Мне в жизни посчастливилось узнать немало людей большой духовной цельности и большого душевного богатства. Это были самые разные люди: лесник Иван Романович Демченко, выращивающий деревья после тяжелого ранения на войне, — он ухаживал за ними как за детьми; директор ногинского музея Александр Иванович Смирнов — человек, влюбленный в родную землю, в ее историю, сумевший найти безвестные полотна (это в маленьком-то городе!) великих русских художников и украсивший ими местный музей; подольский рабочий Дмитрий Васильевич Марачев — изобретатель, художник, книголюб.
О разносторонне развитых людях я писал часто, видя в них прообраз будущего человека, который творческую силу сумеет воплотить в самых разных формах деятельности.
Но я любил, люблю и людей одной страсти, тех однолюбов, которые вкладывают душу в избранное дело и служат ему, как в старину служил рыцарь любимой даме, возвышенно и верно всю жизнь. Кирилл Сергеевич Дрепало создал в горах, на высоте двух тысяч метров, в армянском поселке Джермук, большой парк, опрокинув все сомнения маловеров, которым казалось, что это невозможно, потому что в горах бывает холодно и снежно, теплолюбивые растения погибнут.
Человеком одной страсти был и Геннадий Иванович Петрусевич… Хотя нет, было у него две страсти в жизни: он строил железные дороги и выводил новые сорта георгинов. И он рыцарски верно любил всю жизнь жену, Шарлотту Ивановну, которая разделяла его увлечения. Когда он умер, Шарлотта Ивановна сама стала селекционером и вывела много сортов, один из которых и назвала: «Воспоминание о Петрусевиче». После революции Петрусевич воевал в буденновской Конармии; я и запомнил его в буденновской шинели, с саблей — по старой фотографии…
Мне часто хотелось собрать вместе всех хороших людей, которых я встретил в жизни. Но, к сожалению, это удалось осуществить лишь в книге. Все они жили в разных городах, странствовали, а некоторые умерли до того, как я успел, удосужился о них написать (например, Цаплин, замечательный скульптор, выявивший в дереве и камне красоту и мощь души русского человека).
Если бы я их вместе собрал, им было бы, наверное, о чем рассказывать, вспоминать, спорить. А может, они по скромности и молчали бы, как молчал подмосковный рабочий Байдемир Япарович Япаров о том, что он один из первых водрузил флаг на рейхстаге — самодельный, сотворенный из куска матрасной материи флаг, с которым бежал он по лестницам рейхстага под огнем. Молчал восемнадцать лет, пока историки войны не раскопали, что он награжден был — посмертно — орденом Ленина. Командование думало: убит, потому что убили всех, кто бежал с ним рядом. А он и понятия не имел, что награжден, не понимал, что совершил подвиг.
Наверное, не он один молчал бы от смущения и по душевной целомудренности на этой задуманной мною встрече героев очерков. И пришлось бы спасать положение известному артисту цирка, клоуну Михаилу Ивановичу Шуйдину: он и разговорил бы, и рассмешил. Но о себе бы тоже, полагаю, не рассказал. А поскольку лицо его зажило, а под гримом и вовсе не видно следов ожогов, то никто бы не догадался, что этот веселый, общительный человек горел в танке и был изуродован настолько, что на него больно было смотреть…
Не удалось мне их всех собрать в веселом, гостеприимном доме — моем ли или кого-либо из моих героев. Хотя почему же не удалось: книга ведь тоже дом. И в доме этом — в книге «Бескорыстие»[1] я их собрал… Собрал, будто бы в доме настоящем, ну, в обычном понимании этого слова.
…Думаю, что, когда настала бы пора расставаться, одним из первых заторопился бы, наверное, старый большевик Кузьма Авдеевич Веселов — не потому, что он уже немолод (за восемьдесят), а потому, что он, пожалуй, самый занятой из моих героев, хотя давно на пенсии: переписывается с десятками людей, которые ждут от него совета и помощи, распутывает тугие и сложные узлы человеческих судеб, помогает и устроиться на работу, и устроить жизнь. Вот он бы, очевидно, и ушел с этой встречи первым, чтобы читать вновь прибывшие письма и отвечать на те, что лежат со вчерашнего дня, уже перечитанные не раз. Потом ушел бы слесарь-механик Сергей Кузьмич Савин, астроном-любитель, открывший у себя в Люберцах народную обсерваторию для детей, — ушел, чтобы показывать мальчикам и девочкам загадочные кольца Сатурна, странные пейзажи Луны.
А дольше всех, вероятно, оставались бы коллекционеры, то есть бывшие коллекционеры, те, что всю жизнь собирали картины, старую мебель или фарфор, а потом поняли в жизни что-то настолько важное, что это душу перевернуло, и все собранное отдали людям, в музеи. Они засиделись бы дольше всех потому, что, живя всю жизнь в окружении вещей, пусть и красивых, они лишь сейчас открыли радость общения с людьми. Вот они бы, наверное, и оставались дольше всех…
Но это я тоже
Мне в жизни посчастливилось узнать немало людей большой духовной цельности и большого душевного богатства. Это были самые разные люди: лесник Иван Романович Демченко, выращивающий деревья после тяжелого ранения на войне, — он ухаживал за ними как за детьми; директор ногинского музея Александр Иванович Смирнов — человек, влюбленный в родную землю, в ее историю, сумевший найти безвестные полотна (это в маленьком-то городе!) великих русских художников и украсивший ими местный музей; подольский рабочий Дмитрий Васильевич Марачев — изобретатель, художник, книголюб.
О разносторонне развитых людях я писал часто, видя в них прообраз будущего человека, который творческую силу сумеет воплотить в самых разных формах деятельности.
Но я любил, люблю и людей одной страсти, тех однолюбов, которые вкладывают душу в избранное дело и служат ему, как в старину служил рыцарь любимой даме, возвышенно и верно всю жизнь. Кирилл Сергеевич Дрепало создал в горах, на высоте двух тысяч метров, в армянском поселке Джермук, большой парк, опрокинув все сомнения маловеров, которым казалось, что это невозможно, потому что в горах бывает холодно и снежно, теплолюбивые растения погибнут.
Человеком одной страсти был и Геннадий Иванович Петрусевич… Хотя нет, было у него две страсти в жизни: он строил железные дороги и выводил новые сорта георгинов. И он рыцарски верно любил всю жизнь жену, Шарлотту Ивановну, которая разделяла его увлечения. Когда он умер, Шарлотта Ивановна сама стала селекционером и вывела много сортов, один из которых и назвала: «Воспоминание о Петрусевиче». После революции Петрусевич воевал в буденновской Конармии; я и запомнил его в буденновской шинели, с саблей — по старой фотографии…
Мне часто хотелось собрать вместе всех хороших людей, которых я встретил в жизни. Но, к сожалению, это удалось осуществить лишь в книге. Все они жили в разных городах, странствовали, а некоторые умерли до того, как я успел, удосужился о них написать (например, Цаплин, замечательный скульптор, выявивший в дереве и камне красоту и мощь души русского человека).
Если бы я их вместе собрал, им было бы, наверное, о чем рассказывать, вспоминать, спорить. А может, они по скромности и молчали бы, как молчал подмосковный рабочий Байдемир Япарович Япаров о том, что он один из первых водрузил флаг на рейхстаге — самодельный, сотворенный из куска матрасной материи флаг, с которым бежал он по лестницам рейхстага под огнем. Молчал восемнадцать лет, пока историки войны не раскопали, что он награжден был — посмертно — орденом Ленина. Командование думало: убит, потому что убили всех, кто бежал с ним рядом. А он и понятия не имел, что награжден, не понимал, что совершил подвиг.
Наверное, не он один молчал бы от смущения и по душевной целомудренности на этой задуманной мною встрече героев очерков. И пришлось бы спасать положение известному артисту цирка, клоуну Михаилу Ивановичу Шуйдину: он и разговорил бы, и рассмешил. Но о себе бы тоже, полагаю, не рассказал. А поскольку лицо его зажило, а под гримом и вовсе не видно следов ожогов, то никто бы не догадался, что этот веселый, общительный человек горел в танке и был изуродован настолько, что на него больно было смотреть…
Не удалось мне их всех собрать в веселом, гостеприимном доме — моем ли или кого-либо из моих героев. Хотя почему же не удалось: книга ведь тоже дом. И в доме этом — в книге «Бескорыстие»[1] я их собрал… Собрал, будто бы в доме настоящем, ну, в обычном понимании этого слова.
…Думаю, что, когда настала бы пора расставаться, одним из первых заторопился бы, наверное, старый большевик Кузьма Авдеевич Веселов — не потому, что он уже немолод (за восемьдесят), а потому, что он, пожалуй, самый занятой из моих героев, хотя давно на пенсии: переписывается с десятками людей, которые ждут от него совета и помощи, распутывает тугие и сложные узлы человеческих судеб, помогает и устроиться на работу, и устроить жизнь. Вот он бы, очевидно, и ушел с этой встречи первым, чтобы читать вновь прибывшие письма и отвечать на те, что лежат со вчерашнего дня, уже перечитанные не раз. Потом ушел бы слесарь-механик Сергей Кузьмич Савин, астроном-любитель, открывший у себя в Люберцах народную обсерваторию для детей, — ушел, чтобы показывать мальчикам и девочкам загадочные кольца Сатурна, странные пейзажи Луны.
А дольше всех, вероятно, оставались бы коллекционеры, то есть бывшие коллекционеры, те, что всю жизнь собирали картины, старую мебель или фарфор, а потом поняли в жизни что-то настолько важное, что это душу перевернуло, и все собранное отдали людям, в музеи. Они засиделись бы дольше всех потому, что, живя всю жизнь в окружении вещей, пусть и красивых, они лишь сейчас открыли радость общения с людьми. Вот они бы, наверное, и оставались дольше всех…
Но это я тоже