал Тиму очередной из них. Он сказал:

— У меня в твоём возрасте тоже случались такие сны. Всё кажется таким реальным, правда? Это ещё называют снами наяву. Они бывают в тот момент, когда твоё тело пробуждается, переходит из состояния сна к бодрствованию, и люди думают, что видели всё это на самом деле. И верят в то, что их похитили пришельцы, что кто-то был в их спальне, что они вступали в сексуальные отношения с кем-то из родителей или с учителями, и так далее, и тому подобное. Но всё это время они просто спали. И ты, конечно, просто спал, когда думал, что видишь нечто странное, происходящее между твоим отцом и мной.

Тим вытаращил глаза. Он уже облизнул губы, собираясь ответить Кавеху, но тот его опередил.

— А то, что тебе приснилось именно такое, естественно в твоём возрасте, Тим, это всего лишь процесс полового созревания. В четырнадцать лет мальчиков просто переполняют гормоны и новые желания. Это потому, что твоё тело меняется. Оно будет часто желать секса. И у тебя будут случаться эякуляции. И это может смущать и вызывать растерянность, если мальчику не объяснят, что это совершенно нормально. Отец ведь говорил с тобой об этом, да? Он должен был это сделать. Или твоя мать.

У Тима перехватило дыхание, и не только в лёгких, но и в мозгу, прямо в центре всего его существа, потому что он ведь знал, о чём говорил, и знал, что Кавех пытается всё извратить… Он пробормотал:

— Ты просто долбаный врун!

И тут же, к своему ужасу, почувствовал, как на его глазах вскипают слёзы, и чёрт его знает, как Кавех мог их истолковать… И ещё Тим увидел, что игра закончена, и какой бы ход он ни сделал теперь, это не будет иметь значения, и никакие угрозы насчёт того, что он мог бы рассказать родителям Кавеха и его предполагаемой жене, не имеют смысла, потому что всё тут же обернётся против него самого.

А кроме него, никто не расскажет этим людям правду о Кавехе. Это просто никому не нужно, да даже если бы кому-то и понадобилось, всё равно у родных Кавеха не будет причин верить чужаку, что-то говорящему без малейших доказательств. К тому же Кавех оказался фантастически ловким лгуном, надо же… И ловким жуликом, который потрясающе умеет передёргивать карты. Тим мог сколько угодно говорить правду, он мог кричать, ругаться, доказывать… Кавех знал, как превратить в ничто все его слова.

Конечно, Кавех тут же заявил бы, и очень печально и серьёзно, что юного Тима винить не следует. И незачем беспокоиться из-за того, что он говорит и делает. Он ведь не зря посещает специальную школу, знаете ли, — для детей, перенёсших разного рода психологические или физические травмы. Он иногда начинает творить странные вещи… Разорвал в клочья любимую куклу своей сестрёнки, например, а как-то раз попытался убить уток в деревенском ручье…

И всё, конечно же, ему поверят. Прежде всего потому, что люди всегда верят в то, во что им хочется и необходимо верить. И ещё потому, что каждое его слово будет чистой правдой. Как будто Кавех заранее рассчитал всю эту игру, как будто он предвидел каждый ход — с того самого момента, как положил глаз на отца Тима.

Мальчик протянул руку к ручке, схватил свой рюкзак и рывком распахнул дверцу машины.

— Что ты делаешь? — резко спросил Кавех. — Тебе нужно в школу!

— А тебе нужно в ад! — рявкнул Тим.

Он выскочил из машины и с грохотом захлопнул дверцу.

Лондон, корпус «Виктория»

Барбара Хейверс быстро поняла, что Рауль Монтенегро представлял собой отнюдь не тупиковую линию поиска. Час или чуть больше она проверяла разные связи этого имени. И без труда собрала целую стопку статей об этом типе, так что даже постаралась провести хоть какой-то отбор. Всё было на испанском, но в статьях хватало слов, похожих на английские, так что Барбара разобралась: Монтенегро представлял собой большую шишку, и он имел какое-то отношение к добыче газа в Мексике. Из этого Барбара сделала вывод, что Алатея Файрклог, она же Алатея Васкес дель Торрес, каким-то образом перебралась из Аргентины в Мексику, по не совсем понятным причинам. То ли она жила до этого в каком-то неведомом Барбаре городке, то ли, что было больше похоже на правду (учитывая реакцию женщины из Аргентины, с которой разговаривала Барбара), она исчезла из городка под названием Санта-Мария-де-ла-Крус-де-лос-Анджелес, или как там его. А там, вероятно, она была членом огромной семьи мэра, то ли племянницей, то ли кузиной, то ли — что было в равной мере возможно и даже, пожалуй, наиболее вероятно — женой одного из его пяти сыновей. По крайней мере, это объяснило бы многочисленные взволнованные quiens и dondes, которые Барбара слышала в трубке телефона, когда ей наконец удалось дозвониться до дома мэра. А если Алатея сбежала от одного из сыновей мэра, упомянутый сын вполне мог захотеть узнать, куда она отправилась. В особенности, решила Барбара, если они до сих пор были официально женаты.

Конечно, всё это всего лишь предположения. Барбаре нужен был Ажар, чтобы свести её с кем-нибудь, знающим испанский язык, кто перевёл бы отобранные Барбарой статьи, а от Ажара до сих пор вестей не поступало. Поэтому она продолжила сражение с мировой паутиной.

В результате Барбара узнала ещё и то, что Рауль Монтенегро буквально купался в молоденьких телах. Она почерпнула это из электронной версии журнала «Хола!», материнского издания, от которого происходил журнал «Хелло». Эти два журнала были одинаковы в своей привязанности к глянцевым фотографиям торжеств самого разного рода, на которых сверкало такое количество белоснежных зубов, что хотелось надеть солнечные очки, и где все присутствующие были одеты в дизайнерские наряды и позировали либо на фоне собственных дворцов, либо — если они жили слишком скромно, на взгляд читателей журналов, — в безумно дорогих отелях. Разница была только в объектах внимания, потому что, если не считать киноактёров и членов разных европейских королевских семей, «Хола!» в основном предпочитал обитателей испаноязычных стран и самой Испании. Последняя упоминалась чаще всего. Но и Мексику не обошли вниманием, и Барбара нашла фотографии Рауля Монтенегро, с его устрашающим носом, — он красовался в собственном поместье, которое, судя по всему, находилось где-то на побережье, и там росло множество пальм и прочей разноцветной красоты, а в бассейне бултыхались половозрелые девушки и юноши. Ещё Монтенегро был снят у штурвала собственной яхты, а юноши из команды создавали фон, приняв красивые позы; на них были узкие белые брюки и такие же облегающие голубые футболки. Глядя на всё это, Барбара пришла к выводу, что Раулю Монтенегро нравится окружать себя молодыми красивыми людьми, и красота во всех случаях была воистину выдающейся. «И откуда только берутся все эти сногсшибательно красивые люди?» — думала Барбара, рассматривая снимки. Ей никогда не приходилось видеть в одном месте такое количество безупречных загорелых тел и удивительных лиц… ну, разве что на пробах в Голливуде. И тут у неё естественным образом родилась мысль о том, не явились ли все эти ребята действительно на какой-то просмотр или прослушивание. А если нет, то их привлёк зов денег. Деньги ведь всегда поют, как сирены. А Рауль Монтенегро, судя по всему, имел этого добра несчитано.

Однако самым интересным показалось Барбаре то, что на страницах «Хола!» она так и не увидела Алатею Файрклог, со всем списком её имён. Барбара посмотрела на дату выхода журнала, сравнила её с датой выхода статьи, сопровождавшейся фотографией Алатеи рядом с Монтенегро. Журнал вышел раньше, чем статья с фото, и Барбара призадумалась, не мог ли Монтенегро изменить свои привычки, когда ему досталась Алатея. В конце концов, та выглядела как женщина, которой позволено диктовать условия. «Ты хочешь получить меня? Тогда избавься от всех остальных. А иначе, поверь, я и шагу в твою сторону не сделаю».

А это снова вернуло мысли Барбары к ситуации в Санта-Марии-де-ла-Крус и так далее, в чём бы эта ситуация ни состояла. В этом необходимо был разобраться, поэтому Барбара распечатала статью из «Хола!» и вернулась к мэру Санта-Марии-и-так-далее Эстебану Вега де Васкес. «Расскажи мне свою историю, приятель, — думала она. — Признайся во всём, мне нужно это знать!»

Камбрия, озеро Уиндермир

— Я сняла Барбару с твоего задания… Я должна называть это «твоим делом», или «твоим расследованием», или как-то ещё, а, Томас?

Линли остановил машину у обочины, чтобы ответить на её звонок. Он как раз возвращался в Айрелет-холл, чтобы обсудить выводы Сент-Джеймса с Бернардом Файрклогом. Он со вздохом произнёс:

— Изабелла… Ну да, ты на меня злишься. По вполне понятным причинам. Мне ужасно жаль.

— Ну да. Конечно. Понимаю. Кстати, Барбара втянула в это ещё и Уинстона. Это тоже для тебя? Мне пришлось это прекратить. И я, знаешь ли, не порадовалась, когда увидела их сидящими бок о бок перед компьютером на двенадцатом этаже.

Линли чуть опустил голову, рассматривая свою руку, лежавшую на рулевом колесе «Хили-Эллиота». На его пальце всё ещё было обручальное кольцо, потому что за все месяцы, прошедшие после смерти Хелен, он даже подумать не мог о том, чтобы снять его. Это было простое золотое колечко с гравировкой на внутренней стороне: инициалы Хелен, его собственные и дата их свадьбы.

Сильнее всего на свете Линли желал того, чтобы она вернулась. И, наверное, это желание и впредь должно было руководить всеми его решениями, пока он наконец не будет готов навсегда отпустить Хелен, признав факт её смерти, вместо того чтобы изо дня в день бороться с его мрачной сутью. Даже когда Томас был с Изабеллой, Хелен находилась рядом: и её дух, и вся её восхитительная сущность. И никто в этом не был виноват, а уж меньше всего Изабелла. Просто вот так всё обстояло, и ничего больше.

— Нет, — сказал Линли. — Я не просил Уинстона о помощи. Но, Изабелла, не вини за это Барбару. Она просто старается найти для меня кое-какую информацию.

— По твоему делу в Камбрии.

— По моему делу в Камбрии. Я подумал, что если она будет в нерабочее время…

— Конечно. Я прекрасно понимаю, что ты думал, Томми.

Линли понимал, что Изабелла сильно задета и что ей самой неприятно то, что она чувствует себя задетой. А когда люди оказываются в такой ситуации, им хочется нанести ответную рану, и это Линли тоже прекрасно знал и понимал. Но в данный момент всё это было лишним, и ему хотелось, пусть даже тщетно, заставить Изабеллу тоже это понять. Он сказал:

— Это совсем не означает какого-то предательства.

— А с чего ты взял, что я это именно так воспринимаю?

— Потому что на твоём месте я бы именно так это воспринял. Ты — руководитель. Я — нет. У меня нет права обращаться с просьбами к членам твоей команды. И уж поверь, если бы у меня была возможность быстро получить нужную информацию каким-то другим путём, я бы именно его и использовал.

— Но другой путь есть, и как раз это меня и беспокоит. То, что ты не увидел этого другого пути и продолжаешь его не замечать.

— Ты хочешь сказать, что я мог обратиться к тебе? Но я не мог, Изабелла. У меня просто выбора не осталось после приказа Хильера. Я занимаюсь этим делом, и никто другой не должен ничего знать.

— Никто?

— Ты подумала о Барбаре? Но я ей ничего не рассказывал. Она сама кое-что вычислила, поскольку речь зашла о Бернарде Файрклоге. Мне нужно было навести о нём справки в Лондоне, не в Камбрии, но она сама сложила все части. Скажи, Изабелла, что бы ты сделала на моём месте?

— Мне хочется думать, что я доверилась бы тебе.

— Потому что мы любовники?

— Именно так. Полагаю, в этом всё дело.

— Но ведь это недопустимо, — сказал он. — Изабелла, подумай как следует.

— Уже думала. И вижу серьёзную проблему, как ты можешь догадаться.

— Могу. Догадываюсь.

Линли прекрасно понимал, что подразумевала Изабелла, но ему хотелось увести разговор в сторону, хотя он толком и не понимал почему. Он подумал, что это имело какое-то отношение к той бесконечной пустоте, что образовалась в его жизни без Хелен, и о том, что человеческое существо не может жить в полной изоляции. Но он и то знал, что это может оказаться грубейшей формой самообмана, опасной и для него самого, и для Изабеллы. И всё равно он сказал:

— Должна существовать чёткая граница, разве не так? Нечто, если хочешь, вроде хирургического разреза — между тем, что мы представляем собой на службе, и тем, чем мы являемся наедине друг с другом. И если ты будешь и дальше занимать должность суперинтенданта, то неизбежно возникнут моменты — и ты это знаешь, — когда ты не сможешь поделиться со мной каким-то знанием.

— Я бы всё равно предпочла поделиться.

— Но ты не станешь этого делать, Изабелла. Ты не сможешь.

— А ты это делал?

— Делал… что именно?

— Я говорю о Хелен, Томми. Ты делился с ней информацией?

«Да разве это возможно объяснить?» — подумал Линли. Он ничего не рассказывал Хелен, потому что Хелен и сама всегда всё знала. Она входила в ванную комнату, выливала на ладони немного масла для массажа и начинала растирать ему плечи, бормоча:

— А, опять этот Дэвид Хильер, да? Послушай, Томми… я склонна думать, что рыцарство никогда ещё не пробуждало в человеке такой вот самоуверенности…

После этого Линли мог что-то рассказать, а мог и не рассказывать. Ей неважно, что он говорит, для неё важен только он, сам по себе.

Ужаснее всего было для Линли то, что он так сильно по ней тосковал. Томас мог смириться с тем, что именно ему пришлось принять решение относительно её жизни, полностью зависевшей от госпитального оборудования. Он мог смириться с тем, что Хелен носила в себе ребёнка и унесла его с собой в могилу. Он даже почти уже был готов принять весь ужас её смерти, ставшей результатом появления из ниоткуда бездушного уличного убийцы… Но пустота, пустота, родившаяся в нём после её ухода… Линли бесконечно ненавидел эту пустоту, ненавидел так, что в иные моменты это чувство готово было превратиться в ненависть к самой Хелен…

— Почему ты замолчал? — спросила Изабелла. — Что я такого сказала?

— Ничего. Абсолютно ничего. Я просто думаю.

— И каков ответ?

Но Линли совершенно забыл, в чём состоял вопрос.

— Ответ на?..

— Хелен, — напомнила Изабелла.

— Хотел бы я знать, как ответить. Видит бог, я бы тебе сказал, если бы знал.

Изабелла тут же заговорила иначе, как это с ней бывало, и как раз такие перемены и удерживали Линли рядом с ней. Она очень тихо сказала:

— Боже… Прости меня, Томми. Я тебя расстроила. Это ни к чему. К тому же сейчас не время для такого разговора. Я же позвонила просто потому, что рассердилась из-за Уинстона. Поговорим позже.

— Да, — согласился Линли.

— Ты хоть знаешь, когда вернёшься?

Да, это был вопрос всех вопросов. Линли посмотрел в окно машины. Он находился на дороге А592, в лесистой местности, где деревья, казалось, спускались к самому берегу озера Уиндермир. Кое-где за ветки клёнов и берёз упорно держались последние листья, но один хороший порыв ветра стряхнёт все их на землю.

— Думаю, довольно скоро, — сказал он. — Может быть, даже завтра. Или послезавтра. Здесь со мной Саймон, и он уже закончил свою часть работы. Но Дебора продолжает в чём-то разбираться. Мне нужно будет проверить её результаты. Я не уверен, что они имеют отношение к делу, но она упорно стоит на своём, так что я не могу оставить её здесь в одиночестве, на тот случай, если что-то пойдёт не так.

Изабелла некоторое время молчала, и Линли знал, что ей приходится выбирать из двух возможных ответов после его упоминания о Саймоне и Деборе. Когда Изабелла наконец пришла к решению, Линли хотелось думать, что оно далось ей без усилий, но он понимал, что вряд ли это действительно так.

— Хорошо, что они могут тебе помочь, Томми, — сказала Изабелла.

— Да, верно, — согласился он.

— Ладно, поговорим, когда вернёшься.

— Конечно.

Разговор закончился, и Линли ещё некоторое время оставался на месте, глядя в никуда. Имелись факты и чувства, и нужно было отделить одно от другого, и инспектор знал, что ему придётся это сделать. Но в данный момент главным была Камбрия и всё то, в чём необходимо было разобраться именно здесь.

Он добрался наконец до Айрелет-холла и увидел, что ворота распахнуты настежь. Подъехав к дому, Линли обнаружил, что перед ним стоит какая-то машина. Он узнал её — это был один из тех автомобилей, которые он видел в Грейт-Урсвике. Значит, приехала дочь Файрклога, Манетт.

Как оказалось, она приехала не одна. С ней был её бывший муж, и Томас нашёл их вместе с родителями Манетт в большом холле, переживавшими недавний визит Николаса. Когда Линли и Файрклог переглянулись, заговорила Валери:

— Боюсь, мы не были до конца откровенны с вами, инспектор. И очень похоже на то, что теперь как раз и настал момент истины.

Линли снова посмотрел на Файрклога. Тот отвёл взгляд Томас понял, что по какой-то причине он предпочитает молчать, и тут же внутри у него вскипел бессмысленный гнев. Он сказал, обращаясь к Валери:

— Если вас не затруднить объяснить…

— Разумеется. Это ведь из-за меня вы приехали в Камбрию, инспектор. И никто об этом не знал, кроме Бернарда, А теперь Манетт, Фредди и Николас тоже об этом знают.

На какое-то безумное мгновение Линли почудилось, что эта женщина, по сути, признаётся в убийстве племянника своего мужа. В конце концов, обстановка была самой подходящей, даже безупречной, в лучших традициях столетних историй об убийстве в доме викария или в библиотеке, что излагаются в романах, продающихся на железнодорожных станциях. Правда, Линли даже вообразить не мог, почему бы она решила признаться, но он никогда не понимал этого и читая романы, — просто детектив собирал всех действующих лиц в тихой гостиной или в библиотеке, выкладывал улики, и убийца тут же сдавался на милость провидения. И никто никогда не требовал присутствия адвоката при этой пустой болтовне. Нет, этого Линли не мог понять.

Но Валери быстро прояснила дело, возможно, в ответ на растерянное выражение его лица. Всё оказалось просто: это она, а не её муж, хотела расследовать смерть Яна Крессуэлла более тщательно.

Это, решил Линли, многое объясняет, в особенности если подумать о том, что он узнал о личной жизни Файрклога. Но это объясняло не всё. Потому что оставался открытым вопрос: почему именно Валери, а не Бернард? Почему вообще?.. Ведь могло обнаружиться, что виновен кто-то из членов её семьи…

— Да, ясно, — сказал Линли. — Но я не уверен, что понимаю всё до конца.

Он рассказал о результатах своего изучения всех фактов, так или иначе связанных со смертью в лодочном доме. О том, что он исследовал сам, о том, что исследовал Саймон Сент-Джеймс, о его согласии с выводами коронёра. Жизнь Яна Крессуэлла прервалась в результате трагической случайности. Это могло случиться с любым, кто бывает в лодочном доме. Камни причала слишком стары; некоторые из них расшатались. Те камни, что упали в воду, не были сдвинуты с места по злому умыслу. Если бы Крессуэлл вышел тогда на озеро в какой-то другой лодке, он мог просто споткнуться. Но выбор судёнышка оказался роковым. Сочетание неустойчивости самой лодки и расшатавшихся камней привело к падению. Крессуэлл сначала сильно пошатнулся вперёд, ударился головой, упал в воду и утонул. Никто в этом не виноват.

Линли тут же подумал, что при подобных обстоятельствах в комнате следовало бы раздаться всеобщему вздоху облегчения. И Валери Файрклог вполне могла бы воскликнуть что-нибудь вроде: «Слава богу!» Но когда он замолчал, в холле наступило долгое напряжённое молчание, и инспектор наконец осознал, что настоящей причиной следствия было что-то другое, не смерть Яна Крессуэлла. А потом на фоне гробового молчания распахнулась входная дверь, и в дом вошла Миньон Файрклог, толкавшая перед собой ходунки. И сразу заговорила:

— Фредди, милый, ты не мог бы закрыть дверь? для меня это немножко трудновато.

Но когда Макгай поднялся с места, Валери резко бросила:

— Думаю, ты и сама прекрасно можешь с этим справиться, Миньон.

Миньон вскинула голову и удивлённо посмотрела на мать.

— Ладно, хорошо. — Она разыграла целый спектакль, разворачивая ходунки и закрывая дверь. После чего сказала: — Что за день сегодня, дорогие мои, сплошные визиты! Манетт и Фредди — вдвоём! У меня просто сердце трепещет при мысли о том, что это может означать. Да ещё Ник примчался, как сумасшедший. А потом так же умчался. А теперь и наш красавчик детектив из Скотленд-Ярда вернулся к нам, чтобы вызывать трепет в коллективном сердце. Уж простите мне праздное любопытство, матушка и папа, но я просто не смогла остаться в стороне в подобный момент.

— Это весьма кстати, — сообщила ей Валери. — Мы тут обсуждаем будущее.

— Могу я спросить, чьё именно?

— Всех и каждого. Включая твоё собственное. Я как раз сегодня узнала, что некоторое время назад ты стала получать гораздо больше денег каждый месяц. Теперь с этим покончено. Как и вообще с пособием.

Миньон явно была потрясена. Ничего подобного она, конечно же, не ожидала.

— Мама, милая, но ясно же… я же не в состоянии зарабатывать! Вряд ли я смогу куда-то отправиться и наняться на службу. Так что ты не можешь…

— Вот в этом ты ошибаешься, Миньон. Я могу. И я это сделаю.

Миньон оглядела всех, очевидно пытаясь найти причину столь внезапных перемен в её жизни. Её глаза остановились на Манетт. Она прищурилась и сказала:

— Ах ты, сучка! Мне бы сразу догадаться, что это твоих рук дело!

— Поосторожнее, Миньон! — предупредил её Фредди. — Это я сказал.

— Конечно, ты, — ответила Миньон. — А что ещё ты скажешь, когда речь зайдёт о ней и о Яне, а, Фредди?

— Между мной и Яном ничего не было, и ты прекрасно это знаешь, — вмешалась Манетт.

— Зато есть целая обувная коробка писем, милая ты моя, и некоторые из них обгорели, зато другие в прекрасном состоянии! И я могу хоть сейчас принести их. Уж поверь, я долго ждала случая сделать это!

— Да, я была по-детски влюблена в Яна. Можешь выдумывать и большее, если тебе хочется. Тебе это не поможет.

— Уверена? даже такие твои заявления, как «хочу тебя так, как никогда никого не хотела», или «Ян, дорогой, будь моим первым»?

— Ох, умоляю! — с отвращением произнесла Манетт.

— Могу и продолжить. Я запомнила бесконечное множество отрывков.

— Вот только никому из нас не хочется их слушать, — рявкнула Валери. — Довольно! Мы уже всё решили.

— Не так уж и всё, как тебе кажется! — Миньон двинулась к диванчику, на котором сидели её сестра и Фредди Макгай, говоря на ходу: — Если ты не против, милый Фредди…

И собралась сесть. Фредди ничего не оставалось, как освободить место, чтобы Миньон не очутилась у него на коленях. Он вскочил и присоединился к бывшему тестю, стоявшему у камина.

Линли буквально чувствовал, как всё мысленно перегруппировались. Казалось, каждый из присутствующих видел, что на них надвигается нечто, хотя Томас предположил, что никто не знает, что это такое. Миньон, судя по всему, годами копила разные сведения о своих родственниках. В прошлом у неё не было необходимости воспользоваться своими знаниями, но теперь она явно готовилась это сделать. Миньон бросила взгляд на сестру, потом на отца. На отце её глаза задержались, и она заговорила с улыбкой:

— Знаешь, мама, я не думаю, что всё изменится так уж кардинально. Да и папа тоже, осмелюсь предположить.

Валери с лёгкостью отбила удар:

— Переводы на счёт Вивьен Талли тоже прекращаются, если ты об этом. А ты ведь именно об этом хотела поговорить, да, Миньон? Полагаю, ты долгое время пугала отца этой самой Вивьен Талли. Нечего и удивляться тому, что он осыпал тебя деньгами.

— Значит, настал час расплаты? — Миньон пристально смотрела на мать. — К этому мы пришли? И что ты решила насчёт отца?

— Что я решу насчёт отца, тебя совершенно не касается. Вообще ничьи личные отношения тебя не касаются.

— Так, позволь мне всё-таки разобраться как следует, — продолжила Миньон. — Он встречается с Вивьен Талли в Лондоне, он покупает ей квартиру, он, чёрт побери, ведёт с ней вторую жизнь… а рассчитываться за это должна я, потому что не сочла нужным рассказать тебе обо всём?

— Ох, только не нужно изображать из себя страдающую невинность, — бросила Валери.

— Ну и ну, — пробормотал Фредди.

Валери продолжила:

— Ты прекрасно знаешь, почему ничего не рассказала мне. Ты использовала свои знания для примитивного шантажа. Теперь тебе придётся встать на собственные ноги, которые отлично тебя держат, и поблагодарить бога за то, что я не прошу инспектора арестовать тебя. А помимо, всё, что относится к Вивьен Талли, касается только меня и твоего отца. Это не твоё дело. Вивьен Талли — не твоё дело. Тебя сейчас должно интересовать только одно: как жить дальше, потому что начиная с завтрашнего утра твоя жизнь сильно изменится.

Миньон повернулась к отцу. Вид у неё был как у особы, которая припрятала в рукаве несколько козырей.

— И ты со всем этим согласен, так? — спросила она отца.

— Миньон… — выдохнул Файрклог.

— Ты должен сказать. И прямо сейчас, папа.

— Довольно уже, Миньон, — произнёс Бернард. — Нет необходимости…

— Боюсь, что есть.

— Валери… — Бернард решил воззвать к жене. Он был похож на человека, окинувшего взглядом всю свою жизнь и понявшего, что она летит под откос. — Мне кажется, ты уж слишком… Если бы мы как-то обсудили…

— Обсудили что? — резко спросила Валери.

— Ну… возможность проявления милосердия. В конце концов, она ведь действительно сильно пострадала тогда… и операция… Она не слишком здорова. И никогда не будет здоровой полностью. Ты ведь знаешь, она не сможет зарабатывать себе на жизнь.

— Она это может точно так же, как я, — вмешалась Манетт. — Так же, как любой в этой комнате. Папа, будь честен с собой, мама ведь абсолютно права! Пора уже покончить со всей этой чушью. Иначе это станет самым дорогим переломом в истории человечества, если учесть, сколько Миньон за него получила.

Но Валери пристально смотрела на мужа. Линли видел, как на лбу Файрклога выступили капли пота. И его жена тоже, конечно, это заметила, потому что повернулась к Миньон и тихо сказала:

— Что ж, выкладывай остальное.

— Папа? — вопросительно произнесла Миньон.

— Бога ради, Валери… дай ей то, чего она хочет.

— Нет, не дам, — ответила его жена. — И не подумаю.

— Тогда пора нам поболтать о Бьянке, — заявила Миньон. Её отец в ужасе закрыл глаза.

— Кто такая Бьянка? — громко спросила Манетт.

— Так уж получилось, что это наша младшая сестра, — сообщила Миньон. И снова уставилась на отца. — Хочешь рассказать о ней, папа?

Камбрия, Арнсайд

Алатея Файрклог встревожилась, когда ей позвонила Люси Кеверни. Они ведь договаривались, что Люси никогда не будет ей звонить, ни на мобильный, ни на стационарный телефон в Арнсайд-хаусе. Конечно, Люси знала её номера, потому что таким способом Алатея пыталась придать законный вид тому незаконному, что происходило между ними. Но она сразу дала понять Люси, что звонок ей положит конец всему, а ведь ни одна из них этого не хотела.

— Но что делать в случае крайней необходимости? — спросила тогда Люси, вполне разумно.

— Тогда, конечно, ты должна позвонить. Но ты, надеюсь, поймёшь, если в тот момент я не смогу с тобой разговаривать.

— Нам нужно нечто вроде кода.

— Для чего?

— Для такого случая, когда ты не сможешь говорить. Ты ведь не можешь просто сказать: «Извини, я сейчас не могу разваривать», если твой муж окажется рядом. Это было бы уж слишком откровенно, да?

— Да. Конечно. — Алатея немного подумала над словами Люси. — Я скажу: «Нет, извините. Я не отправляла никаких посылок». А как только смогу, перезвоню тебе. Но, может быть, не сразу. Может быть, только на следующий день.

Так они и договорились. До сих пор всё шло спокойно, и у Люси не возникало необходимости звонить. И все вполне естественные страхи Алатеи относительно их весьма конфиденциального договора со временем утихли. Поэтому, когда Люси позвонила почти сразу после их поездки в Ланкастер, Алатея поняла, что случилось нечто дурное.

Насколько дурное, стало ясно через несколько мгновений Их видели вместе там, в университете, сообщила ей Люси. Их видели в здании лабораторий. Может, это ничего бы и не значило, но та женщина проследила за ними от университетского городка до приюта инвалидов войны. И пожелала поговорить о суррогатном материнстве. Она ищет суррогатную мать которая выносила бы ребёнка для неё. И это тоже могло ничего не значить. Но тот факт, что женщина решила поговорить с Люси, а не с Алатеей…

— Она сказала, что у тебя «особый взгляд», — пояснила Люси. — Сказала, что сразу всё поняла, потому что сама всё это испытала. И потому решила, что разговаривать о возможном суррогатном материнстве нужно со мной, а не с тобой, Алатея.

Алатея разговаривала с Люси, сидя у камина в главном холле. Это было удобное местечко, над которым нависала причудливая галерея менестрелей, и Алатее здесь нравилось, потому что по одну сторону от неё было окно, выходившее на лужайку, а с другой стороны ей хорошо видна была дверь — на тот случай, если кто-то войдёт в холл.

Она была одна. До звонка она пролистывала книгу о вариантах реставрации старых зданий, но думала совсем не о восстановлении Арнсайд-хауса, а о том, как продвигалось их с Люси дело. Размышляла о том, как добиться успеха на каждом из очередных шагов. Скоро, очень скоро, решила она, мисс Люси Кеверни, начинающий драматург из Ланкастера, которой приходится зарабатывать на жизнь службой в приюте для инвалидов войны, войдёт в её жизнь как новая подруга. И с этого момента всё пойдёт куда проще. Конечно, дела никогда не будут складываться идеально, но тут и говорить не о чем. Всем приходится мириться с несовершенством мира.

Когда Люси сказала, что за ними следила некая женщина, Алатея мгновенно поняла, кем была та особа. Ей не понадобилось много времени на то, чтобы сложить вместе все кусочки головоломки, и она пришла к единственно возможному выводу: та рыжая, что назвалась Деборой Сент-Джеймс, проследила за ней самой, проследила от самого Арнсайда.

Все страхи Алатеи как раз и вертелись вокруг этой журналистки. Алатея видела «Сорс», знала, как жадно ищет это издание разного рода скандалы. Первый визит того мужчины в Камбрию был для неё тяжёлым испытанием, второй — настоящей пыткой. Но худшим, что предполагало его присутствие здесь, были фотографии, которые вполне могли привести к разоблачению. А с появлением рыжеволосой женщины разоблачение уже стучалось в дверь…

— Что ты ей сказала? — спросила Алатея тихо и как можно более спокойно.

— Всю правду о суррогатном материнстве, только она и сама уже почти всё это знала.

— О какой правде ты говоришь?

— Ну, что есть разные варианты и способы, и о законной стороне дела, всё такое. Я сначала подумала, что в этом нет ничего особенного. Конечно, выглядит странновато, но ты ведь понимаешь, когда женщины впадают в отчаяние… — Люси замялась.

Алатея ещё тише произнесла:

— Продолжай. Когда они в отчаянии…

— Ну, они способны на крайности, разве не так? Вот я и подумала, что эта женщина вполне могла поехать в университетские лаборатории для консультации, увидеть там нас где-то в коридорах, может быть, когда она выходила из какого-нибудь офиса…

— И что?

— И решила, что это её шанс. Я хочу сказать, мы ведь с тобой тоже так познакомились.

— Нет. Мы познакомились через объявление.

— Да. Конечно. Но я говорю о… ну, о случайности. И о чувстве отчаяния. Так она всё это описывала. Поэтому я поначалу ей поверила.

— Поначалу. А потом что случилось?

— Вот как раз поэтому я тебе и звоню. Когда она собралась уходить, я проводила её до выхода из здания. Ну, как это обычно делается. Она пошла в сторону улицы, и я ничего такого не подумала, но потом я подошла к окну в коридоре и случайно увидела — совершенно случайно! — как она вдруг изменила направление. Я решила, что она надумала вернуться, чтобы ещё о чём-то поговорить, но она миновала вход и села в какую-то машину, стоявшую в стороне, у дороги.

— Может, она забыла, где припарковалась? — предположила Алатея, хотя и понимала, что там было нечто другое что всерьёз заинтересовало Люси.

И так оно и вышло.

— Да, и мне сначала то же самое пришло в голову. Но когда она подошла к машине, оказалось, что приехала она не одна. Мне не видно было, кто там, но дверца открылась, кто-то открыл её изнутри… Вот я и осталась у окна и ждала, когда машина проедет мимо. За рулём сидела не та женщина, а какой-то мужчина. Конечно, мне это показалось подозрительным. Я хочу сказать, если она приехала с мужем, почему они не подошли ко мне вместе? Почему она вообще не упомянула о нём? Не сказала хотя бы, что он ждёт её в машине? Почему не сказала, что муж её поддерживает в её намерениях? Или он был как раз против? Или вообще ничего не знал? Но она ведь ни слова не сказала о нём! Так что после этого вся её история насчёт того, что она случайно на нас наткнулась…

— Как он выглядел, Люси?

— Я не могла его рассмотреть как следует, только мельком увидела. Но подумала, что лучше позвонить тебе, потому что… Ну, ты понимаешь. Мы ведь идём по очень тонкому льду, и…

— Я могу заплатить больше.

— Я совсем не поэтому звоню. Боже, как ты могла… Мы ведь уже обо всём договорились. Я совсем не собираюсь вышибать из тебя деньги. Конечно, деньги — вещь отличная, но мы уже согласовали сумму, а я не привыкла нарушать данноеслово. Просто я хотела, чтобы ты знала…

— Значит, мы должны поскорее во всём разобраться. Поскорее. Мы должны.

— Вот как раз это я и… Я-то предположила, что нам как следует немножко приостановиться. Думаю, нам нужно удостовериться, что эта женщина, кем бы она ни была, не имеет к нам никакого отношения. Может, на месяц или два…

— Нет! Мы договорились! Мы не можем откладывать!

Мне кажется, мы должны, Алатея. Даже обязаны. Посмотри вот с какой стороны: если мы выясним, что всё это действительно просто странное совпадение, мы сразу продолжим. В конце концов, я рискую больше, чем ты.

Алатея словно онемела, её как будто стиснуло чем-то со всех сторон, и хватка всё усиливалась, и в конце концов она уже и дышать не могла… Она с трудом пробормотала:

— Конечно, я ведь в твоей власти…

— Алатея! Милая… речь ведь не о власти! Речь о безопасности. Твоей и моей. Мы затеяли игру с законом. Конечно, тут и другого много, но, пожалуй, нам ни к чему это затрагивать.

— Какого другого? — требовательно спросила Алатея.

— Да ничего, ничего. Это просто фраза. Послушай, мне нужно вернуться на работу. Поговорим через несколько дней. А ты пока не слишком беспокойся, хорошо? Я никуда не денусь. Просто момент не слишком удачный. Мы должны убедиться, что появление этой женщины ничего не означает.

— Да как же мы это узнаем?

— Да просто. Если я не увижу её снова, значит, всё в порядке.

Люси Кеверни отключилась, продолжая бормотать что-то о том, что Алатее незачем тревожиться, что надо хранить спокойствие, держаться поосторожнее… Она — Люси — никуда не денется. Они свяжутся или увидятся в ближайшие дни. Всё пойдёт по плану.

Алатея ещё несколько минут сидела у камина, пытаясь сообразить, каковы теперь её возможности и остались ли они вообще. Она с самого начала ощутила, что от той рыжеволосой исходит опасность, что бы там ни твердил Николас. А теперь Люси увидела рыжую вместе с каким-то мужчиной, и Алатея поняла, в чём состоит эта опасность. Есть люди, которые не вправе жить так, как им хочется, и она оказалась в числе этих несчастных. Алатея обладала редкой красотой, но это ничего не значило. Как раз наоборот, это с самого рождения было настоящим её проклятием.

Алатея услышала, как хлопнула дверь в другом конце дома. Она нахмурилась, быстро встала и посмотрела на наручные часы. Ник должен был уехать на работу, а оттуда отправиться к башне. Но когда Николас позвал её и Алатея услышала панику в его голосе, она поняла, что он ездил куда-то в другое место.

Она поспешила навстречу мужу.

— Ники, я здесь! Здесь!

Они встретились в длинном коридоре, обшитом дубовыми панелями, где почти не было света. Алатея не могла рассмотреть выражение его лица. Но голос Николаса напугал её, так напряжённо он прозвучал.

— Это всё из-за меня, — сказал он. — Это я всё погубил, Алли.

Алатея тут же подумала о вчерашнем дне: о том, как расстроен был Николас, о том, что в Камбрию явился детектив из Скотленд-Ярда, чтобы порыться в обстоятельствах смерти Яна Крессуэлла. И на одно ужасное мгновение ей показалось, что её муж признается в убийстве своего кузена, и её как будто ударило молнией, когда она увидела все последствия столь чудовищного признания, если им не удастся скрыть правду… Если бы ужас мог проявляться физически, он бы сейчас наполнил коридор вокруг них.

Алатея схватила мужа за руку и сказала:

— Ники, прошу тебя… Ты должен мне всё рассказать, объяснить, что случилось. А потом мы вместе решим, что делать.

— Не думаю, что смогу…

— Но почему? Что произошло? Что могло быть такого ужасного?

Николас прислонился к стене. Алатея, держа его за руку, снова заговорила:

— Дело в Скотленд-Ярде? Ты разговаривал с отцом? Неужели он действительно думает…

— Да это всё тут ни при чём, — ответил Николас. — Просто нас с тобой окружают лжецы. Моя мать, мой отец, и сёстры, наверное, и этот чёртов репортёр из «Сорс», и та киношная тётка… Только я этого не замечал, потому что думал об одном: как самоутвердиться! — Он буквально выплюнул последнее слово. — Самолюбие, эго, эго… — Повторяя это, он колотил себя кулаком по лбу. — Меня одно заботило: как доказать всем, а в особенности им, что я уже не тот человек, которого они знали. Что с наркотиками покончено, и покончено навсегда. И они должны были это увидеть! Не только мои родные, но и весь этот проклятый мир. Вот я и хватался за каждую возможность проявить себя, и только из-за этого, только из-за этого мы очутились в таком положении.

Когда он упомянул о «киношной» женщине, Алатею пробрало холодом. Снова и снова всё стягивалось к этой женщине, которую они так беспечно впустили в свой дом — с фотоаппаратом! — и отвечали на её вопросы, и верили её словам… Но ведь Алатея с самого начала видела, что тут что-то не так. И теперь эта особа очутилась в Ланкастере, чтобы поговорить с Люси Кеверни. Как она быстро всё разнюхала… Алатея и не предполагала, что такое возможно. Она сказала:

— Но где именно мы очутились, Ники?

Николас рассказал ей всё. О репортёре из «Сорс», о том, что принял рыжеволосую за детектива из Скотленд-Ярда. О том, что произошло между его родителями, о том, как поскандалил с ними в присутствии Манетт и Фредди Макгая. О том, что это его мать пригласила детектива из Лондона. И о том, как они все удивились, когда он заговорил о женщине, так расстроившей Алатею, и назван её сыщицей… И наконец умолк.

— И что потом, Ники? — осторожно спросила Алатея. — Они что-нибудь сказали? Произошло ещё что-то?

Он ответил глухим, неживым голосом:

— Она вообще не из Скотленд-Ярда. Я не знаю, кто она такая. Но кто-то ведь нанял её для того, чтобы она приехала в Камбрию… сделала снимки… О, конечно, она утверждала, что ей от тебя ничего не нужно, что не о тебе будет тот поганый фильм, но кто-то ведь прислал её сюда, и это не кинокомпания и не Скотленд-Ярд, и ты понимаешь теперь, почему меня это так испугало, Алли? И всё это из-за меня. Я-то думал, что уже и то плохо, что мои родители пригласили детектива расследовать смерть Яна, и что всё это из-за меня. Но когда я узнал, что всё случившееся в нашем доме — приезд той женщины — совершенно не имеет отношения к смерти Яна, а случилось просто потому, что я это позволил, из-за своего самолюбия ради какой-то глупой статьи в дурацком журнале, а ведь это может навести кое-кого на след…

Алатея без труда поняла, к чему он ведёт. Наверное, она с самого начала это понимала.

— Монтенегро… Ты думаешь, её нанял Рауль? — чуть слышно произнесла она.

— А кто ещё это может быть, чёрт побери? И всё это натворил я, Алли. Как мне теперь жить с этим?

Он проскочил мимо жены и стремительно пронёсся по коридору, в гостиную. Там Алатея могла рассмотреть его лучше в остатках дневного света. Николас выглядел ужасно, и вдруг Алатея почувствовала себя виноватой. Хотя не она, а Николас впустил в дом ту мерзкую особу, прикинувшуюся документалисткой; он позволил ей влезть в их жизнь… Но тут уж ничего было не поделать. В их взаимоотношениях Алатея играла роль дарящей, а роль Николаса состояла в том, чтобы отчаянно нуждаться в её дарах, и он с самого начала не задавал ей никаких вопросов и не хотел ничего знать — до тех пор, пока не поверил, что она его любит. А она именно этого и искала: ей нужен был тихий приют, где она могла бы укрыться и где никто не стал бы задавать опасных вопросов.

Алатея смотрела в окно, за которым день уже переходил в мягкие осенние сумерки. Небо и залив под ним были одного цвета, серые облака играли оранжевыми полосами, и те же полосы танцевали на воде, отражавшей садившееся солнце.

Николас подошёл к эркеру, сел на одну из стоявших там кушеток и опустил голову на руки.

— Я предал тебя, — сказал он. — И самого себя тоже предал.

Алатее захотелось как следует встряхнуть мужа. Ей хотелось сказать ему, что сейчас не время жалеть себя, не время сосредотачиваться на себе, раз уж вокруг начинается такая буря неприятностей. Хотелось закричать, что он и представления не имеет, как плохо всё может обернуться для них обоих. Но поступить так значило зря тратить силы, а в этом никакого смысла не было. Ведь Николас пока ещё даже в малейшей степени не догадывался о том, что ждало их на самом деле.

Николас думал, что если Рауль Монтенегро снова появится в их жизни, это будет означать конец всего. Но он не знал, что на самом деле всё было гораздо хуже: появление Рауля Монтенегро было всего лишь началом.

Лондон, Блумсбери

Барбара отправилась в Блумсбери, чтобы быть поблизости, когда Таймулла Ажар наконец позвонит ей. Остро нуждаясь в информации о Рауле Монтенегро — не говоря уж о том, что нужно было разобраться во всей этой путанице с Санта-Марией-де-ла-Крус-де-лос-Анджелес-и-так-далее, — она рассудила, что самым подходящим местом для ожидания будет интернет-кафе. И успела подстрелить двух пташек, пока ждала, когда наконец Ажар раздобудет для неё переводчика с испанского.

Прежде чем уйти из библиотеки, Нката тихо сказал Барбаре:

— Набирай ключевые слова и иди по следу. Это совсем несложно, Барбара. Всё получится.

Из этого Хейверс сделала вывод, что ей нужно просто выбирать имена из тех статей, что у неё имелись, независимо от того, на каком языке были написаны статьи. Когда она отыскала интернет-кафе неподалёку от Британского музея, то сразу же этим и занялась.

Нельзя сказать, чтобы место для работы было уж очень приятным. Барбара остановилась по дороге, чтобы купить небольшой испанско-английский словарь, и теперь занималась поисками, будучи зажатой между каким-то толстым астматиком в мохеровом свитере и готкой с кольцом в носу и странными железками в бровях; девица постоянно болтала по телефону с кем-то, кто явно не верил, что она сидит у компьютера, потому что каждый раз, отвечая на звонок, она рявкала: «Да какого чёрта, приходи сюда, если не веришь… Не будь таким дураком! Ни с кем я не трахаюсь, даже по почте! И никогда отсюда не уйду, если ты не перестанешь звонить каждые полминуты!»

И вот в такой атмосфере Барбара пыталась сосредоточиться. Она также пыталась не обращать внимания на то, что у «мышки» был такой вид, словно её не дезинфицировали с того дня, как достали из коробки. Барбара изо всех сил старалась набирать слова, почти не касаясь клавиш, тыча в них лишь кончиками ногтей, хотя ногти у неё оказались коротковаты для такого дела. Но Барбара решила, что на такой клавиатуре может найтись что угодно, от бубонной чумы до венерических заболеваний, и ей совсем не хотелось уходить отсюда с целой коллекцией разной заразы.

Сначала она несколько раз взяла ложный след, но наконец отыскала статью о мэре Санта-Марии-и-так-далее, причём статью с фотографией. Это похоже было на снимок какого-то юбилея или, может быть, торжества по поводу получения диплома, но в любом случае это событие относилось к необходимому ей семейству, потому что целая толпа народа расположилась на ступенях неизвестного здания: сам мэр, его жена и пятеро сыновей. Барбара внимательно изучила фотографию.

Один факт сразу стал очевиден, даже без перевода. Барбара выиграла джекпот. Все пятеро сыновей красовались на снимке, и Барбара без труда прочитала их имена: Карлос, Мигель, Анхель, Сантьяго и Диего. Все они были хороши собой, и, судя по фото, лет им было от девятнадцати до семи. Но более внимательное изучение статьи дало Барбаре знать, что снимок был сделан двадцать лет назад, так что кто-то из них вполне мог быть женат на Алатее. Следующим шагом, согласно объяснению Нката, была проверка каждого из пяти имён. Первым должен был стать Карлос. И Барбаре оставалось только скрестить пальцы на удачу.

Но в том, что касалось его женитьбы, Барбаре не повезло. Карлоса она нашла куда легче, чем предполагала, но он оказался католическим священником. Нашлась статья о посвящении его в духовный сан, и снова на снимке рядом с ним красовалось всё семейство, на этот раз на ступенях церкви. Мать держала его за руку, восторженно глядя на сына; отец ухмылялся, сжимая в руке сигару; братья выглядели слегка смущёнными всей этой религиозной суматохой. Карлос тоже.

Она взялась за Мигеля. И снова ей не понадобилось много времени. То есть это вообще оказалось так просто, что Барбара удивилась тому, что за столько лет не удосужилась проверить своих соседей. К статье о Мигеле была приложена фотография его венчания. Невеста слегка напоминала афганскую борзую — масса волос и тонкое лицо с подозрительным отсутствием лба, что заставляло заподозрить почти полное отсутствие и лобных долей мозга. Мигель, насколько поняла Барбара, был дантистом. Или нуждался в услугах такового. Купленный Барбарой словарь не сумел в этом разобраться. Но в любом случае Мигель вряд ли мог иметь отношение к делу. Так что и эта статья не приблизила Барбару к Алатее Файрклог.

Она уже собиралась заняться Анхелем, когда зазвонил её мобильник. Барбара открыла крышку телефона и сказала:

— Хейверс.

В ответ раздался голос Ажара — наконец-то! — сообщившего, что он нашёл ей переводчика.

— Где вы сейчас? — спросил Ажар.

— В интернет-кафе, — ответила Барбара. — Недалеко от Британского музея. Могу прийти, куда скажете. Легче лёгкого. Какой-нибудь кафетерий или ещё что?

Ажар на несколько мгновений замолчал, видимо раздумывая. Наконец сказал, что на Торрингтон-плейс, рядом с Говер-стрит, есть винный бар. Они могли бы встретиться там через четверть часа.

— Отлично, — согласилась Барбара. — Найду.

Она распечатала найденные документы и отправилась к кассе, где ей назвали фантастическую сумму, пояснив:

— Цветной принтер, милая.

— Больше похоже на цветной грабёж, — сказала Барбара.

Она сложила копии в папку и отправилась к Торрингтон-плейс, где без труда нашла винный бар и Ажара, уже сидевшего внутри вместе с длинноногой девицей в кашемировом жакете и с роскошными тёмными локонами, спадавшими на плечи.

Её звали Энграсией, и она оказалась студенткой-старщекурсницей из Барселоны. Девушка улыбалась Ажару, пока тот сообщал всё это Барбаре.

— С удовольствием сделаю, что смогу, чтобы помочь вам, — сказала Энграсия, хотя Барбара заподозрила, что она постарается скорее ради Ажара, и кто бы стал её за это винить? Девушка с Ажаром выглядели отличной парой. Но и Анджелина Упман была ничуть не хуже.

— Спасибо, — сказала Барбара. — В следующей жизни постараюсь выучить побольше языков.

— Ну, я вас оставлю, — сказал Ажар.

— Возвращаетесь в университет? — спросила Барбара.

— Возвращаюсь домой, — ответил он. — Энграсия, спасибо тебе.

— De nada, — промурлыкала та.

Женщины сели за один из столиков, и Барбара достала из папки документы, начав со статьи с фотографией мэра и его семейства.

— Я купила испанско-английский словарь, — сказала она, — но толку от него оказалось немного. Я хочу сказать, сколько-то его было, конечно. Но искать каждое слово…

— Конечно, — согласилась Энграсия. Она пробежала глазами статью, держа её одной рукой, а пальцы другой руки в это время играли длинной золотой серёжкой. Через мгновение девушка сказала: — Здесь речь о выборах.

— Выборы мэра?

— Да. Этот человек, Эстебан, избран мэром, и газета знакомит с ним горожан. Но статья не слишком старается пере… как это говорят…

— Перехвалить его?

Девушка улыбнулась. У неё были чудесные зубы и очень чистая, гладкая кожа. Она пользовалась губной помадой, но та была наложена так искусно, что оставалась почти незаметной. — Да. Не перехваливает. Но здесь говорится, что семья мэра так велика, что, если бы за него проголосовали одни только родственники, он уже был бы избран. Но это, конечно, шутка, потому что здесь говорится: население города — семьдесят пять тысяч человек. — Энграсия прочла дальше. — Ещё говорится о его жене, Доминге, и о её родных. Обе семьи живут в Санта-Мария-де-ла-Крус уже много лет, точнее, много поколений.

— А что там насчёт парней?

— Юноши… А… Карлос — семинарист. Мигель хочет стать зубным врачом. Анхель собирается изучать архитектуру, а остальные двое слишком малы, хотя Сантьяго утверждает, что станет астронавтом, что вряд ли возможно, поскольку у Аргентины нет космической программы. Так что это тоже шутка, полагаю. Репортёр явно юморист.

Барбара решила, что во всём этом не слишком много пользы. Она извлекла из папки остальные распечатки, где упоминался Рауль Монтенегро. И передала их девушке со словами:

— А как насчёт вот этого?

Ещё Барбара спросила Энграсию, не хочет ли та выпить немного вина или ещё чего-нибудь, раз уж они сидят в винном баре, откуда их могут попросить вон, если они не станут ничего покупать.

Энграсия ответила, что не отказалась бы от минеральной воды, и Барбара принесла ей воду, заодно прихватив для себя стаканчик недорогого вина. Когда она вернулась к столику, то увидела, что Энграсия сосредоточилась на той статье, к которой прилагался снимок Алатеи, державшей Монтенегро под руку. Девушка сказала, что это статья об очень важном фонде в Мехико, основанном для строительства концертного зала для симфонической музыки. А человек на снимке пожертвовал для проекта самую большую сумму, и потому ему была дарована честь дать этому залу имя.

— И?.. — вопросительно произнесла Барбара, ожидая, что зал должен быть назван именем Алатеи, уж очень у неё был довольный вид.

— Музыкальный центр имени Магдалены Монтенегро, — прочитала Энграсия. — Это в честь его матери. Латиноамериканские мужчины, как правило, очень любят своих матерей.

— А женщина, что стоит с ним на снимке?

— Сказано, что она его компаньон.

— Не жена? Не возлюбленная? Не подруга?

— Боюсь, просто компаньон.

— А это не может быть эвфемизм для любовницы?

Энграсия всмотрелась в фотографию.

— Трудно сказать. Но не думаю.

— А может она быть просто сопровождающей? Девушкой нанятой в качестве эскорта?

— Возможно, — кивнула Энграсия. — Она даже может быть случайной знакомой, просто оказавшейся рядом в данный момент.

— Чёрт, чёрт, чёрт! — пробормотала Барбара. А когда Энграсия посмотрела на неё растерянно, словно совершила какую-то ошибку, Барбара поспешила сказать: — Ох, извини. Это не к тебе относится. Просто сорвалось.

— Я вижу, для тебя это важно. Могу я ещё чем-то помочь? — спросила Энграсия.

Барбара немножко подумала. Да, кое-что ещё было… Она мысленно прикинула разницу во времени и сказала:

— Позволь, я позвоню в одно место. Там не говорят по-английски, так что если ты сумеешь объясниться с тем, кто ответит…

Она вкратце объяснила Энграсии, что звонить они будут в дом мэра Санта-Марии-и-так-далее. Учитывая разницу во времени, там должно быть позднее утро. И Энграсии следует постараться узнать что-нибудь об Алатее Васкес дель Торрес, если кто-нибудь вообще возьмёт трубку.

— Это женщина с фотографии? — спросила Энграсия, кивнув на статью о Рауле Монтенегро.

— Очень может быть, — ответила Барбара.

Она набрала номер и, когда в трубке раздались гудки, протянула телефон испанке. Далее начался стремительный разговор на испанском, и Барбара только и могла уловить, что имя Алатеи. И ещё она слышала доносившийся из трубки женский голос. Голос звучал высоко, взволнованно, и по напряжённому лицу Энграсии Барбара поняла, что звонок в далёкий город произвёл немалый переполох.

Потом в диалоге наступила пауза, и Энграсия, посмотрев на Барбару, сказала:

— Это была какая-то кузина, Елена-Мария.

— Мы что, не туда попали?

— Нет-нет. Она гостит в этом доме. Доминга — это жена мэра, да? — её тётя. Она пошла позвать её. И очень разволновалась, услышав имя Алатеи.

— Напали на жилу, — пробормотала Барбара.

— Извини?..

— А… просто выражение такое. Похоже, мы на что-то наткнулись.

Энграсия улыбнулась.

— Напали на жилу? Мне нравится.

И тут же выражение её лица изменилось, потому что в трубке снова зазвучал голос, донёсшийся до Лондона из Аргентины. Голос другой женщины. Опять начался стремительный обмен испанскими фразами. Барбара слышала неоднократное повторение «comprendos» и ещё чаще «sis». Несколько раз было произнесено «sabes?» и «no sabos», а потом снова и снова повторялось «gracias».

Когда разговор закончился, Барбара спросила:

— Ну и?.. Что мы имеем?

— Сообщение для Алатеи, — ответила Энграсия. — Эта женщина, Доминга, просит передать Алатее, что та должна вернуться домой. Просит передать, что её отец поймёт. И мальчики тоже поймут. Она сказала, что Карлос постоянно заставляет всех молиться за неё и что они будут молиться за её благополучное возвращение.

— А она случайно не упомянула, кем им приходится Алатея?

— Похоже, родственница.

— Но кто именно? Сестра, которой нет на старом снимке? Может, она родилась после того, как семью фотографировали? Или жена одного из сыновей? Или двоюродная сестра? Племянница? Кто?

— Она этого не говорила… во всяком случае, прямо. Но сказала, что девушка сбежала из дома, когда ей было пятнадцать. Они думали, что она уехала в Буэнос-Айрес, и они ищут её уже много лет. Особенно усердно ищет Елена-Мария. Доминга сказала, что сердце Елены-Марии разбито и что об этом тоже следует сказать Алатее.

— Что она говорила насчёт того, когда именно девушка сбежала?

— Алатея? Тринадцать лет назад.

— И очутилась в Камбрии, — проворчала Барбара. — Но как её туда занесло и как, чёрт побери…

Вообще-то она говорила сама с собой, но Энграсия ответила, взяв одну из распечаток статей. Ту, где была фотография Рауля Монтенегро.

— Может быть, ей помог вот этот человек? Если у него достаточно денег для того, чтобы оплатить строительство зала симфонической музыки, то он более чем мог купить билет до Лондона для красивой женщины, так? Или билет в любое другое место. В любое, куда ей захотелось бы отправиться.

Камбрия, озеро Уиндермир

Далее последовала живая картина, застывшая секунд на тридцать или около того, хотя казалось, что это было невероятно долго. Миньон переводила взгляд с одного участника сцены на другого, и её лицо победоносно пылало, и видно было, что этого триумфа она ожидала долгие годы. Манетт ощутила себя чем-то вроде актёра. Наступил главный момент драмы, кульминация, и далее всё должно было идти к катарсису, как в классической греческой трагедии.

Первой пришла в движение Валери. Она встала и в своей наилучшей манере, так хорошо известной Манетт, произнесла:

— Прошу меня извинить.

И повернулась, чтобы уйти из холла.

Миньон с язвительным смешком бросила ей в спину:

— Ты разве не хочешь узнать больше, мама? Ты не можешь уйти прямо сейчас. Неужели тебе не интересно остальное?

Валери на секунду заколебалась, потом обернулась и посмотрела на Миньон.

— Ты и без того неплохо постаралась, — сказала она и ушла.

Инспектор отправился следом за ней. Манетт подумала, что на последние события пролился совершенно новый свет, и теперь он наверняка должен будет пересмотреть свои выводы относительно смерти Яна, каковы бы эти выводы ни оказались. Она и сама уже размышляла об этом, потому что, если Ян знал о внебрачном ребёнке их отца… если он представлял собой какую-то угрозу в связи с этим… если ему пришлось делать выбор между обнаружением правды и продолжением лжи… Манетт поняла, каким образом жизнь её двоюродного брата оказалась под угрозой, и не сомневалась в том, что детектив тоже отлично это понял.

Ей не хотелось верить в то, что сказала Миньон о той девочке, Бьянке, но по выражению лица Бернарда было ясно, что Миньон говорила чистую правду. Манетт просто не знала, как теперь быть, не могла разобраться в собственных чувствах. Зато видела чувства Миньон: та была счастлива открыть ещё один повод к обвинению отца, который, по её убеждению, не обращал на неё должного внимания.

Миньон радостно произнесла:

— Ох, папочка! Ну, теперь мы в одной лодке, а? Думаю, это тебя немножко утешит. Ты обречён, зато будешь беспрепятственно видеться с любимым ребёнком — а ведь это могла быть я, так? — и этот ребёнок тоже осуждён! Прямо как король Лир и Корделия. Вот только… Кто же у нас в роли шута?

Лицо Бернарда было кислым, как овсянка в исправительной тюрьме. Он сказал:

— Думаю, ты здорово ошибаешься, Миньон, хотя твоя змеиная натура готова на всё ради денег.

Миньон восприняла это совершенно спокойно.

— Полагаешь, супружеское прощение действительно тебе обеспечено?

— Не думаю, что тебе хоть что-то известно о браке или о прощении, — сказал Бернард.

При этих словах Манетт посмотрела на Фредди. Он наблюдал за ней, его тёмные глаза были предельно внимательны. Манетт поняла, что он тревожится за неё, не зная, как она переживёт крушение своей семьи. Ведь прямо у неё на глазах весь привычный ей мир словно взорвался. Манетт хотелось сказать бывшему мужу, что она справится, но она знала, что ей не совладать с этим в одиночку.

Миньон снова заговорила с отцом:

— Ты что же, действительно думал, что сможешь вечно скрывать ото всех Бьянку? Бог мой, до чего же ты самоуверен! Скажи-ка, папочка, а как поступит сама Бьянка, когда узнает правду о своём отце и о его второй семье? О его законной семье! Но ты ведь никогда не заглядывал так далеко в будущее, правда? Пока Вивьен соглашалась играть по твоим правилам, ты и не задумывался о том, что она на самом деле собой представляет.

Бернард наконец ответил:

— Вивьен возвращается домой, в Новую Зеландию. Так что разговор на эту тему закончен.

— Я сама решу, когда он закончится, — огрызнулась Миньон. — Я, а не ты. Она ведь моложе нас, эта твоя Вивьен. Она даже моложе Ника.

Бернард пошёл ко входной двери, мимо Миньон. Она попыталась схватить его за руку, но Бернард просто отмахнулся. Манетт ждала, что сестра воспользуется этим его жестом для того, чтобы свалиться с дивана и закричать, что она стала жертвой насилия, но Миньон всего лишь продолжила говорить:

— Ладно, я поговорю с матерью. Я расскажу ей всё остальное. О том, сколько лет ты уже путаешься с Вивьен Талли — десять, так? Или больше? Сколько же ей было лет, когда всё это началось? Двадцать четыре? Или ещё меньше? И как вообще на свет появилась Бьянка? Вивьен хотела этого, да? Она хотела ребёнка, но и ты тоже хотел, а, папа? Потому что в то время, когда Бьянка родилась, Ник вытворял все эти свои штучки, а ты продолжал надеяться, что кто-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь родит тебе наконец нормального достойного наследника, а? Мама будет просто счастлива услышать всё это, правда?

Бернард оглянулся и сказал:

— Делай что хочешь, Миньон. Полагаю, ты всегда именно к этому и стремилась — творить гадости.

— Я тебя ненавижу! — воскликнула Миньон.

— Как всегда, — ответил он.

— Да ты вообще слышишь меня? Я тебя ненавижу!

— Это за мои грехи, — кивнул Бернард. — Уж поверь, я всё знаю. И, пожалуй, я это заслужил. А теперь убирайся из моего дома.

На какое-то мгновение Манетт показалось, что сестра откажется повиноваться отцу. Миньон пристально смотрела на Бернарда, словно ожидая от него чего-то такого, чего, как отлично понимала Манетт, быть просто не могло. Наконец Миньон резко отодвинула от себя ходунки, улыбнулась, встала и уверенным шагом ушла из жизни своего отца.

Когда за ней захлопнулась дверь, Бернард достал из кармана льняной носовой платок. Он протёр очки, снова надел их. Манетт видела, что у него дрожат руки. Всё, что он имел, рушилось, и в первую очередь более чем сорокалетний брак.

Наконец Бернард посмотрел на Манетт, на Фредди, снова на Манетт… и сказал:

— Мне так жаль, дорогая. Так много всего…

— Не думаю, что всё это будет теперь иметь значение. «Как всё странно», — подумала при этом Манетт. Она всю жизнь ждала вот этого момента: когда она окажется на высоте, а Бернард станет наконец уязвимым; когда отец посмотрит на неё — и увидит действительно её, не просто дочь, не просто некий заменитель желанного сына, но личность с её собственными правами, способную делать то же самое, что делает он. Вот только теперь Манетт не понимала, почему это казалось ей таким важным. Она знала лишь то, что не испытывает тех чувств, которые ожидала испытать в момент, когда отец наконец увидит и признает её.

Бернард кивнул. И сказал:

— Фредди…

— Если бы мне сказали, я бы, наверное, мог всё это предотвратить, — отозвался Фредди. — Но вообще-то не знаю, смог бы… Не уверен.

— Ты хороший, честный человек, Фред. И оставайся таким. Бернард извинился и пошёл к лестнице. Он тяжело поднялся наверх, а Манетт и Фредди прислушивались к его шагам. Наконец они затихли. Где-то наверху негромко закрылась дверь.

— Наверное, нам лучше уехать, подруга, — сказал Фредди. — Если ты в силах, конечно.

Манетт позволила ему помочь ей встать — не потому, что она в этом нуждалась, а потому, что ей было приятно ощущать рядом с собой кого-то надёжного. Они вышли из дома и только когда они уже ехали к воротам, Манетт начала всхлипывать. Она старалась делать это бесшумно, однако Фредди сразу посмотрел на неё. И остановил машину. Нежно обняв бывшую жену, он сказал:

— Это очень тяжело. Видеть своих родителей вот в такой момент. Узнать, что один из них предал другого. Мне кажется, твоя мать догадывалась, что с мужем что-то происходит, но ей, наверное, легче было ничего не замечать. Так иногда бывает.

Манетт плакала на его плече, но всё же покачала головой.

— Что? — спросил Фредди. — Ну да, твоя сестра просто обезумела, но тут ведь тоже нет ничего нового, а? Я только удивляюсь тому, как ты в этой семье умудрилась вырасти такой… такой нормальной, Манетт. Если хорошенько подумать, так это просто чудо.

От этих слов она зарыдала сильнее. Поздно, всё пришло слишком поздно: и то, что она теперь знала и что ей давно следовало заметить, и то, что она, наконец, поняла.

Камбрия, озеро Уиндермир

Линли догнал Валери Файрклог, когда та шла по дорожке, уже проложенной в незаконченном саду для детей. Когда он очутился рядом, Валери сразу заговорила, как будто их просто на секунду перебили, когда они разговаривали об устройстве сада. Она показала инспектору потерпевший крушение корабль, над которым уже начали трудиться, объяснила всё насчёт канатов и качелей, о песчаной площадке. Показала, где будет вольер для обезьян. Провела инспектора мимо участка, предназначенного для малышей, где уже красовались на крепких основаниях лошадки, кенгуру и огромные лягушки, ожидавшие наездников, которые будут здесь смеяться и играть.

Ещё нужно бы построить крепость, решила Валери, потому что мальчишки ведь любят воевать, разве не так? А для девочек нужен кукольный дом — то есть просто небольшой домик, но с настоящей обстановкой и так далее, потому что, как бы ни старался мир уравнять в правах мужчину и женщину, а всё равно девочкам нравится играть в доме и притворяться, что они замужние дамы и готовят обед для детей и супруга, которые должны вот-вот явиться домой.

При последних словах Валери невесело засмеялась. И тут же продолжила рассказ о саде для детей, который, коротко говоря, должен был превратиться в мечту каждого ребёнка.

Линли всё это казалось странным. То, что замышляла Валери, куда больше подходило для общественного парка, чем для частного дома. Он пытался понять, чего на самом деле Валери ждала от этого сада, не держала ли она на уме некую картину открытого для публики Айрелет-холла, как то было сделано во многих крупных поместьях по всей стране. Как будто она знала о неких огромных переменах в своей жизни и готовилась к ним…

— Но почему, зачем вы добились моего приезда в Камбрию? — спросил Линли.

Валери посмотрела на него. Несмотря на свои шестьдесят семь лет, она была потрясающей женщиной. В юности Валери наверняка обладала необычайной красотой. Красотой и деньгами — могучее сочетание. Она могла выбирать из множества мужчин, равных ей по положению, но не стала этого делать.

— Потому что я уже некоторое время кое-что подозревала.

— Что именно?

— Насчёт Бернарда. Что он в чём-то замешан. Конечно, я не знала, что это «нечто» — Вивьен Талли, но, наверное, мне следовало это понять. Понять, когда он совсем перестал упоминать о ней после нашей с ней второй встречи, и эти его постоянные поездки в Лондон, он ведь уезжал всё чаще и чаще, якобы по делам фонда… Всегда есть некие знаки, инспектор. Всегда есть намёки, красные флажки, называйте как хотите. Но, как правило, бывает легче не обращать на них внимания, чем сталкиваться лицом к лицу с чем-то неведомым, что может разрушить брак, длившийся сорок два года.

Валери подобрала с дорожки пластиковую кофейную чашку, забытую кем-то из рабочих. Нахмурившись, она смяла её и сунула в карман. Потом, прикрыв глаза ладонью, посмотрела на озеро, на грозовые тучи, клубившиеся над холмами на западе.

— Меня окружают лжецы и мошенники. Я хотела выкурить их из нор. Вы… — Она коротко улыбнулась Линли. — Вы были моим костром, инспектор.

— А Ян?

— Бедный Ян…

— Миньон вполне могла убить его. У неё были мотивы, и очень сильные, если уж на то пошло. И вы сами сказали, что она была в лодочном доме. Миньон могла заранее каким-то образом расшатать камни, так, что это невозможно было определить. Она даже могла находиться там, когда Ян вернулся с озера. Могла толкнуть его…

— Инспектор, такого рода месть намного превосходит способности Миньон всё предусмотреть. Кроме того, она вряд ли могла ожидать от такого поступка моментальной выгоды. А единственное, что Миньон всегда способна рассмотреть, так это именно сиюминутная выгода. — Валери отвернулась от озера и посмотрела на Линли. — Я знала, что камни расшатались. И я говорила об этом Яну, причём не один раз. Только мы с ним достаточно регулярно бывали в лодочном доме, так что другим я об этом не сказала. Он ответил, что беспокоиться не о чем, что он будет осторожен, а когда выберет время, то укрепит камни. Но думаю, в ту ночь у него было нечто другое на уме. Потому что он никогда не выходил на озеро так поздно. Наверное, он забыл о камнях, уйдя в свои мысли. Это действительно был несчастный случай, инспектор. И я с самого начала знала это.

Линли немножко подумал над её словами.

— А тот разделочный нож, который я нашёл в воде рядом с камнями?

— Я его туда бросила. Просто чтобы задержать вас здесь, на случай, если вы слишком быстро во всём разберётесь.

— Понятно, — пробормотал Линли.

— Вы ужасно сердитесь, да?

— Следовало бы. — Они повернули назад и пошли к дому. Над стеной, окружавшей архитектурный сад, высилась путаница кустарника, а за самим Айрелет-холлом тянулись окрашенные историей пески. — А Бернард не счёл это необычным, странным?

— Что именно?

— То, что вы настояли на расследовании обстоятельств смерти его племянника.

— Может, и счёл, но разве он мог возражать? Что бы он сказал? «Я этого не хочу»? Я бы спросила, почему он не хочет. Он бы попытался объяснить. Может, сказал бы, что это несправедливо по отношению к Николасу, Манетт, Миньон, что нельзя их подозревать, но я бы возразила, что лучше уж знать правду о своих детях, чем жить во лжи, а это, инспектор, подвело бы нас слишком близко к делам самого Бернарда, к тому, что он хотел скрыть от меня. Ему пришлось рискнуть тем, что вы узнаете о Вивьен. У него действительно не было выбора.

— Но с чего вдруг она решила вернуться в Новую Зеландию?

На это Валери не ответила. Она взяла инспектора под руку, и они просто шагали дальше. Наконец Валери сказала:

— Вот что здесь самое странное: после сорока с лишним лет брака мужчина зачастую становится просто чем-то вроде привычки. И я должна разобраться, не стал ли Бернард для меня привычкой, от которой лучше отказаться.

— А вы могли бы?

— Могла бы. Но сначала мне нужно подумать. — Валери слегка сжала руку инспектора и посмотрела на него. — Вы очень красивый мужчина, инспектор. И мне очень жаль, что вы потеряли жену. Но я надеюсь, что вы не намерены вечно оставаться одиноким. Не намерены?

— Об этом я пока вообще не думал, — признался инспектор.

— Ну, так подумайте. Нам всем приходится рано или поздно делать выбор.

Камбрия, Уиндермир

Тим несколько часов провёл в деловом центре города, выжидая подходящего часа. Утром, расставшись с Кавехом, он довольно быстро добрался до города, перебрался через каменную стену и трусцой побежал через кочковатый выгон к густому лесу, состоявшему из елей и берёз. Там он сидел под укрытием пожелтевшего осеннего папоротника до тех пор, пока не удостоверился, что Кавех уехал, а потом пошёл по дороге к Уиндермиру, где проголосовал — и в итоге очутился в центре города, откуда и начал свои поиски.

Но ему не повезло в поисках мастерской, где чинили бы сломанные игрушки. В конце концов он остановился у некоего заведения, именовавшегося «Дж. Бобак и Сын», и это была лавчонка, где брались за ремонт любых электрических приборов. Войдя, он увидел три узких прохода между полками, битком набитыми сломанными кухонными приборами, и все эти проходы вели в заднюю часть помещения, где и нашёлся Дж. Бобак, оказавшийся женщиной с седыми косами, морщинистым лицом и губами, накрашенными ярко-розовой помадой. «Сын» был парнем лет двадцати с небольшим, страдавшим болезнью Дауна. Женщина паяла нечто похожее на миниатюрную вафельницу. Парень трудился над доисторическим радиоприёмником размером с мини-автомобиль. Вокруг стояло множество разного хлама на разных стадиях починки: телевизоры, микроволновки, миксеры, тостеры и кофеварки, причём у некоторых из них вид был такой, словно они ждали своей очереди лет десять, если не больше.

Когда Тим предъявил Дж. Бобак Беллу, женщина покачала головой. Тиму было сказано, что эту несчастную кучу рук и ног отремонтировать невозможно, даже если бы Дж. Бобак и Сын этим занимались, но они не занимаются. По крайней мере, она не может вернуть кукле такой вид, что владелица осталась бы довольна. Лучше молодому человеку приберечь денежки для покупки новой куклы. Тут неподалёку есть магазин игрушек…

Но ему нужна именно это кукла, объяснил Тим Дж. Бобак. Он знал, что перебивать старших невежливо, и по выражению лица Дж. Бобак понял, что она собиралась именно это ему и сказать. Он быстро продолжил, объясняя, что кукла принадлежит его младшей сестрёнке и что куклу подарил их отец, который теперь умер. Это произвело впечатление на Дж. Бобак. Она разложила останки куклы на прилавке и задумчиво поджала ярко-розовые губы. Сын подошёл к ней и тоже стал рассматривать Беллу. Потом он сказал:

— Привет!

Это было обращено к Тиму.

После чего парень неторопливо продолжил:

— Я уже в школу не хожу, но ты-то должен быть на уроках, а? Сбежал, что ли?

Его мать сказала:

— Трев, милый, ты бы занялся своей работой. Ты ведь хороший мальчик.

И погладила его по плечу.

Парень громко фыркнул и вернулся к гигантскому радиоприёмнику.

Женщина сказала Тиму:

— Ты уверен, что не хочешь купить новую куклу, милый?

Тим был в этом уверен, о чём и сообщил женщине. Может она починить игрушку? Других мастерских тут нет. Он уже обошёл весь город.

Женщина неохотно ответила, что посмотрит, что тут можно сделать, и Тим сказал, что оставит ей адрес, по которому следует отправить куклу, когда та будет в порядке. Он достал из кармана смятые купюры и мелочь, которые понемногу таскал из сумочки матери, бумажника отца и из жестянки в кухне, в которой Кавех держал монеты в один фунт, чтобы они были под рукой, если у него вдруг кончатся наличные и не будет желания задерживаться у банкомата по дороге домой с работы.

— Как? — удивилась Дж. Бобак. — Ты не придёшь за ней сам?

Тим ответил, что не придёт. Его не будет в Камбрии к тому времени, когда починят куклу. Он сказал, чтобы женщина взяла столько денег, сколько захочет. А если ремонт будет стоить дешевле, сдачу она может прислать вместе с куклой. Потом он продиктовал ей адрес и имя Грейси, что было совсем нетрудно. Ферма Брайан-Бек, деревня Брайанбэрроу, рядом с Кросуэйтом. Он подумал, что Грейси, наверное, к тому времени уже уедет оттуда, но, даже если она вернётся к матери, Кавех наверняка перешлёт ей куклу. Он обязательно это сделает, что бы ни пришлось ему соврать своей новенькой жене. А Грейси будет рада увидеть Беллу. Может быть, она даже простит Тима за то, что тот сломал её любимую игрушку.

Покончив с этим делом, Тим отправился в деловой центр города. По пути на оставшиеся деньги он купил пакет рогаликов с джемом, шоколадку «Кит-Кат», яблоко и упаковку жареного картофеля с мексиканским соусом. Пристроившись на парковке между грязным белым «Фордом» и контейнером для мусора, он съел всё это.

Когда парковка начала пустеть, поскольку люди заканчивали дела на сегодня и разъезжались, Тим нырнул за контейнер, чтобы его никто не увидел. Он не спускал глаз с фотоателье и как раз перед тем, как оно должно было закрыться, перешёл улицу и открыл дверь.

«Той-фор-ю» как раз извлекал ящик с наличностью из кассового аппарата. Руки у него были заняты, и он просто не мог спрятать бейджик с именем. Тим увидел часть его — «Вильям Кон…» — прежде чем мужчина отвернулся. Он исчез за внутренней дверью, а когда вернулся, ни ящика с наличностью, ни бейджика с именем уже не было. И хорошего настроения тоже как не бывало.

— Я ведь говорил, что пошлю тебе сообщение, — сказал он. — Что ты здесь делаешь?

— Сегодня вечером, — ответил Тим.

«Той-фор-ю» возразил:

— Давай проясним: я не играю в такие игры с подростками. Я тебе говорил, что дам знать, когда всё подготовлю.

— Подготовь прямо сейчас. Ты сказал — «на этот раз не один», и это значит, что ты кого-то знаешь. Вот и пусть придёт сюда. Сделаем это прямо сейчас.

Тим проскочил мимо мужчины. Он видел, как потемнело лицо «Той-фор-ю». Но ему было плевать, даже если дело дошло бы до драки. Наоборот, это было бы отлично. Так или иначе всё будет завершено.

Тим прошёл в заднюю комнату. Он уже бывал здесь прежде, так что ничего нового не увидел. Комната была невелика, но чётко делилась на две части. В первой стояли цифровая машина для фотопечати и всякие необходимые для фотодела принадлежности. Во второй, в дальнем конце комнаты, была оборудована студия, где заказчики могли позировать на фоне разных картин.

В данный момент студия была оформлена под гостиную другого века. Там имелось кресло с высокой спинкой, стояли два искусственных папоротника на невысоких постаментах, несколько мягких стульев, а в задней части висели плотные занавеси с затейливыми шнурами и кистями, между которыми красовался задник. На нём было изображено окно, выходящее на вершину утёса, а через окно виднелось нарисованное небо ярко-голубого цвета с пышными облаками.

В прошлый раз Тим узнал,что вся суть правильной композиции состоит в контрасте. А суть контраста в том, что два предмета представляют собой полную противоположность друг другу. Когда ему всё это объяснялось в день его прошлого визита, Тим сразу подумал о контрасте между тем, что он когда-то считал своей жизнью — с мамой, папой, сестрой, в доме в Грэндж-овер-Сэндс, — и тем, к чему в итоге свелось его существование, а свелось оно к нулю. Теперь, снова войдя в эту комнату, Тим подумал о контрасте между тем, как Кавех Мехран жил в Брайан-Бэк с его отцом, и тем, как он намеревался жить там же теперь, продолжая тянуть свою презренную жизнь. Но, поймав себя на этой мысли, Тим тут же заставил себя думать об издевательском контрасте между вполне невинной обстановкой этого ателье и тем, какие именно фотографии стряпаются здесь.

В тот первый раз «Той-фор-ю» объяснил Тиму, что тот должен позировать так, как ему будет велено. Он рассказал, что которым людям нравится смотреть на снимки обнажённых мальчиков и покупать такие снимки. Им нравится, когда мальчики стоят в определённых позах. Им нравится видеть определённые части тела мальчиков. Иногда даже заказывают просто снимки отдельных частей тела. Иногда им хочется, чтобы на фото было видно лицо. Иногда это не нужно. Многим нравятся надутые губы. И эрекция перед камерой. Есть люди, готовые выложить неплохие денежки за фотографию мальчика с надутыми губами, желанием в глазах и с хорошей эрекцией.

Тим готов был пойти и дальше. В конце концов, он ведь сам спустил с горы этот шар, и теперь тот катился навстречу судьбе. Но не денег хотелось Тиму. Он хотел действовать, а до действия дело пока что не доходило. Пора было всё менять.

«Той-фор-ю» прошёл следом за Тимом в заднюю комнату и сказал:

— Ты должен уйти. Я не могу позволить тебе быть здесь.

— Я тебе уже говорил. Позвони своему приятелю, кем бы он там ни был, — возразил Тим. — Скажи, что я готов. Скажи, чтобы пришёл сюда. Будем снимать прямо сейчас.

— Он не из тех людей. Никакой сопляк не может ему указывать, когда и что делать. Он сам скажет, когда придёт время. Не мы ему, а он нам. Что тут непонятного?

— У меня нет времени, — заявил Тим. — Так что пора. Я не буду ждать ещё. Если ты хочешь, чтобы я занялся этим с твоим парнем, то это твой последний шанс, другого не будет.

— Ну, тогда на том и покончим, — пожал плечами «Той-фор-ю». — А теперь уходи.

— Что?! Ты думаешь, что найдёшь ещё кого-то? Думаешь, это будет так уж легко?

— Всегда есть ребята, которым нужны деньги, — ответил «Той-фор-ю».

— Для фотографий, наверное, ты кого-то найдёшь. Они возьмут с тебя деньги за снимки. Будут здесь стоять голышом и даже, наверное, отлично позировать. Но остальное? Думаешь, кто-то согласится на остальное? Кроме меня?

— А ты думаешь, ты единственный, кто нашёл меня в Интернете? Что ты первый? Единственный? Да таких, как ты, десятки, и они только и ждут, когда я их позову, потому им нужны деньги. И они не станут сами устанавливать правила; они будут делать то, что им велят. А одно из моих правил — не являться сюда и не выдвигать требований, а ты это проделал уже дважды, маленький содомит!

«Той-фор-ю» стоял довольно далеко от Тима, но теперь шагнул вперёд, продолжая говорить. Он был некрупным мужчиной, и Тиму до сих пор казалось, что он сможет с ним справиться, если возникнет необходимость; но когда мужчина схватил его за руку, Тим ощутил, что от того исходит сила, какой он не ожидал.

— Я в такие игры не играю, — сказал «Той-фор-ю». — И не позволю командовать мной какой-то мелкой заднице вроде тебя.

— Мы договорились, и…

— Засунь в анус свой договор. Всё. Кончено.

— Ты обещал! Ты сам сказал!

— Не надо мне всего этого дерьма.

«Той-фор-ю» резко дёрнул его. Тим видел, что мужчина готов просто выкинуть его на улицу. Но этого не должно было случиться. Он ведь столько сделал, так готовился, потратил столько времени… Тим отшатнулся и закричал:

— Нет! Я хочу, чтобы это случилось, и прямо сейчас! — Он начал срывать с себя одежду. Сбросил куртку, стянул плотный свитер. С рубашки полетели пуговицы, когда он с силой дёрнул её. — Ты обещал! Если не сделаешь, я позову копов! Клянусь! Позову! Я им всё расскажу! Чем ты тут занимаешься! Про твои фотографии! Про твоих приятелей! И как тебя найти! У меня всё в компьютере, и они всё узнают, и…

— Заткнись! Заткнись, кому говорят! — «Той-фор-ю» оглянулся через плечо, на вход в фотоателье. Потом быстро подошёл к двери в заднее помещение и со стуком захлопнул её. вернувшись к Тиму, сказал: — Ну чёрт… да успокойся ты! Хорошо. Но прямо сейчас. Тебе понятно?

— Я так и хочу. Клянусь… Или придут копы.

— Ладно, ладно, копы. Всё ясно. Я тебе верю. Только угомонись. Мне нужно позвонить. Сейчас, при тебе. Договорюсь на завтра. И будем снимать. — Он как будто призадумался на секунду-другую, потом окинул Тима внимательным взглядом. — Но это будет фильм. Живое действие. И всё по-настоящему. Тебе понятно?

— Но ты сказал…

— Я здорово рискую! — рявкнул «Той-фор-ю». — И не делай всё ещё хуже! Ты хочешь этого или нет?

Тим вздрогнул, внезапно испугавшись. Но страх растаял через мгновение, и он кивнул:

— Да, хочу.

— Вот и отлично. Это будут два парня. Ты… ты понимаешь? Ты и два парня, и всё по-настоящему, и будем снимать фильм. Ты понимаешь, что это значит? Подумай. Потому что когда мы начнём, пути назад не будет, ты уже не сможешь передумать. Ты и два мужика! Скажи, что ты понял.

Тим облизнул губы.

— Я и два парня. Я понял.

«Той-фор-ю» снова оглядел его, как будто ожидая, что увидит некое предсказание будущего. Тим ответил уверенным взглядом. «Той-фор-ю» коротко кивнул и, сняв с телефона трубку, набрал какой-то номер.

Тим тихо заговорил:

— А потом… когда всё кончится… ты обещаешь…

— Я обещаю. Когда всё кончится, ты умрёшь. Так, как того хочешь. Как только тебе вздумается. Ты сам решишь.

10 ноября

Камбрия, Милнторп

Когда Линли рано утром стал звонить Деборе, он весьма разумно набрал её гостиничный телефонный номер, а не мобильный. Потому она и ответила. Дебора решила бы, что Саймон или Томми будут звонить ей на сотовый, и, посмотрев на дисплей, ещё подумала бы, отвечать или нет. Даже репортёр из «Сорс» звонил на мобильный. А звонок стационарного телефона в номере, да ещё ранним утром, мог означать, что у администрации возникли к ней какие-то вопросы.

И потому Дебора поморщилась, услышав в трубке приятный баритон Линли. Когда он сказал: «Саймон нами обоими здорово недоволен», она вряд ли могла ответить, что он ошибся номером.

Было действительно рано, Дебора ещё лежала в постели. Она подумала, что было весьма умно со стороны Томми позвонить ей в такой час, когда она ещё не ушла из отеля, и шансов скрыться от него у неё практически не было.

Дебора села, поплотнее закуталась в одеяло, защищаясь от холода, и сказала, поправляя подушки:

— Ну, я тоже не слишком довольна Саймоном.

— Конечно. Я знаю. Но так уж вышло, что он оказался прав. Был прав с самого начала.

— Да ведь он всегда прав, разве нет? — язвительным тоном произнесла Дебора. — И вообще, о чём мы говорим?

— О смерти Яна Крессуэлла. Он мог бы остаться в живых, если бы был в тот вечер повнимательнее, когда выходил из лодки.

— И мы пришли к этому выводу в результате?..

Дебора ожидала, что Томас ответит, что это результат безупречной логической оценки фактов, произведённой Саймоном, но Линли заговорил совсем о другом. Он рассказал ей о семейной сцене, свидетелем которой стал, и о последующем разговоре с Валери Файрклог. Закончил он так:

— Так что, похоже, я очутился здесь в качестве средства, которое Валери использовала, чтобы порыться в делах мужа. Но она здорово ошиблась, решив превратить меня в инструмент. И Хильера тоже. Думаю, он не порадуется, когда я расскажу ему, как использовали нас обоих.

Дебора отшвырнула одеяло, вскочила с кровати и посмотрела на часы. Одновременно она бросила в трубку:

— И ты ей поверил?

Его звонок в половине седьмого мог означать только одно, и Дебора была уверена, что знает, в чём дело.

— При других обстоятельствах мог и не поверить, — ответил Линли. — Но учитывая заключение коронёра и выводы Саймона, то вместе с тем, что рассказала мне Валери…

— Она могла и солгать. Есть ведь куча мотивов, Томми!

— Да, вот только, кроме мотивов, у нас ничегошеньки нет Деб. Так уж получилось. Если честно, то у людей нередко бывают мотивы отделаться от кого-нибудь. И им даже хочется избавиться от того или иного человека. И всё равно они даже пальцем к нему не прикасаются. И здесь явно тот самый случай. Так что пора возвращаться в Лондон.

— И ты даже не включаешь в общую картину Алатею Файрклог?

— Дебора…

— Просто послушай минутку. Всё, что касается Алатеи, окружено тайной. А люди с секретами имеют все причины к тому, чтобы эти секреты защищать.

— Может быть, да, но что бы она ни сделала в прошлом и что бы она ни делала сейчас ради защиты своих тайн — если они действительно есть, — не привело бы её к убийству Яна Крессуэлла. С ним уже всё ясно. Мы знаем правду. И, как я уже сказал, пора возвращаться домой.

В номере было очень холодно. Дебора вздрогнула и направилась к электрическому камину. На ночь он был выключен, и теперь она его включила. Окно в комнате запотело, и Дебора провела ладонью по стеклу, чтобы посмотреть, что происходит снаружи. Было ещё довольно темно, дорога и тротуар были мокрыми. Свет уличных фонарей отражался в лужах, и огни светофора на углу тоже.

— Томми, те вырванные страницы из журнала «Зачатие» сразу давали понять, что с Алатеей происходит нечто странное.

— Не стану спорить, — рассудительно ответил Линли. — И мы уже как будто разобрались, что это такое. Зачатие. Но ты ведь давно это поняла. Николас Файрклог рассказывал тебе об этом, когда вы с ним в первый раз повстречались, так?

— Да. Но…

— И вполне понятно, что ей самой совсем не хочется обсуждать это с посторонним человеком, Дебора! Ты бы сама стала говорить с чужими на такую тему?

Это был удар ниже пояса, и Томас должен был это понимать. Но Дебора не позволила личным чувствам помешать рассудку. Она сказала:

— Всё это не имеет особого смысла, относится то к зачатию или нет. Та женщина, Люси Кеверни, сказала мне, что она — донор яйцеклеток. Отлично. Возможно, так оно и есть. Но тогда зачем ей ездить в Ланкастерский университет вместе с Алатеей Файрклог? В лаборатории, где занимаются проблемами продолжения рода?

— Может быть, для передачи своей яйцеклетки Алатее Файрклоге, — предположил Линли.

— Яйцеклетка должна быть оплодотворена. Разве для этого Николас не должен был отправиться вместе с ними?

— Может быть, Алатея прихватила с собой сперму.

— В чём, в контейнере для бутербродов? Но вроде бы сперма тем лучше, чем она свежее, а?

Линли вздохнул. Дебора попыталась угадать, где он мог находиться. Связь по стационарной линии была отличной. Это заставило её предположить, что инспектор всё ещё в Айрелет-холле.

— Дебора, но я ведь не знаю… Я не знаю, как всё это делается. Как должно быть.

— Я знаю, что ты не знаешь. Зато я знаю, уж поверь мне. И мне точно известно, что даже если Люси готова была произвести для Алатеи хоть одну яйцеклетку, хоть пару дюжин, и даже если у Алатеи была с собой пробирка со спермой Николаса, всё равно это не делается вот так сразу. Так что если Люси действительно донор, как она утверждает, и даже если она по какой-то причине передаёт Алатее яйцеклетку, и даже если у них есть сперма Николаса…

— Да неважно всё это! — решительно перебил её Линли. — Потому что всё это не имеет никакого отношения к смерти Яна Крессуэлла, и нам пора возвращаться в Лондон.

— Это тебе пора. А мне — нет.

— Дебора!..

Линли явно начал терять терпение. Дебора услышала в его тоне сходство с тоном Саймона. Как они всё-таки похожи между собой… Вся разница — только внешняя.

— Что? — резко произнесла она.

— Я сегодня утром уезжаю в Лондон. Потому и звоню. Но мне хотелось бы задержаться в Милнторпе, поехать за тобой когда ты будешь возвращать машину в прокатный пункт, а потом забрать тебя с собой в Лондон.

— Потому что ты мне не доверяешь и не хочешь, чтобы я осталась здесь?

— Скорее мне хотелось бы иметь компанию, — возразил Линли. — Дорога-то долгая.

— Она сказала, что никогда не была суррогатной матерью, Томми. И если она только то и собирается сделать, что передать Алатее яйцеклетку, почему прямо так и не сказать? Почему не сказать, что ей не хочется говорить об этом?

— Понятия не имею. Да это и неважно. Никакого значения не имеет. Ян Крессуэлл погиб по собственной вине, вот и всё. Он знал о расшатавшихся камнях на причале в лодочном доме. Но проявил неосторожность. Вот и всё, Деб, и никакие женщины из Ланкастера ничего тут не изменят. Так что вопрос вот какой: почему ты не хочешь всё это бросить? Но думаю, мы оба знаем ответ.

Томми говорил вполне спокойно, но всё это было вообще на него непохоже. Они говорили о том, о чём его просил поговорить Саймон. Ну, а почему бы и нет? Они так много лет знакомы, Томми и Саймон. У них десятилетия дружбы за спиной. Они вместе попали в ужасную автомобильную катастрофу, они любили одну женщину… Всё это так их связало, что Деборе и думать нечего было как-то это разрушить. Да она и не собиралась. Так уж всё сложилось, и Дебора видела только один выход.

— Ладно. Ты выиграл, Томми, — сказала она.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Хочу сказать, что вернусь в Лондон с тобой.

— Дебора…

— Нет. — Дебора глубоко вздохнула, так, чтобы Линли наверняка услышал её вздох. — Я серьёзно, Томми. Сдаюсь. Когда едем?

— Ты это серьёзно?

— Само собой. Я упряма, но я не дура. Если нет смысла продолжать это дело, значит, нет смысла его продолжать.

— Ты действительно…

— Да. С доказательствами не поспоришь. Вот так. — Дебора выждала мгновение, давая Линли возможность усвоить сказанное ею. Потом повторила: — Когда едем? Кстати, ты меня разбудил, так что мне нужно время на сборы. Принять душ. Причесаться. И так далее. Ещё не мешало бы позавтракать.

— В десять подойдёт? — спросил Линли. — Спасибо, Деб.

— Просто я решила, что так будет лучше, — солгала Дебора.

Камбрия, Уиндермир

Зед Бенджамин почти не спал. Его статья разваливалась. То, что сначала казалось таким горячим, что без перчаток и не ухватишься, быстро превращалось в кусок остывшей рыбы на холодной тарелке. Зед представления не имел, что ему делать с полученной информацией, потому что в ней не было ничего такого, что тянуло бы на сенсацию. В мечтах он видел материал для первой полосы, статью, в которой он рассказал бы о тайном расследовании Скотленд-Ярда, копавшего под Николаса Файрклога, и о том, чем на самом деле обернулось его исцеление от наркотической зависимости, то есть убийством двоюродного брата, стоявшего на пути Николаса к успеху. Он видел историю о человеке, который умудрился отвести глаза родителям, родственникам, знакомым, изображая из себя благотворителя и труженика, в то время как он готовился устранить того, кто мешал ему добраться до семейного состояния. И к статье прилагались бы фотографии: детектив Коттер, Файрклог, его жена, проект восстановления защитной башни, а заодно и «Файрклог индастриз», — и всё это расползлось бы до третьей полосы, а то и до четвёртой, до пятой… И надо всем этим красовалось бы имя: «Зедекия Бенджамин». Имя в лучах журналистской славы.

Но для того чтобы это случилось, в статье должна была идти речь о Николасе Файрклоге. Однако день, проведённый с детективом Коттер, дал Зеду понять, что Скотленд-Ярд совершенно не интересуется Николасом. И ещё стало ясно, что жена Файрклога-младшего — абсолютно тупиковое направление.

— Боюсь, тут ничего нет, — вот что сказала ему рыжая, когда рассказала о своём разговоре с той женщиной, за которой они следовали от Ланкастерского университета, той, что была вместе с Алатеей Файрклог.

— Что значит — «ничего нет»? — резко спросил Зед.

Рыжая пояснила, что та женщина — которую звали Люси Кеверни — и Алатея ездили в университетские лаборатории на приём к специалисту по «женским проблемам». Причём это, судя по всему, были проблемы Люси, а Алатея просто сопровождала её как подруга.

— Вот дерьмо, — пробормотал Зед. — Это же никуда не ведёт, так?

— Мы возвращаемся к тому, с чего начали, — согласилась рыжая.

Нет, подумал Зед Бенджамин, это она возвращается туда, откуда начала. А его это приводит на грань увольнения.

Зед вдруг понял, что ему очень хочется поговорить с Яффой. Она была такой мудрой, и если уж кто-нибудь и мог подсказать, как ему выбраться из этой путаницы и соорудить статью, благодаря которой Родни Аронсон вернул бы потраченные «Сорс» денежки, то это была именно Яффа.

Поэтому Зед позвонил ей. Услышав её голос, он испытал истинное облегчение. И сказал:

— С добрым утром, дорогая.

— Зед, привет! — ответила она и тут же добавила куда-то в сторону: — Мама Бенджамин, это наш милый мальчик звонит, — что дало Зеду понять: его матушка находится рядом. — Я так скучала по тебе, драгоценный мой! — Потом она смеялась в ответ на какие-то слова Сюзанны. И продолжила: — Мама Бенджамин говорит, чтобы я перестала соблазнять её сына. Он неисправимый холостяк, так она сказала. Это правда?

— Нет, если ты действительно хочешь меня поймать, — ответил Зед. — Я никогда в жизни так не хотел проглотить наживку.

— Ах ты, коварный мальчик! — И снова в сторону: — Нет-нет, мама Бенджамин! Я вам ни за что не повторю того, что он сказал. Хотя от его слов у меня немножко голова кружится. — И снова Зеду: — И правда, знаешь ли. Кружится.

— Ну, хорошо, что меня интересует не твоя голова.

Яффа засмеялась. Потом заговорила совсем другим голосом:

— Ну вот, она ушла в ванную комнату. Можно говорить свободно. Как ты там, Зед?

Зед обнаружил, что не готов вот так сразу перейти от разговора с Яффой-соблазнительницей к разговору с Яффой-компаньоном. И сказал:

— Я по тебе скучаю, Яф. Мне бы хотелось, чтобы ты была здесь.

— Позволь помочь тебе на расстоянии. Буду только рада.

На одно безумное мгновение Зеду показалось, что она предлагает заняться сексом по телефону, и в его нынешнем положении это здорово отвлекло бы его от множества проблем. Но Яффа тут же продолжила:

— Так ты добрался до нужной тебе информации? Тебя ведь наверняка очень тревожит статья.

Это вернуло Зеда с небес на землю, его как будто окатили холодной водой. И он со стоном произнёс:

— Ох, эта чёртова история!

Бенджамин быстро рассказал Яффе всё, что успел узнать. Рассказал обо всём, чем занимался в последнее время. Девушка внимательно слушала. Закончил Зед так:

— В общем, ничего толкового. Я бы мог зацепиться за тот факт, что сюда приехал инспектор Скотленд-Ярда, проверить причастность Ника Файрклога к подозрительной гибели его двоюродного брата, который, так уж получилось, занимался всеми финансами «Файрклог индастриз», а мы всё прекрасно понимаем, что это значит, ведь так, дорогие читатели? Но оказалось, что эта особа из Скотленд-Ярда гораздо больше, интересуется Алатеей Файрклог и гоняется в основном за ней, а не за её мужем. И ни там, ни здесь ничего не найдено. В результате я и детектив оказываемся в одинаковом положении — при нуле интересных сведений. Разница между нами только в том, что эта детектив спокойно вернётся в Лондон и отчитается перед начальством, а я остаюсь без статьи. Это катастрофа. — Зед сам уловил, как изменился его тон, и поспешил добавить: — Прости, я, кажется, начал ныть.

— Зед, можешь ныть сколько хочешь.

— Ох, Яффа… Ты… ну, ты — это ты.

Зед понял по её голосу, что она улыбается, когда Яффа сказала:

— Наверное, мне следует тебя поблагодарить. А теперь давай хорошенько подумаем. Когда захлопывается одна дверь, открывается другая.

— В смысле?

— В том смысле, что, возможно, тебе пора заняться тем, для чего ты предназначен. Ты поэт, Зедекия, а не репортёр бульварного издания. И если будешь и дальше заниматься не своим делом, ты можешь утратить творческий дар. Пора тебе вернуться к стихам.

— На стихи не проживёшь, — саркастически засмеялся Зед. — Ты только посмотри на меня. Мне двадцать пять, а я до сих пор живу с мамой. Я даже репортёрской работой прокормиться не могу, видит бог.

— Ах, Зед… Не надо так говорить. Тебе только и нужно, чтобы в тебя кто-то поверил. А я в тебя верю.

— Да мне-то что с того? Ты же скоро должна вернуться в Тель-Авив!

В трубке стало тихо. Телефон Зеда дал понять, что ему звонит кто-то ещё. Он спросил:

— Яффа? Ты там?

— О, да. Я здесь, — ответила девушка.

Второй вызов продолжался. Это мог быть Родни. Он ждал отчёта. Зед сказал:

— Яффа, мне тут звонят. Мне, наверное, следовало бы…

— Я не должна, — вдруг быстро произнесла Яффа. — мне это даже и не нужно. Ты об этом подумай, Зед.

И она повесила трубку.

Мгновение-другое Зед смотрел в пространство перед собой. Потом ответил на вызов.

Это оказалась рыжая из Скотленд-Ярда. Она сказала:

— Я собираюсь ещё раз поговорить с той женщиной. Мне кажется, она не всё договаривает. Пора нам с тобой взяться за неё вместе и просто выкрутить ей руки.

Камбрия, Бэрроу-ин-Фёрнес и Грэндж-овер-Сэндс

Последним человеком, которого Манетт ожидала бы увидеть в помещениях «Файрклог индастриз», был Кавех Мехран. Насколько она могла припомнить, он никогда сюда не приходил. Ян совершенно точно никогда не приводил его сюда, чтобы официально всем представить, а сам Кавех явно не стремился быть представленным. Конечно, практически все знали, что Ян ушёл из семьи ради вот этого молодого человека. Но только и всего. Поэтому, когда Кавех появился в её кабинете, Манетт растерянно моргнула и только потом сообразила, что Кавех, наверное, пришёл для того, чтобы забрать личные вещи Яна. Это давно следовало сделать, но до сих пор никто об этом не подумал.

Однако причина появления Кавеха в офисах компании оказалась совсем другой. Пропал Тим. Он выскочил из машины Кавеха накануне утром, по дороге в школу, но домой не вернулся.

— Что-то случилось? — спросила Манетт. — Почему он выскочил из твоей машины? Он был в школе? Ты звонил туда?

Кавех ответил, что ему вчера позвонили из школы. Тима не было на занятиях, а когда кто-то из приходящих учеников отсутствует, они всегда звонят ему домой, потому что… ну, потому что это такая уж школа, если Манетт понимает, о чём он говорит.

Конечно, она чертовски хорошо понимала. Вся семья прекрасно знала, что представляет собой школа Маргарет Фокс. Ни для кого это не было секретом.

Потом Кавех сказал, что этим утром он проехал по дороге от Брайанбэрроу до школы, надеясь, что Тим, возможно, просто бродит где-то. По дороге заехал в Грейт-Урсвик, на случай если Тим отправился ночевать к Манетт или просто пристроился где-нибудь неподалёку без её ведома. Потом доехал до школы. И вот приехал сюда. Не здесь ли Тим?

— Здесь? — переспросила Манетт. — Ты хочешь сказать, на фабрике? Конечно, здесь его нет. Что бы он мог здесь делать?

— Но ты вообще его видела? Может, он звонил? Я по понятным причинам не могу проверить, не у Найэм ли он.

Кавех, явно следуя приличиям, изобразил неловкость, но Манетт поняла, что за его словами скрывается нечто гораздо большее.

— Я о нём ничего не слышала. И в Грейт-Урсвике его не было. Но почему он выскочил из твоей машины?

Кавех оглянулся через плечо, как будто желая закрыть дверь её кабинета. И этот его жест уже подготовил Манетт к тому, чего она не хотела бы слышать.

— Думаю, он подслушал мой разговор с Джорджем Коули, — сказал он.

— С тем фермером? Но какого…

— Речь шла о будущем фермы. Полагаю, ты знаешь, что Коули хотел её получить.

— Да, Ян мне говорил. А при чём тут мистер Коули?

И почему это должно интересовать Тима?..

— Я упомянул о своих намерениях относительно фермы Брайан-Бек, — пояснил Кавех. — Думаю, Тим это услышал.

— И каковы твои намерения? Ты что, надумал сам разводить овец?

В голосе Манетт прозвучала язвительность, от которой она не смогла удержаться. В конце концов, ферма должна была достаться Тиму и Грейси. Ей не следовало оказываться в руках человека, который постарался разрушить их жизнь.

— Я оставлю её за собой, конечно. Но ещё… Я ему сказал, что Тим и Грейси должны будут вернуться к матери. Видимо, Тим это услышал.

Манетт сосредоточенно сдвинула брови. Конечно, она понимала, что именно таким и должно было быть логическое развитие событий. Ферма или не ферма, но Тим и Грейси не могли вечно жить у любовника их отца после того, как отец умер. Их не так-то легко будет и вернуть в дом матери — потому что Найэм есть Найэм, — но выбора всё равно не оставалось, пока дети не достигли совершеннолетия. И Тим должен был это понимать. И без сомнения, именно этого он и ждал, и без сомнения, должен был предпочесть именно этот вариант. И Грейси тоже. Следовательно, подобная весть никак не могла довести Тима до нервного срыва, заставить выскочить из машины Кавеха и бежать… куда? Всё это не имело смысла.

— Не обижайся, Кавех, — сказала Манетт, — но я просто представить не могу, что дети захотели бы оставаться с тобой теперь, когда их отца нет. Значит, должно быть что-то ещё?.. Ты чего-то недоговариваешь?

Кавех посмотрел ей прямо в глаза.

— Если и есть, я не могу тебе этого сказать. Ты поможешь, Манетт? Я просто не знаю, что ещё…

— Я с этим разберусь, — ответила она.

Когда Кавех ушёл, Манетт позвонила в школу. Чтобы ей не отказались отвечать, она назвалась Найэм. И сразу узнала, что Тима нет в школе второй день. В школе беспокоились, как тому и следовало быть. Потеря одного из учеников могла означать множество вещей, и ни одна из них не была приятной.

Потом Манетт позвонила Найэм. Она услышала мурлыкающий голос автоответчика, явно изображавший песнь сирены. Манетт оставила сообщение, а потом добавила:

— Тим, ты там? Ты слышишь меня? Если да, возьми трубку, милый! Это твоя кузина Манетт.

Ответа не последовало, но это, конечно, ничего не означало. Если Тим прятался, он и не стал бы отвечать. А он должен был понимать, что Манетт его ищет. Он должен был понимать, что теперь все будут его искать.

Не оставалось ничего, кроме как организовать настоящие поиски. Но Манетт не хотелось заниматься этим в одиночку Она отправилась в кабинет Фредди. То есть нет, она пошла в кабинет Яна и нашла там Фредди, сидевшего за компьютеров Яна и пытавшегося найти смысл в движении денежных потоков. Прежде чем заговорить, Манетт немножко понаблюдала за ним. Она подумала: «Милый Фредди…», и её кольнуло в сердце, как будто она впервые за многие годы ощутила его присутствие.

— Есть минутка, Фредди?

Он поднял голову и улыбнулся.

— А что такое? — И тут же спросил: — Что случилось?

Он сразу увидел беду в её глазах, он ведь все годы их брака умел читать её мысли.

Манетт вкратце изложила суть: Тим исчез, ей нужно поехать к Найэм, потому что больше ему негде прятаться. Но она не хочет ехать туда одна. Или, лучше сказать, она не хочет в одиночку встречаться с Тимом. С мальчиком что-то не так. С ним трудно общаться. И ей бы хотелось… ну, иметь некоторую поддержку, если вдруг дело дойдёт до очередной стычки.

Конечно, согласился Фредди. Да разве он когда-то не соглашался в подобных случаях?

— Я сейчас. Несколько минут. Ты подожди у машины.

И он принялся быстро закрывать файлы, чтобы выключить компьютер.

Фредди, как всегда, был точен. Не прошло и десяти минут, как он уже сел на пассажирское сиденье, спросив:

— Не хочешь, чтобы я был за рулём?

Манетт ответила:

— Не исключено, что кому-то придётся выскакивать и ловить его, и я бы предпочла, чтобы это был ты, если ты не против.

Они ехали к Грэндж-овер-Сэндс долго, выбрав дорогу по берегу, вдоль пустого залива. Когда они наконец остановились перед белым домом Найэм, то увидели её на крыльце, нежно прощавшейся с тем самым мужчиной, с которым Манетт столкнулась, когда в последний раз была в Грэндж-овер-Сэндс. Чарли Уилкокс, из китайской закусочной, торгующей навынос. Манетт тихо сообщила Фредди имя этого человека, но о его отношениях с матерью Тима и Грейси говорить было незачем. Найэм сама достаточно ясно дала понять, каков характер этих отношений.

На ней был лёгкий халатик, между распахнутыми полами которого было видно достаточное количество ног — достаточное для того, чтобы понять: под халатиком ничего нет. На Чарли была та же одежда, что и накануне, галстук болтался на шее незавязанным. Найэм бросила быстрый взгляд в сторону машины Манетт и тут же впилась в кавалера прощальным поцелуем, зацепившись ногой за ногу бедняги Чарли и крепко прижавшись к нему. Она так основательно захватила ртом его губы, как будто собиралась выдернуть языком его зубы мудрости.

Манетт вздохнула и искоса глянула на Фредди. Тот покраснел и тоже покосился на неё. Манетт пожала плечами.

Они вышли из машины, когда поцелуй закончился. Чарли неторопливо направился к своему «Саабу», стоявшему на подъездной дороге, и без малейшего смущения кивнул в ответ на приветствие Манетт и Фредди. Похоже, он чувствовал себя здесь вполне уверенно, хотя и приходил, судя по всему, только для того, чтобы сделать то, что требовалось Найэм. Как водопроводчик, который приходит починить трубы. Манетт фыркнула и пошла к парадной двери.

Найэм не закрыла её. Но сама ушла внутрь, видимо полагая, что Манетт и Фредди и сами сумеют войти. Они так и сделали, аккуратно прикрыв дверь за собой.

Найэм крикнула откуда-то:

— Погодите минутку, я сейчас! Надену что-нибудь приличное.

Манетт промолчала. Они с Фредди прошли в гостиную, где увидели остатки пиршества: бутылку из-под вина, два бокала, тарелку с крошками и остатками сыра и шоколада. Подушки с дивана были сброшены на пол, рядом валялась скомканная одежда Найэм. Манетт подумала, что та не теряет времени зря.

— Извините. Не успела прибраться.

Манетт и Фредди обернулись на голос Найэм. Её «приличное» оказалось чёрным трико, облегавшим каждый изгиб её тела и подчёркивавшим грудь. Она заставляла смотреть на себя, как генерал заставляет смотреть на себя новобранцев. Под тонкой тканью вызывающе торчали соски.

Манетт посмотрела на Фредди. Он отвернулся и уставился в окно гостиной, на чудесный пейзаж, открывавшийся там. Было время отлива, на открывшемся дне копошились сотни ржанок. Фредди не был большим любителем птиц, но сейчас он полностью сосредоточился на них. А кончики его ушей налились изумительным алым цветом.

Найэм застенчиво улыбнулась Манетт и спросила:

— Ну, и чем я могу быть полезна вам обоим?

И она засуетилась, если так можно сказать о человеке в трико. Подобрала с пола подушки, бросила их на диван, взбила, потом собрала бутылку и бокалы и унесла в кухню. В кухне на стойке и на столе были разбросаны остатки китайских блюд навынос. Манетт подумала, что Чарли Уилкокс, похоже, снабжает Найэм продовольствием. Придурок.

— Я звонила тебе, — сказала Манетт. — Ты не слышала, Найэм?

Та небрежно взмахнула рукой.

— Я вообще не отвечаю на звонки, когда здесь Чарли. А ты бы стала? В моём положении?

— Не знаю. А какое у тебя положение?.. Ну, неважно. Мне это неинтересно. Но я бы ответила на звонок, если бы услышала сообщение о моём сыне.

Найэм инспектировала коробки в кухне, выясняя, что ещё годится в дело.

— А что случилось с Тимом? — спросила она.

Манетт почувствовала, как Фредди тоже вошёл в кухню за её спиной. И чуть отодвинулась в сторону, давая ему пространство. Потом посмотрела на него. Тот стоял, сложив руки на груди и оглядывая беспорядок. Фредди такое не нравилось.

Манетт вкратце изложила Найэм суть события. О том, что её сын исчез, что он уже второй день не появляется в школе.

— Он был у тебя? — спросила она наконец, уже почти уверенная в ответе.

— Если и был, я об этом ничего не знаю, — сказала Найэм. — Я не сижу дома безвылазно. Думаю, он вполне мог прийти и уйти.

— Нам бы хотелось проверить, — сказал Фредди.

— Зачем? Вы что, думаете, он прячется под кроватью? Или я его прячу от вас?

— Мы думаем, что он может прятаться от тебя, — сказала Манетт. — И кто бы стал его винить за это? Будь честной, Найэм. Есть пределы тому, что способен выдержать мальчик, и думаю, Тим уже дошёл до последней черты.

— Да о чём ты говоришь?

— Думаю, ты прекрасно понимаешь. И если учесть, что ты…

Фредди коснулся её руки, заставляя умолкнуть. И рассудительно произнёс:

— Тим мог проскользнуть в дом, пока ты спала. Он мог спрятаться в гараже. Ничего, если мы заглянем в разные места? Это не займёт много времени, а потом мы уедем.

У Найэм был такой вид, словно она хотела бы продолжить разговор, но Манетт слишком хорошо знала, что пойдёт он только в одном направлении. Преступления Яна против самой Найэм и против всей семьи, разбитая жизнь, невозможность снова наладить её. Неважно, что в доме Найэм появляется Чарли Уилкокс, это ничего не значит. Найэм никогда не оправится от предательства Яна… потому что не желает этого.

— Делай что хочешь, Фредди, — сказала Найэм и снова вернулась к наведению порядка в кухне.

Осмотр дома не занял и пяти минут. Дом был невелик, наверху имелись всего три спальни и ванная комната. Вряд ли Тим стал бы прятаться в комнате матери, потому что в таком случае он рисковал бы услышать, как Найэм занимается любовью, что она проделывала, скорее всего, с большим энтузиазмом. Так что оставались комната самого Тима и комната Грейси. Манетт заглянула в них, а Фредди отправился в гараж.

Встретились они в гостиной. И одновременно отрицательно покачали головами. Пора было приступать к дальнейшие поискам. Но Манетт чувствовала, что не может уехать, не обменявшись ещё парой слов с матерью Тима. Найэм вышла из кухни с чашкой кофе в руке. Она не стала предлагать что-либо незваным гостям. Это и к лучшему, решила Манетт, потому что ей совсем не хотелось задерживаться здесь надолго, она должна была только высказать кое-что. И она сказала:

— Детям пора возвращаться домой. Ты уже доказала всё, что могла, Найэм, и нет причин продолжать всё это.

— Ох, боже… — выдохнула Найэм.

И подошла к креслу, под которым что-то валялось. Она достала это и кокетливо улыбнулась.

— Чарли любит такие вещи.

Манетт увидела, что это сексуальная игрушка, вибратор, судя по виду, с разными дополнениями, которые тоже валялись на полу. Найэм собрала всё, положила на кофейный столик и спросила:

— О чём ты говоришь, Манетт, что я доказала?

— Ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю. О твоих походах к косметическому хирургу, об этом глупце, который резвится с тобой каждую ночь…

— Манетт, — негромко произнёс Фредди.

— Нет, — возразила она. — Пора уже кому-то напомнить ей о её обязанностях. У тебя двое детей, Найэм, и ты должна их воспитывать, и это не имеет никакого отношения к Яну и его поступку, к его связи с Кавехом, к…

— Прекрати! — зашипела Найэм. — Не смей произносить это имя в моём доме!

— Которое? Яна, отца твоих детей, или Кавеха, человека, ради которого он тебя бросил? Да, тебе было больно. Согласна. Отлично. Все это знают. Ты была права, и, поверь, все это прекрасно понимают. Но Ян умер, а дети нуждаются в тебе, и если ты этого не понимаешь, если ты так поглощена собой, потребностями собственного тела, если ты и дальше будешь доказывать, что интересна мужчинам, вообще мужчинам, всем без разбора… Да что с тобой происходит? Мать ли ты Тиму и Грейси?

— Манетт, — снова пробормотал Фредди. — Ты уж как-то…

— Да как ты смеешь? — Голос Найэм прозвучал яростно. — Как, чёрт побери, ты смеешь! Стоять здесь… говорить мне… Ты, которая отказалась от мужчины ради…

— Речь не обо мне.

— А, ну да, конечно. Ты ведь у нас совершенство, да? А все остальные рядом с тобой — ничто. Да что ты можешь знать о том, через что мне пришлось пройти?! Что ты можешь знать о том, что я пережила, когда узнала, что мужчина, которого я любила, много лет подряд встречался с другими мужчинами? Во всяких там общественных туалетах, городских парках, ночных клубах, где вся эта дрянь собирается и тычется друг другу в задницы! Ты вообще понимаешь, насколько это унизительно? Осознать, что весь твой брак был фальшивкой, и хуже того, ты ещё и подвергалась риску подхватить какую-нибудь грязную болезнь! И всё это из-за человека, которому ты всю жизнь доверяла! И ты мне будешь указывать, как жить дальше? Не смей мне говорить ничего такого!

Говоря, Найэм начала всхлипывать и пару раз смахнула слёзы с глаз. Наконец она решительно произнесла:

— Убирайтесь отсюда и никогда больше не возвращайтесь! Если ты ещё раз придёшь, Манетт, клянусь, я просто позвоню в полицию! Немедленно уходи и оставь меня в покое!

— А Тим? А Грейси? Что будет с ними?

— Я не могу забрать их сюда.

Теперь наконец заговорил Фредди:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Они мне напоминают. Постоянно. Мне этого не вынести. Мне их не вынести.

Манетт разинула рот. До неё не сразу дошёл смысл сказанного Найэм. Но в конце концов она выдавила:

— Да как он вообще мог на тебе жениться? Почему он этого не видел?

— Что? — вскрикнула Найэм. — Что? Что?!

— Ты с самого начала думала только о себе. И теперь тоже. Вот и вся история.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Да и не надо, — ответила Манетт. — Зато я наконец поняла.

Ланкашир, Ланкастер

Дебора почувствовала лёгкий укол вины, говоря с Линли, но это было и всё, что она себе позволила. Томас может приехать в гостиницу «Ворон и орёл», но её он тут не застанет, однако он не догадается, что она отправилась в Ланкастер, потому что её арендованная машина останется на парковке у гостиницы. Дебора решила, что сначала Линли, пожалуй, подумает, что она просто отправилась на прощальную прогулку по Милнторпу, может быть, на рыночную площадь или дальше, к церкви и кладбищу. Или он может предположить, что она пошла в сторону Арнсайда, посмотреть на птиц на болоте. Во время отлива на всех кочках сидели птицы, копавшиеся в грязи, и их было великое множество, потому что здесь останавливались стаи, зимовавшие в Британии. Ещё была набережная, где можно было прогуляться, прямо напротив отеля, через дорогу. Линли может предположить, что Дебора где-то там. Или всё ещё завтракает. Но в любом случае это не имело значения. Важно было лишь то, что Деборы здесь не окажется и Линли не сможет утащить её домой, к Саймону. Конечно, можно было бы оставить ему записку. Но Дебора слишком хорошо знала Томми. Один лишь намёк на то, что она отправилась в Ланкастер для очередного разговора с Люси Кеверни об Алатее Файрклог, — и он помчится за ней, как гончая за зайцем.

Дебора позвонила Зеду Бенджамину, и тот приехал с рекордной скоростью. Дебора ждала его в холле гостиницы (предварительно сообщив портье, что оставляет за собой номер по меньшей мере ещё на ночь), так что она вышла, едва репортёр развернул машину в сторону Ланкастера.

Дебора не стала сообщать репортёру, что ранее солгала ему о причинах поездки Люси Кеверни и Алатеи Файрклог в Ланкастерский университет. Она не считала, что должна хоть что-то какому бы то ни было представителю жёлтой прессы, и полагала, что вправе говорить ему что угодно, никак не оправдываясь.

Дебора объяснила необходимость новой поездки так: она решила, что Люси Кеверни солгала ей накануне. Её история насчёт женских проблем кажется Деборе тем более странной, чем больше она о ней думает. В конце концов, если Люси отправилась в репродуктивный центр, то зачем ей понадобилась поддержка подруги? Логичнее было бы поехать с мужем или другом, если у неё на уме было решение проблем зачатия; но подруга?.. Нет, похоже на то, что между Люси Кеверни и Алатеей Файрклог какие-то другие отношения — и ей, Деборе, необходимо присутствие Зеда, чтобы в этом разобраться.

Поскольку все мысли Зеда имели одно основное направление — поиск выгоды для «Сорс», — он тут же предположил, что Люси Кеверни и Алатея Файрклог могут быть партнёршами-лесбиянками. В поисках связи межу женщинами и погибшим мужчиной Зед подумал, что Ян Крессуэлл мог как-то узнать их тайну и пригрозить, что расскажет обо всём Николасу Файрклогу. Зед предложил несколько вариаций на эту тему, главным образом прикидывая, не могли ли Люси Кеверни и Алатея Файрклог вместе расправиться с Яном Крессуэллом, — и это весьма повеселило Дебору, к тому же не дало Зеду возможности задуматься о том, какого чёрта детектив из Скотленд-Ярда решил позволить репортёру «Сорс» участвовать в подобном расследовании.

Ещё Дебора сказала Бенджамину, что причиной всех событий вполне могут быть деньги. Но не сообщила, что Люси Кеверни подавала объявление в качестве донора яйцеклеток, как та утверждала, и что делала она это не по доброте душевной, а ради заработка. В конце концов, Зед и сам собирался заработать на всей этой истории, куда бы она в итоге ни повернула.

Единственное, о чём Дебора не желала думать, так это о том, почему ей кажется такой важной история гибели Яна Карсуэлла. Местный коронёр был убеждён в том, что смерть Яна несчастный случай. И Саймон тоже был абсолютно в этом уверен, а ведь это его работа — быть уверенным в таких вещах. И Томми с ним согласился. Вот только ей почему-то казалось, что настоящая причина пребывания Томми в Камбрии имела не слишком большое отношение к смерти Яна Крессуэлла и что её собственное цепляние за эту тему скрывало в себе нечто большее, чем желание более тщательного расследования. Дебора чувствовала это, но обдумывать не хотела. Потому что цепь мыслей, которую могло породить подобное самокопание, вряд ли доставила бы ей удовольствие.

Когда они подъехали к приюту для ветеранов войны, Дебора сказала:

— Ну вот, теперь будем разбираться.

Зед тут же заявил:

— Погоди минуту! Я с тобой.

Он, конечно, не сомневался в том, что снова будет изображать шофёра, пока Дебора станет заниматься сбором информации, которой то ли поделится с ним, то ли нет. Что ж, кто стал бы винить его за подобную подозрительность? В прошлый раз он только то и получил, что пустой бензиновый бак.

— Я тебе позвоню, как только застану её одну, — сказала Дебора. — Если она увидит нас обоих сразу, уверена, она ни слова не скажет об Алатее Файрклог. Да и зачем бы ей? Если она замешана в чём-то противозаконном, то не станет ведь нам признаваться, так?

Он не стал спрашивать, зачем они вообще сюда притащились, и это уже было хорошо. Дебора понимала, что затеяла довольно странную игру с Люси Кеверни, и ей требовался для этоговесь её ум; ей было сейчас не до того, чтобы выдумывать предлоги для присутствия Зеда. Она ведь просто не знала, удастся ли ей продвинуться достаточно далеко. Она просто плыла вперёд, без руля и ветрил.

Тот же самый пожилой джентльмен, который приветствовал её накануне, и сегодня сидел на том же самом месте. Он вспомнил Дебору благодаря цвету её волос, и та рассудила, что в рыжем цвете есть свои преимущества. Старик спросил, хочет ли девица снова поговорить с мисс Люси Кеверни. Потом показал на пачку листов бумаги и сообщил:

— Вот, читаю тут её пьесу, да, и должен вам сказать: если это не отлично, то я — королева Шеба.

Так, значит, она драматург, подумала Дебора, и, возможно, просто зарабатывает на жизнь в доме инвалидов, да ещё и старается увеличить накопления благодаря тому, что время от времени сдаёт яйцеклетки… Новость была не из приятных, потому что Дебора собиралась держать Люси строго в рамках одной темы, а драматургия дала бы возможность девушке увести разговор в сторону. Нет, этого не будет.

Когда Люси вышла в вестибюль и увидела, кто её ожидает, на её лице отразилось удивление. Но тут же оно сменилось выражением подозрительности.

Дебора не дала ей возможности что-либо сказать. Она быстро подошла к Люси и крепко взяла её под руку. И очень тихо сказала:

— Вот что вам следует знать, мисс Кеверни. Здесь, в Камбрии, присутствует не только Скотланд-Ярд, но ещё и репортёр из «Сорс». Так что вам в любом случае придётся всё рассказать, и на этот раз рассказать правду; только от вас зависит, как и когда вы это сделаете.

— Но я не могу… — пробормотала Люси.

— У вас уже нет выбора. Я вчера обманула вас. Прошу извинить меня за это, но я надеялась добраться до сути дела, не вовлекая лишних людей, которые могли заставить вас почувствовать себя неловко. Вы понимаете, что следствие ведётся в отношении Алатеи Файрклог. И след привёл прямиком к вам.

— Я не сделала ничего противозаконного.

— Это вы так говорите, — возразила Дебора. — И если это действительно так…

— Это так!

— …то вы можете сами решить, какое направление может предложить вам больше.

Люси прищурилась. Слово «предложить» сделало своё дело.

— О чём вы вообще говорите?

Дебора осторожно огляделась по сторонам и произнесла весьма многозначительным тоном:

— Мы не можем разговаривать прямо здесь, в вестибюле.

— Ладно, идёмте со мной.

«Вот так-то лучше», — подумала Дебора.

На этот раз они пошли не в сад, а в какой-то кабинет, похоже, принадлежавший самой Люси. В комнате стояло два стола, но один не был занят. Люси закрыла за ними дверь и встала перед ней.

— Кто и что предлагает?

— Массовые издания платят за разные истории. Вы должны это знать.

— И вы именно из такого издания?

— Репортёр из жёлтой газеты? Нет. Но один такой приехал со мной, и если вы согласитесь поговорить с ним, я договорюсь о том, чтобы вы получили деньги за свой рассказ. Моё дело — оценить ценность истории. Вы рассказываете мне, я торгуюсь с ним.

— Довольно странно выглядит, — заметила Люси, явно уловив нестыковки. — Так кто же вы? Агент «Сорс»? Или… кто? Охотница за новостями?

— Вряд ли имеет значение, кто я такая, — ответила Дебора. — Думаю, главное тут то, что я могу предложить. Я могу позвонить инспектору Скотленд-Ярда, который сейчас находится в Камбрии по делу об убийстве, или я могу позвонить журналисту, который тут же явится сюда, выслушает вашу историю и заплатит вам за неё.

— Убийство? Что вообще происходит?

— В данный момент это неважно. Важен договор между вами и Алатеей Файрклог. Вы должны решить. Что лучше? Появление инспектора Нового Скотленд-Ярда — или появление журналиста, который будет просто счастлив вас выслушать?

Люси Кеверни некоторое время обдумывала слова Деборы, а снаружи, в коридоре, в это время что-то постукивало, как будто мимо катили столик на колёсах. Наконец Люси сказала:

— И сколько он заплатит?

И Дебора вздохнула с облегчением, потому что Люси уже вплотную подобралась к наживке.

— Думаю, это зависит от того, насколько сенсационна ваша история.

Люси посмотрела в окно, выходившее в сад, где они с Деборой разговаривали накануне. Порыв ветра встряхнул тонкие ветки японского клёна, сбив последние листья, упрямо цеплявшиеся за них. Дебора ждала, а в уме у неё непрерывно звучало: «Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…» Она знала, что это последняя и единственная возможность добраться до правды. Если Люси Кеверни ничего не скажет, Деборе останется только одно: вернуться в Лондон, как того требовал Линли.

Наконец Люси заговорила:

— Но ведь нет никакой истории. По крайней мере, такой истории, которая могла бы заинтересовать «Сорс». Есть просто договорённость между двумя женщинами. Я бы сказала больше, если бы могла, уж поверьте, потому что деньги мне бы не помешали. Я предпочла бы уйти отсюда. Предпочла бы сидеть дома и сочинять пьесы, отсылать их в Лондон и видеть, как их ставят на сцене. Но вряд ли такое может случиться скоро, поэтому я по утрам работаю здесь, а днём пишу, и время от времени сдаю яйцеклетки, ради чего, собственно, и подавала объявление в журнал «Зачатие». Я вам уже говорила всё это.

— Но вы и то говорили, что никогда не рассматривали возможность стать суррогатной матерью.

— Ну ладно. Это не было правдой.

— Так почему вы вчера мне солгали?

— Ясно же, это ведь дело сугубо личное. Оно таким и остаётся.

— А деньги?

— А что деньги?

— Насколько я понимаю, вам платят за то, что вы отдаёте свои яйцеклетки, которые потом кем-то оплодотворяются. Но если вы решите выносить для кого-то ребёнка, вы ничего не получите. Только возмещение расходов. Яйцеклетки — это доход, а суррогатное материнство — просто проявление вашей доброты. Ведь так это должно быть?

Люси замолчала. И тут зазвонил телефон Деборы. Она нетерпеливо выхватила его из сумки и посмотрела на дисплей.

— Вы что, считаете меня полным идиотом? — резко спросил Зед Бенджамин, когда Дебора ответила. — Какого чёрта там у вас происходит?

— Я вам перезвоню, — сказала Дебора.

— Нет уж, хватит мне голову морочить. Я иду к вам.

— Неудачная идея.

— Неудачная? Ну, лучше мне ничего не придумать. А когда я вас там найду, вам лучше иметь готовую историю для меня, и лучше связанную с убийством Крессуэлла.

— Не могу обещать…

Но Зед уже отключился.

— Репортёр «Сорс» идёт сюда, — сказала Дебора. — Я ничего не могу поделать, разве что вы мне скажете что-то такое, что я сумею удержать его подальше от вас. Полагаю, опять речь о деньгах. Вы согласились выносить ребёнка для Алатеи, и та готова не просто возместить расходы, так? А это уже нарушение закона. И тогда понятно, почему вчера вы постарались увести меня в сторону.

Люси заговорила с чувством:

— Посмотрите на меня. Посмотрите на эту работу. Мне ведь только и нужно, что время, чтобы закончить пьесу, дождаться её обсуждения, внести поправки… а у меня этого времени нет, и у меня нет денег, а договор с Алатеей даёт мне и то и другое. Так что вы можете, конечно, сочинить статью об этом, если хотите, но не думаю, что её купит какая-нибудь газета. Так?

Она была, конечно же, чертовски права. Статью под названием «Наследник состояния Файрклога рождён незаконной суррогатной матерью» могли, конечно, купить какие-то издания, но только в том случае, если к ней прилагались бы фотографии симпатичного младенца, имеющего явные фамильные черты, и ещё в статье должны быть подробности, например, такого рода: «Незаконный малыш продан суррогатной мамочкой за пятьдесят тысяч фунтов стерлингов!» А рассказ о каком-то незаконном договоре никому не интересен. Тем более что доказать этот договор будет нечем, кроме слов Люси, — ведь Алатея Файрклог, само собой, откажется признать их истинность. Да, статья такого рода могла бы стать сенсацией, будь в наличии ребёнок, но раз его нет, то и говорить не о чем.

С другой стороны, Дебора теперь знала, почему Алатея так её испугалась. И теперь оставался только один вопрос: мог ли Ян Крессуэлл каким-то образом узнать обо всем, и не стал ли он угрожать Алатее тем единственным способом, который был ему доступен, — с помощью денег? Ведь если Люси должны были заплатить за суррогатное материнство, то деньги должны были пройти через руки Яна Крессуэлла. Именно он распоряжался всем состоянием Файрклога. И если Алатея не обладала собственными средствами, она должна была так или иначе заключить сделку с Яном.

И это, конечно, наводило на мысль о роли Николаса Файрклога, о его участии в договоре о суррогатном материнстве. Он мог обо всём знать и согласиться, а это означало, что он мог и начать поиск денег для расчёта.

— А что насчёт Николаса, мужа Алатеи? — спросила Дебора.

— Он просто…

Но это было всё, что успела сказать Люси.

В комнату ворвался обезумевший Зед Бенджамин. И рявкнул, обращаясь к Деборе:

— Хватит этих двойных игр Скотленд-Ярда! Или мы играем вместе, или не играем вообще!

— Двойные игры Скотленд-Ярда? — вскрикнула Люси. — Скотленд-Ярд?..

Зед повернулся к ней, ткнув пальцем в Дебору:

— А вы что себе думаете, с кем вы тут говорите? С леди Годивой?

Камбрия, Арнсайд

Алатея кое-как выпроводила Николаса на работу. Он не хотел туда идти, и Алатея понимала, что он, скорее всего, там не задержится. Но единственное, за что ей оставалось цепляться, так это некое подобие нормы, обычности, а обычным было то, что Ники уезжал в Бэрроу, а оттуда — на площадку, где восстанавливалась защитная башня.

Он опять не спал. Мучился раскаянием, считая, что именно он навёл Рауля Монтенегро на след Алатеи.

Ники знал, что они были любовниками, Алатея и Монтенегро. Алатея никогда не лгала Николасу на этот счёт. Знал он и то, что она сбежала от Монтенегро, и тот стал искать её с настоящей одержимостью. Ники был уверен: Алатея нуждается просто в том, чтобы скрыться от этого мультимиллионера из Мехико, могущественного человека, полного решимости получить от неё то, что она ему обещала, человека, в чьём доме она прожила пять лет.

Но Ники не знал всего об Алатее, о Рауле, о том, чем они были друг для друга. Единственным, кому была известна вся история, от начала и до конца, был сам Монтенегро. Он изменил свою жизнь, чтобы быть с Алатеей; он изменил её саму, чтобы ввести в мир, в который она не могла и надеяться попасть, пока не встретилась с ним. И всё же в Рауле оставалось нечто такое, в чём Алатея так и не смогла разобраться до конца, и в ней самой оставалось нечто, непонятное ему. А результатом стал истинный кошмар, избавиться от которого можно было только одним способом: сбежать.

Алатея ходила взад-вперёд по гостиной, в очередной раз рассматривая возможность побега, когда позвонила Люси Кеверни. Она кратко изложила суть последних событий: женщина, являвшаяся накануне, вернулась, и вернулась не одна.

— Мне пришлось сказать ей правду, Алатея. Ну, нечто вроде правды. Она не оставила мне выбора.

— Что ты имеешь в виду? Что именно ты ей рассказала?

— Я слегка упростила дело. Сказала, что ты не можешь забеременеть. Но она считает, что твой муж в курсе всего. Мне пришлось на это намекнуть.

— Но ты не говорила ей о деньгах, нет? Сколько я плачу… ну, и другое… Она не знает остального?

— О деньгах она знает. Это она сама быстро сообразила; я ведь вчера говорила ей, что сдаю яйцеклетки, а это, само собой, оплачивается, так что она предположила, что и суррогатное материнство должно быть связано с деньгами, я просто не могла этого отрицать.

— Но ты не сказала ей…

— Это всё, что она знает. Я нуждаюсь в деньгах. Конец истории.

— Но не…

— Я не говорила ей, как именно, если тебя это беспокоит. Она не знает — и никто никогда не узнает, клянусь! — об имитации беременности. Это только между нами — наша «дружба», отпуск, проведённый вместе, перед самыми родами, передача ребёнка… Об этом она ничего не знает, я промолчала.

— Но почему ты…

— Алатея, она просто прижала меня к стенке! Мне оставалось или сказать, или рисковать быть арестованной, а тогда я уже ничем не смогла бы тебе помочь, потому что всё вышло бы наружу. Если бы вышло наружу…

— Но если она уже знает, а потом появится ребёнок…

Алатея подошла к эркеру и села на кушетку. Она находилась в жёлтой гостиной, но бодрый цвет обстановки не мог смягчить унылую серость дня.

— Боюсь, что и это ещё не всё, Алатея, — сказала Люси. — Боюсь, есть и ещё кое-что.

Алатея с трудом произнесла онемевшими губами:

— Что? Что ещё?

— С ней был репортёр. И она сказала: или я разговариваю с ним, или мной занимается Скотленд-Ярд…

— Боже… — Алатея опустила голову на руку.

— Но с чего вдруг Скотленд-Ярд заинтересовался тобой?.. И почему «Сорс» вдруг захотелось написать что-нибудь о тебе? Я вынуждена это спросить, потому что ты ведь обещала — ты гарантировала, Алатея! — что никто не сможет докопаться до нашего обмана. А теперь мы очутились между Скотленд-Ярдом и жёлтой газеткой, и наше положение…

— Это не из-за тебя. И не из-за меня, — сказала Алатея. — Всё дело в Ники. В том, что его двоюродный брат утонул.

— Какой ещё двоюродный брат? Когда? И какое это имеет отношение к тебе?

— Никакого. Ко мне это не имеет никакого отношения, и к Нику на самом деле тоже. Просто из-за этого случая сюда и явился Скотленд-Ярд. А журналист уже был здесь, чтобы написать статью о Ники и о проекте восстановления защитной башни, но это было уже несколько недель назад, и я не понимаю, почему они приехали снова.

— Чёрт знает что за путаница, — сказала Люси. — Но тебе это точно известно, да? Послушай, мне кажется, я сумела убедить репортёра, что из всего этого статьи не сделаешь. О чём, собственно, писать? Мы с тобой просто договорились о суррогатном материнстве. Ничего интересного. Но что касается той женщины… Она говорила, что может в одну минуту вызвать детектива из Скотленд-Ярда, а репортёр сказал, что она сама и есть детектив, но она это отрицала. Чёрт побери, кто эта женщина, Алатея? Что ей от меня нужно? Что ей нужно от тебя?

— Она собирает информацию, — ответила Алатея. — Она хочет выяснить, кто я такая.

— Что значит — кто ты такая?

«Я инструмент в чужих руках, — подумала Алатея. — И мне никогда не удаётся стать той, кем я хочу быть».

Лондон, корпус «Виктория»

Барбара Хейверс всё утро потратила на то, чтобы выполнить распоряжение Изабеллы Ардери, которое состояло в том, чтобы встретиться со служащим из уголовного суда и заново проверить и сравнить все показания, данные по летнему делу о смерти молодой женщины на северном лондонском кладбище. Барбара ненавидела такую работу, но она выполнила задание Ардери. Уж лучше самоутверждаться вот так, чем через манеру одеваться, рассудила Барбара, хотя на самом деле сегодня она и одета была вполне прилично. Она надела юбку, тёмно-синие колготки и безупречно начищенные открытые туфли… ну, они уже немножко потёрлись, но это нетрудно было скрыть, — и ещё на ней был новый шерстяной свитер, отличной вязки, и совершенно, совершенно непохожий на её огромные свитера, похожие на рыбацкие. Поверх свитера Барбара накинула клетчатый жакет и даже добавила к туалету то единственное украшение, которое у неё имелось, — филигранное ожерелье, купленное прошлым летом на Оксфорд-стрит.

Утром Хадия пылко одобрила этот ансамбль, и это дало Барбаре понять, что она постепенно осваивает искусство одеваться. Хадия явилась в бунгало Барбары, когда та как раз наслаждалась последним бутербродом, и даже героически не обратила внимания на дым, поднимавшийся над пепельницей, чтобы похвалить соседку и сообщить, что та успешно развивает в себе талант следовать моде.

Барбара отметила, что Хадия не в школьной форме, и тут же спросила:

— У тебя что, каникулы?

Хадия переступила с ноги на ногу, положив руки на спинку одного из двух стульев, имевшихся в кухне Барбары, которая была лишь ненамного больше доски для нарезки овощей. Малышка забормотала:

— Мы с мамулей… Ну, это нечто особенное, Барбара. Это для папы, и я должна сегодня пропустить уроки. Мамуля позвонила в школу и сказала, что я сегодня больна, но это совсем малюсенькая ложь, потому что мы кое-кто задумали. Это сюрприз для папы. — Хадия просияла. — Ох, ты только погоди. Погоди! — воскликнула она.

— Я? А при чём тут я? Или я стану частью сюрприза?

— Я хочу, чтобы ты пришла! И мамуля сказала, что тебе можно узнать, но ты не должна ни слова говорить папе! Ты обещаешь? Понимаешь, мамуля сказала, что они с папой немножко поссорились, — ну, взрослые ссорятся время от времени, правда? — и она теперь хочет исправить ему настроение сюрпризом. Вот этим мы сегодня и занимаемся.

— Хотите поехать с ним куда-то? Или явиться к нему на работу?

— Ой, нет! Сюрприз будет, когда он вернётся домой.

— Какой-нибудь необыкновенный ужин, могу поспорить.

— Ой, лучше, гораздо лучше!

На взгляд Барбары, ничего не могло быть лучше отличного ужина, в особенности если ей самой не нужно было его готовить.

— А что тогда? — спросила она. — Расскажи мне. Клянусь, я сохраню всё в тайне.

— Ты обещаешь и ещё раз обещаешь? — спросила Хадия.

— Трижды обещаю, если хочешь.

Глаза Хадии сияли, ноги не могли устоять на месте. Она отскочила от стола и закружилась так, что её волосы взлетели над плечами.

— Мои брат и сестра! Мои брат и сестра! Барбара, ты вообще знала, что у меня есть брат и сестра?

Барбара почувствовала, как улыбка сползает с её лица. Она заставила себя снова улыбнуться.

— Брат и сестра? В самом деле? У тебя есть брат и сестра?

— Есть, есть! — завизжала Хадия. — Послушай, папа был уже раньше женат, и он не хочет со мной говорить об этом, наверное, думает, что я ещё маленькая. Но мамуля мне всё рассказала и объяснила, что в этом нет ничего плохого, ну, просто он уже был один раз женат, и я сказала, что у нас в школе много ребят, у которых родители разошлись, так что я всё понимаю. А мамуля сказала, что прежняя семья так рассердилась на папу, что не хочет, чтобы он виделся со своими детьми. Но это ведь плохо, да?

— Ну, наверное, — осторожно ответила Барбара.

Но у неё сразу возникло дурное предчувствие насчёт предстоящих событий и возможного их результата. И как, чёрт побери, Анджелина Упман сумела выследить семью Ажара?

— И вот… — произнесла Хадия и сделала театральную паузу.

— И вот? — подтолкнула её Барбара.

— И вот мы с мамулей собираемся их пригласить! Вот будет сюрприз, правда? Потрясающий! И я с ними познакомлюсь, я так волнуюсь, я ведь и не знала, что у меня есть брат с сестрой! И папа обрадуется, потому что он их много лет не видел, так мама говорит, и она даже не знает, сколько им лет, хотя предполагает, что кому-то двенадцать, а кому-то четырнадцать. Ты только представь, Барбара, у меня есть старшие брат и сестра! Как ты думаешь, я им понравлюсь? Я очень на это надеюсь, потому что сама уверена: они мне очень понравятся!

У Барбары так пересохло во рту, что она даже языком пошевелить не могла, а щёки изнутри как будто присохли к зубам. Она сделала глоток остывшего кофе и сказала:

— Ну да, конечно, конечно, — потому что больше ничего придумать не могла.

Но её ум лихорадочно перебирал возможные варианты развития событий. Дружба требовала, чтобы она предупредила Ажара о том, что грозило обрушиться на него: Анджелина Упман собиралась поставить его перед неким фактом, и уже не оставалось ни времени, ни возможности это предотвратить. Но требует ли дружба так много? Это был вопрос вопросов. А если она ему скажет, то что он может предпринять и как это подействует на Хадию, которая, насколько понимала Барбара, была в этой ситуации главным действующим лицом?

В итоге Барбара не стала делать ничего, потому что не смогла придумать такого плана, который не вверг бы в хаос немалое количество жизней. Разговор с Анджелиной выглядел как предательство Ажара. Разговор с Ажаром выглядел как предательство Анджелины. Похоже, лучше всего было держаться в стороне и предоставить всему идти своим чередом. Барбаре следует находиться там, на случай если понадобится подметать осколки, возможно, никаких осколков и не будет. В конце концов, Хадия вполне заслуживала знакомства со своими братом и сестрой. Так что, может быть, всё окажется прекрасным, как июньская роза. Может быть.

Поэтому Барбара, как обычно, принялась за работу. Она убедилась в том, что суперинтендант Ардери заметила её новый наряд, хотя сначала она постаралась попасться на глаза Доротее Харриман. Та рассыпалась в похвалах: «О, детектив Хейверс, твоя причёска… твоя косметика… ошеломительно…» Но когда она заговорила о новом креме под косметику, на основе минералов, и предложила Барбаре в обеденный перерыв пробежаться по окрестным магазинам и посмотреть, не продаётся ли этот крем где-то поблизости, Барбара поспешила сбежать. Она поблагодарила секретаря и отправилась к суперинтенданту Ардери, которая тут же отправила её в уголовный суд, не прерывая разговора по телефону. В трубку она говорила о чём-то, относившемся к судебному расследованию.

Барбара отправилась на встречу со служащим суда, но через некоторое время уже смогла вернуться к тому, что делала для Линли.

Это оказалось проще, чем в прошлый раз, потому что Ардери пришлось уехать, судя по всему, чтобы разобраться с чьей-то ошибкой, и если это действительно касалось судебного расследования, то она должна была исчезнуть надолго. Как только Барбара убедилась в том, что суперинтендант покинула здание — а это было нетрудно, поскольку Барбара поддерживала дружеские отношения со служителем подземной автостоянки Ярда, — она со скоростью пушечного ядра рванулась в библиотеку.

Она прихватила с собой свой англо-испанский словарь. Собрав достаточно информации о двух первых сыновьях Эстебана Вега де Васкеса и Доминги Падиллы дель Торрес де Васкес — то есть о священнике Карлосе и дантисте Мигеле, — и вдоволь насмотревшись на фотографии жены Мигеля, которую даже самые искусные в мире косметические хирурги не могли бы превратить в Алатею Файрклог, Барбара собралась перейти к Анхелю, Сантьяго и Диего, чтобы выяснить, что там можно раскопать. Если ни один из них никак не был связан Алатеей, то предстояло заняться остальными членами боль той семьи, а их, как накануне объяснила Барбаре испанская студентка, могло оказаться несколько сотен.

Но оказалось, что об Анхеле почти ничего не говорилось, и он, несмотря на своё имя, был, похоже, тем уродом, без которого не обходится ни одна семья. Барбара, то и дело заглядывая в словарь, продвигалась вперёд так медленно, что ей даже подумалось: к концу поисков её дорогая стрижка может уже слишком отрасти, и придётся стричься снова. Но в конце концов она выяснила, что Анхель стал виновником автомобильной катастрофы, в результате которой его пассажирка осталась на всю жизнь калекой. А пассажиркой была девушка пятнадцати лет от роду.

Барбара пошла по этому следу, потому что пассажирка оказалась вообще первой женщиной, упомянутой в справках, если не считать несчастной жены Мигеля, — но в итоге упёрлась в тупик. Она не нашла ни единой фотографии девушки, а Анхель на последних снимках выглядел лет на девятнадцать, — похоже, средства массовой информации совершенно перестали им интересоваться после той аварии. Живи он в Северной Америке, а ещё лучше — в Соединённых Штатах, его нетрудно было бы найти, потому что он проходил бы какую-нибудь программу реабилитации; но он жил в Южной Америке, и что с ним произошло после аварии, никого не заботило. Он был слишком мелкой рыбёшкой. Репортёры перенесли своё внимание на другие объекты.

То же самое сделала и Барбара. Она занялась Сантьяго. Нашла статейку о его первом причастии. По крайней мере, она решила, что это первое причастие, потому что Сантьяго стоял в ровном ряду мальчиков в тёмных костюмах и девочек в белых платьицах, и всем им было на вид лет по восемь, то есть подходящий для католической Аргентины возраст. Но вот место, да и вообще статья о первом причастии показались Барбаре странными. Она принялась продираться сквозь текст с помощью словаря и наконец уловила главное: в городе сгорела церковь, и детям пришлось принимать первое причастие в городском парке. Или что-то вроде того. Церковь могла быть разрушена и в результате наводнения. Или землетрясения. Или же её сожрали термиты. В общем, было слишком трудно разбирать текст по одному слову.

Барбара внимательно изучила фотографию детей, рассматривая каждую из девочек. Она взяла ту фотографию Алатеи, которую раздобыла в Интернете, и стала сравнивать её с каждой из девочек. Их имена значились под снимком, и их было всего пятнадцать; и конечно, Барбара могла отыскать в Интернете след каждой из них, но это заняло бы много часов, а у неё этих часов не было, потому что рано или поздно суперинтендант Ардери должна была вернуться, и если бы она обнаружила, что Барбара не трудится в поте лица, сравнивая показания свидетелей вместе со служащим уголовного суда, Барбаре это дорого обошлось бы.

Барбара подумала о том, чтобы выбрать наиболее подозрительную из девочек и проследить её дальнейшую жизнь. Но и на это нужно было много времени, к тому же Барбара не обладала всё-таки таким уж искусством плавания в Интернете. А потому она вернулась на след Сантьяго, потому что, если даже он и не дал бы ей ничего, всё равно у неё оставался один лишь Диего.

Она нашла ещё одну фотографию Сантьяго, где он был уже постарше и играл Отелло в одноимённой пьесе, весь перемазанный чем-то чёрным. И, наконец, нашлась фотография Сантьяго в составе школьной футбольной команды, выигравшей какой-то приз. И больше — ничего. Так же, как Анхель после автомобильной катастрофы, он исчез с экранов радаров. Как будто эти мальчики, достигая раннего юношеского возраста, переставали интересовать местных газетчиков, поскольку не принимали каких-то важных решений, например, не заявляли, что желают стать священниками или дантистами. Или же они доказывали свою непригодность к политической карьере и не могли идти по стопам отца. Потому что он-то, в конце концов, был именно политиком и имел склонность демонстрировать свою семью в годы выборов, чтобы показать избирателями, как они все дружны.

Барбара и об этом подумала: семья, политика, избиратели. Подумала об Анхеле. Подумала о Сантьяго. Ещё раз рассмотрела каждую фотографию, на которой они присутствовали, и остановилась на той, где изображалось первое причастие в парке. И наконец снова выложила на стол фотографию Алатеи Файрклог.

— Ну, что тут спрятано? — прошептала она. — Расскажите мне свои тайны, детки!

Но ничего не находилось. Ряд нулей уходил в бесконечность.

Барбара выругалась вполголоса и потянулась к «мышке», чтобы заняться поисками Диего, последнего из братьев. Но тут она бросила ещё один взгляд на снимок футбольной команды, потом на Отелло. А с него перевела взгляд на фото Алатеи Файрклог. Потом на снимок Алатеи рядом с Монтенегро. Потом вернулась к первому причастию. Потом перебрала фотографии Алатеи в качестве модели. Она снова и снова пересматривала эти фотоснимки, заглядывая сквозь время, заглядывая в прошлое, возвращаясь к тому кадру, который нашла первым. Она изучала их… И наконец увидела.

Не сводя глаз с монитора, Барбара потянулась к своему мобильнику и набрала номер Линли.

Камбрия, Брайанбэрроу

— А её можно заставить? — спросила Манетт у Фредди.

Они на приличной скорости ехали через Лит-Вэлли, и за рулём сидел Фредди. Они как раз повернули к юго-западной части долины, где по обе стороны дороги за сложенными из камня стенами расстилались изумрудные поля, а за ними поднимались вверх склоны холмов, на плечах которых возлежали шали серых облаков. Вокруг клубился лёгкий туман, что было вполне естественно для нижней части долины. Похоже, что к концу дня туман должен был основательно сгуститься.

Манетт была погружена в мысли, вспоминая их разговор с Найэм Крессуэлл. Она пыталась разобраться в том, как умудрилась совершенно ничего не понять в Найэм, зная её столько лет.

Но Фредди, похоже, думал о чём-то другом, не имеющем отношения к Найэм, потому что он бросил взгляд в сторону Манетт и спросил:

— Кого?

— Найэм, Фредди! Кого же ещё? Можно её как-то заставить снова забрать детей?

На лице Фредди отразилось сомнение.

— Я не знаю, как регулирует закон отношения родителей и детей. Но в любом случае, подруга, как здесь можно привлечь закон?

— Ох, боже, я не знаю! Но мы должны хотя бы узнать, какие тут есть возможности. Потому что от одной мысли о том, что она просто бросила Тима и Грейси… особенно малышку Грейси… Боже, Фредди, неужели она собралась отдать их в какой-нибудь приют? Может она это сделать? Неужели никто не в силах заставить её…

— Адвокаты, судьи, социальные работники, да? — спросил Фредди. — И как всё это подействует на детей, ты представляешь? Тим и так уже в жутком состоянии из-за этой школы Маргарет Фокс и всего остального. И осмелюсь предположить, что, если суд обяжет его мамочку забрать его домой, бедный парень окончательно свихнётся.

— Может, тогда мои родители? — предположила Манетт. — Мама же строит такой огромный сад для игр… Мама с папой могли бы взять их к себе. У них и места достаточно, и детям понравилось бы жить рядом с озером.

Фредди сбросил скорость. Впереди стадо овец перебиралось из одного загона в другой, как это частенько бывало в Камбрии: овцы топтались прямо посреди дороги, их подгоняла овчарка колли, а фермер неторопливо шагал рядом. И всё это происходило очень, очень неторопливо.

Фредди повёл машину совсем медленно. И сказал, поглядывая на Манетт:

— Тим уже вышел из того возраста, для которого предназначен сад, а? Да и в любом случае теперь, когда выплыла на свет вся эта история с Вивьен Талли, поселить в Айрелет-холле детей… ну, это было бы так, что хуже и не придумаешь.

— Ну да, ты прав, конечно. — Манетт вздохнула. Она подумала обо всём том, что за последние двадцать четыре часа узнала о своих родителях, и прежде всего об отце. — Как ты полагаешь, что она собирается теперь делать?

— Твоя мать? — Фредди покачал головой. — Понятия не имею.

— Знаешь, я вообще никогда не понимала, чем папа сумел её привлечь. И уж поверь, даже гадать не берусь, что могла увидеть в нём Вивьен Талли. Или продолжает видеть — ведь похоже на то, что они не расставались много лет. Что она могла найти в нём такого привлекательного? Это ведь не могут быть деньги. Все деньги принадлежат маме, а не ему, так что если бы они развелись, то он, конечно, что-то получил бы, но уж никак не слишком много. То есть я хочу сказать, он, конечно, всегда имел доступ к деньгам, и Вивьен, возможно, даже и не знала, что они ему не принадлежат?..

— Конечно, вряд ли она не задумывалась о деньгах, когда дело касалось твоего отца, — ответил Фредди. — Наверное, тут ещё сыграла роль его самоуверенность. Женщины любят это качество в мужчинах, а твой отец всегда был бесконечно уверен в себе. Могу поспорить, именно это и привлекло в нём твою мать.

Манетт искоса посмотрела на него. Фредди продолжал наблюдать за овцами на дороге, но уши его выдали. Они говорили больше, чем взгляд, и потому Манетт вопросительно произнесла:

— И?..

— А?

— Насчёт самоуверенности.

— Да. Верно. Я всегда в этом смысле восхищался твоим отцом. Если честно… мне бы хотелось хоть немного быть на него похожим.

— Тебе? Ты считаешь себя неуверенным в себе? Да как у тебя язык повернулся такое сказать? Ты вспомни, сколько женщин у тебя было в последнее время!

— Да это же совсем нетрудно, Манетт. Это просто биологический императив. Зов плоти. Женщины хотят мужчину, даже не понимая, почему они его хотят. И ему только и нужно, что исполнить их желание. А если мужчина не способен исполнить желание женщины, когда она стаскивает с него штаны, чтобы…

— Фредди Макгай!.. — Тут Манетт невольно расхохоталась.

— Но это так, подруга! Целые виды вымирают, если самец не может сделать того, к чему готова самка, это очень просто. Биология. Просто исполнить желание. Пусть даже не технично. Но любой самец может освоить приличную технику.

Овцы впереди добрались наконец до следующего выгона, до открытых ворот в каменной стене. Собака принялась ловко загонять их внутрь, и Фредди снова прибавил скорость. И сказал:

— Так что мы можем предположить, что твой отец отлично освоил технику. Но он ведь должен был сначала чем-то привлечь к себе женщин, и это как раз его уверенность в себе. Такая уверенность, которая заставляет мужчину думать, что он может всё. И он не только сам в это верит, он и других заставляет поверить.

Что ж, такие рассуждения Манетт вполне могла приложить к своим родителям. Частью семейной легенды как раз и была первая встреча пятнадцатилетнего мальчишки с восемнадцатилетней Валери Файрклог, когда он сразу заявил о своих намерениях относительно девушки. Она заинтересовалась его наглостью, ведь в её мире такие, как он, обычно отлично знали своё место. А такое любопытство как раз и было тем, что требовалось Бернарду Декстеру. Дальше уже всё пошло, как ему хотелось.

— Но, Фредди, ты ведь тоже можешь всё, — сказала Манетт. — Разве ты сам никогда в это не верил?

Фредди застенчиво улыбнулся.

— Разве я мог навязываться тебе? Как Миньон сказала вчера, я всегда знал, что ты предпочла бы Яна. Может, в том я суть наших проблем.

— Но это неправда! — возразила Манетт. — В семнадцать лет, возможно, я и предпочла бы Яна. Но я стала женщиной и никого уже не предпочту тебе.

— А… — пробормотал Фредди. И всё.

Манетт тоже замолчала, хотя и ощущала повисшую между ними неловкость, напряжение, которого ещё недавно не было. Она хранила молчание всё то время, пока они ехали через деревню Брайанбэрроу, и до самой фермы Брайан-Бек.

Когда они подъехали к ферме, то первым делом увидели грузовой фургон перед коттеджем, где жили Джордж Коули и его сын Даниэль. Как только Фредди остановил машину и они пошли к старому особняку, из коттеджа вышел Коули и быстро направился в их сторону, явно желая о чём-то поговорить.

— Теперь-то я понял, чего он хотел всё это время, да! — Коули бесцеремонно сплюнул на каменную дорожку, что вела мимо батута Грейси к парадной двери. — Ну, посмотрим, как ему понравится владеть фермой, которая не приносит ни единого чёртова пенни, тогда он запоёт по-другому!

— Прошу прощения? — вопросительно произнёс Фредди.

Он вообще не знал этого человека, а Манетт, хотя и видела Коули издали, ни разу с ним не разговаривала.

— У него тут Великие Планы, понял? — произнёс Коули, всем своим видом и интонацией давая понять, что каждое слово должно быть написано с заглавной буквы. — Мы с этим покончили, я и Дан. Забираем овец и посмотрим, как ему это понравится. И посмотрим, как он найдёт другого фермера, который захотел бы арендовать у него землю и жить в этой хибаре, да ещё и платить за такое удовольствие. Посмотрят и он, и его жена, и вся его родня.

Манетт мысленно прикинула, достаточно ли велик коттедж для того, чтобы там жили мужчина, его жена и родные, но ничего не сказала. Только спросила:

— А Тим здесь, мистер Коули? Мы его ищем.

— А мне откуда знать, а? — ответил Джордж Коули. — Но с этим парнем что-то не так, это точно. Да и другая странная. Скачет на батуте час за часом. Я просто чертовски рад, что убираюсь наконец из этого местечка. Если увидите эту задницу так ему и передайте. И скажите, что во всю эту его чушь ни на минуту не поверил, что бы он там ни болтал.

— Конечно, передадим, — сказал Фредди. Взяв Манетт за руку, он увлёк её к парадной двери и очень тихо произнёс: — Лучше оставить его в покое.

Манетт с ним согласилась. Безусловно, у этого человека с головой было плохо. О чём он вообще говорил?

В старом особняке никого не было, но Манетт знала, где лежит запасной ключ — под заросшим лишайником, покосившимся бетонным грибом, затаившимся рядом со старой глицинией, уже растерявшей все листья; её массивный ствол подбирался к крыше. Завладев ключом, Манетт и Фредди вошли в дом. Через коридор попали в кухню, где всё сияло чистотой, а дверцы старых застеклённых шкафчиков были отполированы до блеска. Всё выглядело гораздо лучше, чем до смерти Яна. Очевидно, что то ли сам Кавех, то ли кто-то ещё потрудился здесь на славу.

Это почему-то встревожило Манетт. Ей всегда казалось, что горе порождает беспорядок вокруг, а вовсе не заставляет человека наводить такой порядок, словно он ждёт гостей. А здесь не было ни единой нити паутины на толстых дубовых потолочных балках, и даже за старым камином, где за долгую зиму должны были накопиться пыль и копоть, было абсолютно чисто, как будто кто-то не поленился взять тряпку и моющие средства и отчистить задымившиеся стены.

Фредди, оглядевшись по сторонам, сказал:

— Ну, он явно не позволяет себе распускаться, а?

— Тим! — громко крикнула Манетт. — Ты здесь?

Это было просто действие ради действия, потому что Манетт прекрасно понимала: даже если Тим оказался бы здесь, он вряд ли бы тут же помчался вниз по лестнице, чтобы встретить их с распростёртыми объятиями. И вообще его здесь не было, она сразу это ощутила. Тем не менее они внимательно осмотрели всё: гостиную, чулан для дров… Все помещения, в которые они заглядывали, были так же вычищены, как и кухня. Всё стояло на тех же местах, как при жизни Яна, только нигде не осталось ни пылинки, словно здесь с минуты на минуту ждали фотографа, который готовил иллюстрации для статьи о домах елизаветинского периода.

Они поднялись наверх. В старом доме имелось множество разнообразных потайных уголков, и Манетт с Фредди внимательно обследовали все их. Фредди заявил, что Тим, конечно же, сбежал уже давно, и кто бы стал его винить за это, после того через что ему пришлось пройти. Но Манетт хотела быть абсолютно уверенной. Она даже заглянула под все кровати и переворошила висевшую в шкафах одежду, она даже постучала по деревянным панелям на стенах, чтобы убедиться: там нет потайных помещений. Манетт понимала, что ведёт себя глупо, но не могла остановиться. В том, как выглядела вся ферма Брайан-Бек, было что-то неправильное, и Манетт хотела понять, в чём тут дело, потому что из всего того, что им было известно, можно было сделать только один вывод: Кавех каким-то образом вынудил Тима бежать, а потом сделал вид, что ищет мальчика.

В спальню Тима они зашли в последнюю очередь. Здесь тоже всё было в идеальном порядке. Никому бы и в голову не пришло, что это комната подростка четырнадцати лет, потому что одежда висела в гардеробе, футболки и джемпера были аккуратно сложены в ящики комода…

— А! — воскликнул Фредди, подходя к столу у окна. На нём стоял ноутбук Тима, открытый, как будто им недавно пользовались. — Может, мы здесь что-то найдём? — предположил он. Сев к столу, размял пальцы, бормоча: — Ну-ка, посмотрим, что тут можно посмотреть…

Манетт подошла к нему со словами:

— Но у нас нет пароля. Разве можно залезть в чужой компьютер без пароля?

Фредди посмотрел на неё и улыбнулся.

— А, так ты совсем в меня не веришь!

Он принялся решать проблему, которая и проблемой-то не была. Доступ в компьютер Тима давало то имя, которое он использовал для электронной почты, а его Манетт знала, потому что регулярно посылала Тиму сообщения. И всё сразу встало на свои места.

Фредди хихикнул, радуясь простоте дела, и сказал Манетт:

— Вот так, подруга. Можешь считать меня гением.

Манетт сжала его плечо.

— Ты для меня всегда гений.

Пока Фредди изучал почту и прослеживал разные сайты, Манетт стала рассматривать то, что лежало на столе вокруг компьютера. Школьные учебники, айпод, альбом, заполненный карандашными рисунками ужасных пришельцев, пожирающих человеческие тела, атлас натуралиста с видами птиц (а это-то откуда взялось?), перочинный нож… Манетт открыла нож и увидела на большом лезвии пугающие коричневые пятна. Потом ей в глаза бросилась карта, скачанная из Интернета. Манетт взяла её и спросила:

— Фредди, а это не может быть…

Снаружи, перед домом, хлопнула дверца машины. Манетт перегнулась через стол, чтобы выглянуть в окно. Она подумала, что это вернулся Кавех и что он, возможно, уже сам отыскал Тима и привёз домой, и тогда им с Фредди незачем рыться в компьютере… Но оказалось, что приехал вовсе не Кавех. Манетт увидела пожилую пару, видимо, иранцев, как и сам Кавех. С ними была девочка-подросток, которая уставилась на большой дом, прижав к губам ладонь. Потом она посмотрела на пожилую пару. Женщина взяла девочку за руку, и все трое направились к входной двери.

Манетт подумала, что эти люди как-то связаны с Кавехом — ведь в этой части Камбрии жило не так уж много азиатов, да и не только в этой части. Наверное, они явились без предупреждения. Неожиданный визит, так сказать. Кто знает, зачем они приехали? Но это не имело значения, потому что они должны были сейчас постучать в дверь, а поскольку им никто не ответит, то им придётся уехать, и они с Фредди спокойно продолжат своё дело.

Но вышло по-другому. Видимо, у гостей имелись свои ключи, потому что они вошли в дом.

— Какого чёрта?.. — пробормотала Манетт. — Фредди, там кто-то приехал. Пожилая пара и девочка. Наверное, родня или друзья Кавеха. Мне, может быть…

— Чёрт побери, я тут кое-что нащупал, — откликнулся Фредди. — Ты можешь… ну, не знаю. Можешь как-то с ними разобраться?

Манетт тихо вышла из комнаты, аккуратно закрыв за собой дверь. Но слегка пошумела, спускаясь вниз по лестнице. По пути она окликнула гостей:

— Привет! Могу я чем-то помочь?

Она застала их в коридоре между кухней и гостиной.

«Лучше всего будет сблефовать», — решила Манетт. Она улыбнулась, как будто её присутствие в старом особняке было делом самым обыкновенным. И представилась:

— Я Манетт Макгай, двоюродная сестра Яна. Вы, должно быть, друзья Кавеха? Его сейчас нет дома.

Но они были более чем друзьями. Пожилые люди оказались родителями Кавеха, они приехали из Манчестера. И привезли с собой его невесту, она только что прибыла из Тегерана, чтобы посмотреть дом, в котором поселится через несколько недель. Они с Кавехом пока что не знакомы. Конечно, так не принято, чтобы будущие родственники привезли невесту в дом жениха, но Кавех очень беспокоился (да и какой жених не стал бы беспокоиться?), вот они и приехали. Маленький предсвадебный сюрприз.

Девочку звали Иман, и она постоянно смотрела в пол. Её волосы — роскошные, чёрные — падали вперёд, скрывая лицо. Но всё равно Манетт заметила, что девочка была очень хорошенькой.

— Невеста Кавеха? — Улыбка застыла на лице Манетт,когда до неё дошёл смысл сказанного. Ну, это, по крайней мере, объясняло безупречную чистоту в доме. Что же касается остального, то девочка, похоже, собиралась ринуться в глубокий омут. — Надо же, а я и не знала, что Кавех обручён. Ян ничего такого мне не говорил.

Омут оказался куда глубже, чем ей казалось.

— Кто такой Ян? — спросил отец Кавеха.

По пути в Лондон

Когда зазвонил его сотовый, Линли уже находился примерно в семидесяти милях от Милнторпа, быстро приближаясь к повороту на дорогу М56, и он был основательно рассержен. Дебора Сент-Джеймс сделала из него полного дурака, и это никак не могло радовать инспектора. В половине одиннадцатого он подъехал к гостинице «Ворон и орёл», как они и договаривались, и, естественно, ожидал увидеть Дебору с чемоданами, готовую вернуться в Лондон. И сначала даже не обеспокоился, увидев, что она не ждёт его в вестибюле, потому что уже заметил на парковке её машину, так что она должна была быть где-то здесь.

— Вы не могли бы позвонить ей в номер? — вежливо попросил он портье, девушку в белоснежной блузке и чёрной шерстяной юбке.

Та послушно взялась за телефон.

— Что мне сказать ей?..

— Что приехал Томми, — ответил Линли и тут же заметил вспыхнувшую в глазах девушки искру понимания; видимо, в гостинице «Ворон и орёл» нередко снимали номера на несколько часов. — Я должен забрать её и отвезти в Лондон.

И мгновенно разозлился на себя за эти слова. Отойдя от стойки, он принялся рассматривать обязательные брошюры для туристов, лежавшие на низком столике, которые восхваляли красоты Камбрии.

Через мгновение-другое девушка откашлялась и сказала:

— Не отвечают, сэр. Может быть, она в столовой?

Но там её не было. И в баре тоже, хотя что вообще Дебора могла делать в баре в половине одиннадцатого утра? Но поскольку её машина стояла на парковке, прямо рядом с тем местом, где Линли поставил свой «Хили-Эллиот», инспектор сел на диван, чтобы подождать. Напротив отеля, на другой стороне улицы, располагались банк, торговая площадь и старая церковь с очаровательным кладбищем. Линли решил, что Дебора вполне могла отправиться на маленькую прощальную прогулку перед долгой дорогой.

Только минут через десять до Линли дошло, что если девушка-портье звонила в номер Деборы, то, значит, та не выписалась из гостиницы. Но как только он это сообразил, тут же пришёл и к другому выводу: «Чёртова баба!»

Он позвонил ей на мобильный. И, конечно, услышал голос автоответчика.

— Тебе следует знать, — сказал Линли, — что я очень недоволен тобой в данный момент. Мы же с тобой договорились. И куда ты подевалась, чёрт побери?

Но больше ему сказать было нечего. Он ведь знал Дебору. Незачем было и пытаться убедить её изменить намерения в том, что касалось обстоятельств в Камбрии.

И всё равно Линли попытался отыскать её в городе перед отъездом, говоря себе, что он должен сделать это ради Саймона. Поиски заняли большую часть дня и ни к чему не привели — кроме разве что того, что он основательно изучил Милнторп, в котором, похоже, имелось огромное количество китайских закусочных вокруг торговой площади. Наконец Линли вернулся в гостиницу, оставил у портье записку для Деборы и отправился восвояси.

И когда на подъезде к дороге М56 зазвонил его сотовый, Линли сначала подумал, что это звонит Дебора, полная сожалений. И рявкнул, не посмотрев на дисплей:

— Ну, что?

Однако вместо голоса Деборы он услышал голос сержанта Хейверс:

— Ну да. Конечно. Я тоже рада вас слышать. А что случилось? Вы дурно провели ночь?

— Извините, — ответил Линли. — Просто я в пути.

— И едете?..

— Домой, куда же ещё?

— Не слишком хорошая идея, сэр.

— Почему? В чём дело?

— Позвоните мне, когда сможете говорить. Найдите парковочную площадку. Я не хочу, чтобы вы расколотили такую дорогую машину. У меня на совести уже есть «Бентли».

Остановиться можно было только в Уэлкам-Брейке, и Линли понадобилось некоторое время, чтобы добраться туда. Прошло около четверти часа, прежде он доехал до нужного места, зато парковка оказалась почти пустой, и никого не было видно в окружавших стоянку кафе и магазинчиках, возле газетного киоска и на детской площадке. Линли взял себе кофе и устроился за столиком, после чего позвонил сержанту Хейверс.

— Надеюсь, вы там сидите, не стоите? — сразу начала Барбара.

— Я и тогда сидел, когда вы в первый раз позвонили, — напомнил ей инспектор.

— Ладно, ладно.

Барбара вкратце, за одну минуту, рассказала ему о своих делах, которые, похоже, в основном состояли в том, чтобы прятаться от Изабеллы Ардери, чтобы иметь возможность сунуться в Интернет, в котором, кажется, Барбара научилась неплохо ориентироваться. Она рассказала о студентке-испанке, о своём соседе Таймулле Ажаре, с которым Линли был знаком, о городке Санта-Мария-де-ла-Крус-и-так-далее и, наконец, о пятерых сыновьях тамошнего мэра. И закончила тем, ради чего и позвонила, заранее наслаждаясь драматическим эффектом:

— И вот тут-то мы доходим до сути. Не существует никакой Алатеи Васкес дель Торрес. Или лучше сказать так: Алатея есть, но её нет.

— Но разве она не может быть из другой ветви той же семьи?

— Нет, сэр. Это не так, и тут можно процитировать старую песню: «Это было вчера, а вчера уже нет».

— В смысле?

— В смысле, что Алатея именно из этой семьи. Только она не Алатея.

— Тогда кто она?

— Она — Сантьяго.

Линли попытался осмыслить услышанное. Неподалёку от него уборщица старательно мыла пол, бросая в его сторону многозначительные взгляды, как будто надеясь, что он вот-вот освободит пространство и даст ей возможность протереть пол под его стулом.

— Барбара, какого чёрта вы имеете в виду? — осторожно спросил Линли.

— Я имею в виду ровно то, что сказала, сэр. Алатея — это Сантьяго. Сантьяго — это Алатея. Или это так, или они однояйцевые близнецы, но если я хоть что-то помню из курса биологии, однояйцевые близнецы не бывают разнополыми. Это биологически невозможно.

— То есть мы говорим о… Чёрт побери, о чём мы говорим?

— О трансвестите, наверное, сэр. О безупречном вживании в женский образ. Смачный секрет, такое любая семья постаралась бы скрыть, а? Что скажете?

— Скажу — да, постаралась бы. При определённых обстоятельствах. Но в этих обстоятельствах…

Хейверс перебила его:

— Сэр, дело обстоит так: след Сантьяго теряется в тот момент, когда ему было около пятнадцати лет. Именно тогда, как мне кажется, он и начал выдавать себя за некую девушку по имени Алатея. И именно тогда сбежал из дома. Я это выяснила ещё и благодаря звонку его родным.

Барбара начала рассказывать о том, что узнала благодаря встрече со студенткой Энграсией, когда девушка поговорила с Аргентиной: родные хотят, чтобы Алатея вернулась домой; её отец и братья теперь всё понимают; Карлос (это священник, напомнила Барбара инспектору) сумел им объяснить; все молятся о возвращении Алатеи; её ищут уже много лет; ей незачем больше скрываться; сердце Елены-Марии разбито…

— Кто такая Елена-Мария?

Линли чувствовал себя так, словно его голову набили ватой.

— Кузина, — пояснила Хейверс. — Насколько я поняла, Сантьяго сбежал, потому что ему нравилось переодеваться, что — и это понятно — наверняка не могло понравиться его братьям и его отцу. Латиноамериканцы, вы понимаете? Мачо и всё такое, если придерживаться стереотипов. И в какой-то момент он встретился с Раулем Монтенегро…

— Это ещё что за чёрт?

— Богатый типчик из Мехико. Достаточно богатый, чтобы построить концертный зал и назвать его в честь своей мамочки. В общем, Сантьяго с ним встретился, и он понравился Раулю, он всерьёз понравился Раулю, потому что ему нравятся такие, если вы меня понимаете. И Рауль выбирает в партнёры молоденьких, но достаточно зрелых. И ещё, насколько я поняла из фотографий, ему нравятся тела, смазанные маслом. Но это неважно. В общем, мы имеем двух этих парней. С одной стороны у нас Сантьяго, которому нравится одеваться в женскую одежду и краситься, и это, надо сказать, он научился делать отлично. С другой стороны у нас Рауль, который с ним познакомился и у которого не было проблем со склонностями Сантьяго, поскольку он — Рауль — тоже имел особые склонности, но не хотел, чтобы об этом кто-то знал. И он начинает игру с Сантьяго, который выглядит как потрясающая девчонка, и Рауль даже выводит его на публику. Они, так сказать, дружат, пока не возникает новое обстоятельство.

— И это новое обстоятельство…

— Полагаю, Николас Файрклог.

Линли покачал головой. Всё это звучало ужасно неправдоподобно. Он сказал:

— Хейверс, скажите мне: вы это лишь предполагаете или у вас действительно есть какие-то факты?

Барбара ничуть не обиделась.

— Сэр, но всё сходится! Мать Сантьяго сразу поняла, о ком мы говорим, когда Энграсия упомянула Алатею. Об Энграсии она знала только то, что та разыскивает Алатею, так что вряд ли она могла догадаться, что нам уже известно: в семье были только сыновья. Мы это знали и думали, что Алатея как-то иначе связана с этой семьёй, как и вы предполагали, но когда я пошла по следу Сантьяго и добралась до того времени, когда Алатея снималась в качестве модели, и попыталась найти снимки её в более раннем возрасте… Поверьте мне, сэр, она и есть Сантьяго. Он жил под личиной женщины, и никому ничего в голову не приходило из-за его внешности, а когда он встретился с Раулем Монтенегро, то был разоблачён. И, похоже, у них наладились отношения, которые и продолжались до появления Николаса Файрклога, Линли был вынужден признать, что во всём этом что-то есть. Что Николас Файрклог, бывший алкоголик и наркоман, скорее всего, не хотел, чтобы его родители узнали: он живёт с мужчиной, представляя его как жену, с фальшивым брачным свидетельством, которое позволило им поселиться отдельно и уединиться.

— Мог ли Ян Крессуэлл как-то об этом узнать? — задумчиво произнёс Линли, обращаясь скорее к самому себе, чем к Хейверс.

— Эта собака вполне могла учуять косточку, — вот так отреагировала на его слова Хейверс. — Учитывая все обстоятельства, сэр, кто лучше Яна Крессуэлла мог разобраться во всём?

Камбрия, Милнторп

Дебора чувствовала себя ужасно ещё до того, как портье в гостинице передала ей записку Томми. Потому что всё, что она пыталась сделать, растекалось дымом.

Она ведь старалась отвлечь ужасного репортёра «Сорс» от того, что они узнали в Ланкастере. Убедить его, что статью из этого не сделаешь. Поскольку Зед Бенджамин всё ещё думал, что Дебора — детектив из Скотленд-Ярда, как он решил в самом начале, она надеялась, что, когда она скажет: «Ну, мои дела здесь закончены», репортёр сделает вывод, что и его работе пришёл конец, потому что тут не было никакой преступной загадки, а значит, не было и темы для статьи.

Но оказалось, что Зед Бенджамин смотрит на всё совершенно по-другому. Он заявил, что история только начинается.

От этого Дебора буквально пришла в ужас: получалось, что она подставила Алатею и Николаса Файрклога, и она спросила, о какой истории говорит Зед.

— Два человека хотят заплатить женщине немного больше, чем полагалось бы заплатить, за то, что она станет суррогатной матерью для их ребёнка, — напомнила она. — Но сколько таких людей в стране? Сколько людей, не имеющих близких друзей или родственников, готовых вынести тяготы суррогатного материнства даром, просто из сострадания? Это глупый закон, и писать тут не о чём!

Однако Зед Бенджамин и на это смотрел иначе. Он заявил, что темой для статьи является как раз закон сам по себе. Из-за него появляются отчаявшиеся женщины, которые ищут отчаянные средства.

— Прости, что так говорю, но я не думаю, что «Сорс» заинтересуется темой деторождения, — возразила Дебора.

— Посмотрим, — многозначительно произнёс репортёр.

Они расстались у входа в гостиницу. Дебора устало вошла внутрь, и тут же ей был вручён запечатанный конверт, на котором красовалось её имя. А почерк был знаком ей уже много лет, ещё с тех пор, когда Томми изучал фотодело в Калифорнии.

Послание было коротким: «Деб, что я могу сказать? Томми». И это действительно было так. Что бы он мог сказать? Дебора лгала ему, она не ответила на его звонок, и теперь Томми был расстроен из-за неё так же, как Саймон. Как она всё запутала…

Дебора отправилась в свой номер и начала собирать вещи, одновременно обдумывая все свои последние поступки. Прежде всего, она огорчила брата Саймона, Дэвида, резко отказавшись даже думать об открытом усыновлении, которое он старался устроить исключительно из желания помочь им. Потом — Саймон, которого она просто оттолкнула от себя, и лишь потому, что не хотела уезжать из Камбрии, когда уже было ясно, что их дело — то есть помощь Томми в расследовании смерти Яна Крессуэлла — было закончено. И, наконец, была ещё и Алатея Файрклог, чьи надежды на суррогатную мать были, скорее всего, разрушены, потому что Дебора вмешалась в чисто личное дело, хотя эта женщина хотела только того, чего хотела и сама Дебора: произвести на свет ребёнка.

Дебора прекратила сборы и села на кровать. Она задумалась о том, что в последние годы её жизнь слишком часто подчиняется тому, над чем Дебора не властна. Не в её силах было добиться исполнения собственных желаний. Она ничего не могла сделать для того, чтобы стать матерью, и это потому, что она слишком сильно хотела ею стать. Наверное, и Алатее Файрклог пришлось пройти через то же самое…

Теперь наконец Дебора поняла, почему эта латиноамериканка так испугалась её появления и так не хотела разговаривать с ней. Алатея с мужем договорились об оплате за вынашивание ребёнка для них, и насколько могла понять Алатея, Дебору послали в Камбрию из лабораторий Ланкастерского университета, чтобы разнюхать всю правду о договоре между Алатеей и Люси Кеверни, прежде чем начнутся процедуры, необходимые для суррогатной беременности. А таких процедур должно быть множество, в этом Доротея не сомневалась. И никто не собирался их проводить, пока учёные и доктора не убедятся, что тут всё чисто. Именно так Дебора представляла ход мыслей Алатеи.

Вот и получалось, что Дебора преследовала несчастную женщину с самого момента своего появления в Камбрии, хотя они обе мучились одним и тем же желанием получить то, что так легко даруется другим женщинам, что многие женщины даже называют «ошибкой»…

Дебора осознала, что должна бы принести извинения за свои поступки в последние несколько дней везде, где только она бывала. И начать приносить эти извинения следовало с Алатеи Файрклог. Она твёрдо решила, что должна это сделать, прежде чем покинет Камбрию.

Камбрия, Милнторп

Почти всё, что Зед наговорил рыжей из Скотленд-Ярда, было полной ерундой, и он прекрасно это осознавал. Высадив женщину возле гостиницы, Зед не стал возвращаться в Уиндермир. Вместо того он проехался по центральной дороге Милнторпа к тому месту, где она пересекалась с улицей, шедшей с востока на запад, вдоль торговой площади, остановился возле серого жилого дома и вышел из машины.

Некоторое время Зед просто бесцельно бродил туда-сюда, потом наконец подошёл к газетному киоску и купил последний выпуск «Сорс». Держа его под мышкой, он отправился к закусочной, которую увидел неподалёку; там в основном готовили рыбу и жареную картошку, но в витрине красовался ещё и пирог с олениной.

Зед взял себе двойную порцию трески с картошкой и апельсиновую «Фанту». Устроившись за столиком, он развернул «Сорс», чтобы просмотреть передовицу и, главное, подпись под ней.

Конечно, это был Мишель Корсико. Статья была буквально ни о чём, полная ерунда: какой-то дальний родственник королевской семьи произвёл на свет младенца смешанной крови, фото прилагается. Это была девочка пяти лет от роду. Она была хорошенькой, как большинство полукровок, и явно собрала все лучшие гены своих родителей. Её отец никак не мог претендовать на трон, разве что и нынешняя монархическая семья, и абсолютное большинство её родни разом оказались бы на корабле где-нибудь в Атлантике и налетели бы на айсберг, и эта мелкая деталь вообще-то лишала статью пикантности. Но такой факт явно не имел значения для Мишеля Корсико, или, скорее, для Родни Аронсона, который решил отдать под статью первую полосу, независимо от того, насколько незначительной была фигура королевского родственника.

Первая страница предполагала, что это должно быть главным разоблачением года, десятилетия, возможно, даже века, и уж «Сорс» постарался выжать из темы всё, как последнюю каплю молока из вымени подыхающей коровы. Родни оформил статью по всем правилам: трёхдюймовый заголовок, зернистое фото и так далее, крупная подпись Мишеля, продолжение на восьмой странице — хотя как раз это говорило о том, что Родни на самом деле думал о предложенной читателям сенсации, потому что восьмая страница — это слишком далеко. И, конечно, там уже шла речь о совсем неинтересном прошлом матери ребёнка и ещё менее интересном прошлом дальнего родственника королевской семьи, который, в отличие от большинства членов этой семьи, хотя бы родился с приличным подбородком.

Разумеется, таблоид был осторожен, всё-таки политическая корректность была последним криком моды. Но на самом деле предлагать подобное публике можно было, только не имея вообще ничего приличного. И Зед пришёл к выводу, что Родни испытывает острую потребность в настоящей теме.

Зед рассудил, что это, похоже, даёт ему неплохой шанс самому очутиться на первой полосе, если он как следует скомпонует собранные в Камбрии факты. Поэтому Зед отодвинул газету, сдобрил свою рыбу солодовым уксусом, открыл «Фанту» и начал разбираться в том, что ему теперь было известно о Николасе Файрклоге и восхитительной Алатее.

Факты, конечно, были на первый взгляд аппетитными. Детектив из Скотленд-Ярда рыскает по Камбрии. Николас Файрклог и его жена собираются заплатить некоей женщине куда больше, чем то допустимо… но хотя это и незаконно, статью из этого не слепишь. А суть-то как раз была в том, как превратить всё это в сенсацию или хотя бы в статью не хуже, чем о незаконном отпрыске дальнего родственника королевской семьи.

Зед и так и эдак рассматривал возможности, перебирая детали, из которых следовало сложить эффектное целое. Итак, у него имелись яйцеклетки, сперма, мужчина, женщина, ещё одна женщина и деньги. Чьи яйцеклетки, чья сперма, что за мужчина, что за женщина и чьи деньги? Тут возможны были варианты.

Может быть, яйцеклетки несчастной Алатеи оказались недостаточно хороши (а бывает ли так?), чтобы выполнить свою задачу, и нужно было искусственно заменить их (или как это называется?), чтобы они встретились с ясно чем Николаса? Ну да, если её собственные яйцеклетки недостаточно хороши, необходимо воспользоваться чьими-то ещё. Но Ник и Алатея не хотят, чтобы об этом узнали в семье, потому что… почему? Наследство? Что говорят о таких случаях законы о наследстве? Но наследство тут в любом случае должно быть замешано, и речь не только о производстве оборудования для ванных комнат и туалетов… упоминание о которых может превратить статью в нечто очень смешное, но похвалят ли за это на Флит-стрит? А может быть, сперматозоиды Николаса не годятся в дело? В конце концов, многие годы пьянства и наркотического дурмана могли ослабить их настолько, что они теперь не в силах добраться до цели? Может быть, пришлось позаимствовать чужие сперматозоиды, чтобы произвести на свет дитя, которое будет считаться настоящим Файрклогом? Это было бы интересно…

Или, может быть, стоит сделать упор на деньги, которые должны быть заплачены Люси Кеверни? Ведь вряд ли у Николаса могут быть в распоряжении большие суммы, где бы он их взял? А может, тут и доктора как-то замешаны? Да, это тоже вариант…

К тому времени, когда Зед покончил с двойной порцией рыбы и картошки, он пришёл к выводу, что наилучшим вариантом может стать дешёвая история о покупке машины для производства детей — именно так это следует преподнести Родни Аронсону, — которая начнётся с Ника Файрклога. Рассуждения Зеда были достаточно просты. Он знал человеческую натуру, не досконально, но достаточно хорошо. И то, что он знал о людях, заставляло его предположить, что в тот самый момент, когда они с детективом Скотленд-Ярда распрощались с Люси Кеверни, Люси схватилась за телефон и позвонила Алатее Файрклог, чтобы сообщить ей ужасные новости.

Значит, теперь Зеду нужно было чуть-чуть нажать на Ника и добиться от него правды о сделке с той женщиной из Ланкастера.

Зед забрал свою газету и вернулся в машину. Посмотрев на часы, он решил, что в это время дня Николас Файрклог должен находиться в Миддлбэрроу, на площадке, где восстанавливалась защитная башня. Следовательно, туда и нужно ехать.

Ему пришлось проехать мимо гостиницы «Ворон и орёл» к трассе, что вела в сторону Арнсайда. Дальше его путь лежал по извилистой дороге вдоль песков Милнторпа, которые в данный момент действительно были песками, хотя и весьма мокрыми, потому что вода отступила к морю, как будто её и не бывало здесь никогда. А вдали, со стороны Хэмфри-Хеда, на берег наползал туман. Он был густым, и воздух сразу наполнился влагой. Капли воды сгустились на окнах коттеджей, на ветвях деревьев. И дорога стала мокрой и скользкой.

Добравшись до старинной башни, Зед оставил машину невдалеке от неё. Он увидел, что прямо сейчас никто не работает на площадке. Но когда он вышел из автомобиля, окунувшись в сырой воздух, сразу услышал взрыв грубого мужского смеха и пошёл на этот звук, который, как выяснилось, доносился из палатки-столовой. Внутри собрались все рабочие. Они сидели за столами, но не ели. Их внимание было сосредоточено на каком-то старике, стоявшем перед ними в небрежной позе; одну ногу он поставил на стул, а локтем оперся о колено. Он как будто рассказывал собравшимся какую-то историю, а они слушали с немалым удовольствием. Заодно они наслаждались кофе и чаем и так при этом дымили сигаретами, что у Зеда сразу защипало глаза.

Зед заметил Николаса Файрклога в то самое мгновение, когда тот заметил его. Он сидел в дальней части палатки, откинувшись на спинку стула и положив ноги на стол, но, как только он встретился глазами с Зедом, сразу вскочил. И быстро направился к выходу. Подхватив Зеда под руку, он увлёк его наружу и сказал:

— Тут у нас не открытое собрание.

И его голос прозвучал отнюдь не по-дружески. Из этого Зед сделал вывод, что он стал свидетелем того, что мужчины не хотели бы демонстрировать посторонним, то есть заседание анонимных алкоголиков, или наркоманов, или что-то в этом роде. И ещё ему стало понятно, что Николас Файрклог вовсе не намерен с распростёртыми объятиями снова впускать его в свою жизнь. Да, это было не слишком приятно.

— Мне бы хотелось поговорить, — сказал Зед.

Файрклог кивнул в сторону палатки и ответил:

— Я, как видите, занят. Придётся вам подождать.

— Не думаю, что это возможно, — возразил Зед и достал блокнот, чтобы подчеркнуть своё заявление.

Файрклог прищурился.

— В чём дело?

— В Люси Кеверни.

— В ком?

— Люси Кеверни. Или, возможно, вы её знаете под каким-то другим именем? Та женщина, которую вы с женой наняли для суррогатного материнства.

Файрклог уставился на него во все глаза, и Зед сразу понял всё то, что говорил ему взгляд собеседника. «Ты что, с ума сошёл?› Но ведь вопрос Зеда не имел никакого отношения к безумию.

— Суррогатное материнство? — повторил Файрклог. — Зачем?

— А вы как думаете? — ответил вопросом Зед. — Суррогатная мать. Мне бы хотелось поговорить с вами о той сделке, которую вы с женой заключили с Люси Кеверни, которая должна выносить вашего ребёнка.

— Сделка? Нет никакой сделки! Чёрт побери, о чём вы говорите?

Зед почувствовал, как его охватывает радость, а в его уме вспыхнуло слово: «Попал!» У него была статья.

— Давайте-ка немного пройдёмся, — предложил он.

Камбрия, Брайанбэрроу

Манетт всё ещё пыталась осмыслить услышанное, когда поднималась по лестнице, оставив родителей и невесту Кавеха в гостиной после того, как приготовила и подала им чай и бисквиты, которые принесла на ржавом подносе, найденном в кухонном буфете. Бог знает, зачем она стала хлопотать с этим чаем, думала Манетт, но ей, видимо, до конца дней было суждено страдать от хорошего воспитания и устоявшихся привычек.

Они уже разобрались в замешательстве, возникшем при упоминании имени Яна Крессуэлла и того, чем он был для Кавеха, по крайней мере настолько, насколько вообще что-то знали его родители. Несколько секунд обсуждения, и выяснилось, что в представлении стариков Кавех просто снимал комнату в доме владельца фермы; просто, когда они разговаривали с сыном по телефону, он никогда не упоминал его имени, И этого имени не было в его письмах, на открытках и так далее. И они сочли чудом из чудес то, что владелец почему-то составил завещание в пользу их сына, когда сам совершенно неожиданно купил эту ферму. Это было более чем чудом, потому что Кавех теперь мог наконец жениться, так как обзавёлся собственным домом, куда и мог привезти жену. Конечно, он не нуждался в доме, как много раз напоминали ему отец и мать, потому что они с женой вполне могли бы жить с родителями, так это принято на их родине, в Иране, там ведь в одном доме могут обитать много поколений. Но Кавех — современный молодой человек, и он нахватался современных британских идей, а британские молодые люди не желают приводить жён в дома своих родителей. Он считал это невозможным. Хотя, по правде говоря, какая разница, если теперь Кавех настаивает: родители должны переехать к нему на ферму. Наверное, они так и сделают, чтобы поторопить его с появлением внуков.

Эти добрые люди представления не имели о склонностях своего сына, и Манетт тут же решила, что не ей рассказывать им об этом. Но она пожалела милую бедняжку Иман, собравшуюся замуж за человека, который, скорее всего, будет вести двойную жизнь, вроде той, какую вёл сам Ян. Но что она могла поделать? Да если бы и попыталась… ну, например, сказала бы: «Вы меня извините, но разве вы не знаете, что Кавех много лет развлекался с мужчинами?» — то она лишь всё усложнила бы, сунувшись не в своё дело. Манетт решила, что Кавех вправе поступать как ему вздумается. Его родные могут и сами со временем узнать правду. Или останутся в блаженном неведении. Её собственной задачей в данный момент были поиски Тима Крессуэлла. Но теперь она, по крайней мере, знала, почему Тим сбежал. Наверняка Кавех сообщил ему о предстоящей свадьбе. И от этого бедный парнишка мог вообще свихнуться.

Но куда мог податься Тим? Манетт вернулась в спальню мальчика, узнать, нашёл ли Фредди хоть какой-то след.

Похоже, он его действительно нашёл. Фредди продолжал копаться в ноутбуке Тима, но повернул его так, чтобы входящие в комнату не смогли увидеть монитор. Манетт решила, что это не к добру. Тем более что лицо Фредди было мрачным.

— Что такое? — спросила она.

— Фотографии. Они тут появились некоторое время назад.

— О каких фотографиях речь? — Манетт шагнула к стулу Фредди, который он тоже развернул так, чтобы видеть дверь.

Фредди вскинул руку:

— Тебе не нужно на них смотреть, дорогая.

— Фредди, что там?!

— Начинается всё довольно мягко, не более того, что можно увидеть в тех журналах, которые продаются в чёрных пакетах. Ну, ты знаешь, что я имею в виду. Обнажённые женщины, демонстрирующие определённые места своих тел, хорошо сделанные снимки… Мальчики любят такие вещи.

— Ты тоже любил?

— Ну… И да и нет. Мне скорее нравились фотографии груди. Красивые позы и всё такое. Но времена меняются, а?

— Ладно, а потом?

— Ну, первая подруга у меня появилась тогда, когда я был ещё слишком молод для подобного…

— Фредди, милый, я говорю о компьютере! Там есть что-то ещё? Ты сказал, что начинается всё мягко.

— Ох… да. Но потом уже идут снимки мужчин и женщин вместе, занятых… ну, ты понимаешь.

— Но это тоже вполне естественное любопытство, так?

— Согласен. Но дальше идут мужчины с мужчинами.

— Это из-за Яна и Кавеха? Может, потому, что он сомневается в самом себе?

— Всё может быть. Даже скорее всего. Тим мог пожелать разобраться. В себе, в них, вообще…

Но Фредди произнёс это таким мрачным тоном, что Манетт без труда поняла: это не всё.

— А что дальше, Фредди? — спросила она.

— Ну, потом начинаются фильмы. Живое действие. И актёры — или кто уж там снимался — меняются.

Фредди с силой потёр подбородок, и Манетт услышала шорох его щетины, и это напомнило ей, как всегда действовал на неё этот звук — успокаивал и расслаблял, — хотя Манетт и не могла бы объяснить, почему это так.

— Мне, видимо, следует спросить, как именно меняются действующие лица?

— Мужчины и мальчики, — ответил Фредди. — Очень молодые мальчики, Манетт. Лет десяти-двенадцати. А сами фильмы… — Фредди заколебался на мгновение-другое, потом наконец посмотрел прямо на Манетт, и в его глазах отразилась вся глубина его опасений. — Юные мальчики с немолодыми мужчинами, иногда наедине, но чаще группами. Я хочу сказать, мальчик всегда один, но мужчины… Там даже… боже, это просто невыносимо… там даже есть один пацан, которому на вид лет девять, не больше.

— Боже… — выдохнула Манетт.

Она попыталась связать всё вместе: почему интерес Тима от обнажённых женщин сместился к обычному сексу между мужчинами и женщинами, потом — к сексу между мужчинами, потом — к сексу мужчин и мальчиков… Она не настолько разбиралась в подростках, чтобы понять: естественное ли это любопытство, или здесь кроется нечто куда более зловещее. И боялась, что скорее последнее.

— Как ты думаешь, мы должны?.. — спросила Манетт.

Но закончить вопрос она не сумела, потому что просто не знала, каким может быть следующий шаг — то ли звонить в полицию, то ли детскому психологу, то ли просто надеяться на лучшее…

Подумав, Манетт снова заговорила:

— Я хочу сказать, если он стал искать подобные вещи… Мы хотя бы должны сообщить об этом Найэм. Но, конечно, что в том толку?

Фредди покачал головой.

— Он вовсе ничего не искал, Манетт.

— Я не понимаю. Ты ведь только что сказал…

— Сам он искал только снимки женщин, женщин и мужчин, мужчин с мужчинами, а это может быть просто результатом его растерянности из-за отца и Кавеха. Но больше он ничего не пытался найти.

— Но тогда?… — Манетт наконец поняла. — Ему это присылали?!

— Да, здесь есть след электронных сообщений от некоего субъекта, который называет себя «Той-фор-ю». А этот след ведёт к некоему чату… Полагаю, из этого чата разными путями можно добраться до коллекций определённых снимков… а уже оттуда — до более закрытых чатов. И где-то есть сайт, который по определённым причинам называется просто «Сайт». Нити тянутся во все стороны. Нужно просто следовать за ними.

— И зачем этот «Той-фор-ю» такое делает?

— Похоже на неторопливое совращение. Вроде как сначала вполне невинное развлечение, медленное воздействие, уверения, что всё происходит «между согласными на это взрослыми», а потом осторожное предложение: «Посмотри вот на это и скажи, что ты думаешь», «Ты не думал о таком?» и так далее.

— Фредди, но что отвечал на это Тим?

Фредди побарабанил пальцами по столу. Похоже, он старался сформулировать ответ. Или же пытался сложить вместе все кусочки головоломки. Манетт окликнула его, чтобы поторопить. Наконец Фредди сказал:

— Тим, судя по всему, решил заключить с этим типом какую-то сделку.

— С этим «Той-фор-ю»?

— Хм… Да. Этот парень — а я полагаю, что мужчина, — говорит в последнем письме: «Ты сделаешь что-то в этом роде, а я сделаю всё, чего захочешь ты».

— Что значит «в этом роде»? — спросила Манетт, хотя она совсем не была уверена, что хочет это знать.

— Он упоминает об ещё одном видео, прилагавшемся к письму.

— Мне нужно это знать?

— Гефсиманский сад, — ответил Фредди. — Только римские солдаты никого не арестовывали.

— Боже… — выдохнула Манетт. И тут же её глаза расширились, она вскинула руку, чтобы прикрыть рот. — Он пишет: «Я сделаю всё, чего захочешь ты»? Фредди, ужас какой, ты думаешь, Тим договорился с этим человеком об убийстве Яна?

Фредди быстро встал, резко отодвинув стул, подошёл к Манетт и сказал:

— Нет, нет! — И быстро погладил её по щеке. — Это письмо… оно пришло уже тогда, когда Ян утонул. Чего бы ни хотел Тим, это не относится к смерти его отца. Но мне кажется, что он хочет это получить в обмен на порнографические съёмки.

— Но чего он может хотеть? И где он сейчас? Фредди, мы должны его найти!

— Мы этим и занимаемся.

— Но как?.. — Тут Манетт вспомнила карту, которую видела на столе Тима, и принялась ворошить бумаги на его столе. — Погоди, погоди… — бормотала она.

Карта нашлась. Но одного взгляда на неё хватило, чтобы понять: пользы от неё немного. Потому что это было увеличенное изображение части какого-то безымянного города, и если Фредди не знал, где находятся улицы Лейк, Олдфилд, Александра, Вудленд и Холи-роуд, они могли понапрасну потерять уйму времени, перелистывая атлас улиц и дорог, ища сведения в Интернете или проделав какой-нибудь волшебный фокус для того, чтобы определить, какое из мест в Камбрии изображено на карте.

— Бесполезно, бесполезно! — сказала Манетт. — Это просто улицы, Фредди. — Она показала ему карту. — И что теперь? Мы должны его найти! Должны!

Фредди посмотрел на карту и быстро сложил её. Выключив ноутбук, он сказал:

— Идём отсюда.

— Куда? — спросила Манетт. — Куда, чёрт побери?.. Ты что, знаешь?

Боже, подумала Манетт, и зачем только она развелась с этим человеком?

— Понятия не имею, — ответил Фредди. — Но догадываюсь, кто может знать.

Камбрия, Арнсайд

Линли отлично провёл время. «Хили-Эллиот» был создан как спортивная машина, и, несмотря на возраст, он не разочаровал своего владельца. У Томаса не было мигалки, но в это время дня и года в ней и необходимости не было. С трассы он свернул примерно через час, и к этому времени мокрые улицы и густой туман вынудили его вести машину гораздо более осторожно.

Проблема была только в том, чтобы после трассы добраться до Милнторпа, а потом от Милнторпа до Арнсайда. Дороги здесь были узкими, ни одна из них не радовала прямизной, и здесь имелось очень мало стояночных площадок на обочинах, куда неторопливые водители могли бы свернуть, чтобы позволить инспектору обогнать себя, и это притом, что, похоже, все до единого фермеры Камбрии решили именно в этот день перегнать с места на место свои тракторы, ползущие по дороге неторопливо, как какие-нибудь толстокожие животные.

Линли всё больше переполняло нетерпение. Оно было связано с Деборой. Бог знает, как она добралась до всего этого, но она ведь была достаточно упряма, чтобы совершить нечто такое, что сразу поставит её под удар. Линли пытался понять: как Саймон удерживается от того, чтобы свернуть ей шею?

Выбравшись наконец на последний участок дороги, от Милнторпа к Арнсайду, Линли увидел туман. Туман вовсе не крался тихо, словно на кошачьих лапках, как в знаменитом стихотворении, а с пугающей скоростью двигался через пустое пространство залива Моркам стеной, словно по пескам мчались невидимые лошади, влача за собой гигантский шлейф угольного дыма.

Линли притормозил возле деревушки Арнсайд. Он не бывал в Арнсайд-хаусе, но знал его по описанию Деборы. Проехал мимо пирса, врезавшегося в широкий безводный канал реки Кент, которая на время отлива превратилась в жалкий ручеёк, потом остановился, чтобы пропустить переходившую улицу женщину с прогулочной коляской, но сам ребёнок шёл рядом с ней, цепляясь за её брюки ручонкой в перчатке; дитя было основательно закутано ради защиты от холода. Когда они наконец перебрались на другую сторону — чертовски медленно, да и с чего бы им было торопиться? — Линли увидел знак, предупреждающий об опасности места, где он стоял. «Быстро прибывающие приливы! — было написано на щите. — Зыбучие пески! Скрытые канавы! Осторожно! Очень опасно!» Так какого же чёрта кто-то таскал сюда ребёнка, если одно неверное движение в неверное время дня могло привести к тому, что малыша смоет водой?

Женщина и дитя наконец очутились на тротуаре на другой стороне. Линли поехал дальше — через деревню, по широкому проезду, вдоль которого выстроились особняки Викторианской эпохи, к склону, поднимавшемуся над водой. Арнсайд-хаус стоял в самом конце проезда. Дом за большой лужайкой был поставлен под таким углом, что его было видно в самом выгодном свете. Но сегодня картина была не слишком отчётливой, потому что туман всё больше и больше становился похожим на мокрую вату.

Арнсайд-хаус казался пустым, ни в одном из окон не горел свет, несмотря на тёмный день. Линли не мог решить, хорошо это или плохо. Но перед домом не было ни одной машины, и это давало надежду на то, что Дебора ещё не успела окончательно всё испортить. Конечно, лучше всего было бы, если бы в доме действительно никого не оказалось, но Линли не стал на это надеяться.

Он поставил «Хили-Эллиот» в конце подъездной дороги, где она переходила уже в парковочную площадку. Выйдя из машины, Томас обнаружил, что за те часы, что он провёл в дороге, воздух заметно изменился. Он как будто сбивался комками у него в лёгких. Линли пришлось пробиваться сквозь него, словно раздвигая тяжёлые занавеси, чтобы добраться до парадной двери.

Он услышал, как где-то внутри прозвенел звонок. И ожидал, что никто не выйдет, но ошибся. Вскоре раздались шаги по каменному полу, дверь распахнулась. И Линли очутился лицом к лицу с самой прекрасной женщиной, каких только ему приходилось видеть.

Инспектор не был готов к потрясению от встречи с Алатеей Файрклог, к зрелищу её золотистой кожи, копны волнистых волос, падавших на плечи, огромных тёмных глаз и чувственных губ, не готов был увидеть женщину, воплощавшую в себе саму женственность. Только руки выдавали её, да и то лишь своими размерами.

Конечно, он сразу понял, что Алатее и Николасу нетрудно было одурачить всех вокруг. И если бы Барбара Хейверс не поклялась, что эта женщина на самом деле Сантьяго Васкес дель Торрес, Линли никогда бы в это не поверил. По правде говоря, он и теперь не верил. И потому заговорил очень осторожно.

— Миссис Файрклог? — спросил он. И когда она кивнула, предъявил ей свой жетон. — Инспектор Томас Линли, детектив из Скотленд-Ярда. Я пришёл, чтобы поговорить с вами о Сантьяго Васкесе дель Торрес.

Она побелела так стремительно, что Линли показалось: она сейчас потеряет сознание. И отступила от двери назад.

— Сантьяго Васкес дель Торрес, — повторил Линли. — Похоже, это имя вам знакомо.

Женщина, отступив ещё на шаг, наткнулась на дубовую скамью, тянувшуюся вдоль стены от самого входа. И тяжело опустилась на неё.

Линли вошёл и аккуратно закрыл за собой дверь. В холле было темновато.

Свет проникал сюда через четыре маленьких окошка рядом с дверью, и в каждое из них были вставлены цветные стёкла; витражи изображали красные тюльпаны, окружённые листвой, и сквозь них на кожу женщины — или кто там эта был — падали красноватые отблески.

Линли всё ещё не был ни в чём уверен, но решил действовать прямо, а там будь что будет. Поэтому он сказал:

— Нам необходимо поговорить. У меня есть причины думать, что вы — Сантьяго Васкес дель Торрес из города Санта-Мария-де-ла-Крус-де-лос-Анджелес-и-де-лос-Сантос в Аргентине.

— Прошу, не называйте меня так.

— Но это ваше настоящее имя?

— Нет, после Мехико.

— Рауль Монтенегро?

Она прижалась спиной к стене.

— Это он вас прислал? Он где-то здесь?

— Меня никто не присылал.

— Я вам не верю.

Алатея встала. Она стремительно бросилась мимо Линли к двери в коридор, тоже отделанный дубовыми панелями, как и вестибюль.

Инспектор пошёл за ней. Промчавшись по коридору, Алатея раздвинула дверь со стеклянными витражами (лилии, окружённые ниспадающими листьями папоротника) и вошла в большой холл. Он был наполовину отреставрирован, но наполовину ещё пребывал в запустении, представляя собой странную смесь возрождённого Средневековья и свалки предметов искусства. Алатея направилась к диванам у камина и устроилась в самом тёмном месте, поджав колени и уткнувшись в них лицом.

— Пожалуйста, оставьте меня в покое, — сказала она, хотя обращалась как будто к самой себе, а не к инспектору. — Пожалуйста, оставьте меня…

— Боюсь, это невозможно.

— Вы должны уйти. Разве вы не понимаете? Никто не знает. Вы должны немедленно уйти.

Линли подумал, что вряд ли никто ничего не знает. Как такое могло быть?

— Осмелюсь предположить, что Ян Крессуэлл знал, — сказал он.

При этих его словах Алатея вскинула голову. Её глаза сверкали, но на лице вместо отчаяния вдруг отразилась растерянность.

— Ян? — переспросила она. — Нет, это невозможно. Откуда бы ему знать?

— Он ведь был гомосексуалистом, вёл двойную жизнь. Он постоянно имел дело с людьми вроде вас. И ему нетрудно было бы догадаться…

— Так вот что вы думаете? Что я — мужчина, гомосексуалист? Трансвестит? Переодетый? — В её глазах блеснуло понимание. — И вы думаете, что я убила Яна, да? Потому что он… что? Что-то обнаружил? Потому что пригрозил меня выдать, если я не… что? Заплачу? Но у меня нет денег. Боже, если бы всё было так просто…

Линли почудилось, что он проваливается в кроличью нору, как Алиса. То, как Алатея отреагировала на имя Сантьяго Васкеса дель Торрес, говорило о том, что она действительно и есть тот подросток, который некогда сбежал из родного города и каким-то образом очутился в руках Рауля Монтенегро. Но её реакция на предположение о том, что Ян каким-то образом понял, что она представляет собой на самом деле, заставила Линли усомниться в собственных выводах.

— Ян ничего не знал, — сказала Алатея. — Никто ничего не знал. Ни единый человек.

— Вы утверждаете, что и Николас ничего не знает?

Линли уставился на неё во все глаза. Он пытался понять.

Но попытка найти смысл в словах Алатеи заставляла его шагнуть в некую новую область, совершенно ему незнакомую. Он был сейчас подобен слепцу, который искал потайную дверь в комнате, битком набитой мебелью.

— В таком случае я не совсем понимаю… Как это может быть, чтобы Николас ничего не знал?

— Потому что я ему ничего не говорила, — просто ответила Алатея.

— Но осмелюсь предположить, что он и сам бы…

И тут до Линли начало доходить, что именно пыталась объяснить ему Алатея. Если она никогда не рассказывала Николасу о Сантьяго Васкесе дель Торрес и если Николассам ни о чём не догадался, то причина тому могла быть только одна.

— Да, — кивнула Алатея, явно прочитав в его глазах зарождавшееся понимание. — Только мои родные в Аргентине об этом знают и ещё моя двоюродная сестра Елена-Мария. Она-то всегда знала. С того времени, когда мы были детьми. — Алатея отвела волосы со лба, и это был настолько женский жест, что Линли почувствовал себя неловко, хотя Алатея, возможно, как раз того и добивалась. — Она всем делилась со мной: куклами, одеждой, потом косметикой, когда мы подросли. — Алатея на мгновение отвела взгляд, потом опять посмотрела на инспектора в упор, и в её взгляде вспыхнул огонь. — Вы можете это понять? Для меня просто не могло быть по-другому. Я могла жить только так, и Елена-Мария это понимала. Не знаю, как и почему она это поняла, но она поняла. Задолго до того, как разобрались другие, она знала, кем я была.

— Женщиной… — Линли наконец-то произнёс это слово. — Женщиной, заключённой в мужском теле. Но всё равно женщиной.

— Да, — согласилась Алатея.

Линли подумал над этим. Он видел, что Алатея ждёт его реакции, возможно готовясь к худшему: отвращению, растерянности, неприятию, любопытству, жалости… Она оказалась одной из пяти братьев в мире, где быть мужчиной означало обладать всеми привилегиями, каких просто не могло быть у женщины. Она знала, что большинство мужчин никогда не поймут, почему бы вдруг какому-то мужчине в их мире захотелось изменить пол, стать не тем, кем он родился. А именно это она и сделала, судя по всему. И Алатея утвердила инспектора в этой догадке, сказав:

— Даже когда я была ещё Сантьяго, я была женщиной. Да, у меня было мужское тело. Но мужчиной я не была. А жить вот так… не принадлежать ни к тем, ни к этим… иметь тело, которое не чувствуешь как своё… страстно желать всё изменить, быть готовой на всё, лишь бы добиться естественного для себя состояния…

— И вы стали женщиной, — пробормотал Линли.

— Да, я изменила пол. Я уехала из Санта-Марии, потому что хотела жить как женщина, а там это было невозможно. Из-за отца, его положения в городе, из-за семьи. Много было причин. А потом появился Рауль. У него были деньги, необходимые мне для того, чтобы стать женщиной, и у него были свои причины. И мы заключили сделку. Никто больше не был в неё вовлечён, никто ничего не знал.

Алатея грустно посмотрела на Линли. За свою жизнь Томас повидал много чувств, отражавшихся на лицах людей, людей отчаявшихся, лукавящих, застенчивых, людей, которые пытались скрыть правду. Им всегда казалось, что они могут скрыть свою истинную натуру, но удавалось это только социопатам. Потому что реальность такова, что глаза — это действительно окна души, а души нет только у психически больных.

Напротив диванчика, на котором сидела Алатея, имелась скамья. Линли опустился на неё и сказал:

— Значит, смерть Яна Крессуэлла…

— Я к ней не имею никакого отношения. Если бы я кого-то и убила, то это был бы Рауль Монтенегро, но я не хочу его убивать. И никогда не хотела. Я хотела просто сбежать от него, но и это не потому, что боялась, что он меня выдаст. Он не стал бы этого делать, потому что ему необходима была некая женщина, которая была бы полностью в его власти. Не настоящая женщина, понимаете? Не настоящая, а именно мужчина, который превратился в женщину, чтобы Рауль не потерял репутацию в своём мире мачо. Но вот чего он не понимал и чего я ему не говорила, так это то, что я вовсе не меняюсь, потому что я уже женщина. Мне просто нужна была операция, чтобы это подтвердить.

— И он заплатил за эту операцию?

— Ну да. Он ведь думал, что взамен получит идеальные отношения между двумя мужчинами, один из которых в глазах всего света выглядит женщиной.

— То есть ему нужны были гомосексуальные взаимоотношения.

— Своего рода да. Но этого быть не могло, поскольку один из партнёров был другого пола. Нашей проблемой — моей и Рауля — было то, что мы не до конца поняли друг друга перед тем, как начали… эту авантюру. А может быть, я намеренно не желала понять, чего он хотел от меня, потому что была в отчаянии, а он казался единственным выходом.

— Но почему вы думаете, что теперь он ищет вас?

Алатея ответила совершенно спокойно, без малейшей иронии или хвастовства:

— А вы не стали бы, Томас Линли? Он потратил огромные деньги, чтобы создать меня, а в ответ на свои вложения ничего не получил.

— Но что известно Николасу?

— Ничего.

— Как это может быть?

— Последняя операция была сделана много лет назад в Мехико. Когда я поняла, что не могу быть тем, что нужно Раулю, я сбежала от него. И — из Мехико. Я перебиралась с места на место, нигде не задерживаясь. И наконец очутилась в Юте. И встретила Ники.

— Но вы должны ему всё рассказать…

— Почему?

— Потому что… Но это ведь очевидно. Есть некоторые функции, которые ваше тело не сможет выполнить.

Алатея вздохнула.

— Я думала, что всегда смогу оставаться женщиной так, чтобы Ники ничего не узнал. Но потом он захотел вернуться в Англию, захотел сделать всё, чтобы его отец мог им гордиться. И он видел только один путь к этому, так сказать, гарантию счастья отца. Мы должны сделать то, чего не смогла сделать ни одна из сестёр Николаса. Мы должны родить ребёнка и подарить Бернарду внука, и это навсегда исцелит ту боль, которую причинил ему Николас… ему и матери… за все годы своего наркотического безумия.

— Значит, теперь вы просто обязаны ему всё объяснить.

Алатея покачала головой.

— Как я могу признаться ему в подобном предательстве? Вы сами смогли бы?

— Не знаю.

— Я могу любить его. Могу быть его возлюбленной. Могу создать для него дом и делать всё то, что может сделать для мужчины женщина. Кроме одного. Ведь даже пойти к доктору, чтобы обследоваться, якобы чтобы выяснить, почему я до сих пор не забеременела… Я с самого начала лгала Нику, потому что уже привыкла лгать, потому что мы всё это делаем, потому что иначе не выжить в этом мире… Это называется хитростью, это образ жизни. Единственная разница между мной и остальными людьми в том, что я превратилась из мужчины в женщину и скрыла это от того, кого я люблю, потому что я думала: если он об этом узнает, он не захочет на мне жениться, не захочет увезти в такое место, где Рауль Монтенегро никогда меня не найдёт. В этом мой грех.

— Но вы ведь понимаете, что должны ему рассказать.

— Я действительно должна что-то сделать, — ответила Алатея.

Камбрия, Арнсайд

Он как раз доставал из кармана ключи от машины, когда Дебора подъехала к Арнсайд-хаусу. Линли застыл на месте, они с Деборой уставились друг на друга. Она остановила машину рядом с «Хили-Эллиотом», вышла и ещё мгновение-другое просто смотрела на Томаса. По крайней мере, подумал он, у неё хватило совести изобразить сожаление.

— Ох, я виновата, Томми… — сказала Дебора.

— Ну да, конечно, — ответил он.

— Ты что, ждал меня всё это время?

— Нет. Я уже возвращался в Лондон, был примерно в часе езды отсюда. Но мне позвонила Барбара. Оставались кое-какие неподвязанные концы. Вот я и подумал, что лучше вернуться и разъяснить всё до конца.

— Какого рода концы?

— Как выяснилось, к смерти Яна Крессуэлла это не имеет отношения. А ты где была? Снова в Ланкастере?

— Ты уж слишком хорошо меня знаешь.

— Да. Мы всегда отлично друг друга понимали, разве не так?

Линли посмотрел мимо Деборы и обнаружил, что за то время, что он провёл в Арнсайд-хаусе, туман добрался уже до дамбы и начал переваливаться через неё, запуская свои длинные космы на лужайку. Нужно было поспешить с отъездом, чтобы добраться до трассы раньше, чем туман станет совершенно непроницаемым. Но когда он накроет всю Камбрию, любая дорога станет опасной, и Линли не представлял, как он уедет, оставив здесь Дебору.

— Мне нужно было ещё раз поговорить с Люси Кеверни… но я ведь знала, что ты этого не позволишь, — сказала Дебора.

Линли приподнял бровь.

— Я не могу что-либо позволить или не позволить. Ты свободна в своих действиях, Дебора. Я говорил тебе по телефону, что просто хотел бы, чтобы ты составила мне компанию на обратном пути в Лондон.

Дебора опустила голову. Её рыжие волосы, всегда бывшие самой примечательной её чертой, скользнули с плеч вперёд, и Линли отметил, как быстро они реагируют на усилившуюся влажность воздуха. Крупные пряди разделялись на более мелкие, завитки становились круче. «Медуза», — подумал Линли. Ну, она ведь всегда именно так на него действовала, разве нет?

— Но так уж получилось, что я оказалась права, — заговорила Дебора. — Я имею в виду, Люси рассказала мне ещё кое-что. Только я не уверена, что это могло бы послужить мотивом к убийству Яна Крессуэлла.

— И что же это такое?

— Алатея действительно собиралась ей заплатить за то, чтобы Люси выносила ребёнка, то есть заплатить больше, чем позволяет закон. Так что… Ну, думаю, здесь нет той сенсации, какой я ожидала. Просто вообразить не могу, чтобы из-за этого кого-то убили.

Линли понял, что эта самая Люси Кеверни — кем бы она ни была — то ли не знала всей правды об Алатее, то ли просто не сообщила её Деборе. Потому что настоящая история, безусловно, могла стать ошеломительной сенсацией. В ней имелись все три составляющие, которые руководят поведением человека, — секс, власть и деньги… но ещё и убийство? Скорее всего, в этом Дебора была права. Ту часть истории, из-за которой мог бы быть убит Ян Крессуэлл, Люси Кеверни не знала, если можно было верить Алатее Файрклог. А Линли полагал, что верить ей можно.

— И что теперь? — спросил он Дебору.

— Вообще-то я приехала для того, чтобы извиниться перед Алатеей. В последние дни я превратила её жизнь в настоящий ад и думаю, что даже положила конец планам, её и Люси. Я этого не хотела, но тот чёртов репортёр из «Сорс» ворвался к нам, когда мы разговаривали, заявил, что я — детектив из Скотленд-Ярда и расследую в Камбрии смерть Яна Крессуэлла, и… — Дебора вздохнула, встряхнула волосами и отвела их назад точно таким же жестом, как Алатея. — Если я напугала Люси так, что она откажется выносить ребёнка для Алатеи, Томми, то я совершила очень серьёзную ошибку. Алатее придётся начинать всё сначала, искать новую суррогатную мать. Я думала… Ну, я просто думала, что у нас с ней есть нечто общее, понимаешь? В смысле детей. И я хотела именно это и сказать ей сейчас. И попросить прощения. И сообщить, кто я такая на самом деле.

Линли подумал, что намерения у неё хорошие, но всё равно не был уверен в том, что Дебора не сделает для Алатеи всё только ещё хуже. Впрочем, как? Дебора ведь не знала всей правды, а он не собирался её рассказывать. Просто незачем было. Его дела здесь были закончены, Ян Крессуэлл ушёл в лучший мир, а кем была Алатея и что она намеревалась открыть своему мужу, посторонних не касалось.

— Ты меня подождёшь? — спросила Дебора. — Я не задержусь. Может, у гостиницы?

Линли, подумав, решил, что это наилучший из вариантов. Но всё-таки сказал:

— Если передумаешь, позвони мне, чтобы я не ждал зря, хорошо?

— Обещаю, — кивнула Дебора. — Только я не передумаю.

Камбрия, Милнторп

Зед не стал возвращаться в Уиндермир. Ехать туда было слишком далеко, а ведь в глубине его ума кое-что созревало. То, что он успел узнать, уже тянуло на экстренный выпуск, и ему следовало разобраться со всем как можно скорее. Зед был полон энергии, как никогда.

Ник Файрклог пытался многое скрыть от него, но ему это удалось так же, как удалось бы очень толстому человеку надёжно укрыться за тоненьким деревцем. К тому же сам Николас даже не догадывался о том, что на самом деле затеяли его жена и Люси Кеверни. А ведь насколько Зед понял, эти две особы решили здорово надуть беднягу Ника. У Зеда пока не было кое-каких пунктов истории, потому что Ник молчал, как кусок угля, на тот счёт, как именно будет осеменяться чужая яйцеклетка и как Алатея намеревалась справиться с этой проблемой, но Зед счёл это несущественной деталью. Сутью было то, что две женщины вознамерились одурачить одного мужчину. А дальше уже всё пойдёт само собой, прорвётся настоящим водопадом, что бы ни скрывали Ник, Люси и Алатея. Главное — не увлекаться метафорами, напомнил себе Зед. Просто помнить, что такие разоблачения обязательно влекут за собой новые, это так же неизбежно, как наступление дня после ночи. Но первым делом он должен написать «затравочную» статью для первой страницы. Детектив из Скотленд-Ярда приезжает в Камбрию, чтобы расследовать некое убийство, но натыкается на гнусный заговор со стороны двуличной супруги и молодой авантюристки-драматурга, желающей продать собственную утробу в качестве репродуктивной машины… Зед рассудил, что тут возможен даже намёк на проституцию. Потому что если Люси Кеверни готова продать одну часть своего тела, то почему бы ей не продать и всё остальное?

Поскольку Зед всё равно проезжал мимо гостиницы «Ворон и орёл», он завернул на стоянку. В отеле должен был быть Интернет, хотя бы беспроводной, потому что как бы иначе в наши дни отель мог вести дела? Без выхода в Сеть это просто невозможно. Во всяком случае, для гостиницы. Зед готов был поспорить, что это так.

У него не было с собой ноутбука, но это не имело значения. Зед готов был заплатить сколько угодно за доступ к компьютеру гостиницы. В это время года вряд ли целые толпы туристов спешили заказать места по электронной почте, так что и надобности в срочных ответах у отеля не было. Зеду только и нужно было, что двадцать минут. Он просто отправит основной план статьи, чтобы Родни мог его прочитать. И уж Родни точно его прочитает. Потому что, как только Зед отправит ему наброски, он сразу позвонит своему редактору и сообщит об этом.

Остановив машину, Зед просмотрел свои заметки. Блокнот всегда был при нём. Это был его жизненный запас, его драгоценности, его маленькое сокровище. Куда отправлялся он, туда отправлялись и его записи, по одной простой причине: никто не знает, когда может появиться отличная тема.

Наконец Зед отправился в отель. К стойке портье он подошёл с бумажником в руке, готовый платить. Он рассчитывал на сотню фунтов. Позже он вернёт все свои расходы. А прямо сейчас статья подгоняла его.

Зед наклонился через стойку и положил деньги на клавиатуру компьютера, за которым сидела молодая женщина. Компьютер был включён, но девушка не работала на нём. Она разговаривала с кем-то по телефону, с кем-то, кому явно требовалась информация о каждом из свободных номеров. Девушка посмотрела на Зеда, потом на деньги, потом снова на Зеда. И сказала в трубку:

— Одну минуточку.

Склонив голову набок, она уставилась на Зеда, явно ожидая объяснений.

На них не потребовалось много времени. А девушке не понадобилось много времени на то, чтобы принять решение. Она быстро завершила разговор по телефону, сгребла деньги и сказала:

— Если кто-то позвонит, пусть поговорит с автоответчиком. Ну, вы понимаете…

— Вы ушли, чтобы подготовить номер для меня, — ответил Зед. — А я только что прибыл, и вы позволили мне сесть за компьютер, чтобы проверить электронную почту. Двадцать минут?

Девушка кивнула. Она спрятала в карман десяти- и двадцатифунтовые купюры и направилась к лестнице. Зед подождал, пока она поднимется наверх, и принялся за работу.

Статья складывалась сама собой. Зеду оставалось только печатать слова.

Начал он со Скотленд-Ярда и с ироничности той ситуации, в которой оказался детектив: явившись проверить обстоятельства гибели утонувшего Яна Крессуэлла, детектив натыкается на договор о незаконной суррогатной беременности, а это приводит его к теме закона, регулирующего подобные вопросы, и отчаяния бездетных пар. Потом естественным образом появлялась тема искусства: драматург, ищущая поддержки, готова продать своё тело ради того, чтобы отдаться творчеству. Зед как раз подошёл к новому повороту: обману ничего не подозревавшего Ника Файрклога, который пребывал в неведении относительно того, что затеяли его жена и Люси Кеверни, когда зазвонил его сотовый телефон.

Он решил, что это Яффа. Ему ведь так нужно было с ней поговорить. Да и она, пожалуй, беспокоилась о нём. Она наверняка хотела бы подбодрить его. У неё нашлись бы мудрые слова, которые ему хотелось услышать, к тому же Зеду не терпелось сообщить Яффе о своём триумфе…

— Я нашёл! — сказал он в трубку, не посмотрев на дисплей. — Милая, это то, что надо!

— Я и не знал, что мы настолько близки, — услышал он голос Родни Аронсона. — Чёрт побери, где ты? Почему ты до сих пор не в Лондоне?

Зед оторвался от компьютера.

— Я не в Лондоне, — ответил он, — потому что я получил свою историю! Это статья! Что надо! От чёртовой альфы до проклятой омеги! Придержите для неё первую страницу!

— И что это такое? — спросил Родни.

Судя по его тону, он совсем не ждал сиюминутного схождения на землю Иисуса Христа.

Зед стремительно изложил все пункты: договор о суррогатном материнстве, живущая в нищете творческая личность, пребывающий в неведении супруг. Но самое вкусное он приберёг напоследок: что некий скромный репортёр (то есть он сам) работал надо всем рука об руку с детективом из Нового Скотленд-Ярда.

— Мы с ней загнали в угол ту женщину в Ланкастере! — возвестил Бенджамин. — И как только мы…

— Стой, погоди, — перебил его Родни. — «Мы с ней?»

— Ну да. Я и детектив из Скотленд-Ярда. Детектив Коттер. Сержант. Она и разбиралась в гибели Яна Крессуэлла. Только обнаружила другой след, ведущий к Нику Файрклогу и его жене, и так уж вышло, что направление оказалось буквально взрывным. Не для неё, конечно, а для меня.

Родни замолчал. Зед ожидал взрыва одобрений. Но ожидания оказались напрасными. На мгновение ему даже показалось, что связь прервалась. Он спросил:

— Род? Вы там?

Родни наконец откликнулся.

— Ты просто долбаный неудачник, Зедекия. Ты ведь и сам это знаешь, да? Просто первоклассный долбаный неудачник!

— Не понял?

— Нет никакого детектива Коттер, идиот!

— Но…

— Туда отправился инспектор Линли, тот самый парень, жена которого прошлой зимой поймала пулю, выпущенную поганым подростком двенадцати лет от роду! Знакомая фамилия, а? Это было на всех первых полосах две недели подряд! — Он не стал ждать отклика Зеда на свои слова, просто продолжил: — Боже, да ты просто жалок! Немедленно возвращайся. И собирай своё барахло. Ты расстаёшься с «Сорс».

Камбрия, Арнсайд

Алатея видела их обоих. И язык их тел сказал ей всё. Это вовсе не был разговор между незнакомыми людьми, случайно оказавшимися в одном и том же месте. Это была беседа коллег, друзей или партнёров. Обмен сведениями. Она поняла это, когда женщина посмотрела на Арнсайд-хаус так, как смотрят на дом, о котором говорят. Или, скорее, говорят о человеке, находящемся внутри. Они говорили об Алатее, некогда бывшей Сантьяго. О её прошлом и о том, каким может стать её будущее.

Алатея не стала ждать, что ещё произойдёт между этой женщиной и мужчиной из Скотленд-Ярда. Её мир так быстро рушился вокруг неё, что единственной мыслью Алатеи было: «Бежать!» Она бы помчалась, как львица за добычей, если бы у неё было хоть какое-то местечко, где можно было бы спрятаться, но возможности у неё были ограничены, и ей пришлось взять себя в руки и просто думать, думать…

Женщине нужно было выяснить, кто такая Алатея. Детектив, очевидно, должен был ей всё объяснить, хотя Алатея могла всё отрицать, она должна была всё отрицать, но ей не удавалось достаточно быстро придумать, как это сделать. Но она не сомневалась в том, что те двое говорили именно об этом. А о чём ещё им говорить? И, наверное, теперь оставался только один вопрос, который хотела бы задать Алатея. Успела ли та женщина, что стояла перед домом рядом с детективом из Скотленд-Ярда, отослать фотографии Алатеи Раулю Монтенегро? И если нет, согласится ли она взять деньги, плату за то, чтобы хранить молчание, чтобы доложить Раулю, что Сантьяго Васкеса дель Торрес, который превратился в Алатею Васкес дель Торрес, которая вышла замуж за Николаса Файрклога, чтобы убежать от прошлого, связывавшего её с человеком, которого она теперь ненавидела, просто нет в Камбрии, нет в Англии, вообще в Соединённом Королевстве? Если та женщина согласится взять деньги, Алатея окажется в безопасности. Конечно, лишь пока, на время. Но больше ей ведь ничего не оставалось.

Алатея бросилась к лестнице. Она помчалась в спальню, которую делила с Николасом, достала из-под кровати запертый ящичек и открыла его. В ящичке лежали деньги. Не слишком много, не состояние, не столько, сколько Рауль платит за её поиски, это уж точно. Но вместе с драгоценностями их, возможно, хватит для того, чтобы соблазнить ту женщину, уже подобравшуюся вплотную, уже выслушивавшую всю правду от детектива…

Алатея уже спускалась вниз, когда раздался ожидаемый стук во входную дверь. Женщина, конечно, не могла знать, что Алатея видела её говорящей с инспектором Линли. Это давало Алатее небольшое преимущество в первые моменты их встречи, и она намеревалась им воспользоваться.

Она быстро вытерла повлажневшие ладони о брюки. На мгновение закрыла глаза и тихо произнесла: «Dios mio por favor», после чего открыла дверь, постаравшись принять как можно более спокойный и уверенный вид.

Рыжеволосая заговорила первой:

— Миссис Файрклог, я не сказала вам всей правды. Могу я войти и всё объяснить?

— Что вам от меня нужно?

Алатея держалась напряжённо и официально. Она мысленно твердила себе, что ей нечего стыдиться. Она уже заплатила за помощь Рауля в изменении её тела. Она не будет платить ещё.

— Я преследовала вас, следила за вами, — сказала женщина. — Вы должны знать, что…

— Сколько он вам платит? — спросила Алатея.

— Деньги тут ни при чём.

— Деньги всегда при чём. Я не могу предложить столько же, сколько он, но я вас прошу… Нет, я вас умоляю… — Алатея отвернулась от женщины к ящичку с деньгами и драгоценностями. — У меня есть вот это. — Она протянула свои сокровища женщине. — Я могу отдать вам всё.

Женщина отступила на шаг назад.

— Но мне этого не нужно. Я пришла только для того…

— Вы должны это взять. А потом уйти. Вы его не знаете. Вы не знаете, на что способны люди вроде него.

Женщина явно задумалась, сдвинув брови и внимательно глядя на Алатею, как будто взвешивая услышанное. Алатея снова сунула ей в руки деньги и драгоценности, но женщина качнула головой и сказала:

— А… понимаю. Боюсь, уже немного поздно, миссис Файрклог. Есть вещи и явления, которые невозможно остановить, и думаю, он как раз из таких. Ему это нужно до отчаяния… Он точно не говорил, но, знаете, по выражению его лица было понятно многое.

— Он вас убедил в этом. Да, он это умеет. И очень умно с его стороны использовать женщину. Чтобы всё выглядело убедительнее. Чтобы успокоить мои страхи. Хотя он только того и хочет, чтобы уничтожить меня. У него есть для этого власть и сила, и он намерен их использовать.

— Но статья-то не получится. Серьёзная статья. Во всяком случае, такая, которая заинтересовала бы «Сорс».

— И вы думаете, что успокоили меня? — резко спросила Алатея. — При чём тут вообще какая-то статья для «Сорс»? Какое отношение она имеет к тому, что он хочет от вас? Вы меня сфотографировали, ведь так? Вы преследовали меня, вы меня снимали, а это и есть те доказательства, которые ему нужны.

— Вы не понимаете, — возразила женщина. — Ему не нужны доказательства. Таким, как он, они никогда не нужны. Доказательства для них ничего не значат. Они закручивают дела по одну сторону закона, а потом вдруг оказываются по другую его сторону, но у них всегда под рукой толпа адвокатов, чтобы разобраться с возникшими проблемами.

— Тогда позвольте выкупить мои фотографии, — сказала Алатея. — Если он их увидит, если он увидит на них меня… — Она сняла обручальное кольцо с бриллиантами. Сняла большой изумруд, которые Файрклог преподнёс ей в день свадьбы. — Вот. Пожалуйста. Возьмите и это тоже. В обмен на мои фотографии.

— Но фотографии ничего не значат! В них нет смысла без текста! Главное — именно текст. Да и в любом случае мне не нужны ваши деньги и не нужны ваши драгоценности. Я просто хотела извиниться за… ну, за всё, но в особенности за то, что погубила ваш замысел. Мы с вами во многом похожи. Возможно, по разным причинам, но в основном — да, мы одинаковы.

Алатея ухватилась за то, что могли означать извинения женщины.

— Так вы ему не скажете?

На лице женщины отразилось сожаление.

— Боюсь, он уже знает. В том-то и дело. Я поэтому и приехала. Я хотела, чтобы вы были готовы к тому, что может теперь произойти, и знали, что это моя вина, и знали, как я ужасно жалею об этом. Я пыталась всё скрыть от него, но такие люди всегда всё узнают сами, и раз уж он приехал в Камбрию… Мне очень жаль, миссис Файрклог.

Алатея сразу поняла, что всё это может означать, и не только для неё, но и для Ника, для их совместной жизни. Она тихо спросила:

— Так он здесь, в Камбрии?

— Он здесь уже несколько дней. Я думала, вы знаете. Разве он не…

— Где он сейчас? Скажите мне.

— В Уиндермире, думаю. Если нет, тогда не знаю.

Говорить больше было не о чём, зато очень многое нужно было сделать. Алатея быстро распрощалась с женщиной и, двигаясь как во сне, собрала всё то, что принесла из спальни в надежде подкупить женщину. Очень кстати, думала Алатея, что женщина ничего не взяла. Ей теперь самой всё понадобится, потому что у неё не оставалось выбора, кроме бегства.

Она вернулась наверх, в спальню, и бросила деньги и драгоценности на кровать. Из кладовой в конце коридора принесла небольшую дорожную сумку. У неё было слишком мало времени для сбора необходимых вещей.

В спальне она подошла к комоду. Комод стоял между двумя окнами, и Алатея сразу услышала, как внизу хлопнула дверца машины. Выглянув в окно, она увидела, что Ники, как нарочно, вернулся домой раньше обычного. И теперь разговаривал с рыжеволосой женщиной. На его лице была написана настоящая ярость. Голос Николаса звучал громко, хотя сквозь оконные стёкла Алатея не могла разобрать слов.

Но ведь не в словах было дело. Значение имело лишь то, что они говорили друг с другом. А выражение лица Николаса давало понять, на какую тему они говорят. Видя всё это, Алатея поняла, что хотя ей и необходимо бежать, такой возможности у неё нет. Она не могла уехать на машине, потому что Ники и та женщина стояли прямо перед домом. Она не могла и уйти пешком на железнодорожную станцию в дальнем конце деревни Арнсайд, потому что единственным способом добраться туда была дорожка, лежавшая как раз между Николасом и той женщиной. Поэтому Алатея принялась просто молиться, мечась по комнате. В спальне было ещё одно окно, в другой стене, и оно выходило на лужайку и дамбу за ней, а дальше сквозь него был виден волнолом вдали, и за ним уже — сам залив Моркам.

Сегодня был один из тех дней, когда отлив отодвинул воду особенно далеко. А это значило, что обнажившиеся пески были в распоряжении Алатеи. Она могла пересечь их и добраться до Грэндж-овер-Сэндс, что находился всего в нескольких милях от Арнсайд-хауса. А там была другая железнодорожная станция. И Алатее только и нужно было, что добраться до неё.

Камбрия, Уиндермир

Тим провёл ночь под каким-то фургоном в парке Фоллбэрроу, на берегу озера. По дороге из фотоателье он прихватил одеяло на пожарной станции — целая стопка этих одеял, пахнувших дымом, лежала прямо за открытой настежь дверью, как будто подавая Тиму знак, как именно он может провести время до тех пор, пока «Той-фор-ю» будет готов заняться им. Сам Тим уже был готов. Необходимость бегства давила его изнутри. Скоро, говорил он себе, он получит ответ на тот единственный вопрос, который возник в его жизни вместе с Кавехом Мехраном.

Фургон дал ему укрытие от ночного дождя, и Тим, прижавшись к колесу и закутавшись в украденное одеяло, более или менее спрятался ещё и от ветра. Так он и продремал всю ночь и к концу следующего дня снова отправился в деловой центр города, проболтавшись весь день тут и там. Выглядел он при этом так же плохо, как и чувствовал себя. Все его кости ныли, и от него ужасно воняло.

«Той-фор-ю» бросил на него взгляд, втянул носом воздух и коротко сказал:

— Ну, чёрт побери!

Он показал Тиму на туалетную комнату и велел хоть как-то привести себя в порядок, а когда Тим оттуда вышел, протянул ему три купюры по двадцать фунтов.

— Пойди в город и купи что-нибудь из одежды. Если ты думаешь, что можешь встретиться с ребятами-актёрами вот в таком виде, ты здорово ошибаешься. Они просто не захотят иметь с тобой дела.

— А в чём проблема? — удивился Тим. — Мне вроде одежда вообще не понадобится.

«Той-фор-ю» слегка растянул губы, изображая улыбку.

— А заодно поешь. Я не хочу, чтобы ты посреди действия начал жаловаться на то, что забыл поужинать.

— Я не собираюсь жаловаться.

— Всё так говорят сначала.

— Чёрт, — пробормотал Тим, беря деньги. — Ну, как хочешь.

— Так и хочу, — язвительно откликнулся «Той-фор-ю». — Нужно настроение, приятель. Хорошее настроение.

Выйдя из фотоателье, Тим снова отправился в сторону магазинов. И, как ни странно, обнаружил, что ужасно голоден. А он-то думал, что вообще никогда уже не захочет есть. Но голод стиснул его желудок, когда он снова проходил мимо пожарной части, потому что оттуда доносился густой запах жареного бекона. От этого рот Тима наполнился слюной. Он вдруг вспомнил, как они завтракали в годы его детства: горячие ломтики бекона с омлетом… Внутри у него заурчало. Ладно, он поищет, чем перекусить. Но сначала найдёт себе одежду. Он знал, где её искать — в местном отделении Оксфама, комитета помощи голодающим, где можно за гроши получить брюки и какой-нибудь свитер. Чёрта с два он станет покупать новые вещи. Пустая трата денег, вот что это такое. Завтра ему всё это будет просто не нужно.

В Оксфаме он быстро подобрал себе пару старых вельветовых штанов, потёртых на заду — но они были как раз его размера, а этого Тиму было достаточно. К штанам он добавил свитер с высоким воротником, а поскольку ботинки, носки и куртка у него и без того имелись, он решил, что больше ему ничего не нужно. В результате у него осталась куча денег на еду, но Тим решил взять только сэндвич в бакалейной лавке и ещё, может быть, пакет чипсов и что-нибудь попить. Оставшиеся деньги он решил вложить в конверт и отправить Грейси. Заодно он напишет ей короткое письмо, посоветует быть поосторожнее и никому не доверять, потому что никто не позаботится о ней, как бы она сама ни была добра к людям. И ещё извинится за Беллу. Тим до сих пор чувствовал себя просто ужасно из-за этой куклы. Он надеялся, что женщина из той мастерской сумеет-таки как следует починить Беллу.

Выходя из Оксфама и направляясь к бакалее, Тим думал о том, что, по сути, всё это забавно. Он действительно стал чувствовать себя лучше. Тим принял решение, и вместе с ним пришло облегчение. И теперь ему казалось даже странным то, что он мучился так долго, когда только и нужно было, что решиться.

Камбрия, Уиндермир

Они почти полчаса ждали в полицейском участке Уиндермира, куда их обоих привёз Фредди. Они прихватили с собой ноутбук Тима, а заодно и распечатанную мальчиком карту. Им обоим казалось, что как только они придут в полицейский участок и сообщат, что у них есть информация о детской порнографии, то сразу начнётся нечто вроде большого пожара, но оказалось, что это совсем не так. Им пришлось ждать своей очереди, как перед кабинетом хирурга, и с каждым мгновением тревога Манетт всё возрастала и возрастала.

— Всё в порядке, подружка, — то и дело негромко повторял Фредди. Он держал Манетт за руку, они осторожно переплели пальцы, как это делали в первые дни своего брака. — Мы успеем, всё будет вовремя.

— Да, только что именно будет? — возразила Манетт. — Фредди, мы с тобой прекрасно знаем, что всё уже могло произойти. Или может происходить сейчас, пока мы ждём здесь. Он может… они могут… Я убью Найэм за это.

— Нет смысла в проклятиях, — тихо ответил ей Фредди. — Мы делаем, что можем.

Когда их наконец проводили в какой-то кабинет, Фредди быстро открыл компьютер, продемонстрировал офицеру электронную почту Тима и то, что мальчик получал от «Той-фор-ю», — все фотографии и видеоролики. И снова, будучи истинным джентльменом, Фредди сделал так, чтобы Манетт этого не увидела, но по выражению лица полицейских она без труда поняла, что дело именно так плохо, как и говорил Фредди.

Офицер схватился за телефон и набрал номер. Тому, кто ответил, он сказал:

— Конни, тебе надо взглянуть тут на один ноутбук… Давай. — Он повесил трубку и сказал Фредди и Манетт: — Пять минут.

— Кто такая Конни? — спросила Манетт.

— Суперинтендант Конни Калва, — ответил дежурный полицейский. — Начальник местного отделения полиции нравов. Ещё вопросы?

Манетт вспомнила о карте. Достав её из сумки, она протянула листок офицеру.

— Это было на столе Тима. Фредди решил, что лучше нам прихватить её с собой. Я, правда, не знаю, будет ли от неё польза… Я хочу сказать, мы ведь не знаем, где находятся эти улицы. Они могут быть где угодно.

— Я подумал, — сказал Фредди, — что у вас тут кто-нибудь может знать, как найти основную карту, с которой сделана эта распечатка, это ведь увеличенный фрагмент. С чего-то же Тим начинал. Но чтобы найти карту целиком, нужен специалист получше меня.

Офицер взял карту, одновременно сунув руку в ящик письменного стола, чтобы достать увеличительное стекло. Манетт показалось, что это очень странно, потому что слишком уж напоминало Шерлока Холмса. Но офицер вполне разумно использовал лупу, чтобы прочитать самые мелкие названия улиц на куске карты. При этом он бормотал себе под нос:

— Такое лучше искать в Бэрроу, в полицейском управлении. Там есть специалист-компьютерщик, и… А… Погодите-ка. Это совсем нетрудно.

Он поднял голову и посмотрел на Манетт и Фредди, и как раз в этот момент в комнату вошла женщина в джинсах, высоких кожаных ботинках и шотландском жакете; видимо, это и была суперинтендант Калва.

— Что у нас тут, Эван? — спросила она, кивая Манетт и Фредди.

Эван подвинул к ней ноутбук и помахал картой.

— У нас тут достаточно всякой гадости, чтобы напугать тебя как следует, — ответил он, показывая на компьютер. — А вот это у нас карта района возле бизнес-центра.

— Так вы знаете, где находятся эти улицы? — спросила Манетт.

На это она и надеяться не смела.

— О, конечно, — ответил Эван. — Это прямо здесь, в городе. Меньше десяти минут ходу.

Манетт схватила Фредди за руку, но обратилась к офицеру:

— Тогда мы должны поспешить! Они же собираются снимать видео с Тимом! Они могут уже это делать! Мы должны их остановить!

Офицер вскинул руку, останавливая её:

— Не всё так просто.

Конни Калва уже пристроилась у стола и начала изучать его; попутно она развернула пластинку жевательной резинки и сунула её в рот. Сначала суперинтендант выглядела как человек, который и не такое видывал, но по мере просмотра картинок выражение её лица менялось. Манетт без труда поняла, когда суперинтендант добралась до видео. Она перестала жевать. И её лицо как будто застыло.

— Какие-то проблемы? — спросил тем временем Фредди у дежурного офицера.

— На этих улицах множество частных домов и мелких кинотеатров. И ещё там пожарная станция и деловой центр. Мы не можем просто бегать по улицам туда-сюда, не зная, что где происходит. Понимаете? Вы нам принесли очень ценную информацию, и суперинтендант Калва уже, как видите, принялась за дело. И как только мы узнаем больше…

— Но мальчик пропал! — закричала Манетт. — Его нет уже больше суток! И вы же видите, что у него в компьютере, и это приглашение принять участие в съёмках… Бог знает, что может сейчас происходить! Ему же всего четырнадцать лет!

— Я всё понимаю, — сказал офицер. — Но есть закон…

— Да пошёл этот ваш закон! Делайте же что-нибудь!

Тут она ощутила руку Фредди на своей талии.

— Да-да, — сказал он, обращаясь к офицеру. — Мы понимаем.

— Ты что, с ума сошёл?!

— Они обязаны следовать закону.

— Но, Фредди!..

— Манетт… — Взгляд Фредди скользнул к двери, он чуть приподнял брови. — Давай предоставим им самим заниматься делом, а?

Манетт понимала, что Фредди просит её о доверии, но в это мгновение она не доверяла никому. И всё же не могла отвести глаза от Фредди, который всегда её поддерживал. И неуверенно ответила:

— Ну да… да, хорошо.

И, сообщив дежурному и суперинтенданту Калва всё, что они ещё могли сообщить, Манетт и Фредди вышли на улицу.

— Ну что? — тоскливо спросила Манетт. — Что теперь?

— Теперь нам нужна карта города, — ответил Фредди, — а её мы сможем без труда найти в книжном магазине.

— А потом?

— А потом нам нужен будет план. Или хороший план, или невероятная, фантастическая удача.

Камбрия, Уиндермир

Случилась именно удача. Полицейский участок находился на окраине города, располагаясь между собственно Уиндермиром и пригородом. Когда они покинули участок, Фредди повёл машину к центру города; и в тот момент, когда они ехали по Лэйк-роуд, собираясь повернуть на Нью-роуд, Манетт увидела Тима. Он как раз выходил из маленькой бакалейной лавки, держа в руке полосатый бело-голубой пакет. Тим сначала рассматривал содержимое пакета, потом выудил оттуда чипсы и зубами разорвал фольгу.

— Вон он! — вскрикнула Манетт. — Тормози, Фредди!

— Не спеши, подружка, — ответил Фредди, продолжая двигаться вперёд.

— Но что ты… — Манетт развернулась на сиденье. — Мы же его потеряем!

Проехав ещё несколько метров, Фредди остановил машину у тротуара, в то время как Тим спокойно шагал в другую сторону за их спинами. Фредди спросил Манетт:

— Телефон у тебя с собой?

— Конечно. Но, Фредди…

— Послушай, милая… Тут ведь дело не только в том, чтобы просто поймать Тима.

— Но ему грозит опасность!

— Как и множеству других детей. У тебя есть телефон. Поставь его на вибровызов и иди за Тимом. Я найду место для парковки и позвоню тебе. Хорошо? Он приведёт нас туда, где собираются снимать порно, если он именно для этого сюда приехал.

Манетт осознала логику его слов, всегдашнюю спокойную, рассудительную логику Фредди. И ответила:

— Да-да, конечно. Ты прав.

Схватив сумку, она проверила, на месте ли мобильник. И уже собралась выйти из машины, но замерла и обернулась к Фредди.

— Что такое? — спросил он.

— Ты самый потрясающий в мире мужчина, Фредди Макгай! — сообщила ему Манетт. — И всё, что произошло прежде, ничего не изменило.

— Не изменило чего?

— Того, что я тебя люблю.

С этими словами Манетт выскочила из машины, не дав Фредди произнести ни слова.

Камбрия, Арнсайд

Николас Файрклог быстро дал Деборе почувствовать всю свою ярость. Резко остановив машину и выскочив на гравийную площадку, он шагнул к ней со словами:

— Кто вы вообще такая, чёрт побери?! Что вы здесь делаете?

Файрклог был совсем не похож на того человека, с которым до этого встречалась Дебора, — вежливого, с мягкими манерами. И если о глазах можно сказать, что они горят бешеным огнём, то именно такими и были сейчас глаза Николаса.

— Где он? — грубо спросил он. — Сколько у нас времени?

Дебору как будто пришпилило к месту свирепостью его тона, она утратила дар связной речи. И с трудом пробормотала:

— Я не знаю… Сколько времени на это нужно? Не уверена… Мистер Файрклог, я пыталась… Видите ли, я ему сказала, что статья из этого не получится, потому что нет доказательств. Из этого не слепишь сенсацию.

Файрклог отшатнулся, как будто Дебора с силой оттолкнула его.

— Статья? Что такое? Чёрт побери, кто вы? Вы что, тоже работаете на «Сорс»? Вас не Монтенегро прислал?

Дебора нахмурилась.

— «Сорс»? Нет… Это совершенно… А кто такой Монтенегро?

Николас посмотрел на Арнсайд-хаус, потом снова на Дебору.

— Кто вы такая? — резко повторил он.

— Дебора Сент-Джеймс, как я и говорила.

— Но фильм тут ни при чём! Нет никакого проекта документального кино. Мы это уже выяснили. Так что вы нам ни слова правды не сказали! Какого чёрта вам надо? Что вы хотите узнать? Вы были в Ланкастере с тем типом из «Сорс›. Он сам мне сказал. Или я не должен ему верить?

Дебора облизнула губы. На улице было очень холодно и сыро, и тягостно, и туман сгущался по мере того, как они разговаривали… Деборе хотелось очутиться у камина, выпить чего-нибудь горячего, просто подержать в ладонях горячую чашку… но она не могла уйти, потому что Файрклог перегородил ей дорогу, и ей оставалось только сказать всю правду.

Она объяснила, что приехала сюда для помощи детективу из Скотленд-Ярда. Приехала вместе с мужем, экспертом, который должен был изучить разные улики. А газетчик из «Сорс» почему-то решил, что это она — детектив, и она не стала его разубеждать, чтобы дать настоящему детективу и своему мужу время для спокойной работы, чтобы они могли проверить все обстоятельства смерти Яна Крессуэлла и никто бы им не мешал.

— Я не знаю никакого Монтенегро, — закончила Дебора. — И никогда о таком не слышала. А это из-за него вы так встревожились? Кто он такой?

— Рауль Монтенегро — человек, который хочет найти мою жену.

— Так вот что она имела в виду, — пробормотала Дебора.

— Вы с ней говорили?

— При полном непонимании, боюсь, — ответила Дебора. — Она наверняка думала, что мы говорим об этом Рауле Монтенегро, а я-то полагала, что мы обсуждаем репортёра из «Сорс». Боюсь, я сказала ей, что он сейчас в Уиндермире. Но я говорила о репортёре…

— Ох, боже… — выдохнул Файрклог и кинулся к дому, бросив через плечо: — Где она сейчас?

— Была внутри. — Дебора побежала следом за ним. — Мистер Файрклог! Ещё минутку…

Он остановился, обернулся. Дебора сказала:

— Понимаете, я пыталась ей объяснить всё это. Пыталась извиниться. Я имела в виду… ну, суррогатное материнство. Вам абсолютно нечего бояться. Я сказала мистеру Бенджамину, что из этого не получится статья. И кроме того, я целиком и полностью понимаю вашу жену. Мы с ней… ну, сёстры по несчастью.

Файрклог уставился на неё. У него вообще было довольно бледное лицо, но тут Дебора увидела, как даже слабые следы краски исчезли с его губ и он стал похожим на призрака, возникшего из тумана, клубившегося у его ног.

— Сёстры… — произнёс он.

— Ну да. Я тоже очень хочу ребёнка, но не могу…

Она не успела договорить. Николас Файрклог исчез в доме.

Камбрия, Уиндермир

Когда Тим вернулся в фотоателье,«Той-фор-ю» стоял за прилавком, болтая с англиканским священником. Они оба обернулись, когда Тим вошёл в дверь, и священник бросил на него внимательный взгляд, продолжая говорить о каком-то количестве и качестве. Тим решил, что это и есть один из «актёров» для фильма, и тут же у него стало горячо внутри, он мгновенно наполнился гневом. Долбаный викарий. Просто ещё один ханжа, каких полным-полно в этом мире. Притом он каждое воскресенье стоит перед своей паствой и несёт им Слово Божье, и все эти лопухи слушают его, и ни у кого не хватает ума догадаться, чем он занимается…

— Папуля! Папуля!

В фотоателье вбежали двое детишек — мальчик и девочка — в аккуратных школьных формах, а следом за ними вошла женщина, явно спешившая, смотревшая на наручные часы.

— Ох, милый, прости, мне ужасно жаль, — сказала она. — Мы очень сильно опоздали?

Женщина подошла к священнику, поцеловала его в щёку и взяла под руку.

— Подумаешь, каких-то девяносто минут! — ответил священник. — О чём говорить… — Он вздохнул. — Ладно, мы с Вильямом изучали Абрама и Исаака, Исайю и Якоба, Руфь и так далее, и это было весьма полезно и даже — и думаю, Вильям со мной согласится — занимательно. Но, увы, ты действительно очень задержалась. Придётся все отменить. У Вильяма есть кое-какие дела, да и у меня назначена встреча.

Супруга замурлыкала, многословно извиняясь. Дети повисли на другой руке священника. Просто рождественская картинка! Такую можно послать всем родственникам.

Тим болтался в задней части помещения, в углу, делая вид, что внимательно рассматривает цифровые камеры, запертые в стеклянной витрине и явно нуждавшиеся в том, чтобы с них смахнули пыль. Когда наконец священник и его семейство шумно удалились, Тим быстро шагнул вперёд. На бейджике «Той-фор-ю» значилось: «Вильям Конкорд». Тим подумал о том, что бы это могло значить: парень не снял бейджик при виде Тима. Вряд ли тот мог просто забыть это сделать. «Той-фор-ю» был не из тех, кто что-то забывает.

Он вышел из-за прилавка, запер дверь фотоателье и перевернул табличку, сменив «Открыто» на «Закрыто». Потом выключил верхний свет и кивком головы дал Тиму понять, что тот должен идти за ним в заднюю часть помещения.

Тим увидел, что декорации во внутреннем помещении изменились, и ясно было, почему «Той-фор-ю» не сумел вовремя отпечатать фотографии для священника. В комнате трудились мужчина и женщина, сооружая нечто вроде детской комнаты Викторианской эпохи вместо театральных колонн и задника с изображением неба, которые красовались тут прежде. Пока Тим всё рассматривал, они внесли три узкие кровати, на одной из которых лежал манекен-ребёнок в пижаме со Шреками и почему-то в школьной кепке. Две другие кровати были пустыми, и в изножии одной из них женщина положила огромную игрушечную собаку, сенбернара. Мужчина водрузил задник, на котором было нарисовано окно, открытое в звёздную ночь, и вдали ещё был изображён Биг-Бен, на циферблате которого стрелки показывали полночь.

Тим не понимал, для чего всё это готовится, пока из кладовой не появился некий тип. Это был юнец вроде самого Тима. Но, в отличие от Тима, он чувствовал себя совершенно уверенно и спокойно прошёл в декорацию, где прислонился к фальшивому окну и закурил сигарету. Он был с головы до ног одет в зелёное, на ногах у него были туфли без задников, с загнутыми носами, а на голове торчала остроконечная шапка. Он кивнул «Той-фор-ю» и мужчине с женщиной, которые тут же скрылись в кладовой, и Тим услышал звуки: тихие голоса и шум падавших на пол одежды и обуви. Пока «Той-фор-ю» хлопотал возле штатива на колёсах и внушительной видеокамеры, мужчина с женщиной вернулись. На женщине теперь была белая ночная рубашка с высоким сборчатым воротником. Мужчина оделся капитаном пиратского корабля. И, в отличие от остальных, надел маску, хотя для его опознания в случае чего достаточно было бы крюка, торчавшего вместо руки из правого рукава. Конечно, если бы он действительно находился в викторианской Англии, он мог бы делать что угодно, и никто опознавать бы его не стал, и он спокойно уплыл бы в дальние края…

Тим перевёл взгляд с этих чудаков на «Той-фор-ю». И при мысли о том, какова должна быть его роль в предстоящем, его на мгновение охватила тошнота. Потом он покосился на ночную рубашку, лежавшую на одной из кроватей вместе с парой очков в круглой оправе, и сообразил, что он должен изображать старшего из двух братьев, и этот костюм предназначен для него.

Всё это показалось Тиму верхом глупости, но в то же время он почувствовал некоторое облегчение. Когда он смотрел последний суперфильм о Христе в райском саду, он предположил, что и здесь будет происходить нечто такое же богохульное, хотя ему и не хотелось думать о том, что именно это может быть. Да на самом-то деле его и не интересовало, будет здесь какое-то богохульство или нет; он скорее тревожился о том, что в последний момент просто не сможет изобразить то, что от него потребуется, то, что ему будут подсказывать из-за видеокамеры.

Но как оказалось, тревожиться было не о чём. Когда Вэнди передвинулась в пространство детской, а капитан Хук занял позицию перед камерой, «Той-фор-ю› подошёл к Тиму с маленьким стаканом воды. Протянув стакан, он достал из кармана какой-то пузырёк и вытряхнул из него две пилюли разного цвета. И кивком дал Тиму понять, что тот должен их проглотить.

— Что это?..

— Нечто такое, что поможет тебе раскрыться, — ответил «Той-фор-ю». — Наравне с прочим.

— А что они делают?

В уголках губ мужчины мелькнула улыбка. На его верхней губе торчала щетина. Он в этот день не сбрил её как следует.

— Они помогут тебе сыграть то, что от тебя требуется. Давай, вперёд! Глотай их! Ты скоро поймёшь, как они действуют, и уверяю, тебе это понравится.

— Но…

Голос «Той-фор-ю» изменился. Он яростно прошептал:

— Глотай, чёрт побери! Ты сам этого хотел, добивался! Мы не можем сидеть тут всю ночь!

Тим проглотил пилюли. Он ничего не почувствовал, но подумал, что они, наверное, либо заставят его расслабиться, либо вообще введут в бессознательное состояние. Может, это был такой же наркотик, как тот, что дают женщинам, чтобы сломить их сопротивление? Тим не стал гадать. Он спросил:

— Я что, должен надеть вон ту рубашку? Я буду Джоном Дарлингом, да?

— Ты просто балбес. Стой у камеры, пока не почувствуешь зов.

— Какой зов?

— Ох, чёрт… Заткнись и смотри. — И, обращаясь к Питеру Пену и Вэнди, спросил: — Вы двое, готовы?

Не дожидаясь ответа, он встал к видеокамере, а мальчик и женщина в ночной рубашке заняли своё место: мальчик — у нарисованного подоконника, а женщина — на коленях на кровати.

Тим увидел, что в ярком освещении её ночная рубашка просвечивает насквозь. Он тяжело сглотнул, ему захотелось отвести взгляд, но он вдруг обнаружил, что не в силах этого сделать, потому что женщина медленным, чувственным движением сняла рубашку через голову, а Питер Пен подошёл к ней. Она выставила напоказ грудь, и «Той-фор-ю» сказал Тиму:

— Давай.

— Но что я должен делать? — растерянно спросил Тим, хотя и чувствовал уже особое волнение во всём теле, и все его органы делали то, к чему были предназначены природой.

— Подходишь к кровати чуть позже, — пробормотал «Той-фор-ю», снимая происходящее на кровати, где Вэнди уже стягивала с Питера рейтузы в обтяжку, а Питер повернулся лицом к камере. Женщина начала ласкать его.

— Ты засиделся допоздна в библиотеке, читал. А когда вернулся в свою комнату, увидел, чем занимаются твоя сестра и Питер Пен. Но ты тут же воображаешь себя на месте Питера…

— Так я… Что мне делать?

— Чёрт побери, просто войди в кадр! И делай то, что захочется. Следуй инстинктам. Они ведь у тебя есть, я знаю. Мы оба знаем, что они проснулись.

И хуже всего было то, что он не ошибся. Инстинкты действительно пробудились. Потому что даже в то время, пока они шёпотом переговаривались с «Той-фор-ю», Тим не в силах был отвести глаз от съёмочной площадки. Он не слишком понимал, почему Питер налился кровью, и Тим просто смотрел, смотрел, и его тело реагировало, и ему хотелось смотреть, и хотелось чего-то ещё, только он не знал, что это такое.

— Иди! Чёрт, иди же! — прошипел «Той-фор-ю». — Питер и Вэнди покажут тебе, что делать. — Он на мгновение отвёл глаза от видеокамеры и посмотрел на промежность Тима. И улыбнулся. — А! Чудеса современной медицины. Ни о чём не беспокойся.

— А как насчёт него? — спросил Тим, когда «Той-фор-ю» вернулся к съёмке.

— Кого?

— Ну… капитан… понимаете…

— О нём вообще не думай. Он воображает себя на месте Питера. Он всегда так делает. На месте всех плохих мальчиков. И на твоём месте тоже. Он вдруг появится в кадре и предложит позабавиться с тобой и Питером, а Вэнди покинет сцену. Ясно? Всё понял? А теперь иди туда, мы зря теряем время.

— Как это он позабавится?

«Той-фор-ю» снова посмотрел на Тима.

— Да именно так, как ты хотел с самого начала. Ясно? Или нет?

— Но ты говорил, что ты…

— Чтоб тебя, идиот! Ты чего ожидал на самом деле? Наберись терпения! Иди!

Камбрия, Милнторп

Дебора ехала в Милнторп, к гостинице «Ворон и орёл», а туман уже наваливался на дорогу сплошной серой массой, как будто над заливом дымили тысячи труб. Железнодорожный виадук, по которому подходили поезда к станции Арнсайда, казался размытой тенью, когда Дебора проезжала под ним, а пески совсем исчезли из вида, и только несколько птиц, бродивших вблизи от берега, просвечивали сквозь волны тумана тёмными точками.

Автомобильные фары не в силах были пронзить этот мрак, туман отражал свет и бросал его обратно водителю. Когда вдруг из тумана появлялся какой-нибудь пешеход, со стороны которого было очень глупо болтаться по улице в такую погоду, он возникал перед машиной внезапно, словно выскакивал из-под земли, как призрак Хеллоуина. Это очень сильно действовало на нервы. Дебора порадовалась тому, что сумела добраться до парковки у гостиницы, не угодив в какую-нибудь неприятность.

Томми ждал её, как и обещал. Он сидел в баре, перед ним стояла чашка с кофе, к уху он прижимал мобильный телефон. Линли наклонил голову и не видел Дебору, так что она уловила окончание его разговора.

— Довольно поздно, — говорил он. — Или всё равно приехать к тебе? Я понятия не имею, во сколько это будет, так что, может быть, ты бы лучше… Да. Хорошо. Я тоже беспокоюсь. Изабелла, мне ужасно жаль, что всё так… Разумеется. Хорошо. Ладно, потом. Хорошо. — Он некоторое время слушал и, видимо, ощутил присутствие Деборы, потому что развернулся на стуле и увидел, что она уже подходит к нему, затем быстро сказал в трубку: — Она только что приехала, так что, полагаю, мы отправимся через несколько минут. — Он вопросительно посмотрел на Дебору, и она кивнула. — Очень хорошо. Да. Ключи у меня с собой.

Он закончил разговор. Дебора не знала, что и сказать. Ещё два месяца назад она пришла к выводу, что Томми спит со своим старшим офицером. Вот только она совершенно не представляла, как ей это воспринимать. Конечно, было совершенно естественным то, что Томми вернулся к жизни, но вот как именно он к ней вернулся… это вызвало у Деборы некоторую растерянность.

— Я могу выпить кофе перед отъездом, Томми? — спросила она. — Обещаю, я проглочу его быстро, как священник допивает остатки алтарного вина.

— Глотать в спешке нет необходимости, — возразил Линли. — Я и сам хочу выпить ещё чашечку. Я бы предпочёл, чтобы мы оба бодрствовали всю дорогу. А она будет длинной.

Дебора села, а Линли отошёл, чтобы заказать ей кофе. Она увидела, что, разговаривая с Изабеллой Ардери, Томас рисовал на бумажной салфетке. Он изобразил какой-то коттедж на просторном лугу, а рядом стояли два домика поменьше, и по другую их сторону вздымались холмы и текла река. Неплохой рисунок, решила Дебора. А она и не знала, что Томми обладает художественным даром.

— Где это? — спросила она, показывая на рисунок, когда Линли вернулся к столику.

— Одно из тысяч похожих мест в Корнуолле.

— Подумываешь о возвращении домой?

— Пока нет. — Он сел, мягко улыбнулся Деборе и сказал: — Но однажды, наверное… — Взял салфетку, сложил её и сунул в нагрудный карман пиджака. — Я звонил Саймону. Он знает, что мы едем в Лондон.

— И?..

— Ну, он, конечно, считает тебя самой безумной из всех женщин. Но разве мы все не таковы?

Дебора вздохнула:

— Да. Пожалуй. Но думаю, я сделала всё ещё хуже, Томми.

— В смысле, между тобой и Саймоном?

— Нет-нет. С этим всё уладится. Мне повезло, я замужем за самым терпеливым человеком в мире. Но я весьма неудачно с ней поговорила, а потом точно так же неудачно поговорила с её мужем.

Дебора рассказала Линли обо всём, обрисовав детали, насколько она их помнила, включая и реакцию Алатеи и её мужа. Сказала, что Алатея предлагала ей деньги и драгоценности, потому что думала, что они говорят о некоем человеке по имени Монтенегро. Томми слушал как всегда — не сводя с неё глаз. Им принесли кофе. Линли наполнил обе чашки, пока Дебора заканчивала доклад.

— Вот так всё и вышло, — закончила Дебора. — Алатея думала, что я говорю об этом Рауле Монтенегро, а я-то имела в виду репортёра из «Сорс». И думаю, вся эта путаница не имела бы особого значения, если бы я не сказала ей, что он сейчас в Уиндермире, — по крайней мере, я думаю, что он поехал именно туда, когда привёз меня из Ланкастера, — но когда я это произнесла, она буквально ударилась в панику, потому что думала: речь идёт о Монтенегро. И Николас тоже очень испугался.

Линли разорвал пакетик, высыпал сахар в свою чашку. Помешал с задумчивым видом. Вообще-то он выглядел настолько задумчивым, что Дебора наконец поняла то, что ей следовало заметить гораздо раньше.

— Ты ведь знаешь, что на самом деле происходит со всеми этими людьми, да, Томми? — спросила она. — И, полагаю, знал с самого начала. Что бы это ни было, мне бы хотелось, чтобы ты и мне рассказал вовремя. По крайней мере, мне тогда не пришлось бы блуждать в темноте, и я не сделала бы того, что сделала.

Линли покачал головой.

— Нет. Наверное, я знал даже меньше, чем ты, пока позавчера не поговорил с Алатеей.

— Она прекрасна, правда?

— Она вполне… — Линли как будто пытался подобрать слово, возможно, наиболее точное, вскинул руку, словно говоря, что такого слова не существует, и продолжил так: — Да, она ошеломляет. Если бы я ничего не знал до того, как с ней встретился, я бы ни за что не поверил, что в начале жизни она была мужчиной.

Дебора почувствовала, как у неё от изумления отвисает челюсть.

— Что-что?.. — пробормотала она.

— Сантьяго Васкес дель Торрес. Вот кем она была.

— Что значит — «была»? Она что, играет роль…

— Нет. Она сделала операцию по перемене пола, а заплатил за это тот самый Монтенегро. Он рассчитывал на то, что она будет на публике играть роль его любовницы-женщины, чтобы он сохранил репутацию и положение в обществе, но на самом деле намеревался заниматься с ней любовью как с мужчиной.

Дебора судорожно сглотнула.

— Боже мой…

Она подумала о Ланкастерском университете, о Люси Кеверни, о том, что могли и должны были задумать эти две женщины… И спросила:

— Но Николас… Он ведь наверняка знает?

— Она ему ничего не сказала.

— Ох, Томми, но он должен был сам заметить! Я хочу сказать… боже мой… Ведь остаются же следы, разве не так? Разного рода шрамы и так далее.

— Если она побывала в руках хирурга мирового класса? У которого в распоряжении все средства? Хирургические лазеры практически не оставляют следов. Дебора, всё можно изменить. А уж если мужчина от рождения выглядит как женщина — может быть, потому, что ему досталась лишняя хромосома, — то переделать его в женщину ещё проще.

— Но ничего не сказать Николасу? Почему она этого не сделала?

— Не знаю. Отчаяние? Опасение? Страх перед его возможной реакцией? Боязнь того, что он от неё откажется? Притом что её преследовал Монтенегро, она нуждалась в надёжном укрытии. И ради этого позволила Николасу поверить в то, во что он хотел верить. Вышла замуж, что дало ей право перебраться в Англию.

Дебора теперь видела, как всё это складывается с причиной, по которой Томми и Саймон приехали в Камбрию.

— Ян Крессуэлл? Это она его убила? Он узнал? — спросила она.

Линли покачал головой.

— Подумай как следует, Дебора. Алатея — нечто вроде произведения искусства. Никто ничего не может узнать, если только не начнёт копаться в её прошлом, а к тому просто нет причин. Для всех, кто так или иначе занимался смертью Яна Крессуэлла, Алатея — просто жена Николаса. И нам тоже незачем было это делать, потому что Саймон был прав с самого начала, и коронёр тоже. Нет никаких признаков того, что смерть Яна Крессуэлла могла быть чем-то, кроме несчастного случая. Конечно, кто-то мог желать ему смерти. И его смерть, возможно, многим пришлась кстати. Но никто её не организовывал.

Дебора, чуть помолчав, сказала:

— А теперь этот чёртов репортёр собирается сочинить статью о суррогатном материнстве, и фотография Алатеи появится в его газете, и виноватой в этом буду я. Что мне делать?

— Воззвать к лучшей стороне его души.

— Он работает в «Сорс», Томми!

— Это серьёзно, — признал инспектор.

Зазвонил мобильник Деборы. Она понадеялась, что это Зед Бенджамин, решивший изменить свои намерения. Или, может быть, Саймон, которому захотелось сказать, что он вполне понял ту страсть, которая заставила Дебору устроить такой переполох в Арнсайд-хаусе. Однако это оказался Николас Файрклог, испуганный до паники.

— Что вы с ней сделали? — закричал он.

Дебора сначала подумала, что Алатея Файрклог причинила себе какое-то увечье.

— Что случилось, мистер Файрклог? — спросила она и посмотрела на Томми.

— Она исчезла! Я обыскал весь дом и всё вокруг. Её машина стоит на месте, и она не могла выйти из дома так, чтобы я её не заметил. Я дошёл до самой дамбы. Её нигде нет!

— Она вернётся. Она не могла уйти далеко. Куда ей деваться в такую погоду?

— Она ушла в пески!

— Нет, не может быть.

— Говорю вам, она ушла в пески! Больше некуда!

— Она могла просто пойти на прогулку. Подумать… Она скоро вернётся, и тогда вы ей скажете, что я говорила о репортёре из «Сорс», а не о Рауле Монтенегро.

— Вы не понимаете! — снова закричал Файрклог. — Боже мой, вы ничего не понимаете! Она не вернётся! Она не сможет вернуться!

— Почему это?

— Из-за тумана! Из-за зыбучих песков!

— Но мы можем…

— Мы не можем! Вы что, не понимаете, что натворили?

— Прошу вас, мистер Файрклог… Мы можем её найти. Можем позвонить… Должен же быть кто-то…

— Нет никого! Не для такого дела, не для этого!

— Этого? Чего — этого?

— Не для того, чтобы лезть под прилив, безмозглая женщина! Только что звучали сирены! Сегодня день максимального прилива!

Камбрия, Уиндермир

Когда её телефон наконец завибрировал, Манетт была уже на пределе. Она пряталась на парковке около делового центра, затаившись около мусорного контейнера. Тим исчез за дверью, над которой красовалась вывеска «ФОТО» — это было фотоателье, судя по витрине, в которой были выставлены увеличенные снимки Эмблсайда осенью, — а через несколько минут туда же вошла явно спешившая женщина с двумя детьми. Буквально через несколько мгновений она вышла под руку англиканским священником, все они уселись в «Сааб» и исчезли, а на двери «ФОТО» табличка «Открыто» сменилась на «Закрыто», и Манетт тут же позвонила в полицию.

Её разговор с суперинтендантом Конни Калвой был не просто недолгим, но ещё и бесполезным, и в итоге Манетт захотелось изо всех сил швырнуть мобильник на асфальт. Она рассказала начальнице отдела полиции нравов о деловом центре, о том, что происходит в фотоателье, как табличка «Открыто» сменилась на «Закрыто», и ведь они обе отлично понимают, что это значит, не так ли? Потому что Тим Крессуэлл, которому всего четырнадцать лет, пришёл сюда для съёмок одного из тех чудовищных, убивающих душу фильмов, которые распространяют грязь по всему миру, и полиция должна сейчас же, немедленно приехать сюда…

Но Конни Калва ответила, что они должны отвезти компьютер Тима в Бэрроу, где их специалист сможет во всём разобраться и точно определить то место, откуда отсылал свои письма «Той-фор-ю», после чего они должны будут получить ордер…

— Да чтоб вам сдохнуть! — яростно прошипела Манетт. — Я вам говорю, где он находится сию минуту и где находится этот урод «Той-фор-ю», в каком месте в точности они собираются начать съёмки, и вам бы лучше поскорее прислать сюда кого-то, чёрт побери, чтобы это прекратить! Сейчас же!

На это суперинтендант Калва ответила самым приятным голосом — чему её, безусловно, специально обучали, потому что полицейским часто приходится общаться с нервными людьми. Разумеется, миссис Макгай, сказала она, я прекрасно понимаю, что вы расстроены и взволнованы, но единственный способ по-настоящему справиться с подобной ситуацией — это действовать строго в рамках закона. Конечно, вам это не нравится, и мне тоже, честно говоря… Но у нас нет выбора.

— Да пошли бы вы с вашим законом! — рявкнула Манетт и отключила телефон.

Потом она позвонила Фредди, потому что он куда-то запропастился. Он ответил мгновенно:

— Чёрт побери, Манетт! Я тебе звонил! Ты же должна…

— Я говорила с полицией, — оборвала его Манетт. — Надо было. Фредди, он в фотоателье. Ты где?

— Возвращаюсь от вокзала. А ты где?

— У делового центра.

Она быстро объяснила Фредди, как добраться до нужного места, сама удивляясь собственной памяти.

Фредди всё повторил, и Манетт сказала:

— Поспеши. Прошу, поспеши! Фредди, полиция сюда ехать не собирается. Когда я им позвонила, мне ответили, что сначала нужно получить ордер, а для этого нужно отвезти ноутбук в Бэрроу, а для этого… Чёрт, не знаю, что им там ещё нужно. А он уже внутри, и они собираются снимать! Я это знаю, но я не сумела убедить ту полицейскую курицу!

— Милая, я уже двигаюсь в твою сторону, — ответил Фредди.

— Я попробую проникнуть в ателье, — заявила Манетт. — Я вышибу их чёртову дверь. Они ведь тогда остановятся, да? Наверняка?

— Манетт, ничего не делай! Слышишь? Ничего! Это очень опасные люди! Подожди, я скоро буду!

Манетт не представляла, как она будет ждать. Но пообещала Фредди ничего не предпринимать до его прихода… Но как она ни старалась, ничего не вышло. Три минуты ожидания довели её до отчаяния.

Манетт побежала к двери фотоателье. Дверь была заперта, как и следовало предполагать, но это не имело значения. Манетт заколотила в дверь кулаком. Дверь была почти вся застеклена, но стекло оказалось очень толстым, и дверь не поддалась, даже не вздрогнула. И вряд ли шум мог встревожить тех, кто находился внутри «ФОТО», чем бы они там ни занимались, поскольку внутренняя дверь в ателье, за прилавком, тоже была плотно закрыта, — стук в наружную дверь вполне мог остаться вообще незамеченным.

Манетт принялась кусать ногти. Огляделась по сторонам. Оценила варианты. Окинула взглядом здание, в котором располагалось фотоателье. Большой деловой центр. Наверняка в учреждениях, расположенных здесь, есть второй выход. На случай пожара. Ведь даже но закону выходов должно быть два, так?

Манетт обежала здание, но увидела целый ряд дверей, никак не обозначенных. Она ведь не догадалась сразу сосчитать двери от угла со стороны улицы, чтобы найти нужную сзади, так что ей пришлось вернуться и заняться подсчётом, — и как раз тут увидела Фредди, примчавшегося на парковку.

Она бросилась к нему. Фредди дышал, как альпинист, забывший прихватить с собой кислородную маску. Он выпалил:

— Всё, завтра начинаю бегать на тренажёре… Где?

Манетт объяснила, что дверь фотоателье заперта, и что там есть ещё внутренняя дверь, и ещё должна быть дверь с задней стороны здания… Она сказала, что могла бы колотить в эту заднюю дверь, а Фредди мог бы в это время стоять у главного выхода, ожидая, когда они все побегут в страхе. А тогда…

— Никуда не годится, — заявил Фредди. — Нам нельзя просто разгонять этих людей. Тогда их уже будет не прижать по закону. Нам нужна полиция.

— Но они не собираются сюда ехать! — воскликнула Манетт. — Я же тебе уже говорила! Они не желают сюда являться, пока не получат этот чёртов ордер!

Фредди окинул взглядом парковку. Заметил тяжёлый мусорный контейнер на колёсах и сказал:

— О, я думаю, мы дадим им причину для приезда сюда.

Он побежал к контейнеру и налёг на него плечом. Манетт, поняв, что он затеял, поспешила на помощь. Они покатили контейнер к зданию, набирая скорость, потому что площадка автостоянки имела небольшой уклон. Когда они приблизились к «ФОТО», Фредди пробормотал:

— Ну, теперь постараемся, милая. И будем надеяться, что владелец включил сигнализацию.

Владелец её включил. Они это поняли, когда контейнер вломился в переднюю дверь фотоателье, и тут же взвыла сирена.

Фредди подмигнул Манетт и прижал руки к груди, восстанавливая дыхание.

— Вуаля! — воскликнул он.

— Мы их сделали! — ответила Манетт.

Камбрия, залив Моркам

Алатея застыла в неподвижности, как статуя, стоящая более чем в двух милях от того места, где она спрыгнула с дамбы в пустое русло реки Кент. Когда Алатея выбежала из Арнсайда, она, конечно, увидела туман, но всё равно могла рассмотреть край острова и знала, что за его мысом лежат Грэндж-овер-Сэндс — и свобода.

Алатея сообразила надеть крепкие прогулочные ботинки, рассудив, что у неё есть для этого время, и куртку с капюшоном тоже прихватила, пока Ники и та рыжая разговаривали перед домом. Она даже взяла сумку, а потом вышла из дома через двери гостиной и осторожно добралась до волнолома. Перелезла через него и очутилась на песке, и тогда уже побежала со всех ног.

Русло реки и залив, в который река впадала, были пустыми. На месте реки Кент остался на время отлива только узенький ручеёк, через который нетрудно было перепрыгнуть. В заливе вообще не было воды. Алатея решила, что у неё хватит времени для того, чтобы пересечь его, нужно только быть поосторожнее. Она это знала. И знала, как себя вести. У неё была с собой трость, которой Алатея проверяла дорогу перед собой, чтобы не нарваться на плывун, да если бы она и угодила в такой песок, она всё равно знала, что делать.

Но она не учла тумана. Хотя она видела, что туман надвигается на Арнсайд с северо-запада, и хотя знала, что он скоро доберётся до берега, Алатея не представляла, с какой скоростью движется эта стена. А это была именно стена, стремительно мчавшаяся вперёд, поглощавшая всё на своём пути. И когда туман добрался до неё, Алатея в то же мгновение поняла, что это не просто туман, а некая тлетворная субстанция, несущая с собой смертельную опасность. То, что сначала было похоже на обычный пар, лёгкую дымку, пусть холодную и влажную, в считаные мгновения превратилось в серую завесу, настолько плотную, что Алатее даже показалось, что глаза её подводят, по какой-то причине играя злую шутку, потому что она ничего не видела вокруг себя, несмотря на дневное время. Хотя солнце, конечно, висело где-то в небе, потому что Алатея могла разобрать цвет своих ботинок, куртки и цвет самого тумана… но больше ничего. Она потеряла ощущение пространства. Ощущение веса. Ничего не было. Только туман.

Ей ничего не оставалось, кроме как повернуть обратно к Арнсайду, потому что он был ближе, чем Грэндж-овер-Сэндс. Но уже через пять минут Алатея остановилась, потому что потеряла направление.

Конечно, откуда-то доносились звуки, которые могли бы помочь ей добраться до дома, но она не понимала, с какой стороны они идут. Первым делом Алатея услышала стук поезда по железнодорожному мосту через реку Кент, между Арнсайдом и Грэндж-овер-Сэндс. Но она не могла понять, в какой стороне от неё находится мост. Ей казалось, что он должен находиться слева от неё, но звуки неслись как будто сзади. А это значило, что она шла прямо в сторону моря…

Алатея развернулась, чтобы исправить ошибку, и снова тронулась с места. Наткнувшись на лужу, она провалилась по лодыжки и быстро отскочила назад. Кто-то где-то закричал. Алатея не могла определить, откуда доносится крик, но он прозвучал недалеко, и это уже было хорошо. Она повернулась в сторону звука и сделала ещё несколько шагов.

Потом зарычал трактор. По крайней мере, это было похоже на трактор. Но он рычал точно за спиной Алатеи — или так казалось, — и, значит, в ту сторону и лежал наилучший путь к берегу. Алатея опять повернулась и крикнула:

— Эй! Эй! Я здесь! Здесь!

Но ответа не услышала — лишь звук мотора доносился сквозь туман, причём так натужно, словно машина была невероятно перегружена.

А потом Алатея услышала автомобильные гудки. Значит, в той стороне должна была быть дорога. Вот только эта дорога находилась там, где вроде должно было быть море, и если бы она пошла в том направлении, то уж наверняка заблудилась бы. Она брела бы между холмиками песка, по лужам, и в конце концов провалилась бы в песчаную ловушку — место, где под песком затаилась вода и где могла бы пройти разве что лишь самая лёгкая птичка. И утонула бы.

Алатея опять остановилась. Повернулась. Прислушалась. Крикнула. В ответ раздались голоса чаек. Через мгновение воздух как будто разделился на мгновение от звука то ли выстрела, то ли автомобильного выхлопа. И снова наступила тишина.

И в это мгновение Алатея поняла, что спасения нет. Что на самом деле спасения для неё никогда и не было. Конечно, у неё была возможность добраться до восточной части залива Моркам и убежать из Арнсайда. Но ей не уйти было от собственной жизни, переполненной ложью. И Алатея решила, что пришло время взглянуть на всё открыто. Потому что каждый момент её прежней жизни вёл вот сюда, к ловушке песков и пониманию того, чего она так глупо надеялась избежать. И теперь осталась только неприкрытая правда.

Вот и хорошо. Пусть так и будет. Она примет то, что надвигается на неё, потому что она только этого и заслужила. Алатея открыла сумку. Но лишь когда она нашла в ней кошелёк, чековую книжку и косметичку, но не обнаружила мобильного телефона, то вспомнила, что оставила его в кухне, на подзарядке. Алатея долго молча смотрела в сумку, осознавая, что ей не удастся в последний момент рассказать Николасу истину о себе.

Ей оставалось только броситься в ледяные объятия неизбежного. И почему она вообще думала, что может быть как-то иначе? Каждый шаг, который она сделала с момента бегства от своих родных, вёл её к той единственной точке на земном шаре, где всё и должно было завершиться.

Бегства никогда не существовало, были только разного рода отсрочки. Когда наука и хирургия позволили ей освободиться от ужасной оболочки, бывшей для неё тюрьмой, это не было бегством, потому что остались воспоминания, которые она не могла прогнать, как ни старалась.

И худшим из этих воспоминаний были занятия боксом, которые последовали за заявлением её отца, что братья не могут вечно защищать Сантьяго Васкеса дель Торрес. Что пришло для него время научиться защищаться от разных хулиганов самому. Но в глазах отца светился скрытый страх, когда он говорил это, и постоянно хмурился и выражал неудовольствие, когда видел, что Сантьяго не хочет скакать верхом вместе с братьями, что Сантьяго совершенно не интересуется строительством крепостей из песка и игрой в солдатики, что ему неприятна борьба, что он никогда не участвует в детском соревновании мальчишек, кто пустит струю дальше. И в глазах матери тоже светился страх, когда она заставала Сантьяго примеряющим платья, играющим с куклой или затевающим чайный приём для кукол вместе с кузиной Еленой-Марией.

Выражение лиц родителей Сантьяго без слов говорило одно и то же: кого мы породили? Тревоги отца были вполне понятны для человека его культуры, его возраста, его религии и воспитания. Он боялся, что одарил мир ещё одним грязным гомосексуалистом. Тревоги матери имели другой характер. Она думала о том, как выживет Сантьяго в окружающем их мире, если этот мир не в силах его понять?

Идею бежать поддержала Елена-Мария. Только ей Сантьяго рассказал всё. Она выслушала его рассказ о том, что в его теле прячется чужая душа, что он не может чувствовать себя — собой. Он смотрит из своего тела, объяснял он кузине, и смотрит на своё тело, и знает, что это тело мужчины, но оно не хочет функционировать как мужское, и он не хочет, чтобы оно так функционировало. Ему даже прикасаться к этому телу противно, говорил он. Это как трогать кого-то постороннего.

«Я не знаю, в чём тут дело, — говорил он Елене-Марии, — я не знаю, как это понимать. Я просто не хочу этого, я не могу с этим жить. Я просто должен избавиться от этого, а если не смогу, то умру, клянусь, я просто умру».

Елена-Мария помогла ему разобраться. В тот день, когда они вдвоём поехали в другой город, в выходной, когда они были двумя девушками, гулявшими по пляжу… Это дало юному Сантьяго возможность понять, чего он на самом деле хочет, кем должен быть. Но ведь такого не могло случиться в мире его отца, в мире, где мужчина должен всегда оставаться мужчиной. И чтобы найти жизнь, для которой он был предназначен, Сантьяго был вынужден бежать. И он бежал и бежал, пока не очутился в руках Рауля Монтенегро.

И так ли уж плохи были уроки бокса, спрашивала теперь себя Алатея, или гораздо худшим было то, что Рауль Монтенегро выполнил своё обещание, а она должна была выполнить свою часть сделки? Теперь она уже и не знала. Ведь с той же твёрдостью, с какой Монтенегро решил исполнить женственные мечты своего юного возлюбленного Сантьяго Васкеса дель Торрес, он теперь намерен был найти Алатею Васкес дель Торрес, чтобы она вернула ему давний должок.

А она теперь стояла посреди песков, такая же потерянная, как всегда, и выбор был прост: или двигаться, или умереть. Поэтому она пошла в том направлении, где, как она надеялась, находился Арнсайд, хотя уже и не знала ничего. Через десять ярдов она наткнулась на плывун, на который так боялась наткнуться. И в одно мгновение провалилась по бёдра. Песок был холодным, таким холодным… таким чудовищно холодным…

Незачем паниковать, сказала она себе. Она ведь знала, что делать. Ей объяснил Николас. Давным-давно, когда они гуляли по опустевшему дну залива, и она прекрасно помнила его слова: «Это всё на уровне интуиции, дорогая, но с этим можно справиться».

Алатея это знала. И приготовилась…

И тут взвыла сирена.

Камбрия, Арнсайд

— Вы в этом уверены? — спрашивал голос.

Человек со станции береговой охраны острова Уолни говорил с непоколебимостью, способной успокоить любого звонившего в службу спасения. Он говорил рассудительно и ровно, он собирался принять решение, которое мог принять он и только он.

— Мне бы не хотелось отправлять катер в залив, если вы не знаете наверняка, что женщина именно там. Погода ужасная. Она звонила по мобильному? Оставила записку?

— Ни то ни другое. Но мы уверены.

Линли вкратце описал офицеру, как именно расположен дом, сообщил, что других возможностей уйти из него просто нет и что они уже всячески пытались отыскать Алатею Васкес дель Торрес. Осталась одна возможность: залив, потому что она могла пойти прогуляться вдоль дамбы, там есть прогулочная тропа, от которой ответвляются другие дорожки, ведущие в Арнсайд-Нот, в деревню Силвердэйт и, наконец, в сторону Ланкастера. Но Алатея этих дорожек не знала, ей известна только тропа на Арнсайд-Нот, и у неё не было причин карабкаться на холм в такой туман, зато причина попытаться пересечь залив была.

— И что это за причина, сэр? — спросил офицер, что было вполне естественно.

Линли быстро объяснил ему, что он здесь разбирался в обстоятельствах гибели одного человека, что могло оказаться убийством, и так далее, и тому подобное. Он не просто слегка исказил правду. Он просто лгал собеседнику. Но, похоже, делать всё равно было нечего, разве что забраться ещё и на холм, хотя Линли уже успел убедить Николаса, что это пустая затея.

Файрклог с ним согласился, хотя лишь после того, как разжёг огромный костёр у волнолома. Там теперь оставалась Дебора, поддерживавшая огонь, совавшая в него всё, что только могло гореть: обломки стволов, ветки, газеты, журналы, старую мебель. Огонь привлёк внимание пожарной команды и немалой части жителей Арнсайда, которые тут же приняли участие в снабжении горючим маяка, свет которого мог пробиться сквозь туман и подсказать Алатее, в какую сторону ей двигаться.

В общем, делалось многое, хотя проку в том почти не было, и Линли отлично это понимал. Потому что если Алатея действительно находилась там, в заливе Моркам, и если прилив уже надвигался, то вряд ли ей удастся обогнать его. Потому он и позвонил в береговую охрану.

— Сэр, — сказал ему офицер, — я могу отправить катер, но вы не слишком на это надейтесь. Видимость сейчас меньше двадцати ярдов. Площадь залива — больше ста квадратных миль. В сочетании с туманом и высоким приливом… Мне бы не хотелось рисковать командой из-за чьей-то прихоти.

— Уверяю вас, это не прихоть, — ответил Линли. — Я уверен, если вы возьмёте курс на Арнсайд…

— Конечно, мы попробуем, — перебил его офицер. — Но она уже покойница, сэр, и мы оба это знаем. Вы позвоните ещё вашим местным спасателям, может, они тоже чем-то помогут. И можно ещё позвонить в Сэндс, в фирму, где организуют прогулки по пескам для туристов.

Туристическая компания устроила свой причал на другой стороне залива, к югу от Грэндж-овер-Сэндс, у крошечной деревушки под названием Берри-Бэнк. Человек, ответивший инспектору, говорил очень дружелюбно. Но он пояснил, что уже больше пятидесяти лет водит любопытных через залив Моркам, и после того, как он потратил всю жизнь на прогулки между рыбацкой деревушкой Флокбург и устьем реки Лёвен, он чертовски хорошо научился понимать пески, и если леди действительно вышла туда в туман, непонятно по какой причине, то она практически уже труп, «как ни жаль мне говорить это вам, сэр».

Неужели действительно ничего нельзя сделать, спрашивал себя Линли, неужели совсем ничего? Он уже думал о том, чтобы позвонить в Королевскую национальную службу спасения.

Проводник из Сэндса сказал, что можно отправить на поиски сколько угодно людей — в зависимости от того, сколько трупов инспектору хотелось бы найти, когда рассеется туман. Но твёрдо он уверен только в одном: после стольких лет изучения песков он не намерен присоединяться к дуракам, которые желают прямо сейчас отправиться на поиски кого бы то ни было.

Не захотели этого и в Королевской службе. Конечно, они там были добровольцами, их учили помогать, и они желали помочь. Однако им нужна вода, чтобы спустить на неё лодки, сэр, а сейчас залив пуст. Конечно, верно и то, что он недолго останется пустым, потому что скоро придёт вода, и если женщина не утонет сразу, то всё равно очень быстро погибнет от переохлаждения. Они могут, конечно, выйти в залив, как только вода поднимется, но это бесполезно. Нам очень жаль, сэр.

В общем, на берегу пылал костёр, и кто-то додумался принести громкоговоритель, из которого теперь непрерывно звучало имя Алатеи. А тем временем откуда-то издали приближалось страшное явление, именуемое высоким приливом.

Камбрия, Уиндермир

Сирена тревожной сигнализации взвыла так, что могла бы и мёртвых поднять из могил. Фредди и Манетт пришлось кричать, чтобы слышать друг друга. Они изо всех сил налегли на контейнер, проталкивая его в дверь, чтобы иметь возможность войти самим, и как только очутились внутри, Фредди повернулся к Манетт и прокричал:

— Жди здесь!

Конечно, она и не собиралась этого делать.

Фредди бросился к внутренней двери и дёрнул ручку. Дверь оказалась заперта, и он закричал:

— Открывайте! Полиция! — И ещё: — Тим! Тим Крессуэлл!

Но они с Манетт оба прекрасно понимали, что люди, запершиеся внутри, не намерены хоть чем-то им помогать.

— Придётся вышибать.

Манетт скорее прочитала это по губам Фредди, чем услышала. И спросила:

— Но как?

Потому что при всех многочисленных достоинствах Фредди он никак не был тем силачом, который мог бы вышибить дверь. Тем более что эта дверь была не такая, как в телесериалах, крепкая с виду, но которую на самом деле можно было выбить одним ударом ноги. Это была серьёзная дверь, и её целью было не допустить вторжения.

И тем не менее Фредди бросился на неё. Сначала ударил ногой. Потом плечом. Потом ещё раз, ещё… и всё это время сигнализация продолжала пронзительно выть. Всё продолжалось добрых пять минут, если не больше, но наконец замок вылетел. Фредди ввалился во внутреннюю комнату, крича через плечо:

— Манетт, подожди там!

Но она снова не обратила внимания на его слова. Если Фредди рвётся навстречу опасности, она не собирается отпускать его одного.

Они очутились в помещении, где печатались цифровые фотографии, а сбоку находилась кладовая. В конце прохода, разделявшего их, снял ослепительный свет, хотя остальная часть помещения пребывала во тьме. Сирена продолжала неустанно выть. Фредди и Манетт заметили в тени какое-то движение. И тут же порыв холодного воздуха подсказал им, что кто-то сбежал через заднюю дверь. Они могли лишь надеяться, что кто-нибудь всё-таки остался в студии. Они могли лишь надеяться, что это — Тим.

В конце прохода, где пылал яркий свет, они увидели примитивную декорацию. Манетт в одно мгновение охватила всё взглядом — кровати, окно, Биг-Бен вдали, собака возле кровати — и только после этого увидела Тима. Он неподвижно лежал на боку, и на нём было нечто вроде ночной рубашки. Но рубашка была задрана на голову и крепко завязана, и руки мальчика были связаны спереди, и вся нижняя часть тела была обнажена. При этом его маленький пенис стоял столбиком. Штатив неподалёку от кровати давал знать, где именно стояла камера и куда был направлен её объектив.

Манетт выдохнула:

— Ох, боже…

Фредди обернулся к ней. Манетт не могла его слышать, потому что сирена выла, как баньши, явившийся за чьей-то душой, по она прочитала по его губам: «Стой на месте! Стой на месте!»

Манетт была настолько испугана, что действительно застыла, не в силах сделать шаг. Потому что, если Тим был мёртв, она просто не хотела этого видеть.

Фредди подошёл к кровати. Манетт видела, как его губы произнесли:

— Да он истекает кровью… — И потом: — Тим, старина, не бойся…

Он потянулся к верёвке, удерживавшей ночную рубашку над головой Тима.

Тело Тима дёрнулось. Губы Фредди сказали:

— Всё в порядке, расслабься. Это Фредди, старина, позволь мне высвободить тебя…

Сдёрнув верёвку, он осторожно натянул рубашку натело Тима. Мальчик приоткрыл глаза, и Манетт поняла по его взгляду и лицу, что он находится под воздействием какого-то наркотика, и сочла это истинным благословением божьим, потому что в таком случае оставался шанс на то, что Тим не вспомнит всё то, что случилось с ним здесь.

— Позвони в полицию, — сказали губы Фредди.

Но Манетт знала, что в этом нет необходимости. Пока она подходила к кровати, пока развязывала руки Тима, сирена умолкла, и из наружной части фотоателье до Манетт донеслись голоса.

— Чёрт знает что тут творится! — крикнул кто-то.

«Как это верно», — подумала Манетт.

Камбрия, залив Моркам

Всё, что нужно делать, если попадёшь в плывун, так это не сопротивляться ему, говорил ей Ник. Нужно просто застыть, замереть. Если начнёшь барахтаться, только быстрее утонешь в нём. Любое резкое движение лишь увеличивает опасность, приближает конец. Но нужно всегда кое-что помнить. Первое: никто ведь не знает, какова глубина этого плывуна. Конечно, это может оказаться серьёзная яма, способная поглотить лошадь, или трактор, или даже целую группу туристов, но, скорее всего, это окажется неглубокая ловушка, и песок затянет тебя лишь по колено, в худшем случае по бёдра, а в остальном ты будешь свободна и дождёшься спасателей. Но не нужно пытаться проверить глубину, если не хочешь провалиться по грудь, потому что тогда тебе станет слишком трудно дышать. И тогда вытащить тебя можно будет лишь с помощью воды, пожарных брандспойтов, которыми спасатели размоют песок, чтобы спасти тебя от другой воды — воды приближающегося прилива. В общем, когда идёшь через пески, нужно двигаться как можно быстрее. И если тебе повезёт, то, даже наткнувшись на неглубокую ловушку, ты успеешь то ли перепрыгнуть через неё, то ли отскочить назад. Если не получится, нужно лечь на участок зыбучего песка плашмя. И лечь как можно скорее. Увидишь, он тогда не затянет тебя глубже, и ты сможешь откатиться в сторону.

Но что бы ни говорил её муж, живший в этой странной части мира, сейчас его слова казались Алатее безумием. Она провалилась в песок по самые бёдра, так что никакие резкие движения оказались просто невозможны. И ей оставалось только лечь на песок. Но она не могла заставить себя сделать это. Алатея приказала себе, приказала вслух:

— Ты должна, ты должна!

Но она только и могла думать, что о том, как песок коснётся всего её тела, заберётся в уши, прильнёт к щекам, запустит шуршащие щупальца в ноздри…

Алатее хотелось молиться, но она никак не могла найти слов, способных сотворить чудо. Вместо них в её уме начали вспыхивать яркие образы, и главным из них был Сантьяго Васкес дель Торрес, тринадцати лет от роду, сбежавший в ближайший городок. Там они с двоюродной сестрой пришли в церковь — и Сантьяго был в одежде Елены-Марии, с её же косметикой на лице, с сумкой через плечо: в сумке было немного денег, смена одежды и три тюбика помады, и ещё шарф, чтобы прикрыть волосы, слишком длинные для мальчика и слишком короткие для девочки.

Когда их увидел священник, он назвал её «моё дитя» и «дочь Отца небесного› и спросил, не хочет ли она исповедаться. «Иди, Сантьяго, — шепнула Елена-Мария. — Иди туда, куда ведёт тебя Бог». И Сантьяго Васкес дель Торрес исповедался. Не в грехах, а в том, кем ему необходимо стать, кем закончить свою жизнь.

Священник внимательно слушал. Потом мягко заговорил о грехе отчаяния. Сказал, что Господь не совершает ошибок. А потом предложил:

— Идём со мной, дитя.

И они вместе пошли в дом священника, где Сантьяго получил отпущение того греха, который он совершил, сбежав из дома, а заодно и бифштекс с варёным картофелем. Он съел всё это не спеша, рассматривая простую кухню, а экономка священника посматривала на него, сдвинув густые чёрные брови и нахмурив лоб. Когда Сантьяго покончил с едой, его отвели в гостиную, отдохнуть, потому что он ведь совершил такое далёкое и утомительное путешествие… А он действительно устал, очень устал. И потому лёг на диван и заснул.

Его разбудил отец. С лицом, похожим на каменную маску, он сказал:

— Спасибо вам, падре, — и взял своего блудного сына за руку. — Спасибо за всё.

И он сделал щедрое пожертвование в пользу церкви, а может быть, в пользу предателя-священника, и они отправились домой.

Сантьяго пойдёт на пользу хорошая порка, так решил отец. И ещё ему будет полезно посидеть взаперти, пока он не осознает весь ужас совершённого им преступления — не только против законов божьих, но и против собственной семьи и её доброго имени. И ему не на что рассчитывать, нечего ожидать, пока он не прекратит совершать такие безумства.

— Ты меня понял, Сантьяго? — спросил тогда отец.

И Сантьяго попытался стать мужчиной и носить неудобную для него одежду. Но фотографии обнажённых женщин, которые тайком показывали ему братья, вызывали в нём только одно желание: стать таким же, как эти леди, а не обладать ими, и когда его братья с виноватым видом ласкали себя, глядя на эти картинки, у Сантьяго одна только мысль о подобных ласках вызывала приступ тошноты.

Он рос непохожим на мальчика: у него не было волос на руках, ногах, груди, у него не росла борода, и ему не нужно было бриться. Становилось всё яснее и яснее, что с ним что-то не так, но отцу казалось, что Сантьяго просто должен побольше заниматься спортом, охотиться, лазать по горам, и всё это скоро сделает его тем самым мужчиной, которым его создал Бог.

Два долгих года Сантьяго не оставлял попыток. И два долгих года он откладывал каждый грош, какой только попадал ему в руки. А в пятнадцать лет сбежал окончательно и добрался на поезде до Буэнос-Айреса, где никто не мог знать, что он — не женщина, разве что он сам бы в этом признался.

Алатея вспомнила ту поездку на поезде: стук колёс, проплывавшие мимо пейзажи. Она вспомнила, как прижималась лбом к прохладному стеклу. Она вспомнила, как чемодан стоял возле её ног. Вспомнила, как контролёр проверял билеты, и как он пожелал сеньорите счастливого пути… и как поезд уносил её всё дальше и дальше от дома.

Она буквально услышала стук колёс в это мгновение, так живо, так ярко… Вагон громыхал и покачивался. Он неудержимо нёс её в будущее, и даже теперь Алатея стремилась вперёд, прячась от прошлого…

Когда её окатила первая волна, Алатея поняла, что на самом деле она слышала гул прилива. И осознала, что означал тот вой сирены. Что идёт очень высокий прилив и что он несётся со скоростью мчащейся во весь опор лошади. Но эта вода означала, что скоро Алатея освободится от песка, державшего её, хотя в то же мгновение она поняла, что есть вещи, от которых она никогда не станет свободной.

Алатея подумала о том, что ей, к счастью, не придётся задохнуться в песке, как она того боялась. А когда вода хлынула уже сплошной массой, Алатея поняла и то, что она не может утонуть. Потому что никто не может утонуть в такой вот воде. Ведь нужно просто лечь на спину — и заснуть.

11 ноября

Камбрия, Арнсайд

Сделать что-либо было невозможно, действительно невозможно. И все они это знали. Но все делали вид, что это не так. Конечно, береговая охрана отправилась в туман, выбрав направление в сторону Ланкастера. Но залив Моркам тянулся на многие мили, и вода на несколько миль заходила в русло реки Кент… Алатея могла очутиться где угодно, как то всем было понятно. Если бы дело было только в высоком приливе, то, наверное, оставался бы ещё шанс — пусть и небольшой — на то, что её удастся найти. Но к приливу добавился густой туман, так что с самого начала ситуация сложилась абсолютно безнадёжная. Алатею было не найти.

Волонтёры тоже предприняли попытку, как только вода поднялась достаточно для того, чтобы спустить катер. Но им не понадобилось много времени для того, чтобы понять: искать придётся не человека, а тело. А в таком случае лучше было не рисковать, чтобы к концу дня не пришлось искать много тел; усиливать трагедию было бы просто глупо. Только береговая стража могла хоть как-то быть полезной, сообщили волонтёры инспектору по возвращении на берег, потому что именно эта служба знает те возможные места, куда может принести труп. В том и состоит их работа, чтобы найти труп как можно быстрее, потому что если они не найдут его сразу, как только уйдёт туман, то, скорее всего, он не будет найден уже никогда. Вода унесёт его прочь, или его могут засосать пески. В заливе Моркам многое пропадало без следа, а кое-что осталось в нём захороненным на сотни лет. Такова уж природа этого места, объяснили инспектору волонтёры.

Линли и Дебора наконец ушли в Арнсайд-хаус — после того, как долгие часы поддерживали огонь в костре, даже после того, как прилив достиг верхней точки и заполнил русло реки, и они уже знали, что никакой надежды не осталось. Но Николас отказывался уходить от костра, и потому они продолжали жечь всё подряд, то и дело бросая обеспокоенные взгляды на неживое лицо Николаса. Он не останавливался до самого вечера, когда наконец утомление вместе с осознанием не пробудили в нём первые всплески горя, лишив желания продолжать дело. Тогда он, спотыкаясь, побрёл к дому, и Линли и Дебора пошли за ним, а жители деревни Арнсайд расступились, пропуская их, и негромко произносили слова сочувствия.

Войдя в дом, Линли сразу позвонил Бернарду Файрклогу. Он коротко сообщил основные факты: жена его сына пропала и, скорее всего, утонула в заливе Моркам. Судя по всему, сбилась с пути во время прогулки, и её застал прилив.

— Мы сейчас же приедем, — сказал Бернард Файрклог. — Скажите Николасу, мы выезжаем.

— Им хочется знать, не сорвусь ли я, — без выражения произнёс Николас, когда Линли передал ему слова отца. — Ну, а кто бы не стал беспокоиться, при моём-то прошлом?

И добавил, что не хочет видеть родителей. И вообще кого бы то ни было.

Поэтому Линли дождался приезда Файрклогов и рассказал им всё чуть более подробно. Но при этом он решил, что не должен предавать Алатею. Он сохранит её тайну. Унесёт с собой в могилу. Линли знал, что Дебора поступит так же.

Было уже слишком поздно для того, чтобы ехать в Лондон, а потому Линли и Дебора вернулись в гостиницу «Ворон и орёл», взяли два номера, поужинали, почти не разговаривая, и отправились спать. Утром Линли позвонил в Новый Скотленд-Ярд, потому что обнаружил семь сообщений в своём сотовом. Он не стал их слушать. Просто позвонил Барбаре.

Томас вкратце рассказал ей о случившемся. Барбара слушала его молча, лишь время от времени у неё вырывалось: «Ох, чёрт…» Инспектор сказал, что они должны сообщить обо всём родным Алатеи, в Аргентину. Не могла бы Барбара снова найти ту студентку и позвонить туда? Конечно, она это сделает, ответила Барбара. Ей чертовски жаль, что всё так получилось.

Потом Хейверс спросила:

— А вы-то как, сэр? Что-то у вас голос не очень… Я могу ещё что-то сделать?

— Скажите суперинтенданту, что я задержался в Камбрии, — попросил Линли. — Я выезжаю через час или два.

— Что-то ещё ей передать? — спросила Хейверс. — Рассказать о том, что там случилось?

Линли задумался лишь на одно-два мгновения.

— Лучше не надо, — сказал он.

— Хорошо, — ответила Барбара.

И разговор закончился.

Линли знал, что вполне может довериться Барбаре, что она сделает всё, что он попросит, и тут наконец он сообразил, что ему даже в голову не пришло позвонить Изабелле. Ни накануне, ни утром, поднявшись после ужасной ночи, он даже не вспомнил о ней.

Когда он спустился вниз, Дебора уже ждала его у стойки портье. Выглядела она плохо. Её глаза заблестели от слёз, когда она увидела Линли, и ей пришлось энергично откашляться, чтобы справиться с собой.

Дебора сидела на деревянной скамье напротив стойки. Томас сел рядом и обнял её за плечи. Дебора прислонилась к нему, и он поцеловал её в висок. Она взяла его за свободную руку, и Линли почувствовал, как их тела словно обменялись энергией, и они начали дышать в едином ритме.

Он сказал:

— Не думай о том, о чём ты думаешь.

— Разве я могу?

— Не знаю. Но знаю, что ты не должна об этом думать.

— Томми, она бы ни за что не пошла в залив, если бы я не начала преследовать её с этим делом о суррогатной беременности. И это ведь не имело никакого отношения к смерти Яна Крессуэлла. Всё это моя вина.

— Деб, милая, причина всему — тайны и молчание. Причина всему — ложь. Не ты.

— Ты слишком добр.

— Я всего лишь говорю правду. То, что Алатея не смогла рассказать мужу о себе, погнало её в пески. И именно из-за этого она поехала в Ланкастер. Не ты создала её тайны, и в её смерти нет твоей вины, просто так уж всё сложилось.

Дебора некоторое время молчала. Она склонила голову и как будто рассматривала носки своих чёрных кожаных ботинок. Наконец негромко произнесла:

— Но ведь есть вещи, о которых человек просто должен помалкивать, разве не так?

Линли подумал об этом, подумал обо всём том, что оставалось и должно было навсегда остаться невысказанным между ними. И ответил так:

— Да, и кто знает это лучше, чем мы с тобой?

Когда он убрал руку с её плеча, Дебора посмотрела на него. Он ласково улыбнулся.

— В Лондон?

— В Лондон, — кивнула Дебора.

Камбрия, Арнсайд

Невзирая на то, что Николас искал уединения, Валери настояла на том, чтобы они с мужем остались в Арнсайд-хаусе до утра. Она позвонила Манетт, чтобы сообщить ей новости и попросить держаться в стороне. И ещё она позвонила Миньон, но всего лишь из лёгкого опасения, что Миньон может отправиться в Арнсайд, хотя Миньон отсиживалась в своей башне с того самого мгновения, как поняла, что родители больше не намерены быть источником её снабжения. Но Миньон мало волновала Валери. Она тревожилась только из-за Николаса. Из-за того, что он мог сделать, поддавшись отчаянию.

Его сообщение, переданное через детектива из Нового Скотленд-Ярда, было кратким, но простым и понятным. Николас не желал кого-либо видеть. Вот и всё.

Валери сказала инспектору:

— У Алатеи родные в Аргентине. Мы должны им сообщить. Надо как-то устроить…

Линли ответил, что Скотленд-Ярд даст знать родным Алатеи, потому что один из офицеров уже отыскал их. Что касается остального, то им, наверное, нужно подождать, не найдётся ли тело.

Валери об этом не подумала: что тела может и не быть. Раз случилась смерть, значит, должно быть и тело, хотелось ей сказать, В конце концов, именно оно является неким знаком конца. А без него как горевать?

Когда Линли ушёл вместе с женщиной, которую он представил как Дебору Сент-Джеймс (неизвестную Валери, да и не имевшую значения в данный момент, а просто представлявшую собой некую фигуру, присутствовавшую в момент исчезновения Алатеи), Валери поднялась наверх и подошла к комнате Николаса. Остановившись перед дверью, она сказала:

— Мы здесь, милый. Твой отец и я. Мы будем внизу.

И оставила сына одного.

Всю эту долгую ночь они с Бернардом сидели в гостиной, и в камине горел огонь. Около трёх часов Валери показалось, что она слышит какой-то шум наверху, на втором этаже дома, но оказалось, что это просто ветер. Он унёс туман и нагнал дождь. Капли принялись равномерно колотить в оконные стёкла, и Валери смутно вспомнила какие-то слова о том, что ночная тоска проходит, а утро приносит радость. Вроде бы из молитвенника… Но эти слова никак не подходили к их случаю.

Они с Бернардом не разговаривали. Он четырежды пытался вовлечь её в беседу, по Валери лишь качала головой и вскидывала руку, заставляя его замолчать. Когда же Бернард наконец сказал: «Бога ради, Валери, должна же ты хоть немного поговорить со мной», она поняла, что, несмотря на всё то, что случилось в последние двенадцать или около того часов, Бернард действительно хотел поговорить о них самих. Да что такое происходит с этим человеком, устало спросила она себя. Но разве она не знала ответа на этот вопрос?

Лишь после наступления рассвета Николас вошёл в гостиную. Он двигался так тихо, что Валери не слышала его шагов, и лишь когда сын очутился прямо перед ней, она осознала, что это не Бернард вошёл в комнату. Потому что Бернард никуда не выходил, хотя она бы и этого не заметила.

Валери хотела встать. Николас сказал:

— Не надо.

Валери тихо произнесла: «Милый…», но сразу умолкла, когда Николас покачал головой. Он закрыл один глаз, как будто ему было больно от горевшего в гостиной света, и склонил голову набок, словно это могло помочь ему сфокусировать зрение.

— Я просто хотел… — сказал он. — Я не намерен.

— Что? — спросил Бернард. — Ник, я…

— Я не намерен снова за них браться.

— Мы не поэтому здесь, — возразила Валери.

— Так вы остались из-за того, что…

Губы у Николаса так пересохли, что казалось, ему трудно ими шевелить. Под глазами залегли глубокие тени. Волосы прилипли к голове. Очки были грязными.

— Мы здесь потому, что мы твои родители, — сказал Бернард. — Бога ради, Ник…

— Это я виновата, — сказала Валери. — Если бы я не пригласила этих людей из Скотленд-Ярда, не расстроила тебя, не расстроила её…

— Если кто-то и виноват, так только я, — заговорил Бернард. — Твоя мать тут ни при чём, Ник. Если бы я её не послушался и не затеял расследование, тем более что и причин-то никаких не было…

— Прекратите! — Николас вскинул руку, но тут же утомлённо уронил её. — Да, это ваша вина. Вы оба виноваты. Но теперь это не имеет значения.

Николас повернулся и вышел из гостиной. Они слышали, как он, тяжело шаркая, прошёл по коридору. А через мгновение начал медленно подниматься по лестнице.

Возвращаясь домой, они молчали. И, как будто зная, что они уже повернули на подъездную дорогу (может быть, она наблюдала с крыши башни, куда, как то знала Валери, она поднималась год за годом, чтобы шпионить за всеми), их ожидала Миньон. Она вполне разумно оставила в башне ходунки, понимая, без сомнения, что с фокусами покончено, и просто закуталась в шерстяное пальто, спасаясь от холода. Утро было ясным, как случается иногда после хорошего ливня, и солнце было ярким, как искренняя надежда, и оно бросало золотой осенний свет на лужайки и на оленя, щипавшего травку вдали.

Миньон подошла к машине, когда Валери выходила из неё, и спросила:

— Мама, что случилось? Почему вы не ночевали дома? Я просто извелась от тревоги. Спать не могла. Чуть ли не собралась звонить в полицию.

— Алатея… — коротко ответила Валери.

— Ну, конечно, Алатея, — подчёркнуто произнесла Миньон. — Но какого чёрта вы с папой не вернулись домой?

Валери внимательно посмотрела на дочь, но не смогла ничего в ней понять. Однако разве не всегда было так? Миньон была чужой, и весь её ум представлял собой некую чужую страну с другими обычаями, где она и пребывала постоянно.

— Я слишком устала, чтобы сейчас разговаривать, — сказала Валери и направилась к двери.

— Мама!

— Миньон, довольно! — сказал её отец.

Валери слышала, что Бернард идёт за ней. Слышала, как Миньон протестующе заныла. Она приостановилась и обернулась к дочери.

— Ты слышала, что сказал твой отец. Довольно.

Валери вошла в дом. И мгновенно почувствовала себя смертельно измождённой. Бернард окликнул её, когда она уже поднималась по лестнице. Его голос звучал осторожно, неуверенно, совсем непохоже на Бернарда Файрклога, который никогда в жизни не был неуверенным человеком.

Валери сказала:

— Я хочу лечь спать, Бернард.

И пошла дальше.

Валери остро осознавала, что должна принять какое-то решение. Та жизнь, которую она знала, превратилась в сплошной кавардак, кучу обломков, и Валери нужно было понять, как и что можно починить: какие куски оставить, какие заменить, а какие просто выбросить. И ещё она отлично осознавала то, какая ноша ответственности легла вдруг на её плечи. Потому что она всегда знала всё о Бернарде и о его жизни в Лондоне, и это знание и то, как она этим знанием распоряжалась, представляли собой грех, тяжесть которого будет давить на неё до конца дней.

Конечно же, Ян ей всё рассказал. Хотя деньги компании тратил не кто-нибудь, а его родной дядя, Ян прекрасно понимал, где находится настоящая сила и власть «Файрклог индастриз». О, да, Бернард изо дня в день управлял всем и зарабатывал большие деньги. Все они — Бернард, Манетт, Фредди и Ян — действовали вместе, двигая дело, проводя модернизацию производства и занимаясь всем тем, чем Валери не особо интересовалась. Но когда дважды в год собирался совет директоров, именно Валери занимала главное место за столом, а не один из этих четверых, и так было всегда, и так должно было быть. Можно сколь угодно высоко подниматься по служебной лестнице, но всё равно есть некий потолок, и попытка пробиться сквозь него — это вопрос крови, а не силы.

— Тут что-то странное и довольно неприятное, — вот что сообщал ей Ян. — Если честно, тётя Валери, я даже думал, что не стоит тебе об этом говорить, потому что… Ну, ты всегда была так добра ко мне, и дядя Бернард тоже, конечно, и я какое-то время думал, что сумею как-то покрыть эти расходы, но дело дошло до таких сумм, что я уже просто не представляю, как это сделать.

Ян Крессуэлл был милым мальчиком, когда переехал к ним после смерти его матери в Кении. И он превратился в милого молодого человека. Неприятно, конечно, что он причинил такую боль жене и детям, когда решил жить своей жизнью, той, для которой он был предназначен с рождения, но такое случается, и тут уж ничего не поделаешь. Поэтому Валери вполне понимала его сомнения, и уважала его решение, и была благодарна Яну за то, что он пришёл к ней с бумагами, показывавшими, куда именно уходят деньги.

Валери ужасно себя чувствовала, когда Ян погиб. Конечно, это был несчастный случай, но Валери казалось, что она недостаточно настойчиво говорила Яну о плохом состоянии причала, недостаточно убедительно. Зато его смерть дала ей возможность сделать то, чего она хотела. Она решила, что единственный правильный способ справиться с Бернардом — это унизить его на глазах всей семьи. Его дети должны были знать, что представляет собой их отец. После этого они должны были отказаться от него, предоставив ему наслаждаться обществом лондонской любовницы и незаконнорождённого ребёнка, и отдать всю свою преданность матери, — вот как Бернард должен был расплатиться за совершённые им грехи. Потому что их дети были по крови Файрклогами, все трое, и они ни на мгновение не приняли бы непристойную двойную жизнь отца. А потом, через некоторое время, достаточное для соблюдения приличий, она бы его простила. Да и в самом деле, после почти сорока трёх лет брака, что ещё оставалось Валери Файрклог?

Она подошла к окну спальни. Оно выходило на озеро Уиндермир. К счастью, подумала Валери, из него не был виден сад для детей, которому, наверное, теперь не суждено было быть завершённым. Из своего окна она могла смотреть на серый простор озера, похожего на лежащее на земле зеркало, отражавшего — как то и положено зеркалу — росшие на берегу ели, и склон на противоположном от Айрелет-хауса берегу… Озеро было спокойным, как всегда после штормовых ночей. Стоял прекрасный осенний день, всё вокруг сияло чистотой. Валери смотрела на изумительный вид и знала, что всё это не для неё. Она была стара и измучена. И дух её был грязным.

Валери слышала, как Бернард вошёл в комнату, но не обернулась. Она слышала, как он приближается, краем глаза заметила, что муж принёс поднос и поставил его на полукруглый столик между двумя окнами спальни. Над этим столиком висело большое зеркало, и в нём отразились чай, тосты, варёные яйца… И ещё в нём отразилось лицо её мужа.

Бернард заговорил первым.

— Я сделал это потому, что мог это сделать. Вся моя жизнь была такой. Я делал то, что делал, потому что мог. Наверное, это нечто вызова самому себе, вроде завоевания тебя. И точно так же я сделал в фирме куда больше, чем могли сделать твои отец и дед. Я даже не знаю, что это значит, почему я делал то, что делал, но хуже всего то, что я мог бы сделать это снова.

— Не слишком утешающая мысль, — сухо откликнулась Валери.

— Я просто пытаюсь быть честным с тобой.

— Тоже не слишком утешает.

— Выслушай меня. Хуже всего то, что я не могу сказать, будто это ничего для меня не значит, потому что кое-что это всё-таки значит. Я только не знаю, что именно.

— Секс, — сказала Валери. — Половая зрелость, возмужалость. В конце концов, не хочется выглядеть незначительным человеком.

— Это ранит, — тихо произнёс Бернард.

— Я того и хотела. — Валери оторвалась наконец от пейзажа за окном. Ей нужно было узнать кое-что ещё, прежде чем она примет решение, и она вполне в силах была это узнать. — И ты всегда это делал?

Бернард не стал делать вид, что не понял.

— Да, — ответил он. — Но лишь от случая к случаю. Ладно, часто. Обычно во время деловых поездок. В Манчестере. В Бирмингеме. Эдинбурге. Лондоне. Но никогда не со служащими, до Вивьен. И даже с ней поначалу это было нечто вроде отпуска. Потому что я мог. Но потом между нами дело зашло гораздо дальше, и я подумал, что вижу способ вести двойную жизнь.

— Умно с твоей стороны, — кивнула Валери.

— Умно, — согласился Бернард.

Наконец она посмотрела на него. А ведь он и в самом деле был маленьким человеком… Ниже её ростом почти на пять дюймов. Некрупный, хрупкого сложения, с мальчишеской внешностью, вечно усмехающийся… «Боже мой, — подумала Валери, — да ведь ему только и не хватает, что горба, камзола и плотных рейтуз — вылитый Ричард Третий!..» Он соблазнил её так же легко, как была сбита с пути леди Анна…

— Но почему, Бернард? — Видя, как прищурились его глаза, она добавила: — Зачем две жизни? Обычно людям более чем хватает одной.

— Я знаю, — ответил он. — Это моё вечное проклятие. Мне никогда не хватало одной жизни. Одна жизнь не… Я не знаю.

Но Валери знала, и наверное, она знала это всегда.

— Одна жизнь не доказала бы тебе, что ты не просто Берни Декстер с Блейк-стрит в Бэрроу-ин-Фёрнес. Одна жизнь не могла бы тебя в этом утвердить.

Бернард промолчал. Снаружи донёсся крик уток, и Валери снова повернулась к окну. Клин птиц нёсся в небе по направлению к парку Фелл-Рут, и Валери подумала, что на земле утки выглядят довольно глупо и неуклюже, но когда они мчатся вот так, они кажутся такими же грациозными, как любые другие птицы. И лишь достигнув цели, становятся нелепыми, непохожими на всех.

Бернард снова заговорил: — Да. Наверное, так и есть. Блейк-стрит — это та яма, из которой я выбрался, но края у неё были очень скользкими. Одно неверное движение — и я свалился бы обратно. И я это знал.

Валери отошла наконец от окна. Посмотрела на поднос. Бернард принёс завтрак для неё одной. Одна чашка и блюдце, два варёных яйца, но только одна подставка для них, одинокая белая салфетка. Значит, не так уж он был уверен в себе. Это немного утешало.

— И кто ты теперь? — спросила она мужа. — И кем ты хочешь быть?

Бернард вздохнул.

— Валери, я хочу быть твоим мужем. Я не могу обещать, что всё это — и наши с тобой отношения, и всё то, что мы создали, — не рухнет через полгода. Но это именно то, чего я хочу. Быть твоим мужем.

— И это всё, что ты можешь мне предложить? После почти сорока трёх лет?

— Это всё, что я могу предложить, — ответил он.

— И какого чёрта я стала бы это принимать? Просто считать тебя своим мужем, без обещания чего-то ещё, вроде верности, или честности, или… — Валери пожала плечами. — Я даже и не знаю теперь, Бернард.

— Не знаешь чего?

— Не знаю, чего бы мне хотелось от тебя. Я уже не знаю.

Валери налила себе чаю. Бернард принёс лимон и сахар, но не прихватил молока, потому что знал, что Валери оно не нужно. Принёс тосты без масла, потому что обычно она ела их именно так. Принёс перец, но не соль, потому что обычно Валери именно перцем посыпала варёные яйца.

Он сказал:

— Валери, мы так долго прожили вместе. Да, я ужасно поступил с тобой и нашими детьми, но я ведь знаю, почему это так, и ты тоже знаешь. Потому что я действительно Берни Декстер с Блейк-стрит, и только это я и мог предложить тебе с самого начала.

— И я всё сделала для тебя, — тихо откликнулась Валери. — Для тебя, ради тебя. Ради того, чтобы доставить тебе радость… удовлетворить тебя…

— Это так.

— И чего мне это стоило… Ты не можешь этого понять, Бернард. И никогда не поймёшь. Так что пора подвести итог. Ты это понимаешь? Ты можешь это понять?

— Могу, — сказал он. — Валери, я могу.

Валери держала чашку с чаем у самых губ, но Бернард протянул руку и забрал её. И осторожно поставил обратно на блюдце.

— Прошу, позволь мне начать, — сказал он.

Камбрия, Грейт-Урсвик

Полицейские сразу отправили Тима в госпиталь в Кесвике. «Скорую» вызвали по рации. Манетт настояла на том, что она поедет вместе с мальчиком; пусть она ничего не знала об истинном состоянии Тима и о том, какие прогнозы дадут врачи, зато знала другое: Тиму очень нужен кто-то, кто достаточно близок к нему, ближе всех после биологических родителей. А это как раз и была Манетт.

Когда полицейские примчались на место событий, сигнализация продолжала выть, как трубы апокалипсиса. Манетт сидела на кровати, держа на коленях голову Тима, закрыв его тело ночной рубашкой, а Фредди метался вокруг, пытаясь найти кого-нибудь из преступников (которые давно сбежали), а также доказательства того, что происходило в этом месте. Видеокамера исчезла, компьютера тоже нигде не было видно, но в спешке участники съёмок забыли такие вещи, как мужской пиджак с бумажником и кредитными картами, женская сумка с паспортом внутри, и ещё в фотоателье остался довольно тяжёлый сейф. Кто знает, что там было внутри? Но полиция должна была очень скоро это выяснить.

Тим за всё это время произнёс всего две фразы, едва шевеля языком. Первая была такой: «Он обещал», а вторая — «Пожалуйста, не рассказывай…» Но кто обещал, что и кому, осталось неясным. Что же касалось слов «не рассказывай», с ними всё было понятно. Манетт осторожно положила ладонь на лоб Тима (у него были слишком длинные и слишком грязные волосы, на них слишком долго никто не обращал внимания) и сказала:

— Не беспокойся, Тим. Не беспокойся.

Полиция сначала явилась в виде двух констеблей, патрулировавших неподалёку. Но когда патрульные увидели общую картину, они тут же схватились за рации, висевшие на их плечах, и вызвали детективов и офицеров из полиции нравов. Так что Манетт и Фредди снова очутились лицом к лицу с суперинтендантом Конни Калвой. Как только она вошла в заднюю комнату фотоателье и увидела декорацию викторианской спальни, с открытым окном и Биг-Беном вдали, с собакой и разбросанными по полу костюмами, она быстро обернулась к констеблям и спросила:

— «Скорую» вызвали?

Патрульные кивнули.

Конни Калва шагнула к Манетт и сказала:

— Мне очень жаль, простите. Но у меня были связаны руки. Это закон…

Манетт отвернулась, не желая смотреть на офицера.

— Вот только не надо твердить нам об этом чёртовом законе! — резко произнёс Фредди.

И он говорил так яростно, что Манетт охватила волна нежности к этому человеку, и она подумала, что очень глупо с её стороны было до сих пор не замечать настоящего Фредди Макгая.

Суперинтендант Калва не обиделась. Она пристально посмотрела на Манетт и сказала:

— Вы ведь случайно на всё это наткнулись, я правильно поняла? Услышали сигнализацию, увидели вот это внутри и сразу поняли, что здесь происходит. Ведь так всё было?

Манетт посмотрела на Тима — он начал дрожать — и сразу всё решила. Она откашлялась и заявила, что нет, они не просто натолкнулись на всё это, хотя и спасибо вам большое, суперинтендант, за предположение, что это могло быть так. Они с мужем — Манетт забыла упомянуть о том, что Фредди — её бывший муж, — вломились сюда. Они решили сами стать законом и готовы принять все последствия. Они явились сюда недостаточно быстро для того, чтобы вовремя остановить всю эту грязь, не дать каким-то мерзким извращенцам изнасиловать четырнадцатилетнего мальчика, но они с Фредди предоставляют эту часть дела полиции, и пусть полиция сама решает, что делать с тем фактом, что они с мужем — Манетт снова забыла слово «бывший» — вломились сюда, или как там назовут это полицейские.

— Полагаю, это, скорее всего, случайность, — сказала суперинтендант Калва. — Может быть, даже преднамеренное вторжение, учинённое неизвестными лицами. В любом случае муниципальным службам следует больше внимания обращать на то, как закреплены на местах мусорные контейнеры, проверить тормоза, полагаю, чтобы эти тяжёлые предметы не срывались с мест и не пробивали входные двери магазинов. — Она огляделась и приказала прибывшей с ней группе начать сбор улик. И закончила такими словами: — Нам понадобится заявление мальчика.

— Только не сейчас, — ответила Манетт.

После этого Тима повезли в больницу. В госпитале Кесвика им очень внимательно занялись врачи экстренной помощи, но в конце концов его отдали его двоюродной сестре Манетт. И они с Фредди привезли Тима домой, приготовили ему тёплую ванну, согрели суп, сделали сэндвич с маслом и копчёной сельдью, сидели рядом с ним, пока он ел, уложили в кровать… А потом разошлись по своим спальням. И Манетт провела в своей постели бессонную ночь.

Ранним утром, когда тьма ещё липла к оконным стёклам, Манетт спустилась вниз и приготовила себе кофе. Она сидела за кухонным столом и невидящими глазами смотрела на своё отражение в окне; за окном постепенно отступала ночь, и где-то там был пруд, и где-то у пруда спрятались в камышах лебеди, прижавшись друг к другу…

Манетт рассудила, что теперь необходимо позвонить Найэм. Ещё нужно было позвонить Кавеху, сообщить, что Тим в безопасности, что он находится в её доме, и нельзя ли сказать Грейси, чтобы она не беспокоилась о своём брате?

И ещё теперь нужно было что-то предпринять относительно Найэм. Она ведь была матерью Тима, а значит, имела право знать о том, что произошло. Но Манетт гадала: а нужно ли Найэм знать об этом? Если ей обо всём сообщат, и Тим будет знать, что ей сообщили, и она ничего не сделает после того, как ей сообщат, — разве это не приведёт мальчика к ещё большему разочарованию? А разве ему и без того мало досталось? С другой стороны, необходимо всё же что-то сказать Найэм, потому что она уже знает, что сын куда-то пропал.

Манетт сидела за столом, раздумывая обо всём, так и эдак прикидывая, что лучше, что хуже. Она и помыслить не могла о том, чтобы предать Тима. С другой стороны, ему ведь понадобится помощь. В школе Маргарет Фокс, в принципе, помочь могут, если Тим захочет принять помощь их специалистов. Но захочет ли он? С чего бы ему этого захотеть? Кому он мог бы довериться?

«Боже, до чего всё запуталось», — думала Манетт. Она просто не знала, с чего начать, чтобы помочь мальчику.

Она всё ещё сидела на том же месте, когда в кухню вошёл Фредди. Манетт догадалась, что она, видимо, на какое-то время задремала за столом, потому что снаружи уже было светло, а Фредди был одет и наливал себе кофе, когда она вздрогнула и очнулась.

— А, так она живая! — сказал Фредди, подходя к столу с чашкой кофе в руке. Поставив её на стол, он взял чашку Манетт, выплеснул в раковину остывшее содержимое и налил свежего кофе. Коснувшись плеча Манетт, он ласково произнёс: — Встряхнись старушка! Уверяю, тебе станет гораздо лучше, когда ты пробежишься на этом своём чёртовом тренажёре.

Когда Фредди сел напротив, Манетт заметила, что он надел лучший костюм, который никогда не надевал на работу. Фредди называл этот костюм «венчально-похоронной одеждой», но сегодня именно этот костюм был на нём, вместе с белоснежной рубашкой с французскими манжетами и льняным платком в нагрудном кармане пиджака. Это был на все сто процентов Фредди Макгай, до самых носков отполированных ботинок, и выглядел он так, словно предыдущей день не был кошмаром, едва лишь начавшим подбираться к концу.

Фредди кивнул на телефон, лежавший на столе перед Манетт, и вопросительно произнёс:

— Э-э?

В ответ на это Манетт сообщила, что звонила Кавеху.

— А как насчёт Найэм? — спросил Фредди.

Манетт сказала, что Тим просил ничего не рассказывать его матери. Он снова повторил: «Пожалуйста, не рассказывай», когда она зашла к нему в спальню, чтобы проверить, хорошо ли он устроен.

— Наверное, мне бы всё же следовало ей позвонить, — предположила Манетт. — Просто сообщить, что он у нас, но мне так не хочется этого делать!

— Почему?

— Но это же очевидно, — пожала плечами Манетт. — По той же самой причине, по какой Тим со вчерашнего дня просит ничего ей не говорить: иногда легче только предполагать, что могло с кем-то случиться, чем узнать полную правду. Или как кто-то может отнестись к этой правде. Тим может думать — или я могу думать, скажем так, — что ей будет всё равно, или она не захочет ничего предпринимать, или ей даже станет неприятно из-за того, что на неё свалили подобную новость. Но он — и я — не хотим знать этого наверняка, так?

Поэтому он — и я — можем также предположить: возможно, если она всё узнает, то тут же начнёт как-то действовать, сбросит наконец личину равнодушия, она… Я не знаю, Фредди. Но если я ей позвоню, мне не избежать того, чтобы узнать полную правду о Найэм Крессуэлл. А я совсем не уверена, что хочу узнать её прямо сейчас, и Тим тоже определённо не хочет этого.

Фредди выслушал всё это в своей обычной манере. И наконец сказал:

— Ну да… понимаю. Но ведь всё равно нужно… — И он протянул руку к телефону. Бросил короткий взгляд на наручные часы, набрал номер и добавил: — Немножко рановато, конечно, но хорошие новости хороши в любой час. — Умолкнув на мгновение, он продолжил: — Извини, Найэм. Это Фредди. Я тебя разбудил? А… Ночь тут была беспокойной… В самом деле? Рад слышать… Я хотел сказать, Найэм, что Тим здесь… Он решил немножко побродить… ну, мы просто наткнулись на него в Уиндермире, совершенно случайно. Манетт за ним присмотрит… Да-да, он просто замёрз. Ты не могла бы позвонить в школу и дать им знать… А… Ну да, конечно. Уверен… Ты полностью предоставляешь это Манетт, да? Очень мило с твоей стороны, Найэм. И хочу добавить, что мы с Манетт были бы очень рады, если бы Тим и Грейси пожили какое-то время у нас. Что скажешь на этот счёт? Хм… ну да. Отлично, Найэм… Манетт будет просто в восторге. Она очень любит их обоих.

На том разговор и закончился. Фредди положил сотовый на стол и налил себе ещё кофе.

Манетт наблюдала за ним, разинув рот.

— Какого чёрта ты делаешь?

— Договариваюсь.

— Это я поняла. Но ты не сошёл ли с ума? Мы не можем поселить здесь детей!

— Это почему ещё?

— Фредди, наша собственная жизнь — сплошная путаница! А чего совсем не нужно Тиму и Грейси, так это ещё одной непонятной ситуации, в которой они вдруг очутились бы.

— А, ну да. Путаница. Это я знаю.

— Тим думал, что тот человек собирается его убить! Ему нужна психологическая помощь!

— Ну, это ведь вполне понятно, разве не так? Я в смысле убийства. Он должен был очень испугаться. Он очутился в ситуации, которой не понимал, и…

— Нет. Это ты не понимаешь! Он думал, что тот человек собирается убить его, потому что они заключили именно такую сделку. Он мне рассказал вчера. Сказал, что согласился сниматься в порнофильме при условии, что этот тип, «Той-фор-ю», убьёт его после всего! Потому что у него не хватало духу самому покончить с собой! И кроме всего прочего, ему не хотелось, чтобы Грейси думала, будто её брат — самоубийца.

Фредди очень серьёзно выслушал всё это, потирая подбородок и губы большим пальцем. Потом кивнул:

— Да, понимаю.

— Отлично. И поскольку мальчик находится в таком состоянии, он запутался, он эмоционально оглушён, ему больно, и… Боже, я просто не знаю, что тут ещё… И переселять его сюда, при наших обстоятельствах, возможно, надолго… Как мы с этим справимся?

— Прежде всего, — заговорил Фредди после краткого раздумья, — он учится в очень хорошей школе, где у него есть возможность разобраться в себе, если он того захочет. Наша задача — поддержать его в этом желании. Ему нужно, чтобы рядом были мама и папа, чтобы они его понимали и верили в него, верили, что он может справиться со всем и продолжать жить.

— О, да, звучит очень, очень хорошо, но как долго он сможет жить здесь?

— Что ты имеешь в виду?

— Фредди, соображай быстрее, — терпеливо сказала Манетт, — не изображай из себя тупицу. Ты всё прекрасно понял, и ты знаешь, что одна из тех женщин, с которыми ты встречаешься, обязательно тебя окрутит. И тогда Тим и Грейси снова окажутся в ситуации развала, и что нам тогда делать? Разве мы можем снова заставить этих детей переживать подобное?

Фредди посмотрел на неё в упор и сказал:

— А… ну да. Значит, я ошибался?

— Ошибался насчёт чего?

— Насчёт нас. Потому что, если это так, я вернусь наверх и сниму этот венчальный костюм.

Манетт уставилась на него, но почти сразу перестала его видеть, потому что её глаза переполнились слезами. Она пробормотала:

— Фредди… Ох, Фредди… нет. Ты не ошибался.

— Вот и прекрасно. Я чувствовал… ну, может, это было чересчур, но мне казалось, что я должен это сделать, так что я позвонил чиновнику в бюро регистрации браков и объяснил ему всё, и он готов сделать для нас исключение и поженить нас прямо сегодня. Мне нужен шафер, а тебе понадобится подружка. Могу я разбудить Тима ради этого?

— Можешь, — кивнула Манетт. — А я позвоню Грейси.

Лондон, Сент-Джонс-Вуд

Зед Бенджамин оставил машину на парковке перед домом матери и долго стоял рядом с ней. Он знал, что ждёт его там, в квартире, и в общем даже не особо волновался из-за этого. Его матери не понадобится много времени на то, чтобы осознать: Зед потерял работу, и им придётся туго. В придачу ко всему Зеду предстояло лицом к лицу столкнуться с Яффой, и вот чего ему действительно не хотелось, так это видеть выражение её лица, когда она выслушает его рассказ о том, как он сумел ошибиться везде, где только можно было ошибиться, пытаясь найти в Камбрии сюжет для статьи века.

Да уж, чувствовал он себя — хуже некуда. Утром Зед проснулся в дешёвой гостинице у дороги. Накануне он сразу же после разговора с Родни Аронсоном уехал из Камбрии и забрал свои вещи из Уиндермира. Он отправился в Лондон и ехал, пока хватало сил, а потом был вынужден остановиться на ночь. И эту ночь Зед провёл в убогой комнатке, похожей на те японские спальные кабинки, о которых он когда-то читал. Ему казалось, что он пытается заснуть в гробу. В гробу с туалетом.

Утром Зед поднялся настолько отдохнувшим, насколько мог отдохнуть человек, которого в три часа ночи разбудил шум, устроенный полицией, почему-то решившей провести облаву именно в этом отеле. Через полчаса он снова заснул, ноуже в пять начали прибывать на дневную смену разные рабочие из магазинов и ресторанчиков, расположенных в зоне отдыха, и прибывали они под аккомпанемент хлопанья автомобильных дверей и приветственных возгласов, что продолжалось примерно полчаса. Зед наконец просто отказался от мысли о сне и пошёл в ванную комнату.

Он машинально выполнил весь утренний ритуал по порядку: бритьё, чистка зубов, одевание. Ему совсем не хотелось есть, но хотелось выпить кофе, и потому он сидел в кафетерии рядом с отелем, когда доставили утренние газеты.

Зед не смог удержаться. Это была сила привычки. Он купил экземпляр «Сорс» и вернулся за свой столик, чтобы обнаружить: газета продолжила историю о потрясающем факте рождения незаконного ребёнка, отцом которого был некий едва заметный член королевской семьи. На этот раз самым крупным оказался заголовок, сообщавший: «Он не скрывает свою любовь», и к статье прилагались фотографии. Похоже на то, что незначительный член королевской семьи — казавшийся к этому моменту ещё незначительнее — намеревался жениться на матери своего ребёнка, раз уж его отношения с этой женщиной перестали быть тайной, и всё это походило на третьесортный индийский фильм. Продолжение статьи было отодвинуто на третью страницу. «Интересно, что за мамаша у этого дитяти?» — подумал Зед. И увидел чувственную женщину с невероятно пышной грудью; она позировала перед объективом рядом со своим царственным дружком, и ребёнок сидел на коленях отца. Отец же ухмылялся вовсю, и на его самодовольном лице буквально было написано обращение ко всем мужчинам его страны: «Вы только посмотрите, что я сумел раздобыть, придурки!» И ведь действительно сумел. Впрочем, у этого идиота был титул, говоривший в его пользу. А вот имел ли он хоть каплю мозгов, оставалось загадкой.

Зед отодвинул газету в сторону. Что за вздор, думал он. Впрочем, он прекрасно знал, что даёт «Сорс» эта статья вместе с предыдущей. Торжество Мишеля Корсико, подтверждение его непревзойдённого дара вынюхивать подходящие истории. Далее — публичное обсуждение, и член королевской семьи — неважно, какого ранга, — будет вынужден сделать именно то, к чему его подталкивала бульварная пресса. А он, Зедекия Бенджамин, несчастный поэт, просто изгнан из рядов газетчиков.

Зед наконец тронулся с места. Он подумал, что невозможно уже откладывать встречу с неизбежным, но ему чертовски хотелось найти подходящие слова, чтобы объяснить этот перелом в своей жизни.

Он уже почти дошёл до двери, когда из здания вышла Яффа. Она как раз надевала на спину рюкзак, так что Зед решил: она идёт в университет. Яффа его не видела, и Зед как раз прикидывал, не нырнуть ли в кусты, чтобы спрятаться, но тут Яффа подняла голову и заметила его. И застыла на месте.

— Зед, ты… чёрт… вот сюрприз… — произнесла она, запинаясь. — Ты не говорил, что возвращаешься в Лондон сегодня. Какой приятный сюрприз…

— Он покажется не таким приятным, когда я тебе расскажу, почему я здесь.

— Что случилось? — Яффа выглядела обеспокоенной. Она подошла к Зеду и коснулась его руки. — Что случилось, Зед?

— Меня выгнали.

Яффа приоткрыла рот. Её губы выглядели очень мягкими. Она сказала:

— Зед, ты остался без работы? Но ты же так хорошо всё делал! А как же твоя статья? О тех людях в Камбрии? И все эти их тайны и то, что они скрывают? И что именно они скрывали, кстати?

— Да всего лишь то, как-когда-и-каким-образом можно обзавестись ребёнком, — ответил Зед. — И ничего больше.

Яффа нахмурилась.

— А Скотленд-Ярд? Зед, они не могут заниматься такими вещами!

— Ну, вот это как раз и есть самое худшее, — признался Зед. — Если там и был кто-то из Скотленд-Ярда, я его даже не видел.

— Но тогда кем была та женщина? Женщина-детектив?

— Она не из Скотленд-Ярда. А кто она на самом деле, теперь значения не имеет. — Зед держал свой ноутбук и, прежде чем продолжить, взял его в другую руку. — Суть в том, что я просто наслаждался нашей маленькой игрой, Яффа. Телефонными звонками и так далее.

Яффа улыбнулась.

— Я тоже.

Зед снова переместил свой ноутбук. Он вдруг обнаружил, что совершенно не знает, что ему делать с собственными руками и ногами.

— Ладно. Хорошо, — сказал он. — Так когда ты хочешь объявить о разрыве? Лучше сделать это поскорее, если хочешь знать моё мнение. Потому что, если мы не разберёмся с этим в ближайшие день-два, мама пойдёт говорить с рабби и испечёт халу.

Яффа засмеялась. И сказала так, словно поддразнивала Зеда:

— А что, это будет так уж ужасно, а, Зедекия Бенджамин?

— Что именно? — уточнил он. — Рабби или хала?

— И то и другое. Всё вместе. Это так плохо?

Входная дверь здания открылась. На улицу вышла пожилая женщина с миниатюрным пуделем на поводке. Зед отступил в сторону, давая ей пройти. Женщина посмотрела на него, на Яффу, снова на Зеда. И усмехнулась. Зед покачал головой. Ох, эти еврейские мамочки… И снова повернулся к Яффе.

— Не думаю, чтобы Михе это так уж понравилось, а?

— А, Миха… — Яффа провожала взглядом леди с пуделем, который как раз поднял лапу и оросил куст. — Зед… боюсь, что никакого Михи нет.

Зед недоуменно уставился на девушку.

— Что? Чёрт… Ты порвала с этим парнем?

— Он никогда не был моим парнем, — сказала Яффа. — Он… Вообще-то его никогда и не было.

Зед не сразу понял сказанное ею. Потом он почувствовал себя так, словно вокруг начался рассвет, хотя стояло уже позднее утро и дом его матери освещало яркое солнце.

— То есть ты мне говоришь…

Яффа перебила его:

— Да. Я говорю тебе.

Зед начал расплываться в улыбке.

— Какая ты умная девушка, Яффа Шоу!

— Да, я такая, — согласилась девушка. — Но я всегда такой была. И, кстати, да.

— В каком смысле «да»?

— В смысле желания стать твоей женой. Если ты возьмёшь меня, несмотря на то что я тебя заманила в ловушку с помощью твоей собственной матери.

— Но зачем я тебе теперь? — удивился Зед. — У меня нет работы. У меня нет денег. Я живу с мамой, и…

— Таковы загадки любви, — ответила Яффа.

Камбрия, Брайанбэрроу

Грейси вылетела из дома в ту самую секунду, когда машина остановилась перед воротами. Девочка бросилась к Тиму и обхватила его за талию, и Тим даже слова вставить не мог в тот бешеный поток слов, что обрушился на него. Кузина Манетт позвонила в школу Маргарет Фокс и объяснила, где находится Тим; и она попросила разрешить Тиму пропустить ещё один день; и она обещала, что отвезёт его в школу завтра; и она наденет шёлковую юбку с рисунком из павлиньих перьев и сливочного цвета кашемировый пуловер, и ещё серый твидовый жакет, и шарф, и всё это потрясающе сочетается по цвету; и она сказала, что все отправляются на свадьбу, и что Тим должен быть шафером. То есть, конечно, если Тим сам того захочет.

По лицу Манетт Тим сразу понял, что это её свадьба. А на лице Фредди было написано, что он — жених. Тим сказал:

— Ну, пожалуй…

И тут же отвернулся, потому что кузина и её вновь обретённый муж сияли таким счастьем, что на них было больно смотреть, и Тим подумал, что он здесь совсем чужой, и это сияние не для него. А он уже так устал от постоянных разлук… Но всё же он добавил:

— А что я надену?

Ведь в Грейт-Урсвике у него ничего подходящего не было.

— Найдём что-нибудь подходящее, — ответила Манетт, держа Фредди за руку. — Но сначала Грейси. Кавех не отправил её в школу, потому что мне, само собой, нужна подружка.

И это, конечно, было главным, о чём сейчас думала Грейси, висевшая на талии Тима.

— Свадьба, свадьба, свадьба! — распевала она. — Мы едем на свадьбу, Тимми! А мне разве не нужно новое платье, кузина Манетт? И белые колготки? А цветы там будут? Ой, там же обязательно должны быть цветы!

Грейси вовсе не ждала ответов на все свои вопросы, она просто болтала то об одном, то о другом.

— Ты никогда больше не должен убегать! — сообщила она Тиму. — Я так испугалась, Тим, и я беспокоилась! Я знаю, что плохо вела себя с тобой, но это же из-за того, что ты сделал с Беллой, но Белла ведь просто кукла, и я это знаю. Просто, понимаешь, её мне подарил папа, и он разрешил мне самой её выбрать в магазине, но я всё равно так рада, что ты вернулся, а что ты наденешь? — И тут же она повернулась к Манетт и Фредди: — А гости будут? А торт? Кузина Манетт, а букет у тебя будет? А твои мама и папа приедут? А твоя сестра? Ох, наверное, ей тяжело будет далеко идти!

Тим невольно улыбнулся, и это было странным для него ощущением, потому что он не улыбался уже, наверное, целый год. Грейси была похожа на едва распустившийся бутон, и Тиму хотелось, чтобы она всегда оставалась такой.

Они все вошли в дом, чтобы подыскать что-нибудь подходящее для Тима. Он поднялся наверх, в свою комнату, а Грейси осталась внизу, болтать с Манетт и Фредди. Но ему вдруг показалось, что здесь всё стало другим. Он видел разные вещи и знал, что они принадлежат ему, но почему-то они на самом деле ему не принадлежали. Да, он здесь жил, но как будто и не жил. Тим не понимал, что может означать это ощущение.

У него не было никакой красивой одежды, подходящей для свадьбы. Он только и имел, что школьную форму, но не собирался её надевать.

Тим немножко подумал о том, как это будет выглядеть, если он сделает следующий необходимый шаг. Шаг казался гигантским, это было нечто такое, что могло поглотить Тима и увлечь его в глубины, которых он не предвидел и из которых было бы не выбраться. Но предстояла свадьба, и это была свадьба Манетт и Фредди, и, похоже, ему просто не оставалось ничего другого, кроме как пойти в спальню его отца и обшарить её как следует, и в конце концов вытащить из-под кровати огромный чёрный мешок для мусора, набитый одеждой отца, — это Кавех запихал всё туда, явно собираясь отвезти вещи в благотворительный фонд перед тем, как его невеста переедет на ферму.

Брюки Яна были велики Тиму, но ремень помог с ними справиться, а через год, пожалуй, они должны были стать ему впору. Тим перебрал остальную одежду: ещё несколько пар брюк, рубашки, галстуки и жилеты, футболки и свитера, и Тим подумал о том, как хорошо одевался его отец и что это значило с учётом того, кем он был. Но он был обычным парнем, подумал Тим, просто самым обычным парнем…

Тим схватил рубашку, галстук и пиджак. Потом вернулся к остальным, ждавшим его в старой кухне древнего особняка, где Грейси сочиняла записку Кавеху, пристроившись у буфета, где он хранил чай. «Грейси и Тимми уехали на свадьбу! Вот здорово!»

А потом они всей толпой отправились в Уиндермир. Впрочем, по дороге к машине они ещё увидели Джорджа Коули, который выносил из коттеджа арендатора остатки своих вещей. И Даниэль был там, и Тим подумал о том, что тот почему-то не в школе. Их взгляды встретились и тут же разбежались.

— Привет, Дэн! — крикнула Грейси. — Пока, Дэн! Мы едем на свадьбу, и мы вообще не знаем, вернёмся ли сюда!

И только когда они уже ехали через деревню Брайанбэрроу к шоссе, что шло через Лит-Вэлли, Манетт обернулась назад и заговорила с детьми:

— А что, если вы действительно никогда туда не вернётесь, а, Грейси? Что, если вы с Тимом переедете в Грейт-Урсвик и останетесь жить со мной и Фредди?

Грейси посмотрела на Тима. Потом опять на Манетт. Её глаза изумлённо округлились, но она поспешила уставиться в окно, на проносящиеся мимо пейзажи. И спросила:

— А я могу забрать к тебе свой батут?

— Ну, я думаю, у нас найдётся для него местечко, — ответила Манетт.

Грейси вздохнула. Потом передвинулась на сиденье поближе к Тиму и прижалась щекой к его руке.

— Как здорово, — пробормотала она.

В общем, всю дорогу до Уиндермира они строили различные планы. Тим закрыл глаза, не прислушиваясь к их разговору. Фредди сбросил скорость, когда они подъехали к городу, и Манетт что-то сказала о бюро регистрации, и только тогда Тим открыл глаза.

— А можно мне сначала кое-что сделать? — спросил он. — Я хочу сказать, до свадьбы.

Манетт повернулась к нему и ответила, что, конечно же, можно, и Тим объяснил Фредди, как доехать до ремонтной мастерской, где он оставил Беллу.

На куклу стоило посмотреть. Её руки и ноги вернулись на места. Её как следует помыли. Конечно, она была не совсем такой, какой была до нападения Тима, но всё равно это была Белла.

— Мне казалось, ты хотел, чтобы её отправили по почте, — сказала Тиму женщина за прилавком.

— Всё изменилось, — ответил Тим, забирая куклу.

— Тоже неплохо, — ответила женщина.

Тим вернулся в машину и протянул Беллу сестрёнке. Грейси вцепилась в Беллу и прижата её к крошечной, едва набухавшей груди.

— Ты её починил, ты её починил!

И принялась нянчить куклу, как будто это был самый настоящий младенец.

— Ты уж меня прости, — сказал Тим. — Она теперь не совсем как новая.

— Ох, — вздохнул Фредди, снова трогая машину с места. — Да кто из нас как новый?

12 ноября

Лондон, Челси

Когда Линли и Дебора добрались до Лондона, было уже далеко за полночь. Они почти всю дорогу молчали, хотя Томас и спросил Дебору, не хочется ли ей поговорить. Она знала, что Линли понимает, что ей досталась более тяжкая часть ноши, хотя они оба были виноваты в том, что Алатея бросилась навстречу смерти, и ему хотелось снять с неё хотя бы часть груза. Но Дебора не могла этого допустить.

— Но мы ведь можем и просто сидеть рядом? — спросила она.

Так они и сделали, и лишь время от времени Линли касался её руки.

Они попали в пробку на пересечении дорог между Ливерпулем и Манчестером. Потом наткнулись на участок, где велись дорожные работы, рядом с Бирмингемом, и ещё уткнулись в длинный хвост машин, едва ползших мимо места серьёзной аварии у начала дороги Ф45, на Норгемптон. Тут они уже свернули на парковку, чтобы перекусить, и провели там полтора часа, надеясь, что дорога наконец более или менее расчистится. И в итоге добрались до Челси только в половине второго ночи.

Дебора знала, что её муж не спит, несмотря на поздний час. Она поняла, что он дожидался её, сидя в своём кабинете на первом этаже их дома, потому что когда она подошла к крыльцу у входной двери, там горел свет.

Дебора нашла его читающим книгу. Саймон разжёг огонь в камине, и перед камином дремала Пич — на подушке, специально положенной для неё. Такса лениво сползла с этой подушки, когда Дебора вошла в кабинет, как следует потянулась и только потом направилась к хозяйке, чтобы поприветствовать её.

Саймон отложил книгу. Дебора увидела, что это какой-то роман, что было весьма необычным для Саймона. Он терпеть не мог всякого рода выдумки, предпочитая биографии и разные истории о том, как люди выживали в нечеловеческих условиях. Любимым героем Саймона был полярный исследователь сэр Эрнест Генри Шеклтон.

Саймон встал, что всегда было для него нелегко. И сказал:

— Я не был уверен насчёт того, когда ты вернёшься.

— Движение просто ужасное, — ответила Дебора. — Пробки. — И после едва заметной паузы добавила: — Томми тебе сообщил?

Саймон кивнул и, как обычно, внимательно всмотрелся в её лицо, пытаясь по выражению прочитать мысли. Поняв, какая тяжесть лежит у неё на душе, он сказал:

— Да, он мне звонил, когда вы останавливались на заправку. Мне очень, очень жаль, любимая.

Дебора наклонилась, чтобы подхватить на руки таксу, вертевшуюся у её ног, и Пич тут же попыталась облизать ей лицо.

— Ты был прав во всём, — сказала Дебора мужу, прижимаясь щекой к шелковистой голове собаки. — Но ты ведь всегда прав.

— Это меня не радует.

— Что именно? То, что ты прав всегда или что оказался прав в данном случае?

— Ни то, ни другое. К тому же я не всегда бываю прав. Если речь идёт о науке, то я, конечно, чувствую себя на твёрдой почве. Но когда речь заходит о сердечных делах… Поверь, Дебора, тут я ничего не понимаю. Блуждаю во тьме.

— Всё дело в том журнале. «Зачатие». Для меня он стал чем-то вроде предмета одержимости. Из-за этого журнала мне казалось, что между нами возникает некое родство, и я позволила этой мысли преобладать надо всем остальным. Так что это именно я виновата в её смерти. Если бы я не заставила её чувствовать себя такой уязвимой… Если бы я не напугала её… Я ведь думала, что она говорит о том чокнутом репортёре из «Сорс», а она всё это время держала в уме человека, который её преследовал, считала, что это он меня прислал…

— Думала о человеке, который, как ей казалось, преследовал её, — мягко поправил её Саймон. — Если вот так сосредотачиваться на чём-то одном, как это делала она, вся твоя жизнь начинает подчиняться этой идее. И мир превращается в опаснейшее место. Ты поехала туда по просьбе Томми, Дебора. А остальное она придумала сама.

— Но мы ведь оба знаем, что это не совсем так, — возразила Дебора. — То, что я реально видела в Арнсайд-хаусе, и то, что мне хотелось видеть, — разные вещи. И мы оба знаем, Саймон, почему это так.

Дебора подошла к одному из кресел и села. Пич тут же угнездилась у неё на коленях. Дебора, поглаживая собаку, снова повернулась к мужу.

— А почему она здесь?

— Я её сам позвал. Мне не хотелось ждать тебя в одиночестве.

Дебора немножко подумала.

— Как странно, — сказала она наконец. — Мне бы и в голову не пришло, что одиночество может тебя тяготить. Ты всегда был таким самодостаточным, таким уверенным…

— Значит, так я выгляжу в твоих глазах?

— Ну да. А как ещё ты можешь выглядеть? Всегда спокойный, рациональный, рассудительный. Мне иногда так хочется, чтобы ты взорвался, Саймон! Но ты никогда этого себе не позволяешь. Да и сейчас… Ты ведь чего-то ждёшь от меня, я это чувствую, но я просто не представляю, что это…

— Действительно не представляешь?

— …или как дать это тебе.

Саймон сел, но не на своё прежнее место, а на подлокотник её кресла. Дебора не видела его лица, а он не видел её. Она сказала:

— Я просто должна как-то справиться с этим, я понимаю. Но не знаю, как это сделать. Почему я не могу отказаться от этих мыслей, Саймон? Как мне избавиться от одержимости тем, чего я так сильно желаю?

— Может быть, желать не так сильно, — ответил он.

— Да как же мне этого добиться?

— С помощью отказа.

— Но это будет означать, что я сдалась, что мы сдались! И что мне тогда останется?

— Путешествия. Поиск.

— Это как голод, — негромко заговорила Дебора. — Очень похоже на него. Всегда внутри меня, грызёт и сосёт. Этот… этот голод нечем успокоить. Это ужасно. Я поэтому всегда чувствую себя… ну, пустой. Я понимаю, что так жить невозможно, но я не знаю, как угомонить это чувство.

— Может быть, тебе это и не нужно, — предположил Саймон. — Может быть, ты должна как-то смириться с ним, договориться. Или так, или ты наконец придёшь к пониманию того, что голод и его утоление — совершенно разные вещи. Они никак не связаны друг с другом. Как ни утоляй, лучше не станет.

Дебора подумала над этими словами. Она прикинула, какая часть её личности и её жизни очень долгое время была постоянно связана с одним-единственным неисполнимым желанием. И наконец сказала:

— Но это не тот человек, которым я хотела бы быть, любимый.

— Так стань кем-то ещё.

— Чёрт побери, и с чего мне начать такую программу?

Саймон коснулся её волос.

— С того, чтобы хорошенько выспаться, — ответил он.

Лондон, Уэндсуорт

Линли подумал о том, чтобы из Челси прямиком отправиться домой. Его городской дом в Белгрейвии находился меньше чем в пяти минутах езды на машине от дома Сент-Джеймсов. Но «Хили-Эллиот» как будто сам собой привёз его к Изабелле, и Линли вставил в скважину собственный ключ и вошёл в квартиру, не успев даже как следует подумать о том, почему он это делает.

В квартире было темно, как тому и следовало быть глубокой ночью. Линли прошёл в кухню и включил неяркую лампочку над раковиной. Сначала он исследовал содержимое холодильника, а потом, ненавидя себя за то, что делает, но тем не менее продолжая делать, заглянул в контейнер для мусора, тихо открыл и закрыл буфет и даже заглянул в духовку газовой плиты, чтобы убедиться, что та пуста.

Он как раз смотрел в духовку, когда в кухню вошла Изабелла. Томас не слышал её шагов. Она включила верхний свет до того, как он успел осознать её присутствие, так что Линли представления не имел, как долго она наблюдала за обыском её кухни.

Изабелла не сказала ни слова. Томас тоже. Она просто перевела взгляд с него на духовку, а потом повернулась и ушла в спальню.

Линли пошёл за ней, но и в спальне не смог удержаться. Сначала он посмотрел на тумбочку возле кровати, потом на пол у кровати, на комод… Это было похоже на болезнь, от которой он не знал как излечиться.

Изабелла наблюдала за ним. Ясно было, что Линли разбудил её. Но что это был за сон, чем он был навеян… если он был навеян чем-то… Ему необходимо было разобраться. Или он так думал, пока не увидел выражение лица Изабеллы: понимание и одновременно отстраненность светились в её глазах.

— Я сто раз виноват, прости, — сказал Линли.

— Я тоже, — ответила она.

Линли подошёл к ней. На Изабелле была одна лишь тонкая ночная сорочка, и она сбросила её через голову. Линли положил ладони ей на спину — тёплую от сна — и поцеловал. У Изабеллы был вкус прерванного сна, и ничего больше. Линли отодвинулся, посмотрел на неё, потом снова поцеловал. Изабелла начала раздевать его, и они наконец упали в кровать, сбросив на пол одеяло, чтобы ничто им не мешало.

И всё равно оставалось нечто… Даже когда их тела соединялись, даже когда Изабелла поднималась над ним, а его ладони ласкали её грудь, талию, бёдра, даже когда он целовал её… Оно всё равно никуда не уходило. Этого не избежать, думал Линли, от этого не уйти, не скрыться… Удовольствие от их слияния было неким праздником. Но одновременно это походило на погребальный костёр, который вспыхивает от прикосновения факела, а потом делает то, что и положено делать погребальному костру.

Потом, когда их тела насытились, Линли сказал:

— Это ведь было в последний раз, так?

Изабелла ответила:

— Да. Но мы ведь оба знали это. — И через мгновение-другое добавила: — Это и не могло помочь, Томми. Но я должна сказать, что мне очень этого хотелось.

Линли нашёл её руку, лежавшую на простыне ладонью вниз. И накрыл её рукой, переплетя их пальцы.

— Это не из-за Хелен, — сказал он. — Ты должна это знать.

— Я знаю.

Она повернула голову, и её волосы коснулись щеки Линли. Они основательно перепутались, пока Томас и Изабелла занимались любовью, и Линли осторожно пригладил их и отвёл назад.

— Томми, мне хочется, чтобы ты кого-то нашёл, — заговорила Изабелла. — Не для того, чтобы заменить её, потому что разве кто-то может её заменить? Но кого-то, с кем ты мог бы продолжать жить. Потому что в этом и состоит жизнь, разве не так? Просто продолжать жить, двигаться вперёд.

— Я тоже этого хочу, — ответил Линли. — Сначала я не был в этом уверен, и, наверное, потому, что я постоянно твердил себе: настоящей жизни без Хелен просто не может быть. Но это проходит. Я с этим справлюсь, я это преодолею. Я буду двигаться дальше.

Изабелла подняла руку и осторожно погладила его по щеке. В её глазах светилась нежность.

— Я не могу сказать, что люблю тебя. Не с моими демонами. И не с твоими.

— Понимаю, — откликнулся Линли.

— Но я желаю тебе добра. Прошу, помни об этом. Что бы ни случилось. Я всегда желаю тебе добра.

Лондон, Белгрейвия

Было половина четвёртого, когда Линли наконец добрался до своего дома на Итон-террас. Войдя, он нащупал выключатель справа от тяжёлой дубовой двери и повернул его. Взгляд инспектора сразу упал на пару женских перчаток, лежавших последние девять месяцев на стойке перил в нижней части лестницы. Линли некоторое время смотрел на них, потом пересёк прихожую, взял перчатки, на мгновение поднёс к носу, чтобы ощутить её последний аромат, слабый, но отчётливый цитрусовый запах. Потом прижал их к щеке, а потом положил в ящик маленького комода у вешалки, рядом со входом.

Тут Линли обнаружил, что голоден. Это ощущение показалось ему странным. Прошло уже много месяцев с тех пор, как он ощущал настоящий, откровенный голод. Все это время он просто заставлял себя есть, чтобы поддержать силы в теле.

Томас отправился в кухню. Открыл холодильник и увидел, что тот, как всегда, основательно загружен. Видит бог, Линли был никудышным поваром, но он рассудил, что сумеет приготовить яичницу-болтунью и тосты и при этом не сжечь дом до основания.

Томас достал всё, что счёл нужным для приготовления еды, и начал искать подходящую посуду. Он не слишком далеко продвинулся в своих поисках к тому моменту, когда в кухне появился Чарли Дентон, в халате и шлёпанцах, протиравший на ходу очки.

— Что это вы делаете в моей кухне, милорд? — поинтересовался он.

На что Линли откликнулся с обычным терпением:

— Дентон…

— Прошу прощения, — сказал Чарли. — Не до конца проснулся. Какого чёрта вы здесь делаете, сэр?

— Ясно же: хочу приготовить что-нибудь поесть.

Дентон подошёл к кухонному столу и внимательно осмотрел то, что выложил на него Линли: яйца, оливковое масло, банка с джемом, сахар.

— И что это должно быть? — спросил он.

— Яичница-болтунья и тосты. А где у вас сковородка, можете объяснить? И где прячется хлеб? Он ведь не потребует полноценной поисковой операции?

Дентон вздохнул.

— Вот что… позвольте лучше мне. Вы только устроите чёрт знает какую путаницу и беспорядок, а мне потом придётся всё это прибирать. Что вы собирались делать с оливковым маслом?

— Но разве не нужно… А что, яйца не прилипнут к сковородке?

— Сядьте вон там, — Дентон махнул в сторону стола. — Полистайте вчерашнюю газету. Просмотрите почту — я ещё не отнёс её в ваш кабинет. Или займитесь чем-нибудь полезным… например, накройте на стол.

— А где вся посуда?

— О боже! Сидите уже.

Линли так и сделал. Он начал перебирать почту. Как обычно, в основном это были счета. И ещё имелось письмо от его матери, и ещё одно — от тётушки Августы, потому что обе эти дамы наотрез отказывались иметь дело с электронной почтой. Вообще-то его тётушка даже с сотовым телефоном начала общаться совсем недавно.

Линли отложил оба письма в сторонку и сорвал обёртку с толстого рулона каких-то бумаг.

— Что это такое?

Дентон бросил короткий взгляд в его сторону.

— Не знаю. Оставили под дверью, — сообщил он. — Вчера по всей улице такие штуки разносили. Я даже не посмотрел как следует.

Линли принялся изучать листки. Оказалось, что это объявление о некоем событии, которое должно было состояться через два дня в «Эрл-Корт». Но это было не совсем обычное событие — нечто вроде спортивной демонстрации. Фигурное катание и гонки на роликовых коньках. Точнее, соревнование в этом искусстве между двумя женскими командами. Реклама буквально кричала: «Скорость! Красота! Мастерство! Придите и станьте свидетелями высокого искусства катания на коньках, посмотрите на женщин, которые живут ради победы!»

Ниже был напечатан список спортсменок, и Линли не удержался от того, чтобы просмотреть его; он искал одно имя, которое и не надеялся увидеть вновь. И оно нашлось: Бандитка Электра, что являлось псевдонимом ветеринара из Бристольского зоопарка, Дейдры Трейхир, женщины, иногда проводившей выходные в Корнуолле, где Линли и познакомился с ней.

Томас улыбнулся. Потом хихикнул. Дентон отвернулся от яичницы и спросил:

— Что?

— Скажите-ка, что вам известно о фигурном катании на роликовых коньках?

— А что это вообще такое, позвольте спросить?

— Думаю, мы должны это выяснить, вы и я. Купить билеты для нас, Чарли?

— Билеты? — Дентон посмотрел на Линли так, словно тот внезапно свихнулся. Но тут же снова обратил своё внимание на плиту, хотя и прижал одну ладонь ко лбу. И воскликнул: — Бог мой! Неужели и вправду дело дошло до такого? Вы что, осмелюсь поинтересоваться… приглашаете меня на свидание?

Линли невольно расхохотался.

— Вроде того.

— И куда мы отправимся? — вздохнул Дентон.

— Понятия не имею, — ответил Линли.

15 ноября

Лондон, Чок-Фарм

Этот день оказался нелёгким для Барбары. И дело было в том, что ей пришлось обратиться к тем двум искусствам, которыми она, увы, владела недостаточно хорошо. Первым было умение не замечать очевидного. Вторым было порождение сострадания к незнакомым людям.

Игнорирование очевидного означало, что она не должна говорить ни слова инспектору Линли о том, что произошло между ним и суперинтендантом Ардери. Но ведь, насколько могла судить Барбара, их отношения подошли к концу. В них обоих ощущалась некая грусть, которую они пытались замаскировать особой вежливостью и добротой, и из этого Барбара сделала вывод, что разрыв произошёл по обоюдному соглашению, что в итоге было только к лучшему. Если бы прекратить отношения решил кто-то один из них, это могло бы превратиться в настоящий кошмар на рабочем месте, потому что другой продолжал бы цепляться за ушедшее, как морская звезда за сваю. А теперь, по крайней мере, оба могли двигаться дальше, не бросая на другого полные проклятий взгляды и не обмениваясь многозначительными замечаниями. Нет, оба они просто ощутили, что всё кончилось. Однако в воздухе вокруг них витала такая меланхолия, что Барбара решила: лучше держаться как можно дальше и от того, и от другой.

А вот её неспособность породить искреннее сострадание не имела отношения к инспектору Линли и суперинтенданту Ардери. Ни один из них не собирался взвалить свою ношу на её плечи, так что хотя бы это утешало Барбару. Но зато её очень беспокоило другое, о чём ей пришлось говорить с Энграсией, когда они во второй раз встретились в винном баре и Барбара попросила студентку-испанку ещё раз позвонить в Аргентину.

Пока Энграсия разговаривала с Карлосом, братом Алатеи Васкес дель Торрес, Барбара сообщала ей нужные сведения. Карлос случайно оказался в доме родителей, просто зашёл навестить мать, и вместе с ним была его кузина Елена-Мария, с которой Энграсия тоже поговорила. Энграсия передавала им слова Барбары, а ей сообщала то, что они говорили в ответ, и таким образом они плыли в водах семейного горя.

«Пожалуйста, скажи им, что Алатея утонула… скажи им, что тела пока не нашли… это из-за условий в заливе Моркам, где она заблудилась… там зыбучие пески, и начался прилив… и ещё много разных факторов… в залив впадает река, и есть приливные течения, и подводные тоже… мы очень надеемся, что тело прибьёт к берегу, и мы даже представляем, где это может случиться… её похоронит муж… да, она вышла замуж… да, она была очень счастлива… она просто пошла прогуляться… очень, очень жаль… Да, я позабочусь о фотографиях… конечно, это понятно, что вам хочется знать… конечно, просто несчастный случай… только несчастный случай… в этом совершенно нет сомнений, это просто ужасный, трагический несчастный случай…»

Был ли это действительно несчастный случай или нет, значения не имело, думала Барбара. Потому что в конечном итоге смерть есть смерть.

Они с Энграсией расстались перед винным баром, и обе были полны сожалений и грусти от того, что им пришлось сообщить родным о смерти Алатеи. Энграсия даже всплакнула, разговаривая с Карлосом, а потом с Еленой-Марией, и Барбара этим восхитилась: ведь девушка плакала из-за того, что некто погиб за тысячу миль от неё, и это был человек, которого она никогда не видела. Что может породить такое сострадание? Барбара не знала. И что неправильно в ней самой, почему она не может чувствовать ничего подобного? Или подобная отстраненность от событий представляет собой неотъемлемую часть работы, которую она выбрала для себя?

Барбара не желала думать обо всём этом: о грусти Линли, о меланхолии Изабеллы Ардери, о горе аргентинской семьи. И потому этим вечером по дороге домой она старалась думать о чём-нибудь более приятном — например, о предстоящем ужине. Тот должен был состоять из бифштекса и пирога с почками, разогретого в микроволновке, а также из банки красного вина, сыра тофу и чашки разогретого утреннего кофе.

Потом Барбара намеревалась устроиться на кушетке с романом Даниэлы Стил «Золотые мгновения» и провести часок-другой за выяснением того, воссоединится ли наконец Грей Маннингтон со своей любимой Эбони Синклер в типичном для романтических историй стиле: с высоко вздымающейся грудью, мускулистыми бёдрами, глубокими поцелуями и обжигающим наслаждением. Барбара включила электрический камин, потому что день был ужасно холодным, и прогноз погоды каждое утро обещал наступление суровой зимы, да это и так было понятно, потому что оконные стёкла покрывались морозными узорами. Барбара думала, что зима, скорее всего, будет очень холодной и очень долгой. Так что лучше заранее приготовить шерстяное одеяло и махровые хлопковые простыни.

Добравшись до дома, Барбара увидела стоявший на обочине автомобиль Ажара, но свет в квартире соседей не горел. Она рассудила, что те, вероятно, отправились куда-нибудь поужинать, куда-то неподалёку. Наверное, в конце концов у них всё наладилось, подумала она. Наверное, другие дети Ажара и его законная жена сидели сейчас где-нибудь в китайском ресторанчике вместе с самим Ажаром, Хадией и Анджелиной. Возможно, им удастся найти способ как-то примириться друг с другом, и вот уже жена прощает мужа за то, что он ушёл к другой, а муж признает свою вину, а новая подруга доказывает, что достойна быть чем-то вроде матери всем детям, и все счастливы, и возникает новая, немножко странная семья… Барбара решила, что такое вполне может случиться. Хотя, конечно, с равным успехом все английские свиньи могли вдруг обрести крылья.

Но поскольку вокруг было холодно, как в сердце серийного убийцы, Барбара поспешила домой по дорожке мимо эдвардианского здания. Дорожка была освещена весьма скудно, потому что два из пяти садовых фонарей не горели и никому не приходило в голову заменить в них лампы, а перед её бунгало было ещё темнее, а Барбара, уходя из дома утром, и не подумала взять с собой фонарь…

Однако освещения вполне хватило для того, чтобы Барбара заметила: кто-то сидит на единственной ступеньке перед её дверью. Кто-то, согнувшийся так, что лоб прижимался к коленям, человек, прижавший кулаки к вискам… Фигура слегка шевельнулась и подняла голову, когда Барбара подошла ближе. И она увидела, что это Таймулла Ажар.

Барбара вопросительно произнесла его имя, но он молчал. Подойдя совсем близко, Барбара увидела, что Ажар одет в один лишь костюм, в котором он ходил на работу, что на нём нет ни пальто, ни шляпы или перчаток и что в результате он дрожит так, что его зубы выбивают громкую дробь.

— Ажар! Что случилось? — вскрикнула Барбара.

Он нервно дёрнул головой. Когда Барбара шагнула к нему и помогла подняться на ноги, Ажар только и выговорил:

— Они исчезли.

Барбара сразу всё поняла. Сказав: «Давайте войдём», она одной рукой обхватила Ажара за талию, а другой отперла дверь. Подведя Таймуллу к креслу, она помогла ему сесть. Он промёрз до костей. Даже его одежда казалась заледеневшей. Барбара бросилась к кушетке, сдёрнула с неё стёганое покрывало. Закутав Ажара, она включила чайник, потом вернулась и стала растирать ему руки. Она повторяла его имя, потому что просто не знала, что сказать. Снова спрашивать у него, что случилось, означало потребовать объяснений, а Барбара не была уверена, что ей хочется их слышать.

Ажар смотрел на неё, но Барбара понимала, что он её не видит. Его глаза уставились в пустоту. Чайник выключился, и Барбара пошла заваривать чай. Положив в большую кружку чайный пакетик, она добавила туда же сахара и молока и велела Ажару пить. Сказала, что это поможет ему согреться.

Он не мог удержать кружку, так что Барбаре пришлось поднести её к его губам, придерживая Ажара одной рукой за плечи. Он сделал глоток, закашлялся, сделал ещё один… И сказал:

— Она увезла Хадию.

Барбара решила, что он ошибается. Конечно же, Анджелина и Хадия просто отправились на встречу с другими его детьми. И, конечно же, несмотря на всю глупость замысла Анджелины, не пройдёт и часа, как они вернутся домой вместе с теми детьми, и тогда состоится Великий Сюрприз. Но Барбара знала — она знала, — что лжёт самой себе. Точно так же, как лгала Анджелина.

Через плечо Ажара Барбара увидела, как замигал огонёк её автоответчика, получившего сообщение. Может быть, подумала она, может быть, может быть…

Она вложила кружку в руку Ажара, сжала его пальцы и пошла к автоответчику. На дисплее высветились значки двух сообщений, и первым голосом, который услышала Барбара, был голос Анджелины: «Hari сегодня вечером будет очень расстроен, Барбара, — говорила она. — Ты не могла бы проверить, как он там? Я была бы так тебе благодарна!» После этого последовала достаточно долгая пауза, потом Анджелина продолжила: «Объясни ему, что тут нет ничего личного, Барбара… Ну, хотя есть, и в то же время нет. Ты ему скажешь это?» На том она и закончила. Второе сообщение было от Ажара: «Барбара… Барбара… Их паспорта… свидетельство о рождении…» А далее последовали душераздирающие рыдания, и всё умолкло.

Барбара повернулась к Ажару. Он согнулся вдвое. Барбара подошла к нему.

— Бог мой, Ажар… Что она сделала?!

Хуже всего было то, что Барбара ведь знала, что именно затеяла Анджелина Упман, и теперь она понимала, что, если бы только заговорила, если бы рассказала ему о «сюрпризе», о котором проболталась Хадия, он мог предотвратить случившееся…

Барбара села. Ей хотелось прикоснуться к Ажару, но она боялась, что от этого жеста сочувствия он просто разобьётся, как стекло. Она сказала:

— Ажар, Хадия рассказала мне о сюрпризе. Она сказала, что они с мамой собираются встретиться с другими вашими детьми… с законными детьми… и пригласить их к себе. Ажар, я просто не знала, как вам об этом сказать. Я не хотела предавать Хадию, она ведь доверилась мне… и… чёрт побери, да что со мной происходит? Я должна была сказать! Я должна была что-то сделать. Я просто не подумала…

— Она не знает, где они, — произнёс неживым голосом Ажар.

— Должно быть, как-то выяснила.

— Как? Она не знает их имён. Ни имён детей. Ни имени моей жены. Она не могла… Но Хадия могла думать… Она и сейчас должна думать…

Он замолчал.

— Мы должны позвонить в полицию, в местный участок, — заявила Барбара, хотя и понимала, что это бесполезно.

Хадия ушла не с чужим человеком. Она ушла со своей родной матерью, и речь не шла о бегстве до развода и до решения суда, потому что, прежде всего, не было законного брака. Были просто некий мужчина, некая женщина и их дочь, которые некоторое время жили вместе. А потом мать сбежала, и хотя она вернулась, Барбаре теперь было ясно, что Анджелина Упман с самого начала намеревалась просто приехать за своим ребёнком, а потом снова исчезнуть; она хотела внушить Ажару чувство спокойствия, убедить его, что всё в порядке, а потом забрать Хадию и исчезнуть в неизвестности.

И как же их всех одурачили и использовали, думала Барбара. И что, что, что будет думать и чувствовать Хадия, когда начнёт понимать, что её оторвали от папы, которого она обожала, что её лишили привычной и знакомой жизни? И увезли… Куда, куда?

Никто не может исчезнуть без следа. Барбара была копом, и она очень хорошо знала, что невозможно сбежать так, чтобы не оставить за собой ни единой улики.

— Идёмте в вашу квартиру, — сказала она Ажару.

— Я не могу снова войти туда.

— Вы должны, Ажар, это для поиска Хадии.

Тот медленно поднялся на ноги. Барбара взяла его за руку и повела по дорожке к его дому. На мощёной площадке перед входом Ажар остановился, но Барбара подтолкнула его вперёд. Ей самой пришлось открыть дверь. Она нащупала выключатель и зажгла свет.

Перед ней возникла гостиная, оформленная Анджелиной с безупречным вкусом. Барбара теперь совсем по-другому видела все эти перемены — они ведь тоже предназначались для обмана. И не только для обмана Ажара, но и Хадии, и Барбары, если уж на то пошло. Что тогда говорила Анджелина? «Мы здорово повеселимся, милая Хадия, пока будем всё это делать, и как же мы удивим твоего отца!»

Ажар застыл между гостиной и кухней, пепельно-бледный. Барбара подумала, что он может просто потерять сознание, так что втащила его в кухню — комнату, которую Анджелина изменила меньше всего, — и заставила сесть у маленького стола.

— Подождите. — сказала она, а потом добавила: — Ажар, всё будет в порядке. Мы её найдём. Мы найдём их обеих.

Ажар никак не откликнулся.

Войдя в спальню, Барбара увидела, что все вещи Анджелины исчезли. Но она не могла просто второпях рассовать всё по чемоданам, а значит, вывозила многое заранее, но так, чтобы этого никто не заметил. А это означало, что она знала, куда отправляется и, может быть, к кому. Это было важной деталью.

На кровати лежал металлический ящик для хранения ценностей; его крышка была открыта, содержимое разбросано по кровати. Барбара просмотрела бумаги: страховые свидетельства, паспорт Ажара, копия его свидетельства о рождении, запечатанный конверт, на котором аккуратным почерком Ажара было написано: «Завещание». Как и говорил Таймулла, исчезло всё, что имело отношение к Хадии, и это подчёркивалось пустотой спальни девочки.

Вся её одежда тоже пропала, за исключением школьной формы, которая лежала на кровати, аккуратно, словно насмешливо ожидая завтрашнего утра, когда Хадия должна была её надеть. Остался и её школьный рюкзак, и в нём — тетрадки с домашним заданием. На маленьком письменном столе Хадии, стоявшем у самого окна, остался её ноутбук, а на нём сидел маленький мягкий жираф, которого, как то было известно Барбаре, в прошлом году в Эссексе подарила Хадии какая-то добрая девочка, когда они вместе играли на пирсе. Но ведь она будет тосковать по этому жирафу, подумала Барбара. И по своему компьютеру. И по школьным принадлежностям. И сильнее всего будет тосковать по своему отцу.

Барбара вернулась в кухню, где Ажар неподвижно сидел, глядя в никуда, и сказала ему:

— Ажар, вы её отец. У вас есть права на девочку. Она жила с вами с момента своего рождения. Все соседи это подтвердят. Когда полицейские их спросят, всё скажут, что вы её фактический отец. И в школе тоже это подтвердят. Все…

— Моего имени нет в свидетельстве о рождении, Барбара. И никогда не было. Анджелина не стала его туда вписывать. Это было ценой, которую я заплатил за то, что не развёлся с женой.

Барбара судорожно сглотнула. Выждала мгновение-другое. И продолжила:

— Хорошо. Мы с этим справимся. Это неважно. Есть ещё генетический тест. Половина генов Хадии — ваши, Ажар, и мы сможем это доказать.

— Как именно,если её здесь нет? Да и какой в этом смысл, если она уехала с родной матерью? Анджелина не станет повиноваться закону. Она не предстанет перед судом. Она не собирается выслушивать то, что ей предписывает закон, она не станет делить Хадию со мной. Она уже исчезла. Забрала мою дочь — и всё. И они не вернутся.

Ажар смотрел на Барбару, и в его взгляде светилась такая боль, что Барбара не могла этого выдержать. Она совершенно бессмысленно пробормотала:

— Нет-нет. Всё не так.

Но Ажар вскинул руки и ударил себя кулаками по лбу. Раз, другой… Барбара схватила его за запястья.

— Не надо! Мы найдём её. Клянусь, мы её найдём! Я сейчас кое-куда позвоню. Кое-каким людям. Есть разные способы. Существуют средства… Она не пропала без следа, вы должны мне верить. Вы верите? Поверьте и держитесь!

— Не за что мне держаться, — ответил Ажар. — И незачем.

Лондон, Чок-Фарм

Ну и кого тут винить, спрашивала себя Барбара, кого, чёрт побери, можно винить в таком случае? Но ей необходимо было кого-нибудь считать виноватым, потому что, если бы она не нашла того, на кого можно возложить вину, она бы начала винить саму себя. За то, что её одурачили, за то, что ей заморочили голову, за то, что была так глупа, что была…

Причина всему — Изабелла Ардери, решила наконец Барбара. Если бы эта чёртова суперинтендант не приказала, не настояла, не рекомендовала так настойчиво, если бы ей не пришло в голову, что Барбара должна изменить внешность, ничего этого не случилось бы, потому что в таком случае и прежде всего Барбара не сблизилась бы так с Анджелиной Упман, она бы сохраняла дистанцию, которая позволила бы ей понять… Но на самом деле всё это не имело значения, потому что Анджелина с самого начала намеревалась увезти свою дочь, разве не так? И именно это было причиной ссоры между ней и Ажаром, той ссоры, которую в тот день слышала Барбара. В этом состояла её угроза, и так он отреагировал на её угрозу. Ажар вышел из себя, что случилось бы с любым отцом, когда услышал заявление, что Анджелина может лишить его дочери. Но когда она объяснила причину ссоры Барбаре, та купилась на её ложь, проглотила всё до последней крошки.

Ей не хотелось оставлять Ажара одного, но деваться было некуда, потому что Барбара решила кое-куда позвонить. А она не хотела делать этого в присутствии Таймуллы, потому что не была уверена в результате, несмотря на то, что говорила ему.

— Я хочу, чтобы вы легли, Ажар, — сказала она. — Чтобы попытались отдохнуть. Я вернусь. Обещаю. А вы ждите меня здесь. Я уйду ненадолго, потому что мне нужно позвонить кое-куда, а потом у меня уже будет план. Но пока я звоню… Ажар, вы меня слушаете? Вы меня слышите?!

Ей хотелось, чтобы разговор о звонках немного его успокоил, но она знала, что успокаивает только саму себя. Так что ей оставалось лишь отвести Ажара в спальню, уложить, укрыть одеялом и пообещать, что она вернётся как можно скорее.

Барбара бегом бросилась в своё бунгало. Был только один человек, на помощь которого она могла рассчитывать, кто был способен ясно мыслить в подобной ситуации, и она набрала номер его мобильного телефона.

— Да? Барбара, это вы? — ответил Линли.

В трубке слышалась громкая музыка. Барбару охватило чувство признательности. Она сказала:

— Да, сэр, да. Мне необходимо…

— Я вас почти не слышу! Мне нужно…

Его голос был заглушён воплями толпы. Где он мог находиться, чёрт побери? На футбольном матче?

Как будто услышав её мысленный вопрос, Линли сказал:

— Я в выставочном центре «Эрл-Корт». — Толпа снова радостно взвыла, и Линли сказал кому-то: — Чарли, неужели она вывернулась из этих пут? Бог мой, вот это женщина! Как это получилось?

Кто-то ему ответил, и Линли рассмеялся. Барбара сообразила, что она не слышала его смеха с прошлого февраля, и тогда казалось, что он навсегда разучился смеяться. Линли снова заговорил в трубку:

— Здесь показательные выступления на роликовых коньках, соревнования и всякая ерунда, Барбара, — и она едва разбирала его слова сквозь общий шум, хотя кое-что и уловила: — …Женщина из Корнуолла…

Барбара подумала, не на свидании ли инспектор? С какой-то женщиной из Корнуолла? Что это за женщина из Корнуолла? И что за соревнования? И кто такой Чарли? Может, это на самом деле какая-нибудь Шарлотта? Не мог же Линли быть там с Чарли Дентоном, так? Какого чёрта он отправился бы куда-то с Чарли Дентоном?

— Сэр, сэр… — повторила она, но это было безнадёжно. Раздался новый взрыв рёва толпы, и Линли сказал кому-то:

— И в чём тут суть? — А потом обратился к ней: — Барбара, могу я вам перезвонить попозже? Я тут ничего не слышу.

Она ответила: «Да» — и подумала, не отправить ли ему сообщение. Но Линли достался редкий момент радости и удовольствия, и разве могла она, чёрт побери, отвлекать его, когда, по правде говоря — что Барбара отлично знала, несмотря на все сказанные Ажару слова, — он совершенно ничего не мог бы сделать? Официально никто и ничем не мог помочь. И что бы ни случилось потом, всё должно происходить абсолютно неофициально.

Барбара прервала вызов и уставилась на телефон. Она думала о Хадии. Прошло всего два года с тех пор, как Барбара познакомилась с этой девочкой, но ей казалось, что она знала малышку в течение всей её недолгой жизни: маленькая танцующая девчушка с разлетающимися в стороны косичками. Тут вдруг Барбаре пришло в голову, что в последнее время причёска Хадии изменилась, и она подумала о том, как девочка будет причёсываться в будущем…

«Как ещё Анджелина изменит твою внешность? — гадала Барбара. — Как она объяснит тебе эту маскировку? Более того, что она скажет тебе, когда ты наконец поймёшь, что в конце вашего путешествия вас не ждут никакие сводные братья и сёстры? И куда приведёт тебя это путешествие? В чьи объятия ринулась твоя мать?..»

Ведь на самом деле вся суть была именно в этом, и что можно было тут сделать, как остановить Анджелину Упман, которая была просто матерью, явившейся за своим ребёнком, матерью, которая вернулась из Канады или где там она была, и с кем… а теперь уехала… к кому? Безусловно, это был тот самый человек, с которым она сбежала, некий человек, которого она соблазнила точно так же, как Ажара, заставила ждать и верить… И где же она теперь?

Нужно было возвращаться к Таймулле, но Барбара начала расхаживать по своей гостиной, размышляя. Каждое такси в Лондоне, а их тысячи. Каждый автобус, а потом записи камер видеонаблюдения со станции метро «Чок-Фарм». Потом — железнодорожные вокзалы. «Евростар». Потом аэропорты. Хитроу, Лутон, Станстед, Гэтвик. Каждый отель. Каждый пансионат. Каждая квартира и каждый притон от центра Лондона до окраин, и даже дальше. Европа. Франция, Испания, Италия, Португалия… Сколько времени понадобится на то, чтобы отыскать прекрасную светловолосую женщину и её маленькую смуглую дочь, девочку, которой вскоре захочется увидеть отца и которая наверняка сумеет — боже, она ведь сумеет, не так ли? — добраться до телефона, позвонить отцу и сказать: «Папуля, папуля, мамочка не знает, что я тебе звоню, но мне так хочется домой…»

Так что же, ждать её звонка? Или начинать поиски? Или просто молиться? Или убедить себя с помощью любой лжи, что ничего плохого не случится, потому что, в конце концов, её увезла мать, которая любит своего ребёнка и которая прежде всего знает, что Хадия крепко связана со своим отцом, потому что он готов ради неё на всё, потому что она для него — всё и в итоге он без неё просто ничто?

Как Барбаре хотелось, чтобы Линли был здесь! Он бы знал, что делать. Он бы выслушал всю эту страдальческую историю и нашёл бы те слова, что дали бы Ажару надежду, слова, которых не в силах была найти сама Барбара, потому что она этого не умела. Но всё равно она должна была что-то сделать, что-то сказать, что-то найти, потому что иначе каким бы она была другом человеку, корчившемуся в агонии? И если она не в состоянии найти слов или разработать план, друг ли она вообще?

Было уже почти десять, когда Барбара наконец отправилась в свою маленькую ванную комнату. Линли до сих пор не позвонил, но Барбара знала, что он это сделает. Он её не предаст, потому что инспектор Линли никогда никого не предавал. Он не из таких. Так что он позвонит, как только сможет, в это Барбара верила, она цеплялась за эту веру, потому что ей было просто необходимо во что-то верить, а больше ей ничего не оставалось, потому что она не могла верить в себя.

В ванной Барбара включила душ и подождала, пока пойдёт горячая вода. Она дрожала, но не от холода, потому что электрический камин согрел наконец-то её бунгало, — она дрожала от чего-то куда более коварного и глубокого, нежели просто низкая температура вокруг. Барбара посмотрела на себя в зеркало, когда ванную начал наполнять пар. Всмотрелась в того человека, которым стала по велению других. Она думала о тех шагах, которые необходимо было предпринять для розыска Хадии, для возвращения девочки её отцу. Шагов было много, но Барбара твёрдо знала, каким должен быть первый.

Она отправилась в кухню за новыми ножницами, за отличными острыми ножницами, которые легко могли бы рассечь цыплячьи кости, хотя Барбара никогда не использовала их для этого, да и вообще для чего бы то ни было кухонного. Зато они были как раз тем, в чём она сейчас нуждалась.

Потом Барбара вернулась в ванную комнату и сбросила одежду.

Проверила температуру воды.

Шагнула под душ.

И начала как попало кромсать свои волосы.


6 сентября 2010 года.

Вашингтон, остров Уидби

Благодарности

Как американка, пишущая серию романов о Соединённом Королевстве, я в постоянном долгу перед теми людьми в Англии, которые с готовностью помогали мне на ранних стадиях моих исследований. И в том, что касается именно этой книги, я чрезвычайно благодарна владельцам и штату «Джилпин-лодж» в Камбрии, предоставившим мне божественное прибежище, откуда я предпринимала походы по окрестностям, ставшим фоном для этого романа. Седрик Робинсон, проводник высшей категории, был для меня щедрым и бесценным источником информации о заливе Моркам, потому что он всю жизнь живёт у этого залива и водит людей через его гибельные пески во время отлива. Жена мистера Робинсона, Олив, любезно приняла меня в их доме, которому уже восемьсот лет, и позволила мне эксплуатировать её мозги так же, как и мозги её мужа, всё то время, что я провела в Камбрии. А неизменно находчивая Свати Гэмбл из «Ходдер энд Стоугхтон» в очередной раз доказала, что при наличии Интернета и телефона нет ничего невозможного.

В Соединённых Штатах Билл Солберг и Стэн Гаррис помогали мне в том, что касается жизни на берегах озёр, а то, что мне выпал шанс встретиться с Джоан Герман в гримёрной перед началом утреннего воскресного шоу, привело к тому, что я стала обладательницей её книги «Объяснения транссексуала для тех, кто сам не такой». Книга же Каролины Косси «Моя история» лучше, чем что-либо другое, проливает свет на боль и растерянность человека в состоянии половой дисфории, когда он осознаёт себя принадлежащим к противоположному полу, и встаёт перед лицом предрассудков, и вынужден принимать какое-то решение…

Я благодарна за поддержку моему мужу, Томасу Мак-Гейбу, и моей всегда бодрой духом личной помощнице Шарлин Кои, и Сюзан Бернер и Дебби Каванах — за то, что читали первые наброски этого романа. Моя профессиональная жизнь катится достаточно ровно благодаря усилиям моего литературного агента Роберта Готтлиба и «Тридент медиа гроуп», а также благодаря команде британских издателей — Сью Флетчер, Мартину Найлду и Карен Джири из «Ходдер энд Стоугхтон». С этим романом я присоединилась к новой американской издательской группе в Даттоне, и я благодарна за веру в мою работу, которую постоянно выражал мой редактор и издатель Брайан Тарт.

И, наконец, я благодарна моим читателям, интересующимся Камбрией и её жемчужиной — Озёрным краем, хотя и все остальные места, описанные в этой книге, абсолютно реальны, как и в других моих книгах. Я только иногда, в случае необходимости, подбирала им другие названия. Айрелет-холл — это на самом деле Левенс-холл, дом Хэла и Сьюзан Багот; лодочный причал Файрклог вы можете отыскать в парке Феллфут; Арнсайд-хаус заменил Блэкуэлл, магазинчик предметов искусства и различных ремёсел, что стоит на берегу озера Уиндермир; ферма Брайан-Бек появилась из елизаветинского особняка, который называется Таунэнд; а деревня Бассентуэйт превратилась в деревню Брайанбэрроу, битком набитую утками. Играть в бога, вот так меняя названия и географию, — это одно из главных удовольствий, когда что-то сочиняешь.

Элизабет Джордж,

Уидби-Айленд, Вашингтон


Пресса о книгах Элизабет Джордж

Элизабет Джордж — настоящая королева детективного жанра. Книги об инспекторе Линли составляют самую умную, поразительно многогранную и страстную детективную серию из когда-либо изданных.

Entertainment Weekly
Я бы не пропустил новый роман Элизабет Джордж… В наши дни очень мало писателей-детективщиков, которые могут с равным успехом создавать и описания жестокого насилия, и нежнейшие любовные сцены.

Philadelphia Inquirer
Замечательная писательница! Прочитала все книги серии «Инспектор Томас Линли». С нетерпением жду продолжения. Кто любит детективы, разочарован не будет. Отлично написано. С удовольствием почитала бы другие ее произведения, не входящие в данную серию.

Из отзывов читателей на Ozon.ru
Фирменный знак Джордж — пристальный, неусыпный взгляд, направленный на ее персонажей, — всегда присутствует, наряду с психологическим проникновением в суть и вдохновенным стилем повествования. И что особенно примечательно, она постоянно становится лучше, постоянно поднимает свои произведения на более высокий уровень.

Richmond Times Dispatch
Элизабет Джордж — американский мастер британского детективного романа.

New York Daily News
Элизабет Джордж выходит далеко за пределы детективного жанра.

Daily News of Los Angeles
Я изумлен тем, что истинная американка Джордж пишет так по-британски. Она настоящий специалист в исследовании человеческих взаимоотношений.

Cincinnati Enquirer
Элизабет Джордж обеспечивает достаточное количество резких поворотов и потрясений в течение всего полицейского расследования, чтобы поразить и удовлетворить самого взыскательного читателя.

Wall Street Journal
Огромный талант Элизабет Джордж уже многие годы оказывает воздействие на развитие детективного романа.

Kirkus Reviews
Джордж — мастер закрученного сюжета. У нее множество второстепенных персонажей, за которыми по ходу книги также следишь, затаив дыхание… Читателю, который не любит всего, что связано с психологическими описаниями мотивов, в принципе не стоит обращаться к Джордж. Это ее «фишка», она прослеживается во всех книгах в большей или меньшей степени.

Из отзывов читателей на Ozon.ru
Как и П. Д. Джеймс, Элизабет Джордж понимает важность самых незначительных человеческих поступков.

People
Немногие писатели-романисты из тех, чьи первые произведения были встречены единодушным одобрением, способны поддерживать то качество, благодаря которому их заметили, не говоря уже о том, чтобы показывать все более высокий уровень с каждой книгой. Элизабет Джордж, к удовольствию легионов ее поклонников, входит в число этих немногих.

Richmond Times-Dispatch
Трудно поверить, но характерная для Джордж мастерски приготовленная смесь изобретательной интриги и ярких характеров раз от раза становится все лучше.

Hartford Courant
Джордж настоящий мастер… Она прекрасно поддерживает английские традиции.

Chicago Tribune
Персонажи Элизабет давно, облекшись плотью и кровью, живут своей жизнью, и ей не остается ничего другого, как наблюдать и следовать за ними. Повлиять на ход истории она уже не в силах. Невозможно поверить, чтоб Барбара стала другой, скажем, села на диету, начала следить за собой да и просто решила хоть один из внутренних конфликтов. Хотя я, искренне поверив в ее существование, от всей души желаю ей семейного счастья… Мне невыносимо обидно, что Джордж очень мало читают (судя по отзывам и разговорам с читающими людьми)! Это такая мощняга, которой определили до обидного тесную детективную нишу, а она совсем не детективист. А даже напротив — Большой Талант, пишущий Большую Литературу.

— Из отзывов читателей на Ozon.ru
Книги Элизабет Джордж не похожи одна на другую, они вообще ни на что не похожи… и ни у кого из других писателей вы не найдете такого занимательного персонажа, как совершенно невозможная и такая настоящая Барбара Хейверс.

Vogue
Элизабет Джордж сравнивают с П. Д. Джеймсом, Рут Ренделл и даже Дороти Сейерс. Это неизбежно, поскольку она так хороша. Однако она не имеет себе равных.

Mystery Scene
Одним словом: великолепно!

Melbourne Herald Sun
Романы Элизабет Джордж предназначены для тех читателей, которые ищут в детективах не только занимательную историю про убийство, но и моральную дилемму и тонкий психологический анализ.

Indianapolis Star Tribune
Элизабет Джордж не просто автор детективов, а первоклассная романистка.

Atlanta Journal-Constitution
Джордж — истинная королева современного британского психологического детектива.

Winston-Salem Journal
Исключительно хорошо написанная проза, поразительный состав персонажей и сложное переплетение психологических мотивов — вот результат творчества Элизабет Джордж.

USA Today
Элизабет Джордж пишет, как Агата Кристи в лучшие свои периоды.

Washington Post Book World
Элизабет Джордж — прирожденный рассказчик, она сплетает волшебную паутину, которая захватывает читателя в плен и не отпускает его.

San Diego Union-Tribune
Джордж населяет свои книги компанией интригующих персонажей, которые не всегда являются теми, кем кажутся. Ее скрупулезность и основательность впечатляет. Благодаря ее воображению и чутью обособленные, казалось бы, сюжетные линии всегда сходятся с безупречной точностью.

Rendezvous
Исключительный литературный талант.

Nashville Banner
Захватывающе… Хотя Джордж американка, за последние десять лет она завоевала твердые позиции в английской детективной литературе.

Orlando Sentinel
Элизабет Джордж — непревзойденный мастер неожиданных концовок.

Baltimore Sun
Элизабет Джордж доказывает, что авторы высококлассных детективов являются настоящими романистами.

New York Times

Примечания

1

Любимая (хинди).

(обратно)

Оглавление

  • 10 октября
  •   Флит-стрит, Лондон
  •   Лондон, Сент-Джонс-Вуд
  •   По дороге в Камбрию
  • 18 октября
  •   Камбрия, Брайанбэрроу
  •   Камбрия, по пути в Брайанбэрроу
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  • 25 октября
  •   Лондон, Уэндсуорт
  • 28 октября
  •   Лондон, Марилебон
  •   Лондон, Флит-стрит
  •   Лондон, Чок-Фарм-роуд
  • 30 октября
  •   Лондон, Белгрейвия
  •   Лондон, Челси
  •   Лондон, Челси
  •   Лондон, Уэндсуорт
  • 2 ноября
  •   Камбрия, Брайанбэрроу
  •   Камбрия, Суортмур
  •   Арнсайд, Камбрия
  •   Камбрия, Грейт-Урсвик
  • 3 ноября
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  • 4 ноября
  •   Камбрия, Милнторп и Арнсайд
  •   Камбрия, Арнсайд
  •   Камбрия, Брайанбэрроу
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  •   Камбрия, Грэндж-овер-Сэндс
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  •   Камбрия, ферма Миддлбэрроу
  •   Камбрия, Уиндермир
  •   Камбрия, Милнторп
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  • 5 ноября
  •   Лондон, Чок-Фарм
  •   Лондон, Чок-Фарм
  •   Лондон, Чок-Фарм
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  •   Камбрия, Брайанбэрроу
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  •   Лондон, Флит-стрит
  •   Камбрия, Арнсайд-Нот
  •   Камбрия, Милнторп
  • 6 ноября
  •   Камбрия, Брайанбэрроу
  •   Камбрия, Бэрроу-ин-Фёрнес
  •   Камбрия, Арнсайд
  •   Камбрия, Арнсайд
  • 7 ноября
  •   Камбрия, Брайанбэрроу
  •   Камбрия, Грейт-Урсвик
  •   Лондон, от Чок-Фарм до Марилебон
  •   Камбрия, Милнторп — озеро Уиндермир
  •   Камбрия, Милнторп
  •   Лондон, Кенсингтон
  •   Озеро Уиндермир
  • 8 ноября
  •   Чок-Фарм — Лондон
  •   Камбрия, Милнторп
  •   Камбрия, Арнсайд
  •   Камбрия, Милнторп
  •   Камбрия, Милнторп
  •   Камбрия, Милнторп
  •   Камбрия, Милнторп
  •   Камбрия, Грейт-Урсвик
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  •   Камбрия, Брайанбэрроу
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  •   Лондон, Кенсингтон
  • 9 ноября
  •   Камбрия, Уиндермир
  •   Камбрия, Милнторп
  •   Ланкашир, Ланкастер
  •   Камбрия, Ньюбай-Бридж
  •   Лондон, Чок-Фарм
  •   Лондон, Чок-Фарм
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  •   Ланкашир, Ланкастер
  •   Лондон, корпус «Виктория»
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  •   Ланкашир, Ланкастер
  •   Лондон, корпус «Виктория»
  •   Камбрия, Брайанбэрроу
  •   Лондон, корпус «Виктория»
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  •   Камбрия, Арнсайд
  •   Лондон, Блумсбери
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  •   Камбрия, озеро Уиндермир
  •   Камбрия, Уиндермир
  • 10 ноября
  •   Камбрия, Милнторп
  •   Камбрия, Уиндермир
  •   Камбрия, Бэрроу-ин-Фёрнес и Грэндж-овер-Сэндс
  •   Ланкашир, Ланкастер
  •   Камбрия, Арнсайд
  •   Лондон, корпус «Виктория»
  •   Камбрия, Брайанбэрроу
  •   По пути в Лондон
  •   Камбрия, Милнторп
  •   Камбрия, Милнторп
  •   Камбрия, Брайанбэрроу
  •   Камбрия, Арнсайд
  •   Камбрия, Арнсайд
  •   Камбрия, Милнторп
  •   Камбрия, Арнсайд
  •   Камбрия, Уиндермир
  •   Камбрия, Уиндермир
  •   Камбрия, Уиндермир
  •   Камбрия, Арнсайд
  •   Камбрия, Уиндермир
  •   Камбрия, Милнторп
  •   Камбрия, Уиндермир
  •   Камбрия, залив Моркам
  •   Камбрия, Арнсайд
  •   Камбрия, Уиндермир
  •   Камбрия, залив Моркам
  • 11 ноября
  •   Камбрия, Арнсайд
  •   Камбрия, Арнсайд
  •   Камбрия, Грейт-Урсвик
  •   Лондон, Сент-Джонс-Вуд
  •   Камбрия, Брайанбэрроу
  • 12 ноября
  •   Лондон, Челси
  •   Лондон, Уэндсуорт
  •   Лондон, Белгрейвия
  • 15 ноября
  •   Лондон, Чок-Фарм
  •   Лондон, Чок-Фарм
  • Благодарности
  • Пресса о книгах Элизабет Джордж
  • *** Примечания ***