КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Штучки! [Ариэль Бюто] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ариэль Бюто
Штучки!

М.: Фантом Пресс: Эксмо, 2008. – 224 с. (Серия «Легкие книги»)

ISBN: 978-5-86471-455-3

Переводчик: Александра Н. Василькова

Оригинал: Arièle Butaux “Morue!”, 2006


OCR – vanilla

Spell–Check – natasha-shubina

http://lady.webnice.ru/

Аннотация

«Козлы!» – восклицали Элиза, Флоранс и Каролина, героини Ариэль Бюто. «Ну и штучки!» – отвечает им прекрасный принц, чей белый конь порядком притомился. Чем была бы любовь без ласковых словечек, чем была бы любовь, если бы мы не называли друг друга разными птичками, рыбками… да пусть и ругательствами?

«Штучки!» – новая книга Ариэль Бюто, это продолжение романа в новеллах «Козлы!». Три молодые женщины, так храбро бросавшие вызов опасностям любви и прочим природным катастрофам в первой книге, снова с нами. Разочаровавшись в браке, материнстве и даже супружеской измене, они наконец-то дают мужчинам сдачи и получают от этого огромное удовольствие. Поездка на выходные в Нормандию оборачивается кошмаром; брошенная мать семейства строит планы страшной мести; бестактность любовника, вздумавшего тайно пробраться на девичник, будет безжалостно наказана… Зубы скрипят, двери хлопают, подробности убивают. Ирония и юмор в историях этих милых штучек слились с нежностью и французским шармом. Новая книга одной из лучших современных французских писательниц, «младшей сестры Анны Гавальды», как ее окрестила пресса, – настоящее удовольствие, в котором смешаны улыбки и слезы, печаль и веселье, серьезность и легкомыслие.

Путевые заметки

Машины тесными рядами выползали из Парижа – словно кто-то вытягивал оттуда нити спутанных бус, тысячи плотно нанизанных и битком набитых раскаленных бусин. Приплюснутые к стеклам носишки, взрослые колени, упирающиеся в приборную доску с пассажирской стороны, детские кресла, горы разнообразных предметов – трогательные и жалкие попытки создать подобие домашнего уюта на время, пока доберешься до друзей, тещи с тестем или свекра со свекровью. А то вдруг попадется автомобиль, облагороженный одиноко лежащим сзади на полке клюшкой для гольфа, эти, похоже, едут в Довиль, в отель «Нормандия», – и тогда Флоранс становится трудно следить за дорогой.

– Ты бы переключилась на третью, – советует Николя.

– Если хочешь сам вести машину, так и говори!

– Успокойся, Флоранс! Уже и слова сказать нельзя! Давай переключайся на третью!

Двадцать минут сидел, рта ни разу не раскрыл, и вот все, что надумал.

– Тебе что, не хочется туда ехать? Ты предпочел бы остаться дома, тихо-мирно смотреть ящик?

– Сама спрашиваешь, сама себе отвечаешь, не понимаю, зачем тогда задавать мне вопросы? Захотела уехать на выходные, всё устроила у меня за спиной…

– Приготовила тебе сюрприз! Но ты, же у нас мачо и, конечно, никогда не признаешь, что и я могу сделать что-то хорошее.

– Мам, а что такое мачо?

Флоранс скрестила руки на руле и уткнулась в них лицом. Ей уже которую неделю снились эти два дня в Нормандии, в прелестной усадьбе, превращенной в гостиницу. Стены спальни на картинке в путеводителе затянуты набивной тканью, а текст рядом с фотографией обещал такие лакомые завтраки – пальчики оближешь…

Ей грезился горящий камин и лошади на лугу. Она мечтала, как под периной прижмется к мужчине, который сейчас набычился, стиснув зубы и сжав кулаки, на пассажирском сиденье и куда больше напоминал старую ведьму, чем прекрасного принца.

– Мам, а мы скоро приедем?

– …

– Ma, скажи, когда мы уже приедем?

– …

– Маааааааааама!

– Люка, заткнись! – прикрикнула на сына Флоранс.

– Да, весело у нас тут! – усмехнулся Адриан.

– Если вы не прекратите, я немедленно разворачиваюсь.

Флоранс послышалось, будто справа сказали: «Отличная мысль!» – но она решила не обращать внимания. Не пройдет и трех часов, как детишки заскачут по травке, а вечером им подадут на английском фарфоре упоительные блюда местной кухни. Пробки, ворчание Николя, который сегодня явно не в духе, нытье изводящихся от безделья детей – попросту мелкие испытания, которые надо преодолеть на пути к буколическому блаженству.

Она больше не могла вытерпеть ни одного воскресенья в Париже – делаешь вид, будто весь день заполнен, а всего-то заглянули на рынок да сходили в кино. А суббота влетала в целое состояние: они, как истинные парижане, бездумно скупали все подряд – просто так, только потому, что магазины открыты, а ничего более увлекательного, чем шляться по магазинам, им в голову не приходило. И потом каждую неделю, после двух выходных дней, они, недовольные и выдохшиеся, все-таки с облегчением возвращались к понедельничной суете. Отчего это их уик-энды, когда-то такие веселые, с ужинами, вдвоем при свечах, с последним стаканчиком на Монмартре и беготней из одних гостей в другие, превратились в городской кошмар? Может, это из- за детей – пусть и желанных? А ведь детям не так уж много и требовалось. Включить телевизор, когда показывают мультфильмы, поиграть с ними в «Лего» и накормить блинчиками на полдник – вот они уже и довольны… Однако Флоранс чувствовала себя виноватой, поскольку не выходила за рамки исполнения этих скромных желаний.

– Мааааааааааама! Нептуна вырвало мне на штаны!

Щенок и впрямь давился и захлебывался.

– Фу, гадость! – возмутился Адриан.

– Как только смогу, остановлю машину, а вы откройте окна, пока нас всех тоже не затошнило!

– Только этого и не хватает! – проворчал Николя.

– Не дергайся! – прикрикнула на него Флоранс.

– Ты же знаешь, я не выношу запаха блевотины!

Да уж, что-что, а это она знала, спасибо! Сколько раз ей приходилось среди ночи менять простыни и пижамы и подтирать полы, а Николя, позеленевший и перекошенный от омерзения, быстренько линял в другую комнату. Но сейчас она промолчала, чтобы окончательно не испортить выходные.

Они остановились у заправки, чтобы привести в порядок машину и купить детям чего-нибудь вкусненького. Флоранс включила радио. Дети, видимо, решили украсить машину раскрошенными чипсами и фантиками. Николя, понимая, что вел себя по-хамски, попытался завязать разговор с женой.

– Мы уже на пределе, того и гляди взорвемся, – начал он. – Может быть, нам и, правда, полезно ненадолго уехать за город.

– Рада, что до тебя, наконец, дошло! В общем, ты, как всегда, ничего не хочешь, но если тебя сдвинуть с места, то потом не жалуешься.

Николя умолк – должно быть, ему, как и Флоранс, припомнилось самое начало их любви. Бесконечный праздник, радость, бьющая через край, жизнь каждое утро принимаешь заново, словно подарок. Тогда он изо всех сил старался ей понравиться, путая роль жениха с работой массовика-затейника, и чего только не придумывал, чтобы отбить привкус десяти лет брака с другим, десяти лет мирной скуки, которую она принимала за счастье.

– Дети, перестаньте пинать ногами дверцы!

– Ма-а-ам, да мы же ничего не делали!

– Ну, значит, велосипеды плохо закреплены.

– Сейчас проверю, так будет вернее. Затормози на минутку, дорогая!

Как ласкало когда-то слух это «дорогая», вымолвленное с робкой нежностью влюбленного, еще не уверенного в том, что ему позволено так ее называть! Теперь Николя произносил его запросто, словно ее второе имя, или, хуже того, использовал как свидетельство на право собственности. «Дорогая» – вместо «моя жена» или «моя супруга».

Велосипеды закрепили понадежнее, но этим дело не кончилось: пришлось заново перекладывать всё на заднем сиденье. Как обычно, они набрали слишком много барахла, и дети жаловались, что ноги поставить некуда.

– Надо было покупать минивэн, – вздохнула Флоранс. – Для чего угодно хватило бы места, а у некоторых моделей вроде бы есть даже игровые приставки сзади, чтобы детям было, чем заняться. Для семьи лучше не придумаешь.

– Для многодетной семьи, – уточнил Николя. – Не наш случай. Да, знаю, ты не прочь завести третьего…


– Терпеть не могу, когда ты говоришь просто «третьего». Мог бы сказать «третьего ребенка» или «третьего детеныша». А просто «третий» – так говорят мерзкие тетки, торчащие у выхода из школы Святой Агаты.

– Да, у них у всех минивэны! Автомобиль для благонамеренного христианского семейства!

– И все равно, по-моему, ты поступил как эгоист, когда решил, меня не спросив, что у нас не будет ни третьего ребенка, ни минивэна.

– Я ничего подобного не говорил, Флоранс. Но всему свое время.

Шоссе было забито. Им пришлось выбирать – открыть окна и дышать выхлопными газами или закрыть окна и нюхать собачью блевотину. Они предпочли чередовать то и другое.

Флоранс припомнился другой уик-энд, подарок ко дню рождения, давний-предавний и, к сожалению, ни разу больше не повторившийся.

– Собирай вещи, я тебя украду на два дня!

Тогда она еще умела путешествовать налегке. К тому же и Николя уверял, что его душенька во всех нарядах хороша. Куда они едут, Флоранс узнала в последнюю минуту, уже в зале вылета. Венеция! Как будто у них медовый месяц. В аэропорт за ними прибыло водное такси. Они поднимались по Большому каналу, и это было, словно долгий поцелуй на широком экране, прервавшийся от волнения, когда они приблизились к палаццо Гритти. Николя ее не обманывал. Он просто выждал, пока они поженятся, и только тогда предъявил налоговую декларацию в оправдание того, что больше ему подвига никогда не повторить.

– Сколько-сколько там стоит номер?

– Тысячу раз говорила, ты просто не слушаешь! Семьдесят евро.

– Одна ночь семьдесят евро?

– Да.

– С завтраком?

– Да.

– За четверых?

– Семьдесят евро за комнату. У нас две смежные комнаты по семьдесят евро каждая, завтрак включен в стоимость.

– Не злись! Я же ничего не говорю. Хотя, конечно, сто сорок евро… А нельзя было попросить большой номер на четверых?

– И уединиться там с женщиной твоей мечты!

Отбиваться с юмором, не позволить мужу испортить ей удовольствие. Правда, он и так уже меньше ворчит, и городской пейзаж за стеклом сменился деревьями Версаля. Всё, они выбрались из ловушки. Флоранс прибавила скорость. Любые неприятности сами собой закончатся, стоит им отъехать подальше от Парижа, – это она точно знает. Мальчишки воевали с марсианами на экранчиках электронных игр, Николя прикрыл глаза, и Флоранс почувствовала, как напряжение спадает. Да, они слишком много работают, слишком мало видятся, у них никогда ни на что не хватает времени, но они любят друг друга – все четверо. Семья у нее получилась даже лучше, чем она в свое время надеялась. Нет, нисколько, нисколько она не разочарована, просто иногда досада берет из-за трудностей – не о том она мечтала когда-то. Но ничего, вот наберутся они сил за два дня в деревне, и дальше все пойдет как надо. Житейские нелады и будничные горести хотя бы на некоторое время отступят.

Она взяла с собой лучшую ночную рубашку, жемчужно-серую, и ароматизированную свечу прихватила. Сегодня ночью она будет обольщать своего мужа, заставит его вспомнить вкус первых поцелуев. В любви ей всегда больше всего нравилось самое начало.

– Да сбавь же газ, Флоранс! Какого черта ты так гонишь? Глянь на спидометр – там уже сто пятьдесят!

– Интересно, это в браке мужчины становятся такими трусливыми?

– Послушай, дорогая, неужели мне нельзя попросить тебя ехать помедленнее, когда везешь детей?

– Извини! Ну вот, сто десять, доволен?

Николя взял ее лежавшую на рычаге переключения передач руку и поднес к губам. Приятно, но не более того. Раньше у нее сердце зашлось бы от радости, нога бы на педали задрожала.

Они свернули с шоссе, успели вовремя затормозить у обочины, пока собака второй раз не изгадила обивку, и затерялись среди нормандских рощ.

– Нет, ты только глянь, до чего же прелестные домики! Как ты думаешь, дорого они здесь стоят?

– Куда бы мы ни приехали, тебе сразу хочется купить дом! Дай сначала хотя бы за парижскую квартиру расплатиться!

Даже помечтать – и то не разрешает! Воображение на нуле. Надо срочно убедить себя в том, что его приземленный ответ продиктован одной только усталостью.

– Дети, посмотрите, мы приехали! Вам здесь нравится?

– Настоящий замок!

– Не замок – настоящий дворец! – воскликнул Николя, наконец-то воодушевившись.

Они двинулись по липовой аллее – и дорожные неприятности стали мало-помалу забываться… Сначала впереди показалась почти целиком скрытая за вьющимися розами голубятня, потом откуда-то выскочили собаки без привязи, а ближе к дому потянуло дровяным дымком и печеными яблоками. По машине пронесся вздох облегчения, а когда Николя открыл дверцу, наступила уже полная эйфория.

Дети вместе со щенком выкатились на траву, а Флоранс, со слезами на глазах, жадно вдыхала деревенский воздух. Повеселевший Николя с видом помещика направился к стойке администратора. Семейство устремилось следом.

Гобелены на каменных стенах, рыцарские доспехи и охотничьи трофеи над огромным камином… Они уже предвкушали, как удобно расположатся в своих номерах. За приотворенной дверью угадывалась столовая – уютная, с подсвечниками, столовым серебром и мягкими стульями.

– Добро пожаловать!

Молоденькая девушка в белой блузке и черной юбке, должно быть только, что закончившая школу гостиничного хозяйства, открыла журнал регистрации и принялась искать в нем имена новых постояльцев.

– Вы уверены, что забронировали номер?

– Разумеется! – воскликнула Флоранс. – Я даже задаток вам выплатила, прислала чек.

– Мне очень жаль, мадам, но вашего имени нет в списках, ни на сегодня, ни на завтра.

– Не вздумай сказать, что ты забыла отправить чек! – вспылил Николя.

– А ты не смей говорить со мной таким тоном! – огрызнулась Флоранс. – Я еще в своем уме и помню, что делала и чего не делала. Вот если бы ты чуть больше думал о том, как мы проведем выходные, если бы сам этим занимался…

Флоранс внезапно сделался, противен звук ее собственного голоса, но оправдываться было поздно. Расстроенная девушка пошла, звать хозяйку.

– А в номере можно будет посмотреть мультики? – спросил Адриан.

– Конечно, сынок, если только нас не устроят на ночь в погребе! – шепнул ему отец.

– Шутки у тебя дурацкие! – возмутилась Флоранс.

– Какие уж тут шутки! Я реально смотрю на вещи и хочу тебе напомнить, что уже почти восемь вечера, а мы в какой-то богом забытой дыре, и сельская глушь, о которой ты нам все уши прожужжала…

– Добрый вечер, мсье, добрый вечер, мадам! Мы сейчас быстренько уладим это маленькое недоразумение.

Хозяйка гостиницы, пухлая блондинка лет пятидесяти, поначалу ласково улыбалась, однако, полистав журнал, нахмурилась, побарабанила по клавишам компьютера, и безмятежность ее разом улетучилась.

– Ничего не понимаю! Вы записаны на следующую неделю! Орел и, найдите-ка мне письмо этих господ. Да поживее, сколько можно копаться! Не беспокойтесь, мсье, мы не оставим ваше милое семейство ночевать на улице!

– Вот, мадам, уже нашла. Они действительно просили забронировать номер на эти выходные!

– Слышишь, слышишь! – закричала Флоранс, повернувшись к Николя. – Вечно ты меня во всем обвиняешь!

– Ну-ну, не надо ссориться! В конце концов, ничего страшного не случилось, у нас есть свободные комнаты. Сейчас посмотрю…

Дама ушла за стойку, и некоторое время задумчиво качала головой, шепча себе под нос названия комнат.

– Вам повезло, есть две свободные. Только они, к сожалению, не сообщаются между собой. Одна здесь, на втором этаже, другая во флигеле, в глубине парка.

– Прекрасно! – поспешил откликнуться Николя.

– Да ты что! – заорала на него Флоранс. – Дети еще слишком малы, чтобы ночевать отдельно!

– А что, по-вашему, с ними может случиться? У нас безопасно!

– У вас, конечно, безопасно, мадам! Но ребенок всегда может проснуться среди ночи, вдруг ему приснится плохой сон или что-то заболит. А то и вовсе вздумается выйти из комнаты, и он потеряется… Нет- нет, Николя, даже и не думай!

– Мааамааа! Я не хочу спать без тебя! Я боюсь!

– Люка, заткнись! – обозлился Николя.

– Ты просто чудовище! Как ты разговариваешь с сыном!

– Успокойтесь, успокойтесь, господа! Нет никаких проблем, одни только решения. Я могу поселить вас, всех четверых, в большой комнате на втором этаже. Там только, что сделали ремонт, и это наша лучшая комната.

– А… сколько вы с нас возьмете за номер на четверых? – осведомился Николя.

– Поскольку ошибка произошла по нашей вине, я ничего не стану брать с вас за две дополнительные кровати. Стало быть, всего семьдесят евро, включая четыре завтрака. Подарок от нас!

– Вот и отлично! – Николя успокоился.

Он, разумеется, был доволен, Флоранс это почувствовала – и разозлилась: надо же, без малейшего сожаления отказывается от ночи любви! Интересно, чем он еще способен пожертвовать ради того, чтобы выгадать семьдесят евро?

– Вам будет очень удобно, – заверила хозяйка. – Вы сможете задернуть занавески на кровати, а малышей уложить в алькове.

– Мы будем спать с вами? Ой, как я рад, мамуль, ой, до чего классно!

– Ну, Фло, расслабься уже! Я пошел за чемоданами.

– Орел и вам поможет! В котором часу подать ужин? У нас сегодня жареная утка, но, если хотите, могу сделать для детей рубленые котлеты.

Флоранс уже не хотела ничего, разве что залезть в ванну, и чтобы было тихо.

– Господи, а это еще что такое? – взвизгнула хозяйка. – Это ваш зверь?

Нептун – с мордой, носившей следы всех прихотей его желудка, и с лапами, вымазанными в грязи до самого живота, – пробрался внутрь, когда Николя выходил, и теперь свернулся клубочком у ног Флоранс.

– Да, это наш щенок, наших мальчиков, – пробормотала Флоранс.

– Мне очень жаль, мадам, но в нашу гостиницу собак не пускают. Вас разве об этом не предупредили?

– Конечно, нет! Вернее, мне в голову не пришло спросить. Понимаете, мы всего две недели назад его взяли, он еще совсем крошка, а номер я, должно быть, забронировала раньше. Но я уверена, что Нептун будет прекрасно себя вести…

– Нет-нет! Я слишком хорошо знаю, что это такое! У нас в номерах ковры, шелковые покрывала на кроватях…

– Щеночек переночует в ванной!

– Ну, да, и станет всю ночь скулить и перебудит мне всех постояльцев! Нет-нет, даже не просите!

– Мааамааа! Я хочу, чтобы Нептун спал у меня под одеял ком, как дома!

– А вот фиг тебе, теперь моя очередь! Моя подушка ему нравится больше твоего поганого одеялка!

Флоранс рухнула в кресло, уткнулась лицом в колени. Слезы капали ей на туфли. Николя, шумно отдуваясь, протиснулся в дверь с дорожной сумкой на плече и чемоданами в обеих руках. Мальчики с боевым индейским воплем на него налетели.

Какой там завтрак в номере! У них состоялся такой крупный разговор, что после него вчерашняя утка так и лежала в желудке камнем. Мальчики ночью рассопливились, а на рассвете проснулись и тут же начали переругиваться из-за щенка, слопавшего пару носков. Флоранс спустила ноги с раскладного дивана и поежилась от холода, ступив на ледяную плитку. Пробраться к двери, не наступив на детей, – их расстеленные прямо на полу матрасы занимали половину комнаты – было нелегко. Флигель оказался сарайчиком, который открывали, как правило, только на лето. Единственный электрический радиатор теплом делился скупо, а Николя с вечера закутался в одеяло на другом конце дивана и даже не попытался ее согреть.

Наконец проснулся и он, в самом паршивом настроении, и отправился на улицу, чтобы выкурить первую утреннюю сигарету. Под шелковой ночнушкой у Флоранс была теплая кофта, измятая и влажная, и теперь Флоранс чувствовала себя грязной и страшной. Прижавшись лбом к единственному окну, она с тоской смотрела на нарядный фасад главного здания. Слез у нее не осталось, но сердце просто кровью обливалось оттого, что по ее, же собственной вине упущена возможность оживить чахлое пламя любви к мужу.

А вот и он, вернулся с улыбкой на губах.

– Привет, Флоранс! Ты же не собираешься все выходные дуться! Давай-ка лучше погуляем по парку, погода чудесная!

– Мальчики еще не одеты, и я тоже…

– Влезай в джинсы и забудь на пять минут этих чудовищ! Эй, ребята! У вас есть огромный сторожевой пес, он за вами присмотрит. Я выведу маму погулять, и чтобы к тому времени, как мы вернемся, вы оба были готовы – пойдем завтракать в замок!

– Но, Николя…

– Ага, пап, заметано! Мы все равно днем никогда не боимся!

Они долго гуляли, обнявшись. О вчерашних неприятностях ни он, ни она и словом не обмолвились, оба наслаждались этой минутой, ясным утром ранней осени в нормандской деревне. Гладили лошадей, потом целовались под деревом. Николя предложил после обеда присмотреть домик, который они смогут купить, приют только для них четверых, куда будут пускать собак и откуда будут изгнаны ссоры. Флоранс кинулась ему на шею, они зашли за детьми, а потом все вместе так набросились на завтрак, что хозяйка, должно быть, пожалела о том, что включила его в стоимость номера.

Маньяк

После несчастного случая миновал год[1], но Каролина все еще прихрамывала, правда, в метро из-за тряски это было незаметно. Она прошла в другой конец вагона, чтобы сесть напротив человека с гитарой, постаревшего красивого мальчика лет сорока, с ярко-синими глазами и довольно длинными черными волосами. Гитара в чехле стояла у него между колен и мешала ей пробраться к сиденью[2].

– Извините! – бросила на ходу Каролина. Уж она-то была сведуща в искусстве притворяться, будто не замечает мужчину, на самом деле привлекшего ее внимание.

Едва усевшись, тут же вытащила из сумки книгу: от соседа напротив так нестерпимо несло потом, что ничего другого не оставалось, пришлось погрузиться в чтение. Инстинкт хищницы пробудился в ней лишь на мгновение – должно быть, стареть начала, а может, стала чрезмерно разборчивой. Она по-прежнему была замужем за Шарлем, но могла его терпеть лишь при условии, что в ее жизни будет другой мужчина. В собственных глазах она оправдывала хроническую неверность мужу неутоленным желанием иметь ребенка. Пусть даже все медицинские обследования и показали, что трудности с зачатием испытывает она одна, вину за то, что их семья бездетна, Каролина свалила на Шарля, поскольку он не жаждал стать отцом. И, пренебрегая всеми научными объяснениями, надеялась, что какой-нибудь мужчина окажется покрепче мужа и сумеет разбудить ее впавшие в беспробудную спячку яичники. Потом, когда, наконец, забеременеет, она еще успеет решить, кому приписать это чудесное дитя.

– Простите, мадемуазель, вы что-то уронили.

Незнакомец и Каролина одновременно наклонились, чтобы поднять выскользнувший из книги конверт. И столкнулись головами.

– Твердая у вас черепушка! – заметила Каролина, потирая лоб.

– И не только черепушка! – смеясь, ответил пожилой мальчик.

Каролине его чисто мужское хвастовство показалось неуместным, она сунула конверт обратно в книгу и стала читать дальше.

– Простите! Я сказал ужасную пошлость. Меня зовут Реми. А вы, стало быть, Каролина?

– Вы же прочли мое имя на конверте…

– И адрес тоже. Вы что, живете в лицее?

– Конечно, нет. Я там работаю. В библиотеке.

Едва договорив, Каролина пожалела о том, что выболтала столько сведений. К счастью, через две остановки ей выходить.

– А я музыкант. У меня классная группа. Было бы здорово, если бы вы пришли меня послушать!

Каролине показалось лестным, что он вот так, словно подросток, пытается ее закадрить, но тут она еще и пятно заметила на пропотевшей майке гитариста. И сказала:

– Извините, я уже приехала.

– Как жаль. Вы такая лапочка! Простите, ради бога, меня, неуклюжего.

Музыкант протянул ей руку с грязными ногтями, она сделала вид, что не заметила. Но лучики в уголках глаз у него все-таки очень привлекательные.

Вот и уменьшенная копия входа в Сорбонну – подъезд лицея, в котором трудится Каролина. В этом питомнике для элиты, куда принимают в зависимости от удельного веса серого вещества, шуметь не принято. Большинство подростков одеваются, как студенты пятидесятых, и уже теперь держатся в полном соответствии с тем, кем намереваются стать через несколько лет, – восходящими по ступенькам власти выпускниками Национальной школы администрации, руководителями предприятий, должностными лицами… Да уж, шум тут большая редкость… И потому, придя на работу еще через день, Каролина очень удивилась, когда за спиной послышались смешки. К ее неровной походке лицеисты давно привыкли, должно быть, дело в чем-то другом. Она проверила, застегнуты ли штаны, строго посмотрела на хихикающую девчонку и нерешительно двинулась к двери библиотеки. Но не тут-то было – вход преграждала толпа.

– Что здесь происходит? – сердито осведомилась Каролина.

– Об этом следовало бы спросить у вас! – издевательски заметил кто-то из учеников.

– На свадьбу-то пригласите? – выкрикнул другой.

– Алекс, не валяй дурака, она уже замужем, – якобы дружелюбно, но тем не менее посмеиваясь уточнил третий.

Вдали показалась фигура главного надзирателя, толпа рассеялась, Каролина наконец-то смогла подойти ближе и увидела предмет, вызвавший такое оживление. Листок бумаги, приклеенный скотчем к деревянной створке, взывал к ней:

Каролина, ваши ореховые глаза и многообещающая улыбка лишили меня сна! Позвоните мне по номеру 06… Реми.

Тот мужик из метро! Она сорвала с двери записку и, не зная, злиться ли на то, что за ней так ухлестывают, или гордиться этим, принялась отпирать библиотеку.

Разумеется, Каролина и не подумала звонить этому самому Реми. Зато Шарлю о происшествии рассказать не преминула, и муж попенял ей: ну зачем было вступать в разговор с незнакомцем? А потом забеспокоился, не потеряет ли она из-за этого мелкого нарушения спокойствия свою временную работу – первую, которую ей удалось найти с тех пор, как после долгих месяцев лечения вышла из больницы.

Консьержка окликнула ее из окошка своей каморки дрожащим от любопытства голосом:

– Тут один человек оставил для вас письмо. Велел передать в собственные руки. Видный парень, что и говорить! Я ведь правильно сделала, что не отдала письмо вашему мужу?

Каролина выхватила конверт из рук старой болтливой алкоголички. До всего-то ей дело! Пошла бы лучше лестницу помыла!

– А еще он спрашивал, нет ли тут другой какой Каролины…

– Если еще появится, скажите ему, что тут вообще нет ни одной. Всего хорошего, мадам Буано!


Каролина, простите за назойливость! Поскольку Вы мне не ответили, пришлось подстеречь Вас у входа в лицей и выследить. Почему Вы прихрамываете? Не волнуйтесь, это нисколько не лишает Вас очарования! Надо же, до чего дом у Вас богато выглядит, я уверен, что жить там до смерти скучно. Может, позволите Вас развлечь, хотя бы чашечкой кофе угостить? Позвоните мне по номеру 06…

Реми.

P. S. Вы не носите обручального кольца, но, может быть, у Вас кто-то уже есть? Потому что для библиотекарши жить в таком доме все-таки…


Каролина пожала плечами. Вот нахал! Однако, выйдя на улицу, постаралась меньше хромать – на случай, если ее поклонник еще болтается где-то поблизости. Мужские восторги действовали на нее куда лучше посещения салонов красоты. И все же она решила на письмо не отвечать.

– Ты неисправима! – прыснула Флоранс, когда Каролина рассказала ей эту историю.

– Да я-то ничего не делала! – возразила Каролина.

– Сама невинность, как всегда! – насмешливо подхватила Элиза.

Три подружки собрались на мосту Искусств на свой ежегодный пикник. Сотни таких же любителей поесть на свежем воздухе устроились – прямо на досках – вдоль всего деревянного мостика, переброшенного между Лувром и Институтом Франции. Африканские барабаны заглушали шум автомобилей. Речные трамвайчики катали ошалелых туристов. Элиза, Каролина и Флоранс, сев рядком и привалившись спинами к решетке, глядели на остров Сите и предавались неге июньского вечера. У теплого вина был тот особенный привкус неповторимого мгновения, какой бывает у лимонада из металлических фляжек, когда куда-нибудь едешь со школой.

– Мужик, которому не лень тебя искать, – это уже немало! – восторгалась Флоранс. – А если он к тому же еще и красивый…

– Красивый, только грязный, – вставила Элиза.

– Да, но вообще-то все относительно, – примирительно произнесла Каролина. – Кому не случалось вспотеть в метро, да еще в тридцатиградусную жару, да еще под конец дня?

– Ты же сама сказала, что ногти у него сомнительной чистоты! – напомнила Элиза.

– Ну, сказала. Могла бы даже сказать – с траурной каймой. За вас, девочки!

– За тебя! За твой роман! – захихикала Флоранс.

Они попытались поговорить о другом, избегая при этом тягостного для всех обсуждения двух тем: как Элизе опять нестерпимо скучно сделалось с Марком и нежелание Николя заводить третьего ребенка. Но, поскольку ничего особенно волнующего ни с Элизой, ни с Флоранс в последнее время не случалось, подруги вернулись к домогательствам, жертвой которых сделалась Каролина.

«Домогательства», «жертва»… На самом деле эти слова подсказала Элиза.

– Главное – ты не должна ничего ему отвечать, может быть, он опасен!

– Ах, Элиза, подружка моя дорогая, до чего мне нравится твой оптимизм! – вздохнула Каролина. – А вдруг я встретила прекрасного принца?

– М-м… На всякий случай хочу тебе напомнить, что ты замужем. Ты не забыла об этом?

– Что верно, то верно! Мне вот никогда и в голову бы не пришло даже посмотреть на другого мужчину, не то что… мне никто не нужен, кроме моего Николя!

Элиза с Каролиной, услышав это пылкое признание, засмеялись, но Флоранс осталась серьезной. Бесспорно, из них, из всех троих, она была самой замужней.

Вскоре музыкант с траурными ногтями осмелел до того, что поднялся по лестнице, умудрившись не попасться на глаза консьержке. Каролина подвиг оценила, однако эта манера все ближе к ней подбираться, все больше внедряться в ее жизнь начала вызывать у нее смутное беспокойство. Она решила больше ничего Шарлю не говорить, чтобы не лишиться свободы действий. Тем более что новое письмо ему ни в коем случае нельзя было показывать!


Милашка Каролина, я уверен, что рано или поздно ты выйдешь на свет божий. Еще я, наконец, понял, что ты замужем (отчего же ты, плутовка, не носишь обручального кольца?). А сегодня утром встретил твоего мужа… и вот что скажу: только дурак поверит, будто такая женщина, как ты, может довольствоваться подобной малостью. Имей в виду, я по-прежнему доступен по номеру 06… и двадцать четыре часа в сутки готов заполнять пробелы твоей супружеской жизни. Давай-ка не спорь – только женщина, которая чего-то ищет, может так свободно разговаривать с незнакомым человеком.

Реми.

P. S. Прикладываю к письму диск, который только что записал со своей группой. Это лучшее, что я сделал за всю мою жизнь, – надо думать, это ты меня вдохновляешь.


Каролина спрятала письмо и диск, чувствуя, что раздражение мешается с возбуждением. Стоило вспомнить ярко-синие, словно вода в бассейне, глаза поклонника – и оживала беспечность любовницы-каскадерши, всегда готовой рискнуть. Зато стоило подумать про пятно на майке и грязные ногти, и сразу хотелось послать настырного поклонника куда подальше.

Так прошло двадцать дней. На коврик у двери приземлились двенадцать писем. Ни одно не попало в руки Шарлю, и это доказывало, что музыкант изучил распорядок дня в их доме.

А вот как-то утром в дверь позвонили.

Каролина была еще в пижаме, завтракала в полном одиночестве. Да… не так ей представлялся раньше этот утренний ритуал. В девичьих мечтах она видела себя в залитой солнцем кухне: свеженькая, хорошенькая, в безупречном пеньюаре. Напротив – двойник Кэри Гранта, он намазывает для нее маслом тосты и красивым жестом приподнимает серебряный чайник, чтобы наполнить ее чашку тонкого фарфора. И что она получила взамен? Сидит черт знает в чем, прихлебывает, обжигаясь, кофе из рекламной кружки с выщербленным краем и намазывает раскисшее масло на позавчерашний хлеб. Вместо двойника Кэри Гранта у нее Шарль, который, по обыкновению своему, должно быть, съел апельсин, стоя над помойным ведром, а потом, прикуривая на ходу, отправился пить кофе у стойки бара. По случаю выходного дня Шарль своих привычек менять и не думал, так что Каролина каждое утро заново пережевывала свое разочарование. И каждое утро мечты о яйцах всмятку и конфитюрах из хорошего магазина застревали у нее поперек горла. Сегодня она бы еще что-нибудь припомнила, но тут в дверь позвонили. Глянув в глазок, она отпрянула. Сердце беспорядочно заколотилось.

– Я знаю, что ты здесь, – спокойно сказал он. – Будь я твоим мужем, тебе никогда бы не приходилось завтракать одной.

Каролина осторожно попятилась, стараясь, чтобы не скрипнули половицы. Ее трясло, она так и видела, как этот тип одним ударом вышибает дверь.

Но он только прокричал:

– Я еще вернусь!

Каролина минутку-другую постояла неподвижно, потом, немного опомнившись, опасливо выглянула в окно. Увидела, как он выходит из подъезда, почувствовала облегчение. Правда, ненадолго, потому что он уселся за столик на террасе кафе напротив, того самого, куда Шарль заходит каждое утро. Каролина задернула занавеску. Не обращать на него внимания – больше ничего не остается.

Она включила радио, вымыла посуду, потом приняла душ. Вполуха слушая новости (авиакатастрофа и финансовый скандал), выбирала, во что одеться, и решала, как накраситься. Пора было идти в лицей, и если по дороге ей придется показаться на глаза поклоннику, так уж лучше быть красивой. Поймав себя на этой мысли, она сама над собой посмеялась: «Ничего не скажешь, Флоранс права – меня не переделаешь».

Будем вместе встречать за рассветом рассвет:

Мне – улыбка твоя, а тебе – мой привет…

Песенка дурацкая, но Каролина ее обожает. Она сделала радио погромче. Ох уж этот Адемар, до чего точно попал в струю со своим нежным отношением к тридцатилетним современницам… Все его слушают. Идеальный зять и идеальный любовник – всем сумел угодить. Его последний, только что вышедший диск так и расхватывают.

И даже в метро всё мне видится в шумной толпе:

Ты дома, в постели, – я думаю лишь о тебе…

Каролина мурлыкала песенку. Если бы этот козел ее не задержал, она успела бы перед работой купить диск Адемара.

– Фло? Это я, Каролина. Представляешь, он теперь уже и дома меня преследует. Вот сейчас устроил голодовку на тротуаре напротив моих окон – видимо, надеется, что я одарю его, наконец, моим сказочным телом!… Ну, в общем, что-то в этом роде!

Флоранс хихикнула, но, когда Каролина рассказала ей все, забеспокоилась:

– На этот раз выбора у тебя не остается. Ты должна позвонить Шарлю и попросить его как можно скорее вернуться домой. Пусть поговорит с этим типом.

– Шарль весь день на совещании, – соврала Каролина, которой не хотелось признаваться мужу, что она много чего от него скрывала.

– Тогда звони в полицию!

– С ума сошла! Влюбиться до безумия – не преступление!

– Эй, подруга, ты хоть что-нибудь соображаешь? Почитай газеты! Один тип вот так же несколько месяцев преследовал девушку, а на прошлой неделе зарезал! Прямо посреди улицы! Все эти маньяки – психопаты, они убивают, как только поймут, что их любовь безнадежна. Какой-то психиатр все это очень хорошо объяснял в новостях по телевизору.

– Поменьше смотри телевизор! – посоветовала Каролина, краешком глаза поглядывая в окно – как он там?

– Сию же минуту пообещай, что позвонишь в полицию! И прямо сейчас! От тебя не убудет, а от этого, может быть, зависит спасение твоей жизни.

– Не смеши мои подметки!

– Послушай, каскад ерша, с каких это пор ты еще и камикадзе заделалась?

Увидев, как приближается полицейская машина, он сорвался с места и пустился наутек – вот вам и доказательство того, что Флоранс не зря настаивала на своем. Полицейский инспектор и две женщины в форме записали показания Каролины и забрали письма.

– Поскольку этот человек оставил свой номер телефона, мы его найдем и поговорим с ним. Не волнуйтесь, больше он к вам приставать не будет!

Оставшись в одиночестве, Каролина почувствовала себя ничтожеством. Мало ли что велит Флоранс! Надо же – вызвать полицейских, чтобы отвадили назойливого поклонника! Теперь дерзость Реми казалась ей романтичной, а сама она чувствовала себя ребенком и испытывала совершенно детское разочарование, оттого что так и не узнает, чем закончилась сказка…

Пора идти, не то опоздает в лицей. Смирившись со своей участью, Каролина проверила сумку – не забыла ли чего. Так, здесь все необходимое для работы, за которую ей платят деньги и которую она выполняет безо всякой радости, вот батончик мюсли – на случай, если проголодается… Нет, это просто ужас, хоть плачь! Она и впрямь была уже готова расплакаться, но тут ее пальцы нащупали что-то плоское и твердое во внутреннем кармашке. Диск от Реми! Она же про него напрочь забыла, даже инспектору ничего не сказала!

Каролина вцепилась в диск, словно это был трофей. Открыла пластиковую коробочку без этикетки и не смогла устоять перед искушением – решила послушать. Гитара, виолончель, пианино и этот голос… Тот самый голос… Она завопила – то ли от радости, то ли от досады, поди разберись.

Каролина долго уговаривала полицейских дать ей адрес Реми Лелуша, известного под псевдонимом Адемар. Музыкант встретил ее спокойно, будто никогда и не сомневался в том, что она придет, и был настолько тактичен, что не позволил ей путаться в оправданиях. В доказательство чистосердечного раскаяния она отдалась ему в тот же день. А месяцем позже, воспользовавшись тем, что Шарль отбыл в командировку, они вместе позавтракали – именно так, как Каролина всегда и мечтала.

Запоздалая месть

Может быть, вы заметили эту улыбку на газетных фотографиях. Эти глаза, начинающие смеяться раньше, чем рот, этот взгляд, еще не знающий разочарований. А может быть, и не заметили: что такое одна улыбка среди прочих, их так много, и все они похожи одна на другую.

Летиции было шестнадцать лет, а мне – всего четырнадцать, но она великодушно забывала о двух годах разницы. Шестнадцать лет! Дочка двоюродного брата моей матери, то есть родственница достаточно дальняя для того, чтобы я могла считать ее и лучшей подругой. Ну вот, слова уже меня подводят. Вернее было бы сказать, что Летиция стала для меня земным воплощением совершенства, моим божеством в этом мире. Она обладала всем, чего лишена была я. Послушные светлые волосы, настоящая женская грудь, беспечные повадки кинозвезды… Она тайком покуривала и была просто неотразима, когда, отведя руку в сторону, выпускала струйку дыма. Да я хоть десять лет тренируйся – все равно никогда бы с ней не сравнялась! Я тогда с ума сходила по Легации. Если бы не боялась, что меня неправильно поймут, призналась бы сейчас, что она была моей первой любовью.

Она рассказывала мне запутанные истории о мальчиках постарше, об учителях, которым кружила головы, о друзьях отца, куда-нибудь ее приглашавших. Теперь-то, оглядываясь назад, я понимаю, что она попросту коллекционировала знаки внимания, как маленькие девочки собирают вырезанные из журналов картинки. Старательно и в полной невинности.

Она часто просила меня ее сфотографировать. Мы запирались в ее комнате, она наводила красоту и улыбалась в объектив. А потом рассылала снимки – в женские журналы, на конкурсы красоты, в модельные агентства. Она знала все пути и все пути использовала, но, к величайшему моему негодованию, никто не спешил откликнуться на ее желание стать топ-моделью. И все-таки я продолжала в нее верить и повторяла:

– Ты скоро прославишься, и твое лицо будет на первых страницах всех газет! Точно-точно!

– Знаю! – только и говорила она в ответ.

Одну фотографию своего кумира Элиза сберегла.

– Правда, удивительно хороша?

– Миленькая, – снизошла Каролина.

Во внешности кумира она ничего особенно интересного не увидела, ну разве что улыбка во все лицо.

– В жизни Летиция была лучше, в тысячу раз лучше! – попыталась заступиться Элиза, огорченная таким безразличием.

Да ведь и в самом деле – разве может снимок, пусть даже самый удачный, объяснить непреодолимое влечение четырнадцатилетней девочки к подруге чуть старше, уже готовой окончательно проститься с детством? Разве может изображение на фотобумаге передать, какой была Летиция, с неутомимостью первопроходца расчищавшая робкой Элизе дорогу к обманчивому Эльдорадо взрослой жизни? Вспомнить только, с каким волнением она следила за руками Легации, показывающей, как брить ноги, а потом протирать кожу душистым молочком! Летиция – это еще и шампунь с ароматом зеленого яблока, и связанный крючком купальник, и песни «Роллинг Стоунз»…

– Нет, тебе не понять, – вздохнула Элиза.

Летиция собирала коллекцию крохотных флакончиков духов и расставляла свои сокровища в ячейках типографской кассы, висевшей над ее кроватью рядом с плакатом Дэвида Хэмилтона[3]. У Летиции была самая красивая комната на свете.

– Надеюсь, такого у тебя еще нет! – сказала я, протянув ей находку.

– «Cristalle» Шанель? Какое же ты солнышко, Элиза! Дай-ка я тебя надушу! – И вылила на наши майки половину флакона. – Ты очень вовремя появилась, – продолжила она. – У меня великая новость… Просто величайшая новость! A big big news[4]!

И заставила меня угадывать.

– Твои родители решили жить вместе?

– Нет.

– Ты перебираешься к отцу?

– Тоже нет.

– Людовик хочет с тобой встречаться?

– Ну… да! Только я не об этом.

– Да ты что… Встречаться с Людовиком!…

Что могло быть круче?… Я сдалась, утратив способность соображать, и с трудом обрела ее вновь, когда узнала, что именно привело Летицию в такой восторг. Она наконец-то дождалась положительного ответа от модельного агентства! Благодаря моим фотографиям! Мы дружно завопили от радости и крепко обнялись, хохоча как ненормальные. Скоро улыбка Легации появится во всех газетах.

Он вышел один, без багажа, только пластиковый пакет в руке, – и едва не затерялся в толпе обычных прохожих.

– Жерар Корбье, пятьдесят четыре года, – сообщила Элиза.

– А у нас получится? – забеспокоилась Каролина.

– Должно получиться.

Подруги начали слежку. Этот тип хромал, и он ни разу не обернулся, – вот уж не думали, что все окажется до такой степени просто.

Каролина, конечно же, согласилась помогать Элизе, но в глубине души надеялась, что непреодолимые препятствия ждать себя не заставят и им волей-неволей придется отказаться от осуществления нелепых и опасных планов подруги.

Двадцать минут спустя, прокатившись на метро и двух автобусах, они оставили его у дверей никаким туристическим стандартам не соответствовавшего «Hotel Moderne». Что ж, первая часть Элизиного плана прошла как по маслу.

– Если хоть слово скажешь моим родителям – убью! – пригрозила мне Летиция, перед тем как расцеловать в обе щеки.

Она уже собиралась войти в вагон метро, но вдруг, развернувшись, крепко меня обняла. Яуслышала, как колотится ее сердце – совсем рядом с моим. Потом раздался сигнал «поезд отправляется», и я ощутила такую же боль, как если бы с моей покрытой пушком руки слишком резко сорвали пластырь.

Я осталась одна на перроне. Купила в автомате коробочку медовых леденцов и вышла на нечистый воздух бульвара Батиньоль. На пути мне попался газетный киоск. Девушки на обложках улыбались или притворялись недовольными. «Лучше бы ее попросили улыбнуться!» – подумала я. Пусть все полюбуются ее ровными зубками, и ямочками, и искорками в глазах. Летиция с надутыми губами нравилась мне меньше, чем с улыбкой. Но разумеется, решать фотографу.

Они никак не могли сговориться насчет сроков: Элиза говорила – два дня, Каролина предлагала неделю.

– Нам надо придерживаться первоначального плана, – упиралась Элиза. – Может, за эту неделю ему еще что-нибудь предложат и он не захочет иметь дело с нами.

– Ну да, конечно! В его-то годы и с его биографией? Не беспокойся, таких чудес в жизни не бывает!

– Нет, я все-таки не понимаю, зачем откладывать? Ты меня бросить собираешься, что ли?

– Знаешь, Элиза, если тебе такое приходит в голову…

Ссориться им было ни к чему. Они решили дать ему еще три дня.

Три дня. Поиски продолжались три дня, и все эти три дня я без конца повторяла то немногое, что мне было известно. Пришлось нарушить обещание и рассказать родителям о встрече с фотографом из агентства Давина. При расследовании выяснилось, что Летиция и в самом деле обращалась туда, в это прославленное агентство, поставлявшее свеженьких девочек. Секретарша узнала Легацию на снимке, но хозяин агентства заявил, что с такими мерками у девушки не было даже половины шанса пройти отбор, ее бы точно не взяли.

Он ошибался. Некий мужчина выудил фотографию моей простодушной сестренки из корзины – именно там суждено было бесславно сгинуть мечтам Легации и нескольких десятков уличных шлюшек. Жерар Корбье. Двадцать девять лет. Уборщик. Ранее ни в чем не замечен, в полицейской картотеке не числится.

Теперь оставалось только ждать. Элиза позвонила ему из телефона-автомата. Сказала, что получила сведения о нем от тюремного инспектора по социальным делам, и назначила встречу у Каролины. Он ничего не заподозрил. Да, он ищет работу, нет, никаких требований насчет размера зарплаты и расписания не предъявляет. Вопросы эти Элиза затронула в разговоре только ради большего правдоподобия – на самом деле ей, разумеется, было глубоко наплевать на запросы этого ублюдка. Говоря с ним, она глаз не сводила с фотографии, появившейся тогда в газетах. Заурядный парень, в такое лицо надо долго всматриваться, если хочешь потом узнать его при встрече, потому что взгляду не за что зацепиться. Безликий. Никакой. Всякий-каждый. Чудовище. Выродок.

Она предложит ему выпить или чашку кофе. Подсыплет яду, потому что у нее не хватит духу взяться за нож или пистолет. А потом отправит его восвояси, и, пока он будет идти по улице, отрава расползется по его жилам. С каждым шагом все дальше. Может быть, он даже и не успеет вернуться в свой «Hotel Moderne».

Каролинина подружка, медсестра, результат гарантировала. Ей наплели, что это для собаки, которая каждый день облегчается на коврике у дверей. Первое, что пришло в голову. Каролина-то теперь понимала, насколько ненадежен их план, но Элиза и слышать ничего не хотела. Только твердила: «Мы ничем не рискуем!» Можно подумать, уже отправила на тот свет не меньше дюжины таких, как он. Да, Элиза твердо и решительно стояла на своем, и Каролина просто не узнавала свою незлобивую подругу: до чего же велико было горе, о котором она столько лет молчала… Всё прорвалось только теперь, когда тот человек отбыл свой срок.

Поднос был приготовлен, оставалось лишь молиться, чтобы гость не отказался от кофе. Элиза решила прикинуться добросердечной волонтершей, помогающей бывшим заключенным заново включиться в профессиональную и общественную жизнь. Каролина представится возможным работодателем. У них оставалось десять минут на то, чтобы собраться и войти в роль. Элиза выглядела чудовищно спокойной, у Каролины взмокли ладони.

– Надо было и Флоранс обо всем рассказать, – подумала она вслух.

– Это еще зачем?

– Обидится же, когда узнает, что мы оставили ее в стороне.

– Ничего она не обидится, потому что мы ей не расскажем.

Ни у одной из них никогда не было секретов от двух других. А теперь, самое большее через час, их дружба будет запятнана сговором, и на совести у них останется смерть человека.

– Меня сейчас вырвет, – испуганно прошептала Каролина.

Она было приподнялась, но Элиза удержала:

– Кто-то идет по лестнице. Мы должны быть наготове!

– Элиза, ну пожалуйста, ну подумай хорошенько! Эту глупость еще можно прекратить!

Вместо ответа Элиза достала из сумки пожелтевший клочок бумаги.

Ее улыбка появилась в газетах. Эти сочные губы, эти глаза, начинающие смеяться раньше, чем рот, этот взгляд, еще не знающий разочарований. И подпись – ужасные, отвратительные слова, несовместимые с этим сияющим личиком. Западня. Изнасилование. Удушение. Тело нашли на свалке.

Ее имя – Летиция – означает «радость». Когда Летиция умерла, в мире навсегда стало чуть меньше радости.

А в газетах поместили даже не одну из моих фотографий, – просто автоматический снимок, последнее и высшее оскорбление для Легации.

На Флоранс все равно нельзя было бы рассчитывать. Давным-давно, когда я впервые заговорила с ней о Легации, она оправдала мои ожидания, ужаснулась и посочувствовала. Но когда я сказала, что убийца рано или поздно выйдет из тюрьмы и что я жду этого дня, чтобы отомстить, то спросила, не сошла ли я с ума, и посоветовала оставить мертвых покоиться с миром.

– Я бы еще могла понять, если бы Летиция была твоей дочерью или хотя бы сестрой… Но дочка двоюродного брата твоей матери… Кроме того, он как раз сейчас и искупает свое преступление.

Бесполезно пытаться в чем-нибудь убедить Флоранс, когда она вот так входит в роль примерной девочки, отличницы, живущей по правилам и гордой тем, что идет верной дорогой. Поэтому я притворилась, будто больше об этом не думаю, а сама потихоньку заручилась поддержкой Каролины, моей отчаянной подружки. Она-то, по крайней мере, выслушала меня до конца. И еще немного – кинулась бы благодарить за то, что я дала ей возможность действовать. Каролина жаждет не счастья, а событий. Она-то в основном и разработала наш безупречный план.

Безупречный! Они все предусмотрели, все рассчитали, все расписали по минутам. Они проследили за входом в «Hotel Moderne», они выучили наизусть и сожгли в камине, нарочно для такого случая прочистив дымоход, инструкции насчет применения яда. На тот – весьма маловероятный – случай, если бы на Элизу пало подозрение, Каролина придумала алиби: они просто-напросто весь день провели вместе! Конечно, риск оставался – кто-нибудь из соседей мог увидеть, как Жерар Корбье входит в дом, где живет Каролина. Но днем здесь бывало тихо, а консьержка убирала квартиры жильцов.

Он опаздывал уже на двадцать минут.

– Он вообще не придет, – дрожащим голосом сказала Элиза.

Ей было холодно, она чувствовала себя опустошенной.

– Может, это и к лучшему, – вздохнула Каролина. – Куда нам… Посмотри, на кого ты похожа!

Элиза и в самом деле позеленела, ее невыносимо тошнило. Почувствовав облегчение при мысли о том, что он не явится, она стала противна себе самой. Что ж, она покорится судьбе, больше ничего предпринимать не станет. Элиза закрыла глаза и сразу же увидела Легацию, ее погасшую навсегда улыбку. Так и не отомщенную. Она, конечно, попыталась отомстить, но достаточно ли попытки?

Визг тормозов, женский крик – в окно гостиной ворвалась уличная драма. Каролина пулей вылетела на балкон.

– Господи!

Когда она вернулась в комнату, ее лицо было смертельно бледным.

– Там несчастный случай! Пошли скорее! Ну давай же!

– Но… мы же его ждем!

– Спустись на землю, Элиза! Машина человека сбила, нельзя же сидеть сложа руки.

Они скатились по лестнице, и Элиза больно стукнулась о перила, ошеломленная тем, с какой быстротой ее мечты об отмщении разлетелись в пыль при грубом столкновении с действительностью.

На тротуаре уже собралась толпа любопытных. Кто-то звонил в службу спасения; какой-то молодой человек стоял на коленях рядом со сбитым пешеходом и требовал, чтобы все отошли подальше; молодая женщина рыдала, припав к капоту машины.

– Да это же Флоранс! – И Каролина устремилась к подруге.

Флоранс ноги не держали, пришлось посадить ее прямо на тротуар.

– Он сам бросился мне под колеса! – всхлипывала она.

– Какой ужас! – воскликнула Каролина. – Но как ты здесь оказалась?

– Решила сделать тебе сюрприз, вот и приехала… Подняла голову, чтобы посмотреть на твои окна, хотела понять, дома ли ты, и тут почувствовала удар, даже затормозить не успела…

– Значит, он не бросился под колеса?

– Тише! – перепугавшись, оборвала подругу Элиза. – А ты, Флоранс, лучше помолчи. Если расскажешь полицейским то, что рассказала нам, тебя привлекут за неумышленное убийство. Осторожнее, на нас смотрят! Каролина, давай сделаем вид, будто с ней незнакомы!

Помощь прибыла слишком поздно. Пострадавший умер, на его левой щеке засыхала тонкая струйка крови, сочившейся изо рта на асфальт. В пользу Флоранс выступили два свидетеля: машина ехала не слишком быстро, а этот человек выскочил на мостовую, бесспорно намереваясь покончить с собой. Свидетели подвернулись лучше не бывает: они видели все с балкона, стало быть, им можно было доверять куда больше, чем обычным прохожим, которые все равно не успели разглядеть, как случилось несчастье. Элиза и Каролина умолчали, что знакомы с женщиной, которая вела машину. Да, собственно, никто их об этом и не спрашивал.

Когда личность погибшего была установлена, стало совершенно ясно, что это именно самоубийство. Жерар Корбье. Пятьдесят четыре года. Совсем недавно вышел из тюрьмы, где отбывал длительный срок заключения за изнасилование и убийство девочки-подростка. Никому и в голову не пришло искать связь между этим человеком и Элизой. Инспектор, которому поручили расследование, в глубине души считал, что смерть убийцы – не такая уж большая потеря. И нечего было рассчитывать на его служебное рвение.

Безумная молодость

Кристина ни с кем не посоветовалась, все устроила сама. Как только не стало Дружочка[5], уговорила овдовевшую бабушку перебраться к ней. Потом внушила Маргарите, что ее дом на берегу моря, в котором теперь никто не жил, ветшает на глазах, так что если она хочет выручить приличные деньги, то лучше его продать, пока окончательно не развалился. Конечно, о том, чтобы разделить эти приличные деньги между всеми наследниками, и речи быть не могло: доход от продажи дома следовало выгодно вложить, чтобы Маргарита до конца своих дней ни в чем не нуждалась. При этом само собой разумелось, что бабушка отплатит Кристине за гостеприимство и внучка получит право распоряжаться ее банковским счетом.

Поначалу все были довольны. Элиза меньше корила себя за то, что далеко живет и редко навещает бабушку, а Кристина, наслаждавшаяся тем, насколько незаменима и перегружена заботами, просто вся с головы до пят преисполнилась важности. Родители двух сестер слишком дорожили возможностью на пенсии повидать свет и потому лишь радовались, видя, как удачно все складывается. Вот только никто не поинтересовался тем, что чувствует Маргарита. Кристина крутилась как белка в колесе, где уж тут к бабушке прислушиваться, и старушка, устав обращаться в пустоту, в конце концов умолкла. Она тихо бродила по комнатам, в строго установленные часы переходила из одной в другую, и единственной ее отрадой было услышать, что зовут к столу. К счастью, жизнь Кристины была налажена и строго расписана: если часы били семь, это означало, что до ужина осталось всего-навсего полчаса.

Когда Кристина сообщила родным, что Маргарита потихоньку выживает из ума, у Элизы печальное известие никаких сомнений не вызвало. Она считала сестру чересчур жесткой и прямолинейной, относилась к ней без особой нежности, но здравому смыслу Кристины доверяла. Ей и в голову не пришло поехать и посмотреть своими глазами, что там происходит на самом деле, и она только горестно вздыхала, слушая рассказ о том, как Маргарита посреди ночи включила газ, а потом отправилась на рынок в ночной рубашке.

А в один прекрасный день Кристина заявила:

– Так больше продолжаться не может! Бабушку уже ни на минуту нельзя оставить без присмотра, так что выход у нас один – поместить ее в дом престарелых. Ничего другого не придумаешь.

Элизе даже нехорошо стало, когда она это услышала. Тошно сделалось при мысли, что ее милую, дорогую Маргариту надо запихать в богадельню, где она в свои восемьдесят пять лет впервые в жизни столкнется с ужасами общежития! Она же умрет там, просто умрет! Нет, ни за что!

– Хватит нюни разводить! – прикрикнула на сестру Кристина. – Никто не собирается отдавать бабушку ни в какую богадельню! И ничего ужасного в доме престарелых нет. Теперь существуют великолепные пансионаты с медицинским обслуживанием.

– Думаешь, туда так легко попасть? – спросила Элиза, пытаясь выиграть время.

– Не думаю, а точно знаю. Представь себе, вот тут нам как раз повезло: в «Поющей сороке» только что кто-то умер, и директор готов взять бабушку прямо в эту субботу, так что надо бы нам…

Это «нам» слышать было нестерпимо.

– Да что ж ты так торопишься, – жалобно сказала Элиза. – Такие вещи на бегу не решают. И родители сейчас в Индии… Давай дождемся их возвращения и все с ними обсудим.

– Они только потому и смогли поехать в Индию, что я взялась подтирать задницу матери моей матери! И между прочим, с тех пор как уехали, ни разу не позвонили, так что сама видишь: бабкина судьба их меньше всего заботит. Послушай, Элиза, неужели непонятно – если мы сейчас откажемся от этого места, потом случая, может быть, придется ждать месяцы или даже годы. Другого выхода у нас нет… разве что ты меня сменишь…

Кристина, как всегда, провернула все быстро и ловко. В назначенный день Маргариту перевезли на новое место. Чековую книжку и кредитную карточку у нее отобрали: нечего разбазаривать пенсию. И потом, она же ни в чем там не будет нуждаться: все, что надо, включено в ежемесячную плату за комнату.

«Спасай, детка! Твоя сестра заперла меня в тюрьме!»

Элиза поспешила на помощь. За четыре часа она добралась до унылого нормандского поселка, вспоротого автострадой и изуродованного круглой площадью с автомобильной развязкой, откуда поток машин распределялся по четырем направлениям – к поликлинике, к многоотраслевому культурному центру, к кладбищу и к дому престарелых. Еще один пример разнообразия и взаимозаменяемости, с горечью подумала Элиза.

«Поющая сорока», с ее ярко-розовой штукатуркой и светло-зелеными оконными рамами, силилась выглядеть нарядной. Дежурная, девчушка лет двадцати, никак не больше, в розовом халатике и белых сабо, оторвавшись на минутку от кроссворда, показала Элизе дорогу. Комната Маргариты находилась на четвертом этаже, отведенном для здоровых постояльцев. Бабушка ждала Элизу стоя, сразу было видно, что она уязвлена, но полна достоинства. Из каморки с голыми стенами, слишком маленькой для того, чтобы вместить хоть какую-нибудь личную мебель или просто память о доме, проем без двери вел в совмещенный санузел. Тут явно считали, что уют – самая большая опасность, какая может угрожать человеку в подобном месте. Окно с видом на железную дорогу вообще не открывалось.

Элиза крепко обняла бабушку.

– Ненавижу это заведение! – объявила Маргарита. Старички только и делают, что ноют и жалуются! А медсестры разговаривают с нами как с четырехлетними детьми! Ты не могла бы выключить телевизор? Они все время его включают…

– Как ты похудела! – приглядевшись к бабушке, встревожилась Элиза.

– Еще бы тут не похудеть, кормят-то кое-как! И потом, ужин дают в шесть, это слишком рано. Я бы с удовольствием перекусила разок-другой за день, пополдничала бы, но это, видишь ли, режимом не предусмотрено.

– Но ты ведь могла бы купить себе чего-нибудь в деревне, заодно и погуляла бы.

– Я не имею права выходить отсюда без сопровождения. И у меня все равно нет денег. Отнимают, чтобы не украли, понимаешь? Двери-то не запираются…

Когда Элиза вернулась из деревни с печеньем, Маргариты на месте не оказалось. Элиза медленно брела по выкрашенному сиреневой краской коридору, украдкой заглядывая в другие комнаты – вдруг бабушка отправилась к кому-нибудь в гости? Нет, нигде не видно, повсюду одни только дремлющие перед телевизором старухи – седые, с блеклой кожей и отвисшей челюстью.

– Вы ищете даму из четыреста двенадцатой? Входите, детка!

Бабка лет девяноста, одетая и размалеванная, словно балаганная кукла, лежала на кровати поверх красного атласного покрывала. Неимоверное количество барахла, которым она украсила свое жилище, наводило на мысль о своеобразном, не лишенном юмора сопротивлении.

– Это всё мои поклонники! – похвасталась бабка, указывая на прилепленные к стенам открытки.

– С ума сойти! – восхитилась Элиза. – Да, ищу. А вы знаете, куда подевалась моя бабушка?

– Она в клубе, на первом этаже, там сейчас игра «Вопросы для чемпиона». Мне больше нравится лото, но лото здесь только по понедельникам.

– Как вы думаете, я могу к ней спуститься?

– Конечно! Только ответы не подсказывайте!

Элиза, с трудом втиснув стул, устроилась между Маргаритой и инвалидной коляской какого-то старичка, единственного мужчины во всей компании, если не считать мальчика-ведущего.

– Внимание, внимание! Столица Англии: Лондон, Берлин или Нью-Йорк? – подняв карточку, осведомился последний.

– Они нас за дебилов принимают, – проворчала Маргарита.

– Ну так зачем ты тогда пришла? Ты же не обязана! Пойдем, я отведу тебя в твою комнату…

– Лондон! – выкрикнул старик.

– Это Люсьен! – шепнула Маргарита на ухо внучке.

– Очень рада. Ну что, пошли?

– Да нет же! Я хочу остаться.

– Безобразие! Сейчас не его была очередь отвечать! – возмутилась тетка в халате.

– Ну и пусть не его, зато он всегда знает правильный ответ! – отозвалась Маргарита, не сводя глаз с Люсьена.

И окончательно забыла про Элизу.

Элиза прошлась по коридору первого этажа, с ужасом вдыхая обычные запахи жалкой старости. Запахи супа и мочи, лака для волос и резиновых подкладок под простыни. Приоткрыла дверь освещенной неоновыми лампами столовой, почитала объявления на доске. «Парикмахер придет во вторник в десять часов»; «Нас покинула мадам Бенен»; «К Сретению учимся печь блины»…

Когда она попробовала снова заглянуть в клуб, где еще не закончилась игра, Маргарита бросила на нее недовольный взгляд. Элиза почувствовала, что ее гонят, и убралась восвояси.

Она звонила бабушке раз в неделю, по воскресеньям, потому что в этот день никаких развлечений не было – только месса. Погода, чем сегодня кормили, кто выиграл в лото – темы разговоров оставались неизменными. Маргарита даже про детей расспрашивать перестала, у нее в голове путались дни, события и годы, она помнила своих родителей, умерших еще до войны, но забыла о том, что сама стала прабабушкой. Ругала меню и телепрограмму.

И все же через несколько недель в беседах Элизы с Маргаритой появилась новая тема, и это внесло в разговор некоторое разнообразие. Пресловутый Люсьен, единственный мужчина в «Поющей сороке», предмет страстного вожделения местных дам, похоже, предпочитал всем прочим бабушку Элизы. Когда Маргарита об этом заговаривала, голос старушки обретал прежнюю живость, и, не видя ее, можно было подумать, будто школьница рассказывает о первых сердечных волнениях. Она перестала жаловаться на свое новое жилье и даже иной раз похваливала ромовую бабу, которую подавали по четвергам. Что ж, раз так – Элиза может ездить к ней и пореже. Между прочим, мать и Кристина, как узнали про воздыхателя-паралитика, так окончательно на него Маргариту и спихнули, во всяком случае, ни ту, ни другую больше в «Поющей сороке» не видели.

– Здравствуй, бабушка!

– Это я, Элиза!

– Не знаю такой.

– Элиза, твоя внучка!

Не могла же она за неделю совершенно выжить из ума! Встревоженная Элиза попыталась дозвониться до директрисы, но день был воскресный…

– Ничего не поделаешь, придется ехать! – сказала она Марку.

И через четыре часа припарковалась на стоянке «Поющей сороки».

– Надо было заранее предупредить нас о своем приезде! – недовольно встретила ее дежурная.

– В чем вы меня упрекаете? Я же просто хотела сделать бабушке сюрприз.

– Дело в том, что… Тут произошла небольшая драма. Разве наша директриса вам не сообщила?

– О боже, нет, ничего она мне не сообщала! А что произошло-то?

– Не волнуйтесь, ничего страшного не случилось. Видите ли…

Элиза, не дослушав, устремилась наверх, и вот она уже бежит по сиреневому коридору к комнате 412 с видом на железнодорожные пути.

– Маргарита! Откройте мне! – умолял Люсьен.

– Мсье Фор, ну будьте же благоразумны! – ворчала сиделка, разворачивая инвалидную коляску в сторону лифтов. – И вот так целый день! – прибавила она, обращаясь к Элизе. – Ничего не скажешь, ваша бабушка – настоящая сердцеедка!

– Она заперлась на ключ? Я думала, здесь это невозможно!

– Да нет же, дверь открыта. Только ведь люди того поколения, к которому принадлежит мсье Фор, никогда не войдут в комнату дамы без приглашения!

Элиза оценила эти пережитки достоинства и сочувственно улыбнулась старику.

– Уходите! – взвизгнула Маргарита, когда Элиза толкнула дверь. – А-а-а, это ты, детка!

Старушка пылала яростью, но одета была очень нарядно. Поцеловав ее, Элиза спросила:

– Что происходит? Против чего ты бунтуешь?

– Ах, детка, это все из-за свадьбы!

– Какой еще свадьбы?

– Моей, какой же еще! С Люсьеном, он сделал мне предложение. Все наши старые ведьмы так разозлились – это надо было видеть! Но он… Мои родители, конечно, против. Они считают, что я слишком молода. Ты тоже так думаешь?

Да, можно сказать и так. Маргарита, с ее неизменно детским взглядом, такая хрупкая, такая трогательная в этих своих сползающих чулочках, Маргарита опустилась еще ниже этих чулок, она окончательно впала в детство. Куда такому ребенку замуж… Элиза, не удержавшись, расплакалась и крепко стиснула руку Маргариты, словно молила ее еще немного побыть в мире живых. Вот что сделало с ней это ужасное место. Перила вдоль стен, обращение как с неразумными детьми, транквилизаторы, угнетающие запахи – все это истощило силы Маргариты, она одряхлела и теперь действительно дошла до такого состояния, когда навеки забываешь о том, что за светло-зеленой дверью «Поющей сороки» жизнь продолжается.

– Я заберу тебя отсюда, – прошептала Элиза, прекрасно понимая, что это уже невозможно.

– Ну нет! – возразила Маргарита. – Я не хочу ни для кого быть обузой, а твоя сестра заставила меня продать дом. Куда, по-твоему, мне теперь идти?

По крайней мере, остатки здравого смысла у нее сохранились.

– Слышишь? – внезапно спросила Маргарита.

– Нет. А что?

– Кажется, Люсьен возвращается. Ах, детка, какое чудесное развлечение! Мне кажется, он начинает беситься! Из-за меня!

Старушка залилась смехом, а Элиза растерялась окончательно.

– Да не делай ты постное лицо, что ж у тебя вид-то такой похоронный! – еле слышно шепнула ей Маргарита. – Я не сумасшедшая. Я притворяюсь. Надо же! Все в это поверили, даже ты! Это я на случай, если Люсьен станет за мной следить. Можешь выглянуть в коридор?

Там никого не было, и Маргарита рассказала Элизе о своих матримониальных переживаниях. Теперь ее манера говорить и способность к суждению никак не вязались с представлениями о старческом маразме.

– Поначалу, – объясняла она, – я хотела выйти замуж за Люсьена. Нам тогда дали бы двухкомнатную квартирку с видом на стоянку, а от стоянки шума все-таки меньше, чем от железной дороги. И я смогла бы взять кое-что из моей мебели, и вообще вдвоем веселее. Люсьен такой милый. Он много путешествовал, и он образованный, не то что все эти старые дуры, которые здесь киснут. И потом, знаешь, если живешь вдвоем, не обязательно ходить в столовую, можно есть у себя, и уж поверь – это прекрасно. Насмотрелась бы ты с мое на все эти искусственные челюсти, как они сражаются с кормежкой…

– Да-да, понимаю, сплошные преимущества! – согласилась Элиза.

Как же она радовалась, видя, насколько бабушка здраво мыслит! В ее годы вот такой роман – это счастье, на какое и надеяться нельзя, дар небес, лучшее средство омоложения!

– И вы поссорились, да?

– Нет.

– Значит… ты выйдешь за него замуж?

– Нет.

– Тогда я не понимаю.

Маргарита притянула голову внучки к себе на грудь. Молча пригладила ей волосы, потом, наконец решившись, призналась:

– Он сделал мне предложение, и я с радостью согласилась. В наши годы уже не влюбляются, но ты только что слышала мои доводы в пользу брака. Нам оставалось сообщить родным и назначить день. И вот тут-то он пригласил меня поужинать в свою комнату, чтобы отметить это великое событие. Наша директриса – милая дама, она любезно позволила сделать для нас исключение. Думаю, ей и самой нравился наш роман, любовная история внесла некоторое оживление в скучную жизнь «Поющей сороки». Словом, к назначенному часу я принарядилась, сделала укладку – тут можно вызвать парикмахера – и отправилась к Люсьену, который тем временем тоже навел красоту. Для нас в его комнате накрыли маленький стол с розовой скатертью. Принесли игристое вино и всякие вкусные вещи. Было так…

Маргарита улыбнулась, подумав о кольце, подаренном ей Люсьеном, и планах на будущее, которые они тогда строили. Вспоминать об этом было счастьем.

– Ах, какой же это был чудесный вечер! Мы были настоящими женихом и невестой! В нашем-то возрасте!

– А скоро будете настоящими молодоженами!

– Ну нет! Никогда! Вот чему не бывать! – возмутилась Маргарита.

– Да почему же? Ты ответила ему согласием, ты с ним прекрасно ладишь, ты больше не хочешь жить одна…

– Да, но ты еще не знаешь, что случилось потом.

– Он на тебя набросился?

– Это я бы ему простила! Нет. Когда я собралась уходить, он откатился от стола на своей коляске, и я их увидела! Какая гадость!

– Что ты увидела, бабушка?

– Я увидела его ноги! Он пригласил меня на ужин по случаю помолвки и принимал меня в домашних туфлях! Значит, он никогда не расстается со шлепанцами, понимаешь? А я, внученька, даже и в свои восемьдесят пять никогда не выйду замуж за человека, который не вылезает из тапочек!

Приговор был окончательным и обжалованию не подлежал. Элизу разобрал неудержимый смех, и Маргарита радостно ей вторила.

– Маргарита! Впустите меня, умоляю вас!

– Люсьен вернулся! – заливалась Элиза. – Бабуль, ты должна с ним объясниться, иначе он никогда от тебя не отстанет!

– Даже не подумаю! Он не поймет. Того и гляди попросит директрису меня образумить. Никакого от него спасения! Вот я и прикинулась маразматичкой – только тогда меня оставили в покое! Мне даже еду в комнату приносят! Правда, здорово я всех обхитрила?

Комната с видом на…

Он нашел этот дом через невестку одного сослуживца. Удачно получилось, а главное, это же в пять раз дешевле, чем гостиница! Конечно, всего за такие деньги не получишь, придется кое без чего обойтись… Нет-нет, дорогая, не пугайся! Большая общая комната и две спальни. Сад? Скорее, пожалуй, двор. Не слишком ли уединенно расположен? Нет, это дом в деревне. То есть первый этаж дома в деревне. Да почему же там должно быть убого! Ну хорошо, как бы там ни было, в доме мы все равно только ночевать станем. А вокруг там совершенно великолепные горы, и до моря каких-нибудь десять минут…

Причин для недоверия у Флоранс хватало. Вот, например, прошлым летом они пересмотрели кучу каталогов, мечтали о поездке в Канаду, о круизе по Нилу, о вилле в Тоскане… Флоранс полагала, что если в году у тебя всего-навсего три недели отпуска, то нечего жаться и считать каждый грош. А Николя, напротив, стоял за экономию – если вдруг удастся выкроить еще пару недель зимой?… Только этого никогда не случалось. Каталоги отправились в мусорный бак, а Флоранс в последнюю минуту попыталась забронировать номер в каком-нибудь хорошем отеле на юге Франции. Провансальский деревенский дом на фоне чудесной природы, бассейн в тенистом парке, завтраки под липами – когда у тебя есть все это, можно более или менее безболезненно проститься с мечтами о дальних странствиях… Только и тут вышел облом! Поздно спохватились: все действительно приятные и доступные места были разобраны. Результат? За две недели до отпуска Флоранс и Николя по-прежнему не знали, куда податься.

В конце концов провидение, похоже, над ними сжалилось, проявив свою милость в виде объявления, которое Николя принес с работы: «Сдается вилла в Северной Бретани. 5 спален. Большой сад. 400 евро в неделю». И все уладилось за один день.

Когда Флоранс, Николя и мальчики после семи часов пути (считая остановки для того, чтобы перекусить, заправиться и удовлетворить естественные потребности) добрались до места, лил дождь.

«Вилла» оказалась небольшим домиком на перекрестке – именно здесь пересекались две имеющиеся в поселке проезжие дороги. Ливень хлестал так нещадно, что от машины до двери пришлось бежать бегом. В комнатах было темно, но Флоранс тем не менее сразу же разглядела повсюду рекламные изделия заводов Рено. Ну да, понятно, владелец дома – их местный представитель.

Загнав измученных жаждой детей в кухню, она обнаружила, что вся мало-мальски приличная посуда, явственно различимая за стеклянными дверцами буфета, заперта на ключ. Со стены на них издевательски поглядывали три мерзкие физиономии, запечатленные на отретушированной «под картину» фотографии.

Раздосадованная и огорченная Флоранс отправилась изучать остальные комнаты при тусклом и неверном свете свисавших с потолка голых лампочек. «Пятнадцать ватт, никак не больше!» – злилась она, отыскивая хоть какое-нибудь дополнительное средство освещения. Напрасно – ничего другого им не полагалось.

Не очень-то весело начинался отпуск в этих стенах, кое-как покрашенных прямо по остаткам пробковых панелей и обрывкам обоев! А на то, что удастся вырваться из мрачной обстановки и устроиться в саду, нечего было и рассчитывать: барометр упал так низко, что о солнце можно было забыть…

Воспоминание об испорченном отпуске, щедро сдобренном супружескими перебранками и детскими простудами, за год из памяти Флоранс не изгладилось, горечь не выветрилась, обида по-прежнему жгла. Потому и нынче она не особо верила в удачу.

Конечно же, машина, которую Николя взял напрокат, оказалась слишком мала, и один чемодан пришлось втиснуть на заднее сиденье между детьми. Тем не менее со стоянки в аэропорту Аяччо они выехали веселые. Погода стояла дивная, и заставлять себя восторгаться красотой пейзажей не приходилось.

Около часа они двигались по извилистой дороге, пересекавшей Корсику с севера на юг. Мальчиков укачало, они передрались, но Флоранс продолжала улыбаться. Слишком долго она ждала этого отпуска, этих несчастных трех недель из пятидесяти двух, чтобы первая же мелкая неприятность могла испортить ей настроение.

– Вот и наша деревня! – объявил Николя.

– А море, море-то где? – сразу же заскулил Адриан.

– До него всего десять минут езды, малыш.

– Ага, и опять с поворотами, от которых тошнит!…

Флоранс отвлекла детей, показав им стадо коз. Саму ее пленяли дома, лепившиеся по склону горы и соединенные между собой каменными лестницами. И непроходимые заросли вокруг – шелестящие и мощно благоухающие бессмертником. К тому же обе лавки – сырная и бакалейная – обещали, что можно будет вволю полакомиться…

Они миновали дом с запертыми ставнями, от которого уступами к морю спускался сад. Увидев прицепленную к ограде табличку «СДАЕТСЯ», Флоранс только что не запрыгала от радости: пусть даже Николя и снял только первый этаж, но там целых восемь окон, за которыми непременно должны быть большие светлые комнаты!

– Почему ты не остановился? – удивилась она.

– Хозяйка сказала – первый дом справа после развилки, а мы до нее еще не добрались.

– Хочу в «Клуб Микки»! – ныл Адриан, у которого от его бретонских каникул только это и осталось в памяти.

– Ну вот, теперь приехали! Я поставлю машину прямо перед домом, чтобы удобнее было выгружать вещи.

В самом деле, так удобнее. Дворик «их» дома выходил на земляную автостоянку.

– Послушай, Николя, а ты точно не ошибся адресом? – забеспокоилась Флоранс, чувствуя, как ее восторг начинает угасать.

– Да ты что? Конечно, нет! Правда, здесь чудесно?

– Чудесно?! Да ты посмотри на размер этого двора! Сколько тут? Два на два метра? И эта стоянка…

– Милая, но ты же сама видишь, что на такой узкой улочке припарковаться невозможно. Наверняка за домом есть еще один двор.

Никакого другого двора там, конечно же, не оказалось. Вдобавок в самой лачуге было одно-единственное окно – и больше никаких отверстий, если не считать входной двери. Внутри – два темных загончика, которые притворялись спальнями, остальное пространство занимали ванная и кухня- гостиная. Обставлено все это было хламом, явно спущенным с верхних этажей, где обитали сами хозяева.

– Ну конечно, когда стоянка прямо перед домом, гараж им уже ни к чему! Так почему бы не разжиться деньжатами, превратив его в ловушку для дураков! – простонала Флоранс.

– Дорогая, но ведь здесь нам только ночевать придется, а целый день мы будем гулять или купаться в море.

– Вот-вот, давай теперь поговорим про море! Видишь его – во-о-он там, вдали? До него не меньше получаса езды, а детей в машине укачивает!

Флоранс расплакалась. Николя сделал вид, будто не замечает ее слез, и начал разгружать машину. Дети, не успев войти в дом, немедленно переругались из-за того, кому достанется верхнее место на двухэтажной кровати.

Зато вечер, против всех ожиданий, прошел более или менее спокойно. Разобрав чемоданы, разложив вещи по прозрачным гардеробам с молниями, отмыв белую пластмассовую садовую мебель и убрав зонт с рекламой кока-колы, Флоранс накрыла на стол: поставила на него разрозненные тарелки и стаканчики из-под горчицы. Мальчики, заметив наконец, что мама расстроена, ободрали соседские герани и принесли ей по букетику. Николя, взявшись готовить ужин, шумно восторгался царящим вокруг покоем и красотой, окружающей их приют.

Когда мальчики улеглись, Флоранс позволила себе выкурить первую за день сигарету.

– Вот увидишь, нам будет здесь очень хорошо, – уверял ее Николя. – С тех пор как мы приехали, перед домом припарковались всего-навсего две машины.

– Три, но какая разница… Не старайся, Нико, признай, что лопухнулся! Конечно, мы и на этот раз как-нибудь приспособимся – все равно ничего другого не остается.

– Неужели ты предпочла бы гостиницу?

– Само собой!

– Да ты только посмотри! Я все купил, приготовил ужин, помыл посуду. И даже твой любимый журнал купить не забыл! Тебе же весь отпуск ничего не придется делать…

Но ни старания мужа, ни его виноватый собачий взгляд на Флоранс не подействовали: долго ему теперь придется вымаливать у нее прощение…

Едва начав листать этот женский журнал, Флоранс поняла, что сегодняшнее разочарование, равно как и сегодняшний ужин, ей переварить не удастся: слишком тяжелая это для нее пища. Какую страницу ни откроешь – на каждой виллы с бассейнами, семейные обеды за изысканно накрытым столом в увитой розами беседке, маленькие и нестерпимо соблазнительные платьица, в каких только и можно выходить во внутренний дворик роскошного отеля, освещенный мягким светом ламп под стеклянными колпаками. Почему, ну почему, страдала Флоранс, разглядывая белоснежное чудо из тонкого шелка, почему нам недоступны такие платья в том возрасте, когда их еще можно носить? Вот сейчас я бы его купила, пусть бы оно и обошлось во столько же, сколько двухнедельное проживание в этой конуре… Ну и на кого бы я была в нем похожа? На престарелую причастницу?

В общем, чтение ее не только не развлекло, но окончательно испортило настроение, и недалеко было до грозы. Облизнувшись на облицованную черным мрамором ванную с видом на океан, она уединилась за нейлоновой занавеской душа. Хотя из насадки с головой Микки текла жалкая струйка, весь пол непонятным образом оказался залит. Флоранс, чертыхаясь, улеглась спать в чулане без окон, а Николя отправила на диван в гостиной, сказав, что кровать для двоих слишком узка.

– Господи, да ты же меня просто спасла! – воскликнула Флоранс, едва выйдя из вертолета.

– Могу ответить тем же, дорогуша, слово в слово! – улыбнулась Элена.

В те времена, когда Флоранс еще работала пресс-атташе фирмы грамзаписи, ей было поручено заниматься молодой греческой певицей, сопрано, ее ровесницей Эленой Элеонатис. С тех пор певица успела прославиться на оперной сцене, но Флоранс, которая так ради нее расстаралась, никогда из виду не теряла. Правда, близкими подругами они не стали, но друг друга по-прежнему ценили, и два-три раза в год Элена приглашала Флоранс приехать куда-нибудь ее послушать, оплачивая при этом билет на самолет и номер в гостинице. На самом деле щедрость эта была не вполне бескорыстной: Элена не переносила одиночества и всегда устраивалась так, чтобы в поездках ее сопровождал муж или одна из подруг, а если никого из близких под рукой не оказывалось, она открывала записную книжку в поисках адреса Флоранс.

– Я забронировала для тебя номер в «Hotel de Paris» – будет в самый раз после твоей корсиканской лачуги!

– Ой, не говори! Всего одну ночь там провела, а второй точно не пережила бы!

– Николя легко тебя отпустил?

– Он сейчас очень занят: я дала ему два дня на то, чтобы найти для нас пристойную гостиницу на берегу моря!

– Я-то уже нашла! И неплохую, правда?

Уже внизу, в холле, «Hotel de Paris» изумлял неслыханным великолепием, свойственным заведениям, принадлежащим Обществу морских купаний[6]. Из лоджии номера Флоранс, соседнего с номером Элены, открывался вид на Средиземное море и на казино. Комната в желто-голубых тонах, застеленная толстым узорным ковром, с кроватью поперек себя шире, с изобилием подушек, полотенец и всевозможных туалетных принадлежностей, была необыкновенно удобной и уютной, и Флоранс сразу почувствовала себя дома в этом раззолоченном гнездышке.

– Может, сходим, пообедаем? Например, в «Cafe de Paris»? Омаров поедим…

Репетиция была назначена на вторую половину дня, и у подружек оставалось более чем достаточно времени для того, чтобы посидеть на террасе знаменитого кафе, лениво поглядывая на игроков из казино и на броскую, безвкусно одетую живность, которая сползлась сюда ловить взгляды или родственную душу побогаче.

– Забавно тут, да? – развеселилась Элена.

– Хотела бы я знать, где одеваются все эти женщины. Нигде больше не увидишь таких прозрачных платьев… и таких ярких… и таких открытых…

– И таких дорогих!

– И до того нелепых – дальше некуда!

– Да нет, не нахожу…

Сама Элена, как всегда, была одета в белое с черным. Просто и элегантно. Но чужая эксцентричность служила ей развлечением.

– Смотри, смотри, Флоранс! Вот кто выглядит в Монте-Карло действительно нелепо!

Дама лет шестидесяти, неподвижно стоявшая в проходе, не обращая внимания на то, что официанты ее толкают, должно быть, уже родилась утомленной. Сутулая, в повисшей на опущенных плечах мужской куртке, ноги в ортопедических босоножках обтянуты чулками телесного цвета.

– А по-моему, она… трогательная, – сказала Флоранс.

– У тебя всегда так. Впрочем, за это я тебя и люблю, – одобрительно кивнула Элена.

– Не все способны разобраться в самых что ни на есть бессмысленных правилах по части одежды. Боюсь, я и сама не все дресс-коды усвоила.

– Да брось ты! Нет ничего проще! Посмотри вот на ту девушку! Загорелая брюнетка – это не так пошло, как крашеная блондинка, – в светло-зеленом платье…

– Просто кошмар!

– Самый модный цвет в этом сезоне.

– Я про ее лицо. Подтяжки, да? Когда она улыбается, в этом участвует только рот, а глаза как были, так и остаются неживыми. И чем только подобные женщины заполняют свой день?

– Эпиляция, шопинг, флирт, казино… И уж что точно – они заняты куда больше нас с тобой!

– Поняла! Они наводят красоту, чтобы пойти на твой концерт!

– Еще бы не пойти: для них это лучшая возможность показать свои бриллианты и господ, которые им эти бриллианты покупают.

– Как это все ужасно!

– Только не для меня! Сегодня я получу один из лучших гонораров за весь сезон. Кстати, извини, что спрашиваю, но у тебя- то есть платье на вечер?

Для того, кто не играет и не тратит деньги, время в Монте-Карло тянется медленно. Флоранс приняла душ, двадцать минут простояла под дружными струйками, потом долго глядела на море, облокотившись на перила, потягивая виски и всем своим видом показывая, что так и проводит жизнь – со стаканом виски в руке, в белом купальном халате… Между прочим, впервые ей довелось закутаться в длинный, до полу, халат…

Ее мать когда-то часами простаивала на балконе дешевой квартирки в такой же позе, упаковав дряблые телеса в бесформенную тряпку, подхваченную поясом от чего-то другого, и тщетно вглядываясь в городские улицы, – жалкая женщина, не утратившая надежды на лучшую долю.

Нет, сейчас не время и не место для подобных воспоминаний. Флоранс, хоть и была натуральной блондинкой с маленькой грудью, заставила себя примерить шкуру Мэрилин. Капля «шанели» – и ничего больше.

Один за другим катили «порше», «феррари», а вот и «остин мартин» среди них промелькнул… Может быть, один из всех этих богачей, проезжающих так близко от нее и не догадывающихся об этом, только и мечтает превратить ее в принцессу… Он предложил бы ей роскошные отели, путешествия в теплые страны, платья, в которых не стыдно показаться на концертах Элены… Мать Флоранс, Жанин Мельвиль, не столь далеко заносилась в своих мечтах: в день первой свадьбы дочки она до безумия гордилась тем, что у родителей зятя есть собственный коттедж, да еще скромный загородный домик в придачу. Это же целое состояние! У матери всю жизнь были одни долги да социальное жилье, за которое редко когда удавалось внести плату вовремя.

Монте-Карло. Море. Лазурь. Прекрасные стройные женщины. Магазины с кондиционерами, и товарам в залах привольно…

Не то что в «Monoprix», где мать один- единственный раз купила ей платье. Новое, никем до нее не ношенное! Купила только потому, что – и тогда тоже – девочка из семьи побогаче пригласила ее на концерт.

Завтра она уедет. От Николя пришло сообщение. Он нашел-таки гостиницу на берегу. Совсем простую, но, по его словам, милую.

«Hotel de Paris» в Монте-Карло. За ночь, проведенную здесь, надо отдать половину средней зарплаты. Такую цену платишь за иллюзию, за то, что почувствуешь себя недосягаемой. «Hotel deParis» против гостиницы «Синие волны», или «Прибой», или еще какой-нибудь, больше напоминающей уютный семейный пансион с кольцами для салфеток и отметками уровня вина на початых бутылках…

Пребывание Флоранс в Монте-Карло незаконно, она самозванка и понимает это, потому и не посмела пойти в Бра-салон, где ее могли бы разоблачить настоящие клиентки. Те, у которых не встают комком в горле первые и последние каникулы с родителями и братом. Битком набитая подержанная машина с багажником на крыше и прицепом, накрытым брезентом. Кемпинг в Нормандии: бензин слишком дорог, до Лазурного Берега им не добраться. Голубая палатка, в которой Жанин, не слишком в этом преуспев, попыталась создать дачную обстановку. Газовая плитка и ледник. Бакалейная лавка в кемпинге и кухонные блоки, санузлы, где моешься в душе с прилипшими к поддону чужими волосами, а посуду споласкиваешь в раковине напротив унитаза. А все же те каникулы доставили ей удовольствие. Да и Дени, ее отец, набрался сил до такой степени, что даже в шары играл, когда дождь переставал лить.

Зазвонил телефон. Флоранс плюхнулась поперек кровати, чтобы дотянуться до трубки. Николя! Он с удовольствием стал рассказывать о мальчиках и о «Рыбачьей» гостинице, где удалось найти два смежных номера. Да, ему случалось останавливаться в «Hotel de Paris», который он, смеясь, обозвал «слоновьим кладбищем».

Флоранс открыла один пакет – тот, что из черно-красной глянцевитой бумаги, – и платье заструилось у нее в руках. Может быть, для Монте-Карло оно слишком строгое, но в другом месте его вообще не наденешь. Безумно дорогое. Она купила к нему подходящие туфли у ведьмы, похоже не верившей, что у нее хватит денег расплатиться. И наконец, дополнила свой туалет палантином из норковых хвостиков. «В самый раз для шлюхи», – удрученно подумала она, снимая крышку с коробки.

Концерт Элены прошел с большим успехом. В антракте Флоранс напилась, а во время обильного фуршета, последовавшего за концертом, от скуки разговорилась с женой какого-то промышленника. Ей показалось, что эта тетка одета куда лучше ее самой, она еле удержалась, чтобы не спросить, во что новой знакомой обошелся ее нос и сделал ли хирург оптовую скидку на все присутствующие здесь одинаковые шнобели, и вместо этого осведомилась, чем дама заполняет свой досуг. Как выяснилось, та ведет захватывающе интересную жизнь: мотается по свету следом за беспрерывно разъезжающим мужем, а в перерывах между поездками берет уроки переплетного дела и ежемесячно по расписанию посещает Лувр.

Промышленник увел жену. Флоранс, оставшись одна, прошлась по террасе. Внизу волны ударялись о скалы, разбиваясь в пену. Она представила себе Николя: вот он там, вдали, за линией горизонта, развлекает детей, показывая, как подскакивают на воде камешки.

Завтракала она в одиночестве: Элена уже отправилась петь на других подмостках. Приятно было сидеть за накрытым белой скатертью столиком на колесиках, который подкатили для нее к распахнутому окну во всю стену. Нахальная чайка заявила о своих правах на яичницу-болтушку и сдобные булочки, а крошечные баночки с джемом и медом Флоранс спрятала для своих мальчиков. В Монте- Карло она ни одного ребенка не видела.

В последний раз попользовавшись ванной, она до самого отъезда слонялась по комнате. Ей даже в голову не пришло пройтись напоследок по городу – улицы Монте- Карло лишены всякой прелести для человека, у которого не осталось ни гроша, чтобы там потратить. Купленная вчера одежда ее разорила. Выкинув в корзину фирменную упаковку, Флоранс затолкала трофеи в чемодан, намереваясь как можно дольше скрывать от Николя случившийся с ней припадок расточительства.

Муж приехал ее встречать вместе с детьми, он страшно радовался тому, что снова видит Флоранс, и был так нежен, словно ее поездка не была следствием одной из самых крупных ссор за всю их супружескую жизнь.

– Мама, мама! – закричал Люка. – А знаешь, что папа научил меня делать?

– Нет, солнышко, расскажи скорее!

– Научил пускать камешки по воде!

Флоранс бросилась к машине, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

Само собой, это был далеко не «Hotel de Paris», но комнаты с белеными стенами и ресторан на сваях, в котором подавали рыбу, выловленную тут же, в нескольких кабельтовых от берега, свидетельствовали о стараниях Николя.

– Тебе здесь нравится, любовь моя?

– Очень нравится!

– Конечно, это не «Hotel de Paris»…

– Замолчи! Потому-то мне здесь и нравится!

Николя увел детей покупать маски с трубками.

Оставшись одна в номере, Флоранс выдвинула ящики комода, потрогала простенькие вещички мужа и сыновей. Нелегко ей будет спрятать наряд светской тусовщицы среди этих шортиков и хлопковых маечек. Ой, нет, Николя, оказывается, подумал обо всем: целый шкаф, пусть и маленький, предоставлен в полное ее распоряжение! Платья уже висят на плечиках, остальное разложено по полкам. Осталось только разобрать чемоданчик, с которым она вернулась из Монако.

Чемодан! Флоранс помчалась к машине. В багажнике пусто. Неужели потеряла такие дорогие вещи, она ведь и надевала-то их всего один раз! Можно ли считать, что это был acting-out[7], жалкий способ скрыть от Николя свои траты?

Когда она наконец решилась позвонить в аэропорт, служащий насмешливо сообщил, что ее рассеянность поставила на уши всю службу безопасности.

– Да вы хоть представляете себе, что такое брошенный багаж?! Пришлось обозначить пределы зоны безопасности и остановить уличное движение перед зданием…

Так говорят шерифы в американских фильмах. Флоранс, которую сильно смутил поднявшийся по ее вине переполох, приготовилась к тому, что ее вызовут в полицию и потребуют заплатить огромный штраф. Но об этом речь не заходила, служащий аэропорта продолжал во всех подробностях расписывать, как действовали собаки и подрывники.

– Слава богу, отделались испугом! – в заключение сказал он. – Всегда рады служить вам, мадемуазель!

– Подождите! А где я могу забрать вещи?

– Забрать? – поперхнулся вопросом собеседник. – Если бы вы позвонили на десять минут раньше, я бы имел удовольствие с вами встретиться, но теперь, видите ли, от них ничего не осталось. Если никто после двух напоминаний не обратился за забытыми вещами, то багаж взрывают. Такова инструкция, и мы обязаны ее соблю…

Флоранс без тени сожаления повесила трубку. Там, на пляже, трое ее мужчин резвились среди волн. Она надела поверх купальника белое льняное платье и побежала к ним.

Спасение на море

Папа никогда мне этого не простит.

Он велел ей присматривать за сестрой. Всего-то десять минут, пока сам сходит за газетой. Мама еще спала. Потом девочки смогут искупаться в бухточке, а папа будет приглядывать за ними с террасы пляжного кафе, одновременно почитывая, что новенького в мире. Так у них было заведено.

Иногда Каролина и Изабель купались до самого обеда. Приходила мама, кричала, чтобы не заплывали далеко. Или чтобы подошли к ней, она намажет их кремом от загара. Звала к столу. Шесть лег подряд они проводили отпуск на этом корсиканском пляже. Когда приехали в первый раз, Изабель была еще младенцем. Каждое лето Мария-Луиза, хозяйка кафе, с нетерпением ждала возвращения своих парижаночек и восторгалась тем, как они подросли за год.

– Мороженое с шоколадом и взбитыми сливками? – спрашивала она у девочек, а родители делали вид, будто не замечают ее подмигивания.

Каролина никогда не забудет, как ложка с длинной ручкой погружалась во взбитые сливки между двух ярких бумажных зонтиков. Порции были огромными, дети с трудом с ними справлялись, – вопиющая несправедливость, с досадой отмечали прочие клиенты, к которым хозяйка не так благоволила и которых так не баловали.

Седьмого лета не было. И мороженого с шоколадом и взбитыми сливками они больше никогда не ели. Во всем виноват паренек, не доставивший газеты вовремя, так что папе пришлось идти за ними в деревню. Во всем виновата мама, купившая им этот надувной матрас, хотя папа был против. Во всем виновата Изабель, которая не послушалась родителей. Во всем виновата Каролина, которая не уследила за младшей сестренкой.

На пляже в это время пустынно – отдыхающие еще спят, отуманенные выпитым накануне розовым вином. Им же хуже: потом и очертания гор не так ясно будут вырисовываться, и небо станет уже не таким чистым. Отец в шортах и вьетнамках постепенно удалялся, Каролина смотрела ему вслед. Конечно, ни о чем таком она не думала. Просто надеялась, что он скоро вернется, потому что и речи не могло быть, чтобы дети плескались без присмотра.

– Эй, Изабель, ты что делаешь?

Малышка толкала к воде надувной матрас.

– Папа сказал, одним купаться нельзя, – напомнила Каролина.

– А я вовсе и не купаюсь. Я просто плаваю. Смотри, я даже не намокну!

Разувшись, Изабель поставила сандалии на матрас. Она была в шортах, майке и панамке. И, лежа животом на розовых валиках, изо всех сил гребла ручонками. И напевала, безмятежно греясь на утреннем солнышке. В самом деле, пока человек одет, никто не скажет, что он купается, все в порядке, успокоила себя старшая сестра.

Папа никогда мне этого не простит.

За спиной у Каролины, наполовину скрытые тростниковой изгородью, ссорились дети. Она подошла поближе и стала смотреть. Как же она им завидует! Живут не в скучной гостинице, как она сама, а в замечательном кемпинге с эвкалиптами, палатками и трейлерами, похожими на кукольные домики. Мальчик и девочка завтракают за складным столом. Никто из взрослых на них не смотрит, и они могут брать шоколада сколько захотят. До чего же, наверное, им весело! По кемпингу можно бегать сколько угодно, можно ходить босиком, играть в мяч, там можно заводить друзей. Не то что на пляже, где семьи тору- чат каждая под своим зонтом, а взрослые без конца одергивают детей, крича им, чтобы были осторожнее.

– Эй, смотрите! Девчонка за нами подглядывает!

Дети засмеялись, и Каролина убежала, но потом пожалела об этом: вдруг, если бы осталась, они захотели бы с ней дружить?

В будущем году она попробует упросить родителей купить фургон, только вряд ли они согласятся. Всякий раз, как мама произносит слово «турист», кажется, будто она грубо выругалась.

Каролина вернулась на пляж, села на песок. Изабель теперь выглядела розовым пятнышком на воде. Сестры помахали друг другу.

Пальцы ног у Каролины сморщились, как лежалая картошка, стали ужасно некрасивые. Девочка посмотрела на них и зарыла ступни в песок. Ей было одиноко.

– А вот и я, моя лапочка! Что ты тут сидишь совсем одна на самом солнцепеке? А где же папа и Изабель?

– Их нет. Папа пошел за газетой.

Мама нахмурилась. Она подумала, что только беспросветный идиот мог оставить девятилетнюю девочку одну на пустом пляже, но промолчала, поскольку в книгах по воспитанию детей пишут, что матери не следует разрушать образ отца.

– И наверняка даже не намазал тебя кремом от загара!

Пока мама щедро натирала ее кремом, Каролина смотрела вдаль, туда, где море было уже не бирюзовым, а темно-синим. Если доплыть до горизонта, можно дотронуться до неба. Как Изабель, которой теперь уже почти совсем не разглядеть.

– Мам, купаться пойдешь?

– Нет. А ты иди, если хочется, я посмотрю на тебя отсюда. Только не заплывай далеко, здесь течение сильное.

Мать опустилась на песок. До чего же она красивая, и всегда улыбается. Каролина, вскинув руки, поеживаясь и боязливо повизгивая, вошла в воду. Самое трудное зайти по пояс. Рыба противно коснулась ноги, и Каролина вздрогнула. Ей было холодно, заболел живот, плавать расхотелось. Скорей бы вернулись папа и сестра. Незнакомые люди расстелили на песке полотенца.

Шорты, вьетнамки – а вот и папа.

– Привет, девочки!

Мама передернула плечами. Она считала, что взрослым неприлично друг друга окликать, но ничего не сказала – опять же, берегла образ отца. Не отвечая, она подождала, пока папа подойдет ближе, и только тогда спросила:

– Где Изабель?

Каролина зажала пальцами нос и ушла с головой под воду.

– Каролина! – крикнул отец.

Но девочка его не слышала. Досчитав до семи, она вынырнула на поверхность. На пляже события еще не приняли трагический оборот, еще не закончилось время тревожных вопросов и путаных ответов.

– Каролина сказала, что ты взял ее с собой.

– Ничего подобного. Я их оставил обеих здесь, всего минут десять назад.

– Может, она побежала за тобой? Пойдем, посмотрим, она не могла уйти далеко.

– Каролина, – сердито сказал отец, – я велел тебе присматривать за сестрой. Купаться она, по крайней мере, не пошла?

– Нет, пап, не пошла!

– Господи, да что ты такое говоришь! – воскликнула мама. – Она бы тогда разделась. Каро, у тебя нет никаких соображений насчет того, где может быть твоя сестра?

– Нет.

– Давай попробуем поставить себя на ее место! Если бы тебе захотелось прогуляться, куда бы ты отправилась?

– В кемпинг.

Каролина знала, что дает неверные ответы, но она не была уверена в том, что ей задают правильные вопросы. Она побоялась показать на горизонт, да теперь, собственно, там и смотреть было не на что.

Она побоялась сказать про надувной матрас. Пока она не проговорилась, эта не укладывающаяся в голове картина – уплывающая вдаль Изабель – принадлежит ей одной. Остается лишь убедить себя в том, что ей все приснилось, и подождать, пока взрослые предложат другое решение. Если родители поверили, что Изабель захотелось покататься с горки в кемпинге, разве не могут они оказаться правы? Может быть, если Каролине удастся промолчать, правда взрослых в конце концов победит.

Девочка следом за родителями поплелась в кемпинг. Громкоговоритель раз за разом выкрикивал объявление о пропаже ребенка, и вскоре вокруг них собралась толпа. Многие туристы – теперь мама произносила это слово совсем не как ругательство – отправились искать шестилетнюю девочку в красных шортах и майке.

Папа никогда мне этого не простит.

– Да это же та самая девчонка, которая за нами подглядывала! – прошептал один из мальчиков, показав на Каролину.

Она уже раскрыла рот, чтобы спросить, не хочет ли он с ней подружиться, но мама так на нее посмотрела, что всякое желание спрашивать пропало.

– Малышка наверняка где-то неподалеку! – заверял отец.

Вскоре Каролина узнала, где заканчивается уверенность взрослых: когда папа решил обратиться к жандармам, мама расплакалась.

– Так, давай-ка попробуем еще раз! – сказал жандарм.

Каролина с любопытством разглядывала торчащие у него из ноздрей белые волоски.

– Ты видела, как она ушла?

– Да.

– И в какую же сторону она двинулась?

Наконец-то ей стали задавать правильные вопросы! Девочка, не раздумывая, ткнула пальцем в сторону моря.

Когда до матери дошло, что Изабель вместе с надувным матрасом унесло течением, она взвыла от отчаяния. Столько времени потрачено напрасно на поиски в кемпинге, и теперь почти не осталось шансов отыскать девочку живой. Отец смертельно побледнел, он обезумел от страха и вместе с тем просто заходился от ярости. Как же он ненавидел в эту минуту Каролину, эту тупую девчонку, которая не только упустила сестру, но и не сказала им правду сразу же!

На поиски ребенка вышли моторки. Родители уехали на «Зодиаке» спасателей, оставив Каролину под присмотром Марии- Луизы.

– Будешь шоколад с мороженым и взбитыми сливками, деточка?

От жары над морем поднялось зыбкое марево. Погода стояла великолепная, к полудню на пляже яблоку негде было упасть, и Мария-Луиза, с полными слез глазами, не успевала наливать пастис. Среди курортников уже разлетелась весть об унесенной в море девочке, но, если не считать того, что матери стали внимательнее присматривать за собственными детьми, все вели себя как обычно. Безмятежность ничем не примечательного дня на мгновение нарушил лишь гул вертолета.

Головы запрокинулись, руки чуть дольше задержали мяч, однако никому не хотелось портить себе отдых, взвалив на душу тяжесть чужой беды.

Ближе к вечеру спасатели и жандармы начали готовить родителей к страшному известию. Надувной матрас выловили в нескольких километрах от берега, но Изабель пропала бесследно.

К тому времени, как за Каролиной пришел отец, мороженое давно растаяло. Он молча прижал к себе дочку и заплакал. Мать, окаменев в своей скорби, не принимала никаких утешений и винила во всем мужа. Это из-за него случилась трагедия.

Поиски не прекращались до темноты. Отец с Каролиной стояли на мостках, с которых удили рыбу, рядом с ними – два молодых спасателя. Мать держалась поодаль, одна, и глаз не сводила с моря, будто надеялась усилием воли совершить чудо. Каролина попыталась вообразить, что чувствует ее сестренка теперь, после того как умерла. Но это оказалось слишком сложно, и она стала думать про детей из кемпинга, с которыми, может быть, подружится в будущем году, если родители наконец-то купят трейлер.

Розовые скалы обнимали бухточку, словно материнские руки. Семьи складывали полотенца и зонты. Пора идти в душ, наступал час, когда все наводят красоту, и сделать это ничего не стоит: кожа загорелая, лица гладкие, отдохнувшие. Влюбленные прошлепали по воде и остановились, глядя в открытое море, – как будто счастье и удача ждали их где-то там, за бухтой, там, куда море унесло шестилетнюю девочку.

Папа никогда мне этого не простит.

Так и осталось неизвестным, кто первым увидел каноэ. Лодка коснулась берега, и гребец вытащил ее на песок. В глубине лодки виднелся какой-то красный комочек. Неподвижный. Гребец наклонился, и две маленькие ладошки обхватили его шею. Поднялся радостный шум, затем все смешалось – крики, смех, рыдания. Этот человек передал Изабель с рук на руки матери, и отец, ринувшись к ним, сгреб обеих в объятия. Каролина осталась на месте. Только она одна, с высоты своих девяти лет, поняла всю глубину драмы.

Папа никогда мне этого не простит.

Потому что мама уже тогда сделала выбор между человеком, который дал ей этого ребенка, и другим – тем, кто вернул ее девочку. Папа меня так и не простил.

Его бывшая

Доротея. Грузная, тяжелый сосок ввинчен в рот младшенького. Запах выстиранного белья, подушки в клетчатых наволочках – она сама сострочила эти наволочки на швейной машинке, стоящей в гостиной. Детские фотографии над туалетным столиком в спальне, украшенной пластиковыми виноградными лозами. Репродукции дейролевских[8] учебных таблиц на стенах кухни, где собрано все необходимое, от йогуртницы до мороженицы, не говоря уж о вафельнице, – занятиям, которые Доротея проводила по средам, полагалось заканчиваться полдником. Дети лепили фигурки из соленого теста, готовили пиццу, делали марионеток, рисовали пальцами… В книжном шкафу с полным собранием сочинений Дольто[9] и романами Паоло Коэльо соседствовали «Маленький кондитер» и «Ручные работы для дождливых дней», питавшие вдохновение Доротеи. Ей, воспитательнице детского сада, они служили справочными изданиями.

– Дети – мой родник с живой водой.

Доротея говорила это вполне серьезно, без улыбки. Она умела примеряться к уровню ребенка, говорить понятным языком.

– А теперь мама пойдет за хлебушком, он нам нужен для того, чтобы вкусненько пообедать.

Она все объясняла, все повторяла несколько раз, выговаривая слова с чрезмерной отчетливостью, и так старалась быть ласковой и приятной, что в конце концов любая ее интонация становилась несколько фальшивой. Ей было трудно, обращаясь к взрослым, сменить привычный глуповатый тон на какой-нибудь другой, и некоторые из взрослых с трудом его переносили: казалось, Доротея считает их умственно отсталыми. Но те, кому раньше приходилось иметь дело с воспитательницами, знали, что это всего-навсего профессиональная деформация. «Производственная травма», поправляли злые языки.

Доротея скалывала волосы детскими заколочками, ходила в туфельках с перепонками на плоской подошве, носила летом шорты, а зимой – длинные сборчатые юбки в цветочек и самодельные украшения.

Сумка с детскими вещами уложена. Все приличное, добротное, из четвертых или пятых рук. Пенелопа иногда возмущалась, ей было неприятно надевать застиранные трусики с вышитыми на них метками незнакомой девочки. Она была слишком мала, чтобы понимать эти материнские взаимообмены, мелочную бережливость, кулинарные ухищрения, всегдашнее стремление потратить как можно меньше. Вымуштрованные дети прямо-таки обожают ветчину с картофельным пюре, зеленый горошек из банки и блинчики на ужин.

За полгода жесточайшей экономии Доротея сумела из пособия, которое выплачивал на детей бывший муж, накопить почти столько, сколько требовалось для осуществления ее мечты. Почти столько, сколько надо. Этим летом она сдаст свою трехкомнатную квартиру, сама поедет погостить к подруге в загородный дом, а детей отправит к родителям мужа с таким легким чемоданом, что, хотят они или не хотят, все равно придется одеть внуков с ног до головы. Вот и еще выгода в придачу к пособию, которое она будет получать независимо от того, где сейчас ребятки. И тогда в сентябре у нее будут деньги.

– Каролина, спасай! Доротея спихивает мне детей на эти выходные!

– Вот и прекрасно!

– Уж куда лучше! Я, конечно, их два месяца не видел, но вообще-то сейчас не моя очередь. Наверное, ей попросту надо на время от них избавиться, так какая разница, свободен я или нет!

– А разве ты занят?

– Вообще-то не занят.

– Тогда в чем проблема?

– В квартире, в чем же еще!

Восемь месяцев назад Реми, расставшись с Доротеей, перебрался в студию. Поскольку он продолжал вносить свою долю за квартиру, в которой жила семья, и начал выплачивать жене пособие еще до того, как был оформлен развод, ни на что другое средств уже не хватало. Гонорары за его первый шедевр все никак не поступали, да к тому же никто пока не мог предсказать, окажется ли успех мимолетным или положит начало долгой и прибыльной эстрадной карьере.

Доротея не препятствовала встречам бывшего мужа с детьми, только требовала, чтобы раз в две недели он забирал на выходные всех одновременно, – как она говорила, жаль разлучать такую славную четверку. Реми устроился, как мог, на своих двадцати пяти квадратных метрах, но Доротею такое таборное житье не устраивало. Она заставила бывшего мужа «поднапрячься, чтобы достойно исполнять роль отца». И так гордилась своей формулировкой, что повторила ее в письменном виде, намекнув даже, будто судья может наказать Реми, если тот не захочет создать приличные условия для жизни своим детям. Вот потому, желая избежать споров, он и снял на днях трехкомнатную квартиру той же площади, что у Доротеи.

– Каролина, ты же знаешь, квартира еще не готова!

– Но ты-то сам в ней живешь! Значит, достаточно бросить на пол матрасы для детей.

– Там все заставлено коробками. Слушай, ты должна мне помочь!

– Прости, мне сейчас как-то некогда.

– Каролина, ты не можешь меня бросить! Все-таки я ради тебя ушел от жены!

– Погоди, погоди, я не ослышалась? Ради меня?! Между прочим, я тебя ни о чем не просила! Я вообще-то замужем, меня вполне устраивает, что мы с тобой иногда встречаемся, мне большего и не надо, и меня совершенно не касается, что ты делаешь и чего не делаешь со своей женой.

– Ну ты и бесстыжая!

– Нет. Я честная.

– Ты ведешь себя в любви как мужчина!

– В таком случае не понимаю, как мужчина может меня в этом упрекать.

Вооружившись четырьмя разноцветными фломастерами, Доротея писала шпаргалку для отца ее детей. «Отец моих детей», – вполголоса твердила она себе, цепляясь за эту уцелевшую после крушения брака очевидность.

Для каждого ребенка подробные указания своим цветом, как давать гомеопатические шарики, какой мазью лечить диатез, когда укладывать двоих младших спать днем – дневной сон им полагается обязательно… Перечитав шпаргалку, Доротея подчеркнула ключевые слова и добавила кое-где восклицательные знаки. На обороте, составив список уложенных в чемодан вещей, уточнила, что вернуть их надо выстиранными и выглаженными.

– Ты ее не знаешь! Она из тех, кто покупает йогуртницу, чтобы из одного нормального стаканчика йогурта сделать двенадцать совершенно несъедобных!

– Хватит, Реми. Ты десять лет прожил с этой женщиной.

– Так я же дома никогда не бывал.

– Но четырех детей сделать успел.

– Да она помешана на детях! Настоящая крольчиха! Я согласился на первого ребенка, надеясь этим спасти семью. Потом на второго, потому что мне самому не нравилось быть единственным сыном. Третий получился случайно, четвертый – тоже…

– Пора тебя медалью наградить, многодетный папаша! Ну-ка, помоги передвинуть этот шкаф!

– Тяжелый какой!… А знаешь, до чего она додумалась, когда я от нее ушел? Заделалась донором яйцеклеток! Изумительно, да? И теперь эта индюшка лопается от гордости, потому что когда-нибудь неизвестно чьи малявки родятся с половиной ее генотипа. Бедные крошки!

– Думаешь, я сюда пришла, чтобы слушать про твою жену? – возмутилась Каролина. – Еще одно слово – и будешь заканчивать обустройство своего детского лагеря в гордом одиночестве!

Каролине удалось совершенно преобразить квартиру, и полный благодарности Реми кинулся целовать волшебницу, рассыпаясь в извинениях. Она такая лапочка, она все дела ради него отложила и прикатила за рулем грузовичка, заскочив по дороге в интерьерный магазин, который держала ее подруга.

– Повезло тебе, она как раз меняла оформление и одолжила мне образцы с витрины. Кстати, не стесняйся: если тебе захочется что-то купить, она отдаст по дешевке!

Все выглядело роскошно, жеманно и стоило, должно быть, заоблачно. Драпировки из вощеного ситца, клетчатые пледы, лампы, ковры с цветочным рисунком… Каролина притащила даже несколько безвкусных картинок, которые намеревалась продать на аукционе Друо.

– По-моему, лучше не придумаешь, – усмехнулась она. – Мещанские и благопристойные до омерзения, твоя жена будет в восторге.

– Ты просто чудо! – расхохотался Реми, который в это время заканчивал приклеивать в детской фриз с корабликами.

– Ну вот, осталось прикупить кое-что по мелочам…

– Да все и так безупречно!

– Конечно, – Каролина улыбнулась, – только я подумала, что ты мог бы заработать несколько очков, потратившись на четыре одинаковые пижамки и йогуртницу.

Оформление квартиры Реми было в своем роде шедевром, бывшая жена не могла этого не признать.

– Семьдесят пять метров? Надо же, а кажется, что намного больше. Дети, осторожнее с двухъярусными кроватями! Надеюсь, ваш папа внимательно прочитал инструкцию, когда собирал их. Пижамки хорошенькие, но Пенелопа соглашается спать только в ночной рубашке…

Доротея заглянула во все углы, раздираемая восторгом и яростью: она сама всегда мечтала жить именно в такой обстановке. Сразу видно, что ко всему этому приложила руку женщина, но ведь считалось, что Реми бросил ее не ради другой. Для творчества ему необходимо было одиночество, он задыхался в атмосфере семейной жизни, – словом, обычная чушь.

– Я никогда не видела эти картины. Откуда они взялись?

– Купил у Друо.

– Ну конечно. У меня-то, с четырьмя детьми, нет ни времени, ни денег на такие развлечения!

Она сделала недовольное лицо, заговорила тоном дамы-патронессы, и ему захотелось ей врезать. Или хотя бы напомнить, что с этих четырех детей она каждый месяц имеет неплохой доход в виде пособий, алиментов и всевозможных скидок. Но вместо всего этого он чуть не расплакался, внезапно заметив ее ярко-синюю тушь. И голова закружилась… А как ей было не закружиться, если он, подобно Свану, осознавшему, что Одетта ему не нравилась и была не в его вкусе, вдруг понял, что десять из своих тридцати пяти лет отдал неизвестно чему… смутному воспоминанию о хорошенькой девушке, которую, наверное, и не любил никогда… теперь он совершенно не был уверен в том, что любил. Просто захотел Доротею, потому что другие ее хотели. А может, даже и назло родителям, теперь разве скажешь. Его тогдашнее упрямство обернулось грудой тюля и горой печений, но это была лишь прелюдия к четырем крестинам, с каждым разом всё менее веселым. И сегодня он шатается под тяжестью четырех легоньких жизней, горюя о навеки утраченной беззаботности и о том, что наворотил, поспешно приняв решение, а потом – слишком долго не осмеливаясь все разрушить.

Доротея неверно истолковала его жалостный вид.

– Послушай, Реми, – сказала она тоном, который прямо-таки чудеса творил, когда кто-то из малышей капризничал, не желая садиться на горшок, – двери для тебя открыты. Если ты решишь вернуться, я готова все забыть, мне ведь – лишь бы дети были счастливы. Со временем я даже смогла бы тебя простить, если бы, конечно, ты согласился пройти курс семейной психотерапии…

– Перестань, Доротея! Я не заслуживаю такой жены, как ты. Ну, дети, скажите маме до свиданья. В котором часу их привезти?

– Ну как, успешно сдал экзамен? – спросила Каролина.

– Более чем, я на такое даже и не рассчитывал! На Доротею мои старания произвели оглушительное впечатление, и она предложила, что сама приедет за детьми. Ты просто не поверишь – мы даже поужинали все вшестером у меня, совсем посемейному!

– До чего умилительная картинка! – усмехнулась Каролина, которой, по большому счету, было все равно.

– А зачем мне с ней воевать! – оправдывался Реми. – По крайней мере, пока нет решения о разводе…

– Надеюсь, ты угостил их на славу!

– А как же, дорогая! Все заказал готовое. И подумай только, моя бывшая до того растрогалась, что забыла стребовать с меня пособие, хотя я и так уже на три дня его задержал.

– Ничего хорошего в этом не вижу, плохой знак!

– Что ж тут плохого? Значит, ее сейчас не только деньги интересуют, и мне от этого куда легче. Ей хочется, чтобы мы остались дружной парой родителей. Из любви к нашим детям.

– Ой, перестань, это слишком прекрасно! Ты меня до слез доведешь!

Уложив детей, Доротея перенесла на стол вещи, которые Реми купил для них в эти выходные. Придвинув поближе альбом для рисования и стаканчик с карандашами, она почувствовала в душе творческое горение – в точности как в те часы, когда вела занятия. Выбрала розовый фломастер и своим округлым почерком составила по памяти опись, начав с картин. Гостиная, спальня, кухня… Да-да, когда настало время убирать со стола, она предложила свою помощь, а заодно внимательно изучила кухню. И ох как обзавидовалась на йогуртницу последней модели. Жалко, сфотографировать ничего не могла, зато что была за радость выудить из мусорного ведра счет за доставленную на дом еду. Теперь, пришпилив его к описи, она была на седьмом небе. Однако работа еще не закончена. Выбрав для каждой комнаты свой цвет, она зарисовала все, что сумела запомнить. Вот хорошо бы, если бы она могла приклеить рядом образчики тканей и хоть на мгновение вообразить себя художником по интерьерам! Да-да, она с удовольствием бы занялась этим ремеслом!

Покончив с квартирой, Доротея перешла к списку детской одежды. Сделала поляроидные снимки, их тоже прикрепила. Отметила марки, решив завтра же сходить в универмаг и подсчитать, во что обошлись Реми его покупки. Хотя бы приблизительно.

– Может, объяснишь, что все это значит? – орал в трубку Реми.

– А ты что, и впрямь поверил, что в твоем роскошном холостяцком гнездышке мне захотелось поиграть в примерную разведенку? Вот уж не дождешься! Я всего- навсего решила посмотреть, где, а главное – как ты живешь. Просто замечательно живешь для так называемого бедного человека! Спасибо, дорогой, за все эти сведения, мой адвокат очень доволен!

Доротея швырнула трубку, ликуя при мысли о том, что теперь-то наконец купит себе обручальное кольцо, в котором муж до тех пор неизменно отказывал, ссылаясь на отсутствие денег. Реми, исходя бешенством, перечитал составленную адвокатом цидульку: принимая во внимание сведения, предоставленные клиенткой, а также бесспорные доказательства высокого уровня жизни человека, бросившего клиентку с четырьмя малолетними детьми, он требовал для нее пособия, в три раза превышающего то, которое Реми добровольно выплачивал бывшей жене.

Не зная, на чем сорвать зло, Реми грохнул об пол одну из картин, принесенных Каролиной. Мамаша, одетая по моде 1900 года, в окружении четырех своих крошек, наряженных в матроски. Ему почудилась усмешка на лице мамаши.

Детство

Солнце одинаково светит всем, раскаляет крыши машин, жжет и без того чахлый газон, а у детей, сидящих на земле у двери, покрывает загаром кожу, пробираясь под слой пыли. Ряды дешевых пятиэтажек с балконами, где стоят велосипеды и сушится белье. Иногда там можно увидеть еще и холодильник или телевизионную антенну, но это лишь подчеркивает окружающее убожество.

Через дорогу, на той стороне проспекта Генерала Леклера, лето совсем другое, оно так и сияет на лужайках, для которых, казалось, и были придуманы всякие высокие стаканы, куда наливают оранжад, или, например, газонокосилки. Дорогу переходить опасно – нет тут ни светофора, ни правил. Дорога нужна, чтобы удерживать на расстоянии обитателей социального жилья, именно дорога служит границей, последним укреплением, ограждающим здешних жителей, и без того уже защищенных стенами собственных домов, решетками частных садов, полицией своего квартала.

Машина притормозила, пропуская Флоранс, и девочка вежливо помахала водителю в знак благодарности. Надо всегда оставаться вежливой, особенно в богатом квартале. А еще надо держаться прямо и идти уверенно, как будто ты ничем не отличаешься от здешних. Флоранс дочиста отмыла белые сандалии, на потрескавшейся коже остались следы тряпки. Носки она надела тоже белые, купленные неделей раньше в «Monoprix» и хранившиеся до этого дня в ящике комода вместе с кусочком картона, к которому были пришиты. Надеть новые носки ей удавалось нечасто, потому что на дне пакетов с вещами, полученными от хозяев, на которых работала ее мать, всегда валялось несколько пар. И трусики тоже попадались, иногда с метками – с именами незнакомых детей. Метки Флоранс не смущали, она привыкла донашивать чужие вещи, но только не носки, с этим она смириться не могла. Девочки, которые надевали в школу новые носки, ходили обедать домой, и в половине пятого их встречала мама, уже купив благоухающую горячим маслом шоколадную булочку. А Флоранс всегда возвращалась из школы одна, ключ от квартиры висел у нее на шее. Да нет, на это она не жаловалась, ей совсем не хотелось, чтобы ее видели рядом с матерью, но пообедать дома – совсем другое дело! Флоранс ничего не имела против столовской еды, просто завидовала девочкам, которые, если с утра прохладно, а к середине дня вдруг потеплеет, возвращались в школу нарядными, в легких платьях. Едва ли не самой нестерпимой из всех мелких неприятностей, способных отравить жизнь детям, для Флоранс было обливаться потом в одежде не по погоде. Вот и сегодня на ней шерстяная юбка, нелепая, когда ноги голые. Она надеялась, что мадам Гара даст на этот раз летние вещи, и хорошо бы ее размера. Именно для того, чтобы получить эту подачку, она и перешла на другую сторону проспекта.

Мадам Гара встретила ее, как всегда, приветливо.

– Как ты выросла!

Мало кто из взрослых способен начать разговор с ребенком с чего-нибудь другого.

– Ну, как дела в школе?

– Да так, нормально, – пробормотала Флоранс.

– Скромничает! – воскликнула мать. – Лучше всех учится, никогда ни одной ошибочки в диктанте не сделает! Флоранс у нас в семье самая умная!

– Садись, садись! – пригласила мадам Гара. – Пирог будешь есть? Мы тут как раз чай пили и болтали о своем, о женском.

Мадам Гара была либеральной хозяйкой. Она не ленилась вытащить чашки темного стекла ради прислуги – при условии, что чай будут пить на кухне. Жанин Мельвиль чувствовала себя здесь как дома. Она всегда тщательно укладывала волосы – и всегда одинаково, она непременно подкрашивалась, она сознавала, что от нее тут требуется меньше того, что она может, но что поделаешь, времена настали трудные. Она сумела преувеличить свою роль в доме, оказывая мелкие услуги, о которых ее никто не просил: отвечала по телефону так, как когда-то научили в школе секретарш, встречала гостей и приносила почту на посеребренном подносе, который сама же и раздобыла. Это позволяло ей гордо именовать себя экономкой и намекать, что с тряпкой она возится только потому, что хочет услужить бедняжке мадам Гара, не имеющей средств нанять еще и уборщицу.

– Я как раз говорила Николь… Надо же, совершенно из головы вылетело, о чем же это я рассказывала Николь!

Жанин хихикнула, довольная тем, что ей удалось дважды назвать хозяйку по имени. Вот вам и доказательство, что мадам Мельвиль тоже вполне достойна коттеджа с кирпичным мангалом в дальнем конце сада! Ее место не там, по другую сторону проспекта Генерала Леклера, ее место всегда было не там. Если бы только Дени мог признать эту ошибку! Но нет, она не начнет снова себя изводить теперь, когда почти что на «ты» перешла с Николь Гара. Еще немного – и все наконец-то изменится, теперь она нисколько в этом не сомневалась.

– Смотри, это все для тебя, – сказала мадам Гара, показывая Флоранс два пластиковых пакета. – Нет-нет, не надо благодарить! Я очень рада, что все это еще послужит, а не окажется в мусорном баке.

Флоранс поджала пальцы ног в беленьких носочках, ее собственных, чистеньких, только сегодня в первый раз надетых.

– Юбки, конечно, придется ушивать, – вмешалась Жанин. – Она куда тоньше Анн-Лор. В точности как я в ее возрасте.

– Вы были худенькая? – удивилась мадам Гара, нисколько не боясь обидеть прислугу.

– А кто бы меня выбрал «мисс Пуату- Шаранта», если б я не была как статуэточка? Цельный купальник ничего не скрывает, особенно когда к нему еще и туфли на каблуках высотой в двенадцать сантиметров. И уж поверьте, я победила безо всякого труда!

Флоранс съежилась на стуле. Мама снова взялась мусолить единственную славную страницу своей биографии, а мадам Гара, хоть и знала эту историю наизусть, просто- таки впитывала каждое слово. Вот только девочке очень не нравилось, какое у нее при этом лицо.

– Неужели я никогда не показывала снимки? Хорошо бы вы как-нибудь зашли к нам на аперитив, заодно и посмотрели бы, у меня целый альбом с конкурсами. Что за ножки у меня были тогда! А зубки-то! Самые красивые во всем моем родном Пуату! Мне еще тогда не поставили мост…

Глаза Жанин при упоминании о былой красоте затуманились, и она, отставив мизинец, глотнула чаю.

– Да вы и сейчас очень даже ничего, – подала голос мадам Гара, побуждая тем самым бывшую «мисс Пуату-Шаранта» продолжать рассказ.

– Ну, теперь-то я уже не первой молодости. Да и растолстела. Заботы, дети, что тут говорить, вы ж и сами знаете, как оно бывает.

– Мне ли не знать! – вздохнула мадам Гара, у которой в списке обязательных дел значились два пункта: еженедельные занятия теннисом и ежемесячно – перманент.

– Ох, уж до того обидно!… Как взгляну на витрину с моими кубками, так и подумаю: а ведь могла бы стать актрисой. Ведь пять раз побеждала, пять раз! Первый раз – в двенадцать лет, я тогда была мажореткой. Вот видишь, Флоранс, как раз в твоем возрасте! И ты, если бы захотела, могла бы пойти по стопам матери. Чего молчишь?

– Может быть, Флоранс несколько… замкнута, сосредоточена на своих переживаниях? – заступилась за девочку мадам Гара.

– Это уж точно, кроме своих книг, она… Да и потом, талант ведь не всегда передается по наследству, а?

Флоранс покраснела. Она слишком тощая, слишком долговязая, матери за нее стыдно. Еще сильнее съежившись на стуле, она уставилась на свои носки. Они такие новенькие, посмотришь на них – и соберешься с силами, чтобы не заплакать. Она вообще сюда пришла только для того, чтобы помочь матери: Жанин одной не унести никому больше не нужные обноски. И она старалась выполнять это унизительное дело с достоинством, на какое только способен человек в двенадцать лет. А теперь мама все испортила, в очередной раз припомнив свою судьбу несостоявшейся старлетки… Недоставало еще двух заключительных фраз, последних поворотов трогательного романа. Флоранс ждала их как сигнала: сразу после этого можно возвращаться домой. И боялась их услышать: вдруг и сама вляпается заодно с матерью, выставившей себя на посмешище!

– А потом этот утюг, поставленный на «лен». И вот мое левое бедро навсегда суродовано…

Жанин умолкла и опустила глаза: затертым, заученным движением она словно требовала почтить минутой молчания память усопших грез. Мадам Гара с трудом удержала рвущийся с губ испуганный возглас. Флоранс в который раз задумалась над тем, как это можно суродоватъ бедро. Жанин сложила руки на объемистом животе и, философски подойдя к собственной печальной истории, вывела из нее мораль:

– Главное в человеке – красота внутренняя.

– Очень хорошо, что вы это понимаете, – одобрила мадам Гара. – И потом, у вас же есть дети, а дети приносят столько радости… Да, кстати! Флоранс, детка, поскольку твоя мама говорит, что ты очень хорошо учишься, тебе полагается награда. Хочешь в воскресенье пойти с Анн-Лор на концерт?

– На концерт? – переспросила Флоранс.

– Ну да, на концерт. Ты что, никогда не бывала на концертах? Я записала Анн-Лор в молодежное музыкальное общество, это дополнительное образование, и там устраивают концерты. Обычно моя дочь ходит туда со школьной подругой, но сейчас у той, к сожалению, свинка, а билеты вернуть нельзя. Так что, если хочешь воспользоваться случаем, запомни: концерт состоится в Центре Поля Элюара, начало в три. По-моему, будут играть на скрипке. А может, на пианино. Да в общем, какая разница! Выйдешь в свет, будет повод надеть красивое платье.

Флоранс покосилась на пластиковые пакеты, раздумывая над тем, сунула ли туда мадам Гара что-нибудь подходящее для такого выхода в свет.

Чуть позже, идя между коттеджей по изнемогающей под тяжестью глициний улице, Жанин на ходу приплясывала.

Николь, прощаясь, ее поцеловала! А она в ответ прижала хрупкую хозяйку к своей материнской груди!

– Видишь, мы с ней почти что на равных! – ликовала Жанин, стараясь убедить дочку. – Никогда не поздно подняться по социальной лестнице. Только представь себе любую богачку в уборной – и сразу поймешь, что мы ничем друг от друга не отличаемся.

– Если мы ничем друг от друга не отличаемся, к чему тогда подниматься по социальной лестнице!

– Хватит умничать! Начиталась своих книжек – слишком уж ты много читаешь. Хотя… и правильно делаешь, читать полезно для общего развития, для культуры. А культура придает элегантность. Читать – это все равно как сходить на концерт. Надо же, ты ведь теперь подружишься с дочкой Гара, а она ходит в школу Святой Марии, и у них там темно-синяя форма и все такое! Надо выбрать тебе какой-нибудь такой наряд на воскресенье…

Лучше умереть, чем идти в старом платье Анн-Лор, подумала Флоранс.

– Посмотрим в «Monoprix», может, там найдется что-то подходящее по сходной цене, – предложила Жанин.

На другой стороне проспектаГенерала Леклера солнце палило куда яростнее. Флоранс и Жанин миновали школьный комплекс Дени Дидро, четыре низких здания на плешивых лужайках, по одному для каждой ступени обучения. Флоранс поднялась уже на третью, а конца-краю унылой равнине детства и отрочества все еще не было видно. Ручки пластикового пакета прилипли к взмокшей ладони, мыски белых носочков, там, где в них упирался большой палец, посерели. Мелкие горести.

Лифт корпуса «Б» в проезде Мопассана опять сломался. Жанин и Флоранс поднимались на пятый этаж пешком, мать – отдуваясь, дочь – скорее довольная тем, что не надо утыкаться носом в непристойные картинки, выцарапанные на металлических стенках. На площадке третьего этажа вокруг вспоротого пакета виднелась засохшая молочная лужица.

– Два дня как напакостили здесь, – не прерывая восхождения, ворчала Жанин, – и хоть бы кто подумал вытереть! Всем задницу лень согнуть!

Флоранс бегом пробежала последние два этажа, подметки ее сандалий звонко щелкали по крапчато-серым ступенькам. Четыре пролета, по шестнадцать ступенек в каждом, она каждый раз их пересчитывала и радовалась тому, что над ними уже никто не живет. У двери она оказалась раньше матери, отперла своим ключом. Отец сидел в гостиной – как она его оставила, уходя к мадам Гара, так и не сдвинулся с места. Равнодушный к жаре, от которой плавился линолеум, он ни теплой фуфайки не снял, ни шторы не опустил. Дени Мельвиль устало улыбнулся любимой дочке. Флоранс выключила телевизор, вынула у него из рук спицы, с которых свисали сорок сантиметров шарфа платочной вязкой, спрятала вязанье за диванную подушку и положила отцу на колени раскрытую книгу.

– Папа работает! – сказала она входящей в комнату матери.

Жанин, пожав плечами, бросила к ногам мужа сумку с вещами:

– Одежки для нашей девочки! Раз уж кто-то не способен прокормить семью, приходится жить подаянием.

Флоранс скрылась в комнате, боясь, как бы и ее не замарало унижение, которое испытывал отец.

– А ты что здесь делаешь? Отдавай сейчас же кукол!

– Ты в них никогда не играешь! – заупрямился Венсан.

Папа вяжет, пятилетний братишка играет в девчачьи игры – да где ж в этом доме мужчины? Ну вот, опять он взял мои книги, чтобы построить дом для кукол. Флоранс решила не злиться – день слишком жаркий.

– Книги трогать нельзя, – только и сказала она.

– А почему мама кричит? Фло, я боюсь! – захныкал малыш.

– Не бойся, дружок, и не лезь в их дела, взрослые сами разберутся!

Флоранс обняла брата. Ей казалось, он страшненький, и пахнет от него всегда противно, но она его жалела. Если Венсан болтается тут, то ведь только из-за того, что деваться некуда – он спит на диване в гостиной. А чужие вещи хватает, потому что у него, считай, нет собственных игрушек. Братишка Флоранс родился как раз в тот день, когда матери исполнилось тридцать, и ее такой подарок не сильно обрадовал. Отец же с тех пор нет-нет да и отпустит шуточку насчет чудес Духа Святого. Наверное, и сейчас ссора за стенкой разгоралась по той же причине.

– Кукол можешь оставить себе, – предложила Флоранс, видя, как сморщился от страха Венсан. – Но с книгами надо обращаться аккуратно. Они библиотечные.

И в животе у нее что-то тоскливо сжалось. Давным-давно надо было вернуть «Трех мушкетеров» и «Черный тюльпан», но она потеряла «Край, куда никогда не доедешь» и с тех пор не смела показаться в библиотеке. Она преступница, она украла три книги и теперь навеки лишилась доступа в светлые читальные залы, где, устроившись на обтянутых оранжевым трикотажем пуфах, можно было вволю надышаться запахом бумаги, с каждой страницей все дальше уходя от родительских ссор, поношенных вещей, безобразных улиц.

– Ты куда?

– Думочку свою возьму.

– Тебе что, так хочется посмотреть, как родители грызутся?

Говори, не говори – Венсан уже вышел из комнаты… Флоранс растянулась на постели, заложив руки за голову. Еще четыре дня – и она впервые в жизни пойдет на концерт. Она не представляла себе, как это будет, представить трудно, но догадывалась, что услышит настоящую музыку, такую, какую иногда передают по радио. Родителям она кажется нестерпимо скучной, а потому они сразу же выключают приемник. Она однажды слушала такую музыку через наушники в музыкальном отделе библиотеки и почувствовала тогда разом и печаль, и счастье. Чувство оказалось тягостным, она не старалась ни вернуть, ни понять его. Когда родители перестанут наконец лаяться друг с другом, мама, может быть, вспомнит про свое обещание. Новое платье, по крайней мере, дает основание радоваться тому, что идешь на концерт.

– Возьми! Мама велела тебе разобрать это барахло.

Венсан приволок оба пластиковых пакета с обносками.

– Они все еще живы?

– Кто?

– Родители.

– Ну, папа курит на балконе, мама красит ногти.

– А жаль!

Мальчик в негодовании вытаращил на сестру глаза, но не посмел спросить, чего ей жаль. Флоранс вытряхнула вещи из пакетов. От смятой одежды повеяло запахом чужого дома, чужой жизни. Эти тряпки влекли к себе, но прикасаться к ним было противно, они пробуждали, как та музыка, противоречивые чувства. Флоранс высунулась из окна и одну за другой побросала вниз старые одежки Анн-Лор. Сверху они выглядели куда красивее – увядшие цветы на асфальтовой дорожке.

– С ума сошла, – спокойно заметил Венсан.

– Когда-нибудь я отсюда уеду, – прошептала Флоранс.

– А меня с собой возьмешь?

– Отстань!

Флоранс подобрала с пола последнюю блузку. Ну конечно – пуговицы срезаны, все до единой, слишком красивые были для того, чтоб и их отдать. Девочка потрогала обрезки ниток: интересно, кто из них, Анн-Лор или Николь Гара, нанес ей это оскорбление? Содрала присохшую корочку на руке и стала аккуратно прикладывать ткань к свежей царапине – теперь на месте каждой пуговицы появилось пятнышко крови.

– С ума сошла! – завороженно глядя на сестру, повторил Венсан.

– Знаю, – отозвалась Флоранс.

Она сняла носки, совсем уже не нарядные после целого дня. Нашла в ящике комода, под трусиками, еще одну пару.

Новенькие, с неразглаженной складкой и картонкой, удерживавшей их вместе. Флоранс приложила носочки к щеке и улеглась на кровать. Родители в соседней комнате снова принялись орать друг на друга.

Признание

Анне-Луизе и Жаку

– Как ты познакомилась с папой?

Некоторые дети задумываются о том, что было до их рождения. А кто-то, похоже, долго верит, что родители появились на свет одновременно с ним. Адриан – любопытный человечек, которому интересны другие жители Земли. Он хочет знать, как было дело, и его вопрос заставляет Флоранс перебирать воспоминания, как пролистывают, с усмешкой или растроганно, альбом со старыми фотографиями.

За столом их было семеро, но Николя никого, кроме нее, не видел. Флоранс. Цветочное имя, которым наделили светлый солнечный лучик. Друзья-сводники пригласили для него какую-то Наташу – русскую, как и он сам, и, разумеется, незамужнюю. Флоранс тоже была одинока, но она только-только развелась после подлого предательства со стороны первого мужа (он же – первая любовь) и считала, что рана еще слишком свежа, для того чтобы снова принимать участие в брачных играх.

В тот вечер она рискнула надеть блекло-зеленое хлопчатобумажное платье – она, с ее цветом лица, могла себе и не такое позволить. Николя волновала негладкая кожа ее плеч. Он не вслушивался в то, что она говорила, он начинал таять от одного лишь звука ее звонкого голоса, а стоило ей лукаво взглянуть – и его бросало в дрожь. Ближе к концу ужина он настолько расклеился, что испугался – уж не заболевает ли. Но к десерту вполне оправился, отыскав причину недомогания: он на всю жизнь полюбил Флоранс, с которой едва успел познакомиться.

Она продиктовала свой номер телефона, но его собственный записывать не стала. Молодой человек показался ей ничем не примечательным, достойным разве что дружелюбной насмешки, не более того, хотя, правду сказать, ее любопытство было задето тем, что он недвусмысленно предпочел ее сидевшей с ним рядом роскошной матрешке.

Через день Николя пригласил Флоранс поужинать. На этот раз она хорошенько обдумала наряд и похвалила себя за это, увидев, в каком изысканном ресторане Николя заказал стоявший поодаль от других столик. Ресторан был оформлен в колониальном стиле, и все блюда здесь готовили на основе чая. Им принесли два бокала шампанского. Флоранс подумала, что это уж слишком.

Они чокнулись, обменявшись вполне невинными пожеланиями. Наедине с незнакомым мужчиной Флоранс оробела, утратила обычную язвительность. Когда им предложили меню, она с облегчением уткнулась в свое.

– Флоранс, мне надо сказать вам нечто в высшей степени важное.

Николя говорил, как в тех книгах, по которым учил французский.

– Я с первого взгляда понял, что вы – моя любимая женщина на всю жизнь.

Флоранс спряталась за раскрытым меню, но названия блюд она разбирала с трудом. Николя тем временем заговорил о совместной жизни, о браке.

«Морской черт, сваренный в белом чае с южных склонов Гималаев». Ну, насчет южного склона, конечно, не проверить, но до чего же здесь хорошо пахнет! Там, за стойкой, чай со всего мира, и парни в льняной униформе так ловко этими черными лаковыми коробками жонглируют… А над крахмальными скатертями от чугунных чайников поднимается пар… Флоранс отметила женственную утонченность обстановки.

– Флоранс, вы не отвечаете, но я знаю, что вы слышали мои слова! – продолжал Николя. – Ну хорошо, вы уже выбрали, чего бы вам хотелось?

Он посоветовал заказать утиное филе с «дарджилингом» и больше ни словом не обмолвился о своих чувствах, – по всей видимости, его признания на этом и закончились. Ел он с большим аппетитом и очень мило ворчал из-за того, что Флоранс едва прикоснулась к своей порции.

Подкрепившись, он стал подробно отвечать на вопросы, которые, по его мнению, вправе была задать молодая женщина, хотя она и безмолвствовала. Не утаил, какая блестящая карьера перед ним открывается, поделился желанием создать семью, рассказал о родителях, оставшихся в России, поговорил о своей аллергии на синтетику – сразу сыпью покрывается, о своей неприязни к гомеопатии и астрологии. Все это было несколько занудно и утомляло, но изъяснялся он очень грамотно, четко, словно пришел наниматься на работу. Флоранс тем не менее оставалась настороженной и, не переходя в наступление, в любую минуту готова была дать отпор. Она пока не верила в то, что Николя сумеет ей понравиться, и опасалась, как бы он не начал торопить события. Конечно, сейчас разговор вполне безопасный, но признание-то уже прозвучало! Как поступить, если он возьмет ее за руку и захочет поцеловать? Она его оттолкнет, да, оттолкнет, потому что она – не из тех женщин, которых с легкостью можно добиться.

Они благополучно добрались до десерта, и ничего такого не произошло. Флоранс стало ясно, что на самом-то деле она ждала от Николя нового проявления нежных чувств. Может, она завалила экзамен? Вот не сумела же скрыть скуки, когда он рассказывал о том, как в выходные занимался подводным плаванием в Красном море! С тех пор как после одиннадцати лет брака, казавшегося ей безупречным[10], муж ушел к женщине старше ее, Флоранс несколько утратила уверенность в себе, и нечаянные радости, которые принес первый опыт незамужней жизни, обрести снова эту уверенность не помогали.

За кофе она перехватила изголодавшийся взгляд Николя и поняла, что нимало не утратила привлекательности. Надо все время об этом помнить, чтобы придать себе смелости на случай, если она еще кого-нибудь встретит.

С той минуты, как Флоранс подтвердила, что у нее никого нет, Николя больше не проявлял по отношению к ней ни малейшего любопытства. Не от недостатка интереса – просто ему казалось, будто у него вся жизнь впереди для того, чтобы узнать эту женщину поближе. Флоранс, смущенная всем происходящим, изводилась неотвязной мыслью о том, не блестит ли у нее нос под слоем тонального крема, и предпочитала разговор не поддерживать. Собственно, она почти не слушала, хотя и поддалась обаянию хрипловатого голоса с едва приметным русским акцентом, а запах корсиканского солнца, исходивший от Николя при каждом движении, слегка кружил голову. Покончив с изучением сначала собственной тарелки, затем собственных пальцев, разгладив на скатерти все воображаемые складки до единой, она наконец подняла голову. И увидела перед собой очень красивого парня.

Николя отвез Флоранс домой. Он остановил машину у подъезда и, не выключая мотор, завершил этот вечер пылким рукопожатием.

– Спасибо, – сказал Николя. – Все было чудесно.

– Это мне следует вас благодарить, – ответила Флоранс, позволив ему задержать ее руку в своей еще на пару секунд.

– В общем…

Он наклонился к ней, и Флоранс понадеялась, что придется уклониться от поцелуя, но Николя оказался истинным джентльменом.

– У вас есть неделя, – шепнул он ей на ухо.

– На что у меня есть неделя? – отодвинувшись, переспросила Флоранс.

– На то, чтобы решить, согласны ли вы стать моей на всю жизнь. Я позвоню в пятницу. От вас требуется только одно – сказать «да» или «нет». Скажете «нет» – больше никогда обо мне не услышите. А если ответите «да», – приглашаю вас к себе на выходные. С тем чтобы познакомиться поближе.

Это было самое странное предложение из всех, какие когда-либо делали Флоранс, и именно потому она его приняла.

Прошла неделя, Николя признаков жизни не подавал. Флоранс никому ничего не рассказала, даже Элизе и Каролине. Она боялась услышать мнение подруг – зачем ей их насмешливые комментарии насчет попытки Николя приобрести ее скромную особу со всеми потрохами? – или, еще того хуже, увидеть, какое скорбное выражение появится на их лицах в том случае, если они не пожелают хоть сколько-нибудь поверить в ее историю. Чем больше проходило времени, тем усерднее Флоранс убеждала себя, что плохо поняла Николя или преувеличила то, что он сказал. В пятницу с утра она с удивлением обнаружила, что места себе не находит, кружит по комнате в ожидании звонка. А ведь она твердо решила ответить «нет». Кто его знает, вдруг Николя решится повторить свое предложение, нельзя, чтобы до этого дошло, надо навсегда его отвадить. Может быть, она упустит случай завязать чудесные отношения, вот только нельзя ей сойтись с человеком, не открыв ему некоего маленького, но постыдного секрета. Только

Франсуа об этом знал. Она еще не готова довериться другому мужчине.

Потом Флоранс с головой ушла в работу. В полдень наскоро чего-то перехватила вместе с Элизой, которая нашла, что подружка выглядит подозрительно- уж слишком она сияет в этот пасмурный день, с чего бы…

К шести часам вечера Флоранс уже вернулась домой. Николя не звонил. Она приняла ванну, затем оделась и накрасилась так тщательно, как обычно не делают ради ужина наедине с собой. Мобильник все время лежал рядом.

В половине восьмого наконец-то раздался звонок. Флоранс с излишней поспешностью схватила трубку, тихонько твердя «нет! нет! нет!», чтобы придать себе смелости.

– Добрый вечер, это Николя. Ну так что, да или нет?

– Да.

Флоранс не успела разобраться в том, какой психологический ход заставил ее высказаться против собственной воли, – Николя ждал внизу.

Она наспех побросала в чемодан какие- то вещи, возбужденная, как будто ее впервые пригласили на пижамную вечеринку.

Столик был заказан в модном сицилийском ресторане. Официантами тут наняли пакистанцев, они говорили на импровизированном – кулинарном – итальянском. Забавно. Николя лучился счастьем и осыпал Флоранс комплиментами. Посреди ужина он перестал обращаться к ней на «вы». За десертом погладил по щеке. Флоранс была поглощена собственными мыслями: ей нравилось, как все складывается, она убедилась, что по-прежнему привлекательна, но возможное продолжение сегодняшнего ужина ее тревожило.

«Господи боже мой! Да как же я ему об этом скажу?» – маялась она.

С тех пор как ушел Франсуа, в ее жизни не было ни одного мужчины, и отчасти – как раз из-за ущербности, в которой она не решалась признаться.

– Тебя что-то тревожит?

– По-моему, все происходит слишком быстро, тебе так не кажется?

– Я дал тебе неделю на то, чтобы решить. И потом, я ведь не думал… В общем, хочу сказать, что не намерен на тебя набрасываться, словно дикарь. Мы можем дать себе побольше времени на то, чтобы познакомиться.

Более галантным быть просто невозможно!

«И все равно, – терзалась Флоранс, – если наши отношения зайдут дальше, мне придется сказать ему об этом».

В конце концов она себя уговорила. Пока ее чувства к Николя не слишком разгорелись, ставка остается невысокой. Можно и рискнуть, не страшно, если она его заденет или покажется ему нелепой. Не смертельно. Он это переживет. Она тоже. Надо же как-то выбираться из дурацкого положения, а то Николя уже говорит с ней так, будто им всю жизнь предстоит прожить вместе.

Николя, с виду совершенно спокойный, отпер дверь и пригласил Флоранс в свою четырехкомнатную квартиру, обставленную словно замок. Дорогая антикварная мебель тянулась ввысь, упираясь в потолки, терялась среди изобилия ковров.

– Обожаю барахолки, – признался Николя. – И обожаю по воскресеньям обедать на блошином рынке. Сосиски с жареной картошкой у Жермены – и я счастливейший из людей!

Очко в его пользу, подумала Флоранс, настрадавшаяся от заполненных работой выходных бывшего мужа.

– Вот твоя спальня, – сказал Николя. – Ванная напротив. Располагайся с удобствами, у меня есть своя.

Он вел себя, как любезный хозяин, принимающий давнишнюю подругу. Несмотря на все свои колебания, Флоранс почувствовала себя слегка этим уязвленной. А в голове ее билась все та же мысль: она не сможет лечь с ним в постель, пока не признается в своем чудовищном изъяне.

– Спокойной ночи, любимая женщина! – произнес Николя без малейшей иронии.

Поцеловал ее в лоб, повернулся и ушел.

На подушке ее постели лежали три веточки лаванды. На покрывале – кусок мыла и три пушистых полотенца, приглашавшие к омовению.

Флоранс пересекла коридор и закрылась в ванной. «Ну и дела!» – повторяла она про себя. До чего трогательна эта его доброжелательность, как тактично он ее принимает… А как рассказывал, что не может и дня провести без того, чтобы не случилось хотя бы одной удивительной минуты! Такой драгоценностью мог стать бокал хорошего вина, а мог и великолепный пейзаж на другом конце света… Да, он умеет делать жизнь прекрасной. И возможность разделить эту жизнь с ним кажется заманчивой…

На полочке над умывальником Николя приготовил для нее флакон духов в белой с золотом коробочке. Духи Флоранс – она не говорила ему, какими душится, – он сам распознал. Флоранс была до того этим тронута, что ей захотелось немедленно постучаться к Николя. Но вместо этого она надела ночную рубашку, тихонько открыла дверь ванной и, крепко зажав в левой руке предмет своего позора, украдкой пробралась в собственную спальню.

Посреди комнаты стоял Николя. Господи! Он не мог бы сильнее ее ошеломить, даже если бы предстал перед ней совершенно голым.

– Вот это да! – пробормотала она, оглядев его с головы до пят.

И залилась краской, а потом неудержимым смехом. Николя, державшийся более чем достойно в едва прикрывавшей зад футболке, даже попятился.

– Вот это да! – уже громче повторила Флоранс, теперь уже не сводя глаз с ног хозяина дома.

– А, это… – смутился он. – Я не знал, как тебе сказать, вот и… Теперь ты знаешь мою маленькую тайну. И как тебе кажется, ты сможешь жить с человеком, который с сентября по май не может уснуть без пары белых носочков?

Поскольку Флоранс молчала, едва удерживаясь от слез, он весело прибавил:

– Я их не снимаю, даже когда сплю совсем голый! Понимаю, это выглядит ужасно, но готов спорить, что тебя подробности такого рода не остановят.

– Да это самое лучшее из всего, что ты мог мне о себе рассказать! – воскликнула Флоранс, бросаясь ему на шею. – О, Николя! Я уверена: мы будем совершенно счастливы вместе.

А когда Николя привлек ее к себе, она наконец разжала левую руку, и на пол выпали два смятых, притиснутых один к другому белых носочка.

Учительница

Я должен рассказать вам о том, как Эльвира сделалась моей лучшей подругой. О, я знаю, дружбу между мужчиной и женщиной часто истолковывают неверно, строят всякие догадки и в конце концов все запутывают. Вот потому мне и надо рассказать эту историю с самого начала.

По-моему, я был здесь единственным отцом. Нам пришлось подняться на три этажа по лестнице, украшенной детскими рисунками и плакатами о профилактике вшивости. Отдуваясь, я представлял себе крестный путь моего сына, вынужденного ежедневно восходить на эту Голгофу детского познания, сгибаясь под непомерной тяжестью ранца. Матери, послушно выстроившись гуськом и во все глаза рассматривая тюрьму, где томятся их крошки, потянулись за учительницей.

Теперь не говорят «учительница». Теперь говорят «школьный преподаватель», и это звучит куда хуже, особенно если речи идет о женщине. Что сталось бы с маленьким Николя[11] у Семпе-Госсини без его учительницы?

Я – уже большой Николя – сижу на первой парте. Учительница, то есть школьный преподаватель… педагог начальной школы… предложила нам сесть за парты наших детей. Мам это привело в восхищение, и они без зазрения совести принялись шарить в ящиках.

– Ваш-то до чего хорошо уже пишет! Господи, а мой такую грязь развел в тетрадках!

– Ай-ай-ай, да-да, в самом деле! Вам стоило бы показать ребенка логопеду.

Что до меня, я, разумеется, не позволил себе нарушить неприкосновенность школьной жизни моего Адриана. Не для того пришел. Если я ничего не напутал, нас собрали, чтобы ознакомить с тем, какими основными навыками должны овладеть наши дети, а после этого мамы-общественницы обещали устроить безалкогольный фуршет.

Мои колени упирались в ящик, спинка стула, рассчитанного на шестилетнего ребенка, больно давила на поясницу. Я пытался влезть в шкуру мальчика, каким когда-то был, но вспоминалась только беззубая улыбка, та самая, какая во всех уголках земного шара символизирует гордость умением читать. Госпожа школьный преподаватель, о которой Адриан рассказывал не иначе как начиная со слов «а вот моя учительница…», предложила нам воспользоваться той же привилегией по отношению к ней, какая предоставлена нашим детям, и называть ее Мари-Роз.

– Это живой и приятный класс, – сообщила нам Мари-Роз. – Но к сожалению, не слишком однородный. Трое из двадцати пяти детей уже умеют бегло читать, а у десяти есть кое-какие навыки.

Готов был спорить – каждая мама подумала, что ее-то ребенок точно входит в первую тройку.

– И это создает проблему, поскольку, если они не обучались по полуслоговому методу, у вышеупомянутых тринадцати учеников будут большие трудности с орфографией. Так что я прошу вас не выполнять работу педагогического состава, пусть даже вы и желаете, в чем я нисколько не сомневаюсь, сделать как лучше…

– Эту Мари-Брюкву, наверное, учили читать валовым методом!

– Простите?

Соседка по парте, наклонившись ко мне, произнесла свою довольно хамскую реплику почти вслух.

– Простите, что вы сказали? – повторил я, оторопев.

– Вот! – ответила она, показав на прикрепленный к стене листок бумаги, на котором оранжевым фломастером была написана следующая фраза: «Натан праглатил барабан».

– Извините, Мари-Роз, – с самой обольстительной улыбкой поинтересовалась моя соседка. – Кто из детей написал эту фразу?

– Но… это сделала я, мадам. Вы – мама…

– Как раз Натана. Мне кажется, в этой фразе есть орфографические ошибки. Вам следовало написать «проглотил», через два «о».

Мари-Роз растерянно уставилась на стену.

– Вы думаете? Как бы там ни было, главное, чтобы дети научились отчетливо произносить слог «ан» и усвоили понятие рифмы. Орфографией мы будем заниматься намного позже, может быть, даже и не в этом учебном году.

– Ну и дурища! – прошептала моя соседка. – Хорошо еще, что у нее пузо на нос лезет. Если нам хоть чуть-чуть повезет, вместо нее придет кто-нибудь поумнее.

Я не нашелся что ответить и только лицемерно улыбнулся. Сам бы я никогда не заметил ошибки и толком не понял, в чем дело. Но меня оправдывает происхождение, французский язык мне не родной.

В этот момент со всех сторон зашикали, а Мари-Роз помахала рукой, стараясь нас утихомирить, как будто мы ее ученики. Мне трудно было сосредоточиться на объяснениях, хотя объясняла она терпеливо, отчетливо выговаривала каждый слог и все повторяла по сто раз. Я старался хоть что-то записывать, поскольку Флоранс вполне могла потребовать отчета. У жены совещание, и она чувствовала себя виноватой, раз не смогла явиться на первое же родительское собрание в классе старшего сына. Должен же я был ее хоть чем-то утешить!

Когда речь зашла о «жизненном опыте» детей, из которого Мари-Роз намеревалась извлечь пользу, создав «зоны обсуждения», моя соседка хихикнула.

– Нет, надо же, какая чушь! Все, с меня хватит, наслушалась, пойду!

Молодая женщина и в самом деле намеревалась встать, а я совершил безрассудный поступок: схватил ее за руку и заставил сесть на место.

– Хорошо! – с улыбкой покорилась она. – Только разбудите меня, если засну!

И только тут я, ободренный раскованностью соседки по парте, в первый раз на нее посмотрел. Она была… она мне страшно понравилась! Маленькая, тоненькая, с двумя длинными темными косами, веснушками, серыми глазами и зуб с щербинкой. А главное – она совершенно не походила на мать семейства. И пахло от нее ландышами, как от девочки, которую я когда-то любил в России.

Сидя за тесной партой, мы то и дело задевали друг друга локтями, стукались коленками и вскоре перестали извиняться.

– Вопросы есть? – осведомилась Мари-Роз.

Наступила пауза, потом одна из мам все-таки решилась:

– Я – мама Матильды. У моей дочери небольшая дислексия, и я хотела узнать, не могли бы вы посадить ее за первую парту и давать ей задания, приспособленные к особенностям девочки…

– Если каждый будет говорить о своих личных проблемах, мы никогда не закончим! – тут же взъелась на маму бедняжки Матильды какая-то мегера.

– А главное, не скоро упьемся апельсиновым соком! – усмехнувшись, шепнула мне соседка.

– Папа и мама Натана хотят что-то сказать? – обернувшись к нам, спросила Мари-Роз.

Я хотел исправить ошибку, но, услышав ответ соседки по парте, лишился дара речи.

– Мы как раз говорили о том, что с человеческой точки зрения было бы неплохо, чтобы наш сын общался с не совсем полноценными детьми.

Мари-Роз приподняла бровь, ожидая продолжения, но продолжения не последовало.

– Ну… да… Но к сожалению, у нас в школе ни одного такого нет. То есть я хотела сказать – к счастью. Все дети нормальные.

– Ах, простите! Но мне показалось, будто с Матильдой не все в порядке!

Мари-Роз покраснела, маму Матильды перекосило, а я злобно уставился на собственные ногти. Неугомонная девчонка, сидевшая радом со мной, проделала это нарочно!

После нескольких скучных вопросов, заданных мамами, которым хотелось не столько услышать ответ, сколько произвести на учительницу хорошее впечатление, нас пригласили перейти к застолью в дружеской обстановке. Теплая безалкогольная сангрия в пластиковых стаканчиках.

– Меня зовут Эльвира! – сказала мама Натана. – А вас?

– Николя. Откровенно говоря, очень глупо было выдавать меня за отца вашего сына. Как мне теперь выпутываться?

– Вы что, думаете, Мари-Редиска об этом вспомнит? Вполне достаточно на следующее собрание отправить вашу жену.

По мне, лучше бы Флоранс никогда не узнала о том, как я не признал себя отцом нашего сына при первой встрече с его учительницей!

– Она что-нибудь говорила про Адриана? – спросила Флоранс, едва я вошел в квартиру.

– Она сказала, что он гений и что в следующем году может держать экзамен на бакалавра.

– Нико, не валяй дурака! Давай рассказывай!

– Учительница набросала в общих чертах план обучения основным навыкам и воспитания самостоятельности…

Начиная с этого места, пошла чистая импровизация. Флоранс ловила каждое мое слово.

Мы снова увиделись с Эльвирой в ближайшую субботу, поскольку Натан пригласил Адриана на день рождения. Я предложил отвести туда сына.

– Адрес точно знаешь, малыш?

– Ну, пап, он же написан вот здесь, на приглашении! Слушай, какой же у Натана красивый дом!

И в самом деле! Здание времен Директории, надежно спрятанное в глубине закрытого для въезда тупичка, а вокруг маленький французский садик. И это в самом центре Парижа!

– Ну входите же! Ты ведь Адриан, правильно? А вы…

– Николя!

– Ах да, простите!

Эльвира протянула мне руку. Я огорчился из-за того, что она забыла мое имя.

Круглый, словно шарик, мальчуган схватил Адриана и утащил в комнату, откуда доносились радостные вопли.

– Ну ладно… Я приду за мальчиком к шести, хорошо?

– Ой, да я же вас не гоню! Если вы любите шоколадные пирожные и бег в мешках, можете праздновать со всеми!

Эльвира сунула руки в карманы джинсов и смотрела на меня, задрав голову. Я догадался, что под белой рубашкой на ней ничего нет, и почувствовал, что краснею.

– Да я же пошутила! – поспешно прибавила она. – Вы уже вышли из того возраста, когда…

– Зато вы…

Я умолк, и она улыбнулась. Лента на одной косе была развязана.

– Я… А кофе будете?

– Не хотелось бы причинять вам беспокойство. У вас, должно быть, и без того хлопот полон рот: в доме толпа детей.

– Да что вы! Мой муж и наша няня – чемпионы мира по устройству праздников для маленьких разбойников.

– Ну, если ваш сын может десять минут без вас обойтись, не откажусь.

– Натан – сын моего мужа.

С этими словами Эльвира меня покинула, оставив одного в гостиной. Одна эта комната была размером со всю квартиру, ради которой я влез в долги на двадцать лет вперед. А двадцать лет – это намного больше половины возраста Эльвиры.

Мебель и картины говорили о незыблемости семейного дома; похоже, здесь по меньшей мере в течение двух веков ничего не трогали и не сдвигали с места. Удивительно, что такая юная женщина может жить в подобной обстановке!

– Боюсь, у меня опять ничего не получилось, – предупредила Эльвира, входя с дымящимися чашками.

И в самом деле – мне в жизни не доводилось пить кофе гаже этого!

Мы сидели рядышком на диване, так близко друг к другу, что я опасался, как бы не вошел муж. Эльвира несколько раз вставала встретить очередного гостя и, возвращаясь, садилась еще ближе ко мне. Под конец наши пальцы почти соприкасались, но разговор тем не менее был лишен всякой двусмысленности и не давал повода ни к каким кривотолкам.

Я узнал, что дом принадлежит семье Эльвиры на протяжении пяти поколений и что это, конечно же, сказочное наследство тяжким грузом легло на ее жизнь.

– Вы, наверное, думаете, будто я – бедная богатая девочка, – сказала она. – На самом деле у меня нет ни средств содержать этот дом, ни сил с ним расстаться, ведь всем моим родным по материнской линии как-то удавалось его сохранить.

Она тряхнула головой. О, как бы мне хотелось стать косой, задевшей при этом движении ее щеку.

– Вы позволите?

Не дожидаясь ответа, я завязал распустившийся бант. Она не отдернула голову, она серьезно ждала, пока я закончу, и нисколько не смутилась при появлении человека, который, как я понял, был ее мужем.

– Ты там справляешься, милый? Знакомься, это Николя, папа Адриана.

– Очень приятно. А я – Людовик, папа Натана. Послушай, Эльвира, не знаешь, где у нас ножницы?

– Мой муж, – только и сказала Эльвира, когда Людовик вышел из комнаты. – Он всю жизнь мечтал устраивать детские праздники, ну и зачем мне лишать его этого удовольствия.

– Тем более что Натан – не ваш сын.

– Зачем вы это сказали? Знаете, нехорошо так говорить…

– Но… вы же сами только что…

– Ладно, хватит об этом! Я вас не гоню, но вы правы, мне надо идти к ним, не то все дети подумают так же, как вы.

Я расстроился. Почувствовал себя слоном в посудной лавке. Надо же было лезть в то, что меня не касается, и делать неверные выводы. Мне было стыдно за свое поведение, и в конце дня я попросил Флоранс забрать сына.

– Долго же вы шли! Я уже начал волноваться.

– Мама Натана стала меня угощать, отказаться было невозможно. С ума сойти, что за дом! Я просто обожаю такие дома!

«Но у нашей семьи такого никогда не будет», – мысленно продолжил я.

Жена смотрела мечтательно, и мне почудилось в ее глазах сожаление, что она вышла замуж за такого неудачника, как я.

Вскоре Адриан с Натаном сделались неразлучными друзьями. Это означало, что они то и дело ссорились навсегда и мирились на всю жизнь. Нередко их мирные договоры скреплялись приглашением заночевать – то у нас, то у них. Как ни странно, Натану куда больше нравилась наша нелепая квартира, чем собственный просторный дом, так нравилась, что Флоранс пришлось поставить в комнате Адриана двухъярусную кровать.

Благодаря этой дружбе я часто виделся с Эльвирой, и через несколько недель мы с ней подружились, ничего не говоря Флоранс. Очень часто, проводив детей в школу, мы отправлялись в кафе. И пусть ни разу не просидели там больше четверти часа, эти разговоры урывками позволили мне постепенно узнать печальную историю ее брака.

Восемь лет назад родители Эльвиры погибли в автокатастрофе, возвращаясь на своей машине со званого ужина, где выпили столько, что полиция заподозрила двойное самоубийство. Эльвира, единственная дочь, унаследовала кое-какое имущество и дом, издавна принадлежавший ее семье. После выплаты налога на наследство у нее остались лишь стены, в которых она росла, но не осталось ни гроша на то, чтобы этот дом содержать.

– Вот тогда я и подумала о браке, – призналась она, съежившись на обитой кожзаменителем банкетке кафе «У ратуши». – Предложение Людовика пришлось очень кстати. Я навела кое-какие справки о его доходах, денег у него оказалось еще больше, чем можно было предположить, и я сказала «да». Только ради того, чтобы сохранить дом, который сумели спасти мои предки.

Я был, в общем-то, человеком, лишенным родины, и никогда ничем не обладал, кроме права ежемесячно выплачивать банку головокружительные суммы за слишком тесную квартиру, так что мне трудно было уследить за ходом рассуждений Эльвиры. В моих глазах она выглядела вовсе не продажной женщиной – скорее романтической героиней, этакой Скарлетт О'Хара, готовой принести любые жертвы ради того, чтобы сберечь клочок той земли, которая рано или поздно поглотит ее саму. Должно быть, мало радости любить такую женщину, и все же я мечтал отдать ей себя всего как есть, с потрохами.

Здесь необходимо сделать паузу и кое- что объяснить. Я люблю мою жену, я никого не люблю так сильно, во всяком случае, я люблю ее не меньше, чем чудесных детей, которых мы с ней произвели на свет. Я надеюсь состариться рядом с Флоранс. До сих пор я ей не изменял, хотя иногда и подумывал сходить налево. Правда, в тот единственный раз, когда я от мыслей чуть было не перешел к делу, судьба распорядилась иначе[12]. Ну и стало быть, я невольно сохранил ей верность, хотя само понятие верности представляется мне спорным. Я пообещал Флоранс всегда быть рядом, вместе с ней растить наших детей, любить ее и уважать и не нарушаю обещания, посмотрев на другую женщину или прикоснувшись к другой женщине. Я по природе своей любопытен, меня влечет тайна незнакомки, возбуждает новизна. Я готов отдаться недолговечной страсти, но не позволю ей разрушить мою семейную жизнь. Мы ведь, обзаводясь новыми друзьями, вовсе не предаем тех, что у нас были раньше? Не понимаю, чем то, что годится для дружбы, может как-то повредить любви.

Повторю: я желал Эльвиру и любил мою жену. Да, признаюсь, после восьми лет совместной жизни с прелестной Флоранс мне вдруг захотелось пройти по краешку. Если вы что-то имеете против, никто вас не заставляет слушать мою историю до конца. А если это не так, вам, должно быть, интересно будет узнать, что в обмен на свои деньги Людовик потребовал наследника и свободной любви вне семейного очага.

– И вы не ревнуете?

– С чего бы? Правила игры установлены с первого дня, и я их приняла.

– Как это – с первого дня? Простите, если проявляю бестактность, но вы хотите сказать, что… что у вашего мужа всегда были другие женщины?

Эльвира засмеялась, не успев отставить чашку.

– Ну вот, вся забрызгалась! – прыснула она. – Какой же вы смешной! Я вас обожаю!

Я не понял причин ее веселья, потому мне стало чуть-чуть обидно, зато как приятно было услышать, что она меня обожает…

– Что я такого смешного сказал?

– Ничего, – улыбнулась она. – Просто мой муж никогда не затаскивал в постель никаких женщин.

– Вы меня успокоили. Кто может соперничать с такой, как вы!

– У меня и в самом деле соперниц нет ни одной. Людовик предпочитает мужчин.

– О, я очень сожалею!

– Не стоит сожалеть о том, что так мало трогает меня саму.

Эльвира нисколько не опечалилась, но снова сделалась серьезной. Я впервые осмелился, потянувшись к ней через стол, взять ее руки в свои. Она рук не отняла, и ее сухие ладошки сжали мои пальцы. Этим все и ограничилось, разве что наши обычные пятнадцать минут растянулись почти на полчаса. Потом Эльвира убежала по своим делам, о которых я ничего не знал.

Снова мы увиделись только через две недели. Ни с того ни с сего она перестала отводить Натана в школу, и в довершение всех бед Адриан увлекся другим мальчиком.

Отношения между Эльвирой и Людовиком позволяли мне мечтать и надеяться, что свобода любви на стороне предполагалась обоюдная. Если следовать логике, никаких сомнений в этом быть не могло, но Эльвира тем не менее казалась мне очень одинокой. Во всяком случае, достаточно одинокой для того, чтобы в течение месяца каждое утро уделять немного времени новому знакомому. Отчего же потом все прекратилось? Меня беспокоило исчезновение

Эльвиры, я тревожился, не зная его причин, и мне еще сильнее хотелось сблизиться с этой женщиной. Я уже начинал строить планы, безуспешно расписывая сыну достоинства Натана, и даже подумывал добровольно влезть в родительский комитет, чтобы иметь повод обратиться к Эльвире, но тут вмешалось рождественское чудо. Оно и спасло меня, не дав выставить себя на посмешище.

В тот день я ушел с работы раньше обычного, чтобы купить подарок Флоранс. Как всегда, поздно спохватился, ничего не мог придумать и вот теперь бродил, замерзший и унылый, среди ярко освещенных витрин, ошеломлявших изобилием.

– До чего же мне надоели эти обязательные праздники! Что, тоже отбываете повинность?

Эльвира, в шубке и меховой шапочке, показалась мне совсем крохотной. Донельзя обрадованный, что пропажа нашлась, я расцеловал ее в обе щеки.

– Тысячу лет вас не видела!

– Соскучились?

– Не болтайте глупостей! Хотите, зайдем к нам, выпьем чего-нибудь?

Я колебался недолго и обрадовался, что принял приглашение, когда, войдя вместе с ней в безмолвный дом, узнал, что Людовик с Натаном уехали на выходные.

Она налила нам виски и присела на ручку кресла, в котором я расположился.

Полоска кожи, видневшаяся между краем ее пуловера и поясом юбки, оказалась у самых моих губ, и это было мучительно.

– Останетесь поужинать со мной? Я не очень хорошо готовлю, но вы могли бы мне помочь.

– К сожалению, меня ждет жена!

– Почему «к сожалению»? Вам повезло в жизни – вас ждут, без вас скучают, вас хотят…

– Да, но…

– Вы просто не понимаете! Я вот… совсем одна! Всегда!

– Но… Да вы плачете!

В один миг я стащил Эльвиру к себе на колени. Я не верил своему счастью. Она обняла меня, уткнулась лицом мне в шею, я гладил ее рассыпавшиеся волосы. Предвидя возможность перейти в наступление, я как можно незаметнее исследовал географию ее одежды, отыскивая препятствия в виде молнии или застежки лифчика. И одновременно придумывал отговорки, которые позволили бы мне, растворившись на несколько часов в тепле этого женского тела, внести хоть немного романтики в мое слишком мирное существование.

– Надо позвонить жене, – пробормотал я.

Эльвира оторвалась от меня и заставила себя улыбнуться:

– Ну конечно, она же будет беспокоиться, отчего вас так долго нет.

Я ждал не такого ответа и потому решил пойти ва-банк. Будь что будет!

– Собственно, торопиться некуда. Она не ждет меня так рано, – соврал я.

– Тогда я пошла к плите!

– Уже? – Я попытался ее удержать.

– Ой, Николя, как вы меня огорчаете!

– Чем же?

Она уже стояла, и я, оставшись сидеть, съежился под ее суровым взглядом.

– Скажите, ведь вы не из тех мужчин…

– Конечно, не из тех! – поспешно ответил я, понятия не имея, что, собственно, она имеет в виду.

– Вот и прекрасно!

Ее лицо разгладилось, и она позвала меня за собой. На мгновение у меня вспыхнула надежда, что мы перейдем в спальню, но пришлось довольствоваться просторной кухней в стиле хай-тек с освещением, как в морге.

– Может, сварить макароны? – предложила Эльвира.

– Отличная мысль. А у вас есть помидоры и чеснок? Я знаю рецепт совершенно замечательного соуса.

– Идет! У меня в холодильнике бутылка розового вина. Вот и устроим пир!

Все это было очень мило, но я рассчитывал совсем не на то. Нарезал помидоры теми же руками, которые только что пылали, прикасаясь к ее телу, раздавил несколько зубчиков чеснока, нагрел сковородку…

За все это время в поведении Эльвиры не проявилось ничего такого, что позволяло бы надеяться на новое сближение. Ее спокойствие меня возмущало. Теперь ее улыбка казалась мне куда менее щедрой на обещания, чем недолгий прилив грусти.

– Мне очень повезло, что я вас встретила, – внезапно заявила она.

У меня сердце заколотилось.

– Могу ответить тем же, – произнес я голосом, который очень хотелось бы сделать намного тверже.

Я убавил огонь под сковородкой и, освободив тем самым руки, повернулся к Эльвире с намерением поцеловать ее наконец так, как мечтал с того самого родительского собрания. И уже потянулся было обхватить ладонями ее прелестное лицо, когда она ровным голосом повторила слова, которые только что привели меня в недоумение:

– Вы не из тех мужчин.

Но теперь эти слова прозвучали не тревожным вопросом, теперь она утвердилась в своей мысли и этому радовалась.

– Вот потому я и считаю, что мне очень повезло! Я всегда мечтала встретить такого человека, как вы, Николя.

– И потому вы две недели где-то пропадали?

– Как это – пропадала?

– Ну… вы же помните наши утренние встречи… А потом вы вдруг исчезли! Я вас ни в чем не упрекаю, Эльвира, просто я думал, что вы больше не хотите меня видеть.

– Что за глупости! У меня было много дел, только и всего. Вся прелесть дружеских отношений в том, что чувствуешь себя совершенно свободным человеком – можно видеться, а можно и не видеться. Я должна перед вами оправдываться?

– Конечно, нет! – ответил я фальцетом – писклявый голос берется у меня невесть откуда, стоитпочувствовать себя жалким и ничтожным.

Эльвира стояла совсем рядом, но теперь мне и в голову не пришло бы ее поцеловать. Меня уже не влекли ее губки сердечком, теперь я был озабочен тем, что рубашка липнет к взмокшей от пота спине, что дыхание у меня не слишком-то свежее и от рук после кулинарных подвигов несет чесноком. Только в кино человек и полсекунды не колеблется перед тем, как перейти к делу. Только в кино две головы тянутся одна к другой под точно рассчитанным углом. В жизни порой опасаешься, как бы дело не зашло слишком далеко, потому что не в силах вспомнить, не надел ли сегодня подштанники с похотливыми зайчиками, подаренные друзьями на мальчишнике по случаю прощания с холостой жизнью…

– Может, перейдем на «ты»? – предложила Эльвира.

– Мне как раз то же самое пришло в голову.

– Ты – само совершенство! Значит, я могу сказать тебе всю правду? Знаешь, я с первого дня поняла, что у нас с тобой все вот так и получится. Ну, то есть, если говорить совсем честно, я постаралась немного помочь судьбе, потому что ты… скорее из робких!

Я не смог удержаться от улыбки, хотя и чувствовал, что она получилась предельно глупой и самодовольной. Сомнений не было, следовало решаться – Эльвира высказалась достаточно прямо. Я в полной эйфории потянулся к ней, но промахнулся: Эльвира за мгновение до этого отвернулась к плите и, склонившись над кастрюлей, воскликнула:

– Я слишком много спагетти туда бухнула! Может, позовем твою жену по такому случаю?

Услышав вопрос, я онемел. Эта женщина, должно быть, сумасшедшая. Или извращенка. Или же – последний вариант – у нее нестандартное чувство юмора. Совершенно растерявшись, я решил ей подыграть.

– Отличная мысль! Мне позвонить или сама пригласишь Флоранс?

– Давай лучше ты! И положись на меня, я непременно скажу твоей жене, что ей досталась редкая жемчужина. Да, я гак и знала, что ты не из тех мужчин!

– Можешь ты мне наконец объяснить, что это еще за «те мужчины»?

– Сам прекрасно знаешь! Те, кто не может парой слов обменяться с женщиной, без того чтоб хотя бы не попытаться на нее наброситься! Прости, но такое впечатление, будто они не головой думают, а… У некоторых это просто на лице написано.

– Ох, Эльвира!…

– Я тебя шокировала? Но ведь, дорогой, то, что я асексуальна, еще не значит, что я ханжа!

– Асексуальна?

– Только не говори, что давно об этом не догадался! Но, если так, твое поведение еще более похвально.

– Прости, Эльвира, но… может быть, это оттого, что я не совсем француз, я не понимаю слова «асексуальна».

– Асексуальные люди не вступают в половые отношения.

– Ты хочешь сказать… никогда?

– Если речь обо мне лично – никогда. Правда, некоторые лишь на склоне лет замечают свою асексуальность.

Я был удручен, но, поскольку хотел непременно показать себя человеком широких взглядов, постарался самым спокойным тоном, на какой только способен, задать несколько технических вопросов.

– Чем же вызван этот отказ от сексуальности?

– Не знаю. Никто не спрашивает у человека, почему он гетеросексуален или гомосексуален. Так получилось – и все тут. Ну и с асексуальностью так же. Секс меня никогда не привлекал. Я не испытываю к нему никакого отвращения и нисколько не осуждаю тех, кто живет по-другому, но мне все же кажется, что между людьми, которые не воспринимают других как предмет наслаждения, отношения складываются более полные и бескорыстные.

– Понимаю, – соврал я, затолкав обратно в глотку тысячу аргументов против.

– Конечно, понимаешь. Потому что ты – человек умный и чуткий. Не то что эти ходячие кошмары, которые на твоем месте последние полчаса только и делали бы, что обдумывали, начать со мной целоваться до ужина или после.

– Неужели есть такие кретины?! – набравшись наглости, воскликнул я.

– Это норма, Николя! Вот почему я так рада, что встретила тебя. У меня есть подруги, но я обожаю общество парней, потому что они, на мой взгляд, более непосредственны и не так любят все усложнять. Вот только, как ни грустно, всегда наступает момент, когда отношения соскальзывают не туда. Потому я и мечтала встретить такого человека, как ты, Николя. Такого, чтобы с ним все было просто, кому никогда не пришла бы в голову нелепая мысль ждать от меня того, чего я дать не могу.

– А Людовик?

– Сказала же – брак по расчету. И еще он хороший друг. И отец Натана, сына, который у нас появился благодаря искусственному оплодотворению! Но ты мне куда ближе Людовика.

Я притворился, будто целиком поглощен приготовлением соуса. До чего же мне везет – нарвался на женщину, не знающую полового влечения! И все моя медлительность. Ну что теперь делать – бежать со всех ног и навсегда забыть о ней? Или философски довольствоваться ее дружбой?

Уже по меньшей мере час, как мне следовало быть дома. Флоранс устроит чудовищную сцену, а я, невезучий, даже не провинился перед ней. И есть одна-единственная возможность с честью выпутаться из этого затруднительного положения.

– Думаю, можешь накрывать на троих. Сейчас позвоню Флоранс. Нисколько не сомневаюсь, что ты ей тоже понравишься!

Танец

– Ну что?

– Она прошла!

– Елки-палки! Дашь ее мне?

У Элизы так тряслись руки, что трудно было удержать телефон. Она толком не знала, что сказать, только, всхлипывая, повторяла: это прекрасно, это замечательно, это чудесно, детка моя. Люси в растерянности вернула трубку отцу. Отец был счастлив. И так горд, словно его самого так высоко оценили. Ох уж эта дурацкая и жестокая мужская гордость!

Элиза отключилась. В кафе все вокруг нее смолкло. Но может быть, дело было лишь в обостренном ощущении пустоты в животе, в том самом месте, где десять лет назад росла ее дочка. Каролина и Флоранс горестно смотрели на подругу. Элиза растерла указательным пальцем несколько просыпавшихся на стол сахарных песчинок. Кофе остывал, от одного вида чашки к горлу подкатывала тошнота.

– Да ладно тебе, – отважилась заговорить Флоранс. – Ничего страшного. И в любом случае – дети рано или поздно от нас уходят.

– Но не в десять же лет!

– А ты подумай о том, как радуется Люси! – предложила Каролина.

Такое может прийти в голову только женщине, у которой нет своих детей! Забыв о собственных желаниях, ублажать семью, – да Элиза лишь это и делала с того самого дня, как вышла замуж за Марка. С утра до ночи дел по горло: с совещания учителей бежишь на урок танцев, от ортодонта сломя голову несешься со своим классом в музей – ведь хороший вкус закладывается в детстве… И чем больше загружена, тем меньше остается времени горевать над своей участью домашней рабыни.

Вот если бы она была только домохозяйкой, хоть немножко времени для себя да оставалось бы, но как это себе позволить?… Купленная в кредит квартира и никак не желавшая двигаться карьера мужа просто-таки вынуждают ее оставаться на полставки в коллеже.

Каждый раз в начале учебного года Элиза вывешивает на дверце холодильника расписание занятий своих четверых детей. Трех лет не прошло, а клеточки с надписью «Танец» размножились с бешеной скоростью, прямо как мегастазы. Элиза сделалась чемпионкой мира по затягиванию волос в гладкий пучок и по пришиванию лент к балетным туфлям, она сидела на всех занятиях, она напрягала спину, стараясь держаться как можно прямее, и поджимала зад, когда ее девочка пыталась выполнить двойной пируэт или прыжок.

И все же Элизе не хотелось сливаться с толпой матерей, видящих в дочках воплощение своей детской мечты. Да, она тоже в десять лет любила танцевать, однако никогда у нее не было ни того таланта, ни той воли, ни, главное, того безупречного сложения, какие сегодня позволяют Люси ступить на столбовую дорогу. Ах, что у девочки за фигурка! Но чем больше Элиза восхищалась своей длинноногой балеринкой, тем более неповоротливой казалась сама себе. Пока Люси готовилась к конкурсу, Элиза почти не могла есть, а ведь с каким презрением всегда смотрела на мамаш, которые торчали в раздевалке, с их затянутыми на макушке волосами и нелепой походкой. Идут, выворотив ступни, выставляются как только могут! Она- то, наоборот, предпочла бы, чтобы хоть иногда дочку на занятия водил Марк. Слов нет, как она устает от дороги и ожидания, но еще противнее – унижение. Не ходила бы она туда – не пришлось бы терпеть общество этих «в прошлом балерин».

Сколько же часов, отнятых у собственной жизни, она провела на антресолях танцевального класса, откуда, стиснутая прочими родителями, следила за движениями Люси…

Пятнадцать девочек в розовых трико, донельзя сосредоточенных, несмотря на бурчание растолстевшей и озлобившейся бывшей примы. И столько же матерей, глаз не спускающих с преподавательницы – как бы не выбрала чужую дочку в фаворитки!

– Ура! – радостно воскликнула Флоранс. – По крайней мере, тебе больше не придется слушать все эти глупости! А главное – не придется общаться с этими пошлыми тетками, каждая из которых воображает себя эстеткой только потому, что ей удалось произвести на свет такую тонкую и гибкую штучку!

Каролина перебила ее, испугавшись, как бы подруга не почувствовала себя слегка задетой:

– Послушайте, девчонки, что я придумала! Люси сейчас с отцом, ее брат и близняшки на неделю пристроены, ну и…

– Нет-нет! – поспешно отозвалась Элиза. – Я должна сама побыть с Люси. Второй тур через неделю, она захочет каждый день ходить на занятия.

– Дивные каникулы! – пробормотала Флоранс.

Когда пришел вызов на конкурс, Элиза с Марком ужасно расстроились из-за того, что придется отменить поездку на Сицилию. Они впервые за четыре года решили провести вдвоем отпуск, но конкурсные дни пришлись как раз на время пасхальных каникул.

– Да брось ты! Всего ведь неделя! А Люси во время конкурса в твою сторону так и так даже и не посмотрит, – уговаривала Каролина. – И знаешь, тебя так угнетает мысль об интернате балетной школы, где малышке придется жить, что от одного этого девочка может почувствовать себя виноватой, если поступит. Честное слово, Элиза, как ей, так и тебе недолгая разлука пойдет только на пользу!

Гудки в Алеееек… сандрийском порту все ту же пеееес… ню поют…

Болтовня трех подружек, набившихся в «твинго» Флоранс, перекрывала голос Клода Франсуа. «До чего бездарная музыка!» – смеясь до слез, думала Элиза. Устроившись на пассажирском сиденье, она сжимала стоявшую у нее на коленях маленькую дорожную сумку и нервно скребла ногтями по застежке-молнии.

– Остановка, девочки направо, мальчиков у нас нет! – сообщила Флоранс.

На заправке они запаслись чипсами и клубничной карамелью – этими, по мнению Люси, концентратами химических калорий, от которых она в свое время добровольно отказалась, голодом подкрепляя честолюбивое желание стать солисткой балета. Оглушенная ревом проносившихся мимо машин Элиза вдыхала смешанный запах травы, земли и бензина. Подметки липли к асфальту, залитому топливом и отработанным маслом. Воздушный шланг подрагивал, пытаясь указать направление ветра, довольно-таки прохладного в этот ранний весенний вечер. Подойдя к машине, Элиза посмотрела на свое отражение в стекле и поморщилась. Стрижка, которая должна была ее омолодить, выглядела жалкой – почти голая головенка, да еще под глазами круги, и щеки не слишком упругие. И все время кажется, что к этим естественным для ее возраста неприятностям прибавилась еще и постепенная утрата женственности: теперь, бросив на Элизу беглый взгляд, ее можно принять за мужчину. Ведь можно, правда?

– Это из-за волос! – утешила ее Каролина. – И что за дурак сказал, будто женщина после сорока не должна носить длинные волосы?

– Да мне же только-только исполнилось! – проскулила Элиза.

– Ладно, все, хватит здесь топтаться! Поехали!

Элиза, не удержавшись, поделилась своими тревогами, однако, как обычно, никто не спешил проявить с ней солидарность в этой области. Ее и подруг разделяли всего несколько лет, но Флоранс и Каролине нисколько не хотелось влезать вместе с ней в проблемы женщин за сорок. На словах они ее подбадривали, а на деле упрямо цеплялись за свой статус тридцатилетних.

До каких пор можно претендовать на звание «молодая женщина»? Элиза не знала, но стройность Каролины и свежий цвет лица Флоранс подсказывали ответ. А кто помещается между «молодой женщиной» и «старой дамой» или, еще того хуже, «пожилыми людьми», вообще не имеющими пола? Может быть, «зрелая женщина», нечто вроде тех отменных плодов, которые вот-вот начнут гнить?

Они успели засветло добраться до «Яблоневого сада» – усадьбы, недавно купленной Флоранс и Николя. Машина затормозила у ворот, Каролина вышла, чтобы открыть, потом пришлось проехать еще метров двести, и только тогда…

– Добро пожаловать в замок! – воскликнула Флоранс.

На самом деле это был обычный нормандский дом, утонувший в высокой траве. Странная крыша доставала краями почти до земли.

– Конечно, пока у нас тут не очень роскошно, – прибавила хозяйка поместья, не углядев восторга на лицах подруг, – но мне так хотелось покоя и свежего воздуха!

Это Флоранс уговорила Николя поменять их парижское жилье на квартиру поменьше: уж очень хотелось осуществить всегдашнюю мечту горожан – заполучить возможность когда-нибудь потом всей семьей вести здоровый образ жизни в строении, служившем некогда, скорее всего, конюшней или хлевом. Отныне все выходные пойдут на то, чтобы привести в порядок свое поместье, а потом надо будет его поддерживать. И что поделаешь, если чистый воздух еще долго будет попахивать уайт- спиритом и акриловой краской… Бог с ним, это еще не сегодня и не завтра, а пока Флоранс безудержно радовалась тому, что может провести первую ночь в новом доме вместе с подругами.

Она разожгла огонь, чтобы запахом горящих дров прогнать сырость и душок мышиного помета, и они устроили себе что-то вроде пикника у камина. Усевшись прямо на пол, на разостланную козью шкуру, ели руками подгорелое мясо с привкусом угля и запретности.

– Сразу вспоминается наш велосипедный поход! – вздохнула Каролина.

В этом походе, куда они отправились совсем девчонками, Элиза была за старшую. Все, что, двинувшись на поиски приключений, они взяли с собой, уместилось в деревянном прицепе. Палатка, банки с консервами, запас детского фруктового пюре в качестве десерта, газовая плитка… А из одежды и косметики – только самое необходимое для барышень, готовых к первым встречам с мужчинами.

– Мы тогда еще верили, будто они нужны для того, чтобы чувствовать себя счастливыми!

Они, все три одновременно, так отчетливо об этом подумали, что никто не смог бы сказать с уверенностью, которая из них это произнесла.

Когда Марк позвонил Элизе на мобильник, та, разомлев от сидра и каминного жара, уже почти забыла о своей роли страдающей матери.

– Ну и как ты там справляешься? – спросила она.

– Полный порядок. Сводил Люси в ресторан. Мы с ней отпраздновали ее успех. Конечно, ей было бы приятнее, если бы ты была с нами, но я понимаю…

Да нет, ничего он не понимал, но с его стороны очень мило сделать вид, будто понимает. Люси тоже захотела поговорить с мамой. Она перечислила имена всех подружек, которые участвовали в конкурсе вместе с ней. Прошли только две.

– Как ты думаешь, в Опере нас поселят в одной комнате?

Ну да, конечно! За этим отчаянным желанием поступить в знаменитую школу крылась не только любовь к танцу. Школа – это еще и подружки, и секреты, целый отдельный мир, который можно противопоставить родительскому.

– А ты, мам? Ты тоже сегодня будешь ночевать в одной комнате с подружками?

Как тогда, когда вы укладывались в палатке, подвесив к стойке карманный фонарик, неуязвимые под непрочной защитой брезента? Как тогда, когда у вас не было ни мужей, ни детей, но вы о них мечтали, не догадываясь о том, что их появление означает утрату лучшей части вашей молодости?

– Спокойной ночи, мой птенчик.

– Спокойной ночи, мамусечка!

От этого нежного прощания у Элизы повлажнели глаза. Скоро ей придется целую неделю ждать свою лапочку, свою малышку и каждое воскресенье со слезами ее провожать.

– Смотрите, что я нашла! – радовалась Флоранс.

В стенном шкафу под лестницей отыскалось пиратское сокровище – несколько покрытых слоем пыли бутылок рома.

– Вот это да! – расхохоталась Каролина. – Интересно, они были включены в стоимость дома?

«Господи, маленькая моя! – терзалась Элиза. – Что я здесь делаю, вместо того чтобы наслаждаться последними минутками, пока ее у меня не забрали?»

– Давай, Элиза! Глотни, от рома цвет лица улучшается!

Почему Каролина и Флоранс стараются не говорить с ней о ее дочери? Что это за подруги, если им дела нет до мук, которые ты испытываешь! Каролина со смехом рассказывала о том, какую новую глупость на стороне она намеревается совершить, Флоранс превозносила супружескую верность, Элиза молча страдала.

– А у тебя, Элиза, как с Жаном-Мишелем?

Боль немного утихла – возможно, под действием рома. В балетной школе детей отпускают домой на выходные. Люси будет рассказывать, что произошло за неделю, делиться тайнами… Они будут проводить много времени вдвоем. И потом, будут еще и каникулы, а если повезет, Люси когда- нибудь слегка прихворнет и ее на несколько дней отправят лечиться к родителям. Разумеется, Элиза не желает, чтобы дочка болела, но как было бы приятно ее нежить, холить и лелеять!…

– Элиза, проснись! Ты с нами или где?

– А что?

– Это плохой знак! – пошутила Каролина. – Я спрашиваю, как у тебя с Жаном-Мишелем, а ты притворяешься, будто не слышишь. Может, скрываешь от нас что-то?

«Как будто мне сейчас до него!» – подумала Элиза. Но ей было приятно, что подружки все еще считают ее способной нравиться. Особенно сегодня, когда она почувствовала себя старушкой.

– Звонит время от времени, – соврала она.

– Так действуй! – затормошила ее Флоранс.

– Ну ты и нахалка! Сама образец добродетели, а многодетную мать к чему подталкиваешь?

Элиза осеклась. Многодетная мать! Скорее всего, это и есть недостающее звено между «молодыми женщинами» и «пожилыми людьми».

– Если говорить абстрактно, я всегда стою за верность, – объяснила Флоранс. – Но тебе, по-моему, не помешает немного отвлечься.

«Как будто любовник поможет мне забыть о том, что у меня отняли мою деточку! Я безутешна! Хотя… возможно, страдающая мать имеет право менее сурово к себе относиться… Черт возьми! От рома нисколько не лучше!»

Полено догорело. Скрипнул ставень. Подружки умолкли, сбились в кучку, прижались одна к другой и уже начинали дремать. Им было хорошо, как когда-то в палатке. Флоранс взяла Элизу за руку, Каролина пристроила голову ей на плечо. И больше никаких слов, только сила дружбы. Конечно же, Флоранс и Каролина все понимают насчет Люси. Но зачем снова это ворошить?

Заночевали в детской, Элиза и Флоранс втиснулись в одну кровать. Они снова были в том возрасте, когда шушукаются в темноте, когда заливаются смехом, оттого что Флоранс во сне разговаривает, когда испуганно взвизгивают, если летучая мышь стукнет в окно. Наконец, не думая о том, что готовит им новый день, затаившийся на краю ночи, они уснули.

– Ну как, Элиза, получше тебе? – спросила Флоранс, не отрываясь от чашки кофе.

– Вроде да. А Каролина еще спит?

– Никак не проспится!

Флоранс проснулась свежая, румяная, с блестящими волосами. Элиза растерла щеки: может, это крайнее средство исправит впечатление от набрякших век и землистого цвета лица… Усевшись напротив Флоранс, она принялась намазывать на хлеб масло.

– Я сейчас поговорила с Люси. До конца недели она поживет у своей преподавательницы. Будет готовиться ко второму туру.

– Не пойму, что тебя смущает!

– Они с отцом все решили сами, а меня даже не спросили. Если не считать этого, все хорошо.

– Конечно, хорошо! Дети пристроены до конца каникул. Скажешь Марку, что тебе необходимо побыть одной, – и радуйся жизни! Вряд ли он найдет что возразить, при нынешних-то обстоятельствах. Ах, если бы у меня было целых пять дней!…

Да как она может развлекаться, когда у нее вот-вот отнимут Люси?

– Тебе полезно выбраться из дома, – уговаривала Флоранс.

У Элизы под глазами набрякли горестные мешки, они оттягивали книзу все лицо. Она сознавала, сколько усилий потребуется, чтобы вновь обрести человеческий облик, и не верила в успех.

– Послушай, Флоранс, как тебе кажется, я не созрела для подтяжки?

На самом деле ни о какой подтяжке не могло быть и речи. Она слишком молода и слишком боится уколов, чтобы позволить кромсать себя почем зря. Но Флоранс, сдвинув брови, пристально ее изучала.

– По-моему, ты можешь еще немного с этим подождать.

– Еще немного? Думаешь, скоро все- таки понадобится?

– Я не это имела в виду.

– Вот как? Ну а что ты имела в виду?

– Да ничего! Просто мне противна эта навязанная погоня за молодостью, и я уверена, что в тысячу раз лучше жить с морщинами и седыми волосами, чем стать похожей на мумию Рамсеса! Но я же понимаю, почему тебе хочется выглядеть моложе, – обстоятельства диктуют. И знаю, как тебе тяжело…

Флоранс взяла Элизу за руку, поцеловала подругу. Элиза уронила слезинку на плохо выглаженную скатерть: сразу вспомнилось, как Люси всовывала свою руку в ее, когда они вместе куда-нибудь шли. Теплая доверчивая ладошка. Надо учиться жить без этой маленькой радости на каждый день.

– Ей ведь и десяти еще не исполнилось! – всхлипнула она.

– Знаю, знаю, – прошептала Флоранс. – Ну давай, поплачь всласть!

– Вчера вечером я почти уже не думала об этом. А с утра как волной накрыло…

– Вчера вечером мы напились… Разве тебе станет легче, если мы сделаемся законченными алкоголичками?

Ответом стала слабая, жалкая улыбка. Напиться, забыться, заглушить… Может быть, найдется лучшее решение.

Когда Элиза вернулась домой, обстановка показалась ей мрачной. Марк на работе. Сын и близняшки всё еще у родителей Марка в Бургундии, а Люси, от которой ее отделяют всего несколько улиц, живет теперь на другой планете. Элиза никогда еще не чувствовала себя такой одинокой. Зашла в комнату Люси, тесное логово, сплошь завешанное балетными плакатами, населенное плюшевыми зверушками, легла на постель, зарылась лицом в простыни, чудесно благоухавшие ее дочкой, всем телом вжалась в перину. Ей казалось, она уже никогда больше не соберется с силами и не встанет. Где-то очень далеко зазвонил телефон. Надо подойти… Тело упиралось, не подчинялось приказу мозга. Снова тихо. Элиза наконец поднялась. Господи, да что ж она так поздно спохватилась! А если звонила Люси?

Поглядев на свое отражение в зеркале над умывальником, она убедилась в том, что с пластикой можно и в самом деле повременить. Что ж – первая хорошая новость за день.

Когда телефон зазвонил во второй раз, Элиза рванулась к нему, в спешке поскользнулась и ударилась ногой об угол стола. Так больно ударилась, даже слезы из глаз брызнули, на этот раз – злые: можно подумать, тут и вещи проявляют враждебность, пользуясь тем, что она расстроена и растеряна.

– Алло! – сказала Элиза в трубку, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Звонил Марк. Приглашал пообедать. Вдвоем, подчеркнул он, как влюбленная парочка.

Даже после двенадцати лет совместной жизни, даже если человек, который вас приглашает, каждую ночь храпит рядом с вами, такое предложение – это серьезно. И потому Элиза полчаса потратила на то, чтобы сбросить несколько лет. Она надела самое новое из своих платьев. Его подарил Марк. Три года назад, ну да ладно…

Надо же – он выбрал для обеда вдвоем эту забегаловку с меню для туристов на трех языках, ту самую, где обедает каждый день!

– У меня времени мало, – оправдывался Марк, и она просто кожей чувствовала: вот, еще к тому же и дает понять, какой милости удостоил, одарив частью этой драгоценности. – Ну как, хорошо погуляли с подружками?

Уклонившись от ответа, Элиза принялась описывать только что купленный Флоранс и Николя дом.

– Конечно, он не в лучшем виде, почти развалюха. Им долго придется все выходные тратить на то, чтобы привести его в порядок.

– Подумать только! А ведь покупают-то загородные дома, надеясь там отдохнуть!

Они оттягивали минуту, когда разговор зайдет о Люси, зная, насколько противоположны их взгляды. На неделе Марк проводил с детьми никак не больше часа в день, и отсутствие Люси проявится для него только в том, что пять часов в неделю некого будет приласкать. Мелочь по сравнению с той беспредельной гордостью, которую он испытывал.

– Мне тоже придется нелегко, – заверил он.

Ни капли искренности! Рассчитывает небось заслужить прощение – ведь не без его участия все сложилось так, как сейчас, ведь она так страдает отчасти и по его вине?

– Зато девочка-то как будет счастлива! – прибавил Марк.

– Будем надеяться… – вздохнула Элиза. – Кстати, а что бы ты сказал, если бы я воспользовалась отсутствием детей и сама на несколько дней куда-нибудь уехала?

– Ну что ж… Я бы сказал, что в нынешних обстоятельствах ты прежде всего должна баловать себя.

«Приятно слышать, – подумала Элиза. – Получается, раз я горюю, то имею право на все… Ну-ка, попробуем…»

– Знаешь, Марк, я эту твою рубашку терпеть не могу. И потом, у тебя круги под мышками.

– Вот оно как!… Знаешь, с тобой не соскучишься!

Сказать такое вслух в ресторане, где Марк на «ты» с официантами… казалось бы, буря неизбежна. Ан нет, ничуть не бывало. Просто улыбка у мужа сделалась чуть натянутой, только и всего.

– Да, так насчет Люси… – снова заговорила Элиза.

– Тут двух мнений и быть не может – молодец наша девочка! – перебил ее Марк. – Поставила перед собой цель и уже почти ее достигла, осталось совсем немножко. Потрясающе!

– Это у тебя была цель для нашей дочки, это ты ее настраивал, не очень-то советуясь со мной, и теперь из-за тебя я ее вот- вот потеряю. Обо мне ты подумал, Марк?

– О тебе? Хватит того, что ты только о себе одной и думаешь, убогая!

Убогая! Он назвал ее убогой! И обвинил в эгоизме. Да как он смеет! Как он смеет обвинять ее в эгоизме, когда она столько лет заботилась о благополучии семьи, о себе-то как раз напрочь забывая! Уже и не сосчитать, сколько часов потрачено на поездки туда-сюда по средам, на проверку уроков, на покупку всего необходимого к началу учебного года, на уборку, на готовку…

Элиза встала, мгновение поколебалась, выбирая один из двух стаканов, милосердно выбрала тот, в котором была всего-навсего вода, и выплеснула ее в лицо Марку.

– Ты ничего не желаешь слушать, ничего не хочешь понять! – прошипела она, не обращая внимания на изумленные взгляды окружающих.

Тем не менее она отказала себе в удовольствии прилюдно назвать мужа козлом, достаточно и того, что с гордо поднятой головой вышла из ресторана. А Марк пальцем не пошевелил, чтобы ее удержать.

К тому времени, как Элиза вернулась домой, ее ярость утихла. Никаких семейных или хозяйственных обязанностей, домработница даже белье все перегладила, ничего ей не оставив. Она не знала, куда себя девать, как распорядиться несколькими днями безделья, при том что проявить эгоизм было бы не только безопасно, но даже и спасительно.

Элиза бесцельно слонялась по квартире. Герани на подоконниках умирали от жажды, но она над ними не сжалилась. В спальне споткнулась о три пары безупречно выстроившихся рядком мужских туфель.

– Нет бы обо мне думать столько же, сколько о своих паршивых ботинках! 18 проворчала она, яростно топча самую новую пару. Хорошенько отделав их, пинком загнала под кровать и стала слоняться дальше.

Зазвонил мобильник. Марк, наверное, кто же еще. Пусть идет к черту, и это еще вежливо сказано! Возьму сейчас и испорчу весь его гардероб начальника… прямо скажем, не самого большого начальника!

Мысль как пришла, так и ушла, для ее осуществления в придавленной тяжестью душе Элизы гнева все-таки не хватило. Ладно, подумала она, отвечу ему, попрошу прощения и уговорю купить платье – то самое, уж очень оно мне нравится…

Она взяла трубку. Звонил не Марк.

Жану-Мишелю и тридцати секунд не понадобилось на уговоры: Элиза сразу же согласилась с ним встретиться. Он почти год не давал о себе знать, зато появился в самый подходящий момент!

В кафе, где было назначено свидание, она сразу же выложила ему все про Люси. Он удачно притворился сочувствующим, обнял ее и прошептал на ушко, что в печали она становится еще более желанной, но что он все же постарается вернуть ей улыбку. Спросил, в чем она сегодня, в чулках или в колготках, и, расхрабрившись от собственной дерзости и от Элизиного ответа, повел в гостиницу.

У Элизы не было ощущения, что с Жаном-Мишелем она изменяет Марку. Жан- Мишель был давним другом семьи. Он жил в провинции, его жена, родом из Бордо, носила туфли без каблуков, состояла в клубе читателей и брала уроки росписи по фарфору. Жан-Мишель ухаживал за Элизой, когда она после рождения двойняшек уже почти смирилась с тем, что если ее любят, то только за ум[13].

А Жану-Мишелю не было никакого дела до ума Элизы. Ему нравились попка Элизы, грудь Элизы, затылок Элизы. Все это нравилось ему достаточно сильно для того, чтобы раз в два-три года с ней переспать, и Элиза, сознавая, как этому старому и некрасивому человеку с ней повезло, научилась извлекать из прочной и нерегулярной связи лучшее, что она могла ей дать, – чувственное и нарциссическое удовлетворение.

Побег был продуман и подготовлен прекрасно. С помощью Флоранс она внушила мужу, что отдыхает с подругой в маленькой гостинице Бель-Иля, каждое утро звонила домой и рассказывала своим, до чего же ей полезны морской воздух и дары моря. Впрочем, устриц и копченую семгу она и в самом деле ела, поскольку Жан- Мишель неизменно считал, что нет на свете ничего шикарнее. Кроме того, эти насыщенные йодом яства в отеле «Meridien» подавали в номера, а это, в представлении Жана-Мишеля, было уже просто за пределами роскоши. Элизе его восторги казались в высшей степени провинциальными, но она не придавала этому значения, поскольку не собиралась провести с ним всю жизнь. Всего лишь три дня.

Они вообще не выходили из номера. Жану-Мишелю удалось отменить все встречи, ради которых он приехал в Париж. Он говорил – «прибыл в Париж» и, соответственно, для коллег «убыл» обратно под предлогом каких-то семейных обстоятельств.

Жан-Мишель обращался с Элизой как с принцессой, сам себя убеждая в том, что в постели он – бог. Элиза не спорила: эта игра помогала отогнать печаль, хотя нисколько не сближала с любовником.

К концу третьих суток, заполненных постельными утехами и копченой семгой, Элиза всем этим пресытилась. Не то чтобы она испытывала хотя бы малейшее раскаяние или стосковалась по своей большой семье и ученикам в коллеже Сен-Рюстик, но однообразное повторение уже породило скуку, а безнаказанность, дарованная статусом безутешной матери, подталкивала зайти дальше. Может быть, отправиться путешествовать? Марк поймет. А там – как знать, вдруг она начнет новую жизнь с прекрасным принцем, которого встретит в других широтах… Марка никто и слушать не станет: все ведь по его вине. Друзья и знакомые найдут для нее оправдание: бедняжка слишком тоскует по дочери, для нее так лучше, пусть попробует начать все по новой. Спасибо тебе, Люси!

Утром четвертого дня Элиза проснулась от храпа Жана-Мишеля, спавшего с открытым ртом, заложив руку за голову. Волосы в его, открывшейся при этом подмышке напоминали торф. Луч солнца указывал презрительному взгляду Элизы на штаны и подштанники, слишком аккуратно размещенные на спинке стула.

«Ну и на что мне сдался этот пентюх?» – прошептала Элиза. В животе у нее все сжалось, она подумала о Люси, представила себе, как дочка встала на рассвете, чтобы отправиться на второй тур. Вот она перед зеркалом – приглаживает волосы и стягивает их в пучок на макушке, делаясь похожей на землеройку. Перед тем, должно быть, сделала пару упражнений на растяжку – надо же разбудить свое тело, а потом, как всегда, несколько раз проверит и перепроверит сложенную с вечера сумку. Два хитона, две пары колготок на тот совершенно невероятный случай, если она умудрится запачкаться в раздевалке Оперы, и еще балетные туфли, пуанты, к которым Элиза пришивала ленты, и бутылка воды, и драгоценный вызов, и камешек-талисман…

Марк и на этот раз пошел с дочкой. До начала конкурса двадцать минут. Еще самое большее четыре часа – и судьба девочки будет решена.

Элиза приняла душ, бесшумно оделась. В подвальном ресторане с розовыми стенами ей подали два запечатанных в целлофан печенья, кусочек масла размером с гостиничное мыльце и кофе, пахнущий грязными носками.

– Как там, в Бель-Иле, погода хорошая?

– Чудесная! Я завтракаю, глядя на море.

– Вот и хорошо! А то синоптики дождь обещали.

– Нет-нет, небо расчистилось, – уверяла Элиза, рассматривая неоновые лампы под потолком. – А как сегодня наша девочка?

– Великолепна. Рвется в бой. Вот только что прошла мимо.

– Я изо всех сил о ней думаю.

– Элиза…

– Что?

– Я понимаю, как тебе трудно.

– Элиза, я люблю тебя.

– И я тебя, Марк.

– Насладись морем как следует, любовь моя. Я тебе перезвоню, как только что-то узнаю.

Когда Элиза вышла из отеля, оставив Жана-Мишеля под душем, магазины только- только начали открываться.

Она не соврала мужу, погода стояла чудесная. Элиза устроилась на террасе, заказала настоящий кофе и круассан. Закинула ногу на ногу и подставила лицо солнцу. Подошел мужчина, попросил огонька. Зажигалки у нее не было, но она обольстительно ему улыбнулась и была вознаграждена сторицей.

Если она не начнет новую жизнь прямо сейчас, всякое ведь может случиться, тогда она заставит Марка взять еще одну няню. И еще потребует, чтобы раз в неделю водил ее в кино, а раз в две недели – ужинать в ресторан. Марк не сможет ей отказать, он же не хочет, чтобы она зачахла от горя, потому что Люси…

Тут Элизе стало немного не по себе – она внезапно поняла, что куда больше думает о себе, чем о дочери. «Сосредоточься! – приказала она себе. – Посылай ей хорошую энергию! Давай, моя дорогая, у тебя все получится! Иначе и быть не может!» Элиза решила смириться. Люси все-таки два раза в неделю будет ночевать дома. Ну и каникулы… А все остальное время Марк, друзья и Жан-Мишель будут баловать безутешную мамочку, но главное – она сама будет себя баловать в награду за принесенную непомерную жертву. Да, она начнет новую жизнь! Теперь она уже ждала этого почти с нетерпением.

– Ты где?

Звонил Жан-Мишель.

– В двух шагах от гостиницы.

– От Люси что-нибудь слышно?

Ее тронуло, что любовник об этом не забыл.

– Пока нет. Жду.

– Я знаю очень приятный способ скоротать время.

– Мне надо побыть одной.

Он не стал уговаривать. Она расплатилась за кофе, официант, отсчитывая сдачу, коснулся ее руки.

– Хорошего вам дня, мадемуазель!

Элиза распрямила спину и почувствовала себя юной покорительницей сердец.

Она не устояла перед крохотной и очень дорогой сумочкой. Потом прикупила к ней босоножки под страусовую кожу. Марк, скорее всего, нахмурится, когда получит выписку из их общего банковского счета, но взглянет на дату, увидит, что покупки были сделаны в день этого чертова конкурса, и все поймет.

«Не было бы счастья, да несчастье помогло!» – говаривала тетка Элизы.

И в самом деле, этот день, которого она ждала с таким страхом, начинался замечательно.

– Мама…

Элиза затаила дыхание, больно вдавив в правое ухо мобильник, а в левое воткнув по самую барабанную перепонку указательный палец.

– Мама… я… провалилась…

– Маленькая моя! Малышка моя любимая!

Элиза прижалась к стене, у нее сердце разрывалось от всхлипываний дочки. Марк взял трубку.

– Что там случилось? – спросила Элиза.

– Не знаю. Она совершенно убита. Мы едем домой.

– Я тоже сейчас приеду.

– По-моему, так и в самом деле будет лучше. В котором часу у тебя поезд?

Надо же! Чуть себя не выдала!

– Думаю, вернусь ближе к вечеру. Скажи малышке, что мама ее любит и спешит к ней изо всех сил.

Ох, как нестерпимы были следующие часы! Элиза терзалась чувством вины, думая о своей девочке, которой сейчас так необходима. Ее руки без толку шарили в пустоте, а ведь несчастная, отчаявшаяся Люси так близко! Элиза рванула в гостиницу, чтобы не дай бог не встретиться на улице с мужем. День они с Жаном-Мишелем провели тягостный. Заказали обед в номер и включили телевизор.

– В каком-то смысле все к лучшему, – без устали твердил Жан-Мишель. – Дочка остается дома, ничего пока не меняется.

Но Элиза за неделю успела привыкнуть к мысли, что скоро все пойдет по-другому. Она радовалась готовому оправданию для любых причуд, мечтала о том, что сможет больше времени уделять себе, что Марк, на которого она намеревалась свалить вину за уход Люси из дома, станет к ней хоть чуть- чуть внимательнее. Вот-вот могло случиться Нечто – и вдруг все закончилось. Ничем. И что осталось? Будни, повседневная скука и невыносимое, принудительное безоблачное семейное счастье.

Девичник

Какой мужчина не мечтает незаметной мышкой пробраться на девичник? Кто из нас не пытался вообразить, о чем беседуют дамы, зная, что их слова не долетят до наших мужских ушей, и, стало быть, можно высказываться свободно? Обсуждают ли они нас? Хвастаются ли нашими сексуальными подвигами? Говорят, девушки любят потрепаться о сексе, тогда как мы, мужчины, куда более стыдливы. Мы с удовольствием обсудим наши дела, достоинства наших машин или результаты футбольного матча, но стоит завести речь о чувствах – начинаем стесняться, как пристало бы юным барышням. А про секс? Ну, тут мы как будто все еще мальчишки, тут ничего не изменилось с тех времен, когда мы, закрывшись в школьном туалете, сравнивали, хихикая, наши едва опушившиеся причиндалы.

Однажды вечером, когда я пришел домой, Доротея, моя будущая бывшая жена, встретила меня так, словно я приблудный пес:

– Извини, Реми, но ты некстати. Я ведь тебя предупреждала, что сегодня у нас девичник! Только ты, как всегда, меня не слушал. Ты не мог бы куда-нибудь пойти?

– Отличная мысль. Пойду к шлюхам в бар на улице Фонтен.

– Ах, до чего смешно!

Не стану врать, Доротея меня тогда и правда предупредила, но я-то думал, речь идет об одном из ее обычных сборищ по поводу «распродаж на дому», вовсе не требовавших моего отсутствия. И вдруг мне дают понять, что я – враг, что ни слова из того, что будет сказано под крышей моего собственного дома, не должно достичь моего слуха. Ко всему еще я заметил в гостиной мужчину и бесился до тех пор, пока не узнал этого лицемера, кюре, крестившего моих детей. А девичник оказался приходским собранием. Мне тут же стало легче, и я полностью утратил к нему интерес.

Ну так вот, за тридцать семь лет мне ни разу не удалось проникнуть ни на один девичник или хотя бы упросить кого-нибудь рассказать, что там происходит, и в конце концов я смирился с тем, что некоторые тайны остаются нерушимыми.

Вчера после обеда я изменил свое мнение. Это случилось в номере отеля «Шопен», где Каролина назначила мне свидание, заявив, что больше не намерена тащиться через весь Париж ради того, чтобы попрыгать под одеялом всего-навсего какой-то часик, потому как больше, видите ли, не урвать в нашем перегруженном расписании. Едва мы завалились на постель, у нее зазвонил телефон. Она сразу же меня отпихнула, сказав, что ждет очень важного звонка, и схватила трубку. Потом открыла ежедневник и что-то там пометила.

Я стал выспрашивать – признаюсь, ревниво, – она ответила коротко:

– В среду вечером у нас девичник!

Чуть позже, когда она причесывалась в ванной, мне проще простого оказалось совершить очень неприличный поступок: я пошарил в ее сумке, отыскал там книжечку в обложке из поддельной кожи ящерицы, перелистал страницы до ближайшей среды и узнал время и место…

В качестве аперитива Флоранс, Элиза и Каролина заказали бутылку вина. Официант так и порхал вокруг этой сплоченной троицы в вечерних платьях.

– За нас! – звякнув бокалами, воскликнули они.

Флоранс, во всем знающая толк, пригубила и оценила:

– Отличное!

– Телячья отбивная со сморчками, – вслух прочитала Каролина.

– А что, закуски вы не берете? – поинтересовалась Элиза.

Они бесконечно долго обсуждали меню. Я сидел почти спина к спине с Каролиной, укрытый от их взглядов высокой спинкой диванчика.

– Уже выбрали что-нибудь, мсье?

– Нет еще.

– Хорошо, мсье, подумайте пока, я вас не тороплю.

Мне хотелось заказать то же самое, что и Каролина, но стоимость говяжьего филе «Россини» отбила всякое желание. Однако дамы ни в чем себе не отказывают! А я выбирал в списке что подешевле, продолжая прислушиваться к разговору за соседним столом.

– Только не ври, Каролина! Опять небось деньгами сорила!

– Ничего подобного! Купила на распродаже, в три раза дешевле.

– Может, и с нами поделишься своими выгодными адресочками?

– Да сколько угодно. Регистрируешься там, через Интернет, а потом платишь ежегодный взнос в тридцать евро. Распродажи почти каждый месяц, это же классно!

– А детская одежда там тоже есть?

– Элиза! – в два голоса завопили Каролина и Флоранс. – Ты что, забыла золотое правило наших девичников?

– Забудешь с вами! Не волнуетесь, помню: мужей и детей сдаем в гардероб! Вместе со всем неприятным. Ну и о чем поговорим сегодня вечером?

– Для разнообразия – о личной жизни Каролины, – предложила Флоранс.

– Ой, нет, пожалуйста, не надо! – взмолилась моя подруга.

– Девочки, а кто видел последний фильм Вуди Аллена? Мне так понравился…

– Мне тоже. А как вам Скарлетт Иоханссон?

– Ничего, но толстовата малость, а?

– Да брось, ты просто завидуешь! Она совершенно роскошная! А если Голливуду стали нравиться толстушки, то для нас это хорошая новость, правда?

– Напомню, что этой толстушке двадцать один год. А этот, как его, – он вам как?

– Не мой тип, но актер, конечно, отличный.

– Хочешь сказать – убойно-сексапильный?

– Да при чем тут… Слушай, Каролина, что ж ты кидаешься-то на все, что шевелится! Лично меня эти красавчики совершенно не колышут. В крайнем случае – уж тогда Вуди Аллен, у него взгляд такой собачий…

– Перестань, Элиза! Ты видела последнюю фотографию своего Вуди Аллена?

– Нет, но…

– Нет, потому что их теперь и не продают! И правильно: чего ж продавать такого старого и страшного! Да если б ты была хоть вполовину такой потрепанной, как он, на тебя ни один мужик даже и не поглядел бы.

– Вы уже выбрали?

– Антрекот.

– Как зажарить?

– Вполовину… я хотел сказать – в меру.

– Закуску желаете?

– Нет.

– Что будете пить?

– Принесите графин воды.

Официант посмотрел на меня косо.

Пока что разговор за соседним столиком не тянул на те тридцать евро, в которые мне обойдется этот антрекот. Наверняка при мне они говорили бы то же самое. Я услышал, как они заказывают паштет из гусиной печенки с жареным инжиром, двадцать восемь евро, и это только закуска. Затем – говяжье филе «Россини» для Каролины. Ну что ж, я хотя бы узнал секрет ее тонкой талии.

Внезапно они понизили голоса, и теперь до меня доносились лишь перешептывания и смешки. Напрасно я прижимался ухом кспинке диванчика – все, чего удалось добиться, это привлечь внимание официанта, которому я и так не нравился.

У меня зазвонил мобильник, но я поспешил его заткнуть, боясь, как бы он меня не выдал.

– Такое впечатление, что он бросил трубку! – объявила Каролина.

– Перезвони ему!

– Да нет, в любом случае шутка вышла глупая.

– Ты ведь уже год с ним встречаешься, да?

– Да, девочки! С Реми я побила рекорд по длительности внебрачной связи.

– А когда нам его покажешь?

– Она боится, как бы мы его не отбили!

– Чего мне бояться-то? Его песни вам не нравятся, а поскольку больше ему привлечь нечем…

– Раньше ты так не считала! И вообще, судя по фотографиям, он красивый мужик.

– Да, смотрится неплохо. Но надоел мне – сил нет, устала я от него. Вечно считает гроши – видите ли, его бывшая отнимает почти все, что он зарабатывает. Говорит только о себе и о своей карьере и вечно ноет, что фирма грамзаписи недостаточно его раскручивает. А в остальном… Бывало у меня и получше, бывало похуже. Так, середнячок…

Вот оно как… Да уж, теперь этот антрекот у меня точно поперек горла встанет. Стало быть, мое время вышло, а эти две ведьмы узнают о моей отставке раньше меня. Я был влюблен в Каролину. Несмотря на то что она не захотела жить со мной, я ради нее бросил жену с четырьмя детьми. Она никогда ничего мне не обещала, кроме приятных минут от случая к случаю, но я все еще надеялся, что в конце концов она ко мне привыкнет и уже не сможет без меня обходиться. Как же, как же! Я был для нее всего лишь развлечением. Хлебные катышки на скатерти посерели от моих пальцев. Вода в графине стала отдавать хлоркой.

Флоранс заказала вторую бутылку.

– До чего же хорошо без мужиков, – вздохнула она.

– Ой, какую сплетню я вам сейчас расскажу… – протянула Элиза.

– Новости из гадюшника? Давай!

– Не совсем… Извини, Каролина, история романтичная – дальше некуда. Вы помните Валери Ледруа?

– Еще бы! Это же ее Каролина считала дурой, потому что она вышла замуж за парня, которого знала с двенадцати лет, и в девятнадцать у нее уже было двое детей и третий на подходе.

– Смешно, но это уж слишком! Ладно, слушайте. Месяц назад я случайно встретила Валери, мы с ней выпили по чашке кофе, и она вкратце рассказала мне, как жила последние пятнадцать лет.

– И как же?

– Не знаю, с чего и начать…

– Глотни винца, Элиза, легче будет!

– Да ведь роль алкоголички уже занята, дорогая моя Фло! Ну не дуйся, я же пошутила! Так вот, Валери действительно вышла замуж за мальчика, в которого была влюблена в детстве. На первое время они поселились у родителей мужа, потому что оба были студентами и при этом сами очень скоро должны были стать родителями.

– Вот придурки, я именно так и думала!

– Помолчи, Каролина! Дай Элизе рассказать!

– Рассказываю. Время шло, и эта образцово-показательная семья благодаря усердному труду и строгой экономии сумела купить участок в пригороде, в как бы элитном месте, где-то в Кламаре или типа того. Там они построили домик.

– Просто мечта!

– Ага, сама говоришь! А когда набралось уже десять лет семейного стажа и пятеро детей, Валери задала мужу идиотский вопрос.

– Спорю, она у него спросила, нет ли в его жизни другой женщины!

– Угадала, Флоранс! И в ответ услышала «да»… само собой.

– Почему это – «само собой»?

– Да потому что иначе и рассказывать было бы не о чем. И тут Валери ляпнула глупость, которую никогда и ни в коем случае нельзя произносить…

– «Выбирай – она или я!» – хором воскликнули Каролина и Флоранс.

– Все-то вы наперед знаете! Да, именно это и сказала. А Поль ответил не так, как ей хотелось, и бросил семью, и сбежал к своей косметичке. Дом продали, и Валери очутилась со своими пятью детишками в трехкомнатной квартире в Ванве.

– До чего романтично!

– Погодите, это же еще не все! И вот… вдруг, перед самым Рождеством, Поль заявляется к Валери с букетом красных роз, падает на колени и… делает предложение своей бывшей жене.

– Только не говори, что она согласилась! – возмутилась Флоранс.

– А ты бы что сделала на ее месте?

– Если бы Франсуа[14] такое себе позволил, я бы заставила его сжевать этот чертов букет до последнего шипа!

– Потому что нет у тебя такого понимания христианских ценностей, какое есть у Валери! А она отдала подогнать свадебное платье, оставшееся от первого раза, и снова сказала ему «да» – на всю оставшуюся жизнь.

– Ну и дура!

– Только и это еще не все! Им хотелось не начинать все сначала, а продолжать с того места, на котором остановились, и они попытались уговорить владельцев их прежнего дома им его продать. К сожалению, те отказали. Тогда они купили участок рядом и построили точно такой же домик с гаражом на две машины.

– Слушать страшно! – отозвалась Каролина. – Бывшая жена Реми вполне могла бы на такое пойти. Но вряд ли ей представится случай.

– А он по-прежнему хочет жить с тобой? – спросила Элиза.

– Куда он денется… Хочет… Потому что воображение у него начисто отсутствует. А мне кажется – бросить мужа ради любовника означало бы просчитаться. Любовник, когда с ним просыпаешься рядом каждое утро, в конце концов становится ничем не лучше мужа.

– Извини, что повторяюсь, но это лишнее свидетельство в пользу верности.

– Святая Флоранс, молитесь за нас, несчастных грешниц! – усмехнулась Каролина. – Неужто никак не поймешь, что если бы ты один раз изменила своему Николя, то конец света точно не наступил? Может разок побаловалась бы – для цвета лица и настроения?

– У меня другие взгляды. С таким же успехом можно приравнять секс к продуктам потребления.

– Ну и что? А как, по-твоему, рассуждают мужчины?

– Пусть рассуждают как хотят. А женщины не обязаны становиться такими же непорядочными, как они.

Я бы с удовольствием послушал еще, мне хотелось, чтобы Флоранс продолжала развивать свою мысль, но подруги беззлобно ее высмеяли и сменили тему. Работа, тринадцатая зарплата, надбавки на транспортные расходы… Официант кружил около меня навозной мухой. Было совершенно ясно, на что он намекает. Мне предлагалось на выбор – заказать десерт за шестнадцать пятьдесят или попросить счет. Вот черт, досада какая! Даже материала для песенки про то, о чем девушки говорят между собой, не набралось! Выложил без малого полсотни евро, а всего-то и узнал, что Каролина собирается дать мне отставку, причем скоро! Что за собачья жизнь! Может, и в самом деле пора отправиться к Доротее с букетом цветов, чтобы разом покончить с оплатой второй квартиры, алиментами и чувством вины за то, что дети растут без отца? Вообще-то девочки в чем-то правы. Наверное, когда живешь вместе, самая желанная любовница превращается в самую что ни на есть занудную супругу, и с этим ничего не поделаешь… Выходит, я все-таки не совсем напрасно потратил время и деньги.

Я расплатился, для ровного счета оставив немножко на чай – плата за маленький урок жизни, благодаря которому мне, возможно, не придется тратиться на развод. И кто мне помешает, пока кормящая Доротея будет прикована к младенцу, плоду нашего примирения, полакомиться двумя-тремя сладкими девочками, укладываясь при этом на ночь в супружескую постель, благоухающую луговой свежестью стирального порошка?

Выйдя из ресторана, я твердо решил взять себя в руки и начал мысленно сочинять письмо Каролине: очень важно не дать ей возможности первой заговорить о разрыве. Разумеется, она не должна заподозрить истинных мотивов моего поступка!

Они в один голос расхохотались, когда Габриэль показал им монетку в пятьдесят сантимов, которую Реми оставил на соседнем столике.

– Вы просто чудо! – воскликнула Каролина.

– А вы – мои самые любимые клиентки. Всегда к вашим услугам, барышни!

И официант удалился, не переставая хихикать.

– Благодаря Габриэлю мы расправились со шпионом меньше чем за тридцать пять минут. Вот идиот! Зарезервировал столик под собственным именем! Даже не постеснялся! Ладно, хватит о нем! Теперь можно наконец перейти к серьезным вещам.

– Да уж! Флоранс, налей-ка винца!

Элиза, Флоранс и Каролина чокнулись, выпили, и… готова спорить – любой мужчина что угодно отдал бы за возможность услышать тот разговор, который начался вслед за этим.

Что? Да вы шутите? Вы в самом деле считаете, что за те пятнадцать евро девяносто пять сантимов, которые стоила эта книга, я открою вам одну из самых бережно хранимых тайн на свете? Послушайте, да за кого вы меня принимаете?!

Любовь на всю жизнь

Элиза улыбнулась своему отражению в зеркале у входной двери. Стекло было усеяно темными точками, и в первую минуту она испугалась: ей показалось, будто это старческие пятна на ее собственном лице. Присмотрелась, успокоилась и навела красоту – пощипала щеки и распустила волосы.

– Ага, попалась! – поддразнила ее Флоранс. – Стоит на горизонте нарисоваться мужчине, сразу пускаешь в ход все средства!

– Уж какая есть, меня не переделаешь! А сама – лучше, что ли? С самого утра суетишься – смотрите-ка, уж такая хозяюшка, просто настоящая домашняя волшебница! Что, боишься, ему не понравится твое гнездышко?


Элиза угодила в самое чувствительное место, и Флоранс насупилась. За неполных два года эта нормандская хижина сделалась гордостью и средоточием ее жизни. Ей случалось по ночам лежать без сна, выбирая цвет плитки или обдумывая, что еще можно сделать в саду. Раньше, и очень долго, излюбленной темой разговоров у нее были дети, она с удовольствием повторяла их словечки, с притворной скромностью хвалилась их успехами, теперь же она с упоением описывала новые занавески или хвасталась удачными покупками в лавках местных старьевщиков. Удачными? На самом-то деле она попросту разорялась, скупая всякое барахло и оказывая явное предпочтение вещам, которые передаются из поколения в поколение. Флоранс нравились белье с вышивкой, столовое серебро, стеклянная посуда, а больше всего писанные маслом изображения степенных незнакомцев, и лишь страх перед разоблачением удерживал ее от того, чтобы выдать их за подлинные фамильные портреты.

Развалюху, населенную летучими мышами, она превратила в идеальный загородный дом, где все было продумано до последней мелочи: тут тебе и медные тазы на стенах желто-голубой кухни, тут тебе и старинные краны в ванной. Николя в конце концов наскучило все выходные напролет что-нибудь мастерить, а потом из воскресенья в воскресенье часами торчать в вечерних пробках, зато Флоранс просто расцветала на фоне вощеного ситца и искусственно состаренных терракотовых плиток. В этой обстановке, созданной ею самой, но словно сошедшей со страниц глянцевого журнала, она могла сочинить себе прошлое, выдумать детство с целым хороводом кузенов, обожающих ездить верхом, и бабушкой с безупречными манерами, принимающей в своем поместье благовоспитанных внуков. На самом деле, если не считать блеклых воспоминаний о летних лагерях, в памяти Флоранс сохранились лишь убогие кемпинги да августовская смертная скука квартала дешевых домов, и, невзирая на стремительное восхождение по социальной лестнице, в ее душе так и не затянулась рана унизительного детства, о котором она никогда никому не рассказывала. Так что ничего не знавшей об этом Элизе было не понять утешительного могущества дома, где ни одна дверная ручка не скрывает своего почтенного возраста.

Тем не менее какая-то бессознательная осторожность удерживала ее от признания в том, что она испытывает ностальгию по первым приездам, когда приходилось греть воду, чтобы помыться, когда они, стиснув зубы, забирались в сырую постель, а по вечерам жались к огню, чтобы не замерзнуть насмерть.

Элиза обожала эти простые радости, эти выхваченные у цивилизованной жизни минуты, когда их тройственная дружба становилась еще теснее, скрепленная жаркой мяса в камине. Теперь она попросту приезжала в гости к Флоранс, потому и выходка Каролины не слишком ее затронула.

– Нет, ну что за наглость! – кипятилась Флоранс. – И так раз в сто лет собираемся на девичник, а она нам навязывает свое последнее приобретение!

– Ну и отказала бы ей, это, в конце концов, твой дом! – возразила Элиза.

– Не могла я отказать! Она так радовалась, что мы первыми увидим очередного принца!

– Тогда давай воспринимать это как знак дружбы и доверия! Ради этой новой любви она сейчас расстается и с мужем, и с любовником, – может, ей необходима поддержка…

– Знаешь, лучше уж давай не будем увлекаться! Вспомни, сколько раз Каролина знакомила нас с «любовью на всю жизнь»! Она не способна остановиться. Довела и Шарля, и Реми до грани самоубийства, теперь этот… Рафаэль… Он, может, тоже через год дойдет до края… Так стоит ли портить нам выходные из-за какого-то временно исполняющего обязанности?

Каролина позвонила уточнить, в котором часу приедет, накануне вечером, когда Элиза и Флоранс были уже в Нормандии, так что не оставалось ни малейшей надежды спасти встречу подружек.

– Я приготовила ей розовую комнату, – объявила Флоранс.

– Розовую?… Но… ведь это же твоя спальня!

– А где бы еще они могли по-настоящему уединиться? У них ведь роман в самом начале…

– Самое лучшее в любом романе – это начало… – вздохнула Элиза.

– Ой, только не вздумай делиться своими ветеранскими соображениями! Кто ж не знает наизусть, что поначалу мужчина обращается с тобой как с принцессой, а стоит надеть на палец кольцо, принцесса становится для него прислугой. Тем не менее все мы существа настолько жалкие и никудышные, что продолжаем верить, будто без них нет в жизни счастья!

– Тебе следовало предупредить Каролину!

– Попробуй ее предупреди, и слышать ничего не желает. Клянется, что на этот раз можно не опасаться неприятных сюрпризов. Знаешь, ее оптимизм производит впечатление, я даже почти готова ей поверить.

– А почему бы и нет? Она-то знает, что ей надо, – у нее опыта достаточно. Полная противоположность нам с тобой. Мыто были настолько в себе не уверены, что ухватились за первых же, кто до нас снизошел. Не задумывались ведь тогда над тем, стоят ли они нас, правда?

Флоранс горестно скривила губы. То, что сейчас сказала Элиза, не так уж далеко от истины. И потом, в отличие от Каролины, которой, похоже, удалось-таки понять свои потребности, сама она вовсе не уверена в том, что сильно преуспела, сменив мужа. Она не такая разочарованная, как Элиза, и не желает признать, что совместная жизнь мужчины и женщины противоестественна, а близость рано или поздно вырождается, оборачиваясь мерзостью и теснотой. Нет, она тоже не отрицает, что храп, утреннее несвежее дыхание, неплотно закрытая дверь туалета или даже просто необходимость отчитываться в каждом слове или поступке, вся эта бесчеловечная повседневность притупляет чувства любящих. Никуда тут не денешься: отношения ломаются в ссорах, истираются и изнашиваются, и в один прекрасный день оказывается, что вчерашних пылких влюбленных сегодня связывает лишь непрочная ниточка привычки. Но стоит ли по этому поводу волноваться? Флоранс хватает мудрости, чтобы понимать: вовсе трава на другой поляне не сочнее, а смена партнера дает всего-навсего отсрочку года на два, на три… Как не было никогда, так и нет даже одного шанса на миллион уклониться от общего правила, пусть Каролина и уверена, что наконец-то свернула шею неизбежности!

Флоранс зажгла свечку, парижскую ересь под названием «огородные ароматы», хотя в дальнем конце сада у нее зрели настоящие помидоры.

– Она еще не сказала Шарлю, что уходит к другому, – напомнила Элиза. -

Собственно говоря, она просит нас о помощи.

– Ну да… как в тот раз, когда я тебя прикрывала, – помнишь, в те три дня, которые ты провела в отеле с Жаном-Мишелем! Именно это, по-моему, и называется женской солидарностью. В общем, как бы там ни было, долг настоящих друзей в том, чтобы…

– Знаю, знаю: все понимать и никогда не осуждать! Только ведь бедняга Шарль – он тоже наш друг…

– Исключительно благодаря женитьбе, больше ни почему! И вообще, он сам во всем виноват: меньше надо было пропадать на службе. Вот уж типично мужская черта – все они уверены, что в конторе без них не обойдутся… На самом-то деле Рафаэль, должно быть, просто-напросто занял пустующее место законного мужа.

– Ты забыла про бедняжку Реми, который не знает, как и угодить Каролине? Год назад он ради нее бросил жену и детей!

– Она ни о чем таком его не просила.

– Но это еще не повод, чтобы порвать с ним СМСкой!

Элиза не собиралась говорить так резко, само получилось. Собственно, ей не было никакого дела до душевных терзаний Шарля и Реми. Она, как свойственно многим женщинам, считала мужчин куда более холодными и равнодушными, чем они есть в действительности. Но – по множеству причин, в которых сама не могла разобраться, – приезд этого незнакомца заранее стал для нее пыткой. Должно быть, она боялась выглядеть старухой на фоне подруг, замирала от страха при мысли о встрече с чужой счастливой любовью… А как не бояться? Такие вещи способны надолго выбить из равновесия, пусть даже она давно смирилась с безрадостными пробуждениями рядом с мужем. Кроме того, досадно, что придется втягивать живот и подбирать попку, – она-то надеялась хоть немного распуститься, сбросить накопившуюся за неделю усталость, ей сейчас это так необходимо…

– Зачем надо везде расставлять цветы? – ядовито прошипела она. – Насколько я знаю, до свадьбы дело пока не дошло!

– Элиза! Когда ты знакомишь детей с чужими людьми, ты ведь следишь за тем, чтобы они были чистыми и вели себя прилично, правда? Ну так вот, а мне хочется, чтобы как можно лучше выглядел мой дом. Каждый ведь гордится чем может! Кстати… это твоя одежка валяется там на кресле? Под лестницей есть вешалка…

Прихватив кардиган, Элиза пошла к вешалке, но замешкалась у зеркала в прихожей. Снова потерла щеки и улыбнулась своему отражению. Разумеется, и речи не может быть о соперничестве с Каролиной, но ведь любой одобрительный взгляд мужчины всегда на пользу, так зачем пренебрегать возможностью хоть чем-то его привлечь?

– Да красивая ты, красивая, не сомневайся! – весело сказала Флоранс. – Но что это с тобой? Ты заметила, что не можешь пройти мимо зеркала, собой не полюбовавшись?

– Ну тебя! Ничего я не любуюсь. Я… я проверяю.

– И что же ты там проверяешь?

– Можно ли на меня еще смотреть. В моем возрасте…

– Ох и дура же ты, Элиза! – Флоранс погладила подругу по щеке. – Хватит комплексовать, дорогая, – честное слово, ты красивая! Но я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Каролина со своим новым увлечением как будто отбрасывает нас назад, туда, в далекие времена, когда мы были свободны, когда мы никого себе еще не выбрали, а значит, все могло случиться…

– Хочешь сказать, мужчины на нас только потому и не смотрят? Чувствуют, что мы уже заняты?

– По-моему, да! И от нас уже ничего не исходит такого, что побуждало бы их к нам приставать… Вроде как мы уже нашли…

– … родственную душу?

– Ну да! Господи, да что ты такое лицо сделала! Мы же с тобой только и мечтали создать семью с верным и надежным человеком, вот жизнь и дала нам именно это!

– То есть мы получили то, чего заслуживали по своим мелким убогим мечтам. Надо было поднимать планку повыше!

– Какая-то ты странная сегодня! Ты с Марком и детьми – идеальная семья, вы оба хорошо зарабатываете, можете позволить себе прекрасный отдых. Да и у нас с Николя два замечательных мальчика, квартира в чудесном месте и этот дом, куда мы когда-нибудь переберемся на старости лет. Николя только что назначили директором по кадрам…

– Слушай, не могла бы ты мне напомнить, о чем мечтала в двадцать лет? Стать женой кадровика? Все выходные напролет драить загородный дом и три часа до него добираться от купленной в кредит городской квартиры, за которую двадцать лет надо расплачиваться? Об этом, да?

– Вовсе не обязательно все мечты должны сбываться! – жалобно возразила Флоранс. – Жизнь изо всех сил нам это вбивает в башку, зато она же готовит иногда и приятные сюрпризы.

– А вот Каролина рассуждает не так, как ты. Ты мечтала выйти замуж и нарожать детей. Твое желание исполнилось, все прекрасно! Но проблема в том, что ты позабыла: всегда можно ждать от жизни чего- то еще. Не беспокойся, я ничем не лучше тебя! Каролина же совсем другая – она требовательная. Она не идет на уступки, и потому в свои тридцать пять, даже несмотря на последствия несчастного случая, в конце концов встретила идеального мужчину.

– Ты говоришь о человеке, которого совершенно не знаешь. Нам почти ничего не известно об этом Рафаэле!

– Не все ли равно, кто он такой! Главное – упоение страсти… Ой, Флоранс! Мне так нравилось влюбляться! Страшно подумать, что больше никогда не испытаешь этих блаженных мук любви.

– Начала любви, – поправила ее Флоранс. – Ты ведь знаешь, чувство недолговечно. Может и не угаснуть, но непременно изменится.

– И что? Мы обязаны с этим мириться? Та же Каролина, между прочим, ни с одним мужчиной не оставалась настолько долго, чтобы ощутить эти… как ты говоришь, изменения. Она достаточно трезво мыслит, для того чтобы знать: страсть пройдет, и все же предполагает прожить всю оставшуюся жизнь со своим Рафаэлем. Ее не пугают перемены, я бы даже сказала, она их предвкушает. Она не спешила в начале, вот в чем все дело. А я, например, когда Марк сделал мне предложение, была настолько в себе не уверена… Мне казалось – нельзя упустить случай, может быть, другого никогда и не представится.

– Но ведь ты же его любила?

– Мне нравилось быть любимой. Как и всем.

В соседней комнате с шумом захлопнулось окно. К лицу Флоранс приклеилась неуместная улыбка, от которой у нее сводило скулы. Она ведь тоже, если по-честному, не выбирала Николя. Она поплыла по течению романтической и лестной для нее ситуации, она была влюблена не в него, а в любовь, которую Николя подарил ей, когда еще жгло воспоминание о предательстве первого мужа. А человеку, который возвращает женщине уважение к себе самой, поднимает ее самооценку, как правило, нет необходимости доказывать, что у него есть еще какие-то достоинства. Вот почему красивые, умные, но не слишком уверенные в себе женщины так часто выходят замуж за везунчиков, которые им в подметки не годятся. Правда, на этот случай есть другой закон: пусть везунчики берегутся минуты пробуждения этих обездоленных! Когда они обретут уверенность в себе, им захочется снова испытать свои силы в восхитительной игре соблазна. И нечего удивляться, если одно из считающихся суперскромными созданий заводит любовника, и приговаривать: а ведь совсем еще недавно она при всех держалась с мужем за руки. Из яркой, ослепительной женщины, такой, которая может и высмеять мужа прилюдно, куда чаще получается верная супруга и добродетельная мать!

Сдержанная Элиза была верна человеку, с которым она изменяла Марку. Что касается Флоранс, ей просто-напросто случай пока не представился, не то и она примкнула бы к клану спокойных, сдержанных, неболтливых, к тайному и бесславному клану неверных жен.

Она пошла закрывать хлопающее окно. Небо потемнело, ветер с дождем бились в стекла.

– Как жалко! – вздохнула Элиза.

– Что поделаешь! Сейчас зажгу огонь, сидеть у камина не менее романтично, чем пить чай в саду.

Подруги опустились на колени перед очагом. В четыре руки им удалось затеплить слабый огонек, и Флоранс его раздула.

– Вот видишь, что можно сделать из одной-единственной искорки! – улыбнулась она.

– Если бы и с любовью можно было сделать то же самое! Вместо того чтобы обращать угли в золу…

– Можно. Только мы не пробуем, потому что не умеем.

– А Каролина, значит, умеет?

– Конечно!

– Странно! Она ведь всю дорогу куда более безнадежно, чем мы с тобой, смотрела на совместную жизнь, пусть даже не меньше нашего о ней мечтала. И всегда говорила, что это похоже на осажденный город: те, кто снаружи, изо всех сил пробиваются внутрь, а те, кто внутри, готовы на все, лишь бы оттуда вырваться. Трудно поверить, что она могла до такой степени изменить свое мнение.

– Да она ничего и не меняла. Я бы сказала, она по-прежнему цепляется за идеализированное восприятие пары и, по сути, верна себе. Ты же знаешь, я никогда не мечтала, чтобы у меня был муж в костюме и при галстуке и чтобы его секретарша проводила с ним куда больше времени, чем я. Но я примирилась с действительностью. Зато Николя по-прежнему ждет не дождется того дня, когда сможет продать все, что у него есть, чтобы купить яхту и отчалить. Может быть, он никогда этого не сделает, но мне важно знать, что я вышла за человека, сумевшего сберечь свои главные желания.

– Перестань, Флоранс! Ну сберег, а дальше что? Неужто будешь уговаривать Николя все бросить ради того, чтобы бороздить моря? Ты? Да ты же воды боишься, и ты обожаешь этот дом, и ты непременно должна начать день с чашечки кофе в соседнем бистро. Вот Каролина…

– Ну что еще Каролина?

– Она не боится. Она временами идет на риск, играя по-крупному, и сейчас, похоже, выиграла.

Флоранс не сомневалась, что на этот раз подруга в выигрыше. Ради любви Каролина бросала налаженную и обеспеченную жизнь с мужем, который был лучше многих других. Она не рассказала, что собой представляет человек, к которому уходит, но предупредила, что с социальной точки зрения ее новая жизнь многим покажется неприемлемой.

– Что она хотела этим сказать? – не поняла Элиза.

– Думаю, что ее реже станут приглашать в гости. И что она верит в то, что мы примем ее выбор.

– Нет, ну все-таки… Допустим, ей встретился нищий, старый или уродливый!

– Почему бы не то, другое и третье разом? – прыснула Флоранс. – Не волнуйся, ей всегда нравились красивые, чувственные, умные мужчины. Ой, да все уже, недолго осталось терпеть. Я слышу мотор!

Элиза в последний раз тронула волосы, а Флоранс поправила криво висевшую картину в прихожей и застыла чуть ли не по стойке «смирно», готовая сорваться с места, едва зазвонит колокольчик.

– Дыши! – прошептала Элиза.

– Я очень волнуюсь!

– Дурища! Какого черта хозяйке ждать за дверью, как прислуге, лучше бы нам выйти им навстречу.

– Там же дождь!

– Ну да, дождь…

Обе смолкли, потом нервно захихикали. Хлопнули, одна за другой, дверцы, послышались шаги по гравию, и… все стихло – должно быть, парочка целовалась под дождем.

– Эй, мы здесь! – закричала Каролина с порога.

Она даже не позвонила в дверь, и Флоранс чуть не упала от неожиданности.

– Привет, девчонки! Ух ты, как здесь стало роскошно! Можно подумать, мы снимаемся в передаче «Мой дом, мой сад»! Извини за опоздание, я опять пропустила поворот…

Каролина продолжала тараторить, неуклюже пытаясь оттянуть неизбежную теперь минуту знакомства. Она размахивала руками и, кажется, старалась как можно дольше скрывать от любопытных взглядов подруг свою любовь-на-всю-жизнь. Зато Элиза и Флоранс онемели и окаменели, уподобившись статуям в парке, незрячими глазами провожающим прохожих. Любовь на всю жизнь! Нет, здесь что-то не то, Каролина не могла с ними так поступить, она не имела права!

И тут послышался теплый голос:

– Можно войти?

Над плечом Каролины показались черные кудри и кошачьи глаза.

– Конечно! – с удачно подделанным воодушевлением хором откликнулись Элиза и Флоранс.

– Ой, прости, душа моя! Иди скорее под крышу! Флоранс, Элиза, знакомьтесь… это Рафаэль!

– Очень приятно! – заверила Флоранс, целуя гостью с внезапной радостью, над которой ей надо бы на досуге поразмыслить.

Элиза ничего не сказала, только попятилась, сцепив руки за спиной.

«Не так все просто!» – вздохнула Флоранс про себя, подталкивая Каролину и Рафаэль в сторону гостиной. Ну обалдела слегка, но она же прежде всего гостеприимная хозяйка! И все-таки… Каролина… с женщиной! Нет-нет-нет, не судить, не удивляться, относиться ко всему как к возможности доказать, что она настоящий друг. Если Каролина счастлива, что тут скажешь? Это прекрасно, что она счастлива. Но все-таки… Каролина с женщиной! Флоранс было смешно и вместе с тем хотелось плакать.

– У вас очень красивый дом, – улыбнулась Рафаэль.

– Спасибо. Добро пожаловать!

– Может, сразу перейдете на «ты»? – предложила Каролина, не выпуская руки возлюбленной. – А где же Элиза?

– Сейчас позову, – поспешно сказала Флоранс.

«Ну и дела!» – думала она, возвращаясь в прихожую и готовясь увидеть там расстроенную, потрясенную Элизу, замершую, словно зайчик, ослепленный светом фар. Элиза, бедненькая, такая приличная женщина! Ничего, Флоранс уговорит ее не подавать виду, уж слишком много сил потрачено на подготовку к этим выходным, она так старалась, чтобы всем было хорошо! Ну оказался этот Рафаэль женщиной – такая мелочь не должна все испортить. Элизе придется образумиться и продержаться хотя бы до завтрашнего вечера, а там… Они успеют решить, хочется ли им и дальше встречаться с этой новенькой, если же повезет, Каролина расстанется с ней раньше, чем они на чем-нибудь остановятся. Флоранс замедлила шаг, чтобы отшлифовать свои аргументы. Для начала надо признать, что Каролина выбрала настоящую красавицу и, кажется, очень милую, а кроме того, куда приятнее видеть Каролину счастливой с женщиной, чем умирающей от скуки между двумя мужчинами. Флоранс в тревоге спрашивала себя, достаточно ли убедительные подобрала доводы, но, когда увидела в прихожей Элизу, сердце у нее дрогнуло от облегчения, смешанного с беспокойством.

– Что это ты делаешь?

Элиза опять стояла у зеркала. Пристально вглядываясь в свое отражение, она в последний раз пригладила волосы и убедилась, что пятно на лбу – всего-навсего изъян древнего стекла. Блузку она сняла и теперь красовалась в надетом прямо на голое тело обтягивающем кардигане – том самом, который Флоранс давеча попросила убрать с кресла. Услышав вопрос подруги, она покраснела, потом улыбнулась:

– Ты же сама видишь, птичка моя! Стараюсь произвести хорошее впечатление…

Примечания

1

См. «Козлы!». Фантом Пресс, 2007. – Здесь и далее примеч. перев.

(обратно)

2

Во французском метро сиденья расположены примерно как в купе – диванчики на двоих, один напротив другого.

(обратно)

3

Известный английский эротический фотограф. Его работы появлялись на страницах лучших журналов – таких, как Vogue, Twen, Playboy. Он создал собственный стиль, который так и называется – стиль Хэмилтона, с рассеянным дневным освещением, зернистостью и мягким фокусом.

(обратно)

4

Большая-пребольшая новость! (англ.)

(обратно)

5

См. «Козлы!». Фантом Пресс, 2007.

(обратно)

6

Старейшая курортная организация в мире, год ее основания – 1863, место действия – Монако, Лазурный Берег. В настоящее время объединяет гранд-отели, рестораны, пляжи, увеселительные и спортивные заведения в княжестве.

(обратно)

7

Acting-out (англ.) – психологический термин: внешнее выражение подсознательных психических процессов.

(обратно)

8

Цветные таблицы для наглядного обучения на уроках ботаники, зоологии, географии, анатомии, которыми с 1870-х годов снабжены все французские школы. «Дейроль» (Deyrolles) – название издательского дома, по фамилии его основателя и владельца.

(обратно)

9

Франсуаза Дольто (1908-1988) – французский врач-педиатр и детский психоаналитик, автор многих книг; некоторые ее труды переведены на русский язык.

(обратно)

10

См.: «Козлы!». Фантом Пресс, 2007.

(обратно)

11

Николя – герой серии иллюстрированных книг для детей, выходившей в 1956-1964 гг. Мальчик делится сокровенными мыслями о своей жизни в школе и на каникулах, но эти простодушные детские мысли, забавляющие ровесников, взрослые читатели сочли идеальным социологическим анализом своего времени. Текст в книжках принадлежит Рене Госсини (1926-1977), знаменитому французскому писателю- юмористу, автору, в частности, экранизированных впоследствии комиксов об Астериксе и Обеликсе. Госсини – один из самых читаемых в мире французских авторов, на сегодняшний день продано примерно полмиллиарда экземпляров его книг и комиксов. Жан-Жак Семпе (р. 1932) – французский художник- иллюстратор, в основном и известный черно-белыми картинками к книжкам о маленьком Николя.

(обратно)

12

См.: «Козлы!». Фантом Пресс, 2007.

(обратно)

13

См.: «Козлы!». Фантом Пресс, 2007.

(обратно)

14

Франсуа – первый муж Флоранс. См.: «Козлы!». Фантом Пресс, 2007.

(обратно)

Оглавление

  • Аннотация
  • Путевые заметки
  • Маньяк
  • Запоздалая месть
  • Безумная молодость
  • Комната с видом на…
  • Спасение на море
  • Его бывшая
  • Детство
  • Признание
  • Учительница
  • Девичник
  • Любовь на всю жизнь
  • *** Примечания ***