Сервис с летальным исходом [Нина Степановна Васина] (fb2) читать онлайн

Нина ВАСИНА СЕРВИС С ЛЕТАЛЬНЫМ ИСХОДОМ

* * *

Одна молодая женщина, выйдя из родильного дома номер двадцать пять, решила покончить с собой. Она вдохнула глубоко, до головокружения, гулявший между деревьями в сквере прохладный мокрый ветер и осмотрелась на Ленинском проспекте. Ленинский проспект ей не понравился. Женщина поморщилась и поехала на троллейбусе до метро. Внутренняя опустошенность, которая, собственно, и толкала ее к смерти, не давала ей отвлечься чужой жизнью в толчее подземки, а высокая температура (молоко прибыло!) держала тело в наркотическом возбуждении и уже почти потусторонней отрешенности.

Оказавшись на Курском вокзале, женщина посетила салон-парикмахерскую (все в зеленых тонах — занавески, искусственная кожа кресел и рабочие нейлоновые фартуки), где потребовала остричь ее наголо, а на тонкие слабые пальцы поверх узких, коротко остриженных ногтей наклеить длинные и острые. “Наклеить намертво”, — попросила она и грустно усмехнулась сама себе. Ничему не удивляясь и не задавая вопросов, мастера в парикмахерской делали свое дело, только один перед стрижкой поинтересовался, не оставить ли на голове несколько полос из короткого ежика, а девушка, делавшая маникюр, предложила оформить каждый наклеенный ноготь в стиле ранних постмодернистов и еще добавить блестки. Женщина выложила из карманов куртки все свои деньги, выгребла мелочь, и этого хватило и на пять полос вдоль головы — от лба к затылку, и на художественное оформление искусственных ногтей.

Уходя из салона, женщина задержалась и несколько минут разглядывала на полу свои волосы, потом присела и погладила блестящий черный мех.

— У вас проявилась дивная лепка черепа, — утешил ее парикмахер.

И тогда женщина взглянула на себя в зеркало.

В любой другой день ее бы отнесло в сторону от этого изображения мученически глазастой идиотки с полуоткрытым ртом. Полоски темного ежика на белесой обритой коже притягивали зрачки, как пятно застывшего у разоренной помойки скунса.

Полосатый скунс на зеленом американском газоне. А лицо с полыхающими жаром скулами вполне сойдет за разоренную помойку.

— Спасибо, мне нравится, — сказала женщина.

И пошла в туалет.

Странно, но новые ногти почти не мешали, звонкие струйки молока били в белый фаянс раковины и звенели по-разному крошечными колокольчиками. Болели соски. Болела промежность (три шва), промокли чашечки бюстгальтера, и очень хотелось спать.

Женщина решила уехать подальше, туда, где есть вода и деревья, рождающие свежий ветер. И заодно — выспаться в электричке.

САМОУБИЙСТВО

Она проснулась на какой-то большой станции, потянулась и осмотрела платформу. На другой ее стороне стоял пассажирский поезд. У вагонов — суровые проводницы, на окнах — занавески, у занавесок — бутылки, чужие лица, еще не успевшие стереть с себя Москву, и кое-где — пойманным солнцем — букетики мимоз в стаканах.

Женщина вышла из электрички, прочла на ее первом вагоне короткую надпись “Тула”, прошла вдоль поезда и задержалась у окна купейного вагона. С той стороны расплющивалось щекой женское лицо, рядом с ним плыли по стеклу, от лица вниз, растопыренные ладони, закрывая весь мир сложным переплетением чужой судьбы на розовых влажных внутренностях. Мужчина не был виден совсем, но страсть, толчками сзади прижимающая лицо незнакомой женщины к стеклу, заставляющая сползать ее влипшие ладони вниз, была слышна и сквозь окно. Женщина на платформе улыбнулась (впервые за последние шесть дней), растопырила ладонь и приложила к подушечкам незнакомки за стеклом вагона свои — влажные и горячие. Сразу стало стыдно, как будто она украла чужой сгусток жизни и чужие отпечатки. Поезд неслышно тронулся, женщина прошла несколько шагов рядом, не отводя глаз от прижатых к стеклу пальцев незнакомки, а на каждом — свой разрез домика улитки, закручивающийся в центре. На левом указательном шрам, словно разрез панциря — хрупкий и прозрачный — нечаянно сломали и заклеили.

Поезд ушел.

Потянулись в электричку курившие на платформе мужчины. И женщина вернулась в свой вагон, и жалостливая старушка, всю дорогу не сводившая глаз с ее головы, подвинулась, пропуская к окну, и спросила: “Девочка, хочешь есть?” — и протянула половину булки.

Женщина тоскливо осмотрелась. Спрятала руки в рукава, набросила на голову капюшон и не подпустила слезы к глазам. Электричка набирала ход, была уже объявлена станция “Ока”, а она все думала

О женщине из поезда и почему-то была уверена, что женщина не знает мужчину, который просто подошел и пристроился сзади, и та, совсем другая, прекрасная и свободная, спокойно отдалась чужой страсти, не поворачиваясь к нему и не обращая внимания на стоянку поезда и на мир за окном. Ей нравилось думать о незнакомке, эти мысли не отвлекали от смерти, а просто придавали солнечному дню легкий оттенок прощания.

“Следующая станция — “107-й километр”.

Сквозь закрытые веки женщина почувствовала золотое свечение, дернулась, открыла глаза и сразу же влипла зрачками в огромные песчаные развалы у излучины реки. Кое-где в песке крошечные озерца воды блестели тонким ледком и резали по окнам электрички отраженным солнечным светом, как бритвой. Женщина вскочила, попробовала открыть окно, не получилось, тогда она поспешила к выходу, спотыкаясь о чужие ноги и сумки, а в тамбуре вдруг испугалась, что двери не откроются, и стала стучать по грязным стеклам и царапать резиновые прокладки дверей яркими ногтями, как только электричка замедлила ход.

Когда она вышла из вагона, то сразу же присела, обессилев. Как будто достигла желанного места, больше не надо никуда бежать, ничего искать. Какая удача, эта река! Солнечная, холодная и с быстрым течением. Как хорошо, что не придется вешаться, травиться или бросаться под поезд!

Женщина не умела плавать.

Забегая на мост, она с восхищением смотрела вниз на воду, на огромный песчаный развал там, где река, изгибаясь, образует небольшую заводь, и бульдозер, застрявший на самом берегу этой заводи, казался детской игрушкой, забытой в песочнице.

Когда электричка затихла вдали, наступила абсолютная тишина, настолько прозрачная, что тихий свист ветра и шорох обнажившейся из-под стаявшего снега прошлогодней сухой травы казались чьим-то дыханием. Несколько раз женщина испуганно оглядывалась, почувствовав шаги за спиной, а это шуршал полиэтилен рваного пакета… Или прибившаяся к насыпи бумажка… Или птица чиркнула крылом у самого лица…

Ни души.

Женщина подошла к середине моста, наклонилась и засмотрелась на воду. Установить зрачки в одном месте не удавалось, вода заколдовывала их беспрерывным, почти неуловимым движением и увлекала за собой, вдаль, куда-то далеко и глубоко, где жизнь совсем другая. Из-под опор моста выплыла небольшая резиновая лодочка, в ней двое мужчин отчаянно сражались, размахивая короткими широкими веслами, — вода уносила их, как зрачки женщины, как растворенную золотую нефть солнца, как небольшие льдинки с накипью грязного снега.

Сзади раздались шаги, кто-то поднимался по насыпи, но женщина не повернула головы, она, успокоенная рекой, уже собралась в последний путь, и ей стало все безразлично.

Кто-то остановился рядом, кто-то дышал и чертыхался, а вода все не отпускала взгляд.

— Боже мой, до чего же вонючие эти сапоги! — возмутился женский голос рядом. — Ты что, собралась топиться?

Женщина, повисшая на перилах, кивнула и тут же испугалась. Меньше всего на свете ей сейчас хотелось уговоров или героических порывов спасателей на водах. Она осторожно покосилась и рассмотрела сидящую рядом на асфальте женщину с белыми волосами. Блондинка была в длинной расстегнутой солдатской шинели, из-под которой выглядывала накипь кружев на розовом шелке нижней короткой рубашки, и в колготках. Она только что сняла огромные кирзовые сапоги устрашающего вида и понюхала их. Было заметно, что рвотные потуги после этого еще не совсем оставили ее, хотя сапоги были отброшены далеко в сторону. Расставив ноги, блондинка с интересом посмотрела на женщину, вцепившуюся в перила. Правая сторона лица блондинки была разбита, кое-где кровь подсохла, но скула подтекала розовой сукровицей. Колготки на коленках оказались рваные, из дыр совсем по-детски выглядывала стертая до крови кожа. Женщина у перил хорошо помнила ощущение этих ран — в десять лет земля и асфальт слизывают кожу с колен быстрым и жестким языком, она часто тогда дралась и слыла среди мальчишек своего двора первым бойцом.

— Хороша, да? — скривилась блондинка, стаскивая рукав шинели. Локоть тоже оказался разбитым. На шелке рубашки засыхали бордовые пятна. Потрогав ранку, блондинка грязно выругалась, натянула рукав и запахнула шинель, закрыв ее полами коленки. — Если мужик отпадно трахается, всегда жди неприятностей, — доверительно сообщила она. — Ну нет в мире совершенства, что уж тут поделать!

— На твоей планете есть охотники? Нет?! А куры? Куры есть?! — неожиданно для себя продекламировала Экзюпери женщина у перил, вздохнула и закончила:

— Нет в мире совершенства…

— Да-а-а, — задумчиво протянула блондинка и встала. — Сейчас в психушках так стригут? — Осторожно переступая ступнями в колготках, она подобралась поближе и внимательно посмотрела на воду. — Плавать умеешь? — поинтересовалась она.

— Нет.

— Одобряю, — кивнула блондинка. — А то некоторые, знаешь, прыгают топиться, имея первый разряд по плаванию. Если зимой, еще ничего, бултыхаются долго, но от холода постепенно коченеют. А ты сразу ко дну пойдешь, не беспокойся.

— Не надо меня уговаривать. — Женщина отодвинулась от нее на два шага.

— Ладно. Только сама пойми, холодно мне так стоять. Какого размера у тебя ботиночки?

— Тридцать восьмой…

— В самый раз. Ты не могла бы…

— Не надо меня уговаривать! — закричала женщина. — Уйдите, я хочу побыть одна! Я все равно прыгну, уходите!

— Не ори! — блондинка огляделась. — Очень нужно мне тебя уговаривать. У меня ноги замерзли, а в сапогах сорок пятого, да еще таких вонючих, далеко не уйдешь. Если ты твердо решила умереть — пожалуйста, я не против, только ботинки оставь. На кой они тебе, еще мешать в воде будут. Тебя как зовут?

— Мона, — прошептала опешившая женщина.

— Мо-о-она, — протянула блондинка, усмехнувшись. — А псевдоним? Ладно, ладно, не отвлекайся, это я пошутила. Я хотела сказать, что с таким именем и псевдонима не требуется. Отдашь ботинки или хочешь на том свете истоптать все лужайки в раю?

— А… Пожалуйста. — Мона присела, расшнуровывая ботинок.

— Вот и умница. — Женщина подвернула под себя шинель и села рядом на асфальт. — Нет, спасибо, носки не надо, я не гордая, на голую ногу надену. Слушай, раз уж ты разулась, может, и джинсы подаришь? Коротковаты, конечно, будут, но ничего.

Мона, как в бреду, сняла джинсы.

— Смотри, как удачно! — обрадовалась женщина. — Ты не голая остаешься! Шерстяное бельишко ничего себе, а? Немецкое?

Она сбросила шинель и подпрыгивала на ней, стараясь влезть в джинсы.

Мона посмотрела на свои длинные рейтузы из тонкой шерсти, заканчивающиеся у щиколоток изящным плетением из ниток. Потом — на блондинку, кое-как натянувшую джинсы (не застегиваются), на кружева ее шелковой рубашки, на тонкие лямки на загорелых плечах, на острые бугорки грудей, на кожу, покрывающуюся на холодном ветру шершавыми пупырышками.

— Знаете что, — решилась Мона и стащила с себя куртку, — у меня свитер теплый. И куртку возьмите.

— Вот спасибо, вот угодила! — обрадовалась блондинка и, стуча зубами, натянула свитер.

Теперь Мона стоит на мосту в носках, длинных рейтузах и в паре к ним — шерстяной фуфайке с кельтской вышивкой на груди.

— Хорошо выглядишь! — похвалила блондинка. Задержалась глазами на двух мокрых кругах на груди Моны, подняла было удивленно брови, но потом заторопилась. — Ныряй, чего мерзнуть! Хочешь, помогу влезть на перила?

— Нет, что вы… Я сама. Уходите. Мне так удобней будет.

— Как скажешь, — с облегчением вздыхает блондинка и медленно уходит. Поднимает руку и машет в воздухе, не останавливаясь и не поворачиваясь. Никому и в никуда.

И тут Мона вдруг поняла, почему лицо блондинки ей показалось знакомым.

— Стойте! — кричит она и бежит на цыпочках, перескакивая через лужицы.

— Нет, так не пойдет. — Блондинка остановилась, но не повернулась, а только с досадой развела руками.

Мона подошла совсем близко, а блондинка все не поворачивается. Мона говорит ей в затылок:

— Я хотела спросить…

— Слушай, я не знаю, какой у тебя диагноз, но, если ты передумала топиться, извини, одежду обратно я не отдам. Возьми шинель, погрейся, подумай…

— Нет, я хотела спросить, вы ехали сейчас в поезде? Там… — машет рукой Мона в сторону города. Блондинка резко повернулась, и теперь Мона видит ее холодные глаза и рану на щеке и вдруг понимает, что женщине должно быть очень больно от такой раны, а еще на коленках и на локте… А она не хнычет, а шутит и веселится.

— Я ехала в поезде и так затрахалась, что потеряла ориентацию. Выпала из времени, понимаешь? Такие мужики попадаются очень редко, чтобы подходили и по физиологии, и по запаху, и чтобы нежные, ну, ты меня понимаешь?..

— Да, — кивнула Мона, пряча глаза.

— Не понимаешь ты ничего, да ладно. Мне надо было выйти в Серпухове, а я все забыла, как отключилась. Устроила себе небольшое путешествие в параллельные миры. Очнулась, лежу на полке в одной рубашке, а чемоданчика нет. Я, в чем была, бросилась по вагону, а он, голубчик, уже дверь открывает! Перед этим мостом поезд как раз ход замедляет, я думаю, он не первый раз здесь промышляет, знает, где и когда прыгнуть надо. Не на ту напал! Короче, вывалились мы с ним вместе. Пока дрались, скатились в воду. Вот такая получилась любовь. Это все? Я могу идти?

— А поезд ушел, да? — прошептала Мона. Ей стало грустно, что прекрасная история расплющенного о стекло лица из любовной превратилась в криминальную.

— Поезд! — хмыкает блондинка. — Чемоданчик мой уплыл, вот это, я скажу, проблема так проблема! Деньги, документы, все — буль-буль! Хорошо, солдатики попались, они песок на том берегу грузят. Одолжили вот шинельку и хрустальные башмачки.

— В куртке мой паспорт. В боковом кармане. Можете взять себе, если нужен. Только там справка… Отдайте ее мне.

— Справка из психушки? — спрашивает блондинка, шаря в кармане куртки.

— Нет. Из родильного дома.

— Спасибо за паспорт. Хочешь совет?

— Нет, я пойду.

— Надень шинель, спустись к солдатикам. Они, бедненькие, женщину не нюхали уже года полтора.

— Я не подойду, я пока не готова, — выдавливает улыбку Мона, засовывает сложенный маленький листок в лифчик и уходит.

— Они любой будут рады!

Тогда Мона поворачивается на ходу и показывает пальцем себе между ног. Блондинка видит расплывающееся темное пятно, как раз под выступом лобка, замолкает и прикусывает губу. Она листает паспорт Моны, пока та карабкается на перила, и еще ждет некоторое время, чтобы посмотреть сам прыжок. Взобравшись на перила, женщина несколько секунд балансирует. Издалека кажется, что хрупкий канатоходец стоит в цирковом обтягивающем костюме и не видит в отсвечивающем от воды солнце струну каната, поэтому шагает вниз наугад и летит к воде, гордо выпрямившись, вытянув в струнку ноги и взмахивая руками, как птица крыльями.

Я летела, летела, махала крыльями… Конечно, надо было попросить блондинку столкнуть меня. Чтобы испугаться. Чтобы неожиданно и страшно. Чтобы крыло не поймало ветер. Тогда, упав под воду, я бы со страху наглоталась как следует и, глядишь, быстренько утонула. А так получилось даже смешно. Вошла в воду как нацеленный кинжал — спокойно и быстро, набрав перед этим воздуха, сколько смогла за длинный последний вдох. Вода сомкнулась над головой и сразу же оглушила странным утробным гулом — а мне казалось, что под водой должно быть тихо, как в гробу!.. Я опускалась… Опускалась… Совершенно расслабившись и не испытывая ни малейшего желания вдохнуть. Тело словно плыло в замедленном времени, потом в какой-то момент зависло в невесомости и стало заваливаться на бок.

Я решилась и открыла глаза. Мне даже понравилась размытая полупрозрачность этого странного мира, и, если бы не ледяной холод, я бы нашла силы восхититься зеленоватым оттенком расплавленного солнца — такого далекого, что сразу успокоилась: уже не выплыть.

Делая в мокрой невесомости огромные шаги и помогая себе при этом руками, я кое-как выровнялась и даже продвинулась вперед, выпуская пузырьки воздуха. Кровь в висках пульсировала в чужом для этого медленного мира ритме и отвлекала. И вдруг, совершенно неожиданно для себя, я дернулась, вытолкнулась вверх, в яркое свечение мартовского солнца и помимо воли глубоко вдохнула.

Похоже, мое тело совершенно не собирается тонуть. Ладно, куда ты денешься, вон уже руки не двигаются, и пальцы так закоченели, что кажутся переломанными. Нырнуть еще раз, что ли? Расслабляюсь и медленно опускаюсь под воду. Интересно, если замерзать в поле под деревом или в воде, ощущения одни и те же? В воде интересней. Вон впереди что-то чернеет, пойду туда.

Растягивая ноги почти на шпагат, помогая себе руками, я, однако, двигаюсь под водой уже еле-еле, в грудь вонзились тысячи иголок, они стараются пробраться по молочным протокам поближе к сердцу и заколоть его. Если уж мне уготовано не утонуть, а замерзнуть в холодной воде, может, высунуть голову и смотреть при этом на небо? Так и сделаю, вот только разгляжу поближе, что это зацепилось за утонувшую корягу… Ну еще один шажок!.. Интересно, а мозгам бывает холодно?

Я вижу сначала руку, похожую на руку манекена из залитой искусственным светом витрины — такая она бледно-желтая, потом металлический чемоданчик в этой руке — почти квадратный кофр, потом часы на запястье, потом блестящую “молнию” куртки, потом странную черную щель, из которой торчит разрез трубки, а когда понимаю, что это перерезанное горло, что голова завалилась назад — такой вот глубокий разрез, — забываю, что я под водой, и ору.

То есть, конечно, я пыталась заорать. Я, наверное, даже могла бы запросто свалиться в обмороке, если бы в этот момент, наконец, не начала захлебываться и тонуть.

— Вы должны выпить двести граммов водки и спеть песню.

…Я шла по берегу одна, светила полная луна, и лодочка в волнах плыла, как птица в облаках, а на… — Любую песню, можно про елочку!….а на дорожке серебра играла в прятки детвора, топила звезды, ела мед, звала к себе… Не мой черед… А-а-а-р-р-р…

Это меня стошнило. Задумчиво разглядываю лужицу на линолеуме. Пожалуй, тут будут все двести граммов.

— Смотрите на меня! — рассерженно требует кто-то рядом.

Поднимаю голову.

— Вы меня видите?

Киваю и вытираю уголком жесткого одеяла подбородок.

— И как вы думаете, кто я есть такой? Лицо напротив скалится желтыми зубами и поблескивает толстыми стеклами очков.

— Что? Никаких версий? Ладно, ответьте, пожалуйста, на несколько вопросов. Ваше имя и фамилия?

Я задумываюсь. Лучше было этого не делать. В голове одновременно всплывает несколько имен, одно из которых — Леопольд. Я раздвигаю подмокшее кое-где одеяло и осматриваю себя. Так, Леопольд не подходит. Тогда…

— Мо-на Ку-ку… Кукулевс-с-с..

— Громче!

— Мона Ку… Кукулевская.

— Так, запишем… Мона, а потом? Сколько “ку-ку”?

— Одно “ку-ку”.

— Отлично. Как себя чувствуете, Мона?

— Можно я выну прокладку?

Не дожидаясь ответа, закрываюсь одеялом и кое-как достаю прокладку из сопротивляющихся мокрых рейтуз и трусов. Стало намного легче, теперь уже не кажется, что у меня между ног превращается в гель половина Оки. Оглядываюсь в поисках урны, не нахожу ничего подобного и вопросительно смотрю в удивленное лицо.

— А вы бросьте на пол, — советует лицо.

Бросаю. Нет, так не годится. Уж очень странно она смотрится даже рядом с только что вылившейся из меня водкой. Осторожно задвигаю прокладку под лавку ногой в мокром носке и интересуюсь:

— Вы — спасатель на водах?

— Какие еще версии будут?

— Постовой на мосту? Или этот… ефрейтор по надзору за военнослужащими?

— Где ваша одежда?

— Я ее отдала ограбленной женщине.

— А документы?

— И паспорт тоже.

— Сказать вам, кто я?

— Как хотите…

Щеки разгорелись, в желудке тоже начался пожар. Не все вылилось.

— А все-таки, как вы думаете? Вы пришли на мост, разделись, прыгнули в воду, а когда открыли глаза, увидели меня. Ничего на ум не приходит? А тем не менее это банально. Уясните только, вы — там, где и хотели оказаться! — радуется смешной человечек, присев передо мной на корточки.

— Вы хотите сказать, что я на дне реки? Не мой черед…

— Нет, еще дальше!

— Что, вообще?.. Я умерла?

— А вы разве не этого хотели? Посмотрите вокруг! Что вы видите?

— На рай не похоже, — осматриваюсь я.

— Самоубийцы в рай и не попадают. Но это еще и не ад. Это предварительное чистилище.

Я сижу в длинном коридоре, уставленном вдоль стен лавочками. Множество дверей с табличками, некоторые открыты, из них снуют туда-сюда люди в белых халатах, у окна — установка с перевернутым вверх дном баллоном с водой. Вдоль стены короткими мелкими шажками ползет странное существо в халате, неся перед собой на весу загипсованную руку. Больница… Уже совершенно согревшись в одеяле, я откидываюсь назад, прислоняюсь затылком к стене.

— Я видела этот фильм, и он мне понравился. Но я — не Депардье, а вы — не Полянский. Прекратите изображать бога.

— Не сопротивляйтесь, — улыбается человечек внизу. — Вы что, думаете, можно утонуть и не умереть? Пойдемте в кабинет. Я покажу вам снимки вчерашней расчлененки. Такое увидишь только в аду. Молодая мамаша разрезала на куски своих детей, аккуратно разложила части по пакетам и выкинула все на помойку. И вы станете меня убеждать, что мы с вами живы? Мы давно на том свете, дорогая моя Мона Кукулевская, и подтверждением тому служит ваш чемоданчик.

— Мой — что?..

— У вас в руках был чемоданчик, вот, пожалуйста, узнаете?

Человечек встает, тянет меня за руку к себе, я встаю, он подталкивает меня в спину к ближайшей открытой двери. Я делаю несколько шагов совсем неуверенно, хорошо, что он поддерживает меня сзади, я почти разучилась ходить. В небольшом кабинете на столе — раскрытый металлический чемоданчик. У стола стоит молодой человек с готовностью к подвигам на веселом лице.

— Проходите. Это оперуполномоченный отдела по розыску пропавших, по-простому опер. Мы пытались выяснить вашу личность, вскрыли чемоданчик, кстати, вы делали его на заказ? Наши специалисты похвалили замки. Они их открывали почти час. Узнаете?

— Я впервые вижу этого человека.

— Смотрите на чемоданчик!

— А почему я должна его узнать? — Пошатнувшись, добираюсь до кушетки, застеленной коричневой клеенкой, и сваливаюсь на нее. Я узнала этот чемодан, более того, я вдруг подумала, что даже предположительно знаю мужчину, который его держал в руке под водой. Только вот, какая жалость, я совершенно не представляю, как объяснить это все смешному прихрамывающему человечку, возомнившему себя богом? “Этот чемоданчик принадлежит крашеной блондинке, которая ходит в моей одежде и с моим паспортом, а украл его превосходный любовник-авантюрист, который потом выпрыгнул из поезда у моста”.

— Потому что он был у вас в руке, когда вы бултыхались в речке. Вы не отпускали его, даже когда из вас выливали воду и делали искусственное дыхание. И в “Скорой помощи” не отпускали, вот только тут врачи кое-как его вытащили. Неужели не узнаете? Такое дорогое изделие, вы только посмотрите, как все точно подогнано, какие клапаны, прокладки! Вода прошла внутрь только в одном месте, вот тут, видите?

Я встаю, подхожу к столу, закрываю пустой чемодан, осматриваю его в закрытом виде, до кушетки не дойти, падаю на ближайший стул и честно отвечаю:

— Да. Узнаю.

— Прекрасно, тогда вы должны помнить и о его содержимом!

— А вот это, извините, трудно объяснить, но я…

— Понимаю! — кричит прихрамывающий человек в очках. — Все понимаю. Сейчас вам оперативник все объяснит. Петя!..

Закрываю глаза. Отлично. Сейчас мне назовут имя блондинки (она же говорила, что в украденном чемодане были ее документы и деньги), спросят, почему в этих документах нет ни слова о Моне Кукулевской и откуда у меня куча денег. А должна быть куча, должна… Иначе зачем тогда было его красть?

— Дайте чаю, — прошу я.

Хорошо бы успеть выпить пару чашек перед тем, как меня арестуют.

— Петя! — приказывает хозяин кабинета.

Оперативник, уже набравший воздуха для подробных объяснений, разочарованно идет к тумбочке у окна и тычет в розетку вилкой чайника. Пока чайник шумит, мы все молчим, я читаю табличку на открытой двери: “Зав. отделением Гринько П.П.”, опер Петя достает из тумбочки стакан.

— Два стакана, — говорю я.

Он смотрит на своего начальника с раздраженным недоумением, но достает еще один стакан. Бросает в каждый по пакетику чая и по три… о, по четыре куска сахара! Вероятно, выгляжу я совсем хреново. Спасибо, Петя…

— Сначала я подумал, что вы парикмахер по вызову! — не выдерживает паузы хозяин кабинета. — А Петя говорит…

— Я сразу сказал, что набор ножниц, ножей, пилочек и шлифовальный станок сделаны на заказ из дорогого металла, — подхватывает Петя. — Это делали не у нас. В Германии?

Я пожимаю плечами, шаря глазами по столу, чтобы понять, о чем они говорят. Особенно меня напрягает словосочетание “шлифовальный станок”. Неужели я в полном беспамятстве вытащила из руки мертвеца чемодан с набором инструментов фальшивомонетчика?!

Петя убирает несколько толстых папок в шкаф, освобождая ближайшую тумбочку, подтаскивает ее ко мне поближе и даже размешивает с замедленным показным терпением сахар в обоих стаканах! Я вдыхаю запах чая, осторожно протягиваю левую руку, обхватываю стакан и жду, пока тепло дойдет до сердца. Пока я греюсь и пью чудовищно сладкий чай, Поспелов Кузьма Ильич (он наконец представился и оказался следователем по особо важным делам из Москвы) и местный оперуполномоченный Петя, с выражением злорадства на лице, подробно объясняют мне, что они нашли в металлическом чемодане и кто я такая есть вообще.

Итак. На столе возле открытого чемоданчика лежат: три женских парика из натуральных волос, накладные усы и борода, шесть тонких резиновых масок с разными конфигурациями носа и надбровных дуг, два набора дорогой косметики, восемь шприцев, четыре упаковки с подкожным силиконом, две баночки крема разных тонов, два баллончика аэрозоля с жидкой кожей — “для белых людей и для нефов”, как объяснил Петя; в металлическом контейнере, похожем на небольшой термос, оказывается, хранится ядовитейшая концентрированная кислота — “десяти литров этой разведенной жидкости достаточно, чтобы тело в ней растворилось без остатка!”; упаковка резиновых перчаток, растворитель для органического материала, пластмассовая коробочка с линзами для глаз трех цветов и еще одна — с накладными ногтями; кисточки, салфетки, вазелин, спирт, ацетон…

— Вот, можете ознакомиться, я составил полный список! — Петя протягивает мне бумажку.

Внимательно ее изучаю. Кроме вышеперечисленного, в чемоданчике еще находился так называемый “набор парикмахера”, странный прибор, названный в списке “шлифовальным станком с выдвижной пилой, работающим от сети и от батареек”, и упаковка тампаксов. Никаких документов, никаких денег. Равнодушно возвращаю список и уговариваю себя как следует подумать.

Думать мне трудно. С этим своим неудачным затоплением я совсем забыла, что случается с моим организмом после одного стакана чая, а уж после двух!.. У меня заныли подмышковые впадины, заболела грудь, как будто из нее через соски тянут жилы, горячая волна ударила в голову, а руки и ноги похолодели, короче — молоко пошло!

— Может, все-таки споете? — злорадно интересуется следователь Поспелов.

Неужели я и вправду попала на тот свет? Почему меня опять просят спеть? Никогда не отличалась вокальными данными, более того, я правильно ловлю мелодию, только если пою почти шепотом, стоит напрячь голос — он срывается и портит песню. Встаю и тащусь к столу.

— Попрошу руками ничего не трогать! — закрывает грудью стол Петя. — Мы сняли у вас отпечатки пальцев и должны сравнить с теми образцами, которые нашли на наружной поверхности чемодана и на пузырьке с вазелином!

Смотрю на пузырек с вазелиновым маслом. Вот Петя удивится, если я предложу свою версию использования этого препарата! Допустим, раскованный, или, как это называют в прессе, извращенный, секс… Интересно, кто брал вазелин из чемодана? Женщина? Конечно, женщина, это же ее чемодан, если это вообще тот чемодан, который украли у блондинки. Она бы не разрешила полезть в свой чемодан случайному любовнику. Ладно, даже если это совсем другой чемодан и человек с перерезанным горлом в реке не воришка из поезда, а сам по себе — суперагент (кто еще может таскать целый чемодан таких странных вещей!), мне-то от этого не легче!

Похоже, эти двое убеждены, что поймали важную птицу, и мне следует очень постараться, чтобы убедить их в обратном.

— Откройте чемодан, — прошу я Петю.

Внимательно осматриваю внутренность металлического ящика. Действительно, сделан на заказ — для каждого из находящихся в нем предметов выделено свое место, специальные крепления на крышке, углубления в днище для банок и небольшого контейнера с кислотой, натянутые резинки, за которые удобно заправлять пакеты, например, с париками и резиновыми масками, для шприцев — пластмассовое отделение с защелкой. А это что? Наклоняюсь и внимательно изучаю кружок из чего-то вроде серебра с монограммой. Переплетенные “М” и “К”. Вот это уже интересно… Надо сесть.

— Заметили? — радуется Поспелов. — Ваши инициалы! Спойте, Мона!

— Только после ваших разъяснений.

Звонит телефон. Прямоугольник окна медленно плывет в сторону, это я начала заваливаться на стуле, и услужливый Петя подскочил и подставил под мое плечо бедро.

— Это не ваши отпечатки, — сообщает Поспелов, опустив трубку. Он не огорчен, только замечает, что отпечатки двух разных людей, и — что самое странное! — один из этих людей числится у них в картотеке, да-да!

— Как хорошо! — вздыхаю я с облегчением. — Вы его немедленно отыщете и обо всем расспросите!

— Он второй год в розыске, — остудил мою радость следователь.

— Я думаю, что отпечатки этого человека на поверхности чемодана, так?

— И что? — не понимает Петя.

— Ничего. Если вы считаете, что это мой чемодан, почему не предположить, что кто-то в электричке помог его положить на верхнюю полку?

— Эту историю Штирлица все знают, — хмыкает Поспелов. — Только вы ведь никому не доверите свой чемоданчик!

— Я устала. Чего вы хотите?

— Чтобы вы спели!

— Давайте так, — предлагаю я севшим голосом и облокачиваюсь на услужливое бедро Пети спиной, — вы рассказываете, за кого вы меня принимаете, а я вам объясняю, в чем вы не правы. И постарайтесь коротенько, а то у меня мало времени, могу свалиться в обморок.

— У вас такое сонливое состояние из-за уколов. Постарайтесь сосредоточиться, но сильно не напрягайтесь. В этом чемоданчике полный набор для быстрого и качественного изменения внешности, согласны? А содержимое контейнера и пузырьков можно использовать для быстрой очистки места преступления.

— Очистки? — я ничего не понимаю.

— Тело средних размеров, как уже заметил оперативник, растворяется в разведенной кислоте в течение двадцати — двадцати пяти минут, пятна крови, даже старые, отмываются растворителем для органики, у вас есть даже пила для расчленения! Будете отпираться? Или споете?

— Подождите, за кого вы меня приняли?

— За учительницу пения, конечно!

Нет, в этом потустороннем мире определенно есть что-то странное, что-то не поддающееся объяснению.

— В лесу родилась елочка… — затянула я осторожно.

— В лесу она росла! — хором подхватили двое мужчин в кабинете.

— Вы оделись медсестрой, усыпили агента Успендрикова в машине “Скорой помощи”, а в больнице номер двадцать девять, куда Успендрикова привезли, растворили его в процедурном кабинете в ванне. Не отпирайтесь, мы нашли остатки кислоты в стоке, — отрапортовал Поспелов.

— Когда-а-а? — со стоном интересуюсь я.

— Вот, пожалуйста, результаты экспертизы от десятого марта. Нам ужасно повезло, ужасно! Процедурный кабинет был закрыт в праздник, а десятого, как только открылся, медсестра, увидев ванну, сразу же вызвала санэпидемстанцию. И работники этой самой санитарно-эпидемиологической службы сразу же взяли анализ и из ванной, и из стока!

— Стоп! — я попыталась крикнуть, но получилось едва слышно. — Когда я его растворила в ванной?! Этого, вашего…

— А растворили, соответственно, восьмого! Как раз в Международный женский день.

Терпеть больше сил нет. Я оглядываюсь в поисках раковины.

— Мне нужно в туалет.

— Не нагнетайте обстановку!

Он прав. Раковина, кстати, не очень удобна для сцеживания. Проще делать это сидя и, к примеру, в стакан. Сбрасываю с плеч одеяло, задираю футболку, отстегиваю чашечку мокрого лифчика, и первые струйки молока бьют в пакет с заваркой на дне стакана.

— Не обращайте внимания, — говорю я оцепеневшим мужчинам. — Продолжайте. Я вас внимательно слушаю.

— Это что, шутка? — интересуется Петя. — Как вы это делаете?

Направляю сосок на Петю, обливаю ему брюки и объясняю:

— Встроенный механизм. Заправленный в грудь пластиковый баллончик с окрашенной в белый цвет ядовитой кислотой. Используется исключительно в целях самообороны и устрашения противника в интимной обстановке. Кстати! Вылетело из головы! — Достаю из чашечки размокший и еле живой листок бумаги. — Ваша лаборатория, надеюсь, сможет доподлинно установить каждую букву и печать на этой справке. Работайте, Петя!

— Это что же получается? — растерянно спрашивает следователя Петя, отпрыгнувший от меня на всякий случай метра на три.

— Ерунда какая-то получается. — Поспелов снимает очки и вытирает стекла платком. — Что это за справка у вас там?

— Из родильного дома. Зашибенное алиби. Как раз на восьмое марта. Так получилось, что я в тот день рожала. И самое главное тому доказательство в данный момент наполняет ваш казенный стакан.

— Где рожали? — уныло интересуется Поспелов, уже сняв трубку телефона.

— Двадцать пятый роддом. Далековато, кстати, от той больницы, — намекаю я на всякий случай. С него станется высчитывать, хватило бы мне времени родить, переодеться медсестрой, съездить за этим несчастным Успендриковым и растворить его в кислоте.

Минут пятнадцать, пока следователь проводит розыскную работу по телефону, я спокойно сцеживаюсь. Закончив выяснение моего алиби, Поспелов направляет на меня унылый и сердитый взгляд, убойная сила которого вполне может заменить небольшую резиновую пулю.

— И что же это получается? — спрашивает он наконец. — Вы выписались из родильного отделения и поехали топиться?

— Не сразу. Сначала я сделала прическу. Нравится? — наклоняю голову, чтобы Поспелов получше разглядел полоски темного ежика.

— Вы прыгнули в воду с младенцем? — осипшим голосом интересуется оперативник Петя.

Я с интересом разглядываю его напрягшееся в ожидании ответа лицо. Поспелов, отшлифовав стекла очков, надевает их и тоже смотрит на Петю ошарашенно.

— А что я такого сказал? — тот не выдерживает наших взглядов. — Она же из роддома вышла, так? И где ребенок? Почему это ей нужно было ехать сюда и топиться?!

— Потому, что он умер, — говорю я тихо. Получилось спокойно и достаточно отстраненно.

В этот момент я поняла, что нужно побыстрей отсюда выбираться. Я все еще не могу заплакать, а значит, вполне готова для повторной попытки сведения счетов с жизнью. Почему-то мне кажется, что как только я зареву, то сразу передумаю умирать.

— Гражданка Кукулевская, — тихо спрашивает Поспелов. — Это ваш чемоданчик?

Если я скажу, что не мой, придется объяснять, откуда он у меня взялся. Они, конечно, быстро обнаружат тело мужчины под водой и рану у него на шее, после чего придется объяснять, зачем я забрала у покойника чемодан и, конечно, чем я перед этим перерезала ему горло.

Если я скажу, что чемоданчик мой, придется объяснять назначение всех этих странных предметов, зато, если поверят, должны выпустить.

— Мой, — киваю я.

— И как же вы объясните…

— Запросто. Вы правильно определили назначение всех этих предметов. Только они служат не для уничтожения покойников, а для их украшения.

— Украшения?

— Да. Представьте, что это чемоданчик стилиста-косметолога для анатомопластики.

— Что, вот эти маски с носами и бровями?.. — возбуждается Поспелов.

— Конечно. Вы же следователь, вам ли не знать, в каком виде иногда находят погибших от взрыва или от огня. Приходится восстанавливать лицо по фотографии и по строению черепа.

— А кислота?! — в отчаянии интересуется Петя.

— Восстанавливать — это не значит только наращивать. Иногда приходится кое-что снять до костей. Отпилить лишнее, — добавляю я не совсем уверенно и съеживаюсь.

— Вы, похоже, не очень любите свою работу, — качает головой Поспелов.

— А чего бы тогда я решила топиться с чемоданчиком? Любовь здесь ни при чем, речь может идти только об уважении. Я эту профессию уважаю.

— Постойте, а косметика, искусственные ногти, тампаксы?! — не может смириться Петя.

— Извините, это личное. — Я поднимаю вверх ладони и шевелю пальцами, на которых не хватает четырех накладных ногтей. Тут же я представила, как они плавают яркими рыбками у коряги с трупом — потерявшиеся в Оке чешуйки моей неудавшейся смерти, блестки в стиле раннего постмодернизма…

— А почему нет ни одного отпечатка внутри чемодана? — Следователь почти сдался, так, для верности ищет, за что бы зацепиться.

— Представьте, что человек аккуратный перед подобной работой всегда сначала наденет перчатки.

— Опишите подробно женщину, которая забрала вашу одежду и документы, — бурчит он и с силой шлепает ручку на листок белой бумаги.

ЛЮБОВЬ

Подросток Коля Сидоркин к шестнадцати годам имел рост метр девяносто два, не пропускал ни одни районные соревнования по баскетболу, но в профессионалы идти отказался — сказал, что слишком любит поесть и поваляться на диване. Сочинения он писал только на пятерки, имел отличную память и за один беглый просмотр мог запомнить до восьмидесяти процентов текста на странице. На городской олимпиаде по русскому языку получил третье место, родители затаили дыхание, но Коля объявил, что как Набоков он в жизни не напишет, а заниматься мурой неохота. Медленно плетясь к совершеннолетию (а чего торопиться — он уже достаточно подрос и проявил себя), Коля Сидоркин легко обгонял всех на стометровке в бассейне, начал было поднимать штангу, но вдруг, совершенно неожиданно для одноклассников и для родителей, очутился на сцене ночного стриптиз-бара в одних плавках.

Психолог, к которому обратились родители, просил их не проявлять заметных признаков беспокойства, спустить все на тормозах, как будто ничего не произошло, как будто это не их сын пришел нетрезвый в половине пятого утра с целой пачкой скомканных долларовых десяток и вымазанный губной помадой от подбородка до низа живота. Родители крепились изо всех сил и два дня не проявляли заметных признаков беспокойства, пока не позвонила классная руководительница сына и не спросила, почему Коля вторую неделю не ходит в школу, почему пропустил соревнования по настольному теннису и тестирование по математике.

— Потому что я нашел хорошую работу и бросил школу, — честно ответил Коля Сидоркин.

Какую работу? Такую, где ничего не надо делать, а его все любят и боготворят. И давно нашел? Давно, уже неделю работает, а чтобы не волновать родителей, он к утру осторожно пробирается домой, встает по звонку будильника, берет учебники и идет спать к другу, потому что у друга родители, как порядочные, оба уходят в половине восьмого на работу, не то что они, Сидоркины, — творческая интеллигенция, спят до обеда, а потом еще два часа пьют кофе и ругаются!

В доме прижилось новое слово — “стриптиз-шоу”. Родители постепенно привыкали к ночным отсутствиям сына, папа даже как-то раз решился и съездил в клуб, где был сметен толпой возбужденных женщин, упал, потерял очки, бумажник и всю свою отстраненную созерцательность. Мама тоже получила нервный срыв и неприятное разбирательство с дорожным инспектором, когда свалилась в истерике за рулем, обнаружив у дороги огромный щит с изображением сына.

На рекламном щите ее крошка, которому она все еще стирала нижнее белье и заправляла по ночам вывалившуюся из-под одеяла руку, стоял с обнаженным торсом, в вызывающей позе и с такой издевательской ухмылкой на лице, какую не смог затмить даже выступающий из расстегнутых джинсов пупок — внизу плаката этот пупок, этот след их неразрывной девятимесячной связи, притягивал к себе взгляд, как школьный глобус в пустыне.

Теперь к психологу пошел Коля: родители совсем сбрендили, притащили в дом щенка, чтобы Коля за ним ухаживал, и объявили, что разведутся, если увидят еще где-нибудь фотографию пупка сына. При чем здесь развод? — обалдел Коля. А при том, объяснили родители, что у них не получилось воспитать порядочного человека и вдвоем им больше делать совершенно нечего, разве что изводить друг друга взаимными обвинениями. Коля сразу же заподозрил в таком поведении (и не без основания) определенную психологическую подготовку и решил переманить специалиста по семейным проблемам на свою сторону.

Психолог обещал Коле успокоить родителей и на ближайшем же сеансе объявил им, что знает, как можно облегчить ситуацию. Он предложил родителям представить своего сына обнаженным и со стоящим членом. Психолог уверял, что многим мамам и папам эта картинка сразу же помогает осознать течение времени и физиологически отстраниться от уже взрослого мальчика, прекратив его излишне опекать.

Больше родители Коли Сидоркина психолога не посещали.

Папе неожиданно предложили съездить в Финляндию на пару месяцев — устроить фотовыставку. Мама прекратила глотать успокоительные таблетки и занялась своим гардеробом. В нездоровом лихорадочном возбуждении сборов они с утра до вечера изводили друг друга. Приступы взаимных обвинений в равнодушии к судьбе сына сменялись внезапными сексуальными припадками, сопровождающимися битьем посуды, обмазыванием друг друга медом, облизыванием, укусами и дикими воплями. В аэропорту, покачиваясь от нервного истощения и недосыпания, они пытались объяснить Коле главную тему жизни. Коля целовал им щеки, смеялся, обещал стать настоящим человеком, шутил над их пластырями и синяками, и главную тему жизни решили отложить до возвращения.

— Боже мой, я совсемзабыла! — закричала мама, когда уже объявили посадку. — Звонил Антон, у него жена скоро рожает. Коля, я обещала, что она может приехать, ей надо на обследование, понимаешь! Нет, ты не отвлекайся, слушай меня, приедет тетя Ляля, ну? Помнишь? Ну как же ты не помнишь, жена дяди Антона, вертлявая такая? Я обещала, что она поживет у нас пару недель.

— Ляля? Я не знаю.

— Милый, как полное имя жены твоего брата? Ну, как зовут Лялю?! Коля, папа тоже не знает, она всегда была Лялей, зови ее “тетя Ляля”, ладно?

Первым делом Коля избавился от щенка. Он купил яркую подарочную коробку, повязал щенку бант, посадил его в коробку и пошел на работу. В ночном клубе в половине второго ночи был объявлен конкурс на лучшую женскую попу, на сцену вскарабкалась дюжина веселых женщин, шоу удалось на славу, и попа, занявшая первое место, получила в подарок породистого щенка и огромный пакет сухого корма (родители закупили на месяц).

На выходные Коля устроил вечеринку с одноклассниками, небрежно выставил на стол дорогой виски и бутылку “Золотой текилы”. Сначала все перемазались солью и лимонным соком, потом играли в испорченный телефон, танцевали и бросались пирожными, потом спорили, будет ли война с американцами, которые окопались в Грузии, и стоит ли клонировать особо одаренных личностей. Посмотрели легкую эротику, надули и развесили по квартире десяток розовых презервативов (мама на них помешалась — Коля находил эти резинки во всех своих вещах), под утро стреляли из помпового ружья по повешенному на люстре за ногу плюшевому зайцу и дико завидовали Коле — он не пойдет с утра на математику, не будет бегать по спортивному “ залу двадцать кругов и обсуждать после этого горечь ностальгии в творчестве послевоенных поэтов русского зарубежья.

Упоминание о школе и послевоенных поэтах-эмигрантах сильно взбудоражило хозяина вечеринки. Коля Сидоркин взобрался на стол. Все ужасно развеселились, стали кричать и хлопать в ладоши в ожидании стриптиза, а Коля начал вдруг читать стихи, и мальчики-девочки понемногу затихли в недоумении.

— “Я золотой закат переплавлю в слитки!” — декламировал Коля в запрокинутые бессмысленные лица своих оставшихся в детстве одноклассников. — Догоняйте! Ну?! “Снова дождь затеял стирку / Крыш, деревьев, кирпичей. / Дни ложатся под копирку / Антрацитовых ночей!” Это же Иван Елагин, это же настоящая графика природы!

— Хоть свитер сними! — жалобно попросила русая девочка у стола.

Щеки Коли алели пойманным вдохновением и радостью жизни. Он вскользь прошелся и по творчеству другого поэта-эмигранта — своего тезки Коли Марченко:

— “Пока мы цепенеем над учебником, природа ходит ходуном, беременная словолшебником, каким-то логнколдуном!” — кричал Коля Сидоркин в поскучневшие лица уже странно далеких от него ровесников, в холодные темные окна ноября. Он вдруг почувствовал, вот тут, на столе, как далеко и невозвратно шагнул в сторону от книг, стихов и школьничества, и если сейчас же, сию минуту не произойдет что-то невероятное, невозможно счастливое и горькое, то наступит самый настоящий миг смерти, ведь что такое, в конце концов, смерть, как не осознание безвозвратной потери и уход от всего, что раньше любил?!

В дверь позвонили.

Кто-то открыл. Вот уже задумавшегося о смерти Колю трясут за ногу и шепотом — “накаркал про беременную!” — просят спуститься со стола и разобраться со странной гостьей.

— А я так и подумала, что не вовремя! Пять часов утра, идет дождь, таксист спрашивает — подождать? Возьми сумку. Спасибо. Ты не представляешь, совершенно нет билетов на поезд, а в Ленинграде идет снег, какой ты большой вырос! Мы когда виделись? В прошлом году? Нет, постой, три года назад! Ужас, как быстро летит время, нет — два года, я тогда рожала Сюшку, а ты был совсем бегемотик, ой, а у вас тут что?..

Она удивленно замолкает и смотрит на покачивающегося на люстре зайца и на ружье на ковре, из зайца кое-где торчат клочья поролона, она хмурится, а сообразив, опускается в кресло и спасительным жестом обхватывает руками свой огромный живот, словно защищает и прячет одновременно.

За тридцать секунд мальчики-девочки исхитрились разобрать свою одежду, натянуть обувь и шумно вывалиться из подъезда. В накатившей тишине квартиры слышно только ее легкое дыхание, еще тикают часы, еще капает вода в полную посудину в раковине, и стучит испуганное сердце Коли Сидоркина.

— Сними ботинки.

Коля смотрит на свои ноги в шлепанцах, потом, спохватившись, падает на колени у кресла и осторожно вынимает ее промокшие ступни в колготках из желтых замшевых ботиночек.

— А вы ко мне? — спросил он, как только убедился, что ступня как раз удобно вся помещается у него на ладони.

— Боже мой! Я говорила, что нужно еще послать телеграмму, я вчера Тонику говорила вечером по телефону — пошли телеграмму, а он обещал позвонить, он что — не звонил? Послушай, если тебе не трудно, убери стаканы со стола, из них пахнет, я не люблю, когда пахнет высохшим спиртным… в Ленинграде идет снег, я говорила?.. Почему никого нет? Впрочем, да, я вспомнила, твоя мама говорила что-то об отъезде, слушай, у тебя есть сок или минеральная без газа? Очень пить хочется… открой сумку, там тебе подарок… это? Нет, это мой бандажный пояс, посмотри в боковом кармане… неужели я забыла их в магазине, нет, не может быть… кто убил зайчика?.. Какая у тебя ладонь горячая!.. Девочка в комбинезоне, что была здесь, русенькая такая, хороша очень, хороша… Сними шубку… спасибо, я устала, и оставь мою ногу, затекла…

Коля встает, прижимает к лицу невесомую теплую шкурку с ее плеч, и только он собрался вдохнуть заблудившийся в шелковой подкладке тонкий горьковатый запах, как вдруг увидел, что обтянутый трикотажем платья огромный живот шевелится! Он побледнел и отошел на шаг, не в силах отвести глаз от дергающегося под платьем чего-то острого и безжалостного.

— Опять пяткой толкается, — поморщилась женщина и накрыла живот в том месте ладонью, успокаивая. — Я купила тебе часы, хорошие часы, дорогие, ты что, испугался? Это ребенок толкается, надоело ему висеть вниз головой, вот и толкается. Какие у тебя глаза дремучие… Я спать хочу, где можно спать? Будет мальчик, я чувствую, девочка вела себя совсем по-другому, повесь шубу и покажи мне, где ванная… Подожди, не уходи, потри мне спину вдоль позвоночника, проведи ладонью… сильней… спасибо, у меня иногда случаются спазмы, спине трудно носить такой большой живот, с первым ребенком было легче, или это сейчас так кажется… да ты весь горишь!

— А вы кто? — шепотом спросил Коля и прижал ее руку к груди, там, где, дотянувшись, она слушала в распахнутом вороте рубашки его тело.

— Что?.. О господи! — Женщина смеется, опершись о край ванны и придерживая живот снизу другой рукой, с силой у него отобранной, и живот тоже смеется. — Ты что?.. Ты не понял? Я же Ляля! А ты что подумал? Я приехала из Подмоклова, то есть из Подмоклова я поехала в Ленинград к маме, она ужасно ругалась — нельзя ездить с таким животом, но я знаю, что еще недели две поношу, а из Ленинграда сразу к тебе, билетов не было, еле достала, а Тоник… Подожди, ты и Тоника не помнишь? Дядя Антон, ну? Помнишь? Тоник обещал позвонить, но, наверное, не дозвонился, он с Сюшей сидит сейчас, помнишь Сюшу? Ей уже почти два года, а я в Москву приехала рожать, мне нужно попасть в роддом при институте гинекологии, у меня есть проблемы, а там только по предварительной записи, но, если прийти со схватками, обязаны взять… знаешь, как мы с тобой туда попадем? Мы возьмем такси и просто-напросто туда доедем, позвоним в приемное отделение, да?., куда они денутся, возьмут как миленькие! Нет, ну какой же ты большой, мне даже неудобно, ты, наверное, уже совсем взрослый, а я тебе — часы… Ну вот, теперь и меня в жар бросило, подожди, я присяду вот так, постой, не надо табуретки, а ты о чем подумал, когда я позвонила?

— Я подумал о смерти, — признался Коля. — Я читал стихи о беременной… о беременной природе и как раз подумал о смерти.

— Фу на тебя! Слушай, можно попросить кое о чем, ты только не удивляйся, ладно? У вас есть большая кровать? Отлично, у родителей двуспальная кровать, я тебя попрошу, а ты не удивляйся, ты полежи со мной, пока я не засну, ладно? Просто полежи, а то мне и так очень страшно засыпать, я всегда боюсь потеряться, а когда я беременная, совсем не могу засыпать, если не слышу кого-нибудь рядом, кто поможет мне вернуться, ну, ты понимаешь?..

— Мне раздеться?.. — севшим голосом поинтересовался Коля.

— Что? А, нет, как тебе удобно, это все равно.

Пока Коля сгребал со стола грязную посуду, снимал с люстры расстрелянного зайца, а со шкафов надутые презервативы, он вдруг подумал, что не может вспомнить лицо женщины. Она только что говорила с ним, а он совершенно не помнит ее лица! Помнит легкие желтые кудряшки, небрежный тяжелый пучок на макушке и завихрения рыжего пушка на затылке, помнит ступню с выступающими сквозь сетку колготок кончиками ноготков на крошечных пальчиках, помнит руки и коленки, но не помнит лица!

— Помоги мне расстегнуть пояс! — крикнула она из родительской спальни, Коля дернулся и уронил пустую бутылку из-под виски. Бутылка не разбилась, перекатилась, гулко стуча по паркету своими прямоугольными гранями, и подтекла небольшой лужицей.

В спальне было полутемно, горел один ночник, и Коля не сразу увидел, что женщина голая. Он застыл на месте, потеряв дыхание, она сидела на кровати боком к нему, из одежды ничего не было, кроме странной, обтягивающей, широкой полосы снизу живота, застегивающейся над ягодицами.

— Крючок зацепился, помоги…

С закрытыми глазами Коля нащупывает застежки и путается в волосах — Ляля вынула шпильки, и пучок на макушке превратился в золотое пушистое руно, закрывающее спину.

— Ты знаешь, что бог — женщина? — шепотом спрашивает она, укладываясь под одеяло.

— Куда это деть? — Коля с глупым видом держит перед собой пояс.

— Положи к моим вещам. У тебя ноги пахнут?

— Что?..

— Если у тебя пахнут ноги, помой их, пожалуйста, а то у меня с запахами проблема.

Коля идет в ванную. Изогнувшись, стоя на одной ноге, он пытается понюхать другую. Потом моется весь, намыливаясь три раза.

— Я буду с ней спать, — говорит он в запотевшее зеркало.

И лежит до одиннадцати часов дня, не шелохнувшись, замирая каждый раз, когда ему кажется, что она долго не вздыхает, лежит, стараясь не пошевелиться, пока она спит, сжав в ладони два его пальца, чтобы не потеряться и не пропасть в вечности.

Через неделю они совсем перестали разговаривать. Коля отключил телефон. Утром он варил ей два яйца всмятку, поджаривал круассаны и делал сок из апельсинов и яблок, в обед — овощной бульон и бананы, вечером в сумерках они шли на двухчасовую прогулку и ели отварную рыбу в японском ресторане. Когда она первый раз попросила официанта отварить рыбу и перечислила, что нужно добавить в отвар, и обратила внимание, чтобы соли не было, — все это на японском языке, — Коля потерялся окончательно. Ирреальность происходящего накатила тогда с запахами приправ в душных кабинках с крошечными жаровнями у каждого столика, с изумлением на лице немолодого японца, с ее раздражением — пахнет горелым утиным жиром — и собственным бессилием: он совершенно забыл, кто есть такой, почему — в Японии? почему маленькая золотоволосая женщина с огромным животом, в котором она зачем-то носит с собой весь мир, укладывает ноги у него на коленях (отекли), а сама, откинувшись на спинку стула, дует в бамбуковую дудочку, сворачивая время и запахи в упругий серпантин звуков…

Ее стали узнавать. В Сокольниках пожилая пара, гулявшая по вечерам, стала ласково здороваться и обсуждать погоду — на французском языке. Коля даже не пытался понять, почему престарелый мужчина с огромным золотым перстнем на среднем пальце правой руки вдруг приподнимает шляпу и спрашивает у Ляли на французском, как у нее “са ва”, а его жена тут же замечает, что второй день “иль плё”, и после непродолжительной беседы они по-родственному, растопыренными ладонями, трогают живот Ляли — языческий обряд причащения, попытка случайным прикосновением напомнить Вселенной о своем существовании, выпросить частичку звездной пыли и спокойной следующей жизни.

Однажды утром у подъезда тощая, измученная сменяющими друг друга метелями и оттепелями дворничиха, объявила Коле: “У вас будет мальчик, потому что пузо огурцом”. Продавец из хлебного киоска протянул в окошко упаковку с двумя круассанами до того, как Коля открыл рот, а в ближайшем овощном бананов не было, но девушка-продавец задержала Колю за рукав куртки, вытащила из-под прилавка припрятанный пакет и радостно заявила: “С пятнышками, ваша такие любит!”

И Коля понял: отныне весь мир свернулся до размеров ее живота и поселился у него в квартире. Он больше не мог думать ни о чем, кроме ее губ. Нет, он совсем не мечтал поцеловать Лялю, он страстно хотел потрогать ее губы пальцами. И все.

В тот вечер, зажав, как обычно, в руке два его пальца, Ляля вдруг подтянула их к лицу. Коля испугался и задеревенел, не в силах шевельнуться, а женщина прижала его пальцы к губам, надавила слегка, и влажная твердость ее зубов сразу же расслабила и успокоила. После этого он разрешил себе брать ее за руку, касаться шеи, помогая надеть шубку, перебирать ее распущенные волосы, а когда Ляля перед сном нежно и исступленно поцеловала его в висок, Коля заплакал.

И они перестали разговаривать. Если ей что-то было нужно, она брала его за руку, или проводила кончиками пальцев по щеке и показывала на предмет, или просто смотрела в глаза, тогда Коля понимал, что ничего не нужно, что прикосновение помогло ей пережить мгновение растерянности или страха.

Глаза у нее были светло-коричневые, а брови и ресницы рыжеватые, Ляля подкрашивала их черным. На шее у левого уха две родинки — рядом, на левой ягодице красное родимое пятнышко — лепестком, на правой щиколотке у самой косточки шрам — неровный, разветвляющейся веточкой, был еще один шрам — у косточки запястья, едва заметный, он проступал, когда руки у Ляли замерзали.

Коля почти не выходил из дома один. Было два назойливых звонка в дверь — он даже не подошел посмотреть в “глазок”.

В японском ресторане теперь их ждали, к столику подсаживался хозяин — почти лысый, толстый и круглый, как болванчик. Он приносил с собой инструмент с двумя струнами и, пока Ляля в ожидании вареной рыбы играла на дудочке, дергал за струны, сладострастно жмурясь и по-заячьи прикусив губу верхними зубами. Коле от этих звуков становилось совсем невмоготу, он готов был разбить ненавистный инструмент, порвать струны, содрогающие собой зыбкую иллюзию его любви.

— Я не смогу теперь жить без тебя, — как-то раз сказал Коля, когда Ляля играла на дудочке.

Она удивленно приподняла брови, словно забыла, что он умеет разговаривать, но играть не перестала. Тогда Коля сжал в ладонях ее ступни у себя на коленях и с силой прижал их к паху. Ляля убрала дудочку от губ.

— В твоем возрасте, — сказала она, — постоянная эрекция вполне естественна. Если хочешь, мы вечером займемся сексом.

Коля закрыл глаза, защищаясь. Он не хотел секса. Он и представить себе не мог, как это — заниматься сексом с земным шаром, с богом или со вспучившейся Вселенной.

— Ты не понимаешь…

— Это ты не понимаешь. — Ляля пошевелила пальцами ног, поглаживая сквозь брюки его восставший член — ему-то было плевать на душевные переживания. — Как только ты начнешь заниматься этим с женщиной, все станет на свои места, страх и растерянность перед жизнью пройдут. Я тоже хочу быть с тобой. Да что толку? Это все равно что хотеть быть рядом с мечтой, укладывать ее с собой в постель и держать за руку.

— Это что же получается? Мы никогда не сможем быть вместе?

— Об этом рано говорить.

— Рано?

— Я должна сначала родить, убедиться, что осталась жива и здорова, а уже потом решать проблему любовного кризиса.

Коля решил было обидеться на “любовный кризис”, но не смог. Он отчаялся и спросил:

— Сколько… Сколько у тебя было мужчин?

— Мужчин? Сорок два, — не задумываясь, ответила Ляля.

Коля скинул ее ноги с колен.

— А вот любовный кризис — первый, — улыбнулась она. — Знаешь, что это значит?

— Неужели сорок два? — не верит Коля.

— С мужем — сорок два с половиной. Да ты меня не слушаешь!

— Почему же ты тогда вышла за него замуж, если он — половина?!

— Именно потому, что он наполовину ребенок. Я выбрала такого, который убьет за меня и меня убьет, если почувствует угрозу потери.

— Дядя Антон? — не поверил Коля, представив себе дядюшку, любимца абсолютно всех компаний, с копной черных вьющихся волос, с красивыми сильными пальцами на больших ладонях, которым легко удавалось все, от починки телевизора и сантехники до лепки пельменей, но только не насадка червяка — червяка было жалко, и рыбу было жалко, — балагура и пьяницу, обладателя чудесного тенора и мощнейшего тела.

— Тоник добрейший миляга, пока не почувствует угрозу потери, — очень серьезно заметила Ля-ля. — А почему ты не спрашиваешь, сколько у меня было женщин?

Родился мальчик.

Ляля, уезжая, сказала, что… “опять идет дождь, ты заметил?.. Ну не хмурься, я все решу, я обещаю, ты мне веришь? Я еще месяц не буду никак называть ребенка, у меня уже рождался мальчик, перед Сюшей, он прожил всего месяц и два дня, теперь я подожду, прежде чем давать ему имя, я должна убедиться, что он выживет, не переживай, мы будем вместе, кстати! — ты любишь детей? Хочу предупредить, у меня будет много детей, потому что я много грешу, а дети искупляют грехи, а ты не знал? Ты тоже — искупление чужого греха, весь мир на этом держится — женщины грешат, потом искупляют грехи, потом искупленные грехи вырастают и тоже начинают грешить, не обращай внимания, я всегда много болтаю, когда волнуюсь… Помнишь, когда я увидела тебя в первый раз, я болтала без умолку, ты заметил?.. Ты подошел, такой отрешенный, совсем неземной, щеки — горят!., а губы… Нет, мы не будем целоваться в губы, это потом, когда я решу все проблемы с мужем, а ты ко мне приедешь, и я буду свободна, вот тогда… Это наше такси? Спроси, нет, подожди, подержи ребенка, кажется, я забыла справку… вот она. Ты что? Ты боишься взять в руки моего мальчика? Ну и что, что нет имени, он будет просто мальчиком еще целый месяц, выбирай, какое хочешь! Что?..”

Коля сказал, что хочет взять ее на руки, а ребенка пусть пока подержит таксист, ну пожалуйста, только одну минуточку…

Это чертово Подмоклово обнаружилось только на карте Тульской области, на других картах его не было и в помине, и Коле уже стало казаться, что она исчезла, похищенная “логиколдуном”, забрав с собой вылупившийся из живота мир.

Вернувшиеся родители обнаружили своего сына в совершенно невменяемом состоянии ума и тела, которое мама тут же назвала “инфантильностью, переходящей в дебилизм — а чего еще от него ожидать при подобном заработке!”, а отец ограничился осмотром вен на руках и ступнях Коли и общими рассуждениями на тему вреда и пользы онанизма.

Коля почти перестал с ними разговаривать, но пугал беспрестанно: нервно вздрагивал, путался ногами и спотыкался или вдруг впивался в кисть руки зубами до синих полуокружностей, застывал, наморщив лоб, спохватывался и интересовался, “какое сегодня число?!” (по три раза в день), “почему родители назвали его Колей, а не Петей, Гошей и т.д.?” и “когда вы придумали мне имя?” — это он спросил только один раз, как-то в понедельник за завтраком.

— Когда тебе было пять недель. Как только мне сказали, что я беременна, мы с твоим отцом придумали имя для мальчика и для девочки, — доверительно сообщила мама. — Я сразу же начала с тобой разговаривать, я гуляла, готовила или занималась уборкой и все тебе рассказывала, что делаю, что вижу!..

Узнав, что уже с шестой недели своего существования в животе мамы он поочередно назывался то Олесей, то Коляшей, Коля Сидоркин впал в истерическое похохатывание, постепенно перешедшее в надрывный кашель.

— А если бы у меня не было имени еще целый месяц после рождения? — поинтересовался Коля после похлопывания по спине и заглатывания настойки пустырника. — Как бы вы меня называли?

Родители растерянно переглянулись и взялись за руки — жест, не раз спасающий их в последние дни.

— Не знаю, — пожала плечами мама, — может быть, бегемотиком?.. — Она с мукой посмотрела на папу. Папа кивнул.

Коля застыл лицом, потом вдруг ткнул пальцем в лицо матери и злобно прошипел:

— Ты меня так называла, я знаю, ты меня так называла! Ты называла меня бегемотиком! Вы мне противны оба, вы, неудачники и извращенцы! Вы меня называли этим идиотским прозвищем при посторонних! Почему?!

— Успокойся, Коленька! — испугалась мама. — Ты был такой пухленький, такой упитанный… Какие посторонние?.. Никаких посторонних, мы жили тогда с твоей бабушкой, папиной мамой, и Антоном, его братом…

— Он тоже называл меня бе-ге-мо-ти-ком?! — Коля кривлялся и кричал, скидывая со стола посуду.

Потом вдруг затих и заперся у себя в комнате до вечера.

Вечером он вышел, умиротворенный и виноватый. Попросил прощения.

— Я не понял сразу, — объяснял Коля, поглаживая спину обнявшей его с радостными рыданиями мамы, — ей же всего двадцать шесть, она не могла жить с нами, она была еще девчонкой тогда, она еще не знала дядю Антона. Ходила в школу, влюблялась… наверное…

— Кто? — спрашивала мама, взяв лицо сына в ладони и потираясь мокрой щекой о его, вдруг удивившую легким покалыванием щетинки. — Кто ходил в школу? Кто влюблялся?

— Неважно. Прошло почти три месяца. Если не позвонит до конца недели, я поеду к ней сам. Папа, ты не знаешь, где можно достать пистолет? Или нет… яду! Лучше яду. Приеду — и сдохну у нее на пороге.

ПЕСНЯ

До Серпухова меня подвезли на милицейском “козлике”, как ласково называл свое сокровище шофер. После невыносимой тряски челюсть потом еще с полчаса отказывалась верить в незыблемость мира и продолжала подрагивать, при этом тут же постукивали зубы, а по позвоночнику проходила дрожь. Наверное, поэтому люди на платформе старались обойти меня подальше. Хотя… Трудно сказать. С одной стороны, конечно, после того как меня высадили у железнодорожного вокзала, я вздрагивала сначала через каждые тридцать секунд, потом через полторы минуты, потом, убедившись, что стою на твердой поверхности, и поверив в основательность платформы, я вздрагивала только через пять-семь минут. Но, с другой стороны, моя одежда… Снять уже слегка подсохшее шерстяное белье я отказалась категорически. Следователь Поспелов провел разъяснительную беседу среди обслуживающего персонала маленькой больницы, и мне были предоставлены в безвозмездное пользование: халат рабочий, синий, с оторванным карманом; телогрейка черная, ношенная много курящим человеком, зато с длинными рукавами, заменяющими варежки; рваная вязаная шапочка, вероятно, детская и, вероятно (не хотелось думать об этом), заменяющая до моего появления тряпку для вытирания пыли внутри батарей. Особое внимание, несомненно, привлекали валенки огромного размера и такой высоты, что коленкам в них невозможно было сгибаться, при ходьбе — прежде чем вытянуть несгибающуюся ногу вперед — приходилось делать ею полукруг в сторону. Был выбор. Был. Между этими валенками и резиновыми галошами, в которые для тепла мне предложили запихнуть много туалетной бумаги. Я выбрала валенки и ничуть не жалею. Если бы не блестящий металлический чемоданчик в моей правой руке, вон та кучка бомжей, распивающая в ожидании электрички подозрительное пойло из пластиковой бутылки, уже давно бы позвала меня к себе — я ловлю их любопытные взгляды.

Доковыляв до скамейки, я кое-как уселась, вытянув валенки вперед, и изучила билет, купленный мне шофером “козлика”. Проходящий мимо молодой мужчина вдруг сунул пустую бутылку от пива прямо в мой живот, спрятанный под мощной телогрейкой. Я еле успела ее подхватить, даже успела удивиться, прежде чем застыла глазами на мокром горлышке с лопнувшим пузырьком пены. Так, надо чем-то заняться, а то сейчас начнут кидать милостыню в оттопыренный карман. Посмотрим, кстати, что в кармане… Ставлю бутылку на землю, задираю повыше рукав телогрейки и лезу в карман. Зря я это сделала. Теперь рука грязная. Ничего интересного, если не считать влажной табачной крошки, заплесневевшего куска булки и обгрызенного мундштука. Пожалуй, в другой лезть не стоит. Ладно, а не раскрыть ли мне чемоданчик? Сколько там осталось до электрички?.. Я собиралась изучить его, как только сяду в электричку, но раз такое дело…

Открываю крышку. Парики, бутылочки, маски. Все это я уже видела, а вот некоторые скучающие на платформе очень заинтересовались, очень, особенно когда я примерила резиновый лоб с мощной нашлепкой длинного носа… Кислоту Поспелов изъял, как “химическое средство, которое может применяться в целях, опасных для человеческого организма”. От металлического термоса остался только круглый вдавленный след. Кстати, если он вдавленный, значит, должна быть пустота, куда можно вдавить этот кружок!.. Ощупываю выступ, трясу чемоданчик, отчего на асфальт вываливается шприц. Осторожней надо быть, осторожней, а то граждане позовут милиционера, и не поможет мне справка, выданная Поспеловым.

Я потрогала кружок с монограммой просто так. Захотелось почувствовать пальцами гравировку. Мои инициалы, как странно. Если это серебро… Не знаю, как это получилось, но кружок слегка повернулся под пальцами. Я нажала посильней, вращая его, и он опять повернулся, откручиваясь! После третьего поворота в чемоданчике что-то щелкнуло. Прямоугольный выступ, в котором были сделаны углубления для кислоты и пузырька с вазелином, отошел от крышки на миллиметр, но я этот миллиметр заметила. Не обращая внимания на собравшихся сзади полукругом зрителей, я приподняла выступ и обнаружила под ним: три паспорта (один заграничный), их я изучу попозже, в пакете из тонкой нервущейся фольги — три пачки денег в иностранной валюте (“Доллар, точно доллар!” — уверенно заметил кто-то из зрителей, когда я, вытащив одну бумажку, изучала ее на просвет, а другой поправил: “Не доллар, а сто!”), а в другом таком же блестящем пакете оказался конверт с фотографией. На фотографии темноволосый мужчина улыбался, демонстрируя рекламный оскал зубов и грустные глаза над идеальным греческим носом. Конверт подписан, а фотография — нет.

Из всех паспортов на меня смотрела незнакомка, у которой я пыталась украсть через стекло вагона кусочек жизни, а потом подарила ботинки и одежду.

Бесшумно подползла электричка. Я посоветовала народу не медлить и занимать места, защелкнула замки чемоданчика и поковыляла к мосту. Хорошо бы меня кто-нибудь теперь пристукнул. Ну что вам стоит, любопытные граждане, пойти за мной потихоньку, долбануть по башке, вырвать чемоданчик — все видели, сколько там денег?! — и сбросить с моста под колеса проходящего скорого поезда?

Пройдя несколько ступенек моста, я остановилась. Ничего не поделаешь, придется скинуть валенки. Осматривая грязные мокрые ступеньки, я уговорила себя и с упорством циркового клоуна, бесконечно повторяющего однообразные трюки, одолела в огромных негнущихся валенках на потеху зрителям еще шесть ступенек. Потом легко и быстро взбежала на проклятый мост и спустилась с него (в одних носках), прижимая к себе снятые валенки.

Обулась (носки, понятное дело, пришлось снять и выбросить) и осмотрелась.

Четыре такси с шашечками. Чуть поодаль — четыре веселых водителя делятся жизненными наблюдениями. Ковыляю к ним и сразу же выбираю самого веселого — у него одного рот остался открытым в капкане смеха, когда я протянула конверт с адресом.

— Тебе столько и за месяц не собрать, — успокоил меня таксист. — Чего ты там забыла, мать? Остальные просто отошли подальше.

— Сколько?

Таксист предложил на выбор: отвезти меня к Мухтару на постой (этот Мухтар, оказывается, если его разжалобить правдоподобной историей жизни, накормит, приоденет и даст выспаться за просто так), к Афине Заболотной (это не фамилия, она живет за болотом, место у них в Серпухове есть такое, “болото” называется), та баба суровая (пока врачу не покажет, на улицу зарабатывать не пошлет), зато справедливая; или вот тут, рядышком — в пивную при вокзале, им нужна посудомойка, глядишь, если повезет, разрешат ночевать в котельной.

— Сколько?

Таксист огляделся, почесал за ухом, покосился на металлический чемоданчик.

— Сколько?

— Пойми, мать, я же потом на дезинфекцию салона потрачу больше, чем тебе сегодня подали. На кой мне это надо? — он откровенно покосился на мою бритую голову.

Надоело спрашивать. Ковыляю к лавочке, открываю чемоданчик, достаю две зеленые бумажки, подумав, еще одну засовываю в карман телогрейки. Подхожу к таксисту, обмахиваю его оторопевшую рожу небольшим веером из двух сотен и уверенно заявляю, что вшей у меня нет.

Как я садилась в красное такси, собрались посмотреть оставшиеся без заработка водители и несколько скучающих на остановке местных жителей. Это было очень элегантно, очень. Сначала таксист подбежал к задней дверце и услужливо распахнул ее, слегка изогнувшись в пояснице. Потом я, повернувшись задом, слегка изогнулась в пояснице и исхитрилась сесть, выставив наружу валенки. Затем, сняв валенки, я затащила в салон сначала босые ноги, следом, соответственно, сами валенки, после чего таксист захлопнул дверцу, разогнулся и быстрой трусцой ринулся на свое место.

Закупорившись в салоне, он первым делом внимательно изучил иностранную валюту на просмотр, на ощупь и на реакцию слюны, зачем-то размазанной большим пальцем по физиономии американского президента. После чего удовлетворенно вздохнул, завел мотор, посмотрел на меня в зеркальце, подмигнул и весело предложил:

— Споем?!

Я откинула голову на спинку сиденья, пошевелила босыми пальцами ног и закрыла глаза. Я умерла, это точно, это не вопрос. И города этого не существует, он придуман только для мертвых. Я попала в тот вариант ада, где собирают безголосых и требуют от них постоянного пения.

— Нет, ты пойми, нам ехать минут сорок, все бомбари любят кассеты ставить, а я люблю спеть с кем-нибудь. Это душевнее получается. Понимаешь? Как не понять!..

— Кле-о-он ты мой опавший!.. — заорал водитель что есть мочи. — Кле-о-он заледене-э-э-элый!

Я расслабилась, и вот уже мы выезжаем из города под душераздирающую (хором) историю замерзшего бедняги:

— Утонул в сугро-о! — о! — бе, отморозив ногу-у-у…

Ехали мы долго. По дороге помянули трех куропатками перебегавших дорогу женщин: “Напилася я пьяной, не дойду я до дома…”, потом: “…и за борт ее бросает в набежавшую волну…”, и уже на проселочной дороге: “я дула на веки, пока не остыли”, с веселеньким припевчиком: “…а у тебя СПИД, и знач мы умрем!”

Сверившись с адресом на конверте, таксист несколько раз останавливался и спрашивал нужную улицу у ребятишек (я тут же шепотом стала напевать — не могу остановиться! — “Холодно малютке во сырой земле…”), у старика с ведром подозрительной жижи (“…что ж ты раньше мне не встретилась, юная, нежная!..”) и у молоденькой девушки на высоченных каблуках, утопающих в грязи и потому завладевших моим вниманием до полного ступора.

Оказывается, эта улица находится в элитном поселке, в который въезд с другой стороны городка.

На новеньком подъездном шоссе наше такси изрядно наследило, а у молодого бравого охранника на въезде в поселок (“…и в забой отправился парень молодой!..” — аминь!) выражение ленивого достоинства на лице сменилось недоуменной брезгливостью (это он разглядел меня через стекло).

Американский вариант добропорядочного поселка. Только вот там не делают такие высокие ограды и такие прочные решетки на окнах. Скунсы, опять же, навряд ли шарят здесь по помойкам (я машинально провела ладонью по голове), и дома все разные, а вот газон перед входом, вероятно, был предусмотрен групповым архитектором-застройщиком. На всех газонах — островки снега с серым налетом теплой смерти: весна идет! (“Журчат ручьи!..” и так далее.)

— Все поешь? Молодец. Было приятно ехать! — таксист протянул конверт, а потом — от души — большую шершавую ладонь. Слегка пожав мои холодные безвольные пальцы, он зацепился глазами за яркие ногти, после чего попытался заглянуть повнимательней мне в лицо. Я только что натянула перед выходом из машины валенки, поэтому сразу же наклонилась, изображая их тщательный осмотр на предмет неожиданных повреждений, стараясь при этом рассмотреть большой дом из серого камня за оградой.

— А ты откуда столько песен знаешь? — таксист решил шаркнуть ножкой на прощание.

— Было дело, подрабатывала ночным диск-жокеем на радио “Ностальжи”. У меня получается очень томный голос через микрофон. Если постараться, — добавила я.

Попросить его подождать? Или не стоит?.. Ждет ли меня хозяйка чемоданчика в этом странном доме, или здесь живут люди, которые о ней никогда не слышали?..

Таксист очень резво развернулся и удрал.

Ну и ладно, черт с тобой. Какая разница, в конце концов… Если в доме никого не окажется, можно будет дождаться полной темноты и изобразить нападение на охранника у ворот. Надеюсь, он попадет мне в сердце с двух метров из пистолета в кобуре на поясе.

Следователь Поспелов клевал носом на собрании по “упорядочению статистических данных в криминалистике”. Для этого самого упорядочения, как он понял, следовало “применить меры к принудительному обучению оперативного состава основам программирования и правильного пользования компьютерами”, которых в следственном управлении имелось целых два и на которых половина оперативного состава уже вполне сносно играла в игры. Поспелову позвонили, он вышел в коридор и внимательно выслушал сообщение. После чего отправился на поиски оперуполномоченного Пети и, как только обнаружил его в архиве, роющегося в пыльных папках, сразу же сообщил, что он, Поспелов, проиграл пари. Как ему только что доложил оперативник, объект, который он сопровождал, и не подумал садиться в электричку, а, напротив, воспользовавшись деньгами иностранного производства из чемоданчика, нанял такси (номер и маршрут указаны) и отправился по тому самому адресу, который и был указан на конверте из потайного отделения. Таксист в данный момент дает показания.

— Будем брать! — загорелся Петя. — А как она невинно потрогала этот кружок, а? Будто первый раз видела. Нужно брать!

— Кого брать, родимый, кого?! За что? Я послал человека осмотреть дом снаружи, собери пока по проживающим все данные.

— Так ведь собираю второй час! — показал Петя на папки.

— Почему — в архиве? — удивился Поспелов.

— Потому что Сидоркина МЛ. привлекалась лет восемь назад, вот почему! А у нас тут — бардак, ничего не найти!

— А на компьютере пробовал? Говорят, еще год назад весь архив был переведен в компьютер, говорят даже, можно нажать две кнопки, пустить поиск по имени и за десять секунд получить всю имеющуюся информацию. Вот так.

— Кузьма Ильич! — вскочил Петя. — А давайте вы по кнопочкам, а я пока быстренько этот дом обшмонаю, а?

— Слова ты какие странные говоришь, Петя. “Обшмонаю”… У меня есть слабая надежда, что за час я уговорю помощника прокурора дать разрешение на прослушивание, понимаешь? Очень слабая. Потому что этот самый Сидоркин, оказывается, поет тенором, вот неприятность, и хорошо поет! И, как человек вполне известный, может впоследствии причинить нам массу неудобств своим возмущением. А ты — “обшмонаю”!.. Скажи лучше, почему ты ей не поверил?

— Не знаю… Я как увидел ее в ватнике, в валенках, мне стало не по себе. Уж очень лихо она все это на себя натянула, нормальная ухоженная женщина такое бы не надела, и потом… Для молодой женщины она слишком невозмутимая, она уж чересчур спокойная!

— А я принял эту невозмутимость за шоковое состояние самоубийцы. Ты, Петя, пробовал когда-нибудь кончать с собой?

— Ну Кузьма Ильич, честное слово, вы еще спросите, не рожал ли я?!

— Вот! Кстати о родах. У нашей утопленницы полное алиби получается на день пропажи Успендрикова.

— А помните, Успендриков писал в докладной, что учительница пения была беременна? А вдруг это ее способы маскировки, а? Беременную женщину кто испугается?! А справку из родильного можно купить, а…

— А штаны тебе молоком облить из заправленного в грудь баллончика, да? — вздыхает Поспелов.

— Ладно, — сдался Петя, — молоко — это сильно у нее получилось, что и говорить…

ЗАПАДНЯ

Ворота заперты. Минут пятнадцать давлю на кнопку звонка.

Тишина.

Снимаю валенки, перебрасываю их через ограду. Попытка подбросить к валенкам снятую телогрейку не удалась: телогрейка повисла расплющенным привидением на верхних зубцах ограды, но металлический чемоданчик приземлился на газоне вполне удачно.

Лезу на решетку ограды и пою: “…ночь тиха, пустыня внемлет богу и звезда… и звезда!”

Черт, зацепилась!..

“…и звезда с звездою говори-и-ит”.

Сидя наверху, снимаю застрявшую телогрейку и бросаю ее вниз. Мягкое приземление обеспечено. Прыгаю и вспоминаю, что делаю это сегодня уже второй раз. Сейчас я закрою глаза, глубоко вдохну и войду в воду, и вода оглушит гулом, изменит время, сделав его тягучим и бесконечным, с ледяным привкусом тины…

Падаю на телогрейку и некоторое время лежу, уставившись в темное небо. На дороге слышен шум машины, я придаю телу расслабленную невозмутимость намеренного отдыха — закидываю ногу на ногу, а под голову подкладываю ладони. Достаточно убедительно? Если не считать мокрых подтеков молока на груди, все у меня отлично, и газончик ничего себе, и валенки валяются достойно — в куче с чемоданчиком.

Автомобиль почти проехал, потом резко затормозил и подал назад.

Я услышала это по звуку, подхватилась, сгребла в охапку телогрейку и понеслась к дому. Забежав за выступ, обнаружила, что в этом месте — сбоку дома-в ограде имеется калитка, до того приличная, что даже приоткрыта слегка. На всякий случай захлопываю ее — легкий надежный щелчок хорошо смазанного замка, осматриваюсь и слышу слабый детский плач.

Нет, этот номер не пройдет.

Бегу к валенкам на газоне, обуваюсь, осматриваю пустую дорогу, забираю чемоданчик и обхожу дом, обнаружив три входа. Я не трогаю двери, не заглядываю в окна, я думаю. Детский плач лучше всего слышен в том крыле, который ближе к калитке.

Если я поддамся плачу и войду в этот дом, то все оставшееся время собственного осязания буду кормить ребенка — маленького мальчика. Он никогда не вырастет, я никогда не постарею, я буду кормить его каждые три часа, превратившись наконец в сосуд с кроваво-молочной смесью — тоже ничего себе вариант ада.

Если я не войду в этот дом, то обречена ходить вокруг него кругами, наматывая на пряжу вечности свою ниточку следов, а молоко будет течь по животу и капать, капать… Я присоединюсь к молчаливой бесконечной веренице женщин, потерявших ребенка, но не решившихся войти в дом и заливающих своим молоком газон — ночью он превращается в небо для живых, — и тогда молочная дорожка видна лучше всего, она и называется Млечным Путем — грустная надежда живых, что плаксы в доме вырастут сами по себе и пойдут их искать по этому Пути…

Первая же дверь, которую я толкнула, оказалась открытой.

Так и должно быть… Посмотрим… вход на кухню. Я оглядела большое, хорошо обустроенное помещение со стойкой посередине, над которой висела лампа на растягивающейся пружине, с металлическим абажуром в дырках — лампа была низко спущена и горела.

На стойке рядом с давно оплывшей свечой стояли два бокала, миска с салатом и три совершенно черных банана — вот откуда этот приторный запах разложения. Хотя… Пахнет еще чем-то отвратительным, искусственным и страшным, да мне-то что!..

Сквозь стекло микроволновки беспомощно топорщится зажаренная куриная гузка, а у раковины стоит откупоренная бутылка вина и валяется штопор с накрученной пробкой.

Когда я ела в последний раз? Я пила чай у следователя, а вот еда… Прислушиваюсь к себе и понимаю, что есть совершенно не хочется, что вся еда, которая мне теперь встретится, тоже будет умершей, с запахом разложения и давно откупоренного, но так и не пригубленного прокисшего счастья.

А если открыть холодильник? Будут ли там лежать на каждой полке (предположим, этих полок три) по женской отрубленной голове — моя голова из отрочества, потом — из зрелости, потом — из заплесневелой старости, с полуоткрытым беззубым ртом и бесцветными глазами. Скажут ли эти головы мне, что нужно делать дальше и как?..

Задерживаю дыхание (опять ныряю!) и открываю дверцу холодильника.

Полно еды, и только.

А ребенок все плачет, тихо, обреченно. Иду на плач.

Я обошла четыре комнаты внизу, поднялась на второй этаж, почти нашла плач, почти впустила его в сердце, но ребенка не обнаружила!

Вот так, да? Мне что, уготовано ходить туда-сюда по этому дому и искать умершего ребенка по звуку его плача?!

Если бы я не увидела, что в манеже под брошенным туда шерстяным одеялом что-то шевелится, я бы ушла на кухню, чтобы сцедиться, а потом напиться. Нет, сначала напиться, а потом сцедиться?..

Поднимаю одеяло.

В манеже лежит маленькая девочка примерно двух лет, спокойно смотрит на меня сонными глазами и прижимает к себе младенца в больших — не по росту — ползунках. Маленький ребенок плачет, не открывая глаз, устало и безнадежно.

Совершенно бездумно наклоняюсь и беру их обоих, вытаскиваю.

Оглядываюсь. Младенец, почувствовав мои руки, набрал воздуха и крикнул погромче, из последних силенок, после чего затих с полуоткрытыми плавающими глазами, едва дыша. Девочка в розовом платьице с оборками засунула в рот большой палец правой руки и с интересом изучает вблизи мое лицо и эксклюзивную стрижку.

По-моему, в соседней комнате мне попадалась на глаза большая двуспальная кровать.

Вот она! Укладываюсь, не выпуская из рук детей. Несколько секунд мы лежим и слушаем дыхание друг друга. Я осторожно освобождаю руки, поднимаю шерстяную футболку и расстегиваю чашечки бюстгальтера. Груди выскакивают наружу, как два огромных дирижабля, готовых к полету. И в этот момент младенец стал делать ртом движение, как будто ловит у своего лица щекотную пушинку. Мне говорили, что они слышат запах молока и в первые дни жизни находят мать по запаху… Укладываю его поудобнее, предлагаю сосок, и с первым же глотком ребенок начинает захлебываться. Мы пережидаем с минуту, девочка смотрит на мою грудь серьезно и доверчиво. Так, давай попробуем еще раз… Теперь дело пошло лучше, только вот после каждых пяти-шести глотков ребенок устает и дремлет, набираясь силенок. В животе у него началось сильное бурчание, он кривится, но не плачет, девочка протянула ручку и потрогала грудь, которая нависла над нею.

Давай, попробуй, тебе понравится. Сколько же времени вы не ели? Зачем вас засунули в манеж и накрыли одеялом?

Девочка согласилась и взяла в рот сосок. Первые глотки она сделаланеуверенно, подняла вверх глаза, пробуя, потом стала жадно сосать, и острые зубки ее врезались в меня с неуместной в этой ситуации реальностью боли.

Через двадцать минут дети спали так глубоко, что я смогла встать. Уложила их поудобней, обложила подушками, после чего раздела и осмотрела.

Я сняла с девочки колготки с трусиками, а с младенца его ползунки, под которыми обнаружился памперс. Мальчик… Конечно, мальчик, а ты думала, кто тебя позовет покормить грудью в этом заколдованном доме, идиотка, дура набитая!..

Складываю снятые вещи на полу, от них пахнет старой мочой, памперс сдобрен еще и какашками, и не раз, вероятно… Между ног у мальчика сильное раздражение, значит… Нет, не надо думать, что они ждали меня здесь почти неделю!.. Мальчик не выжил бы столько, по крайней мере, он бы уже не смог плакать. Тогда — сколько? Сколько времени они лежат в манеже под одеялом? Господи, а от меня-то как воняет!.. Странно, я начала слышать запахи, и самым неприятным оказался чужой — от ватника! Лихорадочно стаскиваю с себя шерстяное белье, окровавленные трусы, подумав, бросаю в общую кучу вонючего ужаса и бюстгальтер. Оставшись голой, вдруг обнаруживаю себя в огромном зеркале платяного шкафа, с покрывающимся щетинкой лобком и полосатой головой, с выступающим уродливым образованием животом, с огромными для таких худых плеч и узких бедер грудями.

В этот момент, стоя перед зеркалом, я услышала, что в доме еще кто-то плачет. Приглушенно, далеко, не плачет — тонко подвывает с задавленными страхом всхлипами. Ну вот, а ты размечталась сходить в ванную. Еще один младенчик ждет твое молоко, как хорошо, и сцеживаться не придется — девочка отлично справилась с правой грудью, а в левой кое-что осталось, надеюсь, ему хватит.

Опять я иду по гладкому паркету второго этажа, из комнаты в комнату — по пушистому ковру, потом по твердой циновке, потом по шкуре белого медведя (это, пожалуй, кабинет будет), а плач играет со мной в прятки, то затихает совсем (один раз мне даже почудилось совсем взрослое громкое сморкание), то вдруг опять проявляется тихим отчаянным воем. Я подловила его случайно, услышала, как за белой дверью кто-то судорожно вздохнул и хныкнул, потянула на себя ручку и оказалась в большой ванной комнате…

В тот день Коля Сидоркин разбудил своих родителей в пять часов двадцать минут.

Утра.

Папа не поверил, он таращился на часы то одним глазом, то другим — по очереди. Мама же, напротив, проснулась быстро, ощупала руки Коли и нервным шепотом: “Что?.. Поранился? Ты нас бросаешь?.. Посмотри мне в глаза!” — так накалила обстановку, что Коля пожалел о своем решении попрощаться с родителями.

— Я украл у вас деньги, — первым делом заявил Коля, дождался, пока мама вцепится в руку отца, а тот, в свою очередь, нервным движением свободной руки поправит воротник пижамной куртки.

Они сидели на кровати. Коля подложил им под спины подушки, зажег один ночник, и в его слабом свете родители выглядели однояйцевыми близнецами — их роднило выражение отчаяния на лицах и жуткое напряжение, заставляющее сидеть ровно и не шевелясь.

— Постой, — заметил, подумав, отец, — какие деньги? Мы все деньги пустили на аренду зала для выставки, потом еще это… купили новую приставку для камеры. Какие деньги?

— Я нашел в шкатулке полторы тысячи рублей и забрал их. Заначку за картиной я не трогал, вам на первое время хватит.

— Ну что же ты сразу — “украл”?! — родители синхронно вздохнули с облегчением.

— Что же ты, так и до инфаркта довести недолго, — заметила мама, а отец с горячностью уверил, что черт с ней, этой заначкой, пусть забирает и ее, если он проигрался в карты или еще что…

— Я не проигрался. Я уезжаю к любимой женщине, и ваша заначка мне не нужна, у меня осталось еще от работы на сцене почти пятьсот “зелеными”, — спокойно заявил Коля. — Я не об этом хотел сказать…

— Возьми мою коричневую замшевую куртку! — перебил его отец. — Она тебе всегда нравилась, и галстук английский…

— Коленька, умоляю, предохраняйтесь, — мама прижала к груди руки с переплетенными пальцами, — хуже нежеланного ребенка может быть только аборт! Ты еще молод, многого не понимаешь, но…

— У нее уже есть двое детей, думаю, она сама разберется с предохранением.

Наступила тишина. Коля ждал, пока мама решит — удариться ей в истерику, начать жалобно плакать или сразу свалиться в обморок и спокойно все обдумать.

— Может быть, у нее и муж есть? — осторожно поинтересовался папа.

— Есть, — легко согласился Коля и добавил:

— Она обещала с ним разобраться и уйти ко мне, вот, не звонит, я решил сам поехать. Вместе разбираться будем.

— Но она хотя бы… еще не на пенсии? — поинтересовалась мама и нервно хихикнула.

— Выпей успокоительное. — Папа взял с тумбочки пузырек, отвинтил пробку и сосредоченно стал капать в стакан с водой.

— Нет, пусть он скажет, сколько ей лет. — Мама опять хихикнула, это было что-то новенькое, она не собиралась кричать или плакать, и Коля внимательно всмотрелся в ее лицо с перекошенным нелепым смехом ртом.

— Она не на пенсии, хотя и старше меня, но совсем чуть-чуть. Проблема в другом.

— Как, есть еще какие-то проблемы?.. Неужели? — Мама не собиралась прекращать веселье, но стакан опустошила, после чего папа осторожно промокнул ей рот уголком пододеяльника.

— Да. У нее ревнивый муж, если он узнает, что она… что она хочет уйти, что она была со мной… Короче, если он узнает обо мне, он ее убьет.

— Не может быть! — зашлась смехом мама. Папа неуверенно пошлепал ее по щекам.

— Прямо-таки и убьет? — поинтересовался он, переждав, пока мама успокоится и перестанет в ответ на шлепанье лягать его под одеялом ногой. — Ты говоришь странные вещи, но если тебе это сказала женщина… Я имею в виду о муже. Она либо не очень умна, либо…

— Либо — что? Слишком влюблена?

— Да нет, — папа задумался, судорогой рта сдержал неуместный зевок, — просто я вдруг подумал, что все это звучит как в стандартном детективе. Женщина говорит любовнику, что муж ее убьет, для того, чтобы любовник, наконец, убил мужа. Тебе не показалось, что эта женщина хочет твоими руками решить некоторые свои проблемы? К примеру, отнять детей, ну, я не знаю…

— Она сказала, что сама разберется с мужем, — объявил Коля.

— Мальчики, давайте спать, — мама от души зевнула и начала демонстративно взбивать подушку. — А ты, сынок, езжай, разбирайся на здоровье. Двое детей — это отлично, просто отлично, будешь их водить в детский сад, потом готовить обед, стирать, встречать жену с работы. Когда выспишься после ночной смены. Я думаю, месяца на два тебя хватит, а потом все вместе приезжайте в гости, поговорим. Только постарайся за эти два месяца не оформлять ваши любовные отношения. В конце концов, браки совершаются на небесах, а не в государственном учреждении, так ведь? — Она толкнула застывшего папу локтем в бок и опять зевнула.

— Я найду работу, и все у нас будет хорошо! — Коля повысил голос. — Она должна кормить ребенка, у нее только что родился ребенок!

— Слышишь, папочка, у них только что родился ребеночек, как интересно. Надеюсь, в том месте, где она живет, достаточно ночных клубов? Она не против того, что ее молодой муж работает стриптизером? Как, кстати, ее зовут?

— Я… Я не знаю. — Коля уставился в пол. Он не решился сказать “Ляля”, а полным именем любимой женщины так и не поинтересовался, какая разница, в конце концов!

— А как же вы познакомились? — озаботился папа. — То есть, я хотел спросить, как же вы друг друга называете?

— Мы не знакомились. Она… пришла сюда, — Коля повел рукой, потом обхватил ладонями голову. — Не сбивайте меня! Я пришел сказать, что уезжаю, что все будет хорошо, я вам позвоню, когда доберусь до места…

— А где оно, это место? Метро уже открылось? Ты не опоздал? — теперь мама поднесла к лицу будильник.

— Нет. Я… Мне на вокзал нужно.

— А-а-а! Так она не местная! — опять почему-то обрадовалась мама.

— При чем здесь это? — Коля уже устал, прощание не получалось.

— Как это “при чем”? Это такая присказка — “поможите, люди добрые, мы сами не местные…” и так далее.

— А вы злые. — Коля встал с ковра, на котором устроился по-турецки.

— Подожди. — Отец выбрался из кровати и копался в карманах пиджака, брошенного на стуле. — Вот! — Он достал мобильный телефон и протянул его Коле. — Возьми, если что случится в дороге, до конца месяца оплачен. И не обращай внимания на мать, она очень волнуется, это у нее такой нервный срыв веселый, а вообще она очень волнуется за тебя.

— Да, не обращай на меня внимания, а с телефоном это папочка хорошо придумал, это здорово! Почему бы тебе не позвонить ей прямо сейчас? Нехорошо без предупреждения сваливаться на голову людям.

— Она просила не звонить ни в коем случае, она сама позвонит.

— Это она просила, чтобы ты не звонил по пустякам, а предупредить о приезде — святое дело! — не сдавалась мама. — Только один звонок! Представь, ты приехал, а ревнивый муж придушил ее позавчера?!

Коля побледнел. Отец накрыл одеялом голову мамы и для убедительности еще постучал по ней.

— Сплюнь, несчастная! А ты не обращай внимания, я же говорю — у мамы нервный срыв!

— Я и не обращаю. Я из коридора позвоню, как обычно.

Дрожащей рукой он стал набирать номер, сбился, подумал и открыл телефонную книжку родителей на тумбочке в коридоре. Папа, увидев это, нахмурился и позвал рукой вылезшую из-под одеяла маму. Они прижались друг к другу и смотрели в щелку двери, как сын набирает номер, сверяясь с записью в книжке.

— Междугородний! — прошептала мама, сосчитав количество поворотов диска.

— Алло! — закричал Коля так громко, что отцу пришлось поддержать ойкнувшую маму — у нее подкосились ноги. — Алло, кто это?! Позовите, пожалуйста… Я хочу с нею говорить, позовите ее, пожалуйста! — и вдруг посерел лицом и без сил опустился на тумбочку рядом с телефоном. — Да, это я, Коля. Здравствуйте, дядя Антон. Да, все в порядке, позовите Лялю, пожалуйста, она мне нужна, позовите! Ну пожалуйста, — попросил он уже шепотом, — я больше не могу без нее… Не кладите!..

Он смотрел некоторое время на трубку, исходящую короткими гудками, потом стал сосредоточенно бить ею по аппарату, он бил и бил, пока телефон не хрустнул и из него не посыпались какие-то части, а он все бил трубкой по пластмассе и не слышал, как в спальне с грохотом свалилась в обморок мама.

Как он добрался до Подмоклова, Коля помнит с трудом. Один раз обжигающим холодком проползло по спине и шевельнуло волосы близкое дыхание смерти — смерть проносилась скорым поездом, а Коля не захотел переходить какой-то высоченный мост и спрыгнул с платформы и оказался так близко к железному лязгу и грохоту, что несколько секунд чувствовал запах и холод накатившего ураганом потустороннего дыхания.

Еще он помнит чай из пластмассового стаканчика, такой горячий, что стаканчик плавился тонким дном и не стоял на столике, его приходилось поддерживать двумя пальцами.

Он хотел посмотреть адрес Ляли в паспорте, пока она спала на кровати его родителей, обхватив живот руками с растопыренными пальцами (его всегда удивляла ее неистовая вера в собственные силы — она закрывала живот ладонями торжественно, с уверенностью спасительницы мира). Воровато, тайком, рылся у нее в документах, но адреса в Подмоклове в ее паспорте не было: Ляля была прописана в Санкт-Петербурге у матери. Странно, но он даже тогда не развернул паспорт на первой странице, чтобы узнать ее полное имя.

Искал у родителей в бумагах адрес дяди Антона. Не нашел. Совершенно случайно, перебирая медицинские справки Ляли, он обнаружил “место проживания Сидоркиной М.А.”.

УБИЙСТВО

В семь вечера он стоял с непокрытой головой и осматривал это самое “место проживания”, отодвигая в недосягаемое прошлое все, что прожилось раньше, и сегодняшний день, начавшийся с прощания с родителями, только вот запах и холод промелькнувшей смерти не забывались и саднили слегка обожженные чаем подушечки большого и указательного пальцев.

Большой дом за оградой в охраняемой зоне дачного поселка.

Коля вспомнил калитку и позвонил. Никто не вышел. Он обошел ограду и позвонил в кнопку на воротах. Никого. Коля перелез через ограду и потихоньку обошел дом, заглядывая в окна.

В кухне горел свет. Еще светилось окно на втором этаже. Коля постучал кулаком в три двери, попавшиеся ему при обходе дома, подергал ручки, потом еще раз приник к кухонному окну и испугался.

Он увидел горящую свечу. На столе стояла свеча, свеча горела, а в доме не было ни движения, ни звука. Мигала красная лампочка на каком-то приборе — не разглядеть, потом лампочка погасла. Коля закрыл глаза, задержал дыхание и прислушивался к себе так долго, сколько смогли выдержать легкие. Он не услышал Лялю. Ляли здесь не было. Руки сразу же задрожали, почему-то потекло из носа, Коля натянул вязаную шапочку пониже и уговорил себя еще раз внимательно обойти дом и поискать возможность попасть в него. Например, ворота гаража… У дяди Антона есть машина, это он точно знает, Ляля говорила, что с трех месяцев беременности она с мужем не ездит на автомобиле, он — рисковый водитель (как и все дети!)… Значит, от внешних ворот должен быть въезд к гаражу, но въезда нет, есть только две параллельные дорожки из красных плит, хотя, если подумать, это и есть въезд — дорожки для колес.

Коля пошел по плитам и понял, почему он не заметил гаражные ворота: гараж был в подвале, въезд в него — глубоким, а ворота окрашены в темно-серый цвет, в тон камня, которым обложен цоколь по периметру дома.

Скользя подошвами кроссовок по влажному бетону, Коля спустился к гаражным воротам, на всякий случай повернул ручку на них и… замок клацнул, створка ворот приоткрылась.

Из гаража, где стояли легковушка и фургон, Коля попал в маленькую мастерскую, потом поднялся вверх по ступенькам и оказался в кухне, в той самой, где горела свеча.

Коля прошел по первому этажу в прострации — каждая жилка его тела напряглась до осязаемого предела, а мозг вдруг решил отключиться и передохнуть: Коля видел откупоренную бутылку вина, фрукты, грязную пеленку с желтыми разводами на раковине в ванной, он даже почувствовал запах от этой пеленки!., но ему казалось, что дом мертв, что Ляля здесь никогда не жила, что здесь вообще никто не живет, это подвальная нечисть греет дом, следя за огнем в газовом котле, чтобы по ночам загрызать случайных гостей, завлекая их накрытым столом и запахом младенца.

Стояла полнейшая тишина. Стараясь ступать бесшумно, Коля поднялся на второй этаж, заглянул в комнату с огромным письменным столом и белой шкурой на полу, потом — в детскую (тишина, кровать пуста, и колыбелька под прозрачным пологом пуста, а в манеже набросаны тряпки и игрушки).

Открывая дверь спальни, Коля почти успокоился, почти убедил себя, что дядя Антон и Ляля ушли гулять с детьми, а стол они накрыли заранее, чтобы сразу после прихода устроить интимный ужин, может же у них накатить годовщина свадьбы, к примеру, или день рождения… Он все повторял и повторял про себя: “День рождения… день рождения”, даже когда заметил совершенно разоренную комнату, кровать, залитую кровью, и большие ступни в шлепанцах сбоку от кровати.

Совершенно не думая, он потянул за эти ступни сначала легко, потом — посильней, потом изо всей силы, потом сосредоточенно сходил в кабинет, выбрал книгу потолще, приподнял ножку кровати и подсунул под нее энциклопедический словарь, и только после этого смог вытащить дядю Антона из-под кровати и убедиться, что он совершенно мертв, хотя и смотрит удивленными глазами, но абсолютная тишина внутри этого огромного тела была тишиной смерти.

Коля поднял с пола шелковое покрывало с пятнами крови и накрыл дядю Антона. И услышал какое-то движение в коридоре.

— Ляля?.. Ляля, что ты наделала, боже мой, что же ты наделала, почему ты не позвала меня, что же ты?!..

Коля выбежал из комнаты и заметил краешек синей одежды, мелькнувшей на лестнице.

— Подожди, не бойся, это я, подожди, умоляю!

Он бросился к лестнице, зацепился за циновку, упал, пополз, крича и стуча кулаком в пол, он просил не бросать его, выслушать, потрогать, узнать!..

Шаги затихли в кухне, и Коля понял, что Ляля убегает через гараж. Скатился со ступенек, с громким криком бросился к лестнице в мастерскую и тут получил по голове чем-то гулким и тяжелым. Он падал, еще не веря в происходящее, размахивал руками в попытке поймать, успокоить, спрятать и спасти, но на полу на него накатила тяжелая муть, придавившая веки, и он потерял сознание под шум заведенного мотора.

Очнувшись, Коля понял, что удар он получил сковородой. Эта сковорода теперь стояла на второй ступеньке внизу, огромная, с тяжелым дном и длинной массивной ручкой. Кое-как спустившись в мастерскую, Коля медленно обошел ее и гараж, обнаружив, что теперь в нем осталась одна легковушка — фургон исчез. Стараясь справиться с подступающей то и дело тошнотой, он иногда останавливался, согнувшись, и глубоко дышал открытым ртом, все время повторяя: “Ляля… Ля-ля…”, потом — просто бесконечное “ля-ля-ля-ля… “, и тогда это напоминало попытку воспроизвести вылетевшую из головы мелодию.

Ворота в гараж оказались захлопнутыми. Коля подергал ручку, открыл створку и убедился, что и ворота на участок закрыты, нет никаких следов поспешного панического бегства.

Вскарабкавшись по лестнице вверх, сглатывая подкатывающую тошноту, Коля добрался до холодильника и открыл его.

Сквозь мутную пелену, расплывающуюся перед глазами с каждым приступом тошноты, Коля увидел на трех полках три головы. Одну — дяди Антона, эта голова лежала на верхней полке и подтекала кровью на золотые волосы Ляли, ее голова лежала на средней полке, с закрытыми глазами и легкой улыбкой, с двумя маленькими родинками у левого уха, а под головой Ляли лежала его, Коли, голова, совершенно живая и веселая, с мерзкой ухмылкой и наглыми глазами.

Коля резко захлопнул дверцу, потом решил, что лед все равно искать придется, и опять открыл холодильник. В этот раз он оказался битком набитым всякой всячиной, на верхней полке, кроме всего прочего, стояла большая прозрачная емкость с каким-то салатом (а вовсе не голова), под ней, на нижней полке, лежала целая небольшая головка сыра, светясь желтизной под целлофаном, а уже под сыром, на самой нижней полке, среди банок топорщился сухим хохолком большой ананас. Морозильная камера была внизу, Коля выбил небольшую упаковку то ли рыбы, то ли мяса и приложил ее к голове над лбом, и его сразу повело в сторону, и он сполз по стене на пол и сидел там, тяжело дыша и тупо разглядывая валяющуюся под стойкой-столом яркую погремушку, пока кожа головы под подтекающей влагой упаковкой не застыла до полной потери чувствительности.

Он совершенно не представлял себе, что делать. Самое правильное, конечно, было бы позвонить в милицию, но Коля решил, что не имеет права этого делать, пока не поговорит с Лялей. Может быть, она очнется и приедет? Вспомнит его голос, поверит, что он сильный и добрый, что он все поймет и простит?.. С другой стороны, чем он сможет ей помочь — спрячет труп или уговорит пойти в милицию? Надо перестать об этом думать, иначе можно свихнуться…

Став на четвереньки, Коля вдруг подумал: а где же дети? Если Ляля удрала, заколов мужа в горло (наверняка это была самооборона — уговаривал себя Коля, — наверняка она отбивалась!), то дети, соответственно, могли быть заранее отправлены к бабушке…

Нет, не могли. Мама дяди Антона — его, Коли, бабушка, умерла год назад. А мать Ляли живет в Ленинграде, она сама так сказала… Ладно, дети отправились к няне!

Тогда получается… Кое-как встав, держась за стенку, он дотащился до раковины и подставил голову под струю воды. В ушах стоял гул, глаза закрывались сами собой, но рвотные конвульсии прекратились. Что же тогда получается? Если детей нет, значит, Ляля куда-то их отправила, кому-то поручила посидеть с ними, пока она… Тогда получается, что она спланировала все заранее. Нет, ерунда… Если бы не этот его дурацкий звонок рано утром!

Вытираясь, Коля вскрикнул. Спрятались! Дети услышали, что родители дерутся, и спрятались! Как же это просто. Надо их найти, пока они не наткнулись на папу в спальне.

Поиски Коля начал с первого этажа. Чтобы быть абсолютно уверенным, что он осмотрел все, Коля для начала спустился в гараж, потом обшарил мастерскую, заглянул даже в ведерную емкость с краской, потом обыскал кухню, полки, столы, холодильник, мусорное ведро. Потом — гостиную на первом этаже, здесь ему пришлось передохнуть, потому что после разбрасывания диванных подушек и переворачивания кресел тошнота накатила опять, и Коля лег на ковер и разрешил себе подремать.

Он очнулся резко, от странного звука. Сначала не понял, где он, потом вдруг поймал себя на слабенькой — участившимся пульсом в висках — надежде, что он лежит на ковре в своей комнате, дома, что вечером, наконец, пойдет в ночной клуб, что Ляля была сном, а окровавленный дядя Антон кошмаром, несуществующей головой из холодильника! Но тут звук повторился, Коля понял, что это заплакал ребенок, огорчился и обрадовался одновременно: он не дома, но дети где-то спрятались, значит, Ляля не убрала их заранее из дома, планируя убить мужа.

Ему захотелось быстренько побежать наверх — звук шел оттуда, но оказалось, что двигаться он может только в замедленном ритме, иначе тут же подкатывала тошнота или глаза застилало мутью. Поэтому, когда Коля кое-как встал на четвереньки, потом — поднялся, потом — добрел до лестницы, шепча: “я иду, я сейчас!..” — плач прекратился.

По его представлению, дети должны прятаться в коробки, шкафы или под кровати. Он сам прятался именно в таких местах, когда играл маленький с отцом в прятки.

В детской комнате мебели было немного, да и та — вся прозрачная на просвет

В кабинете пришлось повозиться, особенно пока он искал длинную палку для простукивания дна большого кожаного дивана и определения, что между дном и полом может поместиться ребенок, и, конечно, в надежде, что палка наконец упрется во что-то мягкое и можно будет передохнуть и прижать к себе хоть кого-нибудь живого и теплого.

Больше всего закрытых ящиков оказалось в спальне для гостей — там стояли поодаль друг от друга две тахты Прикроватные тумбочки, комод, стойка со шкафчиком под телевизор, узкий платяной шкаф и ко всему прочему — еще антресоли над дверью. Коля устал осматривать это, выкидывая все вещи на пол, так что под конец его поисков вся комната была завалена таким диким количеством тряпок, что ему уже казалось невозможным поместить это куда-либо Только высокий платяной шкаф в одну дверцу оказался совершенно пустым. Совершенно.

Что осталось? Супружеская спальня, а там лежит вытащенный из-под кровати мертвый дядя Антон. Первым делом Коля осторожно опустился на колени и заглянул под кровать. Переждал пульсирующую боль в голове, закрыл и опять открыл глаза. Оставшаяся под кроватью кисть руки дяди Антона от этого не исчезла, дети не появились.

Итак, он осмотрел все, кроме большого зеркального шкафа. Кое-как поднявшись, переждав накатившее головокружение, Коля подошел к шкафу и прислушался. Тишина. Он уже взялся за блестящую позолоченную ручку дверцы, когда вдруг почувствовал в себе тот же холодок, что и на станции у моста, когда он спрыгнул с платформы на рельсы. Коля даже подумал, что еще не осмотрена ванная комната на втором этаже, ведь должны там быть корзины для грязного белья, например, или какие-нибудь шкафчики… Но тут ему почудилось, что дверца открывается сама собой. Коля сначала дрогнул, а потом подумал, что дети услышали его и решили выйти из шкафа, он с силой потянул ручку на себя, шкаф распахнулся, и на Колю упал кто-то в ярко-розовом, с кружевами, вдруг пахнуло знакомым слабым запахом духов и… экскрементов.

Ничего не понимая, он лежал несколько секунд на полу, прижимая к себе тело Ляли, потом, когда осторожно положил ее рядом и разглядел посиневшее лицо, выкатившиеся глаза, судорожно сведенные пальцы рук и темные пятна на шее, стал разговаривать с нею, спрашивать, как ей удалось только что удрать, вернуться и удавиться в шкафу. Он говорил бы еще очень долго, если бы не запах дерьма, этот запах шел от выпачканной ночной рубашки. Даже мертвая, Ляля была настолько несовместима с таким запахом (как, вероятно, и любая первая любовь), что Коля даже на всякий случай обнюхал себя — он мог скорее предположить, что сам непроизвольно опорожнился, пока лежал без сознания.

Убедившись, что кишечник его не подвел, что пахнет именно выпачканная рубашка Ляли, Коля встал, отошел на середину комнаты, чтобы видеть их обоих — мужа и жену. Теперь ситуация была совершенно неразрешимой: он один в доме, а Ляля тоже убита, помогать некому, спасать некого, вызывать милицию тоже глупо, потому что в таком случае он точно проведет эту ночь в тюрьме.

Пошатываясь и тихонько подвывая, Коля обошел второй этаж и понял, что вот так просто взять тряпку и стереть все свои отпечатки пальцев он совершенно не в состоянии — проще все сжечь или залить комнаты водой, да и то может остаться какой-нибудь особенно выживающий предмет мебели, к которому он прикоснулся в поисках детей! Да! Детей он так и не нашел, а плач был, точно — был, значит, пожар отменяется…

Если бы так не болела голова и не расплывались предметы вблизи, Коле было бы легче думать, он уже решил посоветоваться с родителями, как ему лучше поступить в такой ситуации, уже устроился у телефона, но тот не работал. А внизу, в кухне?.. То же самое. Телефоны молчали.

Выйти из дома Коля решил через дверь в кухню. Спускаться в подвал, а потом карабкаться вверх по наклонной плоскости выезда из гаража ему показалось в тот момент совершенно невозможным, поэтому Коля открыл два замка кухонной двери, установил их на предохранители и благополучно проделал то же самое с замком калитки.

Очутившись на дороге, он осмотрелся, соображая, в какой стороне въезд, и пошел на светящуюся точку прозрачной кабинки охранника.

Странный вид Коли, его заплетающаяся речь, пошатывающаяся походка и полуоткрытый рот идиота дали повод охраннику засомневаться. Он хотел было предложить свой телефон, но в последний момент от этой мысли отказался и объяснил Коле, что позвонить здесь можно только в центре Подмоклова, там, у почты на улице, есть кабинка телефона-автомата. Два раза показал рукой, в каком направлении этот самый центр располагается, и долго смотрел вслед неспешно бредущей покачивающейся долговязой фигуре. А поскольку он не мог просто так забыть этого странного субъекта и его бестолковые объяснения, то решил позвонить на телефонную станцию и сообщить, что в коттедже номер двадцать два по улице Московской не работает телефон.

Коля шел к центру Подмоклова минут сорок. Местами он попадал в такую темень, что не видел своих кроссовок (надо сказать, что к этому времени они покрылись грязью и поэтому удачно маскировались). Спрашивать в домах дорогу Коля не решался, будучи облаянным тремя собаками при первой такой попытке, и просто брел и брел на свет вдали, пока не обнаружил себя у телефона, в который нужно было засовывать карточку, которой у Коли, естественно, не было.

Он прислонился к выпуклому стеклу и заплакал. Он совершенно не представлял себе, сколько сейчас времени и можно ли обратиться к жителям ближайших домов насчет аренды этой самой карточки, а посмотреть на часы у себя на руке ему и в голову не пришло. Не говоря уже о том, чтобы залезть во внутренний карман куртки, где затаился совершенно забытый Колей мобильник.

Наконец, его, плачущего, обнаружил сомнительного вида и запаха мужичок, который доходчиво объяснил, что маленькая круглая железочка с проволочкой на полочке у телефона, которую Коля принял за жестяную откупорку с пивной банки, и есть та самая карточка, по которой и звонят жители Подмоклова в экстренных случаях — если, к примеру, у них дома отключится телефон. Причем совершенно бесплатно. Он же и засунул эту железку в отверстие для карточки, дождался, пока Коля услышит ответ, ловко нажал на кнопку звука и одновременно выдернул железку.

Коля в двух словах объяснил отцу, что с ним случилось. Вернее, не с ним, а с дядей Антоном и Ля-лей. Папа сказал, что по телефону оценить такой полет художественного воображения сына он не в состоянии, и позвал маму. Мама слушать все до конца не стала, спросила, в шапке ли он, потому что в Москве идет мокрый снег, предложила выспаться как следует, а наутро ему все покажется другим, и положила трубку.

Специалист по телефонным карточкам уже сгинул в темноте, справиться сам с засовыванием и выдергиванием железки, чтобы перезвонить, Коля не сумел, но слова мамы, что стоит все обдумать на свежую голову, запали в сердце, и Коля Сидоркин побрел к коттеджу номер двадцать два по улице Московской, стараясь не спотыкаться, ни о чем не думать, не смотреть по сторонам (все равно ни черта не видно!) и не потерять из памяти несколько специально отмеченных им по дороге сюда ориентиров.

К дому Ляли он пришел почти совершенно успокоившимся.

У ворот стоял серый фургон.

Коля на цыпочках обошел его, пытался заглянуть в окна, но сквозь тонированное стекло ничего не было видно. В тот момент, когда Коля дернул ручку дверцы у сиденья водителя, вдруг завелся мотор, и фургон медленно двинулся с места, наехав краем колеса на носок его левой кроссовки.

Мальчик закричал и сел на асфальт. Сначала ему показалось, что вот-вот отвалится половина ступни, боль пульсировала толчками, тут же заболела голова — там, где выросла огромная шишка от сковороды, и подкатила волной страха и отвращения тошнота.

Подвывая от боли, Коля расшнуровал и снял кроссовку, стащил носок и обнаружил, что ступня цела, в том смысле, что не отвалилась и не расплющилась до состояния блина, но два пальца распухали на глазах, подплывая багровым цветом, и ноготь на большом отошел в сторону.

Доковыляв до калитки, Коля вдруг понял, что это был тот самый фургон, из гаража, что он полный кретин — не посмотрел номер, что пальцы на его левой ступне сломаны, и если сейчас вдруг калитка или дверь в дом окажутся запертыми, то ему уже не дойти до будки охранника у въезда.

Калитка открылась, и дверь в кухню подалась после поворота ручки, и на столе догорала свеча, вот только пахло в доме до того отвратительно, как будто за время его отсутствия здесь разложилось все живое.

Раздеваясь на ходу, Коля решил пойти в ванную, чтобы побыстрей подставить ступню под холодную воду, но, открыв дверь в нее, закричал и упал на пол. На него клубами едкого дыма выполз тошнотворный чад, на полу дышать было легче. Коля приподнялся, стараясь разглядеть, что горит, и в полном ступоре несколько минут разглядывал небрежно выставленную из ванны расслабленную ладонь. Ладонь была маленькой, с ухоженными пальцами, и, когда Коля уже двинулся ползком поближе, чтобы разглядеть, кто это там лежит, рука вдруг двинулась и пропала с бульканьем.

— Ерунда, — Коля крепко зажмурился, потом открыл глаза. Чад не пропал, только слегка распространился по коридору удушливым дымком. — Нет, не правильно… Надо закрыть дверь, а потом открыть!..

Холодильный фокус не удался. Коля встал, закрыл дверь, досчитал до десяти, подпирая ее плечом, чтобы удобнее было стоять на одной ноге, открыл… И снова ему пришлось присесть, чтобы тошнота не победила. Руки не было, и Коля, закрыв рот и нос воротом свитера, приподнялся и увидел, что ванну наполняет странная бурая жидкость, пучившаяся иногда болотными пузырями, а у кранов, там, где обычно моющийся человек головой не ложится, медленно сползают в эту бурую жижу знакомые золотые волосы, исчезая на его глазах в пучине ада.

Как он оказался на втором этаже, Коля не помнил. Он вдруг обнаружил себя в ванной наверху, чистенькой, большой, с окном, на котором привольно жирел какой-то цветок, и подумал, что от боли у него случились галлюцинации. Конечно, было странно, что за цветком на окне — серое небо — то ли день, то ли вечер, что тело затекло, как будто его засунули в бочку. Он осторожно снял с головы полотенце, под которым зачем-то скорчился у ванны, осмотрелся и вышел.

Тот же тошнотный запах охватил сердце ужасом и тоской. Нет, галлюцинаций не было, просто Коля ночью в панике забежал на второй этаж, вот открытая дверь в спальню…

Коля вошел туда с одной целью: убедиться, что волосы на месте. Что они все так же принадлежат Ляле, вывалившейся из шкафа, мертвой, с вытаращенными глазами, но волосы — на ней!..

В спальне Ляли не было. Не было и дяди Антона на полу. Аккуратно застеленная чистым покрывалом кровать настолько поразила Колю, что он обошел ее несколько раз, ощупал и приподнял покрывало, убедившись, что и простыни постелены чистые — вот же складка после глажения… Книга под ножкой кровати!.. Коля упал на колени, заглянул под кровать. Книги не было. Он медленно встал и побрел в кабинет, уже почти уверенный, что книга окажется на месте, аккуратно вставленная обратно. Так и есть. Надавливая на виски указательными пальцами, чтобы слегка приглушить болезненно-оглушительную пульсацию крови, Коля побрел в спальню.

Стараясь ни о чем не думать, он осторожно открыл шкаф, готовый подхватить падающее на него тело, но в шкафу висели на плечиках шкурки чужих историй — пиджаки, платья, стояли коробки, хранящие, вероятно, шляпы и обувь с запахами чужой жизни, затаившимися удавками смирно висели галстуки, и вдруг Коле показалось, что на него глянуло чье-то страшное лицо с безумными глазами, он отшатнулся и обнаружил, что это зеркало на дверце сыграло шутку, отразив его испуганную и удивленную физиономию с наростом над лбом.

Стараясь ступать бесшумно, насколько это было возможно, опираясь левой ногой на пятку, он обошел второй этаж, чувствуя себя заблудившимся.

Кто-то навел порядок, поставил на место перевернутые кресла, собрал все вещи с пола.

— Ляля!.. — отчаянно позвал мальчик и обнаружил, что охрип.

Комната, которую он завалил вещами из тумбочек и шкафов, была совершенно прибранной — ни тряпки на полу! — и в застывшей ее тишине мебель вдруг показалась Коле живой, всосавшей в себя все, что он разбросал.

Он осторожно приоткрыл дверцу комода и только тогда почувствовал страх. Нет, он не сошел с ума и не попал в параллельный мир своих страшных снов — кто-то не успел разложить вещи аккуратно. Кто-то просто сгребал их с пола и засовывал ворохом в тумбочки и комод, этот кто-то очень спешил, изображая в доме покой и порядок, и этот кто-то, конечно же, был человеком!..

Не заботясь больше о производимом шуме, Коля Сидоркин, стуча пяткой в пол и подвывая от боли при каждом шаге, бросился в ванную, закрыл за собой дверь и еще долго-долго изо всех сил держал ручку двери, чтобы ее нельзя было открыть с той стороны, долго-долго… пока не сполз в изнеможении на пол и не поддался спасительной пелене обморока.

ОБМОРОК

Внизу, в кухне, кто-то ходит. Если перестать дышать, то можно проследить эти шаги… Вот этот кто-то подошел к лестнице. Поднимается. Где-то плачет ребенок или опять мерещится? Шаги совсем рядом, спокойные уверенные шаги, так не ходит маньяк-убийца!.. Опять крикнул ребенок, теперь это было слишком громко для привидения. Шаги… Плач ребенка… Шаги пошли в спальню, Коля приоткрыл дверь ванной, но ничего не увидел. Обнаружил этот кто-то детей или нет?.. Вот! Опять этот странный звук, от которого волосы становятся дыбом и в голову лезут мысли о вампирах, сосущих кровь!.. Лучше закрыть дверь… Коля отполз в угол комнаты и затаился за умывальником, выставив вперед больную ногу, которая к этому времени сильно распухла, затопив отечностью щиколотку.

Опять шаги… Почему так страшно? Чего я боюсь? В конце концов, это ведь может быть только человек, только люди так ходят!.. Ну, убьет он меня или высосет кровь, как только что высосал с причмокиванием из детей, ну и что?! Я тоже стану вампиром, не нужно будет больше ни о чем беспокоиться, и Ляля станет не нужна, и мама с отцом, что они смогут поделать, если я каждое утро буду укладываться в гроб в подвале!..

От жалости к себе и к родителям, Коля тихонечко завыл, уже не в силах громко кричать или плакать. Он опять услышал шаги совсем рядом с ванной, Коля от ужаса и боли настолько обессилел, что все, на что был способен его организм, — это представить в подробностях мерзкого полуистлевшего вампира — почему-то старого, с выступающими желтыми клыками. Ручка повернулась… Коля обреченно смотрел на дверь, уговаривая себя не сопротивляться укусу желтых клыков, но то, что появилось в двери, оказалось куда страшней самых отвратительных фантазий: в проеме образовалась странная особь, совершенно голая, с нелепо обритой головой и огромными грудями, явно превосходящими по размеру “самые большие сиськи клуба”, принадлежащие ночной стриптизерше Ульяне и приобретенные ею, как злословили другие ночные стриптизерши, не без помощи убийцы-силикона. Существо это приподняло свои груди обеими руками повыше и ласковым голосом пропело: “Не плачь, мальчик, сейчас я тебя покормлю, иди ко мне, ма-а-а-алень-кий…”

Дин-дон… Дин-дон… Стучит колокольчик, у пагоды опадают с веток цветки японской вишни, в розовой рассветной воде, засыпанной лепестками, стоят цапли и высматривают проплывающих под водой изумрудных лягушек… Стуча деревянными подошвами, бегут по мостику дети — друг за другом… бук-бук-бук… А колокольчик — дин-дон… подошвы — бук-бук-бук… как громко!..

Только приоткрыв глаза, Коля понимает, что нет ни пагоды, ни вишни, ни пруда, куда она осыпается, нет детей на мостике, это звонят и стучат в дверь.

Над головой вдруг возникает спокойное женское лицо в обрамлении белых волос, на грудь Коле кладут что-то теплое и мягкое — он, покосившись, видит, что это запеленатый спящий младенец, и отодвигает руку, чтобы младенец очутился под мышкой, потому что так Коле подсказывает собственная память нерожденного: удобней всего, если со всех сторон тебя охватывает теплый мир, держит, прижимает к себе… А потом вдруг между ног пробралась маленькая девочка и замерла, скорчившись, уложив свою головку на низ его живота, и Коля тоже замер, расставив ноги и боясь пошевелиться, почти счастливый от детского тепла, и невидимая ему рука натянула одеяло на голову, закрывая этот несносно громкий и яркий мир блаженной темнотой.

ЗАПАДНЯ

Последний взгляд в зеркало. Халат коротковат, парик набекрень, темные шпионские очки… Иду! Так, что я скажу?.. Как меня зовут?.. Сквозь рифленое стекло кухонной двери я вижу три силуэта. Кто-то уже стучит по двери ногой, придется открыть.

А на улице — снег!

Я смотрю поверх голов троих мужчин, я ловлю глазами ускользающий полет снежинки, потом обнаруживаю одну очень крупную и идеально вырезанную — на синем рукаве одного из гостей — и замираю, приказав им не дышать, но снежинка тает от нашего пристального внимания…

— Телефонный узел! — в третий раз настойчиво повторяет мужчина, чья темно-синяя куртка лучше всего притягивает снежинки.

— Мастера вызывали? — интересуется еще один обладатель такой же куртки, он с чемоданчиком.

— Это я вызвал телефонщиков, — с готовностью сообщает третий мужчина, на его лице озабоченность сменяется облегчением и готовностью все немедленно объяснить. А на бедре у него виснет напоминанием о грядущих неприятностях черная кобура. — Понимаете, ваш гость вчера показался мне странным, юноша был не в себе, а может быть, пьян, а я как раз дежурил, когда он искал телефон, а вы, оказывается, дома, это очень хорошо, вот, передайте, пожалуйста, мужу, мы с ним договаривались, это капли для горла.

Молча протягиваю ладонь и сжимаю пузырек темного стекла. Так, надо сообразить, где у меня муж…

— А муж уехал к родне, у него кто-то приболел, — говорю я шепотом и отхожу в сторону, чтобы пропустить троицу.

— Воняет тут у вас, однако! Жженой проводкой! Следите за проводами? — громко интересуется один из телефонных мастеров, накинувшись в кухне на розетку.

— Не, не проводкой это воняет, — успокаивает меня другой монтер. — Так воняет, когда на кабанчике щетину опаливают. А вы почему шепчете?

— Дети спят, — шепотом сообщаю я.

— А мои при любом шуме спят! — орет он в упоении, раскурочивая телефонный аппарат. — Мы с женой так договорились, что не будем приучать их к тишине. У нас с утра до вечера музыка орет, и телевизор, так что и поговорить не всегда удается, зато пусть привыкают! А потому что жизнь какая тяжелая! — кричит он, наклонившись ко мне. — Где разводка?

— Разводка?.. — Я приоткрыла дверь в ванную рядом с кухней и в ужасе ее захлопнула.

— Разводка у них в подвале, здесь во всех коттеджах так, — сообщает гость с кобурой. — Хозяин сам все сделал, он, не смотрите, что певец, — рукастый, на зависть любому монтеру!

Стуча ботинками, все трое спускаются в подвал.

Я бросилась к одежде на вешалке. Обшарила карманы мужской куртки, так, мелочь всякая, потом — женского пальто, вообще — ни копейки! Если я дам монтерам за усердие зеленую сотню (а других денег у меня нет), значит, в этот дом на днях пожалуют или грабители, или милиция… Так, стоп, а невменяемый юноша, которого я только что замаскировала под двумя одеялами? Точно помню, в ванной на нем была куртка… Куртка! Быстро поднимаюсь на второй этаж. Куртка валяется на полу в коридоре, посмотрим… Телефон и тысяча пятьсот рублей сотенными, какое счастье!

— Хозяйка! Сколько телефонов наверху?

От громкого крика снизу я дергаюсь, но потом уговариваю себя не паниковать, по ступенькам спускаюсь нарочито неспешно, останавливаюсь на предпоследней и ласковым шепотом сообщаю крикливому монтеру:

— Два.

А для лучшего усвоения информации еще показываю число пальцами.

— Так это… — опешил он немного, но потом быстро пришел в себя и вернул командный голос:

— Тогда проверьте! Трубочку снимите и послушайте — гудит или не гудит! А по делу, это должен проверить именно я. Так что, извините-подвиньтесь, но за свою работу я всегда отвечаю сам! — слегка оттолкнув меня в сторону, он идет по лестнице вверх.

Медленно поднимаюсь за ним. Почему я сказала — два?..

Телефонов тем не менее обнаружилось именно два. В кабинете и в спальне.

Этот мастер оказался на редкость исполнительным, ему было недостаточно услышать гудок в трубке, он решил проверить, все ли в порядке с мембраной, для чего раскрутил по очереди трубки у обоих телефонов, дул в них, разглядывал внутренности на свету и ковырялся там отверткой.

— Порядок! — совершенно удовлетворенный, он осмотрелся (это было в кабинете) и, уходя, поправил криво висящую картину на стене.

Медленно спускаюсь за ним вниз, останавливаюсь на предпоследней ступеньке и изображаю радость, насколько это возможно шепотом:

— Порядок?

При этом протягиваю монтеру сотню.

— Я уже обратил внимание вашего охранника, — пряча сотню в нагрудный карман форменной куртки, озадаченно сообщает монтер, — что провода были аккуратноотрезаны. Понимаете?

— Понимаю. Провода были аккуратно отрезаны.

— Нет, я же вижу, что вы не врубились! У вас в подвале кто-то перерезал телефонный провод.

— Да врубилась я, врубилась! Когда же они уйдут?..

— Тогда обратите внимание, так бывает при попытке ограбления! И ворота у вас в гараже открыты! Распишитесь вот тут два раза, что без претензий.

Черкаю, не глядя. Никаких претензий.

— А если нам где надо написать, насчет отрезанных проводов или чего…

— До свидания!

Закрываю дверь и смотрю в окно. Снег валит уже тяжелыми крупными хлопьями, мужчины во дворе топчутся, вероятно обсуждая, как удобно было бы ограбить такой открытый в разных местах дом и как бы каждый из них поступил со мной, будь он мужем в частых отъездах… Снег закрывает их от меня пеленой, и покой пушистым белым мехом опускается на сердце, не давая вздохнуть глубоко. Раскрываю пальцы левой руки. Пузырек. Отвинчиваю пробку и нюхаю. Пахнет анисом. Это — мужу для горла, муж поет!

Куда ни плюнь — все поют!

Посмотрим, что это такое отмокает в ванне и пахнет жженой проводкой и паленым кабанчиком! Наклоняюсь над ванной, задерживая дыхание, и дергаю металлическую цепочку. Не идет. Дергаю посильней. Ну, дорогая, ты постирала так постирала! Не иначе как муж пришел с охоты… На мамонта… Получилось! Странная жидкость потихоньку вытекает, оставляя на стенках ванны неистребимый налет. Медленно вытекает. Схожу-ка я пока вниз.

Спускаюсь в подвал. Захлопываю ворота гаража и еще закрываю их на защелку. Поднимаюсь наверх, в спальню, приподнимаю одеяла. В норке темно и тихо, слышно вкусное дыхание троих детей, и я бросаю на ковер парик, и для меня нашлось теплое местечко под правой рукой большого мальчика, который категорически отказался от моего молока…

— Ты — няня? — спросил большой мальчик, когда проснулся.

Мы все проснулись от крика маленького мальчика, я встала, распеленала его и понесла в ванную помыть. Пока подмывала, думала: кто я?

— Как тебя зовут? — мальчик сел, скривился и осторожно опустил на пол распухшую ногу. У него, бедного, ножка болит.

— Ты подруга Ляли?.. Дяди Антона? Что здесь произошло?

Раскрываю халат на груди и устраиваюсь кормить маленького мальчика. Большой резко отворачивается, замечает парик на полу, поднимает его.

— Кто приходил?

— С телефонной станции.

— А! — обрадовался большой мальчик. — Ты все-таки разговариваешь!

Чтобы он не перевозбудился от радости, я сразу же сообщила, что не являюсь няней, приходящей домработницей, любовницей мужа, подругой жены, я не врач, не соседка, не медсестра из поликлиники, не сторож, не охранник, я — никто.

— А кто же тогда их убил? — с удивлением спросил мальчик.

— Я не наемный убийца, — тут же добавляю в список предположений самое, оказывается, с его точки зрения, реальное. — Что с ногой?

— Нога скоро отвалится, — спокойно заявляет старшенький и уточняет:

— У меня с левой ногой всегда были проблемы. Я ее уже ломал в двенадцать лет вот тут, у щиколотки. А потом мне на тренировке повредили мизинец, врач сказал…

Я закрыла глаза, приготовившись выслушать подробности его детства, но мальчик замолчал, еще раз осмотрел меня и продолжил допрос:

— Если ты никто, то как сюда попала? Почему кормишь ребенка?

— Потому что молоко течет.

Мы некоторое время молчим и слушаем, как сосет маленький. Девочка спит, раскинувшись на кровати, старший заметил, что я смотрю на нее, и прикрыл ее голые ножки одеялом.

— А почему ты не спрашиваешь, кто я? — поинтересовался он после этого.

— Какая разница… Если хочешь, я могу и тебя покормить грудью.

Не хочет. Так не хочет, что даже покраснел.

— Как ты думаешь, через сколько времени при гангрене отвалится нога? — поинтересовался он, когда я покормила.

— Лучше сразу отрезать, не ждать. Раз уж тебе так не везет с левой ногой. Подвинься, я возьму девочку. Пусть и она поест.

— Ты что, с ума сошла?! Ей почти три года! Она уже давно ест нормальную еду!

Я смотрю на него и понимаю, что, действительно, если почти три года, то можно есть просто еду…

— Думаешь?..

— Не трогай Сюшку! — он отталкивает мою руку.

— Ладно. Если ты такой заботливый братишка, сделай ей поесть, а я поищу какую-нибудь одежду.

Он молча ковыляет вниз, и я слышу, как на кухне звякает посуда.

В детской комнате на отдельной полочке лежат вещи девочки. Бужу ее, дуя на веки. Одеваю. Веду в туалет. Она еще сонная, трет глаза, но покорно устраивается на маленьком детском унитазе.

Мы умываемся и спускаемся вниз, мальчика я несу, прижимая к себе правой рукой, а девочку веду левой. Для третьего ребенка нет руки, как хорошо, что он такой большой, может сам ходить. Пока нога не отвалилась…

В дверях кухни мы останавливаемся. Стол накрыт. На сковороде вспучился румяным солнцем самый настоящий омлет, на тарелке лежат гренки и куски курицы, в миксере сбивается что-то из молока. Девочка отпускает мою руку и залезает на высокий стульчик — вероятно, это ее предмет мебели.

— Прошу! — юноша галантным жестом предлагает сесть и мне. — Ничего на ум не приходит? — он многозначительно кивает на сковороду.

— Омлет… — я пожимаю плечами и усаживаюсь. — С сыром? — нюхаю омлет и утвердительно киваю:

— С сыром!

— А сковорода? — скалится в притворной улыбке юноша. — Сковорода ничего не напоминает?

Смотрю на большую сковороду, потом на мальчика, и в этот момент он многозначительно тычет пальцем себе в лоб.

— Как тебя зовут?

— Меня?.. Вася!., нет, я хотел сказать — Коля. Да, меня зовут Коля, а тебя?

— Коля, выключи миксер и скажи, почему ты так странно скалишься и показываешь себе на голову?

— Миксер?.. Ах да, это же коктейль для тебя.

— Спасибо, — осторожно нюхаю желтоватую смесь в высоком бокале.

— Молоко, желтки и морковный сок. Настоящий коктейль для кормящих матерей.

— Грандиозно. Как тебя отблагодарить? Знаешь что, я тебя отвезу к врачу. Пусть посмотрит ногу.

— Ты меня отвезешь к врачу? А ты кто, вообще?!

— Я — Мадлена Сидоркина, двадцати шести лет, — невозмутимо докладываю я и осторожно пробую кусочек гренки. — Так написано в паспорте, который лежит в кармане пальто в коридоре, можешь посмотреть.

— Мадлена?.. То есть ты хочешь сказать, что ты — Ляля?!

— Я что, похожа на Лялю, на Мими или на Диди? — строго спрашиваю я, уставившись в растерянные глаза мальчика. — Нет, я Мадлена, а для близких людей — Мона. Ты мне кто?

— Я?.. Я Коля Сидоркин, я…

— Вот видишь, — перебиваю юношу, пока он не захлебнулся негодованием и не подавился. — Ты тоже Сидоркин, это значит, мы — родственники. Сколько тебе? Шестнадцать? Семнадцать? В любом случае ты не можешь быть моим ребенком, слишком большой, значит… Ты мой брат? Нет, постой. Сидоркин… Ты брат моего мужа?

— Ты пробралась в этот дом, ты ударила меня сковородой по голове, а перед этим убила дядю Антона и Лялю!

— Дядю Антона? Подожди, дай подумать, получается, что ты племянник моего мужа? Вот и разобрались. Доедай, поедем к врачу. Кстати, где они?

— Они?..

— Ну да, эти, которых я убила? Я их закопала, расчленила и выбросила в мусорный контейнер или растворила в ванне?

Ну вот, доболталась!.. В этой чертовой ванне действительно мокло что-то весьма подозрительное… И юноша застыл, бледнея с каждой секундой все больше и больше, сейчас свалится в обморок.

— Не падай в обморок! — предупреждаю я его. — С ванной это, конечно, очень интересно, но следователь Поспелов вытащил из чемоданчика кислоту, которой, как он сказал, я воспользовалась для растворения какого-то Успендрикова. Так что, сам понимаешь, растворять было не в чем…

Маленький у меня на коленках повертелся и обмочил халат Мадлены Сидоркиной, после чего удовлетворенно вздохнул.

Коля Сидоркин встал из-за стола, начал было собирать грязную посуду, потом, потоптавшись, направился к ванной.

— Стой.

Остановился и ждет, не поворачиваясь.

— Пойдем вместе, только ребенка положу, подожди, я видела маленький манеж в гостиной.

Коля пошел за мною, это он сообразил, что боковую стойку манежа можно открыть, чтобы не нагибаться над нею.

— Полный дом памперсов, а ты его держишь в пеленках, — заметил он и показал на открытую пачку у манежа.

Я пожала плечами, достала маленького, положила на ковер и кое-как приладила памперс.

— Первый раз, что ли? — поинтересовался Коля, поправляя застежку.

— А ты когда успел?

— Я с маленькой Сюшкой сидел пару раз, ее к нам привозил… дядя Антон…

Мы сидим на ковре рядом, между нами — ребенок в неуклюжем памперсе, и я спрашиваю, деиствительно ли Коля хочет посмотреть, что там в ванной?

— А вдруг, — задумывается он, — вдруг от нее что-то осталось…

— От нее?..

— Я видел, как волосы потонули.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — беру Колю за руку и слегка сжимаю ее. В этот момент я замечаю, что на моих пальцах нет ни одного художественно оформленного искусственного ногтя. — Что бы в этой… — смотрю на другую руку. Ни одного… — Да, о чем я?.. Что бы в этой проклятой ванне ни плавало, не обращай внимания. Нам должно быть все по фигу. Мы с тобой мертвы. Я утонула, а ты…

— А я умер от удара сковородкой по голове, — покорно кивает он. — Или нет, я умер от разрыва сердца, когда она вывалилась на меня из шкафа…

— Сковородка? — не понимаю я.

— Да нет же, Ляля вывалилась из шкафа! — он выдергивает руку и смотрит на меня со злостью. — Она!.. Она была задушена, это точно.

— Ты не находил здесь где-нибудь ярко раскрашенных ногтей? Все ногти растеряла… Ладно, пошли, если хочешь.

Девочка все еще сидит за столом на своем высоком стуле. Коля достает ее и держит над раковиной, пока я мою маленькие жирные ладошки и мордочку. Но при попытке посадить девочку в манеж к братику она оказала сопротивление: вцепилась обеими ручонками в халат, а когда я взяла ее на руки, обхватила меня за шею со всей силой, на какую была способна.

— Эй! Не бойся, я не буду накрывать тебя одеялом, ну хочешь, просто посиди в кресле? Девочка молча сжимает мою шею.

— Она умеет разговаривать? — спрашиваю я Колю.

— Не знаю. Я ее видел последний раз в восемь месяцев. Не скажу, что тогда она много болтала. Давай отцеплю, не идти же с Сюшкой смотреть ванну!

При отцеплении девочка разжала руки, но только на секунду, чтобы с такой же силой обхватить шею Коли.

— У меня предложение. Давай возьмем детей и поедем к хирургу. Покажем твою ногу, развеемся слегка, а когда вернемся, уложим детей спать и спокойно осмотрим ванну.

— Я никуда не поеду, она уже не болит.

— Но она уже синяя.

— И что тут странного, если я мертвец? — не сдается Коля.

— Делай как хочешь, мне все равно, я повезу детей гулять.

— Почему это — повезешь? Почему не погулять возле дома?

— Потому что я сейчас раскрашу физиономию, надену парик, и сквозь стекло машины никто в этом поселке не рассмотрит меня настолько хорошо, чтобы поинтересоваться, что это за тетя гуляет с детьми!

Маленького было достаточно засунуть в комбинезон, а вот девочку пришлось долго уговаривать одеться, этим занимался Коля, пока я делала из своих век крылья махаона, а из губ раздавленный судьбой, кровоточащий яркой помадой перезревший плод. Благо, косметики в туалетном столике спальни оказалось столько, что ею можно весь сезон раскрашивать небольшую театральную труппу. Парик я выбрала тот самый, утренний — чуть поблекшая платина. Потом пришел черед гардероба. Открываю шкаф, жду несколько секунд. Никто не вываливается, и я без стеснения роюсь в вещах с легким ароматом чужого тела и дорогих духов.

— Ты умеешь водить машину? — спрашивает Коля, осмотрев меня с кончиков кожаных обтягивающих брюк до парика.

— Умею.

— А если она не заправлена?

— Заправим.

— А если не найдем ключей?

— Найдем. — Иду к вешалке в коридоре и уверенно лезу в карман мужской куртки. Достаю связку ключей. Потом уверенно лезу в боковой карман женского пальто и достаю паспорт. Осматриваюсь.

— Еще что? — с укоризной спрашивает Коля.

— Когда я сюда пришла, у меня были валенки, ватник и металлический чемодан.

— Я видел какой-то металлический ящик с ручкой внизу в мастерской.

Это он, заветный чемоданчик. Достаю деньги, рассовываю по карманам, несколько бумажек отдаю Коле:

— Вот, возьми, я у тебя порылась в куртке, взяла рубли.

Коля смотрит мимо протянутой руки в чемоданчик на конверт с адресом: Московская, 22. Потом он берет один из паспортов, открывает. Я опускаю пониже его руки, чтобы тоже заглянуть. Итак, блондинку, которая раздела меня на мосту, зовут Марина Крайвец. Коля сравнил мое лицо с фотографией в паспорте, потерял к документу интерес и взял конверт.

— Ты была его любовницей? — спрашивает он тихо, глядя на фотографию мужчины.

— Все мы чьи-то любовники или любовницы. Неси детей. Поехали.

— Я хотел сказать, твоя попытка не привлекать внимания… Короче, кое-что нужно отмыть на лице, а то ты похожа на стриптизершу, отработавшую полную смену и не успевшую оттереть боевую раскраску.

— Да что ты можешь знать о стриптизершах, мальчик?!

СЛЕЖКА

— Промотай сначала, — попросил Поспелов. — С того места, где она говорит о профессиях.

“…не являюсь няней, приходящей домработницей, любовницей мужа, подругой жены, я не врач, не соседка, не медсестра из поликлиники, не сторож, не охранник, я — никто”.

— Почему мальчик спросил ее об убийстве? — остановил запись Петя.

— Не знаю, в этом разговоре все странно. Включи.

“Я не наемный убийца”.

“Если ты никто, то как сюда попала? Почему кормишь ребенка?”

“Потому что молоко течет”.

— Это не ее дети! — стукнул ладонью по столу Петя.

— Это не ее дети, она не хозяйка в доме, она не Ляля, кто такая — Ляля?.. Зачем появился подросток, почему он говорит о трупах, и так далее, так далее… Одни вопросы. Нужно ехать осматривать дом.

“Я что, похожа на Лялю, на Мими или на Диди? Нет, я Мадлена, а для близких людей — Мона. Ты мне кто?”

— Мадлена Сидоркина, в девичестве Мадлена Кашутка, отец — поляк, мать — русская. Замужем пять лет, домохозяйка. Но эта обритая кормилица младенцев не Мадлена Кашутка, понимаете?! — повышает голос Петя.

— Не кричи, — кривится Поспелов. — Мне два месяца до пенсии.

— И что?

— Грустно, вот что. Дело это плохо пахнет. Где эта Мадлена жила до замужества?

— Двойное гражданство. В Санкт-Петербурге у матери, в Гданьске у отца, была студенткой тамошнего университета.

— Тамошнего?

— Гданьского. Ушла со второго курса. Странная история, кстати.

— Потом. О гданьских студенточках — потом. Включи мне со слова “кстати”.

“Кстати, где они?”

“Они?..”

“Ну да, эти, которых я убила? Я их закопала, расчленила и выбросила в мусорный контейнер или растворила в ванне?”

— Надо ехать смотреть ванну, — обреченно кивает Поспелов. — Ничего не поделаешь, надо ехать. Вызывай группу, Петя.

— Вы же сами приказали не светиться! — вскочил оперуполномоченный. — Вы же обещали уволить каждого, кто хоть раз споткнется у дома?! А теперь хотите ворваться и осмотреть ванную комнату? Или загримируетесь и изобразите сантехника, вызванного охранником на въезде?!

— Вызывай. — Поспелов тоже встает, кряхтя. — Они должны выйти. Должны.

— Да почему вы думаете, что они уйдут из дома?

— У парня скоро начнется гангрена, пешком он до травмпункта не дойдет, значит, или такси вызовут к дому, или воспользуются “Вольво” из гаража. Кстати, в машине поставили “жучок”?

— Не к месту это было — телефонному монтеру лезть в машину!

— Ты не кричи, Петя, молодой еще, голос не бережешь. Пошли к ребятам, послушаем.

Они вышли из сарая, и Поспелов тут же угодил в жидкую коровью лепешку и так изумился, настолько не поверил этой нечаянной западне, что еще с минуту не вытаскивал ботинок из чавкнувшей слизи, а просто смотрел сопя, с недоумением и обидой. Потом он поднял голову и посмотрел в небо, надеясь, вероятно, найти объяснение такому наказанию, и замер, пораженный прозрачнейшей яркой синевой, кое-где проглянувшей сквозь тяжелые серые облака.

— Однако, весна, — констатировал Поспелов, вытащил ботинок из лепешки и поплелся за младшим лейтенантом Петей к фургону, затаившемуся среди деревьев.

Фургон был грязно-желтого цвета, с заляпанными номерами и тонированными стеклами. На правой дверце имел полустертую наклейку — слоненок в кепке с задиристо выставленным хоботом. Задняя дверца открылась, как только Петя подошел, изнутри пахнуло запахом хорошего кофе и плохих сигарет, с трудом забравшийся внутрь Поспелов добавил к этим запахам навозный душок. Он потянулся было к аппаратуре, но тут совсем рядом раздался странный стук, четверо мужчин в фургоне замерли и несколько секунд наблюдали сквозь тонированное стекло за промчавшейся совсем близко серой лошадкой. Лошадка веселилась вовсю, вскидывая зад и бросаясь из стороны в сторону, совершенно одурманенная запахами земли и незамутненной голубизной оттаявшего неба.

— Что-нибудь новенькое? — Поспелов кое-как пристроил большой зад на крошечном раскладном стульчике.

— Уезжать собираются.

— Это понятно, только вот есть маленькая проблема. Если они спросят у охранника на въезде в поселок, куда он их пошлет?

— Он их пошлет в поликлинику при больничке. Тут недалеко, сейчас ведь день, хирурги работают, есть даже приемное отделение для травмированных.

— Во-о-о-от! — многозначительно поднял указательный палец Поспелов. — А нам сколько времени требуется?

— Ну, — задумался пожилой мужчина, допивающий в фургоне кофе, — ежели без оглядки с усердием все обшмонать, минут за семьдесят справимся. А вот ежели сделать так, чтобы было незаметно и чисто после нас, то часа два.

— Давай-ка, Кирилыч, иди погуляй. — Поспелов снял вязаную шапку и утер ею вспотевший лоб.

— А ежели…

— А ты так погуляй, чтобы они притормозили возле тебя! И никаких “ежели” тогда не будет.

— Так ведь тогда разве что с Чукчей?..

Не получив ответа, пожилой вытер усы и тихонько свистнул. Из-под стола с аппаратурой вылез крошечный шпиц и выжидательно посмотрел на свистуна.

Через пару минут мужчина с собачонкой уже торопливо шли к ограде поселка, в известное им место-к дыре в сетке, которая была сделана вчера вечером оперативной группой именно для срочных входов и выходов из поселка. Шпиц был подхвачен под брюшко и во избежание всяческих неожиданностей (вроде той, стойкий запах которой теперь портил воздух в фургоне) перенесен на руках до самого новенького асфальта. Его поставили на дорогу, прицепили к тоненькому ошейнику металлическую захватку плетеного поводка, а между ушами торопливо приладили кокетливый красный бантик. Подсоединение к поводку шпиц перенес с гордым терпением, но бантик его возмутил ужасно.

— Что поделаешь? — посочувствовал ему хозяин. — Служба! Необходимая маскировка. Не обижайся, Чукча, я на прошлой неделе — ты не поверишь! — в казино сидел два часа. В смокинге, в липучей прическе и весь облитый одеколоном. А тут всего лишь бантик, надели-сняли, и все дела! Приготовься, Чукча.

Сгорбившись, шаркая подошвами ботинок, мужчина поплелся вдоль дороги и через несколько шагов превратился в полнейшую развалину, которую тащит на поводке крошечный шпиц.

Когда до подъезжающего темно-красного “Вольво” осталось метров шесть, строптивый шпиц выдернул поводок у присевшего от неожиданности нерасторопного хозяина и бросился через дорогу, почти что под колеса.

В фургоне услышали визг тормозов.

— Незаменимая собака этот Чукча, — уважительно заметил молодой парень с наушниками.

— Есть что интересное для меня? — Поспелов стащил пальто и теперь разматывал длинный шарф.

— Вот, послушайте, это минут двадцать назад накрутилось, еще в доме.

“Да нет же, Ляля вывалилась из шкафа! Она!.. Она была задушена, это точно!”

“Не падай в обморок! С ванной это, конечно, очень интересно, но следователь Поспелов вытащил из чемоданчика кислоту, которой, как он сказал, я воспользовалась для растворения какого-то Успендрикова. Так что, сам понимаешь, растворять было не в чем”.

Поспелов хмыкнул и покачал головой.

По двери фургона провели чем-то металлическим, Петя открыл.

Сначала пожилой мужчина забросил внутрь шпица.

— Порядок, — кивнул он. — Сразу пойдем или дождемся, когда на связь выйдет поворот?

— А ты куда их послал?

— В Серпухов, конечно, в “Семашко”, и подробно объяснил, какой поворот и что дальше. Но женщина, сами понимаете, даже такая спокойная и отшибленная, за рулем становится совершенно непредсказуемой.

— Тогда подождем поворот, — опять сел приподнявшийся было Поспелов.

— Отшибленная? — заинтересовался Петя.

— Да. Спокойная до отключки. Уж сколько я нервных дамочек, вытаскивающих Чукчу из-под колес, повидал, но такой спокойной еще не попадалось. Открыла дверцу, ни тебе ругани, ни испуга, наружу не выходит, смотрит на меня и спрашивает: “Сдохла?” Я, конечно, бросился к машине, кое-как присел, не забывая стенать и охать, и тащу Чукчу к себе за поводок, а он, артист, ну совершенно дохлый, и даже язык наружу. И тут она говорит… Запищала рация.

— И она говорит, бросайте, говорит, ее на заднее сиденье. Чего, почему?.. А она выходит и открывает дверцу сзади. Стоит, значит, ждет. Сзади у нее сидит малый с белым лицом и ребеночком на руках и девчушка, хорошенькая такая, сразу молча ручки протянула, чтобы собачку, значит, взять. Чукча почуял неладное, приоткрыл глаз и смотрит на меня, что, значит, я дальше делать буду. Прижал я его к себе, зачем, спрашиваю, песика моего в машину? А она говорит: “Все, — говорит, — одно к одному, дети, дом, теперь еще и собачонка, все, как полагается” — и спрашивает: “Она у вас поет?” Я сразу не сообразил, что это про Чукчу в бантике! Оглянулся на всякий случай, и знаешь, Петя, как-то мне не по себе стало. Вот первый раз так стало! Совершенно ведь забыл, зачем я на дороге стою. Тут Чукча голову приподнял и на всякий случай заскулил. Я, конечно, изобразил радость и веселье, жива, говорю, собачка, спасибо вам за заботу! Хорошая вы мамаша, говорю, что деток сзади возите, заботливая, наверное, по магазинам едете? Ну, тут уж она, наконец, спросила про травмпункт…

— Поворот докладывает, объект проехал, — доложил Петя и потянулся от души. — Когда-нибудь ведь задавят твою Чукчу!

— Сплюнь!

Сквозь дыру в сетке пролезали по старшинству: сначала — следователь Поспелов, за ним — усатый хозяин Чукчи, потому как дослужился до старшего лейтенанта и еще работает на пенсии, а за усатым — Петя.

ОБЫСК

У дома Сидоркиных их ждали трое молодых фактурщиков с отмычками.

Начали с гаража.

Молодые ребята то и дело отвлекались на дорогой электрический инструмент в мастерской, усатый оперативник работал быстро и как-то судорожно, бросаясь то в один угол, то в другой, выискивая ему одному понятные знаки, это он обнаружил и указал Поспелову на кучку одежды под полкой в углу — ватник и валенки. Поспелов только вздохнул, сказал: не трогать. Когда усатый нашел металлический чемоданчик и, предвкушая отменный улов, хищно стал к нему подбираться, поправляя резину перчаток, Поспелов даже досадливо крякнул и решил направить потенциал оперативника в нужное русло — отправил его наверх в кухню.

Сам он чемоданчик, однако, открыл, убедился, что женщина залезла в тайник и, совершенно не заботясь об аккуратности, небрежно раскидала внутри документы и деньги.

Он не понимал логики ее поведения и некоторых особенностей имиджа, таким словом, кажется, молодые сейчас объясняют рваную одежду и выбритые головы.

— Делим этажи? — поинтересовались фактур-щики, поднимаясь в кухню.

Поспелов отдышался, осмотрел кухню с остатками завтрака на большом столе, принюхался и молча ткнул пальцем в коридор.

Он сам открыл дверь в ванную комнату.

Выбрал из фактурщиков самого невозмутимого, с неизменившимся цветом лица. Занялся было поисками платка, чтобы закрыть нос, но фактурщик вытащил из кармана пиджака два маленьких медицинских респиратора, удобно закрывающих рот и нос и закрепляющихся резинками за ушами.

Сначала они осмотрели все на полках, полотенца, корзину для грязного белья, флаконы и тюбики. Потом склонились над ванной.

По границе изменившей цвет ванны было заметно, насколько она набиралась. Желто-коричневый осадок, похоже, совершенно испортил эмаль. Молодой фактурщик занялся изучением цепочки с металлической пробкой, а Поспелов склонился пониже, разглядывая на дне непонятные остатки чего-то, похожего на протухшие водоросли. Он достал из кармана ручку и осторожно пошевелил эту массу, а когда распрямился, фактурщик показал Поспелову на ручку. Следователь от неожиданности тут же бросил ее в раковину — ручка словно сплавилась тем концом, которым Поспелов трогал осадок, и продолжала изменяться на глазах, тягуче подтекая к носику стержня.

Поспелов и сквозь респиратор почувствовал запах паленой пластмассы.

— Если предположить, что в этой емкости были растворены в кислоте несколько тел, — фактурщик кивнул на ванну, — а смесь на дне — органические остатки, то мы бы не смогли вообще дышать в этом помещении. — Он осторожно набрал немного осадка в колбу.

Поспелов поднял голову и осмотрелся. Указал фактурщику на вытяжку под потолком и вышел в коридор, поманив его за собой.

Он дал несколько указаний, отправил парня на улицу, сам прошел в кухню, сел за стол. Осторожно понюхал смесь в высоком бокале, потом попробовал ее. Подвинул поближе сковороду с остатками омлета и подобрал ближайшую вилку.

Ворвавшийся в кухню возбужденный Петя опешил, обнаружив московского следователя, флегматично подъедавшего омлет со сковороды, помогая его нагребать на вилку куриной ножкой.

— Вот! — Он положил на стол пистолет. — Мы сейф открыли. Мы аккуратненько. Там еще валюты — завались, с полета тысяч наберется.

— Пистолет в сейфе — это банально, — заявил следователь и скромно отрыгнул.

— Почему?

— Потому что он, скорей всего, официально зарегистрирован. — Поспелов отложил ножку и захрустел гренкой. — Петя, найди мне что-нибудь особенное, что-то удивившее тебя.

— Нет тут ничего особенного. Ребята уже перерыли все комнаты. Провода телефонные были кем-то перерезаны, это раз, — Петя выставил из сжатого кулака указательный палец. — В доме с непонятной целью находится юноша, это два, — теперь Петя выставил большой палец. — И в одной из комнат наверху в шкафах слишком небрежно спрессована одежда, а в других местах все висит аккуратно.

— Это все? — Поспелов оглядел стол.

— Остальные предметы в комнатах не представляют собой ничего особенного и совершенно не удивляют — все на своих местах. Но вы же знаете, Кузьма Ильич, как это бывает.

— Да?..

— Если при поверхностном осмотре не найдем ничего удивительного, можно будет разобрать стойки детского манежа, простучать паркет наверху, отвинтить ножки кресел, распороть матрацы…

— Хочешь попробовать? — перебил его Поспелов, протягивая высокий стакан. — Питательный коктейль для кормящих. Не хочешь? Зря. Очень вкусно. Зови всех ребят вниз, в мастерскую.

— Почему — в мастерскую?

— Потому что удивительные вещи могут быть только там. Мастерская, Петя, это универсальный сейф, потому что, какую странную вещь туда ни положи, между другими предметами, она не покажется странной.

В мастерской Поспелов сначала выслушал доклад фактурщика, отправленного им на осмотр дома снаружи. Как он и думал, дом построен основательно, с надежной системой вентиляции. И даже если химик, испортивший ванну, не воспользовался электрической вытяжкой, за сутки воздух в ванной очистился достаточно.

— А теперь — тихо! — Поспелов поднял вверх руки, надул щеки и многозначительно выпучил глаза. — Оглядываемся.

— А чего ищем? — шепотом спросил один из фактурщиков.

— Ничего не ищем! — рассердился Поспелов. — Просто оглядываемся. Это ваш гараж, ваша мастерская, все под рукой, посмотрим, может, чего-то не хватает, а может, и лишнее найдется.

Минут пять все бесцельно бродили туда-сюда, стараясь не натыкаться друг на друга.

— У меня вообще-то нет гаража, — сдался один фактурщик.

— А по мне, — задумчиво сказал усатый хозяин Чукчи, — так здесь не хватает банки для всякого мусора и тряпья, дюжины бутылок из-под пива, мангала для шашлыков и сломанной швейной машинки тещи, зато слишком много самых разных канистр для бензина.

— Слишком много?! — накинулся на него Поспелов. — А слишком — это сколько?

И все поняли, что у следователя тоже нет гаража.

— Сами гляньте, Кузьма Ильич. Вот две металлические, в одной еще что-то осталось, вон там, наверху, несколько старых… три? Четыре. Вот под полкой с инструментом еще две полные, вот еще две новые, пластиковые, а вон у ворот — еще три. Куда столько с одной машиной?

— За городом живет человек все-таки, — предположил Петя.

— Пятьсот метров до бензозаправки, — покачал головой один из фактурщиков и взял ближайшую к нему канистру — одну из трех у ворот.

— Не открывать!! — закричал Поспелов и бросился к фактурщику, начавшему было отвинчивать пробку.

— Пустая же, легкая, — объяснял опешивший фактурщик. — Я понюхать хотел…

— Не сметь нюхать! Кто из вас химик? Химик — один из фактурщиков — подошел поближе к Поспелову и неуверенно предложил:

— Я, конечно, могу понюхать запросто, только я мало чего на запах определяю, а бензин, его ведь каждый поймет…

— Осторожно отверните пробки у всех канистр, но не до конца, поворота на два-три и осмотрите бороздки.

Все канистры стащили на середину мастерской. Их оказалось тринадцать. Поспелов молча указал на ту, которую собирался открыть фактурщик.

Химик поскреб ногтем указательного пальца открывшиеся бороздки, но определить, что за слой на них находится (в сложных условиях отсутствия времени и совершенно нелабораторной обстановке), не смог.

— Позвольте, значит, мне, как старшему, Кузьма Ильич, — отстранил молодого человека усатый. — Наше дело, сами понимаете, стариковское, если и нюхну чего не того, так не страшно.

Это усатый предположил, что бороздки на головке канистры имеют тефлоновое напыление, и посмотрел на Поспелова таким тяжелым взглядом, что следователь решился и махнул рукой. Усатый, отвернув лицо в сторону, отвинтил пробку и показал всем присутствующим ее внутренность. И пробка, и сама канистра внутри имела второй металлический слой, а потом уже — защитный тефлоновый, и Поспелов так огорчился, что даже тихонько завыл.

— Что? — заметался Петя. — Что это значит? Все бросились отвинчивать пробки остальных канистр.

— Это значит, что три из имеющихся пустых канистр конкретно предназначались для перевозки ядовитых жидкостей либо сильных растворителей. В шести был бензин.

— Тридцать шесть литров, — задумался химик. — Маловато для быстрого растворения двух тел взрослых человеческих особей. Разве что если расчленить сначала на небольшие части…

— А сколько требуется для двух тел? — поинтересовался Поспелов.

— Литра по двадцать два на тело, если удастся его целиком прикрыть. Можно, конечно, предварительно расчленить на более мелкие части, и тогда…

Запищала рация.

— Уходим, — махнул рукой Поспелов. — Они едут обратно. Еще есть одна безопасная колба? Ну так накапай туда из канистры, если чего осталось, накапай, голубчик, осторожненько! — закричал он вдруг на фактурщика с колбой. — А вы чего стоите как зашибленные? Расставляйте все по местам и бегом на улицу.

Петя бросился наверх в дом, чтобы положить в сейф пистолет. В коридоре второго этажа он споткнулся о брошенную кроссовку Коли и упал.

Выстрел был слышен и в гараже.

Все замерли, боясь вздохнуть. Усатый вынул свое оружие и крадущимися шагами пошел к лестнице, показав жестами фактурщикам прикрывать его сзади. Поспелов посерел лицом и опустился на табуретку.

— Это не может быть она, — бубнил он, покачиваясь, — учительница пения в этом доме, во время обыска, вот так просто, этого не может быть, этого не может быть, зачем ей стрелять в опера… — и так далее, все время повторяя “этого не может быть”, пока в гараж не вбежал бледный Петя и не утащил Поспелова на улицу.

ШАНТАЖ

Как только мы вернулись в дом, зазвонил звонок, я долго не могла понять, что это и где. Коля сказал, что выходить на улицу, чтобы открыть калитку, необязательно, для этого его дядюшка пользовался пультом в коридоре, на котором, кстати, нужно включать сигнализацию, когда уходишь из дома.

Я бросилась искать парик, который только что с удовольствием стащила с головы и куда-то зашвырнула.

— Иди с детьми наверх и спрячься. — Я натягиваю парик, руки дрожат.

Смотрю, как Коля ковыляет по лестнице, волоча ступню в гипсе. Не выдерживаю, забираю у него маленького.

Звонок не умолкает. В окно лестничного пролета я вижу, что у калитки стоит женщина.

— Ты уверена, что нужно укрывать нас одеялами? — Коле не хочется ложиться в кровать. Толкаю его на покрывало, закидываю ноги. Мальчика он уложил сам, почему-то под мышкой, а девочка резво забралась на кровать к ногам Коли с готовностью затаиться и играть в прятки, сколько потребуется.

Наваливаю на них одеяла.

Выхожу из комнаты для гостей и закрываю дверь на ключ.

Бегу вниз.

Звонок.

Смотрю на пульт и наугад нажимаю несколько кнопок. Черт, я совершенно не помню, был ли на калитке микрофон!., и вдруг слышу из динамика: “…я знаю, что ты дома, открывай!”

— Кто? — я наклоняюсь пониже к пульту и слышу в ответ:

— Учительница пения.

Нажимаю две кнопки. Коля точно не помнил, какая от калитки, а какая от ворот. Слышен щелчок, женщина заходит в калитку, осторожно прикрывает ее за собой — опять щелчок — и идет к двери дома, громко напевая:

— “..Не плачь, не морщь опухших губ, не собирай их в складки… разбередишь присохший струп… (тут она подошла к двери, дернула ручку и легонько постучала ногтями по стеклу, и последние слова я услышала уже не из динамика, а стоя по эту сторону границы жизни) весенней лихорадки!” (Б. Пастернак). Ля-ля, ля-ля, ля-ля-ля-ля…

Я оцепенела. Я узнала ее голос. Я бросилась к кухонному столу, там, в одном из выдвижных ящиков среди таблеток, присыпок, зеленки, йода, градусников и ручек валялось несколько очков с затемненными стеклами.

— “Пройдут года, ты вступишь в брак! — не унималась женщина за дверью, теперь она почти кричала, — забудешь неустройства!..” Открываю.

— “Быть женщиной — великий шаг, — продолжает она речитативом, — сводить с ума…” — что?

— “Геройство”, — как примерная ученица, тут же отвечаю я шепотом (Б. Пастернак).

— Правильно! Образованная, да? А почему шепчем?

— Голос сорвала.

— Сорвала, значит, голос. А очки? Это что, светобоязнь?

— Это вообще-то маскировка. Не хочу, чтобы вы меня видели, — совершенно честно отвечаю я. — Но если хотите… Если вам это мешает, могу снять, — поднимаю одеревеневшую руку к лицу и слегка касаюсь указательным пальцем дужки. Интересно, она меня узнает без очков? Или я зря полчаса раскрашивалась и надевала парик?..

— Не надо. Не мешает. Желание клиентки — закон. Я только хочу взглянуть на ваш паспорт.

Это пожалуйста.

Она листает паспорт Мадлены Сидоркиной, тщательно изучая страницу за страницей.

— Поговорим? — Гостья усаживается за стол и разглядывает остатки завтрака и грязную посуду.

Я сажусь напротив, по другую сторону стола и вдруг замечаю, что высокий стакан, в котором — я точно помню! — оставался коктейль, теперь пуст.

Мы молчим и смотрим друг на друга так долго, что я не выдерживаю и интересуюсь:

— У вас проблемы?

Смешно. Интересно, какое у нее сделается лицо, если я начну сама перечислять эти проблемы? Вы, дорогая, неудачно потрахались в поезде с первым встречным, который оказался воришкой и стащил ваш чемоданчик… И вот вы выпрыгнули за воришкой из поезда, подрались с ним на берегу реки, и даже, наверное, в воде, и даже, наверное, перерезали ему горло, но чемоданчик так и не отняли. На мосту встретили самоубийцу, очень вежливо (очень!) попросили отдать одежду, раз уж она ей больше не понадобится, и…

— У меня нет проблем, — заявляет гостья. — Но я не люблю неожиданности.

— Неожиданности?..

— Конечно. Или вы считаете, что если вместо трупа меня ждет совершенно живой мужик — изрядно взвинченный и слегка не в себе, но живой! — это не должно быть неожиданностью? А в доме, который, как вы утверждали, будет совершенно пустым, оказывается посторонний, это как?

— Случайность?.. — на всякий случай предположила я и пожала плечами. — Но, я думаю, вы справились?..

— У меня едва хватило раствора на две порции. Что, по-вашему, я должна была делать с посторонним? Послушайте, как вас там?..

К этому вопросу я была готова, я к нему подготовилась сразу же, как открыла дверь, поэтому ответила быстро:

— Ляля.

— Пусть будет Ляля. С вас, уважаемая, двойная оплата, и я хочу получить ее сейчас. Плюс дополнительные расходы, плюс моральный ущерб, плюс плата за молчание.

— Двойная оплата — это?.. — я решила начать выяснять с начала.

— Это за две порции вместо одной.

— Ага… А дополнительные расходы?

— Мне пришлось сделать две дополнительные поездки. Так как в доме появился посторонний, пришлось уехать, а потом вернуться опять.

— Моральный ущерб — это, конечно…

— Вы за кого меня принимаете? — взвилась гостья. — Я что, по-вашему, убийца какая-нибудь?!

— Нет, что вы, как можно!..

— А какого хрена я тогда нахожу ученика подвижным?! Невменяемый мужик выскочил на меня с вытаращенными глазами, я его еле узнала, потому что сравнивать в тот момент его физиономию с той, что на фотографии, было совершенно невозможно!

— Невозможно?

— Он рыдал и кричал одновременно, конечно, в такой обстановке это невозможно.

— Понятно… Но вы же… справились? — интересуюсь я осторожно и замечаю, что моя гостья напряглась.

— У меня всегда с собой отвертка и запасная канистра, — ответила она не сразу. — Вы почему задаете столько вопросов? Вы что, меня пишете?

— Да, на всякий случай, — отвечаю я наобум, совершенно не понимая, что значит — “пишете” и при чем здесь отвертка с канистрой.

— Вы в своем уме? — тут уже и моя гостья перешла на шепот.

— Но вы же угрожаете, требуете денег, — я пожимаю плечами, — почему бы мне вас не писать.

— Прекрасно. Вы — Сидоркина Мадлена, так?

— Ну да…

— Вы заказали своего мужа.

— Думаете? Ну ладно, заказала, а что это значит? Куда я его заказала?

— Вы хотели от него избавиться и сделали заказ. Хотели избавиться от мужа?

— Ах, это… Да, — кивнула я уверенно, потому что как раз в этот момент вдруг представила, что, кроме большого мальчика, маленького мальчика и девочки, в кровати под тремя одеялами прячется еще и большой нервный муж!.. Отвечаю решительно:

— Муж мне совершенно ни к чему.

— И все это вы пишете, да? — злорадно интересуется гостья.

— Пишу, — киваю я.

— Ну-ну. А почему вы хотели от него избавиться?

— Наверное, он мне изменял, или я ему изменяла, уже не помню, извините.

— Я вам напомню. Он вам изменял. С изящной блондинкой с длинными желтыми волосами. Она лежала задушенная на вашей супружеской кровати, еще тепленькая.

— А-а-а! Теперь я вспомнила.

— Прекрасно. А то держите меня за идиотку. — Гостья встает, открывает свою сумку и достает из него небольшой предмет, похожий на телефон с антенной.

— Вы теперь вызовете милицию? — интересуюсь я.

— Очень смешно.

— Тогда, может быть, чаю?

— Спасибо, не надо. Я все-таки проверю вашу кухоньку сканером, если позволите, вдруг это не шутка и вы действительно пишете.

Она встала и провела своим сканером в воздухе, а я подумала, что в моем (то есть в ее… то есть уже в моем) чемоданчике такого интересного приборчика почему-то не было. У телефона гостья почти минуту, не веря, слушала, как запищал ее сканер, потом достала из внутреннего кармана кожаной куртки отвертку. Надо сказать, что она разобрала телефонный аппарат куда быстрее и ловчее вчерашнего мастера. И собрала, кстати, тоже очень быстро. После ее сборки осталось несколько лишних деталей. Она сгребла их в ладонь и решительно направилась в ванную. Только я хотела было ее предупредить, а она уже сливала воду в унитазе. Вошла в кухню и смотрит на меня, как на редкую мерзость. Нечего тут изображать, я тоже так могу. Но для этого придется снять очки… Постояв, истекая злостью, гостья поинтересовалась:

— Ждете уборщицу?

— Нет.

Очень надеюсь, что в этот дом не приходит уборщица, садовник, повар, прачка и няня для детей. Очень!

— Тогда почему не вымоете ванну? У меня, как я уже говорила, не было времени тщательно заняться уборкой! Ваш гость вернулся! Еле успела убрать все в комнатах и уйти!

Она, похоже, злится.

— Обязательно все уберу, — на всякий случай, насколько это возможно шепотом, я изображаю готовность к подвигам, — вот только посуду вымою после завтрака…

— Деньги! — вдруг категорично потребовала гостья.

— Э-э-э… Как вас зовут?

— Деньги!

— Сколько? — сдалась я, прикидывая, сколько может быть зеленых бумажек в чемоданчике.

— Я уже сказала. То, что мне полагалось, плюс три раза по столько. Как все это сложно!..

— А можно назвать сумму? — интересуюсь я устало.

— Сорок тысяч. Это была не просто уборка. Мужчина на меня набросился, и его пришлось убить, — она почему-то показывает отвертку. — И, таким образом, трупов оказалось два.

— Конечно…

— Если вы не прекратите издеваться, я возьму деньги сама.

— Очень хорошо! — вздыхаю я с облегчением. — Пожалуйста, возьмите, сколько вам надо, и уходите, я устала.

Не объяснять же ей, что вот-вот проснется маленький мальчик и потребует есть.

Гостья решительно направляется к лестнице наверх. Этого только не хватало!

Бегу за нею по ступенькам и закрываю собой дверь в комнату для гостей, стараясь на ощупь вытащить ключ из замка. Но ее совершенно не интересует эта комната, ее интересует кабинет. Иду в кабинет. Гостья уверенно достает с полки несколько книг, после чего я вижу в стене дверцу сейфа. Она поворачивается и смотрит на меня. Я развожу руками.

— Извините, пожалуйста, я совершенно не помню шифр, я даже не представляю, что там может лежать, это сейф мужа, понимаете, я не имею к нему никакого отношения, мне очень жаль.

— Прекратите ломать комедию. Вы сами при заказе указали мне и шифр, и где находится сейф. Заткнитесь и станьте так, чтобы я вас видела, — приказывает блондинка и начинает тыкать пальцем в кнопки.

Я сажусь в кресло и закрываю глаза. “Ломать комедию…” Хорошо бы подремать рядом с детишками, послушать их дыхание. Зря я тогда потрогала через стекло ее ладони. Эта женщина мне уже надоела своей жизнью до тягучей тоски. Сейчас она ограбит сейф Сидоркиных и уйдет, и зря трепыхнулось мое сердце, когда я ее увидела, ничего интересного больше не будет, хотя… Она достала из сейфа пистолет и зачем-то нюхает его.

Интересно, чем пахнут пистолеты?.. По крайней мере, этот пахнет чем-тосовершенно невероятным, раз она уставилась на меня застывшими глазами. Ну что, стреляй! Удобно даже, не придется падать на пол. Расслаблюсь, так сказать, в кресле.

— Не двигаться, — тихо приказывает гостья.

И не собираюсь.

Она думает несколько секунд, потом кладет пистолет обратно. Не придумала ничего подходящего для этой игрушки. Действительно, зачем ей пистолет, если есть отвертка…

Скука, да и только. Достает пачки денег, одну листает и по ходу интересуется:

— В кого стреляли?

— А-а-а?…

— Из пистолета недавно стреляли.

Молчу, потому что совершенно ничего не приходит в голову. Сказать, что в любопытных гостей? Сколько, однако, денег у этих Сидоркиных в сейфе, надо же, еще что-то осталось… Ее действительно зовут Марина или это только в паспорте так написано?.. В другом, кстати, ее звали как-то странно… Милисия?.. Летисия… Я зеваю. Это совершенно выводит из себя гостью, запирающую сейф.

— Закрой зевало, — грубо приказывает она.

— Марина, — прошу я, проявляя чудеса терпения, — пошла вон, ты мне надоела. Мало того, что ты теряешь реквизит, так еще и хамишь у меня в доме. Убирайся.

Она застывает у книжных полок. Интересно, будет опять набирать шифр, чтобы достать пистолет? Нет, похоже, не будет. Неуверенно делает шаг ко мне, потом вдруг переходит на жесты глухонемых. Это что-то новенькое! Манит за собой по лестнице вниз. Пачки денег она засунула в куртку за пазуху и одной рукой придерживает полу снизу, чтобы не вывалились. Пнуть ее в спину ногой, что ли?.. Представляю, как она падает, на ступеньки вываливаются деньги, отвертка, нож… Как это все уныло, и почему мне сейчас разрешено идти сзади?

— Извини, — говорит она в кухне, — я не знала, извини.

— Извиняю, — киваю я, надеясь, что на этом визит окончен.

— Я тебя не узнала, — вдруг говорит она, — да и как можно узнать, это я глупость сморозила… Тебя же никто никогда в глаза не видел. Извини, вот деньги…

— Деньги твои, ты сама сказала — моральный ущерб и все такое.

— Не сердись, я тебе звонила каждые три часа, а абонент недоступен, я занервничала, хотела доложить, что произошли непредвиденные обстоятельства, я тебе и из этой квартиры звонила, когда разобралась с мужиком. Из этой самой квартиры перед тем, как перерезать телефонный провод! Смешно, да?

— Очень, — зеваю я.

— Знаешь, мне иногда казалось, — она слишком возбудилась и, похоже, не собирается уходить, — мне казалось, что такое может произойти, что ты сделаешь свой заказ мне или Нике!

Я молчу. Где-то далеко слышен плач ребенка.

— Извини, — говорю я гостье, — детей кормить надо, посуду мыть, стирать, сама понимаешь…

— Смешно, — кивает она с пониманием, — конечно, дети, посуда, стирка. Включи телефон. В следующий раз предупреди заранее, что клиент будет подвижен.

— Обязательно. Мне пора. Марина хватает меня за руку. Сильная хватка, что и говорить.

— Я не смогла забрать пустые канистры из гаража.

— Бери все, что тебе надо, только уходи! — перехожу я к мольбе, отцепляя ее руку.

— Я хотя бы все правильно сделала с мужиком?! — кричит она нервно. — Я когда увидела мертвую дамочку, то не поняла, заказ ведь был на мужика!

— Да какая разница теперь! — кричу и я за компанию. Ну вот, подействовало. Уходит.

Ребенок плачет, черт возьми, почему мне мешают, ребенок плачет?!

Сдергиваю верхнюю одежду и, оставшись по пояс голой, мою грудь над раковиной в кухне. Прикладываю полотенце к своим дирижаблям, поворачиваюсь и… ору от страха.

Сзади, совсем рядом, стоит Марина, а я не слышала шагов. Смотрит на меня остановившимися глазами и несколько раз разевает рот, но не произносит не звука.

— Ну что еще?!

— У тебя мой… мой кофр, — наконец выдавливает она шепотом. — Там, в гараже, я только что…

Думаю несколько секунд, закрыв глаза и прижимая полотенце к соскам.

— А ты бы предпочла, чтобы твой кофр сейчас лежал как вещественное доказательство в отделе убийств, да? Трупы, представь себе, имеют неприятную особенность всплывать! Чем ты перерезала ему горло? — я изо всех сил изображаю рассерженную начальницу.

— Его ножом, ты не подумай чего, он достал свой нож, когда мы дрались, — видно, что Марина отчаялась что-либо понять и теперь удивление на ее лице сменилось подобострастным обожанием.

— Свободна.

Потоптавшись, она опять поворачивается ко мне:

— Я могу взять паспорта или заказать новые…

— Бери, только уходи побыстрей!

— Понимаю.

Бегу по лестнице вверх, забыв о ней на третьей ступеньке.

— Я думал, тебя уже убили! — выразил свою радость старшенький, расхаживающий с орущим мальчиком по комнате.

Бросаю в возмущенное лицо Коли полотенце, и, пока забираю ребенка, моя голая грудь толкается ему в руки.

Затаив дыхание, Поспелов, Петя и дежурный по аппаратуре оперативный работник выслушали хлюпанье и рев воды.

— Что это было? — поинтересовался Поспелов через несколько секунд тишины.

— Это она нашу прослушку из телефона смыла в унитазе, — доложил дежурный.

— И мы теперь не услышим, что делается в кухне? — решил все выяснить до конца Поспелов.

— Ничего, — вздохнул Петя.

— Почему? — не унимается Поспелов.

— Потому что так вход в дом устроен. Из калитки человек подходит к той двери, которая ведет в кухню, понимаете? Получается, что любой гость, который войдет через калитку, обязательно сначала попадет в кухню, а кухонную прослушку только что обнаружили и утопили в унитазе.

— Я спрашиваю, почему там стояла только одна прослушка? Почему не прицепить к люстре, например, или под стол! — следователь Поспелов начал терять терпение.

— Ну вы скажете тоже, Кузьма Ильич, — начал успокаивать его Петя. — Зачем это телефонному мастеру лезть на люстру?

— Ты, Петя, дурак, — вдруг объявил Поспелов и с удовольствием пронаблюдал, как залились алым щеки оперуполномоченного. — Прослушки эти можно было поставить и час назад, пока мы ковырялись с так называемым обыском!

— Это делает другая служба, которая отвечает за прослушивание! — отбил удар Петя и тут же предложил свое решение проблемы:

— Давайте вызовем ей сантехника!

— Сантехника? — удивился Поспелов.

— Она же не могла не видеть это безобразие в ванной, скажем, что недалеко от дома случился за-сор, нужно проверить слив.

Дежурный подал знак, мужчины затихли и выслушали несколько фраз из кабинета.

После вопроса гостьи о стрельбе из пистолета Поспелов уставился тяжелым взглядом на Петю. Петя пожал плечами.

— Все, — кивнул дежурный через несколько минут. — Спустились вниз.

Поспелов вышел из фургона и с удовольствием вдохнул прохладный воздух с привкусом прелого сена.

— Номер фургона записали? — поинтересовался он в третий раз.

— Все будет в порядке, Кузьма Ильич, не беспокойтесь.

— Да уж, не беспокоиться… Вы хоть все осколки собрали?

— Все, товарищ майор.

— Да не бывает так, чтобы за одну минуту собрать все осколки от разбитого зеркала почти в два квадратных метра! — опять рассердился Поспелов.

— Так ведь то у обычных людей не бывает, а мы спецы, — уныло оправдывался Петя. — Разрешите мне сантехником сходить в дом?

— Не разрешаю, — без раздумий ответил Поспелов. — Пусть этим занимается, как ты сказал, специалист.

— Но мне очень надо, — понурился Петя.

— Значит, не все осколки собрали, да?!

— Да нет, товарищ следователь, осколки мы собрали… Я, когда выстрелом зеркало разбил, закрыл голову руками, чтобы чего-нибудь не случилось…

— Чего, например? — ехидно поинтересовался Поспелов. — Ты попал в зеркало в конце коридора, которое висело в трех метрах от тебя!

— А мне показалось, что совсем рядом что-то посыпалось… Вот вы сами, Кузьма Ильич, говорили, что нужно искать все необычное, а теперь злитесь.

— Я не злюсь! Я дураков не люблю.

— А я, когда голову руками закрыл, увидел, что три паркетины у стены отличаются немного, как будто они одно целое, и так и есть! Оказалось — крышка тайника.

— Что оказалось? Какого тайника?

— Я поддел сбоку, крышка открылась, а там вот… Коробочка была.

К глубочайшему изумлению Поспелова, Петя вдруг вытащил, как показалось следователю, из внутреннего кармана пиджака металлическую коробочку, сантиметров десять на двадцать, глубиной на три пальца.

— Я, конечно, сразу бы вам это показал, — бубнит Петя, пока Поспелов, сопя, пытается открыть хорошо пригнанную крышку. — Я схватил ее сразу-и бежать к вам вниз поскорей, это спонтанно получилось. А когда посмотрел, что там, понял, что вы теперь с меня не слезете.

— Что это значит — не слезете? — пыхтит Поспелов. Крышка чуть сдвинулась, но не открылась.

— Ругаться будете или вообще уволите.

Коробочка наконец открылась. От судорожного рывка напряженной руки следователя она сильно дернулась, и изнутри выплыл подозрительный серый дымок. Поспелов скривился. В коробке лежало что-то завернутое в грубую холстинку. Поспелов раскрыл холстинку и две-три минуты внимательно изучал несколько обуглившихся костей, странную чешуйчатую шкурку неизвестного ему земноводного и десяток маленьких высушенных рыбок.

— Ничего не понимаю, — сознался он наконец.

— Значит, передадим на исследование в отдел фактурщиков?! — обрадовался Петя.

— Нет, конечно, плохо, что ты утащил это из дома, вдруг хозяйка хватится… черт знает, что это за гадость и зачем нужна, но…

— Я думаю, что это останки дорогого ей человека! — шепотом предложил свою версию Петя.

— Кому — ей?

— Учительнице пения, конечно! Она выгребает из ванны то, что не растворилось до конца, и хранит, как память! Это вещественное доказательство получается. Вы только скажите, Кузьма Ильич, я правильно поступил в тех форсмажорных обстоятельствах? Не нужно срочно возвратить коробку обратно?

— А вобла сушеная тут при чем? Петя только вздохнул.

— Если бы я знал, что это такое… — задумался Поспелов. — Под паркетом, говоришь?

— Очень хорошо замаскированный тайник, если бы я не выпалил случайно из пистолета в зеркало, ни за что бы не найти!

— Кстати, этот выстрел… Пистолет в сейфе, мысль какая-то саднит, не ухватить… Ладно. Отпечатки с коробочки…

— Снял! — доложил Петя.

— Оприходовал, как вещественное…

— Так точно!

— Ну и неси к фактурщикам, снайпер.

ЗЛОСТЬ

Я лежу на тахте, подложив под голову локоть, и смотрю на сосущего младенца. Он сосредоточен, ручки сжаты в кулачки, брови нахмурены. Со знанием дела подходит к такому важному мероприятию. Почему он хмурится? К чему прислушивается в себе и во мне? Я трогаю пальцем его кулачок, кулачок расслабляется. Ноготки отрасли, пора стричь…

Дин-дон!..

На втором этаже звонок тоже хорошо слышен, наверное, где-то установлен динамик…

Почему так много народу рвется в этот дом? Что им всем надо?

Я слышу разговоры внизу, значит, Коля открыл дверь. Поганец! Просила же не подходить к двери, прятала! Поганец, да и только…

Мальчик перестал сосать, но сосок изо рта не выпускает, сосредоточился на своем животе. Бурчание, потом громкий бульк.

По лестнице слышны шаги, я их узнаю, это Коля с загипсованной ногой пытается быстро преодолеть ступеньки. Надо было запереть дверь комнаты на ключ.

Коля врывается в комнату и размахивает руками.

— Там!.. Они приехали, я не знаю, что делать, я тогда ночью сказал по телефону, что Ляля задушена, понимаешь, они приехали!..

— Выйди и закрой дверь.

— Ты не понимаешь, они идут сюда, они хотят тебя видеть, то есть не тебя, конечно…

— Послушай, Коля Сидоркин. Я не могу кричать, когда кормлю ребенка, но, если ты сейчас же не уберешься, я встану и прибью тебя, как только мальчик доест. Ты хорошо меня понял?

— Ты что, совсем слабоумная? Они идут сюда, они станут спрашивать, где Ляля и Антон, ты не знаешь мою мать, она такое устроит!.. — Коля перешел на шепот.

— Задерни шторы.

— Что?..

— Быстро задерни шторы!

Стуча пяткой в пол, Коля ковыляет к окну.

— Спустись вниз и скажи, что я кормлю ребенка и никого не хочу видеть!

— Я уже сказал, что ты не хочешь их видеть, поэтому мама сюда так и рвется!

— Тогда скажи, что я спущу ее с лестницы, если она не уберется.

— Ляля не могла такого сказать!

На соседней тахте проснулась девочка, села и потирает глаза.

В проеме двери появляются две фигуры, я вижу их подсвеченными сзади из коридорного окна.

— Ксюша, деточка, иди ко мне! — плаксиво позвала одна из фигур и двинулась в комнату с протянутыми руками.

Девочка очень быстро соскочила с тахты, подбежала ко мне и запряталась за ногами.

За моими ногами в черных лайковых брюках в обтяжку и в тупоносых ботинках на высоком каблуке.

Собственно, эти самые брюки и ботинки — единственное, что на мне сейчас надето. Если не считать трусов, носков, парика и очков с темными стеклами.

— Ляля?.. — с ужасом в голосе прошептала женщина, вероятно, наконец разглядев, куда спряталась девочка.

Она прошла уже до середины комнаты и застыла там, скрестив руки на груди.

Мужчина у двери, тоже успевший разглядеть меня в позе лежа на боку (рука под головой, раскиданная грудь) и присосавшегося младенца, сделал судорожное движение назад, молодец, он сразу сообразил, что лучший выход из создавшейся ситуации — это немедленное бегство.

— Стоять! — взвизгнула женщина, определив по звуку, что делает муж. Мужчина замер.

— Садитесь, — предложила я, надеясь, что они оба сядут в кресла у двери.

— Не будем мешать, — это сказал мужчина, он все еще надеялся сбежать.

— Вы уже достаточно помешали, ворвавшись сюда. Коля, ты разве не попросил свою припадочную мамочку посидеть внизу, пока я кормлю?

— Я чаю предложил, я хотел…

— Как ты думаешь, — перебиваю я Колю, чувствуя в его голосе готовность все немедленно и в подробностях рассказать им, — она меня понимает? Она понимает, что я предложила сесть?

Пятясь, женщина отходит к двери и на ощупь определяет свой зад в кресло. Потоптавшись, садится и мужчина.

Мальчик поел и заснул. Осторожно вынимаю сосок из его рта и закрываю грудь полотенцем. Укладываюсь поудобней, поджимаю ноги, чтобы обхватить ими затаившуюся где-то за коленками девочку, нахожу ладонью ее головку и ворошу волосы. Все в порядке, я рядом, расслабься.

Интересно, какой первый вопрос они зададут? Что я сделала с их несовершеннолетним сыночком? Чем я отбила ему ногу? Или вопрос со ступней был решен внизу?.. Вот еще интересно, заходили ли гости в ванную на первом этаже, чтобы помыть руки с дороги?..

— Ляля, — надтреснутым голосом спрашивает мамочка Коли, — ты что, остригла свои волосы?!

Чувствую в ее голосе недоверие, смешанное с легким ужасом. Трогаю парик.

— Что, мне так не идет?

— Почему ты кормишь ребенка в солнцезащитных очках?!

То же недоверие и ужас в голосе.

— Неудачная попытка отстраниться от действительности, — объясняю я, снимаю очки и кладу их на тумбочку. — Так лучше?

— Почему тут так темно?

Это уже третий вопрос, пожалуй, для мамочки достаточно.

— Не твое дело, мне так нравится. А папочка хочет что-нибудь спросить или ему все и так ясно?

— Нам лучше уйти, — сразу же понял намек папочка.

Коля обхватил голову руками и вышел из комнаты.

— Я никуда не пойду, пока не пойму, что здесь происходит! — завелась мамочка.

— Вернись, поганец! Ты пустил их в этот дом, ты и расхлебывай! — кричу я Коле.

— Я пытался, — появляется он в проеме двери, — но они не верят. Они думают, что я свихнулся.

— Иди сюда, — показываю пальцем на пол у кровати. — Сядь.

Потоптавшись, Коля кое-как усаживается на полу, вытянув ногу с загипсованной ступней.

— Молодец, — я кладу ему на плечо руку и смотрю на затихших в креслах родителей. — Чего вам надо? Забрать сыночка домой или отправить его в психушку?

— А давайте посидим за столом, поговорим, выпьем! — бодрым голосом предлагает папа. Придется остудить его энтузиазм.

— Я не пью, когда кормлю ребенка.

— Ах да, извините…

— А вы с мамочкой можете спуститься вниз, выпить все, что найдете. Полутора часов на застолье, надеюсь, вам хватит. Потом проснется маленький, и вы мне будете мешать.

— И ты… Ты ушел к этой женщине? Ты бросил к ее ногам свою жизнь?.. — всхлипывает мама. Наконец-то она зарыдала.

— Ты с ума сошла! — дернулся Коля, и я надавила на его плечо, успокаивая. — Я ушел совсем к другой женщине, ты только посмотри на нее, разве с такой!..

Тут он наконец услышал себя и сбился.

— Договаривай, поганец, — ласково прошу я, щекоча его шею и дергая за мочку уха.

И в этот момент вдруг понимаю, что разозлилась. Ай, спасибо, мальчик Коля, хоть какие-то живые и давно забытые эмоции.

— Я только хотел сказать, что не ушел… совсем. Я тут временно, пока нога не заживет, я вас не бросил, просто Ляля умерла, и я не знал, что делать… ай!

Он дергается, потому что я сильно скрутила мочку его уха.

— А где Антон? — встрепенулся папа. — Почему у вас телефон не работает? Мы звоним, звоним…

— Антон, вероятно, с любовницей, — с готовностью разъясняю я. — Только что, перед вами, приходила женщина и сказала, что у Антона есть любовница. Я думаю, они теперь навеки вместе.

— Я хочу его видеть! — папа настроен решительно.

— Посмотрите в ванной, может, что-то осталось… — предлагаю я, зевая.

Коля поворачивается ко мне застывшим лицом, я показываю ему пальцем на ворот футболки, а когда он опускает голову, хватаю его за нос и громко спрашиваю:

— Что мне сделать, чтобы они ушли? Может, скажем, что послезавтра поженимся?

— Послезавтра?.. — удивленно гундосит Коля.

— Можно, конечно, и завтра, ты знаешь, здесь, в Промоклове, в ЗАГС очередей нет…

— В Подмоклове, — механически поправляет он меня.

— Какая разница…

Некоторое время нас окутывает полнейшая тишина, по спокойному посапыванию девочки я понимаю, что и она заснула. Коля освободил свой нос, откинул голову на тахту и закрыл глаза, расслабившись. Папа в кресле закрыл лицо ладонями и тоже откинулся на спинку и замер, глубоко дыша. А мама, наоборот, скрючилась, опустив голову к коленям, ее дыхания не слышно… И только жужжащий посторонний звук… Вот, опять! Это волчком крутится веретено времени, туда-сюда… туда-сюда, обматывая нас тончайшей паутинкой вечности, и, если сейчас кто-нибудь не дернется, она тщательно и прочно обмотает тела, превратив их в коконы, а потом в личинки других жизней. Но тут мальчик вздрагивает, разрывая судорожным движением взлетевших ручек паутину вечности, веретено падает, и я вдруг понимаю, что все беспомощные младенцы некоторое время пребывают в пространстве между жизнью и смертью, неосмысленно повелевая и тем и другим…

— Ты слышала, — спросил папа на лестнице, когда вся дружная семейка, укрыв меня с детьми пледом, втроем спускалась вниз, — слышала только что странный звук? Гулкий стук и жужжание? Я помню этот звук, я его помню с детства, когда мама пряла пряжу из собачьей шерсти!..

Я вздыхаю. Похоже, еще один кандидат в ближайшие мертвецы. Переношу спящих детей в супружескую спальню — там кровать больше. Обкладываю их подушками. Почему-то кажется, что вдвоем им не так страшно спать. Девочка категорически отказывается идти в детскую и ненавидит манеж.

Открываю шкаф, скидываю ботинки на каблуках. Пора сменить брючки на домашний халат строгого покроя. Гости все-таки… Прозрачный, из шелка, едва прикрывающий попу, не пойдет… И этот, в виде кимоно, не пойдет — слишком претенциозно… Эта женщина вообще носила обычные халаты? Придется воспользоваться желтой пижамой с красными бабочками.

Внизу слышен спокойный разговор и звон посуды. По лестнице спускаюсь босиком — никак не могу уговорить себя влезть в чужие тапочки.

Семья решила воспользоваться моим советом и заняться настоящим пьянством. Посуда вымыта, стол убран, и посередине красуются сразу четыре бутылки — водка, вино, газировка.

— А мы тут решили расслабиться, — виновато оправдывается папа.

А его сыночек молча протягивает мне зеленый коктейль в высоком узком стакане. Смотрю на взбитую жидкость с сомнением.

— Молоко, один желток и два киви, — докладывает сынок, хмурится, задумчиво шевелит губами и добавляет:

— Ощи-щищенные…

И я понимаю, что он уже слегка расслабился. Пью коктейль. Вкусно.

— Кормящие должны пить горячий чай со сливками, это для молока очень полезно, — пошатываясь, мама ставит передо мной чашку. — Еще нужно есть грецкие орехи, только не жареные. Где тут у вас лежат грецкие орехи?..

— Понятия не имею, — сознаюсь я, выпивая вкусный чай.

— А вот греки, смею заметить, рекомендовали кормящим мамам употреблять раз в день по двадцать граммов красного виноградного вина, от него в крови повышается… повышается… — Папа старательно вытаскивает из бутылки с красным вином пробку, штопор вылетает, пробка не идет, и он впивается в нее зубами.

Дин-дон! — сказал колокольчик.

— Это кто-то уже на двери нажал кнопочку, — объясняет Коля, — это кто-то свой, он знает, что колокольчик гораздо приятней, чем звонок на воротах, особенно когда еще дети бегут по мостику, и цапля…

— Войдите! — крикнул папа, он уже успел налить мне в бокал двойную для кормящих матерей порцию вина, чокнулся с этим бокалом рюмочкой водки и опрокинул ее в себя, содрогнулся и еще раз крикнул:

— Войдите!

Ручка кухонной двери повернулась. Я оцепенела. Вошел следователь Поспелов.

— Мир вашему дому! — решил начать он с банальности, стряхивая шляпу. — А на улице дождь.

— Гостю — штрафную! — заявила мама, булькая в бокал на высокой ножке водку. — А мы к сыну приехали, то есть к брату с невесткой…

— Ляля нам не невестка, она эта… как ее? Жена моего брата — золовка, вот! Поставь гостю прибор.

— Ну какая золовка? — не унимается мама. — Она свояченица!

— Это кто же здесь будет хозяин? — поинтересовался Поспелов, снимая плащ и усаживаясь на выделенный стул.

— Понимаете, сейчас у молодежи все так непонятно, — пожаловалась мама. — На данный момент получается, что хозяин сейчас тут наш сын, Коля. Коля, поздоровайся с дядей!

Некоторое время семейство смотрело на Поспелова с напряженным обдумыванием, вероятно, вспоминало, знаком ли им этот человек.

— Кузьма Ильич, — приподнял Поспелов свой зад над стулом.

— Здравствуйте, дядя Кузя! — тут же отреагировал Коля, отправив жестом отца стопочку водки в рот.

— А вы, извините… — подался ко мне Поспелов через стол.

— А это наша Лялечка! — обняла меня сзади мамочка и погрозила Поспелову пальцем. — Ее нельзя волновать, она кормящая мать!

— Простите, а вы поете с Антоном? — поинтересовался папа.

— Пою? — удивился Поспелов.

— Ну да, работаете с ним?

— А, нет, я, собственно, и не знаком совсем…

— А и ладно! — перебила мама. — Подумаешь — пение! У нас сосед, например, умеет подражать токующему глухарю!

— А я здесь за порядком наблюдаю, — решил объясниться Поспелов, — мне охранник сказал, что появился юноша в гипсе…

— Это наш сын! — трагически зашептала мама. — Ему убийца переехал фургоном ногу! И, обратите внимание, опять — левую! — она многозначительно подняла вверх указательный палец.

— Так вы приехали в гости? — решил раскрутить маму следователь.

Я встала, вытащила из холодильника блюдо с салатом и наложила себе хорошую порцию.

— Тебе нельзя капусту, от капусты ребеночка будет пуч… ить! — икнула мама.

— Мы приехали в гости, у нас тут сложная семейная история, понимаете, сын влюбился в свою тетю… — начал объяснять папа.

— Она мне не тетя, — внес ясность Коля. — Она жена моего дяди! А тетя — это совсем другое, это сестра матери, например…

— У меня нет ни сестер, ни братьев и уже никогда!., никогда не будет… — грустно объявила мама и пригорюнилась.

— А сколько вашему маленькому? — вдруг перенес на меня свой интерес Поспелов.

Я набила как следует рот салатом и неопределенно помахала руками.

— А хозяин дома? Он в отъезде? — продолжал следователь.

Я кивнула и исхитрилась засунуть в полный рот еще ложку салата.

— Вы поймите, — решил все объяснить папа, — это дела любовные, тут надо иметь большой такт и понимание!

— Да что вы? — удивленно покачал головой Поспелов.

— Ну конечно! Мой сын влюбился в Лялю, а у Антона, оказывается, тоже была женщина, вот какая история… Нет, вы не подумайте, что сын совсем оболтус, хоть и бросил школу, он сразу пошел работать!

— Неужели?

— Конечно! И не просто работать, а в ночную смену!

— Точно, в ночную! — поддержала мама. — Он пошел работать в бар проститутом.

— Стриптизером! — укоризненно поправил папа.

Я чуть не подавилась и с изумлением уставилась на Колю Сидоркина. Коля закатил глаза и показал мне язык.

— И кто же это такой смелый взял школьника на работу в ночной клуб? — поинтересовался Поспелов.

— Меня сначала взяли уборщиком, а я случайно вышел на “эшафот”. В плавках, в фартуке — потому что туалет убирал! — в красных резиновых перчатках и со шваброй. В зале поднялся такой вой, и хозяин потом назвал этот номер “фантазии уборщика”, а уж как он разобрался с бумажками, я не интересовался.

— Куда он вышел? — поинтересовался следователь.

— Это такое место, вроде сцены со стойками, где нужно раздеваться, — с готовностью объяснила мамочка. — Наверняка ведь устроили Коленьку по чужому паспорту, куда только смотрит милиция!

— Тоже своего рода искусство. — Папа обнял сыночка и, покачивая головой, старался сфокусировать свои зрачки где-то в районе Колиной переносицы.

— Вы — родители молодого человека, который влюблен в очаровательную замужнюю даму в желтой пижаме! — подвел итог Поспелов.

— Видели бы вы Лялю с длинными волосами! — вступила мама. — Роскошные локоны. Волосы — это все, что мне в ней нравилось. Странная она. Только представьте, кормит ребенка в темной комнате и в черных очках! А водка еще есть? — она потрясла пустой бутылкой.

— А в холодильнике лежат отрезанные головы, — заявил Коля, когда Поспелов, оглядев уже неспособное передвигаться семейство, встал и подошел к холодильнику.

Следователь замер.

Я замерла.

Почувствовав наше напряжение, мама с папой переглянулись и одновременно прыснули мокрым пьяным смехом.

— И вот что мне непонятно, — озадаченно проговорил Коля. — Почему дядя Антон лежал под кроватью? Как он вообще там оказался мертвый, если я не смог его вытащить?.. Он совершенно натурально застрял, понимаете?..

Папа с мамой опять расслабились в припадке громкого смеха. Поспелов открыл холодильник и достал бутылку водки.

— И как же ты его вытащил? — буднично спросил Поспелов, отвинчивая пробку.

— С помощью третьего тома всемирной энциклопедии. А знаете, что еще странно? Зеркало в коридоре разбилось — и ни одного осколка!

— Да ну? — удивился Поспелов.

— Я знаю, почему оно разбилось! — гордо доложил Коля.

— Почему? — напрягся Поспелов.

— Потому что сразу два покойника в доме! Ни одно зеркало такого не выдержит.

Я встала и потянулась. Папа с мамой перестали корчиться от смеха и растерянно осмотрелись.

— Засиделись мы, — кивнул папа.

— А Кузьмич и не пьет совсем, — заметила мама.

— Не Кузьмич, а Ильич! — поправил папа. — Ильич, ты почему не пьешь?

— Да мне пора уже. Я могу вас проводить до остановки.

— Ну нет! Мы тут заснем, — топнул папа ногой в пол.

Так. Они напились и не собираются уезжать!

— Как знаете, а мне пора, — встал Поспелов. — Спасибо за гостеприимство. Проводите. — Он уставился на меня тяжелым взглядом, и я поплелась за ним к двери.

Мы вышли на улицу под козырек, хотя Поспелов и покосился на мои босые ноги с удивлением.

— Уютно вам тут? — спросил он, протянув руку и набрав пригоршню стекавшего с козырька дождя.

— Не очень. Слишком много народу лезет в дом.

— А скажите, Мона… Можно вас называть Моной? — Поспелов протянул продолговатую пластмассовую коробочку. — Скажите, что это за рыбки?

Я потрясла коробку. Что-то гремит внутри. Попробовала открыть. Крышка очень туго пригнана…

— Разрешите?..

Следователь открыл коробочку. Я взяла из холстинки сушеную рыбешку. Понюхала. Положила обратно.

— Это маленький фугу.

— Как? — растерялся Поспелов и склонился ко мне.

— Это маленький иглобрюх. Может быть, видели где-нибудь засушенного большого иглобрюха? В виде раздувшегося шара с огромными колючками? Такую красоту любят вешать в японских ресторанах, вероятно, для повышения аппетита…

Я затихла, слушая дождь.

— Это едят с пивом? — Поспелов взял из моих рук коробочку и уставился на рыбешек.

— Не думаю… Вы видели фильм Куросавы “Под стук трамвайных колес”?

. — Да. Хотите сказать о девочке, которая ранила ножом своего возлюбленного?

— Нет. Другая новелла. О маленьком мальчике, который умер в мечтах о доме с бассейном.

— Да-да! — обрадовался Поспелов. — Он умер, отравившись рыбой, объедками со столов какого-то ресторана.

— Я думаю, он отравился фугу.

— Вы думаете? — опешил следователь. — То есть как это — думаете?..

— Когда я посмотрела этот фильм… Давно, я была еще девочкой, я поинтересовалась в Тимирязевском музее, от какой свежей рыбы мог умереть этот мальчик. Мне показали сувенир — раздутое чучело иглобрюха, вот такой шар! — Я развела руки и обхватила им пространство между мною и Поспеловым, так что тому пришлось попятиться. — Это ядовитая, но очень вкусная рыба, так сказал старик в музее.

— У вас замерзли ноги? — тихо спросил Поспелов.

— Нет. Старик был прав. Очень необычный вкус у этой рыбы.

— Вы хотите сказать?.. Вы что, ее пробовали? — он уставился в коробочку.

— А что тут странного? Никогда не мечтала попробовать суп из черепахи, акульи плавники или чего похлеще — ласточкины гнезда. Только фугу, совсем чуть-чуть.

— Чуть-чуть?..

— Очень дорогая рыба.

— И где же вы это попробовали?

— В японском квартале Нью-Йорка. Почти двести долларов за порцию сырой рыбы и соусник с соевой гадостью. Но я не жалею. Есть очень мало вкусов на свете, которые трудно забыть.

— Минуточку…

Не выдержав вида моих голых ступней, Поспелов ушел в дом и вернулся с курткой и шлепанцами.

— Антон Сидоркин не курил, — заметила я, укутавшись в куртку.

— Мне нужно об этом знать? — удивился Поспелов.

— Так, на всякий случай, если опять предложите какой-нибудь утопленнице грязную прокуренную телогрейку.

— А что же рыба, эта… фугу? Вкусная?

— Не знаю, — я задумалась. — После нее во рту остается сильный привкус, такое, знаете, пощипывание и вязкость… Как будто жуешь листок молодой крапивы, залитый спермой. Вы пробовали когда-нибудь сперму?

Поспелов закашлялся, потом уставился на меня с интересом. По его лицу и напряженной позе сразу заметно — решает, издеваюсь я или сама по себе такая простая. Так ничего и не решив, он потоптался, покашлял, два раза многозначительно вздохнул и раздраженно подвел итог:

— И вы, значит, теперь эту дорогую рыбу сушите и грызете потихоньку на ночь, для остроты воспоминаний? А лягушек, которые своей шкуркой выделяют слизь — сильнейший галлюциноген, — вы, случайно, не облизывали? Тоже, знаете, говорят, незабываемые ощущения остаются потом на всю жизнь, плюс ожог на языке. — Он вытащил из коробочки какую-то гадость и потряс ею перед моим лицом.

— Не советую вам грызть сушеного иглобрюха, — отшатнулась я. — Его можно есть только свежим и приготовленным хорошим специалистом.

— И не собираюсь. Возьмите, это ваше. — Он ткнул мне в грудь коробку, закинув на рыбешек странный лоскут шкурки какой-то ящерицы.

— Спасибо, — машинально поблагодарила я, совершенно не представляя, что с этим делать.

Благодарность мою следователь воспринял как оскорбление и ушел в дождь, сердито разбрызгивая небольшие лужицы на траве.

Выбросив коробку в мусорное ведро, я поднялась наверх под нестройное пение соединившегося за кухонным столом семейства — Коля дирижировал и мычал, мамочка пыталась брать высокие ноты, папочка изображал тенора и ударный инструмент одновременно — он пел и стучал двумя ложками по столу.

Я посмотрела на спящих детей и улеглась между ними.

Помню, что девочка проснулась уже в темноте и стала дергать меня за руку.

Мы спустились в кухню, она сама взяла из холодильника какую-то банку и быстро поела, настороженно осматривая семейство Сидоркиных, залегших головами на столе.

Потом мы с ней пошли в ванную, я совсем забыла и чуть было не повела ее в грязную, на первом этаже.

Когда вернулись в спальню, проснулся мальчик. Он редко плачет, может быть, потому, что, как только проснется, я его кормлю, а покормленный он сразу же засыпает… Попросила девочку принести памперс снизу, она тут же вцепилась в меня холодными ручками, и я потрогала батарею у окна. Еле теплая. Ладно, так не хочется идти вниз, воспользуемся пеленками. Мою мальчика под струей воды, он висит, ухватившись ручками за мои указательные пальцы, надувает щеки и закрывает глаза, когда вода попадает в лицо. Девочка стоит рядом, держась за желтые с бабочками пижамные брюки.

Ее очень устроило, что после мытья мы все отправились на супружескую кровать. И вот, лежа между двумя детьми, под теплым шерстяным одеялом, я вдруг ловлю себя на том, что тихо напеваю. И не напеваю даже, а мычу. Мы стали покачиваться на мягком матраце в такт моему мычанию, и я почувствовала, что девочка улыбается.

Поздно ночью нас разбудил Коля, отвоевавший свою часть супружеской кровати. Он бесцеремонно лег посередине, стало теплее.

Папа Сидоркин проснулся с мамой Сидоркиной в гостиной внизу от холода. Он встал, потрогал батареи — холодные, укрыл маму ее же пальто, а сам решил найти часы (чтобы посмотреть время) и сына (чтобы выяснить наконец все окончательно, пока мама спит).

Часы он нашел быстро. Было чуть больше трех ночи. А Коля нигде не находился, более того, после безрезультатных странствий по первому и второму этажу и по мастерской, в которую он зачем-то спустился, папа понял, что не только Коли нет. Совершенно пропали и двое детей вместе с Лялей. Бродя по затихшему темному дому, папа Сидоркин старался не шуметь и света не зажигать. Он осмотрел на ощупь две тахты в гостевой комнате, детскую, кабинет, ударился больно ногой о подставку под вазу в коридоре и нерешительно остановился у дверей супружеской спальни. Рука сама поднялась, чтобы постучать, и папа убрал ее другой рукой, совершенно не понимая, что такое с ним произошло и как он умудрился так грандиозно напиться.

Он вошел в спальню на цыпочках, подошел к кровати и легко провел по вспучившемуся одеялу кончиками пальцев. Ясно, там кто-то лежит, но кто?.. А вдруг там его сын с этой женщиной, с этой…

Папа опустился на пуфик и несколько минут ждал, когда перестанет колотиться сердце. За эти минуты он в подробностях вспомнил, как впервые увидел Лялю, ее нежное золотое свечение волос, всегда настороженные, испытующие глаза, родинки на шее за ухом, резкий рисунок губ, слишком резкий для бесхарактерных, размытых черт лица. Вспомнил свое удивление — он не ожидал, что старший брат выберет именно такую (какую?!) жену. Любую другую, но не такую, не этот сгусток света и напряжения, лукавства и похоти, легкой ранимости и почти тупого упорства.

Папа встал и решительно сдернул одеяло. Его отнесло назад, он упал на пуфик и еще продолжал падать, дергая ногами в воздухе, пока не уперся руками в пол сзади.

Сын лежал, широко расставив ноги и открыв рот в счастливом пьяном сне. Между ног его устроилась маленькая Сюша, она спала, сложившись зародышем, с засунутым в рот большим пальцем левой руки. Под одной рукой сына лежал младенец, запеленатый так, как сейчас уже не делают, — тугим коконом, а под другой… Именно когда папа увидел женщину, его и отнесло назад.

Кое-как встав, папа опять склонился над кроватью и почувствовал, что весь покрылся пупырышками ужаса. Женщина, спящая под рукой его сына, была со странно выбритой головой, будто неумелый парикмахер водил машинкой наугад в темноте, оставляя на бритой голове полосы ежика. Ее волосы валялись на полу, и никто на свете уже не смог бы убедить папу, что этот безжизненный серый клочок и есть остатки прохладного тяжелого золота, когда-то молочной июньской ночью, на пляже у Петропавловки, на одну только минуту закрывшего его голую влажную грудь.

Угодив ногой в парик, папа закричал дурным голосом и так громко, что разбудил даже маму в гостиной под пальто. Спросонья, обнаружив себя в чужом темном месте, мама бросилась на крик, они столкнулись внизу лестницы, оба упали и еще кричали некоторое время от боли.

Потом папа побежал в коридор и там еще долго не мог сдернуть с вешалки свою куртку, а мама побежала наверх, на второй этаж, чтобы немедленно выяснить, что случилось такого страшного с ее сыном.

Папа и мама Сидоркины обнаружили себя часа через два на проселочной дороге в мутном рассвете, вцепившимися друг в друга и медленно бредущими на далекие огни. Они осмотрели и ощупали друг друга, избегая говорить о сыне и о странной обритой женщине на кровати с ним. К этому времени родители совершенно протрезвели и ужасно обрадовались, что живы и что вместе, а значит, все преодолимо!., все, кроме накрапывающего дождя и этой ужасной грязи, потому что в домашних шлепанцах не очень хорошо по ней ходится…

АРЕСТ

В четыре часа тридцать минут утра со следователем Поспеловым связался дежурный оператор из фургона и доложил, что сорок минут назад из дома поспешно выбежали мужчина и женщина и отправились в неизвестном направлении. А пять минут назад, воспользовавшись отмычками, в дом проник неизвестный.

— Как это вы определили, что он воспользовался отмычками? — начал просыпаться Поспелов.

— Он открывал замки ворот и входной двери методом подбора. Либо это были отмычки, либо ключи от дома, совершенно ему незнакомые.

— Что слышно?

— Тишина. В ванной на первом этаже течет вода.

— Течет?.. — задумался Поспелов. — Ладно, спасибо. Передай дежурному, что мне хватит четырех человек. Пусть подъезжают. — Он отложил рацию, встал с неудобной широкой скамьи и развернул плащ, который подкладывал под голову.

В сарайчике светилась раскаленная проволока самодельного обогревателя. После визита неизвестной дамы, смывшей подслушку в унитаз, Поспелов стал задумчив и рассеян, больше не вспоминал о двух месяцах до пенсии и категорически отказался идти ночевать в эту ночь к Пете. Он объяснил свое поведение предчувствием, остался на ночь в сарае, и, чтобы спасти московского следователя от холода, хозяин Чукчи накрутил на асбестовую трубу, установленную на кирпичах, проволоку спиралью, а потом воткнул ее концы в розетку. Следователь топтался и вздыхал у розетки минуты три, но так и не решился выдернуть концы проволоки. Ограничился отбрасыванием ногой всякого мусора подальше от обогревателя и раздраженными междометиями.

Коля Сидоркин просыпался мучительно, ему снилось, что он открыл краны в загаженной ванной и из носика полилась черная вода, журча и брызгаясь. Коля дернулся и с ужасом нащупал голову Сю-ши внизу живота, приподнял ее и кое-как выбрался из-под одеяла — писать хотелось нестерпимо, еще бы несколько секунд такого сна, и…

Он вышел из спальни и угодил в прямоугольники холодного голубоватого света на полу — полнолуние. Огромная, как ему показалось, круглая льдинка луны висела в окне, ужасная, как смертный приговор. В туалете Коля сидел на унитазе минут десять, получая удовольствие и безостановочно зевая. Дверь он не закрывал и где-то на восьмой минуте явственно услышал шум внизу и вспомнил о родителях. Он встал, протянул было руку к кнопочке на унитазе, чтобы смыть, но потом передумал шуметь и тихо-тихо, как только мог с загипсованной ступней, спустился вниз.

В кухне горел свет, но никого не было. Стол весь заставлен грязной посудой и бутылками, раковина — полная, на полу — шкурки от бананов и растоптанные кружочки колбасы. Услыхав шум в ванной, Коля поморщился. Все понятно, мама не выдержала вида ванны и пошла ее мыть в… Были же где-то часы… О господи, в пять утра!

Он заглянул в приоткрытую дверь и удивился. Это не мама. Над ванной склонился мужчина в синем комбинезоне и красных резиновых перчатках. Одной рукой он держал душ, иногда направляя его в определенные места, а в другой — пинцет, им мужчина ковырялся в жутких отложениях на дне ванны. Вот что-то его особенно заинтересовало, мужчина приладил душ на стену и наклонился. Коля осторожно вошел и тоже наклонился над ванной. Почти вся черная жижа была смыта, рука в красной перчатке осторожно придерживала какую-то странную металлическую кнопку на дне ванны, и, когда вода стекла, мужчина снял перчатку и забрал кнопку пальцами. Он выпрямился, и Коля выпрямился и чуть не закричал — на голове мужчины оказался странный прозрачный противогаз с висящим под подбородком баллончиком.

Мужчина, застыв, смотрел несколько секунд на Колю, потом достал из нагрудного кармана комбинезона пластиковый пакетик и осторожно засунул в него металлическую бляшку. После чего взял вантуз и стал прочищать сток. У него получилось не очень хорошо, хотя из отверстия снизу и выбулькнулось пару раз нечто, что Коля не решился рассмотреть, а мужчина, напротив, казалось, только этого и ждал — он наклонялся так низко в своем дыхательном аппарате, так тщательно ковырялся в выплывших сгустках слизи, что Коля наконец понял.

— Вы — сантехник! — радостно объявил он. — Как хорошо, а то, знаете, батареи совсем холодные и ванна засорилась!

Мужчина отложил вантуз, снял перчатки и стащил с головы устройство с баллоном.

Коля попятился. На него теперь смотрели совершенно холодные и какие-то неуловимые глаза.

— Пойдем, — сказал странный сантехник и силой потащил Колю за руку, совершенно не реагируя на его хромоту.

— Пустите руку, я так упаду! Можете сами найти ванную наверху, вторая дверь налево!

Кое-как освободив руку, Коля увидел, что сантехника совершенно не интересует ванная. Он опустился на колени недалеко от лестницы, провел рукой по полу и вдруг снял сразу несколько паркетин.

— А это еще зачем? — удивился Коля, думая, может ли в этом месте быть разводка стока из ванны и туалета.

Не может!

В образовавшуюся под паркетинами дыру рука мужчины поместилась почти по локоть. Казалось, он удивился, залез в это отверстие другой рукой, пошарил как следует, потом вдруг уставился перед собой и застыл.

Он смотрел на разбитое зеркало, вернее, на оставшуюся раму с застрявшим в нижнем левом углу треугольным осколком.

— Включи свет.

Коля щелкнул включателем. Сантехник осмотрел место, где раньше было зеркало, достал из другого нагрудного кармана нож и стал ковыряться в стене. Коля решился и подошел поближе. Ничего интересного. Опять — какой-то кусок железа.

— Может быть, вы и не сантехник вовсе? Может быть, вы сборщик цветного металла? — поинтересовался Коля, наблюдая, как бесформенный блестящий комок помещается в пакет с маленькой бляшкой из ванны.

— Это пуля, — спокойно объяснил сантехник, и никакое другое слово не смогло быудивить Колю больше.

— А где же тогда осколки? — тупо поинтересовался он. — Сначала, понимаете, зеркало висит, потом — раз! — и нет зеркала, а на полу — ни одного осколка, а потом приходите вы и вынимаете пулю!.. Вы ведь не сантехник, да?

— Мне нужна коробочка из тайника, — кивает мужчина на дыру в полу. — Продолговатая металлическая коробка, и я сразу уйду.

— Я ничего не знаю! — поспешно заявил Коля. Мужчина подумал немного и вдруг пнул носком ботинка гипс.

— Кто стрелял? — спросил он, когда Коля перестал прыгать.

— Я не знаю, я не стрелял и не брал вашу коробочку!

— Не ори. Плита в кухне газовая или электрическая?

— Плита?.. А, плита, плита — газовая, а что?

— Иди вниз.

В кухне мнимый сантехник спокойным голосом объяснил, как долго он будет держать лицо Коли опущенным в пламя горящей горелки, если тот немедленно не отдаст ему коробку из тайника.

— Вот сюда засуну. — Он ткнул указательным пальцем в середину горящего кружочка и для убедительности еще пошевелил им, потревожив синеватые лепестки пламени.

Коля смотрел, не в силах двинуться с места.

— Я ведь разберу весь дом по щепке, но найду коробку, только получится долго и трудно. Не заставляй меня это делать. Сколько здесь народу?

— Народу?.. Где?

— Сколько людей сейчас находится в доме? — повторил вопрос сантехник, не повышая голоса.

— А!.. Я тут нахожусь. — Коля провел ладонями по лицу, у него появилась слабая надежда, что это сон, что уж лучше пусть он проснется в залитой мочой постели, чем этот кошмар окажется явью. — Тут еще двое маленьких детей, мои родители — мама и папа, потом эта… женщина, которая кормит детей…

— Вот видишь, сколько людей может пострадать.

— А почему вы думаете, что коробочка находится в доме?

— Она в доме. Я уверен. Думай.

— Ну, не знаю… Мои мыслительные способности вам вряд ли пригодятся, я совершенно не знаю этот дом, я понятия не имел, что в полу коридора есть тайник, что в зеркало кто-то стрелял, вообще получается какой-то бред, вам не кажется? — Коля с надеждой посмотрел на застывшего у плиты сантехника. Не заметив в его лице никаких изменений, Коля предложил:

— А давайте осмотрим все шкафы, хотя… В комнате для гостей, к примеру, я недавно выпотрошил все тумбочки, но никакой коробочки не видел…

— А мне кажется, что ты ее видел, только забыл. Ты ведь давно шаришь в этом доме, а?

С этими словами сантехник ударил Колю в живот, а когда тот согнулся, ухватил его крепкой пятерней за затылок и наклонил голову к горелке.

Когда язычки пламени приблизились к лицу, предупреждая о смерти жаром и запахом газа, Коля вдруг понял, зачем его сначала ударили в живот. Сантехник ниже Коли ростом и не может просто так наклонить его голову! Это соображение придало ему сил; извернувшись, Коля лягнул мужчину здоровой ногой и попытался освободить голову.

Это разозлило сантехника, он заломил руку мальчика за спину и сунул его лицо в пламя. Секунды на две.

Коля вдруг обнаружил, что изо всех сил удерживается от крика. Кричать было нельзя, потому что родители…

Громкий гулкий звук, рука отпущена, и Коля может ухватиться за плиту и отшатнуться от горелки. Он смотрит на пол и видит упавшего сантехника. Поднимает голову и видит Лялю… нет, как же ее?.. Мону в идиотской яркой пижаме со сковородой в руке.

— Какого черта здесь происходит? — спрашивает женщина и ставит сковороду на стол у плиты.

Это та же сковородка, тяжелая, с длинной ручкой.

— Я не знаю, этот тип смыл все, что было в ванне, — Коля, вдруг совершенно обессилевший, с трудом поднимает руку и показывает в сторону коридора, — выковырял из стены пулю, поднял на втором этаже паркет и стал требовать, чтобы я отдал ему какую-то коробку.

— Коробку или чемодан? — Мона по-хозяйски ставит на горящую горелку чайник.

— Чемодан?.. Нет, он точно сказал — коробка.

— Подумай хорошенько, может быть, он сказал “ящик” или “кофр”?

— Я не могу думать, мне плохо, меня тошнит, и голова раскалывается.

— Пить надо меньше! Как он попал в дом? Почему ты открываешь дверь на каждый звонок?!

— Клянусь! Я… Я чуть не намочил кровать, еле встал в туалет, а он ванну моет в противогазе! Если не веришь, можешь посмотреть, его намордник валяется на полу. Я думал, что он сантехник…

— Сантехник? В пять утра?

— Откуда я знаю, вдруг дядя Антон раздал ключи всей обслуге и сказал приходить в любое удобное им время?!

— Бери за плечи.

— Что?..

— Бери за плечи, я — за ноги, вынесем на улицу.

— Как это — на улицу? — не понимает Коля. — Он же меня чуть не искалечил, вот, смотри, волдыри уже вздулись! Его надо сдать в милицию!

— И что ты скажешь? Что этот человек мыл ванну и снимал паркет, а потом решил поджарить твою физиономию над горелкой? Ты сколько выпил вчера, мальчик? Он ничего не украл, никого не убил, в дом вошел тихо, значит — без взлома, так что поднимай его за плечи.

— Он!.. Он нашел что-то в ванне и положил в пакет, там, в нагрудном кармане!

Мона приседает и обшаривает карманы “сантехника”. Нож, связка ключей, пейджер и небольшой пакет с липучкой.

Они с Колей долго разглядывают пакет на просвет.

— Это — пуля! — почему-то шепотом сообщает Коля, показывая пальцем на кусок сплющенного металла. — А это — кнопка из ванны, я сам видел.

Подумай, Мона заталкивает все, кроме ключей, обратно в карманы комбинезона и решительно берет мужчину за ноги. Коле ничего не остается, как подхватить его за плечи.

С большим трудом они доволокли тяжелое тело к калитке. Коля, предлагавший сначала утащить злобного “сантехника” за ограду поселка в лес, у калитки решил ограничиться выносом тела за территорию участка. Потоптавшись, уложили мужчину на прошлогоднюю траву за оградой, постояли, тяжело дыша, и ушли в дом.

Мона осмотрела ванну. Чистой ее, конечно, не назовешь, но все равно приятно, что кто-то смыл слизь и отложения на дне. Она подняла с пола противогаз с баллончиком-очистителем и красные резиновые перчатки, хотела было выбросить это в мусорное ведро, уже открьша дверцу в кухне под раковиной, но ведро оказалось переполненным, с вывалившимися на пол остатками вчерашнего ужина, и Мона еще раз отперла три замка на двери, потом — два на калитке и бросила перчатки, пинцет и противогаз на лежащего за оградой мужчину. И с чувством, что все сделано правильно, ушла досыпать.

Мужчина дернулся и открыл глаза. Сначала он поднял руку и нащупал на животе то, что на него свалилось и привело в чувство. Потом он попробовал дотянуться рукой до головы, чтобы определить размеры шишки на затылке, но не успел.

От сильного рывка сзади — за плечи — мужчина оказался в положении сидя. Кто-то поддерживал его со спины, а в мутной полутьме перед ним образовалась бесформенная фигура. Это следователь Поспелов наклонился, упираясь ладонями в колени, и отслеживал малейшие изменения в лице мужчины в синем комбинезоне. И, как только тот широко открыл глаза и стал с недоумением оглядываться, обнаружив вокруг себя еще троих людей, внимательно его разглядывающих, следователь с чувством выполненного долга объявил:

— Вы арестованы.

И потряс перед лицом мужчины звякнувшими наручниками.

СОН

Я предложила Коле поспать, но он отказался. Он метался по кухне в поисках веника. Вероятно, от пережитого шока и от наливающихся болью волдырей на лице у него случился сильнейший энергетический выброс, который перерос в непреодолимую жажду наведения порядка. Когда я уходила наверх, Коля скидывал в мусорный пакет остатки еды со стола, со страшной скоростью опорожнял тарелки и укладывал их одну на другую.

В коридоре у стены образовалась дыра в полу. Я решила, что осмотрю ее, когда высплюсь.

В гостевой комнате — никого, в кабинете — тоже, неужели напившиеся до бесчувствия родители мальчика Коли свалились где-то внизу в гостиной? Неужели они так отключились, что не слышали шума и криков сыночка, которого поджаривали над горелкой?..

Дети спят.

Дети спят…

— Господи, если ты есть, если ты где-то существуешь — глубоко в Земле или высоко в звездах, — спасибо тебе за сон детей — за мальчика, пьющего мое молоко, и за девочку, поверившую в меня, спасибо, ибо только с ними я сплю, как живая!

Пробормотав это скороговоркой, ложусь рядом с детьми и некоторое время учусь дышать в унисон, сбивая свой болезненный ритм крови до замедленной пульсации невесомости.

И вот я спала, спала… И вдруг оказалось ужасно важным найти ту самую коробочку, которую мне всучил следователь Поспелов и которая, как я поняла во сне, зачем-то понадобилась извращенцу — любителю в пять утра мыть чужие грязные ванны и баловаться с огнем. И вот я как бы встаю и иду вниз — со ступеньки на ступеньку, топ-топ, шлеп-шлеп — босыми ногами… Иду я в кухню, потому что точно помню, что выбросила коробку с сушеными фугу в мусорное ведро. Открываю дверцу под раковиной… Считаю до десяти. Это очень смешно — считать во сне и не сбиться. Один-два-три, глаза протри!., потом — четыре-пять, иду искать… Шесть-семь-восемь, где коробочка? — мы спросим… Девять-десять, и опять — заново начни считать… Считай не считай — коробочки нет…

Стою, покачиваясь, и тупо смотрю на чистейшее пустейшее ведро с заботливо заправленным в него черным пакетом для мусора. Оглядываюсь. Кухня прибрана, можно даже сказать — вылизана до угнетающего ощущения больничной столовой.

И я подхожу к окну и вижу сквозь замутненное дождем стекло, что мальчик Коля стоит в длинном дождевике на дороге, а в руках у него — два больших черных пакета. Он стоит заблудившимся рыбаком, отчаявшимся странником, изгнанным с объедками со стола унылым гостем, монахом, потерявшим бога, даже странно, что я его узнала — в остром капюшоне, закрывающем голову. Я не понимаю, что он делает на дороге, просто смотрю, как стекающая по стеклу вода дополняет его высокую несуразную фигуру изгибами, я ничего не понимаю до тех пор, пока Коля вдруг не двинулся навстречу свету фар. Став на цыпочки, я вижу медленно проезжающий огромный фургон, и, когда Коля стал обходить его сзади, когда он замахнулся, закидывая в открытый зев пакеты, я соображаю, что это приехал мусорщик и что вожделенная коробка уходит от меня. Почему-то это настолько нестерпимо важно, что вдруг бросаюсь к двери, бегу к калитке — она заперта! — быстро — к воротам, выскакиваю на дорогу, когда фургон уже набирает ход, пробегаю мимо Коли, отталкиваясь голыми ступнями от мокрого асфальта — как четко все ощущается, какой захватывающий сон! Я вижу грязно-оранжевый краешек зева, который мне непременно нужно достать рукой, потому что тогда я смогу запрыгнуть внутрь! Он совсем рядом, я уже дотянулась указательным пальцем… Вот я схватила его обеими руками, подпрыгнула и упала на только что заброшенные пакеты, с чувством выполненного долга тут же исступленно прижав их к себе… Я лежу на мягких вонючих отходах жизнедеятельности гомо сапиенс, это странно — ощущать запахи во сне, но тем не менее я их слышу, и отлично слышу, а если приподнять голову, то еще минут пять — пока мусорщик не завернет к контейнерам у въезда — можно будет корчить рожи и показывать язык мальчику Коле, застывшему с открытым ртом и выпученными глазами — средневековый истукан в дожде.

Ужасающий лязг и грохот и — лавина мусора с пищевыми отходами пополам. Забросив в себя два контейнера, мусорщик включил ход поршня, и меня со зловещим гулом засосало внутрь и зажало так, что не пошевелиться. И тогда, ощутив боль, я вдруг поняла, что не сплю, что мусор теплый, теплее дождя, что если я немедленно не объясню себе, какого черта делаю в мусоросборнике, то свихнусь совершенно.

И я стала вспоминать сон сначала, потом — вообще все сначала, с того дня, как впервые увидела засушенного фугу, и вспомнила все, и даже улыбку Куоки-Лучары — без четырех передних зубов. Эта дыра во рту меня завораживала, как провал в анатомию безвременья — пальцем — во влажные внутренности раковины вселенной; два верхних и два нижних зуба были пожертвованы Куокой на алтарь знахарства, в розовые створки десен она иногда просовывала кончик языка — трубочкой — и издавала тонкий свист, пронизывающий до зубной боли. Гаити Куоки — это липкий приторный мед солнца и шершавые напоминания кораллов о нежности кожи… Колдунья Куока-Лучара растирала рыбок в порошок, добавляла в него… Что же она в него добавляла?.. Трудно дышать… Еще парочка таких контейнеров, еще два включения поршня — и мне конец. Гаитянка Куока под страхом смерти и кары Анигу-ры Всевидящего рассказала свою самую главную тайну — она может воскрешать мертвецов. Это что же получается?.. Что я рванула за этой коробкой с засушенными фугу, чтобы воскреснуть?! Душно… Я стараюсь вдыхать и выдыхать ртом, короткими судорожными движениями живота, но от вони не спастись, и тошнота подступает с давно забытыми схватками страха.

Чего я боюсь? Не смерти же… Смешно.

Еще одна остановка.

Мне конец.

Вероятно, сплю я все же потому, что ожидаю боли равнодушно, с обреченностью предродовых схваток, и дышу по-собачьи учащенно, и расслабляю спину и ноги, подгадывая момент, когда накатит нестерпимое, раздирающее внутренности мгновение перехода, и мне интересно только это мгновение и я — в нем.

ДОПРОС

Задержанный молчал, сопел и то и дело, скривившись, осторожно трогал свой затылок, после чего осматривал ладонь, вероятно, не веря, что крови нет.

Поспелов сидел за столом в комнате допросов следственного изолятора Серпуховского УВД и ждал, когда проверят отпечатки пальцев и появятся результаты экспертизы одежды и содержимого карманов задержанного.

— Будете говорить? — в четвертый раз флегматично поинтересовался следователь.

— Только после звонка, — в четвертый раз ответил задержанный и занялся шишкой на затылке.

Поскольку документов при нем не было, Поспелов предложил сам позвонить по любому номеру для выяснения его личности, но задержанный упорно стоял на своем: немедленное оказание ему медицинской помощи и срочный звонок, который он должен сделать самолично.

Медицинская помощь в виде осмотра черепа и грелки со льдом была оказана задержанному достаточно быстро, а вот чтобы сделать рентген, которого тот настойчиво требовал, его нужно было провести недалеко, дворами (на данный момент ни одной свободной машины не было) в приемную “Семашко”, и вот тут у Поспелова возникали некоторые трудности с определением статуса задержанного. Если он, по отпечаткам пальцев и результатам анализа пули из пакета в его кармане, окажется в рамках пристального интереса органов правосудия, то в больницу отправится в наручниках и с охраной. Но если задержанный после звонка выкрутится (а что-то подсказывало Поспелову, что выкрутится непременно! — именно поэтому следователь и не разрешал позвонить), то на рентген пойдет уже свободным человеком, получившим необходимую успокаивающую дозу извинений.

Задержанный, невысокий худой мужчина неопределенных, как говорят — “средних” лет, внешность имел совершенно обычную, черты лица ничем не примечательные, глаза — небольшие, серые, постоянно занятые разглядыванием пола либо собственных рук, так что Поспелов уже почти сорок минут имел удовольствие в подробностях изучить небольшую плешь и сильно закрученные кончики его оттопыренных ушей. Уши — единственное, что выделил бы в нем Поспелов, от скуки про себя тренирующийся в описании внешности. Его всегда удивлял вопрос о чем-то необычном в облике преступника, что потерпевшие за несколько секунд нападения намертво должны запечатлеть в своей памяти. Поспелову казалось, что все люди необычны, все разные, и сейчас, разглядывая совершенно обычного и даже какого-то безликого человека, он обрадовался его ушам и про себя окрестил спокойного и самоуверенного задержанного Ушастым.

Ушастый не курил, отказался от чая (Петя принес два стакана в ностальгических подстаканниках), ему нужен был только телефон, и Поспелов считал, что он точно знает, чего ждет следователь, и даже знает, что ему придется перед Ушастым извиняться.

Когда наконец принесли бумаги из лаборатории, Поспелов начал с отпечатков. В картотеке не значатся. А вот что касается пули… Стараясь скрыть охватившее его удивление, Поспелов читал длинную докладную, написанную от руки. Просто роман какой-то. “Из оружия типа… образца шестьдесят четвертого года… — так, пропустим, — пули такого калибра и с условно-однозначными отличительными фактурными отметинами… поперечная бороздка в направлении… дважды исследовались фактурщиками-баллистами по факту убийства при задержании опасного рецидивиста… — имя какое смешное!.. — и при отражении нападения на охранников пятого структурного отдела”. Может быть, сразу начать с конца?

Поспелов перевернул лист и дважды прочел, что оружие, из которого была выпущена найденная в кармане задержанного деформированная пуля, является:

— служебным…

— зарегистрированным и…

— числившимся за …!

Поспелов поднял глаза на допивающего чай Петю.

Петя смотрел в окно, почувствовал тяжелый взгляд затылком, развернулся, отставил подстаканник и выразил всей своей напрягшейся позой готовность к действиям.

Поспелов протянул ему заключение баллистов.

Дочитав, Петя захохотал.

Это так изумило задержанного, что тот выпрямился на стуле, поднял голову и приоткрыл рот.

“Передний зуб сколот!” — с удовольствием отметил Поспелов еще одну “отличительную особенность”.

— Нет, Кузьма Ильич, вы подумайте, бывает же такое!.. Нет, я не понимаю… — отсмеявшись, Петя приготовился к обсуждению странных поворотов судьбы.

— Выйди, — строго попросил Поспелов, заметив, что веселье оперативника вывело задержанного из душевного равновесия.

Резкая смена веселого лукавства на плохо скрываемую обиду на лице Пети развеселила Поспелова, и он стал читать заключение о другом металлическом предмете, обнаруженном в пакете с деформированной пулей.

“Новейшая модель электронного маячка, тип… серия… изрядно поврежденного и полностью выведенного из рабочего состояния вследствие помещения его в кислотную среду, что повлекло за собой порчу электронной начинки, хотя защитная оболочка растворилась лишь частично, но…”

Задержанный вдруг заговорил.

— Вероятно, вы уже поняли из ваших бумаг, кто я, — это был не вопрос, а веское замечание. — Давайте поговорим, как деловые люди. Вы же прекрасно понимаете, что после звонка меня отсюда заберут, и бумажки эти ваши заберут, и мне наплевать, как вы выкрутитесь с отчетом об использовании группы захвата при моем задержании.

— Как деловые люди, ну надо же! — покивал Поспелов, к своей досаде вынужденный признать, что ничего не понимает.

— Мне нужно знать, кто стрелял, — понизил голос задержанный и подался телом к Поспелову. — Если вы уже выяснили и это показалось вам ужасно смешным, я готов ответить на некоторые вопросы в обмен на информацию о хозяине оружия, из которого была выпущена пуля. Только потому, что мне это нужно срочно, — подумав, добавил Ушастый.

— Хорошо… — Поспелов понимал, что времени на раздумья у него нет, потому что любую паузу задержанный воспримет как сомнения, а их у следователя быть не должно, если он в курсе, конечно… — Где вы нашли маячок?

— В ванне, — быстро ответил Ушастый.

Стало легче. Итак, из фургона передали, что неизвестный проник в дом и после этого?.. Точно, течет вода в ванной.

Течет вода в ванной…

Течет вода в ванной…

После пятой такой фразы, пропетой про себя, Поспелов понял, кто перед ним сидит, и подвинул Ушастому телефон.

Тот посмотрел на телефон, на следователя и не стал звонить.

— Кто стрелял?

— Да, понимаете, история такая смешная получилась, вы не поверите… Я хочу знать, почему вам так важен этот выстрел?

— Потому что человека, у которого в зубе был запломбирован маячок, убили. И мне крайне важно знать, кто это сделал.

— Вы думаете, что эта пуля?.. Ах да, это же она разбила зеркало и застряла в стене, так?

— Вы скажете, кто стрелял?

— Минуточку. — Поспелов суетливо встал, сходил к двери, словно забыл, что может воспользоваться кнопкой вызова, лично позвал охранника и приказал снять с Ушастого наручники. После чего сильно удивил охранника. Задержал его у двери, уставил указательный палец на третью пуговицу форменной одежды и, назидательно тыча при каждом слове в эту пуговицу, медленно произнес:

— Ты вот что, голубчик, ты скажи Пете, что я им очень недоволен за его смех, хорошо? Скажи, что он дурак и что ему не место в органах.

Охранник стоял истуканом, тараща глаза.

— Ты скажи, что таких халатных работников свет не видывал, а сейфы — это вообще его слабое место. Запоминаешь?

Охранник судорожно кивнул.

— Вот именно — халатных! Так что пусть идет писать рапорт на увольнение и сдает свое оружие. Что? Ах да, ты же на посту… Да вон же этот нерадивый опер, вон, идет к нам по коридору. Ты знаешь, ты ему все это скажи, ладно, а то мне самому неприятно.

Поспелов аккуратно закрыл дверь, натянул на лицо улыбочку и рассеянно поинтересовался:

— На чем мы остановились?

— Вы знаете, кто жил в доме на Московской? — ответил вопросом Ушастый.

— Э-э-э… в последнее время или вообще?

— Ну вы же не зря вокруг него топчетесь, а? Исполнительный следователь внутренних дел, так? Я не ошибся? 15-й отдел ФСБ — это вам о чем-нибудь говорит?

— Позвольте, минуточку, — Поспелов медленным и сильным движением ладони провел по лицу — от надбровных дуг к подбородку, — пятнадцатый отдел, пятнадцатый отдел, ну как же! Конечно, говорит. Пропавший без вести агент этой самой Федеральной службы по фамилии Успендриков был повешен…

— Что вы сказали? — дернулся Ушастый.

— Я сказал, что розыск агента вашей службы был повешен на органы милиции по особому распоряжению прокурора. Да сами посудите, это ведь и ежу понятно. Пропал человек, так? При исполнении, заметьте, пропал, при слежке за неким объектом по кличке “учительница пения”. Нет, вы поймите! — Поспелов перебил собравшегося что-то сказать Ушастого. — Вы поймите, голубчик, это даже смешно — поручать милиции розыск без вести пропавшего агента ФСБ, и по какой такой причине? А! Не знаете? Да из-за места жительства! Разве это не смешно? Пришло такое распоряжение, чтобы, значит, по заявлению жены этого самого Успендрикова органы внутренних дел по месту жительства пропавшего назначили его в розыск.

— Откуда у вас информация об учительнице пения? — устало поинтересовался Ушастый.

— Из газеты, — с готовностью ответил Поспелов. — Вы его квартиру, конечно, хорошо почистили, и дачу за городом, и автомобиль, а вот про шкафчик в бассейне забыли. А в этом шкафчике я и нашел несколько газет, в которых Успендриков красным фломастером!.. Вы только вдумайтесь, насколько это попахивает банальностью из американского детектива! Красным фломастером обвел одно и то же объявление: “Учительница пения для глухонемых”. Знаете, — Поспелов подошел поближе к Ушастому и склонился, чтобы хорошо видеть его лицо, — мне показалось, что он специально это сделал, потому что искал эту самую учительницу пения для глухонемых или следил за ней. Чтобы, значит, привлечь внимание следователя, которому поручат дело о его исчезновении или гибели. Такого вот исполнительного и дотошного следователя. Вроде… меня… Лицо человека, сидящего на стуле, ничего не выражало. Глаза смотрели прямо перед собой, уши не изменили цвет.

— Давайте закроем эту тему, — предложил Ушастый. — Ее больше нет в живых, искать больше некого.

— Вот как? — выпрямился Поспелов. — И этот вывод сделали вы?..

— Маячок, который валялся на дне ванны. Эта штука была запломбирована в зуб человека, которого вы знаете как учительницу пения.

— Ага. Понятно. А не могла она… Не мог этот человек просто выковырять пломбу вместе с вашим маячком и…

— Не мог. Он о нем понятия не имел. Скажите же, наконец, кто стрелял в доме на Московской..

— Вы думаете, что этим выстрелом и была убита учительница пения?

— Ее дом имеет новейшую систему охраны, никого постороннего она бы ближе чем на десять шагов не подпустила, не говоря уже о…

— О чем? О чем не говоря?

— О том, что, забеременев, стала более осторожна и дважды отклонила предложения заработка. Вы же знаете, чем она занималась?.. — Ушастый мельком глянул на Поспелова, тот с готовностью кивнул, потом резко замотал головой из стороны в сторону.

— Понятия не имею! Я думаю, она была вашим спецагентом, а потом скрылась, вот вы и снарядили Успендрикова ее найти.

В почти бесцветных глазах мелькнуло что-то вроде уважения. Потом Ушастый потянулся и зевнул.

— Ерунда все это — агенты, слежка… Все было гораздо проще. Но теперь это уже не имеет никакого значения. Итак…

— Это стрелял мой оперативник, случайно, — сдался Поспелов, поняв, что больше с ответом тянуть не удастся. — Он побежал наверх, упал в коридоре и случайно выстрелил в зеркало. Убрали осколки, как смогли…

— Разрешите? — Ушастый, не дожидаясь ответа, взял со стола заключение баллистов, внимательно его прочитал и выжидательно посмотрел на Поспелова, подвинув к нему телефон.

— Что?..

— Вызывайте этого вашего оперативника. Сейчас приедут мои люди, будем говорить. Да, и оружие, пожалуйста, изымите. Да-да, то самое оружие, из которого он выстрелил, когда упал.

— А вот этого, извините, никак не получится, — горестно вздохнул Поспелов. — Без постановления не могу, сами понимаете, служба!

— Да ладно, следователь!

— Не могу, хоть режьте! — для убедительности Поспелов похлопал себя зачем-то по животу. — Приедут ваши люди, пойдут к начальнику оперативного отдела, получат приказ, с приказом это будет правильно. А вызвать я его, конечно, вызову. Почему не вызвать… Вы пока звоните по своему делу, я не буду вам мешать, пойду отдам распоряжение…

Приказным тоном ему посоветовали остаться и показали глазами на селектор.

Поспелов сел за стол, нажал кнопку, уныло пробормотал немедленно явиться в кабинет номер… оперуполномоченному… И с чувством удивления и даже радости (вот уж этого он в себе не подозревал — был знаком с Петей всего-то неделю!) выслушал, что бригада оперативников только что выехала по вызову в пригород, и Петя с ними!

— Разве он не приставлен к вам для выполнения определенного задания? — подозрительно прищурился Ушастый.

— Конечно, приставлен, так ведь как в жизни бывает? Разве узнаешь сразу, что по заданию, а что — нет? В этом деле все важно, — откинулся на спинку стула Поспелов, надул щеки и шумно выпустил воздух.

Короткими предложениями, перейдя на междометия и односложные ответы (Поспелов ухмыльнулся — тоже нашлись конспираторы!), Ушастый обменялся с человеком на том конце трубки некоторой информацией и во время разговора поинтересовался у следователя, как быстрей сюда доехать — на электричке или на машине?

— Ваши люди ездят на электричках? — подпрыгнул на стуле Поспелов.

— Кончайте, следователь. Сейчас небось пробки в Москве. Есть расписание?

Поспелов попросил дежурного принести расписание электричек и уставился в окно, напряженно обдумывая, понял его Петя или просто спрятался на всякий случай, напуганный “рапортом”, “увольнением” и сдачей оружия. Не дурак, должен догадаться, должен! Если, конечно, охранник все передал, хотя бы весь необходимый набор слов, хотя бы одно только слово — сейф!

В окне расцветало синевой освобождающееся от мокрых туч небо, солнце неуверенно, наугад тыкало лучами, слепя отблесками окон из здания напротив.

— Расскажите, как вы на нее вышли, — попросил Ушастый.

Допустим, Петя ничего толком не понял и действительно поехал по вызову. Что он делает, когда садится в машину?.. Он проверяет свой пистолет?

— Как вам это удалось? Она была одним из самых закрытых агентов, да и то, как вы правильно сказали, ушедшим в отставку. — Ушастый с сожалением вздохнул:

— По причине катастрофической беременности.

— Если она совсем недавно официально ушла в отставку, зачем Успендрикова приставили за ней следить? — рассеянно поинтересовался Поспелов.

Он, конечно, не мог объяснить, что вышел на адрес дома в Подмоклове случайно, обнаружив конверт в металлическом кофре, который держала в руках вытащенная из Оки самоубийца. Это была случайность или, как говорит хозяин Чукчи, “просто жизня”? И то, что ему сразу же позвонили в Москву, как только открыли кофр, потому что обнаружили в нем термос с кислотой, — это тоже “просто жизня”? Нет, это уже был заранее составленный ориентир — газеты в шкафчике Успендрикова с обведенным объявлением, два билета на электричку в его куртке в том же шкафчике — двенадцатая зона, один крупный город в ней — Серпухов, но Поспелов разослал запросы во все ближайшие отделения милиции в радиусе сорока километров. Запрос на случайное обнаружение при обыске или при любых обстоятельствах той самой кислоты, которая булькала в термосе из кофра, которая булькала в ванне процедурного кабинета двадцать девятой больницы, превратив, судя по всему, несчастного агента в бурую жижу.

— Вы меня слушаете? — Ушастый повысил голос.

Поспелов дернулся.

— Она ушла не только что, она ушла три года назад, когда готовилась рожать первого ребенка.

— Вот так просто — написала заявление по собственному желанию и ушла? — изумился Поспелов.

— Ну, не совсем так, остались кое-какие обязательства…

— Знаете что, — решился Поспелов, — раз уж мы так хорошо с вами беседуем, а сидеть нам еще долго, расскажите мне лучше, как она к вам пришла! Меня это больше интересует.

Ушастый задумался.

— Можете опустить особо секретные подробности. Меня в этом деле интересует не столько хронология ее к вам прихода, сколько психология объекта, понимаете?

Ушастый думал, думал, потом сознался, что не понимает.

— Ну как же, — взволновался Поспелов, — молодая женщина, так ведь?.. Три года назад захотела уйти из вашей организации, это значит, что она была в нее принята года за три до этого, потому что год — самое меньшее — ей пришлось пройти подготовку, это получается…

Тут он вдруг подумал, что женщина эта может быть не такой уж и молодой, мало ли во сколько лет она решила родить ребенка, устав от тягот секретной службы?!

— Ей недавно стукнуло двадцать семь лет, — оборвал его раздумья Ушастый. — А попала в поле зрения спецслужб она в восемнадцать. Из ранних. Она привлекалась по делу бригад “Скорой помощи”. Польша. Может быть, помните?

Поспелов закрыл глаза, соединил пальцы обеих рук подушечками и осторожными круговыми движениями щекотал свои отпечатки — так он называл это легкое поглаживание. Жена тенора привлекалась в Польше. Как там говорил Петя?.. Студенточка Гданьского университета, бросила учебу, уехала.

Итак, учительница пения для глухонемых — это Мадлена Сидоркина, в девичестве — Кашутка. Тут вдруг он сопоставил первые буквы ее имени и монограмму на серебряном круге в чемодане, вздрогнул, открыл глаза. А что, если…

— Вы должны помнить, лет пять назад в Польше была арестована группа медиков “Скорой помощи”, которая отправляла стариков на тот свет. Выезжает по вызову врач, с ним — очаровательная молоденькая сестричка — сама доброта, вся такая солнечная, золотые волосы, золотые глаза. Забирают старичка в больницу, а по дороге он умирает. Старенький, больной. Не ограблен — все коронки при нем, даже перстни на пальцах и запонки на месте, С чего бы родственникам беспокоиться, просить вскрытия, если врач заранее объяснил, что состояние тяжелое, если сестричка так старалась…

— Подождите, я что-то помню, это было связано со страхованием, да?

— Нет, — покачал головой и впервые усмехнулся Ушастый. — Ошибка системы социальной помощи старикам. Один добрый такой закон, принятый с любовью и заботой о стариках. Пенсионерам похоронные услуги решили компенсировать полностью, но не более чем на полторы тысячи долларов, чтобы, значит, особо богатенькие за свой счет полированные гробы из бука заказывали.

— И что в этом плохого? — Поспелов никак не мог уловить, как связаны законы о похоронной помощи пенсионерам в Польше со студенткой университета Мадленой Кашуткой.

— Знаете, почему этим делом заинтересовались спецслужбы Польши? Потому что там за полтора года больше всего заказных убийств и перестрелок случилось исключительно среди похоронщиков. Улавливаете?

— Это вроде стрельбы в московских редакциях за право печатать учебники? — улавливал Поспелов.

— Правильно, только Польша страна маленькая, там еженедельные похороны выглядели странно. Тем более что стариков по дороге в больницу стало умирать на удивление много, а похоронных бюро осталось на удивление мало. Еле справлялись с оплаченными государством похоронами пенсионеров. Это я ее вычислил! — вдруг повысил голос Ушастый и встал.

— Вы сказали, что и после ухода за нею остались кое-какие обязательства.

— Так, одно маленькое дельце, да только обидно, что никто, кроме нее, его не мог сделать. Она должна была ликвидировать одного человечка, по-тихому, естественным путем, так сказать, как она всегда и делала, да вот незадача… Слишком близкий контакт с объектом, слишком близкий…

— То есть эта ваша учительница пения попалась на чувствах?

— Как сказать, может быть, на чувствах, может быть, на деньгах. Человечек этот непрост, очень непрост, поймать его трудно, а если начнешь открыто ловить — шуму будет на семь газет. Она нашла к нему подход, она ко всем находит подход. — Ушастый остановился в углу и стал ковырять облупившуюся краску. — Были у меня сведения, что бильярдист предложил ей красивую жизнь на Багамах, да я не придал этому значения, дурак, знаете, по-советски полагался на надежность семьи и детей.

— Значит, ваш агент особого назначения, по кличке “Учительница пения”, захотела поменять жизнь, сбежать с объектом, которого вы ей же и заказали, а информацию о готовящемся побеге вам представил, естественно, Успендриков, — Поспелов от такой приятной беседы и собственной сообразительности стащил с носа очки и удовлетворенно прикусил зубами дужку.

— Уже было назначено число проведения операции. Двадцать третье. После этого ей была обещана полная свобода.

— Зачем вы мне это говорите? — насторожился Поспелов.

— Дети, гражданин начальник, что с детьми делать будете?

— У вашей “Учительницы” была помощница? — поинтересовался Поспелов не в тему.

— Понятия не имею. Зачем это вам?

— Тут ведь как получается, — Поспелов тоже встал, подошел к стене, которую продолжал расковыривать Ушастый, — в Оке выловили самоубийцу с металлическим кофром в руке, откачали, допросили, сняли отпечатки, как полагается, и отправили ее на все четыре стороны, то есть отвезли на вокзал и вручили билет на электричку. Под наблюдением, естественно. А она села в такси и поехала по адресу на письме из чемоданчика — прямехонько в Подмоклово, на Московскую, двадцать два.

— И что? — Ушастый смотрел равнодушно.

— Ничего. Сидит теперь там в доме, принимает гостей, кормит детей грудью. Это касательно вашего вопроса о детях.

— Почему она туда поехала?

— А кто ее поймет? Может, ехать больше было некуда. Мы не могли спросить, потому что конверт с адресом находился в тайнике.

— Что было в чемодане?

— О, в чемодане было столько всего, что сразу и не перечислишь, когда мой опер вернется, он вам покажет опись. Но меня вызвали, как я уже говорил, из-за кислоты в термосе.

— Это чемодан самоубийцы?

— Говорит, что ее. Говорит, что подрабатывает анатомопластикой.

— Имя?

Поспелов задумался. Конечно, Ушастому ничего не стоит затребовать протокол допроса вытащенной из реки Моны Кукулевской, но что-то подсказывало следователю, что не стоит сейчас произносить это имя.

— В одном из паспортов в чемодане было имя Марины Крайвец. В двух других — Летиции Фаркинс. Вот я и подумал, если ваша протеже имела напарницу…

— Учту. Спасибо, я в долгу не остаюсь никогда.

— Эта самая Марина Крайвец, или Петиция, посетила дом. Она пришла ругаться. Вместо одного тела, с ее слов, пришлось растворить два — мужчины и женщины. Как она сама сказала, потребовалось три канистры. Вам это о чем-нибудь говорит?

Ушастый, застыв глазами где-то на уровне лба Поспелова, поинтересовался:

— Где у вас тут туалет?

— Налево по коридору, только вы уж простите, пока выяснение личности не закончено…

— Знаю, — перебил Ушастый и сам позвал охранника.

ОШИБКА

Изгнанный из кабинета Петя вышел на улицу. Побродил по двору изолятора и пошел к зданию ОВД через дорогу. Он был раздосадован и ничего не понимал. На разъезде столкнулся с выбегавшими на выезд оперативниками. Женщина облила кислотой соседку, кота соседки, два кактуса на подоконнике в кухне соседки, а остатки ядовитой жидкости вылила в аквариум. Соседки. “Ну что, кислотник, поедешь пробу брать? Нарушительница спряталась на чердаке пятиэтажного дома, заряди обойму, надень бронежилет, вдруг это ваша учительница пения сбрендила и теперь палит по мирным жителям из охотничьего ружья!”

Петя попросил задержать выезд на пару минут и бросился в изолятор к следователю. Правая рука сама нащупала кобуру, он увидел Поспелова, что-то объясняющего охраннику, и только было собрался его окликнуть, как наткнулся на отстраненный ускользающий взгляд следователя.

Охранник у двери кабинета, путаясь и иногда покручивая пальцем у виска, кое-как объяснил Пете, что передал Поспелов.

Сначала Петя ничего не понял. Поспелов — человек, приезжий из Москвы, — не имел никакого права увольнять оперуполномоченного, приставленного к нему на время ведения дела. Самое большое, на что тот имел право, — попросить у местного начальства заменить его другим опером, но какого черта?!

Охранник не разрешил ему войти в кабинет и немедленно все выяснить лично у Поспелова.

Петя отошел к окну и задумался.

Ему показалось, что огромное темное облако над деревьями провисло тяжелым холодным выменем. Петя сам не понял, почему ему, человеку городскому, вдруг пришло на ум это странное и зловещее слово — “вымя”? — но вместе со словом на сердце легла тревога ощущением где-то допущенного промаха.

— Тут ребята спрашивают, ты едешь? — окликнули его из конца коридора.

В машине, в гомоне и трясучке, Петя достал из кобуры оружие, рассмотрел его и даже не удивился — только похолодело сердце. Это был “ПМ”, достаточно ухоженный и тоже старый, но не его. Так, спокойно, что там в обойме?.. Полная… Такого Петя от судьбы не ожидал. Если бы он сейчас не ехал с ребятами, а бродил по коридорам изолятора, то направился бы прямиком к начальству — подать рапорт об увольнении. Халатность — это мягко сказано. Полное помутнение рассудка должно было наступить у двадцатичетырехлетнего оперуполномоченного отдела по особо тяжким, если он такое натворил с личным оружием.

Петя попросил добросить его до поста ГАИ.

У поста он пытался поймать попутку, потом воспользовался своим удостоверением и нагло остановил шикарный джип.

В Подмоклово он прибыл через двадцать две минуты. Татуировки на руках водителя, его недавно зашитое правое веко и пластырь на щеке впечатлили молодого оперуполномоченного. Когда джип остановился на Московской, Петя строгим голосом поинтересовался, не хочет ли водитель еще немного помочь правоохранительным органам и вскрыть небольшой сейф.

— Не могу, — бесстрастно ответил водитель и, покопавшись в “бардачке”, от души протянул Пете гранату. — Попробуй этим.

Стоя перед запертой калиткой, Петя смотрел на дом и изнывал сердцем до непреодолимого желания влезть через окно, утащить сейф и подорвать его гранатой тут же, у дыры в сетке, под неусыпным оком наблюдающего из фургона.

Замок на калитке щелкнул, Петя подошел к двери в дом, и дверь открылась.

В проеме возник длинный подросток с гипсом на ноге и младенцем под мышкой. Посмотрев на его лицо, Петя подумал, что теперь точно знает значение слова “зашибленный”. Юноша был зашиблен чем-то до состояния полнейшей паники и отчаяния.

— Не надо носить ребенка под мышкой лицом вниз, — на всякий случай заметил Петя и попытался вытащить младенца из-под руки.

— Он так перестает плакать, — объяснил юноша, ребенка не отдал и заковылял с ним в кухню. — Как хорошо, что вы так быстро приехали, спасибо, я не знаю, что делать! Ребенок плачет уже второй час. Заснет минут на пятнадцать и опять плачет. Понимаете, я не знаю, чем его можно кормить, позвонил по ноль три, а мне сказали — смесью для детей до шести месяцев, а в доме нет таких смесей, нет их, понимаете?! — юноша перешел на крик, ребенок под его рукой дернулся и неуверенно подал голос.

— Ты вызвал врача? — спросил Петя, придумывая предлог, чтобы подняться на второй этаж.

— Нет, я вызвал “Службу спасения”! — гордо заявил юноша. — У вас, надеюсь, есть врачи?

— Почему — “Службу спасения”? — опешил Петя.

И тут юноша, хромая по кухне, жестикулируя свободной рукой и так резко разворачиваясь, что ножки ребенка взлетали и он при этом судорожно всхлипывал, рассказал Пете совершенно невероятную историю. Та женщина, “которая Ляля, нет… она не Ляля, она просто кормила ребенка”, зачем-то на рассвете выбежала в одной пижаме на дорогу, догнала мусоросборник и запрыгнула в него, и он, Коля, видел это своими глазами, хотя, конечно, сразу не поверил. Женщина была в яркой пижаме и босая. Коля сначала от таких ее действий совсем потерял способность соображать и двигаться, застыл на месте, но, когда мусоросборник завернул к бочкам у двенадцатого дома, Коля нашел в себе силы дохромать туда и увидел, как мусор из зацепленных и перевернутых бачков засыпает желтое пятно — ее пижаму.

— Да сделайте же что-нибудь! — Коля совсем обессилел, опустился на табуретку, и Пете удалось осторожно забрать у него ребенка.

Оказавшись в положении лежа вверх лицом, ребенок тут же закричал так оглушительно, что Петя быстренько перевернул его, уложив на ладонь мягкий животик, и заявил, что он, конечно, поможет, но только в том случае, если удастся открыть сейф в кабинете хозяина дома.

— Сейф?.. — опешил Коля.

— Да. Там может быть интересующая нас информация о кормящей женщине.

— На кой черт нам эта информация? Нам смеси нужны, понимаете, от двух до шести месяцев!

Петя попросил не обсуждать особенности работы “Службы спасения” и вызвался немедленно осмотреть упомянутый сейф. Юноша требовал врача. Такого, который занимается совсем маленькими, как его?..

— Педиатр, — оперативник Петя прекратил потуги юноши вспомнить вылетевшее слово, пока тащился за ним по лестнице наверх.

В кабинете они оба замолчали. Хромой юноша, совершенно обессиленный, свалился в кресло и затих. Затих и ребенок, засосав в рот кулачок. Петя смотрел на сейф и с тоской вспоминал о приборе, который был у фактурщиков при обыске. Маленький такой приборчик, светит на кнопки специальным лучом, и сразу же высвечиваются именно те, которыми чащевсего пользовались. Петя так напрягся, что ему вдруг показалось — вот сейчас… сейчас! — вспомнит шесть цифр, шесть кнопок, светящихся мутными разводами в зеленом свете луча. Нет, рисковать нельзя, его предупредили, что при дважды не правильно набранном коде срабатывает сигнализация, подключенная в ближайшем отделении милиции. Только группы коллег по вызову сработавшей сигнализации ему здесь и не хватало, разобраться бы со “Службой спасения”…

Петя внимательно посмотрел на юношу, выставившего из кресла голенастые ноги кузнечика, достал гранату и задумчиво ее повертел.

— Придется взрывать, а жаль… В стене может образоваться большая дыра.

— Что?.. Почему? — дернулся мальчик Коля.

— Очень нужно открыть сейф, понимаешь?

— Что, гранатой?.. — по отчаянию на лице юноши стало ясно, что теперь он совершенно разуверился в прочности и правильности окружающего мира.

— А как иначе?

— По… по… почему бы вам не набрать код? — выдавил из себя юноша.

— Я его не знаю!

— Я… я… знаю.

— Открывай, — как можно равнодушней разрешил оперативник и уложил младенца на диван.

Тот тут же заорал что есть мочи, и Петя не сразу расслышал, что там бормочет бледный юноша.

— Я… я тоже не знаю, но вот там, в столе…

— Ничего не понимаю, то ты знаешь, то не знаешь! — Петя начал терять терпение и с трудом сдерживался, чтобы не подбежать к окну осмотреть ворота, вдруг боевой отряд из МЧС уже штурмует их?..

— В столе лежит блокнот дяди Антона, там записан код сейфа.

— Ну-ка, ну-ка!..

И юноша нашел блокнот, нашел страничку на букву “Р” и показал на шесть цифр после слова “Сека”.

Вся страничка на букву “Р” состояла из длинного списка имен, там были: Жужу, Кирюха, Иван Иваныч К., Путик и еще много всяких других имен или прозвищ (что интересно — ни одного на “Р”), и напротив каждого из них записаны по шесть либо по семь цифр.

— Почему ты думаешь, что номер после “Сека” — это код сейфа? — повысил голос Петя, чтобы перекричать младенца. — Почему здесь нет ни одного имени на букву “Р”?

— “Р” — это работа! — закричал Коля. — А Сека — это сейф компании “Акинс”, понимаете?

— Откуда ты знаешь?

— Мне сказала Ляля, она разгадала этот секрет на второй день после установки сейфа. Муж ей не говорил, он там пистолет прятал. Видите, первая цифра — единица? Вы совсем не из “Службы спасения”, да? В Серпухове нет номеров, начинающихся на единицу.

“Судьба”, — подумал Петя и засунул гранату в карман брюк.

Стоя позади оперативника, Коля отрешенно наблюдал, как тот набрал на кнопках шесть цифр, повернул ручку, открыл сейф, достал пистолет, лежащий на верхней полке, засунул его за пояс, а из кобуры на поясе достал другой, протер его уголком выдернутой рубашки и положил на верхнюю полку.

Умом Коля понимал, что уже несколько дней находится в кромешном абсурде кошмара и пытаться что-либо объяснить бессмысленно, но он нашел в себе силы и промычал что-то о смесях для ребенка и получил горячие уверения странного человека, что смеси не заслуживают внимания правоохранных органов, а вот поиски кормилицы — это совсем другое дело, этим милиция займется немедленно. После чего этот милиционер с реактивной скоростью пронесся по кабинету, потом простучал ботинками по лестнице, потом Коля увидел его уже на дороге, бегущего добротным размеренным маршем настоящего бегуна, с каждым шагом уверенно раздвигающего локтями тугой солнечный ветер.

К зданию ОВД Петя подъехал на такси. Он бросился к дежурному, ребята с вызова еще не приезжали. Вышел на улицу, посмотрел через дорогу на тюрьму и отдышался. Интересно, следователь закончил допрос? Ищет своего опера или сидит злой в выделенном ему кабинете?

Его задержали у входа в следственный изолятор. Сквозь сетку первого пропускника Петя заметил стоящего у окна Поспелова, его набычившаяся фигура с расставленными широко ногами и сцепленными за спиной руками, вся — само напряжение и злость, развеселила Петю.

— Я освобожусь через минуту! — крикнул он следователю. — Через минут поговорим, все в порядке!

Изъятие у оперуполномоченного пистолета и фанаты, подписание каких-то документов, вопросы мрачного человека с оттопыренными ушами о выстреле в доме на Московской — все это заняло больше получаса. Петя не удивился, что его оружием занялся задержанный, он предполагал, что женщина и подросток выбросили из дома не просто сантехника.

Следователь Поспелов стоял в той же позе в первом блоке пропускника.

— Мне только что доложил дежурный по прослушке, что вы собирались взорвать гранату в доме, где находятся двое детей.

— Ерунда. Тактический ход. Я сразу почувствовал, что мальчишка что-то знает.

— Вы, Петя, не годитесь для работы в органах, — заметил следователь бесстрастно, — у вас на лице написано упоение собственной сообразительностью, а следовало бы иметь на нем растерянность и покаяние.

— Я знаю, что не гожусь, — кивнул Петя. — Слишком умен и расторопен. Да я же здесь не по призванию, отбываю срок.

— Срок?..

— Ну да. Вместо армии. Да вы не смотрите так, я за первые полгода службы столько раз отличился, что был переведен в оперативные работники, а еще через полгода, не поверите, повесили на Доску почета.

— Сколько вам лет? — хмуро спросил Поспелов. — Неужели — двадцать? Чего еще ожидать от малолетних оперативников…

— Мне двадцать четыре. Я ушел с пятого курса института и, чтобы не идти в армию…

— С пятого курса? Чтобы оттарабанить три года милиционером?

— А что — глупо?

— Дико! Это дико.

Они вышли за ограду тюрьмы и шумно выдохнули затхлый запах старых стен. Добрели до скверика, сели на полуистлевшую скамейку.

— Поменял оружие? — буднично спросил Поспелов и не дал Пете ответить. — Ясно, поменял, иначе бы не светился, как новая копейка. Рассказывай.

— Чего тут рассказывать. Облажался, и все дела. Я хотел вас поблагодарить…

— Когда ты понял?

— Я в машине проверил свое оружие, ну и… А вы — когда поняли?

— У меня хорошая память, — буркнул Поспелов. — И плохая нервная система. Я по ночам не сплю, прокручиваю записи разговоров из этого заколдованного дома. Гостью, обнаружившую нашу прослушку, помнишь? Она открыла в кабинете сейф и сказала, что из пистолета только что стреляли.

— Помню, — пожал плечами Петя. — Ну и что?

— Увольняйся, пока не поздно. Иногда ты меня поражаешь своей сообразительностью, а иногда — тупостью. Как эта дамочка могла определить, что из пистолета, который ты брал при обыске из сейфа, а потом положил обратно, стреляли?!

— По запаху?..

— Вот именно! Она его понюхала. Ты положил в сейф пистолет, из которого выстрелил в коридоре в зеркало! Когда мне принесли результаты экспертизы пули и все данные по оружию, я понял, что ты стрелял в зеркало из своего пистолета! Значит, ты его нес в правой руке, с ним упал, его же в спешке засунул в сейф тенора. Как все получилось?

— Так все и получилось! Я пистолет этот, который взял в сейфе, нес в левой руке, — Петя посерьезнел и сосредоточился. — А свой выдернул, когда испугался движения в коридоре. Мне показалось, что на меня кто-то бросился. Я среагировал мгновенно, упал, предупредил, что стреляю, и пальнул поверх того, другого, тоже упавшего… Уже понимая, что это отражение в зеркале. Стыдно сразу стало, конечно, я подумал, что вы в подвале переполошились, заспешил и сунул в сейф свой пистолет. Захлопнул дверцу. Вот и все.

— Помнишь, как засовывал чужое оружие в свою кобуру?

— Нет, — покачал головой Петя. — Да ведь модель та же, значит, и вес одинаковый!

— Не оправдывайся. Помолчи. Я подумаю. Поспелов думал минут пять. Потом охнул.

— Какой институт бросил?

— У нас тут один и есть. Московский филиал Приборостроительного. Разрешите отправиться на поиски?

— А где у вас можно хорошенько поесть и выпить? — потянулся Поспелов.

— Поесть хорошо можно у меня дома, мать курицу обещала запечь. Выпивки хорошей не обещаю, пиво вы не пьете, у меня есть граммов триста медицинского спирта…

— Нет, — отверг его предложение Поспелов.

— Тогда разрешите начать поиски?

— Начинай, Петя, начинай… — пригорюнился следователь.

— Докладываю обстановку. В доме на Московской подросток Коля остался один с детьми. Младенец кричит, девочка постарше прячется в кабинете под столом. Женщина из реки на рассвете выскочила на дорогу в одной пижаме и запрыгнула в проезжающий мимо мусоросборник. Мною куплено и отправлено с курьером пять упаковок разной смеси для грудничков. Еще я постарался отменить вызов “Службы спасения”, не знаю, получилось или нет.

— Ерунда, — лениво заметил Поспелов. — Слежка из фургона ничего такого не докладывала. Чтобы кто-то бежал по дороге в пижаме, а тем более запрыгивал в мусоросборник!..

— Я тоже подумал, что ерунда. Но только в том случае, если это не хорошо разыгранный побег женщины. Или он ее убил и спрятал труп.

— Кто?

— Подросток Коля Сидоркин. Слушали утренние записи? Этот человек искал в доме коробочку с засушенными рыбками! У кого он ее требовал? У мальчика Коли! Кто знает код сейфа? Опять — Коля! Почему он сидит в этом доме? Где хозяин?

— Подожди, подожди… Этот человек ничего не говорил о рыбках.

— Кузьма Ильич, я тут набросал схемку, вот, взгляните.

— Ничего не понимаю, — Поспелов отставил блокнот Пети подальше, достал очки, перевернул блокнот вверх ногами.

— Я исхожу из того, что женщина в доме — это и есть учительница пения. В ванне растворили недотепу мужа, может быть, он что-то заподозрил, или действительно любовь, кто их знает.

— Человек, которого мы взяли у дома, из пятнадцатого отдела ФСБ. Он уверен, что в ванне растворили труп учительницы пения, маленькая металлическая бляшка — это маячок из ее пломбы.

— Ерунда! Мужа там растворили, а пломбу она выковыряла и подбросила! И вообще, гостья, которая со сканером, говорила, что растворяла два тела.

— Не надо, Петя, верить всему, что говорят. Пока труп не найден, что?..

— Расследование убийства не начинается, — уныло докончил фразу Петя.

— Правильно. Без трупа человек числится без вести пропавшим. А у нас даже заявления об исчезновении мужа и жены Сидоркиных нет.

— А давайте я поговорю с родителями Коли, они же родственники, они напишут! — дернулся Петя. И притих под насмешливым взглядом следователя.

— Ох, Петя, не напишут они такого заявления. Что-то мне подсказывает, что не напишут.

— Ну почему, может, и напишут, — уныло бормочет Петя.

— Сам посуди, зачем им это надо? Чтобы оббивать пороги нашего ведомства и доказывать, что несовершеннолетний Коля, спятивший от любви, оказался в доме совершенно случайно и именно в день исчезновения дядюшки с женой? Они решат, что гораздо удобнее и менее хлопотно, кстати, пустить это плохо пахнущее дело на самотек, забрать, наконец, домой сына и племянников прихватить, кстати. А через годик можно и заявление написать, чтобы полностью оформить опеку. А ты давай успокойся и относись к проблеме отстраненно, пользуйся только доказанными фактами. А то ишь, как разволновался! — строго глянул Поспелов поверх очков. — Если она просто выковыряла пломбу, так это же легче всего проверить! При первой же встрече попросим открыть рот…

— Да нельзя это проверить, она сбежала!

— Опять ты манипулируешь совершенно недоказанными фактами! Петя, я стал замечать, что ты чересчур возбуждаешься, когда начинаешь говорить об этой женщине.

— Да я не из-за женщины возбуждаюсь, а из-за идиотского стечения обстоятельств. Ну сами посудите, если утопленница не “Учительница пения”, зачем она поехала в этот дом? Почему там оказался подросток, почему он не бежит сломя голову от ужаса?!

— Потому что у него нога в гипсе. Кстати, эти твои предположения, что мальчик ее убил, — ерунда.

— Я понимаю, что ерунда, да только вы его не видели. Он не в себе, совсем сбрендил.

— Мне дежурный доложил, что в доме третий час кричит ребенок. Кто хочешь сбрендит. Я правильно понял, ты только что узнал от подростка на Московской, что наша Мона сбежала?

— В мусоросборнике.

— Бросила ребенка? Этого не может быть. Забери свою схему. Я веду дело об исчезновении гражданина Успендрикова. По заявлению жены пропавшего этим исчезновением занялась прокуратура, а после обнаружения в процедурном кабинете двадцать девятой больницы одежды и некоторых фрагментов тела пропавшего расследование переведено в отдел по особо тяжким. Если бы в вашей речке не выловили утопленницу с чемоданом в руке, если бы в этом чемодане не было термоса с кислотой, состав которой полностью совпадает с составом в ванне процедурного кабинета, меня бы здесь тоже не было. Мы вышли на дом в Подмоклове по адресу на конверте из чемодана. И что же мы обнаруживаем в этом доме? Остатки той самой кислоты в ванной, растворившей, вероятно, одно или два тела. Что же получается? Мы уже который день вертимся вокруг этой самой концентрированной кислоты, и что?

— Что? — Петя отвел в сторону больно ткнувший его в грудь указательный палец следователя.

— Мы делаем что угодно — стреляем из пистолета в собственное отражение в зеркале, забываем личное оружие в сейфе чужого дома, отдаем на анализ дурацкую засушенную воблу и шкурки каких-то лягушек из тайника, вместо того чтобы выяснить, наконец, где человек может достать эту кислоту!

— Кузьма Ильич, вы не смотрите мои докладные?

— Об аварии на тепловой станции в Туле? Очень интересно, но не по теме.

— В Туле по халатности работников ТЭЦ из резервуаров на улицы вылилось почти полторы тонны серной кислоты, а вы говорите, где ее взять! Да с любого металлургического комбината вам вынесут литров десять запросто, да еще в специальной канистре!

— Поймите, Петр, — Поспелов, чтобы подчеркнуть важность своих слов, опять перешел на “вы”, — просто так, для променада, женщина не пойдет на проходную металлургического комбината, чтобы попросить парочку канистр концентрированной кислотной смеси. По данным анализов, эта смесь используется в определенных плавильных производствах. В Москве таких комбинатов нет. Представить, что женщина везет за пятьсот километров пяток канистр с кислотой у себя в багажнике, я не могу. Тогда — как?

— Вы сами говорили, что она работала на спецслужбы, может быть, эти самые спецслужбы и снабжали ее материалом для уничтожения ненужных свидетелей? — уныло предположил Петя.

— Личность женщины, которая смыла в унитазе нашу прослушку, установили?

— Установили. Это Марина Крайвец, учительница пения. Один из паспортов в металлическом кофре подлинный.

— Что… ты сказал? — перешел на шепот Поспелов.

— Ой, простите, я сразу не понял, не сопоставил. Она работает учительницей музыки и пения в младших классах московской гуманитарной гимназии номер… Забыл номер. Странно, я даже не отреагировал на ее профессию… Квартиру обыскали, гараж тоже, вот только…

— Что?!

— Она проводит свободное время с бригадой “Кордес”.

— Что это еще такое? — простонал следователь.

— Это профессиональные рокеры с ультраправым уклоном, почти все — в возрасте, у них свой клуб с баром и танцплощадкой, свой ангар, где хранятся мотоциклы и другая техника. Попасть в этот ангар просто так, без спецназа, навряд ли удастся, да и со спецназом эти бородатые дяди в заклепках с удовольствием устроят вестерн. Так что ее фургон досмотреть не удалось.

— Учительница пения младших классов проводит свободное время в баре рокеров?!

— Она там личность известная, потому что стреляет отменно.

— Спаси меня господь, — вздохнул Поспелов.

— Давайте определимся, кто есть эта кормилица, бросившаяся в реку, — предложил Петя.

— А, это… — Поспелов открыл папку, ветер сразу же залез холодными невидимыми пальцами в листы, бесцеремонно их потроша. Следователь с трудом достал из бумаг фотографию. — Вот, пожалуйста, утром пришло. Это и есть наша утопленница, Моника Кукулевская, 23 года, не замужем, по паспорту — русская, студентка бутафорского отделения театрального училища, родители проживают за границей, — немцы последние десять лет откармливают для будущих гетто много-много евреев, собирая их отовсюду. Получив немецкое гражданство, ее отец и мать уехали работать в Америку. Дочь осталась русской, ехать к ним жить категорически отказалась, но в гости наведывалась по два раза в год. Ну что, она?

— Похожа, если обрить. — Петя задумчиво повертел фотографию веселой черноволосой девушки с улыбкой-фейерверком и бешеной радостью в глазах.

— Она, — кивнул Поспелов. — И это значит, что быть матерью детей в доме на Московской она никак не может, и в роддоме подтвердили факт ее пребывания там восьмого марта, такие вот дела…

— Только не надо меня убеждать в торжестве случая! — повысил голос Петя. — Что она пошла топиться, нырнула в воду, пошарила по дну, нашла кофр и…

— Дно реки осмотрели? — перебил его Поспелов.

— Вы имеете в виду?..

— Я говорю о том самом месте, где ее достали из воды.

— Кузьма Ильич, это же Ока! Это такое сильное течение, что у нас в ней даже утопленников не ищут, а просто ждут, когда вода сама дотянет их до плотины или к стойкам мостов, и там собирают.

— Кого тут у вас вызывают для осмотра дна реки? Водолазов? Из какого ведомства? Возьми на контроль.

— Слушаюсь, — уныло пробормотал Петя. — А она не может быть Моной и этой женщиной из Подмоклова одновременно?

— Не может. В доме на Московской проживала агент отдела номер пятнадцать ФСБ, принятая туда на службу после заведения на нее уголовного дела в Гданьске. Фактически наши органы спасли ее от скамьи подсудимых и предложили работу. Почему-я пока еще не понял, чем их могла заинтересовать восемнадцатилетняя девушка, усыплявшая стариков в “Скорой помощи”, не знаю.

— Я помню это дело. Были осуждены два врача и юристы какого-то похоронного бюро, кажется…

— Все верно. А Мадлена Кашутка, кстати, дала подробнейшие показания на этих самых врачей. Она-то, невинное дитя, студентка биологического факультета, была совсем ни при чем, ничего не знала, не ведала, если совали шприц в руку, делала укол, говорили — отвернись, отворачивалась, и во всем слушалась старших в бригаде. После процесса переехала жить к матери в Санкт-Петербург и без проблем перевелась в Ленинградский университет.

— Вы не верите, что она ни при чем?

— Это Фундик не верит. Агент пятнадцатого отдела, получивший достойный отпор в доме на Московской, любитель экстремальных видов допроса. Его фамилия Фундик. Он сказал, что ни на одном из трупов не было и намека на уколы. Старикам по пути в больницу не делали уколов. Некоторым делали дома, когда приезжали по вызову. Некоторым ставили капельницы в машине или надевали дыхательный аппарат. Фундик верит врачам и не верит красавице санитарке, подрабатывающей в свободное от учебы время. Он говорит, что пригласил ее на работу в свой отдел… Ты, кстати, помнишь, что это за отдел?

— Отдел по охране свидетелей, — пожал плечами Петя.

— Правильно. Я копнул поглубже, чтобы узнать особенности работы пропавшего Успендрикова, и получил по шаловливой ручонке. Накопал я немного, но было и кое-что интересное. После развала структуры элитная группа диверсионной разведки КГБ была расформирована. Не требовалось больше создавать сложные политические и экономические условия в некоторых развивающихся странах. И как ты думаешь, куда пошла элита этого отдела?

— Судя по вашему предисловию, в отдел охраны свидетелей?

— Точно. Ты когда-нибудь слышал, чтобы у нас свидетеля по громкому делу успешно охраняли или, что еще более невероятно, спасли до суда, дали другое имя и обеспечили достойное новое место жительства?

— Нет, не слышал, не отвлекайтесь. Почему же он ее пригласил?

— Потому что он не смог ее раскрутить. Она стойко выдержала все допросы с видом обиженной невинности и твердила, как заведенная, только одно: “Я никого не убивала, у меня есть свой кодекс чести”.

— Представляю, — усмехнулся Петя. — Кодекс чести! Почему же осудили врачей?

— Потому что во всех гробах, которые разрешили проверить родственники похороненных стариков, оказались…

Поспелов замолчал, разглядывая маленькую птичку на дереве.

— Ну и что там оказалось? — поежился Петя.

— Там оказались трупы.

— Издеваетесь, да? — обиделся оперативник.

— По результатам эксгумации все они умерли от удушья и уже через несколько дней после захоронения.

— Как это?.. Они умерли уже под землей, в гробах?!

— Это факт, многогранно проверенный Фундиком, по которому судьи и решили, что виноваты врачи. Санитарки не подписывают свидетельства о смерти.

— А их… этих умерших, их разве не вскрывали до похорон?

— Были один-два случая, о чем в больницах появились определенные записи, а в морге новые байки об оживших мертвецах. Тогда эти факты никак не были проанализированы. Говорят, один вскрытый сел на столе и размахивал руками, когда врач вынимал его внутренности. Так это или не так, но свидетелей по проведенным вскрытиям не нашлось. Так, парочка записей о “рефлекторных судорогах отдельных конечностей после смерти”.

— Получается, что умерший начинал через 40 — 48 часов частично восстанавливать дыхание, и если его в этот момент откопать и привести в чувство…

— Вы говорите о зомби? — удивился Петя. — Мадлена Кашутка и зомби?! Откуда вообще такая информация?

— От Фундика.

— И что этот Фундик?..

— Фундик сказал, что он получил от Мадлены Кашутки предложение, от которого не смог отказаться. Подробностей, естественно, я не знаю, но в двух словах это выглядело так. Она могла доводить человека до смерти, а потом воскрешать его.

— Остается только догадываться, зачем отделу по охране свидетелей понадобился такой специалист, — вздохнул Петя.

— Не скажи. Представь только, что ты прячешься от всех в гробу под землей. Врачи подписывают заключение о смерти, тебя принародно хоронят, а ночью… Кто-то откапывает могилу, достает тело из гроба, вручает этому телу новый паспорт и билет на самолет…

— И летит этот откопанный зомби в далекие края, да? В жизни не поверю, что наши спецслужбы проворачивают такое со свидетелями, которых нужно всего-то хорошо охранять!

— Свидетель свидетелю рознь. Но я с тобой согласен. Отдел охраны свидетелей здесь ни при чем. Специалист такого уровня должен работать в другом отделе, кажется, в КГБ он назывался отделом агентуры чрезвычайных ситуаций. Что ни говори, а правдоподобная смерть — это лучшая легенда.

СВАЛКА

Солнце слепит глаза. От этого мир становится черно-белым, каждый предмет светится контуром, а по сути своей — неразличим, надо мной нависают тени, подсвеченные со спины, я почти ослепла от солнца в глаза, мне холодно.

Я слышу хриплый голос над головой: “Живая?” — и ему отвечает другой — тонкий, будто сорванный долгим криком: “Была бы живая, сюда бы ее Хрюк не отнес!..”

— Ткни палкой, — предлагает еще один голос. Тени склоняются ниже.

Болезненный толчок в ребра под сердце. Медленно сажусь, упираясь ладонями в песок. Захватываю его и просыпаю сквозь пальцы. Точно — песок! Нежный и совершенно белый, как… как на пляжах…

— Прямо из постельки к нам, — вздыхает сорванный голос. — Тепленькая, чистенькая, в пижамке, ты только посмотри, Луша!

— Чего смотреть?! — возмущается хриплая Луша. — Без ботинков же! Мне Хрюк обещал, что первые ботинки с мерзляка — мои. Обещал? Нет, ты скажи, обещал?!

Опять кто-то зарится на мою обувь, а я — жива, босая, но живая…

— Едет! Тащи за ноги!

Глаза мои, начавшие привыкать к солнцу и различать странные лица скорчившихся рядом людей… Моя голова, только-только остановившая внутри себя бесконечное вращение ярких звезд, покалывающих зрачки искрами… Мои ребра слева, только-только привыкшие к необходимости глубокого вдоха и затихшие в ноющей боли… Все это шмякнулось в песок, потому что меня дернули за ноги и потащили куда-то.

— Хватит уже, сюда не досыпется… — командует Луша и первой бросает мою левую ногу. — Ухоженная бабочка, ишь, пяточки какие розовые! — одобряет она мои ступни.

Я тоже хочу увидеть свои пятки, они должны быть шершавыми и грязными, они бежали по мокрому асфальту, шел дождь… Я подворачиваю ногу, и в это время со зловещим шорохом песок рядом начинает осыпаться, сначала кажется, что земля накренилась и пересыпается, стараясь завалить меня невесть откуда взявшимся белым песком с карибских пляжей. Но потом я замечаю огромный пустой кузов где-то наверху белого бархана и понимаю, что меня только что оттащили от места, куда высыпали тонны три песка, и он дополз к моему телу несколькими струйками.

— Аминь! — просипел сорванный голос. — Сколько там было мерзляков?

— Два с прошлого месяца и один понедельнишный, царство им небесное. — Я вижу широкие, резкие взмахи руки близкой ко мне женщины. Это Луша, она крестится. Заметив мой взгляд, наклоняется пониже. — Ну-ка, осмотри ее, Цаца.

— Смотрела уже, — отказывается Цаца. — Трусы с прокладкой, вот и все ее богатство. Пижамка, конечно, ничего себе, но цвет какой-то задрипанный…

— Тогда смотри еще раз пакеты, которые она держала!

— Сама смотри! Вон все лежит в куче, иди и смотри! Сто раз уже смотрели!

Я поворачиваю голову в другую сторону и вижу в отдалении огромную гору мусора, среди которого копошатся сгорбленные фигурки.

Цаца вдруг наклоняется к моему лицу и кричит что есть мочи:

— Ты пошла выносить мусор и упала в машину, да?!

От звука ее сорванного голоса, от брызг слюны и вытаращенных голубых глаз с нарывами на веках меня тут же замутило.

— Стала бы она так цепляться за пакеты! — критикует эту версию Луша. Теперь она хорошо видна вся — костлявая, седая и грозная, с длинной страшной палкой, на которую опирается криво, как раненая Баба-яга. — И чего орать?..

— Потому что человек может быть полумертвый и после грохота механизмов глухой! Да?! — надрывается надо мной Цаца.

Я еще раз пытаюсь сесть. Мне помогает третий человек, он обхватывает мои запястья и тащит к себе. От коричневых пальцев невозможно отвести взгляд, потому что они совсем без ногтей.

— Копчик, спроси, зачем она была в машине! — требует Луша.

Старый, сморщенный сушеным грибом Копчик молчит и застенчиво улыбается.

Я становлюсь на четвереньки и ползу к двум кучкам мусора неподалеку. Я узнала пустые бутылки, я их помню еще на столе, была какая-то пьянка, дети… Странно видеть содержимое мусорного ведра, аккуратно рассортированное на белом песке. Объедков совсем не осталось — запястья мои пахнут копченой колбасой. Металлическая коробка открыта. Я ищу сухих фугу, я рою песок и копаюсь в пакетах с овощными очистками. Троица, опустившись на четвереньки рядом, напряженно следит за моими движениями.

— Рыбки, — кое-как проговариваю я и показываю пальцами размер, — мои рыбки…

— Если ты про сушеную кильку, так мы ее отдельно сложили в кучку, — тычет палкой Луша.

Ползу в указанном направлении, захватив правой рукой половину коробки, и коченею от ветра. Если представить, что я на дне несуществующей реки, я прыгнула топиться, а вода ушла вверх… Я — вниз, а вода — вверх… Я иду по дну реки, а вода плещется вверху чистейшей синевой и купает солнце… Одна рыбка, две, три… Восемь, девять, десять… Поднимаю голову. Трое свалочных друзей смотрят на меня, открыв рты.

— Десять, — зачем-то говорю я и начинаю укладывать фугу в коробку.

— Я ни при чем! — сипит Цаца. — Это Копчик сгрыз одну. Ему не понравилось, мы и не стали пробовать. Он всегда все первый пробует, если чего попадется незнакомое. Потому что самый старый.

Из песка выглядывает чешуйчатая шкурка. Копаю под ней и нахожу три обгорелые кости из коробки. Кладу на ладонь, дую, сгоняя песок. Издалека к нам медленно идет человек, и что-то волочится за ним по песку. Неужели… как это?., мерзляк…

— Хрюк! — кричит Луша. — Она живая!

— Сам вижу, — басом замечает Хрюк и бросает рядом со мной… телогрейку. — Надень, а то сдохнешь от холода.

— Хрюк, ты не понял, она живая и босая!

— Сейчас приедет из Горелова машина, там в поселке живут богатые, ты пойдешь первой на раз-груз, найдешь себе обувалово.

С покорностью круговороту событий забираюсь руками в рукава телогрейки, замкнув таким образом в петлю свое несостоявшееся утопление и опостылевшую жизнь.

— Вот, возьми на ноги, — предлагает Луша. Я боюсь повернуться, неужели я опять обречена на валенки огромного размера?..

В ее руках большие меховые рукавицы, слегка подпоротые в раструбах.

— Как раз по ноге будут, обмотаешь шнурками, и все дела.

— Она будет жить с Копчиком, — заявляет Хрюк, и я сразу же чувствую, как в правую руку вцепляются крепкие пальцы без ногтей. — Ты из спидушника? Из инфекционки?

— Скажешь тоже, Хрюк, — хихикнула Цаца, — ты где в спидушнике видел такие пижамы?

— Заткнись! — Он наклоняется ко мне и осматривает голову. — Где обрили?

— В пари… кмах… в парикмахерской.

— Что творят! — покачал он головой и выпрямился. — Пока голова не обрастет, можешь побираться с Копчиком, он тебе расскажет. А грудь живая?

— Что?..

— Грудь, спрашиваю, своя такая торчит или подложила чего?

— Своя, — сплевывает Луша в песок, словно ей неприятна моя грудь. — Мы хорошо ощупали, все натурально.

Грудь?.. Я прижимаю ладони к груди и кричу в ослеплении воспоминания:

— Ребенок! Мальчик!

Все, кроме Копчика, отшатываются.

— Это неприятность, — замечает задумчиво Хрюк.

— Отпусти ее, у нее ребеночек, — всхлипывает от жалости Цаца.

— Он умер. Мой мальчик умер, он… Он…

И вдруг я начинаю давиться, как будто пальцы без ногтей перехватили горло. Я хочу крикнуть и не могу, глаза от этого наливаются кровью, крик пульсирует в голове запертой птицей, долбя тупым клювом виски.

— Все ясно — жертва аборта! — ставит диагноз Луша. — Ты, дура! Сейчас после чистки их в мусорник не бросают, сейчас все пакуют в холодильники и отвозят за границу на косметику!

— Ты поплачь, поплачь! — заливается слезами Цаца, и я понимаю, что сейчас из меня вырвется такой рев, такой крик, что лучше сразу зарыться в песок.

И я опускаю голову и начинаю закапывать ее в песок, и земля переворачивается, и теперь я плыву — одна — в темноте и пустоте и держу на своей голове такой сгусток боли, жизни и смерти, что даже странно, как это может быть шаром, а из космоса — зелено-голубым, как она может быть планетой, эта колба на моей голове с пульсирующими миллиардами сердец, законсервированных в желатине времени.

Очнулась я от голоса Луши. Буднично и по-деловому она громко сообщила:

— Хватит уже реветь, а то Копчик умер.

Открываю глаза. С большим трудом поднимаю голову и сдуваю с лица песок. Старик лежит на спине, вцепившись в мою лодыжку коричневыми пальцами. Он смотрит в небо и улыбается. В уголке его рта пузырится желтая слюна. Дергаю ногой. Не пускает. И тут со мной случилась такая истерика, что я сорвала голос, расцарапала себе лицо и покусала визжащую Цацу. Я кричала, чтобы от меня отцепили мертвеца, я ползла по песку и кричала, что он умер, потому что съел засушенного фугу, и если сегодня — полнолуние, то еще есть шанс оживить его через три часа после полного восхода луны, что я не хочу жить с мертвецами, потому что у меня болит грудь от молока, и еще много всего разного.

Я очнулась от ведра воды в лицо.

— Мы и не таких видели, — заявил Хрюк. — Через два дня будешь спокойная и веселая.

Он отдирает мертвые пальцы Копчика, я икаю и трясусь, на лодыжке багровыми полосами проступают синяки.

Взяв Копчика за ногу, Хрюк тащит его по песку в карьер, по пути он начинает проваливаться ногами все глубже и глубже, и оставленное тело медленно уходит в песок, а Хрюк выкарабкивается и удаляется, подсвеченный солнцем сзади, как освободившаяся душа Копчика.

— Мне надо домой, — я цепляюсь за руку Луши, Луша отталкивает меня палкой. — Там ребенок маленький, его надо кормить, как отсюда выйти?

— Ма-а-аленький такой ребенок, не больше пяти недель, да? — кривляется Луша.

— Какая ты злая! — возмущается Цаца. — Объясни по-человечески, что отсюда не выйти, и все!

Обязательно надо ковырнуть, да? Может, она и не с аборта совсем, может, она за своими рыбками прыгнула в мусорку!.

— Как это — не выйти?.. Я… Я — свободный человек!

— Ну да, свободный. Только в пижаме и без документов. Хрюк на твою грудь запал, он тебя теперь хорошо продаст Мухтару. Так что, как говорится, налево пойдешь — по морде получишь, направо пойдешь — песок не перейдешь, засосет, а прямо пойдешь, — показывает Луша палкой, — как раз на ментов набредешь, у них с Хрюком договор, к нему и вернут.

Мухтар?.. Где-то я уже слышала это имя.

— А я… Я пойду назад.

Луша и Цаца переглядываются.

— Может, и правда отдать ее мороженщикам? — тихо спрашивает Луша.

— Мороженщики — это те, которые морозят? — Я трясусь в мокрой телогрейке. Цаца опускается на колени и помогает мне обмотать шнурками раструбы рукавиц на ногах.

— Мороженщики, — объясняет она, — это те, которые приходят сюда за мороженым. Наберут по пять-шесть коробок и потом торгуют в электричках.

— Где… наберут? — не понимаю я.

— В половине первого приезжает машина с хладокомбината, она выбрасывает просроченное мороженое, если повезет, человек шесть могут отовариться. Сейчас ведь холодно еще, народ особо не покупает… А к лету машина вообще перестает ездить, потому что все разбирают на комбинате, не залеживается. К лету в электричках мороженое дорожает.. Зато рыба быстро тухнет, летом сюда рыбники приходят.

— Я с Хрюком ссориться не стану! — предупреждает Луша. — Если спросит, все расскажу!

— Я знаю, ты у нас идейная! — вздыхает Цаца.

— Он тебе за эту девку в пижаме башку оторвет.

— Не оторвет! Я с ней уйду. Уйду с мороженщиками!

— Уже два раза уходила, — качает головой Луша. — Смотри, совсем тебя раздолбают вокзальные бомжи!

Мы с Цацей плетемся по свалке. Она сказала, что идти недалеко, а мы плетемся уже почти полчаса. Свалка не кончается, иногда приходится пролезать в огромные отверстия проржавевших труб и по ним, как по подземному ходу, заваленному отбросами, пробираться в лабиринте поворотов.

Я боюсь выпустить из правой руки подол ее плаща и упасть. Левой прижимаю к себе металлическую коробку.

— Щас выйдем, еще чуток осталось! — сообщает Цаца, ее голос гудит в трубе, труба содрогается от голоса и наших шагов, я шаркаю ногами в рукавицах по ржавому дну и уже не обращаю внимания на жирных крыс.

Выход на свет из горы мусора, как выход из подземелья. В этой части свалки не так воняет, Цаца говорит, это потому так, что ветер восточный. В отдалении сидят на коробках люди, мы идем к ним, и с каждым шагом Цаца все больше нервничает и теряет уверенность.

— А может, и не уйду, — сипит она. — Подумаешь, врежет Хрюк пару раз, впервые, что ли… А будет сильно драться, уйду к трупнику Гоше. Мерзляки, конечно, всякие попадаются, да и я не брезгливая.

— Если Копчику через шесть часов дать понюхать нашатырь, он может очнуться, — сиплю я сорванным голосом.

— Не. Не очнется. Хрюк сказал, что точно помер, а Хрюк знает.

— А ты попробуй, у вас здесь есть нашатырь? — Я еле успеваю за Цацей, люди на коробках заметили нас, некоторые встали.

— У нас здесь все есть. Понравился тебе Копчик? Еще тот… был, — радостно сообщает она, поворачивается ко мне и подмигивает. — Не смотри, что семьдесят четыре стукнуло.

— А трупник — это кто?

— Гоша? — Цаца останавливается и, прищурившись, внимательно осматривает людей на коробках. — Гоша занимается мерзляками, ну, то есть трупами, которые попадаются в мусоре. Скинут из мусоровозки какого, Гоша им и занимается. Сначала, конечно, осмотрит, потом позвонит куда надо.

— Позвонит?..

— А то! Доложит обстановку, номер машины, какая привезла, приметы и общий вид мерзляка. И ему уже нужный человек, значит, передает, дождаться милицию или убрать этого мерзляка с глаз долой подальше, чтобы, значит, процент раскрываемое™ не портил. Смотри-ка, сколько сегодня мороженщиков собралось, — бормочет она. — Будет драка. Ну вот, а Гоша уже сам решает, что с мерзляком дальше делать. Понятное дело, разденет, разует… И Кашира пришла, ну стерва!

Мороженщики оглядывают нас настороженно.

— Вот… — мнется Цаца. — Возьмите девушку с собой, а то Хрюк ее продаст Мухтару. А она совсем приличная, честное слово!

— У тебя все приличные, а ты — в первую очередь! — визгливо кричит небольшая толстая бабенка и закатывается смехом.

— Молчи, Кашира, ты вчера тут машину поджидала!

— А ты видала? Видала? — напирает высокой грудью, затянутой крест-накрест платком, Кашира.

— Видала! Сегодня не твоя очередь, а ты опять сидишь!

— Кашира сказала, что ей вчера подвалило в Подольске на свалке целую коробку батареек стащить, до последней электрички торговала, — вступает в беседу небольшой, интеллигентного вида мужичок.

— А ты и веришь? В Подольске? Да она ленивая, дальше Гривны не уезжает! Она вчера здесь мороженое таскала! — теперь и Цаца выставила вперед живот и пошла на Каширу.

Трое бесполых мрачных созданий набросились на Каширу, Цаца тоже успела наподдать носком мужского ботинка в объемный зад. Я оттащила ее за руку.

— Выведите девушку, — вспомнив обо мне, опять просит Цаца. — Она кормящая мать, да ты посмотри на руки, на пяточки! А штаны? Видел штаны? Это пижама такая!

Я задираю телогрейку, чтобы продемонстрировать, что это — пижама.

— У ней ребеночек совсем маленький, она полезла в машину за мусором случайно, выбросила важную вещь, вот и полезла, а ее засосало, а ребеночек плачет-заливается, а Хрюк…

— Чем докажешь? — прищурился интеллигентный мужичок.

Расстегиваю телогрейку и пуговицы пижамы на груди. Не отводя глаз от его лица, нащупываю сосок затвердевшей груди и пускаю струйку.

Драка прекратилась.

— Правда, что ли, кормящая мать? — интересуется Кашира, вытирая кровь под носом. — Ну это нас бог накажет, если не выведем!

— А что это за дорогая вещь, за которой ты в мусор полезла? — вкрадчиво спрашивает интеллигент.

Достаю из кармана телогрейки коробку.

— Да ерунда там такая, что даже противно! — спешит с объяснениями Цаца. — Рыбки сушеные да кости паленые!

Мужичок ковыряется в коробке тонкими породистыми пальцами, потом нюхает их и разочарованно отворачивается.

— Едет!

Вся компания бросается врассыпную, я остаюсь с Цацей.

— Ну вот и ладно, вот и хорошо, — бормочет Цаца, застегивая мою телогрейку. — Авось грудь не застудишь, ребеночка накормишь и меня добрым словом вспомнишь…

Я целую ее в щеку. Цаца отворачивается и всхлипывает.

Кашира и мужичок правильно подгадали место выброса и оказались у кучи коробок первыми. Остальные добежавшие сразу же устроили небольшую потасовку; как я поняла, дороже всего ценилось “ленинградское” и “крем-брюле”, потому что все — в упаковках. Вафельные стаканчики с бумажными нашлепками деформировались сильней и раскупались хуже — не стерильно.

Подошла Кашира и сунула мне в руки коробку стаканчиков.

— Неси, честная кормящая! — Она была злая. Выбранные ею коробки отняли и разрешили взять только “стаканчики”.

За свалкой в заброшенных строительных вагончиках каждый из мороженщиков прятал свои “колеса”. У Каширы это была дребезжащая тележка-пенсионерка с привязанной коробкой от бананов. Я с облегчением скинула туда мороженое. У “особо крутых” были припасены куски твердой углекислоты, этот искусственный лед дышал мутным дымком над тележками быстро уходящих мороженщиков. Кашира, потеряв ко мне всякий интерес, понеслась по дороге, дребезжа тележкой, а меня тронул за плечо мужичок.

— Ты за нами не ходи, — сказал он, бегая по моему лицу глазами. — Эта дорога — на станцию, в электричку в таком виде лучше не соваться. Ты вот здесь пройди, за вагончиками, метров через двести увидишь мойщиков, они тут машины водой заправляют, найдешь Сережу, скажешь, чтобы он отвез тебя куда надо. Скажешь, что Федор Максимыч велел.

— Спасибо.

— Спасибом не отделаешься. Если мне чего понадобится, я тебя найду, и тогда ты мне поможешь.

— Вы меня найдете?

— Я детский врач. Был. Я в Серпухове до сих пор знаю всех детских врачей, уж молочного младенца с такой мамой я смогу найти!

— Какой?.. — под его взглядом мне становится неуютно и стыдно.

— Какой-какой… Обритой!

За вагончиками я сразу увидела вдали площадку и оранжевые баки машин. Заспешила, словно этот Сережа меня ждет. И застыла, как только подошла поближе. Недалеко от вышки с насосом стояла компания шоферов и с равными промежутками ржала, как по команде, — одновременно и громко. В центре этого сборища размахивал руками водитель такси, за двести долларов пустивший меня в свою машину на станции. Опять он рассказывал анекдоты и еще объяснял жестами, если кто недопонял…

— Кого я вижу?! — закричал он, раздвинул круг и пошел ко мне навстречу, расставив руки.

Я заметалась, чтобы не попасть в них, таксист остановился и удивленно поинтересовался:

— Мадам, неужели сегодня вы гуляете пешком? В таком прикиде? Ну, вы здорово рискуете! Вас ограбит первый же гопник, разве можно гулять в таких одеждах, в таких драгоценностях и мехах?!

Подумав, я направилась к его такси. Он успел подбежать первым и церемонно открыл передо мной заднюю дверцу.

Я села.

Он стоял на изготовку, согнувшись в пояснице, и кусал губы, чтобы не утерять показной серьезности.

— Куда изволите?

— Туда же.

— Тогда — за столько же.

— Идет.

Усевшись за руль, он поинтересовался, помню ли я условие поездки в его машине.

— Стра-а-а-анная женщина, стра-а-а-анная! — завыла я, наклонившись, чтобы размотать шнурки на меховых рукавицах.

— Схожая с птицею ра-а-а-аненой! — радостно подхватил водитель. — Грустная, крылья сложи-и-ившая! Ра-а-а-дость полета забывшая!..

И, выехав на шоссе, на словах “…кем для тебя в жизни стану я?” подмигнул в зеркало.

УБИЙСТВО

Офицер пятнадцатого отдела ФСБ Фундик в ноль часов двадцать минут топтался у клуба “Кордес”. На нем были протертые джинсы, заношенная до дыр куртка и стоптанные кроссовки. Уши Фундика устойчиво держали на себе большую кепку в подозрительных пятнах.

Он стоял недалеко от входа, прячась от света фонарей и настороженно следя за металлической дверью под неоновой нашлепкой. Нашлепка мигала, из дверей иногда вырывалась громкая музыка, впрочем плохо слышная в грохоте то и дело подъезжающих и отъезжающих мотоциклов.

Дважды к Фундику подходила небольшого роста, какая-то скукоженная девушка с затравленным взглядом и понурыми плечами, всегда готовыми к непреодолимому грузу неприятностей. Они перебрасывались парой слов, один раз девушка постояла рядом и покурила, судорожно втягивая дым сигареты и оглядываясь. Фундик сосал леденец, иногда прикусывая его передними зубами, и девушка тогда дергалась от только ей слышного хруста.

Подъехала новая компания на мотоциклах, девушкапоказала рукой на одну пару и скрылась. Фундик догрыз леденец, осматривая мужчину — здоровяка с конским хвостом на голове и колышущимися при ходьбе ляжками. У женщины были светлые волосы и красные сапожки на каблуках.

Фундик попал в клуб через грузовой люк у служебного входа в бар.

Пара, на которую ему указала несчастная девушка, распалась. Оказавшись в огромном ангаре, в грохоте музыки и странном цветном чаду, Фундик повел интересующего его человека легко и незаметно. Никто не обращал на него внимания, через пять минут его мелькающая между огромными татуированными бицепсами кепка выплыла в коридор, и он оказался у туалетов.

Порывшись в шкафчике уборщика, выбрал ершик на длинной ручке и решительно отправился с ним в женский туалет.

Он шел, сгорбившись, низко опустив голову, прямым ходом к батарее под окном.

Стайка девушек у зеркала с разноцветными “ирокезами” на выбритых головах встретила его появление удивленным гулом. Фундик крутил кран в батарее, пока не потекла тонкая струйка воды, и стал сосредоточенно тыкать в разные места металлическим концом ершика, многозначительно при этом хмыкая.

Потом он вежливо стучался в кабинки и, если там никого не было, заходил, дергал кнопку слива и внимательно наблюдал, как вода омывает загаженный фаянс. После чего присаживался на корточки, стучал ершиком по трубе, хмыкал и шел к следующей кабинке.

Вода из батареи потихоньку заливала пол.

В третьей кабинке дверь была заперта, и он выслушал удивленный нецензурный возглас.

Из последних двух кабинок девушки вышли при нем и сразу же бросились к зеркалу, не обращая внимания на убогого “сантехника”.

Вода уже мешала топтаться, разглядывать себя со всех сторон и просто стоять и обмениваться впечатлениями. Туалет пустел, и никто больше не заходил, потому что Фундик повесил на дверь табличку “ремонт”, а после последнего малинового “ирокеза” вообще просунул в ручку двери швабру.

После этого он подошел к третьей от окна кабинке, присел, убедился, что на ногах сидящей невидимой ему женщины те самые красные “казачки”. Фундик осмотрел дверь. Обычный кусок пластика. Двумя ударами ноги он выбил крепление шпингалета и осмотрел сидящий на унитазе “объект”.

Никаких цветных причесок, ни намека на татуировки на удивленном лице блондинки, ее причастность к рокерскому клубу выдавала только длинная металлическая цепочка поверх кожаного красного пиджака в талию.

Чтобы посидеть с удовольствием, дама застелила крышку унитаза половиной газеты с комиксами, а другую половину она изучала, иногда прожигая особенно понравившиеся места кончиком тлеющей сигареты.

Фундик снял кепку и вытер ею лицо.

Блондинка смотрела на него спокойно, затушила сигарету о кафель стены и стала комкать газету. Когда она бросила комок на пол, в руке у нее оказалась отвертка.

На отвертку Фундик никак не отреагировал, достал из кепки небольшую цветную фотографию и показал блондинке.

— Знаешь ее?

Блондинке помешали спущенные джинсы. Если бы не эта малость, быть бы Фундику проткнутым в паху, потому что именно броском вниз женщина его очень удивила. Он успел отшатнуться, ударил ее чуть ниже затылка ребром ладони и вынес на мокрый пол.

Убедившись, что вода уже протекла под дверью в коридор, закрыл кран батареи, присел над женщиной и потрогал пульс на шее.

— Я жду, — напомнил он, когда она открыла глаза.

— Я ее видела только мертвой, — сглотнув, прошептала женщина.

— Насколько мертвой?

— Насколько может быть мертвой задушенная женщина.

— Ты ее трогала?

— Она лежала на кровати, мне пришлось затолкать тело в шкаф, потому что в дом нагрянули гости, а я еще не успела ничего убрать. Она была совершенно точно мертвой.

— Насколько точно?

— Она была в дерьме! — закричала блондинка и попробовала встать.

— Где?

— Заказ в пригороде. Подмоклово, Московская, двадцать два.

— Кто?

— Объявление в газете.

— Текст?

— “Учительница пения для глухонемых приглашает настройщика инструмента”, номер абонента. В почтовом ящике был конверт с адресом, фотографией мужчины и кодом сейфа, где я должна была взять деньги после работы.

— Вместо мужчины оказалась убитая женщина? — Фундик говорил тихо, он сидел, покачиваясь, на корточках и жестом показал блондинке, что она может опираться на локти, но вставать нельзя.

— Мужчина оказался живой. И не в себе. Пришлось…

— Чем?

— Отверткой.

— Что входит в обязанности настройщика?

— Полная очистка.

— Кислота в ванной? — тихо спросил Фундик.

Женщина внимательно посмотрела влажными глазами, и Фундик увидел, как ее зрачки заливает страх.

— Ты давно работаешь с “Учительницей пения”?

— Три года.

— Видела ее?

— Да.

— Это она? — Фундик опять показал фотографию.

— Нет, это любовница ее мужа. Я думаю, это “Учительница” ее задушила.

Фундик задумался, покачиваясь.

От страха женщина стала нервничать и много говорить.

— До этой недели я никогда ее не видела, хотя мы работаем уже почти три года вместе. Объявление в газете, номер ящика или телефона, деньги — всегда на месте работы. Иногда мы подолгу разговаривали по телефону, обычный женский треп о хороших местах отдыха, о тряпках и косметике. У нее был свой кодекс чести, а я за дополнительные деньги иногда марала руки. В камере хранения Ленинградского вокзала она дважды оставляла для меня “премиальные”, первый раз это был металлический чемодан для профессиональных нужд, второй — ключи от машины.

— Где этот чемодан?

— Сейчас — в ее доме.

— Где этот дом?

— Там же, Московская, двадцать два! — блондинка удивилась, и удивление на минуту прогнало страх. — Я же вам говорю, она заказала своего мужа, а когда я пришла работать, в доме уже лежала задушенная женщина, та самая, с вашей фотографии! Мне пришлось использовать резервный запас кислоты…

— Ты хочешь сказать, что “Учительница пения” сейчас находится в доме двадцать два по Московской?

— Сейчас — не знаю, но четыре дня назад…

— Ты ее видела?

— Да. Она выругала меня за потерю чемодана, разрешила забрать деньги из сейфа, потому что в тот день мне так и не удалось это сделать…

— Ты ее узнаешь, если увидишь?

И в этот момент Фундик заметил в лице женщины что-то вроде озарения. Она вдруг вспомнила женщину на мосту, отдавшую ей свой паспорт, — мокрые пятна на груди… Озарение на лице сменилось настоящим ужасом, к гримасам ужаса Фундик уже привык.

— Нет, — сказала она и резко замотала головой, — нет, не может быть, она выглядела хозяйкой в доме, она знала мое имя, она!., кормила ребенка, мокрые пятна на груди, и мне показалось… Я видела паспорт! Ее зовут Мадлена Сидоркина, двое детей, одному из которых около трех месяцев!

— Она делала тебе заказ на двадцать третье число?

— Нет. Номер телефона для экстренных случаев не отвечал, я пыталась ей дозвониться, но, вероятно, она выбросила мобильник, она могла на каждый заказ покупать телефон, а потом просто выбрасывать его, чтобы не вычислили…

— Вспомни хорошенько, двадцать третье!

— Нет, но… Однажды я видела объявление в другой газете. Ты меня убьешь?

— Какое объявление?

— Выйдем в зал, там скажу. Я только в зале скажу!

Из внутреннего кармана протертой куртки Фундик достал маленький баллончик. Женщина, расширив глаза, следит за его руками, вот он достает странное приспособление, похожее на пульверизатор, вот он достает зажигалку… Язычок пламени из зажигалки поджигает струю газа из баллончика. Совсем рядом с ее окаменевшим лицом.

— “Учительница пения для глухонемых приглашает арфистку на вечерние занятия”! — кричит блондинка. — Я случайно увидела это объявление год назад! Была еще арфистка!

НЕЖНОСТЬ

В доме плачет ребенок.

Я не должна его искать, пока не вымоюсь. Засовываю коробку в полку с обувью и, перескакивая через ступеньки, — на второй этаж. Мыться!

У ванны сидит мальчик Коля в той же позе, в какой я его первый раз увидела, только теперь он в гипсе, взгляд по-прежнему обезумевший, нога вытянута вперед, руками закрывается от ужаса, вползающего в ванну, и этот ходячий ужас — я.

Мне некогда выяснять, от кого он прячется на этот раз, сколько трупов вывалилось из шкафов, сколько странных сантехников или электриков бегало за ним с бензопилой и паяльником, чтобы выпытать самую главную тайну — где коробка с сушеными фугу.

Маленький плачет.

Сбросив пижаму на пол, влезаю в ванну и открываю краны.

Взгляд Коли становится более осмысленным. Он приподнимается, протягивает руку и неуверенно трогает меня за мокрое бедро кончиками пальцев. Да живая я, живая…

Поверил. Настолько, что встал и взял большое полотенце. Обхватил меня, вытащил из ванны, поставил на пол, прижал к себе и стучит ладонями по спине, промокая. Мои переполненные груди упираются ему как раз в живот. Спасибо, Коля.

Иду на крик.

— Сначала он кричал от голода, и я вызвал “Службу спасения”. Пришел милиционер, хотел взорвать сейф гранатой. Пришлось сказать ему код, и он поменял пистолеты…

Я беру маленького, он в сильной истерике и не реагирует на мои руки. Молоко из груди капает на его лицо, я пытаюсь засунуть сосок в рот, а он извивается и кричит, крик переходит в визг.

— Что с ним?

— Я же тебе говорю, милиционер этот поменял пистолеты…

— Начни с конца.

— Я заварил смесь, как было написано на упаковке, а соски не было… Бутылочек полно, а сосок на них нет. Я искал, искал, и все остыло. Может быть, он плачет, потому что поел холодное? Я его с ложки кормил… С ложки еще быстрей остывает.

— Где ты взял смеси?

— Их принес другой милиционер и заставил расписаться.

— Расписался?

— Он настаивал! Но я предупредил, что еще несовершеннолетний.

— Принеси градусник.

— Градусник?..

— Я видела один в кухонном столе.

Пока Коли нет, я издаю нутром гудение, отдаленно напоминающее завывание ветра в скале.

Ребенок меня не услышал, скорее всего он затих, потому что почувствовал, как сгустился от гула воздух рядом и в стенах дома отозвались яичные пустоты.

— Ты слышала? — появился Коля с градусником и испуганной девочкой, цеплявшейся за край его рубашки навыпуск. — Кто-то жутко воет, это к покойнику, да?

Я положила маленького на пеленку, смазала ртутный кончик градусника слюной и стала раздражать им крошечное отверстие попки.

Помогло. После долгого пука из него с бульканьем вылилась желтая жижа.

— Полегчало? А теперь давай я тебя покормлю, ладно?

Ложусь рядом с ребенком на огромную супружескую кровать, я — голая, в одном полотенце, закат просочился сквозь стекло и лег рядом с нами оранжевыми квадратиками на шелк покрывала, ребенок сосет, останавливаясь, чтобы подавить всхлипом судорогу обиды и ужаса перед одиночеством, в которое он опять попал, девочка смотрит с восторгом обожания, большой мальчик убрал грязную пеленку и сел в ногах, я чувствую его тепло ступнями, мне так холодно…

Вероятно, я заснула. И маленький заснул, вынимаю сосок у него изо рта и говорю Коле:

— Спасибо.

— За что? — он пожимает плечами.

— За одеяло, за то, что укрыл, что не шарахаешься от меня глазами.

— А оно вкусное? — вдруг спрашивает Коля.

— Не знаю…

— Ты что, никогда не пробовала свое молоко?

— Нет, а надо?

— А можно мне попробовать? — спрашивает он плохо двигающимися губами.

— Можно. Только не кусайся.

Я поворачиваюсь к маленькому мальчику спиной, а большой укладывается на боку рядом, он устраивается головой у самой моей груди и так осторожно прикладывается к соску, что я не слышу губ, а только влажное тепло. Я благодарна Коле за боязнь прикосновений (маленький сосет куда сильней), за робкие глотки, за расслабленность рук и закрытые глаза. Закат подполз по кровати поближе, через сосок из меня выходят недоплаканные на свалке слезы вместе с горячими песчинками звезд.

Девочка Сюша смеется. Сидит на ковре, смотрит на нас и заливается смехом.

Мыс Колей отшатываемся друг от друга. Наверное, со стороны это действительно смешно — большой мальчик, сосущий грудь и поджавший ноги, чтобы они не свешивались с кровати, на одной — гипс… Сюша хохочет, Коля тоже с трудом сохраняет серьезность.

— Есть хочу, — говорю я шепотом.

Мы все спускаемся в кухню.

Коля, естественно, первым делом включил миксер, Сюша сидит у меня на коленках, а маленький лежит на полу в корзине для белья.

— У-у-у! — гудит Сюша и трогает мои губы пальцем. Она меня разгадала. Она поняла, что это я гудела недавно.

— Нельзя, — говорю я шепотом. — Коля испугается.

Сюша находит глазами Колю, осматривает всю его длинную фигуру, потом недоверчиво косится на меня.

Миксер включен. Пока он шумит, я напрягаю пресс и стараюсь гудеть как можно тише. Коля подходит к окну, осматривается и выключает миксер.

— Слышала? Опять кто-то воет.

— Это воет месть каменщиков.

— Это собака во дворе или ветер в трубе.

— Нет. Это яичные ловушки в кладке.

— Скажи! — вдруг отчетливо говорит Сюша.

— Слышала? Она разговаривает! — радуется Коля.

— Скажи сказку!

— Сказку? — опешила я, потом поняла. — Ах да… Яичные ловушки. Если ты хочешь построить себе хороший дом, сначала найди хорошее место, а потом — хорошего каменщика. И после работы не скупись на оплату. Потому что настоящий каменщик всегда — недоверчив и, пока кладет камень, обязательно сделает несколько ловушек. Для этого он возьмет куриное яйцо, продырявит его с одной стороны, вот так… Можно дырочку побольше. Пей, Сюша. Не хочешь? Тогда не получится сказки. Выпей яйцо, а то каменщик не устроит ловушку. Ну вот и молодец. Он эту скорлупу высушит и положит в пустое место внутри кладки, а для сквознячка не замажет дыру целиком…

— И ты разговариваешь! — Коля присел на корточки рядом и потрогал меня за коленку.

— Да. Я удачно съездила на свалку и там смогла заплакать. Теперь буду говорить безостановочно и есть все подряд.

— А потом? — теребит меня Сюша.

— А потом он должен рассчитать, как пойманный ветер будет гулять внутри кладки, и в нужных местах оставить еще несколько незамурованных целиком пустых скорлупок. И вот дом построен, и хозяин должен платить, и если он добрый человек и сделает все по справедливости, то каменщик скажет, что забыл кое-что в доме, вернется и замажет маленькую щель, в которую может попасть ветер. А если хозяин скряга, то каменщик возьмет, что ему дали, и сразу уйдет. И в первую же ветреную ночь хозяин услышит жуткий гул, ему будет казаться, что это гудят стены, воет собака перед покойником или кто-то проводит отращенным ногтем по натянутой струне. Вот так.

Я напрягаюсь, создаю в себе гудящий вакуум и показываю Сюше, как и где нужно держать скорлупу, чтобы та поймала мой гул изнутри.

— Прекратите! — Коля вскакивает и зажимает уши.

— В кладке этого дома лежит по меньшей мере три яичных ловушки ветра, — авторитетно заявляю я.

— Пока ты не загудела, никаких подобных звуков не было!

Он надел фартук. В фартуке и семейных трусах Коля неотразим.

— Конечно, не было. Потому что я своим гулом заставляю эти скорлупки вибрировать.

— Откуда ты пришла? — тыча в меня ножом для чистки картофеля, тихо спрашивает он.

— О… Я пришла издалека, я поехала топиться на речку, а там женщина на мосту попросила мою одежду. Я разделась, прыгнула, а под водой плавал покойник с перерезанным горлом и чемоданчиком в руке. Я взяла чемоданчик и стала тонуть, а меня спасли. В чемоданчике был адрес на конверте с фотографией и деньги. Я поехала по этому адресу, и вот — я здесь.

— Ты прыгнула топиться, а вместо этого ограбила под водой мертвеца? — уточняет Коля.

— Это нельзя назвать ограблением, потому что он сам вор. Допустим, он украл чемодан у красивой женщины в поезде, а она бросилась за ним, драка, нож…

— А ты ехала в том же поезде и все видела? — задумывается Коля.

— Я ехала топиться, вышла на перрон из электрички, увидела стоящий поезд…

— Нет, подожди, мне почему-то кажется, что ты и есть та самая женщина с чемоданом, ты встретилась с воришкой, он тебе понравился, и ты…

— И я стала заниматься с ним любовью прямо на стоянке поезда, он прижал меня лицом к стеклу…

— То есть он был сзади, — уточняет Коля. — Ты даже его не видела?

— Нет, я видела его перед этим мельком, в коридоре или при посадке, я должна была обратить на него внимание, что-то вроде — не разминуться в тесном коридоре и при этом вдохнуть запах его одеколона и тела, как отраву.

— А потом: “У вас не найдется ножа?” — и знакомый запах.

— Нет, только не ножа. Нож для него — это оружие, всегда с собой, он не будет спрашивать нож, — перебиваю я Колю. — Он спросит: “Какая сейчас будет станция?”

— Ты что, проводница, что ли?

— Да, не годится..Что же он спросит?

— Не он, ты! — радостно тычет в меня ножом Коля. — Ты пошла на выход, дверь его купе открыта…

— До остановки поезда — несколько минут, — подхватываю я. — Я прошу закурить, он даже не встает. Показывает жестом на столик, чтобы сама взяла. Он ухоженный, утонченный и наглый!

— Ты идешь к столику, опять — этот запах! Ты наклоняешься, чтобы взять сигареты…

— “Голуаз” или “Мальборо”!

— “Голуаз”. И он встает… Его руки на твоей спине, на попке…

— Я открываю свой чемодан, чтобы взять вазелин!..

— Вазелин? Зачем?

Очнувшись, мы смотрим друг на друга с полнейшим неузнаванием. Сюша, открыв рот и затаив дыхание, ждет продолжения.

— Эта дрянь издевается над нами! — не выдержал Петя.

Дежурный выжидательно посмотрел на Поспелова.

В фургоне стойкий запах бензина и мокрой одежды — дождь играл сегодня с ярким солнцем в прятки, на лице следователя капли пота, он вытирает их огромным платком не первой свежести, подбирает с бумажной тарелки остаток бутерброда и зажевывает его, уставившись глазами в одну точку — на медленно вращающийся диск в аппаратуре. В наушниках он смешон.

Петя предлагает провести арест “этой дряни Моны Кукулевской” за убийство: два часа назад из Оки достали труп неопознанного мужчины с перерезанным горлом. Поспелов на его слова не реагирует, он ковыряется ногтем мизинца в зубе. Дежурный хотел было на ощупь подобрать недоеденный бутерброд, не нашел его и закинул бумажную тарелку под стул.

ИГРА

— Зачем тебе вазелин? — спрашивает Коля, отводя глаза.

— Ну, мало ли… — мне расхотелось продолжать эту сказку.

— Ладно, неважно. — Он подвигает ко мне по столу высокий бокал с коктейлем, делает огонь под кастрюлей поменьше и садится напротив.

— А салат остался? — я смотрю на бокал с тоской. — Ладно, не вставай, все равно там в холодильнике только отрезанные головы.

— Лялина голова на средней полке, ее кто-то задушил, а голова дяди Антона подтекает кровью сверху, его убили чем-то острым в горло.

— Я не нашла в доме ни одной ее фотографии. Это очень странно. У тебя есть ее фотография?

— Нет, — он мнется, потом решается посмотреть на меня. — Есть одна. Из домашнего альбома. Года полтора назад мы все ездили на рыбалку.

— Покажи.

К моему удивлению, Коля наклоняется и лезет… в гипс!

Фотография ламинирована и надежно упрятана. Никакой рассветный сантехник не выманит ее даже под пытками. Она маленькая, цветная, я вглядываюсь в веселые лица удалой компании с удочками и вижу, что Коля один не улыбается.

— Вторая слева — Ляля. Я тогда, конечно, ее не очень замечал… В смысле… — его глаза опять спрятались.

— А когда? Когда заметил? Подожди, дай подумаю… — смотрю в потолок, пока лицо с фотографии не размывается по нему бесследно стаявшим мазком. — Она стала приезжать к вам в гости, грустить и плакать, делая вид, что скрывает от тебя слезы, потом вдруг — истерикой — откровение: муж изменяет.

— Да все не так было, — улыбается Коля. — Она приехала за две недели до родов рожать в Москву.

— Рожать?!

Вот это полет фантазии!

— Ладно, она приехала рожать… Нет, я не могу так, — от волнения я залпом выпила коктейль. — Это что же получается, что ты соблазнил беременную тетушку за две недели до родов?

— Ничего не получается. Это было очень естественно, и потом, если бы не японский ресторан, ничего бы не было.

— Вы там ели фугу?! — подпрыгнула я.

— Чего? — не понял Коля. — Она там ела вареную рыбу, а я смотрел на нее, а она укладывала мне на колени свои ноги, потому что они отекали, еще она играла на дудочке…

— С дудочкой перебор, — перебиваю его я. — Ты сам-то не кажешься себе извращенцем? Только подумай, трахаться с одной женщиной на девятом месяце беременности и пить молоко из груди у другой, это же полный анамнез!

— Я с ней не трахался, и вообще… Хватит об этом.

— Нет, не хватит. У тебя что-то не стыкуется. Зачем такой женщине школьник, даже если в нем два метра роста и он умеет раздеваться под музыку? А?

— Мы столкнулись зрачками, — перед моим лицом Коля медленно соединяет два указательных пальца и тычет ими друг в друга несколько раз. — Она приехала под утро, а у меня вечеринка была, по всей квартире развешаны надутые презервативы, а на люстре — заяц, ребята в него стреляли из воздушки…

— Кровищи, небось! — мечтательно замечаю я.

— А она, как увидела ружье, сразу вот так руками закрыла живот, понимаешь? — Коля не обращает внимания на мой сарказм. — Этот ее жест, эта условность намерения, игрушечный заяц, ружье, ее серьезность, а потом она попросила меня с ней спать.

— Потому что некоторые женщины совершенно сдвигаются на сексе, когда у них живот становится большим?

— Нет, потому что ей было страшно!

— И ты лежал рядом, а она держала тебя за руку…

— За два пальца, — перебивает Коля.

Смотрю на его пальцы и понимаю, что их еще можно обхватить, а вот всю ручищу, пожалуй, вряд ли…

— Ладно, за два пальца, и ты не спал, стерег ее сон, и дергающийся в животе ребенок казался тебе палачом, раздирающим ее внутренности.

— Откуда ты знаешь? — Коля восхищен.

— И каждый вечер вы шли по освещенным газовыми фонарями узким улочкам Зурбагана…

— На Краснопресненскую, второй переулок от метро.

— В кафе у моря…

— В японский ресторан.

— Чтобы есть там вареную рыбу, и толстый японец играл на дудочке…

— У него передние зубы как у кролика!

— И она скидывала туфли и укладывала ноги тебе на колени, и ты мял ей ступни… Ты возбуждался?

— Да. И она трогала ступнями мой член сквозь джинсы. Достаточно?! — кричит Коля и тут же совершенно спокойно, не дрогнувшей рукой выключает газ и идет слить воду из кастрюли.

— Отлично. И вот она тебе говорит как-то. Давай, говорит, избавимся от моего мужа и будем жить вместе долго и счастливо. Нет, подожди, она же должна была родить…

— Родила мальчика, — Коля кивает на корзину.

— Подожди, я не могу придумать, как только что родившая женщина говорит своему юному возлюбленному о муже, о любви, а у нее молоко прибывает.

— Очень просто говорит, — Коля раскладывает картошку на три тарелки. — Она просит меня не звонить, потерпеть месяца два-три, пока сама все не устроит. Я и ждал, как дурак. А потом стало совсем невмоготу, и я сказал родителям, что уезжаю. И позвонил ей по глупости. А трубку взял дядя Антон.

— А он стр-р-р-рашно ревнив! — рычу я, обмазывая Сюше половинку картофелины красной икрой. — Богат, красив, ревнив и еще поет.

— Ляля говорила, что он собственник. Свое никогда не отдаст. Она говорила, что он ее убьет, если почувствует угрозу потери. Так и случилось.

— Ты позвонил, и участь Ляли была решена. Ты что, проговорился по телефону?

— Я был в невменяемом состоянии, мог сказать лишнее.

— Ладно, ты бросился на первую же электричку…

— Я спешил к открытию метро.

— Приехал в этот дом…

— А тут все тихо, как в могиле.

— И обнаружил труп своей любимой?

— Сначала я обнаружил труп дяди Антона. Он лежал в спальне, половина тела под кроватью. Я его еле вытащил, для этого пришлось приподнимать кровать и засовывать книгу…

— Застрелен? — я спешу ускорить конец истории, потому что от еды меня совсем разморило.

— Нет, я уже говорил, колотая рана в шею.

— Это что же получается? Твоя нежная возлюбленная заколола своего мужа, а потом еще придавила его супружеской кроватью, подняв ее одной левой?

— Ничего не получается. Она этого не делала, потому что уже была задушена и спрятана в шкафу. Она вывалилась на меня, когда я искал детей и открыл дверцу.

Коля разволновался. Стало неинтересно. Это уже не игра, а какое-то чистосердечное признание.

— Мне было очень плохо, очень, потому что убийца ударил меня сковородой по голове.

Смотрю на него, сдерживая зевоту. Коля раскраснелся, то ли от волнения, то ли от еды, и свекольные пятна ожогов на лице проявились сильней.

— Ладно, давай как-то закончим эту затянувшуюся историю. Говори, кто был убийца, и пойдем спать.

— Он приехал в фургоне. Когда я первый раз зашел в дом, в гараже стояла машина дяди Антона и серый фургон.

— В первый раз?

— Ну да А когда я нашел мертвую Лялю, я…

— Позвонил в милицию!

— Нет. Телефоны не работали, я пошел на улицу…

— Чтобы вызвать милицию!

— Нет. Чтобы позвонить маме.

— Ты моя лапочка!

— Подожди, потом я вернулся в дом, а тут никого нет. Ни одного трупа, ни одного пятна на кровати, все вычищено и убрано, только в ванне — буль-буль, утонули волосы Ляли.

— Ага! — я начинаю понимать ход его мысли. — Этот самый убийца вернулся и уничтожил трупы и следы своего пребывания. Но зачем?

— Зачем? Заметал следы, чтобы его не нашли.

— Его бы и так в жизни не нашли, потому что в тот день убийце крупно повезло: в доме появился мальчик Коля, который мог запросто… Постой! — я встрепенулась. — Ты говоришь, она обещала все устроить?.. Помолчи, у меня появилась одна мысль… Допустим, тетушка Ляля от большой и всепоглощающей любви к тебе решила заказать убийство своего мужа, а? — Я еще раз всматриваюсь в пятнистое лицо Коли и продолжаю уже не так уверенно:

— Для этого в доме и появился убийца. А ты с самого утра испортил настроение дядюшке и поколебал его веру в незыблемость личной собственности. Расстроенный дядюшка в припадке ревности придушил собственную жену, после чего пал жертвой заказанного ею киллера.

— А зачем это убийце растворять трупы в ванне?

— Такой уговор, — зеваю я. — Это стоит сорок тысяч. За два тела берут дороже. Убийца же не знала заказчицу в лицо, прикончила мужа, а потом обнаружила еще один труп задушенной женщины и решила, что ее подставили…

— Она не знала, что Ляля — жена! — включается Коля.

— Точно. Она подумала, что жена перед этим убила любовницу мужа.

— Подожди, а почему убийца — она?

— Она сама мне сказала. Знаешь, чем закололи твоего дядюшку? Отверткой.

— Отверткой — это для женщины как-то не очень подходит… Может быть, пилочкой для ногтей?

— Отверткой, и это факт.

— Ладно, — соглашается Коля. — Эта сволочь переехала мне фургоном ногу, конечно, такая может и отверткой!

Я решаю еще кое-что выяснить и интересуюсь, кем работала Ляля Не пела ли она? Не учила ли пению других?

— Она была медсестрой.

Медсестрой. А кто же здесь тогда учительница пения?..

— Ты как хочешь, а я иду спать. — Останавливаюсь с корзиной у двери и вдруг понимаю, что больше не смогу спать у Коли под мышкой.

Как бы ему это сказать?.. Смотрю на его спину. Коля у раковины сосредоточенно моет посуду.

— Не думай ни о чем, — говорит он вдруг, не поворачиваясь. — Я на тебя не запал, если ты сомневаешься… Я только хотел попробовать молоко. Ты шла наверх по лестнице, я слышал твои шаги и подумал, что время замкнулось и все повторяется. Это такой вариант ада, понимаешь?

— Как ты сказал? — от неожиданности я опять села на табуретку, обхватив корзину руками.

— Если я каждые два дня буду сидеть в ванной и, обмирая от страха, слушать твои шаги, думая о вампирах, значит, волосы Ляли только что превратились в водоросли и мы в аду. А почему ты так удивилась? У тебя есть свой вариант ада?

— Да, есть, но… Видишь ребенка? — я киваю на корзину. — Он никогда не вырастет, я обречена кормить его грудью вечно, а чужие люди рядом то и дело будут просить меня спеть.

Коля вытирает руки, подходит и присаживается рядом на корточки.

— Когда ты появилась в дверях, когда я тебя увидел в первый раз… Это был такой ужас, что я совершено забыл и о Ляле, и о мертвом дядюшке. А сегодня вдруг подумал, может быть, мы делаем что-то не по правилам? Ты хотела меня тогда покормить, я отказался.

— Сегодня ты решил попробовать мое молоко, чтобы все было по правилам?

— Да. И больше ничего. Мир?

— А мы… Мы не ссорились, — удивляюсь я.

— Ладно. Не ссорились. Тогда — дружба? Отвечаю уклончиво:

— Я попробую…

— Вот и отлично. Идите ложитесь, здесь нужно протереть полы. Оставьте мне местечко посередине, я с детства не люблю спать с краю.

До кровати я дотащилась с трудом. Покормила маленького, вытащила палец изо рта засыпающей девочки, приготовилась уплыть с ними на речку с дорожкой из лунного серебра, где они топили бы звезды, ели мед… Ничего не вышло. Я не смогла заснуть.

— Я могу почитать тебе свои стихи, — понял мои осторожные вздохи Коля.

— Только не это!

— Ладно. Могу почитать чужие.

— Коля, если ты еще предложишь мне спеть колыбельную, клянусь, я выгрызу дыру вот здесь, — тычу пальцем ему чуть пониже подмышки, палец упирается в ребро.

— Зачем? — удивляется Коля.

— Буду щекотать указательным пальцем твое сердце, пока не заткнешься! Пусти. Я встану.

ОБЫСК

— Что ты ищешь? — не выдержал Коля через двадцать минут.

Он тоже встал и ходил за мной по квартире, пока я рылась в шкафах, обувных коробках, в полках с посудой.

— Телефон.

— А те два, что в кухне и в кабинете, тебя не устраивают?

— Я ищу мобильник.

— Можно очень долго искать мобильник и никогда не найти, потому что его нет, — философски заметил Коля.

— Должен быть, должен! Женщина-убийца сказала, что не могла дозвониться по мобильнику. Валяется где-то выключенный.

— А что ты будешь с ним делать?

— Включу.

Вздохнув, Коля присоединяется ко мне, но не в поисках, а в уборке — он старательно подбирает все, что я разбросала, и укладывает на место.

Через сорок минут мы с ним досмотрели последний выдвижной ящик стола в кухне.

— Все! — я взяла чайник и выпила из носика теплой воды. — Остался подвал. Ты со мной?

Еще через сорок минут мы оба, выдохшиеся и еле живые, сели на складные стулья в мастерской и посмотрели друг на друга.

— Он должен быть здесь, должен! — от отчаяния у меня заболела голова.

— Ладно, — кивнул Коля. — Если мы до сих пор не нашли мобильник, значит, либо его больше нет в доме, либо он хитро спрятан. Можно тебе задать два вопроса?

— Хоть десять, только найди мобильник.

— Чей телефон мы ищем?

— Я думаю, телефон Мадлены Сид… Твоей тети Ляли.

— Допустим. Что ты с ним сделаешь?

— Включу, посмотрю последние входящие звонки, позвоню оператору связи.

— А потом?

— На меня накатила настоящая бессонница, а ты спрашиваешь, что потом?! Отнесу этот мобильник вместе со списком телефонов следователю Поспелову, расскажу о визите дамы с отверткой, это она убила твоего дядюшку, — на каждом новом предположении моих благоразумных поступков я утвердительно киваю головой, — они арестуют эту даму, допросят ее и заставят сознаться в убийстве воришки из поезда, тогда я честно расскажу, что просто забрала из руки трупа под водой чемоданчик. Еще она расскажет о заказе по этому адресу, о деньгах из сейфа, о женщине, оплатившей убийство своего мужа, и так далее, и так далее, надеюсь, она расскажет еще много всего интересного и эти придурки из милиции перестанут следить за мной и прослушивать этот дом, и мы тогда пойдем с тобой спать, и будем просыпаться, только чтобы покормить детей, а все остальное время — спать, обнявшись, пока дети не вырастут и не придут однажды к нам с цветами и не скажут, что уже наступило утро!..

Я столько всего перечислила, что превратилась в болванчика.

— Я не знал, что этот телефон так важен, — замечает Коля и решительно встает. — Тогда заводи автомобиль.

— Зачем?

— Выведем его из гаража и будем рыть землю.

— Что рыть?..

— Мы осмотрели все, что могли. Осталось вскрыть стены — простучать, снять вагонку там, где она есть, разобрать полы, потом — чердак и канализационные стоки. Но начать лучше с гаража.

— Почему? — я опешила и перешла на шепот.

— Потому что пол — земляной. Я это давно заметил. Въезд зацементирован, а в самом гараже земляной пол. Это странно, тебе не кажется? Вот ты бы какой себе пол в гараже сделала?

— Я?..

Приседаю и ковыряю земляной пол.

— Не знаю, может быть, это из соображений пожарной безопасности?

Подняв голову, я вижу Колю уже с лопатой. Широко расставив ноги, он втыкает ее в землю перед собой и зловеще обещает:

— Мы это сейчас проверим! Вывози машину.

— Чем тебе мешает автомобиль? Начни рыть с любого угла.

— Ты не понимаешь. Рыть нужно как раз под машиной.

Сама затея с копанием мне не очень нравится, но я завожу “Москвич”, Коля открывает ворота. Потом он вычерчивает лопатой прямоугольник открывшейся земли, нацеливается и…

Лопата сразу же ударилась в металлический люк. Он был засыпан землей сантиметров на восемь. Коля отбросил лопату, и мы с ним, бросившись на колени, начинаем судорожно разгребать землю. Люк оказался слишком большим, приблизительно метр на метр, я уже сомневаюсь, открывать ли?

— Обязательно открывать! — с азартом кладоискателя настаивает Коля.

— Не хочу.

— Как это — “не хочу”?! — не верит он. — А кто только что перерыл весь дом в поисках мобильника?

— Ты посмотри на этот люк! Толстенный слой железа и еще покрытие какое-то сверху! Ты думаешь, твоя тетя или дядя вырыли такую яму, чтобы запрятать в ней телефон? Нет, под этим люком нас ждут очередные неприятности, я больше не хочу никаких неожиданностей.

— Давай так договоримся, — предлагает Коля компромисс, — мы новые неприятности трогать не будем, мы только возьмем телефон, если он там окажется.

— Ладно, открывай.

Коля поднимает скобку, хватается за нее и тянет. Он минут пять не верит, что не откроет, он тужится и кряхтит, потом предлагает поддеть крышку ломом.

— Нет! — я категорична. — Осмотрись. Представь, что твоя тетя Ляля вывела автомобиль и должна быстро что-нибудь достать из тайника. Как она откроет люк?

— Конечно, она его не откроет! — в отчаянии Коля огляделся. — Она… Она будет делать это при помощи механизмов… каких-то… Должно быть, что-то вроде лебедки на электрическом ходу — нажимаешь кнопочку… а это что за катушка?

Мы осматриваем намертво вделанную в стену катушку с намотанной проволокой на толстом металлическом уголке. Конец проволоки свисает вниз с закрепленным на нем крючком. В радиусе метра от катушки на стене находятся четыре кнопки. Мы включаем их по очереди, третья кнопка дернула катушку, и та начала медленно крутиться, застучав крючком по стене.

Коля остановил мотор, перевел рычажок, отмотал проволоку и зацепил крючок за скобу.

Я нажала кнопку, и мы в полной прострации наблюдали, как крышка начала медленно подниматься. Из отверстия пахнуло склепом, Коля взял с полки фонарик.

— Странно, — успел он удивиться, пока я выключала мотор. — Я где-то уже видел такой ящик!

Я подошла к краю ямы и сначала не поняла, на что падает луч фонарика. А когда поняла, меня охватила такая тоска, что я села на корточки и завыла.

— Я уже видел такой же металлический чемодан! — не унимается Коля, откладывает фонарик и спускается в яму. Спускаться в нее удобно — три выступа в отделанной досками стене. Вот он уже стоит в яме по плечи, наружу выступает только голова, вот он наклоняется — теперь и головы не видно-и снизу спрашивает:

— Что мы будем считать худшими неприятностями — металлический чемодан или автомат?

— Какой еще автомат?!

— Вот. С коротким стволом, — выпрямившись, Коля поднимает к моему лицу на вытянутых руках короткоствольный автомат.

— Немедленно положи обратно! — я перестала выть и перешла на шепот.

— Там еще коробка с патронами.

— Не трогай!

— Тогда я беру чемодан?

— Ничего не трогай! Вылезай!

— В чемодане может быть мобильник, больше ему быть негде! — авторитетно заявляет Коля, и я сдаюсь:

— Ладно. Давай чемодан.

ОТЧАЯНИЕ

Замки не были заперты — просто отщелкнулись. Телефон лежал сверху.

— Ну, что я говорил?! — довольный Коля идет крутить ручку лебедки.

Люк опускается.

Я застыла на корточках перед открытым чемоданом.

На внутренней поверхности его крышки нет круга из серебра с монограммой. Это что же, нет и тайника?

Нет термоса с кислотой, нет тюбиков с подкожным силиконом, нет париков, накладных усов, нет растворителей, масок, линз и косметики.

В чемодане, аккуратно упакованные, лежат несколько комплектов нижнего белья, дорогой швейцарский шоколад — шесть плиток, флакон спирта и фляжка еще с каким-то спиртным, по запаху — коньяком, зубная щетка, наборчик для ногтей, дезодорант, мыло, ароматические салфетки, пачка “Голуаз”, золотая зажигалка…

— Давай ты заведешь машину в гараж, и мы пойдем изучать телефон в кухню, — предлагает Коля.

…зато есть шесть одноразовых шприцев, несколько упаковок резиновых перчаток, нашатырь и камфора, пузырек с аммонием, трубка для клизмы с набором соединителей.

Колин гипс, уже довольно грязный, мелькает передо мной на ступеньках лестницы — топ-топ, топ-топ…

И какой из всего этого вывод? Я ложусь спиной на кухонный пол, расслабляюсь и закрываю глаза.

— Можно активизировать телефон? — спрашивает Коля.

Конечно, содержимое этого чемодана заставляет думать, что дамочка собралась в дальний путь, причем время отбытия ей неизвестно, как и условия отъезда, поэтому она сделала все, чтобы быстро схватить чемодан и бежать. Вывод напрашивается такой: в этом чемодане, как и в том, который я отобрала у мертвеца, есть тайник. И я его вскрою, чего бы мне это ни стоило, даже если понадобится воспользоваться всем набором электроинструментов из мастерской тенора.

— Подожди с телефоном, — я поднимаюсь с пола и показываю Коле утолщение в дне чемодана, — видишь, вот здесь — самое интересное, пока не достанем, телефон не трогать.

— Минуточку! — Коля уходит вниз и возвращается с первым металлическим кофром. — Элементарно! — его распирает от сознания собственной сообразительности. — Такой же чемоданчик? — победно интересуется он и, не дожидаясь ответа, назидательно сообщает:

— Такой же! Были, правда, паспорта, а теперь нет, — он задумывается. — Но они же были из тайника, да?

— Из тайника, — киваю я.

— И как ты открыла тайник?

— Повернула вот этот кружок. Во втором чемодане кружка нет.

Коля убедился, что действительно нет.

— Нужно найти кнопочку или рычаг. — Он трясет чемодан, и в какой-то момент под его рукой, щелкнув, поднимается крышка тайника. — Да он открыт!

Мы перебираем содержимое. Три паспорта — один заграничный, во всех — фотографии обожаемой им Ляли, разные имена, Мадлена Сидоркина в них отсутствует. Три пачки денег в долларах. Три баночки крема — разные, упаковка таблеток, по-моему, “экстези”, Коле я говорю, что это успокоительное. Несколько браслетов, два кольца…

— А вот это сюда не вписывается, — Коля протягивает мне кулон на веревочке.

После изучения паспортов с фотографиями своей возлюбленной он стал грустен.

Я зажимаю в ладони кусочек черного дерева с изображением Анигуры Всевидящего и рассматриваю веревку, на которой он висит.

Анигура спас Колю.

Не знаю, почему Коля полез открывать баночку крема, может быть, хотел вдохнуть знакомый запах или понять, зачем крем запрятали в тайник.

Я вижу, как он открывает крышку, — еще один поворот, еще… Я вижу его удивленное лицо, понимаю, что здесь что-то не так, сильнее сжимаю в руке деревянного Анигуру, тот впивается мне в ладонь своим третьим глазом — на лбу глаз вырезан с устрашающими шипами, я вскрикиваю и бросаюсь к Коле как раз в тот момент, когда он уже приготовился понюхать содержимое баночки.

Я успела схватить баночку сверху, вовремя зажав ладонью отверстие, а другой рукой с Анигуру толкнуть Колю в грудь, и он свалился с табуретки, высоко вскинув ноги.

— Не надо нюхать незнакомые пузырьки и пробовать их содержимое, — заявила я, как только Коля смог приподнять голову. — Это бывает опасно.

— Не буду, — совершенно беззлобно согласился он. — А что это за морда на веревочке? В первом чемодане была такая? Ты поосторожней с колющими предметами, может быть, он отравлен!

На моей левой ладони кровь. Анигуру поцарапал третьим глазом как раз место соединения линий жизни и любви.

Осторожно завинчиваю крышку баночки. На правой ладони остался круг серого пепла, я стараюсь не вдыхать, пока мою руку под краном.

Рассказываю Коле о Всевидящем Анигуру, Коля не верит, что такой сувенир на Гаити можно купить на каждом шагу.

— Зачем тогда она запрятала его в тайник?

Похоже, Коля собирается расковырять Анигуру, что ж, ему будет чем заняться до рассвета: сопротивляемость черного дерева удивительна.

— Значит, так, — я настроена подвести итог. — Мадлена Сидоркина решила избавиться от мужа, отключила телефон связи со своими подельниками и собралась в дальний путь. В заграничном паспорте с ее фотографией на имя Елены Кнохель указаны двое малолетних детей, есть карта прививок.

— Что это за подельники? — не понимает Коля.

— Она была ликвидатором, грамотно избавлялась от ненужных людей, понимаешь? Заниматься этим в одиночку практически невозможно. Видишь чемодан, который я вытащила из воды? У нее были соратницы, коллеги по грязной работе, и одной из этих коллег она заказала мужа.

Я начинаю ходить по кухне взад-вперед, Коля следит за мной, открыв рот.

— Никто не знал друг друга в лицо, связь осуществлялась по телефону или по объявлениям в газете…

— Я не думаю, что Ляля, — перебивает мальчик, — способна на такие шпионские страсти.

— Включи воображение! — кричу я.

— Ладно, они перезванивались, и эта тетка, которая приходила сюда недавно, она и была той самой коллегой? Как Ляля собиралась ей заплатить?

— Назвала шифр сейфа, сказала, чтобы та сама взяла деньги.

Я приседаю у стола и заглядываю под него. Надеюсь, связь хорошая, и меня отлично слышно.

— То есть… — Коля задумывается, — в день, когда я сюда приехал… Если бы я не позвонил, дядя Антон не накинулся бы на свою жену, не задушил бы ее, а спокойно жарил рыбу в тот момент, когда к нему пришла убийца с отверткой? А Ляля? Она бы в это время вышла погулять с детьми?

— При чем тут рыба?

— В морозилке есть рыба.

— Постарайся не говорить мне о рыбе некоторое время, ладно? Твой дядя ничего бы не жарил. Он бы тихо лежал где-нибудь без признаков жизни. Потому что… Потому что Ляля была ликвидатором, а прийти в дом должен был чистильщик. Чистильщик не убивает, он подчищает место убийства.

— Ляля не могла убитьсвоего мужа, — Коля категоричен.

— Она бы его не убивала. Она бы… усыпила. Да, усыпила, можно и так сказать.

— Слуша-а-ай, — зевает Коля. — А кто еще был в этой компании, кроме ликвидатора и чистильщика? А то у меня что-то воображение заедает.

— Еще там мог быть физиономист-гример.

— Это еще что такое?

— Если человеку делают новое имя и новую жизнь, у него должно быть измененное лицо. Не всех же они ликвидировали, кому-нибудь инсценировали смерть и меняли внешность, тогда вместо чистильщика в дело вступал гример.

— Получается какая-то банда секретных агентов. Слушай, я не люблю боевики, не люблю “Секретные материалы” и Джеймса Бонда никогда не мог досмотреть до конца. А представить, что Ляля, носившая в животе Вселенную, может быть агентом ноль-ноль… как там? Ну не могу я это представить! Дай хоть какой-нибудь намек!

— Намек пришпилил под столом наш гость, который называет себя следователем Поспеловым. — Я показываю пальцем на столешницу. Коля подходит к столу, наклоняется.

— И что это значит? — не понимает он.

— В доме пропали бесследно мужчина и женщина, в ванне почти двое суток плавали остатки кислоты, в которой их растворили, а что делают органы? Они присылают электриков, сантехников, кого угодно, но не арестовывают нас и даже не убирают из дома!

— Почему?.. — Коля ничего не понимает.

— Потому что слушают! Потому что сами ничего не понимают, натыкали микрофонов и пытаются разгадать, что же здесь произошло!

— Ты хочешь сказать, что они… Они нас слышат и сейчас? — Коля в ужасе.

— Очень на это надеюсь!

— Что, вот в эту самую минуту?.. В три часа ночи? — Он нашел глазами часы на стене. — А если я им кое-что скажу, они услышат? Эй! — Коля наклоняется и кричит под стол:

— Придурки! Я ее любил, а всех вас видал в гробу!!

После его истерического и очень громкого крика мы застываем на несколько секунд в тишине, и в это время оглушительно звенит звонок.

— Это в ворота, — дернувшись, замечает шепотом Коля.

ГОСТЬ

— Я пойду посмотрю.

— Нет уж! — меня начало трясти. — Я пойду с тобой!

— Тогда надень хотя бы куртку. — Коля все еще говорит шепотом и оглядывает меня сверху донизу. После разноцветной пижамы я влезла в чужую ночную рубашку, всю в кружевах и весьма просторную, — вероятно, хозяйка ее носила, когда была на последнем месяце беременности.

На улицу к воротам мы пошли вместе. Постепенно замедляя шаги.

У самой решетки стоит высокий мужчина. Весь в белом. То есть абсолютно. На нем длинный белый плащ, белые ботинки, на голове — белая шляпа, а за решетку держатся руки в белых перчатках.

— Наверное, это к дяде Антону. Прислали кого-то из театра, — цедит сквозь зубы Коля. — Прямо из оперы…

— Какая опера в три часа ночи?! — возмущаюсь я тихонько.

— Добрый вечер! — приятным баритоном произносит гость. — Разрешите представиться — Артур. Ничего, что я пришел раньше на три минуты? — Он отцепил левую руку от прутка решетки, сделал ею артистичный полукруг, обнажив запястье и на нем — часы на белом ремешке. — Прийти раньше лучше, чем опоздать. Меня предупредили, что опаздывать нельзя ни на минуту! Ровно в три часа одиннадцать минут. Я проверил, слежки не было. Что же мы стоим? Это Московская, двадцать два?

— Э-э-э… Да, — киваю я, — кажется, это двадцать два.

— Ну так в чем же дело? Я сделал клизму накануне и ничего не ел с десяти утра.

— Чем помочь? — опешил Коля.

— Мне даны точные инструкции. Если вы откроете ворота, я не опоздаю в гараж к трем пятнадцати.

— Коля, — говорю я решительно, — открывай ворота.

— Ты думаешь?..

— Артур не должен опоздать в гараж к трем пятнадцати. Он сделал клизму и ушел от слежки!

— Как скажешь.

Гость проходит в ворота, они с Колей одного роста. Поравнявшись со мной, мужчина некоторое время держится за шляпу, разглядывая мой прикид (под большой мужской курткой — ночная рубашка с рюшками, на ногах — шлепанцы, которые мне выделил Поспелов в дождь) и бритую голову, потом смущенно хмыкает, раздумав приветствовать даму.

Потоптавшись на газоне, гость идет за Колей к гаражным воротам. Там они топчутся вдвоем, гость уверяет нас, что по инструкции ворота должны быть открыты, а Коля предлагает ему два варианта: сбегать за ключами либо войти в гараж через дом. Гость уже нервничает, то и дело артистично размахивает рукой и таращится на часы. Решено было идти через дом. Коля, хромая, шел первым, за ним — гость, я замыкала шествие, прислушиваясь, не плачет ли маленький.

В гараже гость осмотрелся. Высоко задирая ноги в белых ботинках, он старается обойти кучи земли, которые после наших поисков тайника оказались как раз у колес автомобиля, и требует открыть багажник.

— Уже семнадцать минут и тридцать две секунды четвертого! — стеная, заметил он, нетерпеливо топчась на месте и больше всего в этот момент напоминая человека с переполненным мочевым пузырем.

— Что лежит в багажнике? — шепотом спрашивает меня Коля.

— Понятия не имею!

Я вытащила ключи из зажигания и открыла багажник. Пусто!

Подтянув полы белого плаща под себя, пунктуальный Артур, не обращая внимания на наши разинутые от удивления рты, залез в багажник, сложившись совершенно невероятным образом и при этом все время расправляя плащ.

— Если вам не трудно, — он посмел еще заискивающе улыбнуться напоследок, подтягивая к себе ступню в белом ботинке, — закройте, пожалуйста, крышку. Благодарю.

А поскольку мы продолжали стоять изумленными истуканами, вынул откуда-то из рукава пузырек, засыпал в рот пару таблеток и, разгрызая их белейшими зубами, прикрыл над собой крышку сам.

— А он не задохнется там? — очнулся Коля первым.

— Не знаю. Может быть, он пришел сюда и залез в багажник, чтобы задохнуться.

Мы топчемся возле автомобиля, не зная, что делать дальше.

— Оставить ему свет включенным? — проявляет заботу Коля.

— Ему в багажнике все равно, горит здесь свет или нет. Пошли наверх, если этот человек добрался сюда в три часа ночи…

— Сделав предварительно клизму, — подхватывает Коля.

— И оторвавшись от слежки… Мы идем по лестнице наверх, подбадривая друг друга новой историей о секретных агентах.

— Значит, только в багажнике этого “Москвича” он может умереть спокойно! — выдает Коля счастливый конец.

— Почему это умереть?

— Он только что на наших глазах принял яд.

— Может быть, и не яд, может быть, лекарство или снотворное. Кто-то же назначил ему время встречи, сказал, что нужно залезть в багажник…

— Я больше не могу ничего придумать, — сдается Коля. — Я хочу спать. Ты идешь?..

Качаю головой. Я остаюсь терзать телефон.

— Да на фиг он тебе нужен! — возмущается мальчик, который не любит спать с краю.

— Это важно.

— Если ты права насчет прослушивания, хотя я, конечно, считаю это полным бредом, — скептично замечает он, — то через полчаса сюда должны нагрянуть с обыском взвод спецназовцев и рота секретных агентов. Пошли, поспишь хоть полчаса.

— Нет. Сначала я займусь телефоном.

Я остаюсь в кухне одна. Пока перепробовала батарейки из кухонного стола, пока искала зарядное устройство и отвертки, пока возилась с микросхемой пин-кода, подкрался рассвет, а в шесть маленький уже просит есть…

УСЛУГА

“Рота” секретных агентов пришла в восемь.

Так случилось, что я в это время отсутствовала, и мальчик Коля насладился сполна всеми последствиями наших предположений, слишком громко произнесенных вслух.

В семь тридцать утра я обнаружила, что в холодильнике кончилось молоко. Остатки хлеба заплесневели, не осталось ни одного яблока, и даже грандиозный запас красной и черной икры, водки и консервированных маслин не мог восполнить отсутствие яиц и манки для девочки.

— Я поеду в магазин. Рассказывай, где тут у вас магазины.

— Понятия не имею, — отмахнулся Коля спросонья.

Пожилой охранник на выезде знал все о магазинах, прачечных, ближайших озерах, автозаправках, оптовых рынках, курсе доллара и погоде на лето. Через пятнадцать минут его поучительного монолога у меня заболело за ушами от сдерживаемых зевков, голова то и дело сама опускалась на руль, очки перекашивались, парик съехал набок. Под конец, распознав машину, он заметил, что обычно я заказываю продукты на дом, это случается раз в неделю, и подробно описал продуктовый фургончик доставки.

По загородному шоссе я успела проехать не больше трех километров. Меня остановил дорожный патруль. Изучив паспорт Мадлены Сидоркиной и ее просроченные права, представители автоинспекции очень вежливо попросили меня пройти в их машину и проехать — тут недалеко — для выяснения некоторых обстоятельств.

Мы подъехали к небольшому двухэтажному зданию, я прочла табличку у входа: “13 рота Управления дорожного движения”. На втором этаже в кабинете, пахнувшем краской, сидел за столом следователь Поспелов и меланхолично жевал “Спикере”.

Он кивнул мне на стул.

— Я задержана?

— Ну что вы! Соблюдая строжайшую конспирацию, скрывая свои действия от начальства, я позволил себе воспользоваться дружескими связями моего оперуполномоченного и принять вас в этом кабинете службы ГИБДД. Но задержать вас бы следовало. Вы ездите на чужой машине с чужими правами, — умирая от скуки, пробормотал он, сложил обертку конфеты уголком и стал ковыряться острым кончиком в зубах. — Но это все, конечно, ерунда. Главное, вас не будет в доме при осмотре его федералами.

Я застыла. Коробка с фугу в тумбочке для обуви!

— А что, этот садист в противогазе еще не нашел, что искал? — осторожно интересуюсь я, пытаясь изобразить на лице равнодушие.

— А что он искал? Я вздыхаю.

— Мне показалось… По крайней мере, так получается со слов Коли, что он искал ту самую коробочку, которую вы принесли.

— Скажите, пожалуйста-а-а-а!.. — длинный заразительный зевок. — Нет, — трясет после зевка Поспелов головой, — нет, конечно… Сегодня им нужен мужчина, который спит в вашем багажнике. Скажите, пожалуйста, куда вы его везли, и я вас отпущу.

Черт! Я совершенно забыла о госте в белых одеждах!

— Я его везла в магазин… То есть я ехала в магазин и забыла о мужчине в багажнике. Ну совершенно выпало из головы, спала всего два часа, у вас что, так не бывает?!

— Нет! — самодовольно замечает Поспелов. — Не бывает! У меня нет автомобиля.

Несколько минут тишины, в которой внимательный взгляд следователя шарит по моему лицу, а я отлавливаю своими зрачками его, чтобы смутить пристальным невинным удивлением. Получается. Поспелов смущен, он снимает очки и смотрит перед собой с растерянностью и недоверием плохо видящего человека. Глаза у следователя оказались мутного болотного оттенка, совершенно беззащитные и грустные. Мне стало стыдно. Я встала, оперлась локтями о стол и очутилась лицом на расстоянии предельной близости от беззащитного болота. Еще пара сантиметров, и мы столкнемся носами. От странного оцепенения и тишины внутри моего невыспавшегося тела мне вдруг захотелось стащить опротивевший парик. Что я и сделала. Теперь мы оба равны и беззащитны.

— Окажите мне услугу, — просит следователь с запахом шоколада изо рта… Смешно.

— Скажите, где вы взяли металлический чемодан?

— Зачем?

— Мне так будет легче вам помочь. Следователь отшатывается. Я возвращаюсь попой на стул.

— Вы все равно не поверите. Я нашла его под водой. Вы все это уже слышали. Вытащила из руки мертвеца.

— Я так и думал. Прошу вас проехать со мной. Он встает, надевает очки, кепку с небольшим козырьком и ждет, пока я прилажу парик.

— Мы едем в то место, где я топилась?

— Нет. Мы едем в морг.

Полчаса непереносимой тряски в знакомом “козлике”. Поспелов сел рядом, а его помощник Петя — впереди, и всю дорогу мягкое бедро следователя толкалось в меня с родственной доверчивостью, а затылок оперуполномоченного напряженно маячил впереди, даже кончиками ушей демонстрируя недоверие.

В морге я поинтересовалась:

— Мы идем смотреть труп мужчины, у которого я забрала чемодан?

— Нет, — злорадно заметил Петя и вежливо пропустил меня вперед в двери анатомического отделения. — Мы идем смотреть труп Моны Кукулевской!

— Петя! — недовольно поморщился Поспелов.

— А что? Пусть не держит нас за дураков! Думает, если она подсунула свой паспорт убитой женщине…

— Замолчите, Петя, — тихо попросил следователь, и Петя замолчал.

— А мужчину тоже можете осмотреть, если хотите, — великодушно разрешил Поспелов.

— Не хочу! Я видела только перерезанное горло, голова была запрокинута назад, и это под водой!

— Ну и ладно, ну и хорошо. Посмотрим женщину. Прошу прощения за некоторые особенности состояния трупа.

— Это вы называете некоторыми особенностями?! — я отшатнулась от обожженного до сплошной красной лепешки лица. — Как это можно опознать?

— Некоторые отличительные черты, родимые пятна, шрамы… — бормочет следователь.

— Я не была близка с этой женщиной! Какие шрамы? Стойте, шрамы! Я знаю один шрам, — растопыриваю пальцы, соображая, на каком именно я видела трещину, похожую на разрез домика улитки.

— Должен заметить, — виновато потупился следователь, — что и руки находятся практически в том же состоянии, в которое убийца превратил лицо.

— Вероятно, чтобы затруднить опознание личности убитой, вы же понимаете! — влез Петя.

— А почему вы решили, что это труп… труп Моны Кукулевской? — интересуюсь я.

— По паспорту из сумочки! Здорово вы все провернули, да? Труп опознать невозможно, но по документам это и есть…

— Откройте руки, мы осмотрим пальцы получше, — перебивает его Поспелов.

Пальцы правой руки обожжены сильнее, особенно указательный и большой. Мизинец и безымянный пострадали меньше других. На левом указательном хорошо виден шрам.

— Да она все это подстроила! — не может успокоиться Петя, сверля меня пронзительным взглядом.

— Конечно, подстроила! — завожусь я. — Подсунула ей свой паспорт, потом убила, обезобразила лицо и руки, пришла опознавать и говорю, что это Марина Крайвец?!

— Откуда вы знаете, что это Марина Крайвец? — Поспелов сам закрывает простыней тело.

— В металлическом чемодане, который я вытащила из воды, — объясняю монотонно, стараясь не злиться, — я нашла паспорта, в одном из них, на имя Марины Крайвец, была фотография женщины на мосту, которая взяла мою одежду. А сквозь стекло поезда на перроне я видела ее ладони и запомнила шрам на левом пальце.

— К протоколу такое не пришьешь, — замечает Петя. — На перроне видела палец, не видела лица. На мосту — видела лицо, не видела палец со шрамом!

— Она мне сказала, что занималась любовью в поезде на стоянке, а потом выпрыгнула за вором, укравшим ее чемодан. Они дрались, женщина перерезала ему горло ножом, но потеряла чемодан. Она была в доме на Московской и откликнулась на имя Марина! Достаточно? Стойте! Я вспомнила! Она открыла сейф и достала оттуда пистолет, она его трогала! Она сказала, что из него недавно стреляли, возьмите этот пистолет и снимите отпечатки пальцев!

Следователь и оперуполномоченный посмотрели сначала друг на друга, потом — совсем уныло — на меня.

— Что?.. Она оставила в доме и другие отпечатки, но у Коли послеожоговый стресс, он с утра до вечера все убирает и моет, а пистолет надежно лежит в сейфе, тот самый, который эта женщина трогала! Что же вы стоите?!

— Спасибо за помощь. — Поспелов взял меня за плечи и вывел в коридор. — А теперь вы мне скажете, куда должны отвезти бильярдиста?

— Какого еще бильярдиста?! — взвыла я.

— Того самого, из багажника. Сегодня двадцать третье число.

Я осела по стене на пол и скорчилась, обхватив колени.

— Вы же мне все время врете! — укоризненно покачал головой Поспелов.

— Не правда. Не все время.

— Зачем вы влезли в это дело? Почему?

— Я никуда не влезала, я пошла топиться…

— Да знаю, знаю… Будьте же благоразумны, скажите, куда вы везете бильярдиста?

Зажимаю уши ладонями и крепко зажмуриваю глаза. Все. Меня нет. Я исчезла. Оглохла, онемела и ослепла. А потому, что достали!..

Следователь приседает рядом, бесцеремонно нащупывает мой подбородок и с силой приподнимает его. Пришлось открыть глаза.

— Вы очень упертая, — понимаю я по губам. — Не хотите разговаривать — не надо. Только поймите, ваша жизнь ничего не стоит, если Фундик взялся найти бильярдиста. Если он заказал его убить, то бильярдист будет мертв, что бы вы ни делали.

— Какой, к черту, Фундик?! — шепчу я в стекляшки очков. — Плевала я на бильярдиста! Пусть его убьют сто и один раз!

— Тогда какой ваш интерес в этом деле? — Поспелов встал с корточек, но продолжает стоять надо мной, наклонившись и упираясь руками в колени. Над верхней губой коричневый след “Сникерса”. — Я не понимаю вашего интереса! Что вы делаете в доме на Московской?

— Кормлю грудью младенца.

— Знаете, что сейчас делают мои люди в Москве? Они обыскивают вашу квартиру.

— Очень опасное и важное задание.

— Так, значит, обыск квартиры вас не волнует. Ладно. Они обыщут вашу дачу под Лобней.

— Если провалятся в прогнивший погреб в сарае, чур, я ни при чем!

— Очень хорошо. Значит, остаются гаражи жилого массива в Новых Черемушках. Ваш знакомый Дима Гольтц недавно купил там квартиру и место в подземном гараже. И что он туда поставил? Старенькую “Вольво”.

Стучу затылком в стену. Через шесть ударов вспоминаю житейскую мудрость Куоки-Лучары: “Если где-то случится что-то плохое и ты об этом узнаешь, будешь грустить, если где-то случится что-то плохое и ты об этом никогда не узнаешь, будешь счастлива всегда. Счастье — это когда ты не знаешь, как глухонемой учит петь слепых”.

— Да, — я смотрю снизу в лицо Поспелова, — это моя “Вольво”, она стоит в гараже Димы Гольтца, потому что у меня нет гаража. Ну и что?

— Мы обыщем вашу машину и квартиру Гольтца. Бедный Дима!..

— Что вы ищете, следователь?

— Металлический чемодан с тайником, монограммой и всякой интересной всячиной.

— Вам что, мало двух таких?

— А вот на эту тему я как раз и хотел поговорить. Так сказать, оказываю вам услугу. Почему вы забрали чемодан из руки мертвеца? А? Задумались! Невероятно! Вы прыгнули в воду топиться, если, конечно, вы за этим прыгнули. Тонете себе, замерзаете и вдруг видите человека под водой с перерезанным горлом. И вместо того чтобы от страха сразу же запаниковать и утонуть, вы вытаскиваете из мертвой руки чемодан и всплываете с ним! Почему?!

— Ну, почему, почему… Не помню, наверное, от любопытства.

— Да нет же, голубка моя, это у вас рефлекс сработал.

— Какой еще рефлекс?

— Рефлекс узнавания и удивления.

— Ничего не понимаю! — кричу я и встаю. — Вы что, не верите, что я пошла топиться?

— Верю, в этом все и дело. Я вам верю и поэтому сейчас вот тут, в Управлении дорожного движения, разговариваю с вами, а не в камере СИЗО, поймите же, наконец! Я верю, что вы пошли топиться. Я верю, что судьба сыграла с вами злую шутку, судьба иногда такое вытворяет, что трудно поверить, — вы встретили ограбленную женщину, а потом под водой увидели металлический чемодан. Вы его схватили, потому что… Ну?

Я отвожу глаза.

— Потому что он точно такой же, как ваш. Вы схватили его от удивления, рефлекторно. Вот, собственно, и все, что я хотел вам сказать. А зачем вы пробрались в дом на Московской и сидите теперь там с упорством кормящей свиноматки, это я узнаю и без вашей помощи, можете не сомневаться. — Поспелов вытащил платок и вытер лоб, из чего я заключила, что беседа и для него оказалась слишком нервной. — Скажете, куда везете бильярдиста? — устало спросил он опять.

— Вы имеете в виду мужика в белом в багажнике?

— А что, у вас есть еще некая особь мужского пола, за исчезновение которой Фундик обещал свободу? Хотя я, к примеру, ему бы не поверил…

— Я еду в магазин за едой.

— Ладно, как хотите, но имейте в виду, Фундик найдет его.

— Мне плевать.

— Тогда ребята отвезут вас сейчас обратно.

— Куда это — обратно? — насторожилась я. — Мне яйца нужны, хлеб, овощи, молоко и…

— Обратно на дорогу! — повысил голос Поспелов.

Я потопталась, наблюдая, как следователь роется в карманах, чертыхается и вспоминает, что забыл свою рацию на столе в кабинете “13 роты”.

— Я хотела вам сказать…

— Да! — дернулся он, поправляя дужку очков. Слишком обрадовался, так можно все дело испортить.

— Ничего особенного, но… Мне почему-то кажется, что этот Фунтик… В общем…

Он стискивает руки, уговаривая их не вцепиться в меня. Ладно, не буду злить следователя в шоколаде.

— Мне кажется, что в доме на Московской сейчас ищут не этого ненормального из багажника, а чемодан, который мы…

— Который вы с мальчишкой откопали в гараже. И что?! — нервы следователя сдают, от крика он краснеет.

— Там были баночки от крема, в которых оказался подозрительный порошок. Не перебивайте! Это похоже на пепел, я уже видела такой. Мне кажется, что этот Фунтик…

— Фундик!

— Ну да, что он пойдет в дом, чтобы забрать именно эти банки. Потому что это может быть смесью для странствующих душ, такой же, какую готовит Куока-Лучара. Растертый в порошок иглобрюх, засушенная слизь какой-то ящерицы и жженые кости последнего из потерявшихся. Не надо так смотреть, я не сбрендила, Куока могла оживлять мертвецов, вот и все, что я хотела сказать.

— Этим порошком оживляют мертвецов? — ничего не понимает Поспелов.

— Куока говорила, что можно вернуть только того потерявшегося, который сам попросил запутать дорогу.

Поспелов задумчиво кивает. Пока он не стал выяснять, в каком психдиспансере я состою на учете, спешу объяснить:

— Это значит, что можно оживить только того мертвеца, который сам захотел стать мертвым. Тот, кто сам хотел стать мертвым, вдыхал порошок и умирал.

— Зачем?

— О, это очень сложно, это почти непереводимо, это тамошний фольклор и сказки ужасов в одном флаконе, то есть… в одной баночке, я хотела сказать.

— Моника, мы сейчас пойдем с вами…

— Называйте меня Моной.

— Хорошо. Мы все равно сейчас пойдем с вами на улицу, сядем на лавочку, и вы все подробно объясните. Здесь странно пахнет, чувствуете?

— Конечно, чувствую, вы же притащили меня в морг!

На улице дует холодный ветер и накрапывает совсем слабый дождик-ребенок.

— Хочу сразу предупредить, что не знаю, зачем некоторые негры и потомки испанцев вдруг, проснувшись утром в погожий солнечный день — а там всегда солнце, — решают к ночи умереть на некоторое время, а потом вернуться в мир живых. Куока-Лучара потомственная колдунья, она умеет выполнять подобные просьбы.

— Вы что, рассказываете мне о зомби? — Поспелов так изумился, что перестал вытирать своим носовым платком мокрую лавочку.

— Ну да, вроде того… Холодно как…

Слегка подпрыгивая, перехожу на ускоренный ритм объяснения:

— Куока готовит смесь, дает ее вдохнуть, и человек умирает. Потом она находит его уже после смерти и всякими разными заклинаниями вызывает целую компанию духов, которые решают, вернуть странника или нет. Если духи разрешают его вернуть, Куока пляшет танец радости и мочится на лицо странника. Если духи против, странник становится последним из потерявшихся, и Куока собирает его кости после сожжения, чтобы дать возможность другим желающим постранствовать в смерти. Все. Я не буду садиться на эту лавочку, перестаньте ее промокать. Я замерзла, и ребенка уже пора кормить.

— И вы думаете, — шмыгает носом Поспелов, — что агент Фундик придет в дом за баночками с порошком для зомби?

— Конечно. Это единственное доказательство того, что его подопечная Мадлена занималась тем же, что и креолка Куока.

— А как он узнал, что вы их нашли?

— А как вы узнали, что мы откопали чемодан в гараже? Прослушал, наверняка. Он уже был в доме, искал коробку с сушеными фугу, это настолько важно для этого человека, что он даже слегка попортил фотогеничную мордочку мальчика Коли, ткнув ею в газовую горелку. Если он тогда обыскивал подвал, то видел первый чемодан и понял, что это не принадлежит Мадлене. Наверняка захочет осмотреть второй, который мы с Колей нашли в…

— Хотите, я стану на колени? — вдруг рыдающим голосом произнес Поспелов и двинулся ко мне.

— Что это с вами? — я на всякий случай отпрыгнула подальше.

— Скажите, сколько должно быть этих чемоданов? Ну что вам стоит, а?

— Понятия не имею!

— Злая вы, — резко сменил тон следователь. — А я, дурак, на старости лет самым нелепым образом вдруг проникся…

— В чемодане еще был мобильный телефон, вот, возьмите. — Я протягиваю скомканную бумажку, которую у двери “13 роты” уже приготовилась выбросить в урну.

— Что это?

— Номера последних входящих и исходящих звонков за последние сутки до отключения телефона.

— Очень любезно с вашей стороны, какая забота! Вы думаете, что агент Фундик пришел за баночками и телефоном, чтобы посмотреть последние звонки?..

— Не знаю. Но звонки на всякий случай я стерла. Даже не хочу думать, что ваш Фундик сделает за это с обгоревшим Колей.

РАЗОЧАРОВАНИЕ

“Молоко — 4 пакета по 1 л, 3, 5%, йогурт — коробка из 24 шт., коктейль шок. — 1 л, кефир — 3 л;

Хлеб — 3 батона белого и 2 черного, булки сдобные — 4 шт., сухари с изюмом — 0, 5 кг, печенье — 4 пачки;

Рыба — нарезка семги — 6 упаковок по 300 г, мороженая треска — 4, 5 кг, сельдь в банках — 2 шт.;

Крупы — манка, гречка, овес — всего 4 кг;

Соки — в ассортименте — 6 пакетов по 1 л;

Сыр — в ассортименте — 2 кг;

Масло подсоли. — 2 л;

Яйца — 6 десятков;

Мороженое — в ассортименте — 2 кг;

Фрукты — бананы, яблоки, апельсины, киви, курага — всего 8 кг; ананасы — 3 шт.;

Овощи — цветная капуста, огурцы, морковь, свекла, лук — всего 8 кг; авокадо — 5 шт.

Торговая точка № 1345 по ул…. регистрация: …. владелец: …

Опись составлена через шесть минут после оплаты, чек №… (прилагается копия), дежурный продавец (паспорт номер, серия…) подтверждает наличие мужчины в багажнике машины наблюдаемой.

Покупки осуществлялись в течение 40 мин., подозрительных контактов не наблюдалось”.

Поспелов прочел перечень три раза. Уныло набрал номер телефона и поинтересовался в трубку:

— А что, авокадо — это овощ?

— Так точно!

— И как он… в смысле на вкус?

— Гадость, гражданин следователь! Редька куда забористее будет.

УДИВЛЕНИЕ

Я затарилась на славу. Продавец небольшого супермаркета лично сопроводил меня к автомобилю, дребезжа тележкой на колесиках. Пока я закидывала пакеты на заднее сиденье, он открыл багажник, чтобы поставить туда пару коробок.

Постоял, подумал и закрыл. Осторожно тронул меня за рукав.

— У вас в багажнике лежит мужчина.

— Что? А, да. Не обращайте внимания. Можете поставить на него коробки.

— Выдумаете?..

— Я уверена! И чем тяжелей, тем лучше!

— Коробки не поместятся.

— Тогда просто вывалите сверху пакеты с молоком и соками!

Продавец тоскливо огляделся, опять открыл багажник и посмотрел туда с сочувствием.

— Ананас? — поинтересовался он неуверенно.

— Под спину ему ананас!

— Апельсины?..

— Апельсины нежные, тащите сюда. Эй, куда же вы, возьмите чаевые!

Подъехав к дому, я несколько минут стояла у ворот, осматриваясь и прислушиваясь. Осторожно въехала в гараж. Там — тихо, следов глубоких раскопок не наблюдается, в мастерской два металлических чемодана аккуратно стоят рядышком, повторяя друг друга, как близнецы с одного конвейера.

Крадучись, поднимаюсь по лестнице. В кухне ужасный беспорядок. Особенно мне не понравилось выпотрошенное на пол мусорное ведро. Иду к вешалке, заглядываю в тумбочку для обуви. Коробка затаилась за женскими ботинками, нахожу ее рукой на ощупь и, уже успокоившись, оглядываюсь. Где же Коля?

Задержав на всякий случай дыхание, открываю дверь ванной на первом этаже. Все в порядке, если не считать, что эмаль в ванне стала шелушиться и отваливаться.

Коля с детьми обнаружился в кабинете. Он сидит на белой шкуре, согнув расставленные ноги и обхватив ими детей. У девочки в руках штопор, которым она сосредоточенно ковыряет гипс, мальчик, естественно, лежит, смотрит в потолок и делает судорожные движения руками, словно хочет взлететь.

— Где ты была? — с надрывом в голосе интересуется Коля и содрогается, как от озноба.

— Я ездила в магазин, ты что, забыл?

— Ты не поверишь, — опять содрогается всем телом Коля и потом еще дергает левой стороной лица, — он опять пришел! Сантехник в противогазе, которого мы выбросили на дорогу, и с ним еще два человека. — Нервное подергивание левой стороной лица.

Почему он все время дергается? Может быть, в этот раз для контраста хищный сантехник засунул Колю в холодильник?..

— Давай я покормлю маленького, ты посидишь рядом и все спокойно расскажешь.

— Я его уже покормил.

— ?..

— Я нашел соски для бутылочек, проткнул их горячей иголкой, развел смесь и покормил маленького. Что смотришь? А чего ты хотела? Чтобы я сходил с ума от его крика? Откуда я знаю, может, сегодня ты для развлечения нырнула в канализационный люк?! Тебя не было три часа! Надо мной всячески изгалялись, а тебя не было!

— Изгалялись?

— Морально! Он не посмел при свидетелях обжигать мне лицо, я старался не оставаться с ним наедине!

— У ребенка от искусственного питания будет запор!

— Никакого запора! Он закакал двоих секретных Агентов!

— ?..

— Да, представь себе, эти Джеймсы Бонды стали изображать сочувствие, когда я взял ребенка за ногу и подвесил вниз головой. Они умоляли меня дать им его подержать!

— За… зачем ты подвесил ребенка за ногу?!

— Я так им угрожал! Как только увидел сантехника, сразу же подвесил ребенка и сказал, что уроню, если они приблизятся ко мне на расстояние меньше полутора метров. Малышу понравилось, клянусь! Первый раз услышал, как этот ребенок смеется! Я два раза дергал рукой, изображая, что сейчас его выроню, и заставил сантехника признаться в садизме. Он чуть не вывернулся наизнанку, побелел и совсем затух глазами, но признался в присутствии своих коллег, что совал меня мордой в горелку! Тогда один говорит — “Напишешь рапорт!”, а сантехник — “Слушаюсь!”, а сам весь белый от злобы, тогда я отдал ребенка, и он сразу же и обкакал одного! Это была умора, честное слово, ты бы видела, как сочно смотрится желтый понос на светлосером шерстяном пиджаке!

— Ты в порядке? Почему ты все время трясешься?

— Тогда он говорит другому, подержи, говорит, ребенка, я пойду отмываться. А Эмиль не будь дурак, как только его передали, пустил еще одну струю! А ты говоришь, запор…

— Я ничего не понимаю, какой Эмиль?!

— Мальчика так зовут — Емеля. Понятно? По-иностранному будет Эмиль. Они ко мне пристали, приказали перечислить с фамилиями и по имени-отчеству всех находящихся в доме. Для протокола. Пришлось соображать на ходу. Ксения Антоновна Сидоркина и Емельян Антонович Сидоркин! — Коля показывает пальцем на детей в ногах, содрогается и заходится в беззвучном хохоте. — А тебя знаешь как зовут? Мона Лиза да Винчи!

— Что, так и записали? — Я присаживаюсь рядом с Колей и трогаю его лоб.

— А-а-а! Знаешь, как записали? “Монализа Давинчина”. Вот так! Я же совершенно не в курсе, как тебя зовут!

— Коля! — трясу я его. — Что им было надо?

— А хрен его знает! Сантехник зубы сцепил и цедит так, с угрозой в голосе, где, говорит, бильярдист? А я говорю двоим обкаканным, свидетелями, говорю, будете, опять он ко мне пристает с непонятными вопросами! То коробочку ему какую-то подавай, то бильярдиста! Если это статуя такая, пусть сам ищет, я уже ученый, один раз хотел помочь по доброте душевной, теперь заплатите за пластическую операцию по пересадке кожи! А что, хорошо сказал… А они, между прочим, сразу же пошли в гараж, вот так! И телефончик, который мы столько искали, конфисковали. А потом спрашивают: “Куда могла поехать гражданка Давинчина?” О, тут я себя не сдерживал! Это, говорю, такая непредсказуемая женщина! Она могла запросто запрыгнуть на ходу в бензовоз или мусоросборник, или залезть в канализационный люк, или нырнуть вместе с машиной с моста в воду! Но мне на это, говорю, теперь совершенно наплевать, потому что Емельян Антонович Сидоркин отлично сосет смесь из бутылочки.

— Почему ты так сказал?!

— Как?

— Почему — с моста в воду?!

— Мона Лиза, ты у нас такая экстремалка…

— Ты что, пил? — я обнаруживаю на письменном столе открытую бутылку виски.

— Я — нет. Мне Ляля говорила, что таблетки нельзя мешать со спиртным. Это секретные агенты определяли, не отравленные ли напитки в баре дяди Антона. Они нашли его потайной бар…

— Таблетки?..

— Ну да. Чтобы от возмущения у меня не началось бешенство, я принял успокоительное.

Коля решительно встает, включает музыкальный центр и начинает, покачиваясь из стороны в сторону, показательно раздеваться. Собственно, показательным раздеванием это назвать сложно, потому что на его загипсованную ногу налезают только спортивные шаровары или трусы семейного пошива (в них он и проводит почти все время), а джинсы — только с разодранной до промежности штаниной. Сейчас, кроме трусов, Коля может еще артистично стащить с себя футболку, но даже если он будет делать это в замедленном до состояния невесомости ритме, больше трех минут на это не уйдет. Сюша встала и начала пританцовывать рядом.

— Где ты взял таблетки? — насторожилась я.

— В заветном чемоданчике тети Ляли!

Я не верю. Я бегу вниз по ступенькам в мастерскую. Открываю один чемодан, другой…

Обыскивающие забрали баночки с пеплом и один из пузырьков. Коля сожрал две таблетки “экстези”. С отчаянием верчу разорванную упаковку. Вот здесь стоял пузырек, я помню…

Присев на корточки, я обхватываю голову ладонями, покачиваюсь и вспоминаю… вспоминаю…

Вспомнила.

В пузырьке был аммоний.

Поднимаюсь наверх. Коля перешел в гостиную, включил там музыку, залез на большой обеденный стол и топчется, виляя бедрами. Голый. Если не считать заветного гипса.

— Слезай, нам нужно поговорить.

— Не слезу! Я могу так делать три часа подряд!

— Подумаешь, я могу стоять двадцать минут на голове!

— А я…

— Слезай.

— Сантехник сказал, что, если в телефоне ковырялись, он натянет кожу с моей задницы на лоб… Нет, на нос… Забыл. Так как?

— Что — как?

— Ты хорошо поковырялась в телефоне?

— Хорошо.

— Бедная моя задница. Запрыгивай на стол, потанцуем.

— Коля, ты почти инвалид!

— Да. Зато у меня на тебя не стоит.

— Расскажи поподробней. На кого у тебя стоит, что ты любишь из еды, кто тебя обижал в детстве, — я приглушаю музыку.

— Это тоже все нужно для дела? Для тех, кто нас подслушивает?

— Нет, это нужно мне.

— Я в детстве был примерным мальчиком, примерным сыном и отличником, и так далее. Смотри, смотри, какая у меня боковая мышца живота, а?

Подняв руки над головой, Коля втягивает живот.

— Широчайшая мышца спины у меня не очень, — Коля повернулся боком и тычет себе пальцем чуть ниже подмышки. — Но трицепс! Ты только посмотри, какой трицепс! — теперь он согнул руку в локте и трясет кулаком.

Я смотрю на кулак, а, оказывается, нужно восторгаться вздутием пониже плеча.

— Ты ее знала, да?

— Кого?

— Ты знала Лялю, я понял, когда показывал фотографию. Ты одна из восемнадцати?

— Ничего не понимаю. Слезь.

— Не слезу. У Ляли было сорок два с половиной мужчины и восемнадцать женщин, — Коля задумчиво шлепает себя вялым членом по животу.

— А половина — это был ты?

— Нет. Так она отзывалась о муже.

— Сорок два и восемнадцать, — я считаю в уме, — это будет шестьдесят. Если речь идет о сексуальных партнерах, то твою тетушку можно назвать просто бешеной.

— Она не бешеная. Она любила жизнь.

— Она любила смерть, — уточняю я.

— Значит, ты ее знала, — кивает Коля и осторожно сползает со стола.

— Гаитянка Куока называла таких женщин моракусами.

— Гаитянка? И она тоже?..

— Я думаю, да. Моракуса — это такой вариант ведьмы, которая уверена, что смерть очищает. Немножко смерти никогда не помешает. Можно умереть в определенном месте, например, в холодной пещере Сунди, тогда твоя кожа через сорок восемь часов влажного холода и сна очистится и станет нежной, как у ребенка.

— Умереть — в смысле медитировать до полной несознанки? — Коля шарит в выдвижных ящиках, находит губную помаду, красит себе губы и рисует вокруг глаз. Подумав, обводит пупок.

Плачет ребенок.

Иду его искать.

Пока я кормлю мальчика, Коля вымазал волосы гелем и сделал на голове рожки. Он ковыляет от смеющейся Сюши по дому, дом отзывается на их шаги, и легкие содрогания большого здания, слышные, только если приложить ладони к полу, похожи на сердцебиение родного существа.

Потом я мою мальчика, вытаскиваю из машины продукты и в пять заходов с трудом перетаскиваю все на кухню. Взбодрившись таблетками, Коля утерял страсть к чистоте: приходится самой кое-как собрать мусор с пола. Коля бодро хромает вокруг стойки туда-сюда, девочка бегает за ним по кухне, они смеются и мешают мне убирать.

— Ты купила шоколадный коктейль? — интересуется Коля.

— Извини, пакет потек, — я вытираю коричневую лужицу на столе. — Как ты можешь пить эту гадость?

— Ты только что хотела знать, что я люблю из еды. Я люблю шоколад, яблоки и копченую рыбу.

— Коля, оденься.

— А ты не смотри, тоже мне нашлась мамочка!

— Мамочка, мамочка! — кричит Сюша, обхватывая мои ноги, и я цепенею сердцем и боюсь вздохнуть.

В этот идиллический момент в кухню, пошатываясь, заходит Артур в белом. Он вскарабкался по лестнице совершенно бесшумно, мы не слышали шагов. Вытаращив глаза, держась за стену, он смотрит на Колю и начинает что-то бормотать по-английски.

— Смотри-ка, живой! — удивляется Коля.

— Он спрашивает, что это за бар.

— Совсем обнаглел!

— Он спрашивает, кто заблевал его одежду. Плащ Артура залит шоколадным коктейлем.

— Из-виз-э-э-Амстердам? — лепечет Артур, не в силах отвести взгляд от Коли.

— Он у меня напросится! — Коля повязывает на бедрах полотенце с нарисованными фруктами.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — проявляю я чудеса гостеприимства.

Сюша вскарабкивается на стул, цедит в чашку из дыры в пакете шоколадный коктейль и макает в него булку.

— Я не понял, я что, не попал на теплоход? — переходит на русский Артур, сфокусировав теперь глаза на Сюше.

— Зато вы попали в багажник! — утешает его Коля, выливает остатки коктейля себе в стакан и отламывает половину Сюшкиной булки.

— Минуточку, я же должен был попасть в багажник, чтобы попасть на теплоход! Извините, зачем здесь этот ребенок? — он неуверенно тычет в Сюшку пальцем.

— Она здесь живет, — отвечает Коля с полным ртом.

— Хотите кофе? — я засыпаю зерна в кофемолку.

— Кофе?.. А какое сегодня число?

— Мы не знаем, — пожимаю я плечами.

— Да, — кивает Коля, — нам эти ваши числа до одного места. В три часа ночи вы сказали, что было двадцать третье.

— Как?! — ужасается Артур. — Опять — двадцать третье! Бог мой, я опоздал в багажник?

— Вы, конечно, немного опоздали залезть в багажник, — осторожно отвечаю я. — Вы залезли в него не в три пятнадцать, а минут на пять позже.

— Почему? — шепчет гость в белом плаще, залитом от правого плеча к груди коричневой жижей.

— Потому что я не сразу нашел ключи от гаража, — объясняет Коля. — Да не волнуйтесь вы так! Зато вы сделали клизму и скрылись от слежки!

Теперь гость смотрит на нас как на сумасшедших.

— Где эта машина? — интересуется он.

— А вы разве только что не из нее вылезли? — я удивлена.

— Где она? В смысле, куда она приехала?!

— Вы не волнуйтесь так, все хорошо, она никуда не приехала, она стоит там же, в гараже, — успокаивает его Коля и изображает на разрисованном помадой лице что-то вроде одобряющей улыбки. Гость стонет.

— А я — где?..

— И вы там же, только на этаж выше. Вы вылезли из багажника и заползли по лестнице вверх. Вам очень плохо? Почему вы не спите? — Коля сидит на стуле, жует булку и трясет здоровой ногой, как фокстерьер перед охотой.

Заметив это, гость отодвигается от Коли и с надеждой поворачивает ко мне измученные глаза:

— Этого не может быть… Я же слышал, что мы ехали!

— Мы ехали покупать продукты, — мне стало все это надоедать. — Если вы не будете пить или есть, то, извините, у нас дела.

— Дела?..

— Да-да, — ласково, как больному, кивает Коля. — Мы очень устали и хотим лечь спать. Гуд найт! Выход сзади, на улице калитка.

— Вы не можете так со мной поступить! Мне обещали, я перевел деньги, мне гарантировали стопроцентный успех!

— Увы, увы, — кивает Коля.

— Мне нужно позвонить!

Я с готовностью подвигаю ему телефон. Надеюсь, после звонка он поедет спать в новое место. Надеюсь, он не будет перед этим делать здесь клизму.

— Номер… У вас тут напрямую?

Смотрю в его воспаленные глаза и вижу, что зрачки плывут. Снотворное еще действует, какого черта он не спит? Неужели его так огорчил испачканный плащ? И тут, следя за его пальцем, я понимаю, что странный гость в белом набирает знакомый номер. Я бросаюсь на телефон. Меня удивило, что Артур при этом выронил трубку и молниеносно закрылся руками.

— Нельзя! То есть, я хотела сказать, не надо набирать этот номер!

Поясняю застывшему от удивления Коле:

— Он набрал номер мобильника, который мы с тобой нашли в яме.

— Ну что вы, никак нельзя, — грозит Коля пальцем. — Телефон этот забрали секретные агенты, они недавно ушли после обыска. Они за этот телефон готовы кожу с задницы…

— Ка… какие агенты? — опешил Артур. Я вижу, что над верхней губой у него выступили капельки пота.

— Обкаканные, — с готовностью поясняет Коля и делает мне знак выйти.

В коридоре Коля склоняется и шепчет:

— Этот тип пришел к Ляле, лег в багажник ее машины, она должна была вывезти его в Амстердам.

— Это невозможно. Она не могла попасть на своей машине в Амстердам да еще с мужиком в багажнике!

— Значит, она должна была отвезти его в какой-нибудь порт, а потом в Амстердам!

— Что ты заладил!

— Мы должны от него немедленно избавиться и ни в коем случае не говорить, что Ляли нет в живых!

— Почему?

— Он псих и опасен. Его поведение может оказаться непредсказуемым!

— Да почему ты думаешь, что он псих?! — Я вынуждена приподниматься на цыпочках, потому что Коля устал наклоняться.

— Ты видела, как он одет? У него даже галстук белый!

— Уже нет. Твой любимый шоколадный коктейль…

— Не отвлекайся! С минуты на минуту сюда нагрянет группа секретных агентов, хороши мы будем. Ты не знаешь, этот тип играет в бильярд?

— Понятия не имею! — мне надоело шептать.

— Не кричи. Я вдруг подумал… Ты ведь уехала на этой машине, когда был обыск, они искали кого-то, вдруг “бильярдист” — это просто человек, играющий в бильярд?

— Ну и что с того, что он играет в бильярд?

— Они сейчас придут за ним, вот что! Пошли, я тебе кое-что покажу.

Коля тащит меня за собой на лестницу. Пройдя три ступеньки, он резкоразворачивается, я утыкаюсь лицом в полотенце на его чреслах и ругаюсь.

— Какого черта?!

— Сюшка осталась с ним! Позови ее! Он может оказаться педофилом!

— Ты совсем сбрендил?

— Я не сбрендил. Я точно знаю, что Ляля два года назад прятала какого-то педофила из Государственной думы, на него завели дело, вдруг это он и есть!

— Нет. Тому было пятьдесят пять лет. Ему изменили внешность и имя и спокойно отправили на Кипр.

— Откуда ты знаешь?

— Я изменяла внешность.

— Как?! — он опять резко разворачивается на лестнице, я опять влипаю лицом в полотенце. — Ты тоже эта… моракунда?

— Нет, я не моракуса! Я гример! Подвинься, я пойду первой.

— Мужик затрахал до смерти какого-то ребенка, а вы всего-то и сделали, что в гриме отправили его отдыхать на Кипр?

— Сначала он прогулялся в мир мертвых, это испытание, скажу я тебе, не для слабонервных! А уже потом поехал отдыхать под другим именем. А насчет морали… Знаешь, что сказала на эту тему твоя тетушка? Она сказала, что все люди перед богом равны, и уж если композитор Чайковский, тоже затрахавший, как ты выражаешься, ребенка до смерти, получил лично от царя высочайшее помилование, то чем хуже другие простые смертные? Твоя тетушка придерживалась английской системы правосудия, основывающейся на исторических прецедентах.

— Чайковский?..

— Да. Об этом даже существует исторический анекдот. Император Александр выразился так, что в России задниц много, а Чайковский — один.

— Поднимайся выше, — сказал Коля, когда я остановилась на втором этаже.

— Еще выше?

— На чердак.

— А как ты туда залезешь?

— Я уже лазил, чтобы осмотреть местность после твоего прыжка в мусоросборник.

И вот мы на чердаке. Коля, в полотенце на бедрах, и я — удивленная до крайней степени.

На чердаке у одного из окон установлен пластиковый столик с вкрученными в балки перекрытия ножками, и на нем — настоящая подзорная труба!

— Вот это да!

— Да нет, это ерунда, — отмахивается Коля, направляя трубу, — вот винтовка с оптическим прицелом!..

— Где?.. — от удивления у меня подкосились ноги, и я присела.

— Здесь же лежала, на столе. Я зарыл в керамзите, — он неопределенно машет рукой куда-то в глубь чердака. — Смотри.

Подхожу и склоняюсь к трубе.

— Видишь?

— Вижу кусты какие-то, сарай…

— Видишь грязно-желтый фургон?

— Да. И что?

— Теперь — чуть левее и пониже. Теперь видишь?

— Два мужика курят. Какая-то крыса или кошка… Нет, это же собачонка!

— Обрати внимание на того, который повыше и с усами. Настрой резкость.

Коля кладет мои пальцы на рычажок. Я кручу его, и крупным планом проступает усатое лицо местного жителя, который не удержал на поводке своего шпица…

— Поняла? — Коля удовлетворен выражением моего лица. Вероятно, на нем, кроме удивления, явно проступают понимание и восхищение им, умным и сообразительным.

— Что ты все время трясешься?! — меня вдруг стала раздражать его самодовольная физиономия с пятнами ожогов.

— Да холодно здесь стоять в одном полотенце! Ты поняла, что это за фургон? Они из него нас подслушивают!

— Может, и не из него…

— Из него! Мужика помнишь, который в гости приходил, когда родители были, коротконогий такой, в очках? Он уже дважды совался в этот фургон! А усатый, который сейчас покурить вышел? Это же хозяин попавшей под колеса собачки! Нас обложили слежкой, дом прослушивают, и штаб у них в фургоне!

— Ладно, следопыт, ты все узнал, что дальше?

— Возвращаемся в кухню, берем этого придурка в белом плаще и отводим его в фургон!

— Зачем? — опешила я.

— Да чтобы они не лезли за ним в дом! Не трогали здесь ничего, не допрашивали меня и не угрожали!! Они его ищут? Доставим, сонного и тепленького!

— Я не буду этого делать.

— Конечно! Тебя же не совали мордой в газовую горелку!

— Коля, ты не понимаешь! В фургоне могут сидеть не те люди.

— Я все прекрасно понимаю. Не хочешь — не надо. Сам сделаю.

Он ковыляет к лестнице вниз. Я иду рыть керамзит. Спускаться ему трудней, чем подниматься, мне слышно его натужное дыхание и тихие ругательства.

Слава богу, это не винтовка с оптическим прицелом. Это странный прибор с выдвигающимися ножками, коротким прикладом и направленной антенной, которую Коля при закапывании повредил, и теперь она болтается сбоку на проводке. Металлическая выдвижная трубка, очень похожая на дуло. И есть что-то очень похожее на оптический прицел, и сетка на нем присутствует. Я думаю, думаю, зарывая это странное устройство обратно в керамзит, потом мои пальцы натыкаются на наушники, и, вытащив их, я понимаю, что если бы антенна работала и не повредился провод наушников, то, направив прибор на фургон, я бы, наверное, могла услышать разговоры людей в нем. Смешно. Можно было бы стащить эту подслушку вниз, устроиться за кухонным столом, громко придумывать с Колей новые истории и тут же выслушивать комментарий подслушивающих нас людей… Если, конечно, это чудо техники работает само по себе и не требует предвари-тельной установки микрофона… кого же ты тут слушала, Мадлен? Подхожу к окну. Смотрю на дорогу, на еле видимый вдали пункт охранника на въезде в поселок… Может быть, переговаривающихся людей в автомобилях, проезжающих мимо?

Когда я спустилась, то обнаружила в коридоре зачумленного снотворным Артура и Колю, наматывающего на гипс полиэтиленовый пакет.

— Мы идем прогуляться, — многозначительно сообщил Коля.

— Я не хочу гуляться, — пробормотал Артур, — но молодой человек сказал, что отведет меня в нужное место и я смогу наконец попасть в Санкт-Петербург.

— Мне показалось, что вам нужен Амстердам, — пожала я плечами.

— В идеале, да. Амстердам — это, конечно… хотя я, к примеру, с удовольствием уплыл бы в Нью-Йорк… — Помявшись, он решился:

— Извините, конечно, я ничего не понимаю, я могу увидеть учительницу пения?

— Э-э-э… которую? — я лихорадочно соображаю, что сказать.

— Сейчас я вас отведу в грязно-желтый фургон через дорогу, тут недалеко, — вступает Коля, — и там вы увидите и учительницу пения, и учителя физкультуры, и даже стипендиатов высших курсов защитников родины и ее интересов!

— Стойте! — мне стало немного жалко этого человека в плаще, загаженном шоколадным коктейлем. — Если хотите, расскажите все быстро. Прямо сейчас, вот тут, в коридоре. Что вам обещала Ляля?

— Какая Ляля?.. — он искренне удивлен.

Коля, стоя сзади задумавшегося мужчины, делает мне руками знаки, угрожающе кривляется и показывает на часы.

— Часы! — теперь я показываю на него пальцем.

— Мона, я тебя умоляю, оставь свои материнские инстинкты для детей!

— У тебя часы такие же!

— Это подарок, я никому не отдам мои часы! — заводится Коля. — Разреши нам уйти, человек спешит в Амстердам!

— Который час? — я дергаю уже уходящего Артура за руку.

— Э-э-э… — Он делает свой коронный взмах левой рукой и таращится на часы на белом ремешке.

— Это дорогие часы? — Я отталкиваю Колю, который хватает Артура за полу плаща и тащит за собой.

— Очень дорогие, а что? Корпус из платины, это швейцарские часы… Отпустите же! Вы порвете плащ!

— Все! Мы уходим! — под треск материи Коля утаскивает ночного гостя в дверь.

Из кухни выходит Сюшка с грязной мордочкой. Хватаю ее под мышку и несу к раковине.

— Еще пописать! — требует она, когда я закончила промокать ее лицо полотенцем.

Помогаю ей взобраться на большой унитаз. Замечаю, что от нетерпения трясу ногой, как фокстерьер перед охотой.

— Гулять! — натягивая колготки, объявляет Сю-ша свой вариант достойного завершения дня.

— Через полчасика, ладно?

— Спать! — соглашается она и направляется к лестнице.

Я обгоняю ее на ступеньках и карабкаюсь по почти отвесной лестнице на чердак.

— Маленьким девочкам сюда нельзя! — на всякий случай грожу ей пальцем с чердака в открытый люк.

— Знаю, — говорит Сюша снизу. — Там Хока!

Ну вот, оказывается, я знаю еще не всех жителей этого дома…

В подзорную трубу виден грязно-желтый бок фургона и какой-то значок на нем… Наведя резкость, я, опешив, несколько секунд рассматриваю веселого слоненка и начинаю думать, что воображение сыграло с Колей плохую шутку, но потом замечаю движение сбоку и вижу их обоих, хромающего Колю и пошатывающегося Артура…

КОМПРОМИСС

Этим утром оперуполномоченный Петя выехал в Москву. Он не успел поучаствовать в обыске квартиры Моны Кукулевской, напросился в группу, осматривающую ее дачу, и был наказан. Во-первых, на даче ничего стоящего не оказалось. Во-вторых, Петя провалился в прогнивший погреб в сарае.

Осмотрев его локоть и щиколотку, московские коллеги успокоили: “Хорошо отделался” — и посадили голой ногой в ручей.

Через десять минут подобного охлаждения растянутых связок ступня Пети и щиколотка чуть повыше косточки стали красными, а сам Петя синим. Его трясло так, что на остановках у светофоров дрожал и дорогой милицейский джип, и шесть сотрудников в нем. Сотрудники не выдержали, влили в Петю триста граммов спирта, и он перестал дрожать, правда, через некоторое время запел.

Узнав о находке в гараже Димы Гольтца, Петя перестал петь и пытался заплакать. Поэтому коллеги вручили находку ему и, чтобы не брать грех на душу, посадили с оказией в фургон “Лаборатория” и приказали довести его до места и сдать с рук на руки лично следователю Поспелову.

Петя свалился на руки Поспелову, крепко прижимая к себе металлический чемодан, и в исполнении, и в устройстве замков, и в материале изготовления полностью повторяющий собой тот, который изъяли у самоубийцы Моны Кукулевской.

— Вы только посмотрите, гр-р-р-ж-нин слевтель, абсолютно иден-тичн… Нет, ну какая же сучка! А еще грудью угрожает! Ар-р-рестать немедленно!

— Что с вами, Петя? — не поверил своим глазам следователь.

— Ничего особенного. В погреб провалился.

— Открывали чемодан? — Поспелов ткнул пальцем в металлический бок.

— Ну-ш-ш-твы! — бормотал Петя, прижимаясь к чемодану щекой и вытирая об него слюну. — Как можно!.. Отпечатки пальцев… веществ… доказательства…

Чемодан кое-как отняли, Петю усадили на пол в углу фургона, дежурный оторвал от сердца стаканчик крепкого кофе из термоса.

Поспелов пытался выяснить, провели ли в Москве опись содержимого в присутствии понятых, Петя удивлялся: “На хрен тут еще понятые?!” Когда отвлекшийся от аппаратуры дежурный надел наушники, он громко стукнул ладонью по столу, призывая всех к тишине.

— Что? — кинулся к нему следователь.

— Понятых хотели? Будут нам сейчас понятые, — усмехнулся дежурный, протягивая Поспелову наушники.

Поспелов послушал, попросил перемотать запись на десять минут назад, еще послушал и подсел к окну.

Через двенадцать минут он в подробностях изучил пострадавшую от ожогов физиономию мальчика Коли сквозь тонированное стекло, в которое тот таращился, сложив ладони и пытаясь заглянуть внутрь фургона. Потом Коля что-то писал на боку фургона, потом громко постучал в дверь.

— Войдите! — встрепенулся на полу оперуполномоченный Петя.

Озираясь, вошел высокий молодой мужчина в белом. Неуверенно остановился в дверях. Согнувшись, он пытался разглядеть внутренность фургона.

— Проходите, не стесняйтесь, — послышался голос подростка с улицы. — Товарищи вам все объяснят и отправят куда надо!

— Мне надо на теплоход “Патрушев”, Ленинград — Амстердам — Нью-Йорк… с заходом в Лондон… — с названием каждого города теряя голос, неуверенно пробормотал гость в вытаращенные от удивления глаза Поспелова. — За сколько довезете меня в Ленинградский порт?

— Заходи, человече, не стесняйся, — предложил усатый. — Сейчас разберемся. Я так и не понял, куда тебе надо? В Лондон или в Нью-Йорк?

— К дому подъехала легковушка. Трое в штатском, которые были утром, — доложил дежурный. — А на чердак мы, Кузьма Ильич, с вами и не совались… Прокольчик вышел. Интересно, федералы догадались?

Поспелов рванул странного человека в испачканном плаще за руку к себе и закупорил дверь фургона изнутри.

Мальчик Коля, ужасно довольный собой, ковылял к дыре в сетке. Смеркалось. Редкие облака на небе кое-где еще были подсвечены закатным солнцем, уже невидимым за чешуей леса на горизонте. От остатков солнца, по-вечернему размытого в воде весеннего неба, веяло грустным холодом, и сразу становилось ясно: ночью будут заморозки.

На боку фургона рядом со слоником темнела надпись, сделанная пальцем по пыли: “Посторонним В”.

Я не успела надеть парик и предстала перед очень серьезными мужчинами в штатском в прическе “прощай, жизнь”, правда, с уже слегка отросшими полосками ежика.

Не говоря ни слова, один из них — с оттопыренными ушами — щелкнул фотоаппаратом у самой двери, на мгновение ослепив нас с Сюшкой.

Девочка сразу же сползла со стула и запряталась за кухонный диванчик.

Пока я размышляла, на кой черт совершенно незнакомому мужчине моя фотография с ребенком на руках, он обошел стол и клацнул еще раз. Сбоку.

Понятно. Анфас, как говорится, и в профиль…

— Сфотографируйте, меня, пожалуйста, с этим красавчиком. — Я отловила проходящего мимо платинового блондина, он как раз выдернул из кобуры оружие и не знал, куда его деть, пока я устраивалась поэффектней: руками обхватывала его за талию, голову засовывала под мышку. — Покажу подружкам, чтобы завидовали! Снимайте по пояс, пусть думают, что он еще и баскетболист!

— Молчать! — взвизгнул человек с оттопыренными ушами и убрал фотоаппарат.

Я на всякий случай взяла корзину с ребенком и села к Сюше за диван.

— Если начнут стрелять, ляжешь на пол и закроешь голову руками, ладно?

Молча кивает. Золотой ребенок.

По топоту слышно, что троица обежала все комнаты внизу и наверху. Интересно, они полезут на чердак? По моим предположениям, чердак, наверное, был единственным местом, где не натыкано микрофонов. О!..

Платиновый блондин, стараясь не смотреть в мою сторону, гордо протащил через кухню к выходу то, что Коля принял за ружье с оптическим прицелом.

А это что за звук?.. Заводят машину. Небольшой взрыв? Это что-то новенькое… Пока я размышляла, что они могут взрывать в доме, по лестнице в кухню вбежал их фотограф с перекошенным лицом. Его голова и шерстяная безрукавка на байковой рубашке в клетку густо засыпаны конфетти.

— Ты думаешь, это игра? — зловеще поинтересовался он, присев возле нас. — Новый год, День святого Валентина, да? Так вот, крошка, запомни, это Хэллоуин!

Зашел еще один злой мужчина и доложил, что в доме больше никого не обнаружено.

— Где он? — интересуется ушастый человек, обсыпанный конфетти.

— Коля? Коля вышел проводить гостя, а вы…

— Какого гостя? — его голос становится вкрадчивым.

— По имени Артур. Понимаете, он зачем-то пришел сюда ночью, залез в багажник в совершенно белом плаще, представляете? И заснул там. А теперь проснулся, сказал, что ему нужно в Амстердам, и Коля пошел его проводить…

— Куда… проводить?

— Не знаю точно, наверное, в Амстердам. Хотя, он говорил, что Нью-Йорк ему тоже подходит, а вы…

— Ты думаешь, ты очень умная, да? Знаешь, что я делаю с возомнившими о себе крошками?

— А! Я вас вспомнила! Вы любите газовые горелки, да? Вы этот… как вас там?.. Шпундик? Нет, подождите, я сама вспомню, у меня была хорошая память… Фантик… нет, не фантик… Фунтик!

— Вы, наверное, не понимаете, кто с вами разговаривает? — поинтересовался утащивший подслушивающий аппарат блондин. Он вернулся и уже несколько секунд корчил рожи сзади ушастого, пытаясь объяснить, с каким важным и опасным человеком я разговариваю. — Вы что, самоубийца?

— А откуда вы знаете?…

— Ладно, крошка, давай так договоримся. Придем, так сказать, к компромиссу. Ты быстро отвечаешь на мои вопросы, я разрешаю тебе спокойно изображать дальше дойную корову. Где ваш ночной гость? — ушастый поскучнел глазами, мне это не понравилось. Еще больше мне не понравилось, что он схватил меня за запястье сильными сухими пальцами и сжал его.

— Отвечаю быстро. Он ушел с Колей в сторону Амстердама. В какой стороне тут у нас Амстердам? Отпустите! — повысила я голос и дернула рукой. Отодвинуться подальше в угол не удалось. — Этот гость оказался совершенно не в себе. Только представьте, он весь в белом! Даже носки. Даже галстук! Ремешок от часов… Ладно, чтобы вам было понятно, объясняю. Я его не знаю, первый раз в жизни увидела, он потребовал, чтобы мы открыли гараж, и тут же залез в багажник машины. Там первым делом принял снотворное, а выспаться толком не смог. Ко всему прочему, я залила его чудесный белый плащ шоколадным коктейлем, такие вещи некоторыми мужчинами переживаются очень трудно. Коля повел его на выход из поселка, я думаю, они уже миновали охранника на въезде и спрашивают у прохожих, где здесь дорога на Амстердам. Куда покажут, туда этот придурок в белом и пойдет, что от меня-то требуется?!

Последние слова я произнесла на высокой и пронзительной ноте. К моему удивлению, ушастый отпустил мою руку, кивнул своим коллегам, троица быстро сгруппировалась и двинулась к выходу.

От напряжения и страха я еще несколько минут не могла встать. Я слышала, как завелся мотор на улице, Сюшка выползла к столу и занялась яблоком. Маленький спит в корзине, раскинув ручки в стороны, готовый обнять любой приютивший его мир, даже страшный и злой.

Я кое-как стала на коленки, доползла по примеру Сюшки к столу, села под ним и поинтересовалась, щелкнув ногтем по черной кнопочке с усиком:

— На сегодня это все?

Встаю, иду к раковине мыть руку, которую ушастый так сжал, что это было похоже на прослушивание пульса. Я вливаю в миксер молоко, сироп, рюмочку коньяка, выкладываю мороженое. Под громкое жужжание пытаюсь сообразить, как должен быть устроен изнутри человек-детектор. Откуда он может знать, какой у меня пульс, когда я говорю правду, а какой — когда вру? Где находится та зона чувствительности, которая доступна только очень талантливым гадалкам-моракусам, способным, держа руку человека в своей, по малейшим колебаниям пульса определять правильное направление разговора? По крайней мере, я была честна перед ним совершенно, и если мой пульс сбивался иногда с ритма, то пусть он в другой раз прячет свои холодные, жабьи глаза.

В кухню входит ужасно довольный собой мальчик Коля.

— Я видел, как они отъехали! — сообщает он с порога. — Убедилась, что я все сделал правильно?

— С петардой в яме ты переборщил.

— Неужели сработала?! Ура! Кто попался?

— Тот, которого ты называешь сантехником, теперь обсыпан конфетти. А у тебя не было каких-нибудь гнусных шутих, вроде баллончика с запахом дерьма или брызгалки с краской?

— Нет. В этом доме я нашел только новогодние хлопушки.

На стене у кухонного стола зазвонил телефон. Мы смотрим на него, потом — друг на друга.

— Ты бери, — киваю я.

— Нет, ты!

— Я здесь случайно, а ты родственник!

— Я не родственник, а причина всех неприятностей!

В конце концов трубку сняла я, а “причина всех неприятностей” потащился в кабинет, чтобы там подслушивать по другому аппарату.

— Это следователь Поспелов говорит. Мне нужно вас видеть.

Коля заявил, что с него на сегодня достаточно общения с незнакомыми людьми, и потребовал запрятать его на супружеской кровати под три одеяла.

— Детей иногда нужно гулять на свежем воздухе, — укоризненно замечаю я.

— Вот и гуляй детей со следователем, а я иду в кровать! — Он решительно подхватывает с пола корзину с ребенком.

Сюшка с готовностью двинулась за ним.

Внимательно оглядев кухню, следователь остановился глазами на миксере. Я налила ему коктейль. Он принюхался, дождался, пока я выпью свой, и только после этого попробовал.

— Водка? — спросил Поспелов, вытирая белые “усы”.

— Коньяк.

— А вы уверены, что ребенку это понравится?

— Мне нужно успокоиться.

— Тогда я не вовремя?

— Вы всегда не вовремя. Потому что на работе. Приходите как-нибудь после рабочего дня, побеседуем по-дружески.

— Договорились, — согласился Поспелов, подобрав недогрызенное Сюшкой яблоко. — А сейчас, если можно, побеседуйте со мной для протокола. Итак. Вам знаком Артур Карлович Бехтев?

— Нет.

— Подумайте, не спешите так. Вот, пожалуйста, фотография.

— Это странный мужчина, который притащился сюда в три часа ночи и залез в багажник машины в гараже. Он не называл свое отчество и фамилию.

— Тогда зачем юноша по имени Николай Сидоркин привел его сегодня в обзорный пункт?

— Обзорный пункт! — усмехаюсь я. — Коля по глупости решил, что тем самым избавляет нас от неприятностей. Но они все равно приехали и провели обыск.

— Хорошо… Пойдем дальше. Вот тут у меня заключение лаборатории по составу имеющихся в металлической коробке морепродуктов и костей. Итак. Сушеная рыба оказалась, как вы и предполагали, карибским иглобрюхом, тут еще по-латыни ее название написано, если хотите, можете сами прочесть, я в латыни не силен. Не хотите? Ладно. Шкурка с чешуей змеиная, такие гадюки водятся в низовьях Оки, кстати, как тут указано, живут в основном в воде. Кости обожженные человеческого происхождения, — он многозначительно посмотрел на меня поверх очков. — Это все по составу в коробке. Так, что там у нас еще…

— Вы его арестовали?

— Бехтева? За что? Человек слегка не в себе, но документы в порядке, за помощью к властям он не обращался, он вообще принял нас за контрабандистов, помогающих нелегально выехать из страны. Так что я подождал, пока федералы отъедут от дома, и отпустил его на все четыре стороны.

— В какую сторону он пошел?

— На север. А теперь давайте поговорим о вас. Вы три раза посещали Карибские острова.

— Было дело, — вздыхаю я. — Некоторые полжизни готовы отдать за отдых на Гаити, а меня туда родители силой таскали, потому что отец работал в компании по установке холодильных систем. Первый раз я попала на Гаити, когда мне было тринадцать лет.

— Меня больше интересует ваше последнее посещение этого острова.

— Почему?

— Потому что Гаити — это пока единственное, что есть общего у вас и у Мадлены Кашутки. Она тоже приезжала туда.

— Извините, но там на пляжах русских всегда полно.

— И вы не встречались с этой женщиной на Гаити? — теперь рядом с фотографией Артура на стол ложится фотография светловолосой женщины в купальнике на фоне грандиозной пальмы.

— Откуда у вас эта фотография?

— Отвечайте на вопрос.

— Нет. Не встречалась. Отвечаю честно, помня об ответственности за дачу ложных показаний.

— Верю, — кивает Поспелов.

— Скажете, где взяли фотографию? В доме нет ни одной.

— Посмотрим, как пойдет разговор. Итак, вы не встречали эту женщину на Гаити, но знаете, кто это, хотя в доме нет ни одной ее фотографии.

— Это просто. Коля показал мне фото своей возлюбленной, он прячет его в гипсе. В кофре Мадлены было три паспорта с ее фотографиями. Хватит разъяснений?

— Хватит. Я могу допустить, что вы никогда не видели эту женщину. Теперь — внимание! Я спра-шиваю, были ли у вас с Мадленой Кашуткой, в замужестве Сидоркиной, общие интересы? Не спешите, можете подумать.

— Я не могу ответить на этот вопрос, нечего и думать, — вздыхаю я.

— Почему?

— Потому что ответ может мне навредить. А в таких случаях по закону я могу отказаться отвечать.

На стол ложится еще одно фото. Марина Крайвец в полной рокерской выкладке, с банданой на голове.

— Вот вам листок бумаги, напишите, при каких обстоятельствах вы встретились с этой женщиной и по каким признакам опознали ее тело в морге.

— Нет, мы так не договаривались! Я должна отвечать на ваши вопросы, а не роман писать! Чтобы объяснить, зачем я пошла на мост топиться, я должна буду слегка пройтись по своей прошлой жизни, и хотя она у меня не слишком насыщена исторической важности событиями, но страниц на десять машинописных наберется. Потом я должна буду объяснить, почему отняла чемодан у мертвеца под водой, потом…

— Хорошо. Прочтите, я набросал это с ваших слов после опознания в морге. Если все верно, подпишите.

Читаю, и глаза сами лезут на лоб после первых же строк.

— Что это такое? “…Находясь в некоем помрачении ума (о чем свидетельствует праздничный маникюр искусственных ногтей и обритая голова), решила броситься с моста в воду с целью сведения счетов с жизнью. Подобная реакция организма на неприятности может наблюдаться при повышенной лактации у недавно родивших женщин…”

— Мой оперуполномоченный тоже говорит, что это больше похоже на речь защитника в суде, чем на показания. Если не согласны, можете не подписывать.

Подписываю, не дочитывая.

— Зря вы это, — бормочет следователь, — я там в конце еще объяснял ваше присутствие в доме…

— Представляю!

— Давайте я вам расскажу, какие соображения имею по этому делу.

— Это еще зачем?

— Вам разве не интересно? — следователь удивлен.

— Абсолютно неинтересно!

— Ну, тогда вы скажите, зачем сидите здесь.

— Нет, сначала вы скажите, где взяли фотографию Мадлены в купальнике.

— Хорошо, — шумно вздыхает Поспелов и смотрит на меня оценивающе. — Эту фотографию мы изъяли у Артура Карловича Бехтева, после того как обнаружили ее запрятанной в подкладке его плаща.

— О черт! — стучу я кулаком по столу.

— Вас это как будто огорчило, — замечает Поспелов, ужасно довольный собой. — Он сказал, что любимая женщина должна была ждать его в этом доме ночью, а в багажник он залез, чтобы устроить ей сюрприз.

— А снотворное он зачем глотал? — рука сама опять хрястнула по столу.

— А это было совсем не снотворное, а успокоительное!

— А вы ему и поверили? — теперь я бросаюсь к Поспелову через стол.

— А мы взяли таблетку на анализ!

— Хотите кофе? — я в изнеможении опускаюсь на стул.

— Нет. Я хочу растворимого какао вон из той банки. Шесть ложек порошка, шесть ложек сахару. — Поспелов подвигает ко мне первую попавшуюся чашку со стола, чтобы я в нее все это насыпала и залила кипятком. — Почему вы так огорчились?

— Потому что до этой минуты у меня еще была надежда, что Артур в белом просто ошибся домом!

— Бросьте, вы так не думали.

— Думала!

— Не думали!

— Ладно, — сдаюсь я. — Хотела, чтобы это было так. Чтобы он ошибся. А огорчилась, потому что если эту фотографию увидит Коля и если вы ему еще по своей милицейской принципиальности объясните, откуда она!..

— Я не скажу, — следователь прижал ладонь к груди. — Меня интересуете вы, а не мальчик Коля.

— Странно… — я задумалась. — А меня интересует только мальчик Коля.

— Не отвлекайтесь. — В чашку с какао следователь осторожно опускает кончик сдобной булки и сосредоточенно топит его, наблюдая за пузырями. — Допустим, — говорит он, вытащив булку и дожидаясь, пока она стечет, — Мадлена Кашутка занималась определенным видом бизнеса по заданию некой государственной структуры. А как, по-вашему, в этот бизнес попала Марина Крайвец?

— Спросите у некой государственной структуры! Один представитель этой самой структуры сейчас как раз выковыривает конфетти из своей одежды!

— Нет, — качает головой Поспелов и с наслаждением всасывает размокший кончик булки.

Мне стыдно смотреть, как у него это получается, сладострастно и самозабвенно, поэтому я отворачиваюсь, иду к кофеварке, чтобы налить себе кофе.

— Фундик от меня узнал о существовании металлического саквояжа, такого же, как ваш! — многозначительно замечает Поспелов. — И имя Марины Крайвец тоже узнал от меня.

— Вы хотите сказать, — теперь я смотрю на затылок жующего Поспелова с ужасом, — что ваша откровенность стоила ей жизни?!

— Не факт, — замечает следователь, опять погрузив булку в чашку. — Я ему и про вас сказал, а вы еще живы. Он вас видел? Видел. Щупал? Наверняка. Этот Фундик агент от бога, как среди цыганок иногда бывают настоящие гадалки — от бога. Он по пульсу и по зрачкам может определить, правду человек говорит или нет.

Я замираю с чашкой позади следователя. Тихо говорю:

— Артур спрашивал, кто здесь учительница пения.

— И что вы ему сказали? — следователь разворачивается и косит на меня ехидным глазом.

— Ничего не сказала! Но его вопрос означает, что он не знал, чем занималась Мадлена.

— Конечно, не знал, — отмахивается Поспелов. — Она же не дура. Наверняка утаила некоторые особенности своего заработка. Наверняка сказала, что найдет человека, который все устроит. Это при условии, что действительно собиралась его вывезти, а не удушить выхлопными газами в багажнике.

— Как это — удушить? Он говорил, что ему обещали Амстердам.

— А Фундик говорил, что по заданию его ожидала естественная ликвидация. Чувствуете, как я разболтался? Знаете почему? Потому что какао у вас вкусное.

— Какао, конечно, это интересно, но вдруг Фундик слушает вас сейчас так же, как вы меня? — я киваю на столешницу.

— А я человек другого ведомства, подписку о неразглашении информации Фундику не давал, а с вами провожу откровенную беседу исключительно в интересах следствия. Вы, Мона, у меня теперь единственный подозреваемый.

— Как это?.. — от неожиданности я села. — Подозреваемый в каком деле?

— Да все в том же, в деле о пропаже Успендрикова.

— Идите к черту с вашим Успендриковым, я рожала восьмого марта!

— Не злитесь. Сами рассудите, что у нас получается. У нас имеется в наличии три одинаковых металлических саквояжа на одну учительницу пения. Мадлена Кашутка предположительно мертва, Марина Крайвец мертва. Вы находитесь в доме, куда пришел прятаться бильярдист, вы все знаете о фугу, вас не тронул Фундик. Ну и кто здесь учительница пения?

— Он меня не тронул, потому что поверил! Я не знаю никакого бильярдиста. Почему вы сказали о трех чемоданах?

— Ах, это!.. Совсем забыл. Петя! — кричит вдруг Поспелов и смотрит на меня просительно. — Я позволил себе явиться со своим оперуполномоченным, вы уж извините, он ждал за дверью, это я приказал, зная его напряженное отношение к вашей персоне…

Победно сверкая глазами и при этом хромая, в кухню входит Петя с металлическим чемоданом. Он решительно подвигает на столе посуду, ставит на него чемодан и с перекошенным от напряжения лицом открывает его, изобразив руками в воздухе что-то вроде пассов фокусника.

— Оп-ля!

— Мона, вы узнаете этот чемодан? — по-канцелярски бесстрастно интересуется Поспелов.

— И заметьте, — угрожающе скалится Петя, — мы разговариваем с вами здесь, а не в следственном изоляторе исключительно из-за вашего физиологического состояния и доброго отношения к вам товарища следователя!

— Перестаньте, Петя, — дергает его за полу куртки Поспелов и кое-как усаживает на стул. — А вы не обращайте внимания на его тон, — говорит мне следователь и вдруг заговорщицки подмигивает:

— Петя провалился в ваш погреб.

— Тогда, конечно, узнаю.

— Отлично, — потирает руки Поспелов. — Вот тут, взгляните, опись всего содержимого, из документов только заграничный паспорт на ваше имя, мы проверяли — подлинный. Особый интерес представляют совпадения. Понимаете, о чем я говорю? К примеру, жидкий силикон обнаружен в чемодане номер один — это чемодан из реки, с которым вас выловили, и в чемодане номер три, — Поспелов показывает на стол.

— А аммоний и камфару обнаружили в вашем чемодане и в чемодане номер два из тайника в этом доме! — влезает в разговор разгоряченный Петя.

— Чего он так нервничает? — интересуюсь я.

— Он выпил пол-литра кофе, пусть себе нервничает, — разрешает Поспелов. — Не отвлекайтесь. Итак, если не считать наличия во всех трех чемоданах одноразовых шприцев, перчаток, косметики, париков, документов, денег и так далее, то ваш и Мадлены Кашутки — объединяет наличие камфоры, аммония и украшения в виде амулета из черного дерева, а ваш и Марины Крайвец — жидкий силикон, подкожные шарики, накладные носы, вставные челюсти, нет… минуточку, вставные челюсти были только в вашем чемодане… — следователь роется в бумагах.

— Чего вы хотите? — я устала и по отяжелевшей груди чувствую, что скоро кормить.

— Так ведь того же самого, уважаемая Мона Кукулевская, — два “ку-ку”, — улыбается Поспелов. — Выяснить назначение всех этих предметов.

— Я вам уже говорила, уважаемый следователь, что это саквояж гримера.

— В прошлый раз что-то было про анатомопластику, — замечает Петя.

— В прошлый раз в первом чемодане лежала электропилка со шлифовальной насадкой и кислота! Если в мой чемодан добавить такое, можно идти работать с трупами. Я тогда сделала предположение, вы его приняли.

— Минуточку, значит, вы хотите сказать, что этот чемодан для работы с живыми? — интересуется Поспелов, опять силой усадив Петю на стул.

— Конечно! И дураку понятно, что это саквояж гримера!

— А зачем гримеру камфора и новокаин? — не сдается Петя. — У вас тут целая упаковка новокаина!

— Некоторые люди, увидев в зеркале свою измененную внешность, падают в обморок! А без обезболивающего, кстати, силикон так просто не введешь.

— Вы работаете с бильярдистом?

— Нет!

— Тогда зачем вы сидите в этом доме?!

— Из-за ребенка! Все, хватит с меня. Уходите! Стойте! Вы что, уносите мой чемодан?

— У вас в гараже валяются два таких же, — напоминает Петя.

— Я могу взять Анигуру?

— Это амулет? Возьмите из чемодана Мадлены Сидоркиной, — Петя так великодушен, что с трудом подавляет улыбку.

— Тот Анигура чужой! Он не будет меня охранять!

— Отдай девочке божка, — приказывает Поспелов.

— Пусть распишется, это вещественное доказательство.

Расписываюсь в длинном перечне напротив “сувенир из черного дерева 30x50 мм в виде уменьшенного варианта африканской трехглазой маски, на веревке”.

— Почему вы утаскиваете мой чемодан и не трогаете два других? — не понимаю я.

— Не положено, — цедит сквозь зубы Петя. — По распоряжению начальства всеми вещественными доказательствами в этом доме распоряжается пятнадцатый отдел поисковых групп ФСБ. Так что наше вам с кисточкой, развлекайтесь дальше. — Он закрывает мой кофр и идет к двери. — Все, что им нужно, они уже отсюда вытащили.

— А если не все? — решаюсь я, сжимая в руке своего Анигуру Всевидящего.

— Это вы про номера телефонов? — еле слышно шепчет Поспелов.

— Нет. Я про баночку от крема. Мне она показалась очень красивой, я думала, что там дорогой крем, а там какая-то гадость вроде пепла! — заявляю я на пределе громкости. — Я ее случайно в банку с шурупами закинула, не знаю, как получилось… На третью полку от пола справа от тайника, если стоять лицом к выезду.

Петя меняется в лице, отдает чемодан Поспелову и убегает вниз.

— Что-то я вас, Мона, не понимаю, — подозрительно смотрит следователь.

— Ой, не понимаете!

— Ну вы хоть намекните! Если не из-за бильярдиста, зачем вы тут?

— Я уже говорила, из-за ребенка! Вы что, тупой или глухой? Из-за ребенка, и имейте в виду, я вам сегодня ни разу не солгала. Ни разу!

— Дать вам медаль?

— Если ваш опер найдет баночку, дайте мне из чемодана мою косметичку. Я брюнетка, понимаете?

— Да, — оторопел Поспелов, — то есть нет, ничего не понимаю!

— Мне нужен крем и косметика для смуглой кожи, мой лосьон, мой карандаш для губ. А в этом доме жила блондинка.

Следователь задумывается.

— То есть, если я правильно понял, вы меняете важнейшее вещественное доказательство, можно сказать, основное вещество для работы с клиентами по доведению их до состояния летаргического сна на набор кремов и лосьонов?

— Именно. На кой черт мне это ваше вещество, у меня в косметичке было заранее заготовлено облепиховое масло для смазки трещин на сосках, крем для лица на основе…

— Берите что хотите, — Поспелов открывает чемодан. — А почему вы попали в роддом без своей косметички? — спрашивает он, пока я роюсь в своих вещах.

— Преждевременные роды.

— То есть вы рожали не в срок? На сколько не в срок?

— На три недели.

— То есть, — он задумался, — восьмого марта вы не должны были…

— Восьмого марта у меня по плану было растворить в ванне двадцать девятой больницы агента Успендрикова. Это шутка! — кричу я, заметив, что Поспелов лезет в карман.

Я думала, за оружием. Или за наручниками. А он достал огромный клетчатый платок и вытер им лицо.

— Что тут у вас случилось? — озаботился появившийся Петя. Он поднял руку и показал следователю баночку в ней.

Конспираторы, да? Не выйдет! Фундик должен знать, что этой банки больше нет в доме.

— Ты нашел эту баночку! — радостно кричу я. — Какой же ты хороший сыскник!

— Она ненормальная, — разводит руками Петя. И вдруг обнимает меня за плечи и притягивает к себе.

— Леди, — шепчет он в самое ухо, касаясь его губами. — А у вас в гараже в багажнике гость!

ОТКРОВЕНИЯ

Я бегу через две ступеньки вниз.

Открываю багажник “Москвича”.

Артур Карлович Бехтев спит, завернувшись в изрядно испачканный плащ, из приоткрытого рта невинно вытекает ниточка слюны. В правой руке зажата прямоугольная бутылка. Из плохо закрученной пробки вытекла желтоватая жидкость, пахнет спиртом и дорогим одеколоном.

Определенно, это заколдованный дом. Осторожно закрываю крышку, присаживаюсь на нее и пытаюсь думать. Ничего не получается. При избытке молока думать практически невозможно.

Иду мыть грудь. Иду кормить ребенка.

Коля лежит на боку, подпирая голову рукой, и смотрит, как я это делаю.

— Знаешь, — говорит он шепотом, — я все время пытался представить, как Ляля будет кормить грудью… И не мог. А у тебя это выходит очень естественно…

— У всех женщин это естественно.

— Нет. У Ляли маленькая грудь, ей бы пришлось что-то придумывать.

— Коля, почему — она?

— Не знаю… как-то само собой получилось, мы даже и не разговаривали сначала. С ней так приятно молчать! Она смотрит, смотрит в глаза, потом вдруг обхватит горло рукой и сглотнет ком, а зрачки расширятся… Или проведет кончиком указательного пальца по лицу, “нарисует профиль”, она так говорила — “можно нарисовать твой профиль?” — а на шее ее палец проваливался в дырку между ключицами и начинал надавливать, сначала легко, потом сильнее, и от этого у меня начинались галлюцинации, и я переставал дышать, честное слово!

— Представляю…

— Она говорила, что бог — женщина.

— Логично.

— Она не верила в астрологию. Она говорила, что все это чушь, что человек может сам управлять и жизнью и смертью. Она пила мою кровь.

— Хватит выдумывать!

— Честно. Я порезался как-то, она взяла палец в рот и сосала его, я чувствовал на ранке ее язык и от этого чуть не кончил!

— Коля, ты же понимаешь, что у такой женщины, — осторожно начинаю я, — в одно и то же время могло быть несколько мужчин. К примеру, ты и еще кто-то.

— Нет! — он смотрит удивленно и злобно.

Ладно, я пас. Тут я ничего поделать не смогу. Пить кровь — это, конечно, полный загиб. Или попробовать последний раз?

— Я хотела сказать, что, если она с тобой не трахалась, с кем-то же она должна была это делать?!

— Во-первых, — объясняет мне, тупой пошлячке, мальчик Коля, — на девятом месяце женщины уже не трахаются! А во-вторых, если ей очень приспичило, она могла это делать с мужем.

Ну полный загиб!

— Ты сам сказал, что у нее было сорок два мужчины! — завожусь я.

— Так это же до меня! — Коля совершенно обезоруживает своей верой и наивностью.

Он удовлетворен выражением моего лица и снисходительно интересуется:

— Ты же из-за любви топиться пошла, так ведь?

— Нет, из-за смерти.

— Но ребенок у тебя получился из-за любви?

— Ребенки получаются из-за слияния яйцеклетки и сперматозоида.

— Не хочешь разговаривать?

— О чем?

— О любви! — шепчет Коля.

— Я ничего не знаю о любви. Ребенок в животе был мне дороже мужчины, от которого он появился. Разве такое может быть, если — любовь?

— Может. Например, если ты — лесбиянка, — авторитетно заявляет Коля. — Ты любила ее?

— Кого?..

— Лялю.

— Я ее никогда в глаза не видела. Подумав, он ложится на спину и замечает:

— Я тебе верю. Но почему мне все время кажется, что вы были повязаны? Ты же узнала ее на фотографии!

— Из этого только следует, что я…

— Видела ее фотографию, — вздыхает Коля. — А если бы ты знала, как от нее пахло! Если закрыть золотыми волосами лицо, сразу начинаешь плыть, плыть… Потому что под ее волосами Земля вращается в другую сторону. А где ты видела фотографию Ляли?

— Мне ее дала Куска Лучара.

— Это какая-то колдунья, ты рассказывала.

— Да. Мы с нею дружны уже десять лет. Мой отец работал на Гаити и теперь часто ездит туда к друзьям.

— На Гаити? Эта колдунья с Гаити? Откуда у нее фотография Ляли?

Убираю заснувшего ребенка от груди. Ложусь на спину рядом с Колей, нахожу его руку и слегка сжимаю пальцы.

— Она попросила одноногого Персикаля, он сделал ей одну. Персикаль фотографировал туристов.

— Потому что ей понравилась фотография красивой золотоволосой женщины? — пытается понять Коля.

— Нет. Фотография Куоке была нужна, чтобы отдать ее мне. Она сказала: “Найди эту моракусу и останови ее. Поклянись, что найдешь”. И я поклялась. Я была тогда беспечна и глупа, я не знала, что значит клятва, данная Куоке. Она сказала, что я должна найти ее до пятнадцатой жертвы, потому что пятнадцать лун Куока будет выпрашивать себе прощение у Агуры Всевидящего, а больше не сможет, и я расплачусь частичкой себя.

— Ничего не понимаю, но звучит красиво. Помесь сказки о Бабе-яге с новеллами Маркеса.

— Я и воспринимала это как сказку, забавное приключение из жизни колдуний.

— И что такого страшного сделала Ляля?

— В третий свой приезд на Гаити она украла порошок для странствующих мертвецов. Нет, как бы это объяснить, порошок она брала и раньше, но он имеет силу только десять месяцев, она украла тайну его изготовления!

— Давай что-нибудь съедим. Я проголодался.

— Подожди. Ты спросил о фотографии, помнишь?

— Да. Я только не понимаю, как потомственная колдунья позволяет себе такую халатность, как кражу рабочего материала! — веселится Коля.

— О, это просто. Она была покорена чарами твоей тетушки.

— То есть?..

— Одна из восемнадцати, да-да, не смотри так.

— Она гаитянка, эта колдунья?

— Креолка. Она темнокожая креолка без четырех передних зубов.

— Прекрати!

— Вот с такими губами! Вот с таким носом, она великолепна, она таитянка с полотен Гогена, еврейка с картин Боровиковского, она “Камеристка” Ван Дейка, “Лежащая марокканка” Серебряковой и “Скрипач с зеленым лицом” Шагала! Все это — она!

— Нет, — смеется Коля, — только не “Скрипач с зеленым лицом”! Он же мужчина!

— Он не мужчина! Он образ музыки страха и отчаяния! Иногда, под яркими звездами душного бархатного неба, в свете костров лицо Куоки становилось копией с лица “Скрипача” Шагала! Если бы я понимала, что творю, давая клятву!

— Слушай, а как ты нашла Лялю?

— По объявлению. У меня была фотография и инициалы, которые Куока срисовала с чемодана твоей тетушки. Я, конечно, понимала, что найти эту женщину практически невозможно, иногда я ленивопросматривала всякие объявления, совершенно не представляя себе, что искать, но Куока предупредила, что, как только эта моракуса научится правильно делать порошок для странствующих в смерти, она захочет продавать свое умение. Я случайно наткнулась на объявление “Учительница пения для глухонемых дает уроки мастерства”.

— И что?

— Ты так спрашиваешь, потому что не знаешь основной заповеди Куски.

— Слава богу, я вообще не знаю ее заповедей!

— Подожди, это звучит очень философски. Человек становится несчастным, если видит, как глухонемой дает уроки пения слепым. Или слепой дает уроки пения глухонемым. Это приблизительный перевод, но значение выражения “учительница пения для глухонемых” для нее было объяснением полной бессмысленности познания чего бы то ни было перед равнодушием и могуществом вечности. Если Куока хотела избавиться от надоевшего ей плохого человека, она желала ему просидеть остаток жизни на вершине горы перед пещерой и смотреть, как глухонемой учит петь слепого.

— Ляля давала такие объявления? В какую рубрику?

— “Работа” или “услуги”. Я позвонила, сказала, что гораздо интересней было бы учить пению слепых. Она рассмеялась и спросила, давно ли я с гаитянских пляжей. Завязался разговор, она предложила мне работу.

Я задумываюсь. Я вспоминаю свой первый выезд в квартиру на Ломоносовском, где молодую белокурую женщину нужно было за два часа превратить в старуху-мусульманку. Я капала в тазик с водой йод, мочила в растворе бинты и накладывала их на розовые щечки, пока не высохнут, — один, два… пять раз, потом — на кожу тонкий слой жидкого теста — мука с солью, потом — глицерин, потом — опять красящие бинты, стяжка для губ, чтобы они стали в мелкую складочку, удлинить нос — две силиконовые накладки, защепки для крыльев носа, обвисшая кожа под глазами — три слоя ПВА с капроновой пленкой, потом — глицерин… Было весело, пока все это не стало подсыхать и стягивать кожу, женщина занервничала, потребовала зеркало, не веря, трогала пальцами дряблые щеки, а когда осталось только вставить линзы, женщина заупрямилась, она говорила, что глаза — это единственное на лице, что она еще узнает.

Получив за подобную развлекаловку почти две тысячи долларов, я удивилась. Захотела узнать, что женщина будет делать в таком виде. “Лежать в гробу. Меня закопают, потом откопают, отмоют и отправят отдыхать. Вы уверены, что на лице не останется пятен?”

Эти странные игры со смертью совсем не были похожи на красочные театральные представления Куоки Лучары, с обнаженными танцорами, огнем и цветами. И я почти год плохо представляла, что делаю, а театр абсурда засасывал, лишал реальную жизнь смысла и яркости, за хорошую работу мне был подарен металлический кофр с набором профессионального гримера, и однажды, приехав по указанному адресу, я обнаружила мертвого мужчину в возрасте и с таким странным цветом лица, что я решила сначала узнать, нет ли у него аллергии на новокаин, потому что без инъекций не обойтись. И я, как дура, сидела возле него почти час, ожидая, когда он придет в себя, — жизнь и смерть так перемешались к этому времени, что я перестала воспринимать реальность как временное окружение, я привыкла к воскрешениям и смертям “понарошку”.

— Ты же не медик, — замечает Коля. — Ты могла не знать точно, жив он или мертв.

— Могла. Я ведь сидела на стуле, закрыв рот платком, потому что…

Потому что он уже начал разлагаться. Я очнулась, только когда в квартиру стали стучать соседи — они услышали запах — и милиция — вызвали соседи, мне повезло тогда, я была так сильно удивлена происходящим, что стала уверять присутствующих не трогать мужчину — он скоро очнется!., а когда меня не послушали, в истерике бросалась на санитаров, чтобы отнять тело, и меня по ошибке приняли за молоденькую любовницу этого человека и в суматохе забыли допросить и потеряли.

Это была ошибка в объявлении. И я узнала, что есть другой человек, который занимается мертвыми, он-то и должен был приехать по этому адресу. Потом объявления стали выходить без указанного адреса, с номером абонентского ящика или телефона. Я их видела, но испугалась своей реакции на мертвое лицо, вспомнила Куоку и поехала к ней, но ехала так долго, что влюбилась по дороге и забыла все на свете. А когда вспомнила, время — эта окаменевшая груда событий, казавшаяся застывшей и неизменной, была разрушена вдруг, как песочный столб. Время было утеряно.

Я сказала Куоке, что нашла моракусу. “Поздно, — сказала Куока, — пятнадцать лун давно прошли, а моракуса все еще играет со смертью. Теперь без жертвы не обойтись!” Ну, в общем, в конце все умерли…

— Как это? — привстал Коля.

— Агента Успендрикова — он вполне мог быть пятнадцатой жертвой — растворили в кислоте именно в тот день, когда я рожала. Ребенок родился мертвым, думаю, это достаточная плата за мою беспечность. Тетушку Лялю спустя несколько дней задушил муж, а злодейка, переехавшая тебе ногу, судя по ее лицу и ладоням, убита “сантехником”.

— Давай укроемся одеялом, что-то холодно стало! Имей в виду, мне тебя совсем не жалко! — заявляет Коля.

— Мне себя тоже ни капельки не жалко.

— Знаешь что, я думаю, тебе нужно кого-нибудь спасти, тогда мир приобретет некоторое равновесие.

— Отличная мысль! Вот только кого?..

— Тихо! Слышишь?..

— Нет, — я замираю, но ничего не слышу.

— Ты идешь по лестнице! Шаги… Вот, опять! Ты идешь голая, а из огромных грудей течет на пол молоко! — шепчет Коля, мгновенно забравшись под одеяло. — Сейчас ты откроешь дверь в ванную, а там — никого! Ш-ш-што ты будешь делать?! — стучит он зубами.

— Я не могу идти по лестнице! — шепчу ему в ухо, приоткрыв одеяло. — Я лежу тут, на кровати!

— Это неважно! Ты что, еще не поняла? В этом доме одновременно существует несколько пластов времени!

В проеме двери образуется длинная фигура в белом и жалобным голосом просит:

— Помогите мне, пожалуйста, речь идет о жизни и смерти!

Коля высовывает голову и, открыв рот, смотрит сначала на дверь, потом — на меня.

— Как это может быть? — интересуется он, решительно отбрасывая одеяло и вставая. — Я же сдал этого типа с рук на руки!..

— А он все равно оказался в багажнике. И чего ты удивляешься? Сам сказал — заколдованный дом…

— А свет у вас тут не включается? — интересуется “этот тип”. — Я ничего не вижу, речь идет о жизни и смерти!..

— Да он пьян! — кричит Коля, включивший торшер у кровати. — Уважаемый! Вы мне надоели! Сейчас я вас отведу в фургон!

— Не надо, они меня опять отпустят на все четыре стороны… — добравшись до кресла, Артур падает в него, вытянув ноги. — Люди, поймите, я не преступник, я свидетель! Я имею право на жизнь? Все, даже вот такусенькая собачка по имени Чукча имеет право на жизнь… А я — что?.. Я ни в чем не виноват. Мне было сказано лечь в багажник, я лег! Деньги надо было перевести, перевел! Клизму перед дорогой? Пож-ж-ж-жалста!.. Люди, ну поимейте совесть! Да! — крикнул он и стукнул рукой по подлокотнику кресла. — Мне не нравится Амстердам! Но я и на Амстердам согласился! Почему же я лежу, лежу в багажнике, а парохода все нет?.. Почему Лены нет?

— Лены? — хором спросили мы с Колей.

— Лена, она… — сильно замотав головой из стороны в сторону, Артур немного повыл, потом собрался с силами, — она невероятная, она… Она прекрасна, как ангел, да вот же, сейчас… — он роется в плаще, я замираю. — Нет… Отобрали фотографию, сволочи. Деньги не взяли, часы!.. Я им говорю, возьмите, говорю, часы, а они забрали фотографию. Часы, конечно, тоже… память, но фотография…

Я с облегчением выдыхаю воздух и прошу Колю:

— Дай мне твои часы.

— Зачем? — он сразу прячет руку за спину.

— Фокус покажу.

— Не хочу я никаких фокусов, хватит уже с меня фокусов!

— Ну дай на одну минутку! Не сводя с меня глаз, Коля начинает расстегивать ремешок.

С руки поникшего головой Артура я снимаю часы сама. Кладу на стол. Показываю Коле, чтобы он положил свои рядом.

Наступает тишина. Коля, набычившись, смотрит на точную копию его часов, только ремешок у Ко-линых — кожаный, а у Артура из какой-то гибкой белой пластмассы.

— Извините, — дернувшись, интересуется Артур, — а где тут у вас писают? Я не пью, это так получилось, понимаете, на пустой желудок… Мне сказали сделать клизму и ничего не есть до вечера, я и не ел… А когда сегодня пошел на север, совсем плохо стало, я купил бутылку и вернулся… Извините, если что не так. У вас часы не двоятся? Нет? Ну извините. — Он кое-как встает и тащится в коридор, держась за стену.

— Этого не может быть, — пожимает плечами Коля, но по его напрягшемуся лицу, по покрасневшим пятнам ожогов я вижу, что он на грани срыва. — Это дешевые часы, она их купила где-то в магазине.

Снимаю ремешок с часов Артура. С обратной стороны корпуса хорошо видно клеймо и знак изготовителя. Коля стаскивает свой ремешок, его руки дрожат.

— Так не бывает, — шепотом говорит он, когда рассмотрел обратную сторону своих. — Сколько стоят ваши часы? — спрашивает он у появившегося в дверях Артура.

Великолепные белые брюки слегка подмочены, ширинка расстегнута.

— Одиннадцать тысяч долларов, это дорогие часы, — посмотрев на руку, он в ужасе переводит свой взгляд на нас, замечает на столе часы и идет к ним. — Швейцарские… Платина…

Теперь он стоит, покачиваясь, и не может застегнуть ремешок.

— Где вы их купили? — Коля подошел к нему вплотную и жадно разглядывает шевелюру Артура, его лоб и видную часть опущенного лица.

— В Цюрихе, их Лена выбирала.

— У меня такие же! — на протянутой ладони Коли лежат прямоугольные часы без ремешка.

— Поздравляю, молодой человек, у вас отличный вкус.

— Мне их подарила любимая женщина! — уже кричит Коля. — Она сказала, чтобы я их никогда не снимал, пока помню о ней! А хотите видеть ее фото?!

— Как забавно. — Артур наконец застегнул часы и поднял голову. Наткнувшись на горящий ненавистью взгляд, он отпрянул, но фразу закончил:

— Мне тоже Лена сказала носить часы, пока… я ее помню. А фотографию отобрали, я бы вам показал.

— Ничего, у меня есть! Сейчас… — Коля садится на пол и ковыряется в гипсе. — Сейчас я вам покажу! Вот! Вот, полюбуйтесь!

Я закрываю лицо ладонями и иду к кровати.

Артур несколько минут, ничего не понимая, рассматривает маленькую фотографию семейства Сидоркиных на рыбалке. Потом он задумчиво смотрит на Колю, вероятно сопоставляя, потом возвращает фотографию со словами:

— На моей Лена в купальнике. Гораздо лучше снято. — Находит меня глазами и жалобно спрашивает:

— Если мы сегодня уже не едем в Амстердам, можно чего-нибудь покушать?..

Я не успеваю вскочить и добежать к ним. Коля хватает стул, замахивается и опускает его на голову Артура.

ДОГОВОР

— Зачем ты это сделал?

— Я его убью! Я ее убью! Я убью себя… — Коля отбрасывает стул, оглядывается и тычет пальцем в потолок. — Я повешусь!

— Нет, только не это! Как я тебя потом буду снимать? Ты такой тяжелый и длинный. Застрелись из автомата. Выйди на улицу и застрелись.

— Его забрали! Оружие из ямы забрали!

— Тогда поезжай на речку и утопись.

— Нет уж! Ты не умеешь плавать, и то не смогла этого сделать! А у меня первый разряд по плаванию!

— Хорошо, — я стискиваю руки, — ну тогда… тогда можно застрелиться из пистолета! В сейфе твоего дядюшки лежит пистолет!

— Уже нет! — кричит Коля, расхаживая кругами по комнате. — Милиционер с гранатой его забрал, а положил свой! Это сделали специально, чтобы мы не смогли застрелиться! Он наверняка незаряженный или игрушечный! На кой черт еще ему это нужно было делать?! — пинает лежащего на пути Артура. — Я задушу этого типа его же галстуком, а потом повешусь на галстуке сидя! У батареи! Отрежешь его ножницами, когда я перестану дергаться…

— Я придумала! Давай отольем Артура водой и узнаем, что ему обещала Лена… или Ляля. Мне почему-то кажется, что она должна была его убить! Мне следователь Поспелов намекал!

Коля задумывается, стоя над валяющимся на ковре мужчиной.

— Тогда это в корне меняет дело, — замечает он, берет со стола стакан и брызгает водой на лицо Артура.

Никакой реакции.

— Давай отнесем его в ванную и как следует обольем водой, — предлагаю я, надеясь, что наш пьяный гость еще жив.

— А если я его убил? — задумчиво интересуется Коля.

— Что-нибудь придумаем, — обещаю я, и в этот момент вдруг понимаю, что если этот Артур и есть бильярдист, и Коля его зашиб до смерти, и мы теперь должны избавиться от тела, то что это будет, если не выполненный заказ учительнице пения от агента Фундика?!

Тащим бесчувственного и очень длинного Артура в коридор. Уложить его в ванне удалось только с третьей попытки, но ноги остались высоко торчать коленками.

Открыли душ.

— Холодной его, холодной! — злобствует Коля.

Артур очнулся, когда вода залила ему живот. Он сморщился, полез во внутренний карман пиджака, долго там копался, потом достал бумажник и взял его в зубы. Посмотрел на нас, вытащил бумажник изо рта и спросил, где спасательный жилет.

— Вылезайте, вас покормят, — обрадовалась я.

— Может, утопим его прямо сейчас в ванне? — у Коли все еще чешутся руки.

— Нет. В этой ванне нельзя. У нас есть специальная рабочая ванна для этого дела, там и утопим, если не разговорим. Иди на кухню и приготовь что-нибудь поесть.

— Этому?..

— Коля, он ничем перед тобой еще не провинился, кроме того, что узнал Лялю на фотографии. Я тоже хочу есть. Сюшка скоро проснется, давай.

Дождавшись, пока он с ворчанием начнет спускаться по лестнице вниз, я прошу Артура выдернуть затычку в ванне. Он пытается развернуться, скользит и падает в воде на бок, но кое-как становится на колени и выдергивает затычку. Долго смотрит на воронку воды с отстраненностью умственно отсталого.

— Раздевайтесь, вы мокрый. Раздевайтесь догола, а то простудитесь.

— А какое сегодня число? — интересуется он, повернув ко мне голову.

— Не знаю, — вру я.

— А вы не посмотрите по документам там, в бумажнике, как меня зовут?

— Вас зовут Артур Карлович Бехтев, — читаю я на пластиковой карточке с фотографией.

— Я так и думал, — уныло кивает он и пытается встать.

Помогаю ему, как могу. В результате я тоже оказываюсь вся мокрая.

В кухню мы вошли вместе в одинаковых махровых полосатых халатах, предположительно принадлежащих хозяину дома. Тот, что на мне, достает до щиколоток. Тот, что на госте, удобно закрывает его колени.

— Устраивайтесь поудобней, вот здесь… Что? Не хотите рядом с Колей? Коля, отсядь! Выпейте сначала горячего чаю с коньяком, а потом съешьте чего-нибудь. Не хотелось вас огорчать, но в вашем деле произошли кое-какие изменения, непредвиденные обстоятельства, можно сказать, трагедия… — я сбиваюсь и прошу Колю продолжить.

— А чего там долго объяснять, — переходит к делу Коля. — Дядя Антон задушил свою жену.

Артур пьет чай и смотрит устало, но доброжелательно.

— Он что, не понял? — поворачивается Коля ко мне.

— Ты не правильно объясняешь. Женщина, которую вы знаете как Лену, была замужем…

— Да. Я знаю, — кивает Артур. — Она вдова с двумя детьми.

Мы с Колей переглядываемся.

— Это сложно сказать, кто из них первый овдовел. Мы можем только предполагать, вот Коля, он видел…

— Я видел трупы обоих и предполагаю, что дядя Антон придушил свою жену, а уже потом его закололи отверткой.

— Можно еще печенья? — просит гость.

— Он ничего не понимает, может, я отшиб ему стулом мозги?

— Извините, молодой человек, мои мозги в порядке. Но вы меня принимаете за кого-то другого, я совершенно не знаю этого вашего дядю…

— Зато ты знаешь мою тетю! Ее звали Мадлена Сидоркина, у нее двое детей, последнего она родила при мне в Москве три месяца назад! Я называл ее Лялей, а ты — Леной, теперь понял, идиот?

— Нет! — улыбается Артур.

— Давай пойдем с другого конца, — вступаю я. — Вы пришли в этот дом, легли в багажник машины, приняли снотворное, чтобы вас в таком состоянии вывезли в Ленинградский порт, так?

— Так, — неуверенно кивает Артур.

— Расслабьтесь, вы же сами просили вам помочь!

— Мне сможет помочь только учительница пения для глухонемых, — вздыхает Артур. — Это ее дом? Я сделал все, как сказала Лена, мы должны были здесь встретиться и вместе уехать. Я — в багажнике, Лена — за рулем.

— А дети? — вступаю я — Дети на заднем сиденье?

— Не-е-е знаю… О детях ничего не говорилось.

— Это был большой сюрприз для дяди из багажника! — замечает Коля.

— Не мешай. Допустим, Лена привезла вас в Ленинградский порт. Она должна была плыть с вами?

— Конечно. Она сказала, что полностью все продумала. Меня загружают в багаж до Амстердама.

— В багаж?..

— Да. Я засыпаю, меня грузят в какой-то коробке в багажное отделение, а в Амстердаме…

— Вы должны были понюхать порошок? — озарило меня.

— Вероятно. Не знаю точно, я спросил у Лены, что это будет за снотворное, дело в том, что я не переношу уколов, а она меня успокоила. Ты, говорит, будешь спать как мертвый, и никаких уколов.

— А Амстердам потому, что до следующего порта больше сорока часов ходу, — я откидываюсь на спинку стула и смотрю на Артура оценивающе. — Скажите, почему вы не могли уехать как пассажир?

— Потому что я приговорен. Меня не выпустят. Я прохожу свидетелем по одному делу государственной важности. Я случайно оказался в том месте и видел все. Банально, да? Суд длится уже больше года, сначала меня охраняли как важного свидетеля, а потом все переменилось, меня трижды пытались убить. Что-то вроде несчастных случаев, понимаете? Я стал скрываться.

— А вы не пытались сами скрыться за границу? Купить поддельный паспорт, загримироваться…

— Вы знаете, меня посещали такие мысли, и друзья из Калининграда предлагали перебросить в Литву или в Финляндию… Но Лена сказала, что я в этих делах очень неуклюжий, обязательно попадусь, что у меня на физиономии все написано. Я, только когда занят делом, каменею и тогда мобилизую все силы… Ну, в общем, я неудачник.

— А чем вы занимаетесь? — смотрю в раскрасневшееся лицо с тонкой черной полоской усов над нежным ртом, огромными темными глазами с густыми ресницами, выступающими скулами и длинным тонким носом.

Да он красавчик!

— Я… Я некоторым образом студент института физической культуры.

— Баскетболист? — спрашивает Коля.

— Нет. Бильярдист. Я гроссмейстер международного уровня.

— Сколько тебе… лет? — я перехожу на “ты”, обратив внимание на его сильные ухоженные пальцы.

— Двадцать два, а что?

Мы с Колей замолкаем и, уставившись в стол, обдумываем услышанное. Минуты через три я вдруг поняла, что влюбленный бильярдист, уверенный, что его возлюбленная — вдова, как-то же должен объяснить появление на свет младенца у своей женщины! И тут меня так пришибло догадкой, что я резко вскочила, опрокинув стул.

— Ты па-пожалуйста пей чай, согревайся, а нам с Колей нужно кое-что обсудить.

В коридоре я беру Колю за уши, наклоняю его голову и шепчу:

— Займи гостя, а мне нужно провести обыск.

— Опять?..

— Я не знаю, какая-нибудь справка или… не важно. Если я найду эту бумажку, я точно смогу доказать, что ты не имеешь никакого отношения к смерти своей тети, то есть своей любимой женщины… то есть любимой женщины бильярдиста, — я совсем запуталась.

— Ты не умеешь искать, — самонадеянно заявляет Коля. — Опиши мне эту бумажку, я за полчаса ее найду, если она в доме.

— Я не могу ее описать, я понятия не имею, что это за бумажка!

— А! — на него находит просветление. — Ты хочешь оставить нас вдвоем, чтобы я без свидетелей прикончил этого…

— Нет! Не смей его трогать. Ты даже не представляешь, кто сидит в кухне!

Первым делом я иду в кабинет. Методично потрошу ящики письменного стола, потом приступаю к книгам. Даже на первый взгляд понятно, что перетрясти все книги удастся разве что к рассвету, но я ничего не могу с собой поделать, я вынимаю том за томом огромные энциклопедии, справочники автолюбителя, романы Дюма и Саган и трясу их и бросаю потом на пол — чтобы не перепутать. Хорошо, что я начала с тяжелых энциклопедий. Через десять минут я так устала, что сползла на пол и приказала себе внедриться в ситуацию. Итак. Раннее утро в доме Сидоркиных, супружеская чета завтракает или еще валяется в постели?.. Предположим, что ревнивый муж действует импульсивно, не обдумывая, как именно он придушит свою Дездемону… Тогда мои поиски запрятанной справки бессмысленны, потому что такой мужчина не будет обдумывать ситуацию, прятать справку в книгу или в сейф… Смотрю на сейф. Он сразу, честно, по-мужски, придушит жену, и все. Сейф стоит осмотреть… Значит, он не получил эту справку накануне, не продумал способ убийства жены ночью, он… Он получил известие по телефону! Во сколько звонил Коля?.. Он говорил, что-то около половины седьмого… Это ничего не значит. Смотрю на телефон на столе. Смотрю на сейф. Все мои предположения могут оказаться ерундой, если прекрасная Ляля после звонка мальчика Коли решила испортить мужу тот день окончательно и призналась во всех грехах (шестьдесят признаний — по минуте на каждое). Допустим, она дошла до тридцать седьмого и вообще не успела упомянуть всех женщин, с которыми изменяла мужу, а может быть, в замужестве от ее шести десятков имели место быть не больше дюжины, нет, не то… Смотрю на телефон. Смотрю на сейф. Телефон победил. Надежды, конечно, мало, тенор мог взять трубку в кухне или в спальне, если повезет, и сработала система определителя номера в кабинете… Только в кабинете стоит “панасоник” с определителем номера, автоответчиком и, если я не ошибаюсь, с буфером на десяток последних входящих звонков. Итак… автоответчик пролетел — кассеты нет. Посмотрим буфер. Кто тут нам звонил последний?.. Следователь Поспелов, естественно, по местному — шестизначный номер. Предпоследний? Звонок не определился. Потом два номера из восьми цифр — из Москвы. Переписываю все телефоны, московские номера обвожу карандашом, сама себе предлагаю пари: спорим, предпоследний московский будет из квартиры Коли? Ну что, проверим? Набираю предпоследний. Длинные гудки. Шесть гудков. Восемь. Взяли!

— Алло? Говорите, я слушаю. Коля? Коля, это ты? Я знаю, что это ты, отвечай! Коля, мы с папой очень беспокоимся, я тут консультировалась у психиатра, он говорит, что ты имеешь дело с неврастеническими проявлениями… Минутку, у меня записано. Вот. У этой женщины, с которой ты сейчас живешь, могут наблюдаться циклотимические шизоидные припадки с отключением регулирующих рефлексов и неврастенические проявления страха и отчаяния, связанные с повышенной лактацией. Коля, ты знаешь, что такое повышенная лактация? Это…

— Это когда молоко течет из груди по животу, болит голова и повышается температура, — перебиваю я мамочку и кладу трубку.

Итак. Собираюсь с духом и набираю другой московский номер. Занято. Ставлю на автодозвон и стараюсь ни о чем не думать. Не получается. Во сколько открываются медицинские учреждения? В восемь? Тогда позвонить могли в восемь десять, в восемь тридцать… Понял ли дядюшка, чего хотел племя ник?.. Позвал ли к телефону жену или бросил трубку и начал выяснять отношения?.. Прервал ли следующий телефонный звонок их скандал, или позвонили позже, когда Ляля кое-как убедила мужа, что Коля — просто “истекающий половой истомой” подросток, а она тут ни при чем, и тенор Сидоркин пошел на кухню жарить рыбу, а позвонили в девять?..

Гудок!!

— Институт гематологии, лаборатория.

“Не было рыбы! — я нервно подпрыгиваю несколько раз. — Не было рыбы, как же я забыла — была курица в микроволновке!”

Меня так подкосило это небольшое расследование, что я еле доползла до кухни. Сначала я ничего не поняла, только тупо стояла и пыталась определить, что за странное существо копошится между столом и раковиной, страшно сопя и подвывая. А когда догадалась, полила на них из графина.

Артур и Коля расцепились и сели, тяжело дыша и расставив ноги. Махровый халат на Артуре размотался, семейные трусы Коли сильно пострадали в области ширинки, я вынуждена сравнивать, так сказать, в натуре, половые органы разномастных самцов — блондина и брюнета.

— Мальчики, прекратите драться, мойте руки и садитесь за стол.

— Он!.. — захлебывается Коля, — он сказал, ты не представляешь!.. Он сказал, что ребенок…

— Можете объяснить, что здесь вообще происходит? — жалобно интересуется Артур, пытаясь закрыться полами халата. — Кто этот мальчик? Почему он все время на меня нападает?!

— Он сказал, что Емеля его сын! Нет, ты только послушай, что говорит этот индюк!

— Нет, — встав с пола, Артур, покачиваясь, машет рукой из стороны в сторону перед лицом сидящего Коли. — Моего сына не могут звать Емелей, мы так не договаривались!

— А я говорю, что сына Ляли зовут Емельян!

— А моего сына зовут Богдан!

— Емельян Антонович Сидоркин!

— Богдан Артурович Бехтев!

— Тихо! — стучу я по столу ладонью. — Садитесь, сейчас разберемся. Я все поняла. Пока вы тут валялись, обнявшись, я выяснила, что тенору Сидоркину утром того самого злополучного дня звонили из лаборатории института гематологии.

— Извините, конечно, — не выдерживает Артур, — но кто такой вообще этот Сидоркин и почему мы все время о нем говорим?

— Сидоркин — это я! — заявил Коля.

— Сидоркин — это муж женщины, которую вы знали как Лену, Коля — как Лялю, а на самом деле ее звали Мадлена Сидоркина.

— Нет, — опять машет рукой Артур. — Мадлена Кашутка, если вы говорите о Леночке. Я видел паспорт. Никакого мужа там не было. Она вдова.

— И все-таки у нее был муж, жила Мадлена в этом доме, а пятнадцатого марта утром мужу позвонили из лаборатории и сказали о результатах анализа. Таким образом, тенор Сидоркин узнал, что недавно родившийся младенчик не был его сыном. Впрочем, — добавляю я, разглядывая две отвисшие челюсти и четыре застывших расширенных зрачка, — можно было и не делать анализ. Младенчик категорический брюнет, это сразу видно. Так что, Коля, в смерти твоей тети ты не виноват. Твой ранний звонок роковым не был. Тебе легче?

— Пропади ты пропадом со своими расследованиями! — брызжа слюной, шипит мальчик Коля.

— Какой смерти? Какой тети? — повысил голос Артур.

— Ты поганый ублюдок, из-за тебя дядя Антон задушил Лялю и засунул ее труп в шкаф! — Коля продолжает шипеть.

— В шкаф ее засунула убийца с отверткой, — вношу я ясность.

— Вы хотите сказать, что в этом доме в шкафу лежит труп Лены? — с трудом одолев все слова фразы, Артур стал не просто бледный, а какой-то синий. — Где… это?.. Вот почему все сорвалось… Где она?

— Убийца с отверткой растворила труп Мадлены в ванне с кислотой, — как можно спокойней объясняю я. — Мы не можем тебе ничего показать.

— Почему?.. Зачем это?

— Она думала, что эта женщина — любовница… — я начала было объяснять, но потом махнула рукой. — Потому что так было нужно! Ей за это платили, чтобы она трупы растворяла в кислоте. Понятно?

— Нет, не понятно. Я вам не верю. То есть, конечно, я должен вам верить, потому что в кошмарных снах монстрам нельзя говорить “не верю”…

— Сам ты монстр! — вернул голос Коля. — Чего ты лезешь и лезешь в этот дом?! Что ты людям спать не даешь?

— Потому что Лена сказала мне быть в этом доме, по этому адресу, в три пятнадцать двадцать третьего числа…

— Ты еще про клизму расскажи! — перебивает Коля.

— Но вы… Вы можете доказать, что это ее дом?..

Она сказала, что здесь живет учительница пения, ворота будут открыты и вход в гараж тоже, я должен лечь в багажник…

Из доказательной базы у меня в наличии были только паспорта. Паспорт А. Сидоркина (из ящика в кабинете), с вписанной туда женой — М. Сидорки-ной и дочерью К. Сидоркиной и… вот это неожиданность — сыном Н. Сидоркиным. И паспорт М. Сидоркиной (из куртки в коридоре), с вписанным туда мужем А. Сидоркиным, дочерью К. Сидоркиной и сыном Н. Сидоркиным.

Бильярдист тасовал эти паспорта и так и эдак, вглядывался в фотографии, в прописку А. Сидоркина, сопоставлял даты рождения детей, потом грустно заметил, что мальчик не Богдан и не Емеля, а просто Николай.

— Что? — подпрыгнул на стуле Коля. Я киваю:

— В паспортах маленький зарегистрирован как Николай Сидоркин.

Коля лег головой на стол, и с ним случилась пятнадцатиминутная мокрая истерика.

Тут заплакал и маленький, оказывается, уже наступила полночь, потом пришла Сюшка поесть, потом мы решили немного выпить для легкого расслабления, и кончилось это тем, что я рассказала, как пошла топиться, Коля показал стриптиз на столе, а Артур согнул пальцами левой руки три столовые ложки, а правой — две чайных. Оказывается, бильярдист должен иметь крепкие натренированные пальцы.

Часам к трем мы побрели в супружескую спальню, Артур изъявил желание лечь на ковер, ему выделили подушку и одеяло, и еще часа два каждый из нас по очереди описывал некоторые подробности своего детства, первый сексуальный опыт и ощущения при посещении дантиста (у Коли — ни одной пломбы, и у Артура — ни одной! Пришлось, чтобы отстали, осмотреть разинутые рты у обоих); при родах — я старалась их пощадить, но все равно получалось страшно; при вырезании аппендицита — у Коли вырезали, и у Артура вырезали; при двойных переломах — у Коли на левой ноге и у Артура почти в том же месте, и тоже — двойной! Последнее, что я помню, — это подробное обсуждение Артуром и Колей несгибающихся мизинцев. Чтобы не разглядывать мизинец на левой ноге Артура (Коля обещал свой потом показать, когда снимут гипс), я зарылась в одеяло и затихла, и степень несгибания мизинца бильярдиста Коля оценивал один.

Породнившись таким образом вусмерть, мы заснули — я под левой подмышкой мальчика Коли, Артур — на ковре, и дети охраняли наш сон тихим прощеным дыханием, теплым, живым и душистым, как запрятавшаяся где-то до апреля весна.

Утром, пока я, пошатываясь, варила кофе, Артур пришел на кухню и предложил мне договориться. Он сказал, что у него есть некоторая сумма денег — чек на предъявителя, и если я помогу ему выехать из Ленинградского порта на теплоходе в сторону Амстердама — Лондона… и так далее, то эти деньги он с удовольствием отдаст мне. Потому что ему за эти деньги стыдно.

После второй чашки кофе я выяснила, почему именно ему стыдно. Оказывается (все это в подробностях объяснялось за кухонным столом), Артур стал случайным свидетелем убийства важного бандита, честно дал показания, и ему пообещали охрану. Друзья бандита трижды пытались выяснить у Артура, кто же убил их “папу”, и провели собственное расследование. Как ни странно, их расследование и расследование, которое проводили органы правосудия, имели одинаковый результат — на Артура началась охота, и это было очень сложно, потому что теперь бандиты просили Артура дать показания в суде. Он устал, запутался, и тогда его любимая женщина Лена, уже носившая под сердцем ребенка, предложила договориться с бандитами, взять деньги, которые они давно предлагали, но суда не ждать, а сбежать за границу. Она сказала, что люди из конторы будут его устранять, а бандиты будут платить деньги за честные показания. Все понятия перевернулись, потому что киллер из органов устранил известного бандитского авторитета, когда тот набрал слишком много голосов в предвыборной президентской гонке.

После стакана молочного коктейля я коротко описала Артуру, что его ждало после того, как он залез в багажник. Если бы Лена была жива. В Ленинград она, конечно, его бы довезла к утру и к теплоходу бы доставила. Я в подробностях описала, как выглядит человек, вдохнувший порошок из сушеных фугу, растолченных в ступке костей последнего сгоревшего странника и высушенной шкурки ядовитой гадюки. Такого человека не то что в коробку уложить в любой конфигурации, его закопать можно на двое суток, и ничего. Я объяснила, почему ему не светил Лондон или Нью-Йорк. Потому что достать из коробки, дать понюхать нашатырь или камфору, чтобы вернуть странника к жизни, можно без проблем для здоровья не позже чем через сорок — сорок шесть часов. Так что, увы, он мог уплыть не дальше Амстердама.

После чая с лимоном и бутербродов с рыбой я замолчала. Я не рассказала ему о заклинаниях, с которыми обычно обращается Куока к звездам, и тем более о том, как она мочится на лицо возвращающегося странника (тот же аммоний, кстати).

Салат из авокадо с брусникой. Если Мадлена обещала агенту Фундику уничтожить бильярдиста, а сама от него забеременела и решила вывезти его за границу…

— Кстати, почему ты не интересуешься сыном? Не хочешь на него взглянуть?

— Я не знаю… Я не был готов к такому положению вещей. Понимаете, я предполагал жениться только к тридцати трем годам, я сразу так и сказал Лене… А она говорит, ничего страшного, будем жить вместе без всякой женитьбы, а сына я рожу для себя.

…Итак, она уезжает с бильярдистом, но Фундик должен получить труп… Не сходится. Мадлена знает, что их обязательно будут искать, если не предъявить Фундику труп бильярдиста.

Дин-дон!.. Это в калитку.

— Что? — переполошился Артур. — Это за мной? Нужно прятаться?

— Не знаю, но лучше уйти наверх. Если это за тобой, они тебя найдут даже в канализации. А если это ко мне, лучше не попадаться лишний раз на глаза.

Бильярдист уходит наверх, мне очень интересно, уляжется ли он к Коле под одеяло…

У калитки стоит женщина в белом халате под коротким пальто. Выхожу под козырек.

— Откройте, я к ребенку. Медсестра Климова.

Открываю калитку и чуть не падаю в грязь. В руке медсестры Климовой… металлический квадратный чемодан!

— Что с вашей головой? — спрашивает она уже перед входом в дом.

— Вши, крапивница и стригущий лишай.

— Ладно, не стойте под дождем, я вас посмотрю. Она уверенно идет в коридор к вешалке, потом — в ванную мыть руки. По ходу смотрится в зеркало случайным и почти отстраненным взглядом, поправляет волосы. Ей лет сорок пять — пятьдесят, коренастая, небольшого роста, с застывшей на лице готовностью осмотреть, диагностировать, лечить. От вида металлического чемодана у кухонного стола меня начинает мутить.

— Старайтесь во время кормления воздерживаться от заграничных фруктов, — кивает медсестра Климова на ананас.

— Садитесь. Будете завтракать?

— Да, спасибо, если нет ничего срочного с ребенком.

— Кофе?

— Я не пью кофе, вы же знаете, — укоризненно замечает Климова и вглядывается в меня.

— Тогда сами возьмите из холодильника все, что хотите, я сейчас.

Стараясь не оказаться в непосредственной близости от медсестры, я выхожу в ванную, запираюсь и в панике думаю, что делать. Если она пришла меня растворить, если она теперь вместо Марины Крайвец, то сначала ей придется меня обездвижить. Роюсь на полочках, в аптечке и, как по заказу, натыкаюсь на самую настоящую опасную бритву с костяной ручкой. Потренировавшись дергать рукой, чтобы лезвие выскакивало от одного резкого движения, кладу бритву в карман махрового халата. В другой карман на всякий случай кладу баллончик с лаком для волос.

Медсестра ест бутерброд с красной икрой и пьет какао. Еще раз моет руки в кухне, долго промокает их салфеткой, потом поворачивается и с удивлением смотрит на меня, застывшую в двери.

— Ну что, идем в детскую?

— Зачем?..

— Как это — зачем? Смотреть ребенка.

— Э-э-э… которого?

— А что, девочка плохо себя чувствует?

— Девочка?.. Нет, спасибо, девочка отлично себя чувствует, и мальчики тоже…

— Я должна посмотреть грудничка, я медсестра, — заподозрив неладное, она уже с беспокойством вглядывается в меня.

Медленно плетусь по лестнице вверх, соображая, зачем ей ребенок. А вдруг она хочет его убить? Или сделать что-то, от чего он умрет через день-два. Ерунда, зачем убивать младенца… В этом доме ей нужна только я… Или?.. Неужели Фундик прислал медсестру, чтобы убить бильярдиста?! Надо успокоиться и вернуть на лицо нормальное выражение.

Медсестра остановилась в дверях детской, подошла к кроватке и опять уставилась на меня с недоумением.

— Где ребенок?

— Ребенок?.. Ах да, сейчас принесу, минуточку, он заснул с нами, подождите здесь.

Иду в супружескую спальню и закрываю за собой дверь на ключ. Расталкиваю успевшего задремать на ковре Артура.

— Лезь под кровать!

— Почему?..

— Не спрашивай, просто залезь под кровать!

— Он туда не поместится, — высунулся из-под одеяла Коля.

— Тогда пусть спрячется в шкаф!

— Какой шкаф? Почему — шкаф? Этот? Ни за что. Коля сказал, что оттуда выпала Лена…

— Ну вы, два придурка, спрячьтесь так, чтобы вас не нашли хотя бы десять минут! И замрите!

Осторожно, чтобы не разбудить Сюшку, забираю маленького и несу в детскую.

Обхожу медсестру и укладываю его на столик.

Распеленываю левой рукой, держа наготове правую в кармане с бритвой.

— Не стоит грудничкам спать с родителями, — замечает медсестра, ставит свой чемоданчик на стул и открывает его.

Я смотрю на то, что внутри, сердце цепенеет от узнавания многих предметов — одноразовые шприцы, упаковки с лекарствами… Нет ничего похожего на оружие, электропилу или термос. Она берет стетоскоп и слушает спящего мальчика. Будит его, ощупывает ручки и ножки, заглядывает в уши. Садится на стул и достает тетрадь.

— Сколько уже Коле Сидоркину? — смотрит на потягивающегося малыша, дает ему сжать мизинец.

— Коле? Не знаю точно, лет шестнадцать-семнадцать.

Я понимаю, что сказала не то, по ее внимательному, застывшему взгляду.

— А! Коленьке! Минутку, когда же я рожала? Как раз восьмого марта, это значит, сколько нам?..

— Нам уже три полных месяца, — медленно, как больной, объясняет медсестра. — Нам уже пора агукать, пытаться перевернуться и обхватывать пальцами игрушку. Нам не стоит все время лежать запеленатым, да, Коля?.. Вы должны разговаривать с ребенком, петь ему.

— Петь? — дергаюсь я.

— Конечно, пойте…

— Я не учительница пения! — слишком громко сказано, слишком…

— Давайте я измерю вам давление и посмотрю зрачки. — Она встает и достает из чемодана прибор для измерения давления. — Покажите грудь, мне кажется, у вас температура.

— Нет, спасибо, — ухожу от нее за столик, на котором лежит маленький. — В другой раз.

— Мне кажется, вам нужна помощь, я хотела бы видеть второго ребенка.

— Второго? Второго Колю?

В комнату заглядывает Сюшка. Настороженно смотрит на медсестру, потом вдруг бросается ко мне и обхватывает за ногу, не сводя глаз с гостьи.

— Ксюша, — приседает та, — иди ко мне, я тебя послушаю.

Сюшка прячется за меня, я волоку ее на ноге вокруг стола, потому что медсестра Климова опять двинулась к нам. Так мы топчемся некоторое время вокруг стола, на котором маленький дергает ножками, засасывая кулачок. Одной рукой я глажу по голове Сюшку, другой — изо всех сил сжимаю в кармане бритву.

— Ну хорошо, — останавливается и задумывается медсестра. — Я выпишу вам успокоительное, а вы, пожалуйста, сходите к своему врачу.

— Обязательно! Успокоюсь и сразу схожу!

— Я могу поговорить с вашим мужем?

— То есть с отцом моего ребенка? — уточняю я. — Не можете. Он меня бросил. Или нет, это же я его бросила!

— А, — вздыхает она с облегчением. — Вот в чем дело… Как вы меня напугали. Тогда я пойду, а то, знаете, я уже решила вызвать сюда психиатрическую помощь… У вас такой странный вид, и голова… Жаль, что вы отрезали шикарные волосы, но брюнеткой вам тоже идет. Надеюсь, вы не натворите глупостей. Что вы прячете в кармане?

— Бритву, — ерошу волосы Сюшке и снисходительно объясняю, пока окаменевшая медсестра не превратилась в статую в коридоре. — Это шутка. Ничего я не прячу. У меня все нормально.

— Тем более попейте успокоительное! Я захлопну дверь, не спускайтесь и не оставляйте одного грудничка на столике.

— Непременно, непременно… Стойте! — я бросаюсь к лестнице. — Скажите, где вы взяли этот чемоданчик?

— Это подарок, — отвечает снизу медсестра Климова.

— Это… мой подарок?

— Нет, — она остановилась и стоит, видимо, опять преодолевая сильное желание вызвать “Скорую”. — Это подарок нашего бывшего главврача. Это его кофр. Вы все-таки выпейте успокоительное.

Успокаивалась я в ванной. Набрала воды и влезла туда вместе с детьми. Надо было, конечно, сначала найти двоих запрятавшихся, но в шкафу их не оказалось, под кроватью тоже, на зов они не откликались, вероятно, решив поиграть в прятки, и я пошла в ванную.

Больше всего Сюше понравилось, как мы раздевались в воде. Маленький закапризничал, я его покормила — сидя в воде, — после чего он пустил струйку, это было очень весело. Я уже решила притащить в ванну поднос с едой и остаться тут до вечера, добавляя в остывающую воду горячую, но в дверь сунулся бильярдист в халате и поинтересовался, согласна я получить за его вывоз пятьдесят “кусков”, как он выразился, или не согласна.

Мы все собрались в кухне.

— Устроить тебе вывоз и безопасное существование можно, только убедив всех, что ты мертв. Именно это Мадлена и собиралась сделать. Как сделать — это вопрос. Самый важный на данный момент.

— Может быть, она собиралась усыпить меня и вывезти, как мертвеца, в гробу? — выдал после некоторого обдумывания Артур.

Мы с Колей переглядываемся. Сюшка, глядя на нас, прыскает.

— Интересная мысль, но трудноосуществимая, — замечаю я. — Вывоз мертвого тела в гробу на теплоходе, который идет в Амстердам, требует такого дикого количества справок и разрешений… Если я пойму, как она собиралась это сделать…

— А когда ты это поймешь? — с отчаянием в голосе спрашивает Артур.

— Да, когда? — влезает в разговор Коля. — За это время его тело уже десять раз вывезут и растворят!

— Ну и почему, по-твоему, никто не рвется в этот дом убить бильярдиста? — я укоризненно смотрю на Колю.

— Потому что никто не знает, что я здесь! — самонадеянно заявляет Артур. — Я очень осторожно пробрался в гараж и залез в багажник.

Мы с Колей смотрим друг на друга, вздыхаем и отводим глаза. Пока еще рано говорить Артуру, что весь дом прослушивается. Пока еще он не отошел от известия о смерти Мадлены Сидоркиной, еще не высушена его одежда, а в халате по улицам не побегаешь. Если узнает, что целая команда агентов той самой конторы, о которой ему говорила Маддена, милиция, во главе со следователем Поспеловым, и даже собачонка Чукча с утра до вечера слушают радиопостановку о его проблемах… Еще рванет от страха, куда глаза глядят… И тут я подумала, что агент Фундик ведь прибежал сюда с фотоаппаратом, как только появился Артур. Два раза прибежал. Потом он послушал мой пульс… Неужели теперь его больше интересует, что я буду делать? А что я, действительно, буду делать?..

— Рассказывай о своей жизни!

— Уже ночью все рассказал, что мог, — стесняется Артур и отводит глаза. — Я вообще-то не пью…

— Ты вообще-то уже второй день не просыхаешь, — замечает Коля.

— У тебя была девушка?

— У меня была любимая женщина, но о ней говорить не надо, ваш Коля нервно реагирует на такие разговоры.

— Хорошо… С кем ты живешь?

— Смамой, — пожимает плечами Артур.

— Где ты прятался все время, пока тебя искали?

— Были две-три квартирки у друзей, дачка, гараж, в общежитии иногда… Как-то везло. Иногда Лена помогала, называла адрес, я сидел там дня три, потом она звонила: уходи. Я уходил. — Артур от души зевает.

Похоже, действительно, у него ни одной пломбы… Отличные зубы. Почему это у меня засело в голове — о зубах?

— Хочешь подержать маленького? — я смотрю на корзину, в которой лежит мальчик.

— Нет, — слишком поспешно отвечает Артур.

— А ты вообще его видел после рождения?

— Понимаешь, я просил Лену не делать этого, меня мутило, как только представлял, что она несет огромный живот, растянутая, как на барабане, кожа, обвисшая грудь…

— Грудь у нее была в порядке! — вступает Коля.

— У беременных женщин грудь всегда выглядит красиво, а потом, когда молоко пойдет? Ты попроси ее показать грудь, — кивает на меня Артур, — тогда поймешь!

— Спасибо, видел уже!

— Ты что, всем показываешь свою грудь? — интересуется Артур, и я с удивлением слышу в его голосе злость.

— Нет, только тем, кого собираюсь покормить! Тебя могу, если захочешь! — кричу я.

— Хочу! — кричит Артур.

— Я тебя сейчас так покормлю, что ты больше не очнешься! — кричит Коля, хватая злополучную сковороду.

Сюшка сползает со стула и ползет на четвереньках за диван.

— Ну вот, доорались, — иду к ней и сажусь рядом на пол.

Переведя дух и внимательно отслеживая движения друг друга, вскочившие юноши медленно усаживаются за стол. С пола она кажутся мне очень похожими — оба длинные, злые и не очень умные… И я вдруг подумала…

— Есть один подпольный бильярдный клуб, на деньги вообще-то играть запрещено, но все знают, что там…

— Не надо! — перебиваю я Артура. — Мне пока не надо знать, где находится этот клуб. Потом скажешь, если понадобится.

— Я хотел предложить… Там несколько выходов, своя система охраны и оповещения, регулярно проводятся неплохие турниры.

— Ты хорошо знаешь людей, с которыми играешь?

— Относительно, — задумывается он. — Есть, конечно, тройка друзей, но я почти не проигрываю, поэтому слово “друзья” здесь не к месту. Я регулярно опустошаю их кошельки.

— Как это — почти не проигрываешь?

— О, с моей троицей это вообще опасно. Если оплошаю, у них существует свой ритуал… Они забрасывают меня в мусорный бак.

— Куда?..

— В мусорный бак у клуба. А там рядом как раз находится пиццерия…

— Идиот! — кричу я.

— Я только хотел сказать, что иногда в таком изваляешься!..

Сюшка залезла ко мне на руки, я посмотрела на двух обозлившихся красавцев за столом и вдруг подумала…

Что же такое со мной происходит?! Почему, как только я посмотрю на них, сразу думаю, что оба — обречены?

Стучит, кружась, веретено, обматывает нас паутинкой вечности, почему я теперь боюсь думать о чужой смерти, почему — не хочу?..

— Я согласна.

— ?..

— Я согласна устроить тебе грандиозное исчезновение. А теперь мы все едем на прогулку в лес.

ОБМАН

Из гаража дома двадцать два по Московской выехали в автомобиле трое взрослых и дети. Старший ребенок хорошо был виден на заднем сиденье — девчонка размахивала руками и кривлялась, маленького в окно не разглядеть, но объект наблюдения установил сиденье-люльку, и предположительно именно там и находился младенец, вряд ли его оставили одного дома. За рулем — объект наблюдения, рядом с ней — подросток Сидоркин, сзади с детьми — высокая фигура в белом, предположительно гость, который никак не может попасть в Амстердам.

Когда автомобиль отъехал от дома, группа из трех человек (пятнадцатый отдел ФСБ) быстро пробежалась по двум этажам, осмотрела чердак и подвальные помещения, доложила, что беглый осмотр не выявил наличия людей в доме, и, катастрофически превышая скорость, присоединилась к другой группе из двух человек (пятнадцатый отдел ФСБ), которые вели автомобиль объекта с момента отъезда.

А группа из двух человек (УВД Серпуховского района, отдел по розыску пропавших) поехала за автомобилем объекта сразу же, как только тот выехал из ворот.

Почти сорок минут четыре автомобиля, строго выдерживая между собой интервал в пять метров, петляли по проселочным дорогам и терпеливо выжидали, пока застрявший вытаскивали из грязи. Дважды буксовал объект, один раз — автомобиль с двумя федералами и один раз — с двумя милиционерами. Джип с тремя федералами, подрезавший на каком-то повороте милицейскую машину и пристроившийся в “хвост” объекту, с честью преодолел все ловушки подмосковного бездорожья, и агенты в нем имели возможность в подробностях наблюдать, как маленькая девчонка на заднем сиденье издевается над гостем в белых одеждах, ползает по нему и стучит по шляпе кулаком.

К этому времени следователь Поспелов составил отчет о проделанной работе, из которого следовало, что Мона Кукулевская (23 года, русская, не замужем) к исчезновению гражданина Успендрикова прямого отношения не имеет и, в силу доказанного алиби на день исчезновения оного, не может быть задержана. Наличие же у нее металлического кофра (аналогичного найденному в тайнике гражданки Сидоркиной, в девичестве Кашутки, 27 лет, по паспорту — русская, замужем, двое детей) не является достаточным для заведения уголовного дела по факту участия в не правоправных действиях и мошенничества, поскольку все содержимое этого кофра не представляет интереса для расследования исчезновения гражданина Успендрикова и объясняется гражданкой Кукулевской как набор профессионального гримера. Что касается гражданки Марины Крайвец (25 лет, русская, не замужем), то ей предъявлено обвинение в убийстве гражданина Мотыля И.К., дважды судимого, находящегося в розыске, но в силу смерти гражданки Крайвец…

Относительно исчезновения мужа и жены Сидоркиных, проживающих в пос. Подмоклово, ул. Московская, 22, на данный момент следствия заявлений на этот счет не поступало и, соответственно, расследование не начато…

— Никаких концов! — возмущается оперуполномоченный Петя.

— Самое обидное в этом деле, — поддерживает его следователь Поспелов, — что бильярдист проживает в Северо-Восточном округе Москвы.

— И что? — не понимает Петя.

— Успендриков тоже проживал в Северо-Восточном округе. Если, не дай бог, с гражданином Бехтевым что случится, угадай с одного раза, кому поручат расследование его исчезновения? Мама бильярдиста напишет заявление по месту жительства, а я — следователь УВД Северо-Восточного округа…

— А может, вам не поручат, — успокаивает Петя. — Вы же не справились с аналогичным заданием по розыску Успендрикова.

Поспелов внимательно смотрит в лицо Пети. Тот невозмутимо смотрит в окно, в глазах — ни намека на издевку. Следователь вздыхает.

— Она спрячет бильярдиста, вывезет его за границу, а потом приедет к нему, — цедит Петя сквозь зубы и добавляет, подумав:

— Когда молоко кончится…

— А что у нас по кислоте получается? — Поспелов удивлен раздражением и грустью Пети.

— По кислоте у нас получается полный бардак.

Я вот здесь набросал цепочку из трех металлоплавильных комбинатов и Тульского ружейного завода.

— Ты исходил из состава кислоты?

Из двадцати семи объектов Петя выделил всего четыре, обвел их кружком и стрелкой направил к списку фамилий. Как раз к Хокину Ф.М.

— Кто этот Хокин?

— Он единственный, кто бывал на всех четырех кислотных объектах. Работал два года старшим инспектором санэпидемстанции.

— И что с этим Хокиным?

— Не к месту будь сказано, но он… как бы это… исчез.

— Давно? — не удивляется Поспелов.

— Почти полгода о нем нет известий.

— Неужели объявлен в розыск? — мечтательно предполагает Поспелов.

— Жил один. Но соседи под суетились, написали заявление, что в квартире Хокина стали проживать люди кавказской национальности, а его давно не видно. Милиция проверила, сделка по продаже квартиры оформлена правильно, Хокин выписался, но больше нигде не прописался, и дело кончилось тем, что он был объявлен гражданином без определенного места жительства…

— Старший инспектор санэпидемстанции стал бомжом?

— Вроде того. А бомжей у нас, как известно, редко ищут. Вот копии документов, по которым некоторое количество использованной на производствах кислоты интересующего нас состава было вывезено на захоронение, а некоторое — уничтожено на производствах. Мне показалось странным, что вывезенной кислоты слишком мало по сравнению с уничтоженной. Вот, смотрите сами…

— Что это за Промышленный тупик?

— Гиблое место между двумя свалками и песчаной выработкой, — Петя разворачивает карту. — Вот здесь. — И вдруг добавляет совершенно не в тему:

— А я знаю клуб, где бильярдист играет на деньги.

— Петя!.. Поспелов поражен.

— Там пиццерия рядом. Можно сказать, дверь в дверь. И мусорные баки пиццерии стоят как раз у служебного входа в клуб “Ностальгия”…

— Это же в Москве! Откуда?..

— Да так… Бывал, короче, я там. Пару раз.

— Петя, ты играешь в бильярд?

— А что тут странного? Играю, и неплохо.

— Ты, может быть, и бильярдиста нашего встречал?!

— Нет. На большие деньги там играют в отдельном закрытом зале. И вход для профи свой. Вообще-то я туда редко езжу. Предпочитаю наш, серпуховской. В Ивановских двориках. “Лафа” называется. Его еще ментовкой дразнят, потому что там в основном наши ребята по вечерам отдыхают. Самые качественные столы, девочки в баре ничего себе… Кузьма Ильич, а какого черта мы здесь сидим, а?

В фургоне душно. С утра светит яркое солнце.

— Так ведь слушаем, Петя.

— Чего тут слушать, все уехали!

— Ты что, еще не привык к особенностям этого дома? Что угодно может случиться. Вот, например, мужик подозрительный идет к калитке.

— И чем же он вам подозрителен?

— Пиджак совсем новый, Петя. И ботинки тоже. Как будто только что вышел из витрины магазина. И не холодно же ему, в одном пиджаке… Нажми кнопочку, Петя, вылетит птичка.

Петя включает видеосъемку.

Мужчина, поковырявшись в замке калитки, входит в нее. Он небольшого роста, благообразно бородат, лицо с оттенком интеллигентности, хотя и странно загорелое, неспешная семенящая походка озадаченного человека. Мужчина пошел вокруг дома к гаражу.

— Да что же она двери никогда не закрывает! — стукнул Петя кулаком по столу. — Ну что за лахудра! Как она еще жива до сих пор, не понимаю!..

Поспелов смотрит на возмущенного Петю и спрашивает:

— Нравится девочка?

— Да вы что?.. Да она!..

— А мне как нравится, Петя!.. — Следователь проводит ладонями по лицу, глаза его потом остаются закрытыми.

— Это у вас от ситуации психологической необратимости, — объясняет Петя.

— Не понял, — сознается следователь, не открывая глаз.

— Такое бывает у больных к сиделкам, когда человек попадает в зависимость от другого человека и вынужден с утра до вечера выслушивать его жизнь, копаться в прошлом, доверять в непосредственной близости подробности физиологических интимностей… Я вам честно скажу, еще пару дней прослушивания этого!.. Этой палаты номер шесть, — Петя кивает на дом вдали, — и я сам свихнусь.

— Никогда, Петя, мне не придется доверять ей в непосредственной близости подробности моих физиологических интимностей, никогда!.. — тяжко вздыхает Поспелов.

— Ну, я не знаю, — нервно размахивает руками Петя, — почему вы тогда не поехали за ней в лес? Почему сидите тут и смотрите на пустой дом? Сейчас бы наблюдали в бинокль, как она скачет по лужайке между двумя штангами — хромой и белой!

— Интуиция, будь она проклята! Интуиция Поспелова не подвела.

Покружив вокруг города и остановившись в небольшом леске, красный “Москвич” некоторое время просто стоял, не открывая дверей. В машине была заметна какая-то возня, три сопровождающих автомобиля равномерно распределились полукругом.

Первой вышла женщина, открыла заднюю дверь и достала младенца в комбинезончике. Потом вышел хромой юноша. Вылезла девочка, отбежала в сторону и присела пописать. Женщина рассматривала почки на березах, юноша что-то разглядывал на большой кочке, девочка писала… Порывами налетал ветер, раскачивая еще голые деревья, и тогда казалось, что небо полощет ветки и стволы в чистой синеве, чтобы отмыть их от холода.

Троица с младенцем гуляла так минут двадцать, женщина за это время нашла подснежник (визг, радостные крики!), и все по очереди стали на колени, чтобы ткнуться в него носом. Гость в белых одеждах не проявил к этому никакого интереса, сидел себе на заднем сиденье, не двигаясь, и двое агентов из джипа не выдержали. Она вышли из машины, потянулись, попрыгали, толкая друг друга, и спокойным шагом пошли к “Москвичу”.

— Заснул? — предположил один по дороге, разглядев сквозь стекло шляпу, уткнувшуюся в спинку переднего сиденья.

Второй прибавил шагу, потом побежал. Он дернул на себя дверь — закрыта, стал стучать ногами, обежал машину и нырнул в открытую дверь так, что снаружи остались торчать ноги. Женщина подозвала девочку, взяла ее за руку, а хромой юноша стал впереди, закрывая ее с детьми собой.

Когда подбежал напарник, агент в автомобиле уже вытаскивал кого-то силой, страшно матерясь, поэтому напарник на всякий случай достал оружие и принял боевую стойку. Он не сразу понял, что это такое пинает ногами и топчет на земле его коллега, и только когда со странного существа слетела белая шляпа, когда раскрылся белый плащ, он, не веря глазам, в полном ступоре несколько секунд разглядывал ужасающую морду огромного игрушечного тигра, желтую, в черную полоску, со стеклянными глазами и топорщащейся леской усов. Он подошел, поднял тигра за ухо. Обвиснув задними лапами и хвостом до земли, тот достал ему как раз до подбородка.

— Мой Жужу! — крикнула девочка и бросилась защитить тигра. Опоздав на секунду, за ней бросился хромой юноша и, падая, успел схватить ее за щиколотки. Они лежали на прошлогодней мокрой траве и смотрели, как большой злой дядя медленно убирает пистолет, который он направил на девочку, когда та побежала.

— Поганые ублюдки, — тихо сказала побледневшая женщина, — убирайтесь от моих детей!

Плащ и шляпу забрали агенты. Тигра схватила девочка, как только две машины, долго разворачиваясь и пробуксовывая по грязи, уехали.

Женщина с ребенком подошла к оставшейся “Ниве”, заглянула в открытое окно. За рулем сидел усатый мужчина и флегматично жевал арахис из пакета. На соседнем сиденье, свернувшись клубком, спал шпиц.

— А вы что тут!.. — возмущенно начала женщина и вдруг узнала усатого.

— А мы чего? Мы люди подневольные. Сказали — наблюдать, мы и наблюдаем. Чукча! Иди побегай с детишками.

— И вот, значит, вытащил он из машины кого-то в белом плаще и шляпе, я гляжу… Мама родная! Такая непотребность торчит из-под шляпы! А он давай пинать ногами и волтузить эту непотребность, а когда шляпа слетела, я разглядел, что это тигр полосатый, игрушка такая, а девчушка маленькая и побеги ее спасать! А федерал на нее пистолет направил. А женщина обозвала их ублюдками и говорит: “Пошли прочь, — говорит, — от моих детей!” Она сегодня была в черном парике, глаза горят, ну чистая Жанна д'Арк! А потом ничего, поигрались с Чукчей, он обстановку всегда правильно чувствует, носился, как заведенный, девчушка ну хохотать, а там и женщина улыбнулась, Чукча, он все понимает. А потом она спрашивает, здорова ли собачка? Здорова, говорю, вашими заботами, но не поет. Прошу каждый вечер, спой, Чукча! Не поет. А она и говорит: “Это ничего, что не поет, это значит, она живая”. А потом мы сели по машинам и поехали домой. И где же тогда длинный бильярдист, спрашивается?

— Да ушел он, — зевает Петя. — В дом пришел бородатый мужичок в новом костюме, а через три минуты из ванной на первом этаже через окно ушел бильярдист.

— Так и сказала, “прочь от моих детей”? — интересуется Поспелов.

— Ага. Так и сказала — Еще раз, говорит, направишь на моих детей пистолет, я тебе патлы повыдергаю!

— Петя, я понял! Она считает подростка Сидоркина ребенком!

— Да ладно вам, Кузьма Ильич, не волнуйтесь вы так. Может, она, конечно, и сбрендила окончательно после купания в Оке, но не до такой же степени, чтобы считать его своим ребенком. Хотя, конечно, кормление грудью могло не пройти даром…

— Ты не понимаешь, — волнуется Поспелов, — она мне сказала, что сидит в этом доме из-за ребенка! Из-за ребенка! Она относится к Коле Сидоркину как к ребенку! Она сидит в доме из-за него, а мы, олухи небесные, ломаем голову в этой цистерне на колесах, что она делает в доме?! Зачем там сидит?!

— Но ведь ей совершенно натурально некуда девать молоко! Она кормит грудного младенца.

— Она могла бы его кормить где угодно, — не сдается Поспелов. — Она могла перетянуть грудь и дождаться, когда молоко перегорит, а ребенка сдать соответствующим органам. А вместо этого она сидит в доме, будь он проклят! А почему? Зачем, спрашивается? — Поспелов встал и захватил в кулаки куртку на груди оперуполномоченного. — Она хотела понять, зачем там Коля Сидоркин! Она не могла просто так взять и уйти, пока не поймет. Петя!

— А! — дернулся Петя от сильного рывка за куртку.

— Петр, я вас умоляю, вы должны это разгадать.

— Что — это?!

— Зачем в доме появился Коля Сидоркин.

— Кузьма Ильич, давайте успокоимся сначала. — Петя отдирает руки следователя от куртки и силой усаживает его на раскладной стул. — Дался вам этот Сидоркин…

— Да, примите успокоительное, и мы все вместе быстренько придумаем, зачем этот злосчастный Сидоркин появился в доме. — Хозяин Чукчи заботливо подносит к лицу следователя рюмочку и почти силой заставляет его выпить. — Если мы еще пару дней будем слушать этот дом, мы все поимеем легкое душевное недомогание. Я скажу, чтобы за вредность мне потом дали отгулы. Глотайте!

— Что вы делаете, это же спирт, — восстановив дыхание, укоризненно обводит всех горящими глазами Поспелов. Обнаружив Петю, он опять делает судорожное движение к нему всем телом. — Петя! Вы умница, вы талантливы, вы потом поймете, что талантливы, прошу вас, проанализируйте эту ситуацию и прикиньте, зачем в доме подросток Сидоркин. За эти дни вы слышали из дома достаточно откровений. Вы должны… Я не могу. Стар, влюблен, как дурак, и еще очень боюсь.

— А по рюмочке, чтобы не бояться? — Хозяин Чукчи подсовывает к лицу Поспелова следующую рюмку.

— Прекратите немедленно! Ну вот, теперь голова кружится.

Рюмку спирта выпивает Петя.

— Проанализировать, да? — Он садится на корточки перед следователем. — Это мы запросто, это как экспромт на занятиях по прикладной криминалистике. Значит, так. Исходим из варианта, что учительница пения — это жена тенора, Мадлена. Кинула Мадлена своего шефа из конторы, так сказать, стала брать левую работу на дом, обзавелась собственным штатом. А должок — устранение бильярдиста, обещала выполнить, а может, боялась, что, если не выполнит, найдет ее Фундик и прижучит. А как все это сделать, если парень ей нравится?.. — Петя поднимается и стоит, сложив руки на груди.

— Петя, подросток Сидоркин!.. — с трудом выговаривает Поспелов.

— Да, конечно, Сидоркин, это мы запросто… Сидоркин… Приезжает Мадлена по делу в Москву и охмуряет этого самого Сидоркина шестнадцати лет от роду. На девятом месяце беременности… Бред какой-то, — Петя разводит руками. — А может, она правда влюбилась?..

— Петя, она в этот момент уже была влюбленной в бильярдиста до стадии беременности! — напоминает следователь.

— Ах да. Значит, не влюбилась. Значит, ей нужно было, чтобы по первому зову он примчался к ней в определенное место… Где это место? Предположим, это дом на Московской, 22. Предположим, Мадлена лишилась жизни случайно, когда ревнивый муж услышал по телефону результаты анализа. Он же не знал, что на это утро уже было запланировано медленное растворение его тела в кислоте. Бедняга…

— Не отвлекайтесь, Петя!

— Да, Петр, не отвлекайся, — поддерживает следователя хозяин Чукчи. — Я бы предложил рассмотреть другие варианты. Например, кому выгодно? Или кто в конце остался в живых, когда все умерли. Или…

— Это мы запросто. Исходим из варианта, что учительница пения — это вытащенная из реки Мона Кукулевская.

— Петя, прекрати, — стонет Поспелов. — Фундик знал учительницу в лицо, он ее с дела гданьских похоронщиков курирует! Это в каком году было?

— А если он соврал?

— Моне всего двадцать три!

— А если она соврала? Я уже сравнивал фотографию из архива с фотографией из паспорта Моны Кукулевской, и знаете, что я понял?

— Что? — хором спрашивают Поспелов и усатый.

— Что все это фигня. Любую белую худощавую женщину обрей налысо, нарисуй лицо, вставь линзы, и запросто выдашь за другую со схожей комплекцией. Она специально обрилась, понимаете, а вы все — шок послеродовой, лактация! Эх, были бы отпечатки пальцев в Гданьском деле, было бы чего сравнивать, а так…

— А так?.. — не выдержал молчания Поспелов.

— А нет их, нет, и все, поскольку стараниями агента конторы проходила Кашутка по тому делу как невинный свидетель. И что же мы имеем в конце? Коллеги, никогда не видевшие “Учительницу пения” в лицо, мертвы. Бильярдист в доме, и она готовит его исчезновение! А Коля Сидоркин что там делает? Попал под руку случайно, как вынужденная условность.

— Это еще что такое?

— Это специально подобранный объект для отвлечения внимания. Вот мы тут сейчас сидим с вами и голову ломаем, зачем в доме Коля Сидоркин, вместо того чтобы заниматься бильярдистом.

— Пришли данные по медсестре Климовой, — доложил дежурный у пульта прослушки. — Распечатать?

— Так скажи, — отмахивается Поспелов. — Честная, принципиальная, исполнительная, не привлекалась, не состояла?..

— Ну вот, вы сами все знаете.

— В этих данных нет сведений о ее металлическом чемоданчике?

— Есть. Среди медперсонала нашего города таких изделий имеется в наличии два штуки. Один — у медсестры Климовой, другой — у хирурга “Скорой помощи” и еще один у заместителя директора по кадрам завода “Металлист”.

— Ну вот, — стонет Поспелов, — целый город наемных убийц и чистильщиков!..

— Не нервничайте вы так. Таких чемоданов было сделано всего шесть. Вернее, заказ был на четыре, но потом замдиректора по кадрам попросил и себе такой же, сделали на всякий случай два.

— Где?! — хором крикнули Поспелов и Петя.

— Да я же вам говорю, наше это изделие, серпуховское, в мастерской завода “Металлист” сделали. А чего вы так удивляетесь? Были несколько листов самолетного сплава — титан с алюминием, что?

Я что-то не то сказал?.. Вы видели, какого качества изделие? Есть еще у нас мастера! А прокладки? Турбинная резина! А замки?

— Заказ! — стонет Поспелов, обхватив горло ладонью. — Кто делал заказ на четыре?!

— Для медиков делали, начальник санэпидем-станции заказал. Отличный мужик, кстати, раньше работал главным детским врачом района.

Поспелов смотрит на Петю. Петя смотрит на Поспелова. Смущенно улыбается, разводит руками:

— Ну вот, Кузьма Ильич, мы все с вами разгадали, а что с этим делать, ума не приложу.

— А вы, голубчик, — обращается Поспелов к дежурному за пультом, — вы откуда пришли служить в наше ведомство?

— Я техник. Работал на электротехническом заводе, на Ногинке, знаете?

— Нет, голубчик, не знаю… А вы что, всех тут знаете?

— Местных, считай, всех, я же здесь родился, а вот из управления сейчас мало кого знаю, новых прислали, кто не успеет выслужиться, а уже нагадил, всех к нам на отстой присылают. Вот, к примеру, Линькова из прокуратуры видели?

— Да… Нет, не видел я никакого Линькова, голубчик, ты посмотри, мы сейчас съемку включим, может, узнаешь кого!

ХОКА

— Ты придумала, как спрятать бильярдиста? — спросил Коля, когда мы вернулись с прогулки.

— Нет.

— А зачем тогда сказала ему бежать из этого дома?

— Он стал меня нервировать.

— Он тебе нравится?

— Нравится.

— А я?

— И ты нравишься.

— А кто тебе больше нравится?

— Из всех особей мужского пола на данный период времени? — уточняю я.

— Да, из всех! — Коля почему-то нервничает.

— Собака Чукча.

Я обнаружила, что в ванной на втором этаже скопилось дикое количество грязных пеленок. Чистые закончились еще вчера, и я порвала несколько простыней, теперь вот стою и задумчиво разглядываю всю эту кучу.

— Коля… — Я внимательно осмотрела его от гипса на ступне до двух подживающих пятен ожогов на лбу. — А как насчет тебя? Твоих чувств ко мне?

— Ладно. — Он решительно отодвигает меня плечом и протискивается к ванне. — Я постираю пеленки, хотя к моим чувствам это не имеет никакого отношения.

Он пришел с мокрыми руками на супружескую кровать, где я кормила ребенка, прилег рядом и предложил:

— Давай усыпим бильярдиста порошком, а потом похороним с помпой. В дорогом гробу, в черном костюме… — Коля мечтательно раскинул руки в стороны и закрыл глаза. — Чего искать новые методы, воспользуемся практикой тети Мадлены. Потом выроем его в полночь, ты пописаешь ему на физиономию…

Он впервые назвал ее Мадленой.

— Я не умею это делать. И порошка больше нет.

— Как это — не умеешь? Как это — нет порошка? — приподнимается Коля.

— Я отдала его следователю Поспелову. В обмен на мою косметичку.

— А почему у него оказалась твоя косметичка?

— Не у него. В моем металлическом кофре, который нашли в гараже Димы Гольтца при обыске. Моя косметичка и мой Анигура Всевидящий.

— Кто такой Дима Гольтц? — взвился Коля.

— С агентом Фундиком этот номер не пройдет. Даже если мы похороним бильярдиста, либо его сразу же выроют, либо поставят на кладбище у могилы круглосуточный пост.

— Я слышу чьи-то шаги, а ты? — потягивается Коля.

— И я слышу.

В открытую дверь спальни вбежала Сюша, волоча за собой большого тифа, взобралась на кровать и залегла между нами, тяжело дыша.

— Что? Что с тобой?

— Хока!

Пальцем она показывает на дверь. У двери затих звук чьих-то шагов. В полной тишине слышно лишь испуганное дыхание Сюшки и посапывание уснувшего маленького мальчика.

— Если это бильярдист вернулся, я его спущу с лестницы! — шепчет Коля.

Никто не входит в открытую дверь.

— Возьми детей, я пойду посмотрю, — подвигаю к Коле маленького и встаю.

Иду к двери, на цыпочках выхожу в коридор и… не верю своим глазам.

— Вы?.. Как вы сюда попали?

— Как всегда, через открытую дверь гаража, — спокойно отвечает бородатый мороженщик со свалки. — Я на чердаке сидел, поэтому вы меня не сразу услышали.

— Как вы меня нашли?.. Ах да, — я прислоняюсь к стене и закрываю глаза. — Медсестра Климова…

А почему вы залезли на чердак, как вас там?.. Федор…

— Федор Максимович. На чердак я залез, так сказать, за оборудованием.

— Подзорная труба?

— Нет. Там еще была прослушивающая установка системы “каскад” с новейшими датчиками на дрожание стекла.

— Вы опоздали, — говорю я и предлагаю ему спуститься в кухню.

— Минуточку. — Федор Максимович заглядывает в открытую дверь, смотрит на кровать с детьми, удовлетворенно кивает, словно именно это он и ожидал увидеть. — Покормите меня, — просит он в кухне, осмотрев перед этим все комнаты на первом этаже. — Я видел, что вы уехали, зашел в дом, а тут был посторонний.

— Он уже ушел.

— Хорошо. Рыбу я не ем, извините, аллергия. Если бы у меня была шляпа, я бы снял ее перед вами.

— Да ладно, просто скажете потом “спасибо”…

— Кто забрал “каскад”?

— Секретные агенты. Я думала, это винтовка.

— Это винтовка, — кивает Федор Максимович. — Небольшое дополнение, и он стреляет. Только Лена об этом не знала.

— А где… это дополнение? — я с ужасом думаю, сколько еще тайников есть в доме.

— Я его сюда не приносил. Вы работаете на федеральную службу?

— Нет. Я сама по себе. Можно даже сказать, безработная.

— Вы хорошо знали Лену?

— Я ее никогда не видела.

— Если бы у меня была шляпа… Она мертва?

— По всей видимости, да.

— Ее кто-нибудь видел мертвой?

— Да.

— Так-так-так, — бормочет смешной человечек, ковыряясь в салате. — Вскрытие было?

— Нет. Полное растворение в кислоте, — меня стало раздражать его любопытство.

— А что на эту тему думает Антон Павлович?

— Кто это еще — Антон Павлович?! — повышаю я голос.

— Это муж Лены.

— Ах муж… Ничего уже не думает: после того как он ее задушил, его убили.

— Вскрытие было? Извините, это у меня рефлекторно, — смущается гость, наткнувшись на мой взгляд.

— И его тоже, по всей вероятности, растворили в кислоте. Молочный коктейль будете?

— Спасибо. Не хочу показаться назойливым, но кто же убил Антона Павловича?

— Да какая вам разница?!

— Вы не понимаете, полгода назад мне пришлось в корне изменить свою жизнь. Я прятался больше семи месяцев, а вы говорите — какая разница. Если Леночка мертва, если она… действительно мертва, я могу вернуться к нормальному образу жизни…

— Вы прятались от нее! — осенило меня.

— Не то чтобы от нее, а, так сказать, от обстоятельств. Я понял, что Леночка решила отойти от дел и обрубить все концы.

— Как это?

— Она сказала, что уезжает навсегда, а я спросил про дом, и она грустно так заметила, что дома иногда горят. Я, кстати, тут осмотрелся, у вас в гараже столько канистр с бензином! Вполне хватит на хороший поджог.

— С бензином?.. — я села и задумалась. — Поджог?.. Если уж вы осмотрелись везде, наверняка видели металлические кофры в мастерской. Это ваш подарок?

— Нет, это заказ Леночки, и по ее чертежам, я только нашел исполнителя, у которого был отличный материал.

— И себе парочку заказали?

— Откуда вы знаете?

— Медсестра Климова.

— Действительно, — кивает Федор Максимович, — это недоработка, так ведь я же не предполагал, для чего это… Вы сказали — парочку?

— Да. Мой обнаружили в другом месте.

— Так-так-так… И позвольте поинтересоваться, где тогда хозяйка второго кофра?

— В морге. — И чтобы предупредить его дальнейшие расспросы, поспешно добавляю:

— Своими глазами видела!

— Я просто преклоняюсь перед вами! — шепчет гость с застрявшим в бороде листиком салата.

— Я здесь ни при чем.

— Конечно-конечно! — слишком поспешно соглашается он. — А-а-а… молодой человек там, на кровати, в гипсе?..

— Случайная жертва Мадлены, — отмахиваюсь я, и это словосочетание отзывается эхом в моей вдруг заболевшей голове. Если мы все здесь случайные жертвы Мадлены Сидоркиной, то и Коля?..

— А молодой человек, который удрал в окно в ванной?

— Еще одна жертва, сознательно выбранная ею.

— Так-так-так… Если вам интересно, я себя ее жертвой не считаю.

— Неужели? — меня раздражает его самоуверенность.

— Я сумел спрятаться. Она меня не нашла. Она бы обязательно подчистила после себя все вокруг. Никого не должно было остаться! — шепчет гость, наклонившись ко мне через стол. — А я был снабженцем, информатором, кем угодно, но рук не замарал!

— Снабженцем?.. А вы знаете, чем занималась Мадлена?

— Не знаю и знать не хочу!

— Вы поставляли ей концентрированную кислоту, — осенило меня, — и не думали, для чего она требуется в таком количестве?!

— Я сразу понял на свалке, что вы не та, за кого себя выдаете.

— Ладно, идите. Я устала от вас.

— Будете в наших местах… — встает гость.

— Как вы сказали?.. — вскочила я.

— Я говорю, если опять случайно свалитесь в мусоросборник…

— А вы все машины знаете? Которые привозят мусор?

— Вы имеете в виду городское хозяйство? — удивился гость. — Я потому спрашиваю, что, к примеру, некоторые пищевые комбинаты арендуют технику…

— Городское хозяйство! — перебиваю я его.

— По будням восемь машин. Мне не очень понятен такой интерес…

— А бывает, что машина приезжает на свалку не целиком заполненной?

— Конечно, это зависит от маршрута, некоторые водители…

— Садитесь, пожалуйста, я вам кофе сварю! Вот карандаш, вот план города. Поподробнее, пожалуйста, с маршрутами. Да, и еще… где у вас тут в бильярд играют на деньги?

После двух чашек крепчайшего кофе дядя Федя — так он попросил себя называть — пригласил меня в театр.

— У вас тут и театр есть? — подпрыгнула я на стуле.

— И отличная труппа, скажу я вам, главное, не боятся экспериментировать.

— Я кормлю каждые три часа, но в театр пойду, что-нибудь придумаю и пойду.

— Я вас приглашаю на конкретный спектакль, в котором играю.

— Вы?..

— А что вы так удивляетесь? Я играю в одном спектакле, это будет… — он задумался, — через четыре дня. Я пришлю за вами машину.

— Вы прятались на свалке и приезжали играть в театр?

— Два раза в месяц, — кивает он. — Отмывался, начищался, гримировался и — на сцену. Знаете, что самое смешное? Лена меня видела в постановке и не узнала!

— Вы там пели?

— Нет. Я по роли танцую, кричу, дерусь, а в конце умираю на дуэли. Нет, я не пою.

УСЛОВНОСТИ

— Кто это был? — Коля свисает с перил лестницы. Снизу мне хорошо видны его огромные торчащие коленки.

— Это был Хока. Он пришел за своими вещами с чердака. Пригласил меня в театр.

— Он забрал винтовку?

— Нет, это устройство забрали секретные агенты еще вчера. Или… позавчера?..

— Я придумал, как нам выйти из положения, — объявляет Коля. — Нужно перемолоть в кофемолке рыбок с горелыми костями из коробки и дать это понюхать бильярдисту. Он как бы умрет, и тогда мы…

— Нет, — категорично перебиваю я.

— Нет? Ты придумала что-то получше?

— Да. И вообще, перестань переживать на эту тему. Я хочу прогуляться. Выйду на полчасика.

— Как это — прогуляться? — дергается Коля.

— Очень просто. Ногами. Пройдусь туда-сюда по свежему воздуху и подумаю. А ты посидишь пока с детьми.

— Ты не можешь так со мной поступить! — он повышает голос и начинает спускаться. — Я тебя сейчас привяжу веревкой к кровати, по крайней мере, тогда ты не прыгнешь в какой-нибудь мусоровоз!

— Давай без экстремизма, ладно? Если хочешь, можешь наблюдать за мной в трубу с чердака. Я погуляю недалеко от дома и вернусь. Мне просто нужно побыть одной и подумать.

— Надень теплые рейтузы! Совсем мальчик сдвинулся!

Выйдя на дорогу, машу рукой в направлении чердачного окна. Гуляю минут десять перед домом и как бы ненароком захожу в кусты у дороги. Я иду к сараю. Выбираю у его стены местечко, из которого мне видно чердачное окно, присаживаюсь, прислонясь спиной к старым доскам сарая (надеюсь, меня хорошо видно в трубу), и говорю тихонько:

— Тук-тук!

— В этом сарае кто-то живет! — сразу же зашептал с той стороны досок Артур.

— Ты его видел?

— Нет, но здесь установлен самодельный обогреватель и стоит скамья, а на ней — ватник! Провода наверняка накинуты на ближайший столб, можешь проверить?

— Что проверить?

— Что розетка на полу просто соединена с удлинителем, а удлинитель подсоединен к проводам, которые накинуты…

— Стоп! — перебиваю я его. — Успокойся. Ничего не надо смотреть. Через пять минут ты отсюда уйдешь и забудешь о проводах и столбах. Если бы я предложила тебе сыграть в бильярд в этом городе, ты бы куда пошел?

— В этом городе? А здесь есть достойные настоящего бильярда столы?

— Есть! Клуб называется “Лафа”, я хочу, чтобы ты пригласил своих друзей в этот клуб поиграть с тобой по-крупному.

— Каких друзей? Послушай, сейчас не до игры, правда…

— Помолчи и сделай все, что я скажу. Ты пригласишь свою троицу, тех самых, которые имеют дурную привычку закидывать тебя после проигрыша в мусорный бак. Ты их так пригласишь, чтобы они не смогли отказаться. Придумывай что хочешь, но вы четверо должны завтра ночью играть в бильярд в клубе “Лафа”, и к четырем тридцати утра ты должен проиграть. Запомни, к четырем тридцати. Клуб закрывается в пять.

— К четырем тридцати. Это все?

— Все.

— Не хочешь объяснить, зачем нужна эта игра?

— Ни в коем случае! Ты не должен ничего знать, никто не должен ничего знать, все должно происходить совершенно естественным образом.

— Но если я проиграю, меня могут забросить в помойку!

— Повторяю — все должно быть естественно.

В помойку так в помойку! Кстати, мусорные баки стоят через два дома от входа в клуб. Налево. Запомнил?

— Что?

— Где стоят мусорные баки, в которые тебя можно закинуть! Через два дома налево от входа в клуб!

— А что дальше?

— Ничего. Полежишь минут сорок. Лежи тихо, звуков не издавай, внимания не привлекай. Дальше от тебя ничего не зависит. Как получится, так и получится.

— Ладно, — вздыхает с той стороны Артур, и я слышу, как от движения его тела шевелится старая доска под моей спиной. — Эта куртка мне не нравится. Чья она?

— Колина. И вязаная шапочка тоже его.

— Я так и думал. Почему Лена подарила ему такие же часы?

— Часы были частью ее грандиозного плана по перемене жизни. Ладно. Не будем о грустном. Я осмотрела окрестности, машин секретных агентов не увидела, по крайней мере, если они и оставили одну, то хорошо ее замаскировали. Скорее всего, поехали искать тебя в Москву. Выходи, Артур Карлович, пора.

— Как это — пора?..

— Тебе нужно дотащиться до автобусной остановки, доехать до города, найти переговорный пункт и уговорить своих друзей приехать сюда играть завтра на ночь.

— А где мне ночевать сегодня?

— Попробуй найти Афину Заболотную или Мухтара, скажи, что от Хрюка, они приютят.

— Как это — найти?.. Что это такое — Заболотная?..

— Спроси у таксистов на железнодорожной станции! Ты и правда какой-то неприспособленный. Уходи.

— А ты?

— Я посижу минут пять, посмотрю по сторонам. Уходи же! Шапочку надвинь пониже на лоб. Удачи тебе.

— А когда…

— Уходи.

Я слушаю его шаги, закрываю глаза и подставляю лицо ветру. С той стороны досок слышны возня и сопение.

— Ну что еще! — повышаю я голос.

— Ничего особенного, я только хотел сказать, что ваш протеже отправился не в ту сторону. Не к остановке. И еще, если позволите, я счел нужным ознакомить вас с результатами анализа порошка из баночки, которую вы любезно обменяли…

Следователь Поспелов!

— Помимо органических добавок, эта смесь содержит большое количество тетрадиоксина — ядовитого вещества, замедляющего реакции в организме человека и вызывающего спазм сердечной мышцы. Как тут у меня написано, минуточку… тетрадиоксин действительно содержится в печени иглобрюха, то есть фугу, причем иглобрюх, живущий в Японском море, к примеру, по размеру значительно превышает иглобрюха с карибского побережья, но у маленького иглобрюха в печени содержание тетрадиоксина значительно…

— Как потеплело! — громко сообщаю я.

— …и в засушенном виде истолченная печень иглобрюха может быть использована как ядовитое вещество…

— А вот интересно, вы обмениваетесь информацией с секретными агентами в штатском?

— Разные ведомства, — вздыхает Поспелов, я слышу, как пошевелились доски под его спиной.

— Вы здесь ночуете? В этом сарае, рядом с фургоном?

— Да. То есть нет. Выделенный мне в помощники оперуполномоченный Петя предлагает теплую постель у него в квартире. Но мне кажется, вас нельзя оставлять одну.

— Одну? Да я и дня в этом проклятом доме не была одна!

— Но сейчас вы же одна сидите… Мы помолчали. Мне даже показалось, что я слышу, как стучит сквозь доски сердце следователя.

— А я разгадал, зачем в этом доме нужен был мальчик Коля, — тихо говорит Поспелов.

— Я тоже…

— Мне иногда кажется, — еще тише говорит следователь, — что жизнь не имеет смысла. Смысл есть только у смерти, потому что это законченное действие, обозначенное контурами времени и места.

— Не скажите. Иногда смерть не имеет контура. Если смотреть сквозь пламя на звезды, они кажутся черными точками. Шесть ложек сахара на шесть ложек какао.

— Что это значит?..

— Приглашаю вас переспать в доме. Помыться в ванной, поесть и выспаться на кровати с чистыми простынями.

— Ну, я не знаю… Разве что в силу производственной необходимости… А что, какао еще осталось в банке?

Халат Антона Павловича Сидоркина на следователе Поспелове висит, почти закрывая ступни и органично подчеркивая плавную округлость его выступающего живота.

— Я вас стесняюсь, — говорит следователь, вытирая огромным отложным воротником халата свои запотевшие очки. — Вы меня унижаете глазами. Куда вы сейчас смотрите?

— На ваши голые ступни.

— Немедленно прекратите!.. Куда вы дели мою одежду?

— Засунула в стиральную машину.

— А где тут какао? — он тычется наугад в кухонные полки.

— Здесь стоит, на столе. Кузьма Ильич, перестаньте топтаться, садитесь.

— Немедленно отдайте мне коробку с сушеной рыбой, — потребовал следователь, как только сел и устроил на носу очки.

— Слушай, зачем ты притащила сюда этого?.. — не выдержал Коля, который надулся и замолчал, как только увидел Поспелова.

— Вы же сами принесли мне эту коробку!

— Почему он надел халат моего дяди и теперь командует тут?! — не унимается Коля. — Давай, пригласи сюда всю дежурную бригаду по слежке!

— Коля, иди спать, уже поздно, — ласково предлагаю я.

— А ты где будешь спать?

— Я буду спать с тобой и детьми на супружеской кровати семейства Сидоркиных.

Злобно покосившись на следователя, он наконец уходит.

— Что вы будете делать с мальчиком? — кивает на дверь следователь.

— С этим? Отдам маме с папой.

— А с маленьким?.. — осторожно взглядывает он поверх очков.

— Отдам Коле, Коля отдаст его маме с папой. Теперь вы спросите, что я буду делать с девочкой?

— Нет, не спрошу. Подвиньте сахарницу поближе.

— Почему?

— Девочка вам нравится, вы еще не решили, что с ней делать. В этой жизни столько условностей, даже и не знаю, как вы выпутаетесь…

Дождавшись, когда следователь, шевеля губами, отсчитает шесть ложек сахару, я спрашиваю, что он будет делать со мной.

— Я буду любоваться вами, Мона Кукулевская, пока есть такая возможность, пока вы сидите в таком же, как у меня, халате рядом за столом и пахнете счастьем.

Поздно ночью Коля меня растолкал и сказал, что по дому опять кто-то ходит.

— Пусть ходит, — отмахнулась я.

— Кто-то лазил на чердак!

— Значит, это Хока.

— А потом спустился в подвал и копался в гараже!

— Значит, это бильярдист забрался в багажник, чтобы заснуть там.

— А теперь на кухне стучит тарелками!

— Тогда это следователь Поспелов подъедает все, что мы с Сюшкой не доели. Спи!

— Я не могу спать. Мне страшно.

— Даже так? — я смотрю на Колю. В темноте виден бешеный свет его глаз.

— Зачем она подарила мне часы?

— На память. Давай не будем о ней говорить. Почитай мне стихи.

— Нет. Куда ты дела бильярдиста? Ты вывезешь его в Амстердам?

— Нет. Не вывезу. Читай стихи или замолчи.

— Я полный кретин, да?

— Ты худой кретин, удовлетворен?

— Ты завтра уйдешь с ним навсегда, а я останусь тут, в проклятом доме, мне уже никогда отсюда не выбраться, это предопределено!..

— Я не уйду с ним.

— Уйдешь! Вы все сучки!.. Уходите, бросаете…

— Не ори, детей разбудишь.

— Какое тебе теперь дело до детей?Скажешь, ты не сучка?.. Не такая же, как все?..

— Ладно, я сучка, только перестань орать.

— Значит, ты уходишь с ним, да? Этот тип всегда будет иметь в жизни все, что выберет! Такой неумеха, страдалец, сам за себя постоять не может, беспомощная лапочка! Вечно попадает в истории, его нужно опекать!.. Вы оба, вы мне противны! — шипит Коля.

Все. Достал!

— И твой запах, я его ненавижу! Это твое синее вымя, твои припадочные глазищи, ты хотя бы иногда смотришь на себя в зеркало или боишься упасть в обморок?!

Нет, правда достал!

— Коля, не плачь, хочешь, я тебя покормлю?

— Ты мне отвратительна. Ты даже покончить с собой не можешь по-человечески. Почему ты не утопилась?

— А почему ты не повесился на батарее?!

— Ты не женщина, ты монстр!

— Ты что, еще не понял, кто здесь монстр?

— Не смей говорить о ней плохо!

— Вот как? — я села, задохнувшись от возмущения. — Не говорить плохо? Да то, что она собиралась сделать с тобой, не имеет человеческого определения! Если бы не звонок из клиники, не ревность дядюшки, то двадцать третьего числа здесь, вот в этом месте, — стучу я по кровати, — на пожарище нашли бы твои полуобгоревшие кости!

— Почему это — мои? — Коля встал и отошел к окну.

— Потому что у тебя был двойной перелом левой ноги! Потому что у тебя совершенно здоровые зубы! Потому что ты идиот, но по малолетству это еще можно объяснить отсутствием жизненного опыта.

— Почему сразу — идиот?..

— Тебе уже все объяснили, а ты еще задаешь вопросы! Твоя тетушка влюбилась в бильярдиста! Она родила от него ребенка!

— Вранье! — заявляет Коля от окна.

— Она подготовила ему побег, а чтобы их не искали, в подожженном доме должны были остаться убедительные доказательства смерти бильярдиста!

— Мой обгорелый скелет, да?

— Да. Скелет под метр девяносто с давнишним переломом на левой ноге, совершенно здоровыми зубами и платиновыми часами на руке!

— Мне не нравится эта твоя история, — подумав, заявляет Коля.

— Сам напросился!

— То есть, — задумывается Коля, — я приехал немного раньше, чем требовалось?..

— Нет. В данной ситуации ты очень удачно опоздал. Мадлену Сидоркину задушил муж. Ты удачно опоздал во всех смыслах. Твоего дядюшку вовремя закололи отверткой. Неизвестно, как бы он себя повел после убийства жены, обнаружив в доме приехавшего племянничка, всего такого влюбленного, решительного!..

— Ладно, хватит объяснять, я не идиот. И знаешь что… Сейчас у меня случится нервный срыв и попытка самоубийства, и, чтобы меня спасти от полного помешательства, ты должна будешь заняться со мной сексом.

— Как интересно!..

— Да. Видишь, это галстук бильярдиста? — откуда-то из трусов Коля вытаскивает белую блестящую полоску. — Я приготовил его заранее. Допустим, я стал догадываться обо всем, что ты рассказала, но боялся признать это как факт… И вот я вызываю тебя на напряженный разговор, завожу как следует…

— То есть обижаешь!

— Да, обижаю и заставляю проговориться и все в подробностях объяснить.

— Потому что у тебя самого мозги набекрень, и язык не поворачивается сказать такое о тетушке!

— Я же был влюблен, как последний суслик! “Был” — это решительно сказано, а “суслик”!..

— Я довожу тебя до истерики… — со злорадством в голосе сообщает Коля.

— Не до истерики, а до злости!

— Ладно, до сильной злости, ты все подробно разъясняешь, и я от полнейшего отчаяния иду в ванную на первом этаже, чтобы привязать там галстук к батарее.

— Почему на первом?

— Разве это не место для мертвецов?

— А я?

— А ты бежишь за мной, плачешь и просишь не делать этого. Ты уже жалеешь, что была так болтлива и все мне подробно объяснила…

— Сразу предупреждаю, плакать я не буду!

— Ладно, просто умоляешь. А я запираюсь в ванной и молча делаю свое дело!

— А я что, бьюсь в дверь?..

— Да. Пока не выломаешь замок. Ты врываешься, видишь, что я уже на последнем издыхании — сижу на полу, наклонившись, в петле из галстука, ты меня отвязываешь, даешь понюхать нашатырь, плачешь… Ладно, ладно, не плачешь, но тебе очень меня жалко, и мы потом занимаемся сексом на полу в коридоре.

— Ничего не получится, — вздыхаю я.

— Почему?

— Ты видел замок на двери ванной? Мне его ни за что не выломать. Нет, конечно, часа через два равномерного долбежа плечом он может расшататься, но к этому времени, сам понимаешь, что с тобой, наклонившимся в петле, произойдет…

— То есть повешение сидя в ванной отпадает? А если я сделаю это прямо здесь, в спальне?

Мы оба смотрим на потолок. Слегка светясь стекляшками от пойманного лунного света, над нами нависает грандиозная люстра.

— Потолки тут три пятьдесят, не меньше, — шепотом замечаю я.

— Я видел стремянку в мастерской, — шепотом замечает Коля.

— Я уже тебе говорила, ты слишком тяжелый и длинный. Если просто перепилить ножом галстук и наблюдать, как ты, бездыханный, грохнешься на пол, это наверняка кончится еще одним гипсом… А пока я тебя аккуратно стащу вниз, так намучаюсь, какой уж тут секс…

— Ладно. Тогда подойди и поцелуй меня. В губы, — уточняет Коля.

— А это еще зачем?

— Просто так. Все равно пришлось бы делать мне искусственное дыхание.

Подхожу к окну и замечаю, что Коля трясется, вцепившись заведенными назад руками в подоконник.

— Наклонись!

— Нет уж. Это ты меня целуешь, а не я тебя! Удивляясь собственному слабоумию, подкатываю пуфик, становлюсь на него и целую мальчика в ледяные губы. Разболталась, идиотка…

После второй, более длительной попытки согреть его губы Коля начал крениться в сторону и свалился со страшным грохотом на пол. Дальше — все по тексту: иду за нашатырем, чтобы дать ему понюхать ватку.

— Что там у вас случилось? — интересуется следователь Поспелов в коридоре.

— Все в порядке. Условное самоубийство, обморок и так далее…

— Приходил человек, обыскал дом, — сообщает следователь. — Первым делом заглянул в багажник “Москвича” в гараже. Знаете, что это значит?

— Что все в порядке, все, как всегда, идите спать.

— Это значит, что они еще не нашли бильярдиста.

БИЛЬЯРДИСТ

В клубе “Лафа” к двенадцати ночи собрались небольшие компании любителей пива и любителей бильярда. Любителей пива, играющих в бильярд, не было. Отдельно сидели наблюдающие — они пили пиво, отдельно — с переполненными пепельницами на столе — бильярдисты.

Сначала всех поражал своими манерами высокий молодой человек аристократической внешности. Трое его друзей выглядели тоже ничего себе, но так хрустнуть пальцами, как ему, так раскрутить кий в длинных пальцах им не удавалось.

Потом появилась местная звезда — Штык со своим сборным кием в футляре, и все внимание переключилось на его ковбойские высокие сапоги, кожанку с дырами в спине, похожими на пулевые отверстия, и совершенно лысую голову.

Принесли шары для серьезной игры.

Осмотрели два стола.

Аристократ разбил первым и за семь минут разделал Штыка под орех.

Любители пива, поставившие на Штыка, с разочарованием вернулись к своим бутылкам.

К половине второго ночи стал собираться народ. Из отрывочных разговоров было понятно, что кое-кому позвонили отдельные любители пива, пригласив посмотреть красивую игру профессионала, а кое-кто впопыхах примчался сюда сам, по какому-то странному наитию азартного игрока почуяв незабываемую ночь.

К половине третьего девушек из бара загрузили в такси и отправили по домам.

Заперли двери.

Тотализатором управлял сам хозяин клуба — одноглазый худой мужчина с огромными ручищами, по прозвищу, естественно, Фредди.

В три трое друзей аристократа встали из-за стола с переполненными пепельницами и достали из футляров свои кии.

Зал замер.

Они играли с аристократом по очереди по шесть партий.

Аристократ к этому времени выпил почти полторы бутылки красного, но твердость рук не потерял. Иногда, склонившись к столу и приготовившись к удару, он вдруг откладывал кий и ложился лбом на сукно, Фредди тогда ворчал, он строго следил, чтобы сукно не трогали лишний раз потными руками.

Играл аристократ красиво. Иногда проигрывал, с кривой усмешкой на пунцовых губах, тогда ухоженные усики превращали его усмешку в зловещую гримасу, и все понимали, что аристократ проигрывает специально, и это было вдвойне увлекательно, потому что не понимали — зачем.

В четыре аристократ потребовал рюмку коньяка.

Опустошив ее одним глотком, он, не глядя, сунул рюмку кому-то назад, ткнул ею в тело ближе всех стоящего зрителя, и оперуполномоченный Петя, в чью грудь ткнулась рюмка, еле живой от напряжения и усталости, чуть не сорвался и не обозвал короля этой ночи самыми последними словами.

После коньяка аристократ не выиграл ни одной партии.

Двое друзей подхватили его под мышки и поволокли к выходу. Третий нес куртки и кии и расшаркивался по дороге, видно было, что он ничего не понимает.

Большая компания вышла проводить странную четверку. Но, постояв минут десять на улице, люди поняли, что гости чего-то ждут, и потихоньку разошлись.

У дверей клуба на улице остался Петя и парочка особенно любопытных болельщиков.

Бильярдист висел на двоих мужчинах, болтаясь головой и что-то бормоча.

Трое друзей решали, стоит ли его бросать в мусорный бак или нет.

— Вот так возьмем и в каком-то Задрюпинске закинем его в мусор? — раздумывал вслух один.

— Такой уговор. Он сам три раза перед игрой напомнил, хрен его знает, зачем это ему понадобилось именно здесь, но такой уговор.

— Да здесь и баков мусорных нет! — оглядывался третий.

— Налево через два дома, — пробормотал бильярдист, на секунду приподняв голову.

— Ребята, садитесь, подвезу к станции! — затормозил возле них один из отъезжающих зрителей.

— Нет, спасибо, у нас еще есть одно дельце… Потоптавшись, они потащили бильярдиста по улице, споря, где здесь может быть лево, а где — право.

Оперуполномоченный Петя и парочка зрителей топтались, не понимая, что происходит.

Трое друзей проволокли бильярдиста до конца улицы, вернулись обратно, прислонили его к стене через два дома от клуба, кое-как натянули на него куртку и шапку, взяли за руки и за ноги и закинули в мусорный бак. После чего забрались в свою машину (московские номера) и укатили.

Артур Карлович Бехтев, оказавшись спиной на неудобном мусоре, открыл глаза и обнаружил, что на него смотрит сверху чье-то лицо. Он хотел махнуть рукой, мол, проходи дальше, мужик, и для этого даже с большим трудом вытащил из-под себя руку, но лицо пропало, а потом опять появилось, но уже совсем другое.

Так продолжалось довольно долго. Лица сменялись, небо проносилось над мусорным баком тучами из фильмов ужасов, гремя несбывшимися дождями и то и дело пряча ущербную луну, похожую на осколок разбитой ледяной тарелки из дорогого сервиза. Артур Карлович Бехтев не заметил, как заснул.

Проснулся он от страшного грохота. Конечно, он совершенно не понял, где находится и что происходит. Конечно, он щипал себя несколько раз за ногу, чтобы проснуться. Но огромное чудовище вдруг подняло его в воздух и закинуло в разинутую пасть с металлическим лязгом. На секунду ему показалось, что он попал в желудок огромного робота, Артур Карлович закричал так громко, как смог, но сам себя в грохоте не услышал. В этот момент он подумал, что рюмка коньяка была лишней, попытался встать, но тут включился внутренний механизм пресса, и его слегка прижало притянутым мусором к металлической стенке.

Бильярдист понял, что он жив, что он не спит, что он едет в большой машине, собирающей мусор. Дальше уже совсем легко было вспомнить, как он оказался в мусорном баке. Артур Карлович закричал, застучал кулаками в металлическую стену и даже заплакал в конце, когда отбил руку.

После следующей загрузки мусора Артур попытался выскочить из мусоровоза, почти добрался до открытого зева, но не успел — на него свалилась целая гора, что-то больно ударило по голове и от отвратительного запаха стошнило.

Он очнулся от следующего включения пресса, выждал, подталкивая ногами к лопастям скользкую массу, и поздравил сам себя с тем, что еще жив.

Он попробовал думать. Ощупал карманы, залез во внутренний и… чудо! Мобильный телефон! Артур нажал кнопку. Работает!

Он звонил 02, 03, в “Службу газа” и в “Службу спасения”. Шесть или семь раз он повторял, что попал в мусоросборник, что его везут по городу, куда именно — он не знает. Его успокаивали, обещали разобраться, дозвониться из Москвы в муниципальные службы Серпухова, и от уговоров сохранять спокойствие его мутило, как от вони внутри металлической коробки. Манипулируя с кнопками, он определил последний номер, по которому кто-то говорил с этого мобильника, и набрал его кнопкой повтора.

Сонный женский голос наконец произнес “алло?..”. Сбиваясь и через каждые три слова прося о помощи, Артур кое-как объяснил, что едет в мусоросборнике и что женщина должна поднять на ноги милицию, военных и позвонить его маме. “А где Коля?” — спрашивала женщина, зевала в трубку и уверяла, что сама в молодости любила пошутить.

Подсвеченный экран мобильника тускнел. Артур стал задыхаться. Он вдруг подумал, что умрет сегодня, и от этой мысли его затрясло. Умереть в машине с мусором! Да еще проиграв перед этим в бильярд! Что он делает? Зачем он здесь? Кто, умный и всесильный, забросил его сюда, по чьему велению?..

Тут, конечно, Артур вспомнил женщину, кормящую его ребенка, и чуть не вскочил, так сильно дернуло изнутри возмущение. Где эта гадина?! Как же ее зовут?..

Он ни разу не поинтересовался именем женщины. Как-то не пришлось. Постарался вспомнить, не называл ли мальчишка ее имени… Не вспоминалось, тело покрылось потом, дышать становилось все трудней, он последний раз набрал телефон “Службы спасения”, попросил оператора “24-дробь-три”, ему так сказали — сразу называть этот номер, чтобы заново не объясняться, и еще раз выслушал уверения, что все возможное они делают.

Водитель мусоросборника заметил, что за ним едет красный “Москвич” почти на выезде из города. Он чертыхнулся: неужели приставили проверяющего? Что еще может делать человек в автомобиле, плетясь за ним на минимальной скорости от помойки к помойке?! Притормозив на совершенно пустой дороге у светофора, он стал думать, проехать сегодня последнюю точку или повернуть к полупустым контейнерам на Советской? Эти контейнеры водитель забирал через день, в принципе, никто не жаловался, но мало ли что…

Перед ним по пустому городу пронеслась “Скорая помощь” с мигалкой, водитель проводил ее глазами, чертыхнулся еще раз и свернул на Советскую.

Стоя на улице и дожидаясь, пока поршень утрамбует порцию мусора, он услышал сквозь грохот странный полузадушенный писк, и настроение совсем испортилось: опять какие-нибудь “любители” животных забросили в контейнер раненую собаку или кошку.

Выехав за город, водитель включил радио.

СВАЛКА

Я доехала до свалки, взяла чемодан, заперла машину и побежала вдоль песчаных развалов. В темноте все выглядело по-другому, за кучами мусора кое-где горели костры. Подсвечивая себе дорогу фонарем, я бежала, стараясь не выпускать из вида мусоросборник.

Когда он вывалил мусор, я вдруг поняла, что без лопаты не обойтись, бросилась было разгребать отбросы руками и сразу же наткнулась на небольшую саперную лопатку, сильно погнутую, но с целой ручкой!

Не знаю, сколько я перелопатила дряни, останавливаясь через каждые двадцать вздохов — двадцать гребков лопатой — и освещая расковырянное место фонариком. Когда руки перестали слушаться, я вдруг почувствовала, что не одна.

— Хорошо как работает бабенка, — заметил мужской голос.

— Ага. С азартом, — подхватил женский.

Направляю свет фонарика на звук голосов и от неожиданности сажусь в мусор. Позади меня собрались кучкой человек шесть с лопатами.

— Ну ты, ударница производства, отойди на левый фланг! — приказал мужской голос. — Размахалась тут. Люстру попортила и все перетоптала! Луша, ткни ее, чтобы двигалась половчее!

— Луша? — кричу я и вожу фонариком, стараясь найти знакомое лицо.

— Погаси, — приказывает тот же угрюмый голос.

— Луша, ты меня узнаешь? Это же я!

— Ты ее знаешь?

— Нет, — отвечает Луша, подходит, выдергивает у меня из руки фонарик и закидывает его в песок. — Никогда не видела, никого не знаю. Будешь с нами копать или уберешься отсюда, пока не рассвело?

— С вами… буду копать.

— Тогда рой аккуратно, ишь, раскидала все как ни попадя, предметы не ломай, все интересное, что найдешь, складывай вон туда, в кучу.

— Я хочу найти мужчину в темно-синей куртке.

— Мерзляков относим вон туда, с ними Гоша разбирается.

— Я знаю…

— Кто знает, тот всегда молчит! Знает она…

Пристроившись рядом, Луша некоторое время работает молча. Движения у нее медленные, словно она экономит силы.

— А где Цаца? — спрашиваю я шепотом.

— Никогда не видела, никого не знаю. Куда хлеб бросаешь?! Хлеб отдельно собираем.

Шестерка распределилась вокруг выброшенного мусора, и, хотя мне казалось, что люди еле двигаются, уже через десять-пятнадцать минут вся куча была разделена на несколько небольших. Ногу Артура первым увидел небольшой мужичок, то и дело содрогавшийся от сильного кашля.

Работы по разгребанию сразу же были прекращены. Люди скучились у бочки, один убежал.

Я бросилась к Артуру, вытащила его на ровное место.

— Гоша сам осматривает мерзляков, — предупредила меня старая женщина в длинной безрукавке, сшитой из толстого одеяла. — Лучше отойди, а то зашибет.

— Он строго-настрого запрещает их трогать, — поддержал ее кто-то невидимый мне, еще два человека предупредили, что Гоша бывает “сильно злой”, если кто-то осматривает тело до него, но с места никто не двинулся, никто не пошел отгонять меня силой, и на том спасибо.

Первым делом расстегиваю куртку на Артуре и слушаю сердце. Перевожу дух. Стучит… Бросаюсь к оставленному неподалеку чемоданчику, вот и пригодился кофр Мадлены…

От нашатыря Артур дергается лицом, но глаз не открывает.

То ли я привыкла к темноте, то ли уже светает. Нащупываю пульс, ничего, почти в норме… Что же ты не открываешь глаз, не кричишь от возмущения, не ругаешься, а, бильярдист?.. Еще нашатырчику?

Артур открыл глаза и сразу же сильно вцепился в мои плечи руками.

— Я попал в машину! — зашептал он. — Я чуть не умер, я совсем забыл спросить, как тебя зовут!

— Меня зовут Мона, — с трудом отдираю от себя его руки, — ты можешь встать? Что-нибудь болит?

— Все болит! Я сейчас умру! Чем это воняет?

— Это свалка, чем здесь может вонять, как ты думаешь?

— А чем у тебя руки воняют?

— Нашатырь.

— Убери эту гадость. — Он всматривается в меня уже более осмысленно и вдруг заявляет:

— Если ты немедленно не объяснишь, что со мной случилось, я тебя убью!

— С тобой все хорошо, ты проиграл своим друзьям в бильярд и оказался в мусорном контейнере, что от них и требовалось. Потом тебя забрала с мусором машина и привезла на свалку. Все по плану. Ты жив, это главное, и никто не знает, где ты находишься, что еще более важно.

— Никто не знает, где я нахожусь? — привстает Артур и как-то странно смотрит на меня.

— Ни души!

— А это видела?! — Он тычет мне в лицо телефоном. — Ни души, да? Меня ищет вся милиция Москвы, “Служба спасения” и “Скорая помощь”!

— Откуда у тебя телефон?.. — Я опять села на кучу мусора.

— Из кармана вот этой курточки! — Артур трясет разорванной полой куртки. — Я всем назвал свое имя и номер страхового полиса!

— Зачем же ты звонил, придурок! — шепчу я в возмущенное лицо.

— А что, по-твоему, я должен был делать, проснувшись в аду?! — шепчет он в ответ. — Если ты такая умная, должна была предупредить заранее, что придется утрамбовываться вместе с дерьмом чугунным поршнем!

— Проснувшись? Так ты заснул в контейнере с мусором?! Сколько же ты выпил?!

— Не твое дело!

Я вскочила и, глядя в небо, тихонько повыла от отчаяния. Это имело неожиданные последствия. Ко мне подошла Луша и сказала, что Цацу убил Хрюк.

— За что? — спросила я, уже ничему не удивляясь.

— За тебя. Неудачно ударил кулаком по голове. Так что шевелись, если не хочешь, чтобы он тебя нашел. Дорогу к трубе помнишь?

Подхожу к Артуру, пинаю его ногой и приказываю:

— Вставай немедленно!

— Отстань. Лучше я попаду в тюрьму, чем буду иметь дело с сумасшедшей.

— Да кто тебя посадит в тюрьму? Сейчас придет Гоша-трупник, позвонит куда следует, опишет тебя в подробностях. Видишь этот песок? Через час никто и не вспомнит, что ты был живой!

— Я буду лежать здесь и ждать, пока приедут спасатели. Мне нужен квалифицированный медицинский осмотр, а вдруг что-то сломано?!

— Ну и черт с тобой! Лежи. — Закрываю чемодан и решительно ползу по склону на гору песка.

— При повреждениях позвоночника лучше не двигаться! Ты ничем не можешь мне помочь! — кричит Артур. — Может, еще предложишь пожить на свалке, пока обо мне не забудут?

Затих. Оборачиваюсь и вижу, что к Артуру подходит скорченный горбун и с ним два здоровенных мужика.

— Эй, бильярдист, читай молитвы, пришли спасатели! — кричу я и присаживаюсь, открывая чемодан.

Какой же тяжелый этот пистолет!.. Как только из него в фильмах палят одной правой и всегда попадают прямо в сердце?..

— Гоша! — кричу я, выпрямившись и направляя в его сторону двумя руками пистолет. — Это мой мерзляк! Я его нашла, он пойдет со мной!

— Я никуда не пойду! — кричит Артур.

Один из здоровенных мужиков, не обращая на меня никакого внимания, подходит к бильярдисту, берет его за ногу и тащит по земле к Гоше.

— Прекратите немедленно! — протестует Артур, цепляясь руками за мусор, за что получает сильный тычок носком ботинка между ног. Для этого здоровяку пришлось остановиться, повернуться и отвести ногу, которую он тащил, вверх и в сторону.

Стреляю в воздух. Хотя, конечно, воздухом этот стойкий густой дух разложения назвать трудно. Все замирают.

— Я очень плохо стреляю! — кричу я. — Я вообще не умею, извините, если что… Гоша! Федор Максимович сказал, чтобы я вас не нервировала, так что, если не попаду с первого раза, держите себя в руках!.. Стойте спокойно, я целюсь в правую ногу!

Горбун что-то сказал, и здоровяки закрыли его собой. Артур скорчился, подтянув к себе колени.

Я осматриваюсь. Действительно, светает. По дороге, которая ведет к свалке, едет джип. Может быть, конечно, это просто джип местного любителя мороженого или рыбы, а может быть, и нет…

— Артур! Считаю до трех. Если ты еще не определился, что собираешься делать…

Он дополз до меня на “два с четвертью!..”. И бежал потом по песку с реактивной скоростью, а мне мешал чемодан в одной руке и пистолет в другой.

Запыхавшись и слегка успокоившись, Артур остановился и решил выяснить, где мы будем прятаться всю оставшуюся жизнь.

Я рассказала о переходе-трубе. Как только мы до нее добрались, я сильно пожалела, что Луша закинула мой фонарик. Потому что в трубе темень стояла беспросветная.

— Ничего не получится, придется ждать, когда станет светло. Я не помню, тот это вход или не тот.

— Куда ведет эта труба? — перевел дух Артур.

— Из одной части свалки в другую. Зато, если выйдем потом правильно, ты поедешь в Калининград на поливальной машине.

— Как я мог тебе довериться?! — прокомментировал мой ответ Артур.

— Не хочешь на поливальной, найдем такси.

— Такси до Калининграда?.. Представляю.

— Это будет гораздо дешевле, чем билет на тепдоход до Амстердама. Кстати! Телефон! Мы можем вызвать такси прямо, так сказать, на дом… то есть на свалку. Тебя повезет поющий шофер. А мы пока проведем это время с пользой. Садись, я тебя подстригу, а потом смочу волосы перекисью водорода. — Я решительно открываю металлический чемодан.

— Классное развлечение, — уныло кивает он. — Меня, конечно, совершенно не касается, на кой черт ты будешь это делать, но все-таки…

— Чтобы ты стал блондином.

— Тоже ничего себе занятие, отвлекает, — соглашается он.

— Сам сбреешь усы или мне доверишь? — невинно интересуюсь я, смачивая его волосы.

— Усы останутся со мной! — категорично заявил Артур, но, когда увидел себя в зеркале с обесцвеченными волосами и ниточкой черных сутенерских усов, сдался.

— Ну вот! — Я удовлетворенно осматриваю его голову. — Теперь несколько укольчиков и линзы в глаза.

— Никаких укольчиков, а линзы можешь засунуть себе в задницу.

— Правильно. Потренируйся еще с произношением некоторых более грубых слов, потому что после уколов от твоей интеллигентной физиономии не останется и следа.

— А что с нею случится? — Он смотрит подозрительно и отодвигается от меня.

— У тебя увеличатся скулы, расширится подбородок, подработаем рисунок губ, и вместо утомленного любовной тоской и страданиями латиноса ты будешь похож на смазливого малолетнего стриптизера из ночного клуба.

— У тебя есть для меня новый паспорт? — подозрительно прищуривается Артур.

— Есть.

— Дай-ка угадаю с одного раза. Николай Сидор-кин?

— Ну и что? Зато тебе послезавтра исполняется семнадцать. Это только за Москву выбраться, потом пусть твои друзья из Калининграда подберут что-то более стоящее и совершеннолетнее. Тем более что опухшие места к тому времени опадут.

— Как я мог тебе довериться?!

— Ты уже это говорил.

— А больно не будет?

— Будет!

— Я так и думал.

ПРОЩАНИЕ

Мы стояли на заливочной площадке. Вокруг разворачивались поливальные машины, стоял стойкий чад и запах выхлопных газов. Поющий таксист уже сигналил, я придирчиво осмотрела Артура напоследок, стала на цыпочки и крикнула:

— Прощай!

— Что? — наклонился он.

— Прощай!

— До свидания! Но имей в виду, ты ненормальная!

— Что?

— Ты ненормальная!

— Я знаю!

— Прощай!

ПОЖАР

Почти сорок минут я шла по трубе обратно. Выбравшись на свет, обнаружила, что жизнь уже кипит, везде снуют озабоченные жители свалки, и, если нахохлиться и смотреть все время под ноги, можно спокойно пройти куда угодно, а чемодан Мадле-ны с пистолетом в нем я запрятала в одном из поворотов трубы, так что осталось засунуть руки в рукава поглубже и — вперед!

Обнаружив “Москвич” целым и невредимым, я села на переднее сиденье, потрогала груди. Болят. Что там делает девочка? Поверила, что я скоро вернусь?

На въезде в город несколько милицейских машин. Проверка документов. Досмотр транспорта. У меня даже сердце не дрогнуло. Чего беспокоиться? Больше я бильярдисту ничем помочь не могу. Что? Открыть багажник.

На долю секунды я замешкалась, вдруг показалось, что сейчас открою крышку, а там, скорчившийся, облитый шоколадным коктейлем, спит Артур Карлович Бехтев и не знает, что от моего замешательства два милиционера уже выдернули оружие и стали на изготовку.

— А что случилось? — зевая, поинтересовалась я, демонстрируя пустой багажник.

— Дезертира ищем. Сбежал из воинской части неподалеку.

Подъезжая к дому, я увидела на газоне у ворот нечто совершенно странное. Там стоял круглый антикварный столик из коридора второго этажа, а на нем — костяная фигурка божка из супружеской спальни. У стола лежала на траве большая дорожная сумка, под завязку набитая какими-то вещами, подзорная труба, несколько книг — стопкой и раскрытый зонт, закрывающий книги.

Я не стала заезжать в ворота, вышла из машины и осмотрела все из-за ограды.

Мне очень не понравились эти вещи на траве, и я пошла через дорогу к грязно-желтому фургону, чтобы спросить у следователя Поспелова, что все это значит. Пробираясь через кусты, я сначала увидела, что дверь сарая открыта нараспашку, а потом — что фургона нет.

От его колес остался след на прошлогодней траве. В сарае — пусто. Ни обогревателя, ни телогрейки на скамье. Я вернулась к дому.

Калитка закрыта.

Ворота — тоже.

Из гаража вышел Коля с еще одной большой сумкой, он сосредоточен и грустен.

Подошел к столику на траве, поставил сумку и не смотрит на меня.

— Открой!

— Мы уезжаем.

— Кто это — мы?

— Я и дети.

— Открой, я покормлю маленького.

— Не надо. Я его уже покормил.

— Открой, я слышу, как он плачет. Потоптавшись, он открывает замок. Идет за мной к дому.

— Я решил, что нам больше не стоит видеться.

— Плевать мне на твои решения. Можешь уезжать, куда хочешь, а с детьми я разберусь.

— Я родственник, я сам разберусь!

— Ну-ка, родственник, отойди от двери!

А поскольку Коля не решается оказать прямое сопротивление, но и в дом почему-то пускать меня не хочет, я просто отталкиваю его.

— Моника, подожди, у меня для тебя повестка. Следователь Поспелов оставил.

Мы топчемся теперь в коридоре на первом этаже. Мне понравилось, как он сказал “Моника”.

— Очень интересно, но я пока занята. Отойди, мне нужно помыться.

— Опять со свалки, да? Знаешь, что мне в тебе нравится?

— Неужели молоко? — спрашиваю я из ванной, сбрасывая одежду.

— Нет. Ты пахнешь неприятностями.

— А ты бензином!

На втором этаже полный разгром. Вещи раскиданы, столы выпотрошены прямо на пол, по всему коридору валяются книги.

— Обыск? — я киваю на пол.

— Нет, — мнется Коля.

— Неужели мамочка приезжала делать уборку?!

— Нет, это я.

— Что искал? — Я укладываюсь на кровать к маленькому и оглядываюсь в поисках Сюшки.

— Искал? Ничего не искал, пытался понять…

— Все понял или хочешь еще мебель переломать?

— Все, — кивает Коля. — Больше ничего не хочу.

В коридоре топочут маленькие ножки. Сюшка с разбегу запрыгивает к нам на кровать и обхватывает мои колени.

— Я собрала игрушки! — шепчет она.

— Что, Коля и твои игрушки раскидал? Ну ты варвар!

Маленький не хочет есть, он улыбается мне и пытается что-то сказать, морща лоб.

Придется сцеживаться. Заглядываю в детскую и вижу, что посередине комнаты стоит сетка с игрушками, а на сетке развалился знаменитый тигр.

— Помоги одеть маленького, — просит Коля.

— И куда же ты собрался? — я вдруг почувствовала, что он все решил и не отступит. Впервые за последние дни я почувствовала себя совершенно беспомощной. И ведь — уедет! Ведь действительно родственник!

— Ты можешь поехать со мной, — подслушал Коля мои мысли.

— Ну спасибо!

— Ты можешь вообще… — мнется Коля, потом решается:

— Ты можешь остаться с нами, пока не надоест, пока маленький не подрастет. Но только если будешь меня слушаться во всем, — добавляет он строго.

— Во-о-от как?..

— Вот так. Одевай детей, сажай их в машину, а я пока вещи загружу.

— Вещи?..

— Да. То, что мы берем с собой. Кстати… Я не нашел свой паспорт.

— Ты его потерял! — уверенно заявляю я. Коля смотрит мне в лицо, потом — на руки, потом — опять в лицо.

— У тебя получилось его вывезти, да?

— Еще не знаю.

— Ладно, — вздыхает он. — Я его потерял.

Одеваю детей. Чувствую неладное в тишине внутри дома. Обхожу его весь, комнату за комнатой, как будто в первый раз, как будто ищу голодного ребенка.

Выхожу на улицу.

Коля открыл ворота и уложил маленького в машину на детское подвесное сиденье. Сюшка носится вокруг столика на траве, вокруг зонтика — этот столик и зонт остались одни, и вдруг именно в этот момент, разглядывая бегающую девочку, я поняла, что все позади. Ничего плохого больше не будет, наступит теплая весна, я научусь плавать…

— Коля! — кричу я и бегу за Сюшкой. — Я научусь плавать, я научусь петь!

— Если ты готова, — говорит Коля бесцветным голосом, — садись в машину и отъезжай.

— Как это — отъезжай?..

— Я потом к вам подойду, через пять минут. Подождите меня у ворот с охранником.

— Ты хочешь немного убрать в доме, все запереть? — спрашиваю я, наивная.

— Я хочу его поджечь, чтобы осталась груда горелого кирпича, и больше — ничего, — честно отвечает Коля и, к моему ужасу, достает из одного кармана куртки своего дядюшки коробок со спичками, а из другого — разводной газовый ключ!

— Как это — поджечь, зачем это?..

— Такие дома не должны жить. — Он решительно направляется к гаражу.

— Постой, ты уверен, что не спятил?

— Уверен. Ты сама мне сказала, что тетя Мадлена собиралась его поджечь.

Вот так взять и за секунду испортить праздник!

— Она собиралась его поджечь с определенной целью! — завожусь я.

— Да, я понял, — отмахивается Коля.

— Стой! Такой дом не просто поджечь!

— В гараже было полно бензина в канистрах, я все аккуратно вылил вдоль стен.

— Это глупо, в конце концов! Приедут пожарные и все потушат!

— Не успеют, — заявляет Коля, — я открою заглушку на газовой трубе, которая входит с улицы в гараж, будет большой взрыв!

— Коля! — у меня пропал голос (конечно, так орать с раннего утра!). — Коля, подожди, ты что, хочешь сгореть вместе с ним? — просипев это, я присела на траву.

— Нет. Я все продумал. Я отвинчу кран на входящей трубе и подожгу дальние комнаты, пока огонь дойдет до гаража, газу наберется достаточно для взрыва, а я успею уйти.

Не понимаю, что со мной происходит. Почему я сижу и не могу двинуться с места?.. Почему я думаю, что бы сделала на месте Коли с этим домом? Может быть, от усталости у меня отключились все рефлексы?..

— Ты не волнуйся, я сейчас закрою за собой ворота, а выйду из кухонной двери, понимаешь? — Коля вернулся, заметив, что со мной что-то не в порядке.

— Не надо!..

— Ворота нужно закрыть хорошо, чтобы газ не выходил на улицу, тогда сильно рванет. Отъезжайте, я скоро.

За что мне это наказание?! Я не хочу поджигать, а тем более взрывать этот дом, хотя в нем и гудят яичные ловушки! Мне кажется, что я вскакиваю, хватаю Колю, прижимаю его к себе, баюкаю, кормлю грудью, пою песню, уношу его, крошечного, подальше от дома, а на самом деле — я только слегка шевелю пальцами, и движение это совсем незаметное.

Он уходит в дом.

— Сюша, иди сюда, — прижимаю к себе подбежавшую девочку.

— Все сгорит? — спрашивает она.

Закрываю глаза, затыкаю уши, ложусь спиной на траву. Небо чувствуется только свечением сквозь крепко зажмуренные веки. Там, наверху, кто-то не очень умный поет мне колыбельную с сурдопереводом…

Вероятно, я задремала, потому что вдруг слышу раздраженный голос Коли:

— Почему ты не уезжаешь? Сюша, быстро в машину!

— Ты уже поджег? — вскакиваю я.

— Нет! Я посмотрел в окно, а ты валяешься здесь. Ты должна меня слушаться!

— Мой Анигуру Всевидящий! — всплескиваю я руками. — Ты взял его?..

— Нет. Никакие божки нам больше не понадобятся.

— Как это — нет?.. Он лежал возле косметички! Нет, постой, я пошла в гараж за чемоданом Мадлены, хотела взять его с собой… Он лежит в гараже! Я быстро!

Не дожидаясь реакции Коли, бегу к гаражным воротам. По дороге вспоминаю, что Коля должен был их закрыть, резко разворачиваюсь к кухонному входу. В доме сразу спускаюсь вниз, в мастерскую, забегаю в гараж и замираю. Так. Нужно сосредоточиться. Когда я брала чемодан Мадлены, я кое-что переложила туда из чемодана Марины, а кое-что убрала… Анигуру был у меня в правой руке, значит, я могла положить его справа от себя на полку. Вот он! Прижимаю черного Анигуру к груди и сразу замечаю открытую заглушку на газовой трубе. Принюхиваюсь. Долго же придется Коле ждать взрыва! Когда еще это большое помещение наполнится газом…

Медленно поднимаюсь по лестнице вверх и на шестой ступеньке натыкаюсь опущенной головой на какое-то препятствие. Я так чудовищно устала, что в полном ступоре, не в силах поднять голову, ощупываю, что мешает мне двигаться дальше, руками.

То, что я нащупала, очень меня удивило. Так удивило, что я наконец подняла голову и увидела над собой вверху лицо агента Фундика, невозмутимо закрывающего руками от прощупывания низ живота. Я закричала и бросилась вниз.

— Не надо так орать! — попросил скривившийся Фундик, обнаружив меня в гараже. — Хорошая девочка! — Он наклонился под полку, под которой я скорчилась, и оскалился в подобии улыбки. — Говори, куда ты его дела, и я, так и быть, возьму тебя на хорошо оплачиваемую работу.

— Кого?.. — трясусь я под полкой, надевая на шею веревку с Анигуру Всевидящим.

— Плохая девочка, — огорчился Фундик и что-то достал из нагрудного кармана комбинезона.

Тут я заметила, что комбинезон на нем тот самый, сантехника.

— Очень плохая девочка, — покачал головой Фундик и полез в карман на штанине.

То, что он достал оттуда, меня удивило, это был небольшой пластмассовый баллончик с жидкостью, тогда я рассмотрела повнимательней первый предмет. Что-то вроде пульверизатора. На ощупь, не сводя глаз с моего лица, агент Фундик накручивает пульверизатор на крышку баллончика, что-то чпокает, он удовлетворенно кивает, надавливает на головку пульверизатора, направив ее в сторону, и убеждается, что тот работает.

— Я не знаю, где сейчас бильярдист. Несколько часов назад он играл в клубе и проиграл. Его друзья, как раньше делали в таких случаях, закинули его в мусорный бак недалеко от клуба, он там заснул и был увезен вместе с мусором машиной. Можете взять меня за руку, я говорю правду! — На всякий случай втискиваюсь подальше под полку.

Грустно покачав головой, Фундик достает… зажигалку!

— Вот этого не надо! — испугалась я. — Не стоит так делать, послушайте, я вас очень прошу!.. — На четвереньках выползаю из-под полки и бегу к гаражным воротам. Бьюсь в них, ворота содрогаются, я чувствую, что они закрыты на какую-то ерундовую защелку, но не могу ее нащупать.

Фундик выпрямился с зажигалкой и пульверизатором наготове.

— Не надо ее зажигать, прошу вас! Вы не понимаете, но это очень опасно!..

— Очень, — соглашается Фундик. — Это еще и очень больно.

Господи, этот кретин как раз закрывает своей задницей дыру в газовой трубе!

— Вы можете сильно пострадать или даже погибнуть!

— Какая самоуверенная девочка, — без всяких эмоций замечает Фундик. — И чем ты меня хочешь напугать? Бритвой в кармане?

— Давайте поговорим на улице, а?..

— Я не собираюсь с тобой говорить.

Фундик подносит зажигалку к пульверизатору, я кричу и закрываюсь руками и… Ничего не происходит.

Приоткрываю один глаз.

Удивленный Фундик щелкает зажигалкой, а пламени нет. Я нащупываю сзади себя защелку и пытаюсь открыть ее. Когда мне это удается, я с облегчением замечаю:

— Ну какой же вы придурок!.. Вы же чуть не убили нас обоих!

Не реагирует. Трясет зажигалку. Тут я понимаю, что, даже если мне удастся убежать, Фундик бросится следом, и что потом?.. Он будет таранить на дороге своим джипом “Москвич” с детьми или просто стрелять по колесам? Пусть уж лучше эта чертова зажигалка зажжется!

Я увидела слабый язычок пламени и удовлетворенную физиономию Фундика над ним, а потом раздался грохот, и меня вынесло в открывшиеся ворота, как загулявшую Мэри Поппинс, самым восточным из всех восточных ветров.

Когда подъехали пожарные и милиция, я лежала на газоне со стороны гаража, а Коля — со стороны входа в кухню, почти у калитки. Оказывается, озадаченный моим долгим отсутствием, Коля пошел проверить, не упала ли я в обморок, отравившись газом, а газа к тому времени собралось вполне достаточно, чтобы и его вышибить из дома ударной волной.

Дети все время, пока тушили дом, сидели в машине, а мы с Колей сначала лежали в “неотложке”, уверяя бдительных врачей, что все в порядке. На вопрос пожарного, что случилось, Коля начал было бормотать что-то невразумительное, пришлось взять инициативу в свои руки и объяснить, что в гараже они найдут тело секретного агента с оттопыренными ушами, который решил прикурить возле испорченной газовой заглушки.

И Коля, и пожарник посмотрели на меня как на сумасшедшую. А я от укола засыпала на ходу, с трудом шевеля конечностями, и мне даже удалось поспать больше часа в машине с Сюшкой и маленьким, потому что Коля ни в какую не хотел уезжать, пока дом не догорит. А пожарные его успокаивали, уверяли, что постараются сохранить большую часть дома, а Коля чуть не плакал, и его опять успокаивали: “Потушим! Даже крыша не рухнет!”

САМОУБИЙСТВО

Я до сих пор не верю и никогда себе не поверю, что поехала с Колей к его родителям, в Москву. И почти месяц, в полнейшем беспросветном обжорстве, в постоянных рассказах о детских шалостях “маленького бегемотика”, в розовом постельном белье, я теряла ощущения собственного тела, превратившись в лежащую священную корову, которой в определенные часы приносят покормить чистого веселого младенца.

Иногда вечером, растекаясь амебами в креслах перед телевизором, мы с Колей находили друг друга глазами и не узнавали себя в отражении. Я слегка шевелила своими пальцами — ты ли это, поджигатель? Он слегка шевелил пальцами — привет, учительница пения!

Иногда я обнаруживала рядом с собой счастливую женщину — она рассказывала, что, слава богу, Коле больше не позволено работать в стриптизе. Потому что стриптиз бывает только ночью, а, по постановлению Московского правительства, подростки до восемнадцати лет не могут находиться после десяти часов вечера в общественных местах. Я не понимала ни слова — при чем здесь стриптиз и правительство? И засыпала на каждом ее сорок втором слове.

Папа с мамой весь этот месяц ходили на цыпочках, не спускали с рук маленького и читали нам на ночь книжки вслух. Они так радовались, что мы при этом засыпаем (Коля выдерживал до семидесяти пяти маминых слов, поэтому знает, чем Гаргантюа отличается от Пантагрюэля), так трепетно поддерживали в доме тишину и покой, что больше всего это напоминало прекрасную гробницу с отсутствием желаний и счастьем совершенно бесчувственного материнства.

Через месяц меня вдруг разбудил следователь Поспелов.

— Где вы были? Я вас объявил в розыск. Вы должны дать показания в суде, без ваших показаний у меня не складывается обвинение Хокина Федора Максимовича.

Как я могла ему объяснить, что съела за это время столько еды, что ею наверняка можно было кормить целый месяц дюжину голодающих африканцев? Что, как только со мною начинали говорить, я считала слова, как баранов перед сном, не вникая ни в их смысл, ни в звучание?.. Что время текло по моему телу и было таким умеренно теплым — никаким! — что я его не ощущала… — Я утонула, — сказала я ему.

Таким образом, все остались счастливы. Я и Коля — целый месяц. Родители Коли — пока не вырастут племянники. Поспелов — он не ушел на пенсию. Бильярдист — он оказался в Дании и присылает родителям Коли непонятные письма на английском языке и деньги с оказией. Родители удивлены, они принимают Артура за спятившего миллионера, каким-то чудом узнавшего об осиротевшем мальчике. Охранник у въезда в элитный поселок — он купил полусгоревший дом за гроши, правда, говорят, иногда его беспокоят странные заунывные звуки ниоткуда. Агент Фундик — он остался жив, но совершенно не говорит и не слышит, это ли не истинное счастье, это ли не достойная его профессии метафора?!

И только один… оперуполномоченный Петя, видевший в тот злосчастный день, как бильярдиста увозят на мусоросборнике, проехавший за мной весь путь до свалки и даже слышавший, как ястреляю из пистолета тенора Сидоркина, только он один несчастлив. Он потерял нас у трубы, заблудился в ее длинной скользкой кишке, потом ходил почти три дня туда-обратно, так что к нему уже привыкли тамошние жители, подкармливали и уверяли, что никто никогда и никуда со свалки без разрешения Хрюка уйти не может. На третий день Петя обнаружил запрятанный мною чемодан, это совершенно подкосило его только было пришедшую в равновесие систему мироощущения, Петя бежал со свалки и потом ушел из органов, посвятив все свое свободное от работы на хлебокомбинате время поискам владелицы седьмого металлического кофра, считая эту женщину наиболее опасной, потому что только у нее в чемодане обнаружился заряженный пистолет.

Мне его жалко.

Раз в месяц я посылаю наугад, в первую попавшуюся газету объявление:

Учительница пения для глухонемых обучит колыбельным песням моряков (или милиционеров, следователей, бильярдистов, секретных агентов — по настроению).

Моряков — это потому, что мальчика Колю забрали на флот.

Никто не отзывается на объявление. Никто не звонит по указанному телефону. Недавно прочла в туристическом справочнике, что за год Гаити посещают от восьми до десяти тысяч русских туристов. Надеюсь, теперь Куока хорошо хранит свои секреты, но кто знает?.. А пока целый месяц — до следующего объявления — я могу спокойно заниматься театром и дочкой.

Оглавление

* * *

САМОУБИЙСТВО

ЛЮБОВЬ

УБИЙСТВО

ОБМОРОК

ЗАПАДНЯ

СЛЕЖКА

ОБЫСК

ШАНТАЖ

ЗЛОСТЬ

АРЕСТ

СОН

ДОПРОС

ОШИБКА

СВАЛКА

УБИЙСТВО

НЕЖНОСТЬ

ИГРА

ОБЫСК

ОТЧАЯНИЕ

ГОСТЬ

УСЛУГА

РАЗОЧАРОВАНИЕ

УДИВЛЕНИЕ

КОМПРОМИСС

ОТКРОВЕНИЯ

ДОГОВОР

ОБМАН

ХОКА

УСЛОВНОСТИ

БИЛЬЯРДИСТ

СВАЛКА

ПРОЩАНИЕ

ПОЖАР

САМОУБИЙСТВО