КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Моя любимая жена [Тони Парсонс] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Тони Парсонс МОЯ ЛЮБИМАЯ ЖЕНА

Часть первая БУДЬ ПРИНЦЕМ

Глава 1

Должно быть, Билл задремал и проснулся в тот момент, когда лимузин задел колесом дорожную выбоину. Шанхай возник за окнами автомобиля как-то внезапно; там, где еще секунду назад темнело вечернее небо, теперь сияли огнями небоскребы Пудуна.[1] Билл протер глаза и оглянулся на жену и дочь, сидевших сзади.

Четырехлетняя Холли спала, уткнувшись головой в колени матери. Сбившиеся белокурые локоны скрывали ее лицо. В этом наряде девочка чем-то напоминала принцессу из диснеевского мультфильма. Какую именно — Билл так и не решил.

— Ей неудобно спать у тебя коленях, — стараясь не разбудить ребенка, сказал Билл.

Бекка осторожно сняла с головы дочери игрушечную корону.

— А я думаю, ей сейчас все равно, где и как спать. В полете она почти не сомкнула глаз.

— Иностранцы нам очень завидуют, — заметил водитель, кивая в сторону пудунского великолепия. — А еще пятнадцать лет назад там были сплошные болота.

Водителя звали Тигр. Вряд ли ему было больше двадцати пяти лет. Кажется, он слегка недолюбливал свою униформу с тремя золотистыми нашивками на рукавах.

— Новое, босс. Тут все новое, — гордо вскинув голову, добавил Тигр.

Билл вежливо кивнул. Его поразила не столько новизна Шанхая, сколько само пространство. Когда они переезжали Хуанпу, Билл признался себе, что еще не видел таких широких рек. С западного берега на «пудунское чудо» смотрели здания Бунда[2] — европейского квартала в Старом городе. Шанхай прошлого вглядывался в Шанхай будущего.

Машина съехала с моста и покатила вниз по пандусу. Поток автомобилей поредел, и Тигр прибавил скорость. Внимание Билла привлекли трое китайцев, ехавших навстречу на допотопном велосипеде без фар. Чумазые, в сильно поношенной одежде, они упрямо карабкались вверх, не обращая внимания на встречные машины. Один из них пригнулся к рулю, другой беспечно восседал на пассажирском седле, а третий стоя крутил педали. Пронесшаяся мимо машина Тигра заставила всех троих вздрогнуть. Еще через секунду они исчезли из виду.

Похоже, ни Бекка, ни водитель не заметили странную троицу. Билл подумал, что ему просто почудилось. Усталость после полета, возбуждение от встречи с Шанхаем. Китайцы не настолько безрассудны, чтобы переть по встречной полосе на развалюхе, да еще втроем! И вряд ли в современном Шанхае остались такие бедняки в отрепьях.

— Папа? — сонным голосом спросила Холли, зарываясь в складки своего нарядного платья.

— Мамочка с тобой, — успокоила ее Бекка, обняв дочь и прижав к себе.

Холли не то вздохнула, не то всхлипнула. У четырехлетнего человечка кончалось терпение. Башмачки Холли сердито ударили по обшивке сиденья.

— Вы мне оба нужны, — заявила девочка.

К счастью, обошлось без слез. Лимузин Тигра остановился возле их нового жилища. Выбравшись из машины, Холли позабыла про капризы. Она вертела головой из стороны в сторону, словно туристка в музее. Билл повел жену и дочь в дом. Пока шли, ему вспомнилось их прежнее лондонское жилье с террасой в викторианском стиле, скрипучей лестницей и обваливающимся эркером. Билл мысленно содрогнулся, представив заплесневелый подвал. Когда он туда спускался, ему казалось, что он дышит воздухом столетней давности… Здесь все было новенькое, а дверь вела не просто в квартиру. Врученные Биллу ключи открывали вход в новую эпоху.

Внутри их ждали подарки: букет белых лилий в красивой целлофановой упаковке и бутылка шампанского в ведерке с подтаявшим льдом. А еще — огромная корзина, доверху наполненная фруктами и записка:

«Приветствуем Билла Холдена и его семью! Добро пожаловать в Шанхай! Примите поздравления от всех ваших коллег по фирме „Баттерфилд, Хант и Вест“».

Билл вытащил бутылку. На ней была этикетка в форме щита.

«„Дом Периньон“, — подумал он. — „Дом Периньон“ в Китае. Невероятно!»

Билл прошел в спальню для взрослых. Там Бекка осторожно снимала с Холли ее сказочный наряд, чтобы переодеть в скромную спальную пижаму. Девочка негромко посапывала.

— Спящая красавица, — улыбнулся Билл.

— Нет. Она — Белль из «Красавицы и чудовища», — поправила его жена. — Как и мы с тобой.

— Ты очень строга к себе, Бек, — отшутился Билл.

Жена закончила переодевание Холли.

— Возьмем ее к себе ночью, — прошептала Бекка. — А то представляешь, просыпается одна в комнате и не понимает, где она.

Билл кивнул. Он нагнулся, чтобы поцеловать дочку, и с нежностью провел губами по детской щечке. Затем, оставив жену разглядывать их новую спальню, он пошел исследовать квартиру. Конечно, перелет измотал и его, но возбуждение от переезда прогоняло всякие мысли о сне. Он и сам превратился в любопытного мальчишку, которому нравилось щелкать выключателями в комнатах, нажимать кнопки на пульте большого плазменного телевизора, открывать дверцы и ящики шкафов. Неужели это их квартира? Да, и потому он, Билл Холден, может считать себя вполне счастливым человеком. Невзирая на обилие коробок с вещами, которые они заблаговременно отправили сюда из Лондона, эта сверкающая чистотой квартира производила внушительное впечатление. Билл мысленно произнес их новый адрес: «Квартира 31, корпус Б, „Райский квартал“, Хунцяо-роуд, Новая территория Губэй, Шанхай, Китайская Народная Республика». Здесь все иначе; никаких аналогий с привычной жизнью в Англии.

Билл подписал контракт на два года. Если после этого он захочет продлить его, их ждет переселение в более привилегированный квартал, где живут менеджеры высшего звена. Там у его семьи будет целый особняк с площадкой для гольфа, плавательным бассейном и гидромассажной ванной. Но Биллу нравилось и здесь. Неужели жизнь может быть еще комфортабельнее? Билл вдруг вспомнил о своем отце. Интересно, что сказал бы старик о таких апартаментах? Возможно, ничего. Он попросту свихнулся бы от потрясения.

Чемоданы подождут до завтра. Билл забрал бутылку и пошел на кухню. В одном из подвесных шкафчиков нашлись бокалы. Он прихватил два и вернулся в спальню. Бекка стояла у окна.

— Это надо видеть, — сказала она.

Билл подал жене бокал и тоже посмотрел вниз. Их квартира находилась на десятом этаже. «Райский квартал» состоял из четырех многоквартирных корпусов, образующих внутренний двор. Двор украшал фонтан, изображавший мать и дитя. Снизу струи фонтана подсвечивались.

Возможно, Бекку удивило, что во дворе полно новеньких машин, причем почти все они стояли с включенными двигателями. «БМВ», «ауди», «мерседесы». Среди них довольно странно смотрелся «порше» модели «Бокстер», зато пара «Порше-911» вполне вписывалась в общую компанию. Водители — преуспевающие, упитанные китайцы — либо сидели в салонах, либо стояли у раскрытой дверцы своего авто. Все они жили в совершенно ином мире, нежели те трое оборванцев на раздолбанном велосипеде. Между машинами, жестикулируя и пытаясь сохранять самообладание, сновал швейцар. Водители его словно не замечали.

— И на что тут смотреть? — спросил Билл, потягивая шампанское. — Обыкновенный субботний вечер.

— Сейчас увидишь, — ответила Бекка. — Твое здоровье.

Супруги чокнулись, после чего жена вновь повернулась к окну.

— Гляди.

Итак, он присмотрелся и увидел, что из подъездов «Райского квартала» стали появляться молодые женщины. Одеты они были так, словно участвовали в съемках какого-нибудь документального фильма о брачных ритуалах диких племен. Девушки подходили к машинам и молча усаживались на сиденья. Вели они себя весьма сдержанно: ни кокетства, ни поцелуев с водителями.

Билл обратил внимание на одну из женщин, высокую, с цветком в волосах. Должно быть, орхидея. Скорее всего, орхидея.

Женщина с цветком вышла из противоположного корпуса и направилась к одному из «девятьсот одиннадцатых». Затем она подняла голову, глядя на их дом. Бекка приветливо помахала незнакомке, но та не ответила. Китаянка проскользнула на заднее сиденье «порше» и натянула юбку, прикрывая длинные ноги. Водитель обернулся и что-то ей сказал. Похоже, он был лет на десять старше этой женщины. Китаянка захлопнула дверцу, и машина тронулась.

Билл с Беккой переглянулись и рассмеялись.

— И куда же мы с тобой попали? — продолжая улыбаться и качать головой, спросила мужа Бекка. — Если я все правильно поняла, в соседках у нас с тобой будут молоденькие содержанки.

Билл промолчал. Здесь другой мир, и не стоит подходить к нему с привычными мерками.

Чета Холденов продолжала неторопливо смаковать шампанское и наблюдать, как дорогие машины с девушками из «Райского квартала» покидают двор. К тому времени, когда в бокалах не осталось ни капли, двор опустел, а Биллом и Беккой овладела жуткая усталость. Они залезли в душ, где с привычной заботой вымыли друг друга, а потом улеглись на широкую кровать, посреди которой безмятежно спала Холли. Улыбнувшись друг другу, супруги заснули.

Билл проснулся на рассвете и почувствовал, что больше не может спать. Ничего удивительного: его биологические часы все еще были настроены по Гринвичу. Завтра в восемь утра Тигр отвезет его в один из пудунских небоскребов, где помещался офис «Баттерфилд, Хант и Вест», и у мистера Холдена начнется новая работа. А сегодня ему не терпелось увидеть, как при дневном свете выглядит мир, куда они попали. Попробуй усни тут! Билл осторожно выбрался из кровати, оделся и покинул квартиру.

Во дворе стояла единственная машина — лимузин Тигра. Сам Тигр спал в кабине, закинув босые ноги на приборную панель. Едва завидев Билла, китаец вскочил, будто солдат по тревоге.

— Куда желаете, босс? — спросил Тигр, торопливо надевая ботинки.

— Сегодня ведь воскресенье, — удивился Билл. — Неужели тебя заставляют работать и по выходным?

Вопрос озадачил и почему-то задел Тигра.

— Так куда поедем, босс? — вновь спросил водитель.

— Я пройдусь пешком. И перестань называть меня боссом.

Возможно, Тигр был китайским трудоголиком и воскресенье не имело для него никакой ценности. Однако на улицах Новой территории Губэй воскресное утро выглядело почти так же, как в Лондоне. Зашторенные окна спящих домов. Вокруг — ни души, если не считать одинокого любителя бега трусцой да собаковладельца, которого его зверь выволок из дому в такую рань. Но в отличие от Лондона начало июня в Шанхае было ощутимо жарким.

Билл не знал, куда идет. Ему не терпелось увидеть настоящий Китай, не имевший ничего общего с плазменными телевизорами и элитным шампанским «Дом Периньон». Этот настоящий Китай был где-то рядом; он просто должен быть где-то рядом. Однако Билла окружали многоквартирные дома самых невообразимых архитектурных стилей, перемежаемые аккуратно подстриженными лужайками и газончиками. Его поразило обилие непропорционально больших статуй. Потом Билла занесло на улицу, сплошь занятую ресторанами. Рестораны располагались чуть ли не в каждом доме: тайские, итальянские, какие угодно, но только не китайские. На глаза попался супермаркет «Карфур»,[3] затем пара международных школ, включая и ту, куда в понедельник утром отправится Холли. Билла приятно поразили маленькие, уютные парки. Симпатичное место. Даже не верится, что еще недавно они жили в угрюмом лондонском районе с высоким уровнем преступности. Здесь у них будет совершенно иная жизнь. Жена и дочь будут счастливы. Билла наполняла тихая радость.

Он посмотрел на часы. Пару часов Бекка и Холли еще точно проспят. У него есть время на знакомство с Шанхаем. Билл пошел навстречу восходящему солнцу. Новая территория Губэй осталась позади. Улицы вдруг начали быстро заполняться народом. На тенистых боковых улочках китаянки торговали мятыми фруктами. Увидев иностранца, они удивленно глядели ему вслед. Здесь никто не называл его боссом и не уступал дорогу. Наоборот, один прохожий довольно ощутимо задел Билла плечом, а другой плюнул ему под ноги. На стройплощадке трудились рабочие. Спецодежду им заменяли старые, заскорузлые от грязи пиджаки и такие же брюки. И это в воскресенье? А людей становилось все больше. Вскоре все пространство вокруг Билла было плотно забито людьми.

Билл остановился, попытавшись сориентироваться. По широким улицам, отчаянно сигналя, катились машины. Их водители одинаково игнорировали и пешеходов, и красные сигналы светофоров. Мимо Билла проехал дорогой серебристый «бьюик». За рулем сидела модно одетая девушка в солнечных очках. Следом пронеслась целая стая юрких «фольксвагенов-сантана» — городских такси. Прогромыхал грузовик со щебенкой; прямо на ней, в кузове, сидели люди. Вскоре Биллу показалось, что вся улица запружена грузовиками. Что они только не везли! Ящики, оранжевые пластиковые конусы, какими огораживают места дорожных работ, громко хрюкающие свиньи… Потом улицей вновь завладели легковые машины, новенькие, словно владельцы только что их купили и еще не успели удалить защитную смазку с корпусов.

Солнце поднималось все выше, а Билл по-прежнему шагал в восточном направлении. Городской шум нарастал. Он впервые ощутил себя чужаком. Может, для первого знакомства с «настоящим» Китаем хватит? Его чуть не сбила ехавшая на мотороллере китаянка. Женщина отчаянно сигналила. За ней, словно рой мух, понеслись велосипедисты в несуразных черных шлемах. Только сейчас Билл сообразил, что сон его был неглубоким, а усталость от долгого перелета никуда не исчезла. У него кружилась голова, на лбу выступили капельки пота. Но Билл продолжал упрямо шагать вперед. Он должен понять и прочувствовать Шанхай.

Билл забрел в район узких улочек, где сухощавые мужчины брились, обмакивая кисточки в старинные металлические чаши, а женщины кормили толстых малышей. На красных черепичных крышах ветхих домов сохло выстиранное белье, мирно соседствуя с тарелками спутниковых антенн. Потом этот квартал резко оборвался, словно был киношной декорацией. Билл вышел в ту часть города, где высились небоскребы и сияли витрины суперсовременных торговых центров.

Контрасты. Они подстерегали на каждом шагу. За стеклами витрин стояли невозмутимые манекены, наряженные в «Prada», а на улице смуглые от солнца и грязи китайцы пытались заманить Билла поддельными часами «Ролекс» и пиратскими копиями DVD-дисков с последним фильмом Тома Круза. Молодые китаянки прятались от солнца под разноцветными зонтиками, а обнаженные европейские модели на гигантских рекламных щитах предлагали косметику для сохранения белизны кожи. Билл мысленно сравнивал улицы Лондона и Шанхая. Здесь все было по-другому. Билл вдруг почувствовал, что и впрямь находится в самой населенной стране мира и ему надо признать этот факт, сжиться с ним. Шанхай просто не оставлял иной возможности.

Решив сократить дорогу до Бунда, Билл махнул рукой, подзывая юркую «сантану». Водитель не понимал по-английски и высадил его у берега Хуанпу. Чувствовалось, что он был рад поскорее избавиться от чужеземного пассажира. Билл огляделся и понял, что находится в районе верфи. Неподалеку виднелся паромный причал. Рядом стоял грязный паром, служивший местным жителям чем-то вроде общественного транспорта.

Билл подал контролеру самую мелкую из лежавших в его бумажнике купюр. Китаец оторвал ему билет и вручил несколько замызганных монет сдачи. Так Билл получил законное право пересечь реку Хуанпу. Осталось найти конец очереди. Потоптавшись немного, Билл, к своему удивлению, сообразил, что очереди как таковой не существует. Люди просто заполняли паром. Ему оставалось лишь последовать их примеру.

Старенький паром был уже и так набит под завязку, а желающих переправиться не убавлялось. Билла теснили со всех сторон, и он, чтобы не быть раздавленным, стал тоже пихаться и толкаться. Где-то на периферии мозга шевелилась тревожная мысль: перегруженная посудина может опрокинуться и затонуть. Но ее тут же заслонила другая. Билл наконец увидел настоящий Китай.

Люди.

Невероятное, ошеломляющее количество людей, исчисляющееся огромными цифрами. И это — тот фактор, благодаря которому он завтра приступает к своей новой работе. Он же определит ближайшее будущее его семьи в этом городе. Благодаря количеству людей, населяющих Китай, денежные проблемы семейства Холденов вскоре станут достоянием прошлого. Для Билла эти цифры были живыми. Еще бы! Он, как и любой бизнесмен от Сиднея до Сан-Франциско, ощущал их нутром. Миллиард населения! Миллиард клиентов, миллиард новых капиталистов. Миллиардный рынок, жаждущий насыщения товарами.

Билл не без труда выдернул руку и взглянул на часы, прикидывая, успеет ли вернуться к пробуждению своих женщин.

Паром стал медленно отползать от берега.


Днем они втроем совершили то, что делают все туристы, приезжающие в Шанхай. Отстояв очередь, Билл, Бекка и Холли поднялись в скоростном лифте на смотровую площадку «Восточной жемчужины» — шанхайской телебашни. Только там Билл увидел истинные размеры Шанхая. Город тянулся во все стороны и везде смыкался с линией горизонта.

С такой высоты все корабли на Хуанпу казались игрушечными. Но намного более красочное зрелище представлял собой близлежащий парк, наполненный невестами. Девушек было несколько сотен, в своих белых платьях они напоминали лебедей. Служащий, немного говорящий по-английски, рассказал, что сегодня праздник невест, когда они приходят к озерам парков и приносят разноцветный корм для тамошних карпов.

Билл поднял дочку на руки, чтобы ей было лучше видно.

— Завтра ты пойдешь в новую школу, — сказал он Холли.

Холли не ответила; она не могла оторваться от красочного парада невест.

— У тебя появится много новых друзей, — добавила Бекка, ободряюще похлопывая дочь по ноге.

Холли подумала об этом и закусила губу.

— Я буду очень занята, — по-взрослому сказала она.

Приезжих в Шанхае хватало, но в этот день на смотровой площадке «Восточной жемчужины» Холдены оказались единственной иностранной семьей, чем и привлекли к себе пристальное внимание китайских туристов.

Китайцы смотрели на белокурую женщину с белокурой девочкой, на их удивительно белую кожу и синие глаза, сравнимые с цветом неба. Иностранный мужчина крепко держал свою дочь на руках, а жена обнимала его за плечи.

Да, они были иностранцами, но их привязанность к друг другу выглядела по-детски искренней, и китайцы это оценили. Маленькая семья, крепко держащаяся друг за друга в этом новом для них мире.

Китайцы знали: западные люди не слишком чтят крепость семейных уз. Шанхайские иностранцы своим поведением лишь подкрепляли это мнение. Однако эти трое, похоже, были счастливым исключением.

Глава 2

Когда она проснулась, Билл уже ушел.

Холли сладко спала. Бекка осторожно выбралась из постели и пошла по квартире, огибая горы коробок. Она заметила капли влаги на полу — Билл проходил здесь после душа. Воздух квартиры еще сохранял запах лосьона, которым муж обрызгивал себя после бритья. На стуле висел торопливо брошенный галстук, видимо, Билл предпочел отправиться в другом. Бекка представила мужа в его новом офисе. Несколько напряженное лицо, искренняя готовность усердно трудиться на новой работе. Она вдруг поймала отзвук давнишнего чувства: так уже было, когда муж начинал свою карьеру.

Бекка наугад открыла одну из самых больших коробок. Там лежали младенческие вещи Холли: розовый высокий стул (сейчас он был разобран), плетеная колыбелька с пологом, матрас для кроватки, наборы пеленок, стерилизаторы для рожков с питанием. Там же лежали первые игрушки дочери — яркие кролики, которых можно мять и тискать. Вещи, давно не нужные Холли. Бекка сохранила их и притащила на другой конец света вовсе не из-за сентиментальных воспоминаний. Все это пригодится их следующему малышу. Они поженились семь лет назад, и сейчас их брак достиг той стадии, когда никто из супругов не сомневался, что они заведут второго ребенка.

Бекка вернулась в спальню и несколько минут стояла, наблюдая за спящей дочерью. Затем она откинула простыни и осторожно подергала Холли за ноги. Девочка вздрогнула, но тут же свернулась калачиком, намереваясь спать дальше.

— Солнце на небе с утра, нам вставать давно пора, — пропела Бекка.

Холли продолжала посапывать. К ее детскому храпу примешивался еще один звук, свидетельствовавший о затрудненном дыхании. Малышка страдала астмой.

— Вставай, дорогая. Тебя ждет новая школа.

Пока Холли потягивалась, чтобы окончательно проснуться и встать, Бекка отправилась на кухню готовить завтрак. На ее прежней, лондонской, кухне не было и половины всех этих чудес бытовой техники.

Вскоре на кухне появилась зевающая Холли.

— Я немножечко беспокоюсь, — заявила девочка.

Бекка ласково коснулась ее личика, погладила по волосам.

— Ты беспокоишься из-за новой школы?

— Нет, мама. Я беспокоюсь из-за мертвых людей, — серьезно ответила девочка, и уголки ее рта опустились.

Детям свойственно повторять фразы, которые они слышат в разговорах взрослых. И все-таки «мертвые люди» немного насторожили Бекку.

— Чем они тебя беспокоят? — спросила она у дочери.

— Тем, что они умерли и лучше им уже не будет, — все с тем же серьезным видом ответила Холли.

— А по-моему, тебе сейчас надо думать не о мертвых людях, а о том, как побыстрее управиться со своими «Коко-попсами»,[4] — тоном идеальной телевизионной мамы возразила Бекка.

После завтрака Бекка достала ингалятор. Он стал таким же привычным атрибутом жизни Холли, как ее куклы и прочие игрушки. Ингалятор имел удобный загубник, позволявший девочке быстрее и лучше вдыхать лекарство. Холли эта процедура даже нравилась. Она усердно вдыхала, широко раскрыв синие глаза и хлопая густыми ресницами.

Без пяти девять Бекка и Холли уже входили в вестибюль Губэйской международной школы. Казалось, здесь собрались дети из всех уголков планеты. Холли и хотела идти в класс, и боялась. Она крепко вцепилась в ремень материнских джинсов. Но тут к ней подошла крепенькая девчушка примерно того же возраста (вероятно, японка или кореянка), взяла ее за руку и повела в класс, где учительница из Австралии записывала имена новеньких. Теперь уже Бекке не захотелось расставаться с дочерью.

Матери обнимали детей, целовали их и уходили. Часть женщин была в деловых костюмах, кто-то был одет по-спортивному и, вероятно, собирался в гимнастический зал, но все относились к ежедневному ритуалу прощания с какой-то забавной торжественностью.

«Китайские церемонии», — мысленно усмехнулась Бекка.

Вестибюль опустел. Осталась лишь улыбающаяся женщина с коляской, в которой дремал малыш. Она была матерью девочки, взявшей шефство над Холли.

— Как же, первый день, — с американским акцентом произнесла женщина. — Тяжеловато, правда?

— Сами знаете, каково им, — улыбнулась Бекка. — Подбородок дрожит. Губу закусываешь, чтобы не разреветься. А тут еще надо делать вид, что ты — смелая девочка. По правде сказать, мне тоже не легче.

Женщина засмеялась и протянула Бекке руку.

— Киоко Смит, — представилась она.

Бекка пожала ей руку. Киоко тут же выложила, что родилась в Иокогаме, там же получила юридическое образование, но работать не пришлось, поскольку она вышла замуж за поверенного из Нью-Йорка. В Шанхае они уже почти два года. В ответ Бекка рассказала японке, что была журналисткой, но сейчас занимается дочерью, замужем тоже за юристом, которого зовут Билл, и что их семья прилетела в Шанхай два дня назад.

— Может, нам где-нибудь выпить по чашечке кофе? — предложила Бекка.

— Давайте лучше завтра, — ответила Киоко. — Сейчас мне нужно бежать.

— Мне, в общем-то, тоже, — призналась Бекка. — В новой квартире куча дел.

— Таков Шанхай, — снова улыбнулась японка. — Всем постоянно нужно бежать туда, где их ждет куча дел.

Однако на самом деле Бекка не слишком спешила в новую квартиру. Она неторопливо зашагала к «Райскому кварталу» и по пути позвонила Биллу на мобильный.

— Наша малышка держалась молодцом? — спросил Билл.

Чувствовалось, что он в кабинете не один. Бекка понимала, муж тоже волнуется за Холли, но… Настоящий профессионал не тащит семейные дела с собой на работу. Особенно в первый день.

— Все в порядке. Никаких слез, — с напускной веселостью ответила Бекка.

Хорошо, что муж сейчас не видел ее лица.

— Не волнуйся, Бекки. Она быстро войдет в колею, — таким же нарочито бодрым голосом произнес Билл, который великолепно понимал истинные чувства жены. — Холли полезно находиться со сверстниками. Согласись, рано или поздно нам все равно пришлось бы отдать ее в школу.

Билл молчал. Молчала и Бекка, не делая попыток заполнить паузу какими-нибудь малозначащими словами. К горлу подступали слезы, и она злилась на себя. Раскисла, словно клуша-домохозяйка!

— Ты не волнуйся. Все будет замечательно, — дежурно успокоил Билл. — Я тебе потом позвоню.

Бекка не ответила. А может, они все-таки поторопились? Холли всего четыре. Побыла бы еще годик дома.

— Успехов тебе на новом месте, — наконец выдавила она, возвращая мужа в стихию бизнеса.

Мысль вернуться домой и заняться распаковкой коробок показалась Бекке невыносимой. Только не сейчас. Поймав такси, она попросила отвезти ее в Синьтяньди. Они с Биллом много говорили об этом месте, разглядывая картинки в путеводителе. Там утверждалось, что Синьтяньди (в переводе с китайского «Новый Свет») — идеальное место, где одновременно можно познакомиться и с шанхайской стариной, и с впечатляющим современным обликом города. Сначала туда. Квартира подождет.

«Неожиданно повеяло ветром. Это был не порыв, а дуновение: теплое и несущее с собой разнообразные запахи. Мой первый вечер на Востоке пах неведомыми цветами и ароматическим деревом. Такое не забудешь. Эти запахи, будто чары, заворожили и поработили меня, а ветер нашептывал мне в уши, обещая таинственные наслаждения».

Бекка сидела за столиком возле окна, поглядывала на Синьтяньди, наслаждаясь кофе-латте и романом Джозефа Конрада. Как и ему, ей хотелось ощутить дуновение Востока, неповторимые и таинственные запахи этой земли.

Выйдя из кафе, Бекка свернула на улочку Хуанпи и дошла до неприметного здания. Когда-то здесь проводила свой первый съезд китайская компартия. Теперь в этом доме, естественно, был музей. Билет стоил всего три RMB.[5] Бекка попыталась было перевести эту смехотворную сумму в фунты, но не смогла.

Помимо Бекки, единственной посетительницей музея была китайская студентка в очках с толстыми стеклами. Стоя возле центральной экспозиции, девушка что-то старательно записывала в блокнот. Экспозиция воссоздавала атмосферу первого съезда. Группа коммунистов собралась здесь, чтобы начать борьбу и освободить китайский народ от иноземного владычества. Восковые лица революционеров были повернуты к фигуре молодого Мао.

В другом углу помещения стоял видеомагнитофон. Телевизор с небольшим экраном показывал старый пропагандистский фильм о том, как жили в Китае до коммунистической революции. Фильм состоял из черно-белых архивных кадров весьма неважного качества. Он длился всего несколько минут, которые Бекка простояла, затаив дыхание.

С экрана на нее глядели изможденные голодом детские лица (те из них, кто выжил, наверное, давно состарились и умерли). Такой бедности и нищеты она еще не видела. Пелена слез мешала ей смотреть. Бекка отвернулась, мысленно убеждая себя в том, что она вовсе не слезливая дура. Просто у нее сбой биоритмов, вызванный перелетом в другой часовой пояс. И потом, она переживает за Холли. Нужно пойти и выпить чего-нибудь бодрящего.

Перебраться в Шанхай — это была ее идея. Билл и не помышлял о работе в Китае. Он мог бы и дальше жить в Лондоне, допоздна засиживаться в офисе, а дома радоваться, глядя, как растет их дочь. Не то чтобы он был всем доволен, но его недовольство отличалось от того, что испытывала Бекка. Билл стремился изменить условия текущей жизни. Бекка же была готова кардинально поменять саму их жизнь и попробовать нечто новое. Шанхай виделся ей символом новой жизни, свободной от вечного безденежья. В Шанхае у них все пойдет по-другому.

Они с Биллом были ровесниками и поженились в двадцать четыре года, первыми из их небольшой дружеской компании. За эти семь лет оба ни разу не пожалели, что не «погуляли еще».

Бекка достаточно насмотрелась на своих холостых друзей и подруг. Отношения у них всегда развивались по одному и тому же сценарию. Начиналось с восторгов по поводу того или той, с кем они недавно познакомились в баре, клубе, спортзале или где-нибудь еще. Через какое-то время оказывалось, что это очередное «не то». Романтика сменялась скукой, страсть — истериками, желание быть рядом — готовностью убежать куда глаза глядят. Холдены радовались, что их миновала чаша сия.

Брак казался им обоим вполне естественным продолжением отношений. Их взгляды совпадали: если ты встретил любимого человека и вы уверены друг в друге, так зачем же тянуть с вступлением в брак? Даже в свои двадцать четыре они оба чувствовали, что уже «слишком стары» для разных интрижек в барах, клубах и спортзалах.

Какие-то аспекты их жизни вообще не требовали обсуждения. Бекка и Билл считали само собой разумеющимся, что они оба будут работать. На четвертый год их совместной жизни родилась Холли, но и появление дочери не изменило привычного уклада.

Билл специализировался по корпоративному праву и работал в одной из многочисленных юридических фирм лондонского Сити. Бекка писала статьи на финансовые темы. Редакция ее газеты находилась в районе Канэри-Уорф.[6] Выплаты кредита за их домик не в самом плохом, зеленом уголке северной части Лондона не позволяли расслабляться. И потому каждое утро Билл отвозил маленькую Холли в ясли, откуда ближе к вечеру ее забирала Бекка.

И вдруг в один день все изменилось.

Холли было уже три года. Тем памятным утром Билл, как обычно, отвез дочку в детский сад. Через несколько часов девочка пожаловалась воспитательнице, что ей трудно дышать.

— Обыкновенная простуда, — отмахнулась та.

Холли и раньше простужалась. Если ей закладывало нос, она дышала ртом. Но сейчас это не помогло. Что-то не пускало воздух в ее легкие.

Воспитательница оставалась при своем мнении.

— Наверное, ты простудилась сильнее, чем я думала, — заявила она плачущей и испуганной Холли. — Нечего капризничать, скоро за тобой приедет мама, и вы поедете домой.

Но из детского сада Бекка с дочерью поехали не домой, а в ближайшую больницу, где Холли сразу же поместили в палату интенсивной терапии. Примчавшегося Билла врач ошарашил страшным диагнозом: астма. В детский сад Холли больше не пошла, а Бекке пришлось оставить работу в газете.

— Никакая нянька не позаботится о ней лучше, чем я, — ответила Бекка на робкие возражения мужа.

Она сама задыхалась от гнева и подступавших слез. Неужели он не понимает? Тогда они едва не поссорились. Спохватившись, Билл, как мог, успокоил жену, убеждая ее, что она, конечно же, права и для них нет ничего важнее здоровья Холли.

Благодаря педиатру с Грейт-Ормонд-стрит астму удавалось держать под контролем. Врач прописал Холли жевательные таблетки, которые ей очень понравились. Ингалятор тоже не вызвал у девочки протестов. Холли была покладистой и не по возрасту стойкой, перенося свалившуюся беду без жалоб. В мозгу Бекки и Билла постоянно крутился вопрос, который они не решались произнести вслух: «Ну почему именно она?» Судьба не обидела Холли здоровьем. Были дети куда слабее ее (этих детей Холдены видели всякий раз, когда возили дочь в больницу). Но эти дети выздоравливали, потому что у них не было астмы.

Лекарства позволяли Холли спать по ночам, но астма не исчезла. Она лишь затаилась, родители понимали это по характерному звуку, сопровождавшему теперь дыхание дочери. Когда Холли засыпала, Бекка и Билл в который раз принимались за утомительные вычисления, подсчитывая, насколько запрашиваемые ими кредиты превышают суммы на текущих счетах. Они обсуждали, целесообразно ли брать новый заем под залог стоимости дома, и прикидывали, сколько времени им еще удастся продержаться в своем жилище.

Возможных сценариев дальнейшего развития событий было несколько. Они могли продать дом и переехать в другой район, в нескольких милях к востоку отсюда. Конечно, там все более скромно и уныло, но зато дешевле. Можно было остаться здесь, но дом все равно продать и какое-то время снимать жилье. Появлялись мысли переселиться в ближайший пригород. Ни один вариант Холденов не устраивал.

Здоровье Холли стабилизировалось, и это было главное. Однако теперь, когда работал один Билл, они едва сводили концы с концами. По правде говоря, Холдены не хотели расставаться с домом. Они успели его полюбить. Наконец, дом свидетельствовал о статусе Билла. Преуспевающий юрист не имел права жить там, куда ему стыдно пригласить гостей, особенно тех, кто занимал верхние ступеньки карьерной лестницы. Иногда топ-менеджеры фирмы Билла звали его и Бекку на обед в свои красивые особняки. Эти престарелые миллионеры умели следить за собой. В отличие от отца Билла кожа на их лицах была гладкой, без морщин, указывающих на возраст. Такими же моложавыми выглядели и их жены, зорко подмечавшие каждую мелочь в одежде и поведении гостей. Вежливость требовала ответных приглашений. Но что подумают о тебе высокопоставленные гости, если ты живешь в районе, где даже днем могут напасть и ограбить?

— Помнишь, ты рассказывал, как кто-то из твоей верхушки закатил роскошное празднование юбилея жены? — спросила как-то Бекка.

— Помню. Он снял для гостей целый этаж в лучшем отеле острова Барбадос.

— А у нас даже приличной гостевой комнаты нет, — вздохнула она. — Я и представить не могу, как бы мы разместили у себя полдюжины гостей.

— Не волнуйся, нам не придется размещать у себя полдюжины гостей, — с оттенком раздражения произнес Билл.

Бекка обняла мужа.

— Дорогой, ты же понимаешь, о чем я говорю.

Да, он хорошо понимал подтекст ее слов.

Кое-кто из юристов фирмы, будучи моложе Билла, уже жил в фешенебельных квартирах или собственных домах в Ноттинг-Хилле, Кенсингтоне и Ислингтоне. Все это оплачивалось заботливыми родителями, балующими великовозрастных деток или стремящимися компенсировать душевную травму, которую они когда-то нанесли своим чадам в результате развода. Билл с Беккой могли рассчитывать только на себя. У них не было ни обеспеченных родителей, ни богатых родственников. Но судьба вдруг указала им способ покончить с денежными затруднениями. Тогда Бекка поняла: жизнь может измениться в одно мгновение. Годами ты сражаешься с трудностями, ясно представляя свое будущее, а потом оно неожиданно оказывается совсем иным.

Перемены начались с ежегодного торжественного обеда, который устраивала фирма Билла. Бекка очутилась в нужное время не только в нужном месте, но и рядом с нужными людьми.

В фирме «Баттерфилд, Хант и Вест» был странный обычай — праздновать день рождения Роберта Бёрнса. Билл объяснял жене истоки этой традиции, но в памяти Бекки они не удержались. В конце января фирма снимала большой зал в одном из роскошных отелей на Парк-Лейн. Пятьсот юристов в смокингах или традиционных шотландских килтах чинно рассаживались за столами. Жены юристов тоже приглашались на это торжество. Женщины, которые работали в фирме (процент их был не слишком велик), приходили вместе с мужьями.

Билла усадили между женами двух высокопоставленных сотрудников нью-йоркского отделения фирмы. Эти женщины давно знали друг друга и с увлечением болтали о том о сем, совершенно не обращая внимания на Билла. Бекка сидела за соседним столом. Несколько раз они с мужем переглядывались; Билл закатывал глаза и беззвучно шептал проклятия.

Соседями Бекки оказались двое юристов, работающих в Шанхае. Австралийца в клетчатой юбке звали Шейн Гейл. Должно быть, лет десять — пятнадцать назад он обожал кататься на приливных волнах. Нынче он занимал пост руководителя отдела по разрешению судебных тяжб. Гейл признался, что несколько перебрал шампанского на приеме и теперь плоховато себя чувствует. Однако Бекке показалось, что австралиец избегает глядеть ей в глаза по иной причине. Невзирая на высокий пост, он был весьма застенчив.

По другую руку от Бекки сидел англичанин, назвавшийся Хью Девлином, главой Шанхайского отделения фирмы. Ей понравилось, что эти люди произносят свои высокие титулы без всякой гордости, столь же естественно, как собственные имена. Бекка едва удержалась, чтобы не представиться в том же духе: «Бекка Холден — домохозяйка, мать семейства и в недавнем прошлом — журналистка, зарабатывавшая поденщиной».

Шейн почти зарылся лицом в бокал с бургундским. Застенчивость на его лице постепенно сменялась хитрецой опытного и прожженного юриста. Он умолк, и обязанность занимать даму взял на себя Девлин.

Бекка вновь улыбнулась своему обаятельному молодому мужу, вынужденному потеть в смокинге и слушать непрекращающуюся трескотню американок. Девлин тоже улыбнулся Биллу и вдруг сказал, что слышал об этом человеке много хорошего. Да, много хорошего и ни единого дурного слова. Никто в головном офисе не работает больше, чем Билл. Парень целых два года не был в отпуске. В довершение ко всему прекрасный семьянин.

— Все так и есть, — сказала Бекка. — Вы правильно охарактеризовали моего мужа.

— Не пойму только одного, — вскинул брови Девлин, — с какой стати ваш муж прозябает в Лондоне? Если здесь у него еще не отшибли честолюбие, почему бы ему не отправиться туда, где экономика развивается ошеломляющими темпами? Лондон был привлекателен в девятнадцатом веке, Нью-Йорк — в двадцатом. А теперь настал черед Шанхая. Вот где вашему мужу можно по-настоящему проявить себя.

Все это прозвучало слишком неожиданно для Бекки. Девлин сразу же прочел сомнение на ее лице.

— Вас пугает переселение в Третий мир? — напрямую спросил он. — Или вам так дорог Лондон?

Бекка молча покачала головой.

— Тогда к чему медлить? — Девлин вновь пошел в атаку. — Я ведь не шучу. Шанхай — идеальное место для жизни. Зарплаты там выше, а налоги ниже. Там ваш муж войдет в число совладельцев фирмы гораздо раньше, чем здесь. На нашем языке это называется — сделаться партнером.

Бекке не требовались объяснения. Конечно же, Билл мечтал сделаться партнером. Девлин почувствовал, что завладел ее вниманием.

— Любой молодой юрист мечтает об этом. Любая жена молодого юриста тоже мечтает об этом. Партнерство кладет конец жизни на зарплату и позволяет участвовать в разделе прибыли фирмы. Когда вы становитесь партнером, вы уже не работаете на фирму. Вы сами являетесь частью фирмы.

Девлин принялся разглагольствовать о великолепии колониальной жизни. Бекке казалось, что все это осталось лишь в романах о Британской империи, а в современном мире давно исчезло. Юрист же утверждал обратное. По его словам, в Шанхае они вполне могли бы позволить себе дом со служанкой, поваром, нянькой и шофером — там подобные услуги стоят дешево. Более того, там это считается в порядке вещей.

Бекке вдруг показалось, что Девлин сумел прочитать те ее мысли, которые она прятала даже от Билла. Он уловил ее разочарованность лондонской жизнью, где их маленькая семья не живет, а яростно борется за существование. Они с Биллом заслуживают большего, чем эта повседневная борьба.

Бекка осторожно возразила, сказав, что они вынуждены довольствоваться имеющимся. Должно быть, в Шанхае действительно можно быстро сделать карьеру, но там нужны холостые юристы, не обремененные семьей.

— А вот и ошибаетесь, — засмеялся Девлин. — Шанхай словно создан для семейных юристов и вообще для семейных мужчин. Семья придает мужчине стабильность. Честолюбие устремляется в достойное русло. Мужчина знает, ради кого он трудится. А для холостяка в Шанхае слишком много… отвлекающих моментов. Если вы решитесь туда переехать, то вскоре научитесь безошибочно распознавать все шанхайские ловушки.

Не дожидаясь, пока Бекка спросит, есть ли семья у него самого, Девлин достал бумажник и извлек оттуда фотографию миловидной женщины средних лет и троих улыбающихся сорванцов. Англичанин добавил, что очень ценит сотрудников, имеющих семьи. По его словам, такие люди «делают ставку на будущее».

Бекка повернулась к Шейну, который слушал вдохновенный монолог коллеги и криво улыбался. Она спросила, нравится ли его жене жизнь в Шанхае. Шейн ответил, что не женат, и они все засмеялись.

В это время в зале появились волынщики, игравшие «Flower of Scotland».[7] Обед завершился. Приглашенные начали вставать из-за столов. Билл, воспрянув духом, поспешил к жене. Бекка услышала, как Девлин приглашает мужа позавтракать вместе и поговорить о будущем. Она знала о таких беседах, где произносится мало слов, но каждое обладает глубоким подтекстом.

Когда Билл взял жену за руку и уже собирался направиться к выходу, Хью Девлин вдруг сказал ему:

— Мне нравится, что вы женаты.


Ровно в полдень она забрала Холли из школы. Девочка могла бы оставаться там до трех часов, однако Бекка решила, что для первого дня вполне достаточно. Вдобавок она побаивалась, что дочка начнет скучать и, чего доброго, расплачется.

— Она вела себя хорошо и совсем не скучала по мамочке, — сказала учительница-австралийка, выразительно поглядев на Холли.

Бекка поняла смысл невысказанных слов: «Разве у нас можно скучать?»

Держась за руки, мать и дочь прошли по немноголюдным улицам Губэя до «Райского квартала». Дома Холли уселась играть со своими кукольными принцессами, а Бекка наконец-то смогла заняться распаковкой коробок.

— А куда папа поезжал? — спросила Холли.

— Надо говорить «поехал», — поправила ее Бекка.

— Я все время путаю, — призналась дочка.

Бекка раскрыла большой чемодан. Костюмы. Темно-синие. Идеальная униформа для молодого добросовестного юриста.

— Твой папа поехал на работу, радость моя.

Холли ударила пластиковой головой принца по своей ладошке. У принца было звучное имя Очаровательный.

— Я хочу поговорить с папой.

— Ты обязательно поговоришь с ним, но вечером, — пообещала Бекка.

Но она сомневалась, вернется ли Билл до того, как Холли уляжется спать. Вряд ли, хотя он обязательно постарается. И все равно ей плохо в это верилось.

Устав от разборки коробок, Бекка решила сделать перерыв и выпить чаю.Пока чай заваривался, она подошла к окну и выглянула во двор. Пусто. Наверное, в такое время девушки из «Райского квартала» еще спят.

Глава 3

Фирма занимала три этажа одного из пудунских небоскребов. Здание было совсем новым. Биллу казалось, что нос еще улавливает запах свежей краски. Он сидел спиной к окну. За окном, в летней дымке, расстилалась панорама финансового сердца Шанхая.

Небоскребы Пудуна чем-то напоминали замки из романов Толкина. Главные цвета — стальной, золотистый и черный, причем черными были громадные стеклянные панели. Одно из зданий походило на стоэтажную пагоду. У другого всю боковую стену занимал гигантский жидкокристаллический экран, на котором улыбающаяся красотка неутомимо рекламировала выгоды и преимущества какой-то телефонной компании. Но истинными хозяевами ландшафта были высоченные подъемные краны.

На столе Билла аккуратными стопками лежали папки с черновыми вариантами контрактов. Справа в серебристой рамке стояла семейная фотография: Холдены на пляже одного из островов Карибского моря. Улыбающиеся Билл и Бекка по колено в лазурной воде, а на руках Билла хихикает счастливая двухгодовалая Холли. Бекка была в потрясающем оранжевом купальнике. Улыбки всех троих казались немного застенчивыми — наверное, потому, что аппарат находился в руках незнакомца, любезно согласившегося сделать снимок. Тогда Бекка еще работала, и они могли себе позволить такое путешествие. А потом… потом им стало не до этого.

Всякий раз, когда взгляд Билла падал на фотографию, он улыбался.

Ему поручили заниматься документами, касавшимися развития одного из шанхайских пригородов. Проект назывался «Зеленые земли». По завершении строительства на месте бедной деревушки должен возникнуть настоящий рай для шанхайских нуворишей. «Баттерфилд, Хант и Вест» представляла интересы немецкой фирмы «Дойче Монде», инвестировавшей деньги в проект. Судя по документам, деловые отношения с немцами были достаточно тесными.

— Скажите, а эти немцы платят нам по фиксированным расценкам? — спросил Билл вошедшего в кабинет Шейна.

Австралиец покачал головой. Билла это удивило. Обычно клиенты пытались навязать юридической фирме фиксированные расценки ее услуг и платили за общий объем. Мотивы были вполне понятны: если платить юристам за каждый час работы, стоимость юридических услуг взлетит до небес.

— Я понимаю, о чем вы, — усмехнулся рослый австралиец. — Наслышаны о скаредности немцев? Но «Дойче Монде» не мелочится. Потому мы так и держимся за сотрудничество с ними.

Шейн бегло пролистал несколько папок, лежавших на столе Билла.

— Уверяю вас, дружище, немцы построят там настоящий рай. Плотность населения этого рая — сто миллионеров на одну квадратную милю. Представьте себе, немцы решили скопировать все чудеса Версаля. Один к одному. Такие же сады, купальни, павильоны. Даже «Комната ужасов». И разумеется, огороженная территория с круглосуточной охраной, чтобы не пролез ни один ублюдок, привыкший мочиться прямо на улице. Просто сказка.

Билл откинулся на спинку стула. В одной руке он держал планы строительства, в другой — карту будущего рая. Пока что там располагалась заурядная китайская деревушка, окруженная полями.

— Насколько я понимаю, немцы собираются строить этот рай на месте крестьянских полей, — сказал Билл, передавая Шейну карту.

— Вы правы. Деревня называется Яндун. Ее жители из поколения в поколение занимаются разведением свиней.

— А кто нынешний владелец земли? — спросил Билл.

Шейн вернул карту на стол.

— Народ, — ответил он.

Билл еще раз взглянул на карту, затем поднял глаза на австралийца.

— Если я правильно понял, земля принадлежит крестьянам деревни Яндун?

— Нет, дружище. Земля принадлежит народу. В Китае вся земля, включая и сельхозугодья, является государственной собственностью. А государство отдает землю крестьянам в долгосрочное пользование. Иначе говоря, в аренду. У каждой семьи в Яндуне есть соответствующий договор с государством, где все это оговорено и закреплено. Так что немцам придется выкупать землю не у жителей Яндуна, а у местных властей.

— А что будет с крестьянами?

— Получат компенсационные пакеты и, думаю, с радостью помашут ручками своим свинкам. На хрюшках им вовек таких денег не сколотить. Средняя стоимость коттеджа в «Зеленых землях» — два миллиона долларов. И не сомневайтесь, коттеджи будут покупать. В Шанхае хватает тех, кто может себе это позволить. Участки разойдутся еще до начала строительства. Здесь такое не редкость. Через год на месте свинарников будут стоять дворцы. И все будут довольны.

В кабинет вошел лысеющий блондин лет сорока. Билл уже встречал этого человека и сразу выделил его, поскольку все остальные сотрудники фирмы были моложе.

— Шейн, вас разыскивал мистер Делвин, — сказал блондин.

Судя по выговору, он был уроженцем севера Англии.

— Спасибо, Митч. Скажите ему, что я здесь.

Шейн не счел нужным познакомить Билла с блондином. Тот неловко улыбнулся Холдену. Билл ответил такой же натянутой улыбкой. Затем блондин ушел.

— Кто это такой? — спросил Билл.

— Пит Митчелл. За глаза мы называем его Малахольный Митч.

— Странное прозвище. Мне он показался обычным, уравновешенным человеком…

— Подождите. Вам еще представится случай увидеть Митча во всей красе. Парня можно понять. Ему перевалило за сорок пять, а он так и не сделался партнером. Есть от чего беситься.

Билл наморщил лоб.

— А разве в Шанхайском отделении не действует принцип «вверх или вон»? — спросил он.

Этот принцип был законом выживания практически любой юридической фирмы, позволяющий ей не обрастать жирком и активно развиваться. Каждый сотрудник являлся частью общей машины, делающей деньги. Все, что переставало крутиться с надлежащей скоростью, безжалостно отторгалось. Юридическая фирма — не то место, где можно спокойно «дотянуть до пенсии». Либо ты стремишься вверх и приносишь фирме прибыль, либо — убирайся вон.

— Почему же? Действует. Я думаю, что процентов восемьдесят пять всех неассоциированных юристов нашей фирмы рано или поздно делаются партнерами. А остальным приходится довольствоваться тем, что осталось на полке. Если уж сравнивать таких юристов с Бриджит Джонс, то им явно не светит найти своего Хью Гранта.[8]

Хотя слова Шейна относились не к нему, Билл невольно поежился.

— Тогда почему этот… Малахольный Митч до сих пор здесь? — спросил он.

— Раньше он работал в Гонконгском отделении, но не сумел приспособиться к новым условиям. При англичанах тамошние ребята гребли деньги, не особо напрягаясь. А потом англичане ушли, и лафа кончилась. Митча перевели в Шанхай, надеясь, что он хоть здесь поднимется и покажет себя. Добавлю, что тогда это считалось проявлением гуманности. — Австралиец вздохнул. — Грустно все это, дружище. Человеку к пятидесяти, а он по-прежнему — раб зарплаты. У нас не какой-нибудь архив, где можно просиживать штаны хоть до ста лет. Сами знаете, юристы работают на износ. Говорят, у собак годы летят быстрее, чем у людей. Так вот, у юристов жизнь собачья.

Шейн взял со стола семейное фото Холденов.

— Мы многого ожидаем от вас, Билл, — сказал он, разглядывая снимок. Сопроводив свои слова многозначительным кивком, Шейн осторожно вернул рамку на место. — Вы — счастливый человек, Билл.

— Да, — ответил Билл, дотрагиваясь до снимка. — Вы правы.


«Мерседес» фирмы вынырнул из туннеля, держа путь к Бунду. Они ехали туда, где стояли старые, но еще крепкие здания, облицованные мрамором и гранитом. Величественная колониальная архитектура исчезнувшей империи.

— Западная цивилизация подошла к финишу, — сказал Девлин, глядя на проносящиеся мимо дома Бунда. — Будущее принадлежит китайцам. Впрочем, и настоящее тоже. Вы в это верите? — спросил он, поворачиваясь к Биллу.

— Не знаю, — дипломатично ответил тот.

Ему не хотелось вслух высказывать несогласие с боссом, однако его коробила мысль о принадлежности будущего какому-то одному народу.

— Вскоре вы в этом убедитесь, — продолжал Девлин. — Китайцы работают гораздо усерднее европейцев. Они спокойно переносят такие ситуации, где мы стали бы звать полицию или вопить о нарушении прав человека. По сравнению с ними мы — развитый западный мир, выходцы из двадцатого века — кажемся ленивыми, изнеженными, пресыщенными людьми вчерашнего дня. Китай еще ошеломит нас своими переменами. Обещаю вам.

В машине их было пятеро. За рулем сидел Тигр, сменивший свою аляповатую униформу на деловой костюм. Билл расположился на заднем сиденье между Девлином и китаянкой Нэнси Дэн, работающей в их фирме. На коленях Нэнси лежал раскрытый «дипломат». Китаянка сосредоточенно просматривала какие-то бумаги и всю дорогу не проронила ни слова.

Шейн сидел рядом с водителем. Зажав в лапище плоский мобильный телефон, он с кем-то говорил по-китайски. Речь австралийца звучала бегло, но неторопливо. В ней не содержалось лающих звуков, свойственных кантонскому говору. Не было и обилия шипящих, отличавших мандаринское наречие. Билл знал о существовании шанхайского диалекта и теперь впервые услышал его.

— Представляете, что будет, когда китайцы научатся делать все, что сегодня производит западный мир? — продолжал философствовать Девлин. — Не только игрушки, одежду и разные милые рождественские пустячки, но и автомобили, компьютеры, средства телекоммуникации? И себестоимость всего этого будет в десять раз ниже, чем сейчас, поскольку мы слишком высоко оплачиваем труд наших западных лентяев!..

— Вы собираетесь подбросить немцев до ресторана? Или мы встретимся с ними уже там? — перебил Шейн.

— Заберем их прямо из гостиницы, — ответил Девлин. — А то не дай бог потеряются.

Он снова повернулся к Биллу.

— Китайцы объединены, — продолжал он, сверкая глазами. — И этого единства у них не отнять. Единство национального видения, которое Запад утратил, наверное, со времен Второй мировой войны. Поэтому будущее принадлежит китайцам.

Шейн позвонил немцам и попросил, чтобы минут через десять они спустились в гостиничный вестибюль.

— Я люблю китайцев, — простодушно сознался Девлин, откинувшись на спинку сиденья. — Я восхищаюсь ими. Они верят, что завтра будет лучше, чем сегодня. Человек обязательно должен во что-то верить. А когда сотни миллионов верят в лучшее будущее, согласитесь, это здорово.

Глядя на проплывающие мимо здания Бунда, Билл ответил, что согласен с ним.


Нищие словно заранее знали об их приезде.

Вначале Биллу показалось, что все эти женщины держат на руках малышей, причем такого возраста, когда дети уже начинают ходить. Вероятно, решил он, в Шанхае существует закон, запрещающий просить подаяние без ребенка. Но, приглядевшись, Билл заметил в толпе и старух, протягивавших грязные руки. Дети тоже были разного возраста. Иным он дал бы лет пять-шесть. Они бегали, ухитряясь проползать между ног женщин, а те, занятые своими малышами, не обращали на них внимания.

Старухи и дети постарше не слишком занимали Билла. Все его внимание было поглощено детьми трех-четырех лет. Он даже не задумывался почему. Наверное, потому, что они ровесники его Холли. Далеко не всех малышей матери держали на руках. Некоторые болтались у них под мышками.

Шейн выругался. Ему вовсе не хотелось топать пешком до ресторана. Чертовы немцы! Узнали, что ресторан неподалеку, и решили пройтись. Им, видите ли, захотелось прогуляться по Бунду. Ну как, прогулялись? Попрошайки буквально повисли на них, улыбаясь беззубыми ртами. Лохмотья и немытые тела источали одуряющую вонь. Дети, извивавшиеся под мышками у матерей, корчили им отчаянные рожи.

Пришлось вылезать из «мерседеса». Первым к немцам двинулся Шейн. Он что-то выкрикивал на шанхайском наречии, пытаясь отогнать нищих. Нэнси пробовала воздействовать на них уговорами. Девлин давал инструкции ошеломленным и перепуганным немцам. Один лишь Билл застыл на месте. В его голове не укладывалось, что дети, ровесники его Холли, просят подаяние на улицах.

Он потянулся к бумажнику и сразу же понял свою ошибку. Поначалу он хотел дать денег женщинам с детьми. Но кому именно? Их было гораздо больше, чем купюр в его бумажнике. Билл даже не заметил, как его рука разжалась. Деньги — купюры и монеты — выпали, и за ними началась настоящая охота. Дети постарше отпихивали женщин, молотя их руками и ногами. Отовсюду к Биллу потянулись грязные ладошки.

Какой-то проворный, коротко стриженный сорванец с глазами старика вцепился в его пиджак. У входа в ресторан Билла ждали коллеги и едва успевшие очухаться немцы. Китайчонок висел на нем, не желая отпускать. Биллу не оставалось ничего другого, как идти вместе с ним. Когда он достиг входных дверей, швейцар в униформе бесцеремонно отшвырнул мальчишку.

— Советую поберечь деньги, дружище, — сказал ему Шейн. — В Шанхае пока не все ездят на «БМВ» и покупают драгоценности от Картье. Здесь полно тех, кто до сих пор подтирает задницу пальцем.

— Думаете, это помешает им опередить Запад? — вспыхнул Девлин. Потом он улыбнулся. — Нигде в мире социальный статус человека не меняется так стремительно, как здесь.

Биллу было не по себе. А тут еще эти немцы, которые откровенно пялились на него. Один, лысоватый, был в строгом деловом костюме, второй, с проседью, — в кожаной куртке, более уместной на молодежной тусовке. Но чувствовалось, что дело они знают. Возможно, они даже братья. Немцы вполголоса переговаривались на своем языке.

Билл смахнул пот с лица. Когда они поднимались в лифте на верхний этаж, где находился ресторан, Нэнси протянула ему бумажную салфетку, чтобы счистить оставленную мальчишкой грязь. Билл покраснел, кивком поблагодарил китаянку и принялся оттирать лацкан. Бесполезно. Отпечаток грязной детской ладошки словно въелся в ткань. Билл скомкал салфетку и, выйдя из лифта, швырнул ее в ближайшую урну.

«Дойче Монде» собиралась вложить миллиарды юаней в проект «Зеленые земли». Недавно они построили такой же «маленький Версаль» в пригороде Пекина. Встреча в ресторане была деловым обедом. По одну сторону стола сидели немцы и их высокооплачиваемые юристы, а по другую — представители местных властей, от которых зависела судьба проекта. Они пришли впятером, все в дешевых костюмах, рыхлые, с порчеными зубами. И привезли своего юриста — тощего китайца лет шестидесяти, похожего на нахохлившуюся птицу. Билла поразили неестественно черные, вероятно крашеные, волосы этого человека. Седьмым в их компании был крепкий парень. Скорее всего, телохранитель. Может, местные власти опасались, что немцы попытаются силой заставить их продать землю? Или здесь так принято?

Официанты приняли заказ и удалились. Немцы потягивали минеральную воду. Китайцы курили дешевые сигареты с высоким содержанием смолы и жадно пили газированные напитки. Разговор шел то на английском, то на шанхайском диалекте и касался того, как проект «Зеленые земли» повысит престиж Шанхая и какие блага получат жители деревни Яндун.

Самый старый из пятерых говорил меньше других. Над его глазами нависали тяжелые веки, а длинная верхняя губа придавала этому китайцу сходство с лягушкой. Биллу он казался Мао Цзэдуном в миниатюре. Остальные называли его «председатель Сунь». Он не выпускал сигарету изо рта. Даже когда принесли заказ и все стали есть, председатель Сунь переложил сигарету в левую руку, а в правую взял палочки для еды. Он жевал, успевая при этом затягиваться. Старик старался ни с кем не встречаться глазами, однако сумел убедить остальных, что несколько разочарован всем: проектом, качеством пищи, выбором ресторана, присутствием за столом такого количества иностранцев и, возможно, самой жизнью.

Из всех собравшихся только Билл отключил мобильный телефон. Другие, видимо, сочли это излишним, и обед проходил под знакомые такты саундтрека из фильма «Миссия невыполнима», начальные аккорды «Brown Sugar» и бетховенской «Аппассионаты», под песни группы «Оазис» и китайские мелодии, которых Билл не знал.

Через какое-то время Шейн отодвинул в сторону тарелку и положил на стол свой ноутбук.

— Что у вас там? — спросил Билл.

— Истина, дружище, — подмигнул ему Шейн. — Факты, с которыми не поспоришь.

Председатель Сунь позвал официанта и что-то отрывисто бросил ему. Официант исчез и вскоре вернулся с картой вин. Сунь сделал заказ. Шейн льстиво улыбнулся китайцу и произнес несколько слов. Судя по интонации, это был комплимент его тонкому вкусу.

Официант принес бутылку бургундского и подал председателю Суню. Тот придирчиво оглядел бутылку и едва заметно кивнул. Собравшиеся молча наблюдали за ритуалом.

Официант осторожно откупорил вино и налил чуть-чуть темно-красной жидкости в пустой бокал Суня. Лягушачье лицо председателя исказила гримаса недоверия. Китаец понюхал вино, попробовал и, явно наслаждаясь видом застывшего официанта, соизволил второй раз одобрительно кивнуть.

Официант до половины наполнил бокал председателя Суня. После этого тот долил туда «Спрайта» из жестянки, сделал изрядный глоток и шумно выдохнул воздух.

Билл оторопело поглядел на Шейна, Девлина, Нэнси и обоих немцев.

Никто из них и бровью не повел.


Когда он вернулся домой в субботу вечером, в квартире никого не было. Билл швырнул на стол привезенные из офиса папки, скинул пиджак и галстук. К дверце холодильника Бекка пришпилила записку, сообщавшую, что они с Холли отправились в парк Фусин покататься на электромобильчиках. Билл клятвенно обещал пойти вместе с ними, если сумеет освободиться пораньше. Суббота в фирме «Баттерфилд, Хант и Вест» — рабочий день.

С утра он вместе с Шейном и Нэнси просматривал многочисленные бумаги по немецкому контракту. Сам контракт между немцами и администрацией деревни Яндун был составлен на китайском языке и в соответствии с китайскими законами. Однако структура сделки была выстроена так, что все важные коммерческие права принадлежали оффшорным компаниям, все документация велась по-английски и регулировалась гонконгским правом.[9]

— Так легче заставить другую сторону довести сделку до конца, — пояснила Биллу Нэнси.

— Особенно когда кое-кто разворует все деньги, — добавил Шейн.

Билл посмотрел на часы. Конечно, он еще мог бы успеть в парк Фусин, но… лучше не расхолаживаться.

Он достал из холодильника бутылку минеральной воды «Эвиан» и подошел к окну. Двор был пуст, если не считать серебристого «порше» девятьсот одиннадцатой модели. Машина чем-то напоминала акулу, притаившуюся на морском дне в ожидании добычи.

«Надо же, — подумал Билл, укладываясь на диван. — Девятьсот одиннадцатая в Китае».

Он взял одну из папок и стал просматривать документы. Потом страница поплыла перед глазами, и Билл заснул с папкой на груди.

Проснулся он от дыхания Холли. Дыхание было легким и свежим. Дочка радостно смеялась, сжимая в кулачках яркие пластиковые фигурки принца и принцессы.

— Будь принцем, папа, — умоляюще произнесла Холли. — Ну пожалуйста.

Билл закрыл глаза. Он давно не чувствовал себя таким усталым. Когда он открыл их снова, Холли по-прежнему стояла возле дивана, вертя в руках фигурки. Билл потянулся, промычал что-то невразумительное и опять сомкнул веки.

— Девочка моя, дай папе отдохнуть, — донесся из кухни голос Бекки. — Папа много работает, чтобы у нас все было хорошо.

Билл испытал облегчение, услышав, как Холли покорно отошла от дивана и направилась в другой конец комнаты. Ни капризов, ни жалоб. И вот эта-то покорность прогнала его сон. Биллу стало неловко перед дочерью.

— Холли! — позвал он, приподнявшись на локте.

— Да, папа, — по-взрослому ответила Холли.

Это не было ответом благовоспитанной девочки. Тут крылось что-то иное. Еще давно это «что-то» захватило сердце Билла и с тех пор не отпускало.

Он качнул ногами, затем взъерошил себе волосы.

— Что мне для тебя сделать? — спросил он дочь.

Холли повернула к нему красивое личико.

— Будь им, — велела она, направившись к дивану.

Встав рядом, Холли приложила к отцовской щеке фигурку принца. На голове у маленького человечка с серьезным и даже хмурым лицом красовалась золотистая корона. Принц был одет в облегающие панталоны, какие явно не носили настоящие принцы.

— Будь им, папочка, — повторила Холли. — Будь Прекрасным Принцем.

Билл и так старался изо всех сил.

Глава 4

Биллу нравилось смотреть, как его жена одевается, в особенности когда они собирались на важную встречу или ответственный прием. Он знал: стоит Бекке где-либо появиться, и головы собравшихся повернутся в ее сторону. Но сейчас, полуодетая, занятая последними приготовлениями, она принадлежала только ему.

Он смотрел, как Бекка красит губы, как отбрасывает мешающую ей прядь белокурых волос. Она стояла, наклонившись к зеркалу, и Билл наслаждался, глядя на знакомые очертания ее тела. Он любил эти мгновения и, наверное, целую вечность мог бы вот так стоять и смотреть на жену.

— На что ты там засмотрелся? — улыбаясь ему в зеркале, спросила Бекка.

— Не на что, а на кого. На тебя, дорогая.

Одевание происходило в его комнате. Вторая спальня стала его комнатой, что позволяло Биллу поздно возвращаться с работы и уходить рано утром, не тревожа Бекку и Холли. Они спали в «родительской» спальне. Все это сложилось как-то само собой, с первых дней их приезда в Шанхай.

Билл понимал, что так будет лучше для всех, и тем не менее эти «холостяцкие ночевки» оставляли в душе горьковатый осадок. Он скучал по физическому присутствию Бекки, особенно утром, когда просыпался один. Биллу нравилось, открыв глаза среди ночи, коснуться спящей жены, услышать ее дыхание. Он тосковал по теплу ее тела. Сон порознь делал физическую близость Бекки чем-то вроде праздника, словно они были любовниками, вынужденными встречаться от случая к случаю, а в остальное время притворяться, будто не знакомы друг с другом. И потому вид полуодетой жены сейчас возбуждал Билла сильнее, чем прежде. Не каждый день он мог смотреть, как она одевается.

Покончив с макияжем, Бекки встала и отошла от зеркала. На ней был только лифчик, трусики и туфли на высоком каблуке. Вот и сейчас, увидев на ее животе шрам от кесарева сечения, Билл испытал странное волнение. Так бывало всегда, и он никак не мог понять почему.

Она стала надевать платье. Наружу высунулся белый ярлычок с надписью «Ко Самуй», хотя платье было куплено не в Таиланде, а в магазинчике на Ковент-Гарден. Билл помнил, как они его покупали. Бекка любила надевать это платье. Следом вспомнились их субботние прогулки по Лондону в те годы, когда у них еще не было Холли.

Привычным, уверенным движением женатого мужчины Билл заправил ярлычок внутрь и застегнул молнию платья.

— И как я выгляжу? — задала традиционный вопрос Бекка.

Конечно же, она выглядела потрясающе, о чем Билл и сказал не кривя душой. Ему захотелось поцеловать жену, но та со смехом отстранилась, беспокоясь за макияж. Билл тоже засмеялся: когда ему сильнее всего хотелось поцеловать Бекку, этому обязательно что-то мешало.

Это был их первый шанхайский «выход в свет» или, по крайней мере, их первый вечер без Холли. Взрослый вечер, как они в шутку назвали его. Прошло уже три недели со времени их появления в «Райском квартале». Их организмы преодолели сбой в биоритмах, а из квартиры давно вынесли пустые картонные коробки. Холдены знали, что когда-нибудь им придется уходить по вечерам, оставляя Холли на попечении няньки, однако до сих пор не решались этого сделать. Билл и так дважды отклонял приглашение Хью Девлина. Бекке пришлось согласиться, что пожилая ама[10] Дорис заслуживает ничуть не меньше доверия, чем бебиситтеры из Восточной Европы или Филиппин, которых они нанимали для Холли в Лондоне. Как-никак Дорис с пеленок вырастила своего внука.

Холли спала, раскинувшись поперек кровати. Дорис неподвижно сидела сбоку и наблюдала за спящим ребенком. Увидев вошедших на цыпочках Билла и Бекку, старая китаянка ободряюще улыбнулась им. Холдены стояли возле кровати, как будто не решаясь уйти.

Билл смотрел на красивое личико дочери и думал о детском стуле, который Бекка собрала и поставила в углу спальни. Потом его мысли переключились на второго ребенка. Они с Беккой решили: как только их шанхайская жизнь наладится, эти разговоры перейдут в практическую плоскость. Они не хотели ограничиваться одним ребенком. И в то же время Билл настолько любил дочь, что в глубине души считал появление нового малыша чем-то вроде предательства по отношению к Холли.

Он понимал, почему многие стремятся иметь нескольких детей. Когда в семье один ребенок, он становится для родителей центром притяжения. Любовь, изливаемая на единственного сына или единственную дочь, парализует родителей. Она постоянно граничит со страхом, а это уже никуда не годится. Однако рождение второго ребенка создает иную причину для беспокойства: смогут ли теперь родители уделять своему первенцу столько же внимания, как прежде? Вопрос далеко не праздный, если учесть, что Биллу и сейчас постоянно не хватало времени на общение с единственной дочерью.

Мысль эта захватила Билла. Даже если дела на работе позволят ему все выходные и большинство вечеров проводить со вторым малышом, не окажется ли Холли обделенной отцовским вниманием? Не станет ли это для дочери хуже, чем его постоянные задержки на работе? Следом возник другой вопрос: а сумеет ли он сам любить второго ребенка столь же крепко, как первого? Хватит ли в его сердце любви на обоих детей?

Билл вспомнил, как где-то читал, что любить очень просто. Для этого нужно всего лишь раздвинуть границы своего сердца.

Он еще раз взглянул на спящую Холли и тронул Бекку за плечо. Пора. Вспомнившийся совет отчасти успокоил Билла. Так оно и должно быть. Незачем думать о том, кого ты любишь больше. Нужно просто раздвинуть границы сердца, чтобы оно вместило всех, кто тебе дорог.

Выезд со двора загораживал «мини-купер» с нарисованным на крыше китайским флагом. Тигр настойчиво просигналил, требуя освободить дорогу. Это не помогло. Малолитражку окружило несколько женщин, дававших советы водителю.

К лимузину проворно подскочил швейцар, которого звали Джордж. Весь вид его говорил о том, что он крайне опечален этим маленьким происшествием.

— Добрый вечер, госпожа. Добрый вечер, босс, — произнес по-английски Джордж, после чего выплеснул на Тигра целый поток китайских слов.

— Ключ застрял, — перевел Тигр, оборачиваясь назад. — Ей никак не повернуть ключ зажигания.

Значит, несчастным водителем была женщина. Почему-то Тигр опять взялся сигналить, как будто звук клаксона мог магическим образом исправить неполадку. Но еще больше Бекку удивило, что Тигр даже не подумал вылезти из машины и помочь соотечественнице.

— Билл, может, ты посмотришь? — спросила она у мужа.

Билл молча выбрался наружу и зашагал к «мини-куперу». Джордж пошел следом. Китаянки с любопытством следили за тем, что будет дальше. Когда три недели назад Бекка впервые увидела этих женщин, они показались ей совершенно одинаковыми. Теперь она сказала бы, что между ними нет ни малейшего сходства.

— Прошу прощения, — по-английски произнес Билл, и женщины послушно расступились.

В кабине малолитражки сидела высокая длинноногая женщина с орхидеей в волосах. Ее пальцы, тоже длинные, лихорадочно дергали ключ зажигания.

— Черт бы побрал этот ключ! — по-английски выругалась китаянка. — Чертова машина!

— Сломалась! — запричитал Джордж. — Совсем новенькая и уже сломалась.

Билл вздохнул и покачал головой, переводя взгляд с коробки передач на лицо женщины. На вид ей было не больше двадцати пяти. Однако по-настоящему определять возраст китайцев он еще не научился. Молодое лицо вполне могло оказаться результатом умело наложенного макияжа. Зато он сразу понял причину «поломки».

— Позвольте, мисс, я объясню вам, в чем дело. Видите этот регулятор? Должно быть, вы случайно передвинули его. В этом положении он блокирует ключ зажигания, чтобы машина не завелась сама и никого не покалечила.

Китаянка сердито посмотрела на него. Из разреза в платье выглядывала ее длинная стройная нога. Такие платья назывались ципао[11] — слово, которое ничего не говорило Биллу. Кожа у женщины была почти молочной белизны.

«И почему эту расу называют желтой? — подумал он. — Откуда появился такой дурацкий миф? Да у нее кожа белее моей».

Глядя на лицо китаянки, он вспомнил музейные вазы из алебастра.

— Я все равно не понимаю этих технических тонкостей, — сказала женщина. — Мой муж разберется, в чем тут дело.

Билла ошеломил ее правильный и даже рафинированный английский. Но еще больше его поразило, что эта женщина, одетая в духе Сюзи Вонг,[12] говорила, как член правления «Женского института».[13]

— Как вам будет угодно, — сказал Билл, поворачиваясь к Джорджу. — Эти машины имеют защиту от случайного запуска двигателя. Леди поставила регулятор в положение «стоянка», и система безопасности заблокировала ключ. Пожалуйста, объясните ей, что нужно передвинуть регулятор в положение «езда». Только тогда она сможет завести двигатель и освободить выезд.

Билл специально говорил медленно, чтобы китаец понял все английские слова. Судя по круглому лицу Джорджа, его усилия не пропали даром.

— A-а, — восторженно протянул Джордж. — Очень умное изобретение.

— Муж разберется, — повторила китаянка, продолжая отчаянно дергать намертво застрявший ключ.

Билл посмотрел на нее и молча пошел обратно к лимузину. Тигр почти безостановочно гудел. Официальный правительственный запрет на подачу звуковых сигналов нарушался сплошь и рядом. Подойдя ближе, Билл покачал головой. Тигр нехотя убрал палец с клаксонного «блюдца».

Билл вернулся на заднее сиденье. Джордж, просунув голову в окошко «мини-купера», вежливо и подробно объяснял китаянке, как освободить упрямый ключ. Женщина мотала головой, пришпиленная к волосам белая орхидея порхала наподобие бабочки.

— Что-нибудь серьезное? — спросила Бекка.

— Упрямство. Как только она сообразит, что систему безопасности эмоциями не возьмешь, и прислушается к объяснениям Джорджа, все будет в порядке.


Через час происшествие во дворе уже казалось забавным. Взявшись за руки, Билл и Бекка стояли на балконе частного клуба. Внизу расстилался вечерний город. Богатый. Таинственный. Ни на что не похожий. Оба они были взбудоражены, словно подростки. Зрелище действительно отличалось от всего, что Билл и Бекка видели до сих пор.

Крыши многих зданий Бунда буквально купались в огнях. А дальше, жадно ловя отблески света, катила темные воды река. Баржи и буксиры гудели на разные голоса, ухитряясь лавировать в вечернем тумане. На другом берегу, словно вершины сказочных гор, сияли пудунские небоскребы.

Днем Шанхай был совсем другим: знойным, жестким, переполненным нескончаемыми людскими толпами. Зато с наступлением темноты город преображался, становясь невообразимо прекрасным. Таким, каким он открылся Биллу в первый раз, когда они ехали из аэропорта через мост, а голову кружило после утомительного перелета.

Билл сжал руку жены. Бекка молча улыбнулась ему.

На балкон вышел Девлин. В руках у него был недопитый бокал. Он кивнул в сторону буйства огней.

— Второго такого города нет и не будет, — тихо произнес Девлин.

Бекке подумалось, что он говорит не столько с ними, сколько с самим собой. Девлин вдруг показался ей одним из тех, кто некогда строил Британскую империю. Наверное, они все были такими — неистовыми и одержимыми. Она легко представляла себе Девлина в образе владельца фермы в предгорьях Нгонго,[14] колониального офицера в знойном и пыльном индийском Сатипуре[15] или богатого путешественника, которого несут в паланкине на вершину пика Виктория.[16] Увы, когда Девлин родился, Империя уже не существовала.

— Да, второго такого города не было и не будет, сколько ни копайся в истории человечества. — Девлин улыбнулся Бекке. Этот человек обладал потрясающим обаянием, заставлявшим верить в его слова. Он с наслаждением втянул в себя воздух шанхайского вечера и добавил: — Жить здесь в нынешние времена… Поверьте, когда-нибудь нам будут завидовать.

Бекка тоже улыбнулась. Больше всего ей нравилось в Девлине неподдельное восхищение, с каким он говорил о китайцах. Ей было с чем сравнивать свои впечатления. До тринадцати лет она вместе с отцом — корреспондентом агентства «Рейтер» — часто переезжала с места на место. Ко времени их возвращения в Англию Бекка успела повидать и Йоханнесбург, и Франкфурт, и Мельбурн. Ей встречалось немало англичан, изгнанных из утраченных владений Британской империи. Периодически наезжая туда, бывшие граждане почти всегда смотрели на знакомые места с презрительным любопытством, убежденные, что нынешняя жизнь — жалкие потуги по сравнению с прежней. Однако Девлин был не таким. Он искренне любил китайцев и сейчас, стоя на балконе, заговорил о китайской экономике, которая уже превзошла британскую. Вскоре она превзойдет немецкую, а к 2020 году — и американскую. В словах Девлина не было ни капли зависти, одно благоговейное восхищение. Слушая его, верилось, что китайцы действительно заслуживают того, чтобы ими восхищались. Бекке казалось: нужно только держаться поближе к Хью Девлину, и жизнь ее семьи будет все больше и больше превращаться в сказку наяву. Как все-таки здорово, что они снялись с места и переехали в Шанхай. Впервые из души Бекки ушло беспокойство о будущем. Грядущие годы принесут им все, о чем можно только мечтать.

У Бекки имелась и еще одна причина симпатизировать Девлину. Он не держался с ней так, как лондонское начальство мужа. Для них она всегда оставалась женой Билла Холдена и матерью семейства. Их не интересовало, кем она была прежде и кем рассчитывала стать впоследствии. Жена их подчиненного Билла Холдена и мать его ребенка. Только и всего. Ей говорили комплименты вроде: «Быть хранительницей очага — самое тяжелое занятие в нашем неустойчивом мире». Но за красивыми словами Бекка всегда улавливала скрытую насмешку.

Девлин, казалось, всегда помнил, что домохозяйкой она стала лишь волею обстоятельств. Более того, он верил, что она еще проявит себя. Наконец, Девлин знал одну очень существенную вещь: только напористость Бекки сдвинула Билла с места.

Слегка пошатываясь, на балкон вышла худенькая блондинка лет сорока. В одной руке она держала бокал с выпивкой, в другой — сигарету. Похоже, что ей еще час назад стоило переключиться на минеральную воду. Впервые эту женщину Бекка увидела еще в Лондоне, на фотографии, которую показал ей Девлин. Его жену звали Тесса.

Бросив сигарету, Тесса протянула правую руку Бекке. Та ответила на рукопожатие.

— Хочу, чтобы ваш муж подарил мне ребеночка, пока еще не поздно, — заявила Тесса.

— Замечательная идея, — улыбнулась Бекка, хотя ей не понравилась шутка блондинки. — Можно, только он сначала допьет свой коктейль?

— Идемте внутрь, голубочки мои, — сказала миссис Девлин.

Она вдруг поцеловала Билла в обе щеки, после чего взяла супругов за руки.

— Хватит торчать тут в духоте, — бросила она мужу.

Потом миссис Девлин все же великодушно позволила Биллу отстать и продолжить разговор с Хью, зато Бекку она не выпускала до тех пор, пока не привела за стол и не усадила рядом с собой. За столом, рассчитанным на двенадцать персон, сидели юристы фирмы и трое или четверо жен, хотя, насколько знала Бекка, холостяков в фирме можно было пересчитать по пальцам, а женатые редко ходили в клуб одни.

За годы совместной жизни с Биллом Бекка научилась понимать профессиональный жаргон юристов. По словечкам, которые она слышала от мужа, Бекка составила для себя представление о некоторых его коллегах. Теперь она впервые увидела их воочию. Китаянка, отдававшая распоряжения официантам, должно быть, и есть та самая Нэнси Ден. Одинокий уставший англичанин, грустно вперивший взгляд в пространство, — скорее всего, Малахольный Митч. Билл не преувеличивал: по всему чувствовалось, что карьера у этого человека не удалась. Кроме Девлина в лицо Бекка знала только Шейна. Едва заметив ее, австралиец широко улыбнулся и приветствовал ее по имени, взмахнув зажатым в огромной ладони бокалом китайского вина. Бекку очень тронуло, что Шейн не забыл, как ее зовут.

Официанты подали суп из акульих плавников. Его аромат гармонировал с разноязыким говором в зале.

— И где вас поселили, дорогая? — спросила миссис Девлин.

— У них это называется Новая территория Губэй, — ответила Бекка.

Встретившись глазами с Малахольным Митчем, она ему улыбнулась. От неожиданного проявления участия тот засмущался.

— A-а, Губэй, — одобрительно повторила Тесса.

Когда-то эта женщина была красавицей. Возможно, она и сейчас оставалась таковой, если смыть с нее весь броский макияж и отбросить развязность, явно порожденную излишним количеством выпитого.

— Приятное местечко, правда? — продолжала миссис Девлин. — Мы там прожили года два, когда приехали сюда. Школы там неплохие.

Официантка принесла заказанную Тессой выпивку. Едва взглянув на бокал, миссис Девлин, словно хищная птица, накинулась на китаянку:

— Я, кажется, заказывала «Амаретто» без льда, потому что я не американка и не немка какая-нибудь, чтобы лакать ликер со льдом. Я — англичанка! У нас нет этой идиотской привычки кидать лед в любой напиток. Мы и так умеем ощущать его вкус. Унесите это пойло с глаз моих долой и подайте то, что я заказывала!

Тесса повернулась к Бекке и снова ласково улыбнулась.

— Ну и как вам ваше новое жилье? Успели привыкнуть?

Бекка в замешательстве проследила глазами за молоденькой официанткой, уносившей бокал с отвергнутым «Амаретто».

— Трудно сказать, — наконец ответила она. — Все очень неожиданно. Впрочем, я и сама толком не знаю, чего ждала от Шанхая. Думала о храмах и чайных домиках. Воображала себе Китай по Конраду и Киплингу. У меня было романтическое представление о Шанхае. Наверное, и сейчас еще остается. Желание почувствовать… аромат Востока. Со стороны, должно быть, выглядит явной глупостью.

Миссис Девлин ободряюще потрепала ее по руке.

— В детстве я жила за границей, — сама не зная зачем, продолжила Бекка. — Я люблю Лондон, но почти не ощущаю Англию своей родиной. Здесь мы с Биллом расходимся. Поэтому я не знаю, что должны чувствовать настоящие англичане, попадающие в такие места, как Шанхай. — Бекка взяла в руки фарфоровую суповую ложку и принялась ее разглядывать. — Нам с Биллом было бы грех жаловаться. У нас прекрасная квартира. У Холли заботливая ама. Дочь успела полюбить свою школу.

Миссис Девлин отодвинула тарелку и закурила сигарету.

— И денежек побольше, чем в Лондоне, — усмехнулась она, выпуская дым из ноздрей. — Высокооплачиваемые служащие в Англии сколько отстегивают государству? Сорок процентов! А в Гонконге налоги составляют всего шестнадцать процентов. Здесь, конечно, повыше, но все равно немного.

— Что касается денег, вы совершенно правы. Мы это сразу почувствовали, — подтвердила Бекка, стараясь показать миссис Девлин, что ей не чужды реалии окружающего мира.

А о Конраде и Киплинге с этой хрупкой блондинкой лучше не говорить. И не только о них. Не могла же Бекка сказать капризной и вдобавок нетрезвой Тессе, что уже успела понять, чем приходится расплачиваться за все блага шанхайской жизни. Билла она теперь видит лишь урывками. Даже Холли привыкла, что папа постоянно занят на работе. Живя с мужем в одной квартире, Бекка по-настоящему скучала по нему, не смея сказать Биллу об этом. Зачем? Чтобы усилить его чувство вины перед семьей? Чтобы к грузу деловых забот добавилась еще и эта? Говори не говори — положение все равно не изменится.

— Думаю, постепенно мы привыкнем к здешней жизни, — тоном молодой жены из телесериала сказала Бекка.

— А чтобы привыкание не затягивалось, я вам кое-что подскажу, — задумчиво произнесла Тесса. Она снова затянулась, но на этот раз выпустила дым изо рта. Зеленые глаза миссис Девлин сощурились. — Запомните, дорогая: Шанхай не является городом равных возможностей. Жизнь мужчин и женщин здесь очень отличается. Вы это поймете. А может, уже поняли.

Бекка сразу вспомнила девушек из «Райского квартала», послушно садившихся в машины. Наверное, миссис Девлин тоже видела подобные картины.

Тесса наклонилась к Бекке. От жены Девлина пахло сигаретами, «Амаретто» и духами Армани.

— Иногда с этим трудно свыкнуться, но лучше смотреть правде в глаза, — продолжала она. — Через несколько лет вы оба вполне приспособитесь к здешней жизни.

Официантка принесла новый бокал с «Амаретто». Даже не поблагодарив девушку, миссис Девлин взяла то, на что имела законное право, и осторожно покачала бокал, разглядывая содержимое и проверяя ладонью температуру ликера. Всем своим видом она говорила: «Знаю я этот ваш фокус. Выудили из бокала весь лед и принесли мне ту же порцию». Китаянка стояла, как изваяние. Тесса отхлебнула глоток и убедилась, что ей действительно принесли новый ликер. Она заговорщически подмигнула Бекке: «Меня они не обдурят». Официантка растворилась, будто ее и не было.

— Новая территория Губэй, — с оттенком грусти сказала миссис Девлин. — Старый добрый Губэй. Там вообще забываешь, что ты в Китае.


Едва войдя в туалетную комнату, Билл почувствовал: что-то здесь не так. На первый взгляд, внутри — никого. Тогда откуда в углу ведро и швабра?

Ступая с некоторой опаской, Билл обводил глазами ряды кабинок. Их было не слишком много. Приоткрытые дверцы ясно показывали, что кабинки пусты. Но ведь он отчетливо слышал звуки, причем такие, будто в туалете находилась рожающая женщина.

Потом Билл увидел его. Это был старик-уборщик. Спустив поношенные брюки и откровенно грязные кальсоны, он взгромоздился на унитаз. Старик даже не закрыл дверцу кабинки. Достаточно того, что он выбрал самую дальнюю. А что касается всего остального — какое ему дело до окружающего мира? Разве мир понимает, каких трудов ему стоит опорожнить содержимое своего кишечника?

Появление Билла ничуть не смутило старого китайца. Уборщик посмотрел на него так, словно Билл только что прилетел из аэропорта Хитроу, тогда как он восседал здесь уже целую тысячу лет.

class='book'> Глава 5 Билл стоял у окна и ждал, когда подъедет Тигр. Пока что во дворе стоял большой черный «БМВ» с включенным двигателем. За рулем сидел пожилой человек. Вскоре из подъезда противоположного корпуса вышла молодая женщина в очках и направилась к машине.

«А я ведь их знаю, — подумал Билл. — Женщина наверняка библиотекарша, а этот старик — не кто иной, как ее отец. Стало быть, в этих домах живут не только содержанки».

— Папа! Папа! — раздался сзади высокий, требовательный голосок Холли. — Ты знаешь, на какой планете мы живем?

Билл заметил, что серебристый «порше» обычно приезжал за высокой китаянкой по вечерам в среду и пятницу. Очень часто он видел «девятьсот одиннадцатый» и по воскресеньям. Бывали нерегулярные визиты и в другие дни. Тогда китаянка возвращалась домой под утро. Пару раз, когда Биллу не спалось, он видел, что женщина, наоборот, уезжала в «порше» ранним утром.

«Ее муж, — подумал Билл. — Можно сказать и так».

Интересно, а какие объяснения этот человек давал своей настоящей жене? Возможно, что никаких. Возможно, он не считал нужным что-либо ей объяснять. Не исключено, что здесь подобные отношения — в порядке вещей.

— Папа!

Не дождавшись ответа, Холли дернула Билла за рукав. Он отвернулся от окна и ласково провел пальцами по лицу дочери.

— Папа, ты знаешь, на какой планете мы живем? — снова спросила девочка.

В руках Холли держала довольно сложную конструкцию из веревочек, ваты, шариков и картонных кружков. Китаянка Дорис стояла поодаль и улыбалась, гордясь не по годам смышленым ребенком.

— В школе сделала, — пояснила Биллу ама. — Очень умная. Просто гениальная девочка.

Билл внимательно рассматривал болтающиеся веревочки и шарики.

— Это планеты, — подсказала Холли.

— Какая замечательная штука у тебя получилась, ангел мой, — улыбнулся Билл, продолжая разглядывать поделку Холли.

В тоненьких пальчиках дочери была зажата пробка от шампанского. К ней Холли привязала толстую шерстяную нитку. Нитка проходила сквозь дырочку в черной бумажной тарелке с приклеенными к ней золотыми звездочками. Должно быть, тарелка символизировала ночной небосвод или безграничные просторы космоса. Под тарелкой висели разноцветные шарики, вращавшиеся вокруг большого оранжевого картонного солнца.

Пальчик Холли указал на желтый шарик, волнообразно перепоясанный пурпурной ниткой.

— Это Сатурн, — со знанием дела произнесла девочка и коснулась шарика поменьше. — А это — Плутон. Он находится дальше всех от Солнца… Ну, тут ты, наверное, догадался: это Марс. — Холли устремила на отца сияющие глаза. Сейчас они были небесно-голубого цвета. — Я хотела сделать Солнце из желтого картона, а потом… почему-то взяла оранжевый.

— Знаешь, милая, по-моему, оранжевый даже лучше.

— А вот это — наша Земля, — продолжила рассказ Холли, качнув зелено-голубой шарик. — Мы на ней живем. И еще знаешь что?

— Что, радость моя?

Билл поймал себя на мысли, что в свои четыре года он ничего не знал о планетах. Да и сейчас, в тридцать один, его знания ограничивались лишь поверхностными сведениями.

— Самые яркие звезды, которые светят нам с неба, уже мертвые, — почти шепотом сообщила Холли, словно раскрывала отцу величайшую тайну мироздания. — Мы видим их свет и думаем, какие они красивые. А на самом деле эти звезды уже давным-давно умерли.

— Самые яркие звезды уже умерли? Холли, разве это возможно?

Билл хотел было поправить дочь, но промолчал. Похоже, она знала гораздо больше отца.

— Я сама об этом только недавно узнала, — добавила Холли, словно прочитав его мысли.

Дорис напомнила девочке, что перед школой обязательно нужно почистить зубы, и повела ее в ванную. Из спальни доносился голос Бекки. Она говорила по телефону со своим отцом. Билл взглянул на часы. В Шанхае — время утреннего завтрака, а в Англии около полуночи.

Бекка звонила отцу почти ежедневно. Когда Билл слышал, как жена произносит: «Привет, папуля», его охватывало жгучее чувство вины. Он своему старику отсюда еще ни разу не позвонил.

«Может, все-таки позвонить ему?» — думал Билл и, как правило, тут же прогонял эту мысль.

Ну, позвонит он, а дальше? Им будет не о чем говорить. Перебросятся незначащими фразами или того хуже — поцапаются из-за какой-нибудь ерунды. И оба сердито швырнут трубку, понимая, что расстояние ничего не изменило.

Когда была жива мать, все шло по-другому. Тогда у них была настоящая семья. Но вот уже пятнадцать лет, как нет матери и семьи тоже нет. Билл с отцом отчаянно старались сохранить родственные отношения, однако оба знали, что все равно дело кончится крахом. Двое мужчин — это не семья. Их двоих недостаточно, нужен связующий центр. А центр исчез. Осталось лишь множество острых углов. Избыток тестостерона, приводящего к нескончаемым стычкам. Споры вспыхивали по любому поводу, порой совершенно ничтожному. А потом Билл поступил в университет и переселился в студенческое общежитие. По выходным и на каникулах он работал, чтобы оплачивать свою учебу. Работа была вполне уважительной причиной, позволявшей не показываться дома. Биллу становилось грустно, когда он думал об этом. Но лучше грусть, чем ссора через пятнадцать минут после его появления в родном доме.

«А может, пригласить старика сюда? — подумал Билл, глядя, как лимузин Тигра медленно въезжает во двор и останавливается сразу за „девятьсот одиннадцатым“. — Пусть приезжает. Я показал бы ему все здешние достопримечательности. И Холли он давно не видел. Это со мной он цапается, а во внучке души не чает. Вдруг удастся залатать трещину?»

Билл покидал родительский дом с мыслью, что его семейная жизнь кончилась навсегда. Убеждение держалось долго — вплоть до того дня, когда он встретил Бекку. Это она заставила его поверить, что еще не все потеряно и можно построить другую семью. Билл влюбился в Бекку в первый же вечер. Тогда он действительно поверил в возможность начать жизнь сначала.

Холли с амой вернулись в гостиную. В руках дочери по-прежнему была миниатюрная вселенная с планетами и звездами. Билл улыбнулся и встал на колени, чтобы получше рассмотреть хитроумное произведение собственного ребенка.

«Это и есть любовь, — подумал он, краем уха улавливая мягкий шелест отъезжающего „порше“. — Шанс начать все заново».


Закадычная дружба Бекки с Элис Грин завязалась в одиннадцатилетнем возрасте и продолжалась почти пять лет. То была горячечная, всепоглощающая дружба школьного детства, когда, кроме лучшей подруги, тебе никто не нужен. Зато с ней можно делиться самыми сокровенными тайнами. И кому, как не подруге, ты доверишь проколоть себе уши?

Элис проколола Бекке уши обычной иглой, предварительно прокалив ее в пламени свечи. Было много крови, но они все равно смеялись. Они тогда много смеялись, в том числе и над грядущей взрослой жизнью. Но в их дружбе с Элис всегда была какая-то червоточина.

Они познакомились и подружились в школе-интернате. Заведение это располагалось в мрачном, готического вида здании, похожем на волшебный замок. Его окружали лесистые холмы графства Бакингемшир, также добавлявшие в их существование толику сказочности. Когда дружба Бекки с Элис только начиналась, они одинаково одевались, носили одинаковые прически и обе мечтали стать журналистками. Им было приятно, когда сверстницы и учителя называли их сестрами-близнецами. Однако уже тогда за внешним сходством проступали кое-какие противоречия.

Несмотря на вроде бы приличные заработки отца, Бекка не смогла бы учиться в этом привилегированном интернате без специальной государственной дотации. А семья Элис владела сетью ресторанов в самых бойких местах Сингапура, и девочка относилась к деньгам с легкой небрежностью, какая бывает у тех, кто с ранних лет привыкает тратить незаработанные деньги.

В ту пору Бекка не особо задумывалась о финансовом неравенстве. Она с благодарностью принимала щедрость Элис, точнее, родителей ее подруги: веселые прогулки по магазинам Гонконга, где Элис творила чудеса с помощью кредитной карточки, полеты первым классом в Сингапур во время долгих летних каникул. Элис фамильярно называла этот город Синджи, и к своим двенадцати годам Бекка тоже привыкла так его называть.

«А не прошвырнуться ли нам в Синджи, Бекки?» — обычно спрашивала Элис, и они весело хохотали.

Когда Бекка узнала, что Элис сейчас тоже в Шанхае и работает независимой журналисткой, она обрадовалась, как девчонка.

Элис приехала к ним вечером, в то время, когда Бекка обычно купала и укладывала спать Холли. Они обнялись, и пятнадцати лет как не бывало.

Они вместе выкупали Холли, с первых же минут очарованную «тетей Элис». Та наговорила ей кучу комплиментов. Бекка чувствовала, что это не просто вежливая болтовня, и радовалась возобновлению их дружбы. Более того, сейчас, когда у нее появились тылы — семья, прекрасная квартира и такие же прекрасные перспективы на будущее, — Бекка держалась увереннее. Пусть с запозданием, но она тоже входит в мир, в котором Элис жила с рождения.

Уложив Холли, они перешли на кухню. Элис встала у окна, разглядывая двор. Бекка извлекла из холодильника бутылку вина, взяла пару бокалов и присоединилась к своей вновь обретенной подруге.

— Так ты забросила журналистику? — небрежным тоном спросила Элис.

Вопрос как вопрос. Бекка и сама не понимала, почему он ее задел.

— Пришлось. Сейчас я, в основном, занимаюсь Холли.

Бекка начала рассказывать о том, как у дочери вдруг обнаружили астму. Элис сочувственно кивала, однако Бекка быстро прекратила рассказ и стала разливать вино. Ей вдруг показалось, что она оправдывается. С какой стати?

— Мне и дома дел хватает, — промолвила Бекка и вновь одернула себя: «Ты еще извиняться начни за то, что оставила работу!»

Она решила переменить тему.

— А что тебя привело в Шанхай? Я думала, ты выберешь Гонконг или тот же Синджи.

Элис поморщилась, и Бекка сразу увидела в ней ту девчонку, какой Элис была в свои одиннадцать, двенадцать, тринадцать лет… Избалованная, щедрая. Тогда Бекке казалось, что Элис просто невозможно не любить.

— Это только название красивое: независимая журналистка, — вздохнула Элис.

Они чокнулись, пожелав друг друга здоровья.

— Независимая ты или нет, но изволь выдавать то, чего жаждет публика. А она нынче жаждет рассказов о «китайской мечте» и «китайском чуде». Разверни любую газету. «Китай преобразует мир». «Три миллиарда новых капиталистов». «Великий Китай охвачен золотой лихорадкой». Меня тошнит от одних только заголовков. — Элис повернулась к окну. — Западные издания требуют сказок о чудесах. По-моему, больше всего они страшатся, что массовый читатель вдруг узнает, что в Шанхае далеко не все попивают банановый дайкири в дорогущих ресторанах Бунда.

— Ты о чем? — спросила Бекка, уловив раздраженные нотки в голосе Элис.

Боже, неужели и она станет говорить о проблемах? А Бекке так хотелось сидеть потягивать вино и просто говорить. Ну почему в свои одиннадцать они находили столько тем для разговоров?

— Я о главной причине роста китайской экономики. Она растет потому, что иностранные идиоты хотят вкладывать в нее свои капиталы, — отрезала Элис.

Бекка вспомнила, как в детстве ее подруга ненавидела копуш и тупиц, которым нужно по двадцать раз объяснять простейшие вещи. Некоторые девчонки в интернате даже побаивались Элис.

— Любая западная промышленная или финансовая шишка больше всего боится «проморгать Китай». Как же, удар по репутации! Я уже слышать не могу все это блеяние о «китайском экономическом чуде». Какое, к чертям, чудо, если полмиллиарда китайцев живут на жалкие гроши? Меньше доллара в день! Этого никто не желает замечать, зато во все глотки орут, что к середине века объем китайской экономики превзойдет американскую. А почему превзойдет? Да все из-за тех же пятисот миллионов, которые и тогда будут получать меньше доллара в день… Так что чудо-то вонючее, и весьма.

Элис глотнула из бокала.

— Приятное вино, — сказала она.

— Но ведь в Китае достаточно людей, сумевших вырваться из нищеты, — осторожно возразила Бекка. — И их число неуклонно растет. Начальник Билла постоянно говорит об этом. Динамически меняющийся социальный статус — вот как он это называет.

— Верно. В Китае есть богатые люди, — согласилась Элис. — Несколько миллионов. По сравнению с нищей массой — капелька в море. Китайцы заслуживают не показного, а реального изобилия. Им нужна чистая вода, доступное жилье вместо пустующих небоскребов, власть закона, а не взяток. Им нужна по-настоящему свободная пресса, а не эта широковещательная коммунистическая пародия. Им нужно образование. А прежде всего — настоящая, не показная демократия. Балахоны с эмблемой «Prada» и наспех сляпанные местные «ауди» — это не демократия и не изобилие.

— Я думала, что наша шанхайская жизнь будет похожа на Гонконг, — призналась Бекка. — Точнее, на знакомый нам с тобой Гонконг. Помнишь? Путешествия на острова, уик-энды на чьей-нибудь яхте. Воскресные обеды в каком-нибудь уединенном ресторане.

— Идиллическая картинка, — рассмеялась Элис.

— Но ведь у нас с тобой когда-то было именно так, — упрямо стояла на своем Бекка.

— Здесь не Гонконг, — сказала Элис, перестав улыбаться. — Шанхай всегда был частью континентального Китая. Только не напоминай мне, что кто-то называл Шанхай «Парижем Востока». Придумать красивый эпитет легче, чем построить красивую жизнь. Гонконг для англичан был их владением. А Шанхай они так и не сумели сделать своим.

«Пожалуй, я хватила через край, — подумала Бекка. — Наговорила Элис лишнего. Чего доброго, она подумает, что я превратилась в сентиментальную домохозяйку, вздыхающую по старым добрым временам».

— И все-таки я уверена, что мы не напрасно приехали в Шанхай, — сказала она вслух. — Нам здесь будет хорошо. Тебе налить еще?

Они обе глядели во двор. Как всегда по вечерам, там стояли сверкающие машины с включенными двигателями. Их было меньше, чем в выходные, тем не менее из подъездов выходили разряженные молодые женщины и усаживались в салоны. Некоторые из сидевших за рулем мужчин годились им в отцы.

— Забавное зрелище, — подражая небрежности Элис, проговорила Бекка.

Ей очень хотелось поднять себе настроение. Она так рада этой внезапной встрече с Элис! Неужели они разучились просто болтать, как раньше?

— Не думала, что нашу семью поселят в публичном доме, — со смехом добавила Бекка.

Смех получился довольно искусственный.

— Это не публичный дом, — улыбнулась Элис.

Бекка почувствовала, что ей не терпится раскрыть бывшей подруге кое-какие секреты шанхайской жизни.

— «Райский квартал» — это няолун, что по-китайски означает «птичья клетка». В Губэе полно таких местечек. Возможно, даже больше, чем в Хунцяо.[17] А девушек, живущих в таких клетках, называют цзиньсэняо — канарейки.

Синие глаза Бекки расширились от удивления.

— Я думала, что пошутила. Значит, это правда? Те женщины — проститутки?

— Нет, — замотала головой Элис. — Они спят не с кем придется, а с одним мужчиной. По китайским понятиям, это считается вполне нравственным. Тебе стоит привыкнуть, что здесь совсем иные мерки.

— Теперь я понимаю, — вздохнула Бекка. — Они на содержании у богатых мужчин.

— Опять-таки, по нашим представлениям, они не настоящие содержанки. Они — что-то вроде вторых жен. Я писала об этом. Многие из таких женщин по-настоящему любят своих мужчин. Рожают от них детей. Если мужчина не шанхаец, еще и обстирывают его. Их ремесло, Бекки, гламурным не назовешь. Они ведут жизнь обычных домохозяек и мечтают о том, как их возлюбленный бросит свою основную жену. Такое случается, но крайне редко. И даже если они довольствуются тем, что имеют, их положение все равно остается шатким. Мужчине может наскучить его «канарейка». Или его законная жена вдруг обнаружит, что он живет на два дома. Бывает, что и сама «канарейка» заведет какую-нибудь романтическую историю на стороне, и это станет известно ее благодетелю. Или мужчина пережрет «виагры» и помрет, что называется, прямо на «рабочем месте».

Бекка едва не поперхнулась своим шабли.

— Не смейся, бессердечная корова! Любой врач подтвердит тебе, что такое бывает, и не так уж редко.

«Бессердечная корова». Еще одна фразочка оттуда, из старого доброго времени.

— Эти женщины — современные наложницы, — продолжала Элис. — Их мужчины чаще всего не местные, а откуда-нибудь из Гонконга, Синджи или с Тайваня. В Шанхае полно приезжих китайцев. Они снимают своей «канарейке» квартиру, где и останавливаются, когда бывают в Шанхае. Правда, эти красавцы все-таки похожи на местных. Ни один гонконгский китаец не одевается так безвкусно. — Элис пренебрежительно кивнула в сторону окна. — В общем, ни одна из сторон не остается внакладе. Мужчине не надо искать по барам подружку на ночь. Ему не надо тратиться на гостиницу. А женщина… должна сказать, что практически все эти женщины выросли в невообразимой бедности… женщина обретает стабильность. Доход для себя и своей семьи. Хотя бы на то время, пока все это продолжается, а такие отношения нередко длятся годами.

— Получается, это брак по расчету, — сказала Бекка.

— Скорее разумное сочетание секса и экономики, — усмехнулась Элис.

— Думаю, такое сейчас увидишь не только у китайцев, — с напускным безразличием отозвалась Бекка.

Почему-то слова Элис встревожили ее. И почему-то обычная проституция была ей понятнее, чем жизнь «канарейки в клетке».

— В Шанхае, если у женщины есть образование или профессия и ей повезет, она сможет зарабатывать несколько тысяч юаней в месяц, — добавила Элис. — Но работа выжмет из нее все соки, и единственным ее желанием будет стремление выспаться. А можно спать, извлекая из этого выгоду, как делают ваши соседки. Очень прагматичный подход. И очень китайский. Говорю тебе, в городе пруд пруди таких «канареек».

Бекка выглянула в окно. Между большими машинами тарахтел застрявший «мини-купер». Очевидно, опять эта высокая китаянка не справилась с системой безопасности.


— Шанхай любят называть зеркалом современного Китая. Только зеркало-то кривое. Достаточно отъехать километров на сто, как попадаешь совсем в другой Китай. Там половина местной ребятни никогда не переступала порога школы.

Болезнь Холли заставила родителей обзавестись специальным монитором, чутко реагирующим на любой сбой в ее дыхании. Если такое случалось, чувствительные датчики, установленные рядом с кроватью, моментально включали микрофон, и взрослые, находящиеся в другой комнате, все слышали. Вот и сейчас в разговор Бекки с Элис вклинился сигнал монитора, и из миниатюрного динамика донеслось хныканье Холли. Бекка торопливо прошла в спальню. На сей раз ничего страшного: просто девочка во сне раскрылась, и ей стало холодно.

Бекка поплотнее закутала полусонную дочь в одеяло, потом взяла на руки и, как в раннем детстве, стала укачивать. Попутно она перебирала в памяти разговор с Элис. Может, она напрасно пытается восстановить былую дружбу? Разве ей мало Холли? Разве ей мало общения с Биллом по воскресеньям и субботним вечерам, когда ему удается приехать домой пораньше? В друзьях нуждаются одинокие люди, а она отнюдь не одинока.

Холли заснула. Бекка осторожно переложила ее на кровать и вернулась на кухню. Элис стояла спиной к окну и улыбалась.

— Бекки, а помнишь, как я прокалывала тебе уши? — вдруг спросила она.


По сути, им нельзя заниматься юридической практикой в Китае. Шутками на эту тему огорошивали каждого западного юриста, приезжавшего в Шанхай. Шейн часто вспоминал об этом, когда время неумолимо ползло к полуночи и над Пудуном гасло разноцветное зарево. Сотрудники фирмы прихлебывали остывший кофе, а их столы по-прежнему ломились от непросмотренных бумаг.

На визитках сотрудников значилось: «Иностранный юрист», что сразу расставляло все на свои места. Иностранным юристам, которые работали в Шанхае на иностранные фирмы, законодательство Китайской Народной Республики отводило роль юридических представителей и не более того. Даже китайские юристы, вроде Нэнси Дэн, не имели полноправного государственного статуса в том, что касалось юриспруденции КНР. Таких, как она, называли «непрактикующими китайскими юристами». Все документы, которые «Баттерфилд, Хант и Вест» подписывала с китайской стороной, должны были заверяться подписью какого-нибудь местного сговорчивого законника.

И хотя в глазах китайского правительства они не считались настоящими юристами, это не освобождало сотрудников «Баттерфилд, Хант и Вест» от необходимости разбираться с ворохами разнообразных бумаг. Какой там, к черту, нормированный рабочий день! Засиживаться по вечерам было неписаным законом, и обычно Билл продирался через бюрократические джунгли до тех пор, пока у него не начинали слипаться глаза. Хуже всего, что количество выпитого кофе отбивало сон, предвещая лишь тупое забытье.

— Если учесть, что нам запрещено заниматься юридической практикой, наш трудоголизм более чем подозрителен, — сказал Шейн.

Австралиец зевнул, потянулся и уселся на стол Билла, небрежно отодвинув стопку папок, на которых значилось: «Отдел земельных ресурсов».

— На сегодня достаточно, дружище, — объявил Шейн. — Более чем достаточно. Пойдемте-ка вдарим по пиву.

Биллу осточертел кофе, и мысль глотнуть холодного пива ему понравилась. Домой можно не торопиться — Бекка и Холли все равно уже спят. Теперь, когда у него была своя спальня, его поздние возвращения никому не мешали. К тому же он нередко засиживался на работе за полночь, и Бекка успела к этому привыкнуть. Может же он позволить себе маленькую вольность! Он встал и последовал за Шейном.


— …Я хочу ввести вас, что называется, в курс дела! — Шейн почти кричал, чтобы перекрыть гремящую в зале музыку.

«Должно быть, какие-нибудь местные неписаные правила, чтобы не усложнять себе жизнь», — решил Билл.

— У нас это называется «правилами Кай-Так», — продолжал австралиец, прихлебывая пиво.

— Как вы сказали? — спросил Билл, тоже вынужденный повысить голос.

— «Правила Кай-Так». Советую отнестись к ним с вниманием. Это очень важные правила.

Заведение, куда его привел Шейн, называлось «Вместе с Сюзи».

— К Сюзи все ходят, — сказал австралиец. — Здесь вы увидите кого угодно.

Прокуренный зал переполняла не только оглушительная музыка. Он был до отказа набит людьми, и Биллу сразу вспомнилось его первое плавание на шанхайском пароме. Для танцев предназначалось нечто вроде загона в углу, однако публика танцевала повсюду, даже возле самых стоек бара.

Билл стал разглядывать посетителей. Молодые китайские парни, выкрашенные под блондинов, западные женщины в джинсах и футболках, западные мужчины в линялых спортивных рубашках или деловых костюмах с полуразвязанными и болтающимися галстуками. Тут же были и китаянки: кто в коротких юбках, кто в традиционных ципао, кто в джинсах с фривольными надписями на задних карманах: «Сочненькая», «Горяченькая» и так далее.

Подошедшая к их столику китаянка дернула Билла за рукав. Вид у нее был голодный. Женщина набрала что-то на своем мобильнике и повернула телефон к Биллу. На дисплее значилось: 1000.

— Тысяча юаней, — подсказал Шейн, дергая его за другой рукав. — Это примерно семьдесят фунтов.

— Меня устроят и восемьсот, — по-английски добавила китаянка.

Ее пошатывало от табачного смога и усталости. Билл пялился на дисплей мобильника, силясь понять, чего она хочет.

— Ищете постоянную подружку? — спросила китаянка.

Билл подался вперед, чтобы расслышать слова, а поняв, резко откинулся на спинку стула.

— Я женат, — коротко ответил он.

Женщину это ничуть не смутило.

— Ну и что? Я спрашиваю: вы ищете себе постоянную подружку?

— Нет, благодарю вас, — ответил Билл, чувствуя, что произнес это таким тоном, словно он был в гостях у приходского священника и ему предложили второй сэндвич с огурцом.

Шейн вертел в руках бутылку холодного «Чинтао».

— Вы знаете, что такое Кай-Так? — спросил австралиец. — Не знаете? Это прежний аэропорт Гонконга. И находится он на полуострове Коулунь. Ваша жена мне рассказывала, что девчонкой она бывала в Гонконге. Лакомились они там с подружкой местной лапшой.

Теперь бутылка пива в руке Шейна изображала самолет, осторожно заходящий на посадку.

— Вся штука в том, что Кай-Так вплотную примыкает к жилым кварталам. Густонаселенным, заметьте. Когда самолет идет на посадку, он пролетает почти над самыми крышами и балконами. А там принято сушить белье на балконах. Если бы в самолетах открывались иллюминаторы, можно было бы протянуть руку и ухватить чьи-нибудь сохнущие подштанники. Вполне возможно, что и ваши собственные.

Он подмигнул, чокнувшись с бутылкой Билла.

— Вот в этом-то вся штука, — добавил Шейн.

Женщина с мобильником сказала что-то по-китайски и обняла Билла за плечи. В ее жесте было больше усталости, чем желания.

— А вы красавчик, — сообщил Биллу Шейн.

— Это чьи слова? Ваши или ее?

— Ее. Меня мужская красота не интересует. Я считаю вас просто сообразительным парнем.

Женщина сказала еще что-то. Ее глаза были полузакрыты.

— Она вас любит, — перевел Шейн.

— Мы даже не познакомились, — Билл недоуменно взглянул на китаянку.

— Не имеет значения, — по-английски ответила ему женщина. — У меня финансовые проблемы.

Шейн засмеялся и что-то сказал ей на шанхайском диалекте. Китаянка пожала плечами и медленно отошла.

— Я не ошибся? Вы ведь не хотели ее? — спросил австралиец, наклоняясь к Биллу.

Теперь Билл недоуменно посмотрел на Шейна. Потом он заставил себя покачать головой.

Шейн наклонился еще ближе, будто собирался поведать коллеге величайшую тайну.

— Так вот, «правила Кай-Так» гласят: молчать обо всем, что бы ни случилось с нами во время наших похождений. Это понятно? «Правила Кай-Так» — то же самое, что омерта у итальянской мафии. Закон молчания. Есть такая поговорка: «Болтливый язык корабли топит».

Шейн слегка ткнул Билла пальцем в грудь — туда, где находилось сердце.

— Как видите, ничего сложного, дружище. Нужно лишь держать рот на замке. Ни слова своей жене, подружке и женатым коллегам на работе. Что бы тут с нами ни приключилось, вы не должны рассказывать Девлину или хвастаться перед Малахольным Митчем. Поняли? Это как первое правило «Бойцовского клуба»:[18] происходящее на турнирах там и остается.

— Я что-то не совсем понимаю, о чем вы, — запротестовал Билл, но когда он произносил эти слова, в душе вспыхнула первая искорка понимания.

Шум в зале изменил свою тональность. Билл и Шейн повернули головы в сторону танцевального загончика. Там, будто манна с неба, сыпались бумажные юани. Роль Господа Бога исполнял один из их немецких партнеров. Нет, не тот повзрослевший любитель рок-н-ролла, что носил тусовочную куртку. Деньгами сорил достопочтенный и консервативный Юрген. Он стоял возле будки диджея и глупо улыбался. В обоих кулаках немца были зажаты китайские деньги. Взмахнув руками, словно Папа Римский, благословляющий паству, Юрген швырнул юани в толпу.

— А кончится все слезами, — предсказал Шейн, глядя, как танцующие кинулись ловить деньги.

Бумажки медленно падали на пол и доставались преимущественно длинноногим китаянкам в ципао и вспотевшим западным бизнесменам.

Откуда-то появились двое китаянок. Вздыхая и смеясь, они обняли Билла за талию, глядя так, словно принимали его за Брэда Питта. Шейн слегка покачал головой. Китаянки послушно отстали и тут же переключились на щуплого лысого француза, дремавшего возле стойки бара. Французу было на вид лет шестьдесят пять. Теперь китаянки вели себя так, будто спутали его с Джорджем Клуни.

Билл с неподдельным изумлением глядел на публику, заполнявшую заведение.

— И такое здесь происходит каждый вечер? — спросил он.

— Правильнее сказать, каждую ночь, — кивнул Шейн. — Учитывая пристрастие шанхайцев к ночным шоу, поневоле делаешь вывод: серьезным бизнесом в этом городе занимаются единицы. — Он качнул бутылкой. — Должно быть, они правы.

На одном из столов танцевала женщина с безумными глазами. На плече у нее болталась сумочка от Луи Вуитона. Китаянка медленно двигала узкими бедрами, отрешенно поглядывая на свое отражение в настенном зеркале. Другая женщина, вероятно профессиональная танцовщица (жилистая, нигде — ни единой складки жира), кружилась на полу. Посмеиваясь, она вклинилась в толпу бизнесменов, неуклюже отплясывающих под мелодию тридцатилетней давности.

Билл не сомневался: обеих этих женщин он видел в «Райском квартале» среди той пестрой толпы, что окружила тогда застрявший «мини-купер». Да и лицо китаянки с мобильником тоже показалось ему знакомым. Неизвестно только, кто из них занимался поиском клиентов, а кто просто развлекался в свое удовольствие.

— Так что, все эти женщины — проститутки? — спросил Билл.

Шейн задумался.

— В общем-то, да, но у китайской проституции свои особенности.

Австралиец перевел взгляд на Юргена. Денежный дождь кончился, но немец все так же толкался возле будки диджея и все так же идиотски улыбался. Теперь, вероятно, от удовлетворения содеянным.

— Теперь вы видели, на что Юрген ухлопал свою квартальную прибыль, — сказал Шейн и поморщился. — Кретин.

Потом он кивнул в сторону хохочущих девушек у барной стойки. Они заботливо гладили француза по голове.

— Этих двоих я знаю, — сообщил австралиец. — Обе учительницы. Одна преподает математику, вторая — китайский язык. Девочки просто подрабатывают на стороне, чтобы покупать себе сумочки от Луи Вуитона. Считать их проститутками? Это, дружище, было бы чересчур. Зачем же так обзывать этих милых девиц? Некоторые приходят сюда просто протанцевать ночь напролет. Они столь же невинны, как мы с вами. Точнее, как вы. Девушки из «Райского квартала» берегут себя для одного мужчины, даже если тот женат. А другие… им тоже хочется ухватить кусочек экономического чуда, которое мозолит им глаза с телеэкранов. На зарплату учительницы особо не разгуляешься. Жалкие гроши.

Сказав это, Шейн задумчиво припал к бутылке.

— И городские власти попустительствуют этому? — спросил Билл.

Вопрос его попахивал ханжеством. Если и говорить о подобных вещах, то не тоном проповедника. Ему нравился Шейн. В общем-то, он спрашивал не ради морального осуждения, а просто чтобы понять. В мире, куда попал Билл, все словно перевернулось вверх тормашками. Здесь никто не порицал «коммерческий секс». В Шанхае на это занятие смотрели как на разновидность карьеры, побочный заработок или на то, чем занимается учительница вместо проверки домашних заданий.

— Зря вы так думаете, — с некоторым запозданием ответил Шейн. — Когда они узнают о существовании очередного такого заведения, это повергает их в шок. Я не шучу, дружище. Смотрите, в позапрошлом году мы кучковались на Цзюй-лу. В прошлом были вынуждены переместиться на Мао-Мин-Наньлу. В этом ходим сюда, на улицу Тун-Жэнь. На будущий год наверняка появится новый адрес. Власти не дают нам спуску и довольно бесцеремонно вытесняют с центральных улиц. Вот такой он, Китай.

Им надоело сидеть, и они встали. Неизвестно откуда появилась худощавая женщина лет сорока. Она не делала попыток вовлечь Билла или Шейна в танец. Она танцевала сама по себе, подняв руки над головой и чему-то улыбаясь. Эта китаянка была лет на десять старше основной массы собравшихся здесь женщин, но выглядела гораздо лучше. Она была красива, стройна, гибка. Наверное, профессиональная танцовщица. Нередко время и заботы съедают женскую красоту, но рядом с такой женщиной вы можете не заметить наступления старости, видя, что она выглядит почти так же, как двадцать лет назад. Но многие ли здешние мужчины понимали это? Вряд ли. Билл не мог отделаться от мысли, что им не особо и нужна такая вот долговечная красота. Зачем? Увянет одна, можно легко найти другую. Нехорошо, конечно, думать так о людях. Но Билл не мог заставить себя рассуждать иначе.

Танцовщица приветливо улыбалась Биллу.

— Это джентльмен не настроен танцевать, — сказал ей Шейн. — Пожалуйста, не упрашивайте его, чтобы он не обидел вас отказом.

— Но я учу. Я даю уроки.

Она говорила по-английски с каким-то невообразимым французским акцентом. Даже картавила. Интересно, где она научилась такому английскому? Шейн добавил несколько фраз по-китайски, и танцовщица грациозно уплыла, махнув на прощание Биллу. Он глядел ей вслед и почему-то чувствовал сожаление. Заметив это, Шейн засмеялся.

— Забудьте о ней. Здесь, дружище, можно найти женщин на любой вкус. А эта — профессиональная партнерша, способная танцевать всю ночь. Она танцует с мужчинами за деньги, но возвращается домой одна. Остальное ее не интересует. Профессиональная партнерша… в двадцать первом веке! Странно, но так оно и есть. В Шанхае даже устраивают танцевальные состязания, где участвуют и профессиональные танцовщики, и любители.

Австралиец указал опустевшей бутылкой на учительниц.

— Шанхай — непостижимый город. Он не похож на другие азиатские города. Скажем, Манила — она другая. И Бангкок другой, не говоря уже о Токио. Здешние женщины работают не ради карьеры. Они — азартные игроки вроде нас с вами. Они работают на себя, верные словам великого вождя Дэн Сяопина: «Богатеть — достойное занятие». Но не считайте их неразборчивыми и готовыми из-за денег отдаваться кому угодно. Они всего-навсего практичны. Шанхайская жизнь заставляет их быть практичными. Жизнь здесь тяжела для китайцев, но не для нас с вами. И не слушайте чушь, которую болтают про Китай европейцы, особенно эти швабы. Простите, я никого не хотел обидеть.

— У меня нет немецких корней.

В мозгу Билла вяло шевельнулась мысль, что пора выбираться отсюда и ехать домой. Его костюм успел густо пропитаться сигаретным дымом.

— Нам легко жить в Китае, поскольку здесь все стоит на четкой финансовой основе, — продолжал Шейн. — Сложности не возникнут до тех пор, пока вы сами не начнете их создавать.

Откуда-то вновь выплыла китаянка с мобильником. Она осторожно дернула Билла за рукав. Он повернул голову и впервые увидел типично шанхайский жест. Женщина потерла друг о друга большой и указательный пальцы, затем раскрыла ладонь. Жест недвусмысленно говорил: «Мистер, дайте мне денег».

Билл не знал, что ему предстоит еще много раз столкнуться с этим в разных частях Шанхая и за пределами города. Возможно, китайская цивилизация действительно насчитывала четыре тысячи лет, но тем, кому вечно не хватало денег, было от этого не легче.

В другой руке китаянка держала фотографию насупленного мальчишки примерно того же возраста, что и Холли.

Билл полез в бумажник и дал женщине купюру в пятьдесят юаней. Китаянка взглянула на деньги и вдруг презрительно отвернулась.

— Купюры в пятьдесят юаней здесь не котируются, дружище, — засмеялся Шейн. — Минимум сто, даже если это обыкновенная любезность.

— Впервые слышу, чтобы обыкновенная любезность имела таксу, — огрызнулся Билл.

— Здесь все имеет таксу. Знаете, какую фразу они любят повторять? «Неужели это все, что у тебя есть?»

Австралиец похлопал Билла по спине. Чувствовалось, ему приятно, что он здесь не один. Билл подумал, что обеспеченная жизнь не спасает Шейна от одиночества.

— Скоро, дружище, вы многое поймете в здешних делах и многому научитесь. И тогда, уверяю вас, вы почувствуете себя почти на небесах.

— Я уже кое-что понял, — промямлил Билл. — Бедность — самый эффективный афродизиак.

Китаянка показывала фотографию сына группе молодых туристов, но те равнодушно скользили по ней глазами и не спешили раскошеливаться.

— Вы правы, — согласился Шейн. — Только не забывайте о «правилах Кай-Так».

— Насчет меня можете не беспокоиться. — Его вдруг рассердили болтливость австралийца и панибратские отношения, в которые его втягивал Шейн. — Я умею держать язык за зубами. Но я не забываю и о том, что дома у меня жена и ребенок.

Шейн наморщил лоб, искренне удивленный словами Билла.

— И что вы хотите этим сказать?

Билл взглянул на худощавую танцовщицу. Та помахала ему рукой. Он вдруг подумал, что она слишком стара для подобных заведений. Похоже, здесь все были либо слишком стары, либо слишком молоды.

— Я приехал в Шанхай не за тем, чтобы крутить интрижки, — выпалил Билл, ничуть не заботясь, как воспримет его слова австралиец.

Шейн молча разглядывал золотистое пиво в очередной бутылке.

Потом к ним подошел Юрген и стал просить в долг денег на такси. Билл одолжил ему нужную сумму. Немец исчез. Шейн, скорчив презрительную гримасу, сказал, что нечего поощрять идиотов. Где же она, хваленая немецкая расчетливость, если этот шваб даже не оставил себе денег на такси? Потом Шейн сделал Биллу комплимент, заявив, что он разительно отличается от подобных идиотов. Билл согласился с ним относительно последних, добавив свои наблюдения насчет частных школ, являющихся рассадниками таких тупиц. А потом… потом на часах почему-то обозначилось три часа ночи. Они с Шейном выпили по последней. По «совсем последней», которую пьют на сон грядущий. Это означало уже не пиво, а кое-что покрепче. Шейн, конечно же, знал лучшее место, где можно пропустить по «совсем последней». Он потащил Билла в какой-то подвальчик, где филиппинский оркестр играл песни Пинк и Авриль Лавинь[19] и где уже другая женщина показывала Биллу фотографию своей малолетней дочки. Билл тоже показал ей фото Холли, затем дал бумажку в сто юаней. Подумав немного, он добавил еще две сотенных. Он пожелал китаянке удачи и сказал, что она — удивительная мать. В это время Шейн своим несравненным мельбурнским баритоном подпевал песне «Complicated»:[20] «Ну зачем тебе вечно куда-то бежать, кем-то казаться и жизнь усложнять?»

Потом они оказались где-то еще. Билл запомнил лишь, что они сидели на узком обшарпанном диванчике, обитом красной искусственной кожей, и Шейн говорил: «Их слишком много, Билл. В мире слишком много женщин. Откуда ты знаешь, что выбрал именно ту, единственную и неповторимую?» Наверное, он собирался продолжить свой монолог, но в это время невесть откуда перед ними возникли уже знакомые учительницы-китаянки, громко требующие еще по порции мохито.[21] Кажется, девушки уже прилично набрались.

Что было дальше? Их всех вынесло в догорающую ночь. Китаянки о чем-то щебетали. Билл обнимал их обеих за талию и весело смеялся; это было невинное развлечение.

Наконец куда-то исчезли и Шейн, и пьяные учительницы. Билл обнаружил, что находится во Французском квартале, улицы которого, на манер парижских бульваров, окаймляли деревья. Все вокруг тонуло в молочном тумане — предвестнике рассвета. Вопреки уверениям, что в Шанхае можно в любое время суток найти такси, Биллу не попадалось ни одной машины. Вместо этого он увидел раннего уличного торговца, разложившего на тротуаре жалкий ассортимент сигарет. Билл прошел еще немного и, к счастью, увидел здание небольшого отеля, возле которого стояло одинокое такси. За рулем спал водитель.

Билл поспешил к машине, но на перекрестке ему пришлось остановиться и пропустить грузовик. В кузове грузовика он увидел «мини-купер». Передняя часть малолитражки была смята в гармошку. От передних колес осталось месиво из резины и металла. Зато крыша не пострадала. На ней красовался нарисованный флаг КНР. Красное полотнище с желтыми звездами приветствовало новый день.

Глава 6

В рабочие дни Билл очень редко отправлялся куда-то пообедать. Исключение составляли деловые встречи с клиентами, подразумевавшие совместный обед. В остальное время в этом не было необходимости. Когда наступало время перекусить, в их офисе появлялась ама — шанхайский эквивалент английской «чайной леди».[22] Китаянка неторопливо катила столик на колесах, предлагая сэндвичи, лапшу, кофе и зеленый чай. Однако Билл взял за правило в середине рабочего дня покидать офис и выходить на улицу. Пусть всего четверть часа, но он побудет на настоящем солнце и подышит настоящим, а не кондиционированным воздухом.

Невдалеке от их небоскреба находился кафетерий, и сегодня Билл не ограничился краткой прогулкой, а решил заглянуть туда. Он шел, наслаждаясь запахами близкой реки, как вдруг чья-то рука схватила его за галстук.

— Собрался перекусить? — спросила Бекка.

Она буквально впихнула Билла в дверь кафетерия и звонко чмокнула в щеку.

— Перекусить? — очумело повторил Билл, будто впервые слышал это слово. Бекка поцеловала его еще раз, теперь уже со всей страстностью. — Да вот, надоело есть за рабочим столом. Дай, думаю, зайду сюда, возьму сэндвич.

— О-о, — засмеялась Бекка, прижимаясь к мужу и чувствуя волну его ответных чувств. — Всего один сэндвич? Не слишком ли скромно для такого большого мальчика, как ты? На сей раз выбором еды займусь я.

Пока они шли по залу, Бекка поцеловала его опять, взъерошив ему волосы. В уютном зале было прохладно и сумрачно. Жаль, что это приятное местечко доживало последние недели. Здание, в котором помещался кафетерий, вместе с соседними домами предполагалось снести. Потом это место расчистят и построят очередное серебристо-черное высотное чудо.

Посетителями кафетерия, в основном, были служащие близлежащих офисов. Белые рубашки, темные галстуки. Некоторые притащили свою работу и сюда, ухитряясь нести в одной руке кофейную чашку, а в другой — «дипломат» с бумагами. Посетители равнодушно скользили глазами по странной парочке и проходили мимо.

— Ты сумасшедшая, — покачал головой Билл. Бекка молча кивнула и прижалась к нему. — Я очень скучал по тебе, — сказал он, крепко обнимая жену.

Со времени их совместного «выхода в свет» прошло уже три дня, и все это время супруги Холден не виделись. Как всегда, Билл возвращался домой, когда Бекка и Холли уже спали, а уходил, когда они еще не проснулись.

— А разве мы с вами знакомы, сэр? — церемонно произнесла Бекка.

Когда они познакомились, им очень нравилось играть в такую игру. Бекка изображала утонченную юную леди, а Биллу отводилась роль грубоватого парня.

Вместо ответа Билл снова обнял ее и поцеловал, но рук не разжал, словно боялся, что Бекка куда-то упорхнет.

— Кажется, я начинаю вас вспоминать, — засмеялась она.

Боже, как они успели соскучиться!


Шейна мутило с жесточайшегопохмелья.

— Ну и как я тебе, дружище? — щурясь от солнца, спросил он.

Как-то незаметно они с Биллом перешли на «ты». Сейчас они оба сидели во дворе, рядом с демонстрационным домом — первым строением, возведенным на месте бывшей деревни Яндун. Теперь эту территорию предпочитали называть по имени проекта — «Зеленые земли». К великой печали Шейна, фонтан, сделанный в виде головы дракона, еще не работал и плеснуть на раскалывающуюся от боли макушку было нечем. Пока они ехали в Яндун, Тигру пришлось трижды останавливаться. Шейн едва успевал выбраться из машины и добежать до придорожных кустов.

— По сравнению с твоим утренним видом — уже лучше. Лицо обретает цвет.

— Приятно слышать.

— Только почему-то зеленый, — съязвил Билл.

— А вот это уже скверно, — угрюмо ответил Шейн. — Траханье втроем имеет существенный недостаток: кто-то один вынужден глазеть в окно, временно оставаясь вне игры.

Шейн слегка улыбнулся. Билл не намного преувеличил: лицо его коллеги и впрямь имело зеленоватый оттенок.

— Но у траханья втроем есть и приятная сторона. Если одна из девчонок уйдет, у тебя все равно будет с кем поразвлечься. Для этого их должно быть двое. Хуже, когда вас двое, а девчонка одна.

Когда Билл в приятно-ошалелом состоянии вернулся из кафетерия в офис, оказалось, что Девлин его уже искал, поскольку нужно было срочно ехать в Яндун. Председатель Сунь устроил незапланированную пресс-конференцию, и немцы из «Дойче Монде» нервничали. Кто знает, какие речи польются изо рта этого китайца после того, как он налакается бургундского со «Спрайтом»?

Услышав голоса, Билл поднял голову. К ним шла Нэнси Дэн вместе с одним из немцев — длинноволосым Вольфгангом. Тот был в своей любимой кожаной куртке и чем-то напоминал немецкого работягу, которому вдруг крупно повезло в лотерее.

— Они идут, — сообщила Нэнси.

Билл с Шейном встали. Через узорчатые ворота во двор демонстрационного дома входил председатель Сунь в окружении местных правительственных чиновников и десятка журналистов.

Первым в дом вступил, естественно, сам председатель. За ним его свита. Далее — журналисты. И лишь потом порог перешагнули Шейн, Билл, Нэнси и заметно взволнованный Вольфганг.

Билл даже обрадовался, что ему не надо идти рядом с этим напыщенным китайцем. Их четверка двигалась на некотором расстоянии. Председатель Сунь водил чиновников и журналистов по сверкающим комнатам, поднимался и спускался по таким же сверкающим лестницам. Несмотря на дневное время, в доме горели хрустальные люстры. Говорил председатель Сунь исключительно на шанхайском диалекте. Билл и без перевода догадывался, что речь его состояла из сплошного хвастовства. Когда дошли до плавательного бассейна, Сунь, конечно же, не преминул сообщить, что бассейн является точной, хотя и уменьшенной копией Олимпийского бассейна в Пекине. Хо — человек с квадратным телом, телохранитель председателя — как всегда, держался возле хозяина.

Еще на том первом обеде Билл понял, что председатель был одним из тех, кто делает карьеру умением держать язык за зубами. Однако Сунь явно привык к тому, что, когда он все же открывает рот, его внимательно слушают, даже если рядом нет переводчика.

Сегодня переводчики особо не требовались. Почти все журналисты были китайскими. Исключение составляли лишь тощая американка в туфлях от Джимми Чу и англичанка Элис Грин.

Элис Билл видел всего один раз — на их свадьбе. Сейчас они обменялись приветственными кивками.

По собственному опыту Билл знал, что появление журналистской братии редко сулит юристам что-либо хорошее.

Осмотр закончился. Председатель Сунь вывел приехавших за ограду. Ощущение было такое, что из роскошного отеля в Лас-Вегасе они попали прямо на лунную поверхность.

Всюду, насколько хватало глаз, тянулась унылая глинистая равнина, раскисшая от летних дождей и разоренная начавшимся строительством. Бульдозеры снесли ветхие хлевы, где несколько поколений жителей Яндуна держали своих свиней. Помимо демонстрационного дома, здесь еще не построили ни одного дворца, и о будущем рае для миллионеров свидетельствовали лишь веревки, разграничивающие участки. Возле прихотливой чугунной ограды стояла молоденькая китаянка в униформе министерства общественной безопасности. На ее шее Билл заметил почти исчезнувший след то ли от поцелуя взасос, то ли от укуса, которым в пылу любовной страсти наградил ее бойфренд. Вскоре он обнаружил, что на территории полно охранников, хотя трудно было сказать, где кончаются обязанности частной охраны и начинается компетенция государственной полиции.

Вообще же место будущего рая имело потешно-военизированный вид. Всю территорию строительства огораживали столбы с колючей проволокой. Внутри аккуратной вереницей выстроились тупорылые грузовики. На их капотах развевались маленькие красные флажки. Между оранжевыми корпусами землеройных машин сновали люди в светло-желтых защитных касках. Кто они, Билл так толком и не понял. Повсюду блестели лужицы, заполненные странной маслянистой водой. На дальнем конце громадной стройплощадки, по другую сторону от колючей проволоки, собрались крестьянские семьи, наблюдавшие за тем, что творят с их землей. Чем-то они напоминали узников лагеря для военнопленных.

Площадку вокруг демонстрационного дома еще не успели привести в порядок настолько, чтобы здесь можно было ходить в туфельках от Джимми Чу. Каблуки американки увязли в глине, и, если бы Билл вовремя не подхватил ее, журналистка наверняка приземлилась бы на собственный зад.

— Я — из «Шанхайского стиля», — одарив Билла стандартной улыбкой, представилась женщина. — А вы откуда? Правда, здесь прикольно? Мы дадим большую статью о «Зеленых землях».

Билла несколько удивило, что она изъясняется как девчонка-подросток. Наверное, это словечко перекочевало и в журналистский жаргон.

Крестьяне явно портили картину грядущего строительного чуда. Наверное, председатель Сунь успел распорядиться, и скучающие охранники попытались отогнать собравшихся подальше от проволоки. Но те не собирались расходиться. Обмен ругательствами мгновенно превратился в яростную перепалку с громкими, почти истеричными выкриками. Билл уже несколько раз наблюдал такое на шанхайских улицах.

«Задень не ту струну, и китайское спокойствие вспыхнет, как порох», — подумал он.

Билл заметил, как чумазый мальчуган лет двенадцати отошел от проволоки и поднял с земли обломок кирпича, брошенный строителями. Размахнувшись, мальчишка швырнул обломок в сторону чудо-дворца, построенного на их земле. Кирпич гулко ударился о чугунную ограду, заставив всех повернуть голову. Послышались отрывистые, лающие звуки приказов. Охранники открыли ворота, предназначенные для въезда техники, и ринулись на крестьян. Тем пришлось отступить. Билл заметил, что охранниками руководит телохранитель Хо.

— Прикольно! — возбужденно произнесла корреспондентка «Шанхайского стиля». — Ну разве это не прикольно?

Как ни странно, чумазый мальчишка не испугался приближающихся охранников. Кирпичных обломков на земле было более чем достаточно, и он принялся яростно кидать их во взрослых. К нему присоединился жилистый старик. Охранникам пришлось укрыться за бульдозером и устроить ответное «бомбометание».

— Средневековое сражение, да и только, — растерянно покачал головой Билл.

— А Китай и есть средневековая страна, — отозвался Шейн. — Средневековая страна со средствами массовой информации. — Австралиец покосился на журналистов. — Дружище, мы должны остановить это побоище. И надо же, прямо на глазах у этих писак. Они хоть и дрессированные, но все-таки журналисты.

— Попробую вмешаться, — сказал Билл. — А ты приведи сюда Тигра.

Он подошел к журналистам.

— Леди и джентльмены! Вероятно, у вас есть вопросы к председателю Суню. Предлагаю пройти во двор, где вы сможете их задать.

Но его никто не слушал. Внимание всех было поглощено охранниками, гнавшимися за стариком и мальчишкой. Те допустили промах, побежав не прочь от участка, а в сторону развороченной земли. Силы быстро оставили старика, и, когда он упал, подскочившие охранники тут же подняли его за руки. Мальчишка остановился, не зная, то ли убегать, то ли сражаться. Промедление стало его тактической ошибкой. Охранники добрались и до маленького бунтаря. Хо протявкал новые распоряжения, и охрана поволокла старика и мальчишку к полицейскому вагончику.

К Биллу подошла улыбающаяся Элис.

— Привет, Билл. Приехали в Китай, чтобы разбогатеть?

— Да есть такая мысль, — тоже улыбаясь, ответил Билл, хотя ему было не до веселья.

Охранники подвели обоих зачинщиков бунта к вагончику полиции. Эмоции эмоциями, но старик и мальчишка нарушили закон и должны отвечать за свой поступок. Полицейские уже ждали их.

— А знаете, кто разбогатеет на этом проекте? — продолжала Элис. — Кучка китайцев. Например, председатель Сунь и некоторые из его дружков. Вам приятно сознавать это, Билл?

Билл молча поглядел на нее. Элис по-прежнему держала в руках раскрытый блокнот. Ему не хотелось продолжать этот разговор. Да, когда-то Элис была лучшей подругой его жены. Да, они вместе росли и им есть о чем вспомнить. Но его это не касается. Он припомнил, как Бекка рассказывала о непредсказуемости Элис. Похоже, неуправляемая девочка превратилась в столь же своенравную женщину. Билл направился к полицейскому вагончику. Элис двинулась следом.

— Вы же здравомыслящий человек, Билл, — не унималась она. — Мне просто любопытно услышать ваше мнение о происходящем. Не для печати.

— А вы-то сами что думаете? — не сбавляя шага, спросил Билл. — Точнее, что напишете?

— По-моему, налицо банальный захват земли. Нувориши получат свои особняки. Политики тоже урвут куш. А крестьяне останутся с носом.

Эти слова заставили Билла остановиться.

— Уж не думаете ли вы, что здесь происходит неприкрытый грабеж крестьян? — сердито вопросил он. — Ах, какой сенсационный материал можно на этом сделать! Только ваши сенсации не соответствуют действительности. Я знаю все подробности компенсационного пакета для крестьян. Они никогда не заработали бы таких денег на своих свиньях.

Элис расхохоталась.

Они подошли к вагончику одновременно с охранниками, готовыми передать полицейским старика и мальчишку. Старик был спокоен, как восточный мудрец, покорившийся судьбе. Мальчишка, наоборот, здорово напуган.

— Сами посудите, — возобновила разговор Элис. — До середины девяностых вся земля в Китае была народной собственностью. А потом вдруг перестала быть таковой. Каково? Представьте: однажды вы просыпаетесь и узнаете, что земля, на которой трудилось несколько поколений вашей семьи, теперь принадлежит кому-то, кого вы ни разу не видели. И этот «кто-то» велит вам поскорее убираться вон с его земли.

— Повторяю вам, крестьяне получат щедрые компенсационные пакеты.

В это время один из охранников грубо пихнул старика. Билл внутренне сжался. Кто дал им право? Задержать — это одно. Но руки распускать!

— Не надо потчевать меня вашей «лапшой», Билл. Мы оба знаем, что денежки немцев, предназначенные для компенсации, попадут в руки местных властей. Прежде всего, в руки вашего драгоценного председателя Суня. Неужели вы верите, что он справедливо раздаст их крестьянским семьям?

Билл не слушал ее. Охранники крепко держали за руки пленников и переговаривались с полицейскими. Наверное, решали, как поступить с ними дальше. Билла так и подмывало вмешаться.

— Каждый иностранец, работающий в Китае, должен научиться «страусиному трюку», — не отставала Элис. — Надеюсь, вам не надо объяснять особенности поведения страусов? Да, Билл, вы должны научиться не замечать того, что происходит у вас под носом.

Чувствовалось, что телохранителю Хо надоели эти препирательства с полицейскими, и он выместил свою досаду на мальчишке, с размаху ударив того по лицу. Китайчонок отлетел на несколько шагов и распластался в глине. Билл не поверил своим глазам. Его замешательство было секундным.

В следующее мгновение он бросился к Хо и, забыв, что китаец крупнее и сильнее его, начал молотить телохранителя кулаками. Билл кричал на него по-английски, требуя прекратить издевательства над ребенком и предоставить полиции разбираться с ним. Его просто трясло от ярости. Бросив изумленного Хо, Билл подскочил к мальчишке и поднял его. У ребенка подкашивались ноги. Похоже, от удара он потерял сознание. Хо сломал ему нос, губы и подбородок были залиты кровью. Билл порылся в карманах, ища носовой платок. Платка не оказалось. Двое полицейских молча забрали мальчишку его из рук.

— Это безобразие! — продолжал кричать Билл, зная, что они все равно не понимают его. — Моя фирма не станет закрывать глаза на подобные беззакония!

Полицейские привели мальчишку в чувство. Потом его и старика затолкали в вагончик. Хо посмеивался и что-то говорил охранникам, тыча пальцем в сторону Билла. Те скалились и тупо хихикали. Билл поднял голову и увидел стоящую рядом Элис. Она протягивала ему пакет с бумажными платками. У него были окровавлены ладони.

Когда возвращались в Шанхай, Тигру пришлось дать резкий поворот вправо, чтобы не врезаться в голубой «феррари». Тот несся по встречной полосе. В машине ехали улыбающиеся парень и девушка. Они даже не взглянули на Тигра, с трудом ведущего лимузин по скрипучей щебенке.

— Нет, вы только посмотрите, — произнес Шейн, успокаивающе похлопывая Тигра по плечу. За «феррари» тянулось густое облако пыли. — Их почти пятьдесят миллионов. А еще год назад они крутили педали велосипедов.

Тигр нажал на газ. Мотор взревел, выводя лимузин обратно на узкую ленту асфальта. Неподалеку работала крестьянская семья. Прервав работу, крестьяне безучастно наблюдали за машиной.

— Тупицы, — пробормотал Тигр. — Полные тупицы.

Услышав его слова, Нэнси Дэн вскинула голову.

— Я родом из Яндуна, — сказала она по-английски, но Тигр был поглощен регулировкой кондиционера и никак не отреагировал на ее слова.

Билл вспомнил, что у Нэнси два высших образования. Она закончила высшую юридическую школу при пекинском университете Цинхуа, а затем — Пекинский университет политологии и права. Он представил, каких усилий это стоило бывшей деревенской девчонке. Элис Грин ошибается: ум и упорство китайцев непременно победят тупость, жестокость и коррупцию. Пример Нэнси лучшее тому подтверждение.

И все-таки Билл не до конца верил словам, которые сам себе мысленно твердил.


— Вы не пострадали? — спросил его Девлин, когда Билл вернулся к себе в офис.

— Пустяки, — ответил Билл. — Досталось не мне.

— Я уже знаю. Мальчик и старик. — Девлин покачал головой. — Погано, что все так вышло.

— Да.

— Но мы не можем проявлять чрезмерную щепетильность, — вдруг сказал Девлин.

Билл встрепенулся. Начальник осторожно опустил ему руку на плечо.

— Не торопитесь мне возражать. Я знаю, о чем говорю. Сейчас положение лучше, чем было. Думаю, с этим вы не станете спорить? Ситуация меняется и будет меняться к лучшему. И такие люди, как мы с вами, ускоряют перемены.

Некоторое время они оба смотрели на панораму предвечернего Пудуна. Казалось, красные сигнальные огоньки на крышах небоскребов перемигиваются с такими же огоньками на телекамерах внутреннего наблюдения, установленных у Билла в офисе.

— Знаете, что мне в вас понравилось еще тогда, на обеде в Лондоне? — спросил Девлин.

— Думаю, тогда вам понравилась моя жена, а на меня вы едва обратили внимание, — засмеялся Билл.

Девлин тоже засмеялся.

— И все-таки, Билл, я говорю сейчас не об очаровательной Бекке, а о вас. Мне понравилось, что вы — настоящий юрист, а не «чинуша от юриспруденции». Юристы умеют решать проблемы. Юристы способны рассуждать. Чинуши могут лишь действовать по готовым шаблонам. Юристами они стали не по призванию, а по настоянию родителей. Вот и тянут лямку. Но ведь настоящий юрист должен не только знать законы. Он должен чувствовать ситуацию. Вы это умеете, Билл. Вы воспринимаете право как… смазку, призванную уменьшить трения в обществе. Чинуша же размахивает законом, как дубиной.

Билл чувствовал, что за хвалебной прелюдией последует урок, который ему нужно усвоить.

— Вы приехали из страны, где закон стоит на страже прав каждого человека. Вам сложно понять, но подавляющее большинство китайцев вообще не знает, что такое гражданские права. И нам нельзя подходить к местным проблемам со своими мерками. Это, если хотите, тоже закон.

— Но те люди, — не унимался Билл. — Мальчишка, которого они…

— О семье этого мальчишки мы позаботимся, — перебил его Девлин. — А вам, Билл, я посоветую приобрести правильную точку зрения. Вы ведь знаете, что такое «китайская цена»?

— Разумеется.

— «Китайская цена» — ключ ко всему. Это даже важнее гигантских размеров китайского рынка. Западные бизнесмены четко усвоили: что бы они ни производили, себестоимость производства в Китае всегда окажется самой низкой.

— Вы хотите сказать, что в Китае можно размещать любые отрасли промышленности и это всегда принесет выгоду?

— Это лишь внешняя оболочка «китайской цены». — Девлин покачал головой. — Настоящая «китайская цена» — это те компромиссы, на которые мы вынуждены идти, чтобы работать здесь. Забудьте всю чепуху относительно древности китайской цивилизации. Забудьте пропагандистские россказни о четырехтысячелетней истории. Китай остается растущей страной. А некоторыми болезнями лучше переболеть, пока ты молод.

Они стояли у окна. Солнце только что село, но сумеркам не удалось завладеть Пудуном. Буквально тут же весь район залило множество искусственных огней. Билл и Девлин молчали. Каждый чувствовал себя завоевателем, и это зарево заменяло им золотые россыпи.

Биллу захотелось поскорее отправиться домой. Поездка в Яндун оставила не только грязь на его ботинках и пятна на костюме. Было еще что-то, чему он не пытался искать объяснений. Вернуться домой, тихо улечься рядом с Беккой и просто держать ее своих объятиях. А может, они перейдут в его спальню, чтобы не тревожить Холли. Тогда дело не ограничится только объятиями.

Билл уже шел к лифту, когда из офиса Шейна донеслись возбужденные голоса Юргена и Вольфганга. Они о чем-то говорили по-немецки, затем переводили очередную порцию своих проблем на ломаный английский. Заслышав шаги, Шейн выскочил в коридор и схватил Билла за руку.

— Дружище, они так напуганы случившимся, что того и гляди наложат в свои lederhosen,[23] — со вздохом поведал Шейн. — Боятся, как бы эта шайка журналистов не написала чего-нибудь.

В ответ Билл тоже вздохнул, но останавливаться не стал.

— Давай сводим их куда-нибудь, угостим пивом или чем-нибудь покрепче и успокоим бедняг. Я скажу, что все это мелочи, ты меня поддержишь. Как-никак нам с ними еще работать и работать.

— Вообще-то я собираюсь домой, — сказал Билл. — И так который день подряд не вижу жену и дочь.

— Одна порция, дружище. Всего одна. Ради корпоративной солидарности.

— Ладно, — согласился Билл. — Но только одна.

На той же улице Тун-Жэнь помещался ирландский бар со звучным названием «Ни дна ни покрышки». Им владел рослый швед, не имевший ни капли ирландской крови. В баре всегда было людно. Посетителей привлекали футбольные матчи, идущие по Star TV, с комментариями на кантонском диалекте, разливное пиво «Гиннесс» и живая музыка, исполняемая манильским оркестром.

— В Азии их встретишь повсюду, — сказал Шейн, кивая в сторону оркестра.

Похмелье миновало, и он был готов к новому вечеру.

— Мне нравятся филиппинцы, — продолжал он. — Их певцы действительно поют, а музыканты — играют, а не кривляются под фонограмму. На Западе они пошли бы по традиционной дорожке: записали диск или выступили в каком-нибудь телешоу. А здесь они играют «живьем», развлекая таких, как мы.

Шейн допил кружку и заказал вторую.

— Начинаешь думать, что вся музыка состоит из филиппинцев, — добавил он.

Билл с интересом наблюдал за ним. Сейчас рядом сидел не просто Шейн, которого он видел ежедневно, а Шейн, вожделенно глядящий на миниатюрную филиппинскую певицу. Женщина, чуть откинувшись назад за портативным синтезатором, добросовестно исполняла старый хит «We've Only Just Begun» популярного некогда дуэта «Карпентерз».[24] У певицы были длинные иссиня-черные волосы с крашенными в белый цвет кончиками. Филиппинка улыбалась, встряхивая своей гривой, и тогда казалось, что самый темный угол в баре озарялся светом. Немцы глотали пиво и откровенно глазели на нее, забыв про инцидент в Яндуне.

— Кто она такая? — спросил Билл.

— Росалита, — с неподдельной нежностью ответил Шейн. — Их оркестр называется «Росалита и парни с бульвара Роксас».

— Ты ее знаешь? — задал новый вопрос Билл.

Похоже, Шейн только и думал об этой женщине. Австралиец нехотя повернулся к Биллу.

— Я помню тебя с твоей женой, — вдруг сказал он. — Да, с твоей Беккой. Помню, как впервые увидел вас на том обеде. И я завидую тебе, Билл. — Он вновь повернулся к сцене. — Понимаешь, такая жизнь не может продолжаться вечно.

Росалита опять тряхнула черной гривой, улыбнулась белозубой улыбкой и качнула миниатюрным задом. На талии у нее был повязан экзотический пояс лимонно-желтого цвета. Брюки певицы облегали ее тело столь же плотно, как мокрый купальный костюм.

Немцы шумно облизывались.

— Она сделала татуировку, — вполголоса сообщил Шейн, осторожно наблюдая, как Билл воспримет эти слова.

— Ну и что? — пожал плечами Билл. — Сейчас множество женщин украшают себя татуировкой.

— Но у Росалиты это не просто узор. У нее вытатуировано «Том».

— А это еще кто? — спросил Билл, немного подумав над услышанным.

— Какой-то козел, — ответил Шейн, заметно мрачнея. — Так она говорит. Просто один из козлов.

После небольшого перерыва оркестр заиграл другой романтический хит былых времен — «Penny Lover» Лайонела Ричи.[25] От недавней веселости Росалиты не осталось и следа. Она пела с безудержной меланхолией. Черные волосы закрывали ей лицо. Шейн вздохнул. Билл просто слушал песню и вдруг почувствовал, что к пению и музыке примешались другие звуки: покашливание, сдавленные смешки, характерные для мужчин, стремящихся уломать женщину.

В поле зрения появились пятеро — европейцы в деловых костюмах. Шестой оказалась высокая китаянка. Та самая, что Билл видел во дворе «Райского квартала». Только сегодня в ее волосах не белела орхидея.

Шестерка заполнила собой крошечный танцевальный пятачок. Китаянка пребывала в каком-то трансе. Она танцевала не под музыку филиппинцев, а под иную, звучавшую у нее в голове. Закрыв глаза и подняв руки, она кружилась на пятачке. Спутники китаянки откровенно лапали ее. Билл поморщился. На скуле женщины темнела царапина, похожая на след от удара.

— Не стесняйся, дорогая, — сказал один из мужчин, берясь за пуговицу ее брюк. — Покажи-ка нам, что там у тебя интересненького.

Другой пристроился у нее за спиной. Молодой, но уже начавший покрываться жиром парень. Его руки скользили по ее ягодицам, трогали грудь китаянки. Потом он стал изображать, будто трахает ее сзади. Отвратительная пантомима проходила под довольный гогот его приятелей.

Кольцо вокруг танцующей китаянки смыкалось. Европейцы распалялись все сильнее. Один уже рванул молнию на своих брюках, затем расстегнул молнию и у нее. Другой дергал ее кофточку. Мелькнула черная полоска лифчика. Китаянка даже не заметила этого либо была слишком пьяна, чтобы замечать.

Первым Билл отшвырнул толстого парня, что находился позади женщины. Затем вклинился между ней и подонком, расстегнувшим молнию ее брюк. Ошеломление пятерки длилось недолго и сменилось бычьей яростью.

Билл едва успел схватить женщину за руку и вытащить с танцевального пятачка, как его с силой ударили по затылку. Он пригнул голову, но тут же получил удар в ухо. Билл сумел нанести пару ответных ударов, но тут озверевшая пятерка навалилась на него со всех сторон. Билла спасло только то, что бить согласованно они не умели и отпихивали друг друга, стремясь подобраться к нему.

В это время подоспел Шейн, и пятерке пришлось познакомиться с его могучими кулаками. Подбежали и Юрген с Вольфгангом. Немцы били методично и умело, словно пара закадычных друзей, которым не раз приходилось участвовать в потасовках. Вмешались владелец бара и его помощник — парень из Белфаста, работавший за стойкой. Живая стена оттеснила Билла и китаянку от пятерых озверелых идиотов. У тех сразу пропало желание драться. Более того, они струсили и, не разбирая дороги, понеслись в дальний конец бара, опрокидывая стулья.

Билл все так же держал высокую китаянку за руку. Шейн вытолкал их обоих на улицу и усадил в пойманное такси.

— Уезжайте отсюда, — коротко бросил он Биллу.

«Сантана» тронулась с места. Китаянка сидела с закрытыми глазами. Рана на ее скуле была совсем недавней.

— Это они вас так? — спросил Билл.

Женщина не отвечала.

— Я спрашиваю: эти пятеро придурков поцарапали вам скулу?

Китаянка подалась вперед, проведя рукой по скуле. Потом вытянула шею, борясь с подступающей тошнотой. Она была пьяна. Билл впервые видел настолько пьяную женщину.

— Подушка, — прошептала она. — Подушка безопасности… из машины.

Водителю пришлось остановиться. Китаянку начало тошнить. Билл открыл дверцу. Женщина высунулась наружу, почти согнувшись пополам. Спазмы были «сухими». Похоже, в желудке не осталось уже ничего, что бы он смог исторгнуть. Таксист молча глядел в зеркало заднего обзора. Он едва сдерживал презрение.

«Долбаные иностранцы, — говорили его глаза. — А тебе, дура, поделом, раз покупаешься на их деньги».

— Меня все время выворачивает, — сказала китаянка, когда машина снова тронулась. — Мне очень стыдно, но я ничего не могу поделать. Все время выворачивает.

Ее английский был почти безупречен. Наверное, училась в специальной школе, где им преподавали «идеальный английский», на котором в Англии никто не говорит. Ошибки она допускала редко и только те, что вполне простительны для иностранки, не до конца освоившей премудрости английских глаголов с предлогами (так, вместо «выворачивает» она говорила «выбрасывает»).

— Насколько я понимаю, вы попали в аварию. Что произошло? — осторожно спросил Билл.

Прежде чем ответить, китаянка протяжно вздохнула. Наверное, у китайцев это выражало большое горе.

— Муж очень сердит на меня, — сказала она. — Очень сердит. Я разбила совсем новую машину.

Билл снял пиджак и укутал ей плечи. Китаянка сжалась и зарылась носом в пиджак. Казалось, что ей хочется спрятаться от всего мира. Билл слегка погладил ее по плечу. Совсем невинный жест; так он погладил бы Холли, если бы той приснился страшный сон.

Китаянка прижалась к нему и заснула. Билл снова погладил ее. Он смотрел на женщину, спящую под его пиджаком. Это был тот самый пиджак, на котором отпечаталась ладошка маленького попрошайки. Вряд ли химчистка сумеет удалить след от его пятерни.

«Жилище одинокой женщины». Эта мысль пронзила Билла сразу же, едва он переступил порог незнакомой квартиры. Место, где одинокая женщина проводит долгие часы, заполняя их чем придется. Во фруктовой вазе одиноко изгибался побуревший банан. Рядом лежал журнал, раскрытый на странице с телепрограммами, где хозяйка квартиры обвела красным свои любимые передачи. Билл заметил сборник кроссвордов, тоже раскрытый. Кроссворд был разгадан лишь наполовину. Похоже, китаянке не особо нравились такие развлечения.

«А что ты вообще о ней знаешь, чтобы делать поспешные выводы?» — мысленно одернул себя Билл.

Чистенькая, безукоризненно обставленная квартира была намного меньше той, где жили Холдены. Билл отвел китаянку в спальню и уложил на пуховое одеяло. Его пиджак все еще оставался на ее плечах. Он вдруг поймал себя на мысли, что происходящее напоминает избитую сцену из множества фильмов. Согласно сценарию, благородный герой должен раздеть спасенную даму и уложить под одеяло, а спасенной даме надлежало проснуться утром и ничего не помнить о случившемся. Но Билл не был героем фильма. Он осторожно потушил свет и, забыв про пиджак, на цыпочках двинулся прочь из спальни.

— Кроме жены и меня, у него никого нет, — послышался из темноты голос китаянки. — Я уверена.

— И ему нравится обращаться с вами, как с собственностью, — пренебрежительно сказал Билл, удивляясь своей несдержанности.

Он закрыл дверь спальни и покинул квартиру, стараясь двигаться как можно тише.


Что-то случилось. Бекка сразу это поняла. Холли иногда всхлипывала во сне. Но сейчас плач был совершенно иной, вызванный не страшным сном и не тем, что ей вдруг стало холодно или жарко.

Плач дочери мгновенно прогнал дрему Бекки. Всхлипывания, доносившиеся из маленького динамика монитора, перекрывали голос диктора Всемирной службы теленовостей Би-би-си. Опять приступ астмы!

Бекка перепугалась не меньше Холли, но старалась не подавать виду. Она тут же принесла в спальню аэрозольный распылитель с лекарством и дыхательный аппарат.

— Не бойся, радость моя, — сказала она, поднося загубник к лицу Холли. — Помнишь, как тебя учили дышать? Глубоко… еще глубже… и еще. Вот так. Умница!

Одной рукой она держала загубник, второй набирала номер офиса Билла.

Рабочий телефон мужа не отвечал. Она набрала мобильный. То же самое.

Аэрозоль блокировал приступ, но этого было мало. Бекка давно не видела дочь в таком ужасном состоянии. Пожалуй, с того самого дня, когда у Холли обнаружили астму. Дыхание девочки оставалось поверхностным. Страшнее всего, что каждый вдох давался ей с большим трудом. Бекка перепугалась не меньше Холли.

Врач! Ребенку срочно нужен врач. И не на дому, а в больнице!

Но куда звонить? Где здесь ближайшая детская больница? Бекка невероятно разозлилась на их с Биллом беспечность. За столько времени они не удосужились узнать телефоны экстренного вызова! Глупость. Непростительная глупость, которая может стоить… Нет, этого не случится. Она не допустит. Ее захлестнула новая волна злости на себя. Ну как она могла позволить себе думать, будто все позади?

Бекка торопливо натянула на дочь пижаму. Она вновь позвонила по обоим номерам и вновь услышала только длинные гудки.

Бекка вынесла дочь из квартиры, удивляясь, насколько тяжелее стала Холли. Сейчас главное — не поддаваться панике. Она найдет такси, и водитель отвезет их в ближайшую больницу. Бекка вспоминала похожие ситуации из телесериалов. Ей сейчас очень не хватало хладнокровия телевизионных героинь.

Когда они вышли во двор, оттуда как раз отъезжала потрепанная красная «сантана». Бекка отчаянно замахала рукой, но такси проехало мимо. Вряд ли водитель слышал проклятия, которые Бекка выкрикивала вслед удаляющимся задним огням машины.

Холли заплакала. Мать принялась укачивать ее, обводя глазами пустые улицы в поисках другого такси. Бекка еще раз позвонила мужу на мобильный. Ответа не было. Она не знала, где сейчас Билл и что с ним. Зато Бекка очень хорошо поняла, что действовать ей придется самостоятельно.

Глава 7

Билл еще со двора заметил ярко освещенные окна своей квартиры и испугался.

В такое время Бекка с Холли обычно уже спали, и в квартире было темно, если не считать ночника на кухне. Но сейчас повсюду горел свет, словно к ним нагрянули гости. Однако на самом деле никаких гостей не оказалось, а голоса раздавались из включенного телевизора.

Спальня встретила его развороченной постелью. На полу валялось одеяло. Под потолком сияла люстра, которую они почти никогда не включали.

Бекка и Холли исчезли!

Билл метался по квартире, выкрикивая имена жены и дочери. Программа кончилась. Пространство наполнилось звуками музыкальной заставки, предварявшей выпуск новостей по Би-би-си. Билл тупо уставился в плазменный экран, не понимая, что происходит. Он хотел только одного: чтобы Бекка и Холли вернулись. Взглянув на часы, он тут же прикрыл их рукой. Час был поздний. Даже слишком поздний. От гнетущей неизвестности Билл едва не лез на стенки.

— Бекка! — звал он.

Билл вернулся в спальню и только сейчас обратил внимание на ингалятор дочери. В это время зазвонил его мобильник.


Что-что, а это она умеет. И всегда умела. Бекка может позаботиться о своем ребенке. Пока у нее есть силы, остальной мир может катиться ко всем чертям.

Холли сидела на кушетке в одном из кабинетов Международного семейного госпиталя, где ее осматривал молодой врач с лицом индийца и акцентом уроженца Ливерпуля.

— Ты когда-нибудь слышала о Бетховене? — спросил у Холли доктор Кхан.

— Нет, — устало призналась она.

Разговор сопровождался тщательным осмотром грудной клетки девочки.

— У Бетховена была астма, — улыбаясь, сообщил доктор.

Бекка засмеялась, и тут же из ее глаз хлынули слезы.

Стоящий рядом Девлин опустил ей руку на плечо. Она благодарно сжала его пальцы. Опасность миновала. Здесь Холли обязательно помогут.

— А как насчет Чарльза Диккенса, Августа Цезаря и Джона Кеннеди? Эти имена тебе знакомы? — вновь спросил индиец.

— He-а, — ответила Холли, косясь на мать в ожидании подсказки. — Мамочка, а почему ты плачешь?

— От радости, дорогая моя, — всхлипнула Бекка. — Я очень рада за тебя, вот и плачу.

— Почему от радости надо плакать? — нахмурилась Холли. — И потом, ты мне говорила, что взрослые не плачут.

— Все эти люди, Холли, были очень знаменитыми. И у всех у них была астма, — сказал доктор Кхан, опуская задранную пижаму. — Так что у многих замечательных людей была астма. — Врач повернулся к Бекке. — Можете не волноваться. Ваша дочь быстро поправится.

— Спасибо вам, доктор. Огромное спасибо, — только и смогла выговорить Бекка.

— Так вы — настоящий доктор? — вдруг спросила Холли.

— Вообще-то меня называют старшим медицинским регистратором. Но я тоже умею лечить болезни, — серьезно ответил индиец.

— Какое странное имя для доктора, — вздохнула Холли.

Врач присел на краешек кровати и взял девочку за руку.

— Мы называем это «спусковым крючком», — сказал доктор Кхан, обращаясь к Бекке. — Спровоцировать приступ могло что угодно. Например, табачный дым. Или общая загрязненность воздуха. В Шанхае воздух почище, чем в большинстве китайских городов, однако это все равно китайский город. Львиная доля загрязнения приходится на автомобильные выхлопы. Здесь Шанхай держит печальное первенство. Добавьте к этому фабрики и тепловые электростанции в Баошане и других северных пригородах.

— Слава богу, китайцы начали заниматься своей экологией, — включился в разговор Девлин. — А десять лет назад здесь бывал такой смог, что из Пуси[26] не видели Пудуна.

— Нам пока не удается окончательно излечивать астму, — добавил доктор Кхан. — Но мы можем держать ее под контролем. — Он встал. — Впрочем, это вы и без меня знаете.

Бекке очень понравился семейный госпиталь. За его стеклянными дверьми скрывался совсем другой мир. Госпиталь находился в районе Чаннин — довольно-таки грязном и обветшалом, как многие кварталы Шанхая. Зато внутри царила безукоризненная чистота, а оборудование было куда новее, чем во многих английских больницах.

— Здесь перебывали все мои сорванцы, — сказал Девлин. — Двое младших здесь же и родились. А потом — пара сломанных рук, одно неопустившееся яичко и гиперактивная щитовидная железа.

Бекка знала: все это говорится не для доктора, а лишь для того, чтобы поддержать ее. И действительно, после слов Девлина она почувствовала себя спокойнее и увереннее. Как здорово, что в громадном Шанхае есть этот маленький медицинский оазис, где работают врачи, говорящие по-английски и учившиеся на Западе. Их аккуратная голубая униформа казалось Бекке ангельским одеянием. Они и впрямь ангелы, до которых всегда можно дозвониться, чего не скажешь о ее муже.


Когда в палате появился взмыленный Билл, Девлин с доктором Кханом уже ушли. Бекка сидела на стуле, отчаянно борясь со сном.

— Что с Холли? Что случилось? — спросил Билл, ворвавшись в палату.

Бекка зевнула.

— Как всегда, легла спать. Потом вдруг слышу — плачет. Дышать тяжело.

Бекка говорила монотонным, почти механическим голосом. Ей хотелось рассказать Биллу, что она пережила перед тем, как их с Холли привезли сюда. Но острота момента прошла. Холли сейчас спокойно спала, а Бекка не ощущала ничего, кроме нечеловеческой усталости. Однако Билл словно не замечал, в каком она состоянии. Он хотел знать все до мельчайших подробностей.

— Я безуспешно пыталась до тебя дозвониться, — сказал Бекка, поворачиваясь к мужу. Как она ни старалась, ее взгляд оставался колючим. — В офисе тебя не было. Я стала звонить на мобильный — и там глухо. Даже голосовая почта не работала.

— Прости меня, — прошептал Билл, вставая перед ней на колени.

Он целовал ей руки и лицо, обнимал за плечи. Все напрасно — Бекка напоминала сидящую статую.

— Я совсем растерялась, — продолжала она. — Куда звонить? Я не знаю ни одного номера. Здесь не Англия, чтобы набрать девятьсот девяносто девять, и там подскажут.[27]

— Ты права, дорогая. Мы как-то не подумали узнать номера экстренной помощи. Я завтра же это исправлю. У нас будут все необходимые номера.

— Я схватила Холли на руки, выскочила с ней на улицу. Вокруг ни одного такси. Это просто чудо, что у меня оказалась визитка Тессы Девлин. Я позвонила ей, и тогда все наладилось. Хью с Тигром отвезли нас сюда. А доктор Кхан — он просто…

Бекка замолчала. Билл стоял, глядя на спящую Холли. Она сомневалась, слышит ли муж ее слова.

— И где же ты был? — спросила она, удивляясь своему спокойствию.

— Мы с Шейном отправились выпить, — сказал Билл и тут же спохватился. Он представил, каково жене слышать подобные слова. — Не одни. С немцами. Нам нужно было их успокоить. Представляешь, днем мы ездили в Яндун и там… Не всем крестьянам нравится затея с «Зелеными землями». Некоторые протестовали, в том числе и мальчишка. Один из охранников не сдержался и ударил ребенка. Мне пришлось вмешаться… Понимаешь, Бекки, немцы очень нервничали, боялись, как бы все это не отразилось на судьбе проекта.

— Боже милостивый, — прошептала Бекка, отворачиваясь от Билла. — Билл, я не ослышалась? У твоей дочери приступ астмы, я мечусь, не зная, куда бежать, а ты торчишь в каком-то баре?

Билл растерянно глядел на жену. Любые слова, любые доводы сейчас были бесполезны. Он слишком многого хотел от этого мира. Хватило бы на целый список. Но больше всего Биллу хотелось, чтобы его жена и дочь жили в достатке и безопасности. И еще — чтобы они гордились им. А мир как будто посмеялся над ним, впихнув все события в один день. Надо же было этому чертовому Суню именно сегодня устроить хвастливый показ. И именно сегодня китайского мальчишку потянуло бросаться обломками кирпичей в охранников. А тут еще немцы, испугавшиеся за свои денежки, потом пьяные козлы, приставшие к китаянке, которую он знает только в лицо. И вдобавок — именно сегодня у Холли случился приступ астмы. Господи, где же справедливость?

Может, лучше рассказать ей все как было? Ведь он действительно собирался домой. Он очень хотел поскорее вернуться домой. Но у него такая работа. Неужели Бекка этого не понимает? Неужели она не понимает, что для него нет никого важнее, чем они с Холли?

Рассказать все? Но ведь тогда придется рассказать и про высокую китаянку.


Девлин велел Тигру отвезти Холденов домой. Бекка держала спящую Холли на коленях. Билл осторожно гладил дочь по волосам. Молчание было ему в тягость, и он сказал:

— Смотри, она уже почти в норме. Все-таки у нашей дочери сильный организм.

И тут Бекку прорвало.

— Она в норме? Да что вообще ты знаешь о своей дочери, Билл? Тебя же вечно нет дома! Как у тебя язык поворачивается говорить такие вещи? В норме? Совсем не в норме! И в школе ей непросто. Холли поступила в середине года, когда другие дети уже перезнакомились между собой, а твоя дочь играет одна.

До сих пор Бекка молчала об этом, не желая расстраивать Билла. Она понимала, что он и так несет на себе всю тяжесть их безбедной жизни в Шанхае. Но сейчас она не могла сдержаться. Ее несло, и слова сами выскакивали изо рта.

— Ты, конечно же, ничего не знал об этом. Не знал, что Холли тяжело дышать из-за грязного шанхайского воздуха. Не знал? Так хотя бы помолчи и не сотрясай этот грязный воздух пустыми словами!

Машина поднималась по пандусу, ведущему на скоростную автостраду Яань. Казалось, они взлетали к небесам. Огни города теперь сверкали где-то далеко внизу.

— Прости меня, Бекки, — тихо сказал Билл. — Все у нас наладится. Я постараюсь, чтобы наладилось.

У Бекки брызнули слезы. Билл обладал одним замечательным качеством: он всегда первым протягивал руку, не позволяя ссоре перейти в размолвку. Они ни разу не легли спать, сердясь друг на друга. Словно рыцарь, Билл оберегал покой их семейного ложа. Он умел признавать и исправлять ошибки. Другой мужчина, услышав сетования жены, наверняка бросил бы ей: «Между прочим, перебраться в Шанхай было твоей идеей». От Билла она никогда такого не услышит… Однако здешняя жизнь оказалась не такой, как ожидала Бекка.

— Знаешь, когда мы только собирались переехать сюда, мне очень хотелось послушать знаменитый джаз-оркестр, который играет в ресторане отеля «Мир»,[28] — сказала она, едва не смеясь, поскольку сейчас это звучало нелепо. — Еще хотелось увидеть антикварный рынок на улице Дунтай, накупить там агитационных плакатов и значков с изображением Мао. Во всех путеводителях по Шанхаю говорилось, что эти места обязательно нужно посетить.

Билл обнял ее.

— Я хотела, чтобы мы все это увидели своими глазами, — продолжала Бекки, перекладывая спящую дочь на другое колено. — Я хотела пить с тобой коктейли в шанхайских отелях, где в тридцатые годы можно было заказать кальян с опиумом прямо в номер. Но экзотика — не главное. Я хотела поддерживать тебя, Билл. Делить с тобой все тяготы, а не скулить и жаловаться. Ну почему наша жизнь здесь не складывается так, как хочется?

— Мы сделаем все, как ты говоришь. Послушаем джаз, выпьем коктейли, — заверил Билл, гладя жену по лицу.

Как он мечтал сейчас, чтобы ее глаза снова засияли!

— Но когда это будет?

— Начиная с завтрашнего дня, Бекки, — пообещал Билл, кивая в такт каждому произносимому слову.

ИБекка знала, что это не просто слова. Теперь Билл возьмется за переустройство их шанхайской жизни, проявляя свою всегдашнюю упрямую решимость. И больше не будет тех страшных минут, которые она пережила сегодня. Муж не позволит, чтобы она и Холли чувствовали себя одинокими и заброшенными в громадном чужом городе.

«Мой муж, — подумала Бекка. — Человек, умеющий профессионально решать проблемы».


Билл никогда не понимал, почему многие с грустью вспоминают о временах своей молодости. Быть молодым зачастую означало быть бедным, необходимость долго и упорно пробиваться в жизни и работать, не щадя себя.

Ему казалось, что люди переоценивают свои юные годы. А может, они говорили сущую правду и их юность проходила совсем по-иному? Может, у него и молодости-то настоящей не было? Во всяком случае, восемь лет подряд Билл именно так и думал.

Подрабатывать он начал еще в двух последних классах школы. Работал по выходным и на каникулах. Затем четыре нелегких года в университете, еще шесть месяцев подготовки к экзаменам в Общество юристов и, наконец, пара лет стажировки в фирме «Баттерфилд, Хант и Вест».

В юности Биллу не подворачивалась легкая или особо интеллектуальная работа. Он работал грузчиком на складе, разнорабочим на стройках, подавал пиво в пабах, доставлял пиццу, развозил ящики с вином, а также пьяных гуляк, опасавшихся садиться за руль.

Но самой скверной оказалась работа в «Крысе и трубе» — пабе на Фулхэм-роуд. От нее не ломило спину, как от подноски кирпичей на стройке. Она не таила в себе опасных неожиданностей, как доставка пиццы в трущобный район после полуночи. Наконец, от нее не тупели мозги, как от таскания продуктов на склад супермаркета, залитого безжизненным светом люминесцентных ламп.

Работать в «Крысе и трубе» было паршиво совсем по другой причине. Здесь Билл постоянно видел сверстников, даже не задумывавшихся о том, сколько благ и возможностей жизнь преподнесла им на тарелочке. Они с рождения обладали статусом, о котором он, Билл Холден, не мог даже мечтать. Этот жизненный статус не заработаешь никаким усердным трудом. Парни демонстрировали нарочитое пренебрежение к одежде: драные джинсы, растянутые джемпера пастельных тонов. Особенно Билла раздражали их челки «под Хью Гранта». С ними приходили длинноногие девицы, похожие на молодых кобылок. Они трясли светлыми кудряшками, а в их смехе Биллу слышался звон папочкиных денег.

Такую публику он встречал и в университете, но там они старались не выделяться. Во-первых, университетские правила весьма строги, а во-вторых — университет собирал под своей крышей молодежь из самых разных уголков Англии. Разная манера говорить, разные социальные слои, разный достаток. Но паб был местом этих, где они, что называется, «оттягивались по полной». А Билл обслуживал эту богатенькую тусовку, разнося напитки и закуску.

Они жили в каком-то ином мире. Их родители не болели, не разводились, не умирали. Во всяком случае, Биллу так казалось, когда он смотрел на нагловатых парней и беззаботно хихикающих девчонок. И они верили, что так будет всегда, что этот праздник жизни никогда не кончится.

Билл был для них пустым местом. В лучшем случае, живым роботом. Когда им что-нибудь требовалось, они просто орали «Эй, ты!» через весь зал. Билл возненавидел их едва ли не с первого вечера и мысленно называл не иначе как долбаными ублюдками.

Штатного вышибалы в «Крысе и трубе» не было, и эту роль иногда приходилось исполнять Биллу. Хозяин платил ему по пять фунтов за каждого высокородного негодяя, выкинутого за дверь паба. Это называлось «доплатой за эскорт».

Двадцатидвухлетнему Биллу приходилось считать каждый фунт, однако он так ненавидел богатое отребье, что мог бы вышибать их из паба бесплатно. Словечко «прикольно», которое он услышал от корреспондентки «Шанхайского стиля», было в большом ходу у завсегдатаев «Крысы и трубы». Оно заменяло им множество других слов и эпитетов. Прикольно — и не нужно никаких объяснений. Билла просто воротило от их долбаной прикольности.

Как-то вечером один из этих кретинов решил устроить боулинг, выбрав в качестве шаров яйца по-шотландски.[29] Желток и хлебные крошки летели во все стороны, а этот жеребец гоготал, словно пациент клиники для слабоумных: «Во дают! Прикольно!» Рослый, откормленный идиот в розовом кашемировом свитере и дорогих джинсах «под рванину». Возможно, он привык играть в боулинг еще в своей частной школе. Возможно, родители уже подыскали ему какое-нибудь тепленькое местечко, куда он перекочует после университета. Билла это не интересовало. Сейчас он видел перед собой заурядного хама, нарушившего правила.

Рядом с этим парнем сидела девица. Судя по виду — одна из блондинок-тусовщиц. Она не смеялась, наоборот, пыталась остановить своего дружка. В ее лице даже было что-то человеческое. Происходящее вовсе не казалось ей прикольным… Так Билл впервые увидел Бекку.

Он вежливо попросил любителя боулинга покинуть паб, но тот потребовал, чтобы Билл не трахал ему мозги, а лучше принес бы пинту «Фостерса». Билл повторил просьбу, уже менее вежливо. Ответ был прежним: не трахать мозги и принести заказанное пиво. Руки Билла отреагировали быстрее, чем он успел подумать. Он выволок парня из паба и дал ему хорошего пинка. Работа на складах и стройплощадках накачала мышцы Билла получше любого престижного спортзала, куда наверняка ходил владелец розового свитера.

Пинок оказался сильнее, чем требовалось в таких случаях. Парень качнулся и рухнул в канаву. Сидевшие за уличными столиками громко засмеялись. Билл подумал, что сейчас этот верзила поднимется и кинется в драку. Ничего подобного. За внушительной внешностью скрывалось довольно-таки рыхлое тело, и в ответ Билл получил лишь поток тупых оскорблений.

— Ты еще будешь подавать пиво моим детям, — пообещал владелец розового свитера, поднимаясь на четвереньки.

Лицо у него было красным от злости, стыда… ну, и не только от этого.

— Жду не дождусь, — усмехнулся Билл.

Похоже, они были ровесниками. Билл не сомневался, что мать этого лоботряса жива и здорова.

— А ты к тому времени станешь старым беззубым пнем, способным лишь пускать слюни и угодливо кланяться, когда тебе бросают чаевые.

Билл расхохотался и посмотрел на подружку верзилы.

— Если у вас с ним появятся дети, надеюсь, что они будут похожи на мать, — сказал ей Билл и вернулся в паб.

Он думал, что они с этой блондинкой никогда больше не встретятся. Однако девушка пошла за ним следом, предлагая возместить причиненный ущерб. В зале хозяин паба накинулся на Билла с бранью, обвиняя его в грубом обращении с посетителями. Хозяин нудил, как школьный учитель, говоря, что обязанность официанта — предотвращать конфликты, а не раздувать их. Билл молча слушал, но в какой-то момент не выдержал и сказал, что хватит с него и хозяйских нотаций, и этой дурацкой работы.

Он, не оглядываясь, вышел из паба. Бекка снова пошла за ним.

— Не уходи, — вдруг попросила она.

— Довольно, наработался, — угрюмо ответил Билл. — За три фунта в час выслушивать оскорбления от разных недоносков?

Но Бекка подразумевала вовсе не его работу в пабе.

Она снова извинилась и сказала, что Гай — вовсе не плохой парень.[30] Просто иногда у него сносит крышу. Они немного посмеялись. Когда Бекка смеялась, ее лицо становилось еще красивее, и Биллу это очень понравилось. Потом она сказала, что не стоит считать всех, кто приходит в «Крысу и трубу», полными идиотами. Билл ответил, что он и не считает идиотами всех подряд, но среди богатеньких избалованных мальчиков попадаются сущие козлы. Правда, и им надо где-то лакать свое пойло.

Их разговор грозил перейти в спор. Бекка доказывала, что в этот паб ходят не только богатые бездельники. Наконец, они не виноваты, если жизнь Билла сложилась именно так. Биллу не понравились ее слова, но расставаться с девушкой ему не хотелось. Он попросил у Бекки ее телефон и обещал позвонить. Он знал, что обязательно позвонит, поскольку ему осточертело одиночество. Его молодость и так состояла только из работы и учебы.

Удивительно, но тогда ни у кого из них не нашлось клочка бумаги. Свой номер Бекка записала ему прямо на ладони. Билл снимал комнатку на другом конце Лондона. Когда он туда добрался, восемь цифр на ладони были едва заметны. Боясь, как бы они не исчезли совсем, он тут же записал номер Бекки в свою книжку.

Так они и познакомились. Бекка была первой в этом чертовом пабе, кто отнесся к нему как к человеку, а не к пустому месту или комку глины. Порой Биллу становилось страшно. Он теперь не мыслил своей жизни без нее. Билл не знал, куда бы завела его судьба, если бы он не встретил Бекку.

И любил бы кто-нибудь его так, как она?


Взявшись за руки, они втроем шли по громадному магазину, полному холстов с копиями картин старых мастеров и современных художников.

С «Плачущей женщиной» Пикассо соседствовала «Звездная ночь» Ван-Гога и «Полуночники» Эдварда Хоппера.[31] Их сменяли танцовщицы Дега, кувшинки и стога Моне, яблоки и горы Сезанна. Тут же были знаменитые персонажи комиксов Лихтенштейна, флаги Джаспера Джонса, а также портреты Элвиса Пресли и Мэрилин Монро и банки с консервированным супом, расписанные Уорхолом.[32]

— Сделайте «раз-два-три», — командовала Холли, держась за руки отца и матери.

Это была ее любимая игра. На счет «три» родители должны были поднимать ее, и она, болтая худенькими ножками, плыла по воздуху мимо таитянок Гогена и многочисленных холстов с «Тайной вечерей» и Моной Лизой.

— Раз-два-три! — послушно повторяли Билл и Бекка, поднимая заливисто хохочущую Холли.

Четкого разделения по странам и эпохам не было, поэтому плавательные бассейны Хокни и разноцветные мазки Джексона Поллока[33] мирно уживались с парусными кораблями Матисса.

В конце прохода девушка лет восемнадцати старательно копировала сразу полдюжины натюрмортов с «Подсолнухами» Ван-Гога. Работала она быстро и только иногда поднимала голову, чтобы взглянуть на репродукции в потрепанной «Истории современного искусства».

— Абсолютно как картинки в книжке, — заявила Холли.

Слово «абсолютно» появилось в ее лексиконе недавно, и оно очень нравилось девочке.

— Они точно такие же, как картинки, — с улыбкой поправила дочь Бекка.

— Папа, они абсолютно настоящие? — спросила Холли.

Юная художница прервала работу и улыбнулась.

— Есть старая шанхайская поговорка: «Все подделка, кроме твоей матери», — сказала она.

К уже купленным ею копиям «Звездной ночи» и «Сеятеля» Бекка добавила четыре полотна с подсолнухами. Билл подумал, что очень давно не слышал такого счастливого смеха жены. Теперь стены их новой квартиры будут украшать полотна Ван-Гога. Пусть не подлинники, но очень умело сделанные копии.

Потом они взяли такси и поехали в район Бунда. Билл привык к китайскому названию этого места — Вайтань, что означало «выше моря». Погуляв немного по улицам, Холдены поднялись на крышу отеля «Мир», где в баре выступал легендарный джаз.

Шестерым музыкантам было за восемьдесят, но в их сердцах жила та же неистребимая любовь к свингу. Бекку восхищала история кучки китайских мальчишек, помешавшихся на джазе. Они играли джаз в оккупированном японцами Шанхае. Они играли свои любимые мелодии, когда другие юнцы, отравленные лозунгами «культурной революции», громили все западное. Просто чудо, что они выжили.

Официантка шумно восторгалась локонами Холли, Билл и Бекка потягивали «Чинтао», а оркестр исполнял знаменитую «Нитку жемчуга» Гленна Миллера. Бекке казалось, что старый мир никуда не исчез. Он жил и в этой музыке, и в музыкантах, и в стенах бара на крыше отеля «Мир».


На следующий день Билл вернулся с работы раньше обычного. Девлин отпустил его. Ему очень хотелось, чтобы семья Холденов была счастлива и осталась в Шанхае.

Холли стояла у окна и следила за тощим рыжим котенком, разгуливавшим вокруг фонтана.

— Это моя самая любимая киска, — сказала она отцу. — Самая красивая.

Жителям «Райского квартала» не разрешалось держать домашних животных, но во двор регулярно забредали бездомные коты. Изможденные, со свалявшейся шерстью. Двор привлекал их возможностью полакать воды из фонтана и поваляться в тени цветочных клумб. Но еще больше их манили ряды черных мусорных контейнеров, что стояли позади главного корпуса. Люди, выносившие мусор, не всегда плотно закрывали крышки, и среди пластиковых мешков, бумаг и прочих несъедобных предметов попадались косточки и что-нибудь в этом роде. Кошачьи желудки были по-китайски неприхотливы.

— И почему же эта киска нравится тебе больше всех? — спросил Билл.

— Потому что она самая маленькая, — немного подумав, ответила Холли.

— Так, может, нам покормить ее, чтобы побыстрее выросла?

У Холли засияли глаза.

— Папа, ты правду сказал? Мы пойдем кормить киску?

Девочка восторженно запрыгала по комнате. Она никак не могла дождаться, пока отец достанет из холодильника пакет с молоком, а из шкафчика — блюдце. Бекка, собиравшаяся на встречу с Элис, восприняла эту идею без восторга. Она сразу вспомнила о блохах, но Билла и Холли уже след простыл.

Поставив блюдце с молоком, отец и дочь отошли подальше, чтобы не спугнуть котенка. Рыжий бродяга вылакал блюдце до дна, затем отправился к ближайшей клумбе и с наслаждением растянулся прямо на земле. Теперь к нему можно было подойти. Сытый котенок позволил Холли погладить себя по спинке. А Билл заметил, что во дворе они не одни.

В нескольких шагах от них стояла высокая китаянка. Женщина улыбалась, глядя, как Холли чешет котенка за ухом. В руках у китаянки был пиджак Билла, упакованный в фирменный целлофан с эмблемой «Американская прачечная Да Чжун». Там его пиджак, видимо, почистили и отпарили, но след от чумазой ладошки пережил все.

— Дзэ-дзэ, — сказала китаянка, подавая ему пакет. — Большое вам спасибо.

— Бу кэ-ци, — ответил Билл.

— Папа вам сказал: «Не стоит благодарности», — «перевела» китаянке Холли.

Женщина улыбнулась и провела рукой по белокурым локонам девочки.

— Какие светлые! — восхитилась китаянка и добавила: — Я ее обожаю.

Биллу показалось, что он впервые слышит, как она говорит по-английски. Каждое произнесенное ею слово обладало особой глубиной и смыслом. После слов «Я ее обожаю» что-то изменилось. Хотя вроде бы обычные слова. Вежливая фраза. Но китаянка произнесла ее не только ради вежливости, и Билл это почувствовал.

Он осторожно пригляделся к царапине на ее скуле. Женщина не солгала, след был действительно от подушки безопасности, а не от чьей-то руки. Но даже эта царапина не лишала китаянку странного обаяния.

— Приятно провести время, — пожелала им женщина.

Еще одна фраза, которую он слышал сплошь и рядом. Чувствовалось, что китаянка хочет сказать что-то еще. Возможно, что-то про тот вечер в пабе. Она наморщила лоб, подыскивая слова. Но в этот момент во двор въехал серебристый «порше». Женщина еще раз улыбнулась Биллу и пошла туда, где ее ждала машина.


Вечер с Элис прошел просто восхитительно. Мысленно воспроизводя его, Бекка чувствовала, что воспоминания доставляют ей даже больше удовольствия, чем проведенное время.

Элис привела ее в какой-то бар в районе Бунда и угощала восхитительно вкусным, хотя и крепким мохито. Бекка все еще тревожилась за Холли и не выпускала мобильника из рук. Но Билл не звонил. Когда Бекка вернулась домой, муж и дочь уже спали. Она на цыпочках прошла в спальню, прислушалась к ровному дыханию дочери и поняла, что теперь может по-настоящему насладиться проведенным вечером.

Бекка открыла дверь второй спальни. Кровать, на которой спал Билл, предназначалась не для взрослых людей, и его ноги смешно торчали на весу. Бекка сбросила одежду и легла рядом. Билл тут же проснулся и попытался что-то сказать, но жена положила руку ему на грудь и поцеловала.

— Как Холли? — шепотом спросила она.

— Великолепно, — сонным голосом ответил Билл. — Играла. Потом я ее уложил. А который час?

Вместо ответа Бекка прошептала его имя. Потом приникла ртом к его губам. Она почувствовала на себе его руки. Боже, как давно она не ощущала его прикосновений! Билл целовал каждый изгиб ее тела.

— Билл…

— Что, дорогая?

— Сегодня не надо нежностей. Просто оттрахай меня так, как тебе хочется. Договорились? Смелее, милый. У тебя получится.

У него получилось.

Глава 8

Едва выйдя из помещения таможенного контроля, отец Билла сразу увидел внучку, и суровое лицо старика просветлело.

— Деда Вилл! — радостно завопила Холли.

Она вырвалась из отцовских рук и бросилась навстречу дедушке.

Впервые увидев этого человека, Бекка окрестила его Пикассо. Уильям Холден-старший и впрямь был похож на Пикассо: лысый, широкоплечий и привыкший смотреть прямо в глаза. Тогда Билл ничего не знал про Пикассо и считал отца похожим на быка. На старого, крепкого и отчаянно упрямого быка.

В одной руке отец держал чемодан (этот чемодан Билл помнил с детства), в другой — громадного плюшевого медведя. Чемодан принадлежал к той эпохе, когда багаж носили, а не возили за собой на колесиках.

— Папа, ты напрасно не взял тележку, — сказал Билл, поздоровавшись с отцом.

— Я что, похож на хиляка, которому не донести чемодан? — буркнул старик.

Назревала ссора, причем в рекордно короткие сроки. Обычно отцу и сыну Холденам удавалось продержаться от пятнадцати минут до получаса.

— Прошу тебя, прояви выдержку, — шепнула мужу Бекка.

Старик нехотя согласился отдать чемодан Тигру. Пока шли к машине, Холден-старший терпеливо слушал болтовню Холли про куклу, которую она называла своей «третьей любимой принцессой». Билл не помнил, чтобы отец столь же терпеливо выслушивал его детские рассказы. Возможно, к внукам действительно относятся по-иному, нежели к детям.

Первым их собирался навестить отец Бекки, но ему пришлось отложить визит и остаться в Лондоне. У него обнаружились шумы в сердце, и теперь врачи мучили бывшего корреспондента «Рейтер» всевозможными анализами. Впрочем, дело было не только в подкачавшем здоровье. Билл подозревал, что отцу Бекки надоела кочевая жизнь, и теперь, осев в Лондоне, он не очень-то хотел покидать Англию. Зато отец Билла, которого судьба не баловала путешествиями, согласился сразу же. Десятичасовой перелет практически не сказался на нем, и сейчас старик выглядел так, будто лег вздремнуть и только что проснулся.

— Что бы вы хотели посмотреть? — осторожно спросила старика Бекка.

Холдена-старшего ничуть не занимал проносящийся за окнами машины Бунд. Он смотрел только на внучку и улыбался. Билл с некоторой завистью подумал, что ему в детстве не доставалось и двадцатой доли подобных улыбок.

— Что посмотреть? — переспросил старик. — Разумеется, Великую стену.

Билл с Беккой переглянулись.

— Тогда надо ехать в Пекин, — сказал Билл, стараясь говорить как можно вежливее. — Великая стена проходит близ Пекина.

Бекка наморщила лоб.

— Мы могли бы слетать в Пекин на уик-энд, — предложила она, вопросительно глядя на Билла. — Если ты сумеешь договориться насчет субботы.

Билл нервно затряс головой. «Старый дурак! Даже не потрудился заглянуть в путеводитель».

— Пап, а что-нибудь еще ты хочешь посмотреть?

— Ну, тогда Запретный город.[34] Я видел снимки. Мне понравилось.

— Место и впрямь выдающееся. Только Запретный город находится не в Шанхае, а в самом центре Пекина.

— Не надо из-за меня отпрашиваться с работы, — угрюмо бросил ему отец. — Велика важность. Если все это так сложно…

— Совсем не сложно, — вмешалась Бекка, подражая интонации служащих туристического бюро.

— Деда! Деда! Я же тебе рассказываю! — чуть не плача, воскликнула Холли.

Вечно эти взрослые лезут со своими глупыми вопросами! Холли сердито ударила кулачками по кожаному сиденью. Бекке пришлось напомнить дочери, что воспитанные девочки так себя не ведут.

— Если ты действительно хочешь там побывать, мы устроим тебе поездку, — примирительно сказал Билл, чувствуя, как внутри у него закипает знакомая неприязнь к отцу.

— Обойдусь, — бросил ему отец. — Не трать лишние деньги.

— Дело тут не в деньгах. Просто это все равно что, находясь в Париже, захотеть увидеть лондонский Тауэр.

Бекка слегка коснулась его плеча. Билл замолчал и до самого дома не раскрывал рта.


На следующее утро все поднялись рано. Пока Холли играла с дедом, Бекка отозвала мужа в сторону.

— Ты уже не подросток, — сказала она. — Постарайся не задевать отца, особенно по пустякам. Ведь он не вечен.

Биллу показалось, что в этот момент она думала о своем отце. А его старик сейчас изображал лошадь. На спине восседала вопящая от удовольствия Холли. Глядя на ручищу Холдена-старшего, оставлявшую вмятины на только что вычищенном ковре, Билл отозвался:

— А по-моему, он вечен.

Холли потеряла равновесие, но не упала, сумев вовремя ухватиться за остатки дедовской шевелюры. Они оба смеялись. Старик добросовестно перебирал руками и ногами, изображая коня. Потом эта игра им наскучила, и Холден-старший стал поднимать внучку на вытянутой руке. Тут Билл не выдержал, однако Бекка удержала его.

— Не мешай им играть.

— Но ведь это опасно.

Бекка покачала головой, и Билл счел за благо отправиться на работу.

К тому времени, когда дед с восседающей на плече Холли пришел на кухню, у Бекки уже был готов чай и тосты.

— Его светлость[35] отправился на работу? — спросил Холден-старший, опуская внучку на пол.

Бекка улыбнулась и кивнула.

— Вы оба так здорово играли, что Билл не захотел вам мешать.

— Раненько у него начинается рабочий день, — заметил старик, насыпая в чай третью ложку сахарного песку.

— Папе приходится много работать, чтобы у нас были деньги, — пояснила Холли.

Ей не удавалось одновременно говорить и пить сок. Часть жидкости выплеснулась на подбородок.

— Так оно и есть, — подтвердила Бекка, вытирая дочкин подбородок кухонным полотенцем. — Уходит рано, возвращается поздно.

Она не помнила, завтракали ли они когда-нибудь вот так, вместе. Кажется, нет. Холден-старший вообще не баловал ее разговорами.

— Долгие рабочие дни, — усмехнулся старик, глядя, как невестка кладет масло на треугольнички тостов.

— Деда, это моя любимая тарелка, — сообщила Холли. — Видишь, кто там нарисован? Это Русалочка.

— Часто Билл возвращается, когда мы уже спим, — продолжала Бекка. — Либо работает у себя в офисе, либо идет на деловой ужин с клиентами.

— Вот я и говорю: сплошная работа, — нахмурился старик, откусывая хрустящий ломтик. — А что толку от такой гонки? Я еще понимаю, холостые: их дома никто не ждет.

Бекка попыталась деликатно защитить мужа.

— Билл хочет, чтобы у нас была спокойная и обеспеченная жизнь, — сказала она, намазывая маслом новую партию тостов. — А для этого приходится много работать. Особенно на новом месте. Поэтому мы и приехали в Шанхай. По-моему, вполне понятное желание. Как вы считаете?

— Допустим, — согласился старик, дожевывая тост. — Билл всегда считал меня тупицей, который привык довольствоваться малым.

Бекка удивилась, она впервые видела Холдена-старшего таким… виноватым.

— Да, Бекки. Знаешь, из-за чего мы с ним чаще всего ссорились? Он кричал, что я ни к чему не стремлюсь. Есть домишко — и ладно. Есть работенка — и хорошо. Он называл это никчемной жизнью.

— Может, он так думал лет в шестнадцать или восемнадцать. — Бекка коснулась руки старика. — Но с тех пор Билл повзрослел.

— Они сейчас так думает, — возразил Холден-старший, садясь на любимого конька.

Огрызок тоста в его руке торчал дерзко, словно острие кинжала.

— Тебе он муж, но я своего сына знаю. Есть главное различие между мной и «его светлостью». Билл хочет всего и помногу. Мои потребности куда скромнее.

— Думаете, это Билла понесло на другой конец земли? Он бы и сейчас гнул спину в Лондоне. Переехать сюда было моей идеей. А Билл сделает все, что бы я ни попросила, потому что он любит меня. — Бекка ощутила, как кровь прилила к ее лицу. — Потому что он любит нас, — поправилась она. — И он добьется того, что задумал. Обязательно добьется, потому что Билл такой же труженик, как вы.

— Ты нас не сравнивай, — грустно усмехаясь, сказал Холден-старший. — Билл ни разу в жизни рук не запачкал.

Но произнесено это было с настоящей отцовской гордостью за сына. Бекка даже удивилась; до сих пор ей казалось, что она — единственная, кто по-настоящему гордится Биллом.


Поначалу Шейн принял это за след от ожога, но вскоре понял, что ошибся. Родимое пятно — вот что это было. Родимое пятно величиной с ручное зеркальце, светлее, чем смуглая кожа Росалиты. Филиппинка пыталась скрывать его под волосами, но безуспешно.

Свои роскошные черные волосы Росалита обычно стягивала в толстый пучок и отбрасывала на плечо, закрывая им родимое пятно. Когда она пела, подыгрывая себе на синтезаторе, то время от времени как бы невзначай дотрагивалась до плеча. Можно было подумать, что она поправляет волосы. Но Шейн ходил в «Ни дна ни покрышки» уже давно. Он разгадал секрет миниатюрной филиппинки: она стыдилась этой отметины. Ее безуспешные попытки спрятать пятно вызывали у него приливы странной нежности, не столько сладостной, сколько мучительной.

«Росалита и парни с бульвара Роксас» исполнили последнюю на сегодня вещь — «Bad Moon Rising».[36] Филиппинка, улыбаясь, покинула сцену. На лбу Росалиты блестели капельки пота. Бедняга Шейн завороженно глядел, как она подошла к португальским бизнесменам. Точеную фигурку окружили рослые мужчины в деловых костюмах. Они со смехом чокались. Несколько раз певица поворачивала голову и одаривала Шейна мимолетной белозубой улыбкой. Улыбка лишь добавляла соли на его душевные раны. Австралиец отвернулся.

Неподалеку от него сидела китаянка. Казалось, она только что приехала в Шанхай и, сойдя с автобуса, зашла в первый попавшийся бар, чтобы перекусить. Женщина беспокойно озиралась по сторонам, сжимая в руках сумочку, сделанную «под Гуччи». Неужели здесь кто-то может позариться на ее дешевку?

Перед женщиной стоял нетронутый бокал с соком. Опытный взгляд Шейна скользнул по китаянке. Приехала попытать счастья в большом городе, где навалом всякого дерьма.

«А разве я явился сюда не за этим?» — меланхолично подумал Шейн.

Он подсел к женщине с сумочкой. Когда китаянка допила свой сок, он заказал ей еще. Она говорила на фуцзяньском диалекте, которого Шейн не понимал. К счастью, она могла объясняться и на мандаринском. Шейн узнал, что она недавно приехала из Фучжоу и что ее жилье находится совсем рядом с пабом. Остальное он понял без слов: китаянка заинтересовалась им как потенциальным бойфрендом.

Последнее не слишком привлекало австралийца. Флирт с этой женщиной он затеял с единственной целью — досадить Росалите. Пусть посмотрит. Но когда он повернул голову, чтобы полюбоваться произведенным впечатлением, Росалита выходила из паба, покачивая круглым филиппинским задом. За нею семенил один из португальцев.

Шейну стало совсем паршиво. Он накачивался терпким «Чинтао», а его робкая, едва знакомая спутница пила исключительно клюквенный сок. Потом австралийца потянуло петь песни, которые звучали сегодня в пабе… Когда Шейну надоело петь, а китаянке — пить клюквенный сок, они решили покинуть заведение. Шейн уже настолько захмелел, что едва не забыл на столике свой ноутбук. Трудно даже вообразить, какие беды сулила бы ему потеря компьютера со всей документацией. К счастью, инстинкт заставил его оглянуться и схватить ноут.

Возле входной двери китаянка шепотом потребовала, чтобы он разулся и молчал, пока они не окажутся в ее комнатке. Шейн не спорил. Он улегся в тесноватую односпальную кровать и смотрел, как женщина раздевается. Он думал о том, что женщин вредно баловать излишним вниманием. Прояви чуть больше внимания, и тебя бесцеремонно отвергнут, как та же Росалита. Когда слишком много заботишься о женщине, она становится сильнее и ведет себя независимее. Так что не надо баловать эту китаянку.

Утром, пока женщина из Фучжоу спала, убаюканная парой «инъекций» от «доктора любви», Шейн выбрался из постели. Совершенно голый, позевывая и почесывая мошонку, он побрел на кухню. Там он застыл с раскрытым ртом: за столом чинно завтракала китайская семья. Они, не веря своим глазам, в ужасе воззрились на голого западного мужчину. С ложек, не донесенных до рта, падали кукурузные хлопья, размоченные в рисовом отваре.

Главой семьи был мужчина средних лет, скорее всего конторский служащий. Рядом сидела его жена — пухленькая китаянка с неудачно сделанной завивкой. На ногах у нее красовались смешные гольфы, которые носили многие шанхайские женщины. Их сын — коренастый мальчик лет одиннадцати — особого интереса к голому иностранцу не проявил. Зато длинноволосая девочка, двумя-тремя годами старше брата, вовсю глазела на Шейна, уронив ложку.

Австралиец инстинктивно схватил со стола пакет с апельсиновым соком, дабы прикрыть свое мужское достоинство. Вторую картонку — с сухим завтраком — схватила мамаша, заслонив ею глаза дочери.

В это мгновение Шейн отчетливо понял две вещи. Женщина из Фучжоу служила в этой семье домработницей и грубо нарушила правила найма. Второе откровение касалось его самого: ему пора завязывать с приключениями и остепеняться.


Плевать его старику на все китайские достопримечательности! Билл мог бы догадаться об этом, еще когда они ехали из аэропорта. Он наблюдал за отцом из окна. Уильям Холден-старший стоял во дворе «Райского квартала» и курил. Он не признавал фабричных сигарет и сам скручивал их из табачных листьев. Билл понимал, что отцу не нужны ни Великая Стена, ни Запретный город, ни шанхайские красоты. Старик счастлив тем, что может часами возиться с внучкой.

Пока Холден-старший курил, Холли играла со своим любимым бездомным рыжим котенком. Во двор въехала машина, и старик сразу же бросился к внучке, хотя автомобиль находился на приличном расстоянии от девочки.

— Они очень любят друг друга, — сказала Бекка, стискивая руку мужа.

Он растерянно кивнул. Котенок удрал, а Холли уже восседала у деда на плече, надежно удерживаемая руками бывшего строительного рабочего.

«Руки — главное его достояние», — подумал Билл.

Он вспомнил, как однажды отец поделился с ним своей житейской мудростью: объяснил разницу между теми, кто работает руками, а кто — головой. И всякий раз, когда Билл допускал промахи в учебе, Холден-старший ему твердил:

— Руки изнашиваются быстрее мозгов. Твой экзамены нужны не нам с матерью и не твоим учителям. Они нужны тебе, чтобы получить образование и не работать руками.

«До чего же мы были бедны!» — вздохнул Билл.

В своей взрослой жизни он встречал совсем других стариков. По сравнению с его отцом они казались обитателями иной планеты. Он видел их в лондонских юридических фирмах и на карибских пляжах. Он видел их и теперь, в шанхайских ресторанах. Эти старики любили голубые рубашки с открытым воротом, чтобы виднелся загар, приобретенный на пляже или лыжном курорте. Они не стеснялись морщинистой шеи, потому что на их шеях не было морщин. Их женам удавалось долго сохранять молодость. Мать Билла была красивой женщиной, однако жизнь быстро состарила ее лицо и тело. Наверное, она даже не представляла, что можно оставаться такой, как те женщины с достатком. Да и его отец ничем не напоминал своих ровесников в голубых рубашках с открытым воротом. Те никогда не перенапрягали свой организм. Они любили физические нагрузки, но для этого существовал спорт, а не физический труд.

Билл спорил с отцом по разным поводам, но житейскую мудрость Холдена-старшего не оспаривал. Он был вынужден хорошо учиться. Там, где ему не хватало мозгов, он брал усидчивостью. В старших классах он стал круглым отличником, а это давалось ему нелегко. Но он не имел права понижать планку. Билл знал, что должен получить образование, и тогда он будет работать не руками, а головой и наслаждаться легкой, приятной, настоящей жизнью. Жизнью, совершенно неведомой его отцу.

Холли опять бегала за котенком, а Холден-старший крутил себе новую сигарету.

«Как же ты тогда затрахал мне мозги, папа, — подумал Билл. — Работать головой — еще не значит жить настоящей жизнью».

Такие словечки Билл Холден мог произносить только мысленно. Даже сейчас он не решился бы сказать отцу, что тот затрахал ему мозги.


Росалита вышла из дверей «Ни дна ни покрышки», оставив за спиной мир, где пахло пивом, табачным дымом и потом. На улице ее ноздри сразу же уловили запах роз. Их аромат перекрывал вонь выхлопных газов.

Музыканты покинули паб немного раньше. Росалита задержалась, чтобы слегка пококетничать с хозяином. Невинное, ни к чему не обязывающее кокетство. Теперь филиппинцы стояли возле своего микроавтобуса, держа в руках футляры с инструментами. Задняя дверца была открыта. Музыканты смотрели на Росалиту и улыбались.

И тогда до нее дошло. Певица медленно наклонила голову. Она стояла… на розах. Высоченные каблуки ее туфель топтали ароматные лепестки. Рукотворная дорожка из роз тянулась от дверей паба, мимо микроавтобуса филиппинцев и упиралась в черный лимузин. Он выглядел как-то смешно, будто в старом голливудском фильме. Задняя дверца машины тоже была распахнута. Внутри сидел Шейн, осторожно придерживая ногами ведерко со льдом, в котором зеленели бутылки шампанского.

Чуть поодаль, в тени, стоял еще один человек. Едва Росалита его заметила, как он громко затянул «О sole mio». Это было так неожиданно, что филиппинка вздрогнула и попятилась.

Пел толстый молодой итальянский инженер. Шейн познакомился с ним в караоке-баре все на той же улице Тун-Жэнь, где итальянец воспроизводил репертуар Элвиса Пресли. Сейчас инженер пел, положив руку на сердце, словно умоляя поверить в искренность намерений Шейна, нанявшего его на час.

Музыканты едва сдерживались, чтобы не расхохотаться во все горло. Своей нарочитой сентиментальностью эта сцена и впрямь напоминала старые голливудские фильмы. Росалита тоже засмеялась, хотя чувствовалось, что она польщена и тронута. Шейн застенчиво улыбался, глядя то на Росалиту, то на музыкантов.

Потом барабанщик что-то сердито бросил ей на филиппинском. Росалита ответила ему в том же тоне. Дальнейшее развитие событий становилось непредсказуемым. Все зависело от выбора Росалиты — сесть в микроавтобус или поехать с тем, кто бросил ей под ноги розы.

И она пошла по тропинке из «цветков любви», словно иного выбора и быть не могло. Высокие каблуки пронзали нежные лепестки. В лунном свете ее белозубая улыбка была еще очаровательнее.


— Дай-ка я тебе помогу, — предложил Билл.

Он встал на колено перед дочерью и застегнул серебристую пряжку на ее ботинке с роликовым коньком. Холли держала ногу, словно принцесса, которой примеряли хрустальный башмачок. Она наслаждалась многообразием звуков скейтинг-ринга. Дед с восторгом глядел на внучку, для верности держась за поручень. Холден-старший уже успел нацепить пару допотопных роликовых коньков.

— Вы как хотите, а я поехал, — сказал старик.

Оттолкнувшись, он покатил туда, где двигалась пестрая толпа китайских подростков. Он несколько раз взмахнул руками, удерживая равновесие, а потом вдруг поехал ровно и даже с некоторым изяществом.

«Роликовые коньки в Китае», — думал Билл, прислушиваясь к металлическому бряканью колесиков по деревянному покрытию.

Роликовые коньки в их классическом варианте. До сих пор Биллу казалось, что увлечение роликовыми коньками закончилось еще до его рождения. Но в Шанхае, невзирая на всю его современность и динамику, еще оставались уголки стародавних развлечений.

— А теперь второй конек! — потребовала Холли. — Принцессы никогда не надевают коньки сами.

Билл улыбнулся серьезности ее тона. Дочери не терпелось поскорее отправиться туда, где катался ее дед и ребята постарше. Его обдало теплой волной нежности.

Иногда он чувствовал, что Холли — в большей степени ребенок Бекки, чем его. Мамина дочка. Билл сражался с этим чувством, но не мог его побороть. Но когда они проводили время вместе, равновесие возвращалось, и тогда он понимал, что Холли — не мамина и не папина, а их общий ребенок.

— Папа, гляди! Здесь наша знакомая.

Билл поднял голову и увидел Цзинь-Цзинь Ли (так звали высокую китаянку). Она весело смеялась, двигаясь во главе стайки детей. Чувствовалось, что она любит и умеет кататься на роликовых коньках. Худенькие руки китаянки двигались плавно и изящно, напоминая то руки канатоходца, то крылья. Мальчишкам и девчонкам, что ехали за ней, было лет десять-двенадцать. Похоже, Цзинь-Цзинь и дети играли в какую-то игру. Билл впервые слышал, чтобы она смеялась так беззаботно. Волосы китаянки, откинутые назад, позволяли лучше рассмотреть ее лицо.

Холли махнула китаянке. Цзинь-Цзинь заметила их, удивленно округлила глаза, затем направилась туда, где стояли Билл и Холли. Билл почувствовал, что сейчас опрокинется на спину, и схватился за поручень.

— А ты, оказывается, любишь кататься на роликовых коньках? — спросила Цзинь-Цзинь, подъезжая к девочке.

Несколько китайских детей последовали за ней, но остановились поодаль. Смех их поутих. Они с любопытством и некоторым смущением разглядывали маленькую иностранную девочку и ее отца.

— Я тут в первый раз, — призналась Холли.

— Ты быстро научишься, — ободрил ее Билл.

Он даже не подозревал, что его отец умеет так здорово кататься. Когда Холден-старший изящно подкатил к поручню, Билл сказал:

— Папа, познакомься. Это наша соседка Цзинь-Цзинь.

— Хорошо, что вы заботитесь о своем отце, — улыбнулась она, пожимая руку старика.

— Он заботится обо мне? — Холден-старший криво усмехнулся. — Пока что, милая, я в состоянии сам о себе позаботиться.

— А вот мои дети, — Цзинь-Цзинь указала на притихших ребятишек.

— И когда вы только успели? — удивился отец Билла.

— Когда преподавала им. Я — их бывшая учительница.

Билл еще не видел ее такой счастливой. Раскрасневшаяся, весело смеющаяся — здесь она была совсем иной, чем во дворе «Райского квартала».

— Я привожу их сюда раз в месяц. — Она замолчала, подыскивая правильную формулировку. — Мы сохраняем контакты.

— Так вы работали учительницей? — спросил изумленный Билл.

— Да, в шанхайской средней школе номер двести пятьдесят один, — сообщила Цзинь-Цзинь, как будто он собирался это проверять.

Она потрепала волосы мальчику, который, похоже, был самым старшим из детей. Мальчишка густо покраснел.

Возникла пауза.

— Мы поехали дальше, — сказала Цзинь-Цзинь, отталкиваясь от поручней барьера.

— Конечно. Приятного вам катания, — пожелал Билл.

— Была рада с вами познакомиться. — Китаянка одарила старика улыбкой.

— Я тоже, — буркнул Холден-старший.

Никто в англоязычном мире не говорил на таком чрезмерно правильном английском. Значит, она преподавала в школе английский язык.

Цзинь-Цзинь улыбнулась и Холли. Эта улыбка почему-то вышла глуповатой, но Билл все равно был тронут.

— Вам надоело преподавать? — не удержавшись, спросил он.

— Что вы! Я очень любила свою работу, — ответила китаянка и скрылась в толпе катающихся.

Обрадованные дети с шумом двинулись за ней.

Хорошо, что у него хватило ума не спросить, почему она бросила любимую работу. Ответ был очевиден.

— Ты так и будешь толкаться у поручней? — недовольно бросил Биллу отец. — А мы поехали.

Старик поставил внучку впереди себя и, крепко держа ее за руки, медленно поехал по деревянному настилу. Холли захлебывалась от восторга. Дед не уступал ей и тоже громко смеялся.

Наконец Билл оттолкнулся от барьера и неуклюже поехал. Он весь напрягся, стараясь не потерять равновесие. Вскоре он понял, что роликовые коньки — не его вид спорта.

Глава 9

— Можно начинать процедуру, — сказал Билл, хлопая в ладоши.

Его отец, в футболке и плавках, лежал на койке и следил за движениями иглотерапевта. Койка занимала почти все пространство комнатенки, и Билл прижался к стене, чтобы не мешать китайскому врачу. Вид у отца был недоверчивый и настороженный, и Билла это забавляло.

— Что-то я не верю в эту затею, — признался Холден-старший.

Первую иглу врач ввел ему в большой палец ноги, и старик дернулся.

— Да ты расслабься, папа, — посоветовал Билл. — Китайцы занимаются иглотерапией уже несколько тысяч лет.

Врач быстро всадил иглы в икру, бедро, руку. Казалось, он просто прикладывает иглу, даже не протыкая ею кожу.

— Между прочим, китайцы считают, что поедание яичек тигра усиливает мужскую потенцию.

Холден-старший недоверчиво поглядел на сына, и Билл засмеялся.

Визит к иглотерапевту затеяла Бекка. Да, отец Билла оставался еще достаточно сильным и крепким, но его организм был изношен годами тяжелого физического труда. Спина, колени, суставы на руках. Бекка видела, как старик морщился от боли, играя с Холли. Он поднимал внучку над головой и сжимал зубы, чтобы не застонать. То же самое происходило, когда он наклонялся. Бекка чувствовала, что Холден-старший просто махнул на себя рукой, считая боль неизбежным спутником старости.

Но здесь, в Шанхае, были опытные иглотерапевты. Во всяком случае один из них полностью избавил Дорис от ревматоидного артрита. Так Холден-старший оказался в центре акупунктуры, помещавшемся во Французском квартале. Билл остался с отцом, а Бекка с Холли отправились за покупками на рынок Сяньян.

Последнюю иглу китаец ввел старику в голову. Холден-старший вскрикнул.

— Больно, между прочим, — буркнул он иглотерапевту.

Китаец вежливо кивал. Билл вспомнил уверения Дорис, что иглотерапия вызывает только приятные ощущения. Судя по отцу, тот чувствовал себя так, будто ему без анестезии пломбировали зубной канал.

— А вы могли бы описать свои болевые ощущения? — на прекрасном английском спросил иглотерапевт.

— Чего тут описывать? Больно, и все тут. Кому не будет больно, если ему иголку в голову воткнуть? — Он покрутил шеей, глядя на собственное тело, щедро утыканное китайскими иглами. — Вы только не забудьте их вытащить, — проворчал старик.

— Обязательно. Через полчаса не останется ни одной, — улыбнулся китаец, подкручивая некоторыеиголки.

— Иначе я превращусь в живой приемник, настроенный на «Радио-2».[37]

Билла разбирал смех. Отец напоминал не то ежа, не то дикобраза. Иглотерапевт ушел, оставив иглы преобразовывать течение энергии в линиях старческого тела. Сквозь тонкую стену комнатки было слышно, как врач разговаривает по-китайски с другим пациентом. Билл глядел на крепкое, исполосованное шрамами тело отца, и его улыбка постепенно гасла. Он мысленно молился о том, чтобы в этом городе, где полно фальшивых ценностей, хотя бы этот медицинский центр оказался настоящим.


Холли сказала, что они давно не смотрели на невест в парке.

В первый раз они любовались этим зрелищем со смотровой площадки «Восточной жемчужины». Теперь Холдены отправились в парк и вскоре очутились в окружении множества невест и женихов. Выяснилось, что далеко не все невесты — юные худенькие девушки. Кое-кому было за тридцать и даже за сорок, чьи-то фигуры имели непривычные для китаянок округлости, а у некоторых — явный признак беременности — выпирал живот. Кто-то из невест весело смеялся и громко разговаривал, иные держались робко и молчали. И кто внушил европейцам мысль, будто все китайцы — на одно лицо?

Билл с Беккой шли, держась за руки, улыбаясь друг другу и новобрачным. В воздух взлетали горсти разноцветного рыбьего корма. Женихи в новеньких костюмах держали своих невест за руку, а те, приподнимая край белых платьев, бросали угощение карпам.

Холли, естественно, взирала на все это с дедовского плеча. Наверное, Холден-старший вспоминал сейчас те далекие времена, когда мать Билла еще была его невестой. Холли завороженно глядела на десятки нарядных женщин, казавшихся ей ожившими принцессами из диснеевских мультфильмов. Все трудности и опасности позади, а впереди принцесс ждет долгая счастливая жизнь.

Они все-таки устроили отцу Билла небольшую экскурсию по Бунду и завели в тот магазин, где продавались копии картин. Они провели замечательный день. Бекка глядела на доставленные полотна с «Подсолнухами» и радовалась, вспоминая его. Снова они играли в «Раз-два-три», и Холли взлетала в воздух, заливисто смеясь, а дед притворно ворчал: «Что люди подумают?» Но люди улыбались, глядя на дружную семью.

Бекка сохранила этот день в памяти, поместив на самое почетное место в галерее своей души… Чудаковатый дед, самозабвенно любящий внучку. Элегантный, заботливый и внимательный муж. Красивая жена. И конечно же, всеми обожаемый ребенок, жизнь которого во многом напоминала мультик Уолта Диснея. Как давно она мечтала об этой картине.

Из другой спальни доносились голоса Билла и Холдена-старшего. Боже, они не спорили и не переругивались! Отец и сын просто разговаривали. Бекка сама ощущала себя маленькой девчонкой, замирающей от счастья, потому что у нее есть дружная семья.

Пока Дорис готовила Холли ко сну, Бекка медленно обходила преобразившуюся гостиную. С каждой стены на нее смотрели золотисто-желтые пятна подсолнухов. Потом в ее душу закралось сомнение: а не слишком ли много репродукций для одной комнаты? Не отдает ли все это старомодной манерностью? Откуда-то всплыло позабытое словечко «прикольно». В юности они лепили его ко всему. Бекка вдруг представила, как спрашивает у мужа: «Дорогой, а правда они здесь прикольно смотрятся?»

Она тряхнула головой, отгоняя сомнения. С «Подсолнухами» гостиная стала теплее и уютнее. Четвертое полотно вместе с «Сеятелем» украсило спальню Билла. «Звездная ночь» обосновалась в большой спальне. Теперь эта картина будет напоминать ей о сегодняшнем дне.

Картины доставили тщательно упакованными в толстые картонные коробки, а «Звездную ночь» даже привезли в ящике из фанерных дощечек. С помощью Дорис Бекка запихнула упаковку в два больших зеленых мусорных мешка.

— Мэм, я сейчас их вынесу, — пообещала Дорис.

Бекка покачала головой.

— Спасибо, Дорис. Они не тяжелые. Я сама справлюсь.

Ей не хотелось подражать европейским женщинам, которые превращали своих нянь и горничных во вьючных животных.

— Вы побудьте с Холли, пока она не заснет. Это буквально несколько минут.

Держа в каждой руке по мешку, Бекка вошла в лифт и спустилась в подвальный этаж. Там находился подземный гараж. Отъезжавшая машина ослепила Бекку светом фар. Она бросила мешки и инстинктивно прикрыла глаза. Машина уехала. В подвале стало пусто и тихо. Бекка пошла мимо длинной цепочки черных пластмассовых контейнеров для мусора.

Найдя свободный контейнер, она бросила туда один мешок и уже собиралась бросить второй, как вдруг услышала тоненькое мяуканье. Бекка улыбнулась. Так вот где обитает любимый рыжий котенок Холли!

Котенок мяукал где-то рядом, но не показывался.

— Прости, киска, на этот раз молока тебе не будет, — сказала Бекка.

Эхо вернуло ее голос из разных углов подвала.

Бекка подняла второй мешок и… застыла на месте. Звук, который она приняла за мяуканье, был плачем новорожденного младенца. И ребенок находился в одном из черных контейнеров!

Отшвырнув мешок, Бекка метнулась на звук. Здесь? Она прислушалась. Нет. Похоже, что в соседнем.

Контейнер был достаточно высоким. Судя по месту, откуда доносился плач, ребенок находился почти на самом дне. Бекка опрокинула контейнер и принялась выгребать оттуда его содержимое. Она ломала ногти, вытаскивая мешки и свертки. В ноздри ей ударял запах сгнившей пищи, руки утопали в тряпках, бумагах и комьях полиэтиленовой пленки. Битым стеклом Бекка порезала ладонь. Наконец она извлекла последний мешок и увидела крохотную голую девочку.

Подхватив ребенка, Бекка стала шарить по карманам. К счастью, она догадалась взять с собой мобильник. Теперь она знала номера, по которым надо звонить в чрезвычайных ситуациях. Три главных шанхайских номера: 110 — полиция, 119 — пожарная команда и 120 — «скорая помощь».

Она торопливо набрала 120.

— Вэй? — раздался женский голос.

Стараясь говорить медленно, Бекка объяснила случившееся и так же медленно стала диктовать свой адрес.

Однако неведомая Бекке китаянка снова повторила: «Вэй?» — и, добавив несколько фраз на мандаринском диалекте, отключилась. Тогда Бекка бросилась домой, думая только о том, чтобы не упасть по дороге.

«Какая же я дура! Узнала их номера и обрадовалась, как будто в шанхайских чрезвычайных службах все говорят по-английски».

Она давно не держала на руках новорожденных детей и успела забыть, что младенцы пахнут молоком. По сравнению с нынешней Холли ребенок был просто невесомым.

Бекка не помнила, что и как она объясняла Биллу. Из памяти напрочь вылетела их поездка в такси. Осталась лишь сцена: Билл расплачивается с таксистом, а она с ребенком на руках стоит в вестибюле Международного семейного госпиталя. И самым отрадным зрелищем были не бросившиеся к Бекке медсестры, а он — доктор Сарфраз Кхан. Индиец отдавал распоряжения и одновременно расспрашивал Бекку, когда и где она обнаружила ребенка. Затем доктор Кхан скрылся за дверями отделения интенсивной терапии, а они с Биллом остались ждать в холле.

Через час индиец вышел к ним. Бекку вытошнило, и она исторгла из себя весь кофе, который Билл заботливо ей принес. Она не хотела кофе; Билл отправился за ним, чтобы хоть как-то поддержать жену. И вытошнило Бекку не столько от кофе, сколько от мысли, что случилось бы с этим младенцем, не спустись она в подвал.

— Девочка совершенно здорова, — объявил доктор Кхан. — Правда, это не моя заслуга, а ваша, миссис Холден.

Бекка покачала головой. Она безумно, чудовищно устала.

— Простите, доктор. Я все время докучаю вам.

— Вовсе нет, — со смехом ответил индиец. — Вы привозите ко мне больных детей, которым требуется помощь. Именно это и есть моя работа.

— Большое вам спасибо, — сказала Бекка, пряча лицо в ладонях. — Я вам так благодарна, Сарфраз.

Она заплакала.

«Какое странное имя — Сарфраз», — подумал Билл, обнимая всхлипывающую жену.


На следующий день после случившегося Холден-старший сказал Биллу, что загостился у них и ему пора возвращаться домой.

Оставив Бекку в постели, они пошли в парк, где Холли любила кататься на велосипеде. Прогулка прошла вполне мирно, если не считать небольшого спора. Билл полагал, что с велосипеда пора снимать стабилизирующие колесики. Дед считал, что Холли еще рано ездить на двухколесном велосипеде.

Вскоре после того, как они вернулись с прогулки, из динамика детского монитора донеслись приглушенные голоса. Билл озадаченно почесал затылок. Похоже, вчера они забыли выключить это устройство, когда вернулись из больницы и отпустили заспанную аму. Конечно, забыли, поскольку оба едва держались на ногах и улеглись по обе стороны от мирно посапывающей Холли.

Монитор не был рассчитан на четкую трансляцию голоса, и звуки, раздающиеся из динамика, почему-то напомнили Биллу телепередачи его детства о пришельцах из иных миров. Застав его за просмотром, отец всегда сердился: «Парни на этом деньги заколачивают, а ты забиваешь себе голову их стряпней!» Удивительно, но старик ни разу не повысил голос на Холли. Сейчас он терпеливо объяснял внучке, почему он должен вернуться в Лондон.

— Деда Вилл, я не хочу, чтобы ты уезжал! — чуть не плача, твердила Холли.

— Надо, радость моя. Дома дела ждут.

Дорис увела Холли, чтобы «не мешать дедушке собираться». Что нравилось Биллу в дочери — она никогда не капризничала.

«Я бы в свои четыре года наверняка устроил рев на весь дом», — подумал он.

На панели монитора перемигивались зеленые огоньки индикаторов. Доктор Кхан (Билл узнал его голос) о чем-то спрашивал Бекку. Та едва слышно отвечала. Подождав еще немного, Билл направился в спальню. Бекка в спальной пижаме сидела на кровати, однако чувствовалось, что она вот-вот погрузится в сон. Билл вздрогнул, увидев в руках индийца одноразовый шприц. Он подбежал к жене, обнял и погладил по волосам. Бекка сонно посмотрела на него. Ее глаза закрывались сами собой.

— Я ввел вашей жене небольшую дозу диазепама,[38] — сказал доктор Кхан. — Это поможет ей уснуть.

— Я все равно не засну, — возразила Бекка и закрыла глаза.

Ее голова упала на подушку, и через минуту она уже спала. Постояв еще немного, Билл с индийцем тихо вышли.

— Когда миссис Холден выспится, привезите ее к нам в больницу, — предложил доктор Кхан. — Пусть посмотрит на спасенную девочку. Это поможет ей окончательно избавиться от шока.

В детской Холли подробно объясняла Дорис какой-то замысловатый ритуал из жизни принцесс.

— Откуда взялся этот ребенок? — спросил Билл.

Смысл его вопроса был совсем иным: как такое могло произойти?

Доктор Кхан пожал плечами. Он глядел из окна во двор. Там стояло несколько машин, поджидавших обитательниц «Райского квартала».

— В Шанхае ежегодно делается около трехсот тысяч абортов, — сказал индиец. — Представляете? Сделать аборт проще, чем удалить зуб.

Он шумно выдохнул.

— Вы спросили, откуда этот ребенок. Не знаю. Могу только предполагать. Возможно, в семье ждали сына, а дочь им была не нужна. Здесь такое не редкость. Либо мать этой крошки надеялась, что ее мужчина оставит свою семью и перейдет жить к ней.

Доктор Кхан наверняка многое знал о «Райском квартале» и других подобных местах.

— Иногда эти девушки мечтают о невозможном, — продолжал он. — Верят, что ребенком накрепко привяжут мужчину к себе. А потом, когда мечты разбиваются, случается… вот такое. — Он печально вздохнул. — Скорее всего, мать этой малышки — одна из дагунмэй. Так здесь называют приезжих женщин. Нужда гонит их из провинции в крупные города. Они берутся за любую работу. — Доктор помолчал и кивнул в сторону двора. — Я все-таки сомневаюсь, чтобы это сделал кто-то из местных женщин. Они грамотнее и сообразительнее, нежели дагунмэй, и не станут донашивать ребенка, который им не нужен.

Во двор въехало потрепанное красное такси. Рядом с роскошными автомобилями оно смотрелось бедным родственником. Из такси вылезла Элис Грин. Доктор Кхан сказал, что ему пора возвращаться в госпиталь. Билл поблагодарил индийца и проводил его до лифта.

Через несколько минут лифт поднялся снова, и оттуда вышла Элис.

Биллу не хотелось впускать ее в квартиру. Во всяком случае, сейчас ей тут делать нечего.

— Это для Бекки, — сказала Элис, подавая Биллу пакет из плотной коричневой бумаги, внутри которого шуршали чайные листья. — «Колодец дракона», знаменитый зеленый чай из Ханчжоу.[39] Сорт Лунцзин.[40]

Билл вертел в руках пакет с чаем. Все эти названия ему ничего не говорили.

— Вы знаете о случившемся? — спросил он Элис.

Журналистка кивнула.

— Бекка позвонила мне, когда вы вернулись из больницы. В Шанхае у нее не так много людей, кому она может позвонить.

Элис немного смутилась, чувствуя, что последние слова Билл может расценить как осуждение.

— Спасибо вам за участие, Элис. Простите, что не могу пригласить вас в квартиру. Бекка совсем недавно заснула.

— Конечно, Билл. Не стоит ее будить.

— Вы намерены написать об этом ребенке?

— Нет. — Улыбка Элис больше походила на гримасу боли. — Брошенный ребенок? Брошенный в буквальном смысле слова? Моя газета не станет это печатать. Подобное в Шанхае не считается сенсацией.


На следующий день отец Билла улетал в Лондон.

В аэропорту они встали в длинную очередь летевших эконом-классом. Регистрация подвигалась медленно.

«Бедность крадет у людей время», — подумал Билл.

Он обвел глазами очередь. Китайцев, собирающихся в Англию, было заметно больше, нежели европейцев.

— Папа, давай я доплачу, и ты полетишь первым классом. Или хотя бы бизнес-классом.

Старик замотал бычьей головой.

— Не вижу смысла, — сказал он, ставя чемодан на пол и приготовившись отстоять всю очередь. — К чему сорить деньгами? Я все равно просплю до самого Хитроу.

Раньше Билл стал бы настаивать, а Холден-старший прочел бы ему лекцию о бережливости. Но теперь вроде бы оба они изменились.

— Когда ты вернешься домой, думаю, Бекке уже будет получше, — сказал старик.

Билл кивнул. Что-то действительно поменялось в их отношениях. Многолетняя глыба льда начала таять. И все благодаря Холли. Но когда Холден-старший махнул ему на прощание и скрылся в дверях терминала, Билл испытал привычное облегчение.


Он осторожно лег и обнял жену. Бекка что-то пробормотала спросонок. В соседней спальне Дорис раздевала Холли, готовясь ее купать. Девочка важно объясняла китаянке, что сегодня будет спать одна, поскольку «мамочке нездоровится, и папочка лег вместе с мамочкой».

Билл уже почти засыпал, когда Бекка тихо позвала его. Он приподнялся на локте. Жена лежала с закрытыми глазами.

— Что, мой ангел?

— Помнишь, когда ты стажировался, я приходила и ждала тебя за дверью? Твой обеденный перерыв длился не больше часа, и мы всегда выбирали какую-нибудь забегаловку с быстрым обслуживанием. Ты помнишь то время, Билл?

Он зарылся лицом в ее волосы, вдыхая их удивительный запах. Потом нежно поцеловал Бекку в шею и в плечо, скрытое пижамой.

— Я все помню, — сказал Билл. — Поспи еще. Сон пойдет тебе на пользу.

Бекка покачала головой. Даже в темноте Билл видел ее улыбку.

— Хорошее это было время, правда? — спросила она.

— Хорошее, — согласился он.

— Тогда мы его не ценили. Я и теперь бы так хотела, но не могу приехать и ждать тебя за дверьми.

Он промолчал. Бекка ни в чем его не упрекала. Она понимающе гладила его по груди.

— Ты ведь не о такой работе мечтал, Билл?

— Да, ангел мой. Я мечтал не о такой работе.

Прошло еще несколько минут. Билл не очень понимал, в какую сторону Бекка повернет этот разговор. Уж если вспоминать о «добрых старых временах», нужно вспомнить и то, как они бедствовали тогда.

— Билл?

— Да, дорогая.

Чувствовалось, что Бекка подыскивает слова, чтобы начать разговор о чем-то ином, не связанном с ностальгическими воспоминаниями. В ванной плескалась вода.

— Мне нужно съездить в Англию.

Сказано было так, будто эта мысль только что забрела Бекке в голову. Но Билл понимал: жена до сих пор не знает, как лучше начать.

— Ты хочешь вернуться? — спросил он. — Неужели ты соскучилась по Лондону?

Мир, который они только-только стали выстраивать здесь, вдруг закачался.

— Мой отец неважно себя чувствует, — выбросила козырную карту Бекка. — Твой здоровее моего. А у моего вдобавок еще и болезненная гордость. Ни за что не сознается. Но я-то чувствую. Сегодня я позвонила ему и поняла, что должна поехать. Да и Холли, наверное, не откажется сменить обстановку.

Все это было сказано нарочито веселым, почти беспечным тоном. Наверное, Бекка и впрямь радовалась, что нелегкий для нее разговор начат.

— И надолго? — спросил Билл, толком не зная, как реагировать на решение жены.

— Пока не могу сказать. Все будет зависеть от самочувствия отца. Я хочу поговорить с его врачами.

В голосе Бекки зазвучали слезы. Билл крепко обнял жену и прижал к себе. Как будто этот жест удержит ее и заставит отказаться от уже принятого решения!

— Но если ты толком не знаешь, когда вернешься, не проще ли нам всем уехать отсюда? — спросил Билл.

— Ни в коем случае, Билл. Ты ведь только начал входить в курс дела. Пусть Шанхай был моей идеей, но ты принял ее. Мы оба понимали, что в Лондоне у тебя — никаких перспектив. А здесь ты за несколько лет станешь полноправным партнером фирмы. Когда Девлин сказал мне это на том обеде, я сразу почувствовала: вот он, шанс.

— Но ведь мы ехали сюда вместе, Бекки! Ты оставляешь меня наедине с работой и пустыми стенами?

— Билл, мы были и останемся семьей. Ты же знаешь: иногда семьям приходится на время разъединяться.

Холли весело плескалась в ванной. При мысли, что скоро он может не услышать смеха дочери, у Билла сжалось сердце.

— А я думал, что мы с тобой заведем второго ребенка. По-моему, сейчас самое время.

— О чем ты, Билл? — Бекка старалась не показать виду, что эта мысль постоянно крутилась и в ее голове.

— Не о чем, а о ком. О будущем брате или сестре для Холли.

Второй ребенок был козырной картой Билла. Его единственной козырной картой.

— Чтобы заводить ребенка, у женщины должно быть спокойно на душе. А каково это, если будущая мать разрывается между мыслями о ребенке и своем отце?

— Кстати, доктор Кхан говорил, что найденная тобой малышка родилась на удивление здоровой.

— Билл, я сегодня лежала и думала о мире, в который мы попали. Это жестокий и тяжелый мир. И так ли уж жизнь в сегодняшнем Китае отличается от тех давних времен, когда в иностранных кварталах были таблички «Вход китайцам и собакам воспрещен»? Многое ли изменилось?

— Очень многое, Бекки. Жизнь в Китае стала значительно лучше. Об этом нельзя забывать. И главное — она становится лучше для все большего числа китайцев. Учти, нам куда легче, чем им. У нас здесь замечательные перспективы. Ты же сама говорила, что в Лондоне мы о таком даже не мечтали.

— Но в Лондоне я не знала, что для прекрасной жизни здесь нужно научиться на многое закрывать глаза.

Бекка замолчала. Билл тоже молчал. Он чувствовал, что общение с Элис не прошло для жены бесследно. Но сейчас не время затевать спор. Да и к чему? Бекка решила лететь в Англию, и она полетит.

Когда Бекка заснула, он вылез из постели и прошел в свою спальню. Холли, как всегда, спала поперек кровати. Билл погасил оставленный амой ночник и осторожно пристроился рядом. Спящая Холли казалась ему совсем маленькой. Тридцать фунтов хрупкой жизни. Самой драгоценной в мире.

Биллу вдруг захотелось взять дочь на руки, но он не стал этого делать, боясь, что девочка проснется. Сон к нему не шел. Билл покинул спальню. В кухне он остановился у окна и долго глядел на пустой двор «Райского квартала».

Глава 10

Пандус скоростной магистрали Чэнду проходил почти рядом с куполом католической церкви Святого Петра в районе Чунцин-Наньлу. Когда новобрачные вышли из церковных ворот, приветственные крики смешались с ревом проносившихся машин.

Холли сидела на руках у Бекки и бросала конфетти, опасливо косясь на скоростную магистраль. Билл поглядывал на дочь лишь изредка. Все его внимание было приковано не к новобрачным и не к собравшимся. Он смотрел на свою жену. Вскоре Билл убедился, что не он один. Когда они вошли в церковь, все мужчины по обеим сторонам прохода, вне зависимости от национальности и возраста, уставились на Бекку откровенно голодными глазами. И хотя супруги Холден прожили вместе более двух тысяч дней и ночей, Билл поймал себя на мысли, что его взгляд ничуть не менее голодный.

На Бекку смотрели все. Но только Билл ощущал печальную хрупкость этого момента. Он видел, каких усилий стоит его любимой женщине держаться так, будто все идет наилучшим образом и дружная семья Холденов просто пришла на церемонию бракосочетания одного из коллег отца.

Увидев только что обвенчавшихся Шейна и Росалиту, Бекка улыбнулась им. Билл тоже улыбнулся. Это была странная пара: рослый блондин Шейн и миниатюрная смуглая Росалита. Счастливый новобрачный улыбался глупо и немного растерянно — такое внимание к его персоне смущало Шейна. Зато Росалита чувствовала себя как рыба в воде, так, словно выиграла в лотерее.

— Он получает молодость и красоту, а она — обеспеченность и уверенность в завтрашнем дне, — сказала миссис Девлин.

Билл даже не заметил ее появления. Тесса Девлин лениво бросила горсть конфетти.

— Шейн ошалел от любви, а девчонка радуется удачно осуществившемуся замыслу. — Она устало вздохнула, словно давно утомилась от присутствия на брачных церемониях. — Думаю, обе стороны останутся довольны сделкой.

Трое сыновей Тессы носились как угорелые, путаясь под ногами у взрослых. Они бросали друг в друга не только конфетти, но и песок с церковного двора. Самому младшему песок попал в глаза, и мальчишка громко заревел.

Холли испуганно поглядывала на троих сорванцов. Билл посадил ее на плечо. Девочка тут же забыла о мальчишках и дернула отца за ухо — это был ее новый способ привлечь внимание.

— Мы с мамой уедем совсем ненадолго, — прошептала она. — А ты жди нас дома и не ночуй у себя на работе.

Билла охватил непонятный страх.

— Мой дом там, где вы, — прошептал он в ответ. — Всегда. Где бы вы с мамой ни находились, там и мой дом. Запомнила?

Холли раздумывала над отцовскими словами, глядя на него голубыми материнскими глазами.

— Хорошо, папа, — наконец сказала девочка.

Она обняла Билла так, как будто это они были новобрачными и все внимание собравшихся принадлежало им.

— Надо что-нибудь придумать для нашей ребятни, — сказала миссис Девлин, обращаясь к Бекке.

Услышав эти слова, Билл подумал, что ее сыновьям не помешали бы уроки воинской дисциплины. Но, как оказалось, Тесса решила поближе познакомить Холли со своими мальчишками.

— Холли нравятся панды? — вдруг спросила миссис Девлин и, оскалив зубы в улыбке, обратилась к девочке: — Дорогая, ты любишь смотреть на панд?

— Я люблю смотреть на коров, — ответила Холли.

— Мы нашли изумительное местечко вблизи площади Жэньминь, где показывают громадную панду, — продолжала Тесса, не обращая внимания на слова Холли. — Там нечто вроде цирка. Вернее, китайской версии цирка. Представляете? Панда водит машину!

В это время подошел Девлин. Услышав слова жены, он поморщился и пробормотал:

— У китайцев особый вкус к гротеску.

Один из сыновей Девлина с разбегу врезался в отцовские ноги. Бекка виновато улыбалась и молчала.

— Как насчет ближайшего воскресенья? — спросила ее Тесса.

— Бекке нужно на некоторое время вернуться в Англию. Холли, естественно, поедет с ней, — вмешался Билл.

На лицах мистера и миссис Девлин появились фальшивые понимающие улыбки. Возможно, их удивило, что чей-то брак может оказаться еще менее прочным, чем их собственный, но виду они не подали.

Свадебный банкет устроили в ресторане высотной гостиницы «Риц-Карлтон». Бекка с Холли встали в очередь, чтобы поздравить новобрачных. Билл отправился навестить туалет. По пути он и увидел их — китайцев и молодых китаянок, одетых с элегантной небрежностью.

«Шанхайский стиль». Его олицетворением в этом году были рослые тонкие девушки в облегающих белых брюках и туфлях на высоком каблуке. Прямые длинные волосы до плеч, сохраняющие свой естественный иссиня-черный цвет. Эти девушки не пытались краситься в блондинок или рыжих, как делали черноволосые женщины в других частях Азии. «Шанхайский стиль» исключал косметику — только слегка подкрашенные губы. Блузки с короткими рукавами, чтобы показать красоту рук.

Все линии «шанхайского стиля» подчеркивали особую гибкость, присущую китаянкам. Удивительно, но даже женщины среднего роста, одетые по такой моде, казались гораздо выше.

Одной из стильных китаянок оказалась Цзинь-Цзинь Ли. Билл не сразу заметил ее, а когда увидел, то застыл на месте. Китайцы прошли мимо, не обратив на него ни малейшего внимания. Если Цзинь-Цзинь и узнала его, то виду не подала.

Так вот куда увозил ее серебристый «порше»! Конечно, частная жизнь Цзинь-Цзинь не касалась Билла, и кусочек этой жизни он увидел по чистой случайности. Ему вдруг показалось, что «мужа» Цзинь-Цзинь он видел среди высокопоставленных гостей председателя Суня, когда ездил в Яндун. Билл даже мотнул головой. Чушь! Просто лицом похож. Билл прикинул возраст китайца: где-то около сорока. Довольно стройный, но уже начавший лысеть. Кобель с университетским образованием, падкий до траханья. И все равно, он слишком стар для Цзинь-Цзинь.

Интересно, как он расплачивается за услуги? Ежемесячно кладет деньги на ее банковский счет? Наверное. А квартира снята на его или на ее имя? Сколько раз в неделю они встречаются? И каждый раз ей приходится с ним трахаться? Неужели его жена ничего не подозревает? Наконец, любит ли ее этот козел?

«Мне-то какое дело?» — мысленно спохватился Билл.

Самое смешное, что он вдруг рассердился и на высокую китаянку, и на ее любовника.

«А чего ты ожидал? — так же мысленно спросил он себя. — Тебе хотелось бы, чтоб Цзинь-Цзинь продолжала работать учительницей в средней школе номер двести пятьдесят один? Чтобы встретила умного, симпатичного парня и вышла за него замуж?»

Как это ни глупо, но Билл вынужден был признать, что именно этого он и хотел.

Приглашенный оркестр сыграл какую-то вещь. Потом на сцену поднялась Росалита и запела «Right Here Waiting For You»[41] — прекрасную и страстную балладу о любви, тоске и верности. Пение сопровождалось своеобразной пантомимой, куда входили скрежетание зубами и зловещие гримасы.

— Невеста, которая не краснеет, — усмехнулась миссис Девлин. — Иногда очень удобно иметь смуглую кожу.

Бекка и Холли пошли танцевать. Билл направился к шведскому столу. От обилия света, запаха свечей и цветов у него кружилась голова. Наверное, еще больше она кружилась от грядущих событий. Билл не представлял, как он станет жить один в Шанхае.

Откуда-то выплыл Девлин. Босс сочувственно улыбался. Девлин несколько раз потрепал его по плечу, в последний раз ненароком задержав свою руку. Потом он снова исчез, но поддержка начальника несколько взбодрила Билла.

Жаль, что Бекка не способна видеть позитивные стороны шанхайской жизни — доброту и щедрость тех, с кем работал Билл. Его жена почему-то оставалась безучастной к величию времени и места, в котором они оказались, и к магии происходящего вокруг. В этом смысле Билл твердо был на стороне Девлина.

Пусть не сразу, но со временем перемены затронут жизнь каждого шанхайца. Билл радовался, что и он в какой-то мере к этому причастен. Он ощущал, что меняется и его жизнь. Здесь его не будут держать на вторых ролях, как в Лондоне. Здесь не станут допытываться, в какую школу он ходил, чем занимался его отец и какой акцент в его речи. Англия веками держалась за этот мешок с дерьмом, именуемый традициями. В Шанхае важно другое: что ты умеешь делать и как выполняешь свою работу.

Элис Грин сетовала, что образованная китайская элита помыкает громадным рынком дешевой рабочей силы, которая и является главным двигателем китайского «экономического чуда». Но ведь они ведут Китай вперед, а не к феодальной дикости. Разумеется, такое обращение с народом не назовешь честным. Но разве в Китае когда-нибудь относились к своему народу справедливо? Или, может, кто-то из императоров являл собой образец заботы о подданных?

Когда Билл отошел от шведского стола, на его тарелке лежала пара пирожков с повидлом и порция паштета из гусиной печени. Да, всего-навсего пара пирожков и ломтик паштета. Ну и что? Здесь не Англия, где за его спиной прошипели бы что-нибудь о дурных манерах. Он имеет право выбирать еду по своему вкусу.


Перед сном Билл читал дочери рассказ из детской книжки. Не дослушав, Холли уснула. Он закрыл книгу и некоторое время просто смотрел на маленького спящего ангела. Потом Билл осторожно коснулся белокурых локонов. Малышка Холли научила его безусловной, бескорыстной любви. Ничто на свете не заставит его разлюбить дочь.

Бекка собирала вещи. Деликатно и очень внимательно, всеми своими действиями давая понять, что уезжает не навсегда. Большую часть вещей она оставляла здесь.

«Включая и меня, — подумал Билл, сражаясь с подступающей к душе горечью. — Что же она не вспомнила о здоровье отца, когда уговаривала меня ехать сюда?»

— Откуда у тебя эта книга? — спросила Бекка, запихивая в чемодан стопку аккуратно сложенных свитеров.

Билл только сейчас сообразил, что по-прежнему держит в руках книжку, которую читал Холли.

— «Деревенские друзья». Кажется, мы смотрели такой фильм. Помнишь?

— Помню. А книгу нужно вернуть в школу. Она из их библиотеки.

— Хорошо. Я попрошу Тигра. Он завезет.

В самом конце книжки, как и положено, был приклеена библиотечная карточка. Они ничуть не изменились со времени детства Билла: колонки «название», «вернуть к» и «фактически возвращено». Тут же находился сложенный пополам листок со списком книг, которые Холли брала в школьной библиотеке. Билл невольно улыбнулся, представив, с какой тщательностью дочь выбирала эти книжки.

5 июня — «Пирожные кролика Банни»

12 июня — «А ослики танцуют?»

19 июня — «Чулок с сокровищами»

26 июня — «Любимые рифмы»

3 июля — «Но только без слонов»

10 июля — «Жила-была старуха»

17 июля — «Рождество не станет ждать»

24 июля — «Вообрази себя принцессой»

31 июля — «Счастье и грусть»

7 августа — «Тсс!»

14 августа — «Прелестная балерина»

21 августа — «Волшебное Рождество Питера Пэна»

28 августа — «Деревенские друзья»

Странный выбор: в июле одна книжка о Рождестве, в августе — вторая. Список хранил в себе частичку Холли. Билл сунул список в карман и подошел к окну. Бекка смотрела, как дождь заливает пустой двор «Райского квартала».

— Холли быстро заснула? — спросила она.

— Еще бы! Два часа танцев под филиппинские мелодии сделали свое дело.

Не будь у них дочери, о чем бы они сейчас говорили?

— Паршивая погода, — сказал Билл.

Его всегда смешила непременная привычка англичан говорить о погоде. Однако Бекка уцепилась за эту тему.

— Начинается «сезон сливовых дождей»,[42] — отозвалась она. — Какое красивое название — «сезон сливовых дождей». Я читала о нем еще в Англии и очень хотела увидеть своими глазами. Пожалуй, больше, чем что-либо другое.

Они смотрели на мокрый двор. Билл почувствовал, как на его руку легла ладонь Бекки. «Сливовые дожди» превратили Шанхай в туманный город. Даже их сравнительно невысокий дом плавал в туманной пелене.

— И все-таки, сколько ты там пробудешь? — спросил Билл.

— Не знаю. — Лукавый сонный взгляд Бекки говорил: «Ты же меня знаешь». — Мы обязательно вернемся, дорогой.

Они легли на его тесную кровать и, конечно же, предались любви. От тела Бекки исходило восхитительное тепло. Билл знал каждый его изгиб. Узнавание, которое приходит только через несколько лет, прожитых совместно. Он вдруг подумал, что теперь точно так же Шейн будет изучать изгибы тела своей Росалиты.

Бекка заснула у него в руках и не пошевелилась, пока из большой спальни не донеслось хныканье Холли. Тогда она перешла туда и легла рядом с дочкой, успокаивая и уговаривая ее поспать еще. Биллу остался запах ее духов. Он не делал попыток уснуть. Он думал о городе, куда вскоре отправятся его жена и дочь. Он вспоминал их с Беккой жизнь в Лондоне, когда они были совсем молодыми, очень бедными и очень счастливыми.


Билл вышел из аэровокзала в дождь и туман. Тигр был верен себе: он опять поставил лимузин в неположенном месте.

— Куда поедем, босс? — спросил водитель.

— Домой, — ответил Билл, захлопывая дверцу. — Куда же еще?

Лимузин покатил к городу. Билл не обращал внимания на то, что три месяца назад заставляло его вертеть головой по сторонам. Его больше не занимали красно-синие вспышки мигалок на крышах машин дорожной полиции (гунаньцзю, как их здесь называли). Он не замечал стареньких грузовиков, доверху нагруженных домашним скотом, стройматериалами или мокрыми до нитки людьми. И девушки в новеньких «БМВ», одетые по всем правилам «шанхайского стиля», тоже не привлекали его внимания.

Новизна быстро становится обыденностью.

Билл достал из кармана помятый листок со списком книг, который вдохновлял его больше, чем все шанхайские чудеса. Он улыбнулся.

«Все эти книги листала, пытаясь читать, моя девочка. Моя дочка».

А теперь его дочка сидела на маминых коленях и что-то рисовала цветными карандашами, не очень-то задумываясь, что до земли добрых тридцать пять тысяч футов. Наверное, к этому времени самолет летел над Внутренней Монголией.

— Всё в порядке, босс? — спросил начавший волноваться Тигр.

Китаец знал: у этих одержимых работой европейцев рано или поздно обязательно наступает слом. Кого выбивает из колеи жара, кого перепады давления или неприятности на работе. Но слом настигает всех.

— Угу, — коротко ответил Билл.

Он прочитал весь список и вернулся к началу.

«Дворники» на ветровом стекле машины едва справлялись с потоками «сливового дождя». Туман заставлял Тигра смотреть исключительно на дорогу. И хорошо, иначе бы он заметил слезы на щеках Билла Холдена.

Часть вторая ПОСТОЯННАЯ ПОДРУЖКА

Глава 11

Китайцы делали все, что им заблагорассудится. Это удивляло и сбивало с толку.

До приезда в Шанхай Билл читал о нарушениях прав человека в Китае, об арестах китайских диссидентов и о самосожжении, устроенном активистами движения Фалуньгун.[43] Но сейчас, когда Билл брел по улицам Старого города, китайцы казались ему самыми свободными людьми в мире. Правда, их свобода имела свою, типично китайскую окраску, и западный мир, скорее всего, приравнял бы такую свободу к анархии.

Стоило Бекки с Холли улететь, и у него, как назло, выдалась свободная суббота. Поток бумажной тягомотины иссяк. Возвращаться в пустую квартиру не хотелось, и Билл просто отправился гулять.

По мостовым катили на мотороллерах китаянки средних лет. На улицах торговали всякой всячиной. Зачастую продавцы ограничивались лишь стульчиком и картонной коробкой, на которой они раскладывали свой товар. Рядом помещались уличные парикмахеры, готовые постричь и побрить любого желающего. С ними соседствовал стенд торговца очками, едва ли слышавшего о специализированном оптометрическом оборудовании. Лачужка, где находился «парикмахерский салон», была уже уровнем повыше. На ярко-розовой стене заведения красовался прейскурант, заманивавший низкими ценами. Заметив Билла, двое молоденьких парикмахерш помахали ему руками, зазывая к себе.

Билл покачал головой. Одна из девушек притворно надула губы, а вторая тут же нашла новый объект внимания. Поскольку Билл теперь сам был одинок, раздосадованная девушка вызвала в нем больше симпатии. Он глядел на нее, пока не ударился ногой о припаркованную возле тротуара машину.

Это оказался «мини-купер» с нарисованным на крыше китайским флагом.

Из машины вышла Цзинь-Цзинь Ли. Как уже понял Билл, у китаянки было два вида причесок. Когда она куда-то отправлялась с лысеющим китайцем, которого называла своим мужем, ее волосы ниспадали на плечи. В остальное время Цзинь-Цзинь стягивала их в пучок. Сегодня у нее была как раз такая прическа, и черный «конский хвост» торчал из-под желтой бейсболки с надписью «Лос-Анджелес лейкерс».[44] Эта прическа больше нравилась Биллу, поскольку открывала лицо женщины. Привлекательной женщины с проблемной кожей.

Уже потом, когда Билл увидел, как тщательно Цзинь-Цзинь ухаживает за своей кожей, сколько у ней лосьонов, кремов, масок и мыла особых сортов, он понял, что проблемная кожа являлась проявлением внутренних переживаний. Еще через какое-то время он перестал думать об этом. Он принимал Цзинь-Цзинь такой, какая она есть, считая ее красивой. Но в ту субботу, случайно встретив ее в Старом городе, он подумал, что такие проблемы с кожей лица свойственны скорее девочкам-подросткам.

— Какая встреча! — воскликнула Цзинь-Цзинь. — Вы отважились забрести в Старый город. В прежние времена иностранцы не осмеливались здесь появляться. Они просто боялись этого места.

Цзинь-Цзинь надвинула бейсболку почти на глаза. Интересно, знала ли она что-нибудь об этой знаменитой баскетбольной команде?

— Вы серьезно? — спросил Билл.

Цзинь-Цзинь слегка кивнула.

— Ну, а вы? Вы не боитесь находиться здесь?

— Только если окажусь на пути вашей машины.

— Английская шутка, — без тени улыбки ответила китаянка. — Я собиралась пройтись по рынку в саду Юй-Юань.[45] Хотите составить мне компанию? — вдруг спросила она.

— Конечно.

Цзинь-Цзинь взяла его под руку. Странно, но Биллу это почему-то понравилось. Он почувствовал, как краснеет. А ведь он уже давно не краснел. Чего он так смутился? Двое одиноких людей случайно встретились и решили вместе пройтись.

Рынок правильнее было бы назвать барахолкой. В покосившихся деревянных домишках, много повидавших на своем веку, торговали сувенирами эпохи председателя Мао, кустарными куклами Барби и пиратскими копиями последних программ «Майкрософта».

— А вот это понравилось бы вашей дочери, — улыбнулась Цзинь-Цзинь, указывая на полиэтиленовый пакет с одеждой.

Желтая юбочка, голубая кофточка с красной окантовкой и пышными короткими рукавами.

Тут же была картинка, изображавшая девочку-брюнетку с ледяным лицом. Она чем-то напоминала юную Элизабет Тейлор. Не хватало лишь семи гномов, ибо на упаковке значилось: «Наряд Белоснежки».

«Фальшивое одеяние для принцессы», — подумал Билл.

Он тоже улыбнулся, делая вид, что костюмчик ему понравился. На самом деле Холли даже не взглянула бы на эту небрежно сшитую подделку. Торговка, сидевшая у лотка, обвела руками свои сокровища. Жест означал приглашение непременно что-нибудь купить. Если не «Наряд Белоснежки», то как насчет трубки для курения опиума, красной книжечки с цитатами Мао, ручных часов, какие носит Дэн Сяопин, или гимнастерки солдата Народно-освободительной армии? А может, агитационный плакат, воспевающий героический труд рабочих?

Билл и Цзинь-Цзинь пошли дальше. Навстречу им попалась старуха с толстым внуком, похожим на маленького Будду. Оба брели нога за ногу и ели цуккини так, словно это были стаканчики с мороженым.

— Посмотрите на них, — шепнул Билл, когда бабушка и внук остановились у лотка, разглядывая заводного кролика с изрядно поцарапанными металлическими боками.

— Милый мальчуган, — сказала Цзинь-Цзинь. — Правда, немного толстоват.

Билл понял: они с Цзинь-Цзинь по-разному видят этот мир. То, что его удивляет и забавляет, для нее вполне нормально. Наверное, то же самое было бы, если бы китаянка вдруг очутилась в Лондоне.

Противоположный конец рынка упирался в небольшое озеро, посреди которого стоял чайный домик. Туда вел зигзагообразный деревянный мост.

— Это мост Девяти Поворотов, — пояснила Цзинь-Цзинь.

— А для чего зигзаги? — спросил Билл.

— Для отпугивания злых духов. Считается, что они способны двигаться только по прямой.

Злых духов Билл не увидел, зато вода под мостом буквально кипела от спинок жирных золотистых карпов.

Наверное, и это поверье было для Цзинь-Цзинь не просто забавной легендой. Взяв Билла за руку, китаянка повела его по мосту. Ладонь Цзинь-Цзинь оказалась на удивление прохладной.

Первое, на что обратил внимание Билл, войдя внутрь чайного домика, — фотография улыбающегося американского президента (не нынешнего, а прежнего) с чашкой зеленого чая в руке.

— Мы пришли в Хусиньтинский чайный домик, — торжественно сообщила Цзинь-Цзинь. — Очень известное место. Здесь бывали многие самые знаменитые люди. Вы слышали про Хусиньтин?

Как же он мог забыть? Конечно, Хусиньтинский чайный домик — великий символ шанхайского прошлого. Любая знаменитость, посещавшая Шанхай, стремилась побывать здесь и прикоснуться к «настоящему Китаю».

Они с Беккой так и не сумели попасть сюда, хотя чайный домик Хусиньтин значился в их списке шанхайских достопримечательностей. Пока Цзинь-Цзинь разговаривала с официанткой, Билл рассматривал фотографии кинозвезд, президентов и членов королевских фамилий. После шумного рынка было приятно оказаться в полупустом зальчике.

— А теперь мы будем пить чай, — объявила Цзинь-Цзинь.

Они сели за столик напротив друг друга. Цзинь-Цзинь сняла бейсболку. Им подали чашки и небольшой чайник. И чашки, и чайник были стеклянными. Цзинь-Цзинь объяснила ему, что чай здесь подают с добавками редких трав и что ритуал заварки сохраняется неизменным вот уже несколько столетий. Трудно сказать, сколько в этом ритуале действительно было от давней традиции, а что являлось спектаклем для туристов. Мысль об этом пронеслась в голове Билла и тут же исчезла. Он просто радовался, что он не один и наконец-то увидел Хусиньтинский чайный домик.

За соседний столик сели двое молодых японцев, крашеных блондинов. Билл с Цзинь-Цзинь переглянулись и вежливо отвели взгляды. Он не знал, о чем говорить с нею. Жизнь китаянки напоминала большую страну, где целые области оставались для него недосягаемыми.

Из окна был виден другой край озера. Там возле расписного павильона стояла большая очередь.

— Это очередь за наньсян, — пояснилаЦзинь-Цзинь. — Наши знаменитые паровые пирожки. Хотите попробовать?

— А почему бы и нет? — отозвался Билл.

В самом деле, почему бы и нет? Ведь он свободен, ему нечем заняться, некуда пойти, не говоря уже о том, что у него в этом огромном городе нет друзей.

— Билл? — раздался над ухом удивленный голос Тессы Девлин, появившейся невесть откуда. — Ну и как вам без своих?

Он не знал, что ей ответить. Он чувствовал, как опять покраснел.

«Только тебя еще здесь не хватало!» — со злостью подумал Билл.

Цзинь-Цзинь отхлебнула чай и тут же поставила чашку на стол. Чай все еще был очень горячим.

Тесса пришла в чайный домик вместе с мужем и супружеской парой тайваньских китайцев. Тайваньца Билл мельком видел в офисе, это был клиент Хью. Улыбающийся Девлин представился Цзинь-Цзинь, и они обменялись рукопожатием. Удивление лишь слегка обозначилось на лице босса. Девлин умел владеть собой. Что касалось Цзинь-Цзинь, она ответила на рукопожатие, хотя этот западный обычай казался ей столь же чуждым, как европейцам — тереться носами.

Остренькие всезнающие глазки Тессы скользнули по Цзинь-Цзинь. У Билла упало сердце, когда жена Девлина без приглашения уселась за их стол.

Тайванец безучастно взглянул на Билла (хотя в офисе их и представили друг другу), затем с притворной любезностью улыбнулся Цзинь-Цзинь. Билл сразу почувствовал к нему антипатию. Он попытался вспомнить, зачем этот тайванец притащился в Шанхай. Кажется, он был совладельцем одной из здешних компаний сотовой связи, и у него возникли разногласия с шанхайскими партнерами. Жена тайваньца — маленькая женщина в очках — начала деловито выкладывать на стол купленные ею раскрашенные фигурки. Фигурки изображали сцены пыток, обривание голов старикам и заламывание рук женщинам. Палачи, одетые в зеленую военную форму, держали в руках красные книжечки, будто в цитатниках заключались все истины на свете.

— Вы только посмотрите, что мистер и миссис Ван приобрели на Дуньтайском рынке! — щебетала Тесса. — Какие прикольные штучки! Сувениры времен культурной революции. И зачем они только делают такие фигурки?

— Рынок, дорогая моя, — ответил ей муж. — Те, кто их делает, знают, что туристы падки до сувениров.

Это было сказано извиняющимся тоном, словно Девлин ощущал неловкость перед тайваньскими гостями. Обычно такую неловкость вызывают дети, брякнувшие что-нибудь невпопад.

Тесса наморщила лоб.

— Ну да, конечно. Деньги, — пробормотала она.

— Естественно, деньги, — подтвердил Девлин.

Билла удивило, что Тесса даже не спросила разрешения присоединиться к ним. Она подозвала официантку и громко, на самом примитивном английском, стала заказывать чай.

— А вы из каких краев будете? — спросила она Цзинь-Цзинь тоном, каким судья ведет опрос свидетелей. — Я бы не сказала, что у вас типично шанхайская внешность.

— Моя мать родом из Чанчуня, — ответила Цзинь-Цзинь.

Билл впервые слышал это название и не знал, означает ли оно город или провинцию. Почувствовал его замешательство, Цзинь-Цзинь пояснила:

— Это большой город в провинции Дунбэй, к северу отсюда, вблизи границы с Северной Кореей. — Она повернулась к Тессе. — А мой отец — из Гуйлиня, что к юго-западу от Шанхая. Но я росла в Чанчуне.

Ответы Цзинь-Цзинь удовлетворили Тессу.

— Вот вы откуда! Как там говорят? Дунбэй-хо?

— Да. Дунбэй-хо. Северо-восточный тигр.

Тайванец глотнул принесенный чай и шумно втянул ртом воздух. Наверное, обжег себе язык. Его жена скучающим взглядом обводила стены, пока не заметила фотографию одной голливудской кинозвезды, известной приверженки буддизма. Миссис Ван неуклюже поднялась из-за стола и направилась к снимку. Потревоженные фигурки недовольно загремели.

— Я так и думала, — продолжала Тесса. — У вас не совсем китайское лицо, не говоря уже о том, что в Шанхае такой типаж практически не встречается. — Миссис Девлин сощурилась. Она и впрямь вела себя, как судья, готовящийся вынести вердикт. — Хм… Я бы сказала, что у вас в лице есть маньчжурские черты.[46]

Цзинь-Цзинь нахмурилась. Такой Билл видел ее только один раз, когда система безопасности заблокировала ключ зажигания в «мини-купере».

— Чанчунь, — повторил Хью Девлин. — Досталось им. А ведь во времена плановой экономики это был «образцовый район». Пример для подражания. Уголь. Автомобили. Тяжелое машиностроение. А потом тамошние власти, как говорят, не уловили тенденцию времени. Как там теперь? — Вопрос почему-то был обращен к Биллу, словно он являлся экспертом по Чанчуню. — Это правда, что там половина населения — безработные?

Супруги Девлин глядели на Цзинь-Цзинь… наверное, ученые смотрят так на своих подопытных животных. Билл не знал, насколько допустимо в Китае в лоб задавать незнакомым людям подобные вопросы.

— Там много людей без работы, — сказала Цзинь-Цзинь, поднимаясь из-за стола.

От волнения ее прекрасный английский стал предельно лаконичным, лишившись личных местоимений и устаревших идиом, которые так нравились Биллу. Он понял, что китаянка задета вовсе не расспросами о безработице в ее родном городе.

— Я не маньчжурка, — отрезала Цзинь-Цзинь, глядя Тессе прямо в глаза.

— Конечно же нет, дорогая, — усмехнулась жена Девлина. — Мне просто показалось.

— Мне пора, — без всяких церемоний объявила Цзинь-Цзинь.

Путь ей загораживал тайванец, облизывавший обожженные губы. Даже не попросив его отойти, Цзинь-Цзинь протиснулась в узкую щель между ним и столом. Мистер Ван удивленно попятился.

Не взглянув на Билла, Цзинь-Цзинь покинула чайный домик.

— Забавная девчонка, — констатировала Тесса. — Где вы ее откопали, Билл?

— Это моя соседка. Живет в соседнем корпусе. Всего лишь соседка, которую я случайно встретил на улице.

Хью Девлин, казалось, был расстроен случившимся.

— Сердце разрывается, когда думаешь о местах вроде Чанчуня, — сказал он, осторожно прихлебывая жасминовый чай. — Знаете, Билл, как сейчас называют те края? Ржавым поясом Китая. И если бы без работы оставались только крестьяне! Нет. Целые города. Целые регионы. — Девлин задумчиво уставился на стеклянную чашку. — В Чанчуне живет двадцать миллионов человек, и им сейчас очень паршиво. Мы не имеем права забывать об этом. Мы должны что-то сделать для них.

Он встал из-за стола.

— Прошу прощения. Я хочу показать нашим гостям, какой прелестный вид открывается с крыши чайного домика. А потом нам надо ехать в аэропорт.

Девлин и тайваньцы ушли. Билл остался наедине с Тессой. Та улыбнулась и вздохнула.

— Ах, Билл! — Она погрозила ему пальцем.

— В чем дело? — Билл заставил себя взглянуть Тессе в глаза.

— Здесь, Билл, нужно быть очень осторожным.

Он тоже засмеялся, чтобы показать этой неуемной женщине абсурдность ее домыслов.

— Говорю вам, Цзинь-Цзинь — всего лишь наша соседка. И познакомились-то мы благодаря Холли.

— Неужели? А мне показалось, вы вот-вот начнете ходить, держась за руки. Я даже сказала мужу: «Гляди, Хью, Билл скоро будет гулять за ручку с этой китайской девчонкой…» Кстати, как ее зовут? Билл, вы даже не знаете ее имени? Вы нас не познакомили, а мне не захотелось спрашивать у нее. Но я не удивляюсь. Шейн тоже не всегда знал, как зовут его подружек.

— Ее зовут Цзинь-Цзинь Ли, — сказал Билл, стараясь сохранять спокойствие.

Тесса Девлин прикрыла глаза, словно бездомный котенок, которого Холли напоила молоком и почесала за ухом.

— А вы знаете, сколько в КНР Цзинь-Цзинь Ли? Миллионов сто, не меньше.

— Неужели? — подражая Тессе, спросил Билл. Эта экстравагантная дамочка начинала ему досаждать. — Их кто-то считал?

Теперь Тесса была воплощением добропорядочной жены и матери семейства.

— Я не стану говорить вам банальностей вроде: «Подумайте о жене и дочери». Уверена, вы о них не забываете. Подумайте о себе. Мне очень повезло с Хью. Он не падок на других женщин. И всегда был таким. К тому же он — один из немногих мужчин, которому не нравятся азиатки. Даже не знаю почему. — Она развела руками, словно говорила о неразрешимой загадке. — Некоторые из них в молодости бывают очень даже хорошенькими.

Билл глотнул остывшего чая.

— Тесса, а вы задумывались над тем, что говорят китайцы о нас? Наверное, считают нас большеносыми уродами и тоже говорят: «Пока эти белые маленькие, они еще ничего».

— Возможно, — пожала плечами миссис Девлин. — Я не понимаю другого. Неужели мужчина может серьезно запасть на такую девчонку? Спросите себя: вы хотели бы прожить с ней всю жизнь? И о чем бы вы говорили под старость? Билл, я не вмешиваюсь в вашу жизнь. Я лишь хочу дать вам добрый совет.

— Спасибо за заботу, Тесса.

— Для вашей же пользы, Билл. Ради спокойствия Бекки. Ради благополучия фирмы. Будьте осторожны.

— Этих лекций я вдоволь наслушался, едва появился в Шанхайском филиале. Знаете, что мне говорили? — Билл вздохнул. — «Местные женщины сделаны из железа, как гвозди. Их интересует только добыча. Они видят не мужчину, а исправно работающий банкомат». Позволительно спросить, а что видим мы, когда смотрим на них?

Тесса засмеялась и подлила чаю в его чашку.

— Дорогой мой, что бы вы ни говорили, я интуитивно чувствую: эта китаянка вам небезразлична.

У Билла запылало лицо. «Неужели я снова начинаю краснеть, как мальчишка?»

— Понимаю: все мужчины разные. Кому-то мало одной жены. А тут еще пример китайских мужчин, у которых и жена, и любовница. Теоретически это выглядит очень заманчиво.

— Вы можете воображать что угодно, Тесса. Оправдываться перед вами я не собираюсь. Но любовница мне не нужна.

Билл знал, что так оно и есть. Мысль завести любовницу не вязалась с его представлениями о себе и своей семейной жизни. Он любил Бекку, скучал по ней и не хотел уподобляться мужчинам, приезжавшим на машинах во двор «Райского квартала». Он хотел быть лучше их. Биллу претила мысль, что он — такой же, как все.

— Что ж, прекрасно, — объявила Тесса Девлин, будто слова Билла наконец-то убедили ее. Она понизила голос до шепота: — Поскольку вы не собираетесь влюбляться в эту девчонку, вы просто будете трахать ее. Она для этого и предназначена. Ну а если вы все-таки прилипнете к ней… Не отнекивайтесь, я ничего не утверждаю… но эта маньчжурская шлюшка весьма горяченькая… Вы сами не заметите, как снимете ей уютную квартирку, а потом найдете удобную причину и рванете на выход. — Она засмеялась. — Или вы не знаете, как тут все происходит?

— Откуда мне знать, Тесса? Я ведь только что слез с пальмы.

Билл вдруг заметил, что крутит на пальце желтую кепочку-бейсболку с эмблемой «Лос-Анджелес лейкерс».

С крыши неторопливо спускался Девлин с тайваньцами.

— Просто не теряйте голову, Билл, и не позволяйте себя облапошить. Это я вам и пыталась сказать, — улыбнулась Тесса. — Мне нет дела до вашей личной жизни. Но не забывайте: китайские женщины очень практичны. Настолько практичны, что, если вы зазеваетесь, они разобьют вам сердце.

Хью Девлин удовлетворенно улыбался.

— Может, заказать еще чаю? — спросил он.

Билл выглянул в окно. Очередь за пирожками не уменьшалась. Одолев последний зигзаг, на берег сходила Цзинь-Цзинь, уверенная, что все злые духи остались позади. Они ведь способны двигаться только по прямой.

Глава 12

«Награды, — думал Билл. — Юристы обожают награды».

Маленькие вехи на пути к новым горизонтам и блистательным перспективам. Доказательство того, что ты не зря проявляешь терпение, когда тебя смешивают с грязью и вываливают в дерьме. Ты все-таки чего-то стоишь.

Билл сидел в зале вместе с множеством юристов, собравшихся на это празднество. В море смокингов и строгих черных костюмов редкими вспышками мелькали разноцветные наряды женщин. Их фирме отвели отдельный стол, и Биллу досталось место между Нэнси Дэн и Тессой Девлин. Напротив Тессы сидел Шейн, рядом с ним — Хью Девлин, Малахольный Митч и, наконец, Вольфганг и Юрген, между которыми щебетала и смеялась Росалита.

Явный перевес в мужскую сторону. Сейчас Биллу особенно не хватало Бекки. Он бывал на множестве подобных обедов, длинных и скучных. Но там он всегда мог повернуть голову и увидеть любимое лицо. Они с Беккой научились обмениваться молчаливыми шутками, понятными только им двоим.

Вечер тянулся еле-еле. Закуски были на редкость скверные, что компенсировалось обилием выпивки. Официанты подобострастно улыбались, но обслуживали небрежно, словно им тоже осточертело это торжество. На сцену поднимались мужчины в смокингах и иногда — женщины в вечерних платьях. Они принимали стеклянного голубя из рук сухощавой китаянки, с лица которой не сходила приклеенная улыбка. Рядом стоял китаец в черном костюме. Кажется, один из спонсоров торжества.

Постепенно очередь дошла до последней награды — «Иностранный юрист года». Когда прозвучало имя Шейна, Билл вскочил со стула и стал громко аплодировать.

— Да сядьте вы! — крикнули ему сзади.

«Обиженный претендент», — подумал Билл.

Он сел, однако тут же вскочил снова и принялся еще громче аплодировать и смеяться, глядя, как смущенный Шейн идет к сцене.

— Благодарю, благодарю вас, — повторял рослый австралиец, прищуриваясь и разглядывая свою награду. — Я буду бережно хранить эту… этого стеклянного голубя.

В зале засмеялись. Шейн не торопился покидать сцену.

— Вот люди думают, что юристы — бессердечные люди, вроде наемников, готовых служить тем, кто больше заплатит, — сказал он, чуть запинаясь, поскольку уже изрядно выпил. — Но мы-то с вами знаем, что это не так. — Смех в зале стал ироническим. — Есть нечто вроде анекдота. К одному юристу пришла красивая молодая женщина… — Как часто бывает с подвыпившими людьми, Шейн с крайней серьезностью относился к тому, что говорил. — Она сказала: «Прошу вас, возьмитесь за мое дело. К сожалению, у меня нет денег, но мой рот знает, как доставить много удовольствия вашей штучке между ног. Здесь мне нет равных в мире».

Собравшиеся засмеялись еще громче. Но шутка понравилась не всем. Кто-то освистывал Шейна, а несколько человек крикнули: «Как вам не стыдно!»

«Консервативное стадо», — мысленно усмехнулся Билл.

За столами, где сидели их конкуренты, уже никто не улыбался. Люди качали головой. После съеденного и выпитого им не хотелось подобных удовольствий.

Шейн стоял на краю подиума. Он наклонился вперед.

«Чего доброго, еще шмякнется со сцены вместе со своим голубем».

— Да, леди и джентльмены. Эта женщина пообещала ему лучшее в мире удовольствие, — с вызовом произнес австралиец. Он обвел глазами зал. — А знаете, что ответил той красавице юрист? «Простите, но что же получу я?»

Шейн перехитрил их. Даже конкуренты, готовые освистать его, теперь весело смеялись и аплодировали. Билл знал эту особенность австралийца: балансировать на грани провала и потом в последний момент превратить его в свой триумф.

Шейн вернулся за стол. Его все поздравляли и дружески похлопывали по спине. Девлин подозвал официанта и попросил принести шампанского.

Билл посмотрел на часы. Скоро полночь. Значит, в Лондоне Бекка уже забрала Холли из подготовительной школы и привезла домой. Если у дочери сегодня нет урока танцев или плавания, они обе уже дома, и он сможет с ними поговорить. Билл вытащил мобильник. Связи не было.

Объявили перерыв. Сотрудники фирмы встали из-за стола. Кто-то отправился звонить, другие решили просто поразмяться после долгого сидения. Один Билл остался на месте, глядя на пустые винные бутылки и опрокинутые кофейные чашки. В это время появился официант с долгожданным шампанским. И тут Билл, словно что-то вспомнив, встал и направился к выходу.

— Я скоро вернусь, — бросил он удивленным Шейну и Девлину.

Билл не заметил, как из-за другого стола встали четверо мужчин и пошли за ним. Зал, где проходило торжество, был банкетным залом отеля, и оттуда имелся выход прямо в вестибюль. Билл достал мобильник. В вестибюле сигнал тоже не проходил. Билл покинул отель, шагнув в темноту теплой ночи. Наконец сигнал появился. Билл нажал клавишу ускоренного набора и только теперь заметил четверку. Они же глядели на него, как на давнего знакомого.

— Алло! — послышался голос Бекки.

Но Билл уже не слышал ответа жены. Он спешно сложил мобильник и убрал в карман. Встреча с этой четверкой не предвещала ничего хорошего. Теперь Билл узнал их. Тогда, в баре, они похотливо гоготали, лапая Цзинь-Цзинь Ли.

Билл повернулся, чтобы пройти мимо и вернуться в отель, но один из четверых мужчин выплюнул сигарету и загородил ему дорогу.

— Хочу дать совет.

Все четверо были на удивление похожи. Молодые, однако уже начавшие полнеть. Лица, на которых нет ничего, кроме язвительного презрения. На родине Билл перевидал достаточно таких лиц. Эти четверо были его соотечественниками.

— Больше не пытайся указывать нам, что можно и что нельзя делать с китайскими шлюхами, — сказал англичанин и вдруг с размаху ударил Билла по лицу.

Его приятели одобрительно загоготали.

Билл чувствовал, что все кончится этим, но пребывал в непонятном ступоре. Он застыл, словно идиот. От удара он попятился назад и вклинился в очередь ожидавших такси. Какая-то девушка испуганно закричала. Билла ударили снова. Что-то твердое рассекло ему губу. Должно быть, обручальное кольцо. Билл покачнулся и инстинктивно схватился за одного из двух каменных львов, поставленных у входа в отель. Костяшки пальцев заныли, однако лев уберег Билла от падения.

Он поднес пальцы к губам. Пальцы стали липкими от крови. Билл ощущал этот противный металлический привкус. Ему вспомнились мальчишеские драки.

Билл обернулся. Трое из четверых стояли перед ним. Чувствовалось, что им не терпится наброситься на него. Он видел их злобные и тупые лица. Четвертый, кажется, собирался что-то ему сказать. Так и есть.

— Что, рыцарь? Здесь тебе не школьная дискотека. Да за пятьсот юаней она была бы рада дать оттрахать себя во все дырки. Ясно тебе, долбаный турист?

«Турист» в Шанхае считалось самым грубым и обидным ругательством. Даже словечки вроде «хрен моржовый» в сравнении с ним воспринимались как комплимент.

Билла снова ударили. На это раз ему удалось пригнуться, и удар, нацеленный в лоб, задел лишь макушку. Но следом последовал удар в ребра, лишивший его способности дышать. Он опустился на четвереньки, судорожно глотая воздух. У него нестерпимо болел бок. Вяло шевельнулась мысль, что этим ублюдкам ничего не стоит забить его до смерти.

Откуда-то издали послышался голос Шейна: австралиец звал его по имени; Шейн поливал четверых ублюдков бранью, требуя, чтобы они отстали от Билла.

Как ни странно, это возымело действие. Удары прекратились. Билл лежал на плитках тротуара. Очередь на такси отодвинулась от него подальше, как от носителя опасного вируса. Неужели эти козлы послушались Шейна? Вскоре он убедился, что чудес не бывает. Просто четверка переключилась на австралийца.

Подняв голову, Билл увидел Шейна, бесстрашно идущего навстречу озверелым англичанам. Держась за каменного льва, Билл медленно встал. К этому времени Шейн уже вовсю махал кулаками, успевая говорить своим противникам все, что о них думает. Тогда кто-то из них навалился ему на грудь. Кулаки мелькали, как рычаги механизма. Остальные трое сбили его с ног и пригвоздили к тротуару. Вокруг места драки стала собираться толпа. Слышались выкрики по-китайски и по-английски.

Держась за бок, Билл побрел на выручку Шейну. В ухе что-то щелкнуло, и он вздрогнул. Шаги заставили двоих обернуться в его сторону. Белая рубашка одного из англичан была вся в крови.

«Наверное, это моя кровь», — равнодушно подумал Билл.

Оставшиеся двое продолжали дубасить Шейна. Они били австралийца по голове, между ног, по ребрам. Шейн сжался в комок, а они все так же пинали его ногами.

Билл понимал: надо что-то делать. Но все случилось слишком быстро. К тому же этих ублюдков было четверо, а он один. Тогда, в баре, он тоже был один. Но тогда его распирало от ярости при виде беззащитной Цзинь-Цзинь Ли, над которой глумились иноземные кобели. Сегодня, похоже, вся ярость принадлежала им.

Англичане устали бить Шейна. Они вспотели и тяжело дышали. Их галстуки-бабочки сползли набок. Шейн уже не кричал. Он распластался на тротуаре, не подавая признаков жизни. Билл пошел к другу, но у него на пути опять вырос этот говорливый тип. Англичанин покачивался на каблуках, держа наготове сжатые кулаки. У него были брюки излюбленного среди юристов фасона — с длинными шелковистыми полосами. Вообще же вся четверка чем-то напоминала взбесившихся пингвинов.

— Защищал ее честь, да? — спросил говорливый, явно намекая на Цзинь-Цзинь. — Неужели ты, падаль, веришь, что она не трахается за деньги?

Он ударил Билла в живот. Билл скрючился, не зная, чем все это кончится. Но тут появились гостиничные охранники. Они и не думали задерживать драчунов. Англичане неспешно удалились с места побоища, поздравляя друг друга, будто только что выиграли нелегкий баскетбольный матч. Они ликовали и несколько раз даже остановились, чтобы обернуться и выплеснуть на Билла поток грязных ругательств. Билл встретился глазами с одним из охранников. Китаец глядел на него с нескрываемой неприязнью.

Шейн сидел на тротуаре и стонал, держась за чресла. Его вытошнило прямо на смокинг. Билл помог ему встать и едва сам не рухнул под тяжестью австралийца. Вдвоем они кое-как добрели до лимузина. Ошеломленный Тигр что-то говорил им, но Билл его не слышал.

«Да, скотина, именно так я и думаю, — мысленно отвечал он толстеющему англичанину, чувствуя прилив запоздалой злости. — Я верю, что она не станет трахаться за деньги. И тебе, вонючая свинья, никогда не купить ее».


Когда Билл и Бекка только начали встречаться, они говорили без умолку. Им не требовалось придумывать темы для разговора. Обсуждалось все, что приходило в голову: их отношения, чувства, жизнь, мировые проблемы, работа, друзья, родители, неудачи прошлого и надежды на будущее. Когда они поженились и у них появился ребенок, основной темой разговоров стала Холли.

— Она ищет диск, где есть «Y. М. С. А», — сообщила звонившая Бекка. — Помнишь эту вещь? Это из репертуара «Людей деревни».[47]

— Понятно, — кивнул Билл, подавляя искушение сказать, что он знает, кто исполняет эту песню.

Он рассеянно водил пальцем по своему избитому лицу и улыбался, вспоминая, как Холли отплясывала на свадьбе Шейна и Росалиты. Его дочь выбрасывала ручонки вверх, изображая букву «Y», потом дотрагивалась до лба, что обозначало «М». После этого Холли наклонялась вперед, изображая согнутыми руками «С». Но забавнее всего было видеть, как Холли делает руки треугольником, который у нее обозначал «А».

— Посмотри в «Это я и называю диско».

Билл удивился непривычному звуку своего голоса. Наверное, это из-за распухших губ. Надо еще проверить, не сломали ли эти козлы ему зубы.

— Там этой песни нет, — вздохнула Бекка. — Я тоже думала, что она там. Ты, наверное, перепутал. Там другой их хит — «In the Navy».

Билл вздохнул.

— Тогда поищи знаешь где? На диске «Супертанцы-1999». Возможно, «Y. М. С. А» там.

— Ладно, — неуверенно согласилась Бекка.

Так всегда. Уж если Холли требовалась какая-то песня, родителям приходилось шерстить всю свою коллекцию дисков.

— Не отключайся, Билл. Холли хочет поговорить с тобой. — Послышалось шуршание. Бекка передавала трубку дочери.

— Холли, ты меня слышишь?

Ему ответил вежливый, но какой-то незнакомый голос. Неужели за это время дочь так выросла, что у нее изменился голос? Не может быть. Наверное, ему показалось.

— Я слушаю. — И снова — какой-то незнакомый голос.

— Холли, это же я, твой папа.

— Я знаю. — Еще одна пауза. — У меня вопрос.

— Я тебя слушаю, дорогая.

— Тебе прошлой ночью было страшно?

Билл встал и посмотрел в зеркало. Увидев свое отражение, он содрогнулся. Ощущения — это одно. А вид у него сейчас был такой… Он не представлял, как покажется в офисе.

— Было ли мне страшно, ангел мой? — Откуда малышка могла знать о случившемся прошлой ночью? Каким образом? — А почему прошлой ночью мне должно было быть страшно?

— Потому что ты был один.

Билл засмеялся. Простые слова дочки рассмешили его так, как не могла бы рассмешить самая остроумная шутка.

— Нет, радость моя, мне не было страшно. — Боже, как хорошо, что они обе ни о чем не догадываются! — А знаешь почему?

Молчание. Должно быть, Холли качала головой.

— Нет, — наконец сказала девочка.

Где-то поблизости послышался голос Бекки, пытавшейся забрать у Холли трубку.

«Она и мой ребенок тоже», — подумал Билл.

— Если мне вдруг станет грустно или страшно, достаточно лишь подумать о вас с мамой, и мне тут же становится лучше. Я всегда помню, что ты — моя маленькая девочка. Мысль может согревать, как солнце. Мысль может делать человека счастливым.

В трубке было тихо. Исчезли все окружающие звуки. Неужели связь оборвалась?

— Холли, ты меня слышишь?

— Мне нужно пойти почистить зубы.

Его дочь не извинялась. Она просто констатировала факт. Холли как будто подменили!

— Подожди еще немного. Я тебе не все сказал!

— Пока-пока! — скороговоркой выпалила Холли.

В Шанхае, когда он звонил с работы, дочь забывала, что ей надо чистить зубы, мыться и ложиться спать. Биллу действительно стало страшно.

— Подожди, дорогая. Ты успеешь почистить зубы. — Билл умолк, не зная, что говорить своему далекому ангелу. И вдруг слова пришли сами собой. — Ты просто помни, что я — твой папа. И помни, что я никогда тебя не разлюблю. Что бы ни случилось, где бы ты ни находилась и где бы ни был я, я всегда буду тебя любить и радоваться тому, что я — твой отец. И я очень горжусь, что ты моя дочь. Очень горжусь. Холли, вспоминай мое лицо. Вспоминай мой голос. Договорились?

Опять молчание.

— Холли!!!

— Да, папа, но мне действительно нужно идти чистить зубы.

Наконец-то он слышал голос прежней Холли!

— Спокойной ночи, папа.

— Спокойной ночи, ангел мой.

Глава 13

Билл слонялся по своей опустевшей квартире, вертя в руках желтую бейсболку с эмблемой «Лос-Анджелес лейкерс». Шапочка, конечно же, местного производства. Подходя к окнам, Билл бросал взгляд на соседний корпус. Свет в квартире Цзинь-Цзинь так и не появился.

«Какая банальность, — думал Билл. — Еще один большеносый урод созрел для того, чтобы завести интрижку с китаянкой. Стоило жене уехать… Все по шаблону. Не думал, старина, что и тебя потянет туда же».

Он был один и потому начал говорить с собой вслух.

— Полюбуйся на себя. Прикидываешь, сколько надо прождать до следующего шага? Что ты сейчас делаешь? Что, по-твоему, ты сейчас делаешь? — настойчиво спрашивал себя Билл, не выпуская из рук бейсболку.

— А что такого я делаю? — продолжил он диалог с собой. — Ничего особенно. Просто соображаю, как лучше всего вернуть ей бейсболку. Я здесь один. Это грустно, но я один. Разве одиночество является нарушением супружеских клятв?

Он продолжал убеждать себя, что не совершает ничего дурного, но чем весомее делались аргументы, тем все более сомнительной казалась ему собственная невиновность.

Билл продолжал бродить по квартире, не решаясь выйти за дверь. Он нервничал; у него не хватало духу отправиться в соседний корпус. Потом вся эта затея представилась ему и вовсе дурацкой. Женщины часто истолковывают подобные спонтанные действия по-своему, и вместо понимания его поступок может вызвать отвращение.

Субботний вечер тянулся еле-еле. Билл снова и снова смотрел на ее окна. Наконец в квартире Цзинь-Цзинь зажегся свет, но тут во двор въехал серебристый «порше». Вскоре окна снова погасли. Билл направился к холодильнику, раскрыл дверцу и принялся исследовать его содержимое. Смотреть, как Цзинь-Цзинь выходит и садится в машину, ему не хотелось. Если честно, не хватало духу.

Билл зашвырнул бейсболку в угол и, не раздеваясь, улегся на свою короткую кровать. Он и сам не понимал, почему не перебирается в пустующую большую спальню. Смешно, как будто там чужая комната. Он вдруг подумал, что у них с Цзинь-Цзинь есть общая черта — одиночество. Как и он, китаянка большинство вечеров проводит одна. Телефон молчит. Она сидит и тоскует. Но может, он ошибается и Цзинь-Цзинь по вкусу такое времяпрепровождение? А тоскует, изнывая от одиночества, законная жена владельца серебристого «порше»?


Воскресным вечером Билл все-таки отправился к Цзинь-Цзинь.

Возможно, наносить ей визит было еще слишком рано. Но впереди — целая рабочая неделя, иначе придется ждать следующего уик-энда. К тому времени Цзинь-Цзинь купит себе новую бейсболку, а про эту забудет. Подумаешь, какая-то шапочка, оставленная в чайном домике!

Но ведь она же вернула ему пиджак, поэтому вполне уместно сделать ответный жест вежливости. Он всего-навсего вернет соседке забытую ею бейсболку и уйдет.

Билл пересек двор, вошел в нужный подъезд, вызвал лифт и поднялся на ее этаж. Он вспомнил, как тогда ему пришлось удерживать пьяную Цзинь-Цзинь, пока она рылась в сумочке, ища ключи.

На этом все должно было бы кончиться. Порядочному мужчине этого вполне хватило бы.

И тем не менее Билл нажал кнопку звонка.

Шагов он не услышал, и слава богу. Внутри играла музыка, но дверь ему не открывали. Билл уже собрался вернуться в свою спокойную одинокую жизнь, но тут дверь неожиданно распахнулась. На пороге стояла удивленная Цзинь-Цзинь. И кто придумал, что у азиатов непроницаемые лица? На скуластом лице китаянки (Биллу сразу вспомнилось слово «дунбэй-хо» — северо-восточный тигр) отражалось неподдельное удивление и даже радость.

Билл давно не видел столь выразительного, так много говорящего лица.

«И зачем этот большеносый урод притащился сюда?» — вот что было написано на ее лице.

— Вы забыли свою шапочку, — сказал Билл, протягивая ей бейсболку.

Цзинь-Цзинь взяла бейсболку и помяла в руках. Для такой высокой женщины, у нее были на редкость маленькие ладони.

— Дзэ-дзэ, — поблагодарила она.

— Бу ке-ци, — ответил Билл.

Оба замолчали. Что ж, самое время попрощаться и уйти. Но вместо этого Билл вдруг спросил:

— Кстати, а что вы знаете про «Лейкерсов»?

— Они входят в Национальную баскетбольную ассоциацию Америки. — Цзинь-Цзинь назвала несколько ничего не говорящих ему имен.

— Поразительно, сколько вы про них знаете. Куда больше, чем я.

— Я еще знаю, что эта команда из Лос-Анджелеса. Из Калифорнии.

Билла поразила непосредственность Цзинь-Цзинь. Она словно только что открыла глаза и увидела всю планету.

— Зря вы тогда ушли, — сказал он.

Глаза Цзинь-Цзинь сердито вспыхнули.

— Вы помните, как та женщина говорила со мной? Она сказала, что я — маньчжурка.

Билл знал о Маньчжурии немногим больше, чем о «Лос-Анджелес лейкерс». Обширный край на северо-востоке Китая. Суровая природа. Земли, которые попеременно захватывали то маньчжуры, то китайцы, то японцы. Однако, глядя сейчас на Цзинь-Цзинь, он чувствовал, что Тесса Девлин где-то попала в точку.

Типаж лица Цзинь-Цзинь был не чисто китайским. Возможно, она действительно что-то унаследовала от своих скуластых маньчжурских предков. Во всяком случае, Тесса задела в ней весьма болезненную струну. Это примерно то же самое, что заявить жителям ортодоксального кибуца об их славянских корнях.

— Возможно, вы ее не так поняли. Тесса говорила, что вы немного похожи на маньчжурку, — заметил Билл.

— Но я не маньчжурка!

Билл почувствовал, что вступает на опасную тропу. В конце концов, он — не Тесса, чтобы наслаждаться подобными играми. Он улыбнулся и примирительно вскинул руки. В следующее мгновение могло произойти что угодно. Но Цзинь-Цзинь вдруг нахлобучила бейсболку себе на затылок и тоже улыбнулась. Напряженность в ее глазах погасла. Улыбка китаянки не могла соперничать с голливудской, ее зубы несколько выпирали. Возможно, чанчуньские стоматологи вовремя не обратили на это внимание или зубные брекеты стоили достаточно дорого, а родителей Цзинь-Цзинь волновали более насущные проблемы, включая ежедневное пропитание. Как бы там ни было, но улыбалась она тепло и заразительно. И пусть при этом красота Цзинь-Цзинь несколько портилась, зато в ее лице появлялось что-то другое, не сравнимое с идеальными холодными улыбками китайцев. Улыбающаяся Цзинь-Цзинь нравилась Биллу гораздо больше.

— Добро пожаловать, — с церемонной вежливостью произнесла Цзинь-Цзинь, отходя от двери.

Это было недвусмысленное приглашение в ее жилище. В ее мир. Билл вдруг остро ощутил, что женат. Он спросил себя: а действительно ли ему это нужно? Он сознавал, что не годится для подобных игр. Одно дело — строить планы, наблюдать за окнами и выжидать, находясь у себя дома. Но теперь, когда игра переходила в следующую стадию, когда его приглашали в квартиру, у него не хватало духу переступить порог. Билл не хотел интрижек. Он любил Бекку.

— Мне надо идти. — Билл кивнул в сторону лифта. — Завтра рано вставать.

Однако Цзинь-Цзинь уже приняла решение пригласить его к себе и не собиралась отступать.

— Зайдите хотя бы ненадолго, — настаивала она. — Я хочу угостить вас своими пирожками.

Это было уже слишком! Даже более чем слишком.

— Спасибо, но никак не могу. Честное слово, — вяло отнекивался Билл.

— Я прошу вас.

Билла вновь удивила ее приверженность формальностям, будто существовал некий этикет, нарушать который Цзинь-Цзинь не имела права. Как под гипнозом, Билл вошел в квартиру и только потом убедился, что ему нечего опасаться. Если Цзинь-Цзинь предлагала отведать пирожков собственного изготовления — действительно имелось в виду именно это.

Запах жареных пирожков Билл почувствовал еще в коридоре. Оказалось, что Цзинь-Цзинь дома не одна. Билл увидел нескольких молодых женщин и ребенка — упрямого коротко стриженного мальчишку примерно двух лет. Он все время норовил проползти между ногами этих женщин из «Райского квартала». Из дырки в штанишках проглядывала его толстая попка. Билл вдруг подумал, что дырка прорезана намеренно, чтобы облегчить малышу доступ к горшку.

Женщины готовили угощение, состоявшее исключительно из маленьких пирожков — обжаренных комков теста, внутрь которых закладывали мясо, рыбу или овощи.

Самое удивительное — Биллу были знакомы почти все гостьи Цзинь-Цзинь. У плиты стояла профессиональная партнерша по танцам. Билл сразу вспомнил, как однажды Шейн предложил «вдарить по пиву» и они оказались в баре со странным названием «Вместе с Сюзи». Сейчас танцовщица ловко орудовала у плиты. Одной рукой она вынимала пирожки из пароварки, а другой — переворачивала те же яства на сковороде. Увидев Билла, она приветственно кивнула ему.

Знакомой оказалась и другая женщина. Сейчас она ползала по полу, играя с мальчишкой. А тогда, в баре, она набрала на дисплее мобильника смехотворную сумму, за которую была согласна отдаться. Она указала на ребенка и засмеялась. В баре эта женщина произвела на Билла другое впечатление: несчастная мать-одиночка, которой не на что кормить сына.

Третья, помоложе и совсем худенькая, мыла посуду. Кажется, Билл встречал и ее. Только где? Рядом с мойкой он вдруг заметил сумочку с монограммой. Учительница, жаждавшая иметь сумочку от Луи Вуитона! Должно быть, за это время она нашла себе спонсора. Женщина равнодушно скользнула глазами по Биллу. Наверное, не вспомнила. Да и с какой стати она должна его помнить? Всего-навсего один из посетителей бара.

Четвертую женщину он в баре не видел, зато часто встречал возле корпусов «Райского квартала», когда она выносила мусор или болтала со швейцаром. Иногда Билл сталкивался с ней в местном супермаркете, но чаще — когда она выходила во двор и садилась в машину отца. Во всяком случае, до сих пор Билл думал, что пожилой человек в «БМВ» ее отец.

Скромная молодая женщина в очках. Биллу всегда казалось, что она из другого мира. Просто она жила в «Райском квартале», и отец заезжал за ней, чтобы подбросить до работы. Сейчас она сидела и вязала, больше похожая на библиотекаршу, чем на содержанку. Но внешность была обманчива; эта женщина принадлежала к тому же миру, что сама Цзинь-Цзинь и другие ее гостьи.

— Это всё мои соседки, — тоном идеальной хозяйки сообщила Цзинь-Цзинь. — Мы приготовили сяолунбао — традиционные шанхайские пирожки с начинкой — и цзяоцзы. Их готовят в Чанчуне, и они, скорее, напоминают равиоли. Знаете, что это?

— Знаю, — ответил Билл.

— Прошу вас, угощайтесь.

Цзинь-Цзинь усадила его между «библиотекаршей» и матерью малыша, подав бутылку холодного «Чинтао». Мальчишка подошел к нему и похвастался игрушкой — ободранной металлической машинкой.

— О, «феррари», — улыбнулся Билл. — Замечательная машина.

Женщину в очках звали Дженни Вторая. Почему «Вторая» — она не объяснила. Имя матери малыша звучало еще более странно — Сахарная.

— Кажется, мы встречались, — опрометчиво бросил Билл.

Может, говорить такие вещи бестактно? На всякий случай он задал второй, ни к чему не обязывающий вопрос:

— Как дела?

Билл достаточно наслышался о скрытности китайцев и не ожидал, что Сахарная ответит искренне и обстоятельно.

— Иногда мне нужно вырываться из семьи, — сказала женщина, глядя, как Билл играет с ее сынишкой. — Сына оставляю со своими родителями. Такая у меня работа. — Она замолчала.

«У них у всех такая работа, — подумал Билл. — Они очень сдержанны. Но у каждой накопилось в душе столько, что, когда поток вырывается наружу, его не остановить».

— Вчера в «Сюзи» я познакомилась с австралийцем, — продолжала Сахарная. — Когда мы уходили, он захотел пойти в казино. Я стала говорить: «Не надо казино. Пойдем в твой отель». Но он хотел в казино. И там я его потеряла.

Билл молча кивнул. Возможно, казино было лишь предлогом, чтобы отделаться от нее.

— А сегодня утром он дал мне десять долларов. — Биллу показалось, что он ослышался. Десять долларов? — Он мне сказал: «Это все, что у меня осталось. Все другие деньги я проиграл». А я делала все, что он просил.

Сахарная проглотила подступающие слезы. Сын перестал катать машинку и поднял голову, удивленно глядя на мать.

— Это ведь мало, правда? — всхлипнула Сахарная.

— Совсем мало, — согласился Билл.

Сахарная кивнула. Ее сын, явно не понимавший английского, сердцем почувствовал, что матери плохо, и в знак утешения протянул ей свою игрушку.

— Вот я и прихожу сюда… отдохнуть, — сказала она, беря из детских ручонок поцарапанный «феррари».

Дженни Вторая обняла Сахарную. Билл отвернулся. Все утешительные слова казались ему пустыми и лживыми. Отдаться мужчине за десять долларов. По сравнению с остальными женщинами Сахарная казалась бедной родственницей. У остальных имелись спонсоры. И хотя мир Билла осуждал подобные отношения, это было все же лучше, чем продавать свое тело за десять долларов.

Билл посмотрел на Цзинь-Цзинь. От ее улыбки ему сразу полегчало. Он стал привыкать к тому, что улыбка этой женщины отражала ее душу. Улыбка, но не лицо. Из лица легче сделать маску, устраивающую владельца серебристого «порше».

Он только сейчас обнаружил, что сидит на сборнике кроссвордов. Билл быстро вытащил его из-под себя. Цзинь-Цзинь опять улыбнулась. Билл понял: его представления о ней и о других «канарейках» из клеток «Райского квартала» ошибочны. Возможно, они и проводят вечера в ожидании звонка. А когда возвращаются из сказочного царства шанхайских ночей, из ресторанов, коктейль-баров и клубов Бунда, их, быть может, пронзает ощущение своей второсортности и мучают воспоминания о перенесенных унижениях, выпадающих на долю любовницы женатого мужчины. И тем не менее эти цзиньсэняо, эти «канарейки» одиноки совсем не так, как Билл. Шанхай — их город. И у них есть свой маленький дружеский круг.


Таких караоке-баров Билл еще не видел. Он привык к роскошным барам Французского квартала, куда Шейн иногда водил китайских клиентов. Заведение, куда подруги Цзинь-Цзинь привели Билла, помещалось на боковой улочке Губэя и состояло из десятка комнатенок. Неоновая вывеска над дверью была не английской, а китайской. Не было здесь и нанятых хорошеньких девушек, чтобы аплодировать подвыпившим тайваньским бизнесменам, когда те благополучно доберутся до конца мандаринской версии «My Way».[48]

Билл и китаянки втиснулись в каморку, размерами чуть больше встроенного гардероба Бекки. Себе женщины заказали фруктовый сок, а Биллу — пиво «Чинтао».

Сахарная с ними не пошла, оставшись в квартире Дженни Второй (оказалось, что она живет там вместе с сыном). Остальные женщины сосредоточенно изучали репертуар, словно бедняки, волею судеб попавшие в ресторан пятизвездочного отеля. Цзинь-Цзинь пригласила еще одну женщину, которая изначально не присутствовала в ее квартире.

Билл тоже открыл книжку в переплете из искусственной кожи. Он понимал только цифры. Судя по ним, репертуар караоке-бара содержал сотни песен на кантонском и мандаринском диалектах. Биллу сегодня отводилась роль слушателя.

Цзинь-Цзинь зажала в руке микрофон и во все глаза уставилась на экран. Там, взявшись за руки, по пляжу неторопливо брели китаец с китаянкой. К морю подступали кварталы современного города. Наконец до Билла дошло, почему караоке-бары столь притягательны для китайцев. Эти заведения давали уединение в стране, где оно было редкостью; они давали свободу самовыражения, почти запретную в китайской культуре. В других местах за подобную свободу можно схлопотать пулю в затылок или навлечь неприятности на своих близких.

Цзинь-Цзинь запела какую-то душещипательную песню на мандаринском диалекте. Биллу подумалось, что такая песня могла быть только о любви, которая никогда не угаснет.

Когда песня закончилась и микрофоном попыталась завладеть профессиональная партнерша по танцам (ее звали Дженни Первая), Цзинь-Цзинь не пожелала ей уступать. Какое-то время они переругивались на шанхайском диалекте. Цзинь-Цзинь одержала верх и запела другую, не менее сентиментальную песню. В нижней части экрана вспыхивали и гасли иероглифы, а героиня песни печально глядела в окно. У Цзинь-Цзинь был неплохой голос, однако на верхних нотах он срывался.

Дженни Вторая оторвалась от вязанья (она и сюда притащила свои спицы).

— У Цзинь-Цзинь замечательный голос, — вполголоса сказала она. Ее глаза восхищенно блестели за стеклами очков. — И прекрасное лицо.

Билл вежливо кивнул. Насчет лица он был полностью согласен.

— У меня — ни того ни другого, — засмеяласьДженни Вторая. — Но муж меня все равно любит. Мне очень повезло. Он слишком стар.

Вот тебе и «отец»! Билл в который раз поразился собственной наивности.

— Вы живете в северном корпусе? — спросил он.

Дженни Вторая кивнула, показывая торчащие зубы, которые вряд ли взялся бы исправлять даже опытный ортодонт.

Ее «муж» приезжал во двор «Райского квартала» на черном «БМВ» седьмой серии. Этот упитанный и ухоженный человек (на вид ему было шестьдесят или чуть больше) никогда не вылезал из машины. Билл не раз видел, как Дженни Вторая с застенчивой улыбкой шла к машине. По всем параметрам — прилежная студентка, которую состоятельный папочка решил побаловать и свозить поразвлечься в Бунд.

Манерами поведения Дженни Вторая отличалась от своих подруг. Она не стремилась соответствовать «шанхайскому стилю», но Биллу она очень понравилась. В ней было что-то вызывающее расположение. Ей искренне нравилось играть роль гадкого утенка. Она была в бесформенном синем свитере, но когда вставала и оправляла свитер, становилось видно, что в отличие от своих плоских подруг у нее есть настоящие женские формы. Рядом с ней было очень уютно. Билл понимал, почему она так нравилась престарелому «папаше». Скорее всего, на такую девушку облизывались и пожилые европейцы.

— Вот так всегда, — вздохнула Дженни Первая, плюхаясь на обшарпанный диванчик. — Цзинь-Цзинь есть… жадная до караоке.

Последнее слово она произнесла с ударением на последнем слоге. Кто-то научил ее английскому с типично французскими ошибками произношения.

— Где вы учили английский? — спросил Билл.

Впрочем, он и так знал ответ. Любая китаянка из «Райского квартала» отвечала одинаково: «Я встретила мужчину». Или нескольких.

— Я занималась с учителем, — ответила Дженни Первая. — В постели. Замечательное место, чтобы учить язык. У меня было два французских… бойфренда. Первый — молодой и бедный. Я очень его любила. Но он был молодой и бедный, и я перестала его любить.

Слова звучали цинично и расчетливо. Биллу сразу вспомнилась фраза Тессы Девлин: «Китайские женщины очень практичны». Но слезы Дженни Первой были вполне настоящими. Она поспешно вытерла лицо бумажной салфеткой. Билл в очередной раз удивился расхожему мнению о невозмутимости азиатов. У этих женщин смех и слезы зачастую выплескивались в одной фразе.

— А второй был богатый и женатый. Потом он уехал в Париж.

Значит, ее квартира в «Райском квартале» — это подарок богатого француза? Тогда понятно, почему Дженни Первая жила здесь и почему она возвращалась домой одна.

— Год он звонил, а теперь больше не звонит. — Она вопросительно взглянула на Билла. — Как вы думаете, почему он перестал звонить?

Билл покачал головой.

— Откуда ж я знаю?

Возможно, жена француза что-то заподозрила. Эту мысль Билл оставил при себе. Дженни Первая плакала, не стесняясь ни его, ни подруг. Женщины из Райского квартала не были проститутками в западном понимании этого слова. Обычные женщины. Где-нибудь в другом месте они стали бы бухгалтершами и учительницами, женами или подругами. Но только не в Шанхае и не в нынешние времена.

Цзинь-Цзинь с явной неохотой отдала микрофон незнакомой Биллу женщине.

— Вы ее знаете? — спросила Дженни Первая. — Это Энни. Неужели не знаете?

— Она новенькая, — включилась в разговор Дженни Вторая, позвякивая спицами. — У нее мужчина с Тайваня.

В это время Энни начала сражаться с песней на кантонском диалекте.

— У нее квартира в западном корпусе, — сообщила Дженни Вторая, восхищенно округляя глаза, которые за очками казались еще больше. — Целых три спальни!

Энни расправилась с песней и тоже присела на диванчик, царственным жестом взяв бокал с соком.

— Вы были на Гавайях? — вдруг спросила она Билла.

— Нет.

Ответ удивил Энни. Наверное, ей казалось, что западные люди должны знать Гавайи вдоль и поперек.

— Вам стоит съездить, — посоветовала она. — Я там жила с моим американским бойфрендом. Четыре месяца. Он купил таймшер.

Дженни Первая отвернулась, как будто уже слышала рассказ о Гавайях. Дженни Вторая опять взялась за спицы.

— А куда потом делся твой бойфренд? — спросила она.

Билла тронуло, что из-за него они все перешли на английский.

— Мы друг другу надоели, — сказала Энни.

Улыбающаяся Цзинь-Цзинь села рядом с Биллом.

— А теперь я поищу песню для вас.

Не обращая внимания на его протесты, она принялась листать репертуарную книжку. Билл отхлебнул пива.

«И почему на Западе люди так комплексуют по поводу караоке? — думал он. — Наверное, потому, что мы относимся к этому пению как к выступлению. Считаем, что должны выступить наилучшим образом. А караоке создали вовсе не для того, чтобы блистать вокальными способностями».

Цзинь-Цзинь, единственная среди женщин «Райского квартала», не взяла себе западное имя. Она сохраняла имя, данное ей при рождении. В этой женщине, несомненно, был внутренний стержень. И еще что-то, непонятное Биллу и недосягаемое для него. Впрочем, он и не стремился пробиться к глубинам ее души. Достаточно того, что Цзинь-Цзинь отказалась от фальшивого иностранного имени.

Она все-таки нашла песню для Билла. Он неуклюже встал. Женщины зааплодировали. Его удивило, что Цзинь-Цзинь встала рядом с ним и взяла второй микрофон. Возможно, это была просто уловка, рассчитанная на то, что Билл уступит ей право сольного исполнения. Но нет, все говорило о том, что петь они должны вместе.

Песня была давнишним хитом «Карпентерз» и называлась «Yesterday Once More».[49] Цзинь-Цзинь разыскала ее чуть ли не на последней странице сборника. У женщин «Райского квартала» эта вещь ассоциировалась с чем-то чистым и незапятнанным. Они раскачивались в такт мелодии, отрешенно глядя в пространство влажными карими глазами. Цзинь-Цзинь вдохновенно вытягивала высокие и низкие ноты — китайская версия Карен Карпентер. Билл по большей части хрипел и мычал.

Финальные аккорды песни потонули в аплодисментах подруг Цзинь-Цзинь. Билл вдруг сжал ее маленькую ладошку.

Цзинь-Цзинь поспешно отдернула руку.

Она не возражала против того, чтобы жить в квартире, снятой для нее женатым мужчиной, который приезжал, когда ему заблагорассудится (точнее, когда вспыхнет желание). Но ей не нравилось, когда расчувствовавшийся «большеносый урод» хватал ее за руку. У женщин «Райского квартала» были свои представления о достоинстве.

А потом Билла заставили петь одного. Отвертеться не удалось. Китаянки не желали слушать никаких доводов. Китайские правила незыблемы: все, кто пришел в караоке-бар, должны петь. Уклониться от пения было намного труднее, чем от уплаты государственных налогов. По неотвратимости пение в караоке-баре находилось на одном уровне со смертью.

— Я поняла: вы стыдитесь петь, — сказала ему Цзинь-Цзинь.

В который раз Билл удивился, насколько точно она выбирает слова. Дело было не в его смущении или застенчивости. Он действительно стыдился петь.

Женщины нашли ему что-то из классического репертуара Элвиса Пресли. Держа в одной руке микрофон, а в другой — бутылку с пивом, Билл изо всех сил старался воспроизводить слова песни, появляющиеся на экране.

Женщины смеялись, думая, что он стесняется. Но проблема была не в этом. Билл знал эту мелодию. Ему не раз приходилось слышать и даже напевать ее в дорогих караоке-барах, когда они с Шейном водили туда своих китайских клиентов. Но там слова высвечивались на правильном английском. Здесь же по нижнему краю экрана бежала цепочка латинских букв, очень отдаленно похожая на английские слова. Китайская подделка, причем довольно грубая.

Потом они с Цзинь-Цзинь снова пели вместе. Песня называлась «She's Not You»[50] — давнишний хит Пресли. И снова Билл изо всех сил старался петь, не обращая внимания на англоподобную тарабарщину.

Глава 14

Домой Билл вернулся в столь превосходном расположении духа, что мысль позвонить жене показалась ему здравой и своевременной. В Англии еще продолжалось воскресенье.

— Я слушаю, — раздался знакомый голос Бекки, отделенный от него шестью тысячами миль. Голос был спокойным и в отличие от его собственного совершенно трезвым.

— Это я.

Возникла недолгая пауза. Вероятно, жена оценивала его состояние.

— Билл, ты что, пьян? — спросила она.

То ли Бекку это раздражало, то ли изумляло. Возможно, чувства были смешанными. Хуже всего, что отвечала она тоном ворчливой жены, которой давно осточертели выходки мужа.

— Я укладывала Холли спать. — Произнеся эти слова, Бекка вздохнула. Она слишком хорошо его знала.

«Самое скверное в браке то, что женщина изучила тебя до мелочей», — подумал Билл.

— Я звоню тебе вот по какому поводу, — начал он.

У него действительно появился серьезный повод позвонить. Билл понял это еще в такси, когда они ехали из караоке-бара. Они с Цзинь-Цзинь сидели на заднем сиденье, окруженные двумя Дженни. Энни восседала рядом с водителем. После нескольких часов исполнения песен о вечной любви Цзинь-Цзинь размякла и уже не пыталась выдернуть свою руку.

И вдруг вся значимость звонка в Англию куда-то исчезла. По сути, он звонил совсем в другую жизнь.

— Я куплю Холли диск, где есть песня «Y. М. С. А». Через интернет-магазин. Знаешь, у них это называется «Заказ одним кликом».

Эта мысль пришла ему в голову в караоке-баре. Билл вдруг понял, что зря стыдился своего голоса. Не такой уж он плохой певец. Следом вспомнилось желание дочери. Он — заботливый отец. Если Холли нужна песня из репертуара «Людей деревни», он найдет ей этот старый хит.

— И только поэтому ты звонишь? — Билл почти видел, как она качает головой. — А ты знаешь, который сейчас час в Шанхае?

Билл огляделся, ища глазами часы. Куда они подевались?

— Думаю, что поздно, — сознался он, вдруг ощутив сонливость. — Наверное, около четырех часов.

— Так около четырех или четыре? — Теперь она напомнила Биллу его учителя математики, который терпеть не мог, когда вместо точного ответа ученики начинали гадать. — Позволь напомнить тебе, что здесь вечер. Холли пора спать. Мне, конечно, приятно слышать, что после выпивки с Шейном ты еще помнишь о дочери. Но «Y. М. С. А» ей больше не нужна. Теперь ей позарез понадобились «Independent Women» из репертуара «Дестиниз чайлд».[51] Такую песенку ты знаешь?

Билл засмеялся. Значит, теперь Холли требует «Independent Women». Музыкальные вкусы дочери всегда удивляли, вдохновляли и завораживали его. Если у Бекки нет диска с этой песней, он обязательно найдет. Холли должна знать, что отец помнит о ней и любит ее.

— Бекка, позови Холли. Совсем ненадолго. Она наверняка еще не спит.

Молчание. Знакомое красноречивое молчание.

— Билл, я не стану вытаскивать ее из постели. Учти, что ей завтра в школу. Ты бы мог позвонить и пораньше.

— Ты права, — поспешно согласился Билл. — В следующий раз так и сделаю. Тогда скажи, как она? Как она дышит?

— В Лондоне воздух почище.

— А как твой отец?

Только сейчас Билл сообразил, что разговор нужно было бы начинать с этого вопроса. Оплошность стоила ему еще более красноречивого молчания жены.

— Скорее всего, ему придется делать операцию, — ровным, почти механическим голосом ответила Бекка. — Спасибо, что вспомнил, — добавила она.

Билла обожгло волной неприкрытого сарказма.

— Операцию? Какой ужас! Ты имеешь в виду шунтирование сердца?

— Вначале отец должен пройти катетеризацию сердца.

Голос Бекки зазвучал мягче. Билл чувствовал, что она кусает сейчас губы, чтобы не заплакать.

— Ему ввели в сердце какую-то трубку с красителем. По результатам анализа будут решать, нужна ли операция. — В горле у нее застрял комок. — Билл, я очень боюсь.

— Прости, Бекки.

Они опять замолчали, но теперь молчание было не тягостным, а успокаивающим для обоих.

— Твой старик выкарабкается, Бекки, — тихо сказал Билл. — Обязательно выкарабкается.

— Спасибо, Билл.

Она пыталась взять себя в руки. Билла захлестывала любовь к жене. Он понимал, каково ей сейчас.

— Пойду взгляну, как там Холли. Что-то она ворочается.

Теперь и он слышал хныканье дочери, доносящееся из детского монитора.

— Успокой ее. Я люблю тебя, Бекки.

— И я люблю тебя, Билл.

Они редко говорили друг другу о любви. Их любовь была подарком судьбы, и у обоих хватало мудрости не обесценивать этот подарок.

Билл положил трубку. Он чувствовал себя усталым и опустошенным, словно все волшебство ночи оказалось иллюзией, порожденной пивом, сентиментальными песнями старины Пресли и лицом Цзинь-Цзинь.

Из второго окна большой спальни просматривались окна ее квартиры. У Цзинь-Цзинь все еще горел свет.

Билл решил, что завтра он купит ей несколько сборников кроссвордов. Цзинь-Цзинь очень нравилось их разгадывать. Возможно, тогда ее не будет так угнетать молчащий телефон.


Шейн не мог уснуть. Едва только он начинал соскальзывать в сон, волна острой боли безжалостно выталкивала его оттуда.

Шейн осторожно повернулся. Он нашел положение, где боль, гнездившаяся глубоко в паху, сделалась тупой и терпимой. Австралиец замер, боясь своими шевелениями разбудить жену. Но Росалита все равно проснулась. Шейн слышал ее усталое дыхание. Потом Росалита выбралась из постели, накинула тонкий халат и пошла в гостиную. Дверь за собой она не прикрыла, и темнота спальни отступила под напором яркого света.

Так продолжалось с того злосчастного обеда, когда Шейн вступился за избиваемого Билла. Почему-то Росалита называла его «твой дружок-неудачник, которого бросила красивая жена». Сколько раз Шейн ни пытался ей объяснить, филиппинка лишь скалила белые зубы.

Иногда боль пропадала, но ненадолго. Сон превратился в дрему урывками. Шейн перевернулся на спину и почти сполз с подушки, тихо бормоча проклятия. Никогда еще ему не было так страшно.

С ним творилось неладное. Что-то очень неладное.

Когда Шейн появился в гостиной, Росалита сидела к нему спиной и стучала по клавишам компьютера. Шейн зарылся лицом в ее черные волосы и обнял жену за плечи. За окном по-прежнему было темно.

— Пойдем спать, — сказал Шейн. Его голос звучал раздраженнее, чем обычно, — сказывались боль и мучения со сном. — Пошли, Росалита. Утром поиграешь.

Смуглые ручки певицы летали над клавиатурой.

— Сна нет. Любовью не занимаемся. Хоть порядок в письмах наведу, — беззаботно ответила она.

Шейн глянул через ее плечо на дисплей компьютера и заморгал, не веря тому, что прочитал. «Дорогой мой, как я скучаю по твоим глазам, губам и по твоему большому толстенькому петушку».

Шейн отскочил так, будто от Росалиты било током.

— Что это за хрень? — грубо спросил австралиец.

— Ну чего ты так волнуешься? — без тени смущения отозвалась филиппинка. — Старое письмо. Писала когда-то одному другу. Я же тебе говорила, что навожу порядок в письмах. Сейчас и это удалю.

Шейн опять взглянул на дисплей, но сообщение исчезло. Жена повернулась к нему. Карие глаза Росалиты невинно смотрели на мужа. Он поморщился от новой волны боли.

— Почему ты не идешь к врачу? — сердито спросила Росалита. — Если тебе так плохо, нужно обязательно показаться врачу.

— Кто это был? — не обращая внимания на ее слова, спросил Шейн. — Кто? Я хочу знать.

Росалита лишь холодно улыбнулась, и Шейн невольно попятился назад. Если бы раньше кто-то сказал ему, что эта исполнительница сентиментальных любовных песенок умеет быть жесткой и свирепой, он бы ни за что не поверил.

— Рози, ну пожалуйста, скажи. Я хочу знать, — почти канючил Шейн.

— Нет, — тихо ответила Росалита. — Не надо лезть в мое прошлое. Я же не лезу в твое.

Она выключила компьютер и спрыгнула с кресла — грациозная смуглая кошечка, способная не только ласково мурлыкать, но и выцарапать глаза. Шейн молча поплелся за ней в спальню. Росалита скинула халат. Шейн затаил дыхание, любуясь ее обнаженным телом. Она легла, повернувшись к нему спиной.

Он и сейчас желал ее. По крайней мере, теоретически, на уровне мыслей. Но после того, как эти английские козлы отделали его и начались боли, тело утратило сексуальные желания. Шейна это удручало. Ему казалось, что он будет трахаться с Росалитой до конца своих дней. И вот на тебе!

Наверное, все дело в боли и беспокойстве, охватившем его. Пройдет боль, исчезнут тревоги, и прежние желания вернутся.

Шейн лежал в темноте, стараясь не шевелиться и тоскуя о телесной близости с Росалитой. Феерический праздник оборвался, едва подарив ему водопад красок. Шейн тосковал по тому, чего у них с Росалитой не было, но что он наблюдал в отношениях Билла и Бекки. Он не знал, как назвать такое состояние, смахивающее на дружбу между супругами.


Утром за ним заехал Билл.

Их ждал поздний деловой завтрак с представителем английской медицинской компании. Росалита спала. Шейн очень надеялся, что она не проснется. Ему не хотелось показывать Биллу изнанку их супружеской жизни.

— На китайском рынке ожидается взлет нового направления, — сказал Билл, глядя, как Шейн с трудом надевает ботинки. — Частное здравоохранение. Скоро местные нувориши начнут трястись над своим здоровьем.

— Еще один способ выкачивания денег, — согласился Шейн.

В шанхайских деловых кругах очень любили обсуждать грядущий взлет того или иного сектора национального рынка. Швейцарцы изучали возможности создания в Шанхае высококлассной частной клиники — нечто вроде Международного семейного госпиталя, но ориентированной исключительно на обслуживание китайских пациентов.

— Китайцы — нация ипохондриков, — сказал Шейн. — Они любой зуд в заду принимают за рак прямой кишки.

Морщась от боли, он завязывал шнурки ботинок.

— Ты как себя чувствуешь? — спросил Билл.

— Нормально, дружище, — ответил Шейн. Он отер потный лоб и снова сел, чтобы перевести дыхание. Потом извлек из своего ноутбука диск. — Будь добр, положи эту штуку в сейф.

Билл взял диск, на котором крупными буквами было написано: «СУНЬ».

— Сейф за Моной Лизой, — подсказал Шейн.

Над плазменным телевизором висела талантливо сделанная копия Моны Лизы. Билл аккуратно снял картину и поставил на пол. Шейн назвал ему комбинацию из шести цифр. Пискнул электронный сигнал, и открылась толстая металлическая дверца. Убирая диск, Билл заметил в сейфе паспорта, коробки с драгоценностями и пачки иностранной валюты.

Потом он увидел пистолет.

С первого взгляда оружие можно было принять за игрушку — дешевую подделку, какими торгуют на уличных лотках. Пистолет выглядел вполне безобидно рядом с синими изящными футлярами «Тиффани», американскими долларами и австралийским и филиппинским паспортами.

Билл взялся за дуло и вытащил его. У него заколотилось сердце. Пистолет оказался тяжелее, чем он думал. От него пахло маслом. Билл покачал оружие на ладони и протянул Шейну.

— За каким чертом тебе понадобилась эта штука?

— Правила Кай-Так, — сказал Шейн. — Не забывай про правила Кай-Так. Никому ни слова. А теперь положи его на место.

— При чем тут Кай-Так? — раздраженно спросил Билл. — Это посерьезнее, чем траханье с девчонкой, которую ты закадрил в баре. Серьезнее потасовки с пьяными идиотами. Или ты думаешь, что у меня язык повернется кому-то рассказать, как наш уважаемый и недавно награжденный глава отдела судебных тяжб хранит у себя дома оружие? Я правильно выражаюсь?

— Билл, я не шучу. Положи пистолет в сейф.

— Шейн, я все-таки хочу знать, что все это значит.

— Ну что ж, — хмыкнул Шейн, забирая у него пистолет.

Похоже, Шейн умел обращаться с оружием. Более того, он не боялся, что все это может выйти ему боком.

— Эта штучка называется пистолетом Макарова. Русское производство. По сути, русские скопировали его со знаменитого немецкого «вальтера». Любимое оружие Джеймса Бонда. Точнее, более дешевый коммунистический вариант. В Китае таких пистолетов полным-полно. Остались от тех далеких времен, когда Сталин добивался помощи Мао в войне за Корею. Мао обещал «старшему брату» миллионную армию, готовую воевать с американцами, но ему требовалось оружие. «Великий кормчий» надеялся, что русские построят в Китае оружейные заводы, однако Сталин был хитер и дал китайцам только само оружие. Удобная штучка. Компактная, легкая. Предельно проста в обращении. Палить из «Макарова» способен любой идиот.

Некоторое время Билл молчал.

— Ты так и не сказал, зачем он тебе. Ты вообще понимаешь, чем это тебе грозит? В лучшем случае, китайцы выдворят тебя из страны. В худшем — бросят в тюрьму. А нашей фирме придется навсегда распроститься с Китаем.

— Не преувеличивай, дружище. Нашу фирму никто и пальцем не тронет.

Билла его слова не убедили. Он неодобрительно поглядел на друга.

— Даже не представляю, как ты ухитрился купить этот пистолет.

— В Китае можно купить что угодно, — ухмыльнулся Шейн. — Неужели ты до сих пор этого не понял? В стране полным-полно оружия. Когда Мао опасался иностранной интервенции, он вооружал население. Думаешь, потом китайцы послушно сдали оружие? Как бы не так.

— Сейчас не те времена, когда иностранцам в Китае многое сходило с рук. Еще неизвестно, в каком состоянии этот «Макаров». Ты не боишься, что его разнесет при первой попытке нажать курок?

Билл ждал объяснений, но Шейн и не пытался что-либо объяснять. Он убрал пистолет в сейф и запер дверцу. Билл смотрел, как его друг вешает обратно загадочно улыбающуюся Мону Лизу. Он все еще ждал разъяснений. Шейн лишь покачал головой. Этого словами не передашь. В какой-то степени покупка оружия была связана с тем зверским избиением, отчасти — с боязнью неутихающих болей и захлестывающим ощущением, что все в его жизни начинает разваливаться.

Шейн, даже если бы он захотел, не смог бы внятно объяснить другу, зачем ему понадобился пистолет. В отличие от Девлина Шейн не идеализировал китайцев и не раз отпускал шуточки начет «оголтелой чумазой толпы». Возможно, теперь он осознал, что Шанхай — опасный город, где бесполезно рассчитывать на помощь полиции. И на крепость собственных кулаков тоже.

Безопасность. Шейну требовалось что-то, помогающее чувствовать себя в безопасности.


Не каждый клиент стремился побывать на улице Мао-Мин-Нань-Лу. Не каждого бизнесмена, пользовавшегося услугами фирмы «Баттерфилд, Хант и Вест», интересовали девицы из бара «Вместе с Сюзи». Однако все они, клиенты и бизнесмены, желали увидеть то, что, по их мнению, являлось «настоящим Шанхаем».

Город, несмотря на неистовую погоню за современностью, тем не менее поддерживал иллюзии иностранцев, будто «настоящий Шанхай» таится в каких-то закоулках, куда им никогда не добраться. Панорама пудунских небоскребов, учительницы, танцующие на столах в «Ни дна ни покрышки», кафешки на каждом углу — все это почему-то не считалось «настоящим Шанхаем».

Женщины, выходящие по вечерам на Мао-Мин-Нань-Лу, равно как и обитательницы «Райского квартала», были в не меньшей степени жителями Шанхая, чем уличный парикмахер с Фую-Лу. Шанхайцами были и завсегдатаи «Старбаксов»,[52] довольные тем, что в их городе кофейных заведений больше, чем на Майями. И если иностранцы гонялись за экзотикой «настоящего Шанхая», то город старался показать западному миру, что Китай уже догнал Запад, а в недалеком будущем обгонит его и навсегда оставит позади.

Настоящим в Шанхае было все, что вы считали таковым.

Представитель медицинской компании оказался тщедушным, болезненного вида уроженцем одного из графств, соседствующих с Лондоном (это Билл понял по его акценту). За завтраком англичанин сообщил, что является большим поклонником Майлса Дэвиса и что хотел бы послушать «живой» джаз в баре отеля «Мир».

Билл знал, что Шейн терпеть не может это место, считая его ловушкой для туристов. Вид у австралийца был совсем больной. Билл великодушно отпустил его домой, а сам вместе с гостем отправился в «Мир».

Какое наслаждение — просто сидеть, потягивая «Чинтао», и слушать «вечнозеленые» мелодии! Билла всегда удивляло, что они обладают способностью не приедаться. Он думал о Бекке и Холли. Должно быть, сейчас они возвращались из подготовительной школы. Он смотрел на музыкантов — почти восьмидесятилетних стариков, живости и энергии которых могли бы позавидовать молодые. Как же они любили джаз, если играные-переиграные мелодии исполняли так, словно собрались на этой сцене впервые!

Обилие впечатлений и сбой в биоритмах доконали гостя. Он мужественно сопротивлялся, но чувствовалось, что англичанину сейчас больше всего хочется добраться до кровати. Билл попросил Тигра отвезти гостя в его отель, а сам поймал такси и поехал домой.

Больше всего Билла радовало, что он нигде не забыл вместительную бумажную сумку со сборниками кроссвордов, купленных в «Книжном городе». Несколько десятков толстых и тощих книжиц — практически все, что он сумел найти в соответствующем разделе громадного книжного супермаркета.

Когда раздался звонок в дверь, Билл побежал открывать, рассчитывая увидеть Цзинь-Цзинь. Но на пороге стояла Дженни Первая, держа в руках дымящийся судок, завернутый в белую льняную салфетку.

— Суп с лапшой, — сказала она, как будто Билл понимал, о чем речь. — Вам нужен суп с лапшой. — Китаянка придирчиво огляделась по сторонам, оценивая жилище Билла. — Компания платит, — заключила Дженни Первая, деловито водружая судок на кухонный стол. — Большая экономия.

Не спрашивая разрешения, китаянка сама нашла миску и ложку.

— Вы очень добры, — наконец нашелся Билл. — Но с чего вы решили, что мне нужен суп с лапшой?

— Жена уехала.

Неужели они все знают? И что при этом думают? Что Бекка уехала навсегда?

— Только на время, — промямлил Билл, чувствуя необходимость защитить семейные устои.

Посчитав, что суп недостаточно горяч, Дженни Первая разыскала кастрюльку, перелила туда содержимое судка и поставила на плиту.

Суп оказался превосходным. Густым, с овощами и сочными кусками свинины. Профессиональная танцорша смотрела, как Билл жадно поглощает его. Приглашение разделить с ним трапезу она отвергла истинно французским пожиманием плеч.

— Потом вы научитесь есть лапшу палочками, — сказала Дженни Первая, одобрительно глядя на опустевшую миску.

Тут она заметила бумажную сумку из «Книжного города» и с типично женским любопытством сунула нос внутрь.

— A-а, — понимающе улыбнулась китаянка. — Это вы купили для Цзинь-Цзинь?

— Нет. Для себя. Люблю кроссворды и головоломки. — Билл покачал головой, чувствуя, что краснеет.

Она недоверчиво поглядела на него.

— Хороший суп?

— Замечательный. Спасибо вам, Дженни Первая.

Китаянка налила ему еще одну порцию. Биллу не оставалось ничего иного, как вновь приняться за еду.

— Я думаю, он ее очень любит, — вдруг сообщила Дженни Первая.

Билл уткнулся в тарелку, делая вид, что поглощен лапшой.

— Я так думаю. Наверное, он оставит свою жену и уйдет к Цзинь-Цзинь Ли.

Он молчал. Билл понимал чувства Дженни Первой: пусть не у нее, так хотя бы у подруги их общие мечты превратятся в реальность.

Западный мир привык считать женщин из «Райского квартала» и подобных мест хитрыми и расчетливыми, утверждая, что их интересуют лишь деньги. На самом деле их мечты были обычными женскими мечтами о прочных отношениях, браке, детях. Эти женщины не отрицали, что они чьи-то содержанки, но хотелось им совсем иного. Они все устали от «любви на час».

— Вы любите ее, — вдруг заявила китаянка.

Билл чуть не поперхнулся. Его всегда поражало легкомысленное обращение китайцев со словом «любовь». Они употребляли это слово на каждом шагу, понимая под ним обыкновенную симпатию или увлечение.

— Я люблю свою жену.

Ему сразу вспомнилась песня с таким названием, которую джазмены играли в отеле «Мир». Он мысленно представил, как Бекка и Холли, взявшись за руки, возвращаются из школы.

— Вот кого я люблю, — добавил он.

— Возможно, и Цзинь-Цзинь любит вас, — продолжала Дженни Первая, пропуская его слова мимо ушей.

Профессиональная танцовщица говорила вполне серьезно. Билл вдруг догадался: вот она, истинная цель ее прихода. Суп был лишь предлогом. Дженни Первая пришла, чтобы растолковать ему очевидные вещи, которые он, по тупости своей, до сих пор не уразумел.

— Но она должна думать о своем будущем. — Дженни Первая говорила отрывисто, словно хлестала его словами. — Женат… иностранец… никакого будущего.

Потом она встала, собираясь уйти. Все было сказано. Билл поблагодарил ее за суп, проводил до лифта, а потом выглянул из окна спальни во двор. Во дворе стоял пустой серебристый «порше». Стало быть, его владелец решил сегодня провести время у Цзинь-Цзинь.

Билл следил за ее окнами, пока там не погас свет. Тогда он встал, схватил сумку со сборниками кроссвордов и запихал на самое дно мусорного ведра.

Это тоже был «настоящий Шанхай».


Путь от детской больницы на Грейт-Портленд до Примроуз-Хилл, где жила сестра Бекки, был сплошным удовольствием. Даже не верилось, что они идут не по пригородным лужайкам и дорожкам, а по центру Лондона.

В Риджентс-парке, возле озерца, торговали мороженым. Холли умоляюще посмотрела на мать, и Бекка купила по одной штуке ей и себе, сказав, что лето кончается, а с ним заканчивается и мороженое.

Вокруг пахло уходящим летом и Лондонским зоопарком. Лондон представлял собой город, построенный для нормальной человеческой жизни, город, где ребенок не задыхается от последствий «экономического чуда».

Выйдя из Риджентс-парка, Бекка и Холли прошли мимо зоопарка и повернули на Примроуз-Хилл. Через какое-то время Холли обернулась и крикнула:

— Мама, смотри! Спрятанные жирафы!

Это считалось одним из секретов семьи Холденов. Вольеры с жирафами находились достаточно далеко от входа в зоопарк, и, когда их головы на длинных шеях вдруг появлялись над деревьями, возникало полное ощущение, что эти животные обладают особыми правами и могут свободно разгуливать по всему зоопарку.

— Помнишь, мы их видели, когда гуляли с папой? — теребила Бекку Холли. — Мамочка, ты помнишь? Это папа назвал их спрятанными жирафами.

— Помню, дорогая. — Бекка остановилась. Двое жирафов невозмутимо обозревали суетный лондонский мир. — Ты права. Мы их видели, когда гуляли с папой.

Глава 15

Назавтра, поздно вечером, Биллу позвонил отец.

Его звонок раздался, едва Билл переступил порог квартиры, проведя двенадцать часов в офисе, а потом еще несколько — в баре на улице Мао-Мин-Нань-Лу, куда он повел очередных клиентов фирмы. В отцовском голосе звучали знакомые сердитые нотки. Билл сник; он слишком устал, чтобы ругаться и спорить с Холденом-старшим.

— Тебе нужно возвращаться в Англию, — заявил отец. — Ты должен быть рядом со своей семьей.

Интересно, сколько времени отец вынашивал эту мысль? Дни? Недели? Должно быть, он думал об этом, занимаясь привычными домашними делами, отправляясь за покупками и распивая чаи под бормотание телевизора. Сколько Билл себя помнил, отец был постоянно чем-то недоволен; никогда не угадаешь, в какой момент старика прорвет. Это могло случиться во время просмотра какого-нибудь матча или после добродушной беседы в местном супермаркете. А он-то думал, что отец изменился. Куда там! Холден-старший оставался верен себе, и только смерть положит конец его внезапным и бурным всплескам эмоций.

— Папа, я не могу вернуться в Англию, — вздохнул Билл. — У меня контракт. Это мой шанс. Большой шанс стать партнером фирмы.

— Что-то я тебя не пойму, — признался старик.

«Да, отец. Ты не поймешь, сколько бы я тебе ни объяснял. Не поймешь, поскольку привык всю жизнь гнуть спину за гроши».

— Билл, почему тебе так важно стать каким-то там партнером? Что это вообще значит?

Билл сделал глубокий вдох. Хорошо, он попробует еще раз.

— Партнеры, папа, не работают на фирму. Они являются частью фирмы. Этим партнеры отличаются от работников, получающих зарплату. Партнеры участвуют в распределении прибыли.

Старик задумался.

— Это если у фирмы есть прибыль, — сказал он.

— Что?

— Я говорю, если у фирмы есть прибыль. Можно распределять прибыль, когда она действительно является прибылью. А если тебе отвалят большой кусок пирога из воздуха или пудинга с начинкой из ветра — это не прибыль. Или тебе будут отстегивать проценты за то, что ты вовремя являешься в офис, а «пахать» будут другие?

Билл рассмеялся. Ну и дремуч же его старик!

— Папа, партнер — не бездельник, на которого трудятся другие. Наоборот, у партнера больше стимулов работать, чем у тех, кто получает зарплату. Шанхай — не место для бездельников. Местная экономика стремительно развивается. Наша фирма просто завалена работой.

— Я не знаю, как все это крутится в Китае, но не думаю, что правила сильно отличаются от наших. Партнер должен не только получать денежки от прибылей, но и нести бремя расходов. Кто ж тогда держит это бремя на своих плечах?

На каких наглядных примерах объяснить старому упрямцу очевидные вещи? Ну когда он поймет, что мир — не стройплощадка, где он корячился всю жизнь и лаялся с мастерами? Наверное, никогда. Биллу казалось, что он бьется головой о кирпичную стену, которая называется Уильям Холден-старший.

— Ты прав, папа, — вздохнул Билл, потирая гудящие виски. — Любой партнер юридической фирмы принимает на себя обязательства перед ней. Есть такое понятие, как «перевод средств в фонд». Это должен сделать каждый, кто намерен стать партнером. Чтобы получать прибыль, ты должен вложить в фирму свои средства. У нас это примерно двести пятьдесят тысяч фунтов. Фирма помогает будущему партнеру взять заем.

Холден-старший переваривал услышанное.

— Значит, прежде чем сделаться партнером, ты должен вбухать в свою фирму двести пятьдесят тысяч фунтов?

Таких денег его старик никогда не видел. Отец Билла и представить себе не мог, как выглядят двести пятьдесят тысяч. Он жил в пригородном домике, за который расплачивался всю свою трудовую жизнь. За двести пятьдесят тысяч можно было купить четыре таких домика, если не пять.

— Да, отец. Ты инвестируешь деньги в фирму, чтобы оказаться в одной лодке с другими партнерами. И судьба фирмы становится твоей судьбой. Ты можешь разбогатеть, а можешь и разориться. Гарантий никто не дает.

— Как и в браке, — вдруг брякнул старик.

— Да, папа. Партнерство в фирме сродни браку.

Помолчав, Холден-старший вернулся к тому, за чем он звонил. К тому, что его по-настоящему волновало.

— Возвращайся в Англию, — сказал отец хриплым от прорвавшихся эмоций голосом. — Бросай все и возвращайся. — Холден-старший не просил. Он приказывал. — Плюнь ты на эту хрень с партнерством, Билл. Ты нужен своей дочери.

— Мы недавно разговаривали с Беккой. Она сказала, что Холли прекрасно себя чувствует.

Трубка просто раскалывалась от отцовского гнева. Билл вдруг понял, что Холден-старший по-прежнему ненавидит его.

— Бекка сказала, а ты и уши развесил! — гремел старик. — А что на самом деле, ты не знаешь. Холли с матерью не живет. Это ты знаешь?

У Билла скрутило живот.

— Что? Что ты сказал? — выкрикнул он.

— То, что ты слышал, Эйнштейн. Вот так, мистер Всезнайка! Бекка сплавила малышку своей сестрице. Что ты теперь скажешь?

Бекка отдала Холли своей сестре? Своей сумасбродной сестре? Неуправляемой женщине, которая каждые несколько лет «кардинально меняла свою жизнь»?

В мозгу Билла крутились эпитеты, адресованные сестре Бекки. Некоторые он ни за что не решился бы произнести вслух.

Звонок отца испугал его и вогнал в ярость. Быстро свернув разговор с Холденом-старшим, Билл позвонил Бекке. Домашний номер не отвечал. Билл набрал номер мобильника и услышал стандартное: «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Скорее всего, Бекка сейчас сидела в палате у своего отца. Удобная причина, которой можно объяснить все.

Билл порылся в записной книжке и позвонил ее сестре. Номер оказался устаревшим. Билл перезвонил отцу, но у того был лишь номер Бекки. Он бросил трубку, даже не попрощавшись со стариком.

Сестра Бекки меняла свои телефонные номера с головокружительной быстротой. Она делала это всякий раз, когда порывала с очередным экстравагантным бойфрендом или хотела скрыться от чьей-то рассерженной жены.

Билл на мгновение представил свое сокровище, своего ангела в доме непредсказуемой «тетушки Сары». Впервые за этот вечер он сильно рассердился на жену.

Каким чертовым бзиком была нынче одержима эта Сара? Чей еще брак она стремилась разрушить? В какую крайность ударилась на этой неделе? В тантрический секс? В вегетарианство? А может, опять потянуло на «старое» вроде кокаина и крэка? Саре что угодно могло взбрести в голову. Но у Холли есть мать! Как бы ни был болен отец Бекки и сколько бы внимания ему ни требовалась, она не имела права перепоручать ребенка Саре. Да любая ленивая и неопрятная нянька — просто находка по сравнению с этой женщиной, начисто лишенной тормозов! Или Бекке все равно, как подействует на их дочь жизнь рядом с «тетей Сарой» и ее очередным дружком?

Билл размахнулся и швырнул телефонный аппарат в стену. Прямо в полотно с вангоговскими «Подсолнухами».


Утром он нашел под дверью квартиры вчетверо сложенный листок из блокнота. Билл развернул бумажку. В левом верхнем углу красовался мультяшный котенок. Посередине старательным почерком было выведено: «Прошу позвонить. Цзинь-Цзинь». Свое имя она написала также и иероглифами. Ниже значился номер ее мобильного телефона.

Билл еще раз взглянул на записку, потом скомкал и бросил в мусорное ведро, где лежали сборники кроссвордов. Хватит с него этих дерьмовых подростковых игр и слежки за чужими окнами. И нечего кормить его супом, которого он не заказывал!

Он стал собираться на работу. Звонить в Лондон было не время. Так всегда: то слишком рано, то чересчур поздно. Почему-то он каждый раз звонил невпопад.


В воскресенье, под вечер, когда Билл не знал, чем заняться, и с нетерпением ждал начала рабочей недели, Цзинь-Цзинь сама пришла к нему.

— Вы умеете обращаться вот с этим?

В руках она держала нераспакованную коробку с видеокамерой «Сони Хэндикам». Последняя модель. Такую же камеру Билл купил, когда родилась Холли, чтобы вести видеолетопись жизни дочери с самых первых дней.

— А чего тут уметь? — буркнул Билл. — Любой дурак разберется.

Цзинь-Цзинь весело кивнула, протягивая ему коробку.

Дурак был выбран.

Они отправились в ее квартиру. Пока Билл готовил видеокамеру к съемке, Цзинь-Цзинь удалилась в спальню и вышла оттуда совершенно преобразившейся. Безупречно сшитое красное ципао очень понравилось Биллу, но все остальное… Косметика превратила лицо Цзинь-Цзинь в белую маску. Щеки были подрисованы красными румянами. От густой помады ее губы казались влажными. Билл поморщился. Он едва узнавал прежнюю Цзинь-Цзинь, которая почти не пользовалась косметикой.

— Ну, как я вам? — спросила она, довольная тем, что похоронила свою естественную красоту под косметической «штукатуркой».

— Очень красиво, — соврал Билл.

Оказалось, что далеко не все мечты Цзинь-Цзинь связаны с мужчиной в серебристом «порше». Она видела себя дикторшей, читающей вечерний выпуск новостей по Си-си-ти-ви — Государственному китайскому телевидению.[53] Цзинь-Цзинь считала, что эта работа разрешит все ее проблемы. Она воображала себя сидящей за столом, на фоне панорамы вечернего Шанхая. Перед ней был невидимый для зрителей экран, с которого она считывала радостные известия об очередных достижениях Китая. Возможно, Дженни Первая ошиблась и Цзинь-Цзинь хотелось не столько семейного счастья, сколько успешной карьеры.

Цзинь-Цзинь долго выбирала наиболее подходящее место для съемки. Они оба нервничали, но по разным причинам. Цзинь-Цзинь боялась упустить редкий шанс попасть в шоу-бизнес. Билл давно не снимал. К тому же в этой модели все-таки обнаружились кое-какие новшества, в которых он не сразу разобрался.

Когда наконец все было налажено и на камере вспыхнула красная лампочка, Билл кивнул Цзинь-Цзинь. Старательно выговаривая слова мандаринского диалекта, она рассказывала о себе. Билл стремился держать камеру ровно. Си-си-ти-ви объявило что-то вроде набора на курсы дикторов. Телевидение привлекало Цзинь-Цзинь возможностью начать новую жизнь и распроститься с «Райским кварталом».

Наивные мечты. Билл вспомнил, с каким самозабвением Цзинь-Цзинь держалась за микрофон в караоке-баре. Нереализовавшиеся грезы девочки-подростка? Желание, чтобы мир наконец-то заметил ее? И что в этом плохого? Кто дал ему право смеяться над ней? Разве Цзинь-Цзинь не достойна быть диктором? Он видел девушек, читающих новости по Си-си-ти-ви. Цзинь-Цзинь была куда привлекательнее.

— Хорошо. А теперь давайте снимем вас крупным планом, — предложил Билл. — Только на этот раз постарайтесь дышать. Дышать дикторам не возбраняется.

— Прошу прощения?

На самом деле Цзинь-Цзинь не просила никакого прощения. Она употребляла устаревшее английское «pardon», что делало ее похожей на даму из «Женского института». Вопросительное употребление этого слова, означавшее, что спрашивающий чего-то не понял, Билл встречал только в старых романах.

— Попробуем еще раз, — сказал Билл.

Они отсняли новый фрагмент. У Билла упало сердце. Он вдруг подумал, что Цзинь-Цзинь вряд ли возьмут в дикторы. Она не умела свободно держаться перед камерой. Стоило загореться красному огоньку, как все ее обаяние, изящество, теплота и юмор просто испарялись. Цзинь-Цзинь начинала волноваться, и от кадра к кадру ее волнение только возрастало. Хуже всего — волнение передалось ее коже, и та мгновенно покрылась сыпью, проступавшей даже сквозь густой слой косметики.

Беспокойство и неуверенность Цзинь-Цзинь заразили и Билла. Стоило ему кивнуть, как ее улыбка — такая живая и естественная — превращалась в холодную гримасу статуи. Каждый новый кадр оказывался хуже предыдущего. Цзинь-Цзинь начала спотыкаться. В голосе появилась дрожь.

На сегодняшний момент Цзинь-Цзинь не годилась в дикторы. Но Девлин любил приводить в пример китайское упорство. Возможно, и она преодолеет барьер страха и научится свободно держаться перед камерой. Исчезнут волнения, пропадет и сыпь. Почему-то Биллу хотелось верить в ее успех.

Во входной двери повернулся ключ. Это был он, «муж» Цзинь-Цзинь. Незнакомец, ездивший на серебристом «порше».

Китаец молча оглядел Цзинь-Цзинь иБилла. У него был такой вид, словно он застал в своей квартире совершенно незнакомых людей. Билл поначалу тоже оторопел: откуда у содержателя Цзинь-Цзинь ключ? Но если рассуждать логически, то это его квартира. Ему принадлежало здесь все: от мебели до бытовых приборов. Так как же ему не иметь ключа?

Цзинь-Цзинь сразу же бросилась к нему. Нет, она не поцеловала китайца. Она засмеялась и взяла его за руку. Биллу этот жест показался куда интимнее, нежели поцелуй. И куда неприятнее.

Она принялась что-то весело щебетать. Вероятно, объясняла, чем они тут занимаются. Билл угадал: Цзинь-Цзинь достала китайскую газету и ткнула пальчиком в обведенное красным объявление, подтверждая, что не лжет.

Билл нажал кнопку «пауза». Цзинь-Цзинь хлопотала возле «мужа». Она усадила его на диван и взяла у Билла камеру, чтобы показать отснятое и услышать его одобрение. Все это время она не закрывала рта. Билл пытался подавить в себе чувства, которые не хотел, да и не имел права испытывать.

Ее поведение разочаровало Билла. Он смотрел на китайца, расположившегося на диване, и сердился на Цзинь-Цзинь. Он вовсе не желал сердиться на нее, но не мог совладать с собой.

И из-за этого козла она бросила преподавание? Променяла обожавших ее учеников на снятую им клетку? И ради этой посредственности она добросовестно изображала золотую канарейку? Это ему она дарила свое тело?

Они с китайцем ограничились короткими кивками. Билл изо всех сил старался придать лицу нейтральное выражение, убрав с него сарказм и желчность. А в мозгу, как назло, вертелась картинка: владелец «порше» трахает Цзинь-Цзинь прямо на этом диване, и она вскрикивает и стонет, изображая страсть.

Китайцу было около сорока. Зрелый мужчина, раньше времени начавший седеть. В отличие от многих преуспевающих китайских бизнесменов он не оброс жирком. По китайским меркам, довольно высокий. Билл сам не понимал, почему невзлюбил его с первого взгляда.

Китаец одевался по моде состоятельных азиатов, имеющих свои представления об изящной небрежности. Рубашка-поло, серые полушерстяные слаксы и черные ботинки, начищенные до умопомрачительного блеска. Шейн говорил, что обычно так одеваются японские служащие в свободное от работы время. Китайские нувориши подхватили этот стиль, приспособив его к себе. По-английски китаец не говорил, попыток обменяться с Биллом рукопожатием не делал, однако и враждебности в нем не ощущалось. Китаец не проявлял к нему никаких чувств. Билл Холден? «Большеносый идиот», живущий по соседству, которого позвали помочь разобраться с хитроумной штучкой. Он китайцу не соперник, не угроза и вообще пустое место. Цзинь-Цзинь, как и подобало «канарейке», объяснила все сама, и так называемый муж принял ее объяснения. Через десять минут он забудет о существовании Билла Холдена. Главное — ничто не мешало его планам на этот вечер.

Интересно, а что бы подумала Бекка, окажись она на месте этого китайца? Вероятно, он не умел видеть людей насквозь, зато она умела.

Возвращаясь к себе, Билл думал: во всяком ли браке центр тяжести постепенно смещается с мужчины и женщины на их ребенка? Или такое свойственно только его браку?


Бекка позвонила ему в офис. Ее звонок пришелся на самое неподходящее время, поскольку в Шанхайском филиале фирмы шло экстренное заседание. Ситуация расценивалась как кризисная. В британской прессе без конца появлялись статьи о производственном травматизме на китайских заводах и фабриках. Приводилась жуткая статистика: из-за ненадлежащих условий труда рабочие и работницы лишались зрения, теряли руки, ноги, а то и жизнь. Они работали за смехотворную зарплату, поставляя западному миру дешевую электронику, одежду и обувь. Западные инвесторы вдруг стали задумываться об этической стороне своих вложений в китайскую экономику. Общественные организации призывали бойкотировать товары, произведенные на предприятиях с высоким уровнем травматизма. Все это угрожало иностранному бизнесу в Китае, а значит, и бизнесу юридической фирмы «Баттерфилд, Хант и Вест». Нужно было что-то делать.

И тем не менее, увидев на дисплее мобильника номер Бекки, Билл встал из-за стола. Ему было наплевать, что о нем подумают Девлин, Шейн, Малахольный Мит и Нэнси Дэн. Дочь важнее любых совещаний.

— Простите, я должен ответить на звонок, — извинился Билл.

Он вышел из конференц-зала и остановился в коридоре, чтобы чужие уши не услышали их с Беккой разговор.

— Билл, это я.

Голос у Бекки был совсем потерянный. У Билла защемило сердце. Он любил Бекку и сейчас испытывал к ней ту, первоначальную, любовь, которая когда-то соединила их. Всего несколько слов, но по ним Билл понял, каково ей сейчас. Более того, он чувствовал: ее отцу стало хуже.

— Бекки, что с твоим стариком?

Он опять попал впросак. Бекка звонила не из-за отца.

— Пока неплохо. — Это было сказано с такой беззаботностью, что Билл вдруг ощутил себя полнейшим идиотом. — Он собирался лечь на обследование, но кардиологи сочли это излишним. Сейчас он дома. Врачи еще раз обсудят результаты анализов, а потом будут решать.

«Тогда у тебя тем более нет причин отдавать ребенка этой…»

— А что с Холли? — спросил он.

В ответ послышался смех Бекки. Билл едва не швырнул мобильник об пол.

— С ней все в порядке. Она еще подросла. Скучает по тебе, Билл. Скучает по своему папочке. Вспоминает, как ты ее кружил. Просит меня сделать то же самое, но я так не умею.

Как же он мог забыть одну из самых любимых игр Холли? Дочь обхватывала его за шею, а он начинал кружиться. В какой-то момент Холли разжимала руки. Она знала: папочка не позволит ей упасть. Папочка подхватит ее, поднимет высоко-высоко, а потом перевернет вверх тормашками, и их глаза окажутся напротив друг друга.

Билл оборвал поток приятных воспоминаний. А что, если у его старика случилось очередное «короткое замыкание» и он устроил трагедию вокруг заурядного события? Возможно, Холли действительно однажды переночевала у своей сумасшедшей тетки, пока Бекки находилась в клинике, рядом с отцом.

— Слушай, Бекки, кажется, у моего старика очередной задвиг. Представляешь, недавно позвонил мне и утверждал, будто Холли теперь живет у твоей сестры. У Сары.

Билл с трудом заставил себя произнести это имя. Мысленно он называл Сару не иначе как «свихнутая сестрица».

— Это правда, — все тем же беззаботным тоном подтвердила Бекка. — У Сары новый бойфренд. Он очень заботливо относится и к ее детям, и к Холли.

Новый бойфренд. Новый долбаный бойфренд!

Значит, все обстояло гораздо хуже. Несравненно хуже. Невообразимо скверно — вот как все обстояло.

— Я возвращаюсь в Лондон, — едва сдерживаясь, объявил Билл. — Вылетаю первым же рейсом. Дай мне адрес Сары!

— Зачем?

— Затем, что если ты в не состоянии позаботиться о нашем ребенке, это сделаю я.

— Не горячись, Билл. И тебе совсем не надо сломя голову нестись в Лондон. Я знаю, как ты относишься к Саре. Я и не пытаюсь выгораживать сестру. В прошлом она куролесила так, что у меня руки опускались. Но за последние несколько лет она изменилась к лучшему. С тех пор как она прекратила пить и баловаться наркотиками, она стала намного мягче. Она стала нормальным человеком. Терапия сделала чудеса. Холли очень нравится в ее доме. Девочка там в полной безопасности. Я и сама собиралась тебе рассказать об этом, но боялась, что ты начнешь дергаться.

— Ах, ты боялась, что я начну дергаться? — закричал Билл. — Я начну не только дергаться! И когда же ты собиралась мне это сказать? Может, ты скажешь, что и из-за тебя я дергаюсь напрасно?

— Билл, я отдала им Холли совсем ненадолго, пока моему отцу не станет лучше. — Кажется, она искренне недоумевала, почему все события видятся ему именно так. — В доме Сары очень любят Холли. И возятся с нею. Сама Сара. Ее дети. И в особенности — ее новый бойфренд.

Опять этот бойфренд! Очередной трахальщик.

— Билл, это временно, — повторила Бекка. Она говорила на удивление спокойно и хотела, чтобы и он успокоился. — Только пока мой отец болеет. Но Холли там действительно хорошо. Поверь мне, прошу тебя.

— Мне это не нравится.

Бекка вздохнула. Она умела вздыхать так, что Биллу иногда хотелось лезть на стенку.

— Что тебе не нравится?

— То, что Холли живет у чужих людей.

— Моя сестра — не чужая.

— Даже хуже. Никакого стержня, а вот психопатии — через край. Какие там перемены? Она всегда была такой. То замужество, то полон дом лесбиянок.

— Да, Билл, все это было. Когда у Сары распался первый брак, ее словно подменили. Я сама ее не узнавала. Но эта полоса позади. Поверь мне, Сара серьезно изменилась. Если бы я видела хоть малейшую опасность для Холли, я бы ни за что не оставила дочь у сестры. Сара мне очень помогает. Я говорю тебе правду.

Но Билл не желал верить такой правде.

— Мне это не нравится, — повторил он. — Холли должна быть рядом с тобой.

— Говорю тебе, я почти все свое время провожу с отцом.

— Мне все равно это не нравится!

Терпение Бекки кончилось. Разговор с мужем измотал ее и морально, и физически. Но в отличие от многих женщин Бекка не срывалась на крик. В ее голосе появились холодность и отстраненность. Однако Билл был слишком взбешен и проигнорировал эти сигналы.

— Нравится тебе или нет, но я здесь одна. И все, что на меня наваливается, я вынуждена разгребать в одиночку.

— Если с Холли что-нибудь случится, я тебе никогда этого не прощу, — произнес он фразу, способную украсить собой любой дамский роман.

— Билл, ты вообще меня слышишь? Повторяю: если бы поведение Сары внушало мне хоть малейшее сомнение, я бы ни за что не оставила Холли в ее доме. И, да будет тебе известно, Холли там очень нравится. Ей там веселее, чем с нами. У Сары все вместе собираются за столом, вместе проводят время.

— А мы нет? И ты не знаешь почему? Да потому, что я вкалываю по двенадцать часов в день, чтобы у вас с Холли была достойная жизнь!

— Ты думаешь, зарабатывание денег освобождает тебя от всех прочих обязанностей?

— Ты всегда услужливо подсказываешь мне, о чем я думаю!

— И тебя это раздражает?

— Что ты! Восхищает! Я просто в восторге, что за меня кто-то думает.

Билл инстинктивно обернулся. В противоположном конце коридора стоял Шейн. Дверь конференц-зала оставалась открытой. Там ждали, когда Билл закончит свой «неотложный разговор».

— Дочь всегда должна находиться у тебя на первом месте, — заявил Билл, демонстративно поворачиваясь к Шейну спиной. — Прежде всего, ты обязана помнить о ней.

— Я помню, Билл, и однажды ты в этом убедишься, — устало ответила ему Бекка. — А позволь спросить: что является главным в твоей жизни? Что занимает первое место в твоей шкале приоритетов? Минувшим вечером мы с Сарой как раз говорили об этом. Некоторым мужчинам, едва они переступят порог офиса, свойственно начисто забывать о своей семье.

— Я не хочу, чтобы ты обсуждала меня и мою работу с этой свихнутой сукой! Больше не смей говорить с ней обо мне! — заорал он.

Ответом ему были короткие гудки. На плечо осторожно легла чья-то рука. Обернувшись, Билл увидел Шейна.

— В семье порядок? — спросил австралиец.

— Полнейший, — стискивая зубы, ответил Билл.


Бекка не верила своим глазам: по коридору детской клиники к ним шел… Сарфраз Кхан. Индиец широко улыбался. Бекка не сразу отделалась от мыслей о галлюцинации.

— Что вы здесь делаете? — спросила она, задним числом ругая себя за бестактный вопрос.

— Заходил повидать друзей, — ответил Кхан.

Он присел на корточки, здороваясь с Холли. Детям никогда не требовалось задирать голову, чтобы поговорить с «дядей доктором», и эта его черта очень нравилась Бекке.

— Завтра утром я уезжаю в Ливерпуль. — По лицу доктора Кхана промелькнула какая-то тень. — Мама неважно себя чувствует.

Он встал и отвернулся, поправив блестящие черные волосы. Бекке было знакомо чувство, владевшее им, — чувство вины взрослых детей, живущих вдалеке от своих родителей.

Сара с любопытством глядела на нее и на индийца, и Бекка торопливо представила их друг другу. Доктор пожал руку Сары. Похоже, ему с трудом верилось, что эта рыжая, коротко стриженная женщина — сестра Бекки.

— Все в порядке? — спросил он, и Бекка поняла, что вопрос касается Холли.

— Да, доктор. Все замечательно. С тех пор — ни одного приступа. Девочка довольна, что вернулась в Лондон. Но, конечно, скучает по отцу.

— Еще бы, — понимающе произнес индиец.

Он снова опустился на корточки, улыбаясь Холли профессиональной улыбкой детского врача.

— А как ты перенесла долгий перелет? Не устала?

— Я видела кабину, — с гордостью объявила Холли.

— Неужели?

— Да. Это такое место, где сидят пилоты, — пояснила девочка. — Меня туда пригласили.

— Ого! — Доктор Кхан встал и улыбнулся Бекке. — Сколько летаю, меня почему-то никогда не приглашали в кабину.

Казалось, он собирается с духом, чтобы сказать что-то еще.

— Не составите ли вы мне компанию на чашечку кофе? Судя по всему, у моих старых лондонских друзей сегодня иные планы. Как быстро нас забывают, — вздохнул он, пытаясь превратить все это в шутку. — Разумеется, я приглашаю всех троих, — спохватившись, добавил доктор Кхан.

— Увы, я не могу, — покачала головой Бекка.

— Не выдумывай, — подтолкнула ее локтем сестра, и в этом жесте Бекка узнала прежнюю бесшабашную Сару. — Я отведу Холли домой, а ты выпьешь кофе со своим шанхайским другом.

Сара повернулась к доктору.

— С тех пор как Бекка вернулась в Лондон, ее из дому не выгонишь. Надо же иногда проветриться.

«Проветриться». Словечно из прежнего лексикона Сары. Только теперь они с сестрой как будто поменялись ролями.

Добропорядочная Сара повела племянницу домой, а Бекке досталась роль искательницы приключений.

Бекка проследила, как дочь и сестра скрылись в Риджентс-парке, и повернулась к Сарфразу Кхану. Она впервые видела индийца, краснеющего от смущения.

— Можно пойти в здешний «Старбакс», — предложил он. — Ближайший через дорогу от моего отеля.

Бекка поморщилась.

— Вам еще не надоели шанхайские «Старбаксы»? — спросила она.

— Тогда я приглашаю вас в кафетерий моей гостиницы.

Опять-таки задним числом Бекка подумала, что, пожалуй, стоило согласиться на «Старбакс».

Доктор Кхан остановился в отеле «Лэнгхем» на Портланд-Плейс. Кафе помещалось на первом этаже, рядом с вестибюлем. Сейчас там было полно туристов, с аппетитом поглощавших ячменные лепешки с чаем. Бекка и доктор заказали по чашке кофе.

Скованность постепенно оставляла Бекку. Сарфраз — порядочный человек, вряд ли склонный к интрижкам. Сейчас его волновала совсем другая женщина — его собственная мать, мужественно сражавшаяся с ранней стадией рассеянного склероза. Доктор мучился из-за невозможности бросить практику в Шанхае и вернуться в Ливерпуль. Чувствовалось, что он буквально разрывается между двумя городами. Открытость Кхана подействовала на Бекку, и она, сама того не желая, рассказала доктору, что тоже вынуждена разрываться между Шанхаем и Лондоном, одновременно исполняя три разные роли: матери, дочери и жены.

— Порою я просто не знаю, что делать, — говорила Бекка. — А если честно — я никогда не знала, что мне делать. — Она смотрела в пустую кофейную чашку. — Отец, муж, дочь. Три самых дорогих для меня человека, и каждый тянет меня в свою сторону.

Доктор Кхан задумчиво глядел на нее. Вероятно, упоминание о Билле заставило его соблюдать дистанцию. Бекке не хотелось, чтобы обыкновенную беседу за чашкой кофе он посчитал свиданием. Но вскоре она поняла, что мысли индийца заняты совсем другим.

— Вот что ты должен делать, — сказал он.

— Вы о чем? — не поняла Бекка.

— «Вот что ты должен делать, — повторил Кхан, — любить землю, солнце и животных, презирать богатство, подавать милостыню всем просящим, противостоять глупцам и безумцам, посвящать свои доходы и труды другим людям, ненавидеть тиранов, не спорить о Боге, быть терпеливым и снисходительным к людям и не снимать шляпу ни перед чем известным или неведомым».[54]

— Что ж, спасибо за совет, — отозвалась Бекка. — Я постараюсь все это запомнить.

— Вам не нравится? — упавшим голосом спросил доктор Кхан.

— Почему же? Пожалуй, это самые удивительные слова, которые я когда-либо слышала. Откуда они? Из стихотворения?

Он кивнул.

— Это Уолт Уитмен. Кстати, вы знаете, что его тоже можно считать врачом? Во время Гражданской войны он ухаживал за ранеными и умирающими. Все это очень сильно подействовало на его дальнейшую жизнь.

Доктор Кхан позвал официанта и попытался заплатить за обе чашки кофе, сказав, чтобы счет передали в номер, однако Бекка предпочла расплатиться самостоятельно. К счастью, индиец не настаивал.

Они вышли в вестибюль. Бекка произнесла традиционные в таких случаях слова: пожелание удачной дороги до Ливерпуля.

— Ваше появление будет лучшим лекарством для вашей мамы, — добавила она.

— Кстати, я процитировал вам не все, — улыбнулся доктор Кхан, ловко обходя груды чемоданов. — «Не робейте перед невеждами, наделенными властью; заботьтесь о молодых и о матерях семейств».

«Удивительно, — подумала Бекка. — Врач, цитирующий классиков в шумном гостиничном вестибюле».

— «Читайте эти листья на открытом воздухе в каждый год каждого сезона вашей жизни, — продолжал Кхан, словно забыв о Бекке. — Перепроверяйте все, что слышали в школе и церкви и что читали во всех книгах, отметайте все, что оскорбляет вашу душу, и тогда само ваше тело станет великой поэмой».

Бекка сама не поняла, как это произошло.

Она сказала доктору Кхану, что завтра утром отправится в книжный магазинчик на Примроуз-Хилл и купит все книги Уолта Уитмена, которые там обнаружит. На это индиец ответил, что у него в номере есть сборник избранных произведений, который он с удовольствием подарит Бекке.

Бекка отнекивалась. Доктор Кхан настаивал. Наконец она согласилась. Книга никогда не считалась предосудительным подарком. А вот ждать одной в вестибюле, пока он поднимется в номер за книгой, почему-то казалось Бекке не слишком приличным. Особенно в этом старомодном вестибюле с позолотой, напоминавшем о викторианской Англии.

Они молча вошли в зеркальную кабину лифта и так же молча поднялись на нужный этаж.

Бекка никак не ожидала, что номер доктора Кхана состоит из нескольких комнат.

— Это любезность администрации, — пояснил он, словно прочитав ее мысли.

На диванной подушке лежала коробка с шоколадными конфетами. Индиец открыл крышку и взял конфету, почему-то забыв угостить Бекку.

— Обычно я беру номер поскромнее. Я всегда останавливаюсь в «Лэнгхеме», когда прилетаю из Шанхая. С самолета сразу на поезд — для одного дня это все-таки утомительно.

Бекка не помнила, чтобы в Шанхае доктор Кхан был таким говорливым. Он вдруг повернулся к ней и подошел почти вплотную. Некоторое время они глядели друг на друга, затем индиец сунул конфету в рот и добавил вторую.

— Сейчас я принесу вам книгу, — сказал он и скрылся за дверью.

Бекка подошла к окну. Она глядела на огни здания Би-би-си, на флаги, развевающиеся над посольствами. Отсюда был виден большой отрезок Портланд-Плейс, которая вела к Риджентс-парку, Примроуз-Хилл и спрятанным жирафам.

Когда Кхан вышел из гостиничной спальни с толстым сборником стихов Уитмена, Бекки в номере не было.

Глава 16

Их такси было вынуждено остановиться, присоединившись к веренице замерших машин. Впереди виднелся опрокинутый грузовик. Он лежал на боку.

Водитель не пострадал и сейчас стоял рядом, все еще не веря в случившееся. Его руки сжимали портативный DVD-плеер, который он смотрел, сидя за рулем. Вероятно, это и явилось причиной аварии.

Грузовик перевозил фрукты. Они-то и блокировали дорогу между Шэньчжэнем и фабрикой компании «Хэппи траусерз». Словно рог изобилия изверг на дорогу горы яблок, бананов, дынь, слив, апельсинов, манго и личи.[55] Фрукты высыпались из прорванных картонных коробок, но лежали в бумажных и целлофановых пакетах и дразнили собой зевак, собравшихся по обе стороны дороги.

Судя по всему, авария произошла несколько минут назад, и дорожная полиция еще не успела приехать. В толпе началось шевеление. Мужчины все еще стояли и глазели, а женщины вышли на дорогу и начали собирать фрукты, торопясь успеть до приезда полицейских. Однако фруктов было столько, что большая часть оказалась раздавленной ногами китаянок.

Билл сидел рядом с таксистом. Нэнси Дэн и Малахольный Митч расположились сзади. Водитель никуда не торопился. Он равнодушно смотрел на то, как женщины на дороге собирают и давят фрукты. Билл вспомнил про Тигра и невольно вздохнул.

— Есть тут какая-нибудь другая дорога? — спросил Билл, и Нэнси перевела его вопрос на кантонский диалект.

Митч дотронулся до плеча Билла.

— Не стоит торопиться, — посоветовал ему один из старейших наемных юристов фирмы. — Мы почти добрались.

Билл недовольно сощурился. Вообще-то Малахольный Митч не должен был лететь в Шэньчжэнь. Но Шейна по-прежнему мучили приступы боли, и вместо него отправили Митча, хотя старшим назначили Билла.

— Я вынужден торопиться, Митч, — ответил ему Билл и мысленно добавил: «Иначе я стану похожим на тебя и кончу так же, как мой старик».

Пока они говорили, подъехала дорожная полиция. Полицейские сердито кричали на женщин, прогоняя их прочь с дороги. Торопился не только Билл. Во многих машинах ехали иностранные бизнесмены, привыкшие считать и время, и деньги. А свободная экономическая зона Шэньчжэнь очень нуждалась в иностранных инвестициях.

Лица изгнанных с дороги женщин были такими же отрешенными, как лицо таксиста. Грузовик оттащили в сторону. Фрукты за это время успели превратиться в желто-красное месиво, под стать цветам китайского флага.

Такси двинулось дальше.

То, ради чего Билла и его коллег вызвали в Шэньчжэнь, называлось этическим аудитом. Один из клиентов фирмы попросил провести этический аудит производственной компании «Хэппи траусерз». Иными словами, рассмотреть моральные аспекты производства дешевой одежды для западных потребителей, которая изготавливалась руками китайских рабочих, одетых в лохмотья.

— Китай сейчас переживает промышленную революцию, — напутствовал их Девлин перед отлетом в Шэньчжэнь. На сей раз лицо босса не излучало оптимизма. — Промышленная революция требует жертв. Дополнительные оплаченные отпуска и дополнительные перерывы на чай будут потом.

Коренастый главный менеджер в белой нейлоновой рубашке устроил им экскурсию по фабрике. Заученно улыбаясь, он давал пояснения, которые Нэнси добросовестно записывала.

Часть рабочих жила в общежитии на территории фабрики. Они заглянули в одну из комнатенок. В лицо пахнуло спертым воздухом. Вдоль стен стояли четыре трехъярусные койки. На них спали люди. Потревоженные полоской света, они вяло шевельнулись, но продолжали спать. Билл вздрогнул. Ему сразу вспомнились книги и фильмы о концлагерях и трюмах кораблей, набитых рабами. Он украдкой взглянул налицо Нэнси. Ледяное спокойствие. Она осторожно прикрыла дверь. Экскурсия продолжалась.

Биллу казалось, что они попали в девятнадцатый век. И ко всему этому он должен был привыкнуть. Такие слова он не раз слышал от Девлина. Несколько лет назад в Шанхайском филиале и слыхом не слыхивали об этическом аудите. Но теперь иностранным компаниям приходилось считаться с мнением потребителей в своих странах. Пусть во многом оно было создано СМИ и правозащитными организациями, однако люди на Западе, покупающие китайские товары, хотели знать, не нарушают ли производственные условия законы Китая, законы Международной организации труда и права человека. Во всяком случае, так это звучало в устах Девлина.

Главный менеджер показал им умывальную и, все так же заученно улыбаясь, горделиво пояснил, что она «оборудована водопроводом». Ни душевых, ни горячей воды там не было. Потом «этическим аудиторам» предъявили кашу, за которой рабочие выстраивались в очередь в фабричной столовой. Запах там стоял такой, что Билл едва удержался, чтобы не зажать нос.

Большинство тех, кто ел в столовой, отработали по две смены подряд. Билл не осмеливался взглянуть в их потухшие, ничего не выражавшие глаза. Вот он — настоящий «золотой запас» Китая, фундамент, на котором стояли роскошные супермаркеты Бунда, сверкающие небоскребы Пудуна и все остальное, что называлось китайским «экономическим чудом».

Но даже в этой беспросветности Билл сумел заметить ростки новой жизни. Девушки в столовой перебрасывались шутками. На стенах вонючих комнатенок он видел пришпиленные фотографии нарядно одетых, ухоженных детей. А когда закончилась утренняя смена, в толпе рабочих, покидавших фабрику, Билл заметил парня и девушку. Они никуда не спешили и, выйдя за ворота, обнялись и встали у фабричной стены. Наверное, Девлин все-таки прав: чтобы сравнивать и судить, нужно знать, каким был Китай двадцать, тридцать или пятьдесят лет назад.

Конечно, условия на фабрике больше соответствовали девятнадцатому, нежели двадцать первому веку. Но кем бы были сейчас эти рабочие и работницы, останься они в своих деревнях? Процветающими фермерами? Вряд ли. Биллу приходилось полагаться на слова Девлина. А Девлин рассказывал ему, как полвека назад политика «Большого скачка»[56] обрекла миллионы китайцев на голодную смерть. И сейчас внуки выживших радовались, что у них есть работа и еда.

Биллу хотелось в это верить.

А главный менеджер продолжал улыбаться, глядя на шанхайских юристов, и давал пояснения на ломаном английском. Он не впервые сталкивался с «этическим аудитом» и хорошо понимал правила игры. Он умел утихомиривать встревоженные западные умы и знал, что способны переварить слабые западные желудки. Билл подозревал, что подобные визиты ничего не меняли — только главный менеджер обучался все искуснее давать заверения, которые «большеносые идиоты» хотели от него услышать. Но кто знает, вдруг без этих визитов положение фабричных рабочих было бы еще хуже?

Экскурсия по фабрике продолжалась. Их привели в ткацкий цех, где над станками сгорбились сотни молоденьких ткачих. Их головы со стянутыми в пук волосами наполовину скрывались за громадными бобинами желтых ниток. Вид у работниц был изнуренный. Биллу показалось, что их держат впроголодь. Волосы, лишенные блеска, плохие зубы, морщинистая кожа. А ведь многим девушкам не было и двадцати!

Цзинь-Цзинь Ли и ее подруги жили словно на другой планете. Фабричные работницы выглядели так, как большинство женщин в разных уголках Китая: они старились, не успев ощутить свою молодость. Живые плоды, из которых выжали почти все соки. Оглушительно грохотали ткацкие станки. Малахольный Митч попытался что-то сказать Биллу. Все слова потонули в невероятном шуме. Какие тут разговоры! В этом аду невозможно было даже собраться с мыслями.

Главный менеджер повел их в другой цех, где работали исключительно молодые парни. Почти мальчишки. Людей среднего возраста Билл тут не увидел. Может, те, кто постарше, уже не выдерживают этого ада? Он вдруг представил себе родные деревни этих ребят. Вот там, наверное, ни одного молодого лица. Получалось, что нынешнее «экономическое чудо», как и «Большой скачок», тоже ударило по деревне?

Здесь шум был еще сильнее, чем в ткацком цеху. Рабочие изготовляли кроссовки. Тяжеленные прессы превращали заготовки в будущую обувь, другие машины скрепляли отдельные части, и все это быстро забиралось и столь же быстро возвращалось на черную ленту конвейера. Наверное, самой легкой здесь была сортировка готовых кроссовок по размерам. Парни, работавшие на сортировке, действовали, как автоматы. Они выхватывали пары обуви и молниеносно опускали в нужный отсек. Билл знал эту марку кроссовок. По наивности своей он думал, что их производство полностью автоматизировано.

В цеху пахло паленой резиной, разогретым маслом и человеческим потом. Прессы работали на сжатом воздухе, издавая специфическое шипение, которое тут же заглушал отвратительный лязг. Мысль о вратах ада пришла к Биллу уже потом, когда он вспоминал случившееся в штамповочном цеху.

Лязг, грохот, шипение имели свой ритм, и раздавшийся скрежет означал только одно — поломку. Через несколько секунд Билл сообразил, что это вовсе не скрежет. Это человеческий крик. Конвейер остановили. Все рабочие глядели в дальний конец цеха. Там в неестественной позе скрючился молодой парень. Одной рукой он держался за вторую, схватив ее чуть выше локтя. Лицо рабочего было мертвенно бледным, а глаза — широко распахнутыми от страха и недоумения.

К парню подбежали двое рабочих. Скорее всего, друзья. Один что-то кричал; вероятно, звал на помощь. Второй плакал. Нэнси Дэн, выхватив мобильник, вызывала «скорую помощь».

Раненого опустили на пол, уложив на бок. Он по-прежнему держался за обрубок руки. Ниже локтя осталось лишь кровавое месиво из мяса и костей. К нему подошел главный менеджер и присел на корточки. Что было дальше, Билл не видел, поскольку начальника и раненого окружило плотное кольцо рабочих. Некоторые что-то возбужденно говорили, но большинство просто стояли и смотрели.

Через несколько минут в цеху появились санитары с носилками и унесли изувеченного парня. Больше смотреть было не на что. Вынужденный простой кончился. Конвейер ожил. Уборщица очищала пресс, на котором работал раненый. Билл поспешно вышел из цеха.

Главный менеджер провожал «этических аудиторов» до ожидавшего их такси. На его лице сверкала все та же неистребимая улыбка. Китаец уверял их, что уже сейчас на фабрике начали пересматривать производственный процесс и этот «печальный инцидент» больше не повторится. Хотя — тут улыбка менеджера стала еще фальшивее — «дорогие шанхайские гости» понимают, что даже самые лучшие станки не уберегут рабочего от собственной невнимательности.

Биллу хотелось спросить, сколько десятков лет прессам в штамповочном цеху. Но еще больше ему хотелось убраться с этой проклятой фабрики.


Билл долго стоял под теплым душем. Через несколько часов Малахольный Митч, спустившись в бар отеля, обнаружил его там. К тому времени Билл успел влить в себя несколько бутылок «Чинтао».

— Он потерял руку, — сказал Билл. — Тот парень из штамповочного цеха. Нэнси звонила в больницу. Ей сказали, что пришлось ампутировать всю руку.

— Я знаю, — кивнул Митч.

Перед Биллом высился частокол из зеленых бутылок. Митч сел рядом и махнул официанту, заказав еще две.

— И все ради пары кроссовок, — не мог успокоиться Билл. — Или ради дешевого тряпья, которое потом отправят на Запад.

Митч покачал головой.

— Никакой дешевой одежды не существует. Просто ее истинную стоимость оплачивают не западные покупатели, а китайские рабочие. — Он открыл принесенную бутылку и глотнул пива. — Но мы прилетели в Шэньчжэнь защищать интересы наших клиентов, а не рабочих.

— И что же мы скажем нашим клиентам? — в отчаянии спросил Билл.

— Правду, Билл. Выложим им все, что видели, ничего не утаивая. Скажем, что фабрика компании «Хэппи траусерз» больше похожа на английский работный дом середины девятнадцатого века. Еще скажем, что здесь нужен новый Чарльз Диккенс, который напишет о вопиющем бесправии китайских рабочих.

— Ну, скажем. И что изменит наш рассказ?

— А ничего он не изменит, — вздохнул Митч. — Наших клиентов интересует размер получаемой прибыли. А покупателей интересуют «скандально низкие цены». Запад хочет совместить несовместимое: получать дешевые товары и сохранять совесть чистой. Никто не свернет свой бизнес в Китае. С какой стати? Мы ведь тоже не собираемся закрывать Шанхайский филиал, правда?

— Я только не понимаю, почему ради наших прибылей китайцы должны корячиться за два доллара в день? — начал заводиться Билл. — Почему парни должны работать на допотопном оборудовании и лишаться рук? Неужели мы не в состоянии что-то сделать? — спросил он, залпом допив остатки пива.

— Например? — спросил Митч.

После первого глотка он больше не притрагивался к пиву.

— Вы же видели их сегодня, Митч. Недавние крестьяне, они вкалывают по четырнадцать часов в день. Работают в две, а то и в три смены, пока не свалятся. Один выходной в неделю. И за это им платят пятьдесят фунтов в месяц. А мы суемся со своим дурацким этическим аудитом. Зачем вся эта комедия?

— В юриспруденции, Билл, очень многое является комедией. Странно, что вы до сих пор это не поняли.

— Неужели наши клиенты не могут заставить руководство этой фабрики что-то поменять в условиях труда?

— Во-первых, не могут. Во-вторых, не хотят, — невозмутимо ответил Митч. — Либо дешевые кроссовки, либо достойные условия труда. Западу нужны дешевые кроссовки. Нашим клиентам нужно, чтобы газетчики не лезли в их бизнес, и потому устраиваются фокусы вроде этического аудита. А если пресса нароет достаточно жареных фактов и они начнут угрожать репутации клиентов, знаете, что будет? Наши клиенты без лишнего шума переместят производство во Вьетнам. Или в Индию.

— Но ведь существуют законы об условиях производства, — не унимался Билл. — Есть правила техники безопасности. Эта фабрика ежедневно нарушает законы, принятые Международной организацией труда, не говоря уже о китайских законах. Парень, потерявший руку, должен подать в суд. — Билл качнулся вперед и едва не свалился с табурета. Он сел понадежнее и виновато улыбнулся. — Митч, у вас есть на примете хорошие юристы?

Его собеседник поднес к губам бутылку, но опять сделал лишь маленький глоток.

— Тяжело быть юристом в стране, где не главенствует закон, — сказал Малахольный Митч. — В Англии суды независимы от государства и наделены реальной властью. Судьи защищают права граждан, а не государственные интересы. В Китае все обстоит по-иному. Здесь по-прежнему действует коммунистическая правовая система. Ее принципы просты: каждый, у кого есть реальная власть — финансовая, политическая или военная, — не обязан подчиняться решениям суда, если таковые их не устраивают. Да и суды ни за что не станут ссориться с теми, кто обладает настоящей властью. Когда нет верховенства закона, есть право сильного. У этого бедняги нет никаких шансов. Суд повернет дело так, что парня выставят жертвой собственной халатности. Кстати, если вы помните, главный менеджер фабрики уже намекал на это.

Билл сжал голову в ладонях и некоторое время сидел неподвижно.

— Митч, можно задать вам один вопрос?

— Валяйте.

— Почему вы так и не стали партнером фирмы? В чем дело? Может, в вашей неторопливости? — со смехом добавил он, придавая вопросу несколько легкомысленный оттенок.

Митч засмеялся вместе с ним.

— В фирме говорят, что для Гонконга у меня не хватило стойкости, а для Шанхая — терпения. Я не оспариваю эти утверждения. Когда я стал работать юристом, то вскоре обнаружил, что юриспруденция — это тоже сфера услуг. А я всегда считал, что мы защищаем правду, восстанавливаем справедливость, оберегаем человеческое достоинство… Вот такие старомодные понятия. — Он поднял бутылку и чокнулся ею с пустой бутылкой Билла. — Увы, я ошибался.

В бар вошла Нэнси Дэн. Билл осторожно сполз с табурета. Больше всего он сейчас опасался растянуться на полу вниз лицом.

— Вы пойдете обедать? — спросил он Митча.

Митч покачал головой и поморщился.

— Вы еще способны есть? — удивленно спросил он. — После того, что мы сегодня видели?

Билл кивнул. Ему действительно хотелось есть. Митч слегка потрепал его по руке.

— Не беспокойтесь, Билл, — сказал он. — Вы обязательно станете партнером.

Ресторан отеля был пуст, если не считать группы подвыпивших русских. Громко стуча ножами и вилками, они ели свинину в кисло-сладкой подливе. Билл и Нэнси уже собирались повернуться и уйти, как в другом конце зала Билл вдруг заметил Элис Грин. Покачиваясь, Билл направился к ее столику. Элис приветственно взмахнула палочками для еды.

— Кажется, у «Баттерфилд, Хант и Вест» появился бизнес в Шэньчжэне? В этом рассаднике откровенной эксплуатации трудящихся? Кто бы мог подумать?

— А почему вас это так удивляет? — засмеялся Билл. — Между прочим, в этом, как вы сказали, рассаднике делается очень и очень многое из того, чем набиты западные магазины. Но вас-то что сюда привело? Наверное, прилетели утренним рейсом? Или нет? По-моему, я вас в самолете не видел.

— Я приехала поездом из Гонконга, — ответила Элис. — Возобновляю контакты со своей газетой. Едва мы узнали о происшествии на «Хэппи траусерз», я вскочила в поезд и поехала сюда. Что вы можете рассказать о рабочем, потерявшем руку?

— Естественно, это трагическая случайность.

Билл прекрасно сознавал: любое произнесенное им слово может быть потом использовано против него. Сразу вспомнилась приклеенная, точнее, вмороженная улыбка главного фабричного менеджера. Китаец явно умел владеть своим лицом.

— Администрация фабрики уже занимается расследованием причин.

Элис одобрительно кивнула.

— Вы здорово научились общаться с прессой, Билл, — сказала она, ловко подцепляя палочками янтарно-коричневый кусок жареной свинины. — А что говорят по этому поводу ваши клиенты?

— У меня пока не было возможности поговорить с нашими клиентами. Не сомневаюсь, что они будут шокированы случившимся.

— Вы так думаете? — Элис скептически улыбалась. — А вот я очень сомневаюсь. На фабриках Шэньчжэня ежедневно происходит не менее десятка таких вот «трагических случайностей». Десять рабочих лишаются руки или ноги! А смертность на производстве в десять раз превышает европейские показатели.

Билла начинала бесить циничная самоуверенность Элис.

— По-вашему, лучше бы эти люди болтались без работы и голодали?

— По-моему, эти люди заслуживают того, чтобы с ними обращались как с людьми.

Рядом переминалась с ноги на ногу Нэнси Дэн. Билл спохватился, что не познакомил женщин, и торопливо исправил свою ошибку. Элис одарила китаянку оценивающей журналистской улыбкой.

— Не желаете пообедать в моем обществе и близком соседстве с нашими русскими друзьями? — спросила она.

Один из русских развлекал своих соотечественников. Он дергал официантку за «конский хвост», мешая ей разливать пиво. Официантка стоически улыбалась, стараясь не пролить напиток мимо бокалов.

— Забавные существа, — кивнула в сторону русских Элис. — До этого один запустил в меня фаршированным блинчиком. Видимо, у русских это способ знакомства.

У Билла пропало всякое желание есть, и они с Нэнси покинули убогий зал ресторана.

На людных улицах Шэньчжэня пахло выхлопами дизельных двигателей и жареным утиным мясом.

— Элис — школьная подруга моей жены, — пояснил Билл. — Они много лет не виделись. Недавно встретились в Шанхае.

Нэнси кивнула.

— Я видела вашу жену, — сказала она, лавируя в вечерней толпе. — Я видела миссис Холден.

— Конечно. В Бунде, на обеде.

Он сразу вспомнил тот вечер: балкон, завораживающая панорама огней Пудуна, суливших удивительное будущее. Биллу показалось, что это было давным-давно.

— Нет, я встретила ее еще раньше. Миссис Холден меня не запомнила, но я ее хорошо разглядела. — Нэнси говорила торопливо. Наверное, она долго не решалась рассказать об этой встрече. — Это было вскоре после вашего приезда. В музее. На Хуанпи-Нань-Лу, в районе Синьтяньди. Там есть музей. Знаете?

— Домик, где проходил первый съезд китайской компартии?

Нэнси кивнула.

— Мне кажется, ваша жена очень добра.

«Ну вот опять!» — с досадой подумал Билл.

Китайцы обращались с английскими словами «доброта» и «любовь», как им вздумается. Они придавали этим словам новый смысл, а то и превращали их в полную бессмыслицу.

— Да, миссис Холден очень добра, если ее интересуют такие места, как этот музей, — патетически заявила Нэнси.

Билл растерянно кивнул. Он в очередной раз вынужден был признать, что совершенно не понимает китайской логики. В музеи людей приводит любопытство, а не доброта.

Ему стало неуютно в уличной толпе. На Западе это называлось бы давкой. Нэнси шла спокойно, словно они гуляли по пустынной аллее.

— Мне очень нравится этот музей, — все с тем же воодушевлением продолжала Нэнси. — Сейчас туда ходят очень немногие, и там всегда пусто. А для меня это очень интересное место. Я прихожу туда и думаю о людях, которые однажды там собрались. Им хотелось справедливости. Сейчас люди забыли, что такое справедливость. Когда я училась в средней школе, нас часто водили в этой музей. Поэтому я и решила стать юристом, — вдруг призналась она.

Билл вспомнил «старомодные» рассуждения Митча о защите справедливости.

«Пожалуй, они с Нэнси составили бы идеальную пару», — подумал он.

— В Китае и тогда было много несправедливости, и сейчас не меньше,[57] — сказала Нэнси. — Вы видели фабрику. — Нэнси презрительно фыркнула и покачала головой. — Собакам богачей живется лучше, чем детям бедняков.

— Тогда почему люди соглашаются работать на таких фабриках? — Билл остановился.

Дурацкий вопрос, на который он и так знал ответ.

— Потому что они хотят стать частью нового Китая, — ответила Нэнси. — По телевизору они видят другую жизнь и тоже хотят так жить.

Полвека назад Нэнси Дэн наверняка вступила бы в компартию. Сегодня она пыталась помочь своей стране, получив юридическое образование и придя на работу в «Баттерфилд, Хант и Вест».

— И потому вы стали юристом? — спросил Билл. — Вам хотелось изменить мир?

— Вы смеетесь надо мной, — вздохнула Нэнси.

— Я бы не отважился смеяться над подобными вещами.

— Мой отец говорил, что юрист — это священная профессия. Такая же, как врач. Но не такая, как бизнесмен.

— Хороший человек был ваш отец.

Нэнси удивленно пожала плечами.

Они подошли к лотку, торговавшему горячей пищей. Нэнси заказала себе и Биллу по порции пирожков с курятиной и жареную утку с рисом.

— У меня нет грандиозных планов, — призналась Нэнси. — Мое место — очень скромное. Но я верю, что у моей страны может быть другое будущее. Более справедливое. Меня не волнуют чужие предсказания. В Китае возможны любые перемены.

— Я одного не пойму… Я говорю про Яндун. Почему местные власти обманывают крестьян? Почему не выплатят им всю сумму причитающейся компенсации?

Нэнси подала Биллу тарелку и пластиковые палочки для еды.

— Здесь виноват Конфуций, — улыбнулась она. — Когда-то он провозгласил, что обязательстваперед семьей выше обязательств перед государством. Зачем отдавать деньги чужим людям, если их можно приберечь для своих, не опасаясь наказания? Так рассуждает председатель Сунь и его ближайшее окружение. — Она ловко подцепила палочками кусочек утиного мяса. — Влиятельные люди в Китае ненавидят любую коррупцию, кроме собственной.

— Когда на этой жуткой фабрике кончилась смена и рабочие выходили за ворота, я увидел парня и девушку. Вероятно, они любят друг друга. Они просто стояли у стены и никуда не торопились. Я подумал: а какой была бы их жизнь, если бы они остались в своих деревнях? Лучше или хуже? Я действительно не знаю, потому и спрашиваю.

Нэнси Дэн задумчиво жевала.

— Если эти двое не приехали бы сюда, они бы не встретились, — сказала она.

— Можно смотреть на ситуацию и под таким углом, — согласился Билл.

Жареная утка оказалась удивительно вкусной. Нэнси дополнительно заказала тарелку блестящих зеленых листьев чой-сум,[58] липких от устричного соуса.

— И все-таки, что ожидает Китай? Я спрашиваю не у западных экспертов, а у вас, высокообразованного китайского юриста. Каковы ваши прогнозы?

— Старики будут умирать, — сказала Нэнси. — В этом никто не сомневается, потому что старики всегда умирают. Весь вопрос — когда. Ведь старики могут жить и дольше.

Некоторое время они молча ели, жадно поглощая горячую пищу. Умница Нэнси не забыла про десерт, взяв две порции личи. Впервые за весь день Билл почувствовал себя почти хорошо.

Вот это и был настоящий Китай. Нэнси Дэн, не скованная условностями шанхайского офиса и с осторожным оптимизмом говорящая о будущем своей страны. Людный Шэньчжэнь, пропахший дизельными выхлопами и жареным мясом… Но и фабрика тоже была частью настоящего Китая.

Войдя в свой номер, Билл достал из бумажника три фотографии, которые повсюду носил с собой.

Первая запечатлела трехлетнюю Холли в форменном детсадовском комбинезоне с уморительно всклокоченными волосами. На второй — Бекка с дочерью. Билл помнил, как фотографировал их два года назад на карибском пляже. Холли улыбалась из-под красной «легионерской» шапочки с козырьком. Бекка в своем лимонно-желтом бикини, больших солнечных очках и с волосами, закрученными в узел на макушке, походила на кинозвезду пятидесятых годов. На третьем снимке Холли было несколько месяцев от роду; Бекка ее только что выкупала и завернула в мохнатое полотенце.

Билл долго глядел на семейные снимки, а потом поставил их в ряд на письменный стол, прислонив к стене. Маленькая и хрупкая баррикада, отгораживающая его от мира за окном.

Глава 17

Билл проснулся от нестерпимой боли в желудке. Судороги вытолкнули его из сна, заставив едва ли не ощупью добраться до туалета. Там Билл скрючился над унитазом. Его вытошнило несколько раз подряд. Лоб покрылся испариной. Билл дрожал. Едва выйдя из туалета, он был вынужден туда вернуться.

Его выворачивало наизнанку, пока желудок полностью не опустел. В последний раз это была лишь слюна, перемешанная с кровью. Билл доплелся до спальни и рухнул на кровать.

Вторично его разбудил звон в ушах. Билл очумело вертел головой, пока не сообразил, что всего-навсего слышит звон будильника.

«Где я?» — попытался сообразить Билл.

Он лежал в спальне своей шанхайской квартиры. Звонок будильника означал, что наступило утро понедельника и пора идти на работу.

Билл прошел в ванную, где попытался принять душ и побриться. Там его застигли новые позывы на рвоту. Билл опять скрючился над унитазом, мучаясь от сухих спазм. Желудку было уже нечего выталкивать из себя. На кафельные плитки пола упало несколько капелек крови. Билл провел по щеке. Так и есть, порезался.

Дрожащими руками Билл оделся и… рухнул на кровать, обливаясь потом от напряжения. Стены спальни кружились перед глазами. Тогда Билл встал, и кружение прекратилось. Бормоча себе под нос: «Ничего, сейчас все пройдет», он вышел из квартиры, сопровождаемый тошнотой и волнами желудочной боли.

В лифте Билл почувствовал, что ноги отказываются его держать. Они привалился к дверце и стоял так, пока не достиг первого этажа. Солнечный свет показался ему раздражающе ярким. Несколько шагов по двору, и Билл понял, что на работу он сегодня не пойдет.

Он прислонился к новенькому «БМВ», поставленному здесь с вечера, и попытался унять сердцебиение. Из соседнего корпуса вышла Энни в спортивном костюме. Она опасливо покосилась на Билла. Он махнул ей, зовя на помощь, но было поздно. Энни начала пробежку. Через несколько шагов она обернулась через плечо и еще раз неодобрительно поглядела на Билла. На ней были кроссовки от Луи Вуитона. Билл и не подозревал, что эта фирма выпускает кроссовки.

Билл боялся оторваться от чужого автомобиля. Он искал глазами швейцара, но того нигде не было. Время словно остановилось. Надо позвонить в офис. Билл сунул руку в карман пиджака. Мобильник остался в квартире.

Небо затягивалось облаками. Двор, как назло, был совершенно пуст. Оставалось одно: вернуться в квартиру. Бормоча проклятия, Билл отлепился от «БМВ» и тут же потерял равновесие.

Он наверняка упал бы, если бы чьи-то руки не вцепились в лацканы его пиджака. Затем к первой паре рук присоединилась вторая. Билл открыл глаза. Он стоял между Дженни Первой и Дженни Второй. Переговариваясь по-китайски, женщины повели его к лифту. Обе были одеты во все черное. Вероятно, они собирались на похороны, но этот момент ускользнул от внимания Билла.

Порывшись в его карманах, Дженни Первая нашла ключи. Китаянки ввели Билла в квартиру и попытались уложить в спальне, но его опять начало тошнить. Дженни Первая деловито стащила с него пиджак и развязала галстук. Билл встал на колени перед унитазом, чувствуя, что весь вспотел. Китаянка похлопывала его по спине, но исторгать было нечего. Желудок Билла давно опустел.

Дженни Первая отвела его в большую спальню и зашторила окна. У Билла не хватило сил объяснить ей, что он спит не здесь, он спит в детской спальне, а эта принадлежит его жене и дочери и ждет их возвращения. Он не мог сейчас произнести столько слов подряд. Билл смиренно позволил китаянкам раздеть его до нижнего белья и уложить. От прохладных простыней пахло свежестью. Кровать была удивительно просторной.

Что было потом? Скорее всего, он уснул, а когда проснулся, то увидел рядом с постелью Цзинь-Цзинь. Обе Дженни что-то ей объясняли. Затем Цзинь-Цзинь пошла закрыть за подругами дверь. Стены спальни все время пытались кружиться. Только лицо Цзинь-Цзинь оставалось неподвижным, словно центр вселенной.

— Спите, — велела она.

— Я вам так… — пробормотал Билл, пытаясь сесть и взять Цзинь-Цзинь за руку.

Какая маленькая ладошка. Даже странно, что это ладонь взрослой женщины, а не ребенка. Цзинь-Цзинь нахмурилась и отдернула руку. Билл чувствовал, что должен сказать ей важные вещи, но его подвело дыхание. Оно вдруг стало затрудненным. Биллу приходилось сосредоточиваться на каждом вдохе и выдохе. А ему так хотелось сказать Цзинь-Цзинь… но мысли путались.

— Вам лучше помолчать, — сказала она.

Билл закрыл глаза. Малейшее движение отдавалось болью в животе. Даже сквозь закрытые веки едкие капли пота попадали ему в глаза. Усталость, навалившаяся на него, казалась нечеловеческой.

Потом ему немного полегчало. Билл снова потянулся к руке Цзинь-Цзинь. В этот раз она не отдернула ладонь. Где-то без конца звонил телефон, но им было все равно.

День казался бесконечно длинным. Все это время Цзинь-Цзинь находилась рядом. Несколько раз она помогала Биллу встать и дойти до туалета, где его рвало желчью. Таким беспомощным он еще никогда не был.

Потом Билл заснул. Он не знал, оставалась ли Цзинь-Цзинь у него на ночь.

На следующее утро, убедившись, что Биллу не стало лучше, Цзинь-Цзинь поняла: надо вызывать врача. Но какого и откуда? Преодолевая стыд, она полезла в карман его пиджака и достала бумажник.


— Мы привыкли говорить: «сердечная недостаточность». Но эти слова лишь сбивают пациентов с толку.

Слова кардиолога были обращены к Бекке, ее отцу и сестре.

— С точки зрения медицины сердечная недостаточность — понятие относительное. Само слово «недостаточность» подразумевает, что сердце плохо гонит кровь по венам и артериям. А если оно не справляется, пациент может умереть. — Его губы дрогнули, изображая нечто среднее между улыбкой и гримасой. — И такое иногда случается.

Кабинет этого известного и дорогостоящего специалиста не отличался размерами. Врачу было около шестидесяти. Подтянутый, загорелый. От отца Бекка знала, что кардиолог любит кататься на горных лыжах и мечтает поскорее выйти на пенсию. Создавалось впечатление, что сейчас он думал о близком уик-энде. Прием назначили на два часа, но пришлось ждать, пока врач не отпустит предыдущего пациента. Бекка убедилась, что утренние часы все же лучше. Утром не надо так долго просиживать в приемной, листая глянцевые журналы и мучаясь страхом перед вынесением врачебного вердикта. Пожалуй, эту приемную стоило бы переименовать в «комнату страха».

Кардиологу ассистировала тучная медсестра в голубом халате. Она включила просмотровый экран, прикрепив к нему рентгеновские снимки. Изображения даже отдаленно не напоминали сердце.

Бекка сидела между отцом и сестрой. Она слушала плавную речь кардиолога и думала: сколько пациентов ежедневно узнают от него, что обречены! Он умел говорить и говорил с профессиональным состраданием. Впрочем, каким же еще могло быть его сострадание? По нескольку раз в день этот врач видел ужас на лице очередного обреченного, а на лицах родных — слезы, отчаяние и нежелание верить в услышанное. Он был лишь «секретарем» судьбы, и не его вина, что она чаще выносила смертные приговоры, чем миловала. Что для него ее отец? Просто пациент, назначенный на два часа.

— Нездоровое сердце правильнее сравнивать с неквалифицированным работником, — продолжал свою речь кардиолог. — Он может работать вдвое усерднее, но не сделает и половины необходимого. А вот здоровое сердце…

У Бекки в сумочке зазвонил мобильный телефон. Грузная медсестра посмотрела на нее так, будто собиралась убить взглядом. Бекка открыла сумочку и увидела на дисплее служебный номер Билла. Не сейчас. Она выключила мобильник.

— Простите, я забыла его выключить, — сказала она, словно оправдывалась перед сердитой толстухой.

До этого звонка они сидели, держась за руки. Сейчас пальцы отца и сестры вновь сжали ладони Бекки, словно хотели удостовериться, что она останется здесь.


— Можете одеваться, — сказал Шейну доктор Кхан.

Пока Шейн натягивал трусы и брюки, индиец прошел в ванную и вымыл лицо холодной водой. Он устал. Всего несколько часов назад он прилетел из Лондона, но сегодня у него был рабочий день, и его уже ждали пациенты.

Росалита сидела рядом, однако Шейн чувствовал, что он здесь один. Присутствие жены лишь усугубляло ощущение одиночества.

В Международный семейный госпиталь Шейна привели неутихающие боли в паху. Его «мужская снасть», столько лет бывшая источником наслаждений и приключений, вдруг превратилась в источник боли. Шейн чувствовал себя так, будто его предали давние и верные друзья. Иногда боль затихала, и он начинал верить в чудо… пока ему снова не обжигало пах. Он и хотел знать правду, и боялся. Но сегодня ночью Шейн понял, что устал от страха. Он обязан взглянуть правде в лицо.

Шейну остро недоставало подруги, союзницы. Жены, которая сказала бы ему, что все будет хорошо, что он непременно поправится и они вместе одолеют любые трудности.

Росалита сидела рядом с таким видом, будто ее обманули. Глядя на нее, Шейн ощущал себя самым одиноким человеком на земле.

— Это не рак и не мошоночная грыжа, — сказал доктор Кхан, однако что-то в тоне врача не позволило Шейну облегченно вздохнуть.

Хоть бы обследование не растянулось надолго! Сначала Шейна уложили на кушетку. Раздеваться не понадобилось: доктор попросил его лишь приспустить брюки и трусы. Пальцы в резиновых перчатках нашли место, где гнездилась боль. Осторожными, опытными движениями доктор Кхан тщательно пальпировал очаг, после чего отпал главный страх Шейна: это был не рак. Пальцы врача покинули область яичек и стали подниматься к верхней части паха, затем к животу, после чего вновь опустились и достигли границы боли. Подозрения на мошоночную грыжу также отпали. Шейн почему-то сразу поверил этому врачу. И все же…

— К сожалению, я не исключаю возможности перекрута яичка, — сказал доктор Кхан.

«Перекрут?» — мысленно повторил Шейн.

Об этом он даже не подумал. Австралиец целых две недели листал медицинские энциклопедии, сравнивая описываемые симптомы со своими ощущениями.

Судя по описаниям, у него вполне мог развиться рак. Ощущения подтверждали и мошоночную грыжу, хотя она была меньшим злом. Но перекрут яичка? Было ли это заболевание упомянуто в Кратком медицинском словаре? Несомненно. Почему же он не удосужился прочитать о нем?

— Перекрут — это ненормальное положение яичка, — пояснил доктор Кхан. — Представьте, что яичко повернулось вдоль своей оси.

Шейн развел ноги, затем свел их. Он представил, как это должно выглядеть, и содрогнулся. Австралиец попытался изобразить на лице мужественную улыбку. Не получилось. Его снова охватил страх неизвестности. Но, по крайней мере, теперь не понадобится перетряхивать книги.

— Каков наихудший сценарий? — спросил он, все еще пытаясь изображать бравого парня.

Доктор Кхан смотрел ему прямо в глаза.

— Если это действительно перекрут, тогда к одному из ваших яичек перестала поступать кровь. Началось омертвение тканей. Я пока ничего не утверждаю, но если это так, пораженный орган нужно удалить, и как можно скорее.

Шейн оцепенел настолько, что даже не смог испугаться.

У него продолжало биться сердце. Он продолжал дышать. Но жизнь вдруг сделала поворот в совершенно неожиданном направлении. Перекрут! Теперь он знает, что это такое.

А потом послышался спокойный, ровный и холодный голос Росалиты:

— Скажите, доктор, а после этого он сможет иметь детей?

Спрашивала женщина, оскорбленная и обманутая в своих ожиданиях.

Доктор Кхан уклонился от прямого ответа.

— Необходимо срочно сделать сканирование, — сказал он. — Я знаю лучшего в Шанхае специалиста. Правда, я не знаю, насколько он сегодня занят… Чтобы вам не сидеть понапрасну в его приемной, я сейчас позвоню и выясню, когда он сможет вас принять.

Шейн сокрушенно кивнул. Росалита не подошла и не помогла ему встать с кушетки. Она даже не коснулась его руки. Шейн почти забыл, что жена находится рядом.

На столе доктора зазвонил телефон. Индиец сердито схватил трубку.

— Я же предупреждал: никаких звонков, когда у меня в кабинете пациент!

— Простите, доктор Кхан, но это очень срочно. — Секретарша-китаянка нервничала, что сразу сказалось на качестве ее английского. — Звонит Цзинь-Цзинь Ли по поводу мистера Уильяма Холдена. Она говорит, вы знаете.

Ситуация показалась Кхану настолько дурацкой, что он засмеялся.

— Цзинь-Цзинь Ли? — переспросил он. — Конечно, это значительно сужает круг моих знакомств до каких-нибудь пятидесяти миллионов!

Но звонок он все-таки принял, бросив на Шейна и Росалиту извиняющийся взгляд.

— Доктор Кхан? — послышался женский голос. — Ваша секретарша немного ошиблась. Вы меня не знаете. Но вы знаете…


Билл метался по кровати. Она была большой, слишком большой для одного человека. Он безуспешно пытался заснуть, дрожа под липкими от пота простынями. Цзинь-Цзинь в спальне не было, но она не ушла из квартиры. Билл понимал это по звукам, доносившимся из-за закрытой двери.

Потом в его усталый мозг хлынули мысли. Почему желаемое приходит не тогда, когда к нему стремишься, а когда оставляешь всякие попытки? Перестаешь искать встречи со значимыми для тебя людьми, и они сами появляются на твоем пути. Перестаешь искать единственного человека, достойного твоей любви, и таких людей оказывается множество. И существует ли что-то вроде… чертежа счастливой жизни? Или схемы несчастья?

…Его спешно отвезли в Международный семейный госпиталь на Сянься-Лу. В руку вонзили иглу, от которой тянулась прозрачная трубка к стойке с капельницей. Жидкость была обжигающе холодной, словно раскрошенный лед. Билл морщился от боли. Цзинь-Цзинь робко стояла в углу палаты, не зная, оставаться или незаметно уйти.

— Не знаю, что именно вы съели, — сказал Биллу доктор Кхан, — но у вас налицо все признаки вирусной желудочно-кишечной инфекции. Похоже на амебную дизентерию. Вам придется остаться в госпитале, пока мы не сделаем необходимые анализы. Вдобавок у вас сильно обезвожен организм. Не скрою, вы могли бы умереть от обезвоживания.

— Моей жене позвонили? — спросил Билл. — А на работу? Бекке и так волнений хватает.

— Пока вы спали, приходила ваша сослуживица. Миссис Дэн, если я правильно расслышал ее фамилию.

Цзинь-Цзинь кивнула, но доктор Кхан этого не заметил. Билл чувствовал, что врач старательно не замечает ее присутствия.

— В вашей фирме знают о случившемся с вами. Миссис Дэн сказала, что сама позвонит Бекке… вашей жене.

— Я тоже хочу позвонить жене.

— Вы непременно ей позвоните, как только немного поправитесь, — отозвался Кхан стандартной врачебной фразой.

— Благодарю вас, доктор.

Индиец коротко кивнул и отвернулся.


Проснувшись, Билл не сразу вспомнил, что находится в больничной палате. Ее озарял слабый свет ночника. Из-за двери доносились звуки ночного госпиталя. Кто-то вскрикивал во сне. Потом мимо палаты на шуршащих колесиках провезли каталку. Толкавшие ее медсестры вполголоса разговаривали по-китайски. Где-то звонил телефон, но на звонок никто не отвечал.

Возле койки по-прежнему стояла капельница. Ее резервуар наполовину опустел. Билл шевельнул затекшей рукой, и по ней поползли волны такой же ледяной боли.

Билл вспомнил, как его сюда привезли, как ставили капельницу. Он вспомнил разговор с доктором Кханом. Потом индиец ушел. Цзинь-Цзинь тоже ушла, тихо и молча. А сейчас на стуле рядом с койкой сидел Шейн.

— Ну как ты, дружище? — спросил австралиец.

Билл закрыл глаза и улыбнулся. Австралийский акцент Шейна был сейчас самой лучшей музыкой для его ушей.

— Вляпались мы, дружище. Вроде бы крепкие, парни, а вот…

— Даже не знаю, что такого я мог съесть, — простонал Билл.

Он вспомнил их субботний поход в ресторан. Они с Шейном решили угостить немцев настоящей лапшой дань-дань.[59] Но почему из всех четверых отравился только он? Значит, дело не в лапше.

— Амебную дизентерию можно подцепить и через воду, — пояснил Шейн. — Даже через кубик льда. Я всегда говорю: в Шанхае нужно быть очень осторожным с водой. Твои уже знают?

— Нэнси должна была связаться с Беккой. Думаю, что она ей позвонила. Завтра я уже сам смогу поговорить.

— Наши передают тебе привет. Девлин сказал, чтобы ты не рвался на работу. Нет ничего хуже недолеченной дизентерии. — Шейн неуклюже заерзал на стуле. — А у меня сегодня адский денек был. Представляешь, втирали в мои «мужские сокровища» какую-то теплую вязкую дрянь. По виду что-то вроде желе.

Билл открыл глаза. Воспоминания заставили Шейна поморщиться.

— За эту процедуру люди выкладывают приличные денежки. Когда здешний док заикнулся про сканирование, я сразу представил… Есть такие громадные штуковины, вроде гробов. Тебя туда запихивают целиком. Кстати, как это называется?

— Магнитно-резонансная томография, — ответил Билл. — Сокращенно МРТ.

— Верно. МРТ. Но мне делали совсем другую процедуру. Вроде того, что делают беременным женщинам, когда хотят посмотреть на «начинку» их пуза. Им натирают живот и потом смотрят, как там будущий ребятенок.

Бекка проходила такое сканирование. Боже, как давно это было. Они держались за руки и восхищались, глядя на еще не родившуюся дочь. Какое замечательное было время! Лучшее время в их жизни… Нет, пожалуй, лучшее время — это когда Холли только родилась. Тоже нет. Лучшее время — когда она из ползунка превратилась в маленькую девочку и научилась ходить… Подумав еще немного, Билл решил, что лучшее время началось потом, когда Холли начала произносить первые слова.

Шейну требовалось выговориться.

— Да, дружище, именно такой скан. Я знаю, женщины обычно охают и ахают по поводу своих животов. — Он пододвинул стул ближе. — Я тоже поохал и поахал, когда мне втирали в яйца это гнусное желе.

Билл закрыл глаза и рассмеялся. Он вовсе не хотел обижать друга, но мысленная картина была слишком уж впечатляющей, и он не удержался. Рука сразу же отозвалась ледяной болью.

— И что теперь, Шейн? — осторожно спросил Билл.

Его рослый австралийский друг вновь заерзал на стуле. До сих пор он не делился с Биллом своими опасениями. Он вообще ни с кем не делился.

— Здешний док думал, что мне придется оттяпать одно яйцо. Это все после нашей веселой ночки в Пудуне. Помнишь?

— Так это тогда? — Биллу стало не до смеха. — Боже мой, Шейн… Слушай, мне так неловко.

«А ведь это он из-за меня, — подумал Билл, и мысль обожгла его еще сильнее, чем раствор в капельнице. — Он дважды вступился за меня. Тогда, в пабе, и потом. Какая идиотская цепь случайностей. Если бы не Цзинь-Цзинь… если бы не я… он бы не торчал здесь, а лежал бы рядом со своей Росалитой».

— Док подозревал, что у меня перекрут яичка. Но все оказалось не так страшно, — со смехом продолжал Шейн. — Радиолог — парень дотошный. Потрясающий специалист. И человек приятный. Рассмотрел мои «шарики» вдоль и поперек. Сказал, что никакого перекрута нет, но им здорово досталось. А я чего только не передумал за эти недели! Разум — такой паникер. Навоображает всяких гадостей и потом сам же верит.

— Так это же здорово, Шейн! — приглушенно воскликнул Билл.

Они оба старались говорить вполголоса, словно в палате находился еще один пациент, которого они опасались разбудить.

— Я очень рад за тебя, дружище, — добавил Билл.

— Я помню, как моя бабушка умирала от рака груди, — вдруг сказал австралиец. — Она была потрясающая женщина. Больше я таких не встречал. Когда опухоль обнаружили, оперировать было уже поздно. И знаешь, что сделала моя бабушка? Я это запомнил на всю жизнь, хотя был совсем мальчишкой. Так вот, она, не стесняясь меня, расстегнула платье и положила руку моей матери себе на грудь. На то место, где нашли опухоль. Бабушка заставила мать как следует ощупать этот бугор и запомнить свои ощущения. И сказала матери, чтобы отныне та регулярно проходила обследования. Уж если вдруг обнаружится подобная гадость, от нее можно будет своевременно избавиться… Знаешь, Билл, я боялся, что у меня рак. Но у меня не было бабушкиного мужества, чтобы запихнуть твою руку себе в трусы.

Теперь Билл засмеялся уже громче, не обращая внимания на боль в руке. Они оба словно избавились от какой-то тяжести.

— Все образуется, — сказал он Шейну. — Главное, что твоя снасть не повреждена. А врачи найдут, как снять боль.

Шейн кивнул.

— Когда попадаешь в такие переделки, начинаешь по-другому смотреть на свою жизнь. Как будто включается прожектор и высвечивает ее с разных сторон. — Он провел пальцами по лицу. — И брак твой проявляется во всей красе. Начинаешь видеть, что ты приобрел, а чего у тебя как не было, так и нет.

Шейн отвернулся.

— Билл, она начала собирать чемоданы. Не в буквальном смысле. Я перестал ощущать, что у меня есть жена. Я остался наедине со своими отбитыми яйцами. Если бы мне в самом деле грозила операция, я думаю, Росалита попросту тихо исчезла бы.

Билл подумал, что Шейн слишком поспешно сделал Росалиту своей женой, не успев даже толком узнать ее характер. Его завораживали ее песни в «Ни дна ни покрышки», и он, скорее всего, верил, что в жизни она такая же, как в песнях.

— Не торопись с выводами, — ляпнул Билл, досадуя на себя за банальные фразы. — Твое несчастье могло раскрыть в ней лучшие стороны. Возможно, оно сблизило бы вас.

Ну почему он не научился просто молчать, когда нечего сказать? По крайней мере, это честнее.

— Есть радикальный способ залатать дыры в браке. — Шейн фыркнул. — Можно задобрить ее дорогими побрякушками. Или накупить кучу тряпок. — Он мотнул головой. — Самое печальное, что я не чувствую в ней своего самого верного и надежного друга.

Билл закрыл глаза. Ему нечем было утешить Шейна. Он с удовольствием заснул бы сейчас, но ледяной холод в крови не давал спать, заставляя морщиться от боли.

— У нас не так, как у вас с Беккой. Мы с Росалитой — совсем другое. Мы не партнеры. Мы… я даже не знаю, кто мы на самом деле. Трахальщики с обручальными кольцами, и только. А после драки я и этого не могу. — Шейн закрыл лицо руками. Билл слушал его тяжелое дыхание. — О таких отношениях, как у вас с Беккой, можно только мечтать, — признался австралиец.

Билл с ним мысленно согласился. Но разум… разум порою действительно способен напридумать чего угодно и потом в это поверить.


— Какой ужас! Я до сих пор не могу поверить. Когда Нэнси позвонила мне…

— Брось! Было и прошло, — засмеялся Билл.

Бекка слушала бесцветный голос мужа и понимала, что это обычная мужская бравада. Билл говорил так, словно из него выпотрошили все внутренности.

— Как все по-дурацки получилось, — вздохнула она.

— Это ты о чем?

— Обо всем. О том, что нам пришлось улететь в Англию. Что ты вынужден выкарабкиваться из болезни один, и меня нет рядом.

— Бекки, но ведь у тебя была серьезная причина.

— Знаю, дорогой. А сейчас я больше всего хочу, чтобы мы снова оказались вместе. Только этого.

— Я тоже этого хочу.

«Как будто когда-то мы хотели чего-то иного!» — с грустью подумала Бекка.

Маленькая семья Холденов всегда хотела только этого — быть вместе и быть счастливыми. И одно невозможно без другого.

— Как твой старик? — спросил Билл.

— Без изменений. Результаты анализов ничего не показывают. У него по-прежнему перебои в сердце, а врач до сих пор не может установить причину. Билл, отец постарел у меня на глазах.

— А как Холли?

Бекка живо вспомнила их последнюю телефонную перепалку и очень испугалась ее повторения.

— С Холли все в порядке, — торопливо ответила она. — Играет с детьми Сары… Пожалуйста, поверь мне. — Бекка избегала говорить о бойфренде Сары. — Дорогой, я скоро заберу Холли. Совсем скоро, как только мой отец немного окрепнет. Я уже начинаю думать, что перебои в сердце — меньшее зло, чем его визиты к кардиологу.

— Хорошо, что Холли скоро снова будет с тобой, — дипломатично отозвался Билл, стараясь, как и Бекка, не ступать на опасную тропу.

— Ты-то как? Когда тебе нужно возвращаться на работу?

— Мне лучше. Честно, Бекки, мне значительно лучше. Девлин меня не торопит. Сказал, чтобы я и не думал о работе, пока полностью не окрепну. И потом, есть достаточно работы, которую можно делать дома.

— Думаю, мне все-таки нужно прилететь в Шанхай. Я позвоню доктору Кхану.

— Не надо, Бекки. Ну, будь умной девочкой. Я ведь уже выкарабкался.

«Только не пытайся меня обманывать», — подумала Бекка, вешая трубку.

Ее порыв постепенно угас. Какой Шанхай? Она прилетит на другой конец света, чтобы быть рядом с Биллом и постоянно думать об отце и Холли? Билл прав: самое скверное уже позади.

Она пошла на кухню и принялась готовить ужин. Пока варились макароны, Бекка сделала салат. Отец похрапывал на диване под бормотание телевизора. Бекка разбудила его, сказав, что ужин готов. Отец добросовестно обрадовался, как всегда наговорил комплиментов ее кулинарным способностям, но к еде почти не притронулся.

После ужина Бекка набрала номер Сары и пожелала Холли спокойной ночи. Потом она уселась рядом с отцом на диван. Старик предпочитал разностороннюю подачу новостей и заставлял ее переключаться на разные каналы. После очередного переключения Бекка обнаружила, что смотрит телевизор одна. Отец вновь погрузился в сон.

Странно, но ночью отца донимала бессонница, и он начинал бродить по дому, зато днем и вечером великолепно засыпал. Может, ему нужно поставить в спальню телевизор?

Около полуночи Бекка все-таки разбудила отца. Он поплелся наверх. Бекка услышала плеск воды в ванной. Затем скрипнула дверь отцовской комнаты. Бекка погасила везде свет и грустно улыбнулась. Как и Билла, ее ждала одинокая постель.


Для здоровья нужен чай и прогулки на свежем воздухе. Так сказала ему Цзинь-Цзинь.

Билл уже вернулся из госпиталя домой. По утрам к нему заходила ама Дорис или Тигр, которые приносили еду. Вечерами заглядывал Шейн, который теперь не слишком торопился к Росалите. В то утро Билл не ждал ни Дорис, ни Тигра, но дверной звонок все-таки зазвонил. Он открыл дверь, и Цзинь-Цзинь прямо с порога объявила, что повезет его на прогулку. Она предложила отправиться в Старый город, погулять по саду Юй-Юань и зайти в чайный домик на озере.

Они поехали туда в ее красном «мини-купере». Билл не мог решить, то ли Цзинь-Цзинь просто не умеет водить машину, то ли она — один из многочисленных шанхайских водителей-лихачей. Однако по пути они все же ни с кем не столкнулись и никуда не врезались.

Взявшись за руки, Билл и Цзинь-Цзинь шли по Старому городу, пока не оказались возле зигзагообразного моста, ведущего к чайному домику. Билл почувствовал, как она прижалась к нему сзади. Он остановился и обернулся. Цзинь-Цзинь быстро перевела взгляд на воду пруда, как всегда кипевшую от прожорливых золотистых карпов, потом посмотрела Биллу прямо в глаза.

— Хороший отец, хороший муж, хороший человек, — сказала она и кивнула, словно принимала важное решение.

Они долго смотрели друг на друга.

— Да, я так думаю, — прошептала Цзинь-Цзинь.

И тогда Билл поцеловал ее. Их рты идеально совпадали. Билл вдруг подумал, что одного желания поцеловаться бывает недостаточно. У кого-то язык нетерпеливый, у кого-то, наоборот, ленивый. У кого-то твердые или слишком влажные губы. Могут мешать и зубы, и носы. Но им с Цзинь-Цзинь не мешало ничего.

— Так нельзя, — прошептал Билл, пятясь назад.

Он намеренно отступил, потому что ему хотелось обнять Цзинь-Цзинь.

— Так нельзя, — повторил он, — потому что, если так будет, кем я тогда стану? Разве после этого я останусь хорошим отцом, хорошим мужем и хорошим человеком? Понимаешь, Цзинь-Цзинь? Если мы начнем, я утрачу все эти качества.

Она задумчиво кивала, словно соглашаясь с ним.

— Нам некуда идти, — заключила она.

Билл понял ее слова, но не знал, что сейчас подразумевала под ними Цзинь-Цзинь. Невозможность отношений между ними? Или нежелание идти в чайный домик, где их снова могли увидеть? В будние дни чайный домик практически пустовал. Вероятность, что их опять засечет Тесса Девлин или кто-то из фирмы, почти равнялась нулю (хотя и такого нельзя было исключать). А может, Цзинь-Цзинь имела в виду, что подобными вещами нельзя заниматься ни в его, ни в ее квартире?

Возможно, она имела в виду все сразу.

— Нет, нет, нет, — в отчаянии повторял Билл, отодвигаясь от Цзинь-Цзинь и стараясь не упасть с мостика. — Это невозможно. Я не могу привести тебя туда, где спала моя жена и играла моя дочь. И в твою квартиру мы не можем пойти — вдруг придет твой… друг? — Билл вспомнил о нем без всякой ревности. — У него ведь есть свои ключи, правда?

— Да, у него есть свои ключи, — спокойно ответила Цзинь-Цзинь. — Квартира принадлежит ему.

Они медленно пошли к чайному домику.

— Нельзя заниматься любовью в квартире Вильяма. Нельзя заниматься любовью в квартире Цзинь-Цзинь.

Цзинь-Цзинь улыбалась, словно все это было невинной шуткой. Биллу это отнюдь не казалось забавным. Они и так зашли уже слишком далеко. Поцелуй стал ошибкой. Но она была так добра к нему, от нее исходило столько тепла, а он так устал от своего одиночества…

— Ну как мы можем? Я представляю, насколько ты бесподобна, когда… ты понимаешь, о чем я. Но это невозможно.

Они молча вошли в чайный домик, молча уселись за стол и молча смотрели, как официантка разливает заказанный чай. Как и в прошлый раз, вода в чашках почти кипела. Пришлось ждать, пока чай остынет. Цзинь-Цзинь молча раскрыла сумочку и подала ему конверт. Внутри лежали два авиабилета компании «Дрэгон Эйр» с их именами. Рейс Шанхай — Гуйлинь. Дата вылета — завтра утром.

«Это невозможно, — сразу подумал Билл. — Куда я полечу?»

— Нет, — сказал он вслух. — Я не полечу ни в какой Гуйлинь. Мне нужно выходить на работу. — Он еще раз взглянул на билеты и покачал головой. — Никогда не слышал про такой город.

Билл протянул ей билеты, но Цзинь-Цзинь их не взяла. Она дула на чай в своей чашке.

— Послушай меня, Цзинь-Цзинь, — Билл подался вперед, — я не свободен. Три маленьких слова, но они обладают громадным смыслом. Это барьер. Я не свободен.

— Тебе понравится Гуйлинь, — сказала она, опасливо прикасаясь губами к чашке.

Пока Цзинь-Цзинь гнала машину в Новый Губэй, они молчали. Уже на подъезде к дому она вдруг заговорила и стала рассказывать, что ее отец родом из Гуйлиня. Так получилось, что мать у нее родом с северных окраин страны, а отец — с крайнего юга. Сказав это, Цзинь-Цзинь надавила на клаксон, словно напоминая миру о своем присутствии в нем. Она совершенно не соблюдала дистанцию и могла врезаться в любой из несущихся почти впритык автомобилей. Но Цзинь-Цзинь лишь мигала фарами, не выказывая ни малейшего страха.

Ее бесстрашие — вот что больше всего пугало Билла. Полное отсутствие страха, словно Цзинь-Цзинь не представляла, куда все это может завести.

Глава 18

Они стояли на деревянном мосту, под зонтом с эмблемой отеля, и смотрели на рыбака и его птицу, большого баклана.

С наступлением темноты специальные катера привозили туристов поглазеть на необычных рыбаков, ловящих рыбу без удочек и сетей. Прилетев в Гуйлинь, Билл и Цзинь-Цзинь в первый же вечер отправились сюда. Рыбаки выходили на лов на небольших плоскодонках. Они щурились или загораживали глаза локтем, защищаясь от яркого света прожекторов, бьющего с катеров. На плоскодонках горели керосиновые фонари «летучая мышь», и возле каждого из них, как возле костра, сидели человек и баклан.

Рыбаки подавали птицам знак. Те взмывали над водой и почти сразу же возвращались с добычей в клюве. Рыбаки — смуглые жилистые люди без возраста — забирали пойманную рыбу, складывая ее в большие плетеные корзины. Однако каждая седьмая рыбина принадлежала баклану. Хозяин ослаблял особую металлическую пряжку на шее птицы, позволяя своему помощнику проглотить честно заработанный улов. Вечером, в присутствии завороженных зрелищем китайских туристов, рыбная ловля казалась хитроумным цирковым трюком. Но днем, когда не было ни туристов, ни зонта, ни платы за вход на мост, рыбаки все так же посылали своих бакланов за рыбой. Цзинь-Цзинь рассказала Биллу, что рыбная ловля с бакланом — очень древнее занятие, которому не меньше тысячи лет.

Гуйлинь представлял собой уголок Китая, знакомый Биллу по репродукциям картин. За городом возвышалась цепь известняковых гор, уходящих к самому горизонту. Некоторые из них смотрелись достаточно живописно, другие имели столь правильную форму, что Билл сразу вспомнил горы на рисунках Холли. Всю панораму окутывала легкая дымка.

Казалось, что где-то поблизости проходит край Китая, хотя на самом деле до вьетнамской границы была еще не одна сотня километров. Красочные пейзажи Гуйлиня напоминали виды на открытках и несомненно производили большое впечатление, но не такое, как рыбаки и бакланы. Билл был просто очарован ими.

— Это для меня — настоящий Китай, — признался он.

Под мостом блестела вода реки Ли. Цзинь-Цзинь и река носили одинаковое имя. Прямо под ними ненадолго застыла плоскодонка. Рыбак без возраста расцепил пряжку на шее баклана, и пойманная рыба мгновенно исчезла в клюве птицы.

— Этот рыбак и эта птица. Для меня они — настоящий Китай, — снова сказал Билл.

Цзинь-Цзинь улыбнулась и пожала плечами. Билл стиснул ее руку. В глазах китаянки не было восторженного блеска. Цзинь-Цзинь воспринимала рыбака и баклана как нечто привычное, обыденное, на чем не стоит заострять внимание. Возможно, для нее и Китай, и весь мир выглядели гораздо проще, чем для него.

— Удобно, — проговорила она, кивком указывая на рыбака. Его баклан поймал очередную рыбину, но в этот раз хозяин не дал ему полакомиться и забрал улов. — Так ловить удобно.

Днем они бродили по Гуйлиню, а ближе к вечеру повесили на дверь гостиничного номера знак, запрещающий горничной и всему остальному миру мешать им предаваться страстной, изнуряющей любви. Билл стонал от наслаждения, Цзинь-Цзинь тоже. Их потные тела то сливались воедино, то в изнеможении отталкивали друг друга. Потом он заснул в ее объятиях.

Полнейшее безумие и глубочайший смысл одновременно. Внешний мир перестал существовать; вернее, внешний мир сузился до размеров гостиничного номера. Они должны что-то придумать. Как — этого Билл не знал. У него не было даже намека на план действий. Но каким-то образом нужно растянуть эти дни, растянуть до бесконечности. Интуитивно Билл чувствовал, что такое возможно. Главное — додуматься, докопаться, как это сделать.

А потом он как будто взглянул на себя со стороны, и его обдало жгучим стыдом. Заворочалось дремавшее внутри чувство вины. Вина и стыд; объединившись, они пожирали Билла, пока он лежал и глядел на спящую Цзинь-Цзинь. Вина была столь же очевидной, как и его недавняя болезнь. Но ужаснее всего оказалось понимание: представься еще такая возможность, и он сделал бы то же самое — схватил Цзинь-Цзинь за руку, повез в аэропорт, где они первым же рейсом полетели бы в Гуйлинь, чтобы опять оказаться на мосту через реку Ли и смотреть на рыбаков с бакланами.


Билл удивился, когда Цзинь-Цзинь сказала, что хочет навестить отца.

В их первое утро в Гуйлине Цзинь-Цзинь, возбужденная воспоминаниями, рассказала о своем детстве. Она говорила с насмешливой улыбкой, но у Билла едва не встали дыбом волосы. История ее детства тянула на роман ужасов. Со слов Цзинь-Цзинь, ее отец представлялся самодуром и домашним тираном, державшим в страхе всю семью. Билл думал, что после развода родителей Цзинь-Цзинь полностью прекратила общаться с ним. Отец жил в каком-то пригородном селении, куда можно было быстро добраться на такси. Каким-то образом Цзинь-Цзинь узнала, что он болеет. Находиться в Гуйлине и не заехать к отцу? Это не укладывалось в ее голове.

Билла ее решение откровенно рассердило.

— На Западе дети забыли бы такого папашу навсегда, как кошмарный сон.

— Но мы не на Западе, — возразила ему Цзинь-Цзинь.

Они взяли такси и поехали навстречу известняковым горам и рисовым полям. Билл смотрел на глянцевую ленту реки и вспоминал ужасающий рассказ Цзинь-Цзинь о ее чанчуньском детстве. Отцу могло не понравиться, как Цзинь-Цзинь с сестрой сидят за столом, и тогда он начинал хлестать дочерей палочками для еды. Цзинь-Цзинь вспоминала, как он не раз хватал мать за волосы и кричал: «Попрощайся с детьми! Скоро у них не будет матери!» Мать долго терпела, но все-таки подала на развод. Отец и потом не оставлял семью в покое. Случайно встретив Цзинь-Цзинь на улице, отец принимался обзывать ее последними словами. Ей было пятнадцать, отцу — сорок, и прохожие принимали их за поссорившихся любовников.

Когда Билл спросил, не вызвано ли такое поведение ее отца психическим расстройством, Цзинь-Цзинь ответила, что все куда проще. Ее отец был азартным игроком. После работы он отправлялся играть, и, если проигрывался вчистую, дома начинался ад. Всю досаду и злость он вымещал на жене и дочерях.

Деревня лежала в долине между двумя холмами с плоскими макушками. Их склоны были усеяны белыми пнями, напоминавшими надгробия братских могил. Билл ожидал увидеть хижины, как в Яндуне и других деревнях, но вместо этого его взгляду представилось скопище лачуг и палаток. Куски фанеры, ржавые металлические листы, обломки досок. Такой бедности Билл еще не видел. Заслышав шум подъезжающей машины, из лачуг и палаток выбежали босоногие ребятишки.

— Здесь что-то случилось? — поинтересовался Билл.

Цзинь-Цзинь подняла голову, кивнув в сторону холмов.

— Наводнение, — пояснила она. — В прошлом на холмах срубили много деревьев. — Она, наморщив лоб, вспоминала нужное английское слово. — Почва? Я правильно сказала? Когда нет деревьев и приходит тайфун, почва быстро сползает вниз. — Цзинь-Цзинь подняла маленькую руку, держа ее ладонью вниз. — Приходят дожди, река становится большой. Ты понимаешь?

Билл кивнул.

— И давно здесь так живут? — спросил он. — Когда случилось наводнение?

— Три года назад… Пошли искать моего отца.

Отца Цзинь-Цзинь они нашли на местной автобусной станции, где он работал. Глядя на его усы, Билл сразу вспомнил фильмы с Кларком Гейблом. Но в отличие от последнего китаец имел почти квадратную фигуру. Глядя на него и высокую худощавую Цзинь-Цзинь, с трудом верилось в их кровное родство. Он говорил с дочерью, застенчиво поглядывая в сторону Билла. Видя, насколько легко и естественно чувствует себя Цзинь-Цзинь рядом с отцом, Билл просто не мог ненавидеть этого человека.

— Я эта девушка отец! — произнес китаец по-английски.

Билл кивнул, и они оба улыбнулись. Двое других рабочих одобрительно хихикнули, впечатленные его знанием иностранного языка.

— Это все, что он знает по-английски, — сказала Цзинь-Цзинь.

Повернувшись к отцу, она что-то добавила на китайском.

Расставшись с семьей, отец Цзинь-Цзинь дважды пытался завести новую, но страсть к азартным играм и неизменившийся дурной характер помешали этому. Сейчас он жил один, в маленькой деревянной лачуге. Сырой климат деревни губительно сказывался на его больных легких. Все питание отца, по словам Цзинь-Цзинь, состояло из риса и дешевого чая. К тому же он бесконечно смолил самодельные сигареты, от которых его зубы приобрели темно-коричневый оттенок.

Рядом с автобусной станцией находилась закусочная. Цзинь-Цзинь повела отца туда. Увидев, что в заведении не подают ничего, кроме лапши, Билл предпочел отказаться. Цзинь-Цзинь и ее отец с аппетитом ели лапшу, совершенно не боясь подцепить амебную дизентерию. Даже не понимая их беседы, Билл чувствовал, что теперь расклад сил сместился в сторону Цзинь-Цзинь. Отец с какой-то застенчивостью отвечал на вопросы дочери. Он с трудом выдерживал ее взгляд, то и дело отводя глаза. Цзинь-Цзинь вела себя, словно мать, требующая отчета у нерадивого сына-подростка.

— Отец говорит, что местные власти никуда не годятся, —сообщила Цзинь-Цзинь. — После наводнения центральное правительство выделило жителям деревни деньги… фонд помощи. Но здесь никто об этом не знал, пока кто-то не поехал в Пекин и не спросил, почему государство им не помогает.

Отец Цзинь-Цзинь доел лапшу и теперь виновато улыбался, поглаживая усы а-ля Кларк Гейбл.

— Отец говорит, что он был бы рад пригласить тебя к себе домой. Но он живет очень бедно, и ему стыдно звать тебя в такое жилище.

— Переведи отцу, что ему нечего стыдиться. Я был рад с ним познакомиться.

Цзинь-Цзинь послушно перевела слова Билла. Отец заулыбался и принялся горячо пожимать Биллу руку. Поддавшись порыву, Билл достал бумажник и протянул отцу Цзинь-Цзинь пачку юаней. Тот сделал вялую попытку отказаться, но Билл видел, как у него загорелись глаза. Вряд ли отец Цзинь-Цзинь мог тратить на себя даже доллар в день.

— Я эта девушка отец! — с гордостью произнес счастливый обладатель внушительной суммы.

Цзинь-Цзинь поморщилась и отвернулась.


Жизненные принципы родителей Билла были просты. В юности ты присматриваешься к своим друзьям или подругам и выбираешь из них того или ту, с кем пойдешь дальше рука об руку до самой могилы. Остальные перестают для тебя существовать. Ты придерживаешься брачных клятв, данных в церкви и на супружеском ложе, и всегда помнишь о них. Вот и все; твоя жизнь проста, а будущее ясно и понятно. Праведная жизнь никогда не требовала больших усилий.

Почему же он не смог следовать этим простым принципам?

Что случилось с ним, Биллом Холденом, так любящим свою семью?

Когда настало время улетать из Гуйлиня и они приехали в местный аэропорт, выстроенный по последнему слову техники, Билл вдруг понял, что ему хочется сбежать от Цзинь-Цзинь. Куда угодно, только бы больше не видеть ее. Он со стыдом вспоминал их безумную ночь. Билл не хотел продолжения этих отношений. Не хотел уподобляться китайцу, ездившему на серебристом «порше». Не хотел никаких тайных свиданий, переглядываний и прочих атрибутов любовной интриги. Он хотел, чтобы рядом была единственная женщина, которая заставила бы его забыть обо всех остальных. Одна-единственная и больше никого.

Возможно, кому-то и нужен гарем, но только не ему. Ему нужна одна женщина, являющаяся средоточием всех его желаний. Когда все желания замыкаются на одной женщине, наступает равновесие и покой. А иначе… иначе страсть толкает тебя на новые и новые поиски, которые могут продолжаться до конца жизни, не принося ни радости, ни счастья. Неужели он просил у мира слишком много?

Билла поражало ледяное спокойствие Цзинь-Цзинь. Она словно добилась своего и теперь безмятежно листала глянцевый журнал — пустое чтиво, каким полны салоны самолетов.

Дома телефонный аппарат выдал ему список звонков, оставленных без ответа. Это звонила Бекка.

Жизнь его родителей не казалась безоблачной, но в ней всегда были ясность и определенность. То, чего сейчас так не хватало Биллу.


В свой первый после болезни рабочий день Билл задержался в офисе допоздна. Вернувшись домой, он увидел, что окна квартиры Цзинь-Цзинь темны. Билл знал, что она не спит. Просто за ней, как всегда, приехал серебристый «порше».

Билла это рассердило. Он ощутил приступ ревности, неожиданно сменившийся радостью. Уехала со своим китайцем? Вот и замечательно. А что еще она должна была делать? Сидеть и ждать, когда Билл ей позвонит? Неужели он думал, что после Гуйлиня ее время будет принадлежать только ему? Или он решил, что она усядется на диван, подожмет под себя длиннющие ноги и углубится в разгадывание кроссвордов?

В номере гуйлиньского отеля, отгородившись от внешнего мира, Билл убеждал себя, что именно так и будет. Но и тогда какая-то часть его, не под дававшаяся безумию страсти, твердила о тщетности подобных ожиданий. Гуйлинь был паузой в жизни Цзинь-Цзинь, а человек в серебристом «порше» — ее жизнью. Нравится это Биллу или нет, но такова реальность.

И все равно ему казалось, будто его ударили ногой в живот.

Цзинь-Цзинь вернулась около полуночи. Билл сидел на ступеньках лестницы и ждал ее. Он знал, что владелец серебристого «порше» мог запросто подняться вместе с ней, и тогда… Билл не думал о «тогда». Он просто ждал.

К счастью, «муж» лишь довез Цзинь-Цзинь и уехал. Увидев ее вышедшей из лифта, Билл встал.

— Я не должен этого делать, — сказал он. — Я не имею права. Я люблю свою жену, люблю Холли. Я не намерен их бросать. Мне не нужна женщина на стороне. Понимаешь? Мне не нужна постоянная подружка. Такое не для меня! Я вообще не понимаю, почему я здесь! Ты уезжала с ним, а я сидел и ждал твоего возвращения. Что вообще со мной творится?!

Билл незаметно перешел с шепота на крик. Из-за двери соседней квартиры послышался недовольный женский голос. Судя по интонациям, китаянка требовала не шуметь.

Билл и Цзинь-Цзинь оба поглядели на дверь соседней квартиры, затем друг на друга.

— Как ты себе это представляешь? — снова спросил Билл. — Что, мы с ним должны соблюдать очередь?

Цзинь-Цзинь молча открыла дверь своей квартиры. Билл метнулся следом. Он захлопнул дверь, схватил женщину за плечи и повернул к себе.

— Ты готова ложиться с ним, а потом со мной? — спросил он. Лицо Цзинь-Цзинь стало невыразимо печальным. — Знаешь, кем ты тогда станешь?

— Я это прекращаю, — сказала она.

Когда Цзинь-Цзинь уставала, волновалась или была чем-то расстроена, она забывала про все грамматические тонкости, и многообразие английских глагольных времен сужалось до настоящего времени.

— Я прекращаю с этим человеком.

Билл ошеломленно смотрел на нее, не зная, что сказать. Он слишком опрометчиво судил о Цзинь-Цзинь и всегда ошибался.

— Сегодня вечером я ему говорю: «Мы не можем продолжать». — Цзинь-Цзинь подняла глаза на Билла. — Я ему это говорю, потому что не хочу такое продолжение. И потому что я люблю тебя все время.

Еще через секунду Билл сжимал ее в объятиях. Он безумно желал Цзинь-Цзинь, готовый сделать это где угодно, даже на полу. Он стонал от желания. Он без конца просил у нее прощения за все. Он благодарил ее за все. И все его мудрые решения испарились, едва только губы Цзинь-Цзинь коснулись его губ.

«Я не хочу такое продолжение. Я люблю тебя все время».

Билл вдруг понял, что и он любил ее все это время.

Глава 19

— Так, значит, мамин папа и мой дедушка умрет? — спросила Холли.

— Нет, ангел мой, — ответил Билл. Он и сам не понимал, почему расстояние, отделявшее его от дочери, ощущалось им как пульсирующая боль в свежей ране. — Твой дедушка не умрет. Он еще достаточно молод. И потом, у него хорошие врачи, которые его обязательно вылечат.

— А Мартин говорит, что рано или поздно все умирают.

Мартин был самым старшим из детей Сары. Билла захлестнула короткая волна неприязни к этому мальчишке, сменившаяся чувством вины. Сара (Билл с трудом привыкал в мыслях называть ее по имени, а не «этой сестрой») никогда не сетовала на его частые звонки. Похоже, она изучила «расписание» его звонков и всегда старалась сделать так, чтобы к этому времени Холли находилась возле телефона или неподалеку.

— Послушай меня, ангел мой, — мягко продолжал Билл. — В общем-то, Мартин прав. Никто и ничто не живет вечно. Например, цветок. Он расцветает, а потом увядает. Ты согласна?

В трубке слышалось сосредоточенное сопение девочки. Холли думала.

— И пингвины вечно не живут, — сказала она.

— Ты права. Я как-то не подумал о пингвинах.

— И динозавры тоже вечно не жили, — продолжала Холли.

— Динозавры? Да, солнце мое.

— Но динозавров убило похолодание, которое вдруг наступило на Земле.

— Надо же! — с искренним удивлением воскликнул Билл. — Холли, где ты об этом узнала?

— В школе.

— Какие интересные вещи вам рассказывают.

— Пап, если никто не живет вечно, значит, дедушки и бабушки тоже вечно не живут, — заключила она.

Способность рассуждать и делать выводы появилась у Холли совсем недавно. И вообще, год назад, когда ей было три, все ее разговоры состояли из бесконечной череды вопросов и повелений. Ее предложения начинались либо с «почему», либо с «ты должен». «Почему у Тони-тигра слюнявчик, если он уже вырос?» — спрашивала дочь. Или: «Ты должен сегодня быть принцем, папа». А на пятом году жизни ее стали волновать философские вопросы. Билл не знал, что ей ответить. Правда казалась ему слишком суровой, а ложь — оскорбительной.

— Мы все умрем, — наконец сказал Билл. — Но ненадолго. Совсем ненадолго.

Холли молчала.

— Ангел мой, ты меня слушаешь?

Но внимание дочери уже отвлек окружающий мир. Где-то неподалеку из включенного телевизора изливалась реклама. Чуть дальше, вероятно в другой комнате, кто-то из взрослых увещевал вопящих детей. Билл терпеливо слушал. Ему казалось, что дом Сары битком набит взрослыми и детьми. Споры, крики, хлопанье дверей. Потом он услышал голос Сары: «Ну еще немножко… совсем чуточку… только один маленький кусочек…» Все это было незнакомо и непривычно. Как и Холли, Билл рос единственным ребенком в семье. Когда ты один, в доме гораздо тише; тебя не окружают нескончаемая болтовня и крики братьев и сестер. У тебя есть время побыть наедине с собой, подумать.

— Папа, и ты тоже умрешь? — вдруг спросила Холли.

Билл смотрел из окна на вечерний Пудун. Оттуда доносились совсем другие звуки. У Шанхая свой, особый шум, особенно по вечерам. Даже не шум, а гул от бесконечных машин, речных судов и почти двадцати миллионов жителей.

— Да, ангел мой. Когда-нибудь и я умру, — сказал Билл. — Но ненадолго. И знаешь что? Если я сумею вернуться и быть рядом с тобой, я обязательно вернусь и останусь навсегда. Куда бы ты ни пошла, я буду рядом. Ты к тому времени станешь совсем взрослой… такой, как я сейчас, и даже старше. Но я все равно буду рядом с тобой. Я буду в солнечных лучах на твоем лице, в дожде, который падает на твои туфли, в ветре, треплющем твои волосы. Я буду рядом, когда ты просыпаешься утром и когда ложишься спать. Все ночи я буду охранять твой сон, стоя возле твоей кровати. Ты будешь чувствовать мою улыбку. Тебе никогда не будет одиноко. Слышишь, ангел мой? Я всегда, в любую минуту, буду рядом.

В трубке что-то затрещало, потом стало тихо.

— Ангел мой, ты меня слышишь?

Но Холли не слушала его. Она смотрела телевизионную рекламу.


В карих, широко расставленных глазах Цзинь-Цзинь была какая-то странность. Они и сейчас оставались для Билла загадкой, хотя он столько раз подолгу глядел ей в глаза.

Поначалу он думал, что Цзинь-Цзинь пользуется особой тушью для ресниц. Но он ошибался. Она вообще не пользовалась косметикой — и в то же время получалось, что пользовалась, причем постоянно. Билла это ставило в тупик. Женатый человек, он давно привык к ритуалам Бекки, когда она накладывала, поправляла и удаляла с лица косметику. Он хорошо знал, как жена выглядит с наложенным макияжем и без оного. Если они собирались куда-то пойти, Бекка преображалась в сверкающую красавицу с журнальной обложки. Но когда они возвращались и она снимала свою «штукатурку», к ней возвращалась ее природная красота, которую Билл ценил гораздо выше косметических ухищрений.

Но у Цзинь-Цзинь было по-другому.

Билл вглядывался в ее лицо и никак не мог понять. Он терялся в догадках, зачем ей нужны эти вечно подведенные веки.

Загадка имела очень простое объяснение. Потом он удивлялся, что не разгадал ее самостоятельно.

— Постоянная окантовка, — сказала Цзинь-Цзинь.

Они лежали на диване, лицом друг к другу. Билл долго глядел на нее, не понимая, зачем таким прекрасным глазам нужно дополнительное украшательство.

— Постоянная? — переспросил он, пытаясь побороть наваливающееся раздражение. — Неужели ты имеешь в виду татуировку?

Именно это она и имела в виду.

— Я ее удалю.

Ощутив недовольство Билла, Цзинь-Цзинь спрыгнула с дивана и встала перед зеркалом. В лунном свете ее высокая, тонкая фигура казалась совсем прозрачной.

— Я это удалять. — Как всегда, волнение нарушало правильность ее речи. — Убрать совсем.

Билл тоже встал. Он подошел и обнял Цзинь-Цзинь сзади, говоря, что не нужно ничего удалять. Все замечательно. Просто для него это несколько непривычно. Билл не сказал, что ни у одной западной девушки он не видел татуированных век. Цзинь-Цзинь родилась не на Западе, а он иногда забывал об этом.

— Я была молода, — объяснила Цзинь-Цзинь.

«Совсем как актриса, вдруг увидевшая свои юношеские снимки, — подумал Билл. — Стандартная фраза из интервью многих актрис: „Я была молода. Я искала работу“».

— Училась в старших классах. Мы многого не знали, но хотели быть такими, как девушки в журналах.

— Прости меня. Все замечательно, — тихо сказал Билл, уводя ее от зеркала.

Он сожалел, что вообще заговорил об этом, и мысленно обещал себе больше ни единым словом не упоминать о ее татуированных веках. Зная характер Цзинь-Цзинь… она ведь решится на удаление татуировки. И тогда вместо нее на веках девушки появятся постоянные рубцы. Одна мысль об этом заставила Билла вздрогнуть.

Тем не менее ему было грустно, что Цзинь-Цзинь испортила татуировкой веки над своими сказочно прекрасными глазами. Следы девчоночьей глупости теперь останутся с ней навсегда. Такого рода «постоянство» всегда было и будет ошибкой.


— Жена — как костер. Оставишь без внимания — и она угаснет, — сказала Биллу Тесса Девлин.

Они сидели в баре отеля, и от поверхности земли их отделяли восемьдесят этажей здания. Сейчас их вниманием владела Росалита, направлявшаяся к местному оркестру. Как и большинство шанхайских оркестров, он состоял из филиппинцев. Однако музыканты вовсе не обрадовались соотечественнице, которая двигалась к ним, вихляя бедрами. В руке Росалита держала бокал мохито.

Певице оркестра — тонюсенькой красавице в черном платье с вырезом на спине — было не больше двадцати. Заметив Росалиту, она тут же отошла в сторону, предоставив остальным слушать заплетающуюся речь подвыпившей красотки и уклоняться от брызг, выплескивающихся из ее бокала. Оркестранты неохотно кивали, будто заранее знали, что дело кончится слезами.

— Шейн уделяет ей массу внимания, — покачал головой Билл. — Росалита никак не может считать себя позабытой. Он до сих пор от нее без ума.

Шейн сидел на другом конце стола и вел беседу с лондонским партнером, который оказался в Шанхае проездом по пути в Гонконг. Англичанин откровенно зевал, мужественно сражаясь с разницей во времени. Шейн не обернулся, даже когда Росалита запела свою любимую «Right Here Waiting For You». Чувствовалось, что он готов к любым неожиданностям.

Голос Росалиты звучал все так же чисто и мелодично, но недостаток пространства и избыток выпитого мохито мешали ей двигаться с прежним изяществом. Росалиту кренило то вперед, то назад. Когда же она туфлей на высоком каблуке наступила на ногу контрабасисту и тот подпрыгнул, негодующе крича что-то на филиппинском, даже тогда Шейн не обернулся. Возможно, он слышал смех, раздавшийся из разных концов бара, но виду не подал.

— Сколько бы внимания Шейн ни уделял ей, смуглянке этого мало, — усмехнулась Тесса.

Девлин и Нэнси, сидевшие по краям стола, молча глядели то на Шейна, то на его жену. Шейн будто не слышал, как Росалита запела вторую песню. Он рассказывал лондонскому гостю занимательную историю о владельце ресторана, где они сегодня днем обедали. Трудно поверить, что еще пару лет назад этот китаец зарабатывал себе на жизнь, готовя лапшу для рабочих задрипанной веломастерской.

Наконец Девлин не выдержал. Он встал и подошел к Биллу.

— Билл, может, вы сумеете втолковать Шейну, что выходки его Росалиты становятся недопустимыми? — сердитым шепотом спросил босс.

Билл неопределенно пожал плечами. Нэнси уже встала из-за стола и пробиралась к сцене. Росалита, качая бедрами, со всей страстью пыталась петь «I Will Always Love You»,[60] однако оркестр явно играл другую мелодию. Билл отправился на подмогу Нэнси. Они подоспели вовремя: еще немного — и Росалита рухнула бы на оркестрантов. Подхватив пьяную филиппинку под руки, Билл и Нэнси увели ее. Из дальних, полутемных концов бара раздались издевательские хлопки.

— Вы замечательно пели, — сказал Билл филиппинке. — Но здешним музыкантам нужно продолжать свою программу. А вам — самое время подкрепиться кофе.

— Он не дает мне развлекаться, — тоном обиженного ребенка пожаловалась Росалита.

Музыканты облегченно улыбались, глядя, как уводят их мучительницу.

Какие-то шутники кричали, чтобы Росалита спела на бис. Женщины язвительно смеялись. Глаза Росалиты сверкали от злости и жалости к себе.

— Он — просто дешевка, — громко заявила она.

Когда Билл и Нэнси подвели Росалиту к столу, оркестр заиграл «The Girl From Ipanema».[61]

— Дешевка! — выкрикнула Росалита, глядя в затылок Шейну.

Шейн вздрогнул, но не повернулся.

— А где кофе? — все тем же капризным тоном спросила филиппинка.

И снова Биллу и Нэнси пришлось конвоировать ее к стойке бара. Оказалось, что в этом отеле кофе подают только в номер. Билл нетерпеливо бросил на стойку крупную купюру, и бармен послушно отправился за кофе.

Росалита положила голову Биллу на плечо. Она назвала его «симпатичным мальчиком», заявив, что он ей всегда нравился. Признание она подкрепила припевом из «Yesterday Once More». Язык уже плохо слушался Росалиту. Филиппинка пролила сентиментальную слезу, после чего уложила голову на руки и заснула.

На соседнем табурете сидела Элис Грин. Журналистка поморщилась, презрительно фыркнула и отвернулась.

— Нет ничего паршивее этих сладеньких «Карпентерз», — пробормотала она. — Всегда ненавидела их блеяние.

С другой стороны на табурет взгромоздился Шейн. Он молча глядел на спящую жену, затем протянул руку. Рука застыла над гривой блестящих черных волос, словно австралиец не осмеливался их коснуться.

— Она проспится и придет в норму, — сказал ему Билл.

— Верно говорят: можно вытащить девчонку из бара, но нельзя вытащить бар из девчонки, — с грустью заметил Шейн.

— Ты этого и не делал, — возразил Билл. — Ты не вытаскивал Росалиту из бара. Она так и осталась завсегдатаем. Это часть ее жизни.

— Да, — вздохнул Шейн, глядя на жену со смешанным чувством горечи и восхищения. — Это часть ее жизни.

Он похлопал Билла по плечу, избегая смотреть другу в глаза.

— Давно мы с вами не виделись, — усмехнулась Элис. — Как дела в «Баттерфилд»?

— Думаю, лучше, чем у вас, — не слишком учтиво ответил Билл.

Он регулярно просматривал интернет-версию ее газеты, надеясь увидеть статью о трагедии на фабрике «Хэппи траусерз». Статьи не было. Ему не встречалось вообще никаких материалов, написанных Элис Грин.

— Это вы в точку попали, — печально рассмеялась журналистка.

Билл только сейчас обратил внимание, что прежняя, насмешливая и самоуверенная, Элис куда-то исчезла. Перед ним сидела растерянная и даже неухоженная женщина. Биллу стало ее искренне жаль.

— Моя газета впала в ступор, — сказала Элис. — Запасы благородного негодования иссякли. Сколько можно писать о захвате земель, промышленном загрязнении окружающей среды или о зачуханных фабричных рабочих, которые валятся замертво от усталости?

Она уставилась в свой бокал, будто ответ находился там.

— Я тогда в Шэньчжэне собрала материал и написала статью. Редактор пробежал ее по диагонали и скривился. Это уже не удивляет. Понимаете? Это стало привычным, как снимки голодающих детей из африканских стран или сообщение об очередном взрыве бомбы в каком-нибудь ближневосточном городе. Это уже видели, слышали, читали… Все это проело плешь читателям. Помните, что я вам сказала, когда Бекка нашла младенца в мусорном контейнере?

Билл кивнул. Он не забыл ее слова: «Такое в Шанхае не считается сенсацией».

— Теперь нужны журналисты, способные рассказывать о чудесах. Редакторам нужны чудеса. Бурно развивающийся Китай. Динамичный Шанхай. Не жалейте слов, рассказывая миру, что Пекин становится похожим на Вашингтон, а Шанхай превращается во второй Нью-Йорк. Вот эта оптимистичная трескотня пойдет на ура. Позитивное, жизнеутверждающее дерьмо!

Элис качнула бокалом, шутовски салютуя не то бурно развивающемуся Китаю, не то динамичному Шанхаю.

Вернулся бармен, неся три порции капучино.

— А где черный кофе? — спросил Билл. — Я заказывал черный.

— Только капучино, — сокрушенно вздохнул бармен. — Черный кофе кончился.

В каждой чашке поверх пенки лежало шоколадное сердечко.

— Вы выиграли, — сказала Элис. — Ваш жребий выпал. Поздравляю.

— Мой жребий? — удивился Билл, глядя, как Нэнси осторожно расталкивает Росалиту.

Свою чашку он отставил в сторону.

— Они — не мой жребий, — упрямо произнес он, сам не зная, что именно означают «они».

Но Элис не услышала его возражений.

— Мне вообще надо было бы родиться раньше. — Она махнула бармену, заказывая новую порцию выпивки. — Жаль, что меня тогда не было на площади Тяньаньмэнь. — Она прищурилась, в упор глядя на Билла. — Тогда, четвертого июня тысяча девятьсот восемьдесят седьмого.[62] Оттуда все и началось. Алчность. Коррупция. Корень отравы — там.

Нэнси посмотрела на Элис в упор. Та рассеянно разглядывала принесенную выпивку, а проснувшаяся Росалита вяло потягивала капучино, пачкая губы растаявшим шоколадом.

— Думаете, это просто совпадение, что приказ ввести танки отдал создатель китайского «экономического чуда»? — спросила Элис, тыча пальцем в сторону Билла. — Думаете, «дорогой вождь, уважаемый товарищ Дэн Сяопин» по чистой случайности ответствен за тогдашнее побоище на Тяньаньмэнь? Никаких случайностей и никакого совпадения! Все население Китая, от мала до велика, получило недвусмысленное послание: «Поддержите нас, и мы сделаем вас богатыми, а если вздумаете сопротивляться, мы раздавим вас танками». — Элис снова приложилась к бокалу и резко тряхнула головой. — Чертовски жаль, что меня там не было.

— Да, жаль, что вы не находились где-то поблизости, — вдруг вступила Нэнси.

Все повернулись к ней: Элис, Билл и даже Росалита, не успевшая протрезветь.

В устах Нэнси эта идиома[63] звучала так, словно китаянка выудила ее из какого-то лингвистического пособия Берлица.[64]

— Тогдашнюю бойню вы пропустили, — учтиво улыбаясь, продолжала Нэнси. — Зато вы обязательно поспеете к следующей.

Покинув бар, Билл отправился не домой, а в район Бунда. Он шел, огибая группы туристов, глазеющих на вечерние огни, уворачивался от попрошаек с детьми, пытавшихся ухватить его за одежду. Ему встречались подвыпившие бизнесмены и трезвые официантки баров, закончившие работу. Были и молодые, модно одетые китайцы и китаянки, которые никуда не спешили, а просто прогуливались. За эти месяцы их стало заметно больше. Они явно считали Бунд своим.

Билл договорился встретиться с Цзинь-Цзинь в баре отеля «Мир». Только сейчас, сидя с бутылкой «Чинтао» и слушая «I'll Be Seeing You»,[65] он вдруг понял, что избрал неподходящее место для встречи.

О чем он думал, приглашая Цзинь-Цзинь сюда? Этот бар — замечательное место, куда принято приходить с женами. Многие считали шестерку нестареющих китайских джазменов неприступными мэтрами, которые сами выбирали, что им играть. И ошибались. Музыканты охотно играли на заказ. Просто потрясающе: они, эта живая легенда, играют твою любимую мелодию, а ты сидишь и балдеешь от удовольствия. Но для тех, кто не хотел оказаться в щекотливом положении, бар был неподходящим местом.

Как всегда, здесь хватало туристов, однако Билл опасался не их. Он боялся встретить кого-нибудь из знакомых, а такая вероятность была весьма велика. Все западные компании, имевшие филиалы в Шанхае, непременно водили своих клиентов и деловых гостей в бар отеля «Мир». Такой же ритуал, как посещение знаменитого чайного домика в саду Юй-Юань. Сегодняшний лондонский гость — важная шишка. Как-никак старший партнер. Там, в баре на восьмидесятом этаже, он открыто зевал, выказывая все признаки сбоя часовых поясов. Но где гарантия, что Девлин и Тесса не поволокут его сюда, обещая показать «настоящий Шанхай»?

Билл торопливо глотал пиво, не спуская глаз с входной двери. У него колотилось сердце. Оно забилось еще сильнее, когда он увидел вошедшую Цзинь-Цзинь. Она остановилась, обводя глазами зал. Билл замер от восторга. Ему нравилось наблюдать за Цзинь-Цзинь, не знавшей, что он уже здесь и следит за ней. Наконец она заметила его и заулыбалась во весь рот. Ее красивое лицо стало еще прекраснее. Лицо и улыбка принадлежали ему. Это было лицо «моей девочки», как иногда Билл мысленно называл Цзинь-Цзинь.

Она шла прямо к его столику.

Билла охватил стыд. Он завидовал Цзинь-Цзинь. Ей не надо ни от кого прятаться, не надо оглядываться на дверь. Она вела себя честно. Лгуном и обманщиком был он, Билл Холден.

Цзинь-Цзинь поцеловала его в губы и положила ладонь поверх его ладони. Официант осведомился у нее насчет заказа.

— Спасибо. Мы спешим, — выпалил Билл.

Не выпуская руки Цзинь-Цзинь, он повел «свою девочку» туда, где можно было не опасаться Девлина и Тессы, — в заведение «Вместе с Сюзи». Там они сели у дальней стены. Цзинь-Цзинь оживленно защебетала с обеими Дженни, Энни и Сахарной. Билл стал разглядывать танцующих.

Все женщины, охотившиеся здесь за клиентами, использовали одни и те же профессиональные приемы. Потенциального клиента они встречали с такой искренней нежностью, что тот поневоле начинал верить в свою избранность. Шумный, прокуренный зал представлялся ему землей обетованной, где его давно ждали и где жила настоящая любовь.

Если мужчина отвергал предлагаемое общение, женщины отходили. Их улыбки воплощали собой искреннее сожаление, словно этот человек своими руками прогонял собственное счастье. Билл поражался их способности не выходить из роли даже после самых грубых отказов. Но если мужчина заглатывал наживку и проявлял интерес (угощал выпивкой, вел танцевать или лез обниматься), в глазах женщин появлялось совсем другое выражение. Их губы продолжали механически улыбаться, однако нежность сменялась холодным, оценивающим взглядом. Со стороны это просто шокировало. Билл мысленно спрашивал себя: почему эти мужчины принимают коммерческий расчет за внимание к ним, за желание или любовь? Почему на них находит затмение?

Здесь торговали не сексом, а мечтами. Их продавали, потому что на мечты был спрос. В зале, где пахло табачным дымом и пивом и звучали хиты Эминема, набиралось достаточно мужчин, готовых платить за несбыточное. За грезу об удивительной женщине, которая где-то обязательно есть, но которую они до сих пор не встретили. Они приходили сюда не столько для того, чтобы выпить или послушать музыку (выпивки и музыки с избытком хватало в других местах). Они приходили купить мечту. Они верили: вдруг случится чудо, и завтра кто-то из них проснется в объятиях прекрасной, чистой и верной женщины вроде Цзинь-Цзинь Ли.

У Билла щипало в глазах от густого табачного смога. В ушах звенело от «The Way I Am» и «Lose Yourself»[66] и множества других песен, которых он не знал. Лучше бы они с Цзинь-Цзинь пошли к ней домой и закрылись от всего мира. (Он никогда не водил ее к себе; они даже не заикались об этом, оба понимая, что там нельзя.) Но близился канун китайского Нового года, и Цзинь-Цзинь хотелось повидаться с подругами, пока те не отправились в родные края. Новый год — самый главный и наиболее почитаемый в Китае праздник и, конечно же, повод навестить близких. Еще немного, и вся страна придет в движение.

Разговор за их столом не утихал. Билл даже не пытался угадать, о чем они говорят. Цзинь-Цзинь и Дженни Первая запальчиво спорили с Энни, а та почти со слезами на глазах отстаивала свою правоту. Билл и не подозревал, что всегда сдержанная, надменная Энни может быть столь эмоциональной. Дженни Вторая с Сахарной задумчиво кивали. Потом они взяли Энни за руки, но она вырвалась и вдруг стала закатывать рукав. По ее щекам текли слезы.

Билл даже вздрогнул, увидев на правой руке Энни свежую татуировку. Скорее всего, крупные иероглифы составляли имя. В неоновом свете бара иероглифы как будто и сами светились.

— Он очень рассердился, когда увидел это, — по-английски сказала Цзинь-Цзинь, включая в разговор Билла.

Ему не понадобилось спрашивать, о ком речь.

— Он сказал, что она должна убираться прочь, — добавила Дженни Вторая, которую заботы Энни волновали больше собственных. — Но ведь она сделала это для него. Только для него!

— А он ее отверг, — вздохнула Дженни Первая.

«Он ее отверг». Так они всегда говорили о брошенной «канарейке».

Энни глядела на иероглифы, которые искренне считала зримым выражением признательности своему престарелому спонсору, поселившему ее в «Райском квартале». В глазах всех китаянок Билл видел немую просьбу — объяснить странности и переменчивость мужского сердца. Но как объяснишь чужие намерения?

Билл покачал головой, словно извиняясь.

— Нам пора.

В квартире Цзинь-Цзинь Билл сказал, что сегодня они поменяются ролями: она пусть отдохнет, а он приготовит чай.

Билл прошел на кухню. Цзинь-Цзинь включила телевизор. Из гостиной доносился ровный, уверенный голос дикторши, читающей выпуск новостей. Билл достал чашки и жестяную коробку с китайским чаем. Хотя ему почти ежедневно приходилось пить китайский чай, назвать себя большим любителем этого напитка Билл не мог.

Он добросовестно пытался оценить достоинства китайского чая, но так и не понял, в чем тут фишка, как не понимал и особую прелесть джаза или крикета. Иногда, ради разнообразия, можно выпить чашку китайского чая, но привычный черный все же казался Биллу вкуснее. Он искренне обрадовался, обнаружив на одной из полок нераспечатанную пачку английского «Чая для завтрака». Должно быть, Цзинь-Цзинь купила этот чай в местном супермаркете как нечто экзотическое. Как некий сувенир. На ее кухне сплошь и рядом попадались такие «сувениры». Пыльная бутылка французской минеральной воды. Банка растворимого кофе без кофеина. Пачка мюсли. Картонная упаковка с полудюжиной бутылок кока-колы. Посланцы из далекого, чужого мира, о котором она знала лишь по книгам и фильмам.

Билл заварил чай, дал ему настояться, наполнил чашки и поставил их на поднос, добавив картонный пакет молока и нерафинированный тростниковый сахар. Цзинь-Цзинь, затаив дыхание, глядела на молодую дикторшу, продолжавшую читать новости.

Заметив в чашках черный чай, Цзинь-Цзинь поморщилась.

— Ты будешь пить чай с молоком? — удивилась она.

— Да. Ты только попробуй, — улыбаясь, предложил Билл.

Он поставил поднос на столик. Цзинь-Цзинь вернулась к созерцанию дикторши. Билл был почти уверен, что сейчас она думает: «Я бы тоже так могла».

— Цзинь-Цзинь, я хочу тебя спросить.

— Да, Вильям.

Она почему-то никогда не называла его Биллом.

— Ты продолжаешь жить в этой квартире, — сказал он, не зная, как спросить о том, что не давало ему покоя. — В этой квартире… Ты по-прежнему здесь живешь.

— Да. И что? — Цзинь-Цзинь повернула к нему лицо, забыв про телевизор.

— Почему? — спросил Билл, садясь рядом. — Это ведь не твоя квартира. — Цзинь-Цзинь молча глядела на него, ожидая продолжения. — Квартира принадлежит ему. Тому человеку. Твоему прежнему бойфренду. — Билл не мог заставить себя сказать «мужу». Язык не поворачивался. — Я удивляюсь: почему он не выгнал тебя отсюда, когда ты порвала с ним?

Столь прямой вопрос ошеломил и даже испугал Цзинь-Цзинь.

— Он — не такой человек, — ответила она. — Наверное, он всегда знал, что я кого-то встречу. Что такой день наступит. — Она попробовала чай и поморщилась. — Я не могу остаться здесь насовсем. Я это знаю. Но он никогда… никогда не выгонит меня. — Последние слова Цзинь-Цзинь произнесла с трудом.

Билл поставил свою чашку на поднос.

— Тогда, должно быть, он тебя очень любит.

— Он заботится обо мне.

То, что у нее было с владельцем серебристого «порше», она не называла любовью. Никогда не называла.

— А как у тебя с деньгами? — спросил Билл.

— Пока хватает.

— Тебе нравится чай? — спросил он, чтобы уйти от неприятной темы.

— Чай с молоком? — надула губы Цзинь-Цзинь. — Это ужасно.

Билл засмеялся и взял сахарницу.

— Это легко исправить. Нужно лишь подсластить чай.

Он сам положил ей ложку тростникового сахарного песку и тщательно размешал.

Цзинь-Цзинь все так же настороженно попробовала непривычный напиток.

— А теперь?

— Лучше. Как ты сказал? Нужно лишь подсластить. Я запомню.


На коленях у Тигра лежал новенький ноутбук. Пальцы водителя бегали по клавишам. Обычно Тигр вылезал из кабины и распахивал дверцу, однако сейчас он даже не заметил подошедшего Билла. Утро было морозным. Холодный январский ветер продувал насквозь, забираясь внутрь его недавно купленного пальто от Армани.

Биллу пришлось постучать по лобовому стеклу. Лишь тогда Тигр встрепенулся, закрыл ноутбук и положил на заднее сиденье.

— Неужели тебе времени не хватает? — удивился Билл. — И чем ты так увлекся?

— Ничего особенного, босс.

Тигр не успел выключить компьютер. Билл, не спрашивая разрешения, откинул крышку. Честно говоря, он ожидал увидеть картинки с голыми девицами или новыми машинами. Вместо этого на дисплее красовалась цветная фотография странного сооружения — не то кресла, не то трона — величиной с телефонную будку. Сидящего на нем можно было увидеть лишь спереди; со спины и с боков этому мешали деревянные стенки, украшенные резьбой и рядами каллиграфически вырисованных иероглифов. Стенки и придавали этой старинной китайской мебели сходство с телефонной будкой. Вокруг нее толпились босоногие ребятишки. Пояснение к снимку было на английском языке, и Билл прочитал: «Гонконг, 1963 г. Юные родственники пытаются подглядывать за невестой, которую несут к месту брачной церемонии».

— Что это такое? — спросил Билл.

— Мой бизнес, босс, — смущенно улыбнулся Тигр. — Это мой личный сайт. Желаете посмотреть?

Билл ободряюще улыбнулся. Тигр осторожно взял ноутбук. Его пальцы опять забегали по клавишам. Вещи, появлявшиеся на экране компьютера, скорее напоминали произведения искусства, нежели предметы быта… Черные лакированные шкафчики, которые ставились возле кровати. Дорожные сундуки. Ширмы с ручной росписью. Кофейные столики. Специальные сундуки для хранения подушек. Кровати с деревянным балдахином. Красные фонари, которые Билл видел в исторических фильмах. Во всем этом была странная, аскетичная красота.

— Это мой способ разбогатеть, — застенчиво улыбаясь, сообщил Тигр. — У меня есть связи в Гонконге и на Тайване. И с фабриками на юге. Много фабрик, босс.

— И что, большой спрос на такие вещи? — осторожно спросил Билл.

— Огромный. И он все время растет, босс. В прошлом, когда были плохие времена, много китайской мебели уничтожили. Теперь в Китае много богатых людей. Они не хотят западную мебель. Она им надоела. Они хотят традиционную китайскую мебель.

Тигр глядел на него, словно мальчишка, которому требовалось одобрение взрослых.

— Скажете, плохая идея, босс?

Билл был потрясен и немного огорчен. Очень скоро они могут лишиться опытного водителя. Но таков уж Шанхай, где каждому непременно хочется разбогатеть.

— Что ты, Тигр! Это прекрасная идея. Потрясающая идея. Я от всего сердца желаю тебе успеха. А скажи: мебель, которую ты показывал, — она подлинная или сделана под настоящую?

— Всякая, — обрадованно закивал Тигр. — Есть старинная, есть и современная. Вы не поверите, уцелела мебель времен династий Мин и Цин.[67] Я знаю хороших реставраторов. А южные фабрики делают точные копии старинной мебели.

Тигр выключил ноутбук и завел мотор. Билл мысленно усмехнулся: как всегда, граница между подлинниками и копиями была весьма размытой. В основном, это зависело от того, во что ты предпочитаешь верить и сколько готов заплатить. Если денег очень много — тебе достанут подлинные вещи в приличном состоянии. Если денег поменьше — найдут подлинные, но требующие реставрации. В остальных случаях тебе предложат копии. Впрочем, даже для того, чтобы сделать копии со старинной мебели черного и красного дерева, нужен изрядный талант. А бывают поистине гениальные мастера, чьи копии вообще не отличишь от подлинника.

Глава 20

В аэропорту было не протолкнуться. Казалось, весь Китай собрался куда-то лететь. Ежегодно страну охватывала лихорадка предпраздничных перемещений. Вот и сейчас китайские пассажиры в теплой одежде (температура до сих пор держалась ниже нуля) волокли через металлодетекторы свои неподъемные чемоданы. Все здание аэровокзала было увешано красными фонариками. Китай готовился встречать Новый год по лунному календарю.

Снег на обочинах чанчуньских дорог почернел от копоти и грязи. Сам город выглядел куда суровее и угрюмее самоуверенного Шанхая. У горожан тоже другие лица: замкнутые, настороженные. И одеваются здесь намного проще и беднее. Биллу вдруг показалось, что он переместился не только в пространстве, но и во времени, попав в старый Китай.

Он снял номер в одном из отелей центральной части города. Цзинь-Цзинь сказала, что только взглянет, как он устроился, и поедет к своим. Она собиралась все это время жить в квартирке на окраине Чанчуня, где сейчас проживали мать и сестра и где прошло ее детство. Цзинь-Цзинь добавила, что, если бы она осталась с Биллом в номере, это не понравилось бы ее матери. Как ни странно, Билл даже обрадовался. Пусть побудет у своих, пусть окунется в атмосферу родного дома.

Однако праздновать китайский Новый год им предстояло в жилище Цзинь-Цзинь. Спустя несколько часов она заехала за Биллом. На ней был ярко-красный свитер. Щеки Цзинь-Цзинь тоже раскраснелись от мороза. На время торжеств унылый серый Чанчунь расцвечивался красным.

В вестибюле отеля царила предпраздничная суета. Очередь на такси намного превышала привычные размеры. Казалось, Рождество, календарный Новый год и начало летних каникул слились воедино.

Из центра города такси повезло их по уныло одинаковым улицам, застроенным уныло одинаковыми серыми домами. Это был коммунистический город в китайском воплощении. Километры улиц и ряды домов, полностью исключающих даже намек на индивидуальность. Но и здесь, в окнах этих омерзительно одинаковых квартир, светились красные фонарики.

Билл держал Цзинь-Цзинь за руку и думал о мире, в котором она выросла. Была ли она похожа на нынешних чанчуньских ребятишек, радостно спешащих с родителями домой? Вряд ли. Эти дети принадлежали уже совсем к другому поколению. Детство Цзинь-Цзинь было намного тяжелее. Она не очень любила рассказывать о нем, но даже по ее коротким фразам Билл догадывался, как сильно бедствовала их семья. Цзинь-Цзинь могла утаивать воспоминания. Но мизинцы на ее ногах… достаточно взглянуть на эти пальчики, чтобы о многом догадаться.

Ее мизинцы на ногах были совсем детскими, сморщенными, несоразмерными с остальными пальцами. Как ни странно, Цзинь-Цзинь даже гордилась этим и утверждала, что родилась с такими мизинчиками, унаследовав их от матери. Билл не спорил с ней. Но настоящая причина была совсем иная — бедность.

В какой-то момент у Цзинь-Цзинь, как и у любого подростка, начала расти нога. Девочке требовалась новая обувь по размеру, а денег в семье не хватало. И Цзинь-Цзинь приходилось ходить в старой, с трудом впихивая выросшие ступни в тесные туфли. Основной удар приняли на себя мизинцы — немые свидетели нищеты, в которой жила семья Цзинь-Цзинь. Наверное, крестьянским детям было легче хотя бы потому, что они ходили босиком. Но зимой, да еще по городским улицам, босиком не погуляешь.

Такси остановилось возле многоквартирного дома, в окнах которого, как и везде, горели красные фонарики. Железобетонный улей, разделенный на маленькие соты. Жилой барак, точнее стойло, построенное для бессловесного рабочего скота в те времена, когда северо-восток называли «индустриальным сердцем Китая» и когда чанчуньские заводы и фабрики работали в три смены.

Таких грязных парадных Билл не видел даже в лондонских трущобах. Серые стены, покрытые густым, многолетним слоем копоти — неизбежной спутницы тогдашней китайской индустриализации. Серые, выщербленные ступени. Квартира, куда Цзинь-Цзинь вела Билла, находилась на самом верхнем этаже. Подниматься пришлось пешком; во времена строительства этих коробок лифты считались «буржуазным излишеством». Лестничная площадка встретила их тусклой лампочкой. На потолке блестели крупные капли скопившейся влаги.

В квартире его ждали. Дверь открыла мать Цзинь-Цзинь — маленькая толстая женщина.

«Будда женского рода», — подумал Билл.

Она радостно улыбалась, покачивая бутылкой пива и ничуть не стесняясь своих облегающих леггинсов. За спиной матери стояла Лин-Юань — миловидная младшая сестра Цзинь-Цзинь. Она тоже улыбалась, но застенчиво, хотя чувствовалось, что девушку распирает от любопытства. Ростом и фигурой Лин-Юань пошла в мать.

Обе женщины сразу же засуетились вокруг Билла. Ему подали чай. Мать о чем-то доверительно рассказывала ему на мандаринском диалекте. Биллу оставалось лишь улыбаться и качать головой. Лин-Юань изъяснялась на ломаном английском, однако больше двух-трех фраз подряд произнести не могла.

Многое, очень многое Билл понял без слов, сидя в этой чистенькой, но очень бедной квартирке. И для матери, и для ее дочерей жизнь была сплошной борьбой за выживание. Обе девочки родились еще до 1978 года, когда китайское правительство провозгласило принцип «Одна семья — один ребенок».[68] Билл сразу представил, с какой яростью воспринял правительственное постановление их отец, явно мечтавший о сыне. Несчастья сыпались на их семью, как из дьявольского рога изобилия. Чанчунь втягивало в полосу экономического кризиса. Отец пополнил ряды миллионов сяган, как называли временно уволенных рабочих. Временно уволенных, но так и не принятых обратно. Когда мать развелась с ним, Цзинь-Цзинь было тринадцать. Чтобы прокормить детей, эта самоотверженная женщина работала на трех работах. За младшей сестрой присматривала Цзинь-Цзинь.

Цзинь-Цзинь рассказывала Биллу, как у них празднуют китайский Новый год. Иногда несколько слов вставляла Лин-Юань. Мать только улыбалась, наливая ему «Чинтао». Они старались изо всех сил, чтобы Билл чувствовал себя как дома, и это искреннерастрогало его.

Интересно, а они знали, что он женат? Цзинь-Цзинь рассказала им про Бекку и Холли? Билл не решался спросить ее об этом. Достаточно того, что он здесь, вместе с Цзинь-Цзинь помогает им делать цзяоцзы — праздничные пирожки с мясом, рыбой и овощами. В один из пирожков клали мелкую монетку «на счастье». Биллу вспомнилось, как его мать всегда прятала в рождественский пудинг новенький пятидесятипенсовик.

И вдруг из-за закрытой двери соседней комнаты послышался детский плач. Лин-Юань быстро пошла туда и вернулась с малышом на руках. Ребенку было года два. Его волосики напомнили Биллу детский снимок Элвиса Пресли. Голубой комбинезончик с синими сердечками подсказывал, что это мальчик. Итак, семья наконец-то получила сына. Лин-Юань качала малыша, пытаясь успокоить. Плач перешел в хныканье. Ребенок испуганно озирался по сторонам. Его личико оставалось серьезным и насупленным. Увидев Билла, малыш завопил еще громче. Все засмеялись. Лин-Юань передала ребенка сестре.

— Это наш Чо-Чо, — сказала Цзинь-Цзинь, принимаясь его качать. — Не плачь, малыш. Дядя-иностранец — хороший человек. Он очень любит маленьких детей.

Билл провел в их жилище прекрасный, удивительный вечер. Взрослые продолжали лепить пирожки, а Чо-Чо ползал рядом. Все, даже Билл, по очереди брали его на руки и играли. Вскоре малыш перестал бояться «дядю-иностранца» и что-то верещал, сидя у него на коленях.

В полночь небо над Чанчунем вспыхнуло каскадами фейерверков. Чтобы полюбоваться на салют, они вышли во двор. Вокруг сверкали бенгальские огни, хлопали петарды и слышался смех. Чо-Чо высовывал голову из пуховика Лин-Юань и от холода сразу же начинал хныкать. Мать Цзинь-Цзинь надела старую армейскую шинель, которая была ей велика. Сама Цзинь-Цзинь нарядилась в теплую желтую лыжную куртку с капюшоном, надвинутым почти на глаза.

Когда малыш совсем замерз и поднял рев, все вернулись в квартиру, где ели пирожки и поздравляли друг друга с Новым годом. Под вспышки последних фейерверков Билл почти поверил, что в середине февраля действительно наступил новый год.

Цзинь-Цзинь хотела проводить его до отеля, но Билл отказался. Он знал: если они поедут вместе, ему захочется, чтобы она осталась, а это было невозможно.

Билл тепло простился с ее матерью и сестрой, затем потрепал по щеке сонного Чо-Чо. Накинув желтую куртку, Цзинь-Цзинь вышла с Биллом на лестничную площадку. Там было темно. Билл попросил ее включить свет. Оказалось, что освещение включается централизованно и на ночь его гасят для экономии электричества. Сделав пару шагов, Билл больно ударился о чей-то велосипед, прикрепленный к ограждению перил. Цзинь-Цзинь удостоверилась, что у Билла есть с собой визитка отеля на случай, если водитель такси не поймет, куда ему нужно ехать.

Они крепко обнялись и стояли так, не в силах разжать руки. Где-то продолжали хлопать петарды.

— Здесь холодно, — наконец сказал Билл. — Иди внутрь, иначе простудишься. Завтра увидимся.

— Завтра увидимся, — повторила Цзинь-Цзинь.

После долгого поцелуя она наконец отпустила его, веля спускаться осторожно. На улице горели фонари, но их свет почти не достигал лестничных окон. Со всей осторожностью, на какую он был способен, Билл двинулся вниз, стараясь не испачкаться о закопченные стены и не задеть допотопные велосипеды, стоящие на каждом этаже.

Он вышел в морозную ночь. Улица была пуста. Вряд ли на этой окраине существовала стоянка такси. Билл оглянулся на унылый дом. В лестничном окне желтело пятно. Цзинь-Цзинь не ушла. Билл махнул ей и пустился в путь, плохо представляя, в каком направлении идти.

Он шел, не переставая удивляться бедности, в которой жила семья Цзинь-Цзинь, и искреннему радушию, с каким его приняли. А в окнах убогих бетонных домов уютно светились красные фонарики, салютуя первому дню нового лунного года.

Увидев недостроенное здание, огороженное деревянным забором, Билл вспомнил, что они проезжали мимо него. Этот ориентир попался как нельзя кстати; он уже собирался идти совсем в другую сторону.

Дорога до отеля заняла у него часа полтора. Поднявшись в номер, Билл махнул рукой на душ и сразу лег. Он засыпал, а перед глазами перемигивались красные фонарики. Светлячки китайского Нового года.


Эта темная полоса тянулась по ее плоскому и упругому животу от пупка до самой границы волос на лобке. Еще одна тайна, которую хранило тело Цзинь-Цзинь. Нет, пожалуй, единственная тайна. Татуировка на веках, крошечные мизинцы на ногах и шрамы на коленках были просто отметинами. Об этих шрамах Цзинь-Цзинь рассказывала даже с гордостью. Они с девчонками забирались на стену и прыгали вниз. Цзинь-Цзинь называла это «воспитанием смелости».

Итак, шрамы на коленках — от избытка смелости, татуированные веки — от подростковой глупости, изуродованные мизинцы — от бедности. О происхождении темной полосы Билл не спрашивал. Он знал, что это такое. Это был след прерванной беременности.

Билл считал так до вчерашнего вечера. Увидев темную полосу впервые, он сразу подумал о неудачно сделанном аборте. Его не интересовало, когда и от кого Цзинь-Цзинь забеременела. Возможно, от какого-нибудь чанчуньского парня. Или от шанхайского мужчины. Кем бы тот ни был, эта часть прошлого Цзинь-Цзинь совершенно не волновала Билла. Как говорил ему доктор Кхан? В этой стране сделать аборт проще, чем удалить зуб. Скорее всего, Цзинь-Цзинь дотянула до такого срока, когда пришлось резать.

«Что ты скажешь теперь, дерьмовый всезнайка?» — мысленно спрашивал себя Билл, пока возвращался в отель.

Чо-Чо — вот настоящая причина, заставившая Цзинь-Цзинь бросить преподавание. Зарплаты учительницы английского языка в средней школе номер двести пятьдесят один не хватало, чтобы растить ребенка и помогать семье. Поэтому она бросила любимую работу. Поэтому она жила в «Райском квартале» и старалась быть практичной.

Билл недоумевал, почему он не присмотрелся внимательнее к темной линии на ее животе. Он ведь даже знал, как это называется у медиков. Linea alba (белая линия), когда следа от кесарева сечения не видно, и linea nigra (черная линия), когда след заметен.

Такую же темную линию Билл не раз видел на белоснежном животе своей жены. В моменты их близости он любил проводить губами по всей ее длине. Делая это, он всегда думал о Холли — их маленьком ангеле.


Цзинь-Цзинь принесла с собой шерстяные леггинсы, сказав, что мама беспокоится, как бы он не замерз. Билл послушно надел их. Чанчунь еще спал. Они побрели по пустынным улицам к городскому парку. У самого входа в парк Цзинь-Цзинь вдруг остановила Билла и стала рассказывать об отце Чо-Чо.

Билл и здесь поспешил с выводами. Он почему-то представлял себе парня, которого Цзинь-Цзинь любила со школьных лет. Женщинам свойственно оставлять ребенка от любимого мужчины. Все оказалось не так. Цзинь-Цзинь полюбила женатого банковского служащего. Возможно, их отношения продолжались бы и дальше, но вмешалась ее мать. Она узнала, где работает этот человек, явилась в банк и стала кричать, что он позорит ее дочь. Они расстались. Возлюбленный Цзинь-Цзинь не захотел бросить свою жену. А Цзинь-Цзинь не захотела избавляться от ребенка.

— Я всегда знала, что сохраню своего малыша, — сказала она.

Когда Билл с семьей только поселились в «Райском квартале» и Цзинь-Цзинь была для него просто высокой китаянкой, за которой приезжает серебристый «порше», он как-то спросил себя: способна ли вообще такая женщина любить?

Он мыслил привычными западными представлениями. Шейн, который вроде бы хорошо знал Китай, тоже недалеко ушел от западных штампов. По сути, их суждения мало чем отличались от взглядов тех пьяных английских подонков.

Но это был не секс ради денег. Это был секс ради выживания. Такие, как Цзинь-Цзинь, шли на содержание, чтобы прокормить своих близких. Тессу Девлин бесила практичность китайских женщин. А они и не могли быть иными. Их детство и юность проходили в нищих деревнях или унылых городах вроде Чанчуня, где нечего ждать и не на что надеяться.

У входа в парк стоял киоск. Цзинь-Цзинь купила им по лакомству — нечто напоминающее глазированное яблоко на палочке.

Самым оживленным местом парка оказалось замерзшее озеро, где катались не на коньках, а на деревянных ящиках с приделанными к ним полозьями. Полозья тоже были деревянными, сделанными из укороченных лыж. Если скейтинг-ринг пришел в Китай с Запада, то ящики на полозьях, как объяснила Цзинь-Цзинь, — старинное китайское развлечение.

Она предложила покататься. Билл согласился. Они взяли напрокат пару ящиков и отправились покорять чанчуньский лед.

«Я люблю ее». Эта мысль пронзила Билла, едва он выкатился на исцарапанный полозьями лед. Он смотрел, как грациозно движется Цзинь-Цзинь, как удивительно красива она в своей желтой куртке на фоне окружающей белизны. Он смотрел на ее смеющееся лицо, сияющие карие глаза и понимал, что влюбился. Он не мог не влюбиться в нее. Билл не смотрел, как и куда он едет на своем ящике. Он смотрел только на Цзинь-Цзинь. «Я люблю ее».

— Вильям! Сворачивай в сторону! — крикнула она.

Он каким-то чудом сумел избежать лобового столкновения с двумя мальчишками-подростками, несшимися на приличной скорости. Но равновесие он все-таки потерял. Ящик опрокинулся, и Билл вылетел на заиндевелую траву. Сзади слышался веселый смех Цзинь-Цзинь. И вдруг смех захлебнулся.

Билл вскочил на ноги и сразу понял, что случилось. Цзинь-Цзинь не сумела затормозить. Ее ящик налетел на его опрокинувшийся ящик, она упала и поцарапала затылок об острый конец торчащей лыжи. Билл бросился к ней. Рана была неглубокой — капюшон куртки погасил силу удара.

Билл откинул капюшон и припал губами к пораненному месту, стараясь остановить кровь.

— В парке есть врач? — спросил он.

Цзинь-Цзинь снова засмеялась.

— Когда я прыгала со стены, врачей рядом не было.

Биллу вдруг захотелось на ней жениться. Как и тогда, в Гуйлине, ему захотелось растянуть эти минуты в морозном чанчуньском парке, превратив их в вечность. Он любил Цзинь-Цзинь.


Внешний мир напомнил о себе, когда Билл включил мобильник.

«У вас двенадцать пропущенных звонков», — бесстрастно уведомил механический голос.

Теоретически он знал: сердце отца Бекки может дать внезапный сбой, и тогда… «скорая», клиника, палата и обычные слова врачей: «Мы сделали все, что было в наших силах».

Но Билл ошибся. Плохо было не с отцом Бекки. При смерти находился Холден-старший.

Билл прослушал сообщения голосовой почты, затем прокрутил их еще раз и только тогда начал осознавать случившееся. Его старика подвели легкие. Похоже, они начали барахлить уже давно, а отец это скрывал.

Ему стало стыдно. Пока он праздновал китайский Новый год, пока гулял с Цзинь-Цзинь, пока ласкал ее в гостиничном номере, встревоженная Бекка раз за разом звонила ему, не понимая, почему его мобильник не отвечает. Билл не осмеливался включать телефон: любой звонок от Бекки вынудил бы его изворачиваться и лгать.

Билл собрал вещи и поехал в аэропорт. Цзинь-Цзинь он позвонил уже из такси, чтобы она не рванулась за ним в Шанхай. Он не хотел лишать ее праздника. Похоже, он и так умел лишь портить жизнь тем, кто рядом с ним.

В такси Билл снова прослушал все двенадцать сообщений. От голоса жены что-то внутри начинало трястись и рушиться. Бекка говорила спокойным, усталым голосом, стараясь сдерживать эмоции. Это был голос женщины, которая слишком хорошо знала своего мужа и любила его намного больше, чем он заслуживал.


Когда летишь из Азии в Европу, возвращается не только «украденное» у тебя время. Настоящее стирается, и к тебе возвращается прошлое. Оно стремительно надвигается на тебя, и эту лавину не остановить.

Всю ночь Билл провел в холодном чанчуньском аэропорту. Только под утро ему удалось достать билет на рейс компании «Дрэгон Эйр» и вылететь в Шанхай. Старый, тряский самолет был забит до отказа. В пудунском аэропорту Шанхая Билл просидел еще несколько часов, ожидая рейса на Лондон.

Есть не хотелось. Билл пошел в бар и заказал чашку чая, попросив сделать покрепче. Девушка-китаянка подала ему чашку. Билл сел за ближайший столик и стал медленными глотками пить обжигающую жидкость. Когда он делал последний глоток, спохватившаяся барменша с извинениями принесла ему блюдце. Впервые за все это время он улыбнулся.

Сев в теплый, уютный самолет, взявший курс на Хитроу, Билл рассчитывал поспать. Но сон не шел. Тогда он стал представлять, как Бекка и Холли ждут его, стоя у дверей зала досмотра. На них обеих теплые спортивные куртки, такие же теплые брюки цвета хаки, а под куртками — одинаковые розовые футболки. Стоят, словно два солдата: большой и маленький. У него есть несколько часов, чтобы подготовиться к встрече… Чтобы придумать историю, которая будет тем лживее, чем убедительнее он станет ее рассказывать.

В голову Билла впервые пришла мысль о смерти. Лучше бы он умер тогда, когда в его сердце не было никого, кроме жены и дочери.

В его жизни все складывалось хорошо и просто. Он сам ее усложнил и испоганил. Чем меньше миль оставалось до Хитроу, тем пронзительнее Билл это сознавал. Ну почему только сейчас он начал понимать очевидные вещи? Почему только сейчас затосковал по «старым добрым временам», когда он мог не выключать телефон, когда мог любить без лжи и смотреть в глаза жене и дочери, не испытывая стыда?


…Они сидели в черном лондонском такси. Бекка держала его за руку, а Холли устроилась на отцовских коленях, искренне радуясь его внезапному возвращению в ее жизнь. Из аэропорта они поехали прямо в больницу к Холдену-старшему. Разумом Билл понимал, что не он является причиной болезни своего старика. Но в голову упрямо лезли мысли о начавшемся возмездии.

Часть третья ДВЕ РЕАЛЬНОСТИ

Глава 21

Он вошел в палату. Если не считать краткого визита к шанхайскому иглотерапевту, Билл никогда не видел отца на больничной койке. Постаравшись скрыть охвативший его ужас, он бросился к отцу и торопливо поцеловал в щеку.

«И это мой старик, — думал взрослый сын, стыдясь слез и не позволяя им вырваться наружу. — Что же стряслось с моим стариком?»

Впервые на больничной койке и впервые — неопрятный, прямо как старики из трущоб. Небритый. С непривычно длинными всклокоченными волосами. Глаза слезятся. Биллу показалось, что он прикоснулся губами не к отцовской щетине, а к наждачной бумаге. Но не это самое страшное. Страшнее было интуитивное ощущение, что его отец не выкарабкается.

За несколько месяцев болезнь буквально сожрала Уильяма Холдена-старшего, и от сильного, гордого человека осталась лишь оболочка. Перед Биллом на больничной постели лежал тщедушный старик, настолько немощный, что молоденькой филиппинской медсестре пришлось усаживать его и подкладывать под спину подушку. Рядом с койкой, словно часовой, застыл черный кислородный баллон. Отец Билла стал похож на больного ребенка: слабого, вялого, которому и пальцем не пошевелить без посторонней помощи.

Билл обнял отца. Их глаза встретились всего на мгновение, потому что потом к старику подошли Бекка и Холли. Но в это мгновение Холден-старший сумел сказать ему взглядом что-то невыразимое и непроизносимое. Потом все сменилось наигранной бодростью, как часто бывает в больничной палате.

— А что у нас здесь? — тоном Санта-Клауса спросил Билл, указывая на принесенные мешки.

— Подарки! — радостно выкрикнула Холли.

Билл выложил на тумбочку большую коробку шоколадных конфет, украшенную панорамой пудунских небоскребов. Из другого мешка он достал портативный DVD-плеер и несколько коробок с дисками. Все это он купил в беспошлинном магазине пудунского аэропорта.

— Все, что ты любишь, папа, — все тем же фальшиво-веселым голосом продолжал Билл. — Шоколадное ассорти с ликером и ковбойские фильмы. — Не зная, что говорить дальше, Билл принялся раскладывать диски. — Кажется, я ничего не забыл… «Дикая банда»… «Шейн»… «Человек, который застрелил Либерти Вэланса»… «Настоящее мужество»… «Ровно в полдень»…[69]

Старик взглянул на конфеты.

— Гэри Купер[70] и Берти Бассетт,[71] — хриплым, совершенно непривычным для Билла голосом произнес он. — Разве можно желать большего? — Да, прежний отцовский голос исчез навсегда. Холден-старший повернулся к медсестре. — Это мой сын. Юрист высокого ранга. Работает в солидной фирме.

Медсестра одарила Билла широкой белозубой улыбкой.

— Вашего отца постоянно навещают, — сказала филиппинка и добавила уже громче, словно оба Холдена плохо слышали: — Мистер Холден очень популярен.

В больничной палате эта фраза звучала нелепо. Вероятно, медсестра позаимствовала ее из какой-то телепередачи.

— Просто они меня плохо знают, — усмехнулся старик и подмигнул ей.

Было видно, что медсестра — добрая и заботливая девушка. Тем не менее ее тон чем-то задел Билла. К доброте примешивалась снисходительность. Ему стало противно: значит, стоит оказаться в этой палате, и тебя уже отделяют от всего остального мира.

Бекка и Холли присели на краешек кровати. Внучка тут же принялась рассказывать деду о своих занятиях танцами. Бекка и старик улыбались, слушая невинную детскую болтовню. Билл мучительно искал себе занятие. Увидев, что принесенные отцу цветы завяли, он осторожно вынул их из вазы и запихнул в опустевшие мешки. Он сказал, что вынесет мусор и попросит, чтобы отцу сделали чай.

Когда он вернулся, то увидел в палате новых посетителей — пожилую супружескую пару, соседей отца. Вероятно, по дороге сюда они заезжали на заправку, поскольку в палате ощутимо пахло бензином. Разговор, как всегда в подобных случаях, вертелся вокруг повседневных пустяков. Сосед добродушно подшучивал над отцом, говоря, что на него, наверное, заглядываются все хорошенькие сиделки и медсестрички.

Возможно, причиной стали бензиновые «ароматы». А возможно — очередной приступ удушья. Холден-старший потянулся к пластиковой маске. Соседи молча смотрели, как он привычным движением поворачивает вентиль и чистый кислород помогает его изношенным легким дышать.

— По-моему, кто-то еще в такси просился в туалет, — сказала Бекка, чтобы увести дочь от тяжкого для детских глаз зрелища.

Когда обе вернулись, маска лежала на своем месте, а землистое, небритое лицо старика улыбалось.

Медсестра сказала правду: к отцу Билла часто приходили. После супружеской пары явились другие соседи. Они принесли Холдену-старшему виноград. Тесная палата с трудом вмещала всех посетителей. А Билл-то думал, что его старик лежит в одиночестве. Ничего подобного! Многие искренне любили этого человека, невзирая на его тяжелый характер, и не оставили его умирать одного.

Когда умерла мать Билла, их семья стала совсем маленькой. И в этой маленькой семье он рос, взрослел, а потом ушел, чтобы построить собственную. Да и была ли у них с отцом семья? Исчезло связующее звено — женщина. Жена. Мать.

Но у отца оставались родственники. У его родителей была большая семья, и несколько братьев здравствовали до сих пор. Все они навещали Холдена-старшего. Приходили вдовы тех братьев, что уже покинули мир земной. Билл даже не предполагал, что столько людей любят его ворчливого, упрямого старика таким, какой он есть. И эта любовь отнюдь не обусловливалась кровным родством. Билл радовался за отца, одновременно испытывая жгучую, пронзительную грусть. Почему родственники, друзья, соседи, давние сослуживцы почти не заглядывали к нему домой? Почему только эта палата в отделении для раковых больных стала местом выражения их любви к его отцу?

В самолете Билла крепко зацепил вопрос: а кто бы оказался у его постели, случись с ним такое? Нет, вовсе не мысли об умирающем одиноком старике мешали ему уснуть в мягком самолетном кресле. Билл вдруг впервые понял, что через какое-то время — пусть и весьма отдаленное — та же участь ожидает и его.

Холли устало ерзала на краю дедовской койки. Как здорово было вначале! Дед слушал только ее. И зачем все эти люди пришли сюда? Бекка сказала свекру, что ей с дочерью пора домой. Они обе поцеловали Холдена-старшего. Билл вышел их проводить.

За стеклянными дверьми, на улице, какой-то старик в полосатой больничной пижаме курил сигарету. Билл обнял жену и дочь.

— Ты устал с дороги, — вздохнула Бекка. — Едем домой, Билл.

Но куда домой? Свой дом они сдали семье нью-йоркского юриста. Отец Бекки чувствовал себя лучше, и теперь она тоже жила у сестры.

— Я не могу его оставить, Бекки, — признался Билл.

Жена не стала спорить. Билл поцеловал ее и Холли и вернулся в отцовскую палату. За это время там сменились посетители. Кое-кого из них он знал, однако очень давно не видел. Были и совсем незнакомые ему люди. Холден-старший оживился, знакомя их с сыном. Билл стойко выдерживал рукопожатия, поцелуи в щеку и вежливые, ничего не значащие фразы.

Постепенно все посетители разошлись. Час был уже поздний, и Билл подумал, что и его тоже попросят из палаты. Но на раковом отделении действовали иные правила. Еще одно напоминание о неизбежном. По словам врача, старику оставалось жить несколько недель. Сколько именно — никто не знал. Билл подозревал, что каждый день Холдена-старшего может стать последним.

На дежурство заступила другая медсестра, молодая чешка. Когда она поправляла постель, у старика вновь начался приступ удушья. Женщина быстро надела ему маску и открыла кислород. Холден-старший взглянул на Билла, потом закрыл глаза. Билл понимал: отцу страшно. Это удивило его: он не помнил, чтобы отец чего-либо боялся. Но сейчас…

Нечему тут удивляться; кто бы сейчас не боялся, оказавшись на месте Холдена-старшего?

— А симпатичный у меня парень, правда? — спросил старик, когда санитарка сняла пластиковую маску.

Билл впервые слышал, как отец хвалится им перед другими людьми. В этом было что-то нелепое и даже фальшивое.

Санитарка подоткнула ему простыни. Внизу лежала прорезиненная клеенка. Точно такую же клали в кроватку Холли, когда дочь была совсем маленькой.

— Я потом приду и помою вашего отца, — сказала санитарка.

— Нам с тобой… многое… надо наверстать, — вдруг произнес старик, задыхаясь на каждом слове.

Он весь дрожал, и Билл испуганно подумал, не опустел ли кислородный баллон.

Уходя из палаты, санитарка погасила свет. Отец и сын остались наедине. В сумрак палаты прорывались звуки: шаги по коридору, приглушенные голоса, стоны в соседнем помещении. Звуки одинаковы во всех больницах — и в Лондоне, и в Шанхае.

Отец и сын улыбнулись друг другу. Билл взял отцовскую ладонь, он не держал ее в своей с пятилетнего возраста… Рука строительного рабочего, сильного и крепкого человека. Всю жизнь его отец работал руками и не очень представлял, как работают головой.

— Пап, не умирай, — сказал Билл, моргая от жгучих слез. — Прошу тебя, не умирай.


Им нужно было многое наверстать.

Среди ночи отец проснулся. Он тяжело ворочался. Сидевший на стуле Билл тоже проснулся и сразу же нажал кнопку вызова медсестры. Старика скрутило от невыносимой боли. Пришла чернокожая медсестра (Билл видел ее впервые) и спокойно подала отцу белую таблетку. Потом она снова поправила простыни, устало улыбнулась Биллу и ушла. Больной в соседней палате бредил, зовя какую-то женщину. Билл вновь взял отца за руку. Холден-старший лежал на спине, закрыв глаза, и боролся за каждый вдох.

— Жаль, что мы с тобой столько ссорились по пустякам, — сказал Билл.

Он произнес это почти шепотом, будто говорил сам с собой. И очень многое из того, что он носил в себе, о чем не решался даже заикнуться отцу, сейчас беспрепятственно складывалось в нужные слова.

— Ты всегда был моим героем. Я восхищался тобой. Я считал тебя самым лучшим отцом. — Билл слегка коснулся отцовской руки. Возможно, старик этого даже не почувствовал. — Мне всегда хотелось, чтобы в моей жизни было так, как у вас с мамой. — Он перевел дыхание. — И я всегда любил тебя, папа. Может, внешне это выглядело по-другому, но я никогда не переставал любить тебя.


Холден-старший спал.

Несколько часов спустя забрезжил рассвет. Билл проснулся, когда в палату вошла медсестра-чешка. Ловко удерживая одной рукой поднос, другой она включила свет.

— Ваш завтрак, мистер Холден, — сказала она.

Билл посмотрел на часы. Восемь утра. Больница просыпалась.

— Если хочешь, поешь, — предложил отец, когда они снова остались одни. — Мне сейчас ничего в глотку не лезет.

— Я тоже не хочу. Ты давно узнал… об этом? — спросил Билл.

— Почти сразу, как вернулся от вас.

— И почему ты молчал? Наверняка думал, что обойдется! — вдруг рассердился на отца Билл.

— Ну, думал. Не любил я никогда по врачам ходить. Только не говори мне сейчас: «надо было следить за собой». Раку все равно, следишь ты за собой или плюешь на себя. Лучше расскажи, как ты там в своем Китае. И вообще, как у вас.

Несколько фраз забрали у Холдена-старшего силы. Он снова закрыл глаза.

— У нас нормально, — соврал Билл, пододвигая стул к койке. — И у тебя все будет нормально. Как только тебе станет лучше, ты приедешь к нам. Вот Бекка с Холли вернутся в Шанхай, и я закажу тебе билет. На этот раз полетишь первым классом. Нечего экономить.

Стоило отцу серьезно заболеть… да что там… смертельно заболеть, как он сделался дорогим и желанным гостем. Билл со стыдом вспоминал, сколько раз он спорил с Беккой, не желая приглашать отца в гости. О чем они будут говорить? Или они давно не сцеплялись из-за очередной ерунды? Иногда он стыдился узколобых и прямолинейных отцовских рассуждений.

Билл с удовольствием стер бы из памяти все эти эпизоды, но было поздно. Если хочешь что-то исправить в прошлом, всегда бывает слишком поздно.

— Мы все встретим тебя в аэропорту. И ты останешься с нами, — продолжал Билл, ощущая прорвавшиеся слезы. С таким же успехом он мог обещать отцу полет на Луну и обратно. — Пап, ты будешь жить с нами, и все пойдет замечательно.

Холден-старший вдруг протянул свою, такую слабую теперь, руку и потрепал Билла по плечу, словно не он сам, а его молодой и здоровый сын нуждался в утешении.


Днем поговорить о серьезных вещах не удавалось — мешали посетители с типично больничной болтовней и бодрыми заверениями, что отец обязательно поправится. Билл надеялся на поздний вечер, если только старика не скрутит от боли или его сознание не затуманится от сильнодействующих лекарств. Если пронесет, тогда они «наверстают упущенное».

— Билл, как у вас с Беккой? — вдруг спросил отец.

Билл не думал, что их вечерний разговор начнется с этого вопроса. У него не хватило сил соврать отцу, отгородиться лживыми заверениями. Вранье незаметно пожирает человека, что-то отбирая у него. Насовсем. Как ни странно, это всегда уберегало Билла от лжи.

— Не знаю, папа, — ответил он на отцовский вопрос.

Старик глядел на него сквозь прищуренные веки. В душе Билла зашевелилось давнишнее, еще детское ощущение, которое он всегда испытывал, огорчая отца.

— У тебя появилась другая женщина? — спросил отец.

Откуда этот однолюб столько знал о хрупкости современных супружеских отношений?

Билл не воспользовался последним шансом солгать, а молча кивнул. Он ждал новых вопросов, однако старик молчал. Тогда Билл заговорил сам:

— Вам с мамой не приходилось разлучаться. Если бы не ее смерть, вы и сейчас были бы вместе. Как тебе это удавалось? Как у тебя получалось всю жизнь хранить верность одной женщине?

Холдена-старшего скрючило от нового приступа боли. Он тяжело выдохнул и заерзал на подушках. Билл вскочил, готовый помочь, но отец жестом велел ему сесть.

— Во-первых, не всю жизнь, а восемнадцать лет. Мы не были образцовыми супругами. Детям кажется, что родители сделаны из другого теста. Нет, Билл. У нас тоже случались увлечения.

Билл попытался представить, как выглядели родительские увлечения. Все равно мир тогда был несколько иным. Он пытался поставить отца на свое место, а мать — на место Бекки. Не получалось. Даже мысленно он не мог вообразить родителей в «Райском квартале». А чтобы его старик увяз в истории, в которой сейчас барахтался он сам, — это выходило за пределы воображения.

— Но вы оставались вместе, — сокрушенно произнес Билл. — Что бы ни происходило, вы оставались вместе.

Боль снова навалилась на старика. Он схватил с тумбочки пульт вызова медсестры — металлическую коробочку с большой красной кнопкой, но кнопку пока не нажимал.

— Мы оставались, потому что… ты же не бросишь своего ребенка ради другой женщины. — Старик поглядел на Билла так, словно он ничего не знал. — Все они одинаковы… в постели, — с трудом произнес Холден-старший и вдавил красную кнопку.


Отцу Билла нравилось хвастаться перед сиделками и медсестрами. Он никогда не страдал тщеславием, а тут его вдруг словно подменили. Вот и сейчас он старался пустить пыль в глаза молодой чешке, которая пришла взглянуть на график его самочувствия.

— Ну, как вам? — спрашивал Холден-старший, вертя в руках портативный DVD-плеер. — Одна из последних моделей. Это мне папа купил.

От неожиданности Билл даже рассмеялся. Но смешного тут ничего не было. Отец не просто оговорился. Такие слова вполне могли оказаться первыми «звоночками» помутнения рассудка. Билл дотронулся до высохшей отцовской руки, покрытой черными и желтыми следами от анализов крови, обезболивающих уколов и капельниц.

— Тебя сегодня что-то тянет шутить, — проговорил Билл, ободряюще улыбаясь. — А ты помнишь, как я принес тебе этот плеер? Это было в тот день, когда я прилетел из Шанхая. Я принес тебе его, диски с фильмами и конфеты. Неужели забыл?

По старческим щекам вдруг потекли слезы, словно Билл сказал ему что-то обидное.

— Но мой отец был здесь, — упрямо заявил Холден-старший. — Я его видел.

Чешка взглянула на Билла. Внешне лицо медсестры сохраняло полное бесстрастие, но Билл сумел прочитать адресованное ему послание: «Вы же знаете, что у таких больных из-за лекарств слабеет разум. Они погружаются в свой придуманный мир, и их все труднее вытянуть оттуда».

— Хотите побриться? — спросила она старика. — Вас хотите я побрею?

«Почему они все делают одинаковые ошибки в английском языке?» — подумал Билл.

— Спасибо, я сам побрею отца, — сказал он медсестре.


На седьмой день глаза у Билла закрывались сами собой. Его кренило то вперед, то вбок. Усталость была чудовищной.

— Отправляйся домой, — прохрипел отец. — Поезжай и выспись как следует.

За эти дни Билл успел привыкнуть к новому отцовскому голосу. Он почти забыл прежний голос Холдена-старшего. И новый голос казался ему вполне нормальным: не столько голос, сколько треск, создаваемый легкими, в которых почти нет воздуха, зато предостаточно боли.

Как ни странно, сегодня отец выглядел бодрее, нежели в предыдущие дни. Боль отступила, а вместе с нею отпала необходимость в отупляющих уколах морфина. Если не голос, то характер старика обрел знакомые властные черты. Холден-старший безапелляционным тоном приказывал сыну. Он снова лучше Билла знал, что тому нужно делать.

— Я тебе сказал: отправляйся домой, — повторил старик. — Или ты хочешь, чтобы тебе поставили койку рядом с моей?

Билл встал, разминая затекшую спину.

— Пожалуй, я действительно ненадолго тебя покину. Высплюсь, а утром снова приеду.

— Здравая мысль.

Холден-старший сидел на койке. Правда, теперь он находился в этой позе постоянно, даже когда спал. Уже мягче он добавил, что бессонница еще никому не шла на пользу.

— Я всего на несколько часов, — повторил Билл.

Он посмотрел на свежевыбритое отцовское лицо. Кожа у Холдена-старшего была гладкая, как у младенца. Билл вдруг вспомнил, что должен сказать отцу очень важные слова.

— Папа!

Отец опустился на подушку. Удивительно, сегодня движения давались ему легко, и боль не сминала его лицо в жуткую гримасу. Похоже, он и сам собирался вздремнуть. Вопрос сына заставил Холдена-старшего открыть глаза.

— Что еще?

А еще сын должен был сказать отцу простые, очевидные и такие необходимые слова.

— Я люблю тебя, папа, — произнес Билл и смущенно засмеялся.

— Я знаю, что ты меня любишь. — Старик улыбнулся. — И я тоже тебя люблю. Ты ведь знаешь: я не вру.

— Прости меня, отец. — Билл понурил голову.

— За что?

— За то, что я не говорил тебе этих слов раньше.

Старик улыбнулся и поглядел на своего взрослого сына.

— Одного раза хватит с избытком.


Утром Биллу позвонили из больницы и сообщили о смерти отца.

Билл догадался об этом, едва зазвонил его мобильный телефон. Он еще вчера чувствовал, что это может случиться, но упорно гнал от себя ужасную мысль.

Отныне ему предстояло жить в мире без отца.

Короткий звонок от служащего больничной администрации, которого Билл не видел и не увидит. Наверное, служащих специально учили сообщать людям о смерти их близких. Слова соболезнования и сочувствия звучали вполне искренне. Билл машинально поблагодарил, отключился и теперь сидел на постели в комнате дома Сары и вертел в руках мобильник. Одним стариком на земле стало меньше. Заурядное событие, когда оно касается неизвестных тебе людей. А когда умирает твой отец?

Билл подошел к небольшому окну, глядевшему на тихую улицу. Он ничего не ощущал. Он даже не мог заплакать. Нет, одно чувство все-таки было: слабое утешение, что отец отмучился. Потом нахлынуло чувство вины. Биллу стало стыдно, что в последние минуты жизни отца его не было рядом. Вина сменилось ощущением благодарности Богу за то, что его отцом был Холден-старший.

Билл спустился вниз. Из кухни слышались голоса Бекки и Сары. Кроме жены, ему не хотелось никого видеть, но он не мог ждать, пока Бекка выйдет в коридор. Едва Билл вошел в кухню, Бекка мгновенно все поняла. Она подбежала к мужу, обняла его и долго не отпускала. Сара коснулась его руки и дипломатично покинула кухню.

Бекка обняла его еще крепче, прижав к себе. Билл зарылся в ее светлые волосы, губы ощутили ее лицо. Он дышал Беккой, мечтая раствориться в ней.

— Я скорблю вместе с тобой, Билл, — тихо сказала жена. — Твой отец был замечательным человеком… Может, ты еще немножко поспишь? — спросила Бекка, прекрасно зная, что он откажется.

— Не получится, Бекки. Надо еще много сделать.

Надо забрать из больницы отцовские вещи. Нужно заняться похоронами. Нужно сообщить всем, кто знал и любил его старика, что отец умер. И в первую очередь, ему требовалось оформить свидетельство о смерти. Билл не представлял, с чего начинать и как вообще все это делается.

— Несколько часов роли не играют, — проговорила Бекка, гладя его по спине. — И потом, ты же не один.

В коридоре Сара выпроваживала детей на улицу. Их у нее было трое: дочери шести и восьми лет и десятилетний сын. Как ни странно, дети не упирались, а тут же пошли одеваться. Увидев вышедшего Билла, Сара бросилась к нему и обняла. Ее лицо повлажнело от слез. Билл до сих пор не понимал, почему другие способны плакать по его отцу, а сам он — нет.

Сара была старшей сестрой Бекки, похожей на нее, но более спортивной и подвижной. Судя по футболке с эмблемой пилатес-центра, она собиралась на тренировку. Из прежних привычек Сара сохранила лишь пристрастие к коротким, крашенным в рыжий цвет волосам.

Все слова Бекки о позитивных переменах в жизни сестры оказались правдой. Полоса приключений осталась позади. Сара вынырнула из прежнего хаоса, превратившись в заботливую сестру для Бекки и любящую тетку для Холли. Она стала настоящей опорой для их семьи, о чем Билл до вчерашнего вечера даже не подозревал.

К ним спустился Джо — бойфренд Сары. Он стиснул руку Билла, выразив свои соболезнования. Высокий немногословный человек в тренировочном костюме. Вероятно, личный тренер в каком-нибудь спортивном центре. Увидев одетых детей, Джо сказал Саре, что они все отправятся в парк. И вновь Биллу стало стыдно за свои превратные суждения о Джо.

Семья нормальных, достойных людей. Они заботились о его дочери, пока Бекка находилась рядом с отцом. Сейчас они были искренне огорчены известием о смерти его отца. Память, как назло, развернула перед Биллом его телефонную ссору с Беккой. Он покраснел. Противнее всего было сознавать, что он усомнился в своей жене. Разве Бекка могла оставить их ребенка у кого попало? Кто дал ему право навешивать на людей ярлыки и судить о тех, кого он вообще ни разу не видел? Что с ним происходит?

— Спасибо вам, — смущенно пробормотал Билл. — Спасибо за все… Я пойду к Холли.

Его дочь сидела в гостиной и смотрела на DVD мультсериал «Удивительные животные».[72]

Билл поднял Холли, но она извивалась, пытаясь выскользнуть из его рук. Глаза девочки словно приклеились к телеэкрану.

— Я хочу смотреть мультик, — заявила Холли.

В гостиной было прохладно и сумрачно. Единственный свет исходил от экрана телевизора, где тройка храбрых друзей спасала яйцо какой-то птицы.

— Ну когда у них наступит хороший конец? — нетерпеливо спросила Холли.

— Я не знаю, но он обязательно наступит, — улыбнулся Билл.

Девочка еще выросла и прибавила в весе, но она все равно оставалась его малышкой. Холли продолжала следить за приключениями на экране через отцовское плечо. Сейчас он скажет ей, что деда Вилла больше нет. Биллу захотелось побыстрее пережить это тяжкое мгновение.

— Холли, дорогая… твой дедушка… он теперь на небесах.

Билл произнес эту затертую фразу, не зная, как еще сообщить дочери о смерти деда, как растолковать четырехлетнему человечку, что такое смерть.

— Я знаю, — вдруг ответила Холли, поворачиваясь к отцу. — Деда был здесь.

— Конечно. Дедушка Джо часто навещает тебя. Он тоже тебя любит. Но я сейчас говорю не про маминого папу. Не про дедушку Джо.

— Какой ты непонятливый! — нетерпеливо тряхнула головой Холли. — И я говорю не про дедушку Джо. Я про другого деда. Который умер.

Биллу стоило немалых сил выдержать взгляд этих невинных голубых глаз.

— Я про твоего папу. Он был здесь. Он мне улыбнулся. — Холли говорила об этом как о чем-то само собой разумеющемся. — Это правда. Ты сам знаешь.

Билл взглянул на нее и вдруг крепко сжал в объятиях. Сквозь шторы в гостиную хлынуло яркое февральское солнце. Окна дома в лондонском пригороде мгновенно сделались золотыми. Биллу даже пришлось зажмуриться.

— Да, дорогая. Я знаю, — прошептал Билл, не понимая, как в его сердце уживаются сейчас любовь, скорбь и… страх.


Повернув ключ, Билл приналег на дверь. Она открылась с большим трудом, преодолевая сопротивление валявшихся на полу рекламных буклетов и бесплатных газет. Пока отец находился в больнице, почтальоны исправно бросали все это в почтовую щель в двери.

Бекка вошла вслед за мужем в затхлую темноту прихожей. В этом доме Билл родился и вырос. Но сейчас он оглядывался по сторонам, словно попал в чужое жилище.

Нащупав выключатель, Бекка зажгла свет.

— Ты как? — спросила она, касаясь руки Билла.

— Здесь не продохнуть.

— Я сейчас открою окна. — Жена оглядела стены прихожей, ища ключ от задней двери.

— Тут ты ключа не найдешь, — сказал ей Билл. — Ищи под ковриком.

Бекка прошла к задней двери и приподняла коврик с выцветшей надписью «Наш дом». Действительно, ключ лежал там. Она открыла заднюю дверь, которая выходила в изрядно запущенный садик, и с наслаждением втянула носом воздух. На дворе пахло уходящей зимой. В доме — застарелым табачным дымом и болезнью.

Когда она вернулась, Билл стоял в гостиной, осматривая книжный шкаф. В одной руке он держал упаковку разобранных картонных коробок, в другой — голубой рулон мешков для мусора. Что-то из отцовского имущества еще годилось для благотворительных организаций. Остальное придется выбросить.

— А это помнишь? — спросил он.

Бекка кивнула, обрадованная его улыбкой. Билл глядел на снимок трехлетней Холли. Их дочь держала в руке большой красный карандаш и улыбалась худенькой чернокожей девочке, стоящей рядом.

— Ее первый день в детском саду, — сказала Бекка.

Они принялись вдвоем исследовать содержимое книжного шкафа. Книг там не было — только несколько потрепанных номеров «Ридерс дайджест» и «Нэшнл джиогрэфик». Сувениры, привезенные из-за границы: испанские кастаньеты, китайская кукла. Все остальное пространство занимали альбомы с семейными фотографиями.

День свадьбы родителей Билла… Новорожденный Билл на руках у матери… Двухлетний малыш с короткой стрижкой держится за отцовское колено… Свадьба Билла и Бекки… А дальше — Холли от первых в ее жизни снимков до тех, что сделаны в Китае.

— Ему было очень одиноко.

— Я раньше тоже так думала. А оказалось — очень многие любили твоего отца. Сам видел на похоронах.

На кофейном столике лежал буклет с программами телепередач. В тот день отца спешно увезли в больницу, и передачи, обведенные красным, остались непросмотренными. Боевики, вестерны, семейные сериалы, спорт.

— Так как, начинаем? — спросила Бекка. — Или, если не хочешь сейчас, приедем в другой день.

Билл покачал головой.

Бекка занялась кухонными шкафами и полками. Почти все продукты, которые там хранились, исчерпали свой срок годности еще в прошлом веке. Доверху наполнив несколько голубых мешков, Бекка поднялась на второй этаж. Билл сидел на кровати перед раскрытой зеленой шкатулкой для документов. Она молча примостилась рядом. Ее муж держал снимок, вырезанный из журнала: Билл в строгом черном костюме и черном галстуке, а рядом — она в вечернем платье. Они обнимали друг друга за талию, держа в свободных руках длинные бокалы с шампанским и смущенно улыбаясь.

— Наш первый корпоративный вечер в твоей фирме. Мы тут совсем юные.

Билл молча кивнул. Шкатулка была полна вырезок из деловых изданий. Билл смотрел на них, не притрагиваясь. Тогда Бекка начала сама доставать листки из шкатулки. Она брала их очень осторожно, словно это были древние манускрипты и Бекка опасалась, что они могут рассыпаться.

— А это помнишь? — спросила жена, показывая свидетельство о награде, которую Билл получил еще в студенческие годы.

Порванный край свидетельства был аккуратно заклеен скотчем.

— И он хранил всю эту дребедень! — воскликнул Билл. Он покачал головой и спрятал лицо в ладонях. — Мне так хотелось, чтобы отец мной гордился.

— Ты этого добился. — Бекка обняла его за плечи.

Билл сидел, не отнимая ладоней от лица.

— Ты только не теряй в меня веру, Бекки. Что бы ни случилось.

Эти слова рассмешили Бекку.

— Да с чего бы это?


Они втроем стояли у подножия холма и ждали. Издали доносился негромкий шум дороги. В парке кричала резвившаяся малышня. В голых ветвях шелестел ветер.

— Сегодня нам не повезло, — наконец сказал Билл. — Идемте домой.

Бекка колебалась.

— Может, подождем еще немного?

Холли театрально вздохнула.

— Мамочка, надо подождать еще, — произнесла она, столь же театрально опуская плечи. Чувствовалось, что девочка устала, но изо всех сил скрывала это от родителей. — Ну пожалуйста.

— Только одну минуту, — согласилась Бекка.

Муж и дочь сомневались, а в чудесах сомневаться нельзя. Бекка не сомневалась. Она знала: это обязательно произойдет.

Потом она увидела их — спрятанных жирафов. Пока Билл и Холли глазели по сторонам, Бекка вдруг заметила над частоколом голых деревьев пятнистую шею жирафа. Казалось, он тоже глядел на их семью, задумчиво пережевывая листья. Бекка не успела и рта раскрыть, как появился второй, а затем и третий жираф. И все они с некоторой укоризной смотрели на этих странных людей, которые позволяют себе сомневаться в чудесах.

— Да смотрите же! Вон они! — наконец крикнула Бекка, боясь, что жирафы в любую секунду исчезнут.

Холли прыгала и хлопала в ладоши. А жирафьи шеи неторопливо покачивались в лучах неяркого зимнего солнца. Потом Билл и Бекка, совсем как малые дети, тоже принялись аплодировать спрятанным жирафам.


Ночь перед отлетом в Шанхай Биллу хотелось провести наедине с женой и дочерью, но не в неуютном отцовском доме, а в каком-нибудь отеле. Узнав об этом, Сара бурно запротестовала. После всего, что она сделала для Холли и Бекки, упорствовать было совестно.

Холли спала вместе с двоюродными сестрами. Билл с Беккой легли в комнате для гостей. Бекка понимала: мужу хотелось не так. Билл жаждал несколько часов побыть с семьей, закрывшись от окружающего мира.

Бекка не стала надевать пижаму. Она осталась в футболке и трусиках. Еще подходя к кровати, Бекка поймала на себе выразительный взгляд мужа. Она улыбнулась.

— Где же ваша стальная воля, мистер юрист? Я вернусь в Шанхай через неделю. А слышимость в этом доме просто потрясающая. Я серьезно.

— Мы немножечко пообнимаемся и будем спать, — пообещал он.

— Знаю я твои «немножечко пообнимаемся».

Стоило ей лечь, Билл сразу же обнял ее, словно целую вечность дожидался этой минуты. Он прошептал ее имя, потом еще раз.

— Только очень тихо, Билл. Слышишь? Стены здесь тонюсенькие.

Билл кивнул, готовый обещать что угодно. Одним движением он задрал и скинул с жены футболку.

— У меня есть замечательная заглушка, — прошептал Билл.

Он поцеловал ее в губы, потом покрыл поцелуями лоб, щеки, шею и двинулся ниже. Бекка чувствовала, как он хотел ее, и чувство это было знакомым и новым одновременно.

Как давно они не лежали в этой позе: Билл на спине, а она на боку, в его объятиях. А ведь когда-то они каждую ночь засыпали именно так. Точнее, плавно проваливались в сон. Когда они перестали так спать? Когда поженились? Когда родилась Холли? Бекка попыталась вспомнить, но не сумела.

— Давайте полетим все вместе, — прошептал Билл. — Утром. Еще можно оформить для вас билеты на мой рейс.

— Мы скоро приедем, — осторожно возразила Бекка. — Очень скоро.

— Ну почему не завтра? — с отчаянием спросил Билл.

— Потому что нужно выписать Холли из школы. Я же не могу и это вешать на Сару. Я хочу еще раз переговорить с кардиологом отца. И потом… кажется, мы нашли не самых аккуратных квартирантов. Я как раз собиралась туда наведаться и выяснить, что к чему… Пойми, Билл, у меня есть дела, и за несколько дней я их все закончу. На следующей неделе будешь встречать нас в Пудуне. Договорились?

Утром Билл улетел в Шанхай один.

Глава 22

Лин-Юань сжалась на заднем сиденье машины. Вид фабричных рабочих пугал ее, хотя она и пыталась прогнать страх с миловидного личика. Ее старшая сестра сидела впереди и спокойно объясняла что-то ей на мандаринском диалекте.

«Обычные слова поддержки, — думал Билл, слушая их разговор. — Сестринская забота до последней минуты. До того момента, когда Лин-Юань окунется в самостоятельную жизнь».

Над фабрикой разносился записанный на пленку звон колокола — сигнал окончания смены. Понятно, отчего Лин-Юань испугалась. В этом месте работали преимущественно девушки и молодые женщины. Многие из них даже не переодевались и выходили из ворот в синих рабочих халатах. Некоторые ухитрялись есть на ходу, цепляя пластиковыми палочками лапшу с пластиковых тарелок. Ели торопливо и жадно. Видом своим работницы фабрики больше напоминали китайских беженцев.

— Что делают на этой фабрике? — спросила Цзинь-Цзинь, поворачиваясь к Биллу.

— Рождественские украшения, — ответил он. Обе сестры недоуменно глядели на него. — Здесь делают Санта-Клаусов, оленей, ангелочков, серебряные колокольчики. В общем, все то, чем украшают рождественские елки.

Сестры не знали про елки! Они действительно не знали. Если они и видели нечто похожее, то лишь в торговых центрах, где на Рождество выставляют искусственных монстров, густо обвешанных игрушками и мигающими гирляндами. Но неужели им не попадалось ни одного голливудского фильма с Рождеством в домашнем кругу?

Билл старательно объяснил им про рождественскую елку и украшения.

— А, так это фабрика игрушек, — заключила Цзинь-Цзинь.

«Нет особой разницы, делают ли здесь игрушки или кроссовки, — подумал Билл. — Все китайские фабрики одинаковы».

Лин-Юань что-то сказала. Старшая сестра ответила ей так, как отвечают капризным детям, пытающимся настаивать на своем. Билл вопросительно посмотрел на Цзинь-Цзинь.

— Опять она про модельный бизнес, — нахмурилась она. — А я ей говорю: пока что и думать об этом забудь.

Лин-Юань хотела быть моделью. Новое поветрие среди юных китаянок. Что ж, по возрасту она вполне подходила для этого бизнеса, да и лицо у нее симпатичное. Однако даже Билл понимал, что Лин-Юань подводит маленький рост и полнота. Чтобы что-то сделать со своей фигурой, ей нужно упорно заниматься собой, а не просто заплатить за месячные курсы в Шеньяне. Деньги ей, естественно, дала Цзинь-Цзинь. По своей наивности младшая сестра думала, что после курсов она сразу найдет работу. Ведь ей дали сертификат! Билл не знал, объяснила ли ей старшая сестра, какова истинная ценность подобных сертификатов. Во всяком случае, Лин-Юань не получила ни одного предложения и теперь сидела в машине, опасливо глядя на фабричных работниц.

Цзинь-Цзинь что-то проговорила, на этот раз мягче. Лин-Юань подалась вперед. Ее лицо было бледным.

— Спасибо, Вильям, — почти прошептала она.

Билл покачал головой. Он с удовольствием нашел бы ей более интересную и легкую работу. Но у китайского «экономического чуда» не было интересной и легкой работы для молодых девчонок, не имеющих профессии.

— Мне пойти с вами? — спросил Билл.

Цзинь-Цзинь резко замотала головой.

— Я знаю, к кому обратиться, — сказала она, глядя на клочок бумаги.

Сестры вылезли из машины и пошли к фабричным воротам: одна — высокая и худощавая, вторая — коренастая и кругленькая. Лин-Юань несла сумку, с какой на Западе девушки ее возраста обычно ходят в фитнес-центры. Но путь Лин-Юань лежал сейчас не в фитнес-центр, а в новую жизнь. Неудивительно, что она пугала девушку.

Лин-Юань слишком слабо знала английский. Билл и вовсе не знал китайского, иначе он бы рассказал ей, как хорошо ему знаком страх перемен и оцепенение, которое испытываешь, когда нужно шагнуть в неизвестность. Но насколько он понимал, общаясь с Лин-Юань, ее тело повзрослело раньше, чем мозги. По уму она все еще оставалось девочкой-подростком.

Сестры скрылись за фабричными воротами. Мимо машины шли измученные работницы. Билл смотрел на них, пока не вернулась Цзинь-Цзинь. Одна, без младшей сестры.


Кроме кровати, на которой они сейчас лежали, обессиленные после секса, в новом жилище Цзинь-Цзинь почти не имелось мебели. Билл перевел деньги на ее счет, и она сняла эту квартиру.

Приятная истома сменилась стыдом. Билл знал, что любит Цзинь-Цзинь и она ему нужна. И в то же время ему было стыдно за нее; стыдно за то, что она бросила преподавание в школе ради владельца серебристого «порше» (мысленно Билл называл его «мужчиной, который был у нее до меня»). Ему было стыдно за себя, за эти мгновения наслаждения. Билл понимал: у них с Цзинь-Цзинь никогда не будет счастливого конца. Как бы они ни любили друг друга, стыд из иной реальности не даст ему сполна наслаждаться счастьем.

— Это наша квартира, — уверенно заявила ему Цзинь-Цзинь.

Ее невинный оптимизм разбивал Биллу сердце. Это не их квартира. Аренда была оформлена на имя Цзинь-Цзинь. Минимум и максимум того, что он мог сделать, поскольку Билл не представлял себе жизнь на два дома.

Они были счастливы. Самое удивительное и самое безумное — они были счастливы. Они смеялись просто так, без всякой причины. Они были счастливы, находясь вместе. Но всегда наступал момент, когда Биллу приходилось вылезать из их постели, одеваться и ехать домой. Цзинь-Цзинь прятала лицо в подушку, скрывая глаза под разметавшимися черными волосами. Она никогда не перечила Биллу, не ставила ультиматумов, и от этого ему делалось еще паршивее.

— Я не могу остаться, — сказал он, готовясь к возвращению в реальный мир. — Ты ведь знаешь.

Она знала и, как всякий нормальный человек после секса, потихоньку засыпала. Билл и сам с удовольствием уснул бы сейчас. Но его ждал путь домой. День сегодня выдался длинный и суетный. Поездка в северный пригород Шанхая, куда они с Цзинь-Цзинь отвезли ее сестру, затем возвращение в город — сюда, в ее квартиру. Время никогда не останавливалось. Оно лишь отступало в сторонку, чтобы затем безжалостно напомнить о себе.


Сейчас любой нормальный человек просто разделся бы и лег.

Билл заглянул в спальню — в его прежнюю спальню, где теперь спала Холли. Потом прошел в «большую» спальню и лег рядом со спящей Беккой, понимая, что никогда уже не будет чувствовать себя нормальным человеком.

Сон не шел. Билл вспомнил, как сразу же после возвращения Бекки и Холли Цзинь-Цзинь сделала немыслимую вещь: явилась к нему и постучала в дверь квартиры. Она ведь знала, что его жена и дочь вернулись. И все равно пришла. Когда Билл открыл дверь, Цзинь-Цзинь стояла и улыбалась.

— Ничего удивительного, дружище, — сказал ему потом Шейн. — Она заявила на тебя права.

Билл очень в этом сомневался. Какие права? У него и в мыслях не было бросать жену и дочь, и он ни разу не дал Цзинь-Цзинь даже малейшего повода думать так. Возможно, ей просто захотелось увидеть Билла, и она, как ребенок, последовала велению своего сердца. И пресловутая практичность китайских женщин тут ни при чем.

Увидев ее на пороге, Билл поначалу опешил. Потом содрогнулся. А если бы дверь открыла Бекка? А если бы из-за перемены часового пояса его жена и дочь сейчас не спали?

— Я не могу тебя впустить, — пробормотал он. — Тебе вообще нельзя сюда приходить. Понимаешь?

Цзинь-Цзинь молча ушла. Запершись у себя, она проплакала несколько дней, удивляясь собственному безумию. И в самом деле, на что она рассчитывала?

Бекка тогда все-таки проснулась и спросила, кто приходил. Билл соврал, что ошиблись этажом, и она снова провалилась в сон.

Вернувшись в Шанхай, Билл сразу предложил Цзинь-Цзинь переехать в другое место. Она не возражала. Когда и как она переезжала, Билл не знал. Однажды он не увидел света в знакомых окнах. На следующий вечер — тоже. Телефон не отвечал. Тогда Билл понял, что Цзинь-Цзинь покинула «Райский квартал».

Их первая встреча в ее новом жилище была напряженной. Цзинь-Цзинь держалась холодно. Билл обнял ее, стал гладить по волосам и снова, как когда-то, втолковывать ей простую истину: «Я не свободен». Цзинь-Цзинь молчала, потом вдруг разрыдалась. Совсем как обманутый ребенок. И только потом повела его в постель.

После примирения они не виделись целый месяц.

Честно сказать, Билл здорово устал от этой двойной жизни. По вечерам его тянуло домой, и он старался без крайней надобности не засиживаться в офисе. В субботу приезжал туда только на полдня, а потом возвращался, брал жену и дочь, и они куда-нибудь шли или ехали. Холли понравился дельфинарий в парке Чанфэн, и они часто там бывали. По воскресеньям семья Холденов развлекалась в городке аттракционов Чжуншаньского парка,[73] а устав и проголодавшись, отправлялась в какой-нибудь ресторан. Однажды Биллу показалось, что он заметил Цзинь-Цзинь. Скорее всего, он обознался: издали многие шанхайские женщины выглядели как она.

Наконец он не выдержал и поехал к ней. Билл ненавидел себя за то, что обрек Цзинь-Цзинь на одинокие вечера. Увидев сборники кроссвордов, он едва удержался, чтобы не начать их рвать. Потом спохватился: Цзинь-Цзинь заполняла время так, как умела. А ведь в любой из вечеров, прежде чем ехать домой, он мог бы на пару часов заглянуть к ней. Цзинь-Цзинь приготовила лапшу. Билл ел, старясь придумать, как с наименьшим риском сделать их встречи постоянными.

На Новом Губэе пришлось поставить крест. Бунд безопаснее, но ненамного. Район Хунцяо, где находилась новая квартира Цзинь-Цзинь, был для них неизведанной территорией. Вскоре Билл устал от местных ресторанов, куда состоятельные мужчины приводили своих разодетых содержанок. Как и он, эти мужчины предпочитали Хунцяо, где их никто не знал. В здешних многоквартирных домах легче затеряться. «Канарейки» не вызывали у Билла неприязни, а вот их хозяев он презирал и ненавидел. Ему претило находиться рядом с ними; ему претила сама мысль, что он — один из них.

Самым лучшим вариантом стали поездки. Во время путешествий шансы, что их могут увидеть вдвоем, значительно снижались. Когда им надоело прятаться в стенах нового жилища Цзинь-Цзинь, она предложила поездку по реке Чанцзян — Длинной реке, которую западные люди привыкли называть Янцзы.

Ни дома, ни на работе эта поездка не вызвала подозрений. В фирме знали, что Биллу нужно уладить неотложные дела с клиентами из Чунцина — большого и безликого города на юго-западе Китая. Когда они с Цзинь-Цзинь прилетели в местный аэропорт (в сравнении с шанхайским — помойная яма), Билл отправился на встречу со своими клиентами, а Цзинь-Цзинь пошла покупать билеты на теплоход.

Оказалось, что наилучшая ложь — это ложь, соседствующая с правдой, такая, в которую готов поверить и сам. Интересно, что же тогда представляла собой наихудшая ложь?


По иллюминатору каюты хлестал дождь.

Он хлестал по теплоходу, по реке, по высоким известняковым скалам, поросшим не то травой, не то кустарниками. Высоко, гораздо выше клочьев тумана, на скалах белели отметины, оставленные человеческой рукой. Это был расчетный уровень, до которого поднимется вода после завершения строительства гигантской плотины «Три ущелья».[74] У Билла не укладывалось в голове, что через несколько лет изумительная красота этих мест навсегда скроется под водой. Возможно, будь сейчас рядом с ним Девлин, босс стал бы вдохновенно рассказывать о могучем толчке для развития всего региона. Биллу это виделось чистейшим абсурдом. Затопить этот уголок природы — все равно что залить бетоном Большой каньон и устроить там величайшую в мире автостоянку. Но китайцы, похоже, думали по-другому. По судовой трансляции без конца звучали трескучие фразы, восхвалявшие «могучую поступь прогресса». Во всяком случае, так сказала Цзинь-Цзинь, когда Билл спросил ее, о чем там говорят.

Строительство плотины уничтожало не только окрестный ландшафт. Два миллиона человек становились вынужденными переселенцами. Еще немного, и под водой окажутся целые деревни.

Билл проглотил слюну, борясь с подступающей тошнотой. Он не страдал морской болезнью. Просто он находился слишком далеко от родного дома.

С самого начала все указывало на то, что им не стоило отправляться в это путешествие.

— Не понимаю, почему бы тебе не вернуться в школу, — бросил Билл, меряя шагами тесную каюту. — Тебе нравилось преподавать. И ученики тебя любили.

Цзинь-Цзинь сидела на одной из двух коек каюты и рассматривала улыбающееся лицо дикторши государственного телевидения.

— Хорошая лошадь движется только вперед, — сказала она, не отрываясь от телеэкрана.

— Не вижу смысла. Откуда эти слова? Очередное старое мудрое китайское изречение?

На самом деле он прекрасно понимал смысл сказанного. Откуда бы ни были эти слова, они констатировали простую истину: нельзя вернуться в прошлое.

— Да, — тихо и отчетливо произнесла Цзинь-Цзинь. Знакомая интонация, предвещавшая ссору. — Очередное старое мудрое китайское изречение. Их у нас очень много.

Биллу вовсе не хотелось ссориться. Он повернулся к окну, глядя на проплывавшую мимо отвесную зеленую громаду.

«Зачем им эта красота, если из нее нельзя извлечь выгоду? Сейчас туристы разевают рты на скалы, а когда скалы зальют бетоном и появится водохранилище, они будут точно так же таращиться на водную гладь и щелкать фотоаппаратами».

Теплоход представлял собой плавучий вариант убогого муниципального жилья. Биллу сразу вспомнились кварталы бетонных коробок в Чанчуне. Пока они ждали на пристани, Цзинь-Цзинь с довольным видом протянула Биллу рекламный буклет с описанием круиза. Видно было, что его составители изрядно потрудились, сочиняя текст.

«Теплоход „Кунлин“ — это круизное судно класса „люкс“, оборудованное всеми современными удобствами, на борту которого созданы прекрасные условия для отдыха и развлечений… „Три ущелья“ — удивительное творение природы. Здесь река течет, зажатая высокими отвесными скалами, с вершин которых открывается захватывающий вид. Однако при всей живописности и красоте этих мест, река изобилует опасными мелями. Учитывая огромное народно-хозяйственное значение Янцзы, правительством КНР было принято решение о строительстве гигантского гидроэнергетического комплекса „Три ущелья“. Вскоре места, по которым вы будете проплывать, окажутся под водой. А пока — торопитесь запечатлеть в своей памяти, на снимках и видеозаписях эти уникальные уголки природы. Даже простое созерцание окрестностей позволит вам вырваться из повседневности и наполнит покоем и здоровьем, которое дарует природа».

Вопреки рекламным заверениям, ни о каком покое на этой посудине, плотно нашпигованной туристами, не могло быть и речи. В ресторане Биллу и Цзинь-Цзинь пришлось делить стол с двумя молчаливыми тайваньцами. Те ели так, словно их рты были пароходными топками, а пища — углем. При этом тайваньцы безотрывно глазели на своих соседей за столом, будто никогда ничего подобного не видели.

На теплоходе плыла и компания веселых пожилых американских туристов. Все они были в бейсболках и шортах цвета хаки. В первый же вечер, когда Билл и Цзинь-Цзинь танцевали, один из стариков любезно согласился их сфотографировать. Они танцевали под песню о любви, которую пела Фэй Вонг.[75] Билл старался вести партнершу в старомодном стиле, как он это понимал. Ему казалось, что так танцевали его родители. Пока американец снимал, они все время улыбались. Пожалуй, это были лучшие минуты за весь круиз.

Кроме Билла и американцев, все остальные пассажиры оказались китайцами. Он вновь столкнулся с разницей в восприятии. Китайцам теплоход «Кунлин» на самом деле казался судном класса «люкс». А Билл ощущал себя почти как в тюрьме, где скверная еда и в изобилии всевозможные правила и ограничения.

Подали сигнал на обед, потолок каюты загудел от топота спешащих на кормежку туристов. Билл представил, что опять напротив них окажутся вечно голодные тайваньцы. А сейчас перед ним, скрестив ноги, сидела Цзинь-Цзинь. Она была в белой мини-юбке, сапожках и черном свитере с высоким воротником. Биллу нравилось, когда Цзинь-Цзинь стягивала волосы в «конский хвост», открывая лицо. Сколь бы просто она ни одевалась, в ней всегда сохранялся «шанхайский стиль».

Они переглянулись и поняли, что ни на какой обед не пойдут.

«Три ущелья» теплоход проходил под непрекращающийся шум дождя. Разум твердил: «Не все ли тебе равно?» Но сердцем Билл чувствовал, что никогда не забудет этого зрелища. Почему, он сам не знал.


Шейн советовал ему запоминать хотя бы по пять иероглифов в день. Для австралийца это не составляло труда, но Билл не отличался способностью к языкам. Иероглифы путались у него в памяти. Единственный, который он твердо запомнил, был иероглиф Ли, обозначавший фамилию Цзинь-Цзинь.

Когда они прилетели в пудунский аэропорт, в зале, среди толпы водителей, он заметил человека, держащего плакатик с иероглифом Ли. Билл взял Цзинь-Цзинь за руку, кивком головы указал на плакатик, и они оба засмеялись.

А потом Билл увидел Тигра.

Водитель их фирмы переминался с ноги на ногу, стоя у другого выхода.

— Вильям, хочешь посмотреть, как выглядит мистер Ли? — спросила продолжавшая улыбаться Цзинь-Цзинь.

Билл лишь мельком взглянул на китайского бизнесмена средних лет, направлявшегося к водителю с плакатиком. Вряд ли Тигр встречал кого-то из своих родных или друзей. Тогда кого?

Вскоре он это увидел.

Первым из дверей выскочил младший отпрыск с плеером в руках. За ним появились старшие братья, успевавшие на ходу тузить друг друга. Следом вышли родители. Девлин катил тележку с багажом. Заметив Тигра, он помахал водителю. Рядом шла Тесса, неся большую сумку с эмблемой нового Гонконгского аэропорта.

«Устроили себе длинный уик-энд в Гонконге», — мысленно отметил Билл. И как раз в этот момент Тесса вдруг повернула голову и посмотрела прямо в его сторону.

Билл тут же спрятался за спины пассажиров, но это уже не имело смысла. Он понял, что Тесса видела его.

Он повернулся и почти побежал в противоположную сторону. Цзинь-Цзинь устремилась следом. Он ненавидел свою трусость, ненавидел себя, стыдливо убегающего прочь, подальше от места, где его засекли. О Цзинь-Цзинь он сейчас вообще не думал.

К счастью, очередь на такси была недлинной. Билл встал в конец.

— Что случилось? — спросила подошедшая Цзинь-Цзинь. — Скажи мне, в чем дело?

— Ничего особенного, — буркнул он, не глядя на нее.

Билл вообще боялся поднимать голову.

Он мечтал только об одном: поскорее оказаться в салоне такси. И боялся только одного: услышать рядом насмешливый голос Тессы.

Вскоре они уже сидели на заднем сиденье старой «сантаны». Цзинь-Цзинь молчала. Она достаточно хорошо изучила Билла, чтобы сейчас приставать с вопросами. Тем более что она и так догадывалась, в чем дело.


— Вильям, ну почему ты не скажешь мне, что случилось? Может, я сумею помочь?

Цзинь-Цзинь сидела в кровати со сборником кроссвордов. На ней была футболка и трусики. Билл даже зажмурился. Он сразу вспомнил Бекку в их последнюю лондонскую ночь.

Потом его догнала еще более абсурдная мысль: они вернулись сюда как супруги, ездившие путешествовать. Нормальная пара, живущая в нормальном мире. Оказывается, не так уж сложно привыкнуть жить на два дома.

Эта мысль взвинтила Билла. Услышав новый вопрос Цзинь-Цзинь, он с трудом взял себя в руки, чтобы не накричать на нее.

— Говорю тебе, ничего не случилось!

Он говорил не своим голосом, почти фальцетом, вибрирующим от напряжения. Цзинь-Цзинь не заслуживала такого обращения. Она ни при чем, а виноват только он один. Но Билл не мог сдержаться.

— Ничего не случилось, и давай забудем об этом. Договорились?

— Это из-за женщины в аэропорту? Я ее помню. Я видела ее в чайном домике. Это из-за нее?

«Боже милосердный! Ну куда мне убежать из этого ада?»

Он стоял у окна, глядя на запруженную машинами Чжуншань-Силу. Вдали светились огни Шанхайского стадиона. Но Билл сейчас не видел ни машин, ни огней.

Ему нечего здесь делать. Он должен вернуться домой, к семье. Изменить свою жизнь, потому что у него есть дочь, которой нужен отец. Потому что Тесса Девлин видела его, и вскоре об этом узнают остальные. Еще немного, и его грязный маленький секрет станет общим достоянием.

Лучше бы он умер тогда от этой чертовой амебной дизентерии. Так жить невыносимо! Это вообще не жизнь, когда тебя разрывает пополам.

— Вильям, — услышал он вслед за шуршанием отложенного сборника кроссвордов.

— Ну что тебе? — не поворачиваясь, спросил он.

Ее голос звучал нежно и понимающе. Цзинь-Цзинь была готова все ему простить. Она любила его.

— Почему бы тебе просто не лечь сейчас?

Билл повернулся к ней.

— А почему бы тебе сейчас не исчезнуть из моей жизни? — Он прошагал в ванную и с шумом захлопнул дверь.

Билл смотрел на свое отражение в зеркале и был готов разнести ни в чем не повинное стекло. До чего он докатился, если срывает зло на любящей его женщине! Она-то тут при чем? Ей нечего стыдиться. Это он все запутал до крайности. Билл открыл кран и стал плескать себе на лицо холодную воду.

Сейчас он вернется в спальню, обнимет Цзинь-Цзинь и попросит у нее прощения за свое идиотское поведение, начиная с аэропорта.

Когда Билл вернулся в спальню, Цзинь-Цзинь там не было. Не было ее и в квартире. Она успела одеться и исчезнуть из его жизни.

Глава 23

— Это надо видеть, — сказала Бекка.

Она стояла у окна и смотрела на двор «Райского квартала». Билл подошел к жене. Он хорошо помнил эти слова… Тогда, в их самый первый вечер в Шанхае, она вот так же стояла и смотрела на принаряженных женщин, садившихся в дорогие автомобили. Тогда же он впервые увидел Цзинь-Цзинь и серебристый «порше» ее «мужа». Похоже, Бекка так и не привыкла к особенностям шанхайской жизни, если зрелище «канареек» до сих пор удивляло ее.

Потом Бекка повернулась к нему.

— Билл, ты хорошо себя чувствуешь? — вдруг спросила она, проводя пальцем по дневной щетине на его щеке. — Боже мой, да из тебя словно все соки выжали!

— А ты до сих пор не знала, что из юристов выжимают все соки? — попытался отшутиться он.

Они встали рядом. Бекка обняла мужа за талию. На сей раз во дворе происходил не разъезд «канареек», а шумный скандал. Одно из окон противоположного корпуса было распахнуто настежь. Оттуда во двор летели платья, нижнее белье, простыни. Китаянке, что их выбрасывала, было за пятьдесят. Она отрывисто выкрикивала слова, потрясая кулаками. По двору металась рыдающая Энни, пытаясь собрать свое имущество.

— Чья-то жена, — заключила Бекка, кивая в сторону орущей китаянки. — Расправляется с пассией своего мужа. Наверное, только что узнала.

— Может, и так, — пожал плечами Билл, отворачиваясь от окна. У него не хватало духу смотреть на неподдельное горе Энни. — А может, жена знала уже давно, но ждала подходящего момента, — добавил он.

— Послушать тебя — прямо знаток! — улыбнулась Бекка.

— Как будто мы мало фильмов таких видели, — фальшиво ухмыльнулся он, мечтая как можно скорее сменить опасную тему.

Покончив с тряпками, законная жена стала выбрасывать более тяжелые предметы. Рыдания Энни перешли в пронзительные вопли страха и отчаяния. Пожилая китаянка обнаружила коллекцию сумочек от Луи Вуитона. Они с глухим стуком ударялись о плитки двора. По воплям Энни можно было подумать, что от нее отрывали куски мяса.

Биллу сразу вспомнилась татуировка на руке Энни и то, как неодобрительно воспринял этот знак верности ее мужчина. Все началось еще тогда, а сейчас они наблюдали финал. Интересно, этот спонсор сам покаялся перед женой, продав себя и Энни и спихнув на жену всю грязную работу по выдворению любовницы? Или же жена каким-то образом прознала сама?

«Ну и дрянь же ты!» — с ненавистью подумал Билл о том, кого никогда не видел.

— Удивляюсь, зачем они на это идут? — Бекка тоже отвернулась от окна. — Я имею в виду… таких женщин.

Будь он сейчас один, он спустился бы вниз и хотя бы помог Энни собрать вещи. Но он был не один. Более того, Билл сам балансировал на краю пропасти.

— Такие женщины, — повторил он. — Наверное, они просто хотят лучше жить. Чтобы их жизнь напоминала жизнь на телеэкране. Вполне понятное желание.

Бекка покачала головой. Она уселась на диван и взяла каталог с глянцевыми страницами.

— Если женщина заводит роман с женатым мужчиной, ей в жизни явно чего-то не хватает. Либо воображения, либо мужества. Не знаю. Какой-то безумный оптимизм.

Бекка листала страницы. Стулья, столы, бокалы, украшенные китайскими символами «двойной удачи». Во дворе всхлипывающая Энни собирала свои драгоценные сумочки. Порыв ветра поднял одну из простыней и обвил ей ноги. Законная жена показывала на нее пальцем и громко смеялась. В окнах стали появляться лица жильцов.

— Это безжалостно, — заметила Бекка.

— Наверное, она сильно разозлилась. Можно представить ее состояние. Жили, жили, и вдруг такое открытие.

Бекка оторвалась от каталога.

— Я говорю не об обманутой жене, Билл. Речь о той глупой сучке, закрутившей с женатым мужчиной. Неужели ты не понимаешь? Ей же было совершенно наплевать, что она ломает семью.


Они отправились побродить по магазинам. Теперь Холли проводила в школе больше времени и уже не так стремилась поскорее вернуться домой. У Билла и Бекки появились промежутки времени, принадлежавшие только им. Чем дальше, тем эти промежутки будут все длиннее, пока дочь не научится вовсе обходиться без родителей.

— Как тебе эти? — спросила Бекка, вертя в руках один из бокалов с безупречно выгравированными иероглифами. — Возьмем их?

— Мне они тоже нравятся, — кивнул Билл. — А знаешь, Девлин предложил сводить Холли в «Царство насекомых» на Фенхэ-лу. Специальное шоу для детей. Его мальчишки любят там бывать. Глазеют на больших волосатых пауков.

Бекка засмеялась.

— Его мальчишки должны любить больших волосатых пауков, — сказала она, разглядывая бокалы на свет. — Только вряд ли эти страшилища понравятся Холли. Чего доброго, она убежит, едва завидит паука. — Бекка коснулась руки мужа. — Нам не обязательно постоянно что-то придумывать.

Билл насторожился, не зная, какие слова он услышит дальше.

— Я же вижу: с тех пор как мы вернулись, ты буквально из кожи лезешь, придумывая ей развлечения. Дельфины. Электромобили. Всякие ползучие тварюшки на батарейках. А ведь можно просто отправиться в ближайший парк. Взять велосипед и попробовать снять стабилизирующие колесики. Пусть наш ангел учится ездить, как взрослая. Или можно вообще никуда не ходить и остаться дома. Холли обожает рисовать. Теперь у нее появилась новая страсть — раскрашивать все картинки. — Бекка провела рукой по его лицу. — Иногда нам достаточно просто быть всем вместе.

Она поставила бокал на прилавок и взглянула на часы.

— Пора забирать Холли из танцевальной школы.

— Я могу сам сходить за ней, — предложил Билл.

— Ты серьезно? — Бекка дотронулась пальцами до лакированной деревянной ножки лампы, сделанной в традиционном китайском стиле. — Билл, сделай мне такое одолжение. А я еще немного здесь попасусь.

Она вновь потянулась к бокалу и принялась вертеть его в руках, наслаждаясь игрой света. Иероглиф на его стенке казался сделанным из инея.

— Ты, случайно, не знаешь, что означает этот иероглиф? — спросила она.

— Древний символ двойной удачи, — ответил Билл. — Хеппи-энд по-китайски. Как раз для нас с тобой.


— Полная луна! — скомандовала строгая преподавательница танцев, и дети послушно подняли руки над головой.

Билл смотрел на бледное, сосредоточенное личико Холли и представлял ее на сцене в составе труппы Королевского балета. Его дочь прижимала к груди большой букет, восторженные зрители аплодировали стоя, а гордый и счастливый отец вытирал слезы.

— Полумесяц! — раздался голос преподавательницы.

Девочки в розовых пачках и один курчавый мальчуган в майке и белых шортах опустили правую руку. Все, кроме Холли, которая почему-то перепутала руки.

Билл улыбнулся, видя, как она удивленно завертела головой по сторонам и спешно исправилась.

— А теперь — луна ушла.

Балетный класс опустил вторую руку.

Удивительно, но еще год назад Холли была хрупкой тростиночкой, а сейчас она все ощутимее превращалась в сгусток неисчерпаемой энергии. Правда, она уступала сверстникам в росте и в ней еще оставалась знакомая хрупкость. Зато приступы астмы случались все реже и проходили гораздо легче. И Билл уже не опасался, что его дочь может сдуть порывом ветра.

Теперь дети бегали по кругу, размахивая руками. Это упражнение им особенно нравилось.

— Я сказала — ваши руки должны напоминать крылышки, а не ветряные мельницы, — умерила их пыл учительница.

Билл с радостью смотрел на дочь, чувствуя, что она все больше приобретает характер.

После занятий Билл помог Холли снять пачку, трико и балетные туфельки. Повседневная одежда дочери состояла из слаксов, безрукавки и кроссовок.

— Папа, ну что ты со мной, как с маленькой, возишься? — наморщила лобик Холли. — Я сама умею, — заявила она, упрямо пытаясь заставить правую кроссовку налезть на левую ногу.


Бекка назначила им встречу в кафетерии напротив Губэйской международной школы. Столики располагались в кабинках по обе стороны прохода.

— Пап, я хочу рисовать, — заявила Холли.

— Сейчас, ангел мой. Мы найдем свободную кабинку, я достану твой альбом и карандаши, и ты будешь рисовать.

Но вначале Биллу пришлось сдвинуть на один край стола тарелки с недоеденными кексами, смести крошки и вытереть бумажными салфетками липкие следы от кофейных чашек. Только после этого он открыл дочкин ранец и извлек оттуда карандаши и альбом.

— А фломастеры, пап?

Билл послушно достал пластиковый футляр с фломастерами.

— Этого достаточно?

— Угу, — ответила дочь.

Холли было уже не до отца. Она сняла колпачок с фломастера и погрузилась в рисование.

Билл пошел к стойке заказать кофе для себя и сок для Холли, а когда вернулся, дочь заканчивала первый рисунок.

— Пап, посмотри.

На листе красовалось тощее, криво улыбающееся существо в розовом платье с желтыми всклокоченными волосами. Руки и ноги Холли по-прежнему рисовала в виде палочек, но на круглых личиках ее персонажей начинало появляться выражение. Может, Билл ошибался, и Холли станет вовсе не балериной, а художницей? Вторым Матиссом? Или талантом такой величины, который вообще не с кем будет сравнить?

— Восхитительно, ангел мой, — сказал Билл, открепляя пластиковую соломинку от ее пакета с апельсиновым соком. — А кого ты нарисовала?

— Какой ты непонятливый! — досадливо воскликнула Холли. — Это же я! Неужели не видишь?

— Теперь вижу, — смущенно пробормотал он.

Кабинки разделялись невысокими стенками. В соседней громко спорили по-английски двое белых парней в деловых костюмах.

— Нечего и сравнивать Бангкок с Манилой, — заявил один из них. — Тут разница как между командой опытных, тертых профессионалов и сборищем любителей.

— Ну чего ты дергаешься, как обкуренный? — удивился другой. — Я ж об этом и говорю. Не врубился, что ли?

«Англичане», — понял Билл. Судя по их акценту, парни родились не в Лондоне.

— В Маниле тебе за так дадут во все дырки, — продолжал первый. — А в Бангкоке девки сначала захотят взглянуть на твою кредитную карточку и только потом — в штаны.

— Пап, я еще нарисовала. Посмотри. — Довольная Холли подала ему рисунок с другим тощим существом, но повыше. На круглом лице человечка застыла дурацкая ухмылка. — Это ты, пап. Ждешь меня.

По проходу кафетерия шла улыбающаяся Бекка. Заметив своих, она вошла в кабинку, поцеловала обоих и выдвинула себе стул.

— Какие картинки!.. Билл, что-нибудь случилось?

— А вот Гонконг в добрые старые времена дал бы сто очков и Маниле, и Бангкоку, — продолжал один из парней.

Их разговор становился все громче. Холли с головой ушла в рисование. Бекка ошеломленно глядела на мужа, тупо уставившегося в стенку.

— Мой дед Пит попал в Гонконг в самом конце войны. Так знаешь, ему там отсосали прямо через колючую проволоку.

Парни засмеялись.

— Ты серьезно? — с оттенком недоверия спросил второй. — Он что, подошел к проволоке, спустил штаны и просунул своего петуха?

— Дед у меня никогда не врет. Он служил в пограничном отряде. Тогда с китайской стороны беженцы в Гонконг перли почем зря. Вот наши и поставили кордон, проволоку натянули, и все такое. Пока стоял в карауле, кайф словил. Отсос был — по самые яйца. И всего за шиллинг.

— А тогдашний шиллинг — это много?

— Билл! — окликнула его Бекка, но муж ее уже не слышал.

Он встал, задев дочкин ранец, который стоял у него под столиком, и направился в соседнюю кабинку. Еще через мгновение парни недоуменно пялились на него.

— Может, вы все-таки попридержите язык? — спросил Билл.

Самое паршивое — у него дрожал голос, и он никак не мог преодолеть эту дрожь.

— Рядом — маленький ребенок. Я не желаю, чтобы моя дочь слушала эти…

Он не договорил. Парни все так же недоуменно смотрели на него, затем переглянулись. Билл понял, что они привыкли делать все, что им нравится. Потом один из них нагловато засмеялся.

— По-моему, мы в относительно свободной стране, — сказал он.

— И не на детской площадке, — добавил второй.

Они засмеялись и гоготали до тех пор, пока Билл не запустил сахарницей в стену. Тогда парни вскочили и, отряхивая с костюмов осколки и крупинки сахара, выбрались в проход.

Билл подумал, что сейчас они накинутся на него. Он уже представил, как они втроем катаются по полу кафетерия. Что ж, драка так драка. Он с наслаждением отделает их… правда, больше вероятности, что они отделают его. Билла это не волновало. Главное — он прекратил это дерьмовое словоизлияние, которое и взрослым-то противно слушать, не говоря уже о Холли.

Но парни не собирались драться с ним. Они молча направились к выходу.

Холли пугливо жалась к матери, держась за ее руку. Они с Беккой молча смотрели на Билла, словно видели его впервые.

Только у самого выхода один из великовозрастных оболтусов повернулся и крикнул:

— Не забудь навестить сексолога, папаша! У тебя, видно, с этим проблемы. Или завидно стало.

Билл вернулся за столик, взял чашку с остывшим кофе. У него тряслись руки, и пришлось поставить чашку обратно. Он молчал, упершись глазами в пластик стола, и ждал, когда успокоится дыхание. Он ждал не только этого. Быть может, Бекка скажет что-то вроде: «Как здорово, что есть кому за нас вступиться, — и добавит, обращаясь к Холли: — Твой отец — настоящий мужчина». Но шансов услышать подобные слова из уст жены было мало.

— А знаешь, как надо поступать с такими идиотами? — вдруг спросила Бекка.

Билл поднял глаза. Холли стояла за стулом матери, прячась в ее волосы и выглядывая оттуда. Чтобы не сказать жене резкость, он лишь пожал плечами.

— Просто не обращать на них внимания. Не замечать, потому что они — ничто. А если ты опускаешься до их уровня, то сам превращаешься в ничто.

Билл устало провел ладонью по глазам. Он действительно устал и мог уснуть прямо здесь, на стуле. Потом он перехватил взгляд Бекки и все понял. Мешок с ее покупками лежал на боку. Он задел его, когда вскочил. Билл протянул руку, поднял мешок и поставил на стол, словно это он купил подарок для жены и дочери. Бекка вздрогнула, услышав жалобный звон разбитого стекла.


Почти весь вечер он разыскивал Цзинь-Цзинь. Он искал ее на Мао-Мин-Нань-Лу, на Тун-Жэнь-Лу, проталкиваясь сквозь толпы местных тусовщиков, не спешащих по домам. Биллу вдруг показалось, что он видел ее лицо среди танцующих на тесном пятачке «Настоящей любви», где со стены светило красное пульсирующее неоновое сердце. Нет, то была не Цзинь-Цзинь. Он заглянул в «Ни дна ни покрышки» и в каком-то дальнем углу увидел ее, целующуюся с западным мужчиной. Столик, за которым они сидели, был густо залит пивом. Билл подошел ближе. Заметив его, мужчина повернул голову и погрозил ему кулаком. Этого хватило, чтобы понять: он снова обознался.

Воображение рисовало ему жуткие, отвратительные картины. Билл то видел ее избитой и брошенной на заднее сиденье машины, то изнасилованной в глухом переулке. Даже убитой в чужой квартире. Иногда ему казалось, что она вернулась к владельцу серебристого «порше», в привычную жизнь, где все знакомо и понятно и где она снова щебечет о пустяках и стонет, изображая страсть.

Он потребовал, чтобы Цзинь-Цзинь исчезла из его жизни. Вот она и исчезла. Так зачем искать, если у него есть любимая жена и любимая дочь?

Билл побывал и в полицейском отделении на площади Жэньминь,[76] где собирался заявить об исчезновении Цзинь-Цзинь Ли. Но там никто не говорил по-английски. Дежурный офицер вообще не понимал, что понадобилось здесь «большеносому идиоту».

Пока Билл пытался втолковать офицеру цель своего прихода, мимо проволокли оборванных людей. Скорее всего, рабочих-мигрантов. Их затолкали в камеру и заперли. На грязной скамейке сидел уличный попрошайка лет десяти. У него был сломан нос. Мальчишка всхлипывал и утирал грязным рукавом кровь и слезы. Вскоре явились пассажир такси и водитель. Они громко кричали, готовые наброситься друг на друга с кулаками. Хохочущие полицейские растащили их в стороны. Билл тихо вышел, не зная, где еще ему искать Цзинь-Цзинь.

И вдруг он вспомнил: скейтинг-ринг! Почему он до сих пор не заглянул туда?

Ну вот же она! Знакомая улыбка во весь рот с выступающими зубами, развевающийся «конский хвост», выцветшие джинсы. Знакомые пируэты на старинных роликовых коньках… Это была не Цзинь-Цзинь. Очень похожа, но не она.

У стены катка Билла дернула за рукав девочка лет пятнадцати. Он обернулся и вдруг подумал: может, это одна из бывших ее учениц?

— Ищете девушку, босс? — спросила она по-английски.

— Да. Я ищу Цзинь-Цзинь Ли. Ты ее знаешь? Она была учительницей.

Девчонка понимающе кивала, затем сказала:

— Возьмите меня, босс. Я не хуже. Я — симпатичная девушка.

Откуда-то появилась еще одна девчонка, затараторившая по-китайски, затем вторая, знавшая лишь несколько английских фраз. «Я — симпатичная девушка, босс». Эту фразу знали они все, словно она входила в курс проституции для начинающих. Грязные руки шарили в его карманах. Билл выбежал. В ушах у него звенело: «Симпатичная девушка, босс».

Скейтинг-ринг помещался в обшарпанном бетонном здании. На стене Билл увидел большой плакат с английской надписью: «ПРИОБРЕТЕНО ПОД РЕКОНСТРУКЦИЮ. АРЕНДУЙТЕ У НАС ЗАРАНЕЕ И НА ВЫГОДНЫХ УСЛОВИЯХ».

Почти на каждом из ветхих домов висели одинаковые плакаты: «ПРЕДНАЗНАЧЕНО К СНОСУ». Билл поплелся по неосвещенной улице,думая о странной двусмысленности этих слов.[77]

Глава 24

У Билла имелся второй комплект ключей от снятой в Хунцяо квартиры. Отчаявшись найти Цзинь-Цзинь, он как-то поехал прямо туда и прождал ее почти до полуночи. Напрасно. Цзинь-Цзинь так и не появилась. Он покинул квартиру, взял такси и вернулся домой. Объем работы в Шанхайском филиале фирмы снова вырос, и сейчас не только Биллу приходилось засиживаться допоздна. Он мог бы вернуться и позже — Бекка и Холли все равно уже спали, — однако с некоторых пор он предпочитал вести себя осторожно.

В тот первый вечер Билл мучительно слонялся по квартире, где все напоминало о Цзинь-Цзинь. Он вертел в руках видеокамеру, вспоминая, как Цзинь-Цзинь мечтала стать диктором телевидения, чтобы вырваться из «Райского квартала». Рядом, на полке, лежали сборники кроссвордов и диски. Концерт Фэй Вонг (Цзинь-Цзинь слушала его постоянно). Один из фильмов с участием Чжан Цзыи,[78] смысл которого так и остался ему непонятен, сколько бы Цзинь-Цзинь ни пыталась объяснять ему символику картины. И фотографии.

Вот они оба стоят под дождем на деревянном мосту в Гуйлине. Этот снимок был в красивой рамке. В более скромные рамки Цзинь-Цзинь поместила фотографию Билла, сделанную еще в Лондоне: молодой целеустремленный юрист в своем скромном кабинетике. Третий снимок запечатлел ее в момент окончания средней школы: улыбающаяся Цзинь-Цзинь вместе с матерью и сестрой. Еще одна маленькая семья, только чисто женская.

Во второй раз Билл уже не перебирал вещи. Он даже не замечал их, а просто сидел на диване и ждал. Мобильный телефон Цзинь-Цзинь отвечал стандартным: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Билл понял, что хватит пытаться звонить и оставлять голосовые сообщения.

В третий раз… он толком не знал, зачем вообще он приехал сюда в третий раз. Билл открыл шкаф, плотно завешанный одеждой Цзинь-Цзинь, и зарылся лицом в ее зеленое ципао. Наверное, внешне это выглядело как банальная сцена из «мыльной оперы». Но ему было плевать, как это выглядело.

Когда же она надевала это платье? Билл стал вспоминать и вдруг услышал, как в двери поворачивается ключ.

Цзинь-Цзинь вошла в квартиру с Чо-Чо на руках. Увидев Билла, оба они удивились. Билл бросился к ним и обнял.

Цзинь-Цзинь улыбнулась, потом опустила сына на пол.

— Пришлось съездить домой, — объяснила она. — Сестра теперь работает. А мама заболела. Ее в больницу положили.

— Что с твоей мамой?

Цзинь-Цзинь сжала кулачок.

— Вот так. Жесткие суставы. И боль.

— Так у нее артрит? — спросил Билл. — Когда жесткие суставы и боль, это называется ревматоидный артрит.

— Стареет, — сказала она, морща лоб. — Моя мама стареет.

— Цзинь-Цзинь… ты прости меня… за те слова. Мне до сих пор стыдно.

Билл крепко обнял ее. Цзинь-Цзинь засмеялась и поцеловала его. Чо-Чо внимательно смотрел на взрослых серьезными, совсем не детскими глазами. И тут в квартиру вошел молодой человек, неся сложенную детскую коляску и потертый чемодан.

— Большое спасибо, Брэд, — с такой знакомой чопорной вежливостью поблагодарила его Цзинь-Цзинь.

Брэд? Откуда взялся этот долбаный Брэд?

Билл смотрел, как этот парень вносит вещи в гостиную. Футболка, джинсы, накачанные мускулы. Дело портили лишь очки. А так — почти секс-символ в духе Лиама Нисона.[79] Странное противоречие: очки придавали Брэду вид человека слабого, тогда как мускулы не позволяли счесть его законченным хлюпиком. По его облику было видно, что живет он в свое удовольствие, а не гнет спину, чтобы содержать семью. Наверное, преподает китайцам английский. Ублюдок Брэд.

— Брэд, познакомься: этой мой бойфренд Билл, — сказала Цзинь-Цзинь, улыбаясь им обоим.

Они пожали друг другу руки. Билл нацепил маску вежливого безразличия.

«Кем бы ты ни был, мне на это наплевать».

— Я живу этажом выше, — сообщил Брэд.

Австралиец? Нет, скорее из Новой Зеландии.

— Возвращался из спортзала. Смотрю, Цзинь-Цзинь с ребенком вылезают из такси.

У него еще хватало наглости потрепать Чо-Чо по щеке волосатыми пальцами!

— Не буду вам мешать, — сказал Брэд, улыбаясь Цзинь-Цзинь.

Билл прекрасно понимал, чего этому красавчику от нее нужно. Как же, помог вещи занести. Ублюдок…

Когда он ушел, Билл подхватил Чо-Чо на руки. Цзинь-Цзинь занялась обычными делами, какими занимается любая женщина, вернувшаяся из поездки. Радость Билла сменилась подозрением. Пока Цзинь-Цзинь гремела посудой на кухне, он качал малыша и одновременно воссоздавал в памяти все недавние эпизоды. Билл вспомнил, как Брэд ей улыбался, внося чемодан и коляску, как она коснулась его руки, знакомя их. Он вспомнил интонацию, с которой Цзинь-Цзинь произнесла «мой бойфренд». Решила раззадорить этого парня? Показать очкарику, что она востребована?

А может, наоборот? Может, она показывала ему, Биллу, что такие, как она, не останутся в одиночестве?

Появляясь из кухни, Цзинь-Цзинь улыбалась Биллу. И он тоже улыбался, продолжая думать о своем. Смазливый новозеландец быстро сообразит, что бойфренд бывает здесь редко, и у него предостаточно шансов трахнуть Цзинь-Цзинь. Он не дурак, этот ублюдок Брэд. Скоро он поймет, что она не доверяет бойфренду. Да и как доверять тому, кто однажды уже предал? Так почему Цзинь-Цзинь обязана хранить верность предавшему ее?

Мысль была чудовищная. Билл гнал ее, хотя что-то внутри его подсказывало: Цзинь-Цзинь отплатит ему той же монетой.


— А мы вчера ездили в Яндун. Место преображается прямо на глазах, — сказала Тесса Девлин. — Настоящая ожившая сказка. Вы даже не представляете. Восхитительные дома на месте… козьих ферм, что ли? Не знаю, что у них там было.

Она взглянула на мужа, словно ожидала подсказки. Девлин молчал.

— Знаете, мы всерьез подумываем купить один из тех прелестных домиков. Если бонусы на следующий год оправдают наши надежды… — Она подняла бокал, качнув им в сторону Шейна и Билла. — Не сбавляйте темпов, мальчики.

Билл и Шейн вежливо засмеялись.

— Мы и так трудимся не покладая рук, — сказал Шейн.

— Наверное, там воздух намного чище шанхайского, — вступила в разговор Бекка. — Должен быть чище.

— Естественно. Это так здорово — выбираться на уик-энд из шанхайской клетки. — Тесса махнула официанту, требуя принести еще шампанского. — Представляете, мальчишкам есть где побегать по настоящей земле. Это вам не вылизанные шанхайские парки.

— Согласен, — подхватил изрядно захмелевший Девлин.

Честно говоря, остальные мужчины тоже были далеко не трезвыми. Поводом собраться послужило возвращение Бекки и разрыв Шейна с Росалитой. Одна жена вернулась, другая ушла. Сначала решили, что просто посидят часик-другой. Но когда попадаешь в рестораны Бунда, время начинает течь по-иному. Количество выпитых бутылок растет само собой, а желание встать и разойтись тоже само собой пропадает.

— Пусть сорванцы резвятся. А то так и вырастут, не понюхав настоящей мальчишеской жизни, — пьяно засмеялся Девлин.

Их было шестеро: Билл с Беккой, Девлин с Тессой, Шейн и блондинка из Южной Африки — новая приятельница Тессы по фитнес-центру. Блондинка принадлежала к прослойке иностранцев, которая появилась в Шанхае совсем недавно. На вопрос, чем она занимается, женщина назвалась стилисткой. Сама она в подробности не вдавалась, а собравшихся это не особо интересовало. Тесса пригласила ее для Шейна, желая помочь ему исцелить душевную рану, нанесенную внезапным уходом Росалиты. Однако замысел не удался. Шейн с его прямолинейностью мачо пришелся блондинке не по вкусу. Австралийцу она тоже не понравилась. Он больше пил, чем говорил. Чувствовалось, что он предпочел бы сейчас оказаться в каком-нибудь баре, среди незнакомых людей, чем слушать всю эту болтовню. Но по мере того как на столе прибавлялось пустых бутылок, его интерес к южноафриканской стилистке начал проявляться все заметнее.

— А не закончить ли нам этот милый вечер в постели? — без обиняков спросил австралиец.

— Я непременно закончу его в постели, — ответила блондинка, глядя перед собой. — Только не с вами.

— Видела местных крестьян, — рассказывала Бекке Тесса. — В целом выражение «чумазые китаёзы» — не преувеличение. Дети у них похожи на маленьких трубочистов. Просто уличные мальчишки из романов Диккенса. Честное слово. Сразу вспоминаешь этого… как его… Ловкого Плута.[80] Они тупо глазеют на вас и все. Представляете? Стоят и глазеют. Похоже, больше они вообще ничего не умеют.

— Я тоже видела нечто подобное в «Плаза-66»,[81] — оживилась блондинка, поворачиваясь к Тессе. — Они там торгуют часами. Вонь от этих торговцев такая, что меня едва не стошнило.

— Не надо их так строго судить, — мягко, не собираясь вступать в спор, сказал Билл. — Половина из этих ребят вообще не бывала в школе. И почему они грязные — тоже понятно. Они целыми днями работают на полях вместе с родителями. Хотите знать, куда уходит половина бюджета китайских сельских школ? На обильные банкеты для школьных инспекторов. Учителя не смеют заявить этим важным шишкам, что сами живут впроголодь.

— Да будет вам, Билл! — засмеялась Тесса, считая это розыгрышем.

— Это правда! — упрямо произнес он.

Ему почему-то захотелось убедить Тессу в правоте своих слов. Часть его, еще сохранявшая трезвый рассудок, призывала ни в коем случае не затевать спор. Но Билл слишком много выпил, чтобы прислушиваться к голосу разума. Он вспомнил яндунского мальчишку, бросавшего камни в «чудо-дома», и жестокость охранников. Тесса должна знать об этом. Они все должны знать об этом.

— Понимаете, детям яндунских крестьян отказывают в праве на будущее. Они уже сейчас не нужны государству, а когда вырастут — тем более не будут нужны. Нет никакой разницы между этими ребятами и фабричными рабочими Дунбэя, которых государство «временно уволило». Временно! До конца их жизни! Но те-то хоть взрослые. А здесь — дети. Китаю не нужны его дети!

Бекка встала, чтобы посетить туалет. Перехватив взгляд мужа, она выразительно постучала по своим часикам. Пора возвращаться и отпустить аму, которую они оставили с Холли.

— Определенное неравенство, что и говорить, существует, и его нельзя отрицать, — кивнул Девлин.

Он поднес к губам бокал. Бокал был пуст, и это чрезвычайно удивило главу Шанхайского филиала.

— Согласна, — заявила стилистка, поняв слова Девлина по-своему. — Взять тех же мигрантов. Полиция должна принять какие-то меры.

Проходя мимо Билла, Бекка слегка дотронулась до его макушки. Это был второй сигнал не затевать спора.

— Определенное неравенство? — переспросил Билл, игнорируя болтовню модной южноафриканской дурочки.

— Дружище, лучше пропустим еще по бокальчику, — попытался отвлечь его Шейн.

Билл проигнорировал и его.

— Все китайское «экономическое чудо» построено на неравенстве. Говорят, к середине века Китай по уровню производства превзойдет Штаты. Возможно. Но и тогда полмиллиарда китайцев будут жить на два доллара в день. Это у них называется коммунизмом.

— Китайцы давно уже не коммунисты, и вы это прекрасно знаете, — раздраженно возразил Девлин.

— Я что-то не понимаю, на чьей вы стороне, Билл? — со смехом спросила Тесса.

— Но вы ждете хотя бы символического заявления о равенстве. Формального кивка. Разве не так? — допытывался Билл. Сейчас, как никогда, ему было важно добиться от босса понимания. Он залпом осушил бокал и продолжал: — Вы ждете, что правительство хотя бы осторожно признает существование неравенства и кинет жалкие крохи помощи тем же яндунским детям. А зачем Китаю равенство? Оно здесь не работает. Я скажу больше: западный мир тоже не заинтересован в здешнем равенстве.

Девлин поморщился, будто жевал лимон. Шейн махнул официанту, заказывая очередную бутылку.

— Если здесь установится равенство, кто согласится работать за миску лапши? — все больше распалялся Билл. — Себестоимость производства резко взлетит, и тогда Китай потеряет привлекательность. Китай богатеет, пока в нем сохраняется обездоленное большинство. — Он нетерпеливо повернулся к Шейну. — Да где же это чертово шампанское?

— Ох, Билл! — Тесса засмеялась так, как обычно смеются взрослые над рассуждениями подростков. — Что за речи, Билл?

Шейн наполнил бокалы. Едва пригубив, Билл понял, что переполнен шампанским. Пьяный задор остывал, однако желание растолковать этим людям очевидные вещи не исчезало.

— А что вам не нравится в моих речах, Тесса? — с вызовом спросил он. — Что вы желаете от меня услышать? Панегирик китайским «чудесам»?

Тесса перегнулась к нему через стол, как будто они сидели здесь только вдвоем.

— Без этого ужасающего неравенства, Билл, вы бы все потеряли, — почти шепотом сказала она.

— Как это понимать? — спросил он, тоже подаваясь вперед и глуповато улыбаясь.

Жена Девлина сердито тряхнула головой.

— Нечего лить слезы по чумазым китаезам, Билл. Все, что мы имеем, построено на вопиющем неравенстве. Или вы впервые слышите об этом? Я поверила бы вам, если бы вы только вчера приехали в Китай. Но вы живете здесь почти год. Так усвойте наконец: в этой стране все строится на неравенстве. Да, Билл. Все, что вы имеете сейчас. Все, что вы будете иметь, когда станете партнером. И все, что вы имели до сих пор.

— Как прикажете понимать ваши слова?

За столом вдруг стало тихо. Билл прекрасно знал, как понимать ее слова.

— Как это ни цинично, но нам нужно радоваться, что это чумазое большинство существует. Им нужно выживать. Любой ценой. И потому они готовы работать на самых жутких фабриках, скрести наши туалеты и делать еще десятки и сотни тяжелых и скучных работ. Кто половчее, зарабатывает раздвиганием ног. А иначе у нас не было бы образа жизни, к которому мы привыкли, вторых домов, бонусов и много чего еще. — Тесса умолкла, решая, стоит ли продолжать. Но она тоже достаточно выпила сегодня. — Да, Билл, у нас не было бы ничего, чем мы вдоволь наслаждаемся сейчас. И вам бы не видать вашего великого маленького приключения как своих ушей.

Они молча глядели друг на друга. Билл ждал, не зная, осмелится ли она выдать его тайну.

— А не пора ли нам отправиться по домам? — спросил Шейн.

Он заметил официанта и что-то пролаял ему на мандаринском диалекте.

Девлин взял жену за руку. Тесса даже не шелохнулась.

— Не понимаю, о чем вы, — сказал Билл.

Опьянение не прогоняло страх, а лишь опускало поглубже, где он продолжал бурлить, норовя вырваться на поверхность.

— Неужели не понимаете? — притворно удивилась Тесса. — Попробую объяснить еще проще. Нечего лить слезы об участи китаез. Все, что они продают, — это подделка. Фальшивка.

— Их часы — это точно подделка, — закивала головой стилистка. — У меня в Дурбане есть младший брат. Еще совсем мальчишка. Хотела ему купить часы, а как посмотрела… Позвонила ему и сказала: «Питер, у меня рука не поднимается покупать тебе подделку».

— Китайцы — мастера по части фальшивок, — с нескрываемым презрением повторила Тесса. — У них не только полно фальшивых часов и пиратских дисков с фильмами и компьютерными программами. У них наверняка и оргазмы фальшивые. А их любовь? Тоже явная фальшивка. — Она допила шампанское, поставила бокал и насмешливо поглядела Биллу в глаза. — Китайская любовь…

— Вы опять не знаете, о чем говорите, — бросил ей Билл. — Глупо сваливать в одну кучу какие-то часы и любовь. Сомневаюсь, чтобы вы знали хотя бы одного китайца.

— Как именно знала? В библейском смысле? — усмехнулась Тесса.

— А идите вы к черту! Что с вами говорить?!

— Полегче, Холден, — встрепенулся Девлин. — Вы все-таки разговариваете с моей женой.

Шейн, стоявший возле стола, потянул Билла за руку.

— Вставай, дружище. Пора ехать домой, баиньки, — сказал он. — Тигр ждет.

— Кто-нибудь может вызвать мне такси? — вопрошала южноафриканская стилистка. — Бунд просто кишит попрошайками.

Однако Билл продолжал сидеть. Тесса вновь перегнулась через стол и ткнула в него пальцем.

— А я вас предупреждала, — заявила она. — Еще тогда, когда у вас все только начиналось с этой маньчжурской шлюшкой. Но вы не пожелали прислушаться, Билл. Я тогда еще говорила вам, что все кончается одним из двух: вам придется либо бросить жену, либо расстаться с этой девкой. Я говорила вам, Билл… говорила вам, поганцу. Но вы не слышали. Вы предпочитали не слышать. Вы верили, что у вас все будет по-другому. Нет, Билл, это всегда кончается одним из двух, и всегда кончается плохо.

Тесса подняла голову, и Билл тоже. У другого края стола стояла Бекка; лицо ее бледнело на глазах. Она поняла. Наконец-то все разрозненные нити соединились в целостную картину.

В зале кто-то уронил бокал. Послышался звон стекла и смех.

— Цин бан во цзиечжан, хао ма? — крикнул Шейн, прищелкнув пальцами.

Пора платить по счету!


Все это Тигр видел не впервые.

Он вез их в Губэй, наблюдая за ними в зеркало заднего обзора. И с чего он тогда решил, что эти двое окажутся другими? Шанхай крайне редко укрепляюще действовал на браки.

Эти босс и леди отличались лишь тем, что оба молчали. Ни ругани, ни криков. Нет, они не плевались друг в друга словами. Все дорогу до дома они молчали, будто слова, которые им нужно сказать другу, были слишком ужасны и для языка, и для ушей.

Приехав домой, Билл и Бекка вели себя как нормальная супружеская пара, вернувшаяся из гостей. Они вежливо и дружелюбно поговорили с амой, и та рассказала, что Холли плохо засыпала. Вероятно, и сейчас не спит. Потом они поблагодарили аму и проводили ее до дверей. Бекка прошла в спальню дочери. Билл, остававшийся в комнате для гостей, слышал, как она уговаривает полусонную Холли:

— Спи, дорогая. Я вернулась. Я с тобой. Давай закрывай глазки и спи.

Билл сидел на постели. Заслышав шаги жены, он поднял голову и тут же опустил. Он не мог смотреть Бекке в глаза.

— И кто же она? — сухо, по-деловому спросила Бекка, входя в спальню и откидывая волосы с лица. — Одна из местных шлюх или одна из тех, которые кучкуются во «Вместе с Сюзи»?

Заметив удивление на его лице, она печально улыбнулась.

— Представь себе, я все знаю об этом месте. Думаешь, женам о нем ничего не известно? Как же! Жены — круглые дуры, которые верят, что их мужья сутками пропадают на работе. Так кто она? Местная шлюха или тамошняя?

Билл что-то пробормотал. Бекка приблизилась еще на шаг и, будто глуховатая старуха, поднесла к уху сложенную чашечкой ладонь.

— Что ты сказал? Не слышу ответа.

Билл поднял голову.

— Я сказал, что она — не шлюха.

— Идиот… идиот… идиот.

Она била его обеими руками: по рту, по носу, по щекам и даже по глазам. Билл лишь опустил голову, даже не пытаясь прикрыться. Обручальное кольцо жены оцарапало ему нос, отчего у него заслезились глаза.

— Плевать мне на вас обоих! — выдохнула Бекка, наконец опустив руки. — Я тебя не держу. Вы с ней стоите друг друга. Представляю, что ты говорил ей. «Жена меня не понимает… мы так и не нашли с ней общего языка… малышка, у нас с тобой все всегда будет так… верь мне, маленькая моя, мы сумеем найти способ… я еще никогда не был так счастлив, как с тобой…»

Бекка мастерски пародировала вкрадчивые голоса актеров из дурацких сентиментальных фильмов о любви.

«Наверное, так оно и было, — подумал Билл. — И наверное, так было бы и дальше. Жалкая пародия на реальную жизнь».

Бекка села рядом и закрыла лицо руками.

— Ты разбил мне сердце, — дрогнувшим голосом сказала она. — Ты разбил мне сердце, Билл.

«Что это? Кино наяву? Неужели мы разучились говорить своими словами? Наверное, других слов просто нет. Все зависит от того, чем они являются для тебя: ролью или…»

— Прости меня, — сказал Билл, обнимая ее за плечо. — Прости меня. — Он несколько раз повторил ее имя, добавив: — Бекки, только не разлюби меня. Слышишь?

— Не прикасайся ко мне! — Бекка сбросила с плеча его руку. Она перестала плакать, вытерла нос и вдруг обрела ледяное спокойствие. — Не трогай меня после того, как ты лапал ее.

Это прозвучало как новое правило для их новой жизни.

— И не смей целовать Холли после того, как твои губы целовали эту грязную шлюху из Третьего мира!

— Ты мне запрещаешь целовать мою дочь?

— Да. Держись от Холли подальше. — Глаза Бекки сузились до щелочек, полных ненависти. — Держись подальше от моей дочери, грязный кобель.

Билл бормотал что-то, непонятное даже ему самому. Это заставило Бекку поднять голову. Глаза ее покраснели, а на щеках, вместе со слезами, блестели недовытертые сопли.

— Ты разучился внятно говорить?

— Я сказал: Холли — и моя дочь тоже.

Бекка оскалила зубы.

— Твоей шлюхе стоило бы обо всем этом подумать, прежде чем тянуть тебя в постель. Если, конечно, она способна думать. — Бекка встряхнула головой. — Когда собираешься уходить? Сейчас или утром?

— Никогда. — Билл опустил голову.

— Что-о?!

Бекка вскочила и стала мерить шагами их просторную спальню. Билл с горькой усмешкой подумал, что и эта сцена встречается чуть ли не в каждом фильме: разъяренная женщина, мечущаяся среди красивого интерьера.

— Я никуда не уйду. — Он говорил ровно, даже равнодушно. Все эмоции кончились. Он говорил, сам не слишком веря своим словам, как будто право решать теперь принадлежало не ему, а Бекке. — Я никуда не уйду.

Бекка заговорила с ним… даже не как с ребенком, а как с деревенским дурачком.

— Но, Билл… ты нам здесь не нужен.

— Говори за себя. Так и скажи, что тебе я здесь не нужен.

— Да. Ты мне здесь не нужен.

— Но я не хочу уходить.

— Это почему, Билл?

— Потому что я люблю тебя.

— Я сейчас умру от смеха!

— И дочь свою я тоже люблю.

Билл думал, что уж в этом Бекка не посмеет усомниться. Он ошибся.

— Ты любишь свою дочь? А о чем ты думал, когда ложился с этой грязной китайской шлюхой? Или ты вообще не подозревал, как все это ударит по ребенку?

— Ударит? Как?

— Билл, ты что, действительно идиот?! Тесса тебе правильно сказала: рано или поздно эти игры кончаются. И на что ты надеялся? Что я не узнаю? Или, узнав, буду терпеть ради дочери? Может, тебе и в голову не приходило, что я могу развестись с тобой?

Да, такое ему в голову не приходило. Билл запоздало понял, что слишком многое не приходило ему в голову.

— Твои родители не разводились. Твоя мать умерла. Наверное, я скажу страшную вещь, но тебе повезло, Билл. Для детей развод хуже смерти. Да, смерть — это горе. Но развод — еще худшее горе. Отец или мать уходят не из жизни вообще. Один из них уходит из твоей жизни. И ты ощущаешь… свою никчемность, свою ненужность. Ребенок думает не так, как взрослые. Ты можешь объяснять ему что угодно, но в глубине души ребенок всегда считает причиной развода себя. И эта рана остается на всю жизнь. Из несчастных детей вырастают несчастные взрослые. Хуже всего — они начинают верить, что заслужили такую жизнь.

— Тогда зачем ломать жизнь Холли? Я должен остаться. Если я тебе больше не нужен, я по-прежнему нужен дочери.

— Неужели ты не понимаешь, что это невозможно? — Вопрос был задан уже иным, надломленным голосом. — Билл, как ты мог так жестоко поступить с нами? С теми, кому ты был дороже всего?

Бекка села на постель, оцепенев от горя. Билл не осмеливался протянуть к ней руку. Потом она совладала с собой, вытерла глаза тыльной стороной ладони и сказала:

— Ответь мне на один вопрос, Билл.

— На какой? — спросил он, страшась услышать ее вопрос.

— Тебе это действительно было нужно?

Билл ощутил ее ненависть. Он разрушил свою жизнь с Беккой. Скорее всего, и жизнь Холли теперь бесповоротно изменится. Тоже по его вине. И сколько бы он ни говорил о своей любви к ним, как бы ни просил разрешения остаться, их маленькая семья уже не будет прежней.

— Ничего мне не было нужно, — тихо произнес Билл.

Он верил, что говорит правду. Жена с изумлением глядела на него, пытаясь понять. Она вдруг перестала понимать человека, за которого семь лет назад вышла замуж.

— Билл, неужели нам с тобой было плохо? Неужели наш брак так мало для тебя значил? Брак — это время. Брак — это доверие. Брак… не знаю, что это еще, но я знаю… это что-то такое, чего ты никогда не получишь от шлюшки, которую подцепил в баре. Может, ты считаешь себя… изобретательным? Ловкачом, умеющим жить двойной жизнью, не возбуждая ни малейших подозрений?

— Никем я себя не считаю.

— Какой же ты глупый… — Бекка не слушала его. Ее голос снова начал дрожать, и она держалась из последних сил, чтобы не расплакаться. Прежде, чем расстаться, она должна ему кое-что сказать. — Да, Билл, ты очень глупый. Заурядный кобель — вот в кого ты превратился. Теперь Холли будет жить лишь с матерью. Одним несчастным ребенком на свете станет больше. Она все равно узнает, когда повзрослеет. Не удивлюсь, если она вообще возненавидит мужчин. Такое бывает. И все из-за папочки, который променял дочь на грязную китайскую шлюху.

Билл думал, что Бекка вновь ударит его. Нет. Она была слишком удручена горем. Смята. Раздавлена.

— И во всем будешь виноват ты, — всхлипнула Бекка. — Ты предал нас обеих. Я любила тебя, верила тебе, а ты бездумно растоптал все это. Я вот думаю, почему? Наверное, для тебя это ничего не значило. Время, что мы провели вместе, — чепуха. Все, через что мы прошли, — тоже чепуха. Ты испоганил все хорошее, что было в моей жизни. — Она уронила голову на грудь. Плечи ее затряслись.

— Бекки, не плачь. Прошу тебя, не плачь. — Но она плакала, не в силах остановиться.

Билл попытался обнять жену, однако Бекка оттолкнула его руку и загородилась ладонями.

— Она ведь вовсе не любовь твоей жизни, Билл. Неужели ты думал, что это на всю жизнь? Нет. Она — всего лишь твой грязный секрет. Даже не страсть. Ты думал, это страсть? Нет, страсть выражается совсем по-другому. А тут куча лжи, каждый шаг рассчитан. Для этого требуется холодное сердце. Кобель с холодным сердцем — вот ты кто.

Бекка вновь закрыла лицо руками, но уже не плакала.

— И почему я выбрала тебя? Почему я выбрала в спутники жизни кобеля с холодным сердцем? А ведь моя жизнь могла сложиться совсем иначе. Я сейчас жила бы не в этом поганом Шанхае…

— Бекка, я все исправлю. Клянусь тебе! Слышишь? Я все исправлю, — с отчаянием повторил Билл.

Она покачала головой.

— Проще было не портить. — Бекка встала. — Я лягу с Холли. Мне противно находиться рядом с тобой. Я так тебя любила, а теперь видеть не хочу. Просто удивительно, как ты сумел испоганить мне жизнь.

— Перенеси Холли сюда. Я лягу там, — предложил Билл.

Но с нее уже было довольно.

— Нет, Билл. Исчезни из моей жизни, — тихо и устало сказала она, как будто и впрямь не ощущала ничего, кроме изнеможения. — Собирай вещи и проваливай. Меня тошнит от одного твоего присутствия.

Он встал, однако к ней не подошел.

— Прости меня, Бекка. Я очень, очень виноват перед тобой.

— И сколько раз ты намерен это повторять? — все так же устало выдохнула Бекка.

— Пока ты мне не поверишь.

Она стояла в дверном проеме. Билл едва не подскочил от пронзившей его мысли: Бекка плакала об их браке, как плачут, когда умирает кто-то из близких.

— Слишком поздно просить прощения, — сказала Бекка и ушла в спальню к Холли.

Он слышал, как Бекка раздевается, как ложится рядом с дочерью. Потом Билл тоже разделся и лег, уставившись в потолок. Он лежал, прислушиваясь в звукам, доносившимся из соседней спальни. Раза два Холли просыпалась и начинала хныкать. Бекка что-то говорила ей, и потом вновь воцарялась тишина. Наверное, как и он, Бекка сейчас лежала с открытыми глазами и пыталась заснуть.

Билл все-таки задремал. Потом что-то вытолкнуло его из дремы. Он открыл глаза. У изголовья стояла Бекка. Усталая, но готовая продолжать разговор.

— Так все-таки, кто это? — охрипшим от слез голосом спросила она. — Какая-нибудь из здешних «канареек»?

Билл кивнул.

— Но она съехала отсюда, — добавил он вслух.

Билл вдруг представил, как Бекка стоит у открытого окна квартиры Цзинь-Цзинь и выбрасывает ее вещи. Дурацкое видение. У Бекки другое воспитание и слишком развитое чувство собственного достоинства, чтобы опускаться до уровня разгневанной пожилой китаянки. Вместо этого она выбросила бы из своей жизни его. Разве Цзинь-Цзинь ей соперница? Никто не уводил у нее мужа; она его сама выпроводила.

— Интересно, которая? — Невзирая на распухшие глаза, голос Бекки звучал вполне спокойно. — Впрочем, можешь не говорить. Я сама догадалась. Та, длинноногая, что ездила в красном «мини-купере». Она?

Взглянув на мужа, Бекка даже не стала дожидаться его кивка или словесного ответа.

— Даже обидно за тебя, Билл. Девочка — не бог весть что. Есть помоложе и покрасивее.

Билл поморщился, и Бекка это заметила. Да, есть помоложе и покрасивее. Мир так устроен, что в нем всегда будут помоложе и покрасивее. Но это еще не значит, что нужно за ними гоняться.

— Мне все равно, где ты теперь встречаешься с этой шлюхой. Только учти: держи ее подальше от Холли. Слышишь? Держи свою шлюху подальше от моей дочери! — На нее вновь нахлынула ярость, сдавив горло и превратив лицо в каменную маску. — И ты еще считаешь себя хорошим отцом?

— Я этого не говорил, — покачал головой Билл.

— Для хорошего отца его ребенок — важнее всего, — сказала Бекка, пропуская его слова мимо ушей. — Важнее женщины, с которой ты собираешься провести всю жизнь. Важнее женщины, которую тебе хочется трахать, — твоей китайской шлюшки.

Бекка подошла к двери, остановилась и принялась стаскивать с пальца обручальное кольцо. Оно снялось, хотя и с трудом. Не глядя, Бекка бросила кольцо в глубину спальни. Оно ударилось о стену, отскочило и запрыгало по полу.

Пока они с Беккой не поженились, Билл по своей наивности думал, что, однажды надев обручальное кольцо, люди носят его всю жизнь. Позже он узнал другое. Обручальные кольца терялись, их воровали, ими бросались в порыве гнева. Он узнал, что многие относились к обручальному кольцу как к украшению, которое можно поменять, если надоело прежнее.


Бекка пришла в спальню утром, когда он собирал чемодан. На ней был теплый махровый халат, но ее все равно трясло, будто она сидела в морозильной камере.

— Я тебя очень люблю, — не поднимая головы, сказал Билл. — Ты всегда была моим самым лучшим другом. И ты не заслужила… такого.

Слезы были совсем близко. Билл сжимал зубы, боясь, что его может прорвать.

— Я причинил тебе столько боли. Прости меня, Бекки. Знаю, тебя уже тошнит от этих слов, но я говорю правду.

Бекка села на кровать. Ее глаза совсем распухли. Она поставила босую ступню на край чемодана.

— Как я могу тебя простить, Билл?

— Не знаю. Даже не представляю как.

— По правде говоря, не могу.

Даже после этой ужасной ночи ее лицо оставалось прекрасным.

«А ведь многие ее добивались, — подумал Билл. — Почему же она все-таки выбрала меня?»

— Я не могу тебе доверять, Билл. Даже если мы… как мне теперь тебе верить? И если сохранять этот брак, то уже не ради нас с тобой. Согласен? Ради нашей дочери.

Взглянув на жену, Билл сообразил, к чему она ведет этот разговор и что предлагает. Бекка подняла руку, веля ему не перебивать.

— Ты разрушил наш брак, Билл. Разрушил навсегда.

Рот Бекки скривился, будто все, содеянное Биллом, причиняло ей невыносимую физическую боль.

— Ты все протрахал, — сказала она, вытирая глаза. — Я могу найти лучшего мужа, чем ты. — Она не сказала «возможно» или «вероятно». Она констатировала факт, давая понять, что это вообще не подлежит обсуждению. — Я могу найти лучшего мужчину, чем ты. Я знаю, что могу. Думаешь, ты — единственный? Нет, Билл. Таких, как ты, много. Но…

Бекка нервно засмеялась и вновь спрятала лицо в ладонях.

— Но я не знаю, сумею ли найти лучшего отца для Холли. Понимаешь? Я не уверена, что я найду лучшего отца для своей дочери. Того, кто любил бы ее так, как ты. И того, кого Холли будет любить так же, как тебя. Вот в этом… в этом я сомневаюсь. — Она встряхнула волосами. — Мне стыдно признаваться в этом, но это так.

— Ты имеешь полное право разлюбить меня, — сказал Билл. — Но я умоляю тебя: не делай этого. Умоляю, только не разлюби меня!

— А зачем тебе моя любовь? Если такое случилось, значит, ты пресытился нашими отношениями. Они тебе надоели. Захотелось разнообразия. Я никогда не чувствовала пресыщенности. Не считала, что мы можем друг другу наскучить. Я любила тебя, Билл. Хотела прожить с тобой всю жизнь. Сентиментально, правда? И глупо.

Билл покачал головой.

— В нашей жизни может все так круто поменяться, что у тебя появится новая жена, а у меня — новый муж. Я не говорю о твоей китайской шлюшке. Этот зуд между ног рано или поздно пройдет. Я говорю, что ты можешь жениться на другой женщине, а я — выйти замуж за другого мужчину. И мы будем неплохо жить с новыми супругами. Возможно, даже полюбим их. Но мы всегда будем чувствовать, что это другие супруги.

Билл взял ее за руку. Бекка сидела, словно в ступоре. Новая, незнакомая ему Бекка.

— Браки начинаются как союз двух любящих сердец, а превращаются… как бы это лучше сказать… в экономическое партнерство, — продолжала Бекка. — Райский шалаш становится местом, где растят детей. Влюбленность проходит, остается семья.

Она стремительно повернулась к нему, словно боясь, что он не уловит смысла ее слов.

— Это не значит, что я разлюбила тебя. Но нашу дочь я люблю по-иному. Намного сильнее. И только поэтому я позволяю тебе остаться. Я полюбила Холли с ее первого вздоха и буду любить до своего последнего вздоха. Только из-за нее я не выгоняю тебя. Возможно, во мне говорит рационализм. Возможно, я становлюсь зрелой женщиной. А может, просто не хочу, чтобы Холли росла без отца. Я была бы рада проучить тебя, Билл. Найти кого-то и заставить тебя испытать все, что испытала я… Скажи, почему ты меня разлюбил? — вдруг спросила она.

— У меня и в мыслях не было разлюбить тебя.

— Общая черта всех мужчин. Вам почему-то кажется, что право выбора есть только у вас.

О чем она говорит? О ком? Бекка не вдавалась в подробности, а Билл не спрашивал. Он откровенно боялся услышать в ответ чье-то имя. Бекка позволила ему остаться. Это уже много. Сейчас это главное.

Он опустил голову. Бекка обняла его, но некрепко. Она дрожала всем телом, хрупкая, словно бокал с иероглифом двойной удачи.

Они лежали и вместе плакали, прощаясь с прежней жизнью.

То, что случилось, — это не ссора и даже не размолвка. Те раны заживали бесследно. Шрам от нынешней ночи останется навсегда, как и память о ней. Смогут ли они жить с этим шрамом? Билл знал: вскоре появятся вопросы. Ужасающие, разрывающие душу вопросы, которые задаешь своему разбитому сердцу. А пока, собираясь будить заспавшуюся Холли, Бекка спросила его только об одном:

— Это кончилось?

Глава 25

Вертолет начал стремительно подниматься, влившись в панораму Гонконга. Гигантским насекомым проплыл он мимо «Бэнк оф Чайна» — рукотворной скалы из стекла и стали. А впереди разворачивалась зубчатка других знаменитых гонконгских небоскребов. Некоторые из них по высоте достигали почти середины пика Виктория. Его зеленую вершину окаймляло ожерелье из жемчужного тумана. Выше тумана, в синеве небес, парили орлы.

В панораме Гонконга не было и примеси сентиментальной тоски по «старым добрым временам». Если величественные здания шанхайского Бунда смотрелись осколком несбывшейся колониальной мечты, в Гонконге всегда присутствовал трезвый практицизм. Город счастливо избежал власти какой-либо идеологии; из всех богов он поклонялся лишь богу денег. Даже сейчас, отойдя под власть континентального Китая, Гонконг все еще оставался для остальных китайских городов недосягаемой мечтой.

Они летели в Макао: Билл, Шейн, Митч, Нэнси, оба немца из «Дойче Монде» и председатель Сунь. Пилот-австралиец скороговоркой произнес по местному радио какое-то сообщение. Вертолет накренил нос, повернул на запад и полетел над акваторией порта. Многочисленные джонки выглядели серыми щепками. Поодаль двигался массивный круизный лайнер. Между Коулунем и Гонконгским островом сновали юркие бело-зеленые паромы.

Вскоре Гонконг остался позади. Внизу не было ничего, кроме простора Южно-Китайского моря и рыбачьих лодок. Такие же лодки плавали здесь и сто, и двести, и пятьсот лет назад. Правда, тогда их видели сверху только птицы. Суденышки то выныривали из тумана, словно корабли-призраки, то снова исчезали.

Желтые восковые затычки для ушей ненамного ослабляли гудение вертолетных моторов. Удивительно, но вскоре шум сделался привычным, и Билл перестал его замечать. Шум избавлял от разговоров, оставляя каждого наедине со своими мыслями.

В последние дни Билл жил одной мыслью. Она будила его среди ночи, и тогда он лежал с открытыми глазами, слушая дыхание спящей Бекки.

«Это кончилось?»

Такой вопрос задала ему Бекка в утро их «примирения». Да, у него с Цзинь-Цзинь все кончилось. Билл знал, что не сможет оставить жену и дочь, зато Бекка могла бросить его при малейшем подозрении.

«Это кончилось?» Внешне это кончилось. Но внутри это продолжало жить. Билл не мог вытравить из памяти красные фонарики в ночь празднования китайского Нового года, каток в парке, желтую куртку Цзинь-Цзинь и ее улыбающееся, счастливое лицо. Пока он жив, эти воспоминания останутся с ним.

«Это кончилось?» Он, возможно, никогда больше не увидит Цзинь-Цзинь, и все равно это не кончится. Она может выйти замуж, и у нее появится еще один ребенок, но и тогда это не кончится.

Это кончится только тогда, когда у него очерствеет сердце. Когда Цзинь-Цзинь перестанет любить его и видеть в нем «хорошего человека»; когда она окончательно разлюбит его и поймет, как ей хорошо без него. Только тогда это кончится.

Пару дней назад Билл вернулся домой за полночь. Бекка не спала. Она устроилась на диване с книгой. Лицо жены было бледным и напряженным. Когда Билл вошел в гостиную, ему показалось, что она даже вздрогнула. Одной рукой Бекка цеплялась за ворот халата, и этот жест почему-то сразу напомнил Биллу о болезни и больницах.

Ему захотелось обнять Бекку, но он знал, что не посмеет этого сделать.

— Напрасно ты отрываешь время от сна, дожидаясь меня, — сказал Билл, ненавидя официальный уровень общения, установившийся между ними.

— Нет, Билл, не напрасно, — засмеявшись, столь же официально ответила она. — Откуда же мне знать, где ты и с кем?

Она говорила спокойно, без упреков и обвинений, как говорят об известном факте. Однако за этим спокойствием ощущалась свежая, еще не начавшая покрываться коркой рана. Бекка дожидалась его возвращения, поскольку больше не доверяла ему. Возможно, прежнее доверие вообще не восстановится. Билл не представлял, как они будут жить в такой обстановке.

— Мы все сейчас вынуждены заниматься исключительно Яндуном, — объяснил Билл, используя правдоподобный и безотказный аргумент. — На носу открытие, а китайцы только сейчас объявили, что у нас еще не согласована куча документов. — Он посмотрел ей в глаза и беспомощно развел руками. — Я был в офисе, Бекки.

— Знаю. — Она продолжала улыбаться. — Только не верю.

Билл присел на диван. Бекка встала, держа в одной руке книгу, а второй по-прежнему теребя ворот халата.

— Мне очень жаль, что ты мне не веришь, — сказал Билл, готовый повторять эту фразу хоть миллион раз.

— Одних сожалений недостаточно.

Книгу Билл узнал по зеленой обложке. Он помнил эту книгу еще со школьных времен: «Листья травы» Уолта Уитмена. Он и не подозревал, что его жена любит поэзию.


Он приехал к Цзинь-Цзинь, рассказал все как было и произнес затертые до дыр слова о том, что им нужно расстаться. Они обнялись, по лицам обоих струились слезы.

— Ты сама подумай, — говорил Билл. — Так могло бы длиться еще пять лет. Еще десять лет. А что потом? Ты хочешь состариться в ожидании несбыточного? Неужели тебе нужна такая жизнь?

Цзинь-Цзинь задумалась над его словами. Она вытерла глаза и стала думать. Наверное, впервые за все это время она жила не одним днем, а пыталась заглянуть в будущее. Во всяком случае, Биллу так показалось. Цзинь-Цзинь увидела себя чьей-то «канарейкой»: сорокалетней, спящей в одиночестве, готовой исполнить любую прихоть своего содержателя, ибо все шансы на перемены в жизни остались позади.

— Я не хочу разбивать твою семью, — сказала Цзинь-Цзинь, вытирая лицо кухонным полотенцем. — Не хочу делать больно твоей маленькой дочке. Твоей жене. Твоя жена не сделала мне ничего плохого. Я не хочу тебя воровать.

— Людей нельзя украсть, — возразил Билл.

Цзинь-Цзинь возлагала весь груз вины на себя, и ее самобичевание больно ударило по нему.

— Людей нельзя украсть, — повторил он.

Они снова говорили и снова плакали, пока оба не обессилели. Билл встал, чтобы уйти, но Цзинь-Цзинь порывисто схватила его руку и прижала к своему лицу, потом к шее, а потом опустила ниже, себе на бедро.

Билл замотал головой и попытался вырвать руку. Только не это. И не сейчас. Тогда Цзинь-Цзинь прижала его руку к своей груди. Билл стиснул зубы и что есть силы дернул руку. Тогда он почувствовал. Вернее, почувствовала его ладонь… Бугорок справа, размером с мяч для гольфа. Твердый, как реальность этого мира.


Вертолет вынырнул из тумана прямо в неоновое зарево Макао. Крепостные сооружения времен португальского владычества выглядели совсем игрушечными. Их увядшую славу затмевали ослепительные огни громадных игорных заведений.

Город находился на самой оконечности Аомыньского полуострова. Здесь кончался Китай или, наоборот, начинался. Словно маяк в серых сумерках, вспыхивала и гасла неоновая вывеска отеля «Лиссабон» — самого пестрого и безвкусного казино из всех заведений Макао. Это был храм самой главной религии китайцев — религии азартных игр. Никакая другая идеология, коммунистическая или капиталистическая, не могла похвастаться таким количеством ревностных приверженцев.

— Рано или поздно в Китае обязательно легализуют игорный бизнес, — не раз повторял Девлин. — Но не раньше, чем кончится власть компартии. Скорее всего, после краха их авантюры с Тайванем.

Среди иностранных юристов, работающих в Шанхае (особенно среди высшего звена), была весьма популярны рассуждения о том, как компартия Китая в конце концов лишится власти. Девлин и другие боссы его уровня считали, что «пекинские старцы» все-таки развяжут давно обещанную войну за «освобождение»Тайваня и потерпят сокрушительное поражение. За Тайвань вступится все мировое сообщество, и поэтому самолеты Народно-освободительной армии Китая будут сбиты еще на подлете к Тайваню, несовершенные китайские ракеты полетят мимо целей или будут перехвачены, а китайским солдатам не удастся погрузиться на транспортные корабли. Режим «пекинских старцев» канет в Лету, унеся с собой прогнившую идеологию и памятники председателю Мао. В качестве примера всегда приводилась Берлинская стена, казавшаяся вечной и рухнувшая за одну ночь.

— У китайцев пристрастие к азартным играм сидит в их ДНК, — говорил Девлин, провожая сослуживцев в Макао. — Мы еще застанем времена, когда в континентальном Китае появятся настоящие игорные мегаполисы. По сравнению с ними Лас-Вегас и Атлантик-Сити покажутся нам жалкими залами игровых автоматов на какой-нибудь заштатной английской пристани. А пока главной точкой притяжения станет Макао.

Слушая его, Билл сразу вспомнил отца Цзинь-Цзинь, главной страстью которого был маджонг.[82] Туда уходило практически все, что он зарабатывал на своей фабрике. Но удача неизменно ускользала, а жена и дочери, на которых можно сорвать злость и досаду, всегда были рядом… Сколько миллионов китайских семей ждет участь семьи Цзинь-Цзинь?

Мама-сан[83] привела им шестерых девушек. После обеда Нэнси вернулась в отель. Митч тоже куда-то пропал. Из их компании осталось пятеро, и сейчас все они сидели на потертых кожаных диванчиках, потягивали коктейли и смотрели на девушек.

Девушкам было примерно от семнадцати до двадцати двух. Слишком молоды, чтобы скрывать свои истинные чувства. Естественно, их учили делать бесстрастные лица, но такое умение приходит не сразу, и сейчас их заученные маски то и дело слетали. На их лицах отражались скука, презрение, усталость, любопытство, страх и нежность. Но Билл знал, во что превратится нежность, когда эта девушка почувствует добычу. В холодную, профессиональную расчетливость.

Он перевел взгляд на громадный экран плазменного телевизора. Там по пляжу брели двое влюбленных. Вдалеке маячили унылые силуэты городских небоскребов, а на песке вспыхивали иероглифы слов песни со слащаво-сентиментальной мелодией. Этой песни Билл не знал. Он вообще не слышал ни одной из здешних песен. Впрочем, и не должен был слышать. Заведение, куда он попал, не предназначалось для западных клиентов.

— Не уделяй им много внимания, — наставлял его Шейн. — Излишек внимания к женщине — теперь я понимаю свою главную ошибку. Я всегда был слишком внимателен к женщинам. И к своей жене тоже. Куда внимательнее, чем она ко мне. Это большая ошибка. Не забывай мои слова, дружище. Чем ты равнодушнее к женщинам, тем сильнее твоя власть над ними.

Караоке-бар обслуживал исключительно китайцев. Этажом ниже помещалось казино, и сюда приходили отпраздновать выигрыш или залить горечь проигрыша. В этом же здании, четырьмя этажами выше, находились гостиничные номера.

Купля-продажа любовных услуг велась здесь на куда более жестких условиях, чем в Шанхае. Девушки были гораздо красивее шанхайских, но обстановка караоке-бара создавала ощущение, что занятие сексом с ними чем-то похоже на покупку куска пиццы. Заплатил и съел.

— А чем тебе не нравится пицца? — спросил Шейн, когда Билл вполголоса поделился с ним этой мыслью.

Итак, девушки стояли в тесной комнатке и ждали, пока сидящие мужчины начнут выбирать. Телевизор с двумя микрофонами тоже ждал, готовый послушно воспроизвести еще какую-нибудь сентиментальную любовную дребедень. Однако дальше переглядываний дело пока не шло.

Шейн заговорил с мамой-сан на кантонском диалекте. Та отвечала, заученно скаля пожелтевшие зубы. Если бы не давние следы ветрянки на лице, мама-сан считалась бы красавицей. Однако Билла поразили не оспины, а совершенно мертвые глаза. Мама-сан старательно играла роль опытной хозяйки заведения, но она явно не привыкла находиться в обществе западных людей.

Шейн уже бывал здесь и всегда щедро платил. Это плюс. К тому же он бегло говорил по-китайски. Второй плюс. Третьим и несомненным плюсом был председатель Сунь, который держался властно и сразу же снискал уважение мамы-сан. Только это делало терпимым присутствие «большеносых идиотов». Однако терпение хозяйки караоке-бара заметно таяло.

Билл давно усвоил, что существуют разные караоке-бары. И в каждом свои правила. Вначале мама-сан приводила к посетителям девушек, те угощали их выпивкой и, если хотели, вместе пели какую-нибудь песенку. Потом мама-сан уводила девушек и являлась к мужчинам одна (как сейчас). Она заговорщически улыбалась и ждала, когда клиенты сделают выбор: кого позвать снова, кого заменить, а кого прислать к ним в номер.

С тех пор как у китайцев появились деньги на путешествия и развлечения, вечера в караоке-баре были самым доходным и напряженным временем. Заведение представляло собой лабиринт душных комнатенок, и в каждой были клиенты, и всем им требовалось юное женское тело, а штат мамы-сан исчислялся не сотнями девушек. За приклеенной улыбкой хозяйки заведения улавливалось отчаяние. Ну когда же эти «большеносые идиоты» наконец решат, кого из девиц он возьмут к себе на ночь?

— Так ты берешь эту? — спросил у Билла Шейн.

Билл кивнул. Последний час он провел в обществе совсем молодой девчонки из Чжухая — соседнего с Макао городка. Девушки мамы-сан почти не говорили по-английски. Даже над дверью караоке-бара светились только китайские иероглифы; никаких дурацких английских названий, вызывавших издевательскую улыбку. Но Шейн сумел договориться с мамой-сан, и Биллу нашли девушку, несколько лет изучавшую английский в школе. Девушка была из новеньких и держалась настороженно.

Билл показал ей снимки Холли, которые всегда носил в бумажнике. Китаянка восхищенно охала, потягивая апельсиновый сок. У нее было труднопроизносимое имя. Билл несколько раз добросовестно попытался выговорить его, но так и не смог. Девушка сообщила, что здесь у нее другое имя — Милашка, однако у Билла язык не поворачивался называть ее столь глупым именем.

В таких заведениях девушкам всегда давали глупые имена.

Милашка листала репертуар караоке, пытаясь найти для Билла какую-нибудь знакомую песню.

— Элвис, — подсказал ей Билл. — Найди мне что-нибудь из репертуара Элвиса Пресли.

Оказалось, девушка не знала, кто это такой. К тому же подобных песен в репертуаре не было. Людей из западного мира здесь терпели, но не нуждались ни в них, ни в их музыке. Билл чувствовал, что попал в иное столетие. «Большеносые идиоты» привыкли, что азиатский мир долго заискивал перед ними и стремился им подражать. И вдруг… азиаты перестали в них нуждаться.

Милашка знала достаточно английских слов и смогла объяснить, что хочет стать косметологом, а ее младший брат мечтает об актерской карьере и ее родителям уже пришлось заплатить немало денег за его учебу. Билл незаметно сунул ей пачку гонконгских долларов.

— Хочешь оплатить ее увольнительные? — спросил Шейн.

Австралиец и так знал ответ, но у него за спиной стояла мама-сан. Увольнительными назывались деньги, которые клиент платил маме-сан за выбранную девушку. Они-то и были главной целью всего этого спектакля. Билл отвернулся и покачал головой. Мама-сан сердито зыркнула на него.

«Секс со случайной девчонкой, — подумал Билл. — Только этого мне сейчас не хватает. Вместе с дыркой в голове».

Вечер тянулся как-то вяло. Костюм Билла пропах сигаретным дымом нескольких казино. Он чувствовал, что перебрал «Чинтао». Напитки здесь были оскорбительно дорогими, однако маме-сан не улыбалось, чтобы «большеносые идиоты» торчали у нее допоздна. Выпили, оплатили увольнительные девчонкам и… убрались.

Шейн что-то объяснял маме-сан. Мартин — один из немцев — наконец выбрал себе подружку на ночь. Сорокалетний Вольфганг, тот, что ходил в кожаной куртке, взял еще бутылку пива, но сказал, что в отель вернется один. Причину он не объяснил, как и Митч несколько часами ранее. Наверное, они оба ощущали какую-то робость, попадая в подобные места. Возможно, так и должен чувствовать себя порядочный мужчина.

Шейн сидел с девушкой, знакомой ему по прошлому визиту сюда. Он намеревался взять ее в номер, хотя мысль об этом не доставляла ему удовольствия.

Председатель Сунь весь вечер развлекал одну девушку, донимая ее слащавыми балладами на мандаринском диалекте. Голос у председателя был, как у дохлой лягушки-вола. Все шло замечательно, пока девушка не допустила грубейшую ошибку: налила Суню бокал красного вина до краев, не оставив места для «Спрайта». Председатель рассердился и потребовал привести ему другую девушку. Он был уже сильно пьян.

Кантонского диалекта Сунь не знал и стал жестами показывать, какая девушка ему нужна. Поднеся руки к груди, он широко растопырил желтые от никотина пальцы. Итак, председателю требовалась грудастая девушка.

— Еще один круг, — сказал Шейн, повторив те же слова по-китайски.

Мама-сан увела девушек и вскоре привела их снова, кроме той, что отверг председатель Сунь. Билл взглянул на замену, и девушка показалась ему подозрительно знакомой. Он уставился на нее и содрогнулся всем телом. Он узнал эту девушку.

Мама-сан улыбнулась и развела руками, словно фокусник, удачно завершивший трюк. Девушка была невысокого роста и достаточно толстенькая, с приятным лицом, а главное — с большой налитой грудью.

Председатель Сунь сощурил глаза, выражая свое удовлетворение. Билл продолжал смотреть на новенькую. На ней, как и на всех остальных девушках караоке-бара, была балетная пачка, искусно разорванная в нужных местах. Девушка неуклюже переминалась с ноги на ногу, еще не привыкнув к высоким каблукам. Ни дать ни взять — несостоявшаяся актриса, попавшая вместо сцены в публичный дом. Билл смотрел, смотрел, а потом вдруг вскочил, схватил девушку за руку и потащил к двери.

Это была Лин-Юань, младшая сестра Цзинь-Цзинь.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Билл.

Она молчала. Билл спросил снова, потом в третий раз. Краем уха он слышал сердитые голоса мамы-сан и председателя Суня.

Лин-Юань взглянула на него и наконец узнала. Удивление пропало. Она глядела исподлобья, как ученик, нарвавшийся на учительские нотации. Билл думал, она испугается. Нет, Лин-Юань ничуть его не испугалась. Ведь он здесь не хозяин, чтобы распоряжаться.

— Что ты здесь делаешь? — Билл сердито встряхнул ее. — Отвечай мне, Лин-Юань.

К нему подошел Шейн, дотронулся до плеча и стал что-то говорить. Кажется, просил успокоиться. Однако Билл смотрел только на Лин-Юань, которую крепко держал за руку. Девушка пробовала вывернуться. Не тут-то было. Пальцы Билла впились ей в запястье.

Потом до него дошло, что он ведет себя, как идиот, и надо объяснить, в чем дело.

— Я ее знаю, — сказал Билл, словно этого было достаточно. — Я знаю эту девушку.

— Ее зовут Черри,[84] — вступила мама-сан. — Хорошая девушка.

— Никакая она не Черри, — сердито возразил Билл. — Я ее знаю.

Председатель Сунь дважды щелкнул пальцами. Лин-Юань опять попыталась вырваться, но Билл ее не отпускал. Сунь что-то орал Шейну на мандаринском диалекте, мама-сан тявкала на кантонском. Лин-Юань хныкала, словно избалованная девочка-подросток, которую не пускают развлекаться.

— Мы уходим, — заявил ей Билл и повернулся к Шейну. — Я не собираюсь спорить. Эта девушка — младшая сестра Цзинь-Цзинь. И он не будет ее трахать. — Он оглянулся на маму-сан. — Никто сегодня не будет трахать эту девушку. Она уходит от вас. А вы, — крикнул он председателю Суню, — найдите себе другую!

— Но она не может просто так уйти, — сказал Биллу побледневший Шейн. — Здесь другие правила.

— Тогда заплати ее увольнительные. Мне плевать на их правила. Но она сейчас пойдет со мной. Шейн, я не шучу. Она переоденется, и мы сразу же уйдем.

У двери появилось двое рослых вышибал. Шейн попытался успокоить председателя Суня, одновременно торгуясь с мамой-сан. Однако ни того ни другую его слова не убеждали. Сунь яростно тряс головой, ни на секунду не отводя глаз от грудей Лин-Юань. Мама-сан встала между двумя вышибалами. Приклеенной улыбки как не бывало.

— Что ты здесь делаешь? — вновь спросил у девушки Билл, как будто кроме них в комнатенке никого не было.

— Работаю, — огрызнулась она, искренне удивляясь его тупости.

Билл ждал встречного вопроса: «А что ты здесь делаешь?» Но Лин-Юань не спросила. Больше она вообще не произнесла ни слова. Наверное, ей и так все было ясно.

Шейн еще раз переговорил с мама-сан. Похоже, они нашли компромиссное решение.

— Ты можешь заплатить ее увольнительные, — сказал ему Шейн. — Но правила здесь общие для всех девушек.

Билл попытался возразить, однако австралиец предупреждающе махнул рукой.

— Прости, дружище. Это все, чего мне удалось добиться. Мы платим маме-сан деньги. Мы сообщаем ей название отеля, номер комнаты и время. И тогда девчонка постучится тебе в дверь.

— Но это…

Шейну тоже начинало надоедать упрямство Билла.

— Ты либо платишь маме-сан увольнительные и соглашаешься на эти условия, либо тебя просто выставят отсюда. Выбирай.

Билл разжал пальцы, высвободив запястье Лин-Юань. Она сердито посмотрела на него. Непослушный ребенок, в жизнь которого вечно суются взрослые.

Шейн обнял Билла за плечи. Чувствовалось, что ему было больно и обидно за друга.

— Теперь здесь многое по-другому, — тихо сказал Шейн. — Мы либо играем по их правилам, либо… выбываем из игры.


Из окна его номера был виден Китай. Вернее, небольшой кусочек Китая — прибрежная дорога, ведущая в ближайший континентальный город Чжухай. В отдалении маячили беспорядочно разбросанные домики с белеными стенами. Большинство из них стояло пустыми. Вдоль дороги вилась двойная цепь желтых огней, они освещали раскачиваемые ветром стволы пальм. Несколько раз ландшафт озаряли яркие молнии. Вместе с раскатами грома хлынул дождь.

Билл подумал, не позвонить ли ему Цзинь-Цзинь. Потом он решил позвонить Бекке. Кончилось тем, что он не стал никому звонить, а просто стоял и ждал прихода Лин-Юань. Он смотрел на поздние машины, несущиеся в направлении Чжухая, то и дело поглядывая на часы.

Возможно, Лин-Юань вообще не придет. Чем больше Билл думал об этом, тем убедительнее казался ему такой вариант. А с какой стати ей приходить? Мама-сан ее не выгонит; та свои денежки получила. В самом деле, зачем ей сюда являться? Чтобы слушать, как на нее будет орать бойфренд старшей сестры? Нечего и ждать. Она не придет.

Когда Билл уже собрался ложиться спать, раздался стук в дверь.

Лин-Юань преобразилась. Наряд шлюхи из караоке-бара и аляповатая косметика исчезли. На ней была черная футболка, джинсы и кроссовки. На заднем кармане джинсов красовалось надпись «Джуси».[85] Лин-Юань одевалась, как старшая сестра. Быть может, даже эти джинсы ей достались от Цзинь-Цзинь. Впрочем, нет, в джинсы сестры она бы не влезла. Теперь Лин-Юань сама покупает себе одежду. Хватит с нее сестринских нарядов, которые вечно надо расставлять и укорачивать, переделывая под себя. У нее есть собственные деньги.

Лин-Юань вошла в номер. Билл заметил, что футболка у нее, как и требовала мода, укороченная, а на полоске тела между футболкой и джинсами кокетливо завязан кушак. Девушка остановилась, глядя прямо ему в глаза. Билл покачал головой.

— Я тебя не понимаю, — сказал он. — Что бы сказала твоя мать, узнав, где ты? Что бы сказала Цзинь-Цзинь?

Однако Лин-Юань была готова к подобным вопросам. Билл понял, зачем она к нему пришла. Оправдаться.

— У моей сестры кто-то есть, — сердито бросила ему Лин-Юань.

Как и многие китайцы, она мгновенно взрывалась. Секунда — и китаянка была уже охвачена праведным гневом.

— У моей сестры всегда кто-то есть. О ней всегда кто-то заботится. Сначала тот человек из Шанхая. Потом ты, богатый иностранец. А у меня нет никого.

Билл снова покачал головой. Это не причина. Сколько ни ищи, не найдешь причин, оправдывающих бордельное ремесло.

— Послушай, Лин-Юань. Если тебе требовались деньги, я бы тебе их дал. И сестра дала бы. — Он старался говорить мягко, совсем не так, как в караоке-баре. Он все еще думал спасти ее. — Но ты избрала не лучший способ заработка, Лин-Юань. Это не тот способ.

Лин-Юань сердито оскалила белые зубки.

— А фабрика — тот способ? — с вызовом спросила она. — Фабрика, куда вы меня привезли… совсем плохо. Деньги — только поесть. Босс — совсем плохой человек. Он делал с девушками… как в караоке-баре, но без денег. Не хватало денег послать домой. Понимаешь? Моя мать больна. Это ты понимаешь?

— Я знаю о болезни твой матери.

Лин-Юань растопырила пальцы.

— Деньги от караоке в четыре раза лучше… в пять раз лучше, чем та фабрика. В десять раз лучше, когда хорошая ночь.

— Торговать собой? Ты этого хочешь? Не могу поверить, что тебе хочется торговать собой.

— Фабрика — плохое место. Очень плохое.

Лин-Юань подошла к окну. Как и Билл, она смотрела на огни шоссе, на гнущиеся стволы пальм. Дождь почти превратился в ливень. Рядом с дорогой что-то двигалось. Поначалу Билл решил, что это тяжелый грузовик, у которого испортились тормоза. Нет, это был большой рекламный плакат, сорванный ветром с растяжек. С плаката беззаботно улыбалась девушка, держа в руке красный мобильный телефон. Биллу почудилась, что она подмигнула ему, прежде чем ветер смял и унес плакат в темноту. Потом он снова увидел сорванную рекламу. Ее несло в сторону Чжухая. Современный воздушный змей.

— Начинается время тайфунов, — сказала Лин-Юань так, будто она читала телевизионный прогноз погоды. — В июне всегда так. В июне приходят тайфуны. В июле тоже. И в августе. Этот год очень плохой. Может быть много тайфунов.

Билл встал рядом с ней, не зная, о чем говорить. Опять тайфуны. Значит, жди новых разрушений. Новых жертв.

— Эта дорога ведет в Чжухай, — проговорил он. — Днем отсюда виден материковый Китай.

— Я знаю. Я уже была в этом отеле. — Ей определенно нравилось удивлять и даже шокировать Билла своими словами. — Может, даже в этом номере. — Видя ужас на его лице, Лин-Юань довольно улыбнулась. — Я в Макао только месяц — и уже знаю каждый отель.

Она принялась перечислять их названия, по-детски загибая пальцы:

— Отель «Лиссабон», «Вилла Тинь-Тинь», «Фортуна», «Мандарин Ориентл»…

От списка отелей Биллу стало дурно.

— И везде тебя щедро вознаграждали? — спросил он.

Лин-Юань с гордостью кивнула.

— Очень… популярная девушка. Мама-сан говорит: «Ты хорошая девушка, Черри. Ты лучшая девушка в баре».

— Пожалуйста, прошу, не называй себя Черри. У тебя ведь другое имя! — Билл схватил ее за руку.

Лин-Юань снова вспыхнула.

— Черри — красивое имя. Американское имя.

— Дурацкое имя! — Билл тоже вспыхнул. — На Западе такого имени нет. В настоящем мире так женщин не зовут. Ни в Америке, ни в Англии, нигде. Ни одни родители не назовут свою новорожденную дочь Черри. Это имя для глупой азиатской девушки из бара. Мама-сан прилепила тебе это имя, а ты и радуешься. Ты слышишь, что я говорю?

Билл схватил ее за руки, искренне желая, чтобы она поняла всю нелепость этой клички. Попытка провалилась. Он вдруг узнал в ней сестру. Перед ним стояла более молодая и толстая копия Цзинь-Цзинь.

Внешне сестры были полной противоположностью: одна высокая, худощавая, с небольшой грудью, а другая, наоборот, — совсем маленькая, но состоящая из сплошных округлостей. Если старшая напоминала танцовщицу, то младшая скорее походила на продавщицу или барменшу. Но держа сейчас руки Лин-Юань в своих и глядя на нее, Билл вдруг увидел призрак той женщины, которую любил.

— Тебя зовут Лин-Юань, — громко сказал он, напоминая собственное имя ей, всем мужчинам из номеров и самому себе.

Она вновь показала белые остренькие зубки, раскрыв их в полуулыбке-полугримасе.

— Это там. А здесь, в моей новой жизни, меня зовут Черри.

— Не знаю, что мне с тобой делать, — растерянно произнес Билл.

Ее толстенькие ручки были совсем холодными. Другие руки. Билл вдруг почувствовал комок в горле. Лин-Юань изогнула выщипанные брови (с бровями она явно переусердствовала) и улыбнулась, как взрослая опытная женщина, заподозрившая хитрость со стороны мужчины. Он не знает, что с ней делать?

Билл отпустил ее руки и отошел. Однако и он, и Лин-Юань продолжали глядеть друг на друга, как будто виделись впервые.

Она перестала улыбаться, а когда вновь заговорила, ее голос был едва слышен сквозь гудение кондиционера.

— Приятно провести время, — произнесла Лин-Юань, кивая в такт словам.

Фразу эту она явно где-то слышала и запомнила. Возможно, даже от сестры. Но прозвучало это цинично и жестко, словно она вколачивала слова ему в голову.

А потом… потом наступил краткий миг. Возможно, только этот миг и был его прошлым и настоящим, а все мысли о вечной любви — просто фантазия в красивой упаковке на западный манер.

Наступил краткий миг: девушка, полумрак номера, вспыхнувшее желание. Билл обнял ее, и его обдало жаркой волной. Лин-Юань откликнулась. Она повернулась и медленно повела его к постели.

Затем он вдруг отстранил ее, взял под локоть, подтащил к двери и вытолкал в коридор, не давая себе ни малейшего шанса передумать.

— Возвращайся к своей матери, — буркнул Билл.

Лин-Юань опять изогнула почти несуществующие брови и рассмеялась ему в лицо, как смеются над глупой шуткой.

Билл захлопнул дверь и вернулся к окну. Он смотрел на разыгравшуюся бурю, стараясь восстановить дыхание и успокоить бешено колотящееся сердце. Молнии все так же разрывали небо, освещая каждую капельку дождя. Билл нажал кнопку на столике возле кровати. Шторы начали закрываться. Билл облегченно вздохнул. Он до тошноты устал смотреть на Китай.

Глава 26

Начавшись, проливные дожди уже не прекращались.

Все три последние недели природные катаклизмы оставались главной новостью, оттеснив на задний план все прочие. Реки, выплеснувшиеся из берегов в восточных и юго-восточных провинциях Китая. Число погибших и оставшихся без крова. Миллион человек, которых пришлось эвакуировать из районов бедствий в провинциях Чжэцзян, Фуцзянь, Цзянси, Хунань и Гуанси. На всем пространстве от Шанхая до вьетнамской границы бушевали дожди и ветры, и их владычество казалось бесконечным.

На любом телеканале, на любой радиостанции — везде только сводки о наступлении природной стихии. Разливы рек, оползни, затопленные поля, смытые или разрушенные жилища. Над районами бедствий кружили военные вертолеты, разбрасывая бутылки с водой и пакеты лапши быстрого приготовления. Из Хунаня сообщали о заболевших тифом. И ежедневно, ежечасно — данные о количестве погибших и пропавших без вести.

Шейн подъехал к многоквартирному дому, где жил, но из машины не вылез. Вместо пассажира на переднем сиденье лежала его дорожная сумка. Его костюм полностью вымок — следствие спринтерской пробежки от стоянки до здания аэровокзала.

Сегодня он вместе с немцами должен был лететь в Гонконг, однако нелетная погода заставила пудунский аэропорт отменить все рейсы. В представительстве «Дрэгон Эйр» он услышал стандартные извинения и такое же стандартное: «Приходите завтра. Возможно, к завтрашнему утру погода улучшится».

Слушая, как дождь барабанит по стеклам и корпусу машины, Шейн не очень верил в завтрашнее чудо. Мокрый костюм превратился в панцирь, но австралиец продолжал сидеть, оттягивая момент неизбежного возвращения в квартиру. Честно говоря, он боялся туда подниматься. Восстановленные отношения с Росалитой держались на волоске, и Шейн одинаково страшился застать и не застать ее дома.


Билл приник к стеклянной стене родильного отделения.

В Международном семейном госпитале на свет появлялись младенцы всех цветов кожи, однако всех их, по китайской традиции, плотно пеленали, отчего они становились похожими на аккуратные пакетики. Приятно ли младенцам лежать с туго прижатыми к бокам ручками, Билл не знал. Сейчас его внимание было приковано к одному такому «пакетику».

Девочка. Билл почему-то не сомневался, что это девочка, хотя его уверенность ничем не подкреплялась. Половина ее крови была китайской, вторая половина — европейской. Трудно сказать, спала ли она или бодрствовала. Но маленький ротик двигался, словно младенец уже высказывал свои претензии миру, в который недавно пришел. Глядя на этого ребенка, Билл невольно улыбнулся. Смешение кровей давало удивительно красивых детей. Он смотрел на крошечную девочку и видел в ней всю красоту мира.

Потом Билл вспомнил, зачем пришел сюда, и взглянул на часы. В этот момент из лифта вышел доктор Сарфраз Кхан. Он прошел мимо, на ходу просматривая какие-то бумаги, и это избавило обоих от ненужной встречи.

Цзинь-Цзинь успела собрать вещи и сейчас сидела на койке в своей палате, готовая отправиться домой. Ее лицо все еще было бледным после общей анестезии. Войдя, Билл поцеловал ее в щеку.

— Жду лекарств, — объяснила она. — Мне дадут антибиотики и болеутоляющее, а потом выпишут.

Билл присел на койку и взял Цзинь-Цзинь за руку. В ее лексиконе появились новые слова из мира врачей и болезней. Они пришли к ней вместе с грустным осознанием: здоровье — категория непостоянная.

Вначале Цзинь-Цзинь обратилась в китайскую клинику. Там ей сказали, что опухоль в груди доброкачественная, и посоветовали «смириться и привыкнуть». Традиционный китайский подход: терпеть то, что вовсе не нужно терпеть. Билл уговорил Цзинь-Цзинь не смиряться, а пройти обследование в Международном семейном госпитале. Оказалось, такие опухоли легко и быстро удаляются. Шрам после операции будет настолько мал, что вскоре она забудет о его существовании. Однако необходимость даже пустяковой операции испугала и Цзинь-Цзинь, и Билла. Им вдруг показалось, что мир начал предъявлять им счет.

Билл обнял ее, но очень осторожно. Он знал, что боль после операции еще сохранялась. Анестезия вызывала у Цзинь-Цзинь головокружение и тошноту. Его порыв не был объятием любовника. Нет, ни в коем случае. Те объятия кончились навсегда.

Билл снова поцеловал ее в щеку. И опять не как любовник, а как друг. Так целуются мужчина и женщина, прошедшие вместе через радость и горе. Так целуются супруги, давно живущие в браке.

Когда они вернулись в дом, где она жила, на лестнице им встретился сосед сверху. Брэд.

— Как ты, Цзинь-Цзинь? — участливо спросил он.

«Неужели он решил, что можно вот так просто влезть в ее жизнь и всем своим видом показывать, насколько ты волнуешься?» — подумал Билл.

У этого парня даже хватило наглости взять Цзинь-Цзинь за руки!

— Все прошло хорошо? — спросил Брэд.

Значит, она ему рассказала. Значит, их отношения были близкими настолько, чтобы рассказывать о подобных вещах. И сейчас этот новозеландский красавчик стоял, подпирая стенку, и держал ее руки в своих.

Цзинь-Цзинь улыбнулась и выдернула руки. Не глядя на Брэда, Билл протиснулся между ней и новозеландцем, неся ее сумки.

— Все отлично, — на ходу бросил ему Билл.

В квартире Цзинь-Цзинь встала под душ. Билл остановился в проеме ванной и смотрел, как она моется, стараясь не задеть повязку на левой груди — белый бинт с черным пятнышком запекшейся крови. Потом она вытерлась, и они легли рядом.

Билл не мог остаться. Даже в этот вечер ее возвращения из госпиталя. Им было невыразимо грустно. Оба понимали: в двенадцатом часу он встанет, оденется и поедет домой. Биллу так хотелось не на словах, а на деле показать ей свою заботу. Какая же это забота, если он даже не может остаться с нею на ночь? Все остальное — просто словесная шелуха.

Сейчас он лежал рядом и слушал ее слова, похожие на мысли вслух.

— Сначала ты говоришь себе: «Ну и что такого, если он женат? Ведь тебе с ним хорошо». А потом замечаешь, как он постоянно смотрит на часы. Уходя, он обязательно смотрится в зеркало — не осталось ли следов губной помады. Ты даришь ему подарки на Рождество, на его день рождения, но он не может взять их домой, а если и берет, то прячет. И ты начинаешь думать: а вдруг он просто выбрасывает твои подарки? Ты долго и тщательно их выбирала. Тебе хотелось, чтобы они сказали ему, как сильно ты его любишь. Но дома у него другая жизнь… А когда вы вместе и все хорошо, ты чувствуешь, насколько это прекрасно… Я выбрала правильное слово? Я знаю, иногда я употребляю неверные слова, но сейчас я выбрала правильное слово. Да, ты чувствуешь: все прекрасно… Но потом он уходит, и ты остаешься одна. Днем, вечером, ночью. И тогда все становится отвратительно. Это слово я тоже выбрала правильно. Отвратительно. — Цзинь-Цзинь повернулась к нему. — Билл, что мне теперь делать? Что будет со мною дальше?

Он тоже повернулся на бок, провел рукой по ее животу, потом обнял ее. Ложь тоже имеет свой предел, и сейчас он добрался до этого предела. Дальше надо говорить только правду.

— Мне пора, — сказал Билл, выбираясь из постели.

— Но прежде чем ты уйдешь, я хочу показать тебе несколько снимков.

Он понял, что это желание возникло не спонтанно, а было заранее ею обдумано.

Цзинь-Цзинь показала ему фотографии младшей сестры. Улыбающаяся, довольная Лин-Юань стояла в обнимку со своим бойфрендом — рослым и тоже улыбающимся немцем. С того момента, как Билл видел ее в Макао, Лин-Юань еще растолстела. Но главным было не это. Главным было кольцо на ее пальце. Кольцо, подаренное в знак помолвки.

— Он очень симпатичный, — сказала Цзинь-Цзинь. — Как по-твоему?

Заурядный, склонный к полноте немец. Поскольку это не касалось его отношений с Цзинь-Цзинь, Билл позволил себе солгать.

— Превосходный парень, — сказал он и, не удержавшись, все-таки спросил: — А что ты думаешь о том, что она делала, когда сбежала с фабрики?

Они переглянулись.

— Что ты скажешь о том времени? — снова спросил Билл.

Цзинь-Цзинь покачала головой, быстро тасуя снимки, как крупье тасует новую колоду карт.

— Нечего говорить об этом. Сейчас это уже не важно. — Она задумчиво глядела на улыбающуюся Лин-Юань. — Наверное, я все-таки больше заботилась о ней, чем она обо мне.

Билл потянулся к ней. Цзинь-Цзинь не отстранилась, не вздрогнула, как он того ожидал. Этим и отличались миры, к которым они принадлежали. Тут их миры диаметрально противоположны. Цзинь-Цзинь не могла прекратить их отношения столь же быстро, как он.

— Я жалею только об одном, — проговорила она. — Я жалею, что у нас с тобой нет ребенка. Мне все равно, что ты останешься со своей женой… Нет, не все равно, но я ничего не скажу. — Она помолчала. — Но мне очень хочется нашего ребенка. Вот этого мне хочется.

Она и здесь выбрала правильное слово: «бэби». Она не сказала «чайлд». Именно «бэби». Малыш. Младенец. Цзинь-Цзинь всегда растягивала слоги в этом слове, и у нее выходило «бэй-бии».

Какая-то часть Билла тоже хотела их общего ребенка. Даже сейчас, поскольку у них родился бы замечательный малыш. Скорее всего, ребенок был бы похож на мать. На Цзинь-Цзинь. И в то же время он сознавал: им ни в коем случае нельзя заводить общего ребенка. Это означало бы новую жизнь и неминуемый конец прежней. Два дома, две жены, две жизни. Его попросту разорвало бы. Пока длились их отношения, Биллу нравилось убаюкивать себя мыслями, что он непременно позаботится о Цзинь-Цзинь, обязательно что-то сделает для нее. В действительности же он ничего не мог сделать. У него уже есть жена и ребенок. Его сердце занято ими. И даже если Бекка отвергнет его, и она, и Холли все равно останутся в его сердце.

— Мне пора, — тихо повторил Билл.

Цзинь-Цзинь кивнула. Она не пыталась вытирать хлынувшие слезы. Совместного будущего у них нет, прошлого не вернешь, и говорить тут не о чем.

Ее голос остановил Билла у самой двери.

— Я тут видела одну передачу. Там говорили, что мужчина никогда не женится на женщине, которую по-настоящему любит. Как по-твоему, это правда?

Билл покачал головой.

— Отчасти правда, — ответил он, понимая, что недосказанность ударит по ней меньше, чем любое другое его слово.


В квартире играла музыка. Шейн услышал ее еще на подходе к двери. И совсем не та, что нравилась ему. Не «Eddie and the Hot Rods».[86] И не «Thin Lizzy».[87] Он поворачивал ключ, слушая: «Угадай, кто сегодня заявится к нам? Наши парни — ведь ты стосковалась по их рукам». Такие песенки нравились его жене. И такие певцы ей тоже нравились: бритоголовые, увешанные цепями, густо покрытые татуировкой. Слова, обычные для песен о любви, у них звучали как угроза физического насилия. Нет, это тебе не «96 Tears»[88] в исполнении старины Эдди и его ребят, и не их знаменитая «Do Anything You Wanna Do».[89] И конечно же, не «The Boys Are Back In Town».[90] Росалита и ее дружок не играли любимых песен Шейна. Они играли одну из новых песен.

Они играли их собственную песню.

Шейн не сразу узнал того, кого сейчас ублажала в постели Росалита. Владелец бара с Мао-Мин-Нань-Лу. Его заведение находилось в двух шагах от «Вместе с Сюзи», и там была живая музыка. Надо же! А Шейн все время подозревал бас-гитариста из бывшего оркестра Росалиты. Он даже готов был побиться об заклад, что это бас-гитарист. Тот с самого начала возненавидел его, словно Шейн вторгся в их жизнь и все испортил. В этом парень оказался прав: все испорчено. Бесповоротно испорчено.

Одеяло они отбросили в сторону. Владелец бара лежал на груде подушек. Росалита стояла на коленях, склонив голову к его раскинутым ногам. Смуглость ее кожи лишь подчеркивала бледную кожу европейца.

Кто он? Француз? Немец? В Шанхае было полно французов и немцев; это тебе не Гонконг, где по-прежнему доминировал англоязычный мир. Другие европейские страны не слишком лезли в Гонконг. Они лезли туда, куда могли влезть.

Этот немец или француз тоже влез туда, куда мог влезть. И сейчас Росалита удовлетворяла его ртом. Тем самым ртом, который целовал Шейна в день свадьбы. Шейн всегда восхищался ее ртом, умеющим дарить идеальные поцелуи… Оказалось, ее рот способен и на другое.

Из-за гремящей музыки парочка не услышала появления Шейна. Но теперь, увидев его, они с проклятиями оттолкнули друг друга. Владелец бара зло смотрел на Шейна. Австралиец подумал, что сейчас они с ним подерутся. Шейн чувствовал, что справится с ним. Плевать он хотел на бурлящую кровь этого козла.

Однако владелец бара с живой музыкой осерчал вовсе не на Шейна. Он был зол на Росалиту. Какого черта она позвала его, не будучи уверена, что ее муж протирает задницу в офисе или болтается в командировке?

— Глупая ты корова, — процедил владелец бара, вылезая из постели.

Росалита прикрыла скомканной простыней грудь. Шейна взбесило не то, что владелец бара явился к нему в дом и оказался в его постели. Как это ничтожество посмело оскорбить его жену?

Внутри Шейна тоже все забурлило. Самое удивительное, но его задела не измена жены, не то, что она делала своими пухленькими губками, и даже не эта дурацкая музыка, до сих пор орущая на всю квартиру. Шейна доконали три слова: «Глупая ты корова».

«Зря ты не попридержал язык, парень, — подумал Шейн. — Теперь ты заплатишь мне за эти слова».

Владелец бара и Росалита стали переругиваться. Шейн прошел к сейфу, набрал шифр — дату рождения Росалиты — и вернулся в спальню с пистолетом Макарова.

Они уставились на Шейна. Они глядели на оружие — старый дешевый пистолет советского производства. Наконец-то они замолчали. А музыка продолжала греметь. Чужая музыка.

«Какая отвратительная песня. Сколько в ней ненависти», — подумал Шейн.

Он был очень спокоен. Настолько спокоен, что, кажется, даже перестал дышать.

Владелец бара рассмеялся Шейну в лицо и сказал, что уже бывал здесь.

— Брось эти ковбойские шуточки, — сказал он, натягивая брюки и застегивая молнию ширинки. — Ты меня не застрелишь. Не надо быть таким жадным. Росалита — твоя подружка, не спорю. Но и моя тоже. Поэтому ты меня не застрелишь.

Шейн выстрелил ему прямо в живот. Это было проще, чем бить кулаками. Он лишь слегка шевельнул указательным пальцем, лежащим на курке, и пистолет послушно выплюнул пулю. Владелец бара упал на спину, держась за живот. Шейн вовсе не собирался устраивать ему мучительную смерть. Так получилось. Этот человек все еще не мог поверить в случившееся. Он громко ругался, пытаясь подняться, но сумел лишь встать на колени, продолжая зажимать простреленный живот. Его голова свесилась на грудь, как будто ему впервые стало стыдно. А кровь струилась у него между пальцами, заливая белые простыни.

Однако Шейн ничего этого не видел. Он смотрел только на свою жену. Росалита стала звать на помощь, крича, что ее сейчас убьют. Она кричала на филиппинском наречии, по-испански и по-английски с испанским акцентом, характерным для многих филиппинцев. Забыв о своей наготе, Росалита переползла на другой край постели, а оттуда — на пол. И тогда Шейн почувствовал, как его указательный палец снова сгибается. Надо только слегка нажать на податливый металлический курок. Палец замер.

Волосы Росалиты не были убраны и перекинуты через плечо, как обычно. Волосы Росалита распускала, только когда спала. И еще — когда занималась любовью.

Она ползла, дергая головой, и сквозь гриву волос отчетливо проступало большое родимое пятно на ее шее. Пятно чернильного цвета… Шейн смотрел на это пятно и понимал, что он все равно любит Росалиту. Он был рад, что женился на ней, и, если повернуть время вспять, он бы не задумываясь сделал то же самое.

Шейн смотрел на ее родимое пятно. Он слишком любил Росалиту, чтобы лишить ее жизни. Но у него имелся другой вариант. Австралиец опустил пистолет, затем снова поднял, приставил дуло к виску и нажал курок.

За мгновение до небытия Шейн вспомнил, какой была Росалита, когда он впервые ее увидел. Сколько огня, сколько жизни. Он поблагодарил судьбу, подарившую ему такой праздник… Он увидел себя подростком, спешащим на берег с доской для серфинга. Потом он вошел в прохладную воду, и ему стало зябко, невзирая на палящее утреннее солнце. Но он упрямо брел дальше… Его первый вечер в Азии. Кажется, в Гонконге. Он забыл название ресторана, но помнил, как впервые попробовал утку по-пекински со всеми специями и овощами. Тогда же он впервые попробовал пиво «Чинтао». Он даже не подозревал о существовании таких блюд и такого пива. Он ел, пил и смотрел на тысячи огней, заменявших звезды… А потом он снова шел наперекор упрямым волнам, сжимая в руках доску для серфинга. И солнце становилось все ярче, все ослепительнее.

Мгновение вместило воспоминания обо всем хорошем, что он успел узнать и пережить, ощущение скоротечности всего этого и еще — грусть оттого, что все это уже никогда не повторится.

Часть четвертая МЫ ЕЩЕ УВИДИМСЯ

Глава 27

Билл ожидал увидеть деревню. Во всяком случае, ему говорили, что это деревня. Но перед ним предстало скопище беспорядочно разбросанных лачуг. С одной стороны к ним подступали обильно залитые дождями рисовые поля, с другой — вздувшаяся река. Берег реки покрывал слой красного ила. Он-то и был причиной, заставившей Нэнси Дэн приехать сюда.

Машину подбрасывало на грунтовой дороге. Новый водитель фирмы (он был старше Тигра и, похоже, не спешил открывать собственное дело и обогащаться) отчаянно маневрировал, чтобы не столкнуться со старухой-велосипедисткой. Та ехала, не обращая внимания на автомобиль. Босые ноги, густо залепленные глиной, крутили педали. Других машин здесь не было.

— Я ее вижу, — сказал водителю Билл. — Остановите здесь.

Нэнси двинулась от берега к рисовым чекам. Ее окружали местные жители — фигурки в прозрачных плащах. На фоне буйной зелени они казались призраками. Билл выбрался из машины и пошел по узкой тропинке, вихляющей между рисовыми чеками. Ветер вырывал из его рук зонтик. По полям неслись ручейки ржавого цвета. Билл окликнул Нэнси. Та подняла голову, кивнула и пошла ему навстречу.

— Я знаю… про Шейна. Это так ужасно, — едва поздоровавшись, сказала Нэнси.

Впервые она назвала австралийца по имени, а не мистером Гейблом, как прежде.

Крестьяне начали расходиться, пригибая головы под косыми струями. Они шли гуськом по тропке, направляясь к своим убогим жилищам. Издали это выглядело как похоронная процессия.

Билл взглянул под ноги, где хлюпала ржавая вода.

— Промышленные стоки?

Нэнси кивнула и махнула рукой в сторону реки.

— Мне взялся помогать один специалист, на общественных началах. — Она сняла очки и за неимением салфетки стала вытирать стекла пальцами. — Он нашел в промышленных стоках следы тяжелых металлов. — Она снова надела очки. — Завод сбрасывает в реку неочищенные стоки. Я собираю доказательства.

Билла потоптался на месте. Ржавая вода едва не заливала его ботинки.

— Что делают на этом заводе?

— Пестициды, инсектициды, фториды. Еще разные виды пластиков. Местные крестьяне зависят от речной воды. Они ее пьют, ею поливают свои поля. Но с тех пор как вся эта отрава спускается в реку, урожаи риса сильно упали. Дети появляются на свет с врожденными дефектами. Люди умирают. Уже несколько сотен умерло.

Билл обвел взглядом кособокие лачуги. «Раковая деревня», как окрестила такие селения пресса. Задворки «экономического чуда». Точнее, одна из его оборотных сторон.

— Нэнси, вы собираетесь бороться с крупным химическим заводом? Что вы можете сделать?

— Остановить их. Доказать прямую взаимосвязь между содержанием тяжелых металлов в воде и уровнем заболеваемости местных жителей. Заставить правительство применить существующие законы об охране окружающей среды. Доказать властям, что, если не принять меры сейчас, ядовитые стоки отравят новые деревни и будет еще больше больных и умерших. Я хочу защитить тех, кто еще здоров, добиться компенсации для пострадавших и оплаты лечения заболевших. В деревне полно осиротевших детей. Родители умирают у них на глазах.

Нэнси снова вытерла очки пальцами.

— Эти люди брошены на произвол судьбы. Их некому защитить. Ни компартии, ни правительству нет до них дела. Они никому не нужны. Никто не борется за них.

— Ну как же не борется? А вы?

— Одна я мало что могу. — Она покачала головой. — Но есть и другие. Есть центры юридической помощи. Есть постоянно действующие «горячие линии». Я знаю, они есть почти в каждом китайском университете.

Разговор с Нэнси вселял надежду на лучшее будущее. Здешняя «раковая деревня» была одной из сотен, если не тысяч таких же обреченных селений.Но в стране имелись и молодые юристы вроде Нэнси, готовые помогать бесплатно или за символические деньги. Некоторые из них продолжали работать в коммерческих фирмах, а в свободное время бесплатно помогали беднякам. Иные уходили с высокооплачиваемых работ, отказываясь от собственного благополучия ради более высоких целей. Так поступила Нэнси. Скорее всего, она несколько лет целенаправленно шла к этому и, когда сочла, что накопила достаточно, покинула фирму, чтобы отныне работать, не получая никаких гонораров.

— Я хочу немногого, — продолжала Нэнси. — Я хочу, чтобы самые бедные люди в моей стране могли получать квалифицированную юридическую помощь.

Отправляясь сюда, Нэнси предусмотрительно надела высокие сапоги. Сейчас они были по щиколотку покрыты отвратительным ржавым налетом.

— Вам, наверное, плохо без него, — вдруг сказала она. — Он был вашим лучшим другом.

Билл отвернулся.

— Нам всем плохо без него. И без вас тоже, Нэнси. Но если Шейна уже не вернешь… — Он не договорил и снова повернулся к ней. — Меня послал Девлин. Мы тонем под завалами работы. Из Лондона должны приехать двое молодых юристов, но их еще нужно вводить в курс дела. Словом, Девлин просит вас вернуться… Мы все просим вас вернуться. Вы нам нужны.

Нэнси покачала головой, указав на фигурки крестьян.

— Им я гораздо нужнее.

Билл не пытался ее уговаривать. Он знал, что она не вернется в фирму, и еще в офисе сказал Девлину об этом. В глубине души Билл и не хотел, чтобы Нэнси возвращалась. Она избрала свой жизненный путь. В какой-то степени Билл ей даже завидовал.

— Будьте осторожны, Нэнси, — Билл слышал о нескольких случаях расправы с молодыми, идеалистически настроенными юристами, которые бескорыстно помогали бедным. — Вы вступаете в конфликт с людьми, способными на все. Даже на убийство.

— Все будет хорошо, — оптимистично заявила Нэнси.

Ей хотелось верить в собственную неуязвимость, хотя Билл знал, что это далеко не так.

— При всем нынешнем богатстве Китай так и останется страной Третьего мира, пока наши суды не начнут защищать права простых людей. До тех пор пока у нас не будет правовых норм, мы останемся нацией зависимых крестьян.

— Вы рассуждаете совсем как Малахольный Митч, — заметил Билл.

— Я у него многому научилась. Он рассказывал мне о нормах права, о власти закона. Неужели не помните? Митч говорил об этом постоянно. «Власть закона означает, что закон в равной мере применим ко всем без исключения. Там, где не соблюдаются правовые нормы, юридические решения страдают несовершенством. Власть закона — это корни и ветви древа демократии». Митч считает нашу профессию священной, сравнимой с профессией врача. Он — хороший юрист.

— Хороший, но только не для китайских реалий, — невесело усмехнулся Билл. — В современном Китае остается все меньше священного.

— Ну а вы-то как? — вдруг спросила Нэнси.

Ее вопрос несколько озадачил его.

— Меня должны вот-вот сделать партнером.

Нэнси поздравила его. Впервые за все время их разговора она улыбнулась. Похоже, она искренне радовалась за Билла, поскольку знала, как он стремился поскорее стать партнером. Фактически ради этого он и приехал в Шанхай. Ради этого работал не покладая рук и не считаясь со временем.

Билл поблагодарил ее. Потом они молча стояли под его зонтиком, глядя на дождь, заливающий рисовые поля. На речном берегу блестела ржаво-красная полоса ила. Мертвого ила, отравленного промышленными стоками. Еще день-другой, и река разольется. Билл к этому времени будет уже далеко отсюда. А Нэнси останется здесь.


Билл помогал родителям Шейна — пожилым, оцепеневшим от горя людям — выполнить необходимые формальности. И прежде всего, посетить австралийское консульство, находящееся на двадцать втором этаже небоскреба CITIC.[91] Там он помог им заполнить и подписать несколько бумаг, без которых было невозможно отправить на родину тело их сына.

Родители Шейна остановились в отеле «Риц-Карлтон». Совсем рядом. Но Билл не знал, в состоянии ли они идти пешком. К тому же лил дождь, и он предложил подвезти их на машине фирмы.

Улица Наньцзин-Силу замерла. Автомобили стояли в плотной пробке. Родители Шейна притихли на заднем сиденье. Билл сидел рядом с водителем, разглядывая пешеходов и посетителей в окнах баров и ресторанов. Машина проползла еще несколько метров и…

Они сидели в баре «Лун», возле самого окна. Бекка и Сарфраз Кхан.

Билл почему-то сразу подумал о Холли. Наверное, его жена и доктор говорят о Холли и ее астме. А возможно, и не об астме. Или об астме и о других вещах. Билл этого не знал. Его жена и индиец сидели друг против друга, подавшись вперед. Казалось, доктор Кхан пытался ее в чем-то убедить. Бекка слушала. Жена Билла Холдена просто слушала.

Она права. Билл вдруг понял, что Бекка была права: выбор есть всегда и у каждого.

Билл понял не только это. Наверное, впервые в жизни он осознал, что во всех этих встречах на стороне, во всех этих поисках и разрывах нет никакой притягательной магии. Магия — это когда вы остаетесь вместе.


Они стояли на взлетной полосе пудунского аэропорта и смотрели, как рабочие грузят гроб в самолет.

Родители Шейна прижались друг к другу, держа большой зонт с эмблемой их отеля.

«Какая чудовищная нелепость, — думал Билл. — Родителям приходится хоронить своего взрослого сына. Как это страшно — пережить собственного ребенка. Нельзя, чтобы люди хоронили собственных детей. Как им теперь жить? Да и вообще, какая может быть жизнь, когда дети уходят из нее раньше родителей?»

Билл стоял рядом со стариками. С другой стороны погрузочного конвейера вытянулся в струнку представитель австралийского консульства. Видимо, кто-то из младших служащих. Парню было от силы лет двадцать пять, однако его присутствие превращало заурядную, в общем-то, погрузку в церемониальный акт.

Лента конвейера неторопливо везла гроб в чрево самолета. Спасибо рабочим, что не обставили гроб чемоданами пассажиров. Молодой человек из консульства стоял прямо, словно часовой, исполненный достоинства и уважения к погибшему соотечественнику и его родителям. Билл радовался присутствию служащего, но, когда гроб въехал внутрь самолета, он почти услышал у себя в голове насмешливый голос Шейна: «Ну и путешествие мне предстоит, дружище. Никогда еще не летал в компании чемоданов».

Видя, как гроб медленно скрывается в недрах багажного отсека, мать Шейна — крупная седая старуха — заметно содрогнулась. Биллу захотелось ее обнять, но он не посмел. Невысокий и щуплый отец Шейна держался стойко. Что ж, отцы всегда более скупо проявляют свои чувства.

Гроб скрылся внутри. Его погрузили последним, после чего плотно задраили дверь. Служащий консульства поспешно взглянул на часы. Мать Шейна вдруг порывисто обняла Билла, затем столь же резко отстранилась.

— Приезжайте к нам в Мельбурн, — сказала она. — Вместе с женой и дочуркой.

— Обязательно приедем, — пообещал Билл, зная, что вряд ли он когда-нибудь снова увидит родителей Шейна.

Возле ног старухи стояла потертая дорожная сумка. Билл видел ее сотни раз. Он помнил, с какой небрежностью Шейн забрасывал эту свою верную спутницу в багажник служебного лимузина. С ней он поднимался по трапам самолета, с ней летал в Макао. Сумка эта всегда стояла под его столом в офисе на случай, если придется срочно куда-то отправляться. Австралиец был легок на подъем.

Мать Шейна подняла сумку и протянула Биллу.

— Это нашли в машине, — пояснила она. — Там, в основном, все по его работе.

— Нам она не нужна, — добавил отец Шейна.

Сумка была полуоткрыта, словно кто-то в нее залезал и не нашел ничего интересного. Папки, прозрачный конверт с заказанным по Интернету, но так и не использованным авиабилетом. Ноутбук. Кое-что из одежды. Дорожный набор туалетных принадлежностей. И толстая книжка в мягкой обложке: «Взлет и падение Британской империи» Лоренса Джеймса.[92]

— Я возьму, — сказал Билл.

Отец Шейна протянул ему руку, и Билл пожал ее. Невзирая на щуплость, старик был достаточно силен и предпочитал тот старомодный вид истинно мужского рукопожатия, когда нужно стиснуть чужие пальцы до хруста в костях. А может, горе настолько поглотило его, что он сделал это бессознательно.

— Ну как такое могло случиться? — спросил старик, и его голос впервые дрогнул. — Вот что я не могу понять!

Билл тоже не знал ответа. Сама смерть была ответом на этот вопрос.

— Шейн был одинок, — пробормотал Билл. — Я думаю, ваш сын был очень одинок.

И тут старика прорвало.

— Чушь! — выкрикнул он с такой яростью, что Билл невольно попятился назад. — О каком одиночестве вы говорите? Разве наш сын не был женат?


Билл сидел у постели и смотрел на спящую Холли, когда в замке заскрежетал ключ. Бекка вернулась. Холли спала беспокойно, то и дело сбрасывая одеяло, и Билл все время укрывал ее заново.

Он слышал, как жена тихо вошла в спальню дочери, но головы не повернул. Бекка подошла ближе, ее рука легла ему на плечо. Билл потянулся и откинул Холли волосы со лба.

— А где ама? — тихо спросила Бекка.

— Я ее отпустил, — столь же тихо ответил он.

— Но она могла хотя бы уложить Холли.

— Я тоже умею это делать, — по-прежнему не поворачиваясь к жене, сказал Билл.

Бекка обняла его за шею. Прижалась лицом к его щеке. Ее волосы щекотали Биллу ухо. Нос улавливал запах ее духов. Но кроме духов были и другие запахи. Волосы сохраняли запах вина и чужих сигарет.

— Мне очень жаль, Билл, — прошептала Бекка.

Билл не отвечал, хотя понимал, что нужно что-то говорить.

— Ты о чем? — наконец спросил он.

— О ком. О Шейне, — отозвалась она, удивленная его вопросом. — Я просто потрясена. А его родители… мне даже страшно представить, что сейчас переживают его родители.

Холли застонала во сне. Билл ласково погладил дочь по плечу.

— Увы, нам нечем их утешить, — вздохнул он.

Он повернулся, взглянул на стоящую рядом жену и вдруг подумал, какой была бы сейчас его жизнь, если бы Бекка от него ушла.

— Шейн вечно куда-то вляпывался. Я любил его, но что я мог поделать? При его образе жизни все к тому шло.

Бекка откинула волосы с лица и встряхнула головой.

— Нет, это Шанхай виноват. Этот город. Он выявляет в людях все самое дурное, — отрезала Бекка и вышла из спальни, оставив Билла смотреть на спящую Холли.


Он решил повидать Цзинь-Цзинь.

Билл отправился к ней, поскольку не знал, чем заполнить странную пустоту, возникшую внутри после гибели Шейна. Он чувствовал, что не может просто так расстаться с Цзинь-Цзинь. Их по-прежнему что-то связывало. Что-то вроде заклинания, которое невозможно разрушить.

Реальность опять нанесла удар по его фантазиям. Цзинь-Цзинь уехала. Куда — этого никто не знал. В квартире Билл застал ее подруг по «Райскому кварталу». Они готовили пирожки. Совсем как в тот далекий первый вечер.

Поначалу Билл решил, что его просто разыгрывают. Почему бы не поиздеваться над бывшим бойфрендом, который сейчас топтался в коридоре, как последний идиот, не решаясь уйти?

Кто-то из женщин взял его мокрый плащ. Ему дали полотенце, чтобы вытереть мокрые волосы. Предложили тарелку пирожков, от которых он отказался. Постепенно до Билла стало доходить: никто его не разыгрывает. Подруги Цзинь-Цзинь действительно не знали, куда она отправилась. Собрала вещи, позвонила Дженни Второй и оставила лаконичное голосовое сообщение: она уезжает, ключи лежат под ковриком, и, пока ее нет, подруги вольны использовать ее квартиру по своему усмотрению.

— Тут есть сосед, — сказал Билл, глядя в потолок. — Живет этажом выше. Вроде Цзинь-Цзинь с ним подружилась. Его зовут Брэд. Может, он знает?

Женщины переглянулись, и тогда Билл понял. Он догадался раньше, чем услышал торопливые слова Дженни Второй.

«Ну что я разеваю рот, как персонаж пошлого ситкома? Разве я не видел, к чему у них идет? И как я мог верить в постоянство ее сердца?»

— Вильям, они уехали вместе, — подтвердила его догадку Дженни Вторая и поморщилась, словно ей это тоже было неприятно.

Вот он и настал — момент, когда обратного пути нет. Поганый момент, но все к тому шло.

— Прости, мне очень неприятно тебе это говорить.

Билл кивнул и улыбнулся, словно и впрямь был идиотом из ситкома и целый день подряд узнавал только хорошие новости. Он сел между Энни и Сахарной, стараясь проглотить комок, застрявший у него в горле.

«Вот так все это и кончается. Она уходит с первым подвернувшимся парнем. В самом деле, чем не эпизод из ситкома?»

Биллу опять предложили пирожков. На этот раз он согласился. Ему не хотелось уходить отсюда, возвращаться домой, где придется скрывать свои чувства. Вкус пирожков, их запах и шипение масла на сковороде напомнили ему голос Цзинь-Цзинь и то, как гордилась она своей принадлежностью к Дунбэй-хо.

Ее подруги рассказывали Биллу о переменах в их жизни. После изгнания из «Райского квартала» Энни вновь промышляла в барах, но вскоре встретила другого американца и теперь собиралась с ним на Гавайи.

— Я там буду водить «мустанг» и заниматься серфингом, — с детской гордостью заявила Энни. — Потом посмотришь. Я выложу клипы на YouTube.[93]

Престарелый бойфренд Дженни Второй умер и по завещанию оставил ей достаточно денег для открытия собственного дела. Сейчас она решала, что лучше: закусочная или интернет-кафе.

— Я стану частью «экономического чуда» нашей страны, — заявила Дженни Вторая.

Билл только сейчас заметил, что она без очков.

— Лазерная хирургия, — объяснила Дженни Вторая. — В торговом центре есть кабинет.

Интересно, что сказал бы доктор Кхан насчет лазерной коррекции зрения, которую делают в торговых центрах?

К Дженни Первой вдруг вернулся ее француз. Она вся преобразилась. Билл представил себе одинокого, хотя и женатого француза. Наверное, проснулся тот однажды в своем Париже и понял: женщина, которую он считал временной подружкой, пройденным этапом своей жизни, и есть его настоящая любовь. Значит, бывает и так.

Сахарная теперь работала в новом баре на Мао-Мин-Нань-Лу, и это ее ничуть не угнетало. Наверное, у нее одной не возникало мысли, что она найдет себе спонсора и будет жить на его деньги.

От нее Билл узнал, что порядки в барах начали меняться. Прежняя анархия шанхайских вечеров и ночей уходила в историю, и «вольные охотницы» теперь подпадали под контроль баров, в которых промышляли. Их ремесло становилось если не более уважаемым, то во всяком случае более управляемым.

— Меня тоже повысили, — похвасталась Сахарная.

Применительно к бару названия ее прежней и нынешней «должностей» звучали довольно странно: «работник службы поддержки» и «менеджер по взаимоотношению с гостями». Интересно, как у них теперь назывался вышибала? «Специалист по экстремальному улаживанию конфликтов»?

Что ж, каждая из них достигла своего хеппи-энда. Билл порадовался за этих женщин; он сейчас находился на той стадии, где в счастливый конец истории верилось с трудом. Но в Шанхае даже то, что ты выжил, уже считалось хеппи-эндом.

Ему надо было уходить. Все четверо проводили его до двери.

— Мы еще увидимся, — сказала Дженни Вторая.

Эти слова прозвучали, как фраза, старательно заученная на уроке иностранного языка.

— Да, — кивнул Билл.

Он поцеловал каждую женщину в щеку. Китаянки по очереди обняли его. Казалось, они искренне переживали, что его отношения с Цзинь-Цзинь кончились, и сочувствовали ему. Ему, который вскоре станет партнером фирмы «Баттерфилд, Хант и Вест»!

— Мы еще увидимся, девочки, — беззаботным тоном бросил им Билл.

Он ушел, зная, что у него больше нет причин появляться здесь. Теперь он может выбросить Цзинь-Цзинь из своего сердца и из своей жизни. Вполне очевидный конец, которого нужно было ожидать.

Новый мужчина. Разумеется. А как же иначе?

Неужели он настолько туп, что искренне верил, будто Цзинь-Цзинь занимает особое место в его жизни? Просто женщина на стороне, с которой у него были отношения. Были и кончились.

Да и могло ли все это завершиться иначе? Она встретила другого мужчину. Правильно. Чему тут удивляться? Думая об этом, Билл даже засмеялся. Но почему-то он с трудом осознавал обыденность случившегося. Новый мужчина? У Цзинь-Цзинь новый мужчина? Да, ведь у каждого из нас есть право выбора. И все же часть его по-прежнему считала это невероятным.

Новый мужчина, когда Цзинь-Цзинь клялась ему, Биллу, что у нее никогда не будет других мужчин, что ее любовь к нему продлится всю жизнь, до последнего вздоха? Все песни о любви состоят из этих глупейших фраз. Лживых фраз, которые женщины твердят тебе, а ты торопишься в них поверить. Только ты. Один-единственный на всю жизнь.

Песни. Вот откуда они набираются этих фраз. «Где бы ты ни был и что бы ни делал, всегда буду ждать я тебя». Сколько раз он слышал эти слова от Цзинь-Цзинь. Добросовестно заученные слова из старой сентиментальной песенки. Когда они вылетали из ее рта, Билл верил, что она произносит свои собственные слова. Он вообще верил ей, отчего его жизнь и зашла в тупик. Эти слова означали, что он не может, не имеет права расстаться с нею. Они означали гораздо больше: наступит такой день, когда они соединятся навсегда, поскольку узы, связывающие их, невозможно разорвать. Эти узы — как страховочный канат альпинистов… Но разорвать можно все, даже страховочный канат.

Билл шел под проливным дождем и не чувствовал его. Мокрое лицо, мокрый костюм, мокрые ботинки — ему было все равно. Подумаешь, какой-то дождь! Что ему этот дождь, если мысленно Билл видел Цзинь-Цзинь в объятиях ее нового любовника? Мысленная картина была гораздо реальнее дождя.

Он находился в одной комнате с ними. Он слышал ее слова, чувствовал ее запах. Он видел ее лицо, ноги, слышал вздохи и стоны. Он видел даже маленький шрам на ее левой груди. Ее длинные тонкие руки обнимали шею нового мужчины.

«Замечательно, — думал Билл. — Великолепно! Так и должно быть. Пусть теперь он, в случае чего, везет тебя в госпиталь. Пусть снимает тебе квартиру. Пусть выворачивает свою жизнь наизнанку и губит дорогих ему людей. Пусть слушает твои лживые речи. И пусть теперь у него сердце разрывается пополам».

Билл шагал, сам не зная куда. Дождь хлестал ему в глаза, мешая смотреть.

«Теперь ты принадлежишь ему. Теперь он может трахать тебя сутки напролет, потому что ты принадлежишь ему».

Глава 28

Дождь заливал двор «Райского квартала». Билл стоял у окна, слушая шум воды. Плеск воды доносился и сзади, из ванной, где ама купала Холли. В спальне Бекка говорила по мобильному телефону. Она ходила взад-вперед, ее голос приближался и удалялся, но все равно Билл не мог разобрать ни слова. Возможно, жена говорила со своим отцом. Возможно, не с отцом. Многое в их жизни теперь потеряло определенность.

Ключи. У него остались вторые ключи от квартиры Цзинь-Цзинь. Они не давали Биллу покоя. Ему казалось, что в кармане лежит гиря. Он достал футляр с ключами, повертел в руках и снова убрал. Может, выбросить их, и дело с концом? Билл тут же отверг эту мысль. Можно поступить иначе: положить ключи в конверт и отдать швейцару в ее подъезде. Но такой поступок граничил с трусостью. Цзинь-Цзинь много значила в его жизни, чтобы вот так, малодушно, избавиться от ключей. Существовал и вполне пристойный вариант: передать ключи ее подругам, сказав, что забыл это сделать в прошлый раз. Однако Биллу не хотелось показывать им свое состояние.

Билл понял, что надо сделать. Проще и яснее не придумаешь: нужно отдать ключи ей в руки. Отдать, тем самым окончательно освободив и ее, и себя.

Бекка удивилась, когда Билл вошел в спальню с дорожной сумкой. Она сидела на постели, по-прежнему держа в руке мобильник, но разговор уже окончился.

— Мне нужно ненадолго уехать, — сообщил Билл.

Он стал выдвигать ящики комода и бросать в сумку вещи: смену нижнего белья, носки, еще одну рубашку. Туда же отправился его набор для бритья и британский паспорт. Вот и все. Путешествие будет недолгим, день, от силы два.

— Уехать? — переспросила Бекка. — И куда же?

— В Чанчунь. Это на севере.

— Я знаю, где находится этот вонючий Чанчунь.

Бекка встала. Скрестив руки на груди, она наблюдала за сборами мужа.

— Ты не можешь лететь в такое время! — сказала она.

— Аэропорт открыт. — Билл застегнул молнию и поставил сумку на кровать. — И потом, я лечу не на юг, а на север.

— Пап, посмотри! — потребовала вбежавшая в спальню Холли.

На ней была спальная пижамка. Влажные волосы болтались сосульками, но дочь это ничуть не смущало. В руках Холли держала рисунок, изображавший красную панду. За ней в спальню вошла и ама, с феном для волос в руке.

— Какой красивый рисунок, — похвалил Билл.

Билл поднял дочку и поцеловал, затем вновь повернулся к Бекке.

— На севере тайфунов не бывает. Они дотуда не достают. Я ненадолго. Думаю, за один день обернусь.

Он еще раз поцеловал Холли, и та, довольная, убежала. Бекка дождалась, пока уйдет ама Дорис.

— Ты никуда не поедешь, — спокойно, но твердо сказала жена.

Она раскрыла сумку и принялась вытаскивать оттуда все, недавно уложенное мужем.

— Только один день. — Билл протянул к ней руку. Бекка отстранилась. — Бекки, ну пожалуйста.

— Нет. Я не хочу, чтобы ты уезжал. Не хочу, чтобы ты снова виделся с этой шлюхой из Третьего мира и что-то там ей объяснял или… не знаю, какую еще авантюру ты задумал.

Бекка перевернула сумку и вытряхнула остатки содержимого. Билл начал второй раунд сборов.

— Мне очень жаль, — сказал он.

— А тебе всегда жаль! — Бекка не сдержалась и ударила его кулаком в грудь. — У нас когда-нибудь здесь будет нормальная семейная жизнь? Я хочу, чтобы ты перед сном читал Холли книжки. Чтобы рисовал с ней картинки. Я хочу, чтобы сегодня ты спал со мной. Билл, я хочу, чтобы у нас с тобой были нормальные отношения, как у мужа с женой. Либо — вообще никаких. А урывками — мне не надо. Понимаешь?

— Мне нужно сделать последний шаг.

— Зачем?

— Потому что все кончилось.

Бекка наградила его презрительной улыбкой.

— И ты искренне думаешь, что застанешь нас, когда вернешься?

Она махнула рукой. Жест жены, уставшей от выкрутасов и вранья мужа. Жест, означавший: «Проваливай, куда хочешь».


Самолет начал снижение. Внизу торчали черные конусы холмов, похожие на дьявольские копии зеленых известняковых утесов Гуйлиня. Вскоре оказалось, что это вовсе не горы. Гор в виде правильных конусов не существует нигде, даже в окрестностях Чанчуня. Это были гигантские шлаковые отвалы, на склонах которых копошились крошечные фигурки людей. Они искали среди шлака куски угля.

Потом черные конусы остались позади. Самолет плыл среди белых облаков, но и они не имели ничего общего с настоящими облаками. Это был дым еще действующих сталелитейных заводов. Рядом с ними стояли заброшенные фабрики, окруженные взрытой мертвой землей. Биллу вспомнился какой-то сюрреалистический фильм, где герой долго метался по пустым цехам завода, ища кого-то и натыкаясь лишь на груды ржавого металла.

Самолет достиг аэропорта и со скрежетом покатился по серой бетонной дорожке. Ключи по-прежнему оттягивали Биллу карман. Поскорее отдать их, вернуться в аэропорт и первым же рейсом улететь обратно в Шанхай.


Билл стоял возле серой бетонной коробки и глядел на окна. Когда-то в них горели красные фонарики. Сейчас окна были пусты. Над домом висело такое же серое небо. Солнце пряталось за облаками, но зато в Чанчуне не шел дождь. Дожди остались далеко на юге.

Билл поднялся по знакомой грязной лестнице, мысленно готовясь увидеть лицо Цзинь-Цзинь и передать ей ключи. Возможно, он увидит и Брэда, но это уже не имело значения.

Дверь открыла ее мать. Узнав Билла, женщина расплылась в улыбке. Билл вошел и сразу же понял: Цзинь-Цзинь здесь нет.

Ее мать хлопотала вокруг него. Она подала чай и о чем-то тараторила на мандаринском диалекте, перемежая родной язык редкими английскими словами.

— Отец… болеть… Гуанси.

— Гуанси? — переспросил Билл.

Но ведь это на юге. На другом конце страны! Билл поднес чашку ко рту и обжег губы. Значит, Цзинь-Цзинь сейчас там, где череда зеленых известняковых гор тянется до самого Вьетнама. Там, где они когда-то смотрели на рыбаков с бакланами. Там, где они навещали ее отца, которому Билл дал тогда денег, а Цзинь-Цзинь печально вздохнула и отвернулась.

— Гуанси! — повторила ее мать. — Гуанси!

Пожилая китаянка принесла газету. На первой странице находилась большая карта Китая, отражавшая разгул природной стихии. Билл не знал ни одного иероглифа, но он все понял. Крупный заголовок состоял из цифр: двойки и семи нулей. Двадцать миллионов — число эвакуированных из районов бедствия.

Чжэцзян, Фуцзянь, Цзянси, Хунань, Гуандун, Гуанси. Тайфуны не обошли ни одного уголка на востоке и юге страны. Такое не укладывалось в голове. Под властью стихии оказалась территория, своей площадью превосходящая Западную Европу.

Скрюченным пальцем китаянка ткнула в нижний край карты. Она засмеялась. Но Билл знал этот странный китайский способ реагировать на несчастья. На самом деле мать Цзинь-Цзинь была сильно напугана.

— Здесь! Здесь!

Ее дочь находилась на другом конце страны. Там, где хлестали дожди, дули ветры и разлившиеся реки сносили все на своем пути. Гуанси, куда Цзинь-Цзинь отправилась к больному отцу. Хорошо, что хоть не одна.

Там сейчас не было ни одного клочка сухой земли.

Мать Цзинь-Цзинь опять улыбнулась, обнажив коричневые от чая зубы. Билла всегда бесила эта китайская привычка говорить о несчастьях с улыбкой и посмеиваясь. Но теперь он понял. Свою боль они обертывали улыбкой. Смех перед лицом беды был сродни повязке на ране. Билл дотронулся до руки китаянки и кивнул. Да, они прятали боль за улыбкой. Так поступала мать Цзинь-Цзинь. Так поступали все китайцы.

Наконец он это понял.


Прямых рейсов на Гуйлинь не было.

Из Чанчуня Билл полетел в Сиань, а оттуда — в Чунцин. Там ему пришлось заночевать в битком набитом здании аэровокзала. Его окружали туристы, у которых сорвались круизы по Янцзы. Другие туристы ждали рейсов на Пекин, а те несколько раз откладывались. Наконец усталость сморила Билла. Положив под голову сумку, он заснул. Проснувшись, он увидел напротив себя двух старух. В них не было ничего примечательного, кроме крошечных ступней. Билл отвел глаза, однако любопытство пересилило приличия.

Даже при миниатюрности их фигур ступни старух поражали своей кукольностью. Не зная, что за ними наблюдают, одна из соседок Билла сняла синий, совсем детский, башмачок и принялась растирать крошечные пальчики. Зрелище было отталкивающим, поскольку вплоть до ступни нога сохраняла свои естественные размеры. Дряблые мышцы нависали над щиколоткой, колыхаясь при каждом движении. Потом старуха снова надела башмачок и в упор поглядела на Билла.

По радио объявили их рейс. Старухи встали и быстро засеменили на посадку, зажав в руках билеты. Билл проводил их взглядом. Они являли собой ожившее прошлое — живые осколки старого Китая с его варварским обычаем заковывать ноги девочек в особые колодки, мешающие росту. Извращенное представление о красоте, которое по всем западным меркам было не чем иным, как издевательством. Но старухи явно не считали себя калеками. Они привыкли к таким ногам; они десятки лет ходили на таких ногах. У этих старух были иные понятия о норме.

Раньше Биллу казалось, что он просто не выживет, если потеряет Цзинь-Цзинь. Но он и здесь ошибался. С этим можно справиться. Конечно, будет больно, но постепенно он привыкнет жить без нее. И она тоже привыкнет.

Старухи почти скрылись в воротах зала отправления.

Наверное, можно привыкнуть ко всему. Или почти ко всему.


В самолете на Гуйлинь он был единственным пассажиром.

Стюардесса сидела рядом с ним. Когда самолет начал снижаться, она вцепилась Биллу в руку. Колеса шасси ударились о взлетную полосу, затем самолет подпрыгнул и снова опустился на бетон, попав в плотную водяную стену. Билл слышал, как вода заливает шасси, норовя утащить самолет в сторону, развернуть поперек полосы или даже опрокинуть. Но летчик включил усиленное торможение. Душераздирающий скрежет, и стена брызг стала опадать. Пока самолет подруливал к аэровокзалу, стюардессу вытошнило в бумажный пакет. Билл приник к иллюминатору. За окном — сплошная пелена тропического ливня. Уже который день подряд здесь шли дожди, и никто не знал, наступит ли им конец.

В зале ожидания царили толкотня и давка. Похоже, все население Гуйлиня торопилось покинуть город. Полицейские в зеленой униформе пытались хоть как-то регулировать этот хаос. Билл начал пробираться к выходу, ежесекундно рискуя быть сбитым с ног и раздавленным.

Столы фирм, предлагавших автомобили напрокат, опустели. Билл вышел наружу и направился к стоянке такси. Там не было ни одной машины. Он ждал, слушая ветер и не зная, что делать дальше. Ветер завывал жалобно и предостерегающе. Через несколько минут к стоянке подкатила старенькая «сантана». Еще одна семья, торопящаяся покинуть Гуйлинь. Когда они вытащили многочисленные чемоданы и расплатились с таксистом, Билл просунул голову в окошко.

— Мне надо в Яншуо, — сказал он водителю. — В деревню… она вблизи Яншуо.

Билл только сейчас сообразил, что не знает названия деревни, где жил отец Цзинь-Цзинь. Но он запомнил дорогу и сможет подсказать водителю, куда ехать.

— Нельзя в Яншуо, — на ломаном английском ответил таксист. — Дороги в Яншуо закрыты.

Билл достал бумажник, вытащил оттуда всю наличность и сунул в ладонь водителя, согнув ему пальцы. Водитель смотрел на смятые купюры, скаля желтые кривые зубы. У него было тяжелое, смрадное дыхание.

— Дороги закрыты, — извиняющимся тоном повторил таксист, однако деньги не возвратил.

— Тогда как можно ближе к Яншуо, — попросил Билл, забираясь в машину.

Водитель что-то бормотал себе под нос. По ветровому стеклу хлестал косой дождь. Даже не косой, а почти боковой.

Боковые струи. Билл никогда еще не видел боковых струй. Откуда же тогда дует ветер, заставляя дождь ложиться почти горизонтально?

Такси тронулось. Навстречу двигалась вереница машин. Рядом шли пешеходы. Все они направлялись в аэропорт. Повсюду валялись чемоданы, брошенные их владельцами или сорванные с багажных стоек на автомобильных крышах, обломки деревьев и обрывки рекламных плакатов. Деревья, щиты и растяжки с рекламами обычно становятся первыми жертвами тайфуна.

Билл смотрел из окна «сантаны» на совершенно незнакомый ему Гуйлинь. Наверное, это и есть настоящий Гуйлинь; а тот, где они тогда гуляли с Цзинь-Цзинь, был просто их мечтой.

Вершины известняковых гор скрывались в тумане. Река, вырвавшаяся из берегов, до неузнаваемости изменила весь окрестный ландшафт. Прямоугольники рисовых полей превратились в озера. Казалось, они всегда были озерами. Там, где некогда рыбачил старик с бакланом, стояла громадная баржа, груженная песком. И вдруг, как от удара невидимой молнии, баржа раскололась пополам.

Билл вгляделся, думая увидеть матросов, торопящихся покинуть тонущее судно. Но на барже никого не было. Обе половины быстро опускались под воду. Вскоре уже ничего не напоминало ни о барже, ни о песке. Билл даже протер глаза: не привиделось ли ему это?

Полицейских здесь не было. Дорога контролировалась солдатами Народно-освободительной армии. Несколько солдат вылавливали что-то из реки. Издали это казалось мешком. Но когда они вытянули из воды свой груз и отнесли к обочине, уложив на брезент, Билл понял, что это вовсе не мешок, а труп их погибшего товарища.

— Нельзя ехать в Яншуо! — крикнул водитель, морщась при виде распухшего трупа.

— Поезжай дальше! — выкрикнул в ответ Билл.

«Я начинаю вести себя, как председатель Сунь», — подумал он.

Он понимал таксиста. Деньги получены. Теперь самое время высадить этого «большеносого идиота» и возвращаться в Гуйлинь. Но эта «сантана» для него сейчас — единственная возможность добраться до Цзинь-Цзинь.

Билл не сомневался, что они обязательно достигнут самой деревни. Однако вскоре на пути оказался импровизированный блокпост — тяжелый армейский грузовик, поставленный поперек дороги. Солдат махал им флажком, требуя остановиться. Таксист затормозил. Солдат просунул голову в окошко и что-то произнес. Судя по приказному тону, он требовал немедленно поворачивать назад. Дорогу за спиной солдата скрывала бурая масса оползня.

Водитель что-то пробормотал сквозь стиснутые зубы.

— Есть какая-нибудь другая дорога? — спросил у него Билл. — Есть другая дорога на Яншуо?

— Только эта, — огрызнулся водитель, ударив ладонью по рулю.

Солдат снова что-то крикнул ему, но уже более требовательно и сердито. Так оно и есть: требует уезжать. Водитель стал разворачиваться.

— Мне надо в Яншуо, — упрямо повторил Билл.

Таксист посмотрел на него, как на капризного малыша, требующего невозможного, и выдал короткую фразу. Эта фраза часто звучала в американских боевиках и блокбастерах. Так всегда говорили лихие парни, веля кому-то отстать от них или убираться прочь.

Билл стащил в руки часы.

— Посмотри! Тебе нравятся эти часы? Они дорого стоят. Кучу денег. Возьми их и найди другую дорогу.

Таксист вскинул руку. У него уже были часы, «Ролекс». Конечно, не настоящий «Ролекс», но его устраивала и копия. Часы Билла его не интересовали. Тогда Билл раскрыл пустой бумажник и предложил таксисту черную кредитную карту «Америкэн экспресс». Водитель отвернулся.

Билл выбрался из машины и направился к солдатам. Сумку он оставил на заднем сиденье. Кто-то схватил его за руку. Билл обернулся и увидел рыжеволосую молодую западную женщину. Она говорила с ирландским акцентом. Наверное, приехала сюда с отрядом волонтеров. Билл слышал о таких.

— Дорога перекрыта из-за эпидемии, — сказала она. — Сразу целый букет: тиф, тропическая лихорадка и малярия.

Билл вежливо кивнул и пошел дальше. Женщина что-то кричала ему вслед, но ветер относил слова. Он подошел к солдатам. Совсем молоденькие, почти мальчишки.

У каждого из солдат через плечо висела винтовка. Они не заметили Билла, поскольку все их внимание было поглощено оползнем. Билл прошел мимо. Из бурой груды песка и глины торчала детская ручонка. Билл похолодел от ужаса, но продолжал идти, пригибаясь от ветра. Теперь солдаты заметили его. Они что-то сердито пролаяли по-китайски. Ирландка тоже орала, повторяя, что туда нельзя. Билла схватили за руку. Он обернулся и слегка оттолкнул солдата. Всего лишь оттолкнул. Тот попятился назад, ловким движением сдернул с плеча винтовку и ударил Билла прикладом по лицу.

Билл не упал, хотя у него и подкосились ноги. Он зашатался, словно пьяный. Перед глазами плясали желтые и красные вспышки. Удар пришелся по правой скуле; точнее, скула приняла на себя основную часть удара, однако досталось и правому глазу. Голова превратилась в шар, надуваемый болью.

Когда желтые и красные вспышки потускнели, мир для него разделился на две части. Левая половина оставалась привычной, а правую заволокло туманом, в котором плавали черные звезды.

Билл ответил солдату слабой, болезненной улыбкой, повернулся и пошел обратно к дороге. Солдат бдительно следил за ним, держа винтовку, как палку, чтобы в случае чего снова вразумить этого непонятливого «большеносого идиота». Такси уехало. Ирландка стояла на прежнем месте.

— Люди заражаются от стоячей воды, — громко проговорила она, продолжая их разговор. — Отсюда все болезни. Гнилая вода и малярийные комары.

Билл не понимал, о чем это она. Он не мог думать о болезнях. Правая половина лица отчаянно саднила. Черные звезды поднимались и опускались, как на приливной волне.

— Скажите, есть какая-нибудь другая дорога до Яншуо? — спросил он ирландку, осторожно трогая скулу.

Пальцы ощутили кровь, но ее было немного. Билл без конца моргал, стремясь прогнать черные звезды, но они продолжали плавать прямо перед ним. Где-то в глубине шевельнулся страх. Билл закрыл правый глаз. Левый продолжал нормально воспроизводить окружающий мир.

— Мне очень нужно попасть в Яншуо.

Женщина с сочувствием поглядела на него.

— У вас там семья? — спросила она.

Билл не знал, как ей ответить.


Он спустился с холма, стараясь не поскользнуться. Теперь и солдаты, и заваленная дорога остались сверху. Билл вспомнил, как Цзинь-Цзинь рассказывала ему о срубленных деревьях. Кое-где их пни выглядывали из-под буро-коричневой земляной реки. Казалось, сказочный великан вначале опрокинул этот холм, а затем неуклюже поставил на место. Правый глаз заплыл, и потому черные звезды уже не так беспокоили Билла.

В одном месте он все же поскользнулся и упал, въехав ладонями и коленками в жирную чавкающую глину. Ухватившись за торчащий пень, Билл медленно поднялся. Падение заставило его держаться осторожнее и спускаться не по прямой, а по диагонали, широко расставляя ноги.

Миновав оползень, Билл снова поднялся на дорогу. Она была пуста. В одном месте он увидел опрокинутую телегу, в другом — покореженный старый велосипед. Над головой слышался шум вертолета. Билл продолжал идти. Ему казалось, что он помнит дорогу, но он едва не прошел мимо деревни.

Река стала вдвое шире. Палатки исчезли. Поля тоже. Оползень поглотил здание местной школы. Билл озирался по сторонам, узнавая и не узнавая эти места.

Вон там, насколько он помнил, тянулись маленькие квадратики рисовых полей, похожие на шахматную доску. Их сменило бурое, тускло поблескивающее озеро. Откуда-то донесся странный шум, похожий на угрожающее рычание. Казалось, звук исходит из недр земли. Билл не понимал его происхождения, но подземный гром не предвещал ничего хорошего. Ему стало страшно, очень страшно. Он успокаивал себя тем, что все-таки добрался до деревни. Теперь надо искать лачугу ее отца.

Деревня была пуста. Возможно, Билл слишком поздно добрался сюда. Возможно, кого-то успели эвакуировать. Или, боясь заразиться, солдаты вообще здесь не появлялись? Скорее всего, так.

Потом он увидел лачугу отца Цзинь-Цзинь, подпертую толстыми бревнами. Соседний дом исчез. Просто исчез, словно его никогда и не было. Билл снова услышал гул. Наконец он понял: это оползень. Глиняная стена продолжала надвигаться.

На ладонь сел комар с черно-белыми полосками на брюхе. Билл торопливо прихлопнул его. В небе тарахтели вертолеты. Билл прикинул, что за десять минут отсюда можно долететь до Гуйлиня. Но сколько ни кричи, сколько ни маши руками, ни один вертолет все равно не опустится сюда.

На койке лежал отец Цзинь-Цзинь. Его трясло. Сама Цзинь-Цзинь примостилась с краю, качая Чо-Чо. Билл смотрел на них, не веря своим глазам. Цзинь-Цзинь отправилась помогать заболевшему отцу! Казалось бы, после стольких лет издевательств у нее должны пропасть все дочерние чувства. Но это по мнению Билла. Цзинь-Цзинь рассуждала по-своему.

— Вильям, — сказала она, ничуть не удивившись его появлению. — А что у тебя с лицом?

Он посмотрел в щербатое зеркало на стене. Правый глаз заплыл целиком, скрытый под черно-лиловым мешком. Билл отвернулся от зеркала. Главное, пропали черные звезды. А левым глазом он увидел сыпь на лицах деда и внука.

— Что с ними? — спросил Билл.

— Заболели от комаров. И от плохой воды.

Тропическая лихорадка. Ирландка была права.

Билл обнял Цзинь-Цзинь. За хлипкими стенами лачуги рычал и гремел оползень. Тонны липкой, тяжелой глины, готовые поглотить и этот крошечный островок жизни.

Там, на дороге, оползень казался скорее препятствием, чем реальной угрозой. Потом ему вспомнилась торчащая детская ручонка. Возможно, это случилось сегодня. Или вчера.

Гул усиливался.

— Нужно срочно уходить! — Билл отстранил китаянку и повернул голову на звук. — Ты слышишь, Цзинь-Цзинь? Уходить, и как можно скорее.

— Солдаты придут за нами. — Она указала на потолок. — Это вертолеты. Они спустятся и заберут нас.

— Никто за нами не придет, — возразил Билл.

Что-то было не так, но он никак не мог понять, что именно. Билл смотрел на Цзинь-Цзинь, пытаясь сосредоточиться и думать связно.

— Послушай меня, Цзинь-Цзинь, — сказал он, опускаясь на колени, поскольку сидеть в лачуге было не на чем.

Вот что его зацепило! Молчащий ребенок! Обычно больные дети плачут или хотя бы хнычут. Чо-Чо молчал, и его молчание испугало Билла.

— Послушай меня, — повторил он. — Никто за нами не придет. Вертолетам здесь не опуститься. Земля шевелится. Если вертолет сядет, его колеса застрянут в глине, и он уже больше не взлетит. Солдаты и хотели бы нам помочь, но не могут. Мы должны выбираться отсюда сами.

Цзинь-Цзинь слабо улыбнулась.

— Наши солдаты очень храбрые, — сказала она.

Что в ней говорило сейчас? Идеологические штампы, которые им вбивали в школе? Или патриотизм китайцев и их вера в свою армию были настоящими?

— Ваши солдаты очень храбрые, но и у них есть предел возможностей. Вертолет здесь сесть не может. На машине сюда тоже не пробиться. Дороги разрушены. Пойми, никто не станет рисковать жизнью ради нас. Мы должны позаботиться о себе сами, иначе погибнем.

Цзинь-Цзинь сидела не шевелясь.

— Слушай, а где твой… бойфренд? — спросил Билл.

Этот вопрос все время вертелся у него на языке.

— Вернулся в Гуйлинь… Здесь только ты, Вильям.

Они слушали тяжелое дыхание ее отца. Притихший дождь снова застучал по рифленой крыше лачуги. А оползень все так же выжидающе урчал. Ему оставался всего лишь один бросок.

Цзинь-Цзинь не двигалась. У нее не хватало сил. Сколько же ночей провела она без сна, ухаживая за отцом и сыном? Билл осторожно взял у нее Чо-Чо и завернул малыша в несколько грязных одеял. Затем он растормошил отца и помог тому встать. Если удержится на ногах, значит, сможет идти; если сможет идти — останется жить.

— Я эта девушка отец, — сказал больной, привалившись к Биллу.

Красная сыпь покрывала все его лицо.

— Послушайте меня. Я не могу нести их двоих, — попытался объяснить ему Билл. — У меня не хватит сил на двоих. Не могу. — Билл протянул ему Чо-Чо. — Вы понесете. Понимаете?

Старик молча взял внука.

Билл подхватил Цзинь-Цзинь и вытащил ее из лачуги. Следом оттуда выбрался ее отец, с Чо-Чо на руках. Билл нес Цзинь-Цзинь, осторожно ступая по склизкой глине. Трупы. Трупы на каждом шагу, вросшие в глину по шею, по плечи, по пояс. Несколько лет назад эта деревня уже пострадала от наводнения, но кое-как поднялась. А теперь? Биллу казалось, что жизнь больше никогда невернется сюда. И живым здесь делать нечего.

Билл шел, проклиная небеса и тут же повторяя: «Боже, помоги мне. Прошу тебя, помоги». Потом он замолчал, чтобы понапрасну не тратить силы.

Они добрались до шоссе. Отец Цзинь-Цзинь отстал, но он все-таки шел и нес Чо-Чо. Билл присел на пень, усадив Цзинь-Цзинь рядом. Она заснула, или ему так только показалось. Кряхтя, подошел старик и сел на другой пень. Их отдых продолжался, пока Билл не услышал звук, ставший знакомым. Гул. Он донесся с вершины холма, и сейчас же заворочалась земля под ногами. Это было похоже на игру в кошки-мышки. Стихия выпустила их из деревни, чтобы напасть здесь. Билл встал и пошел дальше. Вскоре ее отец снова отстал. Забыв, что старик не понимает английского, Билл несколько раз оборачивался, веля не останавливаться. Руки Цзинь-Цзинь обвивали ему шею. Он чувствовал ее дыхание у себя на лице. Двое влюбленных. На мгновение Билл поверил, что так оно и есть.

Они добрались до блокпоста, и только там у Билла начали подкашиваться ноги. Он повис на плече подбежавшего солдата. Другой солдат забрал у него Цзинь-Цзинь. Что было потом, Билл не помнил. Он закрыл левый глаз и провалился в сон.


В палаточном лагере для эвакуированных Биллу дали заскорузлое армейское одеяло, бутылку минеральной воды и пластиковую миску с дымящейся растворимой лапшой.

Сухой одежды в лагере не было, но одеяло позволяло немного согреться. Билл стал глотать лапшу и едва не подавился. Тогда он мысленно приказал себе есть медленно. Лапша согревала ему внутренности. Съев ее, Билл тщательно облизал миску, чего не делал лет с трех.

Цзинь-Цзинь вместе с сыном и отцом отправили в больницу. Билл мог только перебирать в памяти события минувшего дня. Думать о них не имело смысла; его разум все равно не находил объяснений. Следуя китайской традиции, случившееся просто надо было принять как данность.

У Билла тряслись руки. Он смотрел на них здоровым глазом и пытался силой воли унять дрожь. Но они все равно дрожали: от холода, от пережитого и оттого, что все уже позади.

Он взглянул на небо. Что-то изменилось. Потом Билл понял: дождь прекратился. Совсем. Ветер тоже стих. И только сейчас Билл вспомнил о ключах. Он ведь так и не отдал Цзинь-Цзинь ключи.

Билл полез в карман. Пусто. Полез в другой. Тоже пусто. Он обшарил все карманы. Ключей нигде не было. Он мог выронить их по дороге в деревню, оставить на заднем сиденье такси, забыть в самолете. Мало ли где он мог потерять ее ключи! Не важно. Сейчас это уже не имело значения. И не ради ключей он проделал путь во столько тысяч миль.

Вернуть ключи — только предлог. Нет, он искал Цзинь-Цзинь, чтобы сказать ей, что любит ее, что его сердце не может так быстро перемениться. И нелегкий путь до блокпоста был их прощанием.


На следующий день, ближе к вечеру, он прилетел в Шанхай.

В квартире было пусто. Билл посмотрел на календарь. Сегодня понедельник. Все школьные и дополнительные занятия Холли к этому времени должны бы уже закончиться.

Билл стянул с себя одежду, покрытую толстой глиняной коркой и открыл корзину для белья. Приглядевшись, он захлопнул корзину, взял большой мешок для мусора и переправил туда все, что снял. Потом он встал под душ и открыл самую горячую воду, какую только был способен выдержать. Билл стоял, наслаждаясь упругими струями, пока у него не закружилась голова, а в правом глазу опять не поплыли черные звезды.

Он надел джинсы, футболку и подошел к окну. Шанхайская погода тоже начинала меняться. Сквозь синие дыры в облаках прорывалось позднее солнце. Двор «Райского квартала» был пуст. Он вспомнил слова Бекки. Может, ей действительно надоело и она осуществила то, о чем предупреждала его? Ее мобильник не отвечал, предлагая оставить голосовое сообщение. Билл сказал, что вернулся. Собственный голос показался ему чужим.

Есть не хотелось. Голова продолжала кружиться. Даже бледный солнечный свет казался ослепительно ярким. В висках стучало. Билл сел на диван и начал осторожно массировать виски, но толчки не прекращались. Он чувствовал себя потерянным, потерянным и одиноким, как никогда в жизни.

Усталость все-таки сморила его, и он заснул на диване. Разбудил его звук поворачивающегося ключа. Вскоре в гостиную вбежала Холли. В руках у нее был красный воздушный шар с эмблемой Шанхайского зоопарка.

— Пап, а что у тебя с глазом? — спросила дочь.

Билл осторожно потрогал лицо.

— Упал, ангел мой, и ушибся.

— Какой синячище, — удивилась Холли, разглядывая отцовское лицо.

— Завтра он уменьшится.

Холли постучала шаром по отцовским ногам.

— А мы видели красную панду, — похвасталась она. — И золотистых обезьян.

— А может, все-таки наоборот? — спросил Билл.

— Это как наоборот?

— Может, вы видели красных обезьян и золотистую панду?

Холли тряхнула кудряшками.

— Пап, я уже не маленькая и на твои шутки не ловлюсь.

Бекка прошла прямо в кухню. Должно быть, они с Холли где-то перекусили. Она не собиралась готовить еду, а открыла холодильник, чтобы поставить туда принесенные пакеты.

Холли отправилась к себе в комнату. Поначалу Билл решил, что она рассказывает своим куклам какую-то историю. Нет, она читала. Его дочь научилась читать! Как много он пропустил!

Билл встал с дивана. У него болело все тело. Ныла спина, ломило руки и ноги. Он слишком их перегрузил. Превозмогая ломоту, он прошел в кухню. Бекка стояла перед раскрытым холодильником, держа в руках неубранные пакеты.

— Я думал, ты действительно ушла.

Бекка обернулась к мужу. Три картонных пакета: апельсиновый сок для Холли, клюквенный для нее и молоко для чая, который он пил по утрам. Она позаботилась обо всех.

— Я не ушла, — сказала она. — Мы не ушли.

Бекка убрала пакеты, закрыла холодильник и встала напротив мужа. Она слегка дотронулась до его покалеченного лица. Билл задержал ее руку и не отпустил.

«Мы не ушли…»

Теперь он понял.

Глава 29

— Это заведение называется «Вместе с Сюзи», — сказал Билл своим новым сотрудникам, совсем еще молодым парням. — Сюда ходят практически все.

Дела в Шанхайском филиале шли на редкость успешно. Финансовый «пирог» становился все больше и жирнее. Филиал едва справлялся с объемом работы, поэтому Девлин слетал в Лондон, и уже через месяц с небольшим оттуда прибыли двое молодых юристов. Оба явились с подписанными двухлетними контрактами и мечтами о головокружительной карьере.

Сегодня был их первый вечер в Шанхае. Девлин с Биллом свозили их в Бунд, где устроили нечто вроде торжественного обеда, а затем Билл пригласил парней «промочить горло» на Мао-Мин-Нань-Лу.

Другой часовой пояс, количество выпитого и долгожданная свобода от родительской опеки — немудрено, что парни слегка очумели. Они вертели головами и не могли поверить своим глазам. Сколько женщин! На танцевальном пятачке, у стойки бара, повсюду. Они даже не подозревали, что в мире есть столько женщин, собранных в одном месте.

Билл заказал «Чинтао» для всех. Праздник. Первый вечер в Шанхае. Билл щурился на перемигивающиеся огни бара. Черные звезды почти исчезли, но до сих пор его правый глаз видел все огни в окружении туманного ореола. Он ждал, когда принесут пиво, и вспоминал свой первый вечер в Шанхае.

Мимо прошла Дженни Первая. Билл не сразу узнал ее, профессиональная партнерша по танцам заметно постарела. Она целомудренно поцеловала его в обе щеки, грустно улыбнулась и пошла дальше. Билл хотел спросить, как ее француз, но Дженни Первая уже скрылась в толпе.

И конечно же, увидев свежую добычу, к новичкам потянулись здешние охотницы. Они висли у парней на руках, спрашивали, откуда взялись такие красавцы, покачивали бедрами и пытались зазвать на танцевальный пятачок. Безошибочная стратегия: когда танцуешь, не надо говорить.

— Билл, а эти девицы… — не то сказал, не то спросил один из новичков.

Билл не совсем понял, что именно он хочет узнать, и потому промолчал. За спиной парня стояла высокая девушка. Длинными руками она обнимала его талию, всем видом показывая, насколько он должен быть польщен ее вниманием. По бокам стояли еще две: одна эдакая куколка, вторая грубее и коренастее, но зато с большой, горделиво выставленной грудью. Все трое были незнакомы Биллу. В баре появилось много новых лиц.

Охотницы приставали к лондонскому новичку, уговаривая, чтобы тот не сидел на месте, как приклеенный, а пошел подвигать ножками под «Shake That».[94] Гарри — так его звали — был более симпатичен Биллу, нежели второй парень. В нем ощущалась английская аристократическая старомодность; нечто в духе сэра Элгара[95] — выступающий кадык, очки, манера говорить. Скорее всего, обучался в какой-нибудь частной школе для благовоспитанных мальчиков. Похоже, этот Гарри всю свою недолгую жизнь безуспешно пытался познакомиться с девушками. В Лондоне он комплексовал бы и дальше, а в Шанхае… «В Шанхае ты через полгода почувствуешь себя Эрролом Флинном.[96] Здесь ты быстро станешь своим парнем». Но пока что «свой парень» нервно озирался, и в глазах за стеклами очков читалась откровенная растерянность.

— Я тебе расскажу про этих девиц, — заявил второй новичок.

Его звали Найджел. Блондин, короткая стрижка, явно любитель погонять в футбол воскресным утром и все такое. Билл смерил его взглядом. Мальчик корчит из себя знатока. Показывает, что у него с этим проблем нет. Наверное, съездил на пару недель по путевке в Таиланд и ему подрочили в Патпонге.[97] Теперь выставляет себя экспертом по части «стран и нравов».

— Эти девицы — шлюхи, — самоуверенно произнес Найджел.

Протянув руку, он сильно сдавил маленькую грудь клеившейся к нему девушки. Девушка брезгливо поморщилась и отошла.

Билл хотел одернуть парня, но сдержался. Кто он ему? Отец? Старший брат?

— Не называйте их так, — попросил он Найджела. — Пожалуйста, никогда их так не называйте.

Найджел искоса поглядел на него, но ничего не сказал. Он знал правила игры. Ссориться с Биллом ему было невыгодно. Мистер Девлин считал Билла очень перспективным работником. Весьма возможно, что вскоре он станет их с Гарри боссом. Так что лучше смолчать, а то как бы он не устроил им веселую жизнь.

— Тогда кто же они? — удивился пай-мальчик Гарри.

Запотевшие стекла очков почти скрывали его глаза. Грудастая девица запустила руку в карман его брюк и со смехом сообщила китаянке-куколке, что ничего не может там найти.

«Обе стороны стоят друг друга», — подумал Билл.

— Если они не шлюхи, то кто же? — не унимался Гарри.

Билл припал к бутылке, думая, что обязательно бросит пить пиво. И ходить в этот бар тоже бросит. В конце концов, он не гид. Пусть сами ищут себе развлечения.

Мимо правого глаза проплыла одинокая черная звезда.

— Они просто практичные женщины, — сказал Билл, отвечая на вопрос пай-мальчика.

Биллу внушали, что азиатские женщины ощущают любовь совсем по-другому, не так, как он, человек Запада. Да, они откликаются на доброту и щедрость. Телом. Сердцем. Но это не любовь в западном понимании. Никто из этих женщин не станет для тебя спутницей на всю жизнь; той, невстреченной возлюбленной, которую ты искал и наконец нашел. Здесь нет такой любви, как на Западе.

Здешние женщины относятся к любви практично. Так твердили Биллу, пока он сам не увидел и не убедился в этом. Люди Запада, говорили ему, лишены любовного практицизма. Они способны влюбиться до беспамятства, способны пойти туда, куда их поведет любовь. Даже если она заведет их на край обрыва.

Восток практичен и потому не может позволить себе такую роскошь, как любовь. Любовь — удел романтического Запада. Так говорили Биллу.

Тем не менее он убедился и в другом. Они с Цзинь-Цзинь словно поменялись местами. Она в какой-то мере утратила восточный практицизм и прониклась западными представлениями о любви. Она любила его тогда, когда здравый смысл велел ей держаться подальше и подсказывал найти кого-нибудь другого, когда инстинкты души призывали быть практичной. Она любила Билла, невзирая на доставляемую ей боль и страдания. Невзирая на его предательство. Она продолжала его любить, зная, что счастливого будущего ждать бесполезно.

Билл тоже изменился. Поначалу он считал, что отличается от женатого китайца в серебристом «порше». Он считал себя лучше ее прежнего спонсора; ведь у него, Билла, доброе сердце, он лучше, нежели тот, заботится о ней. Наконец, он верил, что его любовь к Цзинь-Цзинь — настоящее чувство, а не имитация любви. Но даже тогда, при всей его искренности и благородных намерениях, он не мог отрицать, что предъявлял права на Цзинь-Цзинь.

Он ведь столько вложил в нее, стольким рисковал ради нее. Билл убеждал себя, что он — в отличие от владельца серебристого «порше» — ничего не ждет взамен. Он лукавил сам с собой. Он ждал, что взамен Цзинь-Цзинь будет любить его, любить постоянно, словно у него имелась лицензия на ее сердце.

А был ли он на самом деле лучше того, кто поселил Цзинь-Цзинь в «Райском квартале»? Нет. Теперь Билл понимал: он намного хуже. Он мог требовать, чтобы она исчезла из его жизни, обвинять ее в том, в чем был виноват сам. А когда Цзинь-Цзинь перестала держаться за осколки разбитых отношений и вспомнила о своем практицизме, вдруг почувствовал, что его предали. Ему нанесли удар по самолюбию, и это едва не вышибло Билла из колеи.

«Ты вел себя, как сентиментальный западный идиот, — говорил он себе. — Ты вел себя так, словно Цзинь-Цзинь действительно разбила тебе сердце».

Так какому же практицизму он тогда выучился?


В офисе было темно. За окном перемигивались огни ночного Пудуна. На столе светился дисплей ноутбука, оставшегося от Шейна. Элис Грин копировала файлы. Билл представлял, какие мысли бродят сейчас в голове журналистки. Справедливость и подкуп, цифры прибылей и сведения о наградах — все это соседствовало на жестком диске компьютера. Стремление построить лучший мир, потребность в лучшей жизни. Алчность и совесть. Компьютер разделял их по файлам. В людях это все перемешано в кучу.

— И зачем он хранил все это? — удивилась Элис, отрываясь от дисплея. — Даже если немцы и были вынуждены все время подмазывать этого подонка Суня, зачем Шейн учитывал размеры их взяток?

— Потому что он был хороший юрист. И хороший человек, — ответил Билл.

— По-моему, одно с другим не стыкуется. Либо-либо, — фыркнула Элис. — Шучу, — добавила она. — Исключения тоже бывают.

— Вам еще долго? — нетерпеливо спросил Билл.

У него оставались дела, и он торопился поскорее выпроводить журналистку.

— Все, закончила, — сообщила она.

Дисков было не менее десятка. Элис собрала их и бросила в свою сумку.

Билл проводил ее до лифта.

— Спасибо вам, Билл. Думаю, вы поступили правильно.

— Впервые за все время, — усмехнулся он.

Вернувшись в офис, Билл отпер один из ящиков письменного стола и вытащил оттуда обувную коробку, доверху набитую фотографиями… Свидетельства их поездок в Гуйлинь и Чанчунь, плавания по Янцзы, туманные виды «Трех ущелий», снятых из окна каюты. И множество шанхайских снимков. Билл взял коробку и понес ее туда, где стояла машинка для уничтожения документов.

Боже, сколько снимков! Цзинь-Цзинь обладала просто фанатичной потребностью запечатлевать каждое мгновение их счастья. Интересно, это свойственно всем китайцам или только ей? Билл так и не знал, какие черты ее характера были типично китайскими, а в каких проявлялась индивидуальность Цзинь-Цзинь. Теперь уже и не узнает. Впрочем, теперь ему нет до этого дела. Билл включил измельчитель и стал бросать туда снимки. Машинка исправно превращала их в тоненькие полоски бумажной лапши.

Уничтожить эти две фотографии у него не поднялась рука. Фото на паспорт, сделанное позапрошлым летом, еще до того, как они встретились. На таких снимках лица редко выходят красивыми. Этот был исключением… Большие спокойные глаза смотрели прямо в объектив аппарата. Влажные губы. Закрытый рот, не таящий даже намека на ее широкую улыбку…

Вторым снимком, который Билл также не смог уничтожить, была фотография, сделанная пожилым американцем на круизном теплоходе во время плавания по Янцзы. Билл и Цзинь-Цзинь, танцующие под китайскую поп-музыку на крошечном пятачке судового ресторана. Помнится, американец сказал им, что они такие счастливые, и добавил: они удивительно подходят друг другу. Более того, они, в общем-то, не собирались фотографироваться. Старик буквально отобрал у Цзинь-Цзинь аппарат и сделал этот снимок. Билл помнил, как турист без конца повторял: «Вы такие счастливые. Это нужно сохранить». Кем он был, этот американец в шортах цвета хаки? Святым? Сумасшедшим? Наверное, тем и другим. Но в одном он оказался прав: вскоре после того вечера их счастье оборвалось навсегда. Старик жил на свете дольше, чем они, и, наверное, хорошо знал: такое счастье всегда бывает хрупким. Потому он и уговорил их остановить это удивительное мгновение хотя бы на пленке.

Билл положил оба снимка в бумажник. Контейнер уничтожителя документов был полон глянцевитых нитей. Теперь свидетельства об их счастливых днях выглядели вот так.

Когда все только начиналось, Билл думал, что сможет перемещаться между двумя мирами — миром его семьи и тем, который принадлежит ему и Цзинь-Цзинь. Он верил, что эти миры не будут мешать друг другу, а его чувства к жене и дочери никогда не пострадают от любви к Цзинь-Цзинь.

Еще одна его ошибка. Одна из многих.

Теперь память о другом, запретном мире сузилась до двух снимков. Фото для паспорта. Снимок счастливой танцующей пары. Билл и их не собирался хранить долго. Просто оставил на какое-то время. Потом он их разорвет или сожжет, и тогда уже у него не будет никаких свидетельств их встреч. Только воспоминания.

Билл вдруг подумал: а что, если он вдруг серьезно заболеет, как его отец? Такое может случиться, и никто не знает когда: на следующей неделе или через пятьдесят лет. Но и в таком случае у него будет время уничтожить эти фотографии. Как это называется? «Привести дела в порядок».

Он это сделает. Он приведет свои дела в порядок. Потом. Не сейчас. Сейчас у него нет сил.

Билл запер офис, вышел в коридор и вызвал лифт. Вскоре кабина подъехала. Дверцы бесшумно разошлись. Билл стоял и отчего-то медлил. Дверцы закрылись. Билл вернулся в офис, достал из бумажника снимки и бросил их в измельчитель.

Нужно помнить только о плохих временах. Только так можно освободиться от прошлого и жить дальше. Ты не помнишь о хороших временах. Ты забываешь о них. Отказываешься от них. Только так можно их пережить, навсегда выбросить из сердца. Иначе — тупик.

Билл не знал, сохранила ли Цзинь-Цзинь свою часть снимков. Его это не волновало. Главное, у него не осталось ничего. Вот так. Никаких снимков, и память только о том, когда ему было с ней плохо.


Первую полосу сегодняшнего номера «Саут Чайна морнинг пост» занимала статья Сун Типин и Элис Грин.

«РАССЛЕДОВАНИЕ ВЗЯТОЧНИЧЕСТВА В ШАНХАЕ НАБИРАЕТ НОВЫЕ ОБОРОТЫ

Согласно вчерашнему сообщению правительственных СМИ, ответственные работники Комитета по борьбе с коррупцией, действующего под эгидой Компартии Китая, сообщили о расширении всесторонней проверки деятельности ведущих строительных компаний Шанхая.

Ранее правительственные СМИ сообщали о захвате земель крестьян деревни Яндун, расположенной недалеко от Шанхая. Крестьяне фактически были изгнаны, а на месте их полей и ферм начали строить элитный коттеджный поселок „Зеленые земли“. На днях состоялось торжественное открытие первой очереди поселка. Глава местной администрации председатель Сунь Юн уже собирался произнести заготовленную речь, когда его арестовали за „экономические преступления, взяточничество в крупных размерах и моральное разложение“.

Напрасно Сунь рассчитывал на своих охранников. Сотрудники госбезопасности в штатском, а также несколько полицейских окружили бывшего председателя и надели на него наручники. Когда его уводили, Сунь громко кричал о своей невиновности, сжимая в руке разбитый бокал шампанского.

Естественно, степень виновности и меру наказания проворовавшегося чиновника определит суд. Правительственное агентство новостей так прокомментировало арест Суня: „Длительный тюремный срок, который его ожидает, в полной мере демонстрирует решимость нашей партии очистить свои ряды от взяточников и разложенцев и повести полномасштабное наступление на коррупцию“.

Ожидается, что вскоре станут известны новые сенсационные факты незаконной продажи земель для строительства дорогостоящего жилья. Возможно также, что за арестом бывшего председателя Суня последуют аресты и других погрязших в коррупции государственных чиновников и представителей частного бизнеса.

По мнению профессора Дун Фаня из Пекинского Нормального университета,[98] занимающегося исследованием форм собственности, наиболее коррумпированной является стадия приобретения земли под строительство.

„Нередко чиновники местной администрации торгуют государственной землей как своей собственной. До тех пор пока их деятельность не станет прозрачной и подконтрольной, нам придется еще не раз столкнуться с вопиющими нарушениями государственных законов“, — сказал г-н Дун.

В минувшем году, в рамках празднования Национального дня,[99] мэр Шанхая устроил грандиозный прием, на котором присутствовало более восьмисот гостей. В числе прочего, прием имел своей целью улучшить имидж Шанхая. Выступая перед собравшимися, Хань Чжэн, нынешний первый секретарь Шанхайского горкома КПК, выражал оптимизм по поводу дальнейшего развития деловой активности в городе и решительного наступления на коррупцию.

Нам хотелось бы разделить его оптимизм, однако пока что Шанхай остается одним из самых коррумпированных городов Китая».

Девлин швырнул газету на стол. Потом вытянул ноги, уложив каблуки своих модных ботинок на статью Элис и ее китайской коллеги.

— Я не впервые слышу все эти трескучие правительственные фразы о «наступлении на коррупцию по всем фронтам». Их шумиха не имеет ни малейшего отношения ни к справедливости, ни к нормам права. Все это — политические маневры и сколачивание политического капитала. В чем обвиняют беднягу Суня? В том, что все тащил в семью, обустраивал гнездо, торопился схватить больше, чем в состоянии унести? Подобные обвинения можно предъявить любому государственному чиновнику.

Билл про себя отметил, что Девлин даже не предлагает ему сесть.

— Согласен, Сунь не блещет умом, — с легким сожалением продолжал Девлин. — Иначе он позаботился бы о том, чтобы завести побольше влиятельных друзей в Пекине. Отстегивал бы им, делал бы подарки женам и детям. Беда председателя Суня в том, что он слишком вознесся. Посчитал себя слишком могущественным. Словом, нарушил неписаные правила. Его бы все равно сковырнули.

Только сейчас в глазах Девлина вспыхнула ярость человека, которого предали.

— Да, его бы все равно сковырнули. И вам не понадобилось бы предавать меня и впутывать в дело эту гонконгскую проныру.

Девлин смотрел на Билла со смешанным чувством злости и разочарования. У него над головой, словно искорка адского пламени, светился индикатор камеры наблюдения. Неужели Билл не знал, что в этом здании просматривается каждый шаг сотрудников? Служба безопасности следит за тобой везде, даже в туалете.

— Стало быть, Холден, вы считаете себя лучше нас. — Девлин произнес это не как вопрос, а как утверждение, презрительно и насмешливо скривив рот. — Как же, вы чище нас! Благороднее!

— Я никогда так не думал, — возразил Билл.

— А о низости своего поступка вы думали? — вдруг вспыхнул Девлин. — Или вы протрахали мозги с какой-то китайской сукой?

— Выбирайте выражения, мистер Девлин, — тихо, но весомо посоветовал ему Билл.

В глазах Девлина мелькнул страх, но всего лишь на мгновение. На короткий миг. Власть в этом месте принадлежала ему. Он ткнул пальцем в сторону Билла.

— За всю историю Китая еще никогда столько людей не выбиралось из бедности. Слышите? За всю историю! А дырка от задницы, вроде вас, пытается этому помешать. Так кто здесь идиот? Кто негодяй? Вы или я?

Билл не ответил.

— И что скажет ваша жена, узнав, что вы про… свое партнерство в фирме? — продолжал напирать Девлин. — Что скажет ваша дочь? Захлопает в ладоши, оттого что ее папочка из-за своей благородной принципиальности лишился работы?

— Не знаю, — пожал плечами Билл. — Думаю, Бекку это расстроит. Ну а Холли пока еще слишком мала, чтобы понимать подобные вещи. — Он вдруг улыбнулся, вспомнив слова дочери. — Ей хочется, чтобы я постоянно изображал из себя принца.

Девлин фыркнул.

— Что-что, а это у вас здорово получается. Строить из себя принца. Но вы ничем не отличаетесь от всех остальных, Билл. Вы ненавидите любую коррупцию, кроме собственной.

Дверь открылась. На пороге стояли двое китайских охранников. Один держал картонную коробку с личными вещами Билла, другой — его пиджак и дипломат.

— Уберите его с глаз долой, — велел им Девлин.

Биллу почти бросили портфель, столь же грубо передали пиджак и вручили коробку, набитую тем, что выгребли из его письменного стола.

Пора уходить.

Охранники не подталкивали его, но и не давали задерживаться. Да и зачем? С кем прощаться? Шейна нет. Нэнси тоже нет. Из всех, кто был, только Митч встал из-за стола и пожал ему руку. На лицах новых парней читалась плохо скрываемая радость. Пронесло их с таким начальничком. Гарри прикидывал, не позволят ли ему уже сегодня перебраться в кабинет Билла. Найджел сидел с расстегнутым воротником, даже не пытаясь спрятать свежий след от засоса.

«Вам незачем спешить на родину, — подумал о них Билл. — Зачем? Здесь каждый из вас — мистер Харизма. Здесь вы — Брэд Питт и Эррол Флинн в одном лице. Шанхай успел внушить вам мысль о вашей избранности».

Пока охранники вели его по коридору, спускались с ним в лифте и снова вели к выходу из небоскреба, Билл думал о молодом человеке, считавшем, что ему принадлежит весь мир. Надо только протянуть руку и взять. Он никогда не думал, что может больно упасть и разрушить свою семью. Как и те двое новеньких, он считал себя избранным.

Да, Билл Холден, ты считал себя избранным. Вплоть до самого недавнего времени.


В квартире пахло свежей краской и обойным клеем. Пахло переменами.

Билл поставил пустой дипломат у порога и вошел в комнату Холли. Бекка клеила новые обои. Дочь сидела на полу и листала книжку. Одна стена уже была готова, и оттуда на Холли глядели ее принцессы из диснеевских мультиков: Белоснежка, Русалочка, Золушка, Спящая красавица, Белль.

Холли улыбнулась отцу, радуясь его столь раннему возвращению.

— Спроси у папы, — предложила ей мать. — Папа должен знать.

— Пап, а как называют маленьких пингвинов? — спросила Холли.

Мысли Билла находились сейчас очень далеко от маленьких пингвинов.

— Послушай, папа, — настаивала дочь. — У маленьких лошадей есть свое название. У маленьких коров тоже. И у маленьких овец. Значит, у маленьких пингвинов тоже должно быть какое-то название, а я его не знаю.

— Я его не знаю, — поправила Бекка.

— Какая разница? Все равно не знаю! — с детской логикой ответила Холли.

Билл поднял дочь. Снова потяжелела. Ощутимо потяжелела. Стала более краснощекой и крепкой. Начинает постепенно заявлять миру о себе.

— Ангел мой, я сейчас не помню, как зовут маленьких пингвинов. Но я обязательно вспомню.

— И тогда мне скажешь?

— Непременно. — Билл опустил дочь на пол и повернулся к Бекке. — Давай поговорим.

— Вначале я хочу тебе кое-что показать.

В ее поведении появилась какая-то скованность, и он подумал, что, возможно, так будет всегда.

В гостиной стоял включенный ноутбук. Бекка подвела мужа к компьютеру и села перед дисплеем.

— Смотри.

Это был он-лайн каталог элитной шанхайской недвижимости. Роскошные дома. Дома для семьи партнера фирмы «Баттерфилд, Хант и Вест».

Бекка вращала колесико мыши. Картинки медленно проплывали перед Биллом и исчезали на границе экрана…

ВЕСТВУД-ГРИН. ЗАКАНЧИВАЕТСЯ СТРОИТЕЛЬСТВО ТАУНХАУСОВ С ИЗУМИТЕЛЬНЫМ ВИДОМ НА ОЗЕРО. ДОМ, КОТОРЫЙ ЗАТРОНЕТ ВАШЕ СЕРДЦЕ.

Скорее всего — экопоселение, которые с недавнего времени становились все популярнее.

Еще картинка.

КАЛИФОРНИЯ В ОКРЕСТНОСТЯХ ШАНХАЯ. УГОЛОК САНТА-ФЕ. ИЗЫСКАННО МЕБЛИРОВАННЫЕ ВИЛЛЫ В ИСПАНСКОМ СТИЛЕ. КАЖДАЯ ИМЕЕТ САД. ВСЕГО ПОЛЧАСА ЕЗДЫ ОТ АЭРОПОРТА ХУНЦЯО.

— Я больше не хочу жить в «Райском квартале», — сказала Бекка.

Это звучало как констатация факта. Как условие.

— Не желаю больше здесь жить, — повторила она. Бекка обернулась к нему. У нее появился новый взгляд, чем-то напоминавший тонкую корку на ране. Чуть задень, под ней — горечь, настороженность, обида. Если рана и затянется, то очень нескоро.

— Нового дома… не будет. Партнерства… тоже не будет. — Билл понурил голову, ощущая странную кислятину во рту. Вкус унижения. Вкус стыда. — Я потерял работу.

— И всего-то? — Бекка вновь повернулась к ноутбуку. — Я думала… другое.

Билл не сразу понял. Она подумала, что он от них уходит. Теперь Билл знал: он никогда от них не уйдет. Если Бекку не устраивает жизнь с ним, ей придется самой оставить его. Ее пальцы бегали по клавиатуре.

— Но ведь тебя собирались сделать партнером. Сказано было без раздражения, без недовольства. Как будто он обещал что-то купить по дороге и вдруг забыл.

— Прости меня, Бекки. Я очень виноват перед тобой. Я разочаровал тебя во всем, в чем только мог.

Бекка торопливо уничтожала файлы. Зацепив указателем мыши очередной «дом мечты», она тащила картинку в корзину, находившуюся в правом нижнем углу экрана.

— Это всего лишь работа, Билл. Ты найдешь другую.

Она не понимает! Неужели она не понимает, как много все это для него значило?

— Теперь мы вынуждены вернуться в Англию. В ту жизнь, от которой мы так хотели избавиться…

— А разве кроме этой фирмы нет других? Ты обязательно найдешь себе работу. Трудолюбивые, опытные юристы нужны везде.

— Но Холли… она привыкла к своим здешним друзьям.

— Ей уже пять лет, — сердито оборвала его Бекка. Наконец-то у нее появилась возможность рассердиться. Казалось, она даже рада этому. — Холли уже пять лет. Ничего страшного. Заведет себе новых друзей. Пусть привыкает: ей это придется делать всю жизнь. Мы когда-то привыкли. Привыкнет и она.

Вспышка гнева прошла. Бекка прижала ладонь к его сердцу.

— Самое главное — мы вместе. Наш дом — он не в Лондоне и не здесь. Наш дом — это мы. Куда бы мы ни отправились, мы несем его с собой. Наш дом — это ты, я и Холли. Мы втроем. Теперь я это понимаю. — Она коснулась его лица. — Билл, неужели ты этого еще не понял?

Билл заморгал, отгоняя жгучие, внезапно хлынувшие слезы.

— Я думаю, тебе придется снова в меня влюбиться, — проговорила Бекка. Она говорила спокойно, и глаза ее были сухими. — Мужчина и женщина. Муж и жена… Нам обоим придется снова влюбиться друг в друга. Иначе… иначе все теряет смысл.


Вечером, когда Холли давно уже спала и ей со стен улыбались принцессы, Билл постоял, слушая ее ровное дыхание, затем вернулся в большую спальню. Там он сел на кровать и смотрел, как Бекка раздевается. После сказанного у компьютера они почти не говорили ни о том, что случилось, ни о предстоящем возвращении в Лондон. Они оба подустали от разговоров. Слишком много слов. Бекка сняла с себя все и подошла к мужу. Билл по-прежнему сидел одетым и глядел на нее. Они и сейчас ничего не сказали друг другу. Слова нужны супругам, где постель — продолжение супружеской жизни. А они хотели быть влюбленными.

«…Моя жена», — только и успел подумать Билл, проваливаясь в сон.

Глава 30

И все-таки он увидел ее еще раз.

Случайно, в районе Бунда, напротив отеля «Мир». Билл возвращался домой, закрыв свой банковский счет. Одно из сотни больших и малых дел, которые нужно успеть сделать до отъезда. Завтра они покинут Шанхай… Вот тогда он и увидел Цзинь-Цзинь с ее новым мужчиной.

Было начало июля. Ослепительно сверкало солнце. Билл думал совсем о другом. Наверное, он прошел бы мимо, но что-то заставило его остановиться. Сходство? Именно сходство. Ее он узнал бы мгновенно. Разве Билл мог спутать ее с какой-нибудь другой женщиной? Он часто видел женщин, похожих на нее. Но только похожих.

Для Цзинь-Цзинь она выглядела слишком заурядно. Заурядная женщина не могла быть причиной сумасшедшего счастья и оглушительного несчастья и боли, задевшей столько сердец. Цзинь-Цзинь могла быть только особой, единственной в своем роде.

Билл стоял, глядя ей вслед. И тогда женщина оглянулась через плечо. Ее спутник тоже оглянулся и обнял ее за талию. Вполне понятный жест: «Не волнуйся, дорогая, я сумею тебя защитить от этого назойливого незнакомца».

Значит, это все-таки она.

Это была Цзинь-Цзинь, и они с Биллом прошли мимо друг друга, как совершенно незнакомые люди. Билл едва не рассмеялся вслух от столь явной нелепости. Эмоции остались в прошлом. Наверное, все осталось в прошлом, если он едва узнал ее.

Цзинь-Цзинь и ее спутник пошли дальше.

Билл повернулся и пошел за ними, совершенно не представляя, зачем идет и что ей скажет. Можно ничего не говорить. Его задела мужская рука на ее талии. Его задела сама мысль, что кто-то будет защищать Цзинь-Цзинь от него.

Билл прибавил шагу и почти догнал их. Теперь он знал: это она. Она так и не стала диктором на телевидении. И не станет. Прежде ему казалось, что однажды он включит телевизор и на государственном телеканале увидит ее, читающую выпуск новостей, глядя на невидимую для зрителей бегущую строку. Она будет похожа на ту фотографию на паспорт, сделанную за год до их встречи… Этому замыслу, как и многим другим их мечтам, не суждено было сбыться.

В ней что-то исчезло. Сияние молодости, какая-то магия или что-то еще. А может, никакой магии и не было, или если она и существовала, то исключительно в его восприятии? Но сейчас все волшебство испарилось, сияние погасло. Сейчас Билл видел в ней лишь привлекательную женщину тридцати с лишним лет. Как и любая женщина, она постепенно старела. Кажется, она была старше Билла года на три. Тогда это их совершенно не волновало. Они находились в особом времени. Вернее, в особом безвременье.

Но что удивительно, теперь, когда Биллу открылась заурядность Цзинь-Цзинь, когда он увидел в ней просто женщину, идущую своей жизненной тропой, женщину, изо всех сил старающуюся не утратить привлекательности для нового мужчины и себя самой… теперь, когда все это открылось Биллу Холдену, он понял, что до сих пор любит ее. Точнее, несет в себе остатки умершей любви и будет нести всегда.

Однако Цзинь-Цзинь не принадлежала Биллу Холдену, и Билл Холден не принадлежал Цзинь-Цзинь.

Счастливая пара остановилась возле газетного лотка. Мужчина выбирал газету. Европеец; возможно, даже моложе Билла. В нем не было ничего особенного; первый подвернувшийся ей парень. Наверное, она встретила его в баре, спортивном зале или любом ином месте, где обычно встречаются люди.

Билл заметил, что Цзинь-Цзинь, увидев его, не перестала улыбаться. Ее улыбка была напряженной, защитной, словно она пыталась себя убедить, что все случившееся очень забавно.

А может, это его домыслы? Может, это он выставляет себя на посмешище? Ведь улыбка могла быть и повязкой на душевной ране. Откуда ему знать?

Билл и Цзинь-Цзинь смотрели друг на друга. Они оба были в темных очках. Билла это даже радовало. Он не представлял, как бы они снова посмотрели друг друга в глаза. Мужчина, который был с ней… первый попавшийся, кого она встретила в баре или спортзале, опять обнял ее за плечо.

«Не волнуйся, дорогая, я сумею тебя защитить от этого назойливого незнакомца».

Да что ты понимаешь, парень?

Билл вдруг начал бормотать совершенную банальщину.

— Рад вас видеть, рад вас видеть, — бубнил он, пожимая им руки.

Он вел себя, словно капитан проигравшей команды. Билл пожал руку ее новому мужчине, потом Цзинь-Цзинь.

Он выбрал единственную роль, какая пришла ему в голову, — роль добродушного неудачника. Привет тебе, парень из бара, спортзала или еще откуда-то. Встречался ли он раньше с Цзинь-Цзинь? Нет, вряд ли. Цзинь-Цзинь назвала Биллу имя ее нового мужчины, которое он тут же забыл.

— Рад вас видеть, — повторял Билл. — Рад вас видеть.

Прекрасно! Замечательно! Все настолько замечательно, что он вот-вот задохнется. От радости.

Затем он повернулся и зашагал прочь от них. Его настиг голос Цзинь-Цзинь.

— Моя мама приехала! — крикнула она, словно это известие что-то значило для него.

— Большой привет ей от меня, — не останавливаясь, ответил Билл.

Сейчас он не паясничал. Возможно, и Цзинь-Цзинь упомянула о матери, чувствуя, что их отношения полностью закончились. Она отпускала его и хотела немного продлить эти последние секунды. Они оба знали: сегодня они виделись в последний раз. Больше они никогда не встретятся. Останутся лишь воспоминания и фотографии, которые она не решилась уничтожить.

Цзинь-Цзинь не была невинной и наивной девочкой. Ни в коем случае. Она родилась и выросла в куда более жестком и суровом мире, чем он. Билл видел лишь отблеск этого мира. Но в ее душе существовал уголок, куда она не пускала никого: ни отца, ни человека, поселившего ее в «Райском квартале», ни Билла. Это был ее неприкосновенный мир, и Билл завидовал ей и любил ее за это.

Он дошел до конца улицы, знаменитой улицы, олицетворяющей величие старого, колониального Шанхая. Ее здания смотрели через реку на другой Шанхай, город будущего. Билл подозвал такси. Ему нужно было ехать в обратную сторону, а значит, у него появлялся шанс увидеть Цзинь-Цзинь в самый последний раз.

Билл увидел их на террасе кафе. Мужчина сидел спиной к проезжей части и читал газету. Он словно забыл о существовании Цзинь-Цзинь. На ее лице не осталось даже тени улыбки.

Билл почувствовал, что они продолжают спорить о нем. Или только что спорили. Наверняка этот черт-те откуда взявшийся парень допытывался у нее, зачем она сказала о своей приехавшей маме. Может, она хотела, чтобы этот свихнутый тип ей позвонил?.. Билл представил их дурацкий, бесплодный спор. Зачем ссориться из-за него? С таким успехом можно переругаться из-за какого-нибудь придорожного пня.

Цзинь-Цзинь больше не улыбалась. Она выглядела совсем обыкновенной, даже заурядной женщиной. Она и ее новый парень были просто мужчина и женщина, сидящие на террасе кафе и пытающиеся придать какой-то смысл их совместному времяпрепровождению. Но с приданием смысла у них явно не ладилось. Билл мог торжествующе улыбаться; казалось, некая высшая сила преподнесла ему утешительный приз. Приз для упрямца, который все равно будет считать, что только он по-настоящему любил Цзинь-Цзинь.

Билл помахал ей. В ответ Цзинь-Цзинь тоже махнула рукой. Ее новый мужчина, поглощенный газетой, ничего не заметил.

Пройдет время, и Цзинь-Цзинь снова начнет улыбаться. Так и должно быть. Он будет даже рад, если она снова будет улыбаться. Пусть уже не ему и пусть уже не своей прежней широкой улыбкой.


Тигр обещал довезти их до аэропорта на своем новеньком «БМВ». Но его бизнес потерпел крах, и кредитная компания забрала «БМВ» в счет долгов. Однако Тигр сказал, что обещание свое все равно сдержит.

Семья Холденов стояла во дворе «Райского квартала», когда туда на старенькой красной «сантане» подъехал бывший водитель «Баттерфилд, Хант и Вест».

— А Тигр теперь водитель такси? — спросила Холли. В ее кулачке была зажата желтая пластмассовая лошадка.

Тигр смущенно рассмеялся, взглянул на Билла и Бекку, затем опустил глаза.

— А как же твои идеи насчет бизнеса? — спросил Билл.

— Таких, как я, оказалось много. Очень много. И китайской мебели — тоже очень много. — Он улыбнулся Холли. — Поэтому Тигр теперь водит такси.

— Все равно стоило попробовать, — ободряюще сказала Бекка.

Билл похлопал его по плечу.

— Ты обязательно придумаешь что-нибудь еще.

Тигр печально сощурился на красную «сантану».

— Нужно бы на другой машине. На лимузине, босс. Вроде того, на котором я вас сюда привозил.

Билл опустил на землю Холли и взялся за первый чемодан.

— Все равно мы очень благодарны тебе, что согласился нас подвезти.

— В Европе мало кто ездит на лимузинах, — сказала Бекка. — Невыгодно.

Она села рядом с Тигром. В ее сумочке зазвонил мобильник. После третьего звонка Бекка раскрыла сумочку и выключила его.

Билл устроился сзади. На его коленях сидела Холли. Она привыкла ложиться спать в это время и поэтому быстро уснула. Билл повернул голову, чтобы взглянуть на Бунд. Ему показалось, что с неба упала одинокая черная звезда. Когда машина ехала по мосту, Холли проснулась.

— Мы уже дома? — сонно спросила она.

Смеясь, Бекка обернулась назад. Через несколько лет их дочь уже не будет задавать такие вопросы.

Билл покрепче прижал Холли к себе. Из детского кулачка торчала голова желтой лошадки. «Сантана» вывернула на шоссе, и последние огни Шанхая остались позади.

— Ты просто зажмурь глазки, — тихо, почти шепотом сказал дочери Билл. — Я расскажу тебе одну большую тайну. Стоит тебе закрыть глаза, и ты сразу оказываешься дома. Хочешь попробовать?

Примечания

1

Пудун — сравнительно новый, динамично развивающийся район Шанхая, расположенный на восточном берегу реки Хуанпу. (Здесь и далее примеч. перев.).

(обратно)

2

Английское название набережной Вайтань. The Bund (англ.), скорее всего, перекочевало в английский из хинди, где оно означает «берег», «отмель». Архитектурой Бунд напоминает европейские города первой трети двадцатого века, но изменения коснулись и этой части Старого города.

(обратно)

3

Крупнейшая сеть французских розничных магазинов, созданная в 1957 г.

(обратно)

4

Кукурузные шарики с шоколадом — сухие завтраки известной фирмы «Kellog's».

(обратно)

5

В англоязычной литературе китайская валюта юань часто обозначается аббревиатурой RMB — от китайского слова renminbi (произносится «жэньминьби»).

(обратно)

6

Деловой и торговый центр Лондона, возникший в восьмидесятые годы прошлого века на месте заброшенных Вест-Индских доков.

(обратно)

7

Песня, написанная в честь битвы при Бэннокберне (1314), когда шотландская армия короля Роберта I Брюса разбила английскую армию короля Эдуарда II и вернула Шотландии независимость. Песня является неофициальным шотландским гимном.

(обратно)

8

Речь идет об английской кинокомедии «Дневник Бриджит Джонс» (2001). Однако автор допускает некоторую путаницу. Хью Грант — это имя актера, играющего нагловатого Дэниела Кливера, а настоящего возлюбленного Бриджит играет Колин Ферт.

(обратно)

9

Как известно, после ухода англичан Гонконг получил статус особой территории КНР. Законодательство Гонконга построено на основе английского общего права с учетом местных особенностей.

(обратно)

10

На Востоке — нянька, кормилица (реже горничная).

(обратно)

11

Ципао (в других районах Китая — чонсам) — цельнокройное женское платье, закрывающее почти все тело (дословно — «длинная рубаха»). Традиционная одежда китаянок.

(обратно)

12

Героиня романа «Мир Сюзи Вонг», написанного в 1957 г. британским писателем Ричардом Мейсоном (1919–1997) и впоследствии экранизированного.

(обратно)

13

«Женский институт» — сеть британских женских общественных организаций, созданных в 1915 г.

(обратно)

14

Холмы Нгонго расположены в юго-западной части Кении, недалеко от Найроби.

(обратно)

15

«Собирательный образ» индийских городов времен британского владычества. Название его связано с английским фильмом «Жара и пыль» (1983) — это город, где разворачиваются события фильма.

(обратно)

16

Гора в Гонконге. Высота 552 м.

(обратно)

17

В данном случае имеется в виду не международный аэропорт Хунцяо, а шанхайская улица с одноименным названием.

(обратно)

18

Фильм 1999 г. режиссера Дэвида Финчера по одноименному роману Чака Паланика.

(обратно)

19

Пинк (настоящее имя Алисия Мур) — американская поп-певица, Авриль Лавинь — канадская поп-певица и сочинительница песен.

(обратно)

20

Песня Авриль Лавинь из ее альбома «Let Go» (2002).

(обратно)

21

Традиционный кубинский напиток из рома, лимонного сока, сахара и содовой воды.

(обратно)

22

Типично британская и ныне почти исчезнувшая профессия. Сейчас в подавляющем большинстве офисов предпочитают пользоваться чайными и кофейными автоматами, а также услугами крупных фирм, поставляющих питание прямо на рабочие места.

(обратно)

23

Кожаные брюки, вид национальной одежды в Германии, Австрии и немецких областях Швейцарии.

(обратно)

24

Американский вокально-инструментальный дуэт брата и сестры Ричарда и Карен Карпентер. Пик их популярности пришелся на 70–80-е гг. прошлого века. «We've Only Just Begun» — один из самых знаменитых их хитов, написанный в 1970 г. До сих пор считается неофициальным свадебным гимном.

(обратно)

25

Американский певец в стиле соул и композитор.

(обратно)

26

Крупнейший район Шанхая, где живет около девяноста процентов населения города.

(обратно)

27

Телефон экстренной помощи в Англии и некоторых странах Британского содружества.

(обратно)

28

Гостиничный комплекс в районе Бунда, памятник архитектуры 20–30-х гг. прошлого века. Считается лучшим отелем Китая. На крыше находится ресторан, где и выступает этот джаз.

(обратно)

29

Яйца, запеченные в колбасном фарше.

(обратно)

30

В оригинале игра слов: имя Guy и слово guy, означающее «парень», «малый», произносятся одинаково.

(обратно)

31

Эдвард Хоппер (1882–1967) — американский художник, предшественник неореализма и поп-арта.

(обратно)

32

Рой Лихтенштейн (1923–1997) — американский художник, представитель поп-арта; Джаспер Джонс (р. 1930) — современный американский художник; Энди Уорхол (1928–1987) — американский художник и кинематографист.

(обратно)

33

Дэвид Хокни (р. 1937) — английский живописец, график и фотограф; Джексон Поллок (1912–1956) — американский художник, лидер и идеолог абстрактного импрессионизма.

(обратно)

34

Огромный дворцовый комплекс в центре Пекина, построенный в XV в.

(обратно)

35

Своеобразная игра слов. His Lordship (англ.) может означать как лорда, так и члена английского Высокого суда правосудия.

(обратно)

36

Песня из альбома «Green River» (1969) американской рок-группы «Creedence Clearwater Revival».

(обратно)

37

Вторая программа радио Би-би-си, передающая музыку и спортивные репортажи.

(обратно)

38

Транквилизатор, успокаивающий и снимающий возбуждение.

(обратно)

39

Город в устье реки Янцзы.

(обратно)

40

Особо ценимый крупнолистовой зеленый чай, имеющий общее название «Колодец дракона».

(обратно)

41

Рок-баллада американского певца и композитора Ричарда Маркса (р. 1963) из его альбома «Repeat Offender», вышедшего в 1989 г.

(обратно)

42

Сезон получил такое название, поскольку в это время созревает японская слива умэ.

(обратно)

43

Движение, возникшее в начале 90-х годов прошлого века как разновидность гимнастики цигун. Стремительный рост приверженцев Фалуньгуна и некоторые идеи, проповедуемые его создателем Ли Хунчжи, насторожили китайское руководство, которое объявило это движение сектантским. В 1999 г. Фалуньгун был официально запрещен, а его активисты стали подвергаться гонениям.

(обратно)

44

Команда Национальной баскетбольной ассоциации США.

(обратно)

45

Сад Юй-Юань (его возникновение датируется XVI в.) занимает почти два гектара в центре Старого города.

(обратно)

46

Маньчжуры — народ численностью около 11 млн. Живут, в основном, в северо-восточных областях Китая. Почти полностью ассимилировались с китайцами и практически утратили свой язык.

(обратно)

47

«Люди деревни» («The Village People») — американская дискогруппа, возникшая в конце 70-х гг. прошлого века и выступающая до сих пор. Названием песни «Y. М. С. А.» стала аббревиатура Young Men's Christian Association (Молодежная христианская ассоциация). В песне, написанной в 1978 г., воспеваются привлекательные стороны этой религиозной организации.

(обратно)

48

Песня, ставшая хитом благодаря Фрэнку Синатре. Изначально эта песня появилась во Франции и особого успеха не имела. Но в 1967 г. ее услышал американский певец и композитор Поль Анка, который написал английский текст и предложил Синатре исполнить новую версию песни.

(обратно)

49

Хит из альбома «Now & Then», вышедшего в 1973 г.

(обратно)

50

Записана Элвисом Пресли в 1962 г.

(обратно)

51

Американская женская поп-группа, возникшая в 1990 г. С тех пор ее состав несколько раз менялся. «Independent Women» — песня, состоящая из двух частей. Появилась в 2000 г.

(обратно)

52

«Старбакс» («Starbucks») — крупнейшая мировая сеть кафетериев и розничной торговли кофе.

(обратно)

53

CCTV (China Central Television) — государственное телевидение КНР. Появилось в 1958 г. и называлось Пекинским Государственным телевидением. Вплоть до начала 80-х гг. прошлого века вещание в Пекине и других крупных городах велось только по одному каналу, всего несколько часов в день. Сейчас CCTV имеет 16 каналов (в том числе и на английском языке).

(обратно)

54

Строки из предисловия к «Листьям травы» Уолта Уитмена. Многие называют этот сборник, вышедший в 1855 г., «новой Библией».

(обратно)

55

Личи — небольшой овальный плод с пупырчатой шкуркой красного цвета.

(обратно)

56

Экономическая и политическая кампания в Китае с 1958 по 1960 г., нацеленная на создание в стране индустриальной базы и резкий подъем экономики. В то время Китай представлял собой на 90 % аграрную страну, которой была остро необходима индустриализация. Историки считают «Большой скачок» тяжелой социальной катастрофой, в результате которой предположительно погибло от 20 до 40 миллионов человек.

(обратно)

57

Первый съезд китайской компартии состоялся в конце июля 1921 г.

(обратно)

58

Китайская капуста.

(обратно)

59

Традиционное блюдо сычуаньской кухни, по виду напоминающее спагетти. Обычно подается с мясом, овощами и подливой.

(обратно)

60

Песня, написанная в 1974 г. автором-исполнительницей Долли Партон. Вторую жизнь и шумную известность эта песня обрела в 1992 г., когда ее исполнила Уитни Хьюстон.

(обратно)

61

Знаменитый джазовый «стандарт» бразильского композитора Антонио Карлоса Жобима, написанный в 1962 г. в ритме босанова.

(обратно)

62

События, упомянутые Элис, на самом деле произошли двумя годами позже. В течение апреля и мая 1989 г. на пекинской площади Тяньаньмэнь шли нескончаемые митинги. Требования митингующих были самые разные. Некоторые призывали покончить с коррупцией государственных чиновников и сделать китайское общество более открытым. Рабочие государственных предприятий, наоборот, считали, что реформы Дэн Сяопина зашли слишком далеко и могут обернуться массовой безработицей. Поначалу власти призывали митингующих разойтись, но потом правительство ввело на площадь танки.

(обратно)

63

В оригинале stick around, что также означает «болтаться без дела», «слоняться».

(обратно)

64

Чарльз Берлиц (1914–2003) — американский лингвист, автор многочисленных пособий по английскому языку.

(обратно)

65

Песня из бродвейского мюзикла «Right This Way», написанного в 1938 г. Композитор — Сэмми Фейн, автор слов — Ирвинг Кахэл.

(обратно)

66

Песни Эминема, написанные в 2000 и 2002 гг.

(обратно)

67

Мин — последняя этническая китайская династия. Время правления — 1368–1644 гг. Затем власть в Китае постепенно захватила маньчжурская династия Цин. Ее правление продолжалось до 1911 г., когда была провозглашена Китайская Республика.

(обратно)

68

Это постановление было принято в 1979 г. и вызвало немало протестов как внутри Китая, так и за его пределами. Совсем недавно один высокопоставленный правительственный чиновник заявил, что принцип ограничения рождаемости будет сохранен, по меньшей мере, еще на десять лет.

(обратно)

69

«Дикая банда» («The Wild Bunch») — режиссер Сэм Пекинпа (1969); «Шейн» («Shane») — режиссер Джордж Стивенс (1953); «Человек, который застрелил Либерти Вэланса» («The Man Who Shot Liberty Valance») — режиссер Джон Форд (1962); «Настоящее мужество» («True Grit») — режиссер Генри Хэтэвей (1969); «Ровно в полдень» («High Noon») — режиссер Фред Зиннеманн (1952).

(обратно)

70

Гэри Купер (1901–1961) — популярный американский киноактер, снявшийся более чем в ста фильмах (преимущественно вестернах).

(обратно)

71

Берти Бассетт — шоколадная фигурка, своеобразный талисман кондитерской фабрики «Bassett & Co. Ltd», ныне входящей в консорциум «Cadbury».

(обратно)

72

«The Wonder Pets» — американский детский мультсериал о приключениях трех бесстрашных друзей: морской свинки Линни, черепашонка Така и утенка Минг-Минга, которые отправляются в разные уголки планеты, чтобы спасти попавших в беду животных.

(обратно)

73

Так называются парки в разных городах Китая (их более 40) и некоторых зарубежных странах, созданные в честь известного китайского революционера и политического деятеля Сунь Ятсена (китайцы произносят его имя как Сунь Чжуньшань), считающегося «отцом современного Китая».

(обратно)

74

Этот проект также называют «стройкой века». Строительство ГЭС предполагается завершить к 2009 г.

(обратно)

75

Известная китайская поп-певица, актриса и модель.

(обратно)

76

Площадь, где расположены основные здания городских властей Шанхая.

(обратно)

77

Condemned (англ.) — означает также «осужден», «приговорен».

(обратно)

78

Китайская киноактриса (р. 1979).

(обратно)

79

Ирландский киноактер (р. 1952), известный российским зрителям по фильму «Список Шиндлера» и сериалу «Звездные войны».

(обратно)

80

Джек Даукинс, маленький воришка, персонаж романа Ч. Диккенса «Приключения Оливера Твиста».

(обратно)

81

Деловой центр в Шанхае, состоящий из двух небоскребов в 66 и 46 этажей.

(обратно)

82

Маджонг (также мацзян или мадзян) — китайская азартная игра в фишки с использованием игральных костей, широко распространенная в Китае, Японии и других странах Восточной и Юго-Восточной Азии. Игра включает элементы домино и покера и требует от играющих опыта, наблюдательности и, в определенной степени, везения.

(обратно)

83

Так в странах Восточной и Юго-Восточной Азии называют содержательницу заведения, сочетающего в себе функции бара и борделя.

(обратно)

84

Cherry (англ.) — вишня.

(обратно)

85

«Сочная», «Сочненькая» (англ.).

(обратно)

86

Британская рок-группа, созданная в 1975 г. и выступающая поныне (хотя состав ее несколько раз менялся). Направление — паб-рок.

(обратно)

87

Ирландская рок-группа, созданная в 1969 г. Пережила неоднократные смены участников, но выступает до сих пор. Направление — тяжелый рок.

(обратно)

88

Американская песня, написанная в 1966 г.

(обратно)

89

Песня, написанная в 1977 г., слова которой приписываются группе «Eddie and the Hot Rods».

(обратно)

90

Песня из репертуара «Thin Lizzy». Написана в 1976 г.

(обратно)

91

Английская аббревиатура Международной китайской торгово-инвестиционной компании, созданной в 1979 г. по прямому указанию Дэн Сяопина. Представительства компании есть во многих крупных городах Китая и за рубежом.

(обратно)

92

Современный английский историк и писатель. Автор нескольких популярных исторических книг о Британской империи. Упомянутая книга вышла в 1994 г.

(обратно)

93

YouTube — сервис в Интернете, предоставляющий услуги хостинга видеоматериалов.

(обратно)

94

Песня из альбома Эминема «Curtain Call», вышедшего в 2005 г.

(обратно)

95

Сэр Эдвард Уильям Элгар (1857–1934) — английский композитор-романтик.

(обратно)

96

Эррол Флинн (1909–1959) — знаменитый голливудский киноактер, считавшийся секс-символом 30–40-х гг. прошлого века. Прославился, играя отважных героев и благородных разбойников.

(обратно)

97

Район «красных фонарей» в Бангкоке, в основном обслуживающий иностранных туристов.

(обратно)

98

Нормальный университет (или школа) — учебное заведение, где готовят преподавателей для начальных школ.

(обратно)

99

Празднуется 1 октября. В этот день в 1949 г. была провозглашена Китайская Народная Республика.

(обратно)

Оглавление

  • Часть первая БУДЬ ПРИНЦЕМ
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  • Часть вторая ПОСТОЯННАЯ ПОДРУЖКА
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  • Часть третья ДВЕ РЕАЛЬНОСТИ
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 25
  •   Глава 26
  • Часть четвертая МЫ ЕЩЕ УВИДИМСЯ
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  • *** Примечания ***