«Если», 2000 № 06 [Марина и Сергей Дяченко] (fb2) читать онлайн

«ЕСЛИ», 2000 № 06

Дэвид Лэнгфорд
ИГРА ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЕЙ

Их было двое в комнате в тот день, когда все кругом пошло наперекосяк (а могло бы закончиться гораздо хуже). В кабинете нечем было дышать: кондиционеры Математического института, как и обычно, ничего не могли поделать с раскаленным слитком солнечного света, тяжело навалившимся на рабочий стол Сири. Ее бумаги с формулами пылали такой слепящей белизной, что их невозможно было читать. Взглянув в окно, она увидела все то же абсолютно безоблачное небо, где яростное солнце выжгло даже намек на последний клочок облака.

В дальнем конце кабинета, где свет был немного мягче, Раджит уселся на вертящийся насест и, сгорбившись над клавиатурой, принялся отстукивать последовательности исходных параметров.

— Сегодня мы уж точно прорвемся! — весело воскликнул он.

— Ты говоришь одно и то же каждый день, — заметила Сири, подходя к нему, чтобы заглянуть через плечо.

— Да, но за эту неделю мы куда-то продвинулись. Знаешь, я начинаю чувствовать нечто наподобие… резонанса. Ты ведь этого и хотела, не правда ли?

Именно этого она и хотела. Ей действительно не следовало фыркать по поводу того, что для ее изящно очерченной, но уязвимой теории понадобился чокнутый программист, способный привязать абстрактные выкладки к упрямым фактам. Свихнувшийся гений и суперкомпьютер на квантовой логике 7000-KJI, самая новая и самая дорогая факультетская игрушка.

В сущности, Раджит не был таким уж классическим психом и занудой; он выглядел вполне благопристойно: ни серьги в ухе, ни взлохмаченных волос, ни лишнего веса от сидячей жизни, ни чрезмерной худобы от недостаточного питания. Тридцать с хвостиком, как и самой Сири; она могла бы даже завязать с ним интрижку. Среди институтских дам ходили упорные слухи о явной нелюбви Раджита к женскому полу, но Сири относила это на счет его единственной страсти, которой он сейчас и предавался, погружаясь в мир электронной метафоры через мерцающий условными цветами дисплей.

Опьянение глубиной.

В памяти у нее всплыло предупреждение Ницше: кто слишком часто сражается с абстракциями, сам обращается в абстракцию. Если слишком долго вглядываться в виртуальные миры, они в ответ заглянут тебе в душу.

Условные цвета продолжали сложную игру на огромном экране, пока математическая модель, долженствующая представлять НИЧТО, неспешно разворачивала свою многомерную форму.

— Удачная палитра, правда? — пробормотал он. — Напоминает храм, куда меня водили в детстве.

Сири это напоминало разбитый калейдоскоп, не более.

Ее виртуальная аналогия (возможно, в один прекрасный день та предстанет миру в триумфальной статье за подписью Сири Эванс, доктора философии, и… ах да, черт побери, и Раджита Нараяна, магистра естественных наук) балансировала на самой грани респектабельной физики. Где-то там, в глубине многомерных пространств, лежащих под нашим трехмерным, — как в неявном виде подразумевают некоторые математические уравнения, — наблюдатель и объект наблюдения сливаются воедино, подобно текучим часам Дали. В качестве прямого следствия этого гипотетического факта должны существовать крайне сложные и запутанные, но истинные связи между достаточно детализованной математической моделью и реальной пляской субатомных взаимодействий.

А теперь предположим (и это было ее личное озарение, все еще сладко лелеемое в мозгу!), что мы переведем математическую модель в компьютерную и приложим ее к тем структурам, чья элегантная симметрия звучит как истинный камертон: резонанс с реальностью, гармоничный аккорд! И тогда мы получим… да, что же мы получим? Возможно, цифровой телескоп, который станет наблюдать за субстратом, лежащим ниже квантового уровня. Возможно, всего лишь бездну потраченного впустую компьютерного времени.

— Как там насчет чашечки кофе, Сири?

Какая может быть польза от физиков со склонностью к математике, которые порождают гипотезы, требующие глобальной проверки? Очень большая: они способны подавать кофе. Сири вздохнула и побрела сквозь палящую духоту к укромному местечку, где хранился запрещенный к употреблению чайник.

Их было четверо в жарком летнем саду: Сэмми, Сири, Дэй и еще английский мальчик, чье имя за двадцать с лишком лет вылетело у нее из головы. Вверху, над густыми кронами деревьев, пылало яркое чистое солнце, чьи лучи пробивались, беспрестанно мелькая, сквозь волнующуюся на ветру листву. Сири подметила и указала остальным, что моментальные просветы в листве работают подобно объективам диаметром в булавочный укол, проектируя на ровную почву совершенные изображения крошечных солнечных дисков. Довольно интересный феномен, но он никак не мог конкурировать с главным гвоздем программы: Сэмми принес духовое ружье.

Они изготовили бумажные мишени и приклеили их липучкой к кирпичной стене в дальнем конце сада. Интересно, почему так трудно нарисовать от руки круг. Несмотря на постоянно меняющееся освещение, старое ружье 177 калибра било в цель удивительно точно (если его правильно держать), и обычные мишени вскоре всем надоели. Тогда английский мальчик нарисовал развеселую карикатуру на мистера Портера (не слишком похожую, но Сири и все остальные знали, кто имеется в виду), а когда Портер целиком покрылся россыпью уколов и приобрел большие дыры вместо глаз, все другие учителя подверглись аналогичному обращению.

— Стрельба по движущейся мишени! — воскликнул Сэмми, когда перед ними снова замаячил унылый призрак скуки. Но мокриц никак нельзя было уговорить поползать по кирпичной стене, а обитающие на ней сотнями крошечные и весьма активные букашки, которых они называли рыжими паучками, издали совершенно сливались с красным кирпичом.

— Ну конечно. Ветки колышутся на ветру! — сказала Сири и тут же смутно пожалела об этом. Все четверо по очереди энергично поминали черта, столкнувшись с необходимостью твердо удерживать направленное вверх ружье да еще и целиться при этом в раскачивающиеся прутики толщиной с карандаш. В конце концов Дэй отстрелил кончик ветки («Ура-а-а, я чемпион!»), а Сири, скорее всего по чистой случайности, срезала с черешка широкий лист сикоморы, который неохотно спланировал на землю.

Сэмми взял у Сири ружье и перезарядил.

— А теперь я спугну вон ее! — объявил он, указывая на маленькую певчую птаху, взирающую на них с ветки.

— Не надо, — сказала Сири.

— Я же буду целить в ветку, дурочка!

Улетай, улетай же поскорее, подумала она изо всех сил, но птичка лишь повернула голову, чтобы взглянуть на них другим глазом. Плоский щелчок духового ружья прозвучал особенно громко, и крошечный зеленовато-коричневый пучок перьев с жуткой неизбежностью начал падать вниз.

Позднее были тупые муки совести и раскаяние, но самое ужасное, что Сэмми оказался чересчур брезглив, чтобы притронуться к окровавленной жертве. «По ней что-то ползает», — заявил он. Хуже всего было то, что глаза ее не закрылись, как положено по смертному этикету, и продолжали глядеть пустым, стеклянным взглядом. Английский мальчик вырыл ямку в земле, и Сири положила туда птицу. Она была еще теплая.

Раскаленные лучи падали из окна уже под другим углом, и возле коврика для «мыши» остывала до противной теплоты уже третья чашечка кофе. Интересно, почему взрослые потеют гораздо сильнее, чем дети? Возможно, тут действует закон квадрата-куба: при большей массе тела больше внутреннего тепла, а поверхность потеющей кожи относительно меньше… Два часа, потраченные Сири на перевод своей математической интуиции в квазиформы и псевдоуглы для алгоритмических зондов Раджита, оставили ей легкую головную боль и склонность к переключению на любые посторонние мысли.

Раджит разогнул спину и откинулся в кресле.

— Кажется… Я думаю, мы наконец попали в точку. Пространство очень похоже на то, что ты описала!

На взгляд Сири, мерцающая многоцветная мешанина на экране ничуть не изменилась; разве что стала немного стабильнее, увереннее…

— Откуда ты знаешь?

— Я не знаю, я чувствую, — ответил он. — Чувствую какую-то правильность или завершенность, словно бы симуляция набрала нечто вроде инерции.

…Неужто последовательность картинок в калейдоскопе постепенно переходит от случайной к закономерной? К чему-то реальному!..

— Это могло бы означать, что модель резонирует с каким-то реальным феноменом, — медленно сказала Сири. — С субчастицами, например. Или суперструнами.^[1]

— Чертовски рад твоему «могло бы», — заметил Раджит. — Кто знает, а вдруг мы просто смотрим в зеркало, где отражается то, что мы сами же и показали? И все же твоя сегодняшняя идея… когда ты сказала, что искомое пространство чем-то смахивает на игровое поле для простых автоматов… Отличная мысль! С этой точки зрения многое сразу становится на свои места. К примеру, вот эта штуковина, — он указал на сложный узел у верхнего края экрана, окрашенный яркими оттенками синего и голубого, — вполне может быть аналогом стабильного осциллятора^[2]: такие обычно использовались в старых программах имитации жизни.

Сири одобрительно кивнула.

— Похоже на то. В конце концов, что такое частицы, как не стабильные колебания в квантовом поле? Да, мы видим правильную карту… однако карта еще не территория, как сказал мудрец. Но если нам удастся развить модель до такой стадии, когда мы сможем получить из нее информацию, которой нет в учебниках физики, и эта информация окажется верной…

— Да понимаю я, понимаю! Ты твердишь мне об этом уже несколько недель.

— Самая уязвимая часть теории в том, что картирование нашего пространства, по идее, должно быть двухсторонним. Согласно принципу Гейзенберга: ты не можешь наблюдать, не воздействуя одновременно на объект наблюдения. Но вот каков механизм их взаимодействия… масштабные факторы… Ну ладно, я уже вижу, что без свежей чашки кофе ты точно не разберешься!

— Погоди, не торопись, — медленно произнес Раджит. — Я хочу кое-что попробовать. — Его смуглые пальцы забарабанили по клавиатуре.

Их было трое в химической лаборатории: Сэмми, Сири и еще девочка с резким кардиффским выговором, имя которой она давным-давно позабыла. День выдался безумно жарким, и вся школа выплеснулась на свежий воздух при первой же трели звонка. В лаборатории стоял затхлый, раздражающий горло запашок старых реактивов и просыпанных химикатов, а миазмы только что состряпанного вещества, тщательно фильтруемого через большую воронку с бумажными вкладышами, вызывали сухое, назойливое покашливание, которое они никак не могли унять.

— Самая большая доза за все время! — смешливо фыркнул Сэмми.

— Идем на мировой рекорд!

Как обычно, Сири первой наткнулась на растрепанный викторианский томик с заманчивым названием «Удивительные и поучительные научные развлечения», но руководство проектом Сэмми взял на себя.

Выпавшая в осадок черная паста имела множество крайне «поучительных» применений, так как охотно принимала любую форму. Можно было размазать ее по классной доске и дать часок просохнуть, и тогда она издавала изумительные щелчки и скрипы под мелком мистера Уиткатта, выписывающего свои неразборчивые алгебраические закорючки. Высушенная, измельченная и рассыпанная по полу, она обращала целые классные комнаты (а в одно прекрасное утро — и школьный зал для собраний) в сумятицу мелких взрывов под ногами, и все это в сопровождении восхитительных клубов пурпурного дыма. Можно было также затолкать это удивительное вещество в замочную скважину, и тогда вставленный ключ со взрывом вылетал из «пусковой шахты», иногда с весьма «поучительным» результатом.

Позади открылась дверь, и Сири нервно вздрогнула. Они рассчитывали на то, что мистер Дэвис, пожилой лаборант, отправится в ближайшее кафе перекусить или же просто станет гонять чаи в своей задней комнатушке. Седовласый мистер Дэвис повидал абсолютно все, что может произойти в школьной химической лаборатории, ибо его жизненный опыт уходил в такую глубь времен, когда бензин еще не был объявлен канцерогеном и ученики смывали им с рук органические вещества.

— Сплошной нашатырь, — мягко сказал он. — Следовало бы проветрить, не так ли?

Девочка из Кардиффа — Рианнон, кажется? — без единого слова поспешила открыть окно.

Мистер Дэвис, не глядя ни на кого из присутствующих, задумчиво добавил:

— Кое-кому следовало бы знать, что не стоит делать трехйодистый азот килограммами. В таком количестве вещество нестабильно даже во влажном виде. А несколько оторванных пальцев отнюдь не помогают человеку в карьере. — Он вернулся в свою комнатушку.

— Это был намек, — сказала Сири.

— А мы его не поняли, — строптиво сказал Сэмми.

— Уймись! Если на этой неделе хоть что-нибудь взорвется, нас сюда на порог не пустят.

Недовольно бурча себе под нос, Сэмми сгреб в кучку драгоценную черную пасту и выбросил в раковину, вделанную в учительский демонстрационный стол, небрежно смыв ее водой из крана. В другой раковине Сири тщательно промыла фильтровальную бумагу, прежде чем выбросить ее в мусорное ведро. Девочка из Кардиффа ополоснула стеклянные колбы и воронку. На лице Сэмми возникло хорошо знакомое выражение. «Хочу кое-что попробовать», — пробормотал он и поспешно плеснул в учительскую раковину какой-то жидкости из огромной бутыли. Из раковины вознеслись в изрядном количестве воняющие больницей пары, но больше ничего не произошло — к великому облегчению Сири.

Когда начался урок химии, мистер Портер поднял большую эрленмайеровскую колбу и апатично объявил, что собирается продемонстрировать простой опыт. Что это был за опыт, навеки осталось тайной, поскольку стеклянный конус взорвался, лишь только химик поставил его под кран, чтобы налить воды. За резким звуком взрыва последовала драматическая туча пурпурного дыма с целым фонтаном осколков, изрезавших учителю руки и лицо. В мертвой паузе, покуда мистер Портер изумленно созерцал мясную бахрому на собственных пальцах, кое-где ободранных до костей, до Сири наконец дошло, какую гадость вылил Сэмми в раковину: эфир, который вытеснил воду и тут же испарился, оставив коварный йодид сухим, как порох, и готовым ко всему.

Преподаватель химии окинул класс ужасным взглядом одного глаза (второй был залит стекающим со лба кровавым ручейком) и безошибочно ткнул в сторону Сэмми:

— Джонс!!!

Вероятно, старикан Дэвис успел уведомить учителя о главаре террористической банды. Так или иначе, застывшее на лице Сэмми выражение оскорбленной невинности мог не заметить разве только слепой. Физиономия его буквально вопрошала:

— Откуда мне было знать, что так получится?!

Солнечный свет внезапно стал чрезмерно ярким, и крошечный закоулок разума отчаянно взмолился о пришествии какой-нибудь захудалой тучки. Что-то странное, если не сказать подозрительное, творилось сегодня с солнцем и облаками… Но критическое внимание Сири было полностью сосредоточено на фрактальной игре координатной сетки и странной пульсирующей активности загадочного узла, на который ей несколько минут назад указал Раджит. Теперь вокруг узла на условно окрашенной карте пространства стали появляться новые оттенки, по обе стороны спектра от синего: светлые пятнышки зелени, большие неправильные пятна цвета индиго и пурпура.

— Похоже, эта хреновина вошла в интерактивный режим, — прокомментировал Раджит. — Что ты там говорила насчет Гейзенберга? Наше цифровое зондирование явно изменяет состояние узла, как будто мы посылаем импульсы в нейронную сеть.

— То есть… Ты хочешь сказать, что мы изменяем текущее состояние частицы, измеряя его?

— Разве это не то самое, о чем толковал твой разлюбезный герр Гейзенберг? Надо всего лишь щекотать эту штучку в определенном ритме, чтобы она… ну скажем, продолжала заниматься тем, что делает сейчас. Повышала свой энергетический уровень, например, или ускоряла вращение, или проделывала какие-то трюки с квантовыми фиговинами типа странности и очарования. Понятия не имею, что она там творит, но это забавно. Все равно что подхлестывать вертящуюся юлу!

Было слишком жарко для усиленных размышлений (будь прокляты эти паскудные полудохлые кондиционеры). Тонкая пластиковая папка на залитом солнцем столе стала морщиться и закручиваться на углах. У Сири необычайно яркие солнечные дни всегда — или, по крайней мере, со школьных лет — вызывали смутное ощущение надвигающегося несчастья. Это темное чувство владело ею и сейчас.

— Хочу попробовать еще один фокус, — снова сказал Раджит. — Послушай, мы можем подтолкнуть…

Странным эхом откликнулись его слова в голове Сири, но ни само намерение Раджита, ни легкий тон предложения тут были ни при чем.

— Нет! — решительно отрезала она.

— Да ладно тебе, не будь дурочкой, — усмехнулся он. — Я все записываю. Мы можем перезагрузить симуляцию в любой… Что за черт?!

Сири рванула силовой шнур рабочей станции, и сложная многоцветная круговерть на экране мгновенно умерла.

Их было только двое, Сэмми и Сири, в тот одуряюще жаркий день на Гаэре. Это был низкий, но обширный холм, заросший травой и папоротником, который сохранил название древнеримского лагеря, чьи траншеи и дренажные канавы уродовали шрамами его приземистую макушку. Ходили интригующие слухи, впрочем, ничем не подтвержденные, что среди густых папоротников и трав гнездятся луговые гадюки.

С одной стороны этот холм огибала боковая ветка железнодорожной линии, отделяя древнее запустение Гаэра от куда более благопристойного общественного парка и площадки для гольфа. Вялые попытки огородить рельсы, судя по всему, давным-давно были оставлены: кое-где проволочная изгородь была добросовестно прорезана насквозь, в других местах под ней зияли подкопы, в третьих же она попросту рухнула под весом многочисленных ходоков, перебирающихся туда-обратно.

Это было превосходное место для того, что Сири, вспоминая уроки истории, называла обесцениванием металлических денег. Лучше всего для данной цели подходили старые латунные трехпенсовики, если их, конечно, удавалось отыскать. Положи такую монетку на ближайший рельс, подожди каких-нибудь пять, десять или двадцать минут, пока не прогрохочет длинный товарный поезд… и потрясающе гладкий, с рубчатыми краешками медальон вылетит вбок из-под грозной процессии чугунных колес.

Когда развлечения с монетами стали надоедать, выяснилось, что найти достойную замену довольно трудно. Стеклянные шарики, приклеенные к рельсу жевательной резинкой, просто рассыпались в пыль, а мелкие камешки — в песок. Сири все-таки удалось отговорить Сэмми от «биологического эксперимента», предполагающего белую мышь в картонной упаковке.

На сей раз он достал из своей заплечной сумки кое-что новенькое: короткую медную трубку, закупоренную с обоих концов. Сбалансировать ее на рельсе оказалось непросто, но Сэмми — пока Сири бдительно следила за приближающимся поездом — обложил ее угловатой щебенкой.

— Будет здорово. Это тебе не трехпенсовик! — похвастал Сэмми, когда они скорчились в своем убежище — неглубокой ямке в зарослях желтых цветов у железной дороги.

— Что там у тебя, Сэмми? Надеюсь, ничего живого?

— Нет-нет, ничего такого. Просто я подумал, что надо бы попробовать одну штуку. Средство от сорняков и кое-что еще.

Сири ощутила в сердце отдаленный звук пожарной сирены.

— Гербицид и сахар? Может быть, не…

Ее неуверенный голос утонул в грохоте надвигающегося поезда, и могучее тело машины (снизу выглядевшее гораздо внушительнее, чем с платформы) заслонило разъяренное солнце. Раздался не слишком впечатляющий хлопок, за которым, по обыкновению, последовал долгий перестук и лязг двух дюжин с лишком бункерных вагонов. Сири почувствовала, как Сэмми дернулся и слегка вскрикнул, словно его укусила оса. Когда он упал вниз лицом, она стала трясти его за плечо, но Сэмми не издал ни звука…

Обломки щебня, как сказали ей позже, разлетелись от взрыва, как шрапнель. Кровавая дыра на месте левого глаза была жива в памяти Сири слишком долго, и то, что Сэмми умер мгновенно, как все продолжали раз за разом уверять, не утешало ее.

Их было по-прежнему двое в кабинете Сири, где запросто могло бы не остаться никого.

— Чего ты ждешь? — спросил он снова.

— Тсс! — Сири продолжала пристально смотреть на часы. Бьющие в окно лучи слегка потускнели, словно на солнце набежало наконец легчайшее облачко. — Iesu Grist…

— Что?!

— А?.. Это по-уэльски. Иисус Христос. Итак, прошло восемь минут и двадцать секунд… Боже, я ведь говорила, я сказала это: что мы ничего не знаем о масштабных факторах…

— Как насчет того, чтобы объяснить техническому персоналу этот бред?

— Как насчет того, чтобы на сей раз кофе сделал ты — просто ради разнообразия? — (Боже, неужто стопка бумаги на ее столе действительно потемнела под лучами солнца?..) — Я знала, что происходит нечто неправильное, но не могла понять… Просто у меня возникло такое чувство, словно кто-то гуляет по моей могиле. Но ведь так обычно и работает наука, не правда ли? Сперва у тебя появляется интуитивная догадка, а уж потом ты возвращаешься назад и выясняешь, что же ее породило… Видишь ли, Раджит, солнце стало светить ярче.

— Черт побери, возможно, — откликнулся компьютерный гений, отмеривая ложкой кофе. — Но все это — сущая нелепица…

— Раджит, на небе ни облачка, как и с самого утра, а сейчас далеко за полдень. И тем не менее через несколько минут после того, как ты начал развлекаться с компьютерной симуляцией, солнце внезапно сделалось ярче.

— О, только не говори, что ты это серьезно! У некоторых чересчур живое воображение.

— Я не шучу. Примерно через восемь минут и двадцать секунд после того, как я выдернула вилку из розетки, светило столь же внезапно вернулось к нормальному состоянию. И это как раз то самое время, за которое свет пролетает 149 миллионов километров между Солнцем и Землей… Ты сам наблюдал это. И ты прекрасно видишь, что на небе по-прежнему ни облачка.

Последовала долгая пауза.

— Черт, — неуверенно сказал он. — Я же просто хотел подхлестнуть ее покрепче, вывести на предельные значения… Откуда мне было знать, что так получится?! — Он задумчиво пошевелил губами, словно что-то подсчитывая, а может, отгоняя неприятную мысль. — Но разве задержка не должна быть ближе к семнадцати минутам, грубо говоря, дважды по восемь с половиной?

— Что тебе сказать? Можно, конечно, порассуждать о квантовой нелокальности, но это чепуха. Мне необходимо все как следует обдумать. Вполне вероятно, подобная штучка не играет по эйнштейновским правилам.

Раджит разлил кофе по чашкам и приветственно поднял свою.

— Выходит, тут светит Нобелевка?

Тон, каким это было сказано, привел Сири в отчаяние. Открывшаяся им огромность уже начала уменьшаться и съеживаться до обычной игры, глупой гипотезы, которой они развлеклись просто по недомыслию. Физическая шутка для внутреннего употребления посвященных, вроде того бородатого «доказательства», что на небесах гораздо жарче, чем в аду. Очень просто, если немного поманипулиро-вать с Библией, припомнила она. Согласно «Откровениям», в аду имеется вечное озеро расплавленной серы, температура которого, понятно, не может превышать точки ее кипения, составляющей 444,6 градуса по шкале Цельсия. А по одному из изречений Исайи, свет небесный ярче солнечного ровно в пятьдесят раз, что приводит нас, согласно элементарным началам радиационной физики, к локальной температуре 525 градусов.

Все то же самое… Iesu Grist.

Сири смотрела в окно, думая о мире, битком набитом энтузиастами Сэмми, у которых будут просто чесаться руки продвинуть ее маленький эксперимент еще на один шаг вперед. Но разве может кто-нибудь предсказать, какого рода джинн вырвется из вечнокипящей теоретической бутыли?.. Вдали за корпусами института теперь витали дымки, возможно, от автомобилей, которые при яркой вспышке света потеряли ориентацию. И разумеется, там были люди с поврежденной сетчаткой, глядевшие куда не надо, когда все это началось. По какой-то причине она вдруг представила себе крошечную птичку с окровавленными перьями и выжженными убийственным светом глазами, которая медленно, плавно и очень, очень долго падает прямо на Солнце.

Перевела с английского Людмила ЩЕКОТОВА

Пол Левинсон
ДЕЛО О МЕНДЕЛЕВСКОЙ ЛАМПЕ

1.

У большинства людей слово «фермер» ассоциируется с Калифорнией или Средним Западом. Мне же сразу вспоминается Пенсильвания, ее красная почва и сочная зелень в любое время года. Небольшие поля томатов и кукурузы, яркие пятна сохнущей на веревках одежды, а неподалеку обязательно отыщется домик фермера.

Дженна улетела в Англию на конференцию, выходные у меня оказались свободными, и я решил принять приглашение Мо и съездить к нему в гости в Ланкастер. Сперва через мост имени Джорджа Вашингтона, затем по загазованной Тернпайк; далее — еще один мост, потом — щербатое, заляпанное маслом шоссе, а там уж — поворот на проселочную дорогу, где я смог наконец опустить боковое стекло и вдохнуть полной грудью.

Мо, его жена и две дочки — хорошие люди, а сам он — просто исключительное явление среди судебно-медицинских экспертов. Возможно, причиной тому редкость преступлений в этой части страны, где немалую долю населения составляют эмиши^[3], отрицающие насилие. А может, его душу смягчает постоянная овощная диета. Но, в любом случае, Мо лишен той грубоватости и цинизма, которые приобретает большинство тех, кто регулярно имеет дело с мертвыми и искалеченными. Мо даже удалось сохранить некоторую наивность и восхищение перед наукой.

— Фил! — Одной рукой Мо хлопнул меня по спине, другой подхватил сумку.

— Фил, как дела? — услышал я из дома голос его жены Корины.

— Привет, Фил! — окликнула меня из окна его старшая дочка Лори (ей, наверное, уже все шестнадцать), и я успел заметить, как за стеклом мелькнули ее клубнично-рыжие волосы.

— Привет… — начал было я, но Мо уже поставил мою сумку на крыльцо и подталкивал меня к своей машине.

— Ты приехал рано, и это хорошо, — произнес Мо тоном школьника-заговорщика, свидетельствующим о том, что перед Мо вновь открылось некое новое и многообещающее научное направление. Экстрасенсорное восприятие, НЛО или обнаруженные в неожиданном месте руины майя не интересовали Мо совершенно. Его коньком были сила первозданной природы и исконная мудрость фермера. — Хочу, чтобы ты привез Лори подарочек, — добавил он шепотом, хотя услышать нас Лори никак не могла. — А заодно и покажу тебе кое-что. Ты не очень устал? Выдержишь короткую поездку?

— Куда от тебя денешься? Выдержу.

— Отлично, тогда поехали. Я наткнулся на одну идею эмишей… короче, сам увидишь. Тебе понравится.

* * *

От Ланкастера до Страсбурга пятнадцать минут езды по шоссе номер тридцать. Его обочины уставлены стандартными лавочками и магазинчиками, но если свернуть с основной дороги и проехать полмили в любом направлении, то вернешься в прошлое, лет на сто или больше. Это подскажет вам сам воздух — густой коктейль из пыльцы и конского навоза. Он пахнет столь пленительно и реально, что глаза увлажняются от удовольствия, а мухи перестают раздражать.

С шоссе мы свернули на дорогу к Нордстар.

— Ферма Якоба Штольцфуса дальше по дороге, справа, — сообщил мне Мо.

Я кивнул.

— Чудесный вид. — До заката оставалось минут пять, и небо окрасилось в цвет брюшка малиновки, отлично гармонирующий с красноватым оттенком почвы и зеленью ферм. — А он не станет возражать, если мы нагрянем на машине?

— Конечно, нет. Если за рулем сидит не эмиш, то они ничего не имеют против. А Якоб, как ты сам убедишься, не столь фанатичен, как прочие.

Мне показалось, что я его уже вижу справа от дороги, которая успела превратиться в две колеи на грунте. Прислонившись к корявому стволу яблони, стоял седовласый бородач, облаченный в черный рабочий комбинезон и темно-малиновую рубашку.

— Это Якоб? — спросил я.

— Думаю, да. Но не уверен.

Мы подъехали к яблоне и вышли из машины. Неожиданно стал накрапывать редкий осенний дождик.

— Вы по делу? — спросил мужчина далеко не дружественным тоном.

— Гм… да, — ответил явно удивленный Мо. — Извините за вторжение, но Якоб… Якоб Штольцфус сказал, что не будет против, если мы к нему заглянем…

— У вас было дело к Якобу? — снова спросил бородач. Глаза у него покраснели и увлажнились. Впрочем, причиной тому мог оказаться и дождь.

— Вообще-то, да, — сказал Мо. — Но если сейчас неподходящее время…

— Мой брат умер, — произнес мужчина. — Меня зовут Исаак.

— Умер? — воскликнул Мо. — Но… но что случилось? Я еще вчера с ним разговаривал.

— Мы и сами точно не знаем. Наверное, сердечный приступ. Так что сейчас неудачное время для визита. Скоро соберется семья.

— Да-да, конечно. — Мо взглянул мимо Исаака на амбар, который я только что заметил. Двери его были слегка приоткрыты, а внутри мерцал тусклый свет.

Мо шагнул к амбару, но Исаак предостерегающе вытянул руку:

— Прошу вас! Будет лучше, если вы уедете.

— Да, конечно, — повторил Мо, и я отвел его к машине.

— Ты в порядке? — спросил я, когда мы уселись, а Мо завел двигатель.

Мо покачал головой:

— Не могло у него быть сердечного приступа. В это время — не могло.

— Сердечные приступы обычно не спрашивают заранее, когда придет подходящее время, — заметил я.

Мо все еще качал головой, разворачивая машину.

— Думаю, его кто-то убил, — изрек он.

* * *

Нынче судмедэксперты склонны подозревать убийство, даже если девяностолетняя старушка мирно почила во сне, но Мо подобные заявления не свойственны.

— Расскажи мне все, — неохотно попросил я. Вот не было печали… Как говорится, поехал отдохнуть, а попал на работу.

— Неважно, — пробормотал Мо. — Я и так слишком многое тебе выболтал.

— Выболтал? Да ты мне и слова не сказал.

Мо вел машину, заслонившись угрюмым молчанием. Он даже выглядеть стал иначе, точно надел маску.

— Пытаешься меня от чего-то оградить? Сам знаешь, ничего у тебя не выйдет.

Мо не проронил ни слова.

— И какой в этом смысл? — продолжал я гнуть свое. — Через пять минут мы вернемся к Корине и девочкам. Они на тебя только посмотрят и сразу поймут: что-то случилось. И как ты тогда будешь выкручиваться?

Мо внезапно свернул на боковую дорогу, заставив мои почки войти в тесный контакт с дверной ручкой.

— Что ж, пожалуй, в этом ты прав, — признал он и начал тыкать в кнопки мобильного телефона.

— Алло? — услышал я голос Корины.

— Неважные новости, дорогая, — сдержанно произнес Мо, хотя его невозмутимость показалась мне наигранной. — В конторе возникли кое-какие дела, и нам придется сегодня же вернуться в Филадельфию.

— Тебе и Филу? У вас все в порядке?

— У нас двоих — да. Не волнуйся. Когда приедем, я тебе позвоню.

— Я люблю тебя.

— И я тебя. Поцелуй за меня девочек перед сном.

Он повернулся ко мне.

— В Филадельфию? — спросил я.

— Лучше не сообщать им подробности, особенно когда это касается работы. Зачем тревожить женщин?

— Корина уже встревожена. Ведь она даже не упрекнула тебя за то, что ты не приедешь на обед. Кстати, ты не думаешь, что я тоже обеспокоен? Так в чем, собственно, дело?

Мо опять промолчал. Он завел машину и свернул на дорогу (на сей раз проявив милосердие и сделав это плавно) перед дорожным знаком, сообщающим, что впереди — шоссе на Пенсильванию.

* * *

Когда Мо прибавил скорость, я поднял стекло. Ночь внезапно стала сырой и холодной.

— Не хочешь намекнуть, куда мы едем? Или просто отвезешь меня в Филадельфию? — спросил я.

— Я тебя высажу у вокзала на Тридцатой улице. В поезде перекусишь и через час будешь в Нью-Йорке.

— А ты не забыл, что моя сумка осталась у тебя на крыльце? Не говоря уже о машине?

Мо нахмурился, но даже не сбавил скорость.

— Знает ли обо всем Эймос? — пробормотал он несколько секунд спустя. Скорее себе, чем мне.

— Эймос — друг Якоба?

— Это его сын.

— Что ж, полагаю, ты не сможешь позвонить ему по телефону?

Мо покачал головой и опять нахмурился:

— Очень многие неправильно понимают эмишей. Думают, что они вроде луддитов и выступают против любых машин. На самом деле это не так. Они сопротивляются натиску техники, спорят между собой, принимать ее или отвергать, а если принимать, то в какой мере? Они стемятся, чтобы прогресс не нанес ущерба их независимости и самодостаточности. Они вовсе не отвергают телефоны как таковые, эмиши просто не хотя держать их в доме, дабы никто не вмешивался в их домашние дела.

— И они правы, — фыркнул я. — Сколько раз звонок капитана выдирал меня из постели!

Мо ухмыльнулся — впервые с той минуты, когда мы покинули ферму Якоба Штольцфуса. Хороший признак.

— Так где эмиши держат свои телефоны? — спросил я, воспользовавшись минутой и надеясь, что Мо наконец перестанет упираться.

— Что ж, это очередной спорный вопрос. У них на этот счет нет единой точки зрения. Некоторые разрешают ставить телефонные кабинки на границе своих владений, чтобы иметь возможность позвонить, не нарушая при этом неприкосновенность своих жилищ.

— А у Эймоса есть телефонная кабинка?

— Не знаю, — буркнул Мо. Он так всегда отвечает, когда начинает думать о чем-то другом.

— Но ты говорил, что его семья более открыта по сравнению с другими.

Мо повернул голову, взглянул на меня, потом снова уставился на дорогу.

— Да, они более открыты. Но не в том, что касается средств связи.

— А в чем?

— В вопросах медицины.

— Медицины?

— Что ты знаешь об аллергии?

Я почесал нос. Наверное, еще в Страсбурге в ноздри попала пыльца.

— У меня бывает сенная лихорадка, — принялся перечислять я. — Иногда мой рот начинает буквально пылать из-за кусочка мускусной дыни. Да что говорить — у меня на глазах как-то умер человек, застигнутый приступом удушья, возможно аллергического. Думаешь, Якоба Штольцфуса сразило нечто подобное?

— Нет. Я полагаю, его убили, потому что он пытался предотвратить гибель людей.

— Ладно. Когда ты в прошлый раз об этом заикнулся, я попросил объяснить, а ты ответил, что это неважно. Так мне спросить снова или лучше сразу забыть?

Мо вздохнул:

— Знаешь, генной инженерией начали заниматься задолго до открытия ДНК.

— Повтори-ка.

— Скрещивание растений для получения новых комбинаций генов началось, вероятно, почти одновременно с появлением человечества как вида, — сказал Мо. — Дарвин это понял и назвал искусственным отбором. Мендель сформулировал первые законы генетики в результате опытов по скрещиванию гороха. А Лютер Бербанк вывел гораздо больше сортов фруктов и овощей, чем вышло из наших лабораторий, где занимаются комбинированием генов.

— А как это связано с эмишами? Они тоже выводят новые сорта овощей?

— И не только по этой причине. Например, их дома освещают особые виды светляков. Или возьмем «альтруистический навоз» — в нем плодятся личинки, которые после внесения удобрения в почву сами отыскивают корни растений и умирают возле них, обеспечивая корням питание. Но об этих открытиях никто не знает. Эмиши создали биотехнологию высшего уровня, отвергая нашу.

— И твой друг Якоб над этим работал?

Мо кивнул:

— Аллергологи — наши традиционные исследователи — недавно начали выяснять, каким образом некоторые продукты питания становятся катализаторами аллергии. Ведь дыня обжигает твой рот именно в сезон сенной лихорадки, правильно? И именно потому, что она действительно обостряет сенную лихорадку. Точно так же действует и арбуз, и некоторые виды пыльцы. Якоб и его соотечественники знают об этом уже лет пятьдесят — и продвинулись очень далеко. Они пытаются вывести новый вид плодов, какую-то разновидность томатов, способную стать «антидотом» при аллергиях и свести гистаминное действие аллергенов почти к нулю.

— Нечто вроде органического «гисманола»?

— Даже лучше. Это превзойдет по эффекту любую химию.

— Ты в порядке? — Я заметил, что лицо Мо покрылось крупными каплями пота.

— Конечно, — ответил он и кашлянул. — Не знаю. Якоб… — Мо вдруг зашелся в приступе неудержимого кашля.

Я обхватил его одной рукой, удерживая на сиденье, а другой вцепился в руль. Рубашка Мо мгновенно пропиталась потом, дыхание стало резким и прерывистым.

— Мо, держись! — выкрикнул я и, не снимая левой руки с руля, стал шарить правой во внутреннем кармане пиджака. Наконец пальцы нащупали инъектор с эпинефрином, который я всегда ношу с собой. Я выхватил его, не сводя глаз с Мо. Он обмяк, едва сохраняя сознание и кое-как держась за руль. Я как можно мягче отодвинул его к дверце и принялся нашаривать ногой педаль тормоза. Нас обгоняли проносящиеся по шоссе машины, ослепляя вспышками фар в зеркале заднего вида. К счастью, Мо ехал в крайнем правом ряду, и меня ослеплял поток машин лишь с одной полосы. Наконец моя подошва наткнулась на педаль тормоза, и я плавно утопил ее до упора. Каким-то чудом машина относительно медленно остановилась на обочине, и мы не пострадали.

Я взглянул на Мо, задрал рукав его рубашки и прижал к руке инъектор. Я не мог сказать точно, как долго он уже не дышит, но дело обстояло очень скверно.

Схватив трубку мобильного телефона, я набрал 911.

— Срочно пришлите кого-нибудь! — рявкнул я. — Нахожусь на шоссе в Тернпайк, стою перед развилкой на Филадельфию. Я доктор Фил д’Амато, медэксперт нью-йоркского департамента полиции, и это срочный медицинский вызов.

Я не был уверен точно, что у него анафилактический шок, но адреналин навредить ему никак не мог. Прижав ухо к груди Мо, я не расслышал ударов сердца. «Господи, прошу тебя!»

Я делал Мо искусственное дыхание «рот в рот», массаж сердца, умолял его очнуться. «Держись, черт бы тебя побрал!» Но я уже знал. Со временем у медэкспертов развивается своего рода отвратительное шестое чувство. И я знал, что какой-то мощный аллерген только что убил моего друга. Прямо у меня на руках.

Скорая примчалась через восемь минут — быстрее, чем в Нью-Йорке. Но это уже не имело значения. Мо скончался.

Пока медики пытались вдохнуть в него жизнь, я смотрел на телефон в машине. Я обязан был позвонить Корине и все рассказать. Немедленно. Но в пластиковом окошечке дисплея я видел лишь рыжую головку Лори.

2.

— Вы сами-то в порядке, доктор д’Амато? — спросил санитар.

— Да, — отозвался я. Кажется, меня трясло.

— Эти аллергические реакции бывают смертельными, — сказал он, глядя на Мо.

Будто я не знал.

— Вы сообщите семье? — спросил санитар. Они собирались отвезти тело Мо в местный госпиталь.

— Да, — буркнул я, вытирая слезинку. Мне показалось, что я задыхаюсь. Пришлось успокоиться, взять себя в руки и отделить психологию от физиологии, чтобы разобраться в своем состоянии. Я медленно вдохнул и выдохнул. Повторил. Ясно. Все в порядке. На самом деле я не задыхаюсь.

Скорая умчалась в ночь, увозя тело Мо. А вот он точно задыхался, и это его убило. Так что же он начал мне рассказывать?

Я снова посмотрел на телефон. Самое правильное действие — вернуться к дому Мо и уже там все рассказать Корине. Такие чудовищные известия не сообщают по телефону. Но я должен узнать, что именно случилось с Мо, и вряд ли Корина мне в этом поможет. Мо не хотел ее тревожить и ничего ей не рассказывал. Нет, мне нужно узнать, что задумал Мо — а для этого поехать в Филадельфию. Туда, куда он сам хотел меня отвезти.

Но куда?

Я нажал пару кнопок и вывел на дисплей телефона список хранящихся в его памяти номеров. Владелицей единственного номера с городским кодом 215 значилась некая Сара Фишер. Ее адрес мне был более или менее знаком — возле университета Темпл.

Я набрал код, вызвал из памяти номер и нажал кнопку вызова.

Потрескивание, потом тихий жестяной звук сигнала.

— Алло? — услышал я женский голос, прозвучавший ближе, чем я ожидал.

— Здравствуйте. Это Сара Фишер?

— Да. Я вас знаю?

— Я друг Мо Бюхлера. Кажется, сегодня мы с ним ехали именно к вам…

— Кто вы? У Мо все в порядке?

— Ну…

— Слушайте, кто вы такой, черт побери? Если не ответите прямо, я положу трубку.

— Я доктор Фил д’Амато. Медэксперт из нью-йоркского департамента полиции.

Она на несколько секунд смолкла, потом сказала:

— Ваше имя мне почему-то знакомо.

— Что ж, я написал несколько статей…

— Погодите. — Я услышал, как она положила трубку и зашелестела бумагами. — В «Дискавер» у вас опубликована статья о бактериях, устойчивых к антибиотикам, правильно? — спросила она пол минуты спустя.

— Да, — подтвердил я. При иных обстоятельствах мое «эго» просто воспарило бы в небеса, обнаружив столь заинтересованного читателя.

— Ладно. В каком месяце статья была опубликована?

Господи…

— Э-э… в конце прошлого года, — сказал я.

— Я тут вижу ваш портрет. Опишите его.

— Прямые темные волосы… с легкими залысинами, — начал я. Ну как я мог помнить, как выгляжу на этом паршивеньком смазанном портрете?

— Продолжайте.

— Еще у меня довольно густые усы и очки в стальной оправе. — Я отрастил усы по просьбе Дженны, и по этой усатой фотографии редакционный художник потом и сделал портрет пером и тушью.

Она немного помолчала, затем вздохнула:

— Хорошо. А теперь вам придется рассказать, зачем вы мне позвонили. И что случилось с Мо.

3.

До квартиры Сары оказалось менее получаса езды. Я все объяснил ей по телефону, и мне показалось, что она скорее опечалена, чем удивлена. Она попросила меня приехать.

Я позвонил и Корине, и рассказал ей все, как смог. Прежде чем стать медэкспертом, Мо был полицейским. Наверное, женам полицейских полагается быть готовыми к такому исходу, но как, скажите на милость, можно подготовить человека к подобному известию после двадцати лет благополучного брака? Она плакала, я плакал, и я слышал, как плачут дети. Я сказал ей, что еще заеду — и знал, что заехать к ней мне надо обязательно, — но все же надеялся услышать от нее: «Нет, я в порядке, Фил, правда, а ты ведь захочешь выяснить, что именно и почему случилось с Мо…» — именно это я и услышал. Сейчас таких женщин, как Корина РодригесБюхлер, уже не делают.

Как раз напротив дома, где жила Сара, обнаружилась стоянка — в Нью-Йорке такое сочли бы даром небес. Я заправил рубашку в брюки, затянул пояс и постарался взять себя в руки, а уже потом надавил на кнопку звонка у подъезда.

Она встретила меня перед распахнутой дверью своей квартиры на втором этаже, когда я, слегка запыхавшись, поднялся по лестнице. У нее оказались соломенного оттенка волосы и грустные глаза, но приветствовала она меня искренней и широкой улыбкой, которую я вовсе не ожидал увидеть после допроса по телефону. На вид ей было около тридцати.

Свет в квартире был мягкий и приглушенный, как на выставке «Париж при газовом освещении», и слегка пахло лавандой. У меня сразу зачесался нос.

— Лаванда помогает уснуть, — пояснила Сара, приглашая меня сесть в старинное и очень мягкое кресло. — Я уже собиралась ложиться, когда вы позвонили.

— Извините…

— Нет, это мне следует извиниться. За то, что я с вами так обращалась, и за то, что случилось с Мо. — На его имени ее голос дрогнул. — Вы, наверное, голодны. Я вам принесу чего-нибудь.

Она вышла в соседнюю комнату, скорее всего, кухню. На ней были легкие белые брюки, и пока она шла, я успел оценить, как привлекательно смотрятся на просвет контуры ее фигуры.

— Вот, отведайте для начала, — предложила она, вернувшись с тарелкой винограда.

Сорт «конкорд» один из моих любимых. Положите ягоду в рот, прокусите пурпурную кожицу, раскатайте мякоть по языку — и вы ощутите вкус осени.

Но я не шелохнулся.

— Знаю, — сказала она. — Вы не хотите пробовать подозрительную еду после того, что случилось с Мо. И я вас не виню. Но это вы можете есть спокойно. Вот, смотрите. — Хозяйка отщипнула от кисти ягоду и положила в рот. — М-м-м… — Она облизнула губы и вынула пальцами косточки. — Слушайте, если хотите, выберите ягоду сами и дайте ее мне. Хорошо?

В желудке у меня урчало, а голова уже слегка кружилась от голода, и я понял, что должен принять решение. Или немедленно уйти, если я не доверяю этой женщине, или съесть то, что она мне предложит.

— Ладно, решать вам, — сказала она. — У меня есть копченая ветчина. Если хотите, могу сделать бутерброд. Или просто принести кофе или чай.

— Все вместе, — решился я. — То есть я не откажусь от бутерброда и чая. И виноград тоже попробую.

Я положил в рот виноградину. Паранойя может оказаться почти столь же опасной, как и порождаемая ею воображаемая угроза.

Через несколько минут она вернулась с бутербродами и чаем. За это время я успел съесть три виноградины, и мне сразу полегчало.

— Идет война, — сказала она и поставила поднос с едой на край стола. Бутерброды она сделала с черным хлебом, и пахли они изумительно.

— Война? — переспросил я, впиваясь зубами в ветчину. — Так вы полагаете, что Мо убил какой-то террорист?

— Не совсем так. — Сара присела рядом со мной, с чашкой в руке. — Эта война продолжается уже очень давно. Потому что это биологическая война. И корни она пустила гораздо более глубокие, чем то, что мы сейчас считаем терроризмом.

— Что-то я не понимаю.

— И не поймете. Об этом мало кто задумывается. Вот вы полагаете, что эпидемии, внезапные вспышки аллергических реакций или болезни, выкашивающие урожаи, убивающие скот, случаются сами по себе? Иногда это действительно так. Но чаще причина гораздо сложнее.

Она глотнула чаю. Было нечто особенное в освещении, в ее волосах и лице, а может, и во вкусе еды, из-за чего мне неожиданно показалось, будто я ребенком вернулся в шестидесятые годы. Я даже не удивился бы, уловив запах ладана.

— Кто вы? — спросил я. — Вернее, что вас связывало с Мо?

— Я работаю в Темпле над докторской диссертацией. Специализация — этноботаническая фармакология. И Мо… он был очень хорошим человеком.

Мне показалось, что в уголке ее глаза блеснула слезинка.

— И он помогал вам работать над диссертацией о той самой войне микроорганизмов?

— Не совсем. Вы ведь знаете академический мир. Никто не позволил бы мне делать диссертацию на столь возмутительную тему — ее не пропустил бы ученый совет. Поэтому пришлось все замаскировать, изобразить как нечто более невинное, а самое ценное до поры приберечь. Чтобы потом протащить контрабандой. Но вы правы — подтекстом моей работы стало именно то, что мы называли «биовойнами», которые на самом деле есть нечто гораздо большее, чем война микроорганизмов. И Мо был одним из тех, кто помогал мне в исследованиях.

Верно, очень похоже на Мо.

— И эмиши как-то ко всему этому причастны?

— И да, и нет. Эмиши не являются такой уж единой общиной, как нам представляется. Они по-разному живут, у них разные системы ценностей…

— И некоторые из них — возможно, некая отколовшаяся от остальных группа — участвуют в этой биовойне?

— Главные из тех, кто причастен к биовойне, — не настоящие эмиши, хотя и живут неподалеку от Ланкастера, а предки их поселились в этой стране более 150 лет назад. Но многие принимают их за эмишей, поскольку те тоже близки к земле и почти не пользуются современными технологиями. Но это не эмиши. Настоящий эмиш не способен на жестокость.

— Вам многое известно об эмишах, — заметил я.

Она слегка покраснела:

— Я одна из них. И в достижении своих целей дошла до предела, который наша церковь предписала женщине. Я умоляла епископа отпустить меня учиться в колледж — а ведь он знал, насколько высоки ставки и как важно то, что я изучаю, — но он мне отказал. Он заявил, что место женщины — дом. Наверное, он хотел меня защитить, но остаться я не смогла.

— Вы знаете Якоба Штольцфуса?

Сара кивнула и сжала губы.

— Он был моим дядей, — ответила она. — Братом моей матери.

— Извините. — Судя по ответу, она уже знала о смерти Якоба. — Кто вам сообщил? — тихо спросил я.

— Эймос… мой двоюродный брат… сын Якоба. Недалеко от его дома есть телефонная кабинка.

— Понятно, — протянул я. Вот это вечерок, ничего не скажешь. — Думаю, Мо пришел к выводу, что люди, которые похожи на эмишей, но не эмиши, каким-то образом убили Якоба.

Лицо Сары исказилось, она с трудом сдерживала слезы.

— Мо был прав, — выдавила она. — Они убили Якоба. И Мо убили тоже они.

Я накрыл руку Сары ладонью, чтобы как-то утешить. Этого оказалось недостаточно. Тогда я встал, подошел и обнял ее. Она, вся дрожа, поднялась со стула и разрыдалась в моих объятиях. Сквозь тонкую ткань я ощущал тело женщины и то, как колотится ее сердце.

— Не отчаивайтесь. Мы обязательно найдем этих негодяев.

Она покачала головой, не отрывая ее от моей груди:

— Вы их не знаете!

— Мы их найдем! — повторил я.

Сара еще раз прижалась ко мне, потом отодвинулась.

— Извините. Я не собиралась так распускаться. Как насчет стакана вина? — спросила она, посмотрев на мою опустевшую чашку.

Я бросил взгляд на часы. Уже без пятнадцати десять, и я безумно устал. Но мне надо узнать как можно больше.

— Хорошо, — согласился я. — Но только один стакан.

Она улыбнулась все еще подрагивающими губами, вышла на кухню и вскоре вернулась с двумя стаканами темно-красного напитка. Я сел и пригубил из своего. Вино оказалось хорошим — слегка напоминало португальское, с легким фруктовым оттенком и слабым древесным послевкусием.

— Местное, — пояснила она. — Нравится?

— Да.

Она тоже отпила вина, потом прикрыла глаза и запрокинула голову. Из-под полуприкрытых век ее голубые глаза поблескивали, как два драгоценных камня. Я решил сосредоточиться на самой насущной проблеме:

— Но как именно убивают эти люди, ведущие биовойну? Что они сделали с Якобом и Мо?

Ее веки оставались неподвижными чуть дольше, чем я ожидал — словно она грезила наяву или находилась на грани сна. Потом Сара посмотрела на меня и медленно тряхнула головой:

— Способов у них много. Новейший — использование какого-то катализатора, находящегося в пище — мы думаем, что это особый сорт дыни, — который резко усиливает действие любого из множества аллергенов. — Она встала и обвела комнату рассеянным взглядом. — Я выпью еще стаканчик. Вы уверены, что не хотите еще?

— Уверен, спасибо, — ответил я и уставился на свой стакан, пока она выходила на кухню.

А ведь катализатор из той проклятой дыни может находиться в этой самой посудине…

И тут я услышал отчетливый звон: в кухне что-то разбилось.

Я бросился туда. Сара стояла возле осколков какого-то стеклянного предмета, который раньше напоминал, наверное, старинную керосиновую лампу. От осколков исходило белое свечение. С пола взлетело несколько крошечных жучков.

— Извините, — пробормотала Сара. Она снова плакала, размазывая слезы. — Я ее смахнула. Что-то я сегодня не в себе.

— Никто и не смог бы… в вашей ситуации.

Она вновь обвила меня руками, прижалась. Я инстинктивно поцеловал ее в щеку, чуть коснувшись губами, рассчитывая, что это сойдет за братский поцелуй.

— Останьтесь сегодня со мной, — прошептала она. — Разложите вон ту кушетку и сможете спать спокойно. Я буду в спальне. Мне страшно…

Мне тоже стало страшно, потому что я испытал острое желание поднять ее, отнести в спальню, на кушетку — куда угодно, — уложить, нежно освободить от одежды, пригладить пальцами ее сладко пахнущие волосы и…

Но Дженна тоже была мне очень дорога. И хотя мы не принесли друг другу официальных брачных клятв…

__ Что-то мне не по себе, — пробормотала Сара и мягко отстранилась. — Я ведь еще до вашего приезда выпила вина… — Голова ее качнулась, тело обмякло, а глаза закатились.

— Давайте я вам помогу. — Сперва я пытался поддерживать женщину, потом поднял на руки и отнес в спальню. Очень аккуратно уложил на кровать и нащупал пульс на запястье. Нормальный, хотя и немного учащенный. — Все в порядке, — успокоил я хозяйку дома. — Просто легкое потрясение и переутомление.

Она негромко простонала и взяла меня за руку. Я накрыл руку Сары своей, долго держал, пока ее пальцы не разжались во сне, и лишь тогда тихо вышел в соседнюю комнату. Я слишком устал, чтобы куда-то ехать, и настолько вымотался, что у меня не хватило ума сообразить, как раскладывается кушетка. Поэтому я просто свалился на нее, ухитрился сбросить туфли и моментально заснул. В последнюю секунду я подумал, что надо еще раз заехать на ферму Штольцфуса и что разбившаяся лампа была, наверное, очень красивой. И еще я понадеялся, что меня не отравили…

4.

На следующее утро я проснулся внезапно, словно от толчка. Приподнялся, опираясь на руку, и повернулся как раз вовремя: перед моими глазами проплыла мокрая спина Сары. Наверное, только что из душа. Мне сразу подумалось, что есть и иные, не столь приятные способы пробуждения.

— Думаю, мне надо снова съездить на ферму Якоба, — сказал я ей за завтраком. Мы ели пшеничные тосты, яйца «в мешочке» и пили чай «дарджилинг», напоминающий ликер.

— Зачем?

— Ее с наибольшим основанием можно назвать местом преступления.

— Я поеду с вами.

— Слушайте, вы вчера вечером были очень расстроены… — начал было я.

— Правильно, и вы тоже. Но теперь я в порядке. Кроме того, я вам потребуюсь, чтобы разобраться в ситуации и подсказать, на что следует обратить внимание. Эмишей знаю я, а не вы.

Тут она была права.

— Хорошо, — согласился я.

— Прекрасно. Кстати, а что вы намерены там отыскать?

— Сам не знаю, — признался я. — Мо не терпелось показать мне что-то на ферме Якоба.

Сара задумалась, нахмурившись.

— Якоб работал над органическим противоядием от катализатора аллергии, — сказала она наконец, — но он действует очень медленно. Могут уйти годы, прежде чем катализатор накопится в организме в опасном количестве. Так что же мог показать вам Якоб во время столь краткого визита?

Если бы она сообщила мне это накануне, то виноград и бутерброды с ветчиной показались бы мне еще вкуснее.

— Что ж, сейчас нам больше негде искать, — сказал я и взялся за последний тост.

Но что означали ее слова применительно к убийству Мо? Кто-то и ему давал медленно действующий яд, который копился в организме неизвестное количество лет — так же, как и в организме Якоба, — и в результате оба умерли в один день?

Маловероятно. Похоже, тут действовали силы более серьезные, нежели один катализатор. Интересно, сказал ли Мо что-нибудь Якобу обо мне? И о том, что я к нему приеду? Я очень надеялся, что не сказал — мне очень не хотелось оказаться в роли второго, решающего катализатора.

* * *

Через час мы уже мчались на запад в сторону Тернпайк. Ярко сияло солнце, в окно врывался свежий ветер — замечательный день для загородной прогулки, да только ехали мы расследовать смерть одного из моих лучших друзей. Я позвонил Корине и сообщил, что заеду днем, если смогу.

— Расскажите мне о своей работе, — попросил я Сару. — О настоящей работе, а не о туфте для научного совета.

Как вы знаете, очень многие судят о науке по ее техническому оснащению. То есть если исследование делается без применения компьютеров, микроскопов и новейших красителей для ДНК, что это уже не наука, а магия, предрассудки или откровенная чушь. Но наука, по сути своей, есть метод, рациональный способ исследования мира, а все эти железки — вещь вторичная. Разумеется, приборы очень помогают, потому что раскрывают перед нашим сознанием более широкую картину, они подвластны зрению, осязанию и другим органам чувств человека. Но ведь приборы не очень-то нужны, верно?

— То есть сельское хозяйство, селекция растений и животных и прочие манипуляции с природными фактами практикуются людьми уже тысячелетиями, и никакого сложного оборудования для этого не требуется?

— Правильно, — согласилась Сара. — Но это очевидный факт и, уж конечно, не причина для убийства. Однако есть некие люди, которые преобразуют природу не для того, чтобы вывести новые, улучшенные сорта, а чтобы на этом нажиться, приобрести власть и устранить всех, кто станет у них на пути.

— Нечто вроде мафии биологов, — пробормотал я.

— Да, можно и так сказать.

— А есть ли у вас какие-нибудь примеры, улики, кроме вашей теории об аллергене?

— Вы сомневаетесь? Хорошо, вот вам пример. Вы никогда не задумывались над тем, почему у нас, в Штатах, после второй мировой войны люди стали так грубы друг с другом?

— Что-то не понимаю…

— Об этом немало написано в социологической литературе. В первой половине века имелся некий стандарт цивилизованности, вежливости, межличностных отношений — то, как люди общались на публике, в бизнесе, в семье. А потом устои пошатнулись. И это признают все. Кое-кто винит во всем напряженность атомного противостояния или то, что телевизор все более подменяет школьное образование и становится для детей основным источником информации. Есть и множество иных причин. Но у меня имеется собственная теория.

— Какая же?

— После второй мировой войны в атомный век вступил весь мир, а не только Америка. И в Англии, и в Западной Европе тоже есть телевидение и автомобили. Но Америку от Европы отличают именно огромные сельскохозяйственные территории, где можно тихо и незаметно выращивать нечто, к чему у большинства людей существует аллергия низкого уровня. И я считаю, что причиной всеобщей раздражительности и утраты самообладания стало нечто, проникшее-буквально каждому под кожу — аллерген, специально созданный для этой цели.

«Боже, теперь я понял, почему ее теорию в штыки принял ученый совет. Пожалуй, стоит ей подыграть. Ведь я на собственном горьком опыте убедился: с безумцами лучше не спорить».

— Что ж, у японцев в конце войны имелись вполне конкретные планы начала биологической войны. Они собирались распространять возбудителей смертельных болезней с помощью воздушных шаров.

Сара кивнула:

— Японцы — одна из самых продвинутых наций во всем, что касается сельского хозяйства. Не знаю, замешаны ли здесь и они, но…

Запищал телефон.

Маклахен как-то написал, что в нашем технологическом мире машина есть единственное место, где можно укрыться от назойливого и требовательного телефонного звонка. Но это, разумеется, было написано до эпохи мобильных телефонов.

— Алло? — ответил я.

— Алло? — отозвался мужской голос со странным акцентом, молодой и одновременно низкий. — Мистер Бюхлер, это вы?

— Гм-м… нет. Вы что-то хотите ему передать?

Молчание. Потом:

— Ничего не понимаю. Это машина мистера Бюхлера?

— Правильно, но…

— А где Мо Бюхлер?

— Представьтесь, пожалуйста.

Я услышал странное пощелкивание, потом гудок.

— В этом телефоне есть функция «ответный звонок»? — спросил я себя и Сару, потом отыскал нужную кнопку и нажал ее.

— Добро пожаловать в справочную AT&T, — услышал я бодрый женский голос. — Данный абонент или недоступен, или находится за пределами зоны вызова…

— Это был Эймос, — заключила Сара.

— Тот парень, что звонил? — тупо уточнил я.

Сара кивнула.

— Наверное, он все еще в шоке после смерти отца, — предположил я.

— А я думаю, что он его и убил, — сказала Сара.

5.

Мы углублялись в Пенсильванию, и неестественно яркие краски придорожных рекламных щитов постепенно сменялись разнообразными оттенками зелени, которыми я восхищался всего лишь вчера. Но сегодня краски природы были мне не в радость. Я понял, каково истинное лицо природы. Мы романтизируем ее красоту, но ведь природа и есть источник неурожая, голода, землетрясений, болезней, смертей… И еще оставался открытым вопрос: верна ли теория Сары о том, что некоторые люди помогают темной стороне природы?

Сара рассказала мне об Эймосе. Ему сейчас шестнадцать лет. Он получил лишь начальное школьное образование. Однако, как и подобает потомку эмишей из отколовшейся группы, о существовании которой посторонние и не подозревают, мальчик получил и неплохое самостоятельное научное образование: он обучился искусству биологи-ческой алхимии. Он стал учеником своего отца.

— Но зачем? Какова причина убийства?

— Эймос не только будущий ученый, но еще и типичный упрямый подросток. У него много подружек, он любит выпить и погонять на машине, как прочие парни из разных группировок эмишей.

— О чем вы говорите?

— «Гроффи», «Эмми» и «Трейлеры» — это лишь три самые крупные группировки. Но есть и другие, поменьше. Конечно, Якобу все это не нравилось. Времяпрепровождение Эймоса было постоянной причиной ссор отца и сына.

— И убийство Якоба?..

— Но ведь Якоб мертв? И я совершенно уверена, что одна из группировок, в которой состоит Эймос, связана с биологической мафией. Той, что убила и Мо.

Остаток пути мы ехали молча. Я так и не смог решить, как относиться к этой женщине и ее идеям.

Наконец мы добрались до проселочной дороги, ведущей к ферме Штольцфуса.

— Думаю, лучше будет оставить машину здесь, а вам идти дальше одному, — посоветовала Сара. — Машины и странные женщины при-влекают куда больше внимания эмишей, чем одинокий пеший мужчина.

— Но Мо мне говорил, что Якоб спокойно относится к машинам, и…

— Якоб мертв, — напомнила Сара. — А то, что нравилось ему, и то, что нравится его семье, может весьма сильно различаться.

Я припомнил вчерашнюю враждебность брата Якоба, одного из дядьев Сары.

— Ладно, — согласился я. — Думаю, вы знаете, о чем говорите. Я вернусь минут через тридцать — сорок.

— Хорошо. — Сара пожала мне руку и улыбнулась.

* * *

Я брел по проселочной дороге, слабо представляя, что надеюсь отыскать в ее конце.

Несомненно, вовсе не то, что обнаружил.

Запах дыма я ощутил задолго до того, как дошел до дома и амбара. Оба сгорели дотла. Боже! Надеюсь, в этих деревянных строениях никого не было.

— Эй! — крикнул я.

Мой голос эхом разлетелся над пустыми полями. Я огляделся и прислушался. Ни людей, ни домашнего скота. Я бы с радостью услышал даже хриплый лай собаки.

Подойдя к остаткам амбара, я поковырял ногой обугленные доски. Несколько тлеющих угольков подмигнули мне красными глазками. Время приближалось к полудню. По моим прикидкам, все это произошло — и очень быстро — примерно шесть часов назад. Впрочем, я не эксперт по поджогам.

Разогнав рукой едкий дым, от которого першило в горле, я вытащил фонарик с мощной галогенной лампочкой (подарок Дженны) и направил его луч в дым, выползающий из кучи обгорелых досок.

Мой взгляд зацепился за какое-то зеленое — зеленее травы — пятно. Это оказался обгоревший переплет старинной книги. Страницы выгорели полностью. Я сумел разобрать несколько букв старинного шрифта, тисненных золотом, и коснулся предмета кончиком пальца. Он оказался теплым, но не горячим. Я поднял его и осмотрел.

Одна строка сохранила буквы «На», вторая — «банк».

Банк? На… банк? Так что это было? Нечто вроде банковской книги эмишей? Какой-нибудь «Первый пахарский национальный банк»?

Нет, для банковской книги такая обложка не подходит. И слово «банк» начинается со строчной, а не с прописной. Банк, банк… гм-м… погодите-ка, а что мне вчера Мо говорил про банк? Банк… Точно, Бербанк. Дарвин и Бербанк! Лютер Бербанк!

Лютер Бербанк, «Партнер Натуры» — вот как называлась книга, обгоревшие останки которой я сейчас держу в руке. Много лет назад я взял эту книгу в библиотеке в Аллертоне, и она меня заинтересовала.

Что ж, Мо и Сара оказались правы, как минимум, в одном — образовательный уровень хотя бы некоторых эмишей был гораздо выше, чем у выпускников средних школ…

— Опять вы!

Я едва не выпрыгнул из туфель и обернулся.

— О, мистер…

Передо мной стоял брат Якоба.

— Исаак Штольцфус, — представился он. — Что вы здесь делаете?

Тон его оказался настолько угрожающим, а глаза настолько гневными, что мне на мгновение показалось, будто он считает меня виновником пожара.

— Исаак… мистер Штольцфус, — пробормотал я. — Я только что приехал. И соболезную вашей утрате. Что здесь произошло?

— Семья моего брата, хвала Господу, сегодня рано утром отправилась к родственникам в Огайо, еще до рассвета. Поэтому никто не пострадал. Я поехал с ними на вокзал в Ланкастер. А когда вернулся два часа спустя, увидел вот это.

И он указал на останки дома и амбара.

— Можно спросить, вам было известно, чем занимался здесь ваш брат? — рискнул я.

Исаак или не услышал, или сделал вид, будто не расслышал, и продолжил:

— Мы еще можем допустить утрату вещей — и даже животных или растений. Но люди — вот истинная ценность в этом мире.

— Да, — согласился я, — однако возвращаясь к тому, что…

— Вам следует связаться с вашей семьей. И убедиться, что она вне опасности.

— С моей семьей?

Исаак кивнул.

— Меня еще ждет работа, — он показал на поле. — У брата были четыре прекрасные лошади, но я пока не могу их найти. А вам лучше немедленно уехать.

Он повернулся и зашагал прочь.

— Подождите… — начал было я, но понял, что звать бесполезно.

Я посмотрел на обложку книги Бербанка. Сгоревшая ферма, безумные теории Сары, книга… у меня все еще не хватало фактов, чтобы сделать выводы.

Но какого черта Исаак помянул мою семью?

Дженна сейчас в Европе, и она не член моей семьи — пока. Родители живут в Теанеке, сестра вышла замуж за израильтятина в Бруклине… какое они могут иметь отношение к случившемуся?

Да никакого! А Исаак имел в виду вовсе не их!

До меня сегодня все доходило медленно. Исаак наверняка перепутал меня с Мо — ведь он впервые увидел нас только вчера.

Он имел в виду семью Мо — Корину и девочек.

Я помчался обратно к машине… Дымный воздух царапал горло всякий раз, когда моя нога отталкивалась от земли.

* * *

— Что случилось? — спросила Сара.

Я отмахнулся, прыгнул в машину и набрал номер Корины. Гудок, гудок, гудок. Никто не снимал трубку.

— Да что случилось? — переспросила она.

Я быстро рассказал и, резко развернув машину, помчался по проселку к шоссе.

— Успокойтесь, — сказала Сара. — Сегодня суббота, и Корина могла просто пойти по магазинам, взяв с собой детей.

— На следующий день после того, как умер ее муж?

— Ладно, но это не повод, чтобы попасть в аварию. Мы доедем за десять минут.

Я кивнул, снова набрал номер Корины и услышал в ответ все те же гудки.

— Наверное, пожар вызвали светлячки, — сказала Сара.

— Что?

— Светлячки. Некоторые эмиши держат их дома для освещения.

— Верно, Мо говорил что-то подобное. Но светлячки дают холодный свет, ведь это биолюминесценция, при ней тепло не выделяется.

— А у тех, что я здесь видела, выделяется. Они инфицированы особым видом бактерий — точнее, это симбионты, а не инфекция, — и в результате образуется как свет, так и тепло. Во всяком случае, именно таких светлячков здесь приносят в дома с наступлением зимы. И эти штуковины со светлячками они называют «менделевские лампы». У меня тоже такая была, маленькая. Та самая, которую я вчера разбила.

— Так вы полагаете, что такая лампа вышла из-под контроля и вызвала пожар? — спросил я и внезапно представил, как лежу на кушетке у Сары, а вокруг полыхает огонь.

Сара задумчиво прикусила губу.

— Возможно, все гораздо серьезнее, — предположила она. — Кто-то мог специально такое подстроить. Или намеренно вывести вид светлячков с заданными свойствами, превратив их в биолюминесцентную и биотермическую бомбу замедленного действия.

— А эти ваши доморощенные биологи-террористы многого добились, — заметил я. — Аллергены, вызывающие раздражительность у миллионов людей. Катализаторы, усиливающие действие других аллергенов и уже убившие минимум двоих. Антикаталитический томатный соус, а теперь и светлячки-пиротехники.

— Не так уж далеко они ушли от совместной эволюции и симбиоза, — возразила Сара. — Ведь в организме каждого из нас живут ацидофильные бактерии, помогающие усваивать пищу. А между нами и этими бактериями куда больше различий, чем между термобактериями и светлячками.

Я еще сильнее надавил на педаль газа и мысленно взмолился о том, чтобы нас не остановил чрезмерно придирчивый инспектор.

— В этом-то и проблема, — продолжала Сара. — Совместная эволюция, симбиоз, селекция и отбор — это одновременно и благословение, и проклятие. Когда все кругом органическое и поддается скрещиванию, то можно добиться замечательных результатов. А заодно вывести светлячков, способных сжечь здание.

Наконец мы подъехали к дому Мо.

— Проклятие!

Дом оказался цел и невредим, но машины на дорожке не было. А входная дверь оказалась приоткрытой.

— Ждите в машине, — велел я Саре.

Она стала возражать.

— Послушайте, — урезонил ее я. — Возможно, мы имеем дело с убийцами — вы сами об этом говорили. И увязавшись за мной, вы лишь усложните мою задачу, заставляя беспокоиться о вашей безопасности.

— Хорошо, — кивнула она.

Я выбрался из машины.

* * *

К сожалению, оружия у меня не было. Если честно, я все равно его с собой не ношу. Не люблю я оружие. Когда поступил на работу в департамент, мне выдали пистолет, и я сразу запер его в столе. Как теперь оказалось, зря.

В дом я вошел чрезвычайно тихо. Я решил, что не стоит объявлять о моем приходе — если Корина с девочками дома, и мое вторжение их напугает, то извиниться я всегда успею.

Я прошел через прихожую, затем через столовую, до которой вчера так и не добрался, а там меня ждал знаменитый обед Корины… Потом кухня, коридор, и…

И тут через открытую дверь спальни я заметил рыжие волосы лежащей на полу Лори.

Над ней кто-то склонился.

— Лори! — крикнул я, врываясь в спальню и отшвыривая парня, стоящего на коленях рядом с ней.

— Что за?.. — вякнул было он, но я сгреб его в охапку и швырнул через комнату. Затем стянул с кровати простыню, туго скатал ее и направился к парню, чтобы связать.

— Мистер, я… — пробормотал он, приходя в себя после удара о стену.

— Заткнись и скажи спасибо, что я тебя не пристрелил.

— Но я…

— Я же сказал — заткнись.

Я связал его как можно крепче и подтащил поближе к Лори, чтобы приглядывать за мерзавцем.

— Лори, — негромко позвал я и коснулся ее лица ладонью. Она не отреагировала. Я приподнял ей веко и увидел закатившийся бледно-голубой глаз с расширенным зрачком.

— Что ты с ней сделал, черт тебя подери?! — взревел я. — Где ее мать и сестра?

— Не знаю… то есть не знаю, где они. А с девчонкой я ничего не делал. Но могу ей помочь.

— Лежать! Я вызову скорую.

— Нет, мистер, пожалуйста, не надо! — заверещал парень. Его голос показался мне знакомым. Эймос Штольцфус! — Она умрет, не доехав до госпиталя, а у меня есть то, что может ее спасти.

— Kaк ты спас отца?

Парень заплакал:

— Отца я спасти не успел… опоздал. Но как вы узнали, что он?.. А, понял — вы тот самый друг Мо Бюхлера, с которым я утром говорил.

Я не ответил на его слова и направился к двери.

— Пожалуйста! Лори мне тоже дорога. Мы… мы с ней встречаемся…

Я вернулся к парню и рывком приподнял его с пола.

— Да? Неужели? А откуда мне знать, что это не твоих рук дело?

— У меня в кармане лекарство. Вариант на основе томатов. Пожалуйста… Если хотите, я сам выпью половину, а остальное дайте Лори. Только быстрее, у нас очень мало времени.

Я задумался и посмотрел на девушку. Пожалуй, я ничем не рискую, если дам парню выпить половину его так называемого лекарства.

— Ладно. Где оно?

Он показал на левый карман джинсов, и я вытащил оттуда бутылочку, унций на пять или шесть.

— Ты точно хочешь это сделать? — спросил я Эймоса. Меня внезапно охватило нехорошее предчувствие, и мне вовсе не хотелось стать причиной самоубийства деревенского парнишки.

— Мне все равно, дадите вы его мне или нет, — ответил Эймос. — Главное — дайте его Лори, и побыстрее! Пожалуйста!

На работе мне нередко приходится принимать решения, полагаясь на интуицию. Правда, обычно от этих решений не зависит судьба тех, кто мне дорог. Подумав еще несколько секунд, я решился.

Давать парню пробный глоток я не стал, а направился сразу к Лори. Очень не хотелось вливать ей в рот жидкость, пока она без сознания…

— Лекарство легко впитывается через язык, — подсказал Эймос. — И действует быстро.

«Боже, надеюсь, парень прав. Я его голыми руками убью, если Лори это не поможет».

Я постепенно вылил унцию или две ей на язык. Прошло несколько секунд. И еще. Тридцать секунд, сорок…

— Проклятие! Когда это должно подействовать?

Словно услышав мои слова, Лори простонала.

— Лори? — Я похлопал ее по щекам.

— М-м-м… — Она открыла глаза. И улыбнулась! — Фил?

— Да, дорогая. Все в порядке.

— Лори! — окликнул ее Эймос.

Лори встала.

— Эймос? А ты почему здесь? Да еще связанный?

Она посмотрела на него, потом на меня. Как на сумасшедших.

— Неважно. Это долгая история, — ответил я и направился к Эймосу. Я даже улыбнулся ему. — Хорошо, что ты оказался прав, парень.

Он улыбнулся в ответ.

— А где твоя мама и Эмма? — спросил я Лори.

— Поехали в похоронное бюро, — печально ответила Лори. — Договариваться о погребении. Они взяли твою машину. Мама нашла ключи у тебя в сумке.

Она заплакала. Эймос, когда я развязал его, обнял ее, утешая.

— Ты можешь объяснить, что с тобой случилось? Ну, когда мама и сестра уехали? — спросил я Лори.

— Ну… ко мне зашла одна очень любезная дама… она продавала мыло, духи, всякие домашние мелочи… Она назвала компанию, на которую работает, но я о такой никогда не слышала. И она меня спросила, не хочу ли я понюхать новые духи. Они замечательно пахли… удивительная смесь океанской свежести и лилий, а потом… потом вы меня окликнули, и я увидела связанного Эймоса… А что случилось? Я упала в обморок?

— Вообще-то… — начал я.

— Гм-м, мистер… гм-м… Фил… — прервал меня Эймос.

— Я доктор д’Амато, но друзья зовут меня Фил, а ты заслужил такое право.

— Спасибо, доктор д’Амато… извините, Фил. По-моему, нам не стоит здесь оставаться. Эти люди…

— О чем ты?

— О том, что мне не нравится свет в этом доме. Они убили моего отца, отравили Лори, и как знать, что еще они могли подложить…

— Ясно, я тебя понял, — проговорил я, вспоминая ферму Штольцфуса. Ферму Эймоса. Угли и пепел.

Я вопросительно взглянул на Лори.

— Я в полном порядке, — сказала она. — Но почему мы должны куда-то уходить?

— Давайте все же выйдем, — решил я. Мы с Эймосом вывели Лори на улицу. И первое, на что я обратил внимание: Сара и машина Мо, на которой мы приехали, исчезли.

А второе — обжигающий жар на затылке. Я подтолкнул Лори и Эймоса, перебежал с ними на противоположную сторону улицы и, прищурившись, обернулся к дому.

Из каждого окна вырывались яркие бело-голубые языки пламени, облизывая крышу и стены. Такого оттенка мне еще видеть не доводилось.

Лори испуганно вскрикнула. Эймос прижал ее к себе.

— Светлячки, — пробормотал он.

Дом сгорел дотла за несколько минут.

* * *

Мы стояли, онемев и дрожа, очень и очень долго.

До меня наконец дошло, что я тяжело дышу. Аллергическая реакция! Сара!

— Наверное, они увезли Сару, — продолжил я.

— Сару? — удивился Эймос, прижимая к себе еще всхлипывающую Лори.

— Сару Фишер, — пояснил я.

Лори и Эймос кивнули.

— Она была другом моего отца, — добавила Лори.

— Она моя сестра, — сказал Эймос.

— Что? — Я повернулся к нему. Лори отпрянула и тоже посмотрела на Эймоса, чье лицо как-то странно и мучительно исказилось от ненависти и жалости одновременно.

— Она покинула наш дом более десяти лет назад, — заговорил Эймос. — Я тогда был еще совсем маленьким. Сказала, что не в силах больше выносить путы нашего ordnung^[4], мол, это все равно что согласиться быть дебилом до конца жизни. И она ушла из дома, начала учиться. Думаю, она связана с теми, кто убил моего отца и сжег дом Лори.

Я внезапно ощутил во рту вкус вчерашнего винограда — сладость, смешанную с удушающим дымом, — и меня замутило. Я сглотнул и сделал медленный глубокий вдох.

— Послушайте, — сказал я, — мне до сих пор не совсем ясно, что здесь происходит. Я приехал и нашел Лори без сознания, но ведь ты или кто угодно мог ей чего-то подмешать в апельсиновый сок. Дом только что сгорел, но и это может оказаться самым обычным поджогом — облитые бензином тряпки, как у нас в Нью-Йорке. — Правда, такого яростного пожара я еще никогда в жизни не видел.

Лори уставилась на меня, как на сумасшедшего.

— Да это же светлячки, мистер Фил, — сказал Эймос. — Это они начали пожар.

— Но как они могли так быстро поджечь дом?

— Их выводят специально, — пояснил Эймос. — И делают так, чтобы через час, день или неделю после того, как их поместят в лампу, они начали вырабатывать много тепла и вызвали пожар. Это то, что вы, ученые, — добавил он с плохо скрываемым презрением, — называете «генетическим выключателем». Настроенная таким образом менделевская лампа в нужный момент срабатывает и становится менделевской бомбой.

— Менделевской бомбой?

— Он ведь был генетиком? И ставил опыты на растениях гороха? А насекомые ничуть не сложнее — их легко разводить и отбирать.

— Да, Грегор Мендель… Так ты сказал, что твоя сестра Сара в этом замешана?

Он кивнул.

А я вспомнил разбитую лампу на полу ее кухни.

— Слушай, Эймос, извини за прошлое. Но ты можешь представить мне реальные доказательства? Например, тех же светлячков?

Парень задумался.

— Да, я могу отвезти вас в один амбар. Это миль пять отсюда.

Я взглянул на Лори.

— На ферме Лэппа? — спросила она.

Эймос кивнул.

— Все в порядке, — сказала она мне. — Там безопасно.

— Вот и хорошо, — согласился я. Но и машина Мо, и моя машина пропали. — А как мы туда доберемся?

— Я оставил свою коляску у друга. В четверти мили отсюда, — сообщил Эймос.

* * *

Цок, цок, цок… Я смотрел на лошадиный круп, и мне казалось, что я не умнее его — если судить по зрелости моих умозаключений. Лошади, пожары, таинственные смерти — все ингредиенты романа Джека Финнея, где действие происходит в девятнадцатом веке. Но сейчас конец двадцатого. И пока мне довелось лишь с унылой обреченностью оказываться на месте очередного ужасного события. Что ж, во всяком случае, мне удалось спасти Лори — или позволить Эймосу ее спасти. Но я обязан сделать большее — перестать просто наблюдать и рефлексировать, а перехватить инициативу, взять ее в свои руки. В конце концов, за моей спиной наука двадцатого века! Ладно, пусть она не совершенна, пусть не всемогуща. Зато она вложила в мою голову достаточно знаний, чтобы я мог противопоставить что-то всем этим бомбам и аллергенам, этим менделевским штучкам.

Прежде чем сесть в коляску Эймоса, я смог дозвониться из телефонной будки на углу в похоронное бюро и поговорить с Кориной. Впрочем, я не удивился бы, обнаружив в коляске мобильный (лошадиный?) телефон, так что сами можете судить, насколько мне запудрили мозги все эти «генетические» новости. С другой стороны, почему бы эмишам не изобрести сотовый телефон, встроенный в коляску на конской тяге?..

— Доберемся через пару минут, — пообещал Эймос, оборачиваясь с козел. На мой неискушенный взгляд горожанина, гнедой конь — а Эймос сказал, что это конь — выглядел красавцем. И вообще, поездка в конной упряжке солнечным осенним днем произвела на меня огромное впечатление, потому что была реальной жизнью, а не развлечением для туристов за пять долларов в час.

— Знаешь, я съел то, что мне предложила твоя сестра, — признался я Эймосу, вспомнив о своих тревогах. — Как думаешь, не могла ли она скормить мне тот самый медленно действующий аллерген?

— Не волнуйтесь, мы дадим вам противоядие, когда приедем к Джону Лэппу. Оно почти универсальное, — успокоил меня Эймос.

— Сара мне что-то говорила о слабых аллергенах, выпущенных на волю после войны. Они, мол, никого не убивают, но делают многих людей раздражительными и вспыльчивыми. Они ведь вполне могли стать причиной множества смертей, если причислить к таковым смертоубийства, ставшие результатами бытовых ссор.

— Вы говорите в точности как мой папа, — заметила Лори.

— Он что, тоже говорил про эти аллергены?

— Нет, он тоже произносил не «убийство», а «смертоубийство».

— А вот и ферма Джона Лэппа, — объявил Эймос.

Несмотря на осень, зелень на лугах оставалась еще сочно-зеленой. Их окружали изгороди, выглядевшие одновременно и старинными, и поразительно ухоженными. Создавалось впечатление, будто мы переместились назад во времени.

— А ты, Эймос, что думаешь об идее сестры насчет аллергенов? — спросил я.

— Не знаю. Это ее область, не моя.

6.

Большой амбар. Внешне такой же, как и сотни других по всей Пенсильвании и Огайо. И что скрывается за стенами каждого из них — пойди узнай!

Я снова услышал слова Сары. Почему мы всегда ждем от науки технологической упаковки? Дарвин был великим ученым, а его лабораторией — весь окружающий мир. Мендель заложил основы генетики, выращивая в своем саду горох с белыми и красными цветками. А чем сад принципиально отличается от амбара? Если на то пошло, он еще менее технологичен.

Едва мы вошли, нас окутал свет — более мягкий, чем флуоресцентный, более рассеянный, чем свет ламп накаливания — возможно, нечто среднее между сепией и звездным светом. Его невозможно точно описать, если не увидишь воочию и не пропустишь его фотоны через сетчатку частичками светлого ветра.

— Светлячки, — прошептал Эймос, хотя я уже все понял. Я видел светлячков прежде, любил их в детстве, рассматривал на иллюстрациях, когда корпел над определителем насекомых Одюбона. Но такого я не встречал никогда.

— Мы используем насекомых для многих целей, не только для освещения, — сказал Эймос, подводя меня и Лори (которую держал за руку) к многоярусным деревянным клеткам, затянутым сеткой.

Я пригляделся и увидел рои насекомых — пчелы или нечто похожее, — каждый в своем отделении за марлевой перегородкой. В нескольких секциях я разглядел и пауков.

— Это наши сети, Фил, — пояснил Эймос. — Сети и паутины нашего информационного шоссе. Конечно, эти насекомые куда медлительнее и не столь многочисленны, как ваши электроны, зато они гораздо разумнее и обладают большей мотивацией, чем неживые частицы, передающие для вас информацию. Да, наши средства связи не могут сравниться по скорости и дальности с передающими телебашнями, телефонными линиями и компьютерами. Но нам это и не нужно. Нам не нужны скорость, повышенное давление и вторжение в личную жизнь, порождаемые электронами. Нам не нужны цифры, шум и хаос в эфире. Потому что наши носители информации выполняют работу, которую мы считаем важной, и выполняют безошибочно.

— И заодно они столь же смертельно опасны, — добавил я. — Во всяком случае, когда дело касается пожаров. Природа наносит ответный удар. Я снова восхитился мудростью этих людей. И этого парня. Ведь он, хоть я и не был с ним согласен по поводу преимуществ живой связи перед электрической, разбирался в теории коммуникаций не хуже любого специалиста…

— А природа никогда по-настоящему и не отступала, доктор д’Амато, — пробасил сзади знакомый голос.

Я обернулся.

— Исаак…

— Прошу прощения, но меня зовут Джон Лэпп. Я притворился братом Якоба, так как не был уверен, что вы не снимаете меня скрытой камерой. Мы с Якобом примерно одного роста и комплекции, вот я и рискнул. Вы уж простите, но не доверяю я вашим техническим штучкам.

Да, лицо и голос точно принадлежали Исааку Штольцфусу, зато речь стала гораздо более повелительной и «городской». Я заметил, как глаза Лори восторженно распахнулись.

— Мистер Лэпп, — пробормотала она, запинаясь, — я очень польщена знакомством с вами. То есть я здесь уже бывала с Эймосом, — она нервно сжала руку парня, — но не надеялась встретиться с вами…

— Что ж, я тоже польщен, юная леди, — пробасил Лэпп, — и приношу вам искренние соболезнования. Я всего раз виделся с вашим отцом — в тот день, когда изображал Исаака, — но знаю со слов Якоба, что он был хорошим человеком.

— Спасибо, — тихо произнесла Лори.

— У меня для тебя кое-что есть, Лори Бюхлер. — Лэпп полез в карман длинного темного плаща и достал нечто напоминающее дамскую сумочку, сплетенную из нитей очень привлекательного мшисто-зеле-ного цвета. — Это придумал Якоб Штольцфус. Мы ее назвали «лампа-сумочка». Она сделана из особых растительных волокон, окрашенных экстрактом светящегося мха с добавкой вытяжки из люминесцентных грибов. Сумочка светится в темноте и будет светиться несколько месяцев — если погода не окажется слишком сухой. Потом сможешь поменять ее на новую. Отныне, если пойдешь по магазинам после заката, товсегда сможешь увидеть, что лежит у тебя в ридикюле и сколько осталось денег. Судя по тому, что я знаю о дамских сумочках — а у меня три дочки чуть моложе тебя, — это новшество может оказаться весьма полезным.

Лори приняла сумочку и просияла:

— Огромное вам спасибо! Как раз эту штучку папа и собирался мне привезти в тот вечер, — пояснила она мне. — Он думал, что я об этом не знаю. Он хотел взять сумочку на ферме Якоба и сделать мне сюрприз на мой день рождения. Но я-то знала… — Ее голос дрогнул, на глаза навернулись слезы.

Эймос снова обнял Лори, а я погладил ее волосы.

— Будь Мо жив, он захотел бы разобраться во всем до конца, — сказал я Лэппу. — Вы предполагаете, кто мог его убить… и отца Эймоса тоже?

Он уставился на меня:

— Мир меняется у вас на глазах, доктор д’Амато. Огромный лось вышел прогуляться на главную улицу города Брэттлборо, что в Вермонте. А в пригороде Нью-Гэмпшира застрелили медведя весом в четыреста фунтов…

— Нью-Гэмпшир вряд ли можно назвать пригородом, а Мо убил не медведь. Он умер в машине рядом со мной.

— Это ничего не меняет, доктор. Животные утрачивают осторожность, бактерии безумствуют, аллергия распространяется все шире. Все это фрагменты одной картины, а отнюдь не случайность.

— И этим занимаются ваши люди? Сознательно?

— Мои люди? Нет. Заверяю вас, мы не сторонники агрессии. Все, что вы здесь видите, — он повел рукой, указывая на всевозможные растения и мелких животных, которых я был бы не прочь рассмотреть повнимательнее, — предназначено только для улучшения жизни. Как сумочка Лори.

— Как светлячки, сжигающие дома? — уточнил я.

— Круг замкнулся. С этого я и начал. Увы, но мы не единственные, кто постиг возможности природы гораздо глубже, чем это допускает ваш технологический мир. У вас есть пластмассы, используемые в полезных целях. И есть пластик, используемый во зло — например, та пластиковая бомба^[5], которой взорвали самолет над Шотландией. Мы вывели этих светлячков, чтобы они давали свет и умеренное тепло.

Он указал на ближний угол амбара, где словно бил фонтан сепии и звездного света. Я пригляделся внимательнее и заметил, что он состоит из мириадов крошечных светлячков. То была огромная менделевская лампа.

— Этот рой состоит из светлячков различных видов, — продолжил Лэпп, — тщательно подобранных таким образом, что их вспышки накладываются и создают непрерывный и длительный свет. А окружает их сетка настолько мелкая, что самих насекомых вы не видите — если только не станете вглядываться очень внимательно. Но есть люди, которые продолжили начатый нами отбор в другом направлении — во зло, в чем вы и убедились на ферме Штольцфуса и в доме Бюхлера.

— Но если вы знаете, кто эти люди, то сообщите мне, и я уж постараюсь, чтобы их деятельность пресекли.

И тут на лице Лэппа впервые отразились эмоции.

— Ваша полиция пресечет их деятельность? Так же, как вы вывели из бизнеса промышленную мафию? Как остановили поток наркотиков из Южной Америки? Как ваши Объединенные Нации, НАТО и все ваши замечательные политические организации покончили за эти годы с войнами на Ближнем Востоке, в Европе и Юго-Восточной Азии? Нет уж, спасибо, доктор. Люди, употребившие силы природы во зло, есть наша проблема. Мы уже не считаем их своими и справимся с ними собственными методами.

— Но ведь двое уже погибли…

— И вы, возможно, тоже погибнете, — утешил Эймос, протягивая мне бутылочку с красной жидкостью, напоминающей разбавленный томатный соус. — Вот, выпейте. Так, на всякий случай, если сестра дала вам медленно действующий яд.

— Брат и сестра, — пробормотал я. — И каждый уверяет меня, что другой из них — злодей. Классическая дилемма. Откуда мне знать, а вдруг здесь яд?

Лэпп покачал головой.

— Сара Штольцфус Фишер есть несомненное зло, — мрачно проговорил он. — Когда-то я думал, что сумею взрастить и сохранить то добро, что в ней было, но теперь… Якоб рассказал о ней Мо Бюхлеру…

— Ее имя и номер мы нашли в памяти телефона, который стоит в машине Мо, — сообщил я.

— Да, для Мо она была подозреваемой, и он хотел ею заняться, — подтвердил Лэпп. — Я предупреждал Якоба, что он совершает ошибку, рассказывая Мо так много. Но Якоб был упрямцем. И оптимистом. Опасная комбинация. Мне горько такое говорить, — он печально взглянул на Лори, — но Мо Бюхлер мог навлечь столь трагический конец на себя и на Якоба именно из-за контактов с Сарой.

— Если папа в нее верил, то как раз потому, что все еще видел в ней хорошее, — упрямо возразила Лори. Джон Лэпп лишь грустно покачал головой.

— А я, наверное, все только усугубил, поехав к ней и проведя с ней ночь…

Все трое уставились на меня.

— …один, на кушетке, — быстро договорил я.

— Да, не исключено, что вы действительно усугубили ситуацию, — согласился Лэпп. — Ваши методы расследования — ваши и Мо Бюхлера — здесь непригодны. Вас будут водить за нос и заставят гоняться за собственным хвостом. Станут, насмехаясь, подбрасывать смутные намеки на то, что где-то что-то затевается или планируется. И скармливать ровно столько правды, чтобы поддержать ваш интерес. Но когда вы станете искать улики или доказательства, то не поймете даже того, что увидите.

Верно, он очень неплохо передал суть моих размышлений об этом деле.

— Вот уже много лет, как они внедрили катализаторы аллергенов длительного действия в нашу биосферу, в нашу кровь, — продолжил Лэпп. — Здесь они есть у всех. А едва в организм попадает такой подарочек, человек становится сидячей мишенью. Чтобы его убить, достаточно дать другой катализатор, но уже быстрого действия — им может стать любой из многих подходящих биологических агентов, — и через несколько часов вы умрете от мощной аллергической атаки, вызванной каким-нибудь прежде безобидным веществом. Разумеется, любой из этих катализаторов сам по себе не опасен и не вызывает подозрений при анализе крови, поэтому такие убийства остаются нераскрытыми. К тому же никто и никогда не замечает, какой именно фактор становится камешком, запускающим фатальную лавину, ведь обычно ни у кого не бывает аллергии на прикосновение листка, упавшего с дерева, или малюсенького жучка, севшего на палец. Вот почему мы разработали противоядие против первого катализатора — это единственный известный нам способ разорвать порочный аллергический цикл.

— Пожалуйста, Фил, выпейте. — Эймос снова протянул мне бутылочку.

— А вы не забыли сообщить мне о возможных побочных эффектах? Например, что я через несколько часов умру от приступа аллергии?

— Возможно, ближайшую неделю вы станете раздражаться чуть больше обычного, — сообщил Лэпп.

— Тоже мне новость, — вздохнул я.

Решения… Даже если во мне уже есть первый катализатор, я могу прожить всю жизнь, так и не натолкнувшись на второй.

Нет, я не имею права оставаться настолько уязвимым. Я ведь люблю осенние листья. Но откуда мне знать, что Эймос предлагает мне именно противоядие, а не второй катализатор? Я этого не знал, но если бы Эймос желал моей смерти, то разве не постарался бы удержать меня в доме Мо перед пожаром? Решения…

Я залпом выпил содержимое бутылочки и обвел взглядом амбар. Поразительное зрелище переднего края науки викторианской эпохи! Нечто подобное я видел в одной аптеке на гравюре девятнадцатого века. Одного этого вида вполне хватит, чтобы закружилась голова. И тут до меня дошло, что голова и в самом деле кружится. Что это, реакция на противоядие? Боже, а вдруг это все-таки яд? Нет… это не голова кружится, это какой-то странный свет… светлячки… свет мерцает… и на удивление знакомо…

Вдруг я услышал голос Лэппа, он с кем-то спорил.

Сара!

— Здесь менделевская бомба, — торопливо сообщила она. — Прошу вас, быстрее уходите.

Лэпп с отчаянием обвел взглядом амбар, посмотрел на Сару и наконец кивнул.

— Она права, — подтвердил он, обращаясь ко мне. — Нам надо поторопиться. — Схватив Сару за руку, он повлек ее к выходу, призывно махнув и мне.

Эймос, обняв за талию Лори, уже быстро шагал к двери. Вбежавшие в амбар люди засуетились, хватая клетки и выбегая с ними наружу.

— Нет! Погодите. — Меня озарила идея.

— Доктор, пожалуйста, — настаивал Лэпп. — Нужно уходить, и как можно быстрее.

— Не нужно. Я знаю, как остановить бомбу.

Лэпп решительно покачал головой:

— Уверяю вас, нам неизвестно, как это можно сделать. И у нас осталось минут семь, максимум восемь. Амбар мы сможем построить заново. Но людей нам не воскресить.

Сара взглянула на меня с мольбой.

— Нет, — настаивал я, глядя мимо Сары на Лэппа. — Вы намерены и впредь убегать от врагов, позволяя им жечь все, что вздумается? В этом амбаре сосредоточены плоды многолетнего труда. А бомбу я смогу обезвредить.

Лэпп остановился, пристально глядя на меня.

— Ладно, сделаем так, — предложил я. — Вы все отсюда выйдете. А я займусь бомбой, призвав на помощь свою науку, и уже потом мы все обсудим, хорошо? Только дайте мне взяться за дело.

Лэпп подал знак своим людям.

— Уведите ее, — приказал он и передал Сару большому угрюмому мужчине с бородой, тронутой сединой. Она пыталась сопротивляться, но их весовые категории были слишком разными.

Прищурившись, Лэпп посмотрел на мерцающих светлячков. Сейчас стало легче различать отдельных насекомых, словно их метаморфоза в живую бомбу сделала ячейки сетки крупнее.

— Я тоже останусь, — заявил он, — поворачиваясь ко мне. — Даю вам две минуты, а потом вытащу за шиворот… Так что же может предложить ваша наука?

— Ничего уникального, — сообщил я, вытаскивая из кармана галогеновый фонарик. — Это ведь светлячки, правильно? И если они сохранили известные мне особенности семейства Lampyridae, то начинают светиться лишь после заката, когда заходит солнце. Они же ночные насекомые. А днем, купаясь в дневном свете, они ничем не отличаются от прочих. Вот я и решил произвести необходимую настройку.

Я включил фонарик на полную мощность и направил луч на фонтан клубящегося звездного света, который уже приобрел гораздо более резкий оттенок, напоминая отвратительное освещение над столом для вскрытия. Я поливал насекомых дневным светом больше минуты, но ничего не происходило. Мельтешение продолжалось, а резкий оттенок их свечения даже усилился.

— Доктор, нам больше нельзя здесь оставаться, — сказал Лэпп.

Я вздохнул, закрыл глаза, потом открыл. Галогеновый фонарик должен был сработать — прекратить свечение хотя бы нескольких особей, потом — других, все больше и больше нарушая наложение вспышек. Я уставился на фонтан. Глаза начали уставать, я различал насекомых уже не столь ясно, как несколько секунд назад…

Ну конечно!

Я стал хуже их видеть, потому что свет потускнел!

Теперь сомнений не осталось. Эффект непрерывности свечения нарушился, и весь амбар словно замерцал, а каждая последующая вспышка становилась слабее предыдущей… Я не отводил луч фонарика, и вскоре он стал единственным источником света.

Тяжелая ладонь Лэппа опустилась мне на плечо:

— Мы перед вами в долгу, доктор. Я едва не совершил дурацкую ошибку, закрыв разум для источника знания, которого не понимаю.

— Вечный парадокс Платона, — прокомментировал я.

— Что?

— Вам необходимо некое знание, чтобы распознать другое знание. Тогда откуда же взялось первоначальное знание? — Я улыбнулся. — Мудрость древнего философа — я частенько с ним советуюсь. Хотя, наверное, у вас с ним гораздо больше общего.

Лэпп кивнул:

— Спасибо, что поделились с нами своей догадкой, которая была очевидна, но до сих пор лежала под спудом. Отныне менделевские бомбы перестанут представлять для нас прежнюю угрозу. Заметив мерцание, мы просто зальем все вокруг светом. Обычным дневным светом.

— А по вечерам вам хватит фонарика — он ведь на батарейках, и у вас не будет нужды обращаться в электрические компании, — добавил я. — Вот видите, я тоже кое-что узнал о вашей культуре.

— Не сомневаюсь, доктор, — улыбнулся Лэпп. — И, полагаю, нам сейчас ничего не грозит.

— Верно, но все же хорошо, что Сара Фишер на сей раз предупредила вас вовремя.

7.

Разумеется, враги Джона Лэппа и Эймоса Штольцфуса примутся за селекцию новых видов дьявольского оружия. В подобных сражениях чистой и окончательной победы не бывает. Но зато опасность менделевских бомб уменьшится. Пожалуй, я дал им средство экстренной борьбы с огненными светлячками — несовершенное, конечно, но и это гораздо лучше, чем ничего.

И еще я был рад поступку Сары Фишер. Она приехала к амбару предупредить нас — заявила, что хочет покончить с убийствами. И еще она сказала, что не причастна к смерти Мо и Якоба, но больше не может находиться рядом с теми, кто потенциально готов к убийству. А мне она рассказала об аллергенах-раздражителях, чтобы о них узнал весь мир. И мне хочется ей верить.

Я подумывал о том, чтобы позвонить в полицию и заявить на Сару, но какой в том смысл? У меня против нее нет абсолютно никаких улик. Ведь даже если именно она установила менделевскую бомбу в амбаре Джона Лэппа, я не смог бы доказать истину. У меня не оказалось бы ни одного свидетеля: люди Джона Лэппа не желали раскрывать тайну светящейся взрывчатки чужакам. О показаниях в суде я и не говорю. Нет уж, спасибо. Меня и так уже не раз выставляли посмешищем.

Лэпп сказал мне, что у них есть нечто вроде гуманитарной программы для таких, как Сара, и они помогут ей снова обрести корни. А ей это необходимо. Ведь сейчас она женщина без общества, изгнанная обеими сторонами. Худшее, что могло случиться с человеком, имеющим такое происхождение, как у Сары. И хорошо, что Джон Лэпп и Эймос Штольцфус желают дать ей второй шанс, как огонек надежды — быть может, это и есть реальное предназначение менделевских ламп.

Я опустил стекло, собираясь заплатить пошлину за проезд через мост имени Джорджа Вашингтона. Должен признать, мне было приятно снова усесться в свою потрепанную машину. Корина решила переехать с девочками в Калифорнию. Я произнес несколько слов на похоронах Мо, а сейчас его маленькая семья в безопасности, и летит на запад. Не могу похвастаться, что отдал убийц друга в руки правосудия, но все же я сумел вставить палку в колеса их замысла. Лори поцеловала Эймоса на прощание и пообещала, что еще приедет повидаться с ним, уж на Рождество точно…

— Спасибо, шеф. — Я взял квитанцию и сдачу. Окно я поднимать не стал. Врывающийся в него городской воздух имел привычный запах промышленных выбросов и автомобильных выхлопов — пусть даже безопасных по стандартам Агентства охраны окружающей среды, но тем не менее весьма чувствительных. Черт, разве не здорово дышать им снова? Лучше, чем сладким воздухом Пенсильвании, тайно начиненным аллергенами и катализаторами. Он уже убил Мо и Якоба. Много лет назад их отравили медленно действующим катализатором. Потом подмешали к нему второй, и вот некий пустяк, которого они коснулись или вдохнули, поджег последний короткий фитиль. Быть может, таким пустяком оказался одинокий жучок-светлячок, прожужжавший возле их ног или севший на руку. Да все, что угодно. Амбар Якоба тоже освещался светлячками. Наверное, именно эту лампу Мо и хотел мне показать. А одного-двух насекомых мы могли, сами того не заметив, прихватить с собой в Филадельфию… Для меня просто жучок, а для Мо — убийца.

Как сказал один умник из полиции, достоинство Нью-Йорка в том, что подходящих к тебе убийц обычно успеваешь заметить. Так что я не против копоти и грязного воздуха, давки множества людей, и машин в час пик, и даже уличных грабителей. Рискну.

Мысль о грабителях заставила меня вспомнить о деньгах, и я машинально потянулся за бумажником. Отличный бумажник, сделанный из той же плотно сплетенной ткани, что и сумочка Лори. Мне подарил его на прощание Джон Лэпп — в память о Якобе. И теперь я несколько месяцев смогу ясно видеть, столько денег трачу.

Что ж, хорошо иметь в этом мире чуточку больше света — пусть даже свет, как и содержимое моего бумажника, постоянно стремится меня покинуть…

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

Пол Левинсон
А ЕСЛИ ФАНТАСТ ОТКАЖЕТСЯ ТВОРИТЬ?

Перу Левинсона, избранного в 1998 году вице-президентом Ассоциации американских писателей-фантастов, кроме художественных произведений принадлежат более сотни научных статей и четыре книги по истории, теории и перспективам масс-медиа. Пол Левинсон является редактором научного периодического издания, основателем и президентом компании «Connected Education Inc.», занятой образованием и научной популяризацией в сети Интернет. Ниже публикуются выдержки из его интервью, данного сетевому интерактивному журналу «Inloculture» в октябре 1999 года.

Я убежден, что большинство так называемой читающей публики понимает знаменитое высказывание канадского социолога Маршалла Маклюэна (1911–1980) «The media is the message» — «средство сообщения само является сообщением»^[6] — абсолютно неправильно.

«А, — восклицают они, — так он полагает, будто совершенно неважно, что именно показано на телеэкране, произнесено в телефонную трубку, услышано по радио или прочитано в газетах! Важно, что это показано, произнесено, прочитано или услышано с помощью средств массовой информации. Значит, по Маклюэну, форма подачи важнее содержания?»

На самом деле канадский ученый, конечно же, имел в виду совсем иное. Он никогда не отрицал важности содержания (контента) — того, что именно донесли до вас масс-медиа… Однако Маклюэн первым обратил внимание на то, до какой степени на нас влияет и определяет наше восприятие информации ее конкретная технологическая «оболочка». Первое, на что мы обычно обращаем внимание (хотя не всегда отдаем себе в этом отчет) — это источник информации. Вопрос, откуда мы ее черпаем (газеты, телевидение), в значительной степени определяет, как мы ее оцениваем. Наша интерпретация полученной информации уже задана тем конкретным средством массовой коммуникации, с помощью которого она до нас дошла.

Все, что хотел сказать Маклюэн: указанное воздействие протекает незаметно, подспудно и оказывает огромное влияние на каждого индивида и все общество в целом. В этом и только в этом смысле «средство сообщения» само несет в себе некое тайное «сообщение», преуменьшать воздействие которого трудно и даже небезопасно.

Канадский ученый впервые глубоко задумался над тем, каким образом это потайное воздействие заставляет нас часами сидеть, уткнувшись в пресловутый «ящик», вместо того, чтобы заняться любовью или выйти прогуляться на свежий воздух? Каким образом оно так изменило лицо нашей цивилизации, что люди предпочитают узнавать о новостях по радио, а не читать о них в газетах? И где конец этой странной и во многом патологической «гонки от раздумий» — я имею в виду новейшие средства коммуникаций: сетевое общение, клиповую культуру…

Все, что произвело настоящую революцию в 90-е годы (можно даже более точно датировать ее 1995 годом, когда Интернет стал общедоступен), вся эта новая реальность, когда вы можете подключить свой настольный компьютер к любому другому компьютеру в мире и общаться, невзирая на расстояния, все это заставило людей обратить внимание на факты, которые ранее они не замечали. Отныне мы живем в мире быстрой, доступной и почти всеобъемлющей информации. Мире, который диктует свои законы — неважно, с каким знаком вы их оцениваете.

Доведись Маклюэну дожить до наших дней, думаю, он был бы удовлетворен, как всякий ученый, успевший дождаться блестящего подтверждения своих теоретических выкладок. Разумеется, в 60 — 70-е годы Маклюэн все это видел несколько по-иному, в другой перспективе, но теоретически он все предусмотрел верно.

Взять хотя бы Интернет. Меня в свое время поразила глубокая мысль Маклюэна о том, что каждое новое средство сообщения вбирает в себя предыдущее, как контент, становясь для него внешней оболочкой. Еще в 60-е годы канадский ученый был поражен, как кино «инкорпорировало» структуру романа, превратив последний в свой контент: ведь и до сих пор, за редким исключением, кино является всего лишь романом, перенесенным на экран!

Мне кажется, именно после знакомства с идеями Маклюэна начинаешь глубже понимать, что представляет собой Интернет: это «средство сообщения для всех предыдущих средств сообщений» (the medium of mediums). Его контент — это все то, что ранее служило «оболочкой»: электронные газеты, электронные книги, Real Audio и Real Video… Маклюэн первым заметил, как по мере поглощения старых средств сообщения новое неизбежно их трансформирует. «Роман на экране» (т. е. кино) воспринимается совсем по-иному, нежели традиционный бумажный роман; точно так же Real Audio существенно отличается от обычного радио; те, кто постоянно слушают первое, меня поймут.

Одним из самых неразработанных и животрепещущих вопросов, связанных с приходом эры цифровых технологий и сетевой культуры, стал вопрос об интеллектуальной собственности. Точнее, вопрос состоит в том, как ее теперь определять и охранять — и стоит ли вообще этим заниматься?

С этой интеллектуальной собственностью мы всегда испытывали определенный дискомфорт. Что это за собственность, которую не пощупать рукой, не съесть, не надеть на себя? Традиционно считается, что собственность — то, что допускает использование собственником, однократно или многократно. Вот, к примеру, мой автомобиль — это собственность: я могу завести его и отправиться куда угодно и когда угодно. А как использовать во второй, третий, десятый раз мысли, образы, картины, слова, ноты, информацию?

Еще большую сумятицу внесли в этот непростой вопрос новейшие цифровые технологии, с помощью которых стало возможно относительно быстро и дешево копировать и распространять по сетям все, что вздумается. Когда контент чего-то попадает в Интернет, он становится доступен абсолютно всем пользователям Всемирной Паутины. И оттого, что копирование этого содержания доступно и не занимает много времени, все попытки хоть как-то контролировать авторские права создателей, прослеживать пути его распространения приобретают очертания сизифова труда…

Один из пророков «информационной эры» Стив Бранд еще десятилетие назад сформулировал моральный императив адептов этой новой эры: человечеству пора вообще отказаться от понятий «интеллектуальная собственность» и «авторское право». Раз информация стремится к тому, чтобы распространяться свободно и без ограничений, дадим же ей это право!

Хотя я могу понять, откуда берутся эти радикальные мысли и в чем их, на первый взгляд, неопровержимая внутренняя логика, но, боюсь, все здесь не так просто. И ошибочное следование этому императиву заведет всех нас — в том числе и адептов сетевой свободы — в тупик.

Вкратце мой контраргумент можно сформулировать следующим образом. Да, информация стремится к тому, чтобы распространяться свободно, но у создателей ее есть еще и куда более прагматичная цель: заработать на хлеб насущный. Творение их кормит, и с этим также ничего не поделаешь.

Если легализовать окончательно свободу информации (в смысле сделать ее бесплатной, а об авторском праве забыть навсегда), то создатели ее со временем поголовно переключатся на что-либо иное. На то, что сможет их прокормить. Они сделают это, даже несмотря на всю свою любовь, на все свое умение.

И что вы тогда сможете выуживать в Сети?

Материал подготовил Вл. ГАКОВ

— Воры! — сказал эмир убежденно. — Все воры! Все до единого! Поверишь ли, Гуссейн Гуслия, они обкрадывают нас денно и нощно! Нам приходится самолично следить за каждой мелочью во дворце, и каждый раз, проверяя дворцовое имущество, мы чего-нибудь недосчитываемся.

Леонид Соловьев «Повесть о Ходже Насреддине».

Кейт Вильхельм
НЕ РОДИСЬ СЧАСТЛИВЫМ

Коллоквиум в Мичиганском университете должен был освещать не Тони Манетти, а сам редактор. Но за день до отъезда у редактора случилось несчастье в семье, и Тони отправился на коллоквиум вместо него. В «Холидей-Инн» уже был забронирован номер, а в аэропорту Лэнсинг ждал заранее арендованный автомобиль.

Тони дважды попытался дозвониться Джорджине. Оба раза оставил на автоответчике невинное сообщение, в действительности означавшее: «Перезвони, когда муж не будет висеть над душой». Но Джорджина так и не объявилась. Уже выехала из Беркли, решил Тони. Ну естественно, она же думает, что от журнала на коллоквиум приедет Гарри, и, соответственно, не видит необходимости разыскивать Тони. «Пять ночей», — мурлыкал он про себя. Пять ночей — и пять дней, разумеется.

Зарегистрировавшись в мотеле, он справился у портье о Джорджине. Еще не приехала. Тони взял у портье материалы коллоквиума, но даже не стал их просматривать: все участники и так постараются обеспечить «Вестник современной науки» экземплярами своих докладов. Зато он прочел распорядок встречи. Сегодня вечером, в субботу — торжественное открытие, после каковой церемонии ученые разбредутся кучками по барам и ресторанам. Воскресенье: завтрак, ленч по случаю того-то, ленч в ознаменование сего-то, чаепитие секции… чаепитие общества… В общем, масса поводов выпить и закусить. В понедельник докладчики начнут читать друг другу лекции. Все это Тони собирался преспокойно прогулять. Доклады он пробежит, когда и где ему заблагорассудится, а обо всех интересных происшествиях кто-нибудь да расскажет. Планы Тони сводились к одному пункту: поездка в Верхний Мичиган с прекрасной Джорджиной.

Забросив вещи в номер, Тони вернулся вниз. Она все еще не зарегистрировалась. Тони отправился в бар, битком набитый ученой братией, заказал джин с тоником и начал подыскивать место, с которого хорошо просматривался вестибюль.

— A-а, Питер, рад вас видеть, — окликнул его тяжеловесный лысый мужчина. И приветливо поманил Тони к себе.

— Доктор Бресслер, как поживаете? — отозвался Тони, глядя мимо собеседника на стойку портье — к ней непрерывным потоком текли прибывающие участники конференции.

— Отлично, Питер, отлично. Присаживайтесь.

— Я Тони. Тони Манетти, — у Бресслера он проучился один семестр в Колумбийском университете. За время учебы Тони видел профессора дважды: один раз в аудитории и второй — в коридоре. Теперь они порой сталкивались на конференциях, и всякий раз Бресслер называл Тони Питером.

— Да-да, конечно. Наш человек в ФБР.

— Нет, сэр. Я работаю в «Вестнике современной науки» — знаете этот журнал?

Люди у стойки менялись, но Джорджины все не было и не было.

— Конечно-конечно. Знаете, Питер, вы-то мне и нужны. Как раз требуется человек с вашей квалификацией.

Бресслеру было шестьдесят с лишним. Из года в год ожидалось, что за давние работы в области генетики ему будет присуждена Нобелевская премия. Но еще шесть лет назад, прослушав его лекцию, Тони заключил, что профессор, мягко говоря, психически не совсем здоров.

В вестибюле сверкнула рыжеволосая головка. Тони вытянул шею. Рыжая — да не та.

— …небольшая проблема со сбором крови…

Он подумал о ее ногах — длинных ногах балерины.

— …ну просто ни капли не удается раздобыть! Понимаете, мы ведь не можем просто подойти и попросить.

Он уже бывал однажды на севере полуострова — и как раз в конце лета. Прохладные, туманные дни, бескрайние тенистые леса. Чертовски романтично…

— …вынужден сделать вывод, что они меня преследуют. Других объяснений я просто не нахожу. За последние два года — четыре несчастных случая с моими лучшими аспирантами…

«Признайся, — скажет он, — твой брак — это фарс. Я могу переехать на Западное побережье, — скажет он. — В Чикаго меня ничто не держит, свою работу я могу выполнять где угодно».

— …и это, понимаете ли, является блестящим практическим доказательством моей гипотезы, но одновременно ставит передо мной огромную проблему.

Тони не очень-то и хотелось джина, но надо же как-то скоротать ожидание. Пригубив, Тони поставил бокал на столик. Бресслер, насупившись, глядел куда-то в пространство.

И тут появилась она. Джорджина висела на руке у Мелвина Уиткома, глядя на него снизу вверх с той же очаровательной улыбкой, которой иногда удостаивался и Тони. Мелвин Уитком занимал загадочную должность координатора спецкурсов «Большой Десятки»^[7]. Крупная шишка — этот Уитком. Влиятельная персона. Возраст — около сорока. Финансовое положение — богатый наследник. Безупречно-учтивый красавец, потомственный член престижного землячества «Фи-Бета-Каппа». Доктор охмурительных наук или чего-то вроде. Словом, полная противоположность жалкому Манетти из «Вестника». На глазах у Тони Уитком расписался на регистрационном бланке; на глазах у Тони Уитком и Джорджина получили свои магнитные ключи, указали коридорному на свой багаж и вместе вошли в лифт. Он и сам не заметил, что вскочил, пока не услышал голос Бресслера:

— Позвольте, я не имел в виду, что нам угрожает непосредственная опасность. Прошу вас, Питер, сядьте.

Тони сел. Ерунда; они просто случайно приехали одновременно; они старые друзья; Джорджина не ожидала встретить здесь Тони.

Тони допил джин. Она просто не ожидала его здесь встретить.

— Вы ведь не пойдете на это чудовищное торжественное открытие?

— Бресслер взял Тони за локоть. — Давайте лучше съездим поужинаем. Я хочу взять напрокат ваш мозг. Мне вас сам Бог послал, Питер. Я молил о знамении, и тут — вы.

На лекциях Бресслер говорил об ангелах, припомнил Тони. Тогда, едва услышав это слово, Тони отключился. Правда, если честно, почти весь тот семестр он вообще прожил на автопилоте.

В голосе Бресслера зазвучали визгливые нотки:

— Никто не знает, как это унизительно — считаться полоумным. Полоумным, — с горьким удовлетворением повторил профессор. — И почему? Всего лишь потому, что ты набрел на истину, которую другие пока не готовы ни признать, ни даже увидеть!

— Ангелы, — пробурчал Тони.

— Вы молодчина, Питер! Десять лет прошло — или даже больше? — а вы помните. Ну, разумеется, они предпочитают видеть ангелов… Поехали, надо ведь поужинать в конце концов.

Тони встал. У Бресслера он учился шесть лет назад, но перечить профессору не стал — какая разница? Выйдя из полутемного бара, он узрел у себя под ногами трепещущее отражение сосновой аллеи. По блестящим от дождя деревьям проехало такси. Бресслер замахал шоферу.

Они ели огненный сыр, запивали кебаб из ягненка ретциной, а плавающие в меду ореховые пироги — узо. Бресслер говорил без умолку, но Тони, удрученный думами о красавице Джорджине, слушал профессора вполуха.

— Конечно, мы все знали, что вы незаурядная личность, — заявил Бресслер, прихлебывая кофе по-гречески. — И ваша работа это доказывает. Я знаю людей, которые легко пошли бы на убийство, чтобы поменяться с вами местами. Рассказывают, вы спасли жизнь самому Бушу — или совершили другой подвиг в том же роде. Исполняя свой долг, были ранены, стали инвалидом и удостоились заслуженной награды.

На самом деле с Тони случилось вот что: в двадцать два года, получив диплом бакалавра, он за компанию со своим лучшим другом Дагом Гастингсом подал заявление в ФБР. К удивлению Тони и Дага, обоих приняли. Спустя год Тони получил первое настоящее задание: в паре с опытным агентом он должен был провести рутинную операцию по проверке информации. Не задание, а малина — до того момента, пока бритоголовый юнец не решил поиграть в тир, избрав в качестве мишени Тони. Он мог бы получить весьма серьезное ранение или даже погибнуть, если бы за миг до выстрела не нагнулся выпростать из носка штанину. Так что пуля вошла всего-навсего в предплечье. Затем, спустя две недели после того, как врачи разрешили Тони вернуться к борьбе со злом, он получил вторую пулю. На сей раз стреляли сзади. А единственными людьми, кто в тот день находился у него за спиной, были двое других спецагентов и их шеф, начальник отдела.

Версия, изложенная Бресслером, Тони понравилась гораздо больше, чем правда. А поскольку он дал расписку ни при каких условиях не разглашать обстоятельств случившегося, Тони промолчал, сделав непроницаемое лицо. «Ох, и идиотский у меня сейчас вид», — мелькнула в голове мысль. Второе ранение он получил так: приблизился по-пластунски к некоему автомобилю марки «бьюик» и, удостоверившись, что машина пуста, встал, чтобы доложить об этом начальнику. И тогда пуля, которая должна была попасть Тони в голову, впилась ему в руку. На сей раз в другую.

— Наверное, это как у священников. Священник — он до гробовой доски священник. Такая квалификация въедается намертво. Агент ФБР — это агент до гробовой доски. Я не ошибся?

Тони допил узо. Когда он в последний раз виделся со своим бывшим закадычным другом Дагом Гастингсом, тот сказал:

— Держись от меня подальше, чучело гороховое. Приказ такой. Идет? Ты точно не обиделся?

— Ну что ж, я предполагал, что вы не станете распространяться о своей деятельности, — сказал Бресслер и помахал своей чашечкой-наперстком — еще порцию кофе, дескать. — Но вы прошли соответствующую выучку. Включите свой мозг, Питер. Как мне взять пробы крови у этих людей?

Тони осторожно ответил:

— Так сразу, не думая, я ответить не могу.

— Разумеется, разумеется. В мотеле я передам вам журналы наблюдений, мои заметки, все, что есть. Это провидение вас мне послало, Питер. У меня было предчувствие. Готовы?

Тони решил сделать следующее: кинуть в чемодан материалы коллоквиума, которые уже у него на руках, а утром вернуть ключ и дать деру.

Возвратившись в свой номер, он тоскливо уставился на гору бумаг; портье всучил ему новую пачку докладов, а Бресслер добавил свою пухлую папку. В голове у Тони словно гремел далекий монотонный прибой; в этот вечер он выпил свою годичную норму алкоголя плюс одна-две бутылки. Сон не шел. В голову лезли мысли о номере, в котором сейчас наверняка развлекаются Уитком и Джорджина (интересно, как он обставлен — неужели там такой же диван, как у Тони, такой же журнальный столик и точная копия этой вот широченной кровати). Тони схватился за научные материалы. Нет, не за папку Бресслера — ее он отложил в сторону. Но обрывки рассказа профессора — отдельные фразы, не связанные логически между собой — настойчиво вертелись в голове Тони. Возможно, предположил он, Бресслер именно так и изъяснялся — несвязными фразами.

Затем, поскольку его работа состояла в том, чтобы сжимать десяти-, пятнадцати- или даже двадцатистраничные научные доклады до одного абзаца, который, пусть даже временно, казался бы читателю понятным, Тони обнаружил, что пытается проделать то же самое с вечером, проведенным в обществе Бресслера.

Гены — вот кто тайные властители Вселенной. Вспомнив эту фразу, Тони вытаращил глаза, но Бресслер действительно ее произнес. Ладно, допустим. Гены властвуют над телом, в котором обитают, общаются с ним; предписывают ему цвет волос — черный там или рыжий. И шелковистую кожу, и бездонные океанские пучины вместо глаз… Тут Тони приказал себе не отвлекаться. Гены бессмертны, за исключением тех случаев, когда их носители умирают, не оставив потомства. Они определяют такие характеристики, как уровень интеллекта, аллергические реакции, темперамент…

Тони зажмурился, пытаясь припомнить, как все это связано с ангелами. Шестьдесят восемь процентов опрошенных верят в ангелов; сорок пять процентов из них верят, что имеют личного ангела-храни-теля. Ага, вот оно. «Ангел-хранитель» — читай: «гены».

Каждый человек лично или понаслышке знает кого-то, кто чудом избежал верной смерти или тяжелых травм. Единственный уцелевший в авиакатастрофе; младенец-подкидыш, не замерзший при нулевой температуре; счастливая развязка автомобильной аварии, которая по всем параметрам должна была стать фатальной…

«Забудем ангелов, забудем шестое чувство — интуитивное предчувствие опасности. Задумаемся вместо этого об аллелях^[8], об удачных комбинациях аллелей. Гены — тайные властители, а некая конкретная комбинация аллелей, конкретный ген — возможно, несколько генов — подчас начинает властвовать над всеми остальными генами. Какова цель всего этого, мы можем лишь гадать. Эти феноменальные гены способны навязывать другим генам свою волю: изменить метаболизм таким образом, чтобы замерзающий младенец выжил; так отрегулировать деятельность сердца и легких, что утонувшего удастся откачать; так изменить природу всех тканей человеческого организма, что счастливец, посвистывая, удаляется на своих ногах с места, где его чуть не расплющило в лепешку…»

Тони зевнул. Бресслер говорил куда дольше, еще часа три, но Тони сжал, перекомбинировал и отредактировал его лекцию, сделав ее логичной и связной. «Черт, — подумал Тони, — как жаль, что нет аспирина». Тони удалось превратить полный двор мусора в маленький аккуратный пакетик… увы, того же мусора. Приняв душ, Тони лег на кровать и почувствовал себя непоправимо одиноким на ее бескрайних жестких, холодных, синтетических просторах.

К семи тридцати он уже встал и оделся с твердой решимостью сбежать, пока люди с Западного побережья… пока гости из Беркли… ладно уж, скажем прямо: пока Джорджина не успела продрать глаза. Заказал завтрак в номер. Дожидаясь еды, запихнул материалы коллоквиума в портфель. Бумаги Бресслера он решил отдать портье — пусть положит в почтовый ящик профессора, или выкинет, или вообще сделает с ними, что захочет. Когда, кроме этих бумаг, под рукой у Тони не осталось ничего, он все-таки пробежал их взглядом.

Сверху лежали досье на субъектов исследования. Эверетт Симмс в одиннадцать лет был найден под снежной лавиной, с температурой тела 63 градуса по Фаренгейту. Оправился без каких-либо последствий для здоровья. В девятнадцать лет он упал с двухсотфутового обрыва — и ничего, отделался легкими ушибами… Вера Танджер была единственной, кто остался в живых после взрыва в ресторане; она же уцелела после того, как с ее заглохшей на переезде машиной столкнулся поезд… Карл Уэли — два чудесных спасения… Беверли Вэнь — два… Стэнли Р. Григгс — три…

В дверь постучали, и Тони сунул бумаги назад в папку. Прибыл его завтрак. За спиной официанта маячил доктор Бресслер. Профессор так рвался в номер Тони, что готов был отнять тележку с завтраком у официанта.

— Питер, как я рад, что вы уже не спите! Прочли мои материалы?

Тони жестом попросил поставить блюда на столик, подписал счет и молча указал официанту на дверь.

— У вас там нет еще чашечки? — спросил Бресслер. Официант выдал ему чашку и блюдце. — Можете принести еще кофейник, — заявил Бресслер. Устроившись у столика, он начал снимать крышки с тарелок.

Завтрак они разделили на двоих. Профессор беспрерывно говорил.

— Меня интересуют субъекты, у которых в активе, как минимум, два спасения, — заявил он. — Но и три — довольно частый случай. Бывает даже четыре. Но двух достаточно. Тех, у кого зафиксировано только одно спасение, я исключил. Одно происшествие можно счесть счастливым стечением обстоятельств, но два, три, четыре? Это уже не закономерность! Истинное количество спасенных на свете неизвестно никому — ведь далеко не все несчастные случаи регистрируются. Я остановил свой выбор на пятерых субъектах, живущих относительно недалеко от Нью-Йорка. Предполагал, что это облегчит сбор проб. Мне нужны волосяные фолликулы, слюна, кровь, соскобы с кожи — сами понимаете, вы же ученый. Но четырежды за последние два года аспиранты, которых я посылал за образцами, сами становились жертвами. Одного ограбили — вместе с другими вещами у него отняли щетку для волос, которую он украл у субъекта. За другим погналась злая собака; убегая, он упал и сломал ногу. Третий даже не смог подойти к субъекту — Мата Хари какая-то, а не женщина… Словом, к идее возобновить усилия мои ученики относятся довольно прохладно.

Тони налил себе полную чашку кофе.

Бресслер с неудовольствием воззрился на опустевший кофейник.

— Вам пока ничего не пришло в голову? — спросил он.

— Попросить пробу в открытую, — сказал Тони. — Предложить за нее пятьдесят баксов. Договоритесь с врачом, с больницей или еще какой-нибудь лавочкой и предложите бесплатные профилактические осмотры. Найдите их зубных врачей и поручите им добыть пробы — не бесплатно, конечно. Наймите грабителя, который, отбирая сумку, оцарапает вашему субъекту руку. Наймите стаю ребят в белых халатах: пусть прочешут жилой дом, офис, любое место, где бывает ваш субъект. Пусть говорят, что проводят осмотр в связи со вспышкой чумы. Наймите проституток — пусть их совратят. — В дверь постучали; Тони пошел открывать. — Для достижения вашей цели есть тысяча разных способов, — сказал он, впуская официанта с кофейником.

Когда они вновь оказались одни, Бресслер заулыбался:

— Вот видите, я в вас не ошибся… Некоторые из этих методов я, конечно, уже опробовал, но многие ваши уловки удивительно хитроумны. Естественно, тут исключено все, что несет в себе даже самую малую вероятность физической угрозы. Одному Богу известно, каковы будут ответные действия, если гены сочтут, что они в опасности. Плохо уже то, что они знают: я их разоблачил.

Он налил кофе себе и Тони. Тот недоверчиво уставился на собеседника.

— Гены знают, что вы за ними охотитесь? — произнес он спустя какое-то время. — Гены принимают оборонительные меры?

— Несомненно. Они в курсе, — макнув руку в чашку с кофе, Бресслер подобрал мокрыми пальцами крошки от тоста и слизнул языком.

— И что вы сделаете с фактическими данными, если их добудете? — спросил Тони.

Бресслер непонимающе взглянул на него.

— Что сделаю? Я, по-вашему, кто — сельскохозяйственный биоинженер? Я что, выращиваю картошку, которая травит жуков заключенным в ней ядом? Землянику, которая растет и плодоносит при минусовой температуре? Ровно ничего не сделаю — разве что опубликую. Лично я для этих генов совершенно не представляю угрозы, Питер.

— Ясно, — произнес Тони. И, покосившись на часы, встал. — Черт, пора бежать, — он протянул Бресслеру его папку.

— Оставьте это себе, Питер. У меня есть копии. Я знаю, что у вас не было времени все обдумать. Прочтите и свяжитесь со мной. Обещаете?

— Непременно, — сказал Тони. — Я с вами свяжусь.

Тони сдал ключ и вскоре уже катил по шоссе. С его лица не сходила широкая ухмылка. «Пускай Бресслер меня поищет, — думалон.

— Пускай поищет своего Питера-без-фамилии». Но как только Тони понял, что не знает, куда теперь деваться, ухмылка погасла. Верхний Мичиган? Романтичная мглистая прохлада сумрачных лесов? Только не в одиночку. Дома Тони никто не ждал; да и на работе тоже. В редакции Тони появлялся, когда его левая нога того желала. Спустя какое-то время он, по своему обыкновению, притащит на работу тонну научных докладов, которые ему всучили, сдаст свою колонку о коллоквиуме и будет совершенно свободен до нового задания. Не зря Бресслер сказал, что некоторые люди пошли бы на убийство, чтобы поменяться с ним местами.

Тони делал ровно то, что предполагало название его должности: заместитель редактора по особым поручениям, ведущий колонки, посвященной научным симпозиумам, коллоквиумам, конференциям и встречам, в которых участвовало бы не менее двух ответственных представителей не менее двух университетов. Журнал старался освещать все подобные события, где бы они ни происходили — в Париже или Гонконге, в Бостоне или Рио-де-Жанейро…

Иногда Тони гадал, где теперь начальник, который его ранил. Получил повышение или был отправлен в отставку? Тони ни на единую минуту не сомневался в том, что выстрел был случайностью, но все равно любитель пострелять на должности начальника отдела — не лучший вариант. Он знал, что пулю выпустил именно начальник, так как двоих других агентов даже не прижали за неосторожность. Иногда Тони гадал, каким образом ФБР удалось срочно зачислить его в Колумбийский университет, а потом сделать так, чтобы ему дали степень магистра и предоставили нынешнюю непыльную работу.

Иногда, обуреваемый мрачными предчувствиями, он гадал, не вызовут ли его однажды и не потребуют ли… Додумать эту мысль до конца ему никогда не удавалось. Ну, чего можно от него потребовать?

Указатели предупредили его, что если он хочет попасть в Детройт, следует перейти в правую полосу. Тони, слегка притормозив, переместился в левую.

Вечером того же дня он сидел на террасе эрзац-сельского коттеджа и смотрел, как над озером Мичиган заходит солнце. Над железной сеткой террасы упорно трудились москиты с цепными пилами вместо челюстей. Весь день он колесил по случайным дорогам, убеждая себя забыть Джорджину. Она для него слишком стара: ему тридцать один, а ей уж точно не меньше сорока. Конечно, ему польстило, что опытная женщина нашла его привлекательным. Она расчувствовалась, когда он упомянул несколько ее докладов на разных конференциях, и даже помогла сочинить заметку о ее работе. Из шести его звонков она отвечала в лучшем случае на один.

Затем, чтобы убежать от реальности своей несчастной любви, Тони погрузился в фантазии о Вселенной, которой правят всемогущие гены. «Вообрази, что это правда, — приказал он себе, — вообрази, что спасительная интуиция, случайности, сигналы из коллективного бессознательного, везение и ангелы-хранители на самом деле сводятся к одному феномену и что феномен этот — генетический».

Ну и что? Он побывал на нескольких конференциях по генетике и знал, что техника идентификации генов прогрессирует невероятными темпами. «Итак, — продолжал он фантазировать, — вообразим, что такой ген-властитель обнаружен и изолирован. Что дальше?» Ответ пришел неожиданно быстро: будет выведена раса властителей-суперменов.

Глядя, как растворяется во мгле последняя вишневая полоска заката, Тони ухмыльнулся своей мысли. Когда небо окончательно заволокла непроглядная тьма, он вошел в коттедж, дружелюбно подмигнул пухлой папке с исследованиями Бресслера… И сел читать.

В списке Бресслера числилось тридцать — сорок потенциальных носителей гена. На каждого имелось подробное досье — профессор не ленился. Субъекты жили во всех уголках страны; пятеро, избранные Бресслером для более близкого изучения, обитали в радиусе ста миль от Манхэттена. Каждый субъект избежал верной смерти, как минимум, дважды; все эти случаи попали в газеты (библиографические ссылки прилагались).

Бегло просмотрев досье, Тони стал читать выводы Бресслера. Профессор предвосхитил те немногие вопросы, которые возникли у Тони: нет, ни у кого из родителей не зафиксирована феноменальная живучесть, свойственная их потомкам. Среди субъектов была аномально высока доля людей, которые не имели родных братьев и сестер — впрочем, на сводных этот закон не распространялся. Проявления других сверхъестественных способностей у субъектов встречались редко. Список являл собой классическую среднестатистическую выборку населения: ряд феноменальных талантов, горстка слабоумных, сельскохозяйственные рабочие, квалифицированные специалисты, младший технический персонал… По-видимому, у всех этих людей была одна-единственная общая черта — они оставались живыми в ситуациях, когда смерть была неизбежна. И пятеро из них не позволяли взять у себя пробы.

Закрыв папку, Тони испытал легкое сожаление. Бедный старикан. Угробить на такое дело шесть лет или даже больше… Ему вспомнилось еще кое-что из сказанного Бресслером в ресторане: «Как вы думаете, сколько их на самом деле? Этого мы никогда не узнаем — ведь никто не составляет списков тех, кто не садится на самолет, обреченный упасть в океан. Нет списков тех, кто остается дома в тот день, когда сумасшедший террорист взрывает офис. А те, кто поехал другой дорогой и не врезался в нагромождение из двадцати других столкнувшихся друг с другом пылающих машин? А те, кто… Впрочем, вы меня и так поняли. Ни об одном из них мы не узнаем».

Те, кто, наклонившись поправить штанину, не получают пулю в сердце, — внезапно произнес про себя Тони. — Те, кто, встав и обернувшись, не получают пулю в голову.

«Ох ты Господи, — тут же подумал Тони. — Folie a deux!^[9]» Он вышел на террасу и окинул взглядом озерную гладь с беспокойно мерцающей лунной дорожкой. Спустя несколько минут разделся, обвязал вокруг поясницы полотенце и пошел купаться. Вода оказалась невероятно студеной. Тони подумал, что сейчас мог бы легко доказать Бресслеру на практике все безумие его теории. Всего-то делов — взять курс на Висконсин и плыть, плыть, плыть, пока холод и усталость не утопят его. «Но это мы отложим на потом», — решил он, поворачивая назад к берегу.

В постели, полностью расслабившись — любой его мускул стал не тверже пудинга, — Тони спросил себя, как бы он поступил, попроси Бресслер у него образец крови. Все его тело содрогнулось, и Тони погрузился в сон.

На следующее утро он обнаружил, что его руки сами поворачивают руль в сторону Ист-Лэнсинга. Он немного послушал ток-шоу по радио, потом подпел Зигфриду на кассете, упорно пытаясь заглушить вопрос: «Зачем мне туда?». Нет, он не знал, что гонит его назад в мотель.

В «Холидей-Инн» свободных номеров не было. Портье любезно посоветовал ему обратиться в «Келлогг-центр», где ему непременно подыщут жилье.

Тони впервые ехал по местному университетскому городку на машине. Похоже, он был спроектирован по принципу лабиринта: после каждого поворота Тони был вынужден раз за разом пересекать одну и ту же бурую реку. Корпуса, широкие аллеи, улицы, просторы стриженых газонов — всюду пустынно и зловеще тихо. Когда Тони в третий раз наткнулся на ботанический сад, вмешалась судьба: он заметил доктора Бресслера, который прогуливался в обществе какого-то мужчины. Оба были обращены к Тони спиной. Он затормозил, открыл дверцу, чтобы пуститься вдогонку за Бресслером, отдать ему папку и забыть обо всем.

Но внезапно Тони замер, скорчившись у распахнутой дверцы: гуляющие на миг оглянулись, и спутником Бресслера оказался не кто иной, как Дуг Гастингс, тот самый утраченный друг Тони. Бресслер и Гастингс направились вдаль, к теплицам. Тони юркнул назад в машину.

Он поехал в другую сторону, на Гранд-ривер — главную улицу Ист-Лэнсинга — и повернул в сторону Лэнсинга. Даже не задумываясь над смыслом своих действий, остановился у торгового комплекса, растянувшегося на несколько акров или даже квадратных миль, и зашел с папкой Бресслера в магазин-склад конторского оборудования. Там нашелся ксерокс самообслуживания, и Тони сделал копии со всех бумаг Бресслера. Купив большой конверт для бандеролей, он написал на нем адрес своей матери, живущей в Строудсбурге, штат Пенсильвания, и три слова: «Для Тони Манетти». Сложив в конверт ксерокопии, он отправил бандероль из почтового отделения, которое затерялось в закоулках этого гигантского торгового центра. Покончив с делами, он вернулся в городок Мичиганского университета и на сей раз отыскал здание «Келлогг-центра» с первой попытки.

В «Келлогг-центре» билось сердце конференции; здесь ученые встречались, беседовали, обедали. Многие здесь и жили. Обратившись к девушке за особым столиком, можно было получить программки, именные бэджи и информацию. В вестибюле Тони поболтал с приятелями. Один просил его секундочку подождать, пока он сбегает за экземпляром доклада; другой уже совал ему свою папку. Тони поджидал Дуга Гастингса или доктора Бресслера. Кто из них появится первым, было совершенно неважно.

Его нагрузили еще одной папкой. Он взял ее, затем позволил какой-то женщине увлечь себя в угол вестибюля. Тут он увидел в дверях Бресслера. Вслед за профессором вошел Дуг. Тони переключил свое внимание на женщину, крепко сжимавшую его локоть.

— Вы придете на наше заседание? — спрашивала она. — Начало в три.

— A-а, Питер! — воскликнул Бресслер и медвежьей походкой направился к нему через вестибюль. Дуг Гастингс, повернувшись к столику администратора, начал рассматривать программки.

На глазах изумленной женщины Бресслер подошел к Тони и, вцепившись в другую его руку, поволок за собой.

— Питер, мои материалы у вас? Я уж думал, вы уехали. Сказали, что номер вы оставили.

К тому времени Тони зажимал под мышками несколько папок и большой конверт. В руке он держал свой битком набитый портфель.

— Конечно-конечно, бумаги где-то здесь, — отозвался он. Раскрыв портфель на маленьком столике, он положил новые трофеи вместе со старыми и достал папку Бресслера. — В течение ближайших двух недель я до них доберусь.

— Нет-нет, — выпалил Бресслер. Выхватив у Тони папку, он прижал ее к груди обеими руками. — Не стоит, Питер. Вам так много приходится читать. Не смею вас перегружать, — попятившись на несколько шагов, профессор развернулся и бросился бежать.

Застегивая портфель, Тони услышал над своим ухом голос Дуга:

— Черт меня подери, это же Тони Манетти!

Схватив однокашника за плечи, Дуг повернул его к себе, пристально всмотрелся в лицо и крепко облапил:

— Да-а, сколько воды утекло! Восемь лет прошло или девять? Как живешь-то? Какие новости? Сколько бумаг — ты это что же, букмекером заделался?

Беззаботно болтая, он повел Тони к главному входу, прочь от слоняющихся по вестибюлю ученых.

— Выпьем кофейку? Только подальше от этой орды. А помнишь, как мы линяли с уроков за пивом? Хорошие были деньки, верно?

Они никогда не ходили вместе пить пиво; в юности Тони увлекался алкоголем ничуть не больше, чем сейчас.

— Чем занимаешься — наукой? — спросил он у Дуга на улице.

— Какое там… Я на задании. Слушал, как куча ребят распространяется об экономических выгодах международного сотрудничества в космосе. Тьфу! Интересная тема, ничего не скажешь.

Следующий час они провели в кофейне. Дуг говорил о своем житье-бытье — и задавал вопросы; говорил о прошлом — и задавал вопросы; говорил о путешествиях — и задавал вопросы.

— Значит, доклады берешь, а на заседания не ходишь? Ну ты жук! Дай посмотреть, что у тебя там.

Тони вручил Дугу портфель. Тот просмотрел его содержимое.

— Ты что, будешь все это читать? И где — здесь?

— Дудки. Если они будут думать, что я прочел их материалы, то все захотят со мной их обсудить.

— Слушай, мне показалось, я тебя видел на днях с таким крупным лысым фруктом?

Тони рассмеялся:

— А, старина Бресслер. Его профиль — ангелы. Наверное, слишком долго пялился в свой электронный микроскоп. — И печально добавил: — Он дал мне какие-то материалы, чтобы я прочитал их дома, а потом вдруг отобрал. Совсем сбрендил, бедняга.

Позднее, отвечая на очередной вопрос, умело вставленный в монолог Дуга, он сообщил, что все воскресенье развлекался с одной потрясающей девицей. Сделав мечтательное лицо, описал купание при луне.

Дуг понимающе ухмыльнулся.

— Спорим, у тебя в каждом университете по девице, — заявил он. Вскоре после этого он глянул на часы и застонал… — Не та это работа, о которой я мечтал… Будешь возвращаться?

— Только за машиной. Все, что нужно, у меня уже есть.

Они пешком вернулись к «Келлогг-центру», где Тони сел в свой арендованный автомобиль и, помахав Дугу, дал газу. По дороге в аэропорт он выстроил факты в логическую цепочку. Должно быть, они не хотят, чтобы Бресслер опубликовал хоть слово о своих открытиях. А Дуг доложит по начальству, что Тони ничего не подозревает и к делу его привлекать не стоит.

В аэропорту он сдал машину, поменял в кассе билет и сел ждать своего рейса до Чикаго.

«Вряд ли они верят в теорию о генах-властителях, — размышлял он, — но все равно надеются: а вдруг? Они будут наблюдать и ждать: пусть гений решит проблему, коли сможет. Но если разгадка будет найдена, они первыми пожнут плоды. Кто бы сомневался…»

Он вспоминал некоторые моменты своего, казалось бы, напрочь забытого детства. В семь лет он играл со сводным братом на сеновале. Вывалился из самого высокого окна, встал с земли и убежал. Об этом случае они с братом никогда никому не рассказывали, потому что играть наверху было строго запрещено… Когда ему было двенадцать, он и еще двое мальчишек катались на байдарке по реке Делавэр. Внезапно, точно ракета, на них налетела гроза. В байдарку ударила молния. Мальчишки погибли, но Тони доплыл до берега. Он смолчал, что был с ними — все равно бы не поверили.

«И что теперь делать?» — спросил себя Тони. Ну конечно же, съездить к матери и прочесть материалы Бресслера от корки до корки. Дальше — полная неизвестность, но это не страшно. Когда пробьет час, он будет знать, что делать. Он чувствовал себя удивительно свободным и счастливым — несмотря на то, что знал: каждым его шагом руководит чужая воля и, в сущности, он — Тони — ничем не лучше раба.

Перевела с английского Светлана СИЛАКОВА

ВИДЕОДРОМ

DAS IST FANTASTISCH!

В рубрике «Атлас» мы уже познакомили читателей с английским, итальянским и французским фантастическим кинематографом — от истории до наших дней. Сегодня мы расскажем вам о мастерах немецкого НФ-кино.

Портрет германской кинофантастики соблазнительно нарисовать по универсальному европейскому шаблону. Начать с ностальгического воспоминания о незабвенных шедеврах далекого прошлого, а закончить навязшими в зубах проблемами, с которыми сталкиваются сегодня все обитатели общеевропейского дома: лучшие режиссеры уезжают в Голливуд, мало-мальски серьезный проект можно осуществить только в копродукции с соседями, зритель предпочитает смотреть американское кино…

И, казалось бы, в самом деле — Вольфганг Петерсен и Роланд Эммерих, два крупнейших дарования германской кинофантастики последних 20 лет, давно уже играют за «голливудскую команду». Германия значится среди стран-продуцентов многих современных фантастических хитов, вроде «Европы» Ларса фон Трира или «Вируса» Джона Бруно, но порой искать ее там приходится при ярком свете под микроскопом. И в кинотеатрах, и на домашнем экране (видео, набирающее популярность DVD) немцы однозначно предпочитают заокеанский продукт своему отечественному. Однако факты — упрямая вещь, а они, между прочим, говорят и о том, что в современном немецком кино фантастика отнюдь не предана забвению.

«СУМРАЧНЫЙ ГЕРМАНСКИЙ ГЕНИЙ»

Если же оглянуться назад, в историю, то станет ясно, что немецкое кино обратилось к фантастическим сюжетам задолго до «Метрополиса». Правда, с научной фантастикой эти фильмы в родстве не состояли. Питательной средой для фильмов о Големе, Гомункулусе, докторе Калигари была мрачная мистика немецких легенд и сказок и их литературные обработки вкупе с символистско-декадентской литературой начала XX века. К первым примитивным примерам такого кинематографа можно отнести «Тень моря» Курта Старка (1912) — мистическую кинопоэму о морском привидении, к шедеврам — «Кабинет доктора Калигари» (1919) Роберта Вине. Довольно банальный сюжет о злодее-гипнотизере, превращавшем пациентов психиатрической клиники в покорных исполнителей своих злодейских замыслов, приобрел у Вине графичность экспрессионистской живописи и неотвязность болезненного кошмара. Весьма актуальная для немцев тема природы зла была продолжена Вине в фильме «Руки Орлака» (1925), где герой — виртуоз-пианист — начинал «мутировать» под влиянием пересаженных ему кистей рук казненного убийцы.

Фильм о Калигари собирался ставить Фриц Ланг, но предпочел ему более острый и динамичный сюжет о всемирных террористах — «Пауки» (1919). Спустя три года он все же вывел на экран своего инфернального злодея — гипнотизера и карточного шулера доктора Мабузе. Хотя обе эти картины правомерно считать приключенческой фантастикой, первым фильмом Ланга, где действие происходит за пределами современной ему реальности, стали «Нибелунги». Обе серии этой киноэпопеи («Смерть Зигфрида» и «Месть Кримгильды») поражали мистической атмосферой и громадами геометрически правильных архитектурных декораций. До «Метрополиса» оставался всего шаг, и этот шаг был сделан под влиянием Нью-Йорка, где Ланг побывал незадолго перед съемками.

О «Метрополисе» (1926) за последнее время написано чрезвычайно много, в том числе и в журнале «Если», поэтому отметим лишь то, что Герберт Уэллс назвал его «глупейшим фильмом» («Машины не могут превратить людей в рабов!»), а прокатные сборы ленты не окупили стоимости съемок. Поразительная вещь: уродливый упырь («Носферату» Фридриха Мурнау) или ожившие персонажи городского паноптикума («Кабинет восковых фигур» П. Лени) вызвали у жителей Веймарской республики больший интерес, чем грандиозные картины из жизни мегаполиса будущего, в съемках которых участвовало 25 тысяч актеров, 11 тысяч актрис и 750 детей! А ведь в сюжете «Метрополиса» присутствовали и элементы салонной мелодрамы (любовь богача Фредера к защитнице бедняков Марии), и столь любимый немцами маниакальный злодей — профессор Ротванг.

Еще большие уступки вкусам массового зрителя Ланг сделал в «Женщине на Луне» (1929). Фильм, начавшийся впечатляющим и реалистичным эпизодом старта космической ракеты (двухступенчатой!), быстро сворачивал на раскатанную колею авантюрной драмы. Оказавшись на Луне, герои-ученые искали золото, ревновали друг друга к хорошенькой героине и боролись с преступником-американцем, намеревавшимся удрать на Землю с карманами, полными золотых самородков. И все же, если «Женщину на Луне» сравнивать с более ранними фильмами на космическую тему, например, с романтической драмой 1920 г. «Алгол» Ханса Веркмайстера, где действие разворачивалось на заснеженных равнинах… одноименной звезды, она продвинулась в верном направлении.

ПОЧЕМУ ГИТЛЕР НЕ ЛЮБИЛ ФАНТАСТИКУ?

С началом 30-х гг. немецкая кинофантастика определенно не собиралась сдавать свои позиции. «Злобой дня» стали фильмы о фантастических научных открытиях и технических проектах — «FP-1 не отвечает» и «Золото» Карла Хартля, «Тоннель» Куртиса Бернхардта. Сюжетная интрига этих картин была близка реальным научно-техническим разработкам. Например, в фильме «FP-1 не отвечает» речь шла об искусственном острове для посадки пересекающих Атлантику самолетов — и действительно, проект таких плавучих аэродромов обсуждался США и Германией на правительственном уровне.

В сюжетах, где научная подоплека скорее мешала, чем выручала, тоже не было недостатка. В 1932 г. на экраны выходит «Атлантида» Г. Пабста с Бригитте Хельм (Мария в «Метрополисе») в главной роли надменной царицы Антинеи, мумифицирующей своих любовников. Вопреки расхожей логике, местом действия этого фильма стала не океанская пучина, а заброшенный подземный город под пустыней Сахара. Ланг ставит новый фильм о докторе Мабузе («Завещание доктора Мабузе»), Ричард Освальд леденит кровь почтенной публики историей о красавице-злодейке, выросшей из магического корня мандрагоры («Альрауне» все с той же Бригитте Хельм).

На основе немецких фильмов («Тоннель», «Атлантида») снимаются их английские и французские версии. В смысле технического обеспечения съемок немцы также лидируют по многим позициям не только в Европе, но и в мире. Применение метода Шюфтана (комбинированных съемок с миниатюрными макетами), впервые использованного в «Метрополисе», позволяет экономить на строительстве дорогостоящих декораций, но если уж их строят (как, например, для «Тоннеля»), то они поражают своей достоверностью и масштабами…

Все оборвалось с приходом к власти нацистов. Немецкая кинофантастика погрузилась в летаргический сон, продолжавшийся без малого четверть века. После 1934 г. прекратилось производство новых фильмов с фантастическими сюжетами, а в 1940 г. был издан указ, запретивший прокат и старых картин, если при их съемках не присутствовал военный цензор. Из старых лент космической тематики был смонтирован неуклюжий гибрид под названием «Космический корабль-1 стартует». За все годы нацистской диктатуры единственным прибавлением в семействе фантастических фильмов стал разве что «Барон Мюнхгаузен» Йозефа фон Баки (1943) — фильм-сказка с удачными спецэффектами и откровенной милитаристской нагрузкой.

Почему Гитлер так плохо относился к фантастике? Патологическая боязнь раскрыть военные тайны, показав на экране макет ланговской ракеты, над которым действительно трудились спецы из военного ведомства Оберт и Лей, объясняет это лишь отчасти. По-видимому, свою роль сыграл синдром «отвергнутой любви» фюрера к режиссерам, прежде всего, к тому же Лангу, отказавшемуся создавать нацистскую киномифологию по примеру «Нибелунгов» и «Метрополиса». Кроме Ланга, в 30-х годах из Германии уехали Г. Пабст и Р. Сиодмак, еще раньше перебрались в Америку Э. Любич («Фауст», «Глаза мумии Ма»), К. Нойман (будущий постановщик «Ракетного корабля ХМ» и «Мухи»), К. Леммле (в 1931 он поставил в США «Франкенштейна»), оператор «Метрополиса» К. Фройнд (в 1932 — режиссер американской «Мумии»). Таким образом Германия растеряла те самые таланты и замыслы, без которых в ее кинематографе 40-х — 50-х гг. образовались пустые страницы.

НЕУРОЖАЙНАЯ ЭПОХА

В конце 50-х Ланг все же вернулся в лоно германского кинематографа и поставил в ФРГ два приключенческих фильма с восточным антуражем — «Тигр из Эшнапура» и «Индийская гробница», но, увы, даже до появления на свет «Индианы Джонса» их нельзя было назвать шедеврами жанра… Лебединой песней мэтра стал фильм о все том же докторе Мабузе («Тысяча глаз доктора Мабузе», 1960). Появившись годом позже и в фильме Х. Райнля («Невидимый доктор Мабузе»), этот герой, судя по всему, хотел представлять Германию в «клубе фантастических злодеев», но при встрече с английским доктором Но, французским Фантомасом и итальянским Дьяболиком стушевался и ушел в небытие.

В целом же и 60-е, и 70-е годы оказались для немецкой кинофантастики весьма неурожайной эпохой. В массовом кино с большей охотой экранизировали детективы или приключенческие романы Эдгара Уоллеса. Иногда на экране появлялся преступник-невидимка, похитивший секретную формулу у рассеянного профессора («Невидимка» Рафаэля Несбаума), или произрастающее на затерянном острове хищное растение («Остров обреченных» Мэла Веллеса), но по большому счету такие герои и сюжеты не могли конкурировать даже с американской продукцией серии «В», не говоря уже о лучших образцах голливудской и европейской кинофантастики. Наличие на германской земле «двух систем и двух культур» тоже не способствовало обогащению репертуара: весь вклад кинематографа ГДР в мировую кинофантастику сводится к нескольким малоизвестным копродукционным постановкам, таким, например, как «Безмолвная звезда» (1960, по С. Лему) Курта Метцига, снятая вместе с поляками. Здесь все обернулось откровенным конфузом. Посмотрев фильм, где в нескольких примитивных декорациях уместилась вся Венера со следами погибшей цивилизации, польский писатель поспешил от него откреститься.

Редкими исключениями на этом фоне выглядят два фильма Вернера Херцога — «Даже карлики начинали с малого» (1968) и «Носферату-вампир» (1979). Героями первой картины стали обделенные физически, но не духовно «маленькие люди» — карлики и лилипуты, принудительно помещенные в некую клинику, симбиоз тюрьмы и сумасшедшего дома, и поднявшие там восстание. При всех параллелях с «Уродами» американца Т. Броунинга фильм воспринимался как оригинальный замысел и производил сильное впечатление. Что касается Носферату, то в исполнении неистового Клауса Кински этот «бродячий герой» мирового кино не был похож ни на одного из своих предшественников, а сочетание реализма и фантасмагории (вспомним хотя бы кишащий крысами корабль, на котором возвращается вампир) выделяло фильм из потока заурядных «ужастиков».

Своеобразным достижением этого периода можно считать и хорошо известные нашим зрителям «Воспоминания о будущем» (1970) Х. Райпля — документальную ленту о фактах (или артефактах) посещения Земли представителями инопланетных цивилизаций. Несмотря на все упреки в легковесном подходе к проблеме или даже категорическое неприятие этого фильма, надо признать, что это был довольно редкий случай кассового успеха научно-популярного кино. Тем не менее все эти и некоторые другие «проблески» (например, телеэкранизация «Тоннеля под миром» Фредерика Пола, поставленная Райнером Фасбиндером) общего серого колорита 70-х не изменили.

СПАСИТЕЛЬНЫЕ МЭТРЫ

Конечно, перемены, наступившие в немецкой кинофантастике за последние 20 лет, нельзя сравнивать с ее «Золотым веком» времен Веймарской республики. Количество фильмов и их постановочная база по-прежнему оставляют желать много лучшего. Однако в фантастику пришли режиссеры, представляющие сегодня элиту современного немецкого кино. В 1984 г. на экраны вышла «Бесконечная история» Вольфганга Петерсена, ставшая, без всяких оговорок, мировым шедевром в жанре фэнтези. В основу сценария, написанного самим Эммерихом, был положен роман немецкого писателя Михаэля Энде, но визуально и сюжетно фильм отличался от первоисточника. «Мир волшебной страны Фантазии населяют создания, навеянные «Алисой в Стране Чудес», однако это свой, особый мир, созданный воображением постановщика», — писал американский критик Р. Эберт.

В том же году выпускник Мюнхенской киношколы Роланд Эммерих^[10] привлек всеобщее внимание своей дипломной картиной «Принцип Ноева ковчега». Этот фильм о двух космонавтах, работающих в космической лаборатории, с успехом демонстрировался на Берлинском кинофестивале и был показан в двадцати странах. Оставаясь верным жанру фантастики, Эммерих поставил в 1985 г. «Джой: установление контакта» — о мальчике, который благодаря своим уникальным телепатическим способностям получает возможность общения со своим больным отцом, а в 1990 г. — «Луну-44», довольно примитивный, но все же крепко сколоченный боевик о конфликте на космической базе.

К фантастическому сюжету обратился и мастер авторского кино Вим Вендерс («Небо над Берлином», 1987). В его истории о двух ангелах, спустившихся с небес на улицы Западного Берлина, любопытно обыгрывается волшебное свойство «ангельской плоти». Она не доступна ни зрению, ни осязанию, однако в некоторых ситуациях это преимущество оборачивается серьезным недостатком. Характерная фантастическая коллизия — сын изобретает устройство, позволяющее визуально фиксировать сны и видения слепой матери — присутствует и в другом фильме Вендерса — «До конца времен» (1991).

Скорее голливудским, чем немецким (прежде всего, по составу актеров и съемочной группы) стал фильм другого мэтра германской «новой волны» Фолькера Шлендорфа — «История служанки» (1990), но эту антиутопию с ее темой сексуального рабства женщины в деградировавшем обществе будущего надо признать удачным компромиссом авторского и коммерческого кино: в отличие от более молодого Эмме-риха, Шлендорф смог заставить голливудскую команду играть по своим правилам.

В 80-х и 90-х годах немецкие сценаристы и режиссеры стали чаще экранизировать зарубежную фантастику, хотя и делали это не всегда успешно. В 1982 г. Вольф Гремм поставил удачный футуристический триллер по произведению Пера Вале «Камикадзе-89». К сожалению, немало претензий (прежде всего, у российского зрителя) к экранизации романа братьев Стругацких «Трудно быть богом», сделанной в 1989 г. Петером Фляйшманом. Более чем прохладную реакцию любителей творчества Пола Андерсона вызвал фильм «Крестовый поход на небеса» (1994) Клауса Кнозеля и Хольгера Нойхаузера. Критикам понравился актер Д. Рис-Дэвис в роли брата Парвиса, но не фильм в целом с его натужным юмором в духе английского «Цирка Монти-Пайтона».

Одной из последних на сегодня экранизаций стал «13-й этаж» Йозефа Румака по мотивам Дэниэла Ф. Гэлоуи. Этот фантастический триллер об ученом-компьютерщике, сконструировавшем параллельный мир по облику и подобию эпохи 30-х годов, можно считать скромным немецким цветком в сегодняшнем букете фильмов о виртуальных мирах и альтернативных реальностях.

СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ — СМЕХ?

Если учесть, что в 90-х годах немцам предложили посмотреть не меньше дюжины «родных» фантастических картин (а с копродукциями — пожалуй, и побольше), то, наверное, это жанровое поле сейчас не так уж запущено. И все же по кассе ни один немецкий фильм не сравнился с «Людьми в черном» или с «Матрицей».

Безусловно, свою роль играют рекламная раскрутка, громкие имена, «глобализированное сознание» молодежи. Но дело еще и в том, что для сегодняшнего зрителя кинофантастика ассоциируется, в общем-то, с одним типом фильма — масштабным приключенческим блокбастером, до отказа набитым спецэффектами и модными исполнителями. Создавать таких колоссов Германии сейчас не по силам. В далеких 20-х немцы нашли свою уникальную жанровую нишу — тот самый экспрессионистический хоррор, который притягивал зрителя сильнее, чем грандиозные «Метрополис» или «Тоннель». Похоже, сегодня на роль такого жанра претендует комедийная фантастика. Такие фильмы, как «Харальд» (1997) Юргена Эггера, собирают хорошую кассу при весьма скромных постановочных затратах: немцам весьма симпатична фигура туриста-инопланетянина, который может провести свой земной отпуск в любом человеческом облике, но из-за недостатка средств вынужден довольствоваться самой непритязательной внешностью. Но, увы, таких удачных комедий пока немного, и погоды в немецком кино они не делают.

Дмитрий КАРАВАЕВ

ПОЛЕТ НА МАРС ПО-СОВЕТСКИ

Пепел Уэллса стучится в наши сердца… Только на сей раз не марсиане посетили нашу Землю, а земляне опустились на таинственной красной планете: в преддверии реального полета туда отправился известнейший кинорежиссер Брайан де Пальма.

В начале своего творческого пути режиссер использовал элементы фантастики и фильмов ужасов в сочетании с детективом («Сестры», 1973, «Призрак в Раю», 1974, «Наваждение», 1976, «Ярость», 1978, и др.). Наиболее известна среди этого цикла картина «Кэрри» (1976). Но даже Стивен Кинг не помог этому фильму стать шедевром. В дальнейшем же Пальма изменил фантастике, став признанным мастером триллера. Многие называют его современным Хичкоком: в своих картинах он сочетал триллер с элементами боевика, детектив — с элементами хоррора, насыщая действо головокружительными погонями, трюками и стрельбой. Виртуозно владея искусством монтажа, зная все секреты работы с актером, он добивался в своих картинах не только зрелищности, но и психологической достоверности («Прокол», 1981, «Лицо со шрамом», 1983, «Неприкасаемые», 1987, «Воскрешение Каина», 1992, «Глаза змеи», 1998). Наиболее известный фильм этой «триллерной» серии — «Невыполнимое задание» (1996) с Томом Крузом в главной роли.

И вот на пороге нового столетия умелец саспенса, любимец зрителей вернулся на круги своя — к фантастике. Вернулся, чтобы создать фильм, совершенно не похожий на его прежние картины — пуритански-благородную, величаво-спокойную героическую сагу о космических Колумбах.

Премьера крупнобюджетного марсианского иллюзионса состоялась только что в Америке. Фильм подкупает гуманистическим посылом (вспоминаются даже традиции доброго советского кино). Первая экспедиция, прибывшая на Марс, находит странный инопланетный артефакт (огромная серебристая маска, величиной с египетские пирамиды и напоминающая по форме голову статуи Тутанхамона). Артефакт во время его исследования убивает почти всех членов экипажа. И вот на Марс отправляют вторую, спасательную, экспедицию, чтобы помочь оставшимся вернуться на Землю. Эти люди идут на смертельный риск, дабы выручить товарищей — один из них жертвует собой, спасая коллег. На орбите Марса он пустился в погоню за неуправляемым модулем, заарканил его, но сорвался — и вот уже плывет в космосе в своем серебристом скафандре на фоне красных пустынь. Мощности турбин его скафандра не хватает для маневра. Ему на помощь бросается жена — чтобы избежать и ее гибели, он, прощаясь, снимает шлем и превращается в замороженную статую… Эта откровенно мелодраматическая сцена — одна из лучших в фильме, потому что сделана без излишнего аффектажа и сопровождается музыкой Э. Морриконе, кудесника экрана.

Вообще, в картине очень многое зависит от звука — именно в завывании марсианского ветра космонавтам удалось прочесть закодированный тест, расшифровать его и отправить свой сигнал на иноземное творение. Тест этот — структура ДНК: она идентична у инопланетян и землян.

Оказывается, пралюди покинули Марс, забросив на Землю эту самую ДНК, и, пока на нашей старушке водные твари становились земноводными, улетели в бездны космоса. Теперь же пуповина восстановлена, и один из астронавтов отправляется вослед творцам, претендуя, быть может, на вторую серию…

С советским фантастическим кино этот фильм объединяет и некий социальный заказ — почему-то не покидает мысль, что новая лента сделана по калькам НАСА и упреждает расходы американцев на дорогостоящую марсианскую робинзонаду (идея которой, увы, подмочена недавней марсианской неудачей). Будто по законам соцреализма, фильм этот сделан немножко в лоб, немножко с педалированием национальной гордости (первым делом, прибыв на Марс, спасатели устанавливают американский флаг), и сложность характеров заменяется здесь традиционностью, пафосом. Но не в этом главная досада от в об-щем-то приличного фильма. Увы, он вторичен… И в первую очередь по отношению к классике космической фантастики — фильму С. Кубрика «2001: космическая одиссея». Почти тот же сюжет — экспедиция на другое небесное тело, где найден артефакт суперцивилизации, авария и спасение в космосе. Но если картина Кубрика ошеломила нас фееричностью, реальными космическими декорациями и общим благородством, то у де Пальмы все это выглядит уже банальностью, а кое-где даже пародией. Скажем, пылевой смерч, подобно хоботу исполинского слона засасывающий космонавтов на поверхности Марса, уж очень напоминает нечто подобное из «Мумии»… Некоторые эпизоды выглядят, как цитаты из «Одиссеи» — например, танцы в невесомости: у Кубрика вальсирующие корабли в космосе, а у Де Пальмы вальсирующие космонавты.

Если же говорить о его величестве Контакте, то существуют куда более интересные размышления на этот счет, сделанные с большей выдумкой и психологией («Солярис», «Сталкер», «Контакты третьего вида», «Сфера» и др.). Кадры, когда космонавты оказываются внутри маски-космокорабля, ожидаемы и достаточно бедны. Разочаровывают спецэффекты. И оживающие молекулы ДНК, и фигуры инопланетян — все это уже мы видели. Компьютерная графика — змея, кусающая сама себя за хвост: ее возможности, может, и безграничны, но мы к ним привыкли и уже не верим ей так, как раньше… Когда-то люди, увидевшие на простыне приближающийся поезд Люмьера, в ужасе разбегались; ау, где вы, неискушенные доверчивые зрители? Кинофантастика — это не игра в мультики: здесь нужна правда характеров, деталей и лишь затем — виртуальные превращения.

И все же — отдадим должное режиссеру, пожелавшему прикоснуться к светлым стремлениям человечества Познать, Открыть, Заглянуть за Грань. «Mission to Mars», героическая киносага, сделанная без сверхзвезд (Тим Роббинс таковой не является), без стрельбы и погонь, без постельных сцен ради самой постели, заслуживает нашей благодарности.

Марина и Сергей ДЯЧЕНКО

РЕЦЕНЗИИ

ЧЕРНАЯ ТЬМА (PITCH BLACK)

Производство компаний Intrepid Pictures и Gramercy Pictures (США — Австралия), 2000 г.

Сценарий Джима и Кена Уит.

Режиссер Дэвид Твохи.

В ролях: Клаудиа Блэк, Вин Дизел, Рада Митчелл, Коул Хаузер.

1 ч. 48 мин.

________________________________________________________________________

У этого пустынного мира три солнца. И почти никогда не бывает темно. Только раз в 22 года, когда два светила уходят за горизонт, а третье закрывает огромная тень соседней планеты, наступает АБСОЛЮТНАЯ ТЬМА. Именно так можно перевести название фильма. Еще для перевода подходит идиома «черным-черно». Плеоназм же «Черная тьма», которым русские окрестили этот фильм, не лезет ни в какие ворота. Однако, как ни печально признавать, название скорее всего приживется, что сослужит плохую службу этому неоднозначному фильму.

Известный сценарист и продюсер Дэвид Твохи (автор сценария «Водного мира» и «Солдата Джейн») решил попробовать себя на режиссерском поприще. И надо сказать, это у него получилось. Неожиданные решения в рамках стандартной голливудской сюжетной канвы, явный перекос от банального триллера в сторону психологии взаимоотношений персонажей в критической ситуации, размытость в понимании добра и зла, выводят картину за пределы потока массовой кинопродукции.

Терпит бедствие космический корабль. Остатки экипажа и пассажиров оказываются на пустынной планете трех солнц. Состав уцелевших весьма колоритен: женщина-пилот, торговец антиквариатом, мусульманский священник с учениками, подросток, полицейский, его подконвойный знаменитый убийца со способностями к нокталопии и предвидению… Именно убийцу больше всего боятся оставшиеся в живых. Но не его надо бояться. Ибо близится время затмения и из подземелий выползут-вылетят страшные твари, способные существовать только в темноте.

Понятно, что искушенный зритель после первой четверти фильма занимается одним — пытается угадать, кто же останется в живых. Так вот — не угадаете: режиссер пошел по весьма нетрадиционному пути. Не выделяя явно главного героя, он постоянно подкидывает зрителю некие сюжетные повороты, которые меняют отношение к персонажам. Так, хороший полицейский оказывается не совсем полицейским и большой сволочью, мальчик — девочкой, а убийца с каждым кадром становится все симпатичнее… Однако концовка фильма все же стандартная. Почти.

Тимофей ОЗЕРОВ

КРЕПОСТЬ-2: ВОЗВРАЩЕНИЕ (FORTRESS 2: RE-ENTRY)

Производство компании TriStar Pictures, 1999.

Режиссер Джефф Мерфи.

В ролях: Кристофер Ламберт, Патрик Малахайд, Лиз Брайс, Энтони Холл, Юджи Окомото.

1 ч. 33 мин.

________________________________________________________________________

Как известно, помимо небоскреба «Утюг» и Ниагарского водопада американцы очень гордятся своей пенитенциарной системой. А потому всячески испытывают ее на прочность и радуются, как дети, когда она дает сбои.

Кристофер Ламберт в роли Джона Бренника вновь бежит из тюрьмы. Один раз он уже это проделал в первой «Крепости», подняв мятеж среди заключенных. Тогда герою запретили иметь ребенка, он запрет нарушил, за что и оказался в узилище. После его пребывания от тюрьмы остались одни развалины…

В очередном фильме Бренника снова поймали, но теперь режиссер приготовил ему гораздо более забористую проверку. Судя по всему, специально для Бренника тюрьма была построена в открытом космосе, за несколько тысяч миль от Земли. Ничем иным этот бред объяснить нельзя — такая дорогостоящая затея не окупится трудом неквалифицированных зэков и за пять сотен лет.

Но и этого создателям фильма показалось мало. Они имплантировали бедняге микрочип, контролирующий поведение. В случае любой акции неповиновения «пациент» впадает в кому от нестерпимой боли. Кажется, все это наворочено лишь для того, чтобы один из персонажей с хитрецой сказал Бреннику: «А вот попробуй-ка отсюда сбежать».

Он непременно попробует, повторив сюжет предыдущей ленты. И в конце фильма паренек, увидев падающий обломок разрушенной тюрьмы, скажет: «Мама, смотри — падающая звезда!» А мама ответит «Загадай желание»… Надо же, сценарист, оказывается, в детстве читал Брэдбери. Но даже это ему не помогло.

Валентин ШАХОВ

БЕСПРИСТРАСТНЫЙ ВЗГЛЯД НА ТЕХНИКУ

О последнем фильме Дэвида Кроненберга «Экзистенция», ставшем явлением в современной кинофантастике, говорилось в статье Д. Караваева, посвященной британскому кинематографу (см. «Если» № 4). Теперь, когда картина появилась и на нашем видеорынке, можно рассказать о ней подробнее — с помощью критика и самого режиссера.

Этот фильм — подарок интеллектуальным ценителям европейского кинематографа. Казалось, что после «Нирваны» и «Матрицы» трудно сказать что-то новое о виртуальной реальности. Да и сама «виртуальная реальность» всего лишь развернутая метафора тезиса о том, что мир есть сон. Но у каждого режиссера свои сновидения…

«Экзистенция» — фильм, в котором оборванные в «Нирване» линии доведены до логического конца, а пустоватость «Матрицы» наливается глубиной. Если не обращать внимания на фрейдистские аллюзии (а ими фильм буквально сочится — одни только биоджойстики чего стоят!), то работа британского режиссера может быть примером воплощения неких философских концепций XX века. Сюжет прост — на «создательницу» игры Аллегру Геллер начинается охота в самой игре; ее пытается спасти менеджер фирмы Тед Пайкл, который тоже оказался в игре. Сюжет лихо закручен, кажущиеся длинноты на самом деле — элегантная стилизация игровых моментов квеста. Но не все так просто — попытки Пайкла уберечь Геллер от опасности порой идут на фоне весьма натуралистических сцен. И тут становится ясно, что название все же довольно откровенно указывает на экзистенциализм в духе Сартра и Хайдеггера. Как известно, базовыми понятиями этого философского течения (как и реалиями человеческого сознания) были «тошнота» и «забота». И того, и другого хватает с лихвой.

Вообще-то, в фильме столько уровней игры со смыслами, что о нем можно написать трактат, да и название его не так просто, как может показаться. Но к достоинствам Кроненберга как режиссера относится еще и то, что любой его фильм можно смотреть как простой боевик на замыленную тему.

Так что никто из зрителей не уйдет обиженным.

Константин ДАУРОВ

________________________________________________________________________

Фрагменты интервью Дэвида Кроненберга корреспонденту американского журнала «Синеаст» Ричарду Портону.

Корр: В фильме «Экзистенция» упоминается слово «фетва»^[11]. Кроме того, вы говорили, что первый импульс к написанию сценария вам дала встреча с Салманом Рушди. Можно ли считать, что в каком-то смысле ваш фильм является аллегорией того, что произошло с Рушди?

Д.К.: Только частично. Фильм рассказывает о художнике — в данном случае, о создательнице компьютерной игры, которую было приказано убить из-за ее творения. В первоначальном варианте мы не переносили действие в игровую реальность, даже не показывали ее. Зритель слышал, что герои говорят об игре, видел, как они играют в нее, но не становился участником. Но когда я начал писать сценарий, то захотел поиграть в эту игру и узнать, что находится внутри нее. И хотя в фильме все же остались скрытые намеки на историю с Рушди, зрителю вполне простительно не заметить их. Думаю, это еще одно доказательство того, что, когда вы работаете над произведением, оно начинает жить своей собственной жизнью.

Корр.: Ни в «Автокатастрофе», ни в «Экзистенции» нет тех шокирующих эффектов, которыми славились ваши предыдущие фильмы.

Д.К.: Здесь роль фактора, который выводит зрителя из равновесия, играют сами идеи. Мне кажется, для нашего времени это своего рода достижение — потому что в большинстве современных фильмов нет никаких идей вообще. Сегодня кино стремится быть «кинематографом комфорта», своего рода наркотиком.

Корр.: «Экзистенцию» и ваши предыдущие фильмы объединяет настороженное отношение к техническому прогрессу. Но в последнем трактовка этой темы кажется иной, быть может, более оптимистичной…

Д.К.: Я никогда не был пессимистом в отношении техники — это ошибочное восприятие моих фильмов. Возможно, так проявился подсознательный страх зрительской аудитории… Необходимое условие существования человека — создавать технику, это одна из главных созидательных функций. Мы никогда не были удовлетворены тем миром, который нас окружает. Большая часть технических изобретений может трактоваться как продолжение и развитие органов человеческого тела, и в своем фильме я буквально иллюстрирую это с помощью «биопортов». Я думаю, что с этой проблемой связано столько же позитивных и волнующих моментов, сколько и опасных, негативных. По-моему, это вполне беспристрастный взгляд на технику. В его справедливости вы может убеждаться ежедневно.

Корр.: Это особенно справедливо в отношении компьютеров.

Д.К.: Но также и в отношении истребителей-невидимок «Стеле»: мы подключаем их и к своей нервной системе, и к своей концепции реальности, и к своему телу… Вообще, я думаю, что наши тела очень отличаются от тех «бионосителей», которые существовали на Земле тысячу лет назад. Я даже не уверен, что мы могли бы нормально спариваться с теми людьми — сейчас мы словно особи иного вида. Под влиянием электромагнитных волн и прочих факторов в наших телах произошло множество биохимических изменений. Я вполне сознательно утверждаю, что мы взяли под контроль процесс своей эволюции. Мы больше не развиваемся по дарвиновским законам. Возьмите хотя бы проблему секса, как я это делаю в «Автокатастрофе» и в последнем фильме. Даже такая базисная категория сегодня уже совсем не та, какой была раньше. Мы больше не нуждаемся в ней для воспроизводства. Мы даже способны ввести мораторий на секс. Впервые в истории мы можем сказать: «Секс является причиной очень многих проблем, это слишком сложная штука. Давайте откажемся от него на сотню лет и посмотрим, что из этого получится». И подобный шаг не привел бы к вымиранию человеческой расы. В «Экзистенции» совсем немного буквального секса, но фильм полон техно-секса.

Корр.: В «Экзистенции», по-видимому, есть реальные отголоски творчества Филипа Дика…

Д.К.: Безусловно, хотя их немного. На самом деле я познакомился с литературой Дика довольно поздно. С другой стороны, я принимал участие в работе над фильмом «Вспомнить все» и сделал множество набросков… правда, ни один из них не был использован в окончательном варианте фильма. В «Экзистенции» есть элементы творчества Филипа Дика, но было ли это влияние, или мы пришли к одному и тому же самостоятельно, или он «кристаллизировал» некоторые идеи, которые меня интересовали, я не знаю. Дик мог создавать удивительные вещи. И это не просто какие-то абстракции, а нечто более зримое и осязаемое. У него есть великолепные характеры. И к тому же его интересовали разные уровни реальности.

Корр.: Его страсть к смешиванию реальности и фантазии проявилась в «Экзистенции»?

Д.К.: Да, но в фильме подобного не слишком много. Я довольно быстро пожертвовал этим, чтобы избежать сходства со стандартными лентами о виртуальной реальности. Признаюсь, против обыкновения, я довольно много размышлял о том, чего люди ждут от моего фильма. Зрители могли подумать, что идут смотреть обычное научно-фантастическое кино. Одна из вещей, которых вы ждете от такого фильма, — это город из «Бегущего по лезвию», ставший особой реальностью киномира: в каждом НФ-фильме есть такой город. Я решил, что в моей ленте не будет ни компьютерных мониторов, ни даже телевизоров. Другим элементом, от которого я решил отказаться, была тема пагубных пристрастий, ставшая расхожим клише для любого фильма о ВР.

Корр.: Но Аллегра все же вкладывает в игру необычайно много эмоций…

Д.К.: Это не зависимость. В конце концов, Аллегра — создатель игры. Она художник, а игра — произведение ее искусства. Она переживает, что это произведение может быть уничтожено. Аллегра просто обязана быть немного одержимой.

Корр.: Когда вы писали сценарий, вы имели в виду конкретных актеров?

Д.К.: Нет. В таком случае вы «подгоняете» характер под какого-то актера. Я же предпочитаю свободу характера и не допускаю переписываний сценария после того, как узнаю, кто выбран на роль.

Корр.: Может быть, это и так, но сочетание внутренней застенчивости и профессиональной самоуверенности, которое мы увидели у Аллегры, очень соответствовало экранному имиджу Дженифер Джейсон Ли.

Д.К.: Я уже многие годы присматривался к ней, а тут выяснилось, что и она внимательно следит за тем, что делаю я. Я подумал, что она по-настоящему сможет дополнить и развить этот характер. Она просто фантастическая актриса, но вынуждена платить немалую цену за свою бескомпромиссность.

Корр.: Кажется, это ваш первый фильм, где использованы компьютерные эффекты?

Д.К.: Да, но почти все они представляют собой, скорее, иной масштаб реальных вещей, а не чисто компьютерные творения. Когда я работаю на съемочной площадке, это очень «скульптурный», физический процесс, и я предпочитаю иметь под руками реальный материал. Прежде чем сказать, каким будет кадр, я должен потрогать на ощупь материал костюмов и декораций. Я даже не могу заранее выбрать объектив, пока не увижу все в реальности… В каком-то смысле иногда съемка даже приобретает «документальный» характер. В картине есть эпизод, когда Дженифер ест эту невообразимую китайскую еду и скверно себя чувствует. Так вот, она на самом деле себя плохо чувствовала: у нее был грипп, ее тошнило. Вместо того, чтобы приостановить на день съемки, мы сказали: «Давай это обыграем». Вот вам пример того, чего нельзя предусмотреть заранее.

Корр.: Оператор Питер Сушицкий работает с вами, начиная с «Двойников». Насколько сотрудничество с ним определяет облик фильмов?

Д.К.: Он серьезно помог моему режиссерскому созреванию. Это очень утонченный человек, европеец до мозга костей. У него живой взгляд на вещи, не характерный для Голливуда или американской поп-культуры. В том, как он ставит свет, проявляется невероятная изысканность. У него нет каких-то жестких схем, как у других операторов, которые переступят через ваш труп, чтобы утвердить свой вариант освещения. Питер так не делает, он снимает «на интуиции» и работает для фильма, а не для собственной персоны.

Корр.: В названии вашего фильма есть что-то от Хайдеггера.

Д.К.: Конечно. Герой Джуда Лоу говорит: «Я не хочу быть здесь. Мы только спотыкаемся в этом бесформенном мире, не зная, каковы его правила и объективные реалии — если они на самом деле существуют. На нас нападают неизвестные силы, природу которых мы не понимаем». Все это — действительно Хайдеггер: напрямую относится к его концепции жизни, ставшей достоянием всего мира. Я бы предпочел создавать чисто философское кино, но я ищу метафоры и образы, с помощью которых можно выразить некоторые из этих идей.

Подготовил Дмитрий КАРАВАЕВ

Джейн Линдсколд
ЗАЩИТНИК

Говорю вам, я совершенно уверена: они что-то от нас скрывают! — запротестовала Кармелита Маргарита Ортис.

— Разумеется, скрывают, — проговорил ее начальник, глава дипломатической миссии Перси Треманд, а затем, ехидно рассмеявшись, добавил: — А кто повел бы себя иначе в подобной ситуации? Мы первые гости на Бисмарке. Неужели вы рассчитывали, что казсаторы выложат все свои секреты пятерым людям, прибывшим, чтобы познакомиться с их планетой?

Он с поразительной точностью произнес название инопланетной расы — «казсаторы».

— Нет, конечно, но я не сомневаюсь, что они скрывают нечто чрезвычайно важное…

Перси Треманд прервал ее тираду снисходительным смешком, который разозлил Кармелиту, но и одновременно заставил ее замолчать. Казалось, синие глаза и серебристые волосы являются великолепным дополнением к безупречному костюму, придавая еще больше уверенности высокому стройному руководителю миссии.

Ортис изо всех сил старалась скрыть свое возмущение. Удавалось это с трудом. Она знала, что Треманд не слишком высокого о ней мнения. Когда во время остановки на колониальном мире Jla Тигра антрополог, лично подобранный самим Тремандом, заболел, единственным специалистом, имеющим хоть какой-то опыт в подобных вопросах, оказалась Кармелита Маргарита Ортис.

И вот она здесь, и ее имя, несомненно, войдет в историю вместе с именами пяти представителей человеческой расы, впервые ступивших на землю казсаторов. Впрочем, с такой же уверенностью можно сказать, что остальные четыре члена экспедиции относились к ней, как к бесполезному балласту…

И хотя доктор Ли, доктор Ван-Мик и доктор Раунга испытывали некоторую неловкость, когда Треманд безобразно вел себя с Кармелитой, никто из них не вмешивался. За три недели, которые понадобились «Талейрану», чтобы добраться до родной планеты казсаторов, названной Бисмарк, Ортис поняла, что коллеги Перси Треманда всегда и во всем ему подчиняются.

Во время первых недель знакомства Кармелита никак не могла понять, как этот равнодушный человек смог добиться расположения казсаторов настолько, что они пригласили его на свою удаленную от космических трасс планету. Теперь, изучив структуру местного общества и познакомившись с социальными законами, которые им управляли, Ортис решила, что нашла ответ на мучивший ее вопрос.

У Треманда и казсаторов имелось много общего: вера в необходимость строгого соблюдения иерархии, использование ритуалов вместо серьезного общения — и самые разнообразные угрозы, как инструмент достижения цели.

Подчиненным Треманд угрожал тем, что в своем отчете об экспедиции даст неблагоприятный отзыв об их работе. И хотя прогулку по столице и несколько статей в журналах, посвященных ксенологии, вряд ли можно было счесть достаточной информацией, из всего увиденного и прочитанного Ортис сделала вывод, что казсаторы не слишком церемонились, когда речь шла о поддержании порядка.

— Вне всякого сомнения, они никогда не показали бы нам то, что мы увидели сегодня, — добавил Керо Ван-Мик, ботаник, — если бы собирались скрыть что-нибудь очень серьезное. Я думал, мне станет плохо, когда нас привезли в исправительную колонию. Они содержат преступников в ужасных условиях!

— Только вот с точки зрения казсаторов эти условия считаются вполне сносными, — пробормотала под нос Ортис.

Казсаторы побывали в мирах, населенных людьми. Обе расы впервые встретились в системе, колонизированной жителями Земли. Они наверняка знали, что условия в исправительных учреждениях, мимо которых сегодня утром проезжали гости, покажутся визитерам варварскими. Тот факт, что казсаторы не считали необходимым это скрывать, мог иметь сразу несколько причин — надо заметить, что ни одна из них Ортис не нравилась.

Первая. На самом деле казсаторам глубоко наплевать на то, что станут думать о них люди.

Вторая. Им совсем не наплевать. А демонстрация являлась угрозой в скрытом виде. «Видите, как мы обращаемся с представителями собственного народа. Представьте, что мы можем сделать с вами».

Третья. Казсаторы скрывают нечто ужасное, и если люди узнают их тайну, увиденное сегодня покажется им детскими игрушками.

Ортис оставалась на людях ровно столько, сколько было необходимо, чтобы ни у кого не возникло желания расценить ее поведение, как демонстрацию. Зоолог и врач экспедиции, доктор Чанг Ли, разделял ее страсть к го, они сыграли несколько партий, а потом Ортис ушла к себе, заявив, что страшно устала.

— Все-таки они от нас что-то скрывают, — заявила она сама себе.

— Понять бы, что именно…

Когда на следующий день за ними пришел гид, Ортис уже в который раз подумала, какими поразительно чуждыми человеческой расе могут казаться инопланетяне. Поскольку она вошла в состав экспедиции в последний момент, Кармелита не прошла такой же подготовки и тщательного инструктажа, как остальные четыре члена экспедиции.

Возможно, именно по этой причине она столь остро чувствовала разницу — а может быть, дело было в том, что казсаторы и в самом деле сильно отличались от людей.

И без длинной лекции доктора Чанга Ли Ортис сразу поняла, что казсаторы произошли от какой-то разновидности плотоядных рептилий. Лично ей они напоминали тощих динозавров — с длинными конечностями, хвостом, похожим на хлыст и составляющим последние шесть дюймов тела, и пастью с острыми зубами. Не вызывало сомнений, что казсаторы являются хищниками, однако Ортис не могла не восхищаться их красотой. Их чешуйчатую шкуру украшали яркие разноцветные полосы: красные и оранжевые, коричневые и золотистые, зеленые и голубые. Чешуя представителей высшей аристократии (Ортис не была уверена, что выбрала правильное определение, но решила пока не искать другого) сияла настолько ослепительными красками, что доктор Ли выдвинул гипотезу о каких-нибудь специальных добавках в рацион. Сегодня их должен был сопровождать высокий казсатор, шкуру которого расцвечивали зеленые и желтые полосы. Обнажив острые, как иглы, зубы, он попросил называть его «Джек».

Интересно, подумала Ортис, они и в самом деле намеренно научились «улыбаться», например, чтобы сократить пропасть, существовавшую между ними и людьми (так, по крайней мере, утверждал Треманд), или рассчитывали до смерти напугать своих гостей, демонстрируя, каким смертоносным оружием наделила их природа.

— Сюда, — пригласил Джек. Слова доносились из синтезатора, в виде изысканного медальона украшавшего длинную шею казсатора.

Подсознательно Ортис ожидала, что голос их гида будет скорее похож на шипение, однако он обращался к ним на привычном торговом наречии. Людям и казсаторам приходилось прибегать к помощи специальных устройств, чтобы «разговаривать» друг с другом — у них были совершенно разные речевые аппараты. В языке казсаторов модуляции, имеющие такое огромное значение в общении людей, заменяли разнообразные феромоны.

На решение проблем, вставших перед специалистами, которые занимались созданием электронных переводчиков, ушло пять лет, однако нельзя сказать, что результат получился идеальным — языковые тонкости по-прежнему создавали неожиданные проблемы. Нажатие клавиш в определенном порядке с целью воспроизвести «начальственный запах» или, если речь шла о казсаторах, «приказной тон» практически никогда не давало нужного эффекта.

В обязанности Ортис, среди прочего, входил сбор аудио-, видео- и обонятельных записей разговоров казсаторов — информации, которая помогла бы лингвистам усовершенствовать аппаратуру. Последнее доставляло ей особенно много хлопот, поскольку до сих пор они встречались с большими группами местных жителей и записывающие устройства не могли зарегистрировать запахи, выделяемые отдельными особями.

Сегодня, к примеру, Джека сопровождали шестеро специалистов и водитель. Ортис подозревала, что по крайней мере несколько «специалистов» являются охранниками, а вовсе не учеными. Впрочем, она считала, что это нормально. Ведь и в их отряде доктор Морис Раунга, в чьи обязанности входила оценка уровня технологического прогресса казсаторов, одновременно был офицером безопасности.

Планета, которую люди называли Бисмарк (а казсаторы на одном из своих диалектов именовали таким образом, что в переводе это звучало примерно как «Здесь»), настолько походила на Землю, что члены экспедиции почти не ощущали разницы, прибегнув лишь к минимальным биомодификациям. Доктор Ли ввел им в носовые ходы и трахеи микрофильтры, чтобы они ненароком не вдохнули что-нибудь вредное для здоровья. А кроме того, обработал открытые участки кожи специальным раствором с протеинами, чтобы защитить своих коллег от плесени и спор.

В результате экспедиций землян на семь других миров такие меры предосторожности стали рутинными, и хотя люди прекрасно устроились на чужих планетах, до сих пор им еще не приходилось встречать достаточно развитую цивилизацию. Стараясь максимально использовать представившиеся возможности, члены дипломатической миссии записывали свои впечатления на диктофоны, а глава экспедиции Треманд болтал с Джеком.

— Скажите, Джек, — проговорил Треманд, легко касаясь пальцами электронного переводчика, — чем вы попотчуете нас сегодня?

Наросты над глазами Джека слегка шевелились, когда он выслушивал перевод, и Ортис с трудом сдержала улыбку, сообразив, что, пытаясь передать идиому, электронное устройство столкнулось с определенными трудностями. Треманда об этом предупреждали, однако время от времени он забывался — или ему было наплевать.

Ответ Джека прозвучал вежливо и доброжелательно:

— Сначала мы посетим заповедник и ботанический сад, надеюсь, доктор Ли и доктор Ван-Мик увидят там немало интересного, а затем, после перерыва на ленч, отправимся туда, где мы проектируем космические корабли. Вечером вам предстоит встретиться с важными государственными деятелями.

И снова Ортис едва не расхохоталась. Уже в самом начале отношений между представителями двух народов стало ясно, что совместные трапезы — традиция, которой придерживались в обеих культурах — никоим образом не влияли на укрепление дружбы. Своими острыми зубами казсаторы откусывали огромные куски мяса, их пищевод был устроен таким образом, чтобы глотать пищу целиком. Для туземцев банкет представлял собой развлечение, когда можно разорвать на части громадные, великолепные на вид отбивные, разжевать устриц, не вынимая их из скорлупы, и проглотить живую рыбу, по виду напоминающую угря. Антрополог, присутствовавший на нескольких первых обедах, заявил, что казсаторы с презрением относятся к поведению людей за столом. Его рассуждения были объявлены гумацентристскими, однако Ортис почему-то вспомнила о них, когда наблюдала за Джеком.

День клонился к вечеру, и большая часть ее сомнений и опасений рассеялась — Бисмарк производил потрясающее впечатление.

Район, по которому они путешествовали, напоминал земные тропики (хотя Джек сообщил им, что на Бисмарке есть и зоны умеренного климата). Здесь не было океанов — таких, к каким привыкли жители Земли, — однако наличие пышной растительности указывало на то, что когда-то воды на Бисмарке имелось вполне достаточно для появления «первичного бульона», который биологи считают источником возникновения жизни.

На этом континенте фауна была представлена, главным образом, яйцекладущими животными (сами казсаторы тоже относились к данному виду), но Джек рассказал им, что в некоторых районах Бисмарка встречаются и сумчатые. Складывалось впечатление, что на Бисмарке совсем нет млекопитающих, а большинство вопросов, которые задавали местные биологи, как раз и касались жизненных циклов и воспроизводства млекопитающих. Ортис заметила, что, когда они общаются друг с другом, у них едва заметно подергиваются кончики хвостов и шевелятся гребни, идущие вдоль всей спины — очевидно, по некоторым вопросам казсаторы не могли прийти к единому мнению.

Во время утренней экскурсии ей практически не удалось увидеть, как протекает жизнь простого населения планеты. В районах, выбранных Джеком, не было ни городов, ни деревень. Но, наблюдая за тем, как общаются между собой и с редкими местными жителями, которых они встречали, сопровождавшие их официальные лица, она получила еще одно подтверждение того, что жизнь на Бисмарке подчинена жесткой иерархии.

Треманд, вне всякого сомнения, считал, что казсаторы рассматривают его как представителя правящего класса, однако у Ортис имелись на сей счет определенные сомнения. Впрочем, она не подавала голоса.

Вечером, после приема, на котором присутствовали члены правительства, гордо выставлявшие напоказ свои многочисленные драгоценности, Ортис отправилась к себе в комнату, чтобы разобраться с заметками, сделанными в течение дня. Вечерние мероприятия произвели на нее сильное впечатление, предоставив немалое количество новых данных, значение которых она еще была не готова оценить.

Завтра им обещали показать инкубатор и ясли, они станут свидетелями какой-то религиозной церемонии (впрочем, особой ясности тут не было, поскольку переводчик постоянно путался в терминах «религиозный/политический/философский») и встретятся с курсантами Академии космического флота.

Казсаторы придавали огромное значение этой встрече, поскольку их космические корабли заметно уступали кораблям землян, и, вне всякого сомнения, местные официальные власти желали произвести самое благоприятное впечатление на своих гостей и продемонстрировать готовность участвовать вместе с ними — в качестве равноправных партнеров — в исследовании космического пространства.

Ортис вздохнула и посмотрела на экран, ее пальцы уверенно бегали по клавишам, сортируя информацию для дальнейшего изучения. При этом ее не покидало ощущение, что она упустила что-то очень важное. Она вздохнула и принялась составлять опись украшений из драгоценностей, которыми щеголяли сегодня вечером правительственные чиновники: размер, форма, детали, стиль, мастерство исполнения. Камни в форме звезды (сапфиры и рубины), казалось, ценились выше, чем остальные. Опалы «тигровый глаз» присутствовали во всех знаках отличия. Интересно, они сейчас в моде или имеют особое значение? Кого бы спросить? Джека? Или специалиста по минералогии?

— Я по-прежнему считаю: они что-то от нас скрывают, — пробормотала она.

— А знаешь, ты права, — произнес слегка грассирующий, тонкий голосок у нее за спиной.

Ортис быстро обернулась. Она была уверена, что окно в ее комнате плотно закрыто. На самом деле, даже если бы она и захотела его открыть, ей это вряд ли удалось бы, поскольку Раунга установил на нем сразу несколько миниатюрных защитных устройств. Однако сейчас оно было распахнуто, и на подоконнике сидело маленькое лохматое существо с глазами, напоминающими кошачьи, и внимательно ее разглядывало. Ортис мгновенно принялась систематизировать увиденное: зеркальная симметрия, короткий мех, длинный хвост, тело… около метра — может быть, полутора — в высоту. Или в длину? Складывалось впечатление, что существо, устроившееся у нее на подоконнике, легко может передвигаться на четырех лапах. Забавная мордочка — что-то среднее между кошкой и человеком: кошачьи уши, почти человечьи нос и рот, только обрамленные пушистым мехом.

Все эти мысли пронеслись у нее в голове за то короткое мгновение, что она разворачивала кресло, одновременно ее гость соскочил с подоконника и уселся на стуле, стоящем у окна.

— Что ты сказал? — спросила она, потрясенная происходящим.

— Я сказал, — повторило существо, прибегнув к торговому наречию, — что ты совершенно права. Казсаторы и в самом деле кое-что скрыли. Нас.

— Вас? — Ортис охватило возбуждение. — Вас? Вы живете на этой планете?

— Вот именно, — проговорило существо. — Мы роваги.

Гость чуть помахал хвостом, он явно немного расслабился, поскольку Ортис не стала звать на помощь и не выскочила в ужасе из комнаты.

— Р-р-роваг, — повторила она, пытаясь воспроизвести его произношение.

— Роваг тоже звучит нормально, — успокоил ее необычный посетитель.

— А почему мы не встретили никого из представителей твоего народа? — поинтересовалась Ортис, уже зная ответ.

Роваг чуть прикрыл свои золотистые глаза.

— Потому что казсаторы сделали нас своими рабами. Однако говорят, у людей иное отношение к рабству, и потому казсаторы держат наше существование в тайне. А когда дипломатические договоренности будут достигнуты, уж можешь не сомневаться, в них обязательно появится пункт, гласящий, что правительство имеет право самостоятельно решать свои внутренние проблемы.

— Мы тоже стали бы настаивать на включении такого пункта, — заявила Ортис и с трудом сглотнула — так сильно она разволновалась.

— А откуда ты все это знаешь? И где научился нашему языку? Как сюда попал? Почему решил обратиться именно ко мне?

Роваг что-то пропищал в ответ — наверное, рассмеялся.

— Я выучил ваш язык, воспользовавшись архивами казсаторов. Кое-кто из представителей нашего народа получил специальное образование — наш речевой аппарат не очень сильно отличается от вашего.

— Да, я вижу, — кивнув, сказала Ортис. — Однако меня поражает то, как ты свободно владеешь языком.

— Тебе не следует удивляться. Нас готозили на роль шпионов, а какая от шпиона польза, если он не понимает тонкостей чужых наречий?

— Шпионов?

— Конечно. Мы маленькие, умеем быстро передвигаться, нам легко спрятаться. Большинство ваших сканеров настроено на определенную массу и рост. — Роваг пронзительно расхохотался. — Я легко справился с системой безопасности, установленной в твоей комнате. Приборы меня просто не увидели.

— Ах, вот как! — Пытаясь немного успокоиться, Ортис повернулась и включила магнитофон. — Можно я запишу наш разговор?

— Разумеется, — ответил роваг. — Только я должен тебя предупредить: не показывай запись, предварительно не подумав о последствиях.

— Каких последствиях?

Роваг снова пискнул. Его золотистые глаза постоянно оглядывали комнату — диковинный гость оставался настороже.

— Во-первых, — проговорил он, — скорее всего, вашей группе не удастся покинуть Бисмарк с этой записью, тебя или всех вас уничтожат. А если вы сделаете то, что я расскажу, всеобщим достоянием, после вашего отъезда здесь начнется геноцид.

— Геноцид?

— Я ведь употребил правильное слово, не так ли? — Роваг нахмурился, и его бакенбарды распушились еще больше. — Уничтожение народа. Казсаторы рассчитывают многое получить от сотрудничества с людьми и не имеют права рисковать. Они потратили целое столетие на то, чтобы покорить ровагов, убивая тех, кто отказывался с ними сотрудничать. Их не нужно долго убеждать в том, что от нас могут быть серьезные неприятности.

Роваг вдруг замолчал, кончики его ушей дрогнули. Кармелита замерла, инстинктивно затаив дыхание.

— Здесь не совсем подходящее для подобных разговоров место, — наконец заявил ее гость. — Ты можешь пойти со мной?

Ни секунды не колеблясь, Кармелита ответила:

— Да.

— Мы выберемся тем же путем, каким я сюда пришел. Лазать умеешь?

— Не очень хорошо, — призналась Кармелита, глядя на лапы ровага — три пальца, два из которых большие. — По крайней мере, вряд ли сумею без посторонней помощи.

— Я захватил веревку и смогу тебя подтянуть, — успокоил ее роваг. — Мы отправимся на крышу здания, затем переберемся на другое, а потом спустимся вниз. Ты не боишься высоты?

— Нет.

Кармелита тяжело вздохнула. Комнаты членов экспедиции находились на шестом этаже здания, напоминающего отель. Внизу располагались ресторан, кладовые и еще какие-то помещения.

— Хорошо. — Роваг снова вскочил на подоконник и скорчился в тени, принюхиваясь к воздуху и прислушиваясь. — Сейчас спущу тебе веревку.

Кармелита проверила, заперта ли дверь в комнату, прицепила магнитофон к поясу и выключила свет. Вспомнив детство, она хотела было засунуть под одеяло несколько подушек, чтобы казалось, будто она лежит на кровати. Но за то время, что она провела в компании Треманда и его дружков, никто, даже чрезвычайно доброжелательный Чанг Ли, не зашел к ней после того, как она уходила к себе. Вряд ли она понадобится кому-нибудь сейчас.

Взобравшись на подоконник, Кармелита почувствовала себя ужасно неуютно, словно оказалась на всеобщем обозрении. Что она скажет, если кто-нибудь ее увидит? «Я собираюсь немного погулять»?..

Впрочем, роваг не оставил ей времени на раздумья. В тот момент, когда она взобралась на подоконник, перед ее носом появилась веревка с петлей на конце. Поставив в петлю ногу, Ортис шагнула в пустоту.

Раскачиваясь в воздухе, она вдруг засомневалась в том, что роваг сможет втащить ее хотя бы на один этаж — и вдруг почувствовала, что поднимается.

— Ухватись за край крыши, — прошептал тоненький голосок, — а затем перекинь ногу.

Кармелита вцепилась в край стены шириной примерно сантиметров пятнадцать и (как она обнаружила после приземления) высотой сантиметров сорок пять, затем подтянулась и тяжело плюхнулась с другой стороны стены. Шум, который она произвела, заставил ровага поднять голову и посмотреть на нее. Кармелита могла бы поклясться, что он ухмылялся, когда убирал моток веревки в небольшую котомку.

— Сюда, — позвал он и, опустившись на все четыре лапы, поспешил в тень. Затем остановился, встал на задние лапы и спросил: — Ты видишь в темноте?

— Не очень хорошо, но на пятьдесят процентов лучше, чем средний человек, — ответила Кармелита.

Роваг один раз взмахнул хвостом — возможно, этот жест приравнивался к кивку.

— Ну, в таком случае очки, которые я для тебя припас, не понадобятся.

Казалось, он немного расстроился, но ничего не сказал, лишь продолжал двигаться вперед.

Ортис поспешила за ним, радуясь тому, что на Ла Тигре колонисты подвергаются стандартной процедуре биомодификации. И решила, что следует использовать в диссертации идею о пользе подобных модификаций вне среды, для которой они предназначены.

И хотя в очках не возникло необходимости, ее новый знакомый получил множество возможностей продемонстрировать уровень своей профессиональной подготовки: самые разнообразные приборы прерывали оптические лучи, изменяли направление сигналов, поступающих на сонары, уничтожали запахи — в общем, выводили из строя систему безопасности повсюду, где они проходили. Другие приспособления позволяли человеку — гораздо более неуклюжему существу, чем роваг — передвигаться там, где туземцу помогали когти и врожденная ловкость.

Кармелита шагала по крышам, ныряла в какие-то двери, ползла по стенам, поднималась и спускалась вниз по веревке. В конце концов они оказались на чердаке здания, напоминающего заброшенный завод.

Только теперь она сообразила, что ввязалась в чрезвычайно опасное предприятие. В лучшем случае ее похвалят за инициативу, а вот в худшем (Ортис не сомневалась, что именно так Треманд отреагирует на ее действия) будет заявлено, что она вела себя безрассудно, легкомысленно, просто глупо и, ко всему прочему, нарушила субординацию.

Ладно, посмотрим. Сидя на грязном полу в помещении, где витал едва уловимый запах моторного масла и мускатного ореха, Кармелита Маргарита Ортис с планеты Ла Тигра посмотрела на своего проводника (или тюремщика?) ровага и храбро улыбнулась.

— А теперь ты можешь мне объяснить, что у вас тут происходит?

— Надеюсь, — ответил роваг. — Кстати, меня зовут К’денри. А тебя — Ортис?

— Кармелита Маргарита Ортис, — проговорила она. — Друзья называют меня Кармелита.

— К’армелита, — повторил роваг, с удовольствием выговорив букву «р» в первом слоге. — Я искренне надеюсь: мы станем друзьями.

— Вам нужна моя помощь, — подсказала Кармелита, надеясь, что голос звучит уверенно и ее новый знакомый не заметит, как она нервничает.

— Да, нужна, — не стал спорить К’денри. — Чтобы понять, в какое тяжелое положение попали роваги, ты должна узнать кое-что из нашей истории и о том, какое отношение эта история имеет к казса-торам.

— Я слушаю тебя, — заявила Кармелита и включила магнитофон.

К’денри пригладил бакенбарды пальцем с острым когтем на конце.

— В соответствии с результатами исследований, проведенных учеными казсаторами, наши народы, по-видимому, развивались во взаимодействующих экосистемах. В некоторых теоретических трудах даже утверждается, будто в далеком прошлом казсаторы и роваги невольно способствовали отбору мыслящих существ внутри обеих групп.

— Казсаторы охотились на ваших предков? — понимающе кивнув, спросила Кармелита.

— Казсаторы охотятся на все живое, — ответил К’денри. — Они хищники. Мы же, роваги, всеядные, хотя некоторые признаки указывают на то, что раньше мы были охотниками и жили на деревьях.

— Когти и зубы, — проговорила Кармелита.

— Именно. Возможно, в прежние времена роваги доминировали в лесистых районах планеты. Распространение же казсаторов привело к тому, что нам пришлось перебраться в такие районы, где было слишком сыро и имелись болота. Первобытные казсаторы во время охоты полагались на свою силу и огромную скорость передвижения — они не любили заходить в области, где почва была ненадежной. Словом, они оставили нас в покое, и наш народ начал быстро развиваться. Мы процветали.

Прошли века. Наши народы выбрали разные пути социального развития. Казсаторы яростно сражались между собой за власть, и в результате их общество достигло высокого уровня технического прогресса, особенно в том, что касалось оружия и фортификаций. Мы в этом не нуждались. У нас семьи построены таким образом, что гражданских войн не может быть в принципе.

— А какова структура вашей семьи? — спросила Кармелита, в которой проснулся антрополог.

К’денри помолчал немного, точно подбирал слова, чтобы не ошибиться, давая определение.

— Мы сумчатые гермафродиты, — сказал он.

— Как? — выдохнула Кармелита и тут же покраснела, устыдившись своей бестактности.

— Наши родители, — терпеливо объяснил ей К’денри, — оплодотворяют друг друга — каждый функционирует как женская и мужская особь. Чаще всего у такой пары рождается только один малыш. Примерно в четверти случаев на свет появляются близнецы, причем один из них всегда бесплоден. Как правило, он оказывается крупнее своих родителей и обладает чрезвычайно сильным инстинктом, направленным на защиту всей группы. Я один из таких близнецов.

— Целая подгруппа населения, представители которой не в состоянии размножаться, но решительно настроены защищать своих родичей. — Кармелита мгновенно поняла, каким должно быть такое общество. — Потрясающе! А разве между группами защитников не возникает жестокого соперничества?

— Так могло бы произойти, — согласился с ней К’денри, — но у нас много врагов. И хотя разумными являются только казсаторы, Бисмарк населен множеством других хищников. Нам приходится очень старательно охранять тех, кто способен производить на свет потомство. Наши малыши рождаются совсем крошечными, а затем еще довольно много времени проводят в сумке своего родителя. Но даже и после этого они еще долго остаются уязвимыми.

— Продолжай, — попросила Кармелита.

— Одним из поводов для войн между казсаторами являлись их собственные яйца с невылупившимися детенышами. Казсаторы относятся к ним а огромным трепетом, поскольку у них слугами становятся те детеныши, которые вылупляются из захваченных у других кланов яиц. Детеныши, а позже взрослые особи подчиняются тому, кто их вырастил.

— Казсаторы до сих пор этим занимаются? — с возмущением спросила Кармелита.

— Некоторые группы, которые живут замкнуто, — ответил К’денри. — Но в целом казсаторы отказались от этого, поскольку подобные рейды непременно приведут к войне с использованием средств массового поражения. Многие нынешние слуги вылупляются из яиц, откладываемых слугами же — так сложилось исторически, — казсаторы искренне верят в превосходство некоторых фамильных черт.

— А каким образом они различают фамильные черты?

— При помощи родословных, традиций и, в последнее время, генетического кодирования. Раньше значение имели и физические характеристики, сейчас на них уже никто не обращает внимания, — ответил К’денри. — Самой любимой волшебной сказкой среди сословия слуг является такая: из служебного инкубатора украдено яйцо и потихоньку переправлено туда, где появляются на свет аристократы. Детеныш вылупляется, вырастает и захватывает власть.

— И возвращается, чтобы дать свободу слугам? — поинтересовалась Кармелита.

— Нет, — К’денри помахал лапой. — Не забывай, принципиальное значение имеет момент, когда молодой казсатор появляется из яйца. Тут дело не только в воспитании.

— Мне кажется, я понимаю, — кивнув, проговорила Кармелита. — Но людям эти идеи покажутся необычными.

— Ровагам тоже, — заявил К’денри. — И хотя, будучи защитником, я прекрасно знаком с силой биологического императива, я не чувствую, что он заставляет меня слепо подчиняться кому бы то ни было.

Кармелита подумала, что это вряд ли: народ ровагов точно так же следует своему биологическому императиву, Какая потрясающая тема для диссертации! Кармелита даже представила себе, как восхитительно будут выглядеть ровные золотые буквы на черном переплете ее нового труда.

Она отогнала глупые мысли.

— Итак, вы и казсаторы выбрали разные экологические ниши, и у каждого народа возникло общество, подчиняющееся разным законам. Из-за чего же нарушено равновесие?

— Технология, — просто ответил К’денри. — Казсаторы обходили нас в этих вопросах все чаще и чаще. Сначала они создали оружие, убивающее на расстоянии. Затем машины, которые позволили им передвигаться по болотам и трясинам или летать над ними. Изобрели химикаты, лишившие наши деревья листвы, и нам пришлось покинуть насиженные места.

— Надеюсь, они не использовали вас в качестве пищи, — содрогнувшись, проговорила Кармелита.

— Нет, — ответил К’денри. — Хотя время от времени возникают разные слухи. Мы им нужны в качестве рабочих. Природа наделила нас небольшим ростом и проворностью — качества, которых казсаторы лишены. На протяжении многих веков нас отправляли на самые разные работы — от мытья внешней поверхности окон до производства тканей. Сейчас мы стали незаменимы при создании сложных приборов с микросхемами.

Кармелита читала о том, что в похожих ситуациях некоторые земные цивилизации использовали детский труд, и потому проглотила готовые сорваться с губ слова.

— Их технологии становились все более и более сложными, и ваши задачи изменились, — сказала она.

— Да. До настоящего момента мы были им полезны. Теперь же, когда появились люди, владеющие новейшими технологиями, нужда в нас может отпасть. Как и казсаторы, роваги не связаны традициями «нуклеарной семьи» — в отличие от вас, людей.

— У нас эта система работает, — перебила его Кармелита, — и несмотря на некоторые возражения, мы все время к ней возвращаемся.

— Нисколько не сомневаюсь, — согласился с ней К’денри, — но представь себе ровагское общество в виде большой семьи, где практически все являются одновременно обоими родителями и где «кузены» участвуют в воспитании детей. Учитывая то, как мы относимся друг к другу, целые племена ровагов скорее согласятся стать рабами, чем видеть страдания своих сородичей. Недавно…

К’денри замолчал, и у него начали подрагивать бакенбарды.

— Что произошло недавно? — тихо спросила она.

— Недавно казсаторы обнаружили еще более эффективный способ использования нашего инстинкта защитников против нас же самих.

К’денри поднялся с пола и, размахивая хвостом, принялся расхаживать взад и вперед на всех четырех лапах.

— Они создали биохимический прибор, который может быть имплантирован в мозг ровага. Это что-то вроде бомбы и одновременно приемника. При определенной настройке он причиняет боль. А включенный на максимум — убивает.

— Нет!

— Да. Сначала они ввели приборы в мозг защитников, поскольку мы доставляли им самые серьезные неприятности. Затем сообразили, что мы готовы умереть радиблагополучия собственных кланов — за любого представителя своего народа. Теперь эти устройства систематически имплантируются в мозг каждого ровага, способного производить на свет потомство. Итак, рабы стали заложниками — теперь мы просто обязаны делать все, что потребуют казсаторы.

Кармелиту затошнило от отвращения, но даже такая острая реакция на слова К’денри не помешала ей сообразить, что за этим стоит.

— Значит, когда ты говорил о геноциде…

— Я имел в виду, что они в состоянии очень быстро с нами расправиться. Им потребуется всего несколько часов на то, чтобы уничтожить всех активных ровагов. Защитники бесплодны. Даже если нам удастся спастись бегством, мы ничего не сможем сделать для возрождения нашего народа.

— Неужели все роваги попали в рабство к казсаторам? — с сомнением спросила Кармелита.

— Ходят разные истории о поселениях свободных ровагов, — ответил К’денри, — но меня не удивит, если они окажутся всего лишь сказками. В любом случае свободных недостаточно для того, чтобы мы смогли оправиться после столь жестокой бойни… впрочем, какое будущее их ждет? Новые смерти или рабство.

Кармелита потерла виски руками, не в силах оторвать глаз от маленького, стройного существа, взволнованно расхаживающего по пыльному полу.

— Что я должна сделать? — спросила она.

— Увези меня с планеты — тайком, — быстро ответил К’денри. — Я хочу обратиться к правительствам людей и рассказать о существовании моего народа, о том, в какое положение он попал.

— Возможно, эта тактика сработает, — задумчиво проговорила Кармелита, — но ведь «Талейран» находится вне вашей системы, его нет на орбите Бисмарка. Сюда нас доставил шаттл казсаторов, на обратном пути, я полагаю, они тщательно проверят наш багаж.

Ушки К’денри печально повисли. Он остановился, его хвост лежал на пыльном полу и тихонько подрагивал.

— Значит, ты ничего не можешь сделать?

Неожиданно Кармелите захотелось погладить храброго маленького защитника.

— Я не знаю, как тебе помочь, но я обязательно придумаю. Нам позволено взять образцы и кое-какие товары. Может быть…

— «Может быть», — заявил К’денри и легонько помахал хвостом, — это лучше, чем «нет». Теперь нужно доставить тебя назад, пока они не хватились.

В течение следующих нескольких дней Кармелита Маргарита Ортис встречалась с К’денри практически каждую ночь. Роваг познакомил ее с некоторыми из своих соплеменников. Страшно рискуя, она посетила бараки, в которых казсаторы содержали ровагов, и тщательно записала свой визит на пленку, чтобы в дальнейшем К’денри было на чем основываться, выступая перед землянами.

Она даже начала привыкать к социальной структуре, в которой главную роль играет способность производить на свет потомство. В значительной степени ей помог принцип выбора имен. У самых маленьких ровагов в начале шла приставка «М». Взрослые, но еще не ставшие родителями, получали букву «Р». Роваги, способные к воспроизводству — «Л», а пожилые (таких среди рабов оказалось очень мало) — «В». Перед именем защитника, естественно произносилась буква «К».

По иронии судьбы или фонетики, ее собственное имя начиналось с твердого звука «К», и большинство ровагов считало, что она является защитником — человеком, способным помочь им в борьбе с казса-торами.

Во время одного визита К’денри познакомил Кармелиту с черно-белым ровагом, который, как и она сама, был антропологом. В’сарт объяснил ей, что прежде буквы перед именами ровагов менялись в зависимости от того, в какой местности они жили (например, «В» превращалось в «Ф»), однако, когда казсаторы поработили их, различия постепенно стерлись.

— Мы больше не роваги, а что-то иное, — проговорил В’сарт. — Мы становимся такими, какими нас делают казсаторы — народом, существующим для их удобства. Наступит день, когда мы перестанем приносить им пользу. А значит, и существовать.

— Я сделаю все, чтобы этого не произошло! — пообещала Кармелита.

Довольно быстро она узнала, что среди своих соплеменников

К’денри является чем-то вроде легенды — храбрый мятежник, осмелившийся протестовать против судьбы, которая выпала на долю ровагов, борец за свободу. Сначала, представляя себе яростного бунтаря — которого можно без проблем засунуть в дорожную сумку, — Кармелита не могла удержаться от улыбки, однако довольно быстро поняла, что героизм никоим образом не связан с размерами.

Рассмотрев несколько возможностей вывезти К’денри с планеты и обнаружив недостатки каждой, Кармелита пришла к чрезвычайно неприятному выводу.

Как ни печально это осознавать, она не в состоянии справиться с задачей в одиночку. Последствия неудачи — не только для нее самой и К’денри, а для всей дипломатической миссии и для ровагов — могут оказаться слишком серьезными.

— Я должна поговорить с Перси Тремандом, — сказала она К’денри, когда они в очередной раз пробрались на чердак заброшенного завода. — Я просто не могу поступить иначе.

— Почему с Тремандом? — спросил К’денри и поморщился, демонстрируя свое отвращение. — Мне казалось, он тебе не нравится.

— Не нравится.

— Почему бы не попросить кого-нибудь еще помочь тебе — например, доктора Ли или Раунга?

— Я бы и сама остановила на них свой выбор, — призналась Кармелита, — но не имею права рисковать. А если вместо того, чтобы мне помочь, они пойдут и расскажут все Треманду? Тогда я уже ничего не смогу для вас сделать, потому что Треманд впадет в ярость. — Кармелита вздохнула. — И тут я его не виню. Наша экспедиция — его детище. И шанс прославиться в веках… А тут вдруг прихожу я и заявляю, что казсаторы им просто-напросто манипулируют.

К’денри помахал кончиком хвоста.

— Не можешь ли ты заручиться помощью Треманда, не объясняя ему, в какое незавидное положение он попал?

— Думаю, что смогу, — ответила Кармелита. — Будем рассчитывать на то, что его тщеславие победит высокомерие.

— Надеюсь, ты не ошибаешься, — с сомнением проговорил К’денри.

— Я не имею права ошибиться, — тяжело вздохнув, ответила Кармелита.

— Мистер Треманд! — позвала Кармелита и постучала в дверь комнаты, отведенной под офис главы дипломатической миссии. — Могу я поговорить с вами наедине?

Готовясь к разговору, она позаботилась о том, чтобы хорошенько выспаться. Затем подождала, когда коллеги отправятся разбирать и паковать образцы для отправки на корабль.

— Чем могу быть полезен, Ортис?

Его голос и весь вид излучали нетерпение. Что бы Кармелита о нем ни думала, он работал не меньше, а возможно, и больше всех остальных членов экспедиции.

— Мне нужно поговорить с вами наедине, — сказала она и вошла в офис, не обращая внимания на то, что Треманд ее не пригласил.

Когда она закрывала дверь, замерцал статический защитный экран.

— Слушаю вас. — Теперь нетерпение в голосе Треманда смешивалось с изумлением.

— У меня возникла проблема, — сказала она робким голосом — так полагается обращаться к человеку, стоящему на верхней ступеньке иерархической лестницы, — и я не могу справиться с ней самостоятельно. Мне нужна ваша помощь.

Прежде чем он успел сказать что-нибудь обидное и поколебать ее решимость, Кармелита поставила на стол магнитофон.

— У меня имеются свидетельства заговора, который может оказаться самым крупным в истории человечества, — проговорила она, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал неуверенно, — однако я не в состоянии решить проблему сама.

На короткое мгновение она испугалась, что Треманд отмахнется от нее, как он это делал раньше, но, похоже, в ее настойчивости появилось что-то новое — возможно, напряженность, которой ее заразил К’денри, — и Треманд на сей раз отнесся к ее словам серьезно.

— Рассказывайте, — приказал он и махнул рукой на стул.

Когда Кармелита закончила свое повествование, включая короткую, специально для данного случая отредактированную версию записей, которые она сделала во время ночных путешествий, Треманд несколько минут сидел молча, затем сурово посмотрел на нее.

— Почему ваши роваги не пришли ко мне? — резко поинтересовался он.

Кармелита была готова к такому вопросу.

— Они не могли к вам даже близко подойти, сэр. Казсаторы тщательно за вами следят. Они знают, кто среди нас наделен властью.

Треманд немного расслабился.

— А с чего это роваги обратились к вам, а не к какому-нибудь другому, старшему по званию члену экспедиции?

— Они узнали, что я антрополог, — ответила Кармелита. — И рассчитывали на то, что человек, занимающийся изучением разных народов, населяющих наши миры, скорее справится с удивлением, узнав о существовании еще одного вида местных разумных существ.

Губы Треманда едва заметно дрогнули в улыбке.

— Ну, тут они не ошиблись. Теперь нам нужно придумать способ вывезти их представителя с планеты так, чтобы казсаторы не догадались о наших намерениях. Я не могу взять на себя ответственность за уничтожение целого народа, живущего на Бисмарке.

Кармелита уважительно кивнула, стараясь не показать Треманду, какое облегчение испытала.

— А пока, естественно, нужно дать казсаторам понять, что нам известно о существовании ровагов, — задумчиво проговорил Треманд. — Это единственный способ обеспечить их безопасность. Когда казсаторы поймут, что не смогут заполучить наши технологии, одновременно эксплуатируя своих соседей, я думаю… в конце концов, они все-таки выберут технологии.

— Вы уверены, сэр? — с совершенно искренним сомнением спросила Кармелита.

— Разумеется, уверен, — покровительственным тоном ответил Треманд. — Роваги не в состоянии обеспечить казсаторов всем необходимым — более современными двигателями, например. А вот наши достижения решат эти и еще множество других задач. До тех пор пока секреты развитых технологий находятся у нас в руках, мы будем диктовать свои условия.

Про себя Кармелита подумала, что казсаторы со своим стремлением порабощать другие народы могут выйти из-под контроля, как только люди поделятся с ними своими тайнами. Впрочем, это проблема будущего. Она видела, что Треманд намерен помочь ровагам. Кармелита дала себе слово: как только К’денри окажется за пределами Бисмарка, она сделает все, чтобы занять положение главного консультанта по вопросам, касающимся отношений людей с казсаторами.

Ее даже удивила собственная самоуверенность. Треманд по-прежнему оставался главой миссии, однако она больше не чувствовала, что его одобрение или, наоборот, неблагоприятное мнение о ее деятельности будут иметь решающее значение для ее судьбы.

Возможно, знакомство с героем, рост которого составляет всего метр, меняет представление человека о себе и окружающем мире.

— Хсст, К’армелита! — К’денри легко спрыгнул с подоконника.

— Отлично! Ты здесь! — воскликнула она и чуть не погладила своего нового друга по мохнатому плечу. — Сейчас я приведу доктора Ли и главу дипломатической миссии Треманда.

Немного подумав, Треманд решил, что биолога нужно посвятить в их планы. Кармелиту это не очень обрадовало, поскольку она понимала, что риск, которому подвергаются роваги, увеличивается с числом людей, знающих их тайну; впрочем, ей пришлось признать, что Треманд больше, чем она, думал о деталях организации бегства К’денри.

Чанг Ли сумел справиться с собой и не выказал изумления, когда его подвели к К’денри.

— Голограммы не совсем точно вас изображают, К’денри, — пробормотал он и поставил свой чемоданчик на пол рядом с ровагом.

— У меня сложилось точно такое же впечатление, когда я смотрел на людей, — ответил тот. — Я ожидал увидеть клочья волос и голую кожу и порадовался тому, что моя первая встреча с К’армелитой происходила в полумраке.

— Спасибо, приятель.

Ужасно нервничая, она наблюдала за тем, как доктор Ли снабдил К’денри дыхательными фильтрами. Пока он занимался своим делом, в комнату вошел Перси Треманд, который по-прежнему производил впечатление безупречной элегантности, однако было видно, что сегодня он взволнован.

— Мы с Раунгом объяснили службе безопасности, что если они станут проверять наши образцы, работа ученых пойдет насмарку. Мне кажется, нам поверили, потому что казсаторы согласились провести досмотр багажа при помощи дистанционных датчиков.

— Здорово, — сказала Кармелита.

К’денри, который обнюхивал фильтры, согласно помахал хвостом.

— Давай, К’денри, — позвал доктор Ли и открыл прозрачный вакуумный мешок, частично заполненный образцами растений, — забирайся. В случае декомпенсации внутри тебе ничего не будет угрожать, а растения скроют от сканеров.

— Я стану похож на полуфабрикат в упаковке! — возмутился К’денри, чье самолюбие было уязвлено.

— Лучше в упаковке, чем без нее, — настаивал на своем доктор Ли, — в особенности, если казсаторы что-нибудь заподозрят. Вакуумный замок не позволит им учуять твой запах и защитит до тех пор, пока я не буду уверен, что тебе не повредят микроорганизмы, находящиеся в атмосфере «Талейрана».

Треманд присел на корточки, чтобы иметь возможность заглянуть своими голубыми глазами в желтые глаза ровага.

— Это очень важно, К’денри. Если нас сейчас поймают…

— Ты прав, — вынужден был признать К’денри. — Я понимаю, что вы все правы, но если мои соплеменники когда-нибудь узнают…

Бросив последний, печальный взгляд на Кармелиту, К’денри забрался в мешок, затем сжался в комочек, а доктор Ли закрыл замок и включил подачу сжатого воздуха.

— Даже в самых неприятных снах, — проговорил К’денри, — мне не снилось, что бегство от врагов моего народа будет таким унизительным. Что ж, придется на время притвориться биологическим образцом, а ты… Кем ты притворишься?

— Никем, — твердо ответила Кармелита. — Я буду тем, чем меня сделала встреча с тобой — первым человеком, выступающим за независимость ровагов, любопытной авантюристкой.

К’денри радостно пискнул.

— Казсаторы испугаются, что люди на них нападут!

— Боюсь, таким образом решить проблему нам не удастся, — ответила Кармелита. — Подозреваю, придется действовать, соблюдая крайнюю осторожность, используя дипломатические каналы… потребуются годы.

Легкое гудение лифта сообщило о возвращении доктора Ли. Без дальнейших церемоний люди запечатали мешок и погрузили его туда, где лежали остальные образцы. Затем закрыли ящик, предварительно снабдив замок небольшим устройством, взятым у К’денри, которое должно было сообщить им, если кто-нибудь станет трогать замки.

Путешествие на шаттле казсаторов прошло не так гладко, как хотелось. На полпути до поджидающего членов экспедиции «Талейрана» корабль начало отчаянно бросать из стороны в сторону.

— Оставайтесь на своих местах, — объявил через электронный переводчик пилот. — Мы неожиданно столкнулись с турбулентностью.

— Турбулентность? — спросил Треманд с сомнением. — Здесь?

— Вполне возможно, — успокоил его Морис Раунга. — Они находятся на весьма примитивном уровне технологического развития.

— Возможно… — протянул Треманд и задумчиво поглядел вдаль. — Ортис, вы еще молоды, и с чувством равновесия у вас все в порядке. Почему бы вам не проверить, хорошо ли закреплены ящики с образцами?

Кармелита отстегнула ремни безопасности, а затем, придерживаясь рукой за спинки кресел, отправилась выполнять приказ начальника. Надев скафандр и закрепив застежки, она прошла через воздушный шлюз и дальше, в грузовой отсек.

Казсатор, отвечавший за безопасность груза и пристегнутый ремнями безопасности к стене, находился на боевом посту. Складывалось впечатление, что ящики с образцами никто не трогал, впрочем, у охранника имелось достаточно времени для того, чтобы замести следы преступления. Зная, как работает К’денри, Кармелита прекрасно понимала, что на Бисмарке есть приборы, которые с легкостью справляются с любой системой безопасности землян. Возможно, Раунга сумел бы определить, трогал ли кто-нибудь замки, но пока придется удовлетвориться тем, что сигнал тревоги, установленный на ящике К’денри, не сработал.

Она дотронулась рукой до коммуникатора на скафандре.

— Кажется, все в порядке, сэр, но я, пожалуй, тут останусь, чтобы помочь, если возникнут какие-нибудь проблемы с грузом. Здесь есть запасные ремни безопасности..

— Хорошо, — спокойно проговорил Перси Треманд. — Я сообщил капитану шаттла, что таково мое желание.

Его голос прозвучал так же уверенно и вызывающе, и Кармелита подумала, что на сей раз его высокомерие им только на руку. Помахав рукой казсатору, находившемуся у противоположной стены, она пристегнула ремни.

А вскоре корабль перестало бросать из стороны в сторону.

Через несколько часов после того, как члены экспедиции оказались на борту «Талейрана» и корабль поспешил покинуть систему планеты Бисмарк, Кармелита отнесла К’денри в стерильное помещение и выпустила его из мешка. Затем они подошли к экрану, чтобы бросить последний взгляд на ослепительную звезду — единственный мир, который он когда-либо знал.

Когда же их взгляду предстало усыпанное мириадами крошечных угольков небо, К’денри заговорил:

— Надеюсь, когда-нибудь я смогу вернуться — и мне не придется прятаться.

— Я очень на это рассчитываю, — пообещала ему Кармелита.

— Знаешь, я с нетерпением жду наступления дня, — задумчиво сказал К’денри, — когда часть нашего мира снова будет принадлежать свободным ровагам. И тогда я позволю им прославить мое имя.

Золотые глаза сверкали, К’денри представлял себе, какими почестями будут осыпать его роваги.

— Когда мы обретем свободу, — заявил он, — я прослежу, чтобы какое-нибудь место назвали в честь К’армелиты Маргариты Ортис.

Взглянув на ровага, Кармелита в который раз с трудом удержалась от желания погладить его по голове. К’денри заметил ее движение и показал на место у себя на плече.

— Мне туда не дотянуться, — промурлыкал он. — Ты мне не поможешь?

Перевели с английского Владимир ГОЛЬДИЧ и Ирина ОГАНЕСОВА

Карен Хабер
МОЙ ВТОРОЙ ПИЛОТ — СОБАКА

— Ужас! — Чарли прикрыл глаза своими видоизмененными лапами. — Совсем рядом прошло, Фрэнк!

Астероид, еще мгновение назад казавшийся огромным на переднем экране обзора, превратился в маленький камешек у нас за кормой, а вскоре и вовсе исчез из виду.

— Послушай, дружище, — сказал я, — по документам именно я пилот этой колымаги. Так что оставь свои комментарии при себе — я сам разберусь с полем астероидов.

— О, Господи… Господи, нет! Не сворачивай туда. Смотри! Ты пролетел слишком близко.

— Сделай одолжение: заткнись и наслаждайся пейзажем.

— О-о-о-о-о, какой кошмар! — бормотал Чарли, прикрывая лапами голову.

— Знаешь, на кого ты сейчас похож? На охотничью собаку.

— Только по материнской линии. А со стороны отца у меня имеются гены динозавра.

— Еще чего скажешь?.. — Я провел корабль вдоль самого края летящей на нас скалы размером с Северную Дакоту и проводил ее взглядом. — Их там так мало, не сразу и заметишь.

— Ты что, целое утро собираешься играть в пятнашки с астероидами или у тебя все-таки есть какой-нибудь завалящий планчик?

— Не дрейфь. Мы уже почти на месте. Похоже на богатую рудой жилу. Если повезет, мы сможем пару месяцев наслаждаться бисквитами с шампанским.

— Конечно. Я еще не забыл, как в прошлом месяце мы обнаружили месторождение алмазов, которые оказались смесью льда и углерода. Были еще залежи железной руды, успевшей заржаветь на обратном пути.

Мне не понравился его сарказм.

— Эй, послушай, ведь это не я забыл протереть резервуар.

— Я уже говорил, что во всем виноваты глюки нашего компьютера.

— Когда тебе все это надоест, скажи мне, не стесняйся — и я тебя поменяю на сиамского кота-мутанта.

— Ха!

Мы оба знали, что на самом деле я не сделаю ничего подобного. Я никогда не любил кошек. Да и Чарли, несмотря на склонность к истерикам, в целом был очень неплохим компаньоном.

По профессии я космический шахтер, как и мой отец. У меня тоже темные волосы и карие глаза. А кроме того, от отца мне досталась любовь к хорошей шутке. В общем, я доволен своей жизнью. Впрочем, порой, оказавшись на краю галактики, начинаешь чувствовать себя одиноко. Когда слишком много времени проводишь наедине со своим кораблем, в голову начинают лезть всякие мысли… Кое-кто, например, включает автопилот, и корабль врезается в поверхность никому не известной планетки.

Однако компания, на которую я работаю, довольно быстро выяснила, что команда, состоящая из мужчины и женщины, никуда не годится. Большую часть времени они занимаются любовью или ругаются. Добыча полезных ископаемых катастрофически падает.

Компания пришла к выводу, что лучшим решением проблемы будет компаньон. Например, домашнее животное.

Коты непредсказуемы. Ящерицы лучше, но они слишком много спят. А вот собаки всегда отличались любовью к перемене мест, не так ли?

Собак подвергли генетической обработке, чтобы они без проблем переносили долгие космические полеты, продлили срок их жизни, снабдили способностью управляться с туалетом в условиях невесомости — и в результате получился хороший партнер.

Нерешенной осталась только одна проблема. Тот самый ген, который позволяет им разговаривать! А еще собаки склонны переживать. Вслух.

Чарли был терьером — по темпераменту, с небольшой примесью лабрадора — для стабильности. А еще он получил немного генов ящерицы — ради увеличения срока жизни и ловких эластичных пальцев с подушечками на кончиках; кроме того, благодаря этим генам он обладал способностью менять цвет. Сейчас мой партнер пребывал в утонченном настроении: «Называйте меня Чарлз». Черное на черном, с изящным белым пятном на морде. Аристократ.

Когда он был «просто Чаком», его короткий мех становился темножелтым, морда — коричневой, а уши — большими и треугольными. Однако мне больше всего нравился вариант «Чарли»: улыбающаяся пасть, двухцветная шкура с преобладанием белого, рыжеватые уши и нос. Очень забористо. Да и сам пес казался счастливым, когда превращался в Чарли.

Если мой компаньон огорчался, то был способен на поразительные изменения внешности: отращивал пурпурную гриву и жуткие красные рожки над глазами. Наверное, в стрессовых ситуациях древние гены рептилий брали верх над остальными.

К примеру, когда сегодня утром я поднял глаза от кофеварки, то увидел, что по всей спине у него пошли жутковатые розовые пятнышки.

— Что тебя беспокоит?

Чарли немного пожевал губами, прежде чем ответить.

— У меня плохое предчувствие.

Я уже научился прислушиваться к подобным заявлениям Чарли.

— Ужасно-опасные? Или мелкие-неприятности-на-наши-задницы?

— Первый вариант.

— Оцени их по пятибалльной шкале.

— Пять.

— Понятно, — пробормотал я, усаживаясь в кресло пилота. — Ладно, я постараюсь быть внимательным.

— Сделай одолжение.

Корабль содрогнулся — и мне это совсем не понравилось.

Пинг! Пинг, па-чинг!

Что-то застучало по кокпиту.

Заверещал сигнал тревоги. На индикаторе появился тревожный красный цвет.

— Попадание? — закричал я. — Что случилось?

— Микроастероиды, — ответил Чарли. В его голосе звучало отвращение. — Защитное поле не сработало. Помнится, я тебя предупреждал, что нам необходимо установить более мощную систему!

Сирена ревела, не переставая. Кабину начал заволакивать туман. Парочка маленьких поганцев пробила корпус.

— О-о-о-о, я тебя предупреждал! — жалобы Чарли грозили перейти в настоящий вой. — Давление составляет восемьдесят семь процентов нормы и продолжает падать. О-о-о-о-о-о! Я знаю, мы погибнем!

— Заткнись. Продолжай сообщать данные о давлении.

Мне только кажется, что я слышу свист?

Я ударил по кнопке аварийной герметизации. Она не сработала. Теперь придется ждать шестьдесят секунд, только после этого я смогу осуществить еще одну попытку. Между тем воздух быстро уходил из корабля.

— Восемьдесят пять. Восемьдесят один.

Мы могли выдержать до шестидесяти.

— Семьдесят пять.

Секунды тянулись еле-еле.

— Семьдесят.

Ну, давай!

— Шестьдесят восемь. Шестьдесят четыре.

Я снова ударил по кнопке, чуть не сломав панель.

— Шестьдесят… — Чарли выдержал драматическую паузу. — Остановились на шестидесяти четырех.

Один за другим красные индикаторы погасли.

— Давление стабилизировалось.

— Ну, все в порядке. Надеюсь, твое предчувствие имело в виду именно это.

Чарли кивнул.

— Угу. Я думал, будет хуже.

— Ты всегда так думаешь… Ненавижу этих маленьких ублюдков. Сканер никогда их вовремя не замечает.

Мы даже не успели расслабиться, как раздался легкий звон — мы приблизились к цели нашего путешествия, нужный астероид оказался совсем рядом.

— Через пять минут можно запускать зонды, — сказал Чарли.

— Постарайся на сей раз сделать это аккуратно, — проворчал я.

Вскоре Чарли доложил:

— Зонды стартовали. Будут на месте через тридцать секунд.

Я начал изучать данные с поверхности астероида. Действительность превзошла все ожидания.

— Что я говорил? Главная жила содержит руду девяностопятипроцентной чистоты! Наше новое оборудование окупит себя до последнего цента. На сей раз интуиция тебя обманула.

После того, как мы вырезали лазером и подняли руду в наш главный грузовой отсек, я зарегистрировал находку в Центральной базе данных. Мне не терпелось увидеть новые цифры на нашем счету. Они должны были появиться с минуты на минуту.

Я вызвал наш файл — и не поверил собственным глазам.

— Чарли!

Он сидел в своем кресле, закрыв глаза лапами. Атавизм чистейшей воды. Инстинкт.

А мой инстинкт подсказывал, что мне следует свернуть шею расточительному мерзавцу.

— Ты опять изучал каталог «Снова волна?»

В ответ он только виновато заскулил.

— Ну, что ты купил на сей раз? Парящую кровать с запахом можжевельника и собственным генератором тяготения? Нет, это было во время твоего прошлого разгула. Ну значит, речь идет о галетах из печени? Я видел, как ты пускал на них слюни. А может, приобрел новое видео?

Чарли лежал на спине и слабо болтал лапами в воздухе — ждал, когда самец-альфа перегрызет ему горло. Или дарует жизнь.

Понятно, я не стал его убивать. Но чтобы он не испытывал избыточной благодарности за мой красивый жест, я напомнил ему, сколько раз в прошлом его непомерные расходы ставили нас в тяжелое положение. Получилась целая лекция.

— Мы никогда не сможем купить себе корабль побольше.

Он по-прежнему лежал на спине и тихонько скулил.

Я начинал чувствовать себя настоящим злодеем.

— Вставай.

— Тебе следовало давно от меня избавиться, Фрэнк… Завести сенбернара… Они ненавидят делать покупки.

— Не будь дураком. У них нет чувства юмора.

— Зато на них всегда можно положиться.

— Я не хочу сенбернара.

— Ну тогда выбери себе кого-нибудь другого.

— Да, замечательная идея. Какого-нибудь болвана, который будет лаять на каждый пролетающий грузовой корабль? Или того хуже — помнишь, что произошло с Джо Мартином?

— С Джо и Хьюго?

— Именно.

Чарли закатил глаза. Он знал эту историю не. хуже меня: Джо был шахтером, который имел несчастье связаться с Хьюго — помесью шарпея и Джека Рассела. Через шесть месяцев совместных полетов Хьюго взбунтовался, высадил Джо на одной из лун Плутона и украл корабль. Нет, Хьюго не собирался убивать Джо. Просто хотел от него избавиться. Он даже оставил Джо аварийный маяк и кое-какие запасы продовольствия.

Джо нашли через неделю, но он так и не пережил предательства. Кажется, бросил наш бизнес. Теперь, наверное, сидит за письменным столом где-нибудь в Хонсубиши.

Нет, в мои планы не входило менять напарника. Впрочем, от этого наше положение не становилось менее тяжелым.

— Ты знаешь, что нас ждет, — со вздохом сказал я. — Двойные смены и урезанный рацион.

Это был уже третий вылет за последний месяц, глаза у нас покраснели от недосыпа, а руки дрожали от усталости. Нам достался паршивый груз: запасные части для орбитальной станции, поврежденной сбежавшим грузовым кораблем. Долгие часы тяжелой, грязной работы в костюмах для нулевой гравитации. И никакой гарантии, что мы надежно защищены от радиации.

Не знаю, кто из нас потерял бдительность. Теперь уже не важно. Мы лишились своего корабля. Он от нас улетел. В буквальном смысле. Мы остались висеть в пустоте — две жалкие марионетки в холодной и бесконечной ночи. Кто знает, сколько мы протянем? Подача кислорода работала безупречно. Системы защиты скафандров пока держались. Если мы не умрем от голода или с нами не покончит случайный астероид, мы проболтаемся здесь довольно долго.

Связь тоже пока работала — уж не знаю, к лучшему ли…

— Знаешь, — заметил Чарли, — мы попали в трудное положение.

— Догадываюсь, — проворчал я, вспомнив, что всегда ненавидел невесомость.

— Честное слово, не знаю, какой вариант хуже: если нас спасут или если мы погибнем.

Я знал, за что проголосовать. И побыстрее, пожалуйста, Господи.

— Если мы умрем, нам не придется выслушивать бесконечные насмешки, — сообщил я.

— Да, будет тише.

— Наступит покой, — согласился я. — Никто в потустороннем мире не засовывает свой ужин в скафандр.

Вдруг мы увидели, что к нам стремительно приближается звезда. Вскоре она превратилась в серебристый корабль.

— Плохая новость, — сказал я. — Мы спасены. — Затем я прочитал индекс на корпусе корабля. USFSPX9742.

— Ох, ты, — пробормотал я, чувствуя, как по спине побежали мурашки.

— Это в каком смысле?

— Чарли, ты помнишь номер старого корабля Джо Мартина?

— Того, что Хьюго… — Он замолчал — видимо, до него дошло. — Ты думаешь?

— Я бы с удовольствием решил, что ошибаюсь.

Но, как и следовало ожидать, я был прав.

Нас подобрал спасательный модуль и переместил внутрь корабля, похожего на наш, только в гораздо худшем состоянии. Здесь уже довольно давно никто не производил уборки, и все покрылось собачьей шерстью. Позвольте вас заверить, что собачья шерсть в воздухе, да еще при нулевом тяготении, штука паршивая. Не дай вам Бог ее вдохнуть. Ну и пахло здесь… псиной.

Хьюго выглядел малость шелудивым в районе ушей и в нижней части морды. Командование кораблем часто приводит к подобному результату. Гены шарпея доминировали, и он напоминал неуклюжего медведя. Маленькие блестящие глазки смотрели на меня без всякого выражения. Но когда он заговорил, его голос звучал тенором Джека Рассела, в котором легко читалось нетерпение.

— Я взял ваш корабль под контроль.

— Отлично, — сказал я. — Спасибо за спасение. Мы не станем тебя задерживать, и сразу же…

Он меня игнорировал. Разговаривал он только с Чарли.

— Хочешь выпить? — предложил Хьюго.

— Нет. Спасибо.

— Конечно, хочешь. Пошли. Расслабься. Нам нужно кое о чем поговорить. — Хьюго повел Чарли в центральную часть корабля.

Когда я попытался последовать за ними, люк спасательного модуля захлопнулся перед самым моим носом — я оказался пленником. Через бортовой иллюминатор я наблюдал за тем, как они переходят в кабину пилота. Дверь закрылась.

В конце концов я заснул. Проснувшись, я увидел в иллюминаторе огромную голову, похожую на медвежью. Потом она исчезла.

— Эй! — закричал я. — Хьюго, ты не собираешься выпустить меня отсюда?

Заработали двигатели спасательного модуля.

— Чарли? Где ты?

Люк распахнулся, и модуль вылетел наружу; через мгновение меня уже окружала темнота. Один только Бог знает, куда меня несло.

Я вам кое-что скажу относительно собак — когда у них появляются привычки, они им следуют неукоснительно. Меня бросили — в точности, как Джо Мартина. Оставалось надеяться, что Хьюго снова не поскупился на запасы.

Плюх!

Спасательный модуль ударился о землю, подскочил, перевернулся и замер на месте. Я взглянул на экран обзора. Перед моими глазами раскинулся сине-зеленый ландшафт. Я приземлился на какую-то планету. Замечательно, просто великолепно.

Как Чарли мог меня оставить? Мы ведь приятели. Я немного повозмущался, но потом пришел к выводу, что Хьюго его просто заставил. Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, я принялся изучать свои припасы. Продовольствия хватит на несколько месяцев, правда, если я готов питаться синтетическим протеином со вкусом винограда.

Сенсоры модуля показывали, что воздух на планете пригоден для дыхания, а гравитация даже немного ниже той, к которой я привык. Сняв шлем, я осторожно вдохнул воздух. Если не считать незнакомого запаха, все в порядке. Я сбросил перчатки и снял скафандр. Однако ремень от скафандра решил оставить на поясе. И еще раз выглянул наружу.

На горизонте двигались какие-то странные вертикальные тени.

Некоторое время я наблюдал, как они подпрыгивают — вверх и вниз. Что это? Образчики местной флоры, живые существа или галлюцинация?

Прыгуны приближались. Я слышал звук приземления после каждого прыжка.

Поинг! Поинг!

Слишком громко для флоры, решил я. И для галлюцинации тоже.

Мои сканеры показывали наличие нескольких различных форм жизни. Похоже, придется вступить в контакт.

Когда они подошли поближе, я почувствовал запах: сладкий, как у шипучего напитка или сильных духов. Диковинные существа оказались гораздо более крупными, чем я подумал сначала; здоровенные бревна в перьях, а может, в чешуе, похожей на перья: в центре — желтые, ближе к краю — мерцающе-зеленые.

— Привет, — сказал я. — У меня самые мирные намерения.

Чешуя затрепетала и поднялась, словно жалюзи. Под ней я увидел оранжевые глаза, которые пристально смотрели на меня. Кожистая чешуя служила веками. Трубчатые чужаки были сплошь покрыты глазами. Я немедленно окрестил их Прыгоглазами. Они довольно долго изучали меня, неотрывно следя за каждым моим движением.

Я решил немного помочь им. Повернулся, поднял руки вверх.

— Видите? — Бросил я через плечо. — Вот вам спина землянина. — Я снова встал к ним лицом. — А это — вид спереди. Я очень дружелюбный. Правда.

Мы обменялись долгими взглядами. Затем Прыгоглазы, постепенно приближаясь ко мне, принялись скакать вверх и вниз, все быстрее и быстрее. Я отступил, они последовали за мной. Некоторое время мы продолжали эту увлекательную игру. Вскоре я понял, что они попросту заставляют меня двигаться в нужном направлении. Но куда именно, я пока не представлял. Мне стало немного не по себе.

Они вынудили меня выйти на прогалину, где росли серебристые деревья с шипами. В центре я увидел жилище — большую круглую хижину; они явно хотели, чтобы я туда вошел.

А что внутри? Королева Прыгоглазов? А вдруг они лишь придатки какого-нибудь чудовищного гигантского хищника, который отправил свои ноги, чтобы те привели ему завтрак?

Робкий голос моего разума пробормотал: «Глаза и ноги, которые охотятся независимо от остального тела?..»

«Конечно, глаза с ногами, — парировал я. — Как еще они увидят и догонят свою жертву?»

После чего робкий голос тут же замолчал.

Я с опаской посмотрел на открытый вход в хижину. А что если это попросту маскировка? И меня подталкивают в пасть изголодавшегося чудовища?

Я замер на месте. Два Прыгоглаза врезались в меня, один упал на землю.

Я почувствовал угрызения совести.

Однако падение нисколько ему не повредило. Он живо вскочил на ноги и опять принялся подпрыгивать, словно ничего не произошло. Эти типы казались весьма целеустремленными. Что ж, прекрасно. Иногда с групповым разумом очень трудно договориться.

Меня снова начали потихоньку подталкивать. Но прежде чем я решился шагнуть вперед, из хижины послышался приглушенный звук, и на пороге появилось несколько существ. Рыжевато-коричневые и золотые с небольшими вкраплениями лилового. Каждое обладало парой лиловых, подернутых влагой глаз, посаженных посреди треугольной головы над лишенным губ ртом. Передвигались они на двух конечностях. Существ оказалось пять, все на голову выше меня. У одного были белые ноги.

Визитеры выглядели такими же опасными, как котята.

Обладатель белых ног негромко прощебетал нечто вопросительное. И через секунду получил ответ — мне показалось, мои новые знакомые согласились с предыдущим оратором. Похоже, я попал в семью.

Прыгоглазы отступили. Затем я почувствовал слабое щекотание в мозгу — ощущение было почти физическим. Короткое вопросительное прикосновение, которое тут же исчезло.

Я невольно содрогнулся. Мне каким-то образом стало ясно, что чуждый разум попытался прочитать мои мысли и войти со мной в телепатический контакт. У меня осталось впечатление доброжелательности и любопытства. И никакого страха. Инопланетяне общаются посредством телепатии. И хотя я не различал отдельных слов, их чувства были мне понятны; как, очевидно, и мои для них. Я попытался проявить максимальное дружелюбие.

Белоног снова защебетал, и остальные осторожно приблизились.

— Я действительно очень мирный человек, — заявил я. — Честно. Меня зовут Фрэнк. Фрэнк Хоган. Друг.

Услышав мой голос, они подпрыгнули, словно получили электрошок. Однако я не заметил у них ушей или еще какого-нибудь органа, служащего для восприятия звуков. Сохраняя порядок, двуногие отступили, продолжая, впрочем, изучать меня с безопасного расстояния.

Я поднял руки, развернув их к туземцам открытыми ладонями.

— Видите, я безоружен. Вам нечего бояться.

Все пять пар лиловых глаз, не мигая, внимательно разглядывали мои руки.

Самый маленький инопланетянин осторожно подошел ко мне и наклонил голову к моей правой ладони. Я пошевелил пальцами. Существо взвизгнуло, отскочило и прижалось к большому животному, которое могло быть его отцом, матерью — или и тем, и другим одновременно.

Белоног приблизился ко мне и ткнулся головой в мою ладонь. Я осторожно положил руку ему на голову и медленно опустил ее на шею. Плоть оказалась теплой и шелковистой. Белоног закрыл глаза и тихонько защебетал.

Остальные тут же окружили меня, подставляя свои шеи под мои ладони.

Так началась наша чудесная дружба.

Казалось, они ничего не едят — во всяком случае, когда я за ними наблюдал. Что касается моих проблем с питанием, то я довольно быстро при помощи анализатора, оказавшегося на поясе моего скафандра, выяснил: почти все, что росло на этой планете, токсично для человека. Мне оставалось лишь с тоской глотать свою пурпурную пасту и, надеяться на аварийный маяк, который я активировал. Помощь должна прийти до того, как запасы продовольствия иссякнут — больше рассчитывать не на что.

Дни проходили в мирных размышлениях. Периодически я замечал, как взрослые особи совершают какие-то повторяющиеся движения. Я предположил, что это некий ритуал. Они плели из сухой травы необычные ткани, изучали их, а потом неспешно разрывали. Возможно, играли. Иногда они бросали куски ткани через мою голову и громко при этом щебетали, затем поднимали ткань и куда-то ее утаскивали.

Казалось, они общаются телепатически, сбиваясь в плотную группу. Изредка я ощущал осторожные прикосновения к своему мозгу — ничего агрессивного или опасного, — после которых на меня всегда накатывала волна приятных ощущений.

Ночью мне разрешали спать вместе с ними в тепле хижины. Их дыхание имело легкий аромат меда. И никакого неприятного запаха изо рта по утрам. Нежные прикосновения их разумов помогали мне сохранять позитивный взгляд на жизнь.

Чтобы отличать их друг от друга, я начал давать им имена. Белоног так и остался Белоногом. А еще: Большая Голова, Библ и Пип. Самого маленького я окрестил Джимми — в честь своего младшего брата.

Вскоре я потерял счет дням. Практически вечная батарейка на моих часах вышла из строя, а вместе с ней и календарь. Я жил по двойным солнцам на небе, вставал с восходом, а ложился спать на закате.

Хижина моих хозяев была довольно ветхой, и я помог им укрепить ее, покрыв двойным слоем плетеной травы. Стены стали почти непроницаемыми для ветра. Я даже установил посередине шест, чтобы сооружение лучше держалось. Мне нравилось работать вместе с ними.

Лежа ночью в тепле, рядом с чудесными, шелковистыми существами, я почти не думал о родной планете. Даже воспоминания о Чарли постепенно потускнели. Но не до конца. Я беспокоился о нем. Что если Хьюго рассердился на него и вышвырнул в открытый космос? Что если мой второй пилот попал в беду?

Впрочем, робкий голосок разума нередко напоминал мне, что это я попал в беду. Однако если так, то это самая приятная из всех бед, которые когда-либо со мной случались.

Между тем Библ научил меня находить самую ароматную траву для постели. Пип просил, чтобы я гладил ему шею. Большая Голова отвел в изумительную рощу. Я насвистывал свои любимые старые мелодии двадцатого столетия, а он щебетал в контрапункте.

Они пили только густую зеленую жидкость, которую собирали в глубоком пруду в конце длинной тропы. Жидкость не имела к воде ни малейшего отношения, и я всякий раз вежливо отказывался, когда мне предлагали напиться. Но охотно помогал своим новым друзьям носить ее в хижину. Довольно скоро я стал «водоносом», а Джимми часто меня сопровождал, с веселым щебетом убегая вперед по тропе. Иногда я разрешал ему нести ведро на голове.

Дни проходили быстро. Из толстых прутьев я сделал маленький ткацкий станок, который приводился в движение при помощи ног. Если не считать виноградного концентрата, я вел вполне приятную жизнь. Солнца вставали, солнца садились.

Однажды утром я проснулся и обнаружил, что вся семья находится в крайнем волнении. Я быстро пересчитал всех по головам — оказалось, что Джимми нет. Куда он мог подеваться ночью? Я подумал о незнакомых хищниках, и внутри у меня все похолодело, особенно когда представил себе, как в его мягкую шею вонзаются лапы какого-нибудь гигантского паука.

Схватив свой станер, я быстро пристегнул пояс от скафандра и отправился на поиски.

Я не нашел Джимми в тени деревьев с запахом корицы.

Не оказалось его и на лугу рядом с моим спасательным модулем.

Я уже начал терять надежду, когда направился к зеленому пруду. Там, на глубине, из зеленой жижи торчала его длинная шея. Он отчаянно пытался уцепиться за камень, но у него ничего не получалось. Джимми умудрился так далеко забраться в пруд, что мне было не достать до него с берега.

Недолго думая, я вытащил стреляющий веревкой пистолет и нажал на спуск.

Ничего не произошло.

Проверивзапас энергии, я убедился, что пистолет полностью разряжен.

Мне требовалась помощь, чтобы освободить Джимми, и я добрался до хижины в рекордное время.

— Пошли быстрее! — закричал я. — Джимми свалился в пруд.

Они не обращали на меня ни малейшего внимания. Я кричал все громче и громче. Наконец, схватив Белонога за шею, я потащил его за собой. Тогда остальные последовали за нами. Увидев, что произошло, они стали возбужденно метаться вдоль берега, выдергивая длинные стебли травы. Через некоторое время им удалось сплести нечто вроде веревки. Я схватил ее, обвязал один конец вокруг пояса, а другой закрепил на стволе большого дерева.

— Держись Джимми! Я иду к тебе на помощь.

Возможно, он и не понимал слов, но сообразить, что происходит, было совсем нетрудно. Сделав глубокий вдох, я вошел в пруд. Очень скоро густая жидкость уже доходила мне до самой груди. Она была теплой и липкой. Я содрогнулся и заставил себя двигаться вперед.

Идти было очень трудно, несколько раз я едва не потерял равновесие. Что-то скользнуло вдоль моих ног, и я постарался не думать о том, что это могло быть. Казалось, в любую секунду какая-нибудь тварь утащит меня на дно. Вскоре я почувствовал, как от усилий немеют ноги и руки.

Когда мне удалось ухватиться за шкуру Джимми, руки практически потеряли чувствительность. Мне пришлось взять его так, как носят покойников: голова и шея Джимми оказались зажатыми в локтевом изгибе.

С колоссальным трудом я выбрался на берег и без сил повалился на землю. Джимми оказался сверху.

Пришел в себя я уже в хижине, когда Белоног осторожно тыкал мне в бок своей головой.

В следующее мгновение меня окутало тепло и охватили невероятно приятные ощущения, почти оргазм. Постепенно они прошли, и я закрыл глаза — самое время поспать.

И тут до меня дошло. Белоног выдал мне награду.

Совершенно потрясенный, я сел.

Награда. Я был их собакой. Получалось, что они тренировали меня находить, охранять и спасать своих малышей? Хорошо, что Чарли этого не видит. Однако именно сейчас мне его ужасно не хватало.

Я отвел глаза от Белонога и его родных и свернулся в клубок. Меня охватила тоска. У меня тоже была собака — где-то далеко, среди звезд.

Той ночью я плохо спал, а проснулся очень рано, решив, что мне необходимо осмотреть спасательный модуль и аварийный маяк.

Подойдя к модулю, я сразу понял: что-то не так. Модуль был погружен в темноту, лишь слабое зеленое мерцание исходило от системы аварийного освещения. Что случилось с генератором?

Я забрался внутрь и начал проверять все системы. Энергии почти не осталось. Маяк испускал лишь совсем слабый сигнал.

В чем же дело?

Я стал вспоминать странные эпизоды, связанные с моими «хозяевами». Часы остановились, несмотря на практически вечную батарейку. Пистолет разрядился. А теперь еще и модуль.

Я не мог поверить, что они сознательно его испортили, дабы закрыть мне путь к спасению. Нет, это произошло нечаянно.

Можно проверить свои подозрения при помощи разряженной батарейки. В нынешнем состоянии она все равно ни на что не годилась, но в ней еще оставалось достаточно энергии для работы индикаторов. Я принес батарейку в хижину и положил ее на пол.

Один за другим мои друзья собрались вокруг незнакомого предмета и принялись радостно щебетать. У меня на глазах стрелка индикатора стремительно опустилась на ноль. После этого — и ни на секунду раньше — компания занялась своими обычными делами.

Стало ясно, почему мои хозяева ничего не едят. Они поглощают энергию. Из-за их аппетитов я буду вынужден навсегда остаться здесь.

Той ночью мне так и не удалось заснуть. В конце концов я вылез из хижины, чтобы полюбоваться звездным небом. Я получал горькое удовлетворение, разглядывая мерцающие небеса, ведь еще совсем недавно я мог летать среди звезд. Над горизонтом пронеслась комета, а по моей щеке скользнула слеза. Однако мне не пришлось долго рыдать.

С грохотом и ревом к хижине приближалось невероятное чудовище. На лбу у него был огромный глаз, а конечности — если это и в самом деле конечности — колыхались вокруг головы, словно острые копья. К тому же мерзкое чудовище отвратительно воняло. Когда оно раскрыло пасть, усеянную острыми зубами, я решил, что пришло время отступить — и как можно быстрее.

Я вернулся в хижину и попытался разбудить Белонога.

Никакой реакции.

Я встряхнул его.

Он был без сознания — как и остальные.

Мой пистолет разряжен. Я вытащил нож — даже такое жалкое оружие лучше, чем ничего — и попытался представить себе, с какой силой нужно ударить, чтобы пробить шкуру чудовища.

Оно пыталось проникнуть в хижину. От его атак дрожали стены. К счастью, оно оказалось слишком большим, чтобы пролезть в дверной проем, но я сильно сомневался, что шаткая конструкция выдержит долгую осаду. Я ударил ножом по центральному столбу и завопил:

— Опасность! Просыпайтесь! Опасность! Опасность!

Я вопил и ругался, но безрезультатно. Только после того, как я засунул два пальца в рот и засвистел, Белоног пошевелился. Он неловко встал, огляделся по сторонам и громко заверещал. Вскоре вся компания собралась посреди хижины. На моих глазах их окружило зеленоватое свечение, которое постепенно расширялось во все стороны.

Зверь снаружи замолчал. Потом отступил.

Сияние быстро отогнало его в лес. С порога я наблюдал за визжащим чудовищем, которое обратилось в бегство и скрылось за стенами каньона.

Я бросил ему вслед последний взгляд и собрался уже вернуться в хижину, как неожиданно заметил нечто странное. Мой спасательный модуль ожил. Теперь он ярко светился, а аварийный маяк посылал в космос сигналы бедствия.

Небо стало понемногу светлеть. Приближался рассвет. Еще одна звезда упала за горизонт… нет, повернула и начала двигаться в мою сторону.

Вот она уже парит у меня над головой!

Я бросился бежать, крича и размахивая руками.

Модуль приземлился. И я увидел улыбающегося Чарли, который только что не лаял от радости.

Я метнулся к люку.

— Быстрее, — сказал я. — Взлетай, пока у нас не кончилась энергия.

— Есть, капитан! — Чарли забрался в кресло пилота и приготовился к взлету.

Я пристегнулся. На экране внешнего обзора я видел хижину и маленькую голову, выглядывающую из дверей. Это был Джимми.

Я надеялся, что ему удастся найти себе нового домашнего любимца.

Час коктейля давно прошел. Корабль летел на автопилоте в сторо-. ну богатого рудой планетоида, до которого оставалась еще неделя пути.

Мы отдыхали: Чарли пил воду, а я — виски.

— Ты нашел меня благодаря маяку спасательного модуля?

— Угу, — ответил Чарли. — Его сигналы были очень слабыми, но он продолжал их передавать. Я представлял себе, в каком направлении полетел модуль, но передача прекратилась до того, как я успел засечь точные координаты. К счастью, он снова заработал несколько часов назад.

Я попытался воздержаться от следующего вопроса, но виски развязало язык.

— Ты улетел вместе с Хьюго, потому что хотел этого? Или он тебя заставил?

Чарли закатил глаза.

— Он оказался еще худшим спутником, чем ты, — ответил мой верный напарник. — Не говоря уже о том, что у меня попросту не было выбора. Он сбросил твой модуль за борт, пока я находился в туалете. А когда я вышел, Хьюго навел на меня пистолет. Прошло довольно много времени, прежде чем мне удалось втереться к нему в доверие. Эта дворняга-параноик приковывала меня к креслу, когда шла спать.

— А как же тебе удалось сбежать?

— В конце концов я сумел его убедить, что от меня гораздо больше пользы, если мои лапы свободны. Когда он заснул, я запрограммировал автопилот на ближайшую Базу, забрался в спасательный модуль, перешел на наш корабль и улетел.

— А Хьюго?

— Его взяли под стражу. — Чарли вернулся к черному на черном, своей любимой расцветке: он явно был доволен собой. — А призовые деньги дадут нам возможность не только расплатиться с долгами, но еще и останется кое-что. Видишь, только собака сумела поймать собаку.

— Аминь. Хьюго был настоящий безумец.

— Да, но главное, он страдал от одиночества. Собаки не должны летать без напарника.

Меня поразило, каким грустным и сочувствующим был его голос.

— Ты ведь никогда не пойдешь против меня, Чарлз?

— Я не сумасшедший.

Я вздохнул с облегчением, но все равно продолжал задавать себе один и тот же вопрос.

Видите, не только собаки склонны к излишним переживаниям.

Перевели с английского Владимир ГОЛЬДИЧ и Ирина ОГАНЕСОВА

Джордж Алек Эффинджер
ПРИШЕЛЬЦЫ, КОТОРЫЕ ЗНАЛИ ВСЕ

В тот день я спокойно сидел за рабочим столом, читал докладную о ситуации с коричневыми пеликанами, и вдруг ворвался государственный секретарь. И закричал:

— Господин Президент, явились пришельцы!

Прямо так и крикнул: «Явились пришельцы!». Словно я должен знать, как с ними обходиться. Я ответил:

— Понимаю.

В самом начале своего первого президентского срока я усвоил, что словечко «понимаю» — самый безопасный и уместный ответ, пригодный в любой ситуации. Если президент говорит «понимаю», — значит, он воспринял новость, а далее разумно и спокойно ждет информации. Тем самым мяч возвращается к советнику. Ну вот, я ожидающе смотрел на госсекретаря и был готов к своему очередному высказыванию — если докладчик не сумеет ничего добавить. Высказывание должно быть следующее: «Итак?». Оно будет означать, что я усвоил проблему, но пока не получу достаточной информации, от меня нельзя ждать конкретного решения, а докладчику следовало бы понимать, что нечего врываться в Овальный кабинет, если он не располагает такими сведениями. Потому что существуют протокол и движение по инстанциям — для того я и держу советников. Избиратели вовсе не хотят, чтобы я принимал решения без достаточной информации. Если советнику больше нечего сказать, то вообще не следовало сюда врываться. Я полюбовался им еще немного и наконец проговорил:

— Итак?

— Это почти все, что нам известно в настоящее время, — осторожно ответил он.

Секунду-другую я сверлил госсекретаря взглядом, выигрывая тем самым еще несколько очков, а он взволнованно топтался перед столом. Затем я отпустил его и вернулся к докладу о пеликанах. Я уж точно не собирался волноваться. Могу припомнить только одного президента, который волновался, сидя в своем кабинете — всем известно, что с ним случилось. И когда государственный секретарь закрыл за собой дверь, я улыбнулся. Возможно, пришельцы со временем станут прескверной проблемой, но пока это впереди. Время есть.

Но оказалось, что всерьез сосредоточиться на положении пеликанов невозможно. Даже у Президента Соединенных Штатов есть некоторая доля воображения, и если госсекретарь прав, очень скоро надо будет заняться этими пришельцами. Ребенком я читал фантастику и насмотрелся на самых разных пришельцев на экране, но эти были первыми, которые на самом деле захотели перемолвиться с нами словечком. В общем, я не собирался открыть список американских президентов, выставивших себя дураками перед гостями с другой планеты. И позвонил министру обороны.

— У нас должен быть план, заготовленный на такой случай, — сказал я. — У нас имеются планы для всех возможных ситуаций.

Чистая правда: у Министерства обороны есть сценарии даже для таких диковинных событий, как возникновение фашистского режима в княжестве Лихтенштейн или внезапное исчезновение всего травяного покрова на Земле.

— Секунду, господин Президент, — ответил министр. Было слышно, как он что-то бормочет кому-то еще. Я держал трубку у уха и смотрел в окно: там отчаянно бежали толпы людей. Наверное, от пришельцев. Наконец послышался голос министра обороны:

— Господин Президент, рядом со мной один из пришельцев, и он советует использовать тот же план, что использовал Эйзенхауэр.

Я закрыл глаза и вздохнул. Ненавижу такие разговоры. Мне требовалась информация, а они толкуют о своем, зная, что мне придется задать еще пять вопросов только для того, чтобы понять ответ на первый.

— У тебя пришелец? — спросил я нейтральным голосом.

— Так точно, сэр. Они предпочитают не именоваться пришельцами. Мой говорит, что он — «наап».

— Спасибо, Луис. Но скажи, почему у тебя сидит наап, а у меня нет?

Снова бормотание. Потом ответ:

— Потому что они хотят двигаться по надлежащим инстанциям. Обо всем этом они узнали от президента Эйзенхауэра.

— Очень хорошо, Луис. — Похоже, разговор затянется на целый день (так было, когда я беседовал и фотографировался с внучкой Мика Джаггера). — Второй вопрос, Луис: что он, черт побери, имел в виду, говоря о «плане президента Эйзенхауэра»?

Еще одна приглушенная консультация. Потом отчет:

— Он говорит, что наапы приземлились не впервые. Разведывательный корабль с двумя наапами на борту садился на базе военно-воздушных сил Эдвардс в 1954 году. Наапы встречались с Эйзенхауэром. Очевидно, беседа была весьма сердечная; президент показался наапам приветливым и доброжелательным пожилым джентльменом. После этого они постоянно собирались вернуться на Землю, но были очень заняты — то одно, то другое. Эйзенхауэр попросил их не показываться широкой публике, пока правительство не решит, как справиться с неизбежной паникой. Мое предположение: правительство так и не принялось за это дело, и когда наапы отбыли, вопрос был отправлен на полку. После стольких лет мало кто даже помнит о первой встрече. Теперь наапы прибыли в большом числе, предполагая, что мы успели подготовить население. Не их вина, что мы ничего не сделали. Они были просто уверены, что их хорошо встретят.

— Угу, — ответил я. Это мое привычное междометие, когда неизвестно, что надо говорить. — Убеди их, что мы действительно рады. Не думаю, что администрация Эйзенхауэра довела свои труды до конца. И не думаю, что имеется готовый план, как сообщить эту новость народу.

— Похоже на то, господин Президент.

— Угу. — Вот каковы твои республиканцы, подумал я. — Луис, спроси своего наапа еще кое о чем. Знает ли он, что они рассказывали Эйзенхауэру? У них, должно быть, полно космической мудрости. Возможно, есть какие-нибудь мысли насчет того, как нам сейчас поступить.

Еще одна пауза. Потом:

— Господин Президент, он говорит, они обсуждали с господином Эйзенхауэром только игру в гольф. Помогли ему улучшить посыл в лунку. Без сомнения, они прямо набиты мудростью. Знают все на свете. Во всяком случае, мой наап — его зовут Харв — говорит, что они будут рады что-нибудь вам посоветовать.

— Поблагодари его. Могут они кого-нибудь послать для встречи со мной, скажем, через полчаса?

— Сейчас три наапа направляются к вам, в Овальный кабинет. Среди них руководитель экспедиции и командир базового корабля.

— Базового корабля?

— Вы не видели? Корабль стоит на Эспланаде. Они очень огорчены тем, что попортили мемориал Вашингтона.^[12] Уверяют, что завтра его починят.

Я содрогнулся, схватил другой телефон и сказал своему секретарю:

— Должны прибыть трое…

— Они уже здесь, господин Президент.

Я со вздохом распорядился:

— Пусть войдут.

Таким вот образом я и познакомился с наапами. Совсем как президент Эйзенхауэр. Они оказались красивыми людьми. И симпатичными. Улыбались, пожимали мне руку, предложили сфотографировать историческую встречу, так что пришлось позвать репортеров и с ходу, без подготовки проводить самую важную, встречу за всю мою политическую карьеру. Я поздравил наапов с прибытием.

— Добро пожаловать на Землю. И добро пожаловать в Соединенные Штаты.

— Спасибо, — ответил наап по имени Плин. — Мы рады, что сюда прибыли.

— Как долго вы намерены у нас оставаться?

— Точно не знаем, — ответил Плин. — В течение недели мы вполне свободны.

— Угу, — сказал я. После этого рта не раскрыл, только позировал перед камерами. Не намерен был говорить или делать хоть что-нибудь, пока не объявятся мои советники и не начнут советовать.

Ну конечно же, народ запаниковал. Плин говорил, что этого следовало ожидать, да я и сам придерживался того же мнения. Слишком уж мы насмотрелись фильмов о гостях из космоса. Иногда они прибывают с призывом к миру и всеобщему братству и приносят как раз ту информацию, в которой человечество нуждается долгие тысячелетия. Но чаще пришельцы являются, чтобы нас поработить или истребить, потому что тогда видеоэффекты много лучше. И когда прибыли наапы, все были уже готовы их возненавидеть. Люди не доверяли их приятной внешности. Людям были подозрительны их милые манеры и элегантная одежда. Когда наапы предлагали нам решить все наши проблемы, мы говорили: конечно, сделайте это, но во сколько нам это обойдется?

В первую неделю мы с Плином проводили вместе много времени — просто чтобы познакомиться и понять, чего хочет другая сторона. Я пригласил его, командира Тауга и других наапских руководителей на прием в Белом доме. Там был церковный хор из Алабамы, исполнявший негритянские духовные песни, школьный джаз из Мичигана с попурри из университетских спортивных хитов, команда талантливых двойников прежних рок-звезд с ностальгическими номерами, комедийная труппа из Лос-Анджелеса или откуда-то еще и Нью-Йоркский симфонический оркестр под управлением гениальной девицы двадцати лет. Чтобы показать наапам, как восхитительна культура Земли, оркестр сыграл Девятую симфонию Бетховена.

Плину все это очень понравилось. Он сказал, яростно аплодируя:

— Люди столь же разнообразны в изображении веселья, как наапы. Мы все без ума от земной музыки и думаем, что Бетховен создал несколько самых прекрасных мелодий из всех, что мы слышали в галактических путешествиях.

Я с улыбкой ответил:

— Нам очень приятно.

— Правда, Девятая симфония — не лучшая его работа…

— Простите? — переспросил я.

Он любезно улыбнулся и объяснил:

— У нас полагают, что лучшее творение Бетховена — Пятый концерт для фортепиано ми-бемоль-мажор.

Я перевел дыхание.

— Ну, это дело вкуса. Возможно, стандарты наапов…

— Нет-нет, — поспешно ответил Плин. — Вкусы здесь ни при чем. Пятый концерт считается лучшей вещью Бетховена в соответствии с точными и конкретными правилами музыковедения.

Я возмутился — самую малость. Откуда этому наапу, прилетевшему Бог знает с какой планеты, никак не связанной с нашей историей и культурой — откуда этому чудовищу знать, какие чувства поднимает Девятая симфония в человеческих душах? И я спросил излишне мягким голосом:

— Тогда скажите, какое наше музыкальное произведение считается наилучшим?

— Музыка Миклоша Рожи из фильма «Бен-Гур», — сказал он простодушно.

Что я мог ответить? Пришлось кивнуть — дело не стоило того, чтобы затевать межпланетную ссору.

Итак, страх перед наапами сменился недоверием. Мы все еще ждали, что пришельцы покажут свое истинное лицо, что красивые маски спадут и обнаружатся кошмарные морды, прячущиеся, как мы подозревали, под этими масками. Кроме того, они не отправились домой через неделю. Наапам нравилась Земля, нравились мы, и они решили ненадолго задержаться. Мы рассказали им о себе, о наших многовековых неурядицах, и они ответили — на свой бесцеремонный манер, — что могут внести некоторые мелкие поправки, и для всех обитателей Земли жизнь станет много лучше. Кстати, они ничего не попросят взамен. Дадут нам все это в благодарность за гостеприимство — мы ведь разрешили поставить базовый корабль на Эспланаде и по всей планете бесплатно подавали им кофе. Мы поколебались, однако суетность и алчность взяли верх. И мы сказали: «Действуйте! Пусть наши пустыни расцветут. Пусть закончатся войны, исчезнут болезни и бедность».

Так недоверие сменилось надеждой. Пришельцы заставили пустыни цвести. На это они запросили четыре месяца. Мы были готовы дать столько времени, сколько понадобится. Они возвели ограду вокруг всей Намибии — никому не разрешали взглянуть, что там происходит. Через четыре месяца устроили большой прием с коктейлями и пригласили желающих со всего света посмотреть на результаты своих трудов. Я послал госсекретаря в качестве своего личного представителя. Он вернулся с восхитительными фотографиями: громадная пустыня превратилась в ботаническое чудо. Вместо унылых мертвых песков на многие мили протянулась цветущая растительность. Правда, в бескрайнем саду не росло ничего, кроме алтея розового — много миллионов растений. Я мельком сказал Плину, что жители Земли надеялись на нечто большее по части разнообразия и на что-то более практичное.

— Что вы называете «практичным»? — осведомился он.

— Ну, вы понимаете. Съедобные растения.

— О пище не беспокойтесь. Мы очень скоро справимся и с голодом, — сказал Плин.

— Доброе дело… Но вот алтей…

— Что дурного в алтее?

— Ничего, — согласился я.

— Алтей розовый — самый прекрасный цветок из растущих на Земле.

— Некоторым больше нравятся тюльпаны, — заметил я. — А другим — розы.

— Нет, — твердо произнес Плин. — Алтей лучше всех. Я не стал бы вас дурачить.

Так что мы поблагодарили наапов за Намибию, заросшую алтеем, и попросили не заниматься Сахарой, Гоби и другими пустынями.

В общем и целом наапы нравились нам, хотя временами с ними было трудновато. Стоило послушать, как наапы говорят: излагают в лоб некий категорический императив и оценивают все либо как черное, либо как белое. Алтей — наилучший цветок. Александр Дюма — величайший романист. Электрик — самый приятный цвет. Лучший из автомобилей во все времена — шевроле «Белэйр» 1956 года, но только если он цвета морской волны.

Однажды я поинтересовался мнением Плина о президентах Америки. Спросил, кого наапы считают лучшим президентом в нашей истории. При этом чувствовал себя королевой-колдуньей из «Белоснежки»: мол, что мне ответит волшебное зеркало? На деле я не ждал, что Плин назовет меня как лучшего президента, однако сердечко прыгало, пока я ждал ответа — кто его знает, а вдруг… По правде говоря, думал я, он назовет Вашингтона, Линкольна, Рузвельта или Акивару. Но ответ был неожиданный: Джеймс Н. Полк.

— По-олк? — спросил я и подумал, что даже не смогу узнать его на портрете.

— Он не слишком известен, — сказал Плин, — но был самым достойным, хотя и не ярким президентом. Провел войну с Мексикой и добавил к Соединенным Штатам огромные территории. Он говорил, что каждый пункт его программы обрел силу закона. Прекрасный, работящий человек, заслуживающий лучшей репутации.

Я спросил:

— А как насчет Томаса Джефферсона?

— Тоже неплох, но он — не Джеймс Полк.

Моя жена, первая леди, подружилась с женой командира Тауга — ее звали Доим. Они частенько ездили по магазинам вместе, и Доим давала первой леди советы насчет нарядов и ухода за волосами. Объясняла моей жене, какие помещения Белого дома надо заново декорировать, какие благотворительные общества заслуживают государственной поддержки. Именно Доим устроила первой леди контракт на телевидении, и она же приохотила жену к филадельфийским сырным котлеткам, излюбленному лакомству наапов (хотя лучшей кухней они считали техасско-мексиканскую).

Однажды две дамы обедали вместе. Сидели за маленьким столиком в шикарном вашингтонском ресторане, а рядом околачивались десятка два людей из Секретной службы и наапские охранники, постоянно сопровождавшие командиров.

— По-моему, с каждым днем в Вашингтоне становится все больше наапов, — промолвила первая леди.

— Верно, — отвечала Доим, — каждый день прибывают новые базовые корабли. Земля — одна из самых приятных планет, которые мы посещали.

— Конечно, мы вам рады, — сказала моя жена. — И похоже, население перестало вас бояться.

— Алтей сделал свое дело.

— Может быть, так. А сколько сейчас на Земле наапов?

— Наверное, пять-шесть миллионов.

Первая леди очень удивилась.

— Вот уж не думала, что так много…

Доим со смехом объяснила:

— Понимаете, мы не только в Америке. Мы повсюду. Нам действительно нравится Земля. Хотя, конечно, Земля — не наилучшая из всех планет. Наша Наапия была и остается лучшим миром, но Земля, без сомнения, входит в первую десятку…

— Угу, — ответила моя жена, которая переняла у меня многие ораторские приемы.

— И поэтому мы с радостью помогаем вам украсить эту планету и сделать ее еще замечательней.

— Алтей — чудесное растение, — сказала первая леди. — Но когда вы собираетесь уладить по-настоящему важные дела?

— Об этом не беспокойтесь, — сказала Доим и смолкла, занявшись творожным салатом.

— Когда собираетесь покончить с голодом?

— Очень скоро. Не волнуйтесь.

— А с упадком городов?

— В ближайшее время.

— А с людской бесчеловечностью?

Доим взглянула на мою жену.

— Мы не пробыли здесь и полугода. Чего вы ждете — чудес? Мы успели сделать больше, чем ваш муж за первый президентский срок.

— Алтей насадили, — пробормотала первая леди.

— Вся Вселенная обожает алтей! Что поделаешь, если земляне лишены вкуса.

Обед закончился в молчании, и моя супруга подъехала к Белому дому, кипя от злости.

На той же неделе один из советников показал мне письмо от молодого человека из Нью-Мексико. Несколько наапов поселились рядом с ним в кооперативном доме и тут же начали давать советы. Насчет наилучшего вложения денег (душевые кабины); насчет расцветок одежды, маскирующих цвет его кожи; лучшей голографической системы из всех, имеющихся на рынке («Эсмеральда Ф-64» с шестифазными экранами «Либертад» и аргоновым генератором «Ру-би-челленджер»); самого прекрасного места, чтобы наблюдать закат (вращающийся ресторан на крыше здания компании «Уэйерхойзер» в Йеллоустоне); самых замечательных вин, подходящих для всех случаев (список слишком длинный, не прилагается). Наконец, на какой из двух его приятельниц следует жениться (на Кэнди-Мэри Эстергази).

«Господин Президент, — писал взбешенный молодой человек, — я понимаю, мы должны вежливо обходиться с благодетелями из космоса, но у меня вспыльчивый нрав. Конечно, наапы много знают и готовы делиться своей мудростью, но будь они людьми, обыкновенными человеческими существами, живущими в соседней квартире, я бы из них дух вышиб! Дайте совет, пожалуйста. И поскорее: в следующую пятницу они потащат меня покупать обручальное кольцо и новую мебель для гостиной. А мне совсем не нужна эта мебель!»

Мой министр обороны Луис заговорил с Харвом о конечной цели наапов. Тот сказал:

— У нас нет никакой цели. Мы об этом не беспокоимся.

— Тогда зачем вы прибыли на Землю?

— Зачем вы играете в кегли?

— Я не играю в кегли, — сказал министр.

— Вы должны играть! — объявил Харв. — Кегли! Это самое приятное из человеческих занятий.

— Разве не секс — самое приятное занятие?

— Игра в кегли и есть секс. Это — символическая форма половой связи, но с одним отличием: вам не надо беспокоиться о чувствах партнера. Это секс без синдрома вины. Игра в кегли — то, чего люди жаждали многие тысячелетия: секс без намека на ответственность. Чистейшая квинтэссенция секса, но без стыда или страха.

— И без удовольствия, — сказал Луис.

Короткое молчание. Затем Харв спросил:

— Вы хотите сказать, что когда вы посылаете шар в самую точку и видите, как смели с дорожки все кегли, то не испытываете величайшего удовлетворения?

— Нет.

— Вам необходимо обратиться к психотерапевту. Заметно, что эта тема вас смущает и беспокоит. Поговорим о чем-нибудь другом.

— С большой охотой, — угрюмо согласился Луис. — Когда мы сумеем получить пользу от ваших технических достижений? Когда вы намерены открыть нам все секреты космоса? Когда освободите человечество от тяжелой работы?

— А что вы называете «техническими достижениями»? — спросил Харв.

— Ну, на борту ваших кораблей должны быть чудеса, которых мы и вообразить не можем…

— Ничего такого там нет. Мы даже не столь развиты, как вы, земляне. Именно у вас мы научились многим удивительнейшим вещам.

— Что-о? — Луис никак не мог понять, о чем толкует наап.

— У нас нет ничего похожего на вашу изумительную пузырьковую память или силиконовые чипсы. Мы не изобрели ничего, хотя бы сравнимого с транзисторами. Знаете, почему базовые корабли такие большие?

— О, Господи…

— Верно, — сказал Харв, — вакуумные лампы. Все наше космическое оборудование работает на вакуумных лампах. Они занимают чертову кучу места. И перегорают. Вы хоть представляете, как долго приходится искать проклятую лампу, если она перегорела? Помните, как ваши люди таскали сумки с лампами от своих телевизоров в мастерскую для проверки? Представьте себе то же самое в масштабах корабля. И мы не можем просто взять и взлететь — сначала эти штуки должны прогреться. Надо повернуть ключ, дать им минуты две на прогрев, и только затем можно стартовать. Вечная головная боль с этими лампами.

— Не понимаю, — потрясенно произнес Луис. — Если у вас такая примитивная техника, то как вы сюда добрались? А если мы так вас опередили, то должны были давно добраться до вашей планеты, не говоря уже обо всем прочем.

Харв деликатно рассмеялся.

— Не рвите на себе волосы, Луис. Как раз потому, что ваша электроника лучше нашей, вам не нужно было добиваться успехов в других направлениях. К примеру, представьте себе, что человечество похоже на парня из Лос-Анджелеса, который ездит на новеньком «кадиллаке», а мы — на жителя Нью-Йорка, у которого битый старый «форд». Оба выезжают из своих городов в Сент-Луис. И вот парень на «кадиллаке» гонит по скоростным шоссе, делает 120 миль в час, а парень на «форде» не спешит, делает-всего по 55 миль. Но землянин останавливает свой «кадиллак» в Вегасе, проигрывает в очко все деньги, и ему нечем платить за бензин. А целеустремленный маленький наап едет днями и ночами и добирается до цели. Все дело в интеллекте и воле. У вас много говорят о полетах к звездам, но без конца тратят деньги на другие начинания, вроде войн, эстрадной музыки, международных спортивных состязаний и демонстрации мод. Если хотите выйти в космос, нужно этого добиваться.

— Но мы действительно хотим!

— Тогда мы вам поможем. А вы обучите наших инженеров электронному делу, и мы совместно построим замечательные базовые корабли, которые откроют Вселенную и для людей, и для наапов.

— Это мне нравится, — выдохнул Луис.

Все мы согласились, что это более перспективная задача, чем с пустынями и алтеем. Оставалось надеяться, что мы сумеем охранить наапов, не дать народу вышибить этих зануд с Земли, пока они не выполнят обещания.

Когда я учился на втором курсе колледжа, со мной делил комнату длинный тощий парень по имени Барри Ринц. У него была кудрявая шевелюра, и его узкое лицо словно выглядывало из кучи упаковочных стружек. Барри сильно косил — не из-за дефекта глаз, а потому что хотел произвести впечатление, будто постоянно определяет ценности этого мира. Чистая правда: он мог назвать истинную и рыночную стоимость любого объекта — какой бы вам ни попался.

Как-то в воскресенье мы назначили свидание на футболе двум девушкам из другого колледжа того же города. Перед матчем повели их в университетский музей с замечательной художественной коллекцией. Моя красотка Бриджит — она готовилась в учительницы начальной школы — и я бродили из зала в зал, отмечая, что вкусы у нас очень похожи. Нам обоим нравились импрессионисты и сюрреалисты. В музее были две Маленькие картины Ренуара, и мы добрых полчаса ими восхищались, а потом долго и по-студенчески глупо острили насчет того, что происходит на картинах Магрита, Дали и Де Кирико.

Барри и его девушка по имени Дикси случайно встретились с нами в зале скульптуры, и Бриджит сказала подруге:

— Там есть потрясающий Сера!

— Сера-а? — протянул Барри с изумлением и недоверием.

— Я люблю Сера, — сказала Дикси.

— Да, конечно, — ответил Барри. — В Сера нет ничего по-настоящему дурного.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Вы знаете, кто такой Ф. Черч?

— Кто-кто? — спросил я.

— Пошли!

Он почти силой потащил нас в зал американских художников. Ф. Черч (1826–1900) оказался выдающимся американским пейзажистом, в картинах которого были удивительные и прекрасные световые эффекты.

— Посмотрите, какой свет! — кричал Барри. — Какое пространство! Какой воздух!

Бриджит покосилась на Дикси и шепнула:

— Посмотреть на воздух?

Живопись была прекрасна, мы так и сказали, но Барри не успокаивался. Черч, по его словам, был величайшим художником во всей американской истории и одним из лучших в мире во все времена.

— Я бы его поставил в один ряд с Ван-Дейком и Каналетто! — восклицал мой сосед по комнате.

— Каналетто? — переспросила Дикси. — Это тот, кто рисовал виды Венеции?

— Какое у него небо! — экстатически бормотал Барри. Он выглядел, как сластолюбец, охмелевший от наслаждений.

— Некоторые любят картины с собачками или голыми женщинами, — заметил я. — Барри любит свет и воздух.

После музея мы пообедали, но сначала Барри объяснил, какое блюдо заслуживает внимания, а какое — сущая гадость. Заставил нас пить никому не известное эквадорское пиво. Для Барри весь мир делился на великолепные вещи и на гадкие вещи. Благодаря этому его жизнь сильно упрощалась, если не считать одного: его приятели почему-то были не в состоянии общаться между собой.

На матче он сравнивал защитника команды нашего колледжа с одной звездой футбола, а нападающего — с другой. Концерт после первой половины матча сравнил с выступлением джаза штата Огайо. И перед концом третьего тайма стало ясно, как день, что Барри вот-вот смертельно надоест Дикси. Мы с Бриджит шепотом договорились удрать от них при первой же возможности — Дикси, наверное, сумеет отговориться тем, что ей надо успеть на автобус, и тоже удерет. А Барри проведет вечер, как обычно: сидя в нашей комнате и изучая книжку «Президентские выборы 1996 года».

В иных случаях Барри читал мне лекции на самые разные темы: об американской литературе (лучший поэт — Эдвин Арлингтон Робинсон, лучший романист — Джеймс Томас Фаррелл)^[13], о животном мире (единственное стоящее домашнее животное — золотистый ретривер), об одежде (во всем, кроме как в пиджаке цвета морской волны и широких серых брюках, мужчина напрашивается на неприятности) и даже насчет хобби — он собирал знаки различия русской царской армии. Когда я сказал, что мой папаша коллекционировал колючую проволоку, он несколько дней со мной не разговаривал.

Барри являл собой прямо-таки кладезь информации. В университете был арбитром по части хорошего вкуса. Все знали, у кого надо просить совета.

Но у него никто ничего не спрашивал. Мы его люто ненавидели. Я сменил жилье еще до конца осеннего семестра. Озлобленный и всеми отверженный Барри Ринц устроился старшим воспитателем в среднюю школу. Именно такая работа была ему нужна — мало кому так везет в жизни.

Так вот, не знай я этого парня досконально, я бы мог поверить, что на самом-то деле он был разведчиком наапов.

Пробыв на земле год, наапы преподнесли нам подарок — межзвездный транспорт. Он оказался на удивление недорогим. Наапы описали нам свои тяговые двигатели — дешевые и безопасные. Обучили своим методам навигации, указали на прямые пути, открытые ими в космосе. У нас это называли искривлениями пространства, хотя в физическом смысле «пути» не имеют ничего общего с теорией Эйнштейна или искривленным пространством — и вообще ни с чем в таком роде. Мало кто понимал объяснения наапов, но это ничего не меняло. Они сами не понимали, что такое «прямые пути», использовали их, и все. Все это было подано Земле на тарелочке, как индейка в День благодарения, так что мы обошлись без долгих и сложных научных экспериментов и перепрыгнули прямо к коммерческой эксплуатации. Заводы Мицубиси в Ла-Пасе начали строить по чертежам наапов три роскошных лайнера, способных добраться до любой планеты нашей галактики — на тысячу туристов каждый. И хотя человек еще не ступил на луны Юпитера, несколько туристических агентств уже принимали заказы на грандиозное турне по десятку ближних населенных планет.

Да-да, оказалось, что космос полон жизни, в нем множество гуманоидов на планетах, обращающихся вокруг звезд солнечного типа. «Мы десятилетиями пытались установить связь с внеземными цивилизациями! — жаловался один советский ученый. — Почему они не отвечают?» Его коллега наап сочувственно пожал плечами и ответил: «В галактике все пытаются установить связь. Для них ваши послания были чем-то вроде рекламы, рассылаемой по почте». Сначала мы ощутили себя униженными, но быстро утешились: когда войдем в межзвездное сообщество, к нам отнесутся более серьезно. И наапы сделали это возможным.

Мы были очень благодарны наапам, но из-за этого жить рядом с ними не стало легче. К концу моего второго президентского срока Плин явился с советами насчет дальнейшей карьеры.

— Книгу не пишите, — сказал он (а я уже успел написать двести страниц «Воспоминаний…»). — Если хотите быть авторитетным политиком — прекрасно, но держитесь в тени и ждите, когда вас пригласят.

— А чем же мне заняться сейчас? — спросил я.

— Найдите себе что-нибудь новенькое. Почему бы не освоить торговлю по электронной почте? Будете работать, не выходя из дома. Либо проявите активность в церковной или гражданской благотворительности. Найдите себе новое хобби — выращивайте алтей или коллекционируйте военные знаки различия.

— Плин, — попросил я, — оставьте меня в покое.

Казалось, он был уязвлен.

— Да, конечно, если вам так угодно, — пробормотал он, и я пожалел о своих резких словах.

По всей стране, по всему миру у всех были такие же неприятности с наапами. Похоже, они прибыли в таком множестве, что у каждого землянина имелся свой наап, чтобы давать ему нескончаемые советы. Подобного напряжения не было с 1992 года, когда на конкурсе «Мисс Вселенная» титул вообще не присудили большинством голосом. Поэтому я не был особенно удивлен, когда после 28 дней путешествия среди звезд наш первый базовый корабль вернулся, имея на борту всего 276 пассажиров из тысячи. Остальные 724 туриста остались на разных цветущих, восхитительных, гостеприимных планетах. Все населенные планеты были похожи в одном: там проживали очаровательные, милые, умные существа, оставившие свои родные миры после того, как их планеты открыли для себя наапы. Разные расы мирно и гармонично жили рядом в новых просторных городах, специально возведенных для иммигрантов. Возможно, эти инопланетяне некогда перенесли внутренние междоусобицы и вспышки ненависти, столь хорошо знакомые людям, но теперь об этом не могло быть и речи. Теперь они собрались со всех концов галактики и жили в согласии, объединенные единым стремлением — никогда больше не видеть наапов.

Через год после старта первого межзвездного корабля население Земли уменьшилось на 0,5 процента. Через два года — почти на четверть. Наапы были слишком сердечны, благорасположены и назойливы для того, чтобы им можно было сопротивляться. И они становились все более утомительными. Вместо того, чтобы скандалить с ними, люди собирали вещички и улетали к звездам. Кругом было множество по-настоящему приятных планет; путешествие стоило не слишком дорого, а возможности открывались неограниченные. Люди, угнетенные земной реальностью, могли обрести новую жизнь, обрести себя на планетах, о существовании которых мы и не знали до появления наапов.

Земные города теперь не были грязными муравейниками, забитыми нищими людьми. Немногие оставшиеся жители могли выбирать себе хорошие дома и квартиры. Домовладельцам поневоле пришлось снизить квартплату и содержать дома в наилучшем виде, чтобы привлечь съемщиков.

Голод кончился, когда число потребителей пищи решительно снизилось по отношению к числу производителей. В течение десяти лет население Земли уменьшилось наполовину и продолжало уменьшаться.

Бедность тоже начала исчезать — по своим причинам. Теперь работы хватало на всех. Когда стало ясно, что наапы не будут занимать рабочие места, люди могли спокойно выбирать себе дело.

Очень скоро исчезли дискриминация и предвзятость. Все объединились в стремлении поддерживать производство вопреки огромной эмиграции. Всем стала доступна хорошая жизнь, и любые обиды исчезли. А кроме того, вся враждебность, сохранившаяся в людях, теперь была обращена на пришельцев.

Наапы против этого не возражали. Они просто выполняли обещанное.

Я теперь мэр и почтмейстер маленького городка Нью-Далласа на Тире, четвертой планете звезды, которая значится в нашем старом каталоге под номером Струве-2398. Инопланетяне разных рас называют звезду именем, которое можно перевести, как «Божья шишка». Все здешние жители добры и милосердны, только вот на дух не выносят наапов.

Да нет, вы не поняли: по всей галактике наапов считают посланцами мира. Их миссия — путешествовать с планеты на планету, принося общее согласие, процветание и истинную цивилизованность. В галактике нет разумной расы, которая не любила бы наапов. Все мы осознаем, каковы их свершения и как много они для нас сделали.

Но если наапы начнут селиться в нашем квартале, мы немедля сложим чемоданы и двинемся куда-нибудь еще.

Перевел с английского Александр МИРЕР

Сергей Дерябин
КОНТАКТ? НЕТ КОНТАКТА…

Удивительно, но проблема Первого Контакта, весьма популярная в фантастике «Золотого века» и остающаяся таковой в современной зарубежной НФ, напрочь исчезла со страниц произведений отечественных авторов. Как и многие другие темы, казалось бы, дающие писателям большой простор для полета фантазии. Не скудеет ли наша литература, отказываясь от них как от «ветхозаветного хлама»? И что предлагает взамен? И почему все-таки это происходит?.. Свою точку зрения высказывает популяризатор науки, давний автор и читатель нашего журнала.

Мне довелось несколько раз выступить на страницах журнала «Если» с научно-популярными очерками^[14], в которых на примере фантастических произведений я попытался рассказать о преломлении некоторых идей современной физики в художественной литературе. Не являясь критиком, я тем не менее с интересом следил за полемическими и публицистическими материалами журнала, посвященными судьбе фантастики в нашей стране. В статьях и выступлениях авторовжурнала часто задавался вопрос: куда идет русская фантастика, развивается ли она или деградирует? Оптимисты радостно указывали на раздолье книг в магазинах, перечисляли авторов, добившихся немалых успехов, а пессимисты уныло тыкали пальцем в те же книги, которые якобы месяцами не распродаются, называли фамилии тех же авторов, выбрасывающих на рынок роман за романом с неутомимостью траншеекопателя… Особняком стоят публикации, в которых явственно проступает тоска по доброй старой НФ времен Золотого века советской фантастики (длившегося, кстати, всего полтора десятка лет — в лучшем случае!). Судя по содержанию некоторых заметок, можно догадаться, что есть влиятельные издатели, которые полагают, что фантастика — это в первую очередь литература о новых идеях, тогда как все остальные ингредиенты художественности — фабула, психологизм, достоверность и т. п. — всего лишь необходимые, но не достаточные условия зачисления текста в разряд фантастики. С такой точкой зрения можно спорить или соглашаться, но в одном ревнители НФ правы — в нашей фантастике есть все: острый сюжет, характерные герои, буйство фантазии и остроумие вымысла, но нет той первозданности чувств, присущих классической НФ. Создается впечатление, что, стремясь стать полноценной, «взрослой» литературой, фантастика утрачивает свои специфические качества, не позволявшие ей раствориться в общем потоке художественных текстов.

В этой связи весьма характерна эволюция так называемых «вечных тем» фантастики — космические путешествия, перемещения во времени, проблема контакта… Кстати, последняя тема в современной российской фантастике трансформировалась в нечто, лишь отдаленно напоминающее свою прародительницу. В памяти как-то не отложились значительные произведения, посвященные проблеме контакта. Возможно, это закономерное явление. Сейчас произведения наподобие «Каллисто» Г. Мартынова вызвали бы удивление. А ведь в пору расцвета нашей фантастики эту тему не обошел практически ни один мастер НФ. У американцев этого добра тоже хватало с избытком, один только Саймак чего стоит! Кстати, в те времена считалось даже хорошим тоном противопоставлять американское видение проблемы советскому. В качестве примера критики и фантастоведы любили упоминать рассказы «Первый контакт» М. Лейнстера и «Сердце Змеи» И. Ефремова. Сейчас, правда, эти произведения воспринимаются весьма своеобразно. Если в первом рассказе настороженность, грозящая взаимным истреблением, сменяется надеждой на взаимопонимание, то во втором декларируется воинствующий антропоцентризм — «чужим», чей метаболизм основан на фторе (а в остальном они подобны людям), предлагается изменить его на углеродный, дабы они не мучились своей неполноценностью. Персонажи Лейнстера рассказывают анекдоты, хотя в любой момент могут уничтожить друг друга, герои Ефремова серьезно озабочены непохожестью прекрасных и дружелюбных «фторных» существ.

В принципе, и тогда тема контакта в лучших своих образцах являлась всего лишь отражением проблемы взаимопонимания соперничающих сверхдержав! Научный аспект постижения иного разума — эта линия у нас развивалась поначалу самостоятельно. А потом все смешалось, и в итоге она протянулась от сугубо научной «Второй экспедиции на Странную планету» В. Савченко до исключительно социального «Пикника на обочине» А. и Б. Стругацких.

В последнее десятилетие сама идея контакта вроде бы мало кого волнует, проблема обитаемости Вселенной из разряда «горячих» тем перешла в «запасник». А если авторы и обращаются к ней, то возникает либо мрачный «Телефон для глухих» А. Столярова, либо развеселый рассказ «Отдай мою посадочную ногу» Е. и Л. Лукиных. Произведение в духе романа «Ветер времени» Ч. Оливера сейчас, наверное, с порога будет отвергнуто издателем — устарело! Вот если у пришельцев возникнут сексуальные контакты с землянами, да еще они попутно истребят особо циничным способом несколько сотен миллионов людей — тогда это предмет для разговора книгопродавца с фантастом. И поэтому в современных романах люди охотно вступают в боевой контакт с пришельцами, гордо и смело несут бремя человека в густонаселенной Вселенной, решают личные проблемы и сублимируют свои комплексы на фоне галактических катаклизмов…

Из ряда публикаций можно сделать вывод, что в этом нет ничего плохого. Действительно, художественная литература пишется для людей и о людях. Человек — вот предмет и объект художественности. А фантастический элемент становится всего лишь антуражем для того, чтобы изобразить человека во всей его прелести или мерзости. В конце концов, нельзя вечно ютиться в окопах переднего края науки и услужливо беллетризировать ее достижения. Гротеск, гипербола, условность — вот составляющие современной российской фантастики, а в какие практические формы это будет отлито, имеет ли значение? Подумаешь, исчезли так называемые «новые идеи», зато фантастика сделала большой шаг вперед, потеснив традиционную литературу на ее же поле.

Шаг вперед?

Много лет назад Г. Гуревич в своей книге «Беседы о научной фантастике» на ясных и конкретных примерах показал историю развития и трансформации «фантастики-как-приема» в «фантастику-как-тему». Действительно, невероятная идея в качестве самодостаточного сюжетного хода превратила фантастику в некое самостоятельное подразделение художественной прозы. Теперь же она снова возвращается в лоно матушки-литературы, словно блудное дитя, стыдливо отрекаясь от прошлых поисков и заблуждений. Линия водораздела весьма характерна, все мало-мальски приличные произведения последних лет используют фантастику в качестве приема для заострения злободневных проблем. А их хватает с лихвой! Так, может быть, все эти вечные темы фантастики прошли отмеренный историей литературы срок и их место в музее художественных раритетов?

На первый взгляд, так оно и есть. Но с другой стороны, как оценить тот факт, что американцы продолжают работать в этом направлении с упорством неофитов? Каждый год у них выходят авторские книги и антологии, посвященные, кстати, и все той же теме контакта, и число их не уменьшается. О кинематографе и говорить не приходится, последнее десятилетие прошло под знаком встречи с «иными». Я не могу согласиться с точкой зрения Э. Геворкяна^[15], выводящего «твердую» НФ как прямую функцию научно-технического прогресса, хотя эмоциональная составляющая фантастики 60-х годов действительно повлияла на выбор профессии молодых людей моего поколения. Такие произведения, как «Миша Перышкин и антимир» С. Гансовского, «Суэма» А. Днепрова, «Гриада» А. Колпакова, «Внуки наших внуков» Ю. и С. Сафроновых, и другие подобные не стояли в первом ряду советской фантастики, но именно ими тогда зачитывались школьники начальных классов, которые, лишь повзрослев, открыли для себя С. Лема, А. и Б. Стругацких, Р. Брэдбери… Проблемы контакта, паранормальных явлений, космологии, кибернетики, биологии в фантастике тех лет казались не только захватывающими дух, но и вполне доступными пониманию юных умов. И, может, не преувеличивают некоторые публицисты, ищущие причины современной активности американской НФ в специальных (или социальных?) заказах НАСА или там АНБ?

Впрочем, подобного рода версий можно выдвинуть превеликое множество.

Скорее всего, дела обстоят значительно проще.

Любое литературное произведение востребовано читателем лишь в меру его, читателя, потребности. А когда означенная потребность отсутствует, то хоть ты тресни, а купить книгу не уговоришь. В этом смысле прав С. Переслегин, выявивший тенденции перерастания кризиса перепроизводства в кризис перепотребления^[16]. Действительно, нельзя бесконечно топтаться вокруг одних и тех же тем, читатель все же требует разнообразия. Но мы должны признать, что мутации сюжетов рано или поздно приводят либо к холодной и циничной комбинаторике, аранжированной нехитрыми авантюрными ходами, либо же к самовыводу автора из поля функционирования фантастики. Весьма поучительны в этом плане попытки пресловутой «Четвертой волны», говоря словами их представителей, «вернуть фантастику в литературу». В итоге от этой «волны» остались считанные единицы, продолжающие работать в фантастике, а «литература» даже не заметила их героических попыток.

Вечные темы НФ в чистом виде — своего рода динозавры. Они поражали наше воображение, поскольку отличались новизной. Однако энтропийные процессы, увы, необоримы, а стало быть — ничто не вечно. Возвращаться к таким темам, как, например, проблема контакта на уровне сюжетов 40 — 70-х годов, в принципе, можно, но разве что ценой потери контакта с читательской аудиторией. Конечно, на Западе время от времени появляются объемные книги наподобие прекрасного романа В. Винджа «Пламя над бездной», но у нас они воспринимаются, как динозавры на автомобильной стоянке.

Впрочем, у нас динозавры вымерли, торжествует юркий примат. Наши критики могут радостно подводить итоги книжных продаж, могут дажё убедительно рассуждать о том, в каких регионах фантастика чахнет, а в каких, напротив, цветет. Суть дела не меняется — традиционная научная фантастика, о которой неоднократно говорилось в журнале «Если», находится в глубочайшей коме. Но почему тогда у американцев все это продолжает выходить и читаться?

Можно предположить, что у них фантастику потребляет определенный возрастной контингент, и каждый раз, когда сменяется генерация читателей, ее заново знакомят все с теми же вечными темами, поскольку обращаться к старым именам и книгам у них как-то не принято — за редким исключением. Впрочем, и у нас вроде бы к тому идет, а ко всему еще число «старых» любителей фантастики стремительно сократилось в силу внелитературных причин. А новое поколение читателей (да и, судя по рецензиям, авторов) в массе своей с трудом воспринимают серьезную литературу, ценя в первую очередь «прикол», а не идею.

Но что если правы именно они?

Как уже не раз говорилось на страницах журнала, в силу остросюжетности своей фантастика воспринимается обыденным сознанием в ряду дамских романов, исторической и приключенческой прозы, детективов и триллеров. Поэтому стоит ей хоть немного сделать шаг в сторону, как она теряет контакт с читателем. Но неужели, акцентируя занимательность, нескучность, «фантастика-как-тема» исторически была обречена на вымирание после того, как она выполнила свою миссию — популяризировала достижения науки? Не хочется в это верить. Правда, нельзя отрицать тот факт, что «фантастика-как-прием» расцвела пышно, и потому, купив в магазине очередную книгу, мы часто сталкиваемся с юмористическим, приключенческим или историческим романом, чья истинная сущность хорошо замаскирована фантастической атрибутикой.

Но отпевать научную фантастику все же рановато.

В ряде заметок и статей говорилось о том, что потребитель фантастики стремительно молодеет. Если этот процесс читателей будет продолжаться еще некоторое время, то вскоре основными потребителями фантастики опять станут школьники начальных классов, для которых тот факт, что Земля — круглая, явится своего рода откровением.

Деградация образовательных структур долго продолжаться не может, иначе это приведет к быстрой и болезненной кончине государства Российского. Увлечение гуманитарными науками тоже не вечно, уже сейчас наблюдается определенная усталость в обществе от легионов полуобразованных носителей «духовности». Стране вновь потребуются инженеры, ученые, исследователи.

И когда снова проснется интерес к точным наукам, вот тогда-то…

Андрей Саломатов
ВРЕМЯ ВЕЛИКОГО ЗАТИШЬЯ

«Мертвецы всего мира химически идентичны».

К. Г. Юнг

Глава 1

По образованию сорокалетний Алексей Зайцев был психологом и на волне интереса к этой еще недавно редкой профессии не ощутил никакого дискомфорта при переходе из одной политической формации в другую. Напротив, его благосостояние резко улучшилось, он почувствовал доселе неведомый вкус бытовой свободы, которую могут дать только деньги, избавился от продовольственной неврастении и довольно быстро сделался сибаритом. Впрочем, в скромных российско-интеллигентских масштабах. О недавнем прошлом страны Алексей вспоминал лишь тогда, когда по телевизору показывали старые фильмы, которые он смотрел с большим удовольствием, либо в новостях — обнищавшие коммунистические митинги. На частые жалобы менее удачливых соседей Зайцев скоро научился многозначительно пожимать плечами и душевно отвечать: «Да-да-да». С такими же, как он сам, любил порассуждать о паразитической психологии россиянина и как бы вскользь прихвастнуть неновой, но вполне презентабельной «ауди». В общем, Алексей был человеком во всех отношениях благополучным, в последнее время все чаще задумывался, не завести ли еще раз семью, но о детях уже не помышлял. Во-первых, у него уже было два взрослых сына, а во-вторых, Зайцеву наконец хотелось пожить для себя.

Свой отпуск, выпавший на середину августа, Алексей решил провести на родине отца — в небольшом сибирском поселке с привлекательным и одновременно распутным названием Разгульное. Всю первую неделю он бродил от одних доселе неведомых родственников к другим. В каждом доме в честь редкого московского гостя устраивалось лукуллово застолье, которое обычно длилось до утра, и в конце концов это так утомило Зайцева, что он начал подумывать о возвращении в столицу. Но уезжать, так и не попробовав хваленой сибирской охоты и ночной рыбалки, было и жаль, и обидно. Наслушавшись невероятных охотничьих рассказов о бесчисленных стаях уток и жирных тетерках, как-то утром Алексей отправился в одиночку побродить с ружьем по тайге. За полдня блуждания он не встретил никакой дичи, если не считать земляных жаб и обыкновенных лесных пичуг. Ему даже ни разу не пришлось снимать двустволку с плеча, зато он напал на россыпи розовой брусники, которые и завели его в таежное болото. Только наевшись недозрелой ягоды, Зайцев решил, что пора возвращаться домой, попытался выяснить по солнцу, с какой стороны он пришел, но ничего не вышло. Солнце висело почти над головой, и определить, куда оно будет закатываться, не было никакой возможности. Алексей лишь помнил, что в Разгульном солнце встает слева, а когда он отправлялся в тайгу, светило в спину.

Часа в четыре пополудни Зайцев наконец разобрался, в каком направлении надо шагать, но слишком углубился в болота, так что идти напрямик никак не получалось. Приходилось все время огибать обширные озера с обсидиановой тухлой водой, уклоняться то в одну, то в другую сторону, а ближе к вечеру ему вдруг показалось, что он вообще идет не туда. Болото не только не кончалось, наоборот, становилось безжизненнее. Все чаще ему попадались целые рощицы березовых хлыстов и все реже встречались оазисы обычной лесной растительности.

Первую ночь Алексей провел на небольшом островке-горбушке, у жалкого чадящего костерка, который развел из бересты и поддерживал мелкими прутьями. Страх еще не овладел Зайцевым — утром он собирался отыскать первую же высокую сосну, забраться на нее и осмотреть окрестности. Его лишь слегка мучили голод и жажда: перед охотой он позавтракал стаканом молока и куском хлеба, а вода в алюминиевой литровой фляжке давно закончилась. Правда, днем он поел недозрелой брусники, но от нее остался лишь легкий холодок в желудке да кисловатый привкус во рту.

Жажда давно уже напоминала о себе, тем более что болотной воды вокруг было сколько угодно. Алексей даже ощущал головокружение от ее сладковатого гнилостного запаха. Но самыми докучливыми оказались сонмища комаров и таежного гнуса. Назойливые кровопийцы почти не реагировали на едкую струйку дыма, лезли под охотничий брезентовый костюм, и единственным спасением от них была еловая лапа, которой Зайцев остервенело обмахивался.

Всю ночь Алексей воевал с насекомыми, а под утро, когда болото заволокло душным ядовитым туманом, комары вдруг исчезли, и он провалился в сон.

Но выспаться Зайцеву так и не удалось. Вскоре над мертвым березовым сухостоем поднялось солнце, туман растворился в воздухе, и комары вновь накинулись на свою жертву, возможно, единственную на много километров в округе. Щеки и подбородок Алексея уже серебрились суточной щетиной, глаза были воспалены, а лицо так распухло от укусов, что в зеркале он, пожалуй, не узнал бы себя.

Весь следующий день Зайцев пытался выбраться из гиблого места. Деревья вокруг стояли низкорослые и чахлые, и забираться на них не имело смысла. Несколько раз Зайцев принимался кричать, но очень скоро охрип. Пересохшее от жажды горло начало так саднить, что он совсем потерял голос. Затем от отчаяния Алексей расстрелял все патроны (кроме одного, который оставил на крайний случай), но и это не принесло результата. Лишь потом он сообразил, что местные жители с детства привычны к ружейной пальбе в тайге, и даже если кто-то услышит выстрелы, то не обратит внимания.

Для поддержания духа он успокаивал себя соломоновым девизом: постоянно твердил, что все когда-нибудь кончается, а значит, кончится и болото… но зелень попадалась все реже, болотные травяные настилы становились все более зыбкими, и вскоре Зайцев начал терять самообладание. Он пробирался от острова к острову, часто возвращался назад, шарахался из стороны в сторону и в панике едва не распрощался с жизнью. Вначале Алексей дважды подряд провалился в вонючую чавкающую жижу и потом долго добывал из нее резиновые сапоги. Затем свалился в воду, страшно перепугался, и это последнее происшествие несколько охладило его — Зайцев стал более осторожным.

Вторые сутки, проведенные в тайге, оказались куда более тяжелыми. Алексей вывозился в грязи, одежда покрылась серой чешуйчатой коркой подсохшего ила. Зайцев промок, неимоверно устал и оголодал. Брусника больше не попадалась, правда, он сумел напиться относительно чистой воды из островного бочажка и набрать полную фляжку. Но в эту ночь ему пришлось обходиться без костра — спички намокли во время купания. В кромешной темноте Алексей слушал гудение тысяч насекомых, не переставая отмахивался от них и со страхом думал, что же его ждет завтра. Только сейчас он сообразил, как подвело его легкомыслие: он пошел в тайгу, словно в подмосковный лесочек, где можно блуждать весь день, только путешествуя по кругу. На карте эта местность выглядела сплошным зеленым полем, доходящим едва ли не до границы с Китаем, но в том-то и дело, что на карте все это занимало десять на пятнадцать сантиметров, а в реальности простиралось на многие сотни труднопроходимых верст. «А неплохо бы рвануть в Китай, — трясясь от лихорадочного озноба, подумал Зайцев. — Погулять неделю-другую и так же вернуться. Шанхай, Пекин, Лхаса, шашлык из гремучей змеи… Но, говорят, китаянки тощие. Наверное, не все… А я здесь подохну». Он постарался выбросить из головы смертельные мысли, попробовал задремать, но всякий раз, когда глаза заволакивало сном, а рука с веткой опускалась на землю, комары сеткой покрывали лицо, и он просыпался.

Похоже на пытку бессонницей, только яркую настольную лампу и громкие окрики палача заменяли мириады крохотных кровопийц.

Весь третий день скитаний по таежным болотам Алексей брел словно в полусне. Несколько раз он устраивался на высоких сухих плешках, мгновенно засыпал, но подремать удавалось не более часа. Как Зайцев ни натягивал на себя короткую куртку, насекомые находили лазейки. В этом преддверии Дантова «Ада» не хватало лишь червей, тут же глотающих кровь и слезы тех несчастных, кого, как мыслил поэт, отвергло небо и не принял ад.

Проснувшись, Зайцев с остервенением поскреб ногтями тыльные стороны ладоней — пока не расчесал их в кровь. То же самое произошло и с лицом. Поначалу он растирал его, но затем, увлекшись, разодрал лоб и щеки до такой степени, что они покрылись густой сеткой глубоких царапин. А вскоре зуд, скорее даже фантомный, распространился по всему телу. Алексей часто останавливался, чтобы забраться рукой под куртку или штаны, и с закрытыми глазами подолгу сладострастно чесался.

Его охватило какое-то темное и густое, как болотная жижа, душевное оцепенение. Это было похоже на полуобморочное состояние, но оно помогало ему двигаться дальше. Так легче было идти в одном направлении: не мучили мысли о том, что он больше никогда не вернется домой, и исчезло ощущение времени.

Под конец дня Алексей и не заметил, как выбрался из лабиринта зыбких тропинок в окружении черных болотных окошек и озер. Зайцев почувствовал под ногами твердую почву, не сразу осознал это, а когда ступил на серый скрипучий песок, даже не поверил, что это произошло. Он топнул ногой, огляделся и только сейчас сообразил, что солнце уже завалилось за деревья и ему надо торопиться, чтобы подальше уйти от гиблого места. С этими мыслями к Алексею вернулась и надежда на то, что он успеет добраться до человеческого жилья или хотя бы влезть на высокое дерево, которое здесь уже можно было отыскать. Но когда Зайцев наткнулся на большую сосну с гладким, словно полированным стволом, он лишь обнял ее, прижался щекой к теплому дереву и даже не попытался забраться наверх — не осталось сил.

Ночная мгла опустилась еще до того, как Алексей выбрался из леса, и некоторое время он шел на ощупь. Он медленно и осторожно пробирался от дерева к дереву с вытянутыми руками и не увидел, как вышел на открытое пространство. Под ногами приятно похрустывал песок, впереди, на фоне почти черного неба, угадывалась едва заметная зубчатая кромка леса, зато слева, на западе, горизонт был чуть-чуть подсвечен давно закатившимся солнцем. Время было еще не позднее, и если бы Зайцев вышел к жилью, он наверняка увидел бы огни. Здесь же не было и намека на человеческое присутствие.

Какое-то время Алексей по инерции шел по песку. Ему не хотелось верить в то, что опять придется всю ночь мерзнуть на голой земле. Только здесь, в тайге, он со всей остротой ощутил, насколько зависим от таких привычных вещей, как теплая постель, с четырех сторон огороженная стенами и сверху защищенная крышей. От усталости и отчаяния Зайцеву вдруг захотелось повалиться на песок, укрыться с головой сырой курткой и забыться до утра, но он упрямо шел вперед, все еще надеясь, что из темноты, из-за невидимого в ночи косогора выступит край деревенской изгороди, затем сквозь садовую листву проклюнется огонек и хрипло залает цепной пес. Но вокруг ничего не менялось, и только на западе, там, где небо смыкалось с землей, окончательно исчезли последние признаки умершего дня.

Неожиданно Алексей остановился. Он еще не понял, что заставило его насторожиться, но уже весь превратился в слух. Рассмотреть что-либо в такой темноте было почти невозможно, и все же Зайцев принялся озираться по сторонам. Он таращился перед собой, подставлял ветру то одно ухо, то другое и даже принюхивался, по-звериному раздувая ноздри. В какой-то момент Алексею на мгновение показалось, что справа над землей виднеется слабое свечение, что-то вроде бледного пятна от карманного фонарика с подсевшими батарейками. Но едва появившись, видение исчезло, оставив Зайцева гадать, действительно он что-то видел или ему померещилось.

Алексей не очень надеялся, что обнаружит рукотворный источник света, и все же решил проверить. Впрочем, уговаривая себя, мол, с усталости увидишь и не такое, он лукавил — как это бывает с суеверными людьми, когда они не хотят сглазить, а потому убеждают всех и в первую очередь себя, что желаемого не существует вовсе, либо оно никогда не сбудется. Об опасности Зайцев и не вспоминал, за три дня усталость и голод вытеснили из него какой бы то ни было страх. Он даже забыл о ружье, которым натер себе оба плеча и прикладом набил синяки на ногах.

Алексей шел медленно, словно по минному полю, постоянно озираясь. Попутно Зайцев искал объяснение странному видению. Он вспомнил все, что видел, слышал и читал о подобных явлениях: болотные огни, фосфоресцирующие могильные холмы, светлячки и даже инопланетяне. Единственно, кому не нашлось места в этом перечне, это обыкновенному человеку — такому же охотнику, рыбаку, туристу или уголовнику, сбежавшему из лагеря.

По его расчетам, он уже прошел то место, где ему привиделся свет, и Алексей остановился. Выплывший из-за леса бледный серп луны и анемичные июльские звезды помогали мало, но все же Алексей разглядел огромный прямоугольный пустырь, по периметру ограниченный стеной леса.

Появление маленькой Сахары среди тайги не поддавалось разгадке, но сейчас у Зайцева не было желания ломать голову над этой природной головоломкой. Сбросив с плеча ружье, он опустился на четвереньки и тут услышал едва различимые человеческие голоса, которые доносились до него не спереди и не сзади, а словно бы из-под земли.

Алексей вдруг забеспокоился, потом замер в неудобной позе и начал прислушиваться, но голоса на какое-то время стихли. «Охотничья стойка» быстро утомила Зайцева, он повалился боком на песок и с нарастающим раздражением подумал, что это всего лишь наваждение, а здесь, на открытом месте, почти нет комаров, и ему обязательно надо хорошенько выспаться, чтобы завтра вновь начать поиски дороги. В это время снова явственно прозвучали голоса. Окончательно убедившись, что рядом люди, он решил во что бы то ни стало отыскать их и попросить помощи.

Зайцев ползал на четвереньках, напрягая слух, пока наконец не задел рукой что-то твердое. Ощупав предмет, он определил, что это грубо сколоченная квадратная крышка, и осторожно сдвинул ее в сторону. Под крышкой оказался круглый лаз, по которому можно было только ползти. Тоннель уходил вниз под углом в сорок пять градусов, стенки его были ровными и гладкими, словно отверстие высверлили гигантским буром, а через пару метров проход изгибался. Откуда-то снизу пробивался слабый оранжевый свет, и Алексей понял, что именно его и увидел, когда выбрался из леса. В тот момент кто-то забирался в странное подземелье и, конечно же, не заметил чужака, иначе здесь появились бы люди. Кто они были такие и что здесь делали, недолго занимало Зайцева. И все же, как он ни был вымотан, мысленно перебрал несколько вариантов ответов: военные, хотя для входа в ракетную шахту тоннель выглядел диковато; охотники — Алексей задумался, роют ли охотники себе землянки? Закончил он нечистой силой, но сразу отмахнулся от этой бредовой идеи — Зайцев был достаточно здравомыслящим человеком, к тому же скептиком и не верил даже в существование легендарного йети.

Из норы тянуло такой тошнотворной дрянью, что Зайцев не сразу отважился сунуть туда голову. Пахло выгребной ямой и животным жиром, звериным потом и какими-то болотными травами. Но самое главное, иногда из-под земли доносился целый оркестр человеческих голосов. Потом гвалт на время затихал, и слышался лишь монотонный бубнеж. Правда, разобрать что-либо было невозможно.

Некоторое время Алексей колебался. Развернуться в таком тоннеле нельзя, и в случае опасности уползти назад он не сумеет. Но очередной взрыв хохота убедил его, что ничего страшного не случится, и он решился.

По мере того, как Зайцев спускался вниз, голоса становились все громче — он начал различать отдельные слова, а затем и целые фразы. Говорил простой деревенский мужик, но произношение показалось Алексею немного странным, во всяком случае, не местным. Человек, похоже, читал проповедь:

— …и случилась в мире великая вражда. Пришли в Кудияровку лихие люди, повыгоняли всех из домов, поотбирали хлеб, а кто слово против — порешили. И выискался среди кудияровцев ушлый человек Семен. Собрал он односельчан и сказал им: «Не стало нам здесь жизни, отведу вас в другое место, построим себе новые дома и будем там жить». И увел Семен ночью людей из Кудияровки, и семь годов водил их по болотам, пока последний из них не забыл, кто он и откуда. И привел Семен народ в земли пустынные, окруженные лесом со зверями дикими и злыми духами, и сказал: «Ройте себе дома, ройте глубокие, ибо властители земли этой — демоны огня». И разошлись люди по земле, и стали жить. И увидел главный бог, как роют они, показал неистовую силу свою, пустил на кудияровцев огонь испепеляющий и лишил многих рук и ног.

«Какие-нибудь таежные филипповцы-бегуны, земляные отшельники», — продолжив путь, решил Зайцев.

Когда тоннель закончился, Алексей вполз наконец в полутемное низкое помещение. На него никто не обратил внимания — гостя попросту не заметили. Пещера освещалась несколькими допотопными масляными светильниками с плавающими фитилями, которые нещадно чадили. Дым от них ел глаза, и Зайцеву понадобилось полминуты, чтобы привыкнуть к дыму и полумраку.

Это была необычная землянка. Встать в ней в полный рост оказалось невозможным, и даже на коленях Зайцеву пришлось нагибать голову. В ширину пещера была не более пяти метров, зато противоположный ее конец терялся во мраке. Пол выстлан гладкими досками, как и закопченный потолок, который удерживало несколько десятков свай. Что-то среднее между шахтерским забоем и деревенским кабаком начала века, но здесь можно было лишь стоять на четвереньках или лежать. Справа от входа находилась низкая стойка, более похожая на ступеньку, и на ней по всей длине располагались уродливо вылепленные глиняные миски, кружки и кувшины. Из-за стойки торчала нечесаная голова человека, который как раз занимался тем, что читал проповедь, а заодно разливал по кружкам прозрачную жидкость. По другую сторону дощатого барьера в вальяжных позах лежали с десяток таких же косматых мужиков в одинаковых и очень странных отрепьях. Одежда напоминала домотканые джутовые мешки, и Алексей сразу заметил, что у ближайшего посетителя подземного трактира из хламиды торчат две культи разной длины: до колена и до лодыжки.

— И раздался голос с небес, — продолжал вещать трактирщик. — Придет время, появится из земли обетованной стояк и отведет вас назад в Кудияровку.

— Здравствуйте, — хрипло поприветствовал всех Зайцев. Чтобы не упираться головой в потолок, он присел на коленях, затем подтянул к себе ружье и поставил его вертикально на приклад. Этим жестом Алексей не собирался никого пугать или предупреждать. Скорее наоборот, Зайцев хотел сразу показать, что он всего лишь охотник и забрел сюда по чистой случайности.

Все, кто здесь был, приподнялись с пола, повернули головы к пришельцу, и в кабаке воцарилось молчание. Только сейчас Алексей заметил, что мужики пострижены одинаково — под горшок. Все имели неопрятные кудлатые бороды, и лица многих были изуродованы страшными шрамами. У одного даже отсутствовала нижняя челюсть, а череп трактирщика с правой стороны имел вмятину, куда спокойно можно было вложить кулак десятилетнего ребенка. Но что больше всего Зайцева смутило: у этих здоровых сибирских челдонов в глазах стоял дикий испуг, как будто к ним на огонек пожаловал не человек, а по меньшей мере, медведь-шатун.

— Извините, — нервно облизнув пересохшие губы, произнес Зайцев. — Я заблудился. Пошел побродить по лесу и забрался в болото. Три дня ходил. Чуть с голоду не умер.

— Стояк! — наконец тихо проговорил один из мужиков, но никто из присутствующих так и не оторвал взгляда от непрошеного гостя.

— Мне бы поесть… попить и переночевать, — не уразумев, что имел в виду мужик, попросил Зайцев. — Я заплачу.

Посетители трактира со страхом смотрели то на ружье, то на гостя, словно ожидая, что он будет делать дальше. Алексей уже истово желал как-то разрешить затянувшуюся паузу, но боялся сделать неверный жест. В конце концов Зайцев положил ружье рядом и вымученно повторил:

— Я охотник. Приехал в Разгульное к родственникам и заблудился.

Первым как-то проявил себя трактирщик. Не спуская с пришельца глаз, он повозился под стойкой и вскоре очень аккуратно выставил перед собой миску с вареной дымящейся картошкой и большую кружку. Затем отполз к стене и молча кивнул на угощение.

Алексей не сразу рискнул приблизиться к стойке. Волоча за собой ружье, он на четвереньках двинулся вперед, но неожиданно мужики отпрянули в глубь пещеры, и он остановился.

— Да что вы, честное слово!.. — с нескрываемой досадой начал Зайцев и осекся на полуслове.

Сбившись в кучу, мужики начали о чем-то возбужденно шептаться.

Есть хотелось невыносимо. Алексей подполз к стойке, взял миску с картошкой и, согнувшись, уселся с самого края. Трактирщик, который заблаговременно ретировался к своим товарищам, с безопасного расстояния наблюдал, как пришелец с жадностью накинулся на еду.

— Гришка, фьють, — неожиданно услышал Зайцев.

Один из мужиков вынырнул из дымного полумрака и, не спуская глаз с чужака, медленно пополз к выходу. Он двигался по-животному напряженно, жался к стене, в его движениях было что-то кошачье. Когда же Гришка выбрался из-за свай, Зайцев увидел, что у него не хватает кисти руки, а локти обезображены толстыми кожистыми наростами, как будто специально приспособленными для ползания. Такие же наросты он увидел и на коленях. А затем обнаружилось, что у Гришки ампутирована и левая стопа.

Гришка вертко, словно ящерица, прошмыгнул в тоннель; его единственная грязная пятка мгновенно исчезла в темноте. Вслед за ним потянулись и другие. Здоровые бородатые мужики в грязных лохмотьях так ловко передвигались по-пластунски, словно занимались этим с рождения. Перекатывая очередную горячую картофелину с ладони на ладонь, Алексей каждого провожал настороженным взглядом и, когда мимо проскользнул четвертый, вдруг с ужасом поймал себя на мысли, что у всех у них не хватает либо рук, либо ног, либо того и другого. «И лишил многих рук и ног…», — вспомнил Зайцев проповедь.

«Да кто ж их здесь всех собрал? Какие там филипповцы-бегуны. Скорее, семеновцы-ползуны».

Он повернул голову к трактирщику, желая поинтересоваться, где все они потеряли конечности, но тут заметил, что и хозяин заведения имеет всего одну руку, но тем не менее легко управляется, помогая себе культей. «Может, прокаженные? — мелькнуло в голове у Зайцева.

— Не бывает же подземных домов инвалидов. Хотя подземный лепрозорий тоже чушь. Эх, Короленко на вас нет. Ладно, разберемся». Он механически взялся за кружку, сделал три больших глотка и тут же уронил ее себе на колени. Похоже, трактирщик не понял гостя или, наоборот, хотел задобрить и подсунул ему чистейший самогон, от которого у Зайцева перехватило дыхание и потекли слезы. Оставшиеся мужики пристально наблюдали за гостем, и, когда у того перекосило лицо, один из них подобострастно хохотнул. Но хохот застрял у весельчака в глотке, едва Алексей на него глянул.

Трое суток вынужденного поста сделали пищевод Зайцева чудовищно восприимчивым ко всему, что в него попадало, а потому самогон в нем мгновенно рассосался, так и не дойдя до желудка. Алексей опьянел за какие-нибудь десять секунд, и пока набивал рот картошкой, чтобы как-то перебить отвратительный вкус пойла, в глазах у него потемнело, очертания подземного кабака поплыли, а его обитатели сделались почти невидимыми тенями, и лишь их зрачки, в каждом из которых отражалось пламя светильников, по-волчьи сверкали в глубине пещеры.

— Воды, — выдавил Зайцев. Он помахал рукой трактирщику и показал на рот, словно бы тот не понимал русского языка, и хозяин заведения, помешкав несколько секунд, бросился к глиняному жбану с водой.

Опорожнив кружку, Алексей продышался, взял следующую картофелину, но так и не донес ее до рта. Измотанный блужданиями по болоту, бессонными ночами и голодом, он вдруг почувствовал, что не в состоянии больше ни есть, ни говорить, ни даже шевелиться. Зайцев потерял сознание еще до того, как привалился спиной к стене, и его сон, как никогда, действительно походил на дружеский визит смерти.^[17]

Глава 2

Зайцев проснулся на жестком плетеном ложе из сухих болотных трав в крохотной низкой норе, где из «предметов интерьера» не было ничего, кроме подстилки и чадящего масляного светильника. Спал он в такой неудобной позе, что у него сильно разболелась шея и совершенно затекла левая рука. С трудом сжимая и разжимая пальцы, Алексей открыл глаза и, не успев сообразить, где находится, вскрикнул от испуга. На расстоянии полутора метров он увидел человека, который внимательно разглядывал его. Приглядевшись, Алексей понял, что перед ним женщина с круглым, словно очерченным циркулем, бледным лицом, спутанными волосами и каким-то безумным от чрезмерного любопытства взглядом. Ужасные шрамы на лбу и щеках так обезобразили ее, что невозможно было определить, хороша ли она была до увечья или страхолюдна и какого она возраста.

Едва Зайцев пришел в себя, она молча сунула ему кружку с водой и обернулась, радостно сообщив кому-то:

— Очухался!

И тут же из темного проема в противоположной стене показался седой безрукий старик с пустыми, давно зарубцевавшимися глазницами. Он вползал в пещеру медленно, с крокодильей грацией и свистящей одышкой. Старик по-черепашьи вытягивал тонкую морщинистую шею, загребал мозолистыми обрубками, как ластами, и по-животному нюхал воздух. Наросты на культях этого человекоподобного пресмыкающегося были безобразно толстыми, с наплывшей дряблой кожей и напоминали слоновьи ступни.

Алексей с недоумением и ужасом смотрел на старика. Он отказывался верить в то, что все это видит наяву, и даже забыл о воде, хотя жажду испытывал неимоверную.

«Хичкок вам кланяется, — мысленно попробовал отшутиться от горячечного видения Зайцев. — Подземелье Санникова. А старичок-то, наверное, давно ползает. — Алексей залпом опорожнил кружку и попытался вспомнить: — Человек подземный, как же это будет на латыни? Homo… sub terra… Нет, кажется, не так. Совсем все запамятовал. Боже мой, куда же я попал?»

Старик остановился, повел головой из стороны в сторону и замер.

— Здорово живешь, стояк, — сипло поприветствовал он гостя. — Я староста.

— Здравствуйте. — Зайцев сел, уперся головой в земляной свод и почувствовал, как за шиворот посыпался песок. Здесь не было ни деревянного потолка, ни дощатых, отполированных животами полов. Это была настоящая звериная нора с травяной подстилкой и соответствующим запахом.

— Хорошо ли почивал? — шевеля ноздрями, вежливо поинтересовался старик. У него были голые, младенчески-розовые десны и совершенно бесстрастный, едва слышный голос.

— Спасибо… нормально, — ответил Алексей и, чтобы не затягивать разговор, повторил, как он попал в эти края. Это разумное изувеченное животное внушало ему отвращение и ужас одним своим видом — у него не укладывалось в голове, как старик и все, кого он видел, способны связно говорить.

— И давно вы здесь обосновались? — с дрожью в голосе спросил Алексей.

Похоже, не поняв последнего слова, староста все же уловил суть вопроса и неторопливо ответил:

— Я самый старый. А родился здесь.

— Всюду жизнь, — не найдя ничего более подходящего, проговорил Зайцев. Он не знал, о чем бы еще спросить и от растерянности понес первое, что пришло в голову: — В восемьдесят девятом я был под Карагандой, так там люди тоже в землянках жили. А может, и сейчас живут. Яма, а сверху крыша. И ничего. Даже ковры на стенах висели. У вас-то здесь попроще, — обведя взглядом голые стены пещеры, сказал Алексей. — Прямо каменный век. Натуральным хозяйством живете?

Старик с женщиной, не перебивая, выслушали Зайцева, но отвечать не стали. Он сообразил, что, скорее всего, те ничего не поняли, и тогда Алексей решил сразу перейти к делу.

— Мне бы наверх. Может, покажете дорогу к Разгульному? — попросил Алексей и посмотрел на свои ноги. Он не сразу сообразил, что исчезли не только сапоги, но и шерстяные носки, и, пошевелив голыми пальцами, обшарил взглядом пещеру. — Меня, наверное, давно ищут, волнуются.

— Да кто ж ее знает, дорогу-то эту, — проговорил староста.

Ответ даже не озадачил Зайцева. Самым сильным его желанием было поскорее выбраться из душного подземелья на воздух, а там, возможно, он и сам определил бы, в какую сторону идти. Но путь к выходу преграждали старик и женщина.

— Тогда давайте я сам, — на этот раз обратился он к хозяйке норы и попытался встать на четвереньки. — Только покажите выход.

— Нельзя, — без намека на эмоции прошелестел старик.

— Почему? — От нехорошего предчувствия у Алексея похолодело в груди. Он уже готов был услышать любое самое страшное объяснение: что он пленник и выход наверх для него заказан, что за ночь наклонный тоннель залили раствором цемента, что от обитателей подземелья он заразился страшной болезнью… и даже слова о том, что мира, откуда он пришел, больше не существует.

— Нельзя, — повторил староста и, пожевав бесцветными вялыми губами, добавил: — Время божьего гнева. Выждать надо.

Последние слова сняли большой камень с души Зайцева, но ничего не объяснили.

— А кстати, где мое ружьишко и резиновые сапоги? — поинтересовался Алексей. Он еще раз внимательно оглядел крохотную пещеру и смущенно пояснил: — Не мое ружье, у родственника взял. И сапоги не мои.

Исчезновение обуви напугало его меньше, чем потеря ружья. Зайцев хотел было пожестче повторить вопрос, но тут в темной дыре появились сразу две физиономии, удивительно похожие на лицо хозяйки. У обеих вместо зубов остались жалкие черные осколки, напоминающие обгоревшие зубья старой ножовки.

— Танька, как гость-то? — улыбаясь и игриво стреляя глазами в сторону пришельца, спросила одна из них, безвозрастная увечная баба.

— Идите-идите, шалавы. — Хозяйка по-змеиному изогнулась, и только сейчас Алексей заметил, что у нее тоже нет обеих ног.

— Так где мое ружье?! — еще больше разнервничался Зайцев, но ему никто не ответил, как будто они не понимали, о чем идет речь. — Этот ваш шинкарь что ли утащил, зараза? И фляжку сперли. Дайте я выйду. — Алексей попытался проползти к дыре, но старик попятился назад и загородил собой выход.

— Время божьего гнева, — повторил он. — Отдохни. Танька, дай человеку поисть.

Хозяйка очень ловко выскользнула из пещеры прямо по спине старосты. Тот лишь вовремя опустил голову и посильнее прижался к полу. И когда она исчезла в дыре, Зайцев раздраженно проговорил:

— Мне все равно, какое там время. Меня дома ждут. Наверное, уже похоронили. — Однако после этих слов он вернулся на подстилку. Ему все же хотелось получить назад свои вещи, да и ссориться с этими странными людьми было опасно, тем более чтоих здесь было много, а он остался без оружия.

— Нам тогда тоже было все равно, — подняв на гостя пустые глазницы, произнес старик. — Я через это «все равно» потерял глаза и руки. Мы тогда еще в землянках жили. Потом закопались.

И староста поведал гостю историю кудияровцев, которая, если убрать географические и этнографические особенности, мало чем отличалась от исхода евреев из Египта. Это была вчерашняя проповедь трактирщика, но сейчас Алексей услышал ее от начала до конца. Староста опустил лишь упоминание о приходе стояка, который должен был вывести кудияровцев назад в землю обетованную — в Кудияровку.

Слушая старика, Зайцев все более впадал в тоску. Поверить в то, что это реально существует, было трудно. Плохо освещенная пещера, в которой он оказался, походила на склеп, а сам староста — на мертвеца далеко не первой свежести.

«Бред, — думал Алексей. — Это даже не пигмеи Камеруна и не амазонские индейцы. Это земляные обезьяны, почему-то говорящие по-русски. Интересно, в соседних деревнях хоть кто-то знает об их существовании или мне все это снится? Может, я отравился ядовитыми испарениями и брежу? Может, я лежу сейчас где-нибудь на гнилом болоте, на островке, ловлю глазом болотные огни?»

Зайцев начал вспоминать, рассказывал ли кто-нибудь в Разгульном о поселении по ту сторону болот и его обитателях, но за всю неделю, которую он провел у родственников, Алексей слышал лишь старые анекдоты, жалобы на плохую жизнь, да несправедливые упреки в том, что у них в Москве булки и колбаса растут прямо на деревьях.

В пещеру вернулась хозяйка с глиняной миской дымящейся картошки. Она ловко переползла через старика, протянула гостю завтрак и зашептала:

— Шалавы эти набежали. Сучки течные…

— Танька, достань, — повелительно перебил ее староста, и хозяйка, словно фокусница, вытянула из лохмотьев старика книгу в истлевшем сафьяновом переплете, с совершенно затертым названием и почти исчезнувшим тисненым профилем.

— Вот в этой книге сказано, как мы должны жить, — кивнул староста в сторону хозяйки. — Жалко, прочитать не можем. Слова все какие-то мудреные. Знаешь грамоту?

Появление в земляной норе настоящей книги поразило Зайцева, а в руках грязной изуродованной дикарки она выглядела особенно нелепо.

Алексей осторожно взял книгу, долго рассматривал сотни раз скобленный, измочаленный переплет, а затем раскрыл ее на титульном листе. «Устав Вооруженных сил СССР», — про себя прочитал Зайцев и захлопнул книгу.

— У вас что же, и грамотных нет? — поинтересовался он.

— Да что называть грамотным, — уклончиво ответил старик и, пожевав губами, добавил: — Когда-то был один шибко грамотный, давно онемел.

В ожидании, когда начнут читать, староста вытянул шею и застыл с вожделением на сморщенном изуродованном лице. Вид его был отвратителен: в темном провале рта поблескивал мокрый язык, рубцы на запечатанных глазницах походили на швы, отчего казалось, будто глаза у него зашиты, а шевелящиеся крылья носа, благодаря пляшущему пламени коптилки, постоянно изменяли выражение лица. Чтобы окончательно походить на огромное насекомое, ему не хватало только усиков-антенн.

— Ну? Читай!

— Не могу, — соврал Алексей. — Не научен.

— Неграмотный, — одними губами проговорил старик, и на лице его появилось выражение то ли досады, то ли одобрения. Он кивнул хозяйке, та осторожно, не спуская с Зайцева глаз, вынула у него из рук книгу и вернула ее на место — ловко закопала в грязных лохмотьях старосты.

— Ты не тот стояк, — сказал старик.

После признания Алексея староста потерял к нему всякий интерес. Несколько раз качнувшись из стороны в сторону, не разворачиваясь, он медленно начал выползать из норы и вскоре окончательно скрылся во мраке тоннеля.

— Не тот, — услышал Зайцев его голос, и кто-то невидимый передал новость дальше.

Алексей не знал, что ему делать: последовать ли за стариком или выждать, когда тот освободит проход. От разговора со старостой у него осталось неясное ощущение вины, жалости к этим людям и желание помочь, но еще больше ему хотелось поскорее выбраться отсюда и забыть о существовании этих подземных калек.

— Ешь, — сказала Танька и этим самым вывела его из состояния оцепенения.

— Ах, ну да, давай. Кто знает, когда еще… — принимаясь за угощение, сказал Зайцев. Очищая картофелину, он думал о «священной книге». «Может, сказать ему, что он носит под брюхом? Вообще-то не стоит. Не поверит. А начну настаивать… кто его знает? Разоблачение святынь — дело опасное».

— Бред, — тихо проговорил Алексей.

— Что? — откликнулась хозяйка. Она лежала на боку и наблюдала за гостем.

— А ты можешь объяснить, что сейчас происходит наверху? — спросил Зайцев. Он всмотрелся в бессмысленное лицо, поморщился и сформулировал вопрос проще: — Что такое «Время божьего гнева»?

— Бог посылает на землю гром и огонь, — ответила хозяйка. Она очень грациозно откинула назад нечесаную голову и так томно потянулась, что Алексей опустил взгляд и принялся торопливо есть.

— А почему не слышно грома? — мрачно спросил он.

— Время великого затишья, — проговорила Танька.

Так ничего и не поняв, Зайцев торопливо разделался с последней картофелиной, поколебавшись, вытер руки о брезентовые штаны и попросил принести ему воды. Хозяйка моментально схватила кружку и выскользнула из пещеры.

«Не тот, — усмехнувшись, подумал Алексей. — Очень хорошо, что я не тот. А вдруг сожрали бы к чертовой матери, как кролика!»

В ожидании воды, он растянулся на подстилке и закрыл глаза. В том, что за этим таинственным, мифологическим названием «Время божьего гнева» скрывалось нечто реальное, у него не было сомнений. Об этом свидетельствовали культи вместо рук и ног у всех, с кем Зайцев сталкивался в подземелье. Но несуразное объяснение хозяйки и это новое — «Время великого затишья» — совсем сбили его с толку.

Танька вползла в пещеру, протянула ему еще мокрую кружку и тут же принялась стягивать с себя бесформенный мешок, под которым не оказалось больше никакой одежды. На животе у нее Алексей заметил что-то вроде кожистого панциря или огромной чешуйчатой кирасы. В сочетании с наростами на локтях это напоминало рыцарское облачение, надетое на непропорционально широкое, какое-то расплющенное голое тело. С недоумением и одновременно любопытством Зайцев наблюдал за раздеванием и мысленно придумывал название этому зрелищу: «некростриптиз», «зоошоу», «склепосекс». А когда голая хозяйка заползла к нему на подстилку, он окончательно свихнулся.

— Нет-нет-нет, — отшатнувшись к стене, испуганно выпалил Зайцев. — Я не могу! Я женат! И вообще… — Но Танька как будто не слышала его. По-мужски настойчиво и очень деловито она попыталась подмять стояка под себя, полезла руками под куртку, и Алексею стоило немалого труда вырваться из ее сильных объятий.

— Я же сказал, не могу… — отрывая ее руки от куртки, раздраженно бормотал он. — Вот черт! Давай со своими. Со своими!

Алексей нырнул в темный узкий тоннель и пополз то ли вперед, то ли назад — спросить было не у кого. Хозяйка норы осталась позади, и Зайцев удивился, что вслед ему не несется отборная ругань обиженной подземной куртизанки.

Алексей полз по извилистому проходу почти в абсолютной темноте и тихо чертыхался. Где-то впереди забрезжил свет, но тут же погас, и наступила еще более густая тьма, от которой у Зайцева в глазах поплыли разноцветные круги.

— Человек ползающий, — бормотал он. — Как это будет на латыни? Homo… Homo… — Неожиданно что-то легко мазнуло его по лицу, сердце у Алексея екнуло от страха, он сжался и застыл на месте. И сразу за этим послышался то ли детский, то ли девичий смех. Голос быстро удалился куда-то вбок, затихающим эхом заметался между стенками проходов, и Зайцев с отчаянием подумал: «Зараза, здесь же у них целый город. Надо было хоть спросить у Таньки, в какую сторону ползти. Эти уроды могут ползать ногами вперед, покойнички, сектанты чертовы. Кажется, сейчас начнется Время моего гнева».

Алексей уже порядком запыхался и обессилел. Ему не хватало воздуха, он натер и отбил локти и колени, а подземный лабиринт как будто не имел конца. Иногда тоннель уходил вниз, и тогда ползти было легче, но затем начинался подъем, часто крутой, который отнимал у Зайцева много сил. Пока Алексей лежал в норе, ему было жарко и душно, но он не прикладывал никаких физических усилий. Теперь же он взмок и устал.

— Эй! Кто-нибудь! — заорал Алексей. — Как отсюда выбраться?!

Повернув в боковой проход, Зайцев начал ощупывать правую стенку тоннеля. Он вспомнил где-то вычитанное правило прохождения лабиринта — все время держаться одной стены — и вскоре еще раз повернул направо. На этот раз он ткнулся головой во что-то мягкое, ощутил острый запах звериной норы и пошарил впереди себя рукой. Это оказалось скользкое на ощупь, жирное голое тело больших размеров.

— Стояк, — услышал он низкий женский голос, в котором явно чувствовалось поощрение. — Заползай.

— Скажите, как мне выбраться отсюда? — резко отдернув руку, спросил Алексей. — У вас здесь так темно, я не могу найти дорогу.

— Нельзя, — ответила хозяйка норы. — Время божьего гнева. Исть хочешь?

— Нет, спасибо, я уже, — нервничая, сказал Зайцев. — Это для вас Время божьего гнева, а со мной ничего не случится. Покажите… или хотя бы расскажите, в какую сторону ползти.

— Мы тоже думали, ничего не случится, — вдруг послышался мужской голос, и Алексей даже вздрогнул от неожиданности. — Ан случилось. Ложись-ка спать. Вечер утра мудренее.

— Да какая вам разница-то? — разозлился Зайцев. — Ведь это на меня будет гневаться ваш бог! Вам-то что?

— Не кощунствуй, стояк, — спокойно ответил мужик. — И свои порядки здесь не устанавливай. Клавка, принеси человеку поисть и выпить.

— Вы не понимаете… — начал Алексей, но следующее слово застряло у него в горле. Переползая через гостя, тяжелая Клавка так налегла на него, что Зайцев со всего маху ткнулся лицом в земляной пол, почувствовал, что разбил нос, и замолчал.

— Был у нас тут один шибко умный, — зевая, сказал мужик. — Тоже все днем норовил выскочить, народ подбивал в другое место уйти. Так ему мозги вышибло. Сейчас тряпку сосет.

— Хорошо, а вы-то почему все без рук, без ног? — шмыгнув разбитым носом, спросил Алексей. Он боком отполз подальше вдоль стены, чтобы на обратном пути Клавка снова не перелезла через него. — Вы же не выходите во время божьего гнева.

— Жизнь, она длинная, — ответил мужик. — То на огород выскочишь, то за травой — подлечиться, а то так, по пьяни, выползешь на плироду посмотреть, да и зацепит.

— Чем зацепит? Вас что, бомбят разве? — Разобраться, что здесь происходит, Зайцеву, конечно же, хотелось, но он предпочел бы это сделать на поверхности.

— Огонь божий, — ответил мужик.

— Все понятно. Может, тогда расскажете, как добраться до трактира? — пошел на хитрость Зайцев.

— А зачем тебе? — спросил мужик. — Не боись, Клавка притащит. Заползай сюда.

— Да нет, спасибо, — ответил Алексей. У него не было никакого желания дожидаться возвращения Клавки и сидеть в этой темной дыре до вечера.

«Ну надо же устроились, — подумал он. — Господи, какая же неприхотливая тварь — человек. Поводи его по болотам, потом засунь в отхожую яму, и будет он там счастлив. Главное, чтобы успел забыть, как жил раньше. Это же даже не разумное животное, а какой-то вирус. Эволюционирует в любую сторону, куда обстоятельства затащат. Не дай Бог, отпадет нужда в головном мозге, так он запросто рассосется».

Вернулась Клавка и так же бесцеремонно проползла по ногам гостя. Зайцев сразу почувствовал запах сивушного, плохо очищенного самогона, но решил не отказываться от угощения. Ползать трезвым по кротовому лабиринту было тошно. Алексей боялся, что в поисках выхода совсем озвереет и наделает глупостей, а то и вовсе потеряет рассудок. Кроме того, его не оставляла надежда, что за выпивкой и дружеским разговором хозяева норы проговорятся и покажут ему выход.

— Из чего гоните? — поинтересовался он, когда Клавка сунула ему в руку кружку с пойлом.

Зайцев не видел ни самой хозяйки, ни хозяина, ни кружки, но странным образом уже привык действовать вслепую. Он лишь зажал нос пальцами, чтобы не чувствовать отвратного сивушного запаха.

— Из картошки, из чего же еще, — ответил мужик.

— А картошку-то где берете? — спросил Алексей.

— Ростим. А когда не урождается, воруем.

— У кого? — обрадовался Зайцев. Ему тут же представилось, что где-то поблизости, наверху есть обычная деревня, но хозяин норы разочаровал его.

— Друг у дружки. У кого уродилась, у того и воруем. А в этом годе хороший урожай, — сообщил мужик и, помолчав, добавил: — Значит, опять молодежь забалует.

— Это как же? — спросил Зайцев.

— Да так. В прошлом годе жрать было нечего, так и порядок был, старших слушали. А теперь чураются, — пояснил мужик. — Время великого затишья, картошка уродилась, вот и забаловали. Ничего, Мишка-дурачок окоротит кого надо.

— А как они балуют? — морщась от запаха самогонки, спросил Алексей.

Он попытался представить, чего такого может делать молодежь под землей, чтобы вызвать недовольство у старших, но мужик сам сообщил:

— Так и балуют: ходят на карачках, прямо как скот — срамота какая. Да еще запретные книжки читают!

— А мне сказали, что у вас нет грамотных, — удивился Зайцев.

— Ну не читают, так держат, — неохотно ответил хозяин норы. — Ты пей. Чего морду-то воротишь? Чай не отравлено. Сами делаем, сами кушаем.

«Они видят в темноте! — поразился Алексей. — А впрочем, поживи так…»

— Какие такие запретные книжки? — справившись с лицом, поинтересовался Зайцев.

— Не освященные ликом, — ответил мужик, и Алексей сразу вспомнил почти стертый профиль на переплете. — Ну, будем, — выдохнул хозяин норы. Зайцев услышал, как он громко проглотил самогон, а затем еще громче чем-то занюхал и почти сразу же смачно зачавкал.

— А мне? — неожиданно послышался обиженный детский голос, но, судя по звуку, ребенку ответили затрещиной.

— Будем, — мрачно повторил за хозяином Алексей. Пить лежа на животе было неудобно, поэтому он перевалился на бок и, чтобы не смалодушничать, быстро сделал два больших глотка.

Зайцев долго кашлял и плевался, пока чья-то рука не заткнула ему рот картофелиной.

— Пожуй-пожуй, — услышал он участливый голос Клавки. — Вино-то тяжелое, без привычки и обратно может попроситься.

— Пожалуйста, скажите, как выбраться на поверхность? — прожевав половинку картофелины, еще раз попросил Алексей. — Я вам заплачу. — Он прикинул, что может предложить своим невидимым собеседникам, ощупал карманы брюк и куртки и обнаружил перочинный нож. Достав его, Зайцев покрутил ножичек в руке и даже причмокнул, изображая удовольствие: — У меня есть отличная вещь, такая складная штучка, ею можно все, что угодно, разрезать…

— Ножик что ли? Да это не ножик, а баловство, — откликнулся мужик и звякнул чем-то тяжелым, вроде тесака или топора. — Не надо, так расскажу. Что ж мы, не люди? Значит, пройдешь три ряда, повернешь, потом еще два ряда…

— Что такое ряд? — перебил его Зайцев.

— Ряд, это ряд… Потом в верхний люк.

— Стоп-стоп-стоп, — заволновался Алексей. — Какой люк?

— Обнакновенный, — ответил хозяин пещеры. — Дырка наверх, и еще четыре ряда прямо. Потом в люк, потом опять в люк… А там рукой подать.

Зайцев понял, что без помощи местных выхода не найдет, и заискивающе произнес:

— Покажете?

— Давай еще по одной, — сказал мужик. — Потом, может, и покажу.

Зайцев даже содрогнулся при мысли, что ему еще раз придется проглотить эту гадость.

— А что это ты от Танькиной любови отказался? — вдруг поинтересовался хозяин норы. — Она баба хоть и подлая, но горячая.

— У вас что здесь, телефон? — спросил Алексей.

— Чего-чего? — не понял мужик.

— Да это я так, — пробормотал Зайцев и тяжело вздохнул.

Они допили самогон, и во второй раз эта процедура показалась не такой мучительной. Алексей дожевал картофелину, положил под голову кулак и закрыл глаза, но сделал это лишь по привычке — темнее от этого не стало, зато появилось уютное ощущение замкнутого пространства.

— Как же вы так живете? — обращаясь, скорее, к себе, спросил он, но ему никто не ответил.

Пока он закусывал, хозяева уснули. А может, они не поняли вопроса или не пожелали отвечать на эту в общем-то бессмысленную реплику.

«А в сущности, что такое дом… родина? — погружаясь в себя, подумал Зайцев. — Место, где ты родился. Дворец это или грязная нора, не имеет значения. Да и традиции — всего лишь правила, которые в тебя вбили еще в детстве. Даже если они людоедские, все равно будешь цепляться за них, потому что они с рождения отпечатаны у тебя на подкорке. Наверное, условия жизни вообще не играют никакой роли, когда не с чем сравнивать. И помойка ничем не отличается от комфортабельной квартиры, если не знать о существовании приличного жилья. Известно ведь: птицы, рожденные в клетке, не покидают ее, а виварные крысы, выпусти их на волю, сдохнут от стресса. Что ты им хочешь поведать? Что неправильно живут? Они не поймут или докажут тебе обратное. Дети подземелья… Мир — это описание мира и не больше. Может быть, когда-нибудь из них выведется этот самый Homo… как же это по-латыни?.. Боже мой, какие они все-таки вонючие!»

Глава 3

Проснулся Зайцев от храпа, причем храпели попеременно двое, да так громко и протяжно, что у него засосало под ложечкой, как от жирного у больного печенью. Алексей не стал будить хозяев. Он ногой нащупал выход и, развернувшись, выполз в тоннель. Тошнота не отпустила его, даже когда он удалился метров на сто.

Тоннель плавно пошел направо. Алексей миновал поворот и впереди увидел на стене оранжевый отсвет, а затем услышал странные звуки — что-то похожее на рычание или предсмертный хрип.

«Корову что ли забивают?» — подумал он.

Зайцев пополз быстрее и вскоре очутился у входа в освещенную нору, точную копию той, где очнулся утром. Алексей хотел было поздороваться с хозяевами и спросить, в какой стороне выход из подземелья, уже раскрыл рот — и тут же закрыл его. В глубине пещеры на травяной подстилке бесились два голых человеческих обрубка, которые сплелись в жирный, словно агонизирующий клубок. У верхнего из четырех конечностей была всего лишь одна рука, у нижнего — одна нога.

Зайцева заметили, но оба обитателя норы при виде случайного гостя ничуть не смутились. Их иссеченные лица ощерились в улыбках, и мужик изумленно произнес:

— Стояк!

— Мне надо наверх, — наконец выговорил Алексей и отвернулся.

— Я не знаю, как выбраться отсюда.

— Исть хочешь? — отвалившись к стене, как-то невпопад, рассеянно спросила женщина, и Зайцев застонал от отчаяния и бессильной злобы.

— Как выйти на поверхность? — на этот раз громко и довольно грубо повторил он. — Я знаю, что сейчас Время божьего гнева, но мне очень надо. Я стояк, не умею ползать, отбил себе все руки.

— Не-а, — ответил мужик. — Время божьего гнева кончилось. Сейчас Время сбора ранетых.

— А что же вы здесь?.. Идемте собирать.

— Какие же сейчас ранетые? Время великого затишья, — ответил мужик. — А ты прямо ползи. Там Мишка-дурачок живет. Его проси. Если отпустит… А мы — обрядовые, нам не с руки.

Зайцев решил не лезть в семантические дебри и не доискиваться, что означает «Время сбора ранетых» и «обрядовые». Не попрощавшись, Алексей пополз дальше по тоннелю. Он торопился выбраться из лабиринта засветло, яростно работал локтями, а потому довольно быстро выбился из сил.

Зайцев обливался горячим потом, тяжело дышал и до рези в глазах всматривался в кромешную темноту, но ничего не видел. В красных кругах, которые плавали у него перед глазами, то и дело возникали какие-то неясные образы ландшафтов и причудливых архитектурных монстров. Иногда ему казалось, что его со всех сторон окружают живые существа, обитатели некоей подземной мифической страны, и Алексей замирал, прислушиваясь, действительно ли дн здесь один.

Наконец Зайцев остановился передохнуть. Он уронил голову на руки и начал успокаивать себя: «Черт с ним. Даже если опоздаю до темноты, переночую наверху, на песке, а завтра найду дорогу, тропинку или реку». Он вспомнил фразу: «Если отпустит», и подумал: «Что это значит? А если не отпустит? Почему какой-то Мишка-дурачок решает?»

Жилище Мишки-дурачка Алексей обнаружил только тогда, когда подполз к нему вплотную. Оказалось, что Мишка завешивает вход в нору плотной циновкой из болотных трав, и слабый свет коптилки проникает в тоннель только через едва заметные отверстия. Зайцев чуть не прополз мимо, но заметил на стене множество светящихся точек и остановился.

— Есть здесь кто? — на всякий случай спросил он и тихонько поскреб пальцем по плетеной двери.

Никто не ответил, и тогда Алексей отодвинул циновку и заглянул внутрь. Там на подстилке лежал худой и очень грязный человек неопределенного возраста, с длинными спутанными волосами и прозрачной кожей. Лицо у него было покрыто какой-то омерзительной рыжей шерстью, отчего нижняя часть от носа до подбородка больше напоминала лобок.

У хозяина пещеры имелись в наличии все четыре конечности, и одной из них он что-то усердно процарапывал на полу. Как и все обитатели подземелья, он был одет в бесформенный мешок, а локти и колени дурачка были так же обезображены наростами.

— Ты Мишка?.. — начал Зайцев, но осекся.

— Да, я Мишка-дурачок, — не поднимая глаз, ответил тот. — Заползай, стояк, я тебя давно жду. Исть хочешь?

— Нет, спасибо, — отказался Зайцев.

Предпоследняя фраза озадачила его. Алексей очень торопился изложить просьбу, но, увидев вполне нормального мужика, сразу позабыл о ней. Зайцев вполз в нору, поправил за собой циновку и только сейчас заметил, что все стены испещрены какими-то символами. Одни напоминали пиктограммы, другие — древнеегипетские и корейские иероглифы. Рунические значки и клинопись соседствовали со стилизованными латинскими буквами и кириллицей. Эта настенная роспись походила на попытку создать из всех существующих письменных систем что-то вроде графического эсперанто.

— Ого! — разглядывая письмена, невольно воскликнул Алексей, а хозяин, доцарапав очередную закорючку, наконец снизошел и посмотрел на гостя.

— Хочу свою грамоту придумать, — солидно заявил Мишка. — Жизнь нашу буду записывать, все, как есть: кто родился, кто помер, чего говорят.

«Так вот почему тебя называют дурачком», — подумал Зайцев и спросил:

— А ты-то зачем здесь сидишь? У тебя же и руки, и ноги есть. Мог бы жить, как нормальный человек.

— А без рук, без ног разве нельзя, как нормальный? — вопросом на вопрос ответил Мишка.

— Можно, конечно, — растерянно ответил Алексей. — Но не здесь же! Зачем ползать под землей?

— Все ползают. Мы кудияровцы-богоносцы, за то и страдаем.

Даже тот незначительный интерес к этим несчастным, который был у него вначале, после этих слов сразу пропал.

— Хочешь, пойдем со мной, — вяло предложил Зайцев.

— Благодарствую, стояк, — сверкнув глазами, ответил хозяин норы. — Я так считаю: лучше здесь умереть лежа, чем там жить на коленях. Ты, стояк, зря народ баламутишь. У нас своя жизнь, у тебя — своя. Был у нас здесь один такой же шустрый, все на четвереньках бегал, да народ подбивал, пока ноги не поотрывало. Тоже любил речи говорить… Сейчас многие болтают. Порядка совсем не стало. Ничего, кончится Время великого затишья, всем припомнится.

— Что такое Время божьего гнева? — спросил Алексей.

— Это когда с неба падает очищающий огонь — кара за распутство, — ответил Мишка-дурачок. — Опять же людишкам шибко расплодиться не дает. А то ведь давно бы заполонили все и перегрызли друг дружку. Места у нас маловато, — с сожалением закончил он.

— А огонь этот какой? — не отставал Зайцев.

— Страшный, — тихо произнес хозяин норы.

— Ладно, хотите — ползайте, — потеряв надежду получить вразумительное объяснение, сказал Алексей. — Кстати, вчера у меня в трактире стащили сапоги, фляжку и ружье. Ружье — чужое…

— Там небось и валяется, — перебил его Мишка. — У нас не тащат.

— А картошку? — вспомнил Зайцев.

— Картошка — для всех.

— А фляжка? — не унимался Алексей.

— Побаловаться взяли, — начиная злиться, ответил Мишка. — Они же, как дети. Наиграются, отдадут.

— Ну, дети так дети, а мне пора, — сказал Зайцев. Очень не понравилось ему «они же, как дети». Эта фраза прояснила и то, кем аскет-пещерник считает себя. — Покажи дорогу наверх, — попросил он.

После этих слов с лицом хозяина норы вдруг случилось нечто, не предвещающее гостю ничего хорошего. На губах у Мишки появилась безумная улыбка, он опустил глаза и, давя смех, проговорил:

— А тебя не отпустят.

— Почему? — удивился Зайцев.

— Не тот стояк. Забрел — все.

У Алексея сперло дыхание. Он заволновался и посмотрел на циновку, как будто проверяя, успели на выход из норы поставить решетку или нет.

— Да зачем я вам нужен? Что вы со мной будете делать? — стараясь сохранять невозмутимость, спросил он.

— Убьем, наверное, — показав остатки гнилых зубов, спокойно ответил Мишка-дурачок.

Самое жуткое в словах хозяина было то, что они не выглядели угрозой. Из уст Мишки они прозвучали столь же естественно и даже целомудренно, как при обсуждении дикарями-людоедами своего страшного меню.

Зайцев поперхнулся следующим вопросом, невольно отпрянул назад к стене и машинально вытер со лба пот. От испуга он не знал, что говорить. Молчал и Мишка. Он изучающе, с улыбкой наблюдал за стояком и, как китайский болванчик, кивал головой.

— Выведи меня наверх, — дрожащим голосом попросил Алексей.

— Пойдем вместе в деревню. Там живут нормальные люди, как и ты, с руками и ногами…

— А кто тебе сказал, что здесь — ненормальные? — не переставая грустно улыбаться, спросил хозяин норы.

— Там нет Времени божьего гнева, — торопливо проговорил Зайцев. — Я не знаю, что у вас происходит, но там всегда великое затишье. — Алексей кивнул на стену, исписанную символами, и выдал свой последний аргумент: — Тебе не надо будет придумывать азбуку, научишься читать…

— Я знаю грамоту, — как будто наслаждаясь смятением стояка, ответил Мишка-дурачок и после небольшой паузы добавил: — Знаю вашу. А я хочу — свою.

— Ты издеваешься! — вдруг закричал Зайцев и сам испугался своего крика. Ему показалось, что за циновкой кто-то лежит, что его будущие мучители давно сползлись к жилищу Мишки-дурачка и только дожидаются его сигнала. — Ты врешь, — тихо сказал он. — Я весь день ползаю по вашим норам, и не убили.

— Совет держали, — ответил Мишка. — Где выход, ты не знаешь. Ползай пока.

— Послушай, — стараясь говорить как можно спокойнее, сказал Алексей. — Отпусти меня… Я отплачу тебе… Я очень хорошо заплачу… Я принесу вещи, которых здесь и не видели…

— Стеклянные бусы что ли? — хохотнул хозяин норы.

— Перестань, очень ценные вещи!

— Ружье подаришь? — Мишка усмехнулся. — Не надо. Азбука, пожалуй, посильнее будет. Я бы сам тебя удавил, да не могу. Я освященный.

— Понятно, — затравленно произнес Зайцев и попятился к выходу. Он отодвинул ногой циновку, задом выполз из пещеры и, не спуская глаз с ухмыляющейся физиономии дурачка, скрылся в тоннеле.

— Вон, слышь, за тобой ползут! — крикнул ему вдогонку Мишка и рассмеялся таким подлым трескучим дискантом, что Алексей рванулся в темноту, совершенно позабыв о сбитых в кровь локтях и коленях.

Зайцев не просто полз. Извиваясь всем телом, он, как ему казалось, летел по проходам, часто врезался на поворотах головой в стены, обливался едким горячим потом и испытывал такую жажду, какой у него не было даже на болоте, когда он не пил больше суток. Алексей был так напуган, что собственное шуршание принимал за шум погони. Он пытался ползти еще быстрее, но по неопытности часто клевал лицом в землю, да поочередно отшибал то левое, то правое плечо о стенки лабиринта.

— Уроды! — задыхаясь, бормотал он. — Кроты! А я им еще хотел помочь… Да вас закопать мало! К чертовой матери взорвать это крысиное гнездо!

Остановил Зайцева несильный удар чем-то мягким в ухо, и вслед за этим снова послышался смех, который быстро удалялся в боковой проход. От неожиданности Алексей ткнулся в пол и замер. Сжавшись от страха, он ждал, что будет дальше, но ничего не последовало.

Зайцев застонал и в отчаянии ударил кулаком по земле. Он хотел было продолжить путь, но сразу понял, что не может сдвинуться с места. Любое движение вызывало острую боль в спине, суставах и особенно в локтях и коленях.

Никогда еще Алексей не чувствовал себя таким беспомощным.

«Все! — уронив голову на ладони, решил он. — Лучше бы я утонул в болоте. Там, по крайней мере, сразу. Здесь же, чтобы подохнуть, надо еще поползать».

— Стояк, уснул что ли? — откуда-то сверху послышался мужской голос, и вслед за этим на Зайцева свалился здоровый кудияровец. Упав на него, он вышиб из легких Алексея воздух, чувствительно ударил культей ноги по затылку и быстро уполз.

Зайцев не сразу сообразил, что прямо над ним находится люк. От боли и унижения он готов был расплакаться.

— Суки! — тихо, с остервенением пробормотал он. — Ничего, я найду выход!

Впрочем, Алексей уже не очень верил в то, что из этого лабиринта можно выбраться. Зайцев вспомнил Таньку и пожалел, что не уступил ей. Будь он дальновиднее, эта пещерная баба, кудияровская Ариадна, помогла бы ему добраться до поверхности. Но представив ее — грязное панцирное существо — в роли любовницы, он содрогнулся. «Все равно что с черепахой или гигантской игуаной, — подумал он и переключился на свалившегося мужика: — А ведь эта тварь грохнулась на меня сверху», — осенило его, и будто в подтверждение этого Алексей явственно ощутил слабенький сквознячок. Тянуло еле заметно, но свежеватый воздух явно отличался от застоявшейся жирной вони.

Зайцев поднял руку и нащупал края круглого отверстия. Стеная от саднящей боли, он с трудом встал на четвереньки и просунул голову в люк. На верхнем уровне была такая же непроглядная темень, но чувствовалось, что здесь ближе к поверхности, и Алексей полез. Ему уже почти удалось выбраться наружу, но тут что-то ударило его по голове. Перед глазами вспыхнуло огненное зарево, затем он куда-то провалился…

Очнулся Алексей в слабо освещенной пещере. Как ему показалось — по рисунку ли стен или расположению пятен копоти на потолке, — он здесь уже был, хотя с непривычки отличить одну глиняную нору от другой было почти невозможно. В кривой плошке потрескивал фитиль, перед глазами стояла оранжевая муть и мелькали черные мошки. Алексея слегка подташнивало, но он приписал это вонючей духоте, к которой никак не мог привыкнуть.

Зайцев потрогал ушибленное темечко, медленно повернул голову, и вслед за этим над ним склонилось Танькино лицо. Он вздрогнул от неожиданности, но узнав ее, застонал, положил ладонь на лоб и спросил:

— Это ты меня?

— Не-а, — сообразив, о чем речь, ответила хозяйка норы. — Охрана не велела тебя выпускать. Ты не боись, я тебя схороню.

— А почему не велела? — кряхтя, спросил Зайцев.

— Закланный ты, — с нескрываемой тоской в голосе ответила Танька. — Не тот стояк, да еще и сам приполз.

«Закланный, закланный…» — мучительно пытался докопаться до смысла Алексей. Когда же до него дошло, он резко сел и испуганно спросил:

— Что это значит? Вы что, приносите человеческие жертвы? — Но увидев непонимание на ее лице, сформулировал проще: — Убьете, что ли?

— Не ори, — прошептала Танька и очень выразительно стрельнула глазами в сторону выхода. — У меня стояка никто не тронет.

Обещание спасти ему жизнь отнюдь не обрадовало Зайцева. Впервые за все проведенное здесь время Алексей осознал, что попал не к убогим инвалидам, собранным в таежных катакомбах по воле какого-то жестокого начальника-фантазера, и не к сумасшедшим, а к дикарям, таким же материальным, как и он сам. Еще недавно Зайцев очень абстрактно представлял людей, которые по своему развитию находились на пару ступенек ниже дворника — человека, как его знал Зайцев, болтливого и неправдоподобно тупого. Дикари существовали как бы сами по себе, да и то лишь в онтологическом смысле. Они заполняли временное пространство от появления каменного скребка до пирамиды Хеопса и служили скорее опровержением библейского мифа о сотворении мира, нежели реальными разумными существами, застрявшими в неолите.

Хозяйка пещеры еще что-то возбужденно нашептывала ему, но Зайцев даже не пытался слушать — он думал, как отсюда выбраться. Вариантов, кроме как через тоннель, не было, поэтому в голову ему лезла всякая чушь: взять в заложники старосту, попробовать пробиться, пристрелить хотя бы одного для острастки. Правда, у него не было ни оружия, ни сил. А пустое фантазирование создавало лишь видимость поиска выхода, и Алексей прекрасно это понимал. Но отказаться от него означало остаться один на один с тем, что он имел.

— Эй, — Танька толкнула его в бок. — Исть хочешь?

— Нет, — сквозь зубы ответил Зайцев.

— Тогда расскажи, как живут стояки, — попросила она. — Сказывают, они ходют ногами.

— А ты никогда не видела? — раздраженно ответил Алексей.

— Не-а. — Хозяйка подползла к нему поближе и осторожно положила голову рядом с плечом Зайцева. — Сказывают, у вас плохо.

— Врут. У нас хорошо. Это вы здесь живете, как шампиньоны. — Ему было тошно и от собственных мыслей, и от убогого гостеприимства этой дикарки, и особенно от невозможности оградить себя от ее навязчивого желания поладить с чужаком. — По крайней мере, мы не едим людей, — после паузы сказал он.

— Мы тоже, — ответила Танька.

— У нас есть все, — многозначительно, с истерическим вывихом в голосе произнес Алексей и устыдился самого себя.

— У нас тоже, — приподнявшись на локте, ответила хозяйка норы.

— А у нас… — начал Зайцев, но запнулся и мысленно продолжил: «в квартире газ…». Ему очень хотелось чем-то поразить и одновременно уколоть ее, а может быть, даже унизить. Придумать нечто такое, отчего эта первобытная ползунья сразу запросилась бы с ним наверх. Но у них здесь действительно было то же самое. Сказать, что наверху в каждом доме холодильник с телевизором — чушь. Для нее вонь — это норма, жилой дух. Комфорт, без которого нет нормальной жизни.

Только сейчас Зайцев обратил внимание на то, что с остервенением чешет голову, и тут же с ужасом вскочил, ударился затылком о потолок и со стоном схватился за ушибленное место.

— Бедная моя голова! У вас что, блохи?

— Ну да, — спокойно ответила Танька, всем своим видом показывая, что не понимает, почему стояк так переполошился.

— Да, действительно, у вас все есть, — проговорил Алексей. — Вшей я уже подхватил. Осталось подцепить туберкулез и потерять ноги. И можно не возвращаться домой.

— Оставайся, — оживилась Танька. — Мужиков у нас мало.

— Спасибо, — поблагодарил Зайцев таким тоном, что хозяйка пещеры обиделась.

Из тоннеля послышался легкий шорох. Алексей повернулся к выходу и увидел, как мимо норы проковыляла белая коза с огромным выменем. Вместо передних ног у нее были короткие обрубки разной длины, и это симпатичное домашнее животное передвигалось рывками, высоко задрав задницу.

— О, Боже! — воскликнул Зайцев, завороженно глядя на козу. — Покажи выход! — взмолился он, обращаясь к хозяйке. — Ты же умная, красивая баба. Ну зачем я тебе такой урод: с ногами, с руками…

— А чего тебе еще надо? — тихо спросила Танька. — Разве здесь плохо?

— Я не говорю, что плохо, здесь хорошо! — истово соврал Алексей.

— Но я так не привык.

— Как? — удивилась Танька. — Все есть, дом — полна чаша.

Эта «полна чаша» настолько поразила Зайцева, что поначалу он изумленно уставился на хозяйку, а затем истерически расхохотался. Это пещерное зазеркалье потрясало его не столько скудостью жизни, сколько несоответствием вещей и понятий, стоящих за одними и теми же словами. Невольно возникал вопрос: а что есть мерило? И снова в его памяти всплыла кем-то сказанная фраза «мир есть описание мира».

Алексей даже позабыл о насекомых, о саднящих локтях и коленях. Он привалился спиной к стене и спросил:

— А что, по-твоему, «полна чаша»?

— Тепло… свет… еда, — ответила Танька и, немного помешкав, добавила: — Я.

— Ты?! — поразился Зайцев. Он хотел было спросить, видела ли она когда-нибудь себя в зеркале, но вовремя остановился. Правда, по интонации Танька прекрасно поняла, что он имел в виду. Она почувствовала в этом оскорбительном восклицании «ты!» не только презрение, но, что еще хуже, не признание в ней тех достоинств, приобретенных с большим трудом, которые она считала своей гордостью. Такое пренебрежение страшно оскорбило ее, и, опустив глаза, Танька прошептала:

— Иди.

— Куда? — не понял Алексей.

— Туда иди, — указала она на выход. — Отсюда! Значит, правду сказывают, стояки — ироды.

— Да ты хотя бы знаешь, кто такой Ирод? Ты хоть знаешь, что говоришь?! — сорвался на крик Зайцев. Осколки исторических событий и библейских мифов, оказывается, жили и здесь, непонимаемые, как отголосок прошлой, неизвестной жизни.

Алексей уже хотел выползти из норы, но боль не позволила ему этого сделать. Он лишь перекатился на бок и простонал:

— Не могу. Разваливаюсь на куски.

— Дык лежи и молчи, — проворчала Танька.

Глава 4

Зайцев не имел понятия, сколько валялся в этой пещере, — время здесь не имело смысла. Он помнил: они дважды засыпали, три раза Танька подливала в плошку масла, четыре раза приносила ему картошку и воду, один раз он ползал в сортир и промучился там минут сорок, пытаясь пристроиться над выгребной ямой в тесной, как собачья будка, норе.

Затем они молча лежали. Танька что-то мурлыкала, прижималась к нему горячим телом, и в какой-то момент Алексей поймал себя на том, что прикосновение этой катакомбной дикарки возбуждает, но тут же возмутился этой нелепой мысли. За время пребывания в подземелье он научился расчленять царящий здесь смрад на отдельные фрагменты и сейчас отчетливо ощущал ее запах — так пахнут норные дикие звери.

«И зачем я приехал в Разгульное? — машинально почесывая голову и залезая под мышки, уже не в первый раз пожалел Зайцев. — Пощупать какие-то мифические корни? Посмотреть, в каких условиях начиналась моя экскурсия в этот мир? Посмотрел. Какие там корни! Все давно обрублено, и любой московский знакомый мне куда ближе всех сибирских родственников вместе взятых. Есть только одно родство — похожесть существования, общая среда обитания. Разве тюлень родственник медведю? Когда это было? Один живет в океане, другой — в лесу. Зов крови — это глупая, неизвестно, кем и когда придуманная, сентиментальная притча. Отец никогда не стремился назад в Разгульное. Он, конечно же, знал, почему, но молчал. Говорить о таких вещах было не принято и опасно. Наоборот, он убеждал клиента, что сила человека в его корнях и традициях… Но я! Я-то как попался на эту удочку? Стоило ли ехать в такую даль, на историческую родину, чтобы еще раз убедиться: дважды два — четыре и только четыре?»

Чтобы лишний раз не рвать душу, он заставил себя думать о возвращении в Москву. Когда же Алексей погрузился в дрему, приснился ему странный лубочный город с большим количеством златоглавых церквей, раздрызганных кабаков и деревянных сортиров. По дощатым тротуарам непрерывным потоком ползли нормально одетые люди с сумками и дипломатами, авоськами и чемоданами. У одних поклажа была приторочена к спинам, как у вьючных животных, другие волокли ее за собой. Все они были слепыми, с пустыми глазницами и спекшимися веками. Все напоминали цирковых пресмыкающихся, для смеха разодетых в человеческие одежды. Зрелище было апокалиптическим, и Зайцев даже остановился, чтобы перевести дух. «Постойте, — обратился он к ближайшему «пешеходу». — Пожалуйста, скажите, что это за город?» — «Кудияровка», — не сбавляя скорости и не поворачивая головы, бросил слепой.

«Так вот он каков, Китеж-град этих несчастных калек», — подумал он и осмотрелся. Совсем страшно ему стало, когда он понял, что ползет вместе со всеми, но понятия не имеет, куда и зачем. Причем у него это получалось легко и просто, словно он передвигался таким образом с самого рождения. От кудияровцев он отличался лишь тем, что был зрячим. Мысль о собственном превосходстве грела душу, но чтобы в этом окончательно удостовериться, он отполз в сторону и прикоснулся пальцами вначале к одному глазу, затем к другому — но на месте глаз оказалась гладкая кожа без каких-либо признаков глазных яблок и век. «Что это?! — в ужасе вскрикнул он. — Я ведь вижу!» Зайцев вцепился в плечо проползавшего мимо кудияровца с рюкзаком на спине и заорал ему прямо в лицо: «Я вижу!» — «Это тебе только кажется», — освобождаясь от его хватки, голосом старосты проговорил кудияровец.

Алексей вынырнул из сна, как из ледяного омута, с ощущением, что освободился от смертельной опасности. Но сразу же вспомнил, куда его занесла нелегкая, и обмер от нахлынувшей безысходности. Он чувствовал себя заживо замурованным в канализационной трубе и никак не мог понять: за что, зачем и есть ли хоть какая-то возможность отсюда выбраться.

Проснувшись, Зайцев случайно разбудил и Таньку, которая тут же приподняла голову и хриплым со сна голосом спросила:

— Чего тебе?

— Ничего, — ответил он и торопливо добавил: — Кто у вас здесь самый старший?

— Знамо кто, староста, — снова укладываясь, разочарованно сказала хозяйка норы.

— Если он прикажет, меня отпустят? — не отставал Алексей.

— Не-а, — ответила Танька. — У нас сообча решают.

— Да когда вы успели сообча-то? Позови старосту! Мне надо с ним поговорить.

— Не поползет, — лениво ответила Танька и нарочито громко зевнула. — Чего ему зря ползать? Ты же не тот стояк.

— Тогда какого черта вы меня здесь держите?! — заорал Зайцев.

— Не выведешь, так гнев божий отведешь. Нам и Время великого затишья стояк принес.

— Значит, здесь уже бывали стояки? — оживился Алексей.

— Бывали, — ответила хозяйка. Она запустила руку под подстилку, пошарила там и вытащила небольшой блестящий предмет из того, другого мира, в который Зайцев так отчаянно желал вернуться. Это оказалась солдатская кокарда.

Алексея прошиб пот от чудовищной догадки, и он не сразурешился спросить, где тот человек, что носил кокарду? Ему вдруг привиделся даже не этот несчастный солдатик, от которого, по-видимому, осталась одна бляха — он представил следующего бедолагу, которому показывают фляжку, ружье или перочинный ножик.

— Его убили? — тихо спроси он.

— Господь с тобой, мы богоносцы, — ответила Танька и показала глазами на потолок. — Сам ушел. Поэтому тебя Мишка и не отпущает. Потому как сказано в священной книге: «И придет стояк, и отворотит от нас беду, и умилостивит бога, и перестанет бог гневаться».

— Да нет в ваших священных книгах этих слов, дурят вас, — горячо проговорил Зайцев и с нарастающим возмущением продолжил: — И нет в них никакой святости. Я обманул старосту, я умею читать. Позови его — все ему расскажу… хоть весь устав от корки до корки прочитаю. Вы сидите в этой помойной яме, жрете одну картошку, гадите под себя, а там… — Алексей хотел было красочно описать, какая замечательная жизнь наверху, но Танька огорошила его ответом:

— Да знаю я грамоте, — сказала она. — И староста знал, когда зенки были. Сам нас учил. Только не верит, что там такое написано. А без священных книг все одно нельзя.

— А зачем же тогда?.. — начал было Зайцев, но внезапно замолчал, лег на спину и скрестил руки на груди. Ему вдруг сделалось совершенно неинтересно, что староста хотел вычитать в «Уставе Вооруженных сил СССР». Он окончательно перестал понимать, что здесь происходит.

— Так я у вас вместо талисмана? — наконец вяло спросил он. — Ну, амулета… оберега?

Хозяйка пещеры как-то поджалась, что, очевидно, было равносильно пожатию плечами, и пробормотала:

— Не знаю я никакого амурега и талисмета.

— Ни хрена я от вас не отведу, — горько проговорил Алексей. — Не дождетесь. Наоборот, руки-ноги заживут, я вам такое устрою…

Зайцев старался не ожесточаться, чтобы окончательно не потерять над собой контроль и не наделать непоправимых глупостей. Ему казалось, что именно на Танькину помощь он может рассчитывать, но для этого следует поработать, убедить несчастную кудияровку помочь ему. Но злоба душила его, и Алексею стоило огромного труда, чтобы не закатить хозяйке настоящую истерику с мордобоем. Он попытался сбить гнев глубокими вдохами, и эти упражнения развеселили Таньку.

— Чего это ты? — со смехом спросила она.

— А сюда я как попал? — вопросом на вопрос ответил Зайцев. — Кто меня приволок?

— Я, — перестав смеяться, проговорила хозяйка.

— А по башке кто дал?

— Сам ударился, — ответила Танька и повернулась к нему спиной.

Это очевидное вранье заставило Алексея задуматься о том, какую все-таки роль уготовили кудияровцы своему пленнику. Ему не хватало знаний о жизни и традициях этих подземных богоносцев, и разговор с Танькой до сих пор ничего ему не дал. Зайцев не мог даже применить свои профессиональные навыки. Дабы расположить к себе человека, а потом попытаться воздействовать на него, требуется, как минимум, чтобы тот понимал, о чем говорит психолог, и знал, с кем общается.

— У тебя есть душа, — неожиданно произнес Алексей.

— Есть, — охотно согласилась хозяйка.

— А я специалист… тьфу ты, черт — знаток, ну, лекарь. В общем, там наверху я лечу человеческие души. «Зачем я это говорю? — вдруг подумал он. — Допустим, она поняла, но что это изменит? Как раз она-то меньше всего походит на человека, которому требуется психолог». — Другими словами, я маг. Ну, волшебник, ведун, — неуклюже пояснил он и снова ужаснулся своим словам: «Что я несу?! Волшебник! А сам лежу в этом дерьме и не могу себе помочь».

— Ничего, ничего, — успокаивающе проговорила Танька и пристально посмотрела пленнику в глаза. Она не моргала, и хлипкий язычок пламени масляного светильника, словно чертенок, отплясывал в ее больших черных зрачках какой-то ужасный первобытный танец. Зайцев хотел было отвести взгляд, но почувствовал, что не может. И прежде чем окончательно смежить веки, увидел, как Танька подняла руку и плавно провела ладонью у него перед лицом.

Когда же Алексей очнулся, рядом никого не было. Он не сразу вспомнил, что произошло, и некоторое время лежал на спине без движения и разглядывал близкий потолок. Зайцев не сомневался, что усыпила его Танька, и это открытие испугало Алексея. Вышло все чрезвычайно глупо и позорно: он похвалялся своими несуществующими паранормальными способностями, тогда как эта грязная дикарка по-настоящему владела искусством гипноза и без всяких слов блестяще доказала это.

«Этим людям не страшны ни термоядерная война, ни космические катастрофы, — с тоской подумал он. — Они видят в темноте, владеют гипнозом, жрут одну картошку и вполне могли бы научиться переваривать сине-зеленые водоросли. Может, они и есть пресловутые люди будущего, тот самый генофонд, который переживет любые катаклизмы и откроет дорогу homo futuri. В конце концов, выжили ведь крокодилы и вараны. Их бог был прав, что до поры до времени спрятал кудияровцев под землю. Здесь они лучше сохранятся. Не удивлюсь, если когда-нибудь выяснится, что где-то в океане обзавелись жабрами и существуют такие же вот богоносцы. Это даже мудро, нельзя держать все яйца в одной корзине. Но я-то не из этой корзины!.. Интересно, что она еще может? Вот будет «подарок», если она умеет читать мысли… если они умеют читать мысли. Хотя, какая разница, они и так знают, чего я хочу».

Удивительная способность кудияровцев или одной Таньки заставила Зайцева позаботиться об осторожности. Он решил сделать вид, что смирился с пленом и на всякий случай мысленно использовать слова, явно не знакомый малограмотным ползунам, хотя своей веры в телепатию кудияровцев все же стыдился.

Неожиданно он услышал громкий свистящий шепот. Кто-то возился у выхода, и Зайцев наконец повернул голову. В полумраке он разглядел те же две физиономии кудияровских то ли девок, то ли баб, которые уже появлялись здесь во время его встречи со старостой. Девки чего-то не поделили, возможно, более удобное для наблюдения место, но едва стояк зашевелился, они угомонились.

— А где Танька? — спросил Алексей и сам удивился равнодушию, с которым прозвучали его слова.

— В трактир поползла, — жеманясь, ответила одна. — Исть-то небось хочешь?

— А вы, стало быть, меня охраняете? — усмехнулся Зайцев.

— Не-а, — ответила другая и залилась смехом. — Смотрим.

Алексей вышел из состояния прострации так же внезапно, как и погрузился в него. Он резко поднялся, едва избежав удара о потолок, и, срываясь на фальцет, заговорил:

— Девушки, милые, добрые, помогите найти выход! Я вас по-царски отблагодарю! Вернусь, привезу вам все, чего душа пожелает: платья, бусы… красивые картинки… на стенку повесите. Что у вас здесь считается самым ценным… дорогим? Все привезу!

— Правду сказывала, — не обращая внимания на посулы стояка, со смехом проговорила первая, и вдруг обе кудияровки исчезли из проема.

— Какую правду?! — заорал Зайцев. — Кто сказывал?

— Танька, — глухо донеслось до него из глубины тоннеля.

— А-а-а! — в отчаянии закричал Алексей и повалился на травяное ложе. — Сумасшедший дом! Дикари! Уроды! Дайте только добраться до Разгульного!

Зайцев вцепился в плетеную подстилку, попробовал ее разодрать, но она оказалась слишком толстой и крепкой для его пальцев. Впрочем, неудачная попытка сорвать зло на подстилке натолкнула его на мысль, что из этих сушеных стеблей могут получиться прочные наколенники и налокотники. Не мешкая, Алексей достал чудом не украденный перочинный нож, раскрыл его и остервенело принялся отрезать полоску шириной в пятнадцать сантиметров. Но едва приступив к делу, он сообразил, что прямо под светильником это будет слишком заметно.

Зайцев не успел ничего соорудить, как появилась Танька с миской дымящейся картошки и большим кувшином. Она подползла по-змеи-ному бесшумно, и Алексей едва успел спрятать нож под лежанку. Он сделал вид, что почесал ногу, затем растянулся во весь рост и заложил руки за голову.

— Я вина принесла. Хошь? — спросила Танька и поставила кувшин у стены.

— Нет-нет, — быстро ответил Зайцев. Он уже почувствовал запах кудияровской самогонки, и от воспоминания о ней его едва не стошнило. — Убери эту гадость. Вино! — язвительно выдавил он из себя.

— Отнеси назад. Вонять здесь еще будет.

— Как хоть, а я выпью, — нисколько не обидевшись, сказала Танька. — А исть-то будешь?

— Буду, — согласился Алексей.

Зайцев уже разработал план побега, и теперь оставалось лишь дождаться следующего исчезновения хозяйки норы. Первоначально он собирался проследовать за Танькой, когда она отправится в трактир, но быстро отказался от этой идеи. Угнаться за кудияровкой с его разбитыми локтями и коленями невозможно. Тем более что на пути им обязательно повстречались бы ее соплеменники. Второй вариант был более простым, но слишком темным. Алексей не представлял, насколько он осуществим. Подползая к сортиру, слева от себя он почувствовал слабое движение воздуха и понял, что двигаться надо туда, откуда тянет сквозняком. Далеко ли выход на поверхность или близко, он не знал. Архитектурные способности кудияровцев были ему не известны. Единственная надежда на то, что общественный сортир для лучшей вентиляции поместили где-то рядом с лазом.

Демонстрировать свое смирение Зайцев решил добросовестно, иначе фальшь насторожила бы Таньку. Правда, его смущало одно обстоятельство: хозяйка могла неправильно истолковать его покорность и начать навязывать пленнику те отношения, о которых он не мог думать без ужаса и отвращения.

После скудной трапезы время снова потянулось так медленно, будто у кудияровцев его не существовало вовсе. Здесь день не сменял ночь, а ночь — день. Алексей не удивился, если бы, как Одиссей, узнал, что с момента его ухода из Разгульного прошло не несколько суток, а пять-шесть лет. Минута здесь явно равнялась не шестидесяти секундам, а час — не шестидесяти минутам. Мера времени в подземелье как будто устанавливалась произвольно, и угадать, каким по продолжительности окажется следующий отрезок, было нельзя. Начало его размывалось безумно тягостным ожиданием конца, конец невозможно было представить из-за бессмысленности настоящего, а настоящее казалось безграничным из-за отсутствия начала и конца. Таким образом круг замыкался, как лента Мебиуса, и единственное спасение от этой напасти — не дать пропасть ощущению бега времени, запустить внутренние часы и следить, чтобы они не остановились.

Проснувшись в очередной раз, Зайцев почувствовал, как хозяйка гладит его по животу. Он хотел было отбросить ее руку, но сдержался и соврал:

— Там наверху у меня есть жена. Я не могу так… быстро.

— Мишка сказывал, у стояков жен не бывает, — прошептала Танька. — Сказывал, черти вы. Сверху падаете людей смущать.

— Много он знает, — ответил Алексей. — Черти разве сверху падают? Тогда уж ангелы. Бог-то ваш где обретается? Наверху.

— Нет, — неожиданно сказала Танька. — Бог в земле живет, под нами.

«Интересно, — подумал Зайцев. — А если бы судьба загнала их на деревья, где бы жил их бог?»

— А что же ты меня, черта… — Алексей хотел было сказать «домогаешься», но смягчил вопрос: — Что же ты меня приютила? Грех ведь это.

— Грех не приютить, — назидательно проговорила Танька.

— Так черта же, — не отставал Зайцев.

— Черта тоже бог сотворил. Тоже дитя его. Чичас вот черт, а потом, глядишь, человеком сделался.

«Забавная философия, — подумал Алексей. — Очень по-русски: ангелы и черти спокойно кочуют с неба на землю и наоборот. Только привыкнешь голову задирать, а там уже Сатана обосновался».

— А Мишка ваш — кто? — поинтересовался он.

— Дурачок, — ответила Танька.

— Это понятно. Почему у него руки и ноги целы?

— Дома сидит, — пояснила хозяйка.

— Может, он тоже стояк? — почесывая голову, спросил Зайцев. Танька промолчала, но через некоторое время ответила:

— Был стояк. А вон вышел весь, человеком сделался.

«Вот паразит! — про себя возмутился Алексей. — Небось какой-нибудь уголовник или дезертир. Отсиживается. Господи, нашел, где прятаться… А ведь он знает, что такое Устав, и специально людям головы морочит. Все правильно, дикарям нужны такие книги, которые невозможно прочитать. Неважно, что в ней написано. Тайна и незнание — основа любой веры. Харю бы начистить этому бесноватому философу. Как земляной червь, рыхлит мозги кудияровцев и сам же потом сеет».

— А за что же бог гневается на вас, если вы богоносцы? — задал каверзный вопрос Зайцев.

— Предали потому что, — со вздохом ответила Танька. — Сказывают, дерево у нас в Кудияровке росло. Плоды на нем очень вкусные, а исть нельзя было. Бог не велел. Ан нет, нашлись ослушники. Поели, вот и пришли лихие люди…

— Все-все, хватит, — остановил ее Алексей. В устах кудияровки рассказ о Древе познания выглядел столь нелепо и не ко времени, что он не выдержал.

«Прав был Юнг, — закрыв глаза, подумал он. — Люди так и живут в состоянии первобытной бессознательности и не меняются. А ницшеанский «правильно умозаключающий» человек — фантазия несчастного одиночки, придуманная для самоуспокоения и самоуважения».

Зайцева все более охватывала злость. Разговор с Танькой был ему до отвращения скучен, спать не хотелось, а молча лежать он опасался — кудияровка все настойчивее оглаживала его, и все явственнее в ее приставаниях ощущалась безапелляционность хозяйки положения. Кроме того, Алексей понял, что боится ее, как боятся крупное животное, не зная его повадок. Дожидаться следующей кормежки становилось невмоготу, возвращаться к прерванному разговору или заводить новый было противно, и Зайцев капризно заявил:

— Пожрать бы.

— Так недавно ж… — удивилась Танька.

— Да здесь разве поймешь, давно или недавно, — раздраженно ответил Алексей. — Хочется, и все. Может, у вас и хлеб найдется? Хоть маленький кусочек? А то я привык.

— Что это? — спросила хозяйка.

— Не знаешь, — сказал Зайцев. — Дожили. В Сибири не знают, что такое хлеб. Блюдо такое, из муки. А мука из крупы. А крупа растет…

— Не ростим, — перебила его Танька.

Танька уползла не сразу. Она явно колебалась, то ли заподозрив какую хитрость, то ли следуя неписаному внутреннему распорядку. Но затем она все же сжалилась над прожорливым пленником и отправилась в трактир. Едва она исчезла в тоннеле, Алексей достал нож, но сразу же понял, что не успеет сделать ни налокотники, ни наколенники и только зря потеряет время.

«Черт с ними, потерплю», — подумал он и осторожно выбрался из пещеры.

Не обнаружив охраны, Зайцев быстро пополз в противоположную сторону, к сортиру. Он хорошо запомнил дорогу, но и без того путь к выгребной яме был столь же легко угадываем, как на открытой местности к ночному костру. Вонь густела с каждым метром, и когда перед самым сортиром Алексей повернул налево, то снова почувствовал сладковатую струю относительно свежего воздуха.

Зайцев пополз быстрее. На ходу он часто поднимал руку и ощупывал потолок, чтобы не пропустить люк. Иногда до него доносились какие-то звуки, один раз в боковом проходе кто-то шумно выдохнул, и Алексей прибавил скорость.

Лаз в потолке обнаружился очень скоро. Зайцев и сам удивился, как ловко он изогнулся и нырнул наверх. Ему начало казаться, что выход на поверхность где-то совсем близко, и он часто принюхивался, вертел головой, стараясь вспотевшей щекой поймать прохладный сквознячок.

Настоящее ликование вызвал у него следующий верхний люк. Это могло означать только одно — он недалеко от цели. И действительно, здесь было немного свежее, так что Алексей из последних сил рванулся вперед. «Скорее! — шепотом подгонял он себя. — Скорее!»

Через несколько метров Зайцев почувствовал под руками пустоту, но не успел остановиться. На мгновение он завис над пропастью, попытался ухватиться за стенки и рухнул вниз.

Алексей свалился неудачно. Вертикальная шахта оказалась неглубоким колодцем со студеной ключевой водой. При падении Зайцев машинально выставил руки вперед и воткнулся ими в твердое глинистое дно. Из-за страшной боли он едва не потерял сознание и чуть не захлебнулся, но ледяная ванна быстро привела его в чувство. Кисть правой руки оказалась то ли сломанной, то ли вывихнутой, что в его положении было почти равноценно.

Уже через минуту Алексей так замерз, что лязг его зубов, наверное, слышен был во всех прилегающих тоннелях, и все же звать на помощь он не решался. Здоровой рукой Зайцев ощупал стенки колодца, затем попробовал выбраться, но допрыгнуть до края прохода так и не сумел.

«Это же надо быть таким невезучим, — чуть не плача, подумал он.

— Почти ушел. Ушел ведь! Гады, нарыли колодцев».

Правда, Алексей выяснил, что его никто не охранял, и если бы не эта дурацкая оплошность, он был бы уже наверху. Теперь же ему предстояло вернуться в одну из этих смердящих нор, и неизвестно, куда его определят на этот раз.

Глава 5

Зайцев держал поврежденную кисть в воде, аккуратно массировал ее и соображал, как отсюда выбраться. Вода почти доходила ему до груди, диаметр колодца был не более метра, и Алексей вспомнил, как в детстве не раз взбирался по стенкам коридора, упираясь в них руками и ногами.

Мысль о перочинном ноже пришла к нему не сразу. Зайцев успел так окоченеть, что уже с трудом двигался. Он долго и неуклюже вытаскивал левой рукой из правого намокшего кармана нож, не меньше провозился с лезвием, которое не желало открываться. Затем столько же оглаживал скользкие глиняные стены, решая, откуда начать резать ступеньки.

Работать левой рукой коротким лезвием оказалось не таким простым делом, хотя сырая глина поддавалась легко. От холода движения Алексея стали нерасторопными, как и течение мыслей. Зайцев невольно сравнил себя с холоднокровными земноводными, у которых с падением температуры тела замедляются жизненные процессы. Закончив одну ступеньку, он принялся резать вторую на противоположной стороне.

«Если это сон, — думал он, — если я лежу где-нибудь на болотном островке, то это самый длинный и мучительный кошмар в моей жизни. И до чего же неправдоподобно, но складно все это выглядит. Может быть, во сне я скатился с горбушки в воду и поранил себе руку? Тогда почему я никак не проснусь? Чушь какая-то. Это не я сплю, это они спят. И скорее всего, никогда не проснутся. А я им только снюсь. Я воплощение той самой недостижимой мечты, о которой они грезят всю свою жизнь, пророк, который должен увести их назад в несуществующую Кудияровку. И разбудить их никак невозможно. Этот «спящий» не проснется никогда. Может, в этом и есть их спасение, потому что, проснувшись, они увидят только собственное убожество и грязь. Интересно, если бы я остался здесь до конца дней, чем бы я занимался?»

Алексей даже содрогнулся от этой жуткой мысли. Валяться днями напролет рядом с пьяной кудияровкой и думать, чем заполнить время, когда заполнять его попросту нечем? Или, как Мишка-дурачок, изобретать свою азбуку? Нет, лучше сразу спиться или сдохнуть. Разум здесь — первый враг. Он бы уничтожил Алексея. Здесь разуму просто нет применения. Это могила, где из чувства самосохранения надо убивать его каждый день, хотя бы самогонкой.

Зайцев закончил резать вторую ступеньку и понял, что не успеет выбраться. Судорогой начало сводить ноги и низ живота, а конца работы не было видно.

«Надо кричать, — как-то вяло подумал он. — Еще несколько минут, и я окочурюсь. Как этот придурок сказал: лучше жить лежа, чем умереть на коленях? Нет, кажется, лучше умереть лежа… Уроды! — Мысли его начали путаться, в голову полезла какая-то ерунда, но Алексей держался и не давал панике овладеть собой. — Чтобы стать кудияровцем, надо научиться ползать на брюхе, — рассуждал он. — Нет, этого мало. Надо просто родиться в нужное время в нужном месте и не желать знать ни о какой другой жизни. Кудияровец — это существо, которое знает о назначении вилки, но даже не пытается ею пользоваться и жрет руками. Кудияровец — это нежелание».

Рука Алексея сорвалась и ударила по воде. Раздался всплеск, и сразу после этого сверху послышался очень низкий мужской голос:

— Стояк, ты что ли?

Зайцев испуганно замер. Несмотря на безвыходное положение, все в нем сопротивлялось возвращению к кудияровцам. А спаситель не стал дожидаться ответа и крикнул:

— Держи веревку, гнида. Спать людям не даешь.

Что-то больно хлестнуло Алексея по темечку, он отпрянул в сторону и, не удержавшись, с головой погрузился в воду.

«Вытащит — зарежу, — мелькнуло в голове у Зайцева. — Перережу горло и сбегу. Только бы рука не подвела».

Вынырнув, Алексей, не закрывая ножа, спрятал его в нагрудный карман. Затем он поводил в темноте здоровой рукой, поймал тонкий канат (на ощупь — сплетенный из тех же болотных трав) и судорожно вцепился в него.

Кудияровец вытянул Зайцева на поверхность удивительно легко и быстро, словно пользовался лебедкой. Без особых усилий он протолкнул его в тоннель и приказал:

— Давай залазь.

— Куда? — не понял Алексей.

— На спину, — грубо ответил кудияровец. — Куда ж ишшо?

— В смысле на тебя? — все еще не понимая, чего от него требуют, спросил Зайцев.

— На кого ж ишшо? Давай залазь. Некода мне с тобой балабонить.

— Он схватил Алексея за больную руку и так сильно дернул, что чуть не вырвал кисть из сустава. Зайцев завопил от боли, едва не потерял сознание, а кудияровец, будто малого ребенка, затащил его на себя и быстро пополз. Он буквально летел в кромешной темноте, не задевая стен, плавно, словно на рессорах, покачивая седока. При этом кудияровец не пыхтел, не отдувался и, скорее, напоминал некий вид индивидуального подземного транспорта — что-то вроде гусеничного самоката. Даже сквозь одежду окоченевший Алексей чувствовал жар его тела и работу мышц, которые вздувались от напряжения и на доли секунды расслаблялись с точностью железного механизма. Это настолько поразило Алексея, что на время он позабыл о намерении убить спасителя. Он лежал на широченной плоской спине тихо, как мышь, чесал голову и пытался уследить за поворотами, но быстро сбился со счета. Кроме того, Зайцев вдруг ощутил облегчение — по-видимому, кудияровец, сам того не желая, вправил ему вывих.

«Ну и здоров, — думал Алексей. — А ведь я до сих пор так и не выяснил, сколько их здесь. Сотня? Тысяча? А может, сто тысяч?»

— Эй, как там тебя? — Зайцев постучал своего перевозчика по плечу. — Слышь, мужик, куда ты меня везешь?

Очевидно, такое фамильярное обращение не понравилось кудияровцу, и он решил проучить стояка. Не предупреждая, он на всем скаку прыгнул вбок и припечатал наездника спиной к стене. Удар был настолько сильным, что воздух с медвежьим ревом вышел у Алексея из легких.

Пока Зайцев приходил в себя, пока собирался с духом, копался в кармашке, впереди показался едва заметный свет, оранжево-тусклый и замогильный, словно исходил из склепа от едва тлеющих углей. Алексей заторопился. Ему нужно было срочно на что-то решаться, а он все тискал в ладони хлипкий перочинный ножик и с отчаянием думал о том, что на самом деле не в состоянии полоснуть кудияровца по горлу. Удерживал его даже не страх быть пойманным и не месть подземных жителей за смерть своего соплеменника. Зайцев понял, что не в силах преодолеть внутренний запрет на убийство себе подобного.

«Это же просто, — мысленно лукавил Алексей. — Он-то заколет меня, распотрошит, как свинью, и не поморщится. Он-то сможет! Это говорящее животное! Это мразь! Почему же я-то?..»

Как Зайцев себя ни распалял, как ни уговаривал, он не решился на убийство. Алексей вдруг почувствовал себя совершенно обессиленным, разжал пальцы и выронил нож. Сразу после этого кудияровец повернул влево, и они «въехали» в просторную по здешним меркам пещеру с более высоким потолком, где горело с десяток масляных светильников. Они располагались по кругу на невысоких глиняных тумбах, и после долгого пребывания в кромешной тьме эти жалкие язычки пламени показались Зайцеву праздничной иллюминацией. В середине у стены прямо напротив входа возвышалось что-то вроде алтаря. На нем Алексей успел разглядеть несколько разноцветных лоскутков ткани, пучки засохших растений, жестяную коробку из-под автоматных патронов и что-то ярко блеснувшее — небольшой осколок стекла или зеркала. Посреди пещеры на полу крестообразно лежали два тяжелых, грубо отесанных бруса. Они были скреплены между собой травяной бечевой, и Зайцев мгновенно догадался об их назначении. По обеим сторонам поперечной перекладины имелись петли для рук, как сообразил Зайцев. Такая же петля, но побольше, была и на вертикальном брусе.

«Крест, — подумал он и, холодея от ужаса, мысленно поправился: — Мой крест. Потому что не убил».

Кудияровец остановился, бесцеремонно сбросил седока на пол, задом попятился к выходу и крикнул:

— Пашка, пригляди. А то ишшо уползет.

Только сейчас Алексей сумел разглядеть своего «благодетеля». Это был лобастый здоровый мужичина с плечами настолько широкими, что, выползая из пещеры, он задевал обе стенки прохода. Свирепая рожа была так иссечена шрамами и морщинами, что больше напоминала такыр, нежели человеческое лицо. Удивило Зайцева и то, что у этого громилы имелись обе руки, при виде которых у Алексея от страха засосало под ложечкой. Черные от въевшейся в кожу многолетней грязи, с негнущимися скрюченными пальцами, мощные, как паровозные рычаги, с широченными наростами на локтях.

В одно мгновение кудияровец исчез в тоннеле, и сколько Алексей ни вглядывался в темноту, ни его, ни приставленного к нему Пашки, так и не увидел. Зато он получил наконец возможность осмотреть кисть правой руки. Она немного припухла в суставе и на нее пока нельзя было опираться, но, в общем, боль почти прошла.

Зайцев догадался, куда его привезли. Разглядывать в святилище оказалось нечего, да у него и не было никакого желания. Он понимал, что его судьбу уже решили, правда, не знал, какая участь ему уготована, а думать о худшем не желал. Успокаивало лишь то, что Мишка когда-то тоже был стояком, но остался в живых. Вспомнил Алексей и слова Таньки, которая вполне искренне убеждала его в миролюбии кудияровцев.

— Эй! — крикнул Зайцев в темноту и приблизился к выходу. Он не знал, что представляет собой его тюремщик, а потому не торопился выползать. Но Алексей так же не знал и сколько ему отпущено времени, и в его голосе звучала суетливость. — Пашка, ты где? Пока их нет, давай договоримся. У меня к тебе предложение. Слышишь, Пашка? Я богатый человек. Очень богатый! — Зайцев снова избрал эту тактику, потому что понятия не имел, чем еще можно соблазнить людей, у которых из имущества имелись лишь хламида, подстилка да пара примитивных плошек для картошки и самогонки. О том, чтобы применить свои знания психологии человека, он уже и не помышлял. В голове у него вертелось одно: «Собаке надо предлагать мясо, корове — сено».

— Я могу сделать тебя таким же богатым! — продолжал он. — Слышь! Где ты?

Алексей высунул голову из пещеры и тут же сбоку получил по губам. Удар был не очень сильный, но хлесткий, а главное — неожиданный.

Зайцев отпрыгнул в глубь святилища и обиженно крикнул:

— Свинья! Подонок! Вы у меня попрыгаете, когда я выйду! Ну я вам устрою! Я наведу сюда столько стояков, весь ваш крысятник перекопаем! А тебя, харя поганая, я достану в первую очередь!

Из-за стенки сбоку медленно показалась вначале голова, затем плечи, а вскоре и весь тюремщик. Его появление произвело на Алексея чудовищное впечатление. Данный экземпляр выглядел уродом даже на фоне остальных кудияровцев. Зайцев и сам не мог сейчас понять, чего в его душе больше: ненависти или сострадания. Пашка оказался жалким обрубком без рук до самых локтей и почти без ног. Его маленькая плешивая головка микроцефала была сплошь покрыта сочащейся коростой и имела столь странную форму, что при первом взгляде на голову-то не была похожа. А сочетание этого мятого гнилого «корнеплода» с изуродованным телом ничего, кроме ужаса, не вызывало.

— Бог мой, Пашка! — потрясенно прошептал Зайцев разбитыми губами.

— Не старайся, стояк, это храмовник, он глухонемой. И, кажись, ничего не понимает, — послышался откуда-то сверху знакомый голос. Алексей задрал голову. Он помнил: когда его привезли, на потолке не было никакого отверстия. Сейчас там появился квадратный люк, и вниз свешивалась голова Мишки-дурачка. — Ну чего зенки вытаращил? Не дрейфь, тебе только яйца оттяпают и отпустят, — трескуче рассмеялся Мишка. — Что, не хошь?

— Ах ты сволочь! — наконец пришел в себя Зайцев. Он резко поднялся на колени, хотел было дотянуться до Мишкиной рожи, но тот успел задвинуть крышку люка.

Алексей не просто рассвирепел, он как будто лишился рассудка и с диким воплем бросился вон из святилища. Но несколько точных и очень болезненных ударов по лицу заставили его отступить. Оказалось, что противостоять даже одному увечному кудияровцу на его территории Зайцев не мог. Это вызвало в нем такой взрыв злобы и отчаяния, что Алексей, неуклюже загребая ушибленной рукой, заметался по пещере в поисках какого-нибудь орудия. При этом он неистово выкрикивал нечто совсем не похожее на то, что говорил всю свою сознательную жизнь. Он перебрал все матерные слова с известными ему производными, перешел на доморощенную феню и в конце уже тихо и жалобно произнес:

— Ну и гады же…

Зайцев не закончил фразу. В этот момент он оказался лицом к выходу и увидел, как в святилище вползает его недавний благодетель. Над головой могучего кудияровца и с той, и с другой стороны на Алексея с жадным, людоедским любопытством смотрели еще две пары глаз.

Издав душераздирающий вопль, Зайцев шарахнулся к алтарю. В одно мгновение он взлетел на него, поджал под себя ноги и в ожидании самой страшной развязки замер, не имея сил ни протестовать, ни сопротивляться.

А трое кудияровцев медленно вползали в святилище и, казалось, растягивали удовольствие от созерцания вконец раздавленного страхом стояка. Все трое выглядели, как тронутые тлением зомби, и в ожидании ужасной смерти Алексей снова попытался что-нибудь сделать. Но его слабая попытка как-то защититься больше напоминала бессмысленное копошение пойманного жука в коробке. Он пальцами скреб под собой алтарь, сбрасывал ногами ритуальные пучки трав, затем нащупал осколок и несколько раз с остервенением махнул им перед собой.

— Кыш, подонки, — ослабевшим голосом выкрикнул он. — Кыш!

— Берите его, мужики, вяжите, — снова раздался сверху голос. — Будем бога нашего задабривать, чтобы не очень гневался.

Кудияровцы остановились перед поперечной перекладиной креста, и двое из них занялись петлями для рук. Третий же, его «спаситель», стал проверять на крепость затяжку для ног. Они делали это по-крестьянски основательно, не торопясь, словно запрягали лошадь, и Зайцев на неопределенное время получил отсрочку. Он еще пару раз бестолково взмахнул перед собой стекляшкой, потом опустил руку и наконец взглянул на предмет, который держал в руках. Это оказался осколок зеркала величиной чуть больше ладони. Но более всего Алексея поразило не это косвенное свидетельство, что где-то еще существует или, по крайней мере, когда-то существовал нормальный цивилизованный мир. Зайцев вдруг увидел собственное отражение и необычайно растерялся. Из осколка на него таращил глаза до смерти перепуганный кудияровец. Заросшее щетиной лицо было сплошь испещрено глубокими гноящимися царапинами и оказалось такого же грязно-землистого цвета, как и у жителей подземного города. Воспаленные красные глаза обрамляли опухшие, покрытые коркой веки. А волосы напоминали раздерганный, свалявшийся парик.

«Господи, — напряженно всматриваясь в зеркало, подумал он. — Как же быстро человек превращается в животное».

— Нравится? — услышал Алексей сверху и очумело посмотрел на Мишку. — Не бойся, бить не будем. Чего ты так испугался? — В голосе дурачка слышалась нескрываемая издевка, но Зайцев почти не понимал, о чем тот говорит. Он как будто впал в каталепсию, все смотрел на свое отражение и не верил, что видит себя. А кудияровцы, похоже, хотели всего лишь усыпить бдительность стояка, и как только он взглянул вверх на Мишку, бросились к алтарю. Они стащили пленника вниз и без труда разложили его на кресте. Впрочем, Алексей почти не сопротивлялся. Он покорно дал привязать себя к брусьям и только раз проявил недовольство — ругнулся, когда один из мужиков грубо припечатал больную кисть к перекладине.

Работали кудияровцы молча и сосредоточенно, будто собирали сложный агрегат. При этом они общались меж собой кивками и жестами, удивительно проворно пользовались обрубками рук и старались не смотреть пленнику в глаза.

— Ну вот, посвятим тебя в кудияровцы, — как сквозь вату, услышал Зайцев голос Мишки. — Поживешь — понравится. А вы давайте, давайте отсюда, — махнул он мужикам рукой, когда узлы на руках и ногах были затянуты. — Надо будет, я позову. А пока скажите всем: завтра праздник. Пусть вино варят.

— Вино, — повторил один из кудияровцев, и губы его расплылись в глупой детской улыбке.

Когда Алексей с Мишкой остались одни, дурачок спустился в святилище, сел в изголовье своей жертвы и наклонился к его уху.

— Немного потерпеть придется, — совсем другим голосом, в котором Зайцев уловил ноту сочувствия, произнес Мишка. — Я тоже терпел. Вон, видишь? — и он приподнял левую ногу с расплющенными пальцами. — Тебе еще повезло, что Время божьего гнева прошло. Раньше-то посвящали — на три дня наверх выгоняли под самый огонь божий. Кто вернулся, тот и кудияровец. Как тебя зовут-то?

— Пошел к дьяволу, — равнодушно ответил Алексей и под нос себе пробормотал: — В трактире пол и потолок деревянные, а в святилище — земляные. Богоносцы хреновы.

— Понимаю, — на этот раз притворно вздохнул дурачок. — Ты имеешь право сам выбрать: руку или ногу. Порядок такой. Ну не могут они спокойно смотреть, когда у человека все на месте.

— Врешь ты все, — тихо проговорил Зайцев. — Это ты не можешь. Иди отсюда, урка земляная.

— Зря ерепенишься, — миролюбиво сказал Мишка. — Я тебе дело хочу предложить. Мы здесь с тобой вдвоем такого можем наворочать… И, между прочим, помочь кудияровцам. Они же роют, как кроты. Так вот, план у меня есть: размножаться — и рыть, рыть, рыть. На полстраны прорыть подземелье. Это для начала. Кумекаешь: первое подземное государство! А мы с тобой…

— Иди отсюда, сумасшедший, — чуть не всхлипнул Алексей.

— Не-ет, — трескуче рассмеялся Мишка. — Не сумасшедший. Был бы сумасшедшим, отпустил бы тебя. Тут-то нам всем и каюк. А я хочу дать людям нормальную жизнь. Хватит им по трубам ползать да в тесных норах жить. Будем строить подземные квартиры.

— Ну а себя ты, конечно, объявишь царем?

— Как хочешь называй, — уклончиво ответил Мишка. — Можно и царем, да подземелье пока маловато для царства. А что, Михаил Первый — звучит. Да не ломайся, я дело предлагаю. Как тебя звать-то?

Такого поворота событий Зайцев не мог себе и представить. Этот полубезумный мозгляк вознамерился построить целую подземную империю и собирался предложить ему должность советника или первого министра. Подобная идея могла возникнуть в башке только такого человека, как Мишка-дурачок: психически неуравновешенного, физически ущербного, маниакально себялюбивого. Но самым ужасным Алексею показалось то, что, в принципе, этот невероятный план был вполне осуществим. Зайцев очень ярко представил, какими словами Мишка будет уговаривать дремучих кудияровцев, что будет сулить и на каких давно заржавевших струнах играть. Не менее страшно выглядела убежденность дурачка в своей правоте. В его словах не было ни грамма цинизма, и чисто внешне она являлась благом для этих несчастных одичавших калек. Он, Мишка, не вылезая из подземелья, желает построить руками кудияровцев настоящую, а не вымышленную Кудияровку, тогда как живущие на поверхности могут предложить ползунам лишь жалкое прозябание в убогом поселковом доме инвалидов, глупое людское презрение и бесстыдное любопытство.

А Мишка-дурачок принялся фантазировать; при этом глаза у него подернулись мечтательной дымкой, он смотрел на стену поверх головы Алексея и каким-то кондовым псевдогазетным языком со смаком перечислял:

— Построим подземные заводы, наладим производство стали, поднимем химическую промышленность. Здесь, у нас под землей, есть все полезные ископаемые. Все есть! Надо только это взять!

— Ты неграмотный идиот, — хрипло отозвался Зайцев. — Ты даже не соображаешь, что говоришь.

— Не надо, — на этот раз обиделся Мишка, — у меня десять классов. Как-нибудь разберемся. Вон, даже древние греки две тысячи лет назад выплавляли чугун и сталь. А мы, слава Богу, уже в космос летаем.

— Кто это — мы? — поразился Алексей.

— Мы, русские люди, — ответил дурачок.

Этот невыносимый бред заставил Зайцева застонать. «Почему древние греки? — с тоской подумал он. — Какой чугун? Мы в космос летаем! Что он несет?»

— Хорошо, — как можно спокойнее проговорил Алексей. — А ногу мне зачем отрубать? Я и так могу…

— Ну, у тебя небось высшее образование, — сказал Мишка. — А нам такие нужны. Это и будет твоим первым вкладом в строительство подземного государства. Вроде как залог. Знаешь, когда берешь что-то напрокат, оставляешь залог.

— Так залог же возвращают! — вскрикнул Зайцев. — А ногу-то не вернешь!

— Она тебе здесь и не пригодится, — резонно ответил дурачок. — Научишься ползать и забудешь. Как я. Ты не веришь, потому что не хочешь остаться. Но это дело поправимое.

— Слушай, отпусти меня! — взмолился Алексей. — Обещаю, никому не скажу ни слова о вашем погребе. Клянусь! И стройте здесь, что хотите: город Солнца или тракторный завод. Был же у вас здесь солдатик, это который сбежал. И никто не пришел и не разорил ваше подземелье. И я не стану. Живите, как хотите.

— А кто тебе сказал, что он сбежал? — хохотнул Мишка, и от этого хохота у Алексея по спине побежали мурашки. — Не понимаешь ты, — уже серьезно и даже с некоторой досадой продолжил дурачок. Он перелез через распятого Зайцева, помотал головой и повторил: — Не понимаешь. Ладно, потом поговорим. Время у нас есть.

Мишка собрался было покинуть святилище и пополз к выходу. А Зайцев вдруг забеспокоился, с трудом приподнялся и совсем другим голосом униженно попросил:

— Слушай… почеши голову. Не могу больше. Блохи заели. Я так скоро с ума сойду.

— Терпи, стояк. Господь терпел и нам велел, — выползая из пещеры, ответил дурачок.

Оставшись в одиночестве, Зайцев некоторое время лежал без единой мысли в голове. Забегать вперед и думать о своей участи у него не было сил, мучить себя воспоминаниями о такой далекой и ставшей уже нереальной жизни в Москве он не желал. Алексею ужасно хотелось забыться, и он уже согласился бы на кудияровский поганый самогон, но попросить было не у кого. Ко всему прочему давящая подземельная тишина стала раздражать его не меньше укусов блох. Почему-то только сейчас Зайцев заметил, что здесь не слышно ни шелеста листьев, ни жужжания насекомых, ни завывания ветра в ветвях деревьев. Это снова напомнило ему второй круг Дантова ада, вернее, одиночку в нем: могильное безмолвие, кровососущие твари и никакой надежды когда-нибудь выбраться на поверхность.

«Я уже умер, — вдруг подумал Алексей. — Может быть, это произошло давно, на болоте? А кудияровцы — это лишь мыслеформы? Как сказано в древнем буддийском трактате? Не бойся их, не ужасайся, не трепещи. Знай, что они воплощение твоего разума. Смирись и возлюби их. Вместе с постижением этого наступит и освобождение. Ни черта не наступит», — возразил себе Зайцев и вдруг во весь голос закричал:

— Самогонки! Дайте мне самогонки! Эй, кто-нибудь!

Глава 6

Зайцеву казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как Мишка покинул святилище. В ожидании посвящения в кудияровцы он едва не свихнулся. Намертво прикрученный к кресту, Алексей мог только биться головой о брус да ерзать. Из-за невозможности почесаться все части тела и особенно голова зудели так, будто его поместили в муравейник. Блохи словно задались целью пробуравить его черепную коробку и добраться до мозга. К этому добавлялись душевные муки. Зайцев не мог и не хотел смириться с тем, что через какое-то время ему отрубят кисть руки или ноги, но не мог и воспротивиться этому кровожадному ритуалу. Все вместе было настолько невыносимо, что Алексей снова принялся изо всех сил орать.

В святилище еще несколько раз заглядывал Пашка. Его бессмысленная изуродованная физиономия медленно выплывала из-за стены, словно ночной кошмар. Кудияровец на минуту застывал в бойцовой позе варана, наводил ужас на и без того распаленного, почти ополоумевшего Зайцева, а затем так же бесшумно исчезал. Но вскоре его позвали. Алексей даже расслышал то ли далекий призывный клекот, то ли эхо окончания слова, и догадался, что, скорее всего, его охранник уполз пить самогон.

Накричавшись до хрипоты, Зайцев еще долго кашлял, плакал, ругался и даже молил о спасении христианского Бога, в которого доселе не верил. Но похоже здесь, во владениях кудияровского Плутона, мольбы его оставались не услышанными. И вскоре Алексей почувствовал такую усталость, что его начало покидать сознание. Он стал забываться, но это не было сном. Мыслил Зайцев почти ясно, а то, что ощущал, никак нельзя было назвать реальностью. Его словно бы окутывало темным опиумным дурманом, постепенно он потерял связь с телом, и оно вдруг воспарило под самый потолок, тогда как сам Алексей, то есть его сознание оставалось прикованным к кресту. Душа и тело Зайцева будто поменялись местами. Первая томилась в плену, второе же совершенна свободно купалось в эйфории. Эта спасительная метаморфоза вернула Алексею способность размышлять — все, что ему оставалось, — и он принялся философствовать на тему, очень далекую от подземного плена. Впрочем, размышления его были болезненными, он не отдавал себе отчета в том, что думает, пока случайно не поймал себя за этим занятием и не посмеялся над полубредовыми рассуждениями. В другое время это нисколько не удивило бы психолога-профессионала, а сейчас он вдруг заинтересовался, кто же все-таки в нем философствует о судьбах человечества и кто высокомерно насмехается над ним.

«Понятно, что эти глупые идеи принадлежат мне, — поражаясь, с каким трудом в голове ворочаются мысли, думал Зайцев. — Но потом откуда-то из небытия вынырнул я-второй и смутил меня-первого своим присутствием.Это похоже на то, как человек входит в комнату и застает самого себя за непристойным занятием. Или подсматривает за собой в замочную скважину. Но для этого он должен находиться одновременно по обе стороны двери. Стало быть, нас все-таки двое. Вот только разобраться бы, who is who, кто есть я-рассуждающий, а кто подглядывающий, кто смущает, а кто смущается?.. Это я, — сам же ответил Алексей. — Я ловец и дичь, судья и подсудимый, виновник события и его единственный невольный свидетель… А кудияровец — это тот, кто стоит только по одну сторону двери. Машина без водителя, один в одном лице».

Неожиданно кто-то прервал его мысли, легко тронув за ногу. Зайцев вздрогнул, открыл глаза и первой его мыслью было: «все, началось». Алексея захлестнуло страхом, в панике он резко поднял голову, но увидел не своих мучителей, а ребенка лет двенадцати без каких-либо признаков пола. Дитя совсем не по-кудияровски стояло на четвереньках и с любопытством рассматривало распятого стояка. За ним Зайцев заметил еще двоих помоложе, но таких же чумазых и лохматых. В отличие от взрослых, лица у детей были гладкими и необыкновенно живыми, но даже многолетняя грязь не могла скрыть их бледности. Поразительным было и то, что у детей имелись все конечности, и самый младший прекрасно умел пользоваться этими природными инструментами: одной рукой он яростно скреб темечко и затылок, другой — меланхолично ковырял в носу.

— Дяинька, меня Танька прислала, — заговорщицким шепотом сказал старший.

— Чего ей еще надо? — вновь положив голову на брус, мрачно спросил Алексей.

— Велела тебя развязать, — ответил мальчишка. — А потом к выходу отвести. Только, дяинька…

Спасение пришло так неожиданно, что Зайцев не сразу осознал, о чем говорит мальчишка. За последние несколько часов Алексей настолько свыкся с неизбежностью обращения в кудияровцы, что слово «выход» почти потеряло для него свой первоначальный смысл, и он воспринял его как знакомое, но за ненадобностью забытое буквосочетание. Когда же его озарило, что мальчишки принесли ему волю, Зайцев едва не выломал себе руки из суставов. Он рванулся вверх, вскрикнул от боли и, сжав зубы, простонал:

— Развязывай. Скорее развязывай.

— Только, дяинька, — продолжил мальчишка. — Если поймают, не говори, кто тебя отпустил. Ладно?

— Не скажу, — пообещал Алексей.

Дети принялись развязывать веревки, а Зайцев от нетерпения торопил их и только мешал, сильно дергаясь. Ему казалось, что они слишком медленно возятся, что в святилище в последний момент вползут его тюремщики.

— Давайте, ребятки, давайте! — словно заклинание, бормотал Алексей. — Скорее, ребятки, скорее!

Наконец все узлы были развязаны, и прежде чем уйти, Зайцев начал чесаться. С освобождением к нему вернулась обычная человеческая чувствительность. Кряхтя и чертыхаясь, он обеими руками остервенело раздирал голову и, чтобы не терять времени, терся боками об острое ребро креста. Его спасители во все глаза смотрели на беснующегося стояка, тихонько смеялись и обменивались репликами типа: «Во дает!»

Исполосовав себе голову ногтями, Алексей неожиданно бросился вон из святилища, но дети успели остановить его:

— Не туда, в люк. Так ближе, — прошипел старший. Он вдруг поднялся на полусогнутых ногах и отодвинул крышку. — Через него только Мишка-дурачок ползает. Для себя делал. Вылезай. Только тихо. Здесь недалече Поликарп живет. Поймает — убьет.

Предупреждение подействовало на Зайцева, как выстрел стартового пистолета на гаревой дорожке. От чрезмерного волнения он чувствовал, что ему не хватает воздуха. Сердце его, казалось, скачет по всей грудной клетке, вслепую тычется в поисках выхода и не находит его. Пошире раскрыв рот, Алексей выкарабкался через люк в тоннель и прижался к стене, давая мальчишкам возможность проползти вперед. Далее все происходило в абсолютной тишине. Зайцев лишь угадывал, куда следует ползти, и частенько тыкался лицом в пятки самого младшего, когда спасители Алексея останавливались подождать его.

Они еще не менее пяти раз пролезали через верхние люки. Алексей прикинул, что жилище Таньки находится на пару уровней ниже святилища, и со страхом отметил, что никогда не выбрался бы из лабиринта без посторонней помощи.

Пока им явно везло — на всем пути мальчишкам не попалось ни одного взрослого кудияровца. А путь, как оказалось, был не близким. Подсохшие было раны на локтях и коленях снова напомнили о себе жжением и начали кровоточить, но Зайцев уговаривал себя не обращать на это внимания. Он даже поймал себя на мысли, что острая боль доставляет ему странное удовольствие, поскольку связана со скорым освобождением. Правда, о свободе Алексей старался преждевременно не думать. Он боялся, что судьба посмеется над ним, в последний момент откуда-нибудь сверху на него обрушится могучий кудияровец и отвезет на себе назад в святилище. Поэтому Зайцев гнал прочь ликование и думал, как не потеряться в проклятом подземелье, не заползти в боковой аппендикс и не упасть в очередной колодец или выгребную яму.

Выхода Алексей не увидел, а почувствовал лишь тогда, когда старший мальчишка открыл впереди последний люк. Тоннель резко пошел вверх под углом в сорок пять градусов, как и тот, который вел из трактира. Зайцеву оставалось до него какой-нибудь десяток шагов, когда он ощутил прилив свежего ночного воздуха и едва не захлебнулся им.

Последний отрезок пути Алексей прополз с рекордной, почти кудияровской скоростью. Он буквально вылетел из тоннеля на песок, по инерции проскочил еще несколько метров и без сил приник к земле.

Некоторое время Зайцев лежал на холодном песке, положив голову на локоть. Ему хотелось кричать о своем освобождении, кататься по земле и хохотать, но не было сил. Выбравшись наверх, он больше не страшился убогих кудияровцев, чья удивительная сноровка имела какое-то значение только в тесных подземных тоннелях. Пережитое осталось там, в вонючем лабиринте. Прошло всего несколько минут, и Алексей уже не мог поверить, что все это произошло с ним наяву. Он как будто побывал в загробном мире, и доказательством тому было захлестнувшее его ощущения блаженства, какого он не испытывал никогда в жизни — «этот» свет оказался несравнимо привлекательнее.

Время близилось к закату. Солнце еще выглядывало из-за верхушек деревьев, но на серый песок уже легли фиолетовые тени, а над болотом повис ядовитый туман. После мрака подземелья наступающие сумерки показались Зайцеву ослепительным тропическим днем. Чистейший таежный воздух обжигал легкие. Алексей жадно глотал его и никак не мог насытиться. Пожалуй, впервые он понял, что газовый коктейль, которым дышит человечество, имеет божественный вкус. Он был холодным, как родниковая вода, сладковатым и, благодаря запаху хвои, слегка вяжущим.

— Дяинька, а дяинька, — услышал Зайцев и обернулся. Дети смотрели на него, в их глазах Алексей ясно читал желание о чем-то спросить. Возможно, узнать побольше о том загадочном, непостижимом мире, откуда он появился и куда вскорости должен был вернуться. — Дяинька, а правда, стояки душу черту продали? — спросил старший.

— Нет, не правда, — ответил Зайцев.

— А покажь, как стояки ходют, — смущенно скалясь, попросил другой мальчишка.

— А ты разве не можешь? — удивился Алексей.

— Не-а. — Мальчишка попытался принять вертикальное положение, но с непривычки ноги его не держали, и он завалился на спину. Куда лучше получилось у самого младшего. Он сумел сесть на корточки и попробовал подняться, но выпрямиться ему так и не удалось — паренек не держал равновесие. И все же он попытался еще раз, и еще…

Зайцев дрогнул. Кто знает, может, именно такое вот мальчишеское любопытство спасет этот подземный народец. Именно оно вытащит кудияровцев из выгребной ямы, где по воле случая или неумных людей они оказались. В этих вшивых, нечесаных головах уже давно угнездилась мысль, что жизнь не только темный лабиринт, по которому они вынуждены ползать. Они уже фантазируют, как выглядит тот мир, где можно ходить, а не ползать. И пусть пока земля стояков выглядит для них царством Сатаны. Это все от незнания и нищеты. В конце концов, они сбегут от родителей с их неспособностью думать и ленью. «Если, конечно, раньше времени не сопьются», — мрачно закончил Алексей и тяжело вздохнул.

— Смотрите. — Зайцев поднялся и понял, что эти несколько дней не прошли для него даром — все тело ныло, Алексея слегка шатало, а в ногах чувствовалась непривычная слабость. И все же ощущать под голыми ступнями твердую землю было сладостно приятно.

Ребята с восхищением и завистью наблюдали, как стояк упруго передвигается на двух ногах. Сейчас он был для них сверхъестественным существом, и следующий вопрос подтвердил это.

— Сказывают, что стояки умеют летать? — завороженно глядя на Алексея, произнес старший.

— Умеют, — ответил Зайцев. — Не сами, конечно. У нас есть машины, которые летают, а люди сидят внутри. Машины — это… — спохватился Алексей, но мальчишка не дал ему закончить.

— Знаем, — бесцеремонно перебил он. Затем достал из хламиды перочинный нож и показал бывшему владельцу. — Твой?

— Мой, — ответил Зайцев и инстинктивно протянул руку, но мальчишка тут же убрал находку. — Возьми его себе, — сказал Алексей. — Кстати, вас не будут искать взрослые?

— Не-а, — с нескрываемым пренебрежением ответил старший. — Все вина наварили. Мишка-дурачок уже пьяный. Он быстро пьянеет.

— Может, подскажете, в какую сторону идти? — озираясь по сторонам, спросил Зайцев. — Где здесь дорога или хотя бы тропинка?

Все трое пожали плечами, один неуверенно махнул рукой на юг, а другой прямо в противоположную сторону.

— Не знаем, — неожиданно грубо ответил за всех старший, и Алексей понял, что расставание со стояком для этих маленьких кудияровцев означает возвращение в подземный лабиринт.

— Ну тогда прощайте, — заторопился Зайцев. Он сделал несколько шагов, затем обернулся и неуверенно проговорил: — Кто знает, может, еще свидимся.

Песчаный пустырь был столь огромен, что края его, обрамленные лесом, с трех сторон едва-едва виднелись на горизонте. И только болото, откуда пришел Алексей, начиналось где-то в полукилометре, но туда он не собирался. Кое-где небольшими островками виднелись отдельные купы деревьев, и ни один предмет здесь даже не напоминал о присутствии людей. Крышка лабиринта захлопнулась за детьми, и Зайцев остался один. Правда, еще до того, как на пустырь опустилась ночь, он успел заметить у дальней кромки леса бледную серую полоску, которая, впрочем, на поверку могла оказаться чем угодно: обрывом, барханом или завалом бурелома.

По мере удаления от кудияровских владений, Алексей ускорял шаг.

Он собирался уйти подальше, чтобы, не дай Бог, недавние мучители не застали его спящим и не утащили назад. Ему противно было вспоминать о днях, проведенных в вынужденном заточении, и он мысленно пообещал себе, что никому не станет рассказывать о кудияровцах, сразу же отправится в Москву и больше никогда сюда не вернется. Раньше он никогда не задумывался о том, что люди могут жить не только в городах и деревнях, но и черт знает где, чему еще не присвоено название. До сих пор он считал, что ему известны все виды поселений и способы выживания. Здесь же он испытал нечто вроде погружения в невозможное. Это был даже не один из щадяще фантастических миров Обручева, а скорее, головокружительный скачок то ли в прошлое человечества, то ли в другую Солнечную систему. И тем более жутко, что кудияровцы варили отвратный, но все же вполне земной самогон и имели реальную историю исхода из нормального мира. Чего стоил один «Устав Вооруженных сил СССР».

В такой темноте нечего было и думать искать дорогу, и ночевать Зайцев улегся прямо на песке. Он не рискнул подойти вплотную к лесу. Почему-то было страшновато, как будто Алексей опасался наткнуться на таких же дикарей, но обосновавшихся на деревьях.

Засыпая, Зайцев наконец до конца осознал, что вырвался на волю, и с грустью подумал о Таньке, которой был обязан своим освобождением. «А ведь я чуть было не сломался, — осторожно расчесывая израненную голову, вспомнил он. — Несчастная баба…»

Спалось Алексею куда хуже, чем в кудияровской пещере с Танькой под боком. Блохи на свежем воздухе как будто стали еще кровожаднее. Ночи уже стояли холодные, хотя и сухие, и на стылом песке Зайцев окоченел за какие-нибудь пятнадцать минут. Чтобы окончательно не замерзнуть, он несколько раз поднимался, энергично размахивал руками и топтался на небольшом пятачке. А для развлечения Алексей придумывал правдоподобную легенду, которую собирался рассказать родственникам в Разгульном.

«Скажу, проплутал все это время в тайге, — подпрыгивая на месте, сочинял он. — Слишком далеко отклонился и вышел к Кудияровке. Должна же здесь быть деревня или поселок с таким названием. Невозможно, чтобы они ее придумали. Хотя, с них станется. Появилась же с легкой руки Платона Атлантида. До сих пор всему миру голову морочат. А эти даже собираются вернуться. Воображаю, как будет выглядеть встреча сегодняшних кудияровцев со вчерашними».

И Зайцев действительно очень ярко представил нашествие: как со стороны леса по проселочной дороге в деревню вползает армия человекообразных пресмыкающихся. Напуганные мужики, конечно же, расколошматят дрынами и колунами жаждущих вернуться на землю обетованную, а газеты еще долго будут обсасывать подробности битвы невесть откуда взявшихся упырей с мирными жителями Кудияровки.

«Нет, лучше никому ничего не говорить, — снова укладываясь на песок, подумал Алексей. — А ребятишек жалко…»

Едва на востоке заря разбелила небо, Зайцев сразу же отправился дальше. До леса оставалось каких-нибудь триста метров, ночная мгла быстро отступала, и вскоре Алексей смог наконец разглядеть, что представляет собой серая полоска, которую он увидел еще на закате дня. Это была полуразрушенная бревенчатая стена, стрельбище, и судя по всему, военные здесь не появлялись несколько лет.

«Время великого затишья», — вспомнил Зайцев.

Немного дальше, у самой опушки леса, располагались останки то ли сарая, то ли армейской раздевалки. С остова, очевидно, давно уже были сорваны все доски, и Алексей сразу же подумал о полах и потолке в кудияровском трактире и аккуратно обтесанных брусьях креста, на котором он едва не лишился одной из конечностей.

Проселочную дорогу Зайцев обнаружил сразу за постройками. Она проходила вдоль леса, совсем заросла травой и кустарником, но разбитая тяжелыми грузовиками колея сохранилась, несмотря на дожди и ветры.

— Все! — выбравшись на дорогу, громко воскликнул Алексей. — Прощайте, кудияровцы!

Солнце так и не сумело пробиться из-за леса. Брюхатые тучи затянули весь восточный горизонт, затем половину неба, и Зайцев прибавил шагу. Ему не хотелось попасть под холодный затяжной дождь и перед самым прибытием в Москву слечь с простудой. Он почти бежал и даже не старался огибать густые заросли незнакомого кустарника и еще более высокую траву. А когда впереди, вначале тихо, а затем все громче и громче, затарахтела автомашина, Алексей едва не заорал от радости.

«Как хорошо, что план Мишки-дурачка всего лишь бред подземного пьяницы и неуча, — перейдя на мелкую рысь, думал он. — Как хорошо, что кудияровцы никогда не выйдут за пределы своей маленькой Сахары».

Шум мотора нарастал, и через несколько минут Зайцев понял, что навстречу ему движется не одна машина и не какой-нибудь деревенский трактор или двухтонный грузовичок. Затем впереди из-за поворота показалась зарешеченная морда головного «Урала»; за ним из сизых клубов гари и пыли выплыла колесная пушечка, а следом — самоходка.

От неожиданности Алексей остановился и с каким-то нарастающим раздражением подумал: «Кажется, Время великого затишья закончилось». Эта мысль поначалу вызвала замешательство, но потом Зайцев медленно двинулся дальше. «Да пошли они к чертовой матери! — принялся уговаривать себя Алексей. — Ничего страшного, жили же они во Время божьего гнева. Им не привыкать. Попрячутся по своим норам, надерутся самогонки, а там, глядишь, и стрельбы закончатся.

Мимо Зайцева проследовала первая машина, а из-за поворота появлялись все новые и новые тягачи с пушками на прицепе. Воздух наполнился гулом и металлическим лязгом, который после дней, проведенных в тишине подземелья, показался Алексею дьявольским концертом.

«Мальчишки у них гораздо умнее, — вспомнил он своих избавителей. — А ведь тоже когда-нибудь сопьются и начнут вылезать под снаряды».

«По пьяни выползешь на плироду посмотреть», — всплыли у него в памяти слова кудияровца.

«Вернусь в Разгульное, зайду в сельсовет или… что у них там сейчас? Может, хотя бы детей спасут».

Зайцев снова подумал о том, что этим людям помочь уже нельзя, даже если их вытащить на поверхность. «Да не было никакого великого затишья! — в сердцах Алексей сплюнул и с тоской посмотрел назад, откуда он так торопился уйти. — Вся их жизнь — это Время божьего гнева, и они обречены жить в этом времени до самой смерти. И нет никакого смысла пытаться им помочь, трогать то, что устоялось, даже если тебе это кажется нелепым. Мы же всегда рвемся помогать, в сущности, не понимая, чем все обернется. Как с той таежной семьей — вымерли и все. Так пусть лучше спиваются и дохнут сами по себе… А детей все же жалко».

Колонна шла медленно. Из кабин «Уралов» на грязного одинокого путника удивленно смотрели молодые, умытые солдаты, и, глядя на них, Зайцев вспомнил собственное отражение в осколке зеркала. Он с растерянной улыбкой кивнул круглолицему солдатику, который просто так поприветствовал его взмахом руки, и тихо проговорил:

— Ну держись, Мишка. Целый артиллерийский полк Иванов-царевичей едет рушить подземное царство Кощеево. А мне пора.

Алексей сделал несколько шагов вперед, но вдруг развернулся и бросился вдогонку за головной машиной.

— Стой! — размахивая руками, заорал он. — Стой! Там люди!

Ричард Паркс
ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ

Джошуа Каллен взял черно-белое фото юной женщины, одетой в весьма старомодное платье из тафты.

— Хотелось бы знать, кто это?

Мэтти бросила мимолетный взгляд на снимок, один среди сотен в этой коробке, на этом прилавке Кейнмилльской барахолки, иначе говоря «блошиного рынка». Оглядев старый сарай, переоборудованный в торговый павильон, Мэтти заметила, что уж блох здесь, конечно, найдется в избытке. Джошуа улыбнулся незатейливой шутке дочери. Ему было приятно видеть искорку радости в ее глазах. Она так редко улыбалась в последние годы. Лицо Мэтти вновь сделалось серьезным.

— Пожила свое — и ладно, — пожала плечами Мэтти. — А что это за машина, возле которой она стоит? «Паккард»?

Опершись на палку, Джошуа повернул снимок к свету.

— «Студебеккер»… А сфотографировали ее, судя по всему, на выпускном балу. И, ей Богу, она отдала этот снимок своему парню. Ты ведь знаешь, — добавил он, — что Джейк получился у нас с матерью прямо после выпускного бала.

— Знаю, папа. И, по-моему, мама начала злиться на тебя именно с этого дня. Что же касается остального… — Мэтти махнула рукой в сторону гомонящего рынка: — Оглядись, папа. Здесь продают лишь то, что никому более не нужно: старые фото, ржавые дуршлаги, пластмассовых пупсиков…

Пожав плечами, Джошуа повернулся к торговке, молодой женщине в широкой юбке яркой, цыганской расцветки. Та улыбнулась старику.

— Сколько? — спросил Джошуа.

— Двадцать пять за штуку. А за три — пятьдесят центов. — Наклонившись поближе, она поглядела на карточку в его руке и одобрительно улыбнулась. — Мне тоже нравится.

— Я беру этот снимок, — сказал он, и женщина кивнула, как будто приобретение являлось событием неизбежным. Заплатив, Джошуа аккуратно пристроил снимок в кармане и тронулся с места. Спустя мгновение Мэтти последовала за ним.

— Ты не понимаешь, — сказал отец, когда дочь поравнялась с ним.

— Если бы эти вещи не были нужны вообще никому, их не приносили бы сюда. А здесь все, в конце концов, продается. Иногда через несколько лет, — так мне говорили, — но продается. Этот вот снимок дожидался именно меня.

Мэтти покачала головой.

— Ни ты, ни я не были знакомы с этой женщиной. Возможно, она уже давно мертва, а люди, знавшие ее, или умерли, или забыли о ней, иначе эта карточка не оказалась бы в коробке с надписью «за четверть доллара».

Достав снимок, Джошуа остановился, чтобы поглядеть на него; прочие покупатели обтекали опиравшегося на трость старика, словно ручей какой-нибудь замшелый валун.

— У нее хорошая улыбка, — заметил он, прежде чем спрятать снимок. Положив фото в карман, он отправился дальше. Мэтти следовала за ним.

— Ты не забыл, о чем говорили мы с Джейком и Конни, правда? И поэтому ведешь себя так странно?

— Решила, что я хочу тебя подразнить?

Мэтти покраснела.

— Самую малость. Промелькнула такая мысль, папа.

Джошуа улыбнулся.

— Нет. Просто таков мой характер. Хорош он или плох, твоя мать не испытывала к нему симпатии.

Этим было сказано слишком мало. Долорес оставалась с Джошуа, пока не выросли и не разъехались дети, а потом подала на развод. Она умерла через семь лет, после двух новых браков, уже подумывая о новом муже. Браку номер четыре помешал пьяный водитель.

— Я все обдумал, Мэтти. Спасибо вам, детки. Тем не менее ответ будет — «нет».

— Папа, ты вовсе не молод. И знаешь, что мы предлагаем тебе самое разумное.

— Да, а чья все-таки идея? Если я переберусь в дом для престарелых, Джейк и Конни избавятся от лишней заботы. И не говори мне, что эта мысль не приходила тебе в голову, девочка.

Пожав плечами, Мэтти ответила отцу правдой на правду.

— Конечно же, приходила. Никто из нас не сможет взять тебя к себе, папа, даже если ты захочешь расстаться с этим старым домом. У нас нет свободного места. Но мы волнуемся… Я волнуюсь. Что если ты упадешь?

— Наверное, умру и тем самым избавлю вас от хлопот, — ответил Джошуа, задержавшись, чтобы глянуть на какие-то пыльные книги.

— Папа, ты совершенно невозможен. Нечего удивляться, что мама развелась с тобой.

Мэтти всегда называла этот дом большим и старым. Именно таким он и стал теперь. Когда они с Долорес купили его, дом выглядел совсем иначе — при Джейке-то и Констанс, проказливых и непоседливых… да и Долорес была на шестом месяце — носила Мэтти. Теперь дом сделался совершенно пустым, невзирая на все накопленное за тридцать с лишним лет. Джошуа выронил снимок на подставку для телевизора и отправился к холодильнику за пивом. Сделав глоток, старик скривился.

Да, после того как прекратили выпускать «Магнолия Брэнд», хорошего пива он уже не пробовал.

Джошуа сел и, медленно потягивая горький напиток, начал приспосабливаться — как делал всегда — к тому, чего изменить был не в силах. Он взял снимок, купленный на барахолке. Женщина на фото казалась юной, ровесницей Долорес, какой та была в год их свадьбы. Джошуа поглядел на собрание семейных снимков, выставленное на тумбе для телевизора… несколько фото, соединенных в одной рамке. Вот они с Долорес в вечер их выпускного бала, перед новеньким отцовским «фордом». Потом одна Долорес — память медового месяца, проведенного на берегу Мексиканского залива. А вот Джейк и Констанс в возрасте двенадцати и одиннадцати лет, занятые крокетом на лужайке перед этим же самым домом. И, наконец, шестилетняя Мэтти в пасхальном наряде, демонстрирующая перед камерой всю отпущенную ей меру праздничного настроения.

Не такая уж плохая была жизнь. Даже очень неплохая — отчасти. Иногда им с Долорес выпадали добрые времена, и он не мог назвать их брак ошибкой, коль скоро результатом его стала Мэтти. Что касается Джейка и Конни… они здоровые дети. Все родители хотят иметь счастливых и здоровых детей, и у Джошуа не было причин жаловаться на своих старших — в этом отношении. Едва ли не во всем остальном от них можно было ждать большего, однако теперь от него уже ничего не зависит.

Джошуа вновь поглядел на купленную фотографию. Что же в этом лице так привлекает его? Женщину можно было назвать хорошенькой, однако ей не хватало экзотической красоты Долорес. Открытый, искренний взгляд, улыбка… дружелюбная, не более того. Повесть, которую могла она рассказать о себе, забылась еще до того, как снимок попал в коробку на Кейнмилльской барахолке. Тех, кто знал эту женщину, любил ее, больше не было рядом… И Джошуа понимал, что настанет день, когда подобное можно будет сказать и о нем… увы, куда скорее, чем хотелось бы думать.

«И ты заслуживала лучшей участи. Уж это я знаю».

Поначалу мысль эта явилась ему отголоском, тенью, расплывчатой и бессвязной. Джошуа рассматривал собрание семейных снимков, заключенных в тонкие рамки, сравнивая их с этой потертой по краям фотографией. Он вновь поглядел на привычные рамки. «Ты, конечно, заслуживала лучшего. Впрочем, и все мы тоже».

Тень сделалась более отчетливой и, рождая в душе Джошуа смесь вины и восторга, превратилась в весьма внушительную идею. Он буквально видел выражение, с каким посмотрела бы на него Долорес, окажись она сейчас рядом. Джошуа ухмыльнулся. «А пошла ты!»

Весьма осторожно отогнув подставку, удерживавшую картонный задник рамки, Джошуа неторопливо высвободил фото. Достав снимок Долорес, он бросил его в ящичек тумбы. А потом достал портрет незнакомки и поместил его на место Долорес. Еще миг — рамка стала на свое место, и ему вдруг показалось, что эта женщина, заменившая бывшую жену, всегда была там. «Долорес, ты долго хотела уйти из моей жизни. Теперь желание твое исполнилось», — подумал он, твердой рукой задвигая ящичек в глубь тумбы. Джошуа посмотрел на эту женщину: стекло сгладило все морщинки старого отпечатка — так, как будто их вовсе не было. Интересно…

— Кто ты…

— Не говори глупости, Джош. Где дети?

Женщина, лежавшая на больничной койке, разглядывала его сонными глазами. Она была права. Действительно, какие глупости. Он прекрасно знает ее. Время и химиотерапия взяли свое, однако на самом деле она не изменилась. Ее зовут Рут. Второе имя Мэриэм. Девичья фамилия Пью. Родилась в Чатахе, штат Миссисипи, примерно шестьдесят три года назад. И была его женой последние тридцать пять лет своей жизни. Он знал ее куда лучше, чем себя самого. Оттого-то так трудно было проститься…

— Джейк и Конни вот-вот придут, — ответил он. — А Мэтти здесь.

Джошуа знал, что говорит правду, хотя и представления не имел о том, откуда все это ему известно. Он глядел на свою умирающую жену.

— Вот уж не думал, что все сложится таким вот образом, — сказал он.

— А как это должно было произойти, Джош? Неужели ты думал о таких вещах в день нашего знакомства?

А это было…

Немедленно, повинуясь зову, явились два воспоминания. Пикник на Перл-ривер, четвертое июля, День Независимости. И Рут в группе подруг. Его приятель, который познакомил их. А потом снова фейерверк — на выпускном вечере… И все последующие годы. Он ничего не забыл. Долгую и неспешную поездку до зала, танцы, красные и белые шарики, креповую бумагу… предвкушение ночи, которая — оба они знали уже тогда — окажется самой чудесной в их жизни. Потом столь же долгое и неторопливое возвращение и дивная остановка по дороге. Второе воспоминание говорило о том, что поблекшее фото заняло место, которое прежде принадлежало Долорес.

Он помнил все.

Рут умирала. Такого горя он не испытывал в день гибели Долорес. Дело было не в том, что они находились в разводе. Просто душа его рассталась с душой Долорес до того, как они разделились юридически. Когда та скончалась, он скорбел, однако как о посторонней или о человеке, пересекшем его жизненный путь и расставшемся с ним, когда разошлись дороги. С Рут было иначе. Они никогда не расставались. Со дня первой встречи до этого мгновения они оставались самыми близкими друзьями и любовниками; им принадлежало и все прожитое вместе время, и этот последний миг… Словно вся боль мира обрушилась на него.

Джош вновь оказался в своем старом кресле и одряхлевшем доме. Рамка опять была открыта. Фото Рут лежало в его руке, хотя он не помнил, как достал его. Ему хотелось уничтожить этот снимок, разорвать на клочки, сжечь, превратить в пепел. Но он не мог этого сделать. Джошуа повернулся, чтобы положить фотографию.

Воспоминания отступали; Рут казалась теперь героиней некогда услышанной истории, только он не мог вспомнить, когда это случилось. Жизнь, о которой говорилось в этой истории, не принадлежала ему. И счастье было не его. И горе.

Избавиться от боли можно — лишь утратив все остальное.

Простая замена, но никакой свободы — в любой из обеих жизней. Джошуа поглядел на рамку. Вот его собственная фотография, вот зияющая дыра на месте, где была сперва Долорес, а потом Рут. Под ними прорезаны окошки для снимков его детей — окошки теперь медленно затягивались. И через несколько мгновений от них ничего не осталось… В прошлом не было больше места для Джейка, Конни и Мэтти. Не было.

Нет матери, нет и детей.

Он подумал, что нужно позвонить Мэтти, но, как ни странно, не сумел вспомнить номер ее телефона. Ему следовало бы вернуть фотографию Долорес на законное место, восстановив тем самым правильный порядок вещей, однако он не мог этого сделать. В конце концов, Джошуа вызвал такси. И через двадцать минут уже стоял посреди барахолки перед той женщиной и ее столиком.

— Мне бы хотелось вернуть эту вещь, — произнес он, протягивая фотографию Рут.

Улыбка женщины не изменилась.

— Если вы настаиваете, конечно же, я возьму снимок назад.

Опустив руку к коробочке с мелочью, она достала из нее двадцать пять центов. На одной стороне монетки блеснула царапина, и Джошуа понял, что перед ним та самая четверть доллара, которую он заплатил за Рут. Он медлил в нерешительности.

— А откуда вы берете такие снимки?

Женщина глядела на него едва ли не с жалостью.

— Все дело в фотоаппаратах. И в течении времени. И в жизнях, которые складываются так, хотя могли бы сложиться иначе, и в ошибках, взаимном непонимании, упущенных возможностях. А вообще, мы получаем их с распродаж, из шкафов. Это просто картинки.

— Нет, — возразил он. — Вы не правы.

— В любом случае зачем было утруждать себя, возвращая снимок неизвестной вам женщины — ведь не ради жалкого четвертака. Путь сюда обошелся вам дороже.

— Но зачем вообще покупать снимки незнакомых людей? — спросил он, словно Мэтти не задавала ему вчера тот же самый вопрос.

Женщина пожала плечами.

— Вот все, что я получила от вас. — Она подняла вверх четвертак.

— И, кроме этой монетки, мне нечего вернуть вам. Нужна она вам или нет?

Джошуа задумался.

— Нет. Наверное, на самом деле я нуждался в ответе.

Она улыбнулась.

— Простите. У меня есть только снимки. А ответ вам придется найти самому.

— Джош?..

— Я здесь, Рут.

Она улыбнулась и снова зевнула.

— Ты так долго молчал, что я уже подумала, не ушел ли ты…

— Прости, на этой неделе я плохо выспался, — сказал Джошуа, чувствуя справедливость собственных слов, хотя он и в самом деле немногое помнил. — Не волнуйся. Джейк и Конни скоро приедут. А Мэтти спит в приемной, она была рядом с тобой всю ночь.

Слова давались легко, их подкрепляло безусловное понимание. И все же Джошуа понимал, что какая-то часть его по-прежнему пребывает в том, ином месте, где фотография другой женщины не была, не могла быть заперта в ящике.

— По правде говоря, я не сделала ничего особенного, — сказала она. — Наверное, мы всегда оказываемся не там, где следовало бы.

Джошуа глядел в это дорогое лицо, такое новое и такое знакомое.

Он взял Рут за руку.

— Теперь я здесь. И нигде более.

Она пожала его пальцы.

— Жаль, что для этого потребовалось так много времени. Кажется, нечто в этом роде сказал один король. Он умирал, теряя жизнь по капле, и извинялся за то, что мешает всем. Мысль, не слишком-то соответствующая… королевскому достоинству.

— Тебе не о чем жалеть.

— О нет, всем нам есть, о чем пожалеть. Все мы изранены, покрыты синяками, избиты… У каждого не хватает зубов, мужчина ты, женщина или ребенок. А сколько разбитых сердец, сколько сожаления. Я тоже такая — ранена… повсюду. А ты, Джош? Жалеешь о том, что женился на мне?.. Зная, чем кончится вся история?

Джошуа заглянул в глаза женщины, в глаза Рут, своей любовницы, своего лучшего друга и наипервейшего врага — все сразу, в одном лице, — они с Долорес никогда не были ни тем, ни другим, ни третьим. И сразу все понял.

Она знает!

Сказать было нечего. Просто сама ткань мира не выдержала бы подобных слов. Конечно, Джошуа понимал, что жизнь с Рут — пусть он помнил их первую ночь, и долгий брак с ней, и рождение их детей, и ту аварию, после которой сделался хромым — продлилась едва ли мгновение. Фотография Долорес лежала в ящике, и первая, несчастная жизнь его осталась в каком-то закутке этой вселенной, чуждом ее пространству и времени. И зная это, он сидел возле больничной койки, наблюдая, как умирает его единственная, его любимая. Рут тоже это понимала.

— Я люблю тебя, — сказал он. — И не сожалею ни о чем.

Рут кивнула, зевая.

— Хорошо, что ты женился на мне, Джош. И ящик, в который ты меня положишь, будет много лучше того, из которого ты меня достал.

— Рут, ты говоришь какую-то ерунду, — сказал он. — Наверное, дело в таблетках.

— Они тут ни при чем, — ответила она. И умерла.

Через неделю после похорон Мэтти остановила свой «блейзер» прямо перед домом отца. Она обнаружила его на веранде, невозмутимо раскачивающегося в кресле.

— Опаздываешь, — заметил он.

— Дела, — кратко ответила она.

— Тогда поехали. Не будем терять времени.

Мэтти открыла перед ним дверцу, Джошуа забрался внутрь салона и уселся, удобным образом выпрямив ногу. Он ждал, держа трость обеими руками.

— Папа, мы тут с Джейком и Конни переговорили…

— Это хорошо. Общение, как утверждают, важная вещь в семье.

Возведя глаза к небу, Мэтти вздохнула.

— Замолчи и слушай, ладно? Мы не хотим, чтобы ты жил один в этом старом доме.

— Так переезжайте ко мне. Все вместе. Вот будет весело!

Мэтти покраснела.

— Не сомневаюсь, папа. Здесь мама будет мне мерещиться на каждом шагу. Возможно, со временем станет лучше…

— Надеюсь, что нет, — сказал Джошуа, однако дочь игнорировала его слова.

— …Конечно, дело не только в этом. Я хочу прожить свою жизнь.

Как и Джейк, и Конни. Мы имеем на это право. Вот что мы решили, несчастный старый дурень: мы наймем прислугу, чтобы посещала тебя три раза в неделю. Еще получишь один из этих пейджеров. Если что-то случится, мы сразу узнаем. Так ты сможешь сохранить самостоятельность, пока хватит физических сил. А мы будем наезжать — часто и неожиданно, чтобы проверить, все ли ты исполняешь. Можешь быть в этом уверен!

— А если я не соглашусь?

Лицо дочери помрачнело.

— Тогда я собственными руками возьму тебя за задницу и перетащу в дом престарелых. Что скажешь?

— Я люблю вас. Всех и сразу. Мысль, в общем-то, неплохая.

Мэтти глубоко выдохнула, как будто надолго задержала дыхание.

— Спасибо. И мы тебя тоже любим.

Они пересекли по заброшенному переезду железную дорогу, Мэтти остановила машину перед входом в сарай. Потом подождала, пока отец самостоятельно извлек свое тело из «блейзера», и, взяв старика под руку, повела к Кейнмилльской барахолке.

— И какой хлам тебе нужен на этот раз? — поинтересовалась она.

— Сегодня мне ничего не нужно. Я хочу кое-что отдать. — Джошуа остановился возле того столика, рядом с коробкой старых снимков. Сидевшая за ним женщина улыбнулась старику. Она чего-то ждала. Подмигнув дочери, Джошуа достал из кармана какую-то картонку и положил в коробку. Мэтти бросила хмурый взгляд на фото, а потом последовала за отцом, который уже отошел от прилавка. Насвистывая, он брел по длинному проходу между рядами.

— А чье это фото? Я не знаю эту женщину, — заметила Мэтти.

— Естественно. Я нашел эту фотографию, перебирая вещи Рут. Должно быть, случайно затесалась среди наших снимков. Вот я и исправил ошибку.

— А почему ты просто не выбросил карточку?

— Потому что снимок не принадлежит мне. И возможно, понадобится кому-то другому. Все мы заслуживаем своего шанса. Думаю, твоя мать согласилась бы со мной.

— А все-таки ты странный старикан, — заметила Мэтти.

Он кивнул.

— Это у нас семейное.

Перевел с английского Юрий СОКОЛОВ

Дж. Т. Макинтош
СДЕЛАНО В США

1.

Никто не остановился посмотреть, как Родерик Лиффком переносит свою молодую жену через порог дома. Обычная симпатичная парочка: Родерик — психолог, Элисон когда-то работала в рекламе. Они еще не стали сенсацией. Ни малейшего намека на то, что еще несколько дней — и фамилия Лиффком прогремит на весь мир, став символом самого громкого судебного дела. Не каждый будет следить за процессом по делу об убийстве, взятках или шпионаже. А дело Лиффкомов приковало внимание всех.

Так рассмотрим же молодоженов хорошенько, пока еще можно, пока их не заслонила толпа. Родерик высокий, широкоплечий, пренебрежительно не замечал 115 фунтов, которые весит его жена, но в том, как он ее обнимал, о пренебрежении речи не было. Он нес ее, будто она была миллионом долларов в мелких купюрах. Он смотрел на нее глазами, сиявшими любовью.

Элисон котенком свернулась в его объятиях, полузакрыв глаза от блаженства, обвив руками шею любимого. Она была блондинкой с волшебными глазами, да и все остальное в ней вполне заслуживало внимания. Однако в Элисон угадывалось что-то помимо красоты. Ум, или мужество, или горький опыт, придававший ее чертам необыкновенную глубину.

Они вошли в дом, и наступил конец одной истории. Однако не согласимся и назовем его началом.

Утром, когда они завтракали на террасе, картина радикально изменилась. Вернее, изменился Родерик — синеватый подбородок, сонные глаза, коричневый фланелевый халат. Элисон же изменилась более эффектно, и бледно-зеленый халатик не столько облегал ее, сколько обволакивал, подобно дыханию ветерка.

— Пожалуй, — небрежно заметила Элисон, водя изящным пальцем по узору скатерти, — мне следует тебе кое-что сообщить.

Две минуты спустя они дрались из-за телефона.

— Я звоню моему адвокату! — гремел Родерик.

— Я звоню моему адвокату! — парировала Элисон.

Он уже наполовину набрал номер, но остановился, вспомнив, что у них один адвокат.

Она, как всегда, первой взяла себя в руки и безмятежно улыбнулась:

— Бросим монетку?

— Нет, — грубо ответил Родерик. Куда, о, куда подевалась его великая, ослепительная любовь? — Он мой. Я плачу ему несравненно больше, чем тебе когда-нибудь будет по карману.

— Хорошо, — согласилась Элисон. — Я буду вести свое дело сама.

— И я! — вскричал Родерик и хлопнул трубку на рычаг. Но тут же снова ее поднял. — Нет, он нам понадобится для всяких формальностей.

— Тайный сговор разводящихся супругов, — ласково произнесла Элисон.

— Ты имела низкую, коварную, омерзительную, гнусную подлость выждать, чтобы…

— Чтобы что? — спросила Элисон с детской невинностью.

— Андроид! — злобно бросил он ей в лицо.

Она не сумела сдержаться, и ее глаза метнули гневную молнию.

2.

Газеты не просто сообщили об этом, они прокричали во всю мощь: БИОЛОГИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК ТРЕБУЕТ РАЗВОДА У АНДРОИДА! Не такая уж сенсационная шапка. Почему же развод биологического человека с андроидом вдруг оказался достойным первой полосы? Как-никак андроиды составляли половину населения Земли. Каждый день биологические люди разводились с биологическими людьми, биологические люди с андроидами, андроиды с биологическими людьми и андроиды с андроидами. Естественная реакция на подобный заголовок была: «Ну и что?»

Однако сама статья проясняла суть дела.

Текст гласил: «Эвертон, вторник. Сегодняшнее заседание войдет в историю как первый бракоразводный процесс биологического человека с андроидом после недавнего полного уравнения в правах андроидов и биологических людей. И это первое дело о разводе, основанием для которого служит неосведомленность одного из супругов о том, что другой — андроид. Возникновение такой ситуации стало возможным лишь потому, что закон о равенстве отменил обязательность указания на андроидность при составлении договоров любого типа.

Данный судебный прецедент окажет влияние на миллионы судеб наших потомков, в виду чего газета «Двадцать четыре часа» будет подробнейшим образом освещать этот процесс. Он начинается в пятницу. Короли репортажа Анона Грайер и Уолтер Холсмит будут держать читателей в курсе всех подробностей дела. Грайер — биологическая женщина, а Холсмит — андроид…»

Затем в статье говорилось, что хотя брак Лиффкомов продолжался всего лишь десять часов тринадцать минут, документально засвидетельствованы даже еще более краткосрочные браки.

Таким способом «Двадцать четыре часа» ловко избежала водопада писем со жгучим вопросом, не рекорд ли это мимолетности брака.

3.

Элисон вернулась в квартирку, которую снимала до свадьбы. Она улеглась на диван, устремила взгляд сквозь потолок в бесконечность и думала, думала, думала…

Чересчур несчастной она себя не ощущала. Меланхолия, злость и безумные несбыточные надежды были чужды Элисон. Трагедию жизни она приняла спокойно и даже с юмором.

— Посмотрим правде в лицо, — приказала она себе. — Мне больно. Я надеялась, он скажет: «Неважно. Что это меняет? Я ведь люблю тебя такой, какая ты есть». Или что-нибудь подобное — то, что повторяют герои любовных романов. А что сказал он? «Андроид!»

Ну что ж, жизнь — не любовные романы, иначе зачем бы их сочиняли?

Для начала следует признать, что она все еще его любит. Так будет легче разобраться в своих чувствах.

Ей следовало раньше признаться ему во всем. Ведь теперь у него есть право на подозрение, что она расчетливо выжидала дня свадьбы, а уж тогда торжествующе сообщила ему, что она андроид.

Конечно, все было совсем не так. Она молчала, поскольку сначала им следовало познакомиться поближе. При первой встрече не говорят: «Я состою в браке», или «Мне как-то пришлось отсидеть пять лет за воровство», или «Я андроид. А вы?»

Если бы в первые недели знакомства разговор коснулся андроидов, она упомянула бы, что сама андроид. Но такого случая непредставилось.

Когда Родерик попросил Элис стать его женой, она совершенно искренне забыла сказать, что она — андроид. Бывали моменты, когда это имело значение, и моменты, когда не имело ни малейшего, и тот момент казался именно таким.

Родерик был так умен, так чужд предрассудков и так мягок (кроме тех случаев, когда выходил из себя), что она вообразить не могла подобной реакции с его стороны.

Нет, она не сомневалась, что этот факт ему абсолютно безразличен, и бросила мимоходом, как могла бы сказать: «Надеюсь, ты не против, что я по утрам пью кофе со льдом?» Ну, почти так — просто упомянула и все.

И счастью пришел конец.

Теперь зыбкость ее мыслей смутил новый вопрос. Действительно ли Родерик хочет развода или он пытается что-то доказать? Если верно второе, она готова охотно признать это «что-то» доказанным.

Родерик ей необходим. Это она знала твердо. И даже не вполне понимала, что, собственно, произошло. Может быть, он просто хочет сначала пройтись по ней сапогами?

Если так, то пусть. Пусть ругает ее на все корки, пусть обрушивается на андроидов, чтобы дать выход предрассудкам, которых он почему-то где-то набрался. Пусть, если это вернет его ей.

Она протянула руку, взяла телефон и набрала номер любимого.

— Привет, Родерик! — прощебетала она весело. — Это Элисон. Нет, не бросай трубку. Скажи, почему ты ненавидишь андроидов?

Возникла долгая пауза, и она поняла, что он взвешивает все варианты — например, не разумнее ли молча повесить трубку. Родерику следовало отдать должное: он всегда все тщательно обдумывал, прежде чем ляпнуть глупость.

— Я не ненавижу андроидов, — буркнул он наконец.

— Значит, ты что-то имеешь против андроидов женского пола?

— Нет! — взорвался он. — Я психолог. Я мыслю относительно беспристрастно. Мне чужды расовая ненависть, предрассудки, мания величия…

— В таком случае, — сказала Элисон очень тихо, — ты ненавидишь конкретно одну женщину-андроида.

Голос Родерика тоже стал очень тихим.

— Нет, Элисон. Ничего подобного. Все дело только… в детях.

Ах, вот что! На глаза Элисон навернулись слезы. Именно то единственное, в чем она бессильна. То, о чем она даже думать отказывалась.

— Это настоящая причина? — спросила она. — А не просто формальность, на которой ты намерен строить свой иск?

— Это формальность, — ответил он, — и это настоящая причина. Элисон, тебе трудно представить всю сложность моего положения. Конечно, люди хотят иметь детей, но большинство смиряется, когда узнает, что детей у них не будет. У меня все гораздо серьезнее. Я был восьмым ребенком в семье. Младшим. Казалось бы, за продолжение нашего рода можно было не опасаться. Ведь все остальные женатые и замужние. Некоторые уже долгое время. Один брат и две сестры вступали в брак по два раза. Итого семнадцать человек, не считая меня. Однако общие их достижения в смысле отцовства и материнства равны нулю. Вопрос продолжения рода, ты понимаешь? Остался только один шанс: я.

Элисон ощутила всю меру горя, на какое была способна. Она поняла каждое слово Родерика и все, что крылось за каждым словом.

Она не произнесла ни слова, и Родерик молча повесил трубку. Элисон поглядела на свое удивительно красивое тело и впервые не испытала ни радости, ни торжества. Напротив, оно вызвало у нее раздражение, так как не могло произвести на свет ребенка. Что толку от его безупречных линий, от соблазнительной прелести, если оно лишено своего подлинного назначения?

Однако ей и в голову не пришло сдаться, отказаться от права на защиту в суде. Еще не поздно, она может предпринять какие-то шаги! Выигрыш процесса сам по себе ничего не значит, но, возможно, он поможет ей вернуть Родерика.

4.

Судья слегка надувался от важности, и с самого начала было ясно, что он намерен сполна использовать власть, какой облекала его система гражданского права. Процесс, судя по всему, сулил ему немалое удовольствие.

Он положил сжатые руки на стол и обвел одобрительным взглядом битком набитый зал. Он произнес вступительную речь, явно смакуя тот факт, что по меньшей мере пятьдесят репортеров записывают каждое его слово.

— Данное дело охарактеризовали как важное, — начал он, — и оно таковым является. Я мог бы объяснить вам, в чем заключается его значимость, однако это не в интересах правосудия. Исходить мы обязаны вот из чего. — Он кивнул присяжным с напыщенной серьезностью. — Из того, что мы не знаем ничего.

Это ему понравилось. И он повторил:

— Мы не знаем ничего. Ни одного факта. Мы никогда ничего не слышали об андроидах. Все это и много большее нам должны сообщить. За доказательствами мы можем обращаться к кому угодно и куда угодно. И мы должны сделать наши выводы здесь и теперь на основании того, что услышим здесь и теперь касательно «за» и «против» в этом деле — и ни на чем другом.

Он изложил свой тезис и начал его развивать. Он пикировал и взмывал ввысь, он уносился прочь и возвращался, будто быстрый ворон — метать бисер перед свиньями. Ведь само собой разумеется, слушатели его состояли исключительно из свиней. Он этого не говорил, он даже не позволил себе ни единого намека, однако все было ясно и так. Только на Родерика и Элисон он глядел с отеческой благожелательностью. Им он был обязан своей грядущей славой.

Тем не менее судья Кольер был отнюдь не глуп. Прежде чем поднятая им волна интереса угасла, он вернулся с неба в зал суда и дал ход дальнейшей процедуре.

— Насколько я понял, — сказал он, переводя взгляд с Элисон на Родерика, а затем снова на Элисон, — вы будете участвовать в разбирательстве сами. Этот фактор позволит избежать лишних формальностей, что к лучшему. Итак, не посмотрите ли вы на присяжных?

Все в зале посмотрели на присяжных. Присяжные посмотрели друг на друга. По правилам гражданских разбирательств Родерик и Элисон сидели друг напротив друга, разделенные широким проходом, причем присяжные находились за спиной Элисон, так что видели Родерика в анфас, а Элисон в профиль, а потому могли определять, лгут они или нет.

— Элисон Лиффком, — сказал судья, — есть ли у вас возражения против состава присяжных?

Элисон внимательно в них всмотрелась. Они были люди — не более и не менее того. Тщательный полицейский надзор обеспечивал настолько разнообразный состав присяжных, насколько это было возможно.

— Родерик Лиффком, есть ли у вас возражения…

— Да, — вызывающе сказал Родерик. — Я хочу знать, сколько среди них андроидов.

Зал оживился.

Значит, это действительно будет битва «биологический человек — андроид»?

Лицо судьи Кольера осталось невозмутимым.

— Не принимается, — изрек он. — Биологические люди и андроиды равны в глазах закона, и вы не можете отвести присяжного на основании того, что он андроид.

— Но ведь это дело касается прав биологических людей и прав андроидов, — возразил Родерик.

— Ничего подобного, — сурово ответил судья, — и если вы намерены строить свою аргументацию на этой основе, мы можем просто встать и разойтись по домам. Вы не правомочны развестись со своей женой по той причине, что она андроид.

— Но она не предупредила меня…

— Как и по той причине, что она вас не предупредила. Андроиды теперь не обязаны сообщать о том…

— Все это мне известно, — сказал Родерик, теряя терпение. — Имеет ли смысл излагать очевидное? Я никогда специально не занимался юриспруденцией, но прекрасно знаю следующее: факт, что А равно Б может не сыграть ни малейшей роли, но факт, что Б равно А, способен решить дело. Уточню свою позицию. Я прошу о разводе на том основании, что Элисон до заключения брака скрывала от меня неспособность иметь детей.

Очевидный довод, но многих он удивил. В зале послышался шумок. Дело сдвинулось с мертвой точки. Предмет спора обозначился.

Элисон поглядела на Родерика и улыбнулась мысли, что знает его лучше, чем кто бы то ни было в зале суда. Он был опасен, пока сохранял спокойствие, и теперь всеми силами старался не давать воли страстям. Не отводя от него взгляда, она прикидывала, как вывести его из равновесия, и в то же время горячо желала, чтобы он совладал с собой и показал лучшие стороны своей натуры.

Элисон предложили изложить ее позицию, и она начала, сперва немного рассеянно. Да, она возражает против развода. Нет, она не отрицает, что факты изложены верно. Так на каком же основании она возражает?

Тут она сосредоточилась.

— О, это очень просто. И уложится в… — она пересчитала по пальцам, — в восемь слов: Откуда Известно, что я не могу иметь детей?

Репортеры записали: Сенсация! Конечно, бурная реакция зала не могла длиться долго, но Элисон это учла и подлила масла в огонь.

— Я не стану приводить всех своих аргументов, — сказала женщина. — Пока же ограничусь… — она потупилась, ощутила краску у себя на щеках и… осталась собой довольна, — Мне неловко затрагивать такие частности, но, видимо, другого выхода не остается. Когда я вышла замуж за Родерика, я была девственна. Так откуда мне было знать, смогу я иметь детей или нет?

5.

Восстановить порядок в зале удалось нескоро. Судья изнемог, стуча молотком и угрожая удалить нарушителей. Элисон перехватила взгляд мужа: он ухмыльнулся, а потом медленно покачал головой. В Родерике уживались по меньшей мере два человека. Один — горячий, импульсивный. Другой — трезвый психолог, способный взвешивать, анализировать и квалифицировать явления, а затем определять, что стоит за ними.

Она поняла смысл его улыбки? Ее последний аргумент не выдерживал критики. Ведь Элис знала, что она андроид, а андроиды, само собой, детей не имеют. Остальное к делу не относилось.

— Теперь мы установили, — тем временем начал судья, устав от крика и манипуляций молотком, — в чем суть дела. Элисон Лиффком не отрицает сокрытие того факта, что она андроид. — Он нахмурился, глядя на Родерика. — Ну?

В эту минуту Родерик был психологом.

— Вы употребили слово «андроид», господин судья. Вы забыли, что никому из нас не известен его смысл? Если не ошибаюсь, вы заявили: «Мы никогда ничего не слышали об андроидах».

Судья явно предпочел бы другого Родерика, которого легко мог прихлопнуть.

— Совершенно верно, — сказал он без особого восторга. — Вы намерены объяснить нам это?

— Я намерен представить вам исчерпывающую информацию.

Место свидетеля занял доктор Геллер. Родерик повернулся к нему, дыша хладнокровием и компетентностью. Среди присутствующих в суде большинство составляли женщины. Родерик умел себя подать и в полной мере использовал это преимущество. Доктор Геллер, седовласый, исполненный достоинства, был невозмутим, как статуя.

— Кто вы, доктор? — спросил Родерик размеренным тоном.

— Я директор Эвертоновских яслей, где создаются андроиды для всего штата.

— Вы знаете об андроидах довольно много?

— Да.

— Кстати, на случай, если кого-нибудь это заинтересует, вы не против сообщить нам, человек вы или андроид?

— Нисколько. Я андроид.

— Так-так. А теперь не расскажете ли вы нам, что такое андроиды, когда они были впервые созданы и с какой целью?

— Андроиды — те же люди. И от биологических особей отличаются лишь тем, что их создают, а не рожают. Полагаю, вы не хотите, чтобы я подробно описал технологическую цепочку. Говоря коротко, исходным материалом служат несколько живых клеток, на основе которых постепенно формируется человеческое тело. Без каких-либо отличий. Я должен это подчеркнуть. Андроид — это мужчина или женщина, а не робот или автомат.

По залу снова прокатился шумок, и судья чуть улыбнулся. Казалось, свидетель Родерика дает показания отнюдь не в его пользу. Однако Родерик только кивнул. Видимо, у него все было под контролем.

— Примерно двести лет назад, — продолжил доктор Геллер, — было практически неопровержимо установлено, что человечество обречено на довольно быстрое вымирание. С каждым поколением население Земли уменьшалось вдвое. Даже если бы человеческая жизнь не угасла, сохранить цивилизацию не удалось бы…

Всем стало скучно. Даже самому доктору Геллеру. Эти сведения ни для кого не составляли тайны. Но судья не вмешивался, поскольку они имели прямое отношение к рассматриваемому делу.

Вначале андроиды представляли собой всего лишь эксперимент, но с самого начала поразительно успешный: неудач почти не встречалось, а достижения просто потрясали. Как только ключ к тайне был найден, оказалось возможным создавать живые существа — самых настоящих мужчин и женщин. Имелся только один крохотный недостаток: они не могли давать потомства — ни от андроидов, ни от биологических людей.

Однако, когда численность населения сократилась настолько, что сфера услуг начала давать сбои и многие службы пришлось закрыть, чью-то голову посетила блестящая мысль: почему бы не приспособить к делу андроидов?

Вот так началось массовое изготовление андроидов, которые проходили обучение для работы в сфере обслуживания. Первое время они занимали положение домашних животных. Но это, к чести человечества, длилось лишь до тех пор, пока не стало ясно, что андроиды — люди. Тогда они заняли на иерархической лестнице почетную ступень рабов. Однако существовало одно любопытное обстоятельство: имелся лишь один способ делать андроидов — создавать их младенцами и ждать, пока они вырастут. И не было способа изготовлять исключительно посредственных, ограниченных взрослых андроидов. Они, как и биологические люди, оказывались хорошими, плохими и так себе.

Затем произошла перемена. Рождаемость биологических людей подскочила. Это был настоящий ренессанс. На некоторое время вновь вернулась безработица. Было бы бесчеловечным истреблять андроидов, но если уж кому-то грозит голодная смерть, то пусть лучше им.

И они приняли ее.

Изготовление андроидов прекратилось. Но тут человеческая рождаемость опять пошла на убыль. Снова началось изготовление андроидов. Рождаемость людей начала расти.

Наконец картина прояснилась. Человечество не столько душило себя контролем над рождаемостью, сколько просто переставало рожать. Большинство биологических людей теперь — и женщин, и мужчин — страдало бесплодием. Но в определенной мере бесплодие это было чисто психологическим. Андроиды превратились в вызов. Они стимулировали стремление к борьбе за существование, подспудно заложенное в человеческой натуре.

В результате было достигнуто равновесие. Андроидов изготовляли только по двум причинам — служить стимулом, который заставлял человечество удерживать позиции и даже почти восстановить свою численность, а также для того, чтобы выполнять всю черную работу.

Даже тогда, на заре эпохи андроидов, у них находились защитники, борцы за права рабов. Как ни странно, сражались за равноправие и добились его не сами андроиды. Нет, биологические люди боролись между собой и постепенно признали за андроидами равенство в правах. Самую активную позицию занимали биологические люди, не способные иметь детей, но жаждавшие создать нормальную семью. У них имелся только один выход — усыновлять и удочерять младенцев-анд-роидов. Естественно, они окружали их той любовью и заботой, которые не могли излить на собственных детей. И скоро уже смотрели на них, как на родных. А потому активно выступали против дискриминации андроидов. Кто же захочет, чтобы его сын или дочь были в обществе изгоями?

Таковы были некоторые аспекты истории вопроса в изложении доктора Геллера. Зал изнывал, судья смотрел в потолок, присяжные смотрели на Элисон, только Родерик слушал доктора Геллера с вежливым вниманием.

6.

Все сразу поняли, что затишью пришел конец. Если кто-то и пропустил вопрос Родерика мимо ушей, то ответ доктора Геллера услышали все:

— …установлено, что андроиды в общем и целом не способны к зачатию. Вначале такая вероятность вызывала серьезные опасения. Существовало убеждение, что ребенок андроида и биологического человека будет чудовищем. Но ни одного зачатия так и не произошло.

— Еще один вопрос, доктор, — сказал Родерик с безмятежной невозмутимостью. — Насколько я понимаю, существует метод определения… какой-то способ отличить биологического человека от андроида и наоборот?

— Таких способов два, — ответил доктор Геллер. Часть присутствующих в зале с любопытством насторожилась, остальные изобразили полное равнодушие, показывая, что это им давно известно. — Во-первых, дактилоскопия. Она так же применима к андроидам, как и к биологическим людям, и у каждого андроида в каждых яслях снимают отпечатки пальцев. Если по той или иной причине возникнет необходимость установить, является ли данное лицо андроидом, берутся отпечатки пальцев. Их рассылают во все главные андроидные центры мира — процесс, занимающий всего две недели, — и данное лицо либо безоговорочно идентифицируется как андроид, либо методом исключения определяется как биологический человек.

— И возможность ошибки исключена?

— Возможность ошибки существует всегда. Система совершенна, чего нельзя сказать о людях — и, если мне будет дозволено пошутить, андроиды тоже люди.

— Да-да, — кивнул Родерик. — Но можно ли считать, что вероятность ошибки очень мала?

— Можно. Что до второго способа опознания, то это — пережиток первых дней изготовления андроидов, и многие из нас чувствуют… но это к делу не относится. — В первый раз в тоне доктора почувствовалась некоторая неловкость. — Андроиды, разумеется, не рождаются. И обходятся без пуповины. Пупок невелик, ровен и симметричен, а внутри — во всяком случае в нашей стране — помечен еле видными, но четкими словами: Сделано в США.

По залу прокатилась волна смешков. Доктор Геллер чуть-чуть покраснел. Этот штампик, которым были помечены все андроиды, служил источником шуток и анекдотов. В свое время он обыгрывался в политических карикатурах. А соль одного юмористического рассказа сводилась к тому, что вместо «Сделано в США» надпись по-французски гласила: «Изготовлено во Франции».

Этот штампик, который андроидам приходилось носить до могилы, всегда давал биологическим людям пищу для насмешек. Теперь преследования андроидов, кажется, остались в прошлом. Андроиды были свободны, приняты, как равные, и обладали теми же правами, что и биологические люди. Тем не менее еще двадцать лет назад вечерние дамские туалеты непременно открывали пупок постороннему взгляду, пусть остальное и было целомудренно задрапировано. Биологические женщины наглядно демонстрировали этот факт. Женщины-андроиды либо кротко признавали, кто они такие, либо прятали доказательство, тем самым подтверждая его наличие.

— В настоящее время, — заявил доктор Геллер, — внесено предложение положить конец тому, что, по мнению многих людей, всегда будет служить унизительным напоминанием о…

— Это, — перебил судья, — не имеет отношения к вопросу. Нас интересует только существующее положение вещей. — Он вопросительно посмотрел на Родерика. — У вас больше нет вопросов к этому свидетелю?

— Не только к свидетелю, — ответил Родерик. — У меня нет вопросов относительно всего этого дела. — Вид у него был до того самодовольный, что Элисон, которую нелегко было рассердить, с большим удовольствием закатила бы ему пощечину. — Вы слышали показания доктора Геллера. Я требую, чтобы Элисон согласилась подвергнуться двум проверкам, им упомянутым. Когда будет установлено, что она андроид, тем самым будет доказано, что она неспособна иметь детей. И, следовательно, скрыв от меня свое происхождение, она тем самым скрыла факт, что неспособна иметь детей.

Судья кивнул, хотя и несколько неохотно. Он посмотрел на Элисон без особой надежды. Очень и очень жаль, что столь многообещающее дело завершится так скоро и так пресно, но он совершенно не представлял, какие весомые возражения способна выдвинуть ответчица.

— Свидетель ваш. — Свои слова Родерик сопроводил жестом, который был просто приглашением дать ему по зубам. Во всяком случае так показалось Элисон.

— Благодарю вас, — пропела она сладко, встала и направилась к месту свидетеля. На ней был строгий серый костюм с желтой блузкой, видимой лишь чуть-чуть, чтобы обеспечить необходимый цветовой штрих. Она никогда еще не выглядела столь неотразимо и знала это. Родерик зримо начал терять самоконтроль, и она не упустила случая подлить масла в огонь, слегка качнув юбкой, что он всегда находил очаровательным.

— Прекрати! — пробурчал он. — Сейчас не до шуток.

Она показала ему все двадцать восемь своих безупречных зубов и повернулась к доктору Геллеру.

7.

— Меня особенно заинтересовала одна ваша фраза, доктор Геллер, — начала Элисон. — По вашим словам, «установлено, что андроиды в общем и целом неспособны к зачатию». Тем не менее такие факты мне известны. Вы директор Эвертоновских яслей?

— Да.

— Следовательно, ваш профессиональный опыт ограничивается андроидами не старше десяти лет?

— Да.

— Обычно ли даже для биологических людей, — спросила Элисон, — давать потомство до того, как им исполнится десять лет?

В зале воцарилась напряженная тишина, затем послышался смех и раздались аплодисменты.

— Это не спектакль! — прикрикнул судья. — Будьте добры, миссис Лиффком, продолжайте.

И Элисон продолжила. Доктор Геллер, безусловно, большой авторитет во всем, что касается андроидов-детей, сказала она извиняющимся тоном, но в вопросах, касающихся взрослых андроидов, она (с полным уважением к доктору Геллеру, разумеется) намерена прибегнуть к выводам доктора Смита, которого и вызывает своим свидетелем.

Тут вмешался Родерик. Он, разумеется, готов выслушать аргументы Элисон, но не лучше ли будет сначала выполнить его требование? Готова ли Элисон подвергнуться двум упоминавшимся проверкам?

— Не вижу необходимости, — возразила Элисон. — Я андроид и не отрицаю этого.

— Тем не менее… — настаивал Родерик.

— Я не совсем понимаю, мистер Лиффком, — перебил судья. — Возникни какие-либо сомнения, то разумеется. Однако миссис Лиффком и не утверждает, будто она не андроид.

— Я хочу знать твердо.

— По-вашему, есть сомнения?

— Я бы хотел, чтобы они были.

Новая сенсация!

— Это ведь вполне естественно, если вдуматься, — сказал Родерик, когда шум стих. — Я ищу развода, потому что Элисон андроид и не может иметь детей. Если она заблуждается, или ведет какую-то игру, или там еще что-то, то я не хочу разводиться. Мне нужна Элисон, девушка, на которой я женился. Неужели это так трудно понять?

— Ладно, — ответила Элисон ничего не выражающим голосом. — Проверка по отпечаткам пальцев потребует времени, но вторую проверку можно произвести немедленно. Что я должна сделать, судья? Заголиться прямо тут перед всеми?

— Ни в коем случае!

Пять минут спустя в совещательной комнате судья, присяжные и Родерик проверили доказательство. Элисон, предъявляя его, ни на йоту не поступилась ни достоинством, ни самообладанием.

Места для сомнений не осталось: тавро андроида было четко видно.

Родерик посмотрел последним. Потом его глаза встретились с глазами Элисон, и она еле сдержала слезы: во взгляде мужа не было удовлетворения или гнева. Только грусть.

В зале Родерик заявил, что не настаивает на дактилоскопической проверке. И Элисон вызвала доктора Смита. Он был старше доктора Геллера, но глаза у него светились умом и энергией. В нем чувствовалась внутренняя сила. Когда он занял место свидетеля, люди в зале затихли и обратились в слух.

— Следуя примеру моего достойного оппонента, — начала Элисон, — могу ли я спросить, доктор Смит, вы биологический человек или андроид?

— Можете. Я биологический человек. Однако мои пациенты в большинстве андроиды.

— И в чем причина?

— В том, что я давно понял: за андроидами будущее. Биологическое человечество проигрывает бой. И потому я захотел узнать, в чем заключаются различия между биологическими людьми и андроидами, и существуют ли вообще такие различия. Если не существуют, тем лучше: человечество не вымрет, вопреки всему.

— Но, разумеется, — сказала Элисон безразличным тоном, и тем не менее зал затаил дыхание, — одно существеннейшее различие существует. Биологическое человечество становится бесплодным, а андроиды неспособны к зачатию.

— Этого различия не существует, — сказал доктор Смит.

Иногда неожиданное заявление вызывает глубокую тишину, иногда бедлам. Доктору Смиту выпало и то, и другое. В потрясенном молчании он докончил свое утверждение, не оставив ни малейших неясностей:

— Андроиды могут иметь детей и имели детей.

Конец его фразы потонул в волнах вздохов, шепота, возгласов, которые через две-три секунды сменились ревом. Тщетно судья стучал молотком.

В этом реве был и гнев, и сомнение, и тревога, и недоверие. Либо доктор лгал, либо нет. Если лгал, ему это дорого обойдется. Люди, ставшие жертвами такого обмана, переполняются злобой и жаждой мести.

Если же он не лгал, каждому здесь придется кардинально изменить свое мировосприятие. Каждому — всем биологическим людям и всем андроидам. Вновь воскреснут былые религиозные вопросы. Придется решать, не сумел ли Человек, вымирая, одержать победу над жизнью, а не просто пойти на компромисс с ней. Вопрос о том, был ли кто-то рожден или сделан, утратит всякое значение.

Не будет больше андроидов. Будут просто люди. И Человек станет Творцом-Созидателем.

8.

После короткого перерыва заседание возобновилось. Судья прищурился на Элисон и на доктора Смита, который вновь занял место свидетеля.

— Миссис Лиффком, — начал судья, — хотите ли вы продолжить?

— Безусловно, — кивнула Элисон и повернулась к доктору Смиту.

— Вы говорите, что андроиды могут иметь детей?

На этот раз тишину нарушил только спокойный голос доктора:

— Да. Как легко понять, указания на это противоречивы. И доказательства, которые я намерен привести, часто оспаривались. Первая реакция на мои слова здесь объясняет причину. Это важнейший вопрос, на который каждый имеет свой ответ. Вполне вероятно, люди просто верят тому, что им внушалось.

Элисон покосилась на Родерика. Сначала он сохранял безразличие. Он не верил. Затем в нем пробудился легкий интерес к словам доктора. А затем он пришел в такое возбуждение, что готов был вскочить с места.

И к Элисон вернулась надежда.

— Здесь присутствует психолог, — мягко сказал доктор, — который, вероятно, вскоре начнет задавать мне вопросы. Я психолог не больше, чем любой другой терапевт, но прежде, чем я перейду к конкретным случаям, я должен подчеркнуть следующее: каждый андроид вырастает в уверенности, что он или она не может иметь детей. Это предпосылка, принятая нашей цивилизацией. Но я с этим не согласен и скажу вам, почему.

Никто его не перебивал. Говорил он без блеска, но времени зря не тратил.

Он упомянул о деле Бетти Гордон Холбейн, имевшем место 178 лет назад. Никто в зале ничего не знал о Бетти Гордон Холбейн. Она была биологической женщиной, сказал доктор. В глубоком шоке она показала, что ее изнасиловал андроид. Андроида линчевали. В положенный срок Бетти Холбейн родила нормального ребенка.

— Документы доступны всем, — сказал доктор. — Изнасилование вызвало огромный интерес и бурю негодования, а вот рождение ребенка осталось почти незамеченным. Идея, что она забеременела после изнасилования, была отброшена без особой огласки и никакого доверия не вызвала, потому что уже тогда все знали, что андроиды бесплодны.

Родерик вскочил. Взглянул на судью, и тот ответил кивком.

— Послушайте, доктор Смит, вы просто жонглируете фактами. Или эта девушка…

— Вы не можете спрашивать свидетеля, дает ли он ложные показания, — прервал его судья.

— Наплевать мне на ваши тонкости! — воскликнул Родерик. — Мне надо знать, правда это или нет.

Элисон понимала, что нарушает процедуру, но Родерик мог в любую секунду взорваться и испортить все дело. Этого она не хотела, а потому перехватила взгляд мужа и сказала убежденно:

— Это правда, Родерик.

Родерик сел.

— Для получения верной картины, — продолжал доктор Смит, — нам следует помнить, что миллионы андроидов проходили проверку и вступали в брак между собой и даже поддерживали внебрачные связи с биологическими людьми — и зачатий не фиксировалось. Или они все-таки были?

Чуть более ста лет назад девушку-андроида нашли в лесу едва живой. Вокруг было много человеческих следов. Ее изуродовали. Она осталась жива, но после этого так и не стала психически нормальной.

И она тоже родила ребенка.

Родерик нахмурился и снова встал.

— Не понимаю, — сказал он. — Если это правда, почему такой факт никому не известен?

Судья собрался вмешаться, но Родерик его опередил:

— Доктор и я, мы оба медики. И я имею право узнать его профессиональное мнение. Так как же, доктор?

— Всегда легко не поверить тому, чему заранее не хочешь верить. В данном случае безымянная женщина была изуродована таким образом, что пупок исчез, а с ним — штамп. По отпечаткам пальцев ее определили как андроида. Однако власти официально объявили, что произошла ошибка: родив ребенка, эта женщина тем самым доказала, что она не андроид.

Полтора века назад, — продолжал доктор, — Винни (к тому времени у андроидов хотя бы уже появились имена) родила ребенка, и опять-таки вывод был сделан тот же — девушку (которая, кстати, работала в прачечной) в младенчестве перепутали с андроидом, а на самом деле она была биологическим человеком. В другом случае в саду обнаружили закопанного младенца, и по этому делу к суду были привлечены андроиды-супруги. Но, поскольку они были андроидами и, следовательно, не могли считаться родителями ребенка, обвинения им так и не предъявили.

Родерик опять поднялся с места.

— Если вы все это знали, — спросил он доктора Смита, — то почему хранили тайну до нынешнего дня?

— Пять лет назад, — ответил доктор, — я написал об этом статью и послал ее во все медицинские издания. В конце концов ее приняли в одном провинциальном журнале. Я получил пять-шесть писем от любопытствующих читателей. Чем все и закончилось.

Нельзя отрицать, — добавил он, — что ни один из приведенных мною случаев не может считаться неопровержимым научным доказательством способности андроидов зачать и родить ребенка. Факты были задокументированы современниками, которые в них не верили. Однако…

— Однако, — сказала Элисон несколько минут спустя, когда доктор покинул место свидетеля, — учитывая все это, вряд ли можно утверждать, будто я знаю, что не могу иметь детей. Возможно, вероятность невелика, а потому не должна ли я привести данные статистики, показывающие, сколь маловероятно зачатие для средней биологической женщины?

Судья Кольер промолчал, и она продолжила:

— В настоящее время, как подтвердит всякий, кто знаком с цифрами рождаемости, детных семейных пар очень мало, зато уж если дети в семье есть, то их много. Люди, способные иметь детей в наши времена, используют свой дар сполна. Теперь я хочу привести новый довод. Бесплодие женщины, если она о нем не знала_г не служит основанием для развода. С другой стороны, если женщина перенесла операцию, после которой детей иметь невозможно, и скрыла подобный факт, это весомая причина для развода.

— Я вижу, к чему вы ведете, — сказал судья. — Изощренный ход. Продолжайте.

— Поскольку я такой операции не подвергалась и могу это доказать, — сказала Элисон, — то юридически меня нельзя обвинить в том, будто я знала, что никогда не смогу иметь детей.

— Чтобы не тратить времени на рассмотрение историй болезни или прецеденты, — объявил судья с удовлетворением, — я заявляю теперь же и без обиняков, что миссис Лиффком права. Взвесить все аргументы и вынести вердикт — дело присяжных, но, бесспорно, миссис Лиффком доказала…

— Я требую отложить разбирательство, — выкрикнул Родерик.

По залу прокатился негромкий ропот. Родерик и Элисон смотрели друг на друга, разделенные расстоянием в десять шагов. Все, кто находился в суде, ощутили напряжение их чувств.

— Заседание продолжится завтра, — поспешно сказал судья.

9.

— Если вы не возражаете, — начал Родерик вежливо (решил вести себя безупречно, подумала Элисон), — заменим разбирательство дела расследованием. Если угодно, допустим, что Элисон успешно защитила свою позицию, доказав, что она не могла знать о своем бесплодии. Забудем о разводе. Не в нем суть.

— А мне казалось, что именно в нем, — ошеломленно возразил судья.

— Всякому понятно, что теперь значение имеет только тот вопрос, который поднял доктор Смит, — нетерпеливо сказал Родерик. — Вопрос о том, сколько шансов у Элисон стать матерью. Вот им и займемся.

— Судебный зал не слишком подходит для этого, — пробормотала Элисон. Однако на нее вдруг повеяло теплым ветерком счастья, о котором, как ей казалось, она должна была навсегда забыть.

— Женщины всегда переходят на частности! — возразил Родерик.

— Я не собираюсь ставить вопрос о том, будут ли у тебя дети. Я спрашиваю, действительно ли есть вероятность, что они у тебя будут.

Судья решительно постучал молотком.

— Я был слишком снисходителен. Я требую порядка в суде. Родерик Лиффком, вы забираете свое прошение?

— Какое это имеет значение? Но раз вы настаиваете, придется задать несколько прямых вопросов и потребовать на них прямые ответы. Например, любит ли меня Элисон, несмотря ни на что.

Судья охнул.

— Так любишь? — спросил Родерик, свирепо буравя Элисон взглядом.

Элисон почувствовала, что у нее вот-вот разорвется сердце.

— Если ты требуешь прямого ответа, — пробормотала она, — то да.

— Отлично, — сказал Родерик с удовлетворением. — Теперь у нас есть исходные позиции.

Он обернулся к судье Кольеру, который тщетно пытался его перебить.

— Послушайте, — спросил он грозно, — вы хотите докопаться до истины?

— Разумеется, но…

— Вот и я хочу. И потому прошу вас немного помолчать. Я собирался быть с вами терпеливым, но вы постоянно выводите меня из равновесия. Элисон, ты не займешь место свидетеля?

В том, что Родерик — личность сокрушительная, сомнений быть не могло.

Когда Элисон послушно последовала его приказу, он обернулся к присяжным.

— Я объясню вам мои намерения, — сказал он дружеским тоном.

— Мы все недоумеваем, почему, если зачатие возможно, это происходит столь редко. К несчастью, до сих пор сама эта возможность не допускалась, и я о ней не знал. Мне не представлялось случая рассмотреть проблему. И вот теперь у меня есть шанс найти ответ. Я хочу установить вот что: если андроиды могут иметь детей, что им мешает делать это?

Он рассеянно, не оглядываясь, протянул руку и сжал плечо Элисон.

— Здесь с нами Элисон, — продолжал Родерик, — так попробуем узнать, если сумеем, что может помешать ей иметь детей. Согласны?

Элисон была рада, что уже сидит. Иначе она бы не удержалась на ногах. Вернула она Родерика или нет? Неужели она и правда способна родить ребенка? Ребенка Родерика?! Перед глазами у нее поплыли радужные пятна.

Лишь постепенно она осознала, что Родерик испуганно спрашивает, не чувствует ли она себя дурно, что Родерик наклоняется над ней, что рука Родерика обнимает ее за плечи.

— Да, — сказала она слабым голосом. — Извини, Родерик, я постараюсь тебе помочь, насколько в моих силах, но, по-твоему, действительно такой шанс есть?

— Я психолог, — напомнил он ей негромко, — и могу без опасения заверить тебя, что неплохой. Быть может, мы не сумеем найти истину за полчаса здесь, но непременно доберемся до нее в ближайшие шестьдесят лет.

Элисон помнила, где находится, но они нарушили уже столько правил, что еще одна вольность погоды не делала. Она приподнялась и Притянула его губы к своим.

10.

— Я ищу фактор, который должен присутствовать в жизни каждого андроида независимо от пола, — сказал Родерик. — Я не рассчитываю найти его немедленно. Просто расскажи, Элисон, обо всех случаях, когда ты осознавала свое отличие, когда тебя заставляли вспомнить, что ты андроид, а не биологический человек. Начни с самого раннего возраста. И, — добавил он с внезапной улыбкой, которой она никак не ожидала, — будьте добры, обращайтесь к судье. Будем соблюдать все формальности.

Элисон собралась с мыслями. Ей вовсе не хотелось вспоминать прошлое. Куда приятней было предвкушать новое чудесное будущее. Но она заставила себя начать.

Раннее детство я провела в Андроидных яслях Нью-Йорка, — сказала она. — Никаких различий там не делалось. Хотя некоторые дети думали иначе. Иногда я слышала, как старшие воспитанники рассуждали о том, насколько бы лучше им жилось, будь они биологическими детьми. Однако дважды, когда ясли оказывались переполненными, а в сиротском доме для биологических детей было много свободных мест, меня временно переводили туда. И опять ни малейших различий.

В яслях самое важное — уметь подать себя. Даже важнее, чем во взрослом мире. Если ты достаточно обаятельна или привлекательна, тебя заметят усыновители, и ты обретешь дом, достаток и любовь. Я не была ни привлекательна, ни обаятельна и оставалась в яслях до девяти лет. Я перевидала столько супружеских пар, выбиравших себе ребенка! Они всегда останавливали свой выбор на ком-нибудь другом, а меня словно не замечали, и я уже не сомневалась, что останусь в яслях, пока не вырасту и не начну сама зарабатывать себе на жизнь.

Затем одна из воспитательниц увидела, что я плачу. Я не помню, почему заплакала, но она сказала, что у меня нет причин для слез — ведь я умна и буду красавицей, а что еще нужно девушке? Я поглядела в зеркало и увидела себя такой, какой видела всегда. Но, видимо, она знала, о чем говорила: ровно через неделю еще одна супружеская пара выбрала именно меня.

Элисон испустила глубокий вздох, и слезы, блеснувшие в ее глазах, были искренними.

— Никто, сам этого не испытавший, не поймет, что значит в девять лет обрести родной дом! — воскликнула она. — Сказать, что я пожертвовала бы жизнью ради своих родителей, значит, ничего не сказать. Возможно, это и ввело Родерика в заблуждение. Он знал, что я дважды в месяц, а то и чаще, езжу к своим. Вероятно, он решил, что они мои настоящие родители, а потому не спросил, андроид я или нет.

Она посмотрела на Родерика в первый раз после того, как начала свой рассказ. Он кивнул.

— Продолжай, Элисон, — сказал он негромко. — Пока все идет хорошо.

— Этот мир не суров к андроидам, — с убеждением сказала Элисон, только изредка… — Она умолкла, и Родерик был вынужден помочь ей.

— Только изредка — что?

Но Элисон его не слышала. Она перенеслась на одиннадцать лет назад.

11.

Элисон знала все о трудном переходном возрасте, когда она из маленькой девочки станет взрослой девушкой. Но она понятия не имела, как стремительно это произойдет.

Как-то вечером она пошла прогуляться в лес и наткнулась на компанию подростков, своих ровесников. С одним, Бобом Томсоном, она была немного знакома и знала, что их вожаком был Гарри Хьюит, но виду совсем взрослый в свои пятнадцать лет. Она не знала, есть ли среди них андроиды, ей даже в голову не пришло задуматься над этим. А то, что она сама андроид, казалось, не имело значения и не представляло никакого интереса в тот момент, когда она проходила между ними. Подростки присвистнули, и она, чувствуя на себе их взгляды, невольно покраснела.

Потом увидела, как Боб Томсон шепчет что-то на ухо Гарри Хьюиту. Хьюит заорал:

— Андроид, а? Андроид! Клево! — Он шагнул на тропинку и преградил ей дорогу. — И какой миленький андроид, — добавил он громко, выпендриваясь перед приятелями. — Я тебя и раньше видел, но думал, что ты просто девочка. А ну, снимай блузку, андроид!

Компания явно остолбенела, и кто-то ткнул Хьюита локтем.

— Не дергайся, — огрызнулся он. — Она же андроид. Родители у нее ненастоящие и взяли ее, только чтобы сделать вид, будто и у них есть ребенок.

Элисон озиралась, как затравленный зверек.

— Люди могут делать с андроидами, что захотят, — обнадежил Хьюит своих более робких товарищей. — Вы что, не знаете?

Он обернулся к Элисон.

— Только мы должны убедиться, что она и вправду андроид. Держи ее, Бутч.

Две руки крепко ухватили Элисон за бедра, которые совсем недавно утратили сходство с мальчишескими и вызывающе округлились. Она брыкалась, вырывалась, сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, но Бутч, кем бы он ни был, оказался силачом. Два других парня держали ее руки. Под нервное возбужденное хихиканье Хьюит выдернул блузку Элисон из юбки и прищурился на ее пупок.

— Сделано в США, — прочел он с удовлетворением. — Значит, порядок.

Забыв всякую осторожность, он сорвал с нее блузку. Кто-то за спиной начал расстегивать ее бюстгальтер, и у Элисон подкосились ноги.

— Нет-нет! — воскликнул Хьюит в притворном ужасе. — Этого нельзя, пока она не позволит! Даже у андроидов есть права. То есть, если бы их и не было, нам следует быть вежливыми и делать вид, будто они есть. Андроид, скажи, что мы можем делать с тобой все, что захотим.

— Нет! — крикнула Элисон.

— Жалко, жалко. Бутч, сдвинь руки повыше.

Жесткие ладони, царапая ее нежную кожу, сдвинулись на ребра.

Элисон извивалась, стараясь высвободиться.

— Не шевелись, — приказал Хьюит.

Сказал он это очень спокойно, и его лицо расплылось в жестокой улыбке. Неторопливо, бережно он расстегнул юбку Элисон, а потом стянул ее вместе с белыми трусиками ниже живота. Потом вытащил большой складной нож, открыл его и прижал острие под пупком. Элисон втянула живот, но острие только нажало покрепче.

— Скажи, что мы можем делать с тобой все, что захотим, андроид.

Нож нажал посильнее. Из-под него выступила алая капелька и поползла вниз к юбке. Элисон не выдержала.

— Можете делать со мной все, что захотите! — закричала она.

Расстегнутый бюстгальтер спланировал на землю. Нож Хьюита рассек пояс юбки, и та начала сползать с бедер. Руки Бутча переместились снова на ее талию, грубые пальцы впились в кожу. Сзади чья-то рука неуверенно коснулась ее груди, а другая сжала плечо. Они задрали одну ее ногу, потом другую, сняли туфли и швырнули в кусты.

Но кто-то услышал крик Элисон. Когда она уже совсем отчаялась, подоспела помощь.

— Черт! — выругался Хьюит. — Обязательно нужно все испортить. Смываемся, ребята!

Они исчезли. Элисон поддернула юбку и благодарно оглянулась. В нескольких шагах от нее стояли мужчина и женщина. Женщина была молода и заметно беременна. И он, и она — биологические люди. Элисон открыла рот,чтобы поблагодарить их, объяснить, зарыдать.

Но они смотрели на нее, как на раздавленную гусеницу.

— Конечно, андроид, — поморщился мужчина. — Грязная сучка.

— И совсем еще девчонка, — сказала женщина, — а уже…

— Пожалуй, я ее хорошенько проучу, — продолжал мужчина, — толку никакого не будет, но все-таки…

Элисон зарыдала и кинулась в кусты. Она не оглянулась посмотреть, гонится ли за ней мужчина. Ветки и шипы царапали кожу. Юбка сползла, спутала ей ноги, она споткнулась, чуть было не упала в колючий куст, больно ударилась о шершавый ствол и замерла на земле, задыхаясь, в ужасе ожидая, что незнакомец начнет ее бить.

Ноги, руки и плечи были все в длинных царапинах, а поперек ребер багровел рубец, оставленный гибкой веткой, которая хлестнула ее, точно бич. Но это не имело значения. Узловатый корень впивался ей в бок — это тоже не имело значения. Больше ничто не имело значения. Почему никто не объяснил девочке ее неполноценность? Нет, она знала, она каким-то образом всегда знала. Но прежде никто ей этого не показывал!

Позднее она поняла, почему мужчина и женщина, которые несомненно видели то, что произошло, или во всяком случае догадывались, обошлись с ней подобным образом. Они ждали ребенка, возможно, у них были еще дети. И они ненавидели андроидов. Андроиды были не нужны, были их врагами и врагами их детей.

Но в те минуты она покорно ждала. Мужчина придет и изобьет ее, приемные родители Сьюзен и Роберт выгонят ее, и ей никогда больше не увидеть счастья.

12.

— Мои родители об этом так и не узнали, — сказала Элисон. — Я пряталась в кустах до темноты. К себе в комнату я забралась с крыши пристройки, а потом сделала вид, будто не выходила из дома весь вечер.

— Почему вы никому не рассказали? — спросил Родерик.

Элисон пожала плечами.

— Это касалось меня одной. К чему было расстраивать родителей?

— Ну а мужчина, который собирался вас хорошенько проучить?

— Больше я его ни разу не видела. И в первый раз меня проучили два года спустя.

— Минутку! — сказал Родерик. — Вы сказали, что уже тогда знали о своей неполноценности, что вы всегда о ней знали, но столкнулись с этим впервые. Но откуда вы знали? От кого или из-за чего?

Элисон попыталась вспомнить. Однако ей пришлось ответить:

— Я не знаю.

— Ну, хорошо, — согласился Родерик, словно это не имело особой важности. — Так что же произошло два года спустя?

— У меня внезапно прорезался талант к теннису. Играть я начала совсем девочкой, но к шестнадцати-семнадцати годам я достигла очень хороших результатов. Я поступила в новый престижный клуб. Меня отобрали для выступления в важном матче. И одиночкой, и в смешанной паре, и в женской. Показала я себя хорошо, но дело не в этом.

— После окончания матча моя партнерша попросила меня зайти в раздевалку. Тон у нее был какой-то странный, но я не поняла, почему, и прикидывала, не нарушила ли я то или иное правило, а может быть, вышла на корт не в свою очередь или забыла трижды поклониться на восток — ну, вы ведь знаете эти клубы.

— Нет, не знаем, — сказал судья Кольер. — Мы ничего не знаем, вы не забыли? Так расскажите нам.

Непредсказуемый Родерик наградил его одобрительным кивком.

13.

Элисон пошла за Вероникой, неуверенно улыбаясь. Как правило, она не была ни нервной, ни излишне впечатлительной, ей редко досаждали дурные предчувствия. Естественно, ее мучило любопытство, и она строила всякие фантастические предположения. Ее с кем-то спутали? Произошла кража, и подумали на нее? Кто-нибудь осмотрел ее ракетку и обнаружил, что она на дюйм шире, чем полагается?

В раздевалке ее ждала вся команда. Что-то серьезное? Выражения лиц подтвердили такое предположение. Но Элисон все еще не приходило в голову, что причиной могла быть ее принадлежность к андроидам.

И вот… Боб Уолтон, капитан команды, мрачно сообщил, что соперники, разбитые вдребезги, обвинили их в том, что они во имя победы заручились помощью андроида.

Элисон засмеялась.

— Что-то новенькое! Я наслушалась всяких дурацких оправданий. Да и сама их сочиняла: плохое освещение, судья придирался, мне в туфлю попал камешек, зрители ходили взад-вперед, сетку натянули слишком высоко. Но только не «вы поставили против нас андроида». Андроиды же обычные люди — одни играют в теннис хорошо, другие плохо. Открытый чемпионат выиграла андроид, но абсолютная чемпионка — женщина. Все это вы знаете не хуже меня.

Напряжение исчезло.

— Извини, Элисон, — сказал Уолтон. — Просто никто из нас не знал наверное, что ты не андроид.

Элисон нахмурилась.

— Что все это значит? Конечно, я андроид. И молчала только потому, что никто не спрашивал.

— Мы считали само собой разумеющимся, — сказал Уолтон сухо, — что ты знаешь… в Афинской лиге андроиды не играют. Мы пытаемся хотя бы одну лигу сохранить чистой.

Он посмотрел на остальных двух парней, и все трое вышли из раздевалки.

Элисон осталась с тремя девушками. При отборе участниц матча ее предпочли одной из них.

— Чепуха какая-то, — сказала Элисон рассерженно. — Если вы хотите, чтобы в вашей лиге состояли только биологические люди, вам следовало бы упомянуть об этом в уставе. Я понятия не имела, что вы…

— Имела или не имела, это к делу не относится, — холодно перебила Вероника, та самая Вероника, которая выиграла партию в паре с Элисон всего несколько минут назад. — Но мы постараемся, чтобы ты это навсегда запомнила.

Они ее окружили. Видимо, предстояла драка. Элисон не испугалась. Она ударила Веронику кулаком в ребра, и та отлетела к стене, ловя ртом воздух. Элисон полагала, что они начнут срывать с нее одежду. Но ничего похожего на давнюю историю в кустах не случилось. Все велось честно, по-спортивному. Мужчины корректно удалились, и вместо оравы парней с ножами против Элисон выступали всего три девушки.

Элисон дралась отчаянно, но чисто. Ведь иначе она сыграла бы на руку ненавистникам андроидов. Надо отдать им должное: три девушки тоже дрались чисто — не били по лицу, не царапались, не вцеплялись в волосы.

Элисон защищалась упорно, но при прочих равных три всегда возьмут верх над одной. Ее опрокинули ничком на пол. Одна девушка села ей на ноги, другая на плечи, а третья твердой рукой била ее ракеткой по шортам. Потом они вышли, оставив Элисон в раздевалке одну.

Она поднялась с пола и отряхнулась. Зеркало в углу показало, что она выглядит не так уж плохо. Во всяком случае, много лучше, чем избивавшие ее три девушки.

Все еще в бешенстве, она смогла философски усмехнуться при мысли, что побила бы их всех на конкурсе красоты или на корте. Ее чувства были уязвлены, но в остальном она осталась цела и невредима. И даже могла понять их точку зрения.

14.

— В чем же заключалась их точка зрения? — спросил Родерик.

— Ну, они были биологической элитой. Они бы даже не скрывали своего снобизма, задай вы им правильно сформулированный вопрос. Клуб был частный…

— И вполне логично, — мягко подсказал Родерик, — что они не допускали в него андроидов, неполноценные существа.

— Ну, не совсем так, — со смехом возразила Элисон. — Все-таки не верю…

Она умолкла.

— Только иногда, — не отступал Родерик. — Или только в глубине сознания, а так вы прекрасно знаете, что андроиды ничем не хуже биологических людей?

Элисон вздрогнула.

— У меня странное чувство, словно я попала в ловушку.

— Это обычно чувствуют люди, — сказал Родерик, — перед тем как решить, что им незачем бояться пауков, приводящих их в ужас.

В зале стояла глубокая тишина. В профессиональной уверенности Родерика и решимости Элисон сотрудничать с ним было нечто, не позволявшее вмешаться, прервать их…

— Мне почти нечего добавить, — сказала Элисон. — Я нашла работу в рекламном агентстве. Там знали, что я андроид. Мне платили ровно столько, сколько всем остальным. Когда я хорошо справлялась, мне платили премии. Но затем я кое-что заметила — мое имя никогда нигде не упоминалось. Когда я предлагала удачную идею, каким-то образом ее автором становился кто-то другой. Вскоре сложилась весьма любопытная ситуация. Я занимала очень невысокую должность, не имела практически никакого авторитета, однако выполняла ответственную работу, и мне за нее хорошо платили.

Я ушла в другое агентство, и все пошло иначе. Там тоже знали, что я андроид, но, казалось, никого это не интересовало, совсем не интересовало. Когда я чего-то добивалась, то получала повышение. Когда я что-нибудь проваливала, мой шеф набрасывался на меня, называл дурой, никчемностью, пустоголовой девицей с журнальной обложки. Но ему и в голову не приходило назвать меня «грязным андроидом».

Мне хотелось попробовать себя на сцене, но я снова выбрала не тот клуб. Их не смущало, что я андроид. Они не держали меня на выходных ролях. Но было совершенно естественно, что три биологические девушки в труппе не хотели пользоваться той же гримерной, которой пользовались я и еще одна актриса-андроид. Когда мы играли на небольших площадках, нам с ней приходилось переодеваться за кулисами.

Ну и еще много мелочей такого же порядка. Со временем они множились и множились — не потому что усугублялась дифференциация, а потому, что я поднималась по социальной лестнице. А в кругах, где морщатся, если у вас нет диплома Гарварда или Иейла, естественно, не понравится, что вы к тому же еще и андроид.

Затем был принят закон, который отменил необходимость признаваться в том, что вы андроид. Не знаю, как Афинская лига вышла из положения. Я уже жила в Эвертоне, и практически никто не знал о моем происхождении.

Потом я познакомилась с Родериком…

— На этом, — сказал Родерик, — мне кажется, можно закончить.

— Он обернулся к судье. — Естественно, я забираю свое прошение. По-моему, это совершенно ясно.

Он взял Элисон под руку.

— Идем дорогая. Нам пора.

Зал снова взревел. Судья, забыв о соблюдении достоинства, вскочил, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения и досады.

— Вы не можете уйти просто так! — взвизгнул он. — Мы не закончили… мы не знаем…

— Я, собственно, все сказал, — возразил Родерик. — Рев усилился, и он заколебался.

Пошарив в кармане, он вынул ключи.

— Пойди подожди меня в машине, детка, — обратился он к Элисон. Она вышла из зала в полном ошеломлении.

— Мне придется день-два последить, чтобы ей в руки не попала какая-нибудь газета, — сказал Родерик почти самому себе. — Потом это утратит всякое значение. — Он сосредоточил внимание на зале. — Ну хорошо, слушайте. Если я прав, значит, я открыл что-то, что двести лет находилось у всех под носом и оставалось незамеченным. Не стану утверждать, что открыл это тут же, на месте, за пять минут. Я потратил на это все последние сутки, заново изучив десятки историй моих пациентов-андроидов.

Будете вы слушать! — крикнул он, когда шум в зале усилился. — Я не хочу ничего вам рассказывать. Я хочу поскорее уехать домой с Элисон. Вы ведь ее видели и можете все понять.

Шум постепенно стих.

— Давайте рассмотрим проблему человеческого бесплодия, — продолжил Родерик. — Как вы понимаете, причины ее могут быть физиологическими и психическими. Как психолог я излечивал людей от так называемого синдрома стерильности. Во всех подобных случаях, конечно, речь шла не о бесплодии, а о неврозе. У таких людей не было детей из-за бессознательного убеждения, что они их не хотят, чувствуют, что им не следует их иметь, или же твердо знают, что иметь их не могут.

Теперь же я пришел к выводу, что андроиды бесплодны лишь психически. Ведь если хотя бы один андроид способен стать отцом или матерью, значит, они все на это способны. Однако они, подобно тем биологическим людям, которых я вылечивал, пришли к бессознательному убеждению, что не могут или не должны иметь детей. И мы знаем, что все андроиды в этом убеждены.

Родерик неожиданно понизил голос. Он всегда говорил тише, когда хотел что-то подчеркнуть, и его слушали, затаив дыхание. Теперь в зале звучали только его слова.

— Мне кажется, если теперь провести опрос, чтобы установить, кто продолжает отрицать — страстно, честно, искренне, — что андроиды способны к зачатию, вы убедитесь, что особенно страстно, честно, искренне это отрицают андроиды. Если вы заглянете в прошлое, то, думаю, обнаружится та же картина. Мне представляется очень многозначительным, что публично заявил о способности андроидов к зачатию врач-неандроид, согласны?

В каждого андроида внедрена психическая аксиома: андроид, чтобы выжить, должен быть низшим по отношению к биологическому человеку. Вот ответ. Андроиды не обращаются ко мне для излечения, так как не хотят излечиваться. Они знают, что бесплодие им жизненно необходимо. Пусть даже они сознают нечто прямо противоположное, но когда речь идет о подобных проблемах, это никакого значения не имеет.

Давным-давно андроиды зациклились на следующем: они не будут восприниматься как угроза, если будут бесплодны. Андроидам позволят существовать, если они будут бесплодны. Андроиды могут конкурировать с биологическими людьми в других сферах, если будут бесплодны.

Обведя взглядом зал, он окончательно убедился в своей правоте. Против обыкновения, сразу же можно было отличить биологических людей от андроидов. Лица половины присутствующих выражали интерес, скуку, легкую насмешку, равнодушие, задумчивость — лица биологических людей. Остальные были рассержены, испуганы, пристыжены, взбешены, крайне взволнованы или плакали… потому что психолог разрушил основы их мира.

— Я возлагаю большие надежды на Элисон, — сказал Родерик мягко, — потому что она пригласила в суд доктора Смита. Понимаете, что это означает? На такое не решился бы ни один андроид из тысячи. Значит, она любит меня очень горячо… но вас это не касается.

Он направился к дверям, за которыми скрылась Элисон. На этот раз его никто не пытался остановить. Внезапно он обернулся.

— Когда родятся первые признанные дети андроидов, — заметил Родерик, — они станут знамением, того, что вопреки всем испытаниям и катастрофам, которые, возможно, ожидают человечество, род человеческий не исчезнет. Потому что… потому что дети андроидов не могут быть андроидами, верно?

15.

Родерик вел машину.

— Мы оба выиграли процесс, — радостно сказала Элисон. — Во всяком случае выиграем, когда на свет появится маленький Родерик.

— Ты в это веришь? — спросил Родерик профессионально бесцветным тоном.

— Не совсем. Я думаю о том, что ты говорил в суде. Полагаю, мне не следует уточнять?

— Уточняй, если хочешь. Но надо, чтобы это исходило от тебя. Я помогу.

— По-моему, — задумчиво произнесла Элисон, — это как-то связано с доктором Смитом.

— В самом деле? Почему?

— Потому что, когда я вспомнила, что слышала о нем, о его утверждении, что андроиды могут иметь детей, у меня возникло очень странное чувство. Как тогда, когда Хьюит прижимал нож к моему животу, но только…

Она нервно, неловко засмеялась.

— Словно нож держу я сама и должна вырезать что-то, но непременно при этом убью себя. Но одновременно мне казалось, что я сумею вырезать это, если буду стараться долго и упорно, и тогда останусь жива.

Родерик свернул на их улицу.

— Ты права, моя дорогая. У нас будет маленький Родерик. Это решил не я, это решила ты. И это тебя не убьет. И… черт, ты только погляди!

Когда Родерик Лиффком переносил свою молодую жену через порог их дома, камеры трещали, как кузнечики в траве. Фотографам не пришлось выслеживать парочку, так как они знали, куда едут Лиффкомы. Они снимали и снимали. Лиффкомы были сенсацией. Фамилия Лиффком была известна буквально во всем в мире.

Родерик, высокий, широкоплечий, пренебрежительно не замечал 115 фунтов, которые весит его жена, но в том, как он ее обнимал, о пренебрежении речи не было. Он нес ее так, словно она была хрустальной и могла разбиться от самого легкого толчка. Элисон котенком свернулась в его объятиях, полузакрыв глаза от блаженства, обвив руками шею любимого.

Когда они вошли в дом, это было начало истории. Однако не согласимся и назовем это ее концом.

Перевела с английского Ирина ГУРОВА

ВОЗВРАЩЕНИЕ. ПОЛДЕНЬ. 2000 ГОД

Десять лет назад издательство «Молодая гвардия» прекратило выпуск ежегодных сборников «Фантастика». Идея ежегодников, которые в совокупности отражали бы достижения в отечественной фантастической прозе, критике и публицистике, родилась в 1961 году в недрах только что созданной при крупнейшей издательской корпорации «Молодая гвардия» редакции фантастики. Очень скоро сборники стали едва ли не основным форпостом новой советской фантастики. Во многом это была заслуга талантливых редакторов, подлинных энтузиастов своего дела Сергея Жемайтиса, Беллы Клюевой, Светланы Михайловой и Софьи Митрохиной, объединивших вокруг «Фантастики» лучших авторов того времени, среди которых были братья Стругацкие, Кир Булычев, Дмитрий Биленкин, Геннадий Гор, Илья Варшавский, Валентина Журавлева, Генрих Альтов, Роман Подольный, Виктор Колупаев, Владимир Савченко… Названы далеко не все, но уже этот список несомненно вызовет благоговейный трепет у любого правоверного фэна. Благодатные были годы…

Не одними художественными текстами привлекали тома «Фантастики». В рубрике «Клуб фантастов» публиковались литературоведческие и критические работы, посвященные жанру. И ведь какие авторы! Безупречные специалисты Юлий Кагарлицкий и Татьяна Чернышева, Всеволод Ревич и Виталий Бугров, Евгений Брандис и Владимир Дмитревский. Нельзя не вспомнить, что именно в молодогвардейских ежегодниках появился беспрецедентный по тем временам проект — библиографический свод «Советская фантастика. 1917–1977», в котором воедино была сведена информация не только о литературных произведениях, но даже о кинофильмах. Над библиографией также работали профессионалы высшего класса — Александр Евдокимов, Борис Ляпунов, Александр Осипов.

В 1973 году прежняя редакция фантастики «Молодой гвардии» была разогнана, на смену команде Жемайтиса пришли иные люди, а в «Фантастике» стали публиковаться авторы уже совсем другого уровня. Хотя, справедливости ради, стоит заметить, что и в серые 80-е годы на страницах «Фантастики» время от времени появлялись интересные произведения.

А потом пришел 1991 год. Сначала исчез ежегодник «Фантастика», а затем и не менее популярная «НФ» издательства «Знание». И так случилось, что с отмиранием сборников и антологий отечественной НФ-прозы на грани исчезновения оказались самые продуктивные жанры — рассказ и повесть. Издатели и читатели требовали от фантастов романы. И чем толще — тем лучше.

В мире нет ничего постоянного. Со скрипом, в родовых муках традиция авторских и коллективных сборников, кажется, начинает возрождаться. Самым, вероятно, долгожданным и многотрудным проектом последнего времени стал сборник издательства ACT «Фантастика 2000». Разговоры о реанимации некогда популярного ежегодника велись давно. И вот — свершилось. В целом «Фантастика 2000» сохраняет структуру молодогвардейского предшественника: есть здесь и проза, и критика, и публицистика, и даже литературные мемуары (воспоминания Кира Булычева «Как стать фантастом», впервые опубликованные на страницах «Если»).

Авторский состав привлечет любого ценителя качественной фантастики. Судите сами, помимо мэтра Булычева здесь присутствуют многие лидеры новой российской НФ: Эдуард Геворкян с прологом ко второй части «Времен негодяев» — «Путешествие к северному пределу. 2032 год»; Александр Громов с остроумным рассказом «Секунданты»; Сергей Лукьяненко, который представлен сразу двумя произведениями — не то повестью, не то вступлением к роману под давно обещанным названием «Танцы на снегу» и рассказом «Вечерняя беседа с господином особым послом»; Святослав Логинов со стилистически безупречной новеллой «Живые души», Юлий Буркин с очаровательной и грустной повестью «Бабочка и Василиск»; Владимир Васильев, написавший очень нетипичную для него повесть «Проснуться на Селентине», в которой практически полностью отсутствует экшн, зато наличествует ностальгическая стилизация под НФ 60 — 70-х годов, а точнее — под братьев Стругацких. К этому списку необходимо приплюсовать талантливого волгоградца Сергея Синякина, написавшего рассказ-эссе «Марки нашей судьбы», восходящий к традициям андреевского «Нового Плутарха» и прозаическим исследованиям-мистификациям Андрея Синявского.

Все бы хорошо. Да вот только при внимательном прочтении сборника трудно избавиться от ощущения, что книга комплектовалась по принципу «с миру по нитке». «Фантастика 2000» наглядно демонстрирует тезис об остром дефиците произведений малой и средней формы. Иначе чем можно объяснить присутствие в антологии пошлого и глумливого опуса безызвестного Александра Силаева «666 способов познать Будду»? Ничего, кроме чувства брезгливости, не вызывает этот рассказ. Все-таки стеб стебу рознь, и «юморить» нужно тактично. Не менее чужеродным выглядит здесь и опыт литературно-исторической реконструкции Александра Золотько «Анна Каренина-2». Ну никак не дотягивает эта ученическая вещь до представленных в антологии авторов… Неужели и в самом деле рассказ в нашей литературе терпит столь бедственное положение, если не нашлось достойной замены Силаеву и Золотько?

Удручает, что талантливый томский фантаст Ю. Буркин представлен прекрасной, но не единожды опубликованной старой повестью «Бабочка и Василиск». Это впрямую расходится с декларированной составителями концепцией «Только новые тексты».

Хорошим дополнением прозаическим вещам стал обстоятельный обзор отечественной фантастики последнего десятилетия «Ровесники фантастики», написанный Д. Байкаловым и А. Синицыным. Любопытно, хотя и трудночитаемо эссе о моделировании будущего фантастоведа и культуролога Сергея Переслегина «Из дебюта в миттельшпиль».

Но главное, что опыт был сделан. Хочется верить, что ежегодник «Фантастика» вернулся к читателям надолго. И каждый новый том будет лучше прежнего, а значит, есть все основания надеяться, что в ближайшем будущем возродятся в нашей фантастике самые трудные из прозаических жанров — рассказ и короткая повесть.

Евгений ХАРИТОНОВ

Рецензии

Александр ГРОМОВ

ЗАПРЕТНЫЙ МИР

Москва: ACT, 2000. — 448 с.

(Серия «Звездный лабиринт»).

10 000 экз. (п)

________________________________________________________________________

Писатель А. Громов очень не любит фэнтези. Сядет он, бывало, в кресло, возьмет с полки «Властелина колец», прочтет для возбуждения пару страниц, да как запустит книгой в стенку, только штукатурка сыплется. Не верите? Зайдите к нему в гости — все обои в выбоинах, а в углу томик Толкина валяется. Вот такая случилась нелюбовь.

Но потехе, как известно, час, а делу — время. Встречает как-то писателя А. Громова его издатель и говорит: «Послушайте, Александр, все сейчас пишут фэнтези, даже Лазарчук, вон, сподобился. И вам надо бы». Ну надо, так надо. Сел А. Громов и стал писать про магов, мечи, сражения и т. п. Одним словом, хотел честно и законопослушно выполнить социальный заказ. Хотел сделать, как лучше, а получилось, как всегда — исследование негативных тенденций пребывания человечества на планете Земля.

Новая книга А. Громова «Запретный мир» никакого отношения к фэнтези, слава Богу, не имеет. Это, скорее, квазиисторический роман с социально-фантастической начинкой. Слог автора, по сравнению с ранними вещами, существенно изменился: здесь заметно меньше жесткого «драйва», характерного, скажем, для «Мягкой посадки», стиль стал более выдержанным, отчасти даже академичным. Читатель плавно погружается в историю двух наших современников, попавших в самое начало бронзового века — причем не нашего мира, а параллельного. Такое громадное отставание в развитии объясняется наличием некоего Договора между всеми соседними мирами, который позволяет сохранять хрупкое равновесие. Попав в подверженное искусственной стагнации общество, наши герои, Витюня и Юрик, нарушают это равновесие — и начинается бурное развитие, которое, правда, через несколько тысячелетий грозит привести человечество к гибели в результате экологической катастрофы.

Что лучше: просидеть всю жизнь в вонючей землянке с теплой женой под боком, кружкой мутного пива в одной руке и медным топором в другой или своими руками делать историю? Герои «Запретного мира» совершают свой выбор. Автор, похоже, тоже. Что ж, кесарю — кесарево, а Дикобразу — дикобразово.

Андрей Синицын

Фред САБЕРХАГЕН

СИНЯЯ СМЕРТЬ

Моста: ЭКСМО, 2000. — 544 с.

Пер. с англ. О. Cmenашкиной, И. Непочатовой

(Серия «Стальная Крыса» ). 10 000 экз. (п)

________________________________________________________________________

Итак, бесконечная война, которую ведут люди и озверевшие от запрограммированной ненависти роботы-убийцы, продолжается в бесконечном сериале.

В эту книгу вошли два эпизода этой изрядно затянувшейся битвы — «Трон берсерка» и «Синяя смерть». В первом произведении речь идет о том, что бывает с людьми, которые все же объявляют своим Кольцо Всевластия. Правда, изгнанный с родной планеты принц Хариварман не похож на Фродо, а код управления командой берсерков — на Кольцо Саурона, однако какое-то послевкусие остается. Но не более!

Разумеется, интрига лихо закручена, ложные ходы могут сбить с толку неискушенного читателя, но финал изрядно притянут за уши, слишком многое приходится объяснять задним числом. Нехитрая мораль сводится к тому, что любой контакт с врагом опасен, а потому хороший берсерк — мертвый берсерк.

Вторая вещь — «Синяя смерть» — претендует на некоторую изощренность. При большом желании можно усмотреть даже какие-то аллюзии с капитаном Ахавом, преследующим Моби Дика. В этом произведении главный герой — капитан Доминго — охотится за берсерком Левиафаном. Здесь нет никаких полутонов; дистиллированная ненависть к роботу, погубившему его планету, не замутнена никакими политкорректными рассуждениями. Во имя мести капитан Доминго готов пожертвовать собой и всеми, кто пошел с ним в длительный поход. Разумеется, он победит, но радости это ему не доставит.

Ранние произведения Саберхагена о берсерках поражали оригинальностью сюжета, тонким психологизмом, неожиданным финалом. Но когда это дело поставили на конвейер, мы получили очередную поделку — не хуже и не лучше тысячи других.

А жаль!

Павел Лачев

Владимир MAЛOB

ЦАРСКИЕ КНИГИ

Москва: ТД «Диалог», 2000. - 237 с.

(Серия «Фантазер»).

5000 экз. (п)

________________________________________________________________________

В советские времена жанр детской фантастики был весьма востребован. Лозунг А. Казанцева: «Фантастика должна звать молодых людей в ПТУ и технические ВТУЗы» — всячески реализовывали. Детской фантастике был дан зеленый свет, и к середине семидесятых на фоне откровенно пропагандистско-научно-технологических поделок появилось несколько замечательных авторов. Одним из них был Владимир Малов, чьей книгой «Академия «Биссектриса» зачитывалось не одно поколение школьников.

С началом перестройки наша детская фантастика стушевалась, спряталась в огромной тени хлынувшего на отечественный рынок потока западной книгопродукции. Однако повести Малова из цикла «Зачет по натуральной истории» умудрялись довольно регулярно появляться на страницах журналов «Пионер» и «Юный техник». И вот наконец, когда издатели вновь стали проявлять интерес к жанру в исполнении наших авторов, появилась книга, куда вошли первые три повести цикла: «Зачет по натуральной истории», «Девятнадцать мест в машине времени» и «Царские книги». Ожидаются вскоре и продолжения.

Сюжет прост. Два школьника из XXIII века из-за поломки машины времени, на которой они выполняли учебное задание, случайно попадают в школу начала 90-х годов. После многочисленных забавных приключений они находят в нашем времени двух закадычных друзей. Дружба оказывается настолько крепкой, что в дальнейшем на все задания по «натуральной истории» мальчишки из будущего берут с собой отроков из настоящего, а иногда примкнувших к ним учителей. Как «хороших», так и «плохих».

Очень сильно чувствуется, что первые повести цикла писались больше десяти лет назад. Система ценностей, стиль поведения современных школьников серьезно отличаются от описанных в книге. И сегодня сатирические вставки о школьных порядках кажутся, скорее, не смешными, а грустными. Например, мало кто, зная нищенское положение системы образования в России конца тысячелетия, станет смеяться над тем, что учителя берут с собой в будущее огромные баулы, дабы «затариться шмотками»… И прекрасные иллюстрации В. Кривенко, явно подражающего манере известного детского иллюстратора Е. Мигунова, только подчеркивают некоторый анахронизм происходящих событий. Но будем надеяться, что последующие книги серии будут более близки современному школьнику.

Илья Североморцев

Томаш КОЛОДЗЕЙЧАК

ЦВЕТА ШТАНДАРТОВ

Москва: ACT, 2000. — 416 с.

Пер. с польск. Е. Вайсброта —

(Серия «Координаты чудес»). 11 000 экз. (п)

________________________________________________________________________

Еще один польский автор представлен отечественному читателю, не избалованному частыми знакомствами с произведениями современных восточноевропейских писателей-фантастов. На сей раз подарок сделан большим любителям галактических войн и сражений, ибо жанр, в котором написана книга Томаша Колодзейчака — старая добрая «космическая опера». А значит, на страницах романа с легкостью преодолеваются космические пространства и используются потрясающие воображение достижения техники будущего, преимущественно военной. Батальные сцены выписаны любовно и тщательно, да и кровь льется с присущим фантастическим боевикам размахом. Конечно, нашлось место в книге и мужественным героям, противостоящим всем угрозам, откуда бы они ни исходили, и всегда готовым пожертвовать собственной жизнью. А разве может быть иначе, когда речь идет о жизни и смерти населения целой планеты?

Война началась с вторжения на Гладиус, родину главного героя, таинственных захватчиков — коргардов, разрушающих города и похищающих людей с неизвестной целью. Вскоре в конфликте появляется и еще один участник: Солярная Доминия — могучая империя, которая стремится подчинить себе все миры, до сих пор сохранившие независимость. Противники превосходят обороняющихся числом и технологиями, однако ситуация осложняется еще и действующей внутри страны «пятой колонной». В таких условиях военное командование Гладиуса и решает провести сверхсекретную операцию, из которой герой возвращается пусть и не целым и невредимым, но, по крайней мере, живым. Книга заставляет вспомнить аналогичные опусы Уильямсона или «Дока» Смита, с которыми она вполне сопоставима не только по увлекательности, но, увы, и по «художественным достоинствам». И если настойчивое декларирование героем своих политических взглядов (естественно, крайне правых) явно навеяно временем, то не терпящая полутонов ни в расстановке сил, ни в характеристике персонажей прямолинейность вполне традиционна для «космической оперы». Впрочем, нельзя сомневаться и в знании автором современной фантастики: ряд эпизодов и образов в романе вызывают вполне определенные ассоциации. А открытая концовка не оставляет сомнений в скором появлении продолжения.

Сергей Шикарев

Роман ЗЛОТНИКОВ

ОБРЕЧЕННЫЙ НА БОЙ

Москва: Армада — Альфа-книга, 2000. — 477 с.

(Серия «Фантастический боевик»).

Доп. тираж 6000 экз. (п)

________________________________________________________________________

Новая книга Романа Злотникова не претендует на то, чтобы нести потаенный «message». Никаких философских глубин в романе отыскать невозможно. Новый клон Саймона Трегарта, полковник в отставке Казимир Пушкевич, ветеран тайных операций, гибнет и оживает в виртуальном мире. Там он медленно поднимается от самого дна, от рабской колодки до вершин власти. По дороге Пушкевич борется с тайным средоточием тьмы, злобы и реакции — Орденом хранителей. Два или три раза экс-полковник высказывает желание переделать мир, но что именно он хочет переменить, не совсем понятно. Кажется, покончить с рабством и повсюду распространить научное знание. Но даже об этом нельзя утверждать со всей определенностью, поскольку незамысловатый сюжет без конца срывается в драки, погони, потасовки, битвы, бои и сражения. На то и боевик. Через слово — в зубы. Через два — по черепу. Думается, даже для любителей незамысловатого чтения этот роман слишком примитивен. Главный герой косит «плохих» тоннами, как кегли сшибает. Автор играет с ним в поддавки (особенно во второй половине романа).

Враги трусливы, самонадеянны, толком не умеют владеть оружием, не знают ровным счетом ничего о навыках агентурной разведки и даже не представляют себе, как целоваться. Испытанный боевик Пушкевич на их фоне — супер-супер-супермен, да еще и сексуальный гигант…

Казалось бы, после такой характеристики продолжать разговор о книге не имеет смысла. Но нет, несмотря на убийственную простоту авторского стиля, в книге есть свой шарм. Это — очарование торжествующего мачо. Ярко выраженная сущность Пушкевича, его единственно возможное предназначение — быть Воином. А это значит, свято придерживаться нескольких генеральных принципов. Воин обязан «драться со всем миром за женщину, которую сегодня ночью держал в объятиях». Воин не прощает врагов, не предает друзей, не испытывает сожалений о том, что сделано, врет как можно меньше, умирает достойно.

Необыкновенно высокий спрос на тексты Глена Кука, Алекса Орлова, Олега Дивова (хотя у последнего все выстроено намного тоньше, чем в саге о Пушкевиче, да и стиль, естественно, не сравним), думается, можно объяснить тем, что у этих авторов бал правит ярко выраженная мужская психология. Злотников по-простецки выговаривает все то, что камуфлируют более изощренные авторы. До последних десятилетий фантастика, при общем преобладании авторов-мужчин была в значительной степени бесполой. «Женская фантастика» (главным образом, «женская фэнтези») утверждалась через отталкивание от общей фантастической традиции, как от «мужской». Но, как ни парадоксально, «маскулин» и «феминин» были спаяны в ней чуть ли не до андрогинной пропорции. Настоящая «мужская фантастика» появилась после женской, и отчасти противопоставляя себя ей. Отсюда — ее брутальность и мощная агрессия. Медленно, но верно происходит завоевание «места под солнцем»…

Дмитрий Володихин

Стив ПЕРРИ

ЛЕГЕНДАТОР

Москва: ACT, 2000. — 448 с.

Пep. с англ. О. Черепанова

(Серия «Координаты чудес»). 11 000 экз. (п)

________________________________________________________________________

На языке оригинала название книги звучит как «spindoc», и фантастического при этом ничего в названии нет. Автор использует реально существующий термин одной из особенно популярных ныне бизнес-дисциплин — паблик рилейшнз. Спиндоктор, согласно общепринятому переводу — это специалист по манипулированию общественным мнением, в чьи задачи входит интерпретация различных событий и фактов и представление их в наиболее выгодном для заказчика свете. Иначе говоря, искажение или сокрытие правды.

Этим и занимается главный герой книги, который работает на транспортную компанию, обеспечивая правдоподобные объяснения случающимся время от времени авариям и катастрофам. Во всем остальном он вполне зауряден и ничем не отличается от обычных служащих. Однако обстоятельства складываются так, что именно он становится невольным участником событий, разворачивающихся вокруг бежавшего на Землю из внешних миров ученого. Секрет, которым тот обладает, привлекает внимание многих, но если одни изо всех сил стремятся этим секретом овладеть, то другие не прочь уничтожить его заодно с носителем. Вскоре в охоту за беглецом включается и наш герой — разумеется, в компании с очаровательной шпионкой.

Динамично развивающийся сюжет и интригующий характер тайны перебежчика, раскрытой лишь на последних страницах, можно отнести к сильным сторонам книги. Но ее фабула, персонажи и стиль, скорее, напоминают закрученный шпионский роман а lа «бондиана». А стоит убрать из повествования и без того незначительные фантастические элементы, как оно превращается в заурядный-триллер, к тому же не самого лучшего качества. Содержание «Легендатора» вполне укладывается в жесткую и незамысловатую схему произведений такого рода, а следовательно, все немногочисленные достоинства и недостатки являются в большей степени жанровой принадлежностью, нежели плодом усилий писателя.

Сергей Шикарев

Алексей ЕВТУШЕНКО

ОТРЯД

Москва: ЭКСМО, 2000. — 480 с.

(Серия «Абсолютное оружие»).

10 000 экз. (п)

________________________________________________________________________

Роман Алексея Евтушенко вряд ли порадует знатоков жанра, хотя свой читатель у этой книги будет. Космический боевик в чистом виде, не претендующий на философскую или психологическую глубину.

Вторая мировая война. Инопланетяне-свароги (оригинальное название, не правда ли?) похищают советских и немецких солдат и отвозят их на свою планету-прародину, которую чужаки, расколотые на две враждующие империи, никак не могут поделить. Свароги, не желая крови в галактическом масштабе, предлагают сразиться за них землянам — между собой. Победивший отряд получает оригинальный приз — возвращение домой, а поставившая на него сторона — планету. Однако земляне довольно скоро объединяются, забыв былую вражду, и наводят изрядного шороху. Еще бы, им в руки совершенно случайно попалась принцесса сварогов-северян, а также вожделенный для всех сварогов магический артефакт. Есть чем шантажировать гостеприимных хозяев.

Приходится отправлять наших бравых парней домой. Возвратившись на Землю, в 2015 год, они обнаруживают кровавую вакханалию всюду на планете. Оказывается, в мае 2000 года прилетел из космоса огромный астероид и все тут поломал, после чего, ясное дело, наступили анархия и беспредел.

Наши герои, конечно, ввязываются в очередную драку, и в процессе оной замечают, что оказались вообще-то не у себя дома, а в некоем параллельном мире. Однако и тут есть, где разгуляться молодецкому плечу.

И за подвиги, в конце концов, им достается награда. Следящая за ними и опекающая их сверхцивилизация отправляет истекающих кровью бойцов в некую «правильную» реальность, где все на уровне.

На этом роман кончается и начинаются опасения: не наскучит ли тихая жизнь «на гражданке» объединенным силам РККА и Вермахта? Пожалуй, это обернется «Отрядом-2», а там и «Отрядом-3» и далее без остановки.

Виталий Каплан

Марина и Сергей Дяченко
ОБРАТНАЯ СТОРОНА ЛУНЫ

Все они неплохо сохранились. На удивление неплохо; я, признаться, совсем забыл, где они лежат… Пеленки «простые» и баевые, распашонки такие крохотные, что невозможно представить себе человеческое существо, которому они пришлись бы впору…

Это существо — я.

Старые вещи сложила в ящик моя бабушка, и после ее смерти о них все забыли.

Двухтысячный год! Год моего рождения. Боже мой… Я вернулся с чествования поздно, около двенадцати, все не мог заснуть… Поразительно, на подобные празднования вечно сбегается всякая шушера, на десяток друзей и учеников приходится два десятка прихлебателей, и они громче всех выкрикивают свои тосты…

Да, ворчу. Человек, которому позавчера стукнуло сто лет, имеет право поворчать.

Словом, домашние в конце концов уснули, а я слонялся по дому.

А потом залез на антресоли… что же мне было здесь нужно? Забывчив, человек в сто лет имеет право быть забывчивым…

…и открыл этот ящик.

Чего здесь только… Господи!

Древние полиэтиленовые мешочки — кажется, они назывались «кульками». Пеленки, нетронутые временем… Детские вещи… да, вот эти самые, мои вещи. Почему-то коробка спичек… Бумага, листы, отпечатанные, кажется, еще на допотопном принтере, разрозненные и собранные в бумажную папку. У меня, честно говоря, задрожали руки. Я присел прямо здесь, на ступеньке и стал читать.

«…Когда редакция попросила нас принять участие в «Истории будущего», мы вначале отказались… о чем писать, если фантастика так изгрызла яблоко футуризма, что на нем целого места не сыщешь?»

Я перевернул листок — подписи нет, никаких пометок, откуда это, к чему… какая-такая редакция? Хотя нет, вот здесь, на обратной стороне в углу… «Передать поездом…»

Невозможно ошибиться. Почерк отца я худо-бедно помню. Спасибо тебе, человеческая привычка делать случайные записи где попало, теперь я знаю, кому принадлежат набитые безликим принтером записи и кому они адресованы.

«Земля, как известно, стоит на трех китах. Литература, на мой взгляд, тоже, и киты эти называются тремя

Главными Темами: Любовь, Смерть, Насилие. Мы, как авторы, паразитируем именно на этих вечных темах. И естественно увидеть «Историю будущего» через призму этих категорий: останутся ли неизменны данные социофеномены или же трансформируются, и если да, то как?

Проще всего со СМЕРТЬЮ. Досадно осознавать, что развитие медицины продлит жизнь человека уже совсем скоро. Досадно потому, что мы не успеваем к этому продлению: нас оно не коснется. Что ж, пусть отпрыски наслаждаются днями рождений в 100, 150, 200, может, даже 250 лет… Увы, все успехи трансплантологии, терапии, фармакологии, экологии не смогут далее существенно продлевать этот срок, ибо давно обнаружено существование генов смерти. Хомо Сапиенс, как и любой другой биологический вид, содержит в своих хромосомах ограничители. И геноинженерия тут бессильна: даже у металла есть возраст старения, что ж тут говорить о субстанции более хрупкой. Мы преодолеваем факт «делейта», передавая свои гены — это и есть наш дерзкий ответ Неизбежному. А кроме того, оставляем после себя дела итворения: только они могут жить вечно, если того заслуживают.

А вот страх перед смертью, увы, останется. И, может быть, будет еще более горьким, ибо в наше время можно устать от старости, ее запретов, неудобств и тем самым смириться с ней — в будущем же старость станет более юной, комфортной и менее утомительной: так чего бы еще не пожить?

И еще о горечи. В прошлом человек мог не бояться смерти, если верил в загробную жизнь: вспомним, как запросто отправлялись в мир иной с мечами в руках язычники-викинги. Или с улыбкой на устах отдавали себя на растерзание львам первые христиане. Я проклинаю свой атеизм, лишивший меня иллюзии воссоединения с дорогими мне отцом и матерью, но что поделаешь? Конечно, развитие наук вовсе не прямо пропорционально развитию трезвого взгляда на роль могильных червяков (вспомним переполненные стадионы наших просвещенных граждан во время сеансов шарлатанистых чумаков экстрасенсорики), но в тенденции я уверен. И столетия спустя человек будет дрожать перед старухой с косой — дрожать еще сильнее…

Теперь о НАСИЛИИ. Увы, ничем порадовать грядущие поколения не смогу: по моему твердому убеждению, перспектива здесь нехорошая. Человечеству понадобились тысячелетия, чтобы от первобытной, по-лузвериной еще жестокости матриархата перейти к соблюдению догмы «не убий». Так длилось веками вплоть до нашего столетия, а затем две мировые войны, а затем и куча локальных конфликтов снова приучили массы к убийствам, агрессии, воспитав целые поколения головорезов.

Развитие науки также насилует бедную мораль — она просто не поспевает за техническим прогрессом. Дело не просто в ядерном, лазерном или психотронном оружии — мы теперь видим плоды применения орудий убийства на экранах телевизоров; убийца все больше абстрагируется от процесса убийства. И если в теленовостях нет агоний, то это уже преснятина… А современные компьютерные игры: наши чада начинают испытывать наркотическую зависимость уже с пеленок! Они приучают с младых ногтей «мочить» всех подряд, воспитывают привыкание к убийству. Остается надеяться лишь на то, что жатва агрессий не будет слишком фатальной и позволит цивилизации выжить, сковав Зло ошейниками законов и продуманной системой модификации поведения.

А конфликт возникнет тогда, когда общество действительно сможет обнаружить гены агрессивности у ребенка и встанет вопрос — что делать с потенциальными Чикатило и Оноприенко, еще не совершившими своих гнусных деяний? Тема моей докторской диссертации была связана с подобными исследованиями, но тогда наши чаяния разбились о неимоверную сложность психической структуры человека. В будущем прогресс генетики и психологии дойдет до постановки вопроса «Что делать?» — и на этом споткнется. Ибо ответа нет.

Наконец, ЛЮБОВЬ. Это самое интересное из того, что мы пытаемся понять в своих романах и повестях. Любовь — самая большая ценность жизни и самый большой ее секрет. Что это такое? Не будем ломать копья дефиниций, примем лишь в виде рабочей гипотезы: когда любишь другого человека, то живешь его потребностями, и важно, чтобы ему было хорошо, а не тебе. То есть любовь неразрывно связана с альтруизмом и противопоставляется эгоизму. Только любовь и сделала человека Человеком.

С этим связан инстинкт продолжения рода — самый древний и могучий код жизни. У В. П. Эфроимсона, замечательного московского генетика и эрудита (мне посчастливилось быть знакомым и работать с ним), в 60-е годы вышла полузапретная статья «Родословная альтруизма», наделавшая много шума. Ученый выдвинул оригинальную идею: корни этических норм зиждутся на биологии, а самопожертвование, самоотречение в эволюции человека как вида играет важную роль. Выживали только те племена первобытных людей, где не угасала эта самая искра взаимопомощи, альтруизма.

Любовь Ромео и Джульетты, Тристана и Изольды, Орфея и Эвридики — высшая степень созидания, преодоления энтропии смерти, — и есть бессмертие. Реальный, не литературный человек, самый маленький и невзрачный, если он наделен любовью, подобен в этом Богу, ибо способен взойти на крест ради любимого.

Так было веками, но что происходит ныне? Удар ниже пояса устоявшимся понятиям нравственности принесло изобретение в 50 — 60-е годы противозачаточных пилюль: преодоление страха беременности вызвало сексуальную революцию. Секс отделился от функции деторождения. И сегодня самые популярные телевизионные шоу — те, в которых сбрасываются последние покровы запретного, тайного, стыдливого… Стало модно кичиться перверзиями, публично делиться интимными деталями половой жизни. Миллиарды телезрителей с удовольствием следят за сексуальными приключениями президента сверхдержавы, вникая во все подробности происхождения пятен на голубом платье его подчиненной…

Та первобытная дама, которая первой догадалась обмотать чресла куском шкуры, была не просто кокетка — она была мудрой и дальновидной женщиной, родившей целый ритуал искушения и тайны, ритуал, создавший Литературу и Искусство. Нынешнее же обнажение половых органов неизбежно приведет к безразличию и потере эротической утонченности. На смену изысканным коллекционным винам придут дешевое пиво и брага.

Но дальше будет еще хуже. Ибо генетика и медицина готовят второй удар в пах нашим потомкам. Уже сегодня мужчина может оплодотворить своим семенем взятую из морозильника яйцеклетку — и видеть развитие эмбриона в пробирке, а потом в эрзац-матери. Завтра искусственное зачатие станет нормой, и секс здесь побоку. И даже вынашивание ребенка в утробе (своей или донорской) не потребуется — куда более безопасно и просто выращивать эмбрионы в кюветах.

Особо же порочно так называемое беспорочное зачатие. Очень скоро из клетки человека можно будет получить его двойников. В НФ-литературе подробно описаны всевозможные эффекты такого рода, но мы сейчас говорим еще об одном сокрушительном ударе по либидо, ибо для получения потомства здесь не нужно даже совокупления.

Но и это еще не все. Механистический подход к деторождению неизбежно сделает реальными фантасмагории первых евгеников, последователей Гальтона, мечтающих улучшить род человеческий с помощью генетики. Детей будут заказывать по требуемым параметрам, и государство с неизбежностью возьмет этот процесс под свой контроль. Новорожденный уже не будет нуждаться для своего выживания ни в молоке, ни в ласке матери и отца. Все это заменит комфортный инкубатор. Не знаю, будет ли в конце концов выведен новый тип человека — «аква», «космо» и пр., но то, что любовь лишится своего биологического фундамента — очевидно. А может ли она существовать без него, только лишь в сфере игры или духовности? Не знаю. Мне кажется — нет, и корни альтруизма окажутся подрезанными, а с ними и устойчивость цивилизации. Эгоизм — это путь в звериное, это путь в агрессию и смерть: здесь три кита сталкиваются лбами и не могут более держать матушку-землю.

Что ж делать? Запретить генетику, ибо она самая большая злодейка в моих «этюдах оптимизма»? На моей памяти ее уже запрещали — и Сталин с Лысенко, и различные моратории. Один из них был провозглашен в 70-е годы; он обязывал нас, генетиков, не проводить опыты по геноинженерии из-за потенциальных угроз человечеству… Лучшие умы послушались, но средненькие умы и аутсайдеры тут же рванулись вперед, захватив внимание спонсоров биотехнологии. Нет, никакие моратории не спасут нас от любопытства и тщеславия ученых. И моя надежда лишь на новых Дон-Кихотов, мутантов среди бескрылой нормы. Романтических безу…»

Некоторое время я ищу последний листок, не нахожу его, а вместо окончания в растрепанной стопке бумаг обнаруживается совсем другое:

«Здравствуй, мое лунное солнышко.

Хоть ты и яркой, солнечной красоты, но ассоциируешься почему-то с серебристо-загадочной Луной. Когда-то в детстве я обожал смотреть в телескоп… В ночной дымке дрожали кратеры, горы, абрисы морей и океанов, но всегда я думал — а что там, на обратной стороне?

Теперь я знаю, что там…

Ты и есть обратная сторона Луны, зов Правечного. Ты можешь вызывать приливы и отливы, ты можешь заставлять выть зверей в лесу, сводить с ума людей в свое полнолуние. Ты можешь прятаться за облаками, но всегда ты ночью приходишь ко мне.

Доверься моей любви к тебе.

Она осветит солнцем даже обратную сторону Луны.

Я.

18.03.98»

…За два года до моего рождения. Я знаю, что они виделись ежедневно, и ежевечерне мама находила в почтовом ящике — эти письма.

Я улыбаюсь.

Позавчера мне исполнилось сто лет. И я искренне рад, что мой отец оказался таким никчемным футурологом.

И слава Богу.

Мне становится легко и спокойно. Я аккуратно складываю вещи обратно в ящик.

Только письмо, написанное за два года до моего рождения, не прячу. Оставляю себе.

Иду вниз. Миную комнаты сына, дочери, внука, и второго внука, и внучки, и правнучки, и детскую…

Бесшумно отодвинув дверь, прокрадываюсь в спальню жены.

Опускаюсь на стул рядом с кроватью и сижу — долго-долго, пока ночник в изголовье не гаснет, почуяв нарождающийся рассвет.

КУРСОР

Наш ответ Малдеру и Скалли

готовят в одном крупном московском издательстве. По слухам, к осени ожидается выход нескольких книг, посвященных отечественным «секретным материалам». Судя по информации из осведомленных источников, часть публикаций будет опираться на реальные сенсационные факты, доселе не известные нашему читателю.

Электроник по-американски

Как мы уже писали, Стивен Спилберг, продолжая дело Стенли Кубрика, активно работает над фильмом «А.I.» («Искуственный интелект») по рассказу Брайана Олдисса. Наконец-то режиссер определился с исполнителем роли главного героя. Двенадцатилетний Хейли Джоел Осмент, оскаровский номинант за роль в психологическом блокбастере «Шестое чувство», получит два миллиона долларов, сыграв мальчика-андроида. Посмотрим, что получится из американской киноверсии «Приключений Электроника».

«Аэлита» в Сибири

Фестиваль под названием «Аэлита в Томске» пройдет в старинном сибирском городе, с 19 по 24 июля. Изначально конвент планировался как ежегодный сибирский филиал «Аэлиты», однако оргкомитет екатеринбургской премии в последний момент пошел на попятную, и со следующего года томский конвент получит название «Урания». Однако премии «Большая Урания» и «Малая Урания» будут вручаться уже с этого года. На фестивале планируется большое количество мероприятий как творческого, так и развлекательного типа. Организует фестиваль Юлий Буркин под патронажем мэра Томска. Координаты оргкомитета: (3822) 53-55-40, burkin@a-vip.com

Большой русский десант

в связи с географической и геополитической близостью ожидается со 2 по 6 августа в польском городе Гданьске, где пройдет очередной Еврокон. Почетными гостями конференции объявлены Кир Булычев и Уолтер Джон Уильямс. Подробности на http://bsd.interstat.net/~slawcio/eurocon/english.html

Лиса в роли Мыша

Компания «НТВ-профит» приступила к экранизации одного из самых популярных произведений русской фэнтези. Речь идет о «Волкодаве» Марии Семеновой. Как заявил режиссер фильма Джаник Фазиев, актер на главную роль еще не найден, однако из Камбоджи уже завезли насколько летучих лисиц, которые будут исполнять роль летучего Мыша, друга и спутника Волкодава.

Современный мюзикл

по мотивам «Приключений Алисы в стране чудес» Льюиса Кэролла будет поставлен британским режиссером Клэйром Килнером. В съемках примут участие многие современные звезды попа, рока и ритм-энд-блюза. К роли Алисы проявила интерес тинэйджеровская суперзвезда Бритни Спирс. Интересно, как писатель отнесся бы к тому, что роль маленькой девочки будет исполнять дебелая девица?.. Тем временем в США на компакт-дисках вышла опера, написанная по мотивам знаменитых приключений бессмертного Горца. Авторами оперы стали Роджер Беллон и Харлан Коллинз.

Издательство ACT

планирует к выходу новую серию фантастики «Лауреаты «Хьюго» и «Небьюлы». В числе первых намечено издать «Смертельный эксперимент» Сойерса («Небьюла-95»), «Нейромант» Гибсона («Небьюла-84», «Хьюго-85»), «Панорама времен» Бенфорда («Небьюла-80»). В серии «Золотая библиотека фантастики» готовятся переводы приквелов к знаменитой «Дюне» Фрэнка Херберта. Они называются «Дом Атрейдесов», «Дом Харконненов» и «Война за спайс». Выход запланирован на конец года.

Скандал вокруг «Путеводителя…»

Дуглас Адамс с возмущением заявил, что появившиеся в Интернете фотографии героев его романа «Путеводитель для путешествующих по галактике автостопом», якобы сделанные на съемочной площадке одноименного фильма, являются полным нонсенсом. Однако фанаты книги, наконец увидевшие воплощения любимых персонажей, не очень верят заявлениям именитого автора.

Видеоигра

по известному сериалу романов Энн Маккеффри «Свобода» будет называться «Свобода: Первое сопротивление». Игра, разработанная фирмой «Red Storm Entertainment» и посвященная весьма модной теме — сопротивлению вторгшимся на Землю пришельцам, рассчитана на одного игрока.

Агентство F-преcc

Форум фантастики

под эгидой журнала «Если» прошел 26–27 апреля. Гостями столицы стали как российские, так и зарубежные писатели, критики, переводчики. В рамках Второго московского форума фантастики состоялась дискуссия, посвященная проблемам отечественной НФ, в ней приняли участие А. Столяров (Санкт-Петербург), Е. Лукин (Волгоград), М. и С. Дяченко (Киев), А. Но-виков (Рига), А. Громов (Москва), московские критики.^[18] Центральным событием Форума явилось торжественное вручение приза читательских симпатий «Сигма-Ф». Около ста писателей и литературоведов, критиков и художников, издателей и журналистов собрались для того, чтобы узнать, кого же читатели журнала «Если» назвали лучшими из лучших. Многие из присутствующих были участниками Первого московского форума фантастики 1998 года, так что имели возможность оценить, что произошло за два года на ниве российской фантастики. В кулуарах неоднократно высказывалась мысль о том, что положение дел медленно, но верно улучшается.

Итоги работы Большого жюри, опубликованные в майском номере, стали неожиданными практически для всех присутствующих. Супруги Дяченко, получившие приз по номинации «Лучший роман», долго не могли поверить тому, что их «Казнь» так тепло была встречена читателями. А уж про восторг волгоградца Сергея Синякина, взявшего приз в номинации «Повесть» («Монах на краю Земли»), и говорить не приходится. Евгений Лукин, получивший свою третью «Сигму» в номинации «рассказ» («Страна заходящего солнца»), пообещал писать больше рассказов, поскольку ему приятно возвращаться к жанру, с которого начинал.

Дипломы журнала «Если» получили Кир Булычев и Борис Стругацкий, а также критики, чьи статьи оказались, по мнению читателей, самыми заметными в прошлом году. Не меньший энтузиазм у «призантов» и «дипломантов» вызвал коньяк «Курвуазье», презентованный спонсорами фестиваля.

В завершении работы Форума все участники единогласно пожелали, чтобы больше никакие экономические потрясения не мешали ежегодному проведению такого праздника, каким явился Второй московский форум фантастики.

Наш корр.

ФАНТАРИУМ

Выполняя свое обещание, очередной выпуск «Фантариума» мы посвятили рекомендациям и пожеланиям членов Большого жюри, оценивших литературные итоги прошлого года и приславших в редакцию анкеты. Напомним, что в роли экспертов согласились выступить 286 поклонников фантастики. Большинство из них оценило и работу редакции, а также высказало свои соображения о том, куда и как нам двигаться дальше.

Выяснилось, что некоторые пожелания мы сумели выполнить до того, как в редакцию поступил первый лист для голосования. Многие члены жюри высказались за открытие на страницах «Если» рубрики, посвященной читательским письмам, — как вы помните, «Фантариум» вышел уже в первом номере журнала за этот год. Те читатели, которые отметили дилогию Вл. Гакова «Затмение светил» и «Америки, открытые по ошибке», хотели бы узнать, что думают российские писатели-фантасты о грядущем веке, — и уже в январе их ждала рубрика «История будущего». Было немало просьб выпустить номер, посвященный «твердой» научной фантастике, и рассказать, почему она исчезла с литературной карты нашей державы. Думаем, желающим с лихвой хватило февральского номера «Если».

Правда, с «твердостью» мы, по мнению иных читателей, несколько. переборщили. Оценки этого номера (уже, естественно, не в анкетах, а в текущей почте) полярные: от восторга до негодования. В свое оправдание перед негодующими можем сказать лишь одно: журнал ставит своей задачей знакомить читателей со всем многообразием фантастической прозы, давая им возможность быть в курсе новейших тенденций, течений, направлений. Во втором номере мы — возможно, слишком массированно — представили то, что действительно существует и в последнее время активно развивается за рубежом, но полностью отсутствует у нас.

Кстати, по поводу тематических номеров у членов жюри нет единого мнения. Голоса тех, кто затронул в анкете этот вопрос, распределились примерно поровну, что поставило редакцию в тупик. Правое полушарие призывает нас чаще выпускать тематические номера, левое — не выпускать их вовсе. Вы понимаете, что, поскольку тематические номера готовить существенно сложнее, есть серьезное искушение прислушаться к левому…

Анкета еще раз подтвердила давнишнее наблюдение редакции: вы у нас очень разные (равно как и авторы). Но хорошо, если бы это поняли и наши читатели, тогда, возможно, градус претензий несколько снизился бы. Иногда публикация какого-либо материала приравнивается в умах читателей к преступлению. Например, одна из поклонниц фантастики сообщила «бывшему любимому журналу», что редакцию «непременно настигнет заряд ненависти, даже если письмо не дойдет», а комплект журналов за три года будет «варварски уничтожен». Нет, редакция не поджигала сиротский дом и не крала последнее у нищих — она всего лишь опубликовала критическую заметку об одном популярном сериале… Постоянный участник и призер конкурса «Банк идей» предложил ввести номинацию «Антигерои» и поместил туда рассказы «Хутор» М. и С. Дяченко и «Дневник клона» — Е. Радова: это, по его мнению, худшее, что напечатал «Если» за последние годы. Меж тем по итогам голосования «Хутор» оказался на четвертом месте, чуть-чуть уступив «Запаху свободы» Сергея Лукьяненко, а «Дневник клона» на шестом. Тот же «Хутор» вошел в номинационный список «Интерпресскона», то есть его отметили и читатели, и критики… Постоянный подписчик «Если» назвал «невнятной и абсолютно бессмысленной» статью С. Переслегина «Кризис перепотребления» и тут же пригрозил перестать выписывать журнал, «если хоть одна подобная статья появится вновь». Напомним, что по результатам голосования Большого жюри эта статья заняла первое место в разделе «Критика».

Давайте объяснимся. По социологическим замерам, человек начинает регулярно читать издание, когда процент полезной (для него) информации — как политической, экономической, бытовой, так и литературной — достигает 30. Если же процент превышает 50, то издание считается «своим». Судя по всему, некоторые наши читатели ожидают стопроцентного попадания в их литературные пристрастия. Это возможно только в одном случае — если они попробуют выпускать журнал в единственном экземпляре, исключительно для себя, и раз в год. Правда, требовательный человек все равно будет не вполне удовлетворен результатом.

Если хотите, заглянем «на кухню»: многие члены жюри этого просят.

Итак, из чего готовится «блюдо»? Литературная (зарубежная) часть журнала вполне вписывается в известную максиму Теодора Старджона, согласно которой только 10 % всего сущего представляет какой-то интерес. В среднем за месяц эксперты и сотрудники «Если» знакомятся с 60–70 рассказами зарубежных авторов, из которых для перевода предлагается 7–8. Причем, сборники, которые мы рассматриваем, уже подверглись селекции: это «Лучшая фантастика года» ведущих составителей (в сборники входят и произведения лауреатов «Хьюго» и «Небьюлы»), антологии, подготовленные мастерами НФ-прозы, выступившими в качестве редакторов, НФ-журналы, авторские сборники известных писателей и тематические антологии… Мы далеки от того, чтобы утверждать, что подобный «широкий бредень» вкупе с жестким отбором гарантирует появление на страницах журнала только шедевров. Но мы действительно предлагаем лучшее из того, что есть. К сожалению, журнал способен лишь отражать литературный процесс (тем более, в области зарубежной литературы), а не формировать его.

Ситуация с отечественной НФ-прозой — прямо противоположная. Практически все, что публикует «Если», написано специально для нашего издания. Те члены жюри, которые просят увеличить число произведений российских авторов, либо невнимательно читают журнал, либо, что еще хуже, нам не доверяют. На самом деле исчезновение малой и средней формы в отечественной фантастике (и не только фантастике) — это серьезнейшая проблема, о которой дружно говорят критики, публицисты, а в последнее время и сами издатели, отучившие авторов писать рассказы и короткие повести. В течение восьми — десяти лет небольшие произведения были абсолютно невостребованы на издательском рынке. За рубежом дебют начинающего автора романом — редчайший случай. У нас это происходит сплошь и рядом. «Неужели наши писатели разучились писать рассказы?» — патетически задают вопрос многие члены жюри, имея в виду, что, конечно же, нет. В то же время некоторые писатели в ответ на настойчивые предложения редакции честно отвечают: «Разучились. Не получается»… Нередко вместо рассказов нам предлагают зарисовки, а вместо повестей — главы из книги. Начни мы печатать такое, вы же первые обрушите на нас шквал упреков.

Поверьте, мы отнюдь не ждем, когда кто-то из известных фантастов вдруг возбудится и одарит нас хорошей прозой, мы достаточно настойчиво предлагаем им это сделать. Собственно, во многом ради этого мы организовали Творческий совет, предупредив его членов о том, что ждем не только консультативной и организационной помощи, но и выступлений в журнале, поскольку Совет именно творческий. И если эта договоренность не соблюдается, то при всем уважении к таланту авторов мы вынуждены заниматься «ротацией» членов Совета.

Любители статистики подсчитали, что по итогам последних двух лет соотношение между произведениями зарубежных и российских авторов в «Если» составило 8:2. Их предложение — довести это соотношение до паритета. Уверяем вас: в журнале нет квоты на публикацию произведений отечественных авторов, равно как и на их тематику и жанровую принадлежность. Нас интересует только литературный и содержательный уровень — и желание российских фантастов писать рассказы и повести.

Ряд читателей призывает редакцию печатать меньше романов. Но это, как нам кажется, отголоски прошлого. В минувшем году «Если» напечатал всего два романа — куда уж меньше. И объем их для журнала вполне «цивилизованный»…

«Расширяйте географию фантастики. Неужели у вас нет специалистов по французской, немецкой или польской НФ?» Специалисты есть, достойных произведений мало. Французские издания процентов на семьдесят отданы англо-американской НФ, немецкие — почти полностью, польские, болгарский и чешский журналы, которые получает редакция, — на две трети. «Сухой остаток», на наш субъективный взгляд, ниже того уровня, который задан в журнале. Но если вас интересует география — то пожалуйста…

От прозы перейдем к критике. Многие члены жюри предлагают усилить дискуссионность статей (пока, по их мнению, у нас сильнее «просветительская» и ознакомительная направленность) и печатать больше материалов, посвященных современному состоянию фантастики. Пожелание принимаем, но хотим обратить внимание Большого жюри, что в этом полугодии мы уже сделали не один шаг по тому пути, которого от нас ждут.

По поводу «просветительской» линии журнала тоже есть конкретные предложения: знакомить читателей с забытыми шедеврами НФ-кино и фантастическими произведениями. Постараемся открыть подобные рубрики уже в следующем полугодии.

Что касается предложений увеличить число критических материалов, то здесь мы готовы ответить фразой из письма раздосадованного подписчика журнала, победителя конкурса «Маски»: «Разве вы не видите, что превращаетесь в критико-библиографическое издание?» Наверное, наш читатель все-таки не совсем прав: сейчас литературная часть занимает более двух третей журнала. Но тенденцию он уловил точно: за последние два года критические материалы вытеснили научно-популярные статьи, о которых с грустью вспоминают многие подписчики, и стали теснить прозу. Но, оказывается, и этого недостаточно… Пожелания поклонников фантастики понятны: в ситуации, когда в стране нет общенационального критического издания, когда остальные средства массовой информации фантастику в лучшем случае не замечают, читатели вынуждены предлагать «Если» выполнять двойную роль. Отвечая вашим требованиям, мы эту роль приняли: ни в одном зарубежном или отечественном литературном журнале критическая, публицистическая и библиографическая информация не представлены столь широко. По объему подобного рода материалов мы уже приближаемся к специализированному журналу «Locus»… Давайте все-таки на чем-то остановимся. Хотя бы на нынешней пропорции. Не будем забывать, что «Если» — прежде всего литературный журнал.

«Почему исчез «Прямой разговор»? Читать было интересно»… Но это, скорее, вопрос к вам, уважаемые члены жюри. Читать, возможно, было интересно, а вот писать… Вспомните замысел рубрики «Прямой разговор»: журнал объявляет автора и сами читатели задают ему вопросы, а затем интервью публикуется в «Если». К сожалению, уже на третьем объявлении вопросы стали таять, а затем почти иссякли… Увидев, что диалоги о фантастике читателей по-прежнему интересуют, мы ввели новую рубрику «Консилиум» (см. «Если» № 5). Постараемся чаще печатать беседы с мастерами жанра, критиками, публицистами на страницах журнала. Но и вы будьте активнее: присылайте нам вопросы, мы непременно свяжемся с автором.

Есть предложение уделять больше внимания книгам молодых авторов и не «бить их наотмашь». Пожелание принимаем, упрек — нет. В редакции существует правило, доведенное до сведения всех рецензентов: к дебютным книгам относиться максимально доброжелательно (если, конечно, это не откровенная коммерческая халтура).

Во многих анкетах содержится просьба вернуть «Вернисаж» (а мы еще, помнится, предложили мини-опрос на эту тему). Договорились: «Вернисаж» будет регулярно появляться на страницах журнала. Меломаны, вспоминая статью Е. Харитонова «Мелодии иных миров», просят регулярно рассказывать о новациях в области фантмузыки. А любители архитектуры предлагают поразмышлять о том, как сопрягаются зодчество и фантастика. Что касается первого предложения, то здесь проблем нет. Но второе заставило нас задуматься. Честно говоря, на сегодняшний момент мы просто не знаем специалиста, который мог бы написать подобную статью, но, наверное, таковой есть, и мы его непременно отыщем.

Некоторые наши читатели желали бы увеличить число конкурсов. Однако подобных писем немного; видимо, большинство читателей устраивает то, что есть: «Банк идей» и «Альтернативная реальность». Но если подобные предложения будут поступать регулярно, то у редакции есть варианты новых конкурсов.

Многие члены жюри просят связаться с астероидом L-11273 и рассказать о том, что происходит в Звездном порту. Друзья, межгалактическая связь — штука весьма капризная и ненадежная. Поэтому обещать не беремся, но наладить попробуем…

Немало и конкретных просьб: рассказать о таком-то писателе, поднять такую-то тему… Напомним, что в журнале есть постоянная рубрика «Литературный портрет», но она появляется лишь к центральному произведению номера или, в крайнем случае, к одному из опорных. В противном случае, как нам кажется, журнал лишается логики: почему мы дали литературный портрет, допустим, к рассказу Г. Бен-форда, а не к произведению Б. Стерлинга или Г. Бира, помещенных в том же номере? Если же рассказывать в номере о каждом, то ситуация немедленно возвращается к тому, о чем мы уже говорили по поводу превращения журнала в библиографическое издание. Словом, когда в качестве центрального произведения в номере появятся повести У. Гибсона, О. С. Карда, Г. Игана (авторы, о которых чаще, всего просят рассказать читатели), мы непременно выполним ваши просьбы. Ну а что касается конкретных статей — например, о «космической опере» или современном состоянии киберпанка, — то мы, конечно, их напечатаем.

И наконец — самое приятное пожелание. Многие члены жюри не забыли пожелать редакции УДАЧИ, сопроводив это добрыми словами в адрес журнала. Читатель у нас на редкость строгий и требовательный, а потому за слова одобрения особое спасибо. Пишите нам больше, пишите чаще: читательские отклики серьезно помогают нам в работе, позволяя точнее понять ваши ожидания. Давайте будем соавторами журнала.

Мы еще раз благодарим всех читателей, сумевших найти силы и время откликнуться на просьбу редакции, и желаем им главного:

УДАЧИ ВО ВСЕХ ВАШИХ НАЧИНАНИЯХ!

Редакция

PERSONALIA

ВИЛЬХЕЛЬМ, Кейт

(WILHELM, Kate)

Американская писательница и критик Кейт Вильхельм родилась в 1928 году и сразу после окончания школы, не получив формального высшего образования, начала писать научную фантастику. Вторым мужем Вильхельм стал известный писатель-фантаст и критик Даймон Найт, вместе с которым она организовала Милфордскую конференцию писателей-фантастов (1963–1972), а также семинар молодых фантастов «Кларион».

Первый опубликованный рассказ Вильхельм — «Гений-с-пинту» (1957). Она написала около сотни рассказов, лучшие из которых составили сборники «Звездолет длиной с милю» (1963), «Нижняя комната» (1968), «Коробка с бесконечностью» (1971), а также несколько десятков романов. Наиболее известные — «Клон» (1965) и «Год Облака» (1970), написанные в соавторстве с Теодором Томасом, и завоевавшая премию «Хьюго» утопия «Где допоздна так сладко пели птицы» (1976). Хорошо были встречены критиками и ее более поздние романы «Время можжевельника» (1979), «Добро пожаловать, Хаос!» (1983).

Среди рассказов и повестей сразу несколько произведений получили премию «Небьюла» — «Плановики», «Девушка, упавшая в небо», «Навечно твоя, Анна».

В последние два десятилетия писательница продолжает активно работать в фантастике, одновременно осваивая «пограничные» жанры — мистической прозы и детектива.

ЛЕВИНСОН, Пол

(См. биобиблиографическую справку в «Если» № 10, 1996 г.)

В одном из интервью Пол Левинсон сказал:

«Технический прогресс двулик, и к этому следует относиться философски. «Отменять» его — бессмысленно и глупо; слепо восхищаться им, не замечая негативных черт, глупее вдвойне. Поскольку выбора у нас нет — нам с ним жить; вопрос заключается в том, как жить, как нам строить дальнейшие отношения с новыми технологиями».

ЛИНДСКОЛЬД, Джейн

(LINDSCOLD, Jane М.)

Американская писательница и литературовед Д. Линдскольд дебютировала в фантастике в 1994 году рассказом «Квартал времени». С тех пор она опубликовала более десяти рассказов, относящихся к широкому спектру фантастической литературы — от фэнтези до киберпанка, а также десять романов — «Трубы Орфея» (1995), «Следы наших братьев» (1995), «Дым и зеркала» (1996), «Когда боги молчат» (1997) и другие. Исследовательница и горячая поклонница творчества Роджера Желязны, Джейн Линдскольд выпустила в 1993 году монографию, посвященную мастеру, а позже написала в соавторстве с Желязны, с которым провела последние годы его жизни в Санта-Фе, два романа— «Donner-jack» (1996) и «Лорд Демон» (1999). Романы вышли уже после смерти писателя в 1995 году.

ЛЭНГФОРД, Дэвид

(LANGFORD, David)

Английский фэн, писатель и критик Дэвид Лэнгфорд родился в 1953 году и первоначально прославился в мире научной фантастики благодаря своей первой ипостаси (и даже получил две премии «Хьюго» — за фэн-критику и собственный фэнзин). Его первым опубликованным научно-фантастическим произведением стал рассказ «Волна жара» (1975), а первой книгой — пародийное «Описание встречи с обитателями иного мира, 1871» (вышел в 1979 году под псевдонимом Уильям Роберт Лузли). Книга приобрела скандальную известность, когда другой автор, Уитли Стрибер использовал ее сюжет, выдав его за описание будто бы реально происходивших событий, для собственного романа «Мажестик»… Кроме того, Лэнгфорд написал еще несколько фантастических книг, а также выпустил несколько разнообразных популярных книг-альбомов по научной фантастике. Среди составленных им антологий есть одна, название которой способно многое сказать истинным знатокам фантастики: «Руководство для желающих прокатиться на драконах за Заветом, спрятанным на поле битвы у самой границы Дюны: одиссея-2». Это, как легко догадаться, сборник научно-фантастических пародий…

МАКИНТОШ, Дж. Т.

(См. биобиблиографическую справку в «Если» № 5, 1995 г.)

Всегда отстаивавший литературную составляющую научной фантастики, Дж. Т. Макинтош в сборнике «Научная фантастика и фэнтези. Современные авторы научной фантастики» (1978) отмечал:

«Вызывает разочарование продолжающаяся практика, когда редакторы и издатели отвергают многие талантливые работы только на том основании, что «это-де не научная фантастика». Теоретически как раз science fiction должна быть самой свободной — в том числе и от редакторских табу. Просто по определению: ведь в фантастике возможно все. Однако на практике автор, использующий научно-фантастический антураж, но в большей мере интересующийся человеческими взаимоотношениями, может быть отклонен НФ-журналом уже с порога. Мне самому не раз приходилось с этим сталкиваться. Хотя в последние годы стало неприличным доказывать, что фантастика — тоже (и в первую очередь) литература, все-таки порой мне приходилось искусственно вводить в произведение какой-то особый научно-фантастический «крючок», рассчитанный на то, чтобы зацепить редактора. Я вспоминаю об этом с сожалением. И с еще большим — случаи, когда приходилось делать то же самое с уже отвергнутым рассказом, после чего он благополучно принимался к печати».

ПАРКС, Ричард

(PARKS, Richard)

Американский писатель Ричард Паркс родился в 1955 году в городе Ньютоне (штат Массачусетс), а в фантастике дебютировал в 1994-м рассказом «Закладывая первый камень». С тех пор он опубликовал около полутора десятков рассказов, большинство из которых принадлежит жанру фэнтези. Ричард Паркс

ИР также активно занимается рецензированием творчества коллег в ведущих американских научно-фантастических изданиях.

CAЛOMATOB Андрей Васильевич

(См. биобиблиографическую справку в «Если» № 7, 1998 г.)

«Читатель «Если» не встречался с Вами два года — с тех пор, как был опубликован рассказ «Праздник». Какие события произошли за это время?

— Случилось много чего! Во-первых, за этот рассказ мне вручили премию «Странник». Это приятно. Во-вторых, вышли две новые фантастические книги и две нефантастические, причем одна из них — во Франции. Это тоже приятно. Мне удалось организовать новое издательство и даже выпустить немало книг, в том числе и фантастику. Но это очень хлопотное занятие, отвлекает от своих вещей. Хотя повесть для вас я все-таки написал…

ХАБЕР, Карен

(HABER, Karen Lee)

Американская писательница и составительница антологий Карен Ли Хабер родилась в 1955 году, а в 1987-ом, выйдя замуж за известного фантаста, прибавила к своей фамилии вторую и зовется теперь Карен Хабер-Силверберг. И уже в следующем году она сама дебютировала в научной фантастике рассказом «Madre de Dios». До нынешнего дня Карен Хабер (именно так она подписывает все свои сочинения, предпочитая не эксплуатировать фамилию куда более именитого мужа) опубликовала девять романов — тетралогию «Огонь зимой» (1989–1992), «Менестрели войны» (1995), «Женщина без тени» (1995), «Кровная сестра» (1996) и другие, а также два с лишним десятка рассказов (из них только один в соавторстве с мужем). Кроме того, вместе с Робертом Силвербергом Карен Хабер возобновила выпуск оригинальных антологий «Universe», прерванных в связи со смертью их первого и бессменного составителя — Терри Карра.

ЭФФИНДЖЕР, Джордж Алек

(См. биобиблиографическую справку в «Если» № 8, 1995 г.)

Сгоряча причисленный рядом критиков к киберпанку, американский писатель Джордж Алек Эффинджер (среди произведений которого действительно есть несколько «киберпанковых» романов) сам включает свое творчество в куда более широкий круг литературных традиций и влияний.

«Я всегда пытаюсь сделать что-то новое из старого материала, — пишет он. — Значительная часть моего фантастического творчества представляет собой попытку расставить на сцене «НФ-мебель» (сюжетные ходы, обстановку, образы и прочий антураж) и разыграть в данных декорациях драму абсурда. В результате получится совсем не та научная фантастика, к которой привыкли читатели. Моими литературными предшественниками в одинаковой степени можно считать и театр абсурда, и science fiction… А вообще, я люблю и пародию, и сатиру, и литературную притчу; а когда и они мне надоедают, я беру и пишу самую что ни на есть «твердую» НФ — в основном, чтобы заставить читателей вскочить от удивления».

Подготовил Михаил АНДРЕЕВ

Примечания

1

Субчастицы — гипотетические частицы ниже квантового уровня. Суперструны — теоретически вычисленные сверхгигантские элементы устройства Вселенной. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

2

Система, совершающая любого рода колебания, например, электромагнитные, одномерная или многомерная, в зависимости от числа степеней свободы.

(обратно)

3

Эмиши — закрытая религиозная община. основанная в XVII веке выходцами из северных стран Европы, преимущественно из Германии и Голландии. Отрицают технический прогресс, сохраняя традиции и быт первопоселенцев и развивая только агрокультуру. Впечатление об этой общине можно составить по фильму П. Вайсра «Свидетель» с X. Фордом в главной роли (Прим. ред.)

(обратно)

4

Ordnung (нем.) — порядок

(обратно)

5

Пластиковые взрывчатые вещества получили свое название из-за пластичности, но никакого отношения к традиционным пластмассам не имеют. (Прим. пер.)

(обратно)

6

Канадскому ученому, пророку и гуру эры массовых коммуникаций, принадлежат также и другие афористические выражения, ставшие частью интеллектуального фольклора: «гутенбергова галактика», «глобальная деревня». (Прим. перев.)

(обратно)

7

«Большая Десятка» — десять ведущих университетов США. Благодаря специальным соглашениям они постоянно обмениваются учащимися и преподавателями. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

8

Аллель — один из пары или нескольких генов, определяющих развитие того или иного признака; один из нескольких вариантов гена, находящихся в одинаковых локусах парных хромосом.

(обратно)

9

Безумие для двоих (фр.)

(обратно)

10

О Роланде Эммерихе см. статью Е. Зуенко «Настоящее немецкое качество», «Если» № 9, 1997. (Прим. ред.)

(обратно)

11

Фетва — наказ религиозного лидера, имеющий силу закона. (Прим. перев.)

(обратно)

12

Эспланада — газон в самом центре г. Вашингтона, рядом с Белым домом. Мемориал Вашингтона — национальная святыня США, мраморный обелиск высотой 169 м, стоящий на Эспланаде. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

13

Робинсон Э. А. (1869–1935) — известный американский поэт; Фаррелл Дж. Т. (1904–1979) — американский прозаик и литературный критик.

(обратно)

14

«Следы» сознания» № 12, 1996; «Вселенная не стопка бумаги» № 11, 1997; «Вызов хаосу» № 6, 1998. (Здесь и далее прим. ред.)

(обратно)

15

См. «Если» № 2, 2000

(обратно)

16

См. «Если» № 3, 1999.

(обратно)

17

Бехер Иоганнес Роберт, немецкий писатель, в стихотворении «Аn den Schlaf» назвал сон дружеским визитом смерти. (Здесь и далее прим. авт.)

(обратно)

18

Материалы дискуссии будут опубликованы в одном из номеров журнала. (Прим. ред.)

(обратно)

Оглавление

«ЕСЛИ», 2000 № 06

  Дэвид Лэнгфорд ИГРА ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЕЙ

  Пол Левинсон ДЕЛО О МЕНДЕЛЕВСКОЙ ЛАМПЕ

  Пол Левинсон А ЕСЛИ ФАНТАСТ ОТКАЖЕТСЯ ТВОРИТЬ?

  Кейт Вильхельм НЕ РОДИСЬ СЧАСТЛИВЫМ

  ВИДЕОДРОМ

    DAS IST FANTASTISCH!

    ПОЛЕТ НА МАРС ПО-СОВЕТСКИ

    РЕЦЕНЗИИ

      ЧЕРНАЯ ТЬМА (PITCH BLACK)

      КРЕПОСТЬ-2: ВОЗВРАЩЕНИЕ (FORTRESS 2: RE-ENTRY)

    БЕСПРИСТРАСТНЫЙ ВЗГЛЯД НА ТЕХНИКУ

  Джейн Линдсколд ЗАЩИТНИК

  Карен Хабер МОЙ ВТОРОЙ ПИЛОТ — СОБАКА

  Джордж Алек Эффинджер ПРИШЕЛЬЦЫ, КОТОРЫЕ ЗНАЛИ ВСЕ

  Сергей Дерябин КОНТАКТ? НЕТ КОНТАКТА…

  Андрей Саломатов ВРЕМЯ ВЕЛИКОГО ЗАТИШЬЯ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

  Ричард Паркс ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ

  Дж. Т. Макинтош СДЕЛАНО В США

  ВОЗВРАЩЕНИЕ. ПОЛДЕНЬ. 2000 ГОД

  Рецензии

  Марина и Сергей Дяченко ОБРАТНАЯ СТОРОНА ЛУНЫ

  КУРСОР

  ФАНТАРИУМ

  PERSONALIA

*** Примечания ***