КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Общество «Будем послушными» [Эдит Несбит] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Эдит Несбит Общество «Будем послушными»

Глава первая. Джунгли

Дети — все равно что повидло: на своем месте это очень хорошо, но мало кто обрадуется, если у него весь дом будет перемазан этим повидлом — хм, да!

Так сказал наш индийский дядюшка — и то были ужасные слова. Мы почувствовали себя очень маленькими и очень рассердились. Мы не могли даже отвести душу, потихоньку обзывая его нехорошими словами, как обычно, если нас ругают плохие взрослые, потому что дядя наш вовсе не был плохим, наоборот, он был очень добрым, только мы его довели. И никто не мог утверждать, будто с его стороны было непорядочно сравнивать нас с повидлом, как говорит Алиса: повидло и впрямь очень хорошая вещь, если только не на кровати и вообще не на мебели. Папа даже сказал: «Давайте отправим их в закрытую школу!» Это тоже было ужасно, потому что мы знали, что папа всегда был против закрытых школ. Он посмотрел на нас всех и сказал: «Мне за вас стыдно!»

Тяжела и мрачна участь тех, за кого стыдится родной отец. Все мы знали это и все почувствовали стеснение в груди, словно проглотили крутое яйцо целиком. Во всяком случае, именно так почувствовал себя Освальд, а папа говорил однажды, что Освальд, как старший, является представителем всей семьи — стало быть, и все остальные чувствовали то же самое.

На некоторое время воцарилось молчание. Наконец, папа сказал:

«Ступайте — но помните…» — а что он велел нам помнить, я повторять не буду, потому что вы и так это знаете, а повторять то, что всем известно, любят только учителя. Надо полагать, вы и сами не раз слыхали эти слова. Когда он все сказал, мы ушли, и девочки принялись плакать, а мы, мужчины, достали книги и сели читать, чтобы никто не догадался, как мы расстроились. Но мы все были очень огорчены — глубоко в глубине души — особенно Освальд, как самый старший и представитель семьи.

Мы были тем более огорчены, что на самом деле мы не хотели делать ничего плохого. Мы только подумали, что для взрослых будет лучше, если они ничего не узнают — вот и все. И потом, мы ведь собирались положить потом все на место, прежде чем кто-нибудь что-нибудь заметит. Но я не должен предвосхищать события (то есть рассказывать не по порядку. Я специально объясняю это слово, потому что это просто противно, когда в книжку вставляют незнакомое слово, и надо бросать чтение и бежать за словарем).

Мы все Бэстейблы — Освальд, Дора, Дикки, Алиса, Ноэль и Г. О. Если вы хотите знать, почему наш младший братишка зовется Г. О., то можете прочесть «Искатели сокровищ» и все узнаете. Мы искали сокровище, искали его повсюду и во всех местах, и очень старались, потому что оно, это самое сокровище, было нам очень нужно. Мы ничего не нашли, но зато сами нашлись — нас нашел наш добрый дядя из Индии, который помог папе с его бизнесом, так что все переехали в большой красный дом в Блэкхите — вместо того дома на Льюисхэмроуд, где мы жили, пока были бедными, но честными кладоискателями. Пока мы были бедными, но честными, мы думали, что будь у папы все в порядке с делами, а у нас — с карманными деньгами и одежкой (мне лично все равно, но девочкам очень не нравилась старая одежда), то мы все будем счастливы и станем очень, очень послушными.

И вот нас привезли в большой красивый дом в Блэкхите и мы подумали, что теперь все будет хорошо, ведь это был дом с теплицами и оранжереями, газом и водопроводом, аллеями и конюшнями и всеми современными удобствами, как сказано в рекламе для будущих домовладельцев (я прочел ее от корки до корки и вот выписал эти слова как там, так что тут все правильно).

Это красивый дом с крепкой мебелью, у стульев спинки не отваливаются, столы не поцарапаны, и серебро не нуждается в чистке, здесь полно прислуги, и каждый день вкусно кормят, и карманы у нас набиты мелочью.

И все-таки странно, как быстро человек ко всему привыкает, даже к тому, о чем мечтал. Возьмите, к примеру, наши часы: все мы до смерти хотели обзавестись часами, но я поносил свои неделю-другую, потом пружинка сломалась, и их отдали в починку, а потом мне лишь изредка приходила охота разбирать их, чтобы взглянуть на механизм, и я уже не радовался так тому, что они у меня есть, хотя, конечно, я бы никому не позволил отнять их у меня. Точно так же и с новой одеждой, вкусными обедами и вообще со всем, чего вдоволь: ко всему быстро привыкаешь и уже не чувствуешь себя таким уж счастливым, хотя, если б это у тебя вдруг отняли, ты бы пал в бездну отчаяния (хорошее выражение, правда? Я только недавно набрел на него). Как я уже сказал, человек ко всему привыкает, и ему начинает хотеться чего-нибудь еще. Папа говорит: именно это и называют обманчивым блеском богатства, но дядя Альберта говорит, что все дело в духе прогресса, а миссис Лесли говорит, что некоторые люди именуют это «божественной неудовлетворенностью». Однажды за воскресным обедом Освальд спросил их всех, что они думают по этому поводу. Дядя сказал: все это вздор, и если нам чего не хватает, так это черствого хлеба и воды. Да еще хорошей порки, — но это он в шутку. Как раз была Пасха.

На Рождество мы переехали в этот большой красный дом. После каникул девочки поступили в Блэкхит Хай Скул, а мы, мальчики, пошли в частную школу. Во время семестра нам пришлось здорово попотеть, а на каникулах мы начали на себе чувствовать обманчивый блеск богатства, тем более что развлечений, вроде циркового представления, было не так уж и много. Затем начался летний семестр, и мы потели еще больше прежнего, тем более что было страшно жарко, и даже учителя дошли до белого каления, а девочки все вздыхали, зачем экзамены бывают летом, а не зимой — право, не знаю, учителя никогда не думают о важных вещах, и это несмотря на то, что у девочек в школе преподают даже ботанику.

Наступили летние каникулы, и мы вздохнули с облегчением — но только на несколько дней. Потом нам показалось, что мы что-то упустили, только никак не могли понять, что именно. Ужасно хотелось, чтобы что-нибудь произошло, но мы опять не знали, чего же мы все-таки хотим, и мы очень обрадовались, когда папа сказал:

«Я попросил мистера Фулкса прислать сюда своих детей на пару недель. Вы ведь их помните, тех ребят, которые были у нас на Рождество. Вы должны обращаться с ними ласково и присмотреть, чтобы они хорошо провели время — ясно?»

Мы хорошо их помнили — это были те маленькие испуганные детки, похожие на белых мышек с очень яркими глазками. Они ни разу не были у нас после Рождества, потому что Денис болел, и они жили у тети в Рэмсгейте.

Алиса и Дора хотели сами приготовить комнаты для наших гостей, но хорошая горничная говорит «нельзя» еще чаще, чем прислуга «за все», поэтому девочкам пришлось отказаться от этой идеи. Джейн разрешила им только поставить букеты в каминные вазы, да и то пришлось просить цветы у садовника, потому что в наших маленьких садиках ничего подходящего не выросло.

Их поезд прибывал в 12.27. И все пошли их встречать. Позже я подумал, что мы допустили ошибку, потому что они приехали в сопровождении тети, одетой в черный костюм и детский чепец. Мы поклонились ей, а она сердито спросила:

«Это еще кто?»

Мы сказали, что мы — Бэстейблы и пришли встретить Дэйзи и Денни.

Эта тетя просто грубиянка, и мы от души пожалели Денни и Дэйзи, когда она обернулась к ним и спросил:

«Это те самые дети? Вы помните их?»

Может быть, мы выглядели и не слишком примерно, поскольку мы успели немного поиграть в разбойников в кустах у станции, и понятно, что к обеду придется хорошенько умыться, но все-таки…

Денни сказал, что он, кажется, нас помнит. Но Дэйзи воскликнула: «Кончено, это они и есть!» — и вид у нее был такой, как будто она вот-вот заплачет.

Тогда тетя подозвала кэбмена и объяснила ему, куда ехать, втолкнула в кэб Денни и Дэйзи и сказала:

«Вы, девочки, можете поехать с нами, если хотите, а мальчишки пойдут пешком».

Кэб тронулся, а мы остались. Тетя обернулась, чтобы еще что-то нам сказать, но мы уже и так знали, что она велит нам причесать волосы и надеть перчатки, так что Освальд сказал: «Всего доброго», — повернулся и ушел с гордо поднятой головой прежде, чем она успела что-то добавить, и все остальные последовали за ним. Только такая вот леди в черном костюме и тугом чепце могла назвать нас мальчишками. Она была очень похожа на мисс Мардстон в «Дэвиде Копперфильде», я бы и в глаза ей это сказал, только она ведь не поймет. Она вряд ли читала что-нибудь кроме «Истории» Мэркхэма и «Рассуждений» Мэнгнолла — конечно, от этих книг «ум развивается».

Когда мы добрались до дому, то застали всех четверых пассажиров кэба у себя в гостиной, — мы теперь уже не называем это детской, — вид у них был такой, как будто их всех только что отмыли без мыла. Наши сестры вежливыми голосами задавали вежливые вопросы, а те отвечали: «Да», «Нет» и «Не знаю». Мы, мальчишки, даже не нашлись, что сказать, а только встали у окна и стояли там, пока не прозвучал гонг к обеду. Было ясно, что все будет просто ужасно. Наши гости не годились в странствующие рыцари, и они не решились бы провезти запечатанное письмо кардинала через всю Францию, и не им дано придумать, что надо сказать, чтобы сбить неприятеля с верного следа.

Они говорили: «Спасибо, да» и «Спасибо, нет» и ели очень аккуратно, и вытирали салфеткой рот прежде, чем отпить из стакана, и после того снова вытирали рот, и не разговаривали с набитым ртом.

После обеда дело пошло еще хуже.

Мы достали все наши книги, а они сказали «Большое спасибо» и даже не стали на них смотреть. Мы разложили перед ними все игрушки, а они сказали: «Спасибо, это все просто замечательно» — и не стали в них играть. И все шло хуже и хуже а когда наступило время пить чай, то никто уже и не пытался разговаривать, кроме Ноэля и Г. О., которые продолжали болтать друг с другом о крикете.

После чая к нам пришел папа и поиграл в почту с гостями и девочками, и это было уже чуть-чуть получше, но когда все вечером сели ужинать, я — то есть Освальд — чувствовал себя, как герой из книги: на пределе своих возможностей. Вот уж никогда не думал, что я обрадуюсь, когда будет пора ложиться спать, но в этот раз я просто испытал облегчение.

Они отправились в постель. Дора сказала мне, что ей пришлось помочь Дэйзи расстегнуть все пуговки и развязать шнурки, хотя той уже почти десять лет, а Денни сказал, что он не заснет, если ему не оставят ночничок; так вот, когда они, наконец, улеглись, мы собрали военный совет у девочек в комнате. Мы уселись на кровать — это огромная кровать черного дерева на ножках и зеленым балдахином, из которого можно было бы сделать палатку, вот только экономка не разрешает. Освальд сказал:

«Ну что — первый класс?»

«Завтра будет уже лучше» — сказала Алиса. — «Они просто стесняются».

Дикки сказал: «Пусть стесняются на здоровье, но нечего так по-идиотски себя вести».

«Они испугались. Мы для них слишком странные», — пояснила дора.

«Мы не дикие львы и не индейцы, мы же их не сожрем. Чего они боятся?» — возьмутился Дикки.

Ноэль сказал, что они, наверное, заколдованные принц и принцесса, — их превратили в белых кроликов, а потом расколдовали, но внутри они остались, как были.

Освальд попросил его заткнуться.

«Не стоит выдумывать про них», — сказал он. — «Вопрос в том, что же нам делать. Мы не можем допустить, что бы эта пара перепуганных мышек испортила нам все каникулы».

«Может быть, они не навсегда перепуганные», — сказала Алиса, — «может быть, их просто эта мисс Мардстон запугала. Она кого хочешь в дрожь загонит».

«Все равно», — продолжал Освальд. — «Я бы не хотел пережить еще один такой день как этот. Мы должны как-то пробудить их от лето — леты — в общем, спячки. Нужно что-то неожиданное и вообще — решительные меры».

«Ловушка», — предложил Г. О. — «Что-нибудь сваливается на голову, как только они встают, и потом еще раз — перед сном».

Но Дора и слушать об этом не хотела, и я был вынужден признать, что она права.

«Мы могли бы придумать хорошую игру», — предложила она. — «Вспомните, как было весело, когда мы искали сокровища».

Мы спросили, какую игру, но этого, она, конечно, не знала.

«Что-нибудь длинное, на весь день», — сказал Дикки, — «и пусть они играют вместе с нами, если захотят, а если нет…»

«А если они не захотят играть, я могу почитать им вслух», — сказала Алиса.

Но мы сказали: «Ни за что — стоит только начать, и ты будешь читать им вслух все каникулы», а Дикки сказал: «Я вовсе не это имел в виду. Я имел виду, если они не захотят играть вместе с нами, пусть на здоровье займутся чем-нибудь другим, мышиным».

Все пришли к выводу, что необходимо придумать какую-то игру, и мы бы, может быть, и придумали, но тут пришла миссис Блейк, экономка, и выключила свет, так что пришлось распустить совет.

На следующее утро, пока мы завтракали, и наши гости сидели с нами до отвращения розовые и умытые, Освальд внезапно сказал:

«Я знаю — мы превратим наш сад в джунгли!»

Все остальные согласились, и мы обсуждали это до конца завтрака. Гости только повторяли «не знаю», когда мы пытались и их вовлечь в разговор.

После завтрака Освальд таинственно отозвал в сторону своих сестер и братьев и сказал им:

«Согласитесь ли вы выбрать меня главным на сегодня — ведь это была моя идея?»

Они сказали — согласны.

Тогда он сказал: «Мы будем играть в „Книгу джунглей“, и я буду Маугли, а вы можете быть родителями Маугли, или кто кем захочет».

«Они, наверное, не читали эту книжку», — сказал Ноэль. — «Они, наверное, читают только на уроках».

«Тогда они могут быть какими-нибудь животными», — сказал Освальд, — «уж с этим-то они точно справятся».

На этом мы и порешили.

Дядя Альберта как-то заметил, что Освальд умеет хорошо организовывать дело — вот и теперь Освальд начал набрасывать план для игры в джунгли. День мы выбрали удачно. Наш Индийский дядя куда-то отлучился, папа уехал на работу, миссис Блейк тоже собиралась выйти, а у горничной был выходной день. Главное было избавиться от белых мышек — я имею в виду наших любезных маленьких гостей. Освальд объяснил им, что после обеда начнется игра, и они могут сами выбрать, кем они хотят быть, и дал им «Книгу джунглей», чтобы они прочли все истории, которые он отметил, то есть все, что относится к Маугли. Он отвел чужаков в уединенное место в садике и оставил их там, а потом вернулся к остальным, и мы провели славное утречко, сидя в тени дерев и обсуждая, что мы будем делать, когда Блейки уйдет, — она должна была уйти сразу после обеда.

Когда мы спросили Денни, кем же он хочет быть, выяснилось, что он вовсе не прочел те истории, которые Освальд велел прочесть, а вместо этого прочел только «Белый тюлень» и «Риккии-Тикки-Тави».

Тогда мы решили начать с приготовления джунглей, а уж потом заняться нашими нарядами. Освальд немножко был неуверен, хорошо ли мы сделали, что оставили гостей на все утро в одиночестве, поэтому он предложил Денни пост адъютанта, и оказалось, что от Денни и в самом деле может быть толк. Руки у него неплохие, и уж если он берется что сделать, выходит вполне прилично. Дэйзи мы тоже звали, но она сказала, что лучше еще почитает, и мы оставили ее в покое, как и следует поступать с гостями. Конечно, заросли кустарника должны были стать джунглями, а полянка под деревьями — опушкой леса. Договорившись об этом, мы отправились разыскивать необходимые нам вещи. Эта поляна расположена очень удачно: из окон дома ее не видно. День был очень жаркий — один из тех дней, когда солнце кажется прямо-таки белым, а тени — темно-серыми, черными они становятся только к вечеру.

Нужно было позаботится о множестве разных вещей. Прежде всего мы нарядили подушки в звериные шкуры и рассадили их на лужайке, придав им естественные позы. Затем мы позвали Пинчера и вымазали его всего мелом, чтобы он был Серым Братом, но он тут же отряхнулся, собака, — а мы столько провозились, раскрашивая его. Тут Алиса сказала:

«Я знаю, что надо сделать». И она побежала в папину ванную комнату и приволокла оттуда крем для бритья, и когда мы намазали им Пинчера и хорошенько втерли, то потом уже и мел хорошо пристал к нему, а он еще повалялся в пыли — сам вывалялся, этого мы от него не требовали — и стал как раз такого цвета, как мы хотели. Пинчер очень умный. Только после этого он сбежал, и мы не могли найти его до самого вечера. Денни помогал нам, когда мы возились с Пинчером, и со звериными шкурами он тоже нам помог, а когда Пинчер уже был разукрашен как надо, Денни сказал:

«Можно я сделаю птиц из бумаги? Я знаю как».

Конечно, мы сказали «валяй», и поскольку у него были только красные чернила, он сделал целую стаю птиц из газетной бумаги с красными хвостами, вроде попугаев. На кустарнике они смотрелись совсем неплохо.

Но не успел он закончить эту работу, как вдруг завопил: «Ой, что это?!»

Мы посмотрели — на нас надвигалось какое-то животное с огромными рогами и со шкурой точь-в-точь как половик у камина — ничего удивительного, что Денни испугался. То была Алиса, и, по-моему, у нее вышло первоклассно.

До сих пор еще ничего непоправимого не произошло. Все неприятности начались с чучела лисы. К сожалению, это Освальд первым подумал о лисе. Стыдиться ему нечего — как-никак, это была вполне разумная мысль. Но теперь он понимает, что лучше не трогать чужие вещи, в том числе и чучела, без разрешения, даже если вы все живете в одном доме.

Освальд открыл стеклянный шкаф к холле и вынул оттуда лису вместе с серо-зеленой уткой, которую она ела, и когда остальные увидели, что на полке эти чучела выглядят совсем как живые, они все побежали за остальными чучелами. У дяди их страшно много. Почти всех он застрелил сам — только не лису, разумеется. Еще там была лисья морда, и мы повесили ее на куст, чтобы лиса выглядывала. Чучела птиц мы привязали к кустам веревками, а утконос — так, кажется, он называется — смотрелся очень неплохо, сидя на задних лапах, а напротив выдра уставилась на него. Потом и Дикки пришла в голову идея; и хотя по этому поводу разговоров было гораздо меньше, чем из-за чучел, по-моему, его идея была ничуть не лучше моей, хотя сперва было очень интересно. Он приволок шланг и подвесил конец на дерево, а мы взяли лесенку, на которую горничная становится, когда моет окна, и пустили воду по ступенькам. Мы хотели, чтобы был водопад, но вода растекалась по ступенькам и получалось слишком грязно, поэтому понадобились папины плащи, дядин — тоже: мы накрыли ими ступеньки, так что вода спокойно побежала вниз; и все было просто замечательно: вода потекла дальше по траве, где мы специально выкопали канаву, так что выдра с утконосом словно попали в свои родные места. Надеюсь, вам не скучно об этом читать. Делать это было очень весело. Сколько я не перебираю в моей душе воспоминания, это, пожалуй, самое лучшее — пока все не кончилось.

Мы вытащили всех кроликов из их клеток и нацепили им розовые бумажные хвосты, и охотились на них, сделав себе рога из Таймса. Они разбежались и прежде чем мы успели назавтра их поймать, успели погрызть капусту и еще много чего съедобного. Освальд очень расстроился: у него только было наладились хорошие отношения с садовником.

Денни хотел и морским свинкам нацепить хвосты. Сколько ему не объясняли, что эти хвосты попросту не к чему прицепить, он все думал, мы шутим, пока сам не убедился, а тогда он сказал: «Ладно, я сделаю по-другому», — и выпросил у девочек кусочки синей материи, которая осталась после того, как им пошили халаты.

«Я им животики подвяжу», — сказал он и сделал им что-то вроде орденской ленточки, только они тут же задрались к самой голове и одна из свинок убежала, а вместе с ней пропала и черепаха, которой мы так красиво покрасили панцирь — должно быть, кто-нибудь решил, что черепаха с красным панцирем — это большая редкость, и подобрал ее.

Полянка преобразилась в сказочное королевство, со всеми этими чучелами бумажными хвостами и водопадом. Только Алиса вздыхала:

«Хорошо бы тигры не были такими плоскими», — потому что из подушек получается только спящий тигр, и надо очень постараться, чтобы поверить, будто он вот-вот на тебя набросится. Очень трудно придать естественную позу тигриной шкуре, когда у нее нет костей, а только подушки да диванные валики. «Может быть, пивные бочки сгодятся?» — предложил я. Мы прикатили из погреба два бочонка, веревками закрепили их внутри тигров, и получилось просто блестяще, тем более, что у бочонков и ножки были — это, как говорит миссис Лесли, был завершающий штрих.

Мы пошли и надели купальные костюмы, а сверху куртки, чтобы ничего не испортить, когда будем играть у водопада, — по-моему, с нашей стороны это было очень предусмотрительно, — а девочки просто сняли носки и сандалии и задрали повыше юбки. Г. О. раскрасил себе руки и ноги коричневой краской и заявил, что он будет Маугли, хотя всем было известно, что главный сегодня — Освальд, и именно он будет Маугли. Само собой, мы этого не потерпели, и Освальд сказал:

«Никто не заставлял тебя так раскрашиваться. А теперь тебе придется стать бобром и жить под водой, пока с тебя краска не смоется».

Г. О. сказал, что бобром быть не хочет, и Ноэль сказал:

«Не заставляй его. Пусть он будет бронзовой статуей, которая стоит во дворце у фонтана».

И мы велели ему держать шланг и хорошенько помыться. У него здорово получался фонтан, только он все равно остался коричневым, и тогда Дикки и Освальд и я (то есть Освальд)тоже покрасились в коричневый цвет и постарались просушить Г. О. своими носовыми платками, потому что он уже начал дрожать. Увы, все мы так и остались коричневыми почти на неделю.

Освальд был Маугли, и мы начали распределять остальные роли. Та часть шланга, которая лежала на земле, была Каа, а Пинчер — серым братом, только мы никак не могли его найти, а пока мы все это обсуждали, Ноэль и Дикки возились с тиграми.

Но тут произошла большая неприятность, в которой мы вовсе не виноваты и ничего такого предвидеть не могли.

Эта девчонка Дэйзи проторчала весь день в доме, читая «Книгу Джунглей», и наконец решилась выйти из дому, — как раз, когда Ноэль и Дикки забрались в шкуры тигров и набросились друг на друга. Такого в «Книге Джунглей» не было, но у них здорово получалось, так что я не виню эту девчонку, хотя она нисколько не задумывалась о последствиях своих необдуманных действий. Но если б не она, мы бы выбрались из этой заварухи с меньшими потерями.

То, что произошло, и в самом деле было ужасно.

Когда Дэйзи увидела тигров, она вдруг замерла и, завопив словно паровозная гудок, замертво шлепнулась на землю.

«Не страшись, о прелестная индианка!» — воскликнул Освальд, отметив с изумлением, что эта девчонка, пожалуй, умеет играть. — «Я сам приду тебе на помощь». И он бросился вперед, сжимая в руке настоящий индийский лук и стрелы из дядиной коллекции.

Прелестная индианка не шевелилась.

«Пойдем!» — сказала ей Дора. — «Укроемся в той роще, пока добрый рыцарь сразится за нас».

Дора могла бы помнить, что мы — индийские дикари, но она всегда так. А эта девчонка Дэйзи по-прежнему не шевелилась.

Тут мы и вправду перепугались. Дора и Алиса приподняли ее, и губы у нее были до ужаса синие, а глаза полузакрыты. Выглядела она просто отвратительно — не как прелестная девица без чувств (тем полагается быть интересно бледными), а как устрица зеленая.

Мы сделали что могли, несмотря на сжимавшие нас тиски страха. Мы растирали ей руки и орошали ее бесчувственное чело легкой, но настойчивой струей из шланга. Девочки пытались распустить ей шнуровку на платье, но платье оказалось прямое, из тех, что снимается через голову. Словом, мы старались как могли и тут вдруг услышали, как хлопнула калитка сада.

«Надеюсь, он пойдет прямо к главному входу, кто бы он ни был», — сказала Алиса. Но кто бы он ни был этого не сделал. Мы услышали шаги на усыпанной гравием дорожке и голос дяди, весело окликавшего своего гостя:

«Сюда, сюда, пожалуйста. Где-нибудь здесь мы наткнемся на этих юных дикарей — они, конечно, вылезли поиграть на солнышке».

Дядя, а с ним три джентльмена и две леди явились перед нами.

Мы, то есть мальчики были вовсе не одеты и мокрые насквозь. Дэйзи лежала на земле — то ли у нее обморок, то ли припадок, то ли она померла — мы еще не разобрались. Чучела стояли на поляне, у всех на виду. Многие их них уже основательно забрызгались, а выдра и этот нос совсем промокли. Трое из нас были выкрашены в коричневый цвет. Умалчивание, столь часто выручавшее нас, здесь ничем помочь не могло.

Быстрый ум Освальда в одно мгновение постиг, как должно было поразить это зрелище чувствительное сердце его дяди, и его отважная юная кровь заледенела в жилах.

«Что это?!» — грозно вопросил дядя.

Освальд заговорил — он попытался объяснить, что мы играем в джунгли, а что с Дэйзи случилось, никто не знает. Он говорил хорошо, но слова сейчас были бесполезны.

В руках у дяди была индийская трость, а мы не были готовы к столь внезапному нападению. Хуже всего досталось Освальду и Г. О. Двое остальных сидели в тиграх, а девочек дядя, конечно, бить не стал. Денни был гость, так что ему тоже ничего не полагалось. Но нас посадили на хлеб и воду и на три дня заперли по комнатам. Не могу выразить словами, сколь мы измучились в однообразии заточения. Освальд подумывал поймать и приручить мышь, но ни одной не нашел. Несчастные пленники не тронулись умом только потому, что могли пробираться по карнизу из нашей комнаты в комнату девочек, но об этом я не стану распространяться, а то вы, пожалуй, тоже захотите попробовать, а это опасно. Когда папа вернулся домой, нас вызвали на разговор, и мы все очень извинялись, особенно за Дэйзи, хоть она и слюнтяйка, и было решено, что нас всех отправят в деревню и будут там держать, пока мы не перевоспитаемся.

Дядя Альберта недавно уехал в деревню, чтобы написать книгу, мы должны были жить в его доме. Все этому обрадовались, даже Дэйзи и Денни. Мы благородно перенесли обрушившийся на нас удар судьбы. Все понимали, что заслужили это. Мы очень сожалели о случившемся и твердо решили, что отныне будем вести себя хорошо.

Я сам не знаю, удалось ли нам соблюсти это решение. Освальд полагает, что мы напрасно так усердно старались стать хорошими прямо сразу. Все надо делать постепенно.

P.S. Дэйзи, как оказалось, вовсе не померла. Она просто упала в обморок — чего еще ждать от девчонки.

N.B. Пинчер нашелся — он спал на диване в гостиной.

P.P.S. Я и половины вещей вам не рассказал — например, из чего мы сделали хоботы для слонов, и о подушках от этого дивана и еще о том, что сталось с дядиными сапогами для рыбалки.

Глава вторая. Будем послушными

Когда нас отправили в деревню, чтобы там научить хорошему поведению, мы понимали, что это и для нас хорошо, ведь наказывать нас никто не хотел, хотя миссис Блейк и называла это наказанием, но мы уже получили свое и за чучела, и за шланг. А дважды за один проступок не наказывают: таков английский закон, во всяком случае, я что-то такое слышал. Три раза уж точно не наказывают, а нам досталось и индийской тростью, и три дня одиночного заключения, после чего дядя объявил нам, что все разногласия между нами забыты, поскольку мы искупили вину, просидев три дня на хлебе и воде. И по-моему, просидев три дня на хлебе и воде и взаперти и даже без мышки, которую можно было бы приручить, мы уже достаточно настрадались и могли начать с чистого листа.

Сам я не люблю, когда в книжках занудно описывается какое-нибудь место, но, наверное, это потому, что писатели не объясняют вам как раз то, что вы хотите знать. Скучно или не скучно, но сейчас последует описание местности — иначе вы потом ни в чем не разберетесь.

Мы должны были поселиться в Моат-хаузе. В этом месте дом стоял еще с саксонских времен. Он называется усадьбой, а усадьба это такое место, где непременно стоит дом, чтобы там ни случилось. Моат-хауз как-то раз горел в какие-то древние века — не помню в какие, но его всегда отстраивали; потом его разрушили солдаты Кромвеля, но его снова восстановили. Дом этот устроен довольно странно: дверь с улицы открывается прямо в столовую, и там висят красные занавески, а пол из черных и белых мраморных плиток, словно шахматная доска, и там есть потайная лестница, но теперь она уже не потайная, да и расшаталась уже совсем. Усадьба небольшая, но вокруг нее есть ров с водой, и через ров построен кирпичный мост, который ведет прямо к входу в дом — и в столовую. По ту сторону рва — ферма, и хлев, и конюшня, и все что полагается. А с другой стороны сад спускается к кладбищу. Оно отделено от сада только узкой полоской травы. Перед домом тоже сад, а чуть в стороне — яблоневая роща и другие фруктовые деревья.

Тот человек, которому принадлежит этот дом, любит современную архитектуру — так он это называет, поэтому он построил огромный дом с оранжереями и конюшню с башенкой, а в башенке часы, а этот дом он бросил. Дядя Альберта взял его себе, а мой папа иногда приезжает к нему в гости с субботы до понедельника, и теперь дяде Альберту придется терпеть наше общество, а ведь ему надо писать книгу, поэтому мы не должны ему мешать, но он должен за нами присматривать. Надеюсь, теперь вам все понятно. Я старался объяснить покороче.

Мы приехали под вечер, но еще было достаточно светло, чтобы разглядеть огромный колокол на крыше дома. Веревка от этого колокола спускалась через крышу в нашу спальню, а оттуда в столовую. Г. О. заметил эту веревку, когда мы мыли руки перед ужином, и потянул ее, а мы с Дикки ему не помешали, и колокол раскатисто зазвонил. Папа крикнул, чтобы мы немедленно прекратили, и мы спустились в столовую. Тут мы услышали, что множество людей бежит по усыпанной гравием дорожке, и папа вышел посмотреть, что случилось. А когда вернулся, то сказал:

«Тут уже собралось полдеревни или около того. В этот колокол звонят только на пожар, или если напали грабители. Вы научитесь когда-нибудь не хвататься за все подряд?»

Дядя Альберта сказал:

«Ужин и постель связаны нерасторжимой связью, подобно цветку и плоду. Сегодня они уже не успеют навредить. Завтра я объясню им, от каких действий им следует воздерживаться в этом буколическом уединении».

После ужина нас сразу отправили в постель, и мы не успели провести рекогносцировку местности.

Но утром мы проснулись довольно рано, и нам показалось, что мы попали в новый мир, чудеса которого превосходят все наши мечтания, как сказано в учебнике.

Мы облазили все, что успели, но наступило время завтрака, а мы еще и половины не видели. Завтрак был в комнате прямо как из книжки: стены из старого дуба и фарфоровые чашки в буфете со стеклянными дверями. Дверцы буфета были надежно заперты. Там были зеленые занавески, а к завтраку давали мед. После завтрака папа снова отправился в город, и дядя Альберта тоже уехал, потому что ему надо было повидаться с издателем. Мы проводили их на станцию, и папа выдал нам целый список, чего нам делать и не делать: начинался он с «не дергайте за веревку, если не знаете, к чему это приведет», а кончался «и Бога ради, ничего не затевайте — дождитесь субботы, я приеду». Между первым и последним пунктом был еще список указаний длиной с крокодилий хвост.

Мы пообещали, что все исполним, проводили их и махали, пока поезд не скрылся из виду. Тогда мы направились домой. Дэйзи устала, и Освальд нес ее на спине, будто рождественский подарок. Когда мы добрались до дому, она сказала:

«Освальд, а ты хороший!»

Она неплохая малышка, и Освальд почувствовал, что его обязанность — быть с ней поласковей, ведь она — гостья. Потом мы пошли и все как следует осмотрели. Замечательное было место. Просто не знаешь, с чего начать.

Мы все уже малость устали к тому времени, когда забрели на сеновал, но мы собрались с силами и построили крепость из вязанок сена; и все здорово веселились, как вдруг люк внизу открылся и просунулась голова с соломинкой во рту. Мы тогда еще не знали деревенских обычаев, и эта голова нас малость напугала, хотя, конечно, мы тут же поняли, что ноги от этой головы стоят на приступке внизу. Голова сказала:

«Смотрите, если отец поймает вас, он вам задаст, чтоб сено не портили!» — из-за соломинки голос головы прозвучал довольно мрачно.

Просто удивительно вспоминать, каким невежей ты был еще недавно. Теперь нам самим нелегко поверить, что мы не знали о том, что сено портится, если с ним играть: оно сваляется, и лошади уже не захотят его есть. Вам тоже следует об этом помнить.

Затем голова дала нам еще пару советов и пошла по своим делам, а мы повернули рукоятку машины для резки сена и никому не оторвало пальцы, хотя голова и говорила, что если мы притронемся к этой машине, мы непременно останемся без пальцев.

Потом мы уселись на пол — он был грязный, но вся грязь была из ошметков сена, так что сидеть было очень приятно, и свесили ноги в люк и стали смотреть на двор, очень грязный, но такой интересный.

Тут Алиса и говорит:

«Теперь, когда все собрались вместе, а мальчики угомонились и могут минуточку посидеть тихо, я хочу собрать совет».

Мы спросили, в чем дело, и она сказала: «Сейчас объясню. Г. О. перестань гримасничать. Если тебя соломинки колют, садись на краешек моей юбки».

Он еще носит носочки, поэтому и не может устроиться так удобно, как мы.

«Обещайте, что не будете смеяться», — сказала Алиса и сильно покраснела, а Дора смотрела на нее и покраснела тоже.

Мы обещали и она продолжала: «Дора и я все обговорили, и Дэйзи тоже, и мы все записали, потому что по записанному легче, чем просто говорить. Кто будет читать, Дора? ты или я?»

Дора сказала, что это неважно, пусть Алиса сама прочтет, и Алиса начала читать. Она запиналась, но мы все равно все поняли, а потом я переписал у нее этот листок. Вот что там было:

Новое общество: за то, чтобы быть хорошими.
«Я, Дора Бэстейбл и моя сестра Алиса Бэстейбл, будучи здравы умом и телом в то время как нас заперли на хлебе и воде, когда мы играли в джунгли, хорошенько подумали о наших грехах и безобразии и решили, что отныне и навсегда будем хорошими. И мы поговорили об этом с Дэйзи, и ей пришла в голову мысль. Итак, мы основали общество за то, чтобы быть хорошими. Это была идея Дэйзи, но мы тоже с этим согласны».

«Вы же знаете, — вмешалась Дора, — когда люди хотят сделать что-нибудь хорошее, они организуют общество. Их, наверное, сотни, а то и тысячи: например, Миссионерское общество».

«Да, — сказала Алиса. — И общество борьбы — не помню, против чего, и Общество Взаимного Совершенствования, и О.П.И.»

«Что такое О.П.И.?» — спросил Освальд.

«Общество Поддержки Ивреев», — сказал Ноэль, который никак не научится грамотно писать.

«Ничего подобного. Дайте же мне закончить!».

И Алиса продолжала.

«Мы предлагаем создать общество, с председателем, секретарем и хранителем казны, мы будем вести журнал, в котором каждый день будет записано, что мы сделали. Если мы и от этого не исправимся, я не виновата.

Цель нашего общество — благородство и хорошее поведение, свершение великих самоотверженных подвигов. Мы перестанем досаждать взрослым и превратимся в чудо подлинной добродетели. Мы хотим распахнуть крылья», — тут Алиса начала читать очень быстро. Она потом объясняла мне, что эту часть написала Дэйзи, и насчет крыльев ей с самого начала показалось глупостью. — «Распахнуть крылья, подняться над теми интересными вещами, которые нам запрещают, к доброте и великодушию по отношению ко всем, даже малым и незначительными».

Тут Денни, слушавший с отменным вниманием, закивал и продекламировал:

(А что он продекламировал, писать не стану — там было и насчет добрых дел, и малых дел, и почему-то про крылья, на которых подымается орел).

Звучало это странно, но мы не стали придираться, потому что орел по крайней мере и вправду летает, и потом мы хотели дослушать, что написали девочки. Но они уже кончили.

«Это все», — сказала Алиса, а Дэйзи спросила нас:

«Разве это плохо придумано?»

«Все зависит от того, — осторожно начал Освальд, — кто будет президентом, и что вы называете „быть хорошим“». Сама идея ему не очень нравилось, потому что не стоит много рассуждать о том, как быть хорошим, тем более, когда кроме членов семьи присутствуют и другие люди, но эта идея нравилась девочками и Денни, так что Освальд не хотел говорить откровенно, тем более что сама идея принадлежала Дэйзи; Освальд, как всегда, был вежлив.

«По-моему, это неплохо», — сказал Ноэль. — «В это можно поиграть, давайте играть в Путь паломника».

Мы обсудили его предложение, но ни к чему не пришли, поскольку мы все хотели быть мистером Грейтхартом, кроме Г. О., который хотел быть львом рыкающим, а льву уж вовсе не место в обществе за то, чтобы быть хорошими.

Дикки сказал, что он отказывается играть, если его заставят читать книги про умирающих деточек (он признался мне впоследствии, что относился к этой идее точно так же, как Освальд). Но у девочек глаза блестели, словно они были в воскресной школе, и обижать их не хотелось.

В конце концов Освальд сказал: «Ладно, давайте набросаем устав общества, выберем президента и утвердим название».

Дора сказала, что Освальд будет президентом, и тот скромно согласился. Дора стала секретарем, а Денни казначеем: на случай, если у нас заведутся деньги.

На сочинение устава ушло почти полдня. Получилось вот что:

Устав 1.Каждый член общества должен стараться быть как можно лучше.

2. Не болтать больше, чем необходимо насчет добродетели и прочего (этот пункт вставили Освальд и Дикки).

3. Каждый день мы должны совершать хотя бы один добрый поступок ради страдающих собратьев.

4. Мы должны собираться каждый день, когда только захотим.

5. Мы должны хорошо обращаться с теми людьми, которые нам не нравятся, если только у нас это получится.

6. Никто не может выйти из общества без согласия всех остальных.

7. Общество должно существовать в глубокой тайне от всех, кроме нас.

8. Общество называется…

Добравшись до этого пункта мы заспорили все разом. Дора хотела назвать его Обществом Человеческого Усовершенствования; Денни — Обществом Исправления Заблудших, но Дикки сказал, что для этого мы еще недостаточно плохи. Г. О. сказал: «Назовите — Хорошее Общество».

«Или Общество, чтобы быть хорошими», — Дэйзи никогда не научится правильно формулировать.

«Общество хороших», — предложил Ноэль.

«Можно подумать, что мы уже хорошие, — сказал Освальд, — может быть, нам и не удастся стать хорошими».

«Но мы постараемся», — сказала Алиса. — «Мы же и говорим: будем хорошими, если сумеем».

«Так и назовите его: „Будем послушными“, и дело с концом!» — сказал Дикки, поднимаясь и отряхивая с брюк сено.

Освальд понял, что Дикки уже все надоело, и он напрашивается на ссору, но получилось совсем не так, как он рассчитывал: все захлопали в ладоши и закричали: «Правильно, правильно!». Потом девочки отправились писать правила, и Г. О. пошел вместе с ними, а Ноэль удалился, чтобы написать стихи для журнала, то есть для той книжечки, которую пишет секретарь и вставляет в нее все, что под рукой. Денни пошел вместе с ним. Он знает довольно много стихов — наверное, он учился в какой-нибудь девчоночьей школе, где только этому и учат. Нас он побаивается, но за Ноэлем ходит хвостом, уж не знаю почему. Дикки и Освальд пошли прогуляться вокруг сада и обменяться мнениями по поводу новосозданного общества.

«Боюсь, нам следовало отказаться от этой идеи с самого начала, — сказал Дикки, — проку от этого не будет».

«Девочкам это нравится», — сказал Освальд, стараясь быть хорошим братом.

«Я не собираюсь выслушивать их болтовню и своевременное поучение и предупреждения любящей сестры. Вот что, Освальд, мы должны взять это дело в свои руки, иначе нам всем солоно придется».

Освальд и сам это прекрасно понимал.

«Мы должны что-то сделать», — сказал Дикки, — «Только очень трудно придумать что. Но должны же быть какие-то интересные вещи, которые все-таки можно делать».

«Наверное», — сказал Освальд, — «но вообще, быть послушным — это все равно, что быть слюнтяем. И я не собираюсь поправлять подушки под головой несчастного больного или читать престарелым беднякам — и что там еще делают примерные дети».

«Я тоже», — буркнул Дикки. Он тоже грыз соломинку, как та голова. — «Давай играть честно. Попробуем найти какое-нибудь полезное дело, что-нибудь починить или почистить, не напоказ, а как следует».

«В книжках мальчики колют лучину и собирают пенни, чтобы купить чай и книжечку».

«Вот свиньи!» — сказал Дикки, — «Давай лучше о чем-нибудь другом поговорим». И Освальд с удовольствием согласился, потому что ему тоже было как-то не по себе.

За чаем мы все сидели тихо, потом Освальд поиграл с Дэйзи в шашки, а все остальные принялись зевать. В жизни у нас не было такого скучного вечера. Все были страшно вежливые, все говорили «спасибо» и «пожалуйста» куда чаще, чем это требуется нормальному человеку.

После чая вернулся домой дядя Альберта. Он приехал веселый, рассказал нам много всякой всячины, но вскоре заметил, что мы какие-то скучные и спросил, какая туча омрачила наш юный рассвет. Освальд понял вопрос и хотел сказать: «Все дело в этом обществе Будем Послушными», но само собой, он ничего не сказал, и дядя Альберта тоже замолчал, и только когда он заходил поцеловать девочек перед сном, еще раз спросил, что случилось, но никто ничего ему не сказал, так что наша честь осталась незапятнанной.

На следующее утро Освальд проснулся рано. Освежающие лучи утреннего солнца коснулись его узкого ложа, и он разглядел спящие тела своих любимых братиков, а так же Денни, который засунул голову под подушку и свистел словно закипающий чайник. Сперва Освальд не мог вспомнить, что с ним такое случилось, но потом сообразил, что все дело в этом Будем Послушными, и тотчас пожалел, что у него такая на редкость хорошая память. Ему показалось, что теперь уж и пошевелиться нельзя и даже расхотелось бросать в Денни подушкой. Но он все же собрался с духом, как следует прицелился и засветил Денни прямо в брюхо, так что день начался веселей, чем можно было ожидать.

Накануне Освальд не успел сделать ничего особо хорошего, только начистил медный подсвечник у девочек в комнате — с помощью своего носка, и то зря, потому что утром пришли горничные и заново начистили его, а носок потом уже не отыскался. Служанок было две, и одну из них надо было звать не Джейн или Элайза, как обычно, а миссис Петтигрю, потому что она и еду готовила, — надо же! — это вроде того, как если бы я стал еще и стихи писать.

После завтрака дядя Альберта сказал:

«Я удаляюсь в уединенное убежище кабинета. Вплоть до половины второго не смейте тревожить мой покой, лишь смертельная опасность может оправдать вторжение на частную территорию, и лишь человекоубийство — или, вернее, убийство мальчишки — может служитьрасплатой за это преступление».

Мы сообразили, что должны оставить его в покое, и девочки решили пойти поиграть во двор, чтобы уж точно ему не помешать, тем более, что в такой солнечный день всем хотелось поскорее выйти из дому.

Когда мы выходили, Дикки отозвал Освальда в сторонку и сказал:

«Послушай — тут одна вещь…»

Освальд последовал за Дикки в соседнюю гостиную, Дикки запер дверь и огляделся, но тут у Освальда лопнуло терпение и он сказал:

«Ну же, колись», — и без вас знаю, что так говорить не положено, но между братьями можно.

Дикки сказал:

«Да ерунда в общем. Я предупреждал тебя, что так и будет».

Освальд старался быть терпеливым и спросил:

«В чем дело? Весь день, что ли, будешь тянуть?»

Дикки поразмыслил и сказал:

«Понимаешь, я хотел сделать как сказано. Словом, хотел что-нибудь полезное… Помнишь это окошко в молочном погребе, которое почти не открывается? Я закрепил защелку проволокой, и оно как следует открылось».

«А они сказали, что им лучше, когда оно закрыто», — сказал Освальд (он слишком хорошо знает, что взрослые ко многим вещам относятся совсем иначе, чем мы).

«Это бы наплевать», — сказал Дикки. — «Я в любой момент могу снять проволоку, пусть только скажут. Но эти дурочки пошли и приволокли целый молочник и прислонили его прямо к окну — они даже и не посмотрели, как я все исправил. Этот проклятый молочник толкнул окно, оно распахнулось, и все полетело прямехонько в ров, а теперь они все вне себя, потому что мужчины ушли в поле, а другого молочника у них нет. Будь я фермером, я бы уж не пожалел денег и завел бы у себя один-два запасных молочника. Всегда может произойти какая-нибудь неожиданность. Я, что ли, виноват?»

Дикки очень разволновался, но Освальд сохранял хладнокровие, во-первых потому, что он-то уж точно не был виноват, а во-вторых потому, что он человек предусмотрительный.

«Не беда», — утешал он брата, — «держи хвост морковкой. Сейчас мы достанем этот дурацкий молочник. Пошли».

Он выбежал в сад и издал пронзительный свист, который должен был послужить сигналом всем остальным.

Когда все собрались вокруг него, он произнес краткую речь.

«Сограждане! Друзья!» — воскликнул он, — «нас ждут великие дела!»

«Ты ведь не собираешься сделать что-нибудь нехорошее, как в прошлый раз, когда у нас были великие дела?» — спросила Дэйзи.

Алиса зашикала на нее, а Освальд предпочел сделать вид, будто он ничего не слышал.

«Один из нас упустил великое сокровище», — сказал он, — «и ныне оно покоится на дне рва».

«Я не упускал — эта гадость сама перевернулась», — сказал Дикки.

Освальд поднял руку, чтобы ему не мешали и сказал: «Как бы то ни было, сейчас молочник лежит там. Наш долг — возвратить его опечаленным владельцам. Вот что, надо обыскать ров».

Все просияли. Этого требовал наш долг и это было интересно, а и то и другое редко бывает вместе.

Мы пошли в сад на другую сторону рва. Там был крыжовник и другие заманчивые кустарники, но мы ничего не трогали без спроса. Алиса пошла и попросила разрешения. Миссис Петтигрю сказала: «Ба! Да ешьте на здоровье — я полагаю, вы так и так все съедите, даже если вам и не разрешат!» Что доказывает, как мало она понимала благородную натуру членов семейства Бэстейблов, но ей предстояло еще ближе познакомиться с этой натурой.

Сад спускался к темным водам рва. Мы сидели на солнышке и рассуждали, как здорово будет прочесать дно этого рва, но тут Денни спросил: «А как же вы собираетесь это сделать?»

Мы онемели — все мы не раз читали в книжках о том, как искали во рву или озере пропавшего наследника или спрятанное завещание, но никто из нас понятия не имел, как же это делать на практике.

«Нам нужен дредноут, вот что нам нужно», — сказал Денни, — «но наверное у фермеров этого нет».

Оказалось, что фермеры и слыхом не слышали о такой вещи. Наверное, Денни перепутал слово, но он стоял на своем.

Тогда мы сняли простынку с постели Освальда, сняли носки и ботинки и попытались опустить простынку на дно рва, благо с этой стороны как раз было мелко, но простынка ни за что не хотела опускаться на дно, пока мы не зашили камешки в один ее край, а тогда она зацепилась за что-то на дне и хотя нам удалось ее вытащить, она вся порвалась. Мы очень огорчились, потому что она к тому же сильно испачкалась, но девочки сказали, что отстирают ее в тазике у себя в комнате, и мы решили: раз уж она порвалась, то можно продолжить исследование, а стирку отложить на потом.

«Ни один человек не догадывается, какие сокровища таятся в этой темной заводи!» — сказал Ноэль.

Мы решили проволочь простынку дальше с этой стороны, а потом подвести ее к тому месту, где над водой открывалось окно молочного погреба, и куда должен был упасть молочник. То место мы как следует рассмотреть не могли, потому что там, где стена дома подходит ко рву, в расщелинах между камнями сильно разросся кустарник. А с другой стороны напротив молочного погреба прямо к воде спускается какой-то сарай — все это очень похоже на Венецию, но беда в том, что никак не подберешься к нужному месту.

Мы связали веревкой разорванные концы простыни и снова спустили ее в воду. Освальд сказал:

«А теперь, сограждане, тяните дружно, тяните из всех сил. Раз-два», — но тут Дора выронила свой край простыни и завопила:

«Там черви, черви! Я чувствую, как они извиваются!» — и она выскочила из воды, еще прежде чем эти слова выскочили у нее изо рта. Девочки перепугались и выпустили простынку так быстро, что мы потеряли равновесие, и один из нас окунулся с головой в воду, а все остальные промокли до пояса. Провалился, само собой, Г. О. Тут Дора страшно рассердилась и сказала, что во всем виноваты мы. Пришлось сказать ей, что мы думаем по этому поводу, и в конце концов девочки ушли в дом вместе с Г. О., чтобы помочь ему переодеться. Пока они ходили, мы еще немножко полакомились крыжовником. Уходила Дора страшно рассерженная, но она не злопамятна, только чересчур обидчивая, и к тому времени, когда они вернулись, мы увидели, что все уже в порядке. Так что мы сказали: «А теперь что будем делать?»

Алиса сказала: «Хватит прочесывать дно. Там червяки. Я тоже это почувствовала, когда Дора сказала. И к тому же молочник и так видно. Я сама видела его через окно молочной».

«Может быть, мы выудим его?» — предложил Ноэль, но Алиса сказала, что с тех пор погреб заперли на ключ и ключ куда-то спрятали.

Тогда Освальд сказал:

«Давайте сделаем плот. Все равно нам когда-нибудь понадобиться плот, так лучше не откладывать. Можно взять дверь от того сарая — все равно им никто не пользуется, там только дрова рубят».

Мы взяли эту дверь.

Нам еще не случалось делать плот, но процедура изготовления плота описана во многих книгах, так что тут мы знали, что нам делать.

Мы нашли несколько маленьких деревянных горшков на ограде фермы, и, поскольку они никому, по-видимому, не были особенно нужны, мы решили их использовать. У Денни нашлись инструменты, которые кто-то подарил ему на день рождения: маленькие, почти что игрушечные, но все-таки мы сумели проделать дырки в этих деревянных горшках и привязать их веревками по одному на каждый конец будущего плота. Мы провозились до обеда, а когда дядя Альберта спросил нас за обедом, чем мы занимались, мы сказали, что это секрет, и тут не было ничего дурного. Мы хотели исправить оплошность Дикки и не говорить об этом чересчур много, тем более что из дома нельзя разглядеть, что делается в саду.

Лучи послеполуденного солнца осветили сад, и мы наконец закончили строительство плота. Плот отплыл и готов был уйти за пределы досягаемости, но Освальд прыгнул в воду и пригнал плот назад — он-то червей не боится. Правда, если б он знал, что еще обнаружится на дне рва, он бы не снял башмаки, и остальные тоже, особенно Дора — но слушайте дальше.

Отважный экипаж отплыл, рассекая волны. Мы поднялись на борт — правда, не все, потому что, как выяснилось, если на плот забиралось одновременно больше чем четверо, вода доходила почти до колен, и мы боялись, если мы взойдем на борт все сразу, корабль потонет.

Дэйзи и Денни вообще отказались плыть с нами — чего еще ждать от белых мышек, Г. О. уже один раз промок, так что тоже особо не рвался, а Ноэлю Алиса пообещала отдать свою лучшую кисточку для красок, если он будет умницей и останется, потому что мы понимали, какими опасности угрожают нам на этом пути, хотя мы и не догадывались о главной опасности, затаившейся под окном молочного погреба.

Итак, мы, четверо старших, осторожно поднялись на борт, но при каждом нашем движении вода прибывала и покрывала наши босые ступни. Тем не менее, это был отличный плот.

Дикки был капитаном, поскольку это приключение принадлежало ему. Мы захватили колышки из сада, — к ним обычно привязывают кустарники, — чтобы сделать из них весла. Девочкам мы велели стать в середку и держаться друг за друга. Потом мы окрестили наше славное судно. Мы назвали его Ричард в честь Дикки и в честь того великого адмирала, который мог разжевать стакан, после того как выпьет из него вино и который умер после битвы в стихах Теннисона.

Оставшиеся на берегу посылали нам последний привет, размахивая промокшими носовыми платками (нам пришлось позаимствовать их, чтобы обтереть ноги прежде чем надеть носки и отправиться обедать). Славное судно медленно и величественно отплывало от берега, покачиваясь на волнах и узнавая свою родную стихию.

Мы отталкивались шестами, подгоняя наш корабль и в то же время сохраняя равновесие, но его сохранить нам не всегда удавалось, как не удавалось нам и держаться круче к ветру. Я хочу сказать, этот плот то и дело плыл совсем не туда, куда мы хотели, а разок он стукнулся о стенку рва и всему экипажу пришлось сесть, чтобы не упасть за борт в ожидавшую нас влажную могилу. Волна залила палубу корабля, и когда мы поднялись на ноги мы увидели, что к чаю нам придется переодеться с головы до пят.

Но мы бесстрашно продолжали свой путь, и в конце концов наше перемазанное грязью судно пришло в порт назначения, под окно молочной: там торчал молочник, ради спасения которого мы претерпели столько лишений и опасностей.

Девочки не стали дожидаться приказа капитана, как им следовало, а завопили: «Вот он, вот он!» — и обе полезли его доставать. Каждый, прослуживший лет двадцать на флоте, понимает, что наш корабль обречен был перевернуться. На миг нам показалось, будто мы стоим на крыше дома, на самом краешке, затем сам плот поднялся под нами и сбросил весь экипаж в темнеющую пучину.

Мы-то конечно, умеем плавать. Освальд может трижды подряд переплыть бассейн, да и Дикки от него не отстанет, но об этом мы в этот момент не вспоминали, поскольку здесь было совсем мелко.

Как только Освальд проморгался, и открыл залепленные грязью глаза, взору его предстало чудовищное зрелище.

Дикки застрял в темной воде по плечи, плот выровнялся и потихоньку уплывал прочь, к главной двери дома, Дора и Алиса потихоньку поднимались из воды, причем волосы облепили им все лицо — точь-в-точь Венера в стихах, которые мы учили на латыни.

Послышался сильный плеск, а потом мы услышали женский голос, который выглянул из окна молочной и завопил:

«Боже, эти дети!»

Это была миссис Петтигрю. Она тут же умчалась, а нам оставалось только пожалеть, что она доберется до альбертова дяди куда быстрее, чем мы. Потом мы уже не так сильно жалели об этом.

Прежде, чем мы успели обсудить наше отчаянное положение, Дора покачнулась в воде и завопила:

«Нога, нога! Это акула! Я знаю, это акула, крокодил!»

Те, кто остался на берегу, слышали эти вопли, но не могли разглядеть, что с нами происходит. Ноэль говорил мне потом, что в эту минуту он даже забыл про обещанную ему кисточку.

Мы прекрасно понимали, что никакой акулы тут нет, но я подумал о щуках, некоторые бывают очень большие и злобные, и поспешил на помощь Доре. Я держал ее за плечи, а она продолжала вопить, пока я подталкивал ее к тому месту, где стена спускалась к самой воде, а потом вверх по стене, пока она не смогла на нее усесться. Тогда она вытащила ногу из воды и поглядела на нее, все еще всхлипывая.

Вид у ее ноги и впрямь был ужасный. Это была не акула, но мерзкая старая консервная банка, которая накрепко впилась в ее ногу. Освальд отодрал банку, и кровь заструилась из множества ран. Хорошо еще, что нога у Доры была мокрая, и поэтому кровь размывалась и выглядела не так жутко, как обыкновенно.

Она перестала кричать и позеленела. Я боялся, что она хлопнется в обморок, как Дэйзи, когда мы играли в джунгли.

Освальд поддерживал сестру, как мог, и это был один из самых жутких моментов в его жизни, потому что плот уплыл, и вернуть его было невозможно, а мы не знали, сумеем ли мы пройти вброд через весь ров.

Но миссис Петтигрю не оставила нас в беде. В конце концов, она не такая уж зануда.

Как раз в ту минуту, когда Освальд прикидывал, сумеет ли он вплавь догнать плот, под темным сводом моста показался нос лодки.

Дядя Альберта забрал нас всех в лодку, а потом нам пришлось входить в дом через погреб, причем Дору мы несли. Разговоров в тот день особых не было. Всех отослали в постель — и тех, кто был на плоту, и тех, кто оставался сухопутным, потому что они тоже в этом участвовали, а дядя Альберта понимает, что такое справедливость.

Через день наступила суббота, и папа устроил нам крепкую разборку.

Хуже всего было, что Дора не могла сунуть ногу в обувь, и пришлось посылать за врачом; ей велели лежать в постели. Вот уж правда не повезло.

Когда доктор ушел, Алиса сказала мне:

«Ей сильно досталось, но Дора только рада этому. Дэйзи сказала ей, что теперь мы все будем обращаться к Доре со своими маленькими радостями и печалями, и она, лежа на ложе страданий, сможет благотворно влиять на нас, как в книжке „Что делала Кэтти“, и Дора сказала, что надеется, пока будет лежать в постели, и впрямь быть для нас добрым ангелом и благословением Божьим».

Освальд сказал «очень хорошо», но на самом деле он вовсе не думал, что это так, потому что опять началась как раз та болтовня, которую ни ему, ни Дикки не было особой охоты выслушивать.

Больше всего нам попало за те маленькие деревянные горшочки, которые мы сняли изгороди. Оказывается, они предназначены для масла, и их специально вешают на солнце, чтобы они стали слаще.

Как сказал Денни, после всей грязи, которая налипла на них в этом болоте, все ароматы Аравии не сделают их вновь пригодными для хранения масла.

Конечно, получилось неудачно. Но мы ведь не для собственного удовольствия все это затеяли, а ради исполнения долга. Нас все равно наказали, когда папа приехал, но подобного рода ошибки бывали в истории и раньше.

Глава третья. Надгробье на могиле Билла

По дороге проезжали солдаты, верхом на лошадях, по два в ряд. То есть это лошади были по две в ряд, а сами солдаты — по одному, потому что каждый ехал верхом на одной лошади, а другую вел рядом. Так полагается тренировать лошадей. Они ехали из Четтемских казарм. Мы все построились вдоль стены кладбища и приветствовали их, когда они проезжали мимо, хотя мы еще и не читали Тоди Лайон. Потом мы прочли эту книгу — по-моему, только она и годится среди всех книг, которые написал этот автор. Все остальные просто вздор, хотя есть люди, которым это нравится.

Так вот, в «Сэре Тоди Лайоне» офицер отдает честь детям.

Но с этими солдатами был всего-навсего лейтенант, и он и не подумал отдать честь. Он помахал рукой девочкам, и солдаты тоже. Мы все помахали им в ответ.

На следующий день мы сделали флаг из наших носовых платков и красной фланелевой юбочки, которую белая мышка Дэйзи согласилась одолжить нам, а синюю тесьму мы купили в магазине.

Потом мы стали поджидать солдат, и через три дня они пришли снова, по-прежнему по два в ряд, то есть по две лошади в ряд, и все было просто первый класс.

Мы махали им флагом и кричали. Мы трижды прокричали ура. Громче всех умеет кричать Освальд. Как только первый солдат поравнялся с нами, Освальд крикнул:

«Трижды ура в честь королевы и Британской армии!»

И мы все замахали флагом и закричали «Ура!». Освальд забрался на стену, чтобы его лучше было слышно, а Денни размахивал флагом, потому что он наш гость, и поэтому ему в любом развлечении достаются самые сливки.

Солдаты ничего не крикнули в ответ, они только ухмылялись и махали руками.

На следующий день мы все снарядились по походному. Г. О. и Ноэль взяли свои игрушечные сабли, и мы попросили дядю Альберта, чтобы он разрешил нам воспользоваться оружием, которое висело на стене в столовой. И он сказал «ладно», если только мы потом не забудем его почистить. Мы почистили его даже до того, и мылом, и кирпичным порошком, и полировкой для металла, которую изобрел великий герцог Веллингтон на досуге, пока ему не надо было бить Бонапарта — трижды ура в честь Железного Герцога! Мы чистили оружие наждачной бумагой, и куском кожи, и отбеливающим порошком. Освальд взял себе саблю кавалериста вместе с ножнами, девочки портупеи с пистолетами, это были пистолеты устаревшего образца, кремневые, с кусочком красной фланели вокруг замка. Денни взял себе морской кортик, очень красивый и очень старый, наверное, еще со времен Трафальгара. Остальные разобрали штыки, какими французы сражались с пруссаками. Эти штыки становятся очень яркими, если их как следует наблистить, но ножны отчистить очень трудно, а на металлической части каждого штыка было написано имя солдата, которому этот штык принадлежал когда-то. Знать бы, где теперь все эти люди. Наверное, на войне погибли, бедняги. Но это все было так давно.

Я хотел бы стать солдатом. Это гораздо лучше, чем учиться в школе, а потом в Оксфорде, или даже в Бэллиоле. Освальд хотел стать горнистом и уехать в Южную Африку, но папа ему не разрешил. Он прав: Освальд еще не умеет играть на горне, хотя он может просвистеть с помощью самого дешевого свистка «В атаку» «Стройся» и «К бою». Алиса научила его — она сыграла на рояле эти сигналы по красной книге, которая осталась у папиного двоюродного брата со времен его службы. Освальд не умеет играть сигнал к отступлению и ни за что не стал бы, даже если б умел. Боюсь только, что горнисту приходится играть, что велят, как бы ни были задеты чувства юного героя.

На следующий день мы нацепили на себя всю эту амуницию и разрядились в красно-сине-белое — пригодились даже ночные рубашки, поскольку они белые, и брюки из джерси и красные носки. Надев военную форму, мы вышли к ограде кладбища встречать солдат. Когда показался арьергард (если здесь это тоже называется арьергардом как в гвардии), мы подтянулись, и Освальд сыграл на свистке «К бою» и «Стройся» и закричал:

«Трижды ура в честь королевы и британской армии!»

На этот раз они везли с собой пушки и все артиллеристы приветствовали нас. Это было здорово. Я дрожал всем телом, а девочки потом говорили, что готовы были заплакать. Может быть, я тоже готов был заплакать, но я же не стану говорить об этом вслух. Только младенцы плачут. Но это было здорово, это было замечательно, и то, что я чувствовал в ту минуту, ни с чем не сравнишь.

Вдруг офицер, ехавший впереди, сказал: «Батальон, стой!» и солдаты натянули вожжи, и пушки тоже остановились. Потом офицер сказал что-то еще, вроде «разойдись», и сержант повторил это, и многие солдаты сошли на землю, уселись на траву у дороги и закурили трубки, по-прежнему придерживая вожжи своих лошадей. И мы могли подробно рассмотреть все вооружение и снаряжение.

Офицер направился к нам. Мы все стояли на стене, только Дора сидела, поскольку у нее болела нога, но зато мы отдали ей трехгранную шпагу и испанское ружье с раструбом на конце — совсем как на картине Кальдекотта.

Офицер был красивый молодой человек, вылитый викинг: высокий, светловолосый, с очень длинными усами и ясными голубыми глазами.

Он сказал нам:

«Доброе утро!»

И мы тоже сказали «доброе утро».

Потом он сказал:

«Выглядите вы вполне воинственно!»

Мы сказали, что мы этого и хотели.

«К тому же, вы патриоты», — продолжал он.

Алиса сказала: «Еще бы».

Он сказал, что видел нас здесь несколько дней назад и специально остановил сегодня батальон, потому что решил, что мы захотим осмотреть пушки.

Увы! как мало на свете столь разумных, столь предусмотрительных людей, как этот отважный и увенчанный славой лейтенант!

Мы сказали — конечно, и слезли со стены и этот благородный человек показал нам пружинку, с помощью которой пушку заставляют стрелять и замок(если его забрать, неприятель уже не сможет воспользоваться пушкой, даже если захватит ее). Он разрешил нам заглянуть в дуло, и мы осмотрели внутреннюю нарезку и как там все вычищено, и ящики с амуницией он тоже нам показал, только они были пустые, и он сказал, что пушку можно очень быстро отсоединить, то есть снять ее с повозки, и это делается очень быстро, но он не стал нам этого показывать, потому что не хотел мешать своим солдатам немного отдохнуть. Пушек было шесть, и на каждой из них было надписано 15Ф, что означало, как сказал нам капитан, что это пятнадцатифунтовые пушки.

«А мне-то казалось, что они весят куда больше, чем пятнадцать фунтов», — сказала Дора. — «Пятнадцать фунтов говядины занимает гораздо меньше места, но, конечно, дерево намного легче мяса, и железо, наверное, тоже».

Офицер был с ней очень терпелив и объяснил ей (что и так ясно каждому младенцу): речь идет о весе снаряда, которым может выпалить эта пушка.

Мы сказали ему, как это весело, когда почти каждый день мимо проходят солдаты, а он ответил:

«Это ненадолго: мы уже получили приказ отправляться в действующую армию и отплываем в следующий вторник. Пушки придется закрасить серым и все мы наденем маскировочную форму, и я тоже».

Солдаты нам очень понравились, хотя они были и не в касках, а просто в кепочках, у кого на одно ухо, у кого на затылке.

Мы очень огорчились, что они так скоро уходят, но Освальд, как и все остальные, с завистью смотрел на этих людей, которые вскоре будут сражаться за родину и королеву, и никто не будет им тыкать, что сперва еще надо кончить школу.

Потом Алиса кое-что прошептала на ухо Освальду и он сказал: «Правильно, только скажи ему это сама».

И Алиса сказала лейтенанту:

«Вы остановитесь здесь в следующий раз?»

«Боюсь, что нет», — ответил он.

Алиса сказала: «Ну пожалуйста, это очень важно».

Он сказал: «Чего?» — и это вполне вежливо, когда так говорят взрослые, в отличие от детей.

Она сказала:

«Мы хотим дать солдатам кое-что на память, но сперва надо написать папе и спросить у него разрешение. У него сейчас дела идут очень хорошо. Послушайте, если в следующий раз, когда вы будете проходить, нас здесь не будет, можете не останавливаться, но если вы увидите нас на стене, обязательно остановитесь, пожалуйста!»

Лейтенант еще посомневался, но потом сказал «ладно», и все очень обрадовались, хотя только Алиса и Освальд знали, какой план зреет в их юных мозгах.

Офицер еще долго говорил с нами. Потом Ноэль сказал:

«Вы похожи на Диармида, который носил Золотое Ожерелье, но я хотел бы видеть, как ваш добрый меч блеснет на солнце и отразит его лучи, словно расплавленное серебро» (вот как умеет говорить наш братишка Ноэль).

Капитан рассмеялся и взялся за рукоять своего доброго клинка, но тут Освальд поспешно вмешался: «Погодите. Не так. Другого такого случая у нас не будет. Покажите нам приемы конного боя! Дядя Альберта показывал нам, но лошади у него нет, поэтому он скачет просто на стуле».

И этот отважный и неутомимый капитан выполнил нашу просьбу! (Вообще-то он был лейтенантом, но с тех пор его уж наверное повысили в звании). Мы открыли калитку, и он въехал на коне прямехонько в наш сад и показал нам все выпады, и рубящие удары, и приемы защиты — по четыре вида каждого. Это было потрясающе! Утреннее солнце отражалось в его начищенном клинке, и его добрый конь размашисто скакал и останавливался по его команде. Потом мы открыли и заднюю калитку, и он показал нам эти приемы еще раз, пустив лошадь галопом через весь сад, словно по залитому кровью полю битвы, сражаясь со свирепыми врагами отчизны — и это было еще более потрясающе.

Мы все сказали ему большое спасибо, и он ушел и увел с собой всех людей, лошадей, и пушки, конечно, тоже.

Мы написали папе, и он сказал «можно», как мы и надеялись, и на следующий раз, когда солдаты проходили мимо — на этот раз пушек они не везли, но вели с со- бой пленных арабов — мы все ждали их на стене кладбища и тележка с подарками стояла рядом с нами.

Отважный капитан приказал своему войску остановиться.

Девочкам была поручена почетная миссия вручить каждому воину трубку и четыре унции отличного табака.

Мы пожали капитану руку, и сержанту и капралам тоже, а девочки поцеловали капитана (до чего же они любят со всеми целоваться!), и мы снова прокричали «ура» в честь королевы.

То был великий день, и очень жаль, что папы не было с нами, а то бы он посмотрел сколько всего можно купить на двенадцать фунтов, если заказывать прямо на складе.

Больше мы не видели этих отважных солдат.

Все это я рассказал только для того, чтобы вы поняли, почему мы начали так интересоваться солдатами и решили взять под покровительство бедную вдову, которая жила неподалеку от нас в белом домике, совсем одинокая и заброшенная. Звали ее Симпкинс, и ее коттедж примыкал к кладбищу, по другую сторону от нашего дома. Во всех тех случаях, о которых я уже упоминал, когда мимо ее дома проходили солдаты, бедная вдова выходила к калитке своего сада и смотрела им вслед. Услышав «ура», она вытирала глаза краем передника. Всему этому свидетелем была Алиса, и она сделала из этого соответствующие выводы.

Мы были уверены, что миссис Симпкинс любит солдат, и потому готовы были с ней подружиться. Но всякий раз, когда мы пытались завязать с ней беседу, она просила нас, чтобы мы были так добры и шли своей дорогой и оставили ее в покое. Освальд, как и велела ему врожденная деликатность и хорошее воспитание, посоветовал своим братьям, сестрам и друзьям исполнить ее просьбу.

Но мы не удивились. Мы навели справки и выяснили, почему она плачет при виде солдат: у нее был единственный сын, совсем еще мальчик. Ему было двадцать два года, и в прошлом году, в апреле, он тоже отправился на войну. И когда она видела солдат, то плакала, потому что думала о нем. Если у кого сын в армии, люди обязательно думают, что его могут убить. Это просто глупо: не всех же убивают. Если б у меня был сын в армии, я бы не стал думать, что его убьют, пока не узнал бы наверное, да и то, может быть, не стал бы этому верить, после той истории, которую я вам сейчас расскажу.

Узнав все обстоятельства, мы созвали военный совет.

Дора сказала: «Мы должны сделать что-то для этой вдовы, тем более что она — мать солдата».

Мы все согласились, но спросили: «Что именно?»

Алиса сказала: «Деньги покажутся оскорблением этой гордой патриотичной женщине. К тому же мы все вместе не наскребем и восемнадцати пенсов». Все, что у нас было, мы добавили к папиным двенадцати фунтам, чтобы купить трубки и табак.

Мышка Дэйзи сказала: «Мы могли бы сшить для нее фланелевую юбку и тайно положить ей на крыльцо».

Но мы все сказали: «Фланелевую юбку? В такую жару?» — так что это предложение тут же отпало.

Ноэль сказал, что хочет написать для нее стихи, но Освальд в глубине души чувствовал, что миссис Симпкинс может и не оценить такой подарок, — многие люди совершенно не разбираются в поэзии.

Г. О. сказал: «Давайте мы споем у нее под окнами „Правь, Британия!“ как только она ляжет спать, словно мы — почетный караул», но мы решили, что этого лучше не делать.

Денни предложил провести сбор в ее пользу среди богатых соседей, но мы снова сказали, что деньги не принесут утешения достойной матери отважного британского солдата.

«Нам надо придумать что-нибудь такое, что заставило бы нас как следует потрудится, а ей было бы приятно», — сформулировала Алиса.

«Да уж, лучше помочь ей, чем стихи писать», — подхватил Денни. Зря он так: Ноэль явно расстроился.

«Но в чем же мы можем ей помочь? — спросила Дора. — Да она и не подпустит нас помогать».

Г. О. сказал: «Она в саду возится, а больше ничего не делает. Во всяком случае, если она и делает что-то в доме, то ведь дверь закрыта, и там ничего не видно».

И тут мы поняли, что надо делать. Мы решили встать завтра очень рано, прежде чем поднимется младая, с перстами пурпурными, заря, и пойти в сад миссис Симпкинс.

Мы встали рано — истинная правда. Часто бывает, что задуманное с вечера, кажется уже не столь разумным, когда просыпаешься сырым утром. Мы поползли вниз, держа башмаки в руках. Конечно же, это был Денни, — это он упустил свой башмак, и тот полетел по лестнице, ударяясь о перила и грохоча словно полк солдат, и разбудил дядю Альберта. Но мы сказали ему, что хотим немножечко поработать в саду, и он ушел досыпать.

Утром, пока еще никто не встал, все выглядит иначе, почти волшебно. Я слышал, это оттого, что тени лежат иначе, чем в буднюю часть дня (я имею в виду, когда уже всех разбудят). Ноэль говорит, это потому, что феи только что закончили ночную уборку. Не знаю — главное, что все выглядит совсем иначе, чем обычно.

Выйдя на крыльцо, мы надели башмаки, прихватили садовый инвентарь и пошли к белому домику. Это очень милый коттедж с черепичной крышей, точь-в-точь как на гравюрах, которые девочки должны перерисовывать на уроках рисования. Этот домик хорош и сам по себе, и если его вставить в рамку.

Мы оглядели сад. Садик был очень аккуратный, и только одно место густо поросло сорняками. Некоторые сорняки я мог даже назвать по имени, остальные были мне незнакомы. Мы усердно принялись за работу, пустив в ход и лопаты, и вилы, и грабли, и тяпки, а Дора сидела на земле, поскольку у нее все еще болела нога, и сгребала весь мусор в кучу. Мы в момент расчистили весь это кусочек земли, повыдирав все эти отвратительные сорняки и разрыхлив чудную чистую коричневую грязь. Мы работали изо всех сил и чувствовали себя счастливыми и даже не вспоминали, что все это надо будет вписать в Книгу Достойных Дел, в которую мы собирались записывать все наши добрые дела, а также дела друг друга, если, скажем, кто-то совершит доброе дело, и сам того не заметит, а другой не пропустит такое событие.

Мы все сделали и любовались плодами нашего честного труда, как вдруг дверь коттеджа распахнулась, и вдовствующая мать солдата налетела на нас, словно смерч в пустыне, а глаза ее источали яд, словно смертоносное дерево анчар.

«Мерзкие, надоедливые, балованные щенки!» — сказала она. — «Мало вам доброй земли в усадьбе, чтобы гадить на ней в свое удовольствие, так вы еще забрались и в мой садик?!»

Мы слегка встревожились, но стояли твердо.

«Мы хотели только прополоть ваш садик», — сказала Дора, — «Мы хотели вам немножко помочь».

«Во все суетесь, черт бы вас побрал!» — это, конечно, грубо, но в Кенте все говорят «Черт побери», когда по-настоящему злятся. — «Моя репа. Вы повыдирали всю репу и капусту тоже. Всю репу выдрали, а ее мой мальчик посадил, прежде чем ушел в армию. А теперь убирайтесь, пока я не поддала вам метлой».

Она и впрямь прихватила из дому метлу и набросилась на нас, и тут дрогнули даже самые отважные. Даже самым отважным был, конечно, Освальд, но и он предпочел отступление.

«С виду они были как сорняки», — сказал он.

А Дикки сказал: «Хватит с меня достойных дел».

Но это мы говорили, когда уже выбрались на дорогу.

Дальше мы шли в глубоком молчании, вызванном мрачными угрызениями совести, и повстречали почтальона. Он сказал:

«Вот письма для Моат-хауза!» — отдал их нам и помчался дальше. Должно быть, он опаздывал.

Мы перебрали письма — почти все были для альбертова дяди, и обнаружили открытку, которая застряла внутри газеты. Алиса вытянула ее — оказалось, это открытка для миссис Симпкинс. Мы соблюли все правило чести и прочли только адрес, хотя правила чести допускают читать открытки (но не письма!), которые попадают тебе в руки, даже если они не предназначены для тебя.

После жарких дебатов, Алиса и Освальд заявили, что они не боятся, и пусть все остальные празднуют труса, а они воротятся вспять. Алиса держала открытку так, чтобы мы не могли прочесть, что в ней написано, а только адрес.

Сердца наши часто бились, но ни один мускул лица не дрогнул, когда мы подходили к двери белого домика.

Мы постучали, и дверь резко распахнулась.

«Ну?!» — сказала миссис Симпкинс тем голосом, который в книгах называется ржавым.

Освальд сказал: «Нам очень, очень жаль, что мы испортили вашу репу, и мы напишем папе и попросим его, чтобы он возместил вам это».

Она пробормотала, что ни у кого ничего не просит.

«Мы вернулись, потому что почтальон по ошибке отдал нам открытку», — продолжал Освальд (ничто не могло поколебать его безупречной вежливости), — «а эта открытка адресована вам».

«Мы не читали», — вставила Алиса. По-моему, это было совершенно излишне, но, наверное, девочки лучше понимают, что думают о нас женщины и на что они нас считают способными.

Мать солдата приняла из рук Алисы открытку (точнее, она выхватила ее, но учитывая все обстоятельства, правильнее будет сказать «приняла из рук»). Сперва она посмотрела на адрес, потом перевернула ее и прочла на обороте. Она резко втянула в себя воздух и ухватилась за дверной косяк. Лицо ее стало страшным — точь-в-точь маска покойного короля в музее мадам Тюссо.

Алиса все поняла. Она схватила ее за руку и сказала:

«Нет, нет — это не о Билле!»

Женщина ничего не ответила, она просто сунула Алисе открытку и мы вместе прочли ее — и это было о Билле.

Алиса вернула ей открытку. Все это время она не выпускала ее руку, и теперь она крепко сжала ее руку и прислонилась к ней лицом, но так и не сказала ни слова, потому что вовсю плакала. Мать солдата забрала открытку и слегка оттолкнула Алису, но не грубо, ушла и захлопнула за собой дверь. Алиса и Освальд побрели назад, по дороге Освальд оглянулся и увидел, как на одном из окон коттеджа появилась белая штора, а затем и на других окнах тоже. Это были не настоящие шторы — она просто повесила где белую скатерть, где передник, а где полотенце.

Алиса проплакала все утро и другие девочки вместе с ней. Мы бы очень хотели сделать что-нибудь для матери Билла, но что тут можно сделать, когда ее сына убили. Это хуже всего, когда хочешь что-нибудь сделать, чтобы кого-то утешить, а сделать ничего и не можешь.

Ноэль первым придумал, что мы можем сделать.

Он сказал: «Когда солдаты погибают на войне, им ведь не делают настоящую моги- лу, я имею в виду — с памятником?»

Освальд сказал: «Нет, конечно».

Ноэль сказал: «Наверное, это глупо, но мне наплевать. Как ты думаешь, может быть, ей понравится, если мы сделаем памятник Биллу? Не на кладбище, кто нас туда пустит, но в нашем саду, на самой границе с кладбищем?»

И мы все согласились, что идея — первый класс.

А вот что мы хотели написать на надгробьи:

«Здесь лежит Билл Симпкинс, который погиб, сражаясь за королеву и за свою страну».

А ниже мы приписали:

«Сын любимый, Солдат был он, Лежит в могиле Здесь погребен.»

Но потом мы вспомнили, что бедный Билл на самом деле был погребен в Южном полушарии и поэтому написали так: «Лежит в могиле Не здесь погребен.»

После чего мы присмотрели на заднем дворе большой гладкий камень, взяли зубило из того набора инструментов, который привез с собой Денни, и начали работу.

Оказалось, что ремесло камнереза не только трудно, но и опасно.

Первым работал Освальд, но он порезал себе палец, да так, что ему пришлось бросить это дело. Его сменил Дикки, но Дикки попал себе молотком по пальцу, и наступила очередь Денни. Денни возился по два часа с каждым штрихом, поэтому к чаю мы успели сделать только З, Д и половинку Е, да и то криво. Освальд поранил палец, когда вырезал З.

Утром мы еще раз осмотрели этот камень и даже оптимисты поняли, что дело безнадежно.

Денни сказал: «Может быть, сойдет деревянная доска?» — и он объяснил нам, что он имеет в виду. Мы добыли у деревенского плотника доску и два столбика, зак- расили всю доску белилами, а когда она просохла, Денни написал слова:

В память Билла Симпкинса Погибшего за родину и королеву. Честь его памяти И памяти всех отважных воинов.

Больше ничего не поместилось, так что мы махнули рукой на стихи.

Когда доска просохла, мы прибили ее к колышкам. Нам пришлось вырыть две глубокие ямки, чтобы колышки стояли как следует, но садовник помог нам.

Девочки сплели венки из роз, колокольчиков и каких-то белых цветков, и лилий, и ромашек и всякой всячины и повесили их на столбики. Я подумал, если б Билл Симпкинс знал, как мы скорбим о нем, он бы порадовался. Освальд надеется, если исполнится его самое заветное желание, и он тоже падет на поле жестокого сражения, кто-нибудь поплачет о нем так, как девочки плакали о Билле.

Когда мы все устроили и разбросали на земле возле надгробья все цветы, которые не поместились в венок, мы написали письмо миссис Симпкинс:

«Уважаемая миссис Симпкинс! Мы все очень, очень сожалеем о репе и всем прочем, и мы смиренно просим простить нас. Мы поставили надгробный памятник вашему отважному сыну».

И мы все подписались.

Алиса вызвалась отнести письмо.

Мать солдата прочла это письмо и сперва сказала, чтобы мы не устраивали себе забавы из чужого горя и не морочили ей голову своими могилами и надгробьями.

Алиса говорила мне, что она (то есть Алиса) заплакала.

И сказала:

«Да нет же! Нет! Дорогая, дорогая миссис Симпкинс, пойдем вместе со мной, вы сами посмотрите. Мы тоже все плакали о Билле. Пойдем, посмотрите! Мы можем пройти через кладбище, а все остальные уйдут в дом, и никто не будет вам мешать».

Миссис Симпкинс согласилась пойти с ней, и она прочла, что мы написали, и Алиса рассказала ей стишок, который у нас не поместился, и мать солдата прислонилась к стене возле могилы сына — то есть, надгробья, — и Алиса обняла ее, и они обе заплакали. Мать солдата очень, очень обрадовалась и простила нам и капусту, и репу, и с тех пор мы были друзьями, только она всем нам предпочитала Алису, как, кстати, и многие другие люди.

С тех пор мы каждый день клали свежие цветы на могилу Билла, и его маме это очень нравилось, только она велела нам убрать доску поглубже в наш сад, под дерево, чтобы ее не было видно с церковного двора, но зато ее было видно с дороги — а она-то думала, что не видно. Она приходила каждый день посмотреть на свежие венки, а когда белые цветы кончились, мы заменили их другими, и эти ей тоже понравились.

Примерно через две недели после того как мы соорудили надгробье, девочки пошли положить туда свежие цветы, и увидели солдата в красном мундире, который шел по дороге, он тоже увидел нас и остановился посмотреть. Он опирался на палку, и одна рука у него была на перевязи, а с собой он нес какой-то сверток в большом синем носовом платке.

Он посмотрел еще раз, потом подошел поближе и прислонился к стене, чтобы прочесть черные буквы на белой доске.

Он ухмыльнулся и сказал:

«Клянусь душой!»

И он еще раз прочел эту надпись, бормоча себе под нос, и когда дошел до «других отважных воинов», снова сказал:

«Клянусь моей душой!»

Освальд подумал, что с его стороны это уже наглость и сказал ему:

«Причем тут ваша душа, Томми? Это ведь не ваш памятник!»

Освальд внимательно читал Киплинга и знал, что солдат положено называть Томми. Но этот солдат ответил:

«Сам ты Томми, молодой человек! А могилка как раз моя!»

Мы словно окаменели. Первой пришла в себя Алиса:

«Так вы Билл, и вы не умерли!» — воскликнула она. — «Ой, Билл, как я рада! Я побегу скажу вашей маме!»

Она припустилась во всю прыть, и мы за ней. Билл бежать не мог из-за ноги, но он шел так быстро, как только мог.

Мы все принялись колотить в дверь его дома и кричать:

«Выходите! Выходите скорей!» — она открыла дверь, и мы все разом заговорили, но она растолкала нас и побежала вниз по садовой дорожке — в жизни не видел, чтоб взрослые люди так бегали, тем более женщины. Но тут она увидела Билли.

Она столкнулась с ним у калитки, прямо-таки налетела на него, вцепилась в него и заплакала так, как не плакала даже когда думала, что он умер. А мы все пожали ему руку и сказали, что мы очень рады, что он жив.

Мама Била держалась за него обеими руками, а когда я посмотрел на нее, я уви- дел, что лицо у нее по-прежнему как у мадам Тюссо, но глаза сияют, и на обеих щеках проступили розовые пятна. И мы еще раз сказали, что очень рады, а она сказала:

«Хвала Господу за все милости его!» — и увела Билли в дом и захлопнула дверь.

Мы пошли домой, свалили это надгробье, порубили на мелкие кусочки и разложили отличные костер и орали «ура», пока вовсе не охрипли.

А в открытке все было неправда, он просто попал в госпиталь. У нас еще оставалась трубка и целый фунт табаку от подарков солдатам, и мы отдали их Биллу. Папа обещает взять его помощником садовника, когда заживут его раны. Он останется хромым на всю жизнь, так что воевать он больше не может.

Глава четвертая. Таинственная башня

Мы очень жалели Дору, потому что у нее все еще болела нога, и мы по очереди приходили посидеть с ней, особенно часто Дэйзи. Я ничего не имею против Дэйзи, только жалко, что она так и не научилась играть, тем более, что Дора тоже бывает занудой, и общество Дэйзи не идет ей на пользу.

Я решил поговорить об этом с альбертовым дядей в воскресенье утром, когда все ушли в церковь, а я не пошел, потому что у меня разболелись уши. И он сказал, что все из-за того, что она читает неправильные книги, вроде «Дети — добрые помощники», «Анна Росс», «Сиротка», и «Работа для маленьких рук» и «Эли или свеча горящая» и эти ужасные синие брошюрки про Маленькие Грехи. После этой беседы Освальд решил позаботиться, чтобы у Дейзи были и правильные книжки, и он очень обрадовался, хотя и удивился, когда она поднялась ни свет ни заря чтобы дочитать Монте Кристо. Тут он почувствовал, что в самом деле смог принести облегчение страждущему собрату, поскольку Дэйзи в кои-то веки прочла книгу не о том, как надо быть хорошим.

Через несколько дней после того, как Дора слегла, Алиса созвала совет общества Будем послушными. Освальд и Дикки присутствовали на этом собрании с омраченным челом. Алиса достала журнал, который на самом деле был школьной тетрадкой, только там еще осталось место, и она начала с другой стороны (я так никогда не делаю, потому что обязательно не хватит места для самого главного).

Дору вынесли на поляну вместе с диваном, а мы расселись вокруг на траве. Было очень жарко. Мы ели мороженое, а Алиса читала: «Общество Будем послушными.»

«Мы мало что успели сделать. Дикки починил окно, и мы выудили молочник, который свалился в ров, потому что Дикки починил окно. Дора, Освальд, Дикки и я упалив ров. Ничего хорошего в этом нет. Дора поранила ногу. В следующий раз мы постараемся сделать лучше».

Потом она прочла нам стихи Ноэля:

Послушных обществом мы стали:
Пока придумали — устали.
Не станем лучше — не беда:
Знать, вправду плохи, как всегда.
Это звучало намного разумней, чем обычно получается у Ноэля, Освальд так прямо ему и сказал, и Ноэль объяснил, что ему помогал Денни.

«Он знает, какой длины должны быть строчки, — сказал Ноэль, — наверное, это потому, что много ходит в школу».

Освальд внес предложение: записывать в книгу только то, что кто-нибудь узнает о добром поступке другого, но не о том, что и так всем известно, и не о том, что сам сделал, и не о том, что кто-то кому-то рассказал, а только то, что сами выяснили.

Мы немного поспорили, но в конце концов все согласились, и Освальд (далеко не в первый раз за свою юную жизнь) понял, что мог бы быть юным героем дипломатии, сохраняя повсюду мир и обводя вокруг пальца противную сторону — потому что ему удалось добиться, чтобы этот «Журнал» не превращался в чтение во вкусе «Дети — маленькие помощники». А если кто-нибудь кому-нибудь расскажет о своем добром деле, то это не в счет. И Денни добавил: «Мы будем творить добро украдкой и стыдится обнаружить себя».

С тех некоторое время в журнал ничего не записывали. Я внимательно поглядывал вокруг, да и другие тоже, но мне не удалось заметить ничего особенного, хотя другие потом мне рассказывали, что они сделали за это время то-то и то-то, и почему никто этого не видел.

Я, кажется, уже говорил раньше, что если берешься писать книгу, всего все равно не расскажешь, да и просто глупо вставлять в нее все, что было. Потому что про обычные игры читать будет скучно, а потом остается только еда, но если я стану рассказывать, что мы ели, то выйдет обжорливо и совсем недостойно юного героя. Герой довольствуется паштетом из дичи и кубком испанского вина. Но тут как раз у нас была очень интересная еда, какой никогда не бывает дома: пироги с мясом, колбасные ролики, печеночный паштет, а на сладкое булочки с изюмом и открытый яблочный пирог, а еще сколько угодно меда и молока, а к чаю всегда подавали сливки и сыр. Папа сказал миссис Петтигрю, что она может кормить нас как сочтет нужным, вот она и кормила нас почти как взрослых, и нам это очень нравилось.

Поскольку я собираюсь рассказать об Обществе Послушных, не стоит останавливаться на том, как Ноэль полез в кухонный камин и грохнулся вниз, увлекая за собой три старых кирпича, пустое гнездо и целую тучу золы. Летом кухонную плиту все равно не топят, а готовят в отдельном сарайчике. Не будем говорить и о том, что натворил Г. О. в молочной — не знаю, зачем он туда пробрался, но миссис Петтигрю уверяла, что уж она-то очень хорошо это знает, поэтому она заперла его, приговаривая: коли ему так хочется сливок, он их получит. Так он и просидел в молочной до самого чая. Кошка тоже забралась в молочную (а у нее-то там что за дела?), и когда Г. О. покончил с тем, ради чего он туда явился (что бы это ни было), он вылил все молоко в тазик и принялся учить кошку плавать. Вот глупость! Кошка в жизни не научится плавать, а у Г. О. остались такие ссадины на руках, что, наверное, месяц заживать будут. Я не стану сплетничать о моем брате, тем более, что он еще маленький, и все его затеи ему же и выходят боком, но «по ассоциации», как говорится в книжках, я вспомнил про сливы. Нам запретили трогать сливы, пока они не поспели, и мы их не трогали, кроме Г. О., но это не его вина, а скорее Ноэля, потому что Ноэль сказал ему, что слива вырастет снова, если откусить от нее осторожненько, не до самой косточки, точно так же, как человек не умрет, если только шпага не пронзит ему сердце. И они перекусали все сливы, до которых смогли добраться. Сливы, конечно же, зарастать не стали и так и остались надкушенными.

Освальд ничего подобного не делал, ведь он почти уже взрослый, правда, когда миссис Петтигрю заперла Г. О. в молочной, Освальд решил соорудить ей ловушку — к несчастью, она как раз вздумала надеть свое лучшее платье, а основную часть ловушки составлял опрокидывающийся кувшин с водой. Освальд не имел в виду ничего дурного, но он признает, что поступил легкомысленно и очень сожалел об этом, тем более, что и так ясно: женщин обижать нельзя, особенно в лучшем платье.

Я помню как еще в детстве мама говорила Доре и мне, что надо быть очень вежливыми и внимательными со слугами, потому что эти люди очень много работают, а удовольствия получают гораздо меньше, чем мы. В Моат-хаузе я стал чаще вспоминать маму, особенно в саду. Она очень любила цветы и часто рассказывала нам про большой сад, который у нее был в детстве, и мы с Дорой помогали ей сажать семена. Но что толку вспоминать. Во всяком случае, этот сад ей понравился бы.

Девочки и Белая мышка не делали ничего плохого, если не считать того, что они то и дело заимствовали у миссис Петтигрю ее иголки, отчего та очень злилась: чем одалживать иголку, можно с тем же успехом ее украсть. Но я молчу.

Все это я излагаю только для того, чтобы вы имели представление от том, что происходило в те дни, когда ничего не происходило. В общем, мы жили отлично.

В тот самый день, когда мы устроили подушечное сражение, мы отправились на дальнюю прогулку. Я имею в виду не тот раз, когда мы совершали паломничество — это особая история. Подушечное сражение мы заранее не планировали, и вообще никто не занимается этим после завтрака, но Освальд пошел наверх, чтобы достать из кармана воскресных штанов нож, который был нужен, чтобы отрезать проволоку и изготовить силки для кроликов. У меня отличный нож, в нем и штопор есть и пилочка, и еще такое приспособление, которым выковыривают камешки из лошадиного копыта. Достав нож, Освальд немного задержался, чтобы завязать в узел простынку и одеяло на кровати Дикки, но тут и Дикки подоспел посмотреть, чем там занят Освальд, и, застигнув брата врасплох, метнул ему в голову подушку. Так и началось это сражение, а все остальные, заслышав шум битвы, тоже прибежали, кроме Доры, которая все еще лежала в постели с больной ногой, и Дэйзи, потому что она немножко пугается, когда мы собираемся все вместе — вот что бывает, когда у девчонки только один брат, да и тот размазня.

Битва вышла что надо. Алиса сражалась на моей стороне, Ноэль и Г. О. стояли за Дикки, даже Денни швырнул пару подушек, но он так косо бросает, что и не поймешь, за кого он.

В самый разгар сражения ворвалась миссис Петтигрю, отобрала у нас подушки и даже пыталась ухватить за шиворот тех из героев, кто помельче. Она-то уж точно бывает грубой, и в выражениях не стесняется. Она сказала: «Прихвати вас!» и еще: «Разрази вас!» — такого я еще никогда не слышал. Она сказала:

«Ни сна ни отдыха с этими пострелятами! Разрази ваши печенки! А бедный милый джентльмен там внизу, все пишет и пишет, пока у него головка не разболится, а вы топочите прямо у него над головой, точно бешеный бык! Хоть ты-то постыдись, а еще девочка!»

Это она сказала Алисе, и Алиса ответила ей вежливо, как и полагается:

«Нам правда очень жаль, мы забыли, что у него болит голова. Не сердитесь так, миссис Петтигрю, мы ничего плохого не хотели, мы просто не подумали.»

«А когда вы о чем думали», — сказала она, по-прежнему очень ворчливо, но уже не так свирепо. — «Хоть бы убрались куда на весь день, что ли!»

Мы сказали: «А можно?»

Она сказала: «Да уж можно. Надевайте-ка башмаки и ступайте на весь день погулять. Я соберу вам еду и сварю каждому по яйцу к чаю, раз уж вы пропустите обед. А теперь шагайте на цыпочках, не болтайтесь тут в коридоре — дайте же бедному джентльмену наконец закончить работу!»

Она ушла. Ругается она много, но почти не наказывает. А про книжки она совсем ничего не понимает, она думает, что дядя Альберта переписывает что-то из готовой книги, а на самом-то деле он пишет совсем новую. Интересно, что она думает — откуда вообще берутся новые книги? Впрочем, прислуга всегда так. Она сложила нам в корзинку много еды и прибавила еще шесть пенсов, чтобы мы купили по дороге молока. Она сказала, на любой ферме нам продадут молоко, жаль только, что уже снятое. Мы сказали ей спасибо, очень вежливо, а она замахала на нас руками, точно цыплят с грядки гнала.

(До тех пор как я однажды не оставил калитку не запертой, отчего все куры набежали в сад, я и не догадывался, что эти пернатые так охочи до анютиных глазок. Они их прямо с корнем из земли повыдирали. Садовник сказал мне, что они всегда так, и я специально посмотрел в Книге Садовода и Земледельца, чтобы убедиться. В деревне и впрямь можно многому научиться).

Мы прошли через сад до самой церкви, там мы немножко посидели и заглянули в корзинку, проверить, что за «снедь» собрала нам миссис Петтигрю. Там обнаружились и колбасные шарики, и кексы, и пирог с почками в большой консервной банке, несколько крутых яиц и яблоки. Мы тут же съели все яблоки, чтобы зря тяжести не таскать. На кладбище очень приятно пахло диким тимьяном. Он обычно растет на могилах, но мы и об этом не знали, пока сюда не приехали.

Мы увидели, что дверь на колокольню открыта и поспешили туда, потому что все прежние разы она была заперта.

Мы нашли комнату звонарей, где с потолка свисают концы колокольных веревок с длинными меховыми рукоятками, похожими на гусениц — они были красные, синие и белые, но мы к ним даже не притронулись. Потом мы пошли посмотреть на сами колокола, большие и пыльные, и окна там наверху были без стекол, только со ставнями, которые мы так и не сумели открыть. На деревянных перекрытиях мы разглядели какие-то пучки соломы, должно быть, совиные гнезда, но самих сов не было видно.

Дальше лестница на колокольню стала совсем узкой и темной, и мы все поднимались, пока не дошли до какой-то двери. Мы открыли ее и зажмурились, потому что прямо в лицо нам ударил яркий свет. Мы выбрались на самую вершину башни, там была плоская площадка, на которой уже многие люди вырезали свои имена, посреди площадки была маленькая башенка, а вокруг низенькая стенка, похожая на крепостной вал. Мы посмотрели вниз, и увидели под собой крышу церкви, и кладбище, а дальше наш сад, и дом, и ферму возле дома, и коттедж миссис Симпкинс, совсем маленький, и другие фермы вдалеке, совсем как игрушечные, а между ними поля, луга и пастбища (совсем не всякий луг — пастбище, так и знайте!). Мы видели верхушки деревьев, изгороди, делившие местность под нами на что-то вроде карты Соединенных Штатов Америки, мы видели несколько деревень и башню, которая стояла вдалеке на вершине холма.

Алиса вытянула руку и спросила:

«Что это?»

«Это не церковь», — сказал Ноэль, — «иначе там тоже было бы кладбище. Это таинственная башня, скрывающая вход в подземный склеп, где таится сокровище».

«Ерунда!» — сказал Дикки. — «Просто водонапорная башня».

Алиса сказала, это разрушенный замок, обветшалые стены которого обвил седой плющ.

Освальд еще не решил, что это может быть, поэтому он сказал: «Пойдем и посмотрим сами! Не все ли нам равно, куда сегодня пойти!»

Мы слезли с колокольни, отряхнулись и пустились в путь.

Теперь, когда мы знали, куда идти, нам легко было сориентироваться, поскольку таинственная башня была на самом высоком холме. Мы пошли. Мы шли, и шли, и шли, но она ничуть не приближалась к нам.

Усевшись на полянке, где протекал ручей, мы съели всю нашу «снедь», напились воды из ручья, прямо из горсти, потому что никакой фермы, где можно было бы достать молоко, мы поблизости не видели, а делать из-за молока крюк было бы глупо, не говоря уж о сэкономленном шестипенсовике.

Мы пошли дальше, но башня по-прежнему была далеко-далеко. Денни уже прихрамывал, хотя он и захватил с собой трость (вот уж что мне никогда не пришло бы в голову). Наконец, он сказал:

«Хорошо бы нам подъехать на какой нибудь попутной тележке».

В этом он хорошо разбирается, он ведь и раньше жил в деревне. И вообще он уже не так похож на белую мышь, как раньше. Само собой, в Льюисхэме и Блэкхите таким вещам не научишься. Если бы мы вышли на Хай-стрит и попросили кэбмена «подбросить» нас, он бы только посмеялся. Мы присели на груду камней и порешили, что попросим первую же тележку «подбросить» нас.

Мы услышали шорох колес и обрадовались, потому тележка ехала как раз в сторону башни. В ней сидел человек, который, как он сказал нам, «ехал свинью привезти». Денни сказал ему:

«Вы не могли бы подвезти нас?»

Этот человек ответил:

«Чего, всю эту мелкотню?» — но при этом он подмигнул Алисе, так что мы поняли, что он все-таки нам поможет. Мы все забрались в тележку, и он подхлестнул лошадь и спросил, куда это мы едем. Это был добрый старикан, а лицо у него было темное точно кожура каштана, волосы белые и борода торчком.

«Мы хотим добраться да той башни», — сказала Алиса, — «Она, наверное, разрушена?»

«Разрушена!» — проворчал наш старик, — «вот уж нет! Тот малый, который ее построил, он еще и деньги оставил, чтобы ее каждый год подновляли. На такие деньги большую семью прокормить можно, и не одну, так-то, господа!»

Мы спросили, что в этой башне — церковь или что другое.

«Церковь!» — снова расфыркался он. — «Вот уж нет. Скорее уж, кладбище, если вам угодно. Говорят, который ее построил, он был человек проклятый, ему ни на земле ни на море не было успокоения. Так он велел похоронить себя на лестнице в той башне, если по вашему это называется похоронить, вот что!»

«А подняться на нее можно?» — спросил Освальд.

«Можно-то можно, да и вид оттуда неплохой, — говорят, сам-то я там отродясь не был, хоть я с детства и живу тут, вот уж шестьдесят три года будет, как на нее любуюсь, так-то!»

Алиса спросила, придется нам пройти мимо этого покойника, когда мы будем подыматься по лестнице, и увидим ли мы его гроб.

«Не», — сказал этот человек, — «там все упрятано, камнем закрыто, а на камне и надпись есть. Нечего трусить, мисс, еще и солнышко заходить не собирается. Само собой, в темноте я бы и сам туда не пошел, ох, не пошел бы. Дверь-то там всегда распахнута, что днем что ночью, там и бродяги на ночлег устраиваются, а вот я бы нипочем там не заночевал бы, хоть озолоти меня, нипочем».

Мы подумали, что и мы «нипочем», но посмотреть башню нам хотелось все больше и больше, тем более что старик рассказал еще вот что:

«Мой дедушка двоюродный, который со стороны матери, он один из строителей был, который, значит, камень этот ставили, а до того, как они его камнем завалили, там стекло толстое было, а за ним и мертвеца видно было, он сам так распорядился в завещании. Лежал он себе в стеклянном гробу, весь в лучшей одежде, в синим шелке с серебром, по моде, какая в его времена была, там мне дедушка рассказывал, и в парике, и со шпагой. Дедушка мой говорил, у него уже и свои волосы проросли через парик, а борода прямо до пят. Дедушка мой говорил, мертвец этот и не думал помирать, а у него вроде как морок или транзит, так это вроде называется, и он только и думает, как бы ему вновь подняться. А дохтура говорят не встанет, это он оттого такой живой, что с ним сделали как с фараонами в Библии.»

Алиса зашептала Освальду, что они уже опаздывают к чаю, и лучше бы им повернуть к дому. Но Освальд ей ответил:

«Если струсила, так честно и скажи, никто тебя в башню не потащит, а я хочу и пойду!»

Старикан высадил нас недалеко от башни и поехал дальше за свиньей. Мы поблагодарили его и он сказал:

«Пожалуйста, пожалуйста», — и поехал дальше.

На нужно было еще пройти через лес. Мы почти не разговаривали, все, что мы услышали, пробудило в нас сильнейшее любопытство, только Алиса все волновалась насчет чая (обычно она не так уж прожорлива). Освальд, правда, тоже думал, что надо вернуться домой до темноты.

На берегу лесного ручья мы наткнулись на какого-то бродягу с босыми ногами. Он сказал нам, что он моряк, и попросил мелочишку, ему-де не хватает денег, чтобы вернуться на корабль.

Мне он вовсе не понравился, но Алиса сказала: «Освальд, мы должны помочь бедняге», и мы, спешно посовещавшись, решили отдать ему сэкономленный на молоке шестипенсовик. Шестипенсовик был в кошельке Освальда и, чтобы найти его, Освальд пересыпал все деньги себе на ладонь, ведь кошелек у него в те времена был набит довольно туго. Ноэль потом говорил, что глаза бродяги так и вспыхнули, когда он увидел все эти монетки, но Освальд показал их ему специально, чтобы бедняга не думал, будто он забирает у нас последние деньги и не стеснялся принять от нас такую крупную сумму.

Бродяга пробормотал что-то насчет добрых деточек, и мы пошли дальше.

Солнце сияло вовсю и таинственная башня вовсе не показалась нам похожей на мрачную гробницу. Первый этаж ее весь состоял из арок, А между колонн густо рос мох и всякая зелень. В середине была каменная винтовая лестница. Мы начали подниматься, а Алиса все еще занималась внизу какими-то цветочками. Мы напомнили ей, что еще совсем светло и не страшно, и тогда она сказала:

«Ладно, ладно, иду, я вовсе не боюсь, я боюсь только, как бы мы не опоздали домой». И она честно пошла вслед за нами. Подлинно мужской отвагой это не назовешь, но для девочки и это очень неплохо.

В стенах винтовой лестницы были маленькие окошечки, так что нам было светло, а наверху мы уперлись в крепкую дверь с металлическим засовом. Мы отодвинули засов и Освальд начал медленно приоткрывать дверь — не из трусости, разумеется, но из разумной предосторожности, ведь там могла притаиться бродячая собака или кошка, она бы как выпрыгнула и Алиса насмерть бы перепугалась.

Мы открыли дверь и убедились, что там никого нет. Комната была восьмиугольная, «октагональная», говорит Денни. И еще он говорит, это потому, что такие комнаты строил человек по имени Октагиус, но я ему не верю. В каждой стене было высокое сводчатое окно, не стеклянное, только каменная рамка, как в церкви. Комната вся была залита солнечным светом и за окнами виднелось синее небо, а больше ничего разглядеть было нельзя, потому что окна были очень высоко от пола. Было так светло и весело, что мы решили: старикан все наврал насчет покойника. Под одним из оконных проемов была еще и дверь. Через нее мы прошли в узенький коридор, а затем снова на лестницу, тоже похожую на ту, что в церкви, но вполне светлую, потому что и здесь были окошечки. Мы поднимались, поднимались и добрались до площадки. Здесь прямо в стене мы увидели отполированный камень (абердинский гранит, как уверяет Денни), а на нем были позолоченные буквы. Вот что там было написано:

«Здесь лежит тело мастера Ричарда Рэвенэла. Род.1720. Ум.1779.»

А дальше были еще стихи:

«Лежу меж небом и землей;
Скажи молитву надо мной.
И помяни меня, прохожий,
Покуда в гроб не лег ты тоже».
«Какой ужас!» — сказала Алиса. — «Скорее, скорее вернемся домой!»

«Сперва надо подняться наверх», — возразил Дикки. — «Надо же посмотреть сверху и понять, где мы были».

Алиса у нас не трусиха, она согласилась, только ей все это очень не нравилась, это уж было видно.

Верхушка этой башни тоже была похожа на верхушку церкви, но там была квадратная площадка, а здесь окта-…и так далее.

Алиса шла с нами довольно спокойно, потому что летом, в четыре часа дня, когда солнце сияет вовсю, и повсюду видны красные крыши ферм, темно-зеленые леса и спокойные белые дороги, по которым словно муравьи ползут тележки и пешеходы, просто невозможно всерьез верить в привидения.

Мы понимали, что нам пора возвращаться, потому что до чая оставался всего час, и не стоило рассчитывать, что на обратном пути нас тоже подвезут.

Мы начали спускаться. Дикки шел впереди, за ним Освальд, а дальше Алиса. Г. О. споткнулся и полетел прямо на Алису, а Алиса чуть не сбила с ног Освальда и Дикки, но тут мы услышали кое-что и сердца наши замерли.

Снизу, из той самой башне, где лежал покойник (покойник, у которого борода выросла до пят уже п о с л е того, как его похоронили) доносился какой-то шум. Мы услышали, как захлопнулось дверь, как кто-то с н а р у ж и задвинул засов. Мы бросились наверх, к той открытой площадке, где так утешительно сияло солнце. Алиса прищемила себе руку между краешком ступеньки и новым башмаком Г. О., синяки были аж черные, и даже кровь пошла, но в тот момент она этого даже не заметила.

Мы посмотрели друг на друга и Освальд мужественно спросил:

«Что-что это было?»

«Он ожил», — прошептала Алиса. — «Я знаю, это он ожил. Там есть дверь, чтобы он мог выйти, когда проснется. Он сейчас придет сюда, я знаю, знаю, он придет сюда!»

Дики сказал (вовсе не мужественным голосом): «Если он живой, так чего бояться?»

«Может быть, он ожил, а сам сумасшедший!» — ответил Ноэль и мы все уставились на дверцу, которая вела на площадку, и сердца у нас перестали биться.

Больше никаких звуков снизу не доносилось.

Освальд сказал (подумать только, никто и не догадался внести его мужественную и героическую речь в Книгу Золотых дел) — так вот, он сказал:

«Это просто ветер захлопнул дверь. Я пойду вниз и посмотрю — пойдешь со мной, Дикки?»

Но Дикки ответил:

«Ветер? А засов тоже ветер закрыл?»

Денни весь покраснел, схватил Алису за руку, выпрямился, как солдат и сказал нам: «Я не боюсь. Я пойду и посмотрю».

Вот это они в Книгу Золотых дел записали. А ведь идти пришлось всем вместе — и Освальду, и Дикки и Денни. Денни шел впереди, он сказал, так ему легче, и Освальд отнесся к этому с пониманием. Если бы Освальд, как всегда, сам шел впереди, это было бы все равно как сэр Ланселот помешал бы юному оруженосцу заслужить золотые шпоры. Освальд шел вторым, что ничуть не легче, но этого никто не понимает. Ладно девочки, но папа мог бы понять такие вещи и без объяснений, но он тоже ничего не понял.

Шли мы медленно, потихоньку.

В конце винтовой лесенки мы остановились. Дверь была закрыто на засов — мы сразу убедились в этом, хотя с горя и пытались высадить ее, дружно навалившись.

К счастью, мы уже поняли, что мастер Рэвенел не выходил из могилы, а кто-то запер нас шутки ради или, может быть, вовсе не догадываясь, что наверху остались люди. Поэтому мы все вновь поднялись наверх, Освальд кратко и четко объяснил остальным, в чем дело, и мы, перегнувшись через парапет, закричал: «Эй! Эй, внизу!»

Внизу, под аркой, с которой начиналась башня, показалась фигура, и мы узнали того моряка, которому мы пожертвовали сэкономленный шестипенсовик. Он поднял голову и заговорил — негромко, но так, чтобы нам было хорошо слышно. Он сказал:

«А ну, кончайте!»

«Что — кончайте?» — спросил его Освальд.

«Орать кончайте!» — пояснил он.

«Почему?» — удивился Освальд.

А тот сказал: «Потому что если вы не заткнетесь, я щас поднимусь и задам вам — своих не узнаете!»

«Это вы заперли дверь?» — спросил его Дикки.

«Вот именно, петушок!» — сказал этот грубиян.

«Пожалуйста, пожалуйста, поднимитесь и выпустите нас!» — взмолилась Алиса (лучше бы она этого не делала, подумал Освальд, потому что этот человек только радовался нашей беде).

Пока она просила этого человека подняться и освободить нас, Освальд во всю прыть помчался вниз по лестнице, потому что вспомнил, что с другой стороны двери тоже было два засова, и он хорошенько задвинул и закрепил их. Этот отважный подвиг тоже не был включен в книгу Золотых Деяний, хотя Алиса и напомнила всем о нем — остальные сказали, что Освальд поступил умно, но доблестного в этом ничего нет. А по мне в миг тревоги и величайшей опасности быть умным все равно что быть доблестным, впрочем, как хотите, Освальд никогда не унизится до подобного спора.

Когда Освальд поднялся наверх, Алиса сказала ему:

«Освальд, он говорит, что не выпустит, пока мы не отдадим ему все наши деньги. Мы тут можем просидеть много дней, и даже ночью. Никто ведь не знал, куда мы пошли и где нас теперь искать. Освальд, пожалуйста, давай отдадим ему все».

Она думала, в груди ее брата оживет британский лев, не признающий поражений. Но Освальд просто сказал «ладно» и по его примеру все вывернули свои карманы. У Денни нашелся фальшивый шиллинг с гербом на обеих сторонах, и еще три монетки по полпенни, один полупенс нашелся и у Г. О. Ноэль положил в общую кучку французскую монетку, которую принимают только те автоматы на станции, где продаются шоколадки, а Освальд положил два шиллинга, которые он копил на ружье. Связав все это в носовой платок и перегнувшись через парапет, Освальд окликнул бродягу и сказал ему:

«Вы просто неблагодарный негодяй. Мы ведь уже дали вам шесть пенсов».

Но тому ничуть не было стыдно, он сказал — надо же парню на что-то жить.

Тогда Освальд сказал: «Ловите!» и бросил ему носовой платок вместе со всеми деньгами.

Тот, конечно, промахнулся — мало того, что он негодяй, он еще и растяпа — но быстренько подобрал носовой платок, размотал его и принялся ругаться, как последняя сволочь.

«Эй, вы», — заорал он, — «это вам так не пройдет, джент недоделанный! Подавай все блестяшки, какие у тебя есть. Лопни мои зенки, если у тебя не наберется еще пары фунтов! Живо, живо!»

Освальд расхохотался и крикнул:

«Я хорошо запомнил ваше лицо — не пройдет и недели, как вы будете в тюрьме. Получайте ваши блестяшки!» — и он бросил ему весь кошелек, потому что уж очень разозлился. А «блестяшки», на которые этот малый польстился, были не настоящие, а картонные, они только издали смахивали на новенькие соверены, и Освальд носил их в кошельке для важности. Правда, с тех пор он больше этого не делал.

Когда этот человек увидел свои «блестяшки», он со всех ног бросился в башню и Освальд сильно порадовался, что успел вовремя закрыть засов — оставалось только надеяться, что с этой стороны засовы такие же крепкие, как и снаружи.

К счастью, они оказались достаточно прочными.

Мы слышали, как этот негодяй вопит и пинает ногами дверь, и мы все крепко вцепились друг в друга, и ничего постыдного в этом нет. К тому же, ведь никто из нас не визжал и не плакал — этим, пожалуй, можно даже гордиться.

Прошло очень много времени, но наконец, этот грохот стих и мы увидел, как наш враг выходит из башни и уходит в лес.

Тут Алиса все-таки заплакала, а кто ее за это упрекнет — сам бессердечный негодяй.

Освальд сказал:

«Что толку, даже если он открыл эту дверь, он может поджидать нас в засаде. Мы должны продержаться здесь, пока кто-нибудь не придет на помощь».

Алиса сказала (она все еще всхлипывала, но почти перестала плакать):

«Давайте флаг вывесим».

К счастью, хотя был понедельник, она надела воскресную юбочку, белую. Она оторвала у нее оборку, и мы привязали ее к трости, которую Денни столь предусмотрительно захватил с собой, и начали по очереди махать нашим флагом.

Мы хорошенько протерли носовыми платками консервную банку из-под пирога, который мы давно съели, и попытались сигнализировать с помощью солнечных зайчиков.

Кажется, таких ужасных приключений у нас еще не было. Даже Алиса забыла о покойном Ричарде Рэвенеле и думала только о бродяге, который поджидал нас где-то в лесу.

Все мы понимали, что положение отчаянное. Денни у нас молодец, вовсе не белая мышка. Когда была наша с Дикки очередь размахивать флагом, он садился рядом с Алисой и Ноэлем, брал их за руки и читал им стихи, прямо милями и галлонами — их это почему-то успокаивало. Мне стихи больше действуют на нервы. А когда была его очередь махать флагом, он и не думал увиливать.

Больше я в жизни не назову его белой мышкой, он мужчина, не хуже нас.

Солнце уже опускалось, мы так устали махать флагом, и есть очень хотелось. Внизу показалась тележка. Мы замахали как безумные, и заорали, а Денни загудел как паровозный гудок — вот не подумал бы, что он так умеет.

Тележка остановилась. Мы разглядели белую бороду торчком и поняли, что это тот самый старикан, который ехал за свиньей и подбросил нас.

Мы заорали изо всех сил, объясняя ему, что произошло — он подумал было, что мы дурачимся, но потом поднялся и освободил нас.

Свинью он купил, к счастью, не очень толстую, да нам уже было все равно. Денни и Алиса сели впереди, вместе со стариканом, а мы все забрались в тележку, к свинье, и этот человек довез нас до самого дома. Думаете, по дороге мы обсуждали ужасное происшествие? Ничего подобного, мы сразу заснули, привалившись в свинье, а вскоре старикан растолкал нас и подсадил к нам в тележку и Денни с Алисой. Над тележкой он натянул сетку от мух, и мы заснули, хотя по обычным понятиям нам еще даже не пора было ложиться в постель.

Обычно за приключением следует наказание, но в этот раз мы были не виноваты, ведь мы пошли на прогулку, как и договорились.

Зато взрослые установили нам новое правило: не уходить с проселочной дороги и брать с собой Пинчера и Леди, борзую, или же бульдога Марту. Обычно правила у взрослых бывают чересчурные, но против этого мы не возражали.

Папа подарил Денни золотой футляр для карандашей, за то что он первым спустился по той лестнице. Освальд вовсе не завидует Денни, но, по-моему, и он заслужил по крайней мере серебряный футляр.

Но Освальд никогда не унизится до подобных мелочей.

Глава пятая. Плотина

Я собираюсь поведать вам о самом опасном и невероятном по своим последствиям проступке, какой нам удалось совершить за всю жизнь. Мы, конечно, вовсе не собирались устроить такое безобразие, но так оно вышло — подобные вещи ведь случаются и с самыми благоразумными людьми.

История этого необдуманного и рокового приключения переплетается — проще говоря, перепутывается — с историей, которая касается лично Освальда, поэтому одну историю невозможно рассказать без другой. Освальд предпочел бы умолчать о ней, но я обещал рассказать вам всю правду, и даже папа признал бы, что с моей стороны доблестно и честно будет поведать всем ужасную истину.

Итак:

В день рождения Алисы и Ноэля мы спустились к реке и устроили пикник. Мы и не знали, что так близко от дома есть река. Папа потом говорил, что предпочел бы, чтобы мы сохранили первоначальное неведение — и если я правильно понимаю, что он хочет этим сказать, то мы тоже предпочли бы это самое первоначальное неведение, но что толку жалеть о невозвратном прошлом.

День рождения, конечно, замечательная вещь. Дядя прислал целый ящик сластей и игрушек, и все они были такие яркие и нарядные, будто из сказки. Алиса в придачу получила ножик и ножницы, шелковый носовой платок и книжку — она называется «Золотой век», первоклассная вещь, если не считать тех главок, где взрослые понапихали всякой ерунды от себя. А еще она получила коробочку для шитья с красным плюшем внутри и мешочек для обуви, который любой нормальный человек поспешил бы спрятать от взоров людских — это надо же, расшить шерстяной мешок голубыми цветочками! А еще ей досталась коробка шоколадных конфет и музыкальная шкатулка с тремя мелодиями, и две пары кожаных перчаток, чтобы ходить в церковь, и пачка бумаги для писем — розовая и с заглавными буквами в уголке «АЛИСА», а еще красное крашенное яйцо на котором было написано А. Бэстейбл. Все это надарили ей Освальд, Дора, Дикки, дядя Альберта, Дэйзи, наш взломщик (вы еще о нем нее забыли?), Ноэль, Г. О., папа и Денни, а яйцо было от миссис Петтигрю — даже экономки способны на дружеские чувства.

Сам пикник я особо описывать не буду: мы очень здорово провели время, но на бумаге такие вещи всегда выходят скучно. Поверьте на слово, нам было очень хорошо, но этот счастливый день был беден замечательными событиями. Единственное, что, пожалуй, стоит упомянуть, — это змея, настоящая гадюка, которая притаилась в затворе шлюза и разомлела на солнышке, а когда мы отворили шлюз и вывели свою лодку, она как вывалится прямо в воду…

Алиса и Дора ужасно завизжали, Дэйзи визжала тоже ужасно, но малость потише. Втроем у них вышло неплохо.

И все время, пока наша лодка была на воде, гадюка плавала вокруг, высовываясь из воды на добрых четыре дюйма и задрав голову точь-в-точь как Каа — ведь Киплинг свое дело знает и описывает их повадки в точности. Мы старались не высовывать руки за борт, и взгляд гадюки заставил оледенеть даже самые отважные сердца. Правда, день был жаркий.

Наконец, папа дотянулся и прибил гадюку багром. Я даже пожалел ее немного, хоть она и ядовитый гад, но раньше-то мы видели таких только в зоопарке, да и плавает она уж очень здорово, почти как Освальд.

Как только папа пристукнул гадюку, Г. О. потянулся за борт, чтобы ухватить ее, свалился и давай барахтаться, потому что он в отличие от гадюки, вовсе не умеет плавать. Долго барахтаться ему не пришлось, папа его вытянул и даже ругать не стал ради дня рождения. Мы просто укутали его нашими теплыми вещами, чтобы не простудился.

День рождения завершился мороженым с лимонадом и мы все пили за здоровье именинников, а потом играли во что только вздумается. Так прошел этот замечательный день.

Я бы не стал рассказывать про пикник, но ведь с него все и началось: мы узнали, что рядом есть река.

Теперь при всяком удобном случае мы отправлялись на реку: брали с собой собак и, конечно, обещали не купаться без взрослых, хотя нам разрешили плескаться на отмели.

Я не стал перечислять подарки, которые получил Ноэль, оставляя пищу для воображения моих юных читателей (хорошие писатели всегда именно так и делают). Если вам непременно хочется узнать, что же он получил, возьмите каталог «Военно-морского снаряжения» (такой толстый, в красном переплете) и выберите оттуда пятнадцать лучших вещей по цене от двух до двадцати шиллингов — вы узнаете, чем порадовали друзья и родственники Ноэля, а заодно подготовите список требований к своему собственному дню рождения.

В числе подарков был и первосортный мяч для игры в крикет. Через несколько дней после праздника Освальд предложил ему поменять мячик на кокосовый орех, который Освальд выиграл на ярмарке, на два новых (почти) карандаша и совершенно новый блокнот. Я полагал тогда и полагаю по сей день, что это была честная мена, и Ноэль сперва тоже так думал, потому что его никто не заставлял, и он вполне был доволен жизнью, пока девочки вдруг не решили, что все нечестно и что Освальд на этом выгадал. Тогда и этот юный кляузник стал просить мячик обратно, но Освальд был тверд (хотя он ничуть не рассердился).

«Ты сказал „идет“ и мы пожали руки», — напомнил он младшему брату спокойно и вежливо.

Ноэль сказал «ну и пусть», он все равно хочет свой мячик обратно.

Девочки стали возмущаться и говорить: «Нечестно!» и «Какой позор!»

Лучше бы они этого не говорили, Освальд, может быть, еще и отдал бы Ноэлю его поганый мячик, но тут уж было дело принципа, и он сказал:

«Держи карман шире! А потом ты прибежишь и снова потребуешь кокосовый орех и все остальное, или Темзу с кисельными берегами впридачу».

«Нет, не прибегу!» — ответил Ноэль, но вскоре выяснилось, что они с Г. О. успели уже съесть орех, от чего дело выглядело еще хуже, но, как говорится в книгах, в силу поэтической справедливость, им обоим вскорости тоже стало хуже — я имею в виду, хуже с желудком.

Дора твердила «Это нечестно!» и Алиса тоже сказала:

«Правда, Освальд, отдай ему мячик!». Я ничего не имею против Алисы, она ведь не знала, что они успели воровски сожрать кокосовый орех.

Вся эта сцена происходила в саду. Освальд испытывал все, что полагается испытывать герою, когда враждебные силы ополчились против него изо всех сил. Он знал, что с его стороны все было честно, а теперь его хотели провести за нос, тем более, что орех уже съеден, хотя тогда Освальд еще не знал про его печальную судьбу, но все равно чувствовал, что совершается великая несправедливость. Ноэль потом говорил, что отдал бы Освальду что-нибудь взамен ореха, но тогда он даже не обмолвился, что тот уже не существует.

«Отдай, тебе говорят!» — повторил Ноэль, и Освальд, конечно же, ответил: «Фиг тебе!»

Ноэль принялся обзывать Освальда, но Освальд не унизился до подобной перебранки, а продолжал кротко улыбаться и подбрасывать мячик в воздух и ловить его, будто ему и дела до этого не было.

То, что произошло дальше, произошло полностью по вине Марты. Марта, как вы знаете, бульдог, и она очень здоровая и тяжелая. Ее как раз выпустили погулять. Она набежала на Освальда и со всего маху прыгнула на него (все животные очень любят Освальда, а они, как известно, хорошо разбираются в людях). Освальд пошатнулся и выпустил мячик из рук, а Ноэль набросился на него, словно коршун на голубку. Само собой, Освальд не стерпел подобной дерзости и в ту же минуту оба они катались по земле, и, естественно, очень скоро Ноэлю пришлось просить пощады. И поделом: он уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои поступки.

Освальд поднялся и гордо удалился, унося свой трофей, а все остальные кинулись утешать Ноэля, кроме Дикки, который никак не мог решить, на чьей стороне правда.

Освальд поднялся в свою комнату, прилег на кровать и отвернулся к стенке, чтобы хорошенько поразмыслить о человеческой несправедливости.

Потом он решил, что пора спуститься и тихонько посмотреть, чем заняты все остальные — но так, чтобы они его не заметили. Он пошел в прачечную и поглядел из окна и обнаружил, что они играют к королей и королев, причем у Ноэля самая большая корона и самый длинный скипетр.

Смотреть на это было тошно, и Освальд, не промолвив не слова, отвел свой взор от столь гнусного зрелища.

Отведя взор, он случайно заметил нечто, чего не замечал раньше, а именно люк в потолке прачечной.

Наш герой не колебался ни минуты. Он сунул мячик в карман и полез наверх по полкам, а добравшись до потолка, поднял крышку люка и проскользнул на чердак. Там было темно и полно паутины, но бесстрашный юный герой захлопнул за собой крышку люка и только потом чиркнул спичкой. Освальд всегда держит при себе спички, ведь он всегда готов к самым неожиданным приключениям. Он увидел, что оказался в замечательном и таинственном помещении, между потолком и крышей. Крыша сложена из балок и черепицы, в щели между черепицами пробивались солнечные лучи. Потолок с этой стороны тоже был из балок и штукатурки. Ступать надо только на балку, штукатурка под ногой проваливается. Тогда Освальд еще этого не знал, но инстинкт исследователя подсказал нашему герою, куда ставить ногу. Это было очень здорово и, поскольку он все еще очень сердился, ему нравилось, что это удовольствие ни с кем делить не придется.

Освальд исследовал темный узкий проход. Порой поперечные балки преграждали ему путь и приходилось ползти под ними. Наконец он наткнулся на маленькую дверцу из-под которой пробивался свет. Он отодвинул заржавевший засов и открыл дверь: его глазам открылась площадка между двумя высоко поднимавшимися черепичными крышами. Она была огорожена спереди и сзади парапетом больше двух футов в высоту, так что там можно было превосходно спрятаться — никто не увидит.

Освальд провел там изрядную часть дня. В кармане у него были «Рассказы Перси», как раз тот том, в котором собраны истории про юристов, и еще было несколько яблок. Он читал и вертел в руках мячик, а потом мячик выскользнул и куда-то закатился, и он решил, что перед уходом надо будет его поискать, но когда он услышал гонг к чаю, то забыл про мячик и поспешил вниз, ведь яблоки не способны насытить желудок и предотвратить муки голода.

На лестнице его уже поджидал Ноэль — весь покраснел и говорит:

«Знаешь, насчет мячика я, наверное, не прав, потому что мы с Г. О. уже съели орех, так что оставь мячик себе».

«Не нужен мне твой поганый мячик», — ответил Освальд (он ведь всегда старается быть снисходительным к младшим) — «но несправедливости я не потерплю. Когда я найду его, можешь играть с ним, сколько захочешь, а сейчас он куда-то подевался».

«Так ты не сердишься?» — спросил Ноэль, и Освальд снова сказал: «Нет», — и они вместе пошли пить чай, а к чаю был кекс с изюмом, и все снова было хорошо.

На следующий день мы уже с утра решили спуститься к реке. Не знаю, почему: тут виден Рок и перст судьбы. По дороге мы заглянули в «Корону с Розой», купить лимонаду. Тамошняя хозяйка — наша приятельница, она пускает нас в свою комнату, чтобы мы не пили в самом кабачке, ведь для девочкам это неудобно.

Она как раз была очень занята, готовила пироги и подливку, а ее сестры бегали вокруг с огромными окороками и цыплятами и кусками холодной баранины. Еще мы увидели много зелени, и большие ломти красной рыбы, и подносы с кружками наготове.

«Это для состязания удильщиков», — сказала нам хозяйка.

«А что это такое?» — спросили мы.

«Как же», — продолжала она, нарезая огурцы ровненько, точно отлаженный механизм — «удильщики съедутся отовсюду и будут удить каждый на своем участке реки, чуть повыше Стоунхэмского шлюза, и кто больше всех наловит, тому и приз. Так что у меня тут дел вагон и маленькая тележка».

Мы спросили, не можем ли мы ей помочь, но она сказала: «Нет-нет, не надо. Правда, не надо, я и так не знаю, за что раньше хвататься. Ступайте-ка, будьте лапочками».

И мы побежали дальше.

Нужно ли мне говорить благосклонному, но вполне понятливому читателю, что мы побежали прямиком к Стоунхэмскому шлюзу посмотреть на удильщиков?

Насчет шлюзов я ничего специально объяснять не стану. Если вы еще ни разу в жизни не видели шлюза, вы все равно в этом не разберетесь, даже если я изведу несколько страниц и буду все описывать самыми доходчивыми словами, а если видели, то и сами все знаете. В общем, это как геометрия: когда впервые это видишь, кажется сложно. Но кто-нибудь из взрослых может взять пару дощечек и все тебе показать.

Важно только знать, что от шлюза до шлюза образуется запруда, потому что шлюз вроде как держит реку.

Мы шли по тропинке вдоль берега, тенистой от ив, дубов, ясеней и других деревьев. Там росло к тому же много цветов, и я мог бы перечислить их названия, потому что у Освальда цепкая память, и он запомнил их с того дня, как мы ходили на пикник, а остальные давно уже все перепутали.

Удильщики уже сидели на траве, некоторые из них привели с собой собак, а другие всю семью и почти у всех были под рукой зонтики.

Мы могли бы подойти к ним и расспросить, хороший ли им участок достался, и что за рыба тут ловится и можно ли ее есть, но нам это было не очень интересно.

Только Денни, которому и раньше доводилось общаться с удильщиками, разговорился с ними, но совсем не о тех вещах, о которых нормальному человеку было бы интересно знать, а о том, какая у них наживка и «как клюет». Они очень вежливо отвечали ему.

Я рад, что не увлекаюсь рыболовством — до чего же скучно сидеть вот так на одном месте, и еще не известно, попадется ли хоть одна рыбка. Дэйзи и Дора опять остались дома. Хотя у Доры нога почти зажила, эти две девчонки прямо-таки обожают «посидеть тихо», как они говорят. Доре, похоже, нравится кого-то воспитывать, Алиса ведь этому не поддается. Когда мы добрались до шлюза, Денни сказал, что он хочет сбегать домой за удочкой, и Г. О. отправился вместе с ним. Мы осталисьвчетвером: Освальд, Алиса, Дикки и Ноэль.

Шлюз как бы запирает реку, как я уже говорил. По эту сторону шлюза, где собрались рыбаки, вода стоит очень высоко, даже берег немного затопило, зато с другой стороны почти обнажилось дно.

«У бедной реки все ребрышки торчат», — заметил Ноэль, и он был прав.

Мы увидели всю грязь, и камни, и мертвые ветки и пустые консервные банки, и какие-то помятые кастрюли без дна.

Поскольку мы успели уже основательно познакомиться с рекой, то знали кое-что и о баржах. Баржа это такая здоровая штука, которая не может плыть сама — ее медленно-медленно тянут по реке лошади. Лошади, конечно, сами не плывут, а идут по берегу, и от них к барже тянется канат, и таким вот способом они тянут баржу. Мы знаем немало парней с барж, они все добрые ребята и водили нас к себе на баржу и все там показывали — ничего общего с теми грубыми матросами, с которыми юному герою пришлось сражаться в Оксфорде, если вы, конечно, читали эту книжку.

Мало того, что у реки торчали наружу все ребра, она еще очень скверно пахла. Когда же мы дошли до Фолдингского шлюза, глазам нашим открылось еще более печальное зрелище: мы увидели баржу, которая тяжело опустилась на грязное дно и не могла плыть — ведь воды-то не было.

На борту судна никого не было, но мы узнали красную фланелевую куртку, которую развесили посушиться, и поняли, что баржа принадлежит как раз нашим друзьям.

Алиса сказала: «Они, конечно, пошли за тем человеком, который открывает шлюз, чтобы вода поднялась. Они не найдут его, он мог уйти обедать или еще что-нибудь. Какой замечательный сюрприз для них будет, если они вернуться, а баржа уже покачивается на высокой волне! Давайте откроем воду, ну пожалуйста! Мы уже так давно не совершали деяний, достойных Золотой Книги!»

Как вы знаете, Золотая Книга — это записки нашего дурацкого Послушного общества. Поэтому всякий раз, как мы говорили о книге, на ум невольно приходило и это общество — на мой взгляд, лучше нам было бы давно похоронить их обоих. Можно даже без почестей.

Освальд спросил: «А как мы это сделаем? Ты ведь этого не умеешь, а даже если и умеешь, этой штуки у нас все равно нет».

Чтобы отпереть шлюз, нужно потянуть за специальную рукоятку — тянуть и тянуть, пока дверца не подымется и не пойдет вода. Это немножко похоже на скользящую дверку кормушки в курятнике.

«Я знаю, где у них эта рукоятка», — сказала Алиса, — «мы с Дикки были там вчера, когда ты ду-…», — она собиралась сказать «дулся», но, к счастью, в последний момент вспомнила о приличиях, так что Освальд на нее не в обиде. — «В общем, пока ты был наверху. Мы видели, как этот человек открывает шлюз и выпускает воду. Это ведь очень просто, правда, Дикки?»

«Проще простого», — подтвердил Дикки. — «К тому же я видел где у него ключ — ведь нам еще и ключ понадобится. Так что я за».

«Давайте попробуем», — присоединился к ним Ноэль, — «пусть экипаж баржи благословляет имя благодетеля, пожелавшего остаться неизвестным. Они сложат о нас песнь и будут петь ее зимними вечерами, собравшись у камина в большой каюте и передавая из рук в руки бутыль с ромом».

Я подозреваю, что Ноэля не столько привлекал благородный поступок, сколько возможность посмотреть, как откроются шлюзы, но может быть, я несправедлив к этому юноше.

Мы еще немного посидели, глядя на баржу, а потом Освальд сказал, ладно, стоит пойти и посмотреть где там эта рукоятка и ключ. Сами видите, вовсе не Освальд все это затеял, он даже не сразу поддержал Алису, когда она это предложила.

Но когда мы вернулись к Стоунхэмскому шлюзу, и Дикки приволок две тяжеленные рукоятки (сторож попросту спрятал их в кустах) и принялся, пыхтя, ворочать ими, Освальд, как настоящий мужчина, не мог уже увиливать от этого подвига.

Работа оказалась очень тяжелой, но мы все таки отворили шлюз и даже не уронили в воду рукоятку, хотя, как я слышал, такое случалось и с людьми постарше.

Вода пошла медленно, она была какая-то плотная, словно ее ножом резали, а когда она слилась с той водой, что уже поджимала ее, начала подниматься белая пена. Мы еще немного повозились с этой механикой, и вода хлынула могучим водопадом.

Этот белопенный водопад был достаточной наградой за все наши труды, не говоря уж о несказанной благодарности, которую почувствуют люди с баржи, когда вернуться и увидят, что их судно уже не барахтается в грязи, а гордо и свободно плывет по течению. Мы полностью отворили шлюз, полюбовались еще красотами природы и пошли домой, поскольку решили, как подобает героям благородным и скромным, не дожидаться похвалы и благодарности, тем более что до обеда оставалось уже недолго, и Освальду показалось, что вот-вот пойдет дождь.

По дороге мы решили никому ничего не рассказывать, чтобы не показалось, будто мы хвастаемся.

«Домашние и так узнают об этом, когда услышат, как благодарные матросы с баржи благословляют имя Неизвестного Благодетеля», — сказал Ноэль, — «и много поколений спустя легенда о Неизвестном Благодетеле будет передаваться из уст в уста во всех окрестных деревнях и тогда кто-нибудь впишет это деяние в Золотую книгу».

Мы пришли домой и застали там Г. О. и Денни: вместо того, чтобы спуститься к реке, они попытались удить рыбу в крепостном рву и, конечно, ничего не поймали.

Я не раз слышал даже от старших, что Освальд хорошо разбирается в погоде. И в самом деле: он сказал, что приближается дождь, и не успели мы сесть за стол, как и в самом деле разразился ливень — причем первый, за все время, что мы провели в деревне.

В обычное время нас отправили спать и ни малейшее предчувствие надвигающихся бедствий не омрачила нашу невинное юное веселье. Дикки и Освальд устроили небольшой чемпионат по борьбе и, сколько я помню, победил Освальд.

Посреди ночи Освальд проснулся от того, что ему на лицо легла чужая рука, очень холодная и мокрая. Освальд лягнулся изо всех сил, но услышал Голос, который сказал ему жутким сиплым шепотом:

«Не будь ослом! Спички у тебя есть? У меня вся постель мокрая, с потолка так и льет».

Прежде всего Освальд подумал, что открывая шлюз, мы затопили какой-нибудь тайный канал, соединяющий реку с крышей Моат-хауза, но когда он окончательно проснулся, он сообразил, что дом стоит намного выше реки.

Спички у Освальда, конечно, были. Как я нее раз отмечал, у него всегда было при себе все необходимое снаряжение. Он чиркнул спичкой, зажег свечу и вместе с Дикки (разбудил меня, конечно, Дикки) уставился на открывшееся их очам зрелище.

Весь пол нашей комнаты был залит водой, вокруг кровати Дикки собралось целое озеро, а с потолка продолжала течь вода — примерно двенадцать струй. На потолке проступило огромное синие пятно, и из него вовсю хлестала вода.

На миг Освальд утратил мужество.

«Вот дела!» — пробормотал он и погрузился в печальное раздумье.

«Чего делать-то будем?» — спросил Дикки.

Даже Освальд не сразу смог принять решение. Положение и вправду было катастрофическим. Дядя Альберта уехал в Лондон и должен был вернуться только назавтра. Нужно было как-то справляться самим.

Прежде всего необходимо было пробудить наших братьев и сестер от сна, который грозил перейти в сон вечный, ведь нечувствительно для них их постели тоже наполнялись водой, а у Ноэля под коленками собралась целая лужа, и один из новых ботинок Ноэля — как раз тот, о который Освальд споткнулся — тоже оказался полон воды.

Мы разбудили всех (не так-то легко было это сделать).

И мы сказали им: «Вставайте, лежебоки, у нас тут потоп! Вставайте, если не хотите утонуть во сне! Сейчас половина третьего, и вы могли уже выспаться!»

Они просыпались очень медленно и соображали туго, хуже всех Г. О.

А вода с потолка все хлестала.

Мы посмотрели друг на друга и румянец сбежал с наших лиц. Ноэль сказал:

«Надо позвать миссис Петтигрю».

Но Освальд, как настоящий юный герой, не согласился с его предложением. Он чувствовал, что мы каким-то образом виноваты в том, что случилось, хотя и понимал, что наш благородный поступок со шлюзом никак не мог быть причиной ночной катастрофы.

С отвагой в душе мы принялись за почти безнадежный труд. Мы подставили ванночки под главное пятно и расставили кувшины и тазики под меньшими струями воды и отодвинули кровати в сухой конец комнаты (ведь спальня у нас вытянутая, от одного конца дома и до другого).

Но вода хлестала все сильнее и сильнее. Ночные рубашки на нас промокли насквозь, мы быстренько переоделись в обычные рубашки и короткие штанишки, но остались босиком. Вода стояла на полу почти по щиколотку, сколько ее не вычерпывай.

Мы поспешно выливали воду из кувшинов за окно и снова подставляли, вычерпывали воду из быстро наполнявшейся ванночки и не останавливались даже для того, чтобы пожаловаться на нашу тяжкую участь. Правда, это все-таки было немножко похоже на приключение, но дело зашло уже слишком далеко, и даже Освальд начал понимать, что придется звать миссис Петтигрю.

Новый водопад обрушился с потолка как раз в районе камина и растекся опустошающим потоком по всей комнате. Я не раз уже отмечал, сколь изобретателен ум Освальда, но я просто вынужден снова упомянуть об этом: он (Освальд) мигом приволок из соседней кладовки большую доску, закрепил один ее конец возле камина, а другой конец прислонил к спинке стула; мы укрепили эту плотину нашими ночными рубашками (все равно они уже никуда не годились) и полотенцами, подставили с другой стороны ванночку — и мощный поток, подобный Ниагаре, устремился прямо в предназначенный для него сосуд. Вода смешалась с золой и была очень грязная, за окном выл ветер, а Ноэль еще приговаривал: «Если это не из-за дождя, а лопнули трубы, это удовольствие влетит нам в копеечку». Едва ли стоит упоминать, что Денни, как всегда, читал стихи, и порой даже прекращал работу, чтобы красивее декламировать. Мы очень вежливо попросили его не болтать языком, а делать дело. Но в общем-то, он старался, как и все мы.

Вода текла, текла, текла. И откуда на крыше берется столько воды?

В конце концов мы поняли, что придется звать миссис Петтигрю и будь что будет. Для начала мы пошли и разбудили Алису, чтобы она уж и передала миссис Петтигрю внушающие ужас вести.

Алиса привела миссис Петтигрю (в ночном чепце и красной фланелевой распашонке), и мы на миг прекратили работу и затаили дыхание в ожидание ее приговора.

Но она даже не сказала «Что вы тут опять натворили?!» (в глубине души Освальд опасался именно этого). Она просто уселась на мою кровать и давай повторять:

«Господи Боже! Господи Боже! Господи Боже!» — и так сто раз подряд.

Тут Денни и говорит: «Я как-то раз видел в одном коттедже дырки в потолке и тот человек сказал мне, что это делается специально — если крыша протечет, потому что если вся вода соберется и давит на потолок, потолок может упасть, а если проделать дырки, вода потечет через них, и можно будет что-нибудь подставить и собрать всю воду».

Мы взяли кочергу и проделали в потолке девять дырок и подставили все наши тазики, кувшины и ванночки, и вода перестала растекаться по полу, но мы все равно работали как ниггеры, и даже Алиса и миссис Петтигрю.

Дождь прекратился к пяти утра, к семи вода с потолка стала течь помедленнее и наконец, уже только капала. Мы исполнили свой долг.

Впервые в жизни я провел всю ночь на ногах и мне это очень понравилось. Мы уже не стали укладываться в постель, а полностью оделись и спустились вниз. Правда, днем мы все повалились и заснули, хотя вовсе не собирались этого делать.

До завтрака Освальд успел подняться на крышу, чтобы поискать ту дырку, через которую к нам попал дождь. Дырку он не нашел, зато обнаружил мячик в сливной трубе, которая, как потом выяснилось, проходит через стену дома и выходит в ров. Такая вот глупая история. Когда после завтрака пришли рабочие, они осмотрели крышу и чердак дома и сказали, что из-за дождя на крыше собралось очень много воды, ведь парапет, о котором я упоминал раньше, не позволяет воде просто стечь с крыши по стене, а в трубе, по которой обычно сливается дождевая вода, должно быть, что-то застряло («чужеродное тело», так они сказали), но что именно, они не знают, похоже, дождь в конце концов вышиб это чужеродное тело, поскольку теперь труба совершенно чистая.

Когда нам объявили это, пальцы Освальда судорожно сжали притаившийся у него в кармане промокший мячик. Он все понял, но сказать не посмел. Он слышал, как рабочие гадают, что это было за чужеродное тело, а это «тело» лежало у него в кармане, но он так и не вымолвил ни единого слова.

Я не собираюсь заступаться за Освальда, но право же: так ужасно было сознавать себя невинной причиной столь ужасной катастрофы, не говоря уж о суровом нраве миссис Петтигрю. Но, конечно, все это никак не извиняет Освальда, да он и сам знал, что не должен молчать.

Дядя Альберта вернулся к ужину, но ужин прошел в молчании. Только когда мы приступили к чаю, он глянул на нас и сказал:

«Вчера произошла очень странная вещь. Как вы знаете, рыбаки хотели устроить состязание. Для этого специально запрудили реку. И вот какой-то озорник додумался открыть шлюз и выпустить всю воду. Людям испортили праздник. Нет, Алиса, дождь им не помешал бы, они как раз предпочитают удить в дождь. „Корона с Розой“ тоже потерпела убытки, потому что почти все рыбаки так обозлились, что уехали первым же поездом и весь обед пропал даром. А самое страшное — баржа, которая лежала по ту сторону шлюза на дне, поднялась вместе с водой и перевернулась, и весь ее груз рухнул в реку. На барже, между прочим, был уголь».

Пока он произносил эти слова, мы, знавшие в чем дело, не знали куда девать глаза. Мы попытались отвлечься бутербродами, но хлеб с маслом показался нам сухим и черствым, а те, кто поспешно отхлебнул глоток чая, подавились им, закашлялись и в глубине души пожалели, что им вздумалось пить этот чай.

Едва дядя Альберта кончил обвинительную речь, Алиса ему сказала: «Это все мы наделали».

И мы рассказали ему обо всем, что произошло. Только Освальд молчал и все ощупывал в кармане чужеродное тело, сокрушаясь, что не ответил откровенно дяде Альберта, когда тот еще перед чаем попросил объяснить, что же произошло ночью.

Мы все выложили и дядя Альберта еще раз объяснил нам, четко и коротко, что мы натворили, скольким людям испортили удовольствие и сколько денег нашему папе придется выложить за то, чтобы уголь выловили со дна реки, а если его достать не удастся, придется оплатить весь этот груз.

Когда он закончил эту речь, Алиса разревелась (слезы так и капали в тарелку, совсем как ночью вода с потолка) и сказала:

«Никакого толку! Мы так старались быть хорошими, мы так старались, и ничего не вышло! Мы самые плохие, и я хотела бы умереть!»

Мы все очень испугались, когда такое услышали, но Освальд все-таки не удержался и посмотрел на дядю Альберта — уж очень ему хотелось знать, что он на это ответит.

Дядя Альберта очень серьезно сказал: «Девочка моя, ты должна сейчас чувствовать себя очень плохо, потому вы и в самом деле многое испортили. И, конечно, за это вы будете наказаны» (нас лишили карманных денег, запретили подходить к реке и еще много всякого). «Однако», — продолжал он, — «продолжайте стараться, потому что, как вам всем хорошо известно, вы все очень непослушные дети, и от вас очень много неприятностей».

К этому времени Ноэль уже тоже плакал, и даже Дикки присоединился к Алисе.

«Но вы не самые плохие, и не стоит даже говорить об этом».

Он поднялся, поправил воротничок и засунул руки в карманы.

«Очень хорошо, что вы плачете», — сказал он, — «и поделом вам. Но вот что я должен вам сказать». И он произнес слова, которых Освальд никогда не забудет, хотя Освальд, в отличие от остальных, их вовсе не заслужил, поскольку чужеродное тело по-прежнему лежало у него в кармане, а он еще ни в чем не признался.

Он сказал: «Я уже много лет знаю вас, и все мы помним, сколько раз за это время вы ухитрялись попасть в беду, но ни разу на моей памяти ни один из вас не солгал и не сделал ничего низкого, ничего постыдного. Всякий раз, когда вы поступаете плохо, вы честно признаетесь в этом. Это уже немало, а со временем вы научитесь и всему остальному.»

Он вынул руки из карманов и лицо его прояснилось. Трое из четверых преступников поняли, что гроза прошла и бросились в его объятия. Дора, Дэйзи, Денни И Г. О., как известно, не принимали участия во вчерашнем преступлении.

Но Освальд не кинулся в объятия. Мысленно он принял и скрепил клятвой решение уйти из дому и стать безвестным солдатом. Он в последний раз притронулся к мокрому мячику, вынул руку из кармана и произнес те последние слова, которые должны были все объяснить его родным прежде, чем он покинет дом и уйдет в армию. Он сказал:

«Может быть, Алиса и все остальные заслуживают вашего прощения и всего, что вы сказали, — я от души надеюсь, что они этого заслуживают. Но я недостоин, потому что это мой мячик свалился в трубу, и из-за него вода залила всю нашу спальню. Я понял это еще утром и до сих пор молчал».

Освальд стоял среди своей семьи, покрытый позором, и чувствовал только прикосновение тяжелого, холодного, ненавистного мяча — он был такой мокрый, что я даже сквозь штаны его чувствовал.

Дядя Альберта заговорил снова, и Освальд покраснел, но на этот раз не от стыда. Он сказал — впрочем, я не буду повторять, что именно он сказал, это никого не касается, кроме меня, то есть Освальда. Главное, после его слов, Освальд решил, что может погодить еще пару лет с военной службой. Это признание далось мне тяжелее чем любой подвиг. Ребята вписали его в книгу Золотых дел, хотя ничего благородного в этом нет и пользы от этого никому не было, разве что самому Освальду. Лучше бы они поскорее забыли об этом. К тому же, Дикки изложил все это так:

«Освальд умолчал о своем поступке, что, как всем известно, ничем не лучше вранья. Но потом он признался, хотя никто его не заставлял, и это искупило его вину. И вообще он молодец».

Но потом Алиса все это замазала и написала как следует, правильными словами, но беда в том, что Дикки писал папиными чернилами, а Алиса теми дешевыми, что предпочитает миссис Петтигрю, поэтому сколько не замазывай, то, что написал Дикки, все равно всем видно.

Все остальные очень суетились вокруг Освальда, чтобы показать ему, что, как и дядя Альберта, они считают, что я заслужил похвалу не меньше, чем все они вместе взятые.

Только Дора сказала, что если бы я не ссорился с Ноэлем из-за этого дурацкого мячика, ничего бы не было, но Алиса велела ей заткнуться — вежливо, но твердо.

Я отдал этот мяч Ноэлю. Тогда он был еще мокрый, но потом просох и был не хуже нового, только я на него уже и смотреть не мог после всего, что произошло из-за него и из-за меня.

Я надеюсь, вы, как и дядя Альберта, признаете, что я не так уж безнадежен. Разве вам самим не доводилось хоть раз так же провиниться? А если с вами это бывало, вы должны знать, что признание снимает вину и смягчает угрызения совести.

А если вы ни разу не влипали в подобную историю, значит, у вас просто мозгов не хватает, чтобы выдумать что-нибудь интересное. Вот.

Глава шестая. Цирк

Те из нас, кто стоял у истоков Общества Будем Послушными, начали мутить воду.

Они говорили, что мы все еще не сделали ничего по-настоящему хорошего — ничего достойного упоминания — и то за целую неделю, так что пора начать снова и «с прежним энтузиазмом», как сказала Дэйзи.

Тогда Освальд сказал:

«Все прекрасно, но даже хорошим делам должен когда-нибудь прийти конец. Пусть каждый из нас придумает какой хочет благородный и бескорыстный поступок, и все помогут осуществить это, как тогда, когда мы были искателями сокровища. А потом, когда каждый сделает, что хочет, мы запишем все со всеми подробностями в Книгу Золотых Деяний и внизу проведем две черты красными чернилами, как делает папа, когда подводит счета, а после этого, если кто хочет быть всю жизнь послушным, пусть делает это сам, и не пристает к другим!»

Основатели Общества не хотели признать эту мудрую идею, но Дикки и Освальд стояли на своем, и тем пришлось согласиться. Когда Освальд твердо решает настоять на своем, самые упрямые оппозиционеры сдаются.

Дора сказала: «Я хочу вот какой благородный поступок: созвать всех детей из деревни, устроить им чай и пустить их поиграть в саду. Они скажут, что мы были так добры и милы».

Но Дикки напомнил ей, что это будет не наше доброе дело, а папино, поскольку платить-то за это должен будет папа, как он уже платил за наши подарки солдатам. А какой смысл быть щедрым и благородным, если платить за это приходится кому-то другому, пусть даже родному отцу. Тут еще трое из нас додумали свои предложения и начали говорить все одновременно.

Мы как раз были в столовой и, пожалуй, подняли чересчур большой шум. Во всяком случае, Освальд ничуть не был удивлен, когда дядя Альберта приоткрыл дверь и сказал:

«Я ведь не требую полной тишины, я сознаю: это было бы чересчур. Но я бы предпочел, чтобы вы свистели, топали ногами, визжали или выли — все лучше, чем заунывное однообразие вашей благовоспитанной беседы».

Освальд вежливо сказал: «Простите, что мы помешали. Вы очень заняты?»

«Занят?» — повторил дядя Альберта. — «Моя героиня обязана принять решение, которое, к добру или к худу, определит всю ее жизнь. Как же вы хотите, чтобы она приняла столь важное решение под такие вопли, что она и собственных мыслей не слышит!»

Мы сказали, что вовсе этого не хотим.

Тогда он сказал: «Быть может, сад еще сохранил для вас свою привлекательность в столь теплую погоду».

И мы все ушли в сад.

Дэйзи принялась что-то нашептывать Доре — они теперь все время держатся вместе. Дэйзи уже гораздо меньше похожа на белую мышку, но она по-прежнему не решается пройти испытание и заговорить при всех вслух. Дора сказала:

«Дэйзи предлагает нам придумать игру на весь день. Она думает, если мы на весь день оставим его в покое, пока героиня принимает решение, это будет благородный поступок, достойный быть вписанным в книгу Золотых дел, а мы к тому же пока поиграем».

Мы сказали: «Ладно, а во что?»

Наступило молчание.

«Говори, Дэйзи, говори, дитя мое», — сказал Освальд, — «Не страшись поведать нам задушевные тайны своего верного сердца».

Дэйзи захихикала. Наши сестры не хихикают, они или смеются или молчат. Их преданные братья научили их этому. Дэйзи сказала:

«Нам нужна игра, чтобы мы ушли на весь день. Я как-то читала о состязаниях животных. У каждого было свое животное, и они могли идти как вздумается, а кто придет первым, получит приз. Там была черепаха, и кролик, и павлин, и овца, и собаки и котенок».

Это предложение не могло растопить лед наших сердец, как сказал бы дядя Альберта, потому что мы знали: ради этого приза беспокоиться не стоит. Конечно, мы бы охотно и весело сделали бы это просто так, но уж если обещают приз, то это должен быть действительно приз — и дело с концом.

Так что эта идея отпала. Дикки зевнул и сказал: «Пойдем в сарай и построим крепость».

Мы построили крепость из соломы. Солома не портится так сильно, как овес, если с ней играют.

Нижняя часть сарая тоже обещала нам одно развлечение, особенно привлекательное для Пинчера. Там можно было здорово поохотиться на мышей. Марта пробовала, но она просто бежит рядом с мышью, как будто их запрягли в одну упряжку. Такова уж нежная и благородная натура бульдога. Мы все с удовольствием травили крыс в этот день, но кончилось это конечно же тем, что девочки разревелись, потому что мышек пожалели. Что делать с девочками: сердиться на них за это нельзя, у них, как и у бульдога, тоже своя натура, поэтому они так полезны, когда надо поправлять подушки больным или перевязывать раны раненого героя.

Так мы неплохо провели время до обеда, строя крепость, натравливая Пинчера, девочки — плача, мы — похлопывая их по плечу. На обед была жаренная баранина под луковым соусом и пудинг.

Дядя Альберта выразил надежду, что мы сумели развлечься, несмотря на то, что мы совершено ему не мешали.

Было решено вести себя таким же образом и после обеда, поскольку, как он сказал нам, его героиня по-прежнему пребывает в растерянности.

Сперва это было нетрудно. Пудинг, тем более пудинг с джемом, на какое-то время успокаивает настолько, что кажется, можно вечность обойтись без игр, особенно без тех, ради которых нужно двинуться с места. Но постепенно это ощущение прошло, и первым заговорил Освальд.

До этого момента он лежал в саду на животе, но теперь он перевернулся на спину, поболтал ногами в воздухе и сказал:

«Эй, давайте же что-то делать!»

У Дэйзи по-прежнему был озабоченный вид. Она жевала мягкую желтую травинку, но я видел, что она все еще мечтает о звериных гонках, так что я объяснил ей раз и навсегда, что без черепахи и павлина все это не имеет смысла, и она нехотя согласилась.

Г. О. сказал:

«Послушайте, но ведь играть со зверями — это здорово! Если б они только захотели! Давайте цирк устроим!»

Последние воспоминания о пудинге испарились из сознания Освальда, он встряхнулся, сел и сказал:

«Трижды „ура“ в честь Г. О.! Цирк!»

Все остальные тоже стряхнули с себя сонное забытье, сели и сказали: «Цирк!»

Никогда в жизни в нашем распоряжении не было такого количества животных. Здесь были и кролики, и морские свинки, и вообще, даже яркие, стеклянноглазые, чучельные соучастники нашей игры в джунгли ни в какое сравнение не шли с многообразием живых существ на ферме.

Надеюсь, вам не кажется, что я начал употреблять чересчур длинные слова. Во-первых, я употребляю их правильно. А во-вторых, как говорит дядя Альберта, стиль меняется в зависимости от того, что ты в это время читаешь. А я только что прочел Виконта де Бражелона, и почти все новые слова в моем лексиконе — оттуда.

«Самое плохое в цирке то, что сперва надо научить зверей что-то делать», — сказала Дора. — «Очень глупо будет выглядеть цирк, в котором звери не знают, что они должны делать. Нам надо сперва потренировать их недельку, а потом уж будет цирк». Некоторые люди совершенно не умеют правильно обращаться со временем. Дора, к примеру, напрочь не понимает, что когда ты хочешь что-то сделать, ты хочешь это сделать, и немедленно, а не через неделю.

Освальд сказал: «Главное отобрать, кто из зверей будет участвовать.»

«И посмотрим», — добавил он, — «может быть, мы обнаружим в них талант, таившийся до сих пор от взгляда их непросвещенного владельца».

Денни достал карандаш и записал, какие животные нам требуются.

Вот этот список: ЖИВОТНЫЕ — УЧАСТНИКИ ЦИРКОВОГО ПРЕДСТАВЛЕНИЯ! 1 Бык для корриды. 1 Лошади для того же (если удастся). 1 коза для отважных альпинистов. 1 ослик для качелей. 2 белые свиньи — одну для дрессировки, а другую для клоуна. Как можно больше индюков, потому что они гогочут, как будто это публика. Сколько угодно собак для чего придумаем. 1 большую черную свинью, чтобы на параде был слон, телята (несколько) — они будут верблюдами.

Капитаном на этот раз была Дэйзи, потому что это ее предложение дало столько для развития этой идеи, но Дэйзи скукожилась и уступила капитанство Освальду. Освальд сказал:

«Главное — собрать всех животных в одно место, загородка в том конце сада как раз подходит, потому что там надежный и крепкий забор. А когда мы соберем всех участников представления, то сочиним программу и нарядим всех для выступления. Жалко, что зрителей у нас не будет, одни только индюки».

Мы собирали зверей по порядку, согласно последовательности в списке Денни. Первым шел бык. Он был черный. Он жил не в хлеву с прочим рогатым народцем, а в своем собственном доме через поле. Освальд и Алиса пошли за ним. Они взяли уздечку, чтобы привести быка, и кнут, не для того чтобы его бить, но чтобы он видел.

Все остальные должны были постараться добыть лошадь.

Освальд, как всегда, был полон радужных планов.

«Я думаю, бык сперва застесняется, — сказал Освальд, — придется бичом загнать его на арену».

«Но ему будет больно», — вступилась Алиса.

«Быку не больно, — объяснил ей Освальд, — у него чересчур толстая шкура».

«А почему же тогда он слушается кнута, если ему не больно?» — спросила Алиса.

«Хорошо воспитанный бык слушается кнута, потому что знает, что этого от него ждут, — сказал Освальд. — Я думаю, я сяду верхом на быка, — продолжал бестрепетный юный герой, — коррида, в которой верхом на быке появляется отважный юный наездник, готовый разделить с быком его удачи и гибель — это что-то новое!»

«На быке нельзя ездить верхом, — сказала Алиса, — у него, наверное, спина острая, как и у коровы».

Но Освальд рассчитывал все же забраться на спину быку. Бык жил в деревянном доме среди кустов, у него даже был свой дворик возле дома, так что на крышу к нему влезть не было никакой возможности.

Когда мы пришли, бык частично был дома, а частично в саду и вовсю обмахивался хвостом, отбиваясь от облепивших его мух. День был снова очень жаркий.

«Вот видишь, — сказала Алиса, — тебе вовсе не понадобится кнут. Он так обрадуется, что его взяли на прогулку, что просто сунет мне морду в руку, словно ручной зверек, и будет следовать за мной по пятам». Освальд окликнул его. Он повторял: «Бычок! Бычок! Бычок!» — потому что мы не знали его имени. Бык не обращал внимания, тогда Освальд подобрал камень и бросил его в быка, не со зла, а просто чтобы привлечь его внимание. Но бык и тут ухом не повел. Тогда Освальд перегнулся через железную калитку во двор к быку и слегка коснулся его кнутом. Вот это бык заметил да еще как! Едва кнут коснулся его спины, он вздрогнул, развернулся и, взревев словно раненный царь зверей, низко опустил голову и со всего размаху бросился на калитку, где мы стояли.

Алиса и Освальд мгновенно отскочили. Всякое желание приручать быка у них испарилось, и они во всю прыть пустились через поле — надо же было поскорее рассказать остальным об изменениях в программе.

Пока они мчались через поле, Освальду грезилось словно в страшном сне, что бык одним грозным ударом опрокинул железную калитку и гонится по полю за ним и Алисой с железной калиткой на рогах. Перебежав через поле, мы оглянулись: нет, калитка по-прежнему была на месте.

Освальд сказал: «Лучше обойтись без быка. По-моему, он не захочет участвовать в нашем представлении. Не надо мучить бессловесное животное.»

Алиса ответила (то ли смеясь, то ли плача):

«Ох, Освальд, ну как ты можешь!». И все-таки мы прекрасно обошлись без быка и не стали никому рассказывать, сколь поспешным было наше возвращение, а просто сказали: «Бык не захотел идти с нами».

Остальные тоже времени не теряли. Они привели старого Кловера, который возил тележку, но Кловера интересовала только кормежка, и мы решили не заставлять его участвовать в корриде, а сделать его слоном. Быть слоном не хлопотно, а Кловер был достаточно большим, чтобы сойти хотя бы за слоненка. Тогда черная свинья может стать Ученой Свиньей, а две другие свиньи пригодятся на что-нибудь еще. Козла уже тоже привели и привязали к деревцу.

Денни привел осла.

Собаки тоже были уже тут как тут — вот уж кого искать не приходится.

Оставалось только раздобыть телят, индюков, чтобы они были публикой, и свиней. С телятами все было просто — они жили в отдельном сарае и их было всего пятеро. Свиньи тоже жили все вместе. Мы вывели свиней наружу и не без труда убедили их, что они сами хотят пойти в тот загончик, где мы собирались устроить цирк. Для этого нам пришлось притвориться, будто мы хотим гнать их в другую сторону. Со свиньей все просто: они видит только то направлением, в котором ее гонят и противоположное. А вот индюки видят сразу множество путей, и все их пытаются испробовать. Они подняли такой шум, что мы решили: нам вовсе не понравится такая публика, поэтому оставили их в покое и ушли.

«Ну и пусть, — сказал Г. О. — Они еще пожалеют, свиньи неблагодарные, что не увидят цирковое представление. Надеюсь, другие звери расскажут им, как это было здорово».

Пока индюки неблагодарные нас изводили, Дикки повстречал трех овечек, которые тоже захотели присоединиться к веселой компании, и мы их приняли.

После этого мы заперли дверь загона, и предоставили бессловесным участникам представления познакомиться друг с другом, пока мы снаряжались. Освальд и Г. О. собирались быть клоунами. Для этого достаточно было надеть пижаму Альбертова дяди, перемазать крахмалом волосы и лицо, а румяна получились из кирпичного порошка, который мы соскребли с пола.

Алиса надела коротенькую белую юбочку, а под нее — розовую и воткнула розы и в волосы, и в платье. Платье у нее было из розового шелка и белого покрывала с туалетного столика в ее комнате, она закрепила его булавками и обвязала вместо пояса маленькое махровое полотенце. Она собиралась быть Бесстрашной Наездницей и оседлать свинью или овцу — что покажется нам наиболее отважным и эксцентричным. Дора оделась по моде высшей школы, не той высшей школы, в которой девочки учатся, а школы верховой езды — вместо сюртука она прихватила длинную рубашку миссис Петтигрю, а на голову надела школьный цилиндр Дика. Дэйзи нарядилась точно так же как Алиса, причем она раздобыла муслиновое покрывало из комнаты миссис Петтигрю, даже не предупредив ее. Мы ей ничего подобного не советовали, напротив, как раз попытались уговорить ее положить покрывало на место, как вдруг Денни и Ноэль, которые собирались переодеться разбойниками, нацепив высокие сапоги из картона, широкополые шляпы и плащи из банных полотенец, выглянули из окна и застыли на месте.

«Черт!» — сказал Дикки, — «скорее, Освальд», — и он бросился прочь из комнаты, словно раненная лань.

Освальду и всем остальным достаточно было одного взгляда на то, что происходило за окном, чтобы поспешно последовать за ним. Ноэль успел уже нацепить картонные сапоги и плащ из полотенца; Г. О. дожидался, чтобы Дора нарядила его клоуном — в тот момент на нем была только рубашка и шорты с подтяжками. Тем не менее, он тоже побежал за нами. И на то были причины, потому что в том загоне, где мы собирались устроить цирк, творились кошмарные дела: собаки вздумали поохотиться на овец. А мы уже достаточно долго прожили с этими собаками в деревне, чтобы понимать, каких пакостей можно от них ожидать.

Мы все ворвались в загон, громко окликая Пинчера, Марту и Леди. Пинчер послушался почти что сразу — он хорошо дрессирован: я сам занимался его воспитанием. Марта, похоже, ничего не слышала. Она страшно глухая, но это не страшно, потому что овцы спокойно могли уйти от нее, она бегает медленно и не так уж азартно. Но Леди — Леди была настоящая борзая. Она привыкла преследовать красу и гордость леса — оленей с ветвистыми рогами, и она мчалась вперед на всех парах. Сейчас она была уже в дальнем конце загона, а перед ней, трясясь, скакала самая жирная овца. Если у живого человека глаза могут выскочить из орбит от ужаса, как это бывает в приключенческих книгах, стало быть, у нас в ту минуту глаза выскочили из орбит.

Последовал миг безмолвного ужаса. Мы были уверены, что Леди вот-вот вцепится в горло своей беззащитной жертве, и думали как об уйме денег, которую нам придется платить за овцу, так и о бедной овечке.

Мы помчались туда со всех ног. Очень трудно мчаться словно стрела, выпущена из лука, когда на тебе пижама со взрослого человека — тем не менее, я опередил даже Дикки. Он потом говорил, это оттого, что его картонные ковбойские сапоги развалились, и он споткнулся. Третьей пришла Алиса. Она заткнула за пояс край муслинового покрывала и побежала как следует. Но пока мы добежали до рокового места, с овцой было почти что покончено. Мы услышали громкий всплеск, Леди остановилась и повернула голову. Наконец-то она услышала, как мы завываем на бегу. Она кинулась к нам, отплясывая на радостях, но мы сказали ей только: «Лежать — плохая собака!», — а сами побежали дальше.

Мы подбежали к ручью, который ограничивает загон с севера и увидели как овца барахтается в воде. Там не так уж глубоко, и она прекрасно могла бы встать на ноги, но она даже не попыталась.

Берег здесь был крутой. Алиса и я спустились и вошли в воду, а затем подошел и Дикки, и мы начали подталкивать вверх овцу, пока она не смогла опереться на меня и Алису (мы стояли ближе к берегу), а овца все это время непрерывно лягалась. Хорошенько лягнув нас напоследок, она все-таки поднялась из воды, и эта мокрая, тяжелая задыхающаяся ослица улеглась прямо нам на колени, словно ласковый щенок, а Дикки подпер ее снизу плечом, чтобы она не плюхнулась в воду, и в этом положении мы дождались, пока остальные привели пастуха.

Пастух пришел и обругал нас всеми словами, какие только можно себе представить, а под конец сказал:

«Хорошо еще, хозяин этого не видел. Он бы с вами не так поговорил».

После этого он вытащил овцу и забрал всех остальных овец и телят в придачу. Остальные участники нашего представления его не заинтересовали.

Алиса, Освальд и Дик решили, что нам следует посидеть на солнышке, пока снова вернется охота играть в цирк. Обсохнув, мы начали сочинять программу представления. Вот как она выглядела:

Программа 1. Отважный прыжок с отвесного утеса. Исполнитель — отважная овца. Утес и вода настоящие. Отважные спасатели — О., А. и Р. Бэстейблы. (Мы решили, что вполне можем это вставить, хотя все было уже позади и произошло случайно).

2. Изящная вольтижировка на дрессированной свинье. Элайза А. Бэстейбл. (Это Алиса решила, что она — Элайза).

3. Забавная интермедия клоунов, с дрессированной собакой Пинчером и второй белой свиньей. Г. О. и О. Бэстейблы.

4. Качели с дрессированными осликами. (Г. О. сказал, что осел у нас только один, на что Дикки ему сказал, что Г. О. сойдет за второго, а когда мир был восстановлен, мы перешли к пункту пятому).

5. Грациозная вольтижировка Д. Бэстейбл. Высшая школа. И Кловер, несравненный ручной слон с равнин Венесуэлы.

7. Отважные альпинисты. Билли, всем известный козел-акробат, покоритель Андов. (Мы надеялись, что сумеем сделать Анды из бревен, и мы бы это сделали, но с нами случилось то, что всегда случается с нами. (Я имею в виду Непредвиденное. (Так обычно говорит папа, но я уже по уши влез в скобки, так что я поскорее вылезу из них и буду рассказывать дальше))).

7. Черная, но Ученая свинья. («Наверное, она что-нибудь умеет, — сказала Алиса, — Надо только выяснить, что именно». Увы, скоро мы это выяснили).

Больше мы ничего придумать не смогли, а одежка на нас вполне высохла, если не считать картонных сапог Дикки, которые развалились и уплыли по течению.

Мы вернулись на сцену (железный круг, на который овцам обычно насыпали соль) и начали наряжать животных. Только мы привязали к Черной Ученой Свинье знамя, которое сделали из фланелевой юбки Дэйзи и всего прочего, когда приветствовали солдат, как мы услышали вопли, доносившиеся из задней части дома, и только тут мы обнаружили, что Билли, козел-акробат, каким-то образом сумел отвязаться от того дерева, у которого его оставили. (Он к тому же объел всю кору с этого дерева, но в этом мы убедились только на следующий день, когда взрослые привели нас на место преступления).

Калитка загона была открыта, и калитка, которая ведет к мосту, который ведет к двери дома тоже была открыта. Мы помчались в том направлении, откуда доносились крики и, ориентируясь на слух, вошли в кухню. По пути Ноэль, всегда склонный к меланхолии, спросил: «Это нас грабят, или всего-навсего убили миссис Петтигрю?»

Войдя в кухню, мы увидели, что оба предположения Ноэля были неверны. Миссис Петтигрю, завывая словно паровозная сирена, металась посреди кухни с метлой в руках. В дальнем углу прижалась служанка, которая взвизгивала уже хрипло и утомлено, пытаясь спрятаться за развешенным для просушки бельем. На столе у шкафа (он влез туда со стула) стоял Билли, козел-акробат, без всякой дрессировки решившийся изобразить свой отважный поход в Андах. Мы уставились на него, а он повернул голову и слегка покачал рогами, так что мы поняли: какой-то коварный умысел таится за внешне спокойным выражением его лица. В следующий миг он подцепил рогом крайнюю тарелку на второй снизу полке и прошелся вдоль всей стены. Тарелки с грохотом обрушились на суповые тарелки и салатницы, которые украшали собой нижний пояс Анд.

Вопли миссис Петтигрю потонули в треске и грохоте обрушившейся лавины.

Освальд, пораженный ужасом и вежливым сожалением, тем не менее сохранил безупречное хладнокровие.

Не обращая внимания на метлу, которой миссис Петтигрю не переставала гневно и робко отбиваться от козла, Освальд шагнул вперед, приказав своим верным спутникам: «За мной — надо схватить его!»

Но Дик решил, что его план тоже созрел, поэтому прежде чем Освальд успел привести в исполнение свой долго лелеемый и достойный маршала замысел, Дикки попросту ухватил козла за ноги. Козел грохнулся на еще (до того момента) не разбитые тарелки, затем проехался по осколкам салатниц и суповых тарелок и опрокинулся на Дикки. Оба они тяжело рухнули на землю. Верные спутники были столь изумлены отважным поступком Дикки и его львинодушного брата, что ничуть не помогли им схватить козла. Козел не ушибся, а Дикки вывихнул палец и набил себе на голове шишку величиной с рукоятку двери, так что ему пришлось тут же отправиться в постель.

Я наброшу занавес на эту печальную сцену и пропущу все то, что сказала миссис Петтигрю. Я так же опущу все то, что сказал дядя Альберта, который услышал ее вопли и поспел как раз вовремя, чтобы увидеть руины и разрушения. Мы не сказали почти ничего. Бывают такие моменты, в которые доказывать что-либо бесполезно, тем не менее, мы почти не были виноваты в том что произошло.

Когда они сказали все, что считали нужным и отпустили нас, мы поспешили удалиться, и Алиса сказала удрученным голосом, которому она понапрасну пыталась придать твердость:

«Хватит с нас этого цирка. Давайте положим игрушки на место — то есть, я хочу сказать, отведем животных на место — и дело с концом. Лучше я пойду почитаю Дикки вслух».

Дух Освальда не может сломить ни опасность, ни противодействие, он терпеть не может проигрывать, но на этот раз он благородно уступил Алисе, тем более что все остальные согласились с ней. Мы вернулись к своему цирку, чтобы выпустить артистов и развести их по местам.

Увы! Мы опоздали. Слишком поспешно мы устремились на помощь миссис Петтигрю, которую (как мы думали) осаждали грабители, и обе калитки так и остались незапертыми. Старая кляча — я имею в виду нашего ученого слона из Венесуэлы — покорно ждала нас, а собак мы привязали сразу после того, как овца, согласно программе, совершила свой отважный прыжок. Две белые свинки тоже проявили дисциплинированность, но ослик сбежал. Мы услышали, как стучат его копытца по дороге — все глуше и глуше — похоже, он направлялся в «Корону с розой». А за углом промелькнуло нечто красно-сине-белое и немножко черное, имы поняли, что главная свинья тоже дала деру, причем в прямо противоположном направлении. Почему они не могли бежать в одну сторону? Как сказала потом Денни, свинья есть свинья, и осел есть осел. Логично.

Дэйзи и Г. О. побежали за осликом, а все остальные кинулись вдогонку за свиньей. Она бежала себе ленивой рысцой, очень черная на фоне белой проселочной дороги, и шнурочки, которыми мы закрепили у нее на спине государственный флаг, весело подпрыгивали. Мы думали, что легко догоним ее, но увы.

Чем быстрее мы бежали за ней, тем больше она набавляла ходу, если же мы останавливались перевести дух, она тоже останавливалась, оглядывалась и кивала. Может быть, вы не поверите, но так оно и было и это чистая правда как и все, что касается козла, слово чести. Она кивала, будто хотела сказать:

«Ага, вы думали, вам удастся меня поймать, как же, держи карман!» — и как только мы делали хоть один шаг, она тут же припускала. Эта свинья знай вела нас куда-то, по совсем незнакомым местам. Хорошо еще, что она все время бежала по дороге. Порой нам попадались навстречу люди, и мы кричали им, чтобы они помогли перехватить свинью. Но они только размахивали руками и лопались от смеха. Один малый ехал нам навстречу на велосипеде, так он чуть не перевернулся и быстренько слез с велосипеда, положил его на землю и сам уселся, чтобы вдоволь нахохотаться. Алиса по-прежнему была в костюме бесстрашной наездницы, то есть в красно-белой скатерти, украшенной гирляндами из роз и без чулочек, только в легких тапочках, потому что она считала, что в них она сможет грациозно балансировать на спине ученой свиньи.

Освальд, клоун, был весь вымазан румянами и мелом. Гнаться за свиньей в пижаме дяди Альберта было совершенно немыслимо, потому что пижама была слишком велика Освальду. Он вовремя скинул ее, оставшись в коричневых штанишках, а пижаму обвязал вокруг шеи. Алиса советовала ему спрятать пижаму где-нибудь в кустах, но он не хотел бросать чужую вещь в незнакомой местности. Будь это его собственная пижама — другое дело. В следующем году я попрошу папу купить мне пижаму, это такая полезная вещь и на многое годится.

Ноэль был разбойником, его костюм состоял в основном из коричневой бумаги, купальных полотенец и треуголки (из «Таймса»), все это могло свалиться в любую минуту. Перед нами мчалась черная свинья, сверкая прославленным знаменем Британии. И все же если я когда-нибудь увижу юных героев попавших в столь затруднительное положение, я протяну им руку помощи, а не бужу хохотать до тех пор, пока не свалюсь вместе с велосипедом, проломив изгородь — может быть, мы выглядели и смешно, но нам-то было не до смеха.

Вы себе не представляете, какая потная это работа, гоняться за свиньей посреди лета, да еще в костюме, предназначенном для циркового выступления. Пудра расползлась с волос Освальда по всему лицу и лезла в рот и глаза, на благородном челе проступили крупные капли пота, смешавшиеся с углем, которым были подрисованы брови, потом поддалась и красная краска на щеках. Он попытался хоть глаза утереть, но вышло только хуже. Алиса на бегу придерживала свои наезднические юбочки, Ноэль ковылял в картонных башмаках, Дора перекинула конец длинной юбки через руку и мчалась впереди всех. С тех пор у нас как-то пропало желание понарошку охотиться на дикого кабана в тарелке — мы пережили все это по-настоящему и нам это не понравилось.

Наконец, один человек сжалился над нами. Быть может, у него самого были дети, или же свинья. Это был добрый человек и мы всегда будем благословлять его имя.

Он встал посреди дороги и замахал руками, словно ветряная мельница. Свинья развернулась на бегу, вломилась в чей-то сад, помчалась сперва налево, потом направо, пока не выскочила на лужайку. Похоже, ученая свинья знала, куда она бежит, а нам оставалось только следовать за ней.

«Скорее!» — крикнул Освальд слабеющим, но по-прежнему полководческим голосом. «Окружай ее! Отрежьте пути к отступлению!» — Мы почти окружили свинью. Теперь она бежала прямо к дому.

«Ага! Попалась!» — кричал отважный Освальд, преследуя свинью (если б вы знали, как трудно бегать по клумбам).

Все было бы не так плохо, если б Денни в последний момент не струсил. Он отскочил в сторону, когда мы были уже у самого дома, и свинья с радостным визгом (должно быть, это означалось «попались!» на ее языке) влетела в открытую дверь. Преследователи не колеблясь устремились за ней. Нам было не до церемоний. В следующий миг мы овладели этой свиньей, скрутили ее посреди осколков несостоявшегося чаепития, Алиса и Освальд торжествующе выпрямились, ухватив эту свинью, и увидели над собой изумленные лица Членов Приходского Совета Заботящихся о Наготе Наших Черных Братьев! Они собрались прочесть годовой отчет или что-то в этом роде, а мы загнали своего кабана прямо под их стол. В тот самый момент, когда мы опрокинули его, я успел услышать что-то о «наших черных братьях, чьи сердца столь же белы как и наши», и увидел как сновали иголки в руках пожилых леди, шивших неграм к зиме теплую одежку, но тут стол опрокинулся, священник смолк, а леди, само собой, завизжали.

В общем, они обошлись с нами не так плохо — не хуже, чем со своими черными братьями. Освальд тут же объяснил им, что во всем виновата свинья и попросил прощения за то, что мы так перепугали леди, и Алиса тоже попросила прощения и подтвердила, что на этот раз мы не виноваты. Священник смотрел злобно, но при своих прихожанках обругать нас не решился. Мы все объяснили и сказали «Можно нам уйти?»

«Чем скорее, тем лучше», — ответил священник, но его супруга спросила наши имена и адрес и сказала, что напишет нашему отцу. Она так и сделала, и мы еще об этом услышали. Но больше они ничего нам не сделали, просто велели уходить.

Прежде чем выполнить эту просьбу, мы попросили кусок веревки, чтобы вести свинью.

«А то она может снова убежать и прямо в вашу гостиную», — пояснила Алиса, — «будет так жалко, если она еще что-нибудь тут разобьет».

За веревкой послали маленькую девочку в накрахмаленном фартуке. Как только свинья дала нам обвязать ее шею веревкой, мы покинули дом священника.

Свинья шла медленно, зигзагообразно (так выражается Денни), и когда мы добрались до калитки, там нас уже поджидала та девочка, и ее накрахмаленный фартук был набит ломтями приходского пирога.

«Вы же наверное голодные», — сказала она. — «Почему они не напоили вас чаем после всей этой беготни?»

Мы поблагодарили ее и разобрали кекс.

«Я бы тоже хотела играть в цирк», — сказала она, — «расскажите, как вы играли».

Мы рассказали ей все, прожевывая кекс, и она сказала, наверное, слушать об этом было даже интереснее, чем самому участвовать, особенно что касается истории с козлом.

«Все-таки тетя могла бы налить вам чаю», — повторила она, но мы посоветовали ей не сердится на тетю, потому что со взрослых нельзя спрашивать так же, как с нас.

Когда мы прощались, она сказала, что никогда нас не забудет, и Освальд отдал ей маленький перочинный ножик со штопором, который был у него при себе.

Сражение Дикки с козлом было занесено в Золотую Книгу (он сам вписал себя, пока мы гонялись за свиньей), но других золотых дел нам в этот день совершить не удалось.

О том, как мы с Алисой поймали свинью никто написать не спохватился, Дикки мог бы, но ему, видно, было обидно, что он один оставался дома, когда все разбежались, так что я не буду винить его за это упущение.

Не стану рассказывать, как мы доставили свинью домой, и как был пойман ослик (по сравнению с поимкой свиньи это детские игры). Не стоит повторять и тех слов, которые пришлось выслушать бестрепетным охотникам на дикого кабана. Все интересное я уже рассказал, все прочее пусть поглотит забвение.

Глава седьмая. Бобры или юные исследователи Арктики (или чего-нибудь еще)

Я не раз читал в книгах об удовольствиях столичной жизни, и как люди, живущие в провинции, тоскуют о радостном вихре модных городских удовольствий, потому что в провинции им очень скучно. Я с этим не согласен. В Лондоне, в особенности в Льюисхэме, ничего не произойдет, пока ты сам эти не займешься, а если и произойдет, то не с тобой, а тех людей, с кем происходит что-нибудь интересное, ты все равно не знаешь. Зато в деревне то и дело происходит что-нибудь интересное, причем не реже, чем с другими людьми, и часто для этого не приходится ничего делать.

К тому же в деревне естественные и законные способы зарабатывать себе на жизнь гораздо веселее, чем в городе: сеять и жать, и возиться с животными — это ведь гораздо интереснее, чем продавать рыбу, хлеб или масло. Единственное интересное ремесло в городе — это ремесло лудильщика да еще газовщика, но они ведь и в деревне нужны.

Я помню, какой милый человек приходил к нам в Льюисхэме отключать газ, когда дела у папы шли совсем уж плохо. Это был настоящий джентльмен, он дал Освальду и Дикки свинцовую трубу длинной в добрых два ярда с четвертью, и медный кран, который только отмыть было нужно, и целую пригоршню винтиков с которыми можно делать все что заблагорассудится. Как-то раз когда Элайза без предупреждения ушла вечером из дому, мы завинтили заднюю дверь. Вышел страшный скандал. Мы-то вовсе не собирались устраивать ей неприятности. Мы думали: как будет весело, когда она утром выйдет за молоком, а дверь-то и не открывается. Но не стоит рассказывать больше о доме в Льюисхэме. Это все лишь приятные воспоминания, которые не имеют отношения к этой истории с бобрами и исследователями.

Боюсь, что Дора и Дэйзи вырастут столь добродетельными, что им останется только выйти замуж за миссионеров. К счастью, Освальда ожидает другая судьба.

Мы провели две экспедиции, чтобы отыскать истоки Нила (или хотя бы северный полюс) и, благодаря их манере повсюду ходить вместе и думать только о скучных и похвальных делах вроде шитья, глажки и помощи в готовке и укрепляющей пище для больных и неимущих, Дора и Дэйзи оба раза оказались непригодными к этим походам, хотя нога у Доры уже достаточно зажила, чтобы отправиться на экватор, не говоря уж о северном полюсе. В первый раз они сказали, что ничуть не жалеют, что не пошли, потому что они-де не любят пачкаться с головы до ног (что за странности!), и к тому же они лучше провели время, чем мы все вместе взятые. (К чаю зашел наш пастор с женой, и были горячие пирожки). Во второй раз они уверяли, что им сильно повезло, когда они остались дома и, быть может, они правы. Но давайте я расскажу все по порядку — надеюсь, вам понравится эта история. Я собираюсь написать ее в ином стиле, вроде тех книжек, которые дарят в девчачьих школах, я имеют виду «школы для юных леди», а не ту, где учатся наши девочки — та все-таки разумнее. Итак:

«Увы!» — воскликнула прелестная девица, едва достигшая двенадцати лет, отбросив элегантную шляпку и проводя тонкими пальчиками по золотым кудрям. — «Сколь это горестно — верно я говорю? — зреть столь многих юных леди и джентльменов в расцвете сил, которые растрачивают драгоценные часы лета в праздности и неге».

С нежным упреком взглянула она на группку юношей и девушек, расположившихся под тенистым сводом берез и поедавших чернослив.

«Возлюбленные мои братья и сестра, — продолжала она, заливаясь слабым румянцем, — разве не могли бы мы даже ныне, хотя уже пробил одиннадцатый час, исправить течение нашей жизни и подыскать себе какое-нибудь занятие, достойное и в то же время интересное?»

«Я не вполне улавливаю смысл твоих речей, возлюбленная сестра», — ответил самый умный из ее братьев, на чьем челе…

А, что толку. Не умею я писать такие книги. И как писателям такое удается?

На самом деле мы и вправду ели чернослив, насыпав его на лист капусты и сидя в саду. Вдруг Алиса сказала:

«Слушайте, а давайте все-таки чем-нибудь займемся. Просто глупо так терять время. Уже одиннадцать. Пошли наконец!»

Освальд сказал: «Куда?»

С этого все и началось.

Ров, который со всех сторон окружает наш дом, подпитывается ручейками. Один из них течет по открытой трубе, конец которой выходит наружу с другой стороны нашего сада.

Именно этот поток и имела в виду Алиса, когда сказала:

«Почему бы нам не пойти на поиски истоков Нила?»

Конечно, Освальд знал, что истоки Нила (то есть настоящего, египетского Нила) давно уже открыты, и эта тайна не способна более взбудоражить умы подлинных исследователей. Но он не стал говорить это вслух. Немалая наука — знать, когда следует говорить, а когда и промолчать.

«Почему бы нам не оправиться на исследование Арктики?» — предложил Дикки. — «Мы бы перехватили с собой ледоруб и питались бы ворванью и тому подобным. К тому же там прохладно».

«Голосовать! Голосовать!» — крикнул Освальд, и мы приступили к голосованию.

Освальд, Алиса, Ноэль и Денни проголосовали за край ибисов и крокодилов. Дикки, Г. О. и Дора с Дэйзи предпочли край вечной зимы и ворвани.

Алиса сказала: «По дороге решим. Главное — выйти».

Оставалось решить вопрос с провиантом. Каждый из нас имел на этот счет особое мнение, и всем казалось, что то, что предлагают взять остальные, ни на что не годится. Так бывает и со взрослыми, когда они затевают экспедицию. Поэтому Освальд, который в состоянии справиться и с более затруднительными обстоятельствами, чем те, что встречались до сих пор, сказал: «Пусть каждый принесет то, что считает нужным. Мы устроим тайный склад в углу того сарая, от которого мы позаимствовали дверь для плота. И тогда капитан решит, кому что брать».

Так и сделали. Вы, может быть, думаете, что снарядить экспедицию это плевое дело, но это вовсе не так, особенно когда еще не решили, будет ли эта экспедиция проходить в центральной Африке или среди айсбергов и белых медведей.

Дикки хотел взять топор, молоток для угля, одеяло и теплый плащ.

Г. О. приволок большую вязанку хвороста для сигнальных костров и старые коньки (недавно обнаруженные в кладовой) на случай, если мы все-таки попадем на север.

Ноэль принес лопату и совок и добыл (уж не знаю как) банку маринованного лука.

Денни пришел с тростью (он так и пошел с ней в поход, несмотря на наши возражения), книгу (на случай, если ему надоест быть исследователем), сачок и бутылочку с пробкой, теннисный мячик, чтобы поиграть в паузах между исследованиями, два полотенца и зонтик, чтобы разбить лагерь или если встретится настолько большая река, что нам вздумается искупаться или просто свалиться в нее.

Алиса взяла свитер для Ноэля: а то вдруг мы будем возвращаться когда стемнеет, ножницы, иголку и нитки и две большие свечки — вдруг мы попадем в пещеру.

Освальд, как многоопытный руководитель, всецело сосредоточился на жратве, правда, остальные о ней тоже не забыли.

Все экспедиционные припасы сложили на скатерть, завернули и связали уголками. Получилась тяжесть, которую не могли оторвать от земли даже закаленные руки Освальда. Тогда мы решили брать с собой не все, а только отборный провиант, Все остальное мы зарыли в солому, потому что в жизни бывают свои взлеты и падения, а припас он всегда припас, особенно если речь идет о провизии. В том числе мы оставили и маринованный лук, но не надолго.

Тут появляются Дора и Дэйзи(обвив друг друга руками за талию как на картинке в мелочной лавке) и говорят, что они не пойдут с нами.

День и так был страшно жаркий, и разногласия среди исследователей по поводу необходимой провизии переросли в жаркие дебаты, и Г. О. потерял подвязку и не позволил Алисе заменить ее носовым платком, который любящая сестра вполне готова была ему пожертвовать. Словом, экспедиция, которая вышла в тот ясный солнечный день искать истоки реки, по которой Клеопатра плавала у Шекспира, или ледяные равнины, о которых Нансен написал такую толстую книгу, начиналась при весьма мрачных предзнаменованиях.

Но целительный покой природы помог им вскоре перестать дуться — Освальд и не дулся, он просто не хотел делать ничего из того, что предлагали остальные — и после того, как мы прошли вдоль ручья и видели водяную крысу и запустили в нее камнем, гармония была восстановлена. В крысу мы не попали.

Сами понимаете, мы не таковы, чтобы прожить столько времени возле ручья и не попытаться исследовать его глубины. Это ведь был тот самый ручей, куда сиганула овца (отважный прыжок!) в тот день, когда мы устраивали цирк. Само собой, мы не раз и сами забирались в него — там, где помельче. Но сегодня мы собирались идти далеко. Мы правда собирались, но когда мы дошли до того места, где через ручей переброшен деревянный мостик для скота, Дикки крикнул: «Привал!» — и все мы с удовольствием опустились на землю. То ли дело настоящие исследователи, которые не знают покоя ни днем, ни ночью, пока не доберутся туда (будь это «туда» Северный полюс или самый центр того, что на старых картах обозначается как Пустыня Сахара).

Провизия, собранная различными членами экспедиции была хороша в двух отношениях: во-первых, вкусно, а во-вторых, много. Кекс, крутое яйцо, колбаски, коринка, сырный пирог, изюм, холодные пирожки с яблоком. Все это было замечательно, но Освальду казалось, что истоки Нила(или Северный полюс) — по-прежнему далеко, и ничего особенного они из себя не представляют.

Поэтому он с удовольствием услышал, как Денни, растянувшийся на животе после основательного перекуса, сказал:

«Похоже, это глина: вы когда-нибудь делали из глины огромные горшки и блюда и обжигали их на солнце? Я читал об этом в книжке, и там еще запекали в песке черепах или устриц — не помню точно».

Он взял кусочек глины и принялся разминать его, и в тот же миг мрачное облако, нависшее над исследователями, рассеялось, и мы все забрались под мостик и принялись возиться с глиной.

«Ой как здорово!» — сказала Алиса. — «А потом мы раздадим эти огромные горшки здешним беднякам, которые не могут купить себе посуду. Это будет добрый поступок для книги Золотых Дел!»

Читать-то об этом легко, а вот попробуйте вылепить из глины большую тарелку. Как только удается сделать большую лепешку, она вдруг разрывается, хотя мы делали их и так слишком толстыми, а когда пытаешься загнуть краешки, они обламываются. Но мы старались изо всех сил и уже сняли и носки и башмаки. Когда ноги в холодной воде, злиться невозможно, и в этой возне с глиной, когда ты не заботишься, перемажешься ты или нет, есть что-то успокаивающее, к чему не может остаться нечувствительной самая жестокая грудь, которая когда ли билась на земле. (У меня все-таки немножко получается как в девчачьих книжках, верно?)

Потом мы поняли, что большая тарелка у нас не выйдет и решили заняться чем-нибудь помельче. Мы вылепили несколько блюдец, а Алиса сделала горшок (она сцепила оба кулака и велела Ноэлю облепить их глиной, а потом они подровняли это и внутри и снаружи (работать надо непременно мокрыми пальцами), и получился горшок — во сяком случае, так они это называли. Налепив достаточно всего, мы разложили это на солнце для просушки, но хотелось сделать все как следует, так что мы разожгли костер, а когда он прогорел, уложили свои горшки на белый раскаленный пепел, в котором еще бегали красные искорки, и насыпали пепел на них и сверху, и еще подложили хворосту. Замечательный получился костер.

Мы чувствовали, что уже приближается время полдника, поэтому решили оставить все до завтра, а завтра уж и забрать свои изделия.

Мы пошли домой через поле, но Дикки оглянулся и сказал:

«Костер здорово разгорелся».

Мы тоже оглянулись. В самом деле, на фоне вечернего неба высоко вздымались языки пламени.

«Наверное, глина загорелась», — сказал Г. О. — «Наверное, это горючая глина. Я что-то об этом слышал. А еще бывает глина, которую можно есть».

«Заткнись!» — с убийственным презрением сказал ему Дикки.

Мы все дружно повернули обратно. Мы все чувствовали — бывает такое смутное предчувствие: что-то не так, и мы как всегда виноваты.

«Быть может», — сказала Алиса, — «мимо проходила прекрасная юная леди в муслиновом платье, и на платье упала искра, а теперь она катается по земле в мучительной агонии, вся охваченная пламенем».

Угол леса мешал нам рассмотреть, что там происходит, и мы очень надеялись, что Алиса ошибается.

Но когда мы подбежали к своему глиняному заводику, то увидели бедствие почти столь же ужасное, как безумная фантазия Алисы. Занялась деревянная изгородь возле мостика и горела уже вовсю.

Освальд пустился во всю прыть, остальные за ним. На бегу он сказал себе: «Не время беречь одежду. Будь отважен, мой мальчик!»

И он был отважен.

Приблизившись к роковому месту, он увидел, что вода из кепок и соломенных шляп, как бы быстро ему не подавали эти сосуды, не поможет загасить пламя, и его полное событиями прошлое подсказало ему, к каким методам надо прибегнуть перед лицом стихийного бедствия.

Он сказал: «Дикки, намочи свою куртку и мою тоже и давай их сюда. Алиса, отойди, эти дурацкие девчачьи одежды только на то и годны, чтобы загореться».

Дикки и Освальд сорвали с себя куртки, Денни тоже, но ему и Г. О. мы не позволили. Затем отважный Освальд приблизился к краю горящего моста и прижал к нему свою влажную куртку, словно компресс к груди пациента, страдающего бронхитом. Горящее дерево зашипело и Освальд отшатнулся, наглотавшись дыма. Затем он схватил вторую куртку и прижал ее к другому участку перил и снова, как он и рассчитывал, сработало. Но тут надо было повозиться, и дым, разъедавший глаза, заставил юного героя уступить место Дикки и Денни, чтобы они к нему не приставали. В конце концов все уладилось и прожорливая стихия была побеждена. Мы забросали проклятый костер глиной, чтобы он уже точно не разгорелся, и тут Алиса сказала:

«Теперь нам придется пойти и во всем признаться».

«Конечно», — оборвал ее Освальд. Он с самого начала знал, что придется во всем признаваться.

Мы пошли к фермеру, который работал на участке возле Моат-хауза, и пошли к нему не откладывая, потому что такие новости становятся тем хуже, чем дольше их сберегаешь, мы все рассказали ему, а он сказал:

«Ах вы маленькие…» — все остальное я повторять не стану, потому что уверен: об этом он пожалел в ближайшее воскресение, когда пошел в церковь, а то и раньше.

Мы не стали обижаться на то, что он говорил, а просто повторили, что просим прощения, но он не принял наши извинения как подобает мужчине, но повторял «Ах вы…» и так далее, словно баба. Потом он пошел осматривать свой мост, а мы пошли пить чай, но наши куртки уже никогда не выглядели как новенькие.

Конечно, отважные исследователи не должны отступать перед причитаниями фермера, тем более перед его бранью. Альбертова дяди дома не было, так что нам не выпала в тот день двойня порция, а на следующий день мы пошли искать истоки великой реки или же гороподобные айсберги.

Мы вышли тяжело нагруженные огромным пирогом, который спекли нам Дора и Дэйзи, и шестью бутылками лимонада. Должно быть, истинные исследователи носят лимонад в чем-нибудь полегче, чем эти бутылки; должно быть, они покупают сразу бочонок, что гораздо дешевле, и девочки тащат его на спине, как на картинке дочери полка.

Мы миновали вчерашние пожарище, и воспоминание о нем пробудило в нас столь сильную жажду, что было решено тут же выпить лимонад и спрятать пустые бутылки. А затем мы отправились дальше в твердой решимости достичь в этот день ледяной или тропической цели нашего пути.

Денни и Г. О. хотели остановиться и устроить модные купальни в том месте, где ручей разливается маленьким морем, но Ноэль отказался: мы модников не любим.

«Ты-то должен уважать модников, — сказал Денни, — Мистер Коллинз написал Оду Моде, а он большой поэт».

«Мильтон написал целую поэму о Сатане, но я не обязан и Сатану любить», — ответил Ноэль (молодец!).

«Человек не обязан любить все, о чем он пишет, не говоря уж о том, что он читал, — подхватила Алиса, — Вспомни хотя бы „Погибель на тебя, тиран“, и все, что понаписано о войне, жестоких королях и святых мучениках, да и тот стишок, который ты написал о черном жуке».

К тому времени мы уже миновали местное море, так что миновала и опасность задержаться здесь, но они продолжали толковать о поэзии еще целых полтора поля (я имею в виду, мы прошли целое поле и еще половину, по прежнему вдоль реки). Речка здесь была широкая, но мелкая, были видны все камешки на дне и множество мальков и паучков, скользивших по поверхности. Денни сказал, что раз паучки держаться на воде, значит, она уже почти лед, и скоро будет северный полюс, но Освальд заметил возле леса птичку, которая несомненно была ибисом.

Вдоволь наслушавшись разговоров о стихах, Освальд предложил: «Давайте будем бобрами и построим плотину».

Всем было очень жарко, так что охотно согласились, и вскоре все уже подоткнули и закатали одежду так высоко, как только можно, и любовались на свои ноги, которые в воде кажутся зелеными, хотя на берегу были розовыми.

Строить запруду очень весело, хотя и трудно — об этом вы можете прочитать в любой книге про бобров.

Дикки сказал, раз мы стали бобрами, значит, мы в Канаде, то есть на пути к Северному полюсу, но Освальд молча указал на его залитое потом чело, и Дикки вынужден был признать, что для Северного полюса тут жарковато. Поскольку Дикки приволок с собой ледоруб (самый что ни на есть обыкновенный топор и притом довольно маленький), Освальд, как прирожденный полководец, отправил Дикки и Денни нарезать пласты дерна с травянистого берега, а все остальные пока что перегораживали течение реки камнями. Само собой, здесь было вдоволь ила, иначе самые умелые бобры не построили бы здесь плотину.

Выстроив цепочку камней, мы проложили их пластами дерна, затем снова положили камни и комки ила сверху, как масло на бутерброд, старательно их спрессовав. Мы провели за этой работой несколько часов, прервавшись лишь для того, чтобы съесть по пирожку. Наконец, плотина сравнялось высотой с берегами. Тогда мы подобрали огромный комок глины, подняли его вчетвером и закрыли последнее отверстие, через которое до сих пор шла вода. Нас, конечно, обрызгало напоследок, но какой же бобр не любит купаться. Еще немного глины, и мы закончили свою работу. Должно быть, целую тонну глины извели: на берегу даже яма осталась после наших трудов.

Завершив свое дело, мы пустились в путь. Дикки так вспотел, что даже куртку снял и о Северном полюсе уже не заикался.

Мы шли по течению реки и она вела нас через поле, лес и луг, берег становился высоким, почти отвесным, на головой темные деревья сомкнули призрачные своды, и мы почувствовали себя принцами в волшебной сказке, отправившимися в путь, чтобы сколотить себе состояние.

И тут мы увидели то, ради чего непременно стоило прийти сюда: река внезапно исчезла под каменной аркой, и хотя мы по колени влезли в воду и наклонялись и так и эдак и вертели головой, но все равно не могли разглядеть, где кончается этот тоннель.

Ручей тут был гораздо уже, чем в том месте, где мы играли в бобров.

Любезный читатель, тебе не составит труда угадать, кто произнес:

«Алиса, ты брала с собой свечку. Мы должны исследовать этот путь.»

Но отважный призыв Освальда натолкнулся на холодное молчание.

Они сказали, это им неинтересно, а вот к чаю вернуться хочется.

Лучше бы они честно сказали, что струсили, а то как что — сразу чай.

Освальд и ухом не повел. Он сказал в присущей ему полной достоинства манере (и вовсе не обиженно):

«Ладно, крошки. Ступайте домой, и пусть няня уложит вас в кроватку»

Тут они все сказали, что пойдут вместе со мной. Первым шел Освальд и нес в руке свечу. Идти было не так-то просто, создатель этой подземной галереи не подумал об отважных бобрах, которым суждено было однажды в нее проникнуть, и нам пришлось согнуться почти что вдвое.

Но наш вождь бесстрашно шел в перед, не слушая жалоб своих верных сотоварищей и что они там ворчали о своих разламывающихся (как будто пряники) спинах. Первопроходцы, бобры…

Туннель был длинный-предлинный, и даже Освальд обрадовался, когда, наконец, увидел впереди свет. Те, позади, тоже радостно завопили. Пол тут был каменный, так что идти было не очень-то трудно. Будь под ногами острые камешки или гравий, они бы повернули назад, я уж знаю.

Проблеск света в конце тоннеля все разрастался, и вот бестрепетный вождь уже моргал, заново привыкая к солнцу, и свечка в его руке казалась до смешного ненужной. Он вышел на свежий воздух, остальные вслед за ним, и все мы в один голос сказали: «Ого!» Кусты здесь росли у самого выхода из тоннеля, так что мы почти ничего не видели. Хорошенько потянувшись и разогнув спины, мы пошли дальше вверх по течению и никто уже не говорил о чае, хотя, как потом выяснилось, кое-кто все-таки думал о нем.

Солнышко было славное, после тоннеля все равно что Африка после северного полюса. Ручей становился все уже.

Дикки сказал: «Мы, наверное, сбились с пути. Этот холодный тоннель должен был привести нас к северному полюсу».

Новый поворот ручья вывел нас из кустов, и Освальд ответил:

«Взгляните на эту странную, дикую, экзотическую и тропическую растительность. Такие цветы распускаются только вдали от северных регионов».

В самом деле, мы зашли в какую-то болотистую местность, здесь росли странные кусты и цветы, которых мы никогда раньше не встречали, словом, все это как нельзя лучше подходило джунглям. Ручей почти иссяк. Было очень жарко, а земля под ногами чересчур мягкая. Над водой нависали невысокие ивы, и все поросло густой травой, в которой мелькали болотца и лужицы. Диких животных мы еще не встретили, но диких мух и жуков было предостаточно, и даже оводы, жадные, словно мухи цеце, жалили нас. Девочки принялись собирать цветы. Я отлично знаю, как эти цветы называются и даже смотрел в энциклопедии, но вам рассказывать не стану, это, слава Богу, не энциклопедия и не девчачий гербарий.

Теперь все уже просились домой. Здесь было гораздо жарче, чем в обычном английском лесу. Мы могли бы сорвать с себя все одежды и поиграть в дикарей, но тут было слишком грязно, чтобы идти босиком.

Освальд сумел убедить остальных, что просто глупо (и скучно) будет возвращаться домой той же самой дорогой; он указал на телеграфные столбы в отдалении и сказал:

«Там должна быть большая дорога, следуйте за мной!» — я не буду подробно останавливаться на этом поступке, доказывающем, как всегда, его здравый смысл и присутствие духа — ничего необычного для Освальда в нем нет.

Мы поползли дальше, чавкая по грязи, и в ботинках у нас было уже совсем мокро. Алиса разорвала свою шелковую юбку, и я точно знаю, что когда из юбки вырывается такой клок уголком, ее очень трудно будет починить.

Мы больше не шли по ручью. Он почти что исчез, так что мы проследили его до истоков. Нам было жарко, и очень жарко, и совсем очень жарко, крупные капли холодного пота проступили на нашем измученном челе и покатились по носу и даже по подбородку. Мухи жужжали, оводы жалили, Освальд из последних сил старался поддержать угасающее мужество своих спутников. Он споткнулся и свалился в какой-то колючий куст, но и падая, успел сказать:

«Видите, мы все-таки нашли истоки Нила! Ваш Северный полюс гроша ломанного не стоит!»

Алиса сказала: «Зато там так холодно! Освальд, даже ты предпочел бы сейчас быть там, верно?»

Освальд — прирожденный вождь, особенно если ему удастся уговорить кого-нибудь следовать за ним, но он хорошо помнит, что у вождя есть и другие обязанности кроме как просто идти впереди. Он должен ободрять больных и раненных членов экспедиции, будь она полярной или экваторической.

Поэтому Освальд пропустил всех остальных вперед, а сам шел под руку с Денни, помогая ему пробраться в трудных местах. Денни сильно натер ноги, потому что когда он играл в бобра, он ухитрился потерять носки, а башмаки без носок — впрочем, вы сами знаете. А у него и так вечно что-нибудь случается с ногами.

Мы вышли к пруду и Денни сказал:

«Давайте поплещемся!»

Освальд всегда готов поощрить инициативу, тем более когда речь идет о Денни (мы еще сделаем из него настоящего парня), но было уже поздновато и остальные успели уйти вперед, так что он просто от чистого сердца сказал:

«Еще чего! А ну, марш!»

Обычно Денни легко со всем соглашается, но даже червяк начнет извиваться, когда перегреется, а тем более если у него заболят ноги.

Он уперся и говорит: «Все равно хочу!»

Освальд не стал подавлять этот мятеж и напоминать, кто тут главный. Он сказал только:

«Ладно, только нам еще домой надо вернуться,» — ведь у Освальда добрая душа, и он всегда готов уступить другу.

Денни снял башмаки и влез в воду.

«Замечательно!» — говорит. — «Влезай тоже!»

«Там страсть как грязно!» — заметил его снисходительный полководец.

«Самую малость!» — сказал Денни, — «Но грязь тоже холодненькая, как вода, и мягкая, не то что башмаки».

И давай плескаться.

То ли Провидение позаботилось об Освальде, то ли он просто не сумел быстро развязать узлы на шнурках башмаков, но он избег страшной участи — сейчас вы услышите, какой.

Денни добрался уже до середины пруда, и поплескался вдоволь и весь насквозь промок, так что Освальду оставалось только завидовать, но увы! Ненарушимого блаженства в земной жизни достичь невозможно!

Денни начал было: «Чего ты упрямишься, Освальд, влезай скорее» — и вдруг издал душераздирающий вопль и давай лягаться.

«Что случилось?» — вскричал отважный Освальд. Судя по воплям, можно было опасаться худшего, однако не мог же Денни наткнуться на консервную банку в этом тихой болотистой местности?

«Не знаю, не знаю, оно кусается!» — орал Денни. — «Ой, кусается, всю ногу искусала! Больно, больно! Ой, кусается!» — на все лады вопил Денни, поспешая к берегу. Освальд вошел в воду и помог ему выбраться. Конечно, он не успел еще снять башмаки, но я уверен, что он и босиком не устрашился бы неведомых вод, голову даю на отсечение, он бы не струсил.

Денни выполз на берег, и мы оба с изумлением и ужасом убедились, что обе его ноги сплошь покрыты большими черными тварями вроде улиток. Денни весь позеленел, и даже Освальд почувствовал себя малость неуютно, потому что сразу догадался, кто эти мерзкие твари: не так давно он читал «Магнетические истории», в которых девочка по имени Феодосия выдавала блистательные трели на фортепиано, а зато другая девочка знала все про пиявок, что гораздо интереснее и достойно быть записанным в Золотую Книгу. Освальд попытался отодрать пиявок, но они не отдирались, а Денни завывал так, что к нему страшно было притронуться. Освальд хорошо помнил, как приманить пиявок, чтобы они начали кусаться (та девочка прикармливала пиявок сливками), но этих не надо было специально приманивать, а вот как их остановить, он не помнил.

«Ой-ой-ой! Ой-ой-ой! Больно-больно-больно!» — безостановочно кричал Денни, и Освальду пришлось ему напомнить, что он мужчина — не то так и отправится домой весь усеянный пиявками.

Но едва услышав о том, что пиявки могут остаться при нем на длительный срок, несчастный юноша разразился слезами. Освальд подал ему руку и вызвался нести его башмаки, так что несчастный юноша смирился со свое участью, прекратил рыдать и они, хромая, догнали остальных (те, впрочем, уже шли им навстречу, привлеченные воплями Денни). Хотя он прекратил рыдать, вопить он не переставал, а кто бросит в него за это камень, пусть сперва сам походит с одиннадцатью пиявками на правой ноге и шестью на левой (а всего их было, как говорит наш математик Дикки, семнадцать).

И очень хорошо, что он не переставал вопить, потому что его услышал человек, который в это время проходил по дороге (где телеграфные столбы). Этот человек свернул и быстро прошел через болото прямо к нам.

Глянув на ноги Денни он сказал:

«Так я думал», — и он схватил Денни и сунул его себе под мышку и понес, а Денни все кричал: «Больно-больно!» и «Ой-ой-ой!»

Наш избавитель, юноша в самом расцвете сил и к к тому же рабочий с фермы, отнес несчастного страдальца в коттедж, где он жил вместе со своей престарелой матерью. Тут Освальд и вспомнил, что он забыл насчет пиявок: они боятся соли. Престарелая мать этого юноши в самом расцвете сил посыпала пиявок солью, они сморщились и с противным чмоканьем, словно улитки, упали на каменный пол.

Молодой человек в вельветовых бриджах (в самом расцвете сил) понес Денни домой на собственной спине, потому что Денни забинтовали обе ноги, и он выглядел точь-в-точь как раненный герой, только незаслуженно.

Это был добрый юноша, и хотя доброе дело заключает награду в себе самом, я счастлив сообщить, что в придачу к своему доброму делу он заработал еще две полукроны, которые дядя Альберта и вручил ему. Только зря Алиса вписала его в Золотую Книгу, по-моему, туда надо вписывать только наши дела.

Думаете, это конец истории о поисках северного полюса и истоков Нила? Увы, как может заблуждаться даже самый любезный читатель.

Наш раненный герой лежал весь в ранах и бинтах на диване, а мы пили чай с крыжовником и белой смородиной (мы отчаянно нуждались в пище после нашего отважного путешествия), и тут миссис Петтигрю, экономка, просунула голову в дверь и позвала Альбертова дядю:

«Мне нужно сказать вам несколько слов, пожалуйста, сэр», — и голос у нее был такой, что все смолкли и переглянулись, бутерброды застыли на пол пути к нашим рта, равно как и чашки.

Мы сразу поняли, что произошла беда, — и не ошиблись. На всякий случай мы подъели бутерброды, а также крыжовник и смородину, разумеется, оставив лучшие ягоды для дяди Альберта; но он, когда вернулся, даже и не глянул на них, не говоря уж о том, чтобы оценить нашу заботливость.

По его лицу можно было предсказать раннее укладывание в постель и, скорее всего, без ужина.

«Опять, опять!» — в отчаянии повторял он. — «Ну как вам пришло в голову соорудить эту плотину?!»

«Мы были бобрами!» — горделиво произнес Г. О. В отличие от нас он еще не распознал особенного тона, которым говорил дядя Альберта.

«Ну конечно!» — сказал дядя Альберта запустив руки себе в волосы. — «Конечно же! Конечно! Все в постель и стройте себе плотину из подушек, бобры! Вы перегородили течение, вы разрыли берег, добывая глину, вся вода хлынула туда и залила ферму. Испорчено ячменя на семь фунтов! и скажите спасибо, что фермер заметил это прежде, чем убытков набралось на семьдесят фунтов. И это после того как вчера вы сожгли мост!»

Мы попросили прощения — что еще мы могли сказать. Только Алиса добавила: «Мы не хотели ничего плохого».

«Конечно, — сказал дядя Альберта, — Разве вы когда-нибудь хотели сделать что-нибудь плохое? Ладно, я поцелую вас и пожелаю спокойной ночи, но вы отправитесь в постель сейчас же, а утром каждый напишет двести раз: „Берегись, не Будь Бобром, Берега Беги, о Мосте Мысли!“ Так-то вот, и все „Б“ и „М“ чтоб были заглавные».

Мы поняли, что он хотя и сердится, но не очень, и пошли спать.

К вечеру следующего дня нас уже тошнило от этих Б и М, и когда мы укладывались спать, Освальд сказал брату:

«Послушай!»

«Ну», — отвечал ему брат.

«В конце концов, в этой истории есть кое-то утешительное», — так выразился Освальд, — «плотина-то вышла на славу»

И с этой утешительной мыслью бобры, исследователи северного полюса и противоположных регионов земли крепко заснули.

Глава восьмая. Высокородный младенец

Для младенца он был не так уж плох, если кому нравятся младенцы. Личико у него было круглое и чистенькое, что с ними, с младенцами, бывает не так уж часто — можете пойти и посмотреть на своего младшего братика; и Дора сказала, что чепчик у него отделан настоящим кружевом (а зачем это надо младенцу?). Он сидел в этакой роскошной прогулочной коляске, совершено один, посреди поляны, а мы шли мимо, поскольку собирались заглянуть на мельницу.

«Чей же это младенец?» — заволновалась Дора. — «Какой миленький, правда, Алиса?»

Алиса тоже сказала, что он очень миленький, и что его, наверное, украли цыгане, и он происходит из знатного аристократического рода.

«Вон те двое», — сказал Ноэль, указывая куда-то вправо, — «разве вы не видите — они даже во сне выглядят как настоящие преступники».

Мы посмотрели, куда он указывал, и увидели двух бродяг, которые развалились в тенечке на краю поляны. На них были мерзкие лохмотья и они зловеще храпели.

«Они украли высокородного младенца под покровом ночи», — зашептала Алиса, — «до сих пор они поспешно спасались бегством, а теперь их сморил сон. Подумайте о горе высокородной матери, когда она проснется утром и увидит, что высокородный младенец уже не спит в своей кроватке рядом со своей мамочкой!»

Хорошо, что младенец спал, не то девочки непременно обслюнявили бы его — они страшно любят целоваться. Автор этого повествования никогда не мог понять, что за удовольствие они находят в поцелуях.

«Если это цыгане, они продадут его нам», — сказала Дора. — «Может быть, даже не очень дорого».

«Зачем тебе этот младенец?» — удивился Г. О.

«Я усыновлю его!» — сказала Дора. — «Мне давно хотелось усыновить малыша. И потом, это будет поступок достойный Золотой Книги, а то мы уже давно ничего туда не записывали».

«Тебе что, нас не хватает?» — заворчал Дикки.

«Но вы же не младенцы», — вздохнула Дора.

«Г. О. вполне сойдет за младенца — ума у него, во всяком случае, не больше».

Тут вот в чем дело: сегодня утром Дикки обнаружил, что Г. О. складывает червей для рыбалки в ту самую коробку, в которой Дикки хранит серебряные запонки, медаль за успехи в математике и остатки своих серебряных часов на цепочке. Эта коробочка выложена изнутри красным бархатом, а от червяков на бархате остались отвратительные пятна, и одна запонка куда-то делась. А Г. О. еще жаловался, что Дикки вздул его, и ревел, и говорил, что ни с кем не водится. Потом они помирились, и я не хотел, чтобы они затевали все сначала, поэтому Освальд сказал:

«Оставьте вы младенца в покое! Мало у нас своих дел?»

И мы пошли дальше.

Нас послали на мельницу предупредить, что пшеницу еще не подвезли, и попросить отрубей для свинофермы.

Мельница там замечательная, она состоит из двух: водяной и ветряной, а при них домик и еще целое хозяйство. Мне такая мельница никогда не попадалась, и вам, небось, тоже.

Если бы все было как в книжке, жена мельника провела бы нас в кухню, где пол посыпан свежим песком, а старинная дубовая мебель почернела от времени; она бы смахнула пыль с темных виндзорских стульев и поднесла каждому из нас кружку подслащенного вина и большой кусок домашнего пирога. В старинной вазе на столе были бы свежие, только что распустившие розы. Но увы! жена мельника повела нас в гостиную и угостила нас лимонадом да бисквитом из магазина. Мебель у нее была самая заурядная и никаких цветов, только восковые (я такие не люблю). Но она была очень мила с нами. Мы, само собой, поспешили к мельнику, а Дора и Дэйзи остались поболтать с ней: она все им выложила и о людях, которые снимали у неекомнату, и о своих родичах в Лондоне.

Мельник был парень что надо. Он обошел с нами всю мельницу (и ветряную и водяную), позволил нам забраться на самый верх и показал, как верхушка мельницы поворачивается, подставляя «паруса» под ветер, он показал нам еще целые груды зерна, красного и золотистого, и сказал, что красное — это английская пшеница. Эти кучи потихоньку сползают в квадратное отверстие и попадают на жернова. При этом они шуршат почти как море, и этот звук можно различить среди всех мельничных звуков.

Водяную мельницу мы тоже осмотрели. Там есть просто волшебные уголки. Все внутри запорошено мукой, и выглядит вкусно, словно кекс с сахарной пудрой, когда вам никто не мешает его съесть. Он распахнул дверь и показал нам, как вращается в воде огромное колесо, медленно и верно, словно заколдованный великан (это, конечно, придумал Ноэль). Наконец, мельник спросило нас, любим ли мы рыбалку.

Мы, само собой, сказали «Да!»

«Попробуйте эту заводь у мельницы», — предложил он, и мы охотно приняли его предложение.

Он сделал все как следует: срезал нам гибкие прутики для удилищ и щедро снабдил нас леской, крючками и наживкой, в том числе дал нам целую пригоршню жирных мучных червей, которых Освальд запихнул себе в карман жилета.

Девочки только глянули на наживку и им сразу расхотелось удить. Женщина — создание странное, загадочное и на редкость глупое. Алиса, к примеру, всегда с удовольствием смотрит, как Пинчер гонится за крысой и орет не хуже нас, а потом огорчается, зачем он ее, бедненькую, поймал. Так и теперь — они отправились домой, а мы вдоволь поудили. Даже не знаю, почему мельник столь любезно обошелся с нами. Должно быть, в его великодушной груди нашлось место для собратьев-рыбаков, ведь он сам был страстным удильщиков.

Мы выловили восемь плотв (или плотвинок? Как о них сказать, когда их восемь?), шестерых ельцов, трех угрей, семь окуней и маленькую щучку, но она была такая маленькая, что мельник велел нам бросить ее обратно в воду, и мы, конечно, послушались.

«Вырастет — еще раз попадется», — так он сказал.

Потом жена мельника снова угостила нас лимонадом, на этот раз с хлебом и сыром, и мы отправились домой, слегка отсыревшие, но гордые собой, нанизав всю нашу добычу на ивовый прутик.

Мы замечательно провели время — так бывает только в деревне, в городе люди совсем не так приветливы. Наверное, в деревне каждый день встречаешь гораздо меньше людей, а приветливость, она вроде как масло: на одном куске хлеба будет изрядный слой, а если размазать на дюжину, ничего не останется. Мы и друг к другу стали внимательней, Дикки и Г. О. совершенно позабыли ссору, случившуюся утром, Г. О. отдал Дикки свое удилище, потому что оно было удобнее, а Дикки помог Г. О. наживить — ну просто два братика из той книжечки, что раздают бесплатно в воскресной школе.

Проходя долиной, полем и клеверным лугом, мы продолжали рыбацкую беседу и так неторопливо дошли до того места, где раньше видели младенца в коляске. Младенец куда-то исчез, и коляска его тоже, и бродяги.

«Может быть, цыгане все-таки украли этого ребенка?» — мечтательно произнес Ноэль. Сам он ничего не поймал, зато стихи сочинил. Вот такие:

Вот рыбкой мне стать,
Плавать весело, играть,
Я б не стал как дурачок
И смотреть на твой крючок.
Я б лежал себе в теньке
Загорая в холодке.
А ты зря тут сидишь,
На крючок свой глядишь.
Меня нет. Привет.
«Если они его украли, их можно будет выследить по коляске», — продолжал Ноэль. — «Младенцев можно завернуть в лохмотья и вымахать ему лицо ореховой мазью, но коляску всегда можно будет идеен-ти-фи-цировать».

«Можно замаскировать ее под тележку», — сказал Дикки.

«Или листьями засыпать», — предложил Г. О.

Мы велели ему заткнуться и не болтать глупости, но в скоро времени нам пришлось убедиться, что даже самый младший брат может порой изречь истину.

Мы выбрали кратчайший путь домой, через лужайку и через дырку в изгороди. Трава в том месте примята множеством людей, которые опаздывали в воскресение в церковь и не успевали уже, как полагается взрослым, дойти по дороге. Как я уже не раз упоминал, наш дом стоит совсем рядом с церковью.

Мы должны были пройти еще через рощу, которая принадлежит священнику — за ней никто толком не смотрит и в ней густо разросся каштан, орешник и какие-то кусты. В кустах мы заприметили что-то белое и почувствовали, что долг велит нам влезть туда и посмотреть — может быть, там кролик попал в капкан — оказалось, что там стоит коляска. Она была белая, вся покрыта блестящей эмалью, самой дорогой, которой красят ручки зонтиков для знатных леди. Те, кто бросил одинокую коляску в этом подозрительном месте, сделали именно то, что предлагал Г. О.: забросали ее листьями, только небрежно, и белое все равно выглядывало.

Мальчики прямо озверели от восторга. Они решили, теперь у них есть уникальный шанс стать детективами. Один Освальд сумел сохранить хладнокровие. Он уговорил братьев не бросаться очертя голову в полицейский участок.

Он сказал: «Давайте сперва поразнюхаем сами. Вы же знаете, полисмены сразу находят ключ, как только натолкнуться на мертвое тело. И потом, надо позвать Алису. И потом, надо еще пообедать».

Доводы Освальда были столь разумны и неотразимы (как всегда — вы ведь согласны со мной, любезный читатель?), что все вынуждены были согласиться. Кроме того, Освальд сумел убедить своих легкомысленных братьев оставить эту коляску на месте, а не тащить ее с собой.

«Мертвое тело и вообще все улики надо оставлять точно в таком положении, в каком их нашли, до тех пор пока не придет полиция, — сказал он. — Потом будет расследование, и вскрытие и допрос скорбящих родственников. А то еще кто-нибудь увидит нас с этой штуковиной и подумает, что мы ее и украли. Вот нас спросят „Куда вы подевали младенца?“ — и что мы ответим?»

И вновь мудрость и красноречие Освальда взяли верх.

«Ладно», — сказал Дикки, — «Только замаскировать ее надо как следует». Мы это сделали и пошли домой.

Обед уже стоял на столе, и Дэйзи с Алисой ждали нас, однако Доры нигде не было видно.

«Она — в общем, она к обеду не выйдет», — сказала нам Алиса. — «Она потом объяснит вам, что случилось».

Освальд подумал, что случилась мигрень, или еще чего-нибудь (меня бы и мигрень не заставила пропустить обед), поэтому он дождался, пока миссис Петтигрю покинула нас, и начал страшное повествование о покинутой в лесу коляске. Он рассказывал ее как можно страшнее, но Дэйзи и Алисе все было как об стенку горох. Алиса приговаривала:

«Надо же!» и «Подумать только!», но обе они явно думали о чем-то своем. Они все поглядывали друг на друга и старались не смеяться, и Освальд сразу догадался, что у них опять какие-то глупые секретики, и сказал им:

«Ладно! Я больше ничего не буду рассказывать! Я-то думал, вы захотите поучаствовать. Это ведь серьезное дело, тут и для полиции и для суда найдется место».

«Это где же, — сострил Г. О. — В коляске?»

Дэйзи поперхнулась, попыталась запить, но вода выплеснулась у нее изо рта, и она вся надулась и покраснела. Мы похлопали ее по спине, чтобы она отдышалась. Конечно, Освальд обиделся, и когда Алиса сказала: «Ты продолжай рассказывать, нам всем очень интересно,» — он ответил ей коротко и любезно:

«Нет уж, спасибо, и вообще в таком деле лучше обойтись без девчонок».

«Ты имеешь в виду коляску?» — не унимался Г. О.

«Это дело для мужчин», — продолжал Освальд, не обращая внимания на Г. О.

«С каких это пор мужчины занимаются колясками с младенцами?» — удивилась Алиса.

«Нет там никакого младенца», — сказал Г. О. — «Только пустая коляска».

«А ну вас всех и коляску тоже», — сказал Освальд и погрузился в мрачное раздумье.

Алиса лягнула Освальда под столом и сказала:

«Не злись, Освальд. У нас с Дэйзи правда есть секрет, только это Дорин секрет, и она хотела сама тебе все рассказать. Если б это был мой секрет или Дэйзи, мы бы тебе все рассказали в ту же минутку, правда, мышонок?»

«В ту же секундочку», — подтвердила наша Белая Мышка.

Освальд благосклонно принял их извинения.

Тут как раз подоспел пудинг, и мы замолчали. Слышно было только — «дайте мне сахар» или «Мне еще чаю». Когда же мы покончили с пудингом, Алиса сказала:

«Идем!»

Мы последовали за ней. Мы не хотели портить девочкам удовольствие, хотя нам гораздо веселее было бы играть в детективов и еще раз как следует обнюхать всю коляску. Но братья должны терпеливо выслушивать самые глупые секретики своих сестер. Это одна из обязанностей Хорошего Мальчика.

Алиса повела нас через поле и по мостику через ручей, в который свалилась овца во время своего отважного циркового выступления. В конце соседнего поля была такая избушка на колесиках, в которой ночуют пастухи в ту пору, когда появляются на свет ягнята — надо их сторожить и день и ночь, не то цыгане воспользуются тем, что владельцы не успели еще пересчитать своих ягнят, и всех покрадут.

К этой избушке и вела Алиса своих снисходительных братьев и снисходительного брата Дэйзи.

«Дора там, в домике», — сказала она. — «И наш Секрет тоже там. В дом мы его не понесли, чтобы не было шума».

Мы открыли дверь и увидели Секрет: Дора сидела на полу, подстелив себе мешок, а на коленях у нее и лежал этот Секрет — Высокородное Дитя!

Освальд был так потрясен, что прямо-таки сел на пол, точь-в-точь как Бетси Тротвуд — это лишний раз подтверждает, как хорошо Диккенс знает жизнь.

«На этот раз мы влипли», — пробормотал он. — «Дора, ты украла ребенка?»

«Нет», — хладнокровно возразила Дора, — «Я его нашла и усыновила».

«Значит это вы бросили коляску в лесу?» — спросил Дикки.

«Да», — сказала Алиса, — «чтобы перебраться через ручей вместе с коляской, надо было бы вытащить младенца, а там полно крапивы. Его зовут лорд Эдвард».

«Дора, ты что в самом деле…»

«Да», — твердо отвечала Дора, — «и вы поступили бы точно так же, будь вы на моем месте. Цыгане бежали. Кто-то спугнул их, и они бежали, спасаясь от правосудия, а эта бедная крошка проснулась и протянула ко мне ручки. Он совсем не плачет, и я прекрасно умею обращаться с детьми: сколько раз нянчила маленькую дочку миссис Симкинс, когда она приносила ее к нам по воскресеньям. Ему нужно молоко с хлебом. Подержи его, Алиса, а я сбегаю и принесу ему молоко с хлебом».

Алиса с гордостью приняла высокородного младенца. Он был чересчур активный, все время извивался у нее в руках и вырывался, точно хотел свалиться на пол. Чтобы он успокоился, она принялась бормотать какие-то словечки, которые нормальному мальчишке и на ум не придут, не то что на язык. «Утю-тю-тю», — говорила она ему, — «Кто у нас утеночек, кто лапочка, кто птичка», — вы уж извините, я всего не запомнил.

Слушая все это малыш смеялся и отвечал «Дадада, бабаба, гугугу»

Но стоило Алисе на миг умолкнуть, чтобы перевести дух, это противное существо тут же кривило физиономию и собиралось плакать, но Алиса снова начинала сюсюкать и оно успокаивалось. По-моему, кролики занятней.

Дора приволокла молока с хлебом и они накормили высокородное дитя. Дитя оказалось прожорливым и неопрятным, но все три девочки ласкали его и любовались им, словно на какое чудо морское.

Мы, то есть мужчины, праздно таращились на наших сестер. Мы лишились даже того развлечения, которое законно принадлежало нам: ведь теперь не было никакого смысла исследовать загадочное преступление с коляской. Наш аристократ хорошенько наелся, пристроился на коленях у Алисы и начал играть сердечком из янтаря, которое она носит на шее — дядя Альберта привез ей его после той истории с фальшивым шестипенсовиком и самоотверженным подвигом Освальда.

«А теперь соберем совет», — объявила Дора, — «и обсудим все как следует. Нашего милого утеночка похитили цыгане, гадкие воры испугались и бросили нашего хорошенького. Мы подобрали его. Его фамильный замок может быть где-то очень далеко. Я голосую за то, чтобы оставить зайчоночка у себя, пока его не разыщут».

«Дядя Альберта тебе это не разрешит», — с мрачной надеждой произнес Дикки.

«Почему „тебе“?» — возмутилась Дора, — «Я хочу, чтобы он был наш, всех нас. У него будет пять пап и три мамы и дедушка и дядя Альберта — он тоже будет вроде дедушки, и еще у нас есть двоюродный прадедушка. Конечно же, дядя Альберта позволит ему остаться, по крайней мере до тех пор, пока мы не узнаем, чей он».

«А если мы никогда этого не узнаем?» — спросил Ноэль.

«Тем лучше», — сказала Дора, — «У-утеночек».

Она снова принялась целовать младенца, а Освальд, хороший и заботливый брат, спросил ее:

«Ты обедать-то собираешься?»

«Плевать мне на обед!» — сказала Дора (вот девчонки!) — «Вы будете его папами и мамами, я вас спрашиваю?»

«Да, да, только успокойся», — ответил ей Дикки, а Освальд добавил:

«Пожалуйста, если хочешь, только никто нам не позволит его держать».

«Держать!» — фыркнула Дора. — «Как будто это кролик или твои белые мыши! Это же человек!»

«Ладно, человек. А теперь пошли обедать», — сказал ей хороший и заботливый брат Освальд. Мы все ушли, а с младенцем осталась Алиса да еще Ноэль, которому, кажется, понравился этот зверек. Оглянувшись, я увидел, что он встал на голову, пытаясь развлечь младенца, но тому, похоже, Ноэль был одинаково несимпатичен что в натуральном, что в перевернутом виде.

Дора в момент проглотила обед и побежала к своему младенцу. Миссис Петтигрю хорошенько отчитала ее за то, что она не явилась к столу вовремя, но все-таки дала ей изрядный кус баранины, к тому же подогретой. Миссис Петтигрю вообще-то неплохая тетка. Еще она дала Доре компот, и мы тоже попросили немного, чтобы составить Доре компанию. А потом мы, мужчины, отправить удить во рву, но, как всегда, ничего не поймали.

Перед чаем мы решили снова посмотреть на младенца, но еще за милю до этого домика пастухов мы услышали, как он орет.

«Вот бедняга», — сказал Освальд, и скупая мужская слеза покатилась по его щеке. — «Эти дуры, наверное, придавили его».

Мы застали девочек и Ноэля в полной растерянности. Дэйзи бегала взад-вперед, покачивая на руках младенца — совсем как Алиса в стране чудес, когда ей пришлось нянчить поросенка. Освальд так ей и сказал, тем более, что и этот визжал не хуже свиньи.

«Да в чем дело-то?» — сказал Освальд.

«Не знаю, — сказала Алиса, — Дэйзи совсем замучилась и мы с Дорой тоже, а он все вопит. Попробуй теперь ты».

«Только не я», — сурово ответил ей Освальд, пятясь подальше от Секрета.

Дора пока что возилась со шнурками своей накидки.

«Он, наверное, замерз, — сказала она, — я хочу укрыть его моей фланелевой кофтой, но у меня тесемочка совсем запуталась. Освальд, дай мне пожалуйста ножик».

Она сунула руку в мой жилетный карман и тут же завопила, как этот недорезанный младенец, стала тереть руку об одежду и впала в истерику (так говорят о девчонках, когда они пытаются одновременно смеяться и плакать).

Освальд тут не причем: он честно забыл, что у него в кармане полно червей, которыми поделился с ним мельник. Доре давно следовало бы знать, что мужчины носят нож в кармане брюк, а не в кармане жилета.

Алиса и Дэйзи бросились на помощь Доре, которая улеглась на груду мешков в углу, чтобы вволю покричать. Высокородный младенец на миг затих, прислушиваясь к воплям Доры, но затем решил посостязаться с ней.

«Воды!» — сказала Алиса. — «Дэйзи, беги за водой!»

Белая мышка, такая послушная и разумная, сунула младенца прямо мне в руки, и Освальду пришлось подхватить его, не то бы он шлепнулся на землю. Освальд, конечно попытался спихнуть младенца кому-нибудь еще, но никто его не брал. Ноэль, может быть и согласился, но он был очень занят: гладил Дору по плечу и уговаривал ее успокоиться.

Так наш герой (с этого момента я по праву могу называть его этим именем) превратился в няньку невзрачного, но злобного младенца.

Опустить высокородное дитя на пол Освальд не решился, поскольку младенец извивался так, что мог разбить себе голову или ушибиться. Младенца не жалко, но отвечать за него тоже не хотелось. Пришлось Освальду расхаживать с ним на руках по сараю, да похлопывать его по спине, пока все остальные хлопотали вокруг Доры (она уже почти перестала вопить).

И тут Освальд заметил, что Высокородный младенец тоже стих. Он посмотрел на него и едва мог поверить тому радостному зрелищу, которое открылось его ясному взору. С младенцем на руках Освальд поспешил в тот угол, где лежала Дора.

Все набросились на него, как будто он виноват, что Дора влезла в карман с червяками, но Освальд одним словом прервал их жалкие нападки:

«Заткнитесь!» — сказал он шепотом, достойным полководца. — «Вы что, не видите — он заснул».

Обессиленные, точно они принимали участие в забеге на очень дальнюю дистанцию юные Бэстейблы и их верные друзья повлачили стопы домой. Освальду пришлось нести высокородного младенца, потому что все боялись, что младенец проснется и снова заорет, когда его будут передавать с рук на руки. Доре удалось все-таки стащить с себя кофту (нечего было лазить в мой карман за ножом), и мы накрыли наш Секрет. Все остальные плотно окружили Освальда, на случай если нам встретится миссис Петтигрю. Но миссис Петтигрю не попалась, и мы отнесли младенца в спальню мальчиков — миссис Петтигрю туда почти не заходит, неохота ей тащиться почти что на самую крышу.

С тысячью предосторожностей Освальд уложил младенца в свою постель. Младенец зевнул, но просыпаться не стал. Мы установили дежурство, поскольку кто-то должен был все время сидеть рядом с ним и следить, чтобы он не проснулся и не свалился с кровати, что он вполне мог сделать, если бы опять принялся извиваться и вопить.

Мы напряженно ожидали возвращения Альбертова дяди.

Мы услышали, как хлопнула калитка, но шагов все не было слышно, поэтому мы выглянули в окно и увидели, что он стоит у калитки и разговаривает с каким-то мрачным малым, оседлавшим пегую лошадку — это была одна из лошадок мельника.

Мы затрепетали — на всякий случай. Вроде бы, мы ничего плохого на мельнице не натворили, но кто может сказать наверное. Зачем это мельник послал к дяде Альберта этого человека верхом на своей собственной лошади? Но когда мы выглянули еще раз, наш страх улегся, но зато пробудилось любопытство: этот человек, который приехал на пегой лошади, никак не мог быть посыльным мельника: он выглядел как джентльмен.

Он поехал дальше, дядя Альберта вошел в дом и у порога его встретила целая делегация — все мальчики (ведь мы же мужчины) и Дора, поскольку это была ее идея.

«Мы кое-что нашли», — сказала Дора, — «мы хотим оставить это у себя, можно?»

Все остальные молчали. Нам не так уж хотелось воспитывать этого младенца, когда мы узнали, как долго и громко он может вопить. Даже Ноэль сказал, он и понятия не имел, что эти существа способны так визжать. Дора говорила, что он так орет, потому что хочет спать, но каждому ясно, что этот младенец будет хотеть спать каждый день, а может быть и не один раз в день.

«Что у вас там такое?» — спросил дядя Альберта. — «Показывайте ваше сокровище. Какое-нибудь хищное животное?»

«Пойдемте, и мы вам покажем!» — торжественно произнесла Дора, и все пошли в детскую.

Алиса с гордой улыбкой на лице (выглядело это страшно глупо) отвернула уголок розовой фланелевой рубашки и показала дяде Альберту юного наследника, погруженного в невинный сон.

«Младенец!» — сказал дядя Альберта. — «Младенец! Ох, кошки, собаки и прочие звери!» (Это странное выражение он употребляет, когда наши поступки приводят его в отчаяние, но сердиться на нас нельзя).

«Где вы нашли — ладно, неважно. Потом разберемся».

Он выбежал из комнаты и мы увидели, как он оседлал велосипед и был таков.

Через полчаса он вернулся — и тот всадник вместе с ним.

Оказывается, этому человеку и принадлежал наш младенец, и никакой титул он наследовать не собирался. Этот человек и его жена снимали комнату у мельника, а няню они нашли в деревне.

Нянька говорила, что только на минуточку отошла полюбезничать со своим дружком, садовником, но мы-то знали, что несчастный младенец оставался без присмотра целый час если не два.

Вот уж обрадовался папаша этого младенца, да и мы тоже.

Нас как следует допросили, и мы объяснили все насчет младенца и цыган, которые могли его украсть, и этот человек даже поблагодарил нас, сжимая в объятиях свое дитя.

Но стоило ему уйти, и дядя Альберта в сотый раз напомнил нам, чтобы мы не совали свой нос в чужие дела. Однако Дора по сей день утверждает, что она поступила правильно, но Освальд и все остальные предпочли бы не совать свой нос в чужие дела, потому что нянчить младенца — это уж чересчур.

Вы себе не представляете, как эти существа вопят, и только оттого, что им хочется спать. По-моему, если нормальный человек хочет спать, ему лучше вести себя тихо.

В общем, мы не очень огорчились, что нам не доведется воспитывать этого младенца. Зато мы внесли эту историю в нашу книгу золотых деяний. Освальд великодушно описал благородный поступок Доры, решившейся усыновить покинутое дитя, поскольку если б он не описал подвиг Доры, невозможно было бы описать и его собственный подвиг — не следует забывать, что именно он укротил покинутое дитя и уговорил его заснуть.

Я от души сочувствую родителям этого младенца, тем более что они рассчитали свою недотепу-няньку.

Если Освальд когда-нибудь женится — наверное, придется — я найму по десять нянек для каждого из своих детей. Восьми явно недостаточно. Мы старались успокоить этого младенца в восьмером и не могли с ним справиться, хоть он даже не был Высокородным и Покинутым Наследником.

Глава девятая. Охота на лис

Человек ведь не может знать все на свете, кое-чему его и научить надо. Если бы мы родились и воспитывались в деревне, то знали бы, что в августе нельзя охотиться на лис, но самый опытный охотник с Льюисхэм-роуд не может знать подобные вещи.

Совершенно непереносимо думать, что другие думают про тебя, будто ты нарочно сделал то, чего ты вовсе не хотел делать, поэтому я с самого начала заявляю, что мы не стали бы стрелять в эту лису даже ради спасения собственной жизни. Конечно, когда мужчина попал в пещеру и должен защитить девчонок от нападения целой своры разъяренных лисиц, тогда — другое дело: мы обязаны заботиться о девочках, хотя они прекрасно могут сами о себе позаботиться, но, как говорит дядя Альберта, это входит в правила игры, и мы должны их защищать и сражаться за них до последней капли крови.

Денни знает стишки, в которых говорится, что из малых причин могут произрасти (он так и говорит «произрасти») большие неприятности, и причин этих обычно бывает три. Вот и у этого приключения, о котором я собираюсь поведать благосклонному читателю, тоже было три причины. Во-первых, наш индийский дядюшка приехал в деревню повидаться с нами. Во-вторых, зуб Денни. В-третьих, мы, конечно, не прочь были поохотиться. Вот вам три причины, и даже око недоброжелателя не может усмотреть в них ничего дурного или постыдного.

Дора сказала (нам всем было приятно это слышать, но сказала это Дора, а не Освальд): должно быть наш дядюшка очень соскучился, раз он приехал повидать своих милых ребятишек (то есть нас).

Приехал он без предупреждения. Это, пожалуй, главный изъян в нашем безупречном дядюшке, потому что он никогда не предупреждает и часто застает нас врасплох, и выходит беда, как с нашей игрой в джунгли.

Но на этот раз все обошлось. Он приехал, к счастью, в занудливый день, когда никому из нас не приходила в голову счастливая Мысль, как бы поразвлечься. Наступило время обеда, мы все умылись и были чисты как ангелочки (по сравнению с обычным нашим видом).

Только мы сели за стол, и дядя Альберта пронзил сверкающей сталью сердце мясной запеканки, как мы услышали стук колес, и станционная бричка остановилась у наших ворот. В ней сидел наш любимый дядюшка, чинно выпрямившись и сложив руки на коленях. Он чудесно выглядел, и в петлице у него была роза. Да, он сильно отличался от того индийского бедняка, который помогал нам заколоть дикого кабана, прикинувшегося рисовым пудингом! Но под этой нарядной одеждой по-прежнему билось горячее и верное сердце. Нельзя судить людей по наружности, вот он одевается как важный лорд, а в наших делах понимает почти как дядя Альберта. Мы пообедали вместе и рассказали ему все, что было у нас интересного, а когда мы дошли до Таинственной Башни, он сказал:

«У меня кровь закипает в жилах».

Ноэль очень огорчился, когда это услышал, потому что у всех остальных людей кровь в жилах леденела, когда мы рассказывали эту историю.

Дядя объяснил ему, что он научился в Индии одновременно и кипятить свою кровь и замораживать.

Наверное, это как-то связано с климатом. У тех, кто живет в Индии, кровь все время кипит, хотя я все равно не понимаю, как им удается есть столько перца. Но не стоит отклоняться от главной темы — про перец дальше ничего не будет. Вот про кипящую кровь вы еще услышите.

Когда станционная бричка вернулась за дядей, он попросил нас проводить его до вокзала и роздал нам по полсоверена безо всякой дискриминации по возрасту или полу. Он у нас истинный британец, без всяких эдаких глупостей!

Когда поезд тронулся, мы все прокричали прощальное ура, а потом предложили кэбмену шиллинг, чтобы он довез нас до перекрестка, но он подвез нас даром, потому что, как он сказал, старый джент слишком много оставил ему на чай. Как редко встречаешь ныне искреннее и благодарное сердце! Мы прокричали ура еще раз, славя добродетель нашего возничего, и поспешили домой, чтобы обсудить, как нам извести наши деньги.

Я не смогу отчитаться за все эти деньги, они растаяли как вешний снег на лугах (слушайте больше Денни), и почему-то они всегда исчезают тем быстрее, чем их больше. Мы накупили множество вещей, о которых давно мечтали, и нам принесли их прямо из магазина в аккуратных коричневых пакетиках, но все это опять же не имеет ни малейшего отношения к нашему повествованию, кроме той покупки, на которую скинулись Освальд и Денни.

Они купили пистолет. На это ушли все деньги, но если Освальду и случалось порой пожалеть о том, что он так быстро расстался со своей долей, он говорил себе:

«Ну и пусть. Нам нужен пистолет, настоящий, а не эти дурацкие кремневые ружья. Вот придет грабитель, а мы совершенно безоружны!»

Мы решили пользоваться им по очереди и подальше от дома, чтобы не волновать взрослых, которые почему-то боятся пистолетов — а мы нисколечки не боимся.

Между прочим, купить пистолет предложил Денни. Освальд сперва онемел от изумления, но, надо признать, Денни сильно переменился в нашей компании. Пока все остальные пировали в кондитерской на Хай-стрит, мы принесли домой свое приобретение и даже удержались от соблазна посшибать по дороге ворон с телеграфных проводов.

После чая мы созвали совет, и Освальд объявил:

«У нас с Денни есть секрет».

«Знаю я ваш секрет», — фыркнул Дикки, — «вы наконец, разыскали тот магазинчик, где мятные лепешки идут по четыре унции за пенни. Мы с Г. О. уже сто лет о нем знаем».

Освальд сказал: «Лучше заткнись. Не хочешь слушать, так уходи. А если остаешься, клянись торжественной клятвой».

Этой клятвой мы клянемся только в самых серьезных делах, так что Дикки сразу понял, что мы не шутки шутить собрались, и сказал:

«Конечно, конечно, продолжай! Я ведь думал, вы понарошке!»

Все произнесли слова торжественной клятвы. Ее сочинил Ноэль — еще давно, когда мы нашли в Блэкхите гнездо дрозда.

Я не скажу и не открою,
Не украду и не зарою, (как Пинчер косточку — это уже не из клятвы — О.)
Пусть подлецом меня считают,
Коль эту тайну разболтаю.
Стихи, как всегда, не очень-то получились, но для клятвы они годятся. Когда все поклялись (вплоть до Г. О.), Дикки сказал: «Так в чем дело?»

В горделивом молчании Освальд извлек таившееся на его груди сокровище, и все члены совета замерли от изумления. Пистолет еще не был заряжен, поэтому мы даже девочкам позволили его подержать.

Тут Дикки и говорит: «Пошли охотиться!»

И мы решили: пора. Г. О. хотел еще сбегать в деревню и купить за пенни рожок в охотничьем магазине, чтобы мы трубили «на зверя», как в песне, но мы решили, хотя бы из скромности, не трубить, пока не затравим добычу. Зато эти разговоры о песне помогли нам решить, на какого зверя мы собираемся охотится: нам предстояло бесстрашно сразиться с лисой.

Освальд разрешил Денни взять пистолет на целый день и на ночь положить его под подушку, только не заряженный, а то чего доброго ему что-нибудь присниться, и он спросонья как выстрелит!

Так бы Освальд еще поспорил, но у Денни болел зуб, а пистолет под подушкой должен был его подбодрить, хотя, конечно, боль от этого не пройдет. Зуб разбаливался все сильнее, и дядя Альберта заглянул Денни в рот и сказал, что зуб сильно шатается. Денни признался, что пытался раскусить им орех. То-то и оно — пришлось ему отправляться в постель с ваткой, смоченной камфарой, и красной фланелевой тряпкой через всю щеку.

Освальд знает, как надо обращаться с больными, поэтому на утро он не запустил в Денни подушкой, а тихонько подошел к постели страдальца, чтобы потрясти его за плечо. Но гнездышко оказалось пустым, и даже пистолета там не было (чуть позже я нашел его в комоде). Тогда Освальд пошел будить остальных — с ними церемониться не приходилось, ведь у них-то зубы не болели — и когда мы все поднялись, то как раз успели услышать стук колес и, выглянув из окна, увидели, как Денни и дядя Альберта укатили на высокой фермерской тележке с красными колесами.

Мы быстро-быстро оделись и побежали вниз спросить, что же все это означает. На столе мы обнаружили записку от Альбертова дяди:

«Денни проснулся от зубной боли рано утром. Он поехал к дантисту, чтобы уладить с ним это дело, как подобает мужчине. К обеду вернемся».

Дора прочла и объявила всем нам: «Денни уехал к дантисту».

«Наверное, они родственники», — сказал Г. О. — «Денни — просто уменьшительное от дантиста».

Он, конечно, хотел пошутить. Он все время старается шутить, потому что хочет стать клоуном, когда вырастет. Что ж, мы посмеялись.

«Интересно», — сказал Дикки, — «сколько он получит за этот зуб — шиллинг или полкроны?»

До той минуты Освальд был погружен в мрачное раздумье, но теперь встрепенулся и сказал:

«Конечно, я и забыл! Он получит деньги за зуб и к тому же прокатится. Стало быть, мы вполне честно можем пойти на охоту и без него. А я уж думал, придется отложить!»

Все остальные согласились, что это будет вполне честно.

«Мы можем поохотиться еще раз, когда он вернется», — добавил Освальд.

Мы слыхали, что на лис полагается охотиться в красной куртке и верхом на лошади. Ни того, ни другого у нас не было, только Г. О. напялил красный свитер, который сто лет назад носил дядя Альберта. Но он все равно ворчал, что у нас нет охотничьих рожков.

«Мы можем сами гудеть», — предложила Дора, но он знай свое: «Не хочу сами, хочу в рожок!»

Мы особо не снаряжались — надели треуголки, захватили деревянные сабли и повесили Г. О. на груди табличку, чтобы все видели: мы «Охотники из Моат-Хауза». А еще мы повязали по куску красной фланели на шею нашим собакам, чтобы они выглядели как настоящие гончие, но они все равно выглядели сами по себе, да еще будто простуженные.

Освальд засунул в карман пистолет и несколько патронов. Он не хуже вас знает, что в лис стрелять не полагается, но пистолет был нам нужен на случай если повстречается медведь или крокодил.

И мы бодро тронулись в путь. Прошли через сад, через два соседних поля и вдоль ограды третьего, а этой ограде мы как раз на днях проделали дырку: пролезешь через нее, два шага — и ты в лесу.

Лес был тихий, зеленый, собаки ошалели от счастья и тут же зарылись носом в землю. Пинчер поднял зайца. Мы заулюлюкали и бросились в погоню за ним, но паршивый кролик куда-то свернул и спрятался. Пинчер так и не нашел его, и пришлось идти дальше.

В конце-концов мы велели Дикки быть лисой и погнали его по зеленым холмам и долинам. Собак у нас было только трое, — Леди, Пинчер и Марта, — поэтому мы присоединились к заливистой своре и лаяли изо всех сил; и так, на полном ходу лая во всю глотку, мы слетели с очередного холма и наткнулись на нашу добычу. Наша лиса стояла посреди тропинки и рассматривала что-то рыжее у своих ног и вдруг крикнула нам:

«Идите скорее сюда!» — таким голосом, что нас всех озноб продрал по коже.

Наша лиса — то есть Дикки, а то все запутается — показала нам то рыжее, на земле, что уже начали обнюхивать собаки.

«Настоящая живая лиса!» — сказал он. Вот именно, настоящая, только не живая: когда Освальд приподнял ее, то увидел, что у нее из головы течет кровь. Кто-то подстрелил ее — прямо в голову — и она скончалась на месте. Освальд сказал об этом девочкам, и они принялись реветь. Честно говоря, Освальду тоже было жалко лисичку.

Лиса была уже совсем холодная, но шкурка такая красивая, и хвостик, и маленькие лапки. Дикки поспешил взять собак на поводок, чтобы они ее не трогали.

«Как ужасно, она никогда уже не посмотрит на нас своими маленькими глазками», — сморкаясь, всхлипывала Дора.

«И не будет удирать от охотников, и не заберется в курятник, и не попадет в ловушку, и вообще ничего интересного уже не будет!» — сокрушался Дикки.

Девочки нарвали листьев с каштана, чтобы прикрыть ими роковую рану, а Ноэль уже расхаживал по тропинке и гримасничал вовсю — он всегда так, когда стихи сочиняет. Хорошо еще, что не кривляется в другое время.

«А что нам теперь делать?» — спросил Г. О. — «Настоящий охотник должен отрубить лисе хвост, я точно знаю, но большое лезвие у меня сломалось, а все остальные и раньше никуда не годились».

Девочки бросили на Г. О. взгляд, полный немой укоризны, и даже Освальд посоветовал ему заткнуться, потому что нам как-то уже расхотелось охотиться на лис. Когда девочки прикрыли рану листьями, лиса казалась совсем как живая.

«Не хочу, чтоб так было, не хочу», — повторяла Алиса, а Дэйзи, которая все это время ревела не хуже других, заявила, что надо помолиться, чтобы Бог снова оживил лисичку.

Дора поцеловала ее и сказала, что этого делать не надо, а лучше помолиться, что Бог позаботился о маленьких лисятах, если они остались сиротами. Наверное, Дэйзи так с тех пор и молится за них, хотя они давно уже выросли.

«Я хочу проснуться и чтобы все это было сном!» — гнула свое Алиса. Может быть, это смешно, что мы вышли на охоту с собаками и пистолетом, а теперь так расстроились из-за мертвой лисы, но она была такая маленькая и беззащитная, особенно лапки. И потом у нее на боку было грязное пятно, а будь она жива, она бы непременно умылась бы, ведь лисы чистюли, все равно что кошки.

Ноэль сказал: «Стихи готовы!»

Лисы Ренар здесь прах лежит,
Душа ее вдали витает.
Пусть рог охоты не трубит,
Его я слышать не желаю.
С рожденья дня и до могилы
Все охоты мне не милы.
Или:

На охоту меня не затащишь силой.
Я еще не знаю, как лучше — первая правильней, но во второй больше смысла. (Так говорит Ноэль: по-моему, так и ттак смысла маловато — О.).

«Давайте устроим похороны!» — предложил Г. О. Это здорово всех нас подбодрило.

Дора отдала нам свою нижнюю юбку, чтобы мы несли в ней лисицу и не пачкали свои куртки. У девочек, конечно, очень глупо устроены все их одежки, но одно преимущество у них есть: мужчина может в случае необходимости снять только куртку и жилет, да и то это сразу видно, а Дора как-то раз отдала нам даже две нижние юбки, и это никак не отразилось на ее внешности.

Несли лису по очереди, но она оказалась очень тяжелой. Когда мы дошли до края леса, Ноэль сказал:

«Лучше похоронить ее здесь, чтобы листья пели над ней погребальную песню, и друге лисы могли бы придти поплакать над ее могилой». И он уложил нашу лису под дубом.

«Дикки мог бы принести нам пару лопат, а заодно загнать собак домой».

«Тебе просто надоело ее нести, вот в чем все дело», — попрекнул его Дикки, но согласился сбегать за лопатами, при условии, что все мальчики составят ему компанию.

Пока мы ходили, девочки вытащили лису к самому краю леса, возле поляны, и пока они ждали возвращения могильщиков, они собрали мох, чтобы у лисички была мягкая зеленая постелька. К сожалению, цветов в августе уже не найдешь.

Мы принесли орудия труда и вырыли подходящую яму. Собак оставили дома, поскольку они проявляли неприличный интерес ко всему происходящему, совершенно неуместный при этой скорбной церемонии.

Земля была мягкая, копать было легко, Освальд отгребал опавшие листья и сучья, Дикки копал. Ноэль продолжал гримасничать и сочинять стихи, а девочки гладили лису, пока могила не отверзла ей свой зев. Дэйзи набросала в могилу листьев и мха, Алиса и Дора подняли лису, и мы помогли им опустить ее в могилу. Честно говоря, нам пришлось просто бросить лисичку, плавно опустить ее нам не удалось. Мы засыпали пушистое тельце листьями, и Ноэль прочел свежесочиненную погребальную оду. Вот она (теперь она выглядит гораздо лучше, наверное, Ноэль ее подработал, хотя он и говорит, что она была совершенной с самого начала):

Покойся, милый Лис, до солнечного утра!
Мы листья принесли, собрали для тебя.
Все кажется: вот-вот, и ты встаешь как будто.
Вокруг одни друзья, скорбят, тебя любя.
Вокруг одни леса, где ты взрастал на воле.
Печальные друзья печально трут глаза.
Живой, увы, не ты, ты не был бы собою,
Ты другом не был нам, я здесь хочу сказать.
Но в этот черный час тебя кладут в могилу.
Тебе уже невмочь ни прыгать, ни играть.
Зане, как я сказал, мы дружбою едины.
На этом я могу и оду завершать.
P. S. Когда при свете звезд
Другие выйдут лисы,
То мимо проходя,
Как мы, тебя почтут.
Итак, лиса, адье.
Немногие друзья
Верны живут
Тебе. Адье.
(Нормальные люди говорят «адью», в особенности французы, однако Ноэль уверяет, что в стихах можно и так. — О.).

Выслушав все это, мы засыпали могилу, а сверху накрыли ее сухими листьями, чтобы она ничем не выделялась, а то люди подумают, что там сокровище, и все раскопают. Покойся с миром, лисичка!

Погребение завершилось. Мы сложили розовую юбку Доры, всю в кровавых пятнах, и собрались покинуть печальное место.

Не прошли мы и дюжины шагов, как услышали позади шаги и свист, а потом повизгивание собак, и на том самом месте, где мы схоронили лису, появился джентльмен в сопровождении двух фокстерьеров.

Джентльмен стоял спокойно, но его собаки принялись рыть землю — мы видели, как ходят их обрубленные хвосты и пыль летит из-под лап. Мы поняли, где они роют. И бросились со всех ног обратно.

«Пожалуйста, пожалуйста, отзовите собак!» — попросила Алиса.

«Почему?» — спросил ее этот джентльмен.

«У нас только что были похороны, а они разроют нашу могилу!» — объяснила ему Алиса.

Джентльмен свистнул, но эти псы были воспитаны не так как Пинчер, выращенный Освальдом: они не отозвались на команду.

«Кого вы похоронили — лесную пташку?» — ласково спросил нас джентльмен с седыми усами.

Мы промолчали, потому что нам всем вдруг показалось, что хоронить лису — дело подозрительное. Только Ноэль сказал поэтическим голосом:

«Останки бренные нашли мы на опушке леса, И вырыли могилу, и рыдали возле тела Лиса.»

Но услышал его только Освальд, потому что девочки уже вовсю скакали вокруг седого джентльмена, повторяя: «Ой пожалуйста, пожалуйста, позовите собак! Не надо здесь копать!»

Увы! Освальд был прав (как всегда). Нам следовало хорошенько утоптать землю на могиле, он так и говорил, но остальные пренебрегли его мудрым советом. А теперь эти противные, назойливые, непослушные фоксы (брали бы пример с Пинчера!) все разрыли, и нам предстал обнаженный труп рыжей лисицы.

Все было кончено. Мы повернулись, чтобы уйти, но тут усатый джентльмен схватил Ноэля за ухо и Дикки тоже — они стояли слишком близко к нему. Счастлив напомнить вам, что трусость чужда сердцу Освальда, он и не подумал бежать, но велел своим сестрам спасаться:

«Удирайте скорее!» — сказал он. — «Домой, живо!»

И они исчезли, как обед после хорошей прогулки.

Джентльмен с седыми усами принялся науськивать своих фоксов, чтобы они продолжал свое черное дело, а сам продолжал держать Дикки и Ноэля за уши. Мои братья, само собой, пощады не просили, но Дикки стал уже совсем красным, а Ноэль очень побледнел, так что Освальд вынужден был сказать:

«Не надо так держать их, сэр. Мы не убежим, я могу дать вам слово чести».

«Слово чести!» — повторил этот джентльмен таким тоном, что в добрые старые времена я бы уложил его на месте одним ударом верного клинка. Но Освальд сохранил хладнокровие и хорошие манеры.

«Да, сэр, я дам вам слово чести», — повторил он, и джентльмен оставил в покое уши моих братьев, побежденный мужественным тоном Освальда. Он нагнулся, вытащил из могилы тело лисы и высоко поднял его. Собаки с лаем запрыгали вокруг него.

«Вы тут рассуждаете о чести!» — сказал он. — «Посмотрим, умеете ли вы говорит правду!»

Дикки ответил: «Если вы думаете, что это мы ее убили, то вы очень ошибаетесь.»

Седоусый вдруг обернулся к Г. О. и одним рывком подтянул его к себе.

«А это что такое?» — спросил он, указывая на табличку «Охотники на лис из Моат-хауза». От ярости старый джентльмен стал уже совсем багровым, даже кончики ушей покраснели.

Освальд сказал: «Мы играли в охоту, но мы видели только кролика, да и тот успел спрятаться, поэтому Дикки стал лисой — понарошку; а потом мы нашли эту, убитую лису, и я не знаю, кто ее убил, а мы пожалели ее и похоронили, вот и все».

«Нет не все!» — сказал джентльмен, и на губах его появилась сарделическая (или как ее?) улыбка. — «Эта земля принадлежит мне, и я арестую вас за нарушение границ частного владения и причинение ущерба! Вы пойдете со мной и не вздумайте удрать! Я главный распорядитель охоты, а вы убили лису в августе, да еще сучку! Вам и ружье-то еще в руки брать рано! У папочки украли — а?»!

Освальд вовремя вспомнил поговорку «молчание золото», только она ему не поможет. Распорядитель охоты велел ему вывернуть карманы и, конечно же, обнаружил и пистолет, и патроны, а обнаружив их, язвительно расхохотался.

«Так», — сказал он, — «а где охотничье удостоверение? Вы пойдете со мной — пара недель в тюрьме пойдет вам на пользу».

Теперь я понимаю, что по закону он ничего не мог нам сделать, но тогда нам казалось, что и вправду засадит нас в тюрьму.

Г. О. заплакал, но Ноэль заговорил как мужчина. Зубы у него еще стучали, но мужество уже вернулось к нему.

Он сказал: «Вы нас не знаете. Вы не имеете никакого права не верить нам, пока не докажете, что мы солгали. Мы никогда не лжем. Пойдите и спросите у Альбертова дяди».

«Язык придержи», — только и сказал ему Распорядитель охоты.

Ноэль возмутился.

«Если вы засадите нас в тюрьму, когда мы ни в чем не виноваты», — сказал он, дрожа всем телом, — «то вы ничуть не лучше Калигулы и Нерона и Ирода в придачу, и испанских инквизиторов, и я напишу об этом стихи, когда мы будем в тюрьме, и люди будут проклинать ваше имя».

«Еще посмотрим», — сказал седоусый и отправился в путь, в одной руке неся тело лисы, а другой снова сжимая ухо Ноэля.

Я все ждал, что Ноэль сейчас заплачет или упадет в обморок, но вел он себя благородно, точно христианский мученик.

Все остальные пошли вместе с ним. Я нес лопату, Дикки нес грабли, Г. О. свою табличку, а у Ноэля на ушах висел неугомонный джентльмен. В конце поляны нас поджидала Алиса. Она добежала до дому, выполняя приказ своего заботливого брат, и тут же вернулась обратно, чтобы не оставлять нас один в беде. В некоторых отношениях она ничуть не хуже мальчишки.

Она заговорила с седоусым джентльменом и спросила его:

«Куда вы их ведете?»

Тот в ярости отвечал ей: «В тюрьму, гадкая девчонка!»

Алиса сказала: «Ноэль может упасть в обморок. Однажды его уже хотели отвести в тюрьму из-за собаки. Зайдите к нам и поговорите с нашим дядей, то есть это не совсем наш дядя, но это не важно. Вы могли бы вспомнить о своих маленьких детях, а если у вас нет детей, подумайте, каким вы сами были, когда были маленьким, и не обращайтесь с нами так жестоко!»

Не знаю, что из этого подействовало на нашего судью, но он все-таки выпустил ухо Ноэля и сказал:

«Ладно, ведите!» — Алиса тут же подбежала к Ноэлю и обняла его.

Трепетные пленники с изжелта-бледными лицами и их неумолимый джентльмен (все еще багровый от гнева) подошли к воротам замка и вступили в зал, полный старинной дубовой мебели, украшавшей черно-белый мрамор пола (ой, не получилось!).

Дора и Дэйзи отперли нам дверь. Розовая нижняя юбка Доры лежала на столе, по прежнему вся в крови. Дора только взглянула на нас и поняла, что дело плохо. Она придвинула большое дубовое кресло и очень вежливо попросила седоусого джентльмена сесть. Он заворчал, но все-таки уселся в кресло.

Он молча поглядел на нас, и мы тоже уставились на него.

Наконец, он сказал:

«Вы молодцы, не удрали. Теперь скажите всю правду и больше от вас ничего не требуется».

Я ответил, что мы уже сказали правду.

Тогда он положил лису на стол, прямо на несчастную Дорину юбку, и вытащил нож — девочки только успели отвернуться. Даже Освальд отвратил взоры, поскольку одно дело раны, полученные в бою, а другое дело резать мертвую лису.

Распорядитель охоты вытер что-то платком и выложил это на стол — это была пуля, убившая лису. Рядом с ней он положил один из моих патронов.

«Смотрите!» — сказал он. Увы! Пули и вправду были одинаковые.

Отчаяние охватило Освальда. Он понял, как чувствует себя невинно обвиненный герой, когда судья надевает черную шапочку и читает смертный приговор, и ничто уже не спасет его.

«Как же так?» — сказал он. — «Мы ведь правда не убивали лису».

Этот распорядитель охоты совершено не умеет сдерживать свои чувства, что гораздо важнее, чем сдерживать целую свору рвущихся на добычу псов.

Он произнес несколько слов, которые Освальд никогда не станет повторять, тем более на бумаге. Единственное его выражение, которое я могу привести, это «упрямые маленькие негодяи».

И тут посреди молчания, пронизанного нашим отчаянием (ой, опять не получилось!) в зал вошел дядя Альберта. Распорядитель охоты поднялся с кресла и изложил всю историю, только это, конечно, была неправда, хотя сам он верил каждому своему слову.

«Мне очень жаль, сэр», — сказал дядя Альберта, глядя на одинаковые пули. — «Вы позволите мне выслушать детей?»

«Сколько вам угодно!» — отвечал великий охотник, дымясь от ярости.

Дядя Альберта сказал: «Освальд, я знаю, что ты расскажешь мне чистую правду».

И Освальд рассказал ему правду.

Тут распорядитель охоты снова сунул пули под нос дяде Альберта, и я понял, что его доверие к нам подверглось серьезнейшему испытанию.

И тут вошел Денни. Он посмотрел на мертвую лису на столе и сказал:

«Значит, вы ее нашли?»

Распорядитель охоты опять хотел что-то сказать, но дядя Альберта сказал ему: «Минуточку, Денни, ты что-то знаешь об этой лисе?»

«Ну да», — сказал Денни и замялся.

Дядя Альберта предупредил его: «Подумай хорошенько, Денни, и скажи всю правду. Не надо шептаться с Освальдом. Этот мальчик», — продолжал он, обращаясь к разгневанному распорядителю охоты, — «все утро с семи часов провел вместе со мной. Нам необходимо выслушать его.»

Но Денни отказывался говорить, хотя дядя Альберта и велел ему выложить все начистоту.

«Я не могу, я должен сперва спросить кое-что у Освальда», — сказал он.

Седоусый зафыркал: «Подозрительно, не правда ли?»

Освальд сказал ему: «Нечего шептаться, старина. Спрашивай все что хочешь, а главное, выкладывай все как есть».

Денни сказал: «Я не могу нарушить великую тайну».

Тут Освальд понял, в чем дело и сказал ему: «Нарушай ее ко всем чертям». И Денни, вздохнув, принялся рассказывать:

«Мы с Освальдом купили пистолет, на паях, и прошлой ночью пистолет был у меня. Я не мог заснуть, потому что у меня болел зуб. Рано утром я встал, взял пистолет и решил пойти в лес. Пистолет зарядил, чтобы не было страшно. Я услышал, как в лесу кто-то скулит, пошел и нашел лису в капкане. Я хотел ей помочь, а она меня укусила, — вот смотрите, — и тогда пистолет нечаянно выстрелил, и лисичка умерла».

«Почему ты не рассказал об этом?»

«Все ребята спали, когда мы утром уехали к дантисту».

«Почему ты ничего не рассказал своему дяде?»

«Это из-за клятвы», — вмешался Г. О.

«Пусть подлецом меня считают, Коль эту тайну разболтаю».

И тут седоусый ухмыльнулся.

«Ладно», — сказал он, — «это был просто несчастный случай».

Он повернулся к нам и сказал:

«Приношу свои извинения за то, что я усомнился в вашем слове. Надеюсь, вы простите меня».

Мы сказали ему, что все прощено и забыто, но на самом деле мы еще долго сердились на него. Он попытался загладить свое поведение, позвав дядю Альберта пострелять кроликов, но мы и тогда еще сердились, а простили его только, когда он прислал Алисе серебряную щеточку с лисьим хвостом и написал ей, что восхищается отвагой, с которой она поддержала своих братьев.

Нам снова сказали, что пистолет не игрушка, но наказывать не стали, потому что мы ничего дурного не сделали и пострадали невинно.

Пистолет и патроны у нас отобрали.

Надеюсь, взломщики никогда не доберутся до нашего дома, если же они придут, только дядя Альберта и будет виноват в том, что они настигнут нас врасплох и безоружных, а мы падем бессильной жертвой их ярости.

Глава десятая. Как нам попались Древности

Эта история началась утром за завтраком, пятнадцатого августа, в день рождения Наполеона, Освальда Бэстейбла и еще одного известного писателя. Праздновать мы договорились в субботу, когда приедет папа, так что пятнадцатого августа мне достались только поздравления. А это похоже не на праздник, а на какое-нибудь заурядное воскресение. Но Освальд не роптал, он ждал субботы, хорошо понимая, что его долготерпение будет вознаграждено.

Дядя Альберта как всегда получил целую кучу писем, и одно из них он перебросил Доре, спросив ее: «Что скажете, маленькая хозяйка? Мы согласимся их принять?»

Но эта растяпа Дора упустила письмо, Дикки и Ноэль тоже попытались его схватить, и в результате оно угодило на тарелку из под бекона, прямо в застывший жир, а потом еще и в джем, откуда его извлек Г. О.

Дора сказала: «Я не стану его трогать, оно все жирное и грязное», — поэтому читать письмо начал Г. О.

«Мейдстонское общество античностей 14 августа 1900 Уважаемый сэр, на собрании — собрании»

Тут Г. О. застрял. Почерк и в самом деле был ужасный, точно паук свалился в чернильницу, а потом принялся бегать по бумаге, вместо того чтобы хорошенько обтереть свои лапки о коврик. Пришлось Освальду взять чтение на себя, отказавшись от еще одной порции бекона или куска хлеба с джемом, но он выше подобных мелочей.

«Вовсе не античностей, дурачок», — сказал он, — «они антикварии».

«Антикварии хорошее слово», — одобрил дядя Альберта, — «а вот то, другое, я бы не стал употреблять за завтраком — если вы начнете ругаться за едой, это может испортить вам пищеварение».

«Дурачок — вовсе не ругательство», — вступилась Алиса, — «Я сколько раз видела это слово в книжках. Продолжай, Освальд».

И Освальд продолжал, не обращая внимания на незначительные помехи:

«Мейдстонское общество антиквариев 14 авг. 1900 Уважаемый сэр, на собрании нашего общества на двадцатое августа была назначена очередная исследовательская экспедиция с осмотром церкви в Айвибридже и римских древностей в окрестностях города. Наш президент, мистер Лонгчемпс, получил разрешение на раскопки кургана в долине Трех Деревьев. Мы просим вас позволить членам общества пройти через ваши владения и осмотреть (разумеется, только снаружи) ваш прекрасный дом, который представляет собой значительную историческую ценность, поскольку в нем несколько лет жил знаменитый сэр Томас Уайтт. С уважением, — Эдвард К. Тернбулл (почетный секретарь)».

«Так что же», — сказал дядя Альберта, — «позволим ли мы взору мейдстонских антиквариев осквернить древности этого дома, допустим ли мы, чтобы они ступили на священный гравий наших дорожек?»

«Дорожки-то все давно травой заросли!» — сказал Г. О., а девочки дружно попросили, чтобы антиквариям позволили прийти.

Алиса предложила еще вот что: «Давайте позовем их к чаю. Они, наверное, устанут за день».

«Думаете, вам это понравится?» — спросил дядя Альберта. — «Они наверняка старые зануды, с амфорами в петлицах и с запасным париком в кармане!»

Мы расхохотались, потому что отлично знали, что амфора вовсе не цветок, который можно воткнуть в петлицу. Если не верите, можете посмотреть в словаре.

Дора сказала, что все будет просто замечательно.

«Мы подадим лучший сервиз и украсим весь стол цветами, — размечталась она. — Можно устроить чаепитие в саду. У нас не разу еще гостей не было — сколько мы тут живем».

«Я еще раз предупреждаю вас, что с такими гостями вам будет скучно, — сказал дядя Альберта, — впрочем, делайте что хотите». И он пошел давать телеграмму Мейдстонским древностям (так мы про себя называли).

Через пару дней дядя Альберта вышел к чаю со слегка омраченным челом.

«В хорошенькую историю вы меня втравили, — сказал он. — Я пригласил ваших древностей к чаю и спросил, сколько народу нам ждать. Я думал, нам понадобиться по меньшей мере дюжина чашек. И вот сегодня я получил ответ. Они принимают мое любезное приглашение…»

«Ура! — крикнула Алиса. — Сколько же их будет?»

«Человек шестьдесят, — простонал он в ответ. — Может быть, еще десяток-другой присоединится, если будет хорошая погода».

Мы сперва испугались, но потом все равно обрадовались. Ведь у нас никогда еще не было столько гостей, настоящий взрослый праздник.

Девочкам позволили помогать в кухне (миссис Петтигрю безостановочно пекла пироги), а нас прогнали, хотя я не вижу, что за беда, если сунуть палец в тесто и облизать свой палец, ведь пирог, даже сырой, уже очень вкусный. Надо только следить за тем, чтобы следующий раз сунуть в тесто не облизанный палец, а какой-нибудь другой. И, конечно же, непременно свой.

Дядя Альберта объявил, что он жертва рока. В один прекрасный день он собрался в Мейдстон, сказав нам:

«Я хочу коротко постричься, не то я повыдираю себе все волосы, размышляя о надвигающейся на нас катастрофе».

Потом мы узнали, что он поехал взять напрокат сервиз и все прочее, чтобы поить чаем этих древностей (волосы он тоже подстриг, ведь он в жизни своей не сказал ни одного лживого слова).

В субботу у Освальда был день рождения, и он получил, в числе прочее, лук со стрелами (должно быть, в компенсацию за отнятый пистолет). Так что и нам, мальчикам, было чем заняться до среды, когда мы ожидали к чаю древностей.

Девочкам мы стрелять из лука не позволили, поскольку они уже получили свое удовольствие, помогая на кухне, откуда нас прогнали, но они особо и не настаивали.

Во вторник мы пошли посмотреть на то римское место, которые наши древности собрались раскапывать. Забравшись на римскую стену, мы принялись грызть орехи. Сверху со стены было видно двух рабочих с мотыгами и лопатами и молодого человека с тонкими ногами и велосипедом. Велосипед мы рассмотрели во всех подробностях: он был с храповиком, совсем новая модель: когда едешь с горы и перестаешь крутить педали, ноги убирать не надо, потому что они не крутятся как в обычных велосипедах. Они остановились возле римской стены, рабочие поплевали на руки и начали копать.

Мы тут же слезли и побежали к ним. Тонконогий велосипедист был с нами очень любезен и подробно объяснил, что и как в его машине устроено. Мы спросили его и о том, чем заняты эти рабочие и он сказал нам:

«Они проводят предварительные раскопки, чтобы завтра все было готово».

«А чего завтра?» — спросил Г. О.

«Завтра мы вскроем этот курган», — пообещал молодой человек.

«Так вы из Древностей?» — обрадовался Г. О.

Молодой человек улыбнулся (с трудом) и сказал: «Я всего-навсего секретарь».

«Значит, вы завтра придете к нам на чай», — сказала Дора, — «а сколько вас всего будет?»

«Человек восемьдесят — во всяком случае, не больше сотни», — сказал ей секретарь, и мы с вытянувшимися лицами пошли домой.

Освальд, человек наблюдательный, вскоре заметил, что Денни напряженно о чем раздумывает. Он решил, что Дантист нуждается в ободрении спросил его: «Есть идея?»

«Есть идея», — ответил Дантист, — «давайте соберем совет». Дантист уже вполне привык к нашим правилам (кстати, мы теперь часто называем его Дантистом, после той шуточки Г. О.). Он созывает совет, будто отродясь к этому привык, но мы-то помним, какой белой мышкой он был, когда его сторожила эта тетка, похожая на мисс Мардстон.

Совет мы обычно собирали на чердаке сарая, где шуршит солома. Прежде, чем Денни успел изложить свою идею, Дикки спросил:

«Опять что-нибудь Послушное?»

«Нет, нет, совсем наоборот», — поспешно ответил Денни.

Тут конечно, разволновались Дора и Дэйзи.

«Я имел в виду — я хочу предложить шутку, розыгрыш!» — принялся объяснять Денни.

«Вот здорово! Давай, Дантист!» — поощрил его Дикки.

«Есть такая книжка, „Венок из маргариток“», — закинул удочку Денни.

Мы ее не читали.

«Ее написала Шарлотта Мери Йонг, — вмешалась всезнайка Дэйзи, — там было несколько детей, они все остались без мамы, и очень старались быть послушными, и у них была конфирмация, а потом ярмарка. И они пошли в церковь, и одна из них вышла замуж и носила черное шелковое платье с серебряными украшениями, от этого ее ребенок умер и она плакала, потому что говорила, что плохо о нем заботилась, а потом…»

Тут Дикки встал и сказал, у него много дел и пусть ему потом расскажут, чем кончился этот совет. Но едва он дошел до люка, как Освальд, быстрейший из быстрых, настиг его, и они вместе покатились по полу, а все остальные только вопили: «Не уходи! Не уходи!» — точно курицы на насесте.

Когда мир был восстановлен, и Дикки согласился принять участие в нашем заседании, Денни сказал:

«Ничего подобного в „Венке из маргариток“ нет. Это здоровская книга. Один из мальчиков оделся как леди и пошел в гости, а другой хотел стукнуть свою сестренку мотыгой. Здоровская книга, точно вам говорю».

Денни научился выражать свои мысли не хуже других мальчиков. Раньше он сказал бы «Замечательная книга» или что-нибудь столь же тошнотворное.

«Венок из маргариток» я, так и быть, прочел. Здоровская книга — для девчонок и очень маленьких мальчиков.

Освальд решил, что о литературе мы уже достаточно поговорили и спросил прямо:

«Так какой розыгрыш?!»

Денни слегка покраснел и сказал:

«Ты меня не торопи. Сейчас все расскажу. Дай только минуточку подумать».

Он закрыл глаза и сосредоточился, а потом открыл глаза, поднялся на соломе во весь рост и зачастил:

«Римляне, сограждане, друзья! Вы слышали, они собираются завтра вскрыть этот курган, чтобы найти там римские останки. Разве не обидно будет, если они ничего не найдут?»

«Может быть, найдут», — сказала Дора, но Освальд уже все понял и сказал: «Класс! Валяй дальше, старина!»

И Дантист продолжал свою речь:

«В „Венке из маргариток“ тоже раскапывали какой-то римский лагерь, а ребята пришли туда заранее и подложили горшки, которые сами сделали, и еще медаль Гарри, на которой был герцог Веллинтон. Доктор помог им сделать такую мазь, чтобы замазать надпись, и все взрослые купились на это. Мы тоже…»

Тут он оборвал свою речь и сел под грохот аплодисментов. Классная была идея, тем более для такого как он. Именно что-то в этом роде и требовалось нам, чтобы встреча с Древностями стала настоящим праздником. Купить их — вот что было нам нужно. Дора еще суетилась насчет того, что никакой медали с герцогом Веллингтоном у нас нет, и доктора, который помог бы нам замазать надпись на этой медали, тоже нет, но мы посоветовали ей заткнуться: никто ведь не собирался точь-в-точь повторять все, что делали эти дети из книжки.

С горшками все было просто. Мы налепили всякой «керамики» из глины у реки (той самой, где мы искали истоки Нила), просушили ее на солнце и обожгли на костре — все это мы уже делали. Горшки и плошки получились у нас такие кривобокие, что могли сойти за что угодно — римские древности или греческие, или египетские, а то допотопные или пещерные, как говорит дядя Альберта. К тому же они сразу получились грязными, потому что мы закопали их в песок с илом, для колеру, а отмыть позабыли.

Потом мы собрали все это, несколько ржавых дверных петель, медные пуговицы и пилу без ручки, и девочки завернули все это в свои нижние юбки, мы прихватили «копательное» снаряжение, а Г. О. и Дэйзи побежали вперед на разведку. После всего, что мы прочли о Трансваальской войне, мы начали прибегать к услугам разведчиков в любом серьезном деле. Они убедились, что на римских развалинах покоится мирный закат — проще говоря, там никого не было.

Мы выставили постовых — они улеглись животами на стену и должны были произвести тихий предупредительный свист, если заметят что-нибудь подозрительное.

Мы прорыли тоннель, вроде того, что однажды прорыли в поисках сокровища (и засыпали с головой Альберта). Времени на это ушло немало, но ради приключения Бэстейблы и их друзья усилий не жалеют. Мы разложили вещи, придав им по возможности естественный вид, и снова засыпали их грязью. А потом вернулись домой и сели за чай. На этот раз к чаю даже гренок не было, только хлеб с маслом.

Когда мы собрались укладываться, Алиса тихонько шепнула Освальду:

«Я буду ждать у тебя у двери вашей комнаты, когда все уснут! Никому ни слова!»

Освальд подумал было, что это наколка, но Алиса еще раз сказала ему, что все всерьез.

Ему удалось не заснуть — для этого он покусывал себя за язык и тянул за волосы, ведь настоящий герой не устрашится боли, когда это нужно для приключения.

Все уснули сном невинной юности, Освальд поднялся и вышел — за дверью его уже ожидала Алиса.

Она сказала: «Я нашла несколько старых вещей на верху буфета, они еще больше чем наши похожи на древние римские. Пойдем вместе и закопаем их тоже — вот все удивятся».

То было опасное и дерзостное предприятие, но Освальд не дрогнул. Он сказал сестре:

«Погоди минутку», — и за минуту он успел натянуть штаны и жилет и даже положить в карман несколько мятных леденцов, на случай простуды. Это лишний раз доказывает, каким опытным исследователем и приключенщиком был Освальд.

Было немножко прохладно, но луна светила вовсю, и мы даже решили, что нужно будет как-нибудь еще совершить какое-нибудь отважное путешествие при луне. Мы вышли через переднюю дверь (дядя Альберта закрывает ее только когда сам ложится спать, в двенадцать, а то и в час ночи), и мы помчались, быстро и бесшумно, через мост и поля прямо к римским развалинам.

Алиса потом говорила мне, что она побоялась бы, будь там темно. Но луна светила почти как днем.

Освальд прихватил с собой лопату и газетный лист.

Мы взяли не все горшки, которые приглянулись Алисе, а только те два, которые не были разбиты — кривые такие штуковины из того материала, из которого обычно делают цветочные горшки. Мы приподняли лопатой поверхность раскопок и стали вынимать землю руками, аккуратно складывая ее на газету, а когда прорыли достаточно глубоко, засунули туда наши горшки и забросали их землей и снова аккуратненько прикрыли и все разровняли. Дерн выпрямляется снова, точно резиновый. И мы проделали все так осторожно, что нигде не наследили.

Мы вернулись домой — трава была очень влажная и красивая при свете луны — поделили мятные леденцы и улеглись спать, и никто ничего не заметил.

На следующий день пожаловали наши древности. День был страшно жаркий, и все сто человек выстроились под деревьями на лужайке, точно воскресная школа собралась на пикник. Тут были пироги двенадцати разных сортов, и хлеб с маслом, как черный, так и белый, и крыжовник, и сливы, и бутерброды с вареньем. Девочки украсили стол цветами и ровно в три мы услышали, как целая толпа людей движется по дороге. Древности входили в главные ворота и останавливались посередине — по двое, по трое или сразу целая дюжина, и вид у них был неуклюжий и скованный, точь-в-точь, как у учеников воскресной школе на вышеупомянутом пикнике. Пришло еще несколько джентльменов, это были их «учителя»: эти уж ничуть не стеснялись, а направились прямиком к двери дома. Тогда дядя Альберта, который нисколько не задавался, а вместе с нами подглядывал за ними из окна (в нашей детской очень удачные небольшие ставни) сказал нам:

«А это Правление Общества».

Мы все пошли вниз (по такому случаю мы принарядились), и дядя Альберта принял Правление Общества с таким видом, будто он — местный феодал, а мы все — его ближние вассалы.

Он поговорил с ними о датах и королевских указах, записях в летописях, развалинах и основаниях, о сэр Томасе Уайтте и Юлии Цезаре, о норманской архитектуре и старинных церквях и зубчатых оградах (я бы предпочел читать энциклопедию, это и то легче). Наконец, дядя Альберта заметил, что у нас уже и челюсть отвисла (верный признак мозгового переутомления), и шепнул нам:

«Бегите вниз и смешайтесь незаметно с этой толпой!»

Мы вышли на лужайку — там было полно мужчин, женщин и даже один ребенок. Ребенок этот оказался девочкой, к тому же очень жирной, но мы все равно попытались поболтать с ней (одета она была в красное платье из плотной ткани, такой только кресла обивать). Она даже разговаривать с нами не захотела. Мы уж подумали, что она из интерната для глухих детей и ее научили только говорить «да» и «нет», но потом услышали, как она говорит своей мамочке: «Зря ты меня сюда притащила, все равно мне не дали чай в той красивенькой чашечке, и все пирожки тут невкусные». Вот врунья, сама съела пять больших кусков пирога, а потом еще пирожки и целую тарелку слив. А красивых фарфоровых чашек у нас было всего двенадцать.

Некоторые взрослые разговаривали с нами, но все как-то скучно, потом их президент прочел целую лекцию о Моат-Хаузе, в которой мы ни слова не поняли, и все остальные тоже произносили речи (и их мы тоже разобрать не могли, кроме только той части, в которой они благодарили нас за наше гостеприимство).

Дора, Алиса, Дэйзи и миссис Петтигрю разливали чай, а мы только успевали подавать тарелки и чашки.

Дядя Альберта отозвал меня в сторонку и просил быть свидетелем тому, как он вырвет у себя в отчаянии последние волосы: всего собралось 123 любителя древностей — сто двадцать три!

Наконец, наступило время раскопок, и сердца наши возликовали, когда мы, прихватив свои шляпы, присоединились к огромной процессии Древностей. Все они тащили с собой плащи и зонтики, хотя на небе не было ни облачка — уж такие они были люди. Все дамы были в самых строгих шляпках и не снимали перчаток, хотя любой знает, что за городом приличия вполне позволяют снять перчатки и даже шляпу.

Мы хотели подойти поближе, чтобы не пропустить ничего из раскопок, но дядя Альберта поманил нас в сторонку и сказал:

«Предоставим арену гостям — хозяева займут места на галерке, откуда, насколько я понимаю, нам откроется прелюбопытное зрелище».

Мы согласились влезть вместе с ним на римскую стену, хотя при этом кое-что и теряли, ведь рассмотреть всех подробностей мы не могли. Но было видно, как работники копают, и достают из земли какие-то вещи (наши горшки!) и передают их любителям древностей. Мы знали, что это наши римские горшки, но эти любители отнеслись к ним как-то легкомысленно, хотя мы и слышали довольные смешки. И только когда они дошли до нашего с Алисой тайного клада, все они столпились, и мы услышали, как они галдят, и поняли, что они все-таки купились.

Потом толпа стала вновь распадаться на плащи и шляпки и просачиваться к нашему дому, так что стало ясно, что дело идет к концу. Мы во всю прыть помчались домой, и там Президент объявил дяде Альберта:

«Замечательная находка — очень интересно. Один из них ваш. Нет, нет, не возражайте! Ну, если вы так настаиваете…»

Постепенно эта толпа стала таять, будто снег, и мелкими ручейками растекаться с лужайки, гостевание закончилось, и нам осталась только груда немытой посуды и вытоптанная трава.

Вечером мы замечательно поужинали на той же лужайке — все-таки помимо прочего оставалось еще немного пирогов — а когда царственный владыка неба склонился к западу (проще говоря, совсем уж под вечер), Алиса сказала:

«Давай теперь расскажем».

Мы доверили рассказывать Дантисту, поскольку это была его идея, но все время помогали ему, потому что он еще не научился рассказывать все по порядку.

Когда мы все закончили, дядя Альберта сказал: «Ну что ж, это позабавило вас и это позабавило наших друзей, любителей Древностей».

«Позабавило?» — встревожено переспросила Дэйзи. — «Разве они — разве они догадались, что это ненастоящее? В „Венке из маргариток“ они ничего не заподозрили».

«Конечно, догадались», — ответил дядя Альберта, — «Президент и секретарь просили поблагодарит вас за то, что вы так тщательно подготовились к их приезду».

«Мы не хотели, что бы они ушли с пустыми руками», — сказала Дора.

«Они ушли не с пустыми руками», — успокоил ее дядя Альберта, — «Не наваливайся так на сливы, Г. О., мой мальчик. Рядом с тем кладом, который вы столь любезно для них приготовили, они откопали два подлинных римских горшка и удалились, благословляя свою удачу».

«Значит, они все-таки попались!» — восторжествовала Алиса. — «Это были наши горшки!» — и она рассказала все о том, как мы нашли старые никому не нужные горшки и зарыли их при лунном свете, и все слушали нас в почтительном молчании. — «Правда, они попались?» — повторила она.

Но Освальд еще в самом начале заметил, что дядя Альберта смотрит на них как-то странно, и предчувствие очередной катастрофы оледенило его голубую кровь. Дядя Альберта молчал, и кровь Освальда продолжала стыть, пока не превратилась в айсберг. Да, Британия — не Индия…

«Попались?» — настаивала Алиса (в отличие от Освальда, она еще не поняла, что происходит, но нельзя же требовать от нее такого же чутья, как у нашего благородного героя или у Пинчера).

«Если вы так настаиваете, мне придется с вами согласиться», — медленно произнес дядя Альберта. — «Действительно, попались. Эти горшки, которые вы сняли с буфета, на самом деле римские и очень древние. Эти амфоры, которые вам вздумалось зарыть при свете луны, поистине бесценны, причем принадлежат они хозяину этого дома. Вы их зарыли. Президент Мейдстоунского общества откопал их и увез. Что теперь будем делать?»

Мы с Алисой не знали, ни что делать, ни куда прятать глаза. Все остальные, конечно, тут же переметнулись и стали нам объяснять, как глупо мы поступили.

Наконец, наступило молчание. Освальд мужественно поднялся и сказал: «Алиса, выйди со мной на минутку. Нам надо поговорить».

Поскольку дядя Альберта сам не ничего не предлагал, Освальд не стал унижаться и просить у него помощи или совета.

Алиса вышла вслед за Освальдом, они устроились в саду на скамейке и потратили минут десять на бесплодные вздохи — «О, если б мы не…» и так далее. Но подобные сожаления, как известно, не только тщетны, но и бесполезны. Мы должны были сделать что-то.

Но что?

Алиса и Освальд погрузились в мрачное молчание, а с лужайки до них доносились веселые вопли их родственников, затеявших игру в прятки. Бессердечная юность! Освальд не стал бы играть в прятки, если б его брат и сестра попали в такую беду, но Освальд, конечно, феникс среди мальчиков (если вы знаете, что такое феникс!). Правда, Дикки потом говорил, будто они думал, что дядя Альберта просто пошутил с нами.

Сумрак надвигался, листья на дереве сливались друг с другом, а Освальд и Алиса все еще сидели, погрузившись в мрачное молчание, и сколько они ни думали, они ничего не могли придумать. Луна уже вышла на небо.

Тут Алиса подпрыгнула, как раз в ту минуту, когда Освальд что-то надумал, и сказала: «Я знаю, что делать! Какие же мы были идиоты! Пошли в дом, Освальд».

И они вернулись в дом.

Достоинство настоящего мужчины по-прежнему воспрещало Освальду просить совета старших. Утром он просто сказал дяде Альберта, что они с Алисой хотели бы сходить в Мейдстоун, купить проволоку для силков (ловить кроликов) и еще что-нибудь присмотреть.

Дядя Альберта ничего не имел против. Они ехали в одном поезде с фермером, который собирался покупать свиней. В другое время мы бы, само собой, увязались за ним посмотреть, как он будет их покупать, но в этот раз все было иначе. Мы с Алисой были все равно что воры, хотя мы этого, конечно, не хотели, и даже свиной рынок не мог очаровать юного, но помнящего законы чести Освальда, до тех пор, пока это пятно не было смыто с его груди.

Вместе с Алисой мы явились к секретарю мейдстоунских древностей. Его не было дома, но его служанка любезно сообщила нам, где живет президент и вскоре злосчастные брат и сестра колеблющейся стопой ступили на посыпанную гравием дорожку усадьбы Кэмпердаун.

Тут нам ответили, что мистер Лонгчэмпс дома. Они ждали его, парализованные не поддающимися описанию переживания (не знаю, почему взрослым нравятся подобные фразы). В огромной комнате было полно книг, оружия и шкафов, в которых под стеклом покоились какие-то гнилушки. Мистер Лонгчэмпс не зря стал председателем этого общества — он собирает всякую гадость, лишь бы она была достаточно старой.

Он вышел к нам, потирая руки и улыбаясь во весь рот. Он прекрасно помнит нас — так он сказал — и чем он может быть нам полезен?

Освальд на миг онемел. Он не мог подобрать слов, чтобы достаточно деликатно признать, какого дурака он свалял. Но наша Алиса не столь щепетильна. Она сразу выпалила:

«Пожалуйста, нам очень жаль, и мы просим прощения, и вы, пожалуйста, простите нас, просто мы подумали, как будет обидно если вы и все остальные Деревности так ничего и не найдете, поэтому мы закопали все эти горшки в курган, чтобы вам было что откапывать».

«Я так и понял», — ответил президент (теперь он поглаживал свою бородку и не переставал улыбаться). — «Прелестная, невинная шутка. Юность — время веселья, дорогие мои! Ничего страшного — не надо извиняться. Конечно, вы молодцы, что приехали ко мне и все рассказали».

Его чело слегка омрачилось морщинами, и мы поняли, что ему не терпится избавиться от посетителей и вернуться к тому занятию, от которого они его оторвали.

Алиса сказал: «Мы не поэтому приехали. Все гораздо хуже. Там было два настоящих римских кувшина, вы их нашли и увезли с собой. Это мы положили их туда, а они не наши. Мы хотели провести Древностей — то есть, я хочу сказать, Любителей Древностей — и мы сами попались.»

«Серьезное дело, — сказал Президент. — Вы сумеете отличить эти — э — кувшины — от других?»

«Ясное дело!» — сказал Освальд с присущей дилетантам самоуверенностью.

Мистер Лонгчэмпс отворил дверь в соседнюю маленькую комнату и поманил нас к себе. Мы увидели целые ряды полок со всевозможными горшками и кувшинами и чего еще бывает, и две полки были сплошь забиты кувшинами точь-в-точь похожими на наши.

«Ну, — сказал Президент и его улыбка уже не казалась нам столь приятной, — где они?»

«Не знаю», — ответил Освальд.

«Я узнаю, — пообещала Алиса, — Но для этого мне нужно посмотреть поближе».

Президент стал вынимать горшки один за другим, а Алиса норовила заглянуть вовнутрь каждого из них. И каждый раз она качала головой и говорила «Нет!»

Наконец, она спросила: «Может быть, вы их вымыли?»

«Ни в коем случае!» — ответил мистер Лонгчэмпс, содрогнувшись, будто обнаружил у себя в кармане жирных мучных червей.

«Там написано кое-что карандашом, на дне каждого из этих горшков, — пояснила Алиса. — Вы не сердитесь, я не думала, что они попадутся такому доброму старому джентльмену, как вы. Мы-то имели в виду того молодого, у которого очень тонкие ноги и губы тоже».

«Это мистер Тернбулл, — усмехнулся Президент. — Ладно, мальчишки должны быть мальчишками, а девчонки девчонками. Я не сержусь. Осмотрите все „кувшины“ и постарайтесь найти ваш».

Алиса продолжала перебирать и вскоре она сказала «Вот он!» и еще два кувшина спустя она сказала «А вот второй!»

«Верно — сказал Президент, — Именно эти образцы мы нашли вчера. Если ваш дядя зайдет ко мне, я их ему верну. Может быть, вы все-таки позволите мне заглянуть внутрь?»

Он заглянул сперва в первый горшок, потом во второй и расхохотался.

«Да, да, — сказал он, — пошел по шерсть, а вернулся стриженным — не про вас первых сказано. В следующий раз, когда будете ловить на удочку Древностей, постарайтесь не попасться сами. До свидания, юная леди, — обратился он к Алисе, — не стоит переживать. Я сам когда-то был маленьким, хотите верьте, хотите нет. До свидания». Поверить было трудно.

И мы еще успели посмотреть, как наш сосед покупал свиней.

Я спросил Алису, что она там нацарапала в этих дурацких горшках, и она сказала, что для полноты удовольствия она написала на одном «Лимонад», а на другом «Ага, попались!»

Но попались-то вовсе мы. Если мы еще когда-нибудь позовем этих древностей к чаю, они у нас и древнегреческой пуговицы не найдут, ни от брюк, ни от жилета, или что они там носили.

Это не относится к президенту — для человека столь преклонных лет он вел себя на редкость прилично. Освальд с ужасом представлял себе, какой шум мог подняться из-за этого старья, если б Президент оказался другим человеком. Описывать эту воображаемую сцену я не буду, попробуйте сами, думаю, на это и у вас хватит опыта.

Глава одиннадцатая. Бесплатный бар

Бродяга был весь в пыли, особенно его ноги; одежда на нем была оборванная и грязная, но глаза — веселые, и он прикоснулся к своей кепке, приветствуя девочек, прежде, чем обратился к нам.

Мы сидели на вершине той стены возле римских раскопок в долине Трех Деревьев. Как раз завершилось свирепое сражение с помощью лука и стрел, которые Освальд получил на свой день рождения взамен пистолета, который у нас отобрали в тот печальный, но совсем не по нашей вине, день, когда мы вышли на лисью охоту. (Неплохая фраза для начала, верно?).

Освальд велел всем надеть проволочные маски, чтобы избежать нежелательных последствий.

Этих масок в доме было полно, потому что хозяин этого дома когда-то ездил в Рим, где все надевают такие маски и бросаются друг в друга, и все это называется Баталия ди Конфетти, то есть битва конфетти. Он хотел, чтобы люди в здешних местах тоже устроили такой карнавал, но они так и не расшевелились, и все маски остались лежать в английской пыли на чердаке. А в Риме их надевают, чтобы конфетти не попало в глаза, но когда стреляешь из лука, это тоже важно.

Вооружившись до зубов этими масками и стрелами, мы сражались за нашу крепость, но, как известно, в таких делах решает не снаряжение, а хитрость. Освальд, Алиса, Ноэль и Денни крепость защищали. Мы были, конечно, более сильная сторона, но если они и проникли в крепость, то только потому, что Дику в нос попала стрела, и у него, как всегда, пошла носом кровь, хотя он и был в маске, и пришлось ему отправиться в ремонт; и пока гарнизон крепости забыл о нем, он влез сзади на стену и отвлек Освальда: свалился на него сверху, а гарнизон, лишившись своего отважного юного вождя, лишился и воли к сопротивлению, и в один миг был подавлен.

Потом мы уселись на стене и съели мятные лепешки, которые привез дядя Альберта, когда ездил в Мейдстоун за теми римскими горшками, с помощью которых мы так ловко обставили Древностей.

Битва завершилась, мир свирепствовал среди нас (ой!), и все растянулись на солнышке на вершине стены и стали смотреть на поля — они вообще-то зеленые, но в жаркий день кажутся почти синими.

Тут мы и увидели этого бродягу, мрачное пятно на светлом лике ясного дня.

Увидев нас, он подошел к стене, притронулся к своей кепке (об этом я уже упоминал) и сказал:

«Прошу прощения, если я помешал вашему отдыху, леди и джентльмены, но не подскажете ли вы рабочему человеку, где тут ближайший бар? Денек-то жаркий, верно?»

Дикки сказал ему, что лучший кабачок в окрестности — это «Корона с розой», хозяйка там наш лучший друг, а идти туда чуть больше мили, если напрямик через поле.

«Ой-ой-ой!» — сказал бродяга. — «Целая миля! Да еще в такой жаркий день!»

Мы согласились, что это не так уж весело.

«Честное слово», — сказал бродяга. — «Будь тут колодец поблизости, я бы воды добыл, хоть она и не согласуется с моим желудком!»

Мы не очень-то жаловали бродяг после той истории с подлым моряком, который запер нас в таинственной башне, но с нами на стене были собаки (Леди нам едва удалось затащить, ее длинные ноги очень мешались), и полагали, что сумеем постоять за себя. К тому же, этот бродяга выглядел гораздо симпатичнее того моряка и держался вежливо. Да и потом нас было восемь на одного.

Алиса подтолкнула Освальда локтем и зашептала что-то насчет сэра Филиппа Сидни и о том, что этот человек больше нуждается в лимонаде, чем мы. Освальд молча поднялся и пошел к той щели на стене, в которой наш гарнизон сложил провизию, и принес последнюю бутылку лимонада, припрятанную на случай если нам снова и очень сильно захочется пить.

Алиса сказала бродяге:

«У нас остался еще лимонад, сейчас мой брат его принесет. Вы не против, если я отдам вам наш стакан? Вымыть его нечем, разве что сполоснуть его капелькой лимонада».

«Ни в коем случае, мисс, — ответил тот, — не переводите добро».

Стакан стоял тут же под рукой, Освальд наполнил его и передал пенящийся кубок бродяге. Для этого ему пришлось опуститься на свой юный благородный желудок. Бродяга и в самом деле был отменно вежлив (прирожденный джентльмен и храбрый человек, как нам вскоре довелось узнать). Он сказал:

«За ваше здоровье!», — и осушил стакан одним глотком, даже нос туда засунул.

«Ох, как же мне хотелось пить, — сказал он, возвращая стакан. — В такую погоду все равно, что пьешь, лишь бы в глотке не пересыхало. Чувствительно вас благодарю».

«Пожалуйста, пожалуйста, — сказала Дора, — Очень рада, что вам понравилось»

«Понравилось?» — переспросил он. — «Вы и представить себе не можете, что у меня во рту творилось. Надо же, и школы у нас бесплатные, и библиотеки, и даже бани и прачечные — на это им воды не жалко, — неужто хоть одну бесплатную пивнушку нельзя устроить? Кто бы додумался на этой дороге раздать людям по стаканчику, вот был бы молодец, да за него бы вся округа проголосовала, кабы он в парламент намерился бы. Ладно, посижу тут рядом с вами, выкурю трубочку».

Он сел на траву и закурил. Мы стали его расспрашивать о его делах, и он поведал нам свою скорбь и тайну души своей, а именно, что нынче честному человеку на работу не устроиться. Он начал нам рассказывать о приходе, в котором работал, и он или они (как правильно, когда говоришь о приходе?) обошлись с ним нечестно, но тут прямо на полуфразе он заснул, а мы отправились домой. Прежде, чем уйти, мы тайно посовещались, собрали все деньги, что были у нас при себе (девять с половиной пенсов), завернули их в кусочек бумажки, который нашелся у Дикки в кармане, и сунули их в жилетку спящему бродяге, чтобы он обнаружил их, когда проснется. Никто из собак при этом не лаял, так что мы поняли, что и собаки считают его человеком, хотя и бедным, но честным, а собакам в таких делах можно верить на слово. Домой мы шли в молчании: как потом выяснилось, слова, произнесенные бродягой, отпечатались в сердце каждого из нас, и им предстояло принести обильные плоды.

После обеда мы вышли в сад и сунули ноги в холодный ручей. Взрослые говорят, если это делать после еды, это отражается на пищеварении, но нам это не повредило. На поваленной иве, которая упала с одного берега ручья до другого, мы можем как раз уместиться ввосьмером, только те, кто с краю, не могут сунуть ноги в воду из-за кустов, и поэтому мы все время меняемся местами. Мы сорвали по травинке и принялись жевать — это обостряет мыслительный процесс. Наконец, Дора прервала молчание такими словами:

«Бесплатные напитки!»

Эти слова пробудили отзвук в каждом верном сердце.

«Странно, что никто не додумался до этого», — сказал Г. О. и откинулся назад так, что чуть не свалился в воду, но Алиса и Освальд спасли его, подвергая опасности свою собственную жизнь.

«Посиди тихо, Г. О., — взмолилась Алиса, — Как было бы хорошо! Неужели мы не можем этого сделать?»

«Чего? Посидеть тихо?» — ухмыльнулся Г. О.

«Нет, дитя мое, — возвышенно обратился к нему Освальд. — На это способны многие и, может быть, даже ты. Твоя сестра, этот ангел, говорила о бесплатных напитках для жаждущих и неимущих».

«Не для всех, — поспешно вставила Алиса, — только для некоторых. Уступи мне место, Дикки. Я тоже хочу сунуть ноги в воду».

Поменяться местами, когда сидишь на бревне, переброшенном через реку, не так-то просто: те, кто меняется, ползут по коленям остальных, а остальные должны изо всех сил вцепиться в бревно, если не хотят полететь вверх тормашками в реку. На этот раз все обошлось благополучно, и когда Алиса удобно устроилась, она продолжила:

«И потом, долго мы не продержимся, только день или два, пока деньги не кончатся. Лучше всего поить их лимонадом Эйфелева Башня, он самый вкусный и к тому же недорогой.На дуврской дороге можно каждый день повстречать сколько угодно жаждущих прохожих».

«Это неплохо», — одобрил Освальд, — «мелочь у нас наберется».

«А те бедняги, преисполненные благодарности, остановятся поболтать с нами и поведают нам тайную скорбь своей души. Мы сможем потом целую книжку из жизни написать, вроде тех историй, которые публикуют перед рождеством. Давайте. давайте!»

Алису прямо корчило от нетерпения, и пришлось Дикки хорошенько пихнуть ее, чтобы успокоилась.

«Мы можем заняться этим, но только на один день. Конечно, свет переполнен людьми, которым хочется пить и притом каждый день, и во всех краях земли, так что это будет все равно что капля влаги в раскаленных песках пустыни, но даже такая малость может пригодиться, как сказала русалка, когда ее слезы упали в море».

«Я даже стихи об этом знаю», — сказал Денни, но мы предпочли пропустить это замечание мимо ушей.

«А как мы это назовем?» — сонливо спросил Ноэль.

«Назовем — что?»

«Эти бесплатные напитки». Стыд и позор, позор и мура, Если без имени будет игра. Имя давно придумать пора, Уже вчера. Ура. И…

«Заткнись!» — вежливо попросил его Дикки. — «Ты лучше слушай, о чем мы говорим, чем всю эту чепуху сочинять». — Дикки терпеть не может поэзию. Я не столь суров — в конце концов, на свете были Киплинг и Маколей, не говоря уж о Ноэле Бэстейбле.

«Я еще много рифмы придумал, а теперь из-за тебя все забыл», — сказал Ноэль и погрузился в мрачное молчание.

«Не беда», — сказала Алиса, — «в бессонные часы ночи все вновь оживет в твоей памяти, вот увидишь. Ноэль прав, нам нужно придумать хорошее название».

«Общество бесплатных напитков!»

«Приют усталого путника».

«Отрада путника».

Но даже те, кто предлагал эти названия, не очень-то стояли за них.

Кто-то — должно быть, Освальд — сказал:

«Может быть, „Чудесная гостиница“?»

«Но ведь это не гостиница, это только столик и навес».

«Чудесный навес! — это просто глупо», — сказал Освальд.

«Мы могли бы назвать это чудесным баром», — предложил Дикки. Он побывал в общей комнате «Короны и розы», куда девочкам заглядывать не удобно.

«Подождите, — воскликнул Дантист, щелкая пальцами (он всегда так делает, когда пытается поймать ускользающую от него мысль). — Я думал — но Дэйзи ущипнула меня, и я забыл, — я думал, пусть будет „Бесплатный Бар“!»

Это было замечательно, коротко и ясно. Бесплатный — то есть все получаешь даром, и Бар — чтобы сразу было ясно, что именно получаешь даром, а именно напитки. Итак, этой истории суждено называться «Бесплатный Бар»!

Мы отправились домой, чтобы все приготовить, потому что мы, само собой, хотели завтра же приступить к игре. Промедление смерти подобно, и вообще откладывать не стоило, а то еще потратим деньги на что-нибудь другое.

Надо было соблюдать глубочайшую тайну, потому что миссис Петтигрю ненавидит бродяг, как и все хозяева курятников. Дядя Альберта опять уехал в Лондон, поэтому с ним мы посоветоваться не могли, но мы знали, что он всегда с сочувствием относился к нуждающимся.

Продолжая соблюдать глубочайшую тайну, мы позаботились о том, чтобы укрыть владельцев Бесплатного Бара от палящих лучей Дневного Владыки Неба. Мы нашли несколько старых занавесок, и девочки сшили их воедино, да еще несколько своих нижних юбок прибавили, чтобы получился настоящий тент. Девочки потихоньку одолжили швейную машинку миссис Петтигрю (она разрешала ей пользоваться, только всегда спрашивала зачем), спустились в погреб и работали там, чтобы шум не привлек бдительного внимания вышеупомянутой миссис. В погребе работать нелегко, но мы пока не сидели без дела: выбрали длинные сучья и приготовили шесты для нашего навеса.

Затем мы снарядили экспедицию за лимонадом (на семь с половиной шиллингов) и нарисовали большую вывеску «БЕСПЛАТНЫЙ БАР». После этого надо было только заготовить каждому из нас розочку из синего плюша, чтобы сразу было видно: мы из Бесплатного Бара!

На следующий день было так же жарко. Мы рано пробудились от невинного сна юности и вышли на перекресток Дуврской и Мейдстоунской дороги, где могли рассчитывать на множество жаждущих спутников.

Спрятав колышки и тент за изгородью, мы вернулись домой и позавтракали.

После завтрака мы прихватили большую цинковую ванну, в которой обычно стирают белье, и наполнили ее до краев водой. Воду тут же пришлось вылить, потому что оказалось слишком тяжело, так что мы сперва отнесли пустую ванну к нашему перекрестку и оставили Г. О. и Ноэля сторожить, а сами вернулись и принялись таскать туда ведра с водой, пока не наполнили ванну — нелегкая, доложу вам, работа, и сама по себе достойная книги Золотых Дел, особенно Освальд, который притащил по меньшей мере три ведра (правда, Дикки и Дантист тоже). Потом мы прикатили три пустые бочки, поставили их у края дороги, накрыли досками и получился отличный стол. Мы накрыли его лучшей скатертью, которую удалось отыскать в бельевом шкафу (Освальд не советовал ее брать, по крайней мере, ему удалось добиться, чтобы чайный сервиз оставался дома). Мы приготовил чайник, и спиртовку, на случай если какой-нибудь прохожий или прохожая предпочтет чай лимонаду. Г. О. и Ноэль сходили в магазин за чаем, им не пришлось носить воду, так что нечего ворчать, пусть даже мы и послали их во второй раз — за лимонами. Лимоны мы раздавать не собирались, а выложили их вроде опознавательного знака, чтобы все видели: у нас тут настоящий лимонад. Продавец поверил нам в долг — за лимоны мы расплатились только на следующей неделе.

Пока мы все это готовили, мимо нас прошло два-три человека, но лишь один из них обратил на нас внимание, проворчав что-то насчет «Воскресной школы и прочих глупостей». Понятное дело, солнышко еще не припекло.

Когда же все было готово, мы нацепили синие розетки на свои великодушные сердца, развернули плакат «Бесплатный Бар. Напитки для Усталых Путников — Даром!». Все это было написано красным по белому, словно рождественские украшения в церкви. Мы хотели прицепить это к нашему навесу, но пришлось — к столу, потому что навес у нас с самого начала не получился: в дорогу колышки не втыкались, потому что она слишком твердая, а в канаву втыкать не было смысла, потому что там слишком рыхло. Пришлось нам покрыть свои великодушные головы шляпами и бегать по очереди в тенечек по другую сторону дороги: мы ведь специально выбрали место на самом солнцепеке, чтобы попробовать наш навес.

Все выглядело просто замечательно, особенно мы сами, не хватало только тех несчастных, которым мы надеялись принести облегчение.

Первыми подошли мужчина и женщина, они уставились было на нас, но стоило Алисе сказать: «Бесплатные напитки. Не хотите ли вы утолить жажду?» — они сказали «Спасибо, нет», и пошли себе дальше. Потом прошел человек из соседней деревни, этот даже спасибо не сказал, и Освальд начал уже опасаться, что с этим лимонадом выйдет как с нашим рождественским Покаянным Пудингом, для которого никак не могли найти подходящего бедняка.

Но следующий прохожий согласился выпить стаканчик лимонаду (мы чуть сами ему спасибо не сказали), а потом они пошли один за другим (на Дуврской дороге предостаточно жаждущих путников), и они осушили девятнадцать бутылок лимонаду прежде, чем мы отведали хоть глоточек (чаю никто не просил).

Большинство все-таки проходило мимо. Некоторым, видите ли, не нравилось, что бесплатно: один сказал нам: «Благодарю вас, я всегда могу заплатить за свою выпивку, если в глотке пересохнет»; другие хотели пива, а когда мы говорили, что у нас только лимонад, они отвечали: «Оно и видно, с кем имеешь дело», — как будто мы очень им не нравились.

Еще один человек сказал: «Надувательство! По эту сторону рая нечего даром не дают! Вы гляньте на их голубые ленточки! Ангелочки без крыльев!» — и пошел дальше, что-то бормоча и качая головой.

Проходил мимо тот человек, который выручил нас и еще купил свинью, когда было это приключение с таинственной башней, мы окликнули его и все ему объяснили, налили ему лимонаду и попросили заглянуть на обратном пути. Он очень одобрил все предприятие и сказал, что мы славные ребята, что лишний раз доказывает как неправы были те, кто спрашивал пива.

Главным образом меня беспокоило, что вокруг собираются мальчишки. Мы, конечно, готовы были предложить стаканчик любому усталому путнику, независимо от возраста, но когда один мальчишка выдул три стакана подряд и захотел еще, Освальд сказал ему:

«Слушай, с тебя хватит. Тебе уже и пить-то не хочется».

Тот говорит: «Ах, не хочется? Сейчас ты у меня узнаешь», — и пошел, и привел еще четверых, здоровых, постарше Освальда, и все они потребовали лимонада. Освальд налил всем, кроме того первого мальчишки, и тогда все пятеро уселись неподалеку и все время пересмеивались, а когда мимо проходил какой-нибудь мальчишка, они окликали его:

«Смотри, чего дают», — и эти мальчишки тоже присоединялись к ним. Что особенно противно, они все получили свой лимонад, и хоть бы капля благодарности за целый стакан.

Чуть позже на дороге появился наш собственный бродяга, нашим сердцам светлое сияние славы суля (может, это и не очень складно, зато аллитерация!). Собаки не стали на него рычать, а на мальчишек и на прохожих, которые просили пива, еще как рычали (я не упомянул раньше о собаках, но они, конечно, были с нами, ведь мы обещали без них не выходить).

Освальд сказал: «Привет!», — и бродяга тоже сказал: «Привет!»

Алиса не удержалась: «Мы послушались вашего совета и устроили бесплатный бар. Правда, здорово?»

«Правда здорово!» — подтвердил бродяга, и мы налили ему подряд два стакана лимонада в благодарность за то, что он подсказал нам такую замечательную идею, а он тоже сказал нам спасибо и попросил разрешения посидеть рядом и выкурить трубочку. Вскоре он заснул. Похоже, он всегда засыпает после выпивки, даже лимонадной. Я-то думал, только пиво и спиртное усыпляет, но наш бродяга был устроен иначе. Он заснул так крепко, что скатился в сухую канаву на обочине, но так и не проснулся.

Мальчишки становились все назойливей, они обзывались, и шумели, и чмокали и свистели, а когда Дикки и Освальд попросили их перестать, они только пуще разошлись. Думаю, мы справились бы с ними, пусть их было даже одиннадцать — спина к спине, как в книжке, но тут Алиса позвала нас, потому что приближались новые клиенты.

Это было трое крупных мужчин, краснолицых и заведомо злобных. Они остановились перед нами и по слогам прочли нашу вывеску.

Один из них сказал: «Выпивка есть выпивка, … побери эти их синие розочки, — (я оставляю пробел вместо того слова, которое нельзя говорить, хотя оно есть в Библии и даже в катехизисе). — Налейте-ка нам, мисс».

Собаки рычали, но Освальд решил не обращать на них внимания и выполнить просьбу этих усталых путников. Они выпили лимонад словно простую воду, облокотились на стол, (до сих пор еще никто не позволял себе подобную вольность) и принялись дразнить Освальда. Освальд тихонько сказал Г. О.:

«Мне надо поговорить с девочками. Посмотри тут, а если что не так, зови». Всех остальных он отвел подальше в сторону, чтобы сказать, что с нас хватит, мы уже четыре часа занимаемся благотворительностью, а учитывая появление этих людей, не говоря уж о противных мальчишках, это занятие уже не доставляет особого удовольствия.

Пока я уговаривал остальных свернуть дело, а они вяло сопротивлялись, Г. О. совершил поступок, который и привел «Бесплатный Бар» к плачевному концу.

Освальд не видел своими глазами, что именно произошло, но он достаточно хорошо осведомлен об этом со слов Г. О.

Один из этих мужчин сказал Г. О.:

«Глотка спиртного у тебя не найдется?»

Г. О. сказал, у нас есть только чай и лимонад.

«Лимонад и чай! Пробел и прочерк! — (это вместо тех слов, которые он сказал на самом деле) — А это что?»

И он показал на бутылку из-под виски, которая стояла возле спиртовки.

«Так вы этого хотите?» — спросил его Г. О.

Тот человек ответил, что именно этого он и хочет (можете вставить еще парочку слов).

Он протянул Г. О. стакан, в котором еще оставался изрядный глоток лимонада, и Г. О. щедро налил ему из той бутылки. Тот человек отхлебнул, вытаращил глаза, выплюнул все, что попало ему в рот и давай ругаться. Тут как раз подоспели Освальд и Дикки. Этот негодяй размахивал руками перед носом Г. О., а Г. О. так и замер с бутылкой из под виски в руках (с той самой бутылкой, в которой мы принесли метиловый спирт, чтобы разжечь спиртовку, если кто-нибудь спросит чаю, — но никто так и не попросил).

«Я не я буду», — сказал второй негодяй, вырвав бутылку из рук Г. О. и подозрительно к ней принюхиваюсь. — «Я не я буду, если не переброшу все ваше добро через вон ту изгородь, а потом и вас, мошенники, отравители!»

Освальд сразу же понял, что перевес не нашей стороне, а те противные мальчишки уже приближались к нам, злорадно ухмыляясь. Освальд полагает, что в момент опасности следует звать на помощь, и ничего позорного в этом нет, любой корабль вправе передать сигнал «SOS». Поэтому Освальд крикнул «На помощь!» и в ту же секунду наш бродяга выскочил из канавы и сказал:

«Что за дела?»

А главный из этих трех негодяев одним ударом сбил его с ног и говорит:

«Выходи — кто следующий?»

Освальд в ярости бросился на него, и ему удалось даже хорошенько стукнуть его кулаком в брюхо, после чего Освальд зажмурил глаза, понимая, что сейчас будет очень больно. Раздался громкий крик и новые ругательства, Освальд приоткрыл глаз, и увидел, что сам он цел и невредим, а вот негодяй лежит на земле, и еще один вместе с ним. Оказывается, наш бродяга только притворился, будто он в нокауте, а сам захватил сразу двух человек за ноги и подтянул их на себя, а Дикки вовремя подоспел ему на помощь (Освальд и сам помог бы ему ничуть не хуже, если б успел открыть глаза и понять, что происходит).

Противные мальчишки улюлюкали, двое из наших врагов валялись на земле, а сверху на них наседали наш бродяга и Дикки, третий неуклюже пытался вызволить своих сообщников. Через секунду все перемешалось, собаки, рыча, рванулись в общую свалку, Марта рвала брюки на одном из них, а Пинчер на другом, девочки визжали, противные мальчишки все еще улюлюкали, и тут из-за поворота показался человек, который покупал свинью, и выручил нас в тот день, когда было приключение с таинственной башней, а с ним было еще двое друзей.

«Полиция!» — громовым голосом вскричал этот человек, и Г. О. со всех ног помчался за полицией, но те трое негодяев выбрались из под Дикки и нашего бродяги и захромали прочь, волоча разорванные брюки.

Наш спаситель сказал «пошли прочь» этим противным мальчишкам и зашикал на них, словно на куриц. Этот язык им понятен — они тут же испарились. Г. О. вернулся, увидев что враги разбежались, и мы все обнялись на поле отчаянного сражения, а в глазах у каждого из нас стояли слезы (у меня и Дикки это были слезы ярости, такие тоже бывают, и мужчине они к лицу).

Потом мы помогли нашему бродяге встать и смочили ему шишку лимонадом, потому что ванна во время драки опрокинулась. Он и тот человек, который покупал свинью и выручил нас, и его два друга помогли нам отнести все, что уцелело, домой.

По дороге человек, который покупал свинью, посоветовал нам больше не затевать такие истории без помощи взрослых. Нам и раньше давали подобные советы, но теперь я прислушаюсь к нему и постараюсь не проявлять великодушия по отношению к бедным и нуждающимся, во всяком случае, к незнакомым, пусть мне больше Золотой книги не видать!

С тех пор мы часто встречались с нашим бродягой. Человек, который покупал свинью, взял его в работники. Он говорит, что наш бродяга неплохой парень, только обязательно засыпает, стоит ему хоть капельку выпить, но это для нас не новость.

Не стану повторять все то, что сказал нам папа по этому поводу: не лезьте не в свое дело и так далее. Зато он дал нашему бродяге соверен и этого, как говорит человек, который покупал свинью, хватило ему на целую неделю беспробудного сна.

Глава двенадцатая. Кентерберийские паломники

Надеюсь, благосклонный читатель не такой идиот, чтобы по этим скудным строкам заключить, будто мы на каникулах были заброшены и предоставлены сами себе, покуда наши старшие родственники и опекуны предавались вихрю удовольствий и блистали в опьяняющем… (как его? Одно слово забыл) моды, покуда мы сиротливо и покинуто рыдали дома. (Не уж, пусть Э. Несбит пишет такие фразы. Я буду разговаривать человеческим языком). Словом, ничего подобно не было, и папа то и дело наезжал к нам, и дядя Альберта посвящал нам немало времени, хотя он даже не наш дядя, а дядя Альберта, который жил по соседству, когда мы жили в Льюисхэме. Папа Дэйзи и Денни тоже наезжал к нам и еще множество людей, недостачи в гостях у нас не было. Мы очень неплохо проводили время со взрослыми. Вообще-то «неплохо» со взрослыми получается совсем иначе, чем без них. С одной стороны, безопаснее. Как правило, взрослые могут удержать детей от рокового шага прежде, чем этот шаг будет сделан, а если нет, то может получиться так, что они сами и виноваты, а вовсе не мы. Но с другой стороны, об этих безопасных удовольствиях не так интересно рассказывать, как о тех приключениях, которые случаются, только когда вас некому остановить. Так что большинство замечательных событий произошло в отсутствие взрослых, в том числе, и наше паломничество.

Дело было вскоре после этой истории с бесплатными напитками, и день был дождливый. Сидеть дома нам было не так уж весело, тем более, что большинство наших книг оставалось у дяди. Девочки играли в какую-то тягомотную девчоночью игру, Ноэль писал стихи, а Г. О. распевал песенку. Вот такую:

Я не знаю, чем заняться!
Я не знаааю, чем заааняааатьсяааа!
Ой, какой противный дождь!
Я не знаааю, чем зааааняаатьсяаа!
Хоть вой.

Мы пытались подавить его (так называется в суде, когда заставляют молчать). Мы закатали его в ковер, но он все вопил. Мы уселись на него сверху, а он пел прямо у нас под ногами. Мы переворачивали его вниз головой и запихивали его под диван, но он все пел, пел, пел. В конце концов, мы поняли, что он будет петь, пока ему не отрубят голову, и оставили его в покое. Тут он сказали, что мы его обидели. Мы сказали, что просто играли с ним, а он сказал, что вовсе не хотел играть, и все это закончилось бы грандиозным скандалом, если б Алиса не сказала нам:

«Да перестаньте вы! Давайте лучше во что нибудь сыграем».

Дора сказала: «Нам надо бы обсудить, как обстоят дела с Обществом Послушных».

Все мы застонали, и лишь один голос произнес: «Слушайте, слушайте!» Не стоит уточнять, чей это был голос: ясно, что не Освальда.

«Право же», — гнула свое Дора, — «я не собираюсь учить вас, но ведь вы сами сказали, что нам надо быть хорошими, а я только вчера читала в одной книжке, что для этого мало просто не делать ничего плохого, надо еще все время делать что-нибудь хорошее. Мы совсем ничего не сделали, в нашей книге Золотых Дел полно пустых страниц».

«Надо бы завести еще книгу серебряных дел», — пробормотал Ноэль, отрываясь от своих стихов, — «и медных, и алюминиевых. Вот тогда Алиса было бы о чем писать. А золотых дел мы никогда на целую книгу не наделаем».

Г. О. зачем-то намотал себе на голову красную скатерть и сказал, что Ноэль учит нас плохо себя вести, и мы все чуть было опять не поссорились, но Алиса ему сказала: «Ничего подобного он не говорил, Г. О. Просто — я не знаю, почему так получается, но все, что неправильно, выходит гораздо интереснее. Хочешь сделать что-то хорошее, и очень увлекаешься, и прежде, чем успеешь остановиться, опять получилось совсем не то».

«То-то и здорово», — справедливо заметил Дикки.

«В самом деле, странно», — сказал Денни, — «если тебе что-то нравится, то никак нельзя понять, хорошо это или плохо, а вот если тебе обрыдло какое-нибудь занятие, тут уж точно: оно из золотой книги. Я только сейчас думал об этом. Хорошо бы Ноэль написал об этом стихи».

«Я как раз пишу», — откликнулся Ноэль, — «Я хотел написать про крокодила, но в конце получилось совсем не то, что я собирался написать. Подождите минутку».

И он принялся яростно что-то записывать, покуда его снисходительные братья и сестры и его любезные друзья терпеливо ждали. Наконец, он огласил свои стихи:

В Египте есть речушка речушка Нил:
Живет там умный крокодил.
Он ест Гиппопотамов даже,
А сможет — и тебя (однажды).
И чудный лес и звезд рожденье
Он зрит в счастливом изумленьи.
Как зажигается восточная заря
И тигра, льва — царя зверя.
Так будь хорошим и не вздумай
Перечить правилам разумным.
Ведь сделать зло намного легче,
Чем дело доброе — конечно.
(Насчет «конечно» я согласен — О.)

«Я написал „царя зверя“, а не „царя зверей“, потому что иначе не получалась рифма. В конце концов это одно и то же».

Мы все сказали, что стихи замечательные. Если Ноэль решит, что кому-нибудь не нравятся его стихи, он ведь и заболеть может. Потом он сказал нам: «Вот что, если для того, чтобы быть хорошими, надо только постараться как следует, я не против, но только пусть это будет не так скучно. Мы могли бы поиграть в „Путь паломника“, как я вам и говорил с самого начала».

Мы все еще раз сказали ему, что нас это нисколько не привлекает, и тут Дора предложила:

«А давайте мы будем Кентерберийскими паломниками. Люди раньше ходили в паломничество, чтобы стать хорошими».

«И они насыпали горошины себе в башмаки», — сказал Денни, — «я читал об этом в стихах, только тот человек взял варенный горох, а это нечестно».

«И у них на шляпах были раковины», — сказал Г. О.

«И еще посох и сума», — добавила Алиса, — «и они рассказывали друг другу по дороге всякие истории. Разве это плохо?»

Освальд и Дора читали про Кентерберийских паломников в «Краткой истории английского народа». Она не такая уж краткая — три толщенных тома, но зато много картинок, а написал ее мистер Грин. Поэтому Освальд сразу сказал:

«Идет. Только я буду Рыцарем».

«А я буду Батской ткачихой», — сказала Алиса, — «А ты кем, Дикки?»

«А кто там еще есть?» — спросил Дикки.

«Их там человек тридцать», — сказал Освальд, — «Необязательно брать всех. Кто хочет быть проповедником женского монастыря?»

«А это мужчина или женщина?» — спросила Алиса.

«Не знаю», — сказал Освальд, — «По картинке не поймешь». Он посоветовал Алисе и Ноэлю взять эту роль на двоих. Мы достали книжку и стали смотреть картинки, чтобы разобраться с обмундированием. Сперва мы радовались, что нам будет чем заняться в этот дождливый день, но костюмы оказались очень сложными, особенно у мельника. Мельником хотел быть Денни, но потом он согласился быть Доктором, раз уж мы так и так прозвали его Дантистом. Дэйзи стала Аббатисой, поскольку она такая благонравная, и ротик у нее тоже красный и пухленький, а Г. О. пожелал стать экономом, потому что у него была самая большая картинка, и, потом, ему понравилось это слово: он сказал, оно вроде помеси эклера и гнома.

«Давайте сперва сделаем что попроще», — сказала Алиса, — «посохи, и шляпы с ракушками».

Освальд и Дикки вышли в сад, презрев ярость разбушевавшихся стихий, и нарезали толстые ветви на посохи. Не так-то легко было найти восемь достаточно длинных и прочных, а когда мы вернулись, девочки заставили нас еще и переодеться, потому что мы изрядно промокли, сражаясь с разбушевавшимися стихиями.

Потом мы почистили эти посохи: они были вполне чистые и белые, когда их срезали и ошкурили, но потом испачкались. Сколько не мой руки, на белом все равно видно. Мы вырезали розетки из бумаги и прикрепили их к посохам вместо ракушек.

«Надо будет сделать такие же на шляпы», — сказала Алиса. — «И мы можем уже сегодня обращаться друг к другу как в книжке, чтобы привыкнуть. Вы согласны, сэр Рыцарь?»

«Согласен, о Проповедник женского монастыря», — ответил ей Освальд, но тут вмешался Ноэль и сказал, что Алиса, в лучшем случае, только полпроповедника. В третий раз нашей мирной беседе угрожала жестокая ссора, но и в этот раз ее предотвратила Алиса.

«Не придирайся, Ноэль, будь умничкой», — попросила она, — «забирай себе всего проповедника, а я буду просто пилигримом или королем Генри, который убил Фому Беккета».

С тех пор мы называли ее Просто Пилигрим — и она не возражала.

Хотели было сперва надеть настоящие шляпы, но в них было жарко, поэтому мы выбрали большие соломенные шляпы, как у негров на плантации, и к ним и прикрепили свои раковины. Мы пытались сделать сандалии, вырезав подметку из грубой ткани и подвязав ее веревочкой, но ноги сразу становятся такими грязными, что лучше уж идти в башмаках. Самые благонамеренные из паломников решили перевязать свои ботинки белой тесьмой, чтобы было видно, что это сандалии. К числу этих паломников принадлежал и Денни. Что касается одежды, то на нее у нас не было времени. Мы подумали было о ночных рубашках, они ничуть не хуже рубах, в которых ходили кающиеся, но решили, что жители Кентербери уже отвыкли от таких штучек и могут переполошиться, поэтому решили идти в обычной своей одежде.

Сами понимаете, как нам хотелось, чтобы на следующий день с погодой все было в порядке. И день выдался на славу.

Ясным утром поднялись пилигримы и отведали завтрак. Дядя Альберта уже поел и заперся в своем кабинете, только ручка скрипела. Мы немного постояли прислушиваясь под его дверью — в этом нет ничего дурного, ведь когда за закрытой дверью один человек, вы не можете, прислушиваясь, выведать какие-то его секреты.

Экономка охотно накормила нас, обрадовалась, что мы уходим и собрала нам кучу еды. Элайза тоже всегда радовалась, когда мы уходили — глупые женщины, ведь без нас им должно быть скучно и одиноко. Мы взяли с собой двоих собак — после истории с Таинственной башней нам запретили выходить иначе как в сопровождении этих преданных друзей человека. Марту мы оставили: бульдоги не любят далеко ходить. Советую вам это запомнить.

Мы собрались, надели большие шляпы с ракушками, надели ботиночные сандалии, взяли в руки посохи. Особенно шикарно выглядел Дантист: он надел ботинки на босу ногу перевязал их тесемочкой, так что издали их, наверное, можно было принять за сандалии. Но он все не унимался и твердил, что в башмаки надо было насыпать горох. Мы его слушать не стали: всем известно, что даже маленький камушек может стереть ногу до крови, а уж горох…

Мы хорошо знали, по какой дороге должны идти пилигримы: она проходила как раз мимо нашего дома, немного заброшенная, узенькая, тенистая и уютная дорожка. Идти ней приятно, но повозки здесь ездят редко, потому что много ям и рытвин, так что она спокойно поросла травой.

Когда я говорил, что день был ясный, я имел в виду, что не было дождя, но солнца особого тоже не было.

«Как удачно, о Рыцарь, что светило дня не явилось ныне во всей полноте своего сияния», — обратилась ко мне Алиса.

«Истину речешь, Просто Пилигрим, — отвечал Освальд, — и так жутко жарко.»

«Лучше бы я не был сразу двумя людьми, — пожаловался Ноэль, — от этого мне еще жарче. Я буду Старостой или еще кем-нибудь, ладно?»

Но мы напомнили ему, что он сам виноват, потому что Алиса готова была быть его половинкой, а он плохо обращался с ней, и теперь вполне заслужил, чтобы ему было жарко за двоих.

Но хотя нам было жарко, и мы отвыкли от таких далеких переходов, мы исполнили свой паломнический долг: заткнули глотку Г. О., как только он вздумал жаловаться. Алиса объяснила ему, что ныть и пищать недостойно помеси гнома с эклером.

Было так жарко, что Аббатиса и Батская Ткачиха расцепили руки (обычно они ходят в обнимку, дядя Альберта прозвал их Лаура-Матильда), а Доктор и Дикки (он хотел быть Батским Ткачом, но мы так и не нашли его в книге) сняли с себя жилетки.

Если б какой-нибудь художник или фотограф, любящий изображать торжественные процессии, повстречал нас на этой дороге, он остался бы доволен. Ракушки из бумаги вышли просто отлично, только они мешали как следует пользоваться посохом, потому что все время попадались под руку.

Мы все шли в ногу, бодро и весело, беседуя как полагается в книжке, но вскоре Освальд, «юный совершенный рыцарь», заметил, что с одним из нашей компании происходит что-то неладное. Наш Дантист совсем стал бледный, молчаливый, как будто скушал что-то неподходящее, но еще не вполне в этом уверен.

Он окликнул его: «Ну, что теперь не ладится, Дантист?» — снисходительно, но сурово, как и полагается рыцарю, потому что ничего нет противнее, чем когда кому-нибудь станет плохо прямо посреди игры, и придется все бросить и возвращаться домой, да еще жалеть того, кто все испортил, вместо того чтобы честно пожалеть об испорченной игре.

Денни сказал, что у него все в порядке, но Освальд видел: врет.

Тут Алиса сказала: «Давай отдохнем немного, Освальд, сегодня очень жарко».

«Обращайтесь ко мне сэр Освальд, Просто Пилигрим», — с достоинством возразил ей брат, — «Я как-никак Рыцарь».

Мы сели и съели свой ленч и даже Денни повеселел. Мы поиграли в пословицы, в Двадцать Вопросов и в «Отдаю сына в учение», а потом Дикки сказал, что пора ставить паруса, если мы рассчитываем нынче причалить в Кентербери. Конечно, у паломников парусов не бывает, но Дикки всегда так.

И мы пошли дальше. Пожалуй, мы вполне могли добраться до Кентербери, но Денни становился все бледнее, и вскоре Освальд уже безошибочно различал своим многоопытным взором, что Дантист хромает.

«Башмаки жмут, Дантист?» — сказал он ему ласково, но бодро, чтоб не раскисал.

«Ничего — все в порядке», — пропыхтел он.

Мы пошли дальше, немного притомившись, потому что солнце пекло вовсю и тучи уже не закрывали его. Мы пели «Британский гренадер» и «Тело Джона Брауна» — под него идти намного легче. Мы как раз запели «Топ, топ, топ, вот идут ребята», но тут Денни встал как вкопанный. Он поджал одну ногу, потом опустил ее и поджал другую, и вдруг прижал обе руки к глазам, весь сморщился и опустился на землю.

Он опустил руки и мы увидели, что он ревет. Сэр Освальд не станет приводить здесь свое мнение о людях, способных плакать по любому поводу.

«В ЧЕМ ДЕЛО?!» — заорали мы, а Дора и Дэйзи подскочили к нему и принялись гладить его и похлопывать, только бы бедняжка Денни рассказал им, что с ним случилось. Он сказал, все в порядке и пусть все идут дальше, а его заберут на обратной дороге.

Освальд подумал, что у Денни мог разболеться живот, и он не хочет признаваться в этом перед всеми, поэтому велел всем идти дальше, а сам остался с ним и сказал:

«Хватит валять дурака, Денни. Живот болит, что ли?»

Денни перестал плакать и сказал: «Нет!», — да так громко, как будто это я был в чем-нибудь виноват.

«Ладно», — сказал ему Освальд, — «ты сам знаешь, что портишь нам всю игру. Выкладывай, в чем дело?!»

«А ты никому не скажешь?»

«Конечно, если ты против», — мягко сказал ему Освальд.

«Это мои башмаки».

«Снимай их».

«Смеяться не будешь?»

«Нет!» — заорал Освальд еще громче, чем раньше орал Дантист, и все оглянулись посмотреть, что происходит, но Освальд подал им знак, чтобы они продолжали идти, а сам, нагнувшись, начал смиренно и бережно развязывать сандалии на ногах своего изнуренного спутника. Денни и не подумал мне помочь, а только ревел.

Освальд снял правый башмак — и страшная тайна открылась ему…

«Ну, знаешь ли!» — в справедливом негодовании воскликнул Освальд.

Денни зарыдал — потом он говорил, что не рыдал, а просто плакал, но если Освальд уже и в реве ничего не понимает, я лучше не буду писать эту книжку.

Когда Освальд снял с Денни ботинок, он бросил его на землю и слегка наподдал ногой. Из ботинка высыпались и покатились по земле горошины — целая куча.

«Может быть, ты все-таки объяснишь», — сказал совершенный рыцарь в полном отчаянии, но сохраняя учтивость, — «КАКОГО ЧЕРТА тебе это понадобилось?»

«Не сердись», — заныл Денни, поглаживая свои пальчики на ногах и почти перестав реветь. — «Я же говорил, пилигримы клали в свои ботинки горошины, и — ты же обещал не смеяться».

«Никто и не смеется», — сказал Освальд по-прежнему с отменной учтивостью.

«Я не хотел вам говорить, потому что я хотел быть лучше всех, и я подумал, если скажу, вы тоже захотите, а когда я сперва сказал про горошины, вы не захотели. В общем, я взял с собой несколько горошин, а по дороге потихоньку запихал их в башмаки.»

В глубине души Освальд думал: «Жадность до добра не доводит,» — ведь Денни и впрямь пожадничал, пусть даже и в послушности.

Вслух Освальд продолжал молчать.

«Видишь ли», — пустился в объяснения Денни, — «Я очень хотел быть хорошим, и раз мы решили, что от паломничества мы станем хорошими, надо было делать это как следует. Я решил, пусть ноги натрет, лишь бы стать как следует хорошим. И потом я хотел играть по всем правилам, ты ведь всегда ругаешь меня за то, что я играю не так».

Эти слова тронули нежное сердце сэра Освальда.

«По-моему, ты и так достаточно хорошо», — сказал он. — «Я позову ребят — да не будет никто смеяться».

Все собрались вокруг Денни, и девочки подняли страшную суматоху. Дикки и Освальд стояли в стороне, размышляя, что все это очень хорошо, и в особенности Денни, а вот как теперь вернуться домой.

Когда они высказали вслух эту мысль, постаравшись, как могли, смягчить ее, Денни ответил:

«Ничего страшного — кто-нибудь меня подвезет».

«Здесь тебя никто не подберет», — сказала Алиса, — «здесь только пешеходы. Надо выйти на проезжую дорогу там, где торчат телеграфные столбы.»

Дикки и Освальд сплели руки так, чтобы получилось кресло, и вместе поднесли Денни к дороге. Там мы уселись на обочине и принялись ждать. Никого не было, только пивовар со своей бочкой проехал мимо нас, но он дремал на ходу и нас не услышал. Надо было бы броситься вперед, подобно молнии, и схватить лошадей под уздцы, но об этом мы подумали слишком поздно.

Мы сидели в пыли у дороги. Паломники уже начали роптать и поговаривать, что лучше было бы вовсе не отправляться в это паломничество. Само собой, Освальд не принадлежал к числу этих малодушных.

Когда же отчаяние начало пожирать благородные внутренности самого Освальда, мы вновь услышали перестук лошадиных копыт, и показалась коляска, в которой ехала леди.

Мы позвали ее на помощь, размахивая руками и вопя, словно пережившие кораблекрушение моряки.

Она натянула вожжи и остановилась. Не слишком старая леди, лет двадцати пяти, на мой взгляд, и довольно симпатичная.

«В чем проблема?» — крикнула она нам.

«Видите ли, этот бедный маленький мальчик», — жалобно начала Дора, указывая рукой на Денни, который давно уже свернулся на боку и спал, как обычно, слегка приоткрыв рот. — «У него очень болят ноги — может быть, вы согласитесь его подвезти?»

«Что это у вас за наряд?» — спросила леди бесцеремонно рассматривая наши раковины, сандалии и посохи.

Мы объяснили ей.

«Как же он повредил себе ноги?» — спросила она.

Пришлось объяснить ей и это. Вообще-то нам понравилось разговаривать с ней.

«Ладно», — сказала она, — «Я как раз собираюсь в это — как его?»

«Кентербери», — подсказал ей Г. О.

«Ну да, Кентербери», — повторила она, — «Тут не больше полумили. Я возьму с собой бедного маленького пилигрима и всех девочек. Рыцари могут идти пешком. Мы выпьем чаю и оглядим там все, а потом я отвезу вас домой — всех, кто поместится в коляске. Идет?».

Мы сказали ей большое спасибо и что все это звучит просто здорово.

Подсадили Денни в коляску, девочки забрались вслед за ним, — и красные колеса вновь взвихрили дорожную пыль.

«Лучше бы она приехала в омнибусе», — вздохнул Г. О. — «Я бы тоже не прочь прокатиться».

«Будь доволен тем, что есть», — сказал ему Дикки, а Ноэль добавил:

«Скажи спасибо, что тебе не пришлось нести Денни на собственной спине всю дорогу до дома. Представляешь, что было бы, если вы отправились с ним вдвоем?»

Мы дошли до Кентербери, и оказалось, что и сам город гораздо меньше, чем мы думали, и собор там не выше нашей церкви возле Моат-хауза. Весь город состоял из одной длинной улицы, но мы решили, что другая его часть находится где-то поблизости.

Зато здесь была закусочная, большая, занимавшая целую лужайку, и на лужайке нас уже поджидала коляска с красными колесами, а леди, Денни и все остальные сидели на скамейке под навесом, высматривая отставших путешественников. Закусочная называлась «Святой Георг с драконом», и это напомнило мне о временах разбойников и карет, пеших тропок и приветливых кабатчиков и обо всех тех приключениях, которые раньше происходили на постоялом дворе, а теперь только в книжке.

«Мы заказали чай», — сказала нам леди. — «Хотите вымыть руки?». Не то, чтобы мы очень этого хотели, но ясно было, что этого хотела она, так что мы сказали «да, спасибо». Денни и девочки уже выглядели намного чище, чем когда мы их видели в последний раз.

Нас отвели вымыть руки в большую комнату, где стояла деревянная кровать на высоких ножках и висели темно-красные шторы — на таких не остается следов крови.

Чай нам подали в большую комнату с деревянной мебелью, полированной, но давно потемневшей от старости.

Перед чаем мы успели еще съесть холодное мясо и салат, а к чаю было три сорта джема, кекс и свежий хлеб (дома нам почему-то полагается есть только гренки).

Мы пили чай и разговаривали с леди. Леди была замечательная — из тех, кто понимает. Я хочу сказать, всех взрослых можно разделить на две большие группы: одни понимают, чего тебе хочется, а другие — нипочем.

Когда мы все съели, леди спросила нас: «Что вы хотели увидеть в Кентербери?»

«Собор, — ответила Алиса, — и то место, где был убит Фома Бекет».

Освальд хотел осмотреть стены, потому что ему нравилась история о святом Альфедже и данах.

«Очень хорошо», — сказала леди, надевая шляпу. Шляпа у нее тоже была вполне разумная: не та куча перьев на булавках, которую они носят обычно (какой от них толк), а шляпа с полями, почти такая же большая, как наши, да еще с красными цветами и черной тесемкой, чтобы завязывать ее под подбородком, когда поднимется ветер.

Мы все отправились смотреть Кентербери. Освальд и Дикки по очереди несли Денни на закорках. Леди называла его «наш раненый спутник»- по-моему, незаслуженно.

Сперва мы пошли в церковь. Освальд, излишне склонный к подозрениям, опасался, что леди будет болтать в церкви, но она и тут оказалась умницей. Церковь была открыта. Я помню, мама говорила нам, что церковь должна быть открыта весь день, чтобы человек мог зайти помолиться, если ему нужно, но разговаривать в церкви нехорошо (см. прим. А).

Когда мы вышли, леди сказала: «Здесь, на ступенях, Фома Бекет вступил в отчаянную схватку со своими убийцами».

Г. О. вставил какую-то дурацкую шутку, но мы его быстро подавили и леди продолжала свой рассказ. Она знала все и Бекете, и св. Альфедже, которого убили за то, что он отказался ввести новый налог и платить деньги этим мерзким данам.

Денни (по-прежнему сидя у меня на закорках) продекламировал «Балладу о Кентербери».

Она начинается с кораблей данов, которые похожи на змей, а кончается типа того, что поднявший меч от меча и погибнет. Очень длинная, но зато там есть все про святого Альфеджа. Плохо только, что стены, с которых Альфедж бросил вызов данам, оказались так похожи на стены обычной фермы. Леди продолжала рассказывать, не хуже настоящего гида, как я потом убедился (см. прим. Б.). Все-таки в конце концов мы сказали ей, что Кентербери кажется нам чересчур уж маленьким, и леди ответила:

«Я подумала, будет слишком обидно, раз прошли такой путь, даже не услышать ничего о Кентербери».

Тут мы сразу все поняли и Алиса сказала:

«Так нельзя! Вы нас обманули!»

Но Освальд, с присущей ему изысканностью, вступился и сказал:

«Не страшно! Вы очень здорово нас провели!»

Он не сказал: «Я давно об этом догадался», хотя ему очень хотелось это сказать, и это было бы почти правдой, ведь я сразу сказал, что это местечко маловато для Кентербери (см. прим. В). Это место называется Хазельбридж, а вовсе не Кентербери. В Кентербери мы попали в другой раз. (см. прим. Г).

Мы не стали сердиться на леди за то, что она нас так провела, потому что она и и вправду блестяще все это проделала. Она даже попросила у нас прощения, и мы сказали, что все в порядке. Тогда леди сказала нам:

«Пора, кареты поданы, и лошади под чепраками ждут нас».

«Под чепраками» — это здорово, такое бывает только в книжке. За это Освальд еще больше полюбил ее, хотя ему и показалась странным, что она говорит не об одной карете, а о «каретах». Но когда мы вернулись к постоялому двору, оказалось, что нас ждет не только ее коляска (туда сели девочки), но и тележка мистера Мунна, зеленщика, в которой разместились все мальчики. У зеленщика была очень хорошая лошадь, но погонять ее надо было не кнутом, как всех, а его рукояткой. Тележка у него была очень трясучая.

Пала вечерняя роса (правда, сидя в тележке мы этого не заметили, но по времени она должна была пасть), и мы подъехали к дому. Мы все сказали леди спасибо и что надеемся еще повидаться с ней, а она сказала, что тоже надеется еще нас увидеть.

Зеленщик уехал, мы все попрощались с леди, пожав ей руки (я имею в виду мужчин) или расцеловавшись (соответственно: девочки и очень маленькие мальчики). Она снова села в свою коляску и укатила.

У поворота она оглянулась и помахала нам. Мы тоже помахали ей в ответ и повернули к дому, но тут на нас налетел дядя Альберта, подобный разъяренному урагану. Он был в фланелевом домашнем костюме, в рубашке без запонок, волосы у него были взъерошены, и пальцы в чернилах, а глаза дикие — сразу видно, он прервался прямо посередине главы.

«Кто эта леди?» — заорал он. — «Где вы ее нашли?»

Памятуя о его наставлениях, Освальд неторопливо начал свой рассказ: «Прошлой ночью, о Благодетель бедняков, Дора и я читали повесть о Кентерберийских паломниках…»

Освальд думал, что дядя Альберта порадуется тому, как точно выполняются его указания начинать рассказ с самого начала, но тот резко оборвал его:

«Хватит, болтун окаянный! Где вы ее встретили?»

Освальд ответил коротко, как подсказывало ему его уязвленное достоинство:

«В Хазельбридже!»

Дядя Альберта бросился наверх, перескакивая зараз по три ступеньки, и крича на ходу:

«Выведи мой велосипед, старина, и накачай заднюю шину!»

Освальд поспешил исполнить его указания, но я еще не приладился толком накачать шину, как он уже снова выбежал, на этот раз в воротничке и с запонками, с галстуками, в нормальной одежде, и даже с приглаженными волосами. Он вырвал злосчастный велосипед из рук Освальда, в две секунды накачал шину, бросился в седло и умчался так быстро, что даже воронаяразбойничья кобыла не смогла бы настичь его.

Мы молча уставились друг на друга.

«Он знает эту леди», — вымолвил наконец Дикки. Ну что ж: глубокая мысль.

«Быть может, это его кормилица», — предположил Ноэль, — «И она одна знает тайну его королевского происхождения».

«Разве она такая старая?» — усомнился Освальд.

«Наверное, она что-то знает про завещание, которое может сделать его страшно богатым», — сказала Алиса.

«Хорошо бы он поймал ее», — продолжал Ноэль. — «Если она недостаточно старая, значит, она его сестра, и все состояние оставили им пополам, а она куда-то пропала, и поэтому он не может разделиться с ней и взять свою долю».

«Скорее всего, это его старая любовь», — вздохнула Дора. — «В юном возрасте они были разлучены жестокой судьбой, и с тех пор он рыскал по свету, стремясь возвратить ее».

«Ничего подобного, никогда он не рыскал по свету с тех пор как мы его знаем, он только в Гастингс и ездил», — возразил ей Освальд. — «Не надо нам этих глупостей».

«Каких глупостей?» — спросила Дэйзи.

«Чтобы он женился!» — популярно разъяснил ей Освальд.

И все согласились с ним, кроме Доры и Дэйзи, но Алиса тоже сказала, что она хотела бы быть подружкой невесты. Можете баловать этих девочек сколько угодно, можете предоставить им все удобства и всю роскошь, которой вы обладаете, и обращаться с ними по-честному, точно они мальчишки, — все равно это вылезет. В самой лучшей девчонке есть что-то девчоночье, и никогда не знаешь, в какой момент из нее полезет глупость, все равно как противная паста из тюбика.

Дядя Альберта вернулся весь в поту, и мелкие бисеринки благородной влаги (пот — благородная влага? Наверное, не хуже других) усеяли его чело, но несмотря на жару, он был еще бледнее, чем Денни с его горошинами.

«Вы поймали ее?» — полез к нему Г. О.

«Нет», — ответил он, и чело его омрачилось как небо перед грозой.

«Она — ваша кормилица?» — приставал Г. О., не обращая внимания на все наши знаки.

«Она моя бабушка! — заорал дядя Альберта. — Я ее не видел с тех пор, как уехал из Индии», — и он выбежал из комнаты, хлопнув дверью, — любому из нас за это здорово бы влетело.

Так закончилось наше паломничество.

Тогда мы еще не знали, в самом ли деле эта леди его индийская бабушка, вроде как у нас есть индийский дядюшка, но уж очень она была молода для бабушки. Потом мы все об этом узнали, но отложим это до другой главы. Сами понимаете, мы не решались задать дяде Альберта прямой вопрос.

Само по себе это паломничество не сделало нас хорошими, но, как уверяет Дора, за весь этот день мы не успели сделать ничего плохого, так что мы на целый день приблизились к тому, чтобы стать хорошими.

Прим. А. После мы ездили в настоящий Кентербери. Очень противный человек водил нас по собору и болтал там во весь голос, словно и не в церкви. Между прочим он сказал:

«Это Часовня Настоятеля. Она называлась Часовней Девы в те времена, когда глупые люди поклонялись здесь Марии».

«А теперь они поклоняются настоятелю?» — спросил его Г. О. (вот умница!).

Люди, стоявшие рядом с нами, захохотали во весь голос, что еще хуже, чем не забыть про свою шляпу, как Г. О., но он, когда входил в собор, подумал, что собор слишком большой, и поэтому не настоящая церковь.

Прим. Б.: см. прим В. Прим. В.: см. прим. Г. Прим. Г.: см. прим. Д. Прим. Д.: см. Прим. А.

И на этом заканчивается история кентерберийских паломников.

Глава тринадцатая. Зубы дракона

Дядя Альберта снова уехал кататься на велосипеде. С того дня, как мы были пилигримами, и нас привезла домой леди, которая, как он утверждал, была его давно потерявшейся бабушкой из Индии, дядя Альберта совсем забросил свою работу, принялся бриться каждый день по утрам и все время выезжает куда-то на велосипеде, надев свой лучший костюм. Напрасно взрослые думают, что мы ничего не понимаем. Мы прекрасно понимали, что он ищет свою потерявшуюся бабушку. Конечно, все желали ему успеха в этих поисках. Освальд даже сам пытался найти эту леди. Все остальные тоже пытались. До сих было «отступление», потому что эта глава не про леди, а про зубы дракона.

Началось все с того, что померла свинья, та самая, которую мы приняли в цирк и которая так нас подвела. Умерла она, конечно, не от этого, хотя девочки попытались терзаться угрызениями совести говоря, что если бы мы так не гоняли ее в тот день, она, может быть, выжила бы. Но то, что она умерла, на взгляд Освальда вовсе ее не оправдывает и в конце концов, это не мы ее гоняли, а она нас и точка.

Свинью похоронили на заднем двор. Могилу рыл наш приятель Билл(тот самый, которому мы соорудили надгробье), а когда он пошел обедать, мы тоже взялись за дело, во-первых потому, что хотели ему помочь, а во-вторых, мало ли что можно найти, когда копаешь яму. Слыхал я о человеке, который рыхлил картофель и прямо на зубец своих вил подхватил золотое кольцо, да и мы в свое время нашли у себя в саду две полукроны, как вы, наверное, помните.

Освальд махал лопатой, а остальные сидели рядком на дорожке и руководили его действиями.

«Прилежней, прилежней!» — говорил Дикки зевая.

Алиса сказала: «Будь мы в настоящей книжке, мы бы давно чего-нибудь нашли. Например, тайный ход».

Освальд остановился, утер пот со своего благородного чела и сказал:

«Тайный ход уже не интересно, когда знаешь в чем дело. Это как с потайной лестницей. Она не годится даже в прятки играть, потому что скрипит. Лучше бы мы откопали тот горшок с золотом, который искали когда были маленькими». Как вы помните, это было всего год назад, но человек начинает взрослеть очень быстро, стоит ему миновать расцвет своей юности, то есть, десять лет.

«А что если ты наткнешься на разложившиеся останки роялистских солдат, подло убитых жестокими пуританами?» — сказал Ноэль, с трудом прожевывая сливу.

«По-настоящему мертвых я не боюсь», — объявила Дора, — «лишь бы только скелеты не разгуливали повсюду и не хватали нас за ноги как раз когда мы собрались ложиться спать».

«Скелет ходит не может», — поспешно сказала Алиса, — «ты говоришь глупости, Дора».

Она уставилась на Дору и Дора тут же пожалела, что ей вздумалось пошутить. Ма- лышам никогда не надо говорить о страшном, не то вечером они начнут плакать, и откажутся ложиться в постель и скажут, это из-за того, что ты им рассказал.

«Все равно ничего не найдем. Чего ты боишься?» — подбодрил ее Дикки.

Как раз в этот момент моя лопата наткнулась на что-то твердое и, судя по звуку, пустое. Я было понадеялся, что и впрямь нашел горшок с золотом, но этот предмет оказался чересчур узким и продолговатым и, когда я потащил его из земли, мне показалось, что одна из косточек, которые Пинчер любит повсюду зарывать. Освальд глянул на свою находку и объявил всем: «Тут лежит скелет».

Девочки отшатнулись, мальчики придвинулись поближе.

«Это голова дракона», — сказал Ноэль, внимательно разглядывая находку. Голова и в самом деле была узкой, вытянутой, очень костлявой, и в челюстях застряли большие желтые зубы.

Тут подоспел Билл, который сказал, что это голова лошади, но Г. О. и Ноэль ему не поверили, да и Освальд потом говорил, что в жизни не встречал лошади с головой такой формы (Освальд, как вы знаете, разбирается в этих благородных животных).

Спорить Освальд не стал, потому что он как раз заметил того человека, который научил его ставить ловушки на кроликов, и побежал к нему, потому что нам надо было обсудить некоторые вопросы. Дикки, Денни и Алиса последовали за ним, Дэйзи и Дора ушли дочитывать очередную книгу о хороших детях, а Г. О. и Ноэль остались наедине с черепом. Они подобрали его и унесли.

За ночь это событие успели изгладиться из памяти Освальда, но на следующее ут- ро, еще до завтрака, Ноэль и Г. О. отозвали его в сторонку. Вид у них был взволнованный, они почему-то еще не умывались, даже руки и лицо не мыли.

Повинуясь их секретным сигналам (все остальные тоже их видели, но из деликатности отвернулись) Освальд вышел вслед за братьями, и Ноэль спросил его:

«Помнишь, мы вчера нашли драконью голову?»

«Ну и что?» — спросил их Освальд, отрывисто, но совсем не сварливо — это очень разные вещи.

«Помнишь эту греческую историю о человеке, который посадил драконьи зубы?»

«Из них выросли вооруженные люди», — вставил Г. О., а Ноэль попросил его заткнуться, потому что хотел рассказывать сам. Освальд терпеливо повторил «Ну и что» — он чуял, что бекон уже подают на стол.

«Что, по-твоему, выросло бы, если бы мы посадили зубы того дракона, которого мы нашли вчера?»

«Ничего не выросло бы, дурачина», — ответил Освальд (ага, уже пахнет кофе). — «И это вовсе не настоящая история, враки. Мы завтракать будем?»

«Никакие не враки, — взвыл г. О. — Мы посадили их.»

«Заткнись, — снова сказал ему Ноэль. — Послушай, Освальд. Мы посадили вчера зубы дракона на лужайке Рэнделя, и что ты думаешь там выросло?»

«Поганки», — презрительно отвечал ему старший брат.

«Целый лагерь солдат! — сказал Ноэль. — Тысяча вооруженных людей, вот что. Значит, в той греческой истории все было по правде. Мы посеяли зубы дракона, как Кадм, и они выросли. Их очень много, потому что ночью шел дождь».

Освальд готов был усомниться либо в своем слухе, либо в правдивости своих братьев. Оставалось надеяться, что нос еще не подводит его. Он молча развернулся и повел всех к столу.

За едой я никому не стал об этом говорить, и Г. О. с Ноэлем тоже молчали. После завтрака, когда мы вышли в сад, Освальд предложил им:

«Может быть, стоит всем рассказать ваш греческий миф?»

Они рассказали и их история была встречена с заслуженным недоверием. Только Дикки сказал:

«В любом случае можно сбегать посмотреть на Ренделеву лужайку. Я там вчера зайца видел».

Идти было недалеко и мы пошли, по-прежнему не веря ни единому их слову. Любезный читатель, ваш благосклонный автор не в силах описать тех чувств, которые охватили его, когда он поднялся на вершину гора и увидел, что его братья рассказали чистую правду. Не то чтоб они у нас были вруны, но всем людям свойственно ошибаться.

Там внизу был лагерь, настоящие палатки и солдаты в серых и красных мундирах. «Здесь хватит места для двух полков», — объявил Освальд с проницательностью прирожденного полководца.

«Тс-с», — сказала Алиса и мы спустились вниз, чтобы смешаться с толпой в мундирах и добыть хоть какую-нибудь информацию.

Первый человек, на которого мы наткнулись на краю лагеря, сидел на земле и чистил песком котел, очень похожий на те, в которых ведьмы варят детей.

Мы подошли к нему и спросили: «Кто вы? Вы наши или враги?»

«Враги», — сказал он совершенно спокойно, как будто в этом не было ничего постыдного. Для врага у него было на редкость хорошее английское произношение.

«Враги!» — повторил потрясенный Освальд. Для мужественного и патриотичного юноши страшным потрясением было видеть, как враги преспокойно устроились чистить свои котлы посреди английской лужайки и даже английским песочком.

Враг, похоже, умел читать английские мысли. Он сказал:

«Англичане где-то там, по ту сторону холма. Мы постараемся выбить их из Мейдстона».

После этого наш план смешаться с солдатами уже не казался нам столь привлека- тельным. Этот солдат, хоть он и умел читать мысли, был не слишком-то умен, а то он не стал бы выбалтывать тайные планы своей армии, ведь по нашему произно- шению он должен был догадаться, что мы британцы и джентльмены(и леди). А вдруг (при этой мысли кровь Освальда застыла и закипела в его жилах, как это бывает у индийского дядюшки) — вдруг он считает поражение англичан неизбежным и поэтому неважно кому и что он расскажут? Пока Освальд раздумывал, что еще ему следует сказать и как выведать тайные планы врага, Ноэль спросил:

«Как вы попали сюда? Вас еще вчера вечером здесь не было».

«Быстрая работа, верно?» — ухмыльнулся враг. — «Целый лагерь за ночь словно из-под земли вырос».

Алиса, Освальд и все остальные переглянулись. Слова «вырос из-под земли» подтверждали худшие наши опасения.

«Вот видишь», — прошептал Ноэль, — «он сам не знает, как они попали сюда. А ты говорил, враки».

Освальд, так же шепотом, попросил брата увянуть и заткнуться, а сам спросил врага:

«Значит, вы армия вторжения?» (как видите, Освальд отменно владеет военной терминологией).

«Мы костяк армии», — с гордостью ответил солдат.

Тут кровь застыла в жилах у всех остальных (у Освальда, как самого сообрази- тельного, она застыла раньше, о чем я уже говорил). Даже Г. О. приоткрыл рот и лицо у него стало мыльного цвета — сильнее побледнеть он не может, потому что очень толстый.

Денни сказал: «Но вы вовсе не похожи на костяк. На вас и мясо есть и кожа и все остальное».

Солдат уставился на него, словно не сразу понял, а потом рассмеялся и сказал:

«Это наша военная форма. Видели бы вы нас на рассвете, когда мы умываемся!»

Воображению нашему представилась страшная картина. Скелет, с болтающимися костями, плещется водой из тазика — было о чем подумать.

С того самого момента как этот солдат сказал, что они собираются взять Мейдстон, Алиса все время дергала Освальда за полу жилетки, а он старался не обращать на это внимания, но тут он не выдержал и спросил:

«В чем дело?»

Алиса оттащила его в сторону (так резко, что он чуть не опрокинулся) и зашептала ему в самое ухо: «Идем скорее, нечего с ним болтать, он просто хочет выиграть время».

«Зачем?» — удивился Освальд.

«Чтобы мы не успели предупредить наших, идиот!» — сказала Алиса и Освальд так огорчился, что сам не подумал об этом, что даже не обратил внимания, как она его обозвала.

«Но сперва надо предупредить всех дома», — сказала она, — «а то они сожгут Моат-Хауз и заберут все припасы».

Алиса решительно обернулась к врагу. «Вы мирные дома жжете?» — спросила она.

«Обычно нет», — сказал он и имел наглость подмигнуть Освальду, но тот на него даже смотреть не стал. — «Последний раз мы сожгли ферму — даже и не помню, когда это было».

«В греческой истории, надо полагать», — сквозь зубы пробормотал Денни.

«Культурные солдаты домов не жгут», — строго сказала ему Алиса, — «чтобы вы там ни делали в греческой истории. Пора бы вам знать!»

Солдат согласился, что с греческих времен многое изменилось, так что мы пожелали ему доброго утра (надо быть вежливым с врагом пока дело не дойдет до штыков и пушек, а там уж держись!) и повернулись уходить.

Солдат сказал нам «пока», как будто он вовсе не был древним греком, да еще скелетом впридачу, и мы снова вошли в лес. На этот раз Освальд хотел затаиться там в засаде, но было влажно после прошедшего ночью дождя, да и Алиса и не дала бы устроить засаду: она мчалась вперед, поторапливая всех и таща одной рукой Г. О., а другой Ноэля.

Когда мы вышли на дорогу, Алиса обернулась и сказала: «Это мы во всем виноваты. Если б мы не посеяли эти зубы, не было бы никакой вражеской армии».

К прискорбию автора Дэйзи произнесла буквально следующее: «Не волнуйся, Алиса, лапочка. Ведь это не мы посадили эту гадость, правда, Дора?»

Денни тут же объяснил ей, что от этого ничего не меняется. Все равно отвечаем мы, раз один из нас что-то сделал, а тем более если он попал в беду. Освальд порадовался, что Дантист начал вникать в законы мужества и чтит честь дома Бэстейблов, хотя сам он всего навсего Фулкс.

Если вы, любезный читатель, уже очень взрослый или чересчур умный, вы может быть, и поняли, в чем тут было дело. Только не надо заявлять об этом вслух, тем более если вы читаете кому-то эту книжку. Ваши соображения ничего не стоят — важно, что мысами тогда думали.

«Если они такие же как те, в книжке, они должны начать сражаться друг с другом и всех себя перебить», — сказал Ноэль. — «Только для этого надо бросить между ними шлем».

Шлема у нас все равно не было. Г. О. порывался пойти к ним и бросить в них свою шляпу, но мы его отговорили.

Тут Денни предложил:

«Давайте поменяем местами указатели, чтобы они не нашли дорогу в Мейдстоун.»

Освальд понял, что настала пора вмешаться прирожденному полководцу.

«Тащи сюда все свои инструменты», — скомандовал он Денни. — «Дикки, пойди с ним и присмотри, чтобы он не поранил себе ноги пилой» (Денни однажды ухитрился споткнуться об нее). «Мы встретимся на перекрестке, там, где мы раздавали бесплатные напитки. Надежда и отвага и глядите в оба».

Они ушли, а мы поспешили к перекрестку и там очередная великая идея осенила Освальда. Он умело распорядился вверенными ему силами и вскоре мы установили посреди дороги на Мейдстоун знак «Проход воспрещен», который раньше стоял в глубине поля. Кроме того, мы навалили на эту дорогу целую груду камней.

Тем временем вернулись Дикки и Денни, Дикки вскарабкался на дорожный указатель, отпилил обе стрелки и прибил их наоборот, так что теперь «Мейдстоун» указывал в сторону Дувра, а «Дувр» на Мейдстоун. К тому же, как я сказал, дорогу на Мейдстоун мы завалили камнями.

Сделав все, что было в наших силах, мы поспешили в Мейдстоун. Кое-кто не хотел брать девочек, но сказать им об этом открыто было бы неудобно. Однако не только я один обрадовался, когда Дора и Дэйзи сказали, что они лучше останутся тут и будут предупреждать прохожих, где правильная дорога. «Ведь будет просто ужасно, если кто-нибудь поедет купить свинью или за доктором и вместо этого попадет в Дувр», — так сказал Дора, но к обеду они вернулись домой и по настоящему ни в чем не участвовали (с этими двумя почему-то всегда так получается).

Мы оставили с ними Марту, чтобы она присмотрела за ними, а Леди и Пинчер пошли с нами. Утро давно миновало, но никто не вспоминал об обеде, во всяком случае, вслух (мы не властны над нашими мыслями). Вечером мы узнали, что девочки ели жареного кролика и смородиновое желе — как раз то, что я люблю.

Мы шли по двое, распевая «Британский гренадер» и «Армия королевы», чтобы поддержать боевой дух английских войск. Враг говорил, что англичане ждут по ту сторону холма, но мы не видели еще ни одного красного пятнышка, сколько ни высматривали.

Наконец, за поворотом мы почти что налетели на большую группу солдат, только они были не в красном, а в сером. Они собрались на лужайке, возле перекрестка трех дорог, развалились на траве (почти все расстегнули ремни) и курили сигареты или трубки.

«Это не наши солдаты», — сказала Алиса, — «Это тоже враги. Г. О., милый, ты больше нигде не сажал эти зубы?»

«Нет, — твердо сказал Г. О. — но там, где мы их посеяли, могли вырасти еще и еще. Может быть, они уже всю Англию заполонили. Никто ведь не знает, сколько их вырастает из одного зуба».

Ноэль сказал: «Это я во всем виноват и я их не боюсь». Он подошел прямо к ближайшему солдату, который протирал свою трубку клочком травы и спросил его:

«Скажите пожалуйста, вы враги?»

А тот ответил: «Нет, командир, мы англичане».

Тут Освальд вновь взял командование на себя.

«Где генерал?» — спросил он.

«В генералах у нас сейчас недостача, господин фельдмаршал», — сказал солдат (по его манере разговаривать я понял, что он точно англичанин). «Майоры есть, и капитанов сколько угодно. Хорошие сержанты идут по дешевке, и полковник у на отличный».

В обычное время Освальд тоже не прочь пошутить, но сейчас ему было не до шуток.

«Можно подумать, вы сюда отдыхать пришли!» — с горечью сказал он.

«А для чего же еще!» — ответил солдат, раскуривая свою трубку.

«Вам все равно, даже если враг захватит Мейдстоун!» — вскричал Освальд. — «Будь я солдатом, я бы скорее умер, чем дал себя побить».

«Это делает честь вашим патриотическим чувствам», — сказал солдат, отдавая ему честь и при этом ухмыляясь во весь рот. Освальд не мог долее выносить это.

«Где полковник?» — отрывисто спросил он.

«Вон он — рядом с серой лошадью».

«Тот, который сигарету курит?» — уточнил Г. О.

«Он, — но послушай, малыш, он болтовни не любит. Человек он не вредный, но поддать может. Лучше отчаливайте».

«Отчаливайте?» — переспросил Г. О.

«Отчальте, сгиньте, испаритесь, пропадите, бегите», — затараторил солдат.

«Это вы испаритесь, вместо того чтобы драться!» — сказал ему ГО. Конечно, это было чересчур грубо, но в ту минуту мы все так думали, а этот солдат только смеялся.

Мы поспешно посовещались и в конце концов позволили Алисе поговорить с полковником. Она сама попросилась: «Какой бы он там ни был, он ничего не „задаст“ девочке», — сказала она и это, на мой взгляд, было верно.

Но мы все сопровождали ее. Мы договорились, что на «раз-два-три» мы все отдадим ему честь. Так мы и сделали, все, кроме Г. О., который как раз в этот момент споткнулся о винтовку (эти солдаты ужасно неряшливы, даже винтовки разбросали). Он бы перекувырнулся через голову, но какой-то человек в треуголке ухватил его сзади за жилетку и, можно сказать, спас.

«Пустите! — сказал ему Г. О. вместо благодарности. — Вы что, генерал?»

Прежде чем человек в треуголке сообразил, как ему ответить, Алиса заговорила с полковником. Я знаю, что она собиралась ему сказать, ведь мы все это обсудили по дороге. Но вместо заготовленной речи она сказала только:

«Как вы можете?!»

«Что как могу?» — свирепо отозвался полковник.

«Как вы можете курить?!» — сказала Алиса.

«Знаете что, детки, если вам вздумалось записаться в Юные Христиане и как там это называется, то поищите себе другое место для игр», — это сказал человек в треуголке.

«Сами вы юные христиане», — огрызнулся Г. О., но его почти никто не услышал.

«Мы не христиане, — заявил Ноэль, — мы англичане и тот человек сказал нам, что вы тоже. Мейдстоун в опасности, враг уже близко, а вы стоите тут и курите как ни в чем не бывало», — похоже было, что Ноэль вот-вот расплачется.

«Правда, правда», — повторила Алиса.

«Вздор!» — ответил ей полковник.

Но человек в треуголке спросил: «А как они выглядели?»

Мы описали ему все детали, и тогда даже полковник согласился, что это надо проверить.

«Покажите мне это место на карте!» — попросил он.

Мы сказали, что на карте не можем, а можем прямо на месте, поскольку идти туда каких-нибудь четверть часа.

Человек в треуголке глянул на полковника, тот так же пристально глянул на него, и тогда человек в треуголке, пожимая плечами, сказал:

«Должны же мы что-то сделать! Веди нас, Макдуф!»

Полковник пробудил свою армию от спячки и курения трубок. К сожалению, автор не успел запомнить, какими словами настоящий полковник отдает эту команду.

Он велел мальчикам показывать дорогу. Это было здорово — шагать во главе полка. Алиса поехала верхом вместе с человеком в треуголке. Он ехал на крепком рыжей кобыле, словно из старой баллады. По дороге он рассказал нам, что гнедых лошадей в Южной Африки называют «синими».

Мы повели британскую армию через долину к Сагденовскому выгону. Тут полковник тихим голосом скомандовал «стой!» и велел двоим из нас показывать дорогу и сам пошел пешком на разведку, взяв с собой ординарца, как и подобает безупречному командиру. Он выбрал в разведчики Дикки и Освальда. Мы привели его к той роще и постарались пройти сквозь нее как можно тише, но как раз когда выходишь на разведку сухие сучья и ветки ломаются со страшным треском. Больше всех шумел ординарец.

«Смотрите!» — сказал Освальд тихим, но отважным голосом. — «Они там, в поле. Надо выглянуть в эту щелочку».

Произнеся эти слова, Освальд первым выглянул в щелочку и чуть не свалился. Пока он пытался придти в себя, британский полковник тоже глянул в щелочку и произнес словцо, за которое нас бы выпороли. Хорошо быть полковником!

«Они были там еще утром!» — в отчаянии произнес Освальд. — «белые палатки вроде грибов, и там был враг, он чистил котелок».

«Песком чистил», — вставил Денни.

«Это звучит крайне убедительно», — признал полковник, но мне как-то не понравился его голос.

«Послушайте», — сказал Освальд, — «Давайте поднимемся до вершины холма. Оттуда видны обе дороги».

Мы добрались туда очень быстро, поскольку теперь уже не обращали внимания на трещащие ветки.

Мы вышли из лесу, и тут сердце подпрыгнуло в патриотической груди Освальда. Не сдержавшись, он крикнул: «Вон они — на Дуврской дороге!»

А подковник сказал: «И правда, малец! Ладно, мы их разделаем, ей-же-Богу разделаем!»

Я ни в одной книжке не видел, чтобы военный человек говорил «Ей-же-Богу», но, полковнику видней.

Наш полковник оказался человеком действия. Его ординарец уже бежал к майору передать приказ, чтобы часть войска подошла с левого фланга и засела в укрытии. Сам он велел нам быстро провести его через лес, чтобы присоединиться основной части армии. Основная часть армии, как мы обнаружили, уже успела подружиться с Ноэлем, Г. О. и всей компанией, и Алиса болтала с человеком в треуголке так, словно знала его всю свою жизнь. «Он, наверное, переодетый генерал», — шепнул мне Ноэль. — «Он столько шоколаду нам надавал — у него полно в седельной сумке». Тут Освальд вспомнил о жаренной крольчатине к обеду, и, хотя он стыдится этих чувств, он готов признать, что от девчонок на войне тоже может быть некоторая польза — братья о нас не позаботились, а Алиса сохранила по плиточке шоколада для Освальда и для Дикки.

Полковник влетел в ряды своего войска и скомандовал: «Все в укрытие». Все тут же бросились в канаву, а лошади, человек в треуголке и Алиса куда-то ушли. Мы тоже спрыгнули в канаву, там было грязно, но кто же думает о своих башмаках в такую минуту. Довольно долго мы просидели там пригнувшись и слышали только, как хлюпает вода в наших ботинках. Освальд приложил ухо к земле, как делают краснокожие. В обычное время не стоит так пачкать уши и волосы, но в час битвы настоящий патриот заботится о них не больше чем о башмаках. Тактика Освальда увенчалась успехом. Он поднялся, отряхнулся и сказал: «Они идут!»

Теперь уже все, а не только те, кто знакомы с обычаями индейцем, могли различить поступь приближающегося врага. Шагали они вразвалку, нимало не подозревая о страшной участи, которая их ждет от рук английских героев. Едва они завернули за угол и мы увидели их лица, полковник крикнул: «Правая сторона, пли!» и раздался оглушительный залп.

Вражеский офицер что-то скомандовал, и его войско рассеялось и попыталось удрать в поле, перепрыгивая через изгородь. Тщетно: наши герои стреляли уже и с левого фланга. Наш полковник поднялся из канавы, величественной походкой подошел к тому полковнику и велел ему сдаться. Тот ответил «Скорее я умру» (в точности я его слов, кончено, не знаю, но могу судить об этом по последующим событиям, как и вы сейчас увидите).

Наш полковник вернулся к нам и скомандовал «штыки примкнуть». Даже мужественное лицо Освальда побледнело при мысли о предстоящем кровопролитии. Никому неведомо, что произошло бы в следующее мгновение, но тут через изгородь перескочила пегая лошадка, а на ней сидел человек, так спокойно, словно воздух вокруг не было ни пуль ни штыков. За ним ехал еще один человек, с маленьким красным флажком. Я решил, что это вражеский генерал, который приехал сказать своему полковнику, чтобы он не жертвовал понапрасну жизнями своих людей. И едва он объяснил тому полковнику, что все потеряно, враги согласились сдаться. Вражеский полковник отдал честь своему генералу и снова построил своих людей. Должно быть, он и сам рад был, что все кончилось.

Он еще имел наглость свернуть себе сигарету и сказать нашему полковнику:

«На это раз вы меня разделали в пух и прах, старина! Разведчики у вас хорошо поработали!»

Наступил миг чести, когда полковник положил свою доблестную руку на плечо Освальда и сказал:

«Вот капитан моих разведчиков!» и Освальд даже покраснел от вполне заслуженной гордости.

«Стало быть, ты предатель, любезный мой юноша», — с непередаваемой наглостью заявил враг.

Освальд стерпел это, поскольку наш полковник не возражал. Я ничего не имею против благородства по отношению к поверженному врагу, но не знаю, по какому праву он может обзываться. Можно было бы встретить слова негодяя презрительным молчанием, но Освальд все-таки ответил:

«Мы вовсе не предатели. Мы Бэстейблы и один Фулкс. Мы смешались незаметно с войсками врага и узнали тайные планы его войска. Так и Баден-Пауэлл поступает в Южной Африке, а потом Денис Фулкс придумал поменять местами указатели на дороге, чтобы вести врага в заблуждение. Может быть, мы и виноваты в том, что произошла эта битва и Мейдстоун был под угрозой, но мы же не знали, что греческие дела могут произойти в Соединенном Королевстве и потом меня никто не спрашивал, стоит ли вообще сеять зубы дракона».

Тогда человек в треугольной шляпе подошел к нам и попросил рассказать все по порядку, и наш полковник тоже слушал, и вражеский тоже, у него и на это хватило наглости.

Освальд рассказал им эту историю в той сдержанной и благородной манере, которая ему присуща (во всяком случае, некоторые люди думают, что она ему присуща), и каждому воздал по заслугам. Его рассказ по меньшей мере четыре раза прерывался криками «браво!» (вражеский полковник и тут не мог промолчать). Так за разговором мы дошли до нашего лагеря и полковник пригласил нас выпить чаю в его палатке. С присущим английским воинам великодушием он пригласил и вражеского полковника, а тот, уж конечно, принял приглашение. Все мы к тому времени здорово проголодались.

Когда все выпили столько чаю, сколько может вместить в себя человек, полковник пожал руку каждому из нас, а Освальду он сказал:

«До свиданья, отважный разведчик. Я непременно назову твое имя в рапорте, который я должен послать в Главный Штаб».

«Его зовут Освальд Сесиль Бэстейбл, а меня Гораций Октавий», — хоть бы раз в жизни наш Гораций Октавий придержал свой язык! Если б не он, никто, в том числе и вы, любезный читатель, не узнали бы, что меня зовут еще и Сесилем. Разве это имя для мужчины?

«Мистер Освальд Бэстейбл», — продолжал наш полковник (он-то догадался не упоминать лишний раз то, другое имя), — «вы могли бы стать украшением любого полка. Без сомнения, Главный Штаб наградит вас за службу отечеству. Но пока я хотел бы, чтобы вы согласились принять крону от товарища по оружию».

Освальду жаль было так разочаровать доброго полковника, но пришлось ответить, что он всего-навсего исполнил свой долг и что ни один английский разведчик не согласился бы взять за это плату. «К тому же», — добавил он с присущим (да-да, присущим, мне нравится это слово) ему чувством справедливости, — «остальные сделали ничуть не меньше, чем я».

«Ваши чувства делают вам честь», — сказал полковник (он был самым вежливым и разумным из всех известных мне полковников). — «Однако, господа Бэстейблы и — и прочие (он не запомнил Фулкса, конечно, ведь эта фамилия звучит не так благородно, как Бэстейблы) — вы не откажетесь получить солдатское жалование?»

«Отличная плата, шиллинг за день!» — хором сказали Алиса, Денни и Ноэль, а человек в треуголке пробормотал что-то насчет старины Киплинга.

«Отличная плата, — подтвердил Полковник, — но мы вычитаем за питание. По два пенса за чай с каждого, как раз и остается пять шиллингов».

Всего два пенса за три чашки чая на каждого, и пару яиц, не говоря уж о банке клубничного варенья, бутербродах, и всех кусочках, доставшихся на долю Леди и Пинчера. Должно быть, с солдат берут за провиант дешевле, чем с гражданских, и на мой взгляд это только справедливо.

После всего сказанного Освальд охотно принял пять шиллингов.

Едва мы распрощались с отважным полковником, к нам подъехал велосипед, а на велосипеде дядя Альберт. Он спрыгнул с велосипеда и сказал:

«Что за безобразие? Опять пропали на весь день! Вы что, воинских учений никогда не видели?»

Мы рассказали ему обо всех происшествиях этого дня и он извинился за свои слова, но семя сомнения уже зрело в душе Освальда. Он был уже почти уверен, что весь этот знаменательный день мы вели себя просто как дураки. Он не стал ничего объяснять другим, но после ужина попросился на приватную беседу с дядей Альберта.

Дядя Альберта сказал, что он не может поручиться — быть может, зубы дракона по-прежнему дают обильные всходы, но все-таки и скорее всего, и наши и враги были обычными английскими солдатами на учении, а генерал был вовсе не генералом, а чем-то вроде арбитра в этой игре.

Освальд предпочел никому не рассказывать об этом. Пусть ликуют юные сердца Бэстейблов и Фулкса, пусть они верят, что спасли свое отечество и не ведают, какого дурака они сваляли. Освальд уже чересчур взрослый, ему не следовало так глупо попадаться. Но все же — кто знает. Дядя Альберта сказал ведь, что насчет драконьих зубов никто не может быть до конца уверен.

Глава четырнадцатая. Бабушка дяди Альберта или воссоединение семьи

Близкий конец мрачной тенью навис над нашими невинными развлечения. Как выразился дядя Альберта: «Жерло (кажется, так) школы уже растворено». Совсем немного оставалось до нашего возвращения в Блэкхит и и все многообразные наслаждения сельской жизнью обречены были поблекнуть и превратиться в увядшие цветы памяти. Все, хватит! Надоело за каждым словом в словарь лазить!).

Попросту говоря, конец пришел нашим каникулам. Здоровское было времечко — но оно кончилось. Жалко, а с другой стороны, приятно будет снова увидеть папу и всем в школе рассказать про наш плот и плотину и Таинственную башню.

И тут Освальд и Дикки, случайно повстречав друг друга на яблоневой ветке, завели такой разговор:

«Четыре дня всего осталось», — сказал Дикки. И Освальд ответил «Ага!»

«Надо уладить одно дело», — продолжал Дикки. — «Это чертово общество послушных. Я не хотел бы, чтобы оно и в городе продолжалось. Надо распустить общество, пока мы еще тут».

Дальше последовал такой диалог:

Освальд сказал: «Верно. Я самого начала говорил, что дело пахнет керосином».

Дики добавил: «Я тоже!»

Освальд: «Надо созвать совет. Не так-то просто будет всех уломать».

«Ужо!» — сказал Дикки, и мы принялись грызть яблоки.

Все члены совета были мрачны и печальны, и это облегчало наше задачу. Пока люди предаются печальным размышлениям о чем-то одном, они уже не в состоянии сосредоточиться на чем-то еще(подобные рассуждения дядя Альберта называет философским обобщением). Освальд начал свою речь так:

«Мы попробовали общество послушных и, может быть, в нем была какая-то польза. Но сейчас пора предоставить каждому из нас вести себя хорошо или плохо, кто как сумеет, по собственному разумению, и не приставать друг к другу».

Все молчали и Освальд продолжал: «Я выдвигаю предложение: шарахнуть — то есть я хотел сказать, распустить — общество послушных, поскольку оно уже исполнило свою миссию, а если чего не вышло, мы в этом не виноваты».

Дикки сказал: «Слушайте, слушайте! Я за».

тут наш Денни-дантист внезапно сказал: «Я тоже за. Я думал сперва, от этого будет какая-нибудь пользу, но теперь я вижу, чем больше стараешься быть послушным, тем хуже выходит».

Освальд был приятно удивлен, и мы тут же поставили вопрос на голосование, пока Денни не передумал. Я, Г. О., Ноэль и Алиса нас поддержали, так что Дора и Дэйзи остались в меньшинстве. Чтобы их утешить, мы попросили их почитать нам вслух записи из золотой книги, А Ноэль уткнулся лицом в солому (он корчил такие рожи, что на него просто страшно было смотреть) и вместо того, чтобы слушать, опять сочинил стихи. Общество послушных было похоронено и отпето, и тогда Ноэль поднял голову и прочел стихи:

Эпитафия:
Послушные погребены, забыты,
Но золотые не забудутся дела.
В свои анналы слава занесла,
Грядущему примеров свиток.
За это честь нам и хвала!
И каждый сам собой воспита — Н.
«„Н“ значит Ноэль, так у меня и рифма получается, и смысл — пояснил он. — „Воспита“ плюс „Н“ — вместе будет „воспитан“, ясно?»

Нам было вполне ясно, и мы так ему и сказали, чтобы нежное сердце поэта успокоилось. Освальд почувствовал, как огромная тяжесть свалилась с его (Освальда) груди, и ему даже на минутку захотелось стать вполне примерным мальчиком и образцом послушания.

Он спустился по лестнице с чердака и сказал:

«Одну вещь мы еще должны сделать напоследок. Мы должны найти пропавшую бабушку альбертова дяди».

В груди Алисы, как известно, бьется верное и искреннее сердце. Она тут же поддержала брата, сказав: «Мы еще утром говорили об этом с Ноэлем. А ну тебя, Освальд, ты опять стряхнул всю пыль прямо мне в глаза» (она спускалась по лестнице чуть ниже меня.

Этот обмен репликами потребовал от нас созыва нового совета. На этот раз не на чердаке. Нам хотелось напоследок собраться в каком-нибудь необычном месте, но не в молочной, как предлагал Г. О., и не в погребе, как почему-то советовал Ноэль. Мы забрались на верх дома по задней лестнице и там обговорили, что нам следует делать. Освальд был переполнен блаженством от мысли, что с обществом послушных покончено, поэтому, когда мы собрались пить чай, он весело и братски подтолкнул Ноэля и Денни, которые пристроились на ступеньке чуть пониже его и сказал: «Пошевеливайтесь, ребята, пора чай пить!»

Любезный и разумный читатель, отличающий справедливость от глупости, в состоянии, верно, понять, что Освальд совершено не виноват в том, что оба этих дурачка опрокинулись и покатились вниз по лестнице, стукаясь друг о дружку, и вышибли внизу дверь и упали прямо на миссис Петтигрю, которая как раз собиралась отворить эту дверь (я и миссис Петтигрю должен был предвидеть?) и сбили ее с ног вместе с подносом. Оба они до самых костей пропитались чаем с молоком и разбили пару чашей и молочник. Миссис Петтигрю с трудом поднялась, но кости у нее все были целы. Она хотела тут же отправить Ноэля и Денни в постель, но Освальд сказала, это его вина. Он хотел дать мальчикам шанс совершить поистине золотое деяние и признать, что он вовсе ни в чем не виноват, но они только потирали свои шишки, а за него и не подумали вступиться. В итоге, на долю Освальда выпала постель в пять часов вечера и острое сознание людской несправедливости.

Зато пока он лежал в постели и читал «Последнего из могикан» он погрузился в раздумье. Когда Освальд думает, он делает это основательно и думает именно о том, о чем надо. В результате у него появилась идея намного лучше той, которую он выдвинул на тайном совете наверху лестницы — тогда он предложил дать объявление в газете: если бабушка альбертова дяди откликнется, все будет прощено и забыто.

освальд подумал, что надо пойти в Хазельбридж и спросить мистера Б. Мунна, зеленщика, который вез нас домой в тележке, запряженной лошадью, которая признавала только обратный конец кнута, кто была та леди в красной шляпе и в красной коляске, которая заплатила ему за то, чтобы он отвез нас домой в ту ночь в Кентербери. (Вы разобрались во всех этих «которых»? Попробуйте-ка без них обойтись!). Она, несомненно, заплатила ему, потому что даже зеленщик не повезет чужих людей, да еще пятерых сразу, так далеко и бесплатно.

Пусть эта история послужит вам уроком: даже людская несправедливость, отправившая юного героя в постель, куда надо было бы отправить совсем иных людей, может принести полезные плоды — и пусть эта мысль послужит утешением всем жертвам людской несправедливости.

Конечно, когда им тоже пришла пора спать, они все обступили постель Освальда и принялись твердить, как им его жалко. Одним решительным и благородным жестом он принял их извинения (лучше б они вовремя за него заступились) и сказал им, что у него есть идея, по сравнению с которой все, что придумали на совете и двух пенсов не стоит. Но саму мысль он пообещал рассказать только утром, вовсе не из вредности, а наоборот, щадя их чувства. Пусть лучше они гадают, что он такое придумал, чем мучиться угрызениями совести из-за того, что они покинули меня одного в беде, когда миссис Петтигрю рухнула и поднос с чаем рухнул вместе с ней.

На утро Освальд всем все любезно разъяснил и предложил им проголосовать за форсированный марш в Хазельбридж. Конечно, прирожденному полководцу нелегко проглотить свою гордость и вынести подобный вопрос на демократическое обсуждение, но Освальд вполне способен и на это. «Только учтите», — добавил он, — «Я беру с собой только тех, у кого не будет проблем с башмаками или их содержимым».

По-моему, я выразился как нельзя более деликатно, но герою суждено быть непонятым людьми. Даже Алиса сказал, нечего задирать бедняжку Денни. Когда эта неприятность рассосалась (Дэйзи, конечно, успела всплакнуть), набралось семь отважных добровольцев, а вместе с Освальдом восемь, иначе говоря, в поход собрались все. На этот раз мы не брали с собой ни посохов, ни треуголок, ни деревянных сабель, ни охотничьих костюмов, никакого романтического вздора, все мы были собраны и целенаправлены, в особенности Освальд, решившийся напоследок утереть нос обществу послушных и совершить настоящий подвиг. День как всегда был отличный — то ли лето выдалось такое, то ли интересные вещи происходят только в погожий день.

У нас было легко на сердце и даже походка была легкой. Все собаки увязались за нами. Потом мы пожалели об этом, но поскольку все они просились с нами, а до Хазельбриджа вовсе не так далеко, как до Кентербери, мы разрешили всем, включая Марту, одеться (то есть надеть ошейники) и следовать за нами. Марта шла вразвалочку, но у нас был целый день впереди и никто ее не торопил.

В Хазельбридже мы зашли в магазин мистера Б. Мунна, зеленщика и попросили стакан лимонада. Нам налили лимонад, но очень удивились, что мы собираемся пить его прямо в лавке да еще все вместе, но мы сделали это просто для того, чтобы завязать разговор с зеленщиком и добыть из него информацию, не вызывая подозрений.

Но хоть мы и похвалили его лимонад и щедро расплатились за него, мы не сумели завязать беседу с мистером Мунном, зеленщиком, и на какое-то время воцарилось напряженное молчание, пока он возился у себя за прилавком между консервными банками и бутылками с подливкой и свисавшими с потолка тяжелыми башмаками.

И тут заговорил Г. О. Он из тех людей, которые отважно вторгаются даже туда, куда ангелы ступить не решаются (это не я придумал, спрашивайте с Денни).

«Послушайте, это ведь вы привезли нас тогда домой. Кто заплатил вам?»

Конечно, мистер Б. Мунн, зеленщик, не был таким простофилей, чтобы сразу все и выложить. Он продолжал возиться со своим товаром, а нам сказал только:

«Все было уплачено, молодой человек, не опасайтесь».

В Кенте говорят «не опасайтесь» вместо «Не беспокойтесь».

Понадобилось деликатное вмешательство Доры. Она сказала:

«Мы хотели бы узнать имя этой доброй леди и ее адрес, чтобы написать ей и поблагодарить за то, что она для нас сделала».

Мистер Б. Мунн, зеленщик, проворчал, что адрес леди не относится к числу товаров в его лавке. Алиса попросила: «Ну пожалуйста, скажите нам. Мы забыли ее спросить. Онаприходится родственницей одному нашему дальнему родственнику, и мы просто обязаны как следует ее поблагодарить. И если у вас есть настоящие мятные лепешки по пенни за унцию, мы бы охотно взяли четверть фунта».

Это был мастерский ход. Пока зеленщик взвешивал мятные лепешки, сердце его размягчилось, а в тот самый миг, когда он заворачивал наш кулек, Дора сказала: «Какие замечательные, прямо масляные! Пожалуйста, скажите нам адрес!»

Тут сердце мистера Мунна, зеленщика, растаяло, и он сказал:

«Это была мисс Эшли, а живет она в Кедрах, примерно в миле отсюда по Мейдстоун Роуд».

Мы поблагодарили его и Алиса расплатилась за лепешки. Освальд немножко беспокоился, ведь на четверть фунта лепешек нужна целая уйма денег, но оказалось, что у Алисы и Ноэля монетка водится. Мы вышли из магазина, посмотрели друг на друга и Дора сказала:

«Давайте вернемся домой, напишем ей письмо и все вместе подпишемся».

Освальд задумался. Письмо, оно, конечно, хорошо, только потом сто лет жди ответа.

Умница Алиса разгадала его мысли, а Денни-дантист разгадал ее (мал он еще мысли самого Освальда разгадывать) и оба они сказали хором:

«Лучше пойдем и сами навестим ее».

«Она ведь сказала, что будет рада повидать нас», — добавила Дора.

Мы еще немного поспорили и пошли.

Едва мы прошил сотню ярдов как мы, наконец, пожалели о том, что взяли с собой Марту. Она принялась хромать точь-в-точь кака тот паломник(не будем называть его имя) у которого, как вы знаете, были проблемы с башмаками или их содержимым.

Мы остановились и осмотрели ее лапы — одну подушечку она сильно стерла. У бульдогов вечно бывают проблемы с лапами и в самый неподходящий момент. В серьезном деле на бульдога полагаться нельзя.

Пришлось нам тащить ее на себе. Она такая здорова, вы и не представляете себе, сколько она весила. Одна из нас, особа робкая и в приключениях ничего не смыслящая (опять же не будем называть имен, Освальд, Алиса, Ноэль, Г. О., Дикки, Дэйзи и Денни знают, кого я имею в виду) предложила тут же вернуться домой, а в поход отправиться как-нибудь в другой раз без Марты. Но Освальд напомнил ей, что идти осталось меньше мили, а на обратном пути нас кто-нибудь подвезет. Марта изо всех сил благодарила нас за нашу доброту. Каждого, кто брал ее на руки, она обнимала толстыми белыми лапами за шею, и ее приходилось очень крепко прижимать к груди, чтобы она перестала лизаться. Как говорит Алиса, «у нее такие мокрые, розовые, большие поцелуи».

Не такое уж короткое расстояние миля, когда приходится тащить эту Марту.

Наконец мы подошли к изгороди, а перед изгородью было еще ров и цепь, натянутая от столба к столбу, и калитка с надписью «Кедр» золотыми буквами. Все тут было очень мило и уютно, сразу видно, что у старшего садовника есть пара помощников. Мы остановились, Алиса опустила Марту на землю, устало вздохнула и сказала:

«Послушай, Дора, и ты, Дэйзи, тоже. По-моему, она вовсе не бабушка, она его возлюбленная, как Дора нам и говорила. Лучше нам слинять потихоньку, не то нам всем влетит за то, что мы опять сунулись не в свое дело».

«Путь истиной любви всегда извилист», — процитировал Денни, — «Поможем ему сократить этот путь».

«Но если мы ее найдем, а она вовсе не бабушка, тогда он на ней женится», — с отчаянием в голосе произнес Дикки.

Освальд вполне разделял его чувства, но ответил ему: «Ладно, неважно. Нам всем это не по душе, но, может быть, дяде Альберта только этого и хочется. Раз уж мы решили совершить самоотверженный поступок, самое время, бывшие Послушные!»

И никто из них и заикнуться не посмел, что и вовсе не хочется быть самоотверженными.

С тяжелым сердцем мы, самоотверженные искатели загадочной дамы, отворили калитку и пошли по гравиевой дорожке среди рододендронов и прочих роскошных кустов.

Я уже объяснял вам, что в отсутствии отца старший сын является представителем всей семьи. Поэтому Освальд как всегда взял руководство на себя. Мы дошли до последнего поворота этой дорожки и решили, что все остальные укроются в кустах, а Освальд пойдет вперед и осведомится относительно индийской бабушки — то есть, относительно мисс Эшли.

Он двинулся вперед, но когда он подошел к самому дому и увидел аккуратные клумбы красной герани, и чисто вымытые окна, и безупречные муслиновые занавески, и медную шишечку на двери, и зеленого попугая в клетке над крыльцом, и свежеокрашенные ступеньки, казавшиеся в солнечных лучах совсем новыми, словно на них никогда не ступала нога человека — когда он увидел все это, и глянул на свои башмаки, и вспомнил, сколько грязи было на дороге, он мысленно пожалел о том, что с утра перед походом забегал на ферму раздобыть яйца. Он стоял так в тревожном раздумьи, как вдруг его сзади окликнули: «Эй! Освальд!» — то был голос Алисы.

Он вернулся к компании, притаившейся среди кустов, и все они столпились вокруг своего вождя, спеша сообщить ему важную новость.

«Она здесь, в саду», — прошептала Алиса, — «Совсем рядом, с каким-то джентльменом».

«Они сидят на скамейке под деревом, и она положила голову ему на плечо, а он держит ее за руку и вид у обоих предурацкий», — выложил Дикки.

«Просто противно смотреть», — подтвердил Денни, широко расставляя ноги, словно он и есть настоящий мужчина.

«Но это кто-то другой, не дядя Альберта?» — спросил их Освальд.

«Ничего общего», — ответил Дикки.

Освальд раньше других понял, какие следствия из этого проистекают: «Тогда все тип-топ. Раз ей нравится этот человек, пусть она за него и выходит замуж, а дядя Альберта останется с нами. Мы совершили самоотверженный поступок и нисколько от этого нее пострадали», — Освальд даже руки потер от удовольствия. Мы уже хотели незаметно удалиться, но все наши планы нарушила Марта. Она выползла, хромая, из кустов и отправилась куда-то на разведку.

«Где Марта?» — спохватилась Дора.

«Во-он туда пошла», — лениво ответил ей Г. О.

«Тащи ее обратно, болван!» — скомандовал Освальд. — «Надо было смотреть за ней. И по-тихому! Не хватает, чтобы нас тут засекли».

Разумеется! Не прошло и секунды, как мы услышали хриплый вопль Марты — она всегда так орет, если ее внезапно хватают за ошейник. Услышали мы и женский вскрик и голос мужчины, который сказал: «А это еще что такое?!» и мы поняли, что Г. О., как всегда, влез куда его не просили. Мы помчались за ним, но опоздали. Г. О. уже пустился в объяснения.

«Простите, я не хотел напугать вас. Мы вас искали. Это вы потерявшаяся бабушка альбертова дяди?»

«Нет!» — ответила знакомая нам леди.

Не стоило добавлять к этой мрачной сцене еще семерых актеров. Мы затаились. Тот мужчина поднялся во весь рост. Он был в одежде священника и как мы потом узнали, был самым лучшим из всех священников, кроме нашего друга мистера Бристона в Льюисхеме, который теперь сделался деканом или настоятелем, и с тех пор его никто не видел. В тот момент этот джентльмен очень мне не понравился. Он сказал: «Нет, эта леди никому не приходится бабушкой. Из какого сумасшедшего дома вы сбежали, молодой человек?»

Г. О. преспокойно ответил ему: «Нечего разговаривать со мной так грубо, а если вы так шутите, то это вовсе не смешно!»

Тут леди сказала: «Да ведь я знаю этого мальчика! А где все остальные? Вы снова отправились в паломничество?»

Г. О. еще не знает, что надо обязательно отвечать на вопрос. Вместо этого он обернулся к тому джентльмену и спросил его:

«Вы собираетесь жениться на этой леди?»

«Вот уж не думал, что до этого дойдет, Маргарет», — сказал этот джентльмен, — «этот мальчик уже хочет знать мои намерения».

«Да нет, мы только рады будем», — поспешил успокоить его Г. О., - «ведь если вы женитесь на этой леди, дядя Альберта уже не сможет на ней жениться, по крайней мере пока вы не умрете, а мы вовсе не хотим, чтобы он женился».

«Это очень лестно для тебя, Маргарет», — произнес джентльмен, грозно нахмурившись. — «Что мне с ним делать? Вызвать его на дуэль — или лучше вызвать полицию?»

Алиса заметила, что Г. О. уже порядком напуган, поэтому она покинула наше убежище и отважно выступила в перед.

«Не надо вызывать ни Г. О., ни полицию», — сказала она. — «Понимаете, дядя Альберта очень хотел отыскать вас, и мы подумали, что вы его сестра, и он не может разделить без вас наследство, или вы его няня и одна только знаете тайну его происхождения, или еще что-нибудь, а он рассердился и сказал, что вы его бабушка и что вы потерялись В Индии. Мы подумали, что тут что-то не так и на самом деле вы его возлюбленная, но вас разлучили в ранней юности. Мы решили совершить самоотверженный поступок и разыскать вас ради него. Но мы очень не хотим, что бы он женился на ком бы то ни было».

«Мы ничего не имеем против вас лично», — сказал Освальд, тоже появляясь из кустов. — «Если он непременно хочет жениться, то уж лучше на вас, чем на ком-нибудь другом, правда!»

«Неплохо сказано, Маргарет», — отметил этот джентльмен, — «я бы даже сказал, это благородно. Но все же я хотел бы хоть что-то понять. Кто все эти юные посетители и почему они являются к вам украдкой, прячась по кустам, точно краснокожие индейцы? Что делает там, в кустах, все это немалочисленное племя? Может быть, мы попросим их выйти и присоединиться к веселой беседе у костра?»

Теперь он понравился мне немножко больше. Я всегда предпочитал людей, которые знают те же песни и книжки, что и мы, и те же слова, и те же игры.

Наше племя вышло из кустов. У леди почему-то был очень смущенный вид и она даже вроде бы собиралась заплакать. И все же она засмеялась глядя на то, как все шестеро выходят из кустов один за другим.

«Итак», — сказал незнакомый джентльмен, — «во имя самого неба объясните мне, кто такой Альберт, не говоря уж о его дяде и каким образом вы все собрались в этом саду?»

Мы почувствовали себя довольно глупо и уставились друг на друга, как будто впервые заметили что нас и впрямь многовато.

«Три года, которые я провел вдали от дома, могут служить некоторым оправданием моего невежества, но все-таки…»

«Нам, наверное, лучше уйти», — сказала Дора. — «Простите нас, мы не хотели помешать вам или вас обидеть. До свидания. Надеюсь, вы будете счастливы с этим джентльменом, мы все вам этого желаем».

«И я тоже», — подхватил Ноэль (я-то знаю, он тоже радовался, что дядя Альбрета остается с нами). Мы повернулись уходить. До сих пор наша леди молчала — она вообще была на этот раз очень тихая, совсем не такая, как в тот день, когда она показывала нам «Кентербери». Но тут она стряхнула с себя сонное оцепенение и ухватила Дору за рукав.

«Нет-нет», — сказал она, — «все в порядке — мы сейчас будем все вместе пить чай, прямо здесь, на лужайке. Джонни, перестань дразнить детей. Дядя Альберта это тот джентльмен, о котором тебе рассказывала. А это мой брат», — сказала она, оборачиваясь к нам и указывая на своего незнакомца, — «он был в Индии и мы с ним три года не виделись».

«Значит, он тоже потерялся в Индии», — вставил Г. О., а леди засмеялась и сказала «уже нет».

Тут мы все онемели, в особенности же онемел Освальд, потому что тяжкое подозрение вновь сгустилось в его душе. Надо было сразу догадаться, что это брат, потому что у взрослых в книжке если девушка с кем-нибудь целуется, то это вовсе не тот, в кого она влюблена, а какой-нибудь брат, обычно паршивая овца, а на этот раз достопочтенный пастырь, только что приехавший из Калькутты.

Леди вновь повернулась к своему недавно обретенному брату и попросила его: «Джонни, пойди скажи, что мы будем пить чай на лужайке».

Когда он ушел, она простояла молча целую минуту, а потом сказал: «Я должна кое-что рассказать вам, и я полагаюсь на вашу честь: вы никому не проболтаетесь об этом. Понимаете, я ведь не хочу, чтобы об этом было всем известно. Дядя Альберта рассказывал мне о вас и я знаю, что вам можно доверять».

Мы сказали «конечно, можно», но из всех нас только Освальд знал, что за этим последует (как я уже отмечал, тяжкое подозрение сгустилось в его груди — или душе, не помню точно).

«Я не бабушка дяди Альберта», — продолжала леди, — «но мы в самом деле познакомились в Индии. Мы собирались пожениться, но у нас вышло недоразумение».

«Ссора?» — спросил Ноэль, а Г. О. в ту же минуту спросил «Раздрачка?» (и где он таким словам выучился?!).

«Ссора», — поспешно подтвердила леди. — «Он уехал. Он тогда служил во флоте. Потом мы оба пожалели об этом, но когда его корабль вернулся, мы уже переехали в Стамбул, а оттуда в Индию, и он не смог нас найти, хоть он и говорит, что с тех пор все время искал меня».

«А вы его?» — поинтересовался Ноэль.

«Наверное, и я его», — сказала леди.

Девочки завздыхали.

«А потом я нашла вас, и он нашел меня, и теперь я должна предупредить вас, потому что вы должны подготовиться…»

Она смолкла. Кусты затрещали и дядя Альберта предстал перед нашими взорами. Он снял шляпу и галантно взмахнул ей. «Я вырвал себе последние волосы», — произнес он, — «Боже мой, эта свора все-таки напала на наш след!»

«Все в порядке», — ответила ему леди (она посмотрела на него и стало в миллион раз красивше). — «Я как раз хотела им сказать…»

«Предоставь это мне», — попросил он. — «Дети, позвольте мне представить вам будущую тетю Альберта, или, точнее, будущую миссис дядя Альберта».

Прежде, чем мы напились чаю, нам пришлось еще объяснять, как мы сюда попали и зачем. Мы справились с постигшим нас горьким разочарованием и решили, что в общем все не так уж плохо. Будущая тетя Альберта была очень ласкова с нами, и ее брат тоже оказался настоящим джентльменом, он показал нам множество первоклассных штучек из Индии, специально для нас все распаковал: звериные шкуры, драгоценные камни и медные украшения, и ракушки, там было много диковинок и из других туземных стран, не только из Индии. Леди сказала девочкам, она надеется, что они будут дружить с ней, и что она очень хочет быть их теткой, и Алиса вспомнила тетку Денни и Дэйзи, похожую на мисс Мардстон, и какой был бы ужас, если б дядя Альберта женился на ней.

Перед чаем леди отвела Освальда в сторону, словно для того, чтобы показать ему попугая, только я уже видел этого попугая, а на самом деле она хотела мне сказать, что она не такая, как некоторые леди в книжках и она вовсе не хочет разлучить своего мужа (когда выйдет замуж за дядю Альберта) с друзьями его молодости, а наоборот хочет, чтобы они стали и ее друзьями.

Потом мы все вместе сели пить чай, все мы подружились, и брат нашей леди, священник, сам отвез нас домой. Если б не Марта, мы не получили бы ни чая, ни новостей, ни этой поездки, поэтому мы не стали ругать Марту за то, что она такая тяжелая, а еще разгуливает по ногам и даже животам, ведь в коляске священника было немного тесновато.

Так закончилась история с индийской бабушкой дяди Альберта. Может быть, вам она показалась скучной, но для дяди Альберта все это было страшно важно, стало быть, это надо рассказать. Всякие романы, где любят и выходят замуж, обычно бывают довольно скучными, если только герой не расстанется со своей девушкой у калитке на заре и на самой первой странице и не отправимся в дальние страны, чтобы там у него было полно приключений, а о его девушке мы ничего больше не узнаем до самой последней страницы, когда вернется, чтобы на ней жениться — это подходяще. И потом, им уже пора было жениться, дядя Альберта совсем старый, ему, наверное, за тридцать, да и наша леди не из молоденьких, скоро двадцать шесть стукнет. Девочки будут ее подружками и наденут белые платьица, так что они совершенно счастливы, а если Освальд испытывает порой горестное чувство, он сумеет его не обнаружить. Что толку? Надо мужественно принимать судьбу, последний час дяди Альберта пробил и мы должны смириться с этим.

Поскольку мы договорились, что поиски потерявшейся в Индии бабушки станут последним из Золотых дел, то на этом и пришел конец обществу послушных, а с ним и этой книге. Но Освальд терпеть не может, когда книга кончается, а с кем что дальше было, неизвестно. Поэтому сообщаю: мы вернулись в замечательный дом в Блэкхите, настоящий замок по сравнению с Моат-Хаузом и все очень нам обрадовались, а когда мы уезжали из Моат-Хауза, миссис Петтигрю форменным образом прослезилась. Вот уж не ожидал! Она сшила каждой девочке толщенную подушку для булавочек в форме красного сердечка, а мы получили от нее по карманному ножику (на свои деньги купила!).

Билл Симкинс стал помощником помощника садовника у матери бабушки — то есть я хотел сказать, невесты — дяди Альберта. У них целых три садовника, я так и думал, еще когда мы первый раз попали в тот сад.

Последние три дня мы провели нанося визиты нашим многочисленным друзьям. Все очень огорчились, что мы уезжаем. Мы обещали приехать на следующий год. Я надеюсь, что так и будет.

Денни и Дейзи вернулись в Форест Хилл к своему папе. Их никогда больше не пошлют к этой тетке-мисс-Мардстон, которая во-первых не родная тетя, а троюродная и к тому же вдвое старше, чем наша леди. Я думаю, общаясь с нами, они набрались достаточно мужества, чтобы прямо объявить своему отцу, какая она гадкая. Наш взломщик говорит, каникулы пошли его ребятам на пользу, он говорит, Бэстейблы научили Денни и Дэйзи жить так, чтобы и родителям нескучно было. Должно быть, они проделали дома какие-нибудь глупости из тех, что мы делали вместе или, может быть, придумали что-нибудь новенькое.

Жаль, что мы так быстро становимся взрослыми. некоторые игры уже кажутся Освальду недостаточно солидными для его возраста. Но не стоит в это углубляться.

Прощай, любезный читатель. Если хроники общества послушных помогут тебе тоже исправиться, автор, конечно, будет очень рад за тебя, но внемли моему совету, любезный читатель: не создавай общества послушных и не присоединяйся к нему. Без него даже слушаться не так трудно, как в нем.

И — последняя просьба. Постарайтесь забыть про то, второе имя, я имею в виду, которое на С. Будь у меня хоть двадцать сыновей, я бы ни одного из них не стал называть так, даже вторым именем, даже если б ему за это огромное наследство отвалили. Так что забудьте об этом имени — прошу вас, ради чести Дома Бэстейблов.


Оглавление

  • Глава первая. Джунгли
  • Глава вторая. Будем послушными
  • Глава третья. Надгробье на могиле Билла
  • Глава четвертая. Таинственная башня
  • Глава пятая. Плотина
  • Глава шестая. Цирк
  • Глава седьмая. Бобры или юные исследователи Арктики (или чего-нибудь еще)
  • Глава восьмая. Высокородный младенец
  • Глава девятая. Охота на лис
  • Глава десятая. Как нам попались Древности
  • Глава одиннадцатая. Бесплатный бар
  • Глава двенадцатая. Кентерберийские паломники
  • Глава тринадцатая. Зубы дракона
  • Глава четырнадцатая. Бабушка дяди Альберта или воссоединение семьи