КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Горловка. Девятьсот пятый [Алексей Черных] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

17 (30) декабря 1905 года. За два часа до поражения восставших. Лидия Доброва в бою у станции Горловка и Корсунской копи №1

17 (30) декабря 1905 года. За два часа до поражения восставших.

Лидия Доброва в бою у станции Горловка и Корсунской копи №1


Метели злобной завыванье

Порою скрадывало звук

И выстрелов, и пуль визжанья,

И громких окриков вокруг.


Был снег так нестерпимо колок.

Пургой закрученный в кольцо

Он ранил тысячью иголок

Разгорячённое лицо.


Собравшись, Лидия Доброва

Взглянула за угол, туда,

Где бой усиливался снова

И вспыхивала темнота.


Вот справа, саженей за тридцать,

Дружинник раненный лежит.

Он жив как будто – шевелится

И что-то вроде бы кричит.


Кричит от боли, вероятно.

Раскинув руки, на спине

Лежать на снеге неприятно,

В метель, под пулями – вдвойне.


Пургой заметенные тропы

Во тьме так трудно отыскать.

Обременительны сугробы –

По ним так нелегко бежать.


Но нужно. Лида, чуть запнувшись

От оружейного огня,

Спешит к дружиннику, пригнувшись,

Страх подступающий гоня.


Споткнувшись, девушка упала,

Лишь сделав несколько шагов.

Шальная пуля запоздало

Порхнула, воздух распоров.


Метель почти по-волчьи взвыла,

Крутя свой дикий хоровод.

А Лида быстро подскочила

И снова бросилась вперёд.


Она ещё споткнулась дважды,

Но удержавшись на ногах,

Закончила бросок отважный

От раненого в двух шагах.


Дружинник, потеряв сознанье,

Застыл недвижимо в снегу.

Тянуть его под стены зданья

Придётся через «не могу».


Гораздо проще в лучшем виде

Порой десяток вёрст пройти,

Чем тридцать саженей, что Лиде

Необходимо проползти.



* * *


Она ведь не герой – учитель

Словесности, но здесь верней

Она и ангел и спаситель

Несчастных, раненных людей.


Тех, кто сейчас у копи[1] этой

И этой станции упал

На снег, от боя разогретый,

Кто не успел, не добежал.



* * *


С натугою, ворча сердито,

Под беспорядочным огнём

Тянула раненого Лида

Под стены станции с трудом, –


Превозмогая боль и холод

И обдирая кожу рук.

…И зная: поле боя – школа,

Как свой обуздывать испуг.


И вот, когда уже казалось,

Что ей добраться удалось,

Лихая пуля разудало

Прошила девушку насквозь.


Вошла ей пуля под лопатку

И, выйдя из груди, на раз

Вонзилась будто бы в «десятку»,

Дружиннику в закрытый глаз.


Смешалась кровь - его и Лиды,

Стекая на примятый снег.

Она жива, а он – убитый,

Она – ещё, а он – навек.


Одною пулей их обоих

Сразил невидимый стрелок.

Такое окончанье боя

И несчастливый эпилог.


Теряя мутное сознанье,

Кровавой брызгая слюной,

Шепнула Лида на прощанье:

«Ах, Прохор!.. Прохор… Мой родной…»


P.S. Лидия Доброва скончалась, не приходя в сознание, по дороге домой, в поезде, которым гришинская рабочая дружина возвращалась по окончании Горловского боя.

А на следующий день на станцию Гришино[2] доставили тело погибшего в том бою командира дружины, учителя Прохора Дейнеги, жениха Лидии.



Вечер 13 (26) декабря 1905 года. За четыре дня до поражения. Прохор Дейнега сотоварищи возвращают восставшим контроль над станцией Ясиноватая

Вечер 13 (26) декабря 1905 года. За четыре дня до поражения.

Прохор Дейнега сотоварищи возвращают восставшим контроль над станцией Ясиноватая


Темны, угрюмы, неуютны

И длинны ночи в декабре.

Тихи посёлки, малолюдны

И соответствуют поре.


В такое время не способен

Хвалиться живостью народ.

Но этот час весьма удобен

Для тех, кто скрытностью живёт:


Не нужно красться и таиться,

Не нужно голову ломать,

Как половчее исхитриться

Своих врагов врасплох застать.


Сулит безлюдье тем немало,

Кто соглядатай, воин, тать.

Но и повстанцам не пристало

Такое время упускать.



* * *


Когда дружинники Дейнеги

К Ясиноватой добрались,

Они, заботясь об успехе,

В бой безрассудный не рвались.


Остановив на семафоре

Свой поезд, выслали вперёд

Разведчиков, чтоб профилёрить,

Чем нынче станция живёт.


Ночь обещала быть морозной.

Неспешно ухал паровоз,

И пар струился грациозно

Дымком от дамских папирос.


Искрились на белёсом снеге

Осколки отблесков живых.

Казалось Прохору Дейнеге,

Мир успокоено затих.



* * *


Со слов друзей-ясиноватцев,

Что пригласили им помочь

Разоружить христопродавцев-

Солдат и выгнать подлых прочь,


Войска сегодня окружили

Посёлок и, являя прыть,

Свой ультиматум предъявили:

Все забастовки прекратить;


Запрет на сборы и собранья;

Власть прежним органам вернуть;

Покинуть станцию и зданья,

Что окружали ЖД путь.


Такая жёсткость возмутила

Ясиноватовский народ.

Угроза примененья силы

Заставила созвать их сход.


Но времени не дав на роздых,

Солдаты митинг тот – взашей:

Прикладами, стрельбою в воздух,

Угрозами гоня людей.


Командовал пехотной ротой

Жестокосердный капитан

Карамышев – с большой охотой,

От власти и от водки пьян.


Хлебал из фляжки без утайки

Он самогонный скородел

И лично пару раз нагайкой

Кого-то от души огрел.


И после этого разгона

Ясиноватский комитет

Послал за помощью, резонно

Считая: нужно дать ответ.


К тому ж с утра известье было:

Авдеевцы отряд драгун

От станции прогнали силой,

Задав тем знатный карачун.


Вот так и приняли решенье

Лихих авдеевцев позвать

Не то, чтоб войску дать сраженье,

Но чтоб отменно напугать.


А Прохор с гришинским отрядом

Как раз в Авдеевку примчал –

Вдруг, мол, какая помощь надо

В гоненье «царских прихлебал».


Но коль «цепные псы режима»

Сбежали, отхватив сполна,

То помощь гришинской дружины

Здесь оказалась не нужна.


А их соседям – помощь к месту:

Дейнега и его отряд

С авдеевской дружиной вместе

В Ясиноватую спешат.



* * *


Таким он был – кровавый пятый,

Сверхреволюционный год.

В стране, волненьями объятой,

Метался и кипел народ.


Как будто некий страшный вирус

Людские души поразил

И разом отношенье к миру

Перекрутил и исказил.



* * *


Разведчики вернулись вскоре

И доложили, что солдат

В округе нет почти – в дозоре

Лишь несколько постов стоят:


На входе в станцию, у кассы,

У телеграфа... Как тут быть?

Дружинники своею массой

Могли б легко их задавить.


Но вызывало подозренье

Решение лишь трёх бойцов,

Определить на охраненье,

А не полсотни стервецов.


А вдруг, прикрывшись недоглядом,

Карамышев решил схитрить,

Чтоб пролетарские отряды

В свою ловушку заманить.


Как офицер он был обучен

Войны искусству и владел

Бунтарских лидеров получше

Стратегией подобных дел.


Но и над опытом довлеет

Порой решительный напор

Назло всему, что смысл имеет,

И логике наперекор.


Как крепко сжатая пружина,

Что силу долго бережёт,

Дейнега и его дружина

Свой поезд двинули вперёд.


Горохом ссыпавшись с вагонов

И быстро охраненье сняв,

Рассредоточились без споров

И криков, станцию заняв.


Действительно, лишь три солдата

Стояли на постах своих.

Где остальные «супостаты»,

Пришлось выведывать у них.


Допрос недолго продолжался,

И Прохору пришлось слегка

Придерживать своих, кто рвался

Намять солдатские бока.


Один мальчонка, Герш Завадский,

Бойцов и вовсе пристрелить

Пытался, тужась залихватски

Винтовку перезарядить.


Затвор не пожелал сдаваться,

Что и спасло солдат, видать.

Мальчишке лет всего пятнадцать,

Откуда жажда убивать?


Забрав оружье, подзатыльник

Парнишке Прохор отпустил

И не по-менторски обильно

Отборным матом обложил.


Стараясь всех призвать к порядку,

Командуя до хрипоты,

Дейнега выдал разнарядку

На караульные посты.


С учительским авторитетом

Он указанья отдавал.

А после местному совету

Все полномочья передал.


Троих пленённых пехотинцев

Решил Дейнега отпустить,

Узнав пред тем у лихоимцев,

Как сослуживцев их схватить.



Раннее утро 14 (27) декабря 1905 года. За три дня до поражения. Отряд Прохора Дейнеги разоружает 12 роту 280 пехотного Балаклавского полка вблизи станции Ясиноватая

Раннее утро 14 (27) декабря 1905 года. За три дня до поражения.

Отряд Прохора Дейнеги разоружает 12 роту 280 пехотного Балаклавского полка вблизи станции Ясиноватая


На свете есть такое племя,

Кто точно знает наперёд,

Что жадное к победам время

От них решительности ждёт.


Подобно Прохору Дейнеге

Они – передовой отряд

Эпохи, и об их успехе

Не зря реляции звучат.



* * *


Как на допросе рассказали

Пленённые начистоту,

Карамышевцы ночевали

На продовольственном посту.


(Был пункт такой неподалёку –

От станции в полуверсте.

Чуть за посёлком, где-то сбоку,

Но рядом с веткою ЖД).


Любой, наверно, понимает

И знает, что при всех иных

К утру обычно притупляет

Усталость бденье часовых.


Не стоило дружине медлить,

А нужно было побыстрей

Накинуть окруженья петлю

На карамЫшевских людей.


Дейнега из своих знакомцев

И из авдеевских «коллег»

Собрал ретивых добровольцев

Под два десятка человек.


На паровозе без вагонов

Ударный Прохоров отряд

Домчался вмиг по перегону

К посту, где пехотинцы спят.


Те нападения не ждали,

Не озаботившись ничем,

Свою ночёвку охраняли

Не по-военному совсем.


Солдатам служба их не в радость:

Когда напился командир,

То лень, апатия и праздность

У них из всех сочится дыр.



* * *


Чины пониже занимали

Большой бревенчатый амбар,

Кто старше званьем – ночевали

В пристройке с парой-тройкой нар.


Строенья эти обрамляли

Сугробы в оспинках мочи.

Солдаты явно не желали

Искать клозет в глухой ночи.


Войдя в «начальскую» пристройку,

Разоружив солдата, что

Мечтал под печкою о койке,

Уткнув в ружьё своё лицо,


Дейнега и его «гвардейцы»

Оружье стали собирать,

Пока поддатые армейцы

Спокойно продолжали спать.


Привычная к невзгодам быта,

Но перепившая вчера,

Спала «пехотная элита»

Без задних ног, как детвора.


Ни разговоры, ни хожденье,

Ни лязг металла не могли

Развеять пьяных сновидений

Чадяще-смрадные угли.


С такой же легкостью сумели

Дружинники занять амбар,

Где нижние чины храпели

И источали перегар.



* * *


Дейнега был обескуражен:

Готовый жизнь свою отдать,

Он был решителен, отважен

И рвался доблесть показать.


А тут почти без напряженья,

Не применяя сложных схем,

Им удалось разоруженье

Пехотной роты без проблем.


Не думал Прохор, что удастся

Так просто их лихой набег.

В его отряде было двадцать –

Всего-то! – двадцать человек.


С какой-то детскою обидой

Стоял Дейнега и смотрел,

Как капитан во сне сердито

Ворочал носом и сопел.


Завадский Герш, стоявший рядом,

Идиллию стерпеть не смог

И ткнул винтовочным прикладом

В холёный капитанский бок.



* * *


Пот у мальчишки капал с носа,

Как будто летняя жара,

А не декабрьские морозы

Проникла в двери со двора.


Потел же Герш от напряженья

И предвкушения того,

Что он получит наслажденье,

Избив ещё не одного.



* * *


Карамышев, проснувшись, нервно

Вскочил на нарах, мутный взгляд

Его сверкал немилосердно,

Как резкой молнии разряд.


Оружье у него забрали,

Но он откуда-то достал

Массивный, из булатной стали,

Прекрасно сделанный кинжал.


На миг соратники Дейнеги,

И прочие, кто рядом был,

Застыли, словно их навеки

Разрыв во времени скрутил.


Не по уставу офицерам

Пехотным этакий кинжал.

Но капитан весьма умело

Им и владел и управлял.


Интуитивно угадал он,

Кто командир его врагов:

Дейнегу остриё металла

Чиркнуло, чуть не распоров.


Спасло же то, что полусидя

Кинжалом офицер рубил.

Его движение предвидя,

На шаг дружинник отступил.


Предотвращая продолженье

Подобных выпадов, наган

Нацелил Прохор, и в мгновенье

Был ранен нервный капитан.


Хрипя «К оружию!», на нары

Без сил Карамышев упал.

И об пол глухо звякнул старый,

Упавший роковой кинжал.


Вся кульминация момента,

Казалось бы, сошла на нет.

Но Герш на эти сантименты

Имел совсем другой ответ.


Он резко приподнял винтовку

И быстро надавил курок.

Ненужный выстрел и неловкий

Никто предотвратить не мог.


Герш бил в упор, нелепо тыча

Винтовкой капитану в грудь.

Смертельный выстрел закавычил

Карамышевской жизни путь.



* * *


Ни революции витийства,

Ни будущая благодать

От социальных благ – убийства

Никак не могут оправдать.


Коробит глупость объяснений:

Чтоб вился революций дым,

Клубок из жертв, убийств, гонений

Оправдан и необходим.



* * *


Со сна и после смерти страшной

Их командира не смогли

Солдаты дать отпор отважный,

Оружие не сберегли.


Дружинники все их винтовки

И всё изъятое вразброс:

Продукты и экипировку, –

В свой загрузили паровоз.


Дух революции нестойкий

Дружинникам не помешал

Помародёрствовать в пристройке,

Где мёртвый офицер лежал.


Толпясь над трупом капитана,

Поругиваясь невостро,

Дружинники делили рьяно

Его нехитрое добро.


Остановить их – труд напрасный,

И в раз второй за эту ночь

Дейнега выругался грязно

И вышел из пристройки прочь.


Рассвет уже добавил серость

В холодный, беспросветный мир,

Где вся Дейнеговская вера

В добро идей – теперь блезир.



17 (30) декабря 1905 года. За шесть часов до поражения. Андрей Гречнев после нападения на казармы сборного войскового отряда по улице Садовой в Горловке

17 (30) декабря 1905 года. За шесть часов до поражения.

Андрей Гречнев после нападения на казармы сборного войскового отряда по улице Садовой в Горловке


С утра мело. Как будто полог

Из снега жёсткого накрыл

Промёрзший до костей посёлок.

И ветер воздух иссушил.


Метель, в косых лачугах роясь,

Стараясь Горловку встряхнуть,

Сугробы намела по пояс,

А кое-где почти по грудь.


Нахаловок и Собачёвок,

Шанхаев и Пекинов грязь

Узором вьюжных подмалёвок

Закрылась, словно бы стыдясь.



* * *


В процессе вялой перестрелки,

Что длилась несколько часов,

Никто не рвался в переделку

И умирать был не готов.


Стрельбы по людям безоружным

Пытаясь впредь не допустить,

Солдат напором ненатужным

Дружинники взялись теснить.


И лишь в процессе столкновенья

Смогли повстанцы осознать,

Что нужно было нападенье

Гораздо раньше начинать.


В дружине горловской не найден

Был свой решительный герой,

Подобный Прохору, кто жаден

К победе быстрой и лихой.


Они могли б ещё под вечер

Собрать достаточно людей,

Чтоб без излишних велеречий

Солдат приструнить половчей.


А так армейцы и жандармы

Сумели за ночь укрепить

Свои непрочные казармы,

Проёмы досками забить.


И вот теперь, в пургу и холод, –

Не в лоб же их атаковать! –

Казармы чуть ли не измором

Восставшим приходилось брать.



* * *


Когда ж солдаты отступили,

Подняв для виду белый флаг,

Повстанцы радостно ожили,

Повеселели на глазах.


Простой победа получилась.

Да ведь никто и не хотел,

Чтоб столкновенье превратилось

В суровый массовый расстрел.


Хотелось лишь обезоружить,

А то, что враг их отступил,

Устраивало даже лучше:

На пленных нужно много сил.


Строй отступающих неровный

Во мгле метельной утонул,

И кто-то глупо и беззлобно

Над головами их стрельнул.



* * *


Андрея Гречнева немного

Жгут напряженья отпустил,

Но, обессиленный тревогой,

Вставать дружинник не спешил.


Уткнув лицо в сугроб колючий,

Андрей лежал. Казалось, жар,

Что пёк лицо крапивой жгучей,

Снег превращает в сизый пар.


«Так на драгунов не похоже», –

Подумал Гречнев невпопад.

Но вскоре выяснилось, что же

Заставило уйти солдат.


День прометеленный, синюшный,

Скровавив отблеском огня,

Взялись казармы и конюшни

Пожаром, сердце леденя.


Сработала всего-то пара

С десятка самодельных бомб,

Заброшенных на обветшалый

Двора казарменного ромб.


От них занялся мусор разный

У беленых саманных стен,

И вскоре вспенилось всё красным,

Как жаркий заводской мартен.


Дружинники из расторопных

К конюшне бросились спасать

Несчастных брошенных животных,

Тревожно продолжавших ржать.


Открытые ворота, к счастью,

Огонь пока не охватил,

Но из его разящей пасти

Спасли лишь нескольких кобыл.


Сам Гречнев оббежал казармы:

Училище недалеко,

И может пламенем пожарным

Объять всё здание легко.


Его училище, в котором

Андрей служил недолгий срок.

И где тайком под видом хора

Он большевистский вёл кружок.


Андрей легко взлетел под крышу.

Помедлив в слуховом окне,

Он выбрался наружу, слыша

Гуденье ветра в вышине.


Пожар отсюда показался

Еще опасней и страшней,

Чем до момента, как поднялся

На крышу скользкую Андрей.


Метель то резко раздувала,

То прижимала вниз огонь.

Летели искры разудало,

И в воздухе царила вонь.


Когда очередным порывом

На крышу искры занесло,

Дружинник бросился ретиво

Топтать их и ругался зло.


Чуть позже прибежала пара

Рабочих, чтобы помогать

Училище из лап пожара

Немилосердных вызволять.



* * *


И завертелось-закружилось.

Трудился Гречнев, что есть сил,

А всё, что в этот день случилось,

На час он будто позабыл.


Забыл вчерашние событья,

Жестокий самосуд властей,

Доведший до кровопролитья

И страшной гибели людей;


Забыл о том, как было нужно

Его дружине поступать:

Солдат, не отобрав оружье,

Не следовало отпускать;


Забыл про тщетные надежды,

Что разрывали изнутри;

Забыл мечты, что грели прежде,

А ныне просто умерли;


Забыл о ложном чувстве долга,

Что в бой бессмысленный вело;

О беззащитности посёлка,

Который снегом занесло.



* * *


А Горловка лежала рядом.

Её заснеженный простор

Вполне бы мог открыться взгляду,

Будь вьюги послабей напор.


Отсюда с крыши б можно было[3].

Увидеть Корсунский рудник,

Копров его пейзаж унылый

И террикона строгий пик.


Увидеть рядом, чуть правее,

Свечу машзаводской трубы,

Струящей в небо, не жалея,

Дымов неровные клубы.


Увидеть улицы Садовой,

Изогнутой, как канапе,

Ряды домов постройки новой

Для служащих ОЮРКП[4].


Квартиры – не чета шахтёрским

Нагромождениям лачуг,

Ютящимся по склонам плоским

Холмов, разбросанных вокруг.


Увидеть можно б было зданье

Пекарни Мишурьянца, плюс

Три магазина, чьи названья

Вводили жителей в искус.


Один из магазинов этих

Был, к сожалению, сожжён:

Его обугленные клети

Глядели в хмурый небосклон.


Так красным петухом злодейским

Потешился в чужом добре

Народ бездумный в день еврейских

Погромов в этом октябре.


Увидеть можно было б также

Колонии машзаводской

Домов скукоженных, озябших

Не ровный и сумбурный строй


Из редких каменных строений

И частых мазанок кривых,

Полуземлянок, помещений

Столь неуютных и сырых.


С востока Корсунская балка

Была видна бы. Юный сад,

Основа будущего парка,

Собой порадовал бы взгляд.


На склоне балки, в окруженье

Садовой поросли, вставал

Красивый дом – на загляденье

И зависть местных приживал.


Построенный главинженером

ОЮРКП апартамент

Имел приличные размеры,

Конечно, как на тот момент.


Наверно, слишком уж дивила

Домина эта местный люд,

Что горловцы[5] назвали «виллой»

Сей инженеровский приют.



* * *


Обилье пищи философской

Дарует, кстати, нам пример,

Что по фамилии Янковский

Был этот главный инженер.


Уж как-то в Горловке сложилось,

Что местечковые царьки

С фамилией Янковский жилы

С народа тянут в две руки.



* * *


Пожар не то, чтоб разгорался,

Но и не думал угасать.

Андрей уже не опасался,

Что дом не сможет отстоять,


Но всё ж заглядывал с опаской

Во двор пылающих казарм,

Где разошёлся смертной пляской

Зловещий огненный плацдарм.


Был Гречнев так сосредоточен,

Что ничего не замечал,

Как будто мир из многих точек

Творец в одну лишь точку сжал.


А положенье изменилось:

На западе, где был рудник,

Как будто что-то оживилось,

И некий фактор вдруг возник.


Тревожно выстрелы зардели,

Неся ранения и смерть.

Их даже сквозь муар метели

Возможно было разглядеть.


P.S. По окончании Горловского боя Андрей Гречнев с группой дружинников через Скотоватую, Луганск и Ростов-на-Дону перебрался в Москву и далее – за границу. Стал профессиональным революционером. В советские времена занимал хозяйственные посты. Вернулся в Горловку только через 50 лет – в 1955 году.



17 (30) декабря 1905 года. За десять часов до поражения. Капитан Угринович на следующий день после расстрела рабочих Горловского машиностроительного завода

17 (30) декабря 1905 года. За десять часов до поражения.

Капитан Угринович на следующий день после расстрела рабочих Горловского машиностроительного завода


В связи с волненьями в бедовой

И дерзкой Горловке драгун,

Квартировавших на Садовой,

Решили укрепить (в канун


Возможных жестких столкновений)

Пехотной ротой – для борьбы

С зачинщиками возмущений

И усмиренья голытьбы.


К тому же весь состав наличный

Земской полиции примчал,

И пристав Немировский лично

Своих орлов сопровождал.


Возглавил этот разномастный

И сборный войсковой отряд

Драгунский капитан, прекрасный

Служака, но не дипломат.


Гонять рабочих Угринович

(Так звался этот капитан)

Был не готов. Драгуну совесть –

Непозволительный изъян.


Палить в японцев или турков,

Быть беспощадным на войне

Приемлемо – для демиургов

Кровавых радостей – вполне.


А здесь свои же, россияне,

Грешно и дурно в них стрелять,

Будь то шахтёры, будь крестьяне,

Будь даже бунтовщик и тать.


Не собирался Угринович

Вчера устраивать стрельбу,

Но коль дано пролиться крови,

Уже не изменить судьбу.


Кто ж знал, что туповатый пристав

И пара глупых держиморд

Из лихоимцев и садистов

И ненавидят свой народ?


Да Угринович эту «тройню»

И сам готов был расстрелять,

Когда б они, затеяв бойню,

Не удосужились сбежать.



* * *


Вчера не вьюжило. До ночи

Истоптанный кровавый снег

Тревогу мрачную пророчил

И смертной жатвы новый грех.



* * *


Так, после вздорного расстрела

Работников машзаводских

Лихое воинство засело

В казармах мрачных и глухих.


Но и с учётом укрепленья,

Что в спешке за ночь возвели,

Удерживать сооруженье

Они бы долго не смогли.


Всё это, будучи военным,

Наш совестливый капитан

Осознавал и, несомненно,

Отхода приготовил план.


Возникшие соображенья,

Без лишних страхов и прикрас,

Он изложил для обсужденья

Своим подельникам сейчас.


Сам отстранённо-флегматично

Выглядывал в косую щель

Щита, в который хаотично

Стучались пули и метель.


Щит, что закрыл проём оконный

Двухслойной сбивкой горбыля,

Конечно, был не дот бетонный,

Но и не хлипкая сопля.


За ним укрывшись, Угринович

Пытался во дворе узреть,

Что им сегодня приготовил

Господь: удачу или смерть.



* * *


А сзади, страстью сатанея,

Затеяли нелепый спор

Пехотный капитан Корнеев

И пристав Немировский. «Вздор!» –


Кричал Корнеев, не стесняясь

Ни в жестах, ни в крутых словах.

А пристав, вяло защищаясь,

Горел румянцем на щеках


И несуразности долдонил,

Его бессмысленный бубнёж

Своей нелепостью драконил

Корнеева сильней, чем ложь.


Размолвка старших командиров

Отряда сводного никак

В казармах не служила миру,

Здесь только не хватало драк.


Особенно, когда старался

Отряд отбиться от врагов.

…Но Угринович и не рвался

Утихомиривать глупцов.


Не то чтоб самобичеванье

Да муки совести при том

Апатию и нежеланье

Активничать развили в нём.


Он просто ждал, когда наступит

В атаке инсургентской спазм,

Когда усталостью притупит

Повстанческий энтузиазм.


Тогда, прикрывшись белым флагом,

Спокойно, будто на парад,

Покинул бы неспешным шагом

Казармы войсковой отряд.


Ушли б за Корсунскую балку,

В Енакиево, где пока

Восстанье не было столь жарким,

Как в Горловке, наверняка.


Тут не ахти какая хитрость,

Но очень часто простота

И показная безобидность

Эффектней ратного труда.


Повстанцы вовсе не стратеги,

Не мудрой тактики сыны.

Они, лежащие на снеге,

Уже устали от войны.


Стрельба и боя свистопляска –

Для них чужое ремесло.

Им поскорее бы развязка,

Им побыстрее бы в тепло.



* * *


Манёвр отхода с белым флагом,

Что Угринович предложил,

По мненью пристава, зигзагом

По всей полиции лупил.


Знал Немировский: инсургенты

Его вовеки не простят,

И никакие аргументы

Бунтовщиков не убедят.


Солдат отпустят, близ казармы

У них не станут на пути.

А вот позволят ли жандармам

Без осложнения уйти?


Увязнув в этой мрачной мысли,

Раз пять её перебубнив,

Сник бравый пристав, голос кислый

Его стал жалок и плаксив.


Еще вчера, расправив плечи,

Он тоном резким и сухим

Плёл устрашающие речи

Бунтовщикам машзаводским.


Как царь и бог в одном флаконе,

Радетель ярый о благом,

Он обещал всех урезонить

Лихой нагайкой и штыком.


Сейчас же он обрюзгший, вялый

Перед Корнеевым сидел,

И обречённо и устало

На сапоги свои глядел.


Но Угринович осужденьем

И капитана отмечал:

Корнеевские рассужденья

Поддерживал, но призирал.


Пехотный капитан чихвостил

Жандармского главу, что тот

Несвоевременною злостью

Нарушил правил неких свод.


А то, что там погибли дети,

И женщины, и старики,

Корнеев будто не приметил,

Не вспомнил! Что не по-людски.


Но Угринович им обоим

В укор ни слова не сказал.

Как опытный боец и воин

Он просто ждал и наблюдал.



* * *


И вдруг сознанье как взбесилось.

Двор разом вспыхнул, заалел.

«Пора!» - казарма оживилась,

Отряд волненьем загалдел.


Всё было, в принципе, готово.

Осталось сделать первый шаг.

Сказав напутственное слово,

Встал капитан драгун в дверях.


Не к месту страшно огорчился,

Что бросить предстоит коней.

За древко жёстко ухватился,

Помедлил, выдохнул сильней.


Подумал вдруг, что тряпка флага

Непозволительно грязна,

И выглядит сейчас, однако,

Не слишком белою она.


Забилось сердце в ритме нервном,

Дыханье ветер колкий спёр,

И Угринович вышел первым

На дышащий пожаром двор.


А Немировский, часть жандармов

И даже несколько солдат

Остались всё-таки в казармах…

Пусть их святые сохранят!



17 (30) декабря 1905 года. Поражение восставших. Прохор Дейнега в бою у станции Горловка

17 (30) декабря 1905 года. Поражение восставших.

Прохор Дейнега в бою у станции Горловка


В тот день мело с утра до ночи.

Господь пытался охладить

Людской порыв, к страстям охочий,

Стремился нас заставить жить.


Но даже Высшие намёки

Людскому роду не указ,

Когда идейные потоки

Нафаршировывают нас;


Когда гнетут догматы веры;

Когда чрезмерный атеизм

Рождает праздные химеры

И пробуждает нигилизм;


Когда чужих любого рода

Гнобят и гонят на ура:

Чужих с соседнего прихода,

Чужих с соседнего двора…


В тот день мело с утра до ночи.

Бурлящий горловский вокзал

Был возбуждением всклокочен

И бой последний ожидал.



* * *


Дейнега выскочил из зданья,

Не замечая нудный вой

И ненавистное ворчанье

Пурги ожесточённо злой.


И станция, и мир окрестный,

И всё живое на Земле

Как будто стали несовместны

В завьюженной донельзя мгле.


Упав в сугроб и фыркнув снегом,

Попавшим при паденье в рот,

Прополз стремительно Дейнега

На несколько шагов вперёд.


Он переждал сварливый присвист

Лихих, до смерти жадных пуль.

Вкус снега едкий, словно известь,

Горчил, как пригоршня пилюль.


Наверно, нервная усталость

Рот иссушила до того,

Что только горечь в нём осталась

И остального – ничего.


А ведь в Дейнеге было прежде

Энергии на жизнь вперёд.

В своих мечтах, своей надежде

Он думал – вечность проживёт.


Теперь мечты его – не к месту,

Фрегат надежд его – разбит,

А им любимая невеста

Смертельно раненной лежит.



* * *


Всё как-то складывалось плохо.

Не зная, как им поступить,

И выскочил под пули Прохор,

Чтоб обстановку оценить.


Неспешный бой не обострялся

Ни с той, ни с этой стороны.

И всё ж исход осознавался:

Часы повстанцев сочтены.


Патронов было очень мало.

По правде, не было совсем.

Дружины действовали вяло.

А чем им действовать-то, чем?


Не пиками же, что в достатке

Рабочий заготовил люд?

Конечно, в рукопашной схватке

Те пики перевес дают,


Но ведь солдаты ни в какую

Не рвутся в ближний бой идти.

Атаковать в метель лихую –

Напрасный труд, как не крути.


Армейцы ждут, что инсургенты

Сопротивленье прекратят,

Ждут подходящего момента

И с наступленьем не спешат.


Не будет жаркой схватки с войском.

А Прохору в душе живой

Мечталось, чтобы по-геройски

Закончился последний бой;


Чтоб им схлестнуться в схватке дикой,

Остынуть и схлестнуться вновь;

Чтоб заготовленные пики

Таки познали вражью кровь;


Рубить, захлёбываясь в поте,

Своей победой доказать,

Что ты не раб смиреной плоти…

Ах, впрочем, что о том мечтать?


Всё будет проще, по-житейски:

Насколько Прохор был ретив,

Настолько командир армейский

Был преизрядно терпелив.


Романтики лихого боя,

Увы, не стоит ожидать.

Дейнега чувствовал, героем

Ему сегодня не бывать.


И пусть в душе немного Прохор

О «негеройстве» сожалел,

Но этой мысли дальше вздоха

Развиться дать он не посмел.


Уняв остатки недовольства,

Подумал о другом пути:

Возможно, большее геройство

Своих дружинников спасти.


Пока возможность отступленья

Ещё имеется, вперёд!

Не следует тянуть с решеньем

Начать со станции отход.


Да, победить не получилось.

Но опыт был приобретён,

И в будущем, чтоб не случилось,

Он будет с пользой применён.


Не проведут их на мякине, –

Так Прохору хотелось мнить…

Ну, что ж? Дейнега знак дружине

Подал, что нужно отступить.



* * *


На этот случай оговорен

Был план для действий наперёд,

Имевший, тут не будем спорить,

Несложной хитрости налёт.


Хотя Дейнега утром в штурме

Казарм участия не брал,

«По Угриновичу» разумно

И схоже Прохор рассуждал.


Задумал он под белым флагом

С врагом затеять разговор,

Пустопорожнюю бодягу,

За вздорные уступки спор.


Надеялись за это время

Дружин остатки отвести

За вспененные в снежном креме

Посадки и ЖД пути.


Кто местные – ушли б степями

Ко близлежащим хуторам,

Не горловские ж – поездами

Разъехались бы по домам.



* * *


За вычетом дружин рабочих

Вчера на горловский вокзал

До развлечения охочий

Окрестный люд понабежал.


Не чтоб в бою принять участье,

А просто тупо поглазеть,

Бродить галдящим разномастьем,

В достатке пить и не трезветь.


Ведь из казённых магазинов

Хмельного, чадного нутра

Запасы спирта, водку, вина, –

Всё разнесли ещё вчера.


Сейчас же – кстати и некстати –

По станционным закуткам

Бродил пьянющий обыватель

На зло повстанцам и войскам.


Когда дружины, сожалея,

С разбитой станции уйдут,

Те, кто из пьяни потрезвее,

Вслед за рабочими сбегут.


Но те, кто в чаде алкогольном

И дальше пребывать не прочь,

Отходу спешному невольно

Сумеют косвенно помочь.


Пока солдаты разберутся,

Что это за хмельной народ,

Уже повстанцы разбредутся,

И много времени пройдёт.



* * *


Но к чести Прохора, такие

Циничные идеи он

Не измышлял и был в другие

Дела и мысли погружён.


Дейнега переполз проворно,

Чтоб лучше виден был вокзал,

Чуть приподнялся и повторно

Своим условный знак подал.


Из зданья станции немедля

Дружинник выбежал. В руках

Он нервно дёргал плотно, в петлю

Запутанный белёсый флаг.


Из скатерти сооружённый

Флаг – символ рухнувших надежд –

Сопротивленьем непреклонным

Как будто выражал протест.


Когда дружинник всё ж распутал

Комок полотнища тугой,

Метелью грозною раздутый

Флаг затрещал над головой.


Дейнеге явственно казалось,

Что даже в снежной пелене

Была видна и слышна ярость

Биенья флага в вышине.


Солдаты ж, видимо, не слишком

Присматривались что и как.

Их залпа ранящая вспышка

Внезапно усмирила стяг.


Две пули (минимум) пронзили

Лихому флагоносцу грудь.

И пал он, в гибельном бессилье

Прервав свой бесшабашный путь.


А Прохор вспыхнул возмущеньем:

Как так? Убит парламентёр!

Постыдно это! Без сомненья,

Позор подобное, позор!


Не знал Дейнега, что подобный

Нехитрый способ применил

И враг его, когда свободно

Отряд с казармы выводил.


Кипя эмоциями, в шоке,

Забыв о том, что замышлял,

Дейнега подскочил на ноги

И что-то громко закричал.


Но тут же будто от удара

В бедро кувалдой был сражён.

Шальная пуля словно ждала,

Когда в сердцах подскочит он.


Теряя жизненные силы,

Дейнега кровью истекал.

Сознание не уходило,

Но он почти и не страдал.


В нём только теплились обида,

Что так нелепо умирать,

И сожаление, что Лиду

Не сможет больше он обнять.



* * *


Дейнега, может быть, и выжил,

Когда б смогли перевязать

Его товарищи, бесстыже

Вон поспешившие бежать.


Волнение и страх заразны,

И стоило лишь одному

Поддаться панике ужасной

И с криком броситься во тьму,


Как тут же больше половины

Недавно бравой и лихой

Рабочей боевой дружины

Пустилось вслед слепой толпой.


Оставшиеся пусть не спешно,

Но тоже стали отступать.

И мы, коль сами не безгрешны,

Не можем в том их упрекать.


Дейнега умер от потери

И крови и благих идей,

В которые он свято верил,

Но растерял за пару дней.


P.S. Автор удосужился просмотреть перечень улиц г.Горловки на сайте Горловского городского советаи ожидаемо обнаружил, что в Горловке нет улиц имени Прохора Дейнеги или тем более – его невесты Лидии Добровой, хотя другие фигуранты этих событий увековечены на карте города. В том числе и те, кто не принял непосредственного участия в вооруженных столкновениях.

Можно было бы предположить, что Прохор – по своей партийной принадлежности эсер – не  удостоился этой чести в стране победившего большевизма. Большевики, как известно, после событий 1917 года побили горшки с эсерами навсегда. Но с другой стороны улица Прохора Дейнеги есть в Красноармейске, где была сформирована возглавляемая Прохором дружина. Следовательно, Дейнеговское эсерство не было таким уж препятствием.

Не увековечила Горловка их в советское время, кто вспомнит сейчас этих полузабытых героев, отдавших жизни более ста лет назад за свои идеалы на территории этого неидеального города?


P.P.S. Скорее Прохор и Лидия стали прототипами лирических героев поэмы Павла Беспощадного «Дружины», а также героями этого труда и, наверное, героями произведений других горловских литераторов. Так что увековечение произошло. Пусть не на административной карте.



17 (30) декабря 1905 года. Поражение восставших. Капитан Угринович после боя у станции Горловка

17 (30) декабря 1905 года. Поражение восставших.

Капитан Угринович после боя у станции Горловка


Порой нежданная удача

Событий изменяет ход,

И всё, чем был ты озадачен,

Решается легко и влёт.


Казалось, бой уже проигран,

Его плачевный результат

(Что будет позже трижды привран)

Не красит мужество солдат.


Но происходит вдруг такое,

О чём наш бравый капитан

И не мечтал во время боя,

Когда отхода строил план.



* * *


Остатки сводного отряда,

Что с безразличием брели

По степи, вьюгою объятой,

Всё растеряли, что могли.


Не ощущая направленья,

Шли, пробираясь наугад,

И в ветра жутком песнопенье

Не холод чувствуя, но ад.


Где Горловка, а где желанный

Домов енакиевских край –

Не разглядеть во мгле буранной,

И даже взор не утруждай.


Отчаянье и обречённость

Совсем ослабили отряд,

И крайней формы измождённость

Заполнила глаза солдат.


Но вдруг сквозь вой метели злобной

Глухое ржанье донеслось,

Раздались крики, топот дробный…

Всё разом живостью взялось.


Казачья сотня – вот так случай! –

Наткнулась к радости своей

Во мгле завьюженной, трескучей

На Угриновича людей.


Волынцев пост, где эта сотня

Изволила квартировать

И был тем местом, где сегодня

Отряд рассчитывал поспать.


В Енакиево, где Петровский

Металлургический завод

Был непокорностью бесовской

Известен всем не первый год,


Всегда присутствовали части

Различных воинских родов,

Чтоб укреплять основы власти

Оружьем силы, а не слов.


И вот, в счастливом совпаденье

(Рояль в заснеженных кустах?),

Казачее подразделенье

Нашло их в горловских степях.


Откуда только силы взялись

В солдатах? Пять минут назад

Они безвольно пробирались

Чрез снежный буревой заряд.


Сейчас же, обретя подмогу,

Они решились повернуть

На Горловку – повстанцам строго

Отмстить и всё перетряхнуть.



* * *


Войдя в посёлок, Угринович

Отряд направил к руднику,

Надеясь без излишней крови

Дружины разделить в пургу:


Отсечь повстанцев на Садовой

От овладевших рудником

И станционных, кто готов был

Всех прочих поддержать штыком.


Как изменилась обстановка!

Ведь сводный войсковой отряд

Был оттеснён довольно ловко

Лишь несколько часов назад.


Но, видно, лёгкая победа

Расслабила бунтовщиков:

Их преимущество без следа

Развеялось в пыли веков.


За час посёлок был зачищен,

Но оставался и бузил

Вокзал – последнее жилище

Остатков инсургентских сил.


А Угринович, к сожаленью,

С таким количеством бойцов

Все станционные строенья

Не мог взять в жёсткое кольцо.


Своих людей рассредоточив

Меж станцией и рудником,

Старался капитан рабочим

Не дать собраться нипочём.


Рассеянные в пыль дружины

Его солдатам не страшны.

Повстанцы лишь тогда сильны,

Когда сплочённы и едины.



* * *


С момента, как сражён был в спешке

Повстанческий парламентёр,

Бой дотлевал, как головешки

Курят, когда погас костёр.


Стрельба со стороны восставших

Увяла. Угринович встал

И, оглядев бойцов озябших,

Команду подниматься дал.


Хоть воинство и не спешило

Объятья снега покидать,

Всё ж капитана не гневило

Их нежелание вставать.


Почувствовав в солдатских взглядах

Усталый страх и пустоту,

С не свойственной ему бравадой

Он справил малую нужду.


Его лихая бесшабашность

Вернула жизненность в солдат:

Забыв про прежнюю опасность,

Поднялся на ноги отряд.


Кряхтя, пошатываясь валко,

Вставали сотнею голов

Бойцы, похожие на жалких,

Завьюженных снеговиков.


Призвав хранить боеприпасы

И понапрасну не стрелять,

Сам Угринович на приказы

Не стал зря времени терять.


Махнув рукою, зазывая

Солдат своих за ним идти,

Пошёл, легко переступая

Чрез занесённые пути.


Шёл капитан к вокзалу, словно

Он беззаботный пассажир,

Собравшийся на подмосковный

Участок кушать галантир[6].


За ним с открытой неохотой,

Опасливо армейцы шли:

Брели драгуны и пехота,

Жандармы – те едва ползли.


Лишь Угринович – тёртый воин –

Движеньем каждым делал вид,

Что, дескать, больше ничего им

Уже сегодня не грозит.


Действительно, пока шагала

Компания «снеговиков»,

Ни выстрела не прозвучало

Со стороны бунтовщиков.


Зачах, истлел, растаял, умер

И до того неспешный бой.

Создатель что ли образумил

Иль вышло всё само собой?



* * *


Те, кто на станции остались –

Пятьсот несчастных человек, –

Устали и не возмущались,

Когда их выгнали на снег.


Спокойный внешне Угринович,

Шагами меряя перрон,

Лишь только слабо хмурил брови

Хотя был явно возбуждён.


За ним как тень ходил Корнеев,

Поёживаясь, морща нос, –

То ль от презрения к плебеям,

То ль от того, что крут мороз.


В задымленные помещенья,

Откуда запах бунтовства

Разил кислотным испареньем,

Они заглянули едва.


Брезгливо всех велели выгнать

Из станционных зданий вон,

Чтоб рассмотреть и чтоб постигнуть

Глупцов, чьё имя легион.


Тесня прикладными тычками

Безвольных, грязных бедолаг,

Солдаты, гнавшие их, сами

Тем свой же изживали страх.


Армейцы, выглядя устало,

Смотрелись звёздами судьбы

На «живописном» фоне вялой,

«Непрезентабельной» толпы.


Честь небольшая от победы

Такого жалкого врага.

И Угринович, видя это,

Молчал и нервничал слегка.


Рассматривая оборванцев,

Он понимал, что этот сброд

Едва ли представлял повстанцев,

Не тот пред ним стоял народ.


Скорее местное отребье,

Примчавшееся под шумок

От скуки, бедности, бесхлебья

Помародёрствовать чуток.


А вот дружины – отступили,

Борцы идейные – ушли.

Они солдат не победили,

И их осилить не смогли.


Остались мелочь и короста,

Что не сумела убежать.

Возможно, следует их просто

Чуть припугнуть и разогнать?


А также следует, наверно,

Перед разгоном тех ворюг

Заставить присягнуть на верность

России, вере и царю.


Так было сделано. Чумея,

Народ пел гимн и присягал.

«Послушайте! – шепнул Корнеев, –

А я б их так не отпускал!»


Пехотный капитан, сбиваясь,

Стал Угриновичу вещать,

Что, дескать, нужно негодяев

Всех непременно задержать.


«Неблагодарное занятье…

У нас не так уж много сил,

Чтоб посадить и охранять их? –

Так Угринович говорил. –


Что будет, если инсургенты

Опомнятся и соберут

Своих сторонников? Моментом

Они нас попросту сметут.


Давайте побыстрей закончим

Наш балагано-маскарад,

И вон из Горловки. Чтоб к ночи

Отсюда удалить отряд».



* * *


И через час уже, – заставив

Покинуть станцию народ,

Отряд садился в поезд, сбавив

Своей победы оборот.


Казачья сотня поспешила

Ретироваться в свой удел.

Страстей кипение остыло,

Посёлок быстро опустел.


Шок от случившегося, может,

Людей и сдержит до утра.

А далее – как бог положит –

Начнётся «смутная пора».


Так думал Угринович, глядя

Как исчезает позади

Лихая Горловка в наряде

Навьюженного конфетти.


Огни пожаров было даже

Пургой беснующей не скрыть.

Был этот день кровав и страшен.

А мог ли он таким не быть?


P.S. Судьба других участников Горловского боя: капитанов Угриновича, Корнеева, пристава Немировича и прочих, кого советская историография не сильно жаловала в силу принадлежности их к противоположному лагерю, - автору не известна. Знаю, что впоследствии Угринович давал показания в суде, где ему в частности пришлось давать разъяснения, почему он отпустил арестованных бунтовщиков.



16 (29) декабря 1905 года. За сутки до поражения восставших. Сергей Тоткало и Александр Кузнецов-Зубарев перед расстрелом рабочих Горловского машзавода

16 (29) декабря 1905 года. За сутки до поражения восставших.

Сергей Тоткало и Александр Кузнецов-Зубарев перед расстрелом рабочих Горловского машзавода


Весёлой радости в излишке

Дарует снежная зима,

Когда для каждого мальчишки

Найдётся развлечений тьма:


Игра в снежки, катанье с горки,

Забавная возня на льду, –

Веселье, крики и восторги

Слышны порою за версту.


Но этот год к обычным детским

Увеселениям додал

Подборку игрищ неважнецких,

Что взрослый мир наизмышлял:


Волненья, стачки, беспорядки,

Погромы, смута, мятежи, –

Таков он перечень некраткий

Умов броженья и души.


А детям что? Им часто в радость

И митингов базарный смрад

И романтическая сладость

От пыли первых баррикад.


Для них безумие погрома,

Испепеляющий пожар,

Угли разграбленного дома –

Нежданного веселья дар.


И наш герой Сергей Тоткало

Ребёнком был с того числа,

В ком жило детское начало

Не разделять добра и зла.


Он был мальчишкой из мальчишек.

В колонии машзаводской

Таких задорных ребятишек

Огромный и галдящий рой.


Весёлых, ловких, вёртких, юрких,

Пробраться могущих легко

Во все углы и закоулки,

Как нить в игольное ушко.


Те дни декабрьских забастовок

Они заполнили с лихвой

Распространением листовок

И просто детской беготнёй.


Обыкновенные забавы

И удовольствия зимы

Затмились важностью лукавой

Событий правых и неправых,

Что тешат детские умы.



* * *


В день злополучного расстрела,

О коем речь сейчас пойдёт,

Сергей и прочие пострелы

Гурьбой примчались на завод.


У стен заводоуправленья

«Котёл народных масс» бурлил,

Хотя причиной возбужденья

Как-будто слух хороший был.


Лоэст, директор машзавода,

Чтоб забастовку прекратить,

Внял настояниям народа

И согласился уступить.


Непосвящённым сообщаем:

Люд заводской был возмущён

Тем, что по прихоти хозяев

Стал день рабочий сокращён.


И с десяти часов за смену

Он сократился до шести.

А значит заработок денный

Стал меньше – раза в два почти.


Народ и так не разъедался.

По большей мере в долг живя,

Он кое-как перебивался,

Не зная завтрашнего дня.


А тут снижение зарплаты!

Пусть кризис, производства спад.

Но люди в том не виноваты,

Лоэст же точно виноват.


И вот хозяева завода

Пообещали возвратить

Часы рабочие народу,

Прося с зарплатой погодить.


Лоэст поклялся, что заплатит,

Как только оживится сбыт,

Он непременно всё наладит,

Он деньги людям возвратит.


Накал от споров с руководством

На уменьшение пошёл,

Ведь о проблемах производства

Все знали очень хорошо.


Поверили. И порешили

Таки пойти на компромисс.

Поволновались, повопили,

Пар выпустили, подостыли

И расходиться собрались.



* * *


Сергей Тоткало в купе с прочей

Лихой окрестной ребятнёй

Носился резво средь рабочих,

Стоявших плотною толпой.


А ведь не только заводчане, –

Здесь были члены их семей,

Путейцы, горняки, крестьяне

И служащие всех мастей.


Сергей как парень любопытный

Знал многих из стоявших здесь:

Народ простой и беззащитный

(По большей части, но не весь);


В одежде серой и потёртой,

И лёгкой – как для декабря;

Народ не мягкий и не твёрдый;

Народ, не ропщущий зазря;


Народ бесхитростный, наивный,

Что просто верит в том числе

И обещаньям самым дивным

В исход их стачки позитивный

И в царство Божье на земле.



* * *


Тем временем на возвышенье

Зажатого со всех концов

Крыльца заводоуправленья

Довольный вышел Кузнецов.


Рабочий лидер шёл неспешно,

Как тот, кто воз тяжёлых дел

Осилил ловко и успешно

И даже вроде не вспотел.


За Кузнецовым деловито

С такой же значимостью шла

Его клевретов полусвита,

Его «защита против зла» –


С десяток непомерно рьяных,

Суровых молодых людей,

Не прятавших своих наганов

Ни от своих, ни от властей.


Когда их шеф остановился

На возвышении крыльца,

Казалось, лёгкий свет струился

С его довольного лица.


Глава стачкома поднял руку,

Чтоб-де народ галдящий стих

И оценил, какую штуку

Расскажет ловкий лидер их.


Сергей Тоткало тоже замер.

Прервав свой хлопотливый бег,

Окинул зоркими глазами

Людей, толкущих грязный снег.


Они, прислушиваясь, ждали:

Что сообщит им Кузнецов?

…Но вот события не дали

Тому сказать и пары слов.


У заводских ворот раздался

Сначала непонятный шум,

А через время показался

Отряд жандармов и драгун.


Отряд был конный. Очень быстро

Он занял внутренний простор,

Для забастовщиков ершистых

Стал разом мал просторный двор.


За конными вошла пехота,

И вот теперь наверняка

Ужался разом двор завода

До небольшого пятачка.



* * *


Собравшийся пройти сначала

До «кузнецовского» крыльца,

Свернул назад Сергей Тоткало,

Дойдя до ближнего бойца.


Солдат, усталый пехотинец,

С усами жёлтыми, как лён,

Стоял, грызя кривой мизинец,

Спокоен и не возбуждён.


Оружье сняв с плеча, направив

Ствол в землю прямо пред собой,

Он словно утонул в забаве

Кусанья ногтя с головой.


Немного как-то диковато

Сергей рассматривал того

Чудаковатого солдата,

Дивясь спокойствию его.


Сергей не славился особо

Наивностью среди мальцов

И ожидал увидеть злобу

В глазах и действиях бойцов.


А безразличная холодность

Военных пред глухой толпой

Страшила больше, чем тревожность

И нервных страхов разнобой.


Лишь только злобный Немировский,

Что вышел из-за спин солдат,

Пылал горячностью бесовской,

Набычивая грозный взгляд.


Подёргиваясь нервно, пристав

Заметно с пятки на носок

Переминался, будто выстыл

Да с головы до пят продрог.


Сегодня он с утра крутился

Вокруг завода, выступал,

Кричал, ругался, суетился

И постоянно угрожал.


Теперь же, обретя поддержку,

Он мог любую из угроз

Осуществить легко и дерзко

Хоть по порядку, хоть вразброс.


И даже юному Тоткало

Понятно стало, что без драк

Не разрешится этот шалый

И сумасшедший день никак.



16 (29) декабря 1905 года. За сутки до поражения восставших. Сергей Тоткало и Александр Кузнецов-Зубарев во время расстрела рабочих Горловского машзавода

16 (29) декабря 1905 года. За сутки до поражения восставших.

Сергей Тоткало и Александр Кузнецов-Зубарев во время расстрела рабочих Горловского машзавода


Когда тревога разъедает

Мозг ожиданием беды,

Ход времени приобретает

Внезапно свойство густоты.


Секунды тянутся, как вечность,

Теряется минутам счёт.

И только детская беспечность

С тревогой долго не живёт.



* * *


Чуть осмотревшись, вновь собрался

Сергей округу оббежать,

А побежав, не убоялся

И меж солдатами промчать.


Сопровождаемый зарядом

Из незлобивых крепких слов,

Скользнул мальчишка вёртким гадом

Промеж фигурами бойцов.


Им был совсем не интересен

Снующий мимо оголец,

Что несмышлёно куролесил

По двору из конца в конец.


Солдаты напрягали силы,

Вникая в гневный разговор,

Что завели их командиры,

Вступив с бастующими в спор.



* * *


Когда внимание народа

Переключилось на солдат

И кузнецовские «честноты»

Уже не привлекали взгляд,


Рабочий лидер двинул прямо

Навстречу шефам войсковым

Так, что ретивая охрана

Не поспевала вслед за ним.


Встал Кузнецов пред Немировским

Предельно близко, и в глаза

Главе жандармов с видом жёстким

Он что-то резкое сказал.


Что именно – Сергей не слышал,

Но видел то, как из себя

Мгновенно злобный пристав вышел,

Маша руками и вопя.


Но даже в диком беснованье,

Что Немировского взяло,

Стоявшего на расстоянье

Всего-то локтя от него


Главу стачкома не задели

Метанья возбуждённых рук.

Ведь пристава на самом деле

Страшил рабочий «политрук».


Страшили люди Кузнецова,

Их злость, отчаянье и страсть,

Готовность за вождя лихого

Без сожаленья смертью пасть.


И этот страх необычайный

Заставил пристава со зла

Толкнуть бабёнку, что случайно

К нему приблизиться смогла.


Бабёнка эта не упала,

Лишь пошатнулась, но её

Пихнул со злостью небывалой

Другой жандарм-дурачьё.


Чуть вскрикнув, женщина скользнула

Неловко под ноги толпы.

Сергея разом всколыхнуло

Негодованием слепым.


В упавшей женщине Тоткало

Свою соседку распознал

И, обозлившись, разудало

К её обидчику помчал.


Сергей (жандарм его не видел)

Бежал со стороны солдат

И подлеца легко скопытил

Пинком стремительным под зад.


Жандарм, как курица-наседка,

Руками мелко замахал

И на Сергееву соседку,

Ещё не вставшую, упал.


Но даже некая комичность

Паденья этого отнюдь

Не пересилила трагичность

Момента стычки ни на чуть.


Охваченный тревожной смутой,

Народ в неведенье застыл.

…Сергей Тоткало на минуту

Себя героем ощутил.


Но ненадолго, ибо сзади

Схватил его другой жандарм

И ножнами в литом окладе

Нанёс болезненный удар.



* * *


Считать, доверясь строкам этим,

Что у полиции в чести

Жестокость к женщинам и детям,

Не следует, как не крути.


Увы, но даже средь почтенных

По сути общностей людей

Всегда найдётся непременно

Хотя б один подлец-злодей.


А здесь – жандарма два и пристав,

Который первым двум под стать,

Кого бы мы легко и быстро

Могли б в злодеи записать.


Вредить погаже, делать хуже

Способны злыдни-подлецы,

Когда они ещё к тому же

По совместительству глупцы.


Они – толчок, что рушит домик

Построенный из мятых карт,

Который с виду сейсмостоек,

На деле ж – валкий нестандарт.


Они – крючок на мягком спуске

Нагана старого. Такой

Наган палит при всякой вструске

И встряске – как само собой.


Но следует (не в оправданье

Подобных глупоподлецов)

Отметить мира состоянье,

Что вечен в бренном ожиданье

И жажде этаких толчков.



* * *


Не стоило при Кузнецове

Жандарму мальчика лупить.

Стачкомовец не только в слове

Да митинговых пустословьях

Имел умение и прыть.


Пнув Немировского, без страха

Рабочий лидер в два шага

Настиг жандарма и с размахом

Тому отвесил тумака.


Немая сцена: два жандарма

На грязной, снежной мостовой;

Тоткало; Кузнецов; бездарный,

Злой пристав, брызжущий слюной;


Рабочие и обыватель,

Не осознавшие пока,

Что ход событий на подхвате

У подходящего толчка.


Фортуна в центре заводского

Двора уже сплела судьбу

Солдат и свиты Кузнецова,

Нацелившихся на стрельбу.



* * *


Кто первым выстрелил, не сможет

Никто наверняка сказать.

Судебным документам тоже

Мы вряд ли можем доверять.


Суд обвинил в стрельбе рабочих,

Охрану Кузнецова. Та

Была резка, была охоча

К активным действиям всегда.


Они-де кашу заварили,

Открыв пальбу, и лишь потом

Солдаты вынуждены были

Ответить праведным огнём.


Не верится. Когда с трёх сажен

Палят, промазать нелегко.

А тут никто не ранен даже.

Так любят пули молоко?


Последствия стрельбы солдатской

Гораздо хуже и страшней:

Четырнадцать погибших штатских,

Десятки раненных людей.



* * *


На вид и грузный и неловкий,

Присел поспешно Кузнецов,

Когда увидел ствол винтовки,

Направленной ему в лицо.


Рабочий лидер, парень тёртый:

Не стал он времени терять,

Разглядывая держиморду,

Что взялся по нему стрелять.


Не распрямляясь, он метнулся

Назад, в застывшую толпу.

Но в ожиданьях обманулся,

Что, дескать, прекратят стрельбу.


Стачкомовец не мог представить,

Себя от пули хороня,

Что беготнёй своей поставит

Друзей на линию огня.


Он их подставить и обидеть

Не собирался ни на миг.

Ах, если б мы могли предвидеть

Последствия от дел своих!


Огонь винтовочный с усердьем

Сёк, не жалея никого.

Не знают люди милосердья,

Откуда пулям знать его.



* * *


Сергей Тоткало, возмущённый

Тем, что его кумир-герой

Чуть не был выстрелом сражённый,

Стал от волненья сам не свой.


Расставив руки, постарался

Сергей стачкомовца закрыть –

В тот миг мальчишка не боялся

С любою силой в бой вступить.


Стрелок – тот самый желтоусый

Солдат – нацелился опять

Вслед Кузнецову, боком-юзом

Пытавшемуся убежать.


Хоть на Сергея пехотинец

Свой ствол отнюдь не направлял,

Его свинцово-злой гостинец

В мальчишку именно попал.


Зачем при выстреле подпрыгнул,

Тоткало сам не знал того.

Парнишка только жалко вскрикнул,

Когда пронзила боль его.


Бывает горькая случайность,

Ирония слепой судьбы

Рождает горестную крайность

Из ничего… Увы, увы!


А пехотинец тот усатый,

Шальной, невольный душегуб,

Лишь только крякнул от досады,

Переступая через труп.


Солдата больше занимала

Толпа, что бросилась бежать.

И он стрелял, стрелял немало…

Не только чтобы попугать.


Стреляли резвые драгуны,

Жандармский и пехотный строй…

Лишь на снегу Тоткало юный

Наш мир сменил на мир иной.



* * *


А Кузнецов бежал. На грани

У смерти лютой побывал:

Когда был в руку страшно ранен

И спесь и силы растерял.


И так рука его кровила,

Что ампутировать пришлось.

Шальная пуля раздробила

Ему чуть выше локтя кость.



* * *


По территории завода,

Очищенной за полчаса

От возбуждённого народа,

Прошлась костлявая коса.


На двор, усеянный телами

Пришла глухая тишина,

Какой не знала месяцами

Машзаводская сторона.


В тот день не вьюжило. До ночи

Истоптанный кровавый снег

Тревогу мрачную пророчил

На день, на год и целый век.


К утру, взметелившись, дотошно

Природа попыталась скрыть

Исход и страшный и тревожный.

Но кровь и смерть довольно сложно

Обычным снегом отбелить.


P.S. Александр Кузнецов-Зубарев – профессиональный революционер, человек, чья жизнь сама по себе достойна отражения в приключенческом романе. Разные источники указывают на разное его происхождение. Хотя ближе всего к правде (по крайней мере, по мнению автора), что он действительно Александр Михайлович Зубарев, родом из села Чемлиж Орловской губернии, а Кузнецов – его партийный псевдоним, под которым он принимал участие в Горловских событиях.

22 декабря (4 января) Ф. Кузнецов-Зубарев был арестован в больнице, в которой находился после ампутации руки. Бежал из Харьковского тюремного госпиталя. Продолжал заниматься революционной деятельностью. Вновь был арестован и опознан как участник Горловских событий.

Один из восьми осуждённых Одесским временным военно-окружным судом в г. Екатеринославе за декабрьские события 1905 года в Донбассе, по отношении к кому смертная казнь была приведена к исполнению.

Рассказывают еще о таком факте, который связал судьбы матёрого революционера Кузнецова-Зубарева и простого горловского мальчишки Сергея Тоткало. Ампутированная рука Кузнецова была захоронена вместе с телом Сергея.



Эпилог прошлого

Эпилог прошлого


Когда повстанцы отступили

И следом – царские войска,

Три дни безвластья обнажили

Людские души донага.


Анархия – для фантазёров

Свободы радостный предел,

А для бездельников и воров –

Раздолье для неправых дел.


Вовсю посёлок упивался

Нежданной волей и бузил.

…И тяжкой скорби предавался,

Когда погибших хоронил.


На день четвёртый власть сумела

Собраться с силами, введя

Войска в посёлок оголтелый –

Унять волненья, не щадя.


Дороги, тропы и подъезды

К посёлку взялись под контроль.

Гоненья, обыски, аресты,

Давленье поперёк и вдоль.


Сопротивленья опасаясь,

Сам губернатор предложил

Искоренять, не сомневаясь,

Мятежные и дух и пыл.


Таких тяжёлых притеснений

Не знала Горловка давно.

Угасло пламя возмущений,

Но дух остался всё равно.



* * *


Три года следствие корпело

Над тем, что в хроники страны

Войдёт как «Горловское дело».

Десятки ступ истолчены.


Объём бумаг неизмеримый,

Не нужный. Разве – по нужде.

Сто сорок с лишним подсудимых;

Шестьсот опрошенных в суде;


Плюс шесть десятков осуждённых

На каторги различный срок.

…И тридцать два приговорённых

К повешенью – таков итог.


Душ сорок даже оправдали.

Но годы следствия они

Под стражей всё же прибывали

Вдали от дома и родни.


А в заточении немногим

Хватало мужества сносить

Дознанья пресс сухой и строгий

И о пощаде не просить.


Таких, кто напрочь отказался

Писать петиции царю,

Хотя отнюдь не обольщался

Надеждой, близкою к нулю,


Кому идея помогала

Сберечь и мужество и честь,

Нашлось, мне кажется, не мало,

Но и не много – двадцать шесть.



* * *


Хотя достойно уваженья

Стремленье правду отстоять,

Идее в жертвоприношенье

Себя не стоит отдавать.


Порою даже допустимо

Для виду голову склонить,

Но чтоб потом неотвратимо

Врагу за это отомстить.



* * *


За время долгой переписки,

Продлившейся неполный год,

Росточки шаткой и неблизкой

Надежды дали робкий всход.


Возникли радужные слухи,

Что осуждённых-де простят,

К мольбам не будут власти глухи –

Помилуют да срок скостят.


Первоначальные унынье

И малодушие ушли.

Повстанцы, признанные ныне

Бунтовщиками, расцвели.


Но в сентябре тепло надежды

Рассеялось в единый раз,

Когда решительный, чем прежде,

Пришёл в полицию приказ.


Ждал губернатор, что решенье

Одесского военсуда

Немедля примут к исполненью.

Суть указания проста.


В ночь с третьего на день четвёртый

Прекраснейшего сентября

Казнили спешно самых твёрдых,

Не ставших умолять царя.


И пусть не тридцать два, а восемь,

Но самых стойких из людей

Не пережили эту осень

И не дождались светлых дней.


Злой рок восьмёрка боевая

Была не в силах превозмочь.

На балках старого сарая

Повесили их в эту ночь.



Эпилог настоящего

Эпилог настоящего


Не нам спустя сто семь прошедших

Весьма неоднозначных лет

Судить о днях тех сумасшедших,

Оставивших кровавый след;


Не нам оценивать поступки

И быть на чьей-то стороне;

Делить попавших в мясорубку

По правоте и по вине;


Не нам накатывать уколов

И восхвалений снежный ком –

Пусть исторические школы

Крикливо судят о былом.


Немало лбов своих расшибли

Хронисты за прошедший век,

Твердя, что в Горловке погибли

Отнюдь не триста человек.


Историографы советской

И постсоветской чехарды

Дивили цифрой молодецкой

И выводами без нужды.


И ход событий приукрашен

Был той и этой стороной, –

Хотя тот факт уже не важен,

Какой у каждого герой.


Тогда другие были нравы.

И ныне говорить всерьёз,

Не правы стороны иль правы –

Лишь точки зрения вопрос.


Наверняка число погибших

Завышено в десяток раз.

Но и одной души почившей

Уже достаточно для нас.


Достаточно, чтоб с сожаленьем

Припомнить тех декабрьских дней

Трагическое напряженье

И горе страшное людей.


Припомнить, не ища причины

Рождения добра и зла,

Не бить врага, ни рвать личины

С его постылого чела.


И стать терпимыми настолько,

Чтоб всех и каждого простить.

Сейчас не важно, кто и сколько,

Сейчас бы просто – не забыть!



P.S. Мужество всегда достойно уважения.


Из письма Григория Ткаченко-Петренко, одного из восьми казнённых по приговору Одесского временного военно-окружного суда в г. Екатеринославе за декабрьские события 1905 года в Донбассе.


«Здравствуй и прощай, дорогой брат Алеша и все остальные братья, рабочие и друзья!


Шлю вам свой искренний и последний поцелуй. Я пишу сейчас возле эшафота, и через минуту меня повесят за дорогое для нас дело. Я рад, что я не дождал противных для меня слов от врага... и иду на эшафот с гордой поступью, бодро и смело смотрю прямо в глава своей смерти, и смерть меня страшить не может, потому что я, как социалист и революционер, знал, что меня за отстаивание наших классовых интересов по головке не погладят, и я умел вести борьбу и, как видите, умею и помирать за наше общее дело так, как подобает честному человеку. Поцелуй за меня крепко моих родителей, и, прошу вас, любите их так, как я любил своих братьев рабочих и свою идею, за которую все отдал, что мог. Я по убеждению социал-демократ и ничуть не отступил от своего убеждения ни на один шаг до самой кончины своей жизни. Нас сейчас возле эшафота восемь человек по одному делу — бодро все держатся. Постарайся от родителей скрыть, что я казнен, ибо это известие после такой долгой разлуки с ними их совсем убьет. Дорогой Алеша. Ты также не беспокойся и не волнуйся: представь себе, что ничего особого не случилось со мной, ибо это только может расшатать твои последние силы, ведь все равно когда-либо помирать надо. Сегодня, 3 сентября, в 8 часов вечера зашла к нам в камеру куча надзирателей, схватили меня за руки, заковали руки, потом повыводил остальных, забрали под руки и повели прямо в ночном белье, босых, под ворота, где человек 50 стояло стражи с обнаженными шашками, забрали и повели в 4-й участок, где приготовленная была петля, и так это смешно, как эта стража с каким-то удручающим ужасом смотрит на нас, как на каких-либо зверей, им наверно кажется, что мы какие-то звери, что ли, мы честнее их... Живите дружно и не поминайте меня лихом, ибо я никому вреда не сделал. Ну, прощайте, уже 12 часов ночи, и я подхожу к петле, на которой одарю вас последней своей улыбкой. Прощайте, Алёша, Митя, Анатолий и все добрые друзья — всех обнимаю, жму и горячо целую последним своим поцелуем. Писал бы дальше, да слишком трудно, так как окованы руки обе вместе, а также времени нет — подгоняют…


Конечно, прежде чем ты получишь это письмо, я уже буду в сырой земле, но ты не тужи, не забудь Ивану Ильченко передать привет. Прощайте все и все, дорогие и знающие меня. Напиши Богуславскому и остальным. Последний раз крепко целую вас. Григорий Федорович Ткаченко-Петренко, 3-го сентября, 12 час. ночи, г. Екатеринослав, 1909 г.»


Источник: http://infodon.org.ua/uzovka/52



P.P.S. К сожалению, автор поэмы был настолько ленив, что при её написании черпал информацию исключительно из интернета. Хотя о революционных событиях 1905 года в Горловке и Донбассе в целом написано множество книг, а в Горловке есть прекрасный музей истории города, где можно было, наверное, найти достаточное количество интересного дополнительного материала. Но сия поэма не является историческим исследованием. Александр Дюма-отец утверждал, что история – это гвоздь, на который он вешает шляпу своего романа. И автор этих строк попытался где-то рядом со шляпой мэтра приспособить свою бейсболку.



Материалы и сайты, которые хотелось бы отметить с особой благодарностью:

·        С.А. Євсеєнко (Донецька академія автомобільного транспорту) «ГОРЛІВСЬКА СПРАВА» ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ХРОНОЛОГІЇ ПОДІЙ ГРУДНЯ 1905 РОКУ НА ДОНБАСІ (http://www.nbuv.gov.ua/portal/soc_gum/nsid/2010_19/pages_151_163.pdf).

·        Музей истории г. Горловки (http://mig.inmart.ua/).

·        Донецк (история, события, факты) – Горловское вооруженное восстание (http://infodon.org.ua/uzovka/52).

·        Donbass.NAME – Горловское вооруженное восстание (http://donbass.name/191-gorlovskoe-vooruzhennoe-vosstanie.html).

·        А.І. Зубарева (Донецьк), Н.І. Титлянова (Рязань). Відновити правду про одного з героїв Горлівського повстання 1905 р.- http://histans.com/JournALL/journal/1991/2/27.pdf.

·        Официальный сайт Горловского городского совета - http://gorlovka.dn.ua/ru.

·        Горловка – Пуп Земли - http://gorlov.biz/.

·        Горловская городская газета «Кочегарка» - http://kochegarka.com.ua.

·        Горловский медиа портал - http://www.0624.com.ua.

·        Газетные старости (http://starosti.ru).

·        Просто Википедия.


Ноябрь 2012 г.


[1] Корсунская копь (рудник) №1 – будущая шахта «Кочегарка» - http://ru.wikipedia.org/wiki/Кочегарка_(шахта). Исторически самая известная шахта Горловки. Основана в 1867 г., закрыта как убыточная в 2001 г.

[2] Сейчас это г. Красноармейск Донецкой обл. - http://ru.wikipedia.org/wiki/Красноармейск_(Донецкая_область).

[3] См. «А знаете ли вы, что улица Садовая – одна из первых улиц нашего города» (Т.Ю. Шевлякова) на сайте Музея истории г. Горловки.

[4] ОЮРКП – Общество Южно-Русской каменноугольной промышленности.

[5] Слово «горловчане» появилось позже. Статус города Горловка получила в 1932 г. Связано ли изменение статуса с изменением наименования местного жителя, автору не известно.

[6] Галантир (устар.) – заливное (холодец) из светлого студня мяса или рыбы.


Оглавление

  • 17 (30) декабря 1905 года. За два часа до поражения восставших. Лидия Доброва в бою у станции Горловка и Корсунской копи №1
  • Вечер 13 (26) декабря 1905 года. За четыре дня до поражения. Прохор Дейнега сотоварищи возвращают восставшим контроль над станцией Ясиноватая
  • Раннее утро 14 (27) декабря 1905 года. За три дня до поражения. Отряд Прохора Дейнеги разоружает 12 роту 280 пехотного Балаклавского полка вблизи станции Ясиноватая
  • 17 (30) декабря 1905 года. За шесть часов до поражения. Андрей Гречнев после нападения на казармы сборного войскового отряда по улице Садовой в Горловке
  • 17 (30) декабря 1905 года. За десять часов до поражения. Капитан Угринович на следующий день после расстрела рабочих Горловского машиностроительного завода
  • 17 (30) декабря 1905 года. Поражение восставших. Прохор Дейнега в бою у станции Горловка
  • 17 (30) декабря 1905 года. Поражение восставших. Капитан Угринович после боя у станции Горловка
  • 16 (29) декабря 1905 года. За сутки до поражения восставших. Сергей Тоткало и Александр Кузнецов-Зубарев перед расстрелом рабочих Горловского машзавода
  • 16 (29) декабря 1905 года. За сутки до поражения восставших. Сергей Тоткало и Александр Кузнецов-Зубарев во время расстрела рабочих Горловского машзавода
  • Эпилог прошлого
  • Эпилог настоящего