устанавливаю, что мы всего лишь в метре от следующего этажа. Что делает красавец Сантонио? Не стоит об этом даже говорить, к чему зря тратить энергию, но ненавижу наплевательство. Я всегда откровенен, особенно когда нахожусь на откровенно испанской территории: ничего за пазухой, ничего в загашнике. То, что я хочу вам предъявить, находится у меня в носке. Это монтировка. Вынимаю ее и вставляю между резиновыми прокладками дверей для входа в лифт на этаже. Мощно нажимаю. Створки слегка расходятся. Мои усилия удесятеряются (удваивания было бы маловато), и образуется щель, достаточная для протискивания мужчины (а если постараться, и женщины).
— Ну вот, — сообщаю я спутникам по заключению, — путь свободен. Давайте: дети и женщины сначала!
Малый из голландских польдеров подает мне Мари-Мари. P-раз! Малышка на воле. Затем лифтер. Затем соотечественница Ван-Гога, затем кокетка-педик с той стороны Рейна. Потом старик. Чтобы закончить, помогаю голландцу. Последнее упражнение вашего рассказчика, и вот все уже не мостике.
Гостиница бурлит. Клиенты начинают шуметь, что празднование Нового года втемную немного затянулось. Свечи и фонарики бродят по коридорам.
Наконец вспыхивает свет. Щурятся, промаргиваются, кто как может. Стеснительные улыбки. Пожелания доброй ночи. Каждый костыляет на свой этаж, имея в виду, что лифта-на-сегодня-хватит-спасибочки!
Прощаюсь с комариком. Надо вам сказать, что мы явились в гостиницу «Святой Николас» целой кодлой. Считайте сами: оба Берю с племянницей, маман, Антуан — малыш, которого я пригрел во время сенсационного расследования,[2] и я сам, не считая Сосисама, последнего приобретения хозяйства Бурюрье, собаки, которую они квалифицируют как бульдога, но мне кажется, что это следствие скрещивания жабы с сосиской. Мы заняли две анфилады комнат, наши находятся как раз над караваном Толстяков. Маман тает от счастья. Антуан для нее — лучик солнца. Омрачает радость только опасение, что придется вернуть его кому-нибудь: родственникам или администрации. Правда, со времени смерти его родителей еще никто не востребовал его. Будем надеяться, что время сделает свое дело, как говорят консьержки, а они знают жизнь. Но я боюсь поддаваться иллюзиям. Времени нужно опасаться. Оно, зараза, может такое выкинуть! Химера — рассчитывать на него! Оно, как паутина, обволакивает и убаюкивает. Ты пригрелся, мечтаешь… И вдруг, хрясь! Паутинку оборвали ударом топора, и ты летишь! Но, несмотря ни на что, с малышом Антуаном мы надеемся не расстаться. Он такой непредсказуемый, это чудовище! Обаятельный прототип! И каков характер! Зря не орет. Спокойный, глаза голубые, морда чистая с шустрыми ямочками на щеках. Жамкает, как людоедик. Сунь ему что-либо в пасть и увидишь сам. Любимое блюдо — мясо с рисом и зеленым горошком. Или мозги с пюре. Уже гурман, клянусь! Маман прилипла к нему так, что иногда я становлюсь ревнивым. Он ухожен лучше, чем президентский «боинг». Этому негоднику полная профилактика проводится по пятнадцать раз на дню. Ночные кошмары, опускания мошонки, риноцерофарингит — все под суперконтролем! А прививки? Дома только и говорят о БЦЖ, антиштуках и хрен знает еще о чем! Про витамины я знаю больше, чем любой педиатр. А также выучил наизусть диэтическую лексику малышей. Дома пьем только из сосок. Недавно одна даже оказалась на моей тумбочке у кровати, ей-богу! Когда я вижу маман в действии, то ощущаю себя преступником, не сделав ее бабушкой. Антуан зовет ее мамой, а меня папой. Забавно, не так ли? О, я вижу, поглотители моей прозы, что вы припишите мне эдипов комплекс. «Ага! Он завел ребенка от своей матери! Они, наконец, папа-мама, оба!» Ну, это всегда так. Если делаешь, вопят: «Смотрите! Он делает!» Если не делаешь, с тем же ражем: «Смотрите! Он не делает!» В глубине души даже приятно. Если хорошенько подумать, это успокаивает!
Однако я отвлекся… Цепляйтесь двумя руками или двумя пальчикам, если сильны, за глубокомыслие моих хохмочек. Ага, стало быть, я оставил позади поломку лифта. Не двигайтесь, сейчас выберемся на дорогу. Но вначале надо описать вам место действия. Значит, дворец «Святой Николас» в Пуэрто-де-ла-Крус. Тенерифе, 1 января в компании маман, Антуана, Берю, Берты, Мари-Мари и Сосисама! Видели, поняли, засвидетельствовали?
Хорошо, возвращаюсь к своему долгу. Неустанен! Полон энергии, наречий. Мне обходимо выплеснуться. Вот он я. Лафайет! Де Голль! Я воркую за вас! Делаю не просто, а очень просто!
Проводив малышку, я заваливаюсь в собственную комнату. Сурдинит радио — причуда горничной. Я не люблю, когда вокруг что-то беспрестанно звучит. Многие пользуются радио, как светом. Включают его, входя в комнату, и выключают только в момент засыпания. Я же терпеть ненавижу. Надо использовать непрерывный шум сознательно, с достаточным основанием, если хочется сохранить его благородство.
Присаживаюсь у письменного стола красного дерева и кладу на него лист копирки. Из ящика вынимаю коробочку порошка и кисточку с
