Возвращение домой [Александра Николаевна Турлякова] (fb2) читать онлайн

Турлякова Александра Николаевна Возвращение домой

Глава 1. Начало

Длинная тень, медленно перемещаясь, уже почти касалась ствола пальмы. Вечер сменялся сумерками, короткими здесь, у экватора.

— Ведь ты же обещал зайти сегодня после обеда! — Она отвернулась со вздохом от окна, остановилась, склонив голову и скрестив на груди руки.

Стенки коттеджа, как казалось «пришельцам», не пропускали посторонних звуков. Она уловила шаги Виктора за много метров от порога, но ещё раньше сумела «поймать» волну его торопливых и малопонятных мыслей. Он, как всегда стремительный и быстрый, ворвался без стука и на миг замер, произнеся одно единственное слово:

— Глория!

Их взгляды встретились. Она почувствовала это сразу, несмотря на то, что лицо долгожданного гостя в полумраке совсем не различалось. И сразу же ощутила тревогу на сердце Виктора.

— Случилось что-то, да? — Девушка шагнула вперёд, вытянув руки. Она забыла свою недавнюю обиду.

— Ну, что ты? — Виктор рассмеялся, в темноте только его белые зубы блеснули. — Я просто соскучился по тебе, вот и всё.

Кончики её пальцев чуть-чуть дрожали, выказывая волнение хозяйки. Виктор поймал эти хрупкие пальцы, прижал к губам, шепча что-то чуть слышно. А потом притянул к себе одним рывком, обнял за плечи, зарылся лицом в волосы на её макушке. Но Глория отстранилась молча, не сказав ни слова, и это её молчание охладило радость встречи.

— Ну, что же ты, милая? — Виктор вздохнул с усталостью в голосе. — Нас задержали на космодроме. Пришлось помочь: прибыл корабль, а людей не хватает. Мы помогали разгружать груз, вот я и задержался. Привезли три вездехода с Сионы. Ведь ты же знаешь: сионийская техника — это вещь, — он говорил с нарастающим азартом и даже не сумел сдержать радостного довольного смеха. — Теперь, ты понимаешь, мы можем не дожидаться, пока наши специалисты осушат эти проклятые болота. Мы сможем попасть в Малахитовые леса в любой момент!

— Я с Гаргатой уже была там сегодня, — сказала Глория, остановив Виктора одним коротким взглядом, брошенным исподлобья. Да, он понял сразу, что сионийские вездеходы — не та тема для разговора при встрече впервые за весь день.

— Извини, я, по-моему, увлёкся немного, — Виктор улыбнулся виновато и, вдруг приблизив девушку к себе за плечи, поцеловал в лоб коротким, но ласковым поцелуем. — Хочешь, я буду молчать? — прошептал он, глядя сверху вниз, — Не скажу больше ни слова! До тех пор, пока ты не позволишь! Всё, видишь: я нем!

Виктор закрыл рот ладонью, но глаза его смеялись лукаво, игриво. Глория невольно рассмеялась и, не удержавшись, качнулась вперёд, но схватила Виктора за запястье правой руки. Выпрямившись, медленно отняла его ладонь с губ и чуть слышно добавила:

— Если наклонишь голову чуть-чуть пониже, я смогу снять с тебя заклятье. Хочешь снова уметь говорить? Я же вижу… — договорить Глория уже не успела: Виктор сгрёб её в охапку, прижал к груди, коснулся губ…

* * *

Солнечный зайчик, горячий и быстрый, пробежал по одеялу и замер на подушке. Замер всего лишь на мгновение. Глория следила за ним глазами, а потом, чуть наклонясь вперёд, накрыла его ладонью. Но нет!

Золотые, ощутимо горячие блики, просочившиеся сквозь преграду зелёных листьев за окном, играли в салочки сами с собой. Что им человек? Его рукам за ними не угнаться!

Глория улыбнулась, задумалась о чём-то, провела рукой по приятной на ощупь ткани одеяла. Виктор, украдкой наблюдавший за девушкой сквозь ресницы, не смог сдержать улыбки и, уже не таясь, открыл глаза. Свет, бьющий из окна, немного слепил, но Виктор не отворачивался. Он снова и снова смотрел на девушку, сидящую на краю кровати. Он хорошо видел профиль её лица.

Здесь, на Гриффите, все аборигены — что мужчины, что женщины — были очень красивы какой-то неземной, хотя и вполне человеческой красотой. Внешне они мало чем отличались от землян, появившихся на Гриффите лет двадцать назад, не больше. Во всех этих людях, гриффитах, живущих ещё на общинно-племенном уровне, красота эта была какой-то природной, естественной.

Какие только ухищрения, вплоть до генных изменений, ни придумывали земляне за годы своей истории в попытке создать совершенного с точки зрения внешности человека! Понятия о красоте у каждого человека различны, а эти же совершенством своего тела могут доставить эстетическое удовольствие любому.

Здесь, на этой дикой планете, далёкой от цивилизации, живут люди, непонятно по какому капризу природы совершенные во всём.

Виктор жил на Гриффите почти два года и за это время не встретил ни одного не то что бы уродливого — некрасивого человека!

Это был народ удивительных людей! Красивых, чертовски красивых! Хотя это и не единственное их достоинство.

— Твои ребята, наверное, уже давно на стартовой площадке, — заговорила первой Глория, — готовятся к переезду…

— Ты уже знаешь? — Виктор рывком сел на кровати, глядя на девушку удивленными, широкораспахнутыми глазами.

— Извини… — Она улыбнулась виновато и искренне, — я заглянула в твои мысли… Ещё вчера, Вик.

— Ты знала, что меня переводят в другой район?! — Он снова отвернулся, ища глазами разбросанную в спешке одежду. — А я не знал, как сказать тебе… Мучился весь день…

— Прости, я совсем не хотела… — Глория опустила голову, вздохнула, бессильно уронив руки на колени, деревянный гребень выкатился и упал на пол у её ног. — У нас получается это само собой: читать мысли. Не у всех, конечно… Если б я только могла что-то изменить…

Она вскинула вверх голову, встретила сосредоточенный и хмурый взгляд Виктора, его синие, удивительные для этого мира глаза, и жалобно позвала:

— Вик, не сердись, пожалуйста…

Он остановился как раз напротив, поправляя ворот тёмно-синей форменной рубашки с чёрными погонами, и вдруг опустился перед Глорией на пол на одно колено, обхватил девушку, сомкнув руки у неё на талии, и ткнулся лбом ей в колени:

— Да при чём тут это?.. — прошептал он тихим, невнятным голосом. — Глория… Глория… Глорейя… — и долго тяжело вздохнул.

— Глоарейя, — поправила чуть слышно девушка, осторожно положив раскрытую ладонь ему на затылок.

— Мы ещё встретимся! — воскликнул вдруг Виктор с уверенностью, прижимая Глорию к себе с такой силой, что у неё перехватило дыхание. — Четвёртая база недалеко отсюда…Час полёта на аэролёте! Я буду прилетать каждую неделю. Может быть, даже чаще… Ты не успеешь соскучиться!

— Конечно, — Глория улыбнулась Виктору в ответ, лаская его коротко остриженные, но непокорно вьющиеся на затылке волосы. — Я умею ждать.

— А может, поедем со мной? — предложил неожиданно Виктор, и глаза его радостно сверкнули при такой простой мысли, пришедшей на ум только сейчас. — Поженимся прямо сейчас и сегодня же уедем вместе?!! На новых рудниках найдётся место и биологу…

Глория промолчала, но по лицу её стало ясно: нет.

— Почему же? Что нас удерживает? Что, Глория?!

— Это возможно только по вашим законам, а по нашим… — Она с сомнением склонила голову к левому плечу и прикрыла глаза. — По нашим законам, мы пройдём с тобой вместе в один дом только тогда, когда я буду уверена в силе и крепости наших отношений. Когда другие это тоже увидят… Когда не будет никаких сомнений…

— В смысле? — Виктор даже отшатнулся невольно. — Ты сомневаешься во мне?! В моих чувствах?!

— Да нет же! — Глория рассмеялась беззвучно, невесело, долго смотрела в сторону, поверх головы Виктора, а потом пояснила: — Мы сможем пожениться, когда я смогу забеременеть от тебя, понимаешь? Таковы наши законы…

— И что же? — Виктор глядел на Глорию, не отрывая глаз.

— Гаргата — она эмбриолог — говорит, что у нас с тобой детей не будет никогда. Никогда, понимаешь?!

— Что за глупости?! — воскликнул Виктор, резко поднимаясь на ноги.

— Ты отработаешь свой контракт… Осталось, по-моему, меньше нашего года. Вернёшься домой на Сиону или на Ниобу…

— Замолчи! — крикнул Виктор, взмахом руки и громким голосом останавливая её. — Ты думаешь, я оставлю тебя одну на этой планете?! Я этого не допущу! Я не сделаю так, и ты сама это знаешь. Когда придётся лететь на Ниобу, ты поедешь со мной. И поедешь Глорией Тайлер, не будь я сам Виктором Тайлер! Ясно?!!

Глория кивнула головой, опустив взгляд в пол, длинные волосы её золотой волной сыпанулись по плечам, чуть не касаясь синтетического ковра. Кто знал, что сейчас творилось в её голове?

— Ты даже больше не думай об этом. Не смей, ясно?!

Виктор долго молчал, стоял у окна, скрестив на груди руки и глядя на улицу.

— Не вздумай сердиться на меня… — прошептала вдруг Глория неожиданно твёрдым сильным голосом. Такой Виктор её ещё не знал. — Мы не должны с тобой жениться, раз уж так получается. Ты такой молодой и красивый, ты найдёшь себе девушку-землянку…

— Давай пока не будем возвращаться ко всей этой чертовщине! — предложил внезапно Виктор. — Я ухожу сейчас… Уезжаю на новую базу… Но вернусь через день, может быть, через два. Обязательно вернусь, и ты будешь ждать меня здесь, на этом же месте. Слышишь, Глория? И без всяких подобных мыслей, ясно?

Глория кивнула в ответ, чуть заметно двинув подбородком, она всё так же смотрела в пол и молчала. Весь вид её говорил о несогласии, протесте…

Виктор в один миг оказался рядом с девушкой, положив руки ей на плечи, одним рывком поднял на ноги и прижал к себе, к груди. Глория не сопротивлялась, покорно уткнулась носом ему в плечо.

— Ведь я же люблю тебя, глупая, — произнёс с улыбкой Виктор. — И при чём тут традиции одного из племён? — Он чуть отстранил Глорию от себя и добавил: — Мне пора идти… Без меня они не смогут улететь. И так я опоздал почти на час… Ребята меня потеряют…

Виктор подхватил куртку, ещё с вечера оставшуюся лежать на стуле, проверил кобуру на поясе, шагнул к порогу. Дверь бесшумно откатилась вправо и вернулась на место, отгородив Глорию от мира и их с Виктором друг от друга. Постояв несколько секунд посреди комнаты в неподвижной позе прислушивающегося человека, девушка вдруг бросилась к окну, но, наступив на гребень, резко остановилась, села на кровать и расплакалась, уткнувшись лицом в ладони.

* * *

Срез листа получился очень тонким и ровным, как раз, как надо. Отключив лазер, Глория, управляя манипулятором, перенесла лист на предметный экран. Электронный микроскоп включился автоматически. Нажимая кнопку наведения резкости, девушка склонилась над пультом. Пальцы сами нажимали нужные клавиши, а она, не отрываясь, смотрела на экран.

Компьютер вычленял зёрнышки хромосом, давая их в максимальную величину, затем классифицировал по имеющимся каталогам и разбивал на пары.

— Хорошо, — радостно улыбнулась Глория, довольная полученным результатом недельной работы. Конечно, это только самое начало, предстояло перебрать и переработать ещё столько материала, а цель впереди, поставленная Глорией, была, как думали все, кроме неё, недосягаема. Для работников лаборатории она, эта цель, казалась не только недостижимой, но и удивительной. Всех их, пожалуй, кроме Гаргаты, поражала настойчивость и работоспособность Глории. Но от Гаргаты она и не ждала ничего другого, кроме поддержки. Они были знакомы с ранних лет, ещё с интерната, затем учились вместе и сейчас работают в одной лаборатории. Дельный совет и помощь подруги — неотъемлемая часть этого успеха.

Неожиданно звякнул зуммер видеофона. Откинувшись в кресле, Глория левой рукой нажала кнопочку. На экране высветилось лицо Гаргаты: чуть более скуластое, тёмные, немного продолговатые глаза, чёрные блестящие волосы, отдельными прядями рассыпавшиеся по плечам. Она была с восточного побережья континента и сильно отличалась от светловолосых и сероглазых жителей джунглей.

— Я должна была сразу догадаться, что ты ещё здесь, — улыбнулась Гаргата. — А я уже обзвонила всех в городке и в комнате тебя не нашла… Я спускалась к тебе два раза. И почему сразу не догадалась, где ты можешь быть? Где тебе быть, как не в лаборатории?!

— Что-то серьёзное? — встревожилась Глория. За внешней весёлостью подруги улавливалась тщательно скрываемая тревога. Она явно что-то не договаривала.

— К тебе гость, — ответила Гаргата. Больше она ничего не сказала, но по сжатым губам и хмурящемуся взгляду Глория поняла, о ком речь.

— Где он?

— У меня. Сейчас он в душе. Приходи скорее, тогда и поговорите.

Гаргата первой отключила связь, а Глория ещё почти минуту сидела неподвижно, глядя в квадрат почерневшего экрана…

…Виктор сидел в кресле, но сразу же поднялся Глории навстречу.

— Я не мог приехать раньше. Надеюсь, ты извинишь, что я без приглашения.

— К чему все эти формальности? Вы не виделись неделю… — усмехнулась Гаргата, выходя из другой комнаты. — Хотите выпить? — В руках она держала три высоких стакана из стеклопласта и небольшой кувшин из дерева. — Гриффиты здесь готовят отличную такану… У нас на побережье её уже почти не осталось. — Поставив стаканы на стол, Гаргата отвернулась, разливая напиток. Виктор снова опустился в кресло. Всё это время он молчал, больше не глядя на Глорию. Девушка прошла по комнате, неслышно ступая, сама подошла к Виктору и, ни слова не говоря, присела на подлокотник его кресла. Гаргата протянула им стаканы, наполненные примерно до половины ярко-зелёной жидкостью. Виктор, до этого не пробовавший ничего из местной пищи, глянул на Гаргату с сомнением, но стакан всё же взял.

— Попробуй! — рассмеялась та в ответ, беря и свой стакан со стола. — Это местное вино. Всего несколько градусов, но зато отменный вкус. Его делают из таки… Высокие такие кусты и тонкий хрупкий стебель. Они ещё цветут большими синими цветами. Спроси лучше об этом Глорию: она у нас ботаник-технолог и пищевик к тому же. Может рассказать, что из чего и как делают. Правда? — Гаргата и Виктор разом посмотрели на Глорию, и та улыбнулась, но как-то устало и вымученно. — Тебе надо больше отдыхать, — голос Гаргаты стал неожиданно строгим и совсем взрослым. — Ты днюешь и ночуешь в лаборатории, а я тут ещё задерживаю вас своей болтовнёй. Всё! Идите к себе!

Она взяла пустой стакан из рук Глории и спросила:

— Понравилось? — Глория в ответ рассеянно кивнула, а потом, будто спохватившись, добавила:

— Да-да, очень вкусная такана…

— Я держу её в холодильной камере, а храню в кувшине из ямсы: моя мама всегда так делала. Тебе не кажется, что ямса придаёт свой особый аромат?

Глория говорила что-то в ответ, Виктор сидел, опустив голову, и почти не слушал их. Он смотрел на свой почти не тронутый стакан в правой руке и иногда только чуть-чуть взбалтывал его, наблюдая при этом за всплывающими пузырьками газа. У этой таканы и вправду замечательный вкус: сладковато-терпкий, чуть с кислинкой, и тонкий еле уловимый аромат киви.

Холодные отпотевшие стенки стакана приятно студили ладонь. Задумавшись, Виктор и сам не заметил, как задремал.

— Вставай, Вик, пойдём, — позвала Глория, чуть коснувшись пальцами его затылка. Виктор тут же вскинул голову, и влажные волосы сосульками упали на лоб.

— Веди его спать, — произнесла Гаргата, — он устал сегодня за день не меньше твоего. — Она осторожно вытащила стакан из его руки, а потом как-то незаметно вытолкала гостей в коридор. Они — Глория шла первой — прошли по коридору, поднялись в лифте, снова куда-то шли. Виктор здесь не ориентировался, поэтому просто шёл следом. Ряд одинаковых дверей слева и справа уходил за спину, и во всём этом чувствовалась нежилая, какая-то казенная тишина и чистота.

Глория остановилась у одной из дверей, удивительно похожей на все остальные, приложила к поверхности раскрытую ладонь — дверь бесшумно открылась, исчезая в стене. Не успели они переступить порог, как домашний компьютер включил свет. Неяркий, голубовато-нежный, он заструился из плафонов, встроенных в стену, вспыхнули ночники у кровати на столиках и на столе у дивана. А в дальнем углу на столе в полумраке хищно сверкнул рубиновый зрачок видеофона.

Виктор, поворачиваясь кругом, разом оглядел всю комнату и восторженно прошептал:

— А хорошо вас здесь устроили. С нашими коттеджами не сравнить…

— Ужинать будешь? — голос Глории раздался из соседней комнаты. «Из кухни» — догадался Виктор.

— Нет, спасибо, — ответил он и, заинтересовавшись книжной полкой, подошёл, вытащил наугад одну из книг: «Генная инженерия. Основные вопросы». Странно. Глянул на другую книгу: «Хромосомы и мутанты. Вопросы начинающих». Третья: «Направленное мутирование».

— Это Гаргата дала мне эти книги, — Глория появилась на пороге спальни уже в домашней одежде: платье из ткани, сотканной вручную, скреплённое на плечах удивительными пряжками, переливающими всеми цветами радуги. Широкий пояс, искусно сплетённый из какой-то травы, скреплялся такой же пряжкой значительно ниже талии, а широкие концы его с богатыми кистями чуть не касались пола. Так по описаниям одевались все женщины-гриффитки, но Виктор видел Глорию в этом наряде впервые. — Сейчас любые книги — такая редкость, — продолжала Глория уже из кухни, — а эти достались ей от отца. Он у неё генный инженер, получает новые мутации животных… А, кстати, как она тебе?

— Кто? — Не понял сразу Виктор. — Гаргата?

— Да.

— Она очень хороший человек, эта твоя подруга, — ответил после секундного размышления. — Если б не она, я не знал бы, куда пойти. Она приютила меня на два с лишним часа, пока искала тебя по всему комплексу. Мы и поужинали с ней вместе.

— Но ведь ты же до этого не был с ней знаком? — спросила Глория. Она скользила по комнате в своём невиданном наряде со стаканом молока в одной руке и с печеньем — в другой.

— Она узнала меня первой, — произнёс Виктор, он взял с полки информационный диск, искрящаяся в полумраке надпись гласила: «Гены и хромосомы». — Что это?

— Понимаешь, я сейчас как технолог задействована мало, вот и решила немного сменить специализацию, — как-то неуверенно заговорила Глория, видно было, что вопрос этот застал её врасплох, — помочь немного Гаргате… Кстати, а как ты сам здесь объявился? — Она вдруг решительно сменила тему. — Здесь же закрытая зона!

— Да? Да, закрытая! — Виктор усмехнулся, как будто вспомнил о чём-то, связанном с этим вопросом. — Я четыре дня не мог выбить разрешение на поездку сюда. Мне позволили «ввиду исключительности наших отношений». Цитирую, кстати! — заметил он. — Но не дали разрешения на полёт аэролёта, и меня, как рядового инженера или строителя, отправили на вездеходе. Меня — пилота первого класса!

— На сионийском вездеходе, как я поняла, — уточнила Глория. Рассказ Виктора, его возмущение и негодование вызвали у неё невольный смех. — И, по-моему, это ещё не конец всем твоим приключениям. Я права?

— Да, этот проклятый вездеход сломался, не пройдя и половины пути… Рик, наверное, до сих пор копается в нём… Его отправили сюда с оборудованием для лаборатории… Мне кажется, это глупо, очень глупо, гонять вездеход по болоту, когда я мог бы за полтора часа обернуться туда и обратно.

— Это решение всего Совета по вопросам внедрения в культуру нашей планеты, — возразила Глория. Она уже допила молоко, воткнула стакан между дисками, сваленными на прикроватном столике, и сидела на кровати, собирая волосы на голове в невероятно сложную причёску. Шпильки и зажимы, которые она держала в зубах, мешали ей говорить, речь получалась невнятной, но Виктор сумел понять, что к чему: он уже достаточно изучил её за время их знакомства. — Здесь, в Малахитовых лесах, сохранилось племя, совершенно не знакомое с землянами. С вами! — продолжала Глория. — Летающие аппараты, да и всякая другая техника пугают их. Пойми, ведь до вашего появления мы и понятия не имели обо всём этом. Колеса́, вот, не знаем до сих пор. Оно нам попросту не нужно!

Мы живём природой, всё: еду, одежду, оружие — нам даёт окружающий мир. Мы — его часть, отдельное звено, неотделимое от него. Мы ничего не меняем, мы не стремимся к чему-то новому, мы стараемся пользоваться лишь тем, что этот мир в состоянии дать нам. Мы этим больше всего от вас и отличаемся в первую очередь, — она говорила громким, твёрдым голосом, иногда срывающимся от негодования, видно, всё это уже давно наболело на её душе, а этот момент был единственным, когда она не смогла удержаться и позволила себе выговориться. — Мы, гриффиты, как вы нас сами называете, кажемся вам, землянам, — заметь, я не делаю разницы между вами — сионийцами и ниобианами… Так вот, мы для вас — отсталый, убогонький народец, живущий, на ваш взгляд, примитивной жизнью.

Мы не копаем рудники: деревья дают нам сырьё не хуже вашего металла… Не осушаем болот: нам и так достаточно земли для жизни…

— Что-то я не пойму, — удивился Виктор. — С тобой что случилось, Глория? Ты объяви своё мнение Совету, Императору, наконец… Я всего лишь рядовой контрактник. Да ты и сама знаешь, как я отношусь к проблемам интенсивного заселения… Я никогда своего мнения не скрывал. Но мы-то сами ничего не решаем. Над нами стоят фирмы, весь концерн… А вот ты, как местный житель, могла бы попытаться, тебя будут слушать…

— Никто нас не слушает… Мы даже пикетировать пробовали всеми сотрудниками… Гриффитам запрещено участвовать в забастовках… И вообще им многое запрещено, оказывается…

— Я три с лишним часа пешком шёл через это чёртово болото только для того, чтоб увидеться с тобой… И что же? Ты срываешься на мне! Почему? В чём моя-то вина? Я же и сам со многим не согласен… С идеей интернатов, например! Вот уж где полный бред какого-то больного чиновника… Как можно силой отбирать детей у родителей с целью воспитания их в идеалах высокоразвитого общества?

На четвёртой базе бульдозерами сгребли баитовые заросли, в итоге местное племя осталось без пищи, а ведь скоро зима. И знаешь, что мне сказал мистер МакМайстер — доверенное лицо фирмы «ТИТАНический труд»? «Мы накормим их концентратами!» — процитировав чужие слова, Виктор горько рассмеялся. — Это творится везде, на западе и востоке, по всему континенту. Ты почти нигде не бываешь, ты не всё ещё видишь. Представь, каково мне!

О гриффитах сейчас мало кто вспоминает, да и вспоминает ли вообще? Пока идёт делёжка, кому интересна их судьба? А дальше будет ещё хуже, поверь мне, Глория!

— Ты опять сводишь всё к одному и тому же, — вздохнула Глория, — Это мой мир, как же я отсюда уеду? Да и не разрешат мне. Гриффитам нельзя покидать планету, таково решение Императора.

— Если мы поженимся, для тебя сделают исключение, — возразил Виктор. — Я уже консультировался у нашего адвоката. Закон будет на нашей стороне.

— Как же так? — Глория аж вскочила с кровати, сделала несколько торопливых шагов в сторону Виктора, но потом остановилась в нерешительности. — Я не могу уехать так внезапно.

— В твоём распоряжении ещё почти десять местных месяцев на сборы, и, я думаю, этого более чем достаточно, — усмехнулся Виктор, видя её растерянность. — До конца срока, оговоренного условиями контракта, меня никто отсюда не отпустит.

Растерянно глядя себе под ноги, Глория медленно опустилась в кресло, её опустошённый взгляд остановился в какой-то точке на потолке. Сейчас она о чём-то сосредоточенно думала.

— Знаешь, а я сегодня закончила один интересный опыт, — произнесла девушка после долгого молчания и посмотрела на Виктора. — Я смогла получить новый вид орхидей. Новый! Совершенно новый, никому неизвестный: ни вам, ни нам.

— Ну и что? Мало ли здесь на планете всякой фауны и флоры, неизвестной науке до сих пор? — Виктор неопределённо пожал плечами. Нет, это не было равнодушием или скукой. Он просто мало, что понимал в работе Глории, хотя сам об аэролётах мог говорить часам, было бы только, с кем.

— Я скрестила земную орхидею с Ниобы и местную, орхидею Брайкса, — стала объяснять терпеливо Глория, — раньше это считалось невозможным… Я ещё не изучила полученные семена: они пока не вызрели, но анализы подтверждают появление нового подвида… Если ещё эти семена смогут дать ростки… Ты даже представить себе не можешь, насколько этот опыт важен для развития всей науки! И для нас с тобой в особенности…

— Орхидея кого? Брайкса? — рассмеялся Виктор. — Это кто такой? — Из всего рассказа он более или менее понял одно. — Это не тот ли Брайкс, ботаник из первооткрывателей?

— Да, Уоллис Брайкс. Это имя уже вошло в историю, — Глория взяла стакан со столика, прошла на кухню, продолжая на ходу рассказывать: — Этот человек первым классифицировал растения Гриффита. Его именем названо более двадцати видов цветов, растений и лишайников… Ветвистозелёный орех Брайкса, перистые корни Брайкса, Лучиния Брайкса, Кавказия Брайкса, стелющийся лишайник…

— Глория, хватит! — воскликнул с мольбой Виктор. Он взмахнул рукой, как будто пытаясь остановить весь этот поток названий, ничего ему не говоривших. — Прекрати, хватит!

Глория рассмеялась в ответ, но замолчала. В наступившей тишине раздавался негромкий шелест автомата для мойки посуды.

Виктор неслышными крадущимися шагами пересёк зал и шагнул за порог кухни. Медленно-медленно, в надежде обмануть Глорию, застать её врасплох. Девушка стояла спиной, ни о чём не подозревая, возле сушилки, заглушающей своим шипением все шорохи. И к тому же что-то негромко пела себе под нос на незнакомом языке. Такое бывало с ней редко: Глория мало обращалась к своему детству, к своему прошлому, почти не рассказывала о себе, о своей прежней жизни, жизни до него, до Виктора. Наверное, потому, что прошлое было связано у неё с плохими воспоминаниями. Ещё до знакомства с Глорией Виктор слышал о несчастном случае пятилетней давности, произошедшем на пути в Кистонийскую бухту: Айхаира́ и Ки́рилл — родители Глории — и ещё двое сионийцев разбились на аэролёте при пересечении Радужного хребта. Причину так и не выяснили, только призвали всех «пришельцев» быть предельно осторожными, особенно пилотов.

Видимо, в этот вечер, несмотря на недавний разговор, Глория пребывала в хорошем настроении. Виктор, ступая на носочки, уже раскрыл было руки, готовый обнять девушку, как та вдруг, даже не поворачивая головы, спросила:

— Я хочу заказать меню комбайну, что бы ты хотел на завтрак?

Виктор со вздохом опустил руки: и на этот раз не удалось.

— Тебя не обманешь…

— Да, и пробовать не стоит, — Глория улыбалась, она всё ещё стояла к Виктору спиной, но в её голосе, в волосах на затылке, украшенных перламутровой лентой, в прямой, не сутулящейся спине, ощущалась нескрываемая довольная и ироничная улыбка. Виктор обхватил Глорию, сомкнув руки у неё на талии, прижался щекой к её виску, чувствуя кожей мягкие щекочущие пряди волос. Глория неслышно рассмеялась, склонив голову к левому плечу. — Ты топаешь, как испуганный ложбинный волк…

— Неправда, — прошептал он в ответ, жмурясь от удовольствия. — Я старался, как мог, а вот ты не можешь хотя бы раз притвориться, это же не так и сложно…

— Конечно, я могу сделать вид, что не слышу, но твои мысли и намерения… От них никуда не денешься, — Глория чуть двинула плечом, и Виктор ослабил хватку.

— Знаешь, миленький, ты мне немного мешаешь. Мы можем остаться без завтрака, если я не введу программу в меню-комбайн. Или ты опять пойдёшь до Гаргаты? — Виктор тяжело вздохнул, убирая руки, и только разомкнул губы, собираясь что-то сказать, как Глория перебила его: — Тихо, я уже знаю, что ты хочешь сказать. Когда ты сердишься, ты весь, как на ладони. Прозрачен, как льдина…

— Ну вот, как всегда. — Виктор скривился, но покорно ушёл в другую комнату.

* * *

Мелкий белый песок, который привозили с речной поймы за несколько километров, сухо скрипел под ногами.

— Скоро, на следующей неделе, наверное, должны прислать корабль с криолитовым порошком, — произнёс Виктор, нарушив долгое молчание. — Вы за эти три месяца здорово поработали, превратили это место в настоящий городок. Вот только дороги ещё довести до ума…

Глория молчала, слушала Виктора и иногда кивала головой в знак согласия, она думала о чём-то своём, и взгляд её рассеянно скользил по окнам лабораторного комплекса, по деревьям вдоль дорожки парка, по лицам редких прохожих, ни на чём конкретно не останавливаясь.

Комплекс исследовательского центра состоял из трёх зданий, два из которых соединялись переходом с окнами в полный рост. Третье здание появилось за два последних месяца и стояло немного в стороне. От леса, буквально ещё три месяца назад стоявшего плотной непреодолимой стеной, остались немногие деревья. Джунгли превратились в парковую зону, а здания центра соединяли дорожки. Здесь же, совсем рядом с лесом, среди деревьев построили городок из нескольких десятков коттеджей: в них жили строители, рабочие, жители нового города, гости. Персонал комплекса, все его биологи, инженеры и исследователи, жили отдельно от остальных. Их в шутку уже окрестили «элитой» и в этом была своя правда. Кроме отдельного жилья, эти люди имели неприкосновенность со стороны всех комитетов, а также массу различных льгот и поблажек. И к тому же личное Императорское влияние…

— А как ко всем этим переменам относится местное население? Ты же говорила, что здесь закрытая зона… — Виктор шёл чуть впереди, опережая Глорию на шаг.

— Это долгая история, — Она вздохнула, глядя под ноги. — Только приняли на Совете решение о Зоне, как тут же объявилось столько различных представителей из стольких комитетов. — Глория улыбнулась грустно и беспомощно, подняв глаза и встретив взгляд Виктора, как будто здесь была и её вина. — Комитет по экологическим проблемам… Комитет по антропологии и проблемам естественного обитания… И ещё какие-то, я всех и не помню! Собрали целую комиссию, и все вместе решили, что уровень жизни гриффитов не соответствует общему стандарту проживания. Только «пришельцы» в состоянии помочь им достичь цивилизованности. Поэтому здесь и строят новый город со школой, с интернатами. Есть идея открыть несколько предприятий по переработке сырья: древесина, руда… Пищевые комбинаты. Все они дадут работу каждому, кто хочет… А там, чуть восточнее, — Глория глянула влево пристальным, долгим взглядом, будто хотела разглядеть что-то за деревьями, — там строится космодром, собрались открывать Космопорт, организовать при нём эмиграционную службу.

Виктор, остановившись резко, как от толчка в грудь, развернулся на месте и посмотрел на Глорию каким-то непонимающим и от того немного отсутствующим взглядом. Смотрел и слушал, не перебивая, весь этот рассказ, дикий в своей идее, оторванный от этого мира, стоящего на уровне каменного века — не выше!

— Чем больше я тебя слушаю, тем больше мне кажется, что во всех этих комитетах сидят одни придурки, — Он втянул воздух сквозь зубы, вскинул голову, глянув в небо, и решительно произнёс: — Скорей бы домой! На Ниобе не видно всего этого маразма! Ведь надо же, что придумали все эти комитетчики!.. Без согласия местного населения, мы, пришельцы, не имеем никакого права даже на проведение опытов с флорой и фауной новой планеты. Какой же тут город может быть? Какой космодром? Чем они все думают? Хотел бы я знать, что у них вместо мозгов?

Да ведь что главное, они же ещё и прикрываются добрыми побуждениями! Что всё это лишь в заботе о самих гриффитах!.. А их самих кто-нибудь спрашивал?.. Вас, вот, кто-нибудь спрашивал? Тебя, Гаргату? Других гриффитов?

— Мы — все гриффиты из персонала — подавали жалобу и просьбу с утверждением первоначального решения Совета по вопросам внедрения. Насчёт закрытой зоны. Здесь и вправду никто не должен жить. Никто, кроме лаборантов и биологов, — Глория говорила быстрым срывающимся голосом, в котором улавливались нотки оправдания. К тому же чувствовалось, что она ещё и нервничает. — Знаешь, мне постоянно кажется, что мы все очень мало делаем в попытке изменить решение комиссии, — она замолчала, шагнула вперёд, оставив Виктора за спиной. Тот, растерянно моргнув, развернулся и бросился за ней вдогонку. Их разделяло не больше метра, когда Глория снова заговорила, будто точно знала, что Виктор её слышит: — Сейчас лучше всего оставить всё, как есть. Зря мы вмешиваемся в течение жизни, в саму природу. Здесь, в нашем мире, где всё всегда шло своим чередом, скоро изменится всё это, — Она огляделась, нервно вскинув руки, и прибавила шаг, — оно станет неузнаваемым. Изменится всё: люди, деревья, воздух, сам лес, наконец, сами джунгли…

Кто из нас знает, в какую сторону? Может, эта встреча с вами была предопределена свыше? Откуда мы все можем знать, правда?

Виктор стремительно догнал её, схватил за руку, одним рывком развернул лицом к себе и, ни слова не говоря, обнял.

— Через три часа я уезжаю, давай в оставшееся время не будем говорить о неприятном?

Глория кивнула в ответ, не поднимая головы, а потом очень тихо прошептала, уткнувшись лицом Виктору в плечо:

— Я беременна…

Голос её был невнятным, да и Виктор при этих словах даже не вздрогнул, и Глория повторила снова, уже громче:

— Вик, ты слышишь? У меня будет ребёнок…

Его руки, такие сильные, приносящие всегда только уверенность и защиту, стали как будто невесомыми. Он сам будто исчез куда-то разом в один миг. Глория даже перестала чувствовать не только его прикосновения, но и мысли.

— Как?? — Он качнулся назад на подкосившихся ногах, но всё же устоял, сделав над собой усилие. — Как же так?

Глория смотрела ему в лицо снизу, его бледность немного даже испугала её.

— Уже второй месяц пошёл…

Виктор был в шоке: это известие просто выбило его из колеи, но всё же попытался улыбнуться, понимая, что выглядит не самым лучшим образом.

— Я сделала это искусственно… Малыш из пробирки! Мэри Пауэлс сказала, что на Сионе — она сама сионийка — это частое явление, — Глория говорила быстро, сбивчиво, боясь, что Виктор остановит её на полуслове, перебьёт, не даст договорить. — У нас в лаборатории, в банке данных, есть все анализы на каждого приезжего из рабочего персонала. А Мэри — заведующая банком… Она помогла мне с разрешением…

— Нет, не это!.. — Виктор отшатнулся, отступил на шаг, отвернулся, скрывая лицо. Какое-то время он молчал, устало ссутулясь, засунув руки в боковые карманы брюк. А Глория смотрела на него, не мигая и почти не дыша, боясь пропустить его ответные слова, увидеть реакцию на услышанное. Она попыталась «услышать» его мысли, узнать, что он думает, но в голове не появлялось ничего дельного, связного — одни малопонятные обрывки мыслей… Бесполезное дело, что-то пытаться понять! Виктор и сам не знал, что и думать!

— А как же генетическая несовместимость? — хрипло прошептал он, глянув на Глорию через плечо.

— Да, об этом в первую очередь я и хотела рассказать тебе, — ответила она, с трудом выдержав его взгляд. — Я и не знаю даже, с чего начинать? Как рассказать всё попонятнее?

Она стояла, склонив голову и стиснув руки, покусывала костяшки пальцев. И Виктор, глядя на неё, понял: боится! Глория и правду боялась чего-то. Ответных слов? Неизвестных последствий?

Он стоял, не шевелясь и понимая только одно: поможет ей только искренний рассказ. Вдвоём, вместе, они справятся со всеми неприятностями. Вот только молчание и вид Глории с каждой минутой пугали Виктора всё больше своей недосказанностью, тяжестью того груза, что лежал теперь на плечах Глории, давил на нее неотвратимо… «Какая же она маленькая!!!»

— Ну? — выдохнул Виктор, наконец, зная, что только своей решительностью и настойчивостью сможет придать ей сил, заставить её говорить.

— Помнишь, как-то я говорила про то, что смогла вывести новый вид орхидей, — начала Глория откуда-то издалека о том, чего Виктор совсем не ожидал услышать. Он чуть качнулся вперёд с пяток на носочки, вскинул голову, хватанув воздух губами: вот-вот заговорит, перебьёт с таким трудом начатый рассказ. Но Глория остановила его еле заметным взмахом раскрытой ладони. Голос её стал твёрже, сильнее. — Нет, подожди! Выслушай меня с начала и до конца! Я смогла скрестить такие растения, которые несовместимы генетически. Раньше это было невозможно. И полученный гибрид вполне жизнеспособен. — Глория чуть перевела дух, — Я не знаю, как мне это удалось! Наверное, Гаргата права: дилетантам везёт… Иногда. Может, это какая-то доля процента, если говорить о теории вероятности. Свет видит! Я вычленяла несхожие части из цепочек ДНК, изучала хромосомы… Да я и сама мало что в этом понимаю! — воскликнула она в отчаянии, с мольбой глядя на Виктора. — Мне просто повезло! Моими руками правила судьба! Все, кто знает об этом случае, удивляется до сих пор. Им занимается теперь весь отдел… Вик, я сделала открытие, — Глория немного помолчала. — И я… я поторопилась воспользоваться им, — Глория опустила голову, закрыв лицо руками, всё тело её дрожало, как от рыданий, но голос при этом оставался твёрдым. — Я повторила весь этот опыт в той же последовательности, но с нашими половыми клетками. Даже первые две неудачи меня не остановили… Результат третьей пробы растёт у меня внутри…

Глория замолчала, не в состоянии больше продолжать свой рассказ, но рук с лица не убрала. Виктор неслышно подошёл к ней и молча, но ободряюще обнял за плечи.

— Ну и что? Что в этом такого страшного? — спросил он мягко и очень тихо. Глория подняла на него огромные, наполненные слезами глаза и, улыбнувшись всё той же виноватой улыбкой, прошептала:

— Прости меня, Вик, прости, если сможешь…

— О чём ты?!! — он коротко рассмеялся в ответ, коснувшись губами её волос у виска. — Какие там «прости»? Хватит!

— Я не сказала тебе обо всём раньше, — продолжала Глория. — Не спросила твоего согласия… Сама по себе… Как ополоумевшая, вцепилась в эту идею… Ничего перед собой не видя… И вообще, как это всё глупо, по-детски… — Она ткнулась лбом Виктору в плечо, ещё раз и ещё, как будто пыталась разбить себе голову. Он отстранил от себя девушку, придерживая одной рукой, а другой — стал вытирать слёзы с её лица. Глория стояла, покорная и слабая, казалось, она разом лишилась сил и стояла на ногах только благодаря его поддержке. — Но это ещё не всё, совсем не всё, — прошептала Глория, не открывая глаз. — Я даже боюсь представить, какого монстра я, возможно, вынашиваю внутри себя…

Рука Виктора, придерживающая её за плечо, при этих словах сжалась, стиснула до боли в костях — Глория невольно застонала, открыв глаза, и встретила, — как холодом обожглась — синеву его пронзительного, наполненного болью взгляда.

— Прости, Вик… — вырвалось само собой.

Виктор, опомнившись, убрал руку, но не отстранился, просто прижался к ней всем телом, положив подбородок ей на плечо. Глория ощущала немое отчаяние и тупую непроходящую боль в этом его движении, в самом прикосновении, в его взгляде, глядящем куда-то за спину, в пустоту, но при этом таком осязаемо холодном и опустошённом. Но и не говорить она не могла, хотя последние слова были самыми трудными и жёсткими для обоих:

— Я не делала себе ультрадиагностику: почему-то боюсь этого, — Глория зябко повела плечами. — Чувствую, что будет мальчик. Другого мне и не надо. Я согласна на урода и на чудовище, — Виктор не шелохнулся, он как будто даже дышать перестал. — Хотя, если б он развивался с отклонениями, моё тело не дало бы ему родиться. Он рассосался бы в первый же месяц или произошёл бы выкидыш… — Глория говорила об этом просто, как о чём-то уже давно решённом или привычном для её понимания. — Да, это мутант… И это моя вина! Моя вина во всём, но я так решила… Конечно, всё может отразиться только на умственных способностях, при благополучном исходе. Я не прошу тебя ни о чём, Вик! Ты уедешь почти за два месяца до его рождения. Хотя… Нет! — Глория, вспомнив о чём-то, резко дёрнулась всем телом. — У меня будет одна маленькая просьба к тебе, Вик… Выбери ему имя!

Виктор отшатнулся, с ужасом посмотрел на Глорию:

— По-моему, у тебя тихое помешательство. Это какой-то тихий бред…

— Когда ты уедешь, я буду вспоминать о тебе, глядя на нашего с тобой малыша, — продолжала Глория с какой-то странной неподвижной улыбкой на губах. — Только выбери ему имя сам…

— Опомнись! — крикнул вдруг Виктор, встряхивая девушку за плечи.

— У нас такая традиция: отец даёт имя сыну, а мать — дочери… — прошептала Глория, так, будто и не слышала его крика.

— Да замолчи же ты! — Он снова её встряхнул, заставляя замолчать, а потом прижал к себе, к груди, со всей силы, будто боясь отдать кому-то своё самое дорогое в мире сокровище. Глория молчала, даже не шевелилась, и он не сразу понял, что она плачет. Понял только, когда что-то горячее капнуло ему на грудь между ключицами и, обжигая, скользнуло вниз, за ворот рубашки.

— Я боюсь, Вик, боюсь того, что будет, — прошептала Глория сквозь слёзы. Она говорила что-то ещё, но он ничего не понимал из-за рыданий, срывающих её голос. И сам говорил какую-то малопонятную чепуху в ответ, одновременно гладя Глорию по голове, по плечам, по спине, с единственной мыслью: успокоить.

* * *

Криолитовое покрытие, отсвечивающее фиолетово-чёрным, пружинило под ногами. Здание Космопорта приближалось с каждым шагом, нарастало огромной, заслоняющей свет громадой. Оно ещё строилось — куча техники, стройматериалов, людей в спецодежде — и при этом было самым высоким зданием на планете. «Просторный зал ожидания, эскалаторные дорожки, бар, игорный зал и ресторан. Гостиница со всеми удобствами здесь же! И всё в одном комплексе, под одной крышей!» Так описывали его в рекламных проспектах эмиграционной службы.

Отъезжающих было немного, а провожающих и того меньше. Среди всей этой небольшой кучки отбывающих домой мало кто обращал внимание на троих, стоявших в стороне от всех. Молодой человек в форме пилота гражданских сил и с ним две девушки. Одна из них — черноволосая, маленькая ростом и подетски хрупкая — бережно поддерживала другую под руку. Вторая — в длинном плаще из необычной струящейся ткани, скрывающем большой живот.

— Пойду, отмечу билеты в кассе, — произнёс Виктор, взглядом окинув площадку, ярко освещённую полуденным солнцем. Далеко впереди, на стартовой площадке, слепил глаза ярким металлом космический челнок.

Пока ещё первый и единственный на этом Космопорте. Он совмещал в себе функции грузоперевозчика и пассажирского корабля: вокруг него суетились люди, — крошечные фигурки по сравнению с этой сложной конструкцией — управляли роботами-погрузчиками: следили за погрузкой корабля. Во всей этой суете чувствовалась жизнь, движение. Здесь же, у ряда турникетов, которые должны были отделить провожающих от пассажиров, всё казалось застывшим, как во сне. Люди стояли неподвижно, разговаривали шёпотом. Высокие деревья метрах в пятнадцати, отделённые невысокой металлической оградкой, тоже былинеподвижны, как нарисованная декорация. Ни шелеста листьев, ни скрипа! Даже пения птиц не слышно…

В этой тишине звук шагов, почти полностью гасимый криолитом, показался неожиданно громким. Все люди разом повернули головы в сторону Виктора, тот шел, по-военному печатая шаг, расправив плечи и подняв голову. Эта привычка недавнего военного выдавала в нём человека решительного, уверенного в себе. Глория и Гаргата тоже провожали его глазами до тех пор, пока Виктор не скрылся в тени здания.

— Что в нём такого, чего нет в наших, в гриффитах? — В голосе Гаргаты почувствовалось тщательно скрываемое отчаяние.

— Гаргата, — позвала с мольбой Глория, — не начинай всё сначала. Ведь мы же уже всё решили.

— Да-да, извини, — Гаргата потрепала подругу по плечу обнадёживающим и успокаивающим жестом. — Просто я до последнего не могла поверить, что ты решишься на переезд… На Ниобу! Там же совершенно другой мир… Не знакомый нам…

— Ничего, — Глория решительно вскинула голову и чуть сузила глаза с упрямой улыбкой на губах. — Мы с Виктором решили: как только я соскучусь по дому, мы тут же вернёмся. Сразу же…

— А как же ребёночек? — Гаргата осторожно коснулась её живота. — Не лучше бы было дождаться, пока он родится? Осталось-то чуть больше месяца, а так, в дорогу, может быть опасно.

— Нет. Я обследовалась вчера, и мне дали разрешение на перелёт. Гаргата, ты просто ищешь повод задержать меня здесь, — Глория невольно улыбнулась. Всё те же слова и отговорки, всё повторялось по одному и тому же сценарию, но сейчас это вызывало лишь улыбку.

— Пойми меня, пожалуйста, — заговорила Глория после минутного молчания. — Из-за меня Виктору пришлось задержаться здесь почти на месяц. Он больше двух лет дома не был. А тут все эти бумаги, разрешения… Сама понимаешь… Если бы не моё положение… Только из-за нашей с ним свадьбы… А он ещё хотел познакомить меня со своими родителями. Они же ничего — совершенно ничего! — не знают обо мне. Ни про меня, ни про нашего с ним ребёнка.

Упоминание о родителях, видимо, вызвало у Глории неприятные воспоминания: она вдруг как-то помрачнела и отвернулась, пряча взгляд.

— Как приедешь, дай знак, — перевела разговор на другую тему Гаргата. Она догадалась, о чём думала сейчас Глория: о той катастрофе с родителями, о их гибели. Такой судьбы и врагу не пожелаешь, а тут лучшая подруга…

Они обе молчали несколько минут, думали каждая о своём.

— Да, обязательно, — Глория как-то рассеянно кивнула головой в ответ. — Обязательно сообщу о себе, о нас, точнее, — они обе вместе улыбнулись над этой поправкой, и Глория с той же улыбкой добавила: — Если на Ниобе будет интересно, обязательно приглашу тебя в гости.

— Но если не понравится, всегда жду назад, — подхватила Гаргата с ответной улыбкой на лице.

Виктор появился совсем неожиданно, подошёл тихо откуда-то со стороны, и в этот момент над площадкой зазвенел приглашающий женский голос, умело синтезированный компьютером:

— Объявляется посадка на борт номер… по маршруту Гриффит — Ниоба!

Все вокруг зашевелились: людские голоса, птичий гомон за оградой, даже ветерок почувствовался на лицах, прохладный и ласковый, — всё неожиданно ожило!

— Пора! — сказал Виктор и перевёл взгляд сначала на Глорию, потом на Гаргату и снова посмотрел в сторону площадки.

— Над твоим опытом сейчас весь отдел работает, — заговорила вдруг Гаргата торопливо и сбивчиво, — доводят до ума, копают новые доказательства… Но главное-то доказательство тут, с тобой уезжает, — Она положила ладонь Глории на живот, младенец ощутимо толкнулся. — Наделает он ещё хлопот в научном мире, всем: и нам, и вам!..

* * *

«Здравствуй, Гаргата!

Мои лучшие пожелания из Ниобаты, столицы нашей Ниобы! Пишу письмо только со стереосопровождением, без видеокартинки. До сих пор никак не могу научиться разбираться во всех этих системах. Когда Вика нет, даже сама боюсь подходить к домашнему управляющему: вдруг сделаю что-нибудь не так. Зато Джейк у меня — только держись! Очень любит всю эту технику. Вот уже месяц, как научился ползать, и я устала оттаскивать его от компьютера. Это ужас какой-то!

Они с Виком очень похожи и не только внешне, у них одна общая тяга ко всякого рода механизмам. Виктор смеётся, а мне — хоть плачь! Ходи и гляди, чтоб это чадо не включило ненароком кухонный комбайн или уборочную машину. Ну, ладно, хватит о моих мужичках!..

Что-то ты ничего не рассказываешь о новом городе, я слышала, что его назвали Чайна-Фло? Что нового вообще? Как там? Как с программой общего заселения? Ты писала в прошлый раз, что все местные племена ушли подальше в джунгли, это осложнит изучение их жизни. Да, кажется, я уже начинаю скучать по той работе, и по тем людям… Здесь ритм жизни совсем другой, новые лица, новые знакомые. Я устаю от такого количества людей и техники вокруг.

Хотя, нет! Я не хочу жаловаться! Просто я соскучилась здесь: Вика нет уже почти две недели, он на Сионе, выполняет какие-то перевозки, и вернётся нескоро. Так что мы с Джейком сейчас одни. И вместе с ним ждём тебя в гости. Ведь ты же обещала приехать ещё в прошлом письме!

Поэтому ответа ждать не буду, жду тебя саму. Ни одно письмо так не радует, как твой приезд. Имей это в виду! До встречи! До скорой — подчёркиваю! — встречи!

Р. S. Я получила уже второе приглашение на конференцию, но без твоей помощи ничего не смогу сделать. Правда, от ничегонеделанья я перечитала уже порядочную гору нужной литературы, вот только посоветоваться не с кем…

Твоя Глория.»

Глава 2. Гвардеец Императора

Он явно нервничал, это чувствовалось во всём: в склонённой голове, напряженной шее, в чуть вздрагивающих, как в ознобе, плечах. Он барабанил по пульту пальцами, бессмысленно глядя в пустой экран. Сначала это была обычная дробь нервничающего человека, но затем в ней уловился ритм военного марша. Герцог Ирвин узнал любимый марш Императора: «Навстречу встающему солнцу». Да, это дурной знак…

— Ну, и что ты сам думаешь? — Кресло бесшумно крутанулось, и герцог, секунду назад беспрепятственно изучающий брата, сам оказался под прицелом этих пронизывающих, беспощадных глаз.

— Они просто тянут время… По-моему, Ваше Величество, — он снова оробел, замямлил в ответ, как курсант на экзамене.

— Это ясно любому! — недовольно отмахнулся Император в ответ. Думая о чём-то, он склонил голову к левому плечу и, отталкиваясь носком высокого сапога, качался в кресле то вправо, то влево. Вправо-влево! Вправо-влево, медленно убивая герцога затянувшимся молчанием.

— Но что кроется за этой нерешительностью? Что? — Его Величество резко вскинул руку, взъерошил седые волосы на затылке, подпёр щеку раскрытой ладонью. — Готов поклясться, они усиленно все семеро соображают, как теперь быть… Не ждали, что я пожалую первым! Теперь Я буду ставить условия, а они — слушать и выполнять! Знать бы только точно их возможные ходы и предложения…

Император сокрушённо покачал головой. Все эти договоры, встречи, приёмы и прочее из числа подобных дипломатических дел давались ему нелегко, так как он любил знать всё наперёд, старался заранее предугадать конечный результат, исход всей встречи. И эта его безошибочная проницательность, так удивляющая окружающих, давалась ему нелегко. Ой, как нелегко! Но об этом знали немногие, единицы. Среди них был и герцог Ирвин, умный малый, но ещё слишком юный для государственных дел и ответственных поручений.

Зуммер видеофона предупреждающе пискнул, и Его Величество снова повернулся к герцогу спиной, а лицом — этой невозмутимой маской с официальной улыбкой — к гостю на экране.

Господин Дорожный — собственной персоной! Представитель этого проклятого Демократического Совета по вопросам внешней политики. Хитрая бестия!

— Уже вернулись из отпуска, господин Дорожный? — Император улыбнулся искренне, разыграв удивление, а сам про себя отметил: «Вон, как напрягся-то весь, брови на переносице сошлись, глаз не видно. Спокойно, друг, спокойно! Это я к вам в гости прибыл — принимайте радушнее, господин Дорожный!»

— Да, как видите, Ваше Величество, — Дорожный улыбнулся в ответ, заметно расслабился, но только внешне. — Этот год несколько напряжённый выдался, отпуска всем посократили. «Всем, да не на этот раз, как видно. Кто-то и у вас работает, остальным отдыхать не даёт, — ухмыльнулся про себя Император. — Не твои бы друзья из Совета со своим посланием, отдыхал бы ты себе на пляже или где там ещё с молодой-то женой».

— Вы, наверное, уже в курсе господин, — неожиданно для собеседника начал Император. — Я о той петиции речь веду, что отправили мне ваши друзья из Совета. Хотел бы уточнить кое-какие мелочи. Надеюсь, не помешал? Без приглашения явился…

Такое неожиданное, неподготовленное начало на какой-то миг лишило господина Дорожного дара речи. Он что-то промычал в ответ, отвернулся, словно ища у кого-то поддержки, там, за кадром. И тут экран отключился. Его Величество засмеялся с облегчением, откинулся в кресле и, не оборачиваясь, прямо так, через плечо, приказал:

— Герцог Ирвин, передайте от моего имени распорядителю: пусть готовит мой парадный мундир. А пилотам на мостик: пусть готовят корабль к полёту.

Герцог бесшумно удалился, ещё дверь за ним не закрылась до конца, когда экран включился снова. На этот раз господин Стайерс, глуповатый, но упорный в своём деле человек, ответственный за ресурсы…

— Прошу прощения, Ваше Величество, — заговорил сиониец с виноватой улыбкой, — трудности со связью…

— Я к вам по делу, господин советник, — перебил его Император. — Вы там сообщите остальным, пусть перестают тянуть зря время. Я — человек занятой!

Стайерс заулыбался в ответ, кивая головой. Резкий тон Императора, его прямота вряд ли сильно его обеспокоили. Нет, не потому, что он был человеком мужественным и твёрдым, скорее потому, что Стайерс не понимал всей серьёзности происходящего. Не понимал, почему это из-за неожиданного визита Императора Ниобы собрался весь Совет в полном составе, вызвали всех в Столицу, даже из отпусков. Зачем? Экстренный созыв?! Что к чему? Ведь раньше же справлялось и трое его представителей.

Экран переместился чуть в сторону, и Его Величество узнал ещё одного советника, самого пожилого и самого, пожалуй, мудрого из всего «благородного собрания», господина Ежи Малиновски. Он занимался экономикой и отвечал за оборот денежных средств в Госбанке Сионы и был в этой области настоящим профи.

— Мы понимаем, Ваше Величество, ваше беспокойство, — произнёс он спокойным и вежливым голосом. — Ваше желание лично встретиться с нами несколько льстит, да и вопрос нельзя откладывать надолго… Мы немного посовещались, Ваш отказ быть гостем нашей Столицы нам непонятен, но желание гостя — закон! Хорошо, мы встретимся с Вами на спутнике, на Фрейе.

Заметьте, Ваше Величество, из-за вашей излишней осторожности или, возможно, несговорчивости, нам — восьмерым — придётся покинуть родную планету только, чтобы обсудить с вами всего лишь один вопрос. Мы учтём это в дальнейшем, Ваше Величество, обязательно учтём, — Малиновски улыбнулся, но в голосе его сквозили недобрые нотки…

— Благодарю за любезность, — ответил улыбкой и Император, а сам подумал с усмешкой: «Запугиваешь, старый чёрт. Ох, и хитёр! Что ж, посмотрим, кто кого…» — Но ближе к делу, господин Малиновски!

— В три часа по Единому вас устроит? — предложил сиониец, глядя куда-то вниз, на часы, наверное. — Соберёмся, так сказать, на нейтральной территории, в зале Отдела Всеобщей Информационной Сети. Спутник принадлежит этой организации, осмелюсь напомнить, но они любезно согласились предоставить нам одно из лучших своих помещений и даже откроют площадку для кораблей. И сервис обещают на должном уровне…

— На каких условиях? — спросил неожиданно Император и оказался прав в своих соображениях насчёт бескорыстности «информаторов», которых сам не любил никогда.

— Да, — рассмеялся Малиновски, немного смутившись: догадливость Императора могла смутить кого угодно. — Вы правы, Ваше Величество, они хотят получить право на беспрепятственную съёмку этой встречи. С начала и до конца…

— А потом пустят по всем каналам? Нет уж! — Император презрительно скривился, откинулся в кресле, упёрся ладонями в подлокотники. — Никогда! Никакой съёмки, слышите?!! Или мы встретимся в открытом космосе, или я улетаю обратно на Ниобу! Всё! Сворачивайтесь! Никаких договоров, никаких соглашений, оставим всё, как было! — и он потянулся отключить видеофон.

— Подождите! Секундочку! Ваше Величество! — крикнул Ежи Малиновски в ужасе. — Хорошо, я сообщу им ваше решение, Но это независимая организация. Они сами себе хозяева, могут и отказаться…

— Или без записи — или вообще никак!

— Хорошо, в три мы будем ждать вас в зале Отдела Сети.

— Да, и ещё, господин Малиновски, — вспомнив о чём-то, заговорил Император: рука его, протянувшаяся к пульту, замерла на полпути, — кто будет восьмым на заседании?

— Восьмым? — не понял сразу советчик, — Ах, да, — он улыбнулся, догадавшись, о чём речь, — будет присутствовать один человек, точнее, гриффит… Представитель племени, на их территории расположены Ваши титановые рудники… Он не знает Единого языка, но господин Агдальский будет нашим общим переводчиком…

— Что-о?!! — чуть не взревел Император, качнувшись вперёд, но в этот момент Ежи Малиновски отключил экран. Все, сидевшие вокруг, облегчённо вздохнули и заулыбались.

— Ничего, к трём часам он перебесится и будет вовремя, — произнёс Малиновски, вставая. — Как миленький, прибежит…

— Вы серьёзно, господин советник, насчёт запрета на запись? — спросил Дениэлс, единственный представитель от Информационной Сети, оставшийся здесь, на спутнике. Неизвестно, что они могли получить с этой записи, но, судя по всему, этот молодой человек расстроился очень сильно.

— Установи́те скрытые камеры — и всё! — ответил Малиновски, думая в этот момент о чём-то другом. — Только так, чтобы не было никаких подозрений. Этот человек очень осторожен…

* * *

— Эй, Тайлер, увеличь тягу на правый двигатель! — Крикнул на всю рубку Ник Рафтер.

Их было четверо здесь, в рубке, четыре пилота из Личной Императорской Гвардии. Об этой Гвардии ходили легенды одна другой фантастичнее, известно точно было лишь одно: этих парней можно было встретить и увидеть там, где находился лично сам Его Величество Император Ниобы. Всевозможные съезды, созывы, конференции, даже незначительный «выход в люди» всегда сопровождался одним, чаще — двумя гвардейцами.

Кто же они были?

Тщательный отбор по целому ряду критериев сформировал определённый тип этих людей, ведь гвардейцы — это лицо Императора! Высокий рост — обязательные 188 см. — не больше и не меньше, атлетического сложения фигура без каких-либо отклонений от идеала античной красоты и обязательно — лицо славянского типа. Что нужно было ещё, кроме такой внешности, знали немногие, но это создавало ещё больший ореол таинственности вокруг Гвардии и её гвардейцев.

Джейк Тайлер был самым молодым в группе пилотов, сформированной перед этим важным вылетом. Двое — Михаэль и Никодим — самые старшие (четвёртый курс) рассчитывали и определяли траекторию полёта. Ник Рафтер, курсант третьего курса-второго года обучения, — следил за центральным компьютером и корректировал полёт корабля.

Спутник Фрейя со всем своим безжизненным ландшафтом уже занимал почти весь экран. Рубиновой звёздочкой светилась стартовая площадка.

Джейку досталась, как ему казалось, самое простое дело: управлять работой двигателей и всей механикой корабля.

— Входим в зону торможения, — сообщил Михаэль и назвал точные координаты выхода корабля на орбиту. — Расстояние до земли — шестьдесят восемь километров.

— Джейк, держись на уровне до тех пор, пока я не дам знак, — произнёс Ник, даже не оторвав взгляда от экрана. Картинки менялись с удивительной быстротой: сначала Фрейя во всей своей красе, затем — весь стартовый комплекс на виде сверху и сбоку, последней появилась стартовая площадка, конечная цель полёта. В правом верхнем углу бежал беспрерывный поток меняющихся чисел, сообщающих нужные данные. Ник смотрел на экран, а его пальцы сами нажимали нужные клавиши на клавиатуре компьютера.

— Остаточная гравитация, разреженная атмосфера, очень маленькая плотность, — сообщал данные Ник. Он мог бы и не делать этого: все числа поступали каждому пилоту на персональный компьютер, но это была привычка курсанта: помочь товарищу или же показать экзаменатору своё умение работать с высокоточной техникой и замечать всё.

— Пятьдесят девять километров! — произнёс Никодим, его компьютер выдавал данные о состоянии атмосферы, температуры, грунта, плотности почвы и прочих нужных деталях, необходимых для точного определения курса. — Преодолели экватор! Под нами слабая облачность, у земли — песчаная буря, так-так!.. Ветер в зоне посадки слабый, но переменчивый… Температура за бортом…

— Что там двигатели, Джейк? — перебил его Ник.

— Режим торможения включён, — сообщил он, — опускаю решётки гашения…

— Не торопись! — остановил его Ник. — Сколько до земли?

— Сорок три и двести! — ответил Михаэль, не поднимая головы от перфокарты. — Сорок два девятьсот, сорок два триста…

— Хорошо, идём в правильном режиме, — Ник Рафтер кивнул с довольной ухмылкой на лице. — Джейк, прикрой шлюзы на одну четверть!

Корабль стремительно опускался, скорость падала, и выделяемая двигателями энергия сохранялась в энергетическом накопителе до момента старта.

— Всем приготовиться! — приказал Ник. Он управлял ЦентрКомом и всеми остальными пилотами, хотя и был в группе не самым старшим. — Отсчёт пошёл! Десять тысяч метров! Девять тысяч пятьсот!..

Начался самый ответственный и сложный участок пути: последние десять километров до земли. Их по общей среди пилотов традиции отсчитывали в метрах.

Джейк придвинулся поближе к экрану, окинул быстрым взглядом пульт, всё ли на месте? Мерцала индикаторная таблица, шкала, отмечающая работу двигателей, плавно и медленно опускалась вниз, к нулю.

Всё шло по порядку, без сбоев в программе.

Остальные пилоты постепенно переключились на компьютер Джейка. Ему теперь предстояла самая важная и тонкая работа, требующая предельной осторожности и внимания: посадка корабля!

Джейк проделывал эту операцию миллионы раз на тренировках в учебном классе в различных условиях, не в первый раз занимался этим и в реальной жизни, но всякий раз волновался и не мог скрыть этого.

— Держись крепче за штурвал! — посоветовал Никодим. Конечно, штурвалов как таковых уже не существовало, их заменила автоматика и высокоточный компьютер, но присказка среди гвардейцев ходила до сих пор.

Джейк в ответ улыбнулся одними уголками губ, а потом чуть двинул головой в хорошо понятном жесте: не мешай, мол, отвлекаешь.

В такие минуты Джейк предпочитал полную тишину, он, не моргая, следил за всеми приборами, управляя ими при помощи клавиш, а сам начинал испытывать странное, непередаваемое ощущение. Казалось, что через эти клавиши он вдруг медленно сливался с кораблём, растворялся во всей этой несущейся вниз махине, ощущал каждую его деталь, вплоть до последнего винтика. Даже, как ему казалось, слышал, как царапают обшивку мельчайшие частицы песка, как её нагревает стремительный поток рассекаемой атмосферы. И корабль становился для него живым существом, ощутимо покорным, понимающим каждое движение, мгновенную вспышку мысли своего господина.

Это всегда длилось недолго, — что такое две-три секунды для многотонного корабля, находящегося в свободном падении? Кратчайший миг, поглощающий и растворяющий в себе полностью и без остатка!..

— Включай тормозные заглушки! Ведь расшибёмся же, глупец! — выкрикнул вдруг Ник Рафтер, а Михаэль метнулся к пульту с ужасом на лице: сейчас как треснет!!! Джейк не шевельнулся, будто и не заметил ничего, только руки знали своё дело, а глаза, как у робота-кибера, пустым стеклом смотрели на экран.

— ПОСАДКА ЗАВЕРШЕНА!!! — огромные буквы лентой побежали по экрану ЦентрКома, и Никодим с шумом выдохнул воздух из лёгких.

— Ну, ты даёшь, парень! — прошептали в один голос Ник и Михаэль, разом падая в кресла.

— Это как поцелуй-бабочка! — медленно опуская затёкшие руки, устало усмехнулся в ответ Джейк.

И вправду, корабль опустился очень осторожно, без единого толчка, будто и не коснулся вовсе твёрдой поверхности.

— Да уж! — покачал головой Ник. — Вот ощущение только с поцелуем вряд ли сравнишь, — они все трое с облегчением рассмеялись, а Джейк прикрыл глаза, отдыхая.

* * *

— Посадка завершена, Ваше Величество, — доложил герцог ещё с порога. Император медленно обернулся, поворачиваясь к гостю. Его Величество уже был в парадном костюме: мундир, как у военных, и чёрные брюки из тончайшего дорогого бархата, украшенные лампасами из пурпурной ткани, такой же тканью были обшиты манжеты рукавов, тонкая полоса пурпура пробегала и по краю воротника. Два ряда золотых пуговиц с гербовым оттиском, золотые погоны и золотой шнур аксельбанта, спускающийся вниз от погона по рукаву. Два цвета, чёрный и пурпурный, основные цвета Императорского герба, повторялись в парадном костюме.

— Что-то я и толчка не почувствовал, — в задумчивости произнёс Император. — Опытные, должно быть, пилоты. Нужно будет сказать об этом полковнику: он сам подбирал группу.

— Учтём, Ваше Величество, — кивнул головой герцог Ирвин. Сам он понял другое: совсем не о пилотах думал сейчас Император, через полчаса совещание, — какие тут могут быть пилоты? Да и нервничал Его Величество изрядно, хотя, видимо, сам не замечал этого. Лёгкая дрожь в чуть согнутом колене правой ноги и пальцы, терзающие золотую пуговицу на манжете. Что обещает эта встреча с Демократическим Советом Сионы? Не зря же они первыми послали письмо?.. Да, кстати о письме!

Его Величество вскинул голову:

— Герцог Ирвин, что там с письмом? Приготовьте! Я возьму его с собой!

— Хорошо, Ваше Величество, я сообщу распорядителю, — герцог чуть склонил голову, опуская взгляд в пол, круто развернулся на месте и шагнул к двери.

— И ещё, герцог, — добавил Император поспешно, — там распорядитель готовит фамильный жезл, скажите ему, я брать жезл с собой не буду. А вот про письмо не забудьте!

Герцог, пятясь, вышел из каюты, и Император, проводив его взглядом, отвернулся. Тут он вспомнил о поясе. Да, без него вид совсем не тот! Подошёл к столу, на ходу взяв пояс со спинки кресла, остановился, глядя на часы, затянулся поясом, медленно расправил складочки на груди, поправил тяжёлую золотую пряжку, — чтоб точно по центру, проверил, как кортик, вытянув его до половины из золочёных ножен. А затем только повернулся к зеркалу, окинул себя взглядом с головы до ног. Да, староват уже!

При этой мысли Император безрадостно усмехнулся, пригладил волосы на затылке, снова глянул на часы. Без пятнадцати три! Пора бы и выходить… Хотя, нет, пусть подождут немного, понервничают, сговорчивее будут.

Он снова глянул на часы в нижнем углу экрана, секунды бежали быстро. Как бы и вправду не опоздать! Минут пятнадцать-двадцать — это ещё простительно, а вот больше, чем полчаса, — уже слишком.

Император осторожно одним пальцем нажал кнопку вызова. Испуганное и встревоженное лицо распорядителя Дженкинса заняло почти весь экран:

— Ваше Величество, — заговорил он первым, — а как же жезл?

— Успокойтесь! — остановил невысказанную тираду Император. — По-моему, вы боитесь больше моего.

— Но как же традиции, Ваше Величество?

Император небрежно махнул рукой:

— Сейчас не до этого… Проверьте лучше, готова ли группа сопровождения? Троих мне будет достаточно.

— Слушаюсь, Ваше Величество, — ответил Дженкинс с поклоном. — Да, Ваше Величество, я сейчас узнаю, собрались ли они…

Распорядитель исчез с экрана, только кресло несколько раз качнулось туда-сюда. Император проследил за ним глазами и, вдруг в этот момент в голове его возникла странная и неожиданная мысль. Сформироваться во что-то ясное она не успела: на экране снова появился Дженкинс.

— Группа сопровождения готова, Ваше Величество!

— Они ведь изучают языки, да? — спросил неожиданно Император, в упор глянув в лицо распределителю, чем застал его врасплох. Тот как-то сразу сник, растерялся, опустил голову, не понимая, к чему клонит Его Величество. А если он чего-то не понимал, то начинал сразу думать, что сам провинился в чём-то. Вот только в чём на этот раз?

Император молчал в ожидании ответа, и взгляд его становился всё более суровым.

— Да, Ваше Величество, — прошептал, наконец, Дженкинс, — гвардейцы проходят языковой курс по ходу обучения…

— А язык гриффитов изучают? — в голосе Императора сквозило нетерпение. Он барабанил пальцами по пульту, исподлобья глядя на распорядителя.

— Не могу знать, Ваше Величество, — ответил тот, побледнев ещё больше. — Такие подробности…

— Так узнайте же! — воскликнул Император, теряя терпение. Он откинулся на спинку кресла, положив ногу на ногу. Дженкинс снова сорвался с места, а Император в ожидании закрыл глаза и, думая о чём-то, довольно усмехнулся.

* * *

— Пойдёт? — спросил Ник, повернувшись лицом. Джейк окинул его долгим, критическим взглядом, поправил серебряную пряжку, пригладил отвороты на мундире, затем с улыбкой похлопал товарища по шитому серебряной нитью погону. А потом рассмеялся: — Хоть на парад!

Ник смущённо склонил голову и встретил взгляд Никодима. Тот сидел в кресле, уперев локти в подлокотники и на переплетённые пальцы опустив подбородок, Михаэль крутился возле пульта, пытаясь разглядеть собственное отражение в тёмном экране выключенного компьютера. Все трое они собирались на встречу, только Никодим сидел неподвижно, наблюдая за приготовлениями, и иногда грустно вздыхал, не скрывая зависти.

— Ещё немного и ты разрыдаешься, как мальчишка, — произнёс Ник, глянув на того через плечо. — Ты же сам понимаешь, кто-то должен оставаться здесь. Таков приказ полковника и решение Его Величества.

Никодим промолчал, только снова тяжело вздохнул.

Герцог Ирвин появился в каюте неожиданно для всех. При его появлении Ник, Джейк и Михаэль построились в ряд, вытянулись в ожидании приказа. Никодим тоже вскочил, но остался стоять у пилотского кресла.

Герцог окинул всех трёх с головы до пят внимательным взглядом прищуренных глаз и спросил:

— Готовы, гвардейцы?

— Готовы, господин герцог! — Ник низко опустил голову, коснувшись подбородком груди, и звонко щёлкнул каблуками сапог. Герцог улыбнулся с облегчением:

— Его Величество ждёт вас, — а потом перевёл взгляд на Никодима: — Вольно, курсант!

Герцог пошёл первым, за ним — курсанты, звонко отбивая каблуками сапог. Никодим проводил товарищей взглядом, упал в кресло, резко крутанулся, поворачиваясь к пульту, включил компьютер внешнего обзора и приготовился наблюдать за уходом делегации. Это было единственное, что ему ещё оставалось делать…

Распорядитель Дженкинс, придирчивый ко всякой мелочи, на этот раз не сказал ни слова, даже не оглядел каждого из них в отдельности со всех сторон, как делал это прежде:

— Вы изучали языки в Академии? — спросил он сходу, обращаясь сразу же ко всем троим.

— Да, господин, — опять за всех, как старший в группе, ответил Ник Рафтер.

— А язык гриффитов?

— Он не входит в программу изучения, господин, — всё так же чётко и коротко ответил Ник.

— Вы не знаете?! — воскликнул Дженкинс, в отчаянии всплеснув руками. — Никто из вас? А тот, четвёртый?

— Нет, господин! — и Ник опустил голову, это его движение повторил и Михаэль, Джейк, стоявший последним, сделал шаг вперёд и, глядя прямо перед собой, отчеканил:

— Проходил изучение одного из наречий гриффитов, господин распорядитель!

Дженкинс подскочил к нему, встряхнул, схватив за плечи, и, глядя в лицо чуть ли не счастливыми глазами, спросил ещё раз:

— Ты знаешь, да?!! Правда?!!

— Изучал, господин распорядитель, — признался Джейк, опуская глаза со смущённой улыбкой, — ещё до поступления в Академию… Дома, с матерью…

— Что к чему, Дженкинс? — вмешался, наконец, герцог Ирвин. — Из-за тебя мы теряем время.

Дженкинс сразу как-то растерялся, даже забыл, что ещё хотел сказать, только несколько раз открыл и закрыл рот, моргая глазами. Затем опустил руки, отпуская Джейка, и произнёс:

— Его Величество будет ждать вас у шлюза переходной камеры…

При появлении Императора гвардейцы вытянулись ещё больше, вздёрнули разом подбородки, расправив ещё шире плечи, и даже будто ростом чуть выше стали. Его Величество прошёл, глядя каждому в лицо, и, остановившись напротив курсанта Джейка Тайлера, спросил, чуть скосив глаза в сторону распорядителя:

— Он?

— Да, Ваше Величество! — выдохнул Дженкинс.

— Значит, это ты знаешь язык гриффитов? — Император уже более внимательным, изучающим взглядом посмотрел на Джейка и хитро ухмыльнулся: — Ты?

— Изучал, Ваше Величество! — ответил тот и честно взглянул Императору в глаза, выдержав Его взгляд. Его Величество это несколько удивило: при Дворе редко кто набирался смелости смотреть Императору даже в лицо, не говоря уже про глаза, зная крутой нрав державного лица и его завидную проницательность. А этот же гвардеец… «Хороший, должно быть, парень! Из тех, кому нечего скрывать и нечего бояться…» — подумал Император довольно, а вслух спросил:

— А переводчиком работать сможешь?

— До этого не пробовал, но постараюсь, Ваше Величество! — искренне признался Джейк, всё также глядя Императору в глаза.

— Нас будет двое против восьмерых, не испугаешься? — Император улыбнулся, чувствуя невольную симпатию к молодому гвардейцу. Он всегда уважал в людях искренность и прямоту без заискивания.

— Ради Вашего блага и блага нашей Державы, Ваше Величество… — начал Джейк «избитую» фразу большинства военных из Императорского круга, и это как-то сразу разочаровало Императора.

— Ладно, всё! Пошли! — приказал он и первым перешагнул порог шлюза.

* * *

Фрейя была единственным спутником у планеты Сиона и не имела атмосферы, пригодной для жизни. Очень разреженная, она содержала незначительный процент азота, углерода и очень мало кислорода. Но сионийцы — народ выносливый и упорный — организовали на спутнике несколько своих баз. Правда, из-за сильных перепадов температуры в течение суток люди смогли жить только под землёй на глубине от семи метров и ниже, используя для строительства естественные пустоты и тепло остывающего ядра.

Позднее базы на спутнике выкупили «информаторы» из Организации Всеобщей Информационной Сети (ОВИС), понастроили на поверхности стартовые площадки, установили линии информационной передачи, ведущие связь со всеми отделами на Сионе и даже на Ниобе. А несколько отделов открыли и на Гриффите!

Работать на поверхности Фрейи могли только киберы и машины типа «Харон», управляемые компьютерами. Такие машины автоматически стыковались с кораблём, прилетающим на спутник, и в специальной камере перевозили людей к блокам подземных лифтов, связывающих подземный городок с поверхностью.

— Уже пятьдесят минут прошло с момента их приземления, — произнёс Дениэлс. Он нервничал в ожидании гостей, так как в первый раз присутствовал на мероприятии подобного уровня. Крутился в кресле, несколько раз вставал, ходил туда-сюда, раздражая этим остальных, садился снова, а потом включил экран. Огромный экран главного информационного компьютера занимал собой всю стену. Все члены Демократического Совета, изнывающие от скуки, повернулись разом в одну сторону.

«Включить запись со стартовой площадки Љ4» — набрал команду Дениэлс. Картинка на экране — схема Сионы и Фрейи, медленно движущихся по орбите вокруг Саяны, местного солнца, — сменилась изображением, заинтересовавшим всех. Небольшой корабль, ниобианский, судя по всему, с императорским гербом на борту, медленно опускался вниз.

— Запись их посадки, — пояснил Дениэлс, подкрепив слова приглашающим жестом кисти правой руки: «Прошу!»

— У него, как вижу, классные пилоты! — произнёс один из сионийцев, Марчелл, военный специалист и главнокомандующий Сионийской Армией.

— Ага, как в воду вошли, — согласился с ним Стайерс, заинтересовавшись изображением посадки.

— Ещё бы! — усмехнулся Ежи Малиновски, покачиваясь в крутящемся кресле. — Его пилоты-гвардейцы из Особого Отряда. Вы когда-нибудь встречались с ними? Нет? Это не люди, это киборги с людскими мозгами! У них чутьё на технику, на всякую технику…

— Смотрите! — вдруг перебил его Дорожный, пристально глядя на цифры в правом нижнем углу экрана. — Как я понимаю, это фиксированное время посадки: 14.30.49. по Единому времени. Сейчас двадцать три минуты четвёртого!

— И что? — Стайерс не понял, к чему говорит о времени Дорожный. — Уже скоро час, как мы здесь сидим…

— Я больше чем уверен, что они уже в пути. Это можно как-то проверить? — и Дорожный повернул голову, глянув на Дениэлса. Тот не ответил, но, наклонившись вперёд, приблизился к пульту. Замелькали проворные пальцы, набирая новую команду: «Включить камеры в коридорах блока Љ 6». Картинка снова сменилась и теперь уже не оставила никого равнодушным. Кое-кто даже привстал с места. Огромный экран разбился на картинки, каждая из которых двигалась сама по себе. Малиновски невольно остановил взгляд на центральной, самой большой: группа людей — больше десятка на первый взгляд — двигалась по коридору навстречу зрителю. Мягкий свет из плафонов на потолке делал лица людей несколько нечёткими.

Группа приближалась совершенно беззвучно (в компьютере был отключён динамик), и все постепенно стали понимать, что к чему. Первым шёл охранник из «информаторов», — две секунды и он исчез с экрана. Малиновски в последний момент успел разглядеть эмблему на его рукаве: золотой кадуцей — две змеи, глядящие друг на друга, обвивали телами жезл — в овале лазоревого цвета. А следом шли ещё человека три, ступающие в ногу, как на параде. Двое — по краям — два молодых высоких парня в черном, с серебряными восьмиконечными звёздами на груди с правой стороны, серебряные погоны, серебряная пряжка: серебро и чёрный бархат — гвардейцы Императора!

Их узнаешь сразу. А вот и сам Его Величество! По середине. Воплощение спокойствия и уверенности! Он даже не подозревает, что камеры наблюдают за каждым его движением! А вместе с ними и все мы!

Малиновски усмехнулся довольно, а люди на экране прошли вперёд. Он заметил за спиной Императора ещё одного, третьего, гвардейца. А за ним ещё три охранника — целая группа сопровождения!

Центральный экран опустел, и Малиновски поочерёдно рассмотрел каждый из шести маленьких экранов, по три справа и слева. Эти камеры показывали гостей с разных точек зрения и даже сверху.

— Ещё минута и они будут здесь! — голос Дениэлса в тишине зала показался очень громким и неожиданным, кое-кто даже вздрогнул. Все молча принялись рассаживаться по своим местам, изредка бросая взгляды на створки двери. Дениэлс отключил компьютер, и экран отгородила опустившаяся сверху стена, такая же, как и все остальные стены в зале.

И в этот момент золочёный кадуцей разрезался посередине — створки двери разошлись в стороны с чуть слышимым шипением. Все повернулись на этот звук. Первым вошёл гвардеец. Сделав два шага, он остановился и, убрав руки за спину, расправил плечи и отчеканил, глядя куда-то чуть выше голов сидящих в зале:

— Его Величество Император Рихард! Правитель Ниобы и шести сопредельных земель: Фласции, Диомеды, Архипики, Кирканы, Эпуэреи и Меркурианы!

«Громко сказано» — подумал с усмешкой Малиновски, наблюдая за происходящим с невозмутимым видом. А гвардеец, окончив приветственную речь, развернулся на месте отточенным, чётким движением, отработанным за годы существования Императорского Двора, отступил в сторону на два шага, пропуская Императора. Его Величество прошёл к столу, окинул всех быстрым, но хорошо запоминающим каждую мелочь взглядом и произнёс с улыбкой:

— Приветствую вас, господа советники!

Гвардеец, вмиг оказавшийся за Его спиной, чуть отодвинул кресло, помогая Императору сесть.

— Как вижу, без меня и дело не идёт, — снова заговорил Его Величество, — разброд и скука! Тогда начнём, раз уж так.

— Вы, как нам кажется, где-то подзадержались? — произнёс Марчелл, не скрывая ироничной усмешки.

— Неприлично, господин Марчелл, упрекать гостя в забывчивости, — ответил Император всё с той же улыбкой.

— Мы все здесь, как бы так выразиться, в какой-то мере гости, — напомнил Малиновски и сухо кашлянул, прикрыв рот полураскрытой ладонью.

— Ах, да, господин! — Его Величество в упор посмотрел на Малиновски. Их двоих разделял только стол, так получилось, что они оказались друг против друга. А потом, найдя глазами Дениэлса, продолжил: — Вы, молодой человек, как я понимаю, выступаете на этом собрании в почётной роли хозяина? Следовательно, вам его и вести!

Дениэлс, напросившийся на заседание как слушатель, не собирался принимать в нём участия, а теперь слова Императора, прозвучавшие, как приказ, повергли его, чуть ли, не в шок.

— Я?!! — выдохнул Дениэлс растерянно, упершись растопыренной пятернёй себе в грудь. — Ну, что вы… Я и не знаю даже…

— Ваше Величество, не стоит зря тратить время! — вмешался Дорожный, сидевший рядом с Дениэлсом.

— Хорошо, спасибо, что напомнили, — Император улыбнулся, чуть прищурив хитрые внимательные глаза и исподлобья глянул в сторону Дорожного.

— А сейчас, пока самый главный разговор ещё не начат, я хотел бы знать, что этот парень в военной форме здесь делает? — спросил вдруг Клейтон. Он отвечал за промышленное производство, но это была не единственная область, в которой он хорошо разбирался. — По-моему, ещё раньше было оговорено: посторонних на совете быть не должно!

— Ладно! — Его Величество положил руки на стол и чуть наклонился вперёд, изучая всех, кто сидел далеко от него, долгим оценивающим взглядом. — Господин Дениэлс! — тот сразу же вскинул голову. — Вы готовы подождать за дверью? Пока мы здесь будем беседовать? А вы?

Император чуть наклонил голову вперёд и влево, изучая ещё одного гостя на этом совете. Смуглый пожилой мужчина, седые почти до плеч волосы, перетянутые по лбу алой с чёрным лентой. Он всё это время молчал, только чуть-чуть улыбался уголками губ и смотрел на людей спокойным, немного удивлённым взглядом больших серых глаз. Это был гриффит!

Понимая, что Император обращается к нему, гость искренне и тепло улыбнулся и вдруг поднял над столом раскрытые ладони. Говоря что-то при этом, он повернул кисти рук сначала тыльной, а затем внутренней стороной.

— Господин Айяххо приветствует Вас, Император! — пояснил сидящий рядом с гриффитом по правую руку молодой черноволосый мужчина. «Вероятно, Агдальский» — догадался Его Величество, до этого он не был знаком с этим сионийцем. Император какое-то время молчал, думая о чём-то, а затем, отклонившись к спинке кресла, поднял руку и, щёлкнув пальцами, приказал, обращаясь к гвардейцу:

— Скажи нашему уважаемому гостю, что я — Император Ниобы — тоже приветствую его и желаю всего хорошего ему и его сородичам!

Его слова зазвенели в нависшей тишине, в абсолютной тишине и при полном молчании. А Император при этом, казалось, наслаждался моментом.

Джейк заговорил, медленно и чётко выговаривая непривычные для слуха слова. В первый момент он почувствовал странную слабость в теле, настолько сильную, что ноги стали подкашиваться, а язык — неметь. Это был страх! Страх ошибиться, сказать что-то не то, забыть в последний момент нужное слово, подвести этим Его Величество, ведь ему ещё ни разу не приходилось быть переводчиком, да ещё на таком серьёзном собрании. Ответственность, возложенная на него, была просто огромной, и, может быть, даже в чём-то не по его силам. Страх доходил до ужасной слабости!.. Да ещё под пристальным, изучающим, разглядывающим, откровенно ждущим ошибки, взглядом девяти пар глаз совершенно незнакомых людей.

Айяххо улыбнулся, подбадривая Джейка частым киванием головы и тёплым взглядом, от чего на сердце гвардейца стало спокойнее. Они поняли друг друга, хотя в языке и чувствовалась какая-то разница, но разницу эту, правда, смог ощутить только Агдальский. Как только Джейк замолчал и опустил голову, показывая всем, что его работа закончена, сиониец склонился к уху гриффита и заговорил что-то быстрым шёпотом. Джейк сумел разобрать лишь обрывки некоторых отдельных фраз:

— …Ниобиане с Ниобы… На рудниках у Чайны… Вы знаете?!!..

— Ну, ладно, раз все вопросы разрешились сами собой, я начинаю заседание, господа советники! Не будем терять время, — Его Величество снова выбросил левую руку в воздух, и Джейк вложил в раскрытую ладонь сложенный квадрат плотной бумаги. Император положил его на стол, развернул двумя руками и заговорил, окинув всех взглядом слева направо: — Я так думаю, вы все уже в курсе, по какой такой причине мы здесь собрались? Для тех, кто подзабыл, напомню: не так давно, если быть точным, то два дня назад, я получил письмо, посланное мне из Демократического Совета Сионы. Обычное, на первый взгляд, письмо из бумаги, какие посылаются по Высокой Почте: текст от руки, высокопрочные чернила, печать подлинная, кстати, и даже подписи кое-кого из вас, господа, — Его Величество на миг замолчал, и члены Совета недовольно завозились, зашептались между собой. — Что в этом удивительного? А то, что меня заставил настоять на этой встрече текст письма. Я, конечно, не буду вам его зачитывать, думаю, с текстом вы знакомы. А вот на некоторые его отрывки хотел бы обратить ваше внимание. Вот, например: «Мы, Ваше Ниобийское Величество, недовольны территориальной границей на Гриффите, о чём сообщаем Вам в надежде добиться мирного пересмотра этого вопроса». А вот и ещё цитата: «Помимо прочего, мы недовольны отсутствием границы как таковой между нашими территориями. Никаких соглашений и договоров с момента открытия Гриффита не существует до сих пор. Хотя широко известно всем, что сионийские власти имеют больше прав на разработку новой планеты как первооткрыватели планеты Гриффит…».

Император оторвал взгляд от письма, поглядел на всех поверх листа и, медленно складывая его, спросил с усмешкой:

— Ну, что? Теперь вам понятна тема нашей встречи и план нашей предстоящей работы?

Вопрос Императора повис в тишине, оставаясь без ответа. Но это продолжалось недолго: неожиданно все заговорили разом. Кто-то слышал о письме впервые, кто-то не сразу понял,что к чему, кто-то вполголоса объяснял соседу интересующие его вопросы и подробности. А Император ждал, переводя взгляд с одного лица на другое до тех пор, пока не остановился на Малиновски. Этот сиониец молчал с равнодушной улыбкой, положив ногу на ногу и обхватив колено руками. Джейк, стоявший за спиной Императора, смотрел на всех сверху и мог видеть любого из своего положения. Длинный прямоугольный стол в центре огромного зала, от пола и стен приятное чуть искрящееся сияние, не раздражающее глаза. Дверь как раз располагалась напротив, стоит только поднять глаза — и вот он, золочёный кадуцей в синем овале на обе створки двери. Если придётся пробиваться к выходу, то преодолеть целый зал — мимо стола, мимо кресел, через всех этих представителей Совета — будет нелегко. К тому же у них тут оружия напичкано, наверно, как в оружейной палате! Джейк невольно поёжился, кожей ощущая возможную опасность и близкую ловушку. Хотя все вели себя пока даже более чем мирно, говорили о чём-то, вроде бы даже немного спорили, — обсуждали важный для них вопрос, жестикулируя руками во время беседы. Джейк почти не прислушивался к этим словам, хотя знал, что позднее вспомнит всё с точностью, до мельчайшего оттенка интонации. На свою память он мог положиться всегда, с детских лет, иначе он и не был бы гвардейцем. Но в Гвардии эта способность была развита ещё больше.

А сейчас в свободную минуту Джейк изучал каждое лицо исподволь, раз уж позволял момент.

Все-таки, какую удобную позицию выбрал Его Величество! Сколько свободных кресел возле стола, а Он занял лучшее место — с краю! По левую руку во всю длину стола — ряд свободных кресел, только двое сидят с другого торца стола. Но это далеко! Этих можно в расчет не брать…

Остальные — целым рядом от одного угла до другого — через стол! Им оттуда до Его Величества не дотянуться: в ширину этот стол метра два с половиной — не меньше! Удобно наблюдать со своего места за каждым — все перед глазами, это и Его Величество понимает! А вот то, что Он сам у всех на виду, так Ему не привыкать! А уж следить за Его безопасностью — это работа нас, гвардейцев!

— Нет, это условие связывает меня по рукам и ногам! — возразил Император, выслушав очередное предложение Дорожного. — Оставить половину занятой территории, рудник в истоках Чайны? У меня там два города, как видите! Нет уж, это не годится!

…Да и стол для заседания был не просто стол! В центре его был вмонтирован голографический блок, который в данный момент воспроизводил уменьшенную копию Гриффита. Вращающаяся планета сменилась увеличенной голограммой единственного континента, пригодного для жизни на Гриффите. Протяжённая зелёная заплата джунглей на голубом фоне экрана. Располагаясь в районе экватора и чуть выше, на север и северо-запад, континент формой напоминал голову сказочного зверя-грифона, с жёлтой полосой песчаного побережья на востоке, в районе «шеи» и «загривка» зверя.

Джейк, глядя на голограмму, невольно вспомнил когда-то прочитанный в архивах факт: первооткрыватели — точно и не известно уже, сионийцы или ниобиане, — первыми заметившие это сходство с грифоном, ещё на орбите придумали континенту название — Гриффит. Сохранилась только фамилия одного из первооткрывателей — Фит, Дориан Фит, если полностью. Говорят, именно этот парень первым обратил внимание на интересное сходство. Вот и остался теперь в памяти, как часть названия целой планеты, континента и его аборигенов…

— Знаете, Ваше Величество, ваше упрямство и несговорчивость наводят меня на одну неплохую мысль, — произнёс Марчелл после долгого молчания.

— Да? И на какую же? — Император удивлённо поднял брови, глядя на сионийца, пристроившегося на углу стола по левую руку от Малиновски.

— На какую? — в задумчивости повторил Марчелл, поглаживая указательным пальцем подбородок. — Объявить вам войну…

Джейк, отчётливо слышавший каждое слово, напрягся всем телом, ощущая каждой его клеточкой нависшую угрозу, исходившую от каждого человека, сидящего здесь, за столом. Даже Айяххо, мало, что понимающий из коротких и неполных пояснений Агдальского, заметно посуровел лицом, чувствуя опасность момента.

Замолчали все! Все и разом! Сидели неподвижно, переваривая услышанное. Никто не думал о войне, хотя, если прикинуть, все представители Совета внутренне ждали именно этого финала. Разрыв отношений, прекращение дискуссии, объявление войны — всё это ожидалось при неблагоприятном стечении обстоятельств. Этого ждали, но только со стороны Императора…

А тут Марчелл… Хотя, что в этом удивительного? Радикальные меры решения проблемы — при помощи оружия — мог предложить только он, главнокомандующий Сионийской Армии.

Нет! Нельзя было ему торопиться!

Ежи Малиновски в отчаянии стиснул зубы, до боли, до отрезвляющей боли в челюстях. Как теперь поведёт себя Император в ответ на открытую, такую прямую угрозу? Как?

А Император молчал! Молчал долго!

Ничего — ни малейшей мысли — не отразилось на этом враз окаменевшем лице. Только Джейк, видевший лишь затылок и спину Его Величества, чувствовал и внутренне содрогался от ужаса при мысли о том, ЧТО сейчас творится на душе Его Величества! Нет, это не просто шквал эмоций, буря чувств. Это слабо сказано! Потому что, то, что смог уловить Джейк из тех обрывков мыслей и эмоций, которые перегорали в голове Императора, словом выразить было невозможно! А люди, сидящие вокруг стола, испытывали не меньшие чувства только потому, что не знали, что же будет через две минуты, какой реакции ждать от Императора? Чего ждать?

А Император вдруг рассмеялся легко и непринуждённо, будто даже весело, запрокинув голову и развалясь небрежно в кресле. И смеялся он так беззаботно и заразительно, как над весёлой шуткой, что все вокруг стола сидящие невольно заулыбались с каким-то виноватым видом.

— Вы, видно, хотели пошутить, господин Марчелл? — спросил неожиданно Император, разом став серьёзным. — Считайте, что шутка удалась… Хотя я бы сказал, грубая и глупая шутка! — И тут Его Величество приказал, обращаясь к своему гвардейцу за спиной: — Спросика этого гриффита, хочет ли он, чтобы его мир превратился в поле боя между двумя державами? Державами, не желающими уступить друг другу лишний кусок земли? И переведи ответ так, чтобы его слышали здесь все! — и Император коротким взмахом руки указал на сионийцев.

Джейк начал неуверенно, первые два слова прошептал и чуть не поперхнулся. Как объяснить этим гриффитам, что такое война, когда они никогда между собой не воевали? Вряд ли любой из присутствующих сможет понять всю трудность приказа, и ответить на этот вопрос!..

— Смелее, курсант! — выкрикнул вдруг Император, чуть повернув голову и глядя назад через плечо. Выкрикнул так, что в зале вздрогнули от неожиданности. Джейк заговорил громче, отчётливо и медленно выговаривая каждое слово, но думая при этом больше не о том, как поймёт его гриффит, а подбирая более понятные слова и выражения, способные дать понятие, суметь объяснить, что же есть такое «война» и чем она опасна. Гриффит слушал, не перебивая, хотя по лицу его было видно: вопросов у него сейчас даже больше, чем ответов.

— Война, — сказал, наконец, Айяххо на Едином языке, так как на гриффитском не смог подобрать сходного по смыслу слова, — это, как ураган, убивающий всякое живое дерево и всякое живое существо на своём пути… Это, как долгий ливень, лишающий солнца и прозрачного небесного Ока… Это, как жаркий и неподвластный воле небесный огонь, упавший на землю и породивший пожар-убийцу… Это, как край Мира у бездонной бездны горькой воды и беспощадного солнца, где остаёшься один без защиты зеленных ладоней леса и сладкой крови ручья…

Этот старик мог бесконечно долго описывать и сравнивать с виденными им ранее природными катаклизмами и катастрофами всего лишь одно слово, понятное любому, — ВОЙНА!

Главное, что он понял: война — это смертельно страшно и — главное! — противоестественно для человека!

— Да, — кивнул в ответ Джейк, радуясь, что труд его не пропал даром, — вы правы, мудрый, видевший за годы то, что не дано иногда увидеть и услышать и сотне равных нам. Но война — это как все беды сразу, беды без конца и края…

При этих словах Айяххо заметно побледнел, у него пропало даже желание говорить, хотя по лицу его было заметно, что гриффиту приятно общаться на родном языке с человеком, близким его пониманию.

— Он в шоке, Ваше Величество, — ответил за Айяххо Джейк одной короткой, но понятной всем фразой.

— Хорошо, войну оставим напоследок, как крайнее средство, — вмешался молчавший до этого Малиновски. — Военные действия в наше культурное время — верх глупости! Полный абсурд!

Объект наших разногласий — какие-то 30–40 километров девственных лесов, в которых никто, кроме гриффитов не живёт. А им, как я знаю, всё равно, на чьих именно землях будут стоять их дома! На земле сионийцев или ниобиан!

— Зато, знаете ли, мне не всё равно, на чьих землях будут стоять мой титановый рудник и два моих города! — Его Величество, будто издеваясь, повторил тон голоса и манеру Малиновски. Получилось настолько похоже, что кто-то в дальнем углу хмыкнул, не сумев подавить невольный смешок, но тут же замолчал под пристальным взглядом остальных.

— Нам не нужны ваши города, — произнёс Дорожный, теряя терпение, так как повторил это уже раз третий, не меньше. — И рудник этот тоже не нужен…

— Просто территории континента должны быть поделены так, как были открыты, — предложил Стайерс. — Сионийский поисковый бот опустился в центре Гриффита, вот, значит, от этой точки деление и начинать! Налево от Флорены — наша земля, направо — ваша!

— Да, и не забудьте взять линейку, — усмехнулся Император, — да подлиннее!.

— А если серьёзно? — раздался укоризненный голос Агдальского.

— Прошу прощения, господа! — Император улыбнулся.

— Значит, так! — громко, так, чтобы привлечь на себя всеобщее внимание, сказал Клейтон и поднял раскрытую ладонь, призывая к тишине. — Я, вот, что скажу!.. Гриффит используется и Сионой и Ниобой как общая сырьевая база. Ведь так? Конечно, кем-то больше, кем-то меньше…

— И кое-кем намного меньше, если начинать сравнивать, — перебил его Император с ухмылкой. — Мы на Гриффите за неполных 38 лет построили всего 7 перерабатывающих комбинатов: 3 полных линии по переработке и 4 рудника. А вы? У сионийцев малейшая база и рядом с ней — космопорт! И челноки оттуда на орбиту непрерывно, как болотные комары, туда — сюда.

— Зато у вас города, как грибы, прут! — воскликнул в сердцах Дорожный. — И каждый численностью не меньше 20 тысяч человек населения.

— Ниоба в последние 20 лет переживает демографический взрыв, — возразил с упрёком Его Величество. — На Гриффит отправляются все желающие и даже существует система льгот и скидок на перевозку. Нечего упрекать нас, ниобиан, в том, что у вас слабый прирост населения…

— В первую очередь, Ваше Величество, на нашей Сионе очень сложные условия существования, — заметил с иронией Клейтон. — Ваш дед знал, куда ссылать преступников… Холодное лето, вечная мерзлота, скудная растительность… Почти полное отсутствие природных ресурсов и животных… Идеальная тюрьма для противников режима и всех недовольных… Не так ли?

— Клейтон, прекратите! — воскликнул вдруг Малиновски и хлопнул раскрытой ладонью по крышке стола. — Хватит! Мы собрались здесь решать очень важный вопрос, важный для всех жителей обеих планет. Поэтому — никаких эмоций, личных переживаний и обид! Ясно?!!

Он смотрел на Клейтона, чуть наклонившись вперёд, через Агдальского и Айяххо. И Клейтон, глядевший на улыбающегося Императора чуть ли не с ненавистью, склонил голову и отвернулся, переведя взгляд на Дорожного и Дениэлса, те в этот момент очень тихо переговаривались о чём-то.

— Надеюсь, вы, Ваше Величество, человек разумный и сумеете понять господина Клейтона? — спросил Малиновски, пытаясь «замять» возникшее недоразумение. — Мы все здесь находимся в излишнем напряжении. Немного нервничаем… злимся… Это естественно.

— Ладно, продолжайте дальше! — Император кивнул головой, всем видом показывая, что извинения приняты.

— На западе, у Лазурного озера, вот здесь, — Малиновски, как ни в чём не бывало, принялся рассматривать голограмму, — у нас есть прекрасная база отдыха. Великолепная природа, горное озеро, чистейший воздух, — одним словом, все удобства для полноценного отдыха…

— В обмен на что? — Его Величество прищурился, прикидывая что-то в уме.

— Наша граница должна проходить не больше, чем в двух километрах от Чайна-Фло, — предложил Малиновски, даже глазом не моргнув. — Она пройдёт чуть по касательной, градусов на тридцать на запад. Таким образом, на вашей территории останется треть Лазурного озера вместе с нашей здравницей. Мы вам её отдаём взамен на ваши земли…

— По-моему, это лучший вариант из всех предложенных, — оживился молчавший всё это время Верховцев, человек угрюмый и потому всегда задумчивый.

— Почти сорок километров вдоль всей границы в обмен на базу отдыха?! — Император скривился. — На таких условиях там смогут отдыхать только дети миллиардеров! Нет, меня больше устраивает нынешнее положение!

— Но оно не устраивает нас. Совсем не устраивает!.. — Малиновски сокрушенно покачал головой. — Да и граница у нас с вами «прозрачная». Все едут, куда хотят, никакого контроля. Что говорить в таком случае о пограничных кордонах? Их попросту не существует!

— Такой несерьёзный подход повлечёт за собой новые трудности! — добавил Дорожный. — Между сионийским и вашими городами — между Флореной и Чайна-Фло — расстояние всего двадцать километров по прямой через джунгли. И между ними никакой границы! Я был во Флорене в прошлом месяце — полнейший интернационал! И национализм, кстати…

В один магазин вход только для сионийцев, в другой — только для ниобиан. А какие надписи на стенах в пригородных районах! А какая из-за всего этого неразбериха! Это нужно видеть своими глазами…

— Так наведите там порядок! Ведь Флорена — это ваш город! — Его Величество лишь пожал плечами в ответ.

— Как? Выселить силой всех ниобиан? — воскликнул Марчелл, вскакивая.

— Этот город строился сообща, — заметил как бы невзначай Малиновски. — Как же теперь решать, кто имеет больше прав на проживание? Хотя земля наша…

— Вот и предоставьте решение этого вопроса местным властям, — ответил Его Величество, прекрасно справившись с расставленной ловушкой, цель которой была сбить Императора с толку. — У нас есть дела поважнее! А насчёт границы вы правы, господа! Завтра же я отошлю бургомистру Тонненгу распоряжение об организации полного контроля над перемещением населения. Будем строить границу!

— Но ведь ещё не решена линия, по которой она будет проходить! — Дорожный уже больше не старался скрыть раздражение и готов был сорваться на крик.

— Почему это — не решена? — Его Величество удивился. — Я же сказал: оставим всё, как есть. Можете внести это решение в международный договор.

— Что?!! — Марчелл снова вскочил. — Это издевательство! Почти два часа бьёмся, и всё на том же месте! Хватит держать нас за мальчишек! Мы не курсанты из вашей Гвардии, ясно?!

— Сядьте, Марчелл! — тихим, но твёрдым голосом приказал Малиновски и потянул сионийца за рукав костюма вниз.

— Нет! — рявкнул Марчелл, рывком высвобождая руку. — Или он договаривается на наших условиях, или мы начинаем операцию по захвату территорий! Вы меня слышите?!!

Император, даже не взглянув на Марчелла, перевёл взгляд на гриффита и вдруг спросил с искренним любопытством и с таким видом, будто с нетерпением ждал свободной минутки, чтоб поговорить с гостем:

— Вы уже, наверное, соскучились по своему дому? — на момент он замолчал, давая возможность Джейку перевести вопрос. Айяххо, внимательно выслушав переводчика, заулыбался в ответ, часто-часто кивая головой, правда, поначалу его улыбка получилась какой-то неуверенной и вялой. И Джейк, глядя на гриффита, понял, что тот просто боится вмешиваться в отношения между людьми, особенно в такой ситуации. — А как вам наш мир? Мы — люди? Наверное, впечатлений масса? Вы уже были на Сионе? А на Ниобе?

Его Величество засыпа́л вопросами, Джейк еле успевал переводить. Люди вокруг замолчали, даже Марчелл повалился в кресло, видя, что его протест — бесполезная трата сил и времени. Все знали: если Император игнорирует что-то, он игнорирует до конца. Его уже никак нельзя заставить взяться за решение проблемы, пока он сам не вернётся к этому, когда посчитает нужным…

— Очень приятно знать, что мы не одни в этом мире, — заговорил Айяххо, видно было, что он немного волнуется и с трудом поэтому подбирает слова. — Мы считали всегда, что наш мир — это одна большая капля воды, застывшая навеки, до тех пор, пока по велению судеб всесильный ветер не смахнёт её в вечное падение в бездну. Но, оказалось: существует много таких капель, и все они живут по своим законам. Я не знаю, вообще-то, мне очень сложно объяснить всё, что я видел…

Я много видел… Многое не понял и не понимаю до сих пор. Это прекрасно! Это удивительно! Самое, пожалуй, удивительное — это наш мир, висящий в бездне и никуда не падающий!.. Такое сложно представить до тех пор, пока сам своими глазами не увидишь…Огромный голубой, зелёный шар, а мы на нём такие крошечные и всё равно живые!..

Айяххо говорил, с такой удивительной поэтичностью облекая известные любому человеку факты в такие формы, что невозможно было не заслушаться. А Джейк, как автомат, почти не думая, переводил его рассказ, а сам смотрел на гриффита и думал: «Так вот вы какие, оказывается, гриффиты! Сколько мама о них рассказывала, сколько песен на их языке пела и сказок всяких (откуда только знала всё это?!), а сколько они изучали их в Академии, и сколько он сам узнал про этот народ, копаясь в архивах библиотеки!

А тут только сейчас и увидел живого гриффита во плоти! И ничем он вроде от нас не отличается! Немолодой мужчина, лет так за пятьдесят уже, не старик ещё, конечно. Лицо приятное, красивым был в молодости — это сразу видно. Кость тонкая, с изяществом, как у потомственного аристократа, глаза тёмные и брови — совсем не выгорели за столько лет. И лента эта через лоб. Чудно! И что в них такого необычного учёные нашли? И строение черепа у них, видишь ли, отличается от общего человеческого предка, и строение глаза по другому принципу… И дикари они все, хотя и не без достоинств, которые у людей не открыты до сих пор. Это все знают! А дальше наука пока не идёт, не может добавить ничего нового к уже известному…»

Айяххо вдруг неожиданно замолчал на полуслове, как будто только сейчас вспомнил о чём-то важном, а потом произнёс:

— Извините, но мне кажется, что я отвлекаю вас от работы?

— Ну, что вы?! — Его Величество улыбнулся в ответ. — Мы уже всё решили. Все наши важные вопросы…

Джейк заметил, как при этих словах смертельно побледнел Малиновски, как он убрал под стол руки, скрывая от всех нервную дрожь в пальцах.

— Нет, Ваше Величество, мы ещё совсем ничего не решили. Мы только начинаем переходить к главному вопросу, — тихим голосом предупредил Клейтон, медленно вставая и не сводя при этом глаз с Императора. «Сейчас кинется!» — невольно подумал Джейк и чуть подался вперёд, готовый отразить нападение. Но тут уже не выдержал сам Император! Он поднялся на ноги одним стремительным движением и произнёс, чётко выговаривая каждое слово:

— Всё! Хватит меня пугать, господа! Совещание — или, скорее, его жалкая пародия — окончено!

— Мы объявим вам войну! — прошептал Марчелл.

— Вы проиграете! — заявил Император с такой удивительной для его положения уверенностью. Их в этом огромном зале было всего двое, Он и этот курсант-мальчишка за спиной. Но именно благодаря ему Его Величество был уверен за свои тылы. Он уже бывал в своей жизни в подобных ситуациях, когда только эти щенки-гвардейцы своим видом и преданностью придавали дополнительных сил и такую необходимую в подобные моменты твёрдость. Этот гвардеец — Император знал точно — костьми ляжет, но не позволит нанести вред державному лицу. Главное — до дверей добраться! А там — ещё двое ребят! Уж они-то точно не бросят одного!

— Вы просто не понимаете, во что вовлекаете себя и свою страну!.. — поспешно заговорил Ежи Малиновски, ещё надеясь на удачный исход дела. Император посмотрел на него сверху пронизывающим взглядом, а потом перевёл глаза на Марчелла.

— Я буду ждать от вас письменного уведомления о начале военных действий. Только обязательно укажите причину этой войны. Пригодится для потомков…

Марчелл при этих словах вскочил, в бешенстве играя желваками. Лицо его покраснело от еле сдерживаемой ярости. Сейчас, в этот момент, Марчелл мог совершить большую глупость и, может быть, даже ввязаться в драку с самим Императором или его гвардейцем. Но Его Величество спокойно выдержал яростный взгляд, неторопливо сложил письмо, передал Джейку и только потом произнёс:

— Приятно было встретиться с вами, господа! Всего наилучшего!

Он поднял правую руку, чуть коснулся пальцами виска, отдавая присутствующим честь, отвернулся, шагнул мимо стола в сторону выхода.

Джейк задвинул кресло, коротким кивком головы попрощался со всеми и, развернувшись на месте, направился догонять Императора.

За дверь они вышли вместе: сначала Его Величество, а за ним, отставая на шаг, — гвардеец-переводчик. Удалились в полной тишине под взглядами неподвижных глаз. Джейк затылком ощущал взгляд каждого из провожающих, даже улавливал обрывки чужих мыслей, а сам ждал окрика в спину. Или выстрела вслед?.. Ведь не могут же они отпустить их так просто!

— Плохо! Как плохо всё получилось! — воскликнул с отчаянием Малиновски, как только сошлись створки двери, пряча гостей. — Я не доволен!.. Совсем не доволен результатом!

— А какой тут может быть результат, когда Он слушает одного себя! — возразил Моррисон, разминая затёкшие кисти рук. Всё время встречи он просидел молча, почти неподвижно, наблюдая за всеми из своего угла в дальней части стола.

— Конечно, кому охота отдавать такой кусок земли? — усмехнулся Агдальский. — Это на первый взгляд кажется, что там одни леса. Сорок километров в глубь ниобианской территории — почти до окраины Чайна-Фло! Неплохо! Нечего было и рассчитывать, что он согласится сразу! Не дурак…

— Да, эти монархи никогда нас особо не жаловали, — Дорожный поворочался в кресле, усаживаясь поудобнее. — Мы для них до сих пор преступники! Что нас слушать? Нам и пугать-то Ниобу нечем и предложить взамен нечего… Нищее, крошечное государство, приютившееся на островах среди ледников. Наша экономика себя-то еле обеспечивает! Куда нам за ниобианами угнаться?

— Тебя послушать, так нам ничего не остаётся, как сидеть и ждать милости августейшей особы! — зло возразил в ответ Марчелл. — Объявим войну — и всё! Заберём то, что положено нам по справедливости!

И пусть он катится ко всем чертям, этот клоун! Золото, аксельбанты, кортик у пояса… Карнавал какой-то, а не межпланетный созыв!

— Ты кричал тогда, и сейчас кричишь, — упрекнул Малиновски, сердито глядя на Марчелла. — Для созыва такого уровня это тоже немного не тот тон. Когда ты научишься вести себя сдержанно? Ведь такое происходит всякий раз!

— Переговоры — все эти переглядывания, намёки, двусмысленные обещания и лживые улыбочки, — они не для меня! — ответил Марчелл, за резкостью скрывая смущение. — Вот если б мы встретились с Императором на одном поле боя…

— Его Величество терпеть не может, когда на него давят, а тем более запугивают. Это глупо! Надо искать какие-то новые пути общения, но, согласитесь, война — тоже не выход! — Малиновски устало вздохнул и посмотрел на голограмму Гриффита в центре стола. Спорная территория светилась фиолетовой полосой вдоль чёрной нити границы. А города — и сионийские, и ниобианские — горели красными точками. Точки эти составляли почти равносторонний треугольник с вершинами в Чайна-Фло, Флорене и Марвилле (второй ниобианский городок).

«Нам нужна эта земля. Нужна — и любой ценой, — готов был кричать от бессилия Малиновски, но только треснул кулаком по столу, один раз и другой, заставляя себя взять в руки. — Наша Сиона, наша маленькая Сиона, наша холодная Сиона оказалась жестокой мачехой для нас, изгоев с Ниобы! Под ледяным панцирем оказалось сильно горячее ядро!.. Участились землетрясения, извержения вулканов, новые разломы, сейсмоактивность растёт с каждым днём… И ледники ползут, как живые!.. Сколько это ещё продлится?!

Прогнозы всё хуже и хуже… А если придётся эвакуировать всех жителей? — Малиновски содрогнулся внутренне только при мысли об этом. — Но — куда?!.. Куда? Кроме Гриффита, и некуда больше!.. В таком случае будет важен каждый клочок земли. Каждый!.. До войны ли сейчас в такое время?..»

— Знаете, а запись встречи получилась просто великолепной! — радостно сообщил Дениэлс.

«Да, у каждого своя работа» — подумал с тоской Малиновски, потирая лоб рукой: начинала болеть голова, неожиданно и, похоже, надолго, а ведь предстояло ещё написать письмо Императору с кучей оправданий и извинений.

* * *

— Ну что, курсант? Как тебе это благородное собрание? — спросил Император, остановившись в дверях переходной камеры. Джейк почувствовал на себе его испытывающий взгляд, брошенный через плечо.

— Они вели себя неумно, Ваше Величество, — ответил честно, сказав то, что думает, так как знал: Его Величество — человек очень проницательный, Ему лучше говорить всё начистоту.

— Да?!! — Император, не скрывая удивления, улыбнулся. — Почему?

— Надо было вести переговоры совсем по-другому, — произнёс в ответ Джейк, а сам подумал с ужасом: «Нарушаю, нарушаю Устав!! И перед кем? Перед самим Императором?!»

— По-другому! — повторил Его Величество в задумчивости, не замечая смятенного вида курсанта. — И что бы ты делал на их месте?

Джейк замолчал в растерянности: такого вопроса он совсем не ожидал. А Его Величество, между тем, заинтересовался ещё больше, повернулся к гвардейцу лицом и с чуть заметной ироничной улыбкой ждал ответа.

— Я разрешаю, говори! — поторопил Император, догадавшись, наконец, что же мешает курсанту. — Вольно!

— Ваше Величество, — выдохнул Джейк с одной только мыслью: «Будь что будет!» — на месте сионийцев, я бы встретился с Вами один на один. Вы — и тот старик, что сидел напротив: он смог бы добиться от Вас, чего хочет. А вот остальные… — и Джейк разочарованно вздохнул.

— А ты знаешь, зачем им эта земля? — снова спросил Император. Он стоял, заслонив собой проём двери, но краем глаза Джейк заметил своих товарищей, Михаэля и Рафтера, терпеливо ожидающих Его Величество в коридоре у двери шлюза.

— Нет, Ваше Величество! — признался Джейк.

— А на Сионе бывал когда-нибудь?

— Нет, Ваше Величество!

— Какой курс? — глаза Императора, казалось, глядели в самую душу, заставляя дрожать её мелкой дрожью.

— Третий курс первого года обучения! — отчеканил Джейк, вытянувшись по стойке смирно.

— А фамилия? — продолжал Его Величество свой своеобразный допрос.

— Тайлер! — ответил Джейк, глядя на Императора неподвижным, остановившимся взглядом. Ни один мускул не дрогнул на его лице, хотя в голове метались жуткие мысли: «Не справился! Подвёл! Подвёл самого Императора! Как же так? Вроде бы всё делал правильно! Разжалуют в отряд механиков теперь! А если под трибунал?..» — Особый Элитный Отряд, — для чего-то добавил Джейк после секундного молчания.

— Давно дома-то не был? — взгляд Императора неожиданно потеплел, а в голосе почувствовалась отеческая заботливость.

— С прошлого года, Ваше Величество, — вопрос этот поверг Джейка в ещё большую растерянность. — Получал увольнение после перевода на третий курс…

— Ты хорошо справился сегодня с обязанностями переводчика, курсант Тайлер, — похвалил вдруг Император. — По возвращении на Ниобу я буду ходатайствовать о предоставлении отпуска для тебя. А также о присвоении почётной награды, Пурпурной Звезды…

— Всегда готов служить высокому имени своего Императора и идеалам Отечества! — промолвил чуть слышно Джейк севшим голосом и судорожно сглотнул.

— Поздравляю, курсант Тайлер, — Император улыбнулся, но как-то устало, видимо, сказывалась недавняя перебранка на Собрании и всё напряжение, скопившееся за день. Поднял руку, ободряюще коснулся пальцами плеча Джейка. Потом отвернулся и, переступив порог, пошёл по коридору.

Джейк опомнился не сразу, но, когда догнал всех, натолкнулся на незаметно брошенный вопрошающий взгляд Ника: «Ну, что? Как ты?»

«Нормально!» — Джейк чуть улыбнулся в ответ и кивнул головой, всем своим видом показывая: «Всё в порядке!»

Глава 3. Армия

Высокая, очень красивая девушка за стойкой бара ловко помогала бармену, молодому парню в белоснежной рубашке с короткими рукавами.

Народу под вечер набилось — тьма! Эта парочка — бармен и официантка — еле успевали выполнять заказы. Выпивка, закуски, еда с собой в одноразовых пакетах, бутылочки с напитками — всё так и мелькало в их руках. А сквозь пелену сигаретного дыма, музыки из «музыкальной шкатулки», сквозь рёв стереовизора иногда долетал звон кассового аппарата.

Джейк сидел за столиком у дверей в соседний зал. Когда кто-нибудь входил или выходил оттуда, из-за дверей долетели звуки, издаваемые игровыми автоматами, и азартные возгласы людей.

Он уже почти час сидел здесь и медленно тянул из стакана какой-то местный безалкогольный коктейль и от нечего делать наблюдал за официанткой. Красивая девушка! Чертовски красивая!

Но красивых женщин на Гриффите с момента своего появления здесь он уже повидал немало.

А за этой просто было приятно наблюдать! За движением её рук, быстрых и ловких, за её лицом, удивительно подвижным и приветливо улыбающимся всем клиентам. Они с барменом о чём-то переговаривались, и тогда она смеялась, беззвучно в этом шуме, но красиво откинув голову немного назад и к правому плечу.

Вокруг толпился народ: женщины с сумками, а многие ещё и с маленькими детьми. Казалось, они все куда-то сильно торопятся и не успели в последний момент. Мужчины, почему-то в большинстве своём уже немолодые, тоскливо толпились у стереовизора. Движение от дверей до стойки было непрерывным, как в час пик, или в магазине в момент распродажи по пониженным ценам. Все места заняты — и у стойки бара, и за столиками, кто-то даже стоял, а в углах громоздились сваленные в кучу сумки с багажом.

Джейк сидел один за одноместным столиком, так как занял его с час назад, когда бар был почти пуст. А потом люди переместились сюда из зала ожидания. И сейчас шум и гам стоял просто невыносимый.

Правда, после недельного пребывания в космосе Джейк был рад даже такому проявлению жизни. Приятно было осознавать себя человеком, таким же, как все вокруг. С их сигаретным дымом, першившем в горле, с громкими голосами и музыкой, невыносимым грохотом отдающиеся в ушах.

Рядом со столиком, почти впритык, находилась кабинка видеосвязи, быть может, поэтому-то Джейк и выбрал это место. Толстые тонированные стенки из стеклопласта и дверь старого образца, на петлях.

Сразу же, ещё только с дороги, Джейк позвонил в жилой корпус лабораторного комплекса по коду, оставленному матерью в старой квартире. Но ничего, кроме информационного сообщения на автоответчике, не услышал. Мать опять, как всегда, проводила всё время на работе. И послание у неё оказалось коротким до сухости: «Здравствуй, сынок! Хорошо, что ты догадался предупредить меня о своём приезде заранее. Я приготовила „стража“ к твоему приходу. Сама дождаться тебя не смогу: нас всем отделом срочно собирают на собрание. Ты только дождись моего возвращения, а там уж и поговорим. Надеюсь, ты сам сможешь найти наш новый дом…»

Джейк снова мысленно «прокрутил» в памяти сообщение и разочарованно нахмурился. В принципе, это сообщение содержало в себе всё, даже причину, по которой матери пришлось задержаться. Всё, кроме точного адреса, который бы помог отыскать квартиру. Джейк знал только код домашнего компьютера. В нормальных условиях нет ничего проще, узнать адрес, имея лишь код. Стоит позвонить в справочное бюро, но Джейк уже три раза пытался связаться со «справкой» и каждый раз получал один ответ: «Перегрузка линии! Перезвоните, пожалуйста, чуть-чуть попозже!» Джейк уже в сердцах проклял этот вежливый компьютер, но ничего так и не добился, кроме раздраженных взглядов окружающих, терпеливо ждущих своей очереди на звонок по видеофону. Единственный выход — позвонить матери на работу, в лабораторию. Благо, хоть в справочной карте оказался код единого коммутатора лабораторного комплекса. Работник, отвечающий за связь, пообещал найти Глорию Тайлер, но предупредил сразу:

— Вам придётся подождать, молодой человек: в этом отделе у нас почти пятьсот служащих, а недавно зарегистрированных сотрудников найти будет ещё сложнее. Вы не уходите далеко, я позвоню вам на видеофон, как только что-нибудь узнаю…

Вежливым человеком оказался этот служащий и в положение сумел войти.

И теперь Джейк уже почти час сидел и ждал обещанного звонка. А время шло! Полёты уже прекратили все челноки, на ночь закрыли зал ожидания, и люди понемногу стали расходиться.

Дверь в кабинку оставили чуть приоткрытой, и звонок вызова услышали все, кто занял очередь на переговоры. Мужчина за соседним столиком поднялся первым, вошёл в кабинку, плотно прикрыв дверь за собой.

Джейк приготовился: он как раз занимал очередь за этим человеком. Теперь бы только этот, с коммутатора, позвонил скорее! Повернувшись так, чтобы можно было видеть сквозь стекло пульт видеофона, Джейк откинулся на спинку стула и чуть выставил правую ногу в проход между столиками, чтобы в любой момент быстрее можно было подняться.

За спиной пшикнула открываемая дверь: звон игровых автоматов, музыка и голоса стали громче, волной прокатились по залу, заглушая здесь даже музыкальный автомат, ревущий почти на самую громкость. Проходившая мимо девушка, на которую Джейк и не обратил бы никогда внимания, вдруг споткнулась об его ногу и, падая, схватилась за его же плечо.

— Ой! Извините! Я нечаянно! — голос её показался очень знакомым, и Джейк вскинул голову:

— Ничего страшного! — автоматически ответил он, но слова застряли в горле.

Это была Марта! Марта Маршалл! Соседка по квартире, одноклассница по школе! Они ведь с детских лет играли вместе, были как брат и сестра!

— Ты?!! — она тоже узнала его, хотя они не виделись почти пять лет, после того, как Джейк поступил в Академию, а Марта и её родители переехали на Гриффит. — А ты как здесь? А-а, наверное, к матери?! — Марта улыбнулась, поправила причёску. Обычно пышные и густые волосы её теперь были завиты мелкими кольцами, а кончики каждой пряди по-модному перекрашены в почти белый. Заметив на себе изучающий взгляд Джейка, она снова улыбнулась и спросила:

— Что, не узнаёшь?

— Да нет, почему же! — Джейк пожал плечами, думая про себя: «Где та милая беззаботная девочка со смущённой улыбкой?» Он видел перед собой девушку с модной причёской, ярким макияжем. В коротенькой курточке, расстегнутой на груди, в облегающих чёрных брючках и туфельках на высоких каблучках. В такой одежде обычно ходят на прогулку или на дискотеку, но к чему тогда спортивная сумка на плече? Почему они все здесь толкаются с вещами? Все разом едут в отпуск?

— Мы хотели уехать сегодня, — как будто догадавшись, о чём подумал Джейк, пояснила Марта, поправляя лямку сумки. — Жаль только, что продажа билетов на сегодня закончилась так быстро… Очень многие уезжают…

Почему «мы», Джейк понял только тогда, когда к девушке откуда-то сбоку подошёл незнакомый парень, видимо, её хороший друг, если судить по тому, как он приобнял её за талию, глядя на Джейка с вызовом.

— О чём разговор? — спросил незнакомец сквозь стиснутые зубы, Джейк уловил в его голосе и во взгляде презрение и надменность собственника. И это не понравилось ему сразу, хотя на первый взгляд парень был довольно симпатичным: черноволосый и смуглый, несколько тонковатый в кости, скорее всего, из тех мужчин, что мало занимаются физическим трудом, а делают себе карьеру с помощью головы, родственных связей или врождённой наглости… Хотя нет! Манера держаться и вызов во взгляде говорили о том, что этот парень привык выяснять дела при помощи кулаков и, возможно, имеет за собой хорошую компанию.

Джейк молчал, спокойно, без страха изучая незнакомца. Чувствуя враждебность обеих сторон, заговорила Марта:

— Джейк, познакомься: это мой жених — Франко Лавега!

Франко, это Джейк Тайлер — старый друг моего детства!

Джейк чуть кивнул в ответ на эти слова.

— Ну, ладно, мы пойдём, пожалуй! — Марта потянула своего жениха за рукав в сторону выхода.

— Подожди! — отмахнулся парень нетерпеливо, стряхнув руку Марты со своего рукава, как отгоняют от себя назойливое насекомое. — Если это твой старый друг, почему бы с ним тогда не выпить?

Франко крутанулся на месте, окинув зал быстрым взглядом, бросил знак официантке за стойкой, взял стул у соседнего столика и, даже не спросив разрешения, уселся рядом с Джейком, загородив собой проход.

— Ну, давай теперь поговорим, — предложил Франко с усмешкой. Отодвинув в сторону стакан, он положил руки на стол и глянул на Джейка, опустив при этом голову вперёд и повернув её налево. Джейк выдержал этот испытывающий терпение взгляд.

— Франко, пойдём! — с мольбой позвала Марта, стараясь не глядеть на Джейка. — Ну пойдём же!

Джейк посмотрел на неё снизу и почувствовал исходившую от неё волну стыда: Марта стыдилась тех отношений, которые были между ней и её женихом. Она не заслуживала такого пренебрежения, тем более на глазах у Джейка, но, видимо, по-другому они между собой и не общались…

— Марта, садись! — приказал неожиданно Джейк, вставая. Когда он вернулся с ещё одним стулом, они спорили о чём-то: Марта робко и неуверенно отвечала на нападки Франко и теребила сумку, поставленную на колени.

Потом они разом замолчали, и, когда Джейк уместился со своим стулом в промежуток между столиком и кабинкой видеосвязи, к ним подошла официантка с подносом. Приветливо улыбнувшись, но почему-то только Джейку, она поставила на стол бутылку и два невысоких стакана. Франко вытащил пачку с сигаретами из внутреннего кармана куртки, вытряхнул одну прямо на стол и вдруг неожиданно спросил:

— Будешь? — Джейк отрицательно двинул головой в ответ, на что Франко добавил: — А я, вот, до сих пор бросить не могу… Слишком хороший табак. У нас здесь делают коллекционные сигары, а подпорченный лист и отходы пускают на сигареты, — вдруг ни с того ни с сего принялся он рассказывать, одновременно разливая напиток из бутылки по стаканам. — Молодёжь здесь почти вся курит, особенно те, кто из бедных кварталов…

— Я не буду! — сказал Джейк, глядя на стаканы, налитые до самого верха.

— Брось ты! — Франко улыбнулся, зажигая сигарету от настольной зажигалки. — За знакомство…

— Франко, ты уже выпил сегодня бутылку… — несмело вмешалась Марта.

— Это всего лишь водка из местных фруктов, — говорил Франко, не удостоив Марту даже взглядом. — Сами гриффиты ничего, крепче таканы, не придумали. А эта текила — наше изобретение! — он поднял стакан, одновременно затягиваясь сигаретой, и, выдохнув дым, сразу же отхлебнул почти полстакана одним глотком. Похоже, он знал в этом толк… — Если не пить, можно свихнуться в этом бардаке! — произнёс, немного отдышавшись. — Ты сам-то почему до сих пор ещё не уехал?

— Я приехал только сегодня! — ответил Джейк.

— И зря! — ухмыльнулся Франко, глядя на тлеющий кончик сигареты. — Все бегут отсюда, спасают себя и своё барахло… И мы, вот, завтра тоже уедем, если повезёт! — при этих словах он ухмыльнулся, как над весёлой шуткой. Раздавив догоревшую сигарету прямо о стол, он бросил окурок на пол себе под ноги и снова потянулся за стаканом. — Настоящий мужчина не пьёт коктейль без градуса, — произнёс Франко после задумчивой секундной улыбки. — Пей!

Он схватил вдруг полный стакан и сунул его Джейку. От резкого движения водка плеснулась через край — и прямо Джейку на рубашку! Тот отшатнулся, глядя, как по груди расплывается влажное пятно, сильный запах спирта волной ударил в нос, и Джейк невольно поморщился.

— Смотри-ка, вот это да! — рассмеялся Франко, разжигая вторую сигарету. — Ну ты не расстраивайся, заказ я сам оплачу…

Он был уже пьян, это чувствовалось и в голосе, и во взгляде тёмных глаз, в которых отражались огни под потолком, и в этой разом поглупевшей улыбке.

— И вообще, зря ты здесь в этом городе, — начал снова Франко и потянулся за бутылкой. — Наш бургомистр сейчас всеми силами пытается навести порядок. Да без толку! Панику полиции не остановить, как ни старайся! — он выдохнул дым в сторону, видя, что тот раздражает собеседника, долил свой стакан, больше уже не предлагая Джейку добавки, а потом вдруг сказал с ухмылкой: — А знаешь, я, по-моему, теперь понял, почему ты не пьёшь. Потому, что ты — гриффит!!! Такой же, как и все те, кому запрещено покидать пределы города.

— Что? — Джейк чуть подался вперёд, положив ладони обеих рук на стол. — Я к гриффитам не имею никакого отношения, понял?!

— Это гриффиты не пьют ничего, крепче таканы, этого пойла, похожего на шипучку! — не унимался Франко. Упрямо наклонив голову, он смотрел на Джейка из-под излома бровей и улыбался с таким видом, будто «расколол» шпиона. — И тебя не отпустят отсюда… Вот придут сионийцы, все вы тогда взвоете. Эти уголовники заживо с вас кожу снимут! Они-то разберутся, кто где! Тогда ты уже не спрячешься под видом человека, гриффит!

Он нёс бы эту чушь ещё долго, но Джейк, видя, что это просто болтовня пьяного, толкнул Франко в грудь ладонью и коротко приказал:

— Заткнись!

Приказ прозвучал по-военному чётко, с соответствующей интонацией, и Франко замолчал, замолчал на полуслове и тупо посмотрел на истлевший столбик сигареты. Бросив окурок в пепельницу, он поднялся и принялся рыться в карманах брюк. Целью поиска оказалась таблетка «Алкостопа» — Джейк узнал эту капсулу по ярко-синей защитной оболочке. Франко заглотил её, даже не запивая, и ещё на нетвёрдых ногах пошёл к стойке бара.

— Извини его, Джейк! — заговорила Марта с какой-то виноватой и оттого заискивающей улыбкой, — он, когда пьян, несёт неизвестно что…

— Да Бог с ним! — Джейк выдохнул воздух из груди, заставляя себя расслабиться, а потом неожиданно улыбнулся, поймав взгляд Марты. — Ну, рассказывай теперь, как ты?

— Я? — переспросила она и надолго задумалась. И Джейк, глядя на неё, уже знал, что онаскажет.

— Много лет прошло уже с тех пор… Да и мы изменились, — Марта пожала плечами, склонив кудрявую голову. — Мы теперь совсем чужие друг другу… Так только: «привет — привет»! И всё…

Приятно, конечно, встретиться здесь, на Гриффите, со старым знакомым, поболтать ни о чём…Я даже не ожидала тебя здесь увидеть! — Марта смущенно улыбнулась, потёрла щеку ладонью, пряча неожиданную улыбку. — А мать твоя знает, что ты приехал?.. Я видела её буквально на днях…

— Да, я звонил ей ещё с Ниобы, — ответил Джейк и вдруг, взмахом руки остановив Марту, спросил сам: — Ты расскажи мне лучше о себе! Где учишься? Работаешь?

— Да ничем я конкретным и не занимаюсь. Так… Замуж, вот, собираюсь, — улыбнулась снова. — Буду пробовать на Ниобе: там возможностей для учёбы побольше… А у тебя как служба в Академии? Долго ещё?

— Два года, не считая этого… — ответил Джейк.

— Долго! — Марта сокрушённо покачала головой. — А жениться когда думаешь? Ведь и состаришься так, на службе-то? — она улыбнулась, ведь это была их старая шутка. Ещё когда они переписывались, когда между ними было ещё что-то общее, кроме воспоминаний и общих знакомых…

Франко подскочил к столику уже почти трезвым, схватив Марту за руку, одним рывком поднял её на ноги и крикнул со злостью:

— Сидишь тут!! Любезничаешь!! А тротуары отключили уже!!!

Он поволок девушку за собой, даже не удостоив Джейка взглядом. Они вышли на улицу, Джейк видел их ещё некоторое время сквозь прозрачную витрину, скрылись в полумраке. И тут Джейк, будто вспомнив о чём-то, вскочил, схватил куртку со спинки стула и тоже бросился к дверям. Зачем? Что он ещё не сказал ей? Он и сам не знал! Но кто-то невидимый словно толкал в спину с настойчивым приказом: найди их! Догони и разберись с этим пьяным идиотом! Он же не стоит её, неужели не видно!

* * *

По бордюру, отмечая край тротуара, светились крошечные лампочки. Криолитовое покрытие в их свете казалось фиолетово-чёрным и глянцевым.

Город только на первый взгляд казался замершим в ожидании ночи. Машин в нём и днём было мало, сейчас же их не было вовсе. Только где-то далеко-далеко выла сирена полицейской машины. Двухквартирные дома с огромными окнами, в которых светились огоньки ночников и стереовизоров, заслоняли деревья с густой, плотной кроной. На многих из них уже раскрылись белые цветы, источающие нежнейший аромат нектара и свежести. Джейк шёл по тротуару и, вдыхая этот запах, наслаждался удивительной чистотой воздуха, немного тяжеловатого от испарений и повышенной влажности.

Этот городок нравился ему всё больше. Он не шёл ни в какое сравнение с Ниобатой, столицей Ниобы. В том городе, в громадном мегаполисе, не было места для свободно растущих деревьев, так, небольшие парки, где можно отдыхать строго по часам в отведённое время. И воздух очищался искусственно, не то, что здесь…

Космопорт остался где-то за спиной, и вся та суета вокруг него — тоже. Джейк не боялся заблудиться, даже то, что он шёл в сумерках, не мешало ему в случае чего выйти к Космопорту, суметь найти дорогу назад. А сейчас он удалялся всё дальше в глубь города, но чувствовалось, что путь, по которому он идёт, всё больше уводит на окраину.

Джейк шёл по запаху, по запаху духов, которыми пахла куртка и волосы Марты. Почти прозрачный и уже совсем слабый, он всё же улавливался в общих запахах ночного города. Эта трудность поиска ещё больше будила в теле Джейка инстинкт охотника. По-животному втягивая воздух ноздрями, Джейк свернул в переулок. Здесь дорога стала ещё хуже. Без податливого криолита, полностью гасившего звуки шагов. Без хорошего освещения. Через каждые пятьдесят метров над головой протягивалась поперёк дороги лента с фонарями, но почти все они были разбиты, только кое-где горели тусклые лампы, еле освещающие выбоины на старом потрескавшемся асфальте.

Заброшенные дома без единого огонька в ослепших окнах. Они, наверное, ещё помнили первых переселенцев, возможно, и сами были их первым жилищем на новой планете. Джейк шёл всё дальше, удивляясь про себя: «И зачем Марта и этот её жених выбрали такой странный путь? Через все эти дома, по заброшенной улице? Неужели нет дороги лучше?!»

Он ускорил шаги, стараясь быстрее преодолеть эти жуткие кварталы. Ноги сами выбирали лучшие участки покрытия: за всё это время Джейк ни разу не споткнулся, хоть и не глядел себе под ноги. Будто родился для ходьбы в непроходимых местах…

И вот, наконец-то! Впереди застучали каблучки туфелек, и раздался невнятный голос Франко:

— В такие дебри ни один патрульный не сунется… Кого им искать здесь? Неприятностей на свою голову…

Он хохотнул, стараясь выглядеть беспечным, но Джейк и на таком расстоянии сумел почувствовать в этой весёлости тщательно скрываемый страх и напряжение, какие возникают обычно в ожидании неприятностей.

Через какое-то время они снова свернули на другую улицу, и дорога стала лучше. В заброшенных домах засветились отражённым светом целые окна из прозрачного пластика. Такой выпускался лет двадцать назад, и разбить его было сложнее. Горящие над головой фонари замелькали чаще: асфальтовый тротуар почти без выбоин — только в трещинах редкие кустики травы — высветился на много метров вперёд. А там впереди, у перекрёстка, мерцали радужные огоньки рекламы маленького магазинчика, стоявшего на окраине города. Мир темноты и гостеприимную иллюминацию отделяло всего несколько сотен метров этой асфальтированной дороги.

Франко, обнявший Марту за талию, шёл довольно уверенно и прямо для нетрезвого человека. Действие таблетки после такой дозы спирта уже должно было закончиться, если он, конечно, на ходу не подкрепился снова.

Джейк остановился в тени дерева, глядя на удаляющуюся парочку. Как быть? Догнать их — или вернуться в бар Космопорта? И что толку провожать Марту до дома, когда у неё уже есть провожатый? Да и она, наверное, нисколько не будет рада новой встрече? Зачем тогда напрашиваться лишний раз?!! Марта сама выбрала свою жизнь!

Джейк развернулся на месте, мысленно отругав себя за свою импульсивность: и зачем только попёрся через весь город в такую глушь? Ведь всё равно подойти бы так и не решился! А вот звонок от матери, наверно, пропустил, глупец! За всё время своей прогулки он вспомнил о звонке в первый раз и сразу же ускорил шаг, хотя и понимал: не успеет всё равно.

Шаги за спиной он услышал сразу и кожей сумел уловить на себе чьи-то пристальные взгляды. Интересно, сколько их? Никак не меньше трёх!..

По спине пробежал неприятный холодок, удивительный для такой тёплой и душной ночи. Да, неприятно чувствовать себя жертвой, дичью на чьей-то охоте, когда нападения приходится ждать с любой стороны, и при этом не знаешь, сколько охотников точно, чем они вооружены и что у них на уме.

Джейк немного сбавил шаг, а куртку, которую всю дорогу нёс в руке, закинул за плечо неторопливым движением. Они могут кинуться в любую минуту, но резкое движение обычно в таких случаях провоцирует бросок.

Тот, за спиной, потеряв всякую осторожность, заторопился, бухая ботинками по асфальту, видно, добыча показалась ему лёгкой. Джейк резко развернулся, и преследователь чуть не натолкнулся на него, отпрянул, опешив, и вдруг растерянно спросил, сказав первое, что пришло на ум:

— Закурить не найдётся?

Свет фонарей, рассеиваясь, еле проникал сюда сквозь чёрные в темноте листья деревьев. Парень этот стоял к свету спиной, и Джейк, глядя на него сверху вниз, разглядел только тёмный силуэт, бледный овал лица и черные провалы глазниц с блеснувшими во мраке белками быстрых глаз.

Он должен был отвлекать внимание и справлялся с этим неплохо, вот только тот, кто сзади, замешкался немного. Что-то тяжёлое понеслось, рассекая воздух, и Джейк успел уклониться от удара, который чуть не пришёлся по плечу переднему. Тяжёлая стальная труба лязгнула об асфальт. Этот звук больно ударил в уши, чуткие сейчас к любому шороху.

Третий метнулся откуда-то сбоку — Джейк заметил только чёрную тень и полотно ножа, намеченного в живот. Шаг назад — и этот тип с ножом сильно наклонился вперёд, стараясь полосонуть наверняка. Джейк дёрнул вниз руку нападающего, кинув куртку ему в лицо, а потом этим же продолжающимся движением ткнул его ладонью в затылок, помогая ему окончательно потерять устойчивость. Он упал, с проклятиями покатился под ноги другому. Кто-то ещё навалился сзади, пытаясь обхватить за горло, да только не учёл значительной разницы в росте. Джейк просто стряхнул его с себя, но, падая, тот вцепился в воротник. Ткань рубашки затрещала, Джейк схватил эту руку, сжал до хруста в костях, а потом, оторвав, оттолкнул парня в сторону.

Ещё один, появившийся прямо перед Джейком, драться не кинулся. Он стоял, чуть расставив ноги, а руки его медленно поднялись до уровня груди. И только в этот момент Джейк увидел, что тот целится в него, целится спокойно, как в тире, и неторопливо, сжимая обеими руками парализатор.

Откуда?!! Откуда у него специальное оружие полиции?!!

Он очень медленно спустил курок, и Джейк в последний момент ещё дернулся в сторону, в прыжке почувствовал, как игла входит в правое плечо. Даже услышал, как хрустнул хрупкий её кончик, ломаясь внутри тела, и, как острая, парализующая и лишающая сознания боль волной прокатывается с головы до ног вместе с растворяющимся в крови ядом.

Джейк упал на землю, и остальные кинулись остервенело пинать его ногами, вымещая злость и обиду за нападение, которое прошло совсем не по тому сценарию, как обычно…

— Франко, ты слышал? — Марта остановилась, обернулась назад, глядя в тёмный конец улицы. Там, в полумраке, метались чёрные тени и еле-еле долетали слабые голоса. — По-моему, там драка…

— Да? — Франко прислушался, пожал плечами довольно равнодушно. — Ну и что? Главное, что нас там нет! — он снова хихикнул над своими же словами и, подтолкнув Марту в плечо, добавил: — Пошли-пошли! Нас это не касается… Эти бродяги совсем распоясались, и никому до этого дела нет. На что только полиция смотрит?

Марта пошла вперёд, только на ходу обернулась пару раз, испуганно моргая и кусая губы…

* * *

Он очень медленно приходил в себя… Какое-то время лежал, не шевелясь и радуясь тому, что жив и может чувствовать собственное тело, тепло асфальта сквозь ткань одежды, далёкий и еле уловимый пульс ночного города, а над всем этим — мерный и убаюкивающий шелест листьев над головой.

Джейк открыл глаза, обрадовался тому, что до утра ещё далеко, и никто его здесь не увидит в таком виде… Сейчас бы только найти дом и вернуться до утра, пока мама не хватилась…

Одним рывком он поднялся и сел. Боль в каждой мышце накатила одним захватывающим потоком от пальцев рук и ног до головы…Сильная, лишающая воли, она бухала, как тугой горячий ком, в каждую клеточку избитого тела, ударялась в ноющие рёбра, в ссадины на руках и на лице.

Стараясь дышать глубоко и размеренно, Джейк дождался момента, когда боль понемногу отпустила, сменилась слабостью. Ничего, это пройдёт… Действие парализатора рассчитано всего часа на три, значит, осталось мучиться недолго. Да, кстати, а сколько времени сейчас?

Медленно и очень осторожно Джейк поднёс левую руку к лицу, разглядеть светящееся табло часов со встроенным микропередатчиком… Но часов не было!! Только след от браслета на запястье, и — всё!!!

Как?! Сняли?! Сволочи!! Украли!!!

Ведь это же подарок отца! Подарок на восемнадцатилетие!

Джейк, забыв о боли, дёрнулся, попытавшись встать, но только со стоном опустился на колени. Боль от резкого движения отрезвила, позволила осознать все последствия драки спокойно, медленно, детально, без резких движений. Не веря собственным глазам, он ощупал запястье правой рукой, осторожненько, чтобы не причинить себе новой боли. Часов не было… «Вот ведь гады, позарились…»

Джейк вздохнул устало, слабая боль, незаметная на общем фоне, где-то на горле, как раз между ключицами, дала о себе знать неприятным покалыванием. Часы было жаль: такие сейчас не выпускались, да и раньше их выдавали только лётчикам и пилотам на грузовозах… Отец расстроится, когда узнает.

Куртка валялась рядом, метрах в двух — не больше. Джейк еле дотянулся, но, ещё подтягивая её до себя, понял сразу: пропало всё — и документы, и деньги, даже увольнительная карточка. Да и куртку исполосовали ножом чуть ли не на ленточки… Гады! Сволочи!

Перерыв все карманы на несколько раз, перетряхнув куртку, точнее, то, что от неё осталось, Джейк в отчаянии грохнул кулаком о землю, поморщился от боли, а затем всё же сумел подняться на ноги.

Что теперь делать? Куда идти? Без копейки в кармане и в незнакомом городе?! Нужно найти лабораторию: она здесь одна, и там уже искать маму… Вот только встретить бы хоть кого-нибудь из жителей и спросить дорогу…

* * *

Марк Лостер, сержант из полицейского управления, стоял, опираясь рукой о раскрытую дверцу бронированной машины, и лениво переругивался с напарником, Куртом Краулером.

— Я говорю, что это нам ничего не даёт, — снова повторил Лостер, глядя себе под ноги, — Патрули, проверки — ерунда одна!

— А нам-то что?! — Краулер усмехнулся. — Я знаю одно: за ночное дежурство я получаю столько, сколько мне платят за два дневных. Остальное меня волнует меньше всего!

Лостер промолчал, только плечами пожал: «Как хочешь!», медленно поднял голову, оглядел пустую улицу, перевёл взгляд на магазинчик в пятидесяти метрах от машины, у самого перекрёстка. При мысли о еде в груди приятно потеплело. А если бы ещё и горяченького кофе? Лостер потянулся с мечтательной улыбкой, а потом позвал:

— Курт, слушай, сходил бы ты, взял чего-нибудь перекусить! — Краулер не ответил, даже не шелохнулся. — Эй, ты не спишь там, а?!

Лостер наклонился, заглянул в машину: напарник повернул к нему голову и протянул тоскливо:

— Опять я, да?

— Ну, что ты? Ты же знаешь приказ: машину оставлять только под присмотром старшего по званию. Так что, всё-таки тебе придётся… Не мне же идти!

— Уже третий раз за это дежурство! — вздохнул Краулер, открывая дверцу со своей стороны. — Сколько можно?

— Давай-давай, здесь рядышком! — поторопил его Лостер, глядя, как напарник копается в карманах в поисках денег. Наконец, с грохотом захлопнул дверцу, и они, зрительно прикидывая расстояние, оба посмотрели в сторону магазина.

Какой-то тип, появившийся из этой забегаловки, хотя они не видели и не слышали, чтобы дверь её открывалась, еле плёлся навстречу машине.

— Нахлестался, еле ноги переставляет, — зло прошептал Лостер. В голосе его чувствовалась досада за возникшую заминку, за то, что приходится терять время со всяким пьяным сбродом тогда, когда он только поесть собрался. Краулер понял, что ещё чуть-чуть, и сержант рассвирепеет и тогда всем хватит: и ему, и этому пьянчужке. Он опередил Лостера и первым подошёл к нарушителю порядка. Тот остановился с усталой улыбкой на грязном с кровоподтеками лице. Рваная рубашка, всклокоченные, запыленные волосы…

«Уже успел подраться с кем-то!» — подумал про себя Краулер и, подхватив парня под руку, довольно бесцеремонно потащил за собой к машине. Тот не сопротивлялся — слова против не сказал, и как будто даже обрадовался встрече с полицией.

— Ну, что скажешь? — спросил сержант, смерив парня взглядом, правда, для этого пришлось поднять голову, высоко задирая подбородок. — Пьянствуешь, значит! Дебоширишь! Имя, фамилия?!

— Джейк Тайлер! — ответил тот с невероятным для его состояния достоинством. — На меня напали, там, в переулке… — он мотнул головой за спину, туда, откуда пришёл, но при этом еле на ногах устоял. — Помогите мне, пожалуйста! Мне нужно выйти к лабораторному комплексу… Я не знаю дороги…

— Ты что, забыл, что в городе введён комендантский час? — не выдержал Лостер. Его поразило поведение этого парня: пьяный, на ногах чуть стоит, вид, как у бродяги, нарвался среди ночи на полицейский патруль и ведёт себя, как ни в чём не бывало. «Покажите мне, пожалуйста, дорогу!» Как с экскурсией на прогулке! Нашёл себе гида!.. — Предъяви документы!

Джейк провёл ладонями по боковым карманам брюк, как обычно разглаживают складки на одежде, а потом, переведя взгляд на сержанта, ответил:

— Нету! Всё забрали!

— Краулер, обыщи! — Лостер выхватил из кобуры на бедре парализатор и, отступив на шаг, навёл оружие на Джейка: — А ты, подними руки!

Джейк повиновался, стараясь вести себя очень осторожно и не раздражать лишний раз человека, который может выстрелить в любой момент в ответ на движение: «Влип! И влип, судя по-всему, серьёзно!» — с отчаянием думал Джейк, в то время как второй полицейский тщательно выворачивал все его карманы.

— Ничего, сержант! — сказал Краулер, закончив обыск.

— Я не преступник, — заговорил тогда Джейк, ещё не теряя надежды на то, что сможет договориться, всё объяснить… Без ареста. — Я только приехал, первую ночь в этом городе…

— Заткнись! — крикнул Лостер, поднимая парализатор выше. — Одно движение — и я выстрелю тебе в голову!

Джейк замолчал, понимая: сержант не шутит. Это ж надо было попасть в руки к такому мнительному патрульному. Во всём опасность видит! Чуть что — стрелять сразу! А сам даже не слушает, рта не даёт открыть…

— Да вы поймите! Я и вправду только вчера приехал с последним рейсом! Впервые слышу про комендантский час, — снова начал Джейк в надежде на благоразумие полицейского, — проводил девушку и нарвался на каких-то подонков… У меня всё украли! Все документы и деньги тоже!..

— Эту песенку ты будешь комиссару петь, ясно! — перебил его сержант, а потом добавил с усмешкой: — Попытаешься бежать — убью! Одна игла в голову, и ты умрёшь через полсекунды от шока!

Джейк в ответ вздохнул с усталостью и отчаянием: второй выстрел из парализатора за одну ночь! Это уже слишком для него… Ну и пусть катится к чёрту! Спорить ещё! В конце концов, есть же идентификационная капсула. Пусть по ней определяют в участке, раз уж документов нет, и на слово никто не верит.

Взмахом ствола вверх-вниз Лостер приказал Джейку опустить руки. А Краулер, схватив за плечо, повернул задержанного к себе лицом и сомкнул на запястьях Джейка наручники. Всё так же под прицелом потащил до машины.

— Надеюсь, вы учтёте потом, что я не оказывал сопротивления при аресте? — произнёс Джейк, сидя на заднем сидении и глядя, как Краулер включает коды замков на всех дверцах. Лостер не ответил, только отгородился от арестованного прозрачной стенкой, поглощающей все звуки.

* * *

Широкий браслет со встроенными датчиками охватывал запястье, чуть сдавливая руку, а присоски плотно прижимали датчики к коже, не оставляя зазора. Комиссар, нажимая на кнопку дистанционного пульта, посмотрел на экран компьютера. Джейк, сидевший у стола на жёсткой и неудобной табуретке, не мог со своего места видеть экран, но по тому, как вытянулось и посуровело лицо комиссара, понял: что-то не то!

— Слушай-ка, парень, — произнёс комиссар, переведя взгляд с экрана на Джейка. — Ты какого чёрта мне голову морочишь?! Ведь ты даже в память Общей Системы Регистрации не внесён!!!

— Я?!!! — Джейк дёрнулся, пытаясь взглянуть на компьютер. Но комиссар строго глянул на него и прикрикнул: — Сиди, не дёргайся!

— Мне вживляли капсулу, как и всем, на третий день после рождения, — произнес Джейк после секундного молчания. Комиссар даже не слушал его, работал за компьютером, только щёлкали клавиши с сухим щелчком, и попискивал курсор, бегущий по экрану вслед за строчками очередного запроса.

— Может быть, сбой в программе? — предложил Джейк неуверенно. — Перед полётом, в регистратуре, с моей капсулы считывали все данные…

— Твоего имени нет в списке пассажиров со всех рейсов за вчерашний день, — сказал комиссар, глянув на Джейка поверх дисплея, — следовательно, ты ниоткуда не прилетал, а врёшь мне тут сидишь, да?

— Я прилетел вчера, на последнем челноке, с последним рейсом, — начал снова Джейк свой рассказ таким голосом, будто устал уже который раз повторять одно и то же. — Понимаете, я был всего один, кто ехал на Гриффит, и меня взяли на челнок-грузовоз. Не на пассажирский, а на грузовой, понимаете! А регистрацию я проходил на Ниобе перед отправкой… На орбитальной станции перед высадкой на Гриффит пассажиров комплектуют по новым спискам… И меня нет в этих списках… Я летел сюда нелегально, без билета!

— Это 129-я статья, — перебил его комиссар, вставая. — Знаешь, сколько ты за это просидишь в тюрьме? Ещё и капитан с того грузовика за безбилетника ответит по всей строгости…

— Я торопился, господин комиссар, — ответил Джейк, уткнувшись лицом в раскрытые ладони. — У меня увольнительный лист с разрешением всего на три дня. С этой ночи уже второй пошёл…

— Ну что, как наш дебошир? — ещё один полицейский, судя по нашивкам, лейтенант, вошёл в комнату с большой белой папкой личного дела. Он прошёл к столу, положил папку перед комиссаром и пояснил: — Я здесь сделал кое-какие распечатки, собрал показания патрульных, участвовавших в задержании, копии рапортов об аресте…

Комиссар открыл папку, приготовившись к долгому чтению, но вся информация о задержанном уместилась на нескольких листах.

— И это всё?

Джейк, заметно обнадёженный появлением папки со своим личным делом, решил, что раз уж полиция так серьёзно взялась за него, то уж всю правду о нём узнает обязательно, при виде этих двух листочков бессильно вздохнул.

— Так, фото сделано уже здесь? — спросил комиссар, опускаясь в кресло и более внимательно проглядывая записи.

— Оно всё сделано уже здесь, — ответил лейтенант. — Это не человек — это чистый лист! Как все эти бумажки!.. Нигде никаких данных! — он в отчаянии вскинул руки, а затем, повернувшись к Джейку лицом, спросил неожиданно: — Признайся, ты просто сбежал с какой-нибудь фермы? Прожил там всю жизнь от рождения, а сейчас городишь невесть что! В город тебе захотелось! — в его голосе сквозила издёвка. Наклонившись, он заглянул Джейку в лицо, — В город, да? Думаешь, здесь получше, побезопаснее? И все примут тебя за своего?! Да у тебя же на лице написано: дикарь и деревенщина! Дикарь!! — произнес он по слогам, выпрямившись и заложив руки за пояс. — Или бродяга, что ещё хуже! Знаешь, сколько мы вас таких каждую ночь отлавливаем? Без индикатора личности и даже без паспорта, без открепного листа… И у всех одна дорога: исправительно-трудовой лагерь или служба в армии… Последнее, кстати, появилось совсем недавно…

— Слушай, а может быть, ты — гриффит? — предположил вдруг комиссар, оторвав взгляд от документов. — Если гриффит, то с тобой забот и того меньше. Отправим домой, в твой посёлок. Даже за свой счёт…

— А что? Ведь это же идея! — лейтенант рассмеялся и снова наклонился, глядя на Джейка. — Ты, Джейк Тайлер, — или как там тебя? — больно похож на гриффита! — казалось, его забавлял этот момент и сама возможность поиздеваться над человеком, превосходящим его и ростом и комплекцией, но не имеющим никакого права ответить на издёвку, да и руки его до сих пор были скованы наручниками. — Ну-ка, покажи мне зрачки! — лейтенант попытался схватить Джейка за подбородок и заглянуть в глаза, повернув его лицом к свету. Но Джейк, вернувший себе былую ловкость, два часа назад отбитую выстрелом из парализатора, легко уклонился от протянутой руки лейтенанта и захватил её в замок болевым приёмом. Надави чуть сильнее — и запястье хрустнет! Лицо лейтенанта разом побелело от боли, а Джейк, оттолкнув полицейского от себя, произнёс, раздельно выговаривая каждое слово:

— Я ещё раз повторяю, я приехал сюда, в Чайна-Фло, с планеты Ниоба, из города Ниобата… К матери! Она работает у вас в лаборатории, в этом городе, и перевелась сюда две недели назад. Можно проверить. А сам я служу в Личной Императорской Гвардии, в Особом Элитном отряде… Его Величество Сам распорядился дать мне это увольнение. Увольнение на трое суток…

— Можешь нести всё, что угодно, дорогой, — остановил его комиссар. — Но пока все твои документы не лягут вот сюда, — он треснул ладонью о крышку стола, — я за твои слова и гроша ломаного не дам!! Понял?! Тоже мне — Элитный отряд Императорской Гвардии! Напугал! — он откинулся на спинку кресла, с презрением глядя на арестованного. А потом вдруг спросил неожиданно смягчившимся голосом: — Так, сколько их, говоришь, было? Пятеро?

— Да! — ответил Джейк. Он сидел, положив руки на колени и устало сгорбившись, склонив взлохмаченную голову, и перебирал пальцами хромированную цепочку, соединяющую кольца наручников.

— И ты, гвардеец Элитного отряда, не справился с этими сопляками?! — тон изменился до неузнаваемости. Это издевательство и сарказм доводили чуть ли не до бешенства. Джейк, внешне выглядевший совершенно спокойным, — он даже сам удивлялся своему терпению — вдруг почувствовал, как медленно — капля за каплей — наполняется настоящим животным бешенством. Такое с ним очень редко бывало. Он понимал, что ещё два-три подобных вопроса, — и он задушит этого комиссара голыми руками. Прямо здесь, в его же кабинете, на глазах у этого лейтенанта-зазнайки.

— И такие люди должны будут защищать Его Величество в случае опасности? — съехидничал лейтенант.

— У одного из них был парализатор, — медленно, в первую очередь для того, чтоб заглушить в себе клокочущее море ярости, ответил Джейк, глядя на лейтенанта снизу, — специальное оружие полицейских… С иглами, наполненными ядом… В вас, лейтенант, когда-нибудь стреляли из парализатора? Вам знакомы эти ощущения? Когда будто заживо снимают кожу? А потом вытягивают нервы! Медленно! Ниточка за ниточкой! Даже мозг не выдерживает такой пытки! Трёхчасовой пытки, заметьте! Но и после этого ещё несколько часов организм отказывается повиноваться. Это в тысячу раз хуже самого жуткого похмелья! Поверьте, лейтенант…

— Я не знаю, на что ты там напоролся, местная шпана придумывает много хитрых штучек!.. А вот специальными полицейскими парализаторами класса OY-644X у нас снабжена только полиция. И ни один из «стволов» в последнее время не попадал в руки гражданских лиц. Ясно? — ответил лейтенант со своей убийственной ухмылкой всезнайки. Какое-то время они с Джейком не мигая смотрели друг другу в глаза. Это уже были два соперника, два врага, с первых же минут знакомства.

— Я тут получил одно интересное сообщение из лаборатории, — заговорил комиссар. Лейтенант перевёл на него глаза и отвернулся. Джейк же выдохнул из груди воздух, не скрывая заметного облегчения, и тоже посмотрел на комиссара. Их обоих интересовало то, что тот скажет, но каждый ждал своего ответа. А для Джейка это была последняя надежда, то, на что он мог ещё надеяться.

— Служащий на едином коммутаторе сообщил, что в отделе генетических исследований работает 548 человек. И в штате служащих числится некая Глория Тайлер… — при этих словах Джейк подался вперёд, боясь пропустить хоть слово, — Минувшей ночью, точнее, вчера вечером, на её имя заказывали переговоры. Но, как оказалось, это был хулиганский звонок… Имя заказчика установить не удалось. Известно одно: заказ произвели в баре при здании Порта… На звонок никто не ответил…

— Ну что ж, баловство со связью — довольно частое явление, — улыбнулся лейтенант, медленно повернувшись к Джейку лицом и покачиваясь с пяток на носки туфель.

— Это я заказывал переговоры! Поймите, комиссар! — Джейк даже не глянул на лейтенанта, понимал, что помощи и поддержки с его стороны ему во всяком случае не дождаться. Единственная надежда — комиссар, если бы только можно было его убедить. Всё сейчас зависело от него, от комиссара полиции. От него и его решения! — Это был мой звонок! Я звонил матери!

— Данных о семье госпожи Тайлер нет никаких, — произнёс комиссар, оторвав взгляд от экрана. — Она числится среди сотрудников всего двенадцать дней и о ней ещё ничего не известно. Нет даже точного адреса, по которому она проживает.

— Позвоните, свяжитесь с ней лично! — воскликнул Джейк с отчаянием. Свобода! Вот она! Так близко, так рядом! Они должны поверить! Они не могут не поверить, ведь всё сказанное — правда! Они должны позволить хотя бы поговорить с матерью, поговорить, связаться — и всё станет на свои места!

— Повторяю для непонятливых, — сказал с нажимом на последнее слово комиссар, — Эта Тайлер неизвестно где живёт! Её адреса у нас нет, а всеобщий розыск я объявлять не собираюсь, только потому, что кому-то захотелось…

— Всего один звонок, комиссар, — в голосе Джейка почувствовалась мольба и нескрываемое отчаяние. — Всего один! Вы же понимаете: это мой единственный шанс!

Комиссар молчал, с излишней заинтересованностью изучая папку и всем своим видом давая понять: «Больше и слушать ничего не хочу!» Лейтенант, заложив руки за спину, с улыбкой, с довольной улыбкой человека, выполнившего свой долг, посмотрел на Джейка и произнёс, не скрывая радости в голосе:

— За нарушение комендантского часа и за появление на улице в нетрезвом состоянии тебе положено наказание: в общей сложности месяц общественных работ!

— Я не был пьяным! — выкрикнул неожиданно Джейк, вскакивая с места. — За весь вчерашний день я не выпил ничего крепче фруктового коктейля!..

— Сядь! — чуть слышно приказал лейтенант, сверкнув ледяными глазами. — Ещё хоть раз шевельнёшься без моего разрешения — я позову двух ребят покрепче!..

Джейк рухнул на табурет, устало ссутулился, опустил голову, глядя в пол.

— А вот свидетель, сержант полиции Марк Лостер, показал, что задержанный был пьян, еле стоял на ногах и нёс какой-то пьяный бред… Но сопротивления при аресте не оказал, — произнёс комиссар, просматривая лист со свидетельскими показаниями.

— Я не пил ничего крепче коктейля, — снова настойчиво повторил Джейк. — Это всё из-за парализатора. Неужели, комиссар, вы не видите, что перед вами трезвый человек?

— Лично я вижу перед собой какого-то мальчишку, который несёт, чёрт знает что! — ответил комиссар. Прищурив один глаз и склонив голову к правому плечу, он смотрел на Джейка и при этом думал о чём-то своём. — Ты, кстати, какой индекс здоровья имеешь?

— Я? — переспросил Джейк и тут вдруг сумел прочитать отрывок из тех мыслей, которыми в данный момент была занята голова комиссара. — Вы не имеете права направлять меня в часть!

Комиссар, открывший было рот, удивлённо моргнул и промолчал, сразу же забыв о том, что хотел спросить.

— Мы на всё имеем право! На всё! — ухмыльнулся лейтенант. Он догадался сразу, о чём речь, и поэтому, не дожидаясь, пока комиссар придёт в себя, продолжил: — Благодаря прозорливости нашего бургомистра, мы теперь имеем безграничные права на единоличное управление всем тем сбродом, который отлавливается на улицах нашего города. Никто, даже генеральный судья, не может оспорить действия полицейского управления. Мы одни решаем, что делать с задержанными: кого — в лагерь, кого — на работы, кого — в армию, а кое-кого — только штрафуем… Гриффитов, не имеющих работы и прописки, отправляем по домам в их посёлки. Если бы не наша работа, город бы давно уже задохнулся в толпе чужаков, бездельников и прочей швали!

— Да, сейчас условия очень сложные, — произнес, наконец, комиссар, собирая листы в папку. — Вероятность начала войны очень велика! Сионийцы рядом. По прямой меньше двадцати километров до Флорены, и, по сообщениям некоторых добровольных помощников, к этому городу подтягивается военная техника. Сионийцы могут начать войну в любой момент и ударить в любую точку нынешней границы. А что у нас? На окраине города из старых бараков создана военная часть, на пути во Флорену строится блокпост. Военных специалистов сейчас в городе больше, чем гражданских. И всё это на фоне общего невроза! Эвакуируются жители, эвакуируются специалисты из института, даже рудник у истока Чайны прикрыли. Все ждут неизвестно чего. Когда надо защищать свой город. Защищать с оружием в руках!

— И что, добровольцев мало? — спросил с издёвкой Джейк.

— А мы у них желания и не спрашиваем, — ответил лейтенант, окинув Джейка взглядом. — Я, кстати, и без медкомиссии могу сказать, что индекс у этого добровольца никак не меньше десяти.

При этих словах Джейк перевёл глаза на лейтенанта и медленно поднялся в полный рост, выставив перед собой руки в наручниках.

— Я не знаю, что стало с моей идентификационной капсулой, но я вам, значит, так, на словах, ещё раз повторю. Я уже являюсь военнослужащим. Я — гвардеец и состою в Особом Элитном отряде Его Величества.

— Да?!! — лейтенант искренне изумился, как талантливый актёр, он даже отпрянул. Глядя на него, любой бы поверил, что он об этом впервые слышит. — А моя сестра — фрейлина принцессы… Веришь?

— Я — гвардеец Его Величества и нахожусь здесь только на увольнении. Послезавтра я уже должен явиться к месту несения службы, — упрямо повторил Джейк, стараясь не замечать на лицах полицейских насмешливых улыбок.

— Ну и понесло тебя, однако, парень! — комиссар даже присвистнул с невольным уважением. — Что у нас тут только ни несут, что только ни придумывают, но такое! Знаешь ли! Это уже хамство и наглость! Тоже мне, курсант Личной Императорской Гвардии! Ты хоть одного из них видел, вот так, в глаза, как я тебя сейчас?!

— Ты хоть что-нибудь про Гвардию знаешь, чтобы так заявлять? — лейтенант рассмеялся.

— Я — курсант третьего курса первого года обучения. Мой индивидуальный номер — 495466Е, — всё так же говорил Джейк чётким голосом, будто рапорт зачитывал. Вот только к этому голосу примешивались нотки отчаяния и безысходности. Он говорил и понимал сам, что никто не верит ни одному его слову. А поверил бы он сам на их месте? Что в каком-то городке на планетке, живущей на уровне пятидесятилетней давности по сравнению с жизнью на Ниобе, может объявиться человек, именующий себя гвардейцем? Бред! Бред сумасшедшего человека! Или пьяного!

— Гвардейцев всего человек двести, а сама Академия находится на Ниобе, — заметил как бы между прочим лейтенант, еле сдерживая насмешливую улыбку. — Надо было придумать что-нибудь правдоподобное. Как у нас говорят? Комиссован по здоровью, неустойчивая психика, например! Врождённая патология… Мы бы тебе больше поверили, если б ты гриффитом назвался. Их по решению бургомистра мобилизовывать нельзя. Они не вмешиваются в наши отношения с Сионой. Но ты не гриффит! Ты вообще неизвестно кто!! Бродяга, каких в этом городе в последнее время прорва!.. Батрак с фермы?.. Или сын фермера, мечтающий о лёгкой жизни горожанина!

— Я — гвардеец Его Императорского Величества! Курсант Академии третьего курса. И моя фамилия — Тайлер! — Джейк выпрямился, расправив плечи и вскинув голову. — Я — реальный человек! И все мои данные хранятся во Всеобщем Информационном Банке. Вы могли бы с ним связаться и узнать обо мне всё… Если б хотели…

— Да?!! — глаза лейтенанта зло сверкнули. — Так всё дело только в нашей некомпетентности!! Так, значит, это мы виноваты в том, что ты уничтожил свою капсулу?!

Джейк не сразу понял, к чему клонит лейтенант, а потом, вскинув скованные руки, коснулся пальцами ямочки между ключицами. Сюда, под кожу, каждому человеку вживляли идентификационную капсулу или, как её ещё называли, индикатор личности. Крошечное зёрнышко, которое еле прощупывалось, было важной, очень важной частью нынешней жизни. Новинка «информаторов» — индикатор — появился всего лет тридцать назад. И сразу же получил всеобщее признание и распространение. На каждую капсулу перед её вживлением в тело записывалась вся информация о человеке и пополнялась потом в течение всей жизни. Все его основные данные: сведения о родителях, место и время рождения, место учёбы, работы, службы, профессия, все медицинские параметры, включая генотип, по которому в любой момент можно было отыскать близких родственников или использовать эту информацию при медицинском обследовании и лечении.

Таким образом, куда бы человек ни направился, где бы он ни находился, что бы с ним ни случилось, о нём всегда можно было всё узнать. Этим пользовались военные, наличие индикатора было обязательным и на производстве, сопряжённом с риском для жизни. Везде, куда бы человек ни пошёл, эта капсула с хранящейся в ней информацией была как бы визитной карточкой своего хозяина.

А все данные хранились в огромном хранилище на Фрейе: во Всеобщем Информационном Банке. «Информаторы» занимались сбором, обработкой и хранением всей информации. Это новшество применялось на всех трёх планетах: Ниобе, Сионе и Гриффите.

Капсула эта могла выдерживать огромные нагрузки: не сгорала при пожарах, не разрушалась под действием кислот и не ломалась со временем, могла храниться годами после смерти человека. Все люди были уверены в том, что индикатор имеет идеальную прочность. Все, — кроме самих «информаторов». Они, знающие слабые стороны своего детища, могли каким-то образом прямо внутри человека отключить капсулу. Вывести её из строя. И тогда-то срабатывал особый механизм: индикатор рассасывался в крови буквально в считанные часы, и ничто не могло бы указать после этого на его недавнее присутствие в теле. Об этой уязвимости капсулы знали очень и очень немногие даже среди самих «информаторов». А остальные ведомства, включая полицию, если и знали что-то, то только понаслышке.

Джейк потрогал горло сначала левой рукой, потом — правой, а потом — обеими руками сразу. Индикатор не прощупывался. Как ни ищи! А потом в состоянии полной отрешённости медленно, очень медленно, опустился вниз, на табурет.

— Ведь он же был… — прошептал, глядя в пространство совершенно пустыми глазами. «Что теперь делать? Ведь без документов, без индикатора я и вправду никто! Попробуй теперь докажи им, что являешься курсантом Академии. И не просто военным, а гвардейцем Личной Императорской… Да что там Академия? Про то, что я есть такой, в этом мире, кому теперь докажешь? Даже паспорта ведь нет… Хоть бы с матерью как-нибудь связаться. Она бы придумала что-нибудь… Она общается со многими и знает многих…»

Джейк снова осторожненько, будто боясь обжечься, коснулся пальцами ямочки. Вот здесь, вот здесь она и была всегда, эта чёртова капсула! Сейчас же только крошечный прокол в коже, как иглой будто, и корочка запёкшейся крови.

— Ты знаешь, насколько тянет подобное вредительство? — спросил лейтенант, прохаживаясь по комнате с заложенными за спину руками. Оба они, и лейтенант, и комиссар, не встречались в своей жизни с подобным. Комиссар так даже и не знал, что в его городе есть специалисты подобного уровня. Хотя в городе, конечно, как и во многих других городах планеты, да и на других планетах — тоже, есть отделение Всеобщей Информационной Сети, и «информаторов» в нём не меньше полусотни. Но чтобы там были такие умельцы!! А он всегда, сколько жил, считал, что «информаторы» занимаются лишь телевидением, рекламой да связью с остальными городами на планетах этой системы. А у них там, оказывается, свои тайны, свои дела, да ещё и неприкосновенность со стороны закона.

Джейк даже не слышал, о чём спросил его лейтенант, молчал и думал о том, что его ждёт теперь. Насколько он здесь застрянет в этой дыре, пока сделает себе новые документы? Ведь вся информация, так, со слов, требует тщательной проверки и подтверждения в департаменте. И это ещё хорошо, если из полиции выпустят сразу, без проблем. Какая тут армия может быть? В Гвардию бы вовремя успеть вернуться… — Конечно, это редкий, невиданный до этого дня случай. Но из статьи 115 второй части УК Ниобианской Империи следует: «За нанесение вреда службе Всеобщей Информационной Сети, включая и материальный вред, следует наказание в десять лет тюрьмы» — продолжал лейтенант. Повернувшись, он почти в упор смотрел на Джейка, ожидая его ответной реакции. Но тот сидел неподвижно, глядя куда-то в сторону огромными синими немигающими глазами. — Эй, парень, не переживай ты так! — усмехнулся лейтенант. — У нас в этом только городе таких, как ты, не меньше сотни. Живут без индикатора и не жалуются. Кто знает, может, и тебе повезло?! Мы ведь не знаем, что ты там сотворил, а теперь следы заметаешь. Может, ты маньяк-убийца? Или сбежал из психлечебницы? Так и быть, пусть это останется на твоей совести. Мы копаться в твоих мозгах не будем — не до того сейчас. И дело твоё в суд не передадим… Даже поможем, организуем тебе новую жизнь… Представляешь?! Новое имя, новые родители, новая работа… Всё новое! Как костюм с иголочки! А ты тут — раз! — и сделаешь себе карьеру военного, а? Как тебе такая перспектива? — лейтенант наклонился, пытаясь поймать взгляд Джейка, но тут комиссар из-за стола поднялся со словами:

— Не трогай ты его, Сэм! Внеси, лучше, его имя в список добровольцев… Посмотри, сколько их там ещё нужно… Не хочу я объявлять всеобщую демобилизацию! Здесь тогда такое начнётся! И так все бегут, — комиссар вздохнул. — А этот, ничего, пусть воюет… А то нашёлся мне тут гвардеец Его Величества! Пусть, вот, теперь поглядит на армию своими глазами, подумает потом, прежде чем нести чёрт знает что. Давай, делай ему временное свидетельство, на медкомиссию, к парикмахеру — и в часть. Они там такого солдата с радостью возьмут… И без индикатора, — он подал лейтенанту папку личного дела и одновременно нажал кнопку вызова охраны. — Вези до места лучше в наручниках, а то вдруг буйный. Отойдёт — бежать кинется. Жалко. И так их мало, таких, дурачков, без роду, без племени. Если война начнётся, потом хоть перед родителями не отвечать…

* * *

День только начался, солнце ещё касалось макушек пальм, а тепло его лучей уже нагревало ткань мундира. Туман, белый и густой, как молоко, перевалил за столбы недостроенного забора, уходил в низину, к болотам. А с ним и гнус… Эти маленькие прожорливые мошки с непомерным аппетитом. От них спасал только репеллент, специально выдаваемый всем офицерам. Солдаты же спасались, кто, как мог, и иногда жгли костры, заваливая пламя свежей травой и ветками. Во время работы это спасало, но только в том случае, если сержант давал разрешение на подобную вольность. А в общем день обещал быть хорошим!

Лейтенант Барклиф, а за ним и сержант Торнтон шли по мощёному плитами плацу в сторону солдатских казарм. Сам лейтенант появился в части всего день назад, но ориентировался неплохо, и на ходу отмечал, где, что и как сделано, указывал на неполадки, намечал план предстоящей работы. Сержант еле успевал следом, постоянно повторяя одну и ту же фразу:

— Есть, сэр! Слушаюсь, сэр!

— Плиты продолжить до самого забора, бордюры выбелить, — говорил лейтенант, указывая прутиком то туда, то сюда. Потом вдруг глянул сержанту в глаза и добавил строго: — Вон ту скамеечку, под деревом, убрать! Здесь не санаторий и не зона отдыха!

— Будет сделано, сэр!

— Где мои солдаты? — спросил лейтенант уже на ходу. — Когда построение? Во сколько, сержант?

— Черездесять минут, господин лейтенант, — ответил Торнтон, думая с ужасом: «Этот здесь всех живьём съест! Съест и оближется! И где они только такого нашли? На Ниобе, наверное?» — В шесть тридцать по Единому времени, сэр!

— Хорошо, сержант Торнтон, — лейтенант сделал на фамилии особое ударение, произнёс её мягко, нараспев, будто хотел запомнить звучание каждого слога. — Я буду сегодня на построении.

* * *

В одну казарму, бывшую когда-то бараком, селили по тридцать человек. И вот теперь все они стояли перед зданием, вытянувшись в одну шеренгу. Тридцать парней от восемнадцати и старше. Сержант уже выстроил их по росту, навёл мало-мальский порядок и дисциплину. Но всё равно уже на первый взгляд было ясно: это дети, вырванные из привычной для них жизни. Их и солдатами-то назвать стыдно! Сброд да отребье всякое из бродяг. Все, кого не жалко…

Капитан Моруэд так и сказал сразу: «Мобилизовать мужчин не будем! Этого не хочет наш бургомистр, да и люди воспротивятся. Всеобщую воинскую обязанность отменили лет сорок как… Какие из обывателя солдаты? Поэтому собираем таких, кого не жалко: из бездельников, из молодёжи. Той, что по улицам шляется. Конечно, с ними и посложнее будет, они дисциплины с детских лет не видели. Но это уже наша забота. Для этого нас сюда и перевели, на окраину цивилизованного мира. Как мы, офицеры, этих бродяг обучим, так они и воевать будут!»

Лейтенант остановился перед строем, медленно повернул голову. Уходящий вперёд ряд новобранцев окинул опытным взглядом. Мешковатые фигуры в солдатских комбинезонах, береты, натянутые до самых ушей на коротко стриженные головы, бледные лица с неподвижными глазами. В одних — страх, неуверенность, в других — любопытство и удивление. Но таких мало, очень мало… Никто из них, ни один не знает, что будет с ним завтра!

Разговоры о войне — реальность, от которой никуда не денешься, или всё же — пустые домыслы, ставшие главной темой всех разговоров? Во всех слоях общества, независимо от положения и ранга, одни и те же разговоры…

— Смирно! — короткая команда прозвучала, как выстрел в тишине. Строй в ответ чуть шевельнулся, вздохнул разом, как один живой организм. В нависшей тишине, разом ставшей какой-то густой и вязкой, чёткие шаги лейтенанта зазвенели размеренной звонкой дробью.

Раз! Раз! Раз! Он остановился напротив одного из солдат, встряхнул его за плечи с коротким приказом:

— Расправь плечи!

Пошёл дальше, окидывая каждого новобранца строгим, оценивающим взглядом. И видно было сразу: недоволен!

— Подбери живот! — тычок ещё одному кулаком под рёбра.

— Поправь пояс, пряжку на середину! — замечание другому.

— Сапоги приведи в должный вид, чтоб в последний раз!..

— Молнию под горло! Ещё раз майку увижу…

— Выше голову, солдат!

Лейтенант приближался к правому флангу, туда, где стояли самые рослые из новобранцев, и разочаровывался всё больше. Придирки теперь адресовывались каждому и становились всё более строгими.

И тут вдруг остановился, будто натолкнулся на что-то! Новобранец: парень ростом с него! Большие, широкораспахнутые глаза смотрели как раз на кокарду фуражки. Окинув парня взглядом, лейтенант почувствовал, как сердце неожиданно защемило от радости. Вот это солдат! Фигура! Стать! На таком и форма смотрится так, что глядеть-то — одно удовольствие! Ни одной лишней складочки! Молния расстёгнута чуть-чуть, только чтоб устав не нарушить! По две складочки вверх и вниз! Пряжка — аж глаза слепит! Сапоги из искусственной кожи начищены до блеска! И когда только успел? Даже кокарда на берете — герб Его Величества — сияет золотом и пурпуром! Да и берет, сдвинутый чуть-чуть вперёд и вправо, дополнял эту идеальную картинку идеального солдата! Вот таких бы хоть несколько сотен — что нам какие-то сионийцы! Будь хоть в сто раз их техника лучше. Умница парень! Просто умница! Сын военного, наверное, или в какой школе спецподготовку проходил? Не зачахли ещё традиции!

И лейтенант, довольный хотя бы одним солдатом, почувствовал, как недавнее прекрасное настроение возвращается, как радуется сердце, теплеет на душе. Не всё ещё потеряно!..

— Кем был на гражданке, рядовой? — спросил он, чувствуя странную потребность пообщаться хоть с кем-то, кто близок ему по духу, так похож на него, восемнадцатилетнего.

— Проходил службу в Личной Императорской Гвардии Его Величества. В Особом Элитном отряде, господин лейтенант! — ответил тот, глядя на Барклифа честнейшими, искренними глазами.

Ответ этот услышали все, даже крайние левофланговые новобранцы. Сержант сжался, перестал дышать! Что будет? Ну и нарвался же этот новичок! Только сегодня ночью прибыл и уже такое выкинул! А с виду — маменькин сыночек! Слова поперёк не скажет! Что теперь будет?

Лейтенант молчал, слова не сказал, но в лёгком прищуре его глаз появилось что-то от хищника. Солдат даже не дрогнул под прожигающим взглядом этих глаз, даже бровью не повёл. Вот это наглость!

Раздался чей-то нервный смешок. Лейтенант медленно повернул голову, глянул туда, откуда раздался смех. Но все лица вновь стали, как камень, — никаких эмоций. Издеваются, значит?!! Разыгрывают! Реакции ждут! Ну, хорошо!

Лейтенант недобро улыбнулся одними губами. Снова окинул взглядом новобранца. Под этой формой оказалось сердце мелкого сволочного пакостника. Такого же, как и все остальные… Жаль!

— Рядовой! Три шага вперёд!

Раз! Два! Три! Кованые сапоги чётко отпечатали шаги по плитам плаца.

— Двадцать пять отжиманий! Остальные — считают!

При этих словах лейтенант повернулся так, чтобы было видно лицо солдата, видеть, как он растеряется, «поплывёт». «Ведь ты же не ожидал такого оборота, правда?» — подумал Барклиф злорадно, будто этот солдат мог прочитать его мысли. Но лейтенант зря ждал бунта, возмущения, негодования. Никакой реакции не последовало…

Солдат упал ничком, выставив вперёд руки, а строй — все эти глотки, ждущие возможности попотешаться над новым офицером — покорно начали счёт…

— Раз, два, три, четыре!.. — ровный гул двадцати девяти голосов поднимался над казармой. А чуть в стороне, у другой казармы, солдаты, выполняющие зарядку, тянули шеи, стараясь разглядеть, что там происходит.

— Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать! — подсчёт продолжался, а лейтенант, считая про себя, медленно шёл вдоль строя, глядя каждому своему подопечному в лицо.

«Вот они все… Такие хорошие на первый взгляд. Молодые, неиспорченные. С честными, наивными глазами. И ведь кто-то из них — зачинщик. Явный заправила! Ведь не мог же этот новичок (вчера его ещё не было) задумать такой „выкидон“ с Гвардией без чьей-то помощи? Надоумил кто-то из этих вот!.. Кто-то, кто стоит сейчас в строю и считает, глядя честными глазами на упирающегося товарища… И смеётся, наверное, над ним и надо мной про себя… Просто закатывается!»

— Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять!

При последней цифре лейтенант развернулся на месте спиной к строю и как раз оказался напротив провинившегося солдата. Тот пружинисто — явно, тренированный парень! — выпрямился, руки по швам. Даже дыхание не сбил! Будто, так, размялся немного. Хотя нет! Лейтенант заметил крошечные капельки пота на лбу, скрытые тенью берета. «День слишком душный и влажности много из-за этого проклятого болота!» — почему-то подумал Барклиф, а вслух приказал:

— Встать в строй!

Рядовой вернулся на место. Соседи чуть посторонились. Лейтенант поймал восхищённые взгляды и чуть заметные довольные улыбочки, брошенные в сторону новичка. «Весело, значит, ребятки! — Барклиф усмехнулся, — Ну, до завтрака время ещё есть, зарядка для вас сегодня не проводилась: вы развлекались, да и готовности на ноль!..»

— Пять кругов по периметру! Сержант Торнтон, проследите!

Он отвернулся, пошёл в сторону офицерской казармы, а за спиной громкий голос сержанта приказывал:

— На-пра-во! Бегом марш!

Топот кованых сапог разорвал воздух…

* * *

Джейк ковырял ложкой в чашке с тушёными овощами, аппетита не было. А соседи — направо и налево — по обеим сторонам длинного стола вовсю гребли ложками, оживлённо переговариваясь. Они все здесь никак не меньше недели, привыкли уже. Один из них поднялся первым, не дожидаясь приказа, стакан сунул прямо в тарелку, с грохотом отодвинул стул. Джейк напрягся, когда солдат проходил за спиной. Чего от них ждать? Но тот только потрепал по плечу и, чуть склонившись, прошептал с улыбкой, как-то снисходительно:

— Здорово ты нашего «папашу» разыграл. Мы и не ожидали, что ты такие шутки откалывать умеешь. Хвалю!

Он пошёл по ряду мимо стульев и завтракающих солдат, а Джейк, провожая его взглядом, подумал: «Интересно, а как бы ты выглядел, если бы узнал, что всё это — правда? Нашёл себе шутника!»

— Корпус номер три! Стр-р-ройсь!

Джейк со вздохом поднялся: «Что ж, первый день армейской жизни в шкуре рядового продолжается…»

— Робинсон и Климов! — зачитывал фамилии лейтенант. — На уборку территории! Виллиус! Арделли — побелка деревьев и бордюров! Нэру и Тайлер! — Джейк сделал шаг вперёд, и лейтенант, оторвав взгляд от списка, задержал на нём взгляд чуть дольше, чем требовалось. «Запоминает!» — догадался Джейк с мысленной усмешкой на недрогнувшем лице. — На КПП!

* * *

Высокая решётка ворот отбрасывала тень далеко вперёд. Дежурный с автоматом за плечом и с повязкой на рукаве медленно прохаживался взад-вперёд. На грузчиков он даже не глядел: считал их, новичков, ещё не державших в руках оружия, чем-то вроде киборгов-погрузчиков. И был недалёк от истины!

Техники такого сложного устройства здесь, на базе, не было. Солдаты-новобранцы сами загружали и разгружали машины, таскали ящики в склад, раскладывали по секциям. Другие в это время готовили базу к приезду какого-то начальства: белили и красили, подметали плац и мыли казармы.

Кое-кому повезло, они работали с машинами: достраивали ограду и копали траншею со стороны леса с помощью землеройных установок. Джейк смотрел на них с некоторой завистью, он любил технику, любил с ней возиться, заниматься ремонтом, совершенствовать её, но ему и ещё одному парню — Нэру, — как самым рослым и сильным в бригаде, досталась работёнка потяжелее.

Машины из Космопорта приходили через каждый час, и все были загружены под самый верх. Джейк и его напарник разгружали всё сами под недовольные окрики дежурного и шофёров, переносили груз в склад, здесь же, у КПП.

— Время уже к обеду, — произнёс Нэру, опускаясь на корточки рядом с Джейком. Тот только кивнул в ответ. Часов у Джейка не было: вспомнив о тех подонках из города и о прошедшей ночи, он чуть не застонал от отчаяния. Но всё это казалось теперь таким далёким, будто было где-то далеко, осталось на Ниобе, в Ниобате, там же, где и Академия, и все ребята с курса, и та привычная жизнь.

О том, что обед близок, Джейк понял и по тому, что временной промежуток между машинами увеличился. Час давно прошёл, но никто не сигналил у ворот нетерпеливо и зло. В городе, наверное, как и на базе, все жили по расписанию. Нэру закурил, щёлкнув зажигалкой, и, прищурившись, глянул на Джейка. Они впервые за полдня смогли разглядеть друг друга без спешки, и поговорить тоже…

— Что, новенький, да? — спросил, выдыхая ароматный дым чуть в сторону, не на напарника, так как знал уже: тот не курит.

— Да, прибыл сегодня утром, — ответил Джейк, он сидел на траве газона, прислонившись спиной к стене здания, подтянув ноги и положив на колени руки. Весь его вид выражал ленивую задумчивость.

— А меня уже десять дней, как загребли, — Нэру вздохнул, а потом вдруг усмехнулся. Снова затянулся. — Подрался с ребятами в баре, кто-то патруль вызвал — и вот! Говорил же им: сирота я, один у матери. Нельзя по закону… Даже на суде это смягчающее обстоятельство… Но они, как узнали, что я с фермы, даже слушать не стали!.. В строй, рядовой! — опять усмешка. Вроде, смеётся над собой же, но Джейк почувствовал: не до радости, не до веселья этому парню. Он даже уловил его мысли в этот момент — мысли о матери, оставшейся где-то на ферме, в джунглях, — и мысленно отпрянул, если, конечно, можно было так объяснить тот удар, который он испытал при этом.

Умение чувствовать мысли окружающих, особенно сокровенные, было у Джейка с рождения. Маленьким он даже думал, что так могут все. Тем более с матерью они общались без слов. И на расстоянии могли, но хуже, и не всегда…

А потом взрослел, рос и мучился, так как считал себя виноватым за то, что способен на большее, чем все другие: проникать в святое святых, в душу. И научился не воспринимать мысли большинства людей, отучил себя от этого, но не полностью…

— А ты? Как попал? — нарушил Нэру затянувшееся молчание.

— Я? — Джейк задумался, задавая себе тот же вопрос: вот КАК, ты, гвардеец, умудрился первый раз в жизни попасть на Гриффит и сразу же нарваться при этом на приключения, которые продолжаются до сих пор? Понять это самому, а тем более попытаться объяснить другому, было сложно, да и, пожалуй, невозможно. Всё это казалось каким-то абсурдным, несерьёзным. Вот сейчас придёт кто-нибудь и скажет: «Всё, парень, свободен, езжай домой!» Ведь расскажешь кому, не поверят и засмеют!

— Я с Ниобы сюда приехал, к матери. Нарвался на какую-то шайку. Меня обчистили, даже документы унесли… А из полиции прямиком сюда… И проверять ничего не стали, — коротко, не вдаваясь в подробности, рассказал Джейк.

— С Ниобы?! — Нэру покачал головой. — А я, вот, выбрался с фермы на город посмотреть. И радуюсь! Надо же, тротуары сами двигаются! Люди — чистенькие! Девочки, как куколки! Особенно гриффитки!.. Я их за свою жизнь в джунглях меньше видел, чем за один день в Чайна-Фло!

Нэру мечтательно прикрыл глаза, заулыбался, вспоминая что-то приятное. Столбик пепла упал с сигареты прямо Джейку на сапог.

— Ой, извини! — Нэру заворочался на затёкших ногах, чуть не упал. Джейк лишь кивнул головой: «Ладно, ты! Ерунда!» Самому ему шевелиться было лень, тело после тяжёлой физической работы отдыхало, радуясь долгожданной передышке. — Как тебе, кстати, наш лейтенант? — неожиданно спросил Нэру, раздавив окурок о землю и кинув его здесь же, в траву. — Только вчера приехал с Ниобы, до этого нас сержант пас. Теперь начнёт воспитывать… Строгий, по-моему! — дал он сам оценку и будто в ожидании подтверждения, глянул на Джейка. — Ты бы с ним поосторожнее. Как у нас говорят, не бросай в волка палку! — и сам пояснил: — Отмахнуться потом будет нечем, когда кинется! — пытался напомнить о том эпизоде на построении. Джейк улыбнулся в ответ, подумал немного.

— Да, строгий… И придирчивый… Но человек — хороший!..

— А ребята наши — и Колин тоже — сказали, что ты для новичка неплохо вписался в нашу бригаду с этой шуткой, — усмехнулся Нэру, вспомнив о чём-то. — Они и над сержантом нашим номера откалывают… И над другими ребятами из бригады… Сам-то я, конечно, против всего этого, но со мной они пока никак не шутили…

Джейк слушал Нэру вполуха, вроде, так, с ленцой, но тон, с каким тот упомянул какого-то Колина, его насторожил. «Вот он, и авторитет! Колин, значит! Интересно, что за птица?»

— А тебя-то самого как зовут? — этот Нэру имел странную привычку неожиданно и резко менять тему разговора.

— Джейк. Джейк Тайлер!

— А меня — Нэру! Кристианом! Можно просто, Крис! — представился Нэру и протянул раскрытую ладонь. Джейк пожал ему руку и сразу понял: в этом мире, на этой планете и в самой части, он приобрёл нового друга и познакомился с хорошим человеком.

К тому же Нэру оказался довольно словоохотливым собеседником. И к вечеру Джейк уже знал о базе и о жизни в казарме больше, намного больше, чем утром.

Солдатских казарм в части всего пять. Все они, старые бараки, оставшиеся ещё с тех пор, как строили город. И не снесли их только по чьей-то забывчивости. Наверное, самого бургомистра Тонненга… В каждой казарме на данный момент около тридцати человек. Следовательно, пять бригад. У каждой бригады свой сержант и ответственный лейтенант, занимающийся основной подготовкой. Их бригада под номером три. Их сержант по фамилии Торнтон, человек неплохой, даже некоторые послабления позволяет. Раньше, например, когда Барклифа ещё не было, он сам проводил смотр своей бригады, ругался, конечно, но никого не наказывал.

Сейчас такого не будет, уж больно новый лейтенант принципиален. Такой спуску не даст… Нэру при этих словах тяжело вздыхал, будущее его пугало, а Джейк, слушая его, думал про себя: «Ничего, весь этот бардак от силы на несколько дней. Потом, глядишь, разберутся и отпустят. Срок увольнительной заканчивается сегодня, значит, с завтрашнего дня я не только солдат, но ещё и гвардеец, и поэтому держать меня здесь они не имеют никакого права. Подать бы знак полковнику Дарлингу в Академию, чтоб там не решили, что я дезертир. Объясняй потом…

Главное, чтобы мама об этом не узнала. Её удар хватит…»

Всё! Джейк старался не думать о матери, даже не вспоминать о ней. Нельзя! Нельзя даже думать о чём-то конкретном, связанном с этим местом.

Она может «увидеть» эти мысли, «увидеть» все картинки, которые стоят у тебя перед глазами. И тогда неизвестно, чем это дело может кончиться. Лучше разобраться со всем самому, выбраться отсюда своими силами, а потом уж, если она даже и узнает, то перенесёт куда легче.

Джейк ещё раз, — который за этот день? — поднял голову, быстрым взглядом, ни на чём не останавливающимся, окинул здание КПП. Чёрные решётки на окнах, высокие ступени, дежурный у ворот. Немного дальше и чуть в стороне, у комендатуры, как две статуи, стояли часовые. Руки на автоматах, сосредоточенные лица, но даже отсюда Джейк чувствовал снедающую их скуку: «Скорей бы вечер!»

Медленно поднимая взгляд выше, Джейк остановил глаза на знамени. Ветерок, очень слабый, почти неощутимый, разглаживал полотнище: на лиловой ткани знамени можно было разглядеть герб Императорского Дома. В своё время они, гвардейцы, изучали историю Императорского Дома на специальных занятиях. Туда же входило и знакомство с историей герба, с его геральдикой. Джейк помнил каждую его деталь, мог бы с закрытыми глазами рассказать все подробности и даже объяснить их значение.

Две лисы-чернобурки, белогрудые и остромордые, стояли на задних лапах, придерживая щит. Щитодержатели. Когда-то очень давно, ещё на Земле, и даже на Земле это осталось только в архивах, предок Его Величества, герцог и брат короля — имена обоих не сохранились — владел обширными землями и богатыми лесами. Особенно эти леса славились черно-бурыми лисами. Таких лис, как в лесах герцога, больше не было ни у кого у его соседей. Но герцог был прославлен не только своими хорошими охотничьими угодьями, но и лисьей хитростью. Этот факт и запечатлели на гербе герольды далёкого прошлого.

Но не только хитростью и коварством прославились предки Императора, ведь не зря же на щите красовалась золотая рыцарская перчатка, сжатая в кулак. Откуда? Почему? Об этом факте Джейк узнал уже самостоятельно, работая в архивах, с той документацией, что хранилась в библиотеке Академии.

Другой предок, живший позднее и бывший тому охотнику внуком, звался Говардом Смелым. Он также приходился роднёй королю, принимал большое участие в дворцовой жизни, в военных походах против врагов короля. Но при этом не имел уже той независимости от монарха, какой были наделены его предки. И ведь умудрился однажды поссориться с королём!

Причину этой ссоры теперь уже, через столько веков, вряд ли узнаешь, сохранился только факт: Говард Смелый — вассал короля — вызвал своего сюзерена на дуэль. Его тяжёлая, кованая железом перчатка упала к ногам короля на пиру, при большом стечении народа. Если бы всё было один на один, король мог бы ещё как-то разрешить это дело, ведь он тоже понимал, что глупо терять такого хорошего воина. Да и сам Его Величество не вышел бы из дуэли победителем: Говард в те годы побеждал на трёх турнирах подряд!

Король оказался умным человеком и с честью вышел из затруднительного положения. Знал, что родственник потом пожалеет о своей поспешности, но гордость помешает ему попросить прощения. Его Величество выразился примерно так:

— Я знаю, что рука в этой перчатке не дрогнула ни в одном сражении. В присутствии прекрасных дам дрогнуло сердце моего отважного друга. Я знаю, герцог, ты уронил перчатку случайно, не смог справиться с дрожью своего пылкого сердца. И за то, что ты не скрыл своих чувств в присутствии таких именитых гостей, я — ваш король и твой господин — сделаю тебе достойный подарок.

Подарок и вправду оказался по-королевски щедрым: золотая перчатка, выполненная один к одному с той злополучной. И герцог во все битвы шёл в новой золотой перчатке, так слепившей глаза противника. Она осталась с Говардом до его смерти, а потом была перенесена на его фамильный щит. Некоторые источники указывали, что на щите она появилась ещё при жизни герцога. Но это было уже не столь важно…

Примерно в то же время появилась и лента с девизом. Даже скорее не с девизом, а с оценкой, данной Говарду советником короля. На гербе надпись эта сохранилась на очень древнем, не известном теперь уже никому языке. Но Джейк сумел отыскать и её перевод: «Точный глаз и сильная рука, но пылкое и дерзкое сердце».

Щит венчала герцогская корона. Она так же, как и пурпур с золотом, подтверждала королевское происхождение предков Его Величества. Древность Его рода и великое прошлое…

Что в этих легендах правда, а что нет, Джейк никогда не задумывался, всё это было просто красиво, как сказка. Особенно сейчас спустя века и века…

А сейчас он думал об этом, чтоб только мысли занять чем-нибудь отвлеченным. Ведь мать уже, наверняка, волнуется, места себе не находит…

* * *

…А потом был ужин, вечерняя поверка. Их снова проверял лейтенант Барклиф, и сержант тоже присутствовал…

В оставшееся до отбоя время Джейк, стараясь хоть чем-то занять мысли, приготовил на утро форму, начистил сапоги. Его угол в казарме был самым дальним, соседей ни справа, ни слева, даже сверху койка пустовала. Остальные парни сейчас собрались в одном углу, сидели на свободных незастеленных койках, громко разговаривали и смеялись. Многие курили, хоть это и было запрещено в казарме. Дым поднимался к потолку, делая свет плафонов каким-то тусклым и нереальным.

— Отбой! — долгожданный голос дневального прозвучал просто музыкой для слуха. Свет выключили почти сразу после приказа. Джейк расстелил кровать уже в полной темноте. Слабого отсвета на потолке от окон хватало для его глаз. Натянув лёгкое одеяло до подбородка, Джейк осторожно повернулся на бок. Повреждённые ещё в той драке рёбра сейчас, к ночи, нещадно ныли. И как ещё удавалось весь день в таком состоянии таскать ящики и разгружать машины? Иногда Джейк просто удивлялся выносливости собственного организма… и своему терпению.

Кто-то прошёл по коридору: Джейк слышал его шаги даже сквозь плотно закрытую дверь. Какие-то тёмные тени проскользнули мимо по проходу между двумя рядами кроватей — до двери и обратно. Босые ноги прошлёпали по дощатому полу. Джейк лежал неподвижно, стараясь не прислушиваться ко всем этим звукам, но его насторожил чей-то пристальный взгляд, брошенный в его сторону. Странно, и почему они ещё не спят? После такого тяжёлого дня у них ещё есть силы на ночные гулянья?

Да они же задумали что-то!!!

Рывком Джейк повернулся на спину, и тут кто-то легко, одними пальцами, коснулся одеяла. Они подкрались очень осторожно, обступили кровать со всех сторон, решив, что Джейк уже спит. Но он приподнялся на локтях, глянул на всех, причём даже не поворачивая головы. Сумел увидеть всех! Казалось, его глаза и в этой темноте различают лица каждого, пронизывают взглядом. Этот взгляд и остановил их на какой-то момент, но потом вдруг кто-то первым прыгнул вперёд с криком:

— Держи!

Приказ прозвучал командой не только для остальных, но и для Джейка. Того, первого, он отшвырнул назад ударом ноги в живот, и тот, ударившись спиной о железную койку, взвыл от боли, скривился, поехал вниз, теряя сознание. Оказанное сопротивление раззадорило остальных, они кинулись все разом, навалились со всех сторон. Кто-то придавил ноги, ещё несколько — руки, а один навалился так, что рёбра — повреждённые рёбра! — захрустели. Джейк глухо застонал сквозь стиснутые зубы.

— Полегче! — прикрикнул кто-то над ухом. Хватка чуть ослабла, Джейк хватанул воздух открытым ртом, тонкие иглы воткнулись в лёгкие с принизывающей болью. Закашлялся. Кто-то закрыл рот ладонью, заставил замолчать. Брякнула зажигалка, и мерцающий огонёк высветил лица, заплясал в расширенных чёрных зрачках. Кое-кого из своей бригады Джейк даже узнал, но не знал их имён… И не понимал, ЧТО они собираются делать?!!

— Ты, главное, не дёргайся, хорошо? — шептал тот же голос. Джейк кивнул, насколько позволяла рука, зажимающая губы и подбородок.

Чьи-то сильные пальцы сжали запястье правой руки, острая, как бритва, боль полосонула, взметнулась от локтя к кисти. Капли крови закапали вниз, на пол. Джейк слышал, как они разбиваются о доски пола с глухим шлёп-шлёп…

Снова вспыхнул огонёк зажигалки, пламя обожгло руку. Что они там делают? Что за тюремные шутки?

Джейк дёрнулся, хотя и понимал, что освободиться всё равно не сможет.

— Тихо! — к его лицу опять поднесли зажигалку. — Теперь ты в нашем братстве, Тайлер! Поздравляю!

Джейк чуть двинул головой, скосил глаза: он очень хотел видеть лицо того парня, наверно, это и есть Колин… Хотя чёрт их разберёт, кто здесь кто! Знакомиться они не торопятся, да и сам Джейк не собирался задерживаться в этой дурацкой армии дольше, чем на два-три дня…

Этот парень хотел сказать ещё что-то, но вдруг отдёрнул руку с зажигалкой и выдохнул с презрением всего одно слово:

— Гриффит!

Остальные при этом возгласе отпрянули, отпустили, и разошлись по своим местам так же быстро, как и появились…

О чём это они?! При чём здесь гриффиты?

Джейк поднялся, сел прямо на кровати, осмотрел руку. Тонкий порез, как острым ножом или бритвой, с внутренней стороны руки проходил от локтя до запястья. Кровь ещё капала, попадала прямо на одеяло, на простынь. Джейк зажал порез пальцами, ничего, скоро запечётся. К утру мало что останется. Мелкие травмы и царапины заживали всегда у него очень быстро. И эта затянется. Ещё легко отделался!

Джейк усмехнулся, вспомнив, как их, пятнадцатилетних, посвящали в Академии в гвардейцев старшекурсники. Тогда травм было больше, но больше всего доставалось тем, кто больше всего сопротивлялся или грубил «старшим».

* * *

Утром Джейк поднялся рано, ещё до побудки, только-только светать начало. Просыпался он всегда сам в одно и то же время, даже вчерашняя усталость и тяжёлый день не нарушили эту привычку.

В умывальнике, глядя на себя в зеркало, вспомнил ночной случай.

Гриффит? Почему?

Синие глаза, как у отца, высокие скулы и подбородок, как у матери, только без материнской мягкости. Жаль, конечно, что постригли, как новобранца, вид теперь, как у мальчишки, и не дашь почти двадцати лет. Их и в Гвардии так стригли, но только первые четыре года, до конца второго курса. Потом в Элитном отряде, когда они принимали участие во всех выходах Его Величества, их доводили до ума стилисты, косметологи. И всё по моде, по последней моде, а тут…

Гриффит! Да я их видел-то в своей жизни всего один раз, того Айяххо на заседании с сионийцами. Но и тот от людей ничем не отличается. Глупости всё это! Глупости…

Дверь за спиной — старая, на петлях! — неприятно скрипнула. Джейк отпрянул от зеркала, включил кран с холодной водой, склонился над раковиной. Один из солдат, ещё в майке и трусах, прошёл к кабинкам туалета. Джейк проследил за ним, украдкой глядя в зеркало, сам в это время смывал с рук засохшую кровь.

Да, он оказался прав. Порез за ночь почти затянулся, осталось только чуть заметная розоватая ниточка шрама. Ещё совсем свежего. Он пропадёт со временем, и следа не останется. Такая поразительная регенерация всегда удивляла Джейка, но мать, как врач, говорила, такое иногда бывает у людей. Очень редко, правда…

Опять! Мысли и воспоминания опять возвращались к матери. Как она там? Наверное, уже всех обзвонила… Ведь ждала же, знала, что приеду. Нет, нужно подать ей какой-нибудь знак, нельзя молчать! А то она совсем с ума сойдёт от неизвестности. Позвонить нужно! Попробовать позвонить, если разрешат. Попытаться! Успокоить. Всё объяснить. Она поймёт, она же умница… Ведь поняла тогда и успокоилась, когда узнала, что Гвардия даёт «добро». А ведь сначала ЧТО было!

Джейк улыбнулся своему отражению, глядя в зеркало отсутствующим взглядом: он вспоминал тот день, когда решился подать заявку в приёмную комиссию Императорской Гвардии. Отец поддержал сразу, а мама… Что она пережила тогда? Одному Богу известно! Успокоилась немного, когда узнала, что конкурс большой: почти триста человек на место, точнее, к дню первого экзамена было двести восемьдесят семь… Но Джейк оказался одним из этой огромной цифры, одним счастливчиком, удачно прошедшим все экзамены, все тесты, все проверки… А потом? Потом она смирилась, хоть и не любила вспоминать об этом…

— Паа-дь-ё-оо-м! — голос дневального заставил Джейка невольно вздрогнуть, оторваться от мыслей о доме. Вытирая полотенцем лицо, он на миг замер и подумал с тоской: «Ещё один день… Второй уже!»

* * *

На этот раз лейтенант Барклиф был один. Держался он как прирождённый военный. В тёмно-зелёной форме, с золочёными погонами, с двумя рядами позолоченных пуговиц (офицеры по старинке носили мундиры на пуговицах, это у солдат были комбинезоны на «молнии»), с широким поясом, перетягивающим узкую талию, в высоких, почти до колен, сапогах из чёрной натуральной кожи. Он весь был красавец, и форма военного ему шла необыкновенно. И шла так хорошо, что другие офицеры, а особенно солдаты, завидовали ему. Барклиф, видимо, догадывался об этом и сейчас прохаживался перед строем с заложенными за спину руками и с поднятой головой, гордо несущей фуражку. Весь его вид словно бы говорил: «Вот он, я какой, красивый! Смотрите и берите пример!» Каблуки сапог чётко печатали по криолитовым плитам. А солдаты всей третьей бригады стояли смирно и боялись дышать и, тем более, шевелиться. Лейтенант развернулся на месте, приставил ногу со щелчком. «Ну, прям парад какой-то!» — подумал Джейк с улыбкой.

Все солдаты стояли перед Барклифом в майках, комбинезоны спущены до пояса, а рукава завязаны на талии: готовность к зарядке и утренней пробежке.

— Солдаты! Рядовые! — начал вдруг лейтенант. По каким-то незаметным никому ноткам этого голоса Джейк догадался: лейтенант сегодня в прекрасном расположении духа и хочет поговорить перед строем о чём-то душевном, о том, что не сказал вчера, при первой встрече со своей бригадой. — Я — ваш лейтенант, ваш командир и учитель! Ваш отец и Бог! И моя главная задача — научить вас быть воинами! Солдатами Армии Его Величества! Вам — именно всем вам, — Барклиф медленно оглядел строй, задержал взгляд на лице Джейка, — молодым, неопытным, ни к чему не готовым — предстоит взвалить на свои плечи такое трудное дело, как армейская служба. Вы — будущие солдаты! И вы будете делать историю нашей Империи! Вам придётся попотеть, ребята, — он улыбнулся, — для того, чтобы соответствовать военным традициям нашего государства, славным именам наших дедов и прадедов! Именно вам предстоит защищать родную землю, и от того, как вы будете готовы к этому, зависит наша победа! Ваша боевая готовность, ваше мужество, ваша сила и решимость приведут нас к победе! Для вас наступил прекрасный момент, редкая возможность отплатить своей Родине за то, что она взрастила таких сынов, своему Императору, — за то, что Он ежеминутно, каждый миг своей жизни занят мыслями о вас, гражданах своей Империи! Простых людях…

Вы должны доказать свою любовь, свою преданность, выполнив свой долг защитников! Защитить своих родных и близких от поработителей, алчно взирающих на ту землю, по которой ступали ваши предки и по которой предстоит ходить вашим детям!.. Ни клочка своей земли не отдадим врагу!..

Лейтенант ещё минут двадцать нёс что-то патриотическое примерно в том же духе. Казалось, что он наслаждается, слушая сам себя. Конечно, Джейк лучше бы слушал лейтенанта ещё часа два: это куда приятнее, чем бег по плацу или утренняя зарядка. По стойке «смирно» он привык стоять часами за годы учёбы в Академии, а вот остальные начали уставать с непривычки. Кое-кто даже расслабился, пользуясь тем, что Барклиф стоял с левого фланга.

— Вопросы есть? — донёсся до правофланговых голос лейтенанта. «Наконец-то!» — выдохнул кто-то с облегчением. Этот вопрос означал конец лекции.

— Есть, господин лейтенант! — отозвался Джейк неожиданно для всех: и для солдат, и для лейтенанта. Барклиф повернул голову в его сторону, и тогда Джейк спросил: — Имею ли я право на один звонок близким, господин лейтенант?

Барклиф повернулся уже всем корпусом, подошёл к Джейку и остановился, глядя чуть ли не в упор в самые зрачки. Ещё по звуку его приближающихся шагов Джейк понял: зря спросил.

— Ты, рядовой Тайлер, не имеешь никаких прав в этих стенах. Но имеешь зато целую кучу обязанностей. Ясно?

— Да, господин лейтенант! — Джейк выдержал взгляд Барклифа. Соседи справа и слева перестали дышать, ожидая, что будет.

— И если тебя так интересно, я могу их все перечислить специально для тебя, рядовой! — голос Барклифа стал зловещим. Джейк отвёл глаза в сторону, и лейтенант, приняв это движение как признание поражения, отступил на шаг влево, отвернулся, забыв про Джейка. — Надеюсь, больше вопросов ни у кого нет? — вопрос адресовывался всей бригаде, и ответом на него было молчание. Тогда Барклиф перевёл взгляд на Джейка и спросил с вызовом: — А у тебя, рядовой Тайлер, есть ещё вопросы?

— Нет, господин лейтенант! Но я хотел бы встретиться с комендантом этой базы! — Джейк неожиданно решил: всё!! Хватит! Нужно выбираться отсюда, из этого бедлама! Любыми средствами! Если не хочется стать эксгвардейцем…

Разделявшее их расстояние Барклиф преодолел одним прыжком, схватил Джейка за лямки майки, рванул на себя с такой силой, что затрещала ткань. Джейк, глядя лейтенанту в глаза, неожиданно «прочитал» одну из его мыслей: «Задавлю! Задавлю паразита, голыми руками… Прямо здесь!»

— Если ты ещё хоть раз откроешь рот, выйдешь из карцера не раньше, чем через месяц!! Понял?! — с силой отшвырнув Джейка от себя, лейтенант пошёл вдоль строя, а потом вдруг выкрикнул: — На прра-в-во! Бегом — марш!!!

* * *

К завтраку бригада Љ3 пришла самой последней, но зато по всем правилам строевой службы: строем и в ногу.

Джейк отдыхал после десяти кругов по периметру. Это было слишком даже для его тренированного с самого детства тела. Рёбра снова стали болеть ноющей жалующейся болью, требовали покоя и отзывались теперь на каждое движение, на каждый вздох.

Заставив себя проглотить несколько ложек каши, он сидел в ожидании приказа и медленно тянул из стакана фруктовый сок. Лейтенант был где-то рядом: все солдаты ели молча, только переговаривались иногда шёпотом, да и то с оглядкой. Кто-то тихонечко подсел на свободный стул, Джейк поднял голову, узнав Нэру, улыбнулся.

— Привет, друг! — шепнул Крис, низко опустив взгляд, он исподлобья обежал столовую быстрыми настороженными глазами. Неслышно поставил на стол пустую тарелку и стакан, и только потом посмотрел на Джейка. — Ну что, как ты?

Джейк пожал в ответ плечами, чуть поморщился от боли.

— Тебе больше повезёт, если сегодня ты окажешься опять в списках на работы… По шесть человек с каждой бригады каждый день, — голос Нэру стал сочувствующим. — Но чтоб два дня подряд, так не бывает… Тебе лейтенант сейчас покоя не даст. Гонять будет тебя и нас… тоже. Пока не свалишься… Молись!

— А поможет? — Джейк улыбнулся.

— Не знаю, — Крис будто и не уловил в вопросе насмешки, — но лучше бы помогло. И для тебя, и для нас всех… И вообще тебе лучше бы, пока не поздно, подать рапорт. Тебя отпустят! Разберутся и отпустят. Гриффитам нельзя в армию…

— Кому? — Джейк подался вперёд, глядя на Нэру так, словно видел его впервые. — Гриффитам?

— Да, таков указ бургомистра, — Крис кивнул головой. — Гриффитам нельзя… А ребята сказали, ты — гриффит, Джейк…

— Я?!! — Джейк беззвучно рассмеялся. — Я на этой планете первый раз в жизни! И гриффита видел всего один раз…

— А зрачки? В темноте у тебя зрачки, как у гриффитов! — Нэру чуть дрогнул под пристальным взглядом Джейка, а потом вдруг заговорил поспешно: — Не знаю! Сам-то я вообще-то не видел, только ребята рассказывали. Но если это так, тебя здесь свои же задавят… В нашей бригаде городских слишком много… Затравят! Понимаешь?! Мы на фермах с гриффитами бок о бок работаем — и ничего! А городские вас презирают, за людей не считают даже. Вы для них всегда будете ниже! Ниже любого подонка…

— А при чём здесь зрачки? — голос Джейка был спокойным, да и весь вид его не выражал страха или отчаяния. Нэру, ожидающий чего угодно, но только не этого вопроса, даже невольно опешил, замолчал на полуслове.

— У человека в темноте зрачки расширяются… Но остаются круглыми, а у гриффитов… У гриффитов они чуть продолговатые по вертикали, как у некоторых хищников, — ответил Крис как-то нехотя. — Ты что, никогда не знал об этом?

— Да слышал что-то туманное, давно, на занятиях по межпланетной культуре, — сказал Джейк в ответ. Он думал о чём-то и крутил стакан, уперев указательный палец в его ободок. Получалось это у него очень ловко, Крис даже невольно позавидовал такой ловкости.

— Ты что, никогда и в зеркало на себя в темноте не смотрел? — голос Криса стал чуть громче, кто-то даже обернулся в их сторону. Джейк отрицательно качнул головой, на что Нэру добавил: — Вот это да!

Джейк продолжал молчать, он думал, глядя на стол, на крошки хлеба. Думал и не мог поверить. Нет! Этого просто не может быть! Просто быть не может! Не может — и всё! Он вспоминал своих родителей. Каждого в отдельности, а потом — вместе! Обычные люди! Ниобиане! Земляне, наконец! Но при чём тут гриффиты?! Гриффиты тут при чём?!! Какое они вообще отношение имеют к нему и к его семье?! Что он знал-то о них? В основном только со слов матери. Но она жила здесь, на этой планете, на Гриффите. Здесь погибли её родители. Здесь они с отцом познакомились. Она не делала из этого тайны… В конце концов она изучала культуру гриффитов, их жизнь, их среду и условия обитания. Даже издала несколько научных книг, кучу статей… Она знала об этом народе всё, так как жила среди них много лет. Язык, песни, сказки, традиции. Он сам жил в этой атмосфере с рождения, и даже знал о них кое-что, язык гриффитский, например…

И тут на тебе — гриффит!

Неужели, я чужой им?!! Неродной?!! Приёмный?!!

При мысли об этом Джейк оттолкнул стакан от себя, схватился с глухим стоном за голову, закрыл глаза. Нет!! Это всё — неправда!! Неправда!! Просто они сговорились всей бригадой, обманывают, разыгрывают, проверяют терпение…

Стакан поехал вперёд, на Нэру, по гладкой крышке стола: вот-вот — упадёт! Но тут совсем неожиданно Джейк выбросил вперёд руку, даже не глядя в ту сторону, поймал стакан у самого края. А потом перевёл глаза на Криса и спросил:

— Гриффит, значит? — в этом голосе почувствовалось что-то мстительное, злое. «Меня не обманешь. Не поймаешь на такой глупости!» — подумал Джейк решительно. И в этот миг крошечным червячком сомнения в памяти шевельнулось очень давнее воспоминание и слова матери, давно, очень давно: «Нельзя, деточка, в зеркало без света на себя смотреть. Примета плохая. Неприятности будут».

Сколько ему тогда было? Год? Полтора? Только ходить начал! А к пятнадцати годам уже чётко усвоил: не смотри на себя в зеркало в темноте! Накликаешь беду! Или просто заподозришь неладное? Начнёшь задавать вопросы и узнаешь правду?

Нет! Джейк мотнул головой, прогоняя эти мысли… Мама!!! Где ты?! Помоги!!! Скажи, что это не так, ведь ты же знаешь правду, знаешь всё!

— Третья бригада! Стройсь! — «Спасибо тебе, лейтенант, огромное спасибо! — подумал Джейк, вставая. — Если бы не ты, я свихнулся бы прямо сейчас, за этим же столом…»

* * *

Лейтенант Бриггс сидел за столом, у окна, просматривая полученные документы для личных дел своих подопечных. Компьютер на столе, настроенный на голос, по приказу отпечатывал листы с данными со своего экрана, а Бриггс раскладывал их ещё тёплыми по папкам и прикладывал к каждой печать с номером. Бумажная волокита. Бюрократические традиции. Но без этого — никуда!

Бриггс любил заниматься такой работой. Торопиться некуда. Никакой нервотрепки с новым пополнением. Не нужно ни на кого кричать, заставлять маршировать, бегать вместе с ними по плацу. Здесь проще и спокойнее…

…Она вошла совершенно бесшумно, переступила порог, двери закрылись без звука. И даже часовой, который обязан докладывать о каждом, остался стоять на улице, у порога комендатуры. Бриггс уже и не помнил, зачем поднял взгляд на дверь, хотел, наверное, вызвать кого-то, но при виде гостьи, онемел разом, лязгнул зубами, закрывая рот.

Женщина, удивительно красивая, поразительно красивая, стояла, глядя на него, и молчала. Словно давала возможность разглядеть себя получше.

Высокий лоб, открытый, только несколько тоненьких прядочек из растрепавшейся причёски упали на него, отбрасывая тени. Большие серые глаза под тёмными, плавно изогнутыми бровями, прямой аккуратный нос и красиво очерченные губы без следа помады. Платье без рукавов, только с лямочками, из серебристо-коричневой ткани добавляло глазам глубины и какой-то скрытой серьёзности. Тонкие, гибкие руки, запястье правой перехвачено тесьмой: на тесьме — сумочка-мешочек по последней моде, из ткани под цвет платья.

Прекрасное видение! Откуда здесь, в армейской части, взяться такой красивой женщине?

Бриггс моргнул несколько раз с мыслью: «Спятил!», но незнакомка не исчезала. И тогда он понял: это гриффитка! Она, наверно, к Барклифу! Да, не иначе: к нему! Лейтенант Барсаков говорил, нашего Барклифа женщины любят, даже сами предлагают знакомство… Интересно, и что в нём такого? Чего они в нём находят? Красивый, конечно, особенно, когда в форме, но ведь это не главное… Те, кто его знает, говорят: жестокий он и мстительный… Из тех, кто себе на уме…

— Вы, наверное, к лейтенанту Барклифу, мисс…? — спросил Бриггс, зачарованно глядя на гостью.

— Миссис Тайлер! — поправила женщина. — Но можно и без этих формальностей…

— Вы проходите, садитесь, — Бриггс вскочил, как галантный кавалер, проводил даму до кресла, усадил, заговорил суетливо: — Садитесь-садитесь, госпожа Тайлер… Выпить, конечно, предложить не смогу: сами понимаете — военная часть, не положено. Но долго ждать не заставлю, — с этими словами он выскочил изкомнаты, на ходу — ещё дверь не закрылась — закричал что-то часовому. Вернулся почти сразу. Женщина сидела неподвижно, сложив руки на коленях, смотрела в одну точку и ждала. Прямая спина, расправленные плечи, красивая шея с изящно посаженной головой. Королева — и только! Эти гриффитки знают себе цену и умеют хорошо показать себя, без единого изъяна! «Повезло же Барклифу, — думал с завистью Бриггс, не сводя с гостьи жадных глаз, — отхватил себе такое сокровище! И молодая ещё, лет тридцать, по людским меркам. Хотя, нет, старше, должно быть: гриффиты стареют медленнее, по внешнему виду им точного возраста не дашь… Но ведь надо же! Повезло-то как!» Бриггс сокрушался, страдал, завидовал, мучился до тех пор, пока в голову не полезли совсем уж откровенные мысли… И тут вдруг женщина повернула к нему голову, гневно сверкнула глазами и произнесла с убийственным спокойствием:

— Знаете, лейтенант, у меня есть законный муж, поэтому постарайтесь успокоиться, пока не поздно…

— О, извините, мисс… миссис… — Бриггс покраснел от смущения, затараторил: — Простите… Вы не подумайте что-нибудь плохое, Бога ради… Извините!..

Барклиф ворвался, стремительный и быстрый, остановился только возле стола, сверкая гневными глазами (а ведь с утра был в хорошем настроении; опять, видимо, что-то не так), посмотрел на Бриггса сверху вниз и спросил нетерпеливо:

— Что у вас, лейтенант? И говорите побыстрее: моя бригада на турниках с одним сержантом…

Бриггс даже ответить не успел, как Барклиф сам заметил гостью, поднявшуюся из кресла ему навстречу.

— Посторонние в части?! Кто посмел пропустить? Дежурный у КПП? Разболтались совсем… — Барклиф глянул в окно на здание КПП, на дежурного у ворот, а потом шагнул к двери.

— Подождите, лейтенант! — женщина преградила ему путь, выставив вперёд руку. — Тот мальчик не при чём. Не нужно его наказывать, прошу вас! Ему пришлось меня пропустить… Из-за ГРИН-карты, ведь запрета на них не поступало…

ГРИН-карта — особый пропуск, выдаваемый работникам секретных организаций, занятых разработкой материалов государственной важности. Люди с такими про-пусками имели доступ во все государственные структуры, кроме ОВИС, ведь те были сами себе хозяева… Государство в государстве…

И точно, запрета на посещение военных частей, имея ГРИН-карту, не поступало. Может, просто бургомистр Тонненг из-за кучи навалившихся проблем, связанных с войной, забыл об этом? Ведь запретили же все связи с «гражданкой»: встречи с родными, звонки и переговоры и, тем более, увольнительные. Такими привилегиями могли пользоваться лишь офицеры, но не солдаты…

— Я работаю в лаборатории, мистер… — произнесла гостья с улыбкой, протягивая руку для рукопожатия.

— Мистер Барклиф, леди, — он принял её руку, легонько сжал, — для вас же просто: Дэвид Барклиф! — он мгновенно, на глазах изумлённого Бриггса, превратился в совершенно другого Барклифа, Барклифа, незнакомого никому в этой армейской части. Ходячее воплощение вежливости и воспитанности. И откуда что взялось?!

— И что же могло привести такое прелестное создание в эти стены? — Барклиф улыбался очаровательной улыбкой. Видимо, за эту улыбку его особенно и любили женщины. Добрую, искреннюю, завораживающую…

— Я даже и не знаю, сможете ли вы мне помочь! — женщина улыбнулась в ответ, попадая под очарование лейтенанта.

— Я к вашим услугам, во всяком случае! — произнёс Барклиф с чуть заметным наклоном головы.

— Моё имя — Глория Тайлер! — наконец представилась гостья. Барклиф, услышав знакомую фамилию, чуть напрягся, насторожился, пытаясь угадать, о чём пойдёт разговор. — Я знаю, мой сын находится в этой части, — она напрямую выложила цель своего визита и по тому, как нахмурились брови лейтенанта, поняла: обратилась к кому нужно. Этот человек знает что-то, и она не уйдёт, пока он всё не расскажет.

— Извините за возможную бестактность, но хотелось бы знать, как вы об этом узнали. Меня, знаете ли, несколько удивляет ваша уверенность. А вдруг вы ошибаетесь, Глория? — взгляд Барклифа неожиданно помрачнел, он словно задумался о чём-то для него важном.

— Нет, господин Барклиф, — голос Глории вновь стал официальным и даже как будто сухим, — в этом я уверена. Мне придётся вас огорчить, но свой источник я назвать не могу.

— По распоряжению бургомистра мы не имеем права разрешать встречи военнослужащих с их родственниками. Никаких сообщений, никаких звонков, леди, — Барклиф усмехнулся, пожал плечами с виноватым видом. — Извините, но помочь вам я не смогу ничем. И никто другой не поможет! — категорично добавил он.

— Но он здесь, да?! Вы этого не отрицаете?

— Но и не подтверждаю! — Барклиф осторожно взял Глорию под локоть, повёл её к двери со словами: — Пойдёмте на улицу, здесь душно!

Они вышли, а Бриггс, проводив их взглядом, произнёс неприязненно:

— Бабник…

При появлении Барклифа часовые у порога комендатуры вытянулись, замерли, сжимая оружие. Всё также поддерживая Глорию, Барклиф помог ей спуститься со ступенек, а потом сказал с напускной беззаботностью:

— Может быть, раз уж вы здесь, осмотрите нашу базу. От вас я приму любую критику… — он усмехнулся.

— Благодарю за любезность, но вы не сказали мне ничего хоть сколько-нибудь вразумительного на интересующий меня вопрос. А я хотела бы точно знать, смогу ли я увидеть своего сына? — голос Глории стал удивительно твёрдым и решительным. От хрупкой и красивой женщины необычно слышать такие бескомпромиссные слова. — Только «да» или «нет»!

— Нет! — ответил Барклиф после долгого раздумчивого молчания. — Не сможете, и я уже объяснил вам, почему…

— А если я обращусь непосредственно к коменданту вашей базы, лейтенант Барклиф? — Глория остановилась, обернувшись, глянула на лейтенанта в упор. Она была поразительно похожа на рядового Тайлера из его бригады, бригады номер три.

— Коменданта сейчас нет, он приедет не раньше, чем через месяц, — Барклиф улыбнулся гостье в ответ. — Тогда, когда база будет готова к его приезду. И даже если вы дождетесь его и даже если встретитесь, вы всё равно ничего не добьётесь. Просто поймите это, примите, как есть и успокойтесь, Глория.

Вон, смотрите! — он указал рукой далеко вперёд. — Это моя бригада. Кроме неё, здесь ещё четыре такие же, и у каждого из этих парней есть родители, — Глория повернулась в ту сторону: у турников на тренировочной площадке мелькали фигурки людей в защитного цвета комбинезонах. — Если мы начнём отпускать каждого из них по просьбе матери, пусть даже такой красивой женщины, как вы, — Барклиф чуть сжал её запястье, и глаза лейтенанта при этом сверкнули, зажжённые недвусмысленным интересом, — то воевать будет некому. А кто будет защищать интересы нашего государства на этой планете?

— Но мой сын уже является военнослужащим! — возразила Глория, осторожно высвобождая руку. — Джейк служит в Гвардии Его Величества. Это какое-то недоразумение! Он не мог попасть сюда! Не мог быть призван в армию тут, на этой планете и даже в этом городе! Человек не может служить в двух местах одновременно… Срок его увольнения заканчивается сегодня, а завтра он уже должен быть в столице, в Ниобате! Неужели он не сказал вам об этом, лейтенант?!

— Вы решили, что я уже имею знакомство с вашим сыном? Нет, вы ошибаетесь! — Барклиф улыбнулся, но глаза его при этом остались холодными.

«Странный человек, — думала Глория, глядя на него. Она почему-то не могла „прочитать“ его мысли, хотя с людьми ей это удавалось довольно часто. Сейчас же каким-то скрытым чутьём чувствовала: лейтенант пытается запутать её, изворачивается и лжёт, изъясняется какими-то намёками и даже делает попытки флиртовать. — Опасный человек. Очень опасный».

— Я могу сказать вам с уверенностью: в нашей части все военнослужащие — первогодки. О Гвардии они знают не больше того, что показывают в новостях информационной связи. Наш Военный Комитет не гребёт всех без разбора! Новобранцы проходят тщательный отбор, не только медицинскую комиссию, как думают многие. Все эти мысли подогреваются специальными людьми с одной лишь целью: посеять в наших рядах панику! Мой вам совет: не паникуйте! Ну, повоюет ваш мальчишка, вернётся героем, вы его сами не узнаете, взрослого, дисциплинированного… А какая будет выправка! Вы будете им гордиться, помяните моё слово!

— Гордиться? — Глория вдруг рассмеялась. — А если его убьют? Такой перспективы вы почему-то не предлагаете! У вас у самого, лейтенант, есть дети? Вы женаты?

— Нет! — голос Барклифа дрогнул. Он понял вдруг, что начинает терять самообладание, начинает злиться, выходить из себя и может наделать глупостей. Нельзя было поддаваться на очарование этой красавицы. Захотел окрутить её, попользоваться! Да она сама расставила тебе ловушки, а сейчас выдергивает их по одной из-под самого твоего носа и ты вот-вот попадёшься в одну из них… И всё это потому, что укоренившаяся привычка — красивая, значит, дура — даёт сбои на этой планете… Этих гриффитов не поймёшь! К ним вообще нельзя подходить с обыкновенными человеческими мерками! А сейчас лучший вариант решения проблемы — избавиться от этой опасной и настойчивой женщины! Хотя бы до завтрашнего дня! А там посмотрим… Придумаем что-нибудь…

— Знаете что, — предложил вдруг Барклиф. — Сегодня я вам ничем не смогу помочь, приходите лучше завтра. Хорошо? — эта резкая перемена озадачила Глорию, но и понять, что лейтенант задумал, она не могла. — До завтра я проверю всех солдат в этой части, просмотрю картотеку… Узнаю что к чему… Как, кстати, звать вашего сына? Джейк, да! Джейк Тайлер? Хорошо, я запомню это имя! У меня хорошая память… А сейчас пойдёмте, я провожу вас.

Глория шагнула вперёд, сделала ещё несколько шагов, а потом обернулась, посмотрела ещё раз на тренировочную площадку. Одна фигура, в стороне от всех, показалась её знакомой, очень знакомой. Но расстояние было слишком большим, она не могла разглядеть лица, а тут ещё и Барклиф потянул её за собой, бережно придерживая под локоть.

Их уже разделяла решётка ограды, когда Барклиф окликнул Глорию:

— Ещё один вопрос, госпожа. Последний! Откуда вы узнали, что ваш сын именно здесь? В трёх кварталах отсюда есть другая база, ваш Джейк мог оказаться и там.

— Нет! — Глория упрямо склонила голову. — Он здесь! — при этих словах она глянула на флаг над зданием комендатуры, чуть заметно улыбнулась. — Он здесь! Это я знаю точно!

* * *

Дневальный, как-то нехотя и потому не торопясь, выкладывал все вещи из тумбочки прямо на кровать.

— Быстрее, рядовой! — прикрикнул нетерпеливо Барклиф. Джейк стоял в проходе между двумя рядами кроватей по стойке «смирно»: расправленные плечи, руки по швам, синие честные глаза глядели в одну точку на стене. И эта их честность и даже какое-то удивление во взгляде, такое натуральное, бесили лейтенанта Барклифа. Сержант Торнтон тоже присутствовал при обыске, но так же, как и рядовой Тайлер, мало что понимал.

— Больше ничего, господин лейтенант! — дневальный выпрямился. Дверца тумбочки качнулась, упёрлась ему в ногу. Барклиф глянул на кровать, на сваленные в кучу вещи: небольшое казённое полотенце, бритвенные и гигиенические принадлежности, две запечатанные пачки сигарет. Всё, что выдавалось каждому рядовому в этой части.

— Обыщите кровать! — приказал Барклиф. На Джейка он даже не глядел: его очередь на обыск ещё не наступила. Дневальный снова начал перекладывать всё в тумбочку, и эта его основательная деловитость взбесила Барклифа окончательно. — Ты, что, не можешь шевелиться быстрее?!

Схватив одеяло за край, лейтенант дёрнул его на себя, сам стянул простынь и скинул подушку, за ней последовал на пол и матрас.

— Сержант, обыщите рядового Тайлера! И как можно тщательнее, пожалуйста! — приказ прозвучал с удивительной вежливостью, но эта вежливость была началом яростной вспышки, грозившей разразиться в любую минуту.

— А что ищем-то, а? — чуть слышно и по-стариковски ворчливо спросил шёпотом Торнтон, глянув Джейку в лицо. Тот не шелохнулся, будто и не слышал вопроса, даже не моргнул. Так же неподвижно он стоял, пока руки сержанта тщательно облапывали все карманы и клапаны его комбинезона. Ничего! Только из кармана на груди Торнтон извлёк белоснежный, аккуратно сложенный носовой платок. Он тоже выдавался солдатам, как и всё остальное, но никем по назначению не использовался, может быть, о нём и вспоминали, когда спешно перед построением нужно было протереть сапоги от пыли.

Торнтон развернул платок, осторожненько взявшись за уголочки. Белая ткань! Только в правом нижнем углу печать хозяйственного отделения.

— Это всё! — Торнтон, всё также держа платок перед собой, повернулся к Барклифу. Тот, сверкая глазами, вырвал платок, скомкал и сунул его как есть Джейку в расстёгнутый карман с презрительной ухмылкой:

— Пижон!

Джейк всё также стоял навытяжку, не шевелясь, но в глазах его не было страха, так привычного Барклифу.

— Где он, рядовой? — спросил лейтенант после минутного молчания, глядя на Джейка в упор.

— Не могу знать, о чём вы, сэр! — он смотрел на Барклифа так, как может смотреть только человек, твёрдо уверенный в собственной правоте, честно и прямо. Но Барклиф почти за пятнадцать лет своей службы усвоил одно: любой солдат, какой бы он ни был добросовестный, всегда имеет на своей совести хоть один грешок. И, оказавшись перед лицом командира, он вспоминает об этом и знает, что наказание последует. Последует незамедлительно и неизбежно. Солдат только тогда становится солдатом, когда полностью понимает эту систему, когда ЗНАЕТ, что наказание неизбежно…

А этот же тип всегда при столкновении вот так, как сейчас, — нос к носу — глядит чистыми ангельскими глазами. Прямо святой какой-то!

И эта чёртова его святость вызывала у Барклифа непреодолимое желание превратить её в боль. Заставить его мучиться, страдать, бояться! Пусть даже врёт, изворачивается, оправдывается, как все остальные в таких случаях, но не глядит своими честными глазами. Пусть будет таким, как все!

— Я ничего тебе не сделаю, обещаю! Просто скажи, куда ты его спрятал! Ведь если узнают, достанется всем! Всем, понимаешь! И «верхам», и «низам»! А уж «низам»-то особенно! О третьей бригаде я позабочусь лично! Ведь ты же не хочешь, чтобы из-за тебя одного досталось остальным двадцати девяти? Скажи, куда ты его дел, Тайлер!! Пока я разговариваю с тобой по-хорошему! Где передатчик?!!

— Не могу знать, о чём вы, господин лейтенант! — повторил Джейк.

— Но ведь ты же вызвал её сюда!! Вызвал, да?!! — взорвался Барклиф. — Она бы не пришла сюда, именно в нашу часть, именно ко мне, если бы точно не знала! Если бы ты ей ничего сам не рассказал! Или это воля Провидения, чёрт возьми?! Лучше расскажи мне всё сам! Не заставляй меня превышать полномочия! Ещё немного — я тебя ударю!!!

— Не понимаю, чего вы от меня хотите, господин лейтенант! — Джейк сейчас был готов рассказать всё, что знает, так как ещё ни разу не видел Барклифа в такой ярости, в таком отчаянии, но не знал, совершенно не знал, чего же от него требуется. Какой может быть передатчик? Откуда? Часов-то и тех даже нет. И кто такая «она»? И вдруг неожиданно, внезапно понял, словно кто-то подтолкнул: мама приходила!!! Нашла!! Приходила всё-таки!! Нашла его здесь! Узнала-таки!

— Мама приходила?!! — выдохнул Джейк, не в силах сдержать волну радости, накатившую изнутри, затопившую сердце.

— Мама! — Барклиф усмехнулся презрительно. — Маменькин сыночек!.. — а потом крикнул Джейку в лицо: — Ты — СОЛДАТ!!! Солдат! Мамы-папы остались за воротами! Стоять «смирно»! И отвечать только на мои вопросы!

— У меня нет передатчика, господин лейтенант! — чётко выговаривая каждое слово, произнёс Джейк в ответ. — И я не знал, что она сможет прийти сюда. Не знал!

— Если ты надеешься выбраться отсюда с её помощью, то я сделаю всё, чтобы этого не произошло! Я приложу все усилия — будь спокоен! И Гвардия тебе не поможет! Теперь я твой командир! Я! — Барклиф злорадно улыбнулся. — И я отшлифую тебя, гвардеец, по своему вкусу! Ты будешь таким, каким я тебя сделаю, рядовой Императорской Армии! Но сначала ты мне скажешь, где передатчик!!

— Вы его никогда не найдёте! — Джейк вдруг улыбнулся с мстительным блеском в глазах, и сразу же стал совсем другим, злорадствующим, — нет! — даже злым. «Нашёл я твоё слабое место, малыш! Нашёл всё-таки… — Барклиф обрадовался этому открытию. — А теперь-то я выверну твою душу так, что ты будешь трястись при моём появлении… Гвардеец! Сопляк ты! Так вот, значит, кого готовит Гвардия в своих стенах! Слабохарактерных мальчиков с честными глазами! Хорошо! Теперь-то я возьмусь за твоё воспитание…»

— Никогда не найдёте, господин лейтенант! — похоже, ему нравилось идти против, делать что-то специально на зло. Что-то сломалось в нём, выпустив наружу скрытую глубоко дикую силу противоборства, противостояния. Это был уже не тот терпеливый парень, которого ничем не проймёшь.

— Неповиновение! — предупредил Барклиф. Он видел, какая сила всплывает в глазах Джейка, опасная, дикарская. Ещё немного — и она выльется в бунт!

— Я вам ничего не скажу, лейтенант! И вообще я отказываюсь выполнять ваш приказ! И все ваши приказы — тоже! Я хочу видеть коменданта, капитана, майора… Кого-нибудь, выше вас по званию, — Джейк не кричал, не размахивал руками, только взгляд и голос выражали всю бурю его чувств. И это его внешнее спокойствие начинало действовать на нервы всем присутствующим. Первым не выдержал сержант Торнтон:

— Ты нарушаешь субординацию, рядовой…

— Я ещё не давал присяги! Меня нельзя наказывать как военнослужащего! — ответил Джейк, даже не глянув на сержанта: он смотрел в упор на Барклифа, словно ждал именно его реакции. — А для начала я требую перевода в другую бригаду. Я имею на это право…

— В карцер! — прошептал чуть слышно Барклиф, не сводя с Джейка глаз. — В карцер, рядовой!

— Да плевал я на вас! На вас и на вашу армию тоже! — Джейк улыбнулся и смерил Барклифа взглядом. — Я — курсант третьего курса и моё звание никак не меньше вашего, лейтенант! И вообще, свяжитесь с полковником Дарлингом! Я буду говорить только с ним…

— А Его Величество вам, господин курсант, не вызвать? — Барклиф даже глазом не моргнул, улыбался, казалось, весь этот бунт только развеселил его. — Курсант — сопляк! Да ты же идиот! Настоящий идиот! Кричишь, выступаешь, внимания к своей персоне требуешь! Да никто тебя в твою Гвардию не отпустит! И не рассчитывай на это… — теперь настал черёд Барклифа. — Служить тебе придётся… И в третьей бригаде. И тогда ты у меня за каждое из своих словечек ответишь. За каждое, понял?!!

Указательный палец выброшенной вперёд руки чуть не коснулся лица Джейка, но тот даже не дрогнул. Торнтон, исчезнувший незаметно, появился с двумя вооружёнными солдатами и ещё с каким-то капитаном.

— Разрешите обратиться к вам, господин капитан! — Джейк повернулся к последнему лицом и снова стал по стойке «смирно», но слушать его не стали. Торнтон по пути ввёл уже всех в курс дела. Солдаты подхватили бунтаря под руки, поволокли к дверям, а Барклиф крикнул им вслед:

— В карцер! На хлеб и воду! На две недели!

— Что здесь случилось, лейтенант? — капитан удивлённо озирался вокруг.

— Солдат из новобранцев устроил представление, — ответил Барклиф, пожимая плечами. В подробности он вдаваться не стал.

* * *

Глория прошла к окну, устало опустилась в кресло. Барклиф остановился у стола. Заложив руки за спину, он чуть покачивался на носках вперёд-назад и смотрел в окно, думая о чём-то.

— Сожалею, госпожа Тайлер, — произнёс со вздохом, — видимо, вы всё-таки ошиблись… Его здесь нет. И вряд ли был…

— Был! — воскликнула Глория. — И до сих пор находится на вашей базе…

— Где? — Барклиф повернулся к ней, смерил взглядом. — Перед вами построили все пять бригад, вы видели каждого солдата. Каждого, Глория! И вашего сына среди них нет!

— Вы обещали показать мне все личные дела, — напомнила Глория, не обращая внимания на слова лейтенанта. — Всех солдат в этой части, и особенно тех, кого на построении сегодня не было! — в её голосе прозвенели незнакомые начальственные нотки. Она не принимала отказа, в какой бы форме он ни прозвучал. А потом посмотрела Барклифу в глаза своими тёмными решительными глазами.

«Проклятье!» — подумал тот с отчаянием. И почему так трудно просто взять и отправить тебя отсюда? С любой другой ты бы, верно, так и поступил, но не с этой красавицей… Водишь её по части, как экскурсовод, даже добился общего построения. А тут ещё и архивные документы подай!

— Вы всех видели сегодня! — настойчиво повторил Барклиф, упрямо склонив голову. — А архивы — это не моя компетенция. Не тратьте вы зря время и силы. Обратитесь в другую часть, может быть, там вам и смогут помочь! А здесь?.. — он на мгновение задумался. — Мы бы знали, если б у нас оказался гвардеец Его Величества… Но таких героев у нас нет! — отрицательно качнул головой лейтенант, снова перевел глаза на окно. — Есть подёнщики с ферм, бродяги без роду и племени, представители молодёжных объединений, как гордо они сами себя называют, а по-нашему, — это мелкая шпана из шаек. Безработные тоже есть. Много всего… Это, как пена и мусор, гонимые водой во время сезона дождей. Какой где катаклизм или чуть обстановка усложнилась — они всплывают. Если бы не работа полиции, контроль и постоянное патрулирование на улицах, по городу было бы опасно и днём ходить. Таких проблем на Ниобе нет: там лучше работают организации социального обеспечения и защиты. А здесь совсем не тот уровень… Совсем не тот, — Барклиф вздохнул. — Я когда сюда приехал, знаете, о чём сразу подумал? А наш ли это мир? Туда ли я попал? Гриффит ли это? Ничего общего с тем, что показывают в новостях. Здесь уровень прошлого века! Эпоха всеобщего упадка на примере одной планеты! Если не хуже… Это сырьевой придаток и для нас, и для сионийцев. Один гигантский карьер, из которого гребут, не думая о последствиях. А теперь ещё эта война! Знаете, сколько лет наши миры не воевали? С экспансии на Сиону прошло полных 58 лет! О какой военной индустрии может идти речь? Воевать разучились! Маршировать! Ни тактики, ни стратегии! Всё теперь по книгам, по учебникам! Наше с вами поколение войны в глаза не видело, ничего, кроме исторических хроник, да и в них сплошной патриотизм и доблесть! А без хорошего оружия, на одних чувствах, далеко не уедешь!

Лейтенант Бриггс вошел в комнату, неся в обеих руках огромную кипу бумаги. Барклиф тут же замолчал, подвинулся, пропуская Бриггса к столу: как никак его кабинет. Бухнув всю эту кучу на стол, Бриггс поздоровался с Глорией, но как-то виновато опустив глаза. Проскользнул на своё место, за стол, включил компьютер, потянулся за первой папкой, а потом сказал с крайне деловым видом:

— Лейтенант Барклиф, я закончил с вашей бригадой. Вам теперь нужно всё проверить, расписаться в каждом деле. Познакомиться поближе с каждым…

— Хорошо. Отложите! — Барклиф задумчиво кивнул. — Я возьму на ночь с собой…

— И вот ещё, — Бриггс выудил из общей кучи одну папку, протянул её Барклифу. — Капитан Бернсон велел вас предупредить: через три часа рапорт об аресте рядового Тайлера должен лежать у него на столе. А вот его личное дело… — Глория, до этого сидевшая неподвижно, как статуя, вдруг вскочила, опередила Барклифа, выхватив папку из рук Бриггса. Откинула плотную корочку судорожно и торопливо дрожащими от волнения пальцами. Фотография Джейка в левом верхнем углу листа, скреплённого скоросшивателем, лишила её сил. Медленно опустившись в кресло, Глория прошептала одними губами:

— Сыночек… родненький… — глаза её неподвижно смотрели на фотокарточку: очень коротко постриженный, обычно улыбчивый, сейчас же даже на себя непохожий. Поджатые губы, нахмуренный взгляд. Но это был он, её Джейк!

Барклиф осторожно вытащил папку из рук Глории, она не шевельнулась, только произнесла, вскинув глаза:

— Проводите меня к нему!

Барклиф закрыл папку, убрал под мышку, ни слова не сказав.

— Проводите, прошу вас, Дэвид! — повторила Глория, назвав Барклифа впервые по имени.

— Это не он! Вы принимаете желаемое за действительное, леди! — ответил тот, но сам встал так, чтобы Глория не могла дотянуться до папки. — Вам показалось, возможно, они похожи. Возможно, однофамильцы, но это совершенно разные люди…

— Это мой сын! — Глория медленно поднялась, шагнула к Барклифу, сверкая глазами. — Это мой Джейк!..

— Ваш? — Барклиф коротко рассмеялся, снова раскрыл папку. — Да вот же, смотрите! Сведения о родителях — отсутствуют! Место учёбы и работы назвать не смог! Краткая справка: в момент задержания находился в состоянии алкогольного опьянения… Медицинское заключение: частичная потеря памяти… маниакальная депрессивность… склонность к фобиям… пассивен… Как я помню, вы отзывались о своём сыне немного по-другому, с более высокой оценкой. А этот же? Из деревенских простачков, даже индикатора личности не имеет…

— Неправда!! Это просто какая-то ошибка, недоразумение!.. — прошептала Глория со стоном, ломая руки. — Помогите мне, прошу вас… Я должна увидеть его…

Бриггс, глядя на этих двоих с молчаливым осуждением, только вздохнул и снова взялся за бумаги. В их разговоры он даже вникать не хотел…

* * *

Когда-то здесь был склад, под ним — подвальное помещение. Когда-то — это, наверное, ещё со времён строительства города. У самого края болота, разросшегося за последние годы ещё дальше, маленькое каменное зданьице и под землёй — подвалы, превращённые теперь в карцер.

В одной из камер Джейк и сидел уже третий по счёту день. Хлеб и воду приносили всего два раза в сутки: по появлениям охранника он и считал дни. Свет сюда, в камеру, проникал лишь через крошечное зарешёченное окошечко. Сырые стены из потрескавшегося холодного бетона, бетонный пол с маленькими лужицами воды, капающей с потолка, — болотная сырость везде.

Джейк сидел на койке с незастеленным матрасом — роскошь для карцера — и следил за хождением охраны за дверью. Ни звука не проникало за это окошечко! Ничего из внешнего мира! Арестант предоставлен сам себе и своим мыслям!

О чём Джейк думал в первый день, как только попал сюда? Сразу он вряд ли вообще о чём-то думал! После ссоры с лейтенантом, находясь в состоянии нервного возбуждения, готовый ринуться в драку с кем угодно, Джейк метался по камере, требовал встречи с комендантом базы, кричал, ломился в дверь, отказывался есть — пытался хоть как-то обратить на себя внимание!

Без толку! Кому захочется слушать бред человека, подверженного мании величия? Какая Гвардия? Здесь, на этой планетке, никто даже представить себе не мог, просто спокойно спросить себя: а вдруг этот чудной человек и вправду — гвардеец? Ведь если есть Гвардия, значит, и гвардейцы должны быть! Но не всем же жить на Ниобе!

И ещё этот чёртов Барклиф!

Вспомнив о нём, Джейк застонал от отчаяния, откинулся назад, ударившись затылком о бетонную стену. Ведь он же всё делает во вред! Знает, что всё — правда, виделся же он с матерью (в этом Джейк был уверен на все сто процентов), да и человек он неглупый. Но почему тогда «подрезает» специально? «Подрезает» и даже не скрывает этого?! Говорит прямо в глаза! Это же нарушение закона! И он сам знает об этом!..

Если так, значит, он наверняка уверен, что мне не выйти отсюда, кроме как на войну, под пули сионийцев.

Глупо это как-то всё! Чтобы просто испортить кому-то жизнь из вредности.

Джейк, никогда в жизни не встречавшийся с подобными людьми, не мог сейчас поверить, что человек может желать зла другому только потому, что что-то ему в нём не понравилось.

Строптивость? Желание бунтовать, делать что-то назло?

Джейк никогда не замечал в себе такого, да и за время учёбы в Академии получал всегда только хорошие отзывы. Неужели только за пару вопросов, вполне обычных в этих условиях, можно нажить себе опасного врага, в лице командира особенно? Вот Барклиф, например! Да он же первым спросил тогда на построении! А же просто сказал правду, всё, как есть!..

Джейк уткнулся лицом в раскрытые ладони, шумно вздохнул.

Я не умею врать! Я никогда в жизни не врал! Если учесть, конечно, что сокрытие правды это не враньё… Даже тогда, в Академии, перед всем строем признался, что это я уходил в «самоволку» в город. Ведь всё равно бы узнали о побеге, только наказали бы всю роту.

Волна стыда от давно произошедшего случая неприятно охватила затылок, жаром коснулась щёк. Опозорился тогда перед всем строем, перед полковником… Ребята, конечно, поняли: кое-кто и из них сбегал, особенно по праздникам… Но полковник… Дарлинг был разочарован до глубины души в своём лучшем воспитаннике и не скрывал этого… Хотя, что теперь вспоминать?

Гвардия — это, конечно, здорово! С ней у Джейка были связаны лучшие воспоминания жизни… Но это всё, словно, осталось в ярком сказочном сне, а здесь же, в реальности, — сырой подвал на краю болота, третья бригада и… Барклиф! Этого человека Джейк никак не мог понять, хоть и очень старался. А тут ещё новость, что мама была в части… Наверное, когда сержант гонял нас на спортивной площадке. Тогда Барклиф разговаривал с какой-то женщиной. Боже, так близко!! А у тебя даже сердце не ёкнуло!..

Интересно, что наговорил ей Барклиф? Справится ли она с ним? Сможет ли разобраться?

Джейк видел перед глазами лицо матери: почти всегда серьёзное, но не угрюмое. Нет! Она всегда была очень ласковой, доброй и строгой одновременно при этом. Такой и помнил её Джейк. Она много работала, всегда, сколько он её помнил. Опыты, доклады, конференции, научные разработки, какие-то гипотезы… Она и сюда, на Гриффит, перебралась, чтобы работать прямо на месте, в нужной среде… Да, её многие знают, даже из Императорского окружения… Вот только сам Джейк за свои пятнадцать лет до поступления в Академию так и не узнал её и её характер. Она так и осталась ему немного чужой, какой-то незнакомой. Это, как диск! Прочитал надпись, посмотрел картинку на информационном вкладыше, но пока не вскроешь, можно лишь догадываться: а что внутри? Такая и мама! Что у неё внутри? Как она мыслит? Чем живёт? Как поведёт себя в той или иной ситуации? И почему она поступает именно так, а не иначе?

С отцом легче! Он какой-то открытый весь, понятный. Хотя, может быть, это потому, что они, мужчины, понимали друг друга лучше? Ведь и с детства Джейк был ближе к отцу, чем к матери. Вдвоем с ним они ездили к бабушке с дедушкой — к его родителям, часто вместе бывали на аэродинамических выставках, с ранних лет Джейк помогал отцу при ремонте аэролётов, его знали все ремонтники в ангарах, любили, баловали… От него, от отца, у Джейка и страсть ко всему, что летает, что движется. Ко всей механике! Об этом и сама мама не раз говорила… Но завидовала ли она их близости, ревновала ли? По её лицу, как ни старайся, всё равно не поймёшь. Не помогало даже умение мысленно общаться с ней, телепатическая связь, как её называют научно. Может быть, потом, повзрослев, взглянув на мать уже взрослыми глазами, он бы и понял в ней что-то, сумел бы разгадать загадку её больших серых глаз, но…

За время службы в Гвардии семьёй они собирались раза два — не больше! Отец почти всегда в отъезде: он лётчик, пилот, человек подневольный… Да и мама — вечные командировки, презентации, открытия и прочее, прочее… Казалось иногда со стороны, что этих людей удерживает вместе только общий ребёнок, но не общие интересы… Насколько они были разными.

Позднее Гвардия стала для Джейка вторым домом, вытеснила собой даже некоторые воспоминания детства. Почти пять лет службы, тяжёлой, сложной, но неоднообразной, как это казалось на первый взгляд, но Джейк прекрасно помнил тот день, когда их, нескладных пятнадцатилетних мальчишек-подростков, впервые надевших военную форму, построили на огромном, как им казалось тогда, плацу. Здесь же построили и остальные курсы, и механиков, и техников, и Особый Элитный отряд. Эти, в чёрной с серебром форме, все высокие и ладные, совсем уже взрослые, держались чуть в стороне, смотрели на остальных свысока. Да оно и понятно!

Этот отряд — мечта всех курсантов — занимал в Академии особое место. Они, именно они, сопровождали Его Величество во всех поездках, куда бы Император ни направлялся. Особый отряд — это лицо всей Академии! Всего государства! Всей нации ниобиан!

Их было немного, человек тридцать, но зато, сколько почёта, какая жизнь! Рядом с самим Императором! Такое счастье и во сне не приснится!

Тогда, в этот день Джейк и представить себе не мог, что через четыре года, после второго курса, он сам попадёт в этот отряд, что сам в чёрной бархатной форме будет весной встречать «молодых», таких же, как и он когда-то, испуганных и изумлённых мальчишек.

Академия и сама Ниобата со своей столичной, вечно торопливой жизнью теперь остались только в памяти. Яркие эпизоды, когда весёлые, когда интересные, сами собой всплывали из памяти, как солнечные пятна, согревая душу, скрашивая одиночество. Тренировки в учебном классе, экзамены каждые четыре месяца, первый полёт в открытый космос, первая встреча с Его Величеством, полёт на Фрейю…

За всем этим стояли воспоминания, пережитые эмоции, новые впечатления, новые люди. Это сейчас всё складывается в одни лишь ничего не значащие слова, мало кому понятные и интересные, даже если захочется рассказать, поделиться.

Внезапно Джейк понял: он никогда больше не попадёт в Академию, не встретится больше ни с Рафтером, ни с Никодимом, ни с другими ребятами. Вся та жизнь осталась где-то там, далеко, в светлой полосе. И сам Джейк смотрел теперь на окружающий его мир совсем другими глазами. Глазами разом повзрослевшего человека, человека, увидевшего вдруг всю правоту реального мира. Эти два дня армейской службы оказались для него, как холодный отрезвляющий душ. Вот она — реальность! Это не Академия, где их пестовали с детских лет, видели в них не только солдат, не только боевую силу, но и людей с живой душой, с сердцем и мозгами. С ними работали психологи, воспитатели, опытные учителя.

Там, в Академии, было сложно, они занимались многим: военная подготовка, занятия по школьной программе, инженерная и пилотская готовность. Они были не просто солдатами, не просто пилотами Императорского корабля или машины, не просто телохранителями! Знание истории до мельчайших подробностей, знание Императорской династии, этикет и правила хорошего тона, знание и владение языками — обязательным было всё! Его Величество часто бывал на презентациях, фуршетах, в гостях у именитых граждан, и везде Его сопровождали гвардейцы. Они обязаны были вести себя достойно по меркам любого общества, уметь поддержать любую беседу, иметь толк во всём, но и при этом выполнять роль накопителя данных для самого Императора: всё видеть, всё знать, всё помнить. Его Величество должен быть готов ко всему, знать обо всём, быть в курсе любой беседы. А здесь же?!! «Налево!» «Направо!» «Кругом!»

Весь день одно и то же! О чём ты думаешь? Что ты можешь? И кто ты такой вообще? Это никому не интересно! Главное — уложиться в нормативы. И быть таким же, как все… Не думай, не спрашивай, не болтай… Этого и хочет, наверное, от меня Барклиф? Быть, как все остальные в бригаде!..

— А смогу ли я быть, как все? — в который раз уже спрашивал у себя Джейк. — Это нужно заново учиться смотреть на мир и смотреть совершенно другими глазами. Если нет возможности выбраться, нужно приспосабливаться к этим условиям. Стать одним из тридцати в бригаде Љ 3. Правда, один вопрос при этом возникает: а примут ли они меня?! Я же для них гриффит! Даже думать об этом смешно! — Джейк улыбнулся. — Чушь какая-то! Хоть бы кто-нибудь объяснил, как может у ниобиан-родителей быть сын — гриффит? Моему разуму это не поддаётся…

…Тяжёлая дверь откатилась в сторону со страшным скрипом, со скрежетом, отдающимся болью в зубах. Джейк чуть приподнялся, привалился спиной к стене, подтянув к груди правую ногу, и только потом медленно перевёл взгляд на дверь. В глаза неприятно, до боли, до рези, до слёз ударила волна света. Джейк смог различить тёмный силуэт в дверном проёме. Барклиф! Джейк узнал лейтенанта по знакомому уже развороту плеч, по гордо вскинутой голове.

— Встать, арестованный!

Джейк медленно и нехотя поднялся, держась рукой за спинку кровати. «Смирно» не встану, как ни ори! И только попробуй ударить! Мрачно и зло подумал Джейк, исподлобья глядя на Барклифа. Но тот отступил в сторону, пропуская ещё кого-то. Джейк и сообразить ничего не успел, не понял, что к чему, как руки матери обхватили его, еле доставая до плеч. Уткнулась мокрым от слёз лицом в комбинезон на груди.

— Мама, — прошептал Джейк растерянно, встретил взгляд Барклифа. Тот отвернулся, шагнул за порог со словами:

— Помните, леди, у вас десять минут!

— Сыночек, сыночек миленький! — бормотала Глория чуть слышно. Её руки намертво вцепились в жёсткую ткань. — Я никуда тебя больше не отпущу… Никуда, слышишь!? Никуда…

— Мам, как… ты здесь? — спросил Джейк, обхватив Глорию правой рукой, левой — осторожно поглаживая её по плечу, будто пытаясь успокоить, унять её слёзы.

— Как ты мог так со мной? — она кулаком, небольно, но с отчаянием ударила его в плечо, один раз, другой. — Что ты наделал? Ведь ты же убиваешь меня!! Убиваешь!

— Ну ладно, мам! — Джейк поймал её руку, прижал к губам. Мама! Его мама! Холодные пальцы дрожали мелкой нервной дрожью. Она сдала, совсем сдала. Ведь раньше слова выше, чем на полтона не услышишь, а тут… Слёзы в три ручья. Она больше не скрывала того, что творилось на душе. Вот она вся! Слабая, беспомощная женщина, полная отчаяния… Такой Джейк видел её всего один, — нет! — два раза: когда подал заявление в Академию, и… когда выиграл конкурс, поступил…

— Как ты мог?

— Я выберусь отсюда, мам, — Джейк улыбнулся, стараясь держаться как можно увереннее. — Обязательно выберусь… Ты только не волнуйся… Это просто недоразумение какое-то, они напутали там что-то в полиции… Разберутся и отпустят… Вот увидишь!.. Ты только не волнуйся так сильно!..

— Нет! — она его перебила, вскинула голову, глядя огромными наполненными слезами глазами. — Что они с тобой сделали, родненький? — аккуратно, как к чему-то хрупкому, прикоснулась к щеке Джейка подушечками пальцев. — Зарос, похудел, а постригли-то как! Ужас! Всесильный свет!

— Мам! — Джейк чуть отстранился. — Я сам виноват, и выбираться буду сам. Я справлюсь, мам!

— Ты что?!! — Глория схватила его за воротник комбинезона, заставила наклонить голову. — Я тебя никуда не отпущу! Никуда! — обняла, касаясь губами подбородка, нижней челюсти, шеи: выше дотянуться она не могла. — Война со дня на день… А ты здесь… Джейк, сыночек мой!

— Мама! — Джейк отстранился, уклонился, выпрямился. Он никак не мог отделаться от ощущения, будто рядом присутствует ещё кто-то. Словно смотрит на них кто. И тут в памяти всплыли насмешливые слова, брошенные Барклифом: «Маменькин сыночек!» Почувствовав эту отчуждённость, Глория вспыхнула, схватила его за рукав, потянула к себе.

— Злишься на меня! Злишься, да?! Но я ничего не могу сделать! Меня не слушают!.. Я уже пыталась вытащить тебя, но никто, кроме лейтенанта Барклифа, меня не слушает. Он добился разрешения на эту встречу…

— О чём ты, мам? Я же сказал: сам справлюсь! — Джейк чуть повысил голос. «И Барклиф тут замешан! Куда уж без него?!! „Спасибо“ всё равно не дождётся…» — подумал вдруг Джейк мстительно.

— Справлюсь-справлюсь! — Глория улыбнулась, вытирая ладонью слёзы. — Мальчик ты мой… Я не хочу, чтобы тебя убили!!! — выкрикнула она неожиданно громко и гневно сверкнула глазами. — Я потому и согласилась на Гвардию, что там вероятность погибнуть меньше. Только не армия! Только не война! Как мне теперь быть? Как быть? Неужели ты сам не понимаешь, как это опасно всё?! Если с тобой что-нибудь случится, я умру, слышишь?!

— Мама! — прошептал Джейк с виноватой и усталой улыбкой. — Не говори так. Не надо… Мне от этих слов не легче… Ты только отцу ничего пока не сообщай, не говори ничего, ладно, мам?

— От него ни весточки вот уже месяц, — Глория вздохнула. — Счастливый!.. А я чуть с ума не сошла, как узнала, что ты здесь, Джейк… — она снова расплакалась, прижалась к нему всем телом, словно не могла до сих пор поверить, что он здесь, рядом с ней. — Береги себя! Береги! Хотя бы для меня…

— Мама, меня ещё никуда не отправляют! И не нужно так убиваться… А война? Её не будет! Его Величество войны не допустит, да и сионийцы не решатся…

— Нас последних из лаборатории завтра отправляют. Остальные, кто мог, уже уехали. Война — решённый факт! Всех теперь одно интересует — когда?!

— Да не будет её! Не будет! — Джейк улыбнулся так, словно доказывал что-то очевидное непонятливому человеку. — Этот бардак пройдёт, всё уляжется… Конечно, будет лучше, если ты уедешь, переждёшь всё это на Ниобе…

— Нет! Я отсюда без тебя не уеду… — Глория всхлипывала, вздрагивая плечами, прижимаясь щекой к груди сына. — Я не оставлю тебя одного… Пойду по всем, кого знаю… До бургомистра дойду… Ведь ты же гвардеец, тебе нельзя здесь, в части… Это незаконно, а они всё тянут, не хотят связываться с Ниобатой… Я буду жаловаться на этот беспредел… Они права человека нарушают!..

— Мам, ты, когда приедешь на Ниобу, свяжись с Дарлингом, — отъезд матери был для Джейка уже решённым вопросом. — Он подписывал мой увольнительный лист. Он в курсе всего. Объясни ему ситуацию, расскажи, что я застрял тут не по своей прихоти… Я не хочу, чтоб меня считали дезертиром… Только обязательно! Меня уже, наверное, потеряли…

— Вот сам ему всё и расскажешь! Сам, понятно?! Я без тебя не поеду — и не думай!! — Глория встряхнула Джейка, вцепившись пальцами в ворот комбинезона с поразительной для её тела силой. Джейк чуть язык не прикусил. А она подняла на него глаза, чуть привстала на цыпочках, пытаясь достать губами до щеки и шепча при этом обессиленным, наполненным нескрываемым страданием голосом: — Родненький мой… Сыночек родненький… Деточка…

Свет из коридора, через дверной проём падающий, отразился в её глазах, тёмных и огромных здесь, в полумраке камеры. Блики света заиграли в черных, чуть продолговатых по вертикали зрачках, и Джейк с ужасом отпрянул, втянул в себя воздух сквозь зубы со стоном: «Правда!!! Это всётаки правда?!!.. Почему никогда раньше?!! Зачем именно сейчас?!! О, Боже!..»

— Джейк, что с тобой? — Глория уловила эту резкую перемену в поведении сына, ощутила всю волну смятения и боли, захлестнувшую его мысли. — Что случилось?

Её ладони коснулись его лица, осторожно обхватили с обеих сторон, заставили повернуть голову, смотреть прямо в эти удивительные нечеловеческие глаза. «Как я раньше не замечал этого?!» — думал Джейк с немым стоном.

— Ятоже гриффит, да? — наконец спросил он, выдержав её прямой вопрошающий взгляд. Глория поняла всё сразу, в чём-то догадалась, что-то уловила в его мыслях. Она всю жизнь ждала этого, жила в ожидании этого вопроса. И вот… Руки её бессильно упали вниз, она отвернулась со вздохом, закрыла глаза, сморгнув с ресниц слёзы. Джейк ждал, молчал и ждал ответа.

— Я никогда не говорила тебе об этом…

— Мам, просто «да» или «нет»! — голос Джейка стал жёстким, совсем взрослым. Это был уже совсем другой Джейк, Джейк, незнакомый матери.

— И «да», и «нет» — ответила она, глядя на сына странным взглядом немигающих глаз. — Ты не гриффит, но и не человек… Джейк… Это всё моя вина… А ты — результат одного из моих опытов… Я никогда тебе не говорила, никогда.

Ты не знаешь многого о гриффитах, хоть и имеешь некоторые их черты и способности. Но на Ниобе это не так заметно, окружающие не замечают в тебе этой разницы. И ты — тоже… Зачем тогда тебе было знать об этом?

Джейк только шумно сглотнул, отвернулся, скрывая лицо. Он находился в каком-то трансе, не кричал, не требовал больше никаких объяснений — просто молчал. Но это молчание, неизвестно что скрывающее в себе, пугало Глорию куда сильнее. Она коснулась его руки, прошептала с мольбой:

— Тебе лучше было не знать об этом. Там, на Ниобе, те, кто ни разу не видел гриффитов, относятся к ним настороженно. Это естественно, ведь неизвестное пугает. Кто знает, кем бы ты был сейчас, если бы всегда знал о том, что ты не такой, как все вокруг… Если б и другие знали… Это же заметно мало… Зачем тогда было тебя мучить? Ломать твою жизнь…

— А как же отец тогда? Я, что, не родной ему? — неожиданно спросил Джейк. Он много читал про гриффитов и знал, что общих детей у гриффитов и людей быть не может. Ладно, пусть он гриффит — это ещё можно как-то пережить, переварить, смириться с этим, но как же отец? Он, что, — чужой ему?

— Нет! — Глория улыбнулась слабой неуверенной улыбкой. — Ты — наш общий ребёнок! В том-то всё и дело!.. Опыт, я говорю тебе, Джейк… Конечно, это звучит жестоко, научно, но ты — результат эксперимента! Опыта, по скрещиванию двух видов, человека и гриффита… Ты — единственный в своём роде! Пока… Повторить мой опыт пока никому не удалось, а сейчас перед войной разработки вообще свернули. Мы как раз работали над ним здесь, на месте, в лаборатории Чайна-Фло.

— Ужасно! — выдохнул Джейк всего одно слово. Лица его Глория не видела, но в этом единственном слове было столько отчаяния и боли, что она не выдержала, расплакалась снова и даже не стала скрывать эти слёзы.

— Чудовищно! — произнёс Джейк. Сейчас, со вскинутой головой, с руками на поясе, он поразительно напоминал собой Виктора. Прямой, несгибаемый, готовый страдать и мучиться, но знать всю правду во что бы то ни стало и идти против мнения большинства, если оно идёт в разрез с его принципами. — Значит, я чудовище?! — сделал Джейк свой вывод из услышанного. — Чёрт знает что! Опытная модель, как говорят конструкторы… Почему же тогда меня допустили до общества? А если я опасен? «Люди! Мутантом может оказаться ваш близкий!» — процитировал он вдруг название темы одной из известных стереопрограмм, популярной на Ниобе. Голос ведущего скопировал почти один к одному, а потом сам невесело рассмеялся и добавил, неизвестно к кому конкретно обращаясь: — Святая простота.

— Нет, ты не чудовище, Джейк! — воскликнула Глория, схватив сына за руку. Она поднесла её к губам, поцеловала, прижалась к тыльной стороне кисти щекой. — Какой ты ещё глупый! Разве могут быть у чудовища такие глаза, как у тебя? А память? А тело? А твои способности? Ведь ты же совершеннее любого человека!

— Почему комиссия позволила мне сдавать экзамены на поступление в Академию? Они же должны были знать, что я мутант! Чудовище! Полугриффит-получеловек! Они меня такого к Императору допустили!!

— Ты человек, Джейк, в первую очередь! — Глория больно дёрнула его за руку. — Все твои медицинские параметры совпадают с параметрами человека. А от меня же — так, кое-какие мелочи. Они не столь существенны. Телепатия, например… Это вообще твой особенный дар. У гриффитов-мужчин его нет, только у нас, у женщин. Но ты удивителен уже тем, что ты есть, Джейк. Этот опыт… — глаза Глории сияли в полумраке, и в них чувствовалась гордость за сына, и боль, разделяющая боль его состояния. Джейк же усмехнулся угрюмо, невесело:

— Почему я узнаю обо всём последним, будто это касается меня меньше всего?

— Разговор окончен, госпожа! — Барклиф появился неожиданно и теперь стоял на пороге, заложив руки за спину. — Я и так позволил вам слишком много…

Глория замолчала на полуслове, перебитая Джейком, сразу же забыла то, что ещё хотела сказать. Это всё пустяки! Пустое! А вот Джейк, её Джейк остаётся здесь, в этой камере и в этом мире совсем один. Один! Её одинокий ребёнок!..

Как она могла забыть? Ведь не для этого она добивалась встречи с ним!! Не рассказывать ему про свои опыты!..

— Пойдёмте, леди! — Барклиф переступил порог, остановился в коридоре, поджидая. Глория ладонью стерла с лица слёзы: ей нельзя быть слабой, особенно перед лейтенантом, перед чужими людьми. Это Джейк сможет понять её, понять эту минутную слабость… Глория прижалась к сыну всем телом, стараясь не глядеть ему в лицо, боялась: расплачется опять. Джейк только поднял руки обнять на прощание, но Глория отстранилась и, также не говоря ни слова, прошла к двери. Руки Джейка упали вдоль тела, а сам он подался за ней, но не сделал ни шагу.

— Мам, не забудь про Дарлинга! — напомнил он вдруг. Но глаза его выражали совсем не беспокойство о своей дальнейшей гвардейской службе, мука, отчаяние и какая-то обречённость были в его взгляде. Глория обернулась, жадно глядя на Джейка, пытаясь запомнить его таким, какой он был в этот момент: растерянный и беспомощный. Её мальчик!

Их разделял порог и ещё почти два метра бетонного пола, но глаза их и мысли были ещё рядом, вместе. Свет из коридора высвечивал его скулы, чуть заметную ямочку на подбородке, высветлял пятно на левом плече, сбегал вниз по фигуре и тускло отражался в левом сапоге. Тени в глазницах, в уголках губ — подвижные и быстрые — добавляли лицу скорби и какой-то беспомощной детскости. Ещё немного — и Глория бы вернулась, сделала эти три небольших шага, отделяющих её от сына, а там… Их никто не разлучит. Но дверь с пронзительным разъедающим душу скрежетом покатилась вперёд, отгородила их друг от друга.

Глория ещё какое-то время стояла, неподвижными глазами глядя на окошечко, в котором ничего, кроме черноты, не было видно.

Он остался там… Он один остался там!!!

Глория отвернулась и натолкнулась на глаза Барклифа. Её охватила неожиданная волна ярости или, скорее, отчаяния. Ведь кто-то же должен был быть во всём этом виноват! Почему же все они такие чёрствые?!..

— Если с ним что-нибудь случится, виноваты будете вы, лейтенант Барклиф, — голос Глории звенел, как стекло. — Я вас всех здесь!.. И особенно вас, лейтенант, в первую очередь!

И отвернулась, пошла по коридору, прямая и гордая, как и её мальчишка. Уловив это родство, Барклиф невольно усмехнулся, а потом кинулся догонять гостью.

* * *

За эти две недели Джейк соскучился по людям, он даже и не знал, что так тяжело переносит одиночество. Казарма встретила его тишиной и пустотой, только дневальный стоял в коридоре на своём месте. Не узнав Джейка, он вытянулся по стойке «смирно», а потом, рассмеявшись, расслабился.

— Вольно! — улыбнулся Джейк, проходя мимо.

Знакомый коридор, крашенные стены, пол со скрипящими половицами, плакаты слева и справа с цветными ярким картинками. А вот и дверь в спальню. Джейк опустился на свою койку, он и двух дней не прожил здесь, а соскучился по своему месту, как по родному дому. Странно… Это, конечно, хорошо, ведь служить всё-таки придётся, как ни крути, с этим придётся смириться, принять, как неизбежность. Пока мама приедет, пока разберутся, сделают запрос официальный… Долго! Придётся привыкать жить здесь.

Джейк вздохнул, потёр колючую щеку ладонью. Ведь и вправду зарос, как бродяга, а ещё гвардеец… В принципе, какая теперь, к чёрту, Гвардия?!! Вот только от привычек не скоро избавишься, да и стоит ли от них избавляться?

Он наклонился вперёд, открыл дверцу тумбочки: всё было сложено на полочке аккуратно, так же, как до обыска. Джейк потянул на себя полотенце и тут вдруг заметил: чего-то не хватает. Он мысленно перебрал всё, сравнил с тем, что было до ареста, и сейчас. Не было сигарет! Две запечатанные пачки в шелестящей упаковке обычно лежали в дальнем правом углу так себе, без надобности. Сам Джейк никогда не курил, даже тяги к этой дурной привычке не испытывал, потому сигареты эти и лежали у него без дела. Не выкидывать же? Позарился кто-то! Да и чёрт с ними! Неприятно, конечно, что есть в бригаде такие «несуны». Попросили бы — сам отдал! Воровство в армии — штука неприятная и опасная, скорее, для самого вора. Но урок хороший, запомни на будущее: всё ценное носи с собой! У них в Гвардии такого не было никогда за годы его службы, наоборот, если нуждаешься, поделятся последним. Тех, у кого была склонность брать чужое, отучали быстро, сами, не доводя до сведения начальства.

Сравнения эти ещё долго будут приходить на ум, а потом сменятся грустью по той жизни, по друзьям. «Справлюсь!» — прикрикнул на себя Джейк, вставая, со сменой белья и с полотенцем направился в душ.

Громыхая сапогами и громко переговариваясь, солдаты вваливались в спальню. После ужина до вечерней поверки давалось специальное время, чтобы собраться, приготовиться, навести марафет. Солдаты проходили мимо кроватей на свои места, тянулись ещё долго группками, по двое, по трое.

Джейк радовался, слушая, как казарма наполняется шумом большой жилой комнаты: голоса, смех, топот сапог, скрип кроватных сеток. Опять потянуло сигаретным дымом, даже приятным с непривычки. Запахло кремом для сапог, терпким и тоже приятным.

Крис Нэру шёл один, хлопнул дверью, остановился на пороге, бросил привычный взгляд на кровать Джейка: «А вдруг отпустили?» И точно: Джейк сидел на койке и щёточкой начищал сапог. Нэру подошёл, сел на свободную кровать напротив. Джейк оторвался от работы, поднял голову, узнав Нэру, улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

— Здорово, старик! — Крис тоже улыбнулся в ответ. — Отпустили, да?

— Как видишь! — Джейк усмехнулся, чуть скривив губы, шевельнул загорелым плечом.

— А я, как узнал, что лейтенант наш на тебя взъелся, ну, всё, думаю, пропал ты, — Нэру, не скрывая радости, говорил, а сам смотрел на Джейка с невольным обожанием: «Это ж надо, как ловко управляется, будто сто лет в армии!»

— Да-а! — протянул Джейк неопределённо. — Сам виноват…

Он взял с пола флакон с кремом, пшикнул несколько раз на носок сапога, поставил флакон на место, взялся за щёточку, принялся втирать крем в кожу. Всё последовательно, без спешки, со знанием дела.

— А я даже соскучился, — признался Крис со смущённой улыбкой. — Это хорошо, что тебя отпустили…

— Мне или тебе? — Джейк скосил на него глаза, негромко рассмеялся. Сапог и так уже блестел, а он стал натирать его ещё куском какой-то шерстяной ветоши. Сначала сильно, с нажимом, потом — осторожно, словно поглаживая, от носка к голенищу. Оглядел работу со всех сторон, подправил каблук, чтоб ни пылиночки, и только потом поставил сапог у тумбочки. Снова оглядел придирчиво, склонив голову к левому плечу и прищурив один глаз. Взялся за второй.

— А здесь у нас такое было! — рассказывал между тем Крис. — Пока тебя не было, дама какая-то приходила. Красивая, как богиня! — Джейк невольно напрягся, слушая каждое слово. — Она, говорят, сына своего среди нас искала… А нас построили на плацу — все пять бригад, представляешь?! И она почти два часа ходила и глядела на каждого, и спрашивала всё… Она сама из гриффитов, кажется… Уж больно красивая… А наш Барклиф вокруг неё, как уж, так и вьётся, так и вьётся…

— А она? — Джейк вдруг резко вскинул голову, сверкнул потемневшими глазами.

— А чё она? — Крис плечами пожал. — Вот ребята наши на него здорово обиделись. Такая красавица и ему одному… Обидно! И не скажи, что у неё сын уже взрослый, как мы. Они, гриффитки, вообще медленно стареют. А эта же… — Джейк промолчал, но рука со щёткой стала двигаться быстрее, словно его разозлило что-то. — А ещё сержант сказал, скоро на стрельбы отправят, — продолжал Крис. — Оружие, значит, должны дать. Хоть постреляем, а то всё: «направо», «налево», «кругом». Надоело уже!.. Тоска!..

— Эй, гриффит! — чей-то окрик заставил Нэру вздрогнуть от неожиданности. Джейк видел только ноги в несвежих носках, но голос показался очень знако — мым. Тот парень, с зажигалкой! Он вспомнил его по голосу сразу, медленно поднял голову, посмотрел на незнакомца. Невысокий, один из крайних левофланговых, лицо ничем не примечательное, даже какое-то нездоровое, как у людей, злоупотребляющих выпивкой и сигаретами, возможно, даже наркотиками. Но глаза, глаза мстительного и опасного человека. Человека, уверенного в своей силе и силе тех, кто стоит за его спиной. Такие обычно становятся главарями мелких уличных банд и, что удивительно, им подчиняются даже те, кто сильнее и умнее, но не так нагл и напорист.

— Привет, Крис! — он кивнул Нэру небрежно, а потом бросил перед Джейком свои грязные сапоги, сапоги, вряд ли знакомые за всё своё время с кремом и щёткой. — Работу понял? — Эти слова уже предназначались Джейку. Тот улыбнулся, даже этот тип не испортил ему настроение:

— Ну, если «пожалуйста» попросишь…

— Уже на «ты»? — парень усмехнулся, уперев руки в боки. — К вечерней поверке чтоб стояли у моего места. И бегом!..

— У меня с тормозами проблемы, — ответил Джейк серьёзно, снова принялся за свой сапог, а потом, глянув на парня, добавил с улыбкой: — Так что извини, не по адресу…

— Да у тебя, грифф, и вправду проблемы с тормозами! — весь вид парня обещал неприятности. Он не привык к неповиновению, тем более, к оговоркам и пререканиям. Ещё более удивительным было слышать их от гриффита, существа, намного ниже любого из людей. — Зарываешься, малыш…

Последнее слово просто рассмешило Джейка. Поставив второй сапог рядом с первым, он обернулся к парню и предложил:

— Просто попроси хорошо, если самому начистить некогда, к чему эти запугивания?

— Ну-ка, повтори, грифф, что ты сказал? — он шагнул вперёд, чуть наклонился, но это не прибавило ему внушительности. — Тебя, урода, ещё просить? Да ты радоваться должен, что с тобой человек разговаривает, понял?

— Я радуюсь, человек! — Джейк улыбнулся, сделав акцент на последнем слове, отвернулся, опустился на пол, на одно колено, перед тумбочкой, собрал щётку и крем в мешочек, убрал всё в тумбочку на нижнюю полку. Крис смотрел на спину Джейка, обтянутую чистой белой майкой, на его загорелой коже она казалась ещё белее. От этого парня веяло уверенностью, спокойствием и силой. Разумной силой разумного человека. Это не та сила, какой обладают люди с рельефной мускулатурой, нет, это, скорее, сила большой и умной машины, не способной растрачивать её по пустякам. Это, как киборг-погрузчик!

И это упрямство — это не гордыня и не заносчивость. Он почистил бы эти чёртовы сапоги, — в этом Крис был уверен — просто надо было всего лишь попросить вежливо, обратиться по-товарищески, а сейчас… сейчас он не пойдёт на это из-за упрямства.

— У тебя есть ещё время передумать, грифф, — снова произнёс незнакомец. Джейк повернулся к нему лицом, скрестил на груди руки, смерил парня взглядом.

— Зачем ты так, Колин? — спросил вдруг Крис, глядя на обоих снизу.

— А ты заткнись! — грубо оборвал его парень и перевёл взгляд на Джейка. — Ты ещё пожалеешь, что попал в нашу бригаду, гриффит…

Подобрав свои сапоги, Колин ушёл: смертельная обида чувствовалась в его походке, в его сутулой спине. «Ну, вот и враги», — подумал Джейк, проводив его взглядом. А потом принялся развязывать рукава комбинезона. Скоро построение, а ткани нужно успеть разгладиться. «Друг пока только один, — Джейк глянул на Криса, — а вот за тем, ещё неизвестно, сколько лбов стоит…»

И снова сравнение с Гвардией!

У них в Академии считалось почётным уметь привести себя в идеальный порядок, а ведь там бывали гости куда более важные, даже сам Император. Начистить сапоги, почистить и постирать форму, зашить, если что, — это знал и умел каждый, и гордился, если мог сделать это сам.

«Молодёжь» учили личным примером, делились советами и некоторыми секретами, особенно злостных лентяев брали под своё шефство лучшие «четверогодники».

А здесь какие-то уличные, уголовные замашки! Это же не стая! Мы же люди! А особенно все вы! Люди-человеки! Чем же хуже вас должны быть гриффиты, если такой тип, как этот Колин, считает себя в праве помыкать ими?!!

* * *

Вечером, уже перед сном, в умывальник набилось народу — не протолкнуться! Брились, умывались, чистили зубы! Шум, гам, шуточки, чаще всего довольно плоские. Обычная атмосфера мужского общежития! Джейк на какой-то миг даже подумал, что это Гвардия, и все ребята вокруг — старые знакомые, друзья.

Но все как-то незаметно рассосались за считанные доли минуты, когда в умывальник вломилась компания во главе с Колином. Их появление Джейк почувствовал спиной, но повернулся намеренно медленно. Сейчас нельзя делать ни одного резкого движения, ни одного резкого слова.

— Добрый вечер, гриффит! — произнёс первым Колин. Довольно тщедушный и малорослый, возможно, с детских лет страдающий комплексом неполноценности, сейчас со своими ребятами за спиной он разительно преобразился.

— Скорее, доброй ночи! — ответил Джейк, вытирая руки. Потом перекинул полотенце через плечо: руки сейчас должны быть свободными от всего, а глаза — видеть каждого.

— Ты, наверно, уже в курсе, зачем мы здесь собрались? — спросил Колин, прищурив один глаз и чуть склонив голову набок.

— Да, пожалуй. Не дурак! — Джейк смотрел прямо на него, но глаза сами следили за остальными: вот ребята — на первый взгляд сразу видно, прошедшие хорошую школу жизни, мастера уличных драк, — зашли справа от Колина и по стеночке, стараясь не раздражать зрение «жертвы», пробрались, чуть ли не к раковинам. Отрезали, одним словом, от возможности рвануть в душевую.

Ещё двое: один невысокий, — не выше самого Колина — но разворот плеч, как у Нэру, не меньше. Туповатый, правда, немного, это даже на лице написано. А вот второй! Этот держится независимо и всячески старается подчеркнуть свою индивидуальность. Глядел чуть в сторону, наверное, в зеркало. «Собой любуется!» — подумал Джейк с невольной усмешкой.

Руки, скрещенные на груди, глаза, чуть насмешливые, но зорко следящие за движением каждого, кто находился в умывальнике. Наверное, этот и правду был сам по себе, индивидуалист, просто решивший поразвлечься, размяться, раз уж момент представился. Высокий, черноволосый и очень смуглый, даже для солнечного Гриффита, а под майкой — от одного плеча до другого — наколка то ли змея, то ли дракона. Он и сам был, как змея: гибкий и быстрый, и самый опасный в этой разномастной компании. У него были свои интересы, а значит, и действовать он будет по своему сценарию. Его придётся опасаться и не подпускать к себе слишком близко.

Ещё один: какой-то несмелый, явно трусоватый, маячил в дверях. С ним будет легко справиться, но об этом будем думать, когда до двери останется меньше шага, а раньше он не сунется. А эти метры до двери так легко не пройдёшь…

— Ты понимаешь, я думаю, мы люди культурные, дикарей зря не обижаем, — продолжал Колин после краткого момента тишины: давал возможность взвесить силу всех сторон, все «за» и «против». — Можем и без драки обойтись… Если ты у меня лично прощения попросишь… И хорошо попросишь, искренне, так, как только гриффиты могут делать. И раз уж ты дикарь, то лучше даже на коленях…

«Явный садист, — подумал Джейк с какой-то тоской. — Здесь уже не только чувство неполноценности, но и мания величия. Да ещё какая! Явно не по росту…»

— И всё? — Джейк искренне удивился, вскинул тёмные, как у матери, брови.

— А потом пойдёшь и почистишь мои сапоги! — продолжил Колин, словно и не заметив ироничной улыбки Джейка. — Так же хорошо, как и свои! Даже лучше… А ещё? Ещё почистишь мою форму… И чтоб ни пылиночки, ни складочки… Как новая!..

— А носки? Или, может, платок носовой постирать не надо? — закончил за Колина Джейк.

Лицо Колина побледнело, потом пошло жёлтыми пятнами. Такого дерзкого ответа, тем более, в такой ситуации, он не ожидал.

В предчувствии крупной и жестокой драки неприятно и жутко заломило затылок, немение коснулось шеи, перешло на нижнюю челюсть. Сейчас Джейк бы и слова сказать уже не смог. Да и зачем? Разговоры окончены, начинается то, ради чего и пришёл сюда тот, с наколкой.

За спиной была стена, хоть какая-то защита. «Главное, чтоб они не кинулись все разом, тогда финал будет явно не в мою пользу. Ну, держись, гвардеец! Это тебе не Академия, здесь законы другие…»

Первым со звериным рычанием бросился тот, с квадратной фигурой. Метил своим кулачищем в живот, но Джейк легко отклонился чуть влево, подставил ногу, и тип этот полетел вперёд, на кафельный пол, под раковины. Те, другие, у входа в душ, стояли дальше всех и рванулись вперёд одновременно, как после выстрела стартового пистолета.

Но этот, с наколкой, опередил их обоих. Расстояние он преодолел одним прыжком, и в прыжке же попытался ударить Джейка ногой в грудь, сбить с ног. Явно тренировался у какого-то мастера, умеет применять это на практике, только для доброго ли дела?

Джейк ожидал от этого парня нечто подобное, это его и спасло. Он успел отступить назад, на шаг, поднял руку, защищаясь. Успел ещё заметить маячившего за спинами Колина. Он кричал что-то азартно, смешно разевая рот. Джейк совсем не слышал его голоса. Всё вдруг стало, как в замедленном старинном кинофильме, как те, что он смотрел в архивах в академической библиотеке.

Трое или четверо, они навалились разом, яростно пыхтя и злобно ругаясь сквозь зубы. Джейк ещё стоял немного, отбивался от них, раздавая зуботычины направо и налево. Пока тот, квадратный, очнувшийся так некстати, не свалил его ударом ноги под колено. Всё крутанулось перед глазами. Джейк полетел назад, успел ещё схватиться рукой за край раковины, но равновесия удержать не смог: тот, с наколкой, — ниндзя или кто он там? — ткнул кулаком прямо в солнечное сплетение.

Всю эту возню было слышно и в коридоре. Парни с полотенцами в руках, кто ещё не успел умыться, стояли и молча ждали окончания драки. Все были предупреждены заранее, такое случалось в бригаде почти каждый день. К этому привыкли или просто притерпелись. Но никто никогда не вмешивался.

Нэру выскочил из спальни уже в майке и в трусах, видимо, только с кровати: не выдержал кто-то, сказал ему всё-таки…

— Куда ломишься? — Криса перехватили у самого умывальника. — Нельзя! Не вмешивайся ты! Проблем на свою голову захотел, что ли?

Парни заговорили все разом, загомонили беспокойно.

— Да они же убьют его! Неужели не понимаете?! — Крис вырывался, наступал на кого-то босыми ногами, чуть не плакал от отчаяния, невольно прислушиваясь к звукам за дверью. Вырвался всё-таки, залетел в умывальник с криком:

— Не сметь! Колин, не сметь!

В дальнем углу, у самой стены, двое парней поддерживали Джейка под руки, а Колин медленно и методично, с явным наслаждением, бил того кулаком в живот, а потом — в лицо. Аккуратно, без спешки, будто удары отрабатывая… Крис отшвырнул Колина в сторону, как смахивают назойливое насекомое, и парни тут же отпустили Джейка, кулём повалившегося вперёд.

Всё, можно расходиться, концерт окончен. Колин негромко свистнул сквозь зубы, и его ребята потянулись к выходу, на пороге он остановился, произнёс с ухмылкой:

— Ты, Крис, тоже того, поменьше зарывайся…

Из всей шайки остался лишь Паоло, он подошёл к раковине, даже не глядя больше в сторону Криса, открыл краник, умылся, хорошо вымыл руки, поблескивая крупным перстнем из платины, мокрыми руками пригладил волосы, глядя на себя в зеркало и напевая что-то весёленькое себе под нос.

— А ты знаешь, было весело. Твой дружок — молодец, хоть и гриффит! — произнес он вдруг, подмигнув Нэру левым глазом, а потом вразвалочку пошёл к двери.

— Подонки! Чёртовы подонки! — зло прошептал ему в спину Крис. Джейк в этот момент шевельнулся, приходя в себя, застонал, и Нэру засуетился, ища стакан для воды.

Утром, прохаживаясь перед строем солдат своим красивым печатающим шагом, Барклиф был очень задумчив и потому, наверное, не очень придирался. Остановился только перед рядовым Тайлером, оглядел его, ища хоть какую-нибудь возможность придраться и отчитать его перед всей бригадой. Но тот был идеален, как и в свой первый день в части, вот только свежие ссадины на лице и одна широкая царапина от скулы и почти до мочки уха — отметина от перстня Паоло — портили весь вид. Барклиф не сказал ни слова, хотя обычно начинал в таком случае чуть ли не допрос с пристрастием. Улыбнулся уголками губ и пошёл дальше до края правого фланга.

* * *

Барклиф сидел, развалясь в кресле, в своём кабинете и просматривал отчёты. Сержант Торнтон стоял рядом, у стола, и терпеливо ждал вопроса, какой обычно задают все командиры при подобной проверке.

— Так, — протянул Барклиф, глядя на сержанта из-под красиво изогнутой брови, — значит, строевая подготовка пока на слабенькую четвёрочку. Надо бы подтянуть ко дню присяги. Как вы думаете? Ведь опозоримся…

— Будет сделано, сэр! — ответил Торнтон.

— А рядовой Тайлер? Он справляется со службой? Должен был ведь отставать после двух недель карцера?..

— Строевая подготовка на «отлично», сэр! — в голосе сержанта сквозила гордость за своего воспитанника. — Лучше всех в бригаде… И тест на выносливость, и на полосе препятствий — лучшее время. И бег на полтора километра.

— Да? — Барклиф улыбнулся, покачиваясь в кресле, снова посмотрел в отчёт. — А что-то у него с гимнастической подготовкой слабовато? Что, турников боится? — усмехнулся.

— Нет, сэр! — серьёзно ответил Торнтон. — Мне так кажется, у рядового Тайлера проблемы со здоровьем в последнее время…

— Да? И какие, по-вашему, у него проблемы? — Барклиф прищурился.

— Мне кажется, его бьют, сэр, — признался Торнтон доверительным тоном. — Трудно ему на турниках… Что-то с рёбрами… Как бы не перелом?

— Бьют? — Барклиф дёрнулся, кинул отчёт на стол. — Я думал: в нашей бригаде неуставные отношения давно прекращены! Вы почему не следите за этим, сержант?

— Я делаю всё возможное, сэр! — Торнтон обиженно поджал губы и выпрямился.

— Ладно. А когда у нас стрельбы? Вы уже водили их на стрельбище? — продолжил Барклиф, глядя на сержанта.

— Нет, сэр! Завтра после завтрака в первый раз!

— Отстаёте, сержант! — упрекнул Барклиф. — Другие бригады уже вовсю на стрельбище шумят, а мы…

— Виноват, сэр! Будем нагонять!

— Ладно. Завтра я приду, посмотрю, как вы управляетесь с моими солдатами.

* * *

Траншея была глубокой, почти до середины груди, широкой, но недлинной и прямой. Выкопали её, судя по всему, уже достаточно давно: утоптанное сапогами дно и утрамбованный бруствер. Ячеек оказалось всего десять, и в них расположились самые удачливые или, точнее, самые нахальные.

Остальные солдаты из бригады Љ 3 разместились кто где. Кто-то сидел на краю траншеи, спустив ноги вниз, кто-то топтался и прохаживался, выбирая себе удобное место для предстоящей тренировки, кто-то сидел прямо на дне траншеи. Сержанта не было. Он ушёл куда-то вперёд, туда, где в окопах были оборудованы места для обслуживающего персонала. Там же стоял небольшой одноэтажный дом, а над ним — еле различимый отсюда флаг с гербом Императорского Дома.

— Слыхал сегодня за завтраком от Круза из первой бригады, — говорил один из парней, закуривая сигарету. — Этой ночью обстреляли блокпост при въезде в город.

— Что-то я ночью очередей не слышал, — усмехнулся другой, пристраиваясь на краю траншеи, положив автомат рядом, полез в карман за сигаретами.

— Да ты же, Марио, дрыхнешь без задних ног! — засмеялся кто-то из ребят, осматривая свой автомат с видом профессионала.

— А я вот слышал вчера новости куда интереснее, — вмешался ещё один рядовой из самой дальней ячейки. — Часовые на нашем полигоне видели сионийских разведчиков. Вот это новость так новость. Нас всех лично касается.

— Да если б это были сионийцы, лес бы уже давно прочесали до самой Чайны!

Солдаты загомонили, оживились. Сообщение о противнике, с которым только предстояло воевать, заинтересовало всех. Мысли о войне, такой нереальной и далёкой, вдруг стали явными и совсем близкими. Но им, молодым и неопытным, ещё сложно было представить всю серьёзность и опасность их общего будущего. Война казалась одной из возможностей показать себя, проявить свои знания и умения, стать героем. Вероятность смерти никто из них при этом не считал для себя приемлемой. Кто-то, возможно, и погибнет, — не одним же сионийцам погибать? — кто-то, но не я!

— Вот бы я их всех! — крикнул один, вскакивая на бруствер и вскидывая автомат. — Пусть только сунутся!

Все вокруг засмеялись. Это был Эши Арнольд, смешливый и добрый парень, вечно веселивший своими выходками всю бригаду.

Крис Нэру, сидевший на краю траншеи, тоже улыбнулся, глядя на оживившихся товарищей. Солнце уже припекало вовсю, жгло спину сквозь ткань комбинезона. Можно было, конечно, спрыгнуть вниз, на дно траншеи, там чуть-чуть прохладнее, но не хотелось шевелиться.

Джейк сидел на корточках, прислонившись спиной и затылком к боковой стенке траншеи. Автомат держал за ствол и упирал приклад в землю. Крис сверху глянул на друга, казалось, тот дремал, пользуясь моментом, и не слышал всего этого шума вокруг. Нэру сидел так, что заслонял своей спиной свет, и лицо Джейка было в тени. «Хорошо устроился, — с завистью подумал Крис. — Здесь на стрельбах первый раз в жизни, а он спит». Захотелось курить, Нэру шевельнулся, сунулся за сигаретами в боковой карман комбинезона, и лучи солнца коснулись лица спящего. Джейк замычал в ответ недовольно, сонно улыбнулся. Крис разобрал только:

— Сиди так!

— Слышь, Джейк, ты стрелял когда-нибудь до этого? — спросил Крис, закурив сигарету. Одному курить было скучно, даже поговорить не с кем, поделиться своими чувствами. Рядом, конечно, ребята толклись, но лишь Джейку Крис мог, не стесняясь, сказать, как он волнуется. Тот медленно открыл глаза, молчал какое-то время, словно вспоминал что-то, а потом спросил в ответ:

— А ты?

— У меня в детстве был какой-то пугач самодельный, но мать мне запретила стрелять, — Крис улыбнулся какой-то мальчишеской смущённой улыбкой. — Я ворон гонял на поле… А гриффиты, что у нас на ферме работали, сильно боялись выстрелов. Они и ворон дохлых боялись! — он рассмеялся. — Они вообще смерти боятся, сейчас, правда, уже не то, что раньше. А то увидят в лесу мёртвое животное и стороной это место обходят. Странные… Не в обиду тебе будет сказано, конечно.

Джейк промолчал, никак не отреагировал на это замечание, но в душе что-то неприятно шевельнулось, будто хотелось оправдаться, сказать что-то, объяснить. Но он и сам мало что понимал из рассказа матери, да и привык уже как-то… Все-таки почти две недели здесь, всякого за это время наслушался…

Крис-то, он, парень деликатный, хоть и простой, а вот те, из городских, так и норовят задеть побольнее и унизить, даже кличку придумали «Грифф», это сокращённо от «гриффит». Нашли, чем обидеть.

То, что он узнал от матери о своём рождении, конечно, неприятно удивило, но Джейк до этого момента жил как человек, и после не почувствовал никаких перемен в себе. «Чем я отличаюсь? — постоянно спрашивал он сам себя. — Да ничем! Телепатия и зрачки эти гриффитские — всё это ерунда! Мелочи! И не с такими пороками люди живут!»

— Эй, ребята, смотрите! Наш Грифф спать собрался! — это заорал на всю траншею Колин. — Эй! Пнёт тебя наш сержант, а ты спросона и забудешь, чему на занятиях учили! Ночью спать надо!

Вокруг все загоготали, кто беззлобно, кто насмешливо, кто только из страха перед компанией Колина. Лицо Криса заметно посерело, он с трудом сдерживался, чтоб не сказать что-нибудь обидное в ответ. Джейк же только усмехнулся на эти слова. Колин не вызывал у него ничего, кроме презрения. Когда они сталкивались один на один, его и ударить-то было ниже всех тех принципов, по которым жил Джейк. А вот его шайка заставляла включать все инстинкты в готовность «номер один», чтобы выжить в этой дикой после Гвардии обстановке. Драки стали теперь частым явлением, их финал почти всегда был неизменным. Джейку везло лишь в том, что все побои заживали у него очень быстро, может быть, только за исключением ушибленных рёбер. Но и к этой боли он уже притерпелся.

От отчаянных поступков его удерживали только хорошие отношения с Нэру и странное предчувствие того, что всё это должно скоро закончиться, какое-то ожидание скорых перемен. Возможно, военные действия? Или запрос придёт с Ниобы, должна же была мама связаться с Дарлингом за это время?

— Бригада! Стро-ойсь!!! — сержант остановился перед траншеей, поглядел на всех сверху. Рядовые нехотя заворочались, стали подниматься, становились в строй, докуривая на ходу сигареты.

— Это кто у меня на стрельбище курит? — это уже закричал лейтенант Барклиф. Он не появлялся почти неделю, и Джейк, глядя на него сейчас, вдруг ощутил странную симпатию к нему, как к хорошему командиру. Понял, что соскучился по его сильному властному голосу, которому невольно подчиняешься, как бы этого не хотелось. — Убрать немедленно!

Через несколько секунд вся бригада стояла неподвижно. У этого Барклифа удивительный талант усмирять самых непокорных. Может, поэтому ему и досталась третья бригада, известная в части, как самая «трудная».

— Вы теперь держите в руках боевое оружие, а не макеты! Поэтому я хотел бы надеяться на ваше благоразумие, — лейтенант медленно оглядел всех, опять, уже скорее по привычке, задержал взгляд на лице Джейка. — Сержант, выдайте первой десятке патроны!

Дальше лейтенант зачитал из списка десять фамилий, сержант выдавал каждому на руки патроны и указывал место для стрельбы.

— Остальные — вольно! — Рядовые расслабились, облегчённо выдохнули все разом. — Занять позицию! Зарядить оружие!

Первая десятка сыпанула по команде в траншею, защёлкали затворы. Кое-кто нервничал под пристальным взглядом лейтенанта, прохаживающегося вдоль траншеи. Дрожали руки, пальцы не слушались, головы плохо соображали. Джейк смотрел на всё это с каким-то безразличием, странным даже ему самому. В Гвардии они стреляли много и часто, знакомились даже с таким оружием, которое выпускалось ещё в первые годы с момента Заселения. Но потом с поездкой на Фрейю, с отпуском Джейк не практиковался в стрельбе больше месяца. По сути, это могло отразиться на результатах, а он, почему-то, даже не думал об этом. Стрельбы — да и вся эта служба — казались какой-то несерьёзной пародией на настоящую армейскую службу, на ту подготовку, какую они проходили в Академии.

Может, поэтому Джейк относился ко всему, что происходило с ним и вокруг него, с каким-то странным философским спокойствием. Будь что будет! Он не напрягался, не нервничал, не старался обогнать остальных или показать высший класс, не стремился быть первым во всём. Всё, что у него получалось, делало его тренированное тело, до автоматизма усвоившее все нормативы, все требования, все команды.

Первые выстрелы прозвучали в полной тишине, всем было интересно узнать результата первых стрельб. Макеты находились в сто пятидесяти метрах от траншеи, для каждого поднималась своя мишень. Стояла она всего несколько секунд — время, достаточное для трёх коротких очередей из выданных патронов. При попадании в мишень, в воздух, как раз над ней, выбрасывался столбик цветного дыма, видимый издалека всеми. Это потом уже на месте определяли результативность попаданий, суммировали баллы и выставляли общую оценку.

Из первых десяти стрелявших попали в мишень немногие, всего двое или трое. Джейк не считал, просто ждал своей очереди. А вот остальные ребята азартно перешёптывались за спиной лейтенанта, давали свои оценки, подшучивали над товарищами. Барклиф на это не реагировал, он тоже заинтересованно следил за макетами, боясь пропустить момент, когда взметнётся дымок.

Фамилии в списке шли по алфавиту, и Колин Титроу и Джейк шли следом друг за другом. Их позиции тоже оказались рядом. Занимая своё место, Колин продолжал паясничать, пользуясь тем, что Барклиф отвлёкся, разговаривая с Торнтоном.

— Смотрите все внимательно: будет стрелять самый лучший снайпер бригады номер три! — крикнул он, потрясая в воздухе автоматом. — И ты смотри, Грифф! Ты так не сможешь…

…Он попал в макет, сам Джейк этого не видел, но парни за спиной разразились приветственными криками. Два попадания — лучший результат!

— Молодец, Колин!

— Показал высший класс!

— Давай, Грифф! Мы хоть посмеёмся… Только смотри, глаз себе прикладом не вышиби, — Колин довольно смеялся, собирая с земли ещё тёплые гильзы, подмигнул Джейку, щуря недобрые мстительные глаза.

— Давай-давай, Конни Ривз! — беззлобно усмехнулся в ответ Джейк. Слова его услышали все вокруг, засмеялись ещё громче. Шутка понравилась даже Колину. Не всякого сравнивают с Конни Ривзом, легендарным героем военной экспансии на Сиону. Снайпер-ниобианин стал исторической личностью после смерти и героем при жизни. Таким героем, что именем Конни Ривза назвали орден, учреждённый самим Императором. Им награждались особо отличившиеся снайпера́.

Джейк намертво упёрся чуть расставленными локтями в землю бруствера, склонил голову к прицелу, поправил мушку, снова посмотрел вперёд, туда, где должен был подняться макет. За его неторопливыми движениями профессионала следили все с ожиданием чего-то необычного, даже Колин остался в своей ячейке, чтобы видеть всё как можно лучше.

Когда макет поднялся, все разом выдохнули, задержали дыхание, как будто повторили это за Джейком. Тишина заинтересовала даже Барклифа, он повернулся на месте в сторону траншеи, забыв про Торнтона.

Три короткие очереди прорезали воздух, три хлопушки выпустили дым. Макет уже упал вниз, а дым ещё рассеивался. Джейк передёрнул затвор, перехватил автомат в одну руку, повернулся к бригаде лицом. И только в этот момент все разом заговорили, даже присутствие лейтенанта их не смущало.

— Колин, тебе придётся подарить свой титул Тайлеру! — выкрикнул кто-то довольно насмешливо.

— Вот ему! — Колин неожиданно разозлился: он не любил быть на вторых ролях, этот мальчишка-подросток с завышенной самооценкой. Автомат в его руках упёрся дулом Джейку в бок, под рёбра. — Пфф! — Колин дёрнул оружием, будто выстрелили, и зло прошептал: — Пристрелю в первом же бою, Грифф!..

— Это что такое, рядовой Титроу?!! — закричал Барклиф. — Встать в строй немедленно!!! Ты не знаком с техникой безопасности, рядовой?! — лейтенант остановился перед Колином. — Не знаком, да?!!

Строй сразу же подтянулся, все замерли, даже те, кто находился в ячейках.

— Виноват, господин лейтенант, — прошептал Колин, глядя на Барклифа снизу.

— Один наряд на уборку территории! — произнёс тот сквозь стиснутые зубы.

— Но ведь патронов не было! — возмутился Колин, и это была самая большая его глупость: оспаривать приказ офицера. Тут, видимо, сказалось то, что Колину до этого не приходилось вызывать своими действиями гнев у Барклифа. Обычно он отличался дисциплиной и умением быть очень послушным и тихим, когда надо.

— Два наряда на уборку! — зловещим голосом произнёс Барклиф, пожирая рядового глазами. — Сержант, проследите за выполнением моего приказа! Остальные — вольно! А от тебя, рядовой Титроу, я хотел бы услышать правила безопасности при обращении с огнестрельным оружием.

Колин мямлил в ответ, пытаясь хоть что-нибудь вспомнить из того, что проходили на занятиях, но учеником он был никудышным, и Барклифа ещё больше раздражала его неготовность. А Джейк, слыша всё со своего места, с невольным злорадством подумал: «У Барклифа, кажется, появилась новая жертва… Ну и повезло же тебе, Колин!..»

Уже позднее, на плацу, когда выстроили всю бригаду перед казармой, Барклиф зачитал результаты стрельб.

— У рядового Тайлера на сегодняшний день лучший результат! — подвёл он итог, пряча за спину руку, сжимающую лист со списком. — И я не доволен вашими успехами! Из тридцати солдат у тринадцати ни одного балла! Ноль, одним словом! Как вы собираетесь воевать с такой подготовкой? — ответа на этот вопрос он не ждал, поэтому продолжил дальше: — Все ваши нормативы ниже, чем у остальных бригад. Я, что, должен ещё и на занятиях присутствовать? Строевая подготовка в среднем на слабенькую четвёрку! Огневая, как я уже сказал, хуже некуда! А тут ещё некоторые не знакомы с правилами обращения с оружием… Нельзя наводить автомат на человека, даже если он и не заряжен. Это нужно усвоить раз и навсегда! Это вам не война… Да и там, в бою, глупо палить в первого встречного, — Барклиф на минуту замолчал, перевёл дыхание. — Да и в бою с вашей взаимовыручкой и отношением друг к другу вы своей бригадой и часа не продержитесь. Что за угрозы в адрес своих товарищей? Это вам не школа и не исправительный лагерь! Это — армия! Если не можешь быть уверен за свои тылы, за товарища рядом, то в войну и не ввязывайся… Проиграешь сразу! А вы не бригада, вы — толпа уголовников! Угрозы, клички, драки, ещё чёрт знает что! Как это понимать? Через неделю присяга, а в вашей бригаде никаких сдвигов в хорошую сторону! Вы — все и каждый, — Барклиф окинул взглядом строй, — должны усвоить одно: вы теперь не принадлежите сами себе, вы — солдаты армии Его Величества! Не каждый «я» сам по себе, вы — боевая единица! И от ваших действий зависит успех вашей бригады, жизнь ваша и ваших товарищей, и наша общая победа в войне…

Барклиф выдохся неожиданно быстро, последние слова произнёс уже срывающимся голосом. Немного отдышавшись, добавил устало:

— А теперь отдыхайте… Через пятнадцать минут обед! Построение на этом же месте!

Рядовые кинулись, кто куда: занимать места на двух небольших скамеечках вдоль казармы у входа, прятаться в тень деревьев у этих же скамеек. Почти все полезли за сигаретами, защёлкали зажигалками.

Сам Барклиф никогда не курил, всегда считал, что эта привычка осталась в прошлом, но здесь, на Гриффите, курили все, за очень редким исключением. Похоже, это исключение составлял и Тайлер. Барклиф какое-то время провожал глазами рядового. Он очень похож на свою мать, и лицом особенно. Такой же красивый и какой-то породистый. Такое чувствуешь, когда смотришь на потомственного аристократа. Впамяти сразу же всплыли слова Глории: «Ведь он же гвардеец!.. Он из Особого отряда!.. Он не выживет здесь в таких условиях!..»

«Выживет!» — ответил ей мысленно Барклиф. Тайлер в этот момент остановился, обернулся с озадаченным видом, словно взгляд на себе почувствовал, проходившие мимо солдаты несколько раз толкнули его, кто — локтем, кто — плечом, кто — просто рукой. Ещё кто-то наступил на ногу, оставив на сапоге грязный след.

«Выживет!» — снова повторил Барклиф и отвернулся.

* * *

Раскисшая земля неприятно чавкала под ногами. Сапоги уже настолько отяжелели, что каждый шаг давался с трудом. Раз-два! Раз-два!

Нэру держался рядом с самого начала, но устал уже, и заметно, стал отставать и часто спотыкаться. Плохо! Ведь бежать ещё почти столько же…

Да и дорога была ни к чёрту!

Сначала было хорошо, когда бежали по трассе в сторону Флорены; неплохо, когда свернули в лес, но сейчас… По болоту!

Бригада растянулась длинной вереницей, последние уже еле ползли, где-то впереди, в «голове» этой живой змеи, маячил сержант. Его не было видно, но ветер, меняя направление, иногда доносил голос:

— Левой-левой!.. Быстрее!.. Не отставать!..

Неприятный запах гниющих растений, прокисшей воды, да ещё этот проклятый гнус выводили из себя! Разве таким воздухом можно дышать?! Даже лёгкие уже протестуют, или это снова заболели рёбра? Зачем сейчас? Нельзя вам болеть! Ведь отстанем же, подведём всю бригаду…

Крис споткнулся (в который уже раз?), и Джейк не успел его подхватить, удержать. Хлюпнулся почти по пояс в вонючую, грязную жижу и не стал подниматься.

— Всё! — выкрикнул он, встретив взгляд Джейка. — Больше я и шага не сделаю! Ну, это всё к чёрту!..

— Пошли! — Джейк рванул его вверх, и даже сам удивился собственной силе, поставил Криса на нетвёрдые ноги, сгрёб с него тину и какие-то гнилые скользкие ветки. — Пойдём! — потянул за собой, придерживая рукой.

Они пошли шагом, мимо пробежал кто-то из своих, грязный настолько, что и лица не разобрать. Снова побежали, проваливаясь временами почти по колени. Крис стал опять отставать, а потом крикнул зло:

— Иди сам вперёд!.. Не трать зря силы!..

Джейк вернулся, не говоря ни слова, снял со спины Криса рюкзак, закинул его себе на плечо, и так же молча, пошёл вперёд. Крис поплёлся следом, догнал и заговорил на ходу:

— Джейк, ведь ты же устанешь… отдай, не надо!!!

Незаметно болото стало мельчать, начали попадаться деревья, сперва тоненькие и корявые, потом — получше. А вот и твёрдая земля под ногами! Они ускорили шаг, нагоняя остальных. Лес кончился неожиданно, как ножом отрезали. Но это была не просека. Это был полигон!

Огромное поле, почти до горизонта, только там, у неба, стояли плотной серо-зелёной полосой джунгли. А здесь же: высокая трава, реденькие кустики там, где земля становилась болотистой, редкие невысокие деревья, опутанные лианами. Не спрячешься…

Там, где прошли первые, трава была примятой и сырой от болотной воды, стекавшей с одежды. Нетронутая трава шелестела, заглушая все звуки.

— Осталось километров пять, не больше! — обнадёжил Джейк, прикидывая расстояние. — Вон там, если попрямой, наша часть, а там, — указал рукой немного левее, — база мотопехоты. Мы начинали марш-бросок как раз от их автопарка.

Поправив лямку рюкзака, перехватив автомат поудобнее, Джейк пошёл первым. Земля, на первый взгляд казавшаяся такой твёрдой, проваливалась под ногами, затягивала сапоги почти по щиколотки. Если бы не трава, идти было бы не легче, чем по болоту. Крис плёлся следом, сил ему уже не хватало, чтоб глядеть по сторонам, но мысль о том, что конец этой пытки близок, заставляла двигаться, несмотря ни на что.

Они догнали ещё одну группу из своих: трое парней, таких же измученных и грязных. В новом составе пересекли весь полигон от края до края, вышли к месту сбора у высоких железных ворот в ограде, обегающей весь полигон по периметру. Небольшой домик, где ночью сидели дежурные по полигону, часовые у ворот. Всё, как везде…

Этой ночью по тревоге подняли все пять бригад, все они делали марш-бросок по одному маршруту и собирались теперь в одном месте, только каждая бригада в отдельности. Тянулись к знакомым лицам…

Самые первые из самых быстрых на правах победителей заняли газон в тени «дежурки», отдыхали теперь на травке. Это была пятая бригада. Джейк узнал кое-кого из них: в своё время они занимались вместе на спарринге во время тренировок по рукопашному бою.

Своя, родная третья бригада! К ней Джейк уже успел привыкнуть. Их было человек десять, самых выносливых, добравшихся первыми. Джейк прикинул сразу: Колина среди них нет! И никого из его шайки, кроме Паоло Моралиса, парня с наколкой дракона. Но этот, когда один, всегда держится в стороне, он приходит, когда дело доходит до драки. Приходит размяться, как он сам любит говорить.

— А мы, вот, отдыхаем, как господа, и думаем: утонули наши, что ли! — воскликнул Эши Арнольд, сверкая белыми зубами на грязнущем лице. Пододвинувшись, он дал место Джейку. Крис свалился рядом, брякнув автоматом, остальные ребята тоже разместились кое-как.

— Для господина у тебя, Эши, вид совсем не тот. Уж больно грязный… — ответил Джейк с усталой улыбкой. Арнольд рассмеялся, расстёгивая бронежилет, его смех подхватили и другие.

— А вон, наш легендарный Санни Поллас — красавец всем нам на зависть! — продолжил Эши, глядя на Полласа. Это был самый высокий парень в их бригаде, длинный и какой-то нескладный, с вечно стеснительной улыбкой. Над ним смеялись все, кому не лень: он, в отличие от Джейка, никогда не отвечал даже на злые шутки, только улыбался, ещё больше смущаясь.

— Нёсся чуть ли не впереди сержанта! Вот это прыть! — Эши продолжал, а все вокруг просто закатывались. — А падал — так во весь рост! И прямо сержанту под ноги!.. Я всё бегу следом и думаю: сейчас подсечет! Чё ж ты один-то падал? Вдвоём-то с сержантом, глядишь, веселее хлюпаться!..

Поллас отводил глаза, отмахивался от Эши и краснел от смущения. Джейк не выдержал, перебил Арнольда, переводя разговор на другую тему:

— Как, кстати, наш сержант? Он сказал хоть что-нибудь?

— У нас пока второе время по первому, но считать будут по последним… — ответил кто-то из ребят за спиной. «Микки Макруди» — узнал Джейк по голосу. Крис в это время, отдышавшись, полез за сигаретами. Достал раскисшее месиво из бумаги и табачных крошек.

— Вот чёрт! — выбросил, обтёр об себя руку.

— На! Прячь в другой раз получше! — Корвин Аншем кинул ему свою пачку. Крис закурил, по привычке протянул сигареты и Джейку, но потом, опомнившись, засмеялся и вернул пачку хозяину. — Спасибо!

Закурили многие, последовав примеру Криса, кому не повезло с куревом, «стреляли» у товарищей, передавали друг другу зажигалки. Незаметно этот марш-бросок объединил их в одну команду, в ту команду, о которой так мечтал лейтенант Барклиф.

— С четырёх часов на ногах, а жрать совсем не хочется, — усмехнулся Поллас. Он, как и Джейк, не курил, потому и скучал теперь, глядя на остальных.

— Это потому, что ты устал, — серьёзно, без обычной для него насмешки, объяснил Эши. — Вот посидим здесь ещё с часок, или около того, тогда — держись столовка!

«А ведь и правду, есть совсем не охота, — подумал Крис, с наслаждением вдыхая сигаретный дым, перевёл глаза на Джейка. Тот сидел, чуть прикрыв глаза, отдыхал или дремал, как всегда. — Классный парень! — в этом Крис убеждался всё больше, — Мог же бросить в том болоте, как почти любой на его месте, а он — нет! И рюкзак мой тащил, и плащ-накидку антирадиационную, и даже гранаты… И всё ведь своё ещё на себе!»

— Эй, Джейк! — Крис ткнул его локтем в бок. — Как ты?

— Нормально! — Джейк улыбнулся, сверкнул синими глазами с длинными, как у девчонок, ресницами. Но Крис заметил, как скрипнули его зубы, как он плотно сомкнул челюсти, задавив в себе болезненный вздох.

— Опять болят, да?! — Крис дёрнулся, бережно коснулся пальцами его плеча. — Извини, я и забыл совсем, олух!

— Да ладно… — Джейк снова улыбнулся, а Крис отвернулся, задумался. Неожиданно вспомнил себя, двенадцатилетнего пацана, как упал однажды с дерева, сильно зашибся. Дышать больно, ходить больно, больше недели провалялся в постели под бдительным надзором матери, окружённый её заботой. А этот Джейк? Он же постоянно мучается с этими рёбрами, и хоть бы раз кому пожаловался?! Хоть бы слово когда сказал! Меня через это болото на себе тащил, да ещё со всем барахлом, и сам в полной выкладке!.. Какой позор! Какой позор!!

Крис спрятал лицо в раскрытых ладонях, застонал беззвучно. «Какая я всё-таки скотина!..»

Подтягивались остальные. Те, кто отдохнул, оживились. Из «дежурки» стали выходить сержанты, уже умытые, но ещё, как и все рядовые, в грязной и мокрой форме.

— О-о! И наш Гриффит уже здесь! — Колин появился одним из последних. Стоял, опираясь о плечо одного из своих «шестёрок». Выглядели они все не такими уж измотанными и даже курили на ходу. — А я, грешным делом, подумал: ты к своим сбежишь, в джунгли, под пальмы…

— Слушай, Колин, заткнулся бы ты, а? — перебил его Крис резко.

— Наш Нэру показывает зубки! — захихикал Колин и щелчком отправил в Криса окурок. — Ой-ой-ой!!

— Тебя попросили заткнуться, рядовой Титроу! — со своего места вмешался Эши Арнольд. — Надоел уже…

— Лучше бы шевелил ногами на дистанции, а не трепал сейчас языком. Из-за вас опять последними будем! — это заговорил Аншем, почти всегда равнодушный к издёвкам Колина.

И Колин промолчал, впервые за всё время почувствовал, как недружелюбно относятся к нему остальные. Что-то случилось сегодня! Им же раньше всем было наплевать друг на друга, а тут на тебе… Можно и самому на неприятности нарваться!..

* * *

Этот день с утра был особым. Видимо, не зря к нему готовились все до последнего рядового. И даже погода не подвела. Как на заказ! Невыносимо жаркое солнце затянуло тучками, свежесть вперемешку с болотной сыростью обдавали тело прохладой. Хорошо!

И все рядовые были как на подбор! Это же их день — день принятия присяги!

И начальства приехало по такому случаю — тьма! И у всех — чины, звания, а мундиры!.. Таких в этой части ещё не видывали!

Все пять бригад построили на плацу, каждую отдельно, в две шеренги. Рядом с каждой бригадой стоял свой сержант и лейтенанты — все при полном параде. И даже Барклиф пребывал в прекрасном расположении духа, он был доволен и весь словно светился изнутри. Доволен своей бригадой, видом каждого из своих солдат. Не зря же он приказал поднять их на час раньше обычного, лично сам проверил каждого рядового, ещё раз отрепетировал с ними приветственные слова, отдачу чести и особенно подход к знамени, разворот на месте, печатный шаг…

Не дай Бог, опозориться в такой ответственный момент!

Они ждали долго, даже «вольно» устали стоять. И радостное ожидание момента стало сменяться тягостным и принудительным обязательством. «Скорей бы уж!» — вздыхали самые нетерпеливые.

Первым гостей увидел капитан, дал знак лейтенантам, а сам на весь плац отдал приказ:

— Смир-р-на!!!

Чуть лёгкое шевеление в рядах, и коменданта базы, а с ним и ещё группу военных встречал длинный ряд неподвижных лиц с немигающими глазами.

— Здравствуйте, солдаты! — комендант остановился точно посередине. Невысокий немолодой, чуть полноватый мужчина с усталым лицом и тихим голосом.

— Здравия желаем, господин полковник!!! — все сто пятьдесят глоток выдохнули приветствие одновременно, и эхо этого голоса ещё очень долго отражалось от стен казарм и учебных корпусов.

И тут барабанщики — настоящие барабанщики! — целый ряд, человек пятнадцать, стоявшие с левого фланга под прямым к ним углом — забили палочками. Сначала тихо, вполсилы, так, что ещё можно было разобрать приказ коменданта: «Внести знамя!» А потом всё сильнее, всё громче, всё чётче!

Это был марш: «Вперёд, солдаты!», старый марш, ещё с Земли, но именно под него вот уже почти двести пятьдесят лет во всех частях Империи солдаты принимали присягу.

Джейк неожиданно вспомнил, как они принимали присягу в Академии. Тогда был настоящий духовой оркестр! Оркестр самого Императора, но и он играл этот же легендарный марш. Джейк даже вспомнил первые строчки:

Вперёд, солдат, вперёд на бой!

Труба зовёт вперёд!

Сквозь бури, ветер, но с тобой

Отчизны край родной!..

Они пели его на марше на первом курсе. Мальчишки с ломающимися голосами… Но сколько в этих словах скрытой силы, мужества, отваги! Словно далёкие предки передавали с ними частицу своего великого прошлого!..

И снова присяга! Второй раз в жизни! А ведь не каждому-то дано её и один раз пережить! А ему повезло…

Это всё веление судьбы, как любила говорить мама. Знать бы только, что она ещё собирается выкинуть, эта судьба! Какие у неё планы?

Знамя — огромное пурпурное полотно с Императорским гербом, с золотыми кистями на древке — нёс знаменосец: высокий и красивый парень, никому не знакомый в этой части. Следом, ступая в ногу со знаменосцем, — ещё четыре автоматчика. Неподвижные, ничего не выражающие сосредоточенные лица под тенью беретов, чёткие шаги кованых сапог, сливающиеся с тактом дроби всех пятнадцати пар барабанных палочек.

Знамя плыло вдоль шеренги, и все солдаты быстрой волной отработанного до автоматизма приёма отдавали стягу честь. Рука взлетала вверх к правому виску, секунду держалась и, когда знамя проносили дальше, так же быстро опускалась вдоль тела.

Сейчас так честь отдавали только офицерам из высшего генералитета и Его Величеству. Почти отмершее правило, привезённое с планеты-матери, но обязательное при выносе знамени.

Знаменосец прошёл вдоль всего ряда, развернулся на месте на 90 градусов, прошёл мимо барабанщиков, потом ещё один разворот — и мимо офицеров, отдавших, как и все рядовые, честь знамени. Лишь тогда он остановился, повернулся лицом к шеренге новобранцев, приставил ногу и — замер, отклонив руку, державшую знамя. Автоматчики встали по двое с каждой стороны от знаменосца. Сапоги их звякнули подковками с последним ударом по барабанам. И тишина! Гробовая тишина! Удивительно звонкая, оглушающая тишина после дроби марша. Её нарушил голос коменданта, всё такой же негромкий, но слышимый в этой тишине каждым:

— А теперь повторяйте за мной слова торжественной военной присяги!

Обещаю и клянусь!.. — он начал читать клятву неожиданно отвердевшим голосом, громким и чётким; шелест голосов, как волна, прокатился вдоль всей шеренги солдат, поднялся вверх, в небо, отразился от низких туч, ударился о плац долгим эхом: «Обещаю… Обещаю… Клянусь!..»

— Перед лицом Всевышнего, именем Его и Священным Словом Божьим в том, что обязуюсь верно и честно служить Высокому Имени Божьего ставленника, Императорскому Величеству и наследнику Его власти. И Дому Его, и сынам Его и великим помыслам Императорского лица.

Верой и правдой клянусь служить и службой своей утверждать и увеличивать величие сего Лица и своего государства…

Джейк повторял слова и даже не слышал своего голоса, заглушаемого голосами и справа, и слева, и за спиной. Клятва тоже была старой, как и марш, и слово в слово повторяла ту, что он принимал в Гвардии. Но торжественность момента от этого не уменьшилась. Наоборот! Что-то заставляло сердце трепетно сжиматься, перехватывало горло так, что голос начал срываться, перешёл на шёпот.

Джейк смотрел прямо, на знаменосца, на беспокойное знамя. Тяжёлую, пурпурную ткань, падающую вниз почти до земли, ветер шевелил с каким-то настойчивым остервенением, но сил его не хватало на то, чтоб развернуть, распрямить полотнище во всей его красе, показать всем герб Императора: чёрных лис, золотую перчатку, ленту с девизом…

Губы повторяли слова вслед за всеми и за комендантом, но перед глазами вдруг встал Император: усталое лицо, рассеянный взгляд, еле приметная улыбка на губах… Такой, каким Он был после совещания на Фрейе, в переходной камере.

— …Клянусь поступать так, как велит совесть честного, храброго, верного и послушного солдата Армии Его Императорского Величества! Да будет так!

Комендант замолчал, а эхо его голоса ещё долго проносилось по ряду голосами ста пятидесяти новобранцев, ставших с этого дня полноправными солдатами. А потом каждый солдат под сопроводительную дробь барабанов выходил вперёд и шёл через весь плац к знаменосцу. Осторожное прикосновение губ к ткани знамени — и в этот момент барабанщики прекращали бой, и вся шеренга разрывала тишину коротким:

— Клянусь!

Это короткое слово, но скольким оно обязывало, сколько же оно налагало на плечи каждого новобранца, добавляло новых обязательств и прав. Назад дороги не было уже никому…

Сто пятьдесят раз это слово взлетало над плацем, и каждый ждал своего момента, неповторимого момента, когда прикосновение к знамени приобщит его к высокому званию: «СОЛДАТ».

* * *

— Наша конечная цель — здесь! — Барклиф ткнул травинкой в экран портативной электронной карты, — Укрепбаза!.. Сержант, сделайте для всех максимальное увеличение!

Торнтон принялся нажимать кнопки на пульте, по экрану пошли цветные полосы. Топографические знаки читались легко. Вот он, лес, зелёное пятно в нижней части экрана. Вот болото, — как раз в центре — серая клякса с редкими зеленоватыми вкраплениями — камыш. Укрепбаза точно за болотом, на самом краю. Окопы и траншеи были помечены чёрными извилистыми линиями. Рядом, с правого фланга, овраг с ручьём, максимальная глубина которого — 3.45 метра. Можно подойти почти незаметно!

Слева — ровное гладкое поле, почти без кустарника, без естественных укрытий. Да-а, не повезло первой бригаде: им атаковать отсюда, по этому полю. Но зато на их стороне вездеходы и броня. Вместе с мотопехотой стремительным броском они должны преодолеть поле, заминированное по идее. По краю поля искусственные заграждения: мины-ловушки, радиоактивные заслоны, колючая проволока, ловушка-«паутина». Здесь к первой бригаде подключится четвёртая. Они должны показать свою подготовку в преодолении заграждений, хотя здесь, на учениях, настоящие только «колючка» и «паутина».

Пятая бригада будет атаковать укрепбазу в лоб: им нужно показать умение маскироваться и передвигаться, используя все естественные укрытия, имеющиеся на полигоне.

Третья бригада, разместившаяся в лесу, должна, по плану, исполнять роль десанта. Внезапность и быстрота — это всё, на что им придётся рассчитывать в этой импровизированной войне.

— Первое, что мы должны сделать, занять Командный Пункт, нарушить сообщение, обезвредить орудия. Никакой стрельбы не будет. Мы просто должны уложиться в отведенное время и выполнить возложенную на нас задачу: подготовить базу к взятию её бригадами номер 1, 2, 4, 5! — Барклиф в защитном комбинезоне с автоматом и каской в одной руке, покусывал травинку, сорванную ещё при переходе через полигон. — Задача ясна?

— А что будет делать вторая бригада? — голос Колина Джейк узнал сразу, хоть тот и сидел за спиной сержанта Торнтона. Барклиф помолчал немного, а потом с улыбкой спросил:

— Разве я не сказал, что вторая бригада будет атаковать укрепбазу вместе с пятой? Нет?.. Ну, ничего! Для нас это не имеет никакого значения! У нас своя работа и своя задача!.. А теперь построились быстренько! — он коротко взмахнул рукой, отвернулся, посмотрел туда, где в просвете между деревьями серело светлеющее предрассветное небо. Отсюда полигон очень хорошо просматривался, но плотный и густой туман не давал возможности видеть всё сразу. Метров пятнадцать ещё можно было что-то рассмотреть, а потом, как вата, — блуждай наощупь!

Барклиф прошёл вдоль ряда сначала в одну сторону, на обратном пути, тыкая травинкой в грудь некоторым из солдат, произнёс:

— Указанные мной — шаг вперёд!

В голосе его не было той прежней безоговорочной уверенности и твёрдости, сейчас он преследовал другую цель: не заставлять их подчиняться, а понять предстоящий маневр и сделать всё на «отлично». И главное — не подвести команду!

Джейк тоже шагнул вперёд, он уже начинал понимать, что собирается делать лейтенант, общие черты предстоящей работы уже выстроились в его голове в план, ещё нечёткий, ничем пока неподкреплённый.

— Вы — со мной! Остальные — с сержантом! Торнтон! — Барклиф крутанулся, ища сержанта глазами, потом подошёл к нему, заговорил о чём-то негромко. Джейк прислушался к их голосам, уловил кое-что: — Ваша задача отвлекать «фиксировщиков» от нас… Но только не переборщите с шумами, ради Бога!..

— А как же вы? — встревоженный голос Торнтона.

— Мы пойдём через болото… Там высокий камыш и топи… Нас с этой стороны ждать никто не будет… Мы выйдем сейчас, а ваша группа — после сигнала о начале атаки. Хорошо?

Сержант не ответил, или Джейк просто не расслышал его слов… Барклиф отвернулся, произнёс на ходу:

— Разъясните своему отделению цель манёвра!

Пошёл в сторону полигона, закинув автомат за спину, застёгивая на ходу ремешок каски:

— Остальные — за мной!

Сырые, прелые листья мягко пружинили под ногами, глушили каждый шаг. Вот и край леса! На открытом пространстве полигона вдруг возникло странное ощущение, будто идёшь на виду сотен внимательных изучающих глаз, подмечающих каждое твоё движение, шаг, шорох. Кто-то словно наблюдал со стороны за каждым вздохом, движением глаз. Пока вокруг были деревья, такого не было, там чувствовалась защита… Это просто нервы не выдерживают, вот и всё! Джейк улыбнулся сам себе, глядя Барклифу в спину.

Это же не война, здесь стрельбы не будет, так, сдача нормативов на умение ориентироваться во время боя. Вон, и лейтенант понимает, что это только игра. Барклиф в этот момент остановился, вскинув вверх руку. Джейк замер, словно натолкнулся на невидимый барьер. И ребята за спиной — тоже, даже дышать перестали.

От леса до камыша было метров двадцать — не больше — открытого ровного поля. Бегом его преодолеешь за несколько секунд. Но Барклиф, кажется, всё же любитель играть в серьёзные игры, всё собирается делать, как положено.

Короткий взмах кисти, и Джейк, повинуясь безмолвному приказу, шагнул влево, припадая на одно колено, выставил вверх автомат. Вот только патронов в нём всё равно нет, даже холостых.

Барклиф откатился вправо, так же, как и Джейк, упал на колено, но повернулся лицом к остальным. По его приказу они залегли, затаились, а потом по команде лейтенанта по двое срывались с места и, петляя и пригибаясь, мчались в сторону болота. Первыми были Крис Нэру и Эши Арнольд. Потом Паоло Моралис и Корвин Аншем. «Шестеро вместе с лейтенантом» — прикинул Джейк на бегу.

Камыш принял их почти без шелеста, только коричневая вода с зелёной тиной жадно хлюпнула и затянула ноги по самые сапоги. Дальше с каждым шагом становилось всё глубже. Долго стоять на месте было опасно, начинало затягивать. «То́пи!» — вспомнились слова Барклифа. Да-а, это болото посерьёзнее будет, чем то, на марш-броске. Там просто грязь и вода по сравнению с этим. Но здесь? Ни одно нормальное растение расти не будет, кроме этого камыша. Да и камыш этот какой-то странный: длинная метёлка, тонкие узкие листья с розовыми полосами прожилок, трёхгранный, очень жёсткий стебель, его даже руками не сломаешь. И шелестит, как будто на корню высохший, чуть тронь — и шум на весь полигон!

Барклиф смело шёл вперёд, раздвигая камыш руками. Шаг — и провалился почти по пояс, подхватил автомат, перехватил его поудобнее в одну руку и невозмутимо продолжил путь дальше.

Этого человека ничто не могло остановить! Всегда такой чистенький и ухоженный, он совсем не боялся грязи и холодной воды. Джейк, шедший за лейтенантом шаг в шаг, вдруг неожиданно понял, что начал невольно уважать этого человека, его, лейтенанта, за это упорство, за настойчивость, за рискованность. Это не просто любитель муштры и красивой формы, это солдат до мозга костей, солдат с большой буквы. С его упорством и бескомпромиссной требовательностью ему место никак не меньше, чем в Гвардии.

Барклиф действовал точно по обстановке, без спешки и суеты, без нервозности. Даже Джейк, со своей гвардейской подготовкой, не мог заметить изъянов и ошибок в действиях лейтенанта. Но, как человек, он оставался непонятым. Как он мыслит? Чем живёт? И почему упорно третирует при каждой возможности? Что это — месть или просто неприязнь? Но почему? Из-за того раза, что ли? Спросить бы его прямо в глаза…

Зелёная вспышка сигнальной ракеты взвилась в серое небо ярким шаром на тонкой ножке. Барклиф остановился, посмотрел вверх, потом — на часы на левом запястье, зло шепнул себе под нос:

— На пять секунд отстали… — Щепетильность профессионального вояки. Джейк усмехнулся, переложил автомат в другую руку, пользуясь заминкой. Барклиф потянулся, отодвигая в сторону стебли камыша, зашелестел, но этот шелест не смог заглушить ровного гула, доносившегося откуда-то справа. «Мотопехота пошла!» — догадались все и заторопились, захотелось поскорее принять участие в захвате укрепбазы, повоевать хоть так, на учениях, но ощутить всем телом сладкое до тошноты чувство риска и страха за свою жизнь, а потом — радость за удачно выполненную работу. Пережить единение со всеми ребятами из своей бригады, и с остальными бригадами — тоже, зная, что цель одна, и они все вместе делают одно общее дело.

Болото начало мельчать, вода опустилась до колен, потом до середины голенища, но зато камыш стал выше и гуще. Барклиф чертыхался про себя, этот шум раздражал его, но тише и быть уже не могло: они все крались, скользили, как ужи, отодвигая стебли камыша то вправо, то влево.

Вот они, последние метры! А дальше — колья с рядами «колючки», а за ними — «паутина», тончайшие пластиковые нити, шершавые и колючие. Они резали одежду, живую плоть, в металл же вцеплялись целыми мотками. В такую «паутину» попадёшь, считай, пропал! Штучка против живой силы противника. Её только кусачками из специального, очень твёрдого сплава (сплава пяти металлов!) можно было перекусить.

— Моралис, — пошёл! Нэру, прикрытие! — Барклиф отдал короткий приказ, а сам опустился прямо в воду на колено, провожая своих солдат взглядом. Метры от камышей до «колючки» они преодолели одним стремительным броском, действуя так, как их учили на занятиях. Мысли о том, что это всего лишь учения, ни у кого уже не возникало. Наверное, пример лейтенанта, его серьёзность, собранность, всё его поведение передались группе.

Моралис работал кусачками, лёжа на спине, а Крис полулежал рядом, опираясь локтем в землю, постоянно оглядывался по сторонам, поводя дулом автомата.

Ну, прямо спецназ или группа захвата! С такой серьёзностью в каждом движении! Джейк, глядя на них, даже улыбнулся невольно. Барклиф заметил эту улыбку, сверкнул глазами, сердито хмурясь, и вдруг приказал, сопровождая слова взмахом руки: сигнал «вперёд!».

— Тайлер! Пошёл!

Джейк рванул вперёд, проскочил первым в освобождённый участок, скатился вниз в неглубокую ямку, и затаился. «Паутина» была теперь на его совести. Положив автомат рядом с собой, он осторожно снял с пояса кусачки. Чувствуя на себе пристальный взгляд Барклифа, Джейк вдруг подумал с усмешкой: «Не ошибусь! И не жди!» Опасные нити рвались с сухим треском, как старые прогнившие нитки, падали на землю с кольев, свисали вниз, как макароны, серебрились в утреннем тумане. На них конденсировались капли воды, и сейчас эта вода стекала по рукам, в рукава комбинезона, вызывая нервный зуд.

Всё! Даже руки устали!

Джейк отбросил нити в сторону кусачками, сжимаемыми в одной руке, чуть обернулся: «Проход свободен, господа!» Подал знак своим, а сам отполз назад, за оружием. Они прыжками, без единого шороха, проскочили вперёд и спрятались в старой воронке. Джейк скатился в эту воронку последним, и Барклиф, встретив его взгляд, укоризненно упрекнул:

— Оружие, рядовой, нужно всегда держать при себе. Тебе повезло, что это не война, и рядом нет часовых…

— Виноват, господин лейтенант, — Джейк ответил чуть заметным прищуром синих глаз и совсем невиноватой улыбкой. Не так должен вести себя человек, признающий свою вину. Они незаметно вступили на тропу глухой войны, когда обе стороны не объявляют о её начале, но при этом всячески стараются ударить противника побольнее при всяком удобном случае, используют каждый подходящий момент.

— Приготовить накидки! — приказа Барклиф и отвернулся. — Здесь могут быть ловушки…

Они развернули накидки, закутались в них почти с ног до головы. Ткань эта, очень тонкая наощупь, спасала от радиации при взрыве мин с радиозарядом. Если успеешь спрятаться, то какое-то время можно переждать даже газовую атаку, поры ткани фильтровали воздух от всех вредных примесей.

— Через три метра отсюда, если идти точно на север, начинается траншея с ходом сообщения на КП, — Продолжал Барклиф, застёгивая застёжку своей накидки под самым подбородком. — Нэру и Моралис идут первыми, ждут нас. Потом через две минуты — Арнольд и Аншем. Я и Тайлер — будем прикрывать вас. Ясно? Первая пара — пошла!

Они уползли в туман почти беззвучно, только накидки чуть слышно поскрипывали. Барклиф, приподнявшись над краем воронки, сколько мог, провожал своих солдат глазами. Точно выждав положенное время, отправил вторую пару. Джейк украдкой следил за лейтенантом, а сам вытирал мокрым рукавом автомат от росы.

— Тайлер! Пошёл первым!

Джейк не мешкал, легко прыжком рванул вверх, ухватившись за осыпающийся край воронки левой рукой, в правой — он держал холодный и мокрый автомат. Пригибаясь к земле, преодолел эти три метра. Пришлось ещё пробежать несколько шагов вдоль по брустверу, видимо, в спешке взял чуть правее… А вот и свои!

Барклиф бы уже здесь и, глядя со злой усмешкой, упрекнул опять:

— Много ошибок, рядовой… Это не прогулка…

— Виноват, господин лейтенант, — снова ответил Джейк, выдержав этот прожигающий взгляд, а потом добавил с иронией: — Это не прогулка, это учения…

— Твоё счастье, что не настоящая война! Ты бы давно уже был мёртв! — Барклиф не растерялся, он никогда не испытывал нужды в едком слове. В этом с ним тягаться тяжело, да и момент не тот.

Какое-то время они просто сидели, отдыхали, а лейтенант крутился, оглядываясь и прикидывая что-то в уме. Туман рассеивался быстро, отходил в низину, к болоту. Воздух стал легче, но не потерял прежней свежести. Здесь, на укрепбазе, было тихо, лишь откуда-то справа, со стороны поля, доносились крики и рёв двигателей, там шла атака, атака по всем правилам: с наступлением, обстрелом, с захватом позиций противника. Хорошо ещё, что без рукопашной…

— Значит, так! — произнес, наконец, лейтенант. — Аншем, Моралис и Нэру — на вас подавление огневых точек противника. Идёте прямо по траншее, она упирается в позицию с артиллерийской установкой. Ваше появление будет означать подавление огневой точки противника. Потом — всё! Ваша задача выполнена! А мы… — он посмотрел на Эши, необычно серьёзного и даже сурового в этот момент, перевёл взгляд на Джейка. — Мы с вами, ребятки, займёмся Наблюдательным и Командным Пунктами. Там сейчас все наши гости, поэтому я надеюсь на вашу старательность… А теперь, по моему приказу, одновременно — пошли! — последнее слово Барклиф почти выкрикнул и первым, вскочив с места, рванул по траншее вдоль. Они разделились, каждая группа в свою сторону. Джейк бежал следом за лейтенантом, нагнал его легко и сейчас смотрел ему в спину. В который раз уже за это утро? За ними, не отставая, бежал Эши. Маленький и ловкий, очень быстрый и сметливый парень. Арнольд и сейчас не отставал, мчался во всю прыть, выставив автомат, будто собирался поливать огнём каждого встречного.

Поворот! Ход сообщения был ниже траншеи и у́же. Ещё одна траншея с пулемётными ячейками. Опять поворот! Только бы лейтенант не заблудился в этом лабиринте! Джейк на бегу не глядел по сторонам, но краем глаза заметил в стороне в нескольких метрах вдоль траншеи ряд «колючки». В ней зияли прорехи — другая бригада уже успела поработать здесь. Интересно, какая? Первая или вторая? А, может, — и пятая! Там все парни прыткие, как наш лейтенант! А вот и они сами! Точно, пятая! Это они обогнали даже десант…

Ближе к КП все окопы и траншеи оказались заполнены солдатами. Затаившиеся, скорчившиеся на дне, все с оружием, в накидках, а из-под касок — внимательные и почему-то испуганные глаза. На мертвенно-бледных лицах…

Они пробегали мимо, чуть не наступая на ноги, на руки. Всё это проносилось перед глазами, как в кошмарном калейдоскопе, только вот картинка везде одинаковая…

Барклиф вдруг остановился. Из-за его спины в накидке Джейк не сразу разглядел лейтенанта Каменски, «папу» пятой бригады. Он крикнул что-то Барклифу, и в голосе этого уже немолодого человека Джейк уловил нескрываемую тревогу и ожидание чего-то непонятного, ужасного.

— Отменили… отменили учения! — Эши больно ткнул автоматом в спину, засопел растерянно.

— Война! Сиона объявила войну!..

Эти слова, как гиря, ударили по голове, их тяжесть провалилась ещё глубже, застряла в горле, лишая возможности дышать. Неприятный, липкий комок ужаса, первобытного, животного, сдавили внутренности. «Зачем? Зачем они так?»

— А мы здесь в войнушку играем… — с горькой усмешкой произнёс вдруг Эши и выдохнул.

— Молчать, боец Арнольд! — Барклиф крутанулся на каблуках, через Джейка глянул на Эши. — Никакой паники! Я запрещаю!

«Ведь они же не хотели войны!.. Как же Малиновски? А Его Величество?.. Зачем? Для чего?..» — сам Джейк молчал, видя перед собой огромные глаза лейтенанта Барклифа и растерянную, по-мальчишески беспомощную улыбку Эши. Нет! Не паники боялся сейчас Барклиф, его волновало одно: не дать своим солдатам почувствовать страх за свои жизни, испугаться противника, растеряться. Нет! Сейчас ими должна двигать злость, месть, жажда справедливости, но ни в коем случае не страх и отчаяние.

Джейк сумел увидеть это в мыслях лейтенанта, почувствовать его состояние и тут же пожалеть об этом: на душе стало ещё хуже. Скверно! Ведь все, по сути, только начинается. Что сейчас ждёт этот маленький архаичный мирок? Мирок, чья судьба зависит теперь от двух других планет! Гриффит — это кусок пирога, который, неизвестно теперь, кому ещё достанется. Ясно лишь то, что драться за него будут с упорством, граничащим с безумием, обе стороны. Никто не уступит…

Как они могли допустить такое после стольких лет перемирия?! Как они могли?!

А потом они всей бригадой сидели возле тягача. Солнце уже грело вовсю, высохшая одежда коробилась и шуршала, как бумага. Остальные четыре бригады тоже были здесь. Все расположились маленькими группками, курили и очень тихо переговаривались. Так тихо, что от Наблюдательного Пункта, с площадки с натянутой защитной сеткой, доносились голоса лейтенантов, коменданта, её каких-то гостей, и тонкий писк автономного полевого видеофона.

Что-то изменилось в это утро! Не было весёлого смеха, шуток, — одна тягостная тишина и молчание. Никто даже не вспоминал о том, что подняли всех в четыре часа утра по тревоге, что торчат они все здесь без завтрака, а ведь время-то уже к полудню. Всё это отошло куда-то на второй план, стало каким-то ненужным, неважным, пустым перед одним только словом — ВОЙНА!

Джейк вдруг вспомнил гриффита Айяххо на том заседании с Советом Сионы. Как рассказывал ему про войну, вдаваясь в подробности, о том, о чём и сам-то знал только по хроникам. Ведь и сам всю жизнь с пятнадцати лет готовился к войне на своей службе, изучал всё досконально, и, несмотря на это, никогда не видел настоящего взрыва, настоящего боя, настоящей смерти! Смерти не от старости, а от пули, от бомбы, от радиогранаты… Ведь, даже просматривая хроники Экспансии Сионы, всегда пропускал самые страшные и жуткие кадры.

Учился убивать! Убивать из автомата и пистолета, убивать ножом и голыми руками, убивать из машин, танков, самолётов-истребителей, но никогда даже в мыслях не мог предположить, что придётся столкнуться с этим в реальной жизни. А вдруг — это только ошибка? Они там, в своём Совете на Сионе, передумают, разберутся, и всё решится мирно! А что же Его Величество молчит? Ведь Он же был против войны?! Там, на Совете, он блефовал перед ними, но Джейк-то чувствовал Его мысли, что война — не выход, не способ решения проблемы… И Малиновски тоже это понимал! Как же тогда они допустили такое?!!

…Ровный далёкий гул, как шум моря или леса, заполнил тишину. Он накатывал откуда-то со стороны леса, джунглей, как волна горячего воздуха. И на него совсем никто не обращал внимания. Только Джейк, вскочив одним стремительным прыжком, задрал голову в небо, присушиваясь к нарастающему гулу.

Штурмовики!!! Штурмовики класса «Стрела». Он не мог ошибиться. Он сам летал на таком, имел за управление высший балл в своей группе.

— Что это? — кто-то из парней поднял голову, недоумённо прислушивался и даже чуть рот приоткрыл от напряжения.

— Штурмовики! — закричал Джейк. — Сионийские самолёты!

Его крик заглушил рёв двигателей. Ровный гул неожиданно, как одним ударом, стал вдруг настолько громким, что заныли барабанные перепонки.

Тут уж все подскочили, вылетели лейтенанты. Все уставились в небо, на шесть самолётов, пролетающих в сторону Чайна-Фло. Быстрые узкие тела, тонкие носы, скошенные короткие крылья. Джейк не ошибся — «Стрелы»!

Они пронеслись через всё небо, низко, нагло, совсем не боясь быть обстрелянными. Да и кто готов был стрелять?

Два самолёта — ведущий и чуть позади ведомый — отделились от общего клина, круто взяли вправо, блестя на солнце плоскостями. Что-то привлекло пилотов, что-то отвлекло от общей цели, от главного задания. Они пролетели чуть ли не над головами и как в приветствии качнули крыльями синхронно, мигнули сигнальными огнями. И только когда они заходили уже на второй заход, Джейк, как в замедленном хроникальном фильме, увидел открывающиеся заслонки на крыльях, чёрные хищные дула пулемётов. Он успел отскочить в сторону, толкнуть Криса, ещё кого-то, покатился по земле, а очереди, неразличимые в рёве моторов, ударили в землю, в толпящихся, ничего не понимающих солдат. Кто-то закричал, что — и не поймёшь даже в этой сутолоке, все бросились кто куда: к окопам, под прикрытие тягачей.

Слишком поздно пришло осознание реальности всего происходящего, а самолёты поднялись выше, зашли снова, но никто уже не стоял в открытую, как в первый раз. И тогда один из штурмовиков выпустил бомбы. Небольшие, они были предназначены для уничтожения наземных построек, а не живой силы противника. Но взрывы от этого не казались менее страшными.

Земля вздрагивала, воздух дрожал, накалился будто, и обжигал горло. Пилот метил в тягач — несколько бомб взорвалось совсем рядом, — и Джейк, скорчившийся у колеса машины, вскочил на ноги, побежал вперёд. Сейчас он был единственной живой мишенью в этом ужасном тире, и пулемёт из пролетающего над головой самолёта ударил снова. Джейк скатился в первую же воронку, ещё свежую совсем, с дымящейся землёй, с вонючим жаром вместо воздуха. До окопов — рукой подать, но больше ни шагу! Хватит! Сердце колотилось где-то в горле, гулко, даже заглушая рёв «Стрел», заходивших для новой атаки. Джейк зажмурился, закрылся руками, но перед глазами стояло лицо Эши Арнольда, мертвенно бледное, неживое, и чёрные дырки наискось через всю грудь. Джейк перескочил через него, когда бежал, но сколько их ещё таких, как Эши, осталось на этом поле?

Зачем? Зачем эти смерти?! Какой ужас! В жизни это страшнее любой хроники…

…Земля ещё дрожала, как живая, когда в воронку скатился кто-то ещё, заворочался на дне, осыпая землю, толкаясь каблуком сапога в ногу. Джейк открыл глаза, откинул край плащ-накидки и землю, насыпавшуюся на неё. Гость, судя по всему из первой бригады, встретился с ним глазами и вдруг как-то странно ухмыльнулся, выдохнув всего одно слово:

— Ты…?!!

Джейк никогда, вроде, не встречался с ним до этого, но лицо — синие глаза, тёмные брови и эта ухмылка — лицо показалось знакомым. Парень был без каски, может, поэтому его и сложно было узнать. Джейк промолчал, но не враждебно, пусть прячется, места обоим хватит.

Незнакомец положил на колени автомат и как-то нервно пригладил руками отросшие за месяц волосы. И тут Джейка, как по лицу ударили, заставляя встряхнуться, опомниться — и всё вспомнить. Это лицо он видел в первую ночь на Гриффите во время той драки! Или после?!! Чёрт возьми! Ведь действительно же — после… Когда отходил от действия яда. Но почему вспомнил только сейчас?!! Может, из-за часов на левом запястье?!

Он, как хищник, молча и с места, бросился вперёд, вцепился парню в горло. Тот атаки не ожидал совсем и на время растерялся, захрипел, пытаясь оторвать от себя руки, кольцом сжимающие горло, но потом всё же отшвырнул Джейка от себя ударом ноги в живот.

— Идиот! Придурок! — прошипел незнакомец, сверкая потемневшими от ненависти глазами. Он не кричал, может, не хотел привлекать внимания. — Я тебя пожалел тогда, а сейчас не жди…

Он сдёрнул с пояса кусачки, перехватил поудобнее в ладони, клацнул ими и наклонился вперёд с жуткой, зловещей улыбкой на грязном лице. Джейк полулежал на скате воронки, кашлял, закрывая рот тыльной стороной ладони, и смотрел на гостя исподлобья. К нападению он не был готов. Незнакомец метил кусачками в голову, хотел, видимо, оглушить для начала, но тренированное тело само, как автомат, сработало на защиту. Рывок чуть в сторону и удар по ногам! Парень не ожидал от слабого на первый взгляд противника такой прыти: не удержался, упал назад, но кусачки не выронил. И Джейк кинулся снова. Они были примерно равны по силе, по росту, по ловкости. Приёма с броском здесь, в тесноте, сделать не получалось. Да и парень попался неожиданно ловкий и вёрткий, несмотря на высокий рост. Ими обоими двигали ярость и злость, а не расчет и рассудок, поэтому они катались на дне воронки, мутузя друг друга и зря теряя силы.

От удара кусачками под рёбра перед газами от боли всё почернело, Джейк невольно застонал сквозь зубы, ослабил хватку, а противник оживился, зашептал злорадно, с улыбкой:

— Всё равно придушу, придушу ведь, сволочь, и крайнего потом не найдут…

Кусачки опустились совсем близко, металл царапнул кожу на виске, и эта боль разозлила ещё больше. Противник не шутил, он и вправду хотел смерти. Увернувшись от нового удара, Джейк оттолкнул парня от себя, съехал на ослабевших ногах на дно воронки. И тут нащупал рукой автомат. Свой или этого парня?! Какая разница? Схватил оружие и замахнулся, метя прикладом в голову. Одного удара в такой ярости хватило бы, чтоб убить, разбить голову — именно этого Джейк и хотел сейчас: убить! уничтожить!

— Не сметь, рядовой Тайлер!!! Отставить!!!

Громкий окрик отрезвил, лишил воли. Джейк опустил руки и медленно сел. Автомат из ослабевших пальцев упал на землю, и Джейк уткнулся в раскрытые ладони лицом, затрясся отсухих беззвучных рыданий. «Ведь я чуть человека не убил!.. Человека!.. Живого, такого же, как и ты сам, такого же ниобианина… Боже мой!.. Что это было со мной?.. Откуда такая ненависть?.. Как я мог дойти до такого?.. Что со мной?.. Человек ли я ещё?.. Или зверь?.. Животное?.. Убийца!!!..»

— Рядовой Тайлер, поднимайся немедленно! — Барклиф стоя на краю воронки, глядя вниз, а рядом толпились ещё какие-то офицеры и солдаты. Улетели, значит, «Стрелы», а он и забыл про них, не заметил даже…

Джейк взобрался по осыпающемуся скату воронки, автомат тащил за собой за ремень. Остановился перед Барклифом, глядя на него ничего не выражающими глазами.

— Это как понимать, рядовой?!! — тот чуть прищурил глаза, нахмурился. — Это что здесь за разборки? А где же, так называемая, боевая взаимовыручка? Боевое товарищество? — он чуть наклонился вперёд, приблизился к лицу Джейка, его горячее дыхание обожгло кожу. — Почему молчишь, рядовой? Я жду объяснений, оправданий, наконец!

— Виноват, господин лейтенант, — в который раз за этот день ответил Джейк, но впервые со всей искренностью.

— В карцер! — коротко приказал Барклиф. — И сдай оружие!

— Слушаюсь! — Джейк повернулся на месте, ища глазами сержанта, но увидел только Криса. Живой! Слава Богу! Хоть в этом повезло…

Крис заулыбался, узнав Джейка, крикнул что-то, но голоса его было не разобрать в общем шуме, а потом оттянул край плащ-накидки: здоровые дырки, через которые проходил свет с той стороны — следы от пулемётной очереди пересекали наискось низ накидки. Но сам Крис выглядел совершенно здоровым, только смеялся, кричал что-то, и в его смехе было что-то близкое к истерике. Не всякий легко перенесёт такое, когда смерть прошла буквально на волосок.

Сержант Торнтон подошёл сам, взял автомат из рук Джейка, подождал, пока рядовой снимет плащ-накидку, бронежилет и ремень. Вот и всё! Готов под арест!

— Арделли! Климов! — сержант назначил двух солдат из своей бригады. — Проводите арестованного в карцер. Джейк пошёл сам, не дожидаясь конвойных, а вокруг уже суетились врачи из лазарета, ещё кто-то в штатском… Вот она, война! А ведь это только начало! Что будет потом?

…И опять камера! Опять одиночество и полная тишина! Всё, как в прошлый раз. Те же стены, та же сырость. Только Джейк уже совсем не тот, и чувства были совсем другие. Сейчас он уже не кричал и не метался, требуя справедливости и внимания к себе. Нет! Он просто сидел в углу, неподвижно и тихо, а на душе его творилось такое!

Как он жил до того дня, как попал сюда, в эту часть и на эту планету? Хорошо! Как все жил: не хуже, не лучше! Весь мир — внутренний и внешний — представлялся ему маленьким дворцом. Красивым и изящным! С колоннами, с башенками — творение земной архитектуры, плод великого таланта! Таким же видел себя и сам Джейк: дворцом, идеальным по строению, гармоничным и совершенным!

Но дворец этот оказался хрупким, даже более хрупким, чем стекло! Первые балки дворца рухнули, когда Джейк увидел настоящий Гриффит. Гриффит отсталый и архаичный. С людьми, пьющими без всякой меры, не расстающимися с сигаретами. А там, на Ниобе, эта пагуба считалась изжитой, этим даже гордились. А заброшенные дома? Целые районы! А вырубка леса?! Джунгли планомерно, с тупым равнодушием превращаются в пустыню… Вон, стоит взглянуть на наш полигон.

Где он, тот идеальный и чистенький мирок с курортами и нетронутой природой, о котором так кричали в новостях?!! Вот они, — первые балки, не выдержавшие напора реальности и жестокой правды! Замок дал первые трещины!.. А потом там, в полиции, пошатнулась вера в справедливость закона, в людскую доброту и взаимопомощь. Где эти хвалёные ребята-полицейские, с таким оптимизмом и настойчивостью добивающиеся правды и справедливости? Ещё одна трещина в том идеальном дворце, в том мире, каким он представлялся Джейку!

Здесь, в части, эти трещины с оглушительным треском появлялись каждый день, ломая то, что ещё осталось. Джейк никогда не считал себя способным на месть, на злорадство, но радовался же, когда Колину стало доставаться от лейтенанта Барклифа! Разве мог тот прежний Джейк — гвардеец из Гвардии Его Величества — быть способным на подобные чувства?! А то упрямство, с каким он продолжает противостоять шайке Колина! Правильней было бы пожаловаться сержанту или лейтенанту, но нет же… А та мстительность и вредность, с какими он делал всё Барклифу во вред, на зло? Что это? Разве это нормально? Разве он когда-нибудь в своей жизни думал, что окажется способным на всё это?

А тот страх, который гнал его сегодня от тягача в поисках лучшего укрытия? Не страх — ужас животный! А ведь сколько служил в Гвардии, готовился принять смерть в любой момент, сложить голову во имя Императора, но когда смерть оказалась рядом, трусливо кинулся бежать, глупо подставляя себя под пули!

А та ненависть? Ведь чуть не убил того парня прикладом!! Если бы не вмешательство Барклифа, остановило бы меня хоть что-нибудь?!! Нет!!!

Где те детские представления о себе, как о ком-то, более совершенном, способном только на правильные поступки, на героические подвиги, на широту души, доброту, альтруизм, сострадание? Всё это рухнуло в одночасье, как тот дворец, построенный на наивных представлениях…

Всё это оказалось глупой чушью! Глупой и наивной!..

Я оказался таким же, как все: порочным, слабым, беспомощным, жестоким, мстительным, да ещё и способным на хладнокровное убийство. Не защищался же, не защищал слабого — нет! — кинулся первым, даже не разобравшись, что к чему!

Я хуже любого из ребят в нашей бригаде! Хуже Колина даже! Ведь тот-то, сразу видно, рос не в тепличных условиях… Не то, что я!.. Гвардеец! Мама, папа, семья благополучная во всех отношениях… Неужели я и вправду то чудовище, о котором говорила мать: получеловек-полугриффит?! Не разберёшь теперь, кто больше?.. Боже мой!!! Какой ужас!.. Мне нет места в Гвардии! Барклиф, наверное, сразу догадался об этом… Я не достоин, быть рядом с Императором! Моё место здесь: в этом грязном и сыром подвале…

Джейк ненавидел и презирал себя всё больше. Даже душа заныла от этих мыслей… Ничтожество!!! Хорошо, что мама уехала и не увидит меня таким, не устыдится того, что вырастила такого сына…

Такие мысли кого угодно довели бы до умопомрачения, и Джейк был не исключение. Он бы точно сошёл с ума здесь же, в камере, но судьба распорядилась иначе, подбросив ему в эту камеру ещё одного постояльца. И как насмешка было это веление судьбы, потому что гостем оказался тот парень, с которым они подрались часом ранее в воронке.

— О, нам, я смотрю, и здесь повезло! — он прошёлся туда-сюда, выбирая местечко получше, — своё место на койке и матрас Джейк уступать не спешил, следил за гостем настороженно, исподлобья. Парень уселся прямо на бетонный пол, развалился беззаботно, а потом произнёс почти дружелюбно: — Здесь, надеюсь, самолёты не летают, и бегать по плацу не придётся…

Джейк промолчал, кроме ругани, ничего больше на языке не крутилось, но гостя это молчание, похоже, волновало мало.

— Ты, кстати, Тайлер, сколько суток схлопотал?

— Ты откуда знаешь мою фамилию? — Джейк вскинул голову, глянул туда, где сидел незнакомец, сумел разглядеть в почти полной темноте его фигуру и лицо.

— Я? — парень усмехнулся, пожал плечами. — Да я много чего про тебя знаю! Даже больше, чем ты можешь себе представить! Про Гвардию, например, про трёхдневное увольнение, подписанное самим Императором, — он как-то двусмысленно замолчал, давая Джейку возможность переварить услышанное и хоть приблизительно прикинуть границы этого «много».

— Врёшь! — какая-то упрямая мальчишеская жажда противоречия рвалась наружу, а мозг работал, сопоставляя обрывочные факты. — Ты был тогда с ними, да?! Был? — Джейк повернулся к незнакомцу так, чтобы видеть его всего, и лицо, и подобравшуюся фигуру. — Был в той шайке?!! Да?!!

— Ты — дурак! — перебил его парень. Он и вправду весь подобрался, подтянул к груди колени, обхватил их руками. Это была подсознательная попытка защитить себя, скрыть что-то. — Дурак, хоть и гвардеец! — и тут он вдруг совсем неожиданно рассмеялся, зло, презрительно. — К чёрту все эти банды!.. Эти малолетки с претензиями!.. Я сам по себе, мне не нужны никакие шайки!.. Я всегда бы сам себе хозяин!.. Только я! — голос его дрогнул от неожиданной слабости, парень закашлялся, но, скрывая кашель, ткнулся в рукав комбинезона.

«Ещё один с чувством неполноценности, — подумал Джейк отстранённо с невольной оценкой, — тоже с какими-то проблемами… Сколько нас таких, недовольных собой, своей жизнью и миром вокруг?! Собрали здесь в части, пытаются из нас солдат сделать, а под мундиром у каждого свои заботы, свои проблемы, свои катастрофы… И не один ведь я такой… Все мы ломаемся…»

— Я и не думал, что ты меня вспомнишь, гвардеец, — продолжил парень после долгого молчания. — Тебя же из парализатора подстрелили? — Джейк кивнул, но в такой темноте незнакомец вряд ли это заметил: его зрение было похуже, у него же не было тех гриффитских зрачков. — Обычно из-за этого яда память отшибает, не помнишь, как под иглу попал, и как отходил — тоже не помнишь. В меня стреляли раньше, пока бродяжничал… даже несколько раз, — его потянуло на откровенность, и в ней чувствовалось нескрываемое одиночество. Видимо, в своей бригаде он мало с кем общался, возможно, и друзей не имел. — Наш город с Ниобатой не сравнить, да? — он не ждал от Джейка ответа: собеседник нужен был ему как молчаливый слушатель. — Наша Чайна-Фло — дыра! И все в ней — тоже придурки! И ты придурок, раз припёрся сюда по доброй воле!..

— Слушай, ты зарываешься! — Джейк шевельнулся так, словно хотел подняться, но парень вдруг выбросил ему навстречу руку и щёлкнул чем-то. Это была зажигалка, самодельная, но вместо пламени выскочило тонкое, как шило, лезвие.

— Только дёрнись, и я тебе кишки выпущу, понял?!! — он оскалился, сверкнул белыми, как сахар, зубами. Не шутил — это точно!

Конечно, Джейк справился бы с этой «колючкой», в Академии их учили пользоваться не только столовым ножом и десертной ложечкой. Но драться он не был сейчас настроен: пусть этот псих несёт, что хочет, и не такое от Колина слушать приходилось.

— Это ты ТАК со своими в бригаде разговаривал? — спросил Джейк с усмешкой и совсем без страха в голосе.

— А это не твоё дело, гвардеец! — огрызнулся парень в ответ, но руку с оружием опустил, и лезвие спрятал, а потом произнёс с нескрываемой гордостью. — Я им твой индикатор сломал… До этого не пробовал ни разу, думал, не получится, — получилось! — он хихикнул, снова выбросил лезвие чуть заметным движением большого пальца, поднёс это шило почти к самому лицу, сказал: — Я с ним никогда не расстаюсь… Здесь даже проколол одного гада…

— Зачем?!!!

— Они хотели меня заставить полы мыть, — в голосе парня шевельнулась обида. — А тебе, гвардеец, можно подумать, ни разу не доставалось от своих в бригаде?! Здесь эти сволочи терпеть не могут умных! Так ведь, гвардеец?

— Нет! — воскликнул Джейк несколько громче, чем рассчитывал. — Зачем мой индикатор?! Зачем?!

— А-а! Получилось так! — отмахнулся незнакомец небрежно. — Мне «информаторы» вообще запрет на всё сделали, я даже улететь отсюда не мог, а тут смотрю: подвесили какому-то олуху и документы бросили!.. Даже билет проездной… Можно подумать, ты бы, гвардеец, на моём месте то же самое не сделал? Смыться отсюда, с этой паршивой планетёнки, хоть под чужим именем…

— Далеко же ты уехал! — Джейк усмехнулся с болью, с отчаянием.

— Жалко, конечно! — парень вздохнул, будто и не заметил того состояния, в котором находился Джейк. — Этим же утром в порту уже перед самой отправкой перехватили…

— Ты понимаешь, что из-за тебя, гад, я кисну здесь уже почти месяц?! — взорвался неожиданно даже для самого себя Джейк. — Понимаешь хоть чуть-чуть, сволочь?!

— А при чём тут я? — парень недоуменно пожал плечами, но видно было: равнодушие это напускное, сам он начал уже раздражаться, сейчас тоже сорвётся на крик.

— Ведь из-за тебя меня объявят дезертиром! — Джейк вскочил. Отчаяние и злость рвались наружу. Наконец-то он нашёл виновного во всех своих проблемах и неудачах. — С какой радостью я бы тебя сейчас придушил! — заметался по камере, пытаясь унять душившую изнутри ярость. — Что же за тупые люди на этой планете! Все — кого ни возьми!

— Ты сам тупица! — ответил парень, перекатившись на колени и глядя на мечущегося Джейка снизу. — Вот какого чёрта ты здесь делаешь, на этой проклятой базе?

— Всё благодаря твоей милости! — Джейк резко остановился, как раз напротив парня, в упор посмотрел на него сверху. Но тот не смутился, не испугался, рассмеялся только, не скрывая злорадства:

— В первую очередь во всех своих ошибках каждый виноват сам! А ты не гвардеец, ты — набитый дурак! Сопливый мальчишка!.. Это тебя тогда мамочка искала, да?! Я это сразу понял…

— Заткнись! — перебил его Джейк. — Впервые вижу такую сволочь!

— А я впервые вижу такого дурака! — парировал парень, зло сверкая тёмными глазами. — Вот какого чёрта ты сюда попёрся? Ведь ты же чистенький, не то, что я! Это у меня три взыскания и судимость по молодости! А ты, ты просто идиот! Поэтому и сидишь в этой вонючей дыре! И лучшего не увидишь!..

— Меня никто не спрашивал… — хрипло прошептал Джейк в ответ побелевшими от ярости губами. — И слушать не стали…

— Орать надо было громче! — парень ухмыльнулся. Он сейчас выглядел, как опытный преступник, который тешился, делясь опытом с юнцом. — В стол вцепиться! Зубами, ногтями! Всем, чем можешь! И чему вас в Гвардии учат, недоумков?

— Но уж во всяком случае, не ломать индикаторы!

Парень в ответ рассмеялся: этот упрёк ему понравился.

— Меня этому тоже никто не учил — сам допетрил… Думаешь, за что на меня так «информаторы» взъелись? Они боятся власть свою потерять. У них там все по важности, по классам… У каждого свой индекс и своя допустимая информация! Я и разобрался-то не сразу, кого как величать, как к кому обращаться…

— Что мне теперь делать? — сокрушённый Джейк отвернулся, запустил пальцы в отросшие волосы, закрыл глаза со стоном, полным отчаяния и боли.

— Да ты не дёргайся! Подумаешь, Гвардия! — он снова рассмеялся и опять насмешливо. — И откуда только такие дети берутся? Прожил всю жизнь под боком у мамочки с папочкой, а за себя постоять не можешь, заорать там, где надо… Воюй вот теперь рядовым, гвардеец! — последнее слово он произнёс со всем презрением, на какое только был способен, а потом снова рассмеялся.

Джейк так и стоял к нему спиной, этот смех заставлял его невольно дрожать от ярости, но он решил для себя ещё раньше: не кинусь в драку, как ни смейся, скотина! А потом пошёл и сел на своё место, спокойно, с выдержкой, не показывая того, что происходило на душе. «Ладно, пусть веселится, ещё неизвестно, кого из нас что ждёт, а беситься сейчас — бесполезное дело!» Парень, провожая его смехом, неожиданно осёкся и замолчал, задумался.

Ну и чёрт с тобой!

Глава 4. Секретная операция

Этот капитан из вновь прибывших просто классно управлялся с компьютером. Барклиф смотрел на него даже с некоторой завистью, хотя и понимал, что вся эта работа с точнейшей аппаратурой — не его стихия. Рядом, у стола, толпились её двое из гостей, оба в штатском, а в кресле, усталый и недовольный, комендант Аллан. Все они затевали что-то, это Барклиф видел по их лицам и по той основательности, с какой рылся в компьютере этот капитан Дюпрейн. Или как там его?

— За три дня, ну, максимум, за три с половиной — мы доберёмся до места, — произнёс капитан Дюпрейн, откинувшись на спинку стула и повернув голову к коменданту Аллану.

— Вы рассчитали маршрут на каждый день пути? — спросил один из штатских, склонившись над компьютером. — А учли, что это джунгли, а не сквер с дорожками для прогулок?

— Я уже не первый раз занимаюсь подобными разработками, мистер Горин! — раздражённо заметил Дюпрейн, глянув на этого выскочку.

— А как у вас с объектом? — комендант отвлёк их на себя; перебранку слушать он был настроен меньше всего, и так изрядно потрепал себе нервы за этот день. Капитан снова вернулся к пульту, застучал по клавишам, и картинка на экране поменялась. Три яруса, на каждом — сиреневая дорожка, и все эти дорожки сходились в одну. Со стороны — трезубая вилка со сломанными под одним углом зубами и ручка — тоже под углом. Это был общий план титанового рудника и его вид сбоку.

— Центральный ход идёт под углом в 15 градусов, в тридцати метрах от выхода делится на три шахты. Все они на разных ярусах, на разной глубине. Их угол наклона к центру скалы почти 25 градусов…

— Там есть рельсы? — опять перебил капитана штатский, внимательно изучающий картинку на экране. — А какая-нибудь техника?

— Я ещё на всё сказал, мистер Горин! — холодно заметил Дюпрейн. — Ликвидацию решено начать с самой глубокой шахты, потом — с двух других, последним — центральный ход…

— А где будете находиться вы, капитан? — Комендант чуть приподнялся, положил руки на подлокотники.

— Вот здесь! — Дюпрейн нажал на кнопку, и на сиреневой дорожке главного хода появилась зелёная точка. — Но это лучше видно на виде сбоку! — Раз! — и картинка поменялась. Теперь уж точно, как венчик: три луча сходились в один, и на этой широкой дорожке — зелёная искорка. — Видите, эти шахты не находятся одна под другой, каждую придётся взрывать отдельным зарядом. Вот здесь мы их и разместим! — ещё три зелёные отметины появились на экране, почти на кончике каждого из лучей. — Даже если кто-нибудь из них и останется живым, до выхода ему не добраться. Конечно, крепления и балки там на совесть! Но мы точно рассчитали величину заряда, его хватит, чтобы разрушить каждую из шахт…

— А добровольцев уже подобрали? Сколько их понадобится? — Комендант даже оживился, слушая объяснения, забыл об усталости.

— Добровольцев не будет, господин полковник! — произнёс Дюпрейн, твёрдо уверенный в своём решении. — Мне добровольцы не нужны! В таком деле использовать оголтелых фанатиков — заранее обречь операцию на провал! Они — по плану — не должны до последнего знать конечную цель операции. Так было решено изначально, господин полковник! Ещё на Ниобе…

— На убой их, что ли? — Аллан недовольно вскинул брови.

— Не я продумывал этот план, не я дорабатывал все эти мелочи! Но добровольцев мне запрещено использовать, господин полковник! — отрезал капитан Дюпрейн. — Можно пожертвовать несколькими парнями для общего дела… Ради дела государственной важности…

— А почему бы не использовать спецназ? — спросил комендант. — Вы же видели моих солдат в деле! Это ещё дети…

— Не всё ли равно? Конец же один! Тем более, вы и сами прекрасно понимаете, на подготовку одного спецназовца уходит средств куда больше. Мне же они нужны, как носильщики, их цель — доставить взрывчатку к руднику. Потеря, на мой взгляд, невеликая, если учесть прошлое ваших солдат…

А также, к моменту моего возвращения, эта земля, может быть, уже будет сдана сионийцам. Такое распоряжение могут отдать в любой момент… А мне одному вернуться будет легче… Без лишней суеты, без шума… Вернуться и доложить о выполнении приказа!

— Ладно! — комендант вяло махнул расслабленной кистью. — Сколько их вам нужно, капитан?

— Четверо! Я отобрал уже около десятка возможных кандидатур. Но теперь хотелось бы лично побеседовать с каждым. Я должен знать, на кого мне полагаться в случае чего, — капитан снова потянулся к компьютеру. — Ведь вы же не запретите мне выбрать любого из вашей части, господин полковник?

— Делайте всё сами, как считаете нужным, — отмахнулся Аллан. — Я, как и вы, подчиняюсь приказу. Только доложите мне потом, кого вы выбрали с собой… Да, кстати, когда вы решили отправляться?

— Завтра утром!

Комендант со вздохом поднялся, направился к двери, приказал на ходу:

— Лейтенант Барклиф, помогите капитану Дюпрейну с подготовкой. А я, если что, у себя…

* * *

— Сколько себя помню, ведь дальше Чайна-Фло и не выбирался никуда, даже в посёлке у гриффитов не был никогда, — рассказывал о себе незнакомец. Джейка он не видел в такой темноте, и теперь казалось, что он просто говорит сам с собой, видимо, нашёл единственную возможность выговориться, рассказать о себе своему неподвижному и чужому собеседнику. Джейк почти не прислушивался к этим словам (из головы никак не шли свои проблемы), но мозг жадно впитывал каждое слово, и память цепко хваталась за всё, что могло нести хоть какую-нибудь информацию. Эта проклятая гвардейская выучка! От неё никуда не денешься!

— …Только эти грязные стены, заброшенный дом и вечная нищета. Я ведь даже в школе не доучился! — парень усмехнулся, Джейк понял это по голосу. — И мать совсем не помню… А папаша мой!.. Он жил только одним днём в поисках пойла! Только бы нажраться в стельку и всё забыть… Ненавижу этого безвольного слизняка!.. А потом меня хотели в интернат забрать, к гриффитам! Воспитывать вместе с ними!.. Можно подумать, я такой же дикарь, как и они?! — «Да нет, ты — хуже любого из них!» — Я сбежал! — продолжал незнакомец с гордостью и с нескрываемой радостью за самого себя. — Знаешь, как хорошо жить только для себя! Ни от кого не зависеть! Сам себе хозяин! Благодать!!! Ты сам-то, гвардеец, хоть раз в жизни прожил день абсолютно свободным человеком? Молчи! Я уже знаю, что ты скажешь! Тебе этого не понять!.. — он вздохнул, потом негромко рассмеялся, переживая что-то приятное из своего прошлого, сладко потянулся. — Я даже поработал года два на лесопилке. Мы готовили ценные породы дерева на экспорт… Платили, правда, плоховато… Так, на самое необходимое… А потом меня вообще попёрли оттуда, когда узнали, что я без образования! — в голосе его скользнула обида и горечь, какая-то детская незащищённость, что Джейк невольно пожалел рассказчика, но вслух так и не сказал ни слова.

— Я почти год болтался в этом городе туда-сюда. Где только ни был, чего только ни видел! Даже наркоту из каких-то трав с парнями варили! Вспоминать аж противно… Но весело!.. Но и это тоже недолго!.. Потом докатился до последнего: в полиции побывал, на работах в лагере… После такого даже полы мыть никуда не возьмут!.. Я, пока шлялся по всем дырам в этом городе, играть пристрастился. На компьютерах, знаешь? Как орехи их программы!.. Они аж зашкаливают!.. Вот где блаженство! Ты пробовал сам когда-нибудь?.. Да-а, про это словами не расскажешь… А однажды, представляешь, три дня во рту ни крошки!.. Думал, сдохну, как бродячая собака, и не вспомнит никто… Так какая-то бабулька — из гриффитов — мне милостыню подала, — парень рассмеялся, словно и не над собой же. — История, как в романах, что по «ящику» показывают, из раздела исторической хроники!..

Так я с этими деньгами в первую же забегаловку — и в игровой зал! А там тип играл… один! Один на весь зал! И деньгами — направо и налево! Аж завидно стало!.. Он меня в пару к себе играть позвал… Наверное, класс показать хотел, да не на того нарвался, — снова довольный смешок. — Я его обставил… Конечно, не так просто, как с теми, с обслугой из зала… Но он загорелся, затрясся аж! — насмешливая ухмылка и пренебрежение в голосе. — Позвал с собой, работу предложил. И, знаешь, где? У «информаторов», в Информационной Сети. Я до этого и не знал, что в нашей Чайне есть их Отдел… Меня там в компьютерный зал программистом заделали, подучили немного… Оказывается, у меня по их тестам высший балл набрался. Вот уж никогда о себе не подумал бы!!!

А потом жизнь началась! Как в раю! Ей-богу! Я столько денег в жизни не видел, сколько за один день по счетам прокручивал! И информация — со всех точек системы! А связь! В любую дыру на все планеты! Даже с Улиссой. Знаешь этот спутник? Спутник Хариты! Хотя чё тебя спрашивать?! Что вы, гвардейцы, знаете? — «Да уж, совсем ничего, особенно про космическую связь и про планеты в нашей системе!» — Но самое главное — это компьютеры! Целые залы — всяких разных, я даже не знал, что такие уже есть!.. И специалисты — один другого лучше!.. Я думал сначала, не потяну, — испугался! — он честно признавался в собственной слабости, в своих страхах. О таком мог говорить лишь тот, кто твёрдо был уверен, что больше со своим собеседником ему в жизни встретиться не придётся. Поэтому он мог быть таким искренним, мог делиться самым сокровенным, тем, что не доверил бы никому, кто его знает.

— А потом ничего, освоился! — беззвучный довольный смех и тихий шорох: парень шевельнулся, усаживаясь поудобнее. — Обнаглел немного! Даже в Главный ЦентрКом влез, в тот, что на Фрейе!.. Слышал когда-нибудь про Фрейю? Про ту мёртвую ледышку, она ещё над Сионой болтается?

А потом до того зарвался, даже коды ломать полез по секретным файлам, — горькая усмешка, но при этом довольный голос. — А тут из-за этой нервотрёпки с войной они чистки у себя в системах проводить начали, ну и просекли, что кто-то копается там, где нельзя… Такой шум подняли! Проверять всех начали, кто доступ имел. Про меня в последнюю очередь вспомнили. Прижали!.. — незнакомец обиженно фыркнул, повернулся, прислонился спиной к сырой стене, обхватил колени руками. — Я и не отпирался сильно! Что толку? Раньше надо было все следы заметать… Выпнули меня оттуда, одним словом. А перед этим всех прав лишили. С той справкой, какую мне выдали, и остаётся только, что в армию идти. Здесь не спрашивают, кто ты и откуда…

— С «волчьим билетом», что ли? — в первый раз за всё время отозвался Джейк, против воли заинтересовавшийся рассказом.

— Хуже! — Злой голос парня резанул слух. — Я попытался во Флорену к сионийцам уйти — меня не пустили, и в Марвилл не пустили… И уехать отсюда я не имею права, да и возможности тоже… У меня сейчас вообще никаких прав, даже индикатора лишили!.. Наказали, сволочи, за любопытство! Хорошо ещё, хоть мозги не промыли! Я помню и знаю кое-какие их секреты!.. Ведь смог же твой индикатор сломать! Смог!.. Мне бы сейчас с Сетью связаться, я б им ещё кровушки попортил… Чтоб помнили меня подольше, гады…

— Обратись в Организацию по Защите Прав человека, — предложил Джейк, ещё не потерявший веры в справедливость закона, — они же обошлись с тобой незаконно.

— Что за бред ты несёшь?!! — Парень вскочил на ноги одним прыжком, как большой и ловкий хищник. — Какой закон?! «Информаторы» живут по своим законам!.. И вся их Сеть — одна огромная паутина: попасть легко, если мозги, конечно, есть, а запутаешься — и не выбраться уже никогда! Они ведь ждали, что я проситься назад приду, прощения просить, унижаться… Они об этом сразу дали понять и вернули бы мне всё сразу… С кучей условий и ограничений… Чтоб пахал потом на них даром… Да не на того напали!

Теперь уже он нервно метался по камере от стены до стены, а Джейк следил за ним глазами и молчал. Да и о чём говорить? Каждый остаётся со своими проблемами один на один, и решать их самому придётся. Этому типу вообще ничьи советы не нужны, он поступает так, как хочет, как сочтёт нужным. Так зачем тогда беспокоиться лишний раз? Сколько их таких уже попадалось в жизни, и сколько ещё попадётся?! Не переживать же за каждого? Тем более, с этим мне уже больше не встретиться. Всё это понимаешь, вроде, а на душе неспокойно, нехорошо…

Тяжёлая дверь откатилась со скрежетом, и яркий свет из коридора больно резанул по глазам. Джейк зажмурился до боли в висках, закрылся рукой. Парень остановился и стоял, глядя чуть исподлобья, спрятав руки в карманы комбинезона. Настороженный, готовый ко всему. Всю жизнь готовый к обороне, только тронь, только слово скажи — и кинется!

— Кто здесь Янис Алмаар? — спросил охранник, разглядывая каждого заключённого. — На выход!

Парень шагнул вперёд, даже не обернулся, но Джейк и не рассчитывал, что он попрощается. Они не друзья и даже не знакомые, так, судьба свела, чтоб посмеяться над ними обоими. И разведёт так же легко, через месяц и не вспомнишь, как кто выглядел, а имя — тем более!

Дверь снова закрылась, этот звук напомнил о матери, о встрече с ней во время прошлого ареста. «Как она хоть там? Как доехала до Ниобы? Ведь нам на занятиях по „просвещению“ говорили, что улисские пираты совсем распоясались. Грабят и ниобиан, и сионийцев! Даже заложников брать стали. Эта война им одним на руку… Пятая колонна…»

* * *

Дюпрейн потянулся, не вставая с кресла, сложил руки на затылке, зевнул, запрокинув голову.

— Через полчаса отбой! — напомнил Барклиф. Он стоял у стола и краем глаза следил за экраном компьютера.

— Ещё двоих рассмотреть осталось… Из них одного выбрать! — Капитан снова склонился над пультом, и на экране появилась фотография очередного кандидата. Барклиф невольно нахмурился и насторожился, узнав на картинке Тайлера, солдата из своей бригады. Здесь он, конечно, мало напоминал себя нынешнего. Это фото было сделано ещё в участке. Стильная причёска, лёгкий румянец на скулах, удивление в широкораспахнутых глазах. Ещё больший ребёнок, чем тот, с каким Барклифу пришлось бороться. Сейчас он уже лучше, намного лучше…

— Так, — протянул Дюпрейн, просматривая текст. — Данные о родителях — отсутствуют! Сирота, значит… Неплохо! А как у нас со спецподготовкой? Стрельба — на «отлично»! Личное время в беге на 1,5 километра — лучше всех!.. Спортивный мальчик!.. Из всех десяти, как я вижу, самый подготовленный…

— Он вам вряд ли подойдёт! — произнес, наконец, Барклиф, с трудом разлепив спёкшиеся губы. — С ним тяжело будет сладить…

— Да?!! — капитан оживился. — Вы его хорошо знаете? Вы — командир третьей бригады, лейтенант? Я прав?

— Да! — Барклиф ответил неохотно, отвернулся, опершись о крышку стола и скрестив на груди руки.

— А с виду этот парень — сама невинность! — Голос капитана стал недоверчивым.

— Невинность! — Барклиф фыркнул. — Сегодня на учениях он прикладом чуть одному олуху голову не разбил! Остановили в последний момент…

— Я хотел бы поговорить с этим рядовым! Вы можете его вызвать?

— Он сейчас в карцере!

— Тоже в карцере?!! — Дюпрейн рассмеялся. — У вас на сколько человек карцер рассчитан? Не карцер, а курорт, прямо-таки!

— Этот рядовой — ещё раз повторяю — сегодня чуть не убил своего товарища! — Барклиф немного подался вперёд, произнёс слова упрямо, сквозь стиснутые зубы.

— Одного рядового, тоже, кстати, после драки и тоже из карцера, вы уже вызывали, так что позаботьтесь и об этом. Я хочу его видеть лично, лейтенант! — Капитан оказался не меньшим упрямцем, выдержал взгляд Барклифа спокойно, даже не дрогнув.

— Не тратьте зря время. Я вам сразу скажу: этот кандидат в смертники вам не подойдёт!

— Если вы будете настаивать, я сделаю так специально вам в пику. — Капитан даже головы не поднял, снова погрузился в чтение личного дела. Одним словом: разговор окончен, извольте выполнять приказ.

— Этот Тайлер — ходячая неприятность! Помяните моё слово… — Барклиф всё же сумел поймать его взгляд, чуть улыбнулся уголками губ, но сухо, напряжённо. — Из-за него одного вы провалите всю операцию. Это бунтарь! Непокорство в крови… Зачем вам лишние проблемы, господин капитан?

— Я, как и вы, лейтенант, люблю перевоспитывать непокорных. Поэтому будьте так добры: выполняйте мой приказ! — Дюпрейн встал. В движении, которым он оттолкнул к стене кресло, почувствовалось тщательно скрываемое раздражение. — Я вернусь через пару минут! — и вышел из кабинета.

— Тоже мне воспитатель! Великий педагог! — Барклиф скривился. — А что я потом его матери скажу?! Или тебя пред её очи поставить?! Солдафон упёртый…

* * *

Джейк не предполагал, зачем его вызвали в столь поздний час, по пути от карцера до комендатуры он успел передумать о стольком и спрятать поглубже бредовую мысль: «А вдруг от матери сообщение поучили?», но при виде Барклифа оробел невольно. «Что ему ещё нужно? В такое время, да ещё и наедине! Пусть только руку поднимет, только попробует ударить… Уж лучше под трибунал!»

Остановился посреди комнаты по стойке «смирно», звонко щёлкнул каблуками грязных сапог и отчеканил:

— Рядовой Тайлер по вашему приказанию явился, господин лейтенант!

Барклиф окинул его долгим, оценивающим взглядом от носков сапог и до макушки. От этого взгляда ничего не спрячешь: ни комбинезон, грязный ещё с утра (вместе же болото форсировали!), ни лицо в грязных потёках, с кровью из рассечённого виска, размазанной по щеке… М-да, видок, конечно!

Барклиф стоял, сложив на груди руки, и не скрывал своего недовольного взгляда. Джейк же даже бровью не повёл: «Это не моя вина, что в карцере нам даже умыться не дали!»

— Буянить продолжаешь, рядовой? — устало упрекнул Барклиф, потирая щеку правой рукой и глядя искоса, через ладонь.

— Никак нет, сэр! — Джейк ещё сильнее выпрямился, расправил плечи до хруста в позвоночнике. Вояка!

Барклиф долго молчал, смотрел в пол. Джейк мучился догадками, страшными предположениями, но не пытался «прочитать» мысли лейтенанта. Нельзя! Пусть будет всё, как будет…

— У тебя очень красивая мать, рядовой… — вдруг произнёс Барклиф со вздохом. — Очень красивая…

Джейк не дрогнул ни одним мускулом на лице, но при этом совершенно не понимал, к чему клонит лейтенант.

— Помнишь, я однажды обещал, что вы с ней не увидитесь? — продолжал Барклиф. Он почему-то очень хотел заставить этого парня дрогнуть, выйти из себя, разозлить. Ткнуть в самое больное место хотя бы напоследок. — Но её очарование даже меня тронуло… Она мне, кстати, кое-что обещала за эту услугу, — Опять никакой реакции. Что за выдержка у этого мальчишки? Или снова назло?! Назло мне? Паразит! — Твоя мама, случаем, не вдова, рядовой? — он ковырнул уже глубже, задав более прямой и откровенный вопрос: — А мужчины-покровители у неё есть?

— Вы подлец, господин лейтенант! — Не выдержал! Не выдержал всё же! Барклиф готов бы запрыгать на месте, захлопать в ладоши с криком: «Один-ноль в мою пользу!» Джейк повернул голову, полыхнув на лейтенанта ледяной волной ненависти, смотрел в упор, как на равного.

— Смирно, рядовой! — напомнил лейтенант зловещим шёпотом. — Я не давал разрешения стать «вольно»!

Джейк отвёл взгляд, снова замер, но теперь он уже не был таким, как всегда. В этих кристально чистых искренних глазах наконец-то появились настоящие человеческие чувства. Сколько Барклиф ждал этого момента, сколько сил потратил, но сделал из этого бесчувственного гвардейца-робота живого человека. И пусть это только ненависть — не страх! — это тоже неплохой результат!..

— Я здесь однажды на досуге связался с Гвардией, — Лейтенант резко сменил тему, снова стал заходить издалека. Это начало пугать Джейка и выводить из себя: «Куда ударит на этот раз? Что за садист?! Почему так любит мучить?» Но по лицу его вновь не промелькнуло ни тени. — Поинтересовался о некоем гвардейце Джейке Тайлере, курсанте третьего курса первого года обучения, из Особого Элитного отряда… — В голосе Барклифа сквозило едкое ехидство. — Вы с ним, случаем, не однофамильцы? Нет? — Он, не отрываясь, следил за лицом Джейка и довольно усмехнулся, когда заметил, как дрогнули его губы, задрожал подбородок. «На этот раз пока справился, задавил в себе эмоции… Воспитанный мальчик… А если вот так?» — Тебе повезло, рядовой, в отличие от твоего тёзки. На него объявили всеобщий розыск, он дезертир, к сожалению, — Барклиф улыбнулся, не переставая следить за Джейком. — Его лишили награды, Пурпурной Звезды. А ещё его лишили звания гвардеец. Его ждёт трибунал и, скорее всего, расстрел… Дезертир, всё-таки… — Барклиф склонил голову, пряча улыбку, он просто наслаждался долгожданным моментом, чувствуя, что переживает сейчас этот парень с посеревшим от боли лицом.

— Зачем? Зачем вы это делаете? — Джейк перевёл на лейтенанта глаза, в которых плескались океаны невыразимой душевной боли. Вот и всё! Сломался, всё-таки…

— Это ты, да?! Ты — гвардеец!!! Теперь уже бывший, правда… Как и я в своё время… — Барклиф усмехнулся, но как-то горько и опять устало, а потом вдруг зло сверкнул глазами. — Потому что я ненавижу Гвардию! Всю эту показуху ненавижу! Ведь вас, мальчишек, отбирают, как породистых животных. Самых умных, самых сообразительных, самых способных, самых красивых, наконец! А для чего?!! Чтобы все вы были такими чурками, как ты, рядовой?!! Ходячий накопитель информации, робот-андроид! Вот ты кто!!!

Ведь ты же не человек — ты чувствовать не умеешь! У тебя же сердце плачет, душа болит — мамы рядом нет — ты хоть раз кому-нибудь сказал об этом?! Заикнулся?! Плакал хоть раз?! Нет!!!

А ведь мне тебя жалко… Жалко, понимаешь?! И я не хочу, да и не могу этого скрывать! И твоя судьба уже не в моих руках, малыш… — Барклиф протянул оторопевшему, изумлённому Джейку раскрытую ладонь, — Мне и маму твою жалко… Ведь она — не ты, я видел, как она страдает, и здесь, рядом, я мог гарантировать тебе, дураку, хоть какую-то безопасность… А сейчас что делать?!! — лейтенант отвернулся, прижавшись щекой к левому плечу. Долго, очень долго молчал. «Ну, где там капитан? Какого чёрта? Уже отбой давно дали… Сколько можно?»

— Вольно, солдат! — приказал, даже не шевельнувшись.

Джейк расслабился, переступил с ноги на ногу, разгоняя кровь, а сам во все глаза, не мигая, смотрел на Барклифа: «Что с ним случилось? Он ли это? Вот это да!»

— Знаешь, я ведь сам когда-то хотел, мечтал просто, поступить в Гвардию. Бредил армией… — заговорил Барклиф чуть слышно, почти беззвучно, но Джейк ловил каждое слово. Он ещё переварит услышанное, как-нибудь между делом, разберётся, что к чему. А сейчас просто всё тело дрожит от этих слов, и душа болит, и сердце… Врагу не пожелаешь. — Моя семья — все потомственные военные, — продолжал между тем Барклиф. — Дед в Экспансии на Сиону участвовал, руководил захватом столицы. А отца моего потом, позднее уже — обвинили в шпионаже против Империи, в заговоре против Его Величества… Чушь собачья, конечно! Но его сослали на Сиону, вместе с опасными преступниками и рецидивистами. Мне тогда и двух лет ещё не было… И я должен был возродить былую славу моей семьи! Я только и жил для этого… Гвардия — вот она, цель! Но меня отправили, отчислили после всех тестов, после всех экзаменов… отдельным указом самого Императора! Нет, не этого Императора! Его отца! Это Император Густав всю жизнь боялся заговора. И я вызвал у него опасения, как ненадёжный элемент… Кто знает, может, я пойду в отца? Лучше обезопасить себя сразу, заранее…

Я ненавижу Гвардию с тех пор, всей душой ненавижу! Мне сама идея противна! И такие, как ты, — тоже!.. Бесчувственные машины! Антураж для нашего державного лица…

Джейк, не сводивший потерянного взгляда с Барклифа, затылком почувствовал движение, колебание воздуха. Дверь открылась и закрылась беззвучно — Барклиф в своём кабинете приказал отрегулировать систему на совесть. Какой-то незнакомый капитан, высокий, но не выше Барклифа, тонкокостный, долговязый даже, прошёл к столу. Увидев Джейка, крутанулся, принялся разглядывать, убрав руки за спину. Джейк сразу же подтянулся, стал «смирно», принял свой привычный невозмутимый вид, глубоко, очень глубоко спрятав все свои чувства.

— Рядовой Тайлер? — голос капитана был негромким, приятным; по каким-то ноткам Джейк уловил: этот человек при всей своей внешности, довольно неказистой, неповиновения терпеть не намерен, знает себе цену.

— Да, сэр! — ответил чётко, даже голос не дрогнул, и сам удивился своей выдержке. «Неужели прав лейтенант?! Неужели я и вправду — живая бесчувственная машина?»

— Третья бригада?

— Да, сэр!

— Общий уровень подготовки — 10.00 балла?

— Да, сэр! — отвечал, как автомат, односложно, на все вопросы, и словно видел себя со стороны с немым ужасом: «Ведь и точно — машина! Живая машина!.. Как этого раньше-то не видел и не замечал?!! Боже мой!..»

— В джунглях бывал до этого?

— Только на учениях, господин капитан! — произнёс и заставил себя чуть-чуть улыбнуться, пусть не глазами, пусть не очень искренне, но как живой человек. — И на марш-броске…

— Хорошо! — капитан тоже улыбнулся в ответ и сразу будто добрее стал. — На тебя, рядовой, возлагается особое поручение. Тебе и ещё группе бойцов, под моим командованием, нужно будет пересечь джунгли, добраться до рудника в истоках реки Чайна и подготовить его оборону к приходу противника. Это очень важная и ответственная операция. Сложная и опасная… Но я надеюсь на тебя, рядовой! Ведь, как верный солдат и защитник, ты сумеешь выполнить это задание! Задание, которое нам поручила Родина и наш Император!

«Боже! Сколько лапши! Какая разница с какими мыслями эти ребята пойдут на убой?! Так скажите же им правду!» — Барклиф готов был кричать от отчаяния, но секретную операцию разглашать он не имел права, он только отвернулся, уставившись в чёрный провал окна. Краем уха слышал последние слова Дюпрейна.

— …Чистыми, сытыми — к половине шестого здесь, в этом же кабинете. А теперь иди, рядовой! Собирайся! — Дюпрейн проводил рядового взглядом, а потом повернулся к Барклифу. — Что вы ему сказали?

— Я?!! — Барклиф усмехнулся. — С чего вы взяли?

— У рядового вид, будто он ангела увидел… Вы сказали ему о цели нашей операции?.. Это нарушение приказа! — Дюпрейн зло прищурился, смотрел так, словно прожечь насквозь хотел.

— Не беспокойтесь, капитан. Он ничего не знает. Хотя, признаюсь, меня подмывало поделиться тем, что я знаю. — Барклиф выдержал этот взгляд и ответил усмешкой.

— Почему с вашей стороны я весь день встречаю одни колкости и недовольство? Что это? Личная неприязнь? Или тут что-то другое?.. — капитан подошёл к окну, медленно развернулся, глянул на Барклифа поверх плеча.

— Вы уже окончательно решили включить Тайлера в свою команду, капитан? — в свою очередь спросил тот, даже не обратив внимания на вопросы Дюпрейна.

— Того парня? — капитан мотнул головой в сторону двери. — Да! А что? Вы против? Даже комендант, полковник Аллан, не имеет таких полномочий. Даже он не может мне запретить… Неужели же вы, лейтенант, думаете, что ваши доводы смогут меня переубедить? Я сам набираю людей в свою команду! Тех, кто мне подходит! И своего решения я менять не собираюсь!

— Даже если я попрошу вас, как человек человека? — Барклиф глядел на капитана из-под сурово хмурящихся бровей.

— У вас что, личные интересы? — Дюпрейн смерил Барклифа насмешливым взглядом. — Этот рядовой — ваш хороший знакомый? Брат? Друг? Или это что-то более серьёзное? Извините, но в голову лезут совсем нехорошие мысли?! — Дюпрейн громко хмыкнул.

— Я бы посоветовал вам, капитан, спрятать свои мысли, сами знаете, где! — вспылил Барклиф, выпрямился, оттолкнувшись от столешницы руками.

— А что же тогда? — капитан стоял как раз напротив и видел, как исказилось лицо лейтенанта. Барклиф был оскорблён подозрениями Дюпрейна и не скрывал этого.

— Извините, если я вас обидел своиминескромными догадками, — поспешно заговорил капитан, в надежде загладить возникшую неловкость. — Я не думал вас оскорбить или обидеть, но вы же сами понимаете: чего только не бывает… Мальчик он симпатичный… — Нет, Барклиф этого не понимал. Он продолжал всё так же, в упор, не моргая, смотреть на Дюпрейна, а взгляд его был красноречивее любых слов. Дюпрейн не выдержал, засмеялся, отвёл взгляд, отвернулся, пряча руки в карманы защитного комбинезона.

— Ладно! Хорошо! Считайте, я ни слова не сказал. Вы с ним просто друзья, хорошие знакомые… Так?

— Нет! Этот парень — порядочная сволочь! Но с его матерью у нас могла бы завязаться дружба на взаимном уважении. Уж вы-то со своим богатым воображением в состоянии понять, о чём я! — во взгляде Барклифа потухло напряжение, но в фигуре осталась какая-то звериная готовность к любому нападению; он, словно, к броску приготовился…

— А! — Дюпрейн с облегчением рассмеялся. — Понимаю! Вы обещали ей сохранить сына в полном здравии!..

— Да! Именно это я ей и обещал!

— Насколько я помню личное дело солдата Тайлера, он сирота! У него нет родителей! Вам не кажется странным такое несовпадение? — капитан смотрел на Барклифа, прикрыв правый глаз, и хитро улыбался уголками губ. Он был из тех, кого сложно провести и, видимо, гордился своей проницательностью. — Вас оно не смущает? Кто-то врёт всё-таки! Вы, лейтенант, или сведения из личного дела?

— Слушайте, капитан, какое вам дело? — Барклиф так резко взмахнул рукой, что Дюпрейн еле сдержался, чтобы не отпрянуть. — Я хочу только одного, чтоб вы оставили в покое моего солдата! И какая разница, какие для этого я найду причины?! Я не хочу, чтоб на моей совести была смерть этого парня! Если вас не смущает, что вы, капитан, будете палачом этим мальчишкам, — это ваше дело!.. Он — единственный из моей бригады, кто попал в вашу группу!.. Могу я требовать, чтобы из третьей бригады таких добровольцев не было вовсе?!

— Я не палач, лейтенант! — голос Дюпрейна всё же дрогнул. — Я, как и вы, профессиональный военный! И выполнение приказа для меня — святое дело! А все ваши сантименты и, тем более, личные интересы меня волнуют меньше всего! Если жалеть каждую мать, жалеть каждого солдата — войну мы проиграем, так и не начав. Так ей и скажите, той даме: «Ваш сын погиб при исполнении служебного долга!» А теперь всё! У меня завтра трудный день! Спокойной ночи, лейтенант Барклиф!

Он развернулся на месте, худой, узкоплечий и чуть сутулый, и вышел из комнаты. Краем уха ещё успел услышать зловещий шёпот лейтенанта:

— Вы пожалеете… Ещё пожалеете…

«Пошёл к чёрту!» — пожелал ему в ответ Дюпрейн про себя.

* * *

Сержант Торнтон, как тень, скользил по затихшей казарме. Не спал, почему-то, а ведь отбой уже давно дали. Он, видимо, был в курсе всего, так как принёс с собой ботинки. Высокие, со шнуровкой и с толстой подошвой. Но на ноге почти невесомые, удобные и как раз по размеру.

Постукивая поочерёдно каблуком и носком, словно проверяя обувь на себе, Джейк с жалостью глянул на привычные сапоги. Начищенные ещё перед сном, они ждали возле тумбочки. Кто же знал, что не пригодятся?

— Не положено, — произнёс сержант, заметив этот взгляд. Джейк поднялся, расправил форму, подтянул пояс и поправил пряжку, потом взял с тумбочки кепку, военную, под цвет комбинезона. Такие полагались только офицерам для их боевой формы. Даже здесь и то не так, как привык. Не берет всё же… Но не положено.

Сержант, терпеливо ждавший солдата, пошёл первым. Джейк шёл следом, ступал неслышно, остановился лишь возле кровати Криса Нэру. До побудки ещё больше часа — самое драгоценное время для сна. Крис спал, натянув одеяло до самого подбородка, он ещё ничего не знает. Ничего!

Щемящая боль перехватила дыхание. Джейк шагнул вперёд, на ходу сглатывая подкативший комок беззвучных сухих слёз. Что-то внутреннее, наверное, шестое чувство, подсказывало, что он видит всё в последний раз. Нет! Джейк отогнал прочь эту мысль, но глаза сами натыкались на знакомые памятные детали. Вот пятно сбитой краски на панели возле двери в умывальник. Это они подрались как-то: Колинская шайка против Джейка. Тогда кто-то из них дневалил, вот и попытался ударить шваброй, но промахнулся. Вот отломанные куски на полу из кафеля. В них, в этих ямках, обычно оставляли воду во время уборки, ленились собрать лишний раз шваброй, а сержант потом ругался по утрам перед всем строем. Полуоторванная ручка на входной двери. Эту дверь, кстати, если сержанта не было рядом, открывали только пинками. А вот и скамеечка под деревом, и вытоптанный газон, где они собирали окурки руками после обеденного перерыва. Неряшливость перед казармой просто выводила Барклифа из себя…

Всё знакомое, ставшее родным за месяц. А ведь он даже и не думал, что сможет привыкнуть к этой жизни. А теперь вот понимал, что не увидит ничего этого больше… И потому тоскливо как-то на душе…

Казарма! Старый барак… Джейк в последний раз обернулся на это ненавистное раньше строение. Здесь — именно здесь! — оставался большой и самый важный кусок его жизни. Особенно важный потому, что здесь оставался Крис, и все ребята, даже этот Колин. Все они оставили в памяти и в душе такой след, который не вытравить даже с кровью… И Барклиф! Для этого человека в душе особая ячейка приготовлена. Его так просто не забыть, его и понять-то сложно с первого раза, все его поступки и суждения…

Они даже в это последнее утро, раннее, холодное, умудрились столкнуться в коридоре комендатуры.

— Будь осторожен, рядовой! — произнёс Барклиф с какой-то усталой улыбкой. — Очень осторожен…

Джейк не понял, о чём он, о предстоящей операции он сам ещё не думал, не знал многого и не всё понял из объяснений капитана, но по старой привычке ответил:

— Слушаюсь, господин лейтенант!

— И сделай ты лицо попроще! Видеть не могу… Противно аж! — Барклиф поморщился, как от зубной боли. Голос его был усталым и тихим. Явно, не выспался! Зачем же встал тогда так рано? Проводить, что ли? Не похоже это на него. — Не человек, а машина какая-то… Гвардеец, одним словом!..

Джейк невольно улыбнулся. Каким бы сердитым и строгим ни казался лейтенант, в памяти он всё равно останется тем, вчерашним, отчаянным и почти беспомощным, когда раскрыл вдруг всю душу перед подчинённым. Этого Джейк уже никогда не забудет.

Барклиф, видимо, догадался, о чём думает в эту минуту рядовой, рассердился не на шутку:

— Если бы не то, что тебе предстоит, я бы ни слова тебе не сказал, рядовой. Не забывай об этом… А теперь иди! Тебя уже ждут…

Барклиф уже сделал несколько шагов по коридору, когда Джейк окликнул:

— Господин лейтенант!

Тот медленно развернулся с вопросом во взгляде: «Чего ещё?» Джейк стоял прямо перед ним, подошёл бесшумно, и спросил, не дожидаясь разрешения:

— Господин лейтенант, а как наши ребята после обстрела? Много…? — голос его сорвался, но в вопрошающем взгляде отчётливо прочиталась тщательно скрываемая боль ожидания и страх перед ответом. Это был уже другой Джейк, незнакомый Барклифу, способный переживать, сострадать, бояться за товарищей.

— Нет! — голос Барклифа был резким и даже недовольным. Или просто показалось? Пойди теперь, разберись! — В нашей бригаде погибших нет. Нам единственным так повезло…

— А Эши? Эши Арнольд? — вопрос вырвался сам против воли. А перед глазами вновь встала та жуткая картинка…

— Он ранен… сейчас в лазарете. Ему повезло, он был в бронежилете…

«Слава Богу!» — Джейк вздохнул с облегчением, даже улыбнулся и не стал скрывать своей радости. А Барклиф лицом посуровел, глазами сверкнул:

— Глупый ты мальчишка! О себе надо думать! — «Перевоспитал, чёрт возьми, на свою голову!» — О своей шкуре! Тебе же меньше их всех повезло! Даже этот Эши счастливчик по сравнению с тобой. Хотя… — он сам оборвал себя на полуслове. — Что толку? За тебя всё уже решили…

Джейк нахмурился, даже растерялся немного, не понял, о чём речь, но Барклиф больше ничего не добавил, отвернулся и пошёл прочь по коридору, а Джейк стоял и смотрел ему в спину.

* * *

Дюпрейн с верхней ступеньки крыльца оглядел свою небольшую команду. Всего четверо! Лица их в предрассветных сумерках разглядеть было сложно, но Дюпрейн уже узнавал каждого. Вот эти двое, справа, Тайлер и Алмаар — одного роста и одной комплекции. Они и похожи, как братья: светловолосые и синеглазые. Двое других — ребята пониже, поменьше. Один — смуглый, быстроглазый, по-кошачьи ловкий, это Марио Моретти. Ещё один, четвёртый, — Ричард Кордуэлл, самый низкорослый в четвёрке, самый маленький, даже хрупкий по-мальчишески, но при этом самый выносливый во второй бригаде.

Дюпрейн знал их всех в объёме личных дел, и, конечно, этого было мало. Следовало бы с каждым лично побеседовать, расспросить, дело-то предстояло трудное, да ещё и в тылу врага. Здесь нужно знать, на кого полагаешься, знать силы и возможности каждого… Придётся по ходу дела. Времени на более тщательную подготовку дали очень мало, будем притираться друг к другу по ходу… А каждый парень при этом, как кот в мешке. Чего ждать от них?

При виде капитана они все подтянулись, замерли, только кто-то лязгнул автоматом, поправляя ремень на плече. Дюпрейн, легко перескакивая через ступеньки, сбежал вниз, остановился перед своими ребятами, смерил каждого ещё раз строгим, придирчивым взглядом. Путь предстоял неблизкий, всё должно быть отработано до мелочей, ничего нельзя забыть, упустить из виду: винить потом будет некого. О рюкзаках он не беспокоился, так как сам занимался их укладкой, а вот с остальным…

Так, для начала их нужно подготовить, провести, как говорится, вводный инструктаж, ввести в курс дела.

— Значит так, бойцы! — остановился напротив Джейка, заложил руки за спину, глянул вправо-влево и остановил взгляд на лице рядового Тайлера. Тот был ростом повыше и, не мигая, смотрел поверх головы, неподвижный, как кусок камня. Даже неприятно как-то стало. Неужели боится, или знает что? Разговаривали же они там, в коридоре, с Барклифом о чём-то! Вдруг проболтался этот лейтенант?! — Так, значит… — повторил снова, чувствуя, что пауза несколько затянулась, но мысль и решительные слова для такого случая вдруг делись куда-то, и это разозлило Дюпрейна, он не привык чувствовать собственную несобранность, неготовность, нерешительность. В себе не любил, и в других — тоже! — На нас с вами возложена огромная ответственность и важное дело — защита государственной собственности от посягательств врага! Вобщем-то, даже не сама защита, а её подготовка… Подготовить объект, титановый рудник, к подходу нашего десанта, оборудовать огневую позицию, разведать обстановку, принять оборону, в случае чего… Дело сложное, скажу сразу, и очень опасное, так как от рудника до ближайшего сионийского города, до Флорены, километров пятнадцать, может, меньше. Следовательно, мы можем оказаться в тылу противника. Почему можем? — Дюпрейн посмотрел на каждого из своих солдат прищуренными внимательными глазами: «Нет! Вроде пока не боятся…» — Война объявлена, военные силы противника могут выдвинуться в любую минуту; они уже подтянулись к границе, а вчера бомбили наш город… Сами понимаете, линия фронта будет, как живая, меняться каждый час… А мы… мы должны, не взирая ни на что, выполнить свою задачу. И быть готовыми к бою…

А теперь непосредственно к делу!

До рудника три дня пути, чуть-чуть больше… Нам предстоит преодолеть реку, пересечь магистраль, связывающую наш и сионийский города… Путь сложный! Ваша задача — выполнять мои приказы и делать только то, что я скажу! Никаких остановок без разрешения, никаких перекуров, на ходу не курить тоже! Только с моего разрешения! Быстрота, маневренность и предельная осторожность… И чтобы я не слышал ни разговоров, ни воплей… И никакой пальбы, пока я не скажу, пока у вас не будет чёткого и ясного приказа! Патроны у вас боевые… А пока — всё! — он даже сам вздохнул с облегчением: наконец-то рассказал им всё, что важно для них знать и даже, вроде бы, правдоподобно. Остальные мелочи утрясутся по дороге. — Вопросы есть?

— А в туалет тоже только с вашего разрешения, господин капитан? — подал голос Алмаар. В этом вопросе улавливалась скрытая издёвка, но взгляд солдата и само лицо были такими простодушными и честными до наивности, что это не рассердило Дюпрейна.

— Да, боец Алмаар, в туалет тоже только с моего разрешения! — ответил с улыбкой. — Ещё вопросы есть? — теперь все промолчали, и тогда Дюпрейн добавил сам, уже от себя, чтоб хоть как-то снять эту официальную натянутость: — Моё имя — Дюпрейн! Капитан… Служил в войсках специального назначения… Про вас я уже кое-что знаю, надеюсь: не разочаруете… А теперь «вольно» — и за мной!

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Джейк шёл замыкающим, легко держал темп, заданный Дюпрейном. Быстрый шаг, ходкий и размеренный, покрывал расстояние. Сначала они шли вдоль полигона, потом по краю болота, мимо зарослей камыша. Именно здесь они и встретили восход солнца. Саяна! Розовый шар над кромкой леса обещал жаркий день. Они все ждали солнца и этой жары как единственной возможности избавиться от комаров и мошек, жрущих нещадно открытые руки, лицо и шею. Хорошо ещё, что от всей этой дряни опухолей нет, а то они б за час сами себя не узнали.

Потом вошли в лес, ещё редкий после лесозаготовок. Только-только подрост поднялся в два человеческих роста. Тонкие шершавые деревья, руками, одними пальцами, можно обхватить. Это даже не пальмы, какие Джейк видел в городе, вообще что-то необычное. Вместо листьев тонкие зелёные жгуты, жёсткие и очень гибкие, свисающие с макушек почти до самой земли. Как воздушные корни! Но это были не корни, а плодонесущие вегетативные побеги, по всей длине усыпанные пахучими синими цветами, и здесь же, среди этих цветов, ярко-красные аппетитные на вид круглые горошины плодов. Они тихо брякали, как погремушки, когда приходилось отводить эти побеги, расчищая себе путь. Хрустели, лопаясь под ногами, а из земли поднимались новые ещё хрупкие и ломкие растения. Непрерывный процесс! И удивительная, поразительная живучесть, жажда оставить после себя потомство. Какой невиданный и от этого немного жуткий мир!!!

Всё удивляло Джейка: и деревья на пути, и странные лианы, как живые, ползли по земле, и огромное количество ярких, очень ярких, голосистых птиц. Разные, большие и маленькие, были даже крошечные, с фалангу большого пальца. Эти крутись перед лицом, на одном месте, как настырные мухи, но от них было жалко отмахиваться. Всё это пело, голосило, орало, щёлкало, летало. Какой-то кошмар!

Впереди шёл Кордуэлл. Всё разнообразие невиданных форм жизни, так поражающих Джейка, этого парня не трогало совершенно. Он отгребал зелень в сторону, на птиц даже внимания не обращал. Джейка это немного удивляло, хотя он мог найти объяснение такому пренебрежению. Этот Кордуэлл, по всей видимости, как и многие в его бригаде, и как Крис Нэру, жил на ферме, в джунглях, и за свою жизнь и не такое видел. Думая об этом, Джейк невольно поражался своей серости. Он прожил всю свою жизнь на Ниобе, в Ниобате, хорошо знал все условия городской жизни, легко ориентировался в планировке высотных домов, городских кварталов и районов столицы, но при этом даже отражения, жалкого осколка всей дикой природы Гриффита не видел. Что значат те парки и скверы в сравнении со всем этим богатством?!!

Это зелёное и живое великолепие радовало глаз, поражало восприятие, заставляло понимать, как коротка и незаметна человеческая жизнь, его мелкая суета в сравнении со всеми вечными, незыблемыми законами природы, установленными Создателем раз и навсегда.

Ещё больше Джейк был поражён, когда они вошли в нетронутый лесорубами лес. Вот это джунгли так джунгли! Жизнь кипела на каждом ярусе, от земли и до самых макушек деревьев. И везде птицы! Кучи разных насекомых: бабочек, пауков, жуков, муравьёв и прочей мелочи. Шагу нельзя сделать, чтобы кто-нибудь не выскочил прямо из-под ног с шелестом, с треском, а то и с криком.

Плотная зелень над головой полностью закрывала солнце, только иногда сквозь листья пробивались тонкие подвижные лучи. В такой момент особенно хорошо было видно, как мошка кучами кружится в воздухе, как какие-то хрупкие вьюнки, оплетая стволы, поднимаются вверх, поближе к солнцу, к свету, подставляя листья и белые кремовые цветы с длинными тычинками. Пыльца осыпалась прямо на одежду, паутина липла к рукам. Всё это приходилось сгребать и стряхивать с себя на ходу. Для каждого шага нужно было выбирать место, для того, чтобы пройти вперёд — убирать с пути лианы, ветки, листья. Хорошо идти последним! Хоть не так мокро, вся роса с листьев и цветов уже сбита первыми.

Времени было уже далеко за полдень, когда Дюпрейн наконец-то объявил привал. Они собрались у поваленного замшелого дерева, курили с разрешения капитана и отдыхали, кто как мог. Дюпрейн, казалось, и не устал совсем, отдышался быстро, попил немного из фляжки и взялся за карту. Маленькая, портативная, специальная походная модель, она легко умещалась в раскрытой ладони, даже поставленная вертикально. Чёрная плоская пластинка. Микрокомпьютер управлялся мысленно, нужно было знать только код доступа. Картинки сменялись беззвучно, что тоже было важно в подобной операции. Джейк сидел рядом с капитаном и украдкой мог наблюдать со своего места за действиями Дюпрейна. Сначала на экране появилась картинка с красной ниточкой маршрута на ярко-зелёном поле джунглей. Вот она, и река. Синяя лента. И дорога. Красная ниточка пересекала эти преграды в лучшем, самом удобном месте. Да, план составлен на совесть и знающим человеком! Джейк понял это сразу, при первом же взгляде на экран, и основательность, с которой подошли в подготовке похода, ему понравилась.

Оглядевшись по сторонам, капитан ввёл координаты своего местонахождения и сразу же дал увеличение отдельного участка пути. Раз! Новая картинка и мерцающая искорка в том месте, где был сделан привал. Неплохо! Особенно для такой местности. Через нехоженые джунгли!.. Джейк даже удивился про себя их скорости, а ведь думал, что они идут слишком медленно. Но капитан остался недоволен и не стал скрывать этого:

— Мало! Мало прошли… Не укладываемся, бойцы, в отведённые сроки! Поторопиться придётся сейчас… Поторопиться!

— Дальше дорога лучше не станет! — отозвался Кордуэлл, протирая рукавом автомат от росы. Он, видимо, и вправду лучше всех в их команде ориентировался в лесу. Лучше всех, после капитана Дюпрейна.

— Ничего, втянетесь! — капитан со щелчком сложил карту, спрятал её в кармашек на груди, закрыл его, а потом глянул на часы на левом запястье. — У кого из вас ещё есть часы?

— У всех! — ответил за всю группу Моретти. Алмаар, сидел прямо на земле, прислонясь спиной к дереву, росшему чуть в стороне, при этих словах посмотрел на свои часы, подышал на них, протёр рукавом с удивительной заботливостью, а потом незаметно для остальных хитро подмигнул Джейку.

— У меня нет, господин капитан! — сказал тот, глянув на капитана исподлобья.

— Будешь, значит, держаться рядом со мной, боец Тайлер! — сказал Дюпрейн, вставая. — Ну, всё, отдохнули! Пора в путь…

— А обед? — удивился Кордуэлл. Они даже не шевельнулись, оттягивая неприятный момент. А вдруг капитан ещё передумает? Весь день ведь на ногах, на одной воде!

— Обед?! — Дюпрейн вскинул брови, улыбнулся насмешливо. — Придётся потерпеть, ребята! До ужина потерпеть. Мы много времени с утра потеряли, нагонять нужно…

— Вообще без еды? — Алмаар недовольно хмыкнул.

— Быстро, рядовые! — прикрикнул командным тоном Дюпрейн. — Мои приказы обсуждению не подлежат!

Джейк поднялся первым: «Что ж, вперёд, так вперёд!» Поправил лямку рюкзака, — «Тяжёлый что-то, зараза!» — ремень автомата на правом плече. Другие тоже заворочались, нехотя, с ворчанием, ещё пока тихим, под нос.

— Быстрее!! Пошевелитесь сейчас — больше времени останется на ужин! — Дюпрейн не стал их дожидаться, обошёл дерево, скрылся за кустами, только высокие папоротники качнулись, отведённые его рукой.

— Вот чёрт! Даже в тюрьме кормили три раза в день! — зло выругался Алмаар, пнул носком ботинка трухлявую валежину, отшвырнул её в кусты со своего пути, чтоб не мешала.

— Тайлер идёт за мной! Алмаар — замыкает! — донёсся чуть приглушённый голос капитана. Вторя ему, прямо над головами крикнула птица. В этом крике Джейк уловил тревогу и испуг, явные, хорошо различимые чувства, удивительные для безмозглого существа, живущего на одних только инстинктах. Джейк поднял голову, пытаясь среди листвы разглядеть птицу, увидеть её поближе, «познакомиться», что ли! Кордуэлл, проходя, толкнул его плечом и проворчал недовольно:

— Что, шилоклювую синюшку ни разу не видел? Гнездо у неё там, вот и орёт, беспокоится…

…И снова мелькание зелени перед глазами, дробящиеся пятна света на листьях, на стволах. Всё яркое, живое, беспокойное, занятое вечными заботами: утолением голода и собственным потомством. Даже яркие цветы на пути, яркие птицы стали, в конце концов, раздражать зрение.

Всю жизнь Джейк учился замечать каждую мелочь, всё, что творилось вокруг: каждый звук, каждый шаг, каждый шорох, каждый взгляд, каждое слово. Всё, что могло нести нужную информацию, всё, что могло пригодиться Отделу. А здесь же? Голова кругом идёт, если пытаться запомнить всё, успеть за каждым живым существом. Такой объём информации не переварить за один раз!

Он устал, в конце концов, заставил себя отключиться, изменить собственным, выработанным годами привычкам и правилам. Хватит! Мозгу тоже надо отдыхать, дать ему переварить то, что уже есть, то, что уже известно и понятно. Джейк сосредоточился только на дороге. Вот он убирает эти громадные листья, со странными синими прожилками, чуть придерживает их левой рукой, а сам в это время делает шаг. Так! Чуть-чуть дальше, чтобы не наступить на лианы, не споткнуться среди такого переплетения корней и выростов. Теперь эти лианы с цветами и «погремушками». Вот эту лучше повесить на соседнюю ветку, чтобы не мешала остальным, тем, кто идёт следом. Осторожно! Проползло что-то живое, змея, вроде… Не наступить бы на такую живность в другой раз. Чёрт их знает, вдруг ядовитая… Так уж лучше не злить лишний раз…

Свихнуться можно, если мысленно контролировать каждое движение. Бред какой-то! А Дюпрейн ничего! Идёт себе, темпа не сбавляет, в трёх метрах впереди. Будто сам не весь день на ногах, и тоже, как все, без обеда. Ничего! Не думай, что не справлюсь!.. И не в таких передрягах бывали! Ведь не отстаю же я! Не отстаю! Так и держу эти три чёртовых метра, как приказал!

Спина капитана и рюкзак маячили впереди, еле различимые среди зелени. Не даром ведь маскировочная форма. Ноги сами выбирали лучшее место для шага, тело, словно, само знало, как действовать в подобной обстановке. Знало, как идти, чтобы держать заданный темп движения. Знало, чего опасаться на том или ином участке пути, знало, какие растения можно брать голыми руками, а какие лучше обойти стороной. Это всё, наверное, подготовка. Хотя Джейк и знал наверняка: в таких джунглях он впервые в жизни. Он никогда не видел эту дикую и буйную природу, довольно опасную, если попадёшь в неё без знаний и опыта. Но у него-то нет ни того, ни другого! Тогда откуда знаешь, например, что вот эти вот листья, такие красивые, в жёлтую крапинку, жгутся, как крошечные муравьи при малейшем прикосновении? А вот эти цветы — крошечные, с ноготок, белые с розовыми прожилками — лучше не нюхать? Они хоть и пахнут приятно и нежно, но после голова будет кружиться, а перед глазами всё поплывёт… Откуда эти знания в тебе? Откуда эта память? Да и вообще, как понимать эту агрессивность в растениях? Неужели здесь столько врагов, что нужно колоть, травить, жалить любого?

Всё! Лучше ни о чём не думать! Ни на что не обращать внимания и не искать никаких объяснений! Не задавать вопросов! Лучший способ — думать о чём-нибудь отвлечённом, вполне понятном и объяснимом. Например, о цели всего этого путешествия. О руднике! Рудник в истоках Чайны! Уж не про него ли решали тогда на Совете? Ведь про него же! Про него! Других здесь нет. Чайна одна, исток у неё тоже один.

Кто бы мог подумать? Знал ли сам, мог ли хоть в мыслях представить, что окажешься здесь, что пойдёшь защищать сам, своими же руками, этот проклятый рудник?! Понятия ведь не имел, что такое Чайна! И что такое Гриффит? Что он из себя на самом деле представляет? Вот уж действительно — пути Господни неисповедимы!

Вот и сейчас тоже! Идём туда, на этот рудник. А если его захватят к нашему приходу сионийцы эти? Что мы впятером сделать сможем? Да ничего! Хотя, сначала дойти нужно! А по пути всякое случиться может. Лучше уж не загадывать дальше, чем на один день.

Вот и Барклиф сегодня утром — как давно это было! — запугивал всё, говорил что-то непонятное. Почему Эши счастливчик в сравнении со мной? Тоже мне — счастливчик! Он в лазарете лежит, а я здесь… Даже из карцера вытащили — и сюда! В эту неухоженную теплицу! Уж лучше в десять таких теплиц и не на три дня, а на месяц, чем в лазарете валяться после ранения. Не дай Бог такую судьбу!!!

И вообще Барклиф этот!.. Это ж надо, судьба свела! Тоже ведь гвардейцем чуть не стал… Вот она, судьба, будь она не ладна!

Хотя, прав этот Барклиф! Прав, как никогда и как никто другой… Машина я!!! Безмозглый автомат! Он это сразу увидел, а до меня только сейчас с трудом доходит… Ведь жил же сколько, а для чего? Безмолвная тень Его Величества! Безмолвный слушатель и накопитель!

В памяти помимо воли всплыл эпизод из гвардейской жизни. Малоприятный, конечно, эпизод. Не любил его Джейк вспоминать, но и забыть не мог, как ни старался! Наоборот, помнил всё до мельчайших подробностей.

…Его только-только после второго курса Гвардии перевели в Особый Элитный отряд и почти сразу же, меньше, чем через месяц, первое задание. Бал в Императорском Дворце! Его Величество своей личной подписью приглашал гостей в свой Дворец. Получить такое приглашение — мечта каждого гражданина Империи! И приглашались, конечно же, не простые люди, а самый цвет, верхушка, богема! Все те, кто имел хоть какую-то власть, хоть какую-то силу, популярность, влияние на народ. Миллионеры, крупные монополисты, фабриканты, известные политики, артисты, поэты, художники, даже учёные и ещё многие-многие из подобных им, кто хоть чем-то выделялся в своей области.

На такой вечеринке запросто можно было перекинуться парой слов с самым высокооплачиваемым ведущим на всех 26 каналах телевидения, с Миком Аруэтти. Поговорить о новинках в области кораблестроения с самим Самуилом Арштейном. Выпить за одним столиком с самой красивой актрисой за последние пять лет, если верить опросам, с Самантой Лесье!.. От такого количества важных особ у любого могла бы поехать крыша. Шокировало это и Джейка. Первые полтора часа он, как тень, тихий и бледный, переходил от одного столика до другого, шатался из угла в угол, создавая видимость увлечённого происходящим начинающего дельца, впервые появившегося на вечеринке подобного уровня. Таких, как он, из Элитного Отряда, было ещё шесть человек. Все в дорогих костюмах с иголочки, шик и блеск! Не считая ещё двоих телохранителей в форме Гвардии — бархат и серебро, — эти двое следовали за Императором неотступно. Такой почести — быть при Императоре весь вечер — удостаивались самые лучшие старшекурсники, уже проявившие себя на подобных заданиях.

Те шестеро, как и Джейк, были здесь не случайно. По плану они не знали друг друга, но вместе делали одно общее дело: собирали информацию, необходимую Отделу. Беседы с гостями, общие интересы, осторожные вопросы, незаметно подслушанные намёки, высказывания, суждения и оценки, особенно если они обращались в адрес державного лица. Им нужно было уметь поддержать любой разговор, любую беседу, уметь высказать своё мнение и оценку по какому-нибудь новому произведению, будь то картина известного художника, фильм, новая книга или сборник стихов, научное открытие или изобретение, а то и политический скандал. Всё что угодно! А кроме всего этого, они должны были уметь чисто психологически вызвать собеседника на откровенный разговор, заставить его поделиться своими сокровенными мыслями, новыми планами или идеями.

Императору было важно знать, о чём думают Его граждане, какими мыслями заняты их головы, как они относятся к верховной власти. А Его гвардейцы на таких балах ненавязчиво и очень осторожно утоляли любопытство Его Величества. Это и была основная задача Элитного Отряда.

…Свет в зале погасили, осталась только люстра под купольным потоком и канделябры со свечами. С настоящими свечами! Играл настоящий оркестр! Император Рихард любил всё настоящее, классическое! И музыку слушали только вживую… Играли вальс. «Шопен» — отметил мысленно, уже по привычке Джейк, по той привитой в Академии привычке фиксировать и подмечать каждую мелочь. Он стоял в тени, у колонны, стараясь быть незаметным, следил за происходящим со стороны. Одна рука в кармане брюк, в другой — бокал с безалкогольным коктейлем. Люди у стен, в основном небольшие компании знакомых, разговаривали, шутили, смеялись. По идее, он тоже должен был затесаться в такую компанию, тоже должен был шутить и смеяться со всеми. И слушать… СЛУШАТЬ, подмечая каждое слово… Но не хотелось!.. Одному было легче и проще, и как-то привычнее… Джейк с детства был более склонен к одиночеству. Нет, он не скучал среди друзей, и они никогда не были против его компании. Просто так получалось… Когда ребята в любую свободную минуту убегали в спортзал, Джейк шёл в библиотеку, в архив. Эта тишина и покой были ему ближе… Над ним одно время пытались шутить по этому поводу, говорили и преподаватели, что программу со своим увлечением он не потянет, но все замолчали, когда Джейк первым и с первой же попытки сдал все нормативы, он чуть ли не лучше всех разбирался и в устройстве двигателя классического самолёта «Проэкс», управлял им на «отлично», даже инструктор удивлялся. Откуда им было знать, что Джейк с пяти лет возился рядом с отцом, пилотом первого класса, он, как и Виктор Тайлер, нутром чувствовал технику и управлялся с ней, как с живой!

Да и остальное давалось ему легко, почти без напряжения. Он, видимо, и вправду, как говорила мать: способнее любого человека. Она всегда заявляла об этом уверенным тоном, не скрывала гордости в голосе и во взгляде. Они оба — и отец, и мать — гордились им, хоть и не говорили об этом, Джейк просто сам видел…

— Вы, как мне кажется, скучаете, — голос не вопрошающий, утверждающий скорее, не ждал ответа, но отвлёк от размышлений. Джейк обернулся с невольной улыбкой. Девушка, невысокая, ему по плечо, да ещё и на каблуках! Хрупкая фигурка в вечернем платье. Разрез от каблуков и много выше колена, открытые плечи. Светлые волосы, собранные на голове в сложную причёску, и только одна прядь, завитая и почти белая, опускалась вниз до нижней челюсти. В лицо девушке глянул лишь мельком: неприлично как-то пристально разглядывать человека при первой же встрече.

— Да нет, что вы? — Джейк рассмеялся, не смог, правда, при этом скрыть своего смущения. Именно это и понравилось незнакомке ещё больше. — Разве можно скучать, когда вокруг столько прекрасных дам?! И вы лучшая из них, мисс!..

— Вы танцуете? — спросила она, явно польщенная этим далеко не лучшим комплиментом Джейка. — Объявили «белый танец»… А вы здесь, в стороне от общества, забытый всеми… Разве так можно?

— Белый танец! — Джейк снова улыбнулся. «Танец! Вальс! Я не танцевал уже больше месяца! Опозорюсь ведь…» — мысли понесись галопом, от волнения дыхание перехватило. Его первый раз в жизни приглашала на танец девушка… Да ещё в такой обстановке! А она не стала дожидаться его согласия, подхватила под руку, потянула за собой.

— Пойдёмте! Пойдёмте же!

Он только и успел на ходу поставить бокал на поднос, проносимый официантом. Какие-то пары — немного, всего несколько — уже кружись под музыку в самом центре зала. Девушка остановилась, повернулась к Джейку лицом, положила руку ему на плечо, чуть склонила голову с лукавой и милой улыбкой. Двигалась она очень легко и музыку хорошо чувствовала, ступала совершенно беззвучно, только шёлк приятно шуршал.

— Вы хорошо танцуете, мисс! — невольно похвалил Джейк. Сам же он с трудом справлялся с внутренним напряжением, с этой проклятой одеревенелостью. О себе такого он сказать никак не мог, но незнакомка ответила с улыбкой:

— Спасибо! Вы тоже кавалер не хуже…

И ещё ниже склонила голову к его плечу, даже чуть глаза прикрыла, полностью ему доверяясь. Их в Академии учили танцам, и сейчас Джейк двигался скорее автоматически, а сам думал с ужасом: «Только бы не сбиться с такта… на ногу не наступить… не споткнуться!..» Так они и плыли по залу в полумраке, мимо других пар. Джейк спиной и затылком чувствовал на себе взгляды тех, кто стоял у колонн и у столиков. Это тоже немного пугало и нервировало. В первый раз — и столько глаз вокруг!

— Вы, наверно, здесь впервые? — спросила вдруг незнакомка, лицо её было совсем близко. Он чувствовал её дыхание на своей щеке и приятный еле уловимый аромат шоколадного коктейля, который она, видимо, пила совсем недавно.

— Почему? — вырвалось у Джейка против воли. Он смотрел ей прямо в глаза, зелёные с огромными глубокими зрачками, в которых плясали огоньки свеч. Эти глаза под тёмными бровями были самыми красивыми на её почти невыразительном лице. Вполне обычная девушка с обычным лицом. Чуть скуластенькая, но с красивым изгибом губ и с мягким подбородком, чуть выступающим вперёд. Он бы, наверное, и не обратил на неё внимания, столкнись они на улице. Видимо, поэтому и не мог никак вспомнить сейчас её имени, а ведь они задолго перед балом знакомились с биографией каждого гостя, должны были помнить всех по именам и фамилиям, знать положение в обществе, основные увлечения и интересы, — всё, что могло пригодиться при знакомстве. Но сейчас Джейк с трудом ворошил память, мучился от своей забывчивости, но не помнил даже имени этой девушки.

— Я чувствую, как вы нервничаете! — она улыбнулась тепло, показала ровные белые зубки. На её щеках Джейк неожиданно заметил ямочки, разом придавшие лицу незнакомки какую-то детскую робость. Она была красива! Даже очень! Нужно было только уметь увидеть эту красоту! — В первый раз всегда так!.. Я помню, весь первый свой вечер просидела за столиком… За отца аж стыдно стало… Как маленькая дурочка! — девушка снова рассмеялась, чуть дёрнула плечиком, откинула голову назад, качнув тяжёлыми изумрудными серьгами. Эти камни особенно хорошо подчёркивали цвет её глаз, а ещё зелёные блёстки на завитой прядке у виска вторили и серьгам, и глазам. — Значит, вы ещё никого здесь не знаете, — продолжала незнакомка. — Меня зовут Урсула… Мой отец — Вильям Тилльштоф. Слышали когда-нибудь эту фамилию?

Ещё бы! Теперь Джейк вспомнил всё! Даже то, как выглядит этот Вильям Тилльштоф! Этот человек принадлежал к семье, вот уже несколько поколений занимающейся разработкой и конструированием новых самолётов. Он руководил целой корпорацией, целой сетью предприятий, и имел своё Конструкторское Бюро. Он сам — этот Тилльштоф — конструировал двигатели для самолётов нового поколения. Они, в концерне, делали не только самолёты для гражданской авиации, они занимались и военной техникой, и даже космическими кораблями различного типа, вплоть до челноков и аварийных капсул.

Вильям Тилльштоф много значил для Империи, многое её дал, работал, чуть ли не на износ. Он в ходе своих исследований общался с Сионой. Сионийцы — непревзойдённые мастера в области техники высокого уровня! Ведь не только преступников в своё время высылали на Сиону, много было и специалистов, вызвавших опасения у Императора Густава своими суждениями.

Сейчас подобные опасения вызывала и персона в лице Тилльштофа… Неизвестно откуда появившийся слух о том, что этот важный человек хочет покинуть Ниобу, встревожил Императора не на шутку. Если такой специалист перейдёт к сионийцам, военная и космическая технологии далеко откатятся назад, лет на пятьдесят — не меньше! Многое бы отдали «спецы» из Отдела, чтобы узнать, чем занята в последнее время голова Тилльштофа. Что он делает? Чем занимается? О чём думает, и правы ли эти слухи? Он был влиятельным и очень умным человеком, может, поэтому Император и хотел знать наперёд каждый его шаг. Суметь опередить и нанести удар первым — такому правилу следовала вся тактика Его Величества.

Конечно, даже Император не мог запретить ему уехать из Ниобаты хоть куда, даже на Сиону, но существовали способы лишить Тилльштофа выездной визы. Обвинение в измене или неблагонадёжности — и такой человек лишается всех прав и переходит под личный досмотр самого Императора. Потом уже Ему самому решать, что делать с отступником.

Вот сейчас они-то всем Отделом и копали компромат на этого злополучного Тилльштофа, потому что таков был приказ Императора. Всего этого Джейк не знал, он не был в курсе таких подробностей, но именно ему выпал шанс так близко подобраться к этой знаменитой семье, пусть даже пока к отдельному её представителю, дочери Вильяма — Урсуле Тилльштоф.

— Вы всё время так задумчивы! Наверное, я навеваю на вас скуку? — девушка сконфузилась, недовольно поджала губы. Её обнажённая рука, лежащая на плече, стала вдруг тяжёлой. Или просто только сейчас Джейк почувствовал её вес? Нет! Просто Урсула неожиданно отдалилась, стала отчуждённой и немножечко злой. Наверное, обиделась на своего кавалера за его молчание.

— Нет! Что вы?! Как можно? — Джейк улыбнулся, так приятно, как только умел, чтобы вернуть былую доверительность в отношениях с девушкой. Какая, к чёрту, работа?! Какой Отдел? Она нравилась ему!!! С ней хотелось общаться, познакомиться поближе… Просто в голове всё время крутись напутственные слова полковника Дарлинга: «Вы должны постараться как можно больше узнать об этом конструкторе… Посадить его на наш крючок, да ещё и так, чтобы он сам этого не заметил…» Какой идиотизм!!! Зачем это нужно?! Неужели подслушивание и подглядывание станет теперь моей главной обязанностью?! А как же все те идеалы, все те высокие идеи, ради которых он, собственно, и пошёл в Академию? В Гвардию! В Личную Императорскую Гвардию! Ведь он собирался защищать Его Величество от врагов, быть его телохранителем, личным пилотом во время перелётов, но никак не «слухачом»!

— Тогда давайте поговорим о вас! — предложила неожиданно Урсула, сверкнув потеплевшими газами. — Ведь обо мне вы уже кое-что знаете, а я… я даже имени вашего не знаю!

— Джейк Тайлер! — Джейк представился и чуть склонил голову с напускной торжественностью. — Я проездом в Ниобате…

— А профессия? Где вы работаете, Джейк? — перебила его девушка нетерпеливо. Она снова стала прежней, весёлой, общительной и какой-то простой.

— Я?! — Джейк на мгновение задумался.

— Подождите! Я сама угадаю! — она его перебила, не дала солгать, лишила его возможности рассказать ту легенду о себе, которую он вызубрил перед балом. — Вы военный! — при этих словах у Джейка похолодело на сердце. Внимательная девушка! Слов нет, какая внимательная! — Вы как-то связаны с армией, — я это сразу поняла! — Джейк даже рта не успел раскрыть, но по его лицу Урсула поняла: «Угадала!», и глаза её теперь чуть ли не лучились от счастья. — Хоть вы и не в форме, я поняла это по вашему виду! Такая осанка и такой взгляд, как у вас, Джейк, могут быть только у военного! — она говорила сама без умолку, а Джейку оставалось лишь согласно кивать головой в ответ и улыбаться. — Вы, наверное, из тех офицеров, что принимают участие в параде на ежегодных смотрах…

— Нет! Я пилот, лётчик! — вставил он, и тут уже ему не нужно было ничего придумывать. Авиашкол много в Империи, много в провинциальных городах, не только в самой Ниобате. Этим можно было объяснить и то, что он попал сюда, на бал, впервые. Да и его причастность к полётам не была сказкой, ведь в Академии они все получали такую специальность.

— Лётчик! — Урсула радостно засмеялась. Вальс давно кончился, оркестр играл новую мелодию, а они, словно и не замечали этого, говорили, глядя друг другу в глаза, и смеялись над своими же словами. Со стороны посмотреть, — обычная парочка молодых людей, легкомысленных, но это простительно для их возраста; возможно, влюблённых или очень давно знакомых, судя по лёгкости в общении.

— Вы — лётчик?!! — в её голосе звучало недоверие, а в глазах — весёлые искорки, — Я хочу, чтобы этой ночью вы покатали меня над городом в аэрокаре. Вы же не откажете мне, правда?

— Но у меня нет своего аэрокара… — слабо возразил Джейк. — Вот если бы у меня был мой «Проэкс»…

— Вы обратились к нужному человеку, Джейк! — Урсула заговорщицки подмигнула. Им обоим начала нравиться эта игра. — У моего отца столько техники! У нас на крыше дома свой аэродром… Мы держим связь со всеми предприятиями концерна! А за городом — целый полигон! Там почти каждый день испытания идут… — она рассказывала и увлекалась всё больше. Об отце и его работе говорила с гордостью и с обожанием. Как она хотела и с ним поделиться своими чувствами! Тем более, с лётчиком! Он сразу поймёт её: ему это близко. — Мой отец управляет целым концерном, а я — представляете?! — даже не умею управляться с «Ангравом»! На них ведь даже школьники летают! А я? Я, как назло, высоты боюсь!.. До тошноты, до одури… — её рука в ладони Джейка стиснула пальцы до боли с удивительной для девушки силой, но Джейк словно и не замечал этого. Он только чувствовал страх в этом пожатии, настоящий животный ужас!

— А как же тогда наша экскурсия над городом? — спросил он сочувственно, пытаясь улыбкой ободрить её, предлагая снова вернуться к тому шутливому разговору, никого ни к чему не обязывающему. Но Урсула, наоборот, заговорила вдруг о том, что, по всей видимости, было спрятано глубоко внутри, о том, что её угнетало и вызывало такие же неприятные чувства, как и мысль о полёте:

— Вы знаете, Джейк, мой отец решил покинуть столицу, и саму Ниобу — тоже! Он ждёт официального приглашения от Совета… Демократического Совета Сионы… Со дня на день ждёт. Я так боюсь всего этого!.. Уезжать боюсь… Да ещё на новую, на чужую планету… Нет! Я не боюсь сионийцев! Всё то, что про них говорят, — ерунда! Я сама встречалась с некоторыми, когда к отцу приезжали гости, друзья по работе… Но эта неизвестность!.. Я боюсь заглядывать больше, чем на один день. Ведь отец такой человек, он легко может всё бросить и уехать хоть завтра, а я… Мне тяжело даже думать о переезде. И Ниобату жалко оставлять… Я хочу её запомнить такой красивой, какой она бывает только ночью!.. Я всё-таки хочу, чтобы сегодня после вечеринки, вы, именно вы, Джейк, покатали меня на аэрокаре! Ведь мы же можем так больше никогда и не встретиться…

— Я полностью в вашем распоряжении, мисс, — прошепталДжейк, не скрывая своего потрясения. Они только-только познакомились, а эта девушка уже доверяет ему свою душу, свои самые сокровенные мысли, свои страхи. Она словно просила поддержки, искала защиты, понимания, полного доверия, но мог ли он хоть чем-то ей помочь? Если только словом, словом утешения?

— Это всё из-за этого запрета! — продолжила Урсула, глядя на Джейка ничего не видящими глазами. Он нужен был ей как слушатель, как лицо, которому можно довериться целиком и полностью, не боясь последствий. — Министерство именем Императора наложило запрет на деятельность моего отца. Их просто пугает его связь с Сионой. Они во всём видят одну опасность, опасность со стороны сионийцев… И Император, Он совсем не хочет в этом разобраться! Эти, из Министерства, в запрете указали, что концерн использует запрещённые технологии, труд добровольцев при испытаниях без положенных обязательств и страховок… Но это же неправда!.. Всё это — неправда!.. Они просто хотят засудить его, лишить возможности работать… Загрести под свой контроль, подчинить себе… А Его Величество!?.. Он ничего не делает, чтобы изменить хоть что-то!.. Всю эту ложь! Все эти наветы! Ведь после Высокого Суда идти больше не к кому…

— Но ведь у нашего Императора столько дел, столько забот! — возразил Джейк, искренне веря в свои слова. — Он может и не знать всего этого… И занят Он очень…

— Он отказал моему отцу в аудиенции! — перебила его Урсула, сверкнув глазами, вырвала руку из руки Джейка, будто хотела этим подчеркнуть конец всем отношениям, конец знакомству, но потом вдруг прошептала устало. — Знаете, я хочу выпить чего-нибудь освежающего… И устала я что-то, сил нет больше…

Они подошли к ближайшему столику, возле него не было никого из гостей, но бокалы с напитками и лёгкими закусками стояли нетронутыми. Урсула схватила первый же коктейль, отпила почти половину, заметно нервничая и злясь на себя за собственную болтливость и несдержанность.

— Чушь всё это! — произнесла она вдруг и повернулась к Джейку лицом, гневно сверкая зелёными глазами. — Он прячется за свою занятость!.. Как трус!.. Они все боятся нового, не приемлют новых отношений между мирами. И Император такой же!.. Мы сотрудничать должны, помогать друг другу, а не искать в лице соседа своего единственного врага!.. Наш Император — закоснелый человек! Он мыслит так же, как и Его отец, как Густав! А Густав — это величайшая ошибка в истории нашей Империи! Грязное пятно на наших отношениях с Сионой! И от этой грязи мы не скоро отмоемся… Ещё не одно поколение сменится, пока умрут такие недалёкие люди, как те, что сидят в Министерстве, как те, что возглавляют нашу Империю…

Нет! Я совсем не против Императора Рихарда! Это умный человек, но он и вправду многое не видит и не знает… И что самое страшное — не желает знать!.. А потому и перемен нет!.. И не скоро они будут…

— Разрешите вашу даму!.. Вы позволите? — молодой человек, появившийся неожиданно для них обоих, подхватил Урсулу под руку, довольно бесцеремонно, как показалось Джейку, повёл её в центр зала.

— Извините, но… — он опомнился быстро, шагнул следом, но встретил уничтожающий взгляд, брошенный через плечо, и осёкся на полуслове. Это бы один из своих, один из Отряда… Денни Каффита! Четверокурсник, самый опытный из семёрки на этом вечере. Слышал ли он хоть что-нибудь? Ведь она говорила так громко! Так резко! И откуда он только взялся?! Тех слов хватит на пожизненную ссылку в провинцию, в самую глухую дыру… Только бы он ничего не слышал! Господи!

Они вальсировали под Штрауса, Каффита говорил что-то, низко склоняясь над девушкой, чуть не касался губами её волос и бледного лба, она рассеянно смотрела по сторонам, а Джейк стоял у столика и смотрел на них. Что-то шевелилось глубоко, под сердцем, но это была не ревность, это был — страх!..

…А потом, когда Джейк сдал краткий, очень сухой и немногословный рапорт, полковник Миссури из Отдела устроил ему допрос. С криком и запугиваниями. Денни Каффита кое-что всё же услышал, дожил, кому положено, и Джейк со своим рапортом оказался, как между молотом и наковальней.

На него давили все! Сначала в Отделе, потом сами ребята из Отряда, а потом и полковник Дарлинг… Встречу с ним Джейк на всю жизнь запомнил…

— Ты что, влюбился в неё, да?! Отвечай, курсант! — полковник стоял, перегнувшись через стол, упираясь ладонями в столешницу, и кричал прямо Джейку в лицо, в его огромные, отрешённые и решительные до упрямства глаза. — Никаких чувств, понимаешь ты это?!! Ни-ка-ких!!! Забудь про все эмоции раз и навсегда! Ты должен забыть на время службы, что ты — человек!.. У тебя другая роль, курсант! Для чего тебя учили? К чему тебя готовили? Чтобы ты девчонкам мозги пудрил, да?!! У тебя какая работа?! Какая, я спрашиваю?!! — Дарлинг плюхнулся в кресло, схватил со стола лист с рапортом, — ЭТО — твоя работа?!! Это — идиотство!!! Отвечай, что ты должен был сделать?!! Что?

— Докладывать обо всём, что слышал и что видел, сэр! — ответил Джейк замирающим от ужаса голосом.

— Правильно! — полковник замолчал на мгновение. «Всё, наверное, больше кричать не будет…» Но это было только начало, Дарлинг лишь дух перевёл: — А ты что притащил, курсант?!! — листок полетел Джейку в лицо. — Что это?!! Это не рапорт, это отписка!!! Какого чёрта?!! Какого чёрта, я спрашиваю?!! Это не есть результат всей работы! Это есть тупое перечисление тех лиц, которым ты сказал «привет» и «до свидания»!! А у нас так не работают! Понятно, курсант Тайлер?!!

— Так точно, сэр! — Джейк беззвучно сглотнул.

— Если ты всё понял, иди и переписывай заново, как всё было на самом деле, — полковник прикрыл глаза ладонью, замолчал, вздохнул лишь устало.

Но Джейк не двинулся с места.

— Ты ещё здесь?! — Дарлинг отнял руки от лица, глянул на курсанта поверх переплетённых пальцев. — Как это понимать? Ты отказываешься выполнять мой приказ?!

— Господин полковник, я не могу! — прошептал Джейк с отчаянием. — Эта девушка… Урсула Тилльштоф…

— Только не надо начинать всё заново! — Дарлинг выставил перед собой раскрытые ладони, будто упёрся во что-то, рассмеялся негромко. Сейчас он уже почти успокоился, глаза ещё лишь искрились глухой яростью, так опасной для подчинённых. — Эту сказку уже все слышали! И я ей сыт по горло! — он ударил себя ребром ладони по шее. Снова начал злиться. — Эта твоя симпатия к той девчонке меня волнует меньше всего! И тебя она должна волновать не больше моего! Ты выполняешь работу! Делаешь одно общее дело! И поэтому никаких сантиментов я и слышать не желаю! Ясно?!!

— Но, господин полковник… — Джейк слабо возразил. — В нашей беседе не было ничего особо важного… Ничего, что может представлять интерес для Отдела…

— Я читал рапорт Каффиты! Не пытайся в моём лице найти себе поддержку! Хватит вечно ссылаться на меня… Моё дело — простые гвардейцы, а ты теперь подчиняешься другому ведомству. И будешь в первую очередь выполнять их приказы, а потом только — мои… И эта наша с тобой встреча — последняя попытка образумить тебя, курсант! Полковнику Миссури осталось подпись поставить, и тебя отправят на глубокий допрос… И после него в Элитном отряде тебе делать нечего… И в Гвардии ты будешь на самых последних ролях: чистить шлюзы ракет и убирать ангары… Подумай, пока не поздно! — Джейк молчал, но по его лицу Дарлинг сразу понял, как ломает сейчас этого парня. Страх за себя, за своё будущее и симпатия к дочери того конструктора. Что окажется сильнее?

— Слушай, Джейк, ведь ты же умный парень! — полковник снова поднялся, громко громыхнув креслом. — Ты один из лучших в своей группе. Думаешь, тебя зря взяли в Элитный отряд? А теперь из-за первой же встречной девчонки ты собираешься ломать свою карьеру? Это глупо! Она сама виновата, что болтала много и не к месту. Ей и её папаше это и расхлёбывать, а не тебе. Ты только доложи, куда следует, — и всё! — Дарлинг пренебрежительно хмыкнул, пожал плечами.

— Их сошлют, как неблагонадёжных… — сказал Джейк в ответ.

— А какое тебе до них дело? — снова взорвался полковник. — Жалость? Симпатия? Интерес? Забудь обо всём этом! Раз и навсегда! Я уже тебе об этом говорил! Забудь то, что ты живой человек, забудь на время службы в Элитном отряде. Самому же будет легче… Ты теперь не человек! И никому твои чувства не нужны… Ни специалистам из Отдела, ни Его Величеству!.. Ты теперь — фиксировщик информации! Классный пилот, телохранитель… Скорее, — живой бронежилет! И красивая яркая вывеска при Императоре… Всё!!! — Дарлинг махнул растопыренными пальцами перед лицом курсанта жестом, выражающим пустоту. — Остальное в тебе никого не интересует. Ни твоё мнение, ни твои чувства, ни твои интересы! Ни-че-го!!! Всё остальное — чушь собачья!.. Этим-то и отличается Гвардия от Элитного отряда! И как ты усвоишь это отличие, курсант, так и будешь служить дальше…

— А если я не хочу? — губы Джейка чуть дрогнули, а в глазах появился незнакомый полковнику огонёк упрямства и решительности. Непокорства даже! Таким курсант Тайлер никогда не был. Правильный, воспитанный мальчик, с выкидонами, конечно, — кто же без них?! — как и все мальчишки… Но это?!

— Я тебе уже раз десять объяснил, что тебя ждёт при отказе! При невыполнении задания! — Дарлинг почему-то даже не разозлился, хотя именно этого и ждал от него Джейк. — Я тебя понимаю лучше всех «спецов» из Отдела, потому что учил тебя с первого курса, Джейк. Тебе просто не повезло… Не в том, что ты морально выше других парней из Отряда или воспитание у тебя другое. Не в том дело! И меня в своё время корёжило при одной мысли о том, что мы выступаем в роли доносчиков. И другим ребятам тоже тяжело ко всему этому привыкнуть… Но у нас всегда было время, возможность медленно втянуться в этот процесс: что-то не рассказал, что-то скрыл или упустил по забывчивости, на что-то не обратил внимания, где-то что-то не заметил… Всякое бывало… Ведь и здесь главное — время и привычка!.. А тебе «повезло» в первый же раз нарваться на тех людей, чья судьба особенно волнует Императора и весь Отдел… И скрыть ты этого не сможешь, как ни старайся, — на столе Миссури уже лежит рапорт Каффиты…

Просто эта семья ДОЛЖНА БЫТЬ СОСЛАНА!!! И лишена всех прав! Это было решено ещё до тебя… А твой рапорт лишь возможность сделать это без лишнего шума и на законных основаниях… И эту перестановку сделают и без тебя — всё уже решено! Рано или поздно, но сделают… Единственный способ запретить этому Тилльштофу покинуть Ниобу — это обвинение в неблагонадёжности, а отсюда и запрет на всякий переезд без ведома Его Величества… Даже по территории сопредельных земель…

Твоё упрямство ничего не изменит… Лишь продлит процесс на несколько дней или… часов. Время здесь уже не так важно.

Просто, мой тебе совет, как от того, кто и сам служил в Отряде: спрячь подальше все свои чувства! Чем меньше эмоций, тем легче самому! Все эти «ах» и «ох»! Ты должен быть солдатом до мозга костей! Думать только о выполнении приказа!.. И тогда тебя уж точно оценят в Элитном отряде, и в Гвардии, и Император будет тобой доволен… Понятно?!

— Да, господин полковник!..

— Чем меньше ты человек перед лицом высшего по званию, тем лучше!.. Запомни этот совет, курсант! На всю жизнь!.. А теперь пойди и перепиши рапорт заново, так, как хочет видеть его полковник Миссури.

— Есть, сэр!

И Джейк написал и сдал этот проклятый рапорт в тот же день. И только через два месяца узнал, что семья Тилльштофов отдельным указом Его Величества выселена из столицы в самую дальнюю землю Империи, в Киркану. Весь концерн, все разработки и даже авторские права на изобретения были переданы в пользу государства.

Что-то неприятное и болезненное шевельнулось при этой новости в груди Джейка. Отчаяние или чувство вины? Он так и не разобрался в своих чувствах, подумал только: «Эмоции?!! К чёрту все эмоции! Они не для нас, не для гвардейцев!»

Вот только в памяти помимо воли часто, очень часто всплывал тот вечер и та девушка с зелёными газами, Урсула Тилльштоф и её слова: «Ведь мы же можем так больше и не встретиться никогда!..»

…Да, больше им точно никогда не встретиться!.. Да и смог бы Джейк при встрече посмотреть ей в глаза? Вряд ли!..

Сколько с той вечеринки времени прошло? Полгода — не больше! А Джейк понял и почувствовал на себе, хоть и не сразу: совет полковника Дарлинга во многом ему пригодился, но привыкать пришлось к новому взгляду на мир. Он только выполнял приказы, делал то, что делали все, не выказывая при этом совершенно никаких чувств, своего личного интереса. Так и вправду было проще и легче!

И сам не заметил, как превратился в автомат, почти полностью лишённый своих мыслей, своего соображения, своего мнения. Тогда только, после совещания на Фрейе, он впервые выказал хоть какую-то заинтересованность к происходящему, и даже Император об этом узнал, когда заговорил с ним, как с равным себе, а ведь никогда до этого — насколько Джейк помнил — Его Величество и словом не обмолвился ни с одним гвардейцем. Он воспринимал их, как продолжение своей тени, как нечто, само собой разумеющееся и обязательное для Его положения. Были же гвардейцы у Его отца, и у деда были! Они и у Императора Рихарда должны быть, раз так положено по традиции! А о чём они думают, чем живут — это разве так важно? Главное, чтобы работу свою выполняли чисто и аккуратно.

Кем был Джейк? Одним из них он и был! «Антураж!» — как отозвался на этот счёт лейтенант Барклиф. Они ведь и были антуражем, декорацией при Императоре! Красивые рослые мальчики с каменными лицами и пустыми глазами! Шик, блеск, красота! А по правде — показуха! Самая что ни на есть, настоящая показуха!

Почему же нужно было столкнуться с Барклифом, столько конфликтовать с ним для того, чтобы понять всю подноготную своей прежней жизни? Увидеть себя со стороны глазами этого лейтенанта! И кем увидеть? «Роботом-андроидом! Ходячим накопителем информации! Бесчувственной чуркой!» Как там он ещё о нас, гвардейцах, отзывался? И обо мне, в частности…

Как больно и тяжело было понимать всю правдивость этих слов, их состоятельность. И нелепость собственной жизни! Нелепость всего того, во что верил с детства, неотделимой частью чего сам хотел быть! Хотел быть — и стал!!! И во что превратился при этом? Ладно, там, в Гвардии, во Дворце, при Дворе, хорошо и легко быть человеком без чувств, но когда встретился с Мартой Маршалл здесь, на Гриффите, остался всё тем же, таким же холодным чурбаном! Таким, каким привык быть всегда! Вчера, сегодня, завтра!

А ведь любил её!.. Любил с детства! Письма писал ей даже чаще, чем матери! А при встрече хоть что-нибудь почувствовал? Хоть обиду или сожаление?!! Что там о ревности-то говорить?! Её и в помине не было…

«Ты всё потерял!» — это был суровый приговор, и вывод при мысли о прожитой жизни. Потерял! Да ведь ничего и не добился! Легче терять, когда ещё хоть что-то имеешь! А ты без своей Гвардии — ноль без палочки! Даже здесь, на Гриффите, это звание ничего не дало! Никак не пригодилось… Наоборот! Одни неприятности…

Джейк застонал сквозь стиснутые зубы, остановился, ничего перед собой не видя. Больно! Очень больно! Душа болит… Аж жить не хочется. Столько сил, столько лет, — и что же?! Всё попусту?! Как же тяжело понимать это именно сейчас, когда вокруг ни одного знакомого человека. Даже Криса рядом нет! Он бы, наверное, выслушал и всё понял. И поверил бы! Никто же в бригаде — даже он! — не знали про Гвардию, про то, что рядом с ними гвардеец! «Бывший гвардеец!» Чёртов Барклиф! Опять он…

— Эй, ты только в обморок не падай! — усмехнулся Кордуэлл, толкнув в спину рукой, возвращая в реальный мир. Джейк огляделся по сторонам, будто видел лес впервые, в замешательстве тряхнул головой, точно мысли пытался привести в порядок. «Всё! Хватит! Нужно жить одним днём! К чему эти нелепые терзания, когда ничего уже не изменишь?!..» Лиана с желтыми гигантскими цветами преграждала путь. И Джейк вдруг неожиданно разозлился на всю эту зелень, на всех этих птиц и бабочек, которым и дела до людей нет. Разозлился и сорвал эту лиану, оторвал и откинул в сторону. «К чёрту всю эту дрянь!» А тело вдруг заныло, словно почувствовало боль убитого растения. Джейк до этого раза не сломал ни одной ветки, и эта боль — неожиданная и совсем необъяснимая — удивила его и даже немного отвлекла от дурных мыслей.

А сзади уже сопел и фыркал Моретти, Алмаар тоже не отставал. Они давно шли вдвоём, о чём-то уже говорили, правда, редко, перекидываясь короткими фразами на ходу. Нужно идти! Догонять остальных, капитана и Кордуэлла! Джейк пошёл вперёд, даже шаг ускорил. Он хотел быть один, оторваться от замыкающих, но и Кордуэлла оставить впереди. Пусть идёт! И плевать на капитана с его приказом!

Они вышли на поляну уже в сумерках, когда идти дальше было уже нельзя, если, конечно, не хочешь сломать себе шею или запутаться в паутине невиданных растений. Именно здесь капитан и решил, видимо, сделать ночёвку. Он и Кордуэлл ждали остальных, когда Джейк вышел, они оба пили воду каждый из своей фляжки. Джейк привалился плечом к стволу дерева, закрыл глаза, отдыхая. Хотелось пить, но лень было шевелиться. Сейчас главное отдышаться. Он и устал-то больше от всех этих дурацких мыслей, беспокоивших его весь день, даже дорогу, вот, не запомнил. Как шёл?

— Где остальные? — хмуро спросил Дюпрейн. — Почему тянутся так долго?

Алмаар и Моретти, поддерживая друг друга, вывалились из полумрака, так же вдвоём повалились на землю, заворочались, отстёгивая фляжки; забулькала вода.

— С водой поэкономнее! — мрачно прикрикнул капитан. — До реки дойдём только завтра… И тянетесь почему так долго? Да ещё по двое и в обнимку?! Это что, прогулка по городу? Я сказал: расстояние между каждым — три метра! В пределах видимости! Это только первый день, а вы?!! Вы все пораспустились вконец! Никакой осторожности! Никакой дисциплины! Сионийцы нас тепленькими возьмут и сопротивления никто не окажет! Позор!

— Господин капитан, — позвал Алмаар. Дюпрейн повернулся в его сторону — вдруг извиниться попробует? — но тот спросил вдруг: — Курить можно?

— Нет!! — рявкнул Дюпрейн в ответ. «Что за тупоголовые дети?! Боже! Я им одно, а они — только и думают о еде и куреве! Какая, к чёрту, безопасность?! Какая осторожность с таким отношением к делу?»

Они обиженно засопели, замерли. Моретти даже пить перестал, так и замер с фляжкой у рта, лишь Тайлер, всё её стоявший у дерева, переступил с ноги на ногу, но беззвучно.

«Обиделись, значит! Обиделись!.. Детвора несчастная! — готов был закричать капитан, но он из своего личного опыта понимал: нельзя настраивать группу против себя. Они должны выполнять приказ, понимая его целесообразность, а не потому, что этого лично мне хочется. Осторожнее, друг! А то один из них этой же ночью тебе глотку попробует перерезать… Хотя нет! Среди них такой вряд ли найдётся. Поворчать, поныть, покричать… Пожалуйста! Но не более того! Ничего! Мне вас недолго терпеть… Справлюсь!»

— А почему, господин капитан? — опять Алмаар. Что за зловредный тип?! А ведь в личном деле про это ни слова не сказано, и лейтенант про него ничего вразумительного не сказал.

— Ни о каком отдыхе и речи быть не может, пока место для ночёвки не готово! — ответил Дюпрейн, тщательно подбирая каждое слово и стараясь не выказывать эмоций. Нет, он не рассердится больше! Не допустит возможности показать свою слабость, а им — позлорадствовать.

Капитан сам выбрал место, но не на поляне, а чуть в стороне, под высоким деревом. Ветки, оплетённые лианами, спускались почти до земли. Здесь была постоянная тень, потому и трава под деревом не росла, а земля оказалась сухой и рыхлой. Костра не разжигали: капитан запретил, только наломали гигантского папоротника, чтоб не спать на голой земле. Каждый приготовил себе место, и лишь после этого капитан дал разрешение на отдых и на ужин. Ужинали сухим пайком: небольшими питательными брикетами, похожими на прессованное печенье, но не хрустящее. Этот концентрат содержал все необходимые питательные вещества, и на нём можно было выдержать и не такой переход. Запивали какой-то белой и густой, похожей на сливки смесью из небольших пластиковых бутылочек. Тоже что-то питательное из новых изобретений, недавних, Джейк это видел впервые, да и остальные ребята — тоже.

После ужина все дружно закурили, защёлкали зажигалками. Сигаретный дым отпугивал комаров, и Джейк, сам не любивший дыма, даже немного обрадовался этому. Хоть посидеть спокойно!

— Тайлер, почему ты не куришь? На ходу всё выдул? — капитан, сам некурящий человек, повернулся к Джейку с неожиданным вопросом.

— Я? — Джейк даже растерялся немного, вздрогнул, словно очнулся от своих мыслей. — Я не курю, господин капитан!

Теперь уже они все четверо посмотрели на него. Кто с удивлением, кто с презрением. Дюпрейн же почувствовал в его лице своего сторонника. Получается, из пяти человек их двое некурящих. Это уже неплохо! Он даже симпатию к этому молчаливому парню почувствовал, но при том хорошо помнил слова лейтенанта Барклифа: «Бунтарь! Порядочная сволочь!» Хотя никак Тайлер не показал себя пока, чтобы подтвердить слова лейтенанта, но всё равно, лучше быть осторожнее. И главное — не сближаться с ними! Никаких бесед на личные темы, никаких личных разговоров. Ничего! Им умирать на руднике! А мне — жить! Чтобы меньше жалеть о них, пусть уж лучше тогда злятся на меня и обижаются. Тогда я и сам легче переживу выполнение этого задания…

Сумерки сгустились внезапно. Здесь, под деревом, вообще ничего не было видно, хоть глаза выколи. Гриффит не имел естественных спутников, поэтому ночи здесь были глухими и тёмными. Чёрными!

Птиц поубавилось, замолчали почти все, зато появились ночные, хищные. Такие летали беззвучно, их и не увидишь — очень уж осторожные. На нечто подобное натолкнулся Моретти, когда отошёл в кусты перед сном. Вспугнул своим появлением и напугался сам не меньше. Вернулся с белым лицом и с дрожью в голосе произнёс, повалившись на своё место:

— Знаете, я видел сейчас что-то жуткое. Вот такие глаза! — Марио сомкнул большой и указательный пальцы на обеих руках, показывая размеры глаз. — И светятся!.. Зелёные!.. Фу, как жутко! Ну и дрянь же!..

— Тебе повезло, что этот невиданный монстр питается дичью помельче тебя, дружище! — засмеялся Алмаар, похлопав Моретти по плечу.

— Это, наверно, чернозобый филин! — отозвался Кордуэлл, почти не различимый в темноте, лишь огонёчек сигареты тлел, последней сигареты перед сном. — Они очень крупные…

Дюпрейн, опять занятый картой, только коротко глянул в сторону своих солдат. Неяркий, зелёный свет от экрана немного высвечивал его лицо, подбородок и шею, остальное терялось в черноте. Джейк, уже закутавшийся в одеяло, полулежал, подложив под голову рюкзак, и смотрел на остальных. Со своего места он мог видеть каждого, даже не поворачивая головы. По левую руку — капитан, за ним, чуть впереди, — Кордуэлл, по правую — Алмаар и Моретти. Эти двое за день успели познакомиться поближе. Общаются легко, даже подшучивают друг над другом и над Кордуэллом иногда. Сам Джейк держался как-то в стороне, и они все чувствовали это отчуждение и без надобности старались не трогать. Лишь Алмаар, этот Янис Алмаар, иногда всё же пытался поддеть остреньким словом и смотрел при этом как-то странно, с усмешкой, словно было ему известно о Джейке больше, чем всем остальным, и это давало ему какую-то силу или даже власть. Интересный человек! Сейчас Джейк почему-то думал об этом Янисе, именно сейчас, перед сном, когда прежние мысли так набили оскомину, что и желание жить пропало…

Почему их судьба свела? Свела раз в городе, в первый же день! Точнее, в первую ночь… Как сильно эта встреча повлияла на жизнь Джейка, а ведь он смог вспомнить этого Алмаара только в воронке, во время обстрела. Вспомнить и пожелать его смерти! Чуть прикладом ведь не убил!.. А потом ещё и в карцере вместе оказались, хотя садят по-одному обычно… Совпадение, достойное того, чтоб его в справочник курьёзных случаев внесли, потому что дальше уж совсем необъяснимые вещи начались. В команду из четырёх человек для задания они оба попали. И это из всей части отбор шёл! И почему именно этот Алмаар натолкнулся на тебя тогда, после той драки? И залез к тебе в одну воронку? Почему мы как одной ниткой связаны? Зачем нас Провидение сводит? С какой целью?

— Мы не уложились сегодня в мой план, — отвлёк от странных вопросов капитан. — На пять с лишним километров не уложились… Очень плохой результат… Я ждал от вас большего. — Дюпрейн посмотрел на каждого из них, конечно, он не мог видеть в темноте их лица, а они — его, но и недовольный голос капитана бы куда как красноречив. — Мы должны были сегодня к ночи выйти в баитовые заросли, а мы до сих пор ещё здесь.

— А это, что, что-то меняет? — Алмаар и здесь был первым и не побоялся даже возразить капитану. — Ничего же с тем рудником не случится, если мы придём на несколько часов позже запланированного!

— Случится! Ещё как случится! — возмутившись, Дюпрейн аж привстал, и карта, уже сложенная и лежащая на коленях, упала на землю. Это отвлекло капитана. Он чертыхнулся, принялся искать пропажу, зашарил по своему месту, зашелестел увядшим папоротником. Но в полной темноте мог ориентироваться лишь наощупь. — Чёрт возьми! Куда она делась?!

Они уже все подползли на подмогу, принялись копаться, забыв о чуть не вспыхнувшей ссоре. Джейк присоединился последним, нашёл карту сразу. Это всё благодаря глазам с гриффитскими зрачками! Вот они где пригодились: в лесу, в темноте! Хоть за это гриффитам спасибо!

— Ну, слава Богу! — Дюпрейн обрадовался, спрятал карту в кармашек на груди и опустился на свою лежанку. Его ребята вернулись к себе, заворочались каждый на своём месте.

Джейк опять укрылся, даже глаза закрыл, но капитан заговорил снова:

— Подъём будет рано, в полпятого! Будем нагонять график, — кто-то из ребят вздохнул, не скрывая своих чувств, на что Дюпрейн добавил: — Дежурить сегодня будем по очереди. Через каждые три часа. Алмаар — первым!

— Дежурить?! Я?! — Янис вскинулся. — Почему сразу я?! Я тоже спать хочу!..

— Мои приказы, рядовой Алмаар, не обсуждаются! Я здесь главный! И как я скажу, так и будет! Всё! Остальные — отбой!

Чтоб не разговаривал слишком много, подумал Джейк с некоторым злорадством.

— А кто после меня следующим, господин капитан? — Алмаар сидел уже на своей лежанке с автоматом в руках. «Что-то быстро смирился и не протестует больше, — Джейк видел его достаточно хорошо в такой темноте, даже лицо. — Задумал что-то, гад! Непохоже на него это покорство…»

— Следующим? Кордуэлл будет следующим! — Дюпрейн тоже лёг.

Через минуту уже все спали, уставшие за день, Алмаар только сидел всё в той же позе, бессмысленно глядя в темноту прямо перед собой, и иногда моргал, прогоняя сон да вслушиваясь в ночь…

Джейк проснулся внезапно, как от удара! Но это просто Моретти зашевелился во сне. Проклятая чуткость! Не просыпаться же на каждый шорох?! Интересно, сколько времени прошло? По старой привычке глянул на руку, но потом вспомнил, прошептал сквозь зубы:

— Проклятье!

Ведь нету же часов! У Алмаара они сейчас! А эта чёртова привычка осталась! Хотя больше месяца прошло, а нет-нет, да и глянешь на часы, вернее, на пустое запястье.

Да, кстати, а как там наш дежурный? Если до сих пор этот Янис, значит, три часа её не прошло.

Но дежурного не было! Ни Яниса, ни Кордуэлла! Джейк приподнялся, сел, ещё раз огляделся. Никого! Потом прислушался. Птица какая-то встревоженно кричала. С тревогой, со страхом!.. Дневная птица! Такую Джейк вчера днём слышал. Всполошил её кто-то, разбудил…

«Да ведь он же смылся! Сбежал, сволочь!»

Джейк вскочил одним прыжком, рванул на птичий крик, даже автомат не взял. Бежал быстро, как по следу зверя, ни одна веточка под каблуком не хрустнула. И натолкнулся на Алмаара почти сразу, и десяти метров этот беглец не ушёл. Стоял под деревом, крутил головой, пытался дорогу вспомнить или направление пути разглядеть. Джейк схватил Яниса за плечи, рывком повернул к себе и первым заговорил:

— Ты, что, спятил?! Ты же далеко ночью всё равно не уйдёшь! Заблудишься только! Ночью в таком лесу…

— Отстань! Катись к чёрту! — он дёрнул плечами, попытался стряхнуть руки Джейка, упрямо и зло сверкнул глазами. — Не хочу я в эту армию! И даром она мне не нужна! И капитан этот упёртый!.. И ты!.. Зачем припёрся? Какое тебе дело? Иди и спи! Уходи! Уходи, я сказал!..

Дёрнулся сильнее, оттолкнул Джейка от себя, предупреждающе дёрнул затвор автомата, но водил дулом туда-сюда и глазами шарил. Темень страшная — в шаге ничего от себя не видно!

— Только шевельнись — и я тебя прикончу! На звук! На голос!

— Ты — идиот, Алмаар! — голос Джейка даже не дрогнул. — Капитан тебя всё равно так просто не отпустит… Хватится, даже если и утром, ночью ведь ты далеко не уйдёшь… Пристрелит он тебя! И будет прав! Ты же дурак, Янис!

— Какое твоё дело, гвардеец? Я сам себе хозяин! Куда хочу, туда иду! Что хочу, то и делаю!

— Ну и чёрт с тобой! — Джейк, отвернулся, сделав шаг или два, но Алмаар не выстрелил. — И вправду: какое мне дело?

Шёл он так же тихо, даже листья на пути не шелестели, и Янис вдруг ощутил страх оттого, что его бросили, оставили одного: «Ведь он меня одного оставил! Ушёл, сволочь! Ушёл!..

Ну и подумаешь!! Плевал я на вас всех!..»

…Ровный гул накатился с запада. Неожиданный звук, неожиданный для всего этого мира, малознакомого с человеком, с его проблемами, с его жизнью. И уж тем более с войной!.. Всё замерло, притихло под напором сильной, всё поглощающей волны. Даже ветер затих — ни один листик на деревьях не шелестел! И птицы затаились, хоть бы одна крикнула! Всё поглотил этот ровный размеренный гул, от которого веяло тревогой, опасностью, смертью, и чувствовали это не только люди, но и весь окружающий мир, мир животных и растений.

Самолёты! Опять сионийские самолёты!

Тяжёлые бомбардировщики класса «Виткуас»!

Джейк бросился вперёд, к поляне, где деревья росли не так густо, и где можно было увидеть небо. Выскочил на открытое место как раз вовремя. Самолёты пролетали над лесом низко, шли под прикрытием деревьев, затрудняя для ПВО возможность обнаружения. Хотя было ли оно, это ПВО, для защиты Чайна-Фло, Джейк не слышал.

Чёрная громадная тень закрыла собой звёзды, заслонила чернильное небо. У бомбардировщиков сигнальные огни не светились, но по звуку моторов и по силуэтам Джейк видел: не ошибся! Это «Виткуасы»! Опасная штука… Не дай Бог попасть под их бомбёжку. «Хорошо, что мама уже на Ниобе…» — он подумал о матери впервые за несколько дней, и это даже немного удивило его, ведь раньше дня не проходило, чтоб в голове не возникали одни и те же вопросы: как мама? Как она там одна? Вернулся ли уже отец из рейса?..

— Вот ведь сволочи! — с ненавистью прошептал Янис Алмаар. Он подошёл совсем незаметно и стоял теперь, тоже провожая самолёты глазами. — Город бомбить… Ночью… — в этих его словах чувствовалось сожаление, и как бы он ни выражался про Чайна-Фло, этот город оставался его родиной, его родным городом, который сейчас летят бомбить вражеские самолёты.

— И без прикрытия даже, без сопровождения! — отозвался Джейк. Он и виду не подал, ничем не напомнил о том, что привело его ночью в лес. Вернулся — и молодец! Главное, что сам это понял…

— Обнаглели! — громко сказал Дюпрейн. Он и другие ребята — все на ногах — стояли на другой стороне поляны. Бомбардировщики и их разбудили, подняли на ноги среди ночи. Эх, не получится теперь вернуться незаметно! Попробуй объясни капитану, что в лесу ночью делали?! Почему дежурный с поста ушёл? И вообще…

Гул моторов, догоняя самолёты, укатился следом на восток, к городу. Они же остались здесь, в лесу, далеко от своих, от ниобиан. Там, в городе, сейчас начнётся смертельный кошмар, ад и ужас, от которого никому не будет спасения. А они — здесь! И не поможешь ничем, и не предупредишь…

К месту ночёвки все вернулись молча. Опять закурили.

— Сволочи! — первым нарушил молчание Моретти.

— Должна сработать система оповещения, — сказал Дюпрейн, помолчав немного. Казалось, он хотел успокоить их всех, придать сил, вернуть надежду, но голос его дрогнул, и эта слабость разозлила его самого. — Затянули с подготовкой! — с раздражением продолжил капитан. — Сильно затянули! ПВО как такового нет совсем… Своей авиации тоже — нет! И армия — одна пехота! И те — сопляки несчастные! — Ясно было, кого он имеет в виду, но никто не обиделся. Не до обид сейчас, когда убивают своих, совсем беспомощных, сонных, а ты знаешь об этом и ничего не можешь сделать. Смотришь только, присушиваешься и гадаешь: кого на этот раз?

— Затеяли войну, а сами даже серьёзно подойти к ней не могут, не умеют и не хотят! И на что понадеялись? На сионийскую осторожность? Запугать их? А чем? Солдатами необученными? Спокойствием своим?

Капитан замолчал, устало потёр ладонями лицо. Он задавался этими вопросами с первого дня приезда на Гриффит. Ведь там, на Ниобе, по планам, по отчётам и сообщениям всё шло полным ходом, и к обороне готовились, хоть и нападать собирались первыми при первом же неосторожном движении со стороны Сионы. А на деле что? Специалистов — ерунда! Военной техники тоже почти нет! Мобилизация ведётся медленно и из молодёжи непутёвой… На что надеялись?!!

Бургомистр за галстук себя рвал с криком: «Не будет войны! Не будет! Стопроцентную гарантию даю! Не сунутся они! Побоятся! Знают же, что мы им всю спесь собьём одним ударом…» Не сунулись! — усмехнулся своим же мыслям Дюпрейн. — Первыми войну объявили и нагло, среди бела дня, разбомбили блок-пост при въезде в город. Солдат обстреляли тоже. И сейчас вот, Чайна-Фло…

— А у нас в тот день в нашей бригаде троих… — со вздохом произнёс Кордуэлл, отбросил окурок в сторону. Огонёк в темноте описал короткую дугу, — Джейк в последний момент успел убрать ногу — и окурок разбился сияющими брызгами как раз в том месте, где только что стоял его ботинок. — И раненых до чёрта!..

— Ладно! Всё! — снова заговорил капитан. — У нас своя задача! Спать нам осталось чуть больше четырёх часов… Поэтому — по местам! Кордуэлл — дежурным! Толкнёшь меня через два часа, если сам не проснусь!..

Они все улеглись в полном молчании. А Джейк, прислушиваясь к звукам ночи, подумал отвлечённо: «Хорошо, что капитан ни о чём не спросил… Забыл, наверное, или внимания не обратил…»

Он быстро заснул, провалившись в беспокойный сон, сказалась усталость за день и пережитые нервные переживания, отнявшие столько сил. Подъём обещал быть ранним, а следующий день — не менее напряжённым.

Глава 5. В тылу врага

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Нет, он не забыл! Дюпрейн был из породы тех людей, что замечают всех и все, и особенно то, за что они сами в ответе. Спросил за завтраком, глядя на Алмаара в упор:

— Покинул вчера пост, рядовой! Почему? Что за дела?

Янис замер, замялся с ответом. Он, видимо, уже и забыл обо всём. Но рука его, в которой был брикет сухого завтрака, напряглась так, что побелели костяшки пальцев, и печенье хрустнуло. Крошки посыпались Алмаару на одежду, но он не заметил этого, он смотрел на Дюпрейна тёмными, чуть прищуренными глазами. «Сейчас скажет правду! — догадался Джейк. — Он не побоится сказать! Уж он-то не побоится! Что за человек такой?! Чем он думает?»

— Господин капитан, — вмешался осторожно Джейк, сам ещё не зная, что он собирается делать и что говорить. — Рядовой Алмаар не при чём… Это я виноват… Мне стало плохо ночью… Затошнило… Я отравился днём какой-то ягодой… Когда шли через лес… Алмаар мне воды принёс, мою фляжку… Такого больше не повторится, господин капитан…

Дюпрейн медленно перевёл глаза, смотрел теперь прямо в зрачки, будто в душу хотел заглянуть. «Врёт ведь, гадёныш… Ага, носил он тебе водички в полной амуниции и с автоматом в руках… Это-то ты, верно, не учёл, парень…»

Джейк выдержал этот взгляд, не моргнув, не дрогнув. Ложь пришла на язык сама собой. Это всё подготовка в Элитном отряде. И опыт! Громадный опыт!.. И знакомство с Барклифом за плечами…

Дюпрейн хмыкнул, не скрывая презрения, ни слову не поверил, но виду не подал.

— Тошнит барышню, а ты, Тайлер, — солдат! Боец Императорской Армии!

— Виноват, господин капитан! — парень смотрел на него честными, ну, просто честнейшими глазами. И испытывал чувство вины!.. И врал при этом! Врал да куда как профессионально…

— И тянуть в рот всякую дрянь! Хуже детей! Слов нет! — Дюпрейн не выдержал, в сердцах вскочил на ноги, принялся шагать туда-сюда от лежанки Джейка до места, где расположился Моретти. Все ребята следили за его движениями, чуть поворачивая головы вправо-влево, и молчали.

— Я, что, должен за каждым из вас следить? Бить по рукам?! Я не нянька! В конце концов! — он резко остановился прямо по середине, крутанулся на месте, руки его, с закатанными до локтя рукавами, лежали на поясе, и в предрассветных сумерках светился экранчик армейских часов. — Вы должны раз и навсегда уяснить одно: вернётесь вы отсюда не все! Это не прогулка, чёрт возьми! Вам пора приготовиться к смерти заранее! — как же он был недалёк от истины! Ведь он-то знал, для чего они сюда идут, и что их всех ждёт на финише. Не цветы и подарки, а большой-пребольшой взрыв! Фейерверк над телами этих четырёх мальчишек… И ему было тяжело знать об этом! Знать и не иметь возможности хоть что-то изменить… Но в такие вот моменты, как этот, Дюпрейн желал поскорее добраться до рудника, оставить этих детей там… И вернуться назад налегке!.. Не связанным по рукам и ногам такой обузой. Думать только о себе, никого не тащить следом, замирая от страха в ожидании нападения, возможного в любую минуту… Скорей бы назад!..

— Ещё неизвестно, что нас ждёт… От действий каждого из нас, — каждого! — Он посмотрел на всех четверых по очереди, вглядываясь в их лица. — Зависит жизнь всей группы в целом и выполнение нашего приказа! А вы? Вы, как дети!.. Если не хуже!.. — Дюпрейн замолчал, вздохнул с отчаянием. Все эти разговоры — бесполезное дело! Их не исправить! Да и стоит ли стараться? Это не группа спецназа, это смертники! Их цель — доставить груз! Вот пусть и тащат его дальше. Хорошо ли, плохо ли? Главное — вопросов не задают!..

— Всё! Поели — не поели! Собираемся! — Разговор был окончен, пора действовать. — Алмаар и Тайлер — закопать все пустые банки! И окурки — тоже!

Позднее, уже укладывая в рюкзак сложенное одеяло, Джейк обратил внимание на переносную аптечку. Обычная, вроде. Прямоугольная коробка из стойкого пластика, но она была тяжелее, чем обычно, в несколько раз! Странно. Что там может ещё быть, кроме привычного набора спецсредств?

— Шевелитесь! — прикрикнул капитан, уже готовый в путь. Он не давал им и минуты на неторопливые сборы, берёг каждую секунду и был зол с самого утра.

…К восходу солнца они вошли в баитовые леса. Сам Джейк не знал, что эти могучие деревья с необъятными стволами и раскидистыми кронами называются баитами, зато Кордуэлл разбирался в природе Гриффита куда лучше.

— Они растут очень медленно и только лет через тридцать начинают плодоносить, — рассказывал Кордуэлл на ходу, они шли с Джейком без того трёхметрового интервала, заданного капитаном. Шли рядом и самыми последними, остальные еле мелькали между деревьями далеко впереди. — Вот этому уже, наверное, никак не меньше сотни лет! — Кордуэлл погладил ладонью жёлтую глянцевую кору. Это дерево не было самым большим из растущих вокруг, и руками его ещё можно было обхватить, если постараться. Оно тянулось к солнцу, вверх, а нижние ветви, раскинувшиеся во все стороны, уже успели высохнуть. Со временем они, видимо, обламывались и перегнивали очень быстро, так как валежника под ногами почти не было. Травы росли здесь очень редко, да и те, что из теневыносливых. И на земле можно было заметить какие-то большие ярко-жёлтые шары. Кордуэлл поднял один из таких шаров, легко покрутил его в руках.

— Лёгкий! — Подкинул в воздух. — Уже семена вызрели! Отрава! — отшвырнул небрежно за спину. Плод от удара о землю лопнул с сырым хлюп! И Джейк, заинтересовавшись незнакомым растением, поднял половинку шара. Мягкая, бархатистая и тонкая кожура, в сердцевинке — пусто, а стенки состояли из тонких, очень жёстких нитей, среди переплетения которых попадались чёрные, крупные и идеально круглые семена с маслянисто поблёскивающей оболочкой.

— Только есть не вздумай! — предупредил Кордуэлл с улыбкой. — Никакое противоядие из наших аптечек не поможет. Хотя гриффиты едят, правда, только незрелые плоды, и готовят их как-то по-своему. Пробовал когда-нибудь баит? Кашу или оладьи? — Джейк отрицательно двинул головой, бережно положил плод на землю, догнал Кордуэлла.

— Вкусная штука! — тот покивал головой с задумчивой, мечтательной улыбкой. — А для гриффитов это — основная еда! Что они из баита только ни делают?! И семена эти собирают, а из жил коврики плетут… Нет, это самому видеть и пробовать надо! Словами не расскажешь…

— А ты откуда всё про них знаешь? — спросил Джейк с некоторым удивлением. — С ними жил, да?

— В одном посёлке, — ответил Кордуэлл как-то неохотно. — У меня мать всё их жизнь изучала. Специалист по их фольклору… Даже отец не выдержал, сбежал в город, до нормальной жизни… В цивилизованный мир! — усмехнулся с каким-то пренебрежением, даже будто с презрением. — Да я его и не знаю совсем… Так, виделись несколько раз. Мне с гриффитами и то проще, чем с ним, с отцом, а ведь он, как ни крути, человек родной… Меня мать к нему отправила, «общий язык искать», — негромко рассмеялся с насмешкой, удивляясь собственной откровенности. Но этот Тайлер смотрел искренне, с любопытством, без презрения или насмешки над ним, сельским парнем. Это могло толкнуть на доверие и откровенность любого, и Кордуэлл продолжил, — А я, как деревенский простачок, в центре города на улице заблудился. Везде народ, все суетятся, куда-то бегут, а адрес спросить как-то неудобно… Допутешествовался, — он усмехнулся над самим собой, — пока полиция не заинтересовалась. Взяли — и давай проверять! Связались с отцом, а он уже на Ниобу уехал! Индикатора у меня нет — я ведь в посёлке и родился — родню найти не могут… С матерью тоже не связались… Потаскали меня туда-сюда! Отпускать как-то не того, ну, и отправили в армию, защищать родную землю от захватчиков и агрессоров! — Кордуэлл неплохо сымитировал голос лейтенанта Мак-Кинли, командующего второй бригадой, и сам же рассмеялся над своими же словами. Джейк тоже поддержал этот смех, то же самое им говорил и лейтенант Барклиф в своё время. Вот только смех этот был совсем нерадостным, невесёлым, и какое-то время они шли молча.

— Сейчас много таких лесов бульдозерами сгребли, — снова заговорил Кордуэлл на старую тему, не вызывающую у обоих таких болезненных воспоминаний, уж лучше о лесе, о природе, чем о войне и службе. — Древесинау баита так себе, а вот земли, на которых он растёт… И геологическую разведку можно не делать! Если есть баит, значит, есть и золото, и серебро, и платина! Все благородные металлы! И залежи титана! И ещё много чего!.. Удивительно, что этот лес ещё не тронули!.. Наверное, здесь поблизости гриффитские посёлки. Сейчас с этим делом построже, не то, что лет двадцать назад было! Тогда никого не спрашивали…

Кордуэлл замолчал, — опять разговор какой-то грустный получается — замолчал надолго, задумался, да и Джейк шёл следом, обдумывая услышанное.

«Гриффиты, значит, где-то рядом!.. Вот бы поглядеть на них поближе… Ведь я им почти что родня или, скорее, соплеменник. Вот ведь чёрт! Сколько жил и даже не думал! Сроду на этот Гриффит не тянуло! А тут! Гриффит наполовину! И мать — гриффитка!.. Почему отец никогда про это не говорил? Ладно, она боялась мнения окружающих и моей реакции… Но отец-то ведь мог объяснить всё как-нибудь, осторожно, постепенно, деликатно… Я бы понял! А сейчас что? Больше вопросов, чем ответов, а спросить не у кого!»

Мысли возвращались к семье, к дому, к Гвардии, о которой Джейк старался думать поменьше, потом опять всё возвращалось к гриффитам, и незнание этого народа вызывало испуг: что это за существа? И как сильно я на них похож? Чего ждать от себя, от гриффита, в той или иной ситуации? Вправду ли они дикари настолько, насколько относился к ним и ко мне Колин Титроу? А вдруг я — дикарь? Возьму и взбешусь? Что тогда?

Аж выть хочется от всех этих вопросов! От невозможности получить на них ответы!..

Джейк думал об одном, а подсознание его было занято совсем другим. Он понял это тогда лишь, когда в голове возникла откуда-то изнутри неожиданная, но вполне ясная мысль, совсем не соответствующая тем мыслям, которые занимали его голову в данный момент:

У НАС У ТРОИХ НЕТ ИНДИКАТОРОВ!!!

Джейк от такой неожиданной вспышки озарения даже остановился на месте. «И ведь точно! У Кордуэлла индикатора нет и никогда не было! У Алмаара его тоже нет! По крайней мере, он сам так говорил. У меня его тоже — нет! Благодаря помощи этого же самого Алмаара… У нас троих! Интересно, — это совпадение или за этим что-то кроется?.. А как, кстати, у четвёртого, у Моретти, с индикатором?.. Что бы всё это могло значить?..»

— Эй, Тайлер! Где ты там застрял? — громкий окрик Кордуэлла сумел вернуть в реальный мир. Какая-то птица, всполошённая резким голосом, со стрекотом сорвалась с ветки дерева, пронеслась над головой Джейка, шелестя крыльями. Он бегом догнал Кордуэлла, пошёл за ним, ступая след в след. Но странная, такая навязчивая мысль не давала покоя, прицепилась намертво. А насколько он знал самого себя — это уже худо. Значит, сам разум чувствует в этом факте что-то важное, перебирает эту деталь и так и сяк, крутит, куда бы её пристроить и как её объяснить. Значит, важен этот факт, очень важен… Но чем?

Они прошли километров десять, если не больше, когда Дюпрейн, наконец-то, объявил привал.

Джейк и Кордуэлл, которого, как выяснилось при дальнейшем знакомстве, звали Ричардом, или просто Диком, вышли к месту сбора последними. Лес уже успел смениться на что-то совсем новое, с узнаваемыми Джейком деревьями и кустарниками, с высокой травой и яркими, но вполне земными цветами. Ребята — Моретти и Алмаар — сидели прямо на земле, на примятой траве и оба довольно равнодушно слушали капитана. Тот, явно нервничая и злясь, метался по утоптанному пяточку среди деревьев, и что-то говорил, жестикулируя рукой, в которой держал фляжку. Джейк опустился на корточки, прислонившись спиной и рюкзаком к стволу дерева. Кордуэлл примостился чуть в стороне. При их появлении Дюпрейн неожиданно остановился, оглядел их обоих и внезапно спросил:

— Кто орал?

— Я, господин капитан. — Чуть слышно ответил Дик Кордуэлл, виновато глядя себе под ноги. Он не сразу понял, в чём его вина, но заранее приготовился к взбучке.

— Вы что, на прогулке? — и взбучка последовала незамедлительно, сразу же, без задержки. — Сколько вам можно объяснять? Мы вышли на территорию сионийцев! Меньше, чем в километре от нас, посёлок гриффитов. А вы продолжаете вести себя, словно мы не в тылу врага, а у себя на полигоне! Почему вы настолько беспечны?..

— Виноват, господин капитан. — Рядовой покраснел от смущения, смотрел всё также в землю и терзал «молнию» на боковом кармане брюк, как раз под коленом.

— Виноват! Конечно, виноват! — Дюпрейн снова зашагал, пытаясь успокоить нервы и унять душившее его негодование; вода во фляжке громко плескалась в такт его шагам. — Идёте с рядовым Тайлером, как парочка старых друзей на прогулке! Беседуете! Вам и дела нет ни до чего другого! Да?

Алмаар презрительно хмыкнул, и Джейк, до этого смотревший на Дюпрейна, резко перевёл на него глаза. Ухмылочка на лице Яниса сменилась смешком не менее презрительным и злорадным. Скотина! Вот ведь скотина! Хотя чего от него другого ждать? Он уже дважды успел показать Джейку своё истинное лицо. Такое вряд ли прощается… Вот он и злорадствует по любому поводу. Сволочь! Радуется, когда мне от капитана достаётся, у самого-то возможности ударить побольнее пока нет… Подлец!

— Впереди самый ответственный и сложный участок, а вы — вы все, кстати, — Дюпрейн резко повернулся и посмотрел на Алмаара сверху вниз, тот сразу окаменел лицом, — ещё больше расслабились, вместо того, чтобы сконцентрироваться на выполнении поставленной задачи… От графика мы уже отстаём и, несмотря на все мои усилия, продолжаем отставать ещё больше. И почему? Потому, что приказы мои не выполняются! Отношение к операции у вас у всех наплевательское. Никакой осторожности! Никакой дисциплины! Сплошное ребячество!

Джейк невольно перевёл взгляд на Моретти, опять вспомнив про индикатор. Это волновало его куда больше, чем те нотации, которыми их потчевал капитан Дюпрейн. Моретти, кажется, тоже мало слушал капитана, сидел какой-то вялый и безучастный. Вокруг него крутись оводы, так здесь называли больших кровососущих мух, ужасно прилипчивых и больно кусающихся. Моретти наблюдал за ними из-под полуопущенных век тёмными и очень внимательными глазами. Иногда его рука — чаще всего правая — взлетала в молниеносном движении, и в кулак попадало одно — реже два — насекомых. Он давил их с громким хрустом и с явным наслаждением, и снова замирал, подкарауливая новую жертву.

Интересное же он нашёл себе развлечение! Тем более что эти оводы, как специально крутись исключительно вокруг него. Интересно, что же их так привлекало? Может быть, запах своих же загубленных собратьев, а, может, Моретти был особенным в их пятёрке?

— Конечно, нам её здесь аттракционов не хватало! — Дюпрейн смотрел на Моретти пылающими от негодования глазами, — Ловкачей и эквилибристов! Прекратить, рядовой Моретти!

Тут Алмаар уже не выдержал, засмеялся в согнутую в локте руку, зажмурился.

— Ну вот, уже и благодарные зрители появились! — произнёс Дюпрейн тихо, зло, сквозь зубы, серьёзно и зловеще. — Веселитесь! — а потом вдруг рявкнул во весь голос:

— Встать!!!

Они вскочили все четверо, замерли по стойке «смирно» кто где сидел. Даже Алмаар разом посерьёзнел.

— Издеваться над собой я не позволю! — чуть слышно прошептал Дюпрейн на одном выдохе. — И над приказом — тоже!

Они стояли, не шевелясь и не дыша, замерли, боясь пошевелиться: капитан впервые был в такой ярости, в таком гневе, и любое неосторожное движение или хоть одно слово могли привести к ещё большей вспышке. Но что могло быть страшнее нынешней реакции капитана? Стоит ли ещё испытывать его терпение и искушать судьбу? Нет, не стоит…

— Вот, поведёшь группу сам! — Дюпрейн подал карту Джейку. — И следи постоянно за компасом! Потеряешь — пристрелю!..А теперь бегом, ребятки! И быстро!!!..

Джейк первым сорвался с места, остальные потянулись следом. Капитан сам замыкал группу, бежал последним, чуть не наступал Моретти на пятки. «Ничего, я из вас дурь выбью! Вот когда устанете, желание шутить быстро пропадёт!..»

Карта удобно лежала в ладони, и Джейк на бегу сверялся с курсом. Магнитная стрелочка в правом верхнем углу экрана светилась рубином, а зелёная искра перемещалась по ниточке проложенного курса. Это они двигались, отмеченные компьютером. Больше тридцати километров, почти сорок, оставалось до реки, до Чайны, синей ленты на экране карты. Интересно, смогут ли они добраться сегодня до реки? Смогут, успеют ли пересечь её? Хотя… Такими темпами вполне возможно.

Джейк бежал легко, усталости не чувствовал, а ведь отдохнуть не получилось. Дюпрейн взъелся и вот… Разминаемся теперь, как в своё время перед завтраком. Хорошо ещё, что лес не такой, как был в первый день. Похож на ниобианский, на тот, что рос в парке в центре Ниобаты. Крупных лиан почти нет, и цветы в основном маленькие, как колокольчики, — не орхидеи. И не так сыро под ногами, и папоротник стал мелким, чуть выше колена, и растёт только в низинах, под самыми деревьями, в тени.

Бежали они долго, очень долго, но капитан разрешения на шаг не давал и не давал приказа на отдых. Джейк сбавил темп, сократил длину шага после того, как почувствовал, ребята за спиной стали отставать, но тут же донёсся громкий срывающийся окрик Дюпрейна:

— Передний! Не сбавлять! Остальные — подтянись! Быстро! Быстро!

«Вот чёрт! Он сам когда-нибудь устаёт?!!» — Джейк опять прибавил шаг, скорее по привычке глянул на карту: с маршрута они не сбились. Это хорошо! Перевести пройденный путь в километры по масштабу он не успел: за спиной раздался громкий голос Дюпрейна:

— Бегом, рядовой Алмаар! Встать!

Кордуэлл остановился, и Джейк обернулся. Они переглянулись, и Дик пожал плечами. Через его плечо Джейк увидел Моретти, тот тоже стоял, и рядом с ним — Дюпрейн. А где же Алмаар? Ведь он же выше их двоих, его было бы видно отсюда? Куда он запропастился? Тут Моретти нетерпеливо и осторожно переступил на месте, отошёл чуть-чуть в сторону, и они увидели Алмаара. Он сидел на земле, глядя на Дюпрейна снизу, а тот быстро говорил ему, резко размахивая рукой:

— Быстро!.. Я приказываю!.. Алмаар! Встать!!!

Кордуэлл пошёл к ним первым, и Джейк догнал его, уже на ходу понимая, что к чему. Алмаар попросту не вынес этот марш-бросок, сдал первым, а, может быть, просто споткнулся, упал, а на то, чтобы подняться и бежать дальше, не хватило ни сил, ни желания. Рано или поздно кто-то из них должен был не выдержать этого напряжения, сдаться… Просто капитан требует слишком многого от них, неподготовленных, неопытных, ни к чему не готовых. Он только и говорит об этом, знает и понимает сам, но по-прежнему гонит и гонит их вперёд. Вперёд! Почти без отдыха, почти без сна, почти без воды и пищи! Они же ели сегодня всего один раз! Если, конечно, тот завтрак можно назвать завтраком… И вот он, результат! Не замедлил сказаться!..

— Я больше и шагу не сделаю, господин капитан! — упрямо щуря глаза и кривя губы, повторил Янис, глядя на Дюпрейна без страха, с отчаянием и упрямством. Именно это отчаяние и ещё усталость — нечеловеческая усталость! — придали ему смелости. Хотя Алмаар и раньше-то не отличался большой дисциплинированностью, но сейчас он отпустил тормоза. — Я устал!.. Я больше не могу! Вся эта спешка… Этот идиотизм!..

— Ах, ты устал! Вот оно что! — Дюпрейн скривился с язвительной усмешкой. — А хихикать у тебя силёнок хватало? Хватало, рядовой?!! — а потом крикнул со злостью. — Встать немедленно!!!

— Я сказал: больше никуда не пойду! — Янис шевельнулся, устраиваясь поудобнее и не глядя больше на капитана. Окончен разговор, одним словом…

— Ты отказываешься выполнять мой приказ? — Дюпрейн стоял, с досадой стиснув кулаки. Высокий, худой и какой-то нескладный на первый взгляд. Но это был очень упорный и твёрдый человек! Не менее упрямый… Он не позволит такого, не допустит неповиновения от своего подчинённого.

«Не настраивать их, значит, против себя!!! Не злить лишний раз!!! Да их же бить надо! И чем больнее, тем лучше! Тем лучше они станут! Благоразумнее, послушнее, покорнее, чёрт возьми! Это уже не дети, это самонадеянные и беспечные юнцы с завышенной самооценкой и амбициями!.. Сами ничем не думают за неимением мозгов, так при этом и знающего человека слушать не хотят! Ни слушать, ни подчиняться!!!»

— Да, господин капитан. — Просто ответил Янис и снова посмотрел на капитана. Их глаза встретились, скрестились взгляды. Никто не собирался отступать! Этот паршивец смотрел на Дюпрейна, как на равного себе, — более того, как на человека, разом потерявшего звание в его глазах, человека, чьё мнение его теперь мало интересует. Но Дюпрейн никогда до этого не терял авторитета среди своих подчинённых, и этот случай тоже не станет исключением…

— Встать, рядовой! — почти шёпотом произнёс капитан, выхватывая из кобуры пистолет. Это было его личное оружие, с которым он не расставался никогда. Хромированное дуло упёрлось Янису в грудь, и предохранитель щёлкнул с сухим и очень громким щелчком.

— Встать!!! — повторил капитан чуть громче.

Алмаар вряд ли испугался, но лицо его разом побелело, и глаза чуть ли не молнии метали, и ещё в них сквозила ненависть, живая, почти осязаемая ненависть. Янис молчал, поджав губы, играя желваками, его взгляд выражал собой все мысли и отношение к приказу, и мнение о самом капитане. Дюпрейну, вообще-то, было наплевать на то, что думает о нём рядовой, главное — конечная цель операции. Ради её достижения Дюпрейн бы даже пристрелил этого своенравного выскочку, этого типа, вредного и опасного. Остальные, зато, будут впредь послушнее! Ради этого Дюпрейн мог без зазрения совести спустить курок…

Но до этого дело не дошло! Этот упрямый мальчишка оказался умнее, чем подумал о нём капитан.

Алмаар медленно поднялся, не сводя глаз с лица Дюпрейна, на пистолет, всё так же нацеленный в грудь, даже не глянул. Встал и пошёл, на ходу поправляя ремень автомата. Прошёл мимо Моретти и Кордуэлла, мимо Джейка.

Прямой и гордый, выполнивший приказ капитана, подчинившийся его воле, оставшийся без поддержки товарищей, но не сломленный и, что её страшнее, — затаивший обиду или даже месть, страшную месть!

Капитан всё же, видимо, понял, что этот протест среди его подчинённых в какой-то степени и справедлив: им нужен был отдых, этим неподготовленным к трудностям мальчишкам. И Дюпрейн сделал привал, с обедом и нормальным отдыхом. Но, правда, не сразу, они перед этим ещё почти час шли.

…А потом сидели и молча ели. Никаких шуток, никаких разговоров! Они разом стали совсем другими! И не смотрели ни на Дюпрейна, ни на Алмаара. «Приуныли, совсем приуныли бойцы!..» — С горечью подумал Дюпрейн. Он исподлобья наблюдал за каждым из них.

Кордуэлл и Моретти… Они разные внешне, но в чём-то схожи, если узнать их поближе. Спокойные и дисциплинированные ребята. Послушные и исполнительные… В этом-то и схожи! Никто из них не сделал ещё ни одной попытки пойти против или сделать что-то во вред, хотя возможность проявить себя была, да ещё какая!.. Как никак второй день уже вместе. Одна команда!.. Из своего личного опыта Дюпрейн знал, что именно на таких вот бойцов, как эти двое, во время операции обычно и рассчитываешь свои силы, так как заранее уже примерно знаешь, как каждый из них поведёт себя в данной ситуации. Любой, как они, выполнит самый сложный и опасный приказ, даже с риском для жизни. Хорошо выполнит, если не отлично! Но при этом инициативы от них не жди… В этом-то и весь минус!.. Если рядом меня не окажется, они могут растеряться и даже глупостей наделать.

Остальные двое — Алмаар и Тайлер — совсем другие! С ними куда сложнее… Внешне они, наоборот, как два брата, но как сложно понять их нутро! Они ведь разные, очень разные!..

Вот Алмаар, например, — клубок оголённых нервов! Эмоции и противоречия! Ждёшь от него одного, кажется, вот уже и понял, разгадал его, предугадал каждое движение, каждый поступок, — ан нет! Он выкидывает ещё что-то! Совсем новое! То, к чему как раз и не оказываешься готовым!.. Опасный человек!.. Хотя, если за ним хорошо понаблюдать, то можно заглянуть в его маленький мирок. Ведь Алмаар не скрывает своих чувств, своего отношения. Иногда он как на ладони! Как своенравный и капризный ребёнок, который сначала делает, поддавшись эмоциям, а потом думает. Другое дело — Тайлер! Этот — самый сложный в четвёрке. Молчит… Замкнутый какой-то. Весь в себе! Даже безучастный, скорее, ко всему, что происходит. Но Дюпрейн уже несколько раз ловил внимательные взгляды этого парня. Это взгляд профессионала! От такого взгляда не ускользнёт ничьё движение, ни один шорох, ни одно неосторожно сказанное слово. Он за всем следит. И до всего ему есть дело… Его безразличие напускное… А что под ним?

Сложный вопрос! Ведь этот Тайлер почти всегда молчит! Сама длинная фраза, сказанная им за всё время, была сегодня утром, когда он мастерски оправдывал Алмаара. Мастерски?! Да, мастерски… Он даже ухом не повёл, а ведь врал, врал, глядя прямо в глаза. И понимал при, этом — при его-то внимательности! — что я ему нисколько не поверил. Ни одному слову!

И зачем выгораживал этого типа? Они же с Алмааром и не друзья совсем! Враги скорее. Стоит вспомнить, как Янис этот на него смотрит. И злорадствует всякий раз. Такого даже при товарищеских отношениях быть не может, не то, что при дружеских. Тайлер с Кордуэллом, с Диком Кордуэллом, и то больше общается. Интересно, знать бы, о чём они говорят. Наверняка, не погоду обсуждают!..

А ведь он не только врёт, глядя честными глазами! Всё, что делает Тайлер, он делает с непроницаемым лицом. Что он испытывает? Как ко всему относится? Злится ли? Обижается? Или что-то ещё?

Да и на что он способен? А способен он как раз на многое, это точно! Управляется с портативной картой прекрасно! Приказал прокладывать маршрут для всей группы — ни слова не сказал! Пошёл первым! И хоть бы на метр с курса сбился! Видимо, подготовку проходил до этого. Хотя, в личном деле про это ни слова. Вот оно, и отличие! Алмаар резок, опасен, временами невыносим, может поставить в затруднительное положение, но при этом вполне предсказуем. Он такой, какой он есть! А Тайлер же?

Тихий, смирный, вечно задумчивый до угрюмости, ни слова от него не услышишь. Но что он ещё может выкинуть? На что он способен и что ещё он умеет? Наверняка, хорошие навыки при работе с картой и компасом — не единственное, на что он способен!..

Вот уж точно, в тихом омуте черти водятся! Древнейшая, ещё с Земли, поговорка, а как она иногда точно и справедливо характеризует некоторых типов, таких, как Тайлер, например… Не зря же Барклиф предупреждал! Держать его нужно на глазах, всегда в поле зрения. Бережёного Бог бережёт!

Джейк сидел как раз напротив Моретти и исподволь мог наблюдать за ним. Идея с индикатором не давала ему покоя. Даже недавний инцидент с Алмааром не давал забыть, не загнал эту мысль поглубже. «Как его спросить? Так, чтоб не навязчиво? Чтоб не было потом лишних вопросов. Да и что я ему скажу, если вдруг спросит? Есть индикатор — нет индикатора? Что это меняет? Разве это важно? Совсем не важно и ничего это не меняет! Вот именно — ничего!.. Но ведь зудится где-то внутри, в самых мозгах. В этом загадка какая-то! Что-то важное кроется! Не зря же я забыть про индикатор никак не могу. Есть, значит, в этом что-то важное. Что-то нужное! То, о чём мы сами ещё ничего не знаем…»

…К реке они вышли уже к вечеру. И Дюпрейн дал им передышку. Они схоронились среди молодой поросли, спрятались в зелени. Когда-то здесь, по самому берегу, велись лесозаготовки, так удобнее было сплавлять лес к городу, дешевле и быстрее.

Лес поднялся, и довольно густой, до самого откоса. Чайна текла где-то внизу, под обрывом. Её левый берег, тот, куда им нужно было перейти, казался ярко-зелёным от листвы. Тот лес был совсем не тронут ни человеком, ни его техникой. Заросли спускались к самой воде по пологому берегу, они готовы были принять людей, заботливо скрыть их от посторонних нежелательных глаз.

— Вот чёрт! — Дюпрейн выругался чуть слышно, себе под нос. Капитан один из всех стоял, глядя на реку и сверяясь с картой. — Неприятности так и прут…

— Что-нибудь не так, господин капитан? — спросил вдруг Кордуэлл. Дюпрейн повернулся к ним лицом, опустился на корточки, так и держа карту в руках.

— Плохо дело! — быстро оглядел каждого внимательными глазами, словно сомневался ещё, доверять ли им всю правду — или не стоит?

— Чайна разлилась! — наконец заговорил он после долгого молчания доверительно, будто хотел узнать и их мнение, — Видимо, в горах, у Радужного хребта, дожди прошли… Устарела теперь наша карта! А ведь две недели назад здесь всё по-старому было. Берег подмыло, да и река сильно бурная. Чёрт! Раньше здесь было мелкое место и самое узкое для перехода… Берег совсем не тот… Нужно теперь или другое место искать, или переходить здесь, но искать место для спуска к воде.

— А как будет быстрее? — Алмаар заговорил в первый раз после того случая и посмотрел на капитана исподлобья. Проблемой занят, но обиду не забыл, мысленно констатировал Дюпрейн и не удержался от довольной улыбки.

— А если спуститься ниже по течению? — Предложил Моретти.

Один рядовой Тайлер опять промолчал, он сидел ближе всех к краю откоса и смотрел на реку, на лес внизу, словно ему и дела ни до чего нет. Это равнодушие и беспечность разозлили Дюпрейна, и он не выдержал, спросил, не сдержав резкости в голосе:

— А ты, Тайлер, что предложишь?

— Я? — Джейк посмотрел на них через плечо с некоторым удивлением. — Нужно подняться немного выше по течению, господин капитан, — ответил он после недолгого раздумья, снова глянул на реку сверху. — Вон там, русло выпрямляется, там нет такого изгиба, как здесь. Река в том месте, конечно, шире, но берега не должно было размыть. Да и течение будет спокойнее. Нужно там пробовать, господин капитан.

Они так и сделали, как предложил Джейк. И капитан остался доволен тем, что наконец-то начал раскачивать своих подчинённых, что они таки стали интересоваться происходящим и принимать участие в операции. Дюпрейн и сам заметил, что лучшее место для перехода там, где и указал его Тайлер, но то, что именно Тайлер заметил это, его немного озадачило. А главное: он ещё больше убедился в собственных догадках о том, что этот солдат не так прост, как кажется на первый взгляд. Или он просто хочет таким казаться? Одним словом, вопросов меньше не стало…

Но в реку никто сразу не сунулся. Капитан ещё дого прислушивался, присматривался, наблюдал за соседним берегом, мысленно прикидывал и определял расстояние, а потом только разъяснил что к чему:

— Спускаться к воде по-одному! И только по моему приказу! Первым пойдёт Кордуэлл! Плавать умеешь? — этот вопрос адресовывался лично Дику, но другие насмешливо загоготали. Дюпрейн не обратил на это внимания, продолжил дальше. — На берегу долго не задерживайся. Будешь переходить — без лишнего шума и плеска. Вышел — и сразу за деревья! Схоронишься — со следующего глаз не спускай. Понял? — Кордуэлл согласно кивнул. — Автомат держи повыше: чистить придётся только на привале. Всё! Остальные — приготовиться! Заняли места! С товарища глаз не спускать! Порядок такой: Кордуэлл, Алмаар, Моретти, я, последним — Тайлер!.. Пошёл!..

Джейк со своего места, возле дерева, низко склоняющегося к воде, мог хорошо видеть Кордуэлла. Вот он, низко пригибаясь, несколькими прыжками преодолел узкую песчаную косу, вошёл в реку. Сначала — метров пять — просто шёл. Вода поднялась уже до ремня, когда он поплыл, загребая одной рукой, автомат держал над головой в другой руке. До другого берега оставалось всего метра три, когда Кордуэлл наконец-то коснулся ногами дна, и заторопился, побежал, поднимая тучи брызг. Течением его утащило дальше, чем они могли предположить: не к кромке леса, как было рассчитано, а к покатому песчаному пляжику, где Дик был сейчас как на ладони. Увязая в мелком песке почти по щиколотки, он бегом пересёк пляж, скрылся в лесу, за деревьями. Выждав какое-то время, Дюпрейн движением руки отдал приказ: следующий! Алмаар ждать себя долго не заставил! Быстрый и ловкий, он двигался без лишней суеты и смог справиться с течением, выбрался на берег — шаг! другой! — и вот он уже под прикрытием леса.

Потом пошёл Моретти! За ним — капитан!

Джейк сидел, упираясь коленом в землю и прислонившись боком к тёплому стволу дерева. Автомат в его руках целился в небо, но Джейк, следивший сейчас за каждым шорохом на той стороне реки, успел бы мгновенно выстрелить в любого чужака, появившегося внезапно. Он почти слился с природой, кожей ощущал шелест листьев над головой, писк птиц на соседнем берегу, мерный, еле уловимый рокот катящейся воды.

Подобное он переживал при посадке корабля! Ощущение растворённости в мире, когда ты сам, по непонятным тебе причинам, превращаешься в каждый шорох, в каждый звук. Как молекула в воздухе! Когда ты везде и в то же время — нигде! Но ясность мозга при этом ещё больше обостряется! Начинаешь замечать и чувствовать всё то, на что в обычных условиях не обратил бы ни малейшего внимания!

Писк комара над ухом!

Хруст веточки на соседнем дереве!

Скрежет жука-короеда, точившего ствол изнутри!

Плеск воды, разбивающейся о тело капитана, плывущего через реку!

Даже биение пульса в висках казалось сейчас таким далёким-далёким, как будто оно пульсирует в чьей-то груди, а не в твоей!..

Дюпрейн шёл по пляжу уже на том берегу, такому далёкому, сумеречному, а Джейк отсюда слышал, — да так явно! — как шипит песок, впитывая воду, стекающую с мокрой одежды капитана.

Когда Дюпрейн растворился в зелени, Джейк мысленно досчитал до десяти и сорвался с места. Спину прикрывать было некому, но зато с другой стороны реки за каждым его движением следили четыре пары глаз товарищей, которые в случае чего сумеют предупредить опасность, если таковая возникнет. Вода была холодной и удивительно чистой. Вода с гор! Кристальная вода! Из горных ручьёв, разбухших после дождя. Хорошо ещё, что дожди эти прошли по горам. Не дай Бог попасть в настоящий тропический ливень, какой бывает здесь, на Гриффите! Непрерывно льющаяся стеной вода, которую даже сама земля не в состоянии впитать сразу. И несколько недель так!.. Сам-то Джейк не попадал под такое, но картинки из новостей засели в памяти на всю жизнь.

Холод освежил, прогнал усталость, но зато стало вдруг знобить, знобить до дрожи, до зубовного скрежета. Холодная водичка! Аж пить расхотелось… Но попить нужно. Во фляжке уже на самом дне, а капитан неизвестно когда ещё разрешит пополнить запасы. Хватая воду горстью, Джейк на ходу попил, напился до тошноты в полупустом желудке, до ломоты в зубах. Он шёл по дну, вода ударяла в бок, стискивала живот, течение, почти не видимое на поверхности, сильно тащило вниз, старалось изо всех сил сбить с ног, поглотить, лишить воли к сопротивлению, унести далеко вперёд.

Джейк поплыл только тогда, когда вода поднялась выше пояса, почти по грудь. Грести одной рукой против такого течения было тяжело, но он справился, вышел на берег там же, где и Алмаар. Своих разглядеть в этой зелени и в темноте не смог, но зато уловил чутким ухом лёгкий шорох и скрежет металла о металл. Неслышно ступая, обошёл поваленное дерево и остановился, посмотрел на группу с высоты своего роста. Моретти, привстав, не отрываясь, следил за рекой, искал Джейка глазами ещё там, в воде. Кордуэлл крутил головой, не зная, с какой стороны Джейк может появиться. А Алмаар сидел, скорчившись у сломанного пня, и вообще ни на кого не смотрел.

Расслабилась команда!

А что же Дюпрейн? Капитан сидел, привалившись спиной к мшистому стволу, и опять был занят картой, колдовал что-то с ней, впрочем, как и всегда в любую свободную минуту.

Вот тебе и предельная осторожность!

Вот тебе и вражеская территория!

«Или Дюпрейн так во мне уверен? Уверен, что со мной ничего не случится? Никуда не влезу и не попытаюсь сбежать?»

— Именем Демократического Совета!.. — начал внезапно Джейк намеренно глухим голосом и громко брякнул затвором автомата.

Тут уж они все четверо разом дёрнулись, трое повернули головы, а Дюпрейн медленно, очень осторожно потянул руку за своим автоматом, прислонённым к дереву.

— Тайлер, какого чёрта? — раздражённо крикнул Янис и опустил своё оружие. Он единственный из всех целился Джейку в грудь и не нажал на курок лишь в последний момент.

— Ты где был так долго? — Кордуэлл выдохнул из груди воздух с заметным облегчением и сразу расслабился, аж плечи поникли.

А Джейк рассмеялся им в ответ, легко и беззаботно, как не смеялся уже очень давно, ещё, наверное, с Академии. Ребята тоже заулыбались, Моретти даже засмеялся беззвучно, но мертвенная бледность с их лиц сошла нескоро.

— Шутишь, рядовой! — Дюпрейн строго прикрикнул, но эта его строгость в голосе куда-то быстро исчезла, сменилась усталостью и даже радостью. — А мы уже решили: тебя течением отнесло ниже. Всё нет и нет! Я и отбой уже чуть бойцам не дал…

Джейк опустился на траву, не выпуская автомата из рук, улыбка с его лица исчезла сразу, как только они встретились с Дюпрейном глазами.

— Отдыхайте пока! — капитан снова перевёл взгляд на экран карты, вернулся к расчетам прокладывать новый курс. А ребята сразу же занялись кто чем. Редко, когда капитан так добр и не скуп на отдых, ведь до этого каждую минуту считал, а тут… Отдых! Перекур!

— Как вам вода? — оживился Кордуэлл, — До сих пор согреться не могу! — и как бы в подтверждение своих слов, он зябко повёл плечами и скривил лицо. — С гор водичка!.. Со снегом!..

— А я думал: тебе понравилось! — подхватил вдруг Марио Моретти, улыбаясь и тоже дрожа всем телом от холода. — Ты как дёрнул вниз по реке, ну, всё, думаю, наш Ричи кайф поймал! Не скоро теперь выплывет!

— Ты сам-то?! Сам? — Кордуэлл негромко рассмеялся, толкнул Моретти в плечо рукой, и они засмеялись вместе.

«Эти двое снова стали прежними, какими были в первый день. Даже, вроде, по-общительнее, полегче. Наконец-то в команду превращаются. И моего присутствия перестают стесняться. — Думал Дюпрейн, не отрывая глаз от карты. Он умудрялся мысленно управлять компьютером, передавая ему нужные импульсы-команды, и думать при этом ещё и о другом. О своих бойцах! О ребятах!.. Отходят, наконец!.. Это его радовало, вселяло надежду в выполнение задания, а то ведь сначала — хоть плачь! — …Правда, Алмаар замкнулся, всё время молчит. С того случая — сегодня с обеда — словно подменили. А ведь раньше-то они с Моретти хорошо контачили, постоянно спорили о чём-то, шутили… А теперь молчит!.. И это же не просто обида! Если бы только обиделся, давно бы уже отошёл!.. Здесь — оскорблённое самолюбие, уязвлённая гордость!.. В таком состоянии может и глупость сморозить… Парень-то — одни эмоции!.. Явно, себя не контролирует. Проследить за ним придётся, а то мало ли что… — Дюпрейн незаметно скосил один глаз на Алмаара, поглядел исподтишка. Тот сидел всё в той же позе, словно опять ждал нападения, уже настоящего. Даже автомат из рук не выпускает. О, зашевелился! Сигареты достал. Зажигалку. — Хорошая зажигалка, кстати!.. Самодельная, утяжелённая. С такой где в драке, если в кулак вместо кастета для более тяжёлого, полновесного удара… И мало не покажется тому, кто под руку попадёт…»

Сигареты напитались сырости, но не размокли. Алмаар относился к ним бережно, Каждую курил медленно, хранил их в самом надёжном месте: во внутреннем кармашке на груди. Там, где обычно носят документы. Сейчас, правда, на эту операцию они пошли без всех бумаг, удостоверяющих личность. Даже без знаков отличия на форме… Для большей скрытности! Для конспирации! Ради этого же Дюпрейн и солдат в свою команду подобрал без индикаторов. Ребятам погибать в завале на руднике, а индикатор личности может пролежать там не одну сотню лет, пока откопают шахту заново. Свои или чужие? Неизвестно пока! Но лучше следов оставлять поменьше и не компрометировать Органы Внутренней Разведки лишний раз. Конечно, это не было идеей самого Дюпрейна, он только приказ сверху выполняет.

Алмаар ругался сквозь зубы, не слишком выбирая выражения, пока раскуривал сырую сигарету. Табак дымил, горел плохо, и Алмаар — и без того нервный, и на взводе — разозлился ещё больше. С психом сунул зажигалку в карман, сигарету выкурил удивительно быстро, не в пример обычному, окурок бросил под ноги, топтал его ботинком долго-долго, словно мстил ему за себя, срывал на нём злость. Явное подтверждение тому, что ход мыслей верный. Не успокоился парень, до сих пор не остыл.

Так же осторожно Дюпрейн стал наблюдать и за Тайлером. «Вот тебе и скучный! Вот тебе и неинтересный! Подкрался осторожненько и подшутил над всеми! Хорошо подшутил! У меня чуть сердце не выскочило, всё — думаю — попались! И Алмаар чуть пальбу не открыл… А как смеялся потом! Как мальчишка!.. А ведь до этого раза хоть бы улыбнулся! Хоть раз! Ходил, как робот-андроид… Никаких эмоций!

Сложный парень, очень сложный!

Я ведь от него такой шуточки совсем не ожидал. Про него меньше всего думал, что он ещё шутить умеет. От любого из них ожидал, но не от Тайлера.

Да и правильно!.. Поделом! Чтоб не расслаблялись в другой раз!.. И мне самому наука… Будто напомнить решил, чтоб не забывали, где находимся…

Хитрая бестия!.. И очень осторожный к тому же… Вот и попробуй разберись теперь, угадай, чем занята сейчас его голова? О чем он думает? Сидит неподвижно, как каменный, и наблюдает при этом за всеми!.. За мной и то следит…»

— Эй, ребята! — Моретти крутил в руках пустую фляжку, оглядывался на всех, — У кого попить осталось? Вымок до нитки, и всё равно пить охота! Аж смешно!..

Алмаар в это время стянул с ноги ботинок и, выливая воду, мрачно предложил, даже без тени улыбки:

— Подставляй, налью!

— Нет уж! Сам пей! Спасибо! — Марио отвернулся, обиженно поджав губы, нахмурился, глядя на остальных. Веселья, как ни бывало!.. Да, не ожидал он такого от Яниса, они же с ним неплохо ладили, ещё с первого дня, и на тебе.

— На! Но у меня на дне осталось! — Джейк кинул Моретти свою фляжку и не заметил, как в этот момент недобро сверкнул в его сторону глазами Алмаар. Зато этот взгляд заметил Дюпрейн и тут же понял, что к чему: «Замкнулся рядовой Алмаар не только от меня. И ребята стали его врагами. За то, что не поддержали тогда, не сказали ни слова, а ведь могли же… За то, что сейчас продолжают жить как обычно, по-прежнему: смеются, шутят, разговаривают как ни в чём не бывало, а ведь видели его слабость, его отчаяние, были свидетелями его унижения… А Алмаару при его-то характере хватит и этой мелочи для смертельной обиды… Вот он и отгородился теперь от них, злится, обижается… Да-а, не поможешь сейчас, упустишь момент — и окончательно замкнётся, останется один, и поговорить будет не с кем…

Пугать оружием — глупо было, конечно. Вот они, последствия!.. А что оставалось делать? Смотреть на него? Он ведь другого языка не понимает, уголовник чёртов!.. Мы и так теряем время, сильно отстаём, вон ещё какой крюк сделали… Пока нагоним…»

— Ладно, ребята! — заговорил Дюпрейн, складывая карту, — Идти нужно! Сушиться будем на ходу! А то простынем… Уже сумерки находят, а нам до захода солнца надо успеть ещё и место подходящее найти… Давайте-давайте! Быстро!

Они шли гуськом, без привычного трёхметрового интервала, но шли быстро, почти бегом. Дюпрейн, идущий первым, сам задавал такой темп и ещё подгонял постоянно:

— Быстрее, бойцы! Быстрее! Не прогреемся — заболеем!..

Они продвигались вдоль реки, всё время вверх по течению, оставляя Чайну по левую руку. И только когда в низине, но дну которой они шли, стали скапливаться непроглядные сумерки, тягучие, липкие, как туман, Дюпрейн отдал приказ:

— Привал!.. Ночёвка!..

Всё! Наконец-то! Отдых!

Немного расслабились, но капитан отдыхать сразу не дал. Только успели стянуть мокрые рюкзаки, как он раздал поручения:

— Тайлер и Алмаар! Нарвать травы! На всех!

— Кордуэлл! Дрова для костра! Да сухие подбирай, чтоб звенели, и без грибков, а то дымить будут!..

— Моретти, бери все вещи — и за мной, вон к тем деревьям! Остальные — тоже подходят к тому месту… Не потеряйтесь! К этим, вот, деревьям! Ясно?

Джейк посмотрел туда, куда показал коротким взмахом руки Дюпрейн. Поваленное толстенное дерево застряло в развилке другого такого же исполина. Оба старые, замшелые, затянутые лианами так, что даже коры не видно. Неплохое место! И главное — не сразу заметишь, что под склонённым деревом есть хорошее убежище, да ещё и крыша над головой. И до воды — рукой подать!

Джейк несколько раз крутанул головой, отыскивая подходящие ориентиры. Слева — сухое почерневшее дерево; справа и чуть дальше — просвет между двумя высокими и тонкими пальмами, и в нём — сумеречное бледно-серое небо. Теперь он это место запомнит. Куда ни пойди — дорогу не забудет, даже ночью, даже через год.

— Пошли! Любуешься! — Алмаар прошёл мимо, толкнув Джейка плечом.

Они отошли немного в сторону, в глубь леса, спустились ещё ниже, в старый овраг. Его река размыла очень давно, во время осенних паводков. С тех пор Чайна так сильно больше не разливалась, и овраг с годами оплыл, зарос, стенки его сгладились, а по дну разросся роскошный пышный папоротник.

Вдвоём Джейк и Янис быстро и молча наломали две большие кучи, а потом Алмаар уселся на свою охапку и сам устроил себе перекур. Раскуривал долго, но уже почти спокойно, не нервничая и не психуя, без ругани и обид. Джейк ждал Алмаара, наблюдая за огоньком тлеющей сигареты, а потом вдруг спросил:

— Слушай, Янис, ты хорошо знаешь Моретти?

— В смысле, хорошо? — Алмаар чуть наклонился вперёд, глянул на Джейка исподлобья — зелень под ним сочно хрустнула, — Из вас всех я только тебя, гвардеец, знаю лучше всего… — и Янис негромко рассмеялся в кулак, совсем не зло, но как-то многозначительно.

— А индикатор у него есть, не знаешь? — Спросил Джейк сразу же, угадал потому что, что Янис сейчас в лучшем за весь день настроении, возможно, и поговорить удастся. А вдруг он в курсе?

— Индикатор? — Янис удивился искренне, сам-то он не об этом думал, — Ну и интересы у тебя, гвардеец! — покачал головой и громко хмыкнул, — Зачем тебе?

— Понимаешь, у нас у троих: у тебя, у меня и у Кордуэлла — у Дика — индикаторов личности нет! — Джейк заговорил быстро, заспешил, боясь, что его перебьют, не дадут договорить. Почему-то захотелось поделиться своими мыслями хоть с кем-нибудь, тем более, Алмаар, по сути дела, должен иметь в этом толк. Он же — «информатор»! Может быть, предложит что дельное или объяснит об этих индикаторах побольше. — А у Моретти? Как у него с индикатором? Он сам ничего не говорил?

— Ага! Индикатор! Подходящая тема для разговора! — в усмешке Яниса сквозила холодная насмешка. Он смотрел на Джейка, чуть повернув голову, но во мраке не мог разглядеть его лица, лишь чувствовал на себе пытливый взгляд этого парня, прощупывающий душу. Янис постоянно помнил о том, что в своё время рассказал Тайлеру о себе. Рассказал то, чего о нём никто не знал. Не думал же совсем, что доведётся ещё раз встретиться! Но судьба настойчиво продолжает их сводить, и с каждым разом всё сильнее, всё ближе, словно терпение каждого из них проверяет.

И теперь Янис жил в постоянном ожидании, когда этот тип, гвардеец Его Императорского Величества, хоть словом обмолвится о том, что они знакомы, даст это другим понять… А он? Тайлер ничем не выказывает того, что знает про него много больше, чем кто бы то ни было. Ни слова! Ни намёка! Ни одного насмешливого взгляда! Ни-че-го!!!

И Янис сам, уже, скорее, инстинктивно, по выработанной годами привычке, начал атаку первым. Насмешничал! Издевался! Старался разозлить! Но и это никак не трогало Тайлера! Они почти не разговаривали, только один раз, вчера ночью, в джунглях… И вот сейчас… И снова один на один…

Янис понял сразу: сейчас Тайлер спросит что-нибудь, что-то обязательно скажет, насмешливое и злое, а он… он же завёл тему вообще чёрт знает про что! И это нервное напряжение, вечное ожидание подвоха, растраченные впустую нервы — неприятно удивили и озадачили Яниса. Чудной тип, этот Тайлер! Об индикаторах думает! Когда мы на убой идём! И кто нами управляет? Сумасшедший капитан с Ниобы, который ничего здесь не знает, который ради своего приказа ни перед чем не остановится. Даже «пушку» свою в ход пустит, если понадобится. Неужели этот гвардеец — а ведь они там, в Гвардии, все вундеркинды должны быть! — не понимает, что нас всех на смерть послали?!! Янис это сердцем, нутром своим чувствовал! Ему и опыт подсказывал! И пусть доказательств нет, он всё равно знает, на ЧТО ведёт их капитан!

А ему, этому Тайлеру, какой-то там индикатор! Аж зло берёт!

— Нас, как мне кажется, послали сюда неспроста! — заговорил снова Тайлер, почему-то продолжая ту же мысль, что не давала покоя и самому Алмаару. — И подобрали специально! Без индикаторов, без знаков отличия! — продолжил Джейк после секундного молчания. Он даже в такой темноте мог видеть Яниса, видеть, как меняется его лицо с каждым сказанным словом, чувствовать, как собеседник начинает злиться и раздражаться. А когда человек злится, выходит из себя, его мысли «читаются» особенно легко, почти без усилий, и Джейк понял, что в данный момент больше всего волнует Яниса. — Слушай, Янис! Я не желаю тебе зла! Даже после всего, что ты сделал! Это всё равно ничего не изменит, — негромко, тщательно подбирая каждое слово, выговорил Джейк, стараясь этими простыми словами убедить Алмаара в том, что он не настроен на выяснение отношение. — Но мне нужна твоя помощь сейчас, понимаешь? Помощь «информатора»! Ты же должен хорошо в этом разбираться!.. Даже, скорее, не помощь, а совет…

— Совет!! Нашёл себе советчика!!! — Возмущённый Янис вскочил одним прыжком, как распрямившаяся пружина, даже автомат свой на земле оставил, а раньше — всюду с оружием, будто уверенности и силы от него напитывался, — Специалиста?!! У меня своих забот по горло!! А твоя чушь про индикаторы?!!.. Откуда ты всё это взял?!.. Я не знаю, о чём ты думаешь, гвардеец, но лучше б ты подумал о спасении своей шкуры! Я, конечно, не ищу себе напарника для побега, не думай! Ты мне — никто! Никто, понял?!! Если ты решил, что раз отмазал меня перед капитаном сегодня утром, то и всё — друзья до гроба?!! Нет уж!.. Уволь!.. Я и не просил твоей помощи!.. Сам бы справился!.. Подумаешь!.. Не в первый раз и не в последний! — он кричал эти слова с какой-то мальчишеской бравадой и одновременно кривился презрительно. — Надолго задерживаться здесь я не намерен! Пусть он идёт ко всем чертям, этот капитан! И рудник — туда же! Помирать за своё государство я не собираюсь… Ложить свою голову во славу отечества я не хочу!..

— А кто тебе сказал, что ты должен умереть? — Джейк сумел целую реплику вставить в эту прочувствованную тираду. Янис, метавшийся по пяточку, где они вырвали папоротник, неожиданно остановился в темноте, как раз напротив Джейка; он хоть и не видел его, но по голосу угадал точно, где тот находится. Сигарета в руке Алмаарауже почти потухла, но он одной нервной затяжкой докурил её до фильтра, отшвырнул за спину и, выдохнув дым Джейку в лицо, произнёс, щуря глаза:

— Наш капитан — тот ещё псих! Упёртый дурак! И помирать из-за его упёртости я не собираюсь… Я уйду сегодня ночью! Видишь, я этого даже не скрываю!! От тебя, гвардеец!.. Так что, если капитан тебя утром спросит, можешь честно сказать: я был в курсе!.. Или врать будешь?.. Так же классно, как сегодня за завтраком? Да? — Янис хохотнул и отвернулся.

— Классно? — Джейк произнёс это слово нараспев, будто хотел его на вкус попробовать, на слух — примерить. — Откуда ему взяться, этому классу? — Янис снова повернулся к нему, удивлённо вскинув брови, он не мог понять: о чём это Тайлер, а Джейк продолжал, глядя на него снизу вверх. — Я двадцать лет прожил, не врал до этого ни разу!.. Ни одного лживого слова! А с тобой связался — и пошло-поехало…

— Знаешь, ты, по-моему, такой же дурак, как и наш капитан. — Янис отошёл, опустился на корточки, нащупывая свой автомат на земле. — Я тебе про одно, а ты… Ей-богу!

Назад они возвращались уже в темноте, в полном молчании, с кипой папоротника каждый. Сначала Янис шёл первым, но потом запутался, растерялся, остановился, вглядываясь в темноту, в еле различимые стволы деревьев. Куда идти-то? Джейк обогнал его: он шёл по ночному лесу уверенно, даже ночью не плутал, и Янис догнал его, пошёл следом. Так они и пришли к месту ночёвки: первым Джейк, а за ним — Алмаар.

Костёр уже горел, маленький и бездымный, но уютный. Тёплые блики играли на лаковых листьях, на ночных цветах, на лицах…

Уютное гнёздышко, нечего сказать!

— Почему так долго? — придрался скорее по привычке, по долгу службы Дюпрейн. Он опять работал с картой и попутно ел брикет концентрата, изредка запивая свежей с реки водой. Моретти и Кордуэлл тоже ужинали, шёпотом разговаривали между собой, чтоб не мешать капитану своими голосами, а потом кинулись помогать, делить папоротник на всех, устраивать места для сна. Джейк сел чуть в стороне, привалился спиной к стволу дерева и как со стороны смотрел на всю суету ребят, лениво вполуха слушал их голоса, сердитые окрики Дюпрейна, совсем ни во что не вникая. Он только сейчас понял, как устал за весь день. Всему виной усталость, копившаяся два дня, и весь предыдущий месяц службы в армии. А сейчас можно просто отдыхать и ничего не делать, как в походе, как в настоящем походе, рассчитанном лишь на отдых от городской жизни, суеты столицы. Он же за всю свою жизнь ни разу не выбирался вот так, в лес, побродить, отдохнуть после долгого перехода, после трудного дня. Даже мысли о войне ушли куда-то далеко, в другую реальность, в другой мир. А здесь же — просто усталость и долгожданный отдых. И ужин!..

— На, ешь! — Дик, заботливый до удивления, протяну ему брикет питательного печенья, а Марио пожил на колени свою фляжку с холодной свежей водой. Джейк ел медленно, не торопясь, и так же медленно осматривался. Мокрые одеяла и рюкзаки разложили и развешали для просушки, всё остальное лежало в тени в одной куче. Внимание Джейка опять привлекли коробки аптечек. Он снова мысленно вспомнил вес своей и мысленно перебрал её содержимое, соответствующее списку необходимых медикаментов. Что-то здесь не клеилось — это точно! Слишком вес велик! Да, это как с индикаторами! Чувствуешь подвох, но какой?

Вспомнив про индикатор, Джейк невольно глянул в сторону Моретти. Тот ел и опять говорил о чём-то с Диком. Джейк прислушался.

— …У меня отец был из неопротестантов… Слышал про таких? — Кордуэлл кивнул немного рассеянно. Вряд ли, он в своей деревеньке в джунглях был в курсе этой проблемы. Неопротестанты! Они выступали против домашних компьютеров, против солнечных батарей, против самодвижущихся тротуаров, против всего нового. Против всего необычного! И не просто призывали вернуться к старому, привычному им образу жизни на уровне Эпохи Великого Кризиса, но и вредили заводам, на которых работали роботы, выпускающим машины и другую технику. Взрывали магазины, торгующие стереовизорами, компьютерами, другой бытовой техникой.

Одно время это движение получило широкий размах, огромное распространение во всех слоях общества и грозило перерасти в кое-что похуже простого вредительства, но постепенно усилиями властей сошло на нет. Остались только некоторые, самые рьяные, самые упорные, не желающие отказываться от своих убеждений. Самый пик пришёлся на правление Императора Густава. Джейк его не застал, но по хроникам был знаком с основными событиями, с лидерами движения, с их программой, с их лозунгами. В памяти сам собой всплыл один из призывов неопротестантов, призыв, получивший распространение в последние лет тридцать, с тех пор, как стали применять индикаторы личности: «Долой эти метки дьявола!!! Нас метят, как животных, посылаемых на убой!.. Не допустим такого беспредела!..»

Стоп!!! Джейк понял, что отвлёкся и совсем не слушает Моретти: «Что ты там про отца-неопротестанта говорил?» Опять принялся копаться в своей памяти. Мозг, как записывающий автомат, как фиксировщик, запечатлел каждое слово, сказанное Моретти, но не уловленное сознанием Джейка.

— …Когда я родился, он даже индикатор запретил вживлять… А про компьютер в доме и говорить нечего… Надо мной мальчишки в школе смеялись, когда я на уроках компьютерной грамоты не знал, как диск вставить, как программы загружать… А потом ничего, наловчился, любого из наших ребят в классе обставлял… После школы пошёл в игорный зал, в клуб «Ночное кафе», парой от клуба, при играх… В курсе, когда против посетителей от заведения играешь?..

Моретти уже рассказывал о чём-то другом, объяснял на пальцах правила какой-то компьютерной игры, Дик слушал его, открыв рот, с печеньем в руке, даже о еде забыв. Джейк их не слушал, он заново «прокручивал» в памяти каждое слово, сказанное Марио: «…Даже индикатор запретил вживлять… Вживлять запретил… ЗАПРЕТИЛ…»

— Как я был прав!!! Я был прав в своих догадках!!! — чуть не закричал от радости Джейк, но поделиться этой радостью было не с кем, и он лишь глянул на Алмаара. Тот не заметил взгляда, он жевал печенье и тоже слушал Моретти, хоть и старался быть равнодушным, пренебрежительным даже: «Что мне ваша суета? Вот то ли дело мы в своё время по молодости…»

— Да что там твой Мик-Снайпер?!! — не выдержав, наконец, вмешался Янис. — Нашёл, чем хвастаться?! Вот мы в «Ячейку» играли… Я все десять уровней за сорок минут проходил!.. Слабо?!! А «Лабиринт»? Играл когда-нибудь?

— Играл, не пугай! Знаем мы таких игроков! — Моретти сразу же оживился, увидев в лице Алмаара профессионала, знатока своего дела. Даже про обиду забыл!.. Теперь у них появилась тема, одинаково близкая и дорогая обоим. — И не мог ты «Ячейку» за сорок минут пройти!.. Да ещё и все десять уровней… Заливаешь, брат!.. Я сколько в нашем клубе проработал, — почти три года — такого результата ни разу не фиксировал…

— Да что там твой клуб?!! «Ночное кафе»? — Янис презрительно прищурился, — Дыра — твоё кафе! Там и игроков-то хороших не бывает!.. Потому ты и не видел таких, как я!..

— Ой-ой! Тоже мне — игрок! — взгляд Марио выражал презрение неменьшее. — Да тебя, рвань, и на порог нашего клуба не пустили бы, не то, что в игральный зал, к автоматам… Да ты и не бывал, поди, в нашем районе, я больше, чем уверен… Наш клуб для состоятельных людей, а не для таких уголовников, как ты…

Эти слова задели Яниса за живое, он побледнел от ярости, стиснул печенье в кулаке до хруста, весь напрягся, смотрел на Моретти исподлобья чуть ли не с ненавистью. Дело близилось к драке… К хорошей драке… Если принять во внимание всю вспыльчивость Алмаара, его нетерпение, нервозность…

Но тут, и очень кстати, заговорил Дюпрейн:

— Ладно, тихо! Послушайте теперь меня!..

Все повернулись на голос, на голос, которого нельзя ослушаться, на который невозможно не обратить внимания.

— Мы прошли с вами сегодня почти 57 километров, — заговорил Дюпрейн, по очереди глядя на каждого из своих солдат, — это на 11 километров больше вчерашнего… Неплохо, конечно… Неплохо… — Он посмотрел на экран своей карты, как будто сверялся с данными компьютера. — Но нам пришлось сделать добрый крюк при переходе через Чайну, да и вчера мы не уложились в мой график… Одним словом, мы отстаём с вами часа на четыре… Этой ночью нам уже надо было перейти магистраль, а мы ещё здесь… в 23 километрах от дороги… При нашем темпе, к магистрали мы выйдем завтра, ещё до обеда…

Днём переходить дорогу опасно… Ждать ночи придётся так и так… Значит, лучше будет, если мы как следует отдохнём здесь, у реки… Завтра нам предстоит трудный день. Мы выходим к людям… Это усложняет дело. И требует предельной осторожности и внимания. Надеюсь, повторять не нужно, что сейчас мы находимся на сионийской земле! А ещё, меньше, чем в десяти километрах от нас есть гриффитский посёлок. Они, я думаю, вряд ли донесут властям, даже если и наткнутся на нас, но лучше поостеречься…

Поэтому постарайтесь быть осторожнее, ходите только по двое, обязательно с оружием… И вообще лучше никуда лишний раз не соваться, тем более, далеко от нашего лагеря и без моего разрешения!.. И не орите больше так громко, ради Бога! — Дюпрейн поморщился, как от головной боли, с громким щелчком закрыл карту. — Тайлер, Алмаар, вы как? Поели?

— Да, господин капитан, — ответил за обоих Джейк. Резкая перемена темы его даже удивила немного, но голос Дюпрейна был всё тем же, деловым, до сухости, словно состояние бойцов для капитана так же важно, как и краткий план завтрашнего дня.

— Так, значит, теперь с дежурством! — продолжил Дюпрейн, застёгивая кармашек комбинезона. — Первым — Тайлер, потом — Моретти. Смена через три часа. Моретти, толкнёшь меня, я буду третьим. Остальные — отдыхать! Через десять минут отбой! После — никакой ходьбы по лагерю, ясно?! — многозначительно посмотрел на Джейка, потом — на Яниса. — У меня всё! Отдыхайте!

Да и ещё, кстати! — вспомнив о чём-то, поспешно добавил Дюпрейн. — Сухие носки все надели? — они ответили невпопад, кто «да», кто «нет», — Это был приказ! Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь из вас заболел!.. И ботинки поставьте на просушку… Дежурный проследит… — капитан снова глянул в сторону Джейка, — Костёр тоже на твоей совести… И, вот, возьми!.. — Дюпрейн расстегнул браслет своих часов, бросил их Джейку, не глядя, так, будто хотел реакцию проверить. — Утром отдашь!

— Спасибо! — Джейк поймал часы легко, перевёл взгляд на экран. Хорошая вещь! Почти как те, отцовские, но ещё с компасом и со светящимися в темноте цифрами.

Металлический браслет часов приятно холодил запястье, это было знакомое ощущение, от которого Джейк уже успел отвыкнуть. Все вокруг спали, тишина, даже лес молчал… Странный здесь, кстати, лес, за рекой, на этом берегу. Дикий какой-то, нехоженый… Словно чужой… Лианы, мхи, лишайники на деревьях, сами деревья — большие, высокие, с толстыми ветками во все стороны, с очень густой листвой — даже неба не видно! Ни одной звёздочки!..Вспомнив про звёзды, Джейк поднял голову, но потом усмехнулся, перевёл взгляд на огонь. Какие здесь, под этими поваленными, но не упавшими деревьями могут быть звёзды? Одни лианы плотной сеткой из мелких листьев и цветов.

Цветы распустились к ночи, издавали теперь приятный, очень тонкий аромат, его не перебивал даже отвратительный запах сырых шерстяных одеял… А на этот аромат слетались какие-то насекомые. Ночные насекомые. Большие, маленькие, бесчисленное множество мотыльков. Они пугались света костра, его жара, метались, забыв о цветах, улетали в дырки между листьями, прилетали новые — и всё повторялось заново. Скучно!

Джейк поднялся, походил, чтобы размяться, прогнать сонное оцепенение. Посмотрел на часы. Ещё почти час! Подошёл к костру, подложил несколько веток, специально выбрал потолще, чтоб огонь горел веселей. Вернулся на своё место, сел, дёрнул несколько раз плечом, чтобы автомат спустился ниже, как раз под руку, скорее по привычке, проверил предохранитель. И опять посмотрел, сколько времени прошло. Три минуты всего! Всего — три! И не удержался от вздоха!

Вздохнул и прикрыл глаза. И тут уловил мозгом, нутром, — так, как он всегда это умел — чьи-то мысли, ясные живые мысли бодрствующего человека. И только потом — взгляд на себе, скрытный, осторожный, украдкой. Медленно, ненарочно, словно скучая от безделья, повернул голову и упёрся глазами в глаза Дюпрейна. Тот даже не успел затаиться, притвориться спящим, понял, что попался, и не удержался от виноватой улыбки и оправдывающихся слов:

— Не спится, вот, что-то…

Джейк не ответил, только кивнул головой: «Понимаю!» и отвернулся, уставился в огонь. Дюпрейн вызывал у него какие-то странные, необъяснимые чувства. Словно смотришь на человека, видишь его и принимаешь таким, какой он есть и в то же время ясно понимаешь, что он совсем другой, что ему известно что-то такое, о чём ты даже не догадываешься. Странное чувство! И ещё ощущение, что Дюпрейн про каждого из них что-то знает, такое, чего самим им никогда не узнать и не понять. Да и пытаться не стоит!

Может, поэтому Джейк и старался сохранять с капитаном только деловые отношения, отношения приказа и подчинения. И даже «прочитать» его мысли не пытался, не хотел, чувствовал какой-то необъяснимый тайный страх, страх узнать что-то такое, чего знать не положено ни ему, ни другим ребятам, на что он не имеет права. Пусть Дюпрейн хранит свою тайну, он имеет на это право как всякий живой человек; у каждого должны быть свои тайны, то, что для другого табу, во что нельзя лезть ни в коем случае, какими бы телепатическими способностями ты ни обладал. Да и самому так легче… Не пробовать, чтобы не мучиться угрызениями совести потом.

Но Дюпрейн заговорил первым, да ещё таким голосом, словно с нетерпением ждал момента, удобного случая:

— Слушай, Тайлер, у меня к тебе один вопрос… Не вопрос командира к подчиненному, а так, по знакомству… по-человечески… Ты ведь солгал мне тогда, да?

Джейк снова посмотрел на Дюпрейна, тот уже сидел на своей лежанке из папоротника, смотрел так, точно от ответа на этот вопрос зависела его жизнь.

— По знакомству, значит? — переспросил Джейк с ее заметной тенью улыбки в глазах, недоверчивой, подозрительной улыбки. — А зачем вам это, господин капитан?

— Я по опыту, нутром понял, ты врал сегодня утром, — заговорил Дюпрейн с таким увлечением, что даже сам себе мысленно удивился, будто это и вправду было так ему важно. — Я смотрю на тебя, честный ты, искренний парень, не умеешь ты в глаза врать… Вот и думаю теперь весь день: ошибся ли я в тебе? И в чём именно?.. Я же вижу: здесь от Алмаара ветер дует! Опасный он парень! За ним глаз да глаз нужен… А ты выгораживал его, так?.. Мне не всё равно, конечно, что вы там, в лесу, среди ночи делали… Ясное дело, не гуляли! Ну, вот, ты!.. Насчёт Алмаара я ещё могу понять, он, точно, сбежать хотел, я это сразу понял… Но ты-то?! Что ты с ним общего можешь иметь? Вы же даже из разных бригад!..Или тоже рванул?.. На тебя это не похоже!.. Что тогда? Или я, чёрт возьми, старею? Не справляюсь со своими обязанностями? Я же не ожидал от тебя такого!.. От тебя — меньше всего!.. Или ты меня обвёл? Вокруг пальца обвёл?!.. Профессионал! Нечего сказать!..

Джейк немного помолчал. Он не очень понимал, чего хочет от него капитан, чего ему надо. Ладно — у него бессонница, ему делать нечего, голова чем-то там занята… К чему этот нелепый разговор? Тут любому ясно, что Джейк утром врал, что выгораживал Алмаара, и капитан это знает как никто другой. Зачем тогда про это говорить? Чтобы Джейк сам признался: да, я врал? Но что это меняет? Кому это важно?

— Я почти не знаком с Алмааром, господин капитан, — Джейк заговорил о том, что ему было понятно, придерживаясь официального, сухого тона. — Так только… — он неуверенно пожал плечами, опять отвернулся.

— Я и сам, собственно, не собирался сходиться с вами ближе, чем положено между рядовыми и капитаном… Да и нельзя мне! Я так сразу решил… — продолжил Дюпрейн после долгого, затянувшегося молчания. Он заговорил о другом, и думал он совсем не про Алмаара и не про побег. Его волновало что-то другое, а всё остальное — только предлог завязать разговор. Он более или менее понимал всех ребят в группе, более или менее был в курсе биографии каждого, и лишь один Тайлер выделялся из всех, в нём было ещё столько белых пятен! И как же хотелось Дюпрейну разгадать хотя бы некоторые из них! Может, поэтому-то он и завёл этот разговор?.. Он улавливал в Тайлере что-то необычное, что-то, чего нет в других. Парень — загадка! И лейтенант в части так не хотел его отдавать! Что-то знал о рядовом, если был против…

Джейк напрягся, прислушиваясь, он понял по голосу: капитан говорит о чём-то таком, что может пролить свет на ту тайну, что окутывает их операцию. Что-то очень важное… Но ошибся и понял это сразу, как только Дюпрейн заговорил снова:

— Ты, Тайлер, показался мне странным человеком… Даже более, чем странным… И я не мог удержаться, чтобы не поговорить с тобой… Чисто по-человечески поговорить, по-честному… Я знаком с тобой в пределах личного дела, но записи эти расходятся с действительностью. Что бы это могло значить? Родителей у тебя по личному делу нет, а я знаю, что это не так! — Дюпрейн выставил перед собой раскрытую ладонь левой руки, загнул один палец, подсчитывая известные факты, особенно его интересующие. — В графе психофизического анализа указано, что ты апатичен и скучен, но это опять-таки не так!.. Умение обращаться с картой и компасом! Про это в личном деле ни слова не сказано. Ведь ты же учился где-то до этого! Так ведь?.. Только честно!

— Так! — произнёс Джейк, не глядя на Дюпрейна.

— Я так и думал! — Тот рассмеялся чуть слышно, довольный до удивления. — Я сразу это понял! Ты же лучше всех в группе подходишь для нашего дела! — капитан поднялся, потоптался на месте, засунув руки в карманы комбинезона. А Джейк украдкой, через плечо, наблюдал за капитаном. «Интересно, и чему он так радуется? Какое ему, казалось бы, дело до меня? К чему этот разговор?» Но тут лицо Дюпрейна стало серьёзным, даже почти злым, он нахмурился, глубоко задумался над чем-то и прошептал сквозь зубы:

— Вот ведь чёрт!.. Жаль!..

Чего ему жаль? Джейк невольно напрягся, пытаясь «поймать» мысли Дюпрейна, пусть не мысли — какие-нибудь образы, которые смогли бы помочь прояснить хоть что-то. Но сумел только почувствовать эмоции, захлестнувшие капитана: негодование, досаду на невозможность изменить ход вещей и от этого тоска, непреодолимая тоска и отчаяние.

Больше Дюпрейн ни о чём не спрашивал, хотя и видно было, что-то не даёт ему покоя, что-то гнетёт, но он только попил воды и снова лёг. Джейк ещё сидел какое-то время, прислушиваясь к тому, как укладывается капитан, и думал про себя: «Какой я теперь профессионал?! Учили, правда, в Гвардии кое-чему, но это было давно… В прошлой жизни… В Гвардию мне уже не вернуться… Да и сам-то я вряд ли смогу после всего… Только, чтобы честное имя себе вернуть, Чтоб не считали дезертиром… И почему мама до сих пор не связалась с Дарлингом?!! Ведь я же просил её тогда!..» При мысли о доме, о родителях, о мирной Ниобе сердце стиснула болезненная тоска одиночества. Даже заплакать захотелось от обиды на судьбу. «Зачем она так круто меняет направление? Чуть только успокоится — что-то новое!.. Эти джунгли! Этот рудник!.. Что ещё обещается быть? К чему ещё готовиться?»

Джейк рассеянно провёл ладонью по щеке снизу вверх, от нижней челюсти до виска, запустил пальцы в отросшие волосы, в задумчивости почесал затылок. И тут, будто опомнившись, глянул на часы. Пора! Пора будить Моретти!

Уснул он сразу: сказалась усталость за последние два дня. И спал без снов, как провалился во что-то чёрное, но без кошмаров. И сквозь сон слышал только, как ворочается на своём месте Алмаар, беспокойный малый.

Они спали без одеял и без ботинок, а от воды тянуло сыростью и холодом. Джейк мёрз, спал беспокойно, но проснулся лишь от громкого вопля Моретти:

— Волки!!!

Джейк вскочил, проснулся разом и даже невольно удивился, насколько ясно мыслит: «Где? Где волки?» По кустам что-то трещало, кто-то живой — это ясно, так как звук перемещался, но кто там был, Джейк разглядеть не смог сквозь плотные переплетения лиан. Проснулись все, кроме Алмаара, тот спал в самом дальнем и тёмном углу, под самым деревом, клонившемся к земле. Когда Джейк подошёл, Марио, совершенно белый, с огромными чёрными глазами, рассказывал дрожащими губами бессвязно и непонятно:

— Я… Я только вышел… размяться хотел… господин капитан. А там… там, — он показал рукой в сторону выхода. — Звери!.. Звери, как собаки… Такие большие, — его раскрытая ладонь остановилась где-то на середине бедра. — Вот такие… не меньше!.. И знаете… У них так глаза светятся… Я такого ещё ни разу не видел… Это монстры какие-то!..

Дюпрейн слушал Моретти, не перебивая, хотя тот заикался, часто сглатывая, облизывал сухие губы и говорил медленно с дрожью в голосе и во всём теле.

— Это волки! Ложбинные волки! — Кордуэлл засмеялся с облегчением. — Они очень любопытные. Но боятся любого шороха, когда с чем-то не знакомы… Они просто приняли тебя, Марио, за диковинного зверя и сами испугались не меньше твоего!..

Дюпрейн ничего не сказал, только вышел на улицу оглядеться, проверить, что и как. Они потянулись следом, а Марио всё говорил на ходу:

— Они такие здоровые!.. Я таких собак сроду не видел!..

Дюпрейн вернулся быстро, в рассветных сумерках его силуэт казался чётким и легко различался среди деревьев. Джейк с невольным уважением смотрел, как капитан, лёгкий и быстрый, двигается почти бесшумно, как он осматривает следы, сломанные ветки, помятую траву и кусты.

— Да, следы большие… И их было несколько, четверо крупных — взрослые, и молодняк — не меньше десятка. Обложили нас со всех сторон, — с задумчивым лицом рассказал Дюпрейн. — А что Алмаар, кстати? Спит ещё, что ли?

Они все переглянулись. Яниса и вправду не было. А ведь разговаривали громко и ходили туда-сюда. Странно! Тут Моретти кинулся к месту ночёвки и, когда вернулся, был не менее бледным и ещё больше растерянным.

— Нету, да? — Дюпрейн был спокоен, и это его спокойствие и удивительное хладнокровие ещё сильнее испугали Моретти. — Куда он делся, дежурный? — внимательные глаза капитана изучали лицо Марио, растерянное и обескураженное.

— Я ду… думал, что он уже вернулся, — голос Марио дрожал от переживаемого ужаса. — Сказал, за водой сходит… У него и вправду фляжка была пустая… Господин капитан…

— Он с оружием ушёл? — Дюпрейн крутанулся на месте, поправляя пряжку поясного ремня.

— Да, господин капитан. Но ведь вы же говорили: только с оружием… Я и не подумал ни о чём… Ничего не заподозрил… — Моретти оправдывался, как мальчика. Растерянный и жалкий. А остальные двое — Тайлер и Кордуэлл — молчали, да и что говорить? Чем теперь всё это закончится? Всё зависело сейчас от капитана: как он поступит, что решит, так и будет.

Дюпрейн какое-то время стоял, уперев руки в бока, смотрел куда-то в сторону. И думал! О чём именно? Понять это было сложно: лицо его оставалось неподвижным. Но по взгляду чуть прищуренных глаз, по морщинкам в уголках губ, Джейк понял: Дюпрейн в бешенстве. Готов рвать и метать! Любого, кто хоть слово против скажет, кто встанет на пути! Страшно представить, чем теперь дело кончится…

— Ждать меня здесь!.. И ни шагу! Тайлер — за старшего! — приказал он вдруг и пошёл к реке, на ходу доставая из кобуры свой пистолет.

— Хана нашему Алмаару! — прошептал Кордуэлл, проводив капитана взглядом, — Убьёт он его…

— Если выследит! — отозвался Моретти.

— Выследит! — Джейк сам в это верил: он видел Дюпрейна в деле, и ребята поняли, он прав, но посмотрели оба — разом! — на Джейка с немым отчаянием в глазах и со страхом.

Ждали они долго, почти два часа, в полном молчании, прислушиваясь к звукам просыпающегося леса, ждали выстрела, ждали с замиранием сердца каждую минуту, ждали и боялись одновременно, боялись не услышать. Каждый гадал, что будет и как, но все мысли сводились к одному финалу: похоже, что к руднику придётся идти вчетвером. И чем дольше тянулось время, тем больше они в этом убеждались.

Но вернулись они вдвоём — Дюпрейн и Алмаар — оба мокрые с ног до головы, грязные и злые друг на друга. Янис шёл первым, под конвоем, а Дюпрейн нёс его автомат, а в другой руке — пистолет, направленный беглецу в спину. Взмахом руки капитан усадил арестованного в стороне от всех, сам остановился у костра, убирая пистолет обратно в кобуру, спросил:

— Ну, как? Что нового?

— Ничего подозрительного замечено не было! — Джейк вскочил, отчитался, как положено, смотрел Дюпрейну в глаза и думал: «Злится, злится до сих пор! Видимо, пришлось побегать… И мокрые оба!.. Через речку, видно, успел сбежать наш Алмаар… И как он его ещё назад притащить умудрился? Ведь с одним пистолетом против автомата… и против упрямства и сумасбродства, которых у Алмаара выше крыши…»

— Поели? — Дюпрейн изо всех сил старался быть спокойным, говорил тихо и медленно, чтобы эмоции не прорвались сквозь тщательно воздвигнутый заслон из терпения и опыта. Но глаза метали молнии, и губы кривились к злой усмешке. Сейчас любое неосторожное слово могло вывести его из себя.

— Нет ещё! Ждали вас!

Дюпрейн посмотрел на Джейка так, будто хотел ещё о чём-то спросить или рассказать что-то важное, но отвернулся и пошёл к своему месту, сел на папоротник, отстегнул с пояса фляжку, стал пить, громко глотая воду.

Все молчали.

Джейк перевёл глаза на Алмаара. Тот сидел прямо на земле, опустив голову. Мокрый, грязный, безоружный, но упрямый, несломленный, готовый повторить свою попытку ещё раз и ещё. Он старался быть таким, как обычно, казаться всем таким, каким он был всегда: беззаботным, бесстрастным, равнодушным к мнению других, почти циничным. И не смотрел на остальных, хоть и чувствовал на себе их взгляды, недружелюбные и даже враждебные взгляды… Чуть шевельнулся, хотел, видимо, достать сигареты, и Дюпрейн, стремительно повернувшись на этот шорох, заорал на него зло, с ненавистью:

— Сидеть!! Сидеть, я сказал!

Алмаар ни слова не сказал, даже не удосужил капитана взглядом, но сигареты всё же достал. Сигареты и зажигалку. Дюпрейн мгновенно подскочил, вырвал размокшую пачку, смял, отбросил далеко в сторону и прорычал с яростью:

— Будешь делать только то, что я скажу, рядовой!

Янис посмотрел на него снизу вверх, и его чуть прищуренные глаза выражали всё, что он об этом думает.

— Слушаюсь, господин капитан! — процедил сквозь зубы, с трудом разомкнув стиснутые челюсти. Он ненавидел Дюпрейна смертельно, отчаянно и глухо, и ничуть не скрывал своей ненависти. Джейк видел, как крутит, тискает Янис свою зажигалку с шилом, сжимает и разжимает её в кулаке с такой силой, что белеют костяшки пальцев. Янис мог бы броситься с единственным своим оружием на Дюпрейна, и капитан вряд ли знал о шиле. Бросок мог бы получиться опасным из-за своей неожиданности, и Джейк чуть подался вперёд, боясь пропустить хоть одно движение, успеть кинуться, предупредить Дюпрейна, но Янис демонстративно убрал зажигалку в карман, медленно, с подчёркнутым спокойствием застегнул «молнию». И они все четверо наблюдали за каждым его движением, и Алмаар, чувствуя это, делал всё бесстрастно, как актёр на сцене перед десятком зрителей, — даже сейчас старался подчеркнуть свою независимость, свою свободу от обстоятельств.

Дюпрейн отвернулся и снова сел, взял автомат Алмаара, вытащил все патроны, даже из ствола, громко лязгнул затвором, для проверки нажал на курок и только потом бросил автомат к ногам Яниса.

— Собирайтесь, ребята! Ещё позавтракать нужно. — Дюпрейн заговорил, больше не глядя в сторону Алмаара, и голос его был спокойным и ровным, как всегда. И они не стали ждать повторения приказа, никто не хотел проверять терпение капитана.

Завтракали в молчании, так же молча собрались, уложили все вещи. Собирая продукты, Джейк невольно отметил: «Что-то слишком мало еды осталось. Дня на два от силы, если экономить… А как же на обратную дорогу? Да и на руднике мы можем задержаться не на один день. Странно как-то всё это…» Вышли они уже на рассвете, позже, чем обычно, но капитан, видно, решил нагнать потерянное время или просто вымещал на них свою злость, гнал их быстро, чуть ли не бегом. И Алмаар шёл первым, опережая Дюпрейна всегда на один шаг. Капитан предупредил его сразу:

— Хоть одно движение без моего разрешения, — пристрелю!

Джейк шёл последним, замыкал группу. Шёл и думал. Да, вчера вечером Янис говорил что-то о побеге, собирался попробовать снова, но Джейк всё равно был неприятно удивлён этой новостью. А что говорить о других ребятах?! Они до сих пор переваривают это событие. А сам Янис? Упрямый сумасброд! Импульсивный мальчишка, он сначала делает, а потом думает о последствиях. Отсюда и все его неприятности. А ещё он слишком большой индивидуалист, чтобы подчиняться кому-то, даже тому, кто значительно выше по званию, кто куда опытнее. Всё сам по себе! Всегда и везде! Всю свою жизнь! Жизнь, богатую криминальным прошлым. Он потому и друзей не имеет. Ни здесь, ни в своей бригаде, да и в жизни, пожалуй. Не умеет идти на компромиссы, не умеет быть терпеливым, везде и всюду своё «я». Но это и на эгоизм не похоже. Просто он с детства не привык видеть в других, в окружающих — таких же, как и он сам, — людей, всегда полагается только на самого себя, живёт для себя, поэтому и не ждёт ничего от других… Ничего хорошего! Да и чего ему ждать при его-то жизни? При его характере?

Вот попытался удрать и что получил? Дюпрейн догнал и не потому, что на этот раз не повезло, а потому, что сам он — упрямец не меньший!.. Конечно, нам троим никогда не узнать подробностей всей этой погони, и о чём разговор шёл на обратном пути. Оно и так видно: говорили не о приятном! Да и лицо, видно, в кровоподтёках. Дюпрейн хоть и легче по весу и в плечах у́же, но он из спецназа, а там хлюпиков нет…

Так может он хоть сейчас, после всего, поймёт, что думать надо, прежде чем делать что-то, а не переть напролом со своей несдержанностью, со своей вспыльчивостью. Не кинулся же он на Дюпрейна со своей зажигалкой! Что-то же его остановило!..

Вот так он и начался, ТРЕТИЙ ДЕНЬ! Почти без перехода, почти без сна! Сплошная нервотрёпка! Дюпрейн на взводе. Алмаар — не лучше. Кордуэлл и Моретти, как я, тоже идут и думают. Всем, одним словом хватило!

Они шли долго, очень долго, наверное, несколько часов, строго на север, в сторону гор, туда, откуда брала своё начало Чайна, оставшаяся где-то далеко, за спиной. Эти горы здесь называли Радужным Хребтом, а лес, по которому они шли уже третьи сутки, кто-то в своё время умудрился назвать Малахитовыми. Поэтично! Может быть, с высоты аэролёта вся эта зелень и похожа на малахит? Такие названия дают не зря.

Джейк по пути успел передумать о многом, даже Совет на Фрейе, и тот вспомнил. Голограмму Гриффита и Радужный Хребет — цепочку гор на северо-западе континента. Прикинул, где примерно находятся города Чайна-Фло и сионийская Флорена, как протекает Чайна, и как они идут, вот, сейчас готовить к обороне рудник. Ведь рудник этот должен быть как раз в горах.

Он думал о родителях: о вечно занятой матери, об отце, об их жизни, думал так, словно понимать начал этих людей по-другому, будто взглянул на них с другой стороны. Общих интересов почти нет, вместе время не проводят, встречаются и то не каждый день… Что их держит вместе, что их связывает? Любовь? После стольких-то лет? Или привычка?.. Почему он не думал об этом раньше? Даже внимания не обращал на все эти «мелочи». Как они прощались всегда перед отъездами… Как встречались… Как вместе ходили на приёмы и выставки… Редко, правда, но ходили ведь!

При этих мыслях, при всех этих воспоминаниях сердце защемила тоскливая боль утраты, такая особенно ощутимая именно сейчас, когда он всего этого лишился… Как же много он потерял за годы службы в Гвардии! Ведь даже самые близкие люди, родные люди — отец и мать — остались чужими, непонятными, неразгаданными!

Невероятно сильно захотелось домой! Именно — домой! В свою квартиру!.. И знать, что мать, как и раньше, как прежде, ещё в детстве, за компьютером, за рабочим столом, а отец — в соседней комнате — просматривает записи с новостями, устаревшими уже новостями за время его отсутствия. И сам ты занят какой-нибудь ерундой, тихо возишься в углу, но стоит оторвать взгляд, поднять голову — и вот они рядом: мать — тук-тук по клавишам, а отца не видно, лишь ночник горит, и голос диктора чуть слышно, общим фоном.

И в такой момент откуда-то изнутри выплывает горячая, обжигающая волна, перехватывающая горло, — детское счастье! Радость за то, что ты — неотъемлемая часть этих людей, что ты не одинок в мире, таком огромном и непонятном с позиции пятилетнего ребёнка.

Почему же сейчас вспоминается только детство? Именно эти годы? Старший возраст стёрла, заслонила Гвардия! Взрослая самостоятельная жизнь.

…Знакомый звук, издаваемый движущейся машиной, оторвал от мыслей, заставил вспомнить о настоящем, от которого никуда не денешься. Взмахом руки Дюпрейн приказал остановиться, а потом опуститься на землю. И всё без звука, без шороха! Они были в низинке, в овражке, почти не заметном на первый взгляд, а дальше, если пройти вперёд, за деревьями можно было разглядеть высокую насыпь магистрали. Оттуда-то и доносились звуки моторов, людские голоса. Там были люди! Первые люди за третьи сутки, но им вряд ли кто из команды обрадовался. Наоборот! Эта близость только добавила напряжённости, её больше натянула нервы, и без того реагирующие на малейший шорох.

— Ну, вот и прошли, можно сказать, самый лёгкий участок пути. — Дюпрейн усмехнулся, окинул своих подопечных взглядом, немного задержался на лице Алмаара: «Как он? Можно ли доверять после всего, что было? Не выкинул бы чего, не подвёл бы остальных ребят…»

— Проверить теперь нужно, что да как! Не соваться наобум… — капитан ещё внимательнее вгляделся в лицо каждого. «Одному идти нельзя. Нужен второй! Такой, на кого можно рассчитывать, кому можно доверять. Неплохо бы, конечно, Тайлера. Он — парень подготовленный и показал себя неплохо… Ну, а если не вернёмся? Нарвёмся на патруль? Сгинем оба! Что с остальными станет? Разбредутся же кто куда. И ещё Алмаар этот! Сволочной тип, ничего не скажешь. А если его и взять?! Поглядеть, как он поведёт себя, когда опасность рядом, настоящая опасность, а не просто разговоры. Пусть поймёт, что мы здесь не в игрушки играем. Это не игровой зал, стрелять будут боевыми… А если что, — пристрелить никогда не поздно. Ну, если и эту проверку не выдержит…»

— Так, сидеть тихо, громко не разговаривать, не курить, никуда не уходить. Понятно? — Дюпрейн поднялся, стягивая с плеч лямки рюкзака, проверил автомат, придирчиво щуря левый глаз. — Алмаар — со мной! Тайлер за старшего!

Янис сидел, крутил в руках свою кепку и аж вздрогнул от неожиданного приказа, когда услышал свою фамилию. Посмотрел на капитана снизу в ожидании подвоха, розыгрыша или злой шутки, но тот смотрел серьёзно, зло поджав губы:

— Дважды я приказы обычно не повторяю!

Янис намеренно медленно надел кепку, поправил её за козырёк, подхватил свой незаряженный автомат, легко поднялся в полный рост и только потом посмотрел на Дюпрейна. «Враги! Смертельные враги! Ни один другому уступать не собирается, — Подумал Джейк, провожая их глазами, — Плохо, когда даже в такой маленькой команде нет единства и взаимопонимания».

— Ох, не кончится добром всё это дело, — сокрушённо покачал головой Кордуэлл. Он думал о том же, и тоже был недоволен.

Лишь Моретти, вечно беззаботный, поймал какого-то мотылька, но не раздавил его, а, аккуратно взяв за крылышки, внимательно рассматривал, приблизив насекомое почти к самому лицу, крутил перед глазами. Увлёкся, одним словом. Джейк привстал на одно колено, смотрел в ту сторону, куда ушли Алмаар с капитаном, прислушивался к каждому звуку. До магистрали отсюда — чуть больше 30 метров, деревья редкие, даже пятна движущихся машин просматриваются. Уровень дороги немного выше, и кустарник плотный, если захотеть, у самой обочине можно подобраться — никто не заметит. Моторы ревели, казалось, совсем рядом!

И почему такое движение интенсивное? По этой магистрали и раньше много ездили, но сейчас же — через каждые две минуты. Даже чаще! Как будто колонна движется. Куда они все разом снялись? В Чайна-Фло?

В рёве моторов он сумел различить гул армейских сионийских бронированных вездеходов. Скверное дело! Что-то в мире происходит, что-то серьёзное. Та бомбёжка — не единственная примета войны! А здесь они даже не в курсе событий. Выпали из истории за эти три дня, хотя… Не эту ли историю нам писать своими руками? Тот титановый рудник — наша история! Не зря же Его Величество так не хотел отдавать его сионийцам. Важный объект! Обороны требует.

— Слышь, Тайлер, — позвал Моретти лениво, словно совсем и не переживал за своих, за капитана хотя бы. — А правда, что ты с Ниобы?

— Правда! Ну и что? — Джейк сначала ответил и потом лишь подумал: откуда он знает.

— И то, что ты из Гвардии, тоже правда?

Джейк медленно опустился на подогнутую ногу, перевёл глаза на Марио. Тот улыбался с недоверием, словно во лжи уличить пытался, и курил! Курил, осторожно выдыхая дым в рукав. И Кордуэлл тоже курил, правда, так же: в рукав, скрытно! Но это только им так казалось, запах табака разносился далеко вокруг, могли и на дороге заметить неладное. Джейк удивился невольно, почему сам не почувствовал, рядом же сидит!

— Ребята, сигареты уберите!

— Да ладно! Он не узнает! И так четыре часа — ни одной сигаретки! Сил больше нет, — они зашептали разом, перебивая друг друга, разгоняя дым руками. И Джейк уступил, опять отвернулся. Он всё ждал возвращения Дюпрейна, переживал и мысленно молился за их удачу. «Янис же без единого патрона! Да и злые они оба, как бы чего не вышло!»

— Слышь ты нас, Джейк! — Кордуэлл спросил уже чуть громче, настойчивей, а Марио добавил: — Правда, да?

— Кто вам сказал? — Джейк резко развернулся, рассерженно сверкнул глазами: «Зачем им это? Особенно сейчас…»

— Алмаар заикался, ещё в первый день, — Моретти хитро прищурился, улыбнулся. — А я всё ходил, присматривался… Внешне, вроде, и похож на гвардейца… Они все там такие, как ты, как Алмаар… Только вот одного не пойму: как ты здесь оказался? На Гриффите? В пехоте?..

— Вот у Алмаара и спроси! Он лучше всех знает… — Джейк не хотел говорить об этом и ответил резко, почти агрессивно, но Моретти только неслышно рассмеялся; рот открыл, хотел ещё о чём-то спросить, но ему не дали: Алмаар, запыхавшийся, взволнованный, рухнул рядом. Только вспомнили, как говорится…

— Я кому говорил: не курить! — Дюпрейн не успел появиться, как начал с упрёков. Он бы зол, раздражён, чем-то расстроен. Просить его было бесполезно, неприятности одни зарабатывать на свою голову. Моретти и Кордуэлл принялись тщательно уничтожать недокуренные сигареты, а Янис смотрел на них с нескрываемым сожалением, почти с завистью. Сглотнул судорожно, глядя голодными глазами. Сам он остался без сигарет — спасибо Дюпрейну, но попросить и, тем более, подбирать окурки было ниже его самоуважения.

Джейк, видевший эти муки, вдруг почувствовал жалость к Янису. И понимание! Он остался один в их отряде и стал рабом своего характера. Он никогда не сделает шага навстречу, не попросит ни о чём, ни с кем не заговорит первым пусть даже перед лицом смерти. Такое одиночество — самое страшное из всех одиночеств, на какие может быть обречён человек. Его даже сравнить нельзя с той жизнью, какой жил Джейк в бригаде. Там даже друг был — Крис. Да и другие ребята, кто не был в шайке с Колином…

Почувствовав на себе взгляд Джейка, Янис сверкнул глазами из-под бровей зло, с ненавистью, и отвернулся. Он не привык к поддержке, к сочувствию, к тёплому товарищескому взгляду, не терпел собственной слабости, беспомощности, своей зависимости от чего бы то ни было, пусть даже от такой вредной привычки, как курение. Пока сигареты были — курил, нету — потерпит, не маленький!

— Значит, так, а теперь о деле! — Дюпрейн стянул с головы свою кепку, вытер ею лицо, с досадой треснул о колено. — Плохо дело, если коротко! Плохо! — помолчал немного, кусая нижнюю губу, явно, думал над чем-то серьёзным. — Сейчас нам не сунуться! И пробовать не стоит. Машины потоком… Беженцы со скарбом из Флорены, и все машины под конвоем. Выселяют, видно, ниобиан из города… — и сам вздохнул, не удержавшись, помолчал, опять раздумывая. — И мины там… от дороги до насаждений. Кто вот только орудовал — наши или сионийцы — не пойму. Но работы нам прибавится. До ночи нужно проход найти, или организовать… И ночью прорываться будем на ту сторону, ребятки. Уж ночью-то машин не будет… или поменьше хотя бы. А то в две колонны — беженцы и вездеходы… Вездеходы и танки… И машины с солдатами.

Серьёзно, выходит, они за это взялись!.. Можем и на рудник не успеть! Придём к столу, когда все кости сметут!.. — это была гриффитская поговорка, и Кордуэлл, уловив знакомые слова, невольно улыбнулся.

— Кто-нибудь до этого дело с минами имел? — спросил Дюпрейн и в знак протеста выставил раскрытую ладонь. — Нет! Не с учебными! Я знаю, что на занятиях вас готовили… А с настоящими, боевыми? — они все, на кого он глянул, медленно отводили взгляд, на Алмаара капитан даже не взглянул. — А ты, Тайлер?

— Так, немного! — Джейк ответил честно. В его роте были ребята — настоящие специалисты, а он же — никогда мины не любил. Знал, понимал, сдавал на «отлично» все зачёты, но душа не лежала, поэтому и не было большой тяги к совершенству.

— Ну, ты, значит, со мной и пойдёшь! — решил Дюпрейн и заметно расслабился, словно разрешил самую большую проблему. — Как только стемнеет, в сумерках выйдем… А сейчас надо отойти, от дороги подальше, а в лес — поглубже. Перекусить, отдохнуть, приготовиться…

Они так и сделали. Перебрались на новое место, пообедали, но без большого аппетита: новости встревожили — не до еды теперь. Но курили зато, пользуясь моментом, успокаивали нервы перед ответственным и опасным делом. Потом капитан приказал всем почистить оружие, прямо здесь, в этих условиях. Каждый разложил детали на одеяле, бутылочки с синтетическим маслом имелись у всех среди вещей. Это занятие позволило скоротать время и немного успокоиться. А потом все занялись кто чем.

Моретти опять ловил оводов, редких в таком густом лесу бабочек, внимательно изучал каждую и отпускал снова. Кордуэлл строгал ножом палочку и обязательно в мелкую стружку, тонкую, как бумага. Алмаар мучился без сигарет и, хотя не показывал этого, грыз всё же какую-то травинку. С утра без единой затяжечки! Вот и тянул в рот по привычке и злился на себя же за свою слабость. Дюпрейн как всегда колдовал с картой. Что-то вычислял, что-то переделывал, менял,ругался себе под нос, но всё больше был недоволен расчетами. Джейк один, на первый взгляд ничем не занимался, сидел, прислонившись к стволу дерева, откинув назад голову, и дремал от скуки. Но так только казалось. На самом деле он никогда в лесу не скучал. Слушал птиц, слушал писк комаров и других насекомых, шелест листьев над головой. Все эти звуки были живыми, их издавали живые существа, весь мир вокруг. Джейку нравилось улавливать эту жизнь, погружаться в неё, сливаться с окружающим миром. Ему это нравилось! Какие незнакомые чувства рождались в нём, когда он в полной мере осознавал, что может понимать чувства птиц, те чувства, которые они выражали в своих голосах, в своём нехитром пении, щебетании. Радость, страх, голод, удивление, любопытство… Он и сам не знал, откуда это у него, у горожанина. Он быстро научился различать птиц по голосам, и даже по характерам. Это куда занятнее, чем прочие дела!

— Говорят, на Ниобе таких лесов и не осталось уже, — заговорил Дик, первым нарушив долгое молчание.

— В Ниобате — в самом центре столицы, есть огромный парк. Это кусок прежнего мира, мира, незнакомого с человеком, — это сам Дюпрейн оторвался от карты. Впервые за всё время заинтересовался не операцией, а разговором между своими солдатами.

— Леса сохранились ещё в нескольких сопредельных государствах, — а это заговорил Джейк. Открыв глаза, он смотрел прямо перед собой, будто хотел разглядеть узор коры на соседнем дереве. — В Киркане, например. Оттуда до сих пор древесину везут…

— И в Архипике, — заметил Дюпрейн. Он сделал это так, словно хотел упрекнуть Джейка в забывчивости. Он сам был с Ниобы, знал об этой планете очень много, но не знал, что и Джейк оттуда же, и сейчас, слушая разглагольствования какого-то провинциального юнца, всю жизнь дальше Гриффита не выбиравшегося, был немного задет. Даже уязвлён, и горел желанием поставить этого выскочку на место. — Там выращивают редкое волокно для драгоценного архипиканского шёлка…

— Но это жалкие остатки прежнего великолепия, — Джейк не обиделся, усмехнулся, оглядываясь на окружающий лес. — То ли дело, этот мир!..

— Ты говоришь так, потому что не видел нормальной цивилизованной жизни.

— А по мне, так всё равно! Что там бардак, что здесь — покоя нет! Везде одно дерьмо! Из-за всяких придурков… — Янис вмешался в разговор впервые за весь день. Не выдержал! Но не потому, что соскучился без общения, — нет! Просто он по-своему понимал то, что происходит в этом мире. Видел виновных там, куда остальные даже глянуть не решались. Он не был глуп, этот парень! А «информатором» повидал много такого, чего другим и не узнать никогда за всю жизнь! — Они на Ниобе — на вашей высокоразвитой Ниобе — за нас всё решили! И вот они, последствия! Черпаем полной ложкой! Такие, как мы трое! — и он глянул на Кордуэлла, потом — на Моретти. — Вы же, капитан, выполняете приказ! И ты, Тайлер, здесь тоже случайно! По воле судеб! А разгребать всё будем мы…

— Интересно, и кого же ты считаешь крайним? — Дюпрейн зло прищурился, глядел на Алмаара с нескрываемым презрением, отметил про себя: «Наглеет парень, уже по-уставному перестал обращаться… Сволочь! И почему я не пристрелил тебя сразу, паршивца? Чёртов уголовник!»

— Всех тех твердолобых дураков, готовых рвать друг другу глотки за каждый кусок земли! — Янис ответил резко, смял травинку в кулаке, смотрел на Дюпрейна с вызовом и чуть исподлобья. — Вы знаете что-нибудь о Совете на Фрейе? Хотя… — он раздражённо двинул плечом, вскинул голову. — Вы многого не знаете. А я сразу понял: войны не избежать! Ещё до всей этой паники, — и дёрнул подбородком в сторону дороги, имея в виду беженцев из города.

— Ненавижу таких умников, — прошептал Дюпрейн, сверкая глазами. — Тем более таких, как ты, дезертир Алмаар!

Упоминание о Фрейе, о Совете подействовало на Джейка сильнее, чем удар исподтишка. «Неужели он и про это знает?!! Про Совет? Про объявление войны? И про меня, наверное, тоже? Но почему ни слова не сказал? Даже ни разу не заикнулся… „Информатор“ проклятый! Такой же конспиратор, как и они все… Проклятье!» Джейк смотрел в лицо Яниса, пытался «узнать», о чём он думает, но Алмаар сейчас был в бешенстве: упоминание о дезертирстве — да ещё таким тоном! — вызвало в его душе целую бурю эмоций. Он думал теперь о Дюпрейне. Только о нём! Пытаться «уловить» что-то дельное сейчас — бесполезное дело!

Дюпрейн поднялся на ноги, намеренно неторопливо убрал на место карту и потом только сказал:

— А теперь, арестованный Алмаар, послушай меня, и хорошо послушай, так как повторять я не люблю.

Разрешения говорить я тебе не давал! И уж тем более высказывать своё мнение! Оно никому не интересно! Никому! Впредь запомни: рот ты откроешь тогда, когда я разрешу. А пока я не желаю тебя слушать!

И ещё! Если ты нарушишь любой мой приказ, я лично приведу в исполнение приговор военно-полевого суда, где судья будет на этот раз один! Я!!! Господин капитан Императорской Армии — Дюпрейн!

И если ты ещё раз обратишься ко мне не по уставу, даже в своих мыслях, я сделаю это не раздумывая! Понятно? Запомнил?

Всё это время Дюпрейн смотрел на Алмаара, не моргая, и его слова, тяжёлые и холодные, повисали в воздухе, как шары осветительных ракет. От этих слов холод продрал все четыре спины. Всем стало страшно! Янис же ещё сильнее побледнел, непонятно только: от испуга или от злости!

— Рядовой Тайлер — за мной! Кордуэлл — за старшего! — Дюпрейн резко сменил тему. — Услышите взрывы или выстрелы — быстро и сразу уходите на восток к реке и по течению дойдёте до города. Пошли! — приказ предназначался Джейку, тот был уже готов и, не мешкая, пошёл следом.

Потом они сидели в кустах на краю леса. Сидели неподвижно, ни один лист, ни одна веточка не дрожали. Даже ночные птицы не замечали их, переговаривались на соседнем дереве. Сумерки спустились на лес тихо; сквозь деревья с другой стороны дороги просачивалась мутная сероватая дымка, лёгкая и зыбкая, как туман. Свет фар в этом тумане казался расплывчатым, нечётким. Машины проносились туда-сюда по большей части в сторону Чайна-Фло. Большие армейские машины с высокими бронированными бортами, с брезентовыми тентами.

А они всё ждали чего-то! Наверное, ночи…

Дюпрейн смотрел на дорогу, на машины, долго о чём-то думал, всё присматривался, что-то высчитывал в уме. Джейк сидел рядом, слева, тоже глядел на дорогу, а краем глаза следил за Дюпрейном. Затвердевшие скулы, стиснутые челюсти, прищуренные внимательные глаза. Он злился, никак не мог успокоиться. Всё вспоминал Алмаара, заново передумывал последний разговор. Плохо, когда идёшь на такое ответственное дело, на разминирование, в его-то состоянии. Для сапёра большая часть успеха в его нелёгком деле зависит от настроения. Как настроишься, с какими мыслями за дело возьмёшься, таков и результат! Да, Дюпрейн, видно, и сам всё понимал, не в настроении он сейчас, как бы чего не вышло…

— Как он тебе, Тайлер? — спросил он вдруг. Неожиданно захотел поговорить. Поговорить просто, без соблюдения званий и других формальностей… Разговор на равных помог бы ему настроиться на предстоящую работу, расслабиться телом и собраться душой. Да и помощника не мешало проверить. Как он? Не трусит?

— Алмаар? — уточнил Джейк. Он никогда не спешил с оценкой других людей, подолгу к ним присматривался, этому его научил Элитный отряд. Поэтому ответил осторожно: — Сложная натура…

— Сложная! — Дюпрейн усмехнулся с разочарованием. — Я жалею теперь, что не пристрелил его сразу… Ведь мог же! Мог! Гнал тогда по следу, знал: где поймаю, там и убью! Голыми бы руками придушил паршивца… А столкнулись… Он же с автоматом был против меня… Мог бы выстрелить! А он не сопротивлялся даже… Рукой не двинул! Так и стоял, ждал, когда я сам его… И я не смог! — он с досадой скривил губы, нахмурился. — Пригнал назад… А теперь… теперь обуза для всех нас — и только! И это всё моя вина!.. Во всех этих неприятностях…

Он замолчал, закусил нижнюю губу, её сильнее нахмурился. Молчал и Джейк. Да и что тут, собственно, скажешь? Для себя он одно точно понял: при всей своей резкости, внешней агрессивности, при всём своём вызове, бросаемом и миру, и всем людям, Алмаар — не убийца! Мог же он любого из нас и капитана самого во сне прибить, так нет, — убирался тихо! И потом! Знал, что капитан по следу гонится, мог бы и пулей встретить, при своей-то ненависти к нему.

Он же больше защищается, чем нападает! Правда, защищается немного другим способом и не только с помощью зажигалки с шилом. Если один молчит в ответ на все нападки и насмешки, то другой, — а Алмаар как раз из таких — обычно нападает первым, когда обидчик только рот раскроет… А отсюда и все его неприятности!

— Он же бродяжничал с двенадцати лет, воровал, наркотой приторговывал, в шайке уличной не раз отличился… Сидел несколько раз. Из отбросов, одним словом, — снова заговорил Дюпрейн с каким-то отчаянием или даже со злостью на самого себя. — Такие типы хорошо понимают язык силы! Уважают её!.. Я потому и взял его в группу, думал: с этим-то проблем не будет…

— А вы знаете, что Алмаар состоял в штате ОВИС? — спросил Джейк в свою очередь после того, как Дюпрейн замолчал и задумался. — Он — «информатор»! «Информатор», господин капитан!

Дюпрейн какое-то время сидел, не дыша, смотрел из-под нахмуренных бровей тёмными глазами, а потом, медленно повернув голову в сторону Джейка, спросил:

— А ты откуда знаешь? Кто тебе сказал? Сам Алмаар? Да такого быть не может! Он преступник, рецидивист, такого даже на завод грузчиком не возьмут. Ни на одно предприятие! А тут — Информационная Сеть! Чушь всё это! Бредни! Мало ли, что он сам наговорит. К тому же, про это ни слова не сказано в его личном деле. Одни данные из архива полиции…

— Не только в моём личном деле много неясностей, — заметил Джейк в ответ, пожимая плечами. Дюпрейн снова повернулся к нему, хотел ещё что-то сказать, но проезжающая мимо машина оглушила их рёвом мотора. А когда она проехала, у капитана уже пропало желание продолжать разговор. «Мы же не на прогулке здесь! Пора и за дело браться… И так уже стемнело, придётся наощупь, по памяти… Интересно, а Тайлер как? Справится? Работа сложная предстоит…»

— Ладно, пора начинать! Чёрт с ним, с этим Алмааром, — произнёс он вслух и осторожно отодвинул ветку, приглядываясь к дороге. Прямо за кустами начиналась довольно глубокая канава, сухая в это время года, а от её края и до дороги, до самого криолитового покрытия обочина — полоска белого мелкого песка вперемешку со щебёнкой.

— Мины начинаются от той стороны канавы и до кустов, — наконец заговорил о деле Дюпрейн, — обочина «чистая»… Порядка я не знаю… вычислил пока одну. Вот здесь, в метре от нас… Её можно обезвредить отсюда, никто не заметит… Пока я занят, сиди, не шевелись, и ни звука, ни одного движения… Ясно? Начинаю нервничать, когда меня хоть что-то отвлекает…

Дюпрейн осторожно, чтоб не брякнуло железо, снял и положил свой автомат на землю с ясным приказом: «Приглядывай!», а сам, опустившись на колени, переполз чуть-чуть вперёд. Джейк очень и очень медленно повернул голову, слух у капитана чуткий, поэтому он и старался ничем не выдать своего движения, чтоб даже ткань ворота не хрустнула. Ему было интересно, хотелось видеть Дюпрейна за работой. Конечно, они в Академии обезвреживали и боевые мины, их обучение максимально приближали к реальности, но здесь… здесь совсем другое дело…

Он мог видеть только спину капитана, его осторожно двигающиеся руки, напряжённые плечи и отвердевшую шею. Тот сидел на земле, согнувшись чуть ли не в три погибели, в таком положении и дышать-то тяжело, но Дюпрейн, казалось, не замечал ничего вокруг. Когда мимо пронеслась ещё одна машина — большой тягач с пустым прицепом — капитан даже не дрогнул, лишь шумно выдохнул из лёгких воздух перед тем, как вывинчивать взрыватель. Тут Джейк уже не выдержал и по-тихоньку переполз поближе.

Мину вкопали по всем правилам сапёрного дела, да ещё и с хитростью: частично под кустом, в переплетении корней, частично — на открытом месте. Склонившаяся к земле ветка прикрывала эту ловушку, отвлекала внимание… Даже травинки зелёного дёрна вокруг мины казались не тронутыми и совсем свежими: ни одного корня, значит, не перерезано, ни одного стебелька. Работа на «отлично»!

Когда Джейк подобрался, Дюпрейн уже разгрёб всё это великолепие, весь этот шедевр сапёрного дела. Осторожные, чуткие пальцы вывинчивали узкую трубочку детонационного устройства. Сейчас малейшая дрожь в руках, любое неверное движение, ошибка могли привести к взрыву.

— Всё! — шепнул одними губами Дюпрейн, оборвав тончайший волосок провода, — Нет контакта!.. А ты что? Я где, сказал, быть? — прикрикнул он — заметил Джейка только сейчас, разозлился, но без привычной строгости, без категоричной решимости. Сейчас необходимо было сохранять спокойствие, не нервничать лишний раз, не заводиться, поэтому он решил сразу: пришёл — пусть помогает! — Поставь на место! — и Дюпрейн протянул Джейку уже безвредный взрыватель. — И осторожно! Имел дело с такой штукой?

Ещё бы! Джейк кивнул головой, принимая тусклый цилиндр. Стандартная противопехотная мина, ниобианская, уже лет пятнадцать как вышедшая из производства. Она срабатывала не только тогда, когда на неё наступали, очень чувствительная, она «отвечала» на сдавливание и колебание грунта вокруг себя в радиусе 45 сантиметров, и это при том, что сама она — круглая сплюснутая банка — была в диаметре всего лишь 15… И сколько же их таких здесь распихали?!

Джейк вкручивал взрыватель на место, в центр мины, а капитан ещё немного понаблюдал за ним, недоверчиво щуря глаза. Но рядовой справлялся отлично, аккуратно уложил мину в ямку, на прежнее место, стал засыпать землёй.

— Теперь нужно новую искать, — прошептал Дюпрейн, вглядываясь в каждую песчинку, в каждую травиночку. Не заметив ничего подозрительного, чуть продвинулся вперёд, но отпрянул и замер, когда темноту прошили слепящие фары. Они оба не шевелились, пока машина не проехала, и тогда лишь Джейк произнёс:

— Между ними интервал почти в две минуты…

Дюпрейн обернулся на него, глянул поверх плеча, но ничего не сказал. Парень отлично чувствует время, у него же нет своих часов, хотя при таком чутье они ему вряд ли нужны. При свете фар заметив что-то странное, капитан потянулся к бугорку, и точно — чуть гребнул пальцами и ощутил тепло. Металл! Скопивший за день тепло, он отдавал его быстрее, чем земля. Мина! Ещё одна! И зарыта совсем неглубоко!

Пока Дюпрейн тихонько убирал песок слой за слоем, пока расчищал мину, Джейк, выбравшийся следом за ним на открытое место, смотрел на чёрную ленту дороги, уходящую и вправо, и влево. Метрах в двухстах впереди из-за поворота двумя прожекторами, шарящими темноту, вывернул огромный армейский грузовик. Джейк тихо прищёлкнул языком, предупреждая, и Дюпрейн понял, что к чему. Они опять пропустили проезжающую машину, прячась в кустах у канавы.

— Они уложены в шахматном порядке, — поделился капитан, когда они в очередной раз (какой уже по счёту?) прятались от проходившей мимо машины. — Частый приём среди сапёров… А работа аккуратная… Аж смотреть приятно…

Сколько времени это продолжалось? Неизвестно! Оно — это время — стало тянуться неожиданно медленно, стало вдруг таким бесконечно долгим. Джейк немного пришёл в себя только, когда они с Дюпрейном оказались на дне канавы. Глубокая, она прятала их обоих, здесь им удалось переждать следующую машину. Ночной патруль!

Высвечивая фарами деревья, кусты у дороги, машина с солдатами медленно прокатила мимо. Они могли бы что-то и заметить, если смотрели бы не по сторонам, а на саму дорогу и на её обочину. Но…

Дюпрейн приподнялся и сел, вытирая вспотевшее лицо рукавом согнутой в локте правой руки.

— Мы ведь оба с тобой без оружия, да? — Он в упор глянул на Джейка. Здесь, на открытом месте, где от неба на землю всё же падало неяркое зарево, ещё можно было что-то разглядеть. В лесу же было куда темнее. Дюпрейн огляделся. Да, они сделали это дело! Путь свободен! Посмотрел на часы. Ого! Почти три часа! Вот это да! Хотя, один бы провозился ещё дольше…

Он откинулся назад, прислонился спиной к покатому склону канавы, глянул на звёзды. Вот они, родимые! Это их свет помогал нам. Привычными глазами отыскал большую точку. Ниоба! Родная Ниоба! Где твой привычный мир? Твоя жизнь?

Рука, лежавшая на колене, упала вниз, и Дюпрейн погладил тёплый песок ладонью, запустил в него пальцы. Хорошо! Даже усталость, и та радует… И тут услышал сухой и отчётливый щелчок прямо под рукой. Мина!!! Ещё одна!.. Ведь он же сам осматривал каждый сантиметр этой земли! Дно канавы вообще было «чистым»! Это по краю, со стороны леса, мины шли прямой полосой через каждые 70 сантиметров… А здесь…

Он вскинул глаза, но Джейк — этот молчаливый, но понятливый мальчишка! — и сейчас понял всё без слов.

— Уходи! Я попробую один!.. Это — мина другого типа… — прошептал отвердевшими непослушными губами Дюпрейн. — Одно движение рукой — и она рванёт!.. — «Он должен только успеть убраться отсюда… И чем быстрее, тем лучше… Рука устанет, давление ослабнет или хоть один палец дрогнет — и всё! Будет большой взрыв!.. Только ты уходи отсюда, уходи, забирай ребят и уходи…» — Уходи, кому сказал! — Дюпрейн чуть повысил голос, в нём опять появилась привычная строгость, жёсткость старшего по званию. — Рядовой Тайлер, мои приказы выполняются быстро! — Он впервые за время их совместной работы, за эти несколько часов напряжённого труда напомнил ему о разнице в их положении. О звании! О том, что он — капитан, а Тайлер — рядовой, и поэтому он обязан выполнить приказ, несмотря ни на что, даже на то, что они бок о бок почти три часа разминировали дорогу для всей группы, делали одно общее дело, полагаясь лишь друг на друга.

Джейк приподнялся, подтянул к груди правую ногу. Здесь, над ботинком, в ткань комбинезона были вшиты ножны, а в них — тонкий и длинный армейский нож. Джейк вытащи его бесшумно, поудобнее перехватил в ладони, перекатился на бок. На капитана он больше не смотрел: впереди была цель. Мина! И в ней уже сработала автоматика, автоматика, несущая смерть! Она куда опаснее, чем все предыдущие, вместе взятые. Она другого типа, совсем другого действия… Но Джейк знал и к ней подход. Он обезвреживал такие в Гвардии на спецзаданиях, и на полигоне во время учений. Но эта была настоящей, боевой! И такие не выпускались уже давно, больше 50 лет, со времён войны с Сионой. Поэтому они в Академии и не пробовали работать с боевыми, только с учебными. А сейчас же, сейчас…

Джейк сглотнул при одной только мысли о возможной ошибке. Загнал и страх, и волнение глубоко под сердце, — отступать было некуда, да и был он не из таких — даже пальцы не дрожали, и сердце само словно стучать перестало. А Дюпрейн смотрел на него во все глаза, и Джейк чувствовал кожей на себе этот взгляд…

— Ты же всё равно не сможешь, — Дюпрейн попытался шевельнуться или даже лечь, но Джейк коротким взмахом руки приказал ему замереть и молчать. Сейчас он руководил ситуацией, они на этот раз местами поменялись с капитаном, и Дюпрейну ничего не оставалось, как подчиниться безмолвному приказу своего рядового. Он сдался, хотя прекрасно знал, что не должен этого делать ни в коем случае, поэтому даже сам себе удивился: не настоял на выполнении единственного разумного в таком случае приказа, промолчал.

Джейк лёг на землю, почти касаясь щекой тёплого песка, раскрытая ладонь его правой руки легла рядом с рукой Дюпрейна. Казалось, он сквозь землю пытается почувствовать мину, будто она — живое существо, а он — хочет найти с ней общий язык. Так оно и было! Снова проснулось то невиданное чутьё, умение слышать, видеть и чувствовать всё не только естественными органами чувств, но и всем телом, всей кожей, самим мозгом, всем своим сознанием; чувство, дремавшее где-то в самой глубине «я», тревожившее Джейка с самого рождения, не дающее покоя чувство слияния с миром.

Сейчас Джейк представил тело мины явно, будто она лежала перед ним на столе, как когда-то в учебном классе, словно и не было того песка, разделявшего их. Он «видел» внутренним зрением каждую детальку этого смертоносного устройства, всё-всё, словно сумел проникнуть в самые глубины механизма. И нож в его руке — это узкое холодное жало — стал продолжением взгляда, продолжением мысли, ищущей мысли.

Он знал теперь слабое место этой опасной игрушки… он видел его, чувствовал так, как всегда это умел… Лезвие ножа с лёгким скрипом вошло в песок, погружаясь всё глубже и глубже. Дюпрейн замер, казалось, даже сердце остановилось, замерло в груди при виде этого зрелища, но не зажмурился, нет! Смотрел во все глаза, как миллиметр за миллиметром лезвие входит в землю. И ждал, ждал каждый миг, каждое мгновение, что очередной миллиметр окажется последним…

— Убирайте руку, господин капитан! — выдохнул Джейк, подняв огромные глаза на Дюпрейна. Он тоже вернулся к официальности, к уставу. Но Дюпрейн сейчас на это даже внимания не обратил, он смотрел в удивительные, нечеловеческие зрачки парня, а в голове билось с каждым ударом сердца: «Я — спятил! Я — спятил! Я — спятил!»

Дюпрейн очень медленно — другой рукой — убрал свою окончательно, смертельно занемевшую руку, стал растирать кисть, а сам смотрел прямо перед собой поверх края канавы на дрожащие листья куста.

— Я разъединил контакты… Теперь на ней плясать можно… И раскапывать не пришлось! — быстро, с заметным облегчением заговорил Джейк, словно извиняясь. Просто он начал отходить, он и сам с трудом верил, что всё обошлось, что он справился; даже голос его задрожал, сломался, стал почти мальчишеским, звонким. Это возвращалось к нему реальное понимание происходящего. Понимание и страх за пережитое. Только сейчас он начал осознавать всё в полной мере. Дюпрейн перевёл на рядового глаза, он хотел видеть его лицо, видеть его настоящим, естественным, со всеми переживаниями и страхами… Таким, какой он, Тайлер, и есть на самом деле. Он же тоже переживал, боялся!.. Выходит, и он тоже может чувствовать, хоть и скрывает это за своей непроницаемой маской!..

Встретив пытливый взгляд Дюпрейна, Джейк отвернулся, его ладонь, как чуткая машинка, улавливающая любые инородные предметы, заскользила по поверхности земли. А сам он чуть склонил голову, словно прислушивался к собственным ощущениям.

— Больше нету! — и рассмеялся легко, как когда-то на берегу. С облегчением и с искренностью. Даже глаза засветились. — Наверное, поставили на удачу…

Они успели дойти до кустов, подобрать свои автоматы, когда по дороге с урчанием пронеслась следующая машина. Всё произошло меньше, чем за две минуты! Меньше двух минут!!! Две минуты! Всего — две!.. А будто полжизни прожили! Будто десять лет уместилось в эти две минуты! И от этой мысли сердце холодом обожгло! Сковало!..

Дюпрейн почувствовал слабость в ногах, головокружение… Такого он ещё в своей жизни не видел!.. «Чёрт возьми! Я доверил свою жизнь неопытному мальчишке! И не только свою… А если б он ошибся? Пусть даже совсем чуть-чуть?.. Что тогда? Мы бы погибли — оба!! И вся операция, и ребята — тоже!.. Я вёл себя глупо!.. Опрометчиво! Допустил слабость!.. Понадеялся на Бог знает что!.. А ему повезло, и только-то!.. Он же и сам делал это впервые, а я… Поставил под угрозу не только жизни — свою и остальных ребят, но и всю операцию… Нет, не так должен вести себя командир в подобном случае… Я всегда должен быть для них на первом месте, а я… распустился, растерялся, проявил слабость… И он эту слабость видел… И смерть… она была так близко, совсем близко…» Он медленно опустился, съехал вниз по стволу дерева и устало закрыл глаза. А Тайлер, шедший следом, постоял немного, переступил с ноги на ногу, чуть скрипнув кожей ботинок, и тоже опустился на корточки. Этот парень ни о чём не спрашивал, он всё понял без слов, понял состояние капитана, его чувства, его мысли.

Как хорошо, когда рядом есть кто-то, кто может понять без всяких объяснений, понять без осуждения, даже слабости, и не потерять уважения после этого… Тайлер всё понимает, даст время пережить, перебороть, справиться со слабостью. Но и потом он никогда не напомнит об этом, сохранит всё в себе и ни на йоту не изменит своего отношения… Драгоценный человек…

— Так, где ты там, говоришь, службу проходил? Где готовился? — Дюпрейн приоткрыл зоркие глаза, сверкнул ими из-под ресниц. Он снова стал прежним: сильным, властным профессионалом, способным держать себя в руках. Джейк неопределённо хмыкнул, пожал плечами, опустил голову, стал разглядывать приклад автомата, будто это было для него важней всего. «Сказать правду? Всё равно не поверит… Не поверил же тому, что Алмаар из ОВИС.» — Я за свою жизнь только одного человека видел, выжившего после встречи с подобной миной. Он с биопротезом был… А это? — Дюпрейн чуть двинул головой в сторону магистрали. — Или что, дилетантам везёт? — хохотнул с горькой досадой, а потом добавил серьёзно, строго, до озноба между лопатками: — Везёт, но не сапёрам!

Джейк и на этот раз промолчал, её пристальней уставился себе под ноги.

— Ты из Гвардии, да? — Дюпрейн спросил неожиданно, и Тайлер резко вскинул голову, полосонул взглядом, ясным и без слов: «Откуда?!» Капитан беззвучно рассмеялся. — Ребята, Моретти и Кордуэлл, они вчера говорили… Это опять от Алмаара тянет. Я поэтому и всерьёз этих слов не принял… Так это — правда? Правда про Гвардию?

— Да! — Джейк снова отвернулся, незаметно вздохнул: «Проклятый Алмаар! Всё ему неймётся!.. Что за человек?»

— И как ты здесь оказался? На Гриффите?.. В армии?.. В общевойсковой?.. — Дюпрейн был восхищён и поражён. Не то слово!

Джейк заметно сконфузился: говорить об этом он не хотел.

— Долго рассказывать, — ответил неохотно. Эта тема была ему действительно неприятна. Его даже передёрнуло от внутренней боли.

— Но гвардеец!.. Из самой Гвардии?! Это же — элита! Элита!!! — Дюпрейн раздражённо взмахнул рукой, стремительно вскочил, клацнув автоматом. — Так ты ниобианин!.. То-то я и смотрю, о жизни на Ниобе рассуждаешь… О сопредельных землях… — он что-то говорил быстро, малопонятно, словно думал вслух, но совсем ведь не об этом хотел бы поговорить с гвардейцем, с настоящим гвардейцем. «Так вот… Так вот вы, значит, какие…» Он ходил туда-сюда, раздражая зрение, движение помогало ему мыслить; вдруг остановился напротив Джейка, чуть наклонился к нему, спросил, глядя прямо в лицо: — И давно ты здесь, на Гриффите?

— Больше месяца уже… Да, почти пять недель, — ответил Джейк, не глядя на Дюпрейна.

— И как же тебя так угораздило?.. Из элиты и в пехоту? — тот сокрушённо покачал головой: всё никак не мог поверить. — Как же так?..

— Просто, господин капитан, очень просто! — Джейк взглянул на него снизу вверх, зло сверкнул в полумраке белками глаз. — Меня не спрашивали: кто я и откуда… Даже с Ниобатой не связались! Вы же знаете: я без индикатора… Без индикатора и без документов. Кто мне поверит? — опять сверкнул глазами, перешёл в наступление. — Вот вы бы поверили? Нет!..

Дюпрейн даже растерялся, таким он Тайлера ещё не видел: злым, резким, раздражённым, отчаявшимся.

— Но… — Дюпрейн начал что-то, но мысль ускользнула, осталось одно удивление и растерянность. Он и вправду никогда бы не поверил, что видит перед собой гвардейца, гвардейца из Личной Императорской Гвардии. Об этих парнях ходили легенды и слухи, один другого невероятнее… А тут, вот он, живой представитель! Часть всех этих легенд — двадцатилетний мальчишка с серьёзными глазами…

Да, мальчишка! Но как ловко он управляется с минами! Одним ножом сделал то, за что не всякий специалист со стажем рискнёт взяться, даже перекрестившись и скрестив пальцы на удачу!

Сумасшествие какое-то! Сплошной идиотизм!

Выбрал себе в группу тех, кого не жалко на смерть тащить: преступника, безработного компьютерщика и двух бродяг… Все почти круглые сироты, если верить личным делам… И что же на самом деле? Что?..

Один — «информатор», бывший, правда, но норов — дай Бог! Другой — из Гвардии, и как его сюда занесло? Да ещё и говорит об этом так, между делом, как о пустяке, будто эти гвардейцы — на дороге валяются! Чёрт знает, что с этим миром происходит! Всё с ног на голову встало с этой войной!

— А Алмаар тут при чём? Откуда он знает? — Дюпрейн вновь задал такой вопрос, ответ на который вряд ли мог хоть что-то прояснить в хаосе сумбурных, противоречивых мыслей… Совсем не о том он спрашивал, совсем не то хотел бы услышать, но сейчас, именно в эти минуты понимал, что просто необходимо хоть о чём-то спросить, даже задать вот эти нелепые вопросы… Всё словно из головы вылетело, всё значительное, устоявшееся в этой жизни смело одним махом, фактом присутствия здесь и сейчас этого парня — Джейка Тайлера — гвардейца…

Но в дань опыту, профессионализму, мастерству он понимал — надо о чём-то говорить, надо, чтобы Тайлер доверился ему, заговорил сам, почувствовал участие капитана, чтобы сам объяснил более-менее, что к чему, прояснил обстановку — не тянуть же с него каждое слово, словно клещами! Ведь не чужие они уже совсем, совсем не чужие после того, что пережили этой ночью, слишком многое перенесли, чтоб до конца не доверять друг другу…

— По моим краденным документам он пытался уехать на Ниобу, покинуть Гриффит. Сам он теперь невыездной… после того, как попал в опалу… Эти, из ОВИСа, его так наказали… за любопытство…

Дюпрейн остолбенел, замер, обдумывая услышанное. Всё становится на свои места. И Алмаар — «информатор» и Тайлер — гвардеец! Всё принимает чёткие очертания… Всё это — правда! Реальная, жестокая правда! И осознание этого опять лишило Дюпрейна дара речи, он вновь не знал, о чём спросить, принимая это всё; как он должен поступить в этом случае, случае нестандартном, выходящем за рамки обычного понимания…

— Вот ведь гадёныш! — в сердцах воскликнул Дюпрейн, всё его негодование выплеснулось против ненавистного Алмаара, дезертира и эгоиста. — Я знал, сразу понял, что нечто подобное он и выкинул… Ни на что нормальное не способен! Паршивец! Уголовник чёртов! — он снова заходил на этих нескольких метрах между деревьями, потом резко остановился, словно наткнулся на что-то, будто вспомнил о чём-то важном, перехватил автомат в другую руку и пошёл вперёд:

— Пошли!

Вопросов меньше не стало, — наоборот! — а вот операция, задание это последнее — для них — лежало грузом на плечах, и изменить что-то Дюпрейн был не в силах. Что толку сейчас пытаться что-то понять, во что-то вникнуть, переживать за них, за каждого, даже за него — группу он отобрал сам!..

…Меньше чем через час они все уже подобрались к дороге, и капитан инструктировал первую пару, Моретти и Алмаара:

— Как только я дам знак, вы оба одновременно выходите на дорогу! И быстро! Бегом! Ждать будете нас поблизости… И с другой пары глаз не сводить!.. Моретти, на тебе ответственность за Алмаара! Откажется выполнять приказ — хоть один! — разрешаю стрелять!.. Далеко не уходить! Ясно?!

Пойдёте вот так! Прямо! — и Дюпрейн рукой указал направление движения. — И ни шагу в сторону! Везде мины… Главное — без суеты, между машинами у вас есть полторы минуты! Мы будем прикрывать вас, если что… Понятно? Вопросы есть? — Моретти мотнул головой, чуть слышно ответил:

— Вопросов нет, господин капитан. Приказ ясен.

Алмаар — вот ведь сволочная натура! — лишь ухмыльнулся. Казалось, для него всё это — лишь игра, игра в войну. Что-то несерьёзное. И вся суровость капитана — тоже. Даже сейчас чувствовалось его немое сопротивление происходящему, его нежелание подчиняться приказам.

— А ты, Алмаар! — Дюпрейн зло сузил глаза. — Только дёрнись, и я сам тебя голыми руками задушу! — при этом предупреждении Янис презрительно фыркнул. — Я не шучу!.. — капитан ещё что-то добавил, но шум проезжающей машины поглотил его голос, надо было как-то встряхнуть этого негодяя, заставить его быть осторожным, бдительным, если ему дорога жизнь, но эта машина помешала проникнуться серьёзностью всей ситуации, не дала настроиться, собраться… Видно, во всём была виновата спешка…

И тут Дюпрейн дал отмашку!

Моретти рванул с места первым, но Алмаар всё же ступил на криолит раньше его, силуэты их чётко вырисовывались в сигнальном свете удаляющейся машины. И шёл Алмаар, не торопясь, небрежно тащил незаряженный автомат за ремень и с явным любопытством оглядывался по сторонам. В каждом его движении, даже в наклоне головы, в сдвинутой на затылок кепке, сквозило пренебрежение, мальчишеская бравада.

— Вот ведь сволочь! Он же время зря теряет… — яростно прошептал Дюпрейн. Не выдержав, он вскочил и крикнул: — Алмаар! Я сказал — быстро!..

И тут этот чёртов Янис совсем остановился, прямо на середине дороги — на белой широкой линии, делившей восьмиполосную ленту на две стороны встречного движения. Остановился и обернулся на голос капитана. Моретти нагнал его, замешкался, прикрикнул несмело, но Алмаар не шевельнулся.

«Он же просто проверяет терпение Дюпрейна! Выстрелит — или нет!» — догадался Джейк. Он отодвинул рукой ветку, заслоняющую Алмаара. Тот снова двинулся через дорогу, с ленцой, знал: Дюпрейн не выстрелит, не станет подводить всю операцию, не станет шуметь на дороге, в тылу у сионийцев.

— Ведь всех же подводит! — с ненавистью процедил сквозь зубы Кордуэлл. Они успели сделать всего несколько шагов, когда из-за поворота вылетела машина. Бронированный армейский грузовик! Вездеход класса «Миус-22В», угадал Джейк по рёву мотора, и не ошибся. Этот механический монстр нёсся на огромной скорости, а дальний свет ещё издалека высветил на дороге две фигуры. Ослеплённые ярким светом, Янис и Марио остановились снова, во все глаза глядя на приближающуюся машину. Она появилась не по плану, раньше почти на 40 секунд.

Патрульные в кузове повскакивали со своих мест, поражённые не меньше этих двоих чужаков. Они так и смотрели друг на друга: двое ниобиан и четверо сионийцев, не считая шофёра. Все они ошалели, растерялись. Не ожидали встретить в своём тылу незнакомых, чужих людей. Сейчас никто и стрелять не думал, про оружие в руках все забыли, но это сейчас, пока они были в шоке от встречи, но через одну-две секунды ребятам на дороге будет худо. Они были на гладкой поверхности криолитовой магистрали как на ладони, и один из них не имел патронов для оружия.

Первым опомнился Дюпрейн, вскочил во весь рост, полосонул по борту из автомата, даже не целясь, лишь отвлекая внимание сионийцев на себя, давая своим солдатам возможность убраться с дороги, уйти на ту сторону. Сионийцы повалились разом, прячась за высокими пуленепробиваемыми бортами. Но опомнились быстро — беспорядочные и длинные очереди понеслись вслед, по кустам, в землю обочины. И всё это — на скорости, водитель даже добавил газу. И неожиданно Моретти сделал то, чего от него совсем никто не ожидал, даже безоружный Алмаар: Марио бросился назад! Назад!!! Назад к своим! Под защиту капитана! А Алмаар — напротив! — кинулся вперёд, исчез в темноте на той стороне дороги. И тут грузовик остановился, может быть, потому, что Дюпрейн перестал стрелять. Марио рухнул рядом, дрожащий, испуганный до смерти, а пули неслись ему вслед, секли кусты, сшибали листья.

— Назад! — срывая горло, заорал Дюпрейн. — Отходим!

Машина, визжа тормозами, развернулась на месте и патрульные сыпанули вниз, на дорогу. Прячась за колёса, они стреляли, не целясь, не видя противника. Треск автоматных очередей добавлял им смелости. Им казалось: ниобиане повсюду, целятся из-за каждого куста, из-за каждого дерева! Столкновение с противником в собственном тылу, здесь, где всегда было тихо и спокойно, могло кого угодно напугать.

Джейк последним из группы побежал назад по приказу капитана. Испугаться он не успел, только когда пуля перебила ветку над самой головой, что-то жуткое шевельнулось где-то в груди обжигающим холодком.

Они неслись по ночному лесу, не разбирая дороги, успевали лишь пригибаться от низко склоняющихся веток и уворачиваться от неожиданно встающих на пути деревьев. А за спиной творилось что-то ужасное! Там стреляли! Там была смерть! Настоящая, реальная смерть! Настоящий, реальный враг! Не самолёты, глядя на которые, и представить не можешь, что ими управляют такие же живые люди, вполне смертные. Не сводки о подбитых машинах, о разбитых блокпостах, а настоящий враг! Сионийцы во плоти и крови! Умеющие и готовые убивать! Тот враг, которого и они сами учились убивать весь последний месяц. И враг этот был не так беспомощен и слаб, как они представляли себе на учениях, какими он казался им. Он нёс смерть!

Выбившись из сил, первым упал Моретти, и это послужило сигналом для остальных. Только Дюпрейн остался стоять, прислонившись плечом к стволу дерева. Посмотрел сверху на них, троих, бледных, растерянных, испуганных. Наконец-то стали понимать, что всё вокруг — не игра, не учения, не выдумка. Вот только не слишком ли поздно?

— Ну что, воины-солдаты? — спросил вдруг капитан с горькой усмешкой. — Три дня ходили и в ус не дули, а стоило сионийскую машину увидеть — растерялись, заметались, как телята! — он смотрел теперь только на Моретти, яростно играя желваками. — Ты, рядовой Моретти, можешь объяснить свои действия? — Дюпрейн в гневе был страшен, об этом они уже знали, но этот взгляд обещал многое. То, свидетелями чего они ещё не были. Может, поэтому каждый из них сжался, втянул голову в плечи, стараясь быть как можно незаметнее, даже дышать перестали в ожидании, боялись шевельнуться. Молчали. Виновато опустив в землю глаза. Лишь Тайлер сидел, обхватив ствол автомата двумя руками и прижавшись щекой к тыльной стороне кисти. Опять задумчивый непробиваемый вид. Дюпрейн понял: Тайлер сейчас обдумывает всю операцию, её подготовку, её провал, их отступление, точнее, тупое, очумелое бегство! Он думает! Оценивает, перебирает варианты, обдумывает всё заново…

Моретти что-то неслышное промямлил себе под нос, ещё сильнее ссутулился, даже лица не стало видно из-под козырька кепки.

— Я не понял, что ты сказал, рядовой! Повтори! — капитан готов был кричать, ругаться, даже побить кого-нибудь, такая необузданная ярость душила его! Он с превеликим трудом сдерживал себя! Он, чёрт возьми, должен быть сильным, несмотря ни на что! Но такая неудача! И виновник — Алмаар — бродит сейчас чёрт знает где! Уже, наверное, успел сдаться в плен, проклятый дезертир! Для них, для таких, как он, нет понятия о гражданском долге… О товарищеской взаимовыручке. Ради собственной жизни они пойдут на всё, даже на предательство! Чёрт! Значит, скоро начнётся облава! Нужно непременно уходить отсюда, менять место! И чем быстрее, тем лучше! Проклятье! Такая неудача! Такая промашка!

В бешенстве, в отчаянии Дюпрейн скрипнул зубами, стиснул кулаки. «Спокойно! Спокойно, друг! Ещё не всё потеряно. Но Алмаара всё же надо было застрелить сразу… Никакой жалости в следующий раз, если такой представится…»

— Виноват, господин капитан… — повторил Моретти чуть громче.

— Я зачем послал тебя с Алмааром? На прогулку? — тут уже Дюпрейн не выдержал, закричал громко, зло. Рубанул рукой воздух. — Я даже стрелять тебе разрешил… Это ведь не просто так! Ты должен был конвоировать дезертира! Отвечать за него! За каждый его шаг!.. Такая ответственность! А что в итоге? — Дюпрейн сунул руки в карманы комбинезона, отвернулся, замолчал, переводя дыхание. — Ты не просто не справился с задачей конвоира, ты сам сбежал, — трусливо сбежал! — оставив охраняемый объект! Не справился ни со своей индивидуальной задачей, ни с нашей общей! Не перешёл магистраль! Встал, как озадаченная девица, вылупил глаза на сионийскую машину! Растерялся, чёрт тебя дери!.. А самое… Самое… — Дюпрейн задыхался о переполнявших его чувств, неистово сверкал глазами. — Вместо того чтобы бежать вперёд, на ту сторону, ты вернулся назад!!! И Алмаара где-то потерял! И вся эта шумиха теперь, — он раздражённо дёрнул плечом в ту сторону, откуда доносился рёв мотора, голоса и одиночные выстрелы, — пустой звон! И зря потрачено столько сил, столько времени! Сможем ли мы теперь перейти после того, как «засветились» так глупо? Сможем? Вряд ли! Сионийцы тоже не дураки, в тылу никого не потерпят!

И ещё Алмаар! Самый ненадёжный человек! Самый опасный! Если он попадёт в руки врага, — а это наверняка случится, если уже не случилось! — нам вообще будет не на что надеяться! В крайнем случае нас будут ждать уже на руднике… Как видишь теперь, рядовой Моретти, ты подвёл всю команду, подвёл всю операцию, подвёл своего Императора, и я должен судить тебя по законам военного времени. Расстрелять, одним словом!

При этих словах они все трое вскинули на него изумлённые глаза. Огромные и напуганные на бледных фосфорицирующих в темноте лицах. У Моретти же в глазах стояли невыплаканные слёзы, слёзы стыда, вины, отчаяния и ужаса. «Вот чёрт! Ведь это же ещё дети! Чего от них можно хотеть? Дети… Одели в форму, сказали: „надо!“, а научить, заставить делать, что надо, забыли! Чёрт! Он же сейчас разрыдается…» — подумал с досадой Дюпрейн, кусая губы. Опять отвернулся, пряча лицо. Они не должны видеть его досаду, его разочарование… Совсем после этого потеряются, пропадут, как бойцы.

А как же тогда жёсткие меры? Как теперь быть? Как их наказывать? Как их учить этой жестокой жизни?.. И ещё чёртов Алмаар из головы не идёт! Пойди, поймай его теперь, паршивца!.. Улизнул всё-таки, сволочь!

Дюпрейн задумался, прикидывая в уме план дальнейших действий. Отступать теперь нужно, уйти в глубь леса, затаиться на время. Хотя бы до следующей ночи. Разведать бы только, что там и как, пока не рассвело, узнать обстановку. Как там теперь? Что сионийцы предприняли? И сколько их там? К чему они готовятся? Какие меры приняли? Да, не получилось у нас всё сделать тихо, придётся идти напролом с такими, вот, вояками…

Задумался и не сразу услышал посторонний звук, какой-то еле уловимый шорох. А когда обернулся, Алмаар — целый! живой! невредимый! — как ни в чём не бывало подошёл и сел на землю рядом с ребятами. И они все четверо посмотрели на Алмаара так, словно увидели привидение.

— Как… ты здесь?! — первым спросил, наконец, Дюпрейн и, оправившись от этого тихого шока, добавил уже уверенным голосом, голосом командира: — Как ты здесь очутился? Рядовой…?

— Пришёл — и всё! — Алмаар пренебрежительно пожал плечами, но в этом движении уже не чувствовалась та привычная, свойственная ему всегда и во всём беззаботность, неприкрытая бравада и рисованность. Видно было, что и сам он с трудом верит в то, что вновь оказался в привычной ему обстановке, среди знакомых людей, среди своих, — ниобиан! — как бы плохо они к нему ни относились. Бледный до жути, просто белый, по-мальчишески взъерошенный, с дрожащими руками, но в поджатых губах, в уголках глаз — застыла решимость, почти отвага, но безгеройства. И испуг! Словно он впервые осознал серьёзность происходящего!

«Вернулся! Вернулся назад! — Дюпрейна эта новость шокировала, такого он не ожидал, тем более от Алмаара. — Через дорогу мимо сионийцев, готовых открыть пальбу на любой шорох! Через заминированную обочину! Или он просто запомнил, где и как шёл в первый раз?.. Запомнил? Этот разгильдяй?! С его-то беззаботным наплевательством! И нас сумел найти! В лесу, ночью! Один! И без патронов!? Следопыт чёртов! Ведь может же, всё может, если жить захочет!» И Дюпрейн глянул на Алмаара, впервые почувствовал к этому типу странное, совсем новое чувство и понял сразу, это уважение. Невольное уважение профессионала к человеку, который хорошо — без помарки! — сделал опасное, рискованное дело. Но уважение это, не успев родиться, пропало так же внезапно, стоило Дюпрейну вспомнить о провале операции и о том, кто в этом был виновен. «Жить, значит, захотел, подлец! До своих вернулся! Пришёл! Подвёл команду, подвёл всю операцию! Один — подвёл всех! И ещё хватило наглости после этого назад прийти?! Подлец! Невиданная наглость! Просто поразительная!.. Ведь пристрелю же, паршивца, и рука не дрогнет!.. Неужели ты сам этого не понял?! На смерть ты вернулся, дружок! От моей пули, от моей руки…»

— Пришёл, значит, да? — чуть слышно страшным голосом спросил Дюпрейн, и слышно было, как клокотали в его груди ярость и ненависть к этому человеку. А потом вдруг заорал, срывая горло надсадным криком: — Вста-а-ать!!!

От этого вопля они вздрогнули все четверо, разом моргнули. Каждый понял, ЧТО сейчас будет. И Янис тоже понял. Но поднялся он нарочито медленно, даже бровью не повёл, только в чёрных зрачках его холодным пламенем полыхнула ненависть.

— Именем Его Величества… — медленно начал Дюпрейн зачитывать приговор, чётко выговаривая каждое слово, словно вкладывая совсем иной, понятный только ему смысл, глядя прямо в эти зрачки — с ненавистью неменьшей. Пистолет он выхватил из кобуры ещё раньше незаметным для всех движением.

— Да к чёрту ваш устав, капитан! — не выдержал Алмаар, перебил резко. — К чёрту всё это, все эти формальности! Хотите стрелять — стреляйте сразу! Ну!! — и он сделал широкий шаг навстречу, глядя без страха, с вызовом. Весь его страх остался где-то там, на той стороне дороги… Разве объяснишь им всем… Разве сможешь рассказать словами то, что он пережил за те полчаса, поведать о том, — и какими словами? — что выпало на его долю? Один! Совершенно один! С пустым автоматом! Без единого патрона! В чужом лесу! На чужой земле среди выстрелов и криков — чужих криков и чужих выстрелов! И — один!!!

Да уж лучше действительно смерть, чем ещё раз такое!.. Это унижение, это недоверие, эта подозрительность от своих же, от ниобиан! Сейчас Янис был согласен даже на смерть от рук капитана, хоть и ненавидел этого человека всей душой, всем своим существом! Знал: здесь, в этой команде, он — один! И никто никогда не заступится за него, никто не пойдёт против капитана, все примут всё, как должное, как и в тот, в первый раз, когда этот же «Бергстон» хищно целился в него, здесь, в этом отряде, среди этих же ребят он был лишним… Ну и пусть, пусть смерть! Но безоружным он больше и шага не сделает…

Но Дюпрейн не выстрелил. Нет! Он не позволит этой сволочи так легко уйти и сам не пойдёт у него на поводу. «Стреляйте!» Мерзавец! Да с каким вызовом, с каким гонором, с какой дерзостью! Проклятый уголовник! Он коротким, но точным ударом закатал этому паршивцу со всей силы стволом пистолета под рёбра. Такой удар мог их запросто сломать, но Дюпрейн всем сердцем желал, чтобы Алмаару стало больно, очень больно. Как же он его ненавидел, но знал, если бы выстрелил сейчас, спустил курок, — сочувствие остальных осталось бы на стороне дезертира, а его — капитана — при любом раскладе не сумел бы понять никто.

Янис задохнулся от неожиданной боли, закашлялся, согнулся пополам, закрываясь руками, но, вместо того, чтобы отступить, сдаться воле капитана, неожиданно в стремительном броске кинулся вперёд, на Дюпрейна. Тот не ожидал такого выпада, даже сообразить ничего не успел, а они оба уже покатились по земле.

Джейк кинулся с места первым — разнимать. Кордуэлл тоже вовремя пришёл на помощь. Вдвоём они сумели оттащить Яниса, а Моретти придержал Дюпрейна, сидящего на земле. Конечно, капитан мог бы стряхнуть этого дезертира с себя одним движением, но всё получилось неожиданно, ярость так и кипела в нём, он и сейчас мог бы легко избавиться от Моретти, но, видимо, сам понял, что, ввязавшись в эту нелепую драку с Алмааром, совершил непростительную глупость. Непростительную в первую очередь себе самому. Потерял самообладание, не удержался, хотя после всего, что произошло, и не удивительно.

Вытирая кровь с разбитой губы, — «Достал-таки, гадёныш!» — Дюпрейн медленно поднял голову, посмотрел на Яниса. Тот ещё вырывался из сдерживающих его рук, яростно скаля зубы и сверкая глазами, а потом, встретив взгляд Дюпрейна, неожиданно затих, сник разом и заговорил без крика, без психа, но с ненавистью, и поэтому тщательно выговаривая каждое слово:

— У меня не было ни одного патрона. Ни одного! Пустой автомат! Благодаря вашей милости, капитан! Мне даже застрелиться было б нечем, в случае чего… И если вы думали, что я сдамся, то ошибались! Очень ошибались… Да отпустите же вы меня, наконец! — крикнул он вдруг со злостью и ещё сильнее дёрнулся.

И тут Дюпрейн неожиданно засмеялся, впервые за все дни, рассмеялся легко, почти беспечно, даже качнулся назад:

— Так… ты застрелиться… хотел! Ха-ха-ха! Тоже мне — самоотверженный вояка! Застрелиться!.. Умру сейчас!.. Вот ведь, чёрт возьми, шутка-то где!.. Застрелиться — ты!? — и он указал пальцем на Яниса. Тот ещё сильнее взбеленился: реакция капитана довела его чуть ли не до бешенства. Дюпрейн неожиданно замолчал, нахмурился, заворочался, убирая пистолет в кобуру, а потом проворчал устало:

— Ладно, отпустите его…

И они снова расселись на земле кто где. Моретти и Кордуэлл закурили, уже не спрашивая разрешения, да и сам Дюпрейн вряд ли обратил на это внимание, так как думал сейчас о другом. Джейк отстегнул фляжку, стал пить неслышно, чтоб капитана лишний раз не раздражать, он думает сейчас за всю группу, ищет выход из сложившейся ситуации. Алмаар же сидел в стороне от всех, злой, бледный, с ссадиной на правой скуле и с разбитыми губами, смотрел себе под ноги. Да, отделался он легко по сравнению с тем, чем всё должно было для него закончиться.

— Слушай, Моретти, — неожиданно попросил Дюпрейн, — дай, пожалуйста, сигарету! — протянул рядовому раскрытую ладонь.

— Вам?!! — Марио побледнел не меньше, чем тогда, при виде сионийских солдат. Эта необычная просьба поразила всех, даже Алмаар заинтересованно обернулся, хотя и сидел ко всем спиной.

— Раскурить? — снова спросил Моретти, дрожащими пальцами вытряхивая сигарету из смятой пачки; Дюпрейн молча кивнул в ответ рассеянно, думая совсем о другом. А потом он сидел, положив руки на колени и подтянув ноги к груди, курил медленно, не торопясь, чувствуя на себе удивлённые взгляды своих солдат. Ему, конечно, было всё равно, что они подумают, просто нужно было успокоить расшалившиеся нервы. Не рассказывать же им, что раньше курил до спецзадания в Киркану, а потом бросил… Отвык за полгода в горах и не курил с тех пор лет десять, до этого вот дня. А всё через эту сволочь, через Алмаара…

Подносил руку с сигаретой к губам, затягивался и следил за тем, чтобы пальцы не дрожали, и сам думал с каким-то безразличием: «Да-а, на пенсию пора. Хватит уже по джунглям с сопляками бегать!.. Хотя это и так последнее задание… Устал уже… Нервы сдают и мастерство уже не то…»

И Джейк, не отрывающий взгляда от капитана, видел по его напряжённым плечам, по лицу и по взгляду, что Дюпрейн отчаянно пытается не показать своего состояния, скрывает злость и усталость. Алмаар же отметил про себя другое: «А ведь этот тип знает толк в куреве… Курил, верно, когда-нибудь.» Видел с жадностью, с голодной жадностью, как Дюпрейн держит сигарету тремя пальцами — большим, указательным и средним — щепотью. Как он, явно наслаждаясь ароматом дыма, медленно выдыхает его чуть в сторону. Как стряхивает пепел лёгким постукиванием среднего пальца.

Вот чёрт! Это была пытка! Медленная, изматывающая душу пытка! Алмаар смотрел и никак не мог заставить себя отвернуться, сглатывал разом загорчившую слюну и грыз костяшки пальцев. Грыз до боли, чтоб хоть так уменьшить, отвлечь себя от нелепых страданий. И следил за Дюпрейном до тех пор, пока тот щелчком не отправил окурок в кусты. Он даже проследил за полётом тлеющего огонька, а когда повернул голову, встретил прямой взгляд капитана, взгляд, разглядывающий в упор, и в голове мгновенно мелькнуло: «Сейчас спросит…»

— Ну, а теперь рассказывай, что ты видел на дороге?

Дюпрейн впервые обратился к нему вот так, прямо, в первый раз за все эти дни; обратился к нему, как к равному, и даже не по званию и, уж тем более, не по опыту, а к равному по схожим обстоятельствам. С тем, что судьба у них одна на всех, общая, и они перед ней равны, и капитан, и рядовые. И от этой неожиданной прямоты Янис растерялся, запутался: уж не показалось ли?

— Я?.. Вы меня спрашиваете?..

— А кого же ещё? — Дюпрейн усмехнулся пренебрежительно, почти с презрением к этому парню. Сузил глаза, разглядывая его лицо, довольный тем, что достал-таки его, достал во время короткой нелепой драки: «Хорошо бы ещё под глаз тебе фингал, чтоб поостыл немного…»

— Когда я там был, машин было уже три… И по рации подкрепление вызывали. Нас классифицируют, как диверсантов… Дали знать на пикет при переправе… На мост через реку… Требуют усилить охрану и повысить внимание… — коротко, но содержательно рассказал Янис, разглядывая свои руки, которыми он обхватил колени. — Уже наметили квадрат для прочёсывания…

— Интересно, и когда ты успел обо всём этом узнать? — Дюпрейн склонил голову к левому плечу, сощурил глаза, всем видом выражая недоверия, даже будто подвох искал. — Да ещё в таких подробностях!

Янис губы разомкнул, видимо, хотел ещё что-то добавить, но осёкся, уловив это недоверие, полосонул потемневшими от ненависти глазами. На его бледных щеках появился лёгкий румянец. Это была ярость! Та ярость, от которой бросает в жар, и сердце колотится быстрее, а руки — невольно сжимаются в кулаки. «Не веришь — зачем тогда спрашиваешь?»

— Скоро, капитан, здесь начнётся охота! А в роли дичи будем мы! Времени на трепотню не осталось! — в сердцах проговорил Алмаар, выместив в своих словах эту ярость. В словах и во взгляде…

А Дюпрейн усмехнулся с невольной улыбкой: «Да-а, стоило натолкнуться на сионийцев вот так — нос к носу, чтобы у тебя, наконец-то, включилась осторожность. И внимание! Понял, что шкуру — свою, родимую! — спасать нужно… Суетиться начал. Где ты раньше-то был?.. И ведь хитрый же малый! Умный! И когда нужно, осторожный! Несдержанный, правда, часто… Но оно и понятно. Где ей, этой сдержанности, учиться? На улице, что ли? Нет, не та школа, не туда тебя судьба кинула, парень. А вот спецназовец бы из тебя неплохой получился. Подучили бы терпению, сдержанности, выдержке, вниманию, а навыки соответствующие уже у тебя есть. И башка варит, когда нужно. Прошёл же мимо машин, через мины прошёл, никого из патруля не переполошил и нас нашёл. Сволочь, конечно, порядочная, всё по настроению, по-своему, а навыки есть… А финал какой? Одни вы здесь и финал для вас, для всех, четверых, один: взорванные шахты и смерть, если не от взрыва, то от голода…»

Дюпрейн смотрел на своих бойцов, на каждого по очереди и на всех вместе. На Моретти: суетной парень, конечно, но честный, искренний. На Тайлера: гвардеец, и этим словом всё сказано. На Кордуэлла: этому-то рассудительности не занимать, простой по-деревенски, но сметливый и внимательный. И Алмаар: ненавистный тип, испорченный с детства. Но умный, сволочь, хоть и вспыльчивый. Даже уважаешь невольно за эту его индивидуальность, за упрямое упорство даже в шкуре солдата оставаться самим собой. Со всеми своими недостатками… Возможно, Тайлер и прав. Таким, как Алмаар, место среди «информаторов». Они там все такие же независимые, даже власть Императора на них не распространяется.

Все — разные! Каждый — личность! И у каждого своё прошлое, своё детство, своя память. Но смерть для них для всех одна, общая. И это даже не ваше решение, не ваша воля. И не моя! Интересно, у того, кто, разрабатывал операцию, есть свои дети? Сыновья?.. Неужели никто не подумал о тех четырёх парнях, которым предстоит умереть ради такой глупости, минутного решения?! И всё ради рудника, а он, ещё неизвестно, кому достанется.

И мне их предстоит туда притащить! Навешать лапши на уши. И самому же взорвать! И это после того, что пережили вместе за последние дни?! Кого бы я и смог взорвать, убить собственноручно, так это Алмаара. Достал вконец! Уже сил терпеть не осталось!

И Дюпрейн перевёл глаза на Яниса, сидящего рядом. И перед глазами встала чёткая, реальная до каждой мелочи, до каждой незначительной детали картинка: тусклые стены шахты, металлические подпорки, неяркий свет аварийного освещения. И в самом дальнем углу — Алмаар с коробкой взрывчатки… И вот он, — взрыв! Дюпрейн даже смог представить себе этот огненный шар, нестерпимо раскалённый смерч, сметающий всё на своём пути!.. Разлетающиеся куски породы. Оседающий потолок. Взрывающиеся стеклянными брызгами лампы. Со скрежетом ломающиеся, как хрупкие спички, толстые опоры. И среди всего этого хаоса — Алмаар! Дюпрейн ненавидел его до смерти! И поэтому даже улыбнулся с мстительным блеском в глазах, представив с особой старательностью, как кусок балки пробивает Алмаару грудь, ломает рёбра, разрывает лёгкие…

Представил и сам ужаснулся. Нет! Это страшно! Желать смерти человеку, какой бы сволочью он ни был. Даже Алмаару! Ведь свой же, ниобианин, вернулся же, не сдался, пришёл… «Кажется, я начинаю сходить с ума» — С тоской подумал Дюпрейн, закрывая лицо раскрытыми ладонями, со злостью, с раздражением на самого себя потёр щёки, колючие от щетины, потом глаза, лоб. А перед глазами до сих пор эта навязчивая картинка: момент смерти Алмаара, и опять со всеми подробностями… Даже самому больно вдруг стало. Защемило где-то в груди. Да, он желал ему смерти, но когда представил её себе — явно, во всех подробностях, — понял, как это страшно… Ведь у него же тоже, как у всех остальных, когда-то была мать. И она страдала бы сейчас за свою кровиночку… «Чёртов приказ! Почему они не рассказали всё сразу, ещё на Ниобе, что за операция? Когда ещё можно было отказаться, сослаться на что-нибудь или придумать отговорку, подключить кого-нибудь из своих… А сейчас… Да что сейчас? Ведь даже здесь, когда сам проходил этим маршрутом, сам всё проверял, вносил данные в карту, не думал, что ЭТО будет так сложно, и это при моём-то опыте… Учили же убивать, легко, не задумываясь, на каждый шорох, сначала — убивать, потом — думать. И что же? Увидел этих сопляков, потаскал мальчишек по джунглям — и всё! Жалко стало!.. Эх, если б только знать всё заранее… Не выполни теперь приказ, и сам загремишь по всей строгости. Сейчас из-за войны с этим не шутят…»

Дюпрейн со вздохом отнял руки от лица и тут встретился с Тайлером глазами. Вид у парня был странным: белый, аж серый, как будто помертвевший разом, огромные, нечеловеческие глаза, а в зрачках — продолговатых, как у кошки, зрачках! — неописуемый ужас и нестерпимая, просто немыслимая боль. Закушенная почти до крови губа. Но самое жуткое — эти глаза! Они словно в душу глядели. Дюпрейн в этот момент мог поклясться, что парень «читает» мысли, и сейчас именно это он и делал! И зрачки эти! Как тогда, когда мину обезвреживали… Ужас какой-то!..

Да-а, это уже тихое помешательство! Старею!.. Пора на пенсию, видать…

И Дюпрейн взялся за свой автомат, проверил обойму, сменил на новую, полную, остальные патроны отдельно, насыпом, переложил в подсумок. Оставил только один. А когда поднял голову, даже удивился невольно: солдаты его, не дожидаясь приказа, занимались подготовкой оружия. Наконец-то, стали превращаться в ту команду, о которой он так мечтал. Алмаар вот только и здесь, как всегда, не слава Богу! Автомат по боку, сидит, ботинки шнурует. Далеко, видать, бежать собрался. Да Тайлер, — как варёный! Будто пришибленный, еле двигается. И глаза пустые и бледный до сих пор. Не заболел ли?…Дождался, когда все собрались, и сказал:

— Эй, Алмаар! — Янис вскинул глаза, скорее инстинктивно потянулся рукой за автоматом. И Дюпрейн бросил ему под ноги патрон, тот, который приберёг заранее. — Это тебе, рядовой, чтоб было, чем застрелиться в другой раз. А то вдруг меня рядом не окажется!

Кто-то из парней хохотнул, наверное, Моретти, Алмаар вынес и это унижение — всеобщее унижение и новое объявление недоверия — спокойно, на лице ни один мускул не дрогнул, лишь глаза вспыхнули и сразу погасли. Волевой парень, может сдержаться, если хочет…

— Ну, ладно, будем пробовать пробиваться через дорогу дальше, — заговорил Дюпрейн, поправляя лямки рюкзака. — У моста нам делать нечего, пойдём в сторону Флорены… И соблюдайте осторожность! О нас уже все знают. И, скорее всего, ждут, или облаву устроили…

Небо к этому времени начало светлеть, хотя до восхода солнца оставалось ещё больше двух часов. А птицы, дневные птицы, уже заметно оживились, приветствовали начало нового дня, торопили с рассветом. Сумерки редели с каждой минутой. Начинался ещё один день. Такой же, как и вчерашний, для окружающей природы, для каждого дерева, для каждой птицы, для каждого цветка и листика. Но это был ЧЕТВЁРТЫЙ ДЕНЬ на счету тех, кто пробирался сейчас через джунгли с отчаянием обречённых и с надеждой на успех. И никто из них не мог знать, чем он закончится, этот день, день, который только начинался…

О еде забыли все, даже Янис молчал — ни слова упрёка. Забыли и об отдыхе тоже. День этот превратился в один сплошной, непроглядный кошмар, о которого не отделаться, как ни старайся. Где они только ни побывали!

Прошли почти двадцать километров вдоль дороги до тех пор, пока не наткнулись на сионийцев. Те установили плотный заслон, прямо через лес. Машины! Солдаты! Шум и гам! Через дорогу не перейти — её оцепили, через каждые 150 метров в пределах видимости стояли вездеходы с готовыми к стрельбе крупнокалиберными пулемётами. Сунься — и начнётся стрельба, как в тире! Днём и пробовать не стоит!

Они ушли в глубь леса, к самой реке, но и Чайна была перекрыта. Катера с солдатами сновали туда-сюда, не переставая, а приборы слежения реагировали на каждый всплеск. Квадрат их нахождения вычислили предельно точно. И ни одного слабого места, ни одного неперекрытого участка в этом заслоне, ничего, где можно было бы предпринять попытку вырваться из окружения. Это была облава, облава по всем правилам, только что без красных флажков.

Сейчас их спасало лишь то, что они находились в постоянном движении, перемещались по этому квадрату с места на место, отдыхая минут по 15, не больше. А над головами низко, почти касаясь макушек деревьев, кружили аэролёты. Зависали в воздухе, пытаясь уловить под собой движение, опускались ещё ниже, но лес был очень плотным и густым, листья и лианы переплелись, как единая маскировочная сетка, засечь сверху хоть что-то оказалось невозможно. Пролетая над предполагаемым местом нахождения диверсионной группы, сионийцы включили компьютер, выдававший один и тот же текст строгим, суровым голосом:

— Ниобианские солдаты! Мы знаем, что вы тут! И вам не уйти! Мы также знаем, что вы нас слышите! Предлагаем вам сдаться, всем и с оружием! Обещаем каждому из вас неприкосновенность и положение военнопленных со всеми положенными по закону правами!.. Вы можете сдаться любому патрулю, любому сионийскому солдату!.. Ваша безопасность гарантируется нашим командованием!.. — текст повторялся слово в слово. И так весь день, пока не стемнело. Сионийцы боялись за мост через Чайну, боялись за свой город, боялись самого факта присутствия противника на своей территории, в своём тылу, и поэтому организовали всё на высшем уровне, с привлечением всей необходимой техники и большого числа людей. Но при всём этом они не просто ждали, когда враг придёт и сдастся сам, они принимали меры, и постепенно кольцо начало сжиматься. Сионийцы прочёсывали каждый метр, каждый куст, ощупывали землю, чуть ли не руками.

О том, что возможность вырваться уменьшается с каждым часом, первым заметил Дюпрейн, когда они попытались вернуться назад, туда, где прошлой ночью пытались перейти магистраль. А там уже вовсю сновали солдаты, прочёсывали лес, и следы пребывания диверсионной группы были ими найдены, несмотря на всю старательность и осторожность Дюпрейна. И это подтверждение присутствия врага лишь добавило сионийцам бдительности и упорства.

Кольцо сжималось!

Весь день Джейк был как на автопилоте. Шёл следом за капитаном, бежал, когда бежали все, затаивался, если они подбирались сильно близко к сионийским солдатам, отдыхал и пил воду, когда отдыхали и пили остальные… Он делал всё это и ничего не видел перед собою, ничего не слышал или, скорее, попросту не воспринимал. Их дальнейшая судьба теперь его интересовала мало, по крайней мере, весь этот день с того момента, когда ему удалось «заглянуть» в мысли капитана. Он поймал не мысли, а злость, ту ненависть и все те чувства, которые испытывал Дюпрейн, тщательно представляя себе смерть опостылевшего Алмаара. Именно эта злость и позволила Джейку во всех подробностях «увидеть» картину. Увидеть смерть Алмаара именно такой, какой она представилась капитану. Странно, но вместо Яниса Джейк видел самого себя и видел настолько хорошо, что заныло, заболело в груди, шевельнулось что-то страшное, будто это его грудь — не Алмаара! — пробивал обломок балки, будто его рёбра и лёгкие ломало и крушило невиданной силы взрывом!..

И эта боль не утихала, пульсировала, заслоняя собой даже отчаяние и чувство безысходности при виде всех их жалких попыток пробиться в «свободный» лес. Она, эта боль, жила в нём, гнездилась где-то глубоко в груди, отдаваясь с каждым ударом сердца во все уголки тела и разума. Даже за ужином, когда они поели впервые за весь день, он не мог отделаться от этой навязчивой невыносимой боли. Она, конечно, немного притупилась, и память уже не так часто восстанавливала перед глазами обваливающуюся шахту, огненный клубок, катящийся по темному коридору и тело человека, отброшенное взрывной волной. Тело, вмятое в стену чудовищным взрывом. Тело со стальной иглой в груди, словно намеренно пригвоздившей его к этой стене!..

Лица Джейк не видел, не запомнил, да и не всё ли равно, кого из них представлял себе капитан, и так ясно: такой конец уготован каждому из них!

И неожиданно все казавшиеся ранее незначительными детали, на которые он обращал внимание ещё в предыдущие дни, встали все на свои места, составили одну довольно простую и ясную картину. Реальную картину реального приказа!

«Какие к чёрту огневые позиции?! Подготовка рудника к приходу своих?! Это же всё чушь!!! Чушь, рассчитанная на глупых, недалёких мальчишек! Такими нас и считали где-то там, „наверху“, когда придумывали эти нелепые небылицы… Небылицы, которые будут стоить нам жизни! Да ведь Дюпрейн на смерть нас тащит!.. На верную гибель. На том проклятом руднике!.. Рудник, значит, взорвать решили, все шахты разом! И не удивлюсь, если их там четыре. Четыре ветки для каждого из нас…

И взрывчатку для такого дела каждый сам несёт, сам тащит на своих же плечах! — при этой мысли Джейк принялся мысленно перебирать все вещи, какие были у них в рюкзаках. Продукты (ерунда их уже, правда, осталась!); гигиенические принадлежности на каждый раз в отдельном запаянном пакете, смена носков, одеяла, аптечка… Аптечка! Джейка чуть не подбросило от неожиданной догадки. — Ну, конечно! Конечно! Куда ещё можно спрятать небольшую бомбу с радиоуправлением, как не в аптечку?! Кому в ней копаться без лишней надобности, если все будут живы-здоровы? Вот она, разница в весе! Ведь аптечки-то наши куда тяжелее обычного… Не так и сложно будет Дюпрейну отправить каждого по отдельной шахте со всем своим барахлом, а потом у себя включить импульсный детонатор… Или у него есть уже что-то поновее для такого-то случая?

Всё рассчитали до мелочей! Всё за нас решили! Даже с индикаторами, и то учли!

Если от нас там, в шахтах, что-то и останется, то без индикатора попробуй разберись, чья сторона провернула такое рисковое дело. Кто это здесь оставил свои бренные кости в тех шахтах во славу Отечества? Не-ет, здесь не в славе дело, а в мстительности и в жадности!.. Не себе — так никому!

Подстраховались, значит?! На всякий случай, мало ли, как война пойдёт, в чью пользу? А рудник отдавать нельзя! Они все так решили…»

Нас ждала безымянная смерть! Без креста на могиле, без имени! И уж тем более без памятного обелиска и… почётного караула! Братская могила для четверых!.. Джейка аж холодный пот прошиб от такого цинизма. Кто же это придумал? Военное Министерство? Или кто-то из чиновников на Ниобе? Да и какая теперь разница?! Все хороши!

Тут он неожиданно вспомнил лейтенанта Барклифа. «Что-то он там плёл насчёт осторожности, насчёт матери, плохую судьбу притянул сюда же… Выходит, знал, куда нас оправляют! Наверняка знал! Стал бы он рассказывать о своём прошлом, о своей мечте, о Гвардии, если б не был уверен, что видятся они в последний раз?! Предупредить, значит, хотел! Что ж, хоть на этом спасибо! — Джейк усмехнулся с горечью, озадаченно потирая щеку ладонью. — Но почему прямо не сказал? Не рассказал всё? Ведь был же момент для разговора, когда утром в коридоре виделись? Встретиться бы теперь после всего этого — ох и сказал бы я всё, что на душе накипело!.. Ненавидел, перевоспитывал, ломал, как мог, изо всех сил старался, а потом вообще оправил на убой…

…Интересно, а что Дюпрейн? — Джейк перевёл взгляд на капитана: тот сидел опять с картой, мудрил что-то, составлял новую программу, хотел вывести своих солдат из этой заварухи. — Спрашивается, зачем? Для чего? Чтобы потом своими же руками убить?.. А сам-то он, интересно, вернуться собирается? Не иначе! Кто-то ж должен доложить о выполнении приказа, чтобы те там, „наверху“, успокоились, дух перевели…

Кто же знал, что сионийцы за эти несколько дней так серьёзно за войну возьмутся, так продвинутся, что мы теперь у них в тылах и не пройти никуда? Сидим под прицелом — только дёрнись!

Вот Дюпрейн, наверное, сейчас кипит в душе! Приказ не выполнен, группа вот-вот в плен попадёт, и выхода нет! Нет выхода!..

Расскажи им сейчас, остальным, о цели похода! Здесь же чья-то неприкрытая глупость! Ради неё и помирать не хочется. Ладно бы от рудника этого зависела судьба всей нации… Или жизнь Его Величества. А так — ради чего? Ради титана? Ну, используют его в кораблестроении, на аэролёты — тоже. На их покрытие идёт особый сплав с титаном. И рутериевую оболочку для камер сгорания делают тоже… И пули бронебойные, чтоб бронежилеты брали, но и там совсем немного надо. Да мало ли где ещё он нужен!.. Но разве стоит это человеческих жизней?.. Да при любом раскладе — нет! Нет и нет! И ничто моей точки зрения не изменит!

…Я жить хочу! Я матери обещал вернуться! Она не переживёт… А отец! И ему легче не будет… И у других ребят родители есть! У всех, кроме Алмаара. Но и этот тип тоже жить хочет… Он за жизнь свою царапается всеми когтями, зубами готов вцепиться… Хотя, пёр сегодня на капитана, безоружным на пистолет… Но это так было, в порыве чувств… А сам-то он что говорил: „Я помирать за своё государство не намерен…“ — вспомнив этот разговор, Джейк припомнил и другие слова Яниса: „Ведь этот капитан нас на убой тащит, я это сразу понял!“ — Да, понял! Правильно понял… Твоё нутро тебя и на этот раз не подвело…

Как вот только быть теперь? Сдаться, чтобы жить? Или быть со своими до конца? А ради чего? Уж лучше б и не знал всей этой правды!.. Сейчас же аж башка трещит, а поделиться не с кем… Молчать придётся так и так…»

Джейк сидел, обхватив руками голову и закрыв глаза, от таких мыслей у любого бы голова заболела, но Джейк не знал с рождения, что такое головная боль. Хотя сейчас был бы ей рад, чтоб так, хотя бы, наказать себя за то, что не знают другие, чтоб так отвлечься от мрачных мыслей, и думать только о боли… А тут Кордуэлл толкнул в плечо и спросил участливо:

— Что, голова болит? — кивнул, сочувствуя. — Она сейчас у всех болит. И у нас — как уйти? И у сионийцев — как нас отсюда не выпустить?.. Ничего, прорвёмся! — и он похлопал Джейка по плечу, подмигнул левым глазом.

Они помолчали немного, и тут Кордуэлл неожиданно спросил совсем о другом, о том, чего Джейк от него и в их-то положении совсем не ожидал:

— Мне вот Марио кое-что рассказывал про Гвардию… Я ведь во всём этом мало что понимаю, — Дик смущённо улыбнулся, признаваясь в своём незнании со всей откровенностью. Он многого не знал о городской жизни и стеснялся этого. Жадно слушал болтуна-Марио, а тот и рад стараться, нашёл благодарного слушателя, — Про столицу, про саму Ниобу… Про вас, гвардейцев… — опять улыбнулся, отводя глаза, а потом вдруг спросил прямо, выпалил про то, что его особенно интересовало: — А ты, Джейк, видел Императора? — смотрел с благоговением, с восторгом во взгляде честных открытых глаз, с тайным ожиданием чуда, как могут смотреть только дети, ставшие вдруг свидетелями волшебной сказки, которая, ну, никак не может сбыться в жизни, как ни старайся… В эту сказку верится где-то там, внутри, но, когда попадаешь в неё, становишься её невольным участником, начинаешь бояться этой реальности, бояться того, что вся эта сказка — сущая правда! И вот он, Джейк, прямое тому подтверждение! — Вы ведь сопровождаете Его, да? Вы — гвардейцы? Вас специально к этому готовят, да?

— Ну, в принципе, да! — Джейк улыбнулся, пряча эту улыбку, если Дик её вдруг заметит, может решить, что это насмешка. Чувствовал собственную растерянность: как же, такой разговор, в то время, когда они окружены, когда наконец-то понятна цель их многодневного похода, и про Гвардию! Про Гвардию, такую далёкую сейчас, как несбыточная мечта. Да, пусть так, он же мог рассказывать про Гвардию часами, он столько лет отдал ей!.. Почему же тогда сейчас, когда этот недалёкий парень спрашивает его с единственным желанием узнать про Гвардию побольше, ты отвечаешь так сухо, так немногословно? Почему?

— И вы все, в Гвардии, все двести человек такие же, как и ты? — Дик придвинулся ближе, глядел и слушал, и усиленно пытался понять, осмыслить услышанное, словно от этого зависела его жизнь. Ничего себе! Гвардеец — здесь, на Гриффите, совсем рядом, видимый воочию! Увлёкся! А когда Дик увлечён, он будет докапываться до самой сути, пока не останется ни одного неясного момента, ни одного вопроса.

— В смысле? Как понять, такие же, как и я? — Джейк удивился, но потом догадался, о чём это Дик. — Ты, наверное, о внешности?

— Ну да! Цвет глаз, лицо, фигура… — подхватил Дик, радуясь, что собеседник его понимает. — Даже рост… Вы все, как один!.. Как из… из инкубатора! Будто вас специально таких разводят! Сложно таких вот двести собрать, одинаковых-то!.. — он с сомнением покачал головой, не мог никак понять и мучился от этого, считая, что всему виной его необразованность или небольшой ум.

— Да нет же! — Джейк невольно рассмеялся, всё-таки этот парень здорово ему помогал, отвлекая своими вопросами. — Хотя многие так думают… Глядят новости, презентации, поездки и турне Его Величества, а там всегда гвардейцы один к одному, как по шаблону… Это заблуждение! Довольно распространённое заблуждение!.. Те, кто окружают Его Величество, те, кто сопровождают Его всегда и везде — это Особый Элитный отряд!.. Их всего тридцать! Иногда — меньше, но никогда — больше!.. И их-то как раз и отбирают из гвардейцев, после второго курса Гвардии, из тех, кому уже исполнилось восемнадцать…

— А ты из Гвардии или из этого отряда?

— Я состою и там, и там, — терпеливо объяснял Джейк озадаченному парню. Увлёкся разговором и почувствовал, что на душе заметно полегчало. — Числюсь в Элитном отряде… Выполняю все соответствующие обязанности… Охрана, сопровождение, прочее… — и тут снова в памяти всплыл тот танец с Урсулой Тилльштоф, и сердце больно стиснуло, как будто в кулак кто сжал. Да-а, были обязанности и такие… Джейк тряхнул головой, прогоняя это наваждение, загоняя воспоминания поглубже, в самый дальний закоулок сознания. Как всегда не кстати! — Но при этом остаюсь гвардейцем! Служба в Элитном отряде не исключает Гвардии… Мы, так же, как и все остальные, служим семь лет, только у нас программа обучения глубже и обширнее…

— А другие гвардейцы что делают?

— Их тоже делят по специальностям, также после второго курса… Каждого по результатам экзаменов и тестов… Склонность к технике — в группу механиков, к ремонтникам… Они строго следят за всем транспортом, каким пользуется Император, от «легковушки» до космического корабля… Есть компьютерщики, пилоты, программисты, аналитики… Вообще-то, это довольно сложно, так сразу и не расскажешь…

— И сколько курсов вы учитесь? — вот ведь дотошный парень! — Семь лет же, да? А с какого возраста вас набирают? Моретти говорил, что с пятнадцати лет. А ты сам на каком курсе?

— Курсант третьего курса первого года обучения! — Джейк вздёрнул подбородок, сделал серьёзное лицо, выпрямился и расправил плечи, словно рапорт сдавал, а потом рассмеялся с горечью, добавил: — Четыре курса мы учимся! Первых три курса — по два года!.. А набирают нас с пятнадцати лет…

Кордуэлл, глядя на него, подумал с искренним сочувствием: «Жалеет о прошлом, наверное… Да, ему есть, что вспомнить, не то, что мне…»

— А вот на четвёртом курсе только год… — добавил Джейк и подумал с тоской: «А мне на четвёртом курсе и быть не суждено». — Но эти парни — уже элита! Вид, выправка, форма по индивидуальному заказу… Их на все парады выставляют… Пример для младших курсов…

Кордуэлл задумался, и Джейк тоже молчал. Вспоминал своё посвящение в гвардейцы. Первый день в стенах Академии, первую ночь в казарме — всё впервые в жизни… Перед этим, в течение всего дня ни один старшекурсник — хоть бы слово, хоть бы взгляд. Все упорно не замечали новичков! И никакой попытки унизить, указать соответствующее место… А потом, когда «молодежь» только-только успокоится, расслабится, — по первому сигналу отбоя в их казарме собирались все курсы. Все до последнего человека! И тогда начиналось то, чего все ждали целый день… Легко представить, что переживали пятнадцатилетние дети, всего день назад покинувшие семью, в такой неимоверной давке, среди такого количества незнакомых лиц, явно враждебных… Тех, кто не выдерживал этого психологического воздействия, пытался переждать всё где-нибудь в стороне, ловили, возвращали в казарму силой, усаживали на кровати; кровать была единственным местом, где новобранца не трогал никто, своеобразный островок безопасности. Но что творилось вокруг! Усаживали и держали! Под громкие крики, насмешки, улюлюканье, смех… Так проверялась их выдержка, их терпение. А ответная реакция веселила всех! Даже ставки делали на то, кто не выдержит первым, сорвётся в драку или в бега… И это продолжалось до появления четверокурсников… Они приходили позже всех, через специально установленное время… И при их появлении замолкали все! Потому, что с этого момента, с этой минуты начинался самый главный этап всего этого мистерического действа, именуемого посвящением!..

Заранее каждый четверокурсник выбирал себе одного новобранца из пополнения, руководствуясь какими-то своими критериями. Именно с ним, он, четверокурсник, при всеобщем внимании и знакомился, обмениваясь рукопожатием… Таким образом фамилию новичка узнавали все, все будто и сами знакомились с каждым новым гвардейцем, а тот приобретал в стенах Академии покровителя. К нему в любом случае, в любой момент можно было обратиться за помощью, советом, защитой… И это правило действовало весь первый год, до ухода четвёртого курса в отставку…

А после «знакомства» устраивалась шумная вечеринка и каждый четверокурсник, бывший при полном параде, на весь вечер одаривал своего подопечного чёрным бархатным мундиром. Наброшенный на плечи каждого мальчишки-первогодника, он символизировал передачу традиций всей Гвардии от старшего поколения к младшему. А также пожелание дорасти до своего, такого же мундира. А пока же только ощутить на плечах непривычный, но приятный вес серебряных погон, серебряных с тиснёным гербом пуговиц, тяжёлой нити аксельбанта… Приятное и трепетное чувство! Ради такого и вытерпеть можно все те смешки и крики… Жаль только, что Джейку быть на четвёртом курсе не дано, и не дано накинуть свой мундир на плечи испуганного подростка…

— А почему именно такие? — первым нарушил молчание Дик, перебив мысли Джейка. — Почему такие? Светловолосые? Синеглазые? Одного роста? Славянского типа! Зачем так строго с отбором? И кто устанавливал эти мерки?

— Да это давно уже! Больше ста лет… — ответил Джейк, обдумывая всю эту гору вопросов. Ответы на них он знал: в Гвардии они знакомились с историей её основания, к тому же он и сам много читал про это в библиотеке исторических и архивных записей. Он мог бы говорить о Гвардии часами, но уместен ли сейчас этот разговор?

— Ты историю хорошо помнишь? — спросил сам в ответ, стараясь для начала ненавязчиво проверить уровень знаний своего собеседника. Стоит ли пускаться в долгие объяснения или будет достаточно короткого ответа? — Это всё оттуда, ещё со времени заселения… — начал осторожно, неторопясь.

— Проект «Ноев ковчег», да? Так он, кажется, назывался? — радуясь за самого себя, подхватил довольный Дик, его глаза аж засветились: он что-то знал и сам, мог поддержать разговор, значит, не такой и непутёвый. — Мы проходили это в школе!..

Да, именно с этого проекта и началась история солнечной системы с солнцем, названным при открытии Саяной. Открыли её ещё на Земле, по земным расчетам выходило, что на второй от Саяны планете — Ниобе — возможна жизнь, условия на ней близки к земным. И тогда решили снарядить большой грузовой космолайнер с добровольцами на борту, с образцами земной культуры, природы и техники…

Уже 250 лет прошло с того момента, как люди-земляне вступили на землю своей новой родины. Земное название за ней так и закрепилось: Ниоба. А люди из землян превратились в ниобиан.

Природа Ниобы была и вправду схожа с земной: довольно мягкий климат, с тёплыми снежными зимами. Один континент и множество мелких островков… Бескрайние леса с растениями, озёра и моря, чистый воздух, многие образцы растений были схожи с земными, привезёнными с собой…

Казалось бы, живи и радуйся! Не планета, а рай! Так оно поначалу и было, когда все «пришельцы» бросились делать одно общее дело, выполнять одну цель: изучать и обживать новую родину!

Выросло новое поколение, не знавшее Земли, свободное от влияния планеты-матери, свободное от каких-либо обязательств перед ней. Какие исследования? Какие отчёты? Какой обмен информацией? Решено было строить свой мир, свободный от руководства Земли, от её указок и советов…

Прошло лет тридцать, может, чуть больше, с момента заселения, как Ниобату — столицу нового государства, вместившего в себя весь континент, начало лихорадить. И как часто бывает в таких случаях, появилось несколько лидеров, изъявивших желание единолично править всей планетой. К компромиссу так и не пришли, но зато… дождались гражданской войны! Началось для всего государства грозное и тяжёлое время, с великим стыдом вспоминаемое потомками, да и в истории эти годы получили соответствующее название: Эпоха Великого Кризиса.

Длился этот Кризис долго, почти пятьдесят лет, с переменным успехом. Уже и забыли о причине войны, уже и идейные вдохновители, те, первые, кто с жаром воодушевлял народ на борьбу, перемёрли или погибли, вовлечённые в пучину народного волнения. Их места заняли другие, диктующие новые требования, выкрикивающие новые лозунги, зачастую диаметрально противоположные первоначальным, уже вошедшим в историю. За всеми этими «заботами» совершенно забыли о Земле. Научно-техническое развитие откатилось далеко назад даже по сравнению с тем, ещё земным уровнем. Многое было безвозвратно утеряно, погибли многие деятели науки и культуры, а школы и институты стояли заброшенными и разбитыми, без учеников и преподавателей. Некому и негде было учить и тех и других… Такое отношение к собственной нации грозило деградацией, вымиранием, гибелью всей цивилизации.

Тем бы и закончился этот процесс, этот откатывающий назад всю планету ком всеобщего упадка, но к власти пришёл один человек, дитя своего времени… Он мог бы быть хорошим военным, но и военные Академии пустовали. Он мог бы быть отличным политиком, но и политика в то время мало кого уже интересовала. Он мог бы быть прекрасным педагогом, дипломатом, социологом…

Сложное было время!.. Время, когда главным становился самый сильный, самый умный, самый осторожный. Способный привлечь на свою сторону наибольшее число сторонников из влиятельных кругов, умеющий мастерски лавировать между другими, такими же сильными группировками, не наживая себе при этом новых врагов, а тех, кто наиболее опасен, стравливать друг с другом. Именно таким он и был, А́рнольд Хорклаус, внук того самого капитана, приведшего под своим командованием «Ковчег» в эту часть космоса. Тот капитан первым ступил на новую планету, был первым землянином, вдохнувшим свободный воздух Ниобы, тот ароматный и чистый воздух, которым может быть напоена природа, не знакомая с техникой и человеком…

Именно его внук волею судеб стал первым Императором Ниобы! Он сам себя им провозгласил, своими же силами сумел подавить остальных конкурентов и всех противников нового строя, всех, кто пошёл против самопровозглашённого правителя. Таким образом, на территории государства прекратилась многолетняя война.

Но мир — не единственное, что подарил Император своему народу. Правил Он долго, до глубокой старости, ещё при жизни застал то время, когда начала стабилизироваться экономика государства, когда постепенно число жителей возвратилось к тем цифрам, какие знали демографы до начала Великого Кризиса. Стала потихоньку подниматься культура, наука и искусство. Люди обратились к своему прошлому, стали интересоваться историей заселения и самой Землёй. Пошла в рост наука, медицина, техника…

Но до нормальной жизни ещё было очень далеко!

Первый Император — Арнольд Хорклаус — был обожествлён своим народом, так же, как и его дед, за то, что именно ему выпала честь совершить первый шаг и дать начало новому миру… Дед и внук — оба сделали первые шаги, только каждый — по-своему, и у каждого они были разной — своей — длины. Главное: эти шаги оказали громадное влияние на ход истории всейцивилизации, всей Империи!

А уже внук Императора Арнольда, Император Говард, своим личным указом распорядился об открытии Личной Императорской Гвардии, и только позднее в её стенах уже в виду необходимости был создан Особый Элитный отряд. В него-то как раз и отбирали особенных молодцов: с совершенной фигурой, с ростом обязательно 188 сантиметров, ни больше — ни меньше; светловолосых и синеглазых славян. Почему таких? Потому что, по сведениям исторических хроникёров, именно таким был легендарный капитан «Ковчега». Эти парни, таким образом, должны были даже внешностью напоминать о великом прошлом Императора.

Сам капитан и на Земле, видимо, был человеком неординарным, раз уж в архивах сохранились о нём такие сведения: его прошлое, начиная с древнейших времён, с раннего Средневековья; его причастность к королевской семье и герцогский герб его рода. Всё это изучали сейчас с особой тщательностью, собирали по крупицам, а герб Императора стал гербом Империи…

…Джейк молчал, вспоминал и думал обо всём этом: — «Как же всё-таки приятно думать о чём-то постороннем, о таком понятном и близком, и совсем не вспоминать о том, что их ждёт не сегодня-завтра: о возможном плене, о провале всей этой нелепой операции, о скорой смерти при любом раскладе…». А уши привычно уловили знакомую вибрацию воздуха. Аэролёт! Ночью!

Джейк вскинул голову, прислушиваясь, заметил краем глаза, как капитан обеспокоенно слушает ночной лес, вытянув шею, задрав подбородок и чуть приоткрыв рот. Тоже услышал! Забеспокоился, насторожился!

Все птицы после дневного шума и такого огромного количества людей и техники даже сейчас, ночью, перекликались несмело, с опаской, а когда над деревьями пролетел аэролёт, низко и медленно, судя по гулу моторов, они затихли совсем. Словно разом никого не стало! Лес точно вымер, остекленел, лишь комары звенели, разбавляя этим звуком гнетущее ощущение нереальности.

Аэролёт пролетел, даже не различимый среди плотного ковра веток и листьев, а тишина и страх остались. Никто не шевелился и не дышал; никого не покидало томительное ощущение того, что после всего этого обязательно что-то должно произойти, должно случиться что-то страшное, — непременно должно! — и эти чувства никого не покидали, наоборот, с каждой секундой всё больше усиливались. Хорошо бы, если б сейчас где-нибудь поблизости что-то произошло, чтоб вывести всех из оцепенения. Взорвалось бы где-нибудь, взревел бы двигатель машины, треснула бы сухая ветка, или птица с куста отозвалась, — ну, хоть какое-нибудь проявление жизни! Оно бы ослабило натянутые до предела нервы!..

Первым не выдержал Моретти, чуть шевельнулся, еле слышно скрипнув кожей ремня, и только тут они все разом выдохнули, расслабились, вытирая украдкой пот со лбов, старались не глядеть друг на друга, словно каждый считал себя в чём-то виноватым.

— Проверяли, наверное… — предложил вдруг Кордуэлл замирающим голосом. В этом голосе не было страха, но была готовность ко всему: к выброске десанта, взрывам, удушающему газу, обстрелу с неба! За один день они все научились тому, чего не могли усвоить за три предыдущих. Осторожность! Умение уловить любой посторонний звук, малейший шорох! Успеть вовремя заметить что-нибудь необычное, вызывающее подозрение, затаиться, а потом тихо уйти и скрыться, не привлекая чужого внимания! Выдержке, терпению, рассудительности — всему тому, чего добивался от них Дюпрейн. Сейчас для них это была уже не просто игра, а игра со смертью. Игра за жизнь…

— Весь день крутились — не продыхнуть, не высунуться, и сейчас — покою не дают! — недовольно проворчал Кордуэлл. Дюпрейн промолчал, поднялся на ноги, проверяя свой автомат на ощупь, — в такой-то темноте! — посмотрел на каждого из своих бойцов. Он ещё не заговорил, но Джейк по отстранённому взгляду капитана понял: «Собрался куда-то! Задумал что-то серьёзное…» И Дюпрейн подтвердил мысли Джейка словами:

— Так! — это короткое слово тут же заставило всех насторожиться и посмотреть в сторону капитана. — Нам необходимо разведать обстановку, проверить, что и как… И я сейчас попробую подобраться к магистрали, посмотрю охрану, оцепление… — перечисляя все предстоящие ему действия, он как бы давал и им возможность обдумать всё и оценить, добавил решительно: — Пойду один! — при этих словах они все с заметным облегчением выдохнули, и Дюпрейн не смог удержаться от усмешки, но вслух добавил только: — Ждать меня здесь! Тайлер, ты за старшего…

Он отошёл всего на несколько метров, когда они услышали его короткий, по-птичьи, призывный свист. Именно так Дюпрейн научил их распознавать появление любой опасности, предупреждая, таким образом, своих солдат о столкновении с чем-то неизвестным. Но сейчас этот свист звучал как призыв… И они все разом сорвались с места, словно давно уже ждали этого и были готовы. Разделяющие их с капитаном метры пролетели и не заметили: без звука, без лишнего шума, без бестолковой суеты.

Джейк остановился сразу, как только заметил поднятую руку Дюпрейна — сигнал «Стоять!» Стоять на расстоянии! Моретти ткнулся в спину, глянул поверх плеча, встревоженно сглотнул. Рядом, почти не дыша, замер осторожный Кордуэлл. И где-то за спиной переступил на месте Алмаар. Любопытный и нетерпеливый, он стоял от Дюпрейна дальше всех, соблюдая какую-то свою дистанцию, но, тем не менее, тянул шею, насторожившись всем телом, пытался хоть что-то разглядеть из-за спин товарищей.

В руке Дюпрейна был фонарик. Маленький, он легко умещался в ладони и зажигался при сильном сжатии корпуса. Стиснешь пальцы — и вперёд выбросится тонкий луч света. Откуда он у него? У нас таких нет! Или в его рюкзаке нашлось место и не таким вещам? Странные мысли крутились в голове Джейка в то время, как капитан медленно приближался к чему-то. Это была явно человеком созданная вещь. Матовый шарик, небольшой, но весь плотно истыканный тонкими длинными иглами, а на кончике каждой — как шляпка от гвоздя.

Мина! Ловушка!

Что-то новое, из недавних изобретений сионийских военных конструкторов. С такой штукой Джейк столкнулся впервые, да и Дюпрейн, судя по всему, не был знаком с подобной игрушкой. Что же она обещает? К чему готовиться? Как она действует? Сильно ли опасна? Может, мы уже попали в зону её действия? Что тогда делать?

Дюпрейн медленно приблизился к ней, уже вытянул руку, ещё мгновение — и коснётся одной из игл. Но тут Алмаар, протолкнувшись вперёд, закричал:

— Не трогайте! Капитан…

Именно в этот момент и сработала какая-то невидимая система. Что-то случилось, Джейк не успел и сам ничего понять, а Дюпрейн крикнул, срывая горло:

— Назад!!!

Белое облако ядовитого газа выплеснулось со всех четырёх сторон, повисло над головами, рассеиваясь в воздухе, опускаясь вниз тяжёлыми мутными каплями. Вот оно что! Ядовитая дрянь, конденсирующаяся в считанные доли секунды!

Джейк зажмурился, пряча лицо в рукав согнутой в локте руки, бросился куда-то в сторону, наугад. А открытую кожу лица и рук уже щипало нестерпимо, больно и едко. Главное — не дышать! Не дышать!!!

Он бежал, не разбирая дороги, ничего не видя перед собой, до тех пор, пока лёгкие не стали гореть, требуя кислорода. Но сначала Джейк бухнулся в какие-то кусты, только потом осторожно втянул сквозь зубы воздух. Горло не обожгло, значит, — «чисто!», медленно отнял от лица руки, открыл глаза и огляделся.

Точно, кусты! Плотный многолетний кустарник на дне небольшой лощинки. «Чёрт! Что это было? — Подумал с невольным удивлением, сейчас лишь и почувствовав, как накатывает холодная волна страха, — Они раскидали ловушки с отравляющим газом! Значит, воевать решили до полного нашего уничтожения… Видать, дошло до них, что мы сдаваться не собираемся…»

Руки и лицо жгло до сих пор разъедающей нестерпимой болью, словно муравьи — крошечные злобные насекомые — вцепились всем муравейником и жалят, жалят, и не смахнуть их никак.

Джейк озадаченно потёр лоб, щёки, всё лицо рукавом комбинезона, но боль ничуть не утихла, посмотрел на руки, на маленькие, шершавые пузырьки на тыльной стороне кистей, там, куда попали капли яда. Это были лучевые ожоги! Радиоактивная дрянь! Вот ведь, чёрт возьми! Напоролись!..

Срочно надо назад возвращаться, к месту ночёвки, искать свой рюкзак, аптечка нужна, что-то же в ней должно быть для такого случая.

Джейк вскочил, пошёл назад, хоть и торопился, но старался лишний раз не шуметь. Шёл быстро и всё же заметил краем глаза — или даже затылком — движение слева, и горло тут же передавило, словно кто невидимый и сильный воздух из лёгких выдавил… Кто там? Свой? Чужие? Может, они по лесу не только ловушки эти разбросали?

Джейк резко остановился, замер, но развернуться не успел: кто-то ударил по ноге неожиданно и больно, как каблуком сапога или ботинка. Падая, Джейк успел перекатиться, чтоб, не дай Бог, не попасть под очередь, и ещё в падении передёрнул затвор автомата… Но выстрела не последовало, только рядом, не дальше чем в метре, раздался негромкий насмешливый смешок и голос Алмаара:

— Что, гвардеец, опять встретились? Ну и везёт же мне на неприятности…

Джейк выругался про себя, вздохнул с облегчением и сел. Всё-таки в груди потеплело как-то радостно: уж лучше Алмаар, чем кто-нибудь из сионийцев. Алмаар тоже зашевелился рядом, чуть слышно брякнул автоматом. Встречей с Джейком он тоже был удивлён не меньше, разбегались-то все кто куда, а они вдвоём даже сейчас понеслись в одну сторону, в одни кусты почти что. Вот уж точно — везуха!

— Как тебе эта игрушка? Здорово придумали, правда? — Янис с невольным уважением прищёлкнул языком, покачал головой с задумчивым видом. Был он сейчас без кепки, поэтому свободно копался пятернёй правой руки в отросших волосах, нервно, да ещё и с болью, и смотрел в землю с глубокомысленным видом, словно и не здесь был сейчас, а в другом месте.

— Не знаешь, как остальные? Видел кого-нибудь? — спросил, наконец, первым Джейк. Алмаар перевёл на него глаза, хотел сказать что-то резкое, но передумал и ответил с усмешкой, со своей вечной презрительной ухмылочкой. — Ну и вид у тебя!

— Сам-то лучше? — обиделся немного Джейк, осторожно подушечками пальцев коснулся щеки; кожа горела, стала неровной от ожогов, даже это легкое прикосновение вызывало нестерпимую боль. Вздохнул и сказал устало. — Аптечку нужно…

— Вот, хорошая вещь, помогает сразу! — Алмаар покопался в своём рюкзаке, бросил что-то. Джейк поймал ампулу на лету, на ней не было надписи, но это оказался «Антирад». И вправду хорошая вещь. Небольшая ампула из высокопрочного пластика, в ней как раз на одну дозу. Ампула, совмещающая в себе и шприц. Под отвинчивающимся колпачком находился тонкий, как игла шприца, заострённый кончик. Попадая в тело, он растворялся под действием тепла, и лекарство под давлением впрыскивалось внутрь. Такой укол можно было поставить и в антисанитарных условиях, не имея никаких навыков в медицине, хотя в армии их всех кое-чему научили.

Джейк зажал ампулу в кулаке правой руки, левой медленно открутил колпачок и одним ударом — коротким, прямо через ткань, — ввёл «Антирад» в плечо левой руки. Через несколько минут после инъекции должна навалиться общая слабость, об этом Джейк знал из личного опыта, а сейчас пока было хорошо, даже боль сразу прошла. Да оно и понятно, ведь «Антирад» ещё и обезболивающее содержит…

— Спасибо… — чуть слышно одними губами поблагодарил Джейк. Алмаар только плечами в ответ пожал. Он и сам не понял, даже не ожидал от себя самого такого, но отдал Тайлеру последнюю, вторую ампулу «Антирада». Почему? Чем руководствовался? А чёрт его знает? Он с детства не привык отчитываться перед собой самим за свои действия. Отдал последнее — и подумаешь! О собственных ошибках и просчётах Янис вспоминал обычно только тогда, когда бывало уже слишком поздно, но и тогда он винил лишь себя одного. Он не был жадиной или эгоистом, но сейчас он спасся, и остальное его интересовало мало, да и кто его знает, что завтра будет, зачем тогда об этом думать? Всю свою жизнь он жил одним днём, прожил — и ладно, прожил сегодня, даст Бог, проживёт и завтра. Будущее его интересовало мало, и он всегда старался, все усилия свои прикладывал для разрешения проблем дня сегодняшнего. А их он привык решать только по мере появления. Это правило выработалось у него с годами, прожитыми на улице, в неблагополучной среде, где Янис действительно радовался каждому прожитому дню.

Джейк сидел, привалившись спиной к стволу дерева, и незаметно наблюдал за Алмааром. Его поведение и этот поступок, были несвойственны натуре Алмаара, были почти товарищескими. Это удивляло. Джейк словно увидел Яниса с другой стороны, таким, каким он, наверное, может быть со своими хорошими знакомыми или даже друзьями. Хотя были ли они у него, эти друзья? Он, верно, и сам бы на этот вопрос толком не ответил…

Но при всём при этом это всё тот же тип! Не изменил своей привычке даже в этом случае. Когда они все рванули на сигнал капитана, Алмаар подзадержался, зато рюкзак свой захватил… Всё своё ношу с собой! Только себе одному и доверяет, хотя…

Джейк поморщился, вспомнив про ампулу, ведь пришлась она очень кстати. Слабость навалилась незаметно, мягкой, очень приятной волной, почти убаюкивающей, пальцем пошевелить лень. Джейк сидел, низко опустив голову и закрыв глаза. В сон клонило — страшно! Но главное — пережить несколько первых минут, пока «Анти-рад» растворяется в крови. Такое всегда происходит, это обычно… До слуха, как сквозь толщу воды, доносились слова Алмаара:

— Серьёзно они за нас взялись… с такими-то ловушками… — помолчал немного, раздумывая, и добавил. — Ведь расшвыряли их, поди, сволочи, по всему лесу! Не пройдёшь теперь… Выбираться нужно из всей этой заварухи… Прорываться и уходить подальше! — Янис взмахнул рукой с раздражением, с досадой; уловив это резкое движение, Джейк вскинул голову, глянул на Алмаара затуманенными глазами. Лицо Яниса приобрело знакомую чёткость: возвращалась чувствительность. — Понимаешь, гвардеец, рвать нужно когти?! — громко сказал Янис, не отводя взгляда от лица Джейка, так хотел достучаться до него, хотел быть услышанным. Но взгляд его был все тем же рассеянным, и Алмаар вдруг крикнул. — Я уже руки сионийцев у себя на горле чую! — Он схватил себя за горло обеими руками, будто показывал в действии свои слова, яростно сверкнул в полумраке глазами, — Дышать не могу нормально… — добавил уже негромко, вздохнул тяжело, поводя плечами, посмотрел на Джейка исподлобья. — Куда ни ткнись — везде их форма… Аж в глазах уже рябит… Ненавижу!..

«Почему не ушёл тогда, в тот раз ещё? Зачем вернулся, ведь был же уже на той стороне дороги? Что тебе мешало? Ну и ушёл бы! — Подумал про себя Джейк, глядя на Яниса с безучастным равнодушием. Сам он плена не боялся. Был уверен, что выберется из этой передряги, выберется непременно живым, ведь его возвращения ждали дома, и мать, и отец… Да и в Гвардии нужно еще многое уладить… А вот Алмаар дёргается не зря! Он — один! Ни семьи, ни друзей, ни сочувствующих! Одни враги! Ему только на себя одного рассчитывать приходится… За него и помолиться-то некому… И никто его не ждёт… Сгинет он здесь — никто о нём и не вспомнит!.. Эх, знал бы ты, дружок, для чего нас капитан на рудник тащит, давно бы уже застрелился, или у Дюпрейна пулю выпросил… Что́ сионийцы, когда свои, с Ниобы, такую свинью подкладывают? Их ты там со своим мнением, да и со своей жизнью, интересуешь меньше всего! Им важна цель! А цель — это рудник бесхозный, разрушенный до основания… Ни нашим — ни вашим…»

— Ведь мы же зря здесь таскаемся! Кружим на одном пятачке!.. Да нам же, ещё немного, и начнут пятки очередями греть! — с раздражением в голосе продолжал Алмаар. Он сидел, запустив пальцы обеих рук в волосы на макушке, а локтями упираясь в колени, притянутые к груди. Смотрел на «молнию» комбинезона и говорил, говорил, зная, что Тайлер — единственный человек, с которым он может говорить обо всём, что думает. Но это была далеко не дружба и даже не доверие, а возможность выговориться за последние несколько дней пока рядом нет капитана… Хотя, может быть, и было в этом что-то от доверия, всё-таки их с Тайлером многое связывало, они друг о друге знали слишком много, чтобы и дальше оставаться врагами. Это был скорее военный нейтралитет, основанный на взаимном уважении сторон при большом влиянии компрометирующей информации.

Они не трогали друг друга до поры до времени, но каждый чувствовал исходящую от противника опасность, и это заставляло их всё время быть настороже, следить друг за другом, словно бы контролируя, чтобы противоборствующая сторона не перешла каких-то ни разу не объявленных границ.

Каждый из них уже знал и понимал своего врага, и это их немое противостояние было уже заметно и окружающим. Сами же они понимали: случись что в отряде, власть придётся делить между собой, ни Моретти, ни Кордуэлл конкуренции не составят. И если это случится, пощады от другого не жди!

— Я понимаю, что сам во всём виноват… во всём этом дерьме! Но я мог бы исправить дело!.. Мог бы! Если б только капитан мне хоть немного доверял… Хотя! — Алмаар усмехнулся с горечью, — К чёрту его доверие! Больно надо!.. — дёрнул плечом, — вот только зря мы здесь валандаемся! Пробиваться нужно! Всеми силами! Одним ударом! Решительно и быстро!.. Они же нас вытравят… Или перестреляют по-одному… А капитан всё тянет! Будто сам не видит, что с каждым часом наше положение всё хуже, всё у́же и теснее кольцо… Он боится! Боится, что мы погибнем, и приказ будет некому выполнять… А какой приказ может быть сейчас? В нашем положении!.. Какой, к чёрту, приказ?! — он чуть приподнял голову и посмотрел на Джейка, холодно и непримиримо глянул из-под брови, сверкнул раздражённо глазами. — Так и так ведь погибать… Я это ещё в первый день понял! Сразу, как на капитана нашего взглянул…

«Как же ты, однако, не далёк от истины! Как ты близок к разгадке! — Джейк мысленно усмехнулся, — Но от меня ты всей правды не узнаешь… Пусть Дюпрейн сам всё рассказывает, раз уж взялся за такое дело. Пусть сам объясняет им всем… — думал в свою очередь Джейк, почти не прислушиваясь к нервным излияниям Алмаара. Да и что он может выдать, кроме истерики, этот не повзрослевший до сих пор ребёнок, готовый дуть губы из-за каждой мелкой, незначительной обиды, да ещё при всём этом делать всё по-своему, плевать на других и ни к чему не прислушиваться?..»

— В принципе, кроме, как пробиваться, нам ничего больше не остаётся. — Сделал вывод Алмаар, обдумав собственные слова и мысли. — С утра мы все будем на голодном пайке, а на одной воде долго не протянешь, да и от Чайны нас уже отрезали… Да и не будут сионийцы ждать, пока мы все тут с голодухи попадаем, а они нас тёпленькими возьмут! Перестреляют всех, к чёрту, и ждать не будут! — Янис рывком поднялся с земли и добавил для чего-то, — Давно бы уже ушёл, если б не патроны… Капитан спит на них, попробуй достань.

Джейк промолчал, и Алмаар тоже молчал все то время, пока собирал свои вещи, убирал аптечку, увязывал рюкзак. А Джейк, глядя на него, на эти торопливые сборы, думал со странным равнодушием: «Ошибался я, значит, насчёт аптечки. Не в ней, выходит, взрывчатка уложена, раз для лекарств место нашлось… Да и Алмаар ничего странного не заметил.»

— Слушай, гвардеец, давай уйдём! — Неожиданно вдруг предложил Янис, замерев со своими сборами, глянул прямо, в упор. В его голосе промелькнули нотки доверия, почти дружеского и искреннего, словно бы действительно его заботила участь Джейка наравне со своей. Джейк вскинул голову: «Обалдел он, что ли?» Это было опасное, рискованное предложение, крамольное даже, направленное против капитана, против остальных ребят. Сейчас, когда каждый в их команде должен полностью доверять товарищам, положиться на них, как на самого себя, это дикое предложение выглядело святотатством. Нет! Предательством! Да уж, конечно, от кого, как не от Алмаара, его можно было ожидать? Он же только о своей шкуре и думает! Что за сволочь?! Редкостная! Виноват во всём больше всех, а как чуть что… Не-ет, мы или все выберемся из этой передряги — или никто!

А Алмаар, глупый Алмаар, подумал почему-то, что Джейк сомневается именно в нём, как в напарнике, и заговорил быстро, чуть слова не глотая:

— Я тебя не убью — ты не думай!.. Мне это ни к чему!.. Ты же хорошо ориентируешься в лесу… да и патроны мне нужны… А я бы провёл тебя через сионийские ловушки… через «фиксировщиков», через солдат… Всю группу не смог бы: нас слишком много, а вот двоих — тебя и себя… Мы бы спаслись, понимаешь?!.. Ушли бы отсюда!.. Пока ещё не рассвело… Прямо сейчас, они и ждать нас не будут, устали за ночь… А там бы разошлись кто куда… Нас ведь и искать никто не будет! В части решат, что мы уже всё, того… — он провёл рукой по горлу. — Мы же смертниками сюда шли, на убой… Чёрт возьми, это же последний шанс, последняя возможность спастись!.. Они же нас всё равно возьмут, это вопрос одного-двух дней… — в срывающемся голосе Алмаара явственно сквозило отчаяние. Ему хотелось жить, ему очень сильно хотелось жить…

Лицо Джейка за всё это время ни разу не поменяло своего выражения, только в глазах на миг вспыхнула странная опасная искорка. Алмаар сидел очень близко, их разделяло не больше метра, да и лес вокруг уже посветлел, к рассвету время шло, и сейчас они оба хорошо видели друг друга и прекрасно поняли без слов, кто и о чём думает… И Алмаар понял, что зря завёл этот разговор, неожиданно разозлился на себя за свою слабость, за своё доверие, и ещё больше убедился в том принципе, которому следовал всегда: кроме тебя самого твои заботы никого не волнуют, поэтому не трепись почём зря, а полагайся только на свои собственные силы! А Тайлер — эта невозмутимая сволочь! — поднялся с одним коротким словом:

— Пошли!

Но явно — не в бега! Нет! Здесь и думать нечего, и так всё ясно: назад идём, к месту ночёвки… Остальных искать и, как вчера, снова красться о дерева к дереву, вздрагивать на каждый шорох, прислушиваться и озираться. А зачем? Только время же зря теряем!

Алмаар с ненавистью смотрел в спину, Джейк чувствовал на себе этот взгляд, а сам думал: «Уходи один, если хочешь, если тебе так не терпится! Если смелости хватит с одним патроном через лес переть… Если наглости хватает, пожалуйста!.. Нашёл себе товарища!..»

Нет, сам бы он не смог вот так, взять и уйти, даже зная о цели операции, о провале, о близкой и такой возможной смерти… Лучший вариант — плен или сионийская пуля… Хотя, нет! — не лучший, а единственный для нас, для всех… Но только не трусливый побег!

Что за этим стояло? Гвардейская выучка? То товарищество и взаимопомощь, о которых им твердили при подготовке? Или просто — отцовское воспитание? Кто знает? Просто Джейк знал, что ни при каких обстоятельствах не пойдёт по пути, предложенному Алмааром, даже в мыслях своих такого не может себе представить. А Алмаар? Что о нём говорить?! Он о собственной шкуре думает прежде всего. Какие у него принципы? Какое воспитание? Какое оно вообще может быть у бродяги и уголовника?

Джейк глубоко задумался, и всё же какой-то кусочек сознания, активно работающий для спасения в любой ситуации, и сейчас не подвёл. Ловушка — всё тот знакомый шарик с иглами — лежала как раз там, куда через несколько шагов должна была наступить нога.

Интересно, сколько их таких в лесу разбросали?

Джейк остановился, глядя на ловушку почти без страха, лишь с некоторым удивлением и любопытством, наверное, ещё не осознавая до конца всю опасность. Неожиданно проснулся интерес механика, впервые столкнувшегося с незнакомым ему механизмом. Опасным, несущим смерть, но, тем не менее, вызывающим интерес.

Алмаар, шедший следом, сразу почувствовал неладное, видел, как внезапно остановился Тайлер, как он напряжённо смотрит куда-то вперёд, и в этом напряжении была готовность к прыжку в любую секунду. Сам-то Алмаар не торопился, шёл и ещё сомневался: уйти ему или остаться, но тут сорвался, бегом преодолел разделяющие их с Тайлером метры, уже зная, ЧТО он там увидит. И не ошибся: сенсорная ловушка!

Он скинул автомат одним движением плеча, бросил рюкзак и медленно крадущимся шагом обошёл Джейка. Взгляд его был прикован к ловушке, сейчас Алмаар никого не видел и не замечал, кроме неё. Осторожно подтянул рукава комбинезона, легонько потряс в воздухе пальцами, как хирург или фокусник. Точные выверенные движения профессионала, это Джейк понял сразу. «Интересно, он хоть раз имел дело с подобной штукой? Или, как всегда, как тогда, с моим индикатором, в надежде на чёрт знает что, но не на Бога, и не на опыт и мастерство…»

А Алмаар, между тем, очень и очень медленно заходил к ловушке сбоку от Джейка, но при этом держался определённой дистанции, сохранял расстояние примерно в два метра. Каждое его движение было как при замедленной съёмке: плавным, выверенным и чётким; глаза его пожирали ловушку, словно прощупывали каждую её иголочку. Таким Алмаара Джейк ещё не видел ни разу в жизни: таким отчаянно ловким, подвижным, при одном только взгляде на него захватывало дух! Как когда-то в Гвардии, на уроках сапёрного дела, когда работали настоящие мастера своего дела.

Джейк следил за действиями Алмаара, но не вмешивался, он не знал принципа действия и всего устройства ловушки, даже в Гвардии им ничего подобного не показывали, видимо, — это недавнее изобретение.

Алмаар опустился на колени, не отрывая взгляда, его руки, вытянутые вперёд, даже не дрожали. Выдержка у этого парня была на зависть любому сапёру. Джейк смотрел на него и чувствовал, как в груди рождается невольное уважение к нему, человеку-профессионалу. Совершенно не зная, что собирается делать Алмаар, Джейк замер в ожидании прыжка, чтобы успеть в любую секунду сорваться с места, как только в воздухе появится облако ядовитого газа. Алмаар шептал что-то тихо, только губы чуть шевелились, но наверняка не молитву, хотя в его-то положении не мешало бы: ошибись он — и всё! Ему не отбежать, даже при всей его прыткости, при всём его огромном желании жить он окажется в самом эпицентре, чуть вдохни — умрёшь на месте от спазма, и лёгкие сгорят в огненной и мучительной агонии… Ведь и «Антирада» больше нет!

Рисковый тип, ничего не скажешь!

При любом раскладе Джейк не хотел бы сейчас оказаться на его месте. Ни за что на свете! Ни за что…

— Видишь куст впереди и чуть левее? — спросил Янис. Он обращался к Джейку, но даже взгляда не повёл в его сторону, даже головы не повернул, знал: будет услышан, и не ошибся. Джейк согласно кивнул, промолчал, не знал, можно ли ему говорить, не помешает ли. При такой операции он присутствовал впервые, всегда в подобных случаях хорошо, когда за такое брался человек, в способности которого ты веришь. А насчёт Яниса Джейк уверен не был… Алмаар всё так же невозмутимо продолжал: — Когда я досчитаю до трёх, кинешь в ту сторону свой автомат… Раз!

Два! — Джейк нахмурился, смерив взглядом расстояние до куста, прикидывая силу предстоящего броска, и вдруг подумал с радостью: «Хорошо, что на предохранитель поставил…» Дурацкая, конечно, мысль! И почему они приходят в самый неподходящий момент?

— Три!

Бросок был коротким, без замаха. Джейк проследил за полётом автомата, ожидая чего-то необычного от всей этой затеи. Поэтому и не зажмурился, когда в то место, куда упал автомат, прямо из земли выплеснулось белое и густое, как туман, облако газа. Прямо из земли! И с хлопком!

Газ не разошёлся далеко, почти весь осел на куст, на траву, на землю, каплями, как роса… Небольшое на этот раз облачко.

Джейк перевёл на Алмаара взгляд, а тот уже, видимо, сделал всё, что хотел. Или нет? Джейк так толком и не понял, — а Янис вдруг схватил ловушку за иголку двумя пальцами, довольно брезгливо, с нескрываемым пренебрежением, и… бросил её в Джейка. Тот резко отпрянул, отклонился и зажмурился, а Алмаар захохотал:

— Один ноль в мою пользу, гвардеец!.. Она безопасна теперь, эта чёртова игрушка!

Но Джейк и сам понял это без лишних объяснений, ему хватило реакции Алмаара, и он сориентировался сразу: схватил ловушку, крутанувшись на пятках, почти у самой земли. Ловко, это даже Янис оценил и замолчал, сразу перестал смеяться.

— Любопытная безделица, правда? — спросил он уже спокойно, глядя на Джейка снизу вверх, он всё так же сидел на корточках. В его голосе появились необычные для него нотки радости, не скрываемой гордости за самого себя, но это было видно лишь мгновение. Потом Алмаар сумел скрыть эту гордость, знал, видимо, и так, что Тайлер поражён его мастерством. Джейк только хмыкнул в ответ, чуть кивнул головой, разглядывая отключенную ловушку. Сам «шарик» тёплый на ощупь, сразу ясно, пластик. А «шляпки» на концах игл — датчики. Они-то, судя по всему, и реагируют на движение и включают систему выброса. Всё довольно просто, если понимать принцип всего устройства, а для этого его не мешало бы разобрать.

— Это сенсорная ловушка, — сказал Алмаар, с чуть слышимым щелчком убирая лезвие зажигалки. Джейк даже не заметил, как и когда он её достал.

— Как ты её так? — Джейк посмотрел на Яниса, а тот лишь пожал плечами в ответ, с какой-то ленцой, словно такая сложная работа для него — обычное дело. — Это же недавнее изобретение, я про такую даже и не слышал… Ты сам-то до этого хоть раз с ней дело имел?

— Не-а! — Янис не смотрел на Джейка. Не торопясь, он убрал в карман зажигалку, незаметно вытер о комбинезон вспотевшие ладони. «Поволновался всё-таки!» — Заметил про себя Джейк, наблюдая за ним сверху.

— А зачем рисковал?

— Обходить было лень! — Алмаар, наконец-то, поднял голову, глянул на Джейка снизу и не успел скрыть улыбку облегчения, и вдруг скривился в своей привычной снисходительно-пренебрежительной ухмылочке. — А что, подёргался?.. Страшно стало, да?.. А если б я сразу сказал, сбежал бы? — в глазах его и в голосе появись злость и раздражение на Джейка, — А мне помощь твоя нужна была, гвардеец! — он сузил глаза и поджал губы, но взгляда не отвёл, смотрел прямо, решительно, — Помощь… Так, по мелочи, конечно, но один бы я вряд ли смог… — с каждым словом он говорил всё тише и тише, устало и будто не хотя… Признавать свою зависимость от кого бы то ни было он не любил, но на этот раз Тайлер и правда помог ему.

— Помощь? — Джейк усмехнулся, — Это с автоматом, что ли?

— Да, с автоматом… — Алмаар отвернулся, ясно давая понять, что на эту тему он больше говорить не хочет. Не хочет — и ладно!

Джейк пошёл подбирать своё оружие. Сорвал несколько стеблей папоротника, стёр им капельки яда и уже с автоматом в руках вернулся к Алмаару. Тот до сих пор сидел на земле, смотрел куда-то в сторону с задумчивым видом. Джейк опустился перед ним на корточки, приклад автомата упёр в землю, перенеся на оружие большую часть своего веса, наклонил голову, пытаясь поймать рассеянный взгляд Алмаара.

— У тебя здорово получилось с этой ловушкой, — неожиданно похвалил Джейк. Она была искренней, эта похвала, от чистого сердца, и Алмаар это почувствовал и невольно улыбнулся в ответ. — Но если б ты ошибся, хоть чуть-чуть, на самую малость, нам бы обоим хватило… — продолжил Джейк, старательно подбирая каждое слово, следя за интонацией, за выражением лица. Алмаар — тип нервный, психованный, ему неосторожного слова хватит, чтоб на всю жизнь обидеться. А ссор в отряде Джейк не хотел. Хватит уже!

Он умел находить общий язык со всяким, в этом отношении у него имелся богатый опыт, мог и Алмаара потерпеть со всеми его штучками. Ведь при всей своей несдержанности, психованности и недоверии к людям он имеет просто золотые руки!.. А ещё на его стороне невероятное везение во всём! Просто огромное! Сколько раз его Дюпрейн мог убить, и сионийцы — тоже, но ведь живёт, хоть и сволочь порядочная…

— Я бы не ошибся! — голос Яниса, несмотря на улыбку, был всё ещё немного резким, но взгляд потеплел, и в изгибе губ появилась какая-то мягкость, что-то беззащитно детское… Как у ребёнка, чей труд впервые оценили по достоинству… Даже не верится как-то, не мог быть Алмаар таким вот. — Я ведь её сразу признал, как только увидел… Я ещё раньше понял, как её сломать можно… Когда чертежи все изучил, схемы просмотрел… — быстро-быстро заговорил вдруг Янис срывающимся от нетерпения голосом, перескакивая с места на место, сбиваясь с мысли. Он попросту растерялся, он не ожидал, что его похвалят, и тем более, кто, — сам Тайлер. Они же всегда были с ним на ножах. Это похвала вызвала у него растерянность и, почему-то, чувство вины. Поэтому Янис и говорил сейчас, говорил и не мог остановиться, будто оправдывался в своей недавней резкости. Начал вдруг вспоминать прошлое, то, о чём никогда бы и никому не сказал… Яниса будто подменили, он открылся вдруг совсем с другой стороны, не знакомой даже Джейку.

— Ещё тогда, у «имформаторов», в Отделе Сети… Случайно влез в банк, где сионийцы свои разработки хранят… в Конструкторском Бюро, там, на Сионе… Да и не специально всё это получилось… — и он смущённо улыбнулся, отвёл глаза. И это Алмаар-то смутился?! Невиданный случай! — Они её только сконструировали, эту ловушку, ещё в производство не пустили, а отзывы по опытной модели один другого лучше… Её, видишь ли, не сломать… Хотя с ней и вправду ничего не делается… И отключить её можно лишь специальным радиосигналом… А я, когда всё это прочитал, прямо загорелся… Люблю такие вот вещички! И чем сложнее, тем лучше!..

И нашёл слабое место!.. Не сразу, правда, повозиться пришлось, но понял, как её накрыть можно! — Янис даже рассмеялся с гордостью за себя, что справился, сумел-таки. Взъерошенный довольный мальчишка, впервые говоривший в открытую, без оглядки, без смущения или ожидания обид и насмешек. Совсем незнакомый Алмаар.

— Видишь, получилось! — он подобрал с земли сенсорную ловушку, оттуда, куда её положил Джейк. Покрутил в руках, придерживая за иголочки.

— И как же? — в Джейке проснулся техник и сапёр одновременно. Он и скрывать этого не стал, глянул на Яниса с интересом.

— Видишь, вот здесь есть небольшие каналы. Они идут до центра шара, до самого компьютера внутри, — Алмаар крутил ловушку, объяснял подробно и попутно показывал, — В эти каналы вводятся рассеиватели газа… А когда ловушка ударяется о землю, они выбрасываются… Это такие маленькие коробочки с ядом, они уходят в грунт, их так и не заметишь… Они покрывают землю, всю площадь на несколько метров по радиусу. На сколько — зависит от модификации… А вот эти датчики, — Янис потрогал подушечкой указательного пальца одну из «шляпок», — они реагируют на движение. На любое движение на определённом расстоянии… Нам повезло, что у нашей оно было до двух метров…

А потом всё довольно просто! Ты кинул автомат, как раз в метре от ловушки… Нет! Чуть дальше! — Янис перебил сам себя, смерил расстояние до куста глазами и снова перевёл взгляд на Джейка, — А я в это время сломал компьютер управления… Просто, правда?..

А всё из-за того, что те, в КБ, не предусмотрели одну мелочь, но зато её заметил я! — он сказал это с нескрываемой гордостью, и Джейку сразу стало ясно, каких трудов стоило Алмаару найти решение этой задачи. Он, верно, не один день голову ломал, пока додумался. — Когда главный компьютер посылает сигнал-импульс распылителям, он становится беззащитным, он не улавливает движение с других сторон, хотя датчики его чувствуют… Компьютер сконструирован так, что не может посылать сигналы сразу нескольким распылителям… Грубая, конечно, ошибка… — он перевёл дух, устало дрогнув ресницами, криво улыбнулся и заговорил опять. — Вот если б я хоть на чуточку задержался, мне бы и вправду было худо… — неожиданно улыбнулся с облегчением, сверкнул белыми зубами, перевёл дух, напрочь отметая прошлое и то, что могло бы быть, но не случилось…

— Было бы… А так! — Янис подкинул ловушку в ладони, поймал её пальцами за одну из игл, снова подкинул, улыбаясь. — Была бы ещё одна, можно было бы пожонглировать! — и он непринуждённо и легко рассмеялся, словно и не был на волосок от мучительной смерти. Ну что за легкомысленный тип!

А Джейк поднялся и почему-то вздохнул.

— А ты испугался, гвардеец, да? — Алмаар посмотрел на него с прищуром, снова стал наглым, почти циничным, — прежним, таким, каким и был всегда, а в глазах — старая, знакомая давно насмешка, — Зря! Я со всей этой электронной дрянью на «ты»! Сам бомбочки мастерил… Мы однажды даже магазин так ограбили… — хохотнул, вспомнив что-то из своего богатого прошлого. — Бахнули несколько раз, а народ решил, что это неопротестанты… Все разбежались кто куда, попрятались… Бери, что хочешь…

Правда, мне это потом боком вышло… Полгода в исправительном лагере парился… Поймали, сволочи!..

— А почему ты тогда ничего не сказал, когда мы мины снимать ходили, у магистрали? — перебил его Джейк.

— А кто меня спрашивал? Капитан? Да он на меня даже не глянул!.. Да и не пошёл бы я с ним никуда!.. — крикнул вдруг Янис зло, сверкнул глазами непримиримо, тут же стал совсем другим, раздражённым и нервным, подкинул ловушку в руке, зло глянул на неё и поджал губы, будто думал: не зашвырнуть ли её куда подальше, в кусты, например… До такой степени разозлился всего из-за одного вопроса, где было упоминание про капитана…

Они стояли друг против друга и глядели исподлобья, зло, с вызовом, снова лютые враги, когда немного в стороне за спиной Джейка щёлкнул предохранитель автомата. Алмаар перевёл взгляд, глянул поверх плеча Джейка, и тот ещё по взгляду Яниса понял, кого он там увидел: капитана! Это и вправду был он. Злой, порядком измотанный, на взводе, но всё тот же капитан Дюпрейн.

— Все живы? Все здоровы? — сразу же начал с вопросов, Прошел вперёд, раздвигая кусты рукой, но автомата не опустил, всё ещё прислушивался и вглядывался в рассветный сумрак. Остановился и разом побледнел, уставившись взглядом в сенсорную ловушку в руках Алмаара.

— Господин капитан, арестованный Алмаар отключил её. Она безопасна… — доложил Джейк. Дюпрейн некоторое время смотрел Янису в лицо немигающими глазами, словно хотел вывести на чистую воду какой-то скрытый обман или подвох, но спросил лишь, и спросил довольно строго:

— Где твоё оружие, арестованный?

Алмаар, не говоря ни слова, разжал пальцы и бросил ловушку под ноги, развернулся и пошёл собирать свои вещи, а Дюпрейн, глядя на ловушку с недоверием, спросил:

— Это правда?

— Да, господин капитан!

— Сам Алмаар?!! — Дюпрейн в упор смотрел на Джейка, перевёл взгляд на Яниса; тот уже шёл им навстречу с автоматом и рюкзаком.

— Инъекцию все сделали? — спросил хмуро капитан, когда они уже все четверо стояли перед ним. Он долго собирал их, разбежавшихся по лесу, уже и не надеялся увидеть снова эти ставшие родными лица, но даже Алмаар был здесь. Хотя куда он теперь денется?..

«Способный, однако, парень. Если Тайлер правду сказал… Интересно, и почему это он остался, почему не ушёл, пока случай представился? Мог же попробовать пройти сквозь „кольцо“!» Дюпрейн посмотрел Алмаару в лицо, долго, пристально, всё хотел угадать самые сокровенные его мысли, но тот ответил равнодушным отсутствующим взглядом, так, будто капитан был стеклянным, или его вообще не было, а сам с ленцой жевал в это время какую-то травинку. Равнодушная сволочь с вечной презрительной ухмылочкой! Дюпрейн разозлился неожиданно, его взбесила эта его вечная беззаботность, равнодушие, напускная небрежность во всём: во взгляде, в наклоне головы, в ухмылке, во всей фигуре… Ведь они же все по уши в этом дерьме благодаря этой скотине! И он, что же, ещё и выбраться отсюда живым рассчитывает?!! Ну, уж нет! «За любого из ребят всё сделаю, но ты… Ты же, сволочь, даже доброго слова не заслужил. Тебя же убить мало!»

— А к тебе, арестованный Алмаар, у меня личный вопрос! — Дюпрейн подошёл к нему почти вплотную, глядя при этом прямо в самые зрачки. От его внимательного взгляда не ускользнуло, как сразу же напрягся солдат, стиснул челюсти, но остался прежним. «Ведь это только шкура у тебя такая! Я же вижу, когда тебе страшно… И не нужно кривиться с усмешкой…» — Кто разрешал тебе прикасаться к ловушке? Я разрешал тебе обезвреживать её? Или тебе плевать на старших по званию? Ты подводил всю группу, а не только себя и рядового Тайлера, нас слишком мало, чтобы так глупо рисковать!.. Мы живы только тогда, когда все вместе, когда все мы стоим друг за друга… Тебе это понятно? Я вполне доступно для тебя объяснил? — а потом добавил решительно, — Глупости в своём отряде я делать не позволю! Ясно?!

И вообще все эти твои штучки — всего лишь мальчишество и глупая бравада! Показуха! — закончил капитан почти шёпотом, и так видя, как посерел Алмаар лицом. Дюпрейн понял: это уязвленная гордость плещется сейчас в его глазах, холодных и синих, как она сменяется ненавистью. Злой, беспощадной! «Ну, скажи хоть слово — и я пристрелю тебя! Я же очень долго ждал этого момента, хоть и не мог на него решиться! А сейчас он наконец-то настал. Сейчас я сделаю это без сожаления! Как же ты мне надоел… Ну, дай только повод! Хоть одно слово, хоть один жест неповиновения…»

Сухие губы дрогнули. Алмаар готов был сорваться, но в последнее мгновение отвёл взгляд, промолчал, кусая губы чуть ли не до крови. Он сдержался! Он оказался сильнее, чем рассчитывал Дюпрейн, и понимание этого отбило желание говорить что-то ещё. Что толку? Зачем? К чему все эти стычки? Что они теперь в их положении могут сделать? Мы же теперь все в одинаковых условиях, все мы равны перед судьбой. И не известно ещё, чем всё это закончится, а эти противостояния не приводят ни к чему, лишь силы зря тратятся и нервные клетки горят.

— Алмаар, идёшь со мной! Остальные — ждать нас здесь! — Дюпрейн отвернулся, встал к ним всем спиной, прямой, почти тощий, но твёрдый и упрямый, готовый идти до конца, каким бы он для них ни был.

День проходил в томительном и тоскливом ожидании. Лес молчал впервые за все дни, настороженный, напуганный присутствием человека. Где — нигде робко перекликались птицы, неприметные и голосистые, они осторожненько перепархивали с почти неслышимым шелестом крыльев. Ветра не было, листья на деревьях висели неподвижно, и даже грохот отдалённых машин, проезжающих по магистрали, и окрики сионийских солдат доносились сюда.

Воздух, тяжёлый и душный, обволакивал плотным и густым одеялом, он совершенно не давал ни свежести, ни прохлады. Весь день хотелось пить. Только — пить! Потому что о еде уже никто и не вспоминал. Всё, что можно было съесть, съели ещё вчера вечером. Но и воды у всех оставалось совсем по чуть-чуть, её экономили и берегли.

Капитан с Алмааром ещё где-то бродили, хотя времени было уже далеко за полдень. Что было в мыслях Дюпрейна, никто не знал. Зачем он пошёл, что он задумал и задумал ли вообще что-нибудь?

Моретти и Кордуэлл докуривали последние сигареты, приглушая этим чувство голода, убивая бестолково и медленно тянущееся время ожидания. Дымразгоняли руками. Эта осторожность была теперь заметна в поступках и действиях каждого из них. Но это был не страх, который пытался вколотить в их головы капитан. Просто они научись понимать цену всякой мелочи: сказанному громко слову, звонко треснувшей ветке, чётко оставленному следу ботинка в мягкой земле, надломленной ветке или примятых невзначай листьях. Всё это было теперь против них!

— Духота-то какая! — фыркнул Моретти, загребая листьями окурок, как можно неприметнее засыпая место ухоронки трухой из прелой листвы и лесного сора.

— Дожди начнутся со дня на день! — отозвался Дик, — С гор натягивает тучи, потому и душно у земли…

— Ливни! Тропические ливни! — Марио аж подскочил на месте. — И мы в это время будем здесь?!! Здесь, в лесу?!!

— Зато напьёмся! — Кордуэлл невесело усмехнулся, шутка и вправду получилась совсем невесёлой, не для их положения. — Да ты не беспокойся, — продолжил Дик, — все хорошие дожди уже по горам прошли. Здесь самые ливни начнутся к середине осени. А это ещё месяц-полтора!

Джейк их почти не слушал, но сообщение о скорых дождях его заинтересовало: «Если погода ухудшится, может быть, тогда и сионийцы бдительность сбавят! Кому охота лишний раз мокнуть? А нам можно будет попробовать обойти их, пройти заслон…»

Капитан подошёл неслышно и совсем неожиданно, ребята ещё пререкались из-за какого-то пустяка, а Джейк, краем уха уловив лёгкий, невесомый шаг, насторожился, повернулся на звук, не выпуская из рук автомата. Дюпрейн отклонил лиану, преграждающую ему путь, прошёл пару шагов и остановился, глядя на них сверху. Кордуэлл и Моретти замолчали, а Джейк ещё по фигуре капитана в первый же момент понял: новости плохие.

И был прав!

Дюпрейн не хотел вдаваться в подробности, он за день многое успел повидать. Они с Алмааром до реки дошли, но к воде так и не смогли подобраться. Жаль, конечно, ведь во фляжках-то у всех на дне осталось. У него у самого, конечно, побольше, но Дюпрейн экономил, знал: дальше обычно только хуже бывает, он мог потерпеть, не маленький…

На реке положение не улучшилось, теперь уже и по этому берегу постоянно ходили патрули, к воде не подойти — всё простреливается! Сионийцы готовы на каждый шорох пальбу начать, они сейчас на пределе… Думают, нас здесь целый отряд хорошо обученных диверсантов. Знали бы они!.. Этих же детей можно голыми руками взять! Без выстрела!.. Поцарапаются ли они хоть чуть-чуть?.. Если только Тайлер?.. Да Алмаар, может быть?.. Этот сегодня показал себя совсем даже неплохо, ходит по лесу хорошо, соображает, когда надо, память прекрасная, но в случае чего на него не положиться…

Дюпрейн прислонился плечом к дереву, отдыхая и одновременно думая о том, что же делать дальше. Как ему быть? Куда их вести? Что им говорить? Ведь положение с каждым часом — не с каждым днём, а именно с каждым часом! — становится всё хуже, всё отвратительнее для них… И всё потому, что он делает массу ошибок, допускает их!.. Ошибки, одна грубее другой! Грубее и глупее…

Ведь всё с Алмаара ещё началось, тогда, в первый день, когда он идти отказался, а потом — сбежать хотел! Я же из-за него, паршивца, столько времени потерял. И до сих пор всё с ним таскаюсь. Сентиментальным стал на старости лет. Пожалел! Мальчишка ещё, видите ли! Одумается… Мальчишка?! Преступник! Криминал! Рецидивист чёртов!..

«Всё! Хватит распаляться! — Мысленно прикрикнул на себя Дюпрейн, — Поиски виноватого ни к чему не приведут и ничего не изменят!.. Тебе пацанов этих спасать нужно! Выводить из „кольца“!.. И если они живыми после всего останутся, выберутся из этой передряги: чёрт с ним, с тем приказом! И с рудником… Не до него сейчас… А на Ниобе разберёмся, трибунал, так трибунал, и пошло оно всё!»

— От Чайны нас уже отрезали, — заговорил негромко капитан, видя, как все они ждут его слов, его решения, — Прижимают к дороге, знают: рано или поздно мы на неё выйдем… С востока и севернее — тоже солдаты… Нам оставили кусок леса километра четыре квадратных. И… — он хотел ещё что-то добавить, но осёкся, замолчал, только подбородком дёрнул, мрачно хмуря брови. И так было ясно каждому, что положение у них — хуже некуда. А выход? Выход один — пробиваться! Прорываться сквозь сионийцев…

— Попробуем пройти сегодня ночью! — решил вдруг неожиданно даже для себя самого Дюпрейн. — Время сейчас, ребята, против нас работает. Сионийцы уже значительно продвинулись, и со всех сторон… А медлят только потому, что не знают, сколько нас… Если мы не заявим о себе и дальше, они начнут прочёсывать оставшуюся территорию, и тогда столкновения точно не избежать… — Дюпрейн замолчал, задумался, он уже обдумывал предстоящее им дело, и они все тоже молчали.

Пробиваться!!! Этой ночью!!! Сегодня!!!

Чем-то подобным всё и должно было закончиться, это каждый знал уже давно. Этих слов Дюпрейна они ждали ещё вчера, ничего другого им попросту не оставалось. Но идти на врага в открытую, на врага, готового к встрече, — было смертельно страшно. Об одной только мысли этой по спине пробегал озноб и в груди всё замирало…

Сионийцы сейчас знают о них, пройти тихо и осторожно, как в прошлый раз, не получится, придётся прорываться внезапно, одним ударом, и чем стремительнее, тем лучше… Но тогда кто-то обязательно погибнет! Ведь их там ждут, ждут десятки, сотни хорошо вооружённых солдат, готовых погибать за своё отечество и его интересы… Кто-то погибнет! Обязательно!.. Кто-то, кому повезёт меньше всего… Конечно, они пройдут, ведь их поведёт капитан. Он — сможет, он — профессионал!.. Значит, — кто-то из нас, из рядовых останется здесь раненым или убитым… Кто из нас? Кто? Из четверых!? Капитана мы не считаем, он пройдёт в любом случае, пройдёт так, что и паутина на пути не качнётся, а остальные? А как же мы?

Эта внезапная мысль пришла им всем одновременно; примеривая и прикидывая эту участь на каждого, они исподлобья приглядывались друг к другу, и, наконец, все взгляды сошлись на одном, на Алмааре. На нём одном!.. Тот понял сразу, что к чему, точно угадал и оценил каждый взгляд и все их вместе. И разозлился не на шутку! Чуть не задохнулся от негодования, сверканул глазами, стиснул зубы до скрежета, а на бледных похудевших щеках выступил румянец досады. Алмаар был сейчас в бешенстве, и непонятно, почему он молчал. Может быть, присутствие Дюпрейна было тому причиной? Тот сейчас в таком состоянии: прибьёт за одно лишь громко сказанное слово.

«Нет! Этот живым останется во всяком случае! — Джейк отвё взгляд от напряжённого лица Алмаара, больше гадать о будущем он не хотел, но был уверен точно: Алмаара в лице погибших не окажется, уж слишком он жить хочет, он, скорее, в плен сдастся… — Значит, кто-то из нас троих… А-а, что толку гадать?!! Что будет, то и будет!..»

— Сейчас нам нужно дождаться ночи! В 12.00 у них смена патрулей, тогда и попробуем… — Дюпрейн заговорил и этим отвлёк их внимание на себя. Всё внимание и все мысли… нехорошие такие, эгоистичные мысли…

— Я знаю одно место, там мы и остановимся до ночи. — Дюпрейн поправил кепку, сильнее надвинув её на глаза, переложил автомат в другую руку и коротко приказал, — Пошли!

Место и вправду оказалось хорошим: большая яма под корнями вывороченного столетнего дерева. Лианы затянули его так, что ствол еле-еле просматривался сквозь листву; спуск в яму тоже бы почти незаметен — мимо пройдёшь и не обратишь внимания.

Им впятером пришлось сильно потесниться, притиснуться, чтобы мало-мальски разместиться. Земля здесь, под корнями, была песочной и сухой, песок и сухие листья оглушительно хрустели под каблуками, казалось, этот звук слышит весь лес вокруг. Дюпрейн оборачивался и сердито хмурился на каждый неосторожный шорох, но не говорил ни слова.

В полном молчании они просидели почти два часа, и это время ещё больше тяготило ожидание ночи. Время тянулось убийственно медленно. Каждый звук, там, в «мире», улавливался помимо воли, и вносил хоть какое-то разнообразие.

Дюпрейн сидел к выходу ближе всех и сквозь свисающие корни и листья мог наблюдать за всем, что происходит на «улице». Появления сионийских разведчиков он ждал каждую минуту. Но пока всё было тихо, и это настораживало. Дюпрейн не верил в такое везение, ведь за эти два дня в «кольце» оцепления они ещё ни разу не столкнулись с противником. Конечно, может быть, так оно и к лучшему, но Дюпрейн нутром чувствовал: все их неприятности ещё впереди, самое плохое только начинается… Уж слишком им везло всё время! Даже тогда, на магистрали, сколько стреляли, — хоть бы царапина у кого-нибудь! Даже Алмаар — вот уж шельма! — и тот живой-здоровый, ещё и назад вернулся, и хоть бы что! Ох, не к добру всё это, ох, не к добру…

Дюпрейн через плечо глянул на каждого из своих солдат. Готовы ли они к решительному шагу? Не сдали ли?

Кордуэлл держался молодцом, он верит командиру и выполнит любой приказ. Моретти, бледный, похудевший заметно, немного нервничал, но чёрные глаза в полумраке не казались испуганными, и взгляд довольно твёрдый.

Тайлер. Недавний гвардеец! Вспомнив об этом, Дюпрейн невольно усмехнулся с горечью, с досадой. Это ж надо! Гвардеец — здесь, на Гриффите, и простой рядовой Императорской Армии, да с таким заданием, на такой операции! Как возможно такое? Какая нелепость! Всё в этом мире словно с ног на уши встало!.. А причина в чём? Война! Война?!! Так кто воюет-то? Неужели им, этим вот мальчишкам, нужна эта война? Зачем она им?.. Что вдруг разделило людей на своих и чужих? Откуда она, эта ненависть? Что заставило нас стать врагами?

Ведь здесь, на Гриффите, столько лет все сосуществовали мирно! Чайна-Фло, Флорена, Марвилл… Здесь и ниобиане, и сионийцы, и гриффиты живут и не было никаких войн отродясь, не переходило это соседство в вооружённое противостояние!.. Неужели же стоило там, «наверху», навязать нам свои интересы, и мы тут же кинулись друг на друга, как стравленные звери?!!

«Почему же, почему такое произошло? Почему мы все позволили этому произойти?.. И кому теперь расхлёбывать, спрашивается? Кто больше всего от войны этой пострадает? Кому тащить на себе её тяготы? Кому?.. Да вот этим вот детям! Детям, с огромными от страха глазами… Мальчишкам, не готовым к смерти… Хотя-я, кто к ней готов? — Дюпрейн вздохнул, резко дёрнув подбородком, прикрыл глаза устало, — Ты сам-то, капитан, готов к смерти, готов умереть? Ведь столько лет занимаешься этим опасным делом, по самому краю ходишь, в самого стреляли, и сам стрелял, убить хотели часто, но ты успевал раньше, потому и дожил до сорока лет. Не возраст, конечно, но это как посмотреть. Ребятам-то моим в два раза меньше… И никто их жалеть не стал… Никто!.. Даже я… Нет! — при мысли об этом Дюпрейн довольно резко вскинул голову, снова оглядел своих ребят по очереди, — Нет! При любом раскладе — я не смогу их убить! Не могу!.. Война кончится рано или поздно, и про рудник этот проклятый не сразу вспомнят. Да и кому он нужен сейчас?!.. А им погибать из-за чьей-то глупости, несобранности, безалаберности… Ведь умрут, и не узнает про них никто!.. И близкие запросов не сделают, так как нет их, этих близких!.. Я им теперь и мама, и папа…

Да, друг мой капитан, на твоей совести все их жизни… Мало, что видевшие, — и на смерть? Молодые такие!.. А как же быть? Приказ нарушить — трибунал ждёт, не нарушить — совесть замучает, жизни не будет, не будет ни покоя, ни сна… Что же теперь делать?» — Этот вопрос заботил Дюпрейна все последние дни. Не выходил из головы. Ни в какую! Ну, дождёмся вечера, ночи, ну, выйдем, а дальше-то что?.. Что делать?.. И выхода нет!..

От всей этой безысходности в глубине души нарастало тупое и безграничное отчаяние… Он чувствовал шестым или седьмым (каким там по счёту?) чувством, что окончательное решение лежит совсем близко, стоит лишь чуть-чуть подумать — и выход буде найден обязательно… Где-то он тут, рядом, на поверхности… Но Дюпрейн всё больше понимал: «уходит» он куда-то в сторону, делает всё как-то не так, ошибается слишком много, решения принимает не те, неправильные совсем; да, ошибается, и слишком часто, и от этого вероятность счастливого исхода уменьшается с каждым часом.

Что это? Нерешительность? Слабость? Малодушие? Сентиментальность? Чувства старика, жалеющего молодых?..

Кто они ему? Да никто! И знакомы-то всего несколько дней. Но даже Алмаара застрелить не смог, хотя и было, за что… Постоянно находись какие-то отговорки, поводы для себя самого, чтобы опустить оружие в самый последний момент… Как понимать эту слабость? Откуда это у тебя, у профессионального военного, умеющего убивать, не раздумывая, на шорох, на звук, на опасное движение? Скорее всего, я уже попросту не готов к службе, тем более, к такой. Одно дело банды наркодельцов гонять, другое — убивать ни в чём не виноватых мальчишек… И вообще на пенсию пора! Зачем только поехал? Почему ещё на Ниобе никто не разъяснил что к чему?!! Что за операция, какие действия, какой план?.. Я бы не поехал ни за что, в любом случае нашёл бы какую-нибудь отговорку, придумал бы что-нибудь…

Сионийский вертолёт, круживший над лесом, отвлёк от мыслей, заставил насторожиться, прислушаться. И ребята тоже замерли в ожидании, повытягивали шеи, прислушиваясь. Что будет? Они за весь день ещё ни разу не появлялись. Решили уже, что всё, отлетались «говоруны»… Или это уже другие? Что сионийцы делать собрались? Десант пускать? Разведку проводят?

Аэролёт завис на месте, как раз над их убежищем. Слышно было, как работают моторы, как гнутся и скрипят ветки деревьев, громко шелестят листья.

— Внимание!!! Солдаты!!! Вы окружены! Ваше положение безвыходно! От имени полковника Сионийской Армии Крауса Хофмана во избежание бессмысленных жертв вам предлагается сложить оружие. В обмен на личную неприкосновенность и международное положение военнопленных! Внимание!!! Вам предлагается ровно через десять минут выйти на дорогу с оружием и с поднятыми руками…

Это сообщение радикально отличалось от предыдущих. Сионийцы переходили к решительным действиям, это чувствовалось сразу. Десять минут! На раздумье им дали всего лишь десять минут! А что потом? Что они будут делать потом?

Эхо ещё звенело над лесом, когда Дюпрейн спросил, глядя на своих подчинённых через плечо:

— Ну, что, какие будут предложения, солдаты?

В его голосе не чувствовалось слабости или намёка на отчаяние, скорее, ирония или насмешка. Этим вопросом он давал им понять одно: они сейчас в равных условиях перед реальными событиями. Значит, и решать всё они должны теперь вместе. Нет больше командиров и подчинённых. Есть только свои и чужие. Наши и враги!..

— Если мы сунемся сейчас, нас будут ждать, — прошептал Кордуэлл сухими губами, — Мы все погибнем…

Дюпрейн медленно кивнул головой, соглашаясь, и перевёл взгляд на Тайлера. «А какое твоё мнение, гвардеец? Что бы ты сделал на моём месте?» Джейк молчал, исподлобья глядя на капитана. Их взгляды встретились, и Дюпрейна, будто током ударило. «Он всё знает!.. Знает о цели нашей операции!.. Откуда? Кто рассказал?..»

Дюпрейн и сам не понял, почему он вдруг так решил, но был уверен на все сто, что это так… В этом взгляде было странное, удивительное спокойствие. Скрытая сила. И осуждение!

И под этим взглядом Дюпрейн почувствовал себя неудобно, словно это была его идея с подрывом рудника. Словно он сам по доброй воле ведёт их всех на смерть. Но ведь нет же!!! Нет!!! НЕТ!!!

Дюпрейн готов был кричать, срывая горло до хрипоты, но во что бы то ни стало заставить этого парня понять, поверить в то, что это не так, что он сам — человек подневольный, что он против этой затеи, что это не его вина в том, что всё пошло так глупо, и они теперь здесь… Нет! И ещё раз нет!!!

Да провались он пропадом, этот рудник! И приказ этот вместе с ним!

— Может, ещё можно что-то придумать, — в голосе Моретти чувствовалась плохо скрываемая растерянность, — Выждать хоть немного? — он глядел на Дюпрейна с надеждой, почти с мольбой. Как же он хотел оттянуть этот момент, всеми силами хотел!

Дюпрейн отвёл взгляд от лица Тайлера, и ему самому показалось, что в этом движении есть что-то трусливое, как в попытке убежать, избежать ответа на вопрос, немой вопрос в глазах рядового Тайлера: «Так это всё правда?! Всё — правда?!» Правда!!! Да, правда, чёрт возьми!.. Только что это меняет в нашем положении?

— Если нас будут ждать, мы все погибнем! Все! — Моретти шумно сглотнул, глядя на капитана чёрными блестящими взволнованными глазами. В них был страх, страх и отчаяние. «Плохо дело!» — Подумал Дюпрейн. Сам он не боялся. Ни капельки! И это удивительное в такой ситуации спокойствие тревожили его даже больше, чем предстоящий прорыв. Плохо, плохо, когда нет ни волнения, ни страха, ни переживаний, очень плохо… Но ещё хуже, что ребята боятся, и это не просто страх, от которого приятно холодеет под сердцем, не тот страх, от которого всё получается в итоге, это — паника! А это плохо!

— Прорвёмся, Моретти, прорвёмся. — Дюпрейн усмехнулся, стараясь всем видом, и голосом, и взглядом подчеркнуть внутреннее спокойствие и уверенность. Вселить личным примером в этих испуганных детей веру в благополучный исход предстоящего дела. Ведь по-другому и быть не должно:

— Прорвёмся, ребята!

В тесной, душной и тёмной яме Алмаар сидел ближе всех к выходу, как раз напротив капитана. Сидел обособленно, даже плечом не касаясь соседа, Кордуэлла, сам по себе даже сейчас. Даже сейчас…

Где-то над ними сионийский аэролёт месил воздух лопастями, и звук этот будил в душе Алмаара одно очень хорошо известное ему чувство, спрятанное где-то глубоко под сердцем. То чувство, которое всю жизнь было для него на первом месте, заставляло его двигаться, заставляло его жить, несмотря ни на что, заставляло менять установившийся уклад и искать что-то новое:

НЕНАВИСТЬ!

Он многое и очень многих в своей жизни ненавидел, научился этому чувству очень давно, может быть, ещё в далёком детстве, тогда, когда другие дети учились говорить слово «мама» и играли во вполне безобидные игры. Он ненавидел и презирал отца-алкоголика, пока был подростком и страдал от постоянного голода; ненавидел и боялся полицейских и представителей из отдела Опёки за то, что все они упорно хотели поменять ту жизнь, к которой он привык, с которой сжился.

Попав в Отделение Информационной Сети, он сразу же пошёл против привычных условностей и правил, сложившихся за годы существования этой организации. Он ненавидел и не принимал всей душой то, что сдерживало его, всё то, что ущемляло его свободу, потому что привык за свою жизнь делать всё так, как ему хочется, и то, что хочется. Он прекрасно справлялся с теми поручениями, что были возложены на него в Сети, делал всё легко и быстро, быстрее, чем все другие. А свободное время он, чтобы не умереть от скуки и однообразия, занимал тем, что ему действительно нравилось, тем, к чему и лежала его душа.

Откуда они там, в ОВИС, могли знать, что надо было предложить этому парню, в какие структуры его надо было отправить сразу, чтоб он мог работать с полной отдачей, с интересом, а не пошёл бы, ломая защитные коды, в те банки, которые были запрещены для работников его уровня?

Его характер, его привычки вышли ему боком и в армии. Какой Устав?! Какие приказы?! Какие, к чёрту, чины и звания?! Он привык подчиняться только своим желаниям, полагаться во всём лишь на себя одного и жить одним днём… Закономерен был и результат: его возненавидели не только сержант и лейтенант их бригады, но и все солдаты. Алмаару было не привыкать, тем более, что он и сам платил им той же монетой… Теперь же вся его ненависть обратилась на одного человека, на капитана Дюпрейна. За то, что он требовал беспрекословного подчинения приказам; за то, что после неудачного побега притащил назад под насмешливые и презрительные взгляды остальных из команды; за обращение «арестованный Алмаар»; за то недоверие и постоянное унижение; за тот единственный патрон в патроннике автомата… За каждую, пусть даже незначительную мелочь, которая в глазах Алмаара превращалась в тонкую иглу, прокалывающую душу.

И сейчас Алмаар как никогда понимал, что та жажда жизни, двигающая его вперёд, дающая ему силы идти наперекор таким трудностям, сейчас, в этом случае ему не поможет… Они все уже решили за него, расставили по местам, как им было нужно. И Дюпрейн решил, и ребята… Во всяком случае ему оставалось одно — СМЕРТЬ!

Никто ему не поможет, никто не вступится, и патрон у него всего один — действительно лишь застрелиться! — он — один!!! Один, как и тогда, когда отказался идти, а ведь устали все, когда пошёл против воли Дюпрейна, и никто из них не встал рядом, на твою сторону…

Умереть здесь, в этих чёртовых джунглях, при переходе через магистраль? Нет! Он никогда не думал, что смерть его будет именно такой, такой бесславной. Столько раз в жизни мог умереть, но выживал, спасался, — вернее, сам спасал себя, и неужели для того, чтоб умереть здесь, тут, на дороге, когда даже отомстить за свою смерть не получится, с одним-то патроном?!

Ну, уж нет!

Он привык быть сам хозяином своей жизни, а значит, и смерти. Не им всем решать, когда ему жить, а когда умереть. Он сам себе хозяин, сам себе господин!.. Сам! Жаль, конечно, что патронов так мало… Один к одному, если повезёт. Но он сделает всё, все усилия приложит, чтобы повезло… Он не умрёт просто так, не отомстив за себя, не сказав своё последнее слово, даже если оно будет всего одно…

Сионийцы! Чёртовы сионийцы!

При мысли о них у Алмаара кулаки сжимались сами собой, твердели челюсти, и скрипели зубы. Как же он ненавидел их всех! Сильнее, чем кого-либо раньше, сильнее, чем капитана. Они даже не казались ему живыми людьми, обыкновенными, со своими интересами, со своими мыслями, любимыми делами. Нет, такими он их не видел! Это была глухая ненависть, направленная против врага, против любого, кто лишал его свободы, лишал возможности самому решать свою судьбу.

И чтобы утолить эту жгучую ненависть, Янис пошёл бы даже на смерть — при всей своей огромной любви к жизни. Может, поэтому-то он и смирился со своей участью и уже даже не боялся смерти; и та медлительность и страх, которые он читал в лицах Моретти и Кордуэлла, та неторопливая основательность Дюпрейна начали раздражать его, выводить из себя…

«Ну почему, зачем они тянут зря время?!! Что толку думать и гадать, когда и так ясно: помирать придётся… Спасётся один или два, если повезёт. Так не всё ли равно?… Или помирать один только я согласен, а вы все озабочены, как бы не попасть в число тех, невезучих?..» — О себе, как о живом, Янис уже не думал, этот вопрос он уже решил и не хотел к нему возвращаться.

— Капитан, мы только зря теряем время! — он заговорил громко — что толку прятаться уже? — и ощутил неприятный холодок, волной прокатившийся от затылка вниз по позвоночнику. Они все четверо с оторопью взглянули на него одного, но от этих взглядов Янис стал только сильнее, смелее, решительнее. — Если вы все боитесь, — я пойду первым!

При этих словах он как-то необычно, совсем не так, как всегда, не так, как прежде, улыбнулся, сверкнув в полумраке белыми зубами. Это был Алмаар, никому не известный здесь, может, лишь Тайлеру… А Джейк понял тут же: Янис решился на что-то, на что-то опасное, или придумал что. Так светились у него глаза, когда он сумел сломать сенсорную ловушку.

— Сядь и не дёргайся! — это был не окрик, потому что громкий голос только укрепил бы уверенность Алмаара. Дюпрейн приказал тихо, сквозь плотно стиснутые зубы. — Я не давал тебе слова, арестованный…

— А я и не собираюсь ждать вашего разрешения! — Алмаар перевёл взгляд на Кордуэлла, — Вы думаете, я боюсь смерти?.. Ну, уж нет!..

Он хотел ещё что-то добавить, даже губы разомкнул, глянул на Джейка с по-мальчишески упрямой улыбкой, и одним прыжком выскочил из ямы наверх.

— Стоять! Рядовой Алмаар! — напрочь забыв об осторожности, закричал вслед Дюпрейн, — Я кому сказал — «стоять»?!!

Но это была изначально глупая затея — попытаться криком вернуть Алмаара. Дюпрейн бросился следом, на ходу передёргивая затвор автомата. Кордуэлл шевельнулся, порываясь бежать за капитаном, но Дюпрейн приказал:

— Ждите меня здесь!!!

Ждать здесь? Разве могли они ждать здесь — в этой яме под корнями, — когда происходит такое?! Такое!..

«Меня!» «Ждите меня!» По этим словам, по красноречивому взгляду капитана, по его решительности Джейк понял сразу: Алмаар обречён! Если он успеет выскочить на дорогу к сионийскому патрулю, он сдастся ему и останется жив. Но вряд ли! Дюпрейн не позволит, не допустит этого! Именно сейчас он и убьёт Алмаара! Ради этого он и бросился следом: перехватить, не дать сбежать, не позволить сдаться в плен…

Они ждали очереди, очереди из автомата. Ждали долго — секунд тридцать, не меньше! А потом, разом переглянувшись и не сговариваясь, так же молча сорвались с места. Кинулись следом…

До дороги было метров сто — или чуть больше? Джейк преодолел это расстояние за несколько секунд, вломился в придорожные кусты и сразу понял: Дюпрейн не успел… Опоздал! Алмаар шёл по дороге со своим пустым автоматом, а навстречу ему медленно ехал большой бронированный грузовик. Сионийцы, человека четыре, повскакивали со своих мест, столпились у кабины, растерянные, удивлённые. Все они знали, что здесь в лесу есть вражеские диверсанты, знали и про то, что противнику выставлены условия и дано время на раздумье. Знали, но растерялись при появлении парня в незнакомой форме без знаков отличия. К тому же он был один! Совсем один! Это настораживало, и первое, что пришло каждому из них на ум — это же ловушка!!!

До машины оставалось совсем чуть-чуть, в самый раз для выстрела. Янис чётко помнил: в автомате всего один патрон. Для одного прицельного выстрела! Затвор был передёрнут ещё раньше, палец давно лежал на спусковом крючке, оставалось только вскинуть автомат и выстрелить, выстрелить надо почти в упор. С такого расстояния и целиться не обязательно…

Он учёл всё, всё рассчитал правильно, кроме одного — он не был убийцей!

НЕ БЫЛ УБИЙЦЕЙ!!!

Он не смог выстрелить сразу при столкновении с врагом, не смог сделать всё так, как задумал, как решил ещё там, в яме под корягой. И потому сейчас просто стоял и смотрел на них, и чем дольше смотрел, тем больше понимал, что не может решиться на выстрел… Перед ним был не тот эфемерный ненавистный враг, рисуемый его воображением, перед ним были такие же парни, как и он сам: молодые, растерянные, с удивлёнными улыбками на лицах…

Машина остановилась с тихим утробным урчанием, стало слышно, как Алмаар бухнул каблуками, делая последний шаг.

Тишина! Тишина и полная неподвижность!

Сколько они стояли друг против друга, — враги, воюющие между собой, противники?! Воюющие, но впервые столкнувшиеся лицом к лицу…

Казалось, время остановилось, замерло так же, как и люди на этой дороге.

«Я же не смогу!!! Не смогу вот так прямо… Ну, выстрелите же кто-нибудь, сделайте первый шаг!!! И тогда я смогу!.. Я отвечу, я справлюсь… Обещаю!»

Джейк со своего места увидел, как медленно — до жути медленно! — Алмаар стал поднимать руки.

Сдавался!!! Он сдавался в плен!!!

Очередь, длинная и неожиданно громкая до невыносимой боли в ушах резанула слух, разделила время и весь мир на миг до выстрела и — после!

Откуда?! Кто?!

Джейк так и не понял: кто же выстрелил первым? Кто не сдержался?

Но потом всё смешалось в стремительном круговороте. Выстрелы со всех сторон, отовсюду, и — крики… Рёв газующей машины, и визг покрышек по криолитовому покрытию… Алмаар успел увернуться от машины, чуть не сбившей его с ног; одна очередь прошла у него над головой, пули от второй — рикошетили от криолита у его ног… Но Алмаар всё ещё оставался жив, когда Джейк зажмурился и, инстинктивно закрывая голову рукой, бросился через кусты.

Что-то случилось! С Дюпрейном!..

Джейк это сразу понял, как только увидел ошалевшие глаза Моретти, белое, как мел, лицо Кордуэлла, и… капитана, скорчившегося на земле с руками, прижатыми к животу… Подстрелили?! Капитана подстрелили?!.. Нет! Не может этого быть!..

Джейк упал на колени рядом с Дюпрейном молча, ни слова не говоря.

— Алмаар… Ты видел Алмаара?.. — синие глаза смотрели на Джейка в упор. Живые глаза, властный требовательный взгляд и привычный сильный голос, голос, который Джейк из тысячи тысяч узнал бы…

— Нет, господин капитан! — Джейк чуть не возликовал в душе: «Живой! Прежний капитан!.. Пронесло!.. И на этот раз пронесло!.. Может, ранение несерьёзное?.. Он же сильный… Он не может быть ранен…»

— Я хочу точно знать: мёртв он или нет! — Дюпрейн упрямо нахмурил брови, потом перевёл взгляд на Кордуэлла, глянул на Моретти. — Все живы? Никто не ранен?

Поднялся он сам, так и не убирая руки, сделал несколько шагов и вдруг качнулся… Но не упал — привалился плечом к стволу дерева, устало закрыл глаза. Джейк смотрел на капитана снизу, он так и стоял ещё на коленях, смотрел с надеждой во взгляде, с ожиданием, и уже всё понимал: «Зря! Всё зря!..» Зря он надеялся на благополучный исход. Всё куда серьёзнее, всё намного хуже…

Автомат Дюпрейна остался лежать на земле; опустив взгляд, Джейк уставился на оружие… «Ведь он никогда не оставил бы свой автомат, не забыл бы про него… Дюпрейн не такой, не та выучка… А тут?.. Всё намного серьёзнее, всё намного хуже…»

— Тайлер, подай автомат! — приказал неожиданно Дюпрейн, словно мысли Джейка угадал, сам же даже не шевельнулся. Джейк выполнил приказ, и Дюпрейн, с заметным усилием отлепившись от дерева, снова пошёл вперёд.

Но надолго его не хватило… Шагов на пять от силы… И он внезапно начал падать вперёд, молча, без единого звука…

Джейк сам подскочить на помощь не успел, далеко стоял, успели Моретти и Кордуэлл, сам он только автомат, выпавший из руки Дюпрейна, подхватил у самой земли…

___________________________

Солдат было — тьма! Лес прочесывали буквально метр за метром. И эти поиски смогли приостановить только сумерки, медленно сгустившиеся в лесу. Они заполняли ложбинки, низинки и даже самые маленькие углубления в земле, ложились мягким тёмным ковром. Сумерки! Вечерние сумерки! Они говорили о скором приближении ночи, о конце этого бесконечного дня…

До темноты они сидели в своём убежище, не шевелясь и почти не дыша. Сколько раз за это время сионийцы проходили так близко, что можно было сквозь листву заметить движение камуфлированной формы, услышать скрип кожаных ботинок, уловить такие близкие голоса и человеческое дыхание!..

Они и капитана-то смогли осмотреть лишь сейчас, в темноте. Дюпрейн держался просто отлично, но несколько раз терял сознание, и, чем ближе к вечеру, тем чаще и дольше продолжалось время его беспамятства.

И при этом — ни стона! Ни звука! И это при двух пулях в животе!..

Всякий раз, когда он затихал, Моретти поднимал на Джейка свои огромные, наполненные немым ужасом глаза, в которых читался один вопрос: «Всё?» А Джейк, державший Дюпрейна за руку и прислушивающийся к еле уловимым толчкам пульса, лишь слабо-слабо двигал подбородком и без слов говорил взглядом: «Нет!»

А потом, когда лес, наконец-то, затих, Кордуэлл и Моретти одновременно кинулись к рюкзакам распаковывать аптечки. А Джейк невольно сжался в предчувствии и ощутил, как напрягся, насторожился Дюпрейн. Из всех необходимых средств, обычно входивших в любую аптечку, подходящим оказался только бинт для перевязки. Остальное — ампулы, уложенные в специальные гнёзда ровными рядами, — не походили ни на что ранее известное… Это была жидкая взрывчатка, прозрачная, как вода. Опасная вещь, детонирующая на специально заданный сигнал. И всё! А ведь на первый взгляд и не заметишь ничего подозрительного, никакого подвоха. Что антибиотики, что обезболивающие, они так и выглядят, но у них одно отличие — пометки и дозаторы, а здесь — ничего!.. Даже Алмаар в своё время не увидел ничего странного.

Надежды спасти капитана не было теперь никакой. Время потеряли, вакцину тоже теперь не ввести, и обезболивающего нет. Да и вообще ничего нет! Ни-че-го!!!

Зато появилась масса вопросов, на которые мог ответить один Дюпрейн. Он и отвечал… Его не пришлось заставлять признаваться во всём, он по лицам своих солдат понял, что скрывать хоть что-то — бесполезная затея, да и нет уже никакого смысла.

Он рассказал всё, всё, что знал сам, от получения указаний ещё на Ниобе и необходимых разъяснений в штабе, в Чайна-Фло, и до самого последнего момента, вплоть до своего решения нарушить приказ о подрыве рудника при их удачном прорыве из «кольца». Рассказал всё, что томило его все эти дни, рассказал без утайки и почувствовал большое облегчение…

Говорил он очень медленно, часто затихал, отдыхая, раза два на несколько минут терял сознание, но никто его не перебивал, не встревал и ни о чём не спрашивал, все слушали молча, боясь пропустить хоть слово.

Джейка несказанно поразило то, как близок он был к разгадке. Даже с индикаторами личности он оказался прав, и невольно подумал: «Как хорошо, что Алмаар этого уже никогда не узнает… ничего не услышит… А иначе он давно закатил бы здесь настоящую истерику, скандал с выяснением отношений, припомнил бы все обиды… И был бы прав!.. Хотя, был бы он, как и прежде с нами, не был бы ранен Дюпрейн, и ничего бы мы не узнали, а готовились бы сейчас к прорыву через магистраль…»

Кто-то из ребят тоскливо вздохнул, и Джейк поднял голову: Алмаар!.. Алмаар — живой и как будто даже невредимый — тихо, очень тихо сидел у самого входа, привалившись спиной к стенке ямы. Прежний живой Алмаар!..

Когда он появился? Как сумел? Откуда взялся? Здесь? После такого прочёсывания? Как он прошёл? И много ли слышал из рассказа Дюпрейна?

Ну, почему, даже после такой перестрелки, он жив до сих пор?!

Дюпрейн заметил его тоже только сейчас, увидел и даже привстал, попытался сесть, стягивая с себя одеяло. Его рука, схватившаяся за плечо Джейка, ищущая опору, показалась вдруг неимоверно тяжёлой, как свинец, а пальцы стиснули до боли. Но Джейк не замечал этого — смотрел на Алмаара во все глаза, и никак не мог им поверить, словно бы видел пришельца из Запредельного мира.

— Я же выпустил в него такую очередь… — Дюпрейн сокрушённо прошептал чуть слышно одними губами, и смог его услышать только Джейк. Сколько же в этих словах было изумления, отчаяния и странной горечи!

Да, Дюпрейн действительно хотел убить Алмаара, теперь уже точно, без сомнений и сожалений. Догнать и убить, тихо, не привлекая внимания, без ругани и криков, и даже без выстрелов… Сломать шейные позвонки, например, или — ножом… Но Алмаар и здесь — прыткий, чёрт, как на зло, — успел опередить и тут, выскочил на дорогу, предпочтя сионийский плен. До последнего момента Дюпрейн надеялся, что сионийцы застрелят Алмаара сами, но не вышло… А уж когда тот потянул вверх руки, Дюпрейн не выдержал, не смог удержаться — выстрелил первым!.. И ведь видел же своими глазами, как он крутанулся на месте после выстрела, как схватился за плечо… Видел, что попал! Так почему же он жив до сих пор?!!

Дюпрейн уже не мог ненавидеть, он теперь только удивлялся. Сколько везения на одного человека! Невиданный случай, даже для его богатой подобными эпизодами жизни!.. Сколько везения!

Дюпрейн молчал долго, очень долго… Сколько мыслей и вопросов за это время успело пронестись в его голове! Сколько догадок и соображений! Аж голова разболелась, и очень сильно захотелось пить…

Он тщетно силился понять одно. Понять и разобраться в человеке! В этом вот парне, сидящем как раз напротив! В Алмааре… Ведь раньше, хоть и с трудом, но понимал его! Понимал и в какой-то мере предугадывал большую часть тех поступков, которые совершал Алмаар, поддавшись настроению или эмоциям. Но сейчас же! Сейчас Дюпрейн чувствовал одно: он ничего не понимает! Голова вообще отказывается соображать!

Алмаар многое готов был сделать, на многое пойти ради своего спасения. Даже сбежать пытался… Дважды делал это! Подло, тихо ночью, на всех наплевав, всех бросив!.. А сегодня добровольно сунулся под пули! Сунулся глупо и неразумно!.. Что это с ним было? А ещё он заикался, что не боится смерти… И точно! Рванул патрулю навстречу с пустым автоматом… Это только потом оказалось, что он шёл сдаваться в плен. А ещё кричал тут: я первым пойду, если вы боитесь!.. Это плена, что ли?

Сдавался ведь, гад! Все видели, как руки поднимал!..

Так почему тогда здесь? В этой яме, а не там, у сионийцев? Уж они-то, поди, и накормили бы и напоили в обмен на информацию?!

Зачем? Зачем он вернулся?

Неужели решил: раз не убил в прошлый раз — не убью и сейчас?! Не смогу?! Вот ведь сволочь какая! Самонадеянный!.. Но сколько везения! Сколько везения!..

Дюпрейн сокрушённо покачал головой, этого он всё никак не мог понять, не мог смириться с этим. С такой несправедливостью от Бога! Кому везёт-то? Уголовнику?! Рецидивисту! Мальчишке неопытному!

Ну, почему так? Почему?

Дюпрейн чуть не застонал, не от боли — от отчаяния, от бессилия. Но сдержался вовремя… А перед глазами вставали лица ребят, тех, с кем ему приходилось сталкиваться по жизни, сходиться за долгие годы своей службы. Сколько их погибло по нелепой, по глупой случайности?! Столько хороших парней! Не просто хороших по-людски, а профессионалов, мастеров своего дела… А этот Алмаар?

Почему он жив до сих пор?!

Я же сам попал в него — я видел! Почему сионийцы его не подстрелили? Ладно, сначала он стоял очень близко к машине, в «мёртвой зоне», но потом-то?! Почему потом сумел сбежать?

Зачем вообще таким людям даётся жизнь? Ведь они только себе подобных плодят! Тоже преступников!..

Вот зачем он живёт? Что он в своей жизни кому сделал, кроме вреда? Почему после всего продолжает жить? Почему Господь допускает такую несправедливость?

Кто действительно хороший, нормальный человек, кому жить да жить, тому и половины такого везения за всю свою жизнь не получить, а этот…

Дюпрейн оборвал сам свои собственные мысли, поняв вдруг, что начал он думать о себе. О себе, несчастном и невезучем… Нет же! Он никогда себя не жалел. Что за дурацкие мысли в голову лезут?! Он всегда был готов к смерти, и сейчас, уезжая на эту операцию, предполагал такой конец. Но разве к смерти можно приготовиться заранее?

«Хотя, сам ты во всём виноват! Один — и никто больше! — Подумал с горечью, полностью признавая справедливость этих слов, — Во всём! С самого начала! Неповиновение надо было пресекать в самом зародыше… Застрелить Алмаара сразу. Сейчас бы голову не ломал и от пуль в кишках не мучился…

Поделом тебе! Поделом!»

Тут Дюпрейн попытался ещё раз по порядку вспомнить весь день, восстановить в памяти тот момент особенно, когда Алмаар кинулся навстречу сионийцам с криком: «Если вы боитесь, я пойду первым?.. Вы думаете: я боюсь смерти?»

Сейчас Дюпрейн обдумывал всё с холодным трезвым умом. Какой же смерти он мог бояться, если шёл сдаваться? Бросал слова на ветер? А ещё говорил в своё время, что лучше застрелится, чем попадать к сионийцам в руки. Чёртов болтун!

И почему я тебя жалел? Жалел ведь до последнего! Всё шанс тебе давал…

Сколько Дюпрейн ни мучился, сколько ни задавался подобными вопросами, всё же не выдержал, спросил, наконец:

— Ты зачем вернулся, Алмаар?

Спросил без злости, только с искренним удивлением, любопытством, не без возмущения, конечно, действительно желая услышать ответ на свой вопрос, хоть и понял сразу: Алмаар не ответит. Тот и вправду промолчал, глядел исподлобья, ждал крика, ругани — всего! — и даже пулю.

— Ты, что, не слышал, как я за тобой следом шёл? Шёл тебе, дураку, шею свернуть. Ещё бы чуть-чуть… — Дюпрейн усмехнулся, но беззлобно и без сожаления, и это доверие, эта мягкость тона и само обращение поразили Яниса сильнее, чем дуло пистолета, нацеленного в грудь.

— И там, на дороге, Я в тебя первым выстрелил… не сионийцы… И после всего этого тебе смелости хватило прийти сюда?!.. Зачем?

Ответом опять было молчание. Алмаар даже не шелохнулся, сидел, будто не слыша ни слова.

— Ведь ты же смерть пошёл искать, — продолжил Дюпрейн, его голос сал сильнее, громче, но не было в нём знакомой Алмаару злости, раздражения, того желания унизить перед остальными. Дюпрейн одно хотел понять: зачем Алмаар назад пришёл? Должен же он понимать, — не дурак! — что убью я его! Голыми руками задавлю после всего, что было… — Помирать собрался, да?

Янис и на этот вопрос не ответил, только ниже опустил голову, и Дюпрейну вдруг сразу стало ясно: под пули Алмаар шёл! Он и вправду думал, что его убьют. Сионийцы…

Он тогда действительно не боялся смерти. Единственный из его солдат не побоялся смерти! Он же сам всё видел, и сам понимал: ему среди ребят не жить, они только на твою смерть и согласны, поэтому тебе не перейти дорогу, как ни старайся. Вот ты и сорвался! Бросился! Сам себе хозяином хотел быть! Да! Стало быть, так оно всё и было!..

Эта неожиданная догадка заставила Дюпрейна нервно дёрнуться: нашёл, нашёл ответ, разгадал этого парня! Вот оно! Даже попытался рассмеяться, забыв о боли, но лишь закашлялся, отвернулся от всех, кусая губы чуть ли не до крови. Тайлер — сообразительный парень! — без лишних вопросов протянул фляжку с водой, перед этим открутив крышечку. Догадался!

— Почему же не застрелился, а? — Дюпрейн улыбнулся, и опять без издёвки, с одним любопытством, прищурил правый глаз. — Ведь было же чем!

Алмаар молча поднял левую руку, целясь автоматом в небо, — щёлк! щёлк! щёлк! — три раза нажал на курок вхолостую, опустил оружие. Всем стало ясно и без объяснений, что автомат у него пуст, даже без того патрона!

Расстрелял, значит, где-то! Потому, может быть, и вернулся. Вот оно что! А сам-то хоть помнит, где? В кого выстрелил в запале?

— Ты же в плен сдавался! Все видели! Ты за этим к ним шёл? — Дюпрейн зло сузил глаза. Только сейчас в этих слова и в этом взгляде вырвались на свободу те чувства, что бушевали в душе капитана.

— Я?!! — Янис чуть на месте не подскочил. — Сдаваться?!!

Он громко фыркнул, вложив в этот звук столько презрения к прозвучавшим словам, что Дюпрейн опять попытался рассмеяться, но как-то осел, сник, опустил голову на грудь. Потерял сознание. Джейк, сидевший рядом с капитаном, откинулся к стенке ямы, запрокинул голову, глядя на Яниса ничего не выражающими глазами, в которых читались тоска и безысходность. Именно по этому взгляду Янис заподозрил неладное, понял, что-то произошло: «С капитаном что-то?.. Ранен?! Поэтому я и жив до сих пор! Поэтому-то он и не тронул пока… Беседу ведёт! Жизни учит! Чёрт!..»

— Чёрт! — Янис резко дёрнул головой, выругался про себя, до боли стиснул зубы. Подстрелили капитана. И, судя по всему, серьёзно… А меня?! Почему меня никто не убил?! Я же ведь шёл туда только для этого!.. Уж кто-кто, а капитан-то из нас всех должен был точно выбраться… К своим вернуться, в город! Даже с рудника этого вернуться… Чертовщина какая-то!

Подстрелили… Янис зажмурился, обхватил голову руками. Ну, почему, почему всегда с ним так? Всегда, когда он пытается что-то сделать по-своему,получается всё обязательно только хуже. Всегда! Всю жизнь! И сейчас — так… Я ведь только умереть хотел. Сам умереть. Потому, что сам этого захотел, потому, что сам так решил: умереть без чьих-либо приказов, без приказа Дюпрейна, сам… Хотел даже в этом быть самому себе хозяином, руководить своей судьбой…

Да не хотел я в плен! Не собирался даже! Не хотел!!! Не хотел!!! Как они так подумать обо мне посмели?!! Чтобы я — к сионийцам?! Я — к ним?!.. Добровольно! По собственному желанию!

Они бы сами, хоть кто-нибудь, на моём месте сумели бы выстрелить в человека?!! Выбрать одного из тех четверых и выпустить в него одну единственную пулю?!!.. Хотя, Тайлер смог бы, а капитан — тем более!..

Я же не знал, — даже не думал! — что это будет так сложно!.. До последнего момента не знал… Самому себя, наверно, и то легче было бы застрелить… Да, я бы лучше б застрелился, чем так… Ну, зачем, зачем он стрелять начал?!! Этот наш Дюпрейн… Почему же тогда не попал?.. Плечо лишь задело… Ну, почему мне так не везёт? Я даже умереть не могу тогда, когда решусь на это!..

Почему опять от Дюпрейна зависит: жить мне или нет? Как он решит, так и получается?.. И тогда, после побега, когда мы стояли друг против друга, всего в метре стояли!.. Я и тогда всего одного от него ждал — выстрела!.. Была же у него своя «пушка» табельная!.. Знал, когда шёл, всю дорогу знал: догонит — убьёт! Пристрелит!.. А он? Он назад потащил!.. К своим!.. Той же дорогой… Через реку, через лес! К ребятам на глаза!.. Знал, гад, что это — хуже смерти! Знал, потому и живым оставил… Держал за дезертира… И каждый раз так! При всяком удобном случае… Только бы больнее ударить… Унизить сильнее… Сволочь! И сейчас — тоже!

Ну, дайте же мне кто-нибудь патрон! Хоть один патрон!.. Я не выдержу, не доживу до того момента, когда это сделает сам капитан…

— Предатель! — Моретти не кричал, хотя лучше бы кричал. Нет, он заговорил тихо, с ненавистью, с такой ненавистью, которой от него никто и не ожидал никогда. Даже не знали, что Марио может быть таким. — Это ты один во всём виноват! Даже в этом… — он не договорил, но всё равно каждому было ясно, что он имеет в виду, — И после всего ты посмел назад вернуться? Злорадствовать? Тешить свою злобу, глядя, как он помирает!..

Янис смотрел на Моретти поверх кисти, сквозь растопыренные пальцы отнятой от лица руки. Смотрел и молчал, зная, что так думают все, не только одни Моретти.

В полумраке они не могли видеть его лица, его взгляда. Никто, кроме Джейка. И сколько же боли и отчаяния было в лице Яниса Алмаара! А в глазах тонул целый мир осязаемых чувств. Боль, отчаяние, беспомощность, тоска, смертная тоска, но только не ненависть!

Неужели никто из них не видит, как страдает этот парень?!! Нет, совсем не злорадствовать сюда он пришёл! Он не мог знать о ранении капитана! Не мог — и всё!.. Но вернулся же! Вернулся! Зная, что на этот-то раз не будет ему никакой пощады от капитана, что тот его голыми руками придушит… Но вернулся почему-то!.. Да он и сам себе никогда не объяснит, почему назад пришёл! Не сможет просто!

— Моретти! Помолчи! — неожиданно прикрикнул строго капитан Дюпрейн. — Тайлер, отдай Алмаару его патроны!..

Подобных слов от него никто не ожидал, ждали чего угодно, но этого — никогда! Никто не ждал, и уж тем более сам Алмаар. Это было похоже на издевательство со стороны капитана, на иронию, но нет! Дюпрейн не издевался, не унижал, как делал это всегда. Впервые в его словах появилось доверие, и это почувствовали все, и Алмаар тоже. Доверие и признание равенства с остальными…

Джейк молча выполнил приказ: положил перед Алмааром его подсумок, до этого дня все патроны носил с собой сам Дюпрейн, а сейчас этим приказом дал понять одно: «Я даю тебе права, равные, как и у всех! Поступай теперь так, как сам считаешь нужным. Я тебе больше не приказываю! Ты сам себе хозяин!..»

Нет, не только Тайлер видел, как мучается Алмаар! Дюпрейн многое понимал, многое замечал в людях по одному лишь взгляду, по выражению лица. И сейчас он видел реального, настоящего Алмаара, того, который всегда прятался под маску нахального, самоуверенного типа, каким он всегда и хотел казаться. Именно этот Алмаар решился на то, чтобы вернуться. Вернуться, несмотря ни на что! Заранее представляя себе, что его ждёт при этом… Именно этот Алмаар умел платить за свои ошибки, платить дорогой ценой, но не требовать сдачи, а принимать расплату с честью, с выдержкой, достойной лучшего применения…

Именно этому Алмаару и доверился Дюпрейн. Доверил не только патроны, но и свою жизнь, и жизнь, и спасение всей их группы… Теперь уж Дюпрейн был уверен, — нет, знал наверняка! — Алмаар останется с ними до конца. До самой смерти…

И Дюпрейн понял, что не ошибся в своих догадках, по реакции Алмаара на своё решение, точнее, по полному отсутствию этой реакции: Алмаар не шелохнулся, даже не взглянул на патроны. Он вообще ни на кого не смотрел, да и вряд ли он хотел кого-то сейчас видеть. А спокойный голос капитана, его поведение и этот поступок били сильнее, чем, если бы приход его, Яниса, был встречен криками, скандалом и рукоприкладством. Всё бы это Янис принял как должное. Принял бы так, как и привык принимать: если сделал ошибку, не справился сам, — плати по счетам и не дёргайся!

Но Дюпрейн повёл себя иначе, совсем не так, как ждали его ребята. Потому, что знал: все их промахи и неудачи по его вине и ничьей больше! Ведь это он — их командир! Он — самый опытный, самый подготовленный из всех. Он запустил операцию ещё в самом начале. Считал её плёвым делом, самым легким из порученных за годы службы, вот и поплатился. Самое страшное только, что платить-то не ему одному за беспечность, но ещё и этим ребятам.

И даже в своём ранении Дюпрейн винил себя — не Алмаара!.. Вот только, глядя на него, всё больше убеждался, что сам Янис так не думает. Он привычно ждёт наказания, ждёт крика, злости и, конечно же, — расстрела! И это ожидание было хуже любой пули…

Он даже оправдываться не будет никогда! Особенно передо мной. Не такой он человек. Не та порода! Чёрт! Он ведь совсем не такой, каким хотел казаться, этот нарушитель закона и преступник! Он же морально выше многих! Благороднее тех подонков, отправивших их помирать на рудник!.. Что он сам как-то говорил, чёрт возьми, там у дороги? Про расхлёбывание всей этой каши, заварившейся здесь, на Гриффите?.. Нет, его внутренний мир намного богаче всех моих прежних представлений о нём…

Дюпрейн хмыкнул невесело, с горечью.

Уголовник! Неделю назад ты бы и руки ему не подал! Даже не глянул бы в его сторону… А теперь, теперь только и стал понимать, что и такие люди имеют право на жизнь… И они тоже имеют душу… Человеческую душу!.. И они умеют страдать, умеют мучиться, испытывают боль… Жаль только, что мы сами это начинаем понимать слишком поздно… Я вот и сам понял это лишь сейчас, на Пороге… А те сволочи, из Управления, они ведь никогда ничего не поймут… Никогда!

Именно те, кто затеял эту проклятую войну! Те, кто не дрогнувшим сердцем отправляет на убой таких вот мальчишек…

* * *

Жар, нестерпимый, прожигающий насквозь, тугим и тяжёлым комом перекатывался в животе. Любое, даже самое осторожное движение вызывало боль, боль, от которой некуда было деться, даже в бессознательном состоянии он не мог избавиться от этой боли.

А ещё невыносимо хотелось пить! До ужаса, до одури, до физической боли! До самого настоящего отупления!.. Он всё время только и думал о воде, представлял себе воду, бредил тем моментом, когда они переходили Чайну. Дорого бы он заплатил сейчас, чтобы снова пережить этот день, этот миг… Столько воды!.. Потрясающе свежей, чистой ледяной воды…

Кордуэлл и Моретти ушли разведать обстановку. Алмаар забился в самый дальний угол, сидел тихо со своим пустым автоматом на коленях. Молчаливый и неподвижный — прямая противоположность себе прежнему. Дюпрейн даже о жажде забыл на мгновение, забеспокоился. И не спроста: «У него же шок! После всего…» А тут Тайлер склонился, поднося к губам фляжку, воды в ней на самом донышке, на два-три глотка. Дюпрейн чуть двинул головой: «Нет, не сейчас…», а вслух добавил:

— Посмотри, как наш Алмаар… Его перевязать нужно…

В одном лишь обращении «наш» Джейк уловил столько заботы, удивительной для капитана, обычно сдержанного в своих чувствах. Сейчас его солдаты — все они — были дороги ему как никогда, дороги как дети. После всего, что пережили вместе, после ранения, когда он чувствовал, что теперь уже не в силах защитить их, они стали ещё более дороги ему.

Алмаар и не взглянул на Джейка, не шевельнулся. Вряд ли он о чём-то думал сейчас: взгляд пустой и тусклый, удивительный для этого живого, подвижного, как ртуть, парня.

С рукой у него действительно было не всё в порядке. Джейк даже удивился: и почему сам раньше не заметил, не обратил внимания? Рукав комбинезона от середины плеча и ниже затвердел от спёкшейся крови. Но осмотреть саму рану можно было лишь, стянув комбинезон.

Алмаар не сопротивлялся, рта не раскрыл, пока Джейк оказывал ему помощь: очень осторожно высвободил руку, расстегнув «молнию» на груди, наложил гигиенический бинт — тугую антибактерицидную повязку с фиксирующимися краями. Обезболивающего не было, присохшую ткань пришлось отдирать наживую, но Алмаар смолчал и на этот раз, хотя, как заметил Джейк, эта-то боль и помогла вернуться Янису в реальный мир.

Рана оказалась не опасной, пуля прошла навылет, даже кость не задела, но из-за того, что перевязку сделали только сейчас, Алмаар заметно ослабел. А ещё сказывались голод и жажда. Да постоянный хронический недосып…

Хотя, этим теперь каждый страдает…

А ещё ко всему этому «арсеналу» и постоянное нервное напряжение не мешало бы добавить для более полного списка. Нужен был отдых, всем — отдых, еда и сон!..

Но думать об этом ещё рано! Ой, как рано!

Джейк подтянул язычок «молнии» к самому горлу. Всё! Отдыхай теперь, дружок! Спасибо можешь не говорить… Подумал почему-то с непонятной грустью: «Убить ведь хотел в своё время, прикладом… А теперь сам перевязку делаю… Кто бы сказал тогда, посмеялся бы — и только… Да-а, вот уж точно пути Господни… А как давно ведь это было!.. Будто и на Ниобе никогда не был… Одна армия вспоминается: плац и казарма, учебные классы и… лес этот проклятый!.. И рудник, будь он неладен…»

Джейк поднял голову со вздохом и тут встретил взгляд Яниса, в этом взгляде были те же чувства, что переживал сейчас сам Джейк. Алмаар догадался, что их мысли совпали, понял это и усмехнулся. И усмешка эта показалась почему-то Джейку недоброй…

Нет! Не друзья они совсем! И даже не товарищи. Хотя и понимали уже друг друга с полуслова, с полумысли. Губы Алмаара чуть дрогнули, словно он сказать что-то хотел или спросить, но лицо его вдруг опять стало прежним: апатичной бесчувственной маской с пустыми ничего не выражающими глазами. Каким-то внутренним чутьём Джейк догадался, о чём хотел спросить Алмаар: о капитане, о Дюпрейне. Но Алмаар и сейчас скрыл свои чувства, боялся показаться слабым, даже человечным, и особенно в глазах Джейка. Тайлер, по его мнению, и так слишком много знал о нём, о его прошлом, о его ошибках, о тех моментах в жизни, когда Янис и сам себя презирал, о том, чего он не любил вспоминать…

Дюпрейн полулежал, склонив голову набок и закрыв глаза. Или снова был в беспамятстве, или, возможно, уснул. Хоть ненамного бы…

Джейк коснулся его руки, проверяя пульс. Так может биться только сильное сердце выносливого человека. Таким и был капитан Дюпрейн. Он даже страдал тихо, безмолвно, да ещё и за всю группу пытался думать, их глазами всё видеть и знать, что творится.

Да, кстати, а как там на улице?

Подхватив автомат, Джейк пополз к выходу, выбрался, встал на ноги, потянулся, оглядываясь по сторонам. Ноги затекли, и плечи устали — полдня в этой берлоге!

Лес тихо звенел, и Джейк невольно поразился этому звону, тихому, почти мелодичному звону; в нём слышалось какое-то обещание, намёк на что-то великолепное, незнакомое, совершенно новое. А ещё в нём было ожидание!

Это пели деревья там, вверху, обращаясь к небу. Это ветер играл их листьями, а здесь же, у самой земли, было тихо и душно. И всё, вроде, было по-прежнему… Но Джейк уже понял: природа поёт гимн приближающемуся ливню! Скорому дождю!.. И, словно в подтверждение этой догадке, в отдалении за много-много километров отсюда сухой дробью отозвался гром.

— Я же говорил, что дожди будут. Вот и дождались… — Кордуэлл вздохнул, неизвестно к кому обращаясь. Он сидел на корточках у дерева и крутил в руках какой-то длинный мясистый и сочный на вид стебель. Джейк такого растения ещё ни разу не видел и даже нахмурился, пытаясь понять, зачем оно Дику. Ладно, Моретти, тот постоянно что-нибудь изучает: мотыльков и бабочек, оводов ловит, цветы и траву всякую, а чего не знает — бежит к Кордуэллу. Тот уже злиться начал, психовать от постоянных дёрганий.

В принципе Джейк и сам-то многого не знал, но Дика не терзал, пытался дойти до всего своим умом. Неужели же теперь и Кордуэлл за подобное взялся?.. Что-то стряслось с нами со всеми… Что-то нехорошее…

— Вот, нашёл, — Кордуэлл хрустнул стеблем и снова вздохнул. — Знаю, что гриффиты эту пакость едят… Готовят как-то, как вот только?.. Думал сначала, чёрт с ним, так, сырым, съем, а сейчас — ну, его! — отшвырнул растение за плечо. — Жить охота!

Джейк улыбнулся невольно. Нет, ничего не изменилось, по крайней мере, с Диком. Прежний Дик! Прежний! Реалист до мозга костей, без сумасбродства… Такой не сделает ничего, не будучи уверенным в удаче.

Почти неслышно подошёл Моретти, остановился, прислонившись плечом к дереву, усталый донельзя и грязный, и грусть на лице, почти тоска.

— Ну, как, что там на дороге? — Джейк спросил первым, даже попытался улыбнуться, подбодрить, по лицам ребят понял: ничего хорошего.

— А что там? — Марио скривился, вяло пожал плечами, стянул с головы кепку, вытирая вспотевший лоб, — Машины там с прожекторами… Каждый куст высвечивают, — это Кордуэлл добавил, видя, что Марио рассказывать дальше не собирается. Все эти подробности пугали и его самого, но Тайлер был настроен слушать внимательно, вникая в каждое слово. — И солдат — до чёрта! Все в накидках! Их дождём не напугаешь… Жаль! — растянул это слово по слогам, вложив в него всю тоску, что накипела на душе.

— Хорошо ещё, что в лес по ночи боятся соваться, — Дик посмотрел на Джейка снизу вверх жёстким и злым взглядом. Он ничего не скрывал, и видно было сразу: ничего, кроме дальнейшего продолжения неприятностей, он не ждёт. Но и сдаваться не собирается.

— Всё равно, если начнётся дождь, они контроль ослабят. Нужно пробовать этой ночью. Это последняя наша надежда… — Кордуэлл смотрел упрямо, решительно хмуря брови. Он ещё не знал, как к его предложению отнесётся Джейк, но был уверен: лучшего им не придумать, выход один, а рисковать придётся так и так.

— Сегодня, этой же ночью! — повторил Джейк. Он стоял к ним полубоком, заложив руки за пояс. Думал.

— А что капитан? Как он? — Моретти спросил о том, о чём они все подумали, но заговорить не решались.

— Плохо! Очень плохо! — голос Джейка стал жёстким, отрывистым, только по одному его тону все поняли: капитан обречён. — Ему нужна операция… Срочно в больницу… — Джейк не договорил, но они и так поняли, что́ стоит за этими словами. Ради спасения капитана они должны сдаться в плен. А задание? Операция? Хотя какая теперь операция, к чёрту?! Не пойдут они на рудник после всего, что рассказал им капитан… Но и в плен… В плен к сионийцам?..

Они все трое разом вздохнули.

— Он сильный… Может ещё промучиться дня три, или даже больше, — Кордуэлл был реалистом не только по отношению к делам, но и к людям. Он мог говорить вслух о том, о чём другие лишь думали, да и то с опаской. В этом он был схож с Алмааром… Да, кстати, про него-то они и забыли совсем!..

— А что Алмаар? — Кордуэлл спросил, и Моретти поддержал его взглядом. Джейк пожал в ответ плечами, помолчал, размышляя, говорить или не говорить о ранении. Ребятам же всё равно! Они только ещё больше укрепятся в решении, что Алмаар для их группы лишний… Да, а как он сам-то к нему относится? По-разному — это точно! Вина на нём, конечно, капитальная. За все их неприятности. Но рассеивать группу сейчас нельзя! Да и если б Алмаар не был таким, мы бы все уже давно сгинули на руднике… Нет! Джейк не смог бы оставить Алмаара даже после того, что он натворил. Конечно, это не желание спасти товарища, и не те принципы, по которым жил Джейк и его отец, но Алмаар — тоже ниобианин. Мы все сейчас в тылу врага. Нужно держаться вместе…

— Капитан сказал, у него шок, — Джейк всё же заговорил, мысленно взвешивая каждое слово, зная, что от этих слов зависит судьба Яниса. Жить ему или нет! Идти ли вообще с ними? Вместе ли выбираться? — А ещё он ранен! — лицо Моретти при этой новости как-то странно просветлело, а во взгляде и в изгибе бровей появилось выражение ожидания подробностей. Да и Кордуэлл заметно насторожился. Ясно: о ранении они узнали впервые. — Да нет, несерьёзно! — продолжил Джейк. — В плечо, навылет! Я ему уже перевязку сделал…

— В плечо?! Это после всего — и в плечо?! — Моретти мгновенно разъярился. Эта несправедливость его шокировала. — Да он же должен был, в лучшем случае, на месте капитана с пулями в кишках валяться!.. Вот ведь сволочь!

— В него стреляли из пяти автоматов, включая сюда капитана, и он жив до сих пор, — Кордуэлл покачал головой с таким видом, словно всё сказанное стало доходить до него только сейчас. — И прятался ведь где-то, пока лес прочёсывали… Почему он не сдался? Ведь попёрся же на дорогу!

— Потому что он не сдаваться шёл! — ответил на этот вопрос Джейк. Он так же, как и все, сначала не знал на него ответа, не мог объяснить действия Алмаара. Видел же сам, — да и все видели! — как он поднимал руки. Руки с автоматом! В котором патрон… Единственный патрон…

Алмаар — и в плен?!! И это после всех его слов? Он и патрон-то этот получил от Дюпрейна, чтоб была возможность застрелиться, но не попасть в руки сионийцев… Да и была у него уже возможность сдаться. В прошлый раз при переходе дороги, он же ей не воспользовался — вернулся! Как это понимать? А тут — добровольно, и с поднятыми руками!

Джейк думал над этим противоречием до тех пор, пока глазами и разумом Алмаара не попытался пережить всю эту ситуацию. И понял, что к чему!

Нет, совсем не в плен шёл этот парень! Он умереть хотел, решился сам, не дожидаясь прорыва, не дожидаясь, пока капитан его, безоружного, без единого шанса на спасение, пошлёт вперёд… Вот и думал перед смертью хоть кого-нибудь захватить с собой, хоть одного сионийца. Да только дров наломал по своей импульсивности и необдуманности… Потому и держал руку на спусковом крючке автомата. Но выстрелить так и не смог… Не сумел при всём своём желании казаться циничным, решительно злым и способным на всё… Алмаар преступник, но вряд ли в своей жизни он хоть кого-нибудь убил. Хотя и пытался…

Джейк невольно вспомнил ту драку в воронке во время обстрела… Он и сам-то вёл себя не лучшим образом… Вот и Алмаар оттягивал момент выстрела, единственного, так как не знал, в кого из тех четверых выпустить пулю…

Это и Дюпрейн понял! Жаль только, что уже слишком поздно. Но понял ведь! Потому и не кричал, за оружие не хватался, наоборот, — вернул Алмаару его патроны. Дюпрейн понял, что в том случае совершил ошибку, когда оставил Алмаара в таком положении перед прорывом, понял, что зря открыл стрельбу, выдав себя и подвергнув опасности всю группу. Потому-то и принял эти пули, как наказание, за свою глупость и поспешность. Пули, выпущенные сионийцами по кустам не глядя, глупые, шальные пули…

Да и вообще всё получилось глупо и нелепо! И Алмаару теперь от этого не избавиться никогда, он виноватым себя считает, хотя и виноват, конечно, никто его вины не умаляет, виноват, что пытается всё делать по-своему, не думая о последствиях. И Дюпрейн страдает… Его оперировать нужно…

— Тоже мне, герой! — Кордуэлл хмыкнул недоверчиво, выслушав догадки Джейка. Пока тот говорил, они оба слушали, не перебивая.

— Зря только капитан ему патроны вернул, — Моретти покачал головой сокрушённо и вдруг произнёс зло: — И всё равно дурак наш Алмаар! И сволочь порядочная…

— Пристрелишь его? Чтоб с собой не таскать? — Кордуэлл скосил на Марио прищуренный глаз, сверкнув в недоброй улыбке зубами. Моретти даже растерялся от такого неожиданного предложения, смутился, и Дик процедил: — Вот видишь!.. И я не смогу… — глянул на Джейка. — Никак нам от него не избавиться… Придётся с собой тащить и оглядываться!.. Эй, ребята, вы помните, он же сбежать хотел? — Дик аж улыбнулся своей неожиданной догадке. — Так и скажем ему: получил патроны — вот и шуруй на все четыре стороны!

— Нам всем сначала в «чистый» лес выбраться нужно, а потом уже думать, что с Алмааром делать, — Джейк высказал своё личное мнение и по лицам ребят понял, что они согласны с ним полностью…

…Дюпрейн молча выслушал Кордуэлла. Полулежал, запрокинув голову и закрыв глаза. Казалось, «отключился». Кордуэлл подумал так и замолчал на полуслове, но Дюпрейн, не открывая глаз, спросил:

— Ну, и…?

— Они дождя ждут, господин капитан!.. С минуты на минуту ливень начнётся… Всё небо затянуло, ветер и гром…

Как бы сопровождая этот рапорт, прямо над ними гулко и долго громыхнуло, больно ударяя по барабанным перепонкам. Дюпрейн лишь поморщился, вслушиваясь в затихающий звук, ловя его отдалённое эхо; открыл, наконец, глаза, большие и тёмные на исхудавшем со щетиной лице.

— Дождь, значит… — голос его оставался всё тем же, твёрдым, сильным, таким, к какому они привыкли за эти дни, не терпящим неповиновения и слабости. — А теперь послушайте меня! — он на момент замолчал, давая им время сосредоточиться, приготовиться внимать каждому его слову, — Когда начнётся дождь, — хороший сильный ливень — вам придётся выйти… Прятаться здесь нельзя! Нет никакого смысла! Утром это место прочешут так, что и муравьёв неучтенных не останется…

Они все трое (Алмаар всё ещё сидел где-то в углу, Дюпрейн его отсюда даже не видел) воззрились на капитана с одним вопросом на лицах: «А вы?»

— За меня бояться нечего! Я остаюсь здесь!.. А вот вам этой ночью надо будет выйти к реке… Если с дождём не ошиблись, река увеличится, станет бурной, патрулей в такое время там почти не будет… — Дюпрейн помолчал, отдыхая, собираясь с мыслями, — Переберётесь на ту сторону… По течению спуститесь к городу… К Чайна-Фло… — а потом добавил, — Приказ о подрыве рудника я отменяю… Тайлера оставляю за старшего… На реке будьте осторожней!.. Задача ясна? — Дюпрейн чуть приподнялся, пытаясь увидеть их всех разом. Отсвет молнии, пробившийся через кроны деревьев, через сплетения лиан, слабо высветил бледные лица солдат. Дюпрейн даже Алмаара смог увидеть, но нисколько не обрадовался. «Растерянные, беспомощные, голодные и усталые… Не дойдут они!.. Проклятье!» Он снова закрыл глаза, закусив губы, прислушался к тому, как ворочалась, затихая, боль в животе. Аж выть хотелось от отчаяния. От собственной слабости! При мысли о том, что́ ещё предстоит этим детям… О себе Дюпрейн уже не думал. Он всё для себя решил. Решил ещё давно, сразу… А вот ребята, глядя на него, теряются… Быстрее надо заканчивать с этим…

При одной только мысли о том, к чему он себя торопит, у Дюпрейна на сердце похолодело. Смерть!.. Сколько раз он сталкивался с ней лицом к лицу! Сколько раз чувствовал её прикосновение! Её незримое присутствие рядом! А сейчас, когда понял, что не избежать её, никуда не деться, оробел, оробел, как мальчишка!..

— Если вопросов нет, идите! Тайлер, — останься! — Дюпрейн смотрел рассеянным и усталым взглядом, как по-одному выбираются его ребята, как покидают его навсегда… Кордуэлл, Моретти, последним ушёл Алмаар… «Неуклюжий какой-то, совсем не узнать, где же твоя прыть?.. Видимо, рука начала болеть, отходит, значит, от шока… Давай-давай, царапайся! Теперь гонять тебя будет некому! Сам себе хозяином побудешь… Долго ли только?..»

Подумал вдруг с горечью: «А ведь и вправду! Все мы в этой жизни подчиняемся кому-то. Не ближнему, так самому себе… Подчиняемся и сами кого-то при этом подчиняем… и даже не задумываемся над этим… А подчинение это чаще всего — подавление или даже насилие… И не денешься от этого никуда!.. Даже если понимаешь всё устройство, даже если идёшь против… Никуда от этого не денешься! Никуда!»

Тайлер чуть шевельнулся, напоминая о себе, и Дюпрейн отвлёкся от своих мыслей, снова вернулся в реальный мир.

— Ну, что, гвардеец! — он усмехнулся, но без издёвки, с усталостью. — Ты-то, верно, всё знал? С самого начала…

— Господин капитан… — в голосе Тайлера чувствовалось нескрываемое искреннее удивление, — я…

Но Дюпрейн спросил сам:

— Сам догадался или твой лейтенант… Барклиф руку приложил?.. Он бесился… Против всей этой затеи… против приказа… против меня…

Я ведь понял, ещё когда рассказывал, понял, что ты в курсе всего… Почему же молчал тогда? — взгляд Дюпрейна был настойчивым, упрямым. Капитан ждал ответа, честного ответа. Джейк знал, от этого человека ничего не скроешь, да и врать ему он бы не стал, не смог бы, да и не сумел бы, хоть и прошёл подготовку в Отряде.

— Я видел ваши мысли, господин капитан, — Джейк прямо смотрел Дюпрейну в глаза в ожидании вопросов, но капитан промолчал, только нахмурился недоверчиво и чуть улыбнулся уголочками губ. — Видел Алмаара в шахте… видел момент взрыва… Видел всё так, как видели вы, господин капитан…

— Телепатия! — Дюпрейн усмехнулся, — Чушь всё это! Просто нашим специалистам нечем заняться… Прямых подтверждений нет… Болтовня одна…

— Вы видели когда-нибудь гриффитов? Господин капитан, видели? — почему-то Джейк готов был рассказать этому человеку всё, всё о себе, о матери, о том эксперименте, рассказать то, чему он и сам не мог найти объяснение. Рассказать то, что он никому не доверял, даже Крису, Крису Нэру!..

Но Дюпрейн не ответил, он снова потерял сознание, и Джейк молчал терпеливо, и пока сидел тихо, пока ждал, неожиданно подумал: «К чему все эти слова? Кому это интересно? Что они изменят сейчас? Нужно ли это Дюпрейну в его-то состоянии? Нет, друг, твои личные дела никого не интересуют. Сам, самостоятельно ищи ответы на все вопросы… А капитану не до них сейчас…»

— Тебя кто-нибудь ждёт на Ниобе, рядовой? Кто-нибудь, кроме матери? — Дюпрейн спросил неожиданно, Джейк даже вздрогнул, вскинул голову, — Любимая девушка, невеста?..

— Нет! Но была… — Джейк отвёл взгляд, смутившись, и помимо воли вспомнил Марту Маршалл, их встречу в баре при Космопорте, и добавил уже твёрдым, уверенным голосом, — Нет! Не было! В Гвардии с этим сложно…

Дюпрейн понимающе кивнул головой, закрыл глаза. И Джейк подумал, что капитан хочет побыть один, и чем дольше он вглядывался в его серое, заметно постаревшее лицо с обострившимися скулами, с тонкими искусанными губами, тем больше в этом убеждался. Странно, сколько дней он знаком с капитаном и ведь только сейчас обратил внимание на его внешность. Какой он? Как выглядит? Раньше видел в нём только командира, его власть, его силу, его опыт. Даже представить себе не мог, что Дюпрейн такой же живой человек, как и они все. Он может сомневаться, страдать, совершать ошибки, может быть слабым и беспомощным, рассерженным и добрым… Почему же только сейчас? Сейчас, когда они вот-вот потеряют его? Разойдутся — оставят его здесь, ждать сионийцев, и, скорее всего, никогда уже не встретятся в этой жизни…

— А у вас, господин капитан, есть семья? — Джейк сам поразился собственной смелости, просто по лицу капитана неожиданно понял, что тот ждёт от него хоть каких-то слов, прислушивается к каждому движению своего солдата, даже к его дыханию, будто боялся остаться один. — В смысле: жена, дети? — спохватился Джейк.

Дюпрейн глянул на него в упор. По этому взгляду стало ясно, что он и сам не ожидал такого смелого вопроса от своего подчиненного.

— Нет! Я никогда не был женат! Работа не позволяла… — после секундного молчания заговорил Дюпрейн. Говорил он прямо, просто, как о чём-то, мало имеющем к нему отношение, даже сквозь стиснутые зубы, глядя на Джейка синими прищуренными глазами. Такой человек никогда и никому не покажет своей слабости, да и в любом другом случае и при других обстоятельствах он и не заикнулся бы о подобном, а солдата-выскочку поставил на место.

— Но у меня была женщина… Линда Маккинли… Такую, как она, вторую не найти! Такие не рождаются больше… — в глазах Дюпрейна сверкнул огонёк тщательно скрываемой гордости. Он доверял Джейку самое сокровенное. То, о чём никто из них в отряде даже не подозревал, да и, наверное, не узнает никогда, по крайней мере, от самого Джейка. — Она пятнадцать лет ждала меня после каждой операции. Пятнадцать лет!.. И я ни разу не заикнулся о предложении… — вспомнив о чём-то очень приятном, Дюпрейн не сдержал улыбки, приятной, доброй улыбки, — Перед отъездом на Гриффит мы встречались… Если я не вернусь, она родит сына… Моего сына!.. Так мы договорились… — Дюпрейн замолчал, опустил голову, задумался или забылся. Джейк сидел, не шелохнувшись, тоже молчал, боялся спугнуть. Создавалось ощущение, что Дюпрейн говорит сам с собой, и не было никакой необходимости в лишних словах. Да и вряд ли в такой ситуации какие-то слова будут уместны, даже слова утешения, ободрения, — вообще любые слова. Они не будут искренними, как ни старайся…

— Я хочу, чтобы ты связался с ней… Потом, когда попадёшь в город… — Дюпрейн смотрел так, что Джейк не смог бы отказаться. Это была просьба, обращённая к товарищу, к тому, кому Дюпрейн доверял самое дорогое, самое ценное… Доверял ему свои чувства, личные чувства, свою память о ЛЮБИМОЙ женщине, — Я хочу, чтобы она знала. ЗНАЛА… — на этом слове он сделал особое ударение, — и не ждала…

— Вы ещё вернётесь, господин капитан! — заговорил Джейк поспешно, с жаром, и сам почти не веря в свои слова, — Сами встретитесь…

— Стоп! — Дюпрейн вскинул руку, раскрытую ладонь, жестом заставляя Джейка замолчать, не давая ему договорить, — Ты же и сам в это не веришь… И я не верю… Но всё это меня уже не волнует. Я уже всё решил!.. Но с Линдой ты свяжешься! — капитан смотрел, не моргая, и отвернулся только тогда, когда Джейк, соглашаясь, опустил голову на грудь, уставившись на кисти сплетенных рук.

— Ну, вот и хорошо! — по голосу было понятно, что Дюпрейн доволен, словно одна из тяжелейших проблем или забот благополучно разрешилась. — Линда Маккинли… Запомни! Она работает в Центре Репродукции человека, в Ниобате… Ты найдёшь её легко, через ОВИС… без спецкода…

Какое-то время они оба молчали. Дюпрейн лежал, не шевелясь, бледный. Это только себе он казался прежним: сильным и твёрдым. Но Джейк-то видел, что это не так. Этот человек уже потерял желание жить. Потерял вкус к жизни… Всё для себя решил и оставался непреклонен… Джейк видел это и никак не мог понять, как же Дюпрейн собирается умереть. Он решил отослать их подальше и остаться здесь, в ожидании сионийских солдат. Если повезёт, ему, как военнопленному, окажут помощь. Они обязаны ему помочь! Значит, ещё не всё потеряно для него… А они к этому времени должны уйти за реку, на другой берег Чайны…

— Когда я попаду им в руки, они многое узнаю… И о вас узнают, — опять заговорил Дюпрейн. Казалось, ему удалось прочитать мысли Джейка: так неожиданно он сменил тему разговора, — Нет, не потому, что я слаб и могу не выдержать допроса. Нет! В себе я уверен… Но сионийцы пользуются специальными уловками… Слышал когда-нибудь о «Триаксиде»? Наркота!.. Но она здорово развязывает язык. Любому!.. После него у двоих из трёх мозги не выдерживают… Повезёт одному… самому счастливому… И почему один выдерживает, а другой — нет, не знают до сих пор… — Дюпрейн невесело усмехнулся. — Интересно, а мне бы повезло?..

Джейк промолчал. Он что-то слышал о «Триаксиде». Запрещённый наркотик. Официально во всех трёх мирах. По крайней мере, так о нём говорилось в справочнике… Сильнодействующий препарат, открытый совсем случайно сионийскими медиками. Поначалу о «Триаксиде» отзывались очень даже хорошо, особенно психиатры и врачи спецклиник. О наркотических свойствах изобретения узнали не сразу… А потом им заинтересовались представители Внутренней Разведки… Заинтересовались настолько, что Межпланетная Комиссия по вопросам медицины была вынуждена запретить «Триаксид». Хотя никто не даёт гарантии, что сионийские разведывательные службы прекратили дальнейшие исследования интересного для них препарата, не зря же говорят о том, что они всё ещё используют его при допросах.

— Но меня волнует другое. Совсем другое! — Дюпрейн перевёл взгляд на Джейка, скосив глаза, — Индикатор личности!.. У вас, у четверых, его нет!.. У всех, кроме меня… С индикатором я бы не хотел попасть к сионийцам, — капитан замолчал и надолго. И Джейк молчал, не до конца понимая, к чему клонит Дюпрейн. Тишину нарушал только гром, медленно накатывающий с запада. Оглушительные раскаты, интервал между которыми становился всё короче. В минуты тишины начинало звенеть в ушах, пронзительно и тонко, неприятно, как будто комар кружился рядом.

Дюпрейн заговорил, но начала Джейк не услышал, видел лишь глаза капитана, видел, что он говорит что-то, но сумел разобрать всего несколько слов:

— …связь с Органами… через индикатор… плохо, если узнают… плохо не только для вас…

Видимо, капитану было, что скрывать. Какие-то факты государственной важности… Поэтому он и нервничал сейчас… Опять думал о ком-то в первую очередь…

— Неужели нельзя его как-то сломать? — Дюпрейн смотрел так, словно ждал опровержения.

— Можно! — Джейк ответил не сразу. — Алмаар смог… Однажды… Но это сложно очень… Про такое одни «информаторы» знают, да и то не все… — Он не договорил, неожиданно вспомнив себя в полицейском участке, ещё в городе. Его же без индикатора даже слушать не стали… Ни одному слову не поверили… До того дня Джейк и не предполагал, что индикатор — такая уязвимая вещь… Даже представить себе не мог!.. И как пострадал из-за этой мелочи… До сих пор, вот, на этой планете, на положении рядового… Выберись попробуй на Ниобу, не имея документов…

Дорого бы он заплатил за свою целую капсулу! За свой индикатор! За тот, который носил в себе с рождения… А капитан сейчас хочет сам от своего избавиться… А как же жить потом? Без всех этих данных! Попробуй собери их, когда понадобятся! И в неделю не уложишься, даже если и ОВИС подключить со всеми их возможностями. Это же сколько информации собрать, да проверить, да подтвердить — с ума сойти!

— Алмаар? — Дюпрейн смотрел недоверчиво, с улыбкой, — Этот уголовник?

— Он бывший «информатор», господин капитан! Я уже как-то говорил вам… — Джейк стиснул кулаки, уставившись на побелевшие костяшки, со вздохом глянул на Дюпрейна исподлобья, из-под нахмуренных бровей. Серьёзный и никогда не перечивший, но сейчас упрямый и недовольный, — И это он, Алмаар, сломал мой индикатор… Сволочь!.. — последнее слово вырвалось у него против воли, сквозь стиснутые зубы.

— Хотите, я позову его?! — Джейк предложил неожиданно, словно сам устыдился того, что чувства его вырвались наружу. Дюпрейн и слова сказать не успел, а Тайлер был уже возле края ямы. Быстрый и ловкий — и это при его-то росте! Проводив его глазами, Дюпрейн слабо улыбнулся. Глядя на рядового Тайлера, он почему-то вспоминал себя молодым. Таким, каким он был когда-то: порывистым до неосторожности, но честным, искренним. Нет, Тайлер даже серьёзнее, от этого и выглядит старше своих лет… У него за плечами Гвардия. Пускай неоконченная, но в сравнении с другими ребятами это огромный плюс, особенно в их ситуации…

За Тайлера Дюпрейн был спокоен, был уверен: этот парень выберется и не из такой передряги. «Как мы тогда ловко с минами управились! Ловко! Всем на зависть… — Дюпрейн опять улыбнулся и вздохнул одновременно, — Да-а, не судьба была в ту ночь погибнуть. Не судьба… Да, хорошо, что я его всё-таки вместо себя оставил! Хоть немного, а всё же спокойнее на душе…»

Шорох заставил Дюпрейна открыть глаза: Алмаар, бледный и заметно осунувшийся, будто и не он совсем, сидел на корточках, а Тайлер объяснял ему что-то совсем неслышно. И вдруг они оба разом посмотрели на капитана. Алмаар при этом поджал губы, чуть закусив нижнюю, и склонил голову к левому плечу, щуря глаза. Нет! Это был прежний Алмаар! Даже ухмылочка на губах всё та же, нагловатая, бросающая вызов. И Дюпрейн подумал в этот момент: «Ошибся! Я слишком доверился этому человеку… И теперь поздно хоть что-то менять!..»

— Стопроцентной гарантии не обещаю! — Алмаар усмехнулся, поверх плеча глянув на Джейка, на капитана он не смотрел намеренно, избегал взгляда, и Дюпрейн догадался, понял вдруг: «Да это же маска! Всё та же, прежняя маска, с которой он не расстаётся никогда… Даже после всего, что было сегодня… Но это ты зря, парень… Меня теперь не обманешь… Ничем не обманешь!» И Дюпрейн улыбнулся со скрытой радостью. Он был рад, что хоть напоследок распознал подноготную этого странного противоречивого человека по имени Янис… Янис Алмаар. Живого, временами беспомощного, довольно слабого… Рано повзрослевшего мальчишки, решившего для самого себя когда-то, что если ты циничен, нагл и презираешь всё человеческое, то, значит, ты уже взрослый, как раз такой, какие все вокруг… Да, все! Все те, с кем тебе приходилось общаться, с кем ты жил, шляясь по улицам, все, кто были с тобой до этого… раньше, преступная твоя натура!.. Какой же ты ещё ребёнок! Испорченный и загубленный для всех остальных, которых сам ты привык лишь презирать… Несчастный мальчик!..

Он эти слова чуть вслух не сказал и чуть было не рассмеялся весело, почти счастливо. Именно сейчас, до конца разобравшись в человеке, в чужом, почти незнакомом человеке, поняв все его слабости, Дюпрейн чувствовал себя всемогущим, в чём-то равным Богу. И от этого хотелось смеяться, но…

Дюпрейн вовремя закусил губу и даже глаза закрыл, топя в себе все чувства, а Алмаар (глупый ты ребёнок!) подумал, что капитан испугался боли, и заговорил, заторопился, словно оправдываться начал:

— Это будет не больно! Совсем не больно… Вы не почувствуете ничего, господин капитан… Вы только расслабьтесь и не двигайтесь…

Ну, вот же ты какой, настоящий! Переживать даже умеешь, заботиться… И никуда ты от себя такого не денешься. Как ни старайся… Как ни прячься… Это в тебе с рождения, наверное, не всё ты ещё загубил за годы бродяжьей жизни!..

Дюпрейн не мог сдержать довольной улыбки. Она скрылась, спряталась в уголках губ, а Джейк смотрел и не мог понять: почему капитану весело. Чему он радуется? Ждёт, наверно, когда Алмаар ошибётся, не справится, чтобы опять его упрекнуть этим… А может, показалась эта улыбка при слабом свете молний?..

Да, Янис согласился помочь довольно быстро, согласился легко, даже не спросив, для чего и зачем это нужно. Единственное, что его серьёзно волновало: ослабевшие и дрожащие пальцы на правой руке. Но он решил попробовать левой… левой рукой… И уже по этой настойчивости Джейк понял: Алмаар справится!.. Даже левой рукой. Главное, что он согласился, а раз за дело взялся, — справится!..

Тонкая длинная игла, выброшенная с тихим щелчком, полыхнула в отблеске молнии. Джейк невольно сжался в ожидании нового оглушающего рокота, отстающего от вспышки на несколько секунд. Темно больно, справится ли?.. Только Алмаар не торопился, словно и не слышал ничего в этом мире. Что ему молнии? Что ему гром? Для него ничего этого не существовало. Ничего, кроме просьбы капитана. Впервые Дюпрейн обратился к нему вот так, по делу, с просьбой. Как к специалисту… Впервые обратил внимание на его способности, на его знания… И чтобы оправдать их, Янис готов был землю перевернуть…

И ведь ненавидел этого человека всей душой. Его, лежащего перед ним, беспомощного и слабого… Как же Янис мечтал об этом! Ненавидел капитана смертельно… Но именно она, эта смерть, и расставила всё по своим местам: кому из них двоих жить, а кому — умереть. Выбор был сделан Свыше, а Янис не привык в своей жизни идти против Рока, против Бога… По опыту знал: людям вмешиваться в это опасно. Человеку лучше уйти, полностью доверяясь судьбе… Пусть будет всё так, как будет…

И всё равно Янис жалел до крика, до стона, до зубовного скрежета, что его пули, ЕГО пули достались капитану. И ничего при этом уже не исправить, не изменить. Ничего! Как ни старайся…

Если бы капитан погиб на месте, ещё у дороги, не на глазах Яниса, он бы никогда не пожалел о своей везучести. А так Дюпрейну хватило времени понять, понять всё то, что Янис никому и никогда бы не доверил. Понять отчаянное безумие, толкнувшее его вперёд в тот роковой момент. Его жалкую попытку изменить хоть что-то в своей судьбе…

Но Дюпрейн не только это понял, он ещё и своими действиями, своими словами подтвердил это, дал понять, что считает виноватым во всём себя самого. Только себя!..

Такого поворота Янис совсем не ожидал! В своём богатой на приключения жизни он многих встречал, но никто и никогда — ни один! — ни разу не взял на себя свою вину. Наоборот, сколько раз он получал за кого-то, дважды в лагере сидел за всю их компанию… А после — даже «спасибо» не услышал, одни нотации и упрёки, оскорбления и унижения, постоянные насмешки за свою «глупость, недальновидность, неизворотливость, непрофессионализм, за мягкосердечие». А уж когда он заикался о товарищеской взаимовыручке, над ним лишь потешались со словами:

— В нашем мире друзей нет! Так, приятели по общим делам… Главное — это «я»! «Я»! А все остальные враги!.. Они порвут тебя, как только возможность представится… Не верь никогда и никому… Никогда! НИКОГДА!!!

И теперь впервые в жизни человек, которого Янис уважал (ненависть, безграничная, всеобъемлющая ненависть, двигающая его по жизни, сменилась уважением неменьшим!) просил так мало! Индикатор! Всего-то индикатор в обмен на то, что он, наконец-то, сумел увидеть сам, что те понятия и принципы, по которым он пытался когда-то жить, над которыми смеялись все, — не чепуха, не пустой звук. Они существуют, но только в другом мире. В том, куда Янису никогда не попасть! Он навсегда останется за бортом… С вечным, несмываемым клеймом «уголовник»!

Левая рука — чем она хуже? Да ничем! Особенно если с детских лет привык полагаться только на руки… При его профессии они нужны были обе, равные по ловкости, по умению, по силе… Конечно, давно уже не было практики, хорошей такой практики. Именно за это он переживал.

И напрасно переживал!

Никто из них не мог слышать, я Янис нутром уловил этот писк, писк «сгорающего» микрочипа. Конечно, он не мог пищать. Это слово здесь вряд ли уместно, но именно этот звук слышал Янис, когда отводил назад руку с зажигалкой. Он справился! В этом он мог поклясться!

— Всё! — Алмаар отстранился, зажимая в руке своюзажигалку, и не увидел, как в ответ Дюпрейн лишь устало кивнул головой. Рядом наконец-то долгим эхом выдоха вывел себя из оцепенения Тайлер. Он был свидетелем того, о чём большинство людей на всех трёх планетах даже слыхом не слыхивало. Хотя уж Тайлер-то как никто другой должен быть в курсе. Он на себе испытал уязвимость того изобретения человеческой мысли, на которое опиралась такая сильная и сложная структура, как ОВИС.

— И ещё, Тайлер! — Дюпрейн заговорил снова, дождавшись небольшого затишья, когда можно было слышать, что он говорит. — Аптечки…все, нужно будет утопить в реке… Это мой приказ!.. И карту!.. В ней взрыватель… Он очень чувствительный… может включиться сам… В нём запас времени всего на десять минут… — Джейк промолчал, и Дюпрейн добавил для чего-то, — Вообще-то взрыватель рассчитывали на воздействие титановой руды… Он должен был включиться при нашем приближении…

Джейк снова промолчал, только чуть заметно кивнул головой, давая понять, что приказ ясен, а, значит, будет выполнен.

— А теперь я хотел бы побыть один…

И Тайлер ушёл, ушёл, так и не сказав ни слова.

Ну, вот и всё!

Понимая это, Дюпрейн не смог сдержать вздоха. Полежал ещё немного с закрытыми глазами, прислушиваясь к собственной боли, к личным ощущениям, частью сознания следя за миром, окружающим его. Как всё-таки хорошо, что скоро будет дождь, что гром гремит… Очень хорошо… Просто прекрасно!.. Словно сама природа поняла… Поняла и торопит… Быстрее-быстрее! Даже с ливнем не спешит…

Он нащупал свой «Бергстон» справа, на поясе, привычно потянул его из кобуры… Сколько раз за свою жизнь он повторял это движение! Движение, отработанное до автоматизма…

Металл приятно холодил ладонь… Прохлада!.. Долгожданная прохлада… Только она может унять эту боль… «Сколько раз ты спасал меня, мой „Бергстон“! Старый испытанный друг… Ты многое помнишь… На две человеческие жизни хватит…

Помнишь то дельце в горах Кирканы?.. Когда нас закинули с тем заданием… И как растянулось оно потом на полгода, совсем вышло из-под контроля… Ты помнишь, как мы считали тогда каждый день, как делили последние крошки пайка, как ждали обещанного вертолёта… Ничего! Да и какая, к чёрту, „вертушка“, когда всё небо простреливалось от хребта до хребта!

И только ты, дружок, был со мной всегда… Одному тебе я верил, знал: ты никогда не подведёшь!.. Никогда не оставишь одного в такой дерьмовый момент… Да, ты всё это видел, всё помнишь…

Ты и сейчас меня не подведёшь… Ведь ты всегда под рукой!..»

Дюпрейн ласково погладил ствол пистолета.

Молния — яркая вспышка — пробилась до земли, казалось, светануло прямо над головой, прямо перед глазами… Дюпрейн зажмурился, мысленно начал отсчёт:

— …Восемь, девять, десять!

Он не ошибся и на этот раз: последнее число точно совпало с раскатистым рокотом, заглушившим все остальные звуки…

Сжимая в руке сложенную карту, Джейк прошёл вперёд, не дойдя до деревьев, где ждали Кордуэлл и Моретти каких-то два-три шага, остановился, отмечая про себя, что Алмаара среди ребят нет: «Опять куда-то зашился… И улизнул совсем неслышно…»

Разговор с капитаном, все его подробности, медленно всплывал в памяти во всей последовательности. Джейк хорошо помнил, что хотел ещё спросить капитана о чём-то важном… О том, о чём сам капитан упомянул как-то вскользь, мимоходом… Поэтому Джейк и внимание обрати не сразу. А теперь этот факт не давал ему покоя… Назад, назад весь их разговор! Как ленту с записью!.. Прокрутить в обратном порядке! Докопаться до сути!

Мать!!! Да!!! Он говорил о матери… Упоминал о ней… Откуда Дюпрейн мог знать о ней? Я же сирота по личному делу?.. Вообще без родных!

Неужели что-то стало известно?! Неужели она всё-таки связалась?! А они скрыли! Скрыли всё!!!

Джейк развернулся на месте, через правое плечо, так, как их в своё время муштровали на плацу, и даже сделал шаг… Спросить капитана! Выспросить у него всё, что он знает!.. И вообще не давать ему оставаться одному! Не бросать его одного сейчас…

В этот момент в небе снова сверкнуло. Здесь, под защитой зелени, свет слепил мало, но Джейк уже скорее по привычке прикрыл глаза.

Ещё шаг! Другой!

Остановился в нерешительности на полпути, вспомнив последние слова капитана. А может, пока не торопиться так сильно? Не беспокоить лишний раз? Просил же он, один хотел побыть для чего-то…

О Боже!!! Так ясно же! Ясно, для чего!!!

В небе опять гремело, долго и страшно. Словно весь мир хотелось оглушить этим громом… Но Джейк даже не вздрогнул. Он торопился. Назад! Назад к капитану! Не дать ему… Не позволить… Бросить их всех?!.. Ну, уж нет!..

Гром — вся эта свободная и дикая сила — не мог остановить Джейка, но, когда он услышал, каким-то особым чутьём различил в этом грохоте сухой негромкий щелчок выстрела, он остановился. Остановился, будто натолкнулся на невидимую преграду.

И понял! Всё — понял!..

И понял, что опять не успел…

В небе затихал весь этот жуткий концерт, и Джейк медленно поднял голову, глянул вверх. Как он хотел увидеть небо! Хоть одну звезду!..

По лицу, по щекам, по подбородку на грудь и за шиворот потекли капли. Что это — Джейк не сразу понял. И даже не сразу почувствовал холод. Холод, а не жар, не то, что бывает от слёз…

Дождь! Наконец-то небо разродилось дождём… Сперва редкими, но крупными каплями, потом этих капель стало больше — намного больше, но они не стали меньше, били по телу сильно. Даже преодолевая плотную преграду из листьев, они не теряли своей силы.

А Джейк всё равно стоял и всё так же смотрел вверх, разомкнув пересохшие губы, и чувствуя, как вода попадает в рот.

…Он плакал — или не плакал, сам не мог этого понять, но, чувствуя, как до нитки промокает одежда, как она тяжелеет, тянет к земле, понимал одно: становится легче… Легче!..

А потом развернулся и поплелся назад, до ребят.

Такие же мокрые, растерянные и от этого ещё больше одинокие… А они ведь ещё ничего не знают, не догадываются даже… И опять среди них Джейк не заметил Алмаара.

— Что капитан? Когда нам выходить? — Дик спросил первым, ладонью вытирая мокрое лицо. Джейк не ответил, просто промолчал и отвернулся. И только Моретти всё понял сразу. Понял или догадался. Он ни слова не сказал, молча метнулся вперёд, и Джейк перехватил его в этот момент. Перехватил одной рукой и прижал к себе. Мокрого, дрожащего, но скорее не от холода, а от страха, о ужаса… И Моретти почему-то не вырывался, не кричал, просто стоял, уткнувшись лбом Джейку в плечо, и тот чувствовал, как он всхлипывает как-то по-детски, совсем беспомощно, и старается при этом, чтоб никто не заметил, стискивает зубы до боли, до дрожи в нижней челюсти.

— Застрелился, да? — в этих словах было больше утверждения, чем вопроса, но Джейк всё же кивнул, встретив взгляд Кордуэлла. — Чёрт! Он же мог ещё выжить!.. — Он этой репликой и коротким взмахом руки выказал все свои чувства: возмущение, недовольство, протест, жалость.

Джейк отпустил Марио почти нехотя, чувствовалось, что тот еле на ногах стоит от усталости, от всего, что навалилось на них разом.

Алмаар, никем не замеченный, стоявший под деревом, переступил с ноги на ногу, стянул с головы кепку, сжал её в кулаке с такой силой, что вода закапала на землю. И ни слова, ни одного слова не сказал! Может, не знал ещё ничего просто? Потому и был так спокоен… Потому и молчал…

— Это из-за тебя! Из-за тебя одного всё!.. И капитан по твоей вине… — Марио смотрел на Яниса снизу вверх, но его не смущала эта разница в росте. Сейчас его вообще ничто не смущало. Он бы и в драку кинулся, не раздумывая, настолько он был сейчас взбешён, — Сам всё, да?! Сам по себе! Видишь теперь, к чему это приводит! Одни неприятности всегда! Из-за тебя одного всем достаётся!.. — Моретти, минуту назад такой слабый и уставший, кричал громко, зло, с яростью. И откуда только силы взялись? Никто его не останавливал.

Кордуэлл своим молчанием поддерживал его целиком и полностью. Джейк просто понимал, что этот крик — всего лишь реакция на произошедшее, возможность разрядиться, хоть так отвести душу. И Алмаар почему-то тоже молчал, смотрел на Моретти внимательно, хмуря брови, поджав губы. А ведь каких-то три дня назад он бы даже голос на себя повысить не позволил. Никому из ребят, никому, кроме капитана, и то лишь потому, что подчинялся ему как более сильному и старшему по званию.

— Ты же дубина! Чёрт тебя подери!.. Тебя же ничто не трогает… Ничья смерть!.. Терпеть не могу таких, понял?! Не перевариваю!.. И стоишь теперь, как ни в чём не бывало! Аж зло берёт!..

Моретти ещё что-то кричал, кричал долго и громко, до хрипоты, пока не устал окончательно, а Янис всё так же смотрел на него и всё так же молчал. И тут Джейк понял, он сейчас вряд ли слышит Моретти. Это же взгляд человека, полностью ушедшего в другой мир. Человека, чьи мысли заняты чем-то очень важным для него. Ему сейчас всё равно, что вокруг творится. Хоть весь мир на части развались!

И Моретти замолчал сам, видимо, понял, что крик — бесполезное дело. Алмаара не переделать, как ни старайся. Это уже законченная сволочь, он лишь своей персоной занят, другие его не волнуют… Отвернулся и рукой махнул, в этом жесте было одно: «А-а, чёрт с тобой!» Они какое-то время все молчали, забыв о дожде, о мокрой одежде. И стояли бы ещё так очень долго, но Джейк предложил чуть слышно — его голос заглушал шум дождя и шест листьев над головами:

— Идти нужно… Прямо сейчас выходить, а то не успеем до утра…

— До реки часа три ходу, — отозвался Кордуэлл. Хмурый и какой-то сердитый, он смотрел исподлобья, постукивая пальцами по прикладу автомата, висевшего у него на груди. — Но мы в это время не уложимся, особенно сейчас…

— Он сказал: аптечки утопить. — Добавил Джейк после секундного раздумья. Они все трое глянули на него, даже Алмаар уставился заинтересованным, вполне вменяемым взглядом.

— Последний приказ! — Дик усмехнулся с горечью, с невыносимой болью во взгляде, и отвернулся, скрывая эту боль.

— Не дам! — голос Алмаара был громким и отчётливым. Он заговорил впервые, и этого от него не ожидали, все посмотрели в его сторону с невольным изумлением, словно ждали: ну, что ты ещё скажешь? А мы уж подумали, ты дара речи лишился… И Янис добавил, — Мы взорвём этот рудник! Взорвём!

— Да ты что?! — Дик изумлённо вскинул брови. — Это ты сам решил или тебя кто-то надоумил? — Он первый нашелся, что сказать, но оказался не единственным, кого шокировало это заявление.

— Приказ все слышали: возвращаться в город! И я — «за» обеими руками! А на остальное мне плевать! — Моретти готов был раскричаться снова, так его это заявление разозлило, но усталость не позволила, поэтому он и говорил негромко, глядя Янису в лицо.

— Ради этого мы сюда шли… Ради этого и капитан погиб… Мы должны — мы обязаны это сделать! — Алмаар предполагал, что его никто не поддержит, поэтому и был до сих пор так спокоен.

— От кого бы я это слышал?! — Кордуэлл хохотнул зло, со злой иронией, — Ведь ты, как я помню, меньше всех хотел… даже сбегал на полпути… Если бы не ты, мы бы давно уже там были, под завалом… Нет, уж, дружок, уволь! Если тебе что и взбрендило, то сам всё делай, а я жить хочу. Меня здесь ничто не держит… Ни приказ, ни совесть…

— Если бы всё было так легко, я бы вам ни слова не сказал. Один бы справился… — по взгляду Алмаара было ясно, что говорит он правду. Он бы, правда, смог… — Но взрывчатка слишком тяжёлая, мне одному не донести… И там, не руднике, тоже помощь нужна… Хоть одного из вас…

— Ты, что думал, мы в очередь встанем?! — Моретти не отставал от Кордуэлла, вдвоём они насели так, что Алмаар не мог и рта раскрыть; со стороны казалось, что он уже оправдывается в своей поспешности, необдуманности. Но так только казалось, потому что упрямства ему было не занимать, и Джейк знал об этом. Он вообще-то многое уже об Алмааре знал, но сейчас словно нового его увидел. Просить помощи для Яниса — одно из самых больших унижений, но Янис просил, просил искренне, в надежде на то, что его поймут и поддержат.

И эта резкая смена собственного отношения к операции. Ведь он действительно больше всех сопротивлялся приказам капитана, стремился выжить любой ценой, во что бы то ни стало. Он не хотел умирать во славу государства. Он не раз говорил об этом.

А сейчас же!!

Нет, что-то случилось с Алмааром! Определённо! Что-то в нём поменялось и поменялось радикально. Вот только никто из нас не заметил этой перемены. До этого вот момента… А первым перемену эту капитан почувствовал…

А всему причиной ранение и смерть капитана!!

Он виноватым себя чувствует перед Дюпрейном, потому и пытается хоть так успокоить свою совесть, хоть так оправдать смерть капитана.

Совесть! Это всё совесть!

И ведь никто из нас и не предполагал, что есть она у Алмаара, эта совесть. Нет, не законченная он ещё сволочь! Не прав был Моретти. Да и все мы не правы! Может, только кроме капитана… Он один всё понял, и перед смертью сделал всё, чтоб уравнять Алмаара в правах с нами… Удалось ли ему? Нет!

До сих пор он для нас сволочь и дубина, а для Моретти ещё и предатель, виновник всех наших бед…

Хотя все мы в чём-то виноваты… Каждый из нас… Никто только этого пока не понял… И вряд ли поймёт, пока рядом есть Алмаар — самая большая наша беда… До тех пор, пока он рядом, есть на кого сваливать все ошибки, все неприятности, тем более, что тот никогда не отпирается.

— Это уже даже и не приказ! Это твоя блажь — и только! — Кордуэлл смотрел на Алмаара, щуря один глаз, с кривой недоброй усмешкой.

— Чё, героем побыть захотелось? — Моретти не отставал. Алмаар молчал, глядя на них сверху: то на одного глаза переведёт, то — на другого. Все трое они пререкались, напрочь забыв о существовании Джейка, а тот стоял и смотрел на них как будто со стороны, почти не слыша их спора, их криков. Он смотрел на Яниса, не отрываясь, иногда лишь смаргивал воду с ресниц, чуть щуря глаза: их нестерпимо резало от воды, льющейся по лицу потоком.

Алмаар уже заметно злился, нервничал, порываясь по своей привычке взъерошить волосы на голове, вскидывал левую руку, но только вытирал лицо мокрой кепкой.

— Взрыватель имеет запас всего на десять минут, — наконец встрял в эти пререкания Джейк, и они все трое посмотрели на него с удивлением и интересом, словно сейчас только заметили. Из слов, сказанных Джейком, не было ясно, чью сторону он поддерживает. А сам он о своём решении заявлять не собирался, он всегда был как-то в стороне, держался особняком в их группе, и сейчас это было особенно заметно.

— Десять минут!.. И сработает он автоматически, на титан… Всё было сделано так, чтобы никто из нас не спасся, и шахты взорвались наверняка!.. Даже зная обо всём, мы не успеем разложить взрывчатку, не успеем вернуться наверх, и тем более — отойти подальше…

— Я бы мог попробовать изменить программу, увеличить запас времени, — произнёс вдруг Алмаар. Он сказал об этом просто, без излишней самоуверенности, без бравады, — он знал свои возможности. И Джейк знал. Он смог бы! Ему везет, постоянно везёт, чертовски, как никому и никогда. Но если не повезёт сейчас, пострадают все четверо. А Джейк не хотел лишний раз испытывать судьбу и везучесть Алмаара.

А это значит, что они должны возвращаться к своим, в город. Именно этого и хотел капитан, это был его последний приказ.

— Я уже чувствую себя сытым, отдохнувшим и в тепле, — Моретти дёрнул головой сердито, — Я уже вижу себя дома!.. И я не собираюсь делать такой крюк потому лишь, что этого хочешь ты! Понятно?.. — Он смотрел на Яниса, задрав подбородок, чуть не прожигая его своими чёрными глазами, своим злым, почти ненавидящим взглядом. Всё это могло закончиться дракой, полным распадом их группы на обиженных друг на друга одиночек, и тогда уж точно они сгинут тут все, не выберутся из джунглей и из окружения. Нет, совсем не этого хотел Дюпрейн!..

— Хватит вам орать! — Джейк подошёл, встал между Алмааром и Моретти, развёл их подальше, упираясь каждому из них ладонью в грудь, — Всё! Перестаньте! Нам сначала нужно из «кольца» выйти. Это главная наша задача сейчас! А потом уже будем решать, что делать…

— Я никуда не потащусь! Говорю об этом сразу, чтоб все слышали. А особенно этот… — Марио глядел на Яниса через руку Джейка. — На меня можешь не рассчитывать, понял?!

— Я сказал: помолчите! Хватит зря воздух молотить!.. — Джейк заметно повысил голос, и Моретти перевел на него глаза. — Всё! Я уже устал вас слушать! Мы же зря время теряем…

На этот раз они все трое промолчали, видимо, поняли, что Тайлер прав, как всегда, рано они шум подняли, ещё ничего толком не ясно, выберутся они этой ночью или нет. И выберутся ли вообще?

…Дождь то затихал, то снова лил с прежней силой. Труха, многолетняя прелятина под ногами раскисла, липла к ботинкам, и они с каждым шагом становились всё неподъёмнее. Каскады воды обрушивались сверху при любом прикосновении к веткам, к лианам, к огромным листьям. Вода скопилась даже в больших ночных цветах, в свёрнутых трубочками листьях. Но им, мокрым насквозь, было уже всё равно. Они шли вперёд через лес с тупым поразительным упорством, даже не останавливаясь на отдых. Лидера, вожака, который бы всё время шёл впереди, у них не было. Они постоянно менялись, и вперёд вырывался самый сильный на данный момент, тот, кому хватало сил сбивать с веток воду, срывать лианы, расчищая путь остальным, выбирать дорогу.

Джейк держался неплохо, чаще других шёл первым, и даже сам себе мысленно удивлялся: откуда берутся у него эти силы? Без еды уже целый день и ночь, вторую ночь на ногах — без сна! Без отдыха!..

Они то растягивались так, что теряли друг друга из виду, и тогда Джейк останавливался и терпеливо ждал остальных; то сбивались в кучу и шли все вместе, толкаясь и наступая друг другу на ноги. Но — поразительно! — не ругались. На то, чтобы говорить и тем более ругаться не было сил, да и последние не хотелось на это тратить.

Ребята устали, устали все, никто этого больше не скрывал, не храбрился, подшучивая и посмеиваясь на ходу над самыми слабыми и отставшими. Марио шёл последним, часто спотыкался и останавливался. Кордуэлл чуть ли не тащил его на себе: они всю дорогу держались вместе, подбадривая и поторапливая друг друга.

Алмаар от Джейка почти не отставал, бывало, даже вырывался вперёд, но не надолго, по лесу он перемещался неважно, да ещё и видел в темноте плохо. Вперёд его вело упрямство и нежелание прослыть слабаком в глазах Джейка. Потому он и шёл безропотно, только ругался часто сквозь зубы себе под нос.

К пяти часам они услышали шум реки. Чайна! Разлившаяся за ночь, вышедшая из берегов, с бурным и опасным течением. Но на том берегу были свои! Там они будут в безопасности…

Чайна катилась где-то справа, совсем близко, но так только казалось, до неё ещё идти и идти. И они шли ещё около часа вниз по течению, так и не выходя к реке. И лишь когда наконец-то непроглядный лес с чёрными силуэтами деревьев начал понемногу сереть и приобретать мутноватый вид, они все разом поняли: прорвались! Прорвались довольно легко, так никого на пути и не встретив… Спасибо дождю! Он разогнал всех охотников!

Вот теперь точно можно спускаться к реке, искать подходящее место и переходить на тот берег.

Спаслись! Выбрались! Наконец-то выбрались!

Осознание этого придало сил, даже Моретти приободрился. Они опять сбились в кучу, впервые за ночь остановились передохнуть.

От мокрой одежды валил пар. Хорошо ещё, что хоть дождь под утро стих, срывалась лишь мокрая противная морось, от которой они никак не могли подсушиться, а ведь столько шли, столько времени в движении, можно было высохнуть и на ходу.

Правда, пить уже больше не хотелось. Воды вокруг — хоть захлебнись! Напились за весь день, за тот день, когда во рту — ни капельки! Когда каждый глоток был на счету!.. Напились на ходу до тошноты, даже думать о воде было противно. Только ещё больше захотелось есть, и от этого навалилась новая слабость. Усталость пригибала плечи, сутуля спину, и ещё тяжелее становилось при мысли о том, что впереди река. Сильная, бурная, с течением и водоворотами, такая, какой она может быть лишь после дождя, — коварная… Соваться в неё сейчас, после такого перехода, когда все силы на исходе, хотелось меньше всего, а выбора не было, да и сил на последний бросок ни у кого не осталось.

Джейк оглядывался, сверяясь с картой. Как он в такие минуты сам себе напоминал капитана! Весь их пройденный путь компьютер добросовестно отмечал на экране и так же старательно малиновой точкой указал их теперешнее положение. Да, до реки оставалось совсем чуть-чуть, а потом… потом всё время вниз по течению, к городу, к Чайна-Фло… При мысли об этом городке сердце радостно и сладко защемило. Джейк даже удивился этому чувству. Как же оно напоминает тоску по родине! По месту, где можно будет отдохнуть от всего этого кошмара, от этого леса, от этого дождя. Отдохнуть и забыть всё, как жуткий сон… Хотя всё равно не удастся, до тех пор, пока жива память о капитане, о Дюпрейне, о человеке с поразительной силой воли и духа. Такие люди редко, очень редко встречаются в жизни, но какой глубокий — и болезненный — след они оставляют чаще всего. Что говорить об остальных, если Алмаар, этот зачерствелый душой тип, мучился, мучился сильно, хоть и старался никому этого не показывать. И справился! Никто почти и не заметил ничего. Никто, кроме Джейка. Уж он-то многое в людях замечал, видел сокровенные мысли и чувства по взгляду, по еле уловимым теням на лице. Не зря же он попал в Особый Элитный отряд, а туда брали не только из-за внешности, другие способности были куда как важнее… И Джейк соответствовал всем этим требованиям!..

…Откуда-то слева потянуло дымком. Тонкий, еле уловимый запах, такой, когда жгут сырые дрова.

Джейк насторожился, вскинул голову, принюхиваясь и прислушиваясь одновременно. Краем глаза заметил, как нахмурился недовольно Кордуэлл, как Янис Алмаар заинтересованно глаза раскрыл. Лишь Моретти, донельзя уставший и потому ко всему равнодушный, стоял с закрытыми глазами и будто дремал: чуть толкни — свалится и не проснётся. Да, всякую осторожность потерял. Да и не он один…

Тащить его таким куда-то в таком состоянии — заранее на смерть обрекать, и не только его одного, но и всю группу.

— Это гриффиты… Богом клянусь! — быстро зашептал Дик без испуга во взгляде, наоборот, — с радостью, словно им повезло несказанно так близко остановиться от гриффитского посёлка на передышку. Но ведь капитан предупреждал однажды: избегать встреч с аборигенами и, уж тем более, не выходить на контакт, чтоб не было лишних свидетелей и новых проблем.

— Так близко!.. Совсем ведь рядышком… — в голосе Алмаара сквозили тоскливые нотки: так рядом был запах человеческого жилья, тепла, покоя…

— А капитан предупреждал… — напомнил Джейк, догадавшись, о чём они оба думают. Кордуэлл и Алмаар посмотрели на него исподлобья, и все трое уже они перевели взгляды на Моретти. Тут их мысли совпали тоже: «Отдых… Нам всем нужен отдых…»

Один Марио стоял, опираясь о дерево спиной и склонив голову на грудь. Вряд ли он понимал, что происходит, но его состояние оказалось для них троих решающим в принятии опасного и авантюрного шага…

Глава 6. В гостях

Они все четверо старались незаметно наблюдать за ней, следили украдкой за каждым движением этой странной, удивительной женщины. Высокая темноволосая, с красивым, без единого изъяна лицом. Да, она казалась удивительной и какой-то чужой, в ней было что-то неземное. Нет! Она ничем не отличалась от земных женщин. Красивая фигура, подвижная и гибкая, красивое лицо, красивые, открытые до плеч руки. Но в то же время в ней улавливалась какая-то неземная, нечеловеческая стать. Видишь и понимаешь сразу: таких людей не бывает! Какой-то барьер. Что-то внутри…

Эта женщина — они даже имени её не знали — была единственным представителем всего народа гриффитов и единственным жителем посёлка, который вступил с ними в маломальский контакт. Хотя, какой там контакт?..

Она проводила их в этот дом, следила за очагом, приносила еду, забирала посуду. Сама ни о чём не спрашивала, даже заговорить первой не пыталась. Никакого любопытства, ни капельки удивления! Но при этом была полна дружелюбия и почтительности к гостям.

Это гостеприимство было заметно и в том, что выделили им жилой дом, из которого сами хозяева выселились поспешно, даже не оставив никаких следов своего пребывания. Всё это казалось довольно странным, ведь в деревеньке этой две трети всех домов стоят заброшены. Им бы в их положении и любого угла хватило, лишь бы крыша над головой была, но оказаться, как объяснял Кордуэлл, значит, оскорбить хозяев, обидеть весь посёлок.

Гриффитка словно и не замечала их взгляды, перемещалась по дому свободно, неслышно ступала по полу, по травяным коврикам, почти полностью застилающим пол. Заметно скучала: долго смотрела в окно, на мокрый сумеречный лес, задёрнула шторочку, прошла к очагу, грея озябшие руки. Плавные, грациозные движения, легкая походка. За каждым, даже случайным движением было приятно наблюдать — глаз радовался.

И всем этим она сильно напоминала Джейку мать. Этой красотой, пластикой, внутренним спокойствием, без суеты, без лишних движений.

И эта одежда. Длинное платье без рукавов, явно не по погоде, скреплённое на плечах пряжками; широкий, сделанный вручную пояс до пола со сложным рисунком из синего, белого и чёрного цветов.

Вдруг будто вспомнив о чём-то, женщина подхватила тёплую накидку, на ходу скрепила её на груди пряжкой, не сказав ни слова, вышла.

И тогда только они все четверо перевели дух, расслабились, принялись за еду. Рыба и тушёные овощи. Ели какое-то время молча, даже ложками не стучали, пока Алмаар вдруг не психанул, отталкивая от себя тарелку:

— Надоело!.. Одно и то же каждый раз! Ненавижу рыбу…

Они разом повернули головы в его сторону, подумали одновременно: опять этот Алмаар чем-то не доволен.

— Зря ты так, — Дик заговорил первым и был на удивление спокоен, — Рыба для них — высший знак уважения. Они подают её только гостям, и сами едят лишь по большим праздникам… Если не съешь — обидишь… И сильно…

Алмаар сидел, подперев щеку ладонью, смотрел на Дика исподлобья, как привередливый мальчишка.

— Но ведь третий раз подряд… — возмутился слабо, с отвращением глянул в тарелку, — Хватило бы и одного…

— Раз ты гость, они будут кормить тебя рыбой до тех пор, пока ты здесь. — Дик выпрямился, положил на стол ложку, снова посмотрел на Яниса.

— Никто тебе ничего другого не предложит. Радуйся, что вообще кормят… — Моретти сидел в дальнем углу, у края стола, но видел Алмаара со своего места прекрасно и, пользуясь тем, что тому его не достать при всём желании, поддеть Яниса пытался словом и взглядом, — Не голодал давно, да? А я думал, мы все одинаково…

— Ты бы думал лучше про себя! — перебил его Алмаар. Он разозлился мгновенно. «Вот и новая парочка смертельных врагов, — Отметил Джейк устало, — И почему этот Алмаар не может жить без проблем? Вечно что-нибудь себе находит… Хотя, и Марио — не подарок… Специально злит… А в первый день друзьями были!»

Моретти шевельнулся, поставил деревянный стакан на стол, чуть такану не выплеснул, вот-вот ещё что-то скажет, и опять что-нибудь такое, чтоб Алмаара побесить. Джейк не стал его дожидаться, заговорил первым:

— Мы сегодня весь день отдыхали, отсыпались, отъедались, форму высушили… Отдохнули, одним словом. Но на эту ночь оставаться здесь опасно… Мы слишком легко отделались. Как-то подозрительно всё это… уходить надо отсюда, вот к чему я клоню, и чем быстрее, тем лучше.

— Да, прямо сейчас, после ужина! — согласился Дик.

— Ночью? Опять таскаться по лесу ночью?!! — Алмаар стремительно вскочил из-за стола, поддерживая простреленную руку, — Зачем? Мы пойдём утром — это лучшее…

— Лучшее? — Кордуэлл оборвал этот поток возмущения ироничной усмешкой. — Реку лучше всего переходить ночью — меньше вероятность наткнуться на патруль…

— Какая река, к чёрту? Я же сказал: мы идём на рудник! — Янис стоял посреди комнаты, глядел на них сверху, зло сверкая глазами. Левая рука на поясе, правая — вдоль тела.

— Слушай, это уже решённый вопрос: мы все возвращаемся в город. — Джейк смотрел на Алмаара исподлобья, крутил в руке деревянный стакан с тончайшими стенками.

— И вообще, откуда этот командный голос? «Я сказал!» — Моретти передразнил Алмаара и, заметив, как тот побледнел от ярости, хохотнул себе под нос.

— Заткнись! — Янис круто повернулся к нему, рука заныла от резкого движения, и эта боль заставила забыть о ругательствах, готовых сорваться с языка. Он только зубами чуть скрипнул, полосонул по лицу Моретти раздражённым взглядом, словно тот был виноват в этой боли. Кордуэлл выпрямился, сложив обе руки на столе, смотрел, как и остальные, сердито, недовольно.

«Да к чёрту вас всех!» — Янис отвернулся демонстративно, встал к ним боком.

— Янис, ты лучше сядь и доешь свой ужин, — предложил Джейк довольно дружелюбно. Он один, кажется, как всегда был поразительно спокоен и сдержан, — а потом мы поблагодарим хозяев за оказанное гостеприимство и тихо уберёмся отсюда.

— Я не пойду с вами через реку. — Во взгляде Алмаара угадывалось не только одно упрямство, но и решимость. Странно было видеть в нём это качество, ведь раньше он был так настойчив лишь при защите своих личных интересов или своей жизни. А сейчас? Взорванный рудник — что он сможет изменить в его жизни? Чем он так важен ему, если гонит вперёд за новыми трудностями, опасностями, возможно, за смертью? Неужели смерть капитана не даёт ему покоя?

— Дело твоё! Принуждать мы не собираемся… На себе тебя через реку никто не потащит, — Кордуэлл не удержался от предательского вздоха облегчения. — Иди один… Только нас не впутывай…

— И пойду! — Решимости Алмаару было не занимать. Хотя нет, здесь одно лишь сумасбродство. — А вы, если хотите, уходите сейчас… Как сами решили!

— Ни разу ещё такого дурака не видел! — снова отозвался из своего угла Моретти. Алмаар ответить не успел, осёкся, да и все они замолчали, когда гриффитка — всё та же! — появилась на пороге. Она прошла к столу, принялась собирать посуду, заметно удивилась, взяв в руки тарелку с нетронутой едой.

— Тысяча извинений, леди! — Алмаар, стоявший от женщины в метре, улыбнулся, встретив её недоумевающий взгляд. Та тоже улыбнулась, но как-то смущённо, видимо, не поняла ни слова и теперь не знала, что сказать. Ей помог Кордуэлл, он неплохо говорил по-гриффитски, но знал мало слов, хотя изъяснялся понятно.

Извинения, целая куча извинений и каких-то малосодержательных слов; «плавал» он сильно, но понять это могла лишь гриффитка. И Джейк. Он слушал Дика, чуть склонив голову и скрывая улыбку, слушал все эти извинения и оправдания. Приятно было просто слушать эту речь, её плавность и мягкость, даже какую-то музыкальность. Она не терялась даже в сбивчивых ответах Кордуэлла. Самому же лень было вмешиваться, не хотелось напрягать память, вспоминать слова, открывать рот, даже языком шевелить… Какое-то приятное сонное оцепенение, словно смотришь на всех со стороны, словно следишь издалека… На эту женщину, в которой всё больше и больше читалось что-то от матери: в фигуре, в лице, в манере говорить и держаться, в непринуждённом наклоне головы. Джейк выискивал, примечал эти чёрточки, старался запомнить, и радовался им, как ребёнок. И всё спрашивал себя каждый раз: неужели ты раньше ничего этого в матери не замечал, ведь в ней столько от гриффитов?!!

Джейк молчал и понимал, что, если заговорит, обратит на себя внимание, это ощущение родства исчезнет. Он сразу увидит, что никакая она не мать и ничего в них общего, а это просто бред, наваждение усталого сознания. А так приятно было хоть на момент почувствовать себя маленьким, вспомнить детство, словно заново пережить то время, когда мать учила его своему языку, рассказывала сказки, пела песни. Он ведь и не понимал тогда: зачем ему этот язык? И что это за язык вообще? И откуда он известен матери? А всё оказалось так просто!.. Я часть этого мира! Должен быть близок этим людям. Гриффитам! Я и сам гриффит наполовину… А все гриффиты, которых увидел в этой деревне, — одна эта женщина, так похожая на мать… А где же тогда остальные? Они что, боятся нас? Нас и меня — тоже!.. А ведь я совсем не думал о страхе, о страхе при первой встрече с ними…

Дверь за гриффиткой громко хлопнула, Джейк даже вздрогнул, очнувшись. Окинул взглядом комнату, словно видел её впервые: бледные шторочки на больших окнах, какие-то гобелены по стенам, четыре кровати под яркими одеялами. Взгляд задержался только на очаге, а окончательно остановился на Алмааре, всё также стоявшем посреди комнаты. Тот, проводив женщину взглядом, удручённо вздохнул и вдруг произнёс с нежностью, поразившей всех, кто его слышал:

— Вот это леди! Настоящая леди! И почему в городе такие не живут?

— Наш Алмаар влюбился! — Моретти захохотал насмешливо, но беззлобно. Появление гриффитки разрядило накалённую обстановку, о недавнем разговоре на повышенных тонах все забыли.

— Я бы посоветовал быть поосторожнее. — Дик говорил серьёзно, без тени улыбки, — Гриффиты — народ сложный!

— А что в ней сложного? Такая же, как и все мы! — Алмаар расправил плечи, вскинул голову, даже про руку забыл. Кавалер! Заметно окрылился!

— Ты что, повёлся?! — Дик глазами сверкнул недовольно, — Не время сейчас… Да и старше она тебя лет на двадцать — не меньше… Они только на вид моложе кажутся…

— Возраст — это пустяк! — Алмаар небрежно подбородком дёрнул, — Я же не собираюсь на ней жениться…

— Да и не смог бы, если б даже хотел… Она вдова! Всего второй год!.. Им нельзя сразу… Только через пять лет… — Кордуэлл замолчал, видя, какими глазами они все на него смотрят. Все, кроме Тайлера. Тот сидел с какой-то ленивой, сонной улыбкой, а глаза, будто, ничего перед собой не видят. Размечтался или вспомнил что-то приятное.

— Она, что, тебе сейчас про всё это прямо так и сказала? — Алмаар недоверчиво скривился, нахмурил брови. — И про вдовство? И про остальное?

— Ты что?! Зачем говорить? По ней по самой всё видно! Ты видел пояс? Видел рисунок? Там всё на нём… Они же по всякому случаю пояса плетут… А цвета эти? Белый, чёрный, синий! И так всё ясно… Да и сами они, гриффиты, к незнакомым настороженно относятся. Другого бы человека они к нам и не пустили. А вдруг счастье и удачу с собой унесём? — Кордуэлл усмехнулся, посмотрел в стакан, который всё это время держал в обеих руках. — У них же не жизнь — сплошные суеверия!

Они немного помолчали, обдумывая услышанное, Алмаар заговорил первым:

— Вдовушка, значит…

В его голосе было столько от прежнего Алмаара, циничного, жестокого, опасного своей своевольностью, своим нежеланием думать о ком-то, кроме себя; от Алмаара, особенно хорошо известного Джейку. И он не удержался от приказа, прозвучавшего по-капитански:

— Я запрещаю вступать в какие бы то ни было отношения с местным населением! Тем более, флирт и прочие ухаживания! Ты подводишь всех…

— Интересно, и чем же? — Алмаар зло прищурился, улыбнулся недобро, показав белые ровные зубы. С такой сволочью просто невозможно справиться! А уж приказ и давление здесь никогда не помогут! А Алмаар продолжил:

— Вот тебе, Тайлер, чем я мешаю? А тебе, Моретти? Или, может быть, вас что-то смущает? Скажите сразу!

— Да тебе же взбрендило в башку — ты и думать обо всём забыл! Как можно вообще об этом сейчас думать? — Марио выкрикнул с места, — Тоже мне: увидел красавицу — слюни распустил, как малолетка!.. — фыркнул громко, презрительно, — Никогда таких мужиков не понимал…

— Да уж куда тебе? Ты же у нас такой правильный! Цветы сначала даришь. Имя спрашиваешь. Ухаживаешь полгода… Или вы все такие? — Алмаар глянул на каждого из них, ни на ком не задерживая взгляда дольше одной секунды, засмеялся с презрением и насмешкой. — На вас глядеть-то тошно! Как только что из школы… — Отвернулся и направился к двери, всем видом давая понять: разговор окончен.

— Ты зря на что-то рассчитываешь! — крикнул ему в спину Кордуэлл, — Заболтает — вообще про всё забудешь! Ночь просидишь, в стенку глядя, — и не вспомнишь, что видел!..

Алмаар вышел, оглушительно грохнув дверью, будто и не слышал ничего, а они переглянулись.

— Сволочь! Кобель чёртов! — Марио вскочил, чуть кувшин с таканой не перевернул, — Почему вы его не остановили? Он же творит всё, что хочет! Никого не слушает!.. Опять неприятности из-за него…

— Ну и пусть валит! Развлекается! — Кордуэлл усмехнулся с тайным злорадством: уж он-то лучше их всех знал нравы гриффитов и понимал, что Алмаар вряд ли может на что-то рассчитывать. Нельзя к гриффитам подходить с человеческими мерками, у них свои порядки. А этот остолоп… Заработает щелчок по носу, так хоть подумает в другой раз. Кавалер чёртов!

— А нам уходить нужно, — продолжил Дик, — собрались уходить — вот и пошли! А этот… Пошёл он к чёрту! Даже автомат свой не взял, идиот!..

— Без оружия его нельзя оставлять. Его или найти нужно перед уходом, или дождаться, пока сам придёт. — Джейк не смотрел на них, наливал себе в этот момент такану из кувшина, но взгляды ребят на себе кожей почувствовал, недовольные, нехорошие взгляды. Они этого мнения не разделяли и не скрывали своего отношения. Джейк продолжил:

— И вообще, плохо будет, если он здесь останется. У гриффитов, на сионийской земле… Наблудится и пойдёт с нами, как миленький, вот увидите! И никуда он не денется! А вот оставлять его не стоит… И насчёт рудника он к утру переболеет…

— Нехорошим чем-то от всего этого пахнет, — Дик покачал головой с сомнением, — Дождёмся неприятностей на свою голову. И опять из-за этого гада… Сионийцы уже поняли, что нас упустили, завтра могут и здесь объявиться, и реку могут перекрыть… Куда мы потом?

— Могут, всё могут! — Джейк задумался, забыл даже про стакан в руке. — Но если Алмаар к ним попадёт, нам тоже долго не ходить, сразу всех возьмут, он и запираться не будет… Нельзя оставлять его, нельзя…

…Янис соскочил с самой верхней ступеньки крыльца, остановился, вслушиваясь и вглядываясь. Глаза привыкли к темноте быстро, можно было различить чёрные силуэты домов — даже без света в окнах! — на более светлом фоне мрачного, беспокойного леса.

Осенний свежий ветер непривычно холодил бритое лицо, открытые до локтя руки с закатанными рукавами. Этот же ветер шумел в листьях, шептался совсем близко, где-то неприятно поскрипывало дерево. И деревенька эта, тихая, нежилая, ещё больше показалась вымершей, совсем безлюдной. Вообще-то Кордуэлл заикался, что гриффиты ночью стараются не выходить на улицу: боятся духов, ночных демонов или чего-то там подобного. Чушь какая-то! Правда, когда такой лес вокруг, куда ни глянь, и не такое ещё померещится, не только про духов вспомнишь…

Серенький, конечно, народец, ничего не скажешь!

Это в наше-то время — и во всё это верить?!

Он пошёл вперёд, наугад, по улице между двумя рядами одинаковых в темноте домов. Под ногами хлюпало, и он взял чуть правее, ближе к центру, здесь и вправду было посуше, утоптанная, твёрдая земля, которую даже дождь не размочил, хотя такие ливни прокатили.

Гриффитка появилась неожиданно, вышла из какого-то маленького сарайчика, не имевшего двери. Остановилась, но, узнав одного из гостей, пошла навстречу. «Странная у них манера: даже ночью без света ходить! — Подумал почему-то Янис. Женщина подошла совсем близко, спросила о чём-то своим приятным певучим голосом… Приятный у них язык… — И почему они Единого языка не знают? Хотя здесь и без языка всё ясно!»

— Да нет, не заблудился я! Тебя искал! Тебя! — произнёс первое, что в голову пришло — всё равно не понимает. А она улыбнулась, качнув головой, прикрытой капюшоном, улыбнулась тепло, именно такой улыбкой, от которой всё ясно. Так друзьям не улыбаются… Сама, значит, не против… И Янис не стал ждать, шагнул вперед, одним шагом сокращая разделяющее их расстояние. Обхватил левой рукой за талию, прижал к себе плотно, и пожалел о правой руке, слабой, висевшей вдоль тела. Почувствовал, как незнакомка вздрогнула от неожиданности всем телом, словно не этого она совсем ждала, но он уже не мог отступить, убрать руку, сдаться.

Заговорил, понёс какую-то чепуху, обычную в такой ситуации, что-то, что само слетало с языка, не задерживаясь в памяти. Что-то о красоте, о нежности, какие-то признания, комплименты. Он по опыту знал, что после таких слов сердце любой женщины не выдержит, они все это любят…

Но! Гриффитка вряд ли понимала, о чём так торопливо и сбивчиво шепчет ей этот незнакомый парень, правда, сама ситуация не вызывала сомнений.

Янис только примолк на секунду, переводя дух, и незнакомка наконец-то отозвалась. Её голос, тихий, убаюкивающий, полился так, что и слова отдельные с непривычки было сложно разобрать. Продолжая говорить, она упёрлась ему руками в грудь, но не давила, не отстранялась, вскинула голову так, что из-за края капюшона Янис мог видеть лишь подбородок с чуть заметной ямочкой, красиво очерченные губы, произносящие все эти незнакомые, но приятные на слух слова. Эти губы улыбались, но не насмешливо, а как-то мягко, по-доброму и почему-то с сочувствием. Так могла улыбаться лишь мать… Мать, глядящая на своего непутёвого ребёнка, делающего ошибки одна за другой, но не осознающего этого…

И Янис смутился, убрал руку сам, даже отодвинулся немного. Понял неожиданно, что не сможет он ничего, даже на поцелуй не решится никогда. Нет! Этой женщиной можно лишь любоваться со стороны, её можно обожать, ею можно восхищаться, но эти чувства для него останутся лишь чувствами сына. Их никогда не смешаешь с теми простыми, довольно низменными желаниями, ради которых он и выскочил под это ночное сырое небо. И она понимала его состояние, молчала, стояла, не убирая рук, не отворачиваясь, и её взгляд, проникающий в самую душу, будто все эти смятенные мысли улавливал. Но не осуждал, не смеялся, не было в нём и того справедливого гнева, какой обычно испытывает женщина, если её принимают за доступную.

Янис понимал, что ничего, кроме сыновних чувств, к ней не испытывает, только такими глазами он мог смотреть на эту женщину… Мать! А помнит ли он свою настоящую мать?! Ту, которой он обязан своей жизнью!

Нет! И даже не задумывался об этом до этого вот момента, даже не знал, не догадывался, что женщину можно любить вот так… Вспоминались какие-то смутные чувства, что-то совсем неоформленное, неясное, от которого только одиночество растёт и сердце щемит больно, тоскливо… А откуда ей, дикарке, ни слова не понимающей, знать об этом? Уметь угадать самое сокровенное, самое дорогое, о чём и сам не догадывался, от себя и от других скрытое?

Как она могла это понять? Понять и смотреть на него такими глазами, такимвзглядом, о котором он с малолетства мечтал? Доброта, поддержка, понимание… Как мало иногда человеку надо, чтоб почувствовать себя человеком… Гриффитка сказала что-то, но явно не прощалась, а позвала за собой, развернулась и пошла куда-то, пошла быстро, своей лёгкой походкой. И Янис потащился за незнакомкой следом, ничего не понимая, совсем не соображая, даже движений своего тела не контролируя. Как робот, как покорная управляемая машина…

* * *

Какой-то звук, еле уловимый сквозь сон, разбудил как от толчка. Джейк вскинулся. Задремал! Уснул-таки! Уснул сидя, привалившись спиной к стенке дощатого сарайчика, самого ближнего к кромке леса. Здесь они решили остаться на ночь, дождаться Алмаара и уходить вместе. Уже светало, и тонкие полоски света пробивались сквозь щели между неплотно подогнанными досками. Утро!

Осторожно, чтобы не брякнуть автоматом ненароком, Джейк передвинулся, встал на колени, прислушиваясь. День только начинался, совсем рядом перекликались дневные птицы, шумела и пела о чём-то листва. Все эти звуки издавал лес, подступивший к посёлку вплотную. Но и он не мог заглушить людские голоса, голоса гриффитов и знакомую до боли речь на Едином…

— …Сюда! Сюда давай! Быстро-быстро!.. Не задерживайся!.. Приказ ясен?..

А над всем этим рёв работающего вхолостую мотора. Сионийский вездеход! «Стиктус»! Уж в этом Джейк не мог ошибиться, даже сквозь сон его слышал. Слышал, но не сразу обратил внимание, не понял, что к чему.

Внутри беспокойным зверьком ворохнулся страх, что-то до животного паническое, страх до ужаса…

Сионийцы! Враги!

Здесь, в этом посёлке, в этом тихом, спокойном мирке, не знающем войны. А они скрываются за тонкой дощатой стенкой. Они так близко от врага. От врага, с которым так боялись столкнуться все эти дни. А враг сам нашёл их, сам пришёл сюда, а они, вот, не успели, ничего опять не успели сделать…

— Влипли, да? — Дик смотрел на Джейка исподлобья, подтянув автомат поближе, сжимал его рукой. Он не ждал объяснений, подробностей — сам всё слышал и сам всё понял. А Моретти, беспокойно шевельнувшись в самом тёмном углу, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь, констатируя факт: — Дождались! Дождались на свою голову!

В его голосе промелькнули почти истеричные нотки, и глаза смотрели со страхом, с ожиданием чего-то ужасного.

— Да не трясись ты! — прикрикнул Кордуэлл. — Уйдём!

— Уйдём! — поддержал его Джейк, решительно тряхнув головой.

Они слышали всё, ловили каждый звук, каждый шорох, но в щели между досками ничего не было видно, рядом теснились дома — со всех трёх сторон, а с четвёртой — лес стеной. Сарайчик стоял на околице. Небольшой, заброшенный, давно никем не используемый. Протекающая крыша, полуоторванная дверь, хлам по углам, и пыль, поднимающаяся клубами при малейшем движении. Частицы пыли плясали в потоках света, просочившегося сквозь щели. В общем, удачное место, с какой стороны ни глянь, но и оставаться надолго здесь было опасно. Зачем дожидаться, пока сионийцы с привычной для них основательностью начнут обыскивать каждый угол этой убогой деревеньки?

Ушли они осторожно и незаметно, прокрались тихо, а дух перевели лишь в лесу. В лесу! Как они устали от него, и даже отдохнуть им не дали, даже здесь нашли, нашли и чуть голыми руками не взяли…

Джейк положил у дерева рюкзак и автомат Алмаара, которые всю дорогу нёс сам. Моретти глянул осуждающе, прошептал:

— А этот спит ещё… наверное!

Им было ясно, кого он имеет в виду. Алмаара! Этого вечно непутёвого типа, оставшегося там, в деревне. Один он против сионийских солдат, один и даже без оружия.

— Нежится с той красавицей! — добавил Моретти, а Кордуэлл зло сплюнул себе под ноги.

— Спорим, никто из вас не хотел бы оказаться на его месте… сейчас? — Они оба нахмурились, словно не могли понять, к чему клонит Джейк, а когда поняли, загомонили разом:

— Ты что, хочешь, вернуться? Ложить голову за этого гада?! — Моретти зябко передёрнул плечами, — Никогда! Я — против! Мы и так ждали его всю ночь, если бы не он, мы бы уже далеко были, за рекой, на своей земле!

— Мне кажется, мы только время зря потеряем, — Кордуэлл глянул на Джейка. — Его уже сцапали. Наверняка! А значит, и нас скоро будут ловить! Он же всё расскажет, всё, чуть прижмут, только жизнь пообещают — всё выложит! Как миленький!

— Он, конечно, порядочная сволочь, — согласился Джейк, глядя себе под ноги, даже головы не подняв, но не слушать его было невозможно. Неожиданно он стал таким, каким его никто представить не мог. Тихий, спокойный парень, никогда своего мнения на происходящее вслух не объявлявший, неприметный на первый взгляд, вечно погружённый в свои мысли, сейчас вдруг сделал то, чего от него никто никогда не ожидал, — он упёрся! Он готов был идти против мнения остальных ребят. Идти против рассудка, против того, как до́лжно поступать в этой ситуации: спасаться, жертвуя одним, тем более, не самым лучшим в их команде, да и что там говорить — самым непутёвым, всем мешающим… И Кордуэлл и Моретти поняли, что отговаривать этого упрямца — бесполезное дело! — Но будет подло, если мы даже не попытаемся, ему помочь, — продолжал Джейк. Он стоял, заложив большие пальцы обеих рук за пояс, и покачивался с пяток на носочки совершенно беззвучно — ни веточки под каблуками не хрустнуло! Как же он был похож сейчас на Алмаара своим упрямством, этой жаждой риска, необдуманного и ненужного риска. Но это было не желание доказать кому-то что-то, нет, им двигали совсем другие чувства.

— Ведь он ниобианин, такой же, как и мы все. — Джейк медленно поднял голову, наконец-то глянул на ребят.

— Дело твоё, капитан! — Дик пожал плечами, даже попытался улыбнуться и пошутить. — Ты за главного! Предлагай план. Что делать нам?

— Ждать нас здесь, на этом месте! — ответил Джейк. Он смотрел на Кордуэлла, но взгляд его был каким-то отстранённым, он был уже там, в деревне, он мысленно уже переживал то, что только собирался делать.

— Полчаса! Ждёте только полчаса. Если мы к тому времени не вернёмся, уходи́те к реке… Только днём не переходите. Спускайтесь по течению вниз, пока не стемнеет. Всё лишнее, и аптечки — тоже нужно будет утопить. Лучше всего — днём, если получится подобраться к воде… Чтоб зря эту тяжесть не тащить и не «светиться»… И карту! — Джейк протянул сложенную карту Кордуэллу. — Её утопи обязательно. Лучше всего сразу… Просто кинь с берега, как можно дальше… Если на кого нарвётесь, то лучше будет, если без неё… и без аптечек…

— Ты что, собираешься один идти?! — Марио подался вперёд, ловя взгляд Джейка. — Это же самоубийство!!

— Дик, засекай время! — Джейк отвернулся, опять посмотрел на Кордуэлла. Тот растерянно сглотнул, шевельнул губами, словно тоже хотел что-то сказать, но Джейк вскинул руку, жестом давая понять один лишь приказ: «Тихо! Молчи!»

— Зря он! Зря!! — Моретти шептал в отчаянии всего одно слово. — Зря! Зря!

— Если они вернутся оба, я пристрелю Алмаара, лично пристрелю, — Дик скрипнул зубами, провожая Тайлера взглядом до тех пор, пока мог различить его среди серого утреннего леса, только-только приобретающего свои привычные краски. А потом глянул на часы на запястье, покачал головой и пробурчал себе под нос: — Полчаса на всё про всё… Не уложится…

…Той ночью они прошли по посёлку через всю центральную улицу, самую широкую, по обеим сторонам которой стояли дома гриффитов. Этого, конечно, мало, чтобы полностью представить план посёлка, но Джейк не ошибся, обойдя ещё по лесу весь посёлок с востока. Он не знал, где искать Алмаара, в каком тот доме ночевал, и это усложняло задачу.

Прячась за деревом, Джейк мог видеть немногое, поэтому пришлось продвинуться дальше. Два-три прыжка по открытому месту, и он упал на землю у высокого забора из лиан. Да! Вот он и вездеход. Большая гусеничная машина с распахнутыми люками, равнодушный солдатик с автоматом в руках прохаживался туда-сюда и всё таращился куда-то в сторону. Что он там такое видел, Джейк никак не мог понять, пока не переполз чуть дальше, под дерево, росшее на стыке между стеной дома и забором. Под прикрытием дерева Джейк поднялся во весь рост и вот теперь смог увидеть всё.

Кучка гриффитов, напуганных и удивлённых, человек тридцать, не больше. Они стояли, сбившись, толпой, у крыльца одного из домов. Стояли молча, ни голосов, ни криков, даже не шептались. А перед ними, будто красуясь, ходил какой-то военный. Офицер! Отсюда можно было даже заметить нашивку на рукаве защитного комбинезона. Да и походка, с заложенными за спину руками. Так все офицеры ведут себя, в любой армии: и в сионийской, и в ниобианской. С достоинством, даже с высокомерной надменностью вздёрнутый подбородок, и взгляд, глядящий поверх голов, не замечающий этой растерянной кучки поселян, явно не понимающих своей вины.

Все дома гриффитов смотрели дверями на центральную улицу. Сейчас некоторые из них были распахнуты, видимо, это жильё уже прошло досмотр и, судя по всему, довольно тщательный. Какое-то тряпьё валялось на крыльце и на земле. Другие дома находились в стадии осмотра. Солдаты, разбившиеся на тройки, с пинками вламывались внутрь, действовали бесцеремонно и нагло, и — что главное! — совсем не ожидали сопротивления.

Ещё одни офицер руководил обыском и лично сам осматривал каждый дом после своих солдат. Он стоял на крыльце, расставив ноги, уперев руки в боки, курил и, глядя сверху, кричал что-то солдатам. Джейк слышал лишь отдельные слова:

— Быстрее!.. Ребята!.. Эй, там!.. Церемонии?! К чёрту!..

Иногда сиониец замолкал и обращался ко второму офицеру, и тогда они оба вместе весело хохотали, не замечая настоящих хозяев обыскиваемых домов.

Всё проходило довольно легко и весело, и совсем не опасно. Джейк даже подумал с надеждой: «А может, он всё-таки успел убраться?..»

Но рано, рано он понадеялся на такое везение.

Упирающегося Яниса, уже успевшего оказать сопротивление, судя по рассвирепевшим солдатам, выволокли на улицу и прямо с порога швырнули вниз с крыльца. Упал он на колено и на левую руку, но поднялся сразу, затоптался на месте, глядя по сторонам. Нелепый какой-то, но не напуганный, это Джейк сразу заметил. Значит, знал, и прятался до последнего. Следом, растолкав солдат, выскочила из дома уже знакомая Джейку гриффитка. Она кинулась к Алмаару, но её вовремя оттащили, втолкнули гриффитам в толпу. А Алмаара уже обступили со всех сторон солдаты, и даже офицер сбежал вниз со ступенек, крикнул на ходу:

— Обыскать! Обыскать военнопленного!

Веселье и беспечность пропали разом! Стоило только ниобианину появиться там, где его никто не ожидал увидеть, и всё изменилось неузнаваемо. Насторожились солдаты, заозирались, закрутили головами, ощутив странное неудобство на открытом месте среди этих необычных домов с тёмными окнами, среди этого чудно́го народа, ни слова на Едином не понимающего.

И офицер, руководивший осмотром деревни, закричал отрывисто и резко:

— Осмотреть каждый дом! Каждый угол! Быстро!.. Двое — со мной!

Секунда — и солдаты помчались выполнять приказ: загрохотали сапоги по ступеням, жалобно заскрипели двери, распахиваемые ударами сапог. Тихо, без криков, без смеха, отработанным до автоматизма приёмом — один врывался первым, остальные двое прикрывают. И так каждый дом.

Двое других солдат под присмотром офицера обыскивали Алмаара, облапали до самых ботинок, но нашли только кинжал и зажигалку. Зажигалку крутили долго, перетягивали друг у друга до тех пор, пока её не забрал себе офицер, прикрикнув на них сердито.

— Кто такой? Где оружие? — обратился он уже к Янису. Тот стоял, глядя куда-то в сторону, а потом медленно перевёл глаза на сионийца и моргнул несколько раз, нахмурившись, всем видом давая понять, что не понял вопроса. — Из диверсионной группы, да? — продолжал тот, повышая тон голоса с каждым словом. — Остальные где? Где все?

Алмаар молчал, стоял, сунув руки в карманы, и поглядывал на офицера исподлобья. Он ничего не мог сказать, так как ничего не знал, откуда ему было знать, куда делись остальные. А может, и не хотел говорить, просто тянул время и играл на нервах.

— Отвечай, когда спрашивают! — Один из солдат ткнул Алмаара кулаком под рёбра, недовольный тем, что приказ их командира остался без внимания.

— Пошёл к чёрту! — Янис вскинул голову, даже не поморщился, словно и не заметил этого болезненного тычка. Он совсем не был похож на застигнутого врасплох. Ни страха, ни удивления. Это от своего места даже Джейк видел. Видели и сионийцы. Это офицера и рассердило:

— Отказываешься говорить? — процедил он сквозь зубы. — Ничего! Ты у меня ещё заговоришь! Сам всё расскажешь! Только время дай…

Алмаар рассмеялся в ответ, с издёвкой, прямо в лицо.

Джейк стоял, не шевелясь, смотрел, не моргая, боялся хоть что-то пропустить из проводимого на скорую руку допроса.

Алмаар был таким, каким он бывал всегда, когда на него пытались давить: наглым до развязности, самоуверенным и предельно спокойным. Именно таким, каким он особенно раздражал капитана Дюпрейна, просто выводил его из себя.

Допрос закончился так, как и должен был закончиться: доброй затрещиной от офицера и приказом:

— К машине! И глаз не спускать!

Алмаара потащили к вездеходу, и Джейк понял: пора действовать. Лесом он обошёл посёлок, подобрался с другой стороны, осторожненько прыжком перебежал от деревьев до угла дома, выглянул: вездеход стоял как раз напротив, носом к крыльцу. Большая приземистая машина, зелёная с коричневыми пятнами. Грязные гусеницы с комьями свежей грязи, прилипшие к броне листья. Хорошая техника!

А рядышком взад-вперёд ходил часовой с автоматом в руках. Он глаз не сводил с пленного, с Алмаара, поэтому Джейк сумел следующим прыжком добраться от дальнего угла дома до вездехода, и затаиться у гусеницы. Сидел, сгорбившись, упираясь коленом во влажную землю, прижав к щеке леденящий кожу ствол автомата. Краем глаза следил за прохаживающимся в паре метров сионийцем, слушал звук его шагов и для чего-то считал удары сердца.

Бух! Бух! Громко, очень громко! Неужели их никто больше не слышит? Ни этот солдатик, с которым нужно было что-то сделать! Ни Алмаар!

Как всё-таки хорошо, что они подогнали «Стиктус» к дому, а не оставили в центре улицы, где к нему никак не подберёшься по открытому месту.

И часовой всего один.

И сами они, и тот офицер, — все теперь там, по домам шарят. Может, и заметят не сразу… Будет время уйти…

Не сводя глаз с сионийца, Джейк тихонечко положил автомат на землю, потянулся за кинжалом, но достать его не успел: часовой остановился, засмотрелся на что-то — и Джейк воспользовался моментом, не стал ждать. Выпрямившись, одним рывком преодолел эти два метра, обхватил сионийца сзади рукой за горло и, не давая возможности крикнуть, позвать на помощь, предупредить, зажал другой рот.

— Тихо, не дёргайся… — шепнул на ухо и потащил брыкающегося парня назад, за вездеход. Сиониец силился вдохнуть, схватить хоть глоток воздуха, судорожно вцепился пальцами в руку, но через несколько секунд эта хватка ослабла, руки упали вдоль тела. Отключился!

Джейк осторожно прислонил обмякшее осевшее тело к гусенице вездехода, снял с шеи часового автомат, выпрямился, и тут заметил Алмаара. Тот смотрел, выглядывая из-за откинутой крышки люка. Шепнул без тени удивления во взгляде:

— Ключ!

Ключ от наручников Джейк нашёл почти сразу, в нагрудном кармане, вытащил и без предупреждения кинул Алмаару через вездеход. Янис был пристёгнут за руку к скобе, справился с замком быстро, видимо, имел в таких делах богатый опыт.

— Теперь куда? — спросил, глядя в лицо со спокойной, без страха и удивления, ухмылкой, только глазами сверкнул так, будто всё вокруг — захватывающая и интересная игра.

— Вперёд — и быстро! — Джейк впихнул ему в руки трофейный автомат и пошёл первым. Алмаар ни о чём не спрашивал, сам ничего не говорил, но — главное — не отставал.

Бегом! Бегом! Мимо дома, к деревьям, а потом — по лесу!

Всё мелькало перед глазами. Ветки били по лицу, цеплялись за одежду. Роса, пыльца, семена. Какие-то птицы и прочая мелочь прыскали из-под ног.

Широкая и глубокая канава! Гриффиты для чего-то обкопали свой посёлок вокруг на определённом расстоянии. Опять, наверное, какие-то суеверия…

Джейк на бегу одним прыжком перепрыгнул через канаву, пробежал ещё несколько метров. Алмаар отстал заметно, и Джейк остановился, обернулся, шагом пошёл назад.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — Алмаар сидел на дне канавы, ругался сквозь зубы зло.

— Руку… Давай руку! — Джейк опустился на корточки у самого края, протянул Янису раскрытую ладонь. Тот чертыхался себе под нос и даже не глядел на Джейка, попытался подняться сам, привстал, ухватившись рукой за край, но тут же снова осел, зашипел, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, и теперь только взглянул на Джейка:

— Нога… Чёрт!.. Чёрт!.. — С силой треснул кулаком по отвесной стенке; костяшки пальцев без боли месили раскисшую грязь. А ему хотелось сделать себе больно, наказать себя болью за свои ошибки, за собственную глупость. Опять! Опять одни только неприятности! И ладно бы один, — заварил сам и расхлебал бы всё сам — так нет же! Тайлер этот рядом! Зачем он вернулся?

— Давай руку!.. Помогу!..

— Отвали! — Алмаар глянул чуть ли не с ненавистью, но, встретив недоумение во взгляде Джейка, добавил: — Один иди!.. Давай-давай, двигай!.. Я здесь останусь… Уходи!

— Слушай, ты, какого чёрта?! — Джейк и сам разозлился, повысил голос.

…Да, такой один не уйдёт, не привык бросать дело, сделанным наполовину. Упрямцы, в этом они друг друга стоили, несколько секунд, долгих, как часы, секунд, они сидели и, не мигая, смотрели друг другу в глаза.

— Какого чёрта, Тайлер?! — Янис заговорил первым. Таким Джейка он ещё ни разу не видел. Где тот наивный простачок, над которым он потешался в камере карцера? Гвардеец! Вот он, настоящий гвардеец!

Джейк заговорить не успел, только губы разомкнул, вдохнул в лёгкие воздуха, и в этот момент за спиной громко щёлкнул предохранитель автомата. Джейк даже не успел ни о чём подумать, просто обернулся на звук, не вставая. Дуло автомата смотрело в лицо, а руки, сжимающие оружие, не дрожали. Сиониец стоял всего в нескольких метрах, смотрел, зло сощурив глаза и поджав губы. «Проворонил! Как же он подобрался так близко? Так незаметно? Проклятье!!! Ведь они и лес вокруг прочёсывают!.. Дурак!! Какой дурак!.. Ребята бы хоть уйти успели…»

Ну и что теперь?

— Оружие на землю! — первый приказ сиониец прошептал чуть слышно, но, кашлянув, громко крикнул: — На землю, я сказал!!!

В этом крике был не только расчет на испуг, где-то близко находились другие сионийцы, он громким приказом старался привлечь их внимание.

— А ты, там, сюда автомат давай. Мне под ноги! — Чуть дёрнул стволом снизу вверх, переведя его на Алмаара. — Ну, шевелись!

Тот повиновался, кинул автомат вперёд, так, что и руками не дотянуться. Всё, отвоевался, вояка!

Джейк усмехнулся про себя, угадав расчет Алмаара. «Он отвлекает внимание на себя, уверен, что я что-нибудь придумаю. Вот только что?»

Мысли неслись галопом, не мысли даже, а анализы собственных ощущений. Затекла шея — тяжко всё-таки смотреть снизу вверх; рука заныла так не кстати: автомат полный, тяжёлый, сволочь; и ноги затекли. Вот ведь чёрт!

— А ты чё, уснул?! Автомат на землю, кому сказано! — Бешенные глаза, оскаленные зубы, удивительно бледное лицо, совсем без загара. Только-только с Сионы, наверное. У них там даже летом солнце не греет, не жалует их теплом Саяна.

«И молодой ведь ещё совсем!» — Джейк подумал с сожалением, он уже знал, что будет делать дальше, каждое своё последующее движение представил, смерил расстояние до этого парня, всё должно получиться как надо… Сейчас вот — автомат вперёд, неторопясь, медленно, чтоб видел и не нервничал, не пальнул, не дай Бог, а левой рукой в это время — кинжал из ножен на щиколотке. На себя и снизу вверх — тем же продолжающимся движением, коротким, но сильным броском. Получится! Должно получиться! Он и стоит как раз напротив, должно достать, главное — быстро! Внезапно!

Пальцы уже коснулись кинжала, а Джейк спокойного взгляда с лица сионийца не отводил, и тут за спиной чей-то совершенно другой голос приказал:

— Руки! Руки подымай!

Алмаар захлебнулся воздухом, слышно было, как он шумно вздохнул и больше не выдохнул, словно и не стало его рядом. Сразу понял: с двоими даже Тайлеру не справиться, чтоб без крика, без стрельбы…

И Джейк это тоже понял и почувствовал вдруг такое невыносимое одиночество и отчаяние, которые разом навалились, хоть вой, будто и точно один остался, один против всех этих парней в камуфляже.

Кто-то толкнул в спину, не церемонясь, и Джейк, медленно поднимая руки и ненавидя себя в этот момент до смерти, упал на колени.

А сионийцы — много-много, сразу и не сосчитаешь — топтались вокруг, переговаривались громко, а Джейк ничего этого не видел и не слышал. Хотелось плакать от отчаяния, от горечи, от невозможности хоть что-то изменить, аж горло перехватило в сухих беззвучных рыданиях.

Не было только страха. Совершенно!

Грубо заломили руки за спину, сковали наручниками, поставили на ноги. Кто-то держал за плечи, а кто-то выворачивал карманы, кто-то рядом крутил кинжал, ещё кто-то о чём-то спрашивал… Джейк всё это чувствовал и слышал, и видел себя словно со стороны: жалким, беспомощным и слабым. А от этого душу наполняло ощущение униженности, ничтожности в своих же глазах… Почему они не убили сразу? Зачем теперь жить? После всего этого…

И ведь не хозяин себе больше. Что захотят, то и сделают: насмехаться, пинать, бить, пристрелить, в конце концов — конец один! Но зачем столько унижений перед этим? Господи, зачем?!

… С Алмааром хлопот было побольше. Нет, он не кричал, не ругался, не пытался отбиваться, и это было странно. Он не мог идти сам, даже наступать не мог на больную ногу. Его волокли следом, Джейк не видел, слышал лишь ругань и смех солдат, тащивших Алмаара чуть ли не волоком. Никто и не подумал помочь ему, осмотреть место травмы. Нет!

Тем же путём их притащили в посёлок, заперли в каком-то сарае. И только тогда Джейк начал понимать что-то, приходить в себя, возвращаться в реальный мир.

Сначала через любопытство, через желание понять, где всё-таки находишься, в каком месте. Сарайчик, маленький, тёмный, но крыша целая, какие-то жерди поперёк, а на них для просушки то ли корни, то ли лианы развешаны. В углу уже сложено что-то аккуратно, большие, вялые листья, похожие на громадные птичьи перья. У другой стены — какие-то плоды в корзинах. Одним словом, чулан или чей-то склад, или кладовая.

Джейк крутил головой, медленно переводил взгляд по всей этой покачивающейся под потолком массе. Да, странное место… Посадили, значит. Часового, наверно, приставили… А сами докладывать начальству понеслись. Значит, скоро допрашивать начнут, кто такие, что делаем здесь, и прочее…

Проклятье! Вот это уже по-настоящему влипли… Джейк дёрнул плечом — заныли руки и запястья.

— Ты какого чёрта здесь делаешь?! Зачем вернулся? — Янис смотрел в сторону Джейка, но лица его всё равно не мог разглядеть. — Ты — идиот! Понял, Тайлер?! Идиот тупоголовый! Выручать пошёл, да? Придурок!.. — Вот теперь в нём всплыли наружу все чувства, которые Алмаар скрыл при встрече: и удивление, и раздражение, и злость, и ещё столько всего, чему и названия не дашь. Алмаар негодовал, злился, кричал, обзывался и чертыхался, сыпал угрозами и проклятиями. Всё это просто кипело в нём. — Дубина! У меня просто нет слов! Припёрся! Спасатель чёртов! Вернулся! Вернулся, да?! Идиот! Зачем?! — усмехнулся громко. — Компанию составить? Да? Д-дурак!!! Я сам в это влез — мне и расхлёбывать! Уходил, вот и надо было идти с остальными. Я не люблю, просто ненавижу, когда мне помогают! Не-на-ви-жу! Слышишь, ты, идиот?! И всех этих помощников тоже ненавижу!

Он ругался бы так ещё долго не потому, что был против помощи Джейка, против этой неудавшейся попытки выручить его, а просто это наконец-то заработали чувства, заговорили эмоции, пришла разрядка после пережитого. Да и повод подходящий нашёлся, возможность хоть на кого-то покричать, тем более, по мнению Алмаара, и повод рядом. Вот он, этот повод для праведного гнева, — Тайлер. Этот правильный мальчик, начитавшийся в своё время книжек о дружбе, товарищеской взаимовыручке, о смелых и отважных героях, выбирающихся из передряг похуже этой… Но в жизни-то всё не так! Какие, к чёрту, друзья-товарищи?! Всё это красиво, ярко, впечатляюще, но в действительности такого не бывает. Когда разговор заходит о жизни, о спасении, о свободе, друзей быть не может.

— Слушай, Янис, заткнулся бы ты, а? — отозвался вдруг Джейк устало, и Алмаар замолчал, сразу понял: у них, у двоих свои и очень разные понятия, разные представления о товариществе, разный взгляд на жизнь. И им друг друга не переубедить, как ни старайся.

— Всё равно ты дурак, хоть и гвардеец, — добавил Янис, немного помолчав. Это было, как вывод, подведённый итог всем его словам. — Тоже мне — герой! — и презрительно ухмыльнулся.

— Это не геройство, — возразил Джейк спокойно, — это нормальные человеческие отношения. И если тебя это так удивляет, то, значит, не повезло тебе с друзьями в этой жизни.

— Вот только без нравоучений, пожалуйста! — Алмаар резко вскинул голову, выкрикнул с раздражением, со злостью.

— Выходит, я прав! — Джейк рассмеялся, а, замолчав, сказал вдруг: — Хотя какие мы с тобой, к чёрту, друзья? Не поэтому я сюда шёл… Капитан оставил меня за старшего, и я должен был вывести вас всех живыми и здоровыми. А ты остался здесь, и даже без оружия своего… Ты — олух, Янис! И поэтому нечего теперь на меня орать. Делать что-то нужно. Мозгами работать, а не глоткой…

— А толку? — К предыдущей теме Янис больше не возвращался, но и выхода тоже не видел. Что толку думать? Да хоть свихнись!

Повезло, одним словом, вляпаться по самые уши! И ещё гвардейца этого утянул за собой. Хотя, теперь это уже его проблемы. Сам выручать пошёл, никто его не заставлял.

Глупо только как-то получилось всё. Ведь уже почти ушли… И ушли без проблем! А нарвались!

И яма эта проклятая!.. Гриффиты чёртовы…

Знал же про канаву, знал, и не заметил! Пока не грохнулся!.. Чёрт возьми!

Попытался двинуть больной ногой, хоть пальцами шевельнуть для проверки. Хорошо, если всего лишь вывих… В глазах от боли потемнело!

Янис зажмурился, губу чуть до крови не прокусил. «Не кричать! Не смей! Ни звука! — орал сам на себя мысленно. — Он не должен слышать… Ни слова!»

Перелом! Неужели — перелом?!

О Боже! Только не это! Только не сейчас! Перед допросом, и без надежды на побег. Без слабенькой, крошечной надежды на побег!.. Нет! К чёрту! К чёрту эту слабость! Глупо думать о побеге, когда вокруг столько сионийцев. Зачем зря себя мучить, тешить надеждами?

Боль стихала понемногу, но совсем не проходила. Кости ныли, жаловались, просили покоя… Да, это перелом. В лодыжке…

Уж лучше б руку! Правую! Она и так простреленная!.. А теперь и шага не сделать, хоть плачь…

Хотя, ломал ты себе уже руку, правую как раз. Хватит с неё.

…Упал тогда с чердака, на заброшенном складе лесопилки. Когда от наряда сматывались… Как потом в подвале ребята кости вправляли, а в трёх метрах «коп» топтался…

Мышцы живота свело при воспоминании о той давнишней боли. При одном только воспоминании! И в то же время какая-то гордость за себя. Ведь ни звука тогда, знал: если засекут, всем достанется…

Вот только так и не вспомнил, даже со временем, что потом было, как выбирались, где прятались в ту ночь. Одна память о боли осталась, всё собой вытеснила.

— Как нога? — спросил Джейк, перекатившись на колени, он подполз к Янису поближе, сел на пятки, всем видом выражая готовность помочь. Хотя чем он мог помочь со скованными за спиной руками?

— Прекрасно! — огрызнулся Алмаар, и Джейку расхотелось ещё хоть о чём-то спрашивать. Они долго сидели, не глядя друг на друга, и молчали. За стеной бухали сапогами солдаты, молотил мотор вездехода, кто-то на кого-то орал:

— Куда прёшь?.. Здесь, капитан сказал!..

— Подгоняй, сюда подгоняй!..

— Эй, красавица, куда идём? Проводить? — Кто-то пытался заигрывать с местным населением.

— Они здесь, походу, надолго устраиваются, — прошептал Янис со вздохом. — Лес пока вокруг прочешут… Остальные ушли? — спросил резко, без перехода, даже голоса не меняя, но глянул твёрдо, исподлобья.

— Ушли! — Джейк кивнул головой рассеянно, продолжая вслушиваться в шум на улице. Он чувствовал на себе взгляд Алмаара, даже в потёмках уловимый и легко читающийся взгляд. Но сам и бровью не повёл, хотя эта заинтересованность Алмаара в судьбе ребят его удивила. «Странно. Сам аж из кожи лезет, чтоб показать свою личную непричастность ко всему, а по правде живёт жизнью группы, и сам не замечает этого. Что за тип такой? Сплошные противоречия!»

— А про нас будто забыли? — Алмаар усмехнулся, а Джейк подумал про себя: «Не терпится ему что ли?»

— Эх, мог бы расстегнуть эти браслетики проклятые, а так… — Алмаар недовольно повёл левым плечом, с правой рукой он был осторожен, чтобы лишний раз боль не испытывать. — И зажигалку, сволочи, забрали, — тут уж он не сдержал вздох сожаления. — Сам ведь делал, своими руками…

Джейк ничего на это не добавил, и они опять долго молчали.

— Знаешь, нам нужно что-то придумать. Что-то одно… — предложил он неожиданно. Алмаар посмотрел в его сторону, удивлённо изогнув бровь. Уж он-то был уверен, что оправдания на допросе — личное дело каждого. Какой уж тут сговор? Неужели и так не видно, кто они. Нет, иллюзий на этот счёт Янис не питал. Чего ему ждать, хромому, с простреленной рукой? Да и оправдываться он не собирался. К чёрту! Это перед сионийцами-то?! Он перед следователями-то никогда не оправдывался, не врал, не унижался. Бывало, что на суде лишь узнавал, какую дрянь на него «навесили». Сам виноват, раз уж попался. Вот и плати за ошибки, за нерасторопность. Не возмущался, не кричал, не настаивал на непричастности ко всем этим делам…

А сейчас? Сейчас все факты на лицо. И форма, и оружие, и все данные о диверсионной группе сходятся на них. Да и капитана, наверное, уже нашли. Они всё уже знают… Так к чему эти надуманные истории? Врать? Выкручиваться? Конец-то всё равно одни — пуля! Так чем скорее тогда, тем лучше!

— У нас же ничего с собой нет: ни взрывчатки, ни карты, — продолжал Джейк. — Мы с тобой «чистые». Нам нельзя себя к этой группе привязывать. Нельзя! Если что-то заподозрят, узнают всё… И никуда не денешься!

— Не узнают! — Алмаар мстительно и недобро хохотнул.

— А если «Триаксид»? Куда тогда денешься? Расскажешь…

— «Триаксид»? — Алмаар повторил знакомое ему слово. — Да ну! У этих не будет! Это редкая штука… Редкая и опасная. Запрещённый препарат! Подсудное дело… А эти же… — Он неопределённо мотнул головой. — Они не из Разведки… Так себе, простые вояки… Солдатня! У них не будет!

— Надо как-то объяснить своё нахождение здесь, это же сионийская земля. Их тылы…

— Ещё скажи, и мост рядом, и рудник титановый! — перебил Алмаар. — Они сами без тебя уже давно в курсе… Они про нас всё знают. Будут сейчас валить направо и налево, тебе и останется только головой кивать. Соглашаться.

Да, Алмаар был, в принципе, прав, и смотрел на вещи реально, без оптимизма. Он уже всё для себя решил…

А Джейк хотел жить! До боли, до отчаяния, до смертной тоски. Он не мог свыкнуться, смириться с мыслью о смерти для себя. Так неужели же хоть какой-нибудь шанс, быть может, последний, не использовать? А вдруг повезёт? Ведь и сионийцы — люди!.. Должны же пожалеть, проявить сострадание. Да и нельзя по закону пленных расстреливать!

…Дверь распахнули рывком. Грохот и яркий свет ослепили и оглушили разом. Джейк зажмурился, склонил голову к правому плечу. Вокруг заходили солдаты, закачались и зашуршали корни на жердях, что-то захрустело под каблуками. И голоса, громкие голоса:

— Эй, хромой! Ты у нас увечный, да? — Один из сионийцев ткнул Алмаара носком сапога, а другие двое захохотали весело. — Ну, поехали тогда!

Подхватив Алмаара под руки, они поволокли его к выходу. Янис только зашипел сквозь зубы.

— Осторожнее, он же ранен! — крикнул Джейк, пытаясь подняться на ноги, но его оттолкнули с дороги, даже взглядом не удостоив.

* * *

Дом был большим и светлым, с большими окнами, с высоким потолком, правда, комната всего одна, спальня отгорожена занавеской через весь угол; сейчас на день занавеска оказалась присборена, и стало видно коврики на полу у кровати. Дом сам хоть и старый, а построен на совесть, даже удивительно это для такого народа отсталого.

Капитан Януш Ламберт стоял посреди комнаты и, изнывая от скуки, смотрел в окно поверх задёрнутой зановесочки. Отсюда он мог видеть своих солдат, отдыхающих в тени вездехода. Беспечные, довольные: появилась возможность побездельничать, а вокруг — гриффитки. Молодых, конечно, мало в этой деревеньке, в основном одни старики. Детей ни одного не видели, хоть и пришлось согнать всех утром на площади при осмотре… Вымирает посёлок, вымирает…

Вон, сколько домов пустых, заброшенных, жить некому, а ведь дома все хорошие, не хуже нашего… М-да, в города подались, в цивилизованный мир. А здесь остались такие, кто ни слова на Едином не понимает, темнота, одним словом. Уровень жизни, как в первые годы после открытия. Аж тоска берёт, на это глядя.

— Вы уже отдали приказ, капитан? — подал голос лейтенант Питер Ли. Он сидел за большим столом спиной к окну, перебирал какие-то бумаги в папке. И откуда она у него? Интересно, а что за бумаги?

— Что, устали ждать? — капитан усмехнулся, перевёл взгляд на папку.

— Да нет, — улыбнулся Ли смущённо. — Но почему-то волнуюсь немного… Не верится, что всё же смогли взять хоть кого-то из этой группы… Столько шуму из-за них подняли… Столько техники… А солдат? И ничего толком про них и не знаем до сих пор, кроме…

— Вы уже знаете? — Ламберт крутанулся на месте, заложил руки за спину. — Одного всё-таки достали… Одного из группы.

— Вчера вечером я уже получил медицинское заключение. Этот человек застрелился сам… А вот личность мы так и не установили… Даже через Систему Регистрации ничего не получилось…

— Он был без индикатора? — капитан задумался. — Для таких существует отдельная регистрация… Сделать запрос в ОВИС, это упростило бы поиски, и значительно.

— Нет, индикатор был! — Ли будто наугад вытянул один лист из папки, процитировал, почти не глядя: — «Уничтожен информационный накопитель… Внешняя оболочка растворена на 86 %… Причина не установлена…» Как вам? «Причина не установлена» — Повторил последние слова себе под нос, убирая лист на место. — Не установлена… Парни были в трансе. А я настоял на консультации с «информаторами»… Индикатор, оказывается, не так уж и вечен, как нам всегда говорили. Но… Среди ниобиан, выходит, есть и такие умельцы… Эти, из ОВИСа, намекнули об одним выгодном предложении… Если мы сумеем взять этого мастера, они готовы заплатить за него премию, сумму с большим числом нулей… — Ли усмехнулся. — Наш отдел весь день гудел… Это ж какая премия на каждого выходит… А я думаю: его ведь сначала взять нужно…

Соглашаясь, Ламберт кивнул головой, но своего мнения высказать не успел: ввели первого военнопленного.

Молодой парень, лет двадцать, не больше. Светловолосый, синеглазый, симпатичный, но весь какой-то пыльный, и форма в грязи, будто катали его где-то. Молодой, совсем молодой.

Нет, не такого рассчитывал увидеть Ламберт. И это солдат из диверсионной группы? Это же пацан какой-то! Неужели у ниобиан нет нормального спецназа? Или они и вправду настолько к войне не готовы? Зачем тогда ввязывались? Зачем?

Парня пихнули на табурет, от внимательного взгляда Ламберта не скрылось то, что ниобианин не может наступить на правую ногу. Интересно, и почему никто не доложил? Нужен медик, медицинская помощь…

Ниобианин будто не замечал этого пристального взгляда, держался спокойно и свободно, даже предельно свободно. Сидел прямо, чуть откинувшись назад, вскинув голову, крутился, осматривался, и только в последнюю очередь посмотрел на Ламберта, перевёл взгляд на лейтенанта, и снова — на Ламберта.

— С кем имею честь? — спросил неожиданно, и капитан сразу понял: однако юноша сам не прочь допрос устроить, сам привык беседу вести.

— А тебе не кажется, что в этот раз у тебя другая роль? — Ли наклонился вперёд, сложив руки перед собой. А капитан не шевельнулся, всё так же стоял, спрятав руки в карманы камуфлированного комбинезона, и смотрел на ниобианина немигающими глазами. А тот усмехнулся в ответ, уставился в окно, глядя мимо лейтенанта. Явный отказ говорить ещё хоть что-то.

«Важничает, паразит! Цену набивает! — Ламберт улыбнулся невольно, подумав об этом. — Ничего, парень, все вы такие поначалу, пока не прижмёшь. Все с норовом, с амбициями, все в героев метите. А сам-то — ворона… Без оружия тебя взяли, у гриффитов прятался. Молодёжь беззаботная!»

— Имя? Твоё имя, рядовой? — приказал Ламберт. Голос его был негромким, но сильным и властным. Он запомнил этого парня, это его взяли сегодня утром при обыске. Отказывался тогда отвечать на вопросы, смеялся в лицо, и сейчас из себя героя корчит. — Номер части? Куда направлялась группа?

Эти вопросы можно было задавать бесконечно, реакция на них была одна: ниобианин молчал, даже выражение лица не менялось. И смотрел прямо в лицо, в глаза, смело, без страха, с чуть заметной улыбочкой. Так улыбаются, когда ждут одной реакции: раздражения и гнева. Но Ламберта трудно было вывести из себя. Он много и долго мог терпеть, но уж если злился, — берегись, доставалось всем.

— Нам про вас уже многое известно, многое, — вмешался, наконец, лейтенант. Всё это время он молчал, будто со стороны наблюдал за ходом допроса, держал перед собой лист, в который собирался вносить полученные данные. Но пленный молчал. Тот вопрос оказался единственным, что он сказал. И держался он всё так же: сидел, чуть развалясь, отклонившись назад, заметно расслабленный, почти ленивый. И на капитана больше не смотрел, пялился в окно равнодушными глазами и улыбался этой своей нагловатой улыбкой. Эта-то улыбочка больше всего и раздражала капитана, так и хотелось стереть её с лица хорошим таким ударом, без замаха, чтоб этот мальчишка даже мечтать о насмешке впредь не смел.

— А чего вы тогда хотите от меня? — Парень перевёл глаза на лейтенанта, стал неожиданно серьёзным — прямая противоположность себе прежнему.

— От тебя? — Ламберт рассмеялся коротким злобным смешком. — Мы много чего от тебя хотим! Очень много! Ты даже представить себе не можешь, как много. И ты, малыш, зря думаешь, что сможешь что-то скрыть. Тебе, наоборот, лучше рассказать всё, всё и сразу. И тогда я после найду тебе медика, рядовой…

— Медика? Мне не нужен врач! — парень выпрямился, расправил плечи, вскинул голову, высоко задирая подбородок. Их взгляды встретились, и Ламберт сделал шаг вперёд — и наступил ниобианину на ногу, на правую ногу! Всё бы ничего, но тот инстинктивно попытался отстраниться, отодвинуться назад, а то этого боль, ледяная и обжигающая одновременно, прокатилась по телу с ног до головы. Ламберт видел, как исказилось лицо ниобианина, как он побелел разом, даже эти ухмыляющиеся губы посинели, а зрачки стали огромными, на весь глаз. Да он даже дышать перестал! Так и сидел, полуоткинувшись, вот-вот — и свалится спиной назад, но он не шевелился, и не моргал, а капитан приказал, всё так же не отводя взгляда: — Увести! Второго сюда!

А сам отвернулся потом к окну, не видел, как выволакивали этого парня, ещё не успевшего прийти в себя после неожиданной боли, повернулся только, когда второго пленного усадили на стул.

Глянул и даже опешил.

Ниобиане были похожи друг на друга как родные братья: фигура, лицо. Особенно на первый взгляд. Но если приглядеться, сходство это пропадало. В этом ниобианине не было той раздражающей нагловатости, вызова, уверенности. Всего того, чего у первого было с избытком. Но зато в этом чувствовалась скрытая сила, внутреннее спокойствие. Без бравады, рисованности, без желания показать себя лучше, чем ты есть на самом деле. Это был лидер! Сразу видно. Не зря же он вернулся за тем, первым, и даже вырвать своего дружка сумел, легко, без лишнего шума. И ушли бы они спокойно, из-под носа, если бы не «но». «Но», которое оказалось на нашей стороне.

Ламберт прошёлся взад-вперёд, пряча руки в карманах, стараясь унять раздражение. Всё-таки первый ниобианин начал уже выводить из себя, ещё немного — и он избил бы этого мальчишку. Хотя и так дал понять, что шутить не намерен. Пусть теперь посидит, подумает, может, и начнёт на вопросы отвечать. Дальше-то ещё хуже будет, хуже и больней…

Этот парень сидел, исподволь наблюдая за ними двоими, сам их изучал, будто не его сюда притащили с целью познакомиться. Эта первая встреча — возможность узнать каждого из ребят, определить, кто из них и что из себя представляет. Именно от первого впечатления зависит исход допроса, его методы и приёмы.

Молчание затягивалось, любой бы уже начал нервничать, а пленный оставался спокоен, сидел, расслабившись, и, не поворачивая головы, следил за капитаном. Ламберт чувствовал на себе этот взгляд, внимательный, изучающий взгляд, и понял, что сам начинает нервничать. Будто это его сковали наручниками, будто он находится сейчас в полной власти противника. Да, такого типа сложно будет раскусить, и сбить с толку вряд ли получится. Но попробовать стоит.

— Как тебе местные леса, солдат? — спросил первое, что пришло на ум, просто хотелось реакцию проверить.

Парень меньше всего ожидал подобного вопроса, растерялся, вскинул тёмные, с красивым изломом брови.

— Леса?! — повёл плечами и улыбнулся удивлённо. — А что леса? Джунгли!

— А аборигены? — Капитан ощутил невольное разочарование. Реакция парня его несколько расстроила. Держался так хорошо, просто прекрасно, а при первом же вопросе растерялся, как мальчишка, и даже чувств своих не скрывает. Тот, первый, и то больше скрытничал. Кто же тогда из них в паре главный? Неужели первое впечатление так обманчиво? Не может этот простачок быть лидером, не может подчинять себе других. Не может!

— Добрые, сердечные люди! — всё так же искренне отвечал ниобианин со смущённой улыбкой.

— Вы потому и прятались у них, да? — Голос Ламберта помимо воли стал резким, словно это разочарование вырвалось наружу. Ниобианин промолчал, опустил голову, взглянул на Ли и нахмурился заинтересованно: что это там за бумаги на столе? И что это за человек? В армейской форме, но без знаков отличия. И молчит всё время, будто ему и дела ни до чего нет. — Сколько вас было в группе? Ваша цель? И где все остальные? Куда они пошли? — Все самые важные вопросы Ламберт перечислил сразу. Ему лично былонаплевать на ОВИС и на обещанную премию, ему важно было знать одно: куда направлялась диверсионная группа и где её можно перехватить? Он физически ощущал, как уходит время, как с каждой минутой надежда на поимку ниобиан всё сильнее слабеет, становится призрачной. Но ведь их нужно ликвидировать! Любой ценой! И чем быстрее, тем лучше.

И цель их до сих пор не ясна. Где их ждать? К чему готовиться? Где они появятся в следующий раз? Рядом город, Флорена, там заводы по переработке сырья для топлива к машинам… Если их рванут, хватит всем: и нашим, и вашим… И мост через Чайну — тоже важный объект! А секретный аэродром в пятидесяти километрах отсюда! Хотя-я, про него ниобиане вряд ли знают… Да, кто-то и про рудник титановый в истоках Чайны заикался… Много чего, одним словом, важного. Представить страшно, что будет, если ниобиане там появятся. А для того, чтоб они там не объявились, Ламберт без зазрения совести у любого из этих ребят души руками вынул бы, не то, что сломанную ногу тому мальчишке топтать. Это ещё ерунда!

— Не знаю, о чём вы! — ответил всё с той же искренностью, словно и не заметил раздражения в голосе капитана, или просто не боялся его гнева, или, как и тот первый, испытывал терпение.

Хотелось курить! Чёртова пагуба! За месяц на этой планетке пристрастился к табаку. Хотя, что говорить, табак здесь просто отменный! И недорогой. На Сионе и на Ниобе сигары такого качества на вес золота. Грех не попробовать! Кто же знал, что интерес неожиданно перерастёт в привычку! А теперь это единственный способ успокоить нервы и немного расслабиться.

Курить! Курить!

Но ниобианин этот сидел и смотрел так, словно читал мысли, видел это раздражение и недовольство. И Ламберт под этим взглядом почему-то стыдился этой своей привычки и даже объяснить сам себе не мог, почему. И лейтенант тут ещё шелестел своими бумагами, нервировал всё больше. Ламберт поднял голову, глянул на патрульного у порога, на его неподвижное, как камень, лицо, и приказал:

— Увести! И первого сюда, пожалуйста!

Не успела дверь хлопнуть, а сам уже вытащил из кармана пачку сигарет, вытряхнул одну, закурил. Долго крутил в руке тяжёлую трофейную зажигалку. Самодельная, сразу видно. Хорошая вещь. Такую сейчас нигде не купишь. Если только на заказ делать? Интересно, и откуда она у ниобианина?

Несколько раз щёлкнул клапаном — язычок появлялся сразу же. Хорошо отрегулированное пламя.

Ламберт смотрел несколько секунд на огонёк, совершенно ни о чём не думая. Потом быстрым движением пальцев перекинул зажигалку на другую сторону, нажал на кнопочку — глаз дракона, чьё тело хитрым переплетением распласталось через всю зажигалку. Выскочила тонкая длинная игла, и солнечный свет заиграл на ней бликами. Снова нажал — игла спряталась.

И ведь сразу-то и не заметишь, что зажигалка не простая, с секретом. Опасная игрушка, опасная…

Оторвав взгляд, Ламберт встретился глазами с лейтенантом, тот смутился, уткнулся в папку, спросил вдруг:

— Капитан, как долго вы собираетесь их допрашивать?

— Я? — Ламберт усмехнулся, убирая зажигалку в карман на груди, убрал и в упор глянул. — Вы же видите, они говорить не торопятся… А у нас с вами всего одна ампула… — При этом слове лейтенант снова вскинул голову, глянул недовольно. Сидел он спиной к окну, против света, и выражение его лица сложно было понять, но капитан ощутил это недовольство. Оно проявилось и в голосе лейтенанта, стоило тому заговорить:

— А не проще было бы выбрать одного из них — любого! — и сделать инъекцию! Мы же только зря время теряем, а остальные могут быть уже далеко отсюда, да и кто из нас знает, чем они сейчас заняты, может, подкладывают взрывчатку куда-нибудь или ещё что похуже…

— А у вас есть предложения? Вы можете уже сказать, кто из них двоих сможет больше всего выдать нужной нам информации? — Ламберт скривился, раздавил окурок, бросил его в пепельницу, небольшую мисочку, выточенную из дерева, оставленную на столе предупредительными хозяевами. — Вы знаете, я так подумал сейчас, а куда они от нас денутся? На нашей-то земле? Везде наши солдаты, дороги перекрыты — куда ни сунься! Да и через дорогу они вряд ли пойдут… И в реку — тоже! Надо быть сумасшедшим, чтобы пробовать её переплыть… Вы видели Чайну после этих дождей? Нет? Наши на переправе уже тревогу бьют: вода выше всех уровней мыслимых поднялась. А по горам дожди до сих пор идут… — Ламберт задумался неожиданно над своими словами. — Никуда не уйдут… — И самого осенило: а ведь он же прав, чёрт возьми! Ну, куда нам торопиться? Успеется! Возьмём! Получат они свою премию, получат… И эти, в Разведке, успокоятся, и «овисовцы», а мы, армейцы, уже полдела сделали: у нас уже двое есть, в руках, и никто их выручать не придёт, не такие ниобиане дураки, чтоб ещё раз пробовать, ещё раз рисковать… А мы-то их «расколем» как-нибудь… Может, и «Триаксид» ещё не понадобится… И тебе же, лейтенант, работы поубавится, отчёт за использование этой дряни писать не придётся. Ничего, посмотрим ещё…

Он стоял, в задумчивости барабанил подушечками пальцев по столу и слушал собственные мысли.

— Как они вам, капитан? — спросил Ли неожиданно. — Они не напоминают профессионалов. Это не спецвойска. Особенно этот первый, с ногой… — На этом слове лейтенант невольно сбился, вспомнил, видимо, тот эпизод при первом знакомстве. — У него перелом, да? Он попался так глупо. И даже не оказал сопротивления…

— А вам бы хотелось, чтобы он завалил двоих-троих моих солдат? — Ламберт стукнул по столу кулаком. — Нет уж! Я рад, рад несказанно, что мы смогли взять их двоих без потерь, без лишней крови. И они заговорят, никуда не денутся, кем бы они ни были!

Ламберт в раздражении заходил по комнате, а Ли снова спросил:

— А как вы думаете, кто из них первым заговорит? Готов поспорить, что этот, последний, будет более разговорчив… Хотя, в первую минуту он показался куда твёрже и сильнее…

— Вы тоже это заметили! — Ламберт усмехнулся. — Да! Но что-то мне говорит, что парень этот не так прост, как кажется…

— Да, не хотелось бы ошибиться, — проговорил Ли, немного помолчав. — Но помните одно: «Триаксид» — крайнее средство. Если мы не оправдаем его использование, все затраты, — мне голову снимут!

— И не только вам, лейтенант.

________________________

«Снова лицезреть этих двух недоумков!» — думал Янис со злостью. Этих двух сионийцев он уже успел возненавидеть всей ненавистью, на какую был способен, за одну только боль, причиняемую ему при каждом шаге. Солдаты-конвойные зато веселились без устали, подталкивая автоматами, волокли под руки через ступеньки крыльца — развлекались, одним словом!

А вот и стул! Жёсткий табурет, точнее…

Но главное есть возможность отдохнуть, успокоить ногу, дать ей время на отдых. Хоть на этом спасибо.

Лодыжка уже распухла, болела — не прикоснуться. Помня о выходке этого плечистого типа в камуфляже, Янис осторожно спрятал ногу под стол, правда, для этого пришлось продвинуться поближе и сесть на край табуретки. Ну, это ничего! Судя по всему, и на этот раз надолго не задержат…

Этот опять топтался у стола, как и в первый раз, мял в руке пачку с сигаретами. При мысли о куреве в горле приятно стеснилось. Столько уже дней ни одной затяжечки. Ох!

Хотя нет! К чёрту! Ведь бросить же решил! Раз и навсегда!

Назло капитану, назло всем! Но не просить ни у кого и никогда… И уж тем более у этого сионийца…

А тот уже, знакомо чиркнув зажигалкой, зажёг сигарету, затянулся во всю глубину лёгких, положил пачку и зажигалку на стол. Янис аж подался вперёд, чуть со стула не падая. Зажигалка! Родная зажигалочка! Сам её делал… Пять лет с ней не расставался… А сколько ей замков вскрыл за эти пять лет! А наручники?! Легко, в секунду!

Смотрел на неё, затаив дыхание, глаза распахнув, даже рот приоткрылся. А сиониец спросил с ухмылочкой:

— Сигарету?

Ведь понял же, понял этот взгляд, и знал всё, специально зажигалку на стол бросил. За живое задеть, отыграться за всё и на будущее, наперёд. Сволочь! Хитрая сволочь!

— Не курю! Спасибо! — Янис откинулся назад, ответил с язвительной улыбкой, взглянул на сионийца снизу вверх, а сам подумал про себя: «Никогда! И в жизни больше не притронусь!..»

А ароматный дым приятно щекотал ноздри. Он вдыхал и помимо воли наслаждался, забыв обо всём, даже о боли забыв, не слушая никого и ничего перед собой не видя. А сиониец всё спрашивал о чём-то, долго, нудно, повторял одни и те же вопросы одинаковым голосом, и вдруг заорал почти в самое ухо:

— Я с кем разговариваю, рядовой?

— А пошли бы вы… — ответил чисто автоматически, так, как почти всегда отвечал когда-то следователю в участке, и тут хлёсткий удар по губам вернул к действительности.

Голова дёрнулась в противоположную сторону, и в ушах зазвенело, а на губах и во рту — знакомый привкус крови. Она потекла вниз по подбородку, щекоча кожу, а Янис, сидел, уставившись на сионийца, и часто моргал, чувствуя отчаянную тупость собственного положения.

Он в своей жизни часто схлопатывал, и посильнее, но от этого ещё больше начинал злиться, укрепляясь в решимости, до упрямства, нечеловеческого упрямства. И тогда он многое мог стерпеть, очень многое…

— Бесполезно, капитан… — прошептал разбитыми губами. — От меня вы ничего не узнаете…

— А это мы ещё посмотрим! — Ламберт отвернулся, швырнул с места окурок в пепельницу. — Ещё хоть одно такое слово, и я тебя так отделаю, мамочка родная не узнает.

И тут Янис не сдержался, захохотал зло, прямо сионийцу в лицо. Это была его обычная реакция при упоминании о матери. Не запугать его такими словами. Не запугать и не заставить… От подобных слов только ещё больше растёт внутри яростная сила, готовая взорваться в любой момент.

Ламберт занёс руку для удара, раскрытую ладонь, готовую вот-вот опуститься и прервать этот почти истеричный смех, наполненный мстительной радостью и злостью. Но ниобианин сам заткнулся, неожиданно и резко, словно захлебнулся, опустил голову и прикрыл глаза, будто и не видел этой руки — хотел видом своим подчеркнуть пренебрежение к возможной боли. И капитан сдержался, опустил руку, даже в карман её убрал, отошёл и присел на край стола.

— Вы зря упираетесь, молодой человек, — заговорил Ли дружелюбным, почти сочувствующим голосом. — Мы всё равно всё узнаем. Рано или поздно. Нам торопиться некуда. У нас времени масса. А вот вам необходима медицинская помощь. И чем быстрее, тем лучше будет для вас…

Он ещё что-то подобное нёс, но Янис его не слушал, даже не вслушивался в слова, просто смотрел исподлобья, из-под спадающих на лоб спутанных волос, и медленно слизывал с губ запекающуюся кровь. Смотрел и думал отвлечённо: «Интересно, и что ты за персона? Молчишь постоянно, с бумажками возишься. Ты ведь не военный, не армейский ты человек, хоть и в форме. Даром, что без знаков отличия… Ты же больше на адвоката похож… На тех, государственных, что появляются перед судом буквально за несколько дней… Фальшивое сочувствие и напускная забота. Тошнит аж! Нашёл себе „молодого человека“… Сам-то лет на десять старше, от силы, а важности через край…»

— Вот и тратите вы его поэтому зря! — Янис усмехнулся. — Я же сразу сказал, что ничего вам не скажу… И уговоры эти ни к чему…

— Упрямство в твоём положении только агонию затягивает, — капитан снова потянулся за сигаретами, но сразу не закурил, долго мял сигарету пальцами, а Янис смотрел на его руки и улыбался странной неуловимой улыбкой. Пусть бесится, пусть злится — бесполезно! В себе он был уверен, как был уверен в себе всегда в подобных случаях. Его говорить не заставят!

— Тот человек, застрелившийся, ваш, да? — спросил Ламберт, поджигая сигарету.

— Не знаю, о ком вы! — Янис сразу ответил, не раздумывая, глядя на капитана, сидящего к нему боком. Красивый мужик. Породистый. Немолодой уже, хотя, нет, ему не больше сорока, пожалуй. Коротко остриженные, по-военному, волосы, чёрные, плотные, высокий лоб, чуть нахмуренный, нос немного крупноватый, но правильный, и тонкие поджатые губы. Такие губы бывают у людей упрямых, сильных, решительных. И тот знакомый прищур в глазах, опасный, недобрый. Янис, глядя на сионийца, на этот чёткий, резкий профиль, подумал с невольной тоской: «Не повезло тебе на этот раз, дружище. Такие, как этот, не отступают легко и просто. Он, скорее, сам растопчет, чем позволит себе сдаться. Упорный, гад!»

— Ваша цель? Каким был приказ? — Ламберт был пока спокоен, курил и даже не глядел на пленного, смотрел на носок своего высокого армейского ботинка, которым чуть покачивал, доставая до пола.

— Понятия не имею! — Янис вскинул голову, расправил плечи до боли в затёкших руках, и простреленное плечо заныло, жалуясь. Но от всей этой боли только в голове яснее мысли стали и больше уверенность, больше желание противоречить, не отступать от своих слов.

И капитан, легко и пластично двигаясь (и это при его-то комплекции!), толкнулся вперёд, чуть наклонившись, и с левой руки по-боксёрски, без замаха, закатал кулаком в лицо.

Удар получился сильным, но скользящим: по скуле, по носу костяшками пальцев. Но ниобианин как-то сразу сник, ссутулился, и голова упала на грудь. Ламберт приблизился, так и держа тлеющую сигарету в правой руке, двумя пальцами за подбородок задрал голову вверх и, глядя в глаза, спросил:

— Ну, как? Продолжим?

— К чёрту! — Янис яростно сверкнул глазами, дёрнул головой, высвобождаясь.

— Другого ведите! — Капитан взмахнул рукой, взглянув на солдата у порога.

Они встретились у крыльца, и у Джейка невольно на сердце похолодело при мысли о том, что его ждёт. Мордобой! Начался мордобой… Без разговоров и бесед, без уговоров и прочих любезностей. И Алмаар уже успел получить: разбитые в кровь губы, ссадина свежая на правой скуле.

От сигаретного дыма аж в горле запершило. Джейк кашлянул несколько раз, уткнувшись в воротник комбинезона. А потом, не поднимая головы, перевёл взгляд на сионийца за столом. Всё так и сидит на прежнем месте, и всё с теми же бумагами. А ведь это он тогда прохаживался перед гриффитами. Офицер, сионийский офицер! Вот только почему без знаков? И не поймёшь, какого он звания. По возрасту не выше лейтенанта, но почему капитан ему подчиняется? Или мне так показалось только? Кто тогда из них за главного? Может, этот из Разведки?

Чёрт их разберёт, этих сионийцев!

Интересно, и что им Алмаар уже успел рассказать? Мало — сразу видно!

Капитан стоял, убрав руки в карманы комбинезона. Внешне спокойный и задумчивый, но по напряжённым плечам и по расставленным в стороны локтям было видно, что пальцы стиснуты в кулаки и готовы для удара. Только слово скажи. Или нет! Скорее, наоборот, — промолчать попробуй!

— Ну, что ТЫ нам скажешь? — спросил капитан довольно агрессивным голосом. Да, он был раздражён, и сильно. Джейк плечами пожал в ответ и сразу заметил, как посуровело лицо сионийца, как он наклонил голову, сощурив пронзительные чёрные глаза.

Что ему Алмаар сказал такое, чтоб так его разъярить? И что говорить сейчас, чтоб не схлопотать самому?

— Имя, рядовой? — гаркнул Ламберт.

— Дэвид Барклиф! — ответил Джейк, ни секунды не раздумывая. Почему именно это имя, он и сам не понял, это было первое, что пришло на ум, и первое, что сорвалось с языка. Это имя он хорошо знал и запомнил надолго. Лейтенант Барклиф! Это, как насмешка над ним. И как насмешка над этими двумя. Даже если они попытаются узнать об этом имени побольше через ОВИС, они вряд ли что дельное узнают, а вот Барклиф понервничает. И пусть! Это ему будет подарок от меня…

— Хорошо, дальше! Что дальше? — Ламберт с облегчением выдохнул. Уже легче. Это уже кое-что. Это уже начало! А продолжение последует обязательно. Самое главное здесь — начать говорить! — Ваша цель?

Джейк помолчал немного, на этот раз уже задумался. Что говорить? Врать? Продолжать врать? А поможет ли? Ведь шансов никаких. Можно, конечно, попытаться, попробовать выкрутиться, но Алмаар… Чёрт возьми!

Что он уже сказал им, и что ещё скажет? Только бы минуту, хоть одну минуту, чтоб предупредить его, убедить молчать до вечера, до ночи. Не будут же они и ночью вести допрос! Они должны оставить их на ночь вместе! И тогда можно будет придумать что-то одно, что-то общее, что могло бы объяснить их появление здесь…

Боже! Господи! Помоги!!!

— Цель, я сказал?! — заорал вдруг капитан, схватив Джейка за грудки, встряхнул несколько раз, грубо и сильно, а потом залепил несильную пощёчину, отрезвляющую мозги.

— Да не было никакой цели… Не было! — прошептал Джейк. Страх в его глазах и на его лице казался неподдельным, но боялся он не боли, не следующего удара, он об одном лишь думал: «Прокатит или не прокатит? И что им вообще говорить, чтоб поверили? Не „раскусили“ сразу?.. Только бы время до вечера дотянуть, а там с Алмааром придумали бы…» — Я вообще не знаю, о чём вы, сэр! — Смотрел на Ламберта честнейшими глазами, в которых стоял настоящий страх. — Цель? Группа? — Пожал плечами, улыбнулся одними лишь уголками губ. — Ничего не понимаю, господин капитан! — Эти все обращения типа «сэр» и «господин» были, в принципе, здесь не уместны, но Джейк знал, что это понравится любому в погонах. И не только. Понравится, расслабит, затуманит ум, и, следовательно, отвлечёт от главного. Мелочь, конечно, но она помогала во время службы в Элитном Отряде… У Джейка опыта практического было маловато, но и имеющегося хватало, чтобы знать: против лести, пусть даже и мелкой, никому не устоять.

— Хватит врать! — Сиониец хоть и насторожился, нахмурился, но уже без прежней злости. Продолжил деловым тоном: — Куда вы направлялись?

— В город! — Джейк соврал, даже не моргнув, и сам себе удивился: «Понесло тебя, однако, всё дальше, всё страшней… Не запутаться бы самому…»

«Я так и знал! — воскликнул про себя Ламберт. — Так и знал… На заводы… Устроить экологическую катастрофу и этим отвлечь от главной цели, сволочи!» Он прошёлся взад-вперёд, опять убрав в карманы руки, остановился, в задумчивости глядя на лейтенанта. Тот уже записывал что-то у себя на листах, строчил, головы не поднимая. А ведь точно ещё ничего не известно. Всё нужно проверять. Каждое сказанное этим парнем слово. А Ли оказался прав: он заговорил раньше. Я меньше всего на него думал. Неужели чутьё подвело? Странно…

— В город… В город… — повторил в задумчивости. Он чувствовал какую-то нестыковку, какое-то несовпадение с уже имеющимися фактами, и вопрос родился в уме не сразу, зато озарением, как это иногда бывает. — Если вы шли во Флорену, к чему было переходить тогда дорогу? Да ещё так настойчиво, несколько раз!

— Дорогу? — Джейк заставил себя рассмеяться, и хоть смех и получился хриплым, в нём чувствовалось искреннее удивление. — Вы ошибаетесь, господин капитан. Ни о какой дороге и речи быть не могло. Это в нашем-то положении… — Ещё одна порция лжи. На первый взгляд, что-то бессвязное и малопонятное. Но выкладывать всё сразу нельзя. Нельзя! Ведь главное, для чего все эти заморочки — это возможность потянуть время, дождаться ночи…

— Ну-ка, поподробнее, пожалуйста! — Капитан недоверчиво сощурился и даже улыбнулся. — И в каком это положении?

— Нам вообще было опасно хоть кому-то попадаться на глаза, — сказал Джейк после долгого молчания. На лице его и во взгляде было столько растерянности, какого-то по-мальчишески взволнованного испуга, что заподозрить обман было трудно. Джейк тщательно следил за собой: за каждым своим словом, интонацией голоса, за мимикой лица, за взглядом, — за всем тем, что могло бы вызвать подозрение. Справлялся он или нет, сам ещё не знал, важно, чтобы эти люди ему поверили. И потому он понёс, понёс быстро, сбиваясь и волнуясь уже натурально, так как не знал, поверят ли в его слова: — Ни нашим, ни вашим, господин капитан! Нам вообще было опасно встречаться с кем бы то ни было… Одни гриффиты могли принять нас, ведь они не подчиняются законам… Никаким законам, господин капитан, вы же знаете…

— Стой! Хватит молоть! — воскликнул Ламберт, — Что за чушь ты несёшь? По порядку, я сказал! При чём тут гриффиты, если вы шли в город?

— Да, мы во Флорену шли, — ответил Джейк и даже головой кивнул, соглашаясь. — Но мы не думали, что она так далеко. Мы пять дней блуждали в этих джунглях, сэр… Пять дней, пока не вышли к посёлку, к этому посёлку… Нам нечего было есть, мы попали под дождь… Нам ничего не оставалось… Выбора не было, сэр… А потом сюда вы пришли, вы и ваши солдаты…

— Мы? Кто такие, «мы»? — перебил Ламберт. — Сколько вас было? Сколько, отвечай?

— Двое! — коротко отозвался Джейк. — Я и этот, второй, я даже не знаю его фамилию… Мы и познакомились-то уже в лесу… После бомбёжки нас много таких было, господин капитан… И мы тоже рванули подальше от всего этого… от войны, от самолётов…

— Дезертиры! — Ламберт скривился презрительно, недоверчиво вскинув брови. Этот парень ниобианин казался ему жалким, напуганным, беспомощным. Так мог выглядеть человек, нарушивший закон, наказание для которого в военное время одно, — расстрел. Да, им было от чего прятаться, а уж при виде людей в форме у любого бы нервы не выдержали.

Правдоподобная история, ничего не скажешь. Слишком правдоподобная в своей простоте, чтобы быть правдой. Зато как легко всё объясняется! Как легко!

Ламберт даже рассмеялся от досады или разочарования — сам не понял. Посмотрел через плечо на пленного. Мальчишка! Напуганный до смерти мальчишка! Даже губы дрожат, и глаза эти огромные, синие-синие, вот-вот расплачется, как ребёнок…

— Уведите!

Один раунд выигран!

Джейк ликовал в душе, радовался этой своей крошечной победе. Чуть не смеялся про себя, хотя смог улыбнуться только на улице, спускаясь вниз по ступеням. Солнечный свет бил прямо в лицо, слепил, заставлял жмуриться, и это помогало скрыть радостную улыбку. Правда, он сумел оборвать себя сразу: «Рано, рано ты радуешься, лукавая ты душа. До вечера ещё далеко, солнце даже не в зените… Рано! Ещё слишком рано. Да и Алмаар сейчас… Его очередь. Что он ещё скажет?

Только бы поверили! Пусть не всему и не сразу, но хоть немного времени получить. Пусть бы хоть засомневались… Оттянуть всё самое страшное, что ждёт в финале… И ребята, Кордуэлл и Моретти, за это время должны далеко уйти. Только бы набрались смелости сунуться в реку. Помогай им, Бог!.. Ну, хоть эта выучка в Элитном Отряде пригодилась. Не хватало смелости врать на балах и всяких вечеринках, так сейчас, зато. Без зазрения совести, прямо в глаза, не краснея…

Какой стыд!

И кто сказал бы раньше, не поверил бы, никому не поверил. Уверен был, уверен в том, что не способен на ложь, никогда и никому… Ни в детстве, ни в Гвардии, и даже во время службы в Отряде всегда уходил от лживых ответов, заведомо лживых, искал любой повод, но не мог через неправду перешагнуть, через себя самого — не мог… А всё здесь началось, с того момента, когда выгораживал Алмаара перед Дюпрейном, перед капитаном. Капитаном! — При мысли об этом человеке, душа тоскливо заныла. — Он бы никогда такого не допустил. Он всё сделал, чтоб не случилось этого. А наши ошибки и моя неосторожность в первую очередь — всему виной. И Алмаар этот злосчастный, неприятность ходячая. Не потащился бы за приключениями, мы бы уже далеко были бы, за Чайной, на своей земле, на ниобианской. А так…»

— Оно настолько же невероятно, насколько правдоподобно, — заговорил первым Ли, пробегая исписанный лист глазами. — Просто диву даёшься.

— Вы ему верите? — Ламберт повернулся к столу, мельком взглянул на лейтенанта, а сам потянулся к сигаретам.

— А вы — нет? — отозвался тот и вдруг, поморщившись, добавил с досадой: — Знаете, капитан, здесь уже дышать нечем! Дикая природа — куда ни глянь, а я вынужден дышать этим табачищем. Хуже некуда! Вы же прекрасно знаете, как это вредно… О вреде табака с детских лет твердят. А в общественных местах курение уголовно наказуемо… А на Ниобе даже с конфискацией…

— Как видите, эта привычка вредит только мне! — усмехнулся Ламберт, чиркая зажигалкой.

— Вы ждёте второго? — Капитан кивнул в ответ, выпуская струю дыма в потолок. — А как же завтрак? Мы и так уже потеряли столько времени…

— Ничего, пообедаем с аппетитом. — Ламберт небрежно повёл плечом. В правой руке, у самого лица, он держал сигарету, а левой рукой поддерживал правую под локоть, стоял, опираясь о стол. Ли вздохнул в ответ, но к этой теме больше не возвратился, заговорил о другом:

— Не знаю, был ли в тот день вылет наших самолётов, сейчас это проверить сложно, но в остальном рассказ парня довольно правдоподобен.

Кто он там у нас? — взглянул в лист, — Рядовой Барклиф… Редкая фамилия. Хотя, нет! Я однажды слышал про одного Барклифа, нашего, сионийца… Из генералитетета. Но тот полковник из нашего Отдела… Интересно-интересно, а они, случаем, не родня? — Он захихикал себе под нос довольно, словно сам развеселился или понял нелепость собственных мыслей. Глянул на капитана, слышал тот или нет. Но Ламберт стоял неподвижно, погрузившись в собственные размышления, даже про потухшую сигарету в руке забыл. — Вы сомневаетесь, капитан? — угадал Ли и сразу нахмурился, посерьёзнел.

— Я бы не сомневался, возможно, если б не было того упрямца, — ответил Ламберт, продолжая глядеть куда-то в сторону отвлечённым взглядом. Он хоть и ответил на вопрос, но сам в это время продолжал обдумывать что-то важное. Коротким взмахом руки попросил не отвлекать и вдруг спросил сам: — Вы, лейтенант, по долгу своей службы много кого должны были допрашивать. У вас должен быть богатый опыт. Так неужели вас ничто не смущает? Не беспокоит?

— Вообще-то, если честно, это не по моей специальности. Я выполнял всегда только секретарскую работу. Вы же сами знаете, — Ли неприятно было признаваться в своей неопытности, да и самому ему его профессия мало нравилась. Он не любил копаться с бумагами. Мечтал о чём-то более интересном, захватывающем, о том, о чем приятно будет вспомнить самому и другим рассказать.

А тут, когда понадобился штабной специалист из Отдела, он вызвался сразу, добровольцем, хоть и знал, что придётся с простыми солдатами тащиться невесть куда, по сырым, раскисшим джунглям, ловить диверсантов и расследовать их деятельность на месте, не теряя оперативного времени.

Но и тут опять пришлось заполнять анкеты, строчить рапорты, приказы, ещё какие-то документы. Скука, конечно, но лишь в этом деле Ли и разбирался хорошо, знал, что и как заполняется, где в какой графе расписываться нужно, чтоб потом все эти бумаги имели силу документа. Каждому своё!

А этот капитан, будто специально, делает всё, чтоб подчеркнуть свою собственную опытность, мастерство, знания.

— Если б вы были дезертиром, — всего лишь дезертиром! — вы бы отпирались так упорно? — перефразировал свой вопрос Ламберт. — Тот-то, первый, молчит с завидным упорством… Что ему скрывать? Чего бояться? Мы никогда не выдадим дезертиров своим врагам, и расстреливать их тоже ни к чему.

— Вы думаете, кто-то из них может врать? — начал наконец понимать Ли.

— Не может, а уже врёт! И мастерски! — Ламберт ухмыльнулся. — Или же наш хромой друг знает то, что не известно второму.

— Всё бы ничего, но я не пойму, имеют ли эти двое хоть какое-то отношение к основной группе? Ради которой, мы, собственно, здесь и находимся.

— А вы их об этом лучше сами спросите! — Ламберт рассмеялся, но замолчал сразу же, как только в комнату ввели другого пленного.

Так оно и продолжалось. А время уже перевалило далеко за полдень. Капитан психовал, бушевал, кричал, пускал в ход кулаки, а лейтенант Ли откровенно скучал и, проголодавшись, думал только об одном: о еде.

Уже к обеду они знали в мельчайших подробностях о налёте на базу во время учений (тут уж Джейку и придумывать ничего не пришлось, он скрыл лишь кое-что); знали и представляли каждый пройденный ими километр джунглей и представляли так, словно сами были вместе с ними. Джейк тянул время, а так как все его рассказы слушали почти не перебивая, ему приходилось пускать в ход весь свой талант и гвардейскую выучку: он врал, изворачивался, намеренно запутывался и повторял тогда целые эпизоды, чем выводил Ли из себя. Говорил много и долго, с чувствами совершенно неподдельными, не поверить ему было невозможно. Много добавлял, вспоминал и пересказывал, толково и обстоятельно отвечал на редкие уточняющие вопросы капитана, которые тот с трудом умудрялся вставлять в этот бесконечный, изматывающий всех рассказ.

Как вёл себя Алмаар, Джейк не знал, но догадывался и радовался каждый раз, переступая порог, когда видел сверкающие ненавистью глаза капитана, его стиснутые кулаки, и лицо второго офицера, играющего желваками.

Просто каждый из них защищался и спасал себя так, как умел. Цель-то была одна, хоть и шли они к ней разными путями.

Это могло продолжаться бесконечно, и даже Ламберт (жуткий упрямец, решивший-таки переупрямить пленников и дождаться, когда один из них «проколется» и выдаст не себя, так товарища) сдался и сделал то, что должен был сделать давно, ещё в самом начале допроса. Он решил блефовать!

Янис — в который раз за этот день? — устроился на табуретке, стиснув зубы до звона в ушах, осторожно вытянул ногу, расслабился, как мог, опустил плечи и глаза прикрыл. Сейчас он слушал только свою боль: болела сломанная кость, болела невыносимо, хоть криком кричи; на фоне этой боли простреленная рука почти не чувствовалась, о ней Янис даже не думал — пустяк, можно и потерпеть!

И капитан этот глаза мозолил, слонялся вперёд-назад с крайне задумчивым видом и, проходя мимо, постукивал костяшками согнутых пальцев по полированной крышке стола. Развернулся вдруг на месте, и взгляд его упёрся пленному в лицо. Но Яниса, украдкой следившего за сионийцем, не смутил этот упорный, разглядывающий, изучающий взгляд, он даже улыбнулся, насмешливо щуря глаза. Улыбка эта бросала вызов, дерзкий при его-то положении, но Ламберт подумал, мысленно отвечая на этот вызов: «Глупец! Сколько же в тебе этого глупого, неразумного упрямства! Но ничем оно, это упрямство, тебе не поможет. Скажешь ты что-нибудь или упрёшься — не главное! Я же ведь только выбираю одного из вас, одного из двоих… Одного для инъекции… Того, кто знает больше. Того, кто лидер в вашей компании. Если он, конечно, есть, этот лидер… На кого из вас сделать ставку, чтоб потом не пожалеть о потраченном времени и силах?

Вот ты: от тебя ни слова пока не удалось выколотить, хотя… Если б я только захотел, куда бы ты делся? Но какой смысл вас калечить? Один так и так пригодится потом для инъекции. Вот он и ответит на все вопросы, на все интересующие нас вопросы…»

— Ну, надумал что дельное? — Ламберт улыбнулся довольно дружелюбно.

— Я уже давно вам всё сказал, капитан. Больше мне добавить нечего, — Пленный раз десятый за день повторил всё те же слова, но сейчас он был уже настолько уставшим и измотанным, что отвечал равнодушным бесцветным голосом. Эта катавасия с постоянными «Увести!» — «Привести!» кого угодно уже вывела бы, а когда ещё и нога сломана — и подавно.

— Зря упираешься, — Он снова заходил по комнате, убрав руки за спину. Заботливый и сочувствующий голос настораживал, и Янис ждал продолжения. До этого сиониец не был так терпелив и сдержан: чуть что не так: не то слово, резкий голос, затянувшееся молчание, протестующий или насмешливый взгляд — и тогда только успевай огребать по счёту и без сдачи.

Как же угнетала Яниса такая беспомощность! Она давила на него сильнее, чем боль, больше, чем усталость. Если бы не наручники, он бы вцепился этому типу в горло, только бы пальцы на шее сомкнуть, а там, пусть, что хотят, то и делают, им его не оторвать.

Как же он ненавидел этого человека! Только эта ненависть и питала его силы, увеличивала жажду противоречия, отчаянного, упрямого упорства. Янис даже на смерть был готов. Выводить этих людей, пока не прибьют. Пусть! На что другое ещё надеяться? В его-то положении! Да и Тайлеру в глаза смотреть не придётся. Янис опять подвёл их всех, а Тайлера особенно. И зачем он вернулся? От излишнего благородства? Неужели такие ещё бывают в этой жизни?

— А вот твой друг оказался куда сговорчивее, — При этих словах Янис всё же не удержался от вздоха сквозь стиснутые зубы. Он потому и показался всем настолько громким, что оба сионийца глянули в одну сторону.

«Предал! Предал! Предал! — громко забилась в висках кровь, и в глазах потемнело. Комната, стол и бревенчатые стены поплыли, удаляясь, расплываясь в розовом тумане, и все мысли в голове смешались, разлетелись кусочками, обрывками: „Рассказал! Что он мог рассказать?! Он — гвардеец! Неужели, испугался, струсил? Боли испугался? Сволочь! Я же уверен был в тебе… Как в себе самом…“

Он заставил себя шевельнуть пальцами больной ноги. Против воли заставил! Ничего из этого не вышло, но боль была адской, отрезвляющей, как ледяной душ, возвращающей в реальный мир.

А эти двое во все глаза пялились, глаз с лица не сводили. Интересно, что они хотели увидеть? Или услышать? Нет уж, от меня вам ничего не узнать!

— Ты зря упорствуешь. Он уже и так рассказал всё. Всё про вас, и про тебя, в частности, — продолжал Ламберт, довольный произведённым эффектом. Однако сдал этот парень, и сильно. Я и не ожидал от тебя такой слабости, весь день ты прекрасно держался… Ни слова, ни одной ошибочки! А здесь дрогнул, выдал себя. Нервы-то и у тебя не стальные… Вот только для лидера ты не так силён, и довольно предсказуем. Я даже могу угадать, о чём ты сейчас думаешь, весь ход твоих мыслей… Как судорожно пытаешься ты хоть за что-то зацепиться, успеть что-нибудь придумать, какое-нибудь объяснение, чтобы выложить его нам. Придумываешь и боишься ошибиться, а вдруг твой дружок рассказал совсем не ту историю, которую сейчас лихорадочно пытаешься придумать ты…

Слабаки! Какие же вы оба слабаки! Даже сговориться заранее не смогли. И доверия у вас друг к другу нет ни капельки! И не друзья вы, совсем не друзья! Хоть и вернулся один на выручку. Может быть, по приказу вернулся, подчинялись же вы кому-то, какому-то командиру в своей группе…

Но Ламберт всё же ошибался в своих догадках. Нет, совсем не о спасении думал Янис, сейчас он вообще ни о чём не думал, кроме одного: только бы Тайлера увидеть, предателя. Сволочь эту… Он и сам ещё не знал, что бы он мог сделать, встреться они один на один, но ярость и ненависть, теснившиеся в груди, требовали выхода.

А сам же Янис был внешне спокоен и как прежде вызывающе нагл. Прежний Янис. Такой же, как всегда, знакомый всем, кто его знал по жизни, если был знаком хоть немного.

— Да что вы знаете? — Янис повёл плечами, пытаясь хоть как-то расшевелить затёкшие до бесчувствия руки. — Что вы вообще можете знать? Если б вы всю правду знали, вам бы уже не до меня было. У вас бы дела поважнее появились…

— А куда нам спешить, молодой человек? — заговорил тот офицер, что всё время сидел за столом. — Мы-то на своей земле…

— Ваша земля на Сионе! — выкрикнул вдруг Янис с такой злостью, какой от него никто не ожидал. Да он и сам краем сознания чувствовал, что теряет контроль над собой, над своими чувствами, и говорит совсем не то и не к месту, а это вырывались наружу ярость и отчаяние. Отчаяние за безысходность собственного положения, за то, что его жизнь опять была подчинена кому-то, и не просто кому-то, а сионийцам. А их-то Янис ненавидел всем сердцем, ненавидел за начатую войну, за возникшие перемены и вообще за всё, что с ним происходило.

— Вы — потомки „у́рок“ и всякого сброда, всех тех, от кого отказалось наше общество! — продолжал он, глядя офицеру в глаза, видя в них растерянность и удивление. — И сейчас, как истинные дети своих отцов, вы готовы залить эту землю кровью, потому что другого способа решать свои проблемы вы не видите и не знаете!

Жалко всё-таки, что когда-то давно вам позволили назвать себя государством. Демократическим государством! Это же насмешка, издевательство! — Он рассмеялся холодным неприятным, почти истеричным смехом, рассмеялся этому сионийцу в лицо, в глаза, в эти ошалевшие широкораспахнутые глаза, наполненные изумлением. — Да любой из вас в десять раз хуже меня! Хуже! Потому что все вы — дети преступников и изгоев! Потому что вы… — договорить ему не дали: Ламберт, стоявший у него за спиной, и на этот раз не растерялся. Ладонь его выброшенной вперёд руки легла пленному ниобианину на шею и на затылок — резкий толчок вперёд и вниз — и мальчишка этот разговорчивый ударился лицом о стол.

Сообразил быстро, вывернулся из-под руки, выпрямился и главное — заткнулся. Чуть повернул голову, пытаясь посмотреть назад, на капитана, но тот, проходя вперёд, прикрикнул:

— Сидеть!

Но ниобианин, медленно поворачивая голову, проводил его глазами, пылающим ненавидящим взглядом. Из рассечённого лба от виска по скуле на щеку стекала тоненькая струйка крови, и, когда добралась до подбородка, пленный, наконец, отвёл взгляд, тиранул щекой о расстёгнутый ворот комбинезона на левом плече.

Сидел, глядя на вздрагивающую на сквозняке штору, отделяющую кровать, и никого больше не замечал, но твёрдо сжатые губы и чуть суженые глаза выдавали хорошо скрываемую ярость. Да, от такого больше ничего не добиться. Он сорвался раз и больше такой ошибки не допустит, не позволит себе. Но Ламберт понял другое, чему он был особенно рад: дезертирство — это всё глупости! Не похож этот тип на дезертира. Нисколько не похож! Ни страха, ни слабости, ни малодушия! И знает он куда больше, а всё остальное — чушь! Конечно, пока он злится, разговорить его было бы легче. Придави только — и сболтнёт что-нибудь. Нервишки-то разболтанные, хоть и держался вначале неплохо. Да, момент терять не охота, но и терпеть эту насмешку и презрение в его глазах уже надоело. Измотали тебя эти ребятки, измучили изрядно своими выходками, да ещё на ногах с утра, без завтрака, без обеда, без отдыха. Но ничего: развязка уже близко! Какие-то несколько минут. Сейчас бы только глаза того вруна увидеть! Что он нам скажет?

— Второго — сюда! А этого… назад! — Кивком головы отдал приказ.

…Они столкнулись на улице, и Джейк обрадовался этой встрече. Частью сознания отметил состояние Яниса: держится, вроде, неплохо, но вот свежая ссадина на лбу над левой бровью, и глаза, злые, яростные, — досталось, опять досталось. Приободрить бы хоть словом, хоть взглядом: держись, дружище. Нас здесь только двое, или вместе выберемся, друг друга прикрывая, или не выберемся вовсе.

— Радуешься, да?! Зубы сушишь, сволочь! — заговорил Алмаар, не успели они приблизиться друг к другу. Голос был негромким, но в глазах плясали искорки ненависти, презрения и злости, такой искренней и живой, что Джейк невольно растерялся, остановился даже. И Янис остановился, рванулся вперёд и, если бы не скованные наручниками руки, ударил бы сходу, без предупреждения, а так лишь попытался плечом сбить с ног, но не удержался сам, наступил на повреждённую ногу и взвыл от боли, лицом побелел. А потом закричал, не сдерживаясь: — Продался, да?! Слюнтяй!! Трус паршивый!! Ну, что они тебе пообещали?! Много?! Жизнь? Свободу? Звание? Деньги? Ну, говори же!!

Алмаара держали под руки двое солдат, пытались тащить, но он упирался в землю одной только ногой, вырывался с удивительной силой, с ним даже справиться не могли. И кричал, уничтожая Джейка взглядом: — Ты же всех нас предал! Всех!!! А капитан?! Как же капитан?! У-у, ненавижу!! Убью, только подойди! Убью!!! Предатель! Трус!!!

А Джейк смотрел на него, в это искажённое ненавистью лицо, и не слышал этот хриплый, сорванный крик человека, забывшего обо всём. Они, двое, никого больше не видели. Один кричал страшными словами и жуткими лагерными ругательствами, какие Джейк впервые за свою жизнь слышал. Он слушал, растерянно разомкнув губы, почти не улавливая сути; казалось, он ждал только крошечной передышки, чтоб успеть вставить слово, порывался сказать что-то, но Яниса было не остановить и не перекричать. С этими криками он ослабел мгновенно, и солдаты поволокли его спиной вперёд, отчаянно цепляющегося, протестующего, упирающегося в землю каблуками обеих ног. Он в такой ярости и о боли своей забыл, но не сводил взгляда с Джейка:

— Сволочь! Дрянь!.. Да ты знаешь, что́ мы с такими делаем?! Трус! Ничего ты не знаешь!.. Слабак! Пацан сопливый!.. Ненавижу!.. Ненавижу!.. У-убью! Увижу — убью!.. Руками!.. Голыми руками, только попадись мне однажды!..

Он кричал до тех пор, пока не закашлялся пересохшим сорванным горлом, но взгляд его выражал все его чувства, продолжал прожигать, продолжал ненавидеть, продолжал выражать то, что и голосовые связки сказать уже не могли.

А Джейк ещё долго стоял, глядя ему вслед, но ничего вокруг не видя и не слыша, и только в ушах всё ещё звенел раздирающий душу крик: „Ненавижу! Ненавижу! Убью!“ С такой ненавистью по отношению к себе он столкнулся впервые, и впечатления до сих пор холодили сердце до жуткого озноба. „Почему?! За что?! — готов был кричать он в оправдание, хоть и не чувствовал за собой никакой вины. — Что они сказали тебе?? Что? Что тебя так разъярило? Неужели ты не понял? Ничего не понял?! Где же твоя осторожность, Янис? Где твоя внимательность, твоё чутьё? Почему, Янис? Почему? Неужели ты поверил им? Ты, — никогда и никому, кроме себя, не доверявший! Что с тобой случилось? Что?!“

Джейк тряхнул головой вправо-влево, моргнул несколько раз, каждый раз зажмуриваясь до боли в глазах. А потом повернулся идти. Но даже шага не сделал — будто натолкнулся на что-то, увидев капитана на верхней ступеньке крыльца. Их взгляды встретились, и, хотя лицо Ламберта ничего не выражало, Джейк внутренне содрогнулся от ужаса: „Слышал!!! Он всё слышал! Всё! Хотя этот крик трудно было не услышать…“ А капитан, отшвырнув окурок, развернулся и мимо вытянувшегося по стойке „смирно“ часового прошёл в дом.

— Вы слышали? — Ламберт ворвался в комнату стремительно, пролетел от порога до стола и только там остановился, развернулся и, положив руки на пояс, уставился на лейтенанта. — Слышали?

— Спрашиваете! — Тот усмехнулся, заметно оживившись. — Такие крики! Столько ненависти… — Покачал головой, — Это псих!.. Но вы, по-моему, ждали подобной реакции, капитан. Кто-то из них должен был сдать первым…

— Да! — Ламберт задумчиво хмурился. — Но этот так называемый псих… Я думал, он окажется сдержаннее…

— А я думаю, нам на нём и нужно остановить свой выбор. Не всё ли равно?

Ламберт готов был возразить, такую небрежность в своей работе он не признавал, он считал себя мастером своего дела и не привык решать всё методом тыка. А вот и наш сообразительный врун, полдня пудривший нам мозги вполне правдоподобной чушью.

Джейк сразу же уловил напряжённую атмосферу комнаты, его уже ждали здесь и, как видно, с целой кучей вопросов. Он скрестил пальцы на удачу на обеих руках, перекрестился мысленно, а сам, будто и не было ничего, спокойно встретил взгляд капитана.

— Ну, что, теперь у нас икапитан появился… — Ламберт хмыкнул, растянув губы в недобрую фальшивую улыбку. — Может быть, ты расскажешь всю свою историю заново, но только с некоторыми существенными дополнениями? Мы даже послушать готовы…

— Капитан?! — Джейк изумился, но бледность его лица говорила всё и без слов, а от неё глаза ещё больше казались. — Да не было никакого капитана!..

— Хватит врать!!! — Ламберт грохнул кулаком по столу, и Ли вскинулся, выронив лист из рук, взглянул на капитана сердито. А пленный только глаза чуть-чуть прикрыл, отвёл взгляд, тот взгляд, под которым Ламберт терял всю свою решимость, жёсткость, настойчивость. В глазах парня не было ни злости, ни ненависти, как у маленького ребёнка, на которого и руку-то поднять грех. Но всё это впечатление оказалось обманом, наглым, циничным, уловкой профессионального и, должно быть, опытного обманщика. — Вам обоим, и тебе в частности, будет лучше, если ты расскажешь всё по-хорошему. И честно, — Ламберт отвернулся, глядя в окно, мимо Ли, поверх его головы. — Мне ведь не всё равно, что с вами двумя будет. Я потому и потерял столько времени… Ну, не только поэтому, конечно… — Усмехнулся.

— Знаешь, что вас ждёт? — он снова глянул на Джейка. — Ни черта ты не знаешь, сопляк! Если б знал, давно бы всё выложил, без всякого геройства и прочей чепухи! — Злой, напряжённый, и эта злость росла в нём с каждым сказанным словом.

Он рывком приблизился к Джейку, чуть склонился, глянул ему в лицо, в глаза, и прошептал: — Ты ведь врал нам! — без вопроса — одно утверждение. — Врал! А теперь скажи, как всё на самом деле было! Ну?! Вы — диверсионная группа, ваш командир — капитан, и вы не справились с приказом. Вы вообще ни с чем не справились, детвора несчастная! Вы же совсем не подготовлены к такой работе, и это не только я понял, — ваше командование в курсе, пожалуй, побольше моего. Так что, рядовой Барклиф, или как там тебя? — вас на верную смерть отправляли. Вот, она, плата за патриотизм, за верность своему государству! Так к чему вся эта игра?

Джейк выдержал его взгляд, сидел, не шелохнувшись, почти физически ощущая неотвратимость надвигающейся смерти. И ничего не мог изменить. Ничего! Всё, что было в его силах, он уже сделал.

„Эх, Янис!.. Янис, Янис… И что они тебе сказали? Что так легко заставило тебя изменить своим привычкам? Кинуться с таким криком, с такими словами? Поверить им?! Или ты уже рассказал им что-то сам, навёл на мысль? Раз этот капитан так упорно отказывается мне верить. Он и раньше-то сомневался, но не заявлял вот так, открыто, не имея возможности опровергнуть мои слова. А сейчас же…

Он ждёт, смотрит так, словно в душу заглянуть пытается. Он не отступится, если я буду и дальше молчать, а на новую ложь у меня нет уже ни сил, ни времени, а у капитана — терпения. Что же делать? Оставить всё как есть, пусть бьёт? Не всё ли равно теперь?

Пусть бьёт, пусть кричит — я выдержу, а расстрела они не допустят, ведь мы же военнопленные. Пусть! А потом посмотрим.

Если переживу эту ночь, я расскажу им всё, всё, что они захотят узнать. Какая теперь разница? Главное, что Кордуэлл и Моретти к этому времени будут на нашей земле. А капитан, он бы понял, да и всё равно ему теперь, мёртвому. Он и так сделал для нас всё, что мог, отвлёк их своей смертью от нас, дал нам целый день на спасение, а всё остальное — наша беспечность и безрассудство Яниса… И моя слабость! Моя, как главного, как ответственного за них всех по приказу капитана… И я не справился… Не смог…

Поэтому, Янис, ты прав, прав как никогда, я твоей ненависти и презрения достоин. И единственное, что может оправдать меня в моих же глазах и в глазах Алмаара, — это смерть, моя смерть, расстрел то есть. Так что пусть, пусть приказывают!“

Джейк думал о своём, силой воли и с помощью выучки заставляя себя не воспринимать слова капитана. А тот всё это время ещё говорил что-то и говорил, не глядя в сторону пленного. И все его слова проходили мимо сознания, даже в памяти не задерживаясь. И Ламберт почувствовал это, понял, что ничего его слова не значат, и заорал часовому:

— Увести! Увести, к чёртовой матери!!!

Джейк не сопротивлялся, даже обрадовался этой короткой передышке, возможности отдалить приближающийся финал…

— Вы знаете, я уже так устал от всего этого, — признался Ли, как только они остались одни. Откинулся назад, положив локоть расслабленной правой руки на подоконник. — Одно и то же весь день! Без отдыха. Вы сами не устали?

При этом вопросе Ламберт, меривший комнату шагами, остановился вдруг и свирепо глянул на лейтенанта, в этом взгляде читался ответ, ясный без слов. А Ли хохотнул себе под нос, а потом продолжил с откровенной до жути рассудительностью типичного штабного офицера:

— У нас всего два человека, из которых нам нужно выбрать одного для допроса. Мы наверняка знаем, что оба они в курсе дела, каждый из них может дать нам нужную информацию. Так вот, мы берём любого — любого, капитан! — и делаем ему укольчик. Он ничего не поймёт в сознательной жизни, а потом ему уже будет всё едино… Мне важен отчёт о проделанной работе, я уже даже набросал тут кое-что, пока вы там… беседовали, — усмехнулся с иронией над своими же словами, но лицо Ламберта оставалось безучастным, словно камень, он и на эту ироничность внимания не обратил, он будто с трудом пытался вникнуть в суть сказанных лейтенантом слов. И Ли продолжил: — Это вполне безболезненная процедура, подумаешь, на одного психа в лечебнице станет больше. Всё равно ведь ниобианин, их и так много… — улыбнулся проникновенно. — Как вы думаете насчёт того, первого? Он здорово орал про наш строй, видимо, хорошо историю учил в своё время, отличником был, не дурак, должен быть… Должен побольше знать, чем этот наш рассказчик… Он и так нас утомил… Я, сколько ни слушал его, как ни старался, даже специально пытался хоть что-то запомнить, — усмехнулся. — Ноль! Ничего дельного! Вокруг одного и того же! Уснуть можно. А вы представляете, если после „Триаксида“ он вообще с катушек сойдёт?! Страшное дело!

— Он, может быть, и трепло, но трепло от большого ума, а этот ваш умник, лейтенант, в отличие от него, — раскрытая книга: бери и читай! — Ламберт отозвался неохотно, заговорил, обдумывая каждое слово. — Попался на такую уловку. Разве это не глупо? Такому бы я вряд ли доверил что-то важное, а уж тем более командовать остальными… Он с собой-то справиться не в силах…

— Хм! — хмыкнул, раздумывая, лейтенант, уставился на разжатые пальцы руки, лежавшей на столе, помолчал немного, а потом продолжил, взглянув исподлобья на Ламберта: — Так вы согласны, что тянуть время глупо? В остальном же…

— К чёрту остальное, лейтенант! — оборвал его Ламберт.

— Тогда вам попросту жалко этих мальчишек! — заключил Ли довольно дерзко. И сам понял, что не далёк от истины: капитан разразился потоком ругательств, нет, скорее, праведным гневом:

— Я?! Жалеть?! Жалеть ниобиан?! Как вы могли даже подумать о таком?! Вы оскорбляете меня такими мыслями! Меня, офицера сионийской армии!.. О какой жалости может вообще идти речь на войне?! Вы сами-то хоть понимаете это, вы, штабной писака?! Вам хоть раз доводилось стрелять в человека? А видеть убитого вашими же руками?

— А вот это к делу не относится! — оборвал его Ли. — Все мы воюем так, как умеем… — Ламберт почему-то даже не возразил, опять заходил, полез за сигаретами, вспомнив о недовольстве Ли на этот счёт, опустил руку. Опять идти курить на улицу не хотелось.

— Ладно, пусть ведут этого; допросим, подлечим и в лечебницу, — Ли, помолчав в ожидании, когда Ламберт первым проявит инициативу, был вынужден отдать приказ сам.

— Нет! — Капитан взмахом руки остановил часового. — Верните того назад! — сказал он, намеренно не глядя в сторону Ли, чувствуя его недовольный взгляд спиной.

— Нет уж! Я хочу, чтобы мы допросили того, с переломом! — Ли, до этого довольно равнодушный, показал вдруг в своем голосе такую твёрдость, какой Ламберт от него совсем не ожидал, и она заставляла с ней считаться. — Он лучше подходит для допроса, я знаю…

— Вы сами сказали, „любого“! Так вот, я хочу видеть Барклифа. Я от него — именно от него! — хочу услышать всю правду. Все ответы на вопросы… На каждый мой вопрос!..

— Здесь уже не необходимость, капитан, как я вижу, а одно только упрямство, и мстительность. Офицер должен быть беспристрастным! Я, конечно, понимаю ваши чувства… Этот обман, наглый, циничный, но… извините… Для нас главное — цель! У нас одна только ампула, и мы не можем тратить попусту…

— Я хочу видеть его! — с нажимом на каждом слове повторил Ламберт, глядя на Ли сверху и щуря тёмные опасные глаза.

— А я не хочу! Я и так весь день его только и слушал, хватит! — воскликнул Ли, оттолкнув от себя папку, будто в ней была какая-то вина.

И они оба — Ли и Ламберт — долго, ни слова не говоря, смотрели в глаза друг другу, и было ясно: никто из них уступать не собирается.

— Я понимаю, капитан, вы верите своему чутью, своему опыту, а я же — своему! — Ли всё-таки не выдержал, в его голосе появились просительные оправдывающиеся нотки. — Кто-то же из нас должен уступить, и чем быстрее, тем лучше для нас самих. Мы и так потеряли целый день, а результат — ноль!

Ламберт опять промолчал, ни слова не сказал, но челюсти стискивал так, что Ли мог бы поклясться, что слышит скрежет зубов.

— Хорошо! Мы сделаем по-другому! — Выход пришёл неожиданно, сам собой. Простой до безумия. И главное — справедливый, без обид. Порывшись в карманах, Ли извлёк на свет монетку, привезённую сюда ещё с Сионы и так и оставшуюся по забывчивости, а потом превратившуюся в напоминание о доме, о холодной маленькой, но родной Сионе. — „Орёл“ и „решка“! Играли когда-нибудь? — Ли подкинул монетку на ладони; серебристый кругляшок блеснул ослепительной каплей, привлёк к себе внимание. Ламберт проследил его полёт, а потом перевёл глаза на Ли. Тот улыбался, чуть щуря левый глаз, как будто спрашивал: „Ну?“ И в его улыбке, в этом прищуре было что-то мальчишеское, простое, словно не человеческая жизнь предлагалась вместо ставки, а выбор решался при помощи какой-то мелочи, на которую здесь, на Гриффите, даже пачки сигарет не купить. Такие деньги лишь на Сионе в ходу, только там они чеканятся. У Ниобы уже не тот уровень жизни, чтобы привязывать свою экономику к металлическим деньгам.

— Это глупо, выбирать вот так, — нахмурился Ламберт. — Ведь они же люди…

— Ну, я же говорил, вы их жалеете, капитан! — Ли смотрел на Ламберта, подбросил монету в воздух, поймал, не глядя, сжал кулак с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Что за бред?! — взорвался капитан, со злостью выдернув руки из карманов. — Жалость!!! Да, но это жалость не к врагу, а к двадцатилетним мальчишкам!

— Ой, хватит, капитан! Всё! У меня „орёл“! — Ли перебил его и потряс кулаком в воздухе, подначивая Ламберта. — Ваша — „решка“! „Решка“, капитан!

Ламберт ничем не выразил своего согласия: ни словом, ни взглядом — наоборот! — он был недоволен, смотрел с осуждением и не скрывал своего отношения. Но когда Ли подбросил монету снова, поймал и положил на стол — как раз точно на середину, — Ламберт всё же не сдержал нетерпения и любопытства, наклонился вперёд, и они чуть головами не столкнулись.

— „Орёл“! — Ли издал победный возглас, рассмеялся даже, откидываясь назад. — Так угодно судьбе, капитан! — попытался утешить, но на губах — довольная, радостная улыбка, словно он одержал важнейшую в своей жизни победу.

„Орёл“! Да, это был „орёл“, герб Сионы: продолговатый кристалл горного хрусталя, усечённый наискосок от середины и ниже, увитый лентой. Когда-то, до принятия независимости, лента была пурпурная — напоминание об императорской власти и покровительстве, но потом она стала алой и получила надпись-девиз „Свобода и равенство!“ Вот он, и весь „орёл“! А ведь на него поставили человеческую жизнь, пусть даже и ниобианина, но человека!

— Раз уж вам так не повезло, капитан, то решите тогда сами, как нам быть со вторым военнопленным… Я не хочу вносить его данные в протокол — возня только лишняя. Там заикнись — и начнут допытываться, что и как… А так, одного в больницу сплавим потом — и всё! И кто узнает, сколько их было: один или двое?

— Всё! — эхом повторил изумлённо Ламберт. — А куда его теперь по-вашему?

Ли в ответ плечами пожал, ни о чём этом он уже не думал: пустое! Главное — обезвредить диверсантов, заработать премию от ОВИС, если повезёт, конечно, но это уже предел мечтаний…

* * *

Они сидели в разных углах, но друг против друга. Не разговаривали, даже и не пытались заговорить, и не смотрели друг на друга. И тяготились этой встречей.

Джейк и сам не понимал, почему? Он же так хотел остаться с Янисом наедине, поговорить с ним, поделиться мыслями, чувствами, впечатлениями. Конечно, они не друзья и почти не товарищи, но здесь, в лагере сионийцев, они одни — ниобиане, и это должно было хоть как-то сближать их… Одна общая судьба, один скорый конец, так к чему тогда все эти обиды?

Но Алмаар! Этот Алмаар одним лишь взглядом дал понять, что та ненависть, которая рвалась из него в последний раз, не заглохла, не стихла в нём. Нет, она продолжала тлеть, готовая превратиться в пожар при любом сказанном слове, при неосторожном взгляде.

„Ну, вот и сиди теперь, — с какой-то странной обидой подумал Джейк, невольно улавливая обрывки мыслей, мечущихся сейчас в голове Алмаара. Нет! Он даже мысли эти знать не хочет! — К чёрту тебя, дурака! Ведь ты же выдал нас обоих, вон, как капитан сейчас орал… И слушать больше не хочет… А ты, идиот, хоть бы слово сказал! Сказал бы, что они теперь знают… Нет ведь! Так и будет теперь дуться… Хуже ребёнка, ей-богу! Детей хоть слушать можно заставить, а этот в драку кинется, только рот открой… И угораздило же связаться на свою голову!.. Что за тип! Никогда не поймёшь, что выкинет в следующий момент, сплошная непредсказуемость… Не мысли же твои читать, в конце концов! Не люблю я это дело… Он-то творит, что хочет, а остальным потом достаётся. Не расхлебать, как ни старайся…

Ничего, главное, что они нас в покое оставили. Кто его знает, к чему оно? Может, и не тронут больше, а то нет сил уже ни слушать, ни говорить, ни отпираться. Всё! Сколько можно этот цирк терпеть? Знают же всё и так! Спасибо Алмаару…“

„Сидит, ещё и обиделся, сволочь проклятая, — думал Янис, чуть не скрипя зубами от бессильной злости. — Трус! Предатель! Вон, какой беззаботный… Интересно, и чего они тебе наобещали? Шкуру, наверно, целенькую?.. И морда-то совсем даже не битая… Ты же у нас интеллигентный, гвардеец… — при мысли об этом Янис плечом дёрнул, выражая этим жестом всё своё презрение к подобным людям, ко всем этим умникам, ломающим из себя чёрт знает что, а на деле: чуть прижали — и выложил всё без остатка… Сволочь! Наверно, и про капитана им всё рассказал… А он ведь тебе доверял, больше нас всех доверял. Да я бы за одно это доверие под нож лёг, хоть щипцами дери, — ни слова бы не услышали… А этот же! Дерьмо! — Янис дёрнул головой, будто плюнуть хотел, но нечем — всё пересохло. За весь день хоть бы капельку воды предложили, а тот… второй, что с капитаном, всё к кувшинчику с таканой прикладывался, на нервах играл, сволочь… А нашему-то гвардейцу небось попить-то предложили… Вон какой бравенький, ему-то что? Нас и посадили, верно, вместе, чтобы поболтали напоследок, авось по-хорошему договориться получится? Ну, уж нет! Не на того напали! Знаем мы ваши фокусы.

А ты — шестёрка мелкая! — Янис глядел на Джейка исподлобья, унижал его как мог в мыслях, так как считал недостойным своей ненависти за такое предательство, но не мог себя изменить — злился ещё больше, уже прикидывал в уме, как бы так одним махом подскочить да в глотку вцепиться, хоть зубами, а придавить эту гадину… — Уже и вперёд наклонился, ногу левую к груди подтянул, собрался для прыжка, секунда — и кинется, а этот олух, точно не замечает ничего, сидит себе, откинувшись, дремлет от безделья, устал, видите ли… сволочь! Да не заговорю я с тобой первый — не жди! Дался ты мне со всем этим офицерьём сионийским!

Напугали! Расстрелом напугали!

Да знали б вы, сколько раз я уже мог сдохнуть за эту проклятую жизнь… Так пусть хоть один раз до конца дело дойдёт…“

Солдаты, уже порядком уставшие таскать пленных туда-сюда, ввалились с шумом и грохотом в сарайчик, заговорили громко:

— Ну что, кого на этот раз?

— И когда они разберутся, наконец, кого им надо?.. А то ведь то одного, то другого… Да побыстрее ещё…

„Опять Тайлера повели… Вон как, чуть ли не под ручки. Он у нас теперь персона важная, — Янис, не поворачивая головы, проводил его до дверей сколько мог, а потом посмотрел на часового, топтавшегося на пороге, — Ну, и чё он тянет? Получил приказ — действуй! Стрелять, так стрелять! — подумал с досадой: — Или тебе побольше моего страшно?“ Усмехнулся этим мыслям, но не вслух — про себя. А сиониец отошёл, захлопнул скрипучие двери, подпёр снаружи, снова заходил по улице. Звук его ботинок, однообразный и шаркающий, доводил Яниса чуть ли не до безумия. Сколько можно это слушать? Что они там все? Пока я помирать готов.

…Сесть на этот раз не дали. Джейк так и остался стоять, чувствуя спиной присутствие часового. А так всё, в принципе, осталось как всегда: те же люди, та же обстановка, за исключением предложенного стула.

Нет! Не как всегда! Совсем не так!

И Джейк это почувствовал. А стул — начало. Подготовка к серьёзному разговору, когда тебе сразу дают понять: никто с тобой больше миндальничать не собирается. Всё, поиграли, хватит! Сейчас начинается самое серьёзное! Такая беседа, какой она и должна была быть с самого начала.

— Ну, что, рядовой? — Ламберт усмехнулся, повернувшись к пленному.

— Что? — вырвалось у Джейка против воли.

— Продолжим рассказывать сказки? Или как? — Джейк в ответ только моргнул, не понимая, к чему клонит капитан. — Что толку отпираться? И так всё давно ясно.

Джейк промолчал и на этот раз, но ничего другого Ламберт от него и не ждал. Парень этот не глуп и не так наивен, как это кажется на первый взгляд, поэтому и отпираться вряд ли будет. Сам понимает, что глупо это и бессмысленно. Так, может, сам всё расскажет? И обойдётся дело без „Триаксида“ и без расстрела. Хотя Ли на нём настаивает, аж из кожи лезет. Ему не хочется лишний раз всю документацию заполнять. Его можно понять, но лень эта никак не сравнима с человеческой жизнью. — Ты, конечно, неплохую историю придумал, неплохо выложил, вполне правдоподобно, — похвалил Ламберт. — Но… Но плохо то, что вас двое. Двое! Ты позаботился о себе, много для этого сделал, но даже ты не смог бы заставить мыслить своего напарника так, как тебе было нужно. Вы потому и не справились, не смогли…

Лицо парня было неподвижным, словно слова эти не доходили до его сознания, и глаза, странно остекленевшие, смотрели в одну точку, где-то у Ламберта за спиной, над левым плечом. И Ламберт, глядя в это бледное, ничего не выражающее лицо, подумал, сердясь на самого себя: „Не надо было его тащить сейчас. Какой с этого прок? Допросить сначала второго, а потом уже решать, как быть с этим… Расстрелять? Этого и хочет Ли. Но с расстрелом всегда успеется… А вдруг это тот самый, за которого „информаторы“ из ОВИС обещают премию? Мне-то, конечно, ничто не светит при всяком раскладе, но лейтенант-то должен был допускать и такую возможность…“

— Сколько вас было? Меньше десятка — это точно! — заговорил Ламберт, заходя откуда-то издалека, сам ещё не до конца не понимая, о чём пойдёт разговор. Он просто очень сильно хотел, чтобы этот парень понял, что беседа эта — последняя попытка, предпринятая для его спасения. Только дай знать, что ты был связан когда-то с ОВИС, что именно ты можешь и знаешь, как сломать индикатор, и ты останешься жить, даже глубокого допроса проводить не будем, просто передадим в целости и сохранности „овисовцам“ — и всё. А там они пусть сами решают, как с тобой быть… — Ты должен знать, кто из вас когда-то состоял в штате ОВИС, — уже открыто заговорил об этом Ламберт. — Кто из вас сумел это сделать?

— Что? — Ниобианин удивился искренне и даже перевёл глаза на капитана, глянул прямо в лицо.

— Сломать индикатор, вот что! — Эта непонятливость стала раздражать Ламберта, хоть он и старался держать себя в руках.

— Индикатор? Индикатор личности? — переспросил Джейк, лихорадочно соображая, к чему весь этот разговор. Неужели Алмаар и про это успел рассказать? Почему же тогда не рассказал, что это он сам такой умелец? Уж ему-то точно было бы приятно похвастаться своим мастерством. Такое ведь не всякому под силу. Да, это он мог бы, пожалуй… Или?.. или сионийцы нашли капитана? Вот это прыть! Уже и обследование провели! Даже если и так, зачем он им нужен, этот человек из ОВИС, бывший?.. — Да не знаю я ничего, не знаю! — устало ответил Джейк и снова отвёл взгляд, и зря — сразу стало ясно, что он соврал. Он и сам понял свою ошибку, как только заметил, как похолодел взгляд капитана.

— Всё ты знаешь! Всё!!! — выкрикнул со злостью Ламберт. Он стремительно шагнул вперёд Джейку навстречу, будто хотел ударить или хорошенько встряхнуть. Но пленный не шевельнулся, не отступил, не попятился и даже защититься не попытался, лишь встретил его взглядом, глядящим в упор.

— Если он всё уже рассказал вам, он и про это расскажет… — сказал всё тем же усталым, севшим голосом, но сам внутренне подобрался, приготовился дать отпор, и расправил плечи.

— Да ничего он нам не рассказывал! — с какой-то не по-хорошему мстительной и злой усмешкой произнёс Ламберт. — Неужели ты так ничего и не понял, дурак? Вы оба попались на одном очень простом приёме, о котором даже дети знают… Твой дружок не врал и не отпирался, — При этих словах Ламберт улыбнулся с сарказмом, ясно давая понять, на кого он намекает, — он вообще ничего не говорил! Но легко поверил в то, что проболтался ты…

— Я?!! — Джейк даже отшатнулся, так резко, словно его ударили. Эта чудовищная откровенность была для него куда болезненнее любого удара.

— А ты, зато, так же легко поверил в то, что он оказался слабее тебя! — продолжал Ламберт, напирая. — Вы оба — дураки! Сопляки безмозглые! И вы ведь даже не товарищи друг другу! Вы не можете полностью доверять не только своему напарнику, но и самому себе! И это не спецгруппа при таком отношении, это какой-то дешёвый балаган!..

При такой взаимовыручке даже поверить сложно, что ты вернулся за ним, и там, в канаве, не бросил… Это просто смешно и глупо! А я считал тебя умнее, чем ты есть на самом деле. Ошибался, значит… А теперь, знаешь, что вас ждёт? Одного допрос с „Триаксидом“, а другого — расстрел! — Лицо пленного ниобианина при этих словах стало ещё белее, он даже дышать перестал, но слышал всё, каждое слово, и уже, видимо, догадался, для чего притащили именно его. — И мне же вас даже пожалеть не хочется! Не могу я этого сделать! Противно потому что! Потому, что вы не солдаты… Вы вообще непонятно кто!.. Таких, как вы, учить надо, и учить жестоко, добрым щелчком по носу, — Ламберт замолчал, он был рассержен, почти разъярён, и эта ярость перехватывала горло, не дала договорить, хотя и так всё было ясно.

А мальчишка этот залепетал растерянно:

— Но ведь „Триаксид“… это незаконно… незаконно…

— А кто тебе сказал, что ТЫ пойдёшь на допрос, а не второй? — Ламберт чуть повернул голову, удивлённо поднял правую бровь. — Это уже не тебе решать, а нам… И знаешь, что мы решили? — Он чуть качнулся с пяток на носки, и в повисшей тишине было слышно, как скрипнула кожа ботинок. — Тебя мы больше допрашивать не будем. Радуйся! Потому, что это твоя последняя радость в жизни…

— Но ведь… — Голос у Джейка сорвался, он несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот, но так и не смог ни слова сказать, лишь кашлянул хрипло.

— С дружком, конечно, забот побольше будет, — заговорил Ламберт, глядя на пленного в упор, — но мы уж позаботимся, место в лечебнице и для него найдётся…

И тут при этих словах Джейка словно прорвало:

— Вы не имеете права! — выкрикнул он Ламберту в лицо и сам не узнал собственного голоса, хриплого, срывающегося на звонкий, почти мальчишеский крик. — „Триаксид“ запрещён… Межпланетной Комиссией… Вы знаете, что вам за это будет?! Вам всем!.. И расстрел этот!.. Это тоже незаконно!.. Все ваши действия незаконны!.. Даже применение силы по отношению к военнопленным… Это нарушение прав человека!.. Нам даже пить не давали!.. За весь день ни разу…

Ламберт не перебивал, дал знак рукой солдату у порога, и Джейк сам замолчал, почувствовал, как сильные руки вцепились ему в локти. Он вырвался, сделал шаг вперёд, чуть не толкнувшись Ламберту в грудь, и произнёс уже без крика, но таким голосом, от которого холодом продрало между лопатками: что-то пророческое было в этих словах:

— Вы ещё пожалеете! Вам даже расстрел этот не поможет! Все узнают про это! Все! Вас судить будут… За нас, военнопленных… Вы ещё вспомните моё имя, капитан…

— Вы оба дезертиры! Вы даже не военнопленные! Вы даже без знаков отличия! Вы никакой армии не принадлежите! — Ламберт рассвирепел. Его ещё никто ни разу в жизни судом не пугал, и такое он стерпеть не смог. Обе его руки, выброшенные вперёд, ударом в грудь оттолкнули ниобианина назад, к двери. И удар был настолько сильным, что Джейк задохнулся, хватая воздух ртом, еле устоял на ногах, но продолжал смотреть Ламберту прямо в глаза и видел в них ненависть и ярость, те же чувства, с какими смотрел на него Янис пятнадцать минут назад.

— Расстрелять! — прошептал Ламберт одними губами, на Джейка это слово обрушилось так, что в ушах зазвенело, как тогда, после бомбёжки. Но, видимо, самому Ламберту тон приказа показался неубедительным, да и часовой что-то медлил с его выполнением, поэтому он и повторил, крикнул: — Расстрелять!!!

Под этот крик они, Джейк и двое солдат-караульных, переступили порог. Этот крик услыхал и Янис, но не удивился, даже невольно обрадовался. Он ждал этого приказа, понял сразу, куда его потащили через несколько минут после Тайлера. Уж если гвардейца после всех передряг — на отдых, то его не иначе, как под пули… Он еле тащился по улице, довольно грубо поддерживаемый под вывернутые локти, и думал с сожалением лишь об одном: Тайлер после всего, что сделал, останется жить, а ведь так хотелось свернуть ему шею… Хоть бы встретиться напоследок, хоть слово ему своё последнее сказать, раз уж так…

Они и встретились на ступенях крыльца, у распахнутых настежь дверей.

— Предатель! — прошипел Янис, встретив взгляд Тайлера, странный какой-то, пустой взгляд остекленевших пронзительно синих глаз. Хотел добавить ещё что-то, но осёкся, смолк, подавился словом, застрявшим в горле. Понял, понял сразу, куда это повели Тайлера в сопровождении двух сионийских солдат-автоматчиков. Нет, не так дают свободу, не так платят за предательство, за нужную информацию…

— Да вы что?!! Ведь меня же… меня!!! — прошептал Янис растерянно, провожая уходящего Тайлера глазами, глядя, как он медленно спускается по ступенькам, по скрипучим деревянным ступенькам…

— Тайлер!!! Джейк! — крикнул Янис, дёрнувшись вперёд, почти высвобождаясь из рук солдат. Он впервые за всё время назвал его по имени, но даже сам внимания на это не обратил. А вот Джейк попытался обернуться на его голос, но ему не дали, грубо толкнули вниз ударом приклада в спину. — Но ведь меня же… — снова прошептал Янис, медленно и неожиданно вдруг понимая, что будет дальше и что уже успело произойти, понимая свою ошибку и свои заблуждения… Неужели же поздно, опять слишком поздно?! Он опять и всюду не успел…

Да не может быть, чтоб он так ошибался!

Это всё сионийцы, это всё капитан этот чёртов! А я поверил ему, поверил, как сопляк неопытный…

— Вы его отправили, да?!! Его?!! — заорал Янис прямо с порога, видя перед собой лишь сверкающие ненавистью глаза Ламберта. — Сволочи! Сволочи вы все! И вы, капитан! — Он кричал что-то ещё, стоя посреди комнаты без посторонней помощи, забыв о боли. Сейчас им двигали только ярость и ненависть, несколько минут предназначавшиеся Тайлеру, сейчас же их мощь и силу ощущал на себе капитан, а он и слова не мог вставить во всю эту тираду. — Вы никакого права на это не имели! Ни по каким законам! Тем более, это я… я, а не он… должен был быть там!..

„И этот про законы…“ — Ламберт не стал дожидаться, когда ниобианин замолчит сам, просто ударил пленного по лицу, а потом швырнул на лавку у стены. Парень затих, замолчал сразу, только дышал часто, со всхлипыванием втягивая воздух сквозь стиснутые зубы.

— Верните его, капитан… — попросил вдруг, чуть ли не с мольбой глянув на Ламберта. И это поразило капитана не меньше, чем ярость пленного ниобианина, которого он отправил с приказом.

— Здесь я отдаю приказы! — ответил Ламберт, закуривая, и пленный на это ни слова не добавил, только Ли зашевелился как-то обеспокоенно.

— Это подло! Подло, капитан! — воскликнул вдруг Янис, резко вскидывая голову, заговорил с новой силой: — Что вы ему пообещали? Свободу? Жизнь? Что?! Нет же!.. Вы приказали расстрелять его! Расстрелять! Вот она, ваша плата за предательство!.. Подло, капитан… Вы давали ему слово, наверняка пообещали что-то, иначе бы он не заговорил, не повёлся бы просто на обещание, на испуг… Слово дали… Сволочи вы все… Все вы…

Он не договорил, его оборвал резкий злой смех. Смеялся Ламберт, держа сигарету у самых губ.

— Зачем я вам теперь нужен? Зачем? — Янис глядел на него исподлобья, но был на удивление спокоен, словно перегорел уже, излил всю свою ярость и ненависть в первые минуты, а сейчас со стороны их разговор напоминал обычную беседу. — Вы от меня ничего нового не узнаете. Да и не скажу я ничего… Ничего и никогда… — продолжал Янис глухим голосом; он сидел, чуть подавшись вперёд, выставив сломанную ногу. Эта поза, эта вскинутая голова, эти пылающие мрачной злостью глаза — весь он бросал вызов, это был протест против предстоящего допроса, это было ожидание ещё одного такого же короткого приказа: „Расстрелять!“

Но капитан как назло не торопился, был спокоен и не скрывал усталости, А Ли нервничал, нетерпеливо барабанил пальцами по столу, и всё порывался что-то сказать, но не решался, и выжидал.

— Я не предатель, капитан!

— Твой дружок тоже никогда им не был! — Ламберт круто развернулся на месте, впился в лицо пленного ниобианина глазами и, видя, как тот медленно начинает доходить до сути сказанных слов, добавил: — Он много чего наговорил нам, много чего… Например, то, что вы дезертиры, что вы сбежали из своей части, заблудились, прибились к гриффитам… Впрочем, не такая уж и сложная история, но ты-то о ней не знал ничего, правда?

Ниобианин отшатнулся, так резко прянул назад, что голова его ударилась о бревенчатую стену дома; прошептал что-то одними губами себе под нос, очень тихо (Ламберт смог разобрать всего несколько слов, да и то все они были ругательствами, страшными, уличными). И глаза пленного вспыхнули с новой силой, и лицо побелело смертельно, только на скулах высветился нездоровый, нервный румянец. А потом он закричал, закричал так, как ещё не кричал никогда:

— Ах вы, ублюдки! Твари проклятые!.. Да как вы могли, сволочи?! Вы, все!.. Все до единого!.. Все… Все… — Он задыхался, голос его срывался на беззвучный шёпот, но это его не останавливало, он сыпал ругательствами, проклятьями, угрозами, не выбирая выражений, не церемонясь и совершенно не заботясь о себе самом, забыв о собственном положении, о беспомощности — обо всём. — Да вы знаете, кого вы убили?! Хоть можете себе это представить?! Представляете вы себе или нет?! Да ни черта вы не представляете!!! Ведь вы же все дураки! Вы — ничтожные людишки с ничтожной планетёнки!.. Уроды вы все!.. Как же я вас ненавижу! Задавил бы, голыми руками всех задавил!.. Особенно вас, капитан!..

Он даже дёрнулся вперёд, попытался встать, кинуться на Ламберта, но со стоном беспомощности и отчаяния, а не боли, опустился на лавку, поник, продолжая шептать под нос всего лишь одно слово:

— Ненавижу… Ненавижу… ненавижу…

Он видел перед собой окаменевшее, белое, как мел, лицо Тайлера, такое, каким он был при последней встрече. Тайлер уже знал, куда его тащили, знал, что его ждёт, а я был уверен, что это меня, скорее всего, пристрелят… Был уверен, особенно после всех тех допросов, после выпадов капитана, после всех его запугиваний и побоев. Был готов к смерти, знал, что она — единственное, что остаётся, и не был против. Знал, она — единственное, достойное наказание за все ошибки, за всю глупость, неосторожность и беспечность…

Почему же опять крайним оказывается кто-то, а не я?! Почему так происходит? Тогда — капитан поймал мои пули, сейчас — Тайлер… И он оказался не при чём. Он выгораживал нас обоих, плёл какую-то чепуху про дезертирство, и ему бы поверили, наверное, будь он один, он, парень неглупый. Он гвардеец, гвардеец Его Императорского Величества. А я, дурак, и предположить не мог, что Тайлер этот сумеет придумать, как выбраться из этого переплёта. А я на него злился…

Какой же я дурак!.. Какой дурак!..

Он снова и снова вспоминал и переживал день заново: момент пленения, момент побега, снова плен, а потом допросы, допросы, допросы…

Как же он мог, он, никогда и никому не веривший, поверить сионийскому капитану?! Поверить в то, что Тайлер — гвардеец Тайлер — так легко расскажет всё, станет предателем?!

Какой же я после всего этого дурак!!!

Даже обрадовался, когда услышал приказ о расстреле… Сначала обрадовался за себя, думал, всё, отмучился, но что́ значила та радость в сравнении с той, когда узнал, что это благодарность Тайлеру за его предательство. За предательство, которого не было!..

Ведь чувствовал тогда, сердцем, нутром, что-то не то происходит, что-то непонятное, не то, что должно быть. У Тайлера были тогда такие странные глаза, что невозможно было не почувствовать, что неладное что-то происходит, он же словно предупреждал, будто кричал молча, хотел сказать что-то важное…

Рассудительность, сообразительность, умение думать обо всех и за всех — в этом весь Тайлер. Потому его и капитан оставил за старшего. Странный человек. С такими Янис за свою жизнь ещё не сталкивался. Ведь они врагами после всего стать должны были, смертельными врагами. И Тайлер застрял здесь, на Гриффите, по моей вине, без документов, без индикатора. В армию загремел, рядовым — и это после Гвардии! С полудня да в полночь, как говорят по такому случаю гриффиты.

Он же убить меня должен был, сразу же и без разговоров, а он ни слова больше ни сказал, после того, как в карцере в одной камере отсидели… Забыли — зарыли, что ли?!

Он и мстить даже не пытался, ни разу не сделал ничего. И это всё было особенно странным для Яниса, он не раз в жизни видел, что и за меньшие проступки людей убивали, убивали без зазрения совести…

А этот же назад ещё вернулся, из плена выручать… Знал же прекрасно, на что шёл! Знал! Представлял себе! Так зачем тогда вернулся? Воспитание? Принципы, что-то ещё в том же духе — аж смех берёт!

Да какие к чёрту принципы, когда пристрелить могут в любой момент?! Пристрелить! Они уже его пристрелили!.. Сволочи!.. Гады!.. Уроды!..

Янис заскрипел зубами от ярости, злости и отчаяния. Я ведь презирал его, смеялся над ним и ему подобными, потом вообще возненавидел. Дурак! А тебе ведь, идиоту, повезло познакомиться, предать и по собственной глупости потерять человека, настоящего человека, такого, о каких только в книжках пишут да по „ящику“ показывают. Таких на Гриффите больше не встретишь, такие только ТАМ бывают…

Да, он мог бы стать тебе другом… Через столькое вместе прошли… Этот гвардеец единственный относился к тебе по-человечески, принял тебя таким, какой ты есть. Столько раз руку протягивал… А тебе всегда было наплевать на это, наплевать на него и его отношение к тебе. Ты всегда был сам по себе, один, и не замечал никого и не чувствовал ничего. Но когда остался один, по-настоящему один, — сейчас, среди сионийцев, среди врагов! — понял, что значит настоящее одиночество, одиночество среди людей, которым безразлична твоя судьба, которым нет до тебя дела!

Он мог бы стать твоим другом!

Никого и никогда не трогала твоя участь, никого не интересовало, что станется с тобой, останешься ли ты жить или умрёшь. А ему было до этого дело! Но ты сам отгородился от всех, оттолкнулся, спрятался, как делал это всегда, а потом и убил его своими действиями… подставил… своего так и не состоявшегося друга…

Неслыханная подлость!..

Дурак! Какой же я дурак!..

Как же жить теперь? После всего этого? Ты же только неприятности людям приносишь, предаёшь всех, подводишь. Сначала капитан, теперь, вот, Тайлер на твоей совести… Те люди, чьей жалкой тенью тебе даже не быть никогда! Никогда!

Господи, неужели во мне проснулась совесть?! Что это? Боже, я ведь впервые обращаюсь к Тебе, обращаюсь с просьбой… Пошли мне мою смерть… Любую… Страшную, мучительную, я приму её достойно… Хотя бы так накажи меня за мою слепоту… За слепоту, за эгоизм, за то, что я такой — ущербный… бесчеловечный, порочный… Зачем мне жить? Зачем я вообще живу? Чтобы приносить страдания людям? Всем людям, с какими сталкиваюсь по жизни?..

Янис сидел неподвижно, даже не моргал, сидел, опустив голову, смотрел в пол, и думал. Думал, спрашивал себя же, кричал на себя, плакал в душе от злости на себя же и ненавидел себя же самого, презирал себя и жаждал смерти как единственного избавления, спасения то мук совести. Но внешне ничего этого не было заметно, ни одного движения, ни одного звука! Это заставило Ламберта невольно забеспокоиться, обернуться, окликнуть пленного:

— Эй, ты там не уснул часом?

Ниобианин медленно поднял голову, и Ламберта поразили его глаза. Пустые, неподвижные, как у людей, приготовившихся к скорой смерти, знающих о её приближении, ждущих её, и разом потерявших желание продолжать борьбу за жизнь. Неприятный взгляд! До озноба! До холода в груди. Но Ламберт выдержал его, все силы и выдержку собрав…

…Капитан и этот, второй, долго говорили о чём-то, почти спорили, но Янис не слышал ни слова. Как же ничтожна казалась ему его прожитая жизнь!

Чем жил? Чему радовался? Что двигало его вперёд? Одни животные потребности и мелкие страстишки! Добыть денег на еду и питьё, найти ночлег на ближайшую ночь, поиграть в игровом зале, посмотреть какое-нибудь шоу по видеофону, — но всё это при условии, что останутся деньги. И всё! Каждый день! Каждый год!

Начинаешь вспоминать, и вспомнить нечего! Одни суды, следственные камеры, следователи и адвокаты, прокурор, свирепо сверкающий глазами при очередной встрече, угрожающий пожизненным заключением. А потом тюрьма, лагерь, камеры… Тоска, смертная тоска, никому и даже себе неинтересная… А ведь раньше ты гордился таким образом жизни, свободой, вернее, иллюзией свободы…

Таких никчёмных, бесполезных и даже опасных людей когда-то, в своё время, высылали на Сиону. Общество в целях безопасности избавлялось от подобного мусора, человеческого мусора — и было право. Не отстреливать же их, как это делали во время Кризиса с бродячими собаками? Хотя, кто ты есть? Ты и есть бродячая собака, опасная, вызывающая лишь страх и опасение у обывателя за себя и своё добро. В таких кидают камнями и бьют палками… Ты жить не имеешь права! Не имеешь!

…Одно слово, проскользнувшее в разговоре, против воли привлекло внимание: „Триаксид“! Янис аж дёрнулся. Нет, только не это! Лучше самая страшная смерть, чем такая жизнь! Жизнь после „Триаксида“! Нет! Никогда!

А офицер этот, второй, поднялся из-за стола, вышел на середину комнаты, потоптался туда-сюда, будто разминался после долгого сидения. Янис из-под опущенных ресниц, из-под спадающих на лоб спутанных волос следил, как осторожное и внимательное животное, за каждым движением сионийца.

„Триаксид“, значит! — Подумал с какой-то мстительностью, с нехорошей усмешкой на губах, — Так вот почему вы меня оставили! Целый день нам обоим нервы трепали, а вы, оказывается, выбирали, кого лучше колоть, кто из нас двоих знает больше… Кто-то из вас, выходит, в Разведке состоит! Так просто вам бы никто эту наркоту не доверил. Кто из вас в Отделе прописан? Капитан? Нет! Это солдат, он таких методов не приемлет, он лучше кулаком в зубы, или ботинками по почкам. Значит, этот, с повадками адвоката… Он, выходит, всем здесь заправляет…»

А Ли уже отвернулся, встал к Янису спиной, подтянул к себе через стол раскрытую папку, принялся копаться в ней, не глядя на пленного. На него вообще никто не глядел, его воспринимали как часть мебели, уже решённый вопрос, и даже капитан не замечал этой настороженности и напряжения в подобравшейся фигуре ниобианина.

«Дурака, значит, из меня сделать осталось в довершение ко всему. Психа! А вы меня спросили? Хочу ли я этого?! Сволочи! Не хочу я так жить! И вообще жить не хочу!..

Так, а если кинуться на этого, из Разведки? Испугается ведь, обязательно испугается… Сбить хотя бы с ног, в драку ввязаться, может, капитан и выстрелит в суматохе этой? Или тот, у дверей, не выдержит, пальнёт? — Он смерил расстояние, прикинул, где стоит капитан, представил, как он бросится разнимать, схватится за кобуру на поясе, должен схватиться… Только б выстрелил. — Боже! Господи! Пусть хоть сейчас будет так, как я хочу, а не так, как всегда получается!..»

Тут Ли нашёл то, что искал, выпрямился, зашелестел мягким пластиком, в какой обычно запаивают стерильные медикаменты, и Янис понял: опоздал! И метнулся вперёд неожиданно для всех и даже для самого себя.

А дальше всё произошло в секунду! Часовой у двери только ахнул, щёлкнул затвором автомата, запутался в ремне.

— Не стрелять! — заорал Ламберт, бросаясь Ли на выручку. Вдвоём они справились не сразу, но всё же довольно быстро. Да и ниобианин вдруг как-то обмяк, полупридушенный Ламбертом. Так же вдвоём они вернули пленного на лавку, усадили, придерживая за плечи, и тут только капитан заметил в руке Ли пустую ампулу.

— Вы, что, уже?!

— Да, даже сам не заметил, когда, — Ли с досадой дёрнул подбородком, сжал ампулу в кулаке до боли в пальцах, — Да он так кинулся неожиданно, псих какой-то!..

Вымещая раздражение, ткнул ниобианина кулаком под рёбра. Больно ткнул! Но тот был уже в полубессознательном состоянии, не чувствовал уже ни боли, ни страха — ничего! Это уже был не человек…

— Вот чёрт! И всю сразу, да? — Ли кивнул в ответ, — Куда попали-то хоть?.. В шею, под нижнюю челюсть?! Чёрт! Чёрт! — выругался зло, глядя на ниобианина сверху, — Нельзя было всю сразу! Ведь теперь у нас на все наши вопросы минут двадцать максимум! А потом с него ничего уже не выдавишь, даже имени своего не вспомнит… Вот ведь чёрт возьми!..

Ладно! — грубо встряхнул пленного за плечи, наклонился, заглядывая в лицо, но не в глаза, полностью лишённые хоть какой-то мысли — жуткое, пренеприятное зрелище! Задал первый вопрос:

— Имя?!

* * *

Слово, брошенное Алмааром в последний момент, долгим эхомзвенело в ушах. Джейк был поражён, ведь до этого Янис ни разу не назвал его по имени, а сейчас же до него словно доходить стало, какую глупость они совершили, обидевшись друг на друга. Нашли время! Как дети! Смех да и только!..

Вот они и разошлись кто куда каждый своей дорожкой. А напоследок ведь могли и поговорить по-человечески. Сколько же их связывало! Как настойчиво сталкивала их судьба, а они так и остались не врагами, не друзьями. Почему? А кто его теперь знает?

Конвойные — два сионийских солдата — шли следом, больше не подгоняя и не прикрикивая. Куда им торопиться? Шли и говорили между собой о чём-то, Джейк не понимал ни слова, не слушал их, и звуки голосов воспринимались одни общим неясным фоном.

Они прошли по центральной улице мимо солдат, мимо вездехода, мимо двух старух гриффиток, опасливо переговаривающихся через высокий плетёный забор. Все замолкали, провожали их троих глазами, стояли неподвижно, так, словно понимали, куда ведут этого высокого парня со скованными за спиной руками.

Вошли в лес, пошли по чуть приметной тропиночке, по ней гриффиты ходили к реке, сейчас же, боясь нарушить приказ, все они сидели по домам, не высовывались лишний раз.

Джейк шёл неслышно, хоть и чувствовал, с каким трудом подчиняется ему разом одеревеневшее тело. Но всё равно шёл так, как ходил всегда: лёгким невесомым шагом, под которым и песчинка не скрипнет, ни веточка не хрустнет. Эта осторожность и даже какая-то сосредоточенность на каждой, пусть даже незначительной мелочи, были теперь для него единственным, что занимало его мысли.

Вот где-то левее вспорхнула птица, с тревожным криком качнула ветки, пролетая над головой, и солнечные зайчики побежали по стволам деревьев, по широким разлапистым листьям, преграждающим путь.

Вот яркие огромные бабочки, взлетев с орхидей, закружились на месте в странном танце, в потом так же вместе откатились в сторону, скрылись среди деревьев, затерялись в листве.

Тонкая змейка с жёлтым брюшком и такими же жёлтыми пятнами по обеим сторонам рта свесилась вниз с лианы чуть ли не до лица, зашипела, предупреждая, раскачиваясь из стороны в сторону, угрожая острыми, но не ядовитыми зубами, — мелочь, не представляющая опасности. Джейк только чуть голову в сторону отодвинул, прошёл мимо, а одни из сионийцев, шедший следом, испуганно вздохнул, ругнулся под нос, дулом автомата отшвырнул змею в кусты и прокомментировал:

— Вот дряни-то сколько всякой! Шагу не ступить!..

Его напарник буркнул что-то насчёт того, что он полностью с ним согласен. Только Джейк наслаждался этой красотой. Весь этот мир вдруг показался ему куда красивее и ярче того, что он увидел в первый день, когда попал в джунгли. Сейчас и краски были ярче, и крупнее цветы, и зеленей листья, и тонкий аромат казался куда приятнее и тоньше всех известных ранее запахов — всё это стало как-то выпуклее, явственней, обострилось, приблизилось. И глядя вокруг, Джейк неожиданно понял: он хочет жить!

Он должен бороться, он хочет жить и, значит, должен что-то делать, пытаться, пробовать, биться, но не покорно подчиняться обстоятельствам. Он должен жить! Он обязан вернуться! Ведь его же родители ждут. И матери обещал вернуться… Обещал!..

Я же обещал ей вернуться! Я и себе обещал выбраться из всего этого!

А они уже перешли канаву, приблизились к реке настолько, что шум воды стал заглушать шелест листьев. Здесь, в низине, и кустарник стал гуще, и лес темней, свет солнца почти не доходил до земли, это было царство теней, не знакомое со светом, с солнечным светом.

Конвоиры чуть поотстали, как будто забыли, зачем были посланы, и Джейк воспользовался единственным, имеющимся у него шансом, — пригнувшись, вжав голову в плечи, метнулся с тропинки в сторону, в кусты, напролом, ничего перед собой не видя, кроме беспорядочного мелькания зелени перед глазами.

Крики и очереди из автоматов нагнали, ударили в спину, но он всё равно бежал, даже не думая о спасении — ни о чём не думая, только одно повторяя в такт сердцу: «Спаси и сохрани! Спаси и сохрани!..»

Что-то горячее, обжигающее толкнулось в сердце — и боль, неожиданная, острая, живая, выдавила весь воздух из лёгких. Весь — до последней капельки! Он хватал его открытым ртом, но не мог проглотить, а потом перед глазами всё крутанулось резко, Джейк так ничего и не понял, ощутил только, как с громким — оглушающим, заслоняющим собой все звуки этого мира! — хрустом входят в тело пули.

В это беззащитное и слабое тело!

Он видел ещё траву и землю, близко, очень близко, в последний момент понял, что стоит на коленях, а потом — всё! Мозг ещё какое-то время ловил окружающие звуки: треск ломаемых кустов и шаги сионийцев. Их голоса:

— Смотри-ка, а думал, не достану! — Сказал один, глядя, как чёрные в этом сумраке пятна быстро расплываются по ткани защитного комбинезона.

— А я думал, уйдёт! — Добавил второй, толкая ниобианина носком ботинка. — Готов, вроде…

— А сейчас, контроль для верности! — сиониец перевёл режим стрельбы на одиночный, нажал спуск. Но, видимо, нервничал, или просто руки дрожали после быстрого бега: все выпущенные пули вошли в рыхлую землю совсем рядом с головой лежащего неподвижно ниобианина.

— Мазила! — рассмеялся над собой же, а потом добавил равнодушно, — А, чёрт с ним, пошли! Так даже быстрее…

— Закопать бы надо! Капитан говорил…

— Да пошлём кого-нибудь из местных! — отмахнулся, убирая автомат, — Да подумаешь!.. Кто узнает?..

* * *

— Мы и сами-то мало узнали. Одни вопросы, а ответов — ноль! — Ли поднимался вслед за гостем по ступеням и говорил всё, говорил всю дорогу от машины и до дома. Говорил и чувствовал сам, что будто оправдывается в чём-то, будто он виноват в том, что ниобианин этот оказался как раз тем, за поимку которого «информаторы» обещали кучу денег.

— Вы же знаете, эти спецсредства такие ненадёжные. Хочешь одно — получается другое… — Ли осёкся, встретив хмурый взгляд Ламберта. Капитан стоял на крыльце, курил, убрав одну руку в карман. Сам он гостя из города встречать не вышел. Он недолюбливал «информаторов». А ли, зная это, не стал настаивать.

Ламберту и этот тип не понравился сразу, с первого взгляда. Высокий, худощавый, и какой-то пижонистый. Тщательно отглаженный костюм с аккуратными стрелочками на брюках, без единой складочки, ослепительной белизны рубашка, и даже ботинки — они одни вызывали у солдат завистливые взгляды. А Ламберта, наоборот, раздражала эта аккуратность. «Тоже мне, приехал, как на прогулку за город. Здесь грязища, куда ни сунься, неужели сам не понимал, куда едет?..»

Гость, назвавшийся «мистером Грином», задержал взгляд на лице Ламберта и чуть заметно кивнул головой, словно отметил для себя что-то важное. Глаза у него были странные, чёрные настолько, что зрачок от радужки отличить невозможно. И взгляд внимательный, прощупывающий до самого сердца, будто знающий наперёд каждое слово, каждое движение собеседника.

По этому взгляду Ламберт сразу понял: не «пустышка» этот тип. Не тот человек, который только ищет повода показать свой достаток и положение в обществе. Эти, из ОВИСа, не послали бы сюда простого пижона.

«Информатор» первым переступил порог, и Ламберт не удержался, пошёл следом, уж очень ему захотелось вдруг увидеть этого Грина в деле. Ли опередил их, первым подошёл к ниобианину, чуть коснулся пальцами его плеча, произнёс:

— Полная потеря памяти, бессвязная речь, не мыслит, не понимает, не чувствует. Не человек — растение! — Несколько раз щёлкнул пальцами перед носом пленного — ниобианин не шевельнулся, — Вот, видите! Это не человек уже…

— Переусердствовали… — «Информатор» глянул ни Ли с осуждением, нахмурился, — «Триаксид»?

Лейтенант растерялся от такой догадливости.

Существовало много веществ, подходящих для глубокого допроса. Все они были хороши и применялись что одной, что другой стороной, и никто не скрывал этого. Одно было плохо. На все эти средства у солдат вырабатывали специальными медикаментами иммунитет, а «Триаксид» действовал безотказно во всех случаях. Но он был запрещён, и это-то и смутило лейтенанта.

Но Грин не ждал его согласия, не ждал, что тот качнёт головой или начнёт отпираться, от и так всё понял, с «Триаксидом» и ему уже доводилось иметь дело. Прекрасно знал, что дело это подсудное, скандальное, но он, как и все «информаторы», не имел привычки вмешиваться в государственные дела Сионы и Ниобы. ОВИС был выше всех этих мирских дрязг, он занимался только своими делами, у него были свои цели. ОВИС также не любил, когда его проблемы, а особенно секреты выходили в мир.

Одним из таких секретов был вот этот парень. Грин узнал его сразу, ещё с порога. Алмаар, «бродяга Алмаар», как называли его в их Отделе. И не только потому, что Карбовски подобрал его на улице; этот Алмаар не понимал и не знал, что в мире существуют какие-то чёткие границы и пределы, за которые соваться не то что бы не нужно и нежелательно, но и опасно.

Попав в Отдел Внешней Связи, которым руководил сам Грин, этот новичок с первых же дней показал, на что он способен, стоит дать ему волю. Он «влезал», куда только можно было «влезть», познакомился со всеми Отделами в их Организации, вычислил, кто чем занимается и в какой области, и какие у какого Отдела возможности. Слово «нельзя» для таких, как он, словно бы не существовало.

Видя это, Грин, как самый главный в Отделе, попытался приструнить излишне любопытного юнца, перепробовал все меры воздействия вплоть до применения силы, но только нажил себе опасного и очень умного врага в лице Алмаара. Они воевали долго и страшно, и вражда эта вышла за стены их Отдела. Помирить их пытались многие, даже Карбовски, но безрезультатно, так как никто не знал причины этой войны, а сам Грин не любил выносить сор из избы. Да и сам Алмаар был достаточно скрытен и осторожен. Он понимал, что за нарушение общепринятых правил и Устава Организации, лучшее, что его ждёт, — возвращение на улицу. Но не прекращал при этом любопытствовать, и ясно, что дело это закончилось тем, чем оно и должно было рано или поздно закончиться: об Алмааре и его делишках узнали! Просто удивительно, что произошло это только сейчас, когда все банки, даже Главный на Фрейе, были пересмотрены и буквально выпотрошены зарвавшимся новичком.

Он был осторожен, особенно поначалу, но потом обнаглел от собственной безнаказанности, потерял последние крохи приличия — и попался во время очередной «чистки».

И тут уж досталось всем из Отдела Внешней Связи! Всем, кто хоть краем уха слышал или видел что-то странное, необычное и не доложил начальству. Но новичок никогда и ни у кого не спрашивал совета, не просил помощи, но и не хвалился своими «успехами». Может, только поэтому, кроме него и самого Грина, который, как оказалось в ходе расследования, был в курсе всего происходящего, остальные работники Отдела отделались лёгким испугом: тщательными допросами и строгими предупреждениями. Самого Грина, как заведующего Отделом, в наказание понизили в должности, он не руководил больше никем и ничем, стал рядовым «информатором», а вот судьбу Алмаара решали на Общем Совете.

Вина его была огромной, да и случай такого наглого нарушения правил был невиданным даже для самых опытных сотрудников ОВИС, повидавших на своём веку многое. Следовательно и наказание должно было быть соответствующим… Что тогда только ни предлагалось на Совете!

Вплоть до смертной казни! Но до подобного все жё дело не дошло; сам Грин предлагал крутые меры: промывка мозга с помощью самых сильных средств, уничтожение памяти и, конечно же, исключение из штата ОВИС ввиду полной потери доверия. Это дело, пожалуй, тем бы и закончилось, тем более и причины Грин назвал очень серьёзные:

— Да вы только попробуйте выпустить его с такими знаниями! Вы представляете, чем это закончится?! Чем?! Полным недоверием со стороны правительств и народа, — убеждал тогда Грин всё Собрание. Он был прав, и это многие понимали, хоть и считали, что такие крутые меры к малоопытному, молодому, но, несомненно, талантливому сотруднику объясняются, скорее, личной неприязнью самого Грина, — Наша связь, наши знания соединяют эти миры в одно целое! Что же будет, если всё это выйдет в мир? Когда каждый сможет без нашей помощи связываться с любой точкой в нашей Системе? Мы и наши знания никому не будут нужны!.. Вспомните наш главный закон: мы никуда не вмешиваемся, но и никому не позволяем вмешиваться в наши порядки! Никогда!.. Сейчас вы пожалеете его, а завтра нас самих не останется!.. Запомните это!..

Он смог бы убедить их, он был близок к этому как никогда, но в дело вмешался Карбовски. И все порешили сделать так, как предложил он: лишить Алмаара индикатора личности, всех прав и привилегий «информатора», лишить его возможности покинуть Чайна-Фло и сам Гриффит. Они думали наказать этого щенка таким способом, а Грин, узнав о таком решении, был в бешенстве, он рвал и метал, особенно когда узнал, что все они надеются на возвращение Алмаара. Как сказал сам Карбовски по этому поводу:

— Этот юноша уде вкусил плод познания, и без его сладости ему не выжить. Он вернётся, вот увидите. Обязательно вернётся и раскается во всех своих грехах. Нам остаётся лишь подождать немного, но зато мы получим первоклассного специалиста…

Чёрта с два! Алмаар не вернулся! Как в воду канул! Сгинул надолго, за ним даже наблюдение установить не смогли, хоть и пресекли его почти удавшуюся попытку покинуть планету под чужим именем.

А Грин предупреждал, что так оно и будет. Конечно, откуда Карбовски было знать, на какие закидоны способен этот преступник, а Грин знал, не даром же он управлял самым большим Отделом в Организации и за это время сумел достаточно узнать своего нового подчинённого.

А Алмаар, даже не имея ничего, всё же сумел подпортить им репутацию. Особенно с индикатором… Теперь только дурак не знает, что капсула эта не так прочна, как гарантировали раньше сами «информаторы»… А ведь это только начало!

И как злорадствовал тогда Грин, когда узнал об этом, когда видел, как метались остальные в своих жалких попытках напасть на след Алмаара. А теперь он вот где, перед ним, этот неуловимый бродяга Алмаар, и никуда ему сейчас не деться, после «Триаксида» его жизнь будет проходить в спецклинике. И Грин радовался, хоть и старался скрыть злорадную улыбку.

Поддёрнув брюки, чтобы, не дай Бог, испортить стрелочки, «информатор» опустился перед ниобианином на корточки, заглянул ему в лицо и вдруг произнёс с улыбкой:

— Ну, вот и встретились, дружок!

А Ламберт поразился про себя такому странному обращению: «Они, что знакомы, что ли? Да, если и так, он сейчас и маму-то родную не вспомнит. Неужели этот тип не знает, что „Триаксид“ разрушает клетки мозга? Необратимые процессы… Лишь один из трёх, если не из пяти, в состоянии оправиться после такой дряни. И уж этот-то явно не принадлежит к тем счастливчикам». Но ничего этого Ламберт не сказал, хмыкнул недоверчиво, и всё.

А сам Янис, всё это время находившийся будто в трансе, полностью ни мысли, ни язык, ни тело не контролирующий, вдруг узнал человека, сидящего перед ним. Эти бездонные чёрные глаза часто являлись ему в кошмарах, и от этих кошмаров ничто не могло спасти, кроме бессонницы. А сейчас эти жуткие глаза были напротив, и они улыбались, улыбались вместе с довольно изогнутыми в злорадной улыбке губами.

И тогда Янис не выдержал. Он понял неожиданно, что сейчас это не продолжение сна, это — явь, и от неё спасения не найти, как ни пытайся. Но он всё равно кинулся прочь, кинулся молча, без звука, не чувствуя боли, гонимый животным, почти осязаемым ужасом.

Но его и на этот раз перехватили, даже подняться не дали, а Грин в ответ рассмеялся, поднимаясь, сказал:

— Растение?! Да на такое растение даже «Триаксид» не действует! Ему нужна отрава посильнее…

— Он, что, счастливчик?? — изумился Ли, слова «информатора» он понял правильно и всё равно переспросил. Ламберт же ничего на это не сказал, хоть и сам видел впервые то, про что рассказывали другие.

А Грин довольно тряхнул головой, будто и не замечая, что все его тщательно уложенные по последней моде чёрные волосы беспорядочно рассыпались, так, что несколько прядей упали на лоб. Но этот вид не испортил все элегантности облика, наоборот, подчеркнул какую-то ненавязчивую красивую небрежность, и Ламберт понял, что вся прежняя пижонистость так же неприемлема гостем, как и им самим…

Глава 7. Аборигены. Кайна

Он видел себя со стороны, как будто смотрел старый чёрно-белый фильм с собой в главной роли.

Длинный коридор, неширокий и невысокий: приходилось постоянно держать голову чуть наклоненной вперёд, а от этого немилосердно затекала и ныла шея. А ещё болели руки! Болели сами мышцы, болели суставы, болели так, как они могут болеть, если их перед этим долго выворачивать и выкручивать. Странно, но он объяснял эту боль тем, что это просто усталость, автомат и рюкзак тяжёлые оба, а несёт он их, видимо, долго, раз уж так…

Хотя, долго или недолго, он и сам бы сказать не смог. Куда идёт и откуда? Зачем и для чего? И куда ведёт этот тоннель с шероховатыми на вид матово поблескивающими стенами?

Странная, прижинющая под ногами порода, и слабое, еле уловимое эхо при каждом шаге отражалось от стен. Ещё он кожей лица чувствовал лёгкое колебание приятной прохлады — сквозняк. И это вселяло какую-то странную, но привычную в подобных случаях мысль: «Это хорошо! Значит, выход скоро!»

Он всё это чувствовал, будто просматривал стереофильм, но почему же тогда видел себя в то же время как сторонний наблюдатель?

И откуда это непреодолимое ощущение надвигающейся опасности? Знание наперёд: что-то случится сейчас, что-то страшное, а он, глупый, идёт себе и даже спасаться не думает. Ведь там же смерть впереди! Страшная смерть1 Ужасная! Ещё более ужасная тем, что он знал об этом. Знал, но ничего не мог сделать, чтобы заставить себя остановиться, себя, такого глупого и беззащитного. Он кричал, звал, приказывал, просил и, кажется, даже плакал — бесполезно. Только горло стало саднить да лёгкие заныли.

И тогда он смирился, стал просто смотреть и ждать, ждать последнего шага, шага, после которого всё и начнётся. А ЧТО именно — сам не знал!

Ждал и всё равно не успевал заметить самое начало, не успевал зажмуриться, когда огненный шквал, беззвучной и от этого ещё более страшной вспышкой освещал стены, заливая всё жёлто-малиновым покровом живого, плавящего заживо пламени. Но он и тогда не кричал, смотрел на всё это немигающим взглядом, ловящим каждую мелочь, и, наконец, находил себя. Ещё живого, глядящего в оплавленный, медленно оседающий потолок. Чувствовал, как обломок опустившейся с потолком стальной распорки медленно и невыносимо проламывает грудную клетку, разрывая лёгкие, погружался в землю, намертво пригвоздив тебя к полу.

И тогда ты начинал кричать: от боли и ужаса, призывая скорую смерть, от страха и беспомощности, потому что знал, никто не придёт к тебе на помощь, ты одни среди этого пламени, пожирающего на тебе, ещё живом, ткань защитного комбинезона.

А ты мог только кричать, захлёбываясь собственной кровью, откашливать её, горячую, и проглатывать снова. И звать — СМЕРТЬ! Или хоть кого-нибудь, кто мог бы прекратить эти мучения…

Ты видел своё лицо и вдруг неожиданно понимал, что это не ты. Это уже был не ты! Это был другой человек, и ты неожиданно — резко! — вспоминал его имя:

— Янис!!! Янис!!! Алмаар!!!

Это был он, а не ты, но легче от этого не становилось. Боль убивала ТЕБЯ, а не его! Это ТЫ корчился от боли, беспомощно хватая пальцами обломок балки. И это ТЫ кричал от боли! Кричал до тех пор, пока чернота не застила эту картинку, и тогда ты проваливался в чёрную вязкую муть, в которой не ощущал уже ничего, даже боли…

* * *

Он медленно открыл глаза и долго лежал, не моргая, глядя в потолок. Хорошо было так лежать, ни о чём не думая, видя только дощатый потолок из плотно подогнанных досок, гладких, но не крашенных, таких гладких, что захотелось вдруг коснуться их рукой, проверить наощупь. И не удержался — попытался поднять левую руку, дотянуться, ведь доски эти, казалось, были перед самыми глазами… Всего лишь чуть-чуть шевельнулся, а от боли всё перед глазами и поплыло, и потолок этот закачался…

Джейк закрыл глаза, губу чуть ли не до крови закусил, пытаясь заглушить стон, рвущийся из охрипшего горла.

И боль эта… Боль была такая, словно грудную клетку в нескольких местах проткнули раскалённым штырём. Боль принесла воспоминания: картинка из одного и того же повторяющегося кошмара яркой вспышкой встала перед глазами. И он вдруг прошептал слово, само всплывшее в памяти, но совершенно ничего не значащее для него: никаких чувств, никаких воспоминаний:

— Капитан!..

А ещё эта боль вернула ощущение мира вокруг; Джейк неожиданно почувствовал, что лежит в кровати, укрытый до подбородка чем-то тёплым, но тяжесть одеяла совсем не ощущалась. Приятная прохлада студила лоб, до Джейка не сразу дошло, что кровать стоит у открытого окна. Какое-то время он тупо, ничего не соображая, смотрел на лёгкую занавесочку, подрагивающую на сквозняке. Дышал он очень осторожно, в четверть лёгких, и при каждом вдохе чувствовал, что грудь сдавливает тугой обруч, но так и не понял, что это всего лишь повязка. Всё его внимание и все немногие мысли привлекло осознание того, что рядом находится кто-то ещё, какой-то человек. Джейк чувствовал его присутствие. А потом к нему кто-то подошёл, прохладная ладонь коснулась лба, потом — лёгкое прикосновение подушечек пальцев к виску, к щеке и вдоль — до подбородка. Прикосновение, наполненное заботой и нежностью, как к чему-то очень хрупкому.

— Опять, наверное, болит… — чей-то голос шелестел над ухом. «Да нет же, нет! — готов был закричать Джейк, — Я живой! Я слышу вас… И понимаю всё!» Но губы лишь дрогнули беззвучно, последние силы ушли на то, чтобы снова открыть глаза.

Склонившееся лицо. Женщина! Немолодая уже, если судить по морщинкам вокруг добро улыбающихся медово-карих глаз. Она заговорила о чём-то на гриффитском, необычно растягивая гласные и почти полностью проглатывая окончания слов. Странное произношение. Джейк сумел различить лишь одно слово: «деточка», которое когда-то очень давно слышал много раз.

А потом его почти силой напоили каким-то резко пахнущим отваром. Из-за сильной слабости Джейк даже сопротивляться не мог, только всё пытался дать понять, что он не голоден и пить тоже не хочет. А после питья слабость навалилась с новой силой, а уж ей-то Джейк сопротивляться не мог, а засыпая, разобрал ещё на гриффитском:

— Ну теперь-то уж точно выберется… Я про это сразу сказала… Хоть и человек, а живучий, как каркус… — На этом слове он и уснул…

* * *

Явь и сон, с вечно повторяющимся кошмаром, смешались в одну бесконечную пелену. Он уже не мог сам ни в чём разобраться: где же реальность, а где — продолжение кошмара? Кошмар этот был, как стереофильм: он прокручивался перед глазами во всех своих раздирающих душу подробностях. Бесконечная лента со склеенным началом и концом. Одно и то же до бесконечности, стоило лишь глаза закрыть…

* * *

На этот раз сознание возвращалось медленно, он очень долго лежал, не чувствуя ни тела, ни мыслей, никаких ощущений.

Неимоверным усилием воли сумел сжать пальцы правой руки в кулак — тело повиновалось, а ощущение покорности собственного тела порадовало так, как радует любого здорового человека пробуждение после долгого сна. Он и сделал то, что делают все в такой момент: потянулся разнежено со счастливой улыбкой и вдохнул полной грудью — и закашлялся!

Боль — резкая, неожиданная, а оттого ошеломляющая, — как чья-то жёсткая рука перехватила горло, тяжело навалилась на грудь.

Откуда?! Почему?! Он испугался этой боли, испугался потому, что никак не мог объяснить себе её причину. Лежал, боясь шевельнуться, почти не дыша, и вспоминал, вспоминал с таким напряжением и отчаянием, что даже устал. А вспомнить ничего не мог, кроме того сна, мучившего его всё это время: тоннель, низкий потолок, стены, удерживаемые распорками, опять огонь, огненный хаос — и смерть, своя и одновременно чужая. Сон, не имеющий звуков, но оставляющий воспоминание о боли, о боли, от которой даже наяву не избавиться.

Второе, о чём он подумал: «Где я?»

Конечно, если лежать вот так, на спине, ничего не узнаешь и не увидишь. И спросить некого. На этот раз Джейк был один, он это сразу почувствовал. А ведь сейчас, когда мысли наиболее ясные, когда сознание чёткое, и даже есть силы на то, чтобы говорить, рядом, как на зло, никого нет. Никого, чтобы спросить хотя бы, где я. Где? Что это за комната с дощатым потолком? Сейчас так уже не делают! Кстати, а сейчас — это когда? И откуда он знает, что делают, а что — нет?..

Всё! Нужно что-то делать! Искать ответы на все эти вопросы. Действовать в конце концов. И Джейк решительно поднялся и сел. И чуть сознание не потерял!

Всё тело, минуту назад казавшееся здоровым, сильным, послушным, сейчас отказывалось повиноваться. Голова казалась неправдоподобно тяжёлой и сама клонилась на грудь. Перед глазами всё плыло и качалось. Вся эта цветная вышивка на одеяле, сползшем с груди, с плеч до пояса. Джейк несколько раз моргнул, сглотнул, пытаясь унять подкативший к горлу комок чего-то неприятного, тошнотворного. Несколько секунд (а может, и минут?) он тупо сидел, склонив голову, и не сразу заметил повязку — широкий бинт в несколько рядов, туго стянувший рёбра, не дающий дышать в полную силу.

Что бы это всё могло значить? Шутка, розыгрыш? Чей и зачем?

Он покачал головой, устало и медленно, туда-сюда, пытаясь встряхнуться, вспомнить хоть что-то, но боль в груди, не отпускающая ни на минуту, и сейчас мешала сосредоточиться. Но ведь всему этому должно быть какое-то объяснение?! И эти декорации вокруг!

Он обвёл глазами комнату, больным, но по-прежнему цепким взглядом. Нет, это не декорация, совсем не декорация. Гобелены с вышивкой по стенам, ручная работа, сейчас таких не делают; циновочки на полу, стол, лавки — всё из дерева. Никакого намёка на металл или пластик. Нет стереовизора, домашнего компьютера, кухонного меню-комбайна — всего того, что видит с рождения каждый современный человек. Но здесь же! Что за чертовщина!

Медленно и осторожно Джейк опустил ноги, посидел ещё немного, отдыхая, а потом встал, закутавшись в одеяло. Комната крутанулась, сначала резко. Будто весь дом кто-то качнул слева направо. Джейк зажмурился, тоже качнулся, но устоял. Даже сделал шаг вперёд, в сторону распахнутой двери. И так медленно, шаг за шагом, добрался-таки, в изнеможении привалился к дверному косяку и снова закрыл глаза. Пол, качаясь, уходил из-под ног; в груди, под сердцем и где-то справа, боль скопилась, затаилась, как опасный зверёк, ждала момента, чтобы ударить сильнее. И Джейк ждал, пока она утихнет, спрячется ещё глубже. Стоял, отдыхал и слушал, как с нехорошим хрипом вырывается воздух из горла. Плохо, как при ранении, когда задето лёгкое. Неужели ранен? Когда? Кем?

Опять напряг мысли, мучил и без того больную тяжёлую голову, но так и не вспомнил ничего дельного, кроме всё того же кошмарного сна. И аж застонал от отчаяния. Нужно найти кого-то, спросить, узнать что к чему.

Почти наощупь двигаясь, переступил порог, остановился на крыльце, глянул вниз, с третьей ступеньки: улица, деревянные домики, заборы из гибких лиан — и ни одного человека! Тишина. Такая, словно он один, единственный живой человек в этой незнакомой деревеньке.

Ноги ослабели, задрожали, не выдержав веса тела; Джейк снова качнулся, стал падать назад, но, выбросив руку, схватился за косяк, стал оседать, очнулся через секунду уже сидящим на пороге дома. Одеяло сползло, упало до пола. «Назад нужно идти, искать свою одежду, собираться по-человечески, а то ведь как посмешище, — подумал со злостью на самого себя, — Потащился! Хорошо ещё, что никто тебя не видел. Давай, вставай! Иди назад! И приведи себя в порядок!» Прикрикнул на себя, понимая, что вид у него сейчас даже более чем просто нелепый. Но сил не осталось. Он уже не смог бы сейчас подняться, просто не смог, как ни кричи, как ни ругайся. Склонив голову, тяжёлую и ничего не соображающую, он сидел на пороге, привалившись правым плечом к косяку, сидел ни о чём не думая, смотрел, как перед крыльцом по мелкому ярко-жёлтому песку дорожки, наперегонки с солнечными зайчиками, прыгает крошечная нарядная птичка. Длинный хвост с яркими перьями, малиновая грудка, изумрудно-зелёная спинка и «шапочка» и ослепительно белые «щёчки». «Теньк! Теньк! Тью-и!» Скок-скок! Прыгала и быстро крутила головкой, настороженно глядя на неподвижно сидящего человека, не чувствовала исходящей от него опасности и, осмелев, взлетела на нижнюю ступеньку.

Крошка! Со своим длинным хвостом и тонким, как шило, клювом, она могла бы легко уместиться в ладони Джейка. Маленькая, а какая живая, и не треть секунды не замрёт. Скок! Скок!

Джейк смотрел на неё с улыбкой, сонно моргая глазами. Вдруг понял, что ещё немного, и заснёт прямо здесь, на пороге дома, прямо так, с одеялом на плечах. Какой стыд! Шевельнулся в попытке подняться, но бесполезно. Понял это и затих: «Нужно накопить побольше сил, а потом пробовать. Отдохнуть, отдышаться, а тогда уж…»

Отключился незаметно и сам не понял, как так получилось, понял это только, когда чей-то голос раздался над самым ухом. Знакомый голос, но незнакомое произношение на гриффитском: долгое, плавное звучание гласных и почти сливающиеся окончания, которые обычно у гриффитов звучат звонко, с подъёмом.

Открыл глаза резко, так, словно кто-то толкнул голову вперёд толчком в затылок; качнулся всем телом, вскинул взгляд на женщину и узнал её сразу. Её и этот голос! Гриффитка что-то говорила быстро, с заметной радостью на лице, даже коснулась пальцами его открытого плеча. Те же медово-карие глаза, загар на гладкой, совсем ещё молодой коже. Джейк видел это лицо, и не один раз. Его появление всегда приносило облегчение, краткую возможность отдохнуть от вечной боли, и он был благодарен этой женщине, ещё даже не познакомившись с ней поближе.

А сейчас же попросту растерялся, смотрел, широко раскрыв немигающие глаза, попытался что-то сказать, но только несколько раз сомкнул и разомкнул сухие губы. И голос пропал, и все мысли, а ведь столько вопросов хотелось задать при первой же встрече с жителями, а сейчас…

— Да ты посмотри, Алата, ведь он же ни слова не понимает! — и тут Джейк перевёл взгляд чуть левее — и почувствовал, что краснеет от стыда и от смущения разом. Девушка, темноглазая, тёмно-русая, с серьёзным лицом, стояла за спиной женщины, глядя на Джейка сверху.

Он ещё больше растерялся под этим взглядом, вспомнил сразу и о том, что совсем не одет, и сидит на пороге, да и выглядит не лучшим образом. Потянул вверх одеяло, запахнул его на груди, опустил голову, стыдясь их присутствия, смотрел на побелевшие костяшки нервно дрожащих пальцев, стиснувших края одеяла у самого горла; смотрел так, будто видел свою руку впервые в жизни. Только сейчас заметил припухшую сине-багровую полосу уже старого синяка, кольцом охватывающую оба запястья. Откуда этот след? Как от верёвки, что ли? Нахмурился, пытаясь вспомнить, понял, что попросту всеми силами старается не замечать этих гриффиток, теряется в их присутствии. А женщина, та, что постарше, видя, что Джейк её и вправду не понимает, замолчала, и тогда заговорила девушка:

— Мама говорит, вы зря поднялись. Нельзя вам ещё, рано, понимаете, рано! — говорила она на Едином языке, принятом за основной на всех трёх планетах, и говорила просто прекрасно.

Джейк снова вскинул голову, не удержавшись от изумлённого взгляда. При знакомом произношении он вдруг невольно пережил ощущение возврата в прежний мир, хорошо ему известный, но сейчас находящийся где-то глубоко, что даже память отказывалась повиноваться. Его память! Ведь он же запоминал всё с первого раза, никогда на неё не жаловался, помнил всё, что нужно, и что не нужно, — тоже.

Девушка рассмеялась в ответ, чуть вскинула красиво очерченный подбородок. Лицо её, секунду назад серьёзное до угрюмости, преобразилось разом: лёгкий румянец на скулах, сияющие глаза и мягкие волнистые волосы, качнувшиеся в такт движению, зазолотились на солнце.

Она что-то говорила всё с той же улыбкой, глядя Джейку прямо в глаза, а он смотрел, не моргая, с таким серьёзным лицом и вниманием, что теперь она уже не выдержала, смущённо замолчала на полуслове. Джейк не заметил этого, не отвёл взгляда, он вдруг неожиданно вспомнил лицо этой незнакомки: такое вот, весёлое, доброе, с искрящимися глазами, той, серьёзной, он бы её никогда не узнал…

Картинка из прошлого секундной вспышкой встала перед глазами: небольшой зальчик, столики, мигающие лампочки гирлянд по потолку, музыка, люди везде — много людей — всё это всплыло в памяти во всех мелочах, но, главное, — среди массы этого народа он видел особенно чётко одно лицо — лицо вот этой вот гриффитки. Те же волосы, только собранные тогда с помощью белой косыночки, те же глаза, улыбка, фигура — вся она!

Картинка исчезла неожиданно, а вот девушка осталась, и опять серьёзная, нахмуренная, будто догадавшаяся, что слушатель её невнимателен и занят сейчас какими-то своими важными мыслями, если судить по застывшему взгляду.

Женщина же, которую незнакомка назвала своей матерью, поняла этот взгляд по-своему: решила, что Джейк находится на грани обморока. Опустилась перед ним, легонько встряхнула его и снова заговорила:

— Пойдём! Вставай! Нельзя! Пойдём! — эти слова он понял и без переводчика. А она всё говорила, говорила так, как обычно успокаивают и подбадривают любого больного на любой планете.

Джейк повиновался, снова лёг, не задавая вопросов и вообще не сказав ни слова. Он слушал женщину, чуть хмуря брови, и замечал с некоторым удивлением, что начинает улавливать знакомые слова, понимать их значение даже при таком выговоре, и с каждым словом всё лучше и лучше.

Девушка стояла у изголовья, и отсюда Джейк не мог видеть её лица, но он чувствовал её присутствие, улавливал на себе её настороженный внимательный взгляд и даже как будто непонятную ему враждебность.

— Где я? — Джейк спросил неожиданно, и хотя в хриплом, слабом голосе не было той силы, которой бы ему хотелось, женщина замерла; её руки, расправляющие край одеяла у подбородка, показались Джейку жёсткими, холодными, без прежней заботливости; она будто даже растерялась, посмотрела ему в лицо с немым вопросом во взгляде: почувствовала что-то в его голосе, ведь она не знала Единого и не понимала, о чём её спрашивают.

— Вы в посёлке, у гриффитов, в лесу! — заговорила девушка ровным, каким-то бесцветным голосом, будто сообщала то, что он обязан и сам знать. — В посёлке. Помните? Помните хоть что-нибудь?.. Солдат? Расстрел? Допросы? Вас ещё двое было… Помните хоть что-нибудь?

Ничего этого Джейк не помнил. Ничего!!!

Что-то смутное крутилось в голове, зудело, искало выхода, но чётко он помнил пока только два момента: коридор шахты и взрыв, и ещё людный зал и эту девушку за стойкой бара.

— Давно? — спросил о том, что хоть как-то могло ограничить сроки произошедших событий, о том, что не могло бы показать этим женщинам его полную неспособность связать прошлое и настоящее.

— С расцвета аксикилы восьмой день, — ответила девушка, перед этим глянув на мать так, словно ждала подтверждения или, наоборот, опровержения своих слов.

— Дождь?.. Ливень?.. — сказанные слова ничего не объясняли. Но память на ощущения, пережитые когда-то, напомнила о сильной сырости, холоде и большом количестве воды, льющейся ото всюду воды. Он не ошибся! Девушка спросила о чём-то свою мать сначала на гриффитском, а потом уже ответила:

— Тринадцатый день пошёл с начала дождей! Тринадцатый…

Но и это мало что дало. Джейк в ответ вместо «спасибо» только чуть головой кивнул, закрыв глаза, задумался, мучительно пытаясь вспомнить ещё хоть что-то, но не заметил и не почувствовал, как отключилось сознание…

* * *

Выздоравливал он медленно, очень медленно, дольше, чем ему хотелось. Считал каждый день и мучился от безделья, хорошо ещё, что почти всё время хотелось спать. В те часы, когда уже и голова тяжелела после долгого сна, он полулежал на кровати на подоткнутой за спину высокой подушке и, чуть склонив голову к левому плечу, смотрел в окно. Смотрел подолгу, аж шея затекала от одного и того же положения, но глядел всё равно, ведь это было для него единственным развлечением во все дни.

Хотя, и там, на улице, мало что происходило; он видел лишь глухую стену деревянного дома и плетёную оградку с развешанными плошками. Здесь никто никогда не ходил, всё каждый раз было по-старому, только однажды утром Джейк заметил, что одну посудину — крайнюю слева, лакированную до слепящего блеска, — всё-таки кто-то для каких-то своих нужд снял, и эта перемена для него была самой большой новостью в то утро. Ещё одно подтверждение того, что жизнь в деревеньке крутится не только вокруг того дома, где он сам находится с утра до утра.

Он радовался приходу любого человека, но больше всего почему-то хотел увидеть ту девушку. Хотел поговорить с ней, поговорить на привычном, родном ему языке. Он хотел расспросить её, память медленно возвращалась, а это добавляло новые вопросы к тем, что уже имелись в том списке, который он вёл в своём уме.

Но приходила только та женщина, её мать. Она пыталась говорить с ним, что-то рассказывала сама, временами даже пела, сразу было видно: она сама — человек довольно одинокий, потому и тянется к такому же.

Она не разделяла мнение Джейка насчёт темпов его выздоровления, говорила каждое утро, прощупывая пульс, с довольной, почти счастливой улыбкой:

— Умница! Какой крепкий! Живучий!.. — качала головой, позвякивая длинными серьгами, и снова добавляла: — Умница!

Но повязки не снимала, не разрешала вставать, запрещала разговаривать. Стоило Джейку рот раскрыть, начинала недовольно шипеть и прижимала ладонь к губам, а потом насильно, с завидным упорством, поила каким-то отваром, после которого тот засыпал почти сразу. А просыпался только к вечеру или на рассвете следующего дня. И так продолжалось каждый день, каждое утро.

Постепенно Джейк узнал, а кое-что и сам вспомнил из того, что с ними произошло перед тем, как попасть сюда, к гриффитам.

Их было четверо (а незнакомка говорила только про двоих?), и пришли они к ним с дождём, в то время, когда нельзя выходить на улицу, когда готовые к новой жизни души ищут себе пристанище, а Духи разрушения охотятся на них. Одним словом, объявились они в деревне не в лучшее время, их появление сулило неприятности, но гостей не приветить — грех ещё больший, кем бы они ни были и в какой бы момент они ни объявились.

А неприятности начались почти сразу же!

На ревущем монстре примчались нехорошие люди. Люди из города, с холодными металлическими «рогатками», несущими смерть. И эти люди, в зелёной, как лист пальмы, одежде, не просились в гости, они сами выгнали хозяев на улицу, а в домах что-то искали.

Оказалось, они искали вас, и взяли двоих, а двое других ушли, успели, перебрались через реку, и больше их никто уже не видел.

— А тебя, — женщина при этих словах касалась подушечками пальцев руки Джейка, лежащей поверх одеяла, — тебя хотели «усыпить» силой, до срока, с помощью своих «рогаток». А другого они забрали с собой… Он был со сломанной ногой, все видели, как его забирали…

Весь этот рассказ она, гриффитка, пела на своём языке, пела, сопровождая пение лёгким постукиванием пальцев по краю деревянной чашки, в которой приносила питьё для своего пациента. В этом странном аккомпанименте улавливался чёткий ритм, сопровождающий пение.

У гриффитов не было своего алфавита, не было письменности, всё интересное, что происходило вокруг они перекладывали в песни и рассказывали их друг другу с помощью музыки, а ритм, которым они пользовались, позволял запомнить, воспроизвести и передать другому слова песни, а значит, и новости. У каждой песни был свой определённый ритм, а каждый гриффит знал и помнил сотни песен. Джейк же стал слушателем одной из них, судя по всему, довольно свежей, если считать её за новость.

Многие слова он не понял, смог перевести их для себя лишь приблизительно, по смыслу, но суть песни была более чем понятна. Она дополнила его смутные воспоминания так, что он смог представить довольно чётко, как всё было на самом деле. Не мог вот только никак вспомнить, что было до того, как они попали в посёлок, и не понимал, что значили слова «усыпить до срока». Он знал, что у гриффитов нет такого слова «смерть», они заменяют его сходными по смыслу словами, но как понимать это?

Он так и не мог ни понять, ни вспомнить. То, что напрашивалось при этом, не поддавалось никакому нормальному разумению, да и рассудок отказывался верить в то, что осторожно и ненавязчиво предлагало чутьё и сами факты.

Пережить расстрел?? Выжить после очереди из автомата?? Из металлической «рогатки», как говорила эта гриффитка, судя по всему, незнакомая с достижениями цивилизации совершенно!

На пятый, а может быть, даже и на шестой день она позволила Джейку встать, походить по комнате, но дальше порога так и не пустила. Хотя Джейк и сам не пытался пробовать: одежду ему не давали (никакие просьбы не действовали на эту внешне мягкосердечную женщину), и Джейк опять кутался в одеяло и с немой завистью глядел на улицу.

А потом к нему пожаловала гостья. До этого момента она не появлялась ни разу, но, глянув ей в лицо, Джейк понял сразу: он уже видел её раньше. И кажется, не так уж и давно. Где? Когда?

Память неожиданно подсказала ответ, картинка встала перед глазами во всех красках: полумрак ночной комнаты, высвеченный лишь тлеющими углями очага, и эта женщина — неожиданная гостья — в длинном, до пола, плаще с капюшоном. Вот она скинула тяжёлый влажный плащ на табурет и осталась в длинном, без рукавов, белом платье, перетянутом по талии широким тканным поясом: синий, чёрный, белый цвета. Цвета траура по погибшим близким.

Да, Джейк вспомнил её, эту женщину, вспомнил даже выходку Алмаара, рванувшего вдогонку за ней в поисках сомнительного удовольствия.

А потом она бросилась защищать Алмаара, когда офицер тряханул его на глазах у всех поселян.

Странные отношения — и это после одной единственной ночи?!

Эта мысль не успела оформиться во что-то дельное — Джейк загнал её подальше. Не ему судить о таких чувствах, может быть, Алмаар и затронул что-то в душе этой женщины, хоть она и старше его как минимум лет на пятнадцать.

Джейк полулежал в кровати, укрытый до середины груди одеялом, наблюдал за гриффиткой исподволь, делал вид, что смотрит в другую сторону. А та в это время говорила с хозяйкой и нет-нет да взглядывала на него тёмными очень красивыми глазами, в которых явночитался тщательно скрываемый вопрос. Она будто порывалась спросить о чём-то важном и, вскидывая на Джейка глаза, даже делала заметное движение вперёд всем телом, но, видя, что тот не смотрит в её сторону, никла, отворачивалась, и снова заговаривала со своей собеседницей.

А потом, когда она ушла, Джейк шевельнулся, напомнив о себе, подтянул колени, положив на них правую руку. Ему было ясно, что разговор коснулся и его, и хоть говорили они на гриффитском, на том необычном произношении, он уже довольно сносно понимал его, и сейчас тоже понял, что гостья приходила справиться о его здоровье, о том, как идёт выздоровление, и намекнула, что хочет поговорить, но вынуждена была уйти, так и не добившись своего.

— Аи́рка, ты помнишь её? — первой спросила А-лата. Джейк кивнул в ответ, скосил глаза на женщину. — Она принесла тебе одежду, теперь ты сможешь выходить на улицу. Но только тогда, когда позволю я, слышишь? — и Джейк снова кивнул, так низко опустив голову, что подбородком коснулся одеяла.

А-лата долго молчала, глядя на него, и Джейк, чувствуя этот взгляд, зябко повёл лопатками, а потом, стараясь не показывать своего состояния, вытянулся на кровати, осторожно положив левую руку поверх одеяла. Да, с левой рукой ему было тяжелее всего; она хоть и не была перебитой, но при малейшем движении боль, поселившаяся в груди за рёбрами, заявляла о себе с такой силой, что в глазах мгновенно темнело.

— Она часто приходила навестить тебя, хоть это и нельзя, — заговорила А-лата первой. — Ты — чужак, из тех, — чуть заметным движением головы указала в неопределённом направлении, но суть этих слов Джейк понял: он — человек, он горожанин, из таких же солдат, что обыскивали их дома в тот раз, — ты такой же, и одежда на тебе была такая же, под цвет пальмовых листьев…

Мы ушли от вас, скрылись под защитой леса, но вы сами снова нашли нас… — голос её, и лицо, и взгляд, и даже фигура были какими-то не по-человечески усталыми, словно всё то, что она говорила, ей уже приходилось повторять раз двадцать — не меньше! — Мы не вмешиваемся в вашу жизнь, не вмешивались никогда до этого раза, но сейчас же… — она сокрушённо покачала головой, замолчала, будто поняла, что совсем не то хотела сказать. Но Джейк понял её слова так, как мог: прошептал с отчаянной твёрдостью:

— Я уйду!

Резко, забыв о ранении, дёрнулся, сел и не смог сдержать стона, переждал, глядя прямо перед собой, стиснув зубы, а потом повторил:

— Я уйду!.. Отдайте мои… — не договорил, закашлялся, и тогда А-лата бросилась к нему с криком:

— Да куда ты пойдёшь?! Куда? Сейчас тем более…

Джейк кашлял и не мог остановиться, казалось, лёгкие при этом разрываются на куски прямо в груди, оно, наверное, так и было, потому что рот вдруг наполнился кровью, горло сковало спазмом — ещё немного, и стошнит. А кровь потекла вниз по подбородку, закапала на одеяло. А Джейк со странным изумлением смотрел на окровавленные пальцы, которыми до этого зажимал рот, смотрел на расплывающиеся пятна, на капли, растекающиеся по ткани в одно большое ярко-красное пятно. А-лата держала его за плечи и всё повторяла одно и то же, как заклинание:

— Не ложись — захлебнёшься! Не дыши глубоко!..

А потом, напоив его отваром, кое-как остановив кровь, уложила в постель, и всё говорила с причитанием:

— Нашёл, кого слушать! Меня — старую, глупую… Разве ж так можно? Ведь нельзя тебя, я сколько раз говорила. Нельзя! И не слушай меня, не слушай… Ты же такой умница, так за жизнь боролся. Ты выздоравливаешь! Неужели ж я после всего этого, после того, что сделала, выгоню тебя?!.. Да никогда, никогда! Скорее сама уйду! И никто тебя отсюда не гонит… Это всё Кайна… Это она всё говорит… А ты спи, спи, отдыхай…

* * *

Новая одежда пришлась как раз впору. И хоть она и не была совсем новой, пахла чистотой и приятным травяным ароматом, лесной свежестью.

А-лата помогла одеться, сама и пуговицы застегнула на рубашке, оглядела со всех сторон, похвалила:

— Аж смотреть приятно! И не отличишь…

Джейк сразу понял, о каком сходстве она говорит, о сходстве с гриффитами, и подумал со странным чувством: тебя ведь что-то связывала с ними, помнишь? Кличка «Грифф» глубоко засела в памяти, но сейчас он был рад такому близкому знакомству с этим народом, они показались дружелюбными, хотя А-лата и упрекала его однажды, и эта Кайна ещё… Или этот?..

Джейк всегда знал, что гриффиты не агрессивны, не могут они так резко отзываться о том, кто нуждается в их помощи, о том, кто находится сейчас в полной их власти.

Что-то происходит в этом мире, что-то такое, от чего даже гриффиты перестают быть такими, какими их знали всегда: добрыми, отзывчивыми, не способными на резкость.

Он медленно спустился вниз по ступенькам, остановился на нижней, поднял голову, повернулся лицом к солнцу. Деревья вокруг посёлка росли редко, и кроны их не заслоняли небо, свет проникал до земли, приятное солнечное тепло, тепло, по которому он так соскучился, ласкало кожу.

Жить! Как приятно быть живым! Чувствовать это тепло, видеть зелень вокруг, небо над головой, такое чистое, удивительно прозрачное и красивое.

Как хорошо жить!

Только сейчас он почувствовал, что счастье от осознания собственного спасения переполняет сердце. Только сейчас, после стольких долгих дней!

Жить! Ничего не бояться, ничего не хотеть, лишь радоваться тому, что можешь дышать, смотреть, слышать, говорить — быть живым!

Это счастье, настоящее человеческое счастье!

И за всё это Джейк был благодарен этим странным людям, как бы настороженно они к нему ни относились, что бы они ни говорили, он был благодарен им за спасение, благодарен за всё.

Чьё-то присутствие он уловил сразу, чьи-то мысли — и крутанулся на каблуках так резко, что голова закружилась. Девушка, та, с которой всё хотелось увидеться и поговорить, стояла перед ним всего в нескольких метрах.

Натолкнувшись на взгляд Джейка, она невольно опешила, отшатнулась, сделала шаг в сторону соседнего дома, но тут Джейк воскликнул хриплым, беззвучным голосом, попытался остановить:

— Стойте! Подождите же…

Она не могла его услышать, он сам-то себя едва расслышал, но она остановилась, повернулась к нему медленно, всем корпусом, и только в этот момент Джейк увидел, что гриффитка прижимает к груди охапку каких-то свежих листьев.

— Что вы хотите?

Этот резкий вопрос, выдвинутый вызывающе подбородок и поджатые губы, недобро сверкнувшие тёмные глаза из-под спадающих на лоб прядей завивающихся кольцами волос, и даже эта поза — чуть вперёд, с напряжёнными плечами и шеей — всё в ней разом отбило у Джейка желание познакомиться поближе. Он даже забыл то, о чём так сильно хотел её спросить, он вообще забыл обо всём, и подумал с невольным сожалением: «Ошибся!.. Не она… Не она это…»

И стоял, тупо глядя в это красивое, но замкнутое и недовольное лицо, смотрел, не моргая, но так и не смог ничего сказать.

— Вам нельзя ни с кем общаться, — заговорила тогда гриффитка. — Вы не прошли обряд очищения… А это нарушение наших законов… Вы знаете об этом? Вы — человек? Вы не можете знать наших порядков, наших правил, по которым мы жили и живём… И дальше будем жить! Вы пришли и ушли, а мы остаёмся, и хотя бы сейчас вы должны делать то, что говорим мы! Полное подчинение, ясно вам!

И она отвернулась, отвернулась и пошла. А Джейк остался стоять, глядя на эту гордую прямую спину, на высокий затылок, кажущийся ещё выше от собранных на голове волос. Глядел и думал с немым ужасом: «Куда я попал?.. Куда же я попал, Господи?!..»

* * *

Наверное, эта встреча так сильно повлияла на него. На него самого и на всю жизнь, которой он жил до этого.

Это была как отрезвляющая, срывающая ощущение тихой радости и благодушия пощёчина. Пощёчина в ответ на доброе слово, или удар по протянутой ладони, ожидающей милости с терпеливым покорством.

Он замкнулся.

Отгородился от всего мира, от мира, радиально отличающегося от прежних наивных представлений.

Он жил, ничего перед собой не видя и никого не слыша, полностью погрузившись в своеобразный вакуум, окутавший его невидимой, но плотной оболочкой. Ни с кем не говорил и сам не отвечал на заданные вопросы; не чувствовал потребности в том, чтобы познакомиться со всеми и со всем, что его окружало. А-лата каждое утро выводила его на улицу «посмотреть на солнышко», оставляла у порога, давая этим понять: иди, куда хочешь, ты волен видеть и знать всё, что тебе хочется увидеть и узнать самому. Но Джейк медленно, так же, как всегда, глядя прямо перед собой ничего не выражающим пустым взглядом, опускался здесь же на ступеньку крыльца и смотрел куда-то в одну сторону, не моргая. Его взгляд одинаково, с одним и тем же выражением, устремлялся и на соседний дом, и на стену леса, отвесно поднимающуюся сразу же за домами; и на дорогу вдоль улицы, по которой иногда лёгкими туманными тенями скользили редкие жители; и на песок себе под ноги, на котором весело играли в салочки солнечные зайчики, он смотрел теми же пустыми глазами…

Он мог сидеть так часами, неподвижный, как статуя, сидеть до тех пор, пока А-лата не приходила за ним и, придерживая под руку, не уводила в дом завтракать, обедать, ужинать или спать. Всё едино — он ни в чём не испытывал потребности. Дадут чашку с едой в руки — ест, забудут дать или отвлекутся — он безмолвно мог просидеть на лавке возле заставленного тарелками стола, но не взять ни кусочка.

Одним и тем же взглядом он смотрел в распахнутые двери, в открытое окно, на руки работающей А-латы и в собственную тарелку, а перед сном — в потолок. Вряд ли он думал о чём-то в эти дни, и даже если думал, по его лицу это невозможно было заметить.

Все прожитые дни слились для него в один, бесконечно долгий, не имеющий ни утра, ни дня, ни ночи, это продолжался тот день, когда он ещё осознавал себя живым человеком, живым разумным существом, — вечерние часы, когда солнце уже скрыто за лесом, — это был тот день, день расстрела…

Иногда лишь, когда солнечный диск полностью уплывал вглубь леса, он поднимал глаза и долго смотрел вслед солнцу со странной улыбкой; так мог улыбаться выбившийся из сил пловец при виде призрачной полоски далёкого берега.

Эта апатичность первое время не смущала А-лату, встревожилась она лишь тогда, когда во время самого сильного обострения, когда очищалась печень после тяжелейшего повреждения, он никак не отреагировал на эти нечеловеческие боли.

И А-лата поняла, что это удобное для неё лично и для всего лечебного процесса отчуждение как-то слишком затянулось. Раньше, в первые дни, ей приходилось поить чужака сильными успокоительными и снотворным, а сейчас, когда надобность в этом почти отпала, её пациент, наоборот, лишился жажды жизни. А поначалу всё встать пытался, торопился жить, а тут…

И А-лата испугалась, испугалась не на шутку того, что переборщила с травами, превысила допустимую норму, ведь перед ней человек, а не гриффит, любой знает, что люди слабы и менее выносливы. Неужели же она забыла об этом?! А результат — вот он! Слабое подобие человеческого существа!..

Но всё разрешилось неожиданно и само собой.

Джейк как обычно сидел на крыльце дома, когда опять та девушка, проходя мимо, случайно задела его плечо рукой. Она-то не обратила на это никакого внимания, тип этот сидел здесь каждый день и весь день, прямой и неподвижный, словно выточенный из куржута, но на этот раз он отреагировал странно. Подняв на неё синие, поразительные для гриффитов глаза, спросил так, будто сейчас увидел:

— Вы?!

И она не смогла не рассмеяться в ответ, хоть и отметила про себя с некоторым удивлением, что с осмысленным взглядом и живым лицом чужак этот странный намного симпатичнее.

А она так привыкла уже к нему, как привыкают к старому и ненужному хламу, злятся на него, когда он попадается на глаза, но сами же понимают, что, если от него избавиться, дом опустеет.

Вот и она сейчас смотрела на него и думала: чужой, чужой он нам, хоть и семнадцатый день уже здесь; тихое и незаметное существо. Они, люди, все такими делаются, когда из своего привычного мира попадают туда, где не действуют их законы, где они сами вынуждены подчиняться, а не подчинять, не диктовать всем свои условия и порядки.

Как же жалок он сейчас в своей беспомощности! А ведь он из тех, кто пришёл к нам с оружием, и про него тоже пела мать. Как хорошо, что не было меня здесь, в посёлке, в тот день… Эти люди…

А так хотелось отдохнуть от них хотя бы здесь. Нет же, от них не избавиться, не спрятаться, как ни старайся. Без толку! Как хорошо, что этот пока так слаб после ранения… слабый и тихий… А то бы давно уже устроил здесь всё по своему усмотрению…

Она отвернулась, переступила порог.

А Джейк смотрел через плечо на закрытую дверь, на дверь, за которой скрылась эта прекрасная незнакомка с ледяными глазами. Смотрел и чувствовал, что на сердце приятно теплеет, а на губах появляется улыбка, улыбка тихой скрытой радости. Он обрадовался ей ещё больше, когда уловил лёгкий аромат незнакомой ему травы. И ему вдруг показалось, что так должны пахнуть волосы этой девушки: тонким, терпким, ненавязчивым и очень нежным запахом. Да, именно так должны пахнуть её волосы.

Всё с той же улыбкой и странной мечтательностью в глазах, он глянул вверх, по-над крышами домов, на кромку леса и неба, и в этот миг словно окунулся в мир красок, звуков, других запахов.

Будто пелена спала!

Непрерывный шум листвы, птичьи крики, чьё-то пение на гриффитском языке, поскрипывание полуоторванной двери у соседнего сарайчика — всё издавало звуки. Как приятно было слышать их!

А запахи! Какие запахи!!!

Запахи нагретой на солнце зелени и мелкого речного песка перед нижней ступенькой крыльца. Запах преющей земли, приносимый со стороны леса, резковатый и душный с непривычки, но и он не заглушал другие запахи, он сливался с ними в единый букет.

А как приятно пахну́ло едой из растворенного окна!

И Джейк почувствовал, что хочет есть. Голод?! Да!! Голод такой, что перед глазами всё поплыло. Такой, будто он не ел уже лет десять — не меньше! Такого острого голода он не испытывал ещё ни разу в жизни. По крайней мере, в той её части, которую он помнил и за которую ручался.

Он будто лишь сейчас очнулся, как после долгого сна, совершенно не оставившего никаких воспоминаний. Проснулся и с удивлением и радостью отмечает, как с каждой секундой оживает его тело, ка оно доказывает всеми этими естественными потребностями своё желание жить.

Как хорошо чувствовать свою молодость, радость оттого, что ещё предстоит сделать и сколько ещё узнать. Эта знакомая любому молодому телу радость!

Он расправил плечи, поднял голову, вдохнул воздух всей грудью, потянулся — и закашлялся. Боль вернулась! Боль, перехватившая дыхание, стиснувшая горло так, что из груди вырвался лишь сдавленный хрип.

Джейк замер, выжидая, пока уймётся боль, а потом снова принял привычное положение: сгорбленная спина, поникшая голова, и руки, обхватившие колени. И даже прежняя сонливость вернулась, опять потянуло в сон, даже не в сон, а так, — в какую-то ленивую приятную дрёму, когда хорошо греться на солнышке, ни о чём не думать, и только ловить горячие солнечные лучи.

Но ни о чём не думать он уже не мог. Боль оживила какие-то воспоминания, довольно смутные, но, глядя на улицу, на домики вокруг, Джейк отметил скорее ещё механически:

— Это было здесь тогда… Да, здесь! Возле того дома, слева, стоял вездеход. Вон, под тем деревом в тени сидели солдаты, у того крыльца с белыми перильцами согнали перед обыском всех гриффитов.

А нас было двое… Алмаар ещё!.. Как его, кстати?.. Янис? Да, Янис Алмаар. Это имя не забыть… И мы попались с ним к сионийцам! Глупо, конечно, попались… — Джейк вспоминал этот день с самого утра, мелочь за мелочью, каждый эпизод, каждую картинку, — А что мы делали с ним в этом посёлке? Среди гриффитов? И сионийцы?! Что им было нужно от нас? Интересно! А Янис?! Где он теперь? Уж он-то должен всё помнить… Ах, да! — и он не удержался от стона, глухого отчаянного возгласа, — Ты дорого заплатил за нашу беспечность, за все наши ошибки… «Триаксид»! Да, «Триаксид»… Такого и заклятому врагу не пожелаешь.

Вот чёрт! А сам-то я что? Что я здесь делаю?! Они не могли меня так просто отпустить…

Дёрнулся встать, узнать, в чём тут дело, спросить тех, кто знает, тех же гриффитов хотя бы. И сел. Сам вспомнил. Глухие хлопки выстрелов, как сквозь вату. Боль в груди и справа, под рёбрами. Боль, дикая и резкая, как вспышка. И чей-то хладнокровный приказ, эхом отозвавшийся сейчас:

— РАССТРЕЛЯТЬ!!!

Но почему??!! За что?!! За что же?!! Боже, за что?!

Он силился вспомнить ещё что-то, но не мог, как ни старался, только устал.

Он и за обедом думал об этом, может, поэтому никто и не заметил, что это уже совсем другой человек, не тот, к которому все привыкли, не тот, которого гриффиты между собой называли «Ки́йрил», что значило в переводе «чужой, пришелец».

Он смотрел в тарелку, за всё время, пока ели, глаз не поднял: сначала думал над тем, что успел вспомнить, потом не решался задать вопрос. Всего один вопрос из тех, что крутились на языке, сидели в голове раскалёнными иглами и требовали ответа. Хотел спросить, но не решался и чувствовал себя стеснённо, скованно и почему-то всё больше боялся, что А-лата может услышать его мысли, почувствовать его неуверенность и поймёт тогда, как он слаб и глуп сейчас, не знающий ничего и ничего не понимающий.

Обедали они в полном молчании, как всегда, и девушка та, дочь А-латы, опять ушла. Она приходила часто, к матери, то поговорить, то принести или унести что-нибудь, и всегда уходила быстро, не задерживалась, точно избегала лишних встреч с чужаком. А Джейк вспоминал её лицо, вспоминал всех тех гриффитов в день обыска. Ведь её же не было среди них! Это он помнил точно. Зрительная память, а особенно память на лица, у него всегда была отличной. И не мог бы он тогда её не заметить среди кучки почти одних стариков и старух.

Только после обеда, когда дочь А-латы унесла грязную посуду, а Джейк проводил девушку взглядом до самого порога, А-лата произнесла с улыбкой:

— Выздоравливаешь! Сам, без моей помощи. А я уже для тебя крестоцвет приготовила. Выводить тебя из твоего сна… А ты сам! Молодец!

Джейк круто повернулся к ней всем телом, глянул, нахмурив брови, так, будто не мог ни слова понять на этой странной разновидности гриффитского. Но он понял и смутился. Да, он и вправду пялился на девушку, как последний дурак.

— ещё вчера ты её совсем не замечал! — и А-лата рассмеялась. — Она красивая, правда? — продолжила с гордостью в голосе и во взгляде, — Даже для нас, для гриффитов, — при этом слове А-лата иронично усмехнулась, и Джейк понял, о чём она подумала: гриффиты не любили, когда их так называли, они к тому же с трудом выговаривали это слово, сочетание двух согласных «ф» им не давалось. Они чаще называли себя своим привычным им именем: «лари́ны» — «дети леса».

Джейк вспоминал все эти подробности, связанные с жизнью гриффитов, удивлялся тому, откуда он всё это может знать, а А-лата между тем продолжала:

— Оно и понятно, почему ей пришлось вернуться сюда, домой. В городе сейчас совсем порядка нет. А до нас вообще никому дела нет, и не пожалуешься.

— В городе? — эхом отозвался Джейк, взглянув на А-лату. Ведь он хотел попасть в город. Сильно хотел. При упоминании о городе аж в груди тоскливо защемило. Но что его туда тянуло? Для чего он спешил в город? Для чего? Этого он не помнил.

— Да! Там много таких, как ты. Много! А вы, люди, — странные существа, вы, словно живёте для того лишь, чтоб причинять неприятности себе и другим.

Джейк молча проглотил этот упрёк, подумал с тоской и иронией: «Вот так тебе, человек! Ещё одна оплеуха, чтоб не попадал, куда не следует. А то родился человеком, среди людей, а сам теперь нас от дел отрываешь своими проблемами, своими болячками. Всё! Уходить отсюда пора! Спасибо! Спасибо за заботу и гостеприимство, но хорошего, как известно, понемногу…»

Он бы себя ещё долго раздражал подобными мыслями, но его отвлекла гостья. Аирка! Это была она. Взглянув на А-лату так, словно спрашивая разрешение, она бесшумно прошла через всю комнату, остановилась у стола. Джейк всё это время не сводил с гостьи взгляда, понял сразу: пришла по делу, сейчас спросит о чём-то.

— Тот человек, с тобой… — вся её решимость и твёрдость во взгляде, прямом, направленном прямо в глаза, сразу куда-то делись, стоило женщине рот раскрыть. — Парень второй… — Аирка замолчала, так и не сумев задать вопроса, волновавшего её всё это время с того момента, как чужаки эти посетили их посёлок.

А Джейк смотрел на женщину, видел, как дрожат её губы, как покрылось лёгким румянцем лицо, как растерянно моргнули огромные глаза с немым, но читающимся криком-вопросом: «Что с ним? Что с ним сделали?»

Опять этот Алмаар. Даже здесь ему повезло. Хоть один человек (прошу прощения, гриффит) вспоминает его добрым словом и с неподдельным участием. Хоть кому-то напоследок он сделал приятное, раз уж его до сих пор забыть не могут.

А Аирка молчала, не решалась заговорить снова. И чужак этот бесчувственный пялился на неё и даже не моргал. Неужели так и не понял, что от него нужно?! И почему они, люди, все такие бестолковые?

Она чувствовала, что ещё немного — и расплачется, но лишь выдохнула вместе с воздухом из груди:

— Янис… Что с ним теперь? Что с ним сделали? Где он сейчас? Вы знаете? Вы должны знать…

Она и сама не заметила, как перешла на «вы»; общаясь с людьми в прошлом, она по опыту знала, что у чужаков это знак уважения при обращении к тем, кого о чём-то просишь.

И тут уж всё недовольство за упрёки, всё раздражение на происходящее выплеснулись наружу. Джейк заговорил на Едином, нимало не заботясь, поймут его или нет, ему просто хотелось высказаться, излить накопившийся гнев за ненормальное, по его мнению, отношение к себе:

— И это так важно для вас, леди? Вас интересует судьба человека? Существа, годного лишь на то, чтоб доставлять неприятности и убивать себе подобных? — он почти слово в слово повторял слова А-латы, сказанные несколько минут назад, но он и вправду не понимал, как ни пытался, этого странного интереса к судьбе Алмаара. Подумаешь, провели вместе ночь! Для него это просто. Так себе — минутное развлечение. Даже останься он с нормальными мозгами, он бы и не вспомнил об этой гриффитке ни разу. Да и ей самой неужели не было видно, что это за тип? С такими связываться — себе дороже! Не любовь это совсем!.. Раньше надо было думать! А теперь? Да что теперь?..

— Он же человек, этот Алмаар! Такой же, как и я! Как все мы в городе… Так какое же тогда у вас до нас дело? Какое? Любопытство? Интерес? Или что-то другое?.. Я не понимаю, леди! Не понимаю вас и ваш интерес! — взгляд в сторону А-латы, — Может быть, я просто глуп и неправильно представляю себе вашу жизнь… Скорее всего так и есть… — Джейк замолчал, задыхаясь, чувствуя, как горят лёгкие. Он давно так много не говорил, и хоть и говорил ровным голосом, старясь лишний раз не напрягаться, бесполезно.

Несколько минут сидел, ждал, пока уймётся боль, и перестанут дрожать пальцы. Странно, и откуда эта психованность? Раньше же умел сдерживать эмоции… Да и в чём она виновата, эта гриффитка? Надо ей знать про Алмаара, значит, надо. Только ведь я и сам ничего не знаю, так, со слов очевидцев. Он поднял голову с трудом, почувствовал вдруг, что очень устал и хочет спать, но заговорил всё же ровным спокойным голосом, и от этого как будто немного зловещим:

— Его накачали «Триаксидом». Не советую вам знать, что это за дрянь. После него одна дорога — в «психушку». Спросите тех, кто знает, что такое, психлечебница. И не выйдет оттуда Алмаар уже никогда. Никогда! Он сейчас и себя в зеркале не узнает… И это неизлечимо, ведь мы, люди, народ слабенький. Нас легко из строя вывести, и убить легко и дураками сделать — тоже!

Последние слова он говорил, глядя на Аирку с каким-то непонятным даже самому себе вызовом. Хотел ещё что-то добавить, но, заметив дочь А-латы на пороге, бледную, со сверкающими глазами, замолчал, отвернулся, уронив тяжёлую голову на руку, локтем упирающуюся в стол.

Тишина стояла полная. Несколько долгих минут. Было слышно только, как шелестит дерево за окном, да поёт птица в его ветках. Всё как всегда!

Потом Аирка безмолвно поблагодарила его за обстоятельный ответ, в котором сама она не поняла ни слова, поблагодарила по-гриффитски, склонив голову и прикоснувшись губами к ногтям указательного и среднего пальцев.

Развернулась и так же бесшумно, как и пришла, вышла за дверь.

А-лата, совсем как все люди в подобной ситуации, сокрушённо покачала головой и вздохнула, такого резкого ответа от своего подопечного она не ожидала. А потом кинулась догонять гостью и извиняться перед ней за его грубость и резкость. Осталась лишь дочка А-латы, но она на этот раз не поспешила уйти, как делала это всегда.

— Да как вы могли?! Вы — убийца?! — опять на «вы», отметил устало Джейк. Девушка подскочила к нему легко, будто скользнула по воздуху бесплотной тенью, но этот голос, яростный, гневный, почти ненавидящий, не мог принадлежать лёгкому духу, это был голос живой страстной женщины. И нападка её была настолько неожиданной, что Джейк ошеломлённо вскинул голову.

— Вы — солдат, неизвестно чьи интересы защищающий! Захватчик и убийца!! Как вы смеете после этого осуждать хоть кого-то из нас?!

Да ведь вы живёте, ничего своего не имея. Ничего!! Всем нам обязаны! Нам, дикарям! Всем! Даже жизнью своей спасённой…

И сколько я вас видела таких! Самодовольных хвастунов, неблагодарных, бессовестных, наглых…

Девушка на мгновение замолчала, переводя дыхание, пытаясь успокоиться, подавить гнев. Она не это совсем сказать хотела, но слова сами с языка слетели. Ещё немного и врага можно нажить в лице этого грубого типа. Хотя… Пусть! Что он сделает? Здесь он в меньшинстве. Здесь он подчиняется нам и нашим законам…

— Премного вам благодарен, мисс, — заговорил Джейк, пользуясь моментом. — Прошу извинить за причинённое неудобство, но так получилось, что место для расстрела не я выбирал… И не моя вина, что палачи стреляли не так метко, как вам бы хотелось…

Тут уж и она растерялась, упрёк при всём её отношении к горожанину был справедлив и ничем на него не ответишь сходу…

И девушка отвела пылающий яростью взгляд, отвернулась, беспомощно ломая пальцы.

А Джейк смотрел на неё и молчал, смотрел на это удивительно красивое лицо и даже не скрывал своего любопытствующего взгляда. Чёткая и нежная одновременно линия губ, сжатых сейчас и потому по-взрослому строгих, и подбородок с ямочкой, большие тёмные глаза, чуть прищуренные и глядящие в сторону, тёмные и длинные брови с изящным изломом, высокий лоб и упавшая на него тёмно-каштановая прядка непокорным завитком.

Красивая, без единого изъяна, нечеловеческая красота. И особенно сейчас, когда её обладательница в гневе, в ярости, и не скрывает своих чувств!

— И всё-таки вы грубо и нехорошо обошлись с ней, — девушка снова взглянула на Джейка, встретила его разглядывающий взгляд и негодующе сдвинула брови, вот-вот и уколет чем-нибудь, издёвкой, насмешкой, резким словом, — поставит на место, чтоб не позволял себе лишнего.

— Вы тоже из города, могли бы объяснить, как действуют сильные наркотики из группы «А», из группы запрещённых препаратов, — Джейк не дал ей рта раскрыть, заговорил сам, зная, что лучшая защита — это нападение. — Да вы и знать должны, что сам я ничего не видел, меня здесь уже не было… Его тоже могли расстрелять, как и меня… Кому он нужен теперь с уничтоженным мозгом? — Джейк говорил эти слова с какой-то странной, как ему самому казалось, идиотской улыбочкой, но лишь теперь, когда говорил другому, понял окончательно, что больше ему никогда уже не встретить Алмаара. Эту бедовую голову, Яниса Алмаара. И хоть между ними не было дружбы, не было даже того товарищества, какое соединяет солдат, выполняющих общий приказ, но то, что они пережили вместе, особенно последний день допроса, он был важнее всех бывших когда-то отношений, важнее той драки в воронке, важнее украденных документов и часов. Всё это теперь осталось в прошлом, ушло навсегда вслед за Алмааром.

И всё же жаль его, этого несчастного бродягу, так и не увидевшего нормального, человеческого отношения к себе.

Он не хотел такой судьбы, он меньше всего хотел такой смерти… Уж лучше б сбылся тот кошмарный сон! Алмаар встретил бы эту смерть легче, чем жить теперь в клинике под постоянным присмотром санитаров.

Всё-таки хорошо, что у него нет родителей и ждать его некому. И не придётся смотреть в чьи-то глаза и мучительно подбирать слова, рассказывая, как помер чей-то сын, чей-то ребёнок.

Осталась только та гриффитка, Аирка, так, вроде бы, называла её А-лата. Но ей-то, собственно, что? Минутное знакомство, увлечение на одну ночь…

— Меня не было здесь в тот день! — воскликнула девушка с отчаянием, всплеснула одной рукой. — А если бы была, сама всё узнала. Чтоб Аирке не пришлось ходить к вам и просить о…

— А зачем она ходит? — перебил её Джейк. — Неужели и так не ясно? Они — сионийцы, а мы — ниобиане. Мы — враги! А вам, гриффитам, в наши дела нечего вмешиваться! А Алмаару, если честно, и дела до неё нет… — добавил Джейк, немного помолчав. Он не хотел говорить этих слов, но пусть лучше та женщина знает правду. О людском непостоянстве… — Вы объясните ей, что у нас, у людей, с этим проще. А уж для Алмаара — вообще…

— Да ведь он же сын её! — воскликнула девушка в сердцах. — Неужели не ясно?

— Что?!! — Джейк поперхнулся, закашлялся.

Что за бред? Алмаар — и гриффиты?! Что общего? Какое, к чёрту, родство?! Они, что, с ума здесь все посходили?! Это, что, шутка?!

— Странная у вас манера шутить, — Джейк усмехнулся, подпёр голову рукой, запустив пальцы в отросшие волосы на затылке, посмотрел на гриффитку снизу вверх.

— Шутки?! Шутки, значит! Да вы, глупец, не знаете ничего, а судите, как и все вы, одними лишь инстинктами… — «Началось, опять туда же…» — подумал со вздохом, а незнакомка продолжала: — Этот ваш друг, или кто он там вам, — поморщилась с непонятным пренебрежением, — он названный сын Аирки… Она провела нужный обряд той ночью. Об этом все у нас уже знают… И мы должны помогать ей…

— Что за бред?! — Джейк рассмеялся, но звучание этого хриплого неприятного смеха ему и самому не понравилось, и он замолчал. Добавил еле слышно: — Вы хоть самого Алмаара спросили, нужно ли ему это?

Девушка в ответ только плечами пожала, произнесла:

— Этого я не знаю. Но если Аирка смогла совершить обряд, значит, у этого человека и вправду нет родителей…

— Ну и что? Про это я знаю! — Джейк стиснул пальцы в кулак, с какой-то радостью чувствуя боль от зажатых в кулаке волос. Боль эта отрезвляла, заставляла понять, что всё происходящее не сон, и слова эти нелепые ему не мерещатся, и девушка эта реальная, из плоти и крови…

— Нельзя так жить, не имея родителей, — в её голосе угадывалась та наставительность и терпение, какие всегда есть в голосе воспитателя, обращающегося к несмышлёному ребёнку. — И совета попросить не у кого, и помощи. Плохо одному…

«Это Алмаару-то? — Джейк усмехнулся, продолжая смотреть на гриффитку, пропуская слова её мимо ушей. — Он, по-моему, никогда из-за этого не страдал, даже гордился своей самостоятельностью…»

— И у Аирки семьи нет, уже три года как… Они в городе тогда жили, на окраине, а муж у неё с сыном на деревообрабатывающей фабрике работали. Не знаю, что там получилось, и сама она не рассказывает, но погибли они у неё оба, в один день… Многие тогда из наших погибли… — девушка вздохнула, замолчала, будто вспоминала что-то плохое, смотрела мимо Джейка странно закаменевшим взглядом. И Джейк молчал, не шевелился, будто и сам окаменел. А смысл слов медленно доходил до него, и чем больше он понимал, тем сильнее охватывал душу стыд, стыд и вина за своё поведение, за грубость, за резкость, и злость на себя.

— А дочь у неё совсем маленькой умерла, — добавила для чего-то гриффитка и перевела взгляд на Джейка. — У нас такое редко бывает, чтобы кто-нибудь из нас один оставался. Нельзя так… — короткий вздох.

И вдруг глаза девушки льдисто сверкнули. Она, видимо, разозлилась на саму себя за эту откровенность и потому дальше продолжила уже сухо, довольно резко:

— А друг ваш, он сильно был похож на Виарейя, на её сына… Может, поэтому она и провела обряд. С чужаками нельзя так делать… Сейчас Аирка для него А-лата, и должна заботиться о нём, а мы даже не знаем, что с ним сделали. Вот так!

И она отвернулась, пошла к двери, а Джейк смотрел ей в спину и чувствовал, что очень сильно хочет спросить её о чём-то, о чём-то очень и очень важном, но с языка сорвалось другое:

— А-лата?.. Почему? Почему А-лата?

Девушка ещё повернуться к нему не успела, а ответ на вопрос до него и самого дошёл: А-лата, «лата» для гриффитов значит «мама», а «А» в начале примерно звучит, как «другая» или «вторая». Другая мать — мачеха по-нашему. То же самое и гриффитка ему объяснила.

— Так вы… — начал было Джейк, но незнакомка догадалась, о чём он хочет спросить, и предугадала его, произнесла сама:

— Да, А-лата — моя вторая мама, и так её могу только я называть…

И перешагнула порог, ушла, больше ничего не сказав.

«Боже, сколько порядков, сколько условностей! — прошептал со вздохом Джейк, опустив голову на руку. — А я так мало всего этого знаю… Какое гиблое место! Проклятий бы каких на свою голову не вызвать по незнанию… — а потом усмехнулся устало: — Ну и нашёл же ты себе, Янис, родню! Повезло напоследок… А уж мы-то думали тогда…»

Вспомнил ту беспокойную ночь в заброшенной сараюшке на окраине села и вспомнил вдруг остальных ребят, Кордуэлла и Моретти. Первый раз вспомнил за всё время… И его аж подбросило: а что с ними-то стало? Где они теперь? Ведь облаву, наверное, после допроса направленную проводили?.. Хотя Янис не мог знать, по какому маршруту они пошли. Хоть здесь повезло.

Успокоился так же быстро, вспомнив одну из песен А-латы. Да, там она пела, что двое других ушли, ушли за реку, а охотники на них без добычи вернулись.

— Вот так! — повторил для чего-то слова девушки, брошенные перед уходом, и не смог сдержать улыбки.

* * *

— Многие видели, когда тебя уводили, я вот только не сразу поняла, — А-лата чуть вздохнула, не отрываясь от работы. Она сидела за столом так, что свет, бьющий в окно, освещал её руки и рабочее место. Гриффитка плела пояс из красных, жёлтых, зелёных и розовых ниток. Сложный и непонятный узор, на первый взгляд не имеющий элементов полосного орнамента, но всё равно очень красивый.

Джейк сидел рядом, отвлечённым взглядом следил за быстрыми загоревшими пальцами женщины, следил за их работой с какой-то ленивой приятной расслабленностью, когда самому ни говорить, ни шевелиться не хочется. Да и А-лата рассказывала всё уже не в первый раз.

— Не стразу поняла, куда тебя… И это ж надо!.. Они оба такие молодые, да и ты не старше их, — и убивать, — последнее слово она произнесла с таким отвращением и нескрываемым ужасом, что нельзя было не ужаснуться. — Что в мире творится! Правду Кайна говорит, люди страшнее зверей… Даже волки наши не так свирепы. Это ж надо! Себе подобных… И ведь походя, ни страха, ни совести. — А-лата качала головой, вздыхала при каждом слове, бросая изредка в сторону Джейка взгляд, полный сочувствия и в то же время осуждения. Да, он был одним из тех странных существ, что пинками и криками сгоняли их на улице в толпу, выгоняли из домов, ломали мебель и расшвыривали вещи, дающиеся гриффитам с таким трудом.

Конечно, он всё же чем-то отличался от них: не грубил, не приказывал, голоса не повышал, но, может быть, это только последствия тяжёлого ранения так действуют? Ведь Кайна его всё равно опасается, сколько раз уже говорила, что выпроваживать его надо скорее… к своим, в город.

А как его выпроводишь? Слабый совсем. Смотреть страшно. И в чём ещё душа держится? Похудел жутко, кости одни остались да глаза. А глаза красивые, чудные, как сердцевинка у аспазии: тёмно-синие с мягким бархатом. Таких глаз у наших не бывает…

И как люди с такими глазами могут боль другим причинять? Ведь красота какая! Такую красоту беречь надо, а не стрелять в неё с «рогаток» тех страшных… И ведь четыре пули, четыре пули!!

Подумать страшно! Сколько боли, сколько мук!

Как он мучился тогда, как мучился!..

А-лата вспоминала те дни, пока ухаживала за Кийрилом, как тяжело они им обоим дались. Первые дни она совсем от него не отходила, лечила, как могла, больше руками, пока сама не ослабела окончательно. А он, мальчик этот, выжил, а как мучился, как страдал! Первых пять дней лежал не шевелясь, почти не дыша. Ну, прямо как мы, когда при сильной болезни. Тело само борется, со смертью один на один бьётся. Здесь уж от самого зависит. Сможешь, сильный — значит, выживешь! Если и можно помочь тогда, то совсем чуть-чуть, силой своей поделиться… А ведь Кайна говорила, что у людей всё не так, что у них организм слабый, им врачи нужны. Ошибалась, выходит…

Этот-то сам боролся, сам, как и мы!

Да и ранение такое, ни один человек не выжил бы, это точно!

А этот выжил, хоть и человек.

А как бредил потом! И плакал, и кричал, и всё звал кого-то. Многих звал. Сильно же духи потрепали его душу, сильно. Грешен, видать, солдат ведь, а они все опасные существа, все грешные, потому и мучился.

Да, сейчас он после всего не скоро оправится, не скоро сможет в город уйти. Да и пусть живёт пока, пока слабый да беспомощный. Куда он пойдёт? Да и не дойдёт одни через лес-то. Пропадёт, заблудится, устанет…

А Джейк сидел, подперев голову рукой, глядя куда-то немигающими глазами, слушая и не слушая рассказы гриффитки. Она была словоохотлива, эта женщина. Легко с ней. Она могла по несколько раз рассказывать одно и то же, добавляя какие-то новые, упущенные ранее подробности, и рассказывать нескучно. Её не хотелось перебивать, даже зная наперёд, о чём пойдёт речь и чем всё закончится. Само звучание этого приятного мелодичного голоса, этого необычного, но более приятного на слух произношения — всё оно действовало расслабляющее, убаюкивало, как музыка.

Только одно во все рассказах привлекало особенное внимание Джейка: частое упоминание одного и того же имени, Кайна.

Он не знал, кому оно принадлежит: мужчине, женщине, гриффиту или человеку, живому или уже умершему. Он совершенно не представлял того, кто стоял за этим именем. Но зато нутром, кожей ощущал исходящую опасность. Опасность, угрозу и недоброжелательность, направленные против него:

«Кайна говорит, тебя нельзя одного пускать на улицу…»

«Кайна против твоего знакомства с нами…»

«Кайна считает, что и в джунгли тебя нельзя пускать…»

«Кайна торопит насчёт обряда…»

«Кайна хочет… может… требует… настаивает и, наконец, просит…»

И т. д. и т. п.!

И каждый раз! Каждый раз!

Сначала Джейка раздражали эти вечные ссылки на одно и то же имя, потом оно стало его злить. В конце концов он понял, что нажил себе страшного противника, если не сказать — врага. И это при том, что сам он совершенно не был знаком с ним. Даже не знал, в чём его вина, что он делает не так, какие порядки нарушает, вызывая на свою голову столько упрёков и недовольства.

А-лату он спрашивать не решался, стеснялся или стыдился своего любопытства и несообразительности. Но наблюдал, слушал, ловил каждое слово, крошечный намёк в надежде сопоставить факты и выяснить всё-таки, что это за существо.

И ещё, кроме этого, его остальные мысли занимала та девушка-гриффитка, дочь А-латы. Она, как на зло, не показывалась больше на глаза с того самого раза. Избегала намеренно этих встреч или снова уехала в город?

Джейк и про это не спрашивал, хотя А-лата сама вскользь упоминала о дочери, но редко и довольно сухо. Ни имени её не говорила, не хвалила больше и не рассказывала про неё ничего нового.

А Джейк мучился, ловил каждое слово. Он завёл у себя в голове две «копилки», в которые отдельно собирал факты о так называемой Кайне и о более приятном для себя — о дочери А-латы. И это было его последним за последние несколько дней занятием, не дающим бездельничать уму и развивающим прежние, когда-то приобретённые навыки гвардейца из спецотряда. Там-то они только таким и занимались: накоплением и сохранением информации. Всякой! И нужной и ненужной. Но сейчас в этом Джейк впервые почувствовал свой, личный интерес. Какой-то почти охотничий азарт. И это бодрило, ускоряло выздоровление. Желание встретить противника наравных помогало, действовало как нельзя кстати.

С каждым днём Джейк с тихой радостью замечал, что тело его всё лучше, всё больше подчиняется ему. Он мог уже больше ходить, почти нормально дышать и двигаться, меньше уставать, и перестал спать днём. И память возвращалась, чаще отдельными, не связанными друг с другом кусками, но уже ясная, чёткая, какой она и была всегда: безотказная.

Но А-лата всё ещё запрещала ему подолгу бывать на улице, постоянно следила за каждым его движением, запрещала говорить громко и вслух, хотя он и так почти всегда молчал.

И не снимала повязку. Словно не хотела, чтобы он видел всё то, что скрыто под ней. Может так оно и было, но отговорки находились всегда.

* * *

В этот день он впервые прошёл по всему посёлку не отдыхая по пути. И это было хорошо1 Правда и посёлок был небольшой, всего одна улица и десятка два домов в два ряда по обеим сторонам. От дома А-латы вдоль по улице шли сначала высокие деревянные дома, с большими окнами, двускатными крышами, у каждого дома были крыльцо и перила. Основательно и аккуратно построенные жилища. Глаз радовался этой хозяйственности и добротности. Но, чем ближе становилась околица, чем громче начинала петь приближающаяся к самой окраине Чайна, тем резче и страннее был заметен контраст. Маленькие хижины сменяли дома, и как резка́ была эта перемена!

Тёмные, вросшие в землю, со стенами из плетёных лиан, с полупровалившимися крышами, крытыми старым искрошенным пальмовым листом, придавленным жердями. Плетёные оградки, местами завалившиеся до земли, затянутые сеткой плюща и вьюнка, смело распустившего бледно-розовые чашечки своих цветов.

Здесь уже давно никто не жил. Об этом говорили и нетоптаная зелень, ворохи паутины в оконных и дверных проёмах и слои пыли везде и на всём.

Неприятное удручающее зрелище!

Видимо, когда-то посёлок был многолюден, и здесь тоже жили люди. А сейчас они перебрались в дома получше, собрались в одном месте, в одной части посёлка, а эти заброшенные развалины, как напоминание о не таком уж далёком прошлом, стояли нетронутыми, в полной власти надвигающегося леса, стирающего с лица планеты эту деревеньку хоть и медленно, но неотвратимо.

Раньше Джейк доходил только до сюда, а потом стоял, положив руки на ровный ещё плетень забора, смотрел на всё это и не мог удержаться от тоскливыхнеприятных мыслей.

Мир Гриффита, его настоящий мир, незнакомый человеку, вымирал, вымирал так же, как и этот посёлок: медленно, но заметно.

Вот он, всего один посёлок гриффитов. Но кто живёт в нём? Одни старики! А молодёжь? Где она?.. Она подалась в город на поиски лучшей жизни, лучшей доли. Сейчас, изведав прелести цивилизованного мира, необдуманно принесённые сюда с других планет, гриффиты уже не хотели жить прежней жизнью, жить так, как жили их деды и даже родители.

И кто же виноват в этом? Да и найдёшь ли сейчас крайнего?

Да и ошибка, та, самая первая, кем и когда она была сделана? И в чём именно она заключалась?

А теперь вот, даже если люди и оставят Гриффит, оставят полностью, это уже не спасёт этот мир… От обречённости, от невозможности изменить это, от правдивости таких мыслей хотелось плакать. А Джейк лишь стискивал до боли зубы и пальцы до хруста в суставах. Больно было думать так и видеть это медленное умирание, ведь он и сам был частью того, что видел вокруг, видел перед собой, в нём самом гриффитская кровь и материнские гены, может, только поэтому он и жив до сих пор. Благодаря гриффитской живучести, а не везению, как он думал вначале. И сразу же вспоминались слова матери: «Ты — гриффит даже больше, чем можешь себе это представить…»

Да, так оно и было… Гриффит! Гриффит! Чёрт возьми!..

Его почему-то временами злила причастность к аборигенам Гриффита. Там, среди людей, кроме насмешек, унижения и недоверия, он ничего другого не получал. Он не был человеком в полном смысле этого слова. Но и здесь, среди гриффитов, он, полугриффит, оставался всё же больше человеком, чем гриффитом. Здесь, конечно, никто над ним не смеялся, не пытался унизить, но от недоверия, опаски и настороженности всё равно не было покоя. Для гриффитов Джейк был только одним из тех, кто несёт опасность и неудобство, одним из тех, кто пытается нарушить, изменить раз и навсегда заведённый ритм жизни.

Он постоянно чувствовал на себе настороженные внимательные изучающие взгляды, всегда бросаемые украдкой через плечо; всегда и везде, где бы ни находился, а особенно на улице. Проходил и слышал постоянно в негромких голосах одно и то же повторяющееся слово: «Кийрил!», превратившееся чуть ли не в кличку.

Он ни с кем не общался, кроме А-латы, да и та, видя, что пациент её уже более самостоятелен, чем прежде, чаще оставляла его одного, один на один с самим собой, со своими мыслями и заботами.

Джейка мало тяготило это одиночество, наоборот, появилась возможность без присмотра делать то, что хочется, ходить, вот, например, куда вздумается, пропадая часами с утра до обеда, а с обеда — до ужина.

Он медленно развернулся на месте, только песок скрипнул под каблуками лёгких туфель — и наткнулся глазами на неё, на ту, кого так сильно хотел увидеть. Дочь А-латы!

Девушка шла со стороны леса по тропочке, что вела к реке, и из-за деревьев не сразу заметила Джейка. А тот стоял, не шевелясь и не дыша, словно боялся спугнуть это видение неосторожным движением. Но девушка была живой, реальной, она не исчезла даже тогда, когда Джейк зажмурился и снова открыл глаза. Она несла в одной руке корзину, небольшую, но тяжёлую, а в другой — охапку ярко-синих цветов на длинных хрупких стеблях. Шла неслышимым, лёгким шагом, гибкая, как прирождённая танцовщица, и, чуть заметно шевеля губами, пела что-то себе под нос, не глядя по сторонам.

Джейк бы, наверное, затаился, промолчал, как делал это всегда, сталкиваясь на улице с местными жителями-гриффитами, но этой девушке он искренне обрадовался. И даже сам не смог понять, почему. Может, потому, что считал, что она опять уехала в город, и, значит, они не увидятся больше…

Увиделись! Увиделись!!!

Только как подойти теперь? И что сказать?

Гриффитка приближалась, а Джейк всё ещё стоял в тени маленького деревца, оплетённого лианой, и не мог пошевелиться, будто окаменел вдруг разом, и даже язык отнялся. Он бы, наверное, так и простоял неподвижно, не зная, как быть и что делать, но гриффитка заметила его сама — и тут же остановилась, точно наткнулась на что-то невидимое. И лицо её, секунду назад по-детски мечтательное и задумчивое, сразу же стало каким-то отвердевшим и почти строгим. Ещё призрачным эхом отражался от губ последний слог недопетой песенки, а Джейк уже понял: сейчас за этой нотой последует что-то неприятное и резкое, то, что сразу же разрушит это приятное впечатление от встречи. Этого Джейк допустить не мог, он всё же сумел вымолвить одно лишь слово, с трудом шевеля онемевшими и непослушными губами:

— Здравствуйте!..

Тихо, шёпотом, и совсем не слышно. Он даже сам себя не услышал, но девушка кивнула в ответ и как-то чуть двинулась всем телом, что сразу стало ясно: пройдёт мимо, как все и всегда это делали при встрече с ним.

— А я думал, вы уехали… — эта фраза далась ему уже легче, видимо, лишь потому, что он сильно не хотел, чтобы гриффитка эта ушла, так и не сказав ему ни слова.

Он ведь так обрадовался ей! Неужели же самой ей всё равно?!

— Куда?! — этот вопрос сорвался с её губ довольно резко, оборвал недосказанную Джейком фразу, но он не заметил ничего плохого в этой легко читающейся агрессивности по отношению к себе, другого он и не ждал…

— В город… — ответил Джейк просто и сделал маленький шажок девушке навстречу. Она отстранилась, опустила голову, глянула на него исподлобья, точно хотела взглядом вернуть его на прежнее место. В ней в эту минуту почудилось что-то от дикого неприрученного животного, готового сорваться в бегство, стоит лишь двинуться ему навстречу или сделать неосторожное движение.

— С чего вы взяли, что я живу в городе? Я не живу там! — силы взгляда ей показалось недостаточно, и девушка сделала первую нападку, желая одного: осадить чужака.

— А я видел вас в Чайна-Фло… Я хорошо вас помню… — язык понёс что-то такое, что сам Джейк уже не мог контролировать. Он словно видел себя со стороны и слушал, будто, не себя, точно кто-то другой говорил его губами, — В баре, при Космопорте… Вы были там тогда в тот вечер…

Она вгляделась ему в лицо впервые только с любопытством и вниманием, без обычного недоверия и злости. И не удержалась от улыбки, едва заметной, как тень, скрывшейся в уголках губ. Девушка заметно растерялась, словно то, что она сейчас вспомнила лицо того давнего посетителя бара, её расстроило или даже неприятно удивило.

— Вы?! Так это вы тогда были?! — черты её красивого холодного лица немного смягчились, она словно и не заметила, как Джейк сделал ещё одни шаг, сокращая расстояние между ними. — А вы мне сразу показались знакомым, — она говорила с заметным облегчением, почти с радостью, видимо, сама долго мучилась вопросом, вспоминала, где могла видеть этого чужака… Да, так оно и было! Как у всех гриффитов, у неё была отличная зрительная память, она сразу поняла, что уже виделась когда-то с этим типом, знала даже, что где-то в городе, но вот где?.. Оказывается, в баре! Хотя при такой работе и не удивительно не вспомнить сразу, ведь он был всего лишь одним из многих десятков лиц, бывающих в баре ежедневно. И всё равно он запомнился почему-то! И она даже вспомнила, почему…

Да, в первые минуты он показался ей гриффитом. Этим своим спокойствием, воспитанностью и умением терпеливо ждать без лишней бестолковой суеты, как все люди вокруг. Тем, что он не курил и пил лишь безалкогольный коктейль. Тем, что был красив лицом и по-особому держал голову, так, как все гриффиты. Она тогда глядела на него украдкой и думала с невольной гордостью: «Да, так вот и должен выглядеть настоящий гриффит!.. Выросший в порядочной семье, имеющий профессию, соответствующую способностям и запросам… А все люди видят нас лишь теми малообразованными дикарями, которым место только на лесопилке или за стойкой бара… Да таким и некогда и не на что сидеть в дорогом баре дорогого квартала… А этот вот может себе позволить…

Хоть один из нас может себе ЭТО позволить!..»

Как же она разочаровалась тогда, как разозлилась на всех и на себя за то, что ошиблась так глупо.

Этот парень не был гриффитом!

И за его столиком, как у всех вокруг, появилась бутылка текилы местного производства, и стаканы, полные до краёв, и настольная пепельница с окурками, и ещё этот тип настырный, нахально и пьяно улыбающийся, и девица с неподдельно-грустной улыбкой.

И тогда она перестала обращать внимание на этого человека, временами лишь замечала краем глаза, что за их столиком начались слишком громкие разговоры, и парень тот нетрезвый всё чересчур громко смеётся, размахивая руками, а девушка та, светловолосая, с модной причёской, чуть не хватает второго за руки и всё говорит что-то, будто оправдывается. Они и разошлись тогда быстро, последним этот уходил, уходил быстро, бросил только, не глядя, деньги на стойку и выскочил на улицу почти бегом.

А она ещё долго провожала глазами сквозь прозрачный пластик витрины бледное пятно рубашки, смотрела с разочарованием и непонятной тоской на сердце, зная, что больше так и не увидит этого парня. Он хоть и был человеком, обычным человеком, но она впервые в жизни ошиблась в определении, кто перед ней: гриффит или человек.

Он и запомнился ей таким вот, бегущим торопливым шагом по криолитовым плитам Космопорта, в белой рубашке с коротким рукавом и с пиджаком в руках. Обычный и в то же время не такой, как все. Чем вот только он отличался от других, она сама так для себя и не решила…

А теперь вспомнила его и то не сразу, хотя — Свет видит! — совсем не ожидала встретиться с ним вот так, на своей земле, в своём посёлке. И ей стало ясно: такой же он, такой, как все люди, да ещё и солдат к тому же.

— Вы тогда… за стойкой… в баре. Да! — Джейк подошёл к ней почти вплотную, а взгляд девушки был каким-то туманным, она смотрела словно сквозь него, смотрела и не видела, не замечала того, что стоит он теперь совсем рядом с ней, и смотрит ей прямо в лицо, не скрывая взгляда и радостной, по-детски искренней улыбки.

— У вас ещё фартук был, белый, и кармашек — вот здесь! — он пальцами раскрытой ладони коснулся своей груди, добавил, всё также улыбаясь, — И косыночка, белая…

Девушка будто освободилась от оцепенения, дёрнула головой, и от волос, упавших на лоб, по лицу заскользили прозрачные тени.

— Да, я помню вас… Теперь хорошо помню…

И шагнула мимо Джейка, будто тотчас забыла о нём.

— А помочь… Помочь вам хотя бы можно? — Джейк перехватил её руку с корзиной, цепко сжал плетёную ручку. А гриффитка опешила от такого нахальства со стороны чужака. Какое-то время смотрела ему в глаза, потом медленно перевела взгляд ниже, на его руку, на сжатую кисть, на побелевшие костяшки его загоревших пальцев.

— Знаете, — произнесла медленно, снова глядя в глаза, — Я и так вам многое позволила, — и немного помолчав, добавила значительно, — Очень многое… особенно для чужака.

— А я не могу позволить вам нести такую тяжесть, — ответил Джейк и даже удивился сам своему упорству, — По-моему, такое поведение не осуждается никакими народами…

Она сдалась на удивление быстро, хотя и было видно, что её прежнее упорство — не кокетство: разжала пальцы и отвернулась, придерживая освободившейся рукой кипу цветов.

Несколько шагов они прошли молча, а потом гриффитка сказала:

— Конечно, необычно видеть среди людей таких вот… — она не договорила, но и так было ясно, кого она имеет в виду, — Но вам, с вашими лёгкими, следовало бы относиться к себе поосторожнее.

— А что с моими лёгкими? — Джейка удивила эта неожиданная заботливость в словах девушки, ведь раньше при редких (по пальцам можно пересчитать!) встречах, она даже не глядела в его сторону, не то, что бы интересоваться его здоровьем.

— Моя мать не для того тратила силы и время, чтобы вы теперь хватались за всё подряд, будь то даже корзина с фруктами. — Такой ответ Джейка ошеломил. Он даже ход сбавил, отстал от гриффитки ещё больше. Не слыша его шагов за спиной, девушка обернулась:

— Ну, что же вы, уже устали?

Насмешку она не скрыла намеренно, а Джейк почувствовал, что краснеет от смущения. Гриффитка не стала его дожидаться, пошла вперёд, оставляя на песке ровную цепочку изящных следов от плетёных сандалий. Ему за ней и вправду было не угнаться. Корзина, конечно, — пустяк, но от быстрого шага и от горячего, расплавленного солнцем воздуха, почти лишённого кислорода, стало перехватывать горло, сжимать и стискивать до теснящей боли. В груди заныло, стали напоминать о себе заживающие раны, а он словно не замечал этого; и хоть кружилась голова, и всё плыло перед глазами, Джейк прибавлял шаг, видя перед собой фигуру девушки-гриффитки. А она больше не останавливалась, не ждала и даже не оборачивалась. И хоть он спешил, догонял, впервые таким быстрым шагом прошёл через всю деревню, расстояние это показалось ему долгим, раз в пять длиннее, чем обычно.

А незнакомка? Джейк до сих пор не знал её имени. Она остановилась лишь у крыльца дома, подхватила корзину из рук Джейка, улыбнулась в знак благодарности так, что сразу стало понятно: помощь его пришлась как нельзя кстати, и она оценила это по достоинству.

— И вы не зайдёте? — Джейк еле языком ворочал от усталости, тяжело и трудно дышал, но смотрел на девушку в ожидании ответа, хоть и стоял на ногах с трудом.

— Вам плохо, идите в дом! — она чуть нахмурилась, недовольно поджала губы, сразу стала взрослее и строже, — Ну, идите же! — перехватила и корзину и цветы в одну руку, а другой — легонько подтолкнула Джейка в плечо. Он поднялся на одну ступеньку, не сводя с девушки взгляда.

— Почему вы не заходите? — прошептал он беззвучно с отчаянием, почти с мольбой, и гриффитку, видимо, смягчил и тронул его полуобморочный вид, — Вы приходите, обязательно приходите…

— Да идите же вы в дом! Кавалер! — девушка встревоженно глянула туда-сюда, ища кого-то глазами, а потом крикнула, звонко, по-гриффитски музыкально растягивая гласные, — А-ла-та!!

Джейк поднялся ещё на одну ступеньку, схватился рукой за перила крыльца, прижался к тёплому дереву щекой, но так и продолжал смотреть на девушку сверху.

— Что такое? Случилось что? — А-лата появилась на пороге у Джейка за спиной. Он с трудом оторвался от перил крыльца, стал поворачиваться к женщине и в тот момент почувствовал, что в руку ему, висевшую вдоль тела безвольно и слабо, вложили что-то круглое, шершавое на ощупь; в этом движении было что-то заговорщицкое и скрытное, что он и обернулся-то не сразу, боясь выдать их обоих, и этим он как бы подчеркнул свою причастность к игре, а когда обернулся, девушки уже не было…

Чёрт возьми! Эти гриффиты ходят так тихо, словно по воздуху!

А А-лата уже причитала, глядя на него:

— Ну, куда ж ты… куда ж ты пошёл такой?! Совсем, совсем меня не слушаешь!.. Всё сам по себе…

— Да всё у меня нормально… — прошептал Джейк с почти счастливой улыбкой, взглянул на А-лату, а та прикрикнула с новой силой:

— Нормально?! У тебя опять кровь на губах! Нормально… Не обманывай!.. Всё! Не пойдёшь больше никуда! Запрещаю!

Она потянула Джейка в дом, и он пошёл покорно, ничего не чувствуя, ничего не слыша, ничего не понимая, сжимая в руке самый драгоценный для себя подарок, и даже не зная ещё, что же это такое.

Засел потом в самый дальний и любимый уголок, между стенкой и столом, так, что видно каждого, кто входил в дом, а главное — здесь он не мешал А-лате. Та с недовольным, сердитым ворчанием накрывала на стол, ходила по комнате с посудой, лёгкая, совсем молодая, и не дашь ей её лет.

Здесь Джейк, наконец, рассмотрел свой подарок уже без спешки, наслаждаясь самим фактом его существования. И пусть это оказался лишь какой-то незнакомый фрукт: небольшой, круглый, с шершавой, как бархат, кожицей, ярко и сочно зелёный с такими же ярко-жёлтыми полосками-«меридианами», делящими плод на ровные дольки, — но это был подарок, настоящий подарок! Джейк и о добром слове мечтать не мог, не смел, а тут такой знак внимания! Да и от кого?! От той красавицы гриффитки! Она и внимания не тебя не обращала, не замечала даже, если не считать того раза, после ухода Аирки… Но это не в счёт!

Джейк поднёс свой подарок к лицу, коснулся губами бархатной шкурки, уловил сквозь неё душистый аромат спелой мякоти. Представилось почему-то сразу, что вкус у неё должна быть сладкий, с кислинкой, и косточки — мелкие, чёрные, круглые. Можно, конечно, разрезать, поглядеть, так ли это, но куда приятнее вдыхать этот аромат, наслаждаться им и гадать, представлять, какой он из себя внутри, этот маленький, но такой необычный подарок.

— Откуда он у тебя? — Джейк аж вздрогнул, вскинулся: А-лата стояла перед ним, но смотрела на его руки, не сводила глаз с его подарка, — Это она дала тебе, да?

Джейк не ответил, но А-лата и сама всё поняла, угадала правильно и нахмурилась недовольно, почти сурово, нахмурилась так, как могла хмуриться лишь её дочь, неродная, но как они временами бывали похожи!

Больше ни слова не сказала, хоть и рассердилась, плюхнула перед Джейком тарелку с тушёной мелко нарезанной зеленью, украшенной сверху жёлтыми дольками чего-то цитрусового, поставила стакан с пузырящейся таканой и вышла из комнаты на улицу.

Джейк проводил женщину взглядом, пожал плечами, такая реакция его немного удивила, но значения он ей не придал. Мало ли что? У гриффитов свои законы гостеприимства, свои порядки, стоит ли пытаться понять их?

Зато вечером он стал совсем случайно невольным свидетелем продолжения этого случая. Услышал резкий на удивление голос А-латы и остановился, где стоял, на пороге дома.

— …Это всё поэтому? По-другому мне никак не объяснить! — говорила А-лата. Она сердилась и старалась скрыть это, выговаривала слова медленно, так, что Джейк понимал каждое, — Ты всё говоришь «город-город», «люди эти», а сама… Ты сильно изменилась, и не в лучшую сторону, слышишь меня?.. Эти прогулки, разговоры на виду у всех… Вы ходите вместе у всех на глазах… А особенно такой подарок… Ты знаешь, что это значит — подарить ягоду арпактуса? Нет, ты не знаешь, раз делаешь такие подарки!.. И в городе тебя никто этому не учил…

— Мама, ну что ты опять? — Джейк узнал дочь А-латы по голосу и, обрадованный её близким присутствием, не отошёл от двери, но и не шагнул вперёд, побоялся спугнуть её своим появлением, а так вдруг ещё решит зайти в гости, не будут же они двое разговаривать на улице, все семейные дела нужно решать в доме, а не на виду у соседей…

— Ну, проводил он меня до крыльца, ну и что? — продолжала девушка с улыбкой в голосе, — Должна же была я хоть как-то отблагодарить его за помощь. Что сделаешь, если арпактус попался под руку? Что такого?.. Да и он вряд ли знает, что это значит?

— Зато я знаю! Другие знают! Ты — знаешь! — перебила её А-лата, — Арпактус только невеста своему будущему мужу дарит, а этот — жених тебе?! Нет!!! И никогда им не будет! Он — человек, а мы — гриффиты! Мы — лари́ны!..

— Мама, ну какой жених?! Что ты говоришь? — девушка рассмеялась в ответ, — Я же говорю, всё случайно получилось. Случайно!

Джейк прекрасно понимал, о ком это речь, и передумал выходить на улицу, понял, что сейчас ему лучше не показываться. Он отступил назад, медленно развернулся, взглянул на стол, туда, где лежал тот подарок, из-за которого мать и дочь начали ссору.

Вот они, и порядки! Вот они, и условности!

И кто бы мог подумать, что такая мелочь, этот так называемый арпактус, является деталью свадебного ритуала! Плод размером со среднее яблоко — и такая важность!

Странно, и что и дочь А-латы нарушила правила… Видно, не зря А-лата так на городскую жизнь пеняет.

Мысль о том, что и девушка эта схожа с ним в своей неосведомлённости, в своём незнании, рождала в душе приятное чувство товарищества, какой-то даже близости, будто они действительно оказались заговорщиками, и теперь-то Джейк понял, что он должен, обязан вмешаться, объяснить всё и принять хоть небольшую часть вины на себя. Так будет справедливее, ведь он тоже участвовал в этом…

Он снова развернулся, решительно переступил порог, толкнув не запертую до упора дверь — А-лата стояла на крыльце, повернулась на скрип, попыталась улыбнуться, и это ей удалось, даже улыбка получилась доброжелательная, но вот глаза остались строгими, и брови всё ещё хмурились.

Для самой гриффитки не остался незамеченным тот ищущий взгляд, с которым её Кийрил глянул по сторонам, и А-лата невольно обрадовалась, что дочь её уже ушла. Она чувствовала и сердцем и душой, что что-то может произойти из их знакомства, что-то нехорошее по её меркам и по меркам всех прежних её представлений. Потому оно и к лучшему, если эти двое будут видеться как можно реже.

* * *

Она не помнила своих родителей, они погибли, когда ей не было ещё и года, и А-лата, приёмная мать, никогда про них не говорила, про них — про отца и мать. Да и сама она, сколько себя помнила, не задавалась такими вопросами: «Кто они? Что с ними стало? Почему они погибли оба?»

Все её дочерние чувства, вся детская нежность были адресованы лишь одной, А-лате… Они всегда с ней были вдвоём, всегда вместе, и не испытывали потребности в ком-то ещё.

С той поры у неё и остались самые добрые, самые лучшие воспоминания детства, самые яркие впечатления, особенно сильные по контрасту с тем, что последовало потом, после появления «человеков».

Люди! Эти странные, удивительные существа, очень сильно, им всем на изумление, похожие на них, ларинов. И сколько всего нового и непонятного они внесли в их размеренную, простую жизнь, неизменную из поколения в поколение.

Она уже шестнадцать раз видела, как Чайна выходит из берегов, пресытившись ливневыми и снеговыми водами. Шестнадцать раз — два раза в год, весной и осенью, ей было восемь лет по земным человеческим меркам, когда их, всех детей, силой и заманчивыми обещаниями вырвали из родительских рук и отправили в город. Город… Слово «город» было тогда у всех на устах, но никто из них, малышей, напуганных, растерянных, ни слова не понимающих, не знал, что значит это слово, «город».

Слова «город» и «интернат» слились в её памяти в одно общее довольно мрачное и тяжёлое воспоминание.

Она много пела в то время, тихонечко, себе под нос, пела так, как учила её мама, и это как бы сближало их, соединяло, возвращало в прежнюю жизнь, придавало сил для того, чтобы пережить всё это, всё то, с чем они столкнулись тогда.

Она выросла в стенах интерната, запомнила каждый класс, в котором им приходилось заниматься, запомнила каждую песчинку на дорожке, каждый листик и травинку в саду, где они играли во внеучебное время.

Их было тридцать групп по десять в каждой, все по возрасту, и при каждой группе свой воспитатель-наставник.

Дети из разных мест, иногда даже с трудом понимающие друг друга, настолько сильно разнилось произношение одного языка. Они и понимать-то стали друг друга не сразу, понимать, принимать и любить. И этот учебный звеньевой коллектив во главе с воспитателем оказался настолько прочной силой, что даже после десяти лет интерната они продолжали быть вместе, одна маленькая ячейка из десяти лари́нов — семи девушек и троих юношей. Они работали в разных районах города, там, кого куда направили, но поддерживали отношения, всегда знали, кто чем занят, кто как живёт, в чём испытывает трудности.

Ей с работой повезло. Ей и ещё одному парню из их группы — Карриэртису. Невысокий (по их меркам), черноволосый, смуглый, с продолговатыми, удивительного разреза чёрными глазами, он был явный лари́н с восточного побережья континента. Работа бармена ему нравилась, он легко находил общий язык с каждым клиентом. Лёгкий, коммуникабельный, он успевал всегда и везде, он обладал прекрасным, просто незаменимым качеством — он мог поднять настроение любому: и посетителю, и ей… А ей — официантке — особенно к вечеру было тяжело сохранять на лице дежурную улыбку, так раздражающую её саму.

Ей, с детства довольно скрытной и замкнутой, почти не имевшей друзей за годы учёбы в интернате, эта работа поначалу совсем не понравилась. Постоянная суета и спешка, разные и такие одинаковые лица, стирающиеся из памяти лёгким усилием воли; одни и те же разговоры, постоянно одни и те же вопросы и двусмысленные намёки. Особенно к ним привыкать было сложно, но и перейти на другую работу им, лари́нам, не разрешалось. Вот так ей и пришлось жить первых три месяца.

А потом всё стало меняться, меняться и не в лучшую сторону.

В предчувствии войны началась такая суета, какой ей не приходилось видеть даже в час пик.

Сначала эмигрировал мирный люд. Космопорт работал с раннего утра до позднего вечера, но челноки не справлялись, всех желающих невозможно было вывести на орбиту за один день. Люди, боявшиеся потерять очередь у касс, ночевали на местах, бар работал круглосуточно и был набит до отказа даже ночью. Всё раздражение и усталость, все обиды и злость вымещались на них, на работниках бара. Где-то что-то не успел, где-то не то подал или не вовремя унёс, кому-то принёс не тот заказ или принёс слишком поздно — они все трое валились с ног от усталости, но поток граждан сменили военные, и с каждым днём их было всё больше и больше.

Люди в защитной форме, они приезжали, сменяя уезжающих, они были везде и всюду. Зелёный цвет их одежды (а она знала, что это значит) снился ей даже ночью. И техника, невиданная техника!

Такие машины они видели лишь на занятиях по истории цивилизации, и то в записи, а сейчас танки, тягачи, самоходные артиллерийские установки, бронемашины и грузовики разъезжали по улицам свободно, с оглушительным лязгом на поворотах высекая синие искры из криолитового покрытия.

Но самое страшное началось потом, когда город стали обстреливать и бомбить с воздуха самолётами.

Как можно работать в такое время? Опасно было даже на улицу выходить, но и в квартире, что снимали они на двоих со второй официанткой, Тильдой, весёлой хохотушкой из землян, в ней тоже было не легче.

Сами сионийцы называли свои налёты «превентивными точечными ударами», сообщали, что обстрелу подвергаются лишь военные и стратегически важные объекты. Но… В войне нельзя быть заранее в чём-то уверенным, а техника на то и техника, чтоб иногда выходить из-под контроля.

Дом их, старый, многоквартирный, из тех, что строились ещё по устаревшей планировке, стоял на окраине, и, пробираясь пешком в сторону Космопорта, каждое утро с ужасом и удивлением смотрела она на развалины домов, вчера ещё весело и уютно светящихся жёлтыми глазницами окон. обходила сваленные обгорелые деревья, ямы и развороченный криолит.

Людей к началу войны в городе осталось немного, а вот гриффитам податься было некуда. Они уже не мыслили своего существования вне окружающих их стен, машин, людей, без техники и привычной работы. Да и запрещено им было покидать пределы города. Запрещено особым распоряжением бургомистра… И им, гриффитам, как раз и доставалось в первую очередь…

Обстрелы и бомбёжки велись только по ночам, и к утру мало что оставалось от следов разыгравшихся на её пути трагедий. Обломки мебели, искорёженная бытовая техника, иногда целая, но теперь никому уже не нужная, обрывки обуви и одежды, истоптанной и запылённой, изредка детские игрушки, выброшенные в торопливых сборах или забытые по случайности. И часто ещё влажные пятна замываемой в спешке крови…

К этому невозможно было привыкнуть. Она не могла! Бежала, стараясь не глядеть по сторонам, и содрогалась от ужаса, натыкаясь на равнодушные и скучающие глаза солдат, лениво и неторопливо жующих жвачку. Их, этих людей в форме, становилось на улицах всё больше при приближении к центру города. Здесь и порядок какой-то чувствовался. Зато в пригороде от очумевшей от безнаказанности солдатни деваться было некуда.

Дверь в их квартиру выбили в первые же дни, а потом по два-три раза за день вламывались с обысками, проверяли, ничего не говоря и никак это не объясняя. Искали ниобиан, солдат, разбежавшихся после того, как разбомбили военные части, расположенные при въезде в город.

Осматривали каждый угол, задавали всегда одни и те же вопросы, некоторые пытались приставать, не зная, с кем имеют дело, а потом уходили, оставляя грязные следы на полу и не меньшую грязь в душе.

Тильда не выдержала первой, собралась в пять минут и, разругавшись напоследок со всеми в баре, уехала во Флорену. Её через новую границу пропустили легко, у неё во Флорене жили родственники, далёкие, правда, но какая разница? Главное, они согласились принять свою племянницу-ниобианку.

А она, оставшись в разоренной и опустевшей трёхкомнатной квартире, не стала дожидаться перемен и ушла к матери, в лес. Сбежала тайно!

Как же отличалась жизнь в их посёлке от той, что осталась в памяти, от той, что жила благодаря детским впечатлениям! Жизнь одиноких, заброшенных стариков, намеренно избегающих встреч с людьми.

А она радовалась этому одиночеству и скрытности их жизни. Как она радовалась тому, что город и солдаты остались далеко-далеко, в другой вселенной, в другом мире!.. И это странное слово «война» больше не резало слух, и всё, что было связано с этим страшным словом, тоже осталось там же, куда она усилием воли загнала воспоминания о Чайна-Фло. Танки, бомбёжки, самолёты, обыски и допросы вместе с прилипчивыми, откровенными изучающими взглядами военных — всё она постаралась забыть. И Единый язык стал уходить в прошлое. А отдалённый гул ночных разрывов или тонкий звон пролетающих высоко в небе боевых самолётов чем-то напоминал ей комариный писк или далёкие раскаты грома в верховьях реки, у Радужного хребта…

Скольких сил ей стоило создать у себя в душе это ощущение слепого неведения. Но, как и все лари́ны, она умела управлять своей памятью, забывать то, что не нужно или не желательно знать. Это умение спасло её от сумасшествия, от паранойи. Ведь все попытки рассказать хоть кому-нибудь о том, что ей довелось пережить, не давали результатов, не освобождали от тяжести. Даже А-лата — милая А-лата! — только улыбалась, успокаивала, повторяя:

— Не надо… Не надо вспоминать об этих мерзостях. Люди живут по своим законам, и мы не будем вмешиваться. Мы просто будем жить так, как жили всегда, ещё до их прихода!..

Но жить так было уже нельзя!

Да они же просто говорили теперь на разных языках! Они стали чужими друг другу! Они — дочь и мать! Понимавшие каждую мысль, каждый пусть даже мимолётный взгляд или чуть уловимый жест.

А тут ещё этот парень! Новый подопечный матери… Он оказался человеком! Человеком и солдатом… Свет видит! Это было похуже самой нехорошей новости. От пожара бежал — под ливень попал!

Как же так?! Откуда?! Почему?! Неужели и здесь уже появились люди?! Люди в зелёной форме!

Со слов матери она сумела представить события четырёхдневной давности. Сионийцы, ниобиане — между ними она не делала никакого различия. Не вникала в суть войны. Что толку? Их, ларинов, вообще никто не спрашивал. Да они и сами не встревали, не вмешивались принципиально. А здесь же!

Они должны были просто выполнить приказ, тем более, и приказ был яснее ясного. Но человек, которого нужно было «похоронить», оказался ещё жив. Кто из них высказал идею попытаться помочь умирающему? Неизвестно! Но А-лата приложила к этому делу свою руку. Она согласилась принять человека, осквернить свой дом, наложить на себя бремя запретов на время лечения. А ей же теперь нельзя даже в доме своём находиться, в том доме, под крышей которого она не была десять лет.

А всё из-за этого вот типа!

Он начал раздражать её с первого же момента! Даже тогда, когда беспомощный лежал в немом беспамятстве, когда метался в лихорадке, и особенно тогда, когда стало ясно, что он выжил, пересилил болезнь и смертельное ранение вопреки всем её представлениям о человеческой слабости. Только потому, только из-за этой удивительной живучести она и заинтересовалась Ки́йрилом. Кийрил — чужак! Как же шло оно ему, это имя!

Эта заинтересованность, это чисто женское любопытство даже сумело пересилить раздражение и недовольство. Остались лишь настороженность и опаска. Уж слишком въелось в память правило: «Не доверяй людям! А людям в зелёной форме никогда не доверяй!» Но интерес заставил её, как маленькую, издалека украдкой приглядываться к чужаку. Изучать его так, как это делают дикие животные. Никогда не терять из виду, не пропускать ни одного движения, ни одного жеста, заранее угадывать каждый предстоящий шаг и успеть рассмотреть тот предмет, на который Кийрил только собрался взглянуть. Это было сложно, очень сложно! Она не могла узнать его мысли! Не могла, как ни старалась. А ведь с людьми ей удавалось такое иногда, и даже чаще. А этот же тип был, как глухая стена. И это лишь обостряло интерес…

В его внешности при бо́льшем изучении всё больше угадывалось что-то гриффитское. Та совершенность черт, она была заметна при всей его худобе и болезненности; совершенство фигуры; разворот плеч и прямая спина, и особенно этот, присущий лишь лари́нам, подъём подбородка, как у тех, кто рождён в лесах, кто раньше, чем начинает ходить, научивается в окружающем мире улавливать и различать все звуки, все шорохи, все проявления живой жизни, когда-то давно несущие предкам ларинов опасность и смерть. Теперь таких хищников на Гриффите не осталось, не осталось даже в памяти самых старых песен, а эта древняя настороженность, как у постоянно прислушивающегося, сохранилась.

На этом сходство с лари́нами заканчивалось, а вот человеческое, свойственное лишь людям, проявлялось сразу, стоило только глаза у чужака увидеть. Эта удивительная, неправдоподобная синева. Какая-то живая, бархатистая, с лиловой теплотой, как у аспазии, если заглянуть на самое дно, в лоснящуюся чашечку цветка.

Кийрил выздоравливал, и она знала, что это значит: чужак скоро уйдёт в город, уйдёт к своим, как только окрепнет, как только проведут все очистительные обряды. И она торопила с этим, так как любопытство её начало медленно, но заметно даже для неё самой, перерастать во что-то более серьёзное, во что-то, чему сама она не могла и слова подходящего подобрать. Не могла и боялась, боялась того, чему не могла дать объяснения…

* * *

А-лата с самого утра занималась каким-то непонятным, но очень интересным делом. Большую охапку цветов, тех, что принесла её дочь, она разложила на столе. Тонкие, хрупкие стебли с голубыми прожилками разреза́ла повдоль ножом, обрывала уже подвядшие цветы, а потом укладывала растения в высокую деревянную ёмкость. Уминала стебли тяжёлым пестиком, а Джейк, молча наблюдавший за процессом, думал с удивлением: «Интересно, и что это будет? Неужели из этой травы ещё и сок можно выдавить?»

А-лата много чего делала из того, чего Джейк не понимал, постоянно что-то мыла, чистила, сушила. Гриффиты всё брали из природы, сами ткали полотно (небольшой ткацкий станок занимал дальний угол комнаты), точили из дерева посуду. Интересно, как? Джейк точно знал, что металл гриффиты не выплавляют. Всё, на что обращался взгляд, этот народец делал своими руками. При этом уровень их жизни мало отличался от жизни тех дикарей, далёких предков человека, сведения о которых были привезены ещё с Земли. Ведь на других планетах, на Ниобе, на Сионе, на самом Гриффите, наконец, — люди живут, применяя последние достижения науки и техники. Перемещаются по воздуху, летают в космос. А эти даже колеса до сих пор не знают!

…А потом пришла очередь арпактусов. А-лата выбирала их из знакомой Джейку корзины, каждый надрезала как раз по жёлтым полоскам, быстро, несколькими взмахами ножа и так же быстро убирала плод туда же, куда только что укладывала цветы. Воздух наполнился тягучим сладким ароматом, сильно напоминающим аромат киви.

Спросить о том, что это будет, Джейк не решался, но А-лата, взглянув в его недоуменно хмурящееся лицо, заговорила сама:

— Такана будет, самая последняя в этом году, самая вкусная… Как раз к Дню созреет…

Такана! Настоящая такана! Из травы и арпактусов этих — и такана?! Тот вкуснейший напиток, лёгкий, с нежной кислинкой, с пузырьками углекислоты, содержащий всего одни процент алкоголя. И что главное — полностью натуральный! Без красителей и заменителей вкуса. Такана была очень популярна на Ниобе. При упоминании о гриффитах и о Гриффите единственное, что вырывалось у каждого: «Ах, это те дикари, что такану придумали!» Дикари! Это те дикари, которые делали уже такану тогда, когда на Ниобе стояли столетние деревья, не видевшие человека, а люди ещё понятия не имели ни о Саяне, ни о её планетах.

Так вот, как она делается, из травы и арпактусов. А рецепт, если судить по консервативности гриффитов, не менялся сотни лет.

— Вот така полежит, сок даст, а арпактус сладкий… Им три дня надо вместе постоять в тепле, а потом я воды добавлю… И ещё дней десять надо… А там и пробовать можно, — рассказывала А-лата, собирая в пустую корзину мятые цветы таки, пожухлые листья и ещё какой-то отбракованный сор, — Какой же праздник без таканы? Да и за столом обед без неё — не обед!

А-лата стояла к двери спиной, поэтому только по лицу Джейка и смогла догадаться, что кто-то вошёл и даже поняла, кто. И не ошиблась.

Она заговорила с матерью, на него и не взглянула. И Джейк, сначала обрадовавшийся её приходу, растерялся, моргнул несколько раз, чувствуя себя по-детски глупым, наивным даже, сник, опустил голову, уставился на руки, лежавшие на коленях.

— Я пойду, схожу к Чайне, — дочь А-латы говорила на гриффитском, всё так же смотрела на мать, — Ариартис просил проверить запруду. Если что, я буду у него…

— Обед скоро, не будь слишком долго, — напомнила А-лата дочери. Они так вдвоём и вышли на улицу. Джейк проводил гриффиток взглядом, с ощутимой, живой болью понимая, насколько же он лишний в этом доме и чужой этим людям. Пусть не людям — гриффитам, какая разница!

И Ариартис этот! Кто он такой? Гриффит. Гриффит из местных.

Что-то нехорошее шевельнулось под сердцем с недобрым холодком, как тогда при неожиданной встрече с Мартой Маршалл в баре Космопорта, при знакомстве с её женихом.

Ревность?! Неужели ревность?!

Да кто она тебе, эта гриффитка? Ведь она даже не смотрит в твою сторону! Ты — человек, а она из гриффитов, из ларинов, как они сами себя называют. Что общего может быть? Ничего! Ни-че-го!!

Но какая-то подленькая мыслишка подталкивала изнутри, всё больше раздражая: «А как же родители? Отец с матерью? Они-то вместе, сколько лет уже вместе. Всем законам назло! Всем порядкам. И людским, и гриффитским…»

Ариартис, значит! Ариартис! Ах, Ариартис?!..

Джейк произнёс это имя по слогам, врезая в память каждый звук, и не удержался от того, чтоб не скрипнуть зубами. К чёрту!

Резко, пружинисто выпрямился, оттолкнувшись руками. Перед глазами стены и пол качнулись в чёрно-багровом тумане, но он не обратил не это внимания. Слабость? Боль? К чёрту!

Толкнулся в дверь, слетел вниз по ступенькам, ничего перед собой не видя. Услышал только голос А-латы, не сразу понял, что она зовёт его, говорит ещё что-то вдогонку. Но остановился, усилием воли заставил себя взглянуть на гриффитку.

— …Куда ты? Я же с утра тебе говорю, ни шагу за порог. И Кайна сказала, нельзя тебе на солнце, на улицу, — слабеешь быстро… Слышишь?

Кайна? Опять эта Кайна! К чёрту!

Джейк А-лате ни слова не сказал, отвернулся и пошёл по улице, спиной и затылком чувствуя взгляд гриффитки. Он впервые ослушался её приказа, но даже не заметил этого.

Сначала шёл быстро, почти бежал, раздражённый, рассерженный, торопился и думал только об одном: «Догнать!.. Догнать!..» А потом устал, и дыхание сбилось, перешёл на шаг и задумался: «Интересно, ты хоть сам знаешь, куда ты идёшь? — К Ариартису, к тому гриффиту! — Ответил сам себе же, — А кто он, ты знаешь? — Заругался сам на себя, а потом прикрикнул мысленно, — Что толку! Кричи — не кричи! Сначала думать надо, а потом уж только желать! Так и не научился до сих пор, а все приключения твои здесь, на Гриффите, так вот и начались… Не побежал бы тогда… Да!» — Воскликнул про себя и аж встал посреди дороги, на самом солнцепёке, среди глухих домов. Куда теперь?

Крутанулся туда-сюда, беспомощно кусая губы. Нет, это было не отчаяние заблудившегося, очутившегося вдруг в незнакомом месте. Он не боялся заблудиться. Он никогда не чувствовал себя потерянным в пространстве. Ещё в пятилетнем возрасте заблудился однажды в столичном парке Ниобы. Их, младшую воспитательную группу, вывезли в тот день с экскурсией поглядеть на настоящие деревья, на траву, на насекомых. Вывезли в час обеденного перерыва, когда в парке тишина, никого, кроме служащих и биороботов, спешно прибирающих песчаные тропинки и оставленный людьми мусор. А он отстал тогда от группы и сам не заметил, как это случилось. Загляделся на бабочку — много ли ему, пятилетнему, было надо? Минуты не прошло — и тишина вокруг! Хоть криком кричи!

Испугался ли он тогда? Да, сразу, сначала! Растерялся, испугался, но не расплакался. Он, до этого дня ни разу не видевший ничего, кроме стоэтажных домов, скоростных магистралей, самодвижущихся тротуаров без единой зелёной травинки, огромных, искрящихся всеми цветами радуги рекламных щитов, не потерялся в незнакомой обстановке. Она только в первый момент его неожиданного одиночества показалась ему в самом деле незнакомой. А потом что-то случилось. Что-то, чему он, пятилетний ребёнок, не мог дать объяснения. Но и руководитель их группы тоже так и не смог понять, как его воспитаннику удалось преодолеть самую нехоженую и дикую часть парка, точно, как по компасу, выйти к месту сбора и даже опередить всю группу.

Да, Джейк никогда не боялся заблудиться, а здесь где заблудишься? Одна улица и два ряда домов. К тому же он на всю жизнь запомнил дорогу к Чайне, с закрытыми глазами сумел бы пройти до этого места. И он пошёл к реке, не задумываясь, ведь запруда, если правильно понимать, может быть только там, а путь к Чайне всего один.

Но девушки не оказалось на реке, не встретилась она и на дороге. И это Джейка озадачило. Что делать теперь? Двадцать жилых домов в деревеньке, и гриффитка с этим Ариартисом могут быть в любом из них. Так в каком же? Как узнать? Что теперь делать? И спросить некого! На улице никого!

Неужели домой идти? К А-лате?

Сразу вспомнились последние слова гриффитки, упоминание о Кайне. Кайна сказала… Опять запреты. Постоянно одно и то же. Кайна, везде эта Кайна!

Упрямо склонив голову, глядя чуть исподлобья, Джейк медленно шёл по песчаной дороге, слушая скрежет песка под каблуками лёгких плетёных туфель. Однообразное скр-скр. И жара. Непереносимая, ужасная жара. Джейк задумался, даже не сразу сообразил, когда увидел старика на улице. Они шли друг другу навстречу, не доходя несколько шагов, остановились. Гриффиты никогда не здоровались на ходу, это было оскорбительно, а не поздороваться вовсе — оскорбить смертельно.

Джейк поздоровался первым, скорее автоматически, так, как когда-то давно учила его этому мать:

— Нежного неба, сочных трав, весенних цветов!

В этихсловах было всё: пожелание хорошей погоды, сытной жизни и долголетия. У гриффитов Новый год начинается весной, когда, расцветают самые яркие цветы. Дожить до весны — значит, пережить самое трудное время и получить ещё одни год жизни.

Гриффит улыбнулся в ответ. Седой, старый, лет сто ему по земным меркам, если не больше, но улыбка — искренняя, молодая, белозубая — поразила Джейка. Ему впервые кто-то из местных ответил вот так: улыбкой и добрым взглядом, без настороженности и затаённого страха.

И Джейк растерялся, его раскрытые приветственно ладони застыли, протянутые гриффиту навстречу, тот должен был коснуться их кончиками пальцев, но не смог: Опирался рукой на парку. Поэтому смог ответить лишь одним прикосновением. А потом заговорил, оправдываясь и всё также улыбаясь6

— Вот, уже и поздороваться не могу нормально. Не обидишься? — скосил на Джейка хитро прищуренный карий глаз, — А ты, наверное, из-за Синей Ленты? У нас так не здороваются, ладони не подают… Это у тех так, у заречных… Или ты из города, от человеков сбежал? От техники, да?

Джейк пожал плечами в ответ, подумал отвлечённо, даже особо не заостряясь на этом факте: «А-лата слово „техника“ совсем не употребляет, оно ей чужое, а этот старик, раза в два её старше, и всё равно знает, что это такое.

Удивительный народ. Чем больше узнаёшь, тем сильнее удивляют!..»

А старик хоть и шёл, опираясь на палку, но шёл не налегке, тащил на плече полотняную сумку, тяжёлую, сразу видно. Да ещё и хромал к тому же сильно на левую ногу. Джейк опытным взглядом сразу отметил: с коленом что-то, и что-то серьёзное.

— А ты-то давно здесь? — спрашивал гриффит. Ему, по всей видимости, сильно хотелось поговорить — чувство, свойственное всем одиноким старикам независимо от места их проживания: будь то Ниоба или Гриффит, город или заброшенный посёлок.

— Нет. — Джейк ответил односложно, точно он и сам до сих пор не знал, сколько дней он здесь, среди гриффитов. Шёл медленно (устал, всё-таки), но старик шёл ещё медленнее, ковылял, торопился и ещё пытался разговаривать, словно при встрече с родственником, которого много лет не видел. Всё спрашивал, сам отвечал и больше рассказывал, часто смеялся над своими же словами, но смеялся по-доброму, по-стариковски.

А Джейк всё больше отмалчивался, если и отвечал, то не больше, чем «да» или «нет», а потом вдруг неожиданно предложил:

— Давайте, я вам помогу.

Гриффит согласился сразу, после даже шаг ускорил, догнал Джейка, и они так вдвоём и пошли, молодой и старый, через весь посёлок, в сторону реки, туда, откуда Джейк пришёл, до линии заброшенных домов.

Дома были похожи друг на друга только снаружи, планировка полностью повторялась один к одному. Но это жилище показалось более тесным и маленьким, наверное, от того, что все полки, все лавки были заложены и заставлены массой всяких разнообразных вещей: горы всевозможной деревянной посуды, золотистой, тонкостенной, будто лаком облитой; деревянные изящные ложки различной формы и величины лежали прямо насыпом. Здесь было всё, даже лёгкая деревянная подошва для будущих туфель на любой размер, изящная женская и попроще — мужская.

Джейк остановился, даже про усталость забыл. Такого он ещё ни разу в жизни не видел. Столько всего — и в одном месте! Глаза не знали, на что смотреть, и сознание не всё сразу могло усвоить и переварить. Он только медленно переводил взгляд с немым возгласом, застрявшим где-то в горле. А старик сгрёб стружку с лавки, медленно сел на расчищенное место, вытянул изувеченную ногу, устало прикрыл глаза.

Джейк опомнился лишь тогда, когда с его плеча на пол упала сумка, и бряцание это прозвучало в тишине как взрыв. Даже облачко пыли поднялось. Старик шевельнулся, подобрал свои пожитки, стал выкладывать на стол содержимое: несколько свежеспиленных чурочек из деревьев разной толщины, а потом ножи, тускло заблестевшие на солнечном свете, просочившемся сквозь задёрнутые неплотно занавески.

А вот и металл! Джейк взял одни нож, повертел в руках, разглядывая. Удобная, как раз под руку, выточенная из плотного розового дерева ручка. Ценная, должно быть, порода, из такой на Ниобе особенно ценилась изящная мебель для гостиной, пепельницы или статуэточки на столе. Когда вокруг один пластик, вещи из дерева — высший шик. Они и по карману лишь состоятельным людям. В их доме тоже таких несколько штук было, одна стояла у матери на столе в её кабинете: фигурка девушки с венком и гирляндой из цветов и со свирелью, чуть-чуть недонесённой до губ. Точёное, тщательно проработанное лицо, рассыпавшиеся по плечам волосы, каждый лепесток цветка и даже дырочки на свирели. Удивительное мастерство. Казалось, ещё немного — и девушка шевельнётся, донесёт свирель до губ — и зазвучит нежнейшая, такая же изящная музыка. Ценная, коллекционная вещь. Джейк знал, что мать привезла её с Гриффита, а сделал статуэтку то ли дед, то ли отец матери. Она сама про это никогда не говорила.

Полотно ножа, чёрно-синее, гладкое, как стекло, тускло поблескивающее, оказалось тёплым на ощупь. Металл, каким бы он ни был, не обладает такой слабой теплопроводностью. Странно! А как наука это объясняет? Может, новый металл? Новый сплав? Почему тогда не слышно ничего про это?

Пригляделся повнимательнее. Может, камень? Делали же далёкие предки людей ножи из камня! Нет. Это было дерево. Дерево! Даже с прожилками волокон, как всякая древесина. Но прожилки этого удивительного дерева, тоненькие, с трудом различимые, сразу давали понять, что древесина сверхплотная. Но всё равно резать дерево деревом? Это нонсенс! Как можно?!

Коснулся лезвия подушечкой пальца, прикинул, повернув нож к свету. Лезвие тоненькое, как бритва, хорошо заточенное. Вот это да!

Потянулся, взял со стола ещё одни нож, маленький, со скошенным лезвием, чуть загнутым лопаточкой. Да, и этот тоже из дерева.

Поразительно! Цивилизация, совершенно не знакомая с обработкой металла, совсем не добывающая руды. Такого не было ещё в истории человечества! Это же беспрецедентный случай! Почему тогда молчат исследователи? Учёные? Этнографы? Антропологи? Почему они все так мало говорят об этом народе?

Старик шевельнулся у Джейка за спиной, вздохнул тяжело, спросил вдруг о том, о чём спрашивал ещё на дороге:

— Так ты из города, значит? И много вас таких теперь у нас, а?

Джейк повернулся к гриффиту, вопросительно улыбнулся уголочками губ, вскинул брови, взглянул рассеянным взглядом, будто не расслышал вопроса, но ответил чётко и сразу:

— Не знаю. Но таких, как я, по-моему, только один…

— Что ж вас в городе держит, а? — старик протяжно вздохнул, поморщился с болью, поглаживая натруженное колено, но чувствуя только внутреннюю душевную боль, — Эх, молодёжь… Не хотите вы назад, не хотите… — помолчал немного и вдруг, резко вскинув голову, взглянул на Джейка, всё также стоявшего с ножом в руках, — Забыли нас, старых! Все корни свои на человеков променяли! А что они вам обещают? Чем они вас держат? Вот тебя? Что ты в городе нашёл, а?

— Я? — Джейк растерялся. И больше не от этой прямоты, а оттого, что старик до сих пор не разобрался, что перед ним человек, а не гриффит.

— Ты! — гриффит усмехнулся, — Ты — молодой, сильный! Много вас таких в городе! Увечитесь, горбатитесь, мрёте… Видел ты уже смерть? — Джейк моргнул, соглашаясь, перебить старика он не решался. Он даже не знал, как бы так поделикатнее объяснить гриффиту его ошибку, его заблуждение, что совсем не того он вразумить пытается, не гриффита вовсе. Но гриффит продолжал, — А ведь я полжизни прожил — смерти не видел. Слова такого не знал… — говорил с глухим отчаянием, без злости, без раздражения, только с болью, с желанием разобраться во всех переменах, успевших произойти за одну лишь его жизнь. Как же так? Почему? Все они когда-то верили, что появление людей — добрый знак. Начало каких-то новых перемен, начало чего-то доброго… А получилось? Что же получилось в результате?

Пустые гниющие дома, жалкие, беспомощные старики, брошенные на произвол судьбы, забыты ведь не только они, но и всё, что когда-то составляло жизнь и быт ларинов. Старики уходят вверх по Голубой Ленте, в горы, уходят и не возвращаются, и все их знания уходят вместе с ними, и некому их передать. Ведь нет молодёжи в посёлке! Не торопятся молодые в свой мир возвращаться, чужой он теперь для них. Чужой и неинтересный. Хотя, может быть, не всё ещё настолько плохо, вернулся же этот парень! Может, и ещё кто вернётся следом? Вдруг это только начало? Может, тогда хоть что-то дельное принесёт нам эта «война»?

— Вот видишь, сколько всего раньше делал! — говорил гриффит, вяло взмахнув сухой, жилистой кистью, — Всем моя работа была нужна… И думаешь, я один такой среди нас был? Нет! В каждом доме деревом занимались… С детства… А сейчас что? Вот, даже ты смотришь и удивляешься… А почему, спрашивается? А потому, что среди человеков с рождения жил, да? — он глянул на Джейка как-то сбоку, и прядь седых волос, перетянутых по лбу расшитой лентой, спадала ему на глаз, остро, по-молодому глядящий на Джейка. Тот лишь опять пожал в ответ плечами. А что он мог сказать? Оправдываться? В чём? В чём он-то виноват? Он не гриффит, глупо винить себя за их ошибки. А вот вина человека, любого человека, своими действиями и — что ещё страшнее! — своим бездействием допускающего такое тихое и нелепое вымирание целого народа, лежала и на его плечах. Лежала с того самого момента, как он столкнулся с миром планеты, как он ступил на площадку Космопорта, спускаясь по трапу… Это вина всех людей, всех без исключения! И невозможно теперь изменить всё одним махом, хоть криком кричи. Бесполезно… Менять где-то «выше» надо, переделывать, пока не поздно… А не войну друг другу навязывать! Как же глупо это всё со стороны! Горько слышать и видеть точно, как по часам, летящие в небе самолёты. Это уже не война, это работа, отработанная до тупого автоматизма… А цели? И цели уже забыты! Да и стоит ли она, эта земля, стольких смертей и разрушений?

Гриффит ещё раз спросил о чём-то, но Джейк задумался, не услышал, и не ответил. А старик, видимо, подумал, что обидел гостя, обидел своими резкими словами и нападками. И потому вдруг вскочил, засуетился, принялся сгребать стружки со стола, смахивать пыль, сгрёб инструменты в охапку и отнёс их на другой стол, в дальний угол. Ковылял как-то жалко и суетливо, старый совсем и беспомощный.

А Джейк смотрел на него с высоты своего немалого роста, стоял, стиснув нож в кулаке до боли в пальцах, и всё также молчал, понимая, что пора уходить. Гриффиты — народ гостеприимный, без угощения не отпустят, но этому старику можно всё объяснить, рассказать всю правду, и тогда он сам, мягко говоря, его отправит: они не общаются с «чужими», боятся их. Это сейчас так получилось, даже поговорить удалось, а всё потому, что гриффит этот не понял, что перед ним не сородич, чужой, и человек к тому же.

— Сейчас я, сейчас… — шептал старик торопливо. — Это я просто давно не говорил ни с кем… Вот так и получилось… Болит ведь сердце за вас, молодых… — он почему-то стыдился смотреть на Джейка, и тот тоже молчал, и напряжённость какая-то появилась, несвобода, скованность. Они это оба почувствовали. Джейк прошёл до того стола, на который гриффит убрал ножи, положил и свой в одну кучу со всеми, и тут обратил внимание на статуэтки, стоявшие тут же. Всякие, большие и маленькие, где-то всего лишь одна фигура человека, а где-то даже несколько, группой. Одни доделанные, зачищенные и отшлифованные, и даже уже лакированные, а какие-то — лишь только чуть-чуть тронутые резцом.

Вот фигурка девушки, опустившейся на одно колено. Юная, по-детски хрупкая, тонкие проработанные кисти рук, лицо, волосы, стянутые на затылке в тугой узел. Одна рука вытянута вперёд, чуть согнуты пальцы, почти касающиеся какого-то крошечного зверька, похожего на кошку. Они вдвоём тянутся навстречу друг другу, исполненные любопытства, удивления, как при первой встрече. Удивительно, как точно удалось художнику передать настроение этого знакомства, встречи человека и животного.

Что-то в девушке показалось Джейку знакомым, фигура, наклон головы, излом бровей. Он потянулся за статуэткой, взять её в руки, рассмотреть поближе. Но тут заметил другую работу. Портрет. Только-только начатый, но уже, как видно, к нему не притрагивались давно — слой пыли делал дерево тусклым. Портрет девушки. Слегка намеченные черты лица: линия бровей, внутренние уголки глаз и даже зрачки, лёгким нажимом резца указана линия губ, а в уголках открытая грусть и одновременно улыбка. Общий наклон голову — чуть влево и вниз, опущенные глаза придавали лицу задумчивость и поразительное портретное сходство. Это была она! Она, дочь А-латы! Стоило Джейку узнать её, как он сразу же стал различать её — гриффитку — и в других работах. Это она была с кошкой, вот она, ещё совсем девочка, с венком из орхидей; вот она сидит, обхватив колени руками и низко-низко наклонив голову, так что даже лица почти не видно; вот она же со змейкой в руках; с букетом цветов.

Видимо, это была любимая натура гриффита. С какой любовью, с каким любопытством художника следил он за ростом её и её жизнью, она вся виделась в этих работах, с какой любовью и удовольствием работал мастер над каждой линией — это замечал даже непрофессионал, каким и считал себя Джейк.

Но особенно его поразила статуэтка, стоявшая в стороне от всех, небрежно засунутая среди стружек, обрезков, заготовок и недоделанных ложек.

Она же, всё та же девушка в полный рост, привставшая на носочки, на самые пальчики, вытянутые вверх руки, чуть откинутые назад, запрокинутая голова, широкораскрытые огромные глаза, застывшие и глядящие тоже вверх, разомкнутые губы и чуть-чуть резцом намеченные зубы. Вся фигура, напряжённая до предела, натянутая, как струна, готовая в следующую долю секунды совершить движение. Но какое именно? Это так и оставалось секретом. Тончайшая, филигранная работа, одна из лучших.

Профессиональной рукой, но без заострения на мелочах показаны складки лёгкой одежды: полотнище ткани, стянутое на боку в узел, на груди — гирляндой цветы и на голове венок, длинные до середины бедра распущенные волосы — тоже без прежней во всех работах тщательности, даже с какой-то нарочитой незавершённостью, незаконченностью, но без небрежности. Но это ещё больше подчёркивало мастерство художника. Разве можно ещё лучше передать момент танца? А это был танец, Джейк был уверен на все сто.

Такой он эту девушку ещё не видел. Это была жизнь в момент своего рождения. Это был танец, дикарский и, скорее всего, несущий ритуальный смысл, но мастерски был схвачен сам момент, когда зрителю остаётся лишь догадываться и представлять: «А что дальше?»

— Это ваши работы? — спросил чуть слышно, одними губами, уже заранее зная ответ.

— Да, — гриффит подхромал, встал рядом, взял одну статуэтку, покрутил в руках довольно небрежно, поставил на место. — Люди любят такое в подарки. Покупать пытались, а зачем нам здесь деньги? Нравится — так бери!.. Зачем же тогда резать, чтобы не дарить? — он ласково улыбнулся, коснувшись пальцами статуэтки — незаконченного портрета девушки, коснулся осторожно, словно она была живой.

— А как же труд? Время?

— Красоту надо даром дарить. Что может быть дороже?

Даром?! Наивные существа с золотыми руками! Ведь на Ниобе эти вещицы таких денег стоят! Коллекционеры за ними гоняются. Закрытые выставки для избранных за дорогущие билеты. А те, кто их делает, живут на уровне каменного века, деревянными резаками дерево режут. Знает об этом на Ниобе хоть кто-нибудь? Где же справедливость и закон? Ведь нельзя же так!

— Вы просто дарите? — прошептал Джейк со стоном.

— Да не дарю уже давно! — гриффит рассмеялся беззаботно, совсем не разделяя реакции гостя. — Некому! Люди больше не появляются, а с другими посёлками давно связи нет… Был бы помоложе, не с ногой этой!.. — вздохнул сокрушённо. — Сходил бы, давно за Чайной не был. Там, говорят, столько нового, всё изменилось, и леса совсем не те, что здесь… А так, и за порог-то выходить страшно, упадёшь — сам уже не подымешься. Вот и приходится сидеть здесь целыми днями… Не видишь никого, не знаешь ничего… Вот приехал ты, давно уже здесь, а я узнал только что… Ладно, пойдём, у меня есть такой вкусный чай на травах… Ни у кого такой вкусный не получается, — старик пошёл к столу, потянул занавеску, впуская в дом горячие лучи, заигравшие бликами и зайчиками на всех вещах. Пошёл открыл входную дверь, устраивая сквозняк. Потом, будто опомнившись, кинулся за кружками. Поднявшаяся столбами пыль закружилась в воздухе, затанцевали пылинки в лучах, а Джейк смотрел на них, не решаясь сказать гриффиту: «Не надо, не надо так беспокоиться, я ухожу уже, ухожу…»

Он спешил, торопился, но не потому, что общение со стариком его тяготило, нет. Просто Джейк знал, что рано или поздно гриффит поймёт, кто перед ним, и будет лучше, если их знакомство не будет долгим.

— Совсем запустился… — ворчал на себя гриффит на ходу. — Грязь, пыль, мусор… сразу не уберёшь, потом только работы больше. Ничего… — ушёл в самый дальний и тёмный угол, за очаг, — …придёт вот, мы быстро управимся вместе-то. Она всегда помогает… Никогда меня не забывала, и тогда: приедет всего на день, а всё равно навестить зайдёт… Хорошо, что теперь вернулась, может быть, и насовсем…

Какое-то движение у двери Джейк уловил краем глаза, даже скорее сначала почувствовал его кожей (проклятая гвардейская привычка!), резко повернул голову — и встретился с ЕЁ взглядом. Прямо глаза в глаза! Но увидел её всю, с носков туфель и до волос, уложенных на макушке в сложную причёску с перламутровой заколкой в виде раковины. Это замершее удивление в разом напрягшейся позе. Побелевшие пальцы, вцепившиеся в косяк двери. Лицо побледневшее, но с нежным румянцем на скулах, как после долгой ходьбы, и глаза — как у той статуэтки в танце — такие же большие, не удивлённые даже, а ошалевшие, обескураженные. Секунда — две! три! — они стояли неподвижно, словно сами ещё не верили в то, что они видят именно то, что видят. И в этой полной тишине и неподвижности в голове Джейка стало что-то медленно проясняться, складываться в чёткую и правильную картинку. Он повернулся к старику всем телом, — неподвижная шея и прямая спина, как при повороте на месте кругом, — и спросил:

— Ариартис?

Тихий, сдавленный шёпот сквозь стиснутые зубы, и не вопрос, а скорее утверждение.

Да, конечно же! И статуэтки эти…Как же раньше-то не понял?!

А тут и гриффитка ожила, сошла с порога, прошла мимо Джейка, словно тот был частью мебели, даже взглядом не удостоила, заговорила, как ни в чём не бывало, будто её не было лишь минуту, и она, вернувшись, возобновила начатый разговор:

— …Опять дожди пойдут… В горах уже пошли, и сильные: река поднялась больше обычного. У запруды одну стенку размыло, и вода мутная…

Она всем видом хотела подчеркнуть своё нежелание общаться с неожиданным гостем. И это даже Ариартис уловил. Почувствовав в воздухе повисшее напряжение, и мало что зная о характере их отношений, он произнёс, пытаясь разрядить обстановку, и лучшее, что он придумал, — познакомить гостей друг с другом:

— Вы, наверное, не знакомы, да? — наивный старик, как он был близок и в то же время далёк от истины. — А он, так же, как и ты, Кайна, из города. Вот, совсем недавно сюда перебрался…

Джейка при этих словах будто кто кулаком под рёбра саданул — дыхание перехватило спазмом, и воздух — ни вперёд, ни назад из лёгких… И девушка, кажется, испытывала что-то подобное, с лица сменилась мгновенно, побледнела, а глаза, глядящие на Джейка в упор, словно сквозь него хотели стол увидеть, настолько сильным, прожигающим был этот взгляд.

Кайна! Кайна! Кайна!

Сердце отстукивало в висках оглушительно то имя, которое он уже устал слушать, которое он уже чуть ли не ненавидел, которое вызывало в нём волну возмущения, недовольства и страшную жажду противоречить и бунтовать. Боже мой! Боже мой!

Джейк смотрел на гриффитку совершенно другими глазами и будто видел её впервые. Та же, вроде, прежняя, но сознание отказывалось в это верить. Вот это да!

Это она была против него! Это она требовала изолировать его от всех! Это она настаивала на всевозможнейших запретах! Это она постоянно торопит с его выдворением в город! Она, — эта красивая, удивительно красивая девушка, о встрече с которой он мечтал все последние дни. Ужас! Какая слепота!!!

И надо же было дождаться такого случая, когда другие раскроют глаза на простейшие вещи!

Господи!!! Это было больно. Боль, как при предательстве. Он, как наивный, не умеющий разбираться в людях глупец, повёлся на красоту, на обаятельную улыбку, на женскую хрупкость, и ещё Бог знает на что! — а эта красавица оказалась даже неспособной понять его, войти в положение беспомощного, слабого, случайно выжившего человека, доверившегося им, гриффитам во всём. Вот оно, предательство, предательство в собственных ожиданиях…

Джейк стиснул зубы (только бы не застонать, не показать своей слабости), отвёл разом опустевший взгляд от лица девушки, прошёл мимо неё, ничего перед собой не видя, как опьяневший, переступил порог, и даже дверь за ним сквозняк прикрыл с неприятным петельным скрипом.

Ноги не держали, как в первые дни после того, как встал. Один шаг вниз на следующую ступеньку — и отдыхать, привалившись к перилам.

Уйти! Уйти отсюда! Навсегда! Из дома из этого. В город, к людям. Нет! На Ниобу! На Ниобу, к матери, ко всем своим, в Гвардию, к знакомым… Да хоть к кому, только подальше отсюда…

Ноги подкосились, и Джейк сел на нижнюю, последнюю ступеньку, охватил руками колени, плотно, так, что с левой стороны в груди заныло протестующе, но боль эта была сейчас самым лучшим помощником, она отвлекала внимание на себя, сверлила, ныла: «Ты слышишь, ты живой, ты всё-таки выжил, несмотря ни на что. Так неужели есть что-то важнее подаренной тебе жизни? Живи! Радуйся!»

Да и чего ему, Кийрилу-чужаку, можно ждать от этих людей? Пора бы уже и привыкнуть… Но чтобы так?!

Кайна! Чёртово имя!

Он видел кого угодно за этим именем: какую-нибудь пожилую гриффитку, может быть, кого-то вроде жрицы, должен же быть у них кто-то влиятельный, к чьёму мнению прислушиваются все, ну, пусть моложе, пусть одного возраста с А-латой, пусть даже кто-то вообще такой, такой… Аж слов нет! Не хватает. Не разобраться вообще в их дикарской жизни… Да и вообще мало ли кто! Но дочь А-латы?! Эта, эта — и Кайна?! Боже мой!.. Где были раньше мои глаза? Где был раньше мой разум?!

Как теперь заставить себя относиться к ней так, как она сама к тебе относится? Ведь она же нравилась тебе, нравилась, что греха таить. А теперь что? Возненавидеть её? Сказать сердечку: не́чего! Не твоё это! Ты — человек, а она — гриффитка, тем более такая, жестокая, опасная, чёрствая сердцем.

Боже мой! Какая слепота!

Он упёрся локтями в колени, запустил пальцы в волосы на затылке, а ладонями сдавил виски. До боли, до бухающей боли. Не хотелось ничего не видеть, не слышать. А за спиной поскрипывала на сквозняке не запертая дверь, и доносились обрывки фраз на гриффитском:

— Это же он… из города… из солдат, из военных… — говорила Кайна. К её голосу Джейк против воли прислушивался. Зачем, и сам не знал. Ведь и так ясно, — яснее ясного! — её отношение.

— Человек! — Ариартис был удивлён безмерно, — Человек?!

— Да! Этот… Ведь я же рассказывала! — Джейк представил, как мечется сейчас в эту минуту Кайна по дому, неслышно, не задевая ни сора на полу, ни стружек. И негодует, и возмущается, если судить по голосу. А старик, тот, кажется, вообще ничего не понимает, и знает меньше всех. И говорит, словно оправдывается. Ну и подумаешь, не разобрался сразу, кто перед ним, ведь я же не сделал ему ничего плохого! Ни одного резкого слова в ответ! Эта Кайна опять всех баламутит! Нарасскажет старику невесть чего, напугает всех и каждого. Потом хоть вообще на улице не показывайся, взглядом испепелят.

— …Он так на нас похож. Сильно похож. Я никогда раньше не путал, не ошибался… — слабым, еле различимым голосом продолжал оправдывающийся Ариартис. — Язык наших, зареченских, просто прекрасно знает… И правила наши… Нет, я не мог бы так ошибиться…

Джейк зажмурился, закрыл уши ладонями: «Зачем? К чему теперь всё это? Оправдания? Крики? Кому я что плохого сделал? Кайне этой? Да я же увидел её здесь третий раз в жизни!.. Боже мой! Это ж надо было попасть именно в этот дом. С этим Ариартисом на улице столкнуться. Со стариком! А ты, дурак, разбираться кинулся… Неужели ревновать вздумал? Боже мой! Какой же я дурак! Только мешаю всем…»

Ступеньки крыльца чуть-чуть скрипнули под чьими-то шагами, и Джейк невольно напрягся, сжался, приготовился к худшему: к угрозам, предупреждениям, к претензиям — да ко всему, что ещё можно ожидать от этой Кайны! Он ещё по шагам угадал, что это она. Да, это и была Кайна.

Реакция Кийрила на их встречу в доме Ариартиса её поразила. Она-то сразу подумала, что это мать послала его за ней, поторопить к обеду. Но, судя по словам Ариартиса, он не знал, что они в какой-то мере уже знакомы. Да и не стала бы А-лата отправлять чужака с таким поручением. Человека — и к гриффиту?! Странно, что и Ариартис его не узнал, я же ему про него говорила! Подумаешь, хорошее знание языка и чуть-чуть сходства во внешности! Он же старый, он столько всего повидал… И ошибся?!

Интересно, и откуда Кийрил наш язык знает, и как здороваться — тоже? Вот уж никогда бы не подумала. Мы же тогда в тот раз на Едином говорили… А как, интересно, мама с ним общается? Она-то до сих пор, наверное, не знает, что её больной того…

Она торопилась, думала догнать Кийрила на дороге, была уверена, что он уже ушёл, поэтому и растерялась на миг, увидев его сидящим на крыльце, так, как он всегда сидел на пороге у дома матери.

Сделала один шаг вниз очень осторожно, будто боясь спугнуть этого странного парня. Но доска всё же скрипнула предательски, и Кийрил при этом звуке чуть повёл лопатками, и окаменел спиной, плечами и даже затылком. Она уже неплохо изучила его, сразу различила хорошо скрытое напряжение в позе и готовность к обороне. Но почему? Разве мы настолько враги?

К чему теперь красться? Кайна быстро сбежала с последних трёх ступенек вниз и сделала вдруг то, на что бы никогда в жизни не решилась, но сейчас ею двигали какие-то непонятные, противоречивые чувства: что-то вроде жалости при взгляде на беспомощность, что-то, похожее на вину, вот только в чём, она не знала. Просто подошла и села рядом с человеком на одну ступеньку.

Кийрил не шевельнулся, не отнял рук, которыми подпирал голову. Из-за его руки она и лица у него рассмотреть не смогла, даже не знала, куда он смотрит. Поэтому сама стала разглядывать старый заброшенный домик. Большой дом Ариартиса был последним в ряду таких домов, в каких жили они все, за ним начинались те жилища, какие строили себе гриффиты ещё до появления людей. Стенки из плетёных лиан с небольшими окнами, крыша из жердей, крытая огромными пальмовыми листьями. Сами они не жили в этих домах. А в сам посёлок мать её перебралась, когда Кайна уже года четыре была в интернате. Поэтому Кайна и не знала, кто здесь жил до них, в посёлке оставались к тому времени одни старики, да и тех было всего ничего.

Они потому и облюбовали дома, оставленные людьми, дома большие, светлые, с дощатыми полами и высоким потолком, стоящие на сваях. Кто бы теперь из них, старых, мог бы по нескольку раз в год перестилать крыши, ремонтировать стены, переплетать их заново свежими лианами?..

А оставленные домики ларинов догнивали одиноко на краю посёлка, оставаясь напоминанием о прежней жизни, о прежних хозяевах.

Кайна задумалась о прошлом, о своём детстве, да и домик этот несчастный изучила уже вдоль и поперёк, каждую жердину, каждый лист каждой лианы, оплетшей постройку до самой крыши. Всё ждала, когда Кийрил заговорит первым, так как сама не знала, о чём говорить: слишком немногое связывало их. Но и ждать чего-то было бессмысленно. Да и Ариартис их ждёт, ждёт обоих, как гостеприимный хозяин, он не отпустит их без угощения, каким бы простым оно ни было.

— Кийрил? — позвала первая, ещё не зная, что скажет потом, а тот вдруг повернул к ней голову, окатил ледяной волной синевы, и несказанные слова застряли в горле.

— Я не чужак, у меня есть имя. — упрекнул, но без раздражения, злости или обиды, с одной лишь смертельной тоскливой усталостью. И Кайна растерялась, словно только сейчас поняла, насколько одинок этот человек среди чужих ему существ. Она вдруг вспомнила себя в городе, среди людей, в их мире. Может, только поэтому и сумела понять это особенно остро. Но там ей было легче, там их было десять вместе с ней, десять ларинов, там был Карриэртис, там была Тильда, которой не было никакой разницы, кто перед ней: гриффит или человек.

Да, он был прав, этот солдат, и ответить нечего.

— Двенадцать дней вы были в беспамятстве… Как вас было называть всё это время? Да и не я первая вас так стала звать! — детский лепет в оправдание. Аж самой слушать противно, и Кийрил хмыкнул в ответ раздражённо, крутанул головой, дёрнулся вставать, выбросив вперёд правую руку. А Кайна крикнула вдруг неожиданно:

— Не уходите!

Но он всё же поднялся, глянул на неё сверху, произнёс глухо, на прощание:

— Надеюсь, Ариартис не обидится, что я с ним не попрощаюсь… Но вы ведь сами понимаете… Человек, и всё такое… — пожал плечами с усмешкой.

— Да подождите вы! — Кайна вскочила, осталась на ступеньке, поэтому они теперь смотрели друг на друга почти на равных, Кийрил только немного наклонил голову и глядел по какой-то своей странной привычке, очень непонятной, прямо в глаза.

— Что-то ещё не так? — спросил с усмешкой, чуть дрогнув уголочками губ, вопросительно изогнув брови. — Я не сделал ему ничего плохого. Не верите мне — спросите… — не договорил, мотнул головой в сторону двери.

— Да нет же! — воскликнула Кайна нетерпеливо. — С чего вы взяли?! Какие глупости!.. Вас в гости приглашают! Неужели не ясно? Ариартис — вас и меня!..

Он промолчал. Ни «да», ни «нет». По лицу его было не понять. И Кайна молчала, не зная, как ему объяснить, как ещё его просить. Молчание затягивалось, и она с ужасом ждала, что сейчас кто-нибудь на улице появится, или сам Ариартис выйдет. Он-то думает, раз нас нет долго, значит, Кийрил уже ушёл, а мы вот — на пороге стоим, друг на друга любуемся. Упрёки только потом от матери слушать, и ещё неизвестно, как ей всё это расскажут. «И что за тип такой непонятливый?! — Воскликнула про себя, кусая до боли губы, — Одно слово „человек“. Они иногда как дети, простого не понимают. Ну, вот, что тебе сто́ит? Старика-то зачем обижать? А ещё язык наш учил… Сам же элементарных правил приличия не знаешь… И как вести себя в гостях, тоже не знаешь…»

— Если вы думаете, что я вас уговариваю только потому, что мне самой так хочется, то вы ошибаетесь. Ясно вам?! — молчание и бездействие Кийрила начало её раздражать, а тот же — никакой реакции! — продолжал прямо в глаза глядеть с неуловимой усмешкой в прищуре.

— Ясно! — ответил вдруг коротко и чётко, по-военному.

«Ясно! Слушаюсь! Будет исполнено!» — Сколько же раз ей доводилось слышать эти и подобные им команды. Язык военных. Общение старшего и младшего по званию во всех армиях, известных ей. Ведь она и ниобиан повидала, когда они спешно отступали, и сионийцев, когда те победно занимали город. Вспомнила вдруг одного из сионийских офицеров. Как заявились они поздним вечером в квартиру с обыском: офицер и четверо солдат. Пока рядовые перетряхивали вещи, осматривали каждый угол, тот уселся прямо на стол, глядел по сторонам из-под козырька кепки, курил, болтая ногами в тяжёлых армейских ботинках, и нёс какую-то чепуху, постоянно повторяя и растягивая одно слово:

— Я-а-асно?!

Держал автомат на коленях с таким видом, будто готов выстрелить в любого, кто ослушается, даже в женщину, даже в штатского. Малоприятное воспоминание, ничего не скажешь, верилось, что подобное осталось в прошлом, в другом мире, отгороженном от этого стеной леса. Так нет же! Вот он, представитель того мира, яркое воспоминание, вызывающее боль. Каждое слово, каждое движение — всё оттуда, только формы соответствующей не хватает.

— Конечно, мне, человеку, многое неизвестно и непонятно, — Джейк уловил что-то из мыслей гриффитки и не смог удержаться от иронии и от улыбки. — Элементарных правил приличия даже не знаю… Так что прошу извинить заранее…

Гриффитка взглянула на него с изумлением широко раскрытыми глазами. Изумление её тут же сменилось растерянностью, видимо, она стала понимать, что это значит, потому что на щеках её появился румянец, и взгляд она отвела смущённо и как-то даже стыдливо. Но потом над чувствами возобладал разум: «Как это так? Откуда он так?.. Да как он смеет? Кто позволил?.. Да и не должен он уметь…»

Снова вскинула глаза, сверкнула ими недовольно, разомкнула губы, чтобы крикнуть в ответ что-нибудь порезче, осадить этого типа одним словом. Но не успела: Ариартис появился на пороге, заговорил, отвлекая на себя:

— А, вы здесь уже! Что ж не заходите? Я-то жду!..

Последнее дело — ругаться в присутствии старших. Кайна глянула на Кийрила, взглядом давая понять: потом поговорим, и повернулась к старику:

— Пойдёмте, наш гость не против. Правда? — метнула взгляд в сторону Джейка, заговорщицкий взгляд, как тогда, с арпактусом. Такой взгляд можно было расценить как предложение о краткосрочном перемирии, так его Джейк для себя и понял, поэтому поддался, продолжил игру, начатую Кайной.

Отпустить гостя без угощения — сильно оскорбить. От матери Джейк знал, что гриффиты — народ суеверный, гостя, появившегося ночью, они боялись, так как верили, что с ним в дом могут войти беспокойные и недобрые духи. Особенно опасались гостей в ненастную, дождливую ночь. С водой с неба, по их поверьям. На землю возвращаются души умерших. Именно в такое время готовится ко всходу любое семя, готовятся к зачатию животные и люди. Между собой, животными и растениями гриффиты не видят разницы: во всех входят одинаковые души, и только когда они обретают тело, тогда они и начинают различаться между собой. Видимо, поэтому гриффиты не занимались охотой, не беспокоили насекомых, а сбор плодов и рубку деревьев начинали только после долгих просьб и заклинаний. Единственное исключение — рыболовство, но ловилась при этом не всякая рыба, да и то ей давали время уснуть. Снулая рыба не считалась уже ни живой, ни умершей, поэтому и могла употребляться в пищу…

Зато к гостю, появившемуся в доме днём, отношение было особым. А уж если кто-то пришёл из других мест, из дальних лесов, и может научить чему-то новому, поделиться новостями, такого уважали особенно. Такой гость нёс на себе доброе благоволение духов и силу Высшего Света, которая сопровождала любого путника в дороге.

Высший Свет! Всесильный Свет!

Единственное, во что верили Ларины, в свет солнца, в лучи Саяны. Вот он, прототип Высшего Разума, заботившегося о жизни на планете. Они часто обращались к нему с восклицаниями или просьбами. Сколько раз в детстве Джейк слышал эти слова от матери, когда она начинала сердиться или вставала из-за стола после многочасовой работы за компьютером.

Да, все черты ларинов остались в ней, даже спустя двадцать лет, она не могла не быть такой, какой была на Гриффите, вот только он, её сын, никогда не замечал этого, не видел, не слышал или не придавал значения.

Джейк замкнулся, задумался над прошлым, заново, но другими глазами пересматривая картинки из детства, сидел за столом молча, не прислушиваясь к разговору Кайны и Ариартиса, крепко держал двумя руками кружку с душистым чаем. Особенно чувствовал аромат, когда подносил кружку к губам, но делал глоток — и не улавливал вкуса. Совершенно! Даже тогда, в Чайне, вода пахла снегом, раскисшими листьями и имела свой вкус. Чертовщина какая-то!

Только когда в кружке осталось меньше половины, он стал ощущать при каждом глотке знакомую прохладу мяты, лёгкую терпкость и фруктовый вкус. Сумел даже определить, что в чае этом никак не меньше десятка трав, но ни одна из них не была ему известна.

Как будто чувствуя скованность гостя, Ариартис не стал настаивать, когда Кайна сказала, что уже пора. «Да-да, конечно же, — Согласился с ней гриффит, но, провожая до крыльца, не забыл пригласить в гости, — Приходите, обязательно приходите вместе…»

Джейк за всё время и словом не обмолвился, но на прощание произнёс по-гриффитски:

— Пусть двери вашего дома всегда будут открыты для всех!

Вот оно, «до свидания», на языке ларинов. И Кайна сразу поняла, о чём спросит, как только они с Кийрилом останутся одни:

— Вы, что, уже специально наш язык учите? Всегда же наоборот было. Мы Единый учили, а не вы…

Кийрил усмехнулся в ответ, хмыкнул, пожимая плечами, ответил не сразу:

— Никто его у нас специально не учит…

— А не специально только вы? — Кайна сощурилась, усмехнулась с улыбкой. Ей хотелось задеть этого парня, его спокойствие и вечное молчание раздражали её сильно. А ещё она чувствовала в этом человеке что-то такое, чему не могла дать объяснения.

Какое-то время он шёл молча, руки в карманах, расстёгнутый ворот рубашки, и взгляд — под ноги, будто уже и забыл, что идёт не один, и что ответа на вопрос до сих пор не прозвучало. А потом вдруг вскинул голову, сверкнул своими удивительными глазами так, будто решился на что-то важное для себя, заговорил ровным голосом:

— Я не знаю, насколько это интересно вам, но то, что моя мать из ваших, из гриффитов, по-моему, лично для меня многое объясняет… А вы встречались с подобным? С союзом человека и гриффита? Как вы думаете, бывает такое? — смотрел в упор, прямо ей в глаза, ждал ответа, а Кайна растерялась, сбавила шаг, а потом и вовсе остановилась.

— Шутите?

— А разве с этим можно шутить? — Кийрил тоже остановился, и несколько минут они стояли на самом солнцепёке, глядя друг на друга.

Что за бред?! Уж кому, как не ей, знать, что ларины и люди не могут иметь ничего общего: никаких свадеб, никаких детей. Об этом она и от своих сколько раз слышала, и на занятиях им специалист рассказывал, приводил кучу медицинских и научных фактов. Это только внешне люди и ларины похожи, а по-настоящему они разные, очень разные. Бывали, конечно, случаи и среди её знакомых, там, в городской среде, веди физиологической разницы никакой, но такие отношения осуждались всеми: и людьми, и ларинами. Что с них толку, с таких отношений? Если детей быть не может, значит, рано или поздно всё равно придётся разойтись…

Она рассмеялась в ответ на немой вопрошающий взгляд Кийрила, продолжила вслух собственные рассуждения:

— Так вы уверены, что ваша мать из ларинов? А отец? Он — человек? Из людей? Да такого быть не может! Вы бы никогда на свет не появились! Никогда! Если только… — сбавила тон голоса почти до шёпота, проговорила себе под нос с сомнением. — Если только не вмешательство медиков… Они же постоянно что-то новое придумывают…

Джейк слышал каждое её слово, поэтому и не смог удержаться от смеха: уж слишком близки к истине были слова гриффитки. И эти мысли, пролетевшие в её голове вихрем, тоже не были далеки от истины. Всё так, всё правильно, но исключение-то есть, вот оно, перед ней стоит, а доказательств — ноль! А в принципе, что толку кому-то что-то доказывать? Какой резон? Разве это что-то изменит? Да и кому это интересно, кроме тебя самого? И самому важно потому лишь, что лично тебя касается.

Он пожал плечами по своей вечной дурацкой привычке, и не ясно было, что оно значит, это движение: или он сам не знает ещё, а правда ли то, что он сказал, или же он просто не собирается больше к этой теме возвращаться, и как бы говорит: «Не хочешь верить — дело твоё!»

Второе «или» точно совпало с ходом мыслей Кийрила, он и вправду пошёл по дороге, позвав на ходу:

— Ладно, пойдёмте…

И снова они шли в молчании. Кайна отставала немного, шага на два, и, глядя Кийрилу в спину, думала: «Тоже мне, придумал… Да такого же быть не может… Хотя, надо у Ариартиса спросить, может, он что-нибудь знает… Ведь про такой случай обязательно должны были сохраниться упоминания. Не в наших лесах, так за Чайной… А он-то, пока мог, где только ни бывал! По всем соседям, до побережья, даже море видел, и в города ходил. Про людей больше моего знает, кажется… И там, и здесь у него знакомые… А сейчас, как покалечился, так и забыли все…»

— Давно он, кстати, так? — спросил вдруг Кийрил, чуть сократив шаг, уменьшая разделяющее их расстояние.

— Кто? — Кайна не поняла, о ком он.

— Ариартис. — Уточнил тот без раздражения в голосе.

«Будто мысли угадал! — Кайна невольно обратила внимание на это совпадение, но не подумала над ним всерьёз, — Мало ли… Всякое бывает. Тем более среди нашего народа… Но у нас наоборот обычно. Странно, ведь и в прошлый раз у него тоже с моими мыслями слова совпали… Не может быть столько совпадений. Но люди же не умеют „видеть“ мысли!»

Опомнилась она тогда лишь, когда Кийрил повторил свой вопрос.

— Не знаю, — ответила она довольно рассеянно: мысли-то были заняты сейчас другим, но потом опомнилась, оживилась. — Лет десять, кажется, если не больше. Да, около десяти. Мы перебрались сюда, и он, наверное, года через два после этого, — она рассуждала вслух, прикидывая в уме основные моменты своей прожитой жизни. — Он тогда за Чайну ходил, а на обратном пути в ураган попал. Река в тот год сильно разлилась, и вспоминать страшно… Вот и попал Ариартис тогда… Ему ногу раздробило, сам бы не выбрался никогда, да на него люди наткнулись. К врачам сразу, в больницу… Хотели нейропротез вживить, а он отказался. Вот так и живёт с тех пор, не ходит никуда, даже по посёлку редко когда…

Кайна замолчала, и Кийрил не стал больше ни о чём спрашивать, шёл всё так же руки в карманы и щурился от слепящего глаза солнца.

Они прошли через весь посёлок, так никого и не встретив, чему Кайна была несказанно рада, но зато сама А-лата встречала их на крыльце дома и была крайне недовольна увиденным. Она, конечно, ничего не сказала, но напоминание её прозвучало, как упрёк:

— Я, кажется, говорила, долго не ходить.

Кайна кивнула несколько раз головой торопливо, слышу, мол, не забыла. А Кийрил вообще ничего не сказал, прошёл в дом — и всё. А-лата проводила его взглядом до самой двери, а потом, повернувшись к дочери, произнесла со значением:

— Приходила Аирка, сказала, чтобы ты зашла к ней, когда вернёшься, — Кайна опять кивнула в ответ, повернулась уходить, а А-лата добавила, — Когда вернёшься, я хочу с тобой поговорить, у меня к тебе несколько вопросов…

* * *

— Надеюсь, ты сама в состоянии представить тему нашего с тобой разговора, — А-лата заговорила не сразу, дала Кайне время пройти, устроиться в уголке, как раз там, где чаще всего сидел Кийрил. Девушка окинула комнату быстрым ищущим взглядом, а А-лата заметила сулыбкой, — Не ищи, его здесь нет… Он теперь часто уходит, когда захочет и куда захочет… — помолчала немного. — И я, признаться, даже рада этому. Скоро я смогу снять повязку, значит, быстрее пройдёт обряд, и тогда он вернётся к своим, в город.

— Ты торопишься? — Кайна глянула на мать. В сумерках черты её лица стали расплываться, а в глазницах залегли прозрачные тени. Именно из-за них А-лата стала казаться старше своих лет, и ещё в ней появилось что-то чужое. Может, поэтому Кайна и повела разговор о том, чего бы никогда никому не доверила. Даже матери. Но с чужими людьми, как известно, общаться легче.

— Мама, он ниобианин, и в городе таких, как он, вылавливают, где только можно, сгоняют в лагеря для военнопленных…

— Кайна, что с тобой? Откуда такое в тебе, откуда такие мысли? — А-лата даже о работе забыла, а до этого чистила шкурку с ягод аспазии, ловко орудуя ножом. Взглянула на дочь в упор, — Уж не ты ли когда-то говорила, что не собираешься вмешиваться в дела людей?.. Сионийцы? Ниобиане?.. Для нас, и для тебя, разницы нет. Не так ли?.. Я не хочу, чтобы дома ты вспоминала город, людей, и вообще… Хорошо?

Кайна кивнула медленно, словно ещё обдумывала слова матери, протянула руку, взяла одну ягодку из чашки, принялась снимать шкурку ногтями.

— Знаешь, мам, хорошо об этом не вспоминать, если всего этого не видеть. — заговорила так же медленно, не поднимая глаз.

— Мы тоже в состоянии представить то, что довелось тебе увидеть, — возразила А-лата, — Ты знаешь, нас это тоже коснулось. И нас обыскивали, и наши дома… А потом отправили хоронить… Я до этого случая смерти не видела, — призналась она неожиданно, — И такого отношения к себе подобным — тоже… Расстрел это называется, да? — перевела глаза на дочь. Та сидела, опустив голову, постукивая браслетом о стол, рвала жёсткую кожуру в мелкие клочья.

— Я, конечно, рада, что он выжил, — заговорила А-лата, чуть помолчав, — Никто не привязался к нему настолько, насколько я за все те дни и ночи. Ты не знаешь, тебя не было здесь тогда… — опять молчание. — Но это человек! Человек, понимаешь?! Поэтому он должен вернуться туда, откуда пришёл. Ему помогли выжить, дали возможность выздороветь, а остальное нас не должно больше касаться.

Кайна не отзывалась. Взяла ещё одну ягодку, принялась снимать шкурку, старательно, не глядя на мать. Но А-лата следила за девушкой. Разговор получался сложным, совсем не таким, каким должен был быть. И для Кайны был в тягость, вон, как аспазию чистит, а ведь А-лата знала, как это тяжело без ножа-то. Пора говорить главное, а там, будь, что будет.

— Просто всё дело в том, что я не хочу вас больше видеть вместе. Понимаешь меня, Кайна?

Да, она всё слышала и всё понимала, но продолжала молчать. Ответа не следовало. И вместе с тишиной росли отчуждение и холод, холод в их отношениях, и без того натянутых в последнее время.

— Ты и сама понимаешь, всё это начинает выглядеть даже более чем странно. Совместные прогулки, разговоры на виду у всех… Ариартиса это не шокировало? Такие отношения кончаются свадьбой… Свадьбой, слышишь? — А-лата намеренно сделала нажим на последнем слове, так как реакция дочери её начала удивлять, ведь она же всегда была эмоциональной, временами взрывной, не всегда выслушивала до конца, особенно то, что ей не нравилось, но сейчас её было не узнать, полная противоположность себе прежней.

— Да какие, какие отношения, мама?! — Кайна взорвалась неожиданно, неприятно рассмеялась, дёрнулась так, будто хотела встать, но осталась. — Нам всем, и тебе, и мне, и Аирке, придётся проходить очищение, не всё ли равно теперь? Ну, два слова! Мы должны были молчать всю дорогу? Разве так можно?!

Если вас так волнует соблюдение всех традиций, то вы должны были оставить его там… — не договорила, махнула кистью в неопределённом направлении. — Мы-то меняемся, жизнь вокруг нас меняется, и от этого никуда не денешься. Не спрячешься… Неужели так сложно это понять? — рассмеялась устало, убрала со лба волосы липкими сладкими пальцами. И снова сникла, задумалась.

— Но он же не гриффит, он человек. Уж лучше вообще таких отношений не завязывать, чтоб потом было легче, — продолжила А-лата, внутренне радуясь тому, что Кайна наконец-то проявила интерес к разговору. Может, прислушается, поймёт, не сделает той глупости, которая ещё чуть-чуть и свершится по незнанию и молодости. Не главная ли задача матери уберечь своего ребёнка от необдуманного, заведомо ошибочного шага?

— Человек? — Кайна задумчиво хмыкнула, надкусила очищенную ягодку, прикрыла глаза, наслаждаясь вкусом. О, она обожала аспазию! В компотах, сушёную, свежую, да и цветы. Синие, яркие, с бархатистой нежной сердцевинкой. — Человек. Да, человек… Ну, и что такого? — улыбнулась, скрывая улыбку за поднесённой к губам рукой, представила реакцию матери не те слова, что крутились на языке. И всё же продолжила, — В нашей группе одна была, Арауста, она встречалась с человеком, с военным. И не стеснялась этих отношений… И я ещё нескольких таких знаю…

— Что?! — А-лата выронила нож, и ручка его с оглушительным бух! Ударилась о стол. — Надеюсь, это всего лишь одна из твоих шуток. Пора бы понять, что так шутить со мной опасно, я уже не так молода…

— А почему бы и нет?.. — Кайна рассмеялась, дотянулась до чашки с чищеной аспазией, взяла несколько штук, капли сока попали на стол, девушка подставила ладонь. — Он симпатичный, молодой, да к тому же знает наш язык. Ты, кстати, знаешь об этом, мам?

— Может, хватит? — А-лата прикрикнула. — Никогда, слышишь! Пока я жива, ты будешь делать только то, что я позволю. А сейчас я запрещаю даже имя человека упоминать. Или я запрещу тебе появляться в этом доме до самого обряда…

— Но он вправду мне нравится, — Кайна слизнула с ладони сладкий сок, взглянула на мать поверх рук.

— Нравится… Мало ли что? — А-лата чуть успокоилась, видя в глазах дочери знакомую искорку хитринки. Розыгрыш. Девичьи глупости. — Ты жила в городе, долго жила. Неужели не было никого из наших, кто бы мог тебе понравиться! Ты же сама говорила, там вся молодёжь собралась. В городе надо было думать, а не сейчас, при виде этого… Кийрила, — А-лата пренебрежительно пожала плечами. Успокоилась, вроде бы, а на сердце нехорошая льдинка появилась. Женское чутьё, интуиция подсказывала, что разговор этот не последний, всё, наоборот, только начинается. Спешить надо, с обрядом, и выпроваживать гостя пока не поздно. Пока одни лишь разговоры, но нет действий.

— Ты слышала? Я говорю, он знает наш язык. И основные правила… — перевела Кайна разговор на другую тему. Она поняла, что последние её слова для матери с её устоями — как взрыв во время бомбёжки, когда сжимается не только тело, но и душа забивается в самый дальний, в самый укромный уголок, прячется и ждёт, заранее зная, что самое страшное ещё впереди.

Нельзя больше к этому возвращаться. Не приведут такие разговоры ни к чему хорошему. А вот о другом, попроще, почему бы и нет…

— Вроде того, как здороваться, как прощаться, как в гостях себя вести…

— Но вы же тоже учили людские манеры, и язык их учили. Так почему бы и нет? — А-лата тоже поняла, что Кайна не хочет возвращаться к недавней теме, и поэтому поддержала её мысленное предложение.

— Сколько жила, никогда с таким не сталкивалась. — Кайна улыбнулась каким-то своим мыслям, а потом, вдруг оживившись, словно вспомнила что-то необычное, произнесла, — А знаешь, что ещё он говорил? Он говорил, что его мать из наших, из ларинов, а отец — человек. Разве так бывает? Ведь не бывает же, правда?!

— Людям вообще нельзя верить, а особенно в таких делах, — голос А-латы стал неожиданно резким. — Ты уже должна бы знать, что у нас с людьми совместных детей быть не может. Они только внешне похожи на нас, а по-настоящему… По-настоящему они способны лишь неприятности нам доставлять.

— Думаешь, он шутил? — Кайна сузила глаза, пристально посмотрела в лицо матери. Смотрела так, будто пыталась вспомнить недавний разговор, — А может, это я неправильно поняла его слова? Мать — лари́н, отец — человек? Не бывает такого, да? И никто ничего не слышал? — А-лата отрицательно качнула головой, снова вернулась к работе, всем видом подчёркивая пустячность разговора.

— Надо Ариартиса будет спросить. Он должен был что-то знать, если, конечно, что-то и вправду было…

— Это, что, теперь самое важное для тебя дело? Выяснять, кто такой Кийрил? Я, кажется, говорила: никаких разговоров, никаких встреч! Запрещаю! И ему скажу! Так скажу, что сразу твоё имя забудет.

Кайна рассмеялась. Все эти разговоры, предупреждения, почти запугивания, как с маленькой. Да, мама временами бывает строгой, очень строгой, но она одного до сих пор не поймёт: дети-то растут. И я уже не ребёнок. После десяти лет городской жизни среди людей, многое повидала. Сама понимаю: что можно, а что — нельзя… Знакомство с Кийрилом? Какое там знакомство? Я всё ещё не знаю его настоящего имени. А пока не знаешь, какие тут могут быть отношения? Даже дружеских и то быть не может, не то что…

Зря мама боится, зря. Какая тут свадьба? Что за глупости?

Хотя и себе самой Кайна боялась признаться в том, что чужак рождал в ней интерес какой-то своей необычностью, своим поведением и даже внешностью. Скольких ей довелось встречать в городе! Многие из ларинов, ещё в интернате, пытались оказывать знаки внимания, а люди, особенно военные, обычно действовали грубо, почти нагло. Поэтому ей в таких случаях приходилось идти на крайние меры: использовать свою особую силу, действующую безотказно. Любая женщина-ларин могла остановить насильника короткой и сильной вспышкой головной боли, лишающей сознания. После такого, конечно, и самой тяжко, слабость во всём теле, и усталость. Но зато те, кто раз попробовал, больше рук не распускали.

Сами-то лари́ны почитали своих женщин, все отношения могли развиваться только тогда, когда этого хотела сама женщина. Но людям разве это объяснишь? Они, напротив, считали гриффиток легкодоступными дикарками… До тех пор, пока не получали по рукам…

Кайна, сколько себя помнила, всегда встречала на себе восторженные взгляды мужчин, взгляды обожания и восхищения. Мужчины — все без исключения! — провожали её глазами, когда она шла по улице, пытались заводить знакомство за стойкой бара, похабно и непристойно шутили или даже предлагали деньги за услуги. Чаще всего это раздражало, злило, временами пугало, но со временем она заметила, что отсутствие реакции со стороны мужчин ей удивляет, задевает даже.

Как с этим Кийрилом!

В принципе, это был третий раз за всё время, когда они сталкивались вот так, лицом к лицу. А тип этот — ни словом, ни взглядом! И ведь он — человек! Откуда это спокойствие, это хладнокровие, эта холодная вежливость? Как его понять, чужака? Даже мысли, и те никак не «прочитаешь»!

— Опять про него думаешь? — А-лата легко угадала её мысли, посмотрела на Кайну недовольно. Та не шевельнулась, будто и не слышала вопроса. А-лата постучала рукояткой ножа по краю чашки, привлекая к себе внимание.

— Мои слова — пустой звук, да? Я же, кажется, просила держаться от него подальше? Даже не думать… Кайна! — позвала уже не так строго, чувствуя смятение дочери.

— Я слышу, мам, слышу! — опомнившись, она перевела глаза на мать, улыбнулась устало, — Я спать пойду, можно?

«Уж не заболела ли? — С тревогой подумала А-лата, провожая дочь глазами, — странная какая-то стала… Тихая совсем… Боюсь, от этой болезни лекарства нет…»

* * *

Джейк стоял, высоко подняв подбородок, держал руки у головы и даже не смотрел на гриффитку. Её пальцы, проворные и лёгкие, чуть касались кожи, и повязка, стискивающая рёбра, постепенно становилась непривычно свободной. Раньше и выдоха не сделаешь, так плотно был наложен бинт, а сейчас, сейчас можно попробовать, но страх перед болью, к которой невозможно привыкнуть, сдавливал горло.

А-лата сворачивала бинт аккуратно. Широкие полосы полотна, вытканного ей самой. Ведь берегла на новое платье, хорошо ещё не успела окрасить, было бы жальче… И всё равно выбрасывать! Известно: всё, к чему прикасался больной, или уничтожается, или проходит обряд очищения.

Жалко. Столько хорошей ткани, столько труда. А если постирать, прокалить на солнце?

Джейк медленно натягивал на себя свободную рубашку и, скосив глаза, следил за тем, как А-лата сворачивает полосы ткани ровными трубочками. Отвлёкся и, уже застёгивая пуговицы, вспомнил: ведь не глянул же! Опустил взгляд вниз и чуть не присвистнул от удивления. Да, А-лата много раз говорила о серьёзности ранения, о большой опасности для жизни. Её поражала его удивительная для человека живучесть… Но такое?!

Вот они, два свежих, только-только затянувшихся шрама, как раз у сердца, и ещё два — тоже круглые, от пуль, — правее, там, где печень. И выжить?!!! После такого?!.. В лесу, среди дикарей, не знающих ни антибиотиков, ни антисептических повязок, не знакомых с хирургией совершенно?!

Джейк сглотнул, уронил разом ослабевшие руки, взглянул на А-лату с уважением. «Ведь это она, она смогла ТАКОЕ сделать! Какими-то лишь травами… Может быть, здесь и есть влияние материнской крови… Она же говорила тогда… Гриффитская кровь… Их живучесть… И везение… Огромное везение… Молитвы матери и собственная вера в удачный исход дела. Всё это! Всё вместе, не иначе…»

А-лата свернула отдельно те бинты, которые не были испачканы кровью, повернулась к Кийрилу; тот стоял, всё так же глядя куда-то в сторону, и молчал. Она подошла, стала сама застёгивать пуговицы, поправляя воротник, подумала: «Сколько сил у нас уходит, и сил и времени, пока спрядёшь, пока выткешь, а у людей — вон, какая ткань хорошая. Ничего ей не делается. Эту одежду ещё сын Аирки носил, а по ней не видать. Да, раньше проще было, когда менялись с людьми, хоть какой-то прок с них был… А сейчас ни в город, ни из города — не сунешься… И как ещё Кайна пройти умудрилась?..»

— Когда я смогу в город вернуться? — оторвал вдруг Кийрил от безрадостных мыслей, глянул на А-лату сверху. Чистая речь, правильное произношение, как у тех, у зареченских, из-за Синей Ленты. А ведь пока Кайна не сказала, и внимания не обращала, да и Кийрил всё больше молчал, больше слушал, хотя ему тогда только и было говорить… Знал десяток слов, нам и хватало, и даже мысли не возникало, что для человека он слишком уж смышлёным оказался.

— В город? — нахмурилась недоуменно, точно вопроса не поняла, а потом ответила, — Рано тебе ещё… Поживёшь пока здесь несколько дней. Обряды проведём, тогда пойдёшь… Не торопись, до полного выздоровления тебе ещё рано, всё оно там, внутри… Устанешь в дороге или рана откроется, кто поможет? — покачала головой устало, отвернулась.

— Какие обряды? Ведь я же не из ваших?! Мне и так можно! — Джейк, за последнее время отвыкший говорить громко, и сейчас не повысил голоса, но повернулся к гриффитке, стараясь поймать её взгляд, как будто хотел собой преградить ей путь, не дать уйти, не сказав ему главного: точной даты, без всяких там отговорок на местные традиции и порядки. Зачем ему это?

— А это всё куда?! — воскликнула вдруг А-лата, протянув ему бинты с бурыми пятнами запёкшейся крови. Так резко выбросила вперёд руки, что Джейк отшатнулся с изумлением. Что к чему? Ответной реакции гриффитки он не понял и не скрыл этого. — Ты показал свою кровь… И ты был близок к последнему шагу… к шагу в «белый путь». А теперь, чтобы вернуться к живым, нужно пройти все обряды… Кровь свою очистить, нас всех, кто с тобой говорил, кто жил рядом… И мне тоже. Куда потом без этого? — голос А-латы опять стал негромким, наставительно, по-матерински терпеливым. Таким голосом она всегда посвящала Кийрила в простейшие правила жизни ларинов. — Кровь, она душу хранит, а душа от мира прячется, от солнца, от глаз чужих… Грех это большой, кровь показать. Великий грех. Он особого очищения требует. А то жизни потом не будет ни тебе, ни нам…

Да, с А-латой не поспоришь, Джейк уже пробовал раньше — бесполезно. У неё всегда масса доводов найдётся. И сейчас так же. Ну что ж, очищение, так очищение. Один-два дня не так важны. Главное — домой! Домой! В город! В свой, родной с рождения мир!..

Джейк перешагнул порог, остановился на крыльце, огляделся сверху, проводил А-лату взглядом до тех пор, пока она не скрылась за стеной дома.

Знакомая до мельчайшей песчинки освещённая солнцем улица. Дома под высокими крышами. Крылечки с перилами из жёлтых, будто свежеструганных досок. Это дерево такое: ямса. Ценная, довольно редкая порода. Раньше по берегам реки были непроходимые заросли. Гриффиты из ямсы делают всю свою посуду. У этого дерева на свету быстро твердеет сок, прозрачный, как лак, очень трудно и медленно разрушающийся. Из-за него дерево даже не горит и в земле гниёт медленно. Именно в горшках из ямсы лари́ны готовят себе еду на огне. А из оставшихся кусочков режут игрушки для детей, различные вещи, вроде тех, что видел Джейк в доме Ариартиса.

Первые люди, появившиеся в этих местах, гидрологи и географы, судя по рассказам А-латы, изучали Чайну, её русло, дно, растительность и животных в её бассейне, но не знакомые с климатом, оказались в лесах в самый сезон дождей. Вынужденные остаться в джунглях на долгий срок, отрезанные от мира водой, они построили эти дома, организовали посёлок своими силами. А рубили те деревья, которые лучше всего подходили для строительства: высокие, гладкие ямсы с пластичной, лёгкой для обработки древесиной. Такое неразумное по представлениям ларинов употребление ямсы отразилось даже в песнях, и хотя посёлок, которому было никак не меньше сорока лет, выглядел по-праздничному новым и свежим и был в настоящие дни для гриффитов единственным подходящим местом для их жизни, неосведомлённость его строителей с тех пор стала предметом шуток и примером людской недальновидности и нехозяйственности.

Поначалу Джейка это задевало, даже обида просыпалась, обида за людей; он пытался что-то объяснять, рассказывать, указать хотя бы на то положительное, что давали люди ларинам, но встречал лишь снисходительные улыбки А-латы и насмешливый взгляд её дочери.

Убедившись в бессмысленности своих усилий, махнул на споры рукой, и все его попытки установить контакт с аборигенами сошли на нет.

Смотрел на посёлок с верхней ступеньки, высоко вскинув голову, будто хотел заглянуть за крыши домов, а может, — просто пытался увидеть будущее, то, что ждало его через каких-то два-три дня. Новые перемены!

А здесь? Джейк смотрел на всё каким-то неожиданно посвежевшим отстранённым взглядом, словно под другим углом зрения. Что ещё держит его здесь? Среди этих странных существ, замкнувшихся в себе, настолько изолированных от мира, что даже не представляют, что там — в городе — тоже есть жизнь, ведь до Чайна-Фло здесь, наверно, километров пятьдесят, небольше, а они — как два мира на двух разных планетах…

Домой! Домой! Сначала в Чайна-Фло, потом на Ниобу. В Ниобату. А этот мир? Этот странный до дикости мир?! Этот затянувшийся кошмар!

Что у него общего с этими ларинами? Кроме тех отдельных физических черт? Ничего! Ничего его здесь не держит!

Скорее бы! Скорее!

Здесь есть ещё кое-кто, кто будет рад не меньше. Кайна!

Джейк не смог сдержать усмешки про воспоминании о ней.

Красивая, чертовски красивая, даже для гриффитов. Но характер — дай Бог! Насмешка во взгляде, ирония в голосе, улыбка на губах, такая же насмешливая. Сколько они ещё встречались после того раза, в доме Ариартиса? Раза два! Она же избегает тебя, будто боится, но специально не прячется. Наоборот! Джейк постоянно улавливал её близкое присутствие, а временами — даже взгляд, изучающий взгляд быстрых тёмных глаз, и совсем без насмешки…

Да, она нравилась ему. Красивая, очень красивая, без изъяна. Совершенство во всём, и в лице, и в фигуре. Перед такой никто не устоит. Богиня, которой можно любоваться издали, но не больше. Может, поэтому Джейк и не решался подойти к ней первым, продолжать знакомство. Он и раньше-то не отличался большой смелостью в таких делах. В редкие увольнения в город во время учёбы в Гвардии Джейк, конечно, как и другие ребята, заглядывался на красавиц на улицах, и в барах. Но знакомиться не решался. Да ещё переписка с Мартой… Все его прежние наивные надежды и вера в серьёзность их отношений сейчас вспоминались с горечью. Уже даже без обиды. За то время в армии он успел переболеть, успокоиться, взглянуть на всё повзрослевшими глазами. Ведь Марта и вправду во всех своих коротких малосодержательных до сухости письмах-ответах никогда ничего не обещала. А потом последние полгода не отвечала вовсе. Конечно, от приятельских отношений она не отказывалась, это и последняя их встреча подтвердила. Но таких отношений уже сам Джейк не хотел. Они его не устраивали. Нисколько!

У него было время хорошо обдумать всё, и разговор тот в баре Космопорта, и это знакомство с женихом, понятное без всяких объяснений.

Подумал, взвесил, оценил и понял главную свою ошибку: он посылал письма не той модной блондинке, которую увидел в тот вечер, он писал их той скромной до застенчивости девочке, которую пять лет назад провожал на другую планету. Именно эту Марту он и любил. Да, мы уже не те, что прежде. Так она, кажется, тогда сказала. И перемена эта — контраст действительности и всех прежних представлений — оказалась для Джейка куда болезненней, чем Франко Лавега. Это не было даже изменой. Какая, к чёрту, измена, когда и любви-то не было никакой?

Он просто играл в неё, неумело, по-детски, а Марта поддерживала эту игру, из уважения к их прежней дружбе, ко всему тому, что связывало их раньше. Она писала… Дань вежливости — не больше!..

Многое в памяти всплывало, многое из того, что Джейк не мог вспомнить, пока болел и не мог подниматься с постели, когда мог только спать и мучиться от скуки и безделья. Тогда он ничего не помнил, а сейчас меньше чем за месяц, проведённый среди гриффитов, вспомнил всё. Многое лучше было бы и не вспоминать…

Это странное свойство памяти вызывало удивление. Она сейчас, спустя время, отдавала тебе воспоминания, казалось, потерянные навсегда. Люди, их лица и имена, целые эпизоды с самого детства, со школы, с учёбы в Гвардии вставали перед глазами так, будто не были прожиты им самим. Они проходили беззвучными картинками, как старая плёнка из архива при беглом просмотре. Фильм этот стал цветным и объёмным только с приезда на Гриффит, с того вечера в баре Космопорта.

Он тогда ждал звонка, звонка от матери, и убивал время, разглядывая красивую официантку за стойкой бара.

Кайна!

Тогда и предположить было нельзя, что они ещё встретятся когда-нибудь в этой жизни. Джейк и не вспоминал её позднее: не первое и не последнее лицо, встреченное на пути. Со сколькими так? Со всеми! Вот только воспоминание об этой гриффитке против воли подсознательно связывалось почему-то с началом перемен в жизни. Встреча в тот день — и началось такое! Вниз под уклон… И сам иной раз не успевал сообразить что к чему…

Армия. Она оставила глубокий отпечаток в душе на всю жизнь.

Каждый день — ожидание. Когда же настанет тот миг, долгожданный момент установления справедливости. Когда все узнают. Все, и особенно — Барклиф. Узнает, кто перед ним. Что всё это — правда!

Не дождался! И снова перемены. И этот приказ. И рудник этот. Капитан Дюпрейн, ребята. Кордуэлл, Моретти и Алмаар…

Плен, допросы, расстрел.

Слово-то какое, — расстрел. Аж морозом по коже от одного звучания.

И вспоминать страшно…

Но выжил же! Выжил!

А сейчас ещё два-три денёчка — и к своим, домой!

К людям! К людям!

Новые перемены. В лучшую сторону. Наверняка, в лучшую. Нужно теперь только Кайну найти, и уж точно так всё и будет. Она как талисман…

Смешно подумать! Суеверия!

А вдруг поможет? Не поможет, так хоть обрадовать эту красавицу, поглядеть на неё напоследок. Запомнить её… довольной: ведь добилась же своего, уходит чужак, уходит, пусть и не так быстро, как ей хотелось.

Джейк прошёл через весь посёлок, вошёл в лес, даже сделал ещё несколько шагов по едва заметной тропиночке, и вдруг остановился, резко, будто наткнулся на невидимую преграду.

А только ли поэтому ты ищешь её?! Лжец! Обманщик!

Ты же влюбился в неё! Влюбился!!!

Мальчишка!!!

Эта догадка была настолько неожиданной, что Джейк почти минуту стоял, ничего перед собой не видя. Но в ней, в догадке этой, была правда, которую уже нельзя было прятать от себя самого, нельзя было скрывать под каким-то там суеверием.

Надо же, и сам не заметил, как и когда это случилось. Все эти постоянные мысли о ней, несколько случайных встреч и это желание увидеть её. Всё к тому и вело! И рассуждения эти о том, как скоро удастся покинуть посёлок, все они рассчитаны на то, чтобы убедить себя, что так будет лучше для всех. Сам забудешь со временем, успокоишься, ведь так же и с Мартой было. А гриффитке этой всё равно. Она в тебе лишь врага видит, человека и военного.

Что-то шевельнулось в груди и Джейк ещё раньше, чем увидел гриффитку, понял: она где-то рядом. Крутанулся на месте, отогнул нависающую ветку, оплетённую цветущей лианой — чуть в стороне от тропинки, у склонившегося до земли дерева спиной к Джейку стояла Кайна.

Он сделал к ней несколько осторожных крадущихся шагов, ступая совсем неслышно, по-гриффитски. Девушка его не замечала, она собирала что-то с дерева, поднимая вверх открытую до плеча правую руку, приподнимаясь на цыпочки, срывала тяжёлые грозди с крупными чёрными ягодами.

Почти минуту Джейк стоял, глядя на гриффитку, не решаясь заговорить с ней, и не зная, как привлечь её внимание. Наконец негромко присвистнул по-птичьи, так, как кричит одна маленькая невзрачная птичка, если её спугнуть с гнезда. Кайна обернулась на звук — и по лицу её скользнула тень, как лёгкая судорога тщательно скрываемой боли. А может, это просто ветки над головой качнулись, и солнечный луч заставил её поморщиться, Джейк не понял.

— Вы? — Кайна медленно повернулась к нему всем телом, прижимая левой рукой к груди собранные кисти ягод, нахмурилась недовольно.

— Здравствуйте! — зато Джейк, не скрывая радости, улыбнулся. А Кайна сдержанно кивнула в ответ, сохраняя на лице выражение вежливого терпения. Подумала недовольно: «Что он здесь делает? Откуда узнал? Как? Я же рано ушла, только мама видела…»

— Случилось что-то, да? — спросила с тревогой.

— Да нет, что вы! — Джейк рассмеялся. Впервые он не испытывал робости, глядя на неё. Наверное, всему виной тот разговор по пути от дома Ариартиса. Он понял ещё тогда, что за холодной улыбкой и красотой девушки скрывается живая, впечатлительная и довольно несчастная личность, настолько, насколько оно может подходить к ней, это слово.

— Просто шёл мимо, увидел вас, решил подойти, поздороваться, — как же он сам хотел, чтоб слова эти были правдой! Чтоб не приходилось врать ей, особенно ей. Ведь искал же её, искал специально, хотел увидеть, соскучился, будто не виделись они лет десять.

— Ну, что ж, здравствуйте, — ещё одна усмешка и пожатие плечами, и вид предельной занятости — и не подходи даже. И с чего это вдруг перешла на «вы»?.. Ветки дерева, увитые лианами, тяжело качнулись — Кайна отвела их локтем, склонила голову и скрылась за плотной зеленью. Ушла. Спряталась. Будто и не стоял Джейк рядом. Не стоял, как дурак, на неё глядя.

Нет, не за этим он шёл!

Подошёл решительно, сгрёб зелень так, что листья под пальцами сочно захрустели. Выпрямился и встретился с Кайной глазами, понял её вдруг. Она и вправду попыталась спрятаться от него, спрятаться в надежде, что Кийрил сам всё поймёт, поймёт и уйдёт. Неужели он не видит её смущение, её скованность?!

Но Джейк и не думал уходить, повёл взглядом влево-вправо, оглядываясь. Ствол дерева, от земли росший под большим наклоном, поднимался вверх, словно каскадом рассыпаясь тонкими длинными ветками, во всю длину покрытыми узкими листьями. А поверху всё дерево оплетали лианы плотной зелёной крышей, что лишь недельный тропический ливень мог бы промочить плотную подушку из палых листьев, устилающих землю. Сюда и свет пробивался с трудом, создавая естественный и уютный полумрак.

Отличное местечко, ничего не скажешь. С какой стороны ни посмотри. Кайна сидела прямо на склонившемся дереве, поджав под себя ноги, грозди, собранные ею только что, лежали у гриффитки на коленях, прикрытые руками. А рядом на земле стояла почти полная корзина собранных ягод.

Девушка растерялась и разозлилась одновременно, глядела на Джейка исподлобья, недовольно поджав губы. Кийрил вторгался в её мирок, в то пространство, которое принадлежало только ей. Такое никому бы не понравилось, но своё раздражение выставлять на показ она не собиралась, занялась прерванным делом как ни в чём не бывало. Взяла одну кисть с подола, принялась обрывать ягоды. А пальцы дрожали мелко, выдавая смущение и страх.

Какое-то время она терпела эту пытку, чувствуя на себе взгляд Кийрила. Они оба молчали. Гость даже дышал беззвучно и стоял, не шевелясь.

Всё! Хватит! Сколько можно?!

Руки трясутся, ягоды лопаются, потом выбрасывать придётся. Что толку от такой работы? Сколько он ещё здесь торчать будет?

Кайна сгребла вдруг всё в кучу: сорванные кисти, готовые ягоды, оборванные веточки — швырнула в корзину и выпрямилась.

— Вы зачем пришли?

Джейк опешил, чувствуя себя до невозможного глупо, даже ответа не успел придумать. Но гриффитка не стала ждать, схватила корзину, с трудом оторвав её от земли, прошла мимо, опять оставив Джейка одного. Он постоял немного, хмыкнул, слабо двинув подбородком. Это игнорирование начало его забавлять, но границу допустимого он понимал и сам. И всё же опять решил следовать за девушкой. Уж если она домой, то хоть помочь. Всё равно по пути. Но Кайна не ушла. Она опять срывала грозди, приподнимаясь на носочки, еле дотягивалась, все видом выражая свою занятость.

Джейк поднял голову, изучая те грозди, до которых само гриффитке никогда не дотянуться. Крупные, богатые, и ягоды большие, с голубоватым налётом на чёрной шкурке. Они были сильно похожи на те, что рисовались на пакетах с заменителем виноградного сахара. Так и подмывало попробовать.

Джейк легко до них дотягивался, сорвал несколько особенно крупных гроздей, осторожно положил их в корзину. А когда выпрямился, встретился со взглядом гриффитки. Она смотрела почти зло, прищурив тёмные, даже чёрные глаза.

— Вам, что, больше заниматься нечем? — скривилась чуть ли не с презрением, — Это не мужская работа! Вам, что никто этого не говорил?

Джейк в ответ только плечами пожал, произнёс как-то виновато:

— Извините, не знал…

Она отвернулась, теперь уже уверенная, что после такого взгляда и после таких слов этот тип наверняка уйдёт. Не настолько же он непонятливый, чтоб и сейчас не разобраться.

— А я ведь в город возвращаюсь, знаете? — сообщил вдруг Джейк после долгого, тяжкого для них обоих молчания.

— Когда? — она так и не повернулась, и лица её Джейк не видел, но голос её сорвался до беззвучного шёпота.

— Дня через два, может быть, через три!

На этот раз Кайна взглянула на него странным, долгим взглядом, будто не могла понять: правду он говорит или нет. Джейка поразила её неожиданная, почти смертельная бледность, даже губы побелели, а глаза, и без того большие, как у всех гриффитов, стали вдруг огромными, и зрачки — не меньше, на весь глаз, а в них — в чёрной глубине — ужас.

Кайна, видимо, и сама поняла, что реакция её слишком уж странная, поэтому тут же отвернулась, снова показала Джейку свой затылок, открытую и по-детски хрупкую шею. Глядя на перламутровую заколку в волосах девушки, Джейк сказал с невольным разочарованием:

— А я думал, вы обрадуетесь. Вы же, кажется, так хотели этого…

Сказал и сам испугался своих слов. Даже скорее ответной реакции Кайны на его слова. Кому понравится такое услышать прямо в глаза? Да и прозвучали эти слова как упрёк. Такого она точно не потерпит. Джейк внутренне сжался, приготовился к худшему.

Кайна медленно, очень медленно повернулась к нему всем телом, прошептала одними губами:

— Думал… Думал…

И тут её прорвало:

— Вы когда в городе последний раз были? Вы хоть представляете, ЧТО там сейчас творится? Представляете, нет? Нет!.. Вы бы так не радовались! Не торопились бы так! Вы же солдат! Ниобианин! Ниобианский солдат! А Чайна-Фло почти месяц уже на сионийской земле. Вы знаете об этом? А о военнопленных знаете?! О массовых расстрелах?! О бомбёжках каждую ночь! О зачистках! О комендантском часе?! Вы видели всё это?!.. Видели хоть раз?!..

Её чуть ли не трясло. Голос срывался, а в глазах стояли слёзы, невыплаканные слёзы. Снова перед глазами вставал тот знакомый кошмар, от которого она так тщательно скрывалась, который она носила в себе все эти дни и недели, ведь никто здесь, дома, не пытался её выслушать, понять и хоть немного посочувствовать. Что толку говорить об этом матери? Она ни разу не видела умерших! И Ариартис! Он много видел, но он не видел авианалётов, не видел колонны пленных, направляемых на расчистку улиц, не смотрел в дуло автомата, нацеленного в лицо…

И теперь в этот жуткий мир, полный неоправданной жестокости, торопится вернуться это странное существо, — человек, Кийрил, настоящего имени которого она даже не знала. А вернуться зачем? Чтобы убивать себе подобных, но с другими знаками отличия, или среди толпы таких же, как он, оборванных и ослабевших от голода, перетаскивать обломки, вытаскивая на свет Божий раздавленные, посечённые осколками тела погибших?

Для чего всё это? Для чего? Разве стоит спасённая жизнь такого финала? Стоило ли тогда лечить, выхаживать, ночей не спать? Всесильный Свет! Почему все люди такие глупые?

И этот красивый мальчик со смущённой улыбкой — такой же? Он уже убийца! Он военный!

Почему же так? Кому всё это нужно? Кому?..

— Вообще-то, — неожиданно замолчав, будто опомнившись, Кайна пожала плечами, — Мне ли в дела ваши вмешиваться? Да у вас и приказ, наверно, какой-то был… Вас ждут там, да? — смотрела чуть ли не в самую душу немигающими глазами. Под таким взглядом невозможно было врать. Всё нутро сопротивлялось.

— Да нет, вроде бы… Если, конечно, в городе всё настолько серьёзно… — неуверенно промямлил Джейк в ответ. Всех этих слов от гриффитки он никак не ожидал, поэтому, вот, стоял теперь и моргал ошалело. И такой неожиданный ответ, и такие события в мире — оно кого угодно из колеи выбьет. Но чтобы так?..

— А девушка та? — этот вопрос сорвался с её губ против воли. Кайна сама испугалась, стиснула челюсти так, что даже кожа на скулах побелела, боялась, что язык опять скажет что-нибудь не то, из того, что временами лишь мелькало в уме. Сколько её мучил он, этот вопрос! Сколько мыслей рождал! И догадок разных… Он же разговаривал с ней в баре, и в бреду звал её, не иначе. Да она бы никогда не спросила, никогда в жизни! Что же тогда с ней сейчас происходит? Откуда этот страх? И ощущение скорой потери? Почему он так дорог ей, этот человек? Почему она так не хочет его отпускать?

Джейк моргнул несколько раз растерянно и, как ему самому показалось, глупо, совсем по-мальчишески, хотя и понял сразу, о ком речь. О Марте. И он о ней думал, пока шёл сюда. Вместе они о ней подумали… Джейк даже невольно подумал: что он может значить, этот неожиданный и непонятный интерес и взгляд исподлобья, ждущий ответа, и в то же время стыдливо и виновато улыбающиеся уголочки губ?

— Марта! Мы друзья с ней!.. Ещё со школы… — слабая попытка рассмеяться. Она даже удалась ему. И неподдельная беззаботность. Но он же нисколько не врал ей. Они с Мартой лишь друзья. Как хорошо, что и сам он понял это. Вовремя понял, — Она теперь на Ниобе… — добавил для чего-то. Упоминание о Ниобе, неожиданно накатившие воспоминания и странное подозрение, что самому ему о себе так больше никогда не сказать. Страх, что он застрял на Гриффите надолго, если не навсегда. Не страх — ужас! Неужели это правда?! Ведь и мама уехала, и будто канула без следа. Ни весточки!

Какой-то кошмар затянувшийся. Ни конца ему, ни края.

Лицо Кийрила стало вдруг отчуждённым, замкнувшимся, и взгляд остекленел. Как когда-то, в первые дни после ранения. И даже эта бледность.

Обиделся? Разозлился? Или вспомнил что-то плохое? Почему такая вдруг резкая перемена?

Да, ты знала бы, умей видеть его мысли…

А может, он обижается из-за тех слов? Ведь раскричалась так, он даже с лица сменился…

Уйдёт сейчас. Уйдёт. И не подойдёт больше. А потом вообще в город вернётся. И пропадёт там. Сгинет без следа навсегда.

— Что мы с вами всё на «вы» да на «вы»? — сменила вдруг тему, улыбнулась со всей возможной дружелюбностью и теплотой, — У нас так не принято. На «вы» у нас обращаются только к тем, у кого уже есть дети. А нам-то куда ещё? И непривычно это как-то! Согласны? — Кийрил всё это время смотрел на неё, неподвижный, прямой, как камень. И такой же глухой. Ни мыслей, ни чувств не уловить, как ни старайся. Только чуть хмурил тёмные брови, недоверчиво, так, будто всё подвоха ждал, или розыгрыша.

Уйдёт! Зря стараешься, глупая! Ещё и рассмеётся в лицо. И будет прав. Так тебе и надо…

Но он улыбнулся в ответ, закивал головой, соглашаясь, и крошечные солнечные зайчики зазолотили светлые волосы, спадающие на лоб. В эту минуту он показался ей до боли беспомощным, слабым или, скорее, по-детски доверчивым. И, как все дети, не умеющий долго помнить обиды, не умеющий копить их. Он мог бы уйти, но понял Кайну, и эту резкую смену темы разговора тоже понял правильно.

— Может быть, тогда и познакомимся сразу? — предложила Кайна с улыбкой, озорно, но совсем не кокетливо, сверкнула глазами. Взгляд Кийрила потеплел, эта новая неожиданная лёгкость в их общении ему нравилась, и он решил поддержать её:

— А я… Я уже знаю ваше, — запнулся на этом слове, поправился, скрывая внутреннее напряжение, — Твоё имя… Кайна, да? Я его часто от А-латы слышал, — упомянул об этом и не сумел сдержать какого-то особого блеска в глазах и горечи — в голосе.

— Аркайина, если правильно. — Кайна улыбнулась. Неожиданные смены настроения у этого парня она никак не могла понять, но заметила одно: стоило ей улыбнуться приветливо и доброжелательно, как Кийрил сразу же прекращал хмуриться и сердиться. Хотя хватит звать его «Кийрил», ведь к него, как и у всех, есть имя!

— Так меня в интернате сначала начали звать. Так людям говорить проще, правда? — взгляд в сторону парня, глядящего на неё с немым восторгом. Этот взгляд её не испугал, она к такому привыкла и не обратила внимания, продолжила дальше, — До того дошло, что эти имя в мои документы внесли по окончании школы. Мама смеялась сначала, а потом тоже стала звать так же, коротко, как воспитатели в интернате…

Тут тряхнула вдруг головой решительно, махнула рукой, словно сама себе сказала: замолчи, хватит об этом!

— А вы… — рассмеялась легко, прикрыла рот тыльной стороной ладони, поправилась, — Ты… Молчишь всегда. Ничего про тебя не знаем… Даже имени… Расскажи о себе!

Джейк на момент растерялся: с чего начать? Что говорить, а о чём умолчать? Вся правда, она же мало кому интересна. Да и вообще, что́ интересное в моей жизни было? Ничего! Гвардия. Учёба. Выезды. Парады. Армия. И опять по одному и тому же замкнутому кругу с некоторыми лишь отличиями.

Молчание затягивалось, гриффитка посмотрела на Джейка с недоумением, вскинув брови, будто спрашивала: «Эй, ты не забыл ещё, что не один?» Хотя, в её взгляде не было насмешки, одно ожидание и неутолённое любопытство.

— В настоящее время я рядовой Ниобианской Императорской Армии, — сказал Джейк, глядя куда-то в сторону. А в голосе всё та же знакомая горечь, уже привычная и нескрываемая тоска, — Пехотинец. Рядовой… Тайлер. Джейк Тайлер… — короткий взгляд, глаза в глаза, будто в ожидании ответной реакции, — В составе спецгруппы был отправлен с заданием: уничтожить объект — титановый рудник. Но что из этого вышло, и так известно. Приказ не выполнен, командир группы погиб, сама группа рассеялась. И доложить некому…

Замолчал, задумался, опять замкнулся. Кайна поняла: больше ничего не скажет, и не спрашивай, если сам, конечно, не захочет.

Она бросила в корзину последнюю горсть ягод, разровняла их ладонью, крепко взялась за плетёную ручку, выпрямилась — и даже веса ноши не почувствовала! Тайлер, мгновение назад стоявший неподвижно: руки в карманах и взгляд — куда-то сквозь зелень в сторону, и здесь успел — перехватил корзину. Сама быстрота и стремительность! Вот ведь только в тени дерева стоял, закаменевший, забывший про всё и вся.

Кайна и на этот раз не стала спорить, уступила безмолвно, зная: бесполезное дело, он, как и мама, упрямый.

Шли молча по узенькой, еле видимой тропочке. Про́сек для удобства при ходьбе гриффиты никогда не делали, но каким-то особым чутьём всегда находили лучшую и более удобную дорогу. Тропинка петляла туда-сюда, но через дебри пробираться не надо было, только лианы низко свисали, да приходилось отклонять листья и цветы.

Шли близко друг к другу, бок о бок, когда тропинка становилась особенно узкой, Тайлер отступал, пропуская Кайну вперёд, отклоняя одной свободной рукой пёстрые листья, стебли с хрупкими чашечками цветов. Эта обходительность очень нравилась гриффитке, невольно она отмечала необычную для всех людей старательность этих движений, словно попутчик знал, что каждое его прикосновение — это прикосновение к живому.

И вообще! Он нравился ей всё больше! Даже этой своей аккуратностью. Обратила бы она на неё внимание иди рядом кто-нибудь другой? Вряд ли!

И сейчас она ловила каждое движение, а от случайных прикосновений этого человека к плечу, когда он шёл совсем близко, по телу пробегала дрожь, приятный и лёгкий холодок необычного озноба. Ведь от одного только касания рукавом его рубашки!

Кайна намеренно сократила шаг, потом вдруг вспомнила, что Ариартис просил принести стеблей проклуса специально к обеду. Вот она, возможность растянуть обратный путь, остановиться или на ходу отломить ветку у третьего от земли листа. Как раз в том месте, где жёсткие стебли ломались лучше всего.

А Тайлер не торопился и вопросов не задавал. Зачем, для чего эти ветки? И почему идём так медленно? Ни о чём не спрашивал.

И зря!

Если б он только знал, как она обожала звучание его голоса! Негромкого, ровного (из-за ранения, видимо), он ведь вначале показался совсем бесцветным, как у робота-андроида, только потом ей удалось уловить в этом голосе нотки, задевающие до самого сердца. Приятная хрипотца, когда он выговаривал согласные на языке людей; непривычная и поэтому сразу заметная старательность при произношении окончаний, когда он говорил на их языке. Обращала ли она до этого внимание на то, как красив язык ларинов этой своей музыкальностью, большим числом гласных? А его голос ей хотелось слушать бесконечно, тем более, он часто даже незаметно для себя переходил с одного языка на другой и обратно,зная, что она понимает.

— Это хорошо, что никто из вас не попал в горы, — заговорила Кайна первой, — Оттуда никто не возвращается. Тот же рудник был в горах, да?

Джейк сначала повёл в её сторону глазами и потом только повернул голову, нахмурился, давая этим понять, что не всё понял и ждёт объяснений.

— В смысле?

— Тем, кто ещё не всё сделал в этой жизни, там делать нечего. Оттуда нет обратной дороги. — Кайна пожала плечами, не понимая реакции своего попутчика. А Джейк вдруг остановился, словно глубоко задумался над чем-то или вспомнил что-то важное. Его рука, отклоняющая кисть цветущих ассадий, замерла в воздухе, путь преграждая, — и не пройти теперь. И Кайна тоже остановилась. Секунду бессмысленно смотрела прямо перед собой, а потом медленно повернулась к Джейку лицом. Стояли они так близко, что головки проклуса в её руках упёрлись ему в грудь. Джейк даже не посторонился, смотрел на Кайну с немым вопросом, но задать его вслух не успел.

— Вы, люди, называете эти горы Радужным хребтом. Это и вправду красивое место… Наверное… — добавила она для чего-то, а когда продолжила, стало ясно, для чего, — Я никогда не была там. Никто из тех, кого ты видел в этом посёлке, не бывал там. Хотя нет! Ариартис! Он был в этих горах. Он даже ТАМ успел побывать… Он же сам мне рассказывал… Да, я знаю одно: там красиво, и там очень много пещер…

Это нехорошее место! Это место для тех, что «ушёл», для умерших. Живым там нельзя находиться. Тот, кто попадёт туда, скоро сам отправится в «белый путь».

Белый — цвет траура!

— Только те, кто сами готовы войти в «каменный мир», могут быть провожатыми. Таких у нас четверо. И все они старики. Как Ариартис. Из тех, кто вырастил детей. Из тех, кто живёт один. Кто видел достаточно, чтобы готовиться в дорогу. А молодые?.. Они или остаются в горах навсегда, или всё равно, даже если сумеют вернуться, скоро наденут прощальные одежды…

Так что вам повезло, что вы не попали…

Джейк ни о чём не спросил, выслушав это довольно сбивчивое объяснение, пропустил Кайну вперёд, а сам пошёл следом, отставая на шаг.

«Суеверия. Сплошные суеверия! И это в наше-то время! Когда всему можно дать научное и правильное объяснения… Что там, в тех горах, кроме титана? Ртуть? Радиация? Или ещё что-то подобное этим веществам? Неужели никто за столько лет не заинтересовался этими поверьями?! Никто не исследовал? Почему? Откуда столько равнодушия у властей? Полное отсутствие интереса, желания докопаться до сути? Понять, объяснить этим наивным существам. Они же не такие глупые, как кажется многим людям, они бы поняли. И перестали бы бояться…»

Ведь ты же был там и жив до сих пор! Был? Разве был??

На этот вопрос он не мог ответить со всей уверенностью, но перед глазами встала знакомая до чёрточки картинка: длинный, залитый огнём коридор, стальные балки и подпорки, тусклые лампочки аварийного освещения, брызгами разлетающиеся под напором движущегося огненного шара. Ад, наполненный ужасом и нечеловеческой невыносимой болью.

Был!!!

Или все-таки не был? Если был, то когда? А если не был, то откуда она, эта картинка, такая чёткая, такая знакомая?

Но ведь мы же так и не дошли, это Джейк знал точно! Последние два дня он помнил особенно чётко.

— А в городе на какой работе?.. Не всю же жизнь в армии… — Кайна тяготилась молчание. Джейк взглянул на неё с благодарностью, за то что отвлекла своим вопросом от мрачных мыслей. И усмехнулся тут же: ну и вопросик.

— Я военный, профессиональный военный… С пятнадцати лет…

— Профессиональный убийца? — не удержалась Кайна, вспомнив неожиданно некоторые эпизоды из своего прошлого.

— Нет. Таким занимаются спецвойска. — Он словно мысли её прочитал, ответил резко, почти перебил. — А я из солдат другого рода. Из тех, кого показывают в новостях по межпланетной линии… Картинка для парадов… Гвардеец из Личной Императорской…

— Да? — она удивилась, обернулась. В её взгляде не было всего того, что встречал Джейк в глазах других, тех, кто слышал подобное. Не было недоверия, подозрения в обмане, одно лишь удивление и интерес.

— Из тех, кто в чёрной с серебром форме? — Джейк кивнул утвердительно, переложил корзину в другую руку. — И здесь, на нашей планете?! Сюда — с Ниобы?! И родители отпустили?! На войну?!

— На войну? — Джейк усмехнулся. — Когда я приехал, здесь ещё не было никакой войны. И быть не должно было…

— Но ведь гвардейцы — это Элитный отряд? — Кайна сокрушённо покачала головой. Она довольно много знала о жизни людей, но при этом многого не понимала. Как, например, гвардеец, человек, приближённый к Императору, мог оказаться здесь, на Гриффите, тем более, в этом лесу? Да и тогда, в баре, он был не в военной форме.

— Меня отпускали сюда навестить мать, она эмбриолог, работала здесь до эвакуации, в Центре, — он опять отвечал так, словно читал мысли, отвечал на все её вопросы, которые сама она никогда бы не решилась задать, — В тот день, когда вы видели меня в баре, я только приехал. Всего на три дня приехал… А загремел так… До сих пор вот, рядовым…

По случайности, по глупости попал в полицию, а там и не разбирались даже, просто — медкомиссия и в строй!

— И что, так никто и не помог? Не разобрался?

— А кому это надо?

— А родители? Мать?

Джейк пожал плечами в ответ, сказал:

— Она на Ниобе сейчас… А здесь же её и слушать не стали. Кто она? Простой биолог. Тем более из гриффитов…

Опять. Снова о том же. И ведь сколько веры в сказанные слова! Сколько уверенности! Так врать невозможно. Но и правдой это быть не может. У людей и гриффитов общих детей не бывает. Не может быть — и всё!

Всё! Всё их с таким трудом начатое общение зашло в тупик. Оба замолчали. И только когда сквозь мозаику листьев стали проглядывать тёмные пятна домов, Кайна снова заговорила:

— Всё же в городе сейчас делать нечего. Там жизни нет. А здесь тише, спокойнее, и без сионийцев…

Странная забота. Не всё ли ей равно?

— Мама сильно переживать будет…

Но в этих словах была правда лишь отчасти. Ведь ей самой, — что говорить?! — всегда особенно настороженно относившейся к этому парню, сейчас не хотелось никуда его отпускать.

В город? Под пули? Нет! Только не это!

Должен же быть какой-то другой выход! Способ помешать этому… Не дать ему уйти… Но какой?.. И почему ей так важна судьба этого человека?..

…Ариартис обрадовался их приходу, и хоть ходил с большим трудом, а засуетился, вскочил навстречу, дохромал до порога и только потом вспомнил, что забыл о палке. Придерживая старика под руку, Кайна помогла ему вернуться на место, усадила, а сама всё говорила что-то, с заботливостью, с улыбкой в голосе.

А Джейк так и остался стоять у порога: в одной руке тяжёлая корзина, в другую — Кайна, даже не раздумывая, впихнула какие-то цветы на длинных стеблях: кинулась Ариартису помогать, а лучшего способа освободить руки не придумала.

Джейк медленно огляделся, подумал невольно: «А туда ли я попал?» Порядок просто образцовый. Ни пылиночки! Всё уложено, расставлено по полкам, прибрано. Явно женская рука. Только на небольшом рабочем столе, приставленном вплотную к окну, горка свежих стружек, ножи для резки по дереву, ямсовые заготовки, чуть тронутые резаками.

Видимо, Ариартис работал с утра, но гости отвлекли. Кайна тоже взглянула на столик, но не мимолётным скользящим взглядом, а будто искала что-то. А потом рассмеялась с облегчением. Которое от Джейка скрыть было невозможно.

— Опять работаете с самого утра! И опять позавтракать некогда, да?

Ариартис тоже рассмеялся в ответ, смущённо отводя глаза, попытался оправдаться:

— Ну что ты? Я с ужина ещё сыт! Какой тут завтрак?! Разве можно такой момент терять? Пока солнышко сюда смотрит, все изъяны видно… А потом когда я ещё возьмусь? Нет уж… Еда подождать может…

Тут Ариартис заметил наконец-то Джейка и хоть и растерялся немного, но сумел справиться с собой, заговорил на неплохом Едином:

— Здравствуй, здравствуй! Вот уж не ожидал снова здесь увидеть… Не думал, что навестишь…

— Ата́ (уважительное обращение к старым на языке ларинов), мы столкнулись сейчас вот, по пути… — Кайна вернулась к Джейку, взяла у него проклус, — Это Джейк Тайлер. Он солдат, военный… Мы наконец познакомились… Только что…

Теперь уже Кайна смутилась и оправдывалась, а Ариартис, слушая её, чуть кивал головой и смотрел на гостя с прищуром и с хитрой улыбкой, говоря всем своим видом: «Знаю, знаю я вас, молодых…» Под этим взглядом Джейк даже испугался, что сейчас гриффит догадается о его чувствах к Кайне, рассердится, обвинит, припугнёт или вдруг угрожать начнёт, и взгляд этот сразу же станет таким же колючим и опасливым, как у А-латы.

— Проходи же. Что стоять у двери? Только волка ноги кормят. — Ариартис указал рукой на стул напротив. Джейк молча повиновался. Кайна, посмотрев на них обоих, избегая при этом взгляда на Джейка, сказала:

— Я сейчас приготовлю завтрак… с проклусом, пока он свежий, хорошо?

И исчезла, Джейк даже не понял, куда. Несколько секунд смотрел в ту сторону, где девушка только что стояла, и чувствовал на себе изучающий взгляд Ариартиса. Такой взгляд сразу чувствуешь: внимательный, прощупывающий взгляд профессионала, подмечающий не только внешние черты лица и фигуры, но и способный заглянуть в душу, увидеть самое сокровенное.

Смотреть и дальше в сторону было бы уже совсем неприлично, но и о чём говорить с Ариартисом, Джейк тоже не знал.

Гриффит кашлянул негромко, видимо, хотел привлечь внимание к себе, и тогда Джейк решительно перевёл взгляд, посмотрел Ариартису прямо в лицо. Старика этот взгляд нисколько не смутил, он даже заговорил первым, сумел найти нейтральную тему:

— В лесу сейчас душно, да? — Джейк пожал плечами в ответ, и не поймёшь: «да» это или «нет», — Парко в воздухе… И солнце с утра сильно ка́лит, а само-то в дымке… К дождю, опять к дождю… — Ариартис вздохнул, а Джейк на этот раз кивнул головой, соглашаясь, — К осени время… Река поднимется… Отрежет нас от всех, до самой зимы…

Зима — хорошее слово. Джейк повторил его про себя, не удержался от улыбки. Вспоминалась каменистая пустыня на островах Фласции, тоскливый, однообразный ландшафт. Здесь находился учебный полигон, здесь они, гвардейцы, на практике отрабатывали свою теоретическую подготовку в управлении техникой. Недели на жаре под немилосердным экваториальным солнцем, когда даже воздух, казалось, трещал от недостатка влаги, и плавились камни. Что же оставалось делать им, людям?

Мучиться и мечтать, мечтать о том дне, когда их отправят обратно, в столицу… Ниобата… Они видели её во снах. Такой, какой она бывала лишь раз в году, зимой.

Тёплые, мягкие зимы, со снегом огромными белыми хлопьями, с присыпанными деревьями, с белым, идеально гладким и огромным плацем без единого следа. Таким плац бывал лишь рано-рано утром во время построения, а над ним всегда висели туманные низкие облака с расплывшимися нечёткими очертаниями… Зима… Ниобианская зима… Сказка!

Какой же зима будет здесь, на Гриффите? Здесь и снега-то, наверно, не бывает никогда?

— В город когда возвращаться собираешься? — Ариартис сидел на стуле с высокой жёсткой спинкой, левая рука упиралась в подлокотник, вниз свешивалась кисть: длинные с приятным загаром пальцы, со стариковскими морщинками суставы. В этих руках скрывалась такая подвижность, чуткость и мастерство, каких и молодым не иметь.

— Скоро! — ответил Джейк после секундного молчания. Уточнил, — На днях!..

Старик чуть двинул головой, обдумывая ответ, видно было: хочет ещё спросить о чём-то, но не решается, медлит. Спросил всё же:

— И не боишься? — взглянул искоса с лукавым прищуром, будто заранее знал, что в ответ прозвучит ложь.

— Чего? — но Джейк только удивился, удивился искренне, как могут делать это лишь дети или очень честные люди.

— В городе сейчас несладко. Особенно военным плохо… Мне Кайна рассказывала кое-что, она сама недавно оттуда… Особенно вам, — с особым ударением на этом слове, — должно быть плохо…

Смерти не боишься? Ведь везения на второй раз может и не хватить?.. — при этих словах Ариартис не удержался от улыбки, и Джейк улыбнулся тоже. Пожал плечами, раздумывая.

— Там я нужнее… Там все мои… — не договорил, по взгляду Ариартиса понял, что старик угадал, о ком речь.

— Да, в своём мире привычнее… — гриффит вздохнул, — Каждый спешит туда, где он родился, где оставил близких, у каждого есть свой дом…

Взгляд Ариартиса стал мечтательным, почти отсутствующим. Гриффит погрузился в воспоминания, в далёкое прошлое, замолчал, не скрывая доброй задумчивой улыбки.

— Молодыми мы все чего-то ищем… рвёмся куда-то, кажется, готовы весь мир увидеть…

Как только понимаешь, что можешь без родителей, на сердце сразу что-то появляется. Тяга к чему-то необычному… Рассказов отца и деда уже не хватает… Ищешь своё, особенное… И заново открываешь мир!..

Когда-то давно, очень давно! — Ариартис прикрыл глаза, говорил слова нараспев и чуть покачивал головой вправо-влево, как это делала А-лата, когда пела песни, — Когда начинали дуть тёплые ветры, а в лесах появлялись яркие птицы, мы, молодые, ещё не имеющие семей. Отправлялись в путь. Нас вела за собой сама весна… Я тогда впервые решился на это… Любой мужчина, если он молод и полон сил, когда-нибудь отправляется взглянуть на мир вокруг. Лес у дома уже слишком тесен и скучен, нужно что-то новое, новые знания, новые знакомства…

Нас только пятеро в тот раз вернулось… Остальные остались там, где желало их сердце или там, куда завела их судьба…

И ещё три весны оставлял я дом родителей, до тех пор, пока не пришёл в эти места…

Здесь, немного ниже по течению, стоял посёлок, большой, красивый, чистый, там многие жили… Много крыш было, все из свежих листьев… Детей, как птичек…

Я остался здесь на время, как думал вначале, а получилось, на всю жизнь…

Её звали Паили́кка — «поющая песни»… Голос у неё и вправду был прекрасный. На праздниках она всегда первой пела свои песни…

Мы стали понимать друг друга сразу, с первого же дня, как только обменялись знаниями об именах друг друга… Я не торопился уходить, и она не стала ждать… Сплела свой пару́з… Да, это было лучшее время в моей жизни…

Вот только с детьми пошло не очень хорошо… Два сына первыми… Все говорили, что такое редко бывает, но, как видно, бывает… Да, сыновья уходят, дочери остаются… К старости мы могли бы остаться без внуков. Вот он, редкий случай…

Как же я радовался потом, когда родилась девочка!..

Ариартис улыбнулся своим воспоминаниям, но от грусти во взгляде избавиться не смог:

— Разве можно мечтать о большем?..

Но третий ребёнок. На то он и третий… — Долгий вздох и боль даже в голосе. — Они всегда слабее… Такие почти не живут… И наша Лиалила даже до осени не дожила…

На последнем слове голос Ариартиса чуть дрогнул, но это было единственное, чем выдал своё состояние этот сильный духом старик.

— А сыновья выросли и ушли… Ушла следом и Паиликка… Ушла по тому пути, по которому рано или поздно уходит всякий.

А одному плохо в этом мире, очень плохо…

Гриффит надолго замолчал, и Джейк молчал тоже. Тишина стояла такая, что стало слышно, как на улице по двору ходит Кайна, напевая какую-то песенку. Ариартис чуть склонил голову, прислушиваясь, улыбнулся с тайной гордостью, но, чувствуя на себе взгляд Джейка, нахмурился почти сердито, будто вспомнил о каком-то важном деле, снова стал серьёзным, а потом повернулся к столу, даже не вставая, дотянулся, взял заготовку, принялся внимательно осматривать со всех сторон начатую работу.

Это была небольшая широкая, но неглубокая чаша без ручек и без подставки. Аккуратно сделанная вещь. Но Ариартис был чем-то недоволен. Он хмурился, качал головой, оглаживая гладкие бока чаши, и взялся за резак.

Деревом по дереву! На это стоило посмотреть.

Джейк сидел неподвижно, спина и плечи напряжённые, прямые, только глаза следили за движениями рук и за резцом. Резцом из дерева!

Из-под этого резца по верхнему краю чаши тончайшим переплетением заскользили листья, цветы, бутоны и ягодки. Поразительная точность! Можно было даже растение угадать: знакомая каждому лиана, паразитирующая на деревьях и оплетающая всё вокруг плотной сеткой непролазной паутины.

С невообразимой лёгкостью! Резец только чуть касался, да и руки работали почти без нажима. Джейк смотрел не дыша завороженным взглядом. А Ариартис заговорил, придирчиво изучая сделанный узор:

— Я помню, как ты в прошлый раз всё на ножи мои глядел… Сам-то попробовать не хочешь?

Джейк не успел ответить, не успел отказаться, а гриффит уже протянул ему нож. Резак ещё хранил в себе тепло его рук, поблёскивал тускло, предупреждая о своей остроте и требуя уважительного к себе обращения.

Да, дерево как есть!

— Это пайя, чёрная ямса, — пояснил Ариартис, разглядывая другой резак так, будто видит его сам впервые. — Дерево-камень. Пока свежее, хоть чем режь… А полежит, застынет, — так, что камень… И сам камень брать может, если хорошо заточить… Главное, найти вовремя, пока дерево молодое, когда оно только-только сок по жилам гонит. Хоть и надо его немного, ветку одну хорошую, столько обойдёшь… Не любит пайя суету вокруг себя, от глаз хоронится. Вот это-то я давно срезал, случайно наткнулся — и срезал. Чуть старше тебя был… — гриффит любовно погладил острие ножа. — Свои ножи сам сделал, они мне так всю жизнь и прослужили.

— Попробуешь? — снова предложил, но Джейк отрицательно двинул подбородком. Старик принял отказ без объяснений, уговаривать не стал, сказал лишь. — Ничего, поживёшь — научишься.

Встал с трудом, доковылял до окна, поставил новоиспечённую посуду на подоконник, на солнышко. Постоял немного, глядя на улицу, на лес за окном, подступивший вплотную к дому.

Джейк смотрел на гриффита, стоявшего к нему спиной, и вдруг поразился самому себе за то, что мысли его сейчас совершенно ничем не заняты. Он ни о чём не думал, пытался лишь различить звук шагов и голос Кайны, как мог это делать несколько минут назад. Мозг улавливал её близкое присутствие, и поэтому ни о чём другом Джейк уже не мог думать.

— Она нравится тебе, да? — вопрос, неожиданный как удар, заставил Джейка невольно вздрогнуть. Он вскинулся, будто встать хотел, но, натолкнувшись на взгляд Ариартиса, осел, сник, опустил голову, глядя в пол.

Откуда?! Откуда он знает?! Почему? Ведь я же…

Джейк заглушил болезненный отчаянный вздох, повёл только плечами. Справившись с нахлынувшими чувствами, снова глянул на гриффита: «Ну и что? Что вы мне сделаете? Разве от меня одного всё это зависит?»

Но Ариартис не выглядел рассерженным. Отнюдь! Он улыбался! Улыбался всем лицом! Губами и глазами, и даже морщинками!

И Джейк опять растерялся, сильнее, чем в первый раз.

А старик рассмеялся совсем беззвучно.

— Ладонью солнце не закроешь! Нельзя спрятать то, что спрятать невозможно! Многое можно скрывать, скрывать от всех, и даже от себя, но есть то, чего не скрыть, как ни старайся. Можно управлять голосом, лицом, взглядом, но невозможно управлять мыслями и уж тем более сердцем… Она тебе нравится. — Уже не вопрос — констатация факта! — Что в этом удивительного? Вы молоды. Вас двое таких в нашем посёлке и на всю округу… Но ты не глуп, я вижу, и сам понимаешь, что это ещё не всё. Чувства чувствами, но есть ещё и правила, которые нельзя нарушать.

Джейк слушал старика, не перебивая, сидел, не шевелясь, руки на коленях, пальцы стиснуты до боли в костяшках. «Как мальчишка! Нашкодивший мальчишка! Боже! Хуже некуда! Ведь я же ни на что не рассчитываю! Я знаю своё место в этом мире! Ничего не прошу! Ничего не требую! Уберусь тихо — и всё! Какие, к чёрту, чувства?! Это же моя только забота! Мои проблемы!.. Зачем нотации эти? Нравоучения? Упрёки?..»

— Да, я человек! Я не забыл… — он заговорил шёпотом, глядя Ариартису прямо в глаза, всё также продолжая сидеть в прежней напряжённой, сжавшейся позе, как зверь, приготовившийся к обороне. — Да, мне нравится Кайна. Очень нравится. Возможно, это даже любовь… Не знаю!.. Видите, я больше не скрываю этого! — усмехнулся то ли устало, то ли разочарованно, но взгляда не отвёл. — Но, поймите, я ничего не жду. Ничего! Мало ли, кому кто нравится!.. Через два дня я уйду отсюда, вы меня никогда больше не увидите. Никогда! — голос Джейка, и без того чуть слышимый, сорвался на беззвучный шёпот. Он замолчал.

— Если бы всё было только в тебе, сынок. — Вот оно, начало откровенного разговора! Первым во всех своих чувствах признался Джейк, но теперь и Ариартис смотрел на него так, будто просил помощи или совета. — Если бы всё было лишь в тебе, то да. Ты бы ушёл — и всё! Всё так, как ты говоришь. Но… Есть ещё кое-что…

Ариартис не договорил, взял со стола статуэтку (Джейк даже не успел заметить, какую) — и без предупреждения бросил вперёд. Джейк перехватил её ещё в воздухе. Фигурка человека. Ну и что? А когда вгляделся, лишь сглотнул.

Он узнал себя! Себя самого в этой небольшой, немногим больше десяти сантиметров статуэтке. Лицо, фигура — один к одному! В военной форме, но без знаков отличия. Во весь рост. Расстёгнутый ворот. Закатанные рукава, автомат на груди, левая рука, расслабленная рука отдыхающего человека, — на прикладе автомата, а — правая сжимала ствол оружия у самой мушки.

Джейк дотянулся до стола, поставил статуэтку, покрутил, разглядывая со всех сторон. Да, придраться не к чему. Портретное сходство просто поразительное. Да и форма, и автомат с такой точностью, на удивление. «Где он мог меня видеть таким? Да ещё и с оружием? Где? Когда?»

Задавался вопросами, глядя на фигурку, на свой скульптурный портрет, и неожиданно понял: да это же просто. Просто! Форма, она для всех одна, один покрой, и для сионийцев, и для ниобиан. Да и оружие делается по одним образцам, по одним стандартам, если даже не одними специалистами. С одной лишь разницей в форме приклада. А это был сионийский автомат. Сионийский!

Видеть сионийцев Ариартис мог тогда, во время обыска. А может, он и стоял в тот раз среди остальных?

Вот это да! Вот это глаз! И память…

Джейк перевёл взгляд на Ариартиса, и гриффит заговорил:

— Я ещё не показывал её Кайне. — Джейк аж вспыхнул: «Зачем? Ей-то — зачем?!» — Она боится военных, сам вид вашей одежды её пугает, а тут… Она сама попросила сделать тебя таким, каким ты пришёл к нам…

— Она?! Кайна?! Сама?! — Джейк изумлённо взглянул на статуэтку, потом опять на Ариартиса.

— Вот именно, сама. Это-то меня и тревожит, — гриффит вздохнул, переступил, морщась от боли, но не сел, остался стоять, лишь прислонился к подоконнику, заслоняя собой свет, вливающийся в окно.

— Берегись! — сказал гриффит, глядя на Джейка сверху вниз, — Я видел, КАК она на тебя смотрит. Такой взгляд ни с чем не спутать. Я знаю, что он значит.

Мой первенец, помню, только ходить начал, когда я снова ушёл. Далеко ушёл. За Чайну, и вверх, до самых гор… В дожди попал, пришлось задержаться. А ведь домой уже спешил… Приняли в первом же посёлке… По всем правилам, как всегда… На равных, после всех обрядов… Такое бывает, когда надолго остаёшься… Надолго… — Ариартис повторил это слово с усмешкой, — Всё лето прожил, куда уж дольше-то?.. Я тогда молодой был, здоровый, сильный, не то, что сейчас. Вдова одна меня к себе привязала… И ведь не денешься никуда! По правилам всё… Она, что молодая совсем, а вдова уже… Муж в ураган попал, когда рыбу ловить ходили. Сгинул без следа… А она осталась, без детей даже, прождала пять лет, как положено, а тут и я объявился. Вот и жили мы вместе… Мне домой надо. Паиликка одна с мальчишкой моим… И уйти нельзя… Здесь красавица эта держит…

А красивая была! — покачал головой, вспоминая. — Ох, красивая!.. Не только пару́зом, но и сердцем держала… Как во сне я то лето жил… Или в сказке… До сих пор вспоминаю, и сердце дрожит…

Она-то своё получила, дождалась дочери… Тут я уже, вроде, и не нужен. Иди, куда шёл… Вернуться вернулся, а взгляд её даже сейчас снится… Да-а, такую не забудешь…

А Кайна на неё похожа, сильно похожа… Смотрю — и молодею будто.

Старик рассмеялся с грустью, замолчал.

— Тоже ведь тяжёлую она себе судьбу готовит. Знает прекрасно: разные вы. Да-а… Мучилась поначалу… Я видел!.. Злится, гонит тебя, а сама взгляд прячет, думает, я не вижу.

Старик рассуждал так, точно долго уже обговаривал это дело. И с самой Кайной не раз говорил. Джейка это неприятно удивило. Не думал он, что был для них темой частых разговоров. Откуда ему знать об этом?

— Я ведь из людей! Человек я! Вы же нас не принимаете! Мы для вас чужие. И вы — для нас! — Джейк мог смотреть на Ариартиса только щурясь, но всё равно не отводил взгляда, хоть и слепило солнце.

— Дело вовсе не в страхе, — возразил гриффит, — Для неё это не причина. Она ведь даже солдата в тебе больше не видит… Просто союз между вами и нами невозможен. От него не может быть общих детей. А семья без детей не существует. Это неправильно! Это ненормально! Так невозможно жить! Нельзя!

«Но живут же! Ещё как живут! — Чуть не выкрикнул Джейк, вспоминая своих отца и мать, — Если есть я, значит, могут быть другие такие же…» Но промолчал. Они оба замолчали, как только на пороге появилась Кайна:

— Спорите? Ата, разве можно с гостем так громко разговаривать? А если обидится, уйдёт?

Она прошла к большому столу в центре комнаты, стала расставлять посуду, принесла стаканы и кувшинчик с таканой. А Джейк и Ариартис следили за каждым движением девушки в полном молчании, будто ждали, пока она уйдёт, чтоб продолжить разговор.

— Всё! Сейчас только принесу, и завтракать будем. Ата, усаживайте гостя! — на неё смотреть было приятно. Она не скрывала своей радости даже в голосе, смотрела сияющими глазами, улыбалась легко, без напряжения. Такой Ариартис не видел Кайну с детства, с тех пор, как ей удавалось вырываться из города на считанные дни к матери в гости, в родной с рождения мир.

Девочка, милая девочка! Она любила, и уже не скрывала своих чувств (ей только самой казалось, что она прежняя). Мечтала ли она о большем? Видеть бы только предмет своих тайных страданий, знать, что он рядом. Вот он, перед ней! И пускай он человек, чужой и незнакомый никому, но ведь именно его присутствие окрыляло её, наполняло сердце радостью, желанием жить, двигаться, петь. Пусть он уйдёт скоро, уйдёт навсегда, но ведь сейчас-то он рядом. Она и думать не хотела о завтрашнем дне, о том, что будет после. Что будет, то будет!

Кайна сменилась в лице неожиданно, и по её взгляду Джейк понял, почему. Статуэтка! Она смотрела как раз на неё, поняла сразу если не всё, то большую часть недавнего разговора. А взгляд Джейка, когда они встретились глазами, смутил её окончательно. Она молча, ни слова больше не сказав, вышла на улицу.

— Берегись! — снова повторил Ариартис. Проводив Кайну взглядом, он посмотрел на Джейка и опять сказал, — Берегись!.. Они, женщины, только на вид слабые. Нет!.. Им силу земля даёт. А мудрость в них с рождения.

Она придумает что-нибудь, обязательно придумает. Чтоб ты не ушёл… Мы многим жертвуем, чтобы сберечь самое дорогое… В этом все мы схожи…

Джейк никак на эти слова не отозвался. Он смотрел на статуэтку прямо перед собой. Смотрел на себя, как в зеркало. Но видел при этом себя чужого. Того, кто всё-таки погиб под сионийскими пулями. Того, кто не выжил после того рокового приказа. Того, кто знал ту прежнюю жизнь, жизнь до расстрела, но не знал, что ждёт его в скором будущем. А сейчас это будущее пугало Джейка.

Что он знал о войне?

Хроники не в счёт. Армия, учения — детские игры. Обстрел на полигоне ранение и смерть Дюпрейна, сионийский плен и даже расстрел — всё это теперь казалось чем-то нереальным, будто происходило во сне или с кем-то другим.

Джейк рвался назад, туда, где не было леса, рвался в город, как будто это решало все проблемы. Но город, Чайна-Фло, был в памяти таким, каким он увидел его в первый день приезда на Гриффит. Только временами, вот как сейчас, он понимал, что, возможно, торопит сам собственную смерть. Как хорошо было бы и вправду быть одним из этих вот несчастных дикарей, жить, радуясь каждому прожитому дню, любоваться лесом вокруг, дать волю чувствам и, не думая о последствиях, добиваться взаимности, думать только об этом, чёрт возьми! Но долг? Как же долг военного и ниобианина? Солдата в первую очередь, а потом лишь человека и влюблённого?

Боже! Боже, где взять силы, чтобы сделать правильный шаг, не ошибиться и не пожалеть потом?

Ведь ТАМ остались ребята из бригады! ТАМ остался Крис! Туда ушли Кордуэлл и Моретти… А что делать мне??

Идти следом!

Но ведь это же шаг в неизвестность! Полное отсутствие информации о мире, в который ты собрался, приведёт лишь к неприятностям.

Значит, оставаться здесь! Любить и быть любимым! И испортить окончательно жизнь бедной Кайне и её матери? Жить дальше и не рыпаться?

Но хватит ли на это сил?

А как смотреть потом в глаза остальным?

А как смотреть в глаза Кайне? Пока она держится, держишься и ты. Но что будет потом, если пустить всё по течению? Она ведь любит тебя тоже!

Да, раньше ты думал только о себе, а теперь, когда старик этот столько наговорил, как быть?

Скажи кто-нибудь раньше об этом, не поверил бы. Ни в жизнь не поверил! Чтоб такая красавица, холодная, неприступная красавица — и обратила внимание?! О таком даже не мечталось… Разве что во снах… Но мало ли, кому что снится?

Но сейчас это не радовало, совсем не те чувства рождались на сердце. Тревога, опасение, большая ответственность — всё, что угодно, но только не беззаботная радость и покой!

Джейк не мог по природе своей причинять кому-то боль своими действиями. А особенно ЕЙ! Никогда! Только не ей!

И всё же, не может быть, чтоб у неё это было настолько серьёзно. После всех её слов, угроз, предупреждений…

Боже, что же мне делать? Что делать???

Что-то толкнулось мягко в колено, и Джейк словно очнулся, освободился от этих неприятных мыслей и нерешённых вопросов.

На него смотрели большие ярко-жёлтые глаза с кошачьими зрачками. Кошка! Она легко впрыгнула на ногу, а теперь смотрела снизу Джейку в лицо. Смотрела с интересом, с живым любопытством — с чувствами, удивительными для простого животного.

Знакомая пушистая мордочка, разрез выпуклых глаз, длинные усы в стороны и огромные, не как у простой кошки уши.

Маленькая, много меньше любой из виденных когда-то кошек, она легко уместилась бы на раскрытой ладони. Может, котёнок?

Джейк смотрел на зверька с недоумением, чуть хмуря брови, боялся лишний раз пошевелиться и уж тем более двинуть рукой, по которой осторожно и почти невесомо топтался неожиданный гость. Кожу приятно холодили подушечки лап, щекотали усы. Кошка негромко, но дружелюбно мурлыкала, и опять не так, как все кошки.

— Крр… Крр-сс… — Как шорох мелкого галечника под каблуками.

В тишине стало слышно, как беззвучно рассмеялся Ариартис.

— Это каркус. Лиановый кот. — пояснил он. — На землю спускается только ночью, и то редко. Очень живучий, может, поэтому и не боится ничего… Хотя очень не любит людей… Однажды мне довелось быть проводником у людей, мы ходили к ис-токам Чайны, в баитовые леса. Изучали попутно и животных. В те годы в лесах каркусов много было, не то, что сейчас…

Я помню, был с нами один из людей, хороший, умный. Его Андреем звали… Вот он пытался каркусов отлавливать, «для изучения», — старик хмыкнул, но без иронии и даже без насмешки. Сразу видно, Андрея того он уважал до сих пор. Было это как-то странно даже, после всех тех улыбок и смешков, какие доводилось Джейку слышать, когда дело касалось людей и всего, что с ними связано. — Я тогда мало что понимал из всех его рассказов, да и почти не интересовался. Помню, про кошек этих Андрей говорил: высокоорганизованные животные, с зачатками интеллекта, работа мозга поразительная… Не знаю, — пожал плечами (привычка, перенятая от людей, странная привычка, но от неё Ариартис уже не мог избавиться) — А по мне, кошка и кошка. Ореховое молоко, вот, любят… Прикормил на свою голову, они и повадились… Хотя да, мысли и особенно чувства каркусы хорошо улавливают. Безошибочно! Андрей говорил, это телепатия. Может быть, я не знаю. Но людей они, по-моему, вообще не понимают, поэтому, видимо, и не любят. Хотя ты ему нравишься. Странно это как-то…

Старик задумчиво хмурился, взгляд его, внимательно изучавший Джейка, стал ещё откровеннее. Он всматривался в каждую чёрточку лица своего гостя, всё больше и больше хмурясь. В памяти всплывали слова недавнего разговора с Кайной. Что-то ведь она тогда спрашивала о возможных детях между ларинами и людьми. Он ещё подумал в тот раз: «Что за ненормальная одержимость этой глупой и дикой идеей! Что за упрямая девчонка!.. Всем же и каждому известно давно: болтовня это всё, одна лишь болтовня.

А она мне всё: но ведь Кийрил говорил, рассказывал… Себя в пример приводил…»

Всесильный Свет! И откуда такие мысли берутся?! Мало ли что говорят, не всему же верить…

…Но ведь похож! Похож на нас!

Ариартис чем дольше смотрел, тем больше начинал замечать сходство. Ему за свою немалую жизнь доводилось делать портреты и людей. Он знал, чем схожи и чем отличаются люди и лари́ны.

Фигура, осанка, походка — с этим и так всё ясно.

Но вот лицо, вся голова и даже шея — здесь отличий больше всего наберётся. Во-первых, лицевые кости. Тут отличия, конечно, невелики, но если глаз намётанный, заметишь сразу. Кости скуловые чуть выше, чем у любого из людей. Подбородок изящнее, даже у мужчин. И глазница. Да, у ларинов глаза больше, и боковое зрение развито лучше поэтому.

Во-вторых, если в профиль смотреть по двум линиям основным: по пересечению линии нижней челюсти и линии позвоночника угол получался более тупой. Да, чуть выше подбородок поднят у ларина. Может поэтому некоторые из людей бывало шутили, похлопывая Ариартиса по плечу: «Вы — народ царственный по всем статьям, вот только живёте не по-царски. Мы над вами смеёмся, а вы на нас лишь свысока поглядываете…»

Факты — вот они! Но опыт и разум отказывались принимать их. Внешность — да, это так, но дальше… Похож этот парень на ларина, в нём от нас столько, что просто удивительно, как я раньше этого не замечал. Если бы не та история с его появлением в нашем посёлке, можно было бы принять его за одного из нас. Но… Ни один лари́н не возьмёт в руки оружие, не пожелает смерти ближнему, на это может сподобиться только человек. Только люди могут рассориться из-за пустяка, оскорблять друг друга, затеять драку, желать смерти…

Всё это Ариартису приходилось видеть, и не раз. Он слишком долго жил рядом с людьми, чтобы научиться понимать их.

Кайна вошла почти не слышно, молча прошла к столу, загрохотала тарелками, раскладывая завтрак. Джейк осторожно, но скорее автоматически поглаживал каркуса тыльной стороной указательного и среднего пальцев, согнутых в суставах, трепал мурлыкающего зверька за ушком, а сам смотрел на Кайну. Девушка опять казалась ему прежней, такой, какой она и была всегда: сдержанной, замкнутой, довольно резкой и какой-то сердитой.

Та же твёрдая, застылая спина, одни лопатки под лёгкой тканью длинного простого платья двигались, двигались открытые руки и острые по-детски локти. Кайна стояла к Джейку спиной, не говорила всё это время ни слова, но он чувствовал её настроение, понимал её состояние, и, кажется, даже догадывался, в чём причина столь резкой перемены.

Всё дело в статуэтке (зря она попалась ей на глаза!). Хотя не в самой статуэтке, конечно. Просто из-за неё теперь все чувства, которые Кайна так тщательно скрывала и берегла, вышли на свет, стали известны тем, точнее, тому, кто знать о них не должен был. Да, если б не это, они бы двое разошлись, даже не догадываясь о возможной взаимности, разошлись даже без прощаний и прочих сопутствующих прощанию вещей — всё было бы куда проще для них обоих. А теперь каждый из них испытывал непонятную скованность, недосказанность, а от всего этого — напряжённость и муку.

А впереди ещё день или два такой жизни!

Свихнуться можно!

Ариартис хорошо улавливал атмосферу, понимал, что сам в какой-то степени виноват, заведя не вовремя этот тяжёлый разговор, поэтому попытался хоть как-то снять напряжение.

— Кайна, завтра же праздник, да? — гриффитка не ответила, только бухнула чем-то тяжёлым об стол, — Плохо, если дожди раньше срока начнутся… А что А-лата говорит? — не унимался Ариартис.

— А-лата ничего не говорит. Она готовится к очищению. — Кайна заговорила на гриффитском, может только поэтому ответ её не показался таким оскорбительно резким. Правда и этого хватило. Словно спохватившись, девушка добавила, — Всё стынет, а еда не ждёт.

Джейк глазом не успел моргнуть, а Кайна, проходя мимо, подхватила Каркуса, и, что-то нашёптывая ему, прошла к порогу.

— А для тебя, дружок, есть угощение получше. — Она поставила мисочку на пол, посадила рядом каркуса.

— Вот видишь, ты их поишь, балуешь, — произнёс Ариартис ворчливо, но с улыбкой, — Уезжаешь потом, а мне как за этими орехами ходить? Сам забыл, когда молоко пил в последний раз…

— Ничего, там ещё осталось. Вчера я много принесла, на всех хватит, — голос Кайны чуть смягчился, она даже Джейка взглядом одарила, правда, ничего не выражающим, но, главное, не сердитым взглядом.

За время проживания с гриффитами Джейк многое из местной флоры перепробовал, но каждый раз заглядывая в тарелку, не переставал удивляться. Молча, конечно, так не хотел обидеть А-лату или Кайну. Тонкие, как лапша из рисовой муки нити, такие же прозрачные. Проклус, наверное, не иначе? Целая тарелка такой лапши, политой сверху каким-то розовым соусом, а в нём ещё какой-то овощ, резанный соломкой.

Вкус, конечно, не сравнить ни с чем известным раньше, но опять как всегда без соли. Гриффиты специально для употребления соль не добывали, только засушивали определённую траву, которая вырастала лишь ранней весной, её и добавляли при готовке для вкуса. Попытки приучить гриффитов к соли ни к чему не привели, а вот ложками и вилками они пользовались. Это было, пожалуй, одно из немногих нововведений в быту, которое гриффиты переняли у людей почти сразу.

Завтрак прошёл в полном молчании.

Прибрав со стола, Кайна поспешно попрощалась с Ариартисом, Джейку ничего не оставалось как последовать за ней. Так же молча они шли по улице. Джейк шёл чуть впереди, шага на два. Кайна отставала, и делала это намеренно. «Почему он опять молчит? Как всегда молчит… Ведь ты же не один из нас — я не могу знать о чём ты думаешь. И по лицу твоему ничего не поймёшь… Смеёшься ты надо мной про себя или нет? Тебе же, должно быть, приятно и весело, наверное, знать, как глупо я теперь выгляжу в твоих глазах. Наивная дурочка из дикарей, не способная разобраться в простейшем.

Но я же знаю, что ты человек!

И даже слишком хорошо знаю, что это значит. Слишком много я вас видела. Всяких: хороших, плохих и не очень. Больше, конечно, последних.

Сложно было привыкать к вам, возвращаясь обратно в город из мира, в котором оставалась мать, прежние представления о жизни, об отношениях между мужчиной и женщиной. Да, в городе всё было не так… Грубые намёки, заигрывания, улыбки и смешки, чаще всего прямые предложения. А при отказе непонятная мстительность и обида.

А как же слова А-латы, что именно женщина должна выбирать? О чистоте и святости отношений? О связи партнёров, и не только физической? Да и многое из понятий, принятый среди людей, не укладывались в её голове. Реакция на всё это менялась со временем, по мере взросления: позже удивление, понимание, понимание того, что с ним можно смириться, ведь люди и ларины — это не одно и то же, нельзя судить по внешнему сходству.

Сейчас вот она шла, глядя на человека, — на человека! — умом понимала, что ничего хорошего нет в этом лично для неё. А сердце ныло, обливалось слезами и требовало.

Любовь?! Да, это и была любовь!!!

Не просто страсть, ослепляющая до безумия. Нет! Ведь мозги-то как раз не туманило. Она хорошо, даже слишком хорошо понимала, что значит для неё влюбиться в человека. И не просто в человека, а ещё и в военного к тому же! В военного! В солдата!

Солдат — значит, убийца! По-другому нельзя!

Убийца — это тот, кто посягнул на самое святое, на самое дорогое, что есть у каждого: на жизнь!

На какую-то долю секунды перед её глазами пролетели десятки лиц. Военных. И сионийских, и ниобиан. Люди с оружием при обысках и проверках, на пропускных пунктах, ночные патрули, без предупреждения стреляющие на каждый шорох; военнопленные, подгоняемые прикладами и пинками; развороченные дома и воронки прямо на улицах. Страшно!

Всё это — дело рук человеческих!

И разве можно об этом забыть?!

Можно? Можно!

Вот он шёл перед ней, один из тех, кто творил эти бесчинства, а она смотрела на него и не могла представить его ТАМ, среди этих лиц. Не могла — и всё! Не о его, неизвестном ей прошлом она думала. Больше всего её пугало его возвращение в ТОТ мир. То, что он станет одним из тех, в зелёной форме, то, что он опять будет лишать кого-то жизни и скорее всего сам лишится своей. Умрёт?! Он?!

Тот, на кого указывает ей сердце!

Разве можно смириться, зная об этом?!

Разве не главная ли задача женщины бороться за свою любовь?!

Но как?! Каким образом?!

Объяснить ему всё? Ему, человеку?

Признаться во всех своих чувствах?

А разве не он говорил однажды: у нас, у людей, с этим просто? Та страсть всего на одну ночь, на одну встречу, этому она и сама была свидетелем. Как для той девушки, Риты-„бабочки“ из их бара. Да, она никогда не скрывала своей профессии, никогда не делала тайны в том, что сама же приплачивает менеджеру, чтоб не иметь конкуренции и получать постоянную работу.

А ей, Кайне, как любому из гриффитов, это казалось дикостью…

Да он может и не понять. Посмеётся только…

Ну не пару́зом же его к себе привязывать?!

Ведь именно так поступает женщина, когда хочет свадьбы на время. Женщина без мужа, желающая завести ребёнка. До его рождения они должны жить вместе. По-том отец даёт имя, если это сын, и освобождается, получает свободу.

Простейший обряд, дело двоих, и никто не вмешивается.

Свадьба до тех пор, пока не родится ребёнок? Свадьба на время?

А если детей быть не может?

Значит — свадьба на время — на неопределённое время, а, другими словами, — навсегда! На всю жизнь!

Да ведь это единственная возможность не дать ему уйти! А он, этот Джейк Тайлер (как же необычно звучат эти людские имена!), он хорошо знает наши порядки, знает наш язык, на это и Ариартис внимание обратил, он не посмеет нарушить обряд. Вряд ли, конечно, побоится. Но вот из уважения к нам, дикарям. Должен же он нас уважать хоть немного после всего, что ему сделали.

Ему же жизнь спасли! Жизнь!

Разве не стоит она того, чтобы прожить её здесь, а не в городе, где эту жизнь отнимут не глядя, подарить её мне…

Попробовать можно и даженужно. Раз уж это единственная возможность задержать его здесь. Хотя бы на время…

А сама я? Сама сумею ли решиться? Хватит ли сил пойти на такой шаг? Не пожалеешь ли потом? На одной стороне любовь, страстное желание уберечь самое дорогое, пусть даже и человека; уберечь, спрятать, держать поближе к себе (а не есть ли в этом желании что-то эгоистичное?), — с другой — жертва своим возможным счастьем с подобным себе, с ларином, с которым можно встретиться даже здесь, в заброшенном посёлке. Но ведь можно же и не встретиться?! И остаться, как Аирка, без мужа и без детей? Ладно, над этим ещё будет время подумать, но ждать другого?.. Нет!! Нет… Не будет другого. Никого другого с такой силой тебе больше не полюбить, ты же сама знаешь. Все лари́ны — однолюбы! И ты — не исключение.

Свадьба — дело серьёзное! Как на это посмотрят остальные? Ариартис, он не осудит, он ещё раньше дал понять: делай всё сама, как сердце подскажет. Да, он поймёт. А вот мама? Мамочка, миленькая… Совсем не этого хотела ты для своей дочери. Думала ли ты о таком, когда выхаживала человека? Даже представить не могла…

Но и она поймёт! Поймёт! Не враг же она мне…

Имею же я право хоть на какое-то счастье. Пусть это лишь слабое его подобие по меркам матери, но разве сама я могу себе запретить?! Не могу!.. Сердцу не прикажешь, оно живёт по своим законам…

А вообще-то, свадьба — это личное дело двоих. Никто не должен вмешиваться, даже родители. Вон, Аирка усыновила человека — невиданный случай, не было такого никогда, но никто ничего не сказал. И сейчас тоже, никто ничего не скажет. Это касается только меня и его…»

Кайна опять посмотрела на Джейка. Он никуда не делся, шёл всё так же, впереди, нёс корзину сам, несмотря на отказ в помощи. Он даже в этом, в такой мелочи оставался человеком, чужаком.

Мужчина-гриффит никогда, даже ребёнком, не смешивает мужские и женские обязанности. Это заведено раз и навсегда. Мужчина строит дом, заботится о его ремонте, готовит дрова для очага, ловит рыбу, режет дерево, как Ариартис, но главная его задача — собирать знания о мире, а потом самое интересное и полезное передавать детям.

А всё-таки приятно! Приятно и легко идти вот так, налегке, чувствовать себя, как те дамы-горожанки, слабой, хрупкой, беззащитной, готовой опереться о сильное плечо любящего мужчины и видеть в нём своего защитника.

Чем больше Кайна старалась думать о том, как ей быть, тем больше понимала, что отдаётся она теперь лишь на волю чувств. О завтрашнем дне она не думала и не гадала, не пыталась гадать больше, понимая одно: что будет, то будет.

А сейчас ей нужен был пару́з. Узкая лента, сплетённая невестой специально для обряда. Его можно сделать быстро, за одну ночь. Значит, надо спешить.

Кайна ускорила шаг, план дальнейших действий был намечен. А завтра праздник, танец…

* * *

Только-только светать начало, бледный серенький сумрак просачивался в окно, сквозь светлую занавесочку с вышивкой по низу, а Джейк уже проснулся, лежал на боку, обхватив рукой подушку, придавив другую руку щекой, и ни о чём не думал. Завидное состояние: ни о чём не думать, ничего не делать и никуда не спешить. Просто лежать, глядя на вышитые цветы, — и всё. Вспомнил вдруг, как не узнал жилище, в котором жил в последнее время. А-лата провела тщательную уборку, сменила всё: коврики на полу, гобелены по стенам, шторку у кровати, занавески на окнах. Чистота и свежесть витали в воздухе, даже доски пола похрустывали чисто-той.

А-лата и сейчас, в такую рань, уже была на ногах. Джейк слышал её лёгкие, почти невесомые шаги, но сам вставать не спешил, лежал не шевелясь. А-лата подошла, коснулась плеча, заговорила:

— Вставай! — И как догадалась, что уже не сплю? Джейк сдержал вздох, приподнялся, сел на кровати, сообразить ещё ничего не успел, а А-лата кинула ему в руки сложенную чистую одежду, приказала, по-сержантски строго и коротко, — На речку быстро! Искупаешься — переоденься!

И ушла, так ничего не объяснив. Джейк хмыкнул, проводив её взглядом. «Вставать, так вставать» — И потянулся за рубашкой.

…Утренний рассветный лес совсем не такой, как обычно. В нём нет вечерней и полуденной духоты. Дневные цветы только распускаются, а ночные ещё не закрылись и хранят в чашечках не исчезнувший за ночь терпкий сильный аромат.

Весь он как будто замерший, как живое существо, собирающееся с силами, готовящееся к новому рывку: встретить и прожить день, а потом — и ночь. И совсем он не похож на осенний лес. Зелень, цветы, птицы, море насекомых — всё, как всегда. Листва здесь желтеет круглый год. Одна желтеет и опадает, другая растёт тут же. Отцветают цветы, появляются новые. Не замечал Джейк никаких сезонных перемен. Может, только чуть прохладней стало по утрам, и ро́сы появились по утрам, богатые ро́сы. Вода на листьях, — на всём! — как после ливневого дождя. Неосторожное движение — и мокрый до нитки, ещё до Чайны не добравшись.

Скорее бы солнце взошло, что ли! Хотя, и оно не поможет, ему до земли лучами своими не достать, лишь к обеду вода эта превратится в пар, и снова дышать придётся не воздухом, а водой, как в парнике.

Над рекой ещё туман стлался, густой и вязкий, настолько плотный, что другой берег лишь смутно просматривался чуть заметными очертаниями.

Течение здесь, в заводи, почти не замечалось, даже плавающие листья с деревьев стояли в воде неподвижно. А вода чистая и прогретая, песок на дне видно у самого берега, а дальше глубоко — и там пугающая опасная чернота. Хорошая, должно быть, глубина.

Соседний берег был далеко, раза в три, наверное, шире того места, где они когда-то переходили давно группой…

Джейк даже дыхание сбил, пока добрался до берега. Ухватился за свисавшую к самой воде ветку, расслабился, отдыхая, заодно и огляделся. А Чайна-то прибавила. Вот здесь, на берегу, был небольшой песчаный пляжик, и солнцем весь день прогревался. Раньше ещё, когда начал в лес уходить, спускался к воде и смотрел всё, смотрел на соседний берег. Хотел переплыть, но боялся, слабый ещё был после ранения.

А сейчас вода здесь. Весь пляж с песком под воду ушёл, а дальше отвесная стена леса. Значит, опять по горам дожди прошли. Как Ариартис тогда говорил: «Река поднимется, отрежет от всех до самой зимы…» Выходит, ещё дожди будут, будет Чайна прибывать — наступит осень. Джейк невольно поёжился, зябко повёл плечами, вспомнив ветреную, сырую осень на Ниобе. А здесь, на Гриффите, совсем не то, намного теплее, и год короче.

Зябкость прошла, стоило в воду окунуться; тёплая вода слабо пахла листьями и сырой древесиной. Не было в ней той снеговой свежести и холода до ломоты в зубах.

Он поплыл вперёд вразмашку, далеко выкидывая руку и разрезая воду впереди себя ладонью. Аж плечи сладко заныли с непривычки. Последний раз-то когда плавал? В бассейне! Когда нормативы по спортивной подготовке сдавали. Уже полгода как… Но тело подчинялось. Каждое движение было знакомым, это как умение ходить, не задумываешься же, когда ходишь. Так и умение плавать. Ничего сложного!

Вот он, и дальний берег.

Туман уже поднялся выше, рассеивался, потянулся под защиту прибрежных деревьев, а в воздухе оставались капельки воды. Они опускались вниз утренней росой. И роса эта была холодной, как настоящий осенний дождь. Джейк нырнул под воду, поплыл вниз по течению. Плыл до тех пор, пока лёгкие не обожгло, не заныло под рёбрами и чуть сбоку, там, где теперь были две ямочки от свежих шрамов. Видимо, вправду внутри ещё не всё зажило так хорошо, как казалось. Боль ещё давала о себе знать при каждом вдохе, но боль терпимая, привычная… Терпимая, а всё-таки вселяющая тревогу. Радость от такого красивого утра, от купания и выздоровления прошла куда-то. Сразу вспомнилось всё…

«Ерунда! Подумаешь!.. Ерунда это всё!» — Джейк тряхнул головой упрямо, сгрёб мокрые волосы со лба, загладил их ладонью назад, и вдруг улыбнулся. Почему-то неожиданно вспомнилась Кайна. Но не такой, какой она была чаще всего: замкнутой и серьёзной до неприступности, как богиня, а той вчерашней, перед завтраком, у Ариартиса. Счастливой, радостной, особенно красивой!

Сердце забилось сильнее, чаще, с волнением, как обычно перед возможной и давно ожидаемой встречей. И Джейк заторопился, погрёб к берегу, забыв обо всём, о другом. Даже мысли нехорошие пропали, тревожные мысли. Не до них теперь! Не до них…

* * *

— Мама, я обошла всех, даже у Каридии была, — Кайна с усталым вздохом присела на среднюю ступеньку, — Но она не придёт, не сможет…

— Каридия? Почему? — А-лата развешивала для просушки сырые простыни, но, задав вопрос, обернулась к дочери, — Опять болеет, да?

— Да! — Кайна опустила голову, — У неё перед дождями кости ноют даже сильнее, чем обычно.

— А на праздник? Хотя бы на праздник?

— Тут она и сама ещё не знает. Но я просила, сильно просила, — Кайна поднялась, подошла, взяла из корзины вторую простынь, стала помогать развешивать.

— А остальные собираются все?

— Все…

— Ты предупредила, что сначала будет очищение? — А-лата чуть отогнула край простыни, чтобы видеть лицо девушки, но Кайна только кивнула молча.

— Это хорошо, что завтра он уйдёт, — слова вырвались раньше, чем А-лата успела сообразить, что́ за ними может последовать. Но Кайна только вздохнула, попросила с мольбой:

— Мама, я уже просила, кажется…

— «Мама»… Почему именно «мама»? Ведь так люди говорят! — сказала А-лата, немного помолчав, — Почему не Лата, не А-лата, как всегда? Почему «мама»? Ты же никогда раньше не говорила так…

Кайна пожала плечами в ответ, весь вид её выражал нежелание говорить хоть что-то, или, скорее, сильную усталость.

— Кайна, ты даже плечами теперь дёргаешь совсем как он! — А-лата недовольно нахмурилась, но Кайна этого не заметила, склонилась над корзиной.

— Он уже видел тебя сегодня? Спрашивал хоть о чём-нибудь? Нет? Ты говорила ему про обряд? — А-лата смотрела на дочь в ожидании ответа, но Кайна явно не спешила отвечать, расправляла влажную ткань, разглаживая руками каждую складочку.

— Каждый раз, когда я пытаюсь поговорить с тобой, ты замолкаешь, отказываешься. Кайна? Я же хочу помочь тебе! Ты ещё молодая, и с мужчинами у тебя никакого опыта, ты ничего не знаешь… А я вижу, ка́к он на тебя смотрит. Это не просто любопытство или интерес — это страсть! Или любовь! Называй, как хочешь… Это опасный взгляд… Что бы он к тебе ни испытывал, он сам прекрасно понимает, что это несерьёзно, всё это временно. Может, поэтому он и держится до сих пор. Но надолго ли… — А-лата покачала головой, покусывая губы. Лица Кайны она не видела, девушка стояла по ту сторону развешанной простыни и стояла, опустив голову. А-лата продолжила, — Люди… Все люди довольно опасны. А ещё я знаю, на что они могут быть способны. Ты же сама, помнишь, много чего рассказывала про них? Я боюсь… Боюсь, понимаешь? Только замечу: нет тебя, нет его — и сразу в панику. Значит, вы снова вместе! Снова где-то одни… У меня сердце постоянно не на месте… Как ты одна, доченька?.. А если он груб с тобой? А если попробует пристать? Ты же можешь растеряться, не сумеешь вовремя остановить его?.. А вдруг на людей это не действует?.. Я боюсь за тебя, слышишь, Кайна?

Но Кайна и на этот раз промолчала.

— Конечно, тебе кажется, что я преувеличиваю, вижу в нём опасного и страшного зверя, — снова заговорила А-лата почти умоляющим и оправдывающимся голосом, — Нет. С самого начала он понравился мне. Я ведь долго лечила его, выхаживала… Я люблю его даже… Но люблю, как сына, как одного из нас… А ведь он-то человек. Чужак… Я как представлю его среди тех, среди солдат из города, мне страшно делается…

Да, я люблю его… — повторила А-лата, встретив изумлённый взгляд дочери, — Никто так не радовался его выздоровлению. Я и сейчас им любуюсь, когда вижу… Когда у тебя будут свои дети, ты поймёшь…

Но сейчас, когда я знаю, что он может причинить тебе боль, лучше было бы, чтоб он ушёл отсюда. И побыстрее!..

Мне не хочется отпускать его ТУДА! Сильно не хочется!.. Если он уйдёт, то уйдёт навсегда. Но так будет лучше. Лучше для вас обоих, и для него, и для тебя особенно.

Кайна продолжала молчать и смотреть в землю. Слышала ли она вообще хоть что-то? Голова её поднялась медленно-медленно, и А-лата встретила твёрдый, незнакомый ей взгляд дочери. Губы Кайны чуть дрогнули, вот-вот — и скажет что-то, но до этого не дошло: Кайна уже смотрела мимо А-латы, и взгляд её и само лицо прямо засветились нескрываемой радостью. А-лата поняла сразу, что к чему, но обернулась не сразу.

Он стоял очень близко — подошёл бесшумно, как лари́н, поздоровался с Кайной, на А-лату же взглянул коротко, из вежливости. Сам только после купания, весь в чистом, в том, что она приготовила ему для обряда.

А-лата подхватила пустую корзину, отошла на несколько шагов по направлению к дому. Да, они теперь её не замечали. Стояли друг против друга, ничего и никого вокруг не видя. Только простынь на верёвке между ними тяжело покачивалась на утреннем сквозняке.

А-лата вздохнула с отчаянной бессильной мольбой: «Всесильное светило!.. И почему она не хочет меня слушать?! Все слова, все просьбы — всё напрасно!.. Что делать? Что ещё я могу сделать?!..»

* * *

Джейк ничего не понимал из того, что происходило вокруг. Ему оставалось только подчиняться; молча, не задавая вопросов, ни о чём не спрашивая, он прошёл за А-латой между двумя разожжёнными кострами и сел на землю там, где ему указали.

Теперь огонь был немного впереди него и с обеих сторон: справа и слева. Свет слепил глаза, но он мог видеть других гриффитов, так же рассевшихся на земле двумя небольшими группами. Между ним и дикарями были костры и огонь, но лица некоторых Джейк узнавал сразу. Аирка, Ариартис, А-лата. А Кайна? Где она? Она должна быть где-то здесь. Джейк чувствовал на себе её взгляд, её близкое присутствие. Он обеспокоенно крутанул головой, даже чуть привстал, но затих, ощутив на плече чью-то ладонь, и успокаивающий голос, незнакомый, на гриффитском: «Тихо, тихо, не двигайся…»

Чуть скосил глаза: за спиной стояла женщина, немолодая уже, красивая, как и все гриффитки, но Джейк её видел впервые, хоть и прожил в посёлке никак не меньше месяца.

Женщина держала в руках чашу, и Джейк спиной чувствовал движение этих рук, плавные и неторопливые. Гриффитка без слов, одним голосом, затянула какую-то мелодию, что-то торжественное. Слова в песне этой стали различаться тогда лишь, когда чаша в руках гриффитки остановилась над головой Джейка. Это была незнакомая, должно быть, очень древняя форма гриффитского, давно уже вышедшая из употребления. Джейк с трудом смог перевести несколько часто повторяющихся словосочетаний, в основном они были обращениями к солнцу, к огню, к воде, ещё к чему-то непереводимому. Но суть была одна — молитва.

Пение опять стало чуть слышимым, когда гриффитка, сделав круг с чашей вокруг Джейка, прошла между кострами к остальным гриффитам. Что было там, Джейк не видел, но, вернувшись, женщина выплеснула что-то из чаши в один из костров. Пламя полыхнуло так, если бы в него налили масло, но мгновенно опало, выбрасывая синие искры.

Джейк прищурился, прикрыл глаза от яркого света, а гриффитка уже запела другую песню с новой чашей в руках.

Сколько раз это повторялось, Джейк не считал, но за это время стемнело окончательно. В сумрачных отблесках лес казался плотной стеной. Там, впереди, под деревьями, были все гриффиты. Где-то там же была и Кайна. Её взгляд, её присутствие чувствовалось особенно сильно. Под этим взглядом Джейк начинал испытывать страх за то, что по незнанию он может сделать что-то не так, нарушить какие-то правила во всём этом довольно странном обряде. Сам он понимал только одно: весь этот обряд со всеми молитвами, хождениями и кострами — примитивная попытка проведения дезинфекции после лечения. Гриффиты верили в то, что солнечный свет излечивает, даёт жизнь всему живому (и в этом они были недалеки от истины), поэтому обряд начали засветло, а всю основную подготовку — с утра.

Они верили также и в то, что огонь и вода участвуют в сотворении жизни, как и солнечный свет, помогают при выздоровлении, забирают с собой болезни и хвори. Огонь и вода — главные стихии жизни. Дающие эту жизнь, и довольно легко лишающие её. Они требуют бережного к себе обращения. Бережного и уважительного. Может быть, поэтому гриффиты никогда не выбрасывали мусор в огонь, не гасили пламя в своих очагах.

И сейчас эти костры, как непременные атрибуты очистительного обряда, эти всполохи огня и жертвы, воздаваемые гриффиткой после каждого обхода по кругу, были так же важны для них, как для других обработка раны антисептическим раствором.

Женщина подошла к Джейку с наполненной чашей, наверное, последней, потому что на этот раз её оставили полной. Так же держа чашу в обеих руках, гриффитка опустилась перед ним на землю и, выговаривая что-то на гриффитском, поставила чашу перед собой. Слова были более знакомыми, и Джейк невольно переводил их для себя, а сам смотрел на женщину не отрываясь, прямо ей в глаза.

— …Свет вечно светел, всесилен и всемогущ… Каков он, спрашиваем мы всякий раз? Свет? Огонь — его подобие!.. — это уже не песня была, а какой-то необычный рассказ. — Свет солнца и огонь земли — они управляют жизнью… Что может быть сильнее жизни? Что может быть важнее жизни? Ничто!!! Сущее вечно и неуничтожимо!

Жизнь личная и жизнь чужая не могут быть подчинены кому-то. Каждый сам себе хозяин! Это главный закон! Главный?

В последнем слове угадывался вопрос, не утверждение. Джейк кивнул головой, соглашаясь, но потом, словно опомнившись, добавил на гриффитском:

— И! (Да!)

Женщина чуть заметно улыбнулась, подбадривая, окунула вдруг правую руку в чашу и, беззвучно нашёптывая что-то, провела подушечками пальцев Джейку по губам, от одного уголка до другого, справа налево.

— Знай и помни всегда! — добавила громче.

Джейк давно хотел пить и сейчас постарался как можно незаметнее облизать губы. Незнакомый чуть сладковатый вкус с горечью. Аромат как у ночных цветов с хищно-алыми язычками. Да, он часто видел такие цветы в этом лесу, но не знал их названия. Но помнил их аромат, сильный, остро-терпкий запах, от которого тяжелели веки, наваливался сон, а в движениях появлялась ленивая оцепенелость. Наркотик. Довольно сильный психотропный препарат.

— …Вода земли — кровь тела — сок растения… — слова доходили как сквозь вату, обрывки фраз, и головокружение от неожиданной слабости. Джейк моргнул несколько раз с усилием, справился с этой слабостью, чётко различил окончание, — …От крови пришло, к крови и вернётся!

Он и согласиться не успел, а уже почувствовал прикосновение к губам и снова — горчащий вкус. Сильно захотелось утереться, невыносимо, до нервного зуда в руках. Он ни о чём другом и думать не мог, лишь об этом.

Весь обряд начал тяготить. Раньше он хоть что-то понимал в происходящем, видел какую-то логику, но теперь разнервничался. Применение незнакомого наркотика, к которому у него не было искусственного иммунитета, рождало страх, желание отказаться от всего, и только нормы приличия и уважение удерживали на месте. В конце концов гриффитка вложила чашу Джейку в руки, заставила подняться, и, придерживая его за запястье, повела за собой к костру.

Он видел всё вокруг себя, как сквозь пелену тумана. Видел, как гриффитка сама, но его руками, вылила чашу во вспучившееся, вечно голодное пламя. Как со стороны смотрел на то, как женщина тонким жертвенным ножом делает надрез по внутренней стороне его руки от локтя и до запястья. Боль совсем не ощущалась, только в памяти шевельнулись смутные воспоминания.

Первая ночь в казарме!

Слабое подобие этого ритуала, но суть та же: принять, ввести в круг «своих». Штучки Колина и его приспешников. Как в таких случаях говорил Крис: «Гриффитов эти дураки считают отсталыми дикарями, но сами при этом перенимают от них всё, что можно, вплоть до всех этих шуток с „посвящением в свои ряды“.»

Кровь пришельца сделала нечистым весь посёлок, и только эта же кровь могла очистить всех его жителей. Вот она! Тонкой живой струйкой стекающая вниз по ямочке полусогнутой ладони, пробирающаяся сквозь пальцы и с шипением падающая в костёр, на искрящиеся жаром угли.

Джейк стоял до тех пор, пока его не отвели в сторону. Вокруг толпились люди. Гриффиты со всего посёлка. Каждый без спешки и суеты разжигал из жертвенного костра сухой мох в горшочках. В них лари́ны уносили в свои дома «чистый» и всё очищающий собой огонь, огонь, очищенный теперь божественной жертвой, получивший силу и способность противостоять всем ночным нехорошим духам.

Джейк тупо смотрел на эту безмолвную, беззвучную очередь. Знакомые серьёзные, сосредоточенные лица.

Кайна?! Кайна?! Где Кайна?!!

С губ сорвался глухой отчаянный стон, сердце откликнулось болью. Стала возвращаться чувствительность и понимание происходящего. Джейк зажал пальцами порез на запястье, опустил голову. Всё, он сделал всё, что от него хотели. Вряд ли его удостоят теперь хоть взглядом. Но он ошибся. Дальше начался какой-то праздник, и его пригласили как почётного гостя, как равного себе.

А главное — потом был танец!

Кайна появилась совсем неожиданно.

Джейк даже не смотрел по сторонам, сидел, склонив голову, ни на кого не глядя, лишь краем уха улавливая негромкий рассказ Ариартиса. Что-то малопонятное, много незнакомых слов. Джейк слушал из уважения и молчал, не перебивая и не переспрашивая. Но, когда вокруг стало тихо, когда сердце забилось громче, предсказывая ЕЁ появление ещё раньше чем глаза, — Джейк вскинул голову, заметался взглядом — и наткнулся на неё.

Все они расселись полукругом, так, что каждый мог её видеть. Кайна стояла в самом центре. Прямая, стройная, с расправленными плечами, опущенными руками, поднятым подбородком и неподвижным взглядом. Встретив этот взгляд, Джейк чуть заметно улыбнулся, но девушка будто и не заметила этой улыбки. А ведь она предназначалась ей. Только ей!

Но Джейк не расстроился, он понял, что сейчас Кайна не принадлежит себе, она теперь лишь Та, Кто Исполняет Танец. Сама природа, в облике молодой прекрасной женщины, представшей перед немыми зрителями.

Кайна стояла, не шевелясь и даже не моргая, точно для того, чтоб её можно было рассмотреть всю, с головы до ног. И Джейк смотрел, смотрел жадно, никого больше не видя, кроме её одной, единственной. Это была та, но ожившая статуэтка, которую он видел в доме Ариартиса.

Длинный, до косточек щиколоток кусок ткани, стянутый на боку в узел, цветы двумя гирляндами на груди. И не поймёшь, есть ли там, под ними, ещё что-нибудь из одежды. Венок из белейших крошечных орхидей на темноволосой голове, особенно ярких в контрасте.

Статуэтка! Один к одному! И даже то ощущение замершего готовящегося движения, — оно тоже было здесь. «А дальше? Что будет дальше вслед за этой неподвижностью?» — Вопрос готов был сорваться с губ.

Напряжённая тишина нарастала. Казалось, в мире не было больше ничего, кроме освещённого кострами круга, тонкой, затвердевшей, как та ямса, фигурки и бледных лиц, глядящих на неё. Лес умер, умерла ночь, и только здесь осталось ещё присутствие жизни.

От этого ощущения почему-то стало страшно, холод, как чьи-то пальцы, коснулся затылка, побежал по позвоночнику. В это мгновение Джейк уловил, скорее кожей почувствовал чуть слышимые ритмические удары. Откуда этот звук? Пошевелиться он боялся, только взглядом повёл: у всех сидящих гриффитов ладони рук лежали на земле, а на подушечках пальцев — пластинки из дерева. Несильное похлопывание по земле — и рождался звук. Низкий, идущий будто из-под земли, но от него веяло чем-то мистическим, чуждым всем прежним представлениям о музыке. Он то нарастал, как волна, и тогда ритм учащался, как нервная дрожь, то затихал до еле различимого шелеста.

Джейк смотрел вниз, на руки Ариартиса, и чуть не пропустил начало танца. А оно совпало с моментом, когда удары стихли до еле слышимого далёкого эха. Плавное — по-птичьи — движение выброшенной вперёд и вверх руки, украшенной по запястью перевитыми цветами. Раскрытая ладонь и разведённые пальцы в просящем, почти молитвенном жесте. Опять секундная неподвижность, а за ней — совсем неожиданная резкость в подьёме второй руки и — хлопок над головой. Громкий, неожиданный звук. Сопроводительные удары стали громче, накатили волной. Почувствовался свой особый ритм: две короткие, громкие волны, как два удара, за ними — три коротких, раскатистых, а потом — пауза. Пауза во всём. Даже фигура в центре площадки замирала.

Джейк смотрел не дыша с немым, восторженным стоном, застывшим на полуоткрытых пересохших губах. Смотрел на Кайну, ловил каждое, даже совсем незаметное её движение. Гибкая фигура, руки и пальцы, придающие законченность движениям тела и неповторимую красоту. Он следил за руками, но успевал уловить даже взмах ресниц, движение подбородка, появляющуюся и исчезающую улыбку на губах. Он сглатывал всухую всякий раз, когда разрез до самого узла на боку открывал взору каждого стройную ногу во всей её красе от ступни до пояса.

Боже! Разве можно описать этот танец?!

А запомнить?! А повторить?!

Джейк видел только её. Обожал каждую чёрточку этого тела, каждую линию, гордился ею. Не видел ничего, кроме её взгляда, кроме её тёмных глаз. И хотя глаза эти всем казались отсутствующими. А взгляд — неподвижным, он видел в них то, что ни один из них двоих не решался сказать вслух…

Сколько он длился, этот танец? Не так уж и долго, но за эти минуты Джейк успел пережить целую бурю эмоций, таких чувств, какие он не мог даже представить в себе и своей довольно бедной на события жизни.

Любовь! Он познал любовь!

Одно лишь это чувство без телесной близости, возможно, без взаимности, но душе хотелось плакать от счастья. От радости, от ощущения прикосновения к этой сокровенной мечте, мечте каждого.

Пережить это… Ничего не требуя, ни на что не рассчитывая… Всего лишь пережить, испытать на себе то, о чём говорят другие…

Это даже не восторг, не опьянение. Не радость. И даже слово «счастье» вряд ли вместит в себя все пережитые ощущения.

Танец кончился. Все исполнители мелодии и участники этого представления стали подниматься со своих мест. Жертвенный танец, проводимый два раза в год, весной и осенью, завершился. Каждый спешил прикоснуться к той, что наделена особым даром: благодарить природу и весь мир своим танцем.

Кайна ещё сидела на земле, на том месте, где завершила танец, сидела, подогнув под себя ногу, обхватив колено другой ноги руками и низко-низко опустив голову, так, что волосы, скользящие по спине и плечам, рассыпаясь, закрывали её лицо от всех.

Джейк видел, как её обступили со всех сторон, загомонили радостно. И это гриффиты, обычно сдержанные в своих чувствах! Рядом Ариартис всё повторял с вос-торгом и с гордостью в голосе:

— Ты видел… видел её? Правде же, прелесть?! Видел?.. И ведь она же в городе жила, в городе… Где она могла видеть такое?.. Столько жизни, правда? Ты же видел… Ты всё видел… Я заметил, как ты на неё смотрел…

Джейк только кивал головой, соглашаясь, почти не слушая этот восторженный шёпот, чувствуя лишь, как старик тянет его за руку, он тянет подойти вслед за всеми. Он не упирался, но и не сделал ни одного шага вперёд, не пытался стряхнуть руку Ариартиса, ему было не до него, да и один старый гриффит вряд ли мог сдвинуть его с места тогда, когда он сам не хотел этого. Нет, он хотел подойти, подойти поближе, чтобы снова увидеть Кайну такой, какой она была минуту назад. Хотел больше всего на свете, хотел — и не мог. Потому что понимал: если я подойду, хоть шаг сделаю ей навстречу, то потом уже никогда не смогу заставить себя уйти отсюда.

Сейчас ещё чувствовалась та тонкая нить, связывающая его, заставляющая делать то, что приказывает разум, а не сердце. Пока ещё он может выбирать между тем, что он хочет делать, и тем, что он должен делать. Но ещё шаг — и всё. Контроль над собой будет потерян, потерян безвозвратно.

Он мог только смотреть, смотреть на неё издалека, не упуская из виду её светящееся улыбкой лицо и венок из цветов на волосах. Видеть, как к ней подходят со словами благодарности, говорят что-то, а она улыбается и, прощаясь с каждым, прикасается к губам ногтями указательного и среднего пальцев. Непривычное глазу, но удивительно красивое движение… Джейк бы полжизни отдал не раздумывая за эту улыбку, за то, чтобы видеть, как она прикоснётся своими пальцами к губам, как она улыбнётся так же искренне и по-доброму не кому-то, а ему.

Боль, отчаяние и даже ревность — они травили душу сильнее и больнее любой кислоты. Хоть плачь. Но он всё равно не сходил с места.

Гриффиты расходились по домам с просветлёнными счастливыми лицами. Народу становилось всё меньше. Всё сплошь свои, родные лица. Но Кайна не их совсем сейчас хотела видеть, хоть и держалась подобающе, отвечала на поздравления, прощалась с каждым, а сама всё искала, искала глазами. Вот он! Вот, он стоит, и Ариартис рядом. Почему так? Почему не подходит? Боится? Не решается? Не знает, как быть! Он же чужой среди нас…

Придерживая обеими руками у самого горла накидку, кем-то накинутую ей на плечи, она подошла к Джейку. Заговорила первой, сходу, не давая опомниться ни ему, ни себе.

— Ты не торопишься? Нет? Мне поговорить с тобой нужно…

— Прямо сейчас? — Такого напора Джейк совсем не ожидал. Да и вид у Кайны был очень серьёзный, будто и вправду дело шло о чём-то важном.

— Да. Да, сейчас. — Ответила она уже находу, видимо, сразу поняла, что он не откажется. Шла, слыша за спиной его очень тихие шаги, чувствуя лопатками и затылком его заинтересованный взгляд. «Только бы не спрашивал ни о чём… Если спросит первым, у меня не хватит сил, не хватит решимости…»

Они остановились в тени дома, нежилого, заброшенного, одного из тех, что строили люди. Кайна пропустила Джейка немного вперёд, сама осталась стоять так, что лицо её и вся фигура были в тени.

Она ещё раз и ещё рассматривала его лицо: эти резкие тени в глазницах, делающие его строже, старше; глубина, не скрывающая в себе какое-то совсем мальчишеское любопытство и ожидание; плотно сжатые губы, без намёка на улыбку; затвердевшие скулы, и строго хмурящиеся брови. Он на самом деле старше, чем показался ей в самый первый раз. Старше и серьёзнее при всей своей улыбчивости.

«Как сказать? С чего начинать начинать-то вообще?.. А если он только посмеётся в ответ?.. Ведь я же совсем, совсем его не знаю!!..»

Молчание затягивалось. Джейк видел, как под его взглядом Кайна начала нервничать. Видел, что она хочет сказать что-то и не решается. Только губы дрожат, как будто вот-вот — и расплачется.

Момент был такой, что они оба понимали, о чём, собственно, должна идти речь. Понимали, что сейчас должны признаться друг перед другом во всех своих чувствах. Признаться — и тогда всё встанет на свои места. Исчезнет скованность, недосказанность, это напряжение и боязнь быть непонятым.

Понимать-то они понимали, но никто не решался сделать первый шаг.

За спиной Джейка была жизнь, был свет костров, были голоса, а здесь они вдвоём стояли в полной тишине и почему-то избегали смотреть в глаза друг другу.

— Кайна! — Знакомый окрик А-латы оттуда же, из-за спины, вырвал их обоих из оцепенелости. Кайна дёрнулась уйти, но скорее неосознанно, потом разомкнула губы, собираясь откликнуться на зов, но не сделала ни того, ни другого, а наоборот — встала, прячась за спину Джейка.

— Кай-на-а!! — видимо, было что-то срочное, или А-лата опять встревожилась, видя, что дочь её и «этот ненадёжный тип да ещё и человек к тому же» куда-то пропали, пропали вместе.

Джейк посмотрел в ту сторону, но саму А-лату среди гриффитов не заметил, обернулся к Кайне и увидел, что она, привстав на носочки, смотрит туда же через его плечо. В этот момент их взгляды встретились. Кайна смутилась, опустила голову, стыдясь того, что ей приходится прятаться от матери и обманывать её.

— Знаешь, Джейк, я слышала, ты знаком со многими нашими обрядами. Я не знаю, правда, знаешь ли ты этот… — до этого Кайна всего лишь несколько раз обращалась к нему по имени и всегда только тогда, когда хотела сказать о чём-то важном или спросить у него что-то важное для себя. Джейк почувствовал, что против воли улыбается, подбадривая девушку этой улыбкой. А Кайна дрожащими несмелыми руками протянула ему какой-то плетёный вручную шнур из цветных нитей. Джейк отстранился невольно. Подарок? Подарок на прощание? Что мне с ним делать? А как поступают сами гриффиты в таких случаях? Он ещё не успел решить, брать или не брать этот подарок, а Кайна сама уже делала так, как знала. Накинула шнур на шею, стала завязывать его сложным узором у Джейка на груди.

— Не надо! — перехватил её руки, сжал её пальцы в своих, а потом, будто испугавшись этого прикосновения или, может быть, возможной боли, приносимой этим пожатием, отпустил, заговорил с отчаянием и с болью, встретив её огромные в полумраке глаза с ошарашенным, изумлённым взглядом.

— Я ведь не знаю… не знаю, для чего это… Не стоит, наверно… К тому же, я ухожу завтра, завтра утром…

Кайна отшатнулась, как от удара в грудь, вдохнула воздух с шумом, вот-вот и заговорит. Но промолчала. Под её взглядом Джейк сразу понял, что делает что-то не так, совсем не так, как надо. Но как надо, чёрт возьми?!

Он нервно пригладил волосы на затылке, глянул по сторонам, интуитивно ища защиты или помощи.

— Мне никто ничего не объяснял… Что можно, что нельзя… Но я же не дурак, я понимаю… А-лата правильно говорит, между нами мало общего. Поэтому… — вздохнул тяжело, с мукой, понимая, как убийственно звучат его слова. — Нам так легче будет… Я уйду, и всё забудется… И подарок этот… Если на память, то я и так никогда этого не забуду… — Он говорил, стараясь не глядеть на Кайну, её взгляда он вынести не мог. И так чувствовал его силу кожей. Слов не хватало, ни сил, ни решимости. Как бы рассчитывая на её поддержку или хотя бы понимание, Джейк перевёл глаза — и обомлел.

Кайны не было!

Исчезла! Испарилась! Пропала!

Так, же, как делала это всегда. Своей лёгкой скользящей походкой. Походкой профессиональной танцовщицы.

Со стоном отчаяния Джейк схватился за голову, крутанулся на месте.

А-лата возникла неожиданно, — и что у них за манеры, у этих гриффитов? — спросила встревоженно:

— Ты видел Кайну? Только не ври, я видела, как вы вдвоём уходили. Где она? — Джейк рассеянно пожал плечами, слова А-латы до него доходили с трудом, он ещё переваривал произошедшее, а голова и так уже шла кругом от всех этих впечатлений и от всего увиденного.

— Она ушла куда-то… Не знаю… — Джейк попытался отвернуться, он никого сейчас не хотел видеть. Никого, кроме НЕЁ…

— Не знаешь? — А-лата переспросила медленно, словно ещё обдумывала ответ, — Не знаешь?! А это что?!! Что?!! — она дёрнула шнур с такой силой, что не завязанный до конца узел развязался. — Это её рук дело?!

Джейк кивнул, слабо-слабо двинул подбородком. Такой разъярённой А-лату он ещё ни разу не видел, но всё происходящее казалось каким-то нереальным, может, поэтому ему и не было так страшно.

— И это ОНА повязала тебя парузом? — Джейк снова кивнул, хотя и чувствовал, что понимает всё меньше и меньше. — Всесильный Свет! — А-лата всплеснула руками с мольбой и отчаянием, — И где же она теперь? Где теперь твоя жена? Почему ты не с ней?

— Какая жена? Вы о чём? — Джейк моргнул несколько раз оторопело.

— А это что, по-твоему? — А-лата дёрнула шнур на себя, будто пыталась сорвать его совсем, — Это же венчальная лента! Пару́з, по-нашему! Вы теперь женаты. Женаты, понимаешь ты это?! До тех пор, пока она сама тебя не отпустит. Ведь детей-то у вас быть не может.

«При чём тут дети? Свадьба какая-то? Что за бред?» — Джейк молчал, прокручивая услышанное раз, и ещё раз в памяти. Аж в ушах зазвенело. Он ничего не понимал. Ничегошеньки!

А-лата сверкала глазами, а он не понимал, из-за чего она так злится.

— Куда отпустит? — переспросил он, хмуря брови, — Кайна — меня?! А разве она может мне запретить?

— Может! Ещё как может! Неужели сам не понимаешь?! — столкнувшись с явным непониманием, А-лата немного сбавила яростный натиск. И хотя она предположить не могла, что дочь её додумается до такого решения, злиться и кричать теперь было бесполезно. И этот парень мало в чём виноват. Он о таком обряде впервые слышит. И не понял ещё, что всё это значит.

Ну, Кайна! Вот ведь какая! И молчала! Даже не посоветовалась! Не спросила ни разу. Тайно хотела… Привязать его к себе, не дать уйти… Неужели всё настолько серьёзно, если она даже на это решилась? Жить без детей, без будущего, с человеком?! Всесильный свет! Да быть такого не может!

Чтобы она, моя Кайна, решилась на такое?!! Она, всегда такая послушная, такая толковая, — и пожертвовать собой ради человека!.. Это ж как любить нужно!.. Почему же они тогда не вместе? Почему он один здесь? А где же ты, девочка моя, где ты?

— Куда она ушла? Ты знаешь? — ярость сменилась тревогой, беспокойством, а Кийрил стоял перед ней и моргал растерянно, как ребёнок. — Что ты ей наговорил? Отправил, да? Обсмеял?

Джейк отшатнулся, прошептал чуть слышно:

— Нет… Ничего такого, вроде… Она даже не сказала ничего, ушла — и всё… Я сказал только, что ухожу завтра… А что такого? Я и не скрывал этого…

— Не скрывал! Тоже мне! — А-лата рассмеялась с горечью, — Она ведь тебя любит, дурака. Любит! И отпускать не хочет. Не хочет, понимаешь ты это?! Поэтому и сплела пару́з, и обряд провела… А ты так и не понял!.. Она себя человеку предложила. Стыд и позор! Человеку, а не ларину! А ты не понял! Не понял этого… Не принял её, отказался, да?!

— Да ничего я не отказывался! Я же не знал! — воскликнул Джейк. Он и так чувствовал себя хуже некуда, а тут ещё и А-лата каждым словом своим душу на куски рвала.

— Будь ты ларином, такого бы никогда не случилось, уж про свадебный обряд каждый ребёнок знает. Но ты человек, тебе не объяснишь, да вы и не живёте по нашим законом. Вам всё равно.

— Почему сразу всё равно?! Я же говорю, не знал! Откуда мне знать, для чего она, эта лента! — Джейк сам сорвал с шеи пару́з таким движением, будто хотел отшвырнуть его далеко от себя, но не выбросил, только смял в кулаке, а остальную часть шнура, свесившуюся почти до земли, намотал на пальцы торопливо, с психом, оглядываясь по сторонам.

— Где она может быть? — исподлобья взглянул на А-лату.

— Ты последний её видел. Ни дома, ни у Ариартиса её нет. Наверное, у реки, или в лесу. Я не знаю… — А-лата побледнела испуганно, встретив решительный, почти суровый взгляд Джейка. Он ещё обдумывал план дальнейших действий, а А-лата, догадавшись, что к чему, заговорила поспешно:

— Она не должна была уйти далеко. На ней одежды-то… Ведь сразу же после танца. Найди её, Джейк, — А-лата впервые позвала его по имени, но Джейк даже бровью не повёл, ему сейчас не до объяснений. — Обязательно найди. Прошу. Ради всего святого… Ради жизни спасённой… Пожалуйста… А вдруг она не захочет вернуться?

А-лата смотрела на Джейка, прижав стиснутые кулаки к губам, кусая побелевшие костяшки. А он, так и не сказав больше ни слова, повернулся и исчез в тени дома…

…Он шёл быстро, почти бежал, не глядя под ноги. Эту тропинку он знал наизусть. Хоть с закрытыми глазами пройди!

Вот он, поворот. За ним лианы с колючками. Там гирлянды цветов. Ещё один поворот мимо поваленного, затянутого зеленью дерева. Главное — о корни не споткнуться. Только коснулся ветки дерева рукой, и в воздух взвились искорки — светлячки!

Какая-то птица обеспокоенно захлопала крыльями, закричала, захохотала жутко. Веерохвостая певичка, так называл её когда-то Дик. Ну и имечко!

Джейк даже не дрогнул, промчался мимо.

Лес и ночью не знал тишины. Такие встречи здесь сплошь и рядом. За время жизни среди гриффитов он стал ко всему относиться спокойно. Не зная названий многих растений, животных, насекомых (может, только за редким исключением), Джейк при этом неплохо разбирался в их свойствах, повадках, привычках. Не боялся отравиться. В лесу он был не хуже любого ларина, будто знал всё это с рождения. А может и правду, на такие вещи есть наследственная память, перешедшая к нему от матери. Над этим Джейк думал временами на досуге, сейчас же ему было не до этого.

Кайна? Куда она могла деться?

Он ещё не знал, что ей скажет, когда найдёт, если найдёт, конечно. Понимал лишь, что должен её найти, разыскать и объяснить всё. Вот только что, «всё»? Он и сам не знал…

Чутьё, ощущение её близкого присутствия, не подвело и на этот раз. Джейк, доверяя своим чувствам, сразу же остановился, глянул по сторонам, и не сдержал догадливой улыбки. Ну, конечно! Где ей ещё быть?

Шагнул с тропинки. Осторожно раздвигая руками лианы и воздушные корни, подкрадываясь совсем неслышно, по-звериному. Знакомое дерево с чёрными ягодами, свисающие вниз тонкие ветки плотной стеной. Они лишь тихо, как бумажная гирлянда, зашелестели, когда Джейк, склонив голову, шагнул под дерево.

Кайна была здесь. Она очень медленно поднялась, не сводя изумлённых глаз с лица Джейка. Порывисто вздохнула, будто хотела сказать что-то, но только всхлипнула, вздрогнув плечами.

Несколько долгих, как вечность, минут они стояли, не сводя глаз друг с друга, в полном молчании. И расстояние между ними было не больше метра. Один шаг, но никто из них не решался сделать первым этот шаг.

Джейк решительно шагнул вперёд, как в омут с головой, но Кайна не отстранилась, не отодвинулась, осталась стоять там, где стояла.

Они понимали друг друга без слов, но Кайна всё же не сдержалась, прошептала одними губами:

— Люблю… тебя…

Она призналась первой, а попросту лишь повторила то, что успела сказать ему проведённым обрядом. Голос её сорвался, его заглушил всхлипывающий короткий вздох, как у ребёнка после долгих слёз. И выглядела она в этот момент такой до боли одинокой и несчастной, что Джейк не удержался, обнял её порывистым сильным движением, прижал к себе, чувствуя сквозь мягкие складки длинного плаща по-девичьи хрупкое беззащитное тело. Почувствовал короткую, но сильную дрожь во всём её теле, но это был не страх, не отвращение, а кое-что другое. Страсть! Та сила, которая раньше таилась глубоко внутри, ждала этого вот момента и, наконец, дождалась.

— Я люблю тебя… — он эхом повторил её слова. И сам немного удивился тому, насколько приятно и легко их произносить, — Люблю… Люблю… Люблю… Люблю тебя…

Шептал, касаясь губами её волос над ухом и чувствуя, как щеку нежно щекочет венок на голове Кайны. А девушка молчала, стояла неподвижно и, кажется, даже не дыша. Как будто всё происходящее казалось ей сном, а она боялась проснуться.

Кайна стояла, упираясь лбом ему в плечо, положив раскрытые ладони ему на грудь, и счастливо улыбалась тому, как под её правой рукой быстро и громко стучит его сердце. Его сердце! И его руки сейчас сжимают её талию, спрятавшись в распушенных волосах. Иего губы шепчут что-то над ухом, обжигая горячим дыханием, что-то на родном языке и на языке людей.

И это всё было приятно! Боже, как это было приятно!

А ей вдруг захотелось, чтобы он поцеловал её, поцеловал так, как это делают люди, так, как она много раз видела… Прямо в губы…

И он «прочитал» её мысли, «увидел» их так, как могли это делать только женщины их мира. Но Кайна не удивилась, Джейк всегда казался ей довольно странным, странным даже для людей. Мысли и желания людей в той, городской, жизни ей удавалось «читать», этот же человек ей не поддавался, хотя он сам предугадывал её мысли и даже слова.

Вот и сейчас, понимая её без слов, Джейк заставил Кайну посмотреть себе в глаза, — придерживая голову девушки ладонями осторожно, как полураскрывшийся бутон хрупкого цветка, нежно коснулся губами прохладного лба, спадающего завитка волос. А потом — потом опустился ниже, к губам, — и Кайна задохнулась от нахлынувшего чувства, полностью подчиняясь мужчине и… и человеку.

Чувствуя на себе его взгляд, она медленно открыла глаза, но встретившись с чернотой продолговатых — как у ларина! — зрачков, вздохнула, всхлипнув, и опустила голову. Похоже ли это на сумасшествие? А разве могут лари́ны сходить с ума? Терять рассудок? Им и галлюцинации не свойственны!

Уловив неожиданную перемену в поведении Кайны, Джейк не дал ей отстраниться, наоборот, притянул девушку к себе. Попытался поцеловать в губы. Она не сопротивлялась, но в её глазах был вопрос, легко читающийся, как крик: «Это — правда?!»

— Правда! Правда! Правда! — шептал Джейк, после каждого слова целуя своё сокровище в лоб, в глаза, в уголки губ, в подбородок, и чувствовал, как с каждым поцелуем тело Кайны слабеет в его руках, всё сильнее наполняясь счастливой истомой.

Гирлянда цветов порвалась под его пальцами, и цветы сыпанулись им под ноги с лёгким шелестом. Кайна вдруг в этот момент рассмеялась над чем-то, счастливо и беззаботно, откинула назад голову, морщась как от щекотки, и плащ с её плеч скользнул на землю.

* * *

— …Я ведь тоже многого так и не понял… Она рассказала так, вкратце, ещё там, в части… Что-то, связанное с генной инженерией, какие-то опыты… — Джейк повёл плечом, и голова Кайны, покоившаяся у него на плече, слабо качнулась. Джейк коснулся губами волос на её макушке, улыбнулся каким-то своим мыслям. Сейчас, доверив своё прошлое другому человеку, тем более, самому дорогому для себя, он стал понимать, что прошлое и вправду стало прошлым, и теперь он смотрел на него спокойно, без раздражения, без обид, без стыда за что-то. Что бы там ни произошло, его уже не изменить, не переделать… Да и не хотелось этого…

Было много плохого, было много несправедливости, но ведь было же и много хорошего! Можно в десять раз больше пережить, если на финише вот оно, счастье, самый дорогой приз — ещё одни короткий и нежный поцелуй.

Джейк сидел на земле у самого дерева, согнув правую ногу, расслабленная рука лежала на колене. Кайна котёнком свернулась рядышком, полулежала, откинувшись Джейку на грудь, и он обнимал девушку левой рукой, прижимал её к себе, наслаждаясь её теплом и её присутствием.

Как хорошо, как сладко было находиться вот так, вместе, и никуда не торопиться, ни о ком и ни о чём не думать!

Кайна нежилась, счастливо улыбаясь. Закутавшись в мягкий плащ, она лежала с открытыми глазами. Её левая рука накрывала собой раку Джейка, их пальцы переплелись между собой в сильном, почти страстном пожатии.

Кайна поднесла его руку к своему лицу, стала осторожно, украдкой, целовать ладонь и пальцы, перетянутые парузом. Нити ленты щекотали губы, и Кайна чуть улыбалась, вспоминая прошедшую ночь.

Это было так неожиданно, почти спонтанно, но искренне, и они не жалели о произошедшем.

Она развязывала зубами узел паруза. «Опять он делает всё не так, как надо. Его нужно носить на шее, с узлом возле сердца, а не на руке.» Рука Джейка была мягкой, безвольной, как бывает у спящего, и приятно было касаться её губами. Кайне было всё равно, что когда-то и, может быть, даже совсем недавно эти руки держали автомат, сжимали рукоять ножа, несли и обещали кому-то смерть. Возможно и убивали…

Теперь уже Кайне было всё равно. Она знала эти руки мягкими, ласковыми, такими ласковыми могут быть только руки матери, руки любящие, не способные причинить боль.

— Странно, правда, что никто другой, никто из людей, не замечал твоего сходства с нами. Тогда бы ты и в армию не попал, да? — Кайна отвлеклась от своего занятия, повернула голову, стараясь увидеть лицо Джейка. Тот повёл подбородком, но как-то неуверенно, будто говоря про себя: «Может быть, конечно… Но всё же…»

— Были, всякие были, и те, кто видел… Но это было глупо… — Джейк невольно вспомнил Колина и его шайку, их вечные нападки, их глухую вражду. Сейчас всё это казалось каким-то мелким и далёким, вот только вспоминать было противно. Даже сейчас до сих пор противно.

— А мама твоя, она, наверное, очень сильная и красивая, да? — Джейк пожал плечами в ответ, сказал с улыбкой:

— Она же из ваших, из ларинов. Она очень мало о себе рассказывала, да и сам я мало спрашивал. Она была сиротой, без отца и без матери, с детских лет в интернате, училась и работала здесь же, где-то в этих лесах. Они и с отцом здесь познакомились. Тогда, в те годы, им легче было со свадьбой… И со мной тоже… Сейчас бы уже так просто на Ниобу не отпустили. Держали бы до рождения, а потом изучали, препарировали…

Джейк зябко повёл плечами, замолчал. Было ясно, что говорить об этом ему трудно, и больно. А ещё в рассказе о матери, о прежней жизни чувствовалась тоска. Кайна испугалась этого, мысль о том, что счастье её временно, кольнула в сердце иглой, и вопрос сам сорвался с губ:

— Ты вернёшься в свой мир?

Джейк сразу же как-то странно окаменел, весь — и телом, и взглядом. Он ждал этого вопроса, но всё равно не был к нему готов и совсем не знал ответа. Эту муку Кайна тотчас уловила, почувствовала, как он дёрнулся, как от удара с беззвучным стоном, и пожалела о сказанном.

Беззаботность, счастливая беззаботность во всём сразу куда-то подевалась. И Джейк замкнулся, стал опять чужим, сидит, вот, теперь и смотрит куда-то вперёд, поверх её головы, сквозь туманную сереющую зелень в рассветных сумерках.

Ах, если б можно было вернуть сказанное!

Кайна бы всю свою оставшуюся жизнь променяла на эти несколько слов, чтоб только ни никогда не были произнесены. Всю свою жизнь, которую ей придётся прожить одной. Она женским интуитивным чутьём поняла, каким будет ответ. И ничем никогда уже не исправить. Хоть плачь, хоть кричи…

Он же всё равно останется человеком, пусть и наполовину, но человеком.

— Я должен… Рано или поздно… Я и сам не знаю, когда теперь… Но я должен! — Боже, какие жестокие, какие убийственные в своей простоте и откровенности слова! И ничего не изменить…

Это у ларинов женщина подчиняет себе мужчину, у людей — наоборот. В том мире говорят о равенстве, но мужчина всё равно сильнее, главнее женщины. Таковы порядки у людей.

— Но ведь это ничего ещё не значит. Я могу вернуться…

Мгновение — и они уже стояли на ногах друг против друга. Но Кайна не смотрела на Джейка, она отвернулась и глядела себе под ноги, и волосы, спадая волной, закрывали её лицо.

— Кайна. — Джейк позвал девушку жалобно, почти с мольбой, — Сначала я хотел уйти сегодня, но мы тогда многого ещё не знали. А теперь… Теперь я могу сказать лишь одно: сегодня я останусь. И завтра останусь… А больше я не хочу загадывать. Я хочу на речку! Хочу купаться! — он рассмеялся как можно беззаботнее, но тут же замолчал, натолкнувшись на серьёзный взгляд Кайны. Она подошла к нему и, глядя прямо к глаза, заговорила:

— Джейк, ты был первым мужчиной в моей жизни и, я точно знаю, останешься единственным. Даже если уйдёшь, и уйдёшь навсегда… Я знала, на что́ шла.

Я не буду требовать от тебя верности, ты сам хозяин своей жизни. Ведь ты — человек, пусть и наполовину, но ты вырос среди людей, а это куда важнее. Поэтому, я понимаю, этот обряд мало чего для тебя стоит…

Джейк попытался возразить, мотнул головой, но Кайна продолжала:

— Но ты и лари́н, лари́н также наполовину. Поэтому, как бы ты не хотел, не только паруз будет держать тебя. Между нами теперь более тесная связь…

Ты всегда обо мне будешь помнить. Всегда! Что бы ты ни делал, куда бы ни шёл. Всегда! И ты не сможешь ничего изменить, ведь ты лари́н, мы все живём так… И только смерть одного из нас сможет разорвать эту нить… — Кайна хотела ещё что-то добавить, но лишь несколько раз сомкнула и разомкнула губы беззвучно, будто лишилась дара речи. Глаза её наполнились слезами, и тут Джейк не выдержал, обнял Кайну сильно-сильно, прижал к себе.

— Ну зачем ты, зачем ты снова плачешь? — он утешал её, нашёптывая ласковые, нежные слова, — Не надо плакать. И грустить не надо. Зачем грустить, ведь мы же вместе? Не плачь, ну, пожалуйста…

Кайна улыбнулась сквозь слёзы, прошептала:

— Плохо мне почему-то, неспокойно на сердце…

— Пойдём купаться, пойдём! — Джейк потянул Кайну за собой, улыбка на лице девушки поднимала испортившееся настроение. А ведь так хорошо начинался день! Как мало, как мало длится счастье!

— Нет, Джейк, пусти! — Кайна упёрлась ему в грудь руками, произнесла виновато, — Меня мама потеряла. Я же так и не сказала ей ничего. Она волнуется сейчас, я точно знаю. Иди один… Хорошо? А я потом, чуть-чуть попозже.

Видя разочарование во взгляде Джейка, она осторожно поцеловала его в губы, привстав на носочки и притянув его голову к себе за ворот рубашки.

— Ну, не дуйся! Ты что это?

Джейк чуть ослабил захват рук, и Кайна легко выскользнула. Отошла на несколько шагов, пятясь спиной вперёд, и скорее неосознанно попрощалась с ним по-гриффитски: ногтями пальцев к губам; засмеялась, успев поймать соскальзывающий с плеч плащ, а потом заспешила по тропинке в сторону посёлка. Джейк проводил девушку взглядом, жадно ловя и запоминая каждое её движение.

Захотелось почему-то сделать что-то такое, такое… Хоть как-то выразить свои чувства. Прыгнуть или заорать что-нибудь, да погромче. Чтоб весь лес знал, весь мир слышал. Разве можно сейчас спать?!

И Джейк сорвался с места, побежал, на ходу расстёгивая на себе рубашку, туда, где сонно шевелилась Чайна.

* * *

Всё здесь было, как в рапорте капитана Ламберта. Одна улица, два ряда домов. С этого места и предстояло начинать обработку местности. Но сначала нужно допросить местное население. А какое оно из себя, сержант Рауль Мерконис и представления не имел. Капитан докладывал: все — одни старики…

А хотя… Вот это создание на старуху нисколько не походило.

По улице со стороны леса шла девушка. Ещё издали стало ясно: хорошенькая, хоть и в плаще до пят, и не поймёшь, что за фигура.

Но уж в осанке сержант и так толк знал. А походка, походка — сказка!

Мерконис подобрался, как перед броском, затаился, но тут из-за соседнего дома раздался крик и урчание мотора:

— Куда прёшь, балда?! Своих не видишь?

— Сам встал! Какого чёрта?!

Ребята подгоняли вездеходы и обменивались, как всегда, на привычном им языке. А гриффиточка испугалась, крутанулась туда-сюда, развернулась назад, опять в лес. Испугалась! Куда? Куда ты, крошка?

Мерконис чуть не крикнул ей вдогонку, но вовремя промолчал. Лейтенант (а разве что-то делается без него?) загородил девушке дорогу, заговорил с ней о чём-то. Моторы грохотали, казалось, над самым ухом. А сержант обрадовался, что не вылез раньше времени: чем меньше на глазах начальства, тем лучше.

— Вы из города или здесь проживаете?

Красивая дикарка, глаз не отвести, но растерялась так, что еле шла, казалось, у неё ноги при каждом шаге отнимаются. Испугалась военных или просто новых людей здесь, в этой глухомани?

Лейтенант не собирался завязывать какие бы то ни было отношения с местным населением, но тут не удержался, взял девушку под руку; та даже не сопротивлялась, была в полуобморочном состоянии. И вопроса его будто не слышала. Смотрела себе под ноги, боялась поднять глаза.

— Здесь до трассы, если напрямую, всего ничего. Чужие к вам не заглядывают? Из города, например? Из-за реки?

Он надеялся поймать её на неожиданности. Да и народ этот казался ему простоватым. Зачем их сильно трясти, спрашивать каждого? Можно же просто расспросить ненавязчиво, да и момент подходящий.

Девушка будто вопроса не расслышала, шла всё также молча. Ну и собеседница попалась, подумал лейтенант без раздражения. А может она — того? Нет, скорее всего, языка не знает. Вот темнота! Что же делать теперь? У нас с собой и переводчика нет. А капитан в своём рапорте ни словом не обмолвился. Что они тогда сами делали?

Хотя им тогда не до гриффитов было, это точно. Сделали всё на скорую руку, лишь бы быстрее, ничего толком и не выяснили. Взяли всего одного из всей группы, и того до «психушки» довели. А результат? Ноль! Так ничего и не узнали! А сделали бы как надо, не пришлось бы сейчас тащиться сюда через лес.

Ужас при неожиданной встрече начал медленно откатывать, и мысли в голове стали проясняться. Человек в форме больше походил на сионийца, и был он в посёлке не один, значит, Джейку здесь нельзя появляться никак. Его предупредить нужно. Но как? Офицер продолжал поддерживать её под локоть, держал бережно, но крепко. Начнёшь рваться, объяснять что-то, — заподозрит, вообще никуда не пустит.

Что же тогда делать?

Держаться естественно, как ни в чём не бывало. Пусть считает, что я не знаю их языка.

Солдат становилось всё больше по мере того, как они подходили к центру посёлка. Там уже стоял ещё один транспортёр. Пришельцы копошились вокруг с неспешным и деловым видом, совсем по-домашнему.

Они были в каждом доме, и голоса их доносились, казалось, ото всюду. От знакомой пятнистой формы, от того ужаса, который она обещала, перед глазами плыл туман. Кайна шла и сама не понимала, почему она до сих пор идёт, живёт, дышит. Ведь произошло то, самое страшное, чего она даже представить не могла. Здесь был уже не тот, въевшийся в мозг инстинктивный ужас перед людьми в форме, здесь был страх потерять самое для себя дорогое: потерять любимого, потерять своё, с таким трудом и болью выстраданное счастье, которым самой ей обладать, возможно, считанные мгновения. А незваные гости лишали её и этого… Ну почему они появились именно сейчас? Зачем они пришли сюда именно сейчас?

…Родной дом, родное крыльцо и дерево у окна принесли невольную радость. Где-то здесь её ждёт мама. Здесь, в родных стенах!

Кайна заторопилась, даже солдаты, снующие во дворе, её теперь не так пугали. А-лата была тут же, на улице, стояла, глядя себе под ноги, будто и не видела всей этой суеты вокруг себя, и солдат рядом.

Обыск?! Неужели и здесь всё, как в городе?

При виде лейтенанта сионийцы притихли, только один, с серебряной нашивкой над клапаном нагрудного кармана, вышел вперёд, отчитался.

В этот момент солдаты чуть расступились, и Кайна увидела армейский комбинезон, аккуратно расстеленный на земле у ног А-латы.

— Господин лейтенант, вот, нашли… Случайно наткнулись…

Обрывочные нечёткие объяснения сержанта. Окаменевшее лицо лейтенанта. Посеревшие испуганные лица солдат. И измученное растерянное лицо А-латы. Кайна не сразу поняла, что к чему. Несколько долгих секунд, не моргая, смотрела на огромное грязно-бурое пятно, на смятую ссохшуюся ткань комбинезона, на страшные дырки от пуль.

— Откуда?! — лейтенант подался вперёд всем телом, будто неосознанно хотел приблизиться к А-лате, но не мог перешагнуть через комбинезон, — Откуда, я спрашиваю??

От этого окрика они все вздрогнули: и сионийцы вместе с сержантом, и Кайна, и А-лата.

— Где тело? — глаза лейтенанта светились холодной яростью, обещающей неприятности всякому, кто попытается пойти против. — Откуда здесь форма ниобианского солдата? Когда сюда приходили ниобиане? Сколько их было?.. КТО его убил? И где тело? Куда вы его дели? Ну?! — вопросы сыпались на А-лату как удары, а она стояла, опустив голову, кусая костяшки пальцев.

— Не смейте на неё кричать! — вмешалась вдруг Кайна, — Она не понимает вас… Здесь никто не знает Единого…

Лейтенант обомлел, моргнул растерянно, а Кайна подскочила к матери, обняла, прижимая к себе.

— Мама, я ведь просила… столько раз просила…

На дикарке этой, видимо, и одежды-то было всего ничего. Она обнимала другую, постарше, за плечи и даже не стеснялась своего вида перед толпой солдат. А на самой юбка из одного куска ткани с разрезом от земли до пояса, а выше — ничего! — один лишь плащ.

Лейтенант, смутившись, отвёл глаза, хотя и отметил про себя с раздражением, что пялился почти минуту на девчонку, на её руки, открытые до самых плеч, с нежным золотистым загаром; на её тело, почти не прикрытое плащом, но выставленное на показ без всякого бесстыдства. Здесь была непонятная никому из них естественность, природность дикарей. Он крутанулся на каблуках, ища глазами сержанта Меркониса.

— Обыск проводили?

— В д-доме ещё н-нет… — сержант растерялся так, что даже стал заикаться. Как школьник. И глаза испуганные, будто попался в момент подглядывания за чем-то запретным.

— Так, нечего здесь стоять! — лейтенант обратился уже ко всем рядовым. — Каждый дом обыскать! Каждый угол! И все дворы!.. И внимательно!..

Сержант, берите ещё двоих поактивнее — и всех поселян к «Стиктусу»! Познакомимся поближе… А с этих глаз не спускать! — Кивок в сторону гриффиток. — И ещё, сержант, лес прочесать, хотя бы до канавы… Из местных — никого никуда! Чтоб все здесь были. Всё! Пошли! Даю сорок минут на всё!

Сионийцы поспешили выполнять приказ, а лейтенант, встретив настороженный взгляд молодой гриффитки, произнёс с усмешкой:

— Ну, что, будешь переводчиком?

В его словах не было ни просьбы, ни предложения — один лишь приказ.

…Прошло только тридцать минут, а все гриффиты стояли уже на улице под надзором автоматчиков.

Довольно прищёлкивая языком, лейтенант долгим изучающим взглядом окинул эту пёструю кучку странного, совершенно безмолвного покорного народца. При обыске и во время сборов ни один не оказал сопротивления. Как животные! Хотя кому тут сильно выступать? Тому старику с палкой? Одни старухи почти. Где молодёжь? А ведь всё обещало быть таким интересным! Кого здесь допрашивать? Тряханёшь — и кости посыпятся!

Лейтенант заскучал, отвернулся. Может, какая-нибудь ошибка? Зачем было столько шума поднимать? Кто-то даже заикался насчёт отрядов сопротивления. Боялись партизанского движения. Диверсий в тылу.

Но кому здесь воевать?

Если только укрывательство? Помощь дезертирам? Но за это не наказывают так строго. Не отправляют для разбирательств четыре бронетранспортёра с такой толпой солдат.

Что там раздул тот лейтенант в своём отчёте? Хотя он из спецотдела, их всегда слушают внимательнее… И распоряжения от таких тоже выполняются строже… Только тогда почему этот Ли сейчас не с нами? Пусть бы увидел…

Рассеянно выслушав рапорт сержанта, лейтенант медленно кивнул, спросил задумчиво:

— И это все?

— Все!

Он снова кивнул, не скрывая разочарования, перевёл взгляд на гриффитов. С чего-то же нужно начинать? Что-то же нужно делать? Ведь не зря же их всех собирать пришлось!

Глядел-глядел, и тут аж подался вперёд, как легавая, увидевшая вожделенную дичь.

Он стоял среди самых последних, в нескольких метрах от автоматчика. Молодой, лет двадцать, может, чуть побольше, высокий, выше всякого на полголовы, широкоплечий, статный. Такого трудно не заметить сразу. Да он бы и попался тут же на глаза, если бы не был так похож на любого из дикарей. Лёгкая рубашка с коротким рукавом, навыпуск, такой же пёстрый рисунок ткани, как на всех. В городе таких не увидишь — не та мода.

Мерконис хорошо знал своего командира, даже слишком хорошо, поэтому и сейчас угадал его мысли и не стал дожидаться вопросов, заговорил сам:

— Возле речки взяли, господин лейтенант… Купался, видно… И случайно совсем взяли… Интересный субъект, правда?

Лейтенант нетерпеливо дёрнул подбородком, а Мерконис уже подал знак своим ребятам. Гриффиты нехотя расступились, пропуская двоих солдат, но никто не сопротивлялся, не возмутился, всё прошло в полном молчании, только гриффитка-переводчица негромко всхлипнула где-то за спиной. Парень так же покорно остановился там, где его придержал один из солдат: в самом первом ряду, напротив лейтенанта. Смотрел прямо перед собой, без страха, без удивления, серьёзно. Дикарь дикарём.

Да, он был гриффит, гриффит до кончиков ногтей. Прекрасно сложенная фигура без изъянов, красивое пропорциональное лицо, что очень большая редкость для людей. Светловолосый, большеглазый, как всякий гриффит. Но…

Лейтенант помнил тот простреленный комбинезон, сам понимал, что при таком ранении (четыре пули в грудь, две из которых в области сердца) без быстрой помощи медиков не выжить, а уж тут-то, в лесу, среди дикарей, и подавно. Даже после двух курсов профилактических инъекций иммуналита. Хоть как укрепляй иммунитет, но потери крови не избежать. Что уж говорить о простреленных лёгких… Умом понимал, что такое невозможно, но интуитивное чутьё подсказывало обратное. А своей интуиции он доверял всегда. И не ошибался…

Двумя стремительными шагами приблизился к гриффиту, тот не шевельнулся, даже не подался назад. Они стояли друг против друга, смотрели друг на друга в упор. Лейтенант всматривался в это спокойное красивое лицо, и сам внешне был спокоен, но внутри его шла борьба, страшная борьба между разумом, логикой и чувствами, интуитивным чутьём.

И вдруг не выдержал — вскинул руки.

Хрясь! От ворота — до низа — одним движением! Только ткань под пальцами хрустнула. Никто ничего сообразить не успел, даже гриффит не дёрнулся, защищаясь от порывистого движения… Да и поздно теперь уже было.

А шрамы — шрамы вот они! Следы от четырёх пуль!

— Сержант, проследите!

Но солдаты уже сами справились. Руки в наручники, а парня под локти — и вперёд! Но тихо, без нервов, не получилось. Девчонка бросилась к пленному, вцепилась так, что и не растащить.

— Не дам!!! Джейк, почему ты молчишь?! — Взгляд на лейтенанта. — Вы не имеете права!! Он — гриффит!!.. Он — ларин!!.. ОН — мой муж!!! Вы не имеете права его никуда забирать!!..

Тут и гриффиты все загомонили, задвигались. Солдаты нехотя отталкивали их прикладами автоматов: старики всё-таки…

— Боже… И здесь, как всегда… — Лейтенант вздохнул с усталостью. — Опять истерики… Уберите… — А сам отвернулся.

Кто-то из сионийцев подхватил Кайну, потащил её, приговаривая:

— Стоит ли так убиваться? Чем я хуже, красавица?

Кайна вырвалась из его рук, но другой рядовой перехватил девушку, прижал к себе и, пользуясь тем, что лейтенант в их сторону не смотрит, попытался силой поцеловать гриффитку.

— Ах ты, гад!! Лапы убери! — Ниобианин не выдержал, с криком бросился на защиту, стряхивая на ходу своих конвоиров. Но добраться до обидчика ему не дали, сбили с ног подножкой, принялись пинать, не давая подняться на ноги.

— А-атставить!!! — закричал лейтенант диким голосом. А тут и сержант вмешался, принялся раздавать направо и налево затрещины.

Картина была нелепая до жути.

Солдаты подались в стороны, и пленный поднялся сам, вытирая кровь с ссаженной скулы. Рядом с ним на земле сидела гриффитка, обхватив его колени белыми красивыми, очень сильными руками, прижимаясь к нему лицом.

— Сержант, проследите! — Приказ был повторён, и слова в тишине прозвучали громко и резко.

Глава 8. Сионийский лейтенант

На первом же допросе Джейк признал только то, что он, действительно, солдат Ниобианской армии. На все остальные вопросы отвечать отказался.

Лейтенант не был большим мастером по части допросов, не стал он применять и силу. Пленный показался ему лицом, способным заинтересовать спецов из Отдела Безопасности.

И вот сейчас они после пятикилометрового перехода по лесу уже третий час не могли уехать. Сначала долго ловили «попутку» до Флорены, их подобрал грузовик с фургоном, но далеко проехать не получилось: сломался мотор.

Больше двух часов они ждали, изнывая на жаре, но других машин не было как на зло.

Джейк мог ждать часами, не испытывая при этом большой усталости. Два его конвоира: сержант и ещё один рядовой — порядком измотанные ходьбой по джунглям, по приказу должны были следить за каждым движением пленного.

Вообще-то так оно и было поначалу, но Джейк вёл себя смирно, даже заговорить не пытался, и сионийцы заметно расслабились. Сержант часто отвлекался, пытался помогать шофёру, но больше мешал, парой слов перекидывался с ещё одним попутчиком.

Время шло, и Джейк всё больше убеждался в том, что сбежать не получится. Сначала, когда уходили, он только и смог немного успокоить Кайну тем, что сумеет сбежать и вернётся. Он и сам в это верил поначалу, его даже не слишком расстраивали наручники на запястьях. Пустяк!.. Нам бы в лес войти, убраться подальше от посёлка… Можно и так с обоими справиться, если постараться…

Но не получилось!..

Вся надежда была теперь на какую-нибудь случайность по дороге. Хотя и так уже везло… С поломкой этой, например…

…Шофёр ругался себе под нос, ворчал, копаясь в моторе. Машина, хороший мощный тягач на водородном двигателе со встроенным компьютером-регулировщиком, сейчас, с откинутой крышкой капота, с распахнутыми настежь дверцами, выглядела жалкой и больной, терпеливо ждущей профессионального ремонтника. Но таким, видимо, водитель её не являлся…

— Да чтоб тебя, каналья! — «Водила» с психом грохнул ключом, выронил его из рук, что-то замкнулось в недрах мотора. Отсюда, с обочины, Джейк хорошо видел, как на приборной доске вспыхнула сигнальная лампочка. Компьютер подавал знак, но этого никто, кроме Джейка, не замечал.

— Сволочь бестолковая!.. Чтоб тебя… И всех, кто тебя делал, и маму ихнюю…

Джейк отвернулся, пряча улыбку, перевёл скучающий взгляд влево, принялся разглядывать украдкой их общего попутчика.

Сионийский офицер. Лётчик, если судить по нашивкам. Наверное, первое назначение, сразу же из Академии, с Сионы, от папы-мамы — и сюда.

Выправка у сионийца была — просто загляденье, и форма на нём сидела идеально: всё подогнано, без лишних складочек.

Глядя на этого офицера, Джейк невольно представил себя со стороны глазами сионийца, непривычного к местному колориту: волосы так и не причесанные, высохшие сосульками после купания; порванная расхристанная рубашка, все застёжки вырваны с «мясом»; запылённые мятые брюки и смешные любому горожанину плетёные сандалии на босу ногу. Дикарь, одним словом. Бродяга!

А ещё и наручники, как на опасном преступнике. Джейк и сам бы себя испугался; немудрено, что и сиониец недобро, с опаской, посматривал в его сторону. Смеривал взглядом с головы до ног и обратно и невольно расправлял плечи, видимо, сравнивал с собой.

Да, он любовался собой, как всякий бы это делал на его месте. Новая форма лётчика, всё с иголочки. Новая фуражка с блестевшей серебром кокардой. Высокие сапоги, начищенные до блеска. Талия, перетянутая широким ремнём с пряжкой, а сбоку кобура с табельным пистолетом. С личным оружием!

Лейтенант прохаживался по кромке дороги, ступал по криолиту, следя за тем, чтобы, не дай Бог, на сапоги попала пыль с обочины. Ходил вправо-влево, заложив руки за спину, и этим размеренным, неторопливым движением ещё больше раздражал шофёра. Видно было, как тот с трудом сдерживается, чтобы не вскипеть. На старшего по званию орать было опасно. Пусть это всего лишь двадцатилетний мальчишка. Всё раздражение и досада вымещались на несчастной машине.

— …Ты у меня поедешь, тварь!.. Поедешь!.. — Ещё одни звонкий удар металла о металл.

Так можно было ждать вечность!

Джейк вздохнул: жаль было технику. Он понимал, причина слабой тяги не в мо-торе, здесь сионийским механикам равных не было. Виноват панельный компьютер, регулирующий подачу водорода. Если всё дело именно в этом, то здесь работы на пять минут.

Лейтенант начал нервничать. Его ждали в городе, точнее, на загородном аэродроме. И прибыть он должен был ещё утром, к десяти ноль-ноль. А тут… Сколько можно вот так?

Сержант тоже был рад как можно скорее попасть во Флорену. Лейтенант так запугал его ответственностью возложенного задания, что Мерконис хотел как можно быстрее передать хоть кому-нибудь этого важного пленного. Правда, сам сержант так и не понял, что́ в ниобианине такого важного. Но приказ есть приказ. Лейтенанту виднее…

— Вы можете хоть что-то обещать? В течение часа?..

— Я никому ничего и никогда не обещаю, господин лейтенант! — В ответе водителя сквозили язвительные нотки. Выпрямившись, он сплюнул, чертыхнулся зло.

— А вы не пробовали сначала разобраться с программой? У вас там КМ в аварийном состоянии… — Заговорил вдруг Джейк. Механик в нём проснулся против воли. Не мог он видеть такого издевательства над техникой.

— Слушай, приятель, заткни своего гриффита! — со зловещим спокойствием перебил его водитель, предостерегающе поигрывая ключом, так хорошо лежащим в ладони. — А то я сам его заткну…

Примерной реакции Джейк и ожидал, а тут ещё и сиониец-конвойный ткнул прикладом автомата, стараясь ударить по почкам. Джейк отстранился, угадав это движение, закрылся локтем.

— Да не в моторе же дело! Неужели не ясно? Вон лампочка…

— Нет!.. Всё! — крикнул шофёр, спрыгивая на землю. — Ладно — этот… — Дёрнул подбородком в сторону сержанта. — Но чтоб дикарь?!.. Гриффит позорный!..

Шагнул вперёд, недобро сузив тёмные глаза, пошёл на Джейка, поигрывая ключом.

— Эй! Эй, ты что?! — Конвоир оттолкнул пленного, закрыл его собой. Другому бить своего подопечного он не позволит.

— Ладно, ладно вам! — Сержант пришёл на выручку рядовому, встал между ним и водителем, отвёл в сторону нацеленный автомат. — Постреляете ещё друг друга…

— Я могу помочь! — опять сказал Джейк. — Там просто сбои в программе… Можно и на «аварийке» доехать… Но потом промывать придётся…

— Вот ведь сволочь!! — взвыл шофёр. — И откуда тебя такого выкопали?! Специалист гороженный!.. Мастер, мать твою!.. Из какого интерната?!..

— Не ори! Я же помочь хочу!.. Твоя же машина… Неужели не жалко? — солдат отталкивал Джейка всё дальше, но заставить замолчать не мог никак. Водитель рвался в драку, но сержант вцепился ему в рукав, тащил в другую сторону. Дело с минуты на минуту могло перерасти в драку. Лейтенант на всё это смотрел, а потом и сам вмешался:

— Да пусть он поможет!.. Если знает, как… Какая разница?.. Не торчать же здесь до ночи…

— Я его к своей машине не пущу! — ярость водителя сменилась хмурым раздражением. Стряхнув с плеча руку сержанта, он вернулся к машине, бросил ключ на водительское сидение. А потом всё-таки полез в кабину, продолжая бурчать что-то себе под нос. Недовольно. Сплошь ругательства и угрозы.

— Я только предлагаю свою помощь. — сказал Джейк с невольным желанием оправдаться за поднятый шум.

— Заткнись! И стой, где стоишь! — сионийский солдат с самого начала был недружелюбно настроен по отношению к нему. По дороге через лес постоянно держал под прицелом, на каждое движение вскидывал «ствол», а подгоняя, толкал в спину дулом. «Нервный» — Думал в таких случаях Джейк с усмешкой. С такими опаснее всего, сам устаёшь не меньше, ведь постоянно в напряжении, приходится контролировать каждое движение, и молчать. Что, в принципе, он и делал до этого вот момента.

— Не положено! — ответил сержант на вопросительный недоумевающий взгляд лейтенанта, — У меня приказ: наручники не снимать ни в коем случае… Я за него головой отвечаю… В Отдел Безопасности доставить нужно… — Мерконис подошёл к лейтенанту, продолжая что-то рассказывать ему вполголоса. Джейк против воли прислушивался, знал, что речь о нём. Видел, как взгляд лейтенанта, направленный в его сторону, становится испуганно-заинтересованным и опасливо-настороженным.

…Мотор зачихал, зафыркал, но в конце концов заработал с привычным ровным гулом.

— По местам! — крикнул шофёр, с грохотом захлопывая дверцу.

Фургон, как и вся машина, выкрашенный в защитный зелёный цвет, внутри казался ещё больше. Машина шла порожняком, только под лавками перекатывались пустые гильзы от снарядов для зенитного орудия, да слева, у дверцы, стоял ящик со сложенными противорадиационными накидками.

Джейк сидел в углу, прижимаясь левым плечом к холодной металлической стенке. Рядом, справа, сидел сержант, а сразу же напротив, на другой лавке, намертво прикрученной к полу, — ещё один сиониец. Он даже сейчас не сводил с Джейка недобро темнеющих глаз и автомат держал наизготовку, а пальцы — на спусковом крючке.

Первые несколько минут Джейк думал, глядя прямо перед собой, но не на сионийца, а на пол: «Интересно, он хоть на предохранитель его поставил? Траханёт, дёрнется — и всё! Приехали!..» Потом отвлёкся от этой неприятной мысли, стал смотреть в зарешёченное окошечко, через которое можно было заглянуть в кабину. Но видел только крышу кабины, ничего больше. Лишний раз шевелиться Джейк боялся, поэтому и глядение в окошечко тоже скоро наскучило. Он склонил голову к левому плечу, прикрыл глаза. Дорога была ровная, совсем не болтало, и от этого, видимо, неожиданно захотелось спать.

Ровный гул мотора убаюкивал. Знакомый, привычный звук, но в нём улавливалась надсадность, с какой работал двигатель в аварийном режиме.

«Так ведь и не исправил программу!»

Панельный компьютер следил за подачей сжиженного водорода в камеру сгорания. На подъёмах сам увеличивал, на спусках — уменьшал. Всё здесь решали десятые доли процента израсходованного топлива. Зря не сгорал ни один «кубик» газа. Почти вся сионийская техника ездила на водороде. Они, сионийцы, приспособились к тому, чего у них на Сионе было в избытке. Топливо они получали из воды, но и её расходовали бережно, экономно. Поэтому и использовали в машинах КМы — компьютеры топливного манипулирования. Программа такого компьютера — дело тонкое. Составленная и запущенная ещё на заводе, она работала, как часы, годами. Но иногда и у неё бывали сбои. В таком случае срабатывала «аварийка», но на ней можно было лишь дотянуть до ремонтной мастерской. Не всякий водитель мог правильно запустить КМ, для этого нужно было быть не только хорошим программистом, но и химиком, а уж мотор машины знать как самого себя. Мог ли похвастать этим шофёр армейского тягача? Много ли километров он намотал на этих колёсах?

Машина катила по дороге, шофёр выжимал предельную для аварийной системы скорость. Он, как и все, спешил в город. Времени уже к полудню, а впереди ещё половина всего пути…

Джейк физически чувствовал каждый километр, с болью, со страданием отрывающий его от прежней жизни, от всего, что там осталось. Перед закрытыми глазами стояло заплаканное измученное лицо Кайны, а он мог лишь шептать беззвучно с отчаянием, с упорством:

— Я вернусь! Вернусь!

И сердце глухо откликалось на каждое слово. Он сам себе верил, и лишь это обещание давало силы терпеливо ждать удобного случая для побега. Не спешить, не дёргаться, не делать глупостей. И главное — не лезть под пули!

Везёт так, по-крупному, всего один раз за всю жизнь. Второй раз попадать под автоматную очередь — верх безумия. Испытывать свою живучесть и при том точно знать, что ничего это не даст. Нужно ждать и верить… Верить, как всегда! Верить в лучшее!

…Шум мотора заглушал дыхание сержанта, но Джейк чувствовал его локоть, упирающийся в бок, больно тычущий под рёбра на каждой ямочке.

Сонливость прошла ещё раньше, ещё тогда, когда вспомнилась Кайна, вспоминался и заново прокручивался в памяти весь день с самого утра. Да, как же он хорошо начинался, этот день! Джейк вздохнул, расправляя плечи, звякнула цепочка наручников, и сержант прикрикнул беззлобно, скорее по привычке:

— Эй! Сиди там! Не́чего…

Глаза сионийца, сидящего напротив, встретились с глазами Джейка, угрожающе прищурились, дуло автомата упёрлось в грудь: коротким, сильным толчком сиониец толкнул Джейка назад, заставляя лопатками и затылком прижаться к стенке фургона.

— Ещё движение! Понял?..

Джейк в ответ кивнул головой, хотя и знал, что в полумраке солдат может и не увидеть этого, но заставить себя издать хоть звук он не мог: пересохло горло. Он так и сидел, высоко вскинув голову, неслышно втягивая воздух сквозь разжатые зубы, когда к шуму работающего двигателя добавился ещё один звук. Тонкий, высокий, на одной знакомой до сладкого ужаса ноте. Это был гул самолёта! Самолёта-разведчика! Ниобианского «Факела».

— Боже! — прошептал он невольно, и тут его оглушил громкий щелчок: сиониец снял автомат с предохранителя.

Гул самолёта нарастал медленно, но Джейк знал: «Факел» пошел на снижение. Он сам летал на таком самолёте, знал, что двигатель его устроен так, что при пикировании и при приближении к земле, его почти не слышно. На то этот самолёт и был разведчиком, что он мог подбираться к любому объекту. Прячась за естественные укрытия, хотя бы даже за деревья, этот крошечный самолёт своим неожиданным появлением мог свести с ума любого. Только бы сейчас одинокая машина, еле ползущая по дороге, не привлекла внимание пилота! Только бы он не поддался соблазну открыть пальбу по такой удобной мишени!

— Это «Факел»! Вы слышите его?! — крикнул, забыв о предупреждении. Машина неслась по дороге со всей возможной скоростью, завизжали тормоза на повороте, когда «Факел» прошёл, казалось, над самой головой. Два мотора работали в унисон, но и их рёв не заглушил стука очереди из крупнокалиберного пулемёта. Это было единственное, чем мог им угрожать самолёт-разведчик. Лёгкий самолётик не был рассчитан на бомбометание. Пилот расстреливал кабину, стараясь достать шофёра. Машина елозила по дороге с обочины на обочину. Вправо-влево! А потом прямо, когда самолёт шёл вверх.

Ещё один заход! Ещё одна очередь! Вторая! Уже вдогонку! По фургону!

Джейк закрылся руками, сжался, повалился вперёд и вниз, на пол, а машина полетела с дороги вправо, подскочила на всех колёсах, проваливаясь носом в широкую канаву, стала валиться на бок.

Джейк зажмурился, чуть не оглох от треска автоматной очереди, раздавшейся над самым ухом. Потом что-то нечленораздельное крикнул сержант, но захлебнулся этим криком. Тело кого-то из сионийцев упало прямо на Джейка, когда машина с грохотом завалилась на бок, а «Факел» сверху прошил её двумя длинными очередями.

Это был кошмар! Это был ад!

В металлическом фургоне, когда кидало от стенки до стенки, било о лавки, выжить, казалось, было невозможно. Джейк и сам не сразу поверил, что всё ещё жив. Какое-то время лежал, придавленный чем-то тяжёлым, и боялся пошевелиться. Первой из всех чувств вернулась боль. Болело всё! Всё, до последней косточки, даже глазами было больно моргать. Он с трудом и очень медленно вытащил из-под себя затёкшие скованные руки, почти потерявшие чувствительность, опёрся на них, привстал, подтягиваясь. Ноги что-то придавливало. Что-то тяжёлое и мягкое. Джейк неожиданно понял, ЧТО это. И осел со стоном ужаса.

— Боже мой!.. Сержант, это вы?

От собственного опыта стало ещё страшнее. Никто отозвался. Кто бы это ни был, он был мёртв. Джейк вытащил ноги из-под тела очень осторожно, будто мог этим причинить умершему новую боль.

Стараясь не крутить раскалывающейся от дикой боли головой, он огляделся. Через покорёженную, чудом не отвалившуюся дверцу в фургон попадал дневной свет. Сам Джейк сидел на полу. Видимо, пока он был без сознания, машина всё-таки встала обратно на колёса. В последний момент Джейк ещё помнил, как он и сержант падали вперёд, на второго сионийского солдата, как всё трещало, сминаясь, а потом (или чуть раньше?) громыхнула очередь из автомата. Из автомата, а не из пулемёта! Автомат, снятый с предохранителя, был у сионийца. Сейчас же сам сиониец лежал на полу, рядом с Джейком, лежал лицом вниз, но всё также сжимал в руке своё оружие. Мёртвой белой рукой, застывшей в лужице натёкшей крови.

Джейк глубоко, почти судорожно сглотнул, пытаясь справиться с тошнотой. Его отрезвила боль в груди, появляющаяся при каждом вдохе. Опять что-то с рёбрами. Наверное, ударился о лавку, когда падал.

Сержант сидел, привалившись спиной к лавке, опустив голову на грудь. Казалось, он просто уснул или был без чувств. Может, только ранен?

Джейк подполз к нему, тронул за плечо. Сержант вдруг стал валиться на бок, Джейк скорее инстинктивно подхватил его, пытаясь удержать. Голова сионийца запрокинулась, и Джейк отпрянул, натолкнувшись на неподвижные, но ещё живые глаза умершего. Огромные на белом, как бумага, лице, и в них всё ещё стояли удивление и укор. Детское совсем, почти мальчишеское удивление и растерянность…

Боже!.. Господь милостивый!.. Ведь он же умер от своих же, сионийских пуль. Косая очередь через всю грудь, поперёк. Это была очередь из автомата. Та очередь, которую слышал Джейк в последний момент.

Глупая, идиотская смерть!

А разве другой сиониец умер лучше? На войне не бывает других смертей, только такие, неожиданные, бессмысленные, глупые.

Джейк пополз на свет, но тут вспомнил про ключ от наручников. И хоть возвращаться не было ни сил, ни желания, всё же вернулся, подполз к сержанту. Ключ нашёлся на радость быстро, в кармашке на груди, но, липкий и скользкий от крови, тут же вывалился из рук, громко звякнул о металлический пол.

Джейк долго, как ему показалось, шарил дрожащими руками. Нашёл, наконец, обтёр о штанину, сжал находку в кулаке. Открывать замок сразу не стал, оставаться в фургоне рядом с погибшими он больше не мог.

Он толкнулся прямо так, головой вперёд, как будто в воду нырнул. Полетел вниз, а сам только зажмурился и руками закрылся. Упал, но удара о землю не почувствовал, так как на несколько секунд отключился от жутчайшей головной боли.

Сознание вернулось сразу; Джейк понял, что всё произошедшее от начала атаки до этого вот момента длилось не больше трёх минут. Самолёт всё ещё кружил над лесом, над местом аварии. Появление человека, выжившего после стольких атак, привлекло внимание пилота — самолёт понёсся к земле. Джейк попытался встать, подняться на ноги, но не смог, попросту сил не хватило, так и остался стоять на коленях, глядя на пикирующий «Факел». Мотор работал бесшумно, лишь рассекаемый ветер свистел, всё нарастая волной. Это была смерть, несущаяся к земле!

Узкокрылое серебристо-зелёное тело, стреловидный хвост, совсем как стриж. «Факел» и был таким же быстрым, как эта птица. Быстрым и опасным.

Джейк видел тонкое жало сдвоенного пулемёта, казалось, ещё немного, и оно проткнёт ему грудь, пришьёт к земле, как насекомое для коллекции. Самолёт заслонил собой и небо, и лес, вытеснил собой всё. Вообще никаких чувств! Одно лишь ожидание смерти! Даже страха не было! Совсем! Лишь ожидание очереди.

Джейк будто своими глазами видел, как пилот держит руки на штурвале, как он кладёт пальцы на гашетку, пальцы, которые вряд ли дрогнут в момент стрельбы. Вот и чёрные клавиши чутких к малейшему прикосновению кнопок мягко и легко подались под пальцами. Очередь! Длинная! С двумя короткими перерывами. Сначала один удар, сбивающий с ног, а за ним второй — разрывающий тело ещё в воздухе, в момент падения. Так, чтоб наверняка, на все сто процентов!

«Факел» круто взмыл вверх, почти у самой земли, чуть не коснувшись плоскостью крыла измятого, изрешеченного фургона.

Вверх! Вверх! В небо! К солнцу!

Джейк провожал глазами самолёт, набирающий высоту. Вот он качнул крыльями, прощаясь: блеснули плоскости искристо, солнце играло на фюзеляже, провожало «Факел» до тех пор, пока тот не скрылся за лесом.

Неожиданная тишина навалилась на плечи, придавила к земле. Джейк со стоном уткнулся лицом в раскрытые ладони. Горло стиснули сухие, беззвучные рыдания. Хотелось заплакать от ужаса, от боли, от пустоты, заполнившей без остатка. Но слёз не было.

«Почему он не стрелял?.. Почему он так и не выстрелил? Почему? Пожалел пули? Или нет? Нет! Он принял меня за гриффита!! Всего лишь поэтому!.. Я для него дикарь из народа, по общему решению занимающего нейтральное положение в этой дурацкой войне… А ведь мог бы, мог бы выстрелить, срезать очередью, не задумываясь. Но пожалел… Пожалел! Это после того, как расстрелял четверых людей в машине?!..»

Возле машины оставаться было опасно. Джейк поднялся, пошёл от канавы к лесу, спотыкаясь на каждом шагу. Остановился передохнуть, пройдя буквально несколько шагов. Как раз возле кабины, иссечённой пулями, как решето. Полуоторванная дверца с пассажирской стороны слабо покачивалась на одной петле с неприятным жалобным скрипом. Лобового стекла не было и в помине.

Вряд ли там кто выжил после такого обстрела. На тело лейтенанта, лежащее на полу под сиденьем, он старался не смотреть, хотя взгляд поневоле сам натыкался на руку, вытянутую вперёд в почти молитвенном жесте. Длинные тонкие пальцы кисти, а по ним на подножку редкими каплями стекала кровь.

Кровь! Столько крови! Ведь это её почитали гриффиты как божественное проявление. Видели бы они всё это…

Вот этого и боялась Кайна. В этот мир она и не хотела тебя отпускать. И правильно делала…

…Ключ выпал из ослабевших пальцев, упал куда-то в траву. Джейк вздохнул устало: подниматься-опускаться лишний раз уже сил не было. Голова болела жутко, даже моргнуть страшно. Но боль при вздохе была, как удар под дыхло, ноги сами подкосились. Темнота перед глазами, новый всплеск тошноты — и Джейк уже сидел на земле. Искал ключ на ощупь с закрытыми глазами, искал и отдыхал одновременно. Он ничего не видел, но чуткое ухо уловило совсем рядом близкое движение и болезненный полувздох-полустон. Вскинул глаза, забыв о боли: в лицо глядело чёрное дуло пистолета, крепко сжимаемого посечённой осколками рукой.

— Ключ… сюда… давай!

Тёмные глаза лейтенанта смотрели так, что сразу стало ясно: этот человек отдаёт себе отчёт, даже болевой шок не лишил его решимости не позволить пленному совершить побег. Видно было: лейтенант близок к обмороку, кусает губы, и голос — еле различимый шелест. Но спорить с оружием, в чьей бы руке оно ни было, Джейк не хотел. Кинул ключ без предупреждения. Сиониец сделал резкое движение, выбросил вторую руку, но не рассчитал собственного состояния и слабости. Ключ-то поймал ещё в воздухе, но тут же беззвучно сник, уронив руку с пистолетом.

Умер? Или только без сознания?

Первой мыслью было: сорваться и бежать. Чёрт с ним, с ключом с этим! Вернуться в посёлок можно и так, там Ариартис поможет.

Так, в принципе, и нужно было бы сделать, но Джейк не мог сдвинуться с места. Перед ним был человек. Сиониец. Враг. К тому же с оружием. Опасный враг… Но при всём этом это был всего лишь раненый, обессиленный двадцатилетний мальчик. С ним пистолет. Единственное, что лишает их, двоих, равенства, хотя они, как видно, только двое выжили, им, по сути, держаться друг друга надо. Один безоружен, но может двигаться, может уйти, второй — вооружён, но при этом вряд ли самостоятельно сумеет из кабины выбраться, не то чтобы помощь позвать.

Первых два шага Джейк сделал ещё в сильном сомнении: «А правильно ли ты поступаешь? Не пожалеешь ли потом?» Но когда увидел на панели датчики КМ, предупреждающие о скором самоуничтожении, думать и сомневаться стало некогда. Подхватил бесчувственное тело, потянул на себя, собственной боли даже не ощущая. Не до этого сейчас…

Лейтенант был жив, ему ещё повезло, что в этот момент он находился в беспамятстве. Обе ноги его были перебиты, как раз чуть выше колен, посеченные лицо и руки при таком ранении казались мелочью.

Джейк тащил лейтенанта волоком, пятясь спиной к лесу, а за ним на траве и на земле оставались два кровавых следа.

Плохо дело, перевязка нужна. Срочно пластичный бинт и инъекция иммуналита вместе с порядочной дозой обезболивающего. В кабине должна быть аптечка. Успеть бы только найти её до взрыва. Джейк кинулся к машине со всей мочи, на какую был способен в нынешнем состоянии. Те десять метров от машины до первого дерева, под которым он оставил лейтенанта, показались стометровкой. Но Джейк не успел, не успел, как ни старался…

Яркая вспышка ослепила, резанула глаза, ударная волна толкнула в грудь огромным кулаком, выколачивая из больных лёгких последний воздух. А того, что было потом, Джейк уже не помнил…

…Долго тряс оглушённой головой, не чувствуя боли, только звон в ушах, через этот звон, как сквозь вату, стали доходить слова лейтенанта:

— Думал… бросишь…

Да, уйти можно было за это время. Джейк и наручники успел снять, но лейтенанта одного оставить уже не смог бы никогда. Они так и были вместе: сиониец лежал в тени дерева, а Джейк сидел рядом, привалившись спиной к шершавой тёплой его коре. Они оба молчали, только в стороне у дороги догорала машина, там что-то трещало, с щёлканьем бухали автоматные патроны, и эти звуки нарушали отчуждённую тишину, наполненную неловким молчанием.

— Жалко, аптечку взять не успел, — сказал вдруг Джейк. Сиониец только чуть заметно подбородком повёл, будто говоря этим жестом: «Что сделаешь? Не всегда же успеваешь…» Какое-то время он лежал с закрытыми глазами, чуть откинув назад голову, не шевелясь и почти не дыша. Джейк встревожился, позвал, тронул за плечо:

— Эй, лейтенант!

Тот чуть улыбнулся, устало, вымученно, одними уголками губ, произнёс просто, без жалобы, без страха:

— Больно… очень.

— Бирутоксин бы. — Джейк не удержался от вздоха, — Хотя бы один шприц. Обезболить…

Лейтенант слабо шевельнул рукой, будто хотел дотянуться до кармана на левом плече. Джейк слышал не раз, что сионийцы, живущие на своей ледяной планете в постоянной опасности, всегда носят с собой автономную аптечку с минимальным запасом необходимых медикаментов. Такие же аптечки имели в своём обмундировании и сионийские военные.

В маленькой плоской коробочке из сверхпрочного пластика был неширокий пятиметровый бинт, несколько ампул: иммуналит, бирутоксин, очень сильный анальгетик, антирад, и пакетик драже с питательным концентратом.

Все инъекции Джейк сделал сразу, а потом взялся за перевязку. Две ноги, два перелома, страшное ранение очередью из пулемёта. Разве можно здесь что-то сделать при таких возможностях?

Бирутоксин начал действовать в первые секунды, может, поэтому сиониец не издал ни звука, лежал, закрыв глаза, прислушиваясь к собственным ощущениям.

— Как там? — Джейк вскинул голову на звук слабого голоса; слова, оптимистичные, ободряющие, готовые сорваться с губ, застряли в горле при встрече с глазами лейтенанта.

— Нормально! — улыбнулся как можно естественнее, но тут же скривился от боли и всю напускную бодрость как рукой сняло. — На первой же попутке в город, в госпиталь… Сейчас наши врачи такое делают!.. Танцевать ещё будешь!.. Умеешь танцевать?.. Ничего! Гриффитки здесь здорово танцуют. Научишься! — похлопал сионийца по руке, радуясь смущённой улыбке лейтенанта как самой большой награде за свою ложь. Конечно, в этих словах лжи малая толика. Про врачей всё правда, но вот с попуткой…

— У тебя, наверно, девушка на Сионе осталась, да? Не до гриффиток тогда тебе будет! — лейтенант улыбнулся, вовлекаясь в игру, но надолго его не хватило, — Я успел сигнальный маячок включить… Может, до взрыва кто-нибудь успел поймать сигнал.

Джейк сразу погрустнел, и сиониец перестал отзываться, затих надолго.

Тишина давила, как гравитация при стартовых перегрузках, на каждую клеточку, до звона в ушах.

А ещё Джейку было страшно, до ужаса, до паники. Он боялся остаться один на один с человеком, медленно умирающим от потери крови, когда даже невозможно что-то сделать, хоть как-то помочь.

— Лейтенант! — позвал, пододвигаясь поближе, чтоб хотя бы рукой чувствовать прикосновение к пыльной ткани на плече сионийца, — Вам нельзя засыпать. Я должен точно знать, что вы в сознании. Говорите что-нибудь. Расскажите о себе. О Сионе. Ведь я там не был ни разу… Давайте познакомимся наконец, чёрт возьми!.. Нельзя же так! Официально. Мы хоть и враги, но сейчас… — сам себя оборвал на полуслове, представился, — Я — Джейк Тайлер, рядовой в данный момент, из ниобианской армии…

— Знаю! — лейтенант усмехнулся, чуть двинул рукой, будто попытался отмахнуться от слов, — Знаю… Сержант говорил… Диверсионная группа, сплошь головорезы, спецназ, да?

— Да какой спецназ? — Джейк рассмеялся, откинувшись назад, но тут же скорчился со стоном, схватился за грудь, как будто это могло уменьшить боль в рёбрах, в страдающих лёгких. Добавил резко, немного отдышавшись. — Чушь это всё! Пехота я…

— А я лётчик. Авиационная разведка. Как тот… — сиониец неопределённо дёрнул подбородком в сторону дороги, где догорала машина, — Первое назначение. Прямо с Сионы, после Академии… Только вчера прилетел… — помолчал с минуту. — Странно, что ты остался… Ведь тебя же на допрос везли. В город. Под конвоем… Тебе повезло. Больше всех повезло… Больше всех нас. — Снова неопределённое движение головой в сторону машины. — Из них ведь тоже никто не выбрался, так же, как и «водила». А ты — ничего, легко отделался…

— Я не… — Джейк отшатнулся, и голос его сорвался на беззвучный болезненный стон, — Я не убивал никого из них… И пальцем не тронул!.. Я не спецназ, чтоб убивать голыми руками… Я всего лишь пехота! Я не убивал их…

— Пехотинца так не сопровождают… Да ещё и с наручниками. И допрашивать в Отдел? Кому это надо? — лейтенант рассмеялся, но тут же закашлялся, захлебнулся воздухом и затих. Голова его откинулась назад, как у мёртвого. Джейк, забыв о минутном раздражении, полез проверять пульс и тормошить сионийца.

— А, ты опять! — лейтенант посмотрел на Джейка, а потом снова устало отвёл взгляд. — Я уж думал, ты смылся… Можешь идти, если хочешь… Можешь даже «пушку» мою забрать. Иди! Я вмешиваться не буду, это ко мне не относится… Иди! Я отпускаю… И благодарю за помощь… Спасибо!

— Да никуда я не пойду! — взорвался Джейк. От этого крика голова и рёбра заболели ещё сильнее. И Джейк замолчал, сдавив раскалывающуюся голову руками, закрыв глаза, стиснув зубы до хруста. — Ты — дурак! Даром, что сиониец. Все вы такие. Тебе бы о себе подумать, а не меня отсюда гнать. Я сам уйду, когда надо будет. А вот ты…

Здесь машина может и до завтра не появиться. Много нам попуток попадалось? Да и кто тебя с дороги увидит? Никто! Тебе меня злить нельзя. Понял?

Сиониец не возражал, лежал молча, но хмурил тёмные брови, будто и вправду пытался что-то понять.

— А тебе-то это зачем, ниобианину? — спросил наконец.

— А это уже моё дело!

Лейтенант хмыкнул недоверчиво, сказал6

— Интересно, вы, ниобиане, все такие, или ты один?

— Какой?

— Вот такой вот! — сиониец скривил губы презрительно, а сам, не глядя на Джейка, попытался сесть: подтянул локти, упёрся ими в землю, оттолкнулся, сел, еле удерживая голову, клонящуюся на грудь. А потом перевёл довольный победный взгляд на Джейка. Конечно, без инъекции бирутоксина ему бы такое не суметь никогда. Не дай Бог, шевелиться, когда у тебя сломаны кости. А тут сразу обе ноги.

«Зря он. — Подумал Джейк с поразительным даже для самого себя равнодушием, но вслух ничего не сказал. — Зачем тело своё зря изматывать? И повязка может сбиться. Это же не тот эластичный бинт-липучка, намертво закрывающий рану, а потом медленно рассасывающийся в ней и этим ускоряющий заживление. Здесь универсальный бинт, его используют тогда, когда медики рядом…»

— Плохо здесь! — лейтенант оглядывался, крутил головой, высказывая все свои замечания вслух, — Дорогу не видно. Как ты машину увидишь?

— Я её услышу, не переживай! Сначала я́ должен увидеть, а потом уже — они!

— На своих надеешься? — сиониец недобро сузил карие глаза, изогнул брови в усмешке. — Здесь, кроме наших, никто не появляется. Это я точно знаю… Зря надеешься.

Джейк в ответ лишь плечами пожал, не сказал ничего. Сиониец ещё что-то говорил, не хотел быть в тени, намекал, но открыто не жаловался, что ему сильно холодно на земле, да ещё на не прогретом солнцем месте. Просто он уже начал мёрзнуть от сильной потери крови, а помочь ему было нечем.

Джейк смотрел на сионийца, смотрел устало и равнодушно. Смотрел на его бледное, знакомое до последней чёрточки лицо (а ведь знает его буквально несколько часов!), скуластенькое, немного неправильное, а от этого по-детски трогательное, с такими же ещё чуть припухлыми, как у ребёнка, губами. Хотелось пожалеть его, как своего младшего брата, тем более и братьев у Джейка не было. В семье он рос один, один ребёнок — это вполне естественно для перенаселённой Ниобы.

Джейк смотрел на сионийца до тех пор, пока лицо его не стало расплываться перед глазами. От сильной головной боли и слабости хотелось спать, и Джейк не мог сопротивляться этому желанию. Он и сам не заметил, как провалился в душную расслабляющую черноту. Это был даже не сон, а скорее потеря сознания. Слабость, усталость, боль навалились на плечи разом, а сил сопротивляться уже не было.

— Эй, ты, ниобианин! Ты что?! Спишь?! Спишь, да? — Лейтенант тряс Джейка за руку, почти кричал испуганно. Он упрекал Джейка, пытался смеяться над ним, но, оставшись в одиночестве, без собеседника, испугался, — Ты не засыпай, слышишь?! Не смей! А вдруг машина появится?..

— Да не провороню я её! — произнёс Джейк, недовольно хмурясь. Плохо, если уснул тогда, когда нельзя. Раньше такого с ним не бывало. Но сейчас вымотанное тело просило отдыха, коротенькой передышки.

— Давай, рассказывай что-нибудь! — почти приказал, повернувшись к сионийцу.

— Что?

— Да что угодно! О себе рассказывай!.. Нам нельзя молчать, и тогда мы оба будем знать друг о друге… Я не дам отключиться тебе, а ты — мне… Хорошо?.. Начинай первым!..

Сиониец помолчал раздумчиво, брови нахмурив, заговорил, не глядя на Джейка:

— Мой отец был из ка́перов, из пиратов-контрабандистов, тех, что с Улиссы… Раненым его взяли в плен во время одного из рейдов. Это было уже после того, как Сиона объявила себя независимым государством… Промывку ему делать не стали, он был первоклассным пилотом-техником; держали в военном госпитале под постоянным наблюдением… А моя мать была врачом… Ну, ты, наверное, представляешь, что было дальше… — сиониец хмыкнул с усмешкой, старался сохранить небрежность в голосе и во взгляде, но наружу вырывалась тоска и страх не увидеть своих близких, — Свадьба, там, дети — всё такое…

Помолчал, гладя рассеянным взглядом, будто вспоминая что-то из своего прошлого.

— Сиона! — улыбнулся мечтательно. — Она, как ледяная королева из сказки. Красивая, но не прощает беспечности. Слабому там плохо. Да и с сильными у неё свой счёт… Я ещё в школе учился, помню, когда мой брат не вернулся из экспедиции. Они в тот день все попали в пургу, сбились с курса… их подобрали только через трое сионийских суток. Но моего брата среди них не было. Он попал в расселину — ледяная кора там движется постоянно — говорят, погиб сразу. Но найти его не смогли… Спасательный маячок на его костюме пикал всю зиму, до весны… Пока батарейки не сели… А памятная плита пополнилась ещё одним именем… Мартин Ларсен… Мой брат, моя фамилия, по сути я гордиться должен, но, знаешь, по мне, так лучше б он живым вернулся… А у тебя есть кто-нибудь кроме родителей? — резко сменил тему, перевёл глаза на Джейка.

— Я один в семье. Для второго нужно получать специальное разрешение…

— А, да. Я слышал про такое у вас, на Ниобе, — перебил Джейка сиониец, но не грубо, не желая обидеть. — У нас с этим проще. Как в старину, по желанию. Хоть и приходится каждый метр отвоёвывать… В ледниках живём, под пластикилитовыми куполами. Круглый год, считай, при искусственном освещении. Лето на Сионе всего два месяца. За это время многое нужно сделать, а главное — к зиме приготовиться. Тогда почти все, кто может, поднимаются наверх… Можно солнце увидеть, маленькое, холодное, не такое, как здесь. А на экваторе даже цветы вырастать успевают… Маленькие, с ноготок, и деревца карликовые. Как игрушечное всё…

Здесь, вон, на Гриффите, одни деревья чего стоят, — улыбнулся устало, окинув быстрым взглядом всё вокруг, — Ярко, зелень, теплынь, даже не верится, что так жить можно.

— И как же вы так живёте? С вечными холодами?

— За лето успеваем подготовить вулканы. По экватору целая цепь гор тянется. Если повезёт, ловим гейзеры. Они особенно весной бить начинают. А ещё, когда вулкан разбудишь, — тоже. В каналы — взрывчатку, а по жерлу — накопители. Когда извержение начинается, гоним тепло в город… Чем больше успели за лето, тем свободнее зимой. Можно строиться…

— Опасно, наверное, так, рискованно…

— Каждый год имена на плите появляются… Как с Мартином, — сиониец замолчал, задумался, полулежал, откинув назад голову, будто впал в забытье. Прошептал почти неслышно, — Холодно…

Джейк перебрался к нему поближе, подсел почти вплотную, сжал ледяную руку сионийца, подбадривая этим пожатием и одновременно проверяя пульс. «Хорошо бы укрыть его сейчас хоть чем-нибудь. Горячим чаем напоить… Ведь он же гаснет, с каждой минутой всё хуже…»

— Повезло вам всем. А нас сослали с глаз долой в своё время, на смерть всех без разбора… А сейчас там землетрясения постоянно. Почти каждый день. Ремонтироваться не успеваем. А что ещё зимой будет?.. Взбесилась Сиона… Эвакуация нужна будет рано или поздно. А кому мы нужны?

Один выход — на Гриффит! А вы же, ниобиане, как собака на сене… Земли вам всё мало… Не понимаю…

Сиониец не договорил, Джейк закрыл ему рот ладонью, сказал:

— Тихо! Тебе нельзя разговаривать: слабеешь сильно. Молчи лучше. Береги силы… — лейтенант закрутил головой, пытаясь освободиться, но Джейк сам убрал руку, задал встречный вопрос, — Имя твоё как?

— Йозеф! — скорее автоматически ответил тот.

— Так вот, Йозеф, теперь моя очередь о себе рассказывать, а твоя — слушать. Понял? Императора нашего хоть раз по новостям видел? А ребят из Его личной охраны? Гвардейцев? — ещё один слабый кивок головой, — Так я одни из них, из Личной Гвардии… Рассказать, что я здесь делаю? — сиониец снова кивнул, оторопело моргая.

…Он говорил и говорил, рассказывал о себе, о жизни на Ниобе, рассказывал смешные и интересные случаи о службе в Гвардии, рассказывал о гриффитах, рассказывал про Кайну. О, о ней он мог говорить часами! Рассказывал такое, что никому и никогда бы не доверил. Говорил, а сам следил за лицом сионийца, не давал ему и рта раскрыть. Тряс за плечи, когда тот терял сознание, пытался греть холодные руки, подбадривал словом, взглядом, улыбкой.

День приближался к ночи, солнце ушло за лес, язык уже болел, ещё сильнее болела голова, но обо всём этом Джейк забыл. Забыл об усталости, голоде и жажде, забыл о себе, ведь рядом был человек, которому в это время было ещё хуже…

Бирутоксин уже перестал действовать, сиониец Йозеф мучился жутко, временами кричал чуть ли не в голос. Джейк зажимал ему рот ладонью: этот крик холодил кровь, усиливал отчаяние и страх.

Потом лейтенант стал часто и надолго терять сознание. Джейк уже не тормошил его: в бесчувственном состоянии меньше маешься. В довершение ко всему Йозеф начал бредить.

Лежал с закрытыми глазами, но видел видения, которые, кроме него, не мог никто больше видеть. Порывался подняться, крутил головой, звал кого-то, кричал кому-то:

— Людвиг!.. Нельзя туда, Людвиг!.. И Мартину скажи… Опасно там… Расселина, видишь!.. Не смей!! Не надо!.. Видимость нулевая!.. Не смей, говорю!.. Вадик, ты видел?!.. Она же сейчас на нас пойдёт!.. Лавина, Мартин!!!.. О, Боже!! Сколько в ней тонн?.. А-а!!! Нет! Нет!.. Людвиг!.. Не оставляй меня здесь, пожалуйста!.. Я же умру здесь… Ноги, видишь… Мне ноги придавило!.. Сволочь! Куда ты?! Людвиг!!! Вадим!!!.. Я же замёрзну здесь!!! Ну, не уходите же!.. Нет!!!..

Он успокаивался на время, стискивая коченеющими пальцами руку Джейка, чувствовал его присутствие рядом и ему становилось легче. Тогда он улыбался растрескавшимися, сухими губами, называл Джейка другими именами, пытался пожаловаться ему, но только хрипел сорванным голосом.

За эти часы они стали друг другу ближе друзей, роднее братьев. Их связала одна судьба: ожидание машины, — и одна общая надежда. Вера в будущее…

Уже стемнело окончательно, и сиониец затих, когда в стороне, на дороге, послышались звуки, которые не мог издавать лес вокруг.

Треск работающего мотора!

Джейк уловил его ещё тогда, когда машина была далеко. Он даже успел дойти до дороги, и, боясь быть незамеченным, вышел прямо на проезжую часть. Но не кричал, не махал руками — на всё это не было сил — просто стоял на подкашивающихся ногах, сам при свете фар похожий на призрак, и смотрел немигающими ослеплёнными глазами туда, где за лобовым стеклом должен был находиться водитель машины.

Слышал ещё, как сквозь вату, визг тормозящих, скользящих по криолиту колёс, видел людей в форме с сионийскими знаками отличия. Чувствовал, как чьи-то опытные руки ощупывали его, искали переломы, а потом кто-то закричал, заглядывая в лицо:

— Сотрясение мозга! И, возможно, контузия! Его нужно уложить!..

Но Джейк вырвался, слабо отбиваясь от рук, стал объяснять что-то, потянулся туда, где остался Йозеф, но не слышал собственного голоса.

Потом ещё шёл со всеми, шёл сам, без посторонней помощи, но, споткнувшись о чью-то ногу, не удержался, упал на подставленные руки. А вот, что было дальше, он так и не вспомнил даже со временем.

* * *

Этот человек появлялся редко, даже не каждую неделю, но зато всегда в одно и то же время.

Его высокую тонкокостную фигуру врач-психиатр, Мицу Акахара, узнавал сразу, ещё на дорожке парка, от самых ворот. Посетитель этот с первого же своего прихода привлёк к себе внимание. Он держался совсем не так, как все, кто приходил до него. Настолько необычно, что Акахара первое время даже не мог понять, к кому же приходит такой странный гость, не знал, пока не спросил.

Пациентов после «Триаксида» было пятеро, все — тяжёлый случай. Умственная отсталость в тяжёлой форме. Все без намёка на какое-нибудь улучшение. Один из них, поступивший в клинику четвёртым, тот, с переломом лодыжки и с простреленным плечом, в первый момент показался не так уж плох в сравнении с остальными. Но так только показалось, проведённое обследование расставило всё на свои места.

Именно к нему, к этому белобрысому, и приходил посетитель. Приходил во время послеобеденной прогулки по парку. Тогда на улицу выбирались все, кто имел на это разрешение лечащего врача. Даже «соседи» из центрального корпуса. Но эта «пятёрочка» всегда «гуляла» отдельно от всех (довольно пренеприятное зрелище), и всегда в сопровождении двух санитаров.

Эти ребята были хуже трёхлетних детей, они постоянно должны были быть под присмотром, и всё равно с кем-нибудь из них каждый день что-то случалось. Это только с виду были люди, по-настоящему они даже поесть сами не могли. По сути, они до конца своих дней должны теперь остаться в клинике под постоянным присмотром, но Акахара от нечего делать сам, по своей личной инициативе, занялся изучением этих пациентов, постоянно проводил обследования, применяя им же созданные препараты. Улучшений не было, но не было и ухудшений, и это-то особенно вдохновляло врача.

Раньше их никто не навещал, для внешнего мира они уже были мёртвыми. Но потом стал приходить этот странный человек…

Он никогда не блуждал по дорожкам парка, даже в самый первый раз, всегда находил их; молча, только кивком головы, приветствовал санитаров, усаживался на ближайшую скамью, закидывал ногу на ногу, и час, а иногда и полтора неподвижно просиживал в одной позе. Ни о чём не спрашивал, ничего не говорил, даже уходил, не прощаясь, а сам всё время смотрел в одну сторону, на одного пациента, на этого хромого белобрысого.

Но однажды Акахара сумел поговорить с гостем. Просто сам спросил его первым:

— Он вам брат или друг?

Мужчина промолчал, сидел, полуприкрыв глаза, и даже не смотрел в сторону врача. Ответил:

— Скорее очень хороший знакомый.

Акахара чуть кивнул, дрогнув бровями, он был доволен, что всё же дождался ответа.

— Он, как и все перед вами, после «Триаксида», — продолжил, подсев к гостю поближе, но сохраняя при этом определённую дистанцию. — Между собой мы называем это состояние умственной отсталостью, но на самом деле всё куда сложнее и серьёзнее… Действие препарата не изучено до конца: его быстро запретили. А применение его при допросах, в принципе, должно караться законом…

Может, поэтому все они поступают к нам без имени, и те организации, сдающие нам этих ребят, также безымянны… Вы первый, кто пришёл сюда к кому-то из них, первый, кто знал их прежними.

Но я хотел бы вас сразу предупредить: если вы ещё на что-то надеетесь, то… Одним словом: бесполезное занятие!

Акахара засмеялся негромко, сузив свои и без того довольно узкие глаза, сверкнул белозубой улыбкой. Он был моложе своего собеседника и не умел так хорошо таить в себе свои чувства.

— У меня есть кое-какие сведения, доктор Акахара, — сказал посетитель, переведя на врача свои удивительные чёрные, с почти неразличимыми зрачками глаза. — Например, то, что вы занимаетесь исследованиями, связанными с применением «Триаксида». Исследования и опыты. На этих вот. — Чуть заметный кивок в сторону пациен-тов клиники. — Понимаю. — Усмешка. — Вами движет благородная цель. Ну, и, пожалуй, личный интерес. Научная разработка… Диссертация… Премия… Всеобщее признание. Для молодого специалиста, да в самом начале его карьеры, это очень важно.

Правда, меня заботит одно: вам известно, что опыты над людьми, без их согласия или письменного разрешения близких, незаконны? А я слышал, вы проверяете свои препараты на больных…

— Откуда… вы… это взяли? — прошептал Акахара одними губами, глядя на гостя почти с ужасом. «Ведь я же работаю один, даже без ассистента… Я никому не говорил про это!.. Откуда такая осведомлённость?!..»

Глянул на санитаров, мирно беседующих на соседней лавочке. Прэкетт и Пауэрс. Два дюжих молодца, незаменимые в такой работе. Их перевели с этажа «буйных». Акахара плохо знал своих подчинённых, зато знал точно, что не объяснял им, что именно они колют подопечным́ три раза в день. «Как тогда информация могла просочиться за стены лаборатории и моего кабинета? Как?!»

— Не пытайтесь ничего узнать! — угадал его мысли странный и опасный гость. — Я не враг вам, доктор Акахара. Каждый выполняет свою работу, не так ли? — в первый раз за всё время улыбнулся скользящей, неуловимой улыбкой. — Да и к чему мне вас закладывать? Какой в этом прок? Я, как и вы, заинтересован в положительном результате…

Мне бы только хотелось одного, доктор Акахара, — помолчал с секунду, привлекая этим внимание онемевшего собеседника к словам, которые только будут произнесены. — Вы хороший врач и настойчивый человек, я уверен, вы сможете им помочь. Но прежде, чем объявлять о своём открытии в медицинских кругах, вы сообщите мне. Хорошо? — Акахара кивнул, — Время значения не имеет. Я хочу, чтобы вы сообщали о всяких изменениях, связанных с моим товарищем. О всяких, доктор Акахара. В ту или другую сторону.

Поверьте, я видел этого парня до поступления сюда. Он был не так плох, он показался мне одним из тех «счастливчиков», которые переживают «Триаксид» без сильных последствий. — Взмахом руки гость не дал заговорить Акахаре, продолжил сам. — Тихо! Я знаю, что вы хотите мне сказать. Но я знаком с «Триаксидом», я знаю, о чём говорю: он был в прекрасной форме. Настолько, насколько может выглядеть человек после двенадцатичасового допроса, но не более того.

…Поэтому будьте осторожны с ним, я его знал довольно хорошо для того, чтобы сейчас предупредить вас о возможных неожиданностях…

Акахара всё ещё молчал, переваривая услышанное, а гость уже поднялся уходить. Поднялся пружинистым быстрым движением, будто и не сидел до этого больше часа в одной и той же неудобной позе. Сказал вдруг задумчиво, глядя на своего знакомого, стоявшего в нескольких метрах в тени дерева:

— Хотя, я ведь мог и ошибаться…

Повернулся уходить, но Акахара окликнул, наконец-то опомнившись:

— А как мне с вами связаться в случае чего?

— Через ОВИС, в Отделении Сети. Спросите Юрия Ильича Гриневского. Можно просто Грина…

Гость ушёл, не попрощавшись. «Информатор! Чёртов информатор! — Думал со злостью Акахара, провожая того взглядом. Но злился больше на себя, на свою же глупость. — Сам виноват! Копался в ИнформБанке под своим же именем. Они и вышли на тебя, дурака. Посадили на крючок, теперь не дёрнешься. Начали по мелочи, а чем закончится?..»

Он стискивал кулаки и зубы, ничего перед собой не видя. А в двух метрах от него один из его пациентов с ещё большей ненавистью провожал гостя глазами, взглядом, бросаемым украдкой, исподлобья, уже без всякой утайки, открыто и смело.

* * *

Она всегда двигалась бесшумно, бесшумно ступала по пластикилитовому покрытию пола, бесшумно раздвигала шторы на огромном, во всю стену, окне, открывала дверь на длинный мезонин, протянувшийся через весь второй этаж южной стены корпуса. Для чего-то передвигала там глубокие широкие кресла, расставленные вокруг небольшого столика. Возвращалась в палату. Единственное, что сопровождало её движение, — звук мягких плетёных шлёпанцев.

Джейк лежал с закрытыми глазами, притворяясь спящим, но по шлёпанью этих тапочек легко мог представить, чем именно сейчас занята медсестра. А она, впустив в палату утреннее солнце, оставив открытыми двери на улицу, убавив кондиционер до половины мощности, принималась за своего подопечного. А начинала, как всегда, с ворчания:

— По-моему, я каждый раз говорю, что вставать тебе ещё рано. Напомнить ещё раз?

Джейк улыбался в ответ, шевелился на койке, пытался сесть. Но медсестра нажимом на плечи и настойчивым приказом повторяла:

— Лежать!.. Вставать не разрешается…

В последние дни Джейк чувствовал себя просто прекрасно, но спорить было бесполезно. А она уже прошла в ванную комнату и, увидев капли воды в раковине, сказала почти сурово:

— Сколько можно повторять? Подниматься доктор Моренц тебе запретил категорически.

Льющаяся из-под крана вода немного заглушала голос медсестры, поэтому он не показался Джейку таким уж сердитым. Да и привык он уже к этим постоянным нареканиям за три прошедших дня. Споры теперь вызывали у него лишь улыбку. Он спешил поправиться и выздоравливал быстрее, чем это можно было предположить.

— У меня ноги-руки целы, я и сам могу о себе позаботиться. — Обычно отвечал он.

— С твоим сотрясением и с такой гематомой, как у тебя, тебе ещё неделю лежать пластом. И это не я так решила. Я всего лишь следую указаниям лечащего врача. Доктор Моренц сегодня на обходе, можешь сам попросить его о послаблениях. После соответствующего обследования и анализов он может кое-что позволить.

На это Джейк не успел ничего сказать, медсестра, подсев к изголовью, начала наводить утренний туалет пациенту: протирать влажной салфеткой его лицо и руки. Джейк слабо сопротивлялся, но уже скорее по привычке. Он ещё раньше познакомился с железной хваткой этой немолодой, всегда хладнокровной женщины. Главное, чего он всё-таки сумел добиться, так это самостоятельно держать ложку во время еды.

В стакан с витаминизированным соком, видимо, что-то добавляли, после него всегда тянуло в сон. Даже Джейк, при всей своей слабой восприимчивости ко всяким лекарствам, с трудом мог перебороть себя, полусидел, опираясь спиной о жёсткий валик небольшой подушки у поднятого изголовья. Клевал носом, а медсестра в это время, стоя у Джейка за спиной, быстрыми пальцами расстёгивала на его груди пижаму, спускала её вниз и принималась за массаж.

Уж от этой процедуры Джейк не отказывался никогда, хоть и продолжал сидеть с закрытыми глазами. Пока руки медсестры неторопливо массировали плечи, спину, шею, плавно и неспеша подбираясь к затылку, касались висков, лба, опять возвращались назад. Джейк молчал. Именно в такие минуты его одолевали воспоминания о недавних днях. В прикосновениях медсестры не было привычной жёсткости, но в них не было и той нежности и ласки, с которыми всего каких-то несколько ночей назад другие, нежные и робкие руки прикасались к Джейку. Он помнил эти руки, он помнил эти прикосновения, помнил ту нежность, робость, и страсть. Он помнил Кайну. Помнил. Он не мог забыть её. Да и не пытался даже! И чем сильнее вспоминал все эти подробности, тем больнее делалось, тем больше мучился от этой потери, от невозможности встретиться, от невозможности вернуться. Прямо сейчас.

И хотя массаж не мог приносить боли, Джейк с трудом сдерживал стон, давил его в горле, а сам сидел, стиснув зубы. Да, эту боль ничем не заглушить, как ни старайся!

Поэтому то, что должно было расслаблять, доставлять удовольствие и этим ускорять выздоровление, превращалось для Джейка в каждодневную пытку. Но он не сопротивлялся, не отказывался, он терпел. Понимая, что от воспоминаний ему теперь не избавиться, они стали частью его жизни. Так бывает со всеми…

Он помнил всё и во всех подробностях: помнил и обстрел на дороге, и самолёт, пикирующий с неба, помнил лейтенанта Ларсена, помнил свет фар, полосующий сумерки. Но не знал до сих пор одного: куда он попал и что это за больница. И если это сионийский госпиталь, почему он жив до сих пор? Если оставили жить, значит скоро начнут допрашивать. Тогда как скоро?

Всё, массаж закончился мягкими успокаивающими поглаживаниями. Джейк вяло повёл плечами, когда медсестра стала поправлять на нём пижамную рубашку. Обычно всё завершалось инъекцией снотворного в вену, после которой можно было проспать до ужина. Этого дела Джейк не любил, ему не нравилось терять контроль над собой, тем более он замечал некоторую странность. Его спящим увозили куда-то из палаты. Он, просыпаясь, постоянно находил у себя на теле следы от шприцев, бледные пятна на коже там, где цеплялись датчики. По-другому наложена повязка из пластикилита, фиксирующая повреждённые рёбра. Да и много ещё всяких мелочей, которым он не мог дать объяснения. Разве кто-нибудь другой хочет, чтобы его обследовали тайно, во время сна?.. Ведь это как-то нечестно, не по-людски…

Медсестра уже готовила шприц, когда в палату неслышно вошёл ещё один человек. Не врач — это точно. Джейк, секунду назад ленивый и полусонный, резко перевёл прояснившийся взгляд на гостя, окинул с ног до головы. Не врач! И хотя доктора Моренца до этого Джейк не видел ни разу, этот тип совсем не походил на врача. Правда, халат на нём смотрелся превосходно.

— Вы позволите? — голос воспитанного гостя, приятный баритон, — Я ненадолго…

— Через двадцать минут обход, вы успеете? — медсестра опустила руку со шприцем, недовольно нахмурилась.

— О, да, конечно же! — гость шагнул вперёд, доставая зажатую локтем папку.

— Ладно. Только когда будете уходить, опустите изголовье и поправьте подушку. Там кнопочка чёрная на панели. — согласилась так легко, что Джейк невольно удивился. Вышла. Они вдвоём проводили её глазами. Джейк не хотел оставаться с этим человеком один на один. Что-то в нём настораживало. «Дождался! Допроса дождался по свою душу!»

А гость подошёл к койке, не спрашивая разрешения, подсел, примостился на край, так, чтоб видеть лицо собеседника и, закинув ногу на ногу, положил на колено раскрытую папку. Джейк настороженно следил за каждым его движением, чувствовал скорее подсознательно, что гость не принесёт ему ничего хорошего.

— Здравствуйте, — Джейк в ответ кивнул, прошептал беззвучно: «Привет!» — Я — Юджин Къянца, — представился гость, с приятной улыбкой протянул раскрытую ладонь в старинном приветствии. Джейк ответил сразу, без раздумья и, хотя пальцы его совсем не дрожали, он не мог отделаться от навязчивой мысли: «Сейчас он дёрнет за руку на себя и защёлкнет на запястье браслет наручника, и тут же в двери вломятся ребята с оружием… И всё!» Но ничего этого не случилось, хотя ощущение надвигающейся опасности не пропало.

— Как идёт выздоровление? — гость был само воплощение вежливости. Улыбка на губах, доброжелательность во взгляде. Такие люди невольно вызывают к себе доверие, и это-то особенно не нравилось Джейку. Он старался не подавать вида, а в ответ на естественный в стенах больницы вопрос только неуверенно повёл плечами, сказал:

— Нормально!

Къянца кивнул, как будто ждал этого ответа, потом произнёс, поигрывая ручкой:

— Хорошо! Мы рады. Вам здорово повезло, господин… — секундное молчание в ожидании, что Джейк назовёт сам своё имя, но тот словно не заметил этой заминки, так и сидел, глядя прямо перед собой полузакрытыми сонными глазами. — У нас хорошие врачи, вас быстро поставят на ноги…

— «У нас» — это где? — Джейк перевёл на гостя взгляд, в котором не было и намёка на сон. — Где я?

— Вы, что, даже не в курсе? — Къянца был смуглым, черноволосым и белые ровные зубы украшали его улыбку ещё сильнее. Если это и был сиониец, то прожил он на Гриффите достаточно, чтоб получить такой естественный и красивый загар. Он всем видом своим располагал к себе и был лёгким в общении. Этого он ждал и от Джейка: доверия и честности.

— Это клиника, флоренийская клиника. Медицинский комплекс в пригороде. Зона отдыха, парк, искусственный пруд. Красивейшие места. Сейчас в третьем корпусе здесь открыт госпиталь.

— Флорена? — Джейк скривился скорее недоверчиво, чем испуганно. «Ну и далеко же ты забрался, приятель! В самое логово…»

— Вас доставили сюда вмиг, пятнадцать минут — и сразу на операционный стол… Вам повезло.

— Со мной был лейтенант. Молодой, сразу после Академии… Лётчик… С перебитыми ногами. — Джейк заторопился, заговорил срывающимся голосом, и сразу же заболела грудь, а тугая повязка стала душить, стискивать рёбра. Сейчас Джейк уже не мог сдержаться, он не помнил, что стало с Йозефом, не помнил — одна чернота перед глазами! — и боялся самого худшего. За все дни никто не отвечал на его вопросы, а первое, о чём спросил Джейк: «Что с Ларсеном? Как он?» А сейчас этот человек, Юджин Къянца, возможно, ответит на все вопросы. — Что с ним? Он живой? Он в этой больнице?

На этот раз Къянца пожал плечами в ответ, улыбнулся, но довольно сдержанно:

— А у нас ведь с вами разговор не об этом…

В глазах его появились нехорошие опасные искорки, и Джейк понял, что не ошибся в определении этого человека.

— Я пришёл поговорить лично с вами, и о вас.

— А что именно вас интересует? — Джейк с трудом удержался от язвительной улыбки. — Хотите знать, что было? Так вот, мы ехали в город, я так думаю: во Флорену. Мы — это я, сержант и рядовой сиониец. А лётчик тот тоже ехал с нами, на одной «попутке». Потом мы все попали под обстрел ниобианского разведчика. Это был «Факел»… Как видите, нас осталось только двое: я и Ларсен. А вот то, что было потом, я уже не помню. Вам нужно то, что было потом? Да, я смутно вспоминаю кое-что… Потолочные светильники перед глазами. Наверно, меня везли по коридору… Очень быстро. Ещё кричали что-то… Не знаю, мне было очень больно…

Джейк закрыл глаза, опустил голову на грудь. Он не притворялся, он и вправду очень устал, перенервничал и переоценил собственные силы.

— Нет, мне нужно знать, что было до этого. — В голосе Къянцы зазвучали вкрадчивые ждущие подробного рассказа нотки. — То, что было после, мы уже знаем во всех подробностях, а вот остальное… — гость многозначительно замолчал.

«Значит, это Ларсен им уже рассказал. И про самолёт, и про машину — про всё… Я ведь ему и про себя много рассказывал, как на исповеди. Был уверен: не встретимся больше… Его, наверно, про меня спрашивали… Почему тогда он имени моего не называет? Скрыл Ларсен!.. Молчит пока… Умница!..»

— Что — «остальное»? О чём вы? — устало поднял глаза на гостя, а тот вдруг коснулся руки Джейка, лежавшей поверх одеяла. Запястья коснулся, там, где всё ещё просматривался след от наручника. Джейк отдёрнул руку, как будто его электрическим током ударило. А Къянца рассмеялся в ответ беззаботно, точно подшутил удачно над старым знакомым; отклонился назад, и халат с его плеча стал сползать.

— Вас ведь в город везли два наших солдата. По чьёму приказу? С какой целью? Кто вы такой вообще? Не гриффит — это точно! Гриффитов я на своём виду навидался. Это не люди, это овцы. Их не сопровождают в наручника. — поправив халат, Къянца неожиданно перешёл в наступление. Да, вовсе не шутки шутить он сюда пришёл.

Джейк смотрел на него равнодушно, но скольких усилий стоило ему это равнодушие! Сейчас он чувствовал себя загнанным в угол, пора бы начать огрызаться, но как?

Къянца наклонился вперёд, почти лицом к лицу, сидел, прижимая обеими руками папку к груди, и не сводил глаз с лица Джейка. Секунд тридцать они смотрели друг на друга, разглядывали, изучали. Джейк отвёл глаза первым, вздохнул устало, прошептал:

— Я устал… Я хочу спать.

Но гость уходить не собирался. Взгляд его переместился ниже, при виде округлой ямочки свежего шрама как раз над пластикилитовой повязкой Къянца произнёс уже без всякой улыбки:

— По гриффитам никто не стреляет, таков общий уговор. А может быть, вы дезертир или из военнопленных? С какого госпиталя вы сбежали? Вы же ниобианин, да?

Ответа он не дождался, ему попросту помешали. В открывшиеся бесшумно двери втекла большая и шумная толпа людей. Все в медицинских халатах. Впереди был невысокий широкоплечий и грузноватый мужчина с громким резким голосом. Он начал прямо с порога:

— Вы просили у меня разрешение на полчаса, но перед завтраком, а сейчас у моих пациентов время отдыха.

— Я задержался в Отделе. Поймите, это не по моей вине. — в голосе Къянцы не было и намёка на оправдания. Он был из тех людей, которые знают себе ценуи помнят об этом в любой ситуации.

Джейк смотрел на всех с кровати с усталым любопытством, даже обрадовался немного, увидев среди толпящихся врачей и ассистентов знакомую медсестру. Протиснувшись вперёд, она продолжила то, что не успела сделать сразу после завтрака: достала шприц из аптечки на полке, и, возвращаясь к кровати, включила регулятор изголовья. Джейк послушно подставил раскрытую руку. Сейчас он был готов на что угодно, лишь бы этот Къянца не донимал его своими вопросами. Хоть с помощью снотворного получить несколько часов отсрочки, а решение проблемы придёт во время сна.

Засыпая, он слышал голоса вокруг и против воли ловил поступающую в мозг информацию. Сначала медсестра отчитывалась о ходе выздоровления, перечисляла результаты анализов за последние сутки. В конце главврач перебил её довольно бесцеремонно, обращаясь, по-видимому, к Къянце:

— Вы установили его личность?

Къянца говорил совсем тихо, к тому же его заглушали голоса и шаги других врачей. Джейк услышал только отрывок фразы:

— …Можно попробовать связаться со всеми больницами в округе… Даже ниобиане обязаны предоставить нам нужную информацию… У него огнестрельное ранение в области сердца. Редкий случай, без врачей здесь не обойтись. Хоть так попытаться установить личность…

— А по индикатору? — спросил чей-то незнакомый голос.

— Он без индикатора! — Это Къянца. — И его данных нет в списках тех, кто с рождения живёт без индикатора личности… Этот человек — как призрак! Я покопаюсь в Банке, пробегу по всем близлежащим больницам. В нашем городе и в Чайна-Фло тоже есть свободно практикующие врачи. Каждый обязан сообщать об огнестрельном ранении в полицию…

— О четырёх огнестрельных ранениях! — поправил кто-то. — Четыре пули — все навылет. Не задета ни одна кость. Я сам обследовал его… Без хорошего хирурга даже при таком везении не выжить. Так что вы найдёте его, я уверен…

То, что говорил главврач, Джейк уже не слышал. Это была сплошь одна медицина, такие сложные термины, которые ему самому ничего не говорили. А потом он уснул…

* * *

Он ничем не отличался от остальных четверых. То же вечное пограничное состояние между сном и бодрствованием. Та же слабая, расслабленная, почти кукольная фигура, точно тряпичная игрушка, вместо стержня собранная в одно целое позвоночником, готовым переломиться в любую минуту при малейшем движении. Тот же спящий постоянно взгляд из-под опущенных век, ни на чём конкретно не фокусирующийся. Постоянно чуть разомкнутые губы, иногда подрагивающие, буд-то ещё немного — и с них сорвутся слова. Но этого не случалось. Бесполезное дело — ждать улучшения или вообще хоть чего-то ждать, глядя на каждого из них.

Да, он был таким внешне, но даже врач не мог предположить, насколько «жив» мозг его пациента, числящегося под номером «4».

Своё нынешнее положение Янис осознал не сразу, первые несколько недель он и вправду представлял собой то, кого сейчас играл так самозабвенно и старательно, любому артисту на зависть. Сначала, под прикрытием такой оболочки он неспеша копил информацию и силы для побега. Хотя в клинике было неплохо, совсем неплохо, но постоянные уколы, успокоительное и снотворное, от которых «тупел» мозг и притуплялась осторожность, могли бы испортить всё дело.

Янис не спешил, за свою жизнь он научился ждать лучшего и удобного момента, но том в гости стал приходить Гриневский. Хитрая лиса Гриневский. «Господин Грин» — так он любил сам себя называть. Его появление спутало все планы. Недавняя основательность и терпеливость сменились постоянным ожиданием разоблачения.

Раньше ничего этого Янис не боялся: санитарам, двум увальням-лентяям, было всё равно, как ведут себя пациенты, а Акахара видел своих подопечных не больше двух часов в день в общей сложности. Теперь же появление Гриневского вызывало у Яниса целую бурю ответных чувств, которые могли выдать его. У них и раньше-то отношения оставляли желать лучшего. Янис всегда чувствовал на себе подозрительные изучающие взгляды своего начальника. Первое время старался не обращать внимания, ведь любой новичок вызывает неприятие и опаску в слаженном, годами отработанном коллективе. Но когда прошли все немыслимые сроки даже для самой тщательной притирки и знакомства, Гриневский не оставил в покое своего подчинённого. Постоянные нападки, придирки, постоянное наблюдение и неприятные вопросы, связанные с лагерным прошлым бывшего бродяги.

Он был очень осторожен и очень хитёр, этот господин Грин, и так же, как и Янис, умел терпеливо ждать удобного случая.

Янис получил удар с неожиданной стороны, любопытство, уходящее далеко за пределы их Отдела Внешней Связи, подвело его. А ведь именно по части выполняемой работы к нему не мог придраться даже сам Гриневский.

С этого случая их скрытая вражда перешла в открытую войну с жаждой уничтожить враждебную сторону. Гриневский требовал казни открыто, на Общем Совете, а что мог сделать он? Во время вынесения приговора они, конечно, сцепились; Янис всегда был отчаянным, он и тогда недолго думал, действовал на порыве, а ведь соперник ему достался куда старше и опытнее. На стороне Яниса была только молодость и перевес в силе — не так уж и мало. Он мог бы ещё потягаться, но их разняли, и тогда, встречая одни лишь ненавидящие, презрительные взгляды других «информаторов», как всегда принявших сторону «своего», он возненавидел их в ответ с ещё большей силой, подкрепившейся не замеченным никем раскаянием. Янис понял, что никогда больше не вернётся сюда… Никогда!

А теперь Гриневский сам нашёл его! Приходил в больницу. Зачем? Тешил уязвлённое самолюбие? Кто откажется увидеть своего врага растоптанным, уничтоженным навсегда?

Гриневский был из тех людей, чьи мысли всегда скрыты от других. Возможно, он для этого и приходил, но эти визиты нервировали Яниса и пугали.

Зря бы Грин сюда не пришёл, а уж ходить раз третий или четвёртый без надежды получить что-то для себя было не в его правилах. Может, он чувствует обман? Возможно и так. Этот человек спиной слышит, когда его пытаются обмануть. И такого он не допустит. Если так, то почему он не предпринимает ничего?

Бежать нужно! Срочно сматываться! Хорошего понемногу! Но жить под бдительным оком «информаторов»? Увольте! Тем более если этим занимается сам Юрий Ильич…

Врач разговаривал о чём-то с гостем, а Янис, стараясь сохранять на лице прежнюю маску, смотрел в сторону центрального корпуса клиники. Белое трёхэтажное здание полукольцом. По второму этажу мезонин — естественный солярий. Янис слышал, что в этом корпусе разместили госпиталь для военных, для сионийцев. Для них всё лучшее. Боксированные палаты со всеми удобствами. Заботливые санитарочки, готовые на всё по первому зову. Раньше это злило бы Яниса: сионийцев он ненавидел до дрожи, но сейчас ему было всё равно. Он отвоевался. Война, его война, для него кончилась ещё в тех джунглях, после расстрела Тайлера, после допроса с «Триаксидом». Янис устал от всего, он хотел покоя и тишины. Видимо, это на него влияла атмосфера больницы, а на улице, на воле, всё будет по-другому… Возможно… Но Янис и раньше жил так: если тебе повезло получить по зубам и ты не хочешь добавки, то лучшее — это забраться в самый дальний и тёмный угол и переждать до лучших времён. Чёрт с ней, с ущемлённой гордостью и нанесённой обидой. Главное — шкура цела. А отомстить можно и позднее. Благоприятный момент всегда появляется, нужно только не пропустить его.

Он не загадывал вперёд, не имел привычки, так как жил всегда одним днём, но твёрдо решил одно: он отомстит на этот раз. Но отомстит не за себя — за Тайлера. За его нелепую, глупую смерть…

Правда, Янис ещё не знал, как он это сделает, но точно знал, что его месть все запомнят надолго. Все запомнят имя этого гвардейца.

А сейчас же нужно рвать отсюда, быстро-быстро. Янис невольно улыбнулся: на полянке перед окнами легкораненые сионийцы перепинывали футбольный мяч. Один, с зафиксированной рукой, отступал под напором другого, еле толкающего мяч костылём. Первый явно пасовал, чувствуя слабость противника, уступал ему мяч и со смехом кричал что-то другим.

* * *

Наверно, так делали с каждым, кто находился в этом корпусе клиники, с каждым «психом»: пристёгивали на ночь к койке. Ремень проходил через грудь, застёгиваясь точно посередине замком с кодировкой. Несложное по конструкции устройство, если иметь здоровые мозги и чуточку терпения, то наловчишься освобождаться одним движением.

Янис уже давно этим пользовался. Не лежать же всю ночь на спине, тупо пялясь в потолок! Не встать, не повернуться. А так, хоть какое-то ощущение свободы, пусть даже временной.

Главное — не пропустить момент прихода санитара с ежевечерней проверкой и очередной дозой лекарств и снотворного.

Писк кодировщика в замочной системе, знакомый до последней ноты, заставил вздрогнуть, но Янис так и остался сидеть на кровати, свесив ноги. Таким его и встретил санитар Пауэрс. Терпеливый добродушный молчун, он никогда не делал больно пациентам, даже когда раздражался. Да, совсем не его хотел увидеть Янис. Лучше бы Прэкетт. Того стоило измочалить в назидание. Тем более есть за что…

Почти минуту они просто смотрели друг на друга, Пауэрс, — отвесив нижнюю челюсть, побелев до нездоровой, почти смертельной бледности. Он стоял у порога с медикаментами в обеих руках, прижав их к груди.

— Добрый вечер! — Янис улыбнулся, наклоняясь всем телом вперёд, точно пытался лучше разглядеть лицо санитара. Тот часто-часто закивал головой, попятился, шепча что-то беззвучно, сунулся открыть дверь, совсем не глядя в ту сторону. Повернуться спиной к больному он боялся. Код нужно было набирать пальцем, а занятой инъекционным шприцем рукой этого не сделаешь сразу. Да и Янис не стал ждать: кошкой метнулся к санитару, перехватил ему руку, стал выкручивать в суставе. Они завозились, стараясь повалить друг друга на пол. Пауэрс был сильнее, тяжелее по весу и шире в плечах; сопротивлялся отчаянно, хоть и не выпускал шприцы из рук. Из пластикового стаканчика по полу покатились горошины таблеток.

— Идиот… Да не собираюсь я тебя убивать… — прошептал Янис, чувствуя, как слабеет, уступает в этой нелепой драке. Пауэрс только сопел сосредоточенно. В лице Яниса он всё ещё видел лишь пациента, а не опасного противника, поэтому боялся причинить ему боль неосторожным движением, старался усмирить, вернуть в кровать. Он уже почти сделал это. Его здоровая, широченная лапа, разом захватившая ворот пижамы, придавила Яниса к подушке, другая рука в это время шарила ремень. Янис извивался, пытаясь оторвать от себя руку санитара, барахтался беспомощно, хватая воздух широко раскрытым ртом.

Замок щёлкнул, и Пауэрс сразу же убрал руки, заговорил, успокаивая:

— Тише, тише. Лежи спокойненько. Не надо вставать… А я сейчас доктора позову. Хорошо? — Как с ребёнком! А сам ползал, собирая рассыпанные по полу лекарства. Янис никак не мог отдышаться, как после пятикилометрового забега. Одна его рука, правая, осталась свободной. Пауэрс не поймал её ремнём, не пристегнул к телу. Ей-то Янис и нащупал шприц, зарытый в перебуренную, скомканную простынь.

— Если будешь хорошо себя вести, я сообщу доктору сразу. Сразу же… Он обрадуется твоему выздоровлению… — Пауэрс выпрямился, озадаченно оглядываясь, он не мог найти шприц со снотворным. — Сейчас-сейчас… Я только…

Договорить он не успел — Янис выбросил вперёд и вверх правую руку, метил всё равно куда, лишь бы в санитара попасть. Лекарство всасывалось в кровь в считанные секунды. Пауэрс ничего и сообразить не успел, как мешком повалился вперёд, придавив весом своего тела Яниса к кровати.

— Вот чёрт!.. Чёрт подери! А дальше-то что делать?

Янис торопливо высвободился, принялся спешно стягивать с санитара униформу. Задумался только, когда увидел на левой руке спящего Пауэрса знакомые часы. Когда-то, когда Янис только поступил в клинику, часы эти сразу же забрал себе Прэкетт, но потом проспорил их Пауэрсу. Причины спора Янис не знал, ему было всё равно, но вот часы… Часы он оставить не мог. Никогда. Ни под каким предлогом.

Код дверного замка набрал на слух, не ошибся, в том же порядке закрыл дверь и, стараясь идти неспешно и не оглядываться по сторонам, пошёл по белому, уходящему вперёд коридору.

Лёгкие тапочки немного хлябали, да и куртка болталась на плечах, а в остальном Янис чувствовал восторженное ощущение почти полной победы. Сейчас его никому не остановить. К свободе он будет рваться и зубами, и когтями. Он слишком долго ждал этого момента, чтобы легко сдаться.

* * *

Зуммер видеофона пискнул, и экран засветился. Юрий Ильич с утра пораньше. Гриневский.

— Это он? — Глаза «информатора» метали молнии. Он бы сжёг этим взглядом, если бы не экран видеофона. Акахара лишь плечами пожал в ответ. Отвёл глаза. — Я предупреждал вас. Всякий раз, во время каждого своего прихода…

— Я тоже знал, что рано или поздно это получится. У него с самого начала наблюдалась активность мозга. Правда, мой компьютер определял её как «остаточную»…

— Остаточная? — Гриневский недобро хохотнул, откинувшись в кресле, впившись пальцами в подлокотники. — И вы считаете, что человек с остаточной активностью мозга — другими словами, идиот с надеждой на выздоровление до полудурка — способен совершить побег из вашей больницы? За что у вас там люди деньги получают? Почему он просто — запросто! — ушёл, когда ему захотелось? Почему? А где в это время были вы, доктор?

Гриневский готов был разорвать в клочья любого, он с трудом сдерживал рвущуюся на свободу ярость. А этот мальчишка-врач сидел перед ним и нагло улыбался в лицо довольной победной улыбкой. «Жаль, что ты не мой подчинённый. Ты бы пожалел о своей улыбке. — Подумал Гриневский, мстительно щуря глаза. — Но ты не мой подчинённый, доктор Акахара…»

— Как это случилось? — спокойный голос, почти равнодушный взгляд. Гриневский на то и был «информатором», чтобы вместе с прекрасно соображающими мозгами уметь сдерживать свои чувства. Он был хозяином своих эмоций.

— Он вколол санитару инъекцию снотворного, переоделся и ушёл. — Акахара и вправду был доволен. Он рассчитывал на хорошие результаты, но чтобы так скоро — такого он не мог предположить. Сейчас он не мог без улыбки смотреть на взбешённого «информатора». Конечно, от главврача ещё предстоит получить по шапке, но даже это не могло испортить хорошее настроение. Ведь выздоровел один! Хорошо бы только обследовать его, проверить всё, взять анализы…

Но как его поймать?

— Мы установили: он через наш коммутатор пытался связаться с Космопортом. Хотел заказать билет до Ниобы…

— И? — Гриневский подался вперёд, почти к самому экрану.

— …Хотел заказать билет, используя имя санитара Пауэрса и его данные… — продолжил Акахара так, будто его и не перебивал никто, — Сейчас не ходят пассажирские суда… Он где-то здесь, в нашем городе.

— И это всё, что вы смогли узнать?

— Со своими возможностями вы можете сделать побольше. Пожалуйста, я не против. Смотрите новости. Узнавайте подробности. За его поимку скорее всего назначат премию. — Акахара не мог сдержать иронии, хотя и понимал, что зря раздражает «информатора». С такими, как этот человек, лучше водить дружбу, чем враждовать — себе дороже.

— Шу́тите? — Гриневский прищурил один глаз, улыбнулся вполне добродушно, — Ещё увидимся. Держите меня в курсе, док! — отключился.

* * *

Отсюда, со второго этажа, смотреть на деревья было одним удовольствием. Утро, по-осеннему свежее и сырое в последние дни, не спешило с жарой. Вся зелень внизу казалась нежной и только что умытой. Блестела роса на лужайке как раз под самыми окнами, искрилась в листьях деревьев.

Здесь, в искусственно созданном парке, какие только деревья ни росли! Хвойные, лиственные, высокие и маленькие. Раскидистые и узкие, как ниобианские кипарисы. Их рост ускоряли искусственно, так, что теперь все деревья были, в принципе, одного возраста.

Эта сказка создавалась специально для сионийцев. Бо́льшая часть из них с рождения не видела зелени. Здесь же парк был как уменьшенная копия мира, о котором люди с Сионы только мечтали.

Давно уже прошёл завтрак, самое лучшее время для прогулки, но скамейки — все, какие только можно было заметить отсюда, — оставались пустыми. Ни одного человека! Ни больных, ни посетителей. Только впереди белели крыши двухэтажных коттеджей, где размещался медперсонал, но даже они, эти аккуратные домики, обычно радующие глаз, сейчас казались совсем нежилыми, как декорация.

Возможно, карантин, возможно, чрезвычайное положение в самой больнице. Кто знает? Но то, что что-то случилось, Джейк почувствовал сразу, ещё раньше, за завтраком, когда сестра раскричалась из-за пустяка, а потом ещё и заперла балконную дверь на замок.

Нервничает! Понимая это, Джейк не стал задавать никаких вопросов, смолчал тактично. А потом всё равно снял код с замка и выбрался на свежий воздух.

Он мог дышать уже совсем хорошо, полной грудью, и не чувствовал боли. И не было того головокружения, когда смотришь вниз со второго этажа, склонившись и положив руки на перила. Организм выздоравливал, и к Джейку опять возвратилась его невосприимчивость ко многим лекарствам. Из-за сильного врождённого иммунитета на него даже снотворное теперь почти не действовало. Вместо положенных трёх-четырёх часов, он спал не больше часа, а потом мог заниматься чем угодно. Это было лучшее время для него: от завтрака и до обеда. После того визита Къянцы больше никто пока не приходил, если не считать медсестры, конечно, но с того дня уже пошли пятые сутки.

Это настораживало Джейка. Как затишье перед бурей. Чего ждать ещё и с какой стороны? Что будет, если сионийцы всё узнают? Что они сделают с военнопленным? Опять расстрел? Или лагерь, про которые рассказывала Кайна?

Он стискивал зубы, глушил ещё в горле вырывающийся стон, сжимал виски ладонями, зажмуривался до боли и так стоял подолгу, стараясь справиться с наступившим отчаянием.

Нужно было делать что-то. Хотя бы какой-нибудь план на день, на два дня вперёд, чтобы знать, как жить дальше. Сначала среди гриффитов Джейк рвался в город. Должен же был хоть кто-то из знакомых остаться там. Хоть кто-нибудь из командования… Сейчас же Джейк многое бы отдал, чтоб оказаться снова среди гриффитов, рядом с Кайной. Когда их счастье только-только начиналось.

Хоть бы кого-нибудь сейчас увидеть! Кого знаешь давно. У кого можно попросить совета, с кем можно поболтать, не боясь разоблачения. Эта палата хуже камеры-одиночки!

А Ларсен?!.. Лётчик, пилот Йозеф Ларсен!! Он же тоже должен быть в этой больнице!.. Но где? Где именно? Как узнать, в какой палате, на каком этаже?

Джейк оживился, вскинулся. Теперь у него появилась цель. Маленькая, но всё-таки цель. Дело, которому можно посвятить себя, свой ум, свои силы.

В памяти всплыли слова кого-то из врачей, случайно оброненные во время последнего осмотра: «…Первый этаж… с нарушениями функций опорно-двигательного аппарата… Самые „тяжёлые“ там. Слишком много конфликтов с персоналом…» Первый этаж! Значит, первый этаж…

Сейчас самое лучшее время. Конечно, не ночь… Если попадусь кому-нибудь из обслуги на глаза, проблем не миновать. Но ждать до ночи? Нет!

Джейк ещё сомневался в решении, а сам уже набирал код дверного замка.

Два пролёта лестницы вниз, на первый этаж. Лёгкие крадущиеся шаги, босиком, по пластиковому покрытию пола. Двери! Двери! За каждой — стандартная боксированная одноместная палата. За каждой — своя, одна в мире боль и трагедия. Сколько их здесь в этой больнице? Только в одной больнице…

Джейк шёл по коридору. Неслышный лёгкий шаг. Пружинистая походка. Сейчас он был как зверь, вышедший на ночную охоту. Чуткий на каждый шорох. Ловкий и быстрый. Будто ждал выстрела в любой момент. Будто со смертью играл…

Это напряжение и готовность к чему угодно помогли ему. Голоса он услышал рано, ещё можно было успеть сделать что-то. Кто-то шёл по лестнице. Два человека. Два голоса. Два женских голоса. Медсёстры!

Джейк метнулся вправо к первой же двери. Быстрой рукой заспешил по кнопкам кода. Секунды! Доли секунды! Голоса приближались. Ещё мгновение — и медсёстры вывернут из-за угла. А коридор пуст, нигде не спрячешься!

Код замка оказался тем же. И эта мелочь, не учтённая администрацией больницы, спасла Джейка. Он ввалился внутрь, почти без сил привалился к стене. Дверь не закрылась плотно: помешал рукав пижамы, но Джейк боялся пошевелиться, с замирающим сердцем слушал приближающиеся шаги, голоса.

— …Вот и мой из семнадцатой — тоже. Самому ещё месяца три лежать, а он уже форму свою назад требует. Документы ему все подай. Сколько ни отговаривала — бесполезно! Одно заладил — и всё! Чуть ли не до истерик…

— А что «главный»? — спросила другая равнодушно, как будто только из желания поддержать разговор.

— «Главный»? «Главный» сказал, сделать так, как хочет больной. Сказал, один раз можно нарушить правила, если это пойдёт на пользу, ускорит выздоровление…

— Да, но если каждый будет требовать в палату все свои вещи, наша клиника превратится в камеру хранения.

— Сегодня Клара сказала, что к обеду ждут новое поступление. Из-за нехватки места «лёгких» с однотипными ранениями будут комплектовать в двухместные палаты… Да и выписку собрались проводить…

Разговор перешёл на другую тему; голоса удалялись вдаль, по коридору прошаркали две пары лёгких туфель.

Джейк выдохнул с облегчением, поборов слабость в ногах, оторвался от стены, прикрыл плотно дверь и тогда только огляделся. Стандартная одноместная палата. Койка (на ней спал кто-то), тумбочка, сигнальная панель и полка для медикаментов. Всё с левой стены. А справа — неплотно прикрытая дверь на петлях — вход в ванную комнату, а рядом — низкое кресло и столик — для посетителей. Ни один плафон в нишах не горел, в комнате стоял приятный полумрак. Дневной свет слабо просачивался сквозь плотные коричневые шторы, закрывающие всё окно.

Одним быстрым взглядом Джейк окинул комнату, остановил глаза на лице спящего.

Йозеф!!! Ларсен!!

Нет, Джейк ни звука не издал, только вздохнул, втягивая воздух сквозь плотно стиснутые зубы. Прошёл бесшумно к кровати, присел на самый краешек осторожно.

Ларсен! Здесь, в этой палате?! Это ж надо!! И мечтать нельзя о большем!

Знакомое, сильно исхудавшее лицо, болезненная серость, какая бывает при сильных болях. Бледные губы, острые скулы, в глазницах серые тени. Но это лицо человека, уже пережившего кошмары, уже предчувствующего пусть нескорое, но выздоровление. Дыхание размеренное, глубокое, сон спокойный. Добрый знак.

— Вот и выкарабкиваемся мы каждый сам… Как умеем. — прошептал Джейк с невольным сожалением. — Теперь мы враги. Ты мне — я тебе… У каждого своя линия фронта… Поглядеть бы на того, кто за нас всё решил. Кто сделал нас врагами. Почему? В угоду каким интересам?

Вздохнул устало, поднялся, поправил одеяло. Взглянул на экран, на датчики. Пульс, давление, температура, работа сердца — всё здесь, в одном компьютере. Ход лечения, основные рекомендации. Неплохие результаты. Но ещё на месяц-полтора, если не больше.

В голове мелькнула интересная, но опасная мысль: оставить память о себе, о своём посещении. Задумался с улыбкой, а пальцы побежали по мягким клавишам бесшумно, без клацанья.

Программа простенькая, несколько минут работы, но момент пробуждения пациента будет встречен музыкой, переложенным на компьютер маршем «Вперёд, гвардеец!» Ларсен поймёт, что к чему. Эту песню Джейк пел ему в тот раз. Несколько раз пел, а Ларсен даже подпевать пытался…

А сейчас всё, уходить пора.

Джейк, прощаясь, коснулся руки спящего. «До встречи. Бог даст, свидимся.» Отвернулся, пошёл к двери, так больше и не обернулся.

Белые двери, белые стены, белый пол, мелькание чисел на табличках, как в скоростном лифте. Обратный путь показался короче — обычное дело. При виде цифры «17» что-то вздрогнуло в груди. Джейк остановился, прислушиваясь к собственным размышлениям. Мозг иногда выдавал такое, что Джейк и сам себе удивлялся: «И как я до этого раньше не додумался?»

* * *

У парадного входа стоял невообразимый шум. Голоса, крики, топот, беготня. Казалось, из всей клиники собрался медперсонал встречать прибывших. Разгружалась только первая машина, а на подходе ещё две. Тяжелораненых на носилках определяли в первую очередь. Врач у распахнутых дверей торопливо щёлкал по клавишам портативного компьютера. Главврач, доктор Моренц, кричал на запыхавшихся медсестёр. Сейчас он был здесь самым важным человеком. Просматривая истории болезни, Моренц отдавал короткие, чёткие распоряжения. Его голос перекрывал все остальные звуки, даже гул работающего санитарного фургона.

— …Так, вас мы положим на второй этаж. Восьмая палата. Корпус «А». — выписку из больничного листа — результаты последнего осмотра — в ноги, под матрац. — Следующий! А вы у нас — что? Бодрее-бодрее! — потрепал по плечу одного из солдат. — Веселее взгляд! Больно? Ничего! Потерпи немножко! — просмотрел лист, вложил его в руки раненому и, пропуская носилки вперёд, сказал, — Бирутоксин! Четыре «кубика». И перевязку! Следующий!

Быстрый взгляд в больничный лист, а потом на носилки, — Растрясло по дороге! Что у нас сердечко? Теряем! Маюсов, как у нас операционная?.. Хорошо!.. Этого на стол!.. Следующий!.. Корпус «Б», в десятую. И замените капельницу…

Он торопился. Мелькали перед глазами больничные листы, различные имена, звания, ранения всех степеней тяжести. И лица, лица. Разные и одинаковые одновременно. Это только со стороны кажется, что все они на одно лицо, по-настоящему же каждый страдает по-своему, каждый болеет по-своему, каждый выздоравливает по-своему и умирает — тоже. Моренц за эту войну на многое нагляделся, привык ко многому, но видеть за каждым живого человека — это главное в профессии врача, как ни заставляй себя быть равнодушным.

Он торопился и всё равно не успевал. Хоть первая машина уже разгрузилась, носилки ставили прямо на землю, на мраморное покрытие перед ступенями. Легко-раненые из двух других машин, те, кто мог самостоятельно передвигаться, толпились тут же, ждали своей очереди терпеливо, без крика. Это были люди, привыкшие к ожиданию, а здесь же, среди врачей, можно и потерпеть, ведь есть такие, кому ещё хуже.

Зелёная форма, бактерицидные простыни, серые бинты с пятнами запёкшейся крови и такие же серые лица с неподвижными глазами — всё мелькало вокруг как в кошмаре. Может, поэтому Моренц да и остальные тоже не обратили внимания на офицера, сбежавшего вниз по ступенькам. «Из сопровождения, наверное.» — Подумал главврач, увидев офицера только со спины уже у самой машины.

* * *

Покорный тягач повиновался легко, как сытый хищник. Сильный, осторожный и опасный, если дать ему полную волю. А сейчас мотор довольно урчал, подминая под колёса гладкую поверхность автострады.

Флорена осталась за спиной, и пригородная зона с парком, с кемпинговыми площадками — всё укатилось за спину. Впереди была дорога, почти два часа езды до Чайна-Фло. Костатис, шофёр и сионийский солдат, никогда не спешил. Долгая дорога его не тяготила, хотя в компании всегда тяжелее. Только где её взять? Время — далеко за полдень, все, кто хотел уехать на попутке, уже уехали; можно было, конечно, переждать до утра, выехать после завтрака. Но Костатис хорошо знал дорогу, за время войны он намотал на этой магистрали не одну сотню километров, мог бы и ночью проехать без фар. Но сейчас был уверен: доберусь до темна. Не велик труд… Шоферить он любил. Ещё до войны работал на грузоперевозках между Флореной и Марвиллом, между Флореной и Чайна-Фло. Да что говорить! Мотался всю жизнь между тремя городами. Любил свой трейлер, любил свою работу, и получал неплохо.

Но потом началась война. Многое переменилось. Марвилл и Чайна-Фло стали заграничными городами. Между ними пролегла граница. Конечно, потом Чайна-Фло отбили ценой двухнедельных обстрелов и больших потерь. Самому пришлось надеть форму, пересесть на армейский тягач, сменить груз. А в остальном война его сильно не ударила. На дороге только машин поубавилось, да опасные самолёты стали в небе появляться. Но пока Костатису везло, может, и вправду помогали молитвы жены…

Машина послушно и плавно вписалась в поворот, мотор зарычал громче, дорога пошла вверх, в гору.

…Он шёл по обочине в сторону Чайна-Фло неспешной походкой неутомлённого человека. Будто не оставил за собой почти пятнадцать километров пути. Но при появлении машины остановился, повернулся к ней лицом, стоял с таким видом, точно соображал ещё: просигналить или не стоит.

Офицер, как видно, из штабных. Совсем ещё молодой, мальчишка, определил Костатис намётанным глазом много повидавшего и уже пожившего человека. Вот он, и попутчик в дороге.

Прошуршав шинами, тягач свернул с шоссе на обочину. Нажав на тормоз, Костатис дождался, пока машина не остановилась, и только потом, перегнувшись через сидение, распахнул дверцу.

Парень легко вскочил на высокую подножку, откинулся на сиденье. Чуть качнулся назад, когда машина рванула с места. И тогда только, когда тягач набрал доста-точную скорость, заметно расслабился, снял с головы фуражку, вытер пот со лба, пригладил пятернёй светлые взлохмаченные волосы.

— Куда едем? — Костатис наблюдал за парнем краем глаза, улыбался уголками губ, чувствуя почему-то невольное покровительство старшего по возрасту, хоть и младшего по званию. Парень пожал плечами в ответ, секунды две смотрел прямо перед собой на дорогу впереди машины, потом перевёл взгляд, сказал неожиданно твёрдым сильным голосом, в котором сквозили нотки уверенности:

— В Чайна-Фло! А что, по пути есть ещё один город?

— Да нет! — Костатис негромко рассмеялся, и офицер тоже не удержался от улыбки. — Только Чайна-Фло! Был в ней до бомбёжки? Нет? Не узнаешь сейчас… Мало что осталось. Космопорт, правда, цел-невредим… Да ещё кое-какие здания… А вот остальное… — Костатис замолк многозначительно, покачал головой. Какое-то время они ехали в полном молчании.

— Сам-то откуда? Из больницы, небось? — Костатис смотрел на попутчика, сощурив чёрный глаз. От него не ускользнула та осторожность, с какой этот внешне статный красивый офицер забирался в кабину, как он двигался, бережно прижимая к правому боку согнутую в локте руку. Инстинктивно берёг больное место. — Из госпиталя? После ранения? — офицер кивнул. Это его движение совпало с тем рывком, когда колёса машины попали в незаметную на дороге ямку. Так, только плавный кивок: вверх-вниз.

— Комиссовали?

— Да нет, выписался! — ответил, задумчиво растягивая слова.

— Значит, ещё повоюешь. — Костатис сказал эти слова, как вывод сделал. Покивал головой, обдумывая услышанное. Попутчик молчал. Из тех попался, из молчаливых, неразговорчивых. Но сам Костатис молчать не любил. Разве это дело — молчать всю дорогу?

— Ну, как там?

— Где? — офицер недоумевающее сдвинул брови, глянул на Костатиса поверх плеча.

— В госпитале! Где же ещё? — Костатис улыбнулся. — Поймали того психа? Не слыхал?

— Психа? Какого психа?

— Да дня два-три назад сбежал какой-то тип из вашей клиники. По новостям только про это и говорят. Из «психического» отделения сбежал. И почему всегда эти психи оказываются умнее врачей? Не пойму! — хмыкнул недовольно, плавно крутанул руль: машина преодолела очередной поворот. — Разве это нормально?

Офицер только чуть плечом двинул, промолчал.

— Да-а! Осторожнее надо теперь быть. По нашим местам маньяк бродит, а ты пешком до Чайна-Фло. Рисковый ты человек, господин лейтенант. — Костатис улыбнулся, он впервые обратился к попутчику по званию, да и то, совсем не так, как того требовал устав. Здесь было больше отцовской заботы и опаски взрослого за глупую безрассудную молодёжь, чем уставного подчинения.

— Что, не говорили вам про это дело в больнице?

— Да нет, впервые слышу! — ответил, а в памяти стали всплывать, как кусочки мозаики, обрывочные, раньше не слишком понятные факты: неожиданно введённый карантин во всех отделениях клиники; запрет на прогулки; резкость медсестры, не имеющая под собой никакой видимой причины; резко участившиеся осмотры врачей. Всё это — попытки пресечь возможность повторного побега! Не помогло! И на этот раз не помогло…

Интересно, хватились ли уже ещё одного пациента? Объявили в розыск?

Успеть бы убраться подальше…

— …За его поимку хорошую премию обещают. — продолжал Костатис. — Но мне кажется, бесполезное это дело. Парень тот не дурак, потому и смылся из «психушки». Не всякий до такого додумается… А сейчас неделя пройдёт, про него и не вспомнит никто. Главное — на глаза не показываться.

— Так маньяк же! — в голосе водителя улавливалась симпатия к беглецу, и это удивляло. Почему? Где она, опаска любого законопослушного гражданина? А этот чудак радуется чему-то?

— Уважаю смелых! Тех, кто умеет сделать шаг тогда, когда остальные пятятся. — голос шофёра отвердел, и костяшки пальцев, стискивающие руль, поболели. — Вот ты, смог бы на побег решиться? Смог бы? А, господин лейтенант? Зная, что потом ловить будут? И спрятаться будет негде, и все вокруг врагами станут в минуту? Да-а, на такое не всякий решится. Я даже представить себя в его шкуре не могу: страшно! Не дай Бог такое самому!

А этот смог! И не испугался!

Интересно, откуда такое в людях? Ведь все мы, вроде, одинаковые? А вот кто-то может, а кто-то — нет! Да-а! — Костатис протяжно вздохнул, минуты две он молча смотрел вперёд, а потом опять заговорил, — Как его только в новостях ни расписывают! А я, вот, знаешь, господин лейтенант, наверно согласился бы его подкинуть до города, встреться он мне на дороге, как ты сейчас вот. Рискнул бы… Если б сразу знал, что это он, подвёз бы…

— А он бы вас потом ножом? — офицер усмехнулся, зябко повёл плечами. А Костатис в ответ рассмеялся беспечно, а потом, неожиданно примолкнув, произнёс после недолгого раздумья:

— Да! А ведь прав ты! Прав, чёрт возьми! Вот ведь дожили до чего! Даже доверять друг другу опасно. Все врагами вдруг стали. Почему? Неужели всё из-за войны? — офицер в ответ на этот вопрос плечами пожал, сидел, ссутулившись, упираясь локтями в колени, а в руках — фуражка.

— Я сколько жил, никогда с ниобианами проблем не возникало. А ведь всю жизнь бок о бок прожили. Года три с напарником, ниобианином, проездил. Поверь, хоть бы раз поругались! А сейчас?.. — Костатис с отчаянием ударил кулаком по «баранке». — Что сейчас делается? Ты видел? Стреляем друг друга. Убиваем!.. И гордимся этим… Гордимся!.. Не понимаю! С чего это вдруг?..

А кто воюет-то? Видел я вояк этих. И наших, и ниобиан. Сколько, вон, их в городе сейчас, военнопленных. Улицы после бомбёжек разгребают… Деть ещё… Не старше твоего… — покачал головой сокрушённо. — У меня у самого два сына не намного моложе. Пустил бы я хоть одного добровольно заниматься этим? Да никогда! Никогда в жизни! А эти копаются, трупы недельные достают… И ведь у каждого мама-папа есть… Нужна она им, такая война? Не нужна, конечно же! Не нужна!..

А за что тогда воюем?

Вопрос повис в воздухе. Машина взвизгнула на повороте, пошла под горку.

— Так за землю же, вроде… Из-за границы с ниобианами. — он взглянул на мрачно нахмурившегося шофёра, а перед глазами встала другая картинка: голограмма Гриффита во время встречи на Фрейе. Площадь ерундовая. Узкая полоска спорной земли вдоль ранее установленной границы. Вот она, причина! Только одна сторона упирается, а другая — напирает. Обе понимают, что нужно искать компромисс, а в это время гибнут люди. И с той, и с другой стороны.

Ничего, Его Величество разберётся. Не должен Он допустить, чтобы продолжался весь этот бардак.

— Да, нам нужна эта земля, каждый метр квадратный нужен, — Костатис не отрывал глаз от дороги. — И не ради исторической справедливости. Бог с ним, с первооткрывателем. Ниобиане бы нам сильно не помешали. Но когда с Сионы начнётся массовый выезд, куда все поедут? Надо полагать, сюда, на Гриффит. А куда же ещё?.. Вот и воюем. А что сделаешь? Нем не привыкать своего силой добиваться. Если бы в своё время челноки императорские не захватили, так и вымерли бы в первую зиму. А теперь нас все уважают, даже сам Император. Вот и сейчас Он уже о перемирии просит. Первым запросил. Вот утрясётся всё немного, решат ТАМ — и перемиримся окончательно.

Дальше ехали молча, только мотор завывал на одной низкой ноте. Лес по сторонам дороги тонул в сумерках, но до полной темноты было ещё часа полтора-два. В лесу всегда темнеет быстрее, вот солнце сядет — и всё. Но шофёр почему-то не включал фары, машина и так шла ходко. Ровная дорога укачивала, и гул мотора должен был действовать усыпляющее, но сон не шёл. Не хотелось спать после таких новостей, да и нервное напряжение после удавшегося побега требовало выхода.

Этот день вообще выдался неплохим. С самого начала. И пациент тот, из палаты Љ 17, подвернулся как нельзя кстати. С раздробленным позвонком после шальной пули ему ещё три месяца лежать, и сколько потом ещё времени пройдёт, пока заново ходить научится.

Но сам лейтенант из штаба, из Чайна-Фло, до этого ещё ни разу там не был, ехал по командировочному предписанию да в госпиталь попал. И документы все в палате были, и форма как раз впору пришлась, даже сапоги не жмут и не хлябают. Хорошая форма, она во многом помогла: тогда, при выходе из больницы; сейчас, чтоб добраться до города; возможно, поможет при въезде. Но потом от неё надо будет обязательно избавиться. Она только внимание излишне привлечёт: вопросы, расспросы и прочее.

— Готовь документы! — сказал шофёр, сбавляя газ. Они подъезжали к чему-то. Неужели к городу уже? Впереди габаритными огнями светила последняя в колонне грузовая машина. Их тягач пристроился последним.

— Что это? Город?

— Да ну! — Костатис отмахнулся с усмешкой. — Мост через Чайну. Сейчас ещё и здесь с час проторчим.

Открыв дверцу, спрыгнул вниз на дорогу, пошёл куда-то вперёд, к переднему грузовику. Джейк проводил шофёра взглядом. Невысокий, немолодой, но движения быстрые и шаг лёгкий. Нет, от этого человека не веяло опасностью. Он вряд ли что-то подозревает. Хотя это странное упоминание про беглого пациента заставляет задуматься. Что это: намёк или случайное совпадение? Нет! Если б он догадывался о чём-то, он бы себя выдал. Мысли, эмоции, голос, дрожь в руках — ничего этого нет. Бояться нечего!

Джейк откинулся на мягкую спинку сиденья, прикрыл глаза, казалось, задремал, но сам думал-думал.

Император запросил перемирия, временной приостановки военных действий. Почему? Ведь не Он развязал эту войну! И даже так, Он готов был воевать до победы. Зачем же тогда было начинать, чтобы потом всё равно идти на уступки? Просить мира — значит, принимать условия сионийцев! Отдавать им наши земли?! Наши территории?!

И сионийцы для чего-то собрались перебираться сюда с Сионы. Конечно, там жизнь не сахар, но сюда… Зачем сюда, на Гриффит? Где они все здесь жить собираются?

И что такое в мире происходит? Ничего не понять! Как будто лет десять меня не было. Хоть бы новости последние посмотреть или спросить шофёра. Пусть он и расскажет. Чёрт знает, что творится!

— Эй, там! Спать собрался? Прогоняй дальше! Нечего стоять! — какой-то военный в сдвинутой на затылок кепке забарабанил прикладом автомата по дверце водителя. — Давай! Давай!

Джейк глянул по сторонам: шофёра видно не было, а в зеркальце заднего обзора маячил габаритами танк, возле него суетились военные. Видимо, отстали от танковой колонны, теперь торопятся.

— Подгоняй! Эй, какого чёрта?! — не закрытая плотно дверца распахнулась, сиониец осёкся, наткнувшись взглядом на офицерские нашивки. — Господин лейтенант, подгоняйте машину. Колонна продвинулась. — Дверцу прикрыл бережно, бегом побежал назад, к танку.

Колонна и правду продвинулась, метров на двадцать, а шофёра всё не было. Джейк пересел за руль, включил двигатель, мотор заурчал, и машина сдвинулась без рывка, плавно. А сзади взревел оживший танк, закричали люди, но их голоса сразу же потонули в рёве танкового двигателя. На такой машине Джейк ездил только однажды, в учебном классе, но сейчас справился без проблем, тормознул так же плавно, заглушил мотор.

Танк прополз жуком разделяющие их метры, остановился в опасной близости, чуть ли не упираясь зачехлённым дулом в стеклопласт кабины.

— Хорошее соседство! — засмеялся Костатис, усаживаясь на сиденье. — Ни один самолёт не тронет! Хотя ночью они и не показываются… — шофёр пребывал в хорошем настроении, чуть ли не пел себе под нос. — Представляешь, друга сейчас встретил. Раньше в одном классе учились. Он, правда, потом на Сиону перебрался, а теперь, вот, снова здесь. Это ж надо, как повезло! Здорово! Говорит, Чайна-Фло отстраивать заново собираются, только развалины подчистят и начнётся переезд.

— Так это же ниобианский город! Какие могут быть переселенцы на чужой земле?

— Какая «чужая»?! Наша это земля! Наша! И город наш! Уже почти месяц наш… — Костатис смеялся над Джейком, как над непонятливым ребёнком. — Да-а! Ну, ты прям, как из леса, господин лейтенант. — Джейк при этих словах с большим трудом заставил себя не вздрогнуть, даже смех Костатиса поддержал. Про себя же подумал, выдержка у тебя, друг, совсем ни к чёрту стала.

— Граница теперь по линии фронта, а фронт километров на тридцать от Чайна-Фло отодвинулся. Здесь уже глубокий тыл, наша земля, сионийская, честно отвоёванная.

— Ладно. А с переселением зачем? — при этом вопросе Костатис замолчал надолго, задумался.

— Ну, вообще-то это всё пока в секрете держится. Я даже сам не знаю, почему, — протянул неуверенно, всё ещё раздумывая: говорить — не говорить. — Сиона наша — того, — махнул рукой в неопределённом жесте. — Рушится, вроде… Смещается с орбиты, я такое слышал… Сам-то ты разве не оттуда? — Джейк отрицательно двинул головой. — А-а, тогда понятно. Что-то страшное сейчас там творится. Каждый день аварии, люди гибнут. Надолго её такой хватит, нашей-то Сионы?

Единственный способ выжить — переселение. Кроме Гриффита, больше некуда. Ниобе и их Императору вообще на нас наплевать. Просили же по-хорошему: отдайте нам нашу землю, так нет же. И без войны бы дело обошлось. А теперь мира запросили. Считай, из-за этого переселения только и воюем. — Костатис вздохнул. — Смотрю на нас, сионийцев, ведь постоянно приходится отвоёвывать себе право на жизнь. С самого начала держали нас за изгоев, за людей не считали. Выселяли сразу раз и навсегда, без права на реабилитацию, без надежды на помилование. На Сиону, чтобы с концами. Хорошо историю знаешь? Что толку говорить? Все мы ниобианами, законом их и самим Богом обижены…

Да, историю Джейкзнал хорошо, даже слишком, особенно историю войн и становления Сионы как независимого государства. Сиона была вероятным противником с самого начала своего существования, поэтому и изучалась особенно тщательно.

Ледяной мёртвый осколок, впервые замеченный искусственным спутником при облёте Хариты, был тогда ошибочно определён как её естественный спутник. Ошибочно, об этом узнали позднее. Тогда же узнали, что планетка эта не так уж и мертва: весной, один раз за сионийский год там появлялись даже растения — жалкая пародия на богатейшую флору Гриффита. Но травы эти заслуживали уважения хотя бы за свою выносливость и живучесть.

Панцири вечных ледников истончались весной только в районе экватора, земля протаивала меньше, чем на полметра, дальше и всюду была вечная мерзлота, но травам и мелким грызунам хватало и этого.

Тяжёлый климат, сложнейшие условия для жизни, удалённость от Ниобы и невозможность покинуть планету без помощи извне — всё это позволило додуматься до идиотской жестокой идеи — превратить целую планету, пусть даже такую маленькую как Сиона, в тюрьму. Император Густав первым дошёл до этого, в Его же правление совершилась первая выселка. Первые тридцать осуждённых на высшую меру наказания (имена всех тридцати позднее были высечены на гранитной плите как напоминание для потомков, как память о пионерах, проложивших тропу в освоении ледяной планеты), попали на Сиону уже осенью; они встретили зиму, но оказались не готовы к ней, поэтому через полгода, когда прибыла новая партия «смертников», из пионеров в живых осталось только четверо. Истощённые и больные. Эта же участь ждала и остальных. А челноки к тому времени уже находились на пути к дому, на Ниобу, — о помощи и речи не было. Высадку третьей партии заключённых, совершившуюся ранней весной, смогли встретить те, кто пережил сионийскую зиму. Таких было немного: меньше двадцати человек. Они смогли выжить в ледяных пещерах по соседству с действующим вулканом.

Среди вновь прибывших стали появляться и женщины, а челноки с каждым месяцем появлялись всё чаще, и «смертников» с каждым рейсом привозили всё больше. Но теперь среди них был высок процент «политических». А люди, жившие надеждой на прощение, на пересмотр дел и помилование, начали, наконец, понимать, что этого никогда не будет, что никто никогда больше не вернётся назад к родным, что никогда больше они не увидят Ниобы, тёплой зелёной родной матушки-Ниобы!

Каждый, кто ступал на трап челнока, отправляемого на Сиону, вычёркивался из всех списков, вычёркивался из памяти, этот человек умирал для всех. А жизнь на Сионе, без всякой помощи со стороны Ниобы, без оборудования, тёплой одежды, без продуктов и медикаментов, превращалась в затянувшуюся агонию. Терять всё равно было нечего, а делать что-то надо всегда, хотя бы ради появившихся детей. Сионийцы умудрились, не имея огнестрельного оружия, захватить челноки, взять заложников, связаться с Ниобой и даже осмелились диктовать свои условия Императору Густаву.

Густав был тогда ещё слишком молод и не так опытен, чтоб суметь ясно и чётко представить, во что выльется в дальнейшем эта уступка, но требования были выполнены. Не все, конечно, но это был первый случай, первый факт противостояния двух сторон, а самое страшное произошло потом, позднее, лет через двадцать после вышеуказанных событий, а если точнее, то пятьдесят восемь лет назад. Сионийцы объявили себя независимым государством-планетой со столицей в единственном городе, носившем одноименное название. Они заявили о своей независимости от воли Императора! Они создали свой Демократический Совет! Они всячески, везде и всюду, напирали на одно слово: демократия! Они гордились своей свободой! Они — преступники?! Те, от кого отказалось общество Ниобы, заявили вдруг о каких-то правах и стали указывать на ошибки в правлении Императора! Те, кого сам Густав терпел, считая в какой-то мере своей колонией. Разве мог стерпеть такое этот осторожный человек, живущий в постоянном ожидании переворота или восстания? Всё закончилось войной, которая в исторические хроники вошла, как Экспансия на Сиону. Война эта пришлась на лето, самые страшные бои велись в окрестностях столицы. Военные действия, поначалу успешные, застопорились с началом зимы. На длительную войну ниобианское командование не было готово, да и сионийцы ушли в глухую оборону. Давно известно: затянувшаяся война тяготит обе стороны — и мир был подписан. Сионийцы получили то, что хотели, — они получили свободу и экономическую независимость; а Император, чтобы хоть как-то отыграться, объявил Сионе эмбарго. Всякая торговля с Сионой запрещалась на высоком правительственном уровне. И хотя сионийская техника, достигшая к тому времени высочайшего класса, была особенно необходима при исследованиях Гриффита, Густав не пошёл на уступки. Послабления начались лишь в правление Императора Рихарда. Он наладил торговлю, разрешил научное сотрудничество. В Его правление больше не совершилось ни одной выселки заключённых, но до идеала было ещё далеко. Об этом можно было судить, прослеживая рост контрабандных рейсов. Незаконная торговля стала выгодным делом, к тому же она кормила улисских пиратов. При всех сложностях годы мира явились лучшим временем для обоих государств, относительно ровно и спокойно развивались и отношения между правительствами. Сейчас же всё это пошло прахом…

— Господин лейтенант, документы ваши? — Он вырвал книжечку из нагрудного кармана, протянул постовому недрогнувшей рукой. Задумался, поэтому и не успел испугаться, так и продолжал смотреть прямо перед собой, на панель управления, рассеянным взглядом. Но внутренне сжался. Больничный лист не подписан. Номера части тоже нет Эта офицерская книжка совсем не походила на стандартные, известные раньше. Даже фотографии в ней нет, лишь код индикатора личности. И ещё какие-то печати с непонятными значками. Сиониец на больничный лист даже не взглянул, отдавая документы, козырнул, добавил:

— Счастливого пути, господин лейтенант!

— Спасибо! — Джейк и бровью не повёл, убирая книжечку другого офицера, оставшегося за миллионы километров и лет отсюда, в пригородной клинике, в палате Љ 17.

Машина тронулась, а постовой пошёл назад, к танку, крича что-то на ходу. Голос его не улавливался в рёве моторов. Джейк следил за сионийцем сколько мог в зеркальце заднего обзора: а вдруг догадается, заподозрит что — и вернётся с подмогой?

Полосатый шлагбаум с зелёной лампочкой поднялся вверх, пропуская их на мост. Машина шла медленно по дощатому настилу, высокие стойки заграждения проплывали за спину с угнетающей неспешностью. Шум воды до сюда не доходил, но Джейку казалось, что он слышит, как вода ударяет внизу, и весь мост вибрирует, как живой. «Почему так медленно? Уже почти ночь, а он никуда не торопится! Ну добавь ты газу! Чего тебе стоит?» Но Костатис не спешил, у него документы в порядке, ему бояться нечего. А Джейк всю силу воли, всю выдержку использовал, только бы сохранить внешнее спокойствие.

Второй шлагбаум был уже поднят, возле него стояли ещё двое солдат, оба с автоматами. Сионийцы равнодушно проводили машину глазами, один из них сказал другому что-то, оба засмеялись, но так же равнодушно, со скукой…

К городу они подъезжали уже глубокой ночью. Ни одной машины не встретилось им по дороге, танк от них отстал, да и вся эта часть пути прошла почти в полном молчании. Костатис ни о чём не спрашивал больше, а сам Джейк предпочитал молчать, чтоб не сказать чего лишнего или сболтнуть по незнанию.

Город располагался в небольшой низинке и они спускались под горку чуть ли не с ветерком. Джейк сколько ни всматривался, всё никак не мог разглядеть огни Чайна-Фло. Город будто исчез. Или это ещё не та низина? И место не то совсем?

— Затемнение, — пояснил шофёр, заметив этот недоумевающий взгляд, усмехнулся, но без насмешки, — Глупый народ. Сначала отдали нам его почти без боя, а теперь сами же бомбят, по своим же… — скривился так, точно плюнуть хотел, но передумал. — Вот и приходится исхитряться по-всякому…

страх выдать себя, кажется, впитал весь окружающий мир. Неподвижный, немой лес по обеим сторонам дороги, молчание шофёра и то, что он не включал фары, крался как будто наощупь. Чёрный, затерявшийся в темноте город, в который Джейк так мечтал вернуться!

Колонна танков с солдатами на броне — вот он, пригород. Машина медленно протискивалась между всей этой громоздящейся техникой. Небольшие приземистые машины с блестящими зубами траков, откинутые крышки люков, поднятые дула. Опасная техника, опасная, как и всё военное. Но Джейк опытным глазом сразу определил: танки эти спешно переделаны из вездеходов, или, скорее всего, сконструированы на их основе. Со стороны они больше напоминали игрушки. А ещё они казались декорацией, нереальной картинкой, как те, из прошлой войны. Какие танки? Зачем танки? Неужели в войне уже до этого дошли?

Сгорбленные фигуры солдат, спящих сидя, такие же неподвижные, как и вся техника, тоже казались частью ожившей кинохроники.

Какой-то из солдат стоял прямо посреди дороги, смотрел на приближающуюся машину и не спешил отходить. Костатис включил подфарники, ругаясь себе под нос, что-то насчёт слепых самодовольных молодчиков. Но сиониец и не думал убираться с дороги. Неяркий свет высветил пыльные ботинки, грязный комбинезон, ухмыляющееся лицо. До бампера оставалось всего лишь три метра, когда Костатис не выдержал, даванул на педаль тормоза и, высунувшись в окно, заорал:

— Убирайся с дороги! Идиот! Прочь, я сказал! Щас все кости переломаю, понял?!

— Всё равно ведь не вылезешь… — рядовой дразнил шофёра, а потом вдруг покорно сошёл на обочину. К нему кинулись ещё какие-то из солдат. Зашумели голоса, смех. Какие-то насмешки над «трусливыми водилами». А Костатис вдарил по газам.

— Задрали уже, сволочи! — ворчал он, постепенно успокаиваясь. — На спор со смертью играют. Риска им мало, дуракам. Какой раз уже так… Собью, к чёрту, кого-нибудь в другой раз!

Джейк, принявший сионийца за постового, расслабился, рассмеялся.

— Скучно им, видишь ли! На деньги спорят: остановится — не остановится! Была бы скорость повыше, сбил бы, дурака, и отвоевался бы, к чёрту! Дети! — заключил Костатис, а потом вдруг спросил без всякого перехода:

— Тебе-то, господин лейтенант, в городе куда надо? Куда направили-то?

Джейк и секунды не думал, сразу нашёл, что сказать:

— Да мне бы сначала в ОВИС, сообщение одно отправить…

Эта таинственная важная недосказанность вызвала во взгляде шофёра невольное уважение: Костатис добавил, поводя подбородком:

— О-о, понимаю…

Дальше несколько минут они ехали в молчании. Джейк сидел, опустив голову, поэтому не заметил, как они въехали в город. Машину затрясло на ухабах. Да, дорога до этого была куда лучше. По сторонам потянулись чёрные громады домов, нечёткие силуэты. В открытое окно потянуло гарью, настолько сильной, что запершило в горле. Где-то горел пластик, это от него такой удушливый запах. И ещё к нему примешивался знакомый едкий запах взрывчатки, как после недавнего обстрела. Джейк кашлянул негромко, отстраняясь от окна. Дома вокруг казались какими-то странными, он совсем не узнавал их. Может, потому, что слишком плохо знал этот город? Что уж говорить о пригородных районах старого города? Здесь и раньше-то не было большого порядка.

Костатис взял круто влево, объезжая кучу мусора и строительных обломков. Фары он так и не включал, но ориентировался при этом просто отлично. Они свернули на другую улицу, и впереди замаячили тусклые огни двух машин, загородивших проезд. Рядом с ними улавливалось какое-то движение. Постовые. Очередная проверка документов. Костатис тормознул машину, но мотор не заглушил, распахнул дверцу со своей стороны. Какой-то военный, заглянувший в кабину, светанул по глазам фонариком. Джейк поморщился, закрываясь ладонью.

— Что везём? Откуда груз? Флорена, да? — в голосе человека различались нотки ленивого любопытства. И радость при встрече.

— На аэродром я. — ответил Костатис. — Обмундирование, запчасти кой-какие, да ещё так, по мелочи…

— А туда сейчас не попадёшь. Закрывают его на ночь. Вот рано утром можно будет. А сейчас нет… — Военный внимательно, даже слишком внимательно, просматривал документы шофёра, высвечивая страницы фонариком.

Джейк ждал своей очереди, ждал и нервничал: носком сапога нетерпеливо пристукивал по металлическому полу кабины, теребил пальцами кокарду фуражки, а глаза высматривали возможности для побега в случае чего. До машин ещё несколько метров, возле них два автоматчика, оба в нашу сторону глядят. Осторожно и незаметно отжал ручку дверцы. Теперь можно было просто навалиться плечом, прыгнуть вниз — и в сторону, за машину. Сионийские солдаты — простые люди, они мало что увидят в темноте. Должно повезти. Должно. Немного успокоился при этой мысли. Путь к отступлению — как это иногда хорошо действует! Особенно когда приходится быть предельно осторожным. Но тут увидел ещё одного офицера. Он шёл к ним от патрульной машины, но тут остановился на открытом месте, как раз напротив дверцы. Всё! Незаметно сбежать теперь не получится. Обязательно увидит, попытается остановить, откроет стрельбу. Всё! Ловушка захлопнулась с треском! Кабина машины показалась вдруг маленькой и тесной, а воздух — душным. Даже дышать стало нечем. Джейк откинулся на спинку сиденья, вздохнул несколько раз. Всё тело дрожало как в ознобе. Наверное, это был ужас.

— Вам плохо, лейтенант? — Дрожащий свет фонарика узким пучком осветил бледное лицо Джейка.

— Только-только из госпиталя, — шофёр заговорил торопливо, будто хотел оправдаться. По интонации его голоса стало ясно: с офицером они давно уже в приятельских отношениях. Не в первый раз сталкиваются вот так, на дороге. — После ранения… Парень — золото!

— Давно знакомы? — взгляд сионийца потеплел, стал сочувствующим, немолодое лицо, обычно строгое, как того требовала служба, смягчилось.

— Его отец — мой самый лучший друг. На одной улице росли… — Костатис лгал, а Джейк не понимал, зачем он это делает.

— М-м! — офицер покачал головой понимающе, но всё же спросил, хоть и вежливо: — Командировочное предписание предъявите, пожалуйста!

Он быстро пролистал страницы, неловко сжимая в одной руке и офицерскую книжку и включенный фонарик. Свет высветлял лицо сионийского офицера, лейтенантские лычки, рассеиваясь, отражался в зрачках. Потом переложил фонарик в другую руку, стал внимательно изучать печати.

— Первый раз здесь, в Чайна-Фло? — спросил, взглянув из-под козырька форменной кепки.

— Да. А что? Что-то не так? — Джейк сумел проследить за тем, чтобы вопрос не прозвучал слишком резко, и, отвечая на него, офицеру теперь нужно было невольно защищаться — уловка на почти инстинктном уровне.

— Да нет, всё нормально, вроде… Вы знаете, где ОВИС? — этот вопрос прозвучал неожиданно, Джейк вскинул брови, спросил в ответ с правдивой растерянностью:

— ОВИС?

— Да, вам ведь в штаб Армии нужно, судя по кодам печати. А он размещается в Отделе Сети.

— Ну, в Отдел, так в Отдел, это не мне решать, — согласился Джейк. — Куда направили, туда и еду.

— Ты же знаешь, где здание Сети, так ведь? — Постовой перевёл глаза на Костатиса, тот повёл плечами, буркнул, догадавшись, на что́ ему намекают:

— Да подкину я парня, какой разговор?

— Ну и ладненько! — Офицер улыбнулся, возвращая документы Джейку, произнёс: — А про вас, лейтенант Винклер, уже спрашивали. Ждут вас там. — Кивнул головой, дал рукой сигнальный знак — отмашку другому офицеру и солдатам у машин: «Можно ехать!» Захлопнув дверцу, крикнул на прощание:

— Анне «привет» передавай!

— Обязательно! — Костатис, прощаясь, показал ему раскрытую ладонь, тронул машину.

Они ехали по городу, а Джейк уже больше не смотрел по сторонам, он сидел, опустив голову, уставившись взглядом на руки, стискивающие фуражку до боли в суставах. А мысли в голове неслись галопом: «Он всё знает! Знает! Догадался?! Понял?! Или я сам сболтнул что-то не то?.. Идиот!! И чему тебя учили?.. Что же делать теперь?.. Если он знает всё, то почему не сдал сразу? Почему выгораживал? Зачем? Для чего ему это?.. И куда он везёт меня теперь? Сдаст сионийской разведке?.. Или в полицию?.. Дверца машины всё ещё открыта, можно рискнуть… Скорость небольшая…»

— На твоём месте я бы не задерживался здесь, в этом городе, дольше, чем на одну ночь, — неожиданно произнёс шофёр, взглянув на Джейка. Этот взгляд не нёс опасности, но любая ошибка в положении Джейка сейчас дорогого стоила. Этот человек, может, только с виду такой: простой, честный и совсем неопасный, а по-настоящему… По-настоящему он, наверное, уже обдумывает, на что потратить обещанную премию. — И в Сети я бы тебе не советовал показываться, — продолжал Костатис. Он смотрел прямо на дорогу, ехал почти вслепую. На попутчика не глядел намеренно, хотя и чувствовал на себе его напряжённый изучающий взгляд. Слова старался подбирать такие, чтоб в них не было намёка на что-то опасное, следил за тоном голоса. Этот парень понравился ему сразу, с самого начала. Пусть он и отвечал на вопросы коротко и не очень ясно, не спешил рассказывать о себе, а главное — один к одному подходил по описанию на того беглого из клиники, — Костатис меньше всего хотел, чтоб сейчас его попутчик сиганул из машины на ходу с риском сломать себе шею.

— В этом городе военных не меньше, чем во Флорене. И спрятаться здесь не так легко, как это кажется на первый взгляд. Лучше всего было бы, конечно, на время уйти в джунгли. Здесь в округе ещё осталось много ферм, и они почти не тронутые. Работника, такого, как ты, возьмут с радостью, без лишних вопросов, вряд ли даже удостоверение личности потребуют. Одна сложность — без проверки на дорогах отсюда не выехать. Везде посты, везде патрули. Для тебя это не просто город — это ловушка, из которой уже не выбраться…

Парень никак не отозвался, хоть Костатис и замолк, давая ему возможность говорить хотя бы слово в ответ. Молчание!

— С какими планами ты ехал сюда, а? — голос Костатиса против его воли стал резким, раздражённым. Но мальчишка всё равно молчал. Ни оправдания, ни протеста — ничего из того, что свойственно молодым, неопытным людям, уверенным в правильности своих действий. — На человека призывного возраста и твоей выправки внимание обратят сразу. Ты предъявишь ворованные документы? На кого он сделан, такой расчет? На дурачков? — Костатис недобро рассмеялся, повёл головой, будто сказать хотел: «Ну, ты, парень, даёшь! Вот это наглость!» — Есть, конечно, ещё один вариант. Но он прокатит, если у тебя есть деньги. А у тебя есть деньги? — взгляд в сторону Джейка. Опять без ответа. — Были б деньги, можно было бы договориться с капитаном какого-нибудь грузовоза. Их почти не проверяют. Уберёшься на Ниобу — и всё! Покой, мир, благодать! Никому дела не будет, кто ты и откуда, и за что тебя держали в больнице на каком-то далёком Гриффите. Проблемы Гриффита для Ниобы — новости из другой Вселенной!

— Я не тот, не из «психушки». Вы меня путаете с кем-то, — возразил Джейк. Сказал сначала, а потом прикинул с невольным облегчением: «А ведь он меня совсем с другим путает, с тем психом… Он не знает, что я ниобианин… Да и откуда ему это знать? Пусть уж лучше псих. Если так, то большее, что мне грозит, — это полиция или врачи. Главное — не в Разведку! Там здорово растрясут… До седьмого колена родню проверят…»

— Ой, не говори! Я не дурак! — Костатис усмехнулся, отмахиваясь от слов Джейка, как от нелепицы. — Если ты меня боишься, то зря. Я тебя сдавать не собираюсь. Честно признаться, врачей я и сам не очень-то жалую. Да и не волнует меня как-то, за что ты там попал в больницу. И на маньяка ты не похож… Живи! Но если уж выбрался, то зачем лишний раз подставляться? Спрячься, пока война не кончится, а потом на радостях забудут про тебя все, простят. А так?.. — повёл плечом. Джейк ничего не сказал в ответ на эти слова. Да и что тут скажешь? Шофёр дело говорит, лучшее сейчас — это затаиться, дождаться мирного времени. Но не для этого же он хотел попасть в город! Если уж прятаться от всех, то деревенька с гриффитами (и с Кайной!) — это лучшее, о чём можно мечтать. Но такая жизнь напоминала дезертирство, трусливое бегство от реальности. Ведь должны же быть где-то «свои»! Кто-то, кто уцелел из их части. Кто-то же воюет против сионийцев, раз есть линия фронта, если продолжается война и ведутся военные действия!.. Каждый военный — и не только! — обязан выполнить свой долг перед родиной, так нас учили. А мне в первую очередь нужно отчитаться за провал операции, за гибель капитана. Да!.. И выполнить его последнюю просьбу… Послать сообщение. Да, так и так сначала нужно воспользоваться Сетью. Сообщить той женщине… Как её? Линда Маккинли… Сообщение на Ниобу… Сначала это, а потом уже и о себе думать можно…

— Всё! Вот он, твой Штаб, лейтенант! — произнёс Костатис, еле сдерживая горькую усмешку. — Делай, как знаешь, если моих слов тебе недостаточно. — Машина тормознула резко, Джейка аж вперёд кинуло, он упёрся ладонью в панель управления. Выпрямившись, глянул в окно.

— А тебя, походу, уже встречают! — Костатис тоже заметил военного у парадного входа, заинтересованно глядящего в сторону армейского тягача.

— Ну, всё тогда! — Джейк перевёл глаза на шофёра. — Спасибо!

Тот вдруг схватил его за плечо, крепко стиснув пальцы, притянул к себе, и, глядя прямо в глаза, зашептал торопливо:

— Не дури, парень! Я ведь за тебя не зря переживаю. Мне не всё равно. У меня у самого таких, как ты, двое. Я и помочь могу, если что… А к этим попадёшь… — Кивок головой в сторону офицера. — Они из тебя всю душу вытрясут. Помяни моё слово!

— Спасибо, дядя! — Джейк легко стряхнул со своего плеча руку сионийца. — Но мне пора.

Толкнул дверцу, спрыгнул вниз, слыша ещё слова, бросаемые в затылок:

— Не дури! Я же помочь могу, слышишь!..

Вместо ответа Джейк только дверцей хлопнул. Машина отъехала не сразу. Шофёр точно ждал ещё: «А вдруг передумает?» Но Джейк не жалел пока о своём решении. Проводил машину взглядом до самого перекрёстка и потом только надел фуражку.

— А вы, небось, к нам, да? — офицер спросил первым. Он стоял прямо за спиной и тоже глядел вслед машине поверх плеча Джейка. — Чё это он?

Джейк ответил не сразу, медленно развернулся на каблуках лицом к офицеру, смерил его взглядом с головы до ног, а потом лишь ответил:

— Да так, до города подвёз. Попутчик…

— Так ты из Флорены?! Ух ты! Поздновато, мне кажется, чтоб ездить. В темноте… — офицер немного отстранился, разглядывая Джейка. — Рисково так.

Офицер — младший лейтенант — был из породы тех людей, которые восторженно и просто глядят на мир, ни в чём не видят подвоха или опасности и сами также естественны в проявлении своих чувств. Вот и сейчас он даже не спросил о документах, не заподозрил ничего, а ведь был оставлен дежурным на ночь при таком важном объекте, как Штаб Сионийской Армии.

— Я должен доложить о своём прибытии. — Джейк напомнил сам. Ему нужно было попасть внутрь, там он сможет добраться до компьютера, там он сможет «войти» в Сеть, послать сообщение. Конечно, это рискованный ход. Так можно и погореть, если нарваться на другого, дотошного сионийца или на кого-нибудь из «информа-торов».

Недавние предупреждения шофёра всё же внесли в душу какую-то неясную тревогу. Хотелось побыстрее разделаться со всеми делами и спрятаться где-нибудь. Но где сейчас поздней ночью найдёшь компьютер, как не в Отделе Сети? Никакое кафе или сервисный центр наугад не найдёшь, если города не знаешь. Да и работают ли они сейчас, после всех обстрелов и бомбёжек?

— Как хотите. Можно вообще-то отложить и до утра. — Сиониец неожиданно перешёл на «вы», и Джейк догадался, почему: за его спиной раздались чьи-то шаги, громкие в темноте и в пустоте. Ещё один офицер! Он возник из темноты откуда-то слева, вошёл в свет, отбрасываемый на тротуар тусклыми лампами дежурного освещения, высвечивающими табличку над парадным входом: «Отделение Всеобщей Информационной Сети». Золочёные буквы поблёскивали, напоминали о прошлом, о том, что казалось увиденным когда-то в какой-то кинохронике. И пасти змей на эмблеме скалились с недоброй ухмылкой. Затея вдруг показалась Джейку опасной. Инстинкт, отточенный за годы обучения и притупившийся за недели жизни среди гриффитов, заработал снова. Но поздно! Поздно…

— А вы кто, лейтенант? — неожиданно объявившийся капитан начал с места в карьер. — Документы предъявим, пожалуйста.

Настораживающая, холодная вежливость, прищур глаз в темнеющих тенями глазницах, плотно сомкнутые неулыбчивые губы, — Джейк понял сразу: влип!

В который раз за этот день он подавал «свою» офицерскую книжку, а сам внутренне сжимался от тихого, потаённого ужаса, настолько сильного, что сердце в груди готово было остановиться.

— Ютас Винклер. — Капитан оторвал взгляд от книжки, встретился с Джейком глазами. — Из госпиталя?

— Да, господин капитан! Из клиники во Флорене…

— А не рановато ли? — Сиониец подозрительно сдвинул брови, снова посмотрел в документы. — Не так давно мы связывались с флоренийской клиникой, когда пытались проследить, куда вы делись, лейтенант. Нам сказали, вы пролежите ещё никак не меньше двух месяцев. А сейчас вы здесь. С чего бы это? И ваш больничный лист не закрыт…

— Я здоров! Я чувствую себя прекрасно! — В голосе Джейка звучал искренний порыв, возмущение. — Вы же знаете, господин капитан, этим врачам только волю дай, — и они будут держать вас в больнице лишь бы самим подстраховаться… и на всякий случай — тоже!..

— Где заключение врача о вашем выздоровлении, лейтенант? — Капитан медленно помахал командировочным предписанием у Джейка перед носом. — Может быть, вы объясните сами, как получилось, что вы здесь?

— Да сбежал я из этой проклятой больницы! Сбежал! — Джейк не выдержал, взорвался, но контроль за собой сохранял, следил за каждым своим словом. — Господин капитан! Вы можете меня наказать, если хотите, но я не мог там больше оставаться. Я здоров! Вы видите это! Я хочу быть полезным своей стране, я не хочу провести всю войну на больничной койке! — Боже! Как же он был искренен в этот момент! Искренен в своих чувствах и понятен, как всякий мальчишка в его возрасте, независимо от того, ниобианин он или сиониец. Он попросту боялся пропустить главное в своей жизни событие: он хотел принять участие в войне! Творить историю своими руками — это желание было естественным для большинства молодых по обе линии фронта.

Этот порыв, необдуманность действий — всё, что свойственно всем в двадцать с небольшим лет, смягчили немного взгляд капитана:

— О твоём здоровье не мне судить, лейтенант. Я не врач. Но если будут жалобы…

— Жалоб не будет, господин капитан! Не будет! — Джейк говорил эти слова, глядя капитану прямо в глаза. Сиониец смутился, перевёл взгляд на младшего лейтенанта, молча ожидающего окончания разговора.

— Ладно, это не мне решать. Утром встретишься с майором Краустом, пускай он тобой и занимается. — Капитан вернул Джейку документы, а потом обратился к младшему лейтенанту: — Балакоев, проводите лейтенанта Винклера до гостиницы. — Снова взгляд на Джейка. — Завтра утром к восьми ноль-ноль — и без опоздания! Я внесу вас в журнал прибытия… Опоздание или неявка будут расценены как дезертирство.

Тон голоса, которым были сказаны эти слова, не понравился Джейку. Опасность в нём была и подозрительность, настолько явные, что под сердцем заскреблись юркие мышата, это был инстинктивный животный ужас, как у края пропасти. Как кстати она пригодилась теперь, гвардейская подготовка! Вот никто только до сих пор не научил, как можно стать хозяином своему страху. Да и можно ли этому научиться?

Жаль, до компьютера рак и не удалось добраться. Может, в гостинице будет компьютер с подключением к Сети? На это Джейк и понадеялся…

…Гостиница — слишком роскошное слово для такой развалины, подумал он спустя полчаса, стоя на пороге обшарпанного, тёмного здания со сбитой вывеской. Неужели не нашлось ничего получше?

Длинное пятиэтажное здание вдоль тротуара, часть его уцелела после прямого попадания бомбы, здесь, судя по всему, когда-то размещалась казарма для ниобианских солдат. А теперь здесь сионийцы. Дальше еле различались мрачные развалины. Не удивительно, если здесь не окажется даже воды.

— Завтра утром за штабными придёт машина, приедете со всеми, — сказал младший лейтенант, Джейк кивнул ему в ответ, потянул дверь на себя. Про сионийца он уже забыл, голова была занята другими мыслями, но Балакоев заговорил снова: — Вы если всё-таки собираетесь здесь ночевать, то просите угол где-нибудь на первом этаже, поближе к дверям. Мой вам совет. И спать лучше не раздеваясь…

— Спасибо за совет. — Джейк перешагнул порог. Предупреждение не лишне, если вспомнить о развалинах в нескольких метрах от входа.

* * *

Он встал рано, проспав не больше четырёх часов.

Крошечная комнатушка всего с одной кроватью, без окон и со старой дверью на петлях. Когда-то давно это был угол, где ночевал портье. Лет двадцать гостиница пустовала, снести её не успели, так же, как и многие другие дома на окраине. Сейчас же, когда война прокатилась по этим местам, город, как смертельно раненое животное, уже не мог, хоть и пытался, зализать свои раны.

Только-только рассвело, и при свете можно было видеть, насколько сильны разрушения. Джейк шёл по улице уже минут десять, но за это время ещё не увидел ни одного целого здания. Сначала это не действовало с такой болью, пока шли кварталы «старого города», но ближе к центру… ближе к центру смотреть на раздавленный, почти мертвый город было невозможно.

Видимо, больше недели прошло с последней бомбёжки, мостовые и тротуары расчищались, куски ещё добротного домашнего хлама уже разволокли. Да и сами развалины уже не горели, лишь в воздухе улавливался запах тлеющего пластика, резины и тряпок. По этому запаху становилось ясно: это только с виду кажется, что всё позади, а на самом деле даже огонь, и тот ушёл вглубь и точит жизнь изнутри. Жизнь? Но где она, эта жизнь? Разве можно здесь, среди этого кошмара, уцелеть хоть кому-то? Почему же ночью город показался совсем не таким? И дома не казались разгромленными, и дороги — вполне сносные. Трясло, конечно, немного… Но сейчас утром — всюду завалы из битого камня, искорёженное покрытие, разбитый криолит.

Джейк обошёл обломки: прямо через всю улицу рухнул кусок фасада одной из пятиэтажек. Разрушение не было свежим, кто-то уже протоптал тропинку через завал, срезая путь. Раскрывшееся нутро дома, теперь нежилого, выглядело до жути откровенным. Белели закопченные обои, на одном гвозде висела полка, на которой кто-то, возможно, хранил свои любимые стереофильмы. С трудом верилось, что по этим комнатам ходили люди, они скрывали свою жизнь за стенами от посторонних глаз, а теперь, вот, стен этих нет больше, как нет и самих жителей дома.

Улицу расчищали люди. Первые люди, встреченные в это утро! В первый момент Джейк обрадовался, даже ускорил шаг, но потом, когда понял, что к чему, остановился. Это были пленные! Пленные ниобиане! Небольшая группа безмолвных, безучастных ко всему, кроме работы, существ, до невозможного грязных.

Работа велась в полной тишине, громыхали лишь лопаты о куски раскрошившейся кладки, поскрипывали тележки. Весь мусор грузился в кузов большой армейской машины. Мотор её был выключен, дверцы раскрыты, а на подножке сидел шофёр с сигаретой в зубах. Конвойных, и одновременно надсмотрщиков, Джейк заметил не сразу. Все они, как и те, кто работал, были в форме одного цвета. Один из них пошёл Джейку навстречу, на ходу поправляя ремень автомата, висевшего на шее.

— Проходите, господин лейтенант. Здесь нельзя останавливаться.

«Да-да!» — Кивнул головой несколько раз, давая понять, что предупреждение поня-то, пошёл вперёд, мимо конвоира, а сам всё продолжал смотреть на военнопленных. Силился разглядеть лица, одинаково серые, давно немытые и небритые лица с одинаковыми равнодушно-тупыми точками глаз. Понял вдруг неожиданно, что ищет знакомых, хоть кого-нибудь из прежней жизни… Никто не смотрел в его сторону, даже сионийцы потеряли к нему всякий интерес.

Эта работа напоминала муравьиное копошение, копошение замкнувшихся в своём тесном мирке насекомых. Ни сопротивления, ни окриков, ни одного резкого движения, которое могло бы привлечь внимание.

Джейк прошёл мимо. Бесполезно искать! Слишком многое изменилось за последнее время, глупо надеяться на чудо, да и ничего хорошего она не принесёт, эта встреча. Прошёл ещё немного вперёд, свернул на другую улицу. Сейчас он шёл так, как шёл с лейтенантом Балакоевым минувшей ночью. Заблудиться не боялся, хотя город в своей новой ипостаси совсем не походил на тот, прежний, ещё не знавший войны.

До здания ОВИС оставалось чуть больше одного квартала, когда Джейк увидел ещё одну группу военнопленных. Дорогу и тротуар уже расчистили, куски обугленных почерневших деревьев стаскали в кучи. Засыпа́ли песком воронку, собирая в неё же всякий мусор.

Работа велась споро, не в пример первым: с руганью, угрозами, пинками и зуботычинами. Сами работники казались разношёрстной толпой бродяг и уголовников на принудительных работах, но никак не пленными солдатами. Были некоторые в гражданском, кто-то один (его Джейк заметил краем глаза) вообще без кителя, только майка… Джейк задержал на нём взгляд чуть дольше — и остановился резко, будто натолкнулся на невидимую преграду.

Барклиф!!! Лейтенант Барклиф!

Джейк узнал этого человека даже в таком виде, в каком он был. О, его-то Джейк узнал бы любого через сколько хочешь времени. От предвкушения этой встречи (а о том, что она произойдёт, Джейк даже не сомневался) аж мурашки по спине побежали, а на губах появилась невольная улыбка.

Ошибки не было, это был он!

Барклиф не смотрел в сторону Джейка, он не мог даже предположить, кто перед ним, в форме сионийского офицера. А Джейк видел каждую чёрточку лица своего недавнего командира и мысленно сравнивал его с прежним, отмечая перемены. Да, Барклиф сильно изменился! Куда делся тот красивый холёный лейтенант с мстительным прищуром во взгляде холодных изучающих глаз, с брезгливой и насмешливой улыбкой на губах?

— Сволочной народ, эти ниобиане! — сиониец-конвойный, стоявший к Джейку ближе всего, устроил себе небольшой перекур, задымил сигаретой. — Эти из последних… Кого с боем брали, кого уже по городу отлавливали… Добровольцев среди них нет. Самые опасные. Думают, их война ещё продолжается… К таким, как эти, спиной лучше не поворачиваться. Вон, на днях, двое автомат пытались отобрать, сбежать, наверно, думали… Пристрелить пришлось обоих. — Сиониец говорил об этом просто, без сожаления. Джейк не смотрел в его сторону, он глаз не сводил с грязной, когда-то белой майки, маячившей среди пятнистой формы и цветастых рубашек.

— А офицеров среди них нет? — спросил Джейк, взглянув на сионийца. Тот курил, делая нервные короткие затяжки, резко отдёргивая руку от лица. Торопился вернуться к своим обязанностям, тем более, там, среди военнопленных, начало завариваться что-то нехорошее.

— Вам лучше уйти, господин лейтенант. — посоветовал сиониец, швырнув окурок себе за плечо. Перехватил автомат поудобнее и пошёл к своим. А там конвоиры уже сгоняли ниобиан, расставляли их в одну шеренгу, орудуя прикладами автоматов и подгоняя пинками.

Смотреть на всё это было больно. Джейк понимал, что только благодаря странному стечению обстоятельств сам он всё ещё не среди этих людей. Он ходит по краю! По самой его кромочке! Одно неосторожное движение — и всё! Не понятно ещё, где окажешься, а может, и церемониться не будут: пристрелят, как тогда, — и вся недолга!

— Ну, я жду по-хорошему! Кто кинул мне в спину камень, пусть лучше признается сразу! Или плохо будет всем! — пленных выстроили вдоль дороги, один из сионийцев прохаживался перед ними. Дуло его автомата смотрело в бледное небо. Выстрел мог прозвучать в ответ на любое неосторожное движение или слово, — только руку опусти!

Джейк отвернулся, пошёл туда, куда шёл, ничего перед собой не видя, будто оглушённый увиденным. А из-за спины доносились отдельные слова команд и ругательства.

…Младший лейтенант Балакоев встретил его как старого знакомого, с улыбкой:

— Что-то вы рано сегодня. Только полвосьмого…

— Да-а, решил пройтись, поглядеть на город. Зато не опоздаю… — Джейк был серьёзен: гнетущие впечатления от увиденного оставили на душе осадок. Поэтому, наверное, и разговаривать ни с кем не хотелось сейчас. — Я бы хотел отправить сообщение, здесь где-нибудь есть компьютер?

— Прямо по коридору, третья дверь справа. На втором этаже. Сразу от лестницы. Это кабинет временного размещения, но майор Крауст сказал, что вы можете его занять, пока не подъедет ваш командир.

— Третья дверь справа. Второй этаж… — повторил Джейк, делая вид, что запоминает, а сам уже прикидывал в уме возможные пути бегства на случай разоблачения. Второй этаж — это нормально, если придётся убегать через окно. Это не десятый…

— А что, майор Крауст уже здесь?

— Да. С семи утра. Ему доложили о вашем приезде. Он хотел встретиться с вами лично, господин лейтенант. Сразу, как вы появитесь, — Балакоев стал серьёзным до деловитости, возможно, подействовал пример Джейка.

— Хорошо, тогда я сначала пойду к нему, — Джейк держался прекрасно. Как настоящий офицер! Он понимал, что строгость и деловой тон уменьшают возможность подозрения, отбивая у окружающих желание задавать вопросы не по делу.

— Обычно он с утра не так загружен. Вы поднимитесь к нему, а я сейчас сообщу о вашем приходе, — лейтенант Балакоев склонился над пультом коммутатора, защёлкал клавишами. — Приёмная майора на десятом этаже… Он примет вас, господин лейтенант, — произнёс через несколько минут, оторвав взгляд от экрана. Офицер Винклер почему-то не спешил уходить, точно ждал чего-то или кого-то, а потом спросил вдруг:

— Я хотел бы допросить одного пленного ниобианина, вы можете это устроить?

— Ниобианина? А что, это так важно?

— Он среди солдат, а я подозреваю, что он офицер. Уж лейтенант, как минимум. Хочу поговорить с ним, как доложу о себе майору Краусту. Заодно получу у него «добро» на этот допрос.

— Ладно. Я могу отдать распоряжение. Тем более, если разрешение вы точно получите.

— Получу! — Джейк упрямо сверкнул глазами. Ради предстоящей встречи с лейтенантом Барклифом он и не такое сумеет сделать. А майору можно наговорить всё, что угодно…

— Хорошо. — Балакоев кивнул головой. — Как я найду вашего ниобианина?

— Отсюда прямо по улице. Всего один квартал. Этот в белой майке. И сапоги у него офицерские. Он там один такой…

* * *

Руки лейтенанта были скованы за спиной наручниками, а сам он, среди этих стен, казался нелепым в такой одежде. Как бродяга на банкете в Императорском Дворце…

Больше минуты они молча рассматривали друг друга: Джейк, — сидя за столом, упираясь подбородком в переплетённые пальцы; и лейтенант Барклиф, — стоя посреди кабинета. Сейчас он был беспомощен в таком положении. И унижен. Хотя и смотрел сверху вниз, подняв упрямый, твёрдый подбородок со знакомой ямочкой.

— Как я погляжу, вам, лейтенант, и без офицерского мундира неплохо. — Джейк не сумел сдержать издёвку, хорошо ещё, что улыбку удалось скрыть.

— Зато тебе, мальчик, сионийские погоны на плечи не давят. — Барклиф мог отвечать лишь презрением, но презрением, по силе не меньшим, чем эта издёвка.

Он был прежним, он остался прежним, несмотря ни на что! Это был всё тот же лейтенант Барклиф. Он даже сейчас чувствовал своё превосходство, как всегда помнил о нём и смотрел на Джейка всё с тем же насмешливым презрительным прищуром глаз.

И Джейк вдруг понял, глядя на своего прежнего командира, что не скажет он ему ничего из того, что хотел сказать, представляя эту встречу. Попросту не сможет сказать. Не сможет он уничтожить его ни морально, ни физически, тем более. И даже думать об этом глупо. Но ни своя, личная слабость тому причиной. Нет! Джейк не чувствовал себя слабее. Ни тогда, ни сейчас. Если б знал свою слабость, ещё тогда бы покорился лейтенанту, признал бы его власть над собой. Но нет! Они были равны друг другу!

Это Барклиф ещё раньше Джейка понял. Может, поэтому и выделял его из всех остальных, хотя бы при помощи своих вечных придирок? И разговор тот завёл, о прошлом своём рассказывать начал. Доверил бы он это кому-то другому, кроме Джейка Тайлера, своего подчинённого, рядового Джейка Тайлера? Нет!!

— Почему вы не сказали, что вы офицер? — спросил Джейк. Теперь это была уже просто деловая беседа равных во всём людей. — Офицерам обещают лучшие условия…

— Да! — Барклиф усмехнулся. — Знаю! Два шага вперёд — и пуля в затылок…

— А-а… Теперь понятно, — Джейк хмыкнул, смерив его долгим взглядом с головы до ног.

«Да ЧТО тебе понятно?! Что тебе понятно, щенок?! Мальчишка!!» — готов был закричать Барклиф в ответ. Но сдержался. Было бы ещё перед кем отчитываться! Свой же подчинённый… Да ещё и перебежчик… Дрянь!.. Предатель! Что он может знать о том, что произошло в ту ночь?! Его ведь уже не было в части…

Авианалёт провели под утро, около пяти. Как раз в такое время, когда спали все: солдаты и офицеры в своих казармах, часовые на местах и, видимо, охрана с обслугой противовоздушного комплекса защиты.

Глупая беспечность, ставшая роковой для большинства погибших.

Сирена включилась, когда бомбы уже рвались, казалось, над самой головой. Нет, так просто со сна показалось, и от неожиданности. По-настоящему самолёты прошли для начала над полигоном, первыми бомбами уничтожили зенитки, а потом взялись за казармы.

Земля дрожала, как в ознобе, от каждого разрыва. Началась паника. Барклиф выскочил одним из первых. Торопился к своим, в свою третью бригаду. Успел лишь натянуть брюки, сапоги на босу ногу и захватил личное оружие. О фуражке даже не вспомнил. Забыл и про китель…

Казарма выдержала прямое попадание, но крыша и потолок провалились внутрь, перекрытие сохранилось лишь кое-где, ближе к углам.

Трудно было поверить, что при таких разрушениях может выжить хоть кто-то. Но из тридцати подчинённых способными держать оружие в руках оказалось девять человек. Ещё четверых удалось откопать под завалом уже при свете дня. А сержант Торнтон, видимо, погиб ещё во время первого удара. Живым его никто больше не видел…

…Появлению своего лейтенанта они обрадовались, как дети, заметно приободрились. Но всё было намного хуже, чем показалось на первый взгляд. Из тринадцать не было ни одного совершенно здорового. Надолго ли их хватит, если придётся держать оборону? Да и о какой обороне можетидти речь, когда на руках считанное число патронов и не у каждого есть автомат?

Налёт переждали в дальнем северном углу спальни, под прикрытием провисшего потолка, готового обрушиться на головы в любой момент. А потом, пока земля и все, кто выжил в этом аду, приходили в себя и привыкали к звонкой тишине, начали готовиться к бою. Спинками и кроватными сетками загородили проломы в стене, закрыли окна, расчистили место для раненых, подготовили позиции для стрельбы. Но никто из сионийцев, видимо, не думал, что после такой бомбёжки кто-то мог уцелеть. Развалины в первый же день проверять не стали. И они в напряжении и в полной готовности просидели до ночи. А за стенами что-то происходило. Слышно было стрельбу. Из своего оружия, из сионийского. Ревела бронетехника. Кричали люди. Кто? Свои или чужие? Не понять! Язык-то одни…

Сопротивление прекратилось к полудню. Сионийцы полностью заняли часть. О подробностях можно было лишь гадать. А ночью Барклиф решил отправить кого-нибудь в разведку. Необходимость разведать обстановку, подготовить пути к отступлению позволяла рискнуть парой своих солдат. Но нужны были добровольцы. Самые здоровые, самые рисковые люди.

О том, что можно не вернуться, он не стал им объяснять, это каждый понимал. И всё равно вызвались многие. И Колин — Колин Титроу! — среди них! От него такого порыва Барклиф ожидал меньше всего. Он-то знал, что если этот солдат и решится на подобное, то никак не ради ближних. Но рядовой просился, просился с удивительной для его натуры горячностью. И Барклиф согласился! Почему? Ведь понял же почти сразу, что это ошибка, большая ошибка, фатальная в их положении.

Но кого тогда отправить? Мокошина? У него выбито плечо. Неру? Ему только и идти в разведку с переломанными рёбрами. Да и другие немногим лучше. В этот раз Титроу больше всех повезло. Почти ни царапинки!

И они ушли! Титроу и Моралис. Смуглый красавчик Моралис. Барклиф знал из личного дела, что он до армии наркоманил, состоял в какой-то шайке. И в строй попал по той же дорожке, как и многие. Но лучшего варианта при имеющемся раскладе не составить. Или два самых здоровых, но не благонадёжных, или хорошие, проверенные ребята, но с такими травмами, что отправлять их — сущее безумие.

То, что они нарвались на неприятности, ясно стало сразу же, как только открылась стрельба. Барклиф ловил каждый выстрел. Но очень скоро, почти сразу, один автомат замолчал. А другой отстреливался долго, очень долго, одиночными выстрелами. Берёг с таким трудом, поштучно, собранный запас. Все ждали, что вернётся хотя бы один, последний. И даже, когда начало светать, когда остальные уже потеряли надежду, Барклиф весь день и следующую ночь прождал у разлома в стене. Просидел с полупустым пистолетом в руке, но не позволил загородить пролом кроватной сеткой. Ждал. Надеялся.

А потом на следующий день умер Арделли. Он с самого начала был плох. Из-под обломков его откопали последним. С переломом обеих ног, с внутренними разрывами и повреждением лёгких, он нуждался в срочной операции. А врачи были только у сионийцев.

Остальным, кто был ранен, тоже с каждым часом не делалось лучше. Без медикаментов, даже без элементарных антибиотиков их ждало то же самое. Не было никакой еды, воду собирали из перебитых труб, с риском для жизни пробираясь в умывальник в другой части казармы. Да и патронов тоже почти не осталось. Чего ждать в такой ситуации? Медленной смерти от голода, от ран, от постоянного ожидания. Или сдаться в плен на милость победителей? Насчёт себя Барклиф ни на что не надеялся. Он был офицером. Но рядовым обязаны были оказать помощь. В соответствии с Межпланетным Кодексом. Ведь не звери же они, эти сионийцы.

Случилось то, что случилось. Возможно, его солдаты возненавидели его ещё больше после того шага, но сионийцы никого из них не тронули, по крайней мере, на его глазах. Сам же Барклиф в творящейся неразберихе попал совсем в другую группу, где не было больше знакомых ему лиц, и отправлен без всяких допросов на расчистку города. Там, видно, как посчитали, руки его были нужнее, чем знания и мозги.

Барклиф не пытался скрыть своё звание. Отнюдь! Но теперь этот сволочной мальчишка, неизвестно каким образом очутившийся здесь, да ещё и в шкуре сионийского штабного офицера, пытался намекнуть на отсутствие кителя, на то, что он, лейтенант Императорской Армии, пытался уничтожить следы своего офицерского звания! Гадёныш!

— Почему ты здесь? Ты должен был…

— Гнить в лесу, да? — Джейк перебил его резко, вскинув голову и встретив глаза своего недавнего командира и врага. — В лесу, в шахте на титановом руднике. Так же, как и трое других парней. Да, должен был… Только интересно, кому я должен? И что?

— Нормальные мысли, как раз для предателя. Ты служил Императору, рядовой, если ещё, конечно, помнишь об этом. Служил своему государству, Ниобе, наконец… — Барклиф осёкся, замолчал, чувствуя, что слова о долге перед родиной и патриотизме из уст пленного звучат как-то фальшиво.

— Вы знали про рудник. С самого начала знали. И чем всё это закончится для нас — тоже знали. — Джейк не мог сидеть, он слишком нервничал, вспоминая пережитое, представляя то, что ждало их, не сложись обстоятельства так, как они сложились. Поднялся из-за стола, заходил по комнате. Два шага влево, два шага вправо. От стола к стене и обратно.

— Я предупреждал тебя, рядовой…

— Да, я знаю. Я понял это… — Тут Джейк остановился как раз напротив Барклифа. — Но почему именно меня? Да, я понимаю, меня вы ненавидите…

— И сейчас даже больше, чем раньше! — Барклиф смотрел на погоны на плечах Джейка. Его чуть ли не тошнило при виде золотых нашивок. И он не скрывал своего презрения. Презрения, смешанного с крайней брезгливостью, как будто глядел на что-то отвратительное и мерзкое.

— Это всего лишь форма, лейтенант. И от этой формы зависит, доживёте ли вы до завтра. — Джейк отвернулся, снова сел на место. Теперь он чувствовал, что успокоился, что он в состоянии справиться с собой в этой ситуации.

— О-о! — Барклиф рассмеялся хрипло надорванным смехом измученного человека, скрывающего своё состояние. — Ты, мальчик, пытаешься напугать меня? Ты — гвардеец?! Маменькин сынок! Разве ты уже научился показывать зубы?

Лицо Джейка при этих словах осталось спокойным, он обдумывал что-то, а потом неожиданно спросил:

— Что стало со всеми?

— С кем? — Барклиф даже немного опешил. Он ждал чего угодно, но только не этого делового тона уже зрелого, вполне сложившегося человека, а не того двадцатилетнего мальчишки, каким ему помнился рядовой Тайлер.

— Ну, с Крисом, с сержантом Торнтоном! С остальными ребятами.

— Все, кто выжил, сейчас в госпитале для военнопленных. А Торнтон погиб, погиб при бомбёжке. — Барклиф смотрел на Джейка сверху вниз. Тот сидел, опустив голову, скрывая взгляд, смотрел на руки, стиснутые до боли в суставах. Они настолько хорошо понимали друг друга, что Барклиф знал, какой вопрос сейчас хочет, но не может задать Тайлер. — Неру был жив, когда я видел его в последний раз. Был ранен и довольно тяжело, но не смертельно… Он будет жить.

Джейк кивнул в ответ, чуть-чуть поводя подбородком, давая понять, что слышит.

Сейчас их разговор стал именно таким, каким он и должен был быть с самого начала: общением равных, без нападок, оскорблений и унижения.

— Я не знаю, имеет ли это сейчас хоть какую-то важность, но приказ не был выполнен. Рудник остался не взорванным. И капитан погиб. Я не знаю, что стало с остальными… Я не знаю, что станет со всеми нами. Мне просто очень хочется, чтоб всё стало, как раньше. Без войны…

Джейк закрыл руками лицо, как будто хотел отгородиться от всего мира. Почему-то он не боялся теперь показаться Барклифу слабым. Да и тот молчал тактично. Да, они слишком хорошо понимали друг друга. Слишком хорошо, чтоб оставаться врагами.

Да и что она стоит теперь, эта вражда, когда в мире происходят вещи куда сложнее и серьёзнее? События, абсолютно не зависящие от их воли, от их желания. Просто каждый пытался приспособиться к ним с одной лишь целью: выжить. Но любой ли ценой?

Предательство и плен — так это выглядит со стороны! Но, не рассказывая друг другу подробностей, они понимали, что каждый из них остался при своих принципах. Тайлер в форме врага, но не способный на предательство, и Барклиф — в унизительном для него положении, но зато в ладу со своей совестью, не отяжелённой десятком бессмысленных, бесполезных смертей.

— Я мог бы, конечно, пообещать вам помощь, пообещать свободу, но это не в моих силах. Всё, что могу, я попытаюсь сделать. Хотя от меня вы никогда не примете помощь. Ведь так? — Барклиф никак не отозвался на этот вопрос, даже не кивнул, но ответ и так был ясен им обоим. Каждый умирает в одиночку. И выживает сам…

* * *

Янтарная ароматная жидкость покачивалась в широком коньячном бокале, и в ней, казалось, заблудился солнечный зайчик, прокравшийся в кабинет сквозь панорамное окно, занимающее всю стену. Марчелл стоял у окна, задумчиво смотрел на улицу, будто совсем забыл про бокал, утонувший в широкой ладони.

— Вы уже знаете, наверно, что через три недели в этом городе пройдёт важная встреча, — заговорил он после долгого молчания, повернув голову к собеседнику.

— Ну-у, я слышал кое-что неопределённое, — точно отдаляя неприятный момент, протянул майор. — Но только разговоры, господин главнокомандующий, ничего конкретного. Но раз уж вы здесь, собственной персоной…

— Да, мне хотелось бы привести этот городок в более или менее приличный вид. Для такого дела можно и постараться. — Будто спохватившись, Марчелл отхлебнул немного из бокала. Совсем крошечный глоток. И аж глаза прикрыл от удовольствия. — Ммм… Вы знаете толк в спиртном, майор…

— О, что вы, господин главнокомандующий. — Крауст был польщён, хотя и рассчитывал на подобный комплимент, подобрав именно эту бутылку. — Этот коньяк мы позаимствовали из коллекции бургомистра Тонненга. Сорок лет выдержки… И этот ещё не самый лучший…

— А лично познакомиться можно с таким знатоком, как этот бургомистр Тонненг? — Марчелл заметно расслабился, даже улыбнулся уголками губ, но взгляд остался серьёзным.

— Вообще-то сейчас он не в этом городе. — Крауст замялся, отвёл взгляд. — При отступлении войск многие эвакуировались…

— Понятно. — Марчелл коротко кивнул. — Через три недели здесь соберутся представители Демократического Совета. Пожалует сам Император. — Снова вернулся к делам без всякого перехода. — Чайна-Фло пока лишь напоминает мне одну большую помойку. Вы уже предприняли хоть какие-то попытки к облагораживанию города, майор?

Крауст заёрзал в кресле, поставил свой бокал на стол:

— Ну, мы используем пока лишь силы военнопленных. Планируется многое… Но нехватка техники, специалистов, рабочих рук… Поначалу речь шла только о заселении. Поэтому и взялись в первую очередь за жилые кварталы… Что-нибудь временное для начала…

— Начинать придётся с центрального проспекта. От Космопорта и дальше. Генералу Юдовичу я уже говорил об этом.

— Ну, да! Он в этом больше моего смыслит, да и возможностей у него, сами понимаете, господин главнокомандующий, побольше моего. Я всего лишь штабной офицер. — Крауст повеселел. Он не был крайним в цепочке подчинённых, над ним стояли такие, как генерал Юдович, значит им и отвечать…

— Вы здесь уже сколько? Две недели! Может, даже больше. Я же только вчера вечером приехал. Пока генерал на планёрке, вы можете ввести меня в курс дела, майор. — Марчелл снова сделал глоток из бокала, пряча ироничную усмешку. А по-том опять отвернулся к окну. Отсюда, с десятиэтажной высоты, из кабинета майора, открывался такой вид, что им можно было любоваться часами. Одно здание ОВИС стоило отдельного слова. Отделение Сети, всего одно из множества разбросанных по планетам зданий, как всегда не было похоже на все остальные. Два отдельно стоявших корпуса. Главный, центральный, пятнадцатиэтажное призматическое строение, вытянувшееся вдоль всего квартала. А рядом параллельно ему — меньший корпус — двенадцатиэтажный, с площадкой для аэрокаров. Оба корпуса соединяли галереи, крытые стеклопластом. Здесь размещались горизонтальные лифты и переходы, связывающие два корпуса в одно целое. Сверху, из кабинета Крауста, прозрачные галереи были видны как на ладони. Хорошо различались люди и их лица. Здесь и высота-то небольшая. Прозрачные крыши верхнего ряда галерей доходили до восьмого этажа центрального корпуса.

Странно, что при бомбёжке города ни одна бомба не попала в такое большое сооружение, как это отделение Сети. Ни одной трещинки в покрытии! Хотя, что в этом удивительного? «Информаторы» дружат со всеми и всегда получают лишь выгоду, а не убытки. Почему эта война должна быть исключением? Они умеют лавировать в любой момент истории между такими глыбами, как Демократический Совет и Императорский Двор.

Что-то, видимо, случилось или планёрка кончилась, но толпы военных нахлынули волной. Все галереи заполонили люди в мундирах. При более внимательном взгляде потоки эти распадались на маленькие группки по двое-трое и больше.

Марчелл рассеянным взглядом наблюдал за людьми. Военные. Одни лишь военные. Все штабные. А может, и нет? По нашивкам так сразу не скажешь. Молодых немного. По большей части к сорока годам. Возраст, когда человек уже умеет скрывать свою радость, вырываясь на волю из конференц-зала.

Скучающий взгляд Марчелла скользил по лицам, по фигурам, ни на ком конкретно не задерживаясь. Люди. Сотни людей. Сколько их уже прошло перед глазами за годы жизни? И сколько ещё пройдёт?..

И тут вдруг аж вперёд подался, чуть носом не упираясь в стеклопласт. Задохнулся от неожиданности при виде такого сходства.

Гвардеец!!! Гвардеец из окружения Императора! Но где?! Где я его видел? На какой именно встрече? Ведь Он же всегда появляется с парой таких мальчишек! Со своими гвардейцами! Да! Этот парень был тогда в форме гвардейца. Чёрный бархат, серебряные нашивки… Он стоял за спиной Императора. Он? Ну, точно, он!!! Интересно, и что он ЗДЕСЬ делает?!

Марчелл не отрываясь смотрел в окно, боялся потерять из виду знакомое лицо. А «гвардейца» в этот момент окликнул другой офицер. Они остановились прямо посреди коридора, заговорили о чём-то. Интересующий Марчелла человек стоял как раз к нему лицом. И чем дольше тот глядел, тем больше убеждался в том, что он уже видел этого светловолосого большеглазого парня. И видел именно в форме военного. А если точнее, то в чёрной с серебром форме императорского гвардейца.

— Что, узнали знакомого? Здесь многие с Сионы… — спросил Крауст, торопливо изучая галереи и не понимая, что именно могло привлечь внимание гостя.

— Вон, те, двое! — Марчелл чуть двинул бокалом; коньяк качнулся, распространяя терпкий аромат. — Этот лейтенант… Вы знаете его?

— Лейтенант? Который из них? — Майор нахмурился, глядя сверху вниз. Людей там уже заметно поубавилось. Но два офицера всё ещё говорили о чём-то. Их обгоняли идущие мимо, кто-то неосторожный толкал плечом.

— Да вон тот же! — В голосе Марчелла зазвучали нотки раздражения и непонятная Краусту нетерпеливость. — Светленький! Он стоит к нам лицом… Вы хорошо его знаете, майор?

Крауст молчал с минуту, будто вспоминал ещё что-то, а потом, очнувшись, заговорил:

— Ну, да! Знаю, конечно же… Это Винклер. Лейтенант Винклер. Он был у меня сегодня утром. Прибыл сюда вчерашней ночью… Он сразу после училища… Хорошие отзывы. Я знал его отца… Лично знал… Парень весь в него, с головой… Правда, единственный ребёнок в семье. Потому и направили сюда, подальше от линии фронта. Правда, по дороге сюда он уже и в госпитале побывать успел… Не повезло ему…

— А его самого лично вы тоже знали до этого, майор? — Марчелл провожал цепким изучающим взглядом удаляющихся офицеров до тех пор, пока они не вошли в лифт. Только потом повернулся к собеседнику.

— Ну, вообще-то нет, — протянул Крауст неуверенно. — Когда я был у Кредера Винклера в последний раз, он, — кивок в сторону окна, — уже учился в училище. С тех пор лет восемь прошло…

— Значит вы не можете утверждать стопроцентно, что этот офицер — Винклер, да? — Марчелл задавал вопросы, сути которых Крауст никак не мог понять, а сам уже обдумывал что-то совсем другое, стоял, полуприкрыв внимательные глаза.

— Я не понимаю, в чём дело, господин главнокомандующий. Вы сомневаетесь во мне, или…

— Или? — Марчелл чуть подался вперёд, привстав на носочках. — Я сомневаюсь в своём уме, майор. В своей памяти. В своих глазах. Но не в вас.

…Этот Винклер… Винклер… — задумчиво повторил имя несколько раз, точно проверял его звучание, его вкус. Нет, в памяти не возникало никаких ассоциаций, но вот Император и гвардеец за Его спиной всё ещё стояли перед глазами. Он мог ручаться, что картинку эту где-то видел, видел и не так давно. Когда же? И где? Где?

Озарение пришло неожиданно, вспышкой. Яркой и образной картинкой. Совет на Фрейе!!! Накануне войны. Переводчик с гриффитского! Да!!! Да-да! Гвардеец! Он-то и стоял за спиной Императора. На совете во время встречи.

Крауст растерянно хлопал глазами, так ничего и не понимая.

— Мне нужна ваша помощь, майор. — Марчелл повернулся к нему. Не дожидаясь согласия, продолжил: — Запись совещания на Фрейе… Вы можете сделать так, чтоб я мог просмотреть её? И чем быстрее, тем лучше…

— Запись совещания на Фрейе? — переспросил Крауст изумлённо. — Боюсь, это не в моих силах. Архивные записи и вся другая документация — это работа «информаторов». Мы всего лишь временно занимаем их здание, но они не передавали нам свои архивы. Господин главнокомандующий… Мы не вмешиваемся в их дела…

— Но договориться вы хотя бы можете? Ну, ладно, пусть не запись, хотя бы распечатку вы можете достать?

— Если это так срочно, господин главнокомандующий, то можно договориться с ОВИС. С заведующим архивом…

— Договоритесь, майор, договоритесь! Скажите, что я хочу получить распечатку с той записи. И побыстрее, пожалуйста!..

* * *

Главный архивариус Отдела Сети сидел в кресле, сложив на коленях длиннопалые расслабленные кисти. Ленивое, точно скучающее лицо, вялая улыбка на губах, только из вежливости.

— Вас должны были осведомить, что запись эта сделана незаконно. Мы записывали встречу на Фрейе, наша работа — фиксировать события, творящиеся в мире. Бесстрастно фиксировать, господин Марчелл… — Марчелла давно уже не называли просто господином, чаще по званию или по занимаемой должности. Это обращение резануло слух. Марчелл вскинул голову, оторвав взгляд от распечатанных «кадровок» записи, которые он торопливо просматривал, небрежно рассыпая по столу.

— Я знаю, кто вы, меня предупредили. Но военные звания и прочие тонкости вашей жизни не имеют значения для истории и нас они не волнуют, — «информатор» выглядел так, что сложно было представить, что его вообще может хоть что-то волновать. Полное равнодушие в каждой чёрточке лица и даже в принятой позе. — Император Ниобы, как мне помнится, был против этой записи, — продолжал архивариус с поразительной лёгкостью перескакивая с одной темы на другую. — Поэтому нам хотелось бы, чтоб вы, господин Марчелл, были единственным человеком, кто смотрит эти распечатки.

Марчелл кивнул головой, соглашаясь, сам он продолжал своё дело. Кадры. Кадры. Десятки. Сотни. С различных ракурсов.

Первые он смотрел тщательно, но запись велась ещё до начала совещания, ещё до появления Императора. Потом только мельком взглядывал на картинку и отбрасывал в сторону.

Вот они! Император и Его мальчики. Кадр, где они шли по коридору в окружении эскорта сопровождения из «информаторов».

Теперь Марчелл смотрел внимательнее, но тот, кто был ему нужен, не встречался как на зло. То его кто-то заслонял. То кадр был нечётким, то ракурс неудачный.

Ещё несколько десятков отброшенных фотокадров. И долгожданная картинка оказалась у Марчелла в руках. Как раз тот момент, когда этот — именно этот! — гвардеец представлял Императора собравшемуся Совету, перечисляя титулы и звания. Вот он, красавец! — Марчелл не сдержал довольной улыбки. — В полный рост. От макушки до носочков сапог.

Просмотрел ещё десяток распечаток. Нашёл ту, где гвардеец получился один на весь кадр. Уже тогда, во время совещания, когда он стоял за правым плечом Императора невидимой, незаметной тенью.

Оказывается, заметной, ещё какой заметной, когда надо!

Марчелл был доволен. Память его и на этот раз не подвела.

С минуту он внимательно изучал портрет гвардейца, поедал глазами.

Лейтенант Винклер — он же гвардеец Императора!

«Грязно, грязно играете, Его Величество!.. И за что Ваши Органы звания получают?»

— Монтелли! — крикнул своего ординарца-подполковника.

* * *

Джейк не знал, с чего начать, и как вообще сообщить такую новость, он тоже не знал, поэтому долго не мог решиться. Собравшись с духом, всё-таки заказал разговор с Ниобой, пользуясь «информаторской» линией связи. С чего начать такой трудный разговор, он думал долго, но когда на экране видеофона появилась Маккинли, он забыл всё, с чего собирался завести это знакомство, если только его память могла хоть что-то забыть.

— Здравствуйте… Добрый день!.. — Всё! Дальше этих слов беседа не пошла. Глядя на собеседницу, он пожалел, что вообще взялся за это дело. Выдержит ли? А может, лучше было не сообщать ничего? Когда человек ждёт, он хоть на что-то надеется…

— Здравствуйте! — женщина кивнула головой в ответ. Она держалась с достоинством. Немного строгое суховатое лицо с чётко очерченным подбородком. Но мягкие, легко улыбающиеся губы и взгляд, пронзительный, казалось, проникающий в мозг, извлекающий оттуда только-только оформляющиеся мысли. Под этим взглядом Джейк вдруг почувствовал себя ещё скованнее. С огромным трудом сумел справиться с собой, вдохнув и выдохнув несколько раз. А потом сказал всё, разом:

— Я от Дюпрейна… Он просил связаться с вами…

Женщина промолчала, продолжая смотреть в упор на Джейка. Она старалась сохранить бесстрастное выражение. Ей это удалось. Но Джейк опытным глазом сумел заметить, каких это стоило ей усилий. Недюжинной силы воли человек, подумал с уважением. Такая новость. А у неё по лицу лишь точно рябь пробежала, как при помехах на связи.

— Как это случилось? — Джейк ждал этого вопроса и всё равно смутился, нахмурился. — Только честно! Не надо лжи, прошу вас! — она повысила голос невольно, и в его нотках зазвучал скрытый плач. — Вы были рядом?

— Был! — ответил честно. Смотрел ей в глаза и понимал: ему самому тяжело заново, вспоминая, переживать подробности тех прошедших дней. Тяжело и больно. Хоть плачь… А как же ей?

…Лейтенант Бертино, тоже состоящий в роте компьютерного обеспечения, появился на пороге неожиданно. Не ждал его никто в эту минуту.

— Винклер! Ты снова здесь! Так я и думал, — прошёл к своему столу. — Обед же сейчас!.. Обеденный перерыв… Или опять что-то интересное поступило? Сообщение какое-то, да? — Шагнул поближе, пытаясь поверх плеча разглядеть изображение на экране компьютера.

— Нет! Не было никаких сообщений! — Винклер совсем отключил компьютер, крутанулся в кресле, глянул хмуро, недовольно, исподлобья.

Этот новичок был не из разговорчивых, но тот, кто знакомился с мастерством его рук, закрывал глаза на эту черту его характера. С компьютером он просто чудеса творил. С таким чутьём место только здесь, хотя Винклера направили сюда лишь временно.

— Хм! — Бертино хмыкнул, отвернулся, но потом, вспомнив что-то, сказал: — Тебя ищут, ты знаешь? Тебя сам майор Крауст спрашивал… Тебе бы лучше не дожидаться… Сам беги к нему…

— Меня? — Винклер перебил его, не дал договорить. — Мы же виделись сегодня утром… Он ничего мне не сказал…А это не шутка?

— С начальством не шутят! — Бертино усмехнулся. — Когда командование начинает интересоваться подчинёнными, хорошего не жди…

Джейк и сам это понял. Неужели раскрыли?! Так быстро! Бежать, значит, надо! Бежать! Прямо сейчас! Так, ладно, главное — не дёргаться, не паниковать. Выйду к майору, а там по коридору — и на улицу! И кому какое дело, куда пошёл? А в городе ещё посмотрим, догонят или нет?

Дверь в компьютерный зал откатилась бесшумно, и они оба вскинулись разом, вытянулись в струнку: на пороге стоял подполковник.

— Вольно! — Он прошёл вперёд, разглядывая их поочерёдно. Спросил, наконец: — Ну, что, лейтенант Винклер не появлялся?

— Да он и не исчезал никуда, господин подполковник! — Джейк шагнул вперёд, откозырял браво. Вряд ли кто сумел заметить в его взгляде затаившуюся тревогу, он сумел и на этот раз скрыть свои чувства.

— Тебя, лейтенант, начальство жаждет видеть. — Подполковник Монтелли улыбнулся довольно дружелюбно, легко подтолкнул Джейка под локоть на выход, а там их обоих уже ждали два автоматчика из сопровождения.

— Что-то серьёзное, да? — Джейк испугался не на шутку, а сам уже искал глазами, куда бы броситься в сторону. Опасность он почувствовал даже кожей. Неспроста такое внимание, ох, неспроста! Бежать надо было раньше, ещё до планёрки. А ты, дурак, зря время потерял…

Нет, тебя не майор хочет видеть, у него ординарец помельче будет, а кто тогда? Кому ты успел уже на глаза попасть?

А подполковник шёл следом, ни на шаг не отставая. Чуть дёрнись — и всё!

Бертино проводил их взглядом, а потом уселся за стол, где только что сидел Винклер. Включил компьютер, но случайно нажал не на ту кнопку. По экрану побежала строка: «Возврат! Связь восстановлена: Гриффит — Ниоба. Чайна-Фло — Ниобата… Возврат!..»

Бертино быстро отключился. С ужасом уставился в опустевший экран. «Он связывался с Ниобой?! Зачем?? Для чего? С Ниобой! Они же наши враги!.. Боже мой, он, что, предатель? Или подослан Органами?! Что же тогда делать? Что?!» Он обхватил голову руками, зажмурился, задыхаясь от ужаса.

* * *

Джейк переступил порог, шаг, ещё один — по инерции. И остановился посреди комнаты, прищёлкнув каблуками, вытянув руки по швам. Майора Крауста здесь не было, зато был какой-то другой человек, в гражданском. Он хоть и стоял спиной у широкого, на всю стену, панорамного окна, но от ощущения чего-то знакомого в его облике у Джейка в груди похолодело. Мужчина медленно повернулся — и чеканный доклад, готовый сорваться с языка, застрял в горле. Джейк несколько долгих до бесконечности секунд смотрел ему в глаза, а потом перевёл взгляд ниже, на бокал в руке главнокомандующего, на искрящуюся коричневую жидкость, всколыхнувшуюся при движении.

Усилием воли заставил себя не вздрогнуть, не отшатнуться, не отвести взгляда. Снова поднял глаза, и, глядя прямо в самые зрачки, доложил:

— Лейтенант Винклер по приказанию явился, сэр!

Голос остался прежним, как и раньше, звонким, чистым, без нотки страха или растерянности. Вот только в ногах появилась нехорошая знобкая слабость. Сейчас бы Джейк и шага не сделал, он просто стоял всё так же по стойке «смирно» и смотрел на сионийца. Широкоскулое лицо редко улыбающегося человека. Как оно было знакомо! Один раз его Джейк видел лично, и несчётно — по стерео, в новостях межпланетного канала.

Марчелл! Кристофер Лорио Марчелл!

Именно так его и объявляли во время интервью, так же это имя прозвучало, наверно, и на заседании Совета на Фрейе.

«Узнал?? Или не узнал?»

Узнал! Сердце предательски громко и часто ухало в груди, а потом вообще оборвалось. Пусто стало внутри, до звона в ушах, до ужаса.

Узнал!!! Узнал!! Узнал!

Лицо Марчелла казалось непроницаемой маской, но Джейк видел нехороший злорадствующий огонёк в его глазах, видел незаметную никому улыбку в уголках губ. Ошибки тут не было никакой. Они оба узнали друг друга. Сразу! С первого же взгляда. Оба военные, они имели отличную память на лица.

Марчелл приблизился очень медленно, как крадущийся хищник, подошёл почти вплотную, на ходу скользящим движением толкнул бокал по столу.

— Не ожидал, правда? — Улыбнулся, но скупо, не растрачивая попусту свои эмоции. Улыбнулся только глазами, их недобрым, несущим опасность прищуром. — Привет Императору!

Джейк не шевельнулся, хотя в голове родилась бредовая мысль: пистолет из кобуры — и прыжок в сторону, за стол, к креслу, под защиту его спинки. Останавливало только одно: два автоматчика по обеим сторонам двери.

«Как глупо, как глупо попался! Мальчишка бестолковый!.. Ведь знал же, сразу понял, куда шёл!..»

— Вездесущий вы народ, гвардейцы! — продолжал Марчелл. Он будто угадал мысли Джейка и сразу же пресёк все возможные попытки: движение бровью — даже без словесного приказа! — и Джейк почувствовал, как руки солдат вцепились ему в локти. Пока без применения силы, без боли, но давая понять, ЧТО последует при малейшем, пусть даже неосторожном движении.

Марчелл вытащил пистолет сам, удобно переложил его в другую руку. В каждом движении угадывалось мастерство первоклассного стрелка.

Щёлкнул предохранитель. Дуло упёрлось сбоку, под нижнюю челюсть. Холодный металл ожёг кожу, но Джейк не дёрнулся, только сглотнул.

— Видит Бог, как я хочу спустить курок! — Марчелл всё также улыбался одними глазами, но голос его был спокойным, со зловещей хрипотцой. — Ведь и ты тоже этого хочешь, гвардеец, не правда ли? Не меньше моего… А почему? Потому, что ждут теперь тебя вещи куда страшнее пули в голове. Следствие, глубокий допрос, возможно, промывка. Судьба наркомана…

Джейк чуть двинул подбородком, вдыхая аромат дорогого коллекционного коньяка — аромат дыхания главнокомандующего. Это движение автоматчики восприняли, как попытку освободиться, — руки заломили назад до хруста в суставах, до непереносимой боли. Но Джейк только зубами скрипнул, стиснул челюсти так, что скулы онемели. Но ни стона, ни звука!

— Ничего хорошего для тебя, гвардеец, — протянул Марчелл укоризненно. — Уже представляешь, да? — Он ещё сильнее надавил на рубчатую рукоять оружия. — А так — бах! — и всё! Правда, легко? — И тут неожиданно влепил другой рукой прямо под рёбра. Джейк выдохнул воздух без стона, только выдохнул, а на вдох своих сил уже не хватило.

— Я ведь тебя помню, даже слишком хорошо помню, — продолжал Марчелл, опустив пистолет, не глядя на Джейка намеренно, но краем глаза наблюдая за ним в ожидании хоть малейшего движения, хоть крошечной попытки освободиться или оказать сопротивление. Марчелл ненавидел Императора Ниобы кровно, ненавидел всё, что с Ним было связано. Ненавидел до нервной дрожи. А тут — как подарок свыше! — гвардеец, императорский гвардеец. В лице этого двадцатилетнего мальчишки, с завидной твёрдостью сохраняющего остатки самообладания, Марчелл видел всю ущербность императорского правления, всё то, что шло в разрез с представлениями любого демократически настроенного сионийца. — Гвардеец-переводчик. Тень Императора! — Короткий ироничный смешок. — Пусть теперь Император тебе «спасибо» скажет. Ведь гвардейцы нам ещё ни разу не попадались… Грязно играете! — Резко перевёл глаза на Джейка, упрёк выкрикнул прямо в лицо. При этом чуть рукой двинул, будто замахнуться хотел для второго удара, но сдержался почему-то, добавил лишь: — Для такого-то дела могли и постараться.

Я ведь теперь с тебя шкуру спущу. — Марчелл зловеще улыбнулся. — По старому знакомству… Я уж прослежу, чтоб из тебя всё выцедили, до последней капельки…

Глава 9. Глубокий допрос

При проведении глубокого допроса врач присутствовал всегда, уж очень серьёзным было это дело. Доктора Гервера, специалиста с тридцатилетним стажем, Сионийский Отдел Госбезопасности держал при себе для подобных случаев. Конечно, глубокий допрос — не единственное, чем занимался Гервер, но здесь ему не было равных. К каждому делу он подходил с особой тщательностью, как врач он всегда помнил, что имеет дело с человеком, с самым сложным, с самым удивительным его органом — с мозгом.

Знакомиться с подследственным он начинал с личного дела, с данных, собранных в ходе обычных допросов. И этот раз не был исключением. Но такое бедное количество собранных сведений удивило его.

Индикатора личности не было. Без него ничего не удалось выяснить. Ни точного имени, никаких данных о рождении и учёбе. Ничего!

Гервер просматривал распечатки проведённых допросов, на глаза попадались лишь пустые графы или почерки. И чем дольше он изучал дело, тем больше в нём просыпался интерес к этому человеку. К интересу примешивался ещё и азарт. «Упрямец, значит! — улыбнулся собственным мыслям. — Ну, что ж, посмотрим». Ассистент, неизменный уже в течение десяти лет, возник на пороге кабинета, сообщил сходу:

— Он готов!

— Ну и прекрасно!

— Кое-какие сведения о нём вы всё-таки сумели собрать, — Дэмьен вводил в курс дела на ходу по пути от кабинета до лаборатории. А это немало: с десятого этажа на скоростном лифте вниз, а потом сетью подземных переходов — в другой корпус комплекса. — Здоровье на «отлично», никаких отклонений. Вот только есть кое-какие странности, не объяснимые на первый взгляд. Но это вы сами увидите. — В ответ на эти слова Гервер кивнул головой: знак того, что отмеченную мелочь он уже не забудет.

— Смею предположить, что он военный, — продолжал Дэмьен, еле поспевая за размашистым шагом своего начальника. — Имеет искусственно выработанный иммунитет на тринитроклутатин. По-моему, иммунитет на него вырабатывается у всех ниобианских солдат. — Гервер кивнул, соглашаясь: «Да, так оно и есть!» — А также устойчивость к сыворотке Эшли. К мукавистану… Иммунитет ко всем диастабиотикам. Я отправил его кровь на повторный анализ: иммунитет к А-стимулятору мне показался ошибочно указанным. Да и подозрителен такой результат: на А-стимулятор иммунитет организмом не вырабатывается. — И снова Гервер отделался лишь молчаливым кивком. Но сам-то был доволен началом работы и самостоятельностью своего помощника.

— Крепкий орешек, доктор Гервер! — Дэмьен улыбнулся, пропуская своего шефа вперёд из кабины лифта. — На бо́льшую часть наших препаратов имеет устойчивый иммунитет.

— Тем хуже для него! — отозвался тот, шагая по коридору совсем неслышно, пластик полового покрытия глушил все звуки.

— Кое-что из обычного состава он получил перед моим уходом. Так что препараты уже должны начать действовать, — закончил свой отчёт Дэмьен только перед дверью в лабораторию, а потом с приглашающим жестом правой руки пропустил Гервера внутрь.

Да, по-детски беспомощным и слабым выглядит человек в таком положении. Босой, голый по пояс, да ещё и притянутый широкими эластичными ремнями к плоскости большого операционного стола. Обротали так, что и не шевельнуться, сколько ни старайся, не вырваться.

Гервер прошёл к столу, с любопытством изучая объект своих предстоящих исследований. Матовый неяркий свет, льющийся сверху, освещал прекрасно сложенное хорошо развитое тело высокорослого человека.

Гервер медленно оглядел его сначала сверху вниз, потом — снизу вверх. Взгляд точно наткнулся на шрамы. Четыре округлых ямочки на гладкой, ровного загара коже. Две с левой стороны, там, где сердце, две других — справа, у печени. Четыре пули в грудь. Ранение в самые жизненно важные органы. Пусть даже не прямо в сердце, всякое бывает. Человек иногда такой живучий… Но выжившего с подобным ранением Гервер за годы своей практики ещё не встречал. Вот бы поглядеть на того хирурга, который собирал этого мальчишку после автоматной очереди.

Но ведь живой же! Вот он! Живёт и не задумывается, каких сил стоила кому-то эта спасённая жизнь.

Дэмьен заметил взгляд своего шефа, упредил все расспросы, начал первым:

— Конечно, это был один из способов узнать его прошлое. Любой врач, даже частнопрактикующий, обязан сообщать о каждом огнестрельном ранении. А уж о таком, — ассистент взглянул в сторону пленного. — Но ничего! И сам он молчит.

— Да, с таким врачом неплохо было бы познакомиться лично. Да и не стыдно поучиться у него кое-чему… — Гервер хмыкнул, заинтересованно хмуря брови. — Интересный экземпляр.

Любопытство недавнего хирурга пересилило сдержанность следователя. Осторожно пальцами он коснулся одного шрама, ямочки как раз между рёбрами. Подследственный, который после порядочной дозы наркотиков должен был находиться в полубессознательном состоянии, вдруг дёрнулся всем телом от этого прикосновения, как от удара током.

— Откуда они? В тебя стреляли, да? Кто? — спросил, глядя пленному в лицо. Молодой совсем, лет, может, двадцать, или чуть больше. Довольно симпатичный. Впрочем, как и многие в его годы. И не удивительно, на стороне таких главное преимущество — молодость. И глаза удивительные, красивые. Синие, с поразительной глубиной. И ясность во взгляде. Может, не давал ему ничего Дэмьен? Ведь это не взгляд человека, получившего все положенные для допроса препараты. Никакой сонливости, никакого тумана в глазах. Он же полностью отдаёт себе отчёт!

— Он не похож на готового к допросу, — Гервер взглянул на Дэмьена с упрёком. — Повтори инъекцию!

— Но ведь… — тот попытался возразить, но вовремя осёкся. — А сердце выдержит? В первый раз…

— Выдержит! — Гервер бегло просмотрел листы с результатами медицинского обследования. — На всякий случай держи поближе антидот.

Он стоял с торцовой части операционного стола, у изголовья, стоял так, чтоб подследственный при всём желании не мог его увидеть. А сам наблюдал за ним поверх изучаемых документов.

Мышцы заведённых за голову рук, в запястьях накрепко стянутых ремнями, напряглись в отчаянной и бесполезной попытке отстраниться от иглы шприца, введённой в вену предплечья.

Повторная инъекция подействовала быстрее, чем это бывало при единственной дозе. Парня потянуло в сон, хоть и видно было, как он старается противостоять этой слабости. Да, крепкий организм и удивительная выносливость. Это при двух-то дозах.

— Хочешь спать? — спросил Гервер, легко похлопывая подследственного по щеке тыльной стороной ладони, взбадривая его. — Хочешь?

Парень несколько раз медленно и рассеянно кивнул, но потом коротко и честно признался: — Да!

— А голова не болит? Дыхание не перехватывает? — Отрицательное движение подбородком из стороны в сторону. — А при первых допросах тебе делали больно? Тебя бил кто-нибудь? — Гервер задал эти вопросы неожиданно. Наркотик действовал так, как должен был действовать всегда: расслаблять, притупляя осторожность и внимание, доводя допрашиваемого до такого состояния, когда мозг слабо контролирует язык.

Опять отрицательное движение головой.

— Хорошо. А сейчас ты хочешь, чтоб кто-то причинял тебе боль? Не хочешь? Хорошо! Молодец! Тогда скажи мне, как тебя зовут? Своё полное имя назови мне, пожалуйста!

— Ютас Кредер Винклер! — уверенный ответ, не зная, не придерёшься.

— А если я точно знаю, что ты мне врёшь? Что ты тогда на это скажешь? — Рука Гервера вдруг больно сдавила горло подследственного. Парень дёрнулся, как будто до сих пор не понял, что это бесполезно. Смотрел на Гервера снизу вверх всё более проясняющимся взглядом. Точно пелена какая-то постепенно с глаз спадала. Опомнившись, Гервер убрал руку, и пленный ниобианин снова повторил:

— Я — Ютас Кредер Винклер! Служу в Сионийской Армии… При штабе. Совсем недавно здесь…

— Лжёшь! Лжёшь ты мне, мальчик! — Гервер выпрямился, убирая руки в карманы халата. — Ой, как нехорошо ты поступаешь. Тебе же самому будет хуже… — Покачал головой, недовольно покусывая губы, а потом обратился к ассистенту с приказом: — Введи ему двойную дозу дистеоретика!

— А выдержит? — отозвался Дэмьен, покорно наполняя два шприца.

— Просто внимательней следи за результатами датчиков! Ничего, справится… Сам виноват…

* * *

Незнакомое до этого чувство тошноты и тяжести с болью в области солнечного сплетения раздражали и злили. Да ещё и в голове никакой ясности, сплошной туман. Спать хотелось жутко. Глаза закрывались сами собой. К тому же надоедало бесцельно смотреть на лампы, освещающие стол.

Спать… Спать… Спать…

После всей этой дряни картинки появлялись особенно яркие. Их краски, наверное, могли бы поспорить с многоцветием джунглей.

Возвращалось недавнее прошлое. Самые лучшие моменты переживались снова и снова.

Джейк опять видел Кайну, видел её счастливой, весёлой. Такой, какой в реальности он её почти не помнил. Ведь она чаще скрывала свои чувства.

Реальность уступала место наркотическому бреду, и Джейк уже не пытался сопротивляться. В прошлое, в прошлое, — вперёд! — там есть, что вспомнить. А здесь же, здесь лишь отчаяние, безнадёжность, и боль. Ничего хорошего, одним словом.

В такие минуты он был почти счастлив. На губах его появлялась улыбка. Тело помнило прикосновения любимой женщины. Он снова был с ней рядом. Ради этих мгновений можно было потерпеть и в десять, и в сто раз больше. И Бог с тем, что в минуты просветления мучили головные боли, болело всё тело, каждая мышца, каждая косточка.

Он уже с нетерпением ждал повторения инъекций, хоть и понимал, что это затягивает всё глубже и глубже в ту бездну, откуда возврата нет и не будет.

Джейк хоть и лежал с закрытыми глазами, но появление врачей (опять, как всегда, двух) почувствовал сразу. Напрягся, сжался внутренне в ожидании новых вопросов и новых уколов. Чего ещё ждать от этих людей, кроме неприятностей? Затуманенное сознание почти не воспринимало смысл их слов, только звучание голосов. Один — звонкий, чистый голос ещё молодого человека, лет тридцати, может быть. Это был голос того, кто делал инъекции. Второй же принадлежал немолодому врачу, главному среди них. Первый ему подчинялся, хоть и с небольшими оговорками. Второй и руководил допросом. Он показался Джейку человеком с такой хваткой, что не отвертеться. Допрос он с первого же раза начал вести жёстко, с введением сильных препаратов и больших доз. Он точно чувствовал ложь в ответах, и это его раздражало. Своё раздражение он старался скрывать, но голос выдавал его.

— Засыпаешь? — спросил старший. Рука его легонько коснулась щеки Джейка. Он двинул подбородком протестующее, замычал недовольно сквозь плотно сомкнутые губы. В ответ на это врач хмыкнул, явно с усмешкой, а потом спросил: — Мне только что сообщили, что в день своего ареста ты связывался с Ниобой. Это так?

— Нет! — Джейк старательно отрицал даже то, в чём сами допрашивающие были уверены на все сто. Он и сам не мог понять, зачем он это делает. Наверное, всему причиной желание позлить врача, руководившего допросом. Но сам при этом добивался лишь худшего для себя отношения. С каждым разом число препаратов и их сложность возрастали, всё больше среди них было таких, которые входили в список запрещённых веществ.

— А всё-таки? — в этом вопросе сквозила лукавая улыбка, готовая превратиться в яростный оскал. — Я же знаю,что ты врёшь мне! Может быть, ты всё же немного подумаешь и ответишь честно? Я не тороплю тебя…

Джейк промолчал, в этот момент он почувствовал, как сильные пальцы ассистента стиснули его руку, а потом в вену с коротким болевым уколом влили очередную порцию какой-то дряни.

Наркотик начал действовать почти сразу же, но не принёс привычного расслабления. От него вдруг сильно заныло сердце, а рот наполнила горечь, как от желчи. Суставы рук будто кто начал выкручивать, выкручивать медленно, доводя до такой боли, что перед глазами всё почернело. Померк даже свет, до этого нестерпимо бьющий в лицо.

— Ну, что? Ты готов отвечать? — сейчас Джейк ненавидел его голос. Если б не ремни, задушить бы попытался этого типа. А так лишь дёрнулся, яростно стискивая кулаки, еле сдерживая стон отчаяния и боли. А потом выкрикнул со злостью:

— Да!!! Да, я заказывал переговоры с Ниобой? Вы же и сами это знаете…

— У тебя есть друзья на Ниобе? Кто они?

Боль немного отпустила, спустилась до той отметки, когда её уже можно терпеть. Но Джейк всё равно ответил:

— Это личное… Это не относится к делу…

— К делу? К какому ещё делу? Разве ты здесь решаешь, какие вопросы для меня важны? С кем ты разговаривал в тот день?

— Это моё личное дело! Какая вам разница? Это женщина!.. Она не знает ничего…

— Ну, хорошо. Кто она такая? Ты был знаком с ней раньше? Кто она? Какую информацию ты должен был сообщить ей?

— Я не буду отвечать на эти вопросы… — Голос Джейка сник до шёпота. — Не буду — и всё!

Это знакомое и непонятное сионийскому врачу упрямство вызвало ответную улыбку. Эта же улыбка, но с недобрым намёком, засквозила в словах:

— А если я буду понастойчивей?

Джейк промолчал, лишь напрягся всем телом, пытаясь освободиться, разорвать эластичные ремни. Но тело подчинялось слабо, ценой больших усилий. Тогда он просто закрыл глаза, расслабился, давая понять всем своим видом, что не собирается отвечать на эти и другие вопросы.

— Ладно, к этому мы ещё вернёмся, а что ты скажешь мне про Гвардию?

— Ничего! — Джейк чувствовал, что засыпает, поэтому отозвался с превеликим трудом. Коротко, чтоб отвязались.

— Совсем ничего? — Сиониец хмыкнул, не скрывая удивления. Уж такого ответа он не ожидал совсем. Не ложи и не признание! Отвяжитесь, мол, со своей болтовнёй. Как от мух назойливых отмахнулся!

— Шеф, он засыпает! — вмешался ассистент, наблюдающий за мониторами, на которые выводились результаты датчиков, встроенных в ремни.

— Так встряхни его чем-нибудь покрепче! Неужели самому не ясно?! — взорвался старший, залепив Джейку пощёчину. — Давай-давай! — процедил сквозь зубы. — Некогда спать…

* * *

После первых двух дней Гервер обычно встречался с начальством, чтоб провести доклад о проделанной работе. Но впервые в своей жизни он общался с таким высокопоставленным лицом: с самим главнокомандующим Сионийской Армии, с Марчеллом.

— Ну, что, какие результаты? — спросил тот первым с нескрываемым интересом. Гервер в ответ протянул распечатки. Марчелл молча и очень внимательно просмотрел листы. Заговорил, наконец, опять открыв первые страницы:

— Итак, имя он своё нам уже назвал, — сказал чуть слышно, проверяя звучание фамилии на слух: — Джейк Виктор Тайлер. — взглянул на Гервера исподлобья. — Вам знакомо это имя?

— Тайлер? — переспросил тот, будто уточняя, потом повторил себе под нос: — Тайлер… Да, в наших кругах, среди медиков, есть один человек, Глория Тайлер. Микробиолог. Премирована Межпланетным Конгрессом за свои разработки. Не буду вдаваться в подробности, это довольно сложно… Она ниобианка… Но они скорее всего однофамильцы. Уж очень это нереально…

Марчелл кивнул, не поднимая глаз от листов.

— А что с Гвардией? У вас про это ничего не сказано…

— Он отрицает свою причастность к Гвардии Императора…

— Отрицает?! — Марчелл рассмеялся, но нервно и резко. — А моего свидетельства этому щенку недостаточно, да? А фотографий? Вы видели фотографии?

— Конечно! Но я и без них знаю, что он лжёт.

— Прижмите его покрепче, док! Я разрешаю! Он должен говорить только правду. Любыми средствами заставьте! Вплоть до применения силы! Вплоть до промывки! — Марчелл задохнулся от негодования, задышал глубоко, пытаясь успокоиться.

— Мы уже применяем препараты из группы «А», — словно напоминая, сказал Гервер. — Просто у меня своя методика допроса, господин главнокомандующий. Я никогда не начинаю сразу же с тяжелопереносимых веществ. Мозг подследственного должен сохраниться. Ведь вы же не торопите меня с результатами, так ведь? Ещё немного, и вы будете знать о нём всё. Вплоть до того, какими кашками его кормили в первый год жизни.

Марчелл усмехнулся в ответ на последние слова врача. Подумал с невольным удивлением: «А этот сухарь не лишён чувства юмора. Своеобразного, правда, как и у всех врачей.» Вслух сказал другое:

— Да, я не ограничивал вас в сроках, мистер Гервер, но к приезду Императора в этот город хотелось бы знать как можно больше.

Императора и всю Его жизнь поминутно видеть глазами этого гвардейца. Ведь они, гвардейцы, приближены к Нему как никто другой. И тогда эта венценосная особа никуда от нас не денется, — Марчелл улыбнулся, предвкушая скорое совещание. — Он примет наши условия. Никуда не денется!

..А мальчишку этого сохраните живым. Он может ещё нам пригодиться. На предстоящей встрече важен каждый козырь.

Гервер кивнул головой, соглашаясь.

Несколько минут они посидели в молчании, только Марчелл продолжал просматривать первичные результаты допроса.

— Насколько я понимаю, гвардеец попал в наши руки впервые, — заговорил вдруг Гервер, до этого долго обдумывая что-то. — Мы все знаем, что Гвардия — это какое-то элитное подразделение, входящее в окружение Императора Ниобы. Но ЧТО за этим стоит? Что значит «элитное подразделение», вы можете мне объяснить? — Взгляд на Марчелла. Тот нахмурился вопрошающе, но ни о чём не спросил, ждал продолжения и перебивать не собирался. Тогда Гервер продолжил свои рассуждения вслух. Он уже много над этим думал, но впервые доверил свои мысли кому-то:

— В своём отчёте я лишь сообщил полученную информацию, но есть кое-что такое, чего не запишешь, что не поддаётся нашему пониманию. Этот юноша… Он наделён такими способностями, какие не присущи любому другому человеку.

Невиданный иммунитет, например. Он легко и достаточно быстро приспосабливается к таким веществам, выработка иммунитета на которые у простого человека длится от нескольких недель до шести месяцев.

Он глотает лошадиные дозы такой непереваримой мерзости, а через полчаса уже имеет ясные мозги и прежнюю активность.

К тому же эта удивительная способность к регенерации.

Вы знаете, что его уже расстреливали однажды? Наши солдаты. Трудно поверить, правда? Но следы от четырёх пуль он носит на своём теле. Правда, все четыре ранения — сквозные, ни одна кость не задета, но два из них как минимум смертельны. Одной пулей задета сердечная сумка… Прострелена печень. Он должен был умереть!.. Должен был! В первую же минуту после ранения… Ни один медик, какой бы он ни был гениальный, даже со всеми теми спецсредствами, которые они там носят в своих армейских аптечках, не спас бы его… Попросту не успел бы!

Но он жив! Жив! И здоровье — любому на зависть! Как такое могло произойти? Я уж не говорю о дырявых лёгких…

— А может быть, он врёт насчёт расстрела? — спросил Марчелл с недоверчивой усмешкой.

— Ну, уж шрамы-то от пуль я узнаю и смогу отличить. — Гервер улыбнулся, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. — Да и не обманывал он меня тогда. После эфедростимуляторов человек на ложь не способен. Даже этот гвардеец при всей своей подготовленности…

С минуту они помолчали, а потом Гервер высказал ту мысль, ради которой он и завёл весь этот разговор:

— Могли ли ниобиане создать новый вид людей? С новыми, несвойственными ему качествами? Способны ли на это медики их уровня?

— Вы полагаете, гвардейцы и есть этот вид сверхчеловека? — Марчелл подался вперёд всем туловищем, взглянул на Гервера исподлобья напряжённым испытывающим взглядом.

— А у вас разве не возникает такая мысль, когда вы видите этих мальчиков Императора, подобранных по одному росту? Схожих друг с другом как братья? А может, их выращивают в специальных клиниках, а делают искусственно, в пробирках? А может, это и не люди вовсе? Андроиды, например?

— Да вы что? — Марчелл попытался рассмеяться, чтоб хоть как-то снять напряжение, но только закашлялся, поперхнулся и замолчал. — Что за чушь? Мы бы знали, случись такое… Но искусственный человек? По-моему, это нереально…

— Возможно и так. Но почему бы и не попробовать создать мутированного человека? Задать определённую мутацию?.. Дело-то того стоит. Представьте, господин главнокомандующий, армию таких живучих, почти неистребимых солдат. А?

— О, это уже что-то из области научной фантастики! — Марчелл аж вздрогнул, содрогнулся внутренне при этой мысли: «А если это правда? Если ниобиане и вправду способны на такое?»

— Конечно, это только догадки, а в действительности солдаты Ниобы так же уязвимы, как и наши. Они сдают нам города, а Император готов идти на уступки… А ещё в нашей власти всё же есть один из этих хвалёных гвардейцев. И мы в состоянии разобрать его по косточкам, но дойти до сути.

Не так уж всё и плохо, как могло бы быть. Разве не так? — и Гервер ободряюще рассмеялся.

* * *

Голова шла кругом, в виски изнутри впивались сотни крошечных ядовитых игл. Голова болела жутко. Она никогда ещё так не болела, даже после сотрясения мозга, после той аварии на дороге.

Тугой комок чего-то мерзостного стоял прямо в горле, не давая дышать, и почему-то не проглатывался.

И эти яркие лампы под потолком, они впервые за все дни допросов горели так ярко, что глаза нестерпимо слепило, до рези, до слёз. Свет ослеплял так, что невозможно было разглядеть людей вокруг. Джейк только чувствовал, что их больше, чем прежде. Но и те двое присутствуют тоже.

Затуманенный химиопрепаратами мозг отказывался подчиняться. В голове просто стоял туман. Ни одной мысли. А собственное тело ощущалось как сосредоточие неослабевающей боли. Казалось, оно превратилось в одну огромную рану, которую кто-то с завидным упорством и садистским удовольствием бередил. Боль не давала сосредоточиться, собрать остатки ускользающего сознания, и хоть как-то оставаться хозяином своих мыслей и чувств, быть хозяином своего тела, а не чьей-то покорной игрушкой.

Он уже впадал в забытье и совсем перестал сопротивляться этому, когда острая игла воткнулась в шею немногим ниже затылка. Это был не просто шприц. Те люди, за мониторами, могли теперь управлять его сознанием, посылая нужные им «картинки» прямиком в мозг.

— Назови своё полное имя! — Гервер первым начал допрос. Джейк узнал его голос. Узнал, несмотря на боль, заглушающую собой всё.

— Я называл его уже… Вам лично… — ответил, упрямо дёрнув подбородком. Старался всеми силами укротить боль, справиться с ней и сохранить самообладание. Сохранить свою память, не позволить кому-то копаться в своих воспоминаниях.

— Повтори! Повтори ещё раз! — голос совсем незнакомый. Кто-то ещё был здесь. Да, он не ошибся, даже в таком состоянии.

— Я — Джейк Виктор Тайлер. Это моё полное имя… — ответил всё-таки, пытаясь сохранить в своём голосе былую твёрдость, уверенность, силу. Хоть так сохранить своё достоинство и честь гвардейца, и ниобианина. Он готов был бороться до конца. Но понимал, что силы неравны. А язык уже выговаривал слова, те слова, которые ему приказывал говорить мозг, а не инстинкт самосохранения. Говорить то, что нужно ему, а не этим людям.

— Ты не имеешь индикатора личности, тогда расскажи нам о себе сам! — Всё тот же незнакомый голос. Чей он? О, Боже!.. Джейк всеми силами старался думать о чём-нибудь постороннем, пытался занять себя другими мыслями, но тело бунтовало, шло против сознания. Язык сам отвечал на поставленные вопросы. Хорошее ещё, что ему не удавалось выдавать чёткие ответы. Да, он ещё пытался сопротивляться, и отвечал совсем не так, как хотели этого люди вокруг:

— Что именно вам нужно? Я же говорил уже…

— Ты отвечаешь сейчас. Забудь другое!..

— Ладно, начни для начала со своих родителей. — В допрос вмешался Гервер, и голос его показался Джейку родным, дружелюбным в сравнении с голосом незнакомого ему молодого человека.

— Мой отец пилот… Он гражданский… Он пилотирует только гражданские суда… — Джейк слышал, как дрожит его голос, как он срывается до шёпота, а ещё в нём было что-то по-детски беззащитное, почти мольба, или плач. Почему? Почему он вдруг испугался за отца?

— Спокойно! Не переживай так! — Опять Гервер. — Никто не собирается причинять ему вред. — Рука врача коснулась плеча Джейка, и он дёрнулся, почти инстинктивно пытаясь отстраниться.

— А мать… мать микробиолог, — продолжил он, немного справившись с собой. Голос его зазвучал резче, почти с вызовом. — Она занимается генной инженерией… До этого была биологом, изучала природу Гриффита…

— Да, ты уже упоминал нам об этом раньше, но не называл её имени. — Гервер, снова Гервер. Джейк чувствовал его дыхание у самой щеки. Но больше врач не пытался к нему прикасаться. А напряжение в теле, ожидание чего-то всё равно не проходило.

— Глория Тайлер! Её имя — Глория Тайлер! — Джейк почти выкрикнул это имя. Он звал мать, точно она была рядом. Точно она могла услышать его и прийти на помощь. О, она смогла помочь. Она бы показала этим сволочам, чтоб они знали, что не имеют никакого права так мучить его.

После его ответа они все будто забыли о нём, заговорили между собой, отвлеклись. Джейк не различал их голосов. Сейчас ему было всё равно. Возникшая передышка и общая слабость стали отвлекать в сон.

Но тут вдруг раздался громкий голос ассистента, наблюдающего за мониторами:

— Активность мозга падает! Он засыпает!

Джейк вздрогнул от этого окрика. Но потом началось что-то такое, от чего вздрогнуло не только его тело, но и душа содрогнулась. Прямо в мозг быстро был введён какой-то препарат. Джейк не почувствовал этого, но последствия оказались ужасными.

Боль, яркая и осязаемая, как вспышка, настолько яркая, что затмила свет ламп перед глазами, она хлестанула волной через всё тело. Как будто кто-то одним резким движением вырвал мозг из спинномозгового канала.

Он закричал от боли!!!

Боже! Что это была за боль!! Такой боли он ещё ни разу за всю свою жизнь не испытывал.

Кто-то закрыл ему рот ладонью, заглушил этот вопль, чуть не разорвавший лёгкие.

— Тише! Тише!.. Всё хорошо!.. — Гервер! Боль и вправду отпустила. Джейк даже сумел различить его голос, отрывистый, недовольный, обращённый к ассистенту: — Дэмьен!! Какого чёрта!.. Ты что ему дал?

— Бармистагин! — ответил тот честно.

— Двойную дозу?!

— Мы же давно уже даём ему только двойные…

— Дурак! — Гервер выругался, впервые за все дни, резко, не сдерживая себя. — Ты хочешь, чтоб он свихнулся? Он же не имеет к нему иммунитета!..

Джейка всё ещё трясло мелкой, противной дрожью. Он сам чувствовал эту дрожь, но никак не мог с собой справиться. Уж слишком сильным было воспоминание о недавней боли. Оно до сих пор отдавалось в каждой клеточке, точно кто-то сейчас медленно вытягивал из тела нервы, нить за нитью.

— Твои родители наверняка хорошие люди, — заговорил Гервер, обращаясь уже к Джейку, пытаясь своим голосом отвлечь его, успокоить немного. — А где вы жили? Где учился ты?

— В Ниобате, мы жили в столице, — покорно отозвался Джейк. Он говорил почти беззвучно, одними губами, тяжело и устало вздыхая. — Юго-западный массив. Пятый уровень, 115-в. Вы можете сделать запрос, если хотите…

— Сделаем, обязательно сделаем, — согласился Гервер. — Где ты обучался?

— В государственной школе… В школе многоплановой комплектации, с индивидуальным подходом. 219 городская школа…

— Ну, и как успехи? — Голос того, незнакомого, полный издёвки.

— Второй порог обучения я закончил с отличительным значком! — выкрикнул ему в ответ Джейк, яростно и зло сопротивляясь путам. Рванулся тому человеку навстречу, пытаясь освободиться. — Вы хоть знаете, что это значит?!

— Конечно же, мы знаем, — успокаивающий голос Гервера и ободряющее похлопывание по плечу. — С таким значком без тестирования берут в любое заведение высшего профиля. Для пятнадцатилетнего подростка — и такой результат… — Похвала, искренняя похвала. Но сейчас Джейка раздражало и злило всё. Он не мог забыть ту боль и понимал, что несут её эти люди, пока старающиеся быть добрыми. Но надолго ли?

— Ну а третью ступень ты где заканчивал? — Джейк не ответил на этот вопрос, тогда голос незнакомца дополнил сам, высказал вслух лихорадочные мысли пленного: — В Гвардии, да? В Гвардии Императора!

— Нет!!! Нет… — Джейк перебил его таким громким криком, какого даже сам от себя не ожидал.

— Сопротивление возрастает. Он пытается скрыть информацию, — доложил ассистент, изучая данные, выходящие на экран компьютера.

— Ведь ты же не хочешь, чтоб тебе было больно. — Незнакомец улыбался с фальшивым сочувствием и заботой. — Поэтому тебе лучше сотрудничать с нами. А для начала честно отвечать на наши вопросы. Хорошо?

— К чёрту! — Джейк взорвался. Непрекращающаяся боль в разрушаемом наркотиками теле выводила его из себя. — Катись к чёрту со всеми своими вопросами! Ненавижу!!!

Рванулся, пытаясь освободить руки. Бесполезно! Эта вспышка ярости лишила последних сил. Джейк сник, лишь дышал тяжело, вдыхая воздух всей грудью, чувствуя, как ремни врезаются в рёбра.

— Введи карбофлоктарин! — приказал Гервер. — Только не больше двух «кубиков». И медленно…

Новая инъекция.

Джейк зажмурился, сжался всем телом в предчувствии новой боли. Но началось то, чего он и ожидать не мог.

Сначала яркая вспышка перед глазами, а затем…

Он увидел себя горящим заживо!

Он видел себя прикованным, но не к операционному столу, а к вертикально поставленному столбу. А вокруг бушевало пламя!

Понял неожиданно: это же «картинка»! «Картинка», созданная твоим же воображением в твоей же голове под действием каких-то препаратов. Но легче от этого не стало. Боль была настоящая, живая!

Он испытывал то, что испытывает горящий на костре. Адская боль! Боль от сжигаемой на огне плоти! Он рвался, кричал, плакал, молил о милости, а под конец потерял сознание.

Сколько так пролежал, не понял: чувство времени пропало полностью. К реальности вернули голоса, голоса врачей вокруг:

— Странная реакция мозга… Никогда такого не видел…

— Ну, если учесть, что методика эта новая…

— Хорошо ещё, что сердечко крепкое…

— Проверь, как он…

Джейк уже не отстранялся, чувствуя прикосновения рук к своему лицу. Теперь ему было наплевать на всё, что происходило вокруг. Он хотел одного: передышки, хоть немного отдохнуть от этих людей, от постоянной боли.

— Расскажи нам о Гвардии! — Это была не просьба, а приказ. И Джейк заговорил. Говорил его язык, а мозг ещё протестовал. О, сейчас Джейк готов был говорить о всём, что угодно, лишь бы от него отвязались.

— Она была создана…

— Нет! Не надо истории! Это мы знаем! — его перебили. — Расскажи нам о таких, как ты…

— Нас всего двести человек… вместе с Элитным отрядом…

— А это ещё что такое? Какой такой Элитный отряд? — опять этот незнакомец перебил, приказал: — Ну-ка, ну-ка, поподробнее!..

— Это часть гвардейцев, находящаяся в личном подчинении Его Величества.

— И какую же…

— Нет! Подожди! — тут уж теперь встрял Гервер. — Расскажи сначала про Гвардию. Как вас отбирают?

— Заявку в Приёмную Комиссию может подать любой, начиная с четырнадцатилетнего возраста. Отбор идёт несколько месяцев… Отобранных приглашают письменно, с уведомлением… А потом проходят экзамены… Тесты… Медицинские осмотры… Это сложно и долго… Большой конкурс. В год моего поступления было триста человек на одно место. Точнее — двести восемьдесят семь…

— Хорошо. А чем вы там занимаетесь?

— Программа школы… Только более углубленная. Военная подготовка. Всесторонняя… Но это не спецназ… Это проще… Для охраны отбирают позднее… Но мы все в какой-то мере телохранители Его Величества… Всё обслуживание, любой выход Его Величества в свет… Мы делаем всё: от подготовки и осмотра корабля до сопроводительного присутствия на улице…

— Так, значит, ты у нас военнообязанный? — Ироничная улыбка сквозила в голосе незнакомца.

— Да! Курсант Гвардии Его Императорского Величества. Третий курс первого года обучения. Индивидуальный номер — 495466Е. — Джейк уже не реагировал на эту иронию и издёвку, он слишком устал для этого.

— Прекрасно! — Снова этот же человек. — Значит, ты имеешь доступ к Императорскому телу… А убить ты Его сможешь?

— Нет! — этот вопрос подействовал на Джейка не хуже бодрящего укола. По крайней мере реакция была той же. Он дёрнулся всем телом навстречу этому ненавистному голосу. Но не смог освободиться. Впрочем, как и всегда. Только выкрикнул зло: — Нет!!! Никогда!.. Нет!! Нет… Нет… Нет… — Одно слово всего лишь мог выговорить сорвавшимся на плач голосом.

— Фереотти, не надо провоцирующих вопросов. Ты его окончательно доконаешь, — Рука Гервера легла Джейку на плечо ободряющим, успокаивающим прикосновением. — Давай мы лучше поговорим про Гвардию…

* * *

— Так, значит, Император своим личным решением выписал тебе трёхдневный отпуск. Так сказать, в знак награды после совещания на Фрейе, — уточнил Гервер, просматривая прежние записи. Джейк кивнул головой, соглашаясь со словами врача, но тот вдруг выкрикнул уже надоевшую всем фразу: — Не кивай! Говори, ясно? Аппаратура фиксирует твой голос, а не кивания… — а потом продолжил как ни в чём не бывало прежним деловым тоном: — И ты поехал на Гриффит, сюда, к матери…

Ввязался в драку… Тебя ограбили… Сломали идентификационную капсулу или, если проще, индикатор личности… Так, в прошлый раз я в это не поверил. Пришлось справляться у «информаторов». — Гервер улыбнулся. — Ты не лгал мне, Джейк. Молодец! Будешь таким же честным, и я буду с тобой сотрудничать… — похвалил. Тон его голоса указывал на то, что Гервер находится сейчас в благодушном настроении. — Так, вчера мы остановились на том, как вы вместе с рядовым Алмааром попали в плен… Тебя расстреляли при попытке к бегству… Почему же ты остался жив? Только не говори, что тебя вы́ходили дикари. Не надо мне врать… Ведь я же знаю, что это невозможно.

— Они не дикари!.. — В голосе пленного часто появлялись упрямые, раздражённые нотки. Он всё ещё был личностью, даже после недели каждодневных допросов. Личностью с характером. Упрямился, протестовал, пытался спорить. Обычно все, допрашиваемые Гервером раньше, после трёх дней теряли свою индивидуальность, превращались в покорную машину, выдающую информацию на любой интересующий вопрос. Но этот гвардеец… И здесь не всё, как у людей. И при этом упрямо твердит, что он такой же человек, как все. Рождённый такими же людьми, без вмешательства генетиков.

— Ладно, не дикари! — согласился Гервер с улыбкой. — Гриффиты!

— Лари́ны! — поправил пленный. — Ларины — «дети леса». Они не любят, когда их называют гриффитами…

— Ладно, не о них речь! Ты мне лучше расскажи, как тебя лечили!.. Только не надо знахарства. Это просто смешно. При таком ранении, как твоё, мой хороший, ты бы и минуты не прожил, а ты говоришь, что тебя подобрали через несколько часов… Чушь это всё!

— Это всё из-за матери… — уже в сотый раз за эти дни повторил Джейк. — Мне передались её способности, способности ларинов. Повышенная живучесть…

— Ага! Пошутил! Я сам врач! Я знаю, что потомства между гриффитом и человеком быть не может. Не надо мне здесь сказки рассказывать. — Гервер абсолютно не верил своему подследственному. Не верил скорее по привычке, из той консервативности, какая присуща традиционной медицине. А самого точил червячок сомнения. Уж слишком необъяснимыми и поразительными были способности этого парня. Поэтому Гервер предпринял кое-какие действия, но не решился признаться в этом никому, кроме своего ассистента. Он отправил кровь пленного ниобианина на генетическую обработку. А сам послал запрос-сообщение по всем линиям, даже на Ниобу, в Институт Генной Медицины. Именно там работала Глория Тайлер, уж кому знать, как не ей. А сам в это время в свободные от допросов часы, чаще всего ночные, принялся изучать всё, что было посвящено исследованию аборигенов Гриффита. И чем дальше «влезал» в эти дебри, тем больше удивлялся тому, как мало сделано с момента открытия нового вида разумных существ. Литературу по интересующему его вопросу собирал буквально по крупицам, труд Тайлер, за который она получила премию, «Генная совместимость. Её результаты и последствия», прочитал несколько раз от корочки до корочки. Жаль, что сама Тайлер так и не вышла на связь…

Результаты генной обработки поразили всех медиков Отдела. А больше всего самого Гервера.

Его подопечный оказался не только первым гвардейцем, попавшим к сионийцам в руки, но и первым «человекогриффитом», как его окрестили в Отделе. Первым «человекогриффитом» в истории человечества.

Это открытие могло бы наделать столько шума в научных кругах, но командование Армии отнеслось к нему более чем сдержанно. Исследования запретили до поры до времени, официально «до окончания военных действий», а результаты засекретили.

Ясно было одно: парень интересовал Отдел Госбезопасности в первую очередь как гвардеец, как враг, и только потом уже — всё остальное.

Конечно, им ещё заинтересуются. Война закончится, как и всё в этом мире, и военные вспомнят о том, что в их «тайниках» хранятся интереснейшие сведения о сверхживучем человеке. И тогда этого несчастного парня препарируют, как подопытного кролика. Ему уже не видать ни Ниобы, ни дома, ни мамы с папой…

* * *

— Значит, тронный зал находится в восточном крыле дворцового комплекса, на втором этаже, — повторил, уточняя, Гервер. — А сам Император, Он часто остаётся один?

— Нет! — Голос пленного звучал глухо и слабо. Да, парнишка этот сильно сдал. В последние три дня сильнее, чем за все, вместе взятые. Возможно, это последствия применения психоастимуляторов. После них ему уже никогда не быть таким, как прежде. Вся оставшаяся жизнь пройдёт на дозах. Жаль, очень жаль. Но благодаря астимуляторам, он, зато, стал послушным и честным. Честным без всяких сомнений. Только эти препараты в состоянии «бомбить» его иммунную защиту, и он сам до сих пор не может выработать к ним устойчивого иммунитета.

— Его Величество никогда не ходит один! Никогда и никуда! — повторил, как будто хотел добавить своим словам значительности. — С Ним как минимум двое… И хотя бы один из наших, из гвардейцев…

— А если б ты сам хотел совершить покушение на своего Императора, как бы ты действовал?

Гвардеец думал недолго, ответ выдал краткий, по-военному чёткий:

— Я бы опять пригласил Его Величество на Фрейю, а потом уничтожил бы Его корабль прямо в космосе. Но лучше всего при заходе на посадку… Тогда отключается защитное поле…

А мальчишка-то с мозгами, несмотря ни на что, подумал Гервер с невольной улыбкой.

— А если не в космосе, если на земле? — спросил с выжидательной улыбкой, будто и вправду от советов пленного могло многое зависеть.

— Убить можно любого, если сильно захотеть. Даже Императора… Во время учений нам удавалось раза два… — Ниобианин как-то странно поёжился, точно мёрз под горячим светом ламп, а может быть, вспомнил что-то из своего прошлого. — Да, два раза наша группа выполняла такую задачу в условиях, фактически повторяющих реальность… Но я бы не советовал вам пробовать… Да и потери будут огромные… Ни один незнакомый человек не может приблизиться к Его Величеству. Просто не сможет… А действовать в таком случае нужно наверняка. Если наш Император останется жив после покушения, Он скорее сотрёт вашу планету в порошок, чем допустит повторение подобного… Он очень осторожен… Он — сын Императора Густава, осмелюсь напомнить… И они во многом схожи…

— Пытаешься шутить? — Гервер натянуто рассмеялся. Но его подопечный даже не улыбнулся, а потом произнёс:

— Это глупая затея! Смешно надеяться, что сменить государственный строй можно, убив Императора. Это глупо! Он не имеет сына, но есть герцог Ирвин, младший брат Его Величества. Он тоже из семьи Хорклаусов… Его многие не берут в расчёт. Он молод… Не если герцог придёт к власти, особенно после гибели Императора, то о правлении Густава вы вспомните как о «золотых временах» в истории наших отношений… Нас учили «читать» людей и, поверьте, я не ошибаюсь… Герцог Ирвин…

— Всё! — Гервер перебил его громким и резким окриком. — Тебе самому не кажется, что ты начинаешь слишком много рассуждать?

— Это вам кажется, что вы взяли ситуацию под контроль. Но это не так! Совсем не так!.. Это вы теряете свою планету. А здесь вы всегда будете лишь захватчиками… Так и передайте мои слова Марчеллу. Слово в слово! Ведь это он стоит за всем этим… За всеми этими допросами, за всей этой войной… Он и вы все — тоже! — окажетесь в проигрыше!..

— Заткнись, малыш! Не надо меня злить! Не надо! — Рука Гервера легла пленному на лицо, закрывая рот, не давая ни говорить, ни дышать. Ниобианин дёрнулся, пытаясь освободиться, а потом вдруг затих, сник, и даже глаза стали стекленеть.

Датчик, следивший за работой пульса, затенькал, подавая сигнал.

— Шеф, кажется, у нас передозировка!

— Вводи аруатин!.. И встряхни сердечко чем-нибудь покрепче!.. Быстрее!.. — Гервер кинулся ассистенту на помощь, сам схватился за шприц. Следующие несколько минут им пришлось здорово понервничать. А потом Гервер долго смотрел на мони-тор, на бегущую ниточку пульса, и думал. Он не любил, когда случались ситуации, подобные этой. Не в его привычке было терять доверенного ему человека. Для этого он очень сильно уважал в себе профессионала. Но сейчас… Сейчас пришлось понервничать…

Организм вынослив, но пределы его способностей никому не известны. Впредь надо быть поосторожнее… А пока дать ему передышку… Хотя бы до завтрашнего дня.

* * *

В это утро Гервер задержался, не по своей вине, конечно, и был неприятно удивлён, встретив в лаборатории Фереотти. Этот выскочка из Отдела военной разведки был приставлен к следствию без большого желания со стороны самого Гервера. Первую неделю он точно по времени отрабатывал положенные часы. Позднее стал появляться нерегулярно, ссылаясь на занятость в своём Отделе. Герверу было всё равно, он не являлся его начальником.

Возможно, как разведчик Фереотти был неплох, но на допросах он выставлял себя не с лучшей стороны. Вот и сейчас он сидел, развалясь в кресле, придвинутом к самому столу, небрежно перекидывал листы отчёта и, копируя самого Гервера, спрашивал пленного о чём-то. В первые минуты Гервер не слушал его, голова была занята своими мыслями, но потом до него стали доходить отрывки фраз:

— …Ты не показал этой птичке, как должен вести себя человек в подобных случаях?.. Ты позоришь человечество… А как у неё фигура?.. Ах, все гриффиты совершенны… А ты сам в состоянии сравнить?.. А как она…

Фереотти не договорил, его перебил ниобианин, выкрикнул с ненавистью:

— Ненавижу!.. Убью, гад!!..

Фереотти захихикал в ответ, он кайфовал, издеваясь и унижая себе подобных.

— Ты ещё и угрожаешь мне?! Ты — недочеловек?! Тебе помочь унять твои дикарские замашки? — Фереотти привстал и тут встретился с Гервером глазами. Растерялся, залепетал, оправдываясь: — Он отказывается отвечать на вопросы…

— Да, я так и понял. — Гервер кивнул, проходя к столу. — А тебя, как я вижу, сегодня в Отдел не вызывают.

— Ну, вообще-то там… Они, если что, пришлют за мной… — попытался придать своему лицу вид сверхзанятого человека. Не договорил, Гервер довольно небрежно перебил его:

— А где Дэмьен?

Фереотти заозирался по сторонам, будто только сейчас заметил, что до прихода Гервера он находился в лаборатории один на один с пленным ниобианином. Позволил бы ему Дэмьен подобную выходку, будь он здесь!

— Я и забыл вам сразу сказать, — ответил, пожимая плечами. — Он, вроде как, вышел куда-то… Там приехали какие-то… Вот его и вызвали, наверно…

Гервер снова кивнул. Он вообще-то не любил размытые, неясные ответы, но что с этого возьмёшь?

Дэмьен появился позднее. Но пришёл не один, с ним был незнакомый Герверу военный, судя по нашивкам, полковник.

— Шеф, это к вам! — Дэмьен лёгким движением головы указал на гостя, не стал ничего объяснять, а просто прошёл к мониторам.

— Я хотел бы видеть А́дама Гервера, — заговорил незнакомец, в знак приветствия склонив седую голову. Гервер тоже ответил кивком на это приветствие, добавил довольно сдержанно, будто неприятностей ждал:

— Чем обязан, господин…?

— Полковник Барклиф, 119-я пехотная дивизия, — представился гость и снова кивнул, а потом добавил уже не так официально: — Я из-под Марвилла, господин Гервер, из передвижного госпиталя… Ричард Хансен… Вам что-нибудь говорит эта фамилия?

Гервер медленно кивнул, словно всё ещё обдумывал услышанное.

— Он мой друг, мы учились вместе в Медицинской Академии. Хирург… Он, что, тоже здесь?

— Здесь! В госпитале, в пятнадцати километрах от Марвилла…

— Он жив? Вы его лично видели, господин Барклиф? — Гервер интуитивно чувствовал, что новость ему этот гость принёс нехорошую. — Почему он сам не связался со мной?

— Там, где мы стоим, не очень хорошие условия для надёжной связи. — Полковник не походил на разговорчивого человека, держался с достоинством. Уже немолодой, но точного возраста сейчас, после агеронтации, на глаз не определить. — Но два дня назад, когда я его видел, он был жив и здоров. Он знает, что вы здесь, господин Гервер, в этом городе, в этом Центре…

— Ну, секрета я в принципе не делал… — чуть слышно себе под нос произнёс Гервер.

— Он передаёт вам «привет» и ещё… ещё он просил сообщить одну фразу. Сказал, когда вы услышите, вы поймёте. «Юлиус был ранен. После операции направлен во Флорену на протезирование. Состояние вполне стабильное, но навестить не мешало бы. И, может, помочь кое-чем…»

Я передаю вам слово в слово. Доктор Хансен сказал, вы знаете, о ком это.

— Да, я знаю… — Гервер сразу задумался, нахмурился, опустил голову. Новость и вправду совсем неприятная. Чутьё не подвело, как и всегда…

Опомнившись через минуту, снова взглянул на полковника, поблагодарил:

— Спасибо, господин Барклиф. Пойдёмте, я провожу вас.

Тот кивнул в ответ с явным сочувствием, но вслух ничего не сказал, повернулся уходить, но тут вдруг заговорил Дэмьен. Он следил за мониторами, а рядом, чувствуя себя лишним, топтался Фереотти:

— Шеф, у нас здесь какая-то странная реакция… На сбои не похоже… Кривая эмоционального состояния скачет… Он же у нас так напичкан сейчас, что не должен ничего чувствовать…

— Да? — Гервер подошёл, опёрся локтем на спинку кресла, поверх плеча ассистента взглянул на экран. — Да всё нормально же! Опять ты со своей излишней осторожностью… — Выпрямился, повернулся к полковнику. — Ничего важного, господин Барклиф. Пойдёмте!

— Вот, сейчас! Смотрите же, док! — выкрикнул Дэмьен, схватив Гервера за рукав халата. — Вы видели? Такой сильный всплеск!.. Он реагирует на наши голоса. Он отлично слышит их…

— Ты считаешь это открытием века? — Гервер сейчас был не в настроении, он всё ещё обдумывал полученное известие. — Для нашего допроса это обычное дело…

— Господин полковник, он реагирует на звучание вашей фамилии, — Фереотти сказал то, над чем Дэмьен ещё думал, и то, что он вряд ли решился бы сказать. — У вас нет знакомых или родственников среди ниобиан или среди Императорских гвардейцев?

Полковник при этом вопросе, не очень-то этичном (впрочем, как и всё, что делал Фереотти), нахмурил брови, поджал губы, как будто оскорбился, но ответил всё тем же спокойным, приятно рокочущим голосом:

— Если вы применяете психоастимуляторы, то в этом нет ничего странного. И вправду, господин Гервер, это обычное дело… Астимуляторы вскрывают глубокие слои памяти… Не думаю, что я единственный Барклиф в этой солнечной системе. Однофамильцы могут быть у каждого…

Спросите его об этом, если вам так интересно. — И тут спросил сам, глянув на подследственного: — Тебе знакома эта фамилия? Барклиф?

Ниобианин медленно кивнул, но потом, словно опомнившись, произнёс почти беззвучно:

— Да!.. Дэвид Барклиф… Лейтенант… военнопленный…

Эти слова, как случайная бредовая смесь срывались с его губ, но никто не слушал их так внимательно, как полковник. Внимательно и с интересом, совсем непонятным.

— Он уже сильно истощён. Не стоит его слушать… Уже больше бредит, чем отвечает… Никакой связи, никакой логики, — Гервер отвёл гостя в сторону. — А вы, я вижу, имеете в этом деле толк… — Кивнул в сторону операционного стола. Полковник что-то ответил ему, но они к тому времени уже скрылись за дверью.

Дэмьен и Фереотти переглянулись и одновременно пожали плечами…

Гервер вернулся через полчаса, заговорил с порога:

— Всё, закругляемся! Хватит! Пора и отдохнуть!.. Последние наши дни распечатаешь, положишь мне на стол в кабинете… Отчёт я напишу попозже, вечером, наверное…

Гервер остановился посреди комнаты, стоял, глубоко засунув руки в карманы халата. Несколько минут в молчании смотрел в лицо спящему пленному.

— Спит… Счастливчик… — а потом вдруг добавил, глянув на ассистента: — Я уезжаю сейчас во Флорену… За всем проследишь сам… Когда приеду, назначу курс реабилитации… А ты пока дай ему какое-нибудь снотворное посильнее… Лучше барбутал. Пусть спит…

— А вы надолго? — Дэмьен немного растерялся. Таким своего шефа он ещё ни разу не видел. — Так серьёзно, да?

— Мой племянник, Юлиус Гервер, бестолковый мальчишка… — ответил Гервер, немного помолчав, обдумывая что-то. — Хотел романтики… Потащился сюда, добровольцем… Здесь, на фронте, романтику искать? Разве есть мозги? В пехоте? Где там романтика? В грязи? В окопах?.. Он уже во Флорене… Я только что с пункта связи… Готовят к операции… Надо ехать! Надо!.. Что я потом его матери скажу?

* * *

Да, выглядел он, конечно, не лучшим образом. Уже неделя прошла после всех допросов, а на человека он всё ещё мало походил. Слабое подобие себя прежнего, с сожалением и некоторым разочарованием думал полковник Барклиф, вспоминая фото, приложенное к делу. Сейчас же того недавнего бравого холёного гвардейца было не узнать. Куда подевалась та совсем ещё юная красота и затаившаяся улыбка в широкораспахнутых глазах?

Перед Барклифом сидел предельно ослабевший, похудевший мальчишка в мятой несвежей пижаме. Светлые, давно не чесаные волосы сосульками падали на лоб. Резко обострившиеся скулы, впалые щёки, сухие растрескавшиеся губы и пустые, ничего не выражающие равнодушные глаза.

Он выглядел так, как выглядит каждый после долгой изнурительной, очень тяжёлой болезни. А вообще-то, он выглядел так, как и должен был выглядеть после двадцати дней допросов, после глубокого допроса и психоастимуляторов. Людей после подобных процедур Барклиф видел, и не раз. Опыт у него в этом деле был немаленький.

Несколько минут он стоял у порога, изучая комнату и пленного. Комнатка, конечно, как камера-одиночка. Четыре стены, койка в углу, справа от входа раковина и туалет. Да, скромно, как в тюрьме. Даже сесть некуда.

Барклиф прошёл вперёд, сел на край кровати, спросил ещё, стараясь сохранять вежливое отношение к хозяину:

— Ты не против?

Тот никак не отреагировал на этот вопрос, но вторжение в личное пространство воспринял негативно: отстранился, отполз в самый дальний угол койки, ещё ближе подтянул к груди колени, обхватил их руками. Следил за Барклифом исподлобья, но без любопытства, с прежним равнодушием. Минут пять сидел, совсем не шевелясь, будто и не замечая гостя, казалось, спал с открытыми глазами. А потом вдруг сорвался, резко, с места. Мимо Барклифа. В два прыжка — и к раковине.

Его рвало мучительно долго, но сам Барклиф, сидя к умывальнику спиной, даже не шевельнулся, даже не взглянул в ту сторону.

— Ломка, да? Паршивое состояние…

— Слушайте, что вам надо? — Парень тяжело повалился на кровать, оттолкнул подушку, уселся, подогнув одну ногу под себя, сел так, что они с Барклифом смотрели теперь друг на друга почти в упор. Глаза ниобианина светились раздражением, но зато в них не было больше равнодушия и пустоты. Сам ещё бледный, до зелени, после приступа тошноты, но держится вполне сносно. Можно и поговорить.

— Тебя восстанавливают по ускоренной программе. С сегодняшнего дня инъекции будут проводиться с шестичасовым интервалом вместо вчерашнего трёхчасового. Пока втянешься, будет особенно тяжело…

— Вы пришли, чтоб рассказать мне это? — Парень усмехнулся, скривив губы, отвыкшие за последнее время улыбаться. — Спасибо, мне сразу полегчало…

Барклиф хмыкнул, проглотил иронию молча. Гвардеец оживал, и это радовало.

— Нет! Мне нужна твоя помощь… Поговорить кое о чём…

— Нет уж! Спасибо! Я уже всем здорово помог! Хватит! Наговорились уже!.. До тошноты… — Парень попытался рассмеяться, а голос у самого сорванный, хриплый, севший, как после долгого крика. Замолчал, отвернулся.

— Я — Барклиф. Тебе что-нибудь говорит эта фамилия? — представился полковник, с минуту помолчав. — На допросе ты называл Дэвида Барклифа…

— Я многих называл. Ну и что? Смотрите отчёты. — Гвардеец смотрел куда-то в сторону, мимо гостя, поверх его плеча. — Я больше никому ничего рассказывать не собираюсь…

— Того, что мне нужно, в отчётах нет. — Голос Барклифа сохранял терпеливые нотки, но чувствовалось, что это спокойствие — результат больших усилий.

— А что тогда вам ещё от меня надо? — Пленный вскочил, заходил по комнате, сжимая ладонями пульсирующие болью виски, неслышно ступая босыми ногами по пластиковому покрытию пола. Три шага до умывальника — и обратно! Едва не касаясь плеча Барклифа. Полковника начало раздражать это движение, он порывисто выпрямился, так, что ниобианин чуть не толкнулся ему в грудь. Остановился, опустил руки, опять начал:

— Я больше не…

— Что — ты?! — перебил его Барклиф. — Ты теперь ничто! Ты предал свою Родину… Хотел ты этого или не хотел, это мало кому интересно… Думаешь, кто-то когда-то спросит, добровольно ли ты «раскололся» или после препаратов? Нет! Нет… И ты сам это понимаешь… А сейчас ты после всего пытаешься показать свою независимость? Её у тебя больше нет! — он выкрикнул эти слова мальчишке в лицо. Тот смотрел на него с немым отчаянием и мукой.Бледный, растерянный, совсем жалкий. С влажных волос, прилипших ко лбу, вниз стекали капельки воды, а пленный смотрел на Барклифа, не моргая. — Ты лишился всего! Даже жизнь твоя больше тебе не принадлежит… Раньше надо было думать… И показывать свой характер. А сейчас… сейчас это просто смешно…

Ниобианин медленно опустился на кровать, сгорбился устало, спрятав стиснутые кулаки в коленях. Спросил, наконец:

— Что вам от меня нужно? Когда-нибудь меня оставят в покое? — Взгляд на Барклифа снизу вверх. — Я им уже всё давно рассказал… Всё, что знал… Всё, что нужно было этим… этим людям. — Повёл плечами зябко, будто вспомнил что-то неприятное. — А вы, вы были среди них? Я помню ваш голос…

— Сейчас у меня к тебе личный вопрос, понятно? — Твёрдость в голосе Барклифа требовала беспрекословного подчинения. Это был голос военного, привыкшего отдавать приказы. — Это совсем не относится к тем допросам…

— Я больше не помогаю сионийцам! — Ниобианин упрямо повёл подбородком, выдержал взгляд полковника. — Хотите что-то узнать — колите! Добровольно я вам ничего не скажу. Тащите свои наркотики! Я не добровольный предатель, ясно вам?! — Яростный блеск глаз немного удивил Барклифа. Он совсем не ожидал этой ярости и такого отпора. Дело-то для этого пацана пустячное, его совсем не касается, а упёрся, упёрся так, будто от этого зависит судьба Империи.

— Да не собираюсь я тебя колоть! И бить не собираюсь!.. — Барклиф рассмеялся, опять сел на кровать рядом с настороженно подобравшимся ниобианином. — Я к тебе с просьбой, с личной просьбой о помощи, а ты сразу в крик.

— А я сказал, что не помогаю сионийцам. — Упрямый мальчишка, он смотрел на Барклифа исподлобья в ожидании подвоха или ещё чего похуже. Барклиф молчал несколько минут. Он вообще-то, когда шёл сюда, не думал объяснять хоть что-то, но сейчас заговорил, непонятно почему, доверился этому парню:

— В принципе, твоя реакция вполне понятна, и я бы так же вёл себя на твоём месте. Ты — гражданин Ниобы, и это всё объясняет. Сионийцы — твои враги. Не только из-за войны, но и потому, что мы ничего хорошего лично тебе не сделали. Одни проблемы, правда? Признаю, допросы и спецпрепараты — вещь неприятная. Но ты и сам понимаешь, попади к вам сионийский солдат, вы, ниобиане, поступили бы с ним точно так же. Значит, наше обращение с тобой — это не присущая лишь нам национальная жестокость, да? — Ниобианин никак не отозвался, но и не перебил. — Мы ничем друг от друга не отличаемся. Уж поверь мне… Я был не намного старше тебя, когда меня выслали на Сиону. Я был от рождения ниобианином, так же, как и ты. Возможно, подробности Нортарианского заговора тебе мало интересны. Всё произошло за много лет до твоего рождения…

А я служил в Нортариане, как раз в том полку, и попал под расформирование, как и все. Правда, в отношении со мной Императору Густаву этого показалось мало. В ходе следствия выяснили, что я был знаком, лично знаком с Шервилом, с другими, кто стоял во главе… Да, — Барклиф не сдержал грустного вздоха, — сейчас мало, кто знает, как всё было на самом деле… Может, архивы только и хранят, а участников и свидетелей мало осталось… Густав умел расправляться с неугодными ему людьми.

…А меня пожалели… Да! — Барклиф улыбнулся, опять с грустью. — В память о былых заслугах семьи… Просто сослали на Сиону без права на возвращение… Каково это, в двадцать пять лет полностью лишиться всего? Семьи, дома, любимой работы, привычного окружения — всего, к чему привык с рождения!.. Наши миры слишком разные для того, чтоб быстро привыкнуть к новым условиям. Ниоба — и Сиона!.. Они слишком разные… — Барклиф замолчал, задумался надолго. Можно ли в нескольких фразах, в обыденных простых словах рассказать кому-то своё прошлое, встающее перед глазами в ярких, многоцветных картинках? Способны разве любые известные людям слова передать чувства, передать эмоции? Нет! Конечно же, нет!.. Начинаешь говорить, вспоминать — и прошлое оживает, повторяется снова и снова. Правда, уже без той боли, притупившейся с годами… Но всё же не легче от этого…

А первые годы на Сионе! Кому их расскажешь? И расскажешь ли вообще? Когда надеялся на возвращение, жил только этой надеждой… Писал горы писем в Апелляционную Комиссию, и лично Императору. А потом с приходом Императора Рихарда — и ему.

Даже стал сотрудничать с Отделом Государственной Безопасности, с самой разведкой. Они обещали перевезти семью на Сиону. Знали, на каких струнах играть…

Всё это, всё осталось в прошлом… Без всякой возможности хоть что-то изменить или исправить. И ведь ни единой весточки за столько лет! Прежнюю ниобианскую жизнь как ножом отрезало, только воспоминания и остались.

Ниобианин сидел молча, глядя прямо перед собой, такой же, как был в самом начале. «Неужели зря?! Опять всё зря, как всегда!!» Барклиф поднялся, взглянул на часы:

— Ну, всё! Пора мне…

И ушёл. Думалось, навсегда после такого-то разговора. А минут через пять после его ухода пришла медсестра с очередной дозой…

А после укола никаких мыслей в голове уже не осталось. Одна пустота…

* * *

Но он пришёл, пришёл снова. И Джейк, глядя на этого человека, понял вдруг совсем неожиданно, что рад его приходу. Рад тому, что в том мире, оставшемся за дверью камеры, есть ещё кто-то, кто помнит забытого всеми пленника. Кто-то, с кем можно поговорить. Что толку с медсестёр? Приходят всегда разные, и ни одна из них ни слова за всё время не сказала.

Гость снова был в форме, как и в прошлый раз. Полковничьи нашивки. Судя по всему, птица высокого полёта. Из состоятельных, видать. Мало кому по средствам провести агеронтацию. Операция по омоложению — дорогая штука. А этот полковник — ничего. Если он проходил по Нортарианскому делу, ему никак не меньше шестидесяти, а по виду не скажешь. Лет на сорок тянет, не больше. Тёмноглазый, темнобровый, довольно красивый, даже в свои годы, он очень сильно напоминал кого-то. Кого-то, кого Джейк видел не так давно. А седина — последствие омолаживающей операции — добавляла лицу сионийца какую-то малоприметную, уловимую лишь женщинами породистую красоту.

Он был вежлив, этот странный гость, и держался с достоинством, как человек, знающий себе цену. Поздоровался первым, сел на койку, внимательно оглядел Джейка, сжавшегося в углу напротив.

— Ну, что, как самочувствие? — Вполне обычный вопрос, даже с неподдельным участием в голосе. Джейк не ответил, промолчал, а потом вдруг сам спросил:

— Вы долго собираетесь ко мне ходить?

Полковник повёл плечами, смутился немного от такой прямоты, но ответил чётко, сильным, приятно звучащим голосом:

— У меня есть цель! И до её выполнения ещё далеко. Я буду приходить сюда до тех пор, пока ты не ответишь на мой вопрос.

— Вы хотите знать о сыне? — Джейк не сдержал усмешки. Он вспомнил фамилию этого полковника, он называл её в прошлый раз. Барклиф! Теперь-то ясно, на кого он похож! — О Барклифе, лейтенанте Барклифе! Да? — губы Джейка тронула недобрая, какая-то издевательская усмешка. Он даже сам удивился этому злорадству. Он никогда не радовался, видя страдания других. И сейчас он больше за себя самого обрадовался, что сумел угадать предстоящий вопрос. И угадать правильно, связав факты из прошлого и настоящего. Мозги работали, несмотря ни на что…

А полковник побледнел разом, задохнулся и аж отшатнулся назад, выглядел он так, будто его водой холодной окатили. Растерянный, немного испуганный, потерявший дар речи.

— Дэвид Барклиф. Лейтенант. Командир нашей третьей бригады. Ваш сын, господин полковник. Оставленный вами на Ниобе. Ниобианин. Лейтенант вражеской армии… Вы про него хотите знать? Так ведь?

— Ты неплохо соображаешь… — с невольным уважением прошептал Барклиф в ответ. Голос его потерял звучание: потрясение было очень сильным, лишило его на миг прежней уверенности и силы. А Джейк хрипло рассмеялся, подался чуть вперёд, глядя на полковника чуть снизу:

— Неплохо для наркомана, так вы хотели сказать? — А потом вдруг резко сменил тему: — Так я даже имя своего командира упоминал на том проклятом допросе? Боже мой! Да, я и вправду достоин лишь казни после такого предательства…

— Он здесь? В этом городе? Когда ты видел его последний раз? — Полковник так резко придвинулся вперёд, что Джейк отпрянул. Барклиф, казалось, хотел схватить его за воротник пижамы.

— Он сейчас среди военнопленных, этот ваш сын… И вы вряд ли чем-то поможете ему, господин полковник. — Джейк всеми силами пытался подавить издёвку в своём голосе, но не мог с собой справиться, слишком уж ненавидел он сионийцев. Они причинили ему так много боли, и теперь невозможно было быстро забыть это. — Интересно, правда? Отец и сын — и оба враги! Здорово! Вы хотите увидеть своего Дэвида, а захочет ли он видеть своего отца? Сионийца? Предателя, не меньшего, чем я?

Он засмеялся хриплым резким, почти истеричным смехом. Этот смех остановила звонкая отрезвляющая пощёчина. Барклиф встряхнул Джейка, вцепившись пальцами ему в ворот пижамы. А потом отпустил, оттолкнул, больно ударив спиной о спинку кровати.

— Ты ведёшь себя, как последний неврастеник… — отвернулся, презрительно и жёстко процедив эти слова сквозь стиснутые зубы.

— Идите, ищите его… Он среди пленных, занятых на расчистке города… Всего в квартале отсюда… Там я видел его последний раз… Вы узнаете его, сразу узнаете: он там один такой… — Джейк осторожно коснулся покрасневшей после удара щеки, добавил усталым голосом: — Идите, я хочу побыть один… У меня болит голова… Мне плохо…

Барклиф стоял к нему спиной, заложив пальцы за ремень пояса. Это была поза глубоко задумавшегося человека. И Джейк, решив, что полковник не расслышал его слова, повторил снова, уже настойчиво и требовательно:

— Ну, идите же! Я ведь рассказал вам, где его найти… — и добавил в надежде позлить полковника: — Желаю вам найти его живым, что маловероятно…

Барклиф повернулся к нему одним стремительным движением, быстрым и по-кошачьи ловким. В один миг очутился перед Джейком, наклонился вперёд, уперевшись коленом левой ноги в матрас, а правой рукой — в спинку кровати, приблизив своё лицо к лицу Джейка настолько, что тот увидел своё отражение в зрачках полковника, в зрачках, горящих живой, уничтожающей всякое непокорство яростью. Прошептал, обжигая дыханием:

— И ты поможешь мне, так ведь?!.. Поможешь, и никуда не денешься… Поможешь распознать его…

Джейк ждал удара, как продолжение этого движения, внутренне сжался, напряг мышцы, готовясь к отпору. А сам испугался, испугался этого человека и возможной боли. Но при этом совсем не подал виду, даже не моргнул, не отвёл глаз, выдержал яростный, уничтожающий взгляд полковника и даже произнёс с нескрываемым протестом:

— Я и так уже достаточно помог вам, полковник Барклиф. Ваши семейные дела — ваши дела! К тому же вам меня отсюда не выдернуть, это не в вашей власти.

— Ну, это мы ещё посмотрим! — Барклиф выпрямился, поправил ремень, китель, взглянул на часы на левом запястье, сказал, направляясь к выходу: — Я приду ещё…

«Ну, конечно! Будем ждать с нетерпением!» — подумал Джейк с ироничной усмешкой, проводив гостя глазами.

Они с медсестрой опять буквально разминулись. Барклиф вышел, а через считанные минуты пришла медсестра с обедом и со шприцем. Эта странная скрытность полковника заставила Джейка задуматься, но думал он не долго, до тех пор, пока не стал действовать наркотик, а после укола хочется лишь одного: спать…

_________________

— На территории города занято восемь групп пленных. Мы обойдём с тобой всех. — Говорил полковник таким голосом, будто он уже всё рассчитал наперёд, не дожидаясь согласия Джейка. — За тот шестичасовой перерыв между дозами мы многое успеем…

— Мы? — переспросил Джейк с таким видом, будто не понял, о чём речь.

— Мы! Я и ты! Ты, Тайлер, едешь со мной! Это не обсуждается! — Барклиф совсем не удивился этому вопросу.

— Никуда я не поеду! — Джейк вскочил на ноги, так, чтоб видеть глаза полковника. — Я уже говорил вам, вы и так его узнаете, без моей помощи. Должны узнать… — добавил с сомнением. Понял, что может и ошибаться. Если восемь бригад военнопленных, это же сколько народу. И там, среди них, нужно отыскать всего одного человека. Одного! Но, как на зло, того, кого ещё раз видеть Джейк совсем не хотел. Лейтенанта Барклифа… Достаточно и той, последней встречи… Опять ещё одно напоминание о прошлой жизни. Нехорошее, вызывающее недобрые воспоминания, тяжёлые до боли…

— Поедешь! — Барклиф выдохнул это слово сквозь стиснутые зубы, яростно сверкнул глазами, но всё же остался сидеть на краю кровати.

— Никаким распоряжением меня отсюда не выпустят. Это боксированная камера. Уверен, что сам Марчелл своим приказом упёк меня в эту клетку.

— Я в состоянии всё устроить! Никто ничего не заметит! Я могу… — Барклиф не договорил, осёкся, понял, что говорит что-то запретное.

— Вот именно, не заметит! — выкрикнул Джейк со смешком. — Каждый раз вы приходите так, чтоб о вас не знала ни одна медсестра. Тайно, да?! Все ваши действия — тайна! «Никто ничего не заметит!» Так, да!? Вы скрываете от всех, что ваш сын — ниобианин… Есть чего стыдиться! Да и ко мне запрещены все посещения. Я знаю об этом! Знаю! Все ваши визиты — тайна! Уверен, вас-то не накажут. Вы, господин полковник, всё предусмотрели. Если что случится, крайним останусь я один. А попытка к бегству — это расстрел на месте, без суда и следствия…

— Да никто тебя не тронет! Я же сказал, никто ничего не узнает! — Спокойствие Барклифа было на грани срыва. Ещё немного — и вскипит. Упрямство Джейка его раздражало. — Разве ты не хочешь покататься по городу, отдохнуть от этой камеры? Возможно, это будет последний выходной в твоей жизни… И ты отказываешься от него с упрямством барана…

— О, так это единственное, что вы обещаете мне взамен за мою помощь? — Джейк хмыкнул разочарованно, двинул подбородком, будто сказать хотел: «Вот это да!»

— А чего ты ещё хочешь? Свободы? — Барклиф рывком выпрямился, видимо, устал смотреть на Джейка снизу вверх.

— А почему бы и нет? — Джейк был одного роста с полковником, смотрел ему прямо в глаза, старательно скрывая волнительную дрожь слабо промелькнувшей надежды. Это был шанс, крошечный шанс выбраться отсюда. Ведь от полковника можно сбежать в любой момент, главное — вырваться отсюда, из этой проклятой камеры, из этого Центра. Подальше от врачей, от допросов, от уколов. Ради этой надежды, ради этого шанса можно пойти на многое, и многим рискнуть…

— Ну и замашки у тебя, сынок! — Барклиф впервые за всё время их знакомства улыбнулся, улыбнулся с уважением и даже без иронии. — Я могу сделать кое-что, у меня среди обслуживающего персонала немало знакомых, но об организации твоего побега и речи быть не может. Максимум, что я могу сделать, — это шестичасовая прогулка по городу. Больше ничего! И не мечтай! — Он угадал тайные, ещё призрачные мысли Джейка, остановил его разом помрачневшим взглядом.

— А чем вы рискуете? Тёплым местечком в Отделе? Оно стоит жизни близкого вам человека? — Джейк снова стал резким, каким был в первые дни их знакомства. Резким, с мстительным блеском в глазах, и острым на язык.

— Я не состою в Разведке, да будет тебе известно. Я в этом городе чуть больше недели. — Оскорбился Барклиф или нет, было не ясно, лицо его осталось спокойным, но от Джейка не ускользнула малоприметная горечь в голосе полковника, и вместе с тем усталость и разочарование. — И терять мне нечего!.. Дальше передовой всё равно не пошлют… А куда уж дальше-то?.. И так уже в пехоте…

— Так вы не из Отдела? — Джейк чуть не присвистнул от удивления. — А почему тогда…

— Потому! — довольно резко перебил его Барклиф. — Я состоял в ОГБ до начала военных действий. Но потом меня выперли оттуда из-за какой-то ерунды. Оно и понятно. Судьба предателя и изгоя едина для всех, без национального различия. Сначала ты нужен всем, и тебе готовы наобещать многое, но потом… Потом тебя выбрасывают за ненадобностью. Или из боязни нового предательства, как это было со мной… Я же для них всё ещё ниобианин… Найти повод недолго… Тебе никто никогда не будет доверять, как раньше. Ни свои, ни чужие… В этом мы с тобой даже чем-то схожи, ты не находишь, а, ниобианин? — Усмехнулся Барклиф, смерив Джейка взглядом с головы до ног. — Мы ведь оба с тобой предатели…

— Ну, уж нет! Я не предавал свою родину добровольно, в отличие от вас, полковник, — возмутился Джейк с раздражением, упрямо склонил голову. — И о своей помощи вам я ещё не давал окончательного решения. Никуда с вами я ехать не собирался и не собираюсь!

— Ну и зря! — ответил Барклиф, напротив, без всякого раздражения. — Ты можешь отказываться, кричать и упираться — мне всё равно! Просто я знаю: ты поедешь. И всё!

— А может, и не всё! — Джейк чуть сощурил глаза, думал над чем-то всего мгновение. — А если я расскажу о ваших визитах медсестре? Вам это понравится? Вы же, вроде бы, держите всё в тайне…

— Ты, конечно, можешь попробовать. Дело твоё… — Барклиф усмехнулся, обдумав эту угрозу. — Но ни тебе, ни мне от этого легче не станет… Я успею уехать в любой момент. Тебе же никто не поверит. Только пропишут антигаллюциногены. Поверь мне, это такая гадость…

— Ладно! — Джейк заходил по комнатке. Казалось, он согласился с доводами полковника, но отчего тогда так нервничал?

— Ты зря так серьёзен, — заговорил Барклиф после нескольких минут молчаливого наблюдения за пленным ниобианином. — Не стоит так дёргаться! Никто не узнает, я же сказал. Никому до тебя сейчас дела нет. Даже Гервер, и тот уехал… Он уже почти неделю во Флорене…

— Гервер? Кто это? — Джейк остановился, нервно ероша волосы на затылке.

— Твой врач. Он проводил допрос… Пока его нет, ты хоть прогуляешься. По городу. На машине. Шесть часов — это иногда так много. Особенно, если сравнивать вот с этим, — и Барклиф обвёл комнату взмахом руки.

— А вы уверены, что я вернусь сюда после такого? — Джейк чуть заметно улыбнулся, не скрывая и так понятного намёка.

— Ты же сам понимаешь, за побег тебя взгреют…

— А вас? — перебил Барклифа Джейк. Тот хмыкнул задумчиво. Мыслительные способности этого внешне измученного и слабого парня его удивляли. Соображал он очень неплохо. А своими неожиданными вопросами ставил иной раз в тупик. Есть в нём что-то такое, что вызывало невольное уважение.

— Вам нужен ваш сын, а мне нужно выбраться отсюда. Мы же можем помочь друг другу, — неожиданно предложил Джейк. — Я — вам, а вы — мне… Это же просто! Тем более, ничто не знает, что вы бываете здесь, в этой камере. Кто вас заподозрит? Никто! Если же вы возьмётесь помочь мне, то я, господин полковник, с вами — хоть куда, хоть на Хариту, и даже дальше!

Барклиф рассмеялся в ответ довольно беспечно и легко, как над весёлой шуткой.

— Хватка у тебя, мальчик, прямо-таки волчья! Я не могу обещать тебе то, что не смогу сделать.

— Не можете? Почему же? Единственное, что вам придётся сделать, — отвернуться на минутку! А дальше я сделаю всё сам!..

— Да? — Барклиф вдруг стал предельно серьёзным, даже почти жестоким. — А что ты собираешься делать дальше? Поделись!

— Не всё ли равно, что я буду делать дальше? — Джейку нечего было скрывать, он попросту ещё совсем не думал над тем, что он собирается делать после того, как вырвется на свободу.

— В таком виде, как ты сейчас выглядишь, тебя возьмут в первый же день. Что толку? — Барклиф снова смерил Джейка долгим взглядом. Почти презрительным и насмешливым.

— Но ведь вы же поможете! Не ехать же мне в этой дурацкой пижаме!

— Конечно, кое-чем я помогу. Одеждой, например. Может, ещё чем-нибудь. Но на многое надеяться не стоит, не советую.

— Если меня и возьмут, то, клянусь, о вас, господин полковник, никто не узнает. Я буду молчать! — Джейк чуть ли не ликовал. Глядел на Барклифа сияющими глазами. Но тот оставался серьёзным, а потом сказал, будто стараясь погасить эту радость:

— Все молчат! До знакомства с бармистагином…

Джейк не слышал о таком препарате, но воспоминание о боли пришло само, против воли. И радости, радости как не бывало! Барклиф добился своего, всего несколькими словами вызвал на лице Джейка мертвенную бледность, а в глазах — ужас, ужас и боль.

— Вот видишь, поэтому я против твоего побега. Возьмут тебя — узнают обо мне. Я подведу тех, кто мне помог здесь…

— Меня не возьмут… — прошептал Джейк беззвучно. — Я не дамся больше…

Барклиф помолчал, выжидательно глядя ему в глаза, а потом сказал, прощаясь:

— Ладно. Я ещё подумаю. О своём решении сообщу потом, в другой раз… — И вышел, как всегда неожиданно, без точного объявления о времени следующего визита.

* * *

Прошло несколько дней с последнего его прихода. Джейк, впервые ждал Барклифа с нетерпением, особенно первые три дня. Напрасно ждал. Тот не появился. Возможно, передумал, а, может, что-то сорвалось.

И Джейк перестал надеяться. Что толку? Слишком уж всё нереально, чтоб быть правдой.

Но полковник всё-таки пришёл, на пятый день. Не пришёл — ворвался в комнату настоящим ураганом. Крикнул ещё с порога:

— Всё! Вставай! Мы едем! Едем! Машина уже ждёт…

Джейк был только-только после инъекции, сильно хотел спать. Но при таком возгласе приподнялся, сел на кровати, уставился на гостя, непонимающе и удивлённо хмуря брови.

— Что смотришь? Собирайся быстро! — Он кинул Джейку какой-то свёрток. — Переодевайся!

— Едем?! Сейчас?! Но ведь я же… — Джейк растерянно моргал, прижимая свёрток к груди. За прошедшие дни он уже перегорел, успокоился, смирился с происходящим настолько, что сейчас никак не мог сообразить, что к чему. А может, ещё и недавний укол был тому причиной?

— Нас ждёт машина, момент самый удачный! Или ты опять собираешься разглагольствовать о долге, предательстве, своих принципах и прочей чепухе?.. Шевелись! — Барклиф сильно нервничал, он торопился, и голос его поэтому звучал отрывисто и резко. — Или ты передумал? — Он остановился посреди комнатки, уперев руки в бока, посмотрел на Джейка с подозрительным прищуром.

— Да нет, вообще-то… — отозвался тот как-то неуверенно. — Просто я не думал… Это так неожиданно…

Замолчав, принялся разворачивать принесённые вещи. Покорно, без всяких возражений.

Барклиф опять уселся на койку, и, заложив ногу на ногу, мерно покачивал носком начищенного сапога. Смотрел на переплетённые пальцы, а сам краем глаза незаметно следил за ниобианином.

Мальчишка сложен просто идеально и рост немаленький. Пластичен, как кот, это видно при каждом движении. И ведь после глубокого допроса!.. Да, у него есть шанс выжить в городе. Такие умеют приспосабливаться и живучестью не обделены… Но худ сильно и эмоционально истощён. Может и не выдержать, когда начнётся охота. Сорвётся, сделает какую-нибудь глупость и если не погибнет, то через неделю (при самом удачном раскладе) снова окажется в этой же камере… Насколь-ко его хватит, когда начнётся ломка? Шесть часов по методике Гервера между дозами, а он и это-то время еле выдерживает… Да, хорошо его напичкали, нечего сказать. Без всякой жалости…

«…Не выдержит, — сделал вывод Барклиф. — Загребут его… Успеть бы до тех пор самому следы замести… Да убраться куда подальше… Может получится попасть на Сиону с первым же рейсом?.. Там не найдут. А вот парня жаль! Ему и так уже досталось порядком. Когда возьмут, ещё добавят… Но ведь сам этого хотел! Должен был понимать, на что идёт… А риск здесь большой, и всё в мире за этими стенами станет враждебным, как только за твою голову объявят награду…»

А парень уже ботинки обувал. Выпрямившись, с улыбкой ожидания посмотрел на Барклифа, всем видом своим как бы спрашивая: «Что дальше?»

— Стричься и бриться будем в городе. Здесь есть совсем рядом уцелевшая парикмахерская, — сказал Барклиф, смерив Джейка придирчивым, внимательным взглядом. Хорош! Аж где-то под сердцем защемило. И почему этот парнишка-ниобианин так сильно напоминал сына? Ведь Дэвид должен быть старше гораздо, лет на десять или около того… А всё равно почему-то жаль его… Жаль!.. Особенно, когда заранее знаешь, что́ ждёт его в скором будущем… Нет! Хватит! Это уже слабость! Стариковские сантименты!.. А впереди дело, очень важное дело. Нечего отвлекаться и нюни распускать…

— Да-а… — протянул Барклиф с некоторым разочарованием. — Не угадал я с размером… Ботинки-то хоть не хлябают?

— Да нет, нормально… — Джейк улыбнулся в ответ со странным в этой ситуации смущением, прошёлся по комнате от стены до раковины — и обратно. Приятно было ощущать эту привычную, известную каждому тяжесть обуви. Не тех невесомых простых сандалий, в каких ходили гриффиты. И не просто шлёпать босыми ногами по полу… А носить настоящие ботинки!

— А рубашку лучше заправь, она на тебе совсем болтается… И выглядишь как дикарь… — Джейк молча сделал то, что приказал ему Барклиф. — Да, так лучше. Сейчас ты, знаешь, на кого похож? На комиссованного по здоровью после тяжёлого ранения! А, кстати, я и забыл совсем! — Он вытащил из нагрудного кармана какие-то бумаги, протянул их Джейку. — Кое-какие справки, если остановят на улице… Это, конечно, не удостоверение личности, но дня на три хватит… А потом могут и вопросы возникнуть…

И вот, ещё, немного денег, — подал несколько свёрнутых банкнот. — Наличные… «Карты» у меня у самого нет… Это ваши деньги. Они здесь ещё ходят.

— Спасибо! — Джейк не знал, что сказать ещё, такого от полковника он совсем не ожидал. Такой помощи… Почти заботы… Не знал, как отблагодарить. А Барклиф небрежно отмахнулся, опять приказал:

— Спрячь хорошо! Без этого в городе не протянешь… Не дай Бог, потеряешь… — спросил вдруг без всякого перехода: — Родня-знакомые в городе есть? — Джейк отрицательно двинул подбородком. — Плохо! Раз не сможешь спрятаться, мой тебе совет: беги отсюда! На Ниобу свою беги!..

В последних словах прозвучало столько жёсткой суровой определённости, что Джейк невольно поёжился. Да, он ещё не до конца понимал, во что ввязывал себя невольно. Но отступать не хотел и не собирался!

— Ну, тогда всё! Идём! — Барклиф подошёл к двери и перед уходом оглядел комнату цепким внимательным взглядом. — Стоп! — крикнул вдруг, остановив Джейка взмахом руки. — Пижаму свою в пакет собери. Заберём с собой, выкинем по дороге… Нельзя здесь оставлять… Так ты выгадаешь хоть немного времени, возможно, собьёшь со следа… — Джейк не спорил, послушно выполнил приказ полковника, но, скорее, потому, что, в словах Барклифа была логика, против которой не попрёшь.

На пороге он оглянулся, окинул свою камеру-одиночку взглядом, больше похожим на прощальный. Он был уверен наверняка: сюда я больше не вернусь! Никогда и ни за что! Лучше смерть, чем это!.. А когда шёл по длинному бесконечному коридору, вспомнил неожиданно все бессонные жуткие ночи, проведённые в одиночестве. Когда орал до сорванного горла, до боли в лёгких. Когда забивался в угол кровати, пряча голову в подушку, прижатую к груди. Конечно, со временем стало легче… Но всё равно повторение своего недавнего прошлого пережить заново он не хотел ни при каких условиях. Хватит!

* * *

Западный фасад дома взрывом повредило особенно сильно, и теперь он опасно нависал над входом. Казалось, ещё толкни хоть камень — и всё здание рухнет тебе на голову. Видимо, так казалось всем, даже этим лентяям из пленных. Впрочем, им всегда кажется целая куча всего, когда дело доходит до работы. Трусливые лентяи, в этот день они особенно раздражали сержанта Фаулера. Проиграли войну? Проиграли! Отдали нам этот город? Отдали! Так к чему же тогда сейчас носом крутить? Радовались бы лучше, что живыми оставили. Подумаешь, работать приходится! Работа, она ещё никому вреда не сделала. К тому же, сами ведь бомбили. Сами! Не мешало бы теперь и в порядок город привести.

А работнички-то, работнички! Гребутся со своими лопатами, прямо удовольствие глядеть. Загляденье! Перед домом все завалы расчистили, чуть ли не под метлу убрали, а внутрь ни один не заходит. Боятся! Ах, испугались! Испугались, да?! А как на наши головы бомбы сыпали и днём и ночью?

Фаулер схватил одного из ниобиан за шиворот, особо не разбираясь, кто там перед ним, — первого, на кого глянул. Толкнул в нужном направлении, с приказом, да ещё и ногой наддал:

— Паш-шёл!

Тот не удержался, упал на колени, выронив лопату.

— Ну!! Расселся! Некогда сидеть! Покажи-ка пример остальным…

А остальные затихли, ещё живее лопатами заработали, даже перешёптываться перестали. Ждут, что дальше будет. Вот только Фаулер долго ждать не собирался. Им сегодня до конца квартала расчистить надо, а они возле одного дома уже третий час толкутся.

Фаулер медленно подошёл к ниобианину, чувствуя, как за происходящим с потаённой ненавистью и страхом наблюдают три десятка пар глаз да ещё шестеро рядовых-конвойных. Но этот интерес добавлял уверенности и властности каждому движению и слову сионийского сержанта.

— Ну, что? — Ткнул пленного носком сапога. — Ждёшь повторения приказа? Ты, что, не знаешь до сих пор, что свои приказы я не люблю повторять по два раза? — Голос Фаулера, поначалу такой ласковый до заботливости, с каждым словом делался всё звонче и жёстче. Аж воздух вокруг зазвенел, как наэлектризованный, как перед вспышкой молнии. — Пшёл! Быстро!! Чё, не видишь, что вход в дом тоже разбирать надо?! Марш!

Ниобианин, недавний рядовой, в рваном комбинезоне с сохранившимися знаками отличия, не уничтоженными даже после пленения, медленно поднялся на разом ослабевшие, подкашивающиеся от ужаса ноги. Остановился, не сделав и шага, прошептал с безысходным отчаянием:

— Он… он же сыпется… Еле держится ведь…

— Так ты что, думаешь, я́ туда первым пойду?! Или тебе бригаду спасателей вызвать? — Фаулер рассмеялся с явной издёвкой. Никто не подхватил этот смех, даже рядовые-подчинённые, и те молчали. Все понимали, что посылать человека в полуразвалившийся, чудом устоявший дом, всё равно, что убивать голыми руками.

Никто бы не хотел сейчас оказаться на месте этого ниобианина, восемнадцатилетнего мальчика с огромными, наполненными животным ужасом глазами. Выбирать ему было не из чего: впереди — готовые рухнуть на голову перекрытия дома, за спиной — сержант, ухмыляющийся, как последний садист, да ещё и с автоматом, нацеленным как раз между лопаток.

— Слушай, сержант, а может, для начала лучше вызвать бригаду строителей? С бульдозером? Чтоб сравнять эту развалину с землёй? — заговоривший ниобианин стоял от Фаулера буквально в двух шагах, стоял, опираясь о лопату, и глядел на сержанта совсем без страха.

— И что это у нас здесь за умник? — Фаулер смерил пленного презрительным и брезгливым взглядом. Неповиновения он не терпел. Но здесь было не только неповиновение, здесь было то, что нужно пресекать ещё в зародыше.

— Этот дом не подлежит восстановлению, — продолжал ниобианин всё с тем же спокойствием. — Только на снос… Там трещины с ладонь… Из пяти этажей лишь два сохранилось. Не спорю, там могли остаться погибшие… Но и трупы откапывать — это не по нашей части. Для такого дела необходимое снаряжение надо… Не голыми же руками…

— Захочу, ты у меня и голыми руками рыть будешь, понял! Без всякой лопаты!.. — Секунда — и они уже стояли друг против друга: подобравшийся, приготовившийся к отпору ниобианин — и сержант Фаулер, испепеляющий военнопленного взглядом. Конечно, одним взглядом дело не обошлось, в ход пошёл приклад автомата. Короткий сильный удар под рёбра — и ниобианин со стоном отступил назад, качнулся вперёд. Упасть ему не дали, подхватили под локти руки других таких же пленных. Попытались спрятать, укрыть от глаз сержанта, от его гнева и ярости. Но тут конвой вмешался.

Растолкали пленных, и ниобианин остался один на один с сержантом. Отдышавшись, выпрямился, вздёрнул подбородок, давно уже не видевший бритвы.

Фаулер ещё раньше обратил внимание на этого типа, приглядывался к нему долго, ждал всё какого-то подвоха, неприятности именно от него. Дождался!

А ниобианин-то по возрасту тянул никак не меньше, чем на лейтенанта. Хоть и был сейчас грязным, изголодавшимся, замурзанным, как и остальные. Но остальные-то моложе были, и ни один из них не лазил без кителя, а этот с самого начала в майке. Да и сапоги-то на ногах — офицерские. Высокие, из мягкой, дорогой кожи.

— Так ты у нас под рядового косишь, да? Думал, не узнает никто?! Меня обмануть хотел, гад? Меня?!

— Да пошёл ты к чёрту, сержант! — просто ответил ниобианин. Выглядел он до нельзя уставшим без прежнего упрямого огонька в глазах. — Думаешь, я тебя испугался, что ли? Да, лейтенант я! Лейтенант. И ещё десять раз могу повторить. Я — лейтенант Ниобианской Армии! И не стыжусь этого!.. И скрывать это не собирался и не собираюсь!.. И пока я живой, ты моих солдат никуда не погонишь. Убивать я их тебе не позволю… — Ниобианин пошёл на Фаулера, но солдаты-сионийцы его перехватили, сбили с ног прикладами, принялись пинать так, как обычно наказывали в случае неповиновения. Но сержанту этого показалось мало, он приказал, крикнув дрожащим от ярости голосом:

— На пустырь его! Туда! — Махнул рукой куда-то себе за спину. — К стенке!.. Немедленно!..

Ниобианина поволокли в указанном направлении, а остальные пленные с немым изумлением глядели на сержанта. Тот не выдержал, заорал:

— А вы какого чёрта на меня пялитесь?! Каждого третьего следом отправить?..

Они покорно заковырялись лопатами и засуетились с тележками.

Фаулер отвернулся, раздражённо стискивая кулаки, будто хотел ударить ещё кого-нибудь, но тут заметил, что у соседнего дома, как раз перед поваленным деревом, остановился армейский мономобиль.

— Эй, Вакулич! — позвал одного из своих солдат. — Скажи им, если хотят проехать, пусть поворачивают направо. Здесь дороги ещё нет!..

Рядовой покорно затрусил к машине, радуясь такому лёгкому приказу.

* * *

Полковник нервничал. Это Джейк видел, даже сидя на заднем сидении машины. Шофёр, он же и ординарец, видимо, был в курсе: ни о чём не спрашивал, вёл машину, армейский бронированный мономобиль, так осторожно через все завалы, будто всю жизнь этим занимался.

За всё время никто не обмолвился ни словом. Полковник был сейчас в таком состоянии, что попросту никого и ничего вокруг себя не видел. Он был занят предстоящей встречей. Наверное, о многом передумал за эти часы. А Джейк просто кемарил.

Желание спать поглотило даже любопытство, а ведь вокруг был город. Чайна-Фло! Они мотались по нему уже битых три часа. И без всякого толка! В скольких местах они побывали? Чёрт его знает! Джейк не ставил себе цели запомнить, где они успели побывать. Он только просыпался от несильного толчка, когда машина останавливалась, оглядывался и снова засыпал. Сквозь сон слышал, как Барклиф выбирался на улицу, громко хлопая дверцей, как он возвращался через некоторое время, и они опять куда-то ехали, ехали. И так бесконечно. Раз за разом.

Так было и на этот раз. Машина остановилась на углу улицы, чуть не уткнувшись тупой мордой в чёрное обгоревшее дерево, завалившее собой проезд. Полковник выбрался из машины, заговорил о чём-то с подбежавшим к нему сионийским солда-том. Дверца, на которую опирался Барклиф, осталась открытой, и Джейк уловил отдельные обрывки фраз:

— Проезда нет… Господин полковник… По соседней улице… Через переулок… Здесь завалы большие, господин полковник…

Рядовой повторял звание Барклифа таким голосом, будто и не ожидал совсем встретить на улице офицера высокого звания. А тут ещё и сержант подошёл, со своего места понял, что человек в машине — какой-то чин, а оно никогда нелишне: попасть на глаза высокому начальству.

— Производим расчистку, господин полковник… Группа пленных в количестве тридцати человек, и мы, назначенные в сопровождение, — доложил сержант, вытянувшись перед полковником в постойке «смирно». Но тот отмахнулся с молчаливым приказом «Вольно!», а сам спросил неожиданно:

— Среди ваших пленных, сержант, есть офицеры?

— Да что вы, господин полковник?! — Сержант засмеялся в ответ с заметным облегчением. Видно, понял, что этот внешне жёсткий полковник с твёрдым лицом и неулыбчивыми глазами на самом деле не так строг и придирчив. — Какие тут офицеры? Всех их проверяли… А здесь, так, вообще всякий сброд… Дезертиры… Те, кто разбежался после первой же атаки… — Джейк узнал этого сержанта ещё по голосу. Это его он видел в тот раз. Это он прохаживался тогда перед пленными, выискивая провинившегося. Значит, и лейтенант Барклиф должен быть среди тех, кто рылся сейчас метрах в двадцати, разбирая очередной завал.

Но его не было! Не маячила среди разношёрстной бригады работников широкая спина в когда-то не так давно белой майке.

Не дожидаясь разрешения, Джейк открыл дверцу машины, вылез, чувствуя на себе недоумевающий взгляд полковника Барклифа. Он хотел спросить о чём-то, но тут снова заговорил сержант:

— Хотя, знаете, господин полковник, был у нас сегодня один псих… Заявил, что он лейтенант… Да, с таким норовом, знаете… Как все ниобиане… Чуть что не так — и всё! Мир вдребезги!

— Где он? — Барклиф подался вперёд всем телом. Он был умным человеком, и, хоть Джейк ещё и слова не успел сказать, полковник и сам всё понял, понял, о ком речь. — Где он? — снова повторил свой вопрос. Смотрел на сержанта такими глазами, что тот невольно растерялся, опешил. Джейк понял, что — ещё секунда! — и Барклиф схватит сионийца за грудки, начнёт трясти, как делал это с ним там, в больнице. Поэтому заговорил сам, пытаясь хоть немного снять напряжение возникшей паузы:

— Где он сейчас, этот лейтенант?

Сержант чуть губами двинул, будто ответить хотел, а сам смотрел на Джейка с непонятно откуда взявшимся ужасом.

Но не успел ничего сказать. Его перебила длинная автоматная очередь. Где-то совсем рядом. Громкая до боли в ушах в образовавшейся тишине. А за ней ещё одна — короткая, сухая, как в угонку. Как поставленная точка, как заключительный аккорд.

— О Боже! — эти слова вырвались у Джейка вместе с выдохом, но он совсем, совсем не хотел их говорить. А потом перевёл глаза на Барклифа. Тот стоял к нему лицом, белый, как стерильный бинт, и на этом обескровленном лице жутко и страшно чернели своей пустотой огромные глаза. Такие же, как у сына.

Он первым бросился на звук. Молча, без звука! А Джейк сорвался следом. Но и ему не удалось догнать полковника.

Пустырь, образовавшийся после сноса какого-то дома, затянуло высокой травой, частично скрывшей оставшиеся развалины.

Кусок стены, помнившей ещё основателей города, а рядом большая воронка — след прокатившейся войны. Джейк замешкался на мгновение, оглядываясь по сторонам. Следы на примятой траве просматривались отчётливо. Ещё десяток шагов. Два солдата-сионийца обернулись на звук его осторожных шагов, молча отступили, пропуская вперёд.

Они наконец-то были вместе. Вместе! Отец и сын. После более чем тридцатилетней разлуки, непонятно кому нужной.

Джейк подошёл ещё чуть-чуть, поближе, но ведь понимал же, что помощь его больше не нужна. В момент этой встречи вообще никто посторонний не нужен. За спиной подоспевший сержант шёпотом ругал солдат, и один из них оправдывался виновато, с испугом:

— Да откуда мы знали?.. Вы же сами приказали… Да он ещё и дёрнулся как-то странно… Я думал, сбежать хочет… Приказ же был…

Их голоса раздражали Джейка, и он приблизился к Барклифу ещё на метр.

Полковник сидел на земле, баюкая своего сына. Прижимал его к груди, ласково поглаживая грязные всклокоченные волосы у виска. Почти беззвучно говорил что-то, никого больше перед собой не видя, и повторял всё:

— Дэйви… Дэйви…

Он звал своего сына так, как, наверное, звал его ещё совсем крошечного, когда укачивал перед сном.

Господи, ведь он же был ещё жив!

Джейк не мог ошибиться. Несмотря на то, что видел. Несмотря на смертельную, уже неживую бледность, делавшую лицо лейтенанта почти неузнаваемым. Несмотря на залитую кровью майку, выглядывающую из-под наброшенного на плечи кителя.

— Врача!!! Кто-нибудь вызовите врача!! — взгляд Джейка был в этот миг страшен — и сержант, а за ним и солдаты сорвались за помощью, не дожидаясь повторения приказа.

Сам Джейк опустился рядом с полковником на колени, осторожно взял руку лейтенанта в свою. Мог ли он помнить сейчас о причинённых когда-то оскорблениях и обиде? Всё это подевалось куда-то. Остались почему-то совсем другие воспоминания: как мать держала его за руки во время лёгких детских недомоганий. Сжимала его ладони в своих, горячих и сильных, несущих облегчение и покой. Как она повторяла, глядя в глаза:

— Держи, деточка, маму за руки крепче… Мамины руки силу дают…

Не мог он помнить, как А-лата делилась с ним своей силой, помнил лишь прикосновения её заботливых, почти материнских ладоней.

Не знал он об этой способности ларинов: питать других своей силой, — но неосознанно, почти инстинктивно пытался сделать это.

Смог ли он помочь? Не мог он этого знать. Только ловил ускользающий, очень слабый пульс, и ни о чём другом больше не думал.

Остался таким же неподвижным, даже когда появились вокруг люди и машина с красным знакомым каждому крестом.

Их руки с трудом расцепил кто-то — Джейк не сопротивлялся. Не сопротивлялся он и помощи одного из врачей, когда ему помогли подняться на ноги, осторожно придерживая за плечи. Сам-то он еле стоял, ослабел вдруг неожиданно, и даже не понял, почему. Только ноги подкашивались, не держали тело.

Джейк проводил взглядом носилки, и тут наткнулся на взгляд полковника. Это был странный взгляд. Немой и кричащий одновременно. Джейк знал, что в жизни не забудет этих глаз и этого взгляда. А потом Барклиф отвернулся: кто-то спросил его в этот момент, указывая в сторону Джейка:

— Господин полковник, этот молодой человек с вами?

— Нет! Он случайно здесь оказался… Прохожий, наверное…

Больше Барклиф ничего не добавил, пошёл за носилками.

Глава 10. Облава

Здесь всё было, как в прошлый раз. Почти точь-в-точь: те же стены, мерцающие при свете подсветки под потолком; те же столики. С натёртыми до блеска столешницами; негромкая музыка, льющаяся из «музыкальной шкатулки». Вот только Кайны не было за стойкой бара. Вместо неё находился какой-то молодой человек, тоже, скорее всего, гриффит. Молодой, красивый, и очень серьёзный.

Джейк смотрел в его сторону, как когда-то, вечность назад, смотрел на Кайну. Просто он, совсем не задумываясь над тем, что делает, занял тот же самый столик.

Полдня, до самого вечера, он проносился по городу, как будто его уже объявили в розыск. Побывал везде, где только мог. Первым делом, конечно же, попытался покинуть Чайна-Фло. Не получилось!

Город был закрыт. Как ему объяснили сами солдаты из пикета, въезжать ивыезжать можно, но только при предъявлении письменного разрешения, подписанного самим главнокомандующим.

Ладно, вернуться в лес, к Кайне, не удалось. Джейк, не очень-то отчаиваясь, пошёл в Космопорт. Это тоже была возможность покинуть окружающий бардак и избежать облавы.

Неприятно, даже противно вспоминать, как он обходил грузовозы, отправляющиеся в этот день на орбиту, на платформу рассылки. Как над ним смеялись все: и капитан, которому он предлагал деньги, и команда, и даже грузчики. Да, денег и, правда, оказалось слишком мало. Их, конечно, хватило бы на билет-люкс на пассажирский рейс, но не на взятку, чтоб отплатить капитану за предоставленное беспокойство и за возможный риск.

Всего три грузовоза. Всего три, и все они стартовали на его глазах. И так рухнули все шансы убраться из города в течение одного дня.

Что делать? Этот чёртов город оказался большой ловушкой. Куда ни ткнись — всё без толку.

Но Космопорт оставался единственной возможностью вырваться. Джейк надеялся на одно: завтра ему обязательно повезёт, и он всё равно найдёт кого-нибудь, кто согласится за предложенные деньги подкинуть неучтённого попутчика до рассылочной платформы. Поэтому он и остался здесь, на территории Космопорта, и, чтоб хоть как-то скоротать время до утра, отправился в бар.

Это было рискованно. Знать он не мог, объявили его в розыск или нет. А людей в баре ближе к ночи заметно прибавилось. Сам-то он сидел, не вставая, уже больше часа, также в полном одиночестве. Вокруг туда-сюда сновали люди. Постоянно появлялись новые и уходили старые. Когда наблюдаешь за ними, время летит очень быстро. Только сам Джейк никуда не уходил и никуда не спешил. Внешне он казался очень спокойным, просто усталым скучающим молодым человеком. Таким же, как и многие вокруг. И всё же он отличался чем-то. Окружающие люди часто с интересом поглядывали в его сторону, кое-кто понимающе улыбался, чуть заметно кивая головой.

Эта его неспешность и спокойное ожидание казались удивительными для жителей послевоенного городка. В военное время всякий мужчина призывного возраста вызывал один вопрос: «Комиссованный или дезертир?» Не у всякого возникала ещё и другая мысль-предположение: «А может, это всего лишь гриффит?»

Лишь Джейку было всё равно, кто и что о нём думает. Он очень сильно устал за этот день. Утром был ещё в лабораторной кутузке, до обеда мотался с Барклифом на машине, а потом сам ещё сколько обошёл и скольких увидел. После относительного спокойствия, скуки и безделья, после допросов, всё увиденное казалось ярким, жутким в своей реальности стереофильмом.

Кроме этого, к усталости добавилась и слабость. А со слабостью пришла боль. Ноющая, изматывающая. Какая-то общая, как бывает, когда болит всё разом: и кости, и мышцы, и тоскливо делается на душе. Джейк даже не сразу понял, что это реакция организма на отсутствие дозы, выдаваемой строго по часам. А попросту ломка.

В первые дни эта боль была постоянной, она пришла однажды и не уходила совсем, только лишь отступала после уколов. А теперь она снова стала терзать измученное наркотиками тело.

Страшно разболелась голова, так, что временами всё перед глазами плыло и качалось в чёрном тумане. И люди вокруг, поющие, жующие, беззаботно болтающие между собой и смеющиеся, стали раздражать.

Как можно вообще что-то есть?! Одни только мысли о пище вызывали приступ тошноты.

О, как же Джейку хотелось бежать отсюда!

Бежать! И спрятаться в каком-нибудь тёмном углу, отлежаться, переболеть, так, чтоб никто тебя не видел и не раздражал.

Но сил не было даже на то, чтоб пошевелиться. Джейк так и сидел за столиком в стороне от всех, сложив руки, пряча в них больную, ничего не соображающую голову. Страдал и мучился молча, стараясь лишний раз не привлекать к себе внимание и не вызывать ненужных вопросов. Пусть думают, что просто уснул, устал ждать — и уснул.

Сколько Джейк просидел так, неизвестно. Но ему полегчало. Приступ отступил, но так, что понятно было: это только на время.

Джейк поднял тяжёлую голову, сглатывая комок тошноты, подкативший к горлу. А напротив на соседнем стуле сидел какой-то незнакомый человек. Как он подсел совсем неслышно?

— Позволишь? — Незнакомец чуть склонил голову в приветствии и участливо улыбнулся. Обычный человек, ничего в нём, вызывающего опасение, не было. Джейк кивнул, соглашаясь, а сам опять опустил голову на руки.

— Что, выпил лишнего? — Джейк в ответ плечами повёл. Ему ни с кем не хотелось говорить, а человек этот точно не видел, что не до него сейчас.

— А я слышал, что ничего крепче таканы вы не употребляете…

— Кто такие «вы»? — Джейк снова посмотрел на гостя, но уже с раздражением, недовольно. «Ну почему он ещё здесь?»

— Ну, гриффиты, разумеется? — Мужчина усмехнулся. Вид у него был такой, что сразу стало ясно: уходить он не собирается.

— А с чего вы вдруг взяли, что я гриффит? — Джейк оскорбился, и очень искренне. Даже выпрямился, стал с вызовом, без стеснения, разглядывать незнакомца.

Обычный, ничего в нём примечательного. Роста среднего, это видно сразу, хоть он и сидит, сутулясь. Не сказать, что б спортивной внешности. Суховат и не очень молод. Светлокожий, как будто совсем недавно с Сионы. Лоб высокий, с небольшими залысинами, а волосы, чёрные, без седого волоска, назад зачёсаны. Вобщем, он выглядел так, как типичный чиновник средней руки, живущий без особого достатка, если судить по одежде. Но глаза, тёмно-серые, глядящие сейчас с улыбкой, выдавали в нём человека сильного, внимательного, скорее всего, военного. Военного в штатском костюме.

Джейк почему-то не испугался, сделав такое открытие. Мало ли их таких сейчас вечером по барам гуляет. Кому-то не хочется показывать свою форму, если тем более на это есть уважительная причина.

Незнакомец молчал довольно долго, будто давая время себя изучить, а потом ответил:

— Ну, вообще-то я здесь всего лишь третий день. С местными аборигенами не знаком, а хотелось бы… Сам понимаешь, на такое стоит поглядеть…

— И вы решили, что первый встречный здесь, на этой планете, сразу же окажется гриффитом? — Джейк хмыкнул, не сдержал улыбки. Такая наивность у кого угодно вызовет улыбку. Но гость не смутился, сказал, указав на столик в дальнем углу зала: — Вон, видишь тех девиц за столиком… Та, в белой блузе, она сейчас сидит спиной к нам, сказала, что ты гриффит. Утверждала со стопроцентной уверенностью…

— Чушь! Я такой же гриффит, как и вы… Можете так ей и передать. — Джейк двинулся, порываясь подняться, а незнакомец дёрнулся, будто хотел его за руку перехватить, спохватившись, удержался, заговорил, не скрывая сожаления:

— Ну и что ты сразу? Обиделся, да? Уходить сразу?.. Подумаешь, с гриффитом перепутали!.. Это что?.. Давай лучше поговорим. Зачем уходить сразу?

— Поговорить? — переспросил Джейк, нахмурясь. — И о чём же? Ни вы меня не знаете, ни я…

— Да мало ли? — Гость рассмеялся, легко и беззаботно, располагая к себе этим смехом. — Я же вижу, ты один, и я один. Будем вместе скучать, в компании даже скучать веселее… Выпьем чего-нибудь, поговорим? Что пить будешь? — Джейк сдержал вздох обречённого. И почему он не может послать этого типа куда подальше? Всё дело в этой чёртовой воспитанности. Медленно, стараясь лишний раз не раздражаться, произнёс. — Такану…

— О-о! — Незнакомец рассмеялся. — Я слышал, её называют здесь «гриффитской газировкой».

— Вам, что, так хочется меня обидеть? — Джейк недобро прищурился. А потом вдруг неожиданно улыбнулся. — Так это вряд ли получится. В ларинах — или как вы их называете, гриффиты, да? — так вот, в них нет ничего такого, что могло бы меня оскорбить. Ясно вам? — Джейк поднялся уходить.

— Да ладно тебе! — Незнакомец рассмеялся, и тут стало видно, что сам он уже навеселе. — Обижаешься, ну, прямо, на каждое слово… Эти же гриффиты… Сам понимаешь… На этой войне им даже оружие не дали… Вот ты, сам-то воевал?

— Я? Я только что из госпиталя. Комиссован по здоровью. — Джейк всё ещё стоял, глядя на сионийца сверху вниз, ведь собирался же уйти, зачем тогда отвечал на все эти дурацкие вопросы?

— Местный, да?

— Из этого города. — Джейк снова сел. Не хотелось бросать насиженное место, искать что-то новое. Может, этот тип сам отстанет?

— Местный?! Здесь с рождения?

Эта странная подозрительная любознательность не нравилась Джейку, но и дёргаться, привлекая к себе внимание, он не хотел.

— Я с Ниобы. Родился там. Теперь живу здесь. Здесь, на этой планете, в этом городе…

— Ну, а как тебе Чайна-Фло в нынешнем состоянии? Впечатляет? — Джейк в ответ как-то неопределённо повёл плечами. Что он мог сказать? Ничего! А навязавшийся собеседник дальше продолжал: — Пустовато здесь у вас без народа. Вот скоро наши переезжать начнут — веселее будет…

— А гриффиты как же? — вырвалось у Джейка невольно. — Что с ними будет?

Незнакомец пожал правым плечом, уселся, скрестив руки на груди, будто обдумывая что-то, сказал со значением: — Выселять их будут, вот что! Обратно в леса. Я слышал: народ они со странностями. На нас, людей, внешне сильно похожи. А так… — И тут вдруг резко подавшись вперёд, спросил заговорщицким шёпотом: — Мне ребята говорили, гриффиточки здесь — просто сказка. Красивые все — без исключения… Сам-то пробовал уже, небось? — Подмигнул, улыбаясь, а Джейка аж передёрнуло от отвращения. Сиониец, видя эту реакцию, моментально стал серьёзным, произнёс с гордостью: — Вообще-то, я человек семейный. Жена, двое детей. Только они у меня на Сионе остались. Меня сюда по работе перебросили, а здесь не жизнь — курорт… Хотя, в городе этом месяц назад жарковато было… Прибавили нам ниобиане работёнки…

Сиониец и дальше продолжал, только Джейк его совсем не слушал, он смотрел поверх его плеча, поэтому сразу же увидел, как в бар входят люди в форме. Военная полиция. Двое остались у входа, а остальные разбрелись кто куда. Джейк облегчённо выдохнул, когда несколько военных остались у стойки бара. Ничего страшного, они просто зашли отдохнуть. Они ведь тоже люди, и им, как и всем, нужен отдых. Джейк успокаивал себя, а сам чувствовал, как мышцы живота сводит от ужаса.

Нужно заняться чем-то. Беседой, например, разговором оживлённым, может, это не привлечёт их внимание.

— Как вы думаете, Император продолжит войну или перемирие состоится? — спросил наугад, перебив скучный монолог собеседника. Тот задумался на секунду, сделав знак официантке, предположил:

— Вообще-то, перемирие — это временная вещь. Война может быть продолжена в любой момент. Я слышал кое-что… То, чего ещё никто не знает. Скоро состоятся переговоры. А последствия, последствия могут быть, знаешь, какими? — он быстро огляделся по сторонам, а потом сообщил как большой секрет: шёпотом. — Планетка эта возможно будет уничтожена… Взорвана к чертям собачьим… Ты человек мне чужой. Ни я тебя не знаю, ни ты — меня. Это что-то вроде исповеди… У нас есть осведомители. Близкие к Императору люди. Поэтому мы точно знаем, планету Он нам не отдаст. Всё будет зависеть, правда, от переговоров. А в общем… — решительным взмахом руки остановив словоизлияние, добавил. — А может, зря я всё это тебе говорю? Никто не может знать наверняка, что выкинет Император через минуту. Кто его знает, чем всё закончится? — и тут резко выкрикнул, обращаясь к официантке: — Девушка! Сюда, пожалуйста!

Но подошла не официантка, а офицер из военной полиции. Козырнув, представился:

— Младший лейтенант Веринский. Прошу предъявить ваши документы.

Джейк и глазом не успел моргнуть, а его сосед по столику уже протянул офицеру свою книжечку. Знакомую чёрную книжечку с золотым тиснением и гербом Сионы. Прозрачный пластик. Боже! Да ведь он из Отдела Государственной Безопасности!

— Всё в порядке! — Офицер вернул документы. — Вы не забыли, господин майор, комендантский час введён с десяти часов. После десяти лучше на улице не показываться, мой вам совет, — а потом перевёл глаза на Джейка, спросил: — У вас — что? — Джейк молча потянулся к нагрудному карману, внезапно вспомнив слова полковника Барклифа: «Кое-какие справки… Дня на три хватит…» А если сейчас придерётся? Куда бежать? Все пути отрезаны. Влип!

— Слушай, лейтенант, а может, Бог с ними, с его документами? Я знаю этого парня. Мы знакомы с ним давно, правда ведь? — Майор Сионийской Госбезопасности глянул в сторону Джейка, а потом, поднявшись из-за столика, заговорил что-то полицейскому на ухо. Джейк не прислушивался, но несколько слов долетело и до него: «Комиссованный… А может, гриффит… Ранение, вроде…»

А потом они вдвоём отошли к стойке и долго говорили там о чём-то. Джейк не сводил с них глаз, всё ждал, когда они вернутся, и вернутся с подкреплением.

Выпорхнувшая откуда-то сбоку официантка в знакомой до боли униформе выставила на столик бутылку с двумя стаканами, добавила к ним небольшую тарелочку с хрустящими подсоленными палочками. Спросила, смахивая на подносик невидимые глазу крошки:

— Ваш друг заказ оплатил, а вы что будете заказывать? Или вам повторить?

— Нет. Мне ничего не надо, — ответил Джейк, глядя на девушку снизу. Симпатичная, молодая, волосы светлые, искусственно осветлённые, короткая по-модному стрижка.

— А может, что-нибудь перекусить? У нас есть фирменное… Все гриффиты очень хвалят…

— Да не надо мне ничего! Спасибо! — отказался Джейк довольно резко. Девушка обиженно поджала губы, подкрашенные тёмно-вишнёвой помадой. Джейку стало вдруг стыдно за эту резкость. Он неожиданно уловил чувства, испытываемые в этот момент официанткой. Усталость, раздражение, обида. Ей было наплевать на него и на все его заказы. Она действовала лишь по привычке, стараясь не нарушать закон, защищающий права клиента.

— А такана у вас есть? — спросил с самой обаятельной своей улыбкой, надеясь этим загладить неловкость. Девушка кивнула. — Если не затруднит, одну бутылку, пожалуйста.

Джейк налил стакан почти до самого верха, немного посидел, вдыхая знакомый, любимый аромат, глядя на лопающиеся пузырьки. Что-то родное во всём этом было, как когда-то в детстве. Сколько воспоминаний. Воспоминаний о недавнем прошлом. Ведь месяца, наверное, ещё не прошло, а кажется, годы, много-много лет. Как она там сейчас, моя Кайна? Я ведь обещал, обещал тебе вернуться!

Отпил несколько глотков, наслаждаясь вкусом, а тут и майор подошёл. Похлопав по плечу, как старого друга, спросил, улыбаясь:

— Ну, как? Нравится? — плюхнувшись на стул, удивился, увидев, что его бутылка осталась нетронутой. — Ты что пьёшь? Я же пиво местное заказывал! А у тебя что? — крутанул бутылку. — Такана?! Боже мой!.. Я же нам выпить заказал! Специально полегче. Пиво! Здесь очень хорошее пиво, а ты… Такану!..

Давай выпьем! За знакомство, а? — открыв бутылку одним выверенным движением, налил по стаканам пенящийся напиток, один стакан толкнул Джейку. — Пробуй! — а сам одним глотком отпил почти половину, похвалил: — Настоящее. Без всяких красителей. Сто лет такого вкусного не пил. Красота!

Майор расслабленно развалился на стуле и, глядя на Джейка, сказал:

— Странный ты какой-то. Не пьёшь, не куришь. На гражданке чем заниматься собираешься? — Джейк в ответ плечами повёл, отпил ещё глоток из своего стакана. — Не решил ещё? А чем до войны занимался?

— Ничем! — Джейк в упор посмотрел на собеседника, перевёл взгляд чуть в сторону; там, за спиной сионийца, работал включенный телеэкран, занимающий почти пол-стены. Передавали новости. Ничего этого Джейк не видел уже тысячу лет, поэтому и увлёкся. Дикторша с миленьким личиком говорила что-то. Её голос совсем не различался в шумной обстановке бара. Гул голосов, смех, звон кассового аппарата, пение «шкатулки», бряканье входной двери — всё сливалось в тягостный обволакивающий туман.

Новости прервались экстренным сообщением, грозной чёрно-белой картинкой с надписью на весь экран: «Объявлен в розыск!» Лица незнакомых Джейку людей сменялись одно за другим, подробности и приметы сообщал голос за экраном. Кто-то из присутствующих добавил громкость, когда перед глазами у всех прошла цифра с четырьмя нулями.

— …Десять тысяч объявлено за поимку неизвестного… Одна тысяча тому, кто сообщит о месте его нахождения… — Мужской голос из динамиков, встроенных в телеэкран, заглушил все другие звуки. — Разыскиваемый — пациент психдиспансера из Флоренийской клиники. Что же скажет нам его лечащий врач? — На экране появился какой-то тип в белом халате. Он говорил что-то, подкрепляя свою речь сдержанной жестикуляцией. — Что можно отметить? Человек этот довольно опасен. Опасен и осторожен. Способен на убийство… Нарушения психики привели к полной потере памяти…

Джейк только сглотнул всухую, когда на экране появилась фотография Яниса Алмаара. Яниса! Живого и невредимого Яниса!

Нет, ошибки быть не могло. Это он. Не похожий на себя, сильно похудевший, с огромными запавшими глазами. Не было в нём больше той уверенной хамоватой силы. Потерянный, разочарованный, измученный человек. Только в плотно сжатых губах было что-то от прежнего Яниса. Какое-то упрямство, обещание скорых неприятностей.

Но ведь сбежал же! Сбежал из больницы! Ох, Янис, наделал ты здесь шуму. И как же так, ты ж после «Триаксида»?!

Джейк был удивлён безмерно и чувствовал, что рад за Алмаара. Рад его везучести, рад тому, что он жив и тоже сейчас в бегах.

Джейк медленно перевёл взгляд на сидящего напротив собеседника, тот тоже смотрел на экран, неловко извернувшись, чтоб видеть его за своей спиной. Почувствовав на себе взгляд, повернулся, сказал с ухмылкой:

— Давно уже ищут… Сколько здесь живу, столько и ищут. А ты его раньше не видел? Опасный тип, сразу видно… Вот ведь, кто-то заработает… — Коротко повёл головой, снова ухмыльнулся. — Представь: сколько денег, вот так, по округе ходит!.. А знаешь, ты похож на него… По всем меркам похож…

Джейк онемел, просто опешил. Такого поворота он не ожидал, совсем не ожидал.

— Что за бред?! — прошептал севшим голосом возмущённо, с протестом, глянул по сторонам, будто ища поддержки. За соседним столиком — справа — офицеры небольшой группкой, и один из них заинтересованно пялился, показывая на него пальцем, и говорил что-то девице, сидящей на его коленях. Та тоже посмотрела на Джейка, прищурив подкрашенные глаза, затем перевела взгляд на экран, точно хотела сравнить, но там уже показывали продолжение новостей.

— У вас, господин майор, шутки какие-то идиотские! — Джейк решительно поднялся, и сиониец растерянно моргнул несколько раз, будто ждал удара. Но Джейк мимо него, мимо других столиков пошёл к стойке. Выдернул из кармана на груди первую же попавшуюся купюру, свёрнутой бросил официантке и, не дожидаясь сдачи, вышел за дверь.

* * *

Марчелл медленно прохаживался по кабинету, заложив руки за спину. Внешне он казался спокойным, даже задумавшимся и не слышавшим, что ему говорят. Докладывал начальник охраны:

— …Мы вообще ничего подозрительного не заметили до тех пор, пока тревогу не подняли… У нас обычно в обед пересменка, сегодня весь день только новички одни… Они не всех знают… Может, кого и пропустили…

— Прекрасно! Одно удовольствие слушать! — главнокомандующий остановился посреди комнаты, перевёл искрящийся яростью взгляд на Гервера. Тот сидел за столом и с беззаботным видом рисовал что-то на обратной стороне чернового листа своего отчёта. — А ЧТО скажете вы, как ответственное за него лицо?

— Ну-у, вообще-то я имел освобождение до конца сегодняшнего дня, — напомнил Гервер как бы невзначай, снимая с себя всю ответственность за произошедшее. — И удивлён не меньше вас, господин главнокомандующий… Побег этот, в принципе, был невозможен… Я его, правда, не видел дней пять, но, если судить по последним анализам, сбежать он не мог. Здоровье не позволило бы…

— Но ведь он же сбежал! Сбежал!! — выкрикнул Марчелл. — И меня не волнует, почему он не мог этого сделать! Я хочу знать, ка́к он это сделал! И кто ему помог!

— Фактов, подтверждающих помощь извне, пока нет. Но мы прорабатываем и эту версию. — Осторожно вмешался в разговор начальник охраны. Марчелл смерил его взглядом, отвернулся и снова заходил туда-сюда.

С минуту все молчали, но Марчелл нарушил эту тишину горестным отчаянным восклицанием:

— Почему?! Почему я только сейчас узнал об этом? Через два часа!.. Хватились его в восемь, — взгляд на Гервера в ожидании подтверждения, — а сообщаете мне лишь сейчас, — глянул на наручные часы, — когда до десяти вечера осталось три минуты. Мы потеряли два часа времени… Драгоценного времени, заметьте! А сейчас, на ночь глядя, он забьётся в какой-нибудь угол — и ищи его!

— Ну, мы сначала проверили всё у себя. Обыскали, допросили… — начальник охраны даже оправдывался с достоинством, оскорблённо поджав губы.

— Да? И что же вы можете мне теперь сообщить? Каков результат вашей двухчасовой работы? — Марчелл искрил, как наэлектризованный, с ним в таком состоянии лучше не спорить.

— Пижама в камере не найдена… Значит, он не мог далеко уйти. На человека в пижаме, особенно на улице, сразу обратят внимание, — высказал довольно интересную мысль начальник охраны. Но Марчелл перебил его, спросил, явно издеваясь:

— И что, ваши доблестные охранники не заметили человека в пижаме?

Он прошёл через весь комплекс, воспользовался одним из дополнительных выходов, не имевшим камер наблюдения, преспокойненько убрался — и никто! ничего! не заметил! Никакого подозрения ни у кого не возникло! Вам не кажется, что это уже из разряда библейских чудес?! Этакие вмешательства ангела?! Но ведь перед нами не апостол Павел, а обыкновенный человек. Как я или вы!.. А он исчез без следа! Фьють — и нету!

Марчелл рассмеялся, постоял немного, думая над своими же словами, добавил уже без смеха:

— Как ветром сдуло нашего героя. Гвардейца нашего, чёрт его возьми!

Вы мне теперь, господа, скажите, как его искать в этом проклятом городе? Как? — крутанувшись, посмотрел поочерёдно сначала на Гервера, затем — на начальника охраны. Стоял, уперев руки в пояс брюк, и дышал глубоко, стараясь успокоиться. Грудь под белоснежной рубашкой ходила ходуном.

— Можно объявить его в розыск. Пообещать вознаграждение, — предложил начальник охрану несмело. — Из города ему всё равно не уйти. Объявится рано или поздно…

— Лучше бы, если рано, — усмехнулся Марчелл. — Он должен быть здесь, перед моими глазами, до начала переговоров. Поэтому действуйте, господин Кейслер, подключайте все силы. У вас ОВИС под рукой. И вся ночь впереди…

Начальник охраны поднялся, заторопился уходить, Марчелл приказал вдогонку:

— Имейте в виду: завтра утром все стены должны быть оклеены… А фото его прогоните в ночных новостях.

— Хорошо, господин главнокомандующий, — кивнул Кейслер. — А обозначить его как?

— Да хоть как! — крикнул Марчелл. — Мне всё равно, кем вы его назовёте. Маньяком, серийным убийцей, психопатом?! Мне абсолютно плевать! Главное, чтобы его поиском заинтересовались все… И на награду не скупитесь…

— Он может объявиться куда раньше, — сказал Гервер, когда они с Марчеллом остались в кабинете одни. — Он ведь теперь законченный наркоман. Ему нужна доза. Край — через восемь часов после последнего укола. А этот срок истёк уже часа два как. В восемь вечера — его время. В восемь!

Он выберется сам, куда бы ни спрятался. Ему нужны будут деньги или препарат. Нужно всего навсего усилить посты по всему городу, взять под охрану все аптеки и больницы. Он объявится, господин главнокомандующий, обязательно…

Если удастся загнать его в угол, лишить всякой возможности, он сам приползёт сюда и будет просить, чтоб его обратно вернули в тёплую чистую комнату с уколами точно по часам. Поверьте, полицитамин — это уже на всю жизнь…

* * *

Но далеко он не ушёл, его скрутило совсем рядом, в городском парке. Сначала сильно рвало всем выпитым и съеденным в баре. Тошнило до кровавой пены, до горечи во рту. Всё нутро выворачивало с жуткой болью, до алых кругов перед глазами.

От слабости, от дрожи в коленях он не удержался, упал у какого-то куста прямо в траву. Плохо было так, что лучше было бы, наверное, умереть прямо здесь, в этом парке, на этом газоне. Но он не умер, а просто потерял сознание. Видимо, измученное больное тело только так и смогло получить долгожданный отдых…

…Вернулся к действительности лишь под утро. Долго лежал, не шевелясь, слушая, как гулко в виски стучится кровь, как при каждом толчке оживает головная боль. Даже моргать было больно. Но боль эта возвращала ощущение реальности, ощущение вернувшейся жизни и ясного сознания.

Лежал, уткнувшись лицом в согнутую в локте руку, поверх рукава правым глазом следил за тем, как по травинке вверх ползёт крошечная букашка, жучок какой-то с длинными, постоянно двигающимися усиками. Чёрный, с беленькими точечками. Неприметная козявка. На такую никогда бы внимание не обратил. Пройдёшь, наступишь — и дальше пойдёшь.

А в памяти вдруг всплыли слова Кайны: «Всё живое жизнь любит… Любит и к солнышку тянется…» Вспомнил её лицо в тот момент, и улыбку, когда ей на пальцы села нарядная бабочка, как улыбалась она задумчиво, с поражающей его нежностью, поворачивая руку осторожно, боясь спугнуть хрупкое насекомое.

Всё! Хватит! Нечего жалеть себя, несчастного! Нечего плакать! Ещё и помирать собрался!.. Ещё чего!.. Слабак!

Поднялся одним рывком, встал на ноги. Перед глазами весь мир кувыркнулся: зелень вокруг, серое предрассветное небо над головой. Джейк зажмурился, справляясь с подступившей тошнотой. А потом огляделся вокруг. Удивился, как сильно трава истоптана, не мог он сам так сильно здесь топтаться. Заподозрив неладное, стал проверять карманы: точно! Потрошил кто-то! Сволочь какая-то!.. Все карманы пустые. Ни денег, ни документов. Только в левом кармане брюк брякнула тоскливо нетронутая мелочь. Сдача после вчерашнего похода в закусочную по пути в Космопорт.

— М-да! — Вздохнул, пересчитав то, что даже ночное ворьё не заметило. О билете и речи быть не может, здесь и на обед-то не хватит. — Вот это да!

Крутанулся, отчаянно и беспомощно озираясь по сторонам, будто те, кто взял деньги, ждали его поблизости.

— Сволочи!.. Уроды!.. — выцедил сквозь стиснутый зубы. Злился, но что толку? А потом подумал с невольной жалостью к самому себе: «Да-а, ну и укатали же тебя, дружок… Попробовал бы кто раньше к тебе, спящему, подойти? Руки бы вырвал… А теперь? Все карманы вывернули — и хоть бы что!.. М-да! Что ж делать-то теперь? Уехать на Ниобу не получается, даже пробовать не стоит. Если только рискнуть и рвануть из города? Через все кордоны?.. Проклятый город!.. Ты — одна большая ловушка, ничем ты не отличаешься от той камеры в Центре. Только там четыре стены, а здесь… Здесь тоже куда ни ткнись, везде одна стена…

Наверно, и в розыск уже объявили…»

Джейк устало вздохнул, и, брякая мелочью, медленно пошёл по дорожке парка. Когда-то давно по такой же дорожке этого же парка шли его родители, теперь шёл он сам. Шёл, не зная куда и зачем…

* * *

Он, как дикое животное, получившее серьёзную рану, искал себе укромный угол. И поиск такого угла увёл его на окраину города. Здесь, среди развалин, похожих одна на другую, Джейк приглядел себе хорошее, как ему показалось со стороны, местечко.

Дом, пострадавший от взрывной волны. Провалившаяся крыша, осевшие перекрытия, лишь первый этаж и, скорее всего, подвальные помещения остались нетронутыми. Через груды мусора к узкому пролому в стене Джейк пробрался, проваливаясь почти по щиколотки, вымазал брюки и в довершение ко всему порвал рубашку. Зацепился правым рукавом за обломанный прут арматуры, заметил не сразу, дёрнулся — разорвал от локтя до манжета.

— Вот чёрт! — ругнулся сквозь зубы на свою же неуклюжесть. Протиснувшись вперёд, очутился на лестничной площадке. Верхний пролёт полностью завалило обломками и на нижнем валялись куски облицовки и штукатурки, сами перила прогнулись кое-где почти до стены, лопнувшие прутья с коваными переплетениями в виде цветов опасно торчали во все стороны. Одним словом — опасное место.

Прижимаясь спиной к стене, Джейк медленно спустился вниз. Одна из трёх дверей висела, всем своим видом приглашая войти в квартиру. Опасливо прислушиваясь и вглядываясь в полумрак, Джейк перешагнул порог.

Давно нежилое помещение, однокомнатная квартирка. Обои старые, по моде двадцатилетней давности, бумазиловый пластик, такой, из которого сейчас сионийцы делают свои деньги. Приятно искрящийся в темноте рисунок. И пол, заваленный всяким хламом. Видно, что выехали хозяева отсюда давно, ещё до войны, и жили здесь небогато.

Джейк прошёл на кухню, а под ногами до боли в зубах хрустели осколки стекло-керамической посуды, куски искрошившейся потолочной лепнины, штукатурки, обоев и прочего мусора. Только шагнув за порог, Джейк сразу понял: здесь кто-то бывал уже. Уловил знакомый жилой дух. Люди появлялись тут недавно. Может, кто-нибудь из бродяг, таких же, как он сам, скрывающихся от новой власти.

Из окна в комнату сквозь грязный стеклопласт, выдержавший все бомбёжки, просачивался тусклый свет. В углу, где когда-то находилась раковина, из раскуроченной трубы на пол капала ржавая вода. У правой стены на большом куске стального листа чернел давно остывший пепел от небольшого костра — вот оно, подтверждение ощущения недавнего присутствия, след обжитости этого жилища.

Конечно, хозяин может и вернуться, предъявить свои права, и убраться, скорее всего, придётся. Но сейчас Джейку было всё равно, он очень хотел спать, устал он смертельно, поэтому не думал над тем, что может быть. Просто уселся в углу, там, куда меньше всего падал свет из окна. Притянув к груди колени, обхватив их руками, закрыл глаза.

Уже засыпал, когда вернулась боль, тошнота и страшный озноб. Новый приступ. Тело требовало дозу, требовало настойчиво, заявляя об этом непрекращающейся ломкой.

«Боже, и когда же это всё кончится?!» — Джейк со стоном запрокинул голову, больно ударившись затылком, но не почувствовал этой боли. Что́ она в сравнении с переживаемыми муками, когда каждый мускул тянет и выкручивает не хуже тех пыток на столе в лаборатории. А рядом с раздражающим однообразием капала вода из трубы: кап! — бух! Кап!!

Джейк стиснул зубы, сдавил виски ладонями, заглушая в себе крик, уткнулся лицом в колени. А боль не проходила, не хотела проходить, обещая недавние кошмары, их повторение и продолжение.

* * *

Он открыл глаза резко, точно его толкнул кто, будто очнулся от тяжкого забытья. Моргнул несколько раз сонно. Долго не мог понять, где находится. А перед глазами всё ещё плыли обрывки недавних снов, больше похожих на наркотический бред. Вся жизнь проходила в ярких эпизодах. Он видел себя на Ниобе ещё ребёнком, видел своих родителей опять себя — уже курсантом. Потом пошли картинки с Гриффита. Они заслоняли собой прошлое. Служба в Армии, своя родная третья бригада, знакомые лица ребят. А потом сразу джунгли, капитан Дюпрейн и их маленькая команда: Кордуэлл, Моретти и Алмаар. Многое вспоминалось, что-то тускло, как сквозь туман, что-то ясно, но самой яркой и самой болезненной картинкой встал момент расстрела. Снова, как со стороны, увидел себя бегущим напролом через лес. Как задохнулся и полетел вперёд от сильного толчка в спину. Как лежал потом, прижимаясь щекой к сырой земле, и видел совсем рядом шнурованный ботинок сионийского солдата. Чувствовал, что ещё жив, и хватал ртом воздух, но сглотнуть никак не мог, потому что горло наполнилось чем-то горячим, толчками заполняющим рот. Слышал голоса сионийцев, слышал оглушающий грохот одиночных выстрелов, и как совсем рядом, у самого лица, в рыхлую землю с шипением зарывались горячие пули. Кричать не мог, не мог остановить эту пытку ожидания смерти, ожидания того, что следующий выстрел окажется последним, окажется более точным.

Лёгкие и сердце словно кто когтями в клочья разрывал, боль дыхание перехватывала, застила глаза чернотой, заставляла цепенеть.

Боль, ужас, отчаяние и беспомощность — вся эта лавина чувств нахлынула позднее, когда вернулись все воспоминания, когда в памяти ожили все эти подробности, а сначала была только боль, даже страха перед смертью не было.

А теперь эти воспоминания до конца жизни останутся, никуда от них не денешься, они будут всплывать из самой глубины время от времени. Вот, например, как сейчас, когда и так на душе, хоть волком вой с тоски.

Джейк потёр лицо ладонями и, всё ещё сидя с закрытыми глазами, прислушался к негромкому, на одной ноте шуму на улице. Насторожился, чуть привстал, перекатившись на колени, осторожно глянул в окно.

По мутному стеклопласту со стороны улицы стекала вода, смывая пыль и оставляя мокрые извилистые дорожки. Дождь!

Такого Джейк совсем не ожидал и даже рассмеялся над своей излишней осторожностью. Приложив раскрытую ладонь к влажному стеклу, приблизил лицо, всмотрелся. Ничего не было видно, одна вода, льющаяся с неба, и через неё тусклым размытым шаром покачивался фонарь аварийного освещения, привешенный к столбу как раз через дорогу. Если фонарь горит, значит, на улице уже ночь. «Ночь!» — Джейк вздохнул, снова сел на пол, представил всю эту мокроту на улице, и кухня вдруг показалась ему такой уютной. Никуда идти не хотелось, да и голова болела до сих пор, а вот тошнота улеглась, но пальцы всё ещё дрожали, мелко и противно, никак эту дрожь не унять.

Обхватив себя руками за плечи и опустив голову на грудь, Джейк закрыл глаза, пытаясь уснуть, но сон не шёл. Весь сон перебивало притупленное ощущение голода. Прислушиваясь к этому давно забытому чувству, такому естественному для всего живого в мире, Джейк улыбнулся усталой, но довольной улыбкой. Голод! Он отвык от него. Он не испытывал голода с тех самых пор, как начались допросы. Конечно, ему не давали умереть от истощения, его постоянно через внутривенные инъекции «кормили» питательным раствором. А позднее специальные медсёстры силой пичкали в его равнодушное тело пищевые концентраты, и никто особо не интересовался, хочешь ли ты есть.

А сейчас Джейк сразу вспомнил, в каком месте находится желудок. Голод! Оказывается, это так здорово, быть самим собой, а не жить по часам. Голод — это верный признак начала выздоровления, превращения в себя прежнего. Вообще-то, Джейк не был уверен, что самостоятельно, без чьей-либо помощи, он сумеет справиться с наркотической зависимостью, имея только лишь гриффитскую выносливость, их удивительный иммунитет. Но теперь понял: справлюсь! Справлюсь! И выживу всем этим Марчеллам, Герверам и Фереотти на зло. Обойдусь без их гадости. Но чтоб наркоманом?.. Нет! Такого не будет! Не будет…

Джейк вскочил на ноги. Его переполняли и радость, и восторг, почти счастье. Сейчас он был готов горы свернуть. Любого на своём пути. О, разве можно передать эти чувства словами?! Вперёд! Прочь из этого города. В лес, к Кайне! К ней!..

И Джейк забыл про дождь, про многое забыл, поддавшись секундному порыву.

Вышел на улицу тем же путём, через лестницу. Немного постоял под дождём, раздумывая над тем, в какую сторону идти. Город он знал плохо, знал лишь, как по этой улице дойти до городского парка, как потом найти Космопорт.

Холодная вода стекала по лицу, а с подбородка уже струйкой — на рубашку. В момент он промок до нитки, даже в ботинках захлюпало, а под ногами — жидкая грязь и строительный мусор. Нужно идти куда-то или назад возвращаться, в свою разбомбленную квартирку, с сухим полом и с крышей, хоть какой ни какой над головой. Но он, упрямо двинув подбородком, пошёл по дороге вперёд, туда, где по его планам можно было выйти из города.

Шёл он уверенно, даже не спотыкаясь, и, чтоб не сбиться, — прямо по середине, где должна была проходить разделительная линия. После бомбёжек от криолита остались лишь куски, сейчас скрытые жижей и водой. По сторонам не смотрел. Да и что толку? Вокруг, куда ни глянь, чёрные окна уцелевших домов и несчастные остовы — разрушенных. Кое-где, раздирая чёрные тучи, вверх тянулись крючковатые сучья обгорелых деревьев, а ведь когда-то не так давно они были в цвету. Где она теперь, эта красота и тот аромат? На всё это и днём-то смотреть было больно, не то, что ночью…

А сейчас под дождём начинало казаться, что сам Господь отвернулся от этого мира, лишил его красоты, а людей вместо разума наделил безумием и жаждой самоуничтожения. И ливень этот так не кстати…

И куда она подевалась, та недавняя радость, подумал Джейк с тоской. Отчаиваться он пока не собирался, он, наоборот, приободрился, выйдя на ровное покрытие, уцелевшее, несмотря на все налёты. А как по нему идти хорошо! Криолит, он всю влагу с себя сгоняет. Нет на нём луж, только кое-где в неглубоких разломах хлюпала вода.

А над головой стали появляться фонари, освещающие улицу, и тогда до Джейка дошло, что идёт он совсем не в ту сторону, идёт он к центру. Аж остановился, озадаченно оглядываясь. Так не хотелось идти назад, очень не хотелось. Может, поэтому он, увидев впереди мигающие зазавные огоньки ночного бара, не стал особо раздумывать, а просто шагнул навстречу этому мирку, резко контрастирующему с действительностью.

* * *

Бармен, немолодой уже мужчина в белоснежной рубашке, красной жилетке и с чёрным галстуком-бабочкой, встретил Джейка учтивой улыбкой и вопросом:

— Что пить будете?

Джейк, усевшись на высокий крутящийся стул, положил руки на стойку, в ответ на вопрос неуверенно повёл плечами.

— Вам бы что-нибудь, чтоб согреться… — предлагал бармен. — У нас есть очень хорошая спиртовая настойка, с пряностями… Господам офицерам очень нравится… Все хвалят. — Джейк и согласиться не успел, а бармен уже выдернул откуда-то из-за спины бутылку с ярко сверкнувшей золотом этикеткой, отвинтил крышечку, потянулся за мерным стаканчиком.

— Не надо! — Джейк остановил его взмахом руки, а потом объяснил со смущённой улыбкой, встретив удивлённый взгляд бармена: — Мне бы съесть чего-нибудь лучше для начала. Да и денег у меня с собой немного…

— Ну-у, это зависит от ваших финансовых возможностей. — Бармен заметно поскучнел, но продолжил скорее по привычке: — Можем предложить вам своё фирменное… Рубленная телятина под соусом… Есть подешевле, из концентратов и заменителей… Что больше нравится: выбирайте!

А может, вы предпочитаете гриффитскую кухню? — В глазах бармена появилась издевательская искорка. Он смерил Джейка взглядом. Мокрый, грязный, в рваной рубашке, а сам странный какой-то, и блеск в глазах подозрительный. А может, парень этот наркоман? С чего бы ему болтаться в такую погоду? Да и час уже комендантский наступил… За таким и последить не мешало бы, да, если что, позвать кого-нибудь, военных здесь много, только крикни.

Но заказ всё-таки выполнил, подал слабоалкогольный коктейль из свежего фрук-тового сока с апельсиновыми дольками на блюдечке — в счёт заведения.

Заказчик расплатился быстро: первый признак, что задерживаться здесь дольше он не собирается. Выгреб из карманов всю свою мелочь, сионийские «номиналки», их только-только хватило.

Видя, что посетитель остался на мели и, следовательно, интереса больше не представляет никакого, бармен вернулся к своей работе: принялся протирать стаканы со скучающим полусонным видом, но при этом не забывал поглядывать на подозрительного клиента.

Джейк сидел спиной к залу, медленно тянул напиток из высокого стакана. Уходить он пока никуда не хотел. Зачем мокнуть лишний раз? Хотя, если розыск уже объявили, людное место — это высокий риск в его-то положении. А тут ещё и бармен этот… Джейк физически ощущал исходящую от этого человека недоброжелательность. Да и чего ещё ждать, когда выглядишь, как бродяга? Джейк представил себя со стороны глазами бармена и ужаснулся. «И как он ещё до сих пор полицию не вызвал? Это же кошмар какой-то!»

Принялся приводить себя в божеский вид: закатал рукава рубашки, пряча дырку, расправил воротник, сгрёб со лба влажные волосы, пальцами зачесал их назад, стёр с лица капли воды. Большего в таких условиях он сделать не мог. Сейчас бы переодеться в сухую одежду, а перед этим принять горячий душ. Но душ — это несбы-точная мечта. И одежду придётся сушить на себе.

А вокруг ключом била ночная жизнь бара. От стойки и обратно к столикам постоянно ходили какие-то люди. Джейк чуть глаза скашивал, когда кто-то подходил взять выпивку или что-нибудь из еды. Громкие голоса, смех, музыка, красивые, нарядно одетые женщины и много мужчин разного возраста, почти все в штатском, в военной форме были только простые заштатные вояки-рядовые.

Сновали туда-сюда официантки в коротких юбочках. Джейк чувствовал все передвижения затылком и непрекращающееся ощущение близкой опасности мешало полностью расслабиться. А ведь вокруг такая жизнь! Чистота. Как когда-то до войны. Даже не верилось, что после всего того, что он пережил, могут где-то сохраниться такие вот островки прежней мирной жизни.

Все беззаботные, улыбающиеся, простые, никакой подозрительности, опаски, страха за свою жизнь.

Он мечтал об этом. Именно об этом! А на самом деле сидел вот теперь спиной ко всем, одинокий, голодный и без копейки в кармане. В пору себя пожалеть…

Он пил минералку и ел из большой тарелки подсоленное хрустящее печенье — всё в счёт заведения. Но разве можно утолить такой едой свой дикий голод? Это какое-то издевательство над собой. Но разве часто мы сами замечаем, что соседу нашему сейчас приходится туго? Так и ему никто не предлагал свою помощь, а сам Джейк стеснялся попросить в долг. Бармен уже зло хмурил брови, наверное, подсчитывал убытки и ругал про себя всех этих паршивых бродяг и проходимцев.

Джейк размазывал по лаковой крышке стойки капли воды, накапавшей с него самого, когда на соседний стул уселся ещё кто-то.

— Скучаем?

Он медленно повернул голову. Девица. Красивая, в коротком красном платье. Открытые плечи, пышные волосы крупными кольцами, отдельные пряди по последней моде выбелены под серебро. Яркий макияж.

— Привет! — ответил Джейк без всякой радости в голосе. Отвёл взгляд.

— А может, познакомимся поближе? — Девушка приблизилась к нему, села полубоком, закинув ногу на ногу, поставив остроносую туфельку на подножку его стула.

— Послушайте, мисс… — Джейк, до этого глядевший на свою руку, лежавшую на коленях, перевёл глаза на соседку. Наткнувшись взглядом на её ноги в телесного цвета чулках, замолчал, так и не договорив, только сглотнул мучительно. Понял вдруг, что и правду о многом изголодался. Не только о еде…

Девица рассмеялась, получая удовольствие от произведённого своим телом эффекта, предложила:

— Хочешь отдохнуть, а? — Она коснулась указательным пальцем своих ярко накрашенных губ, провела по верхней кончиком языка, прикрыла глаза, вздрогнув длинными ресницами. Все приёмы обольщения,отработанные практикой до автоматизма.

— Эй, Фло! — позвал девушку бармен. — Не трать зря время, мой тебе совет. Он не брякает, я точно знаю.

Девица как-то сразу отстранилась, недовольно поджав губы. Смерив Джейка внимательным изучающим взглядом, спросила с разочарованием:

— Правда, да? Совсем-совсем ничего? Даже тридцатника не наскребёшь?

Джейк кивнул в ответ на все её вопросы, снова отвернулся.

— Бедненький! — Она пожалела его вдруг, при этом совершенно искренне. И неожиданно прильнув к его плечу, прижавшись щекой, зашептала торопливо: — Такой красивый, такой хорошенький мальчик… И совсем без денег… Знаешь, ты мне сразу понравился… А хочешь, я с тобой без всякой платы? Просто в удовольствие, а?.. Я же тоже тебе понравилась, да?.. А меня Флоренс звать… Можно просто Фло… А этого не слушай, — кивок в сторону бармена. — Он завидует. Ему нельзя. Он на работе. Его отсюда сразу попрут, если хозяин узнает, что он с кем-нибудь из нас, да ещё, если в рабочее время…

Она рассмеялась, щуря красивые тёмные глаза. Но тут вдруг, резко отпрянув, спросила:

— А может, ты гриффит, а? Гриффит, да? Они ведь все, как ты, красивые… Только честно: гриффит или нет? — Джейк не ответил, не сказал ничего определённого, лишь плечами передёрнул. — Терпеть их не можешь, да? — По-своему поняла его проститутка. — Нет, они, в принципе, народ неплохой. Когда дело работы касается… — Хихикнула, как девчонка, вцепившись Джейку в руку. Цепко, хватко, почти по-хозяйски, будто он уже согласился на всё. — Но они странные какие-то, это точно. Я знаю. Однолюбы или что-то вроде того…

С одним, помню, у меня дело было. Я тогда ещё не знала, что с ними лучше не связываться. Тоже молодой совсем, видный, весь такой из себя. Любая на такого поведётся… А он после всюду таскаться за мной начал. Сколько ни объясняла — бесполезно. Он же и к клиентам моим приставал, предъявлял всё права свои… Хорошо, ребята знакомые подвернулись… Они ему по-своему объяснили, что по чём. Слышала, в больничке он потом с месяц пролежал, а сама я его больше не видела…

Да что это я, разговор про дикарей завела? — Она перевела беседу на нужную ей тему. — А ты такой несчастный, один совсем. Сидишь грустишь. Из госпиталя, наверное? — Джейк кивнул, добавил:

— Из госпиталя, после ранения…

— О, воин-освободитель! Это ж надо! Герой! — Флоренс засмеялась, потёрлась щекой о его плечо. — Сам кровь за нашу землю проливал, да? — В её глазах не было насмешки, одно лишь восхищение. — Солдат, да? А мне всё только офицеры штабные попадаются. Они высокомерные все, кого ни возьми.

А почему мы так сидим? Давай выпьем чего-нибудь. Эй, мистер Дадли! — Девушка забарабанила пальцами по стойке бара, подзывая бармена. — Ты сам что пить будешь? — Взглянула на Джейка. Тот отрицательно закачал головой, взмахнул рукой. — Нет, ничего мне не надо. Нельзя мне. Врач запретил. — Он врал, не смущаясь, пить алкогольное он не хотел, боялся захмелеть и потерять осторожность.

— Ну, как хочешь. Если нельзя к тому же… А мне, пожалуйста, как обычно. — Глянула на бармена снизу вверх. — Только текилы побольше, хорошо?

Тот кивнул, давая этим понять, что заказ принят, начал смешивать напитки.

— А ты какой-то странный, молчишь всё время. Одна я болтаю без умолку… Скучаешь со мной, да? А может, ты просто с нами ни разу дела не имел? Да? — Девушка подмигнула, встретив взгляд Джейка. — Такой молодой, такой стеснительный прямо… Мне так нравится, когда мужчины такие, это так необычно… Пойдём, пойдём сядем где-нибудь в сторонке. — Подхватив со стойки высокий стакан с долькой лимона на ободке, она потянула Джейка за собой. Они прошли к свободному столику. Джейк сел, скорее по привычке огляделся. Никто не обращал на них внимания. Все занимались тем, чем занимаются всегда в таком месте, как бар. Пили, ели, разговаривали, зажимались с проститутками. В такое время суток здесь оставались лишь те, кто по-настоящему умел расслабляться. Это были те, кто намеревался провести здесь всю ночь до утра, до конца комендантского часа.

Джейк еле сумел остаться равнодушным, глядя на афишу, наклеенную на стену, с объявлением о поиске. Собственная фотография, цветная, яркая, сильно бросающаяся в глаза. Он узнал себя в чёрной с серебром форме гвардейца. Наверняка, снимок сделан во время совещания на Фрейе.

Джейк глядел на себя прежнего с тайным изумлением. Красивый, нарядный, ухоженный, причёска — волосок к волоску, а в глазах — нескрываемый восторг. Он давно уже не видел себя в зеркале, но догадывался, что изменился, сильно изменился с тех пор, особенно за последние два месяца.

А нулей-то сколько! Пятьдесят тысяч! Вот в какие деньги оценил твою голову господин Марчелл. Хорошая сумма, да ещё и в «кредитках», они в ходу на всех планетах.

Фло сидела напротив, их разделял только столик. Глаза девушки, глядящие на Джейка поверх стакана, светились в полумраке, в них отражались огоньки потолочной иллюминации. Играла музыка, а голоса вокруг сливались в однотонный гул, вызывающий состояние умиротворения. Этого-то Джейк и боялся: расслабления и покоя.

Фло накрыла его руку своей, чуть сжала:

— Ты нервничаешь, — прошептала наклоняясь вперёд. — Проблемы, да? Я могу помочь? Помочь расслабиться… У меня комнатка есть на окраине… А если мокнуть не хочешь, можно прямо здесь, в подсобке… Бармен меня хорошо знает… Он пустит…

— Нет, не то, не надо так… — Джейк поднял голову и тут поверх плеча девушки сквозь стеклопласт витрины увидел приближающихся к бару военных. На его глазах патруль из военизированной полиции — четыре человека, все в пятнистой форме, в касках, с автоматами — с грохотом ввалился внутрь.

Смолкла музыка, сразу же стихли голоса. И один из вошедших произнёс громко, на весь зал:

— Проверка документов! Всем оставаться на своих местах! При попытке скрыться — расстрел на месте…

Джейк не дожидался этого приказа; ещё когда патрульные входили в бар, он через все столики, мимо Флоренс, рванул в подсобные помещения. В дверном проёме вместо занавесок висели гирлянды из нанизанных на нити сухих бамбуковых коленец. Сквозь эти гирлянды Джейк следил за полицейскими, без спешки проверяющими каждого, кто сидел за столиком.

Сейчас они прощупают тех, кто в зале, затем возьмутся за остальные комнаты. Надо сматываться! Пока не схватили…

Он прошёл немного вперёд. Справа, в приоткрытую дверь видно было кухню, там суетились люди в белых фартуках, валил пар, и очень вкусно пахло. Слева, все три двери оказались запертыми на кодовые замки. Здесь, видимо, хранились продукты. Прямо по коридору светилась табличка с надписью «ТУАЛЕТ». Джейк дёрнул ручку — закрыто. Чёрт возьми! Крутанулся на носках в поисках выхода. От ужаса и близкой осязаемой опасности аж ноги ослабели. Чтоб не упасть, он привалился спиной к стене, на момент закрыл глаза, пытаясь расслабиться, дать возможность мозгам найти правильное решение.

Но тут на него налетела Флоренс. Целым ураганом невостребованной страсти. Её вытянутые руки упали ему на плечи, а пальцы цепко сцепились в замок: не отпущу, как ни старайся. Горячие ароматные губы принялись оставлять на его лице быстрые ласкающие поцелуи.

— О Боже, Флоренс, — выдохнул Джейк ошалело, попытался снять с себя руки девушки. Но та прижималась к нему всем телом, притиснула его к стене, зашептала, обжигая горячим дыханием:

— Я как чувствовала, что ты будешь ждать меня здесь… Я знала, что ты не уйдёшь так быстро… Я ведь нравлюсь тебе, правда? — Она слизнула с уголка его губ крупинку соли, пальцами зарылась во влажные волосы на затылке. А он растерялся настолько, что даже не пытался оттолкнуть её от себя, отнекивался лишь:

— Нет, не надо… Не надо, прошу тебя…

Но чувствовал уже, что и его руки шарят по гибкому и такому притягательному телу проститутки.

Он был увлечён и не заметил даже, как один из полицейских отгрёб гирлянды в сторону дулом автомата. Разглядев в полумраке неосвещённого коридора целующуюся у стенки парочку, сиониец смущённо хмыкнул и, не глядя в их сторону, прошёл на кухню.

— Хочешь, я спрячу тебя у себя? Тебя там никто никогда не найдёт… Я буду зарабатывать для нас обоих… Хочешь? Нам хватит моих денег… Мне те тысячи совсем не нужны… Ты́ мне нужен, а не те деньги… — Столб света из распахнувшейся двери осветил её лицо. Красивое, с правильными чертами лицо, так сильно вдруг напомнившее ему лицо Кайны. Он даже слова её вспомнил: «Ты всегда будешь обо мне помнить…»

И отшатнулся, почти грубо оттолкнул от себя девушку:

— Не надо! Хватит. Лучше без этого…

— Ты что, думаешь, я тебя сдам, да? — Флоренс сжимала его руки, не хотела отпускать. Потянула на себя, чтоб опять прижаться, а сама заглядывала в глаза, пыталась понять его мысли. — Ты нравишься мне, понимаешь!?.. — Тряхнула его кисти, будто специально хотела причинить боль и этим заставить взглянуть на себя. — Я ведь почти люблю тебя… Почти! — добавила чуть слышно со стоном, со слезами в голосе. — Со мной никогда ещё такого не было… А ты такой хорошенький, такой правильный, даже не пьёшь и не куришь… В тебя невозможно не влюбиться… Я ведь не прошу ничего особенного… Правда? Да и куда ты теперь такой пойдёшь? А я помочь могу… — Она снова повисла на нём, точно знала, что он не сможет грубо отшвырнуть её, не сможет сделать ей больно.

— Не надо… Не надо, прошу тебя. — Джейк уговаривал девушку, растерянно поглаживая её по волосам, по спине, по открытому плечу. А сам не знал, что теперь делать. Совсем не этого он ожидал от «девочки из бара». Не ожидал он признаний, слёз, доверия, искреннего предложения помочь.

— Эй, ребятки, может к себе в компанию возьмёте? Я очень даже ничего… — появившийся на пороге кухни полицейский уже жевал что-то, выхваченное на ходу из-под рук ошалевшего повара, смотрел с нахальной улыбочкой.

Флоренс повернулась ему навстречу, закрывая Джейка собой скорее инстинктивно, из желания отгородить от опасности.

— О-о! Ты! — Сиониец шагнул вперёд, окинув проститутку быстрым оценивающим взглядом. — Тебя-то я уже раньше где-то видел… Да, в прошлое патрулирование… Ты в «Ночной гавани» не работаешь? — А потом резко, без всякого перехода, спросил, встретившись с Джейком глазами: — Ну, а ты у нас что за птица? Что-то я тебя не встречал в нашем квартале… Документики покажем-ка… На проверочку… — Беззаботно кинул автомат за плечо, двинул каску на затылок, протянул правую руку в ожидании удостоверения.

Джейк отставил Флоренс чуть в сторону, просто приподнял и переставил, как некоторые убирают со своего пути мешающую им мебель. Сделал это не спеша, но зато следующее его движение было молниеносным: он перехватил вытянутую руку сионийца, дёрнул его на себя, в этот момент сбивая с ног подсечкой. Загрохотав всей своей амуницией, полицейский беззвучно съехал вниз по стене, и тут негромко взвыла со всхлипыванием Флоренс, глядя в сторону Джейка огромными от переживаемого ужаса глазами. В зале кто-то закричал, передёргивая затвор автомата.

Но Джейк услышал очередь уже на бегу. Он пронёсся через дымящую паром кухню, ворвался в подсобку, чуть не упал, споткнувшись об угол выступающей из общего стеллажа коробки.

Что-то посыпалось за его спиной — он не обернулся. Промчался по узкому неосвещённому коридорчику, толкнулся в дверь аварийного выхода с табличкой «НЕ ВХОДИТЬ». Лицо обожгло прохладой и сыростью.

Улица! Свобода!

Из-за угла бара выскочил один из патрульных, полосонул вдогонку из автомата длинной щёлкающей очередью. Но сориентировался не сразу — пули прошли над головой.

А Джейк уже бежал по улице, по самой середине дороги. Почти летел, не чувствуя ног. Прочь! Прочь отсюда! Мчался через лужи напролом, через грязь, ни разу не споткнувшись, перепрыгивал через какие-то ямы, рытвины, кучи мусора и битого кирпича.

Остановился отдышаться тогда лишь, когда в лёгких стало жечь от раскалённого воздуха. Погони не было. А он ведь уже собирался плутать по всем кварталам, запутывая преследователей. Но никто не понёсся следом, никто не рискнул ночью бить технику по такой дороге, никто не хотел показываться на окраинах города, где ещё не было порядка и закона, где не было военных и полиции. Здесь всё ещё, по сообщениям информационных агенств, всем заправляли полудикие, полубродячие банды из дезертиров, разбежавшихся уголовников и наркоманов.

Но сейчас здесь было тихо. Джейк крутанулся, оглядываясь, пытаясь сориентироваться в незнакомой обстановке. На него со всех сторон смотрели с немым жутким равнодушием чёрные прямоугольные вырезы пустующих домов, с по-стариковски продёрнутыми морщинами трещин на когда-то белоснежных стенах. Закопченные после пожаров, похожие друг на друга при чёрно-белом ночном ви́дении. Их лёгкой вуалью кутала сохранившаяся после авианалётов зелень.

Развалины, развалины, кругом одни развалины. Нигде ни огонька. Джейк шёл по улице, и эхо его шагов в такт бьющемуся сердцу отражалось от стен. Странно подумать, что где-то совсем рядом есть люди, идёт вполне обычная мирная жизнь, а здесь ни огонька, ни малейшего намёка на человеческое присутствие.

Сверху уже не капало. Только чёрное смурное небо над головой и над всем этим городом. Воздух сырой с удушливым запахом отсыревшей глины, золы, ещё какой-то ветоши. Запах свалки, заброшенной и никому не нужной.

«Господи, Кайна!.. Как же я хочу к тебе!.. Чтоб никогда не видеть этого кошмара… Пусть это будет только сон. Тяжёлый сон, почти реалистичный, но всё же лишь сон…

Во что же мы превратили тебя, тихий зелёный городок. Маленький и никому до войны не известный. Сейчас же от тебя ничего не осталось, ничего от тебя прежнего…»

Мысли одна другой горше и отчаяннее, гнали его не хуже тех полицейских. Он шёл, ничего перед собой и вокруг себя не видя, точно боялся, что если остановится, то упадёт тут же и тут же умрёт: от усталости, от слабости, от отчаяния и внутренней боли.

А тут ещё опять напомнила о себе наркотическая тяга, привитая ему врачами из Центра. Аж пальцы начали снова дрожать, как раньше от одного только предвкушения возможной дозы.

Надо поспать, и тогда всё пройдёт, всё уляжется, как в прошлый раз. Как хотелось почувствовать себя маленьким, слабым, как в детстве, беспомощным. Прильнуть к маме, прижаться к её тёплым коленям и поплакать от жалости к самому себе. Неприятно вспоминать моменты собственной слабости, даже если это было давно, даже если и причина слёз уже забыта.

Он даже ребёнком маленьким, в три-четыре года, доверял свои слёзы только матери. Отца он уважал, ценил его мнение, не боялся его излишней строгости, но всё равно при всём этом никогда бы не пришёл к нему так, как подбирался к матери. Ей ничего не надо было объяснять, она всё всегда понимала. Хоть и бывала иногда суховатой в проявлении чувств.

А сейчас… Сейчас Джейк чувствовал себя ужасно одиноким, слабым и никому абсолютно не нужным. Чувство одиночества становилось ещё острее при мысли о том, что где-то совсем близко осталась Кайна, а на другой планете ждут его возвращения родители. Его все ждут. А он тут, бесцельно слоняется по городу, не предпринимая никаких попыток хоть что-то сделать.

…Вот они, знакомые развалины. Джейк подошёл к ним с другой стороны, но внутрь пробрался своей, известной ему лазейкой. Через расщелину в стене, потом по ступенькам. Сердце уже сладко сжималось в предвкушении скорой возможности свернуться калачиком на сухом полу и спать-спать, положив руку под голову, забыв обо всём.

Он и уснул почти сразу, уснул сидя, откинув голову, зябко обхватив себя руками за плечи и подтянув колени.

Но проспал недолго, может быть, с час или чуть больше. Не проснулся — вскинулся рывком, как от удара по лицу. Закрутил головой, не сразу сообразив, где находится, зашарил рукой, ища автомат, одновременно прислушиваясь. Проснулся от острого чувства опасности, близкой опасности…

Шаги! Треск пластика и стекла под ногами. По звуку понял: их несколько. Никак не меньше трёх. Плохо. Не в твою пользу это число.

Сердце забилось часто-часто, и сонливости — как не бывало. «Хозяева вернулись!»

Джейк поднялся, настороженно вслушиваясь, сделал несколько шажков вперёд, неслышных, крадущихся шажков. Только бы выбраться из этой комнаты. Может, в темноте и не заметят… Мне ведь не нужна ваша нора… Я ни на что не претендую. Уберусь — и всё!..

Ещё шаг, ещё…

Он стоял посреди комнаты, когда на пороге появился кто-то с фонариком в руке. Свет ножом резанул по глазам. Джейк поморщился, отворачиваясь. Прятаться бессмысленно и глупо. Так и остался стоять, где стоял.

— Ух, ты! Ты кто такой? — Незнакомец светил прямо в лицо, не давая себя рассмотреть как следует, зато сам разглядывал Джейка пристально и долго.

— Да, вроде, не из нашего квартала, — ответил за Джейка другой голос, тягуче растягивающий гласные.

— Я уже ухожу, ребята. — Джейк заулыбался, стараясь сгладить напряжение возникшей ситуации. — Понимаете, на улице немного сыро… Не тот сезон для ночных прогулок… Но я уже ухожу. Ухожу, видите? — Он направился к выходу, но ещё один, — третий — стоявший в дверях, остановил его толчком в грудь, заставил вернуться на прежнее место.

— Тихо, не надо дёргаться.

— Да я, вообще-то, не дёргаюсь, — пробурчал Джейк себе под нос, но так, чтоб его слышали все. — Как хотите, дело ваше, могу и остаться…

— Вон туда, в угол, отойди, — приказал один, указав в ту сторону светящимся фонариком. — И смыться не пробуй… Ноги переломаем, понятно?

Джейк отошёл к стене, к окну, опустился на корточки, даже не спрашивая на это разрешения. Просто почувствовал, как внезапно ослабели колени, потому и сел. А указанный угол не так уж и плох, если придётся отбиваться. Отсюда видно каждого входящего и всю комнату тоже, да и шершавая стена приятно холодила спину.

А народ всё подтягивался. В полумраке все они казались на одно лицо. Джейк видел их всех хорошо, даже без света карманных фонариков. Если б не они, можно было бы рискнуть, прорваться на свободу, на улицу. А так… Только шевельнись… Их уже шестеро. Глупо ломиться в таком положении напролом, может, удастся договориться?

Джейк вздохнул, обхватил руками притянутые к груди колени. К нему подошёл кто-то сбоку. Джейк медленно перевёл глаза. Луч света из портативного армейского фонарика больно ударил в зрачки, и Джейк невольно выругался сквозь зубы:

— Какого чёрта?.. Не надо по глазам…

— А-а, гриффит Тайлер. — Знакомая хрипотца в голосе, ломающемся, как у подростка. Колин Титроу! Джейк аж поморщился, как от удара по зубам. Паскудно… Такой встречи он меньше всего ожидал.

— Не думал я тебя здесь встретить. Тебя ведь на особое задание тогда взяли, я знаю… Все ребята в нашей бригаде знали… — Колин особо не задумывался над тем, хотят ли его сейчас слушать, уселся прямо на пол, выключив фонарик. — А ты-то, наверно, не ожидал, да? — Джейк в ответ повёл плечами. — Думал, что я, как остальные, в тех завалах окочурился?

— А что остальные? — Джейк нахмурил брови. Вспомнил встречу с лейтенантом ещё в той, прежней жизни. Сумел тогда уловить кое-что из его мыслей, из сумбурных воспоминаний Барклифа. Но сейчас перед ним был живой свидетель налёта.

— Остальные? — переспросил Колин, копируя нотки его голоса. — А остальных бомбой накрыло! Прямое попадание…

— И прямо всех? Вместе с лейтенантом нашим… — спросил Джейк, улавливая в своём голосе что-то, схожее с издёвкой. Он знал точно, что Титроу лжёт ему сейчас, и это его раздражало, злило даже. Хотя бы сейчас, хотя бы в этом можно не врать?!

— Ну-у, не всех, конечно, — протянул неуверенно Колин. Он посидел немного, молча, обдумывая что-то, лишь включал и выключал фонарик, глядящий в пол, с сухим щелчком: чик! — щёлк! В маленьком кружке света то появлялся, то исчезал разбитый и грязный носок его солдатского сапога.

— А я думал, ты обрадуешься мне, гриффит, — протянул Колин с непонятной детской обидой, опять посветил Джейку в глаза. Но тот уже не поморщился, выдержал спокойно, без ругани, и отвернулся. — А я тебя сразу узнал. Обрадовался даже, когда твоё фото в розыске увидел. Живой, значит… Хоть кто-то из нашей бригады… А ты… ты, гриффит, нос задираешь… Подумаешь, Гвардия!.. Гвардия твоя на Ниобе осталась, а здесь… Здесь тебе, Тайлер, голову открутят, чтоб только вознаграждение получить. Ты ещё нашего Черногривого не видел… Он же тебя с потрохами сдаст за такие деньги, понял?!

Он дышал со всхлипыванием, тянул воздух в себя сквозь разжатые зубы глупый, трусливый мальчишка. Джейк даже растерялся, такого от Колина, этого сволочного подлого Колина Титроу, он совсем не ожидал.

— Да, я не один тогда выжил… Нас ведь рано утречком накрыли, ещё спали все… Наш лейтенант, как был, примчался, в одной майке, даже без кителя. Если б не он, мы бы и пяти минут не продержались… И твой Нэру… Его здорово придавило… Таких, как он, много было среди наших… Но я сразу решил: героем я быть не собираюсь! У меня ещё вся жизнь впереди… Я так и сказал Моралису: ты — как хочешь, хоть назад возвращайся, а я — не дурак! Я — лучше! — подальше, хоть куда, но подальше…

Только выбрались, я сразу по газам. Это Моралис стрельбу открыл… Говорил я ему: к чёрту! К чертям всё это геройство… Пока ночь, убраться можно незаметно. Так нет же! С патрулём нос к носу столкнулись, — он и палить начал… Вечно он сам за себя, этот Моралис… Пропал, вот, теперь, наверно, ни за грош…

— Наверно? — переспросил Джейк, глядя в чёрные, чуть поблескивающие белками глаза Колина. В его зрачках отражался тусклый свет фонаря, просачивающийся через грязный стеклопласт. — Так ты даже не знаешь, что с ними стало? С остальными? С лейтенантом?

— Да плевал я на них! — Титроу сразу окрысился. Заорал в ответ. И Джейку сразу ясно стало по этой реакции, что Колин много думал над своим решением, что душой он так и не принял его до конца, но всё равно заставил себя смириться с ним, как с самым разумным. — Ты — гвардеец?! Да!!! Прохлаждался все эти месяцы где-то!.. Ты, гриффит, хоть когда-нибудь сталкивался с сионийцами нос к носу? А я — да!! В тебя хоть когда-нибудь стреляли?! Нет!!! Я точно знаю, что нет!.. А в меня стреляли!.. Я за то утро столько убитых перевидел, сколько тебе, Тайлер, за всю свою жизнь не увидеть… А ты теперь мне мораль читать будешь?!.. Тоже мне — солдат Его Императорского Величества!.. Видали мы таких…

— Зря ты так, Колин… Зря… — Джейк потёр лицо ладонями, вздохнул тяжело и устало. Колин не прав. Он ничего не знает. Зачем он так тогда? Но и оправдываться и объяснять ничего не хотелось. Сил не было совсем. Да и кому объяснять? Колину, что ли?

— Ой, бедненький! — Колин засмеялся зло и неприятно, снова щёлкнул фонариком, направленным Джейку в лицо. — Самому, да, стрёмно делается, когда правду говорят?.. А как на других?.. Нормально, да?

— Ты что несёшь, Титроу?! — Джейк отстранился, поморщился. — Ты же ничего не знаешь…

— Да всё!.. Всё я знаю!! — Колин вскочил, продолжая светить фонариком Джейку в глаза. — Я тебя, гриффит, лучше всех в этом городе знаю! Помнишь, как мы тебя в умывальнике месили? А в душевой? Помнишь?! Кем ты тогда был? А сейчас?.. И сейчас стоит мне только слово сказать этим, — махнул рукой туда, где шевелились и разговаривали в полголоса незнакомые Джейку люди, — и тебя голыми руками придушат… Они здесь не в игрушки играют… А за такие деньги…

— Эй! Кто это там про деньги заикается? — К ним подошёл какой-то тип. В сравнении с Колином он показался прямо-таки гигантом с атлетически развитой фигурой. Высокий, широкоплечий и голос с властными нотками. Главарь всей банды — не иначе. Это его они все ждали…

— Ну-ка, посвети! — приказал Колину, и тот подчинился, направил пучок света на Джейка. Он не выдержал, поднялся на ноги. Пятно света переместилось следом за ним.

— Это что? — Незнакомый парень был даже выше Джейка, рассматривал его, насмешливо щуря глаза и кривя тонкие губы. Светлокожий, как многие брюнеты, и влажные волосы до плеч. Чёрные слипшиеся прядки падали на лоб, еще больше бросая тени на лицо незнакомца. «Черногривый» — пришла сразу на ум кличка, невзначай брошенная Титроу во время разговора.

— Да он случайно здесь объявился… Напоролись на него прямо тут… — кинулся объяснять Колин, торопливо, будто это его спрашивали.

— Кто такой? Почему не знаю? Говори, откуда взялся? — Парень продолжал разглядывать Джейка, а Колин покорно держал фонарик над своей головой уже затёкшей рукой, но приказа убрать освещение так и не поступало. — Ты ведь не из наших. И не от Косого… Его ребят я всех знаю, — гадал Черногривый, сам же Джейк продолжал молчать. — Из какого квартала, а? Если от портовых, то тебе не повезло, парень… У нас с ними один разговор: по зубам и в землю, да поглубже…

— Нет. Я один… Я сам по себе… — наконец-то заговорил Джейк, чувствуя подозрительность в голосе вопрошающего.

— А сами по себе здесь в городе только гриффиты, — протянул, нехорошо улыбаясь, Колин. Он явно намекал, хоть и делал это осторожно.

— Не знаю, как на гриффита, а вот на легавого ты сильно похож. Может, ты и вправду из тех? — и Черногривый забавно повёл носом, будто принюхивался. — Легавый, да? Что-то уж больно личико твоё мне знакомым кажется… Где-то в форме я тебя, парень, видел…

При этих словах Колин аж нетерпеливо задёргался, слова чуть с языка не сорвались, но, встретив взгляд Джейка, он почему-то промолчал, только мыкнул что-то нечленораздельное.

— А ты, крошка Ти, нашего гостя нигде до этого не видел? — Черногривый ткнул Колина в бок локтем. Титроу замотал головой, свет от фонарика в его нетвёрдой руке задрожал, заметался по стене за спиной Джейка.

— Не-ет, вроде… — Колин заметно испугался, и голос у него сорвался до заикания. Где ты, прежний Колин Титроу, главарь шайки, терроризировавшей всю третью бригаду? Сейчас уже он подчинялся кому-то. Тому, чьего имени и не знал-то, наверное, никто. Свой авторитет в пределах одного-двух кварталов, известный лишь под кличкой «Черногривый».

— Ну-ну, малыш, не надо врать… Я же видел, как вы мило беседовали. — Черногривый, улыбаясь, потрепал Колина по плечу, точно ободрить пытался. — Чужие люди так не разговаривают… А что ты там, кстати, насчёт денег говорил, а?

— Мы служили с Титроу в одной бригаде. Ещё до войны… — заговорил Джейк, и Черногривый перевёл на него заинтересованный взгляд.

— Да? Так вы друзья-товарищи, значит! То-то я и смотрю, как наш малыш Ти на тебя так по-дружески разорался… Я бы за такое уже давно отвесил, а ты…

— Слушайте, разбирайтесь тут сами, а я пойду… Мне двигать надо… — Джейк шагнул мимо Титроу и Черногривого, но последний, цепко схватив его за рукав рубашки, сказал: — Тихо-тихо! Успеешь ты ещё! Я здесь человека одного отправил, вот придёт, поговорим, тогда и шуруй на все четыре стороны…

О, а вот и он, кстати…

Появившийся из темноты парень молча протянул мятый лист из бумазилинового пластика. При виде знакомой афиши Джейк ощутил смертельный холод, заполняющий душу: «Боже! Боже мой! Господи!..»

Черногривый выдернул из рук Колина фонарик, стал светить себе сам, разворачивая другой рукой влажный лист афиши. Прочитал вслух:

— …Джейк Виктор Тайлер… Ты, значит. Ну, вот, можешь не представляться… Та-ак… Что там у нас дальше интересного?.. Участие в разведывательно-диверсионной операции… Внедрение в структуры Государственной безопасности… Побег из-под следствия… — Он пробегал глазами светящиеся в полумраке строчки, выхватывая самое интересное и важное для себя. — Пятьдесят «пачек» за твою голову обещают, Тайлер! — Оценивающий взгляд в сторону Джейка. — Это если живьём… Десять за сведения о местонахождении… Ну-у, это, вроде, нам уже не надо… Ну, как, сам пойдёшь, добровольно, или…

…Нас здесь семеро вместе с твоим корешком армейским… Если поровну делить, и то неплохо получается.

Он всё это говорил, издевательски улыбаясь, хищно скаля белые зубы, а Джейк молча слушал его и понимал лишь одно: добровольно он никуда не пойдёт, пусть их хоть семьдесят будет. Обратно, на уколы, на допросы к врачам, к Марчеллу на глаза??? НИ ЗА ЧТО!

Почувствовал, как кто-то потихонечку сбоку вцепился в подкрученный рукав рубашки, заперебирал пальцами, стараясь ухватиться покрепче. И не выдержал, дёрнулся, стряхивая с себя эти настырные ухватистые лапы. А потом, не дожидаясь, ринулся напролом, толкнулся прямо в Черногривого, наступая на чьи-то ноги. Его спасла только эта внезапность и быстрота. Рывок-другой! Ткань затрещала, но он уже был свободен.

Бегом! Бегом! В три прыжка преодолел расстояние до порога. А сзади крик:

— Держи его, гада! Живьём только, ребята… Только живьём…

Кто-то у порога, сидевший на стрёме, кинулся на перехват, но видел в темноте плохо, действовал наугад. А Джейк не глядя, на бегу, просто двинул ему коротко в челюсть — и дальше. Вниз! И по лестнице. Под ногами с грохотом осыпались обломки, но никто следом не гнался. Они, видимо, не знали этой дорожки.

Джейк проскользнул в пролом, прыгнул вниз. Ноги поехали на разжиженной грязи, но он удержался, взмахнув в воздухе рукой. А вот и покрытие тротуара, твёрдое и надёжное.

Из-за угла дома в этот момент появились люди.

— Вот он! Вот он!.. Держи!..

И Джейк побежал. Не побежал, а, скорее, помчался, потому что так быстро он ещё не бегал ни разу в жизни. Но и ребята за спиной не отставали, гнали упорно, целенаправленно, как оленя в ловушку.

Боже, где прежние силы, прежнее здоровье?! Вымотала тебя эта планета за последние месяцы. Но сам Джейк в этот момент ни о чём совсем не думал. «Бежать! Бежать! Бежать! — Одна мысль с каждым ударом сердца. — Прочь от недавних допросов, издевательств и боли! Они не смогут взять тебя… Даже сейчас им тебя не взять…»

Тёмная улица, узкая и ухабистая, как все улицы на окраине. Он, скорее всего, инстинктивно старался запутать преследователей, поэтому нырнул в арочный проём в старом тёмном доме. Пробежал наискосок, пересекая внутренний двор, толкнулся в двери парадного входа — заперто! Метнулся назад, но чуть не натолкнулся на ребят. Они медленно заполнили чёрными силуэтами единственный выход из дворового колодца. Джейк пятился до тех пор, пока не упёрся спиной в стену из мелкой металлической сетки. Закрутил головой: ни одного огонька в окнах. Тоскливая тягучая чернота. Только у ближайшего подъезда подслеповатым глазом мигал фонарь «аварийки».

Рядом грудой теснились ржавые мусорные баки. Такими уже давно не пользовались, а здесь они ещё были.

— Зря дергаешься, никто же тебя убивать не собирался и не собирается, — в голосе Черногривого сквозила усмешка. — Живым или мёртвым — нам особой разницы нет. Деньги так и так заплатят…

— Да вас же самих, идиоты, загребут, только в инспекции появитесь. — Джейк ещё не отдышался, стоял, глядя на подступивших к нему ребят исподлобья. — Бродяги, дезертиры — с такими не церемонятся…

— Думаешь, мы дураки настолько. — Черногривый рассмеялся, а остальные за его спиной придвинулись ближе. — В полицию тебя тащить?.. Не-ет… Мы тебя сразу лучше к тем, в Разведке…

Кто-то из парней при этих словах довольно захихикал, это Джейка разозлило ещё больше:

— И вы думаете, я пойду…

— Да куда ты денешься?! — его перебил один со стальным прутом из арматуры в руке.

— Ну, тогда подходи! — Джейк улыбнулся, сжимая кулаки. Он готов был драться. С кем угодно. Со всеми сразу или с каждым по очереди — ему было всё равно. Он просто хотел выжить, а, значит, не попасть в лечебницу.

— Эй, ребята, осторожнее. Он спецподготовку проходил, — заволновался Титроу. Он стоял дальше всех и в драку ввязываться не спешил.

— Да мы его и без спецподготовки уделаем… — Черногривый, несмотря на свой рост и комплекцию, двигался легко, шагнул вперёд, чуть втянув голову в плечи. Джейк не двинулся с места, следил за противником глазами, спокойно наблюдал за тем, как тот обходит его с боку. А Черногривый перемещался крадущимся шажком, вытянув вперёд чуть согнутую в локте левую руку: защищался от возможного удара в живот. В правой его руке блеснуло лезвие кнопочного ножа. При виде серебрящейся полоски металла Джейк невольно сглотнул. Да, он готов был драться, но при равных условиях.

— Пусти ему кровь, Терри!.. — крикнул кто-то из шайки, подбадривая своего вожака. Так вот, как тебя зовут, Черногривый, подумал Джейк, легко уходя от первого броска, направленного в живот. Сделал обманное движение — шаг влево — и Черногривый поймался на эту уловку — выбросил вперёд руку с ножом. Джейк ударил его по запястью ребром ладони, а другой рукой — под рёбра. Но увлёкся и оставил открытой спину. На него кинулся ещё кто-то, стараясь сбить с ног. Джейк уклонился, отшвырнул его от себя одним ударом кулака. А тут и остальные ввязались. Только Колин крутился чуть в стороне, подвывал и хныкал, подбадривая какими-то дурацкими советами:

— Справа, справа давай!.. По ногам его…

Один, получив в нос, отвалил сразу, отполз, чтоб не мешать другим. Ещё кто-то покатился под ноги, завыв сквозь стиснутые зубы.

Странно, они не нападали все сразу. Только подвое или по-одному, будто их интересовала не конечная цель, а сам процесс. Черногривый выронил нож, ругаясь на всех и даже на себя, крикнул:

— Да не пихайтесь вы, дураки!.. Друг другу же мешаете…

А Джейк уже начал верить, что сумеет вырваться, что ему хватит сил отбиться, тем более, и шанс, ощутимый шанс стал появляться. Но пропустил кого-то, почувствовал только, как кто-то со всей силы огрел его прутом по спине. Болью ожгло, будто куском раскалённого железа приложились. И удар был такой сильный, что Джейк с глухим криком повалился вперёд, чуть не теряя сознание от боли. И тогда они все кинулись пинать и топтать с ненавистью, со злостью.

— Осторожнее, до смерти не забейте, он нам живой нужен! — прикрикнул Черногривый, обтирая о штанину подобранный нож.

Джейк лежал, придавленный к земле животом. Принялся вырываться, когда почувствовал, как руки, заведённые назад, начали скручивать обрывком верёвки. Кто-то ещё продолжал молотить кулаком в бок, кто-то наддавал коленом в рёбра. Они все ругались, пыхтели, тяжело дышали, а кое-кто уже даже смеялся, будто до сих пор не верил свалившейся на него удаче.

Джейк закрутил головой, двинул плечами, всё хотел стряхнуть с себя того, кто упирался коленом в спину, больно давил в лопатку.

— Лежать, тварь!.. Смирно!..

Чьи-то пальцы вцепились в волосы, резко, до боли в затылке, запрокидывая голову. Джейк даже увидел небо над собой, чёрное, без единой звёздочки. А на глазах от отчаяния и собственной беспомощности стали наворачиваться слёзы. Он зажмурился, слёзы вдруг показались ему продолжением творящегося унижения.

Они все увлеклись и поэтому не сразу обратили внимание на вой полицейской сирены. Бронированный автомобиль с включенными проблесковыми маячками влетел под арку, не сбавляя скорости, и предупредительная очередь из автомата прошла чуть выше голов.

Шайка кинулась в рассыпную. Они сделали это инстинктивно, так как всех бродяг и дезертиров, арестованных на территории города, судили по законам военного времени, а пойманный ими преступник, пусть даже объявленный в розыск, был недостаточно весомым аргументом, уменьшающим их вину.

Джейк очень медленно поднялся на ноги, ослабел он после драки страшно, еле стоял, но, сдёрнув с рук не до конца завязанную верёвку, сам пошёл полицейским навстречу. Боже, как он был рад им сейчас!

Подошёл к машине, щурясь от света слепящих фар, остановился напротив распахнутой дверцы, увидев нацеленное в грудь дуло автомата. Руки сами собой потянулись вверх. Джейк даже об усталости своей мгновенно забыл.

— Для вас, что, уродов, и законы не писаны?! — начал тут же ругаться полицейский. Судя по форме, из военизированных частей полиции. Знакомые нашивки: оскаленная морда белого медведя на фоне костра с тремя языками пламени. В принципе, эти части были не подчинены полиции, их собирали из добровольцев, проходивших в мирное время спецкурсы, а при надобности созываемых для поддержания порядка на улицах.

— Всем давно уже сообщили: дезертиры, уклонисты и прочий деклассированный элемент должны добровольно явиться в полицейские участки ещё неделю назад… А иначе — расстрел! — заговорил волонтёр, подозрительно осматривая Джейка. Тот, стараясь сохранять на лице простодушное выражение, возразил устало:

— Извините, господин начальник, я уже два месяца как «ящик» не смотрел… Да и не относится ко мне это распоряжение. Гриффитов оно не касается…

— Это кто это у нас тут гриффит? — Другой патрульный, видимо, из местных, не выдержал. Обойдя машину, подошёл к Джейку почти вплотную, разглядывая его ещё внимательнее, посветил в лицо фонариком.

— Хм, ведь не врёт, вроде… — хмыкнул, глядя в чёрные, чуть продолговатые зрачки. — А почему на улице, да ещё в такое время? За нарушение комендантского часа арест полагается… Даже гриффитам…

— Ну, извините… Забыл… — Джейк повинился, покорно опустил голову, продолжая улыбаться.

— Если ты гриффит, почему не в спецлагере? — Пожилой патрульный топтался рядом с Джейком, смотрел на него уже без раздражения, а потом даже пожалел: — Вам, беднягам, и так за эту войну досталось. И среди погибших после налётов вас больше всего было… Получен приказ, вас всех в спецлагерях собрать. Вам запрещено в городе появляться…

— Да что ты с ним возишься? — перебил его другой полицейский, тот, что помоложе. — Гриффит? Вот пусть и шурует, куда шёл. Время ещё на них тратить…

Он держал свой автомат за ремень, а сам фонариком высвечивал тёмные углы, там всё ещё вошкался кто-то, наверно, ребятки из шайки Черногривого.

— Эй-эй! Ну-ка, выходи! Стрелять буду!..

Узкий пучок света, рассеиваясь в темноте, круглым пятном рывками скользил по стенам, но никак не мог никого поймать.

— Кто такие были?

— Да-а! — протянул Джейк, поводя плечами. — Не знаю… Банда какая-то… Пристали — и всё! Деньги требовали…

— Ты что ж, один-то по улицам шарашишься? Этих-то, — волонтёр, тот, который постарше, мотнул головой туда, в сторону, — знаешь, сколько щас поразвелось… А вас, гриффитов, всякий норовит… — Он не договорил, остановив взгляд на ярком прямоугольнике афиши, высвеченной фонариком напарника. Джейк тоже посмотрел в том же направлении, невольно отметил про себя, что на этом фото он хоть и получился очень удачно, но сейчас на себя прежнего мало похож. Но так, видимо, думал только он один.

— Ну-ка, парень, документы свои покажи-ка. — Патрульный, стоявший к Джейку ближе всего, опасливо подобрался, но руку за документами всё же протянул.

— Ах, да-да! Сейчас я… — Джейк рассмеялся, забыв о боли в избитом теле, принялся рыться в карманах брюк. А потом, пользуясь темнотой, подал сионийцу раскрытую ладонь, молниеносно превратившуюся в кулак. Ударил неожиданно, без замаха, просто с силой ткнул под рёбра и — другой рукой — в лицо!

— А-а-а! — громко заорал другой патрульный, вскидывая автомат, выронил фонарик из рук, и тот покатился под машину. — Стоять!! Стоять! Скотина! Стреляю! — Очередь ушла в темноту, туда же, куда только что метнулся Джейк. В секундной тишине между очередями послышался глухой удар от рухнувшего на землю тела, чей-то стон и тут же ругань.

— Слышишь, Рич, кажется я его подстрелил? Прикинь, пятьдесят тысяч — в один выстрел!..

— Да ну тебя! Смотри! — Тяжело поднимающийся сиониец указал рукой вперёд. Они только и видели чёрную тень в проёме арки.

— Ушёл! Ушёл ведь, урод!.. — Этот отчаянный и разочарованный крик заглушила длинная очередь из автомата, выпущенная вдогон, туда, где секунду назад появилась фигура.

* * *

В горячке погони и преследования он не сразу понял, что ранен. Лишь когда перешёл на шаг и отдышался, почувствовал нехорошее такое жжение в плече. Инстинктивно, всё также не сбавляя шага, потрогал рукой мокрый, прилипший рукав рубашки. Глянул на пальцы: кровь.

Вот чёрт! Зацепило, всё-таки.

Пуля прошла навылет, даже кость не задела. Ранение пустяковое, тем более, при его-то живучести. Но крови шло много. Она стекала вниз по руке до самых пальцев, капала не землю. Нужна перевязка, хоть какая, лишь бы кровь остановить. Он оторвал кусок рукава, помогая себе зубами, затянул тугой узел на узкой полоске ткани, сложенной в два раза. Потом подвигал рукой туда-сюда, проверяя, хорошо ли держится и сильно ли болит. Остался доволен.

Ну, а в общем… В общем ночка выдалась одной из худших. Сколько всего успело произойти, но главное то, что сейчас совсем некуда идти. А хотелось-то немногого. Всего навсего: сухой угол и крышу над головой. Да ещё бы поесть чего-нибудь. Или хотя бы попить горячего. О-о… Нет… Хотя бы просто отлежаться, обсушиться, отоспаться, наконец, так, чтоб никто не мешал, не бил, не преследовал.

Боже, как мало ведь надо! Как мало…

Он брёл, как говорят в сказках, куда глаза глядят, мало что понимая и не глядя по сторонам. Как на автопилоте.

Шаг, другой, ещё один…

Его влекло к людям, как каждого человека, не лишённого надежды на помощь, а страх перед этими же людьми гнал в темноту, подальше от центра города, но поближе к развалинам.

Ночь превратилась в бесконечный, растянувшийся кошмар, в бестолковое топтание на одном месте. Шаг вперёд — два назад…

Он привалился спиной к стене какого-то дома, остановился только лишь передохнуть, но тут же потерял сознание и беззвучно съехал вниз…

…Приходил в себя медленно и тяжело, не хотелось опять возвращаться в реальность. Глаза открыл не сразу, хоть и чувствовал, как кто-то с силой трясёт, ухватившись за простреленное плечо.

— Эй! Ты живой там? Поднимайся! Поднимайся, кому говорят…

Голос мужской и очень сердитый, ничего хорошего не обещающий.

Джейк не моргая почти минуту смотрел прямо перед собой. Всё происходящее доходило до него не сразу. Видел чьи-то ноги в высоких шнурованных ботинках с окованными металлом носиками. Видел камуфлированные брюки военного комбинезона и даже небольшую дырку чуть ниже колена, почему-то оставшуюся незаштопанной.

Военный, сионийский солдат, сообразил, наконец-то, и только тогда перевёл глаза повыше. Ух, ты, и ещё один.

Этот-то и держал Джейка за плечо, да ещё и примеривался к тому, чтоб отхлопать его по лицу, приводя таким испытанным способом в чувство. Джейк заслонился рукой:

— Не… не… не надо! Не надо, прошу вас…

Языком ворочал с трудом, будто пьяный.

— А, чёрт! Сначала нажрутся, как свиньи, а потом им ещё человеческое обращение подай… Давай! Вставай! Разлёгся тут!..

Рывком они вдвоём поставили Джейка на ноги. Один, уперев раскрытую ладонь ему в грудь, придавил спиной к стене и ткнул дуло автомата в рёбра, а другой — принялся обыскивать, охлопывая сверху вниз и снизу вверх. Джейк еле на ногах стоял от слабости, его даже качнуло в сторону, а на него только прикрикнули:

— Стой спокойно! Нечегодёргаться!

Джейк кивнул в ответ, автоматное дуло неприятно холодило сквозь ткань рубашки. Не собирался он дёргаться, пусть делают, что хотят.

— Так, кармашки у нас пустые, — протянул сиониец с ухмылкой, смотрел на Джейка прищуренными глазами. — Хоть какие-нибудь документы есть? Есть что-нибудь, что удостоверяет твою личность, чудо ты синеглазое?! — крикнул вдруг Джейку прямо в лицо, громко, заставляя невольно вздрогнуть.

— А с плечом что? Поцарапался? — спросил другой сиониец, разглядывая повязку, пропитавшуюся кровью. — Что-то больно на стреляное твоё ранение похоже, дружочек. — Потянул повязку вниз, внимательно изучая круглую дырку в рукаве рубашки, в том месте, куда вошла пуля.

— Я не сделал ничего противозаконного. — Джейк почувствовал, что раздражение добавляет ему сил. Он уже начал огрызаться, и не только словом, но и делом: от-толкнул от себя этого настырного человека, непонятно зачем к нему прицепившегося. Накрыл повязку пальцами левой руки, набычился: не дам!

— Ну-ка, ну-ка! — Патрульный перехватил запястье, крутанул, выворачивая руку ладонью наружу; короткий взгляд на локтевой сгиб, на воспалённые вены. — Так! Наркуем, значит!

— Да нет же! Вы что?! — тут уж Джейк не выдержал, сам закричал в ответ. — Какая наркота, вы что?! Я только из госпиталя!.. У меня все документы, все деньги — всё выгребли. Подчистую!! Лучше бы бродяг этих ловили, освободители!.. А я сам воевал не меньше вашего…

— Заткнись, а?! Сделай милость… — Это был не приказ, не просьба — настоящая угроза. — Ещё слово — и я тебе прикладом все зубки сосчитаю!.. Видали мы таких героев. Тоже мне, вояка! Пшёл!

Сиониец схватил Джейка за ворот, толкнул вперёд, а другой ещё наддал автома-том по спине. — В лагере таким, как ты, место, понял!..

— В комендатуре пусть разбираются…

— Пошёл-пошёл! И не пробуй дёрнуть — ты у меня на прицеле.

Да Джейк и не думал никуда бежать. По крайней мере, пока. Шёл на заплетающихся нетвёрдых ногах, поправляя на ходу повязку, ворчал что-то себе под нос очень-очень недовольно, а сам исподволь оглядывался по сторонам.

А на улице уже совсем рассвело. Бледное небо низкими тучами цеплялось за крыши домов, отремонтированных, совсем мирных домов. Здесь не было и следа недавних бомбёжек. Ровное без единой трещинки покрытие криолита. Даже деревья целёхонькие, и от них плотный рваные тени на тротуаре под ногами. Изредка попадались даже встречные прохожие, а по дороге проносились машины.

Солнце заслоняли тучи, оно только-только подтянулось вверх, до крыш, и лучи его пробивались сквозь туманную вату, отражались в нетронутых окнах, поблескивали в хромированных деталях машин и даже в лаковых листьях деревьев. Солнце! Солнце проглянуло впервые за несколько дней, и будто весь мир просветлел.

Джейк, улыбаясь, смотрел на просыпающийся город, незнакомый ему. Шёл медленно, но его не подгоняли. Сионийцы говорили о чём-то, Джейк не прислушивался, он вдруг вспомнил один эпизод из своего недавнего прошлого, вспомнил, как его так же вели два сионийских солдата. Всё повторялось один к одному. Вот только того финала Джейк совсем не хотел. Он жить хотел! Так же просто, как все вокруг. Как вот эта седая женщина, проводившая тебя опасливым затравленным взглядом. Как встречный офицер из штабных частей, скользнувший по тебе равнодушными пустыми глазами. И как эти две нарядные девушки в компании с сионийским рядовыми. Все они со смехом и шумом выбирались из салона машины. Такси притормозило у входа в шикарную десятиэтажную гостиницу, а привратник уже распахнул тяжёлую прозрачную дверь с металлическими ручками.

И тут Джейк не удержался. В три прыжка преодолев мраморные ступени, он пробежал мимо привратника и даже успел кивнуть ему головой. Конвоиры патрульные совсем не ожидали такой прыти от задержанного, минуту назад с трудом ноги волочившего. Но опомнились быстро, закричали в один голос:

— Лови!

— Держи его!

Джейк проскочил рядом с конторкой мимо оторопевшего портье, промчался по ковровой дорожке к лестнице, ведущей на верхние этажи. Но тут как по заказу раздвинулись створки лифта, вызванного каким-то господином в дорогом костюме из натурального хлопка. Джейк не церемонился, оттолкнул этого человека в сторону, заскочил внутрь и нажал на кнопку просто наугад. Лифт закрылся, отгораживая от криков и шума, от пронзительного визга девиц и бегущих преследователей.

Тяжело и часто дыша, Джейк привалился спиной к стенке лифта. Кабина двигалась бесшумно, только улавливалось её лёгкое подрагивание. Красная лампочка горела на цифре «8». Джейк поднял глаза, оглядываясь, и аж испугался, встретив своё отражение в зеркале. Испугался и не узнал себя, больше напоминающего сейчас ополоумевшего бродягу. Есть и правду, чему испугаться. А как же тебя воспринимать должны окружающие в таком виде?

Сдерживая нервное напряжение и дрожь в пальцах, он, стараясь быть спокойным в каждом своём движении, перешагнул грань, разделяющую спасительное, почти уютное нутро лифта и пол незнакомого опасного коридора, уходящего далеко вперёд.

Искусственный ковёр толстой подушкой глушил все шаги, да и Джейк, если хотел, мог двигаться совсем бесшумно. Лампочка на панели второго лифта тоже светилась на цифре «8». Кто это? Патрульные? Джейк не стал дожидаться их появления, побежал вниз по лестнице на нижний этаж, перепрыгивая сразу через две ступеньки.

Перевёл дух только на площадке: вдохнул и выдохнул несколько раз глубоко, как перед прыжком в воду. И задержал дыхание, замер, прислушиваясь.

По лестнице поднимался кто-то. Судя по шагам, несколько человек, а наверху, на восьмом этаже, звякнул звоночек, вмонтированный в систему лифтовых дверей.

Всё! Обложили! И сверху — и снизу!

Джейк кинулся к лифту. Обе кабинки уже вызвали вниз. Чёрт! Всердцах грохнул кулаком по панели вызова. Закрутил головой, но спрятаться было негде, длинный коридор лишь, просматривающийся при всяком взгляде, и по обеим сторонам — двери-двери-двери с табличками.

Что делать? Что же делать-то теперь? Господи!

Джейк чуть не выл от отчаяния, но тут увидел, как на третьей справа двери номера загорелся зелёный огонёк кодового индикатора. Кто-то собирался уходить и снимал кодовый замок. Один прыжок — и Джейк прижался к стене спиной, распластался, стараясь стать как можно незаметнее. А когда дверь с радостным шипением откатилась в сторону, ворвался внутрь. Тело, подчиняясь гвардейской выучке, сработало быстрее, чем сознание. Придавил хозяина номера спиной к стене прихожей, свернув при этом ночник над зеркалом, зажал женщине рот раскрытой ладонью, а другой рукой сдавил горло, выдохнул в лицо угрозу:

— Только слово — и шею сверну!

Дверь в номер закрылась за ним за полсекунды до того, как в коридоре появилась вооружённая гостиничная охрана.

Женщина, хозяйка номера, глядела на Джейка растерянно, но без страха. А глаза огромные и очень-очень знакомые. А ещё она пыталась сказать что-то, но самой сил оторвать руку Джейка от своего лица ей не хватало. Поэтому она лишь мычала очень тихо, вцепившись пальцами в его ладонь.

Гаргата!! Давнишняя подруга матери!

Узнав её, Джейк сразу же убрал руки, зашептал виновато, оправдываясь:

— О Боже! Всесильный Свет!.. Я не хотел… Простите… Не знал!.. Не думал даже… Простите, прошу вас, тётя…

— Здравствуй, Джейк! — Она его перебила, остановила неожиданно твёрдым сильным голосом. Спросила всё же, хоть и сама сразу поняла, что к чему. — Тебя ловят, да?

Джейку хватило сил только на то, чтоб кивнуть головой и снова попросить прощения:

— Простите меня, пожалуйста…

— Дуй в комнату! Раздевайся и в душ!

Он прошёл в зал, даже не пытаясь больше заговорить, а Гаргата принялась поспешно наводить порядок, уничтожая следы внезапного прихода, но в первую очередь, конечно же, заперла дверь на замок. Потом включила пылесос и под его негромкое приятное жужжание стянула с себя тонкий плащ. Бросила его на вешалку, скинула туфли. Всё, поход в магазин отменяется, будем доедать запасы.

Пылесос проплыл по ковру в главную комнату, стирая грязные отпечатки, оставленные мужскими ботинками. Ступая по ещё влажному покрытию пола, она переступила порожек у входа в зал. Вода в душе уже шумела, и лишь это напоминало о присутствии в номере ещё одного человека. Гаргата на секунду задумалась, вспомнила свою семью, оставленную на попечении хороших знакомых в Марвилле. Как они там? Живы ли, здоровы? Может, и её Клитис вот так же, бесприютной душой, мается по свету?

От мрачных мыслей оторвал звонок в дверь. В любой другой момент она бы обрадовалась приходу гостей: её никто не посещал ни разу за все эти недели, — но не сейчас.

Экранчик домофона отключился показав незваных гостей, людей в военной форме, но Гаргата и так уже знала, кто звонит, поэтому открыла двери им навстречу.

— Здравствуйте!

— Доброе утро! — ответила довольно сдержанно, смотрела офицеру прямо в глаза серьёзно, без улыбки, и тот смутился, отвёл взгляд, уставился в какие-то листы, очевидно, со списком жильцов.

— Номер 703? Госпожа Лиуус? Я правильно прочитал вашу фамилию?

— Да! — Гаргата кивнула. — Что-то случилось, господин офицер?

— Вы позволите? — Сиониец, не дожидаясь приглашения, шагнул за порог, взмахом руки дал сигнал двум своим солдатам подождать за дверью. — Видите ли, сбежал один опасный преступник, и у нас есть подозрения, что скрывается он как раз на вашем этаже, в одном из номеров?

— Да?! — Гаргата вскинула брови. — И вы ищете его в моём номере?

— Ну, мы проверяем все номера. Опрашиваем всех жильцов. Вы, кстати, не видели ничего подозрительного? — Сиониец стоял, сдвинув форменную кепку на затылок, и прислушивался к чему-то, а потом неожиданно спросил, — Вы живёте одна?

— Да, а что? — Гаргата тоже прислушалась, повторяя про себя как молитву: «Ни звука, прошу тебя, ни звука!» Но отвечала ей только тишина и шелест кондиционера в зале.

— Да нет, ничего, — офицер пожал плечами, улыбнулся. — Мне показалось, душ работал…

— Да, я приказала наполнить ванну. Это никем не запрещено?

— О, ну, что вы, госпожа? Какие запреты? — Он рассмеялся и смутился одновременно. — Просто я подумал, вы собираетесь уходить.

— Ошибаетесь, господин офицер, я только пришла. У меня было ночное дежурство…

— И где же вы так работаете?

— Исследовательский Институт на пересечении 13-й и Центрального проспекта. Отдел биологических мутаций. — Гаргата заметно смягчилась, и ответы её стали полнее, а голос — мягче и дружелюбнее.

— А я думал, вас всех эвакуировали…

— Эвакуировали, но не всех. Я состою в дежурной группе. Перебралась в гостиницу, здесь ближе до работы и меньше отвлекают по пустякам…

— О, извините! Извините, госпожи Лиуус! — Он воспринял это как намёк в свой адрес, заторопился, стал прощаться, украдкой заглянул в списки, находя фамилию жильца из номера 703. — Вы только будьте поосторожнее, не открывайте двери кому попало: мало ли что.

— Хорошо-хорошо! — Гаргата с улыбкой выслушала это напутствие, но облегчённо расслабилась лишь тогда, когда кодовый замок на двери привычно и надёжно щёлкнул.

Неслышно прошла по комнате, толкнула дверь в душевую. Джейк стоял, прижавшись спиной к стенке, держал в руках скомканные вещи и грязные до безобразия ботинки. Застигнутый врасплох, напуганный и готовый на всё. А сам белый, под стать кафельной плитке.

— Ушли они! — Гаргата вырвала из его рук до противного грязные тряпки, вложила вместо них мягкое гигроскопическое полотенце и вышла, так ничего больше и не сказав.

Потом уже, немного попозже, Джейк сидел, развалясь в удобном кресле, закутавшись в огромное мягкое полотенце, отмытый, побрившийся, источающий аромат нежнейших отдушек, и лениво, бессмысленными глазами пялясь на экран, переключал программы.

Из потока льющейся разнообразной информации его заинтересовал лишь блок последних новостей, да и те были не с начала:

— …Предстоящая поездка Императора Ниобы, ещё недавно откладывающаяся по ряду причин, всё же состоится в первых числах следующего месяца. Возможно личное присутствие Его Величества сдвинет дело с мёртвой точки, а стороны, наконец, достигнут компромисса. Посмотрим, что покажет время, как говорят в таких случаях. — Диктор, миловидная, но уже немолодая женщина с короткой стрижкой, таким же серьёзным, почти суровым голосом принялась рассказывать новости, лишённые политической окраски. — А в столице Диомеды, самой густонаселённой Земле Империи, врачи заканчивают последние приготовления. Рождение первых пяти малышей — трёх мальчиков и двух девочек — планируется совершить в ближайшие часы. Семь других близнецов развиваются нормально.

Таким образом, если роды пройдут успешно, можно будет зафиксировать установление мирового рекорда. Рождение двенадцати близнецов одной матерью в течение такого короткого срока — это прорыв в области репродукции человека. Заслуги врачей и матери-рекордистки, — имя её из этических соображений до поры до времени держится… — Терпения у Джейка не хватило, он переключил канал. Всё от него отскакивало, он хотел спать. Стоило закрыть глаза и начать дремать, как стереовизор отключился автоматически, но сам Джейк этого уже не заметил.

Но спал он совсем недолго, минут пятнадцать или двадцать, проснулся внезапно, почувствовав присутствие другого человека рядом. Рванулся, инстинктивно пригибаясь, втягивая голову в плечи, со сна даже не сразу понимая, где он находится. Но когда сообразил, наконец, рассмеялся, взглянул на Гаргату смущённо. Она тоже улыбнулась в ответ, а потом спросила:

— Хочешь спать? А может, поешь сначала? У меня осталось кое-что с ужина. Я разогрею. Это всего несколько минут. Будешь?

Джейк кивнул согласно, устало опуская голову на грудь и закрывая глаза. Всего через пять минут он уже жевал что-то аппетитное, сильно напоминающее ему гриффитскую кухню, но при этом совсем не чувствовал вкуса, будто ватой давился: наверно, потому, что сильно хотел спать.

А Гаргата рядом расстилала огромную двуспальную кровать, ходила по комнате туда-сюда неслышно и всё рассказывала, рассказывала что-то. Джейк не слушал её или если и слушал, то лишь краем уха, но вздрогнул от неожиданного вопроса:

— Ты с матерью когда последний раз на связь выходил?

Джейк встретил её встревоженный взгляд, понял: что-то нехорошее случилось, — и сон как рукой сняло:

— Серьезное что-то, да?

Гаргата повела плечами, будто мёрзла, а может быть, то, о чём она подумала в этот момент, было ей неприятно.

— Корабль на пути к Ниобе был захвачен… Захвачен пиратами с Улиссы.

— О-о-х! — Джейк тяжело вздохнул, отвёл глаза.

О, он мало думал о матери, очень мало, особенно в последнее время.

— Только не бери в голову! Всё уже устроилось. Всех, кто имел государственную ценность, выкупили почти сразу. Сам Император отдал распоряжение… Я связывалась три дня назад с Ниобатой: все уже дома, и карантин прошли, сейчас проходят курс реабилитации. — Гаргата улыбалась, но по лицу её Джейк видел: за этой улыбкой скрыто столько недавних переживаний, искренних дружеских переживаний.

— А я ничего про это не знал, — прошептал Джейк чуть слышно, ставя тарелку себе на колени. О еде он совсем забыл, и есть окончательно расхотелось.

— Тебе не до этого было, правда? — Гаргата ободряюще коснулась его плеча и тут вдруг, заметив повязку, круто сменила тему разговора:

— С рукой у тебя что, Джейк? Почему молчишь? Давай же, давай помогу…

Она ловко распутала тугой узел мокрой повязки, один взгляд на рану — и тут же краткий вопрос:

— Стреляли? — Джейк молча кивнул в ответ. — Я обработаю без анестезина, так быстрее заживёт. Ты не против? — Джейк снова кивнул. Он сейчас был готов, что хочешь стерпеть. И стерпел. Терпел, молчал, и думал. Мама, мамочка, милая моя мамулечка. А я-то, дурак, всё думал, почему никаких вестей от полковника Дарлинга? Почему из дома за всё время ни одного сообщения? Даже отец молчком! Даже он не связался! А никто ничего не знал попросту. Для всех в Гвардии я до сих пор дезертир и преступник. И отец ничего не знает. Если б знал, попытался бы хоть что-нибудь сделать…

— Я как увидела твоё фото в местных новостях, сразу подумала, что с головой моей не всё в порядке, — заговорила Гаргата, накладывая асептический бинт. — Узнала, вроде, сразу, но чтоб ты́ — в диверсионной группе?! Да ещё у нас, на Гриффите. Мне Глория говорила, ты был кем-то там, при Императоре. А тут какие-то диверсии, шпионские страсти. Враньё ведь всё это, правда? А тут ещё это вознаграждение. Люди точно ошалели. Для нашей жизни пятьдесят тысяч — хорошие деньги, очень хорошие. Даже у нас в Отделе во время дежурства разговоры всё только про тебя. И как ты жив до сих пор, удивляюсь?

— Я и сам удивляюсь! — Джейк усмехнулся. Подробности всех своих недавних похождений ему и самому вспоминать не хотелось, не то, что рассказывать. Да и Гаргата была не склонна к долгим разговорам, собирая аптечку, сказала только:

— Ты ложись, Джейк, тебе поспать сейчас нужно. Прямо сразу и ложись. А мне ещё съездить надо на старую квартиру, присмотреть кое-что из вещей. Побудешь один? — Джейк кивнул опять. Чего ему, собственно, бояться? Гаргату он давно знал. Она старая мамина подруга, они росли вместе, в одном интернате. И дружат семьями уже много лет. Ей можно доверять.

И только когда засыпал, в уме родилась подловатая, очень нехорошая мыслишка: «А если она едет сейчас не на свою квартиру, а совсем по другому адресу? А если…» Нет!! Нет! Как можно вообще так думать о Гаргате?! Мама бы тебя за такие мысли в порошок стёрла… Но всё же, к чему тогда было заводить разговор про вознаграждение?..

____________________

Джейк проснулся сам, его никто не будил.

Открыл глаза и понял, что выспался. Но вставать не хотелось, нравилось просто нежиться в чистой постели, наслаждаться покоем и ничего не бояться. Совсем недавно он только об этом и мечтал: об отдыхе, о возможности почувствовать себя человеком.

Полежал немного, прислушиваясь: тихо. В номере никого. Неужели Гаргата ещё не вернулась? Джейк обеспокоенно закрутил головой, ища часы, приподнялся на локтях. Пятнадцать минут восьмого. Вечер! Уже вечер! Где же Гаргата? Где она пропала?

Вскочил, но надеть-то нечего. Все его вещи Гаргата сразу в мусор выбросила. Закутался в одеяло, заходил по комнате, подошёл к окну, осторожно отодвинул чуть в сторону тяжёлую ткань портьерной шторы. В глаза ударило солнце. Джейк невольно прищурился, улыбнулся, а тут вдруг услышал, как звякнул домофон, оповещая о приходе хозяйки.

Гаргата рассмеялась, увидев Джейка в таком виде, а тот смутился, чувствуя себя с одеялом на плечах маленьким, беспомощным, по-детски слабым.

— Что, потерял меня? — догадалась Гаргата.

— Да. — Джейк уселся на кровати, взглянул на гриффитку исподлобья. — Восьмой час вечера. О чём здесь будешь думать? А я тут… — Он не договорил, опустил голову, запустив пальцы в волосы на затылке.

— Не волнуйся, Джейк, я принесла тебе одежду. Неужели ты думаешь, я позволю расхаживать тебе по квартире в таком виде? — Гаргата подсела к Джейку, стала из пакета выкладывать аккуратно сложенные вещи. — Это одежда Клитиса. Надеюсь, ты не против? Новое сейчас совсем не найдёшь. Все магазины закрыты…

Смерив Джейка внимательным взглядом, она произнесла с некоторым сомнением: — Мне кажется, тебе как раз будет. Вы с ним одного роста. Попробуй, примерь.

— А сам Клитис? Арника? Дядя Маркус? Где они все? — Джейк знал, как важна семья для ларинов. Им трудно жить врозь, они плохо переносят одиночество. Почему же Гаргата одна? Да ещё и в гостинице номер снимает? У неё же есть квартира здесь в городе?

Он не очень хорошо был знаком с семьёй маминой подруги. Знал, что муж её имел престижную для гриффита профессию: он был диспетчером в Космопорте. И старший из детей, Клитис, тоже учился в Академии, кажется, на врача. С Арникой Джейк не был знаком совсем. Так, только видел на фото в семейном альбоме у матери.

— Все они сейчас в Марвилле, у родителей Маркуса. Там спокойней, чем здесь. — Ответила Гаргата с грустной улыбкой.

— А как же вы? — вырвалось у Джейка против его воли.

— Меня не отпускают. Я состою в штате дежурных на всякий непредвиденный случай. Кто-то же должен следить за сохранностью имущества даже тогда, когда Институт закрыт.

Ну, ладно… Одевайся. — Поднимаясь, она чуть коснулась его плеча, спросила участливо: — Ну, как рука? Сильно болит?

— Да нет, вроде. Нормально! — Джейк осторожно прощупал место перевязки. Болело и правду несильно, ныло и временами подёргивало при резких движениях. Но Джейк уже настолько притерпелся ко всякой боли, что эту почти не замечал.

Гаргата прошла в прихожую, снимая на ходу плащ, спросила уже оттуда:

— И как занесло тебя сюда с Ниобы на Гриффит? Да ещё на войну на эту… Глория мне рассказывала, ты в каких-то почётных войсках… По-другому бы она никогда не согласилась.

Тебя ведь, Джейк, до сих пор разыскивают. И как ты так умудрился?

Джейк невольно усмехнулся, мысленно задаваясь этим же вопросом: «И как же ты так умудрился, а? Из добропорядочного гражданина превратился в опаснейшего головореза. При этом и сам не понял, как такое могло случиться? Ведь, вроде, не хотел же? Никому зла не желал! Одного лишь и хотелось — выжить! А что делать теперь?..»

Хотелось выговориться, хоть кому-нибудь, рассказать всё, попросить совета, помощи, хоть каплю сочувствия.

И он рассказал Гаргате всё. О том, как попал на планету и как в часть — подробнее, про остальное — вкратце. Про Кайну вообще умолчал, это он хотел оставить для себя, только для себя. Рассказывал, глядя в пол и ничего перед собой не видя, а Гаргата слушала, не перебивая, молча, стояла на пороге, скрестив на груди руки, прислонившись плечом к дверному косяку. Смотрела, не отрываясь, на его незнакомое ей лицо. Недавняя мальчишеская мягкость пропала, черты стали жёстче, взрослее, а взгляд совсем не затравленный, усталый, страдающий, но без затравленности. Вспомнились эти глаза в момент их первой неожиданной встречи, тогда, в дверях номера, и по спине холодок знобкий пробежал.

Сын лучшей подруги интересовал Гаргату больше, чем любой другой ребёнок с момента его зачатия, наверное, даже больше, чем собственный Клитис. Это был интерес врача, учёного-исследователя. Почти двадцать лет они в своём Отделе занимались одной голой теорией. Не сказать, конечно, что все наработки проделаны впустую. Кое-что есть и очень даже интересное, заслуживающее внимания со стороны Межпланетного Медицинского Конгресса. Одного только нет — нет фактов, подтверждающих теорию. Микробы и насекомые — не в счёт. Важны для подтверждения всех догадок эксперименты с человеком, но они-то как раз и запрещены законом. И это тормозит весь процесс. Но выход есть! Вот он, перед тобой сидит.

Когда-то давно Глория только взбаламутила всех своим опытом, а потом уехала на Ниобу. Все двадцать лет они с ней переписывались, созванивались по линии, часто встречались на Конгрессах. Глория интересовалась продвижением дела, делилась накопленными знаниями и материалом, но лучше бы она позволила провести комплексное обследование своего сына.

А сейчас как быть? Все лучшие врачи вывезены на Ниобу, эксперимент заморожен на неопределённое время, а момент-то может быть упущен и упущен безвозвратно.

— Чем тебя кололи? — Этот вопрос удивил Джейка. Он ждал чего угодно, но только не этого. Конечно, он не вдавался в подробности, рассказывая о проводимых допросах, только вскользь упомянул. Не хотелось про это вспоминать. Противно как-то, гадко до мерзости.

«Откуда вы про всё это?» — Взглянул на неё с немым вопросом, вслух спросить попросту не успел, а Гаргата уже ответила:

— Ты сам посмотри на свои руки.

Она подошла, снова присела на кровать, заставила показать вены на обеих руках. Осторожно подушечками пальцев поглаживая кожу с точками, оставленными инъекционными иглами, сказала, гадая:

— Стимуляторы?

Джейк плечами повёл неуверенно, не зная точного ответа, вспомнил название одного препарата:

— Бармистагин был, точно помню…

— Это же группа «А»! Запрещённые препараты… — Гаргата, сердясь, кусала губы. — О, эти из Госбезопасности, вечно, как коновалы… Ведь с людьми же работаете!.. — Взглянула на Джейка. — Последний раз давно дозу получал?

Он задумался на секунду, вспоминая:

— Второй день сейчас… До этого с шестичасовым перерывом по ускоренной методике… — Замолчал, глядя на свои, дрожащие мелкой дрожью пальцы. Гаргата заметила этот взгляд, улыбнулась:

— Думаешь, это тяга? Да нет, скорее, нервы… Для наркомана ты, Джейк, совсем не плох… Но если вводили психоастимуляторы, зависимость у человека остаётся на всю жизнь.

— А у гриффита? — Этот вопрос почти пять минут оставался без ответа. Гаргата задумалась, сидела, скрестив на груди руки, а Джейк исподлобья глядел на неё, неподвижную и совсем ему чужую.

— Ну-у, вообще-то известно, что гриффитов отличает высокий иммунитет… — заговорила Гаргата, чувствовалось, что она обдумывает каждое слово. — В том числе и к медицинским препаратам. Если наркотики расценивать, как угрозу жизнедеятельности для всего организма в целом, то организм этот должен выработать к ним ус-тойчивую защиту, причём в очень короткие сроки, ведь наркотические вещества воздействуют даже на уровне межклеточного обмена. Это каждому школьнику известно.

Понимаешь, любые опыты над человеком запрещены законом… По Межпланетной Конвенции. — Джейк хмыкнул, и Гаргата догадалась, о чём он сейчас подумал. — Да! Это всё противозаконно. Просто на многое, например, на допросы военнопленных, глаза, когда нужно, закрывают. А вот если мы обследуем гриффита-добровольца, нас всем Отделом отправят под суд.

Мы, конечно, проводили исследования, и я могу тебе точно сказать одно: для гриффита психоастимуляторы и даже вещества из группы «А» не смертельны. Но ты же не гриффит, Джейк. — Гаргата улыбнулась, принялась расправлять на коленях платье, но потом вдруг поднялась, добавила уже на ходу. — Одевайся, а я пойду, посмотрю, что можно приготовить на ужин.

Джейк проводил её взглядом, опустил глаза на свои руки: пальцы дрожать перестали, но он на это даже внимания не обратил…

Гаргата нареза́ла мелкой соломкой распаренные на пару листья присцитиса, рядом на плите тушились в сковороде другие овощи. От всего распространялся знакомый с детства аромат овощного рагу. Обычно Гаргата разогревала для себя что-нибудь попроще, какой-нибудь полуфабрикат, но ничего этого сейчас в магазинах не найдёшь. Да и себя надо было занять каким-нибудь делом, хоть как-то отвлечься.

Никто, наверное, лучше Гаргаты не знал, что значило и чего стоило Глории рождение сына. Может, поэтому она простила подруге её бегство на благополучную Ниобу, туда, где проблемы гриффитского мира далеки и, вроде, не существенны. Да, даже материнский эгоизм был ей понятен. Глория боялась пожертвовать своим выстраданным ребёнком ради спасения своего народа, не хотела (отказалась категорически!) отдать его на всестороннее обследование. Заявила однажды при очередном их разговоре:

— Да ты погляди, как мы живём?! Я не хочу ему такой жизни! Не хочу, слышишь! Он вырастет обычным, обыкновенным человеком, без всяких там причуд…

Момент его рождения всем Отделом ждали, ждали, как Вифлеемского чуда, а родился вполне обычный младенец, маме на радость, а им на удивление.

Он и развивался так же, без всяких приключений. Может, только раньше, чем человеческий ребёнок, начал ходить и разговаривать.

Глория с гордостью, как всякая мать, писала о сыне, не подозревая о том, что все эти сведения, собираемые буквально по крупицам, проходят тщательную обработку. Она даже фото его прислала, просто так: семейная фотография на память от близкой подруги. Плоскую фотографическую карточку, а не объёмную стереокартинку! Будто догадывалась о их действиях за своей спиной. Гаргата хранила это фото: счастливая улыбающаяся семья, а на руках Виктора — хорошенький белоголовый мальчик с выразительными синими глазами.

Потом были и другие фотографии, — все они прилагались к делу — и на всех он был как обычный человек. Ничего особенного. Ничего!

И только через несколько лет при первой их после отъезда Глории встрече она случайно оговорилась. Ах, её Джейк «читает» мысли окружающих!

Вот это уже новость! Вот это уже кое-что!

Такими способностями у гриффитов могут обладать лишь женщины. Это помогает им выбирать спутника жизни. А тут… И вправду есть, о чём волноваться. Она попросила помощи у подруги-специалиста, хотя бы совета. Согласилась принять участие в проекте, сама лично помогла во многих разработках, но упрямо отказывалась помочь в главном. Даже кровь запретила взять на анализ. Боялась, что её смышлёный не по годам мальчишка догадается обо всём сам, если вокруг него устроят хоть какое-то оживление. Берегла, как сказочный дракон запечатанные заклятием сокровища.

А всё-таки гриффитского в нём больше, чем это наблюдается при визуальном осмотре. Он, как гриффит, сумел перебороть наркотическую зависимость. Справился своими силами и довольно быстро. А эти шрамы на груди? Простому человеку не выжить ни в жизнь, уж кому знать, как не мне. А он жив, и ухом не ведёт…

Знает он всё, всё он знает!

Рассказала всё же Глория, сама рассказала. Не уберегла-таки тайну свою…

Рано или поздно это должно было случиться. И лучше поздно, чем никогда.

…Она чуть скосила глаза, уловив боковым зрением какое-то движение, а только потом повернула голову. И обомлела! В этой одежде он так сильно похож был на Клитиса, что аж сердце забилось тревожно с удвоенной силой. «Как они там? И почему Маркус уже как десять дней молчит?»

Джейк смутился, встретив взгляд Гаргаты, спросил всё же:

— Можно? Не помешаю?

— Конечно, проходи! Садись! — Гаргата рассмеялась. — Садись-садись! Сейчас и ужинать будем. Минут через десять… — Вернулась к плите с коробкой соли, спросила, взглянув на Джейка поверх плеча. — Ну, что, как одежда, впору?

— Да! Да, спасибо, — ответил, рассеянно кивая головой и глядя куда-то в сторону.

— В каком госпитале лечился после ранения? Врачи не удивлялись? — Гаргата так резко сменила тему их разговора, что Джейк уставился на неё и с минуту не знал, что сказать.

— В госпитале? Меня? — переспросил удивлённо. И куда только рассеянность делась? — Да-а! — протянул устало, со вздохом. — Какое там? Какой мне ещё госпиталь тогда? Да и не ранение это было… Расстрелять пытались…

Поднял на Гаргату потемневшие глаза, таящие в себе немую, невысказанную боль.

— Я ведь не говорил вам, да? Не стал рассказывать, как мы тогда к сионийцам попали… Меня гриффиты выхаживали… Местные из посёлка… — Замолчал снова под гнётом нахлынувших воспоминаний, но потом будто опомнившись, рассмеялся, даже пошутил: — Повезло мне, правда?! Повезло, что не такой, как все люди… А так бы там и остался…

— Так ты знаешь?! — разговор об ЭТОМ, как о чём-то обыденном, удивил Гаргату безмерно. — Ты ВСЁ знаешь?!

— Про всё? Про опыт тот, что ли? — Джейк улыбнулся, не до конца понимая реакцию Гаргаты на его слова. — Да, мама мне говорила… Правда, так, в общих словах. Я и сам почти ничего не понял…

Гаргата без сил опустилась на табуретку. Всесильный Свет! Столько слов, столько уговоров, столько сил, столько бесценного времени потеряно — и всё равно всё вышло так, как должно было быть с самого начала. Но понимает ли он сам серьёзность происходящего? Объяснила ли ему Глория?

— Я гриффит наполовину или вроде того, да? — Чуть прищурил глаза всё с той же невесёлой улыбкой. — Гибрид?.. Вы тоже к этому причастны? Там, — движение головой куда-то за спину. — В своём Институте… Почему мне никто никогда ничего не говорил? — Упрямо сдвинул брови, а в голосе — упрёк и недовольство, обида бесконечная.

— Так мама твоя хотела! Это было только её желание! Она не сказала тебе?

— Сказала… — Джейк отвёл глаза и опустил голову. — Сказала… Но почему я последним узнаю про это? — Уткнулся лицом в раскрытые ладони. — Я никогда не знал, кто её родители. Знал, что они погибли, но то, что они — гриффиты… Учил их язык… Сказки с детства… Она, что, заранее готовила меня к жизни среди гриффи-тов?.. Они же всё равно считают меня человеком. Я человек для них… Для людей же — гриффит!.. Меня ни один мир не принимает!

— Ты — счастливчик, Джейк! — Гаргата улыбнулась, ласково, почти по-матерински, приобняв его за плечи. — Ты сам ещё не понимаешь, как тебе повезло. Тебе только в одном не повезло, в том, что ты первый в своём роде. Первый, но не единственный, поверь мне.

— Но зачем? — Джейк поднял на неё огромные вопрошающие глаза. — Зачем это надо? Кому? Военным? Они одни только мной и заинтересовались…

Гаргата не ответила, вернулась к плите, в молчании принялась раскладывать рагу по тарелкам, а Джейк следил за гриффиткой с напряжённым вниманием. Он ждал ответа на свой вопрос, но Гаргата точно игнорировала его, продолжала молчать. А потом всё же заговорила, и по тону её голоса Джейк понял: она просто обдумывала, с чего именно начать. И начала издалека:

— Люди здесь, на Гриффите, появились не так уж и давно. Лет сорок, наверно, назад. У нас, на восточном побережье, даже раньше, чем здесь. Об этом много в своё время писали. Открытие новой формы человека. Другая цивилизация. Шумиху подняли большую. Нас многие тогда изучать кинулись. Потом в верхах кто-то решил, что дикарям нужно дать образование. Взрослых — по личному желанию, детей — чуть ли не силой. Никто не боялся давать нам хорошие, по всем меркам, специальности. Так среди гриффитов появились биологи, врачи, техники, пилоты.

Все считали, что делают доброе дело.

Не знаю, может, так оно и было. Но недаром говорится в одной книге, что добрыми помыслами мостится дорога в ад.

Гаргата поставила перед Джейком тарелку, высокий стакан с холодной таканой, сама села напротив.

— Тому, что сейчас происходит, ты и сам свидетель. В посёлках одни старики. В городах — молодёжь, лишённая связи со своей культурой.

Как вид мы вымираем!

При этих словах Джейк аж таканой поперхнулся, закашлялся, отставил стакан, взглянул на Гаргату изумлённо, но та не шутила.

— Это не мне так кажется, это статистические данные.

— Но ведь… И это при их живучести?

Гаргата рассмеялась в ответ:

— Да, и так многие думают. Любой гриффит в своей жизнеспособности совершенней человека. Только сравнивать начни. И ты сам прямое тому подтверждение. У человека в сравнении с гриффитом одно и очень существенное достоинство: высокая рождаемость. А у гриффитов прирост населения почти не наблюдается. Два ребёнка на семью — это норма. Третий — один на пятнадцать-семнадцать семей. Это тот, который выживает. Рождаются-то они чаще, но среди таких детей высок процент младенческой смертности. Прожил три года, перевалил критическую черту — будет жить дальше.

Будто кто сверху решил за нас. Нельзя — и всё! А может, это плата за наше здоровье?

Обратный отсчёт начался тогда, когда здесь первые люди появились. Была нарушена та хрупкая гармония, позволяющая нам существовать на этой планете. Вмешательство извне убивает нас…

Кто-то из людей сказал однажды точно: «Слияние двух цивилизаций всегда приводит к гибели одной из них».

— А как же государственная опека? Социальные программы? Кто-то же должен этим заниматься? — У Джейка даже аппетит пропал. Эта новость его шокировала. То, что говорила сейчас Гаргата, он слышал впервые. И эта обречённость в её голосе действовала на него убийственно.

Но ведь должен же быть какой-то выход! Зачем так сразу руки опускать?

— Программа по соцзащите «Свет Саяны — детям Гриффита» была свёрнута два года назад. Её так до конца и не выполнили. Да и что говорить, если в нашем городе нет ни одной специализированной клиники, где занимались бы лечением гриффи-тов?! Ни одного специалиста! Все врачи занимаются лечением людей, но не гриффитов. Нет врачей-педиатров соответствующего уровня подготовки. Только при нашем Институте создана одна на весь город клиника, да и та финансируется лишь из городского бюджета. Бургомистр по своей личной инициативе выделяет нам средства. Правительству Его Величества до нас вообще дела нет. Всё пущено на самотёк. Мы лишь один раз были удостоены внимания со стороны Императора, когда нам запретили покидать этот город. До сих пор не подсчитано, сколько наших погибло во время бомбёжек. Такая потеря молодого населения для нас невосполнима.

Джейк ел молча, обдумывая услышанное.

Да, ведь всё так и есть. Неожиданно вспомнились ветхие домики в посёлке Кайны. Одинокие старики, забытые всеми. Неужели же всё это повсеместно, в масштабах целой планеты?

— Но должен же быть какой-то выход? — выкрикнул всердцах, бросая вилку. — Как-то же можно всё это изменить! Сионийцы, вон, я слышал, собирают всех гриффитов, хотят открывать для них специальные зоны для проживания. Что-то вроде резерваций. Дадут им полную самостоятельность. Пусть живут, как раньше, до появления людей.

— Гриффитам-горожанам вряд ли захочется обратно в джунгли, — возразила Гаргата, устало улыбнувшись. — Да и выживет там не всякий. Много знаний потеряно. Уже целое поколение выросло тех, кто вряд ли отличит баит от ямсы. Им проще на деревообрабатывающем заводе получать по минимальному окладу.

— И что тогда? — Джейка удивляло спокойствие Гаргаты. Она говорила о своём обречённом народе так спокойно, будто всё уже давно решено и ничего — совсем ничего! — не изменить и не исправить.

— Только в тебе наше решение проблемы. В тебе и тебе подобных, — сказала Гаргата, поднимаясь. — Давай мне тарелку!

Сложив грязную посуду в ящик для мойки, Гаргата включила комбайн.

— Мы внимательно изучили возможность связи между двумя нашими видами, между человеком и гриффитом. Такие связи имели и до сих пор имеют место, твои родители — случай не единственный. Физиологически — проблем никаких. Одно не радует — потомства от такой связи не получишь. Поэтому и длятся они недолго. Гриффиты — однолюбы, это в них заложено природой. Человеку такое несвойственно. За каждым разрывом союза — трагедия. Её можно избежать… Можно, если будут рождаться дети.

Они для гриффита символизируют крепость отношений. Только они. Бесплодность таких пар — самая частая причина развода.

Только человек со своей возможностью к воспроизводству может спасти нас от вымирания. Нужно лишь, чтоб рождение таких, как ты, стало свободным, беспроблемным. А для этого столько всего ещё надо сделать. Столько исследований, столько анализов. Нам точно надо знать, могут ли быть у тебя дети от связи с гриффитом или с человеком. Ты промежуточное звено между двумя видами, как бы по-научному это ни звучало…

А Глория запретила мне даже кровь твою взять на анализ. Запретила категорически!

— А сам я могу что-нибудь за себя решить? — вскинулся Джейк, расстёгивая на манжете рукава крошечную пуговицу. — Берите! Берите, сколько нужно! Хоть сейчас…

— Подожди, Джейк! Не так сразу! — Гаргата рассмеялась. — Сегодня, пока ты спал, я отвезла твою повязку в лабораторию. Этого хватит для начала. Конечно, я не должна была без твоего согласия…

Джейк упал на стул, нервно барабаня пальцами по крышке стола, он готов был действовать, делать что-то уже сейчас, но ему оставалось только оглядывать кухоньку внимательным изучающим взглядом, будто вошёл он сюда вот в эту минуту.

Гаргата отвернулась, улыбаясь своим мыслям. Всесильное Око! Как же он похож на Виктора! И тот такой же: всё на порыве. Одни эмоции.

Вспоминался день, когда Виктор, грязный, мокрый, почти неузнаваемый, объявился в их посёлке. По болоту шёл на встречу с Глорией. Только чтоб переночевать, а завтра, рано утром, в обратную дорогу. Таким, вот, Виктор Тайлер ей и запомнился.

Нет, не думала она, даже предположить не могла, что эта пара, Глория и Виктор, человек и гриффит, сумеют сохранить свой брак, двадцать лет — срок немалый. Даже общего ребёнка умудрились завести, вопреки науке.

Откуда в Глории эта отвага, эта способность идти на риск? Идти до конца? Она всегда выбирала не привычный всем, а свой, другой путь. Ей с детства было тяжелее всех. Одной, без родителей. Может, поэтому? И сын их, рисковый парень. Сильный и благородный. Есть в кого. Он от каждого из родителей взял лучшее, он действительно их общий ребёнок по всем статьям.

Гаргата вытаскивала тарелки из мойки, когда услышала приглушённый голос диктора. Сообщали очередной блок новостей. Джейк ушёл из кухни совсем неслышно, и это немного удивило Гаргату. Вспомнились слова из популярной молодёжной песенки: «И лёгкой поступью подкралась к нам разлука. Из-за спины, когда никто не ждёт…» Улыбнулась сама себе, набирая код меню-комбайна. Пусть поработает машина, тогда утром можно будет подольше поваляться в постели.

…Но поваляться-то как раз и не получилось. Рано, в начале седьмого, позвонила Кларисса с неожиданной просьбой: подменить с утра часика на три-четыре. Возникли семейные проблемы. С кем не бывает? Гаргата согласилась легко, даже сама удивилась своему хорошему настроению, которое обычно пропадает, когда рушатся намеченные планы. А может, потому, что и планов-то особых не было? Провести день в безделье до очередного ночного дежурства? Разве это планы? А в Институте есть теперь чем заняться…

Поднялась с мягкого дивана, запахивая халат на груди, встретила встревоженный взгляд Джейка:

— Спи! Ничего серьёзного. Это с работы…

Прекрасное расположение духа не пропало и тогда, когда она торопливо завтракала, спешно собиралась и укладывала сумочку. Даже напевала песенку какую-то, пока спускалась в лифте. Поздоровалась с портье, проходя мимо конторки. В это время все ещё спят или только-только просыпаются. Портье скучал, как обычно, но тут подавив зевок, позвал с заговорщицким прищуром:

— Госпожа Лиуус!

Сердце ёкнуло: «Сообщение из Марвилла!» Подошла ближе, спросила, но уже вслух:

— Что-нибудь из Марвилла? На моё имя?

Портье закрутил головой отрицательно. Немолодой, суховатый и совсем-совсем седой. Гаргата не знала ни имени его, ни фамилии, но они почему-то всегда здоровались друг с другом при встрече.

Портье протянул лист бумазилита и пояснил с отцовской заботливостью:

— Вот, получили только что. По факсу. Это точно на ваше имя. Я думал, вы, как всегда, с вечера на дежурство, не стал вас будить… А вы с утра сегодня, да? — Улыбнулся так, что морщины поползли по всему лицу, а на лбу — глубокие горизонтальные борозды.

— Да-да, с утра. Сотрудница попросила заменить, — отвечала, а сама уже быстро, глазами, пробегала печатные строки сообщения, выхватывая самое важное: «…Происхождение образцов, направленных Вами наисследование, выглядит невероятным и, возможно, является ошибочным… Результаты анализов не могут быть отправлены без соблюдения ряда условностей… Необходимо Ваше личное присутствие и повторные пробы вещества…» Да, всё к тому и шло. Такого не бывает по-тому, что не должно быть!

А Милена, молодец, оперативно сработала. Только вчера получила распоряжение подготовить кровь к отправке и сразу же, без всяких проволочек, — сама! — отправила пробы во Флорену. А флоренийцы чем хуже? Их НИИ Биологических исследований постоянно завален по горло. Месяцами ждёшь ответ на запрос. А тут на тебе! В тот же день провели исследования и уже приехать требуют. Решили, видимо, что розыгрыш это всё. Интересно, как у Гражевского лицо вытянется, когда узнают, что человек с таким генотипом действительно существует и прекрасно себя при этом чувствует.

Да, ехать нужно… Если не самой, так командировать кого-нибудь ответственного… Джейка бы ещё с собой… Пусть они на него вживую посмотрят… Нет! Пока нельзя подвергать его такому риску… Везде кордоны, посты… Да и Флорена стала заграницей… Пропустят ли на сионийскую территорию? Это ж сколько сейчас побегать придётся за всеми справками, разрешениями и прочей ерундой! Всесильный Свет! Как раньше было просто…

Улыбнулась портье, убирая листок факса в сумочку. Взглянула на плакат, лежащий на виду у всех, яркая надпись «Разыскивается!» резанула по глазам.

На Гаргату с плаката синими улыбающимися глазами смотрел Джейк Тайлер. Бедный мальчик, как же сильно он изменился.

— Что, ещё не поймали? — спросила со всё той же беззаботной улыбкой, какая не сходила с её лица с самого утра.

— Ловят, — портье подался вперёд, глянул на фото. — Очень опасный человек. Мне про него офицер такое нарассказывал! А с виду и не скажешь, правда?

— Правда. — Гаргата кивнула. — Симпатичный молодой человек. И лицо открытое…

— Вот-вот, госпожа! Они тем и берут: доверием нашим! Он тебе улыбается, а по-том в торговом павильоне в центре города бомбы почему-то рвутся…

И вчера, вон, посудите: сбежал! От двух солдат конвойных с оружием. К нам сюда залетел, на лифте ещё поднялся — и всё! Пропал! Испарился будто. На чердаке ни следа, мимо нас никто подозрительный не совался, а нету. Куда делся? Ловят… Вот так и ловят…

— И что? Прямо здесь, в нашей гостинице? — Гаргата удивлённо вскинула брови, улыбаясь уже недоверчиво, но без намёка на иронию. — А я всё понять не могла, что тем военным от меня нужно было. Вопросы какие-то… Люди посторонние… Что к чему?

— Вот-вот! Всех вчера обошли, и толку никакого. Вот и сегодня опять обещались, часам, так, к двенадцати подъехать. Обыск собрались проводить, по всем правилам. Прячется он где-то, не иначе, — портье опять взглянул на фото на плакате, — или укрывает кто-то. — Он не глядел на Гаргату, не мог видеть, как она при этих словах поджала губы, больно прикусывая нижнюю, продолжал с простодушным негодованием. — Опять шум подымут… А у нас тут всё люди серьёзные, занятые. Военных много, и такие, вроде вас, госпожа… Объясняй им потом, как, по какой такой причине к ним в номера без спроса входят, да ещё и с обыском. М-да-а! — протянул со вздохом. — Это хорошо, что вы сегодня с утра, всё равно бы спать не дали…

— Да, это точно. — Гаргата улыбнулась, но теперь в крайней задумчивости, отошла от конторки, толкнула рукой тяжёлую, из стеклопласта, дверь. «Что же делать-то теперь? Ведь найдут его, найдут при обыске… Вот ведь! А так начиналось всё хорошо…»

Глава 11. Окончание

Джейк полулежал в мягком удобном кресле и, сонно расслабившись, наблюдал за стюардессой. Молоденькая, хрупкая, очень старательная гриффитка. Тёмно-синяя юбка и белоснежная блуза с рукавом всего лишь до локтя — хорошо знакомая форма службы «Межпланетных линий АЭРса». А ещё говорили, что все пассажирские рейсы с Гриффита на Ниобу отменили. Отменили, но не для всех. Один раз в неделю челнок ходил исправно, рискуя, правда, при этом попасть под обстрел военных самолётов. Но пока обходилось, лишь на время особенно жарких боёв полёты были отменены.

Попасть на этот рейс простому смертному вряд ли удалось бы. Если только за большую взятку… Спасибо Гаргате. Её семья имела разрешение на эвакуацию. Конечно, лишь в крайнем случае. Как специалиста её все уважали и ценили, несмотря на то, что являлась она гриффиткой. В ход пошла ГРИН-карта для сына, а дальше помогли знакомства мужа-диспетчера, известного многим из обслуги.

Да, ещё раз спасибо Гаргате. Благодаря ей Джейк мог теперь вполне комфортно чувствовать себя при перелёте с Гриффита на рассылочную платформу.

А гриффиточка и вправду очень хорошенькая. Глаза, почти как у Кайны. Такие же выразительные, тёмный и строгие чуть-чуть. Сразу видно, никаких вольностей пассажирам не позволит.

Кайна… Кайна… Маленькая моя… Я знаю, как тебе сейчас плохо. Чувствую это… Ты только глупостей не делай. Только собой не рискуй… А со мной ничего не случится. Да и что со мной может быть такого, чего я ещё не пережил? Убивать и то убивали. Да не убили же!

Джейк улыбнулся, ясно представив перед собой Кайну. Её взгляд, её улыбку, её милое родное лицо. И аж в груди защемило от тоски, от острого чувства одиночества, тоскливого одиночества. Хоть волком вой!

— Вам плохо, сэр? — Стюардесса видела выражение его лица, участливо и сочувствующе коснулась плеча.

— Да нет, что вы! Всё нормально! — Джейк рассмеялся. Мысль о сходстве этой гриффитки с Кайной всё ещё не отпускала его. Несмотря на то, что девушка это носила короткую стрижку. Гладкие мягкие волосы аккуратным каре немногим ниже уха, а сверху маленький тёмно-синий берет со значком. — Просто привиделось что-то. — Поморщился, тряхнул головой.

— Ничего, скоро будем на месте. — Стюардесса улыбалась доброжелательно, посоветовала неожиданно: — А вы посмотрите пока новости. Это хорошо отвлекает от всяких мыслей. Вам включить «картинку»?

Девушка стояла уже у Джейка за спиной, левая её рука локтем упиралась в изголовье кресла, а правой она быстро нажимала кнопки клавиатуры, встроенной в спинку переднего кресла. Плоский экран ожил и засветился. Телепрограммы сменяли одна другую, но Джейк меньше всего на свете хотел сейчас занимать голову мешаниной из новостей.

Гриффитка увлеклась, убирая громкость (Не дай Бог, проснётся сосед в кресле слева!), не заметила, как положила левую руку Джейку на плечо. А тот удивился немного. Мисс Неприступность превратилась в мисс Доброжелательность. А может, она просто чувствует в нём родственную душу? Тогда скорее — общую кровь.

— Вот, смотрите, канал межпланетных новостей, — говорила девушка вполголоса над самым ухом. — Или вам лучше местные? — Джейк и слова не успел сказать, уставился остолбенело на собственное изображение на экране. Стюардесса почувствовала, как дрогнули и тут же закаменели его плечи, как короткая дрожь прошла через всю спину, — и тут же резко убрала руку. Джейк не ожидал, даже предположить не мог, что так по-дурацки отреагирует на очередное сообщение о розыске. «Прокололся!!! Как последний дурак! Как первокурсник!» Всё ещё чувствуя на себе её ошалелый взгляд, медленно недрогнувшей рукой отключил экран.

— Извините… — Она прошла вперёд, пошла по ряду, мимо кресел к кабине пилотов. Джейк с немой мольбой, с отчаянием смотрел в затвердевшую прямую спину удаляющейся стюардессы: «Ну, обернись! Обернись же ты, что ли! Покажи глаза! О чём же ты думаешь сейчас? Ты же узнала! Узнала, да?» Вжался в кресло, лихорадочно, с ужасом прикидывая в уме, как быть? Что делать теперь?

А стюардессу остановила её напарница, спросила о чём-то. Отсюда Джейк не мог слышать, о чём они говорят. К тому же мешало ровное, на одной низкой ноте гудение моторов. Видел, как гриффитка без сил привалилась спиной к переборке, полуобморочно закидывая голову. А другая стюардесса поддерживает её за плечи, не давая упасть, и встряхивает с настойчивостью, как будто требует рассказать о чём-то. Понятное дело, о чём.

Джейк отпрянул, когда встревоженный взгляд стюардессы-напарницы заскользил по креслам, выискивая пробравшегося на корабли преступника. Подойти ближе она боялась, задирала подбородок, силясь среди безмятежно дремлющих людей разглядеть одного, самого опасного.

Джейк готов был сейчас оказаться где угодно, хоть на краю вселенной, но только не в этом самолёте. Что теперь делать? Куда с него денешься, с этого челнока? Они, наверняка, уже отправляют сообщение на платформу рассылки. Ждёт тебя, дружище, тёплый приём. Как самого Императора, с почётом да под ручки проведут перед строем охраны. И вниз сопроводят, на Гриффит, за свой счёт с первым же рейсом. Марчеллу пред ясны очи! О, чёрт!!!

Джейк взвыл от отчаяния, застонал сквозь стиснутые плотно зубы. Пассажир в соседнем кресле заворочался спросонок, задвигал пухлыми губами, но не проснулся. Завидно аж! Вот такую бы беззаботность сейчас! Спать спокойненько — и ничего не бояться. А тут…

Глянул мимо попутчика в крошечное окошечко иллюминатора. Там, за толстенным слоем стеклопласта, ещё один способ избавиться от всех проблем: через шлюз — и на волю. В безвоздушную черноту. Мгновенная смерть. Одна короткая вспышка боли — и всё!

Всё?! Всё ли? Нет!!! Нет, только не самоубийство! Как же тогда Кайна? А мама? А отец?

Нет!!! Надо выход искать! И быстро! Хочешь жить — действуй! Действуй! Господи!!! Ведь есть же спасательные капсулы! Они на каждом корабле есть! Есть и на этом. Есть — ты сам их видел во время посадки. Маленькие двухместные ячейки, да ещё и пилотируемые к тому же.

До платформы ещё минут десять-пятнадцать лёту, могут сработать лучи силового поля. Значит, надо торопиться!

Джейк оттолкнулся от подлокотников кресла, выпрямился во весь свой рост, посмотрел вперёд, туда, где находилась пилотская кабина, туда, где размещались спасательные капсулы. Пошёл между кресел неспешным шагом. Почти все спят — это хорошо, не будет лишнего шума, не будет криков и истерик. Но кое-кто провожал беспокойного пассажира с сонным любопытством: «Странный молодой человек. Кабинка туалета в другой стороне…»

Он шёл по мягкому покрытию пола, глядя на обомлевшую от ужаса стюардессу исподлобья, из-под сильно отросших волос чёлки, улыбаясь какой-то странной улыбкой, не обещающей впрочем ничего хорошего. Спокойный взгляд, спокойные движения, и правая рука отведена назад, за спину, как бывает, когда человек прячет от всех оружие.

Стюардесса, другая, не гриффитка, как во сне или в замедленном кинофильме, медленно, — очень медленно! — поднесла к лицу скрюченные в пальцах ладони, прижала их к губам. А потом закричала! Закричала таким громким, жутким воплем, что, казалось, ещё немного — и толстая обшивка корабля пойдёт трещинами.

Стюардесса ждала выстрела или удара, она готова была умереть, но не пустить преступника в пилотскую кабину. Но Джейк не сделал ни того, ни другого: оружия у него не было никакого, да и ударить женщину он тоже бы не сумел, поэтому просто отставил её, взял за плечи и передвинул с места на место, как стул или кресло, мешающее на проходе.

— Извините, мэм! — добавил, отворачиваясь.

Вот они, люки трёх спасательных капсул. Джейк приложил раскрытую ладонь к защитному экрану. Кодовый замок срабатывал на тепло человеческого тела. Люк крайней камеры распахнулся приглашающим жестом.

— Эй-эй! Куда?! Какого чёрта?! — Появившийся откуда-то сбоку пилот в знакомой до боли тёмно-синей форме попытался навести на судне порядок. Поздно! Джейка уже было не остановить. Он отшвырнул лётчика в сторону, даже не обратив внимания на пистолет у того в руке, стряхнул вцепившуюся в рукав стюардессу — и прыгнул вперёд, посылая их всех мысленно куда-нибудь подальше.

Автоматика сработала сама. Джейк был ещё на полу, когда капсула отстрельнулась от борта самолёта. Толчок оказался таким сильным, что Джейк не удержался, его бросило назад, к входному люку, а потом включились двигатели. Их плавный гул заполнил небольшую кабину, и тут же на панели управления засветились лампочки датчиков. Загорелся экран бортового компьютера. Он ждал команды, выдавая привычную картинку: изображение солнечной системы. Саяна — центр этого мироздания, а вокруг — планеты. Среди них своей величиной выделялся газовый шар Хариты. Нет, нам не туда! Нам на Ниобу! Домой! Домой, на Ниобу!

Джейк аж рассмеялся, не сумел сдержать радостного, почти счастливого предчувствия скорой встречи с родными, со знакомым с детства миром. А за спиной остался Гриффит и его странная, дикая и какая-то притягательная природа. И в центре оставленного мира — единственное дорогое тебе существо — Кайна! Нет, Джейк бежал совсем не от неё. Отнюдь! Посмел бы он её добровольно бросить? Нет! Никогда! Поэтому Джейк не собирался сейчас прощаться с тем, что осталось в прошлом, с тем, что осталось за спиной.

Он вернётся! Вернётся обязательно! Но только немного попозже.

А в данную минуту нужно прокладывать курс до Ниобы. Далековато, конечно. Топлива не хватит, да и не та мощность.

Так и так придётся дрейфовать. Главное — с основных маршрутов не сходить, может быть, и подберёт какая-нибудь добрая душа…

* * *

Он занимал правое кресло, так было привычнее. Левое — грустно и одиноко пус-товало. В кабине капсулы было прохладно: Джейк экономил горючее. Кому-то другому, возможно, эта бережливость показалась бы смешной со стороны, но, когда впереди такая долгая дорога, смеяться не хочется…

Спасательная капсула не предназначена для многодневного перелёта. Был бы напарник, можно было бы воспользоваться «люлькой». Так все лётчики называли анабиотический кокон. Можно было бы дежурить по очереди. А можно залечь и самому, оставить все приборы на автопилоте. Пусть он отрабатывает в полной мере, как ему и положено по статусу. Тогда не придётся думать, как делить оставшиеся пищевые концентраты и воду, отключить подачу кислорода и искусственную гравитацию. Положиться на случай. А если встречный? А если столкновение? Справится ли компьютер сам? Нет и ещё раз нет!

Рисковать сейчас, когда столько неприятностей позади, а впереди дом, впереди свои?! Нет уж! Хватит риска! Хватит испытывать себя на везучесть. Хватит!

Пеленгатор сдавленно запищал. Впереди, прямо по курсу, двигалось какое-то крупное тело. Обзорный экран включился сам. Наконец-то!

Навстречу ползла серая махина грузовоза.

Встречный! Ничего, главное, что на нём есть люди. Надоело вторую неделю в космосе болтаться, пялиться на собственное отражение в экране.

Джейк отключил автопилот, взял управление в свои руки. Предстояла стыковка, посадка на дежурную площадку, а на неё, главное, правильно зайти.

Аварийный буй на носу капсулы пиликал вовсю, а на корабле почему-то молчали. Такая близость становилась с каждой минутой всё опаснее. Грузовоз уже занял собой весь экран и отклоняться на правый бок, открывая посадочную площадку, не спешил.

— Неужели не видят?! — прошептал Джейк. Он уже пугался звучания собственного голоса, отвык от него, но сейчас готов был кричать, кричать во всё горло. — Борт номер… Вот, чёрт, где же ваш номер? — включил переговорное устройство, закричал отчаянно и зло. — Грузовой борт без опознавательных знаков!! Прошу помощи! Прошу разрешения на посадку! Вы, что, уснули там все, что ли?!

Грузовоз продолжал переть как ни в чём не бывало, только сигнальные маяки светились нагло, вызывающе. Выдвижная плоскость солнечной батареи чуть не коснулась капсулы, Джейк отреагировал вовремя, подал ручку управления в сторону, и аппараты разминулись в опасной близости.

— Какой баран там за штурвалом сидит?! Ты же от моей скорлупки и мокрого места не оставишь! Так и скажи, что помогать не собираешься, но зачем таранить?!!

По экрану побежали помехи, но ещё раньше Джейк почувствовал, как неожиданная головная боль сдавила виски. Он выпустил руль управления, схватился за голову обеими руками:

— Вот чёрт!!! Что это такое? — Зажмурился со стоном.

Капсулу, потерявшую управление, закрутило на одном месте, но Джейк ничего этого уже не видел. Его выбросило из кресла, швырнуло на пульт, а потом — на пол. А неведомая боль не отпускала. Она вгрызалась прямо в мозг откуда-то изнутри, рвала виски и затылок, заставляла корчиться и кричать до хрипа в лёгких. Эта боль была настолько чудовищной, что потерю сознания Джейк воспринял с облегчением.

* * *

Он лежал на животе, щекой упираясь в маленькую жёсткую подушку, моргнул несколько раз, прислушиваясь к собственным ощущениям. Ресницы с карябающим звуком касались грубой ткани при каждом движении. Кровь горячим пульсом проталкивалась в висках.

Жив?! Жив!!!

Понял это, хоть и не сразу. И почему-то без всякой радости. Равнодушно смотрел на собственную руку, лежавшую на подушке у самого лица.

Вяло повёл плечами, не желая стряхивать с себя ленивое оцепенение. Хотелось и дальше лежать вот так, ни о чём не думая и ничего не вспоминая. Жаль только, другая рука, придавленная телом, затекла и противно, жалобно ныла.

Джейк не сразу ощутил чьё-то присутствие рядом. И взгляд. Направленный прямо в затылок, бесцеремонно разглядывающий, но не опасный.

Джейк резко вскинулся, повернулся глядящему навстречу, готовый заорать или ударить, — но вовремя сдержался. Перед ним был немолодой, невысокого роста мужчина в белом мятом халате.

— Кто вы? — спросил, морщась от неожиданной боли, волной накатившей от затылка к вискам.

— Что, опять болит? Нечего так дёргаться. Сам виноват. — голос ещё сильнее выдавал возраст незнакомца, звучал чуть насмешливо, но добродушно. Совсем незнакомый голос, и человека этого Джейк тоже видел впервые в жизни. А гость прошёл вперёд, не спрашивая разрешения уселся на койку так, чтоб видеть лицо Джейка.

— Вы вообще кто такой? Что вам надо? — спросил тот удивлённо, не скрывая раздражения и досады. Спокойствие гостя и сам он просто бесили Джейка. И эта проклятая боль! А ещё он ничего не понимал! Совсем ничего! А этот тип ещё и усмехается.

— Я врач!

— Вижу! — перебил, глядя на незнакомца исподлобья. — И кого же вы лечите?

— Тебя! — этот короткий ответ Джейка совсем не обрадовал, только новые вопросы появились и требовали немедленного ответа.

— Я, вроде, не болен и ни на что не жаловался.

Гость рассмеялся, вскидывая голову.

— Ты три дня назад чуть копыта не откинул. Неужели не помнишь? Я за тобой все эти дни присматривал. Подлечил кое-как…

— Бред какой-то… — Джейк моргнул с силой раза три, тряхнул головой. Всё происходящее вокруг казалось бредовым сновидением. Мужик этот весёлый и комнатушка, всё больше и больше напоминающая собой камеру-одиночку из старой киноленты. Каменные холодные стены, невысокий потолок, бетонный пол и даже решётка из стальных прутьев с выходом в коридор. Дверь тоже решётчатая, с электронным замком.

Таких тюрем не было на Ниобе. А может, это Гриффит или Сиона? Джейк почувствовал, как ему стало страшно при одной лишь мысли об этом, но всё равно спросил, с трудом владея сухими истрескавшимися губами:

— Где я?

— Это Улисса! Четвёртый тюремный блок.

— Улисса… А где же тогда пираты?

Он с детства знал, что Улисса — крупнейший спутник Хариты — не обжита людьми, только улисские пираты отсиживаются здесь в своих кораблях, используя для защиты от сторожевых патрулей силовое поле. Война с ними идёт давно, но чтоб эти банды занимались строительством?! Да быть такого не может! А уж тюрьму строить? Увольте! Только не это.

Гость снова рассмеялся в ответ на недоумевающий взгляд Джейка, протянул ему раскрытую ладонь:

— Маурицио Лионелли. Один из них.

Джейк автоматически пожал руку, спросил рассеянно глядя на так называемого пирата:

— Вы пиратствующий врач? Или врачующий пират? Извините, но я их себе совсем не так представлял. Грубые заросшие дядьки с автоматами у пуза. Грабители и убийцы. Преступники и дикари… А тут…

Лысоватый дяденька почтенного возраста, да ещё и врач к тому же…

— О-о! — Лионелли посмеялся от души. В его внешности и вправду не было ничего угрожающего. Невысокий рост, узкие покатые плечи и сутулая спина. Маленькие белые руки с тонкими запястьями и длинными пальцами. Глядя на эти руки, Джейк неожиданно понял, что помнит их прикосновения, заботливые и осторожные. Добрые тёмные глаза чуть навыкате, густые чёрные брови под высоким с большими залысинами лбом, длинный нос чуть с горбинкой и легко улыбающиеся губы. Ему можно было дать не меньше пятидесяти, а, может быть, даже и больше.

— Джейк Тайлер! — Джейк запоздало представился, но врач остановил его коротким взмахом руки:

— Мы знаем, кто ты. Пока ты отлёживался, твои данные прогнали через Сеть. Красный Эрик до сих пор не может прийти в себя от радости. Да, такая удача мало кому подворачивается. Такой куш…

— Красный Эрик? Вы о чём вообще? — Джейк чуть подался вперёд, обхватив руками колени, притянутые к груди.

— Он руководил кораблём во время твоего захвата. Ему причитается половина выкупа. А ведь он только на спасательную капсулу позарился… Кто же знал, что ты выживешь? После сигма-лучей такое в первый раз…

— Фу ты, чёрт! А помедленнее нельзя? Объясните попорядку! Тот серый корабль без опознавательных знаков был пиратским, так?

— Так! — Лионелли закрепил свой ответ энергичным кивком. — Его капитан использовал излучатель сигма-волн. Я, вообще-то, и сам мало, что в этом понимаю. Я только один раз видел тех, кто подвергался их воздействию… Тебе, ниобианин, повезло. Легко отделался…

— Запрещённые технологии. Я про такое впервые слышу. — Джейк помнил ту неожиданную убийственную головную боль. Нормальный приёмчик. Хотя, впрочем, чего ещё можно было ждать от пиратов? Подпустили поближе, чтоб наверняка, а потом шарахнули.

— Сигма-лучи вызывают разрушение головного мозга. Он, — как бы так сказать? — Лионелли замялся, подбирая подходящее слово. — «спекается», что ли? Выжить невозможно…

А как же заложники? Заложники для выкупа? — Спросил Джейка, предвосхищая встречный вопрос, но тот не думал об этом, просто плечами пожал. — Да, их берут целыми и невредимыми. — Лионелли ответил на свой вопрос сам и впервые улыбнулся не весёлой, а печальной, грустной улыбкой. — Я и сам когда-то точно так же сюда попал, целым и невредимым. Тридцать два года с тех пор прошло. Ты, наверно, думаешь, я с рождения пират. Нет! Ниобианин я, как и ты. — Вздохнул, потирая колени. — Как почти все мы тут… Кто по собственному желанию, кого оставили и желания не спрашивая. Есть такие, кому и эта жизнь, здесь, раем показалась… Да, — опять тяжёлый вздох и взгляд мимо Джейка. — Байер тогда демократии не позволял. При нём железный порядок был. Или здесь, со всеми, или… Он живым никого не отпускал. И торговлей пассажирами не занимался. Это сейчас… — Лионелли сам оборвал себя, будто спохватился. Перевёл глаза на Джейка, заговорил с нарочитой весёлостью, будто анекдот принялся рассказывать. — У меня ведь на Ниобе лицензию на право практиковать отобрали. По решению суда, по закону. За халатность. Я, вообще-то, анестезиолог… Во время операции ввёл непроверенный препарат… Анафилактический шок, кома… Ни роженицу не спасли, ни ребёнка…

Что мне делать оставалось? На Гриффит подался… Новый мир. Новая форма человека, разумного при этом… Да и устроиться в таком бардаке куда проще. Врачи, они везде нужны…

Но не долетел… Здесь и остался. У меня здесь и жена, и дети, и работа. Куда я теперь отсюда? А тут неплохо. Мы не бедствуем, ты не думай… Да и пациенты мои не жалуются.

Джейк в ответ на эти слова хмыкнул, не сумев сдержать усмешки, но Лионелли не обиделся, наоборот, и сам рассмеялся.

— Это ты, кстати, зря. Я очень аккуратен… Думаешь, меня просто так назначили за тобой присматривать? Нет. Слишком много денег за тебя дают, чтоб так легко это делалось… А, вот, в тот раз?.. И сам не знаю, что на меня нашло. — Задумчиво повёл плечами, а потом вдруг спросил неожиданно. — Как голова? Болит всё ещё? А общее самочувствие?

Джейк не ответил, глянул на улиссийца исподлобья. Лионелли поднялся, прощаясь, коснулся его колена, успокоил:

— Ну и ладно. Я так и передам: жив, здоров, целёхонек. Можно и выкуп готовить.

— Вы кому меня отправлять собрались? — Джейк рывком перекатился на колени, чуть не схватил врача за полу белого халата. — На Ниобу?

Лионелли засмеялся, отстраняясь.

— На Ниобу? На Сиону? А может, и на Гриффит? Ты всем им нужен. Как антикварная вещь. Как ямсовая статуэтка. — Он улыбался, глядя на Джейка сверху. — Я не знаю точно. Не мне решать… Может быть, и тем, кто предложит больше. Не знаю… Ты, главное, не бойся. Мы с тобой ничего плохого не сделаем. А, вот, те… — повёл подбородком и отвёл глаза. — Будет всё зависеть от свершённых тобой преступлений.

Да ты так не переживай! Поживёшь здесь пока. Со всеми. Тебя не станут переводить в другой блок… Здесь веселее, да и проще так. Поработаешь… Хоть какая-никакая польза…

Отвернулся, прикладывая раскрытую ладонь к замку кодировщика. Дверь из толстых стальных прутьев бесшумно откатилась в сторону. Лионелли вышел, провожаемый взглядом, а потом сообщил на прощание:

— Обед через час. А затем прогулка во дворе. Я скажу, чтоб и тебя тоже сегодня пустили. Только смотри, без глупостей: охрана строгая.

Он ушёл, а Джейк задумался.

Вот это да! А ты, дурак, думал, что всё позади. Как бы не так! Это ж надо, на пиратский корабль нарвался! На Улиссе тебя ещё не было. Вот же чёрт!

Джейк сдавил ноющие виски ладонями, закрыв глаза, качнулся несколько раз вперёд-назад, будто пытался зубную боль унять. Но болели не зубы, болела голова. Странная эта боль накатывала волнами, отпуская ненадолго и возвращаясь с новой силой. Она мучила, она раздражала, — а главное! — мешала думать, не давала сосредоточиться.

— Эти ваши чёртовы сигма-лучи… — выругался сквозь зубы, падая лицом в подушку. Да, лежать было не так больно, особенно, когда с закрытыми глазами. Вполне сносно.

Повезло. Опять-таки повезло. «Спасибо» гриффитской наследственности. Мозги не «спекли», но и лечить особо не кинулись. Хоть бы таблетку какую дал этот врач. Так и мучиться, что ли? И пройдёт ли она, эта боль, со временем?

Хотя, жить-то тебе осталось всего ничего. На Ниобе — дезертир, в военное время с такими строго, даже всех наград моментом лишили. Но на Сионе, а уж, тем более, на Гриффите — ещё хуже будет. Там Марчелл. Он за побег в порошок сотрёт. Только в руки к нему попади… Вот ведь чёрт!.. Как волка обложили… Никуда не сунуться… Нет! Ниоба всё же лучше. Там мама и отец. Там Гвардия. Да и полковник Дарлинг в обиду дать не должен, пока сам во всём не разберётся.

Интересно, почему нам на занятиях никогда не говорили, что на Улиссе есть жизнь? Своя, по своим законам! Да ещё и с тюрьмами. Да с какими тюрьмами при этом! Камень, бетон, освещение искусственное. Откуда у них всё это, у них, у пира-тов, бродяг и контрабандистов? В существование кораблей ещё можно как-то поверить. Были и нападения, и захваты. И на Улиссе они отсиживаются. Но чтобы жить прямо здесь?! Здесь, на спутнике, официально признанном безжизненным?! Что за ерунда?! Как возможно такое?! И неужели не знает никто? Никто из наших во время рейдов ничего не заподозрил… Неужели может быть такое?! Поразительно просто… Целая планета, пусть и маленькая, обжита бандитами, неизвестно на каких основаниях, а Сиона с Ниобой Гриффит делят. Из-за нескольких километров бойню устроили?! И это вместо того, чтобы просто всех этих «героев свободного космоса», пересудить их к чёртовой матери — и селись, пожалуйста! Какие проблемы?! Просто и удобно!..

Вместе с вернувшейся болью вернулось и раздражение на самого себя: тоже мне, умник. Неужели ж ты думаешь, в Совете Сионы люди, глупее тебя, сидят? Или Император бы до такого не додумался?

Видно, есть какая-то загвоздка, раз позволяют им жить пососедству, да ещё и терпят от них постоянные нападки. Сколько денег при этом теряется! Жуть!.. Куда тебе двигать мысли в масштабах целой Солнечной системы? И без тебя специалистов хватает, и у всех уровень — того! Не сравнить!

И ведь маму тоже где-то здесь держали. Здесь, на Улиссе. Наверно, в такой же холодной камере со стальной решёткой? Вот ведь сволочи! А ты на Гриффите в это время на природе, в джунглях, да ещё и с любимой девушкой. Прямо рай! Конечно, не одни только удовольствия были, но всё ж не Улисса и не банда эта…

Но почему она за всё время никакой весточки не подала? Хоть одну «картиночку», хоть один образ! Ведь могла же… Чёрт! Вот дурак! Она же тебя лишний раз расстраивать не хотела! А ты, как ребёнок, обижаться вздумал! Тоже мне, солдат… Раскис, распустил слюни!.. Подумаешь, пираты!! Делать надо что-то, а не ждать, пока тебя, как барана, на убой поведут.

Вскочил, забыв о всякой боли, принялся камеру свою осматривать. Да, особо не прогуляешься. Комнатушка три метра на три, потолок достаточно высокий, горбатиться не приходится, хоть на этом спасибо. Койка металлическая, намертво вделанная в бетонный пол у левой стены, в правом углу туалет и умывальник, но ни полотенца, ни зеркала. Наверное, это роскошь. Что ж, привередничать не будем.

Джейк медленно и методично прощупал все стены. Да, кладка на века. Большие отёсанные глыбы из холодного плотного камня, по виду напоминающего песчаник. Подогнаны плотно, но ножом можно расковырять. Только где его взять, этот нож?

Ноги в тонких носках ощутимо стыли, и Джейк разочарованно сел на смятое тонкое одеяло. Подкоп не сделать, да и такая форма побега возможна лишь в книгах и фильмах. Нужен подробный план всего здания, все коммуникации, план вентиляционной системы. Что толку рыть в неизвестном направлении? Да и что нароешь, когда и пол, и стены — не подступиться? Работы на годы… Если не на десятилетия.

Интересно, а соседи есть?

Джейк осторожно постучал в стену и аж вздрогнул от громкого сердитого окрика:

— Эй, болван! Пошуми ещё тут! Живо бока дубинками намнут… — Голос неожиданно стал вкрадчивым, еле различимым. — Скучаем, да? Ты смотри, мой хороший, на прогулке встретимся… Я, ой-ой, какой…

Джейк отпрянул, поморщился гадливо. Вот чёрт, повезло тебе с соседом…

От таких неприятных мыслей на душе стало ещё тоскливее, и камера показалась тесной, голой, скучной до тошноты. Хорошо хоть, голова эта проклятая перестала болеть. Хорошо…

Джейк подошёл к решётке, осмотрел замок, даже набрал наугад один из кодов, тот, который был во флоренийской клинике на Гриффите. Бесполезно. Лионелли использовал вместо кода свою руку. Закодированный рисунок всей ладони хозяина сейчас применяется повсеместно. Подделать его довольно сложно, но возможно. Это всегда так. Какой сейф ни делай, отмычку к нему рано или поздно всё равно подберут. Но здесь скорее всего срабатывает автоматика. Все двери открываться могут разом на пульте управления.

Ничего. Над этим стоит подумать на досуге, благо времени свободного впереди обещается прорва.

Прикосновение холодных прутьев ожгло кожу, когда Джейк обхватил их пальцами и прижался к ним лицом. Напротив, через коридор, такая же точь-в-точь камера, но пустая, в ней никого. Прислушался к однотонному тяжёлому гулу, впервые за всё время различил в нём отдельные людские голоса: кто-то разговаривал, кто-то пытался петь, кто-то плакал или смеялся. Все эти звуки доносились справа, с левой стороны — одна лишь тишина. Видимо, Джейк занимал последнюю обжитую камеру в этом ряду. Ощущение близкого присутствия других людей несколько успокаивало. Если стоять с закрытыми глазами, то гул чем-то напоминал казарму. Было в нём что-то привычное, давно забытое. Это не та камера а Центре, у «информаторов», с её изолированными от всего мира стенами, куда сумел проникнуть только полковник Барклиф.

Интересно, сумел ли он следы замести, или на него всё-таки как-то вышли? И как там лейтенант? Жив ли?

Задумался, вспоминая то, что было совсем недавно. Просто удивительно, как много могут вместить всего несколько дней! Сколько событий! И тут аж вздрогнул, как от удара, от неожиданного низкого рёва сирены. Бросился обуваться, понимая, что что-то сейчас должно произойти. Торопливо затягивал шнурки, когда решётка с лязгом откатилась в сторону. Охранник возник в проёме, прикрикнул:

— Пошевеливайся!

Джейк вышел в коридор, взглядом окинул помещение. Да, тюрьма серьёзная. Камеры справа и слева в два этажа. Это ж столько народу можно разместить! Ужас!! Потолки высоченные, люминесцентные лампы везде и бетон.

Опустил голову и наткнулся взглядом на своего соседа. Тот нагло ухмылялся, щуря глаза. Ростом пониже, но здоровый и грузный мужичище. Было в нём к тому же что-то уголовничье, будто в тюрьме этой и вправду содержат матёрых преступников, а не несчастных захваченных в космосе пассажиров.

— Ага, новенький! Хорошенький мальчик!

— Отвали! — Джейк смерил его убийственным взглядом, а в ответ услышал мерзкое хихиканье. Тип сразу же приткнулся, как только раздался короткий, совсем по-военному приказ:

— На пра-ввво!

Они пошли по коридору мимо камер, и Джейк, глядя поверх плеча впередиидущего, старался прикинуть на ходу, сколько их здесь таких собралось. Тип этот, как будто специально, шёл так медленно, что от него до следующих образовался промежуток метра в три.

— Быстрей шагать не можешь? — спросил Джейк, чувствуя к своему соседу одно лишь раздражение. А тут за спиной загромыхал ботинками охранник, Джейк и опомниться не успел, только инстинктивно уклонился от просвистевшей над головой дубинки. Удар пришёлся переднему по шее.

— Какого чёрта плетётесь, как бараны? Пошёл-пошёл, шевели давай ногами!

Охранник, молодой и потому, наверное, такой сердитый, отвешивал дубинкой направо и налево, но Джейку досталось крепко всего раз, по руке, а вот сосед его оказался более удобной мишенью. Злобно чертыхаясь и оправдываясь, он трюхал за Джейком самым последним, чуть не наступая на пятки.

— Ста-а-я-ать!

Перед входом в столовую их построили в одну шеренгу, и Джейк снова оказался самым последним. Попутчик его, с которым они только что бежали по коридору, стоял теперь по правую руку, шумно сопел и отдувался.

А вокруг сновали охранники, все в одинаковых коричневых комбинезонах без намёка на знаки отличия, с оружием у пояса, с дубинками в руках.

Какой-то незнакомый человек медленным шагом прошёлся мимо всей шеренги. Судя по неожиданной тишине и строгому порядку, воцарившемуся при его появлении, это была какая-то местная «шишка».

Джейк почувствовал, как против воли тело его само потянулось в струнку, а плечи — побороли уже привычную болезненную сутулость. Всё она, эта армейская выучка!

— Ты забыл, Пэрри, что это было твоё последнее предупреждение? Так хочется в карцер? — Человек этот остановился как раз напротив соседа Джейка, и его близкое присутствие действовало угнетающе. Но любопытство всё же пересилило. Джейк скосил глаза, рассматривая незнакомого улиссийца. Ростом выше среднего, телосложение не так чтобы очень. Лицо, немолодое уже лицо человека лет сорока-сорока пяти, совсем неприметное на вид. Но выражение глаз говорило о многом. Именно эти серо-стальные спокойные глаза хладнокровного убийцы заставляли злосчастного Пэрри трястись от ужаса.

— Ты раздобрел, смотрю, бездельник, — улыбаясь совсем уж дружелюбно, он ткнул заключённого в мягкий выпирающий животик. — Думаешь, таких, как ты, без образования, нам некуда пристроить? Или по здоровью не попадёшь на расчистку шлюзов?.. О-о! — Посмеялся над своими же словами, и этот смех был как сигнал остальным вокруг расслабиться. — После обеда отправьте нашего Пери на помощь к «зелёным». Вы слышали, Дженкинс?

Рыхление земли и прополка рассады не требуют диплома, а тебе эта работа на пользу пойдёт.

Два небольших шага вперёд — и Джейк ощутил на своём лице изучающий спокойный взгляд.

— Ну, а тебя, экс-гвардеец или провалившийся шпион, думаешь, и наказать никто не посмеет? У нас для преступников свои меры воспитания…

— Я не преступник…

Молниеносно выброшенный кулак вошёл в точку чуть ниже грудины, как раз туда, где не помог бы даже прекрасно развитый пресс. Дыхание перехватило, и перед глазами заплясали огненно-чёрные шары. «Интересно, сумел бы ты предупредить этот удар или хотя бы угадать его, блокировать?» — Такая мысль появилась не сразу, но Джейк был доволен, что на ногах, по крайней мере, сумел устоять.

Медленно выпрямился, всё ещё заслоняясь поднятыми руками, в лицо ему целился выброшенный вперёд палец.

— А это правило номер один: когда говорит господин Свенссон, начальник здешнего заведения, остальные молчат! Ясно?!

Джейку сил хватило только на то, чтоб кивнуть.

— На мои вопросы отвечают сразу — и это правило номер два! — Второго удара не последовало, хоть Джейк и ждал его, внутренне сжался, напрягая мышцы. — Ясно, заключённый?

— Да, ясно, господин Свенссон. — Последних два слова он добавил скорее по привычке, но и силу кулаков тоже не хотелось больше на себе испытывать. А улиссийцу понравилась его понятливость, он улыбнулся, щуря спокойные глаза маньяка.

— Быстро схватываешь… Надеюсь, за две последующие недели ты многому научишься. — И отвернулся равнодушно, пошёл мимо, только спросил уже на ходу. — Почему он до сих пор без браслета?.. — Ему что-то ответили, один из охранников, семенящий следом. — Выдайте ему какую-нибудь куртку: на улице сегодня прохладно…

* * *

Одёжка, которую ему вручили сразу же после обеда, не была новой. Разглядывая покрой, Джейк понял, кто был её прежним хозяином. Пилот с военного сионийского патрульного корабля. Должно быть, офицер, хотя все знаки отличия вырваны, оборваны погоны и нашивки на груди и рукавах, остались от них лишь тёмно-синие, невыгоревшие места.

Интересно, откуда она здесь, и жив ли её прежний хозяин?

Оба вопроса отпали сами собой, когда глаза наткнулись на аккуратную дырочку в углу левого нагрудного кармана.

Джейк брезгливо поморщился. Ткань даже на ощупь показалась в этом месте заскорузлой, как от запёкшейся крови. Одежда с убитого сионийского пилота! Как можно?! Это же мародёрство какое-то.

Как надевать на себя одежду, снятую с убитого человека?

Мораль — вещь хорошая, но на улице и правду оказалось очень холодно. Джейк натянул на себя эту обновку, мысленно надеясь, что тот пилот был неплохим парнем. Тонкая мягкая ткань отлично согревала, и вскоре Джейк уже беззаботно оглядывался, знакомясь с новой обстановкой.

Внутренний двор, куда их выпустили на так называемую послеобеденную прогулку, с двух сторон был притиснут зданиями. Одно двухэтажное, Лионелли назвал его тогда четвёртым тюремным блоком, скучное кирпичное строение с решётками на окнах, да и окна-то только на втором этаже.

Напротив — ещё одно пятиэтажное строение. Оно глядело во двор глухим и слепым боком, по стене строители, видимо, большие шутники, тёмно-красным кирпичом выложили короткую надпись огромными буквами: «Начало исправления — в дисциплине!» Джейк невольно усмехнулся, вспомнил Свенссона. Вот уж кто повёрнут на дисциплине, это точно.

Слева — высокая каменная стена, по ней, сверху, колючая проволока, скорее, для порядку, а не с целью предотвратить возможность побега. Вдоль этой стены четыре вышки с мощными лампами, с постами наблюдения.

Да-а, тоскливое местечко, особенно после Гриффита. И холодрыга не в пример. Джейк поморщился, чувствуя острую нехватку солнечного света и тепла, вскинул голову почти инстинктивно, силясь разглядеть яркую точку Саяны, хотя знал уже, что Саяна далеко, чуть ярче обычной звезды. А тут её ещё заслонила собой огромная туша Хариты. Сквозь толстенную оболочку пластикилитового купола и мутную пылевую атмосферу Улиссы, она казалась коричнево-жёлтой с розовыми прожилками. Она закрывала полнеба, она угнетала своей близостью, своей массивностью, своим присутствием.

Как можно так жить?! Всю жизнь! Да и можно ли такую жизнь назвать жизнью? Всегда под куполом, дышать кислородом искусственного производства, не видеть зелени, не видеть звёзд, ничего не видеть! Как непривычно здесь после Гриффита непривычно и тоскливо.

Людей из заложников было немного, от силы человек тридцать, сейчас они разбрелись по двору, и от этого их казалось совсем горсточка. Продрогшие серые тени. Никто из них даже не смотрел в сторону Джейка, но он чувствовал на себе настороженные изучающие взгляды. Никто не подходил с предложением о знакомстве, да и сам Джейк не особенно хотел этого. Ему хватило того Пэрри из соседней камеры. С одной стороны даже хорошо, что его отправили на работы, меньше толкотни вокруг.

Джейк поглубже всунул руки в карманы лётчиковой куртки, потоптался на месте. Ноги в туфлях на ледяном покрытии площадки ощутимо стыли. Чем так прогуливаться, лучше бы где-нибудь работать. Как тот Пэрри, на земле и среди зелени. Захотелось в камеру. И хоть она уже порядком опротивела, там была койка и одеяло, там было теплее.

Чтоб окончательно не впасть в уныние, Джейк попытался отвлечь себя какими-нибудь интересными мыслями, но в голову лезла одна бестолковщина, вроде тех недавних размышлений о побеге.

Сбежать-то можно. Пусть не через стену, она высокая, но по проволочной решётке, вон, той, что слева, попробовать можно, она пониже, да и сила в руках для этого есть. Но там дальше опять бетонированный открытый для всех глаз двор. Нигде не спрячешься, с любой из вышек снимут. А там ещё два блока, и в них есть люди, значит, есть охрана. Да и куда здесь бежать?! Все мы под одним колпаком, одним воздухом дышим.

Для выхода наружу, не иначе, специальное снаряжение нужно. Бесполезно всё! Всё бесполезно! Что толку душу травить?!

Чёрт с ними! Пускай куда хотят, туда и отправляют. Скорей бы уж. Тот начальник, Свенссон, говорил про две недели. Неужели они так и пройдут, эти две недели? В тоске, в холоде, в безделье…

Джейк походил туда-сюда немного, согреваясь в движении. Некоторые опасливо сторонились. Какой-то один, ростиком невысокий, лицом похожий на Марио Моретти, стоял прямо, разглядывал с вызывающим спокойствием. Так обычно ведут себя, когда упорно ищут повод для драки. Джейк, напротив, первый день своего знакомства не хотел начинать с крупной ссоры, поэтому сделал вид, что вызова не понял или не заметил, просто отошёл в сторонку, опустился на корточки спиной к натянутой сетке забора, устало закрыл глаза. Так, с защищённой спиной, он чувствовал себя куда спокойнее. А люди вокруг неспешно передвигались, переговаривались, толпились парочками, отдельные личности шмыгали от компании к компании. Один такой, явно по чьёму-то поручению, подобрался к Джейку, присел рядом, заглядывая в лицо, спросил с участием:

— Ну, што, холодно с непривычки?

Джейк в ответ только плечами повёл: вслух говорить было неохота, но и молчать — невежливо.

— Это ничего. В прошлый раз хуже было… Нас дажена улицу не выпускали… Опять перебои с подачей тепла… Накрылось что-то… Ещё пару деньков поморозят… Они, вон, — повёл острым носиком в неопределённом направлении. — на себя последнее тепло перебросили… Нам-то?.. Мы-то, што?.. Мы не подохнем… Нам не привыкать… Нас здесь за людей не держут…

— И часто так бывает, когда мёрзнете? — Джейк спросил скорее для порядку. Только, чтоб разговор поддержать, а навязавшийся собеседник и сам уходить не спешил. Видом он напоминал мышонка. Маленького юркого мышонка. Глазки остренькие, внимательные, такие же выпуклые и блестящие. Носом тянул простужено, по-детски. Прогнать его было бы стыдно, видимо, на это расчет и сделали, когда подсылали.

— Ну-у, — протянул, задумавшись. — Бывает… Бывает, конешно…

А ты здесь давно? — Резко тему сменил, чувствуя всё большую свободу в общении с незнакомым человеком.

— Не помню! — Джейк признался честно, даже рассмеялся невольно.

— Не помнишь? Как попал сюда, не помнишь? Тебя, што, тяжёлым чем по башке треснули при захвате? — Он поддержал смех Джейка. — Ну, ты даёшь!..

— Мне вообще-то говорили, что три дня назад как…

— Так ты тот, который с Пэрри? Соседи камерами, да? — Джейк кивнул в ответ. — Ты, смотри, поосторожнее с ним… Он у нас старожил, пятый год здесь… Он — того маленько… — парень, улыбаясь, постучал согнутым пальцем себе по лбу. — На него никто давно уже внимания не обращает. Даже Свенссон на работы не посылает… Этот Пэрри — ещё та деревяшка… А липнуть начнёт — двинь его разок в зубы. Он это хорошо понимает… Но скотинка мстительная, его лучше на глазах держать… Ещё толкнёт что-нибудь под ребро. С него станется…

— А зачем его тогда такого держать здесь?

— А кто его знает? — незнакомец плечами пожал. — Сначала, вроде, выкуп ждали… Он же сбежал из закрытой лечебницы, на Ниобе где-то… Да психопат он — вот и всё! Кому он такой нужен? Только жрёт зря, и дышит нашим воздухом… Бестолочь…

Так это тебя, да, в спасательной капсуле взяли? Ух, ты! А я сразу и не распознал. Ну, извини тогда. — Ничего так и не объясняя, он поднялся и отошёл в сторону. Джейк хмыкнул, уловив обрывочные чувства недавнего собеседника: страх, опасение, удивление — всё сразу в одном порыве. «Дождался. Тебя уже боятся, братец. Боятся, как матёрого бандита… Быстро же здесь новости разносятся…»

А парнишка подошёл ещё к двоим, лениво перетаптывающимся метрах в трёх, они заговорили о чём-то. Вернее, он им принялся пересказывать, а потом они все трое громко заржали.

Джейк понял, говорят о нём, и отвернулся равнодушно.

— По-трое не собираться! Ну-ка разойдись! — охранник, один из тех, кто присутствовал постоянно на площадке и следил за порядком, заругался на них, и прильнувший к компании отошёл, бесцельно поплёлся по двору, а Джейк провожал его взглядом до тех пор, пока тот не скрылся за спинами других заключённых.

* * *

Тепло дали только на четвёртый день. Никого из них в течение этого времени на прогулку не выпускали, видимо, морозить больше не решились. Дружно два раза в день водили на кормёжку: утром и ближе к вечеру. Одни и те же лица, одна и та же однообразная жизнь стала надоедать Джейку. Только воспоминания о прошлом не давали впасть в депрессию. Думать о побеге уже надоело Все эти дни он, почти не двигаясь, просиживал на койке, забравшись с ногами, закутавшись в тонкое грубое одеяло. Смотрел в одну точку, редко моргая и против воли прислушиваясь к звукам тюремной жизни.

Вид его настолько испугал охрану, что врач был вызван снова. Лионелли пришёл, осмотрел довольно небрежно, проверил пульс, а потом добродушно посоветовал:

— Бросай дурить, мой мальчик, — потрепал по плечу, заглядывая в глаза. — Ты здоров, это сразу видно. Ни к чему пугать нас… Меланхолию, депрессию и психозы почти все здесь переживают в первые дни…

Но это проходит, поверь мне. Иначе, чтоб развеять твою скуку, я посоветую отправить тебя на работы…

При этих словах взгляд Джейка сразу же оживился, и губы дрогнули:

— Отправьте!

— Дурак! Ты сам ещё не знаешь, о чём просишь. — Лионелли был раздражён, он не любил, когда его отрывали от дел по всяким пустякам. — На относительно приличной работе здесь заняты те, кто хоть что-то умеет. А что умеешь ты, гвардеец? Убивать или шпионить? Таких, как ты, отправляют в шахты. А это полтора километра вниз, вертикально вниз… Там собачий холод… Там режут лёд… Там дробильные установки… Больше двух-трёх месяцев там никто не выдерживает… Хотя, тебя, с твоими данными, возможно, хватило бы и месяца на четыре… Хочешь попробовать?

Джейк не ответил, он смотрел на Лионелли снизу, смотрел, не моргая, спокойным взглядом тёмно-синих внимательных глаз. А потом спросил всё с тем же спокойствием:

— Зачем? Вы же сами знаете, что меня никуда не отпустят. Я для вас слишком дорогая игрушка… Золотой слиток… Кредитная карточка… За меня с радостью выложат живые деньги. Думаю, их уже предложили, только вы тянете в надежде вы-торговать ещё две-три тысячи…

Лионелли засмеялся, пытаясь скрыть за этим смехом растерянность, присел на край кровати, заботливо поддёрнув брюки, протянул с непонятной усталостью:

— Да нет… Не две… И даже не три… Больше, гораздо больше. Сиона уже обошла по ставкам Ниобу… Она, скорее всего, тебя и получит… И Марчелл проявляет такой интерес…

— Чччёрт! — Джейк отвёл взгляд. Внимательный Лионелли успел заметить мгновенную волну судороги, исказившей лицо заключённого.

— Старые счёты? — спросил скорее утверждающе. — Да-а, мой мальчик, тебе сильно не повезло… Но я ничего не могу сделать. Не от меня это зависит… Кто больше даёт, тот и получает…

— Ой! — Джейк соскочил с койки с такой прытью, что Лионелли невольно подался в сторону, будто ждал удара. — Зачем вы это?.. Какая, к чёрту, разница, Сиона или Ниоба?! Все они жаждут моей крови… Как будто я и вправду преступник…

— А разве нет? — Лионелли двинул бровями, точно искренне изумился. — Дезертирам в военное время…

— Да вы же ничего не знаете!! — выкрикнул Джейк, и Лионелли осёкся. Он с минуту разглядывал своего недавнего пациента так, будто видел впервые в жизни. Просто в первый раз за всё время он почувствовал по отношению к нему что-то, похожее на сочувствие, и это испугало его.

Нельзя! Этого ещё не хватало!

— Помогите мне! Пожалуйста!.. — Джейк будто угадал его мысли, качнулся вперёд, словно на колени хотел упасть перед врачом. — Прошу вас, как человека прошу… Ведь у вас же есть дети…

— Ты что?! — Лионелли изумился ещё больше. — Я ничего не решаю! Я всего лишь врач. Только лишь врач… Я узнал случайно…

— Мне бы бежать. Понимаете? Мне нужно на Ниобу! На Ниобу!!! Только на Ниобу!..

— Мой мальчик, отсюда невозможно сбежать. Неужели ты до сих пор этого не понял? — Лионелли вздохнул. — Отсюда никто никогда ещё не сбегал.

Это тюрьма. Идеальная тюрьма во всех отношениях. Замкнутая экосистема. Защитный купол. Экраны… Без специального снаряжения на «улице» нечего делать — мгновенная смерть… И даже если ты попадёшь на корабль, экраны сожгут тебя при выходе… Нужно снимать коды, чтобы вычислить координаты «рукава», а их никто не знает, кроме… — Спохватился, осёкся, замолчал, как всегда не договорив самого главного. — Это невозможно. Смирись — и успокойся. Нечего нервировать себя по всяким глупостям.

«Глупости?! Разве Марчелла можно считать глупостью?» — Подумал с отчаянием Джейк, провожая Лионелли взглядом. А тот, пытаясь хоть на прощание ободрить, добавил:

— У тебя ещё есть время. Наслаждайся жизнью…

— И вы называете ЭТО жизнью?! — Джейк не сдержался, вцепившись в прутья решётки, рванулся, — и получил дубинкой по пальцам.

Руки до самых плеч пронзила жуткая боль, ещё более сильная в своей неожиданности. Джейк отпрянул, глядя на сведённые судорогой пальцы. Вот чёрт! Ведь это же частотный микрошокер! Они же уже давно запрещены во всех исправительных учреждениях. Так же и убить недолго.

— Ты, что, рехнулся, что ли?!! — крикнул просто в коридор, так как охранник уже своё раздражение на этот мир. Улиссиец вернулся неожиданно, Джейк краем глаза давно прошёл мимо. — Все вы здесь какие-то придурки! — выругался уже негромко, изливая заметил движение и в последний момент успел отскочить. Голубая искрящаяся точка впаянного в дубинку шокера чуть не коснулась его груди, а ведь это попытка преднамеренного убийства. Шокером запрещены удары в грудь, в область сердца, запрещены производителем в рекомендации к использованию. Но кто их выполняет, эти рекомендации?

— У-у, мразь!! Думаешь, не достану? — обычно равнодушное лицо охранника-улиссийца сейчас было искажено ненавистью и злобой. Он просовывал дубинку сквозь прутья решётки, видимо, и вправду, без всяких шуток. Собираясь использовать шокер по назначению. — Бездельники, мать вашу! Дармоеды проклятые! Только время на вас убиваем… Всех бы я вас в «морозилку» согнал, чтоб даром еду не жрали, уроды…

Он никак не мог дотянуться до Джейка, а войти внутрь побаивался. Физически он сильно уступал, всё его преимущество было лишь в оружии. Невозможность наказать злила его ещё больше, поэтому он нашёл другой способ. Прильнув неровной от застарелого шрама щекой к решётке, улиссиец с радостным придыханием прошептал:

— Я тебя, мразь, до конца своей смены без жратвы оставлю, понял… Посмотрю потом, кто кого…

«Ага, нашёл, чем испугать.» — Джейк опустился на койку, разминая бесчувственные пальцы. Боль медленно возвращалась, в плечах уже начало покалывать, будто кто иголки в мышцы втыкал, а потом резко выдёргивал.

А Пэрри за стенкой как-то странно притих, точно прислушивался ко всему, что здесь только что происходило. Джейк чувствовал его непонятное любопытство даже сквозь стену, слышал дыхание, осторожное дыхание через разжатые зубы.

— Эй, ты что там? — раздражённо ударил локтем в стенку. — Слушаешь?

Пэрри откатился с таким грохотом, как будто с койки своей свалился, а потом злорадно зашептал, зная уже, что Джейк его и так услышит:

— А здорово он тебя, правда, на голодный паёк…

— Да пошёл ты… — Джейк отмахнулся небрежно: голод его не пугал.

* * *

Сидя на койке, как всегда, с ногами, он слушал, как всех остальных выводили на ужин. Есть пока не хотелось, поэтому и шум радостно волнующейся братии воспринял без всякого интереса, и уж тем более без зависти. К его камере никто не подошёл. Совсем! Даже позлорадствовать…

Хотя, если честно, Джейк и видеть-то сейчас никого не хотел. Все его раздражали. Так же, как этот идиот Пэрри. Сосед этот, будь он неладен.

Да и чёрт с ними со всеми!..

Напившись ледяной воды из-под крана, Джейк улёгся спать.

На следующий день весь его завтрак опять составила всё та же вода. Расстраиваться Джейк не собирался, вот только некоторые мысли нагоняли уныние. Он вспомнил, что смена у охраны составляет трое полных суток. Ну что ж, оставалось пережить ещё один день. Не так уж и много, если учесть, что двигаться приходится совсем мало, только по камере. А самый лучший способ беречь силы — это сон.

Вообще-то Джейк давно уже не ложился спать днём, но именно во время дневного сна к нему опять пришёл Лионелли.

— Тайлер! — при звуках своей фамилии Джейк проснулся сразу же, приподнявшись на локте, уставился на гостя.

— Собирайся, пойдёшь со мной!..

«Уже!!! Уже отправляют!! — Джейк не успел испугаться, только ощущение обречённости стало острее во сто крат. — Всё! Теперь на Сиону… К Марчеллу!»

Джейк неспеша надел туфли, натянул на плечи куртку, заправил кровать. Лионелли всё это время ждал с завидным терпением, ни словом, ни взглядом не подгоняя. Только когда охранник (другой, без шрама от ожога на лице) открывал замок, предупредил:

— Смотри, глупостей не надо. Здесь везде охрана…

Джейк кивнул, давая знать: понято. И они пошли по коридору. Яркий свет слепил с непривычки, но слабости при ходьбе Джейк не чувствовал. Лионелли ничего не объяснял, шёл чуть впереди. Перед ним, точно дорогу указывая, плыла широкая спина охранника в коричневой униформе. Ещё один охранник сопровождал Джейка сзади. Все молчали. Только Джейку всё нетерпелось спросить: почему они идут в сторону столовки?

Коротким взмахом руки оставив охрану у входной двери, Лионелли таким же безмолвным приказом указал Джейку на ближайший стол. Когда они уселись друг против друга, а человек в белом поставил перед каждым подносы с одинаковым набором посуды, Джейк не удержался и спросил:

— Как это понимать? Последний ужин смертника, да? Я думал, что увижу конвой с Сионы…

— Так не терпится? — Лионелли усмехнулся, расправляя салфетку. — Нет, ты поешь сначала…

— А что потом?

— Ешь, и не задавай вопросов!

Если это было то, чем питались сами улиссийцы, то их меню мало, чем отличалось от того, что ели заключённые. Тот же жидкий суп с кусочками синтетического белка. Жидкая зеленоватая каша из одноклеточных водорослей, безвкусная, как жёванная бумага. Только к ней сейчас была подана небольшая тарелочка нарезанных овощей, политых сверху настоящим душистым маслом.

Джейк сильно хотел есть, но понял это лишь сейчас, улавливая знакомые запахи горячей пищи.

— Знаешь, гвардеец, по твоей вине меня постоянно отвлекают от важного дела, — заговорил наконец Лионелли, отпивая из высокого стакана чуть подслащенную витаминизированную воду. — Здесь на Улиссе найдена неизвестная ранее колония бактерий.

Свидетельство жизни… Такие необычные реакции… Незнакомая структура ядра и к тому же…

— А я думал, вы анестезиолог… — Джейк отложил вилку, чувствуя знакомое ощущение опьянения от еды после долгого голода.

— Мы все здесь немного и врачи, и биологи. Совмещение профессий — обычное явление в таких условиях… А тут ещё и тебя мне навязали…

— В смысле? Я не просил…

— Я знаю. Но ты уже второй день остаёшься без обеда и без ужина. Мне приказали поговорить с тобой, чтоб ты понял, Джейк. Ты нужен нам не только живым, но и здоровым. Это одно из требований покупателя. Не надо устраивать концерты и голодные забастовки… Хуже будет лишь тебе самому…

— Это не забастовка… — возразил Джейк с невольной обидой. Он не собирался никому рассказывать про свой конфликт с охранником, это было его личное дело, но и то, что факты оказались искажены или неправильно поняты, ему тоже не нравилось.

— Я знаю. Я про всё знаю, мой мальчик. — Лионелли улыбнулся. — Гржевича опять перевели на патрульный катер. Но если ты снова сделаешь ещё хоть какую-нибудь глупость, тебя отправят в одиночку. Это другое отделение… Там обычно содержат женщин. Но сейчас там пусто. Там нет людей. Совсем никого. Абсолютная тишина и покой. С ума можно сойти… Неужели ты туда хочешь? — Не дожидаясь ответа Джейка, Лионелли продолжал: — Тебя ещё сегодня хотели туда перевести… Сразу же, как только узнали… Скажи мне «спасибо», я уговорил их пока подождать. Тебе дали шанс, ещё один шанс… И разрешили каждодневные прогулки на свежем воздухе… Но только не делай больше глупостей!

Джейк даже кивком головы не дал понять, что сказанное понято им и принято к сведению. Он спросил о том, чего Лионелли совсем не ожидал услышать:

— Последних женщин отсюда отправили давно?

— Уже недели три как прошло, — ответил Лионелли, что-то прикинув в уме. — Да, недели три. Хотя одна пожелала остаться здесь…

— А Глория Тайлер была среди них, да? — Джейк наклонился вперёд, глядя на Лионелли неподвижными, всё замечающими глазами.

— Была, — тот согласился, но как-то неохотно. Он заходил к ней несколько раз, расспрашивал о жизни на Ниобе, узнавал про общих знакомых, но скрывал это от сослуживцев и даже от жены. А сейчас этот пацан одним только взглядом заставлял говорить правду. — Мы с ней, в некотором роде, коллеги. Приятно было пообщаться… Красивая женщина, к тому же. Таких редко встретишь… Такое сочетание ума и красоты… А характер… — Джейк перебил его шумным вздохом, откинулся на спинку стула.

— С одной стороны даже жаль, что её так быстро выкупили… Она ценный специалист… Хотя, признаюсь, я думал, она моложе…

При последних словах Джейк дёрнулся всем телом, и Лионелли отшатнулся.

— Ты неправильно меня понял! Я её и пальцем не тронул… Но ведь ты же её сын. Ты очень сильно похож на неё, мой мальчик. Очень сильно… И как я только раньше этого не заметил?..

Но Джейк уже забыл про него, он смотрел куда-то в сторону, мимо Лионелли и повторял чуть слышно:

— Три недели!!! Всего три недели…

— Но даже если б ты и застал её здесь, никто из вас двоих об этом не узнал бы. Встречи с родственниками запрещены здесь… А тем более с женщинами… Уж извини…

— Чёрт! — Джейк вскочил из-за стола, заметив краем глаза, как охранники при его резком движении подались вперёд. — И почему вам так нравится надо мной издеваться?

Лионелли рассмеялся в ответ на эти слова:

— Наоборот, мой мальчик, совсем наоборот…

Просто я не прельщаю тебя глупыми надеждами, вот и всё… Кстати, завтра тебе выдадут поисковый браслет. Может, и для тебя найдётся какая-нибудь работёнка. Всё-таки разнообразие…

— Спасибо! — не дожидаясь приказа Лионелли Джейк сам пошёл к двери, и улиссийцы потянулись следом сопроводительным конвоем.

* * *

«Как они про всё узнали? Кто рассказал? Сам охранник? — Из памяти сама собой всплыла фамилия, которую Джейк слышал лишь один раз, — Гржевич? Нет! Вряд ли он… А вот Пэрри? Да!! Да и кто ещё, кроме него? Он один всё слышал… Ах, сосед… — усмехнувшись, повёл подбородком. — Стучим, значит! Ну-ну!..» Отыскал глазами грузно-неуклюжую фигуру Пэрри и дальше уже не отпускал. Тот с руками в карманах слонялся по площадке без всякой цели. То к одной компании прилипнет, то к другой. Чаще его отгоняли, но всё же он успевал выхватывать из общего гула обрывки фраз, которые потом старательно пересказывал кому следует. Его все здесь держат за остолопа, почти за дурочка. А что ещё нужно?

Джейк следил за ним, а сам будто на себя же со стороны смотрел. И от этой мысли было очень неприятно на душе. Ведь таким же был когда-то, таким же «дятлом». Может, и выше на порядок, но какая разница? Унизительно это всё! И без разницы, какими высокими целями это всё прикрыто. Это бессовестно, не доверять друг другу.

— Эй, пилот! Подкинешь до Ниобы? — Джейк ещё поворачивался медленно на голос, а в голову уже ударила острая, как вспышка боли, догадка и протестующая мысль: «Не может быть!!! Этого не может быть!!!»

— Ты-ы!!!

— Янис!!!

Около минуты они глядели друг на друга во все глаза с удивлением, с радостью, почти с восторгом. Боже, Джейк даже предположить не мог, что он так обрадуется при виде Яниса Алмаара.

— Янис! Бог мой! Янис!.. Неужели — ты?!

— А то кто же! — Алмаар засмеялся. Таким радостным Джейк его ещё ни разу не видел. Он подошёл ещё ближе, легонько толкнул Джейка кулаком в грудь, будто проверяя, живой он или нет. — Живой… А я думал, тебя хлопнули… Ещё там, на Гриффите, в джунглях. Помнишь? Мне капитан так и сказал: расстреляли… Да я и сам слышал… Соврали, значит, да?

— Да нет, почему так сразу… — Вспоминать про тот день Джейк совсем не хотел, поэтому и сменил тему. — Лучше ты скажи, как здесь оказался? Тебя же, вроде, колоть собирались…

— «Триаксидом»? Почему — собирались? Кололи… — Рассмеялся, весело глядя на Джейка. — Ладно, пойдём, пойдём, отойдём в сторонку.

Они отошли подальше от всех, к самой решётке.

Янис рассказывал про свои приключения, красочно описывал, изображал в лицах, увлёкшись собственным рассказом. А Джейк слушал, не перебивая, впитывая мозгом каждое слово, и разглядывал Яниса.

Он изменился. Но не очень сильно, больше внешне. Похудел заметно. В глазах и в улыбке появилась какая-то мягкость, незнакомая Джейку. А может, это только показалось в первый момент?

— …Так вот, всем грузовозом, и напоролись на этих красавчиков. Так что, далеко я не сбежал… Здесь теперь, на этой вот ледышке… А так на Ниобу хотелось… Ты-то сам здесь давно?

— Уже неделю. Меня в спасательной капсуле захватили… Может, слышал?

— В капсуле? — Янис задумался. — Да нет… Не слыхал… Может, Виктор и в курсе?.. Я всю эту неделю из ремонтной мастерской не вылезал. Только сегодня и отпустили… То двигатель, то конвейер… Потом вообще турбина накрылась. Пока перебрали… Всё старьё! Новых деталей совсем мало… Замерзали тут без нас?

— Замерзали! — признался с улыбкой Джейк. Янису было приятно осознавать свою значимость, он довольно кивнул головой, а потом спросил:

— Ты сам-то как? Как здесь оказался?

Джейк очень коротко рассказал о себе, упуская многие подробности, кое о чём даже словом не обмолвился. Алмаар с особенным вниманием выслушал рассказ про бомбёжку Чайна-Фло. Он не любил этот город, но он вырос в нём…

— Значит, он уже сионийский? — единственное, о чём спросил, когда Джейк замолчал. — Вот ведь сволочи… — В глазах его появился знакомый нехороший холодок, от которого повеяло отчуждением. Он смотрел куда-то вниз, стоял боком, и на его щеке Джейк видел желтоватое пятно от синяка.

— Скоро окончательно подпишут перемирие… Он, наверное, так и останется на их территории… А ведь столько народу зазря положили…

— Что толку теперь ныть? Это ничего не изменит… — Янис отвернулся. — Здесь надо привыкать жить… На этой проклятой планетёнке…

— А сбежать не пробовал?

— Я не пилот. Может, только ты попробуешь? — во взгляде его, скользнувшем по куртке Джейка, сквозила знакомая издёвка, он даже не попытался её скрыть, и это отношение к себе стало раздражать Джейка.

— Думаешь, не справлюсь? У меня есть опыт пилотирования, только дай мне катер…

— На! — Янис протянул ему раскрытую ладонь. — Я не ношу его за пазухой!.. И вообще… Я не имею к ним доступа. Меня убьёт вот эта вот штучка. — Он поднял повыше руку, на ней, так же, как и у Джейка, красовался широкий обод поискового браслета. — Каждый имеет разрешение появляться в определённых секторах комплекса. Нарушишь границу — хана! Мгновенная смерть! Импульс остановит работу сердца. Единственное, куда могу попасть я, — это мастерская и шахты… Ну, ещё на склад… На свалку… А что сказали тебе?

— Мне ничего не сказали. Я здесь временно…

— Временно? — тёмные брови Яниса удивлённо дрогнули, а потом он понимающе заулыбался. — Ах да, ты ж у нас гвардеец… Император за тебя…

— Какой, к чёрту, Император?! — выкрикнул Джейк. — Меня Марчелл будет раскатывать, понял!

— Марчелл? Главнокомандующий Вооружёнными Силами? Он же сиониец?

— Ну и что?

— И что ж ты лично ему-то сделал? Он, что, тебя знает?

— Знает. Но уж лучше б не знал…

— А что ж ты сразу не сказал?.. Да… Марчелл — дядька грозный… А ты скажи этим, что желаешь тут остаться. Готов служить верой и правдой… Они таких с радостью берут…

— За меня уже выкуп готовят. Ещё вчера сказали… Обрадовали…

— Да, Тайлер, не повезло тебе, — согласился Янис. — Тебе край бежать отсюда надо… Знаешь, у меня здесь знакомый один есть. Он пилот первоклассный. Да и к тому же давно уже здесь. Его все знаю. Он для нас элита… Он даже в тренажёрный зал имеет доступ, туда, где новичков готовят. С ним и Свенссон запросто… Может, он тебе поможет чем…

Ты знаешь, он вообще человек — золото. Раньше военным был, и на Гриффите работал по контракту. Как раз в наших местах. — Янис был увлечён новым знакомым и даже не скрывал этого. И взгляд его и голос выражали восхищение, гордость, почти любовь. Обычно только дети умеют так попадать под обаяние другого человека, когда обожают его за всё. Обожают каждое слово, каждый жест, даже копировать пытаются, походить на предмет своего восторга.

Вот таким был сейчас Янис, Янис, всегда любивший только себя, доверявший только себе… Куда он делся, тот прежний одиночка-Янис? Джейк видел перед собой совсем нового Яниса, но он был не хуже старого, даже лучше.

— Эй, там! Чего развыступались? — На них прикрикнул охранник, неожиданно вспомнивший о своих обязанностях. — Ну-ка, ну-ка в стороны! Нечего тут… Тоже мне, друзья-товарищи…

Джейк стоял к улиссийцу спиной, видел только, как Янис поверх его плеча взглядом затаившегося хищника следит за охранником.

— Сюда он один вряд ли сунется… Побоится…

У нас сегодня душ, в курсе?.. Будь поосторожней. Мне кажется, ты здесь кому-то очень не нравишься…

— Да? — Джейк удивился. — Но они же меня не знают!.. Я никому ничего не сделал…

— Тише. — Рука Яниса дёрнулась, будто он хотел прикрыть Джейку рот, но вместо этого легла на плечо, притягивая к себе за ворот навстречу. — Тише. — Он всё так же смотрел мимо Джейка. — Здесь найдётся парочка-другая олухов, кто захочет проверить тебя на прочность… В душевую охрана обычно не суётся, там есть камеры наблюдения… Все обиды и претензии высказываются там… А «серые» появляются не раньше, чем через три-четыре минуты…

Но ты не дёргайся раньше времени, просто держись ко мне поближе… А если придётся всё же драться, мой тебе совет: выбери самого здорового и хорошо залепи ему в зубы… Он, может, и обидится, но остальные, точно, зауважают…

А пока всё, скоро по «норкам»… Не скучай, увидимся…

Беззаботно насвистывая что-то, Янис пошёл в неопределённом направлении. Джейк провожал его с явным недоумением. Он сам чувствовал, как тупо выглядит сейчас его лицо со стороны. «Почему он так, просто взял — и ушёл?»

Янис, будто не чувствуя на себе его взгляда, переговаривался с кем-то на ходу, смеялся, когда кто-то в шутку попытался поставить ему «ножку». Это была его атмосфера, к которой он привык с детства. Джейк же чувствовал ко всем этим людям одно лишь отчуждение, и ничего не мог с собой поделать.

И Янис сейчас тоже казался каким-то чужим, незнакомым, будто и не было ничего в прошлом, будто это сон был, кошмарный сон.

О том, что это было всё, напоминала лишь хромота Алмаара. Он заметно подволакивал правую ногу, и от этого в его походке уже не было той прежней лёгкости, с какой он мог почти неслышно подбираться сзади и брать врасплох.

…Вечером после ужина и после душа Джейк валялся на кровати, заложив руки за голову, и думал. Он опять думал про Алмаара. Встреча с ним на этой планетке выглядела настолько невероятной, что прошедший день не шёл из головы. Джейк заново прокручивал в памяти каждую реплику их разговора, каждое движение, мимику, жест.

Джейк достаточно хорошо изучил Алмаара, чтоб теперь сомневаться в том, что тот готов без сопротивления принять нынешнюю жизнь. Он строит какие-то планы. Он готовит что-то. По-другому и быть не может! Да! Он не зря завёл знакомство с тем пилотом. Не зря!.. Может, позднее оно и переросло в дружбу — кто спорит? Но вначале…

«Ах, Янис, Янис!..» — Джейк аж рассмеялся, чувствуя, насколько близок он сейчас к пониманию поступков другого человека. Сбитая скула стала саднить, напоминая о недавних событиях этого дня. Обидно, конечно, что один удар всё-таки пропустил, и пропустил по глупости, но, «спасибо» Алмаару, это был только один удар… Ещё, к тому же, гудели рёбра от дубинок… Там всем досталось: и правым, и левым, и участника, и зрителям… Да, нашлись и такие, кто просто воздержался… Троих самых активных изолировали с дальнейшей отправкой в шахты.

Джейка не тронули, предупредили только, а ведь он-то как раз самый виновник, из-за него всё случилось.

Лионелли опять, наверно, придёт для разговора, но сейчас Джейку на всё это было плевать. Он был не один, с ним Алмаар, а Алмаар уже готовит кое-что. Надо будет завтра поговорить с ним прямо и выяснить всё точно. Может быть, понадобится помощь… Хорошо бы и на пилота того глянуть, что за птица, стоит ли ему доверять…

Впервые за все дни Джейк заснул со спокойным сердцем, в чёткой уверенности в то, что предстоит ему завтра. Откуда ему было знать, что самая крупная неожиданность ждёт его именно завтра?

* * *

Утром, ещё до завтрака, Джейка отправили поработать, видимо, таким образом надеясь навести хоть какое-то подобие порядка после вчерашнего инцидента в душе. Сам Джейк был не против поработать физически и труд на складе под надзором полусонного пожилого улиссийца воспринял с удивительным для всех спокойствием.

Перетаскивал пустые ящики, выносил на свалку хлам, не поддающийся ремонту, выметал и мыл полы. Даже завтракать пришлось здесь же.

Ему, как и всем, кто не успевал к положенному времени, из столовой отправили сухой паёк: прессованную пластинку сухих водорослей и пластиковый стакан с подслащенной водой.

Складских помещений всего два. Все они имеют выход на свалку, а главное, — на площадку, где, как на выставке, стояли вперемешку разномастные корабли и даже несколько аэрокаров.

Интересно, есть ли у твоего браслета допуск на эту территорию, думал с интересом Джейк, запивая свой безвкусный завтрак водой из стакана. Удобно расположившись на крыле полуразвалившегося катера, он хорошо видел сверху всю площадку, людей на ней… и корабли.

Вон, «Аргус», самый крайний справа. Катер-поисковик. Его используют для разведки. Хороший, маневренный, очень надёжный кораблик. Хотя «Карабинер» ничем не хуже. Он лучше вооружён, имеет мощный двигатель. На нём легко можно добраться до Ниобы…

Их здесь много таких, которые послушны и известны во последнего винтика. «Крокус», «Виллинджер», «Свеча», «Стайер»… «Стайер» слишком лёгкий, он пригоден лишь для боя при столкновении в космосе. Очень мало горючего, тяжёлая пушка… Нет! «Карабинер» лучше!

— Эй, ты! Работать… — пират-сторож окликнул его издалека, но, видя, что Джейк не торопится, подошёл поближе. С минуту они молча глядели в одну сторону, а потом улиссиец всё же сказал, угадав мысли своего поднадзорного. — Не советую пробовать… Всем, кто с браслетом, запрещено, — особая зона.

— Неплохой парк, — похвалил Джейк. — Есть хорошие модели… А техническое состояние, наверняка, оставляет желать лучшего…

— Ну да! — сторож обиделся. — Все, что здесь, готовы к старту, только разрешение дай…

Я знаю! Я сам двадцать лет пилотировал. Ещё на «Таране»… Хотя ты не знаешь… Такие сейчас не выпускаются… Их много тогда на Сионе пожгли… Броня, как бумага… Все мы тогда смертниками были…

— Мы? — Джейк усмехнулся, смерив сторожа взглядом. На вид ему больше шестидесяти не дашь. В каком же возрасте он воевал? В два года?

— Мне семьдесят восемь лет, сопляк. — Улиссиец смерил Джейка таким взглядом, что сомневаться в его словах разом расхотелось. — В двадцать лет я уже знал, что такое война… Я трижды катапультировался с горящего истребителя… Я сам горел заживо! На Сионе моё имя занесено в список героев, а ты…

Изнеженные самодовольные глупцы!.. Мы в своё время не позволили захватчикам пройти в глубь столицы дальше, чем на три квартала, а по вашей земле сейчас ходят враги, а ты здесь, кидаешь мусор…

— Я не хотел вас обидеть… — извинился Джейк. Ему и вправду стало стыдно за самого себя.

— Такие, как ты, предают свою родину. Такие, как ты, отдают свои корабли нам без боя… Такие, как ты, за кусок хлеба рады работать на нас… Рады идти на уступки, рады идти на унижения, лишь бы жить…

Джейк почувствовал, что краснеет, краснеет от стыда, от обиды, а главное, — от справедливости слов старого пирата.

Так оно и есть. Он бросил мир на произвол судьбы, а ведь в этом мире осталась Кайна. Ты должен был бороться за неё! За её счастье! За её спокойную жизнь! Это же трусость — бежать от проблем, бежать от трудностей, от возможной смерти тогда, когда любимой женщине сейчас ещё хуже…

— Иди отсюда! Скажешь, у меня на сегодня всё. Можно начинать погрузку…

И Джейк ушёл. Чувствуя себя точно оплёванным, до обеда просидел, не шевелясь, привалившись спиной к сетчатой перегородке.

— Тайлер! Я с утра тебя ищу. Ну, как ты, после вчерашнего? — Джейк никого не хотел сейчас видеть, но Янису обрадовался. С ним связывалось обещание скорых перемен, начало действия, какие-то надежды, и появление его пришлось как нельзя кстати, как раз под настроение.

Пожал плечами, ответил:

— Нормально. Спасибо за предупреждение, и за помощь…

— Ты что, не в настроении? — Янис опустился на корточки, заглянул в лицо. Глаза у него улыбались, и губы — тоже. Он был рад чему-то, точно хотел рассказать что-то весёлое. — Бросай сиропиться! Ты что? Я тебя сейчас с таким человеком познакомлю… Представляешь, его как раз сегодня отпустили!.. Это же судьба!..

Судьба! Это и вправду была судьба.

Почувствовав на себе взгляд другого человека, Джейк медленно поднял голову — и шумно выдохнул, часто-часто заморгав глазами, уставился с открытым ртом на — собственного отца.

— Познакомься, это Виктор… Фамилия тебе ни к чему, правда? Да я её и сам, если честно, не знаю…

Но Джейк уже не слышал слов Яниса, он даже не глянул в его сторону.

— Джейк!!! Джейки…

Виктор, счастливо и радостно улыбаясь, сделал несколько шагов вперёд, широко развёл руки, приглашая сына. И Джейк бросился ему навстречу, чуть с ног не сбивая. Они обнялись, крепко-крепко, до хруста в костях, по-мужски. Джейк был немного выше отца, но умудрился, как когда-то в детстве, зарыться лицом в пыльную куртку на груди Виктора. От него так же, как в детстве, пахло смазочным маслом, жаром разогретого двигателя, пылью и ещё чем-то знакомым и очень родным, несущим ощущение надёжности и защиты.

Никого для него больше не существовало. Никого, кроме отца!

— Папа, папочка… Отец!

Виктор чуть отстранил его от себя, придерживая за плечи, заглянул в лицо.

— А ты повзрослел, сынок… Даже внешне заметно. Как давно же я тебя не видел!

И опять прижал к груди, будто обещал без слов, одним только движением: «Никому! Никому не отдам! Никуда не отпущу!..»

— А мама так волновалась, куда ты подевался… Знала бы она… — Джейк не договорил, неожиданно вспомнил про Яниса. Вот уж он, точно, удивится. И обрадуется… Это ж надо, с родным отцом хотел познакомить!

Крутанулся на месте, но Яниса не было. Опять ушёл, не предупредив. Ну что за человек!

Заозирался по сторонам, пытаясь разглядеть его среди других заключённых.

— Куда он делся?

— Янис? — догадался Виктор. — Он всё с утра пытался нас с тобой свести. Всех обошёл, искал, куда ты делся… Чудной он немного, парень этот… Диковатый будто…

Да, Джейк в своей радости забыл про Яниса, не бросился искать его сразу, о чём пожалел позднее, и не раз.

* * *

С этого момента Яниса будто подменили. Он стал избегать его, избегать намеренно. Они даже поговорить не могли. Ток только, лёгкий кивок при встрече в столовой, как это бывает при шапочном знакомстве.

Первые несколько дней Джейк над этим особо не задумывался. Ему было некогда, он от отца не отходил ни на шаг. Они говорили и не могли наговориться. Всё время были рядом. Но потом Виктора забрали снова, и Джейк остался один. Как неприкаянная душа, он до обеда слонялся туда-сюда, но отца не отпустили. Никто на него не обращал внимания, даже Алмаар.

Они стали друг другу чужими, будто их не связывало прошлое, будто не вместе они в джунглях Гриффита убегали от сионийских солдат, будто не объединяла их одна общая цель: выжить.

Джейк не задавался вопросом, почему это случилось. Он догадывался и сам. Янис, глядя на них, довольных и счастливых, почувствовал себя лишним, чужим, — и ушёл, ушёл с их пути.

Что это было? Природная тактичность или детская обида? Этого Джейк не знал, зато понимал хорошо: всему виной его эгоизм. Нельзя было забывать про Яниса, ни в коем случае. Как бы ни было хорошо тебе, рядом есть тот, кому сейчас хуже. Про это надо всегда помнить.

Как же выйти теперь из сложившейся ситуации? Джейк понимал, что первый шаг нужно сделать ему, но как поведёт себя при этом Янис?

За ужином в столовой Джейк подсел к нему за один стол, не спрашивая на это разрешения. Янис не прореагировал, только чуть подтянул тарелку на себя с инстинктивной опаской. Но сидел он за столом не один: слева примостился ещё один неизвестный Джейку тип. Наверное, очередная «шестёрка». Таких сразу видно, по лицу. Типчик этот злобно оскалился на непрошенного гостя, но, видя, что «хозяин» к посягательству на свою территорию равнодушен, тоже притих.

— Янис, с тобой можно поговорить?

Алмаар поднял глаза на Джейка не сразу, будто долго обдумывал вопрос. Спросил с неожиданной издёвкой, почти со злорадством:

— Что, один остался? Забрали папаньку? Скучно одному? — Но не это задело Джейка, а то, как пренебрежительно фыркнул в ответ сосед Яниса, этот маленький неприметный субъект, неожиданно решивший, что он имеет право открыто издеваться над Джейком лишь потому, что это позволяет себе Янис.

— Жалко, что я не сразу догадался. Вы с ним сильно похожи… — уже спокойно продолжал Янис.

— А что это меняет? Наши отношения…

— Какие отношения, к чёрту?! — Янис взорвался неожиданно. С такой силой толкнул тарелку от себя, что Джейк еле успел поймать её у самого края. — Какие вообще между нами могут быть отношения, Тайлер?! Опомнись! Я никогда не напрашивался тебе в друзья, понял? Что ты думаешь о себе?! Тоже мне!.. И Виктору передай, мне ничего от него не надо… Сам справлюсь! Подумаешь!..

Он рывком поднялся, заметив, что в их сторону направляется охранник.

— И не вздумай ко мне больше подходить, понял… — предупредил напоследок.

— Янис! Да подожди же ты!.. Не будь дураком! Как ребёнок прямо… — Джейк попытался остановить его, даже чуть не поймал за рукав, но Алмаар так больше и не глянул в его сторону, пошёл прямо на подошедшего охранника, а следом с тарелками в обеих руках поскакала его «шестёрка».

Извинения, готовые сорваться с языка, остались не только непроизнесёнными, но и не услышанными. И от этого всего стало ещё противнее на душе.

А Янис всё та же взрывоопасная бомба. Лучше не трогать. Как всегда, всему миру и себе самому, главное, пытается доказать свою самостоятельность и независимость.

Да и Бог с тобой! Живи, как тебе нравится…

Поднимаясь из-за стола, Джейк встретил взгляд охранника, нехороший взгляд, ничего доброго не обещающий. Ну, вот! Одни боятся, другие ни за что ни про что хотят набить морду, третьим аж не терпится сбагрить отсюда поскорее и огрести «честно» заработанные деньги.

«Я не при чём, дядя! — мысленно оправдывался Джейк, собирая свою посуду на подносик. — Просто так получается опять: если где-то что-то происходит, там всегда замешан один и тот же. Одно и то же лицо! Но я не преступник! Я никого не убивал! Я ни на кого не шпионил! Не надо меня бояться! Не надо меня изолировать, ради Бога! Только этого ещё не хватало…»

* * *

— Он здесь не так уж и давно… И познакомились случайно совсем… Мы дюзы тогда ремонтировали, а его со склада с деталями прислали. Он так и остался, помогал до вечера… Он — молодец, в технике разбирается неплохо… Мне он на тебя поначалу показался похожим… — признался Виктор с некоторым смущением, взглянув на сидящего рядом Джейка. — Хотя по характеру, конечно… — Рассмеялся негромко. — Он про себя очень мало рассказывал… Даже, как попал сюда… Жалко парня. Ведь неглупый… сразу видно, из неблагополучной семьи… Какое там воспитание?

Виктор покачал головой сокрушённо. В этот день, с утра довольно прохладный, ему в своей тёмно-синей форменной куртке пилота гражданских сил совсем не было жарко. Но Джейк никогда не слышал, чтоб отец на что-то жаловался, он и сейчас улыбался, шутил, смеялся даже, хоть и видно: устал он уже от такой жизни подневольной, без чёткого графика работы и понятно, в каких условиях.

При словах отца Джейк неожиданно вспомнил рассказ Яниса в тот день, в общей камере карцера. Неблагополучная семья — это точно. Без матери, с отцом-алкоголиком, которого Алмаар презирал и ненавидел с детства.

«А если бы тебе так, а? Без матери — и с таким отцом? Всегда один, абсолютно никому в этой жизни не нужный… Бродяжил бы сейчас точно так же где-то. Сидел по лагерям… Водился бы с бандитскими шайками… Нет!!! Нет! Не дай Бог! Это только в кино может быть кому-то интересным. По-настоящему же… Нет! Никогда. — Джейк ещё плотнее прижался к плечу отца. Господи, как же он был рад иметь таких родителей! Быть благополучным… — Как же это здорово — знать, что тебя любит кто-то, любит не за что-то, а просто так, со всеми своими недостатками… Боже, как это здорово!»

— Он-то в первый раз, видно, меня за свободного принял… Рычал, огрызался поначалу, когда просил подать что-нибудь, — Виктор продолжал говорить, а Джейк слушал его, слушал родной, любимый до последней нотки голос, не спешил перебивать, а думал ещё и о своём. — А потом встретил во время прогулки — и подошёл.

Сейчас, вот, думаю, а может, его больше форма моя заинтересовала? — Виктор хмыкнул, пожимая плечами. — Да, странный он малость, этот Янис… Я по его просьбе коды снял, а он теперь заявляет, не надо… Как же так, не надо?

— Какие коды, пап?

— Да копии кодов от дверей в центральном корпусе, — ответил Виктор. — Уж не пойму, зачем ему это надо. В прошлый раз электронный блок от сломанного кодировщика просил… Электроника — это опасно. Только попадись, в лучшем случае — отправят на шахты…

— Он, что, сбежать хочет? — Джейк аж привстал, глядя на отца с таким изумлением, что Виктор даже рассмеялся в ответ.

— Не реагируй так остро! За одни только мысли о побеге — расстрел. Хватит с тебя неприятностей. Ты же говорил, тебя выкупят скоро. В любой день может приехать покупатель…

— Пап, я не всё сказал, — Джейк нахмурился. — За мной с Сионы приедут. Скорее всего, от самого Марчелла. Он уверен, что я из Разведки… Что меня специально в их Штаб внедрили…

Они и вправду со дня на день могут приехать.

— Почему же ты сразу не сказал, Джейк? — Виктор легко выпрямился, хоть и чувствовал, что ноги затекли от сидения на корточках. — Тебе так и сказали, что за тобой приедут сионийцы? Может, это всё одна болтовня?

Джейк вздохнул, опустив глаза.

— Мне Лионелли говорил…

— Лионелли? — Виктор озабоченно поморщился. — Да, этот врать не будет… Он обычно в курсе всех дел… Значит, придумать надо что-то! — Глаза его сверкнули. Он обдумывал услышанное, что-то прикидывал в уме, стоял, уперев руки в поясной ремень, смотрел куда-то в сторону, мимо Джейка.

— М-да, кроме, как бежать, и придумать нечего… — Хмыкнул Виктор через несколько минут полного молчания. — Бежать… Но как? — В упор посмотрел на Джейка. — Ничего!.. Захват корабля — это, конечно, выход… Можно попробовать…

— А браслет? — напомнил Джейк. Он чувствовал: отец должен помочь, он обязательно что-нибудь придумает. Но как избавиться от поискового браслета? С ним на полигон не попадёшь, так тогда сторож на складе говорил.

— Браслет — это ещё не самое страшное. Важнее всего — правильно рассчитать курс… Улисса окружена защитным экраном. Специальная программа по уничтожению любого вторжения извне…

— Но ведь как-то же они сами летают? — Джейк смотрел на отца снизу. Он был близокк отчаянию. Совсем не это он хотел услышать. Но куда денешься от правды? Пусть лучше знает, что к чему, ясно представляет всю картину.

— В экране созданы «проколы». Здесь их все называют «рукавами». Но они закодированы программой… Снять коды можно только с ГиперКома. Это компьютер-матка. Он управляет всем на этой планете. Даже содержание кислорода в нашем воздухе рассчитывается им… Мы все здесь — звенья одной программы… Появляется новый человек — и производство кислорода и пищи увеличивается…

— Ну, прямо, как Бог… Отец всего сущего… — Джейк присвистнул удивлённо. Про всё это он слышал впервые.

— Они стерегут ГиперКом… Это очень сложная программа…

Виктор снова опустился вниз, одним коленом для большей устойчивости упираясь в землю. Разровнял ладонью мелкую пыль, покрывающую бетонку, заговорил, рисуя что-то пальцем:

— Он находится в центральном корпусе, третий подземный этаж… Надёжная защита… Думаю, даже прямое попадание при орбитальной бомбёжке ничего ему не сделает…

Я был там всего один раз, на втором этаже… ТУДА бы меня никто не пустил… Да и вот эта побрякушка, — коснулся пальцами браслета на руке, — не позволила бы. Вот здесь главный вход. Он хорошо охраняется. Два человека постоянно, ещё четверо в пикете за стойкой… Проверяют тщательно каждого входящего. Меня даже обыскивали… До лифта так просто не добраться… Только через охрану, они все с оружием… — Виктор подробно восстанавливал план всего здания по памяти, рисовал и объяснял тут же. Джейк слушал внимательно, запоминал и всё больше убеждался: пройти той дорожкой, которую ему предлагал отец, невозможно. Нереально выступать против толпы вооружённого народа, не имея при этом ничего, кроме голых рук и энтузиазма. Захватывать девятиэтажное здание, главный компьютер — сердце и мозг подкупольного мира — это сущее безумие.

— Это невозможно, пап. Нам в жизни туда не попасть… — Поднял глаза на Виктора. — Нас попросту перестреляют ещё в вестибюле…

Отец молчал, он и сам понимал всё прекрасно, поэтому намеренно не глядел на Джейка, упорно изучал чертёж, созданный собственной рукой, будто надеялся найти другой способ.

— Это невозможно! — повторил Джейк. Начиная нервничать, он запустил руку в волосы на затылке, стиснул пальцы, причиняя себе намеренную боль, но и она не помогла. — Это дикий план, пап! Дикий и безумный!

Выпрямился рывком, ногой затёр рисунок. Виктор продолжал молчать. Волосы закрывали его лицо, а может, он намеренно избегал смотреть в глаза сыну. Рано или поздно дети понимают, что родители их не всесильны. И это всегда приносит боль. Джейк же, кроме этой боли разочарования, чувствовал ещё и отчаяние, отчаяние безысходности, невозможности изменить свою судьбу.

— Пап, я не хочу так!.. Я не хочу опять на допросы! Я не хочу умирать! Я ничего этого больше не хочу!.. Я только домой хочу!.. Я к маме хочу! Я хочу увидеть свою девушку! Я обещал ей вернуться! Я всем им обещал!.. Обещал вернуться живым и здоровым!.. Боже!!! Господи! За что мне это всё?! Что я сделал такого?! Ведь изначально, с самого рождения, как чёрт знает что!.. Всё не так, как у людей!

Отвернулся, чуть не плача. Чувствуя, как сухое горло перехватывают спазмы.

Хотелось расплакаться, как это бывало в детстве. Но в детстве слёзы всегда помогали. Они приносили хоть какое-то облегчение. Сейчас же — бесполезно! Ничто не может изменить того, что сейчас происходит. Ничто и никто. Даже отец… Даже он…

На негнущихся, разом ослабевших ногах он пошёл в неизвестном направлении, ничего и никого перед собой не видя.

Даже жить не хотелось. Даже жить! А ведь эта жажда жизни была единственным инстинктом, ведущим через все трудности, через все встающие на пути преграды. Желание жить, несмотря ни на что, не давало впасть в отчаяние, помогало выдержать издевательства Колина и его шайки во время службы в третьей бригаде, оно вело через джунгли Гриффита, оно заставляло изворачиваться и лгать при допросах, оно бросило напролом даже тогда, при расстреле, в совсем уж безвыходной ситуации. Одно только желание выжить оставалось всегда с тобой, не давало сойти с ума и отчаяться, а сейчас…

Что делать сейчас?!

Господи!!! Помоги и направь!!!

Шёл до тех пор, пока не натолкнулся на кого-то на своём пути, извинился, и только потом огляделся, постепенно приходя в себя. Все заключённые толпились у ворот. Зачем? Для чего?

Джейк протиснулся немного вперёд.

Трое в коричневых комбинезонах в образовавшемся кружке из живых людей били кого-то четвёртого. Пинали прямо ногами в тяжёлых армейских ботинках с толстенными подошвами, даже подняться не давали.

— За что?.. За что его так?..

При нём впервые так жестоко и с такой ненавистью избивали человека. Даже собственное состояние не притупило того ужаса, какой он испытал при виде этой жуткой картины медленного и унизительного убийства.

— За что его так?.. Боже правый…

Думал, спрашивает сам себя в немом крике, — нет! — спрашивал вслух, потому что кто-то, стоявший рядом, спокойно, с равнодушием, ответил:

— Стащил, вроде, что-то… Вот и получи теперь…

— Тут уж честно, по всем правилам… Раз уж попался… — добавил другой голос, из-за спины.

Рывками взлетали вскидываемые в такт движениям руки, мелькали ботинки. А человек на земле уже даже перестал руками закрываться.

Джейк распихал впереди стоявших, кинулся на защиту, даже не думая о последствиях, но его опередили. Кто-то другой. У Джейка аж дух перехватило, когда он узнал в этом защитнике родного отца.

Виктор выскочил вперёд, растолкал охранников с криком, и те почему-то прекратили, отступили в стороны. И народ вокруг Джейка задвигался, все принялись расходиться с непонятным разочарованием на лицах, будто им не дали досмотреть развязку интереснейшего фильма.

Джейк подошёл медленно, ещё издали, по одежде, узнав в избитом Яниса Алмаара.

— …Что же ты, Янис?.. Живой хоть?.. Ну, давай ты руку, помогу хоть!.. — Опустившись перед ним на колени, отец помогал ему подняться, осторожно поддерживая за плечи. Янис откашливался, его подташнивало от сглатываемой крови. Видно было, как рвотные спазмы заставляют вздрагивать его всем телом. Он не отказывался от помощи Виктора, не пытался оттолкнуть его от себя, только зло ругался сквозь зубы, размазывая по лицу кровь тыльной стороной ладони. Кровь из разбитого носа капала ему на рубашку и на руки, и даже на руку Виктора, поддерживающую Яниса.

Закрывая раскрытой ладонью нос и губы, останавливая текущую кровь, он тяжело запрокинул назад взлохмаченную голову — и тут взгляд его пересёкся со взглядом Джейка. И сразу же, будто его подменил кто, оттолкнул от себя Виктора толчком в грудь, прикрикнул яростно:

— Не надо!.. Не надо мне помогать!.. Я сам могу!.. Сам справлюсь…

И правда, он поднялся сам, без всякой помощи, поплёлся в сторону корпуса на заплетающихся слабых ногах, провожаемый изумлёнными взглядами отца и сына.

* * *

Они сидели рядом, ели в молчании, но каждый, видимо, думал об одном и том же. Виктор не выдержал первым:

— Да-а, раньше он был куда осторожнее… Удивляюсь, как его сразу не расстреляли! Такое уже было с ним однажды… Наверное, Свенссон не в курсе…

Опять помолчали. Джейк поднял голову, — в который уже раз по счёту! — оглядел зал. Медленно. Каждого из сидящих за столами. Нет, Алмаара среди них не было. На ужин он не вышел. Отлёживался, как волк после ранения.

— Почему он такой, пап? Он, что, думает, я его к собственному отцу ревновать буду?

Виктор плечами пожал, будто не знал ответа на этот вопрос, а потом всё же заговорил, медленно помешивая ложкой в супе:

— Пока тебя не было, мы неплохо с ним ладили. Он, конечно, парень ерепенистый и скрытный, но, бывало, кое-что рассказывал про себя… Он одинокий, Джейк… Может, от излишней гордости. Может, всему виной привычка…

К нему ведь лепится всякая шпана… В надежде на покровительство и защиту… Бесполезно, как видишь. До других ему дела нет. Ему нужно общение равных…

У меня вас двое, и он уверен, что ты мне более ценен. Ты же мой ребёнок… А кто он после этого? Нет, жизнь на вторых ролях его вряд ли устроит…

— Но ведь одному жить ещё хуже! — воскликнул Джейк, бросая ложку. — С ума можно сойти от такой жизни!..

Виктор опять плечами пожал, поднося ложку с супом к губам, добавил раздумчиво:

— Да, нам с тобой легче, мы вдвоём… Наконец-то вдвоём! Впервые я никуда не еду, а ты не в увольнении на два-три дня… — Он тепло улыбнулся, но Джейк не смотрел на него, и взгляд его был направлен куда-то в сторону, он обдумывал услышанное. Серьёзный, взрослый, задумчивый, аж сердце щемило при мысли о том, какой он стал незнакомый, даже немного чужой.

— Лионелли говорил, встречи с родственниками здесь запрещены. Что будет, если про нас узнают? — Джейк перевёл взгляд на отца, и Виктор снова пожал в ответ плечами.

— Не думаю, что в наших условиях это возможно. Маловероятно… Это нам с тобой повезло…

— Так ты не знаешь, пап, да?

— Про что?

— Мама, она тоже здесь была. Тебе, что, не говорили?

— Глория?! Здесь?! — Виктор поперхнулся, закашлялся, закрыл рот рукой, отталкивая тарелку от себя. — Ты не шутишь?

— Какие тут шутки? — Джейк смотрел на него без всякой улыбки. Он не шутил. С того разговора днём он вообще перестал улыбаться, взгляд его оставался страдающим взглядом разочаровавшегося в жизни человека. Ему теперь не до шуток, не то настроение. — Корабль с Гриффита с эвакуированными захватили, так же, как меня, как тебя, как всех здесь. Женщин держали отдельно. Ты и вправду мог не знать… Я и сам узнал совсем недавно… от Гаргаты… Перед самым своим отъездом…

Пэрри, как всегда не вовремя, подполз откуда-то сбоку, намеренно притормозил, прислушиваясь к их разговору. Он весь ужин глаз не сводил со своего соседа, видел, что беседа его с пилотом приобрела очень оживлённую форму. Не мешало бы выяснить, о чём речь.

— Иди! Иди ты отсюда! — прикрикнул на него Джейк. — Без тебя тошно…

Последние слова добавил уже вполголоса, скорее для себя самого.

— И тебя он раздражает… — Виктор усмехнулся, меняя тему разговора.

— Дело не в раздражении. Но этот дружок — того! — Джейк постучал указательным пальцем по крышке стола, а потом пояснил: — Дятел! С ним осторожнее надо…

— А я и не знал… Да и многие, наверно, не в курсе…

— Я таких как-то сразу вижу… — Джейк поднялся, стал собирать тарелки на один поднос. — Пойдём, пап!.. Я сам отнесу…

* * *

Небольшой ноздреватый кусочек какого-то металлического сплава отлетел от удара по нему носком туфли. Ударился о стену — сыпанули яркие горячие искры. Джейк аж остановился, опешив. Вот это да! Это же рутерий! В кораблестроении без него никуда. Понятно, что ещё можно найти в ангаре после ремонта камеры реактивной тяги.

Джейк украдкой глянул через плечо, сторож, знакомый старик, на чьей совести, собственно, и была уборка ангара, отвлёкся, говорил о чём-то с мастером, вытиравшим руки промасленной ветошью. Ни один из них не смотрел в сторону Джейка. Спрятать находку было делом одной секунды.

Зачем? Для чего? С какой целью?

Джейк и сам бы сейчас не ответил, но какой-то смутный план в его голове уже родился. Надо будет только обдумать всё на досуге.

Щётка на длинной ручке снова зашаркала по полу. Длинные пластиковые волокна впитывали пыль. Её было так много, что щётку приходилось промывать каждые три минуты. Однообразная бесконечная работа, обычно она утомляла к концу дня, но сейчас Джейк ничего этого не замечал. Он даже принялся напевать себе что-то под нос чуть слышно. Рутерий ощутимо леденил кожу в том месте, где они соприкасались. У этого металла высокая теплопроводность и большая температура плавления, просто огромная. Поэтому им отделывают камеры, где происходит сгорание ракетного топлива.

Осмелев, Джейк второй кусочек спрятал в карман брюк. В прошлый раз его почему-то не обыскивали, может, и сейчас пронесёт.

Закончив с уборкой, двинулся с ведром и щёткой на выход, внутренне радуясь проделанной работе. Огромный ангар, куда запросто закатывали «Аргус» при текущем осмотре, был чист, как операционная. Ни пылиночки. Завтра утром здесь опять разведут такое… На три дня уборки…

Джейк вздохнул. Кто, кроме него самого, мог оценить всю тяжесть сделанного за один день? Никто!

Отдал ведро и щётку сторожу, тот понёс своё добро в подсобку, даже взглядом не поблагодарил. Да и Бог с ним. Подумаешь…

Хотелось только одного: поесть — и в камеру, отдыхать… Интересно, отпустили ли уже отца? Хоть за ужином бы встретиться… Как он там? Как Алмаар? Оклемался ли?

…Его остановили у входных ворот коротким внятным приказом:

— Руки!

Джейк покорно поднял руки, позволяя себя обыскивать. Про рутерий он в этот момент даже не подумал, слишком увлёкся мыслями о предстоящей встрече с отцом.

Улиссиец, обычно беспечный и равнодушный ко всему, что происходило вокруг, теперь с завидной старательностью выворачивал все карманы. Причину такой резкой перемены Джейк определил правильно: Свенссон стоял чуть в стороне, наблюдал за происходящим, а сам будто ждал кого-то.

Выдержки Джейку хватило, он даже бровью не повёл, когда дежурный извлёк на свет запрещённый предмет. Конечно, из него невозможно сделать заточку, им не сможешь никого поранить, это просто продолговатая, выщербленная с одной стороны пластинка рутерия. Но это был металл, а вынос металлических деталей карался строжайшим образом.

— Это как понимать?! — взвизгнул улиссиец. Он больше Джейка испугался такого грубого нарушения правил. А Джейк в ответ лишь плечами пожал: «Делайте со мной, что хотите. Понятия не имею…»

— Что там, Кристиан? — Свенссон вмешался. Подошёл ближе. А с ним и ещё двое из личного эскорта, а тут и трое других дежурных с автоматами наперевес обступили Джейка со всех сторон. От коричневой пиратской формы, мелькавшей везде, куда ни глянь, даже воздух, показалось, стал тягучим и густым.

— Тебе ещё в первый твой выход объяснили наши правила, — заговорил Свенссон, глядя Джейку прямо в глаза. Он ждал страха, какой обычно испытывают люди подчинённые, но этот новичок смотрел невозмутимо, даже нагло, смаргивал редко и не отводил взгляда. По всем статьям, ни дать, ни взять — честнейшая душа. А ведь в прошлый раз он показался послушным, напуганным, смирным… Обжился мальчик, значит, обнаглел. Таких обламывать нужно, и сразу, чтоб уважали и боялись. — Ну-ка, заключённый, повтори пункт третий наших общих правил!

— Пронос любых металлических предметов, тайно или явно, карается с предельной жестокостью: ссылка на шахтные разработки или расстрел. В зависимости от физического состояния нарушителя, — пересказал без запинки слово в слово.

— Так в чём дело? — Спокойствие Свенссона действовало на всех угнетающе. За этим спокойствием скрывалась слепая ярость жестокого человека, запертого в ограниченном пространстве, лишённого возможности в полной мере использовать всю силу, какой его щедро одарила природа. — Ты почему-то решил, что наши законы не для тебя, ниобианин? Или ты считаешь себя настолько умным, что собрался жить только себе в удовольствие? Ты забыл наше главное правило? Забыл, что начало исправления в дисциплине?

— Да ничего я не забыл!! — Меньше всего Джейк был настроен выслушивать дидактические наставления от Свенссона. В шахту — так в шахту! Нечего морали читать! Попался — сам виноват…

Свенссон моргнул чуть медленнее, лишь глаза прикрыл, и это движение послужило сигналом к началу наказания. И всё же первый удар — дубинкой по почкам — Джейк успел предугадать и даже закрылся согнутой в локте рукой. Но кто-то другой опустил ему на затылок сцепленные в замок руки. Такой удар можно было сравнить с ударом молотом. Аж в глазах потемнело, и весь мир потерял вдруг ощущение реальности. Всё происходило как во сне. Не было ни злости, ни ярости — ничего, что сопровождает обычную драку. Да и можно ли было назвать это дракой?

Свенссон отвернулся, без особого интереса рассматривая обломок от рутериевой оболочки. Он не представлял никакой опасности. Да и не в этом было дело. Совсем не в этом. Это был удачный повод подпортить настроение Лионелли. Чтоб не бегал слишком со своим землячком. Не баламутил других… Но и сильно калечить тоже не стоит. Как бы ребята не перестарались…

— Всё! Хватит…

Резким рывком подбородка приказал: помогите подняться. Ниобианина подхватили, поставили на ноги, придерживали, не давая упасть.

— Ну, что, усвоил правило номер три, ниобианин? — Несмотря на жестокие побои, а подопечные Свенссона бить умели, ниобианин оставался в сознании. Вынослив, ничего не скажешь, а может, это только шок…

— Ты думаешь, я тебя пожалел, да? — Джейк смотрел на ухмыляющегося Свенссона исподлобья. Маньяк, настоящий маньяк. Он даже улыбался жутко. — Не-е-ет! Нисколечко! Моя бы воля — дубеть тебе в шахте… Но деньги за твою шкуру, пусть даже и подпорченную, мне будут куда больше в радость.

Джейк секунду смотрел в чёрные улыбающиеся зрачки улиссийца, но и секунды хватило, чтоб «прочитать» самые сокровенные мысли и желания этого человека…

…Горячее солнце, горячий песок, лазурное море и девушки в купальниках… Знаменитые пляжи Меркурианы… Именно о них Свенссон мечтал с пяти лет, с того, как в руки ему попал рекламный проспект с ниобианского лайнера… Сказка или рай? Свенссон и сам себе не признавался в своих тайных желаниях, но предчувствие больших денег делало детскую мечту навязчивой идеей.

— Там сейчас зима… Там холодно и дожди… Бархатный сезон уже кончился… Вы опоздали… — Он засмеялся, так же, нагло, с вызовом, глядя прямо в глаза. Потерял равновесие, откинувшись назад, подставляя для удара беззащитный подбородок. Этого одного удара ему и хватило.

— В камеру его… Да осторожнее же! — добавил уже тихо. — Он у нас на вес золота…

Отвернулся, хмыкнув, принялся разминать онемевшие костяшки пальцев, а из головы никак не шло: «Откуда он узнал?!.. Я же никому никогда?!.. И словом…»

Хмуря брови, ещё раз оглядел осколок рутериевой оболочки, отшвырнул его далеко в сторону. При виде искр на момент задумался, но только на момент, мысль так ни во что и не оформилась.

* * *

Часов Джейк не имел, с того самого случая. Время он и так чувствовал неплохо. Вот и сейчас понял сразу: ужин давно уже прошёл.

А как же отец? Он же будет ждать?

Вскинулся одним рывком — и осел со стоном. Больно. Очень больно. Хоть и сам виноват, а обидно. Обидно до соплей. Из-за чего били-то? Из-за куска металлолома? Да такого добра здесь — куда ни глянь. Тоже мне, любители порядка…

Джейк поморщился, неожиданно вспомнив, подтянул к груди левую ногу. Он прямо в туфлях лежал на койке, там, куда его кинули. Хорошо, что догадался в первый раз и спрятал один кусочек понадёжнее, в носок. Никто не заметил, даже при обыске. Жаль только, что тот, конфискованный, был побольше. А этот совсем маленький, чуть продолговатый и плоский, с шершавыми, царапающими пальцы краешками на свежих изломах. Стоил ли он всех страданий?

Джейк вздохнул, рёбра ещё помнили недавние побои, заныли, жалуясь. Но болели не только рёбра. Всё тело болело так, будто его в стиральной машине прокрутили. Ничего себе, сравнение, но состояние было точь-в-точь.

Осторожно прощупал подбородок. Удар был что надо, но кости, вроде, целые, и зубы — на месте. А вот синяк, наверное, будет добрый, уже губы опухли, прикасаешься, а они онемевшие.

Чёртов Свенссон. Легко бить беззащитного. Порядок тебе подай и дисциплину. Ну, хорошо, ещё посмотрим, что дальше будет.

Джейк откинул подушку, оттянул простынь. Шов матраса из пластиковой оболочки голыми руками не надорвать, но Джейк расковырял его острым краем рутериевого обломка. Спрятал его в мягкую набивку, расправил простынь, вернул на место подушку и только потом снова лёг.

Всё! Всё, хватит пока. Ни думать, ни планировать ничего на будущее. Только отдыхать. Закрыл глаза, наслаждаясь покоем. Хорошо так, когда не шевелишься, даже почти не больно.

А отца вот жаль… Он будет ждать, ломать голову и мучиться. Уметь бы «связываться» с ним мысленно, как это получается с мамой, всё было бы тогда в порядке, а то он сейчас, точно, места себе не находит…

Джейк заснул, не особо задумываясь над тем, что именно сон был для него единственным лекарством, способным вернуть здоровье.

* * *

— Ну, что у нас опять за номер? — Джейк, хоть и находился в полусонном состоянии, голос Лионелли узнал сразу. Медленно открыл глаза, про себя посылая гостя к чёрту. Никого не хотелось ни видеть, ни слышать. Хотелось одного — спать!

— Мне доложили, ты не появился вчера за ужином, тебя не отправляли на работы. Как это понимать? Опять бунтуешь? Я же предупреждал…

Джейк хоть и лежал к нему спиной, укрывшись одеялом чуть ли не с головой, но по голосу слышал, как нервничает Лионелли, слышал, как он ходит туда-сюда перед решёткой. А тут вдруг остановился, осторожно коснулся плеча Джейка.

— Ну, что опять случилось?

— И почему что-то обязательно должно было случиться? — тут уж Джейк не выдержал, резко повернулся к нему навстречу. Лионелли аж отпрянул, растерянно заморгал. — Имею я право, не есть тогда, когда не хочу? Не гулять тогда, когда не хочется? Или даже в этом здесь следуют по заведённому порядку?

— Опять подрался? — Вопрос Лионелли оказался настолько простым и естественным, что Джейк немного и сам растерялся. А улиссиец пристально разглядывал его лицо, видел разом и уродливое пятно очень свежего синяка на подбородке и подсохшую ссадину немного выше, на левой скуле, и злые глаза, глядящие хмуро и совсем неприветливо.

— Мне никто не сказал, что вы опять подрались… Может, тебя и правду изолировать?.. Осталось каких-то два-три дня… Потерпишь…

— Да никто ни с кем не дрался. Я сам во всём виноват… Да и вообще… — Джейк отвернулся, давая понять, что говорить про это у него нет никакого желания. — Я сам нарушил ваши правила…

— Но ведь Свенссона предупреждали: тебя не трогать ни при каких обстоятельствах…

— Товар бережёте, — Джейк понимающе хмыкнул. — Понятное дело…

Он подтянул повыше тонкое лёгкое одеяло, пытаясь прикрыть плечи, неосознанно защищаясь от людей, посягающих на его независимость.

— Дело не только в деньгах. Так принято, и уже давно. Обмен должен быть равноценным. Человек должен быть живым и здоровым…

— Какая мне разница, каким я должен быть? — Джейк всё-таки не сдержался, выкрикнул громко и зло. — Вы же сами понимаете, меня казнят сразу же. — И тут вдруг добавил уже шёпотом: — Как можно, зная ЭТО, проявлять эту чёртову заботливость?! Вам самому не противно?

Лионелли помолчал, пряча стиснутые кулаки в карманы белого халата, Джейк перестал его замечать, смотрел куда-то в сторону в угол.

— Может, ещё и не казнят… Зачем думать о самом плохом? Казнить, — выложив такую сумму?! Это бессмысленное вложение денег…

— Да уж! Вы-то точно знаете, как вкладывать деньги со смыслом… Кое-кто собрался на курорт. — Джейк усмехнулся, вспомнив выражение лица Свенссона в тот момент, когда его сокровенная мечта перестала быть тайной для всех.

— О чём ты? Не пойму… Какой курорт? — Лионелли даже улыбнулся, удивлённо поднимая брови. — У нас здесь свой курорт, только за купол сунься…

— А вы спросите лучше, куда они пойдут эти деньги? Уж вы-то должны знать, вы здесь не последний человек…

— Все получаемые за заложников деньги идут на общие нужды. Ответственная группа занимается их перераспределением… Премию получает только капитан, руководивший захватом. Ну, ещё некоторые, кто отличился во время рейда… Вообще-то это нисколько не должно тебя касаться…

— А оно меня и не касается! — Джейк и вправду отвернулся, поправляя подушку. — Я и не собирался обсуждать с вами ваши финансовые проблемы, господин. Это вы для чего-то хотели меня видеть.

— Я ещё раз тебе говорю, я здесь не по своей воле. С самого начала мне повезло оказаться самым свободным из медперсонала, когда тебя сюда доставили. А сейчас руководство решило, что я единственный, к чьим словам ты ещё прислушиваешься… Думаешь, мне самому приятно смотреть на тебя? Слушать твои постоянные упрёки? Я сразу сказал, я ничем не смогу тебе помочь. Даже и не пытайся меня разжалобить, понял!

Джейк оторопело выслушал Лионелли. Врач всегда был предельно вежлив и аккуратен, но и его терпение оказалось не беспредельным.

— Я и так слишком много для тебя сделал. Ты остался в общем отделении, получил право на работу. Даже про твоего отца никто ничего толком не знает. Я не стал никому докладывать, хоть это и запрещено.

— Мне стоит поблагодарить вас, господин, — Джейк невесело улыбнулся. — Встретить среди пиратов такого благородного человека, должно быть, большая редкость…

— Тебе всего несколько дней потерпеть осталось, — Лионелли не уловил в словах своего собеседника намёка на издёвку, поэтому, видимо, и подобрел сразу. — Совещание уже скоро. Вот только определятся с местом.

— Какое совещание?

— О! — Лионелли улыбнулся. — Вы здесь далеки от жизни, от новостей. Император подписывает мирный договор с Демократическим Советом Сионы. Война прекращена. Осталось утрясти некоторые формальности.

— А я им зачем?

Лионелли плечами пожал:

— Не знаю. Хозяину виднее…

— Хозяину?! Я, что, вещь?! Я — живой человек! Никто не лишал меня прав гражданина!.. Вы торгуете людьми, как вещами! Используете бесплатный труд, за одну только кормёжку… А какие здесь условия для жизни? И это в наше время, когда каждый человек имеет равные права перед законом…

— Ты прав, конечно, мой мальчик, — Лионелли улыбнулся печально, с пониманием. — Но не я устанавливал эти законы. И даже не мы сами строили эту тюрьму… Тебе, наоборот, повезло, что сейчас не время Вильгельма Байера. Он вообще не брал заложников. Их уничтожали прямо на месте. Только со временем поняли, что это прибыльный бизнес.

Не ты первый, не ты последний, ниобианин, и вряд ли ты в состоянии хоть что-то изменить…

— А вас самого устраивает такая жизнь?

— Я привык за столько лет, — Хохотнул беззвучно Лионелли, привалившись плечом к прутьям решётки. — Да и не могу я всё никак накопить, чтоб позволить себе тихий тёплый уголок на одной из планет. А может, меня ещё и не отпустят?..

— Опять деньги! Опять всё упирается в эти чёртовы деньги! — Джейк рассмеялся, но тут же замолчал, сморщился от боли.

— Ты молод, ты сам ещё только начинаешь понимать главные законы жизни…

— Ладно! — Наставительный тон Джейка раздражал всегда, а сейчас ещё и настроения не было никакого слушать всё это. — Передайте, я буду послушным мальчиком.

Ну а теперь я хочу спать…

Он снова лёг, укрылся, давая понять, что больше ничего не хочет ни говорить, ни слушать. Но всё же сказал на прощание, глянув Лионелли прямо в глаза:

— Спасибо за отца… Отдельное спасибо.

* * *

Ещё несколько дней. Так сказал Лионелли.

Сколько это? Два или три дня? А может, все пять? Всего несколько дней! А что потом? Что??

Жизни среди сионийцев, после всего, что случилось, Джейк даже представить не мог. Силился, напрягал воображение — без толку. Перед глазами стояло лицо Марчелла его злорадно щурящиеся глаза — и тонкий аромат дорогого коньяка. Этот аромат останется в памяти на всю жизнь. Ненавистный запах, он всегда будет напоминать о той минуте неожиданного ужаса и слепого отчаяния. Даже лёд пистолетного дула, кажется, ощущался под нижней челюстью, стоило вспомнить. Разве хватит сил пережить ЭТО ещё раз?

Голова работала лихорадочно, многие факты сопоставлялись и прикидывались, всё сводилось к одному — информации очень мало, а все планы — невероятны, далеки от благополучного свершения. Можно конечно, попробовать сделать что-нибудь типа бомбы, но есть только рутерий, который пригодится как запал.

А дальше? Что делать дальше?

— …Так ты «информатор»? ОВИС, да? — Громкий знакомый голос заставил отвлечься от собственных нерадостных мыслей. Джейк поднял голову, но позы не изменил, так и остался сидеть прямо на земле, подтянув ноги, обхватив колени руками. Опять Алмаар. Задирал какого-то незнакомого типа, несчастного на вид. Они были совсем недалеко, всего в нескольких метрах, и голоса их Джейк слышал прекрасно, даже мимику лиц мог разглядеть. Хотя Алмаар-то как раз и стоял к нему спиной, а вот собеседник его силился оторвать руку Яниса от воротника своей светлой куртки, бормотал что-то невнятно, будто оправдывался, а сам чуть не плакал.

— Какая тебе разница? Я никого не трогал!.. Какое тебе дело? Чево пристал?

— А мне и не надо, чтоб ты кого-то трогал, — отвечал Алмаар, ещё сильнее накручивая одёжку на кулак, рассматривал «информатора», как незнакомое науке насекомое, пристально, поворачивая голову туда-сюда, по-птичьи, но медленно, не спеша. — Посмотреть только хочу, какие вы из себя, «информаторы», мать вашу…

— Я ведь…

— Заткнись! — Алмаар никогда не отличался особой вежливостью. ОВИС ему много кровушки попортил, а тут — один из них. Дохлый, правда, ещё совсем пацан, но и он был оттуда, из ненавистной организации. Держался слабаком, и первый порыв — отлупить, отметелить так, чтоб сразу за всё отомстить, — сменился брезгливым раздражением. — ОВИС, да? А что ж они тебе на выручку не кинулись? Ты же здесь уже второй месяц паришься! Забыли да? На, скажи, забыли?! Списали, вычеркнули! У вас же быстро с этим, да? Ну! — Встряхнул свою беспомощную жертву. — Забыли! Послали тебя к чёрту! Оставили здесь подыхать! А как же ваш девиз?! Ты знаешь главный принцип ОВИС? Единство душ — основа единого мира, так, да?! Где же оно, это ваше чёртово единство?

Ты здесь паришься, а они и ухом не ведут! Все они такие, эти твои «информаторы». Уроды они все! Ты здесь сдохнешь, и про тебя никто из них не вспомнит…

Он трёс «информатора», отставив на расстояние вытянутой руки, каждый раз с силой ударяя спиной о проволочную сетку ограды. И почему никто из охраны не вмешивался? Они будто намеренно не смотрели в эту сторону.

— Янис!! Отпусти, хватит… — Джейк поднялся довольно легко, и не скажешь, что самого недавно били. — Он же даже сдачи дать не может…

Алмаар повернулся на звук его голоса. Вот-вот — и пошлёт по известному всем адресу. Уже и рот раскрыл, но смолчал почему-то. Несколько секунд смотрел на Джейка, удивленно подняв брови, спросил, наконец:

— Ты когда по роже схлопотал, Тайлер? Почему я ничего не слышал?

Он моментально забыл про «информатора». Как это бывает у маленьких детей, его прежний интерес сменился новым, не менее сильным. Да и не ожидал он совсем, что тот, кого Алмаар презрительно игнорировал, первым встрянет в дело, которое его не касается.

Момент первого удивления прошёл быстро. Вот уже Янис чуть сощурил глаза, вот сейчас и засмеётся зло, издеваясь, а потом отвернётся равнодушно, как это делал в последние дни. Одним движением даст понять: не суйся не в своё дело.

Но тут «информатор», сумевший как-то выкрутиться, отскочил, попятился, крикнул срывающимся на истеричный звон голосом:

— Пошли вы!! Все пошли, ясно?! — взгляд на Джейка, а глаза огромные, и в них — пережитый ужас от непонимания собственной вины. — Это вы все здесь подохнете! Вас давно уже списали! — широко повёл рукой. — Всех и каждого…

— Ты-ы! Психопат! Ты чё понёс?! — Янис попытался снова ухватить его, хотя бы за рукав, но «информатор» оказался не таким недотёпой, как это можно было подумать: вывернулся и помчался туда, где прохаживались другие заключённые.

— Вот нервотик. — Янис проводил «овисовца» довольно спокойным взглядом, догонять не кинулся. — Они все придурки, в этом ОВИСе, — сказал без особого выражения, будто повторил всем известный факт, и вдруг поднял глаза на Джейка:

— Где пропадал? Папе помогал, небось…

— Помогал…

Чувствуя неприятную слабость в ногах, Джейк привалился спиной к сетке, стараясь, чтоб движение это получилось как можно более естественным, но Алмаара — участника многих уличных драк и разборок — было не обмануть.

— Что, и папка не помог? И даже «серые братья» не защитили? Ведь тебя же берегут… — Алмаар явно издевался, злорадно улыбался, выставляя белые ровные зубы. Но в глазах его уже не было недавней злой искорки, только насмешка. Ещё одна возможность поиздеваться над слабым противником оказалась куда заманчивее прежнего пренебрежительного равнодушия. Он даже посочувствовал всё с той же усмешкой:

— Бедненький… Я как же дядя Свенссон? И как он допустил такое?.. Ему же тебя беречь велели… Ты что ж такой неаккуратный, Тайлер?

«У самого-то ещё с рожи синяки не сошли» — подумал Джейк с улыбкой. Эта улыбка поразила Яниса. Он чего угодно ждал: ругани, крика, ответной издёвки, высокомерного молчания, — но только не этой улыбки.

— Ты чего улыбаешься, Тайлер? Тебя по голове, случаем, не били?

Джейк не ответил на эту насмешку, спокойными внимательными глазами смотрел на Яниса, будто вспоминал что-то, а потом вдруг спросил:

— Ты зачем магазин в центре города взорвал?

— Я?! — Янис аж рот раскрыл от удивления, можно подумать, что и вправду не причастен к подрыву.

— Ты! Ты, Янис! — Джейк опять улыбнулся. — Тебя разыскивали потом. На меня чуть это дело не повесили… Мы ведь похожи с тобой, почти как братья…

— Братья?! — Алмаар захохотал, откинув голову немного назад, но тут вдруг, поперхнувшись, примолк, прижав руки к груди, видно, и у него болели повреждённые рёбра. — Слушай, ты что несёшь, Тайлер? Тоже мне брат… С таким братиком и врагов не надо… Я сам всегда был по себе… И никого мне не надо, понятно!

— Да нет, ты уже давно не сам по себе. — Джейк снова улыбнулся, без злости, без насмешки, как только он один умел это делать. — Тебя, Янис, гриффиты в свой роди приняли, а Аирка — усыновила… Помнишь, в первую ночь у гриффитов? Ты ещё понёсся за ней, а мы тебя до утра ждали… Хорошо всё помнишь? Ты клинья подбивал, а она тебя усыновила…

Лицо Яниса побелело настолько, что свежие синяки в контрасте с кожей показались ещё чернее. Он не засмеялся, он не сказал ни слова, всё-таки он не был такой сухой дубиной, какой казался многим и считал себя сам. Нет! Он медленно опустился на землю там, где стоял, будто сил моментально лишился. И оказался как раз напротив Джейка, всего в полутора метрах.

Джейк тоже опустился на корточки, хоть и болели ушибленные кости, но он не чувствовал этой боли больше всего его поразила реакция Алмаара.

Выражение глаз и всего его лица стало вдруг беззащитным по-детски, даже губы задрожали, и брови. Казалось, ещё секунда — и он расплачется, не выдержит.

— Я м-маму… свою… с-совсем не видел, понимаешь… ни разу… А ты тут про такое, да? — Янис смотрел на Джейка во все глаза. Он ждал издёвки, насмешки, — всего того, к чему привык, но не было ни того, ни другого. — Она тогда всё лопотала по-своему, а потом дала мне выпить чего-то… Я, как отрубился, понимаешь… Смотрю на неё, вроде, понимаю всё, а сделать ничего не могу… А она всё ходит вокруг меня, поёт что-то… А потом… хрясь по руке. — Он чуть вытянул вперёд правую руку. По внутренней стороне из-под приподнятого рукава рубашки тянулась тонкая ниточка белого шрама.

— Это обряд принятия в свою семью. Сараан, по-гриффитски. — Сказал Джейк вполне спокойным голосом, а ведь минуту назад готов был обнять Яниса, обнять за плечи, будто, и вправду, родного брата. Но не решился, упустил момент, а теперь пожалел невольно. — А она приходила ко мне, спрашивала про тебя. Я думал, больше тебя не увижу никогда. Так ей и сказал… Не знаю, поверила ли она…

Был бы ты гриффитом, Аирка бы тебя чувствовала, где б ты ни находился… Даже здесь…

Джейк улыбнулся, встретившись с глазами Яниса.

— У тебя теперь есть дом, там тебя всегда будут ждать. Как родного сына… У них с этим серьёзно… — А потом неожиданно предложил. — Айда, Янис, со мной обратно, на Гриффит! Меня там тоже ждут…

Алмаар находился в таком состоянии, что не принял эти слова за шутку. Наоборот, спросил серьёзно:

— А что, у тебя есть какой-то план?

— Все мои планы упираются в один небольшой, но существенный недостаток: в отсутствие оружия. Нам нужен корабль. Хоть небольшой челнок… Но голыми руками его не взять. А так, просто, нам его никто не подарит.

— А что Виктор говорит?

— Виктор? — Джейк переспросил, а потом улыбнулся, понял, что речь идёт об отце. — А что он говорит? Одним челноком нам не отделаться… Без вмешательства в программу главного компьютера, мы сгорим на орбите. Сбежать отсюда невозможно… Без точных координат «проколов»…

— Они постоянно меняются! Компьютер сам каждый раз строит их заново. — Янис говорил об этом со знанием дела, видимо, и он не раз уже думал о такой возможности побега. — Без соответствующего запроса ни один корабль не может пройти. Ни с одной из сторон… Да-а, тюрьму эту строили по всем правилам надёжности. Тебе, ниобианину, есть, чем гордиться…

— А разве?..

— Ниобиане! Её ниобиане построили. В правление Густава ещё… Неужели же ты думаешь, эти бродяги потянули бы такую стойку? Тебе, что, никто не рассказывал?

— Про это?

— Про всё! — Янис аж рассмеялся, довольно и беззаботно. В глазах его больше не было той недавней отчаянной искорки. Они опять заговорили так, будто дружили тысячу лет, знали друг друга не только как приятели.

И Джейк именно от Яниса узнал то, что было известно каждому, живущему на Улиссе.

Почти сразу же после войны с Сионой, ещё до открытия Гриффита, Император Густав заразился новой и такой же масштабной идеей, идеей строительства другой тюрьмы на только что открытом спутнике Хариты. Улисса подходила как тюрьма по одному, но очень главному параметру, она была так же далека от Ниобы, как когда-то Сиона. Недостаток — отсутствие кислорода для дыхания — компенсировался большими запасами льда. Он не испарился потому, что находился на большой глубине, и его добыча шахтным способом позволила существовать, но и не роскошествовать. Пластикилитовый купол отделил живущих от вечного холода на промёрзшей планете.

Первые же жители подкупольного мира явились и первыми строителями тюремного комплекса, и это позволило хоть немного сэкономить и без того огромные средства, уходящие на удовлетворение патологической страсти Императора. Густав боялся переворота, очень боялся, поэтому на Улиссу шли только политические преступники, лишённые права на реабилитацию. Сам факт возможного возвращения в мир свободных исключался с самого начала. Это гарантировали защитное поле и сложная программа компьютера-матки.

Руководил новым городком всего один человек, который подчинялся лишь Императору непосредственно через отдельный канал связи. Маленький, никому не известный начальник тюрьмы. Его имя вряд ли сохранилось бы, не случись то, что в итоге случилось.

Смена власти на императорском престоле явилась поворотным пунктом во вполне благополучном существовании тюремного лагеря. Новый Император, Рихард, одним из первых своих распоряжений потребовал свернуть дорогостоящий проект. Империя переживала не лучшие времена, а тут такая неразумная трата громадных средств, такое расточительство. И на что? На тюрьму!

Тюрьма в итоге была закрыта, её начальник автоматически лишался должности. Рассчитывать на то, что перенаселённая Ниоба встретит его такой же удачной в финансовом отношении работой, было глупо. Да ещё решающее значение имела почти абсолютная власть в течение пятнадцатилетнего существования тюрьмы.

Смещённый с должности начальник сам объявил себя верховным главой нового мира. Все заключённые, кто отказался подчиниться новой власти, были расстреляны.

Нетрудно представить, что испытал Император при таком известии. Ведь это же была Сиона в миниатюре! Вот только наказать её было невозможно, не позволяла система защиты.

Одним лишь способом можно было заставить отступников осознать свою вину и прийти с повинной — прекратить финансирование. Но и тут судьба сыграла в пользу улиссийцев. Открытие Гриффита, участившиеся перелёты, новые трассы в этой части солнечной системы подсказали выход: недавние заключённые стали пиратами. К моменту их выхода из-под контроля Ниобы на местном космодроме находилось несколько кораблей из патруля, сопровождавшего последних заключённых. Эти-то корабли и стали началом флота, который за последние сорок лет многим фирмам принёс убытки, многих людей лишил близких и родных. Доставалось всем: и Сионе, и Ниобе. Принимались многие меры, были созданы даже специальные отряды полиции для охоты на пиратов.

Особенно тяжело было в первые годы, когда новоиспечёнными «корсарами космоса» руководил недавний и никому ранее не известный начальник тюрьмы, Вильгельм Байер. Человек жестокий, с прекрасной выдержкой и завидным хладнокровием, он не брал пленных. Ниобиан-полицейских казнили особенно жестоко, а потом отправляли в сторону Ниобы. Всеми своими действиями и поступками он бросал вызов Императору. Он создал неплохой флот из захваченных кораблей, навёл железный порядок под «куполом». Но случайно и нелепо погиб во время одной перестрелки, когда брали сионийский грузовоз с сырьём с Гриффита. Эра грозного тирана завершилась, хоть пираты сами и вспоминали его частенько почти как легендарную личность.

Не нашлось подходящего человека, способного встать у вершины сложной системы власти. Железный порядок, основанный на страхе и крови, смягчился сразу, когда кто-то предложил оставлять на планете захваченных женщин.

Кто-то начал приторговывать пленными. Деньги моментально разделили руководителей и исполнителей на соответствующие уровни. Но многое держалось по привычке, по раз и навсегда заведённому порядку.

Компьютер-матка задавал тон в подкупольном мире. Программа, созданная безымянным компьютерным гением, была отлажена, как часы. Можно ли пробраться туда? К тому объекту, который берегут, как мозг, как сердце?

— Бежать отсюда невозможно. — Джейк повторил те слова, которые совсем недавно слышал от отца. Те слова, которые поразили его особенно сильно.

— Лакмус же сбежал. В мастерской мужики рассказывали… — Янис аж привстал, сверкнул глазами, весь воплощение неподавляемого протеста. — Давно, правда… Года три назад…

— Лакмус? — Джейк улыбнулся недоверчиво. — Кто такой?

— Да не знаю я точно. Взломщик компьютерный, вроде… Хитрый, собака. — В голосе Яниса улавливались нотки невольного уважения. — Он на корабле смылся. «Зайцем». А вот что потом с ним было?..

— Да пристрелили его! Куда в открытом космосе с корабля денешься? — Джейк осёкся, встретив насмешливый взгляд Алмаара.

— Сам-то ты как сюда попал, а?

— На капсуле! Спасательной. Но вероятность такого побега ой как невелика!.. Это мне повезло… — Джейк рывком выпрямился, огляделся мельком. — Вот толькоповезло ли?

Слышь, сделай мне бомбу! — Попросил так неожиданно, что Янис обалдело уставился на Джейка, глядя снизу вверх. — Ты же можешь, я знаю…

— Можно подумать, ты не можешь.

— Мне не из чего. У меня нет ничего, кроме… — примолк, когда кто-то из гуляющих подошёл совсем близко.

— Кроме? — Янис требовал продолжения.

— Рутерий! Слышал когда-нибудь?

— Рутерий? — Янис медленно поднялся, задумчиво посмотрел на Джейка, скосив один глаз. — Это ты за него получил, да? — Джейк не ответил, только глаза отвёл: и так всё ясно. — Осторожней надо. А вдруг бы на Свенссона нарвался? Тот нарушений не терпит. До смерти б забил. — Он смотрел на Джейка, говорил, а сам думал: «Нет, гвардеец этот не слабак, как ты думал вначале… Ведь именно он когда-то в джунглях вернулся на выручку. С таким дело можно иметь…»

— А с чего ты взял, что у меня есть все компоненты? Про это, что, на роже написано?

Джейк изучающим взглядом оглядел Яниса ещё раз и тут вдруг рассмеялся:

— Как раз это и написано…

Алмаар отвернулся, обиженно поджимая губы. Он терпеть не мог, когда над ним смеялись, пусть даже и беззлобно.

— Ты в мастерских чаще моего бываешь, тебе легче…

— Меня, как и тебя, как всех других на воротах проверяют.

— Да ладно, Янис. Мне отец говорил, ты много деталей всяких в матрасе прячешь.

— Не ори так громко! — Янис неожиданно разозлился. — Знаешь — и молчи!

Резкие смены его настроения всегда удивляли Джейка. Часто слова хватало, чтоб глаза Яниса засверкали льдистым холодом. Тяжёлый характер. Что ж теперь, каждое слово своё контролировать? Вот тебе и проверка готовности, экс-гвардеец. Действуй!

— Да ладно, Янис! Что ты сразу? Я ведь помощи прошу… Самому мне не справиться… А мне побыстрее надо. — Дипломатический ход, в расчете на тщеславие, и Янис тотчас же поймался на эту уловку, потеплел взглядом, даже улыбнулся чуть-чуть уголками губ. А потом согласился:

— Ладно. Притащи к ужину. Посмотрим.

* * *

На следующий день на прогулке «информатор» сам подошёл к Джейку, заговорил первым, и вот теперь они бочком сидели возле стены и, как старые знакомые, разговаривали. Вернее, говорил-то «информатор», а Джейк только изредка спрашивал, уточнял, поправлял, поддакивал. Он умел находить общий язык со многими людьми, умел подлаживаться под соответствующий уровень общения, сам вид его и повадки располагали к доверию. Их, таких, как раз в Элитный отряд и отбирали.

«Информатора» звали Леонардо Киапарелли. Или просто Лео, как он сам потребовал на десятой минуте их знакомства. А через час Джейк уже знал про него всё, или почти всё.

Лео был с Ниобы, из Диомеды, из самого Неаполя, из столицы Диомеды, самой густонаселённой земли Империи. Он оказался самым старшим в семье Киапарелли, где только детей, как прикинул Джейк из рассказа Лео, насчитывалось не меньше пяти. Жили они, судя по всему, небогато, несмотря на социальные дотации и помощь со стороны государства. Легче стало лишь после того, как Лео попал в ОВИС. Он работал простым оператором, обрабатывал получаемую информацию. Зарекомендовал себя как старательный и аккуратный работник, пошёл на повышение, и его отправили для дальнейшей стажировки на Фрейю. Но Лео попал сюда, на Улиссу, так же, как и все другие, попал при захвате.

— Этот твой дружок зря, — уже раз в третий повторил со вздохом Лео. — Я ничего ему не сделал. За что он так? Ладно б я и вправду сделал что-нибудь… А так… Никого не знаю, ни с кем не ругался, ни на кого не стучал…

— Да это он не на тебя… У него на «информаторов» зуб. А тут ты подвернулся…

— Вот вечно так… Живёшь, никого не трогаешь, а какой-нибудь… — Лео не договорил, с опаской глянул на Джейка: расскажет или не расскажет? — и резко сменил тему. — Свои-то меня вряд ли смогут выкупить, они, наверно, и не знают, что я живой. Эти, из ОВИС, — тоже… А тебя успеют отсюда забрать? Будет тебя выкупать кто-нибудь? Родня, там, или — эти? — дёрнул несколько раз подбородком, глядя на тёмные пятна от сорванных пилотских нашивок. Джейк не успел ответить, да и собеседник не ждал ответа, пошёл дальше с детской привычкой ни над чем подолгу не задумываться. — Мне здесь обещал, правда, один… Помочь немного, когда погрузка начнётся… Я ему помог, а он мне поможет, правда? Они тут…

— Слушай, Лео! — Джейк его перебил, понимая, что по-другому заставить себя слушать он не сможет. — Никак не пойму: о чём ты? Что к чему? Кто куда успеет? Почему — успеет? И какая погрузка? Ты про что вообще?

— И ты ничего не знаешь тоже! Ну, вот, я ведь так и думал… Здесь никто из вас ничего не знает…

— Почему «из вас»? Ты про кого?

— Ну, про вас же, про этих вот! — Лео взмахом руки обвёл площадку для прогулок. Серые стены, тусклый день. Очередной день, здесь, под куполом из пластикилита. Такой же, как и вчерашний. Такой же, каким будет завтрашний… Тоскливое тупое ожидание. А впереди — пустота и неизвестность. Не на что надеяться, некого ждать, и мечтать не о чем…

— Всему, что ты видишь, конец придёт скоро. Бум! И всё! — Лео хохотнул, встретив непонимающий онемелый взгляд Джейка. — Не веришь? А я знаю! Никто из вас не знает, — а я знаю! И даже твой дружок не знает… А я сам лично помогал деньги на счета переводить… Кое-кому сбросил по другому адресу, на Гриффите, вот он и пообещал мне… А что? Мне здесь многие обязаны… Знаешь, Я много чего знаю… Такого, о чём ты понятия не имеешь. — Лео понесло, его теперь было не остановить. Он и на месте не мог усидеть, вскочил, глядя на Джейка сверху, продолжал с запальчивым самодовольством. — Здесь таких, как я, с доступом в Сеть, — раз-два — и обчёлся! Я у них, знаешь, как жил? С этим не сравнить! — презрительный взгляд в сторону тюремного блока. — Своя комнатка! Душ каждый день. Стерео… Да что там! У меня к Главному Компьютеру допуск… Мы с ним вообще по-приятельски… Он хорошо меня знает… Я с ним рядом с неделю ночевал… Столько работы провернуть пришлось… Да, меня здесь высоко ценят… С вами не сравнить… Не для грубой работы…

— Почему же ты здесь теперь, если кадр такой ценный? — спросил Джейк с недоверчивой улыбкой. Лео, видимо, только сейчас и задумался над этим вопросом. Действительно, если такой специалист, если всем был так сильно нужен, зачем сюда отправили? Сюда, в это оголтелое стадо мужиков, страдающих от безделья и скуки? К таким, как тот чумной, вчерашний, дружок этого пилота?.. Неужели все обещания — обманка одна?! Да нет же! Не может быть такого!

— Да нет же! Мне сказали, что это временно. Ты, что, думаешь, меня так с вами и оставят?! Вместе с вами под бомбы?! Нет уж! Я завтра жаловаться пойду. Пусть отвечают, в чём дело. Сначала обещают, а потом… — Лео излил всё своё недовольство на одном дыхании. Он чуть не плакал от отчаянного желания доказать самому себе важность своей персоны. Без сил рухнул на землю, подобрал под себя ноги по-турецки, примолк впервые за всё время знакомства, только чуть покачивался из стороны в сторону: думал.

— Лео. — Джейк позвал его очень осторожно. — Улиссу, что, взрывать хотят, да? — Лео не ответил, но головой согласно кивнул, продолжая смотреть куда-то в сторону. — И нас всех вместе с ней? — ещё один кивок. — Всех? Всех пленных? А как же так? А сами пираты что? — Лео наконец-то перевёл глаза на Джейка. Произнёс, в усмешке кривя губы:

— Видел, сегодня корабли стартовали? Это они семьи отсюда отправили… А денежки они ещё раньше сплавили… А потом и сами следом… Все, понимаешь?! И Хендриксон! И этот старый жирный Гуго! И Свенссон этот придурочный! Даже эта трусливая тряпка Дашкевич, и тот сматывается… Вся «верхушка», понимаешь?! Все! Кроме нас…

Лео схватился за голову. Он и сам был не против оказаться в числе вышеназванных. До этого момента ему и дела не было до остальных, до тех, кто оставался. Но сейчас, с ужасом понимая, ЧТО ждёт его, он разом потерял былую уверенность и спокойствие. Он был специалистом. Он ночей не спал, открывал счета, организовывал фиктивные сделки по покупке недвижимости, переводил накопленные за столько лет деньги. Да и ещё много чего делал вместе с другими, такими же, как и он сам, операторами компьютерной связи. Хотя пленным в их команде был он один…

А сейчас его отослали за ненадобностью! Избавились от него!!

— А зачем взрывать, если всё равно все уезжают? Ну, оставили бы нас так… — Джейк недоумённо пожал плечами. Всё услышанное он воспринимал с поразительным спокойствием, может, потому только, что до конца ещё не верил и не понимал всей серьёзности сказанного.

— Да не пираты будут взрывать, а Император!

— Зачем?! Мы же здесь почти все с Ниобы?

— Откуда мне знать, зачем?! — Лео раздражённо дёрнул плечом. Он теперь стал казаться старше, чем это было вначале, старше и серьёзнее. Даже выражение его лица утратило былую беспечность. — Я просто знаю, что взорвут, к чёртовой матери, — и всё! Понятно?! Это от ОВИС пришло, а они не врут. У этих, — повёл подбородком в сторону жилого комплекса, — оказывается, с нашими старые связи. Они им и раньше информацию о маршрутах и точное время полётов сообщали… Я и не знаю, с какой целью… Я только распечатки переговоров видел… Вот и сейчас, наверно, по секрету брякнули…

На Ниобе, наверно, и не знают, что отсюда почти все смылись уже… Или смоются… Одних нас только и накроют…

— А когда? — Джейк видел, Лео не шутит. Да и можно ли так шутить разве?

— Я не знаю! Точного времени, не знаю. Тут уж Императору решать… Да я вообще про всё это случайно узнал… Они же здесь бунта боятся!.. Эти ж, если узнают, прямо так на автоматы полезут…

Здесь, знаешь, что начнётся? Никому непоздоровится. Вот и ты сейчас, наверно, дёрнул бы отсюда с превеликой радостью. Да, пилот?

— Я б отсюда ещё раньше дёрнул… — усмехнулся Джейк, не глядя на Лео. Он лихорадочно, сосредоточенно обдумывал услышанное. — Если б знал, как…

— Всё равно бесполезно. Оружия нет… Они там сейчас, как ополоумевшие носятся… Пристрелят, и отчёта никто не потребует… Хотя под шумок много чего сделать можно…

— А простые пираты как же? Они знают?

— Да что они знают?! Я же говорю, одна «верхушка» сматывается! Кто им скажет? Кому это надо? Они, вон, как жили, так и живут. — Лео и Джейк одновременно посмотрели в одну сторону, на трёх охранников. Вообще-то, по сути, они должны были располагаться в разных углах прогулочной площадки и следить за порядком. Но народ здесь обитал учёный, горьким опытом наученный, поэтому самым крупным нарушением были тут и там возникающие компании с запрещённым числом народа: больше двух.

Конечно, бывали и драки. Но они вспыхивали так неожиданно и так же быстро прекращались, что даже длинные очереди, выпущенные с миротворческой целью, пускались не всегда, да и то постоянно с опозданием.

Улиссийцы говорили о чём-то между собой, посмеиваясь и жестикулируя. Один из них только придерживал свой автомат так, чтоб можно было открыть стрельбу в любую секунду, у других автоматы беспечно болтались на шеях.

— Ну и форма… Цвет чудовищный! — невольно вырвалось у Джейка.

— А что форма? — не понял Лео. — Нормальная. Это зековская униформа. Её, знаешь, сколько сюда в своё время завезли… Не пропадать же добру.

«Почему же тогда нам с убитых одежду выдают?» — Подумал Джейк, но вслух ничего не сказал.

— Ну, ничего. Я ещё схожу, узнаю. — Произнёс Лео, мстительно щуря чёрные, очень выразительные глаза. Он был настроен решительно, готов был требовать справедливости в том смысле, как он сам её понимал: обещали — значит, выполняйте. — Я так прямо к Хэкману и пойду…

— А пустят? — Все эти имена, которыми Лео бросался с такой лёгкостью, абсолютно ничего Джейку не говорили, но выражение лица Лео и его взгляд указывали на то, что Хэкман этот — фигура значительная.

— Пустят! Куда они денутся?! Пускай объясняют. Я, что, простой строитель, что ли?

Джейк ничего ему не сказал, и несколько минут они просто молчали. Оба о чём-то думали. Лео сидел, низко наклонившись, водил пальцем по серой мелкой пыли, из-под его руки выходили ровные горизонтальные линии, а потом — и вертикальные, так, что в итоге появилась очень частая решётка.

— Слушай, а если сообщение отправить? Прямо на Ниобу? Самому Императору? — предложил Джейк. Ему не к кому было идти требовать и жаловаться. А жить хотелось. Да и отец, и Янис, они ведь тоже находятся здесь, со всеми. — Ты смог бы? Ты же с доступом…

— В общий зал меня уже не пропустят, — ответил Лео задумчиво. — Главный, конечно, хранит в памяти все коды, он бы впустил меня к себе, но там такая охрана. Спецдопуск уже просрочен… Да и вообще… Что я скажу? Не стреляйте, мы хорошие?! — Скривился пренебрежительно. — Ради этих охламонов? Ещё чего! Да и не поймут они ничего… Грохнут несколько раз прямо с орбиты. И экран защитный не поможет…

— И не жалко?

— Кого? — Лео удивился так искренне, что Джейку аж нехорошо стало. С таким эгоизмом он ещё не сталкивался.

— Ну, людей всех! Планету! Здесь же жить можно! Сам посмотри!

— Жить везде можно! И на Сионе — можно! И здесь!.. Только я тут при чём? Я ничего взрывать не собираюсь… А если Его Величество собрался, то ему виднее…

— А как же мы?! Мы — все?!

Лео в ответ плечами пожал.

— Я, конечно, могу спросить, узнать поточнее… — предложил нехотя. — Может, всё ещё не так будет… Ты, главное, не дёргайся, паники не поднимай, хорошо? Тебя ведь пристрелят просто, если понесёшь по остальным… А может, я попробую и насчёт тебя договориться?.. Какая им разница! Один или два сверх положенного? Ты не болтай только никому, ладно?

— Я не один. — Лео ждал согласного кивка, радости в смелых спокойных глазах пилота. Но тот отказался, всего несколькими словами объяснив причину отказа.

— Ну, ты даёшь! — Лео удивился, не удержался от улыбки. — Я про себя-то ещё ничего не знаю, а ты уже…

— Да не надо… Не беспокойся. Вот если б ты помог до компьютера добраться…

— Сообщение отправить? Самому Императору? — Лео хохотнул насмешливо. Он воспринимал это предложение как шутку — не больше. — Я же тебе сказал уже: бесполезно. Глупая затея. Во-первых, нужен доступ в Сеть. Ни мне, ни тебе к такому «компу» не пробиться. И не думай.

Во-вторых, ты — простой пилот, ты не имеешь кода доступа в Сеть, а сам я лезть никуда не собираюсь. Да и вообще! Неужели ты думаешь, твоё сообщение заставит Императора передумать? Тут политика, понимаешь! Они ТАМ судьбами планет распоряжаются, а мы — кто?!

Не собираюсь я в эти дела вмешиваться, и тебе не советую… Так и так, всё к одному идёт…

Джейк промолчал, хотя готов был вскочить, кричать, действовать. Делать что-то, чтоб остановить надвигающуюся гибель, гибель целой планеты, всего существующего мирка Улиссы. Даже проблема своего личного спасения ушла на второй план, измельчала как-то.

Но что делать?! Что-то же нужно делать? Всегда есть выход. Выход есть всегда. Нужно только найти. А Лео поднялся, кивнул, прощаясь, бросил на ходу:

— Ладно. Пойду, попробую поговорить.

Джейк проводил его взглядом, наблюдал и потом, когда «информатор» объяснял что-то охранникам. Улиссиец оттолкнул его, направил в грудь дуло автомата, и Лео отступил, попятился, оправдываясь.

Джейк отвернулся. «Не получилось».

* * *

Всё шло, как обычно. Никто ничего и вправду не знал. А Джейк до вечера промучился в полном одиночестве. Не было ни отца, ни Яниса. Их ещё утром отправили на работы: Алмаара — в мастерские, а отец уже несколько дней пропадал в тренажёрном зале, учил молодёжь пилотированию.

Плохо будет, если никто из них и за ужином не появится, это же единственная возможность встретиться и поговорить. Тех, кого отпускали в конце рабочего дня, продолжали идти, получали свою пайку и рассаживались кто где. Джейк следил за каждым, и всё же отвлёкся — за соседним столом устроили перепалку, перетягивали миску с жидким супом, — и Янис — вот он, всего в метре! — идёт мимо, даже не смотрит в его сторону.

— Янис! — позвал громким шёпотом, выбросил руку, хватаясь за низ короткой расстёгнутой куртки. Алмаар дёрнул бровью, скосил глаз, но не остановился, ответил на ходу, так же тихо:

— Я ещё не сделал… Ты что?

— Да постой ты. — Джейк заговорил в голос, поднялся, приглашая взмахом руки занять свободный стул напротив. — У меня разговор есть, а ты — мимо. Дело серьёзное…

— Неужели? — Алмаар ухмыльнулся. — Опять штучку какую-нибудь? Нет уж… Я по твоей милости и так чуть без рук не остался… Такая «шипучка» получается — аж весело… Непоздоровится тому, кто подлезет… Я её, знаешь…

Он говорил весёлым беззаботным голосом, даже глаза его искрились весельем, жаль было перебивать, таким Джейк его очень давно не видел.

— У меня дело одно, но совсем другого рода. Мне нужно, чтоб ты меня выслушал, и очень внимательно. Ты не против? Не сильно торопишься? — Видимо, во взгляде Джейка и в голосе было что-то, и Янис поставил свой подносик на стол, грохнул стулом, усаживаясь. Откинулся на спинку чуть небрежно, всем видом и выражением лица как бы говоря: «Да знаем мы твои дела, гвардеец!»

— Я и начать-то с чего, не знаю! — Джейк улыбнулся чуть виновато, чувствуя, что Янис не настроен тратить на него слишком много своего личного времени, и так за бомбу взялся, не отказался сразу, и вот теперь вынужден поддерживать эти отношения, претендующие на дружеские, особенно, если посмотреть со стороны.

— Я слышал сегодня кое-что, до сих пор не верится. Ты сам ничего подозрительного не заметил?

— Я? — Янис резко головой дёрнул, встряхнул отросшими волосами, падающими на глаза. — Слушай, Тайлер, я никак не пойму: ты к чему клонишь? Короче нельзя?

— Корабли сегодня стартовали отсюда…

— Они и завтра будут стартовать! — грубо перебил Янис. — Мы ещё три борта к полёту подготовили. Ну и что с того? — глаза чуть сузил, и сразу стал злым, раздражённым, и куда подевалось прежнее недавнее веселье? — Удрать хочешь таким макером? — Хохотнул насмешливо. — Не получится! И не думай! Я и сам весь день…

— Да нет же! — Джейк перебил его резко, сверкнул глазами так, что Янис опешил. — Нас бомбить собираются! Нас всех здесь!.. Операция по разгрому улисских пира-тов…

— Давно пора было тараканник этот прижучить… — хмыкнул Янис и подался вперёд, чтоб встать. — И это все твои новости? Подумаешь! Я ещё о пиратах не беспокоился…

— Так нас же всех уничтожат. Всех, вместе с Улиссой… Прямо из космоса!

— Ты, что, гвардеец?! С головой проблемы? Кому мы здесь нужны? Да и кто позволит целую планету — в пыль? Кому это надо? Что за чушь! Да ты знаешь, как Сиона на их контрабанде нажилась? Им памятник поставить надо, а ты такое несёшь…

— Это Император настаивает, а не Сиона. Это Его инициатива…

— И откуда у тебя такие данные свежие? — Янис смотрел на Джейка, низко наклонив голову, через бравую бровь, и издевательски улыбался. — Опять от своего лекаря?

От Лионелли? Джейк впервые вспомнил о нём. А знал ли он про эвакуацию и бомбёжку? Наверняка, знал! Почему молчал? Ведь ни разу! Ни одного намёка! Хотя… Кто я ему? Один из сотни других, только стою подороже.

— Они эвакуируются со всеми семьями и деньгами. Останемся одни мы и простые, рядовые, те, до кого и дела никому нет… Их «информаторы» заранее предупредили, потому и корабли эти все… Ты видел, кто из них грузится? — вскинул глаза ни примолкшего Яниса, а встретился взглядом с отцом. Тот слушал его, внимательно и настороженно хмуря брови, так же, как сам Джейк днём слушал сбивчивые объяснения Киапарелли.

— Что за чушь! — Выкрикнул Янис зло, но уже не так уверенно. Народ вокруг стал оборачиваться с тем голодным любопытством скучающих от безделья людей. А Виктор, как всегда спокойный и сдержанный, положил раскрытую ладонь Алмаару на плечо, притиснул, не давая подняться, приказал:

— Тихо! Не надо шуметь…

И Янис сдался почему-то, даже не попытался вырваться, уронил руки на колени, но продолжал смотреть на Джейка исподлобья.

— Это не чушь. Я тоже слышал, ещё вчера. — Виктор отодвинул поднос, освобождая место для своей посуды, неспеша, чувствуя на себе взгляды обоих молодых людей, снял тарелку и стакан, сел за стол, принялся помешивать ложкой в супе. Они ждали объяснений, следили за каждым его движением, но Виктор никуда не спешил, он впервые за весь день мог позволить себе никуда не спешить.

— Да, местная «верхушка» уже не делает из этого никакого секрета. Эвакуация идёт вовсю. Вчера и сегодня, и завтра… Корабли будут идти до тех пор, пока не вывезут всех, кто в состоянии себе это позволить. Что будет с нами? — перехватил он встречный вопрос Джейка и отвёл взгляд. — Спасение заключённых ни в чьи планы не входит…

Но, возможно, ещё не всё так плохо… Совет и Император только собираются встретиться. В ближайшие несколько дней… Там, наверное, и решат окончательно, что с нами всеми будет…

— А зачем ждать?

— А что ты собрался делать? Права пойдёшь качать? — Янис перевёл глаза на Джейка, смотрел с насмешкой и непонятным ожиданием, будто взглядом спрашивал: «Ну-ка, ну-ка, покажи, на что же ты способен!»

— Нужно напрямую связаться с Императором. Объяснить ситуацию. Он отменит своё решение. Зачем зря гробить планету, если здесь всё равно никого почти не остаётся? — Джейк заговорил, уже сразу чувствуя, что над его предложением в лучшем случае лишь посмеются. Хотя, отец, конечно, вряд ли, а вот Алмаар. Ему только повод дай поиздеваться.

— У тебя с Ним, что, прямая связь? — Янис ухмыльнулся пренебрежительно. — Алло, Ваше Величество, на связи гвардеец… Некий Тайлер. Вы ещё помните такого?…

— Янис, прекрати! — Виктор взглянул на него в упор спокойным взглядом. Джейк хорошо знал этот взгляд, он один — без окрика и слова! — мог поставить на место любого, не только родного сына.

— В нашем состоянии это вряд ли возможно. Нужен доступ в Сеть, нужен компьютер достаточной мощности. Даже меня к таким не пускают. — Виктор вздохнул, отставляя тарелку, потянулся за стаканом. Но тут Джейк подался вперёд, заговорил быстро, торопливо:

— А если попробовать? Ведь можно же попробовать! Я мог бы использовать свои личные данные, свой индивидуальный номер…

— Что, так не терпится пролезть в герои? — Янис смерил Джейка взглядом, презрительным взглядом. — В принципе, дело твоё. Я вообще тут не при чём. Особо и не напрашивался. Тем более, в ваши семейные дела… Что хотите, то и делайте. На мой век хватит. Я уже и побегал, и повоевал… На моей шкуре дырок и так предоста-точно. А вот тебе, наверно, всё мало, да? Герой подстреленный?!

Он поднялся рывком, с грохотом оттолкнув стул, пошёл мимо столов к выходу. Все, кто сидел рядом и слышал последние слова, сказанные в полный голос, провожали Яниса взглядами, одинаково наполненными непониманием и любопытством.

Джейк не смотрел в его сторону, дышал глубоко и медленно, стараясь унять внутреннюю дрожь. А на столе остался нетронутый ужин Алмаара. Всё, как есть, хлеб, тарелка с остывшим супом, полный стакан.

— Не расстраивайся так. — Виктор напомнил о себе коротким заботливым нежным пожатием: стиснул пальцы сына, накрыв их своей рукой. — Он ещё совсем ребёнок… Да и куртка эта не твоя, правда? — Джейк кивнул: «Конечно». Хотя при чём тут куртка? Ах, да! Отец про расстрел не знает, и Алмаар подробностей всех не может знать, я никому не рассказывал, только вскользь упомянул… Это он про дырки на куртке… Обидеть, дурак, хотел… Нет, Алмаар! Здесь след не от моей пули. Мои пули ты никогда не увидишь. Да и знать тебе про них не следует. Это только моё личное дело…

* * *

Штучка действительно получилась неплохая. Алмаар, правда, ничего объяснять не стал, впихнул бомбу в руку незаметно, проходя мимо стола (и опять ни слова, даже «здрасте» не услышишь), но Джейк и сам понял, что да как.

Это была небольшая трубчатая бомба. Обрезок трубки парового охладителя, один конец с заводской пайкой, на другой навинчена заглушка, а в центре её значительно выдающийся стержень. При лёгком надавливании пальцем он чуть уходил внутрь, подавался с тугим скрипом. Если им ударить со всей силы, внутри сработает свой механизм: трение вложенного куска рутерия о подогнанные стенки даст искры, они подожгут запал, а потом — сработает взрывчатка. Интересно, и чем Алмаар наполнил её? И сколько секунд у меня будет в запасе?

Джейк вздохнул, хоть бомбочка и обрадовала его. С ней появилось ощущение какой-то уверенности: всё-таки оружие. Убить, может, и не убьёт никого, а напугать хватит. А что теперь дальше делать? Бомба — это, конечно, хорошо, но нужен какой-то план действий. Во-первых, надо с отцом посоветоваться, а его опять с утра нет, даже не завтракал со всеми… Алмаар? Бог с ним, с Алмааром. Не хочет — не надо! Глупо просить и уговаривать… Спасибо, правда, не мешало бы сказать.

Чувство, радостное чувство скорых перемен не покидало Джейка всё утро. Он, весело насвистывая какую-то мелодию себе под нос, прогуливался по всему периметру прогулочной площадки. Даже не чувствовал, что сегодня холоднее, чем обычно, просто прятал голову в плечи, а руки держал в утробистых карманах куртки. Бомба, согретая теплом тела, теперь казалась совсем родной, была частью этого тела. Жаль, конечно, что по камерам не пустили, сразу же после завтрака отправили гулять, а то бы не мешало спрятать её от греха подальше.

Он даже не испугался, когда к нему подошли улиссийцы с автоматами в руках, только удивлённо вскинул брови с немым вопросом.

— Тайлер? С Гриффита?

— Да, а что? — спокойно смотрел одному из пиратов в глаза, и тот неожиданно смутился, скрыл смущение за окриком:

— Пошёл! И нечего тупые вопросы задавать!..

И Джейк пошёл. Один автоматчик впереди, другой — сзади. Он шёл, всё также пряча руки в карманы, сутулясь устало, шёл туда, где ещё ни разу не был, через огромную бетонированную площадь, к высокому шестиэтажному зданию с большой цифрой «1», надписанной над центральным входом.

Всё было так, как описывал отец: просторный зал с претензией на роскошь — стекло, пластик под дерево, натуральная зелень, оживляющая интерьер. Они прошли мимо двух серьёзных автоматчиков при входе, направились к вахте. Навстречу им поднялся только один, другой развалился в глубоком мягком кресле, смотрел поверх стойки с ленивым любопытством; третий рассматривал журнал, с обложки которого на мир пялилась улыбающаяся полуголая девица; четвёртого улиссийца не было совсем, видимо, отлучился по своим делам.

Нет! Не так всё! Совсем не так!..

Где же привычная строгость, о которой говорил отец? Неужели и на этих действует атмосфера всеобщего разложения и предчувствие бегства? Можно подумать, кто-то вас заберёт с собой, простых пиратов? Всех ваших заслуг не хватит на билет в другую жизнь.

Неужели вам никто ничего не объяснил до сих пор?! Мы никому никогда не нужны! Ниши жизни — мелочь, когда ставки идут на миллионы.

Пока конвойный предъявлял свой пропуск, Джейк покорно поднял над головой руки, глядя без всякого выражения на плоское порнографическое фото на развороте брошенного на стойку журнала. Цилиндр бомбы, украдкой протолкнутый в манжет рубашки, сползал по рукаву вниз, до локтя, упёрся в складку ткани, но Джейк не дрогнул даже тогда, когда руки улиссийца, обыскивая, торопливо-небрежно прошлись от запястий к подмышкам, а потом по груди до пояса, по карманам брюк — и вниз.

Он смотрел на улыбающееся лицо ярко накрашенной блондинки, не испытывая при этом абсолютно никаких чувств.

— Что, нравится девочка?

Джейк плечами повёл в ответ на вопрос, и остальные вокруг заржали. Но этот смех его не тронул так, как короткая реплика конвоира, получающего назад свои документы:

— Да-а, покупатель сегодня утром приехал…

Свершилось!!! Дождался!! Дождался-таки… Приехали, приехали с Сионы… Как же так? Ведь неожиданно совсем… Я никому ничего и сказать-то не успел… Даже отец ничего не знает… Ему и не скажет никто… Я же совсем, совсем не так представлял себе всё это… Боже мой!.. Господи! Почти как тогда, в тот раз…

Дуло автомата ткнулось в спину, подгоняя и направляя в нужную сторону. Они повернули налево — и Джейк встретился взглядом с глазами Лионелли. Тот, видимо, ждал кого-то, сторожил большие чемоданы из дорогой искусственной кожи.

Уезжает! Тоже уезжает…

Даже не глядя на эти чемоданы, Джейк угадал во взгляде, в лице, в покрое костюма то знакомое многим, кто никогда не сидит подолгу на одном месте, состояние преддорожной нервозности, напряжения и готовности на переезд.

Они разминулись так близко, что Джейк мог его рукой коснуться, если б захотел. Лионелли смотрел равнодушным взглядом, будто видел впервые, но Джейк и так не ждал ни от кого помощи, а уж тем более от врача. Что он может сделать в этой ситуации? Не стоит и надеяться.

Шёл по длинному бесконечному коридору, не испытывая прежнего страха, волной накатывающего всякий раз только при мысли об этой минуте. Следом грузно шлёпал улиссиец, второй конвоир остался на вахте. Дело для него уже, считай, выполнено. Нужный человек доставлен. Почти. Тут может и один справиться.

Стены. Стены. Стены.

Двери. Двери. Двери.

Мягкий свет из плафонов на потолке. После блока тюремного с камерами, будто в другой мир попал, на другую планету. Ощущение, как тогда, после Ниобы — и сразу на Гриффит.

Ещё одна вахта в конце коридора. Опять проверка. Здесь было всего двое, но проверяли и обыскивали дотошно.

— Этаж?

— Второй, подземный! — отрывисто ответил конвоир, пряча документы поглубже, значит, проверок больше не предвидится. Это Джейка успокоило окончательно. Бомба не найдена, следовательно, ещё не всё так плохо. Конечно, попробовать пробиться можно было и раньше, не забираться в самое логово, когда пути назад уже не будет.

Но что-то удерживало. Какое-то внутреннее ощущение давало знать: пока рано, потерпи немного, а вот чуть-чуть попозже…

Ему сняли с руки «браслет», и Джейк почувствовал себя ещё свободнее. Теперь он готов был весь этот мир на рога поставить, но не дать сделать с собой то, что претило всякому пониманию о свободе.

— Что, ждут уже?

— Ждут! — Улиссийский пират толкнул Джейка по направлению к лестнице, пошёл следом, приказав: — Вниз давай! Пошёл!

Их и вправду уже ждали. Конвоир пропустил Джейка вперёд в открытую дверь, а сам остался в коридоре, сторожить вход.

Одного взгляда хватило, чтоб оглядеться. Небольшой кабинет. Два стола, на каждом компьютер, удобные вращающиеся стулья. С одного поднялся знакомый Джейку человек. Полковник из окружения Марчелла. Монтелли, кажется. Сейчас он был в дорогом костюме. Ткань, чёрная, с красноватым отливом, при каждом движении проблескивала искорками.

— Гвардеец Тайлер! — не спросил, а, скорее, уточнил сиониец с непонятной, но не радующей Джейка улыбкой. Джейк не кивнул, как когда-то бы это сделал, по-военному роняя голову на грудь, сдержался, смотрел на Монтелли исподлобья красноречивым взглядом. Уж куда красноречивей-то!..

— Мальчик немного с норовом, но это не самое страшное, правда? — Ещё один, какой-то совсем незнакомый человек, оставался сидеть в глубоком удобном кресле, стоявшем в дальнем углу кабинета. Быстрый взгляд в ту сторону, оценивающий и спокойный. Да, человек этот мог позволить себе называть Джейка «мальчиком». Ему было никак не меньше сотни, судя по выражению глаз и по тому, присущему лишь старикам и очень маленьким детям спокойствию, несмотря ни на что. Но точный возраст после агеронтации на глаз уже не определялся, мешала и седина на всю голову.

А незнакомец продолжал, улыбаясь:

— Парнишка жив-здоров. И взяли его без травм… Он стоит потраченных денег, не правда ли?

— Я не медик. Так сразу мне судить трудно… Мне только приказано доставить по адресу… Сами же понимаете…

Они переговаривались между собой с непринуждённой небрежностью, как будто объект их сделки не стоял тут же, пред их глазами в тоскливом ожидании, страдая от неведения.

— Что, удрать хотел? Не получилось, да? — Джейк заметно вздрогнул, когда Монтелли, наконец-то, обратился к нему. Его реакция вызвала на губах незнакомца усмешку. — Кое-кто, Тайлер, желает тебя видеть… Но обойдёмся без фамилий, правда? — Взгляд в сторону кресла. — Ну, что ж, нам, пожалуй, не стоит задерживаться… Ещё предстоит столько дел… И дорога дальняя… Спасибо за весьма радушный приём, господин Хэкман…

Монтелли, продолжая вежливо и мило улыбаться, подтолкнул Джейка по направлению к двери.

— Надеюсь, ваши люди проводят нас до катера. Моих сопровождающих сюда почему-то не пустили…

— Ну, конечно! Конечно же… — Хэкман неохотно поднялся, пряча недовольство под маской милого гостеприимства.

Недавний конвоир открыл в эту минуту дверь, остановился на пороге, доложил:

— Господин Хэкман, тут один из этих вас видеть хочет…

— Кто пропустил? Как смели?

— Так он же, вроде, с пропуском. Работал здесь же… Да и он… — улиссиец не договорил, кто-то через его широкую спину пытался протиснуться вперёд, но пират отталкивался локтем, ругался почти не слышно.

— Я же сразу сказал: никого ко мне не пускать! Я занят, неужели не ясно! Прошу прощения, но, как видите, без меня ничего не могут сделать… — последние слова Хэкман произнёс извиняющимся тоном, отстраняя с дороги Монтелли, Джейк же сам подался немного в сторону, видя, что всем им сейчас не до него, даже полковник, и тот отвлёкся.

Бомба скользнула из рукава в ладонь, напоминая о себе, и Джейк понял: ждать более удобного случая глупо. Толкнулся всем телом влево, под защиту стола, падая, пихнул стул Монтелли в ноги, а сам — бомбу об пол — со всей силы! — и накатом вперёд — от себя подальше. Только и успел вжаться в стену, зажмуриться и закрыть голову руками. Рвануло так, что даже сквозь веки было видно алую слепящую вспышку. Заложило уши, Джейк скорее почувствовал, чем услышал, как рядом с ним грохнулся слетевший на пол компьютер. Тяжёлый стол с металлической крышкой выдержал, но с него снесло всё, что стояло, вместе с компьютером.

Такого мощного удара Джейк совсем не ожидал. Подумал с удивлением: «Ничего себе, шипучка!.. Это же, не иначе, ракетное топливо, оно одно так может шарахнуть при возгорании в сжиженном состоянии…

Ну, и удружил же Алмаар. Предупредил бы хоть, что ли…»

Голова тихо гудела, как тогда при контузии, не хотелось шевелиться и открывать глаза. Постепенно ощущение давящей тишины прошло, появились звуки: треск тлеющего пластика, шелест горящей бумаги, и чей-то приглушённый стон.

Джейк передвинулся, приподнялся, глядя поверх стола. Едкий дым ещё висел в воздухе, разъедая глаза, мешая чётко видеть всё вокруг. «Почему нет никого? Почему никто не бежит на помощь?»

Хэкман уродливой кучей окровавленных тряпок лежал под столом. Монтелли вообще отшвырнуло далеко в сторону, он полулежал, привалившись спиной к стене. Живым был только улиссиец-конвоир. Он пытался подняться, подтянуться на одной руке, схватившись за спинку одиноко стоящего стула. Тянулся-тянулся, срывался со стоном и падал на спину. Он был ранен и, судя по всему, серьёзно. А стул катался на колёсиках и вообще был плохой опорой. Джейк пополз вперёд, не в силах справиться с единственным порывом: помочь. Но тут в проёме оторванной взрывной волной двери показался кто-то — подмога?! — и Джейк сжался, втянул голову в плечи. Улиссиец в этот момент неловко, но всё же сел, опираясь локтем в сидение стула. Автомат в другой руке, снятый с предохранителя, дёрнулся длинной очередью, посланной навскидку, навстречу первому же движению. И тот, в дверном проёме, рухнул ничком, сюда, через порог.

«О Боже! Лео!» — Джейк узнал «информатора», забыв про улиссийца, про автомат в его руках, пробрался вперёд, через все завалы, через рассыпанные ворохом бума-ги.

— Лео! — ещё не переворачивая его, приложил пальцы к шее. Пульс прощупывался, но рука стала липкой от крови. Рванул тело на себя, лицом вверх, снова позвал:

— Лео!

Голова его запрокинулась безжизненно, выставляя острый бритый подбородок с ямочкой. А ниже, так, где горло, всё заливала кровь, толчками бьющаяся наружу из чёрной раны. Джейк сработал скорее по армейской привычке, почти инстинктивно: зажал что-то пальцами, останавливая кровь. Лео закашлялся, в простреленном горле жутко захрипело, но слов Джейк не мог услышать, видел только, как двигаются беззвучно губы.

Автомат с грохотом выпал из рук пирата — и Джейк вскинул глаза на этот звук. Голова улиссийца покойно лежала на согнутой в локте руке, растрепанные волосы закрыли лицо. Всё! Отмучился, бедняга.

Джейк подобрал автомат, кинул его через плечо, подхватил Лео под мышки и, пятясь, потащил его за собой по коридору в сторону лестницы.

Только сейчас он услышал надрывающийся вой сирены и автоматический голос:

— Внимание! Возгорание в крыле «А»! Возможны жертвы! Внимание! В целях безопасности территория возможного пожара блокирована!..

И вправду, перед лестничной площадкой опустилась литая тяжёлая дверь.

Джейк осторожно положил Лео на пол, забегал пальцами по клавишам кодировщика. Чёрт! Модель совсем незнакомая, голыми руками да наугад не открыть. А тут ещё и Лео хрипел, будто звал или сказать что-то пытался.

— Подожди. Подожди минуточку… Вот выберемся отсюда, я тебе перевязку сделаю. Не бойся, я бросать тебя не собираюсь… — говорил-говорил, даже не глядя в его сторону, пока не почувствовал, как тот его за штанину тянет. Обернулся: Лео смотрел огромными чёрными глазами, в расширенных зрачках плясали огни плафонов. Он сказать хотел что-то, но рот открывался беззвучно. Но тут Лео указал глазами вниз, и Джейк увидел, что «информатор» пальцами, скребущими гладкий пластик пола, пытается изобразить цифры. Как школьник, пальцами.

Джейк аж рассмеялся:

— Лео! Умница! Три, да? Потом девять! Четыре! Пять, семь! — пальцы двигались медленно, собираясь после каждой цифры в слабый кулак, будто отдыхая. Но Джейк не торопил, досмотрел до конца, запоминая последовательность цифр, и потом лишь отвернулся. — Спасибо! Мы с тобой, Леонардо, я чувствую, сработаемся. Ух, ты! — Дверь бесшумно откатилась в сторону.

— Ну, пойдём!

* * *

— Круче! Круче заходи! Опять же крылом не пройдёшь! Чёрт! — Виктор откинулся на спинку мягкого кресла. Даже оно повторяло сидение катера-пикировщика «Фокус». Во втором кресле тренажёра сидел последний из оставшихся практикантов, Хендриксон-младший. Они уже раз в сотый, пожалуй, отрабатывали посадку — бесполезно! При такой сообразительности и реакции этому мальчишке место среди заключённых с шоковой дубинкой в руках, а не за штурвалом. Но на то он и Хендриксон.

Виктор задавил глубоко внутри отчаянный вздох, перевёл глаза с экрана на подростка:

— Ничего-ничего! В прошлый раз, помнишь, ты ещё на вираже носом пахать начал, а сейчас уже на площадку выходишь правильно, — поддержал практиканта усталой улыбкой. «Ничего. — Повторил про себя снова. — Парнишка старательный и упорный. Этим должен компенсировать…» А из головы собственный сын никак не шёл. Как он сейчас? Что делает? Какое-то ощущение тревоги мешало сосредоточиться. Приходилось усилием воли заставлять быть собой прежним: вежливым, спокойным профессионалом. Дело-то имеешь не с простыми детьми. Это всё сыновья местной элиты. Будущие капитаны кораблей-захватчиков. Простому, из детей рядовых исполнителей сюда не пробиться.

А мальчишка уже начал злиться на себя за бестолковость. Бледный стал. Губы, вон, как кусает, и глаза с прищуром, со злым выражением. В таком состоянии может и собраться, выполнить зачётное задание.

— Ну, давай! Ещё раз с самого начала.

Экран на пульте управления включился, повторяя знакомую до последней детальки картину. Тренажёр даже чуть покачивало, как это бывает, когда баки с горючим сгорают неравномерно. Правильно, правильно идёт, и угол точный. А вот и самый трудный этап — сохранить этот угол при заходе на посадочную площадку.

— Ровнее, ровнее забирай! Нос выше бери!

Команды, наконец-то, стали выполняться правильно, не очень чисто, конечно, но без прежней дёрганности.

— Молодец! А теперь плавно, плавно… Мягко тяни!..

Оторвал глаза от экрана, отвлёкся на секунду — посторонний в тренажёрном зале! Ведь не положено же, все про это знают… Человек вышел из-за стенда. Лионелли!! Аж ёкнуло в сердце: с Джейком, с Джейком что-то неладно!.. Поднялся навстречу.

Лионелли был без привычного халата, смотрел встревоженно, без мягкой улыбки, и заговорил сходу, явно торопясь куда-то:

— Вы — Тайлер? — Виктор кивнул. — Еле нашёл вас, — улиссиец улыбнулся с облегчением. — Вот уж не думал, что сегодня здесь занятия будут…

— Да, должники одни остались… Решили времени даром не терять… — Виктор чувствовал, что совсем не то он говорит, глядя в лицо Лионелли. Но решимости не хватало услышать в ответ то, что пугало больше всего на свете.

— Покупатель за ним приехал. — Лионелли сам всё сказал, и от его слов в груди похолодело. Виктор схватился рукой за спинку кресла, так неожиданно ослабели ноги. А Лионелли продолжал:

— Я так и думал, что вы не в курсе. Решил предупредить…

— Его увели уже, да? — Виктор смотрел на него исподлобья. Твёрдо сжатые губы, вертикальная складка над переносицей, сведённые брови, и остановившиеся неподвижные глаза. Сейчас он был готов с голыми руками идти на выручку. Забыв обо всём, ни о чём не думая.

— Увели. С конвоем. Я сам видел… Теперь уже ничего не сделаешь… Да и опасно…

— Опасно… — Виктор хмыкнул с горечью. — По-моему, это естественно, быть рядом с сыном в трудный момент… Хотя бы для этого…

— Понимаю… — Лионелли кивнул с сочувствием. — Тогда вам лучше поторопиться. Они сейчас в крыле «А» центрального корпуса. Но на каком этаже, я не знаю… Ищите Хэкмана, он обычно занимается покупателями… Он должен знать…

Виктор шагнул вперёд, но Лионелли не дал пройти мимо, придержал за рукав.

— Вот, возьмите…

Виктор глянул на вороненый металл «Корнера». Знакомая модель. Надёжная. Хорошее оружие. «Вот уж никогда бы не подумал. Чтоб у такого?! Такой вежливый всегда, тихий — и с пистолетом?..»

— Берите-берите! Он вам нужнее… — Лионелли вложил пистолет Виктору в руку. — Больше мне и помочь, собственно, нечем… У меня вылет через пятнадцать минут.

В последних словах было одно оправдание, хорошо даже, что Виктор их не услышал. Лионелли проводил его торопливо удаляющуюся фигуру взглядом. Вспомнил о жене, о дочери с зятем: «Потеряли уже, наверное… Да, это точно. В трудную минуту надо быть рядом с детьми…» И тут только заметил в кресле тренажёра немого свидетеля недавнего разговора. Сын Хендриксона, четырнадцатилетний подросток, всегда тихий и незаметный в компании сверстников. Он и сейчас смотрел с опаской, настороженно, не решаясь спросить.

— Ну, что, сдал? — Лионелли улыбнулся.

Мальчик кивнул в ответ, но уже без того радостного восторга, с каким он ждал своего учителя.

— Ну, дуй тогда,собирай вещи!..

* * *

Учебно-тренажёрный зал находился на полигоне. До центра идти и идти. Мимо мастерских, потом — наискосок по бетонированной площади, через ворота центрального входа. Долго. Особенно, когда торопишься, а Виктор торопился.

Обычно мимо мастерских он проходил почти бегом. Здесь работали те, кому не так повезло, те, кто зарабатывал на свою миску супа каждодневным трудом по локоть в машинной смазке. Сам Виктор скучал по такой работе, дома он занимался и починкой. Иногда его, правда, пускали на помощь остальным… Как тогда, когда работали с Янисом в паре…

Только остановился на пороге ангара, как его узнали все, стали здороваться, звать к себе.

— Алмаар здесь?

— Эй, Янис! К тебе пришли! — Алек крикнул в полумрак, оторвавшись на момент от промывки воздушного фильтра.

— Мне помощь твоя нужна, — заговорил Виктор, как только они остановились в тени здания. — Или компания, хотя бы… Но дело рисковое, предупреждаю сразу… Джейка на Сиону отправляют… Покупатель уже приехал…

Янис присвистнул, произнёс едва слышно:

— Влип, мальчонка…

— Идёшь? — Пожал в ответ плечами раздумчиво, взглянул из-под чёлки.

— А план есть? Хоть какой-нибудь?

— Да нет никакого плана! Я сам узнал только что! — воскликнул Виктор, теряя терпение. — Идёшь — или нет?

Алмаар думал, не отвечал ни словом, ни взглядом.

— Не ему — мне помочь!

«А со мной случись что, беспокоился бы хоть кто-нибудь? — Дрогнула внутри какая-то детская, не выраженная до конца обида. — Нужен ли я кому-нибудь?.. Да и чем я помочь могу?»

Но обида сменилась нарастающей волной радости: «Я нужен ему! Только ему!» Как когда-то недавно — вдвоём. И никто не стоит между…

…О, если б для Виктора, он бы на край света пошёл. Только б видеть в его глазах знакомый уважительный огонёк поддержки и понимания, а не надоевшие до чёртиков равнодушие и скуку, какие встречались в глазах окружающих.

— Где он сейчас?

— В центральном…

— А этаж?

— Я не знаю! — воскликнул Виктор с таким отчаянием в голосе, что Янис понял: дело серьёзное. Надо брать командование в свои руки.

— Ничего! — усмехнулся, проходя вперёд. — Прорвёмся!.. Через центральный вход идти глупо, там, должно быть, охраны до чёрта. Мы, знаете, как пойдём? Через жилой комплекс! По переходу! Вы же снимали мне коды? — Виктор кивнул, а потом добавил уже спокойнее:

— Девять чисел и слово-пароль… Я их помню… Главное, чтоб их не сменили до этого дня.

— Не сменили! Кому это теперь надо?

И они пошли дальше вместе, бок о бок, ещё больше набираясь уверенности и силы от близкого присутствия друг друга.

* * *

— Ничего, Лео… — шептал Джейк, успокаивая раненого и подбадривая себя. — Ты потерпи немного, хорошо?.. А я сейчас…

Уложив своего подопечного прямо на лестничной площадке, быстро скинул с себя куртку, вывернул её и принялся отдирать подкладочную ткань, мягкую на ощупь. Как раз должна подойти для перевязки.

Лео завозился, пытаясь подняться.

— Тише, тише ты… Не надо… Тебе нельзя вставать.

Автомат постоянно мешал, бил по спине, а теперь ещё стал сползать по ткани рубашки. Джейк, прислушиваясь, осторожно снял его, положил рядом на пол, даже не брякнув металлом. Но выше на лестничном пролёте кто-то не был так аккуратен. Точно. Спускается. Один, кажется.

Подобрав автомат, Джейк бесшумно скользнул навстречу гостю, стал медленно подниматься, прижимаясь спиной к ледяной стене, глядя вверх.

С другого этажа спускался кто-то, подбирался так же осторожно, ожидая встречи с неизвестным противником.

Вот она, вот она, тень! В мигающем аварийном освещении. Джейк кинулся вверх бегом, через несколько ступенек, на ходу снимая автомат с предохранителя.

Но выстрелить — прям так, очередью! — не смог почему-то. Себя неожиданно вспомнил, свою боль и свой ужас… — и убрал палец с курка.

А вахтенный, один из тех, в пикете перед лестницей, отправленный на разведку, попросту растерялся, тоже узнавая Джейка. Секундной заминки хватило, чтоб оглушить прикладом, подхватить и уложить на ступенях бесчувственное тело.

Чёрт! Это небольшая отсрочка, всего несколько минут. Потом пойдут проверять остальные.

— Лео… Лео, двигать надо… А то их здесь сейчас, знаешь, сколько будет… Чуть попозже перевяжемся, хорошо?

Вот только куда? Вниз? На третий этаж? Туда, поближе к главному компьютеру? Туда, куда ты и хотел попасть совсем недавно? А получится ли выбраться оттуда? Но если не вниз, то куда тогда? Наверху уже ждут, это точно! Значит, вниз!

— Молодец, Лео!.. Хорошо держишься… — шептал ободряюще, стягивая «информа-тора» вниз по ступеням. — Сейчас передохнём… Найдём место безопасное и отдыхать будем…

А Лео ослабел уже очень сильно от потери крови, кашлял и хрипел. Кровь его загустевшими каплями срывалась Джейку на руки, стекала на грудь, пропитав рубашку.

— Ничего… Ничего…

Джейк его мало знал, один раз всего поговорили, но он в этой реальности оставался единственным, с кем Джейк был знаком, а ещё ему нужна была помощь. Так оставить его Джейк никогда бы не смог. Это как ломать в себе что-то наживую, с адской болью… Да и было в его ранении ощущение собственной вины. Лео поймал эту пулю случайно. Тот пират принял его, по всей видимости, за сообщника. Пальнул, особо не думая. Да и чего было ожидать, в его-то состоянии? Он и сам уже умирал… Вот так всё и получилось, неожиданно для всех.

В этой неожиданности теперь наше спасение. Хотя, о каком спасении может речь идти? Это после того, что стало с Хэкманом, с Монтелли?

Джейку впервые стало как-то нехорошо при мысли о том, что он повинен в смерти. Не одного — трёх людей! Конечно, повернись судьба по-другому, любой бы из них без всякого сожаления придавил бы тебя, как назойливое насекомое.

Кем ты был для Хэкмана? Товаром! Он и в глаза тебя до этого дня не видел.

И всё равно… Ведь только напугать хотел…

Тащить, не видя, куда идёшь, было очень неудобно. А тут ещё и ноги стали заплетаться от усталости. Джейк не удержался, упал на спину, а Лео — сверху, придавил всей тяжестью, голова его качнулась, как у мёртвого. Джейк испугался даже, позвал сперва шёпотом:

— Лео… Леонардо… Ну, что ж ты? Устал тоже, да? И я устал… Отдыхать давай…

Высвободил разорванную пилотскую куртку, принялся за перевязку прямо посреди коридора. Кровь на глазах пропитывала лёгкую ткань, но Лео перестал хотя бы так жутко хрипеть. Лежал, запрокинув голову, со свистом короткими рывками втягивая воздух через стиснутые зубы. Но, главное, он был жив!

— Ну, вот, Лео! Первая помощь оказана по всем правилам… — Джейк разговаривал с ним, глупо и ненатурально бодрился, зная, что «информатор» не может никак ему ответить. Он просто лежал с закрытыми глазами, медленно угасая… Нужна срочная медицинская помощь, а не эта бесполезная перевязка…

За спиной мягко пшикнула дверь, Джейк обернулся. В коридоре как на заказ появился человек в белом халате. Он остановился, ошеломлённо глядя на Джейка.

— Помогите, пожалуйста… Тут несчастный случай… Человека подстрелили, видите… — Джейк смотрел на него снизу со всей искренностью и мольбой, на какую только был способен. Он уже не думал о том, что нельзя им попадаться хоть кому-то на глаза и уж тем более просить помощи.

— Я не врач! Неужели не видно?! — голос у этого, в халате, оказался неприятно резким, как это бывает у сварливых, постоянно всем недовольных людей. — И как вы вообще здесь очутились? Как вас сюда пропустили?

— Пропустили — и всё! Откуда я знаю, как? — Джейк стал подниматься, поддерживая Лео, помогая и ему встать на ноги. — Вы поможете нам или нет?

Тип смотрел на них, близоруко и подозрительно щуря голубые глаза, немолодой уже дядька с всклокоченными седеющими волосами. Интересно, почему он-то до сих пор не уехал?

Он перевел глаза с Джейка на Лео:

— Киапарелли? Заключённый — здесь?! Тебя же уже давно отстранили!.. Что вообще творится сегодня? То тревога аварийная, то эта комедия с ранением!.. Я ведь требовал, чтоб меня не беспокоили!..

«Псих!» — Подумал Джейк, когда мужчина мимо него понёсся по коридору в сторону лестницы.

Лео, от слабости не стоявшего на ногах, качнуло, и Джейк, ловя равновесие, сделал шаг назад, а потом ещё один — для большей устойчивости. Они оказались как раз напротив двери, из которой минуту назад вышел тот человек в белом халате. Лео потянулся рукой, вымазанной в крови, к индикаторной панели, над которой висела строгая табличка: «Посторонним вход воспрещён», приложил раскрытую ладонь. Зачем? Зачем он это делает?

В динамике над кодовым замком раздался искусственно синтезированный голос:

— Ваши данные сохранены в банке памяти. Сообщите код, введите пароль, пожалуйста…

— Лео, что ты делаешь?..

Джейк чувствовал на уровне инстинкта, что они влезают во что-то настолько запретное, после чего ходу назад уже не будет вовсе. Ни прощения, ни великодушного помилования.

Лео медленно, теряя последние силы, тыкал пальцем в кнопки с цифрами. Он делал это, скорее всего, чисто автоматически, не до конца различая реальность и бессознательный бред.

Джейк глянул по сторонам. Он отсюда слышал, что по лестнице спускается кто-то. Но по которой именно? Той, что справа, или — слева?

— Лео… О Боже!

По глазам ударил луч, снимающий рисунок сетчатки, но результатов сличения он уже не услышал: дверь со знакомым шипением разъехалась, впуская их внутрь.

* * *

На снятие кода входного замка у Лео ушли последние силы, он настолько сильно отяжелел в руках, что Джейк тут же, где стоял, опустил его на пол. Сбившаяся повязка пропиталась кровью насквозь. Хорошо бы асептический бинт…

Поправляя повязку, Джейк почувствовал, что кровь под его пальцами больше не толкается, не бьётся в вене, позвал с холодящим ужасом, сначала шёпотом, а потом и громче, встряхнул за плечи:

— Лео… Ты что же это, Лео?!! Ведь мы же выбрались, видишь?! Лео?!.. Не надо! Не надо, слышишь?!.. Что же я делать буду?! Что я буду делать здесь один? Куда ты меня завёл?!.. Лео, не смей!.. Не смей, слышишь?!!

— Жизненные функции организма прекращены полностью. И реанимация невозможна: повреждены ткани…

«Кто-то ещё?! Кто-то третий!!! Растяпа!!!»

Джейк, по-прежнему ловкий и стремительный, перекатился на несколько метров в сторону, поворачиваясь лицом на голос, выставляя автомат, готовый к стрельбе.

Мальчик! Ребёнок! Лет десяти, возможно, двенадцати. Бейсбольная кепка козырьком на затылок, расстёгнутая лёгкая куртка поверх футболки со странной надписью: «Ты — всё!», брюки от спортивного костюма, белые кроссовки.

Одного короткого взгляда хватило, чтобы полностью охватить щуплую детскую фигурку, а в голове уже звенел тревожно вопрос: «Откуда он такой?!»

Мальчишка был абсолютно спокоен, будто не смотрело ему в грудь дуло автомата, стоял, пряча руки в карманах куртки. Такие же спокойные глаза, а на губах — еле различимая улыбка.

— Кто ты?

Джейк выдохнул с облегчением, опуская автомат. Ребёнок не представлял опасности, а кроме него в зале, обставленном всевозможной электронной аппаратурой, не было больше никого.

— Я — Торар! — Губы мальчика двигались, но звук голоса, казалось, исходил откуда-то со стороны. Ну, да! С динамика у потолка.

Джейк вгляделся чуть повнимательнее: ну, конечно же! И как только раньше не понял? Сразу. Это же голограмма. Цветная, высококачественная, но голограмма. С такой отлично сделанной объёмной картинкой Джейк ещё не сталкивался.

Мальчик всё также стоял неподвижно, и сквозь него очень слабо просвечивались стул и стена, и светящиеся лампочки на одной из панелей управления.

— Я — Торар. А вот фамилии у меня нет. Меня оставили только с именем. — Он говорил звонким, чистым голосом, детским до последней нотки, с таким искренним, по-настоящему человеческим сожалением, что Джейк не мог не удивиться. Какое качество, подумать только! Кто делал его, этого мальчишку?

И всё-таки это не живой человек. Это не Лео…

Джейк, забыв о голограмме, вернулся к «информатору».

Пульс не прощупывался, и сердце молчало. А по лицу ползла смертельная обескровленная бледность. Искусственное дыхание? Массаж сердца?

Несколько толчков на грудину. Ещё раз. И ещё. Бесполезно. Только из рта вниз по щеке потекла алая струйка крови.

— Чёрт!! Лео… Лео, что мне делать, а? — ударил кулаком об пол со всей силы, чуть не угодил в натёкшую лужицу крови.

— Я — Торар! — Голограмма, по всей видимости, реагировала на голос человека. Он и сейчас продолжал говорить о том, на чём остановился, он знакомился с гостем.

«Да заткнись ты! — Чуть не крикнул в ответ, но сдержался в последний момент. — Это же картинка. К тому же ребёнок.»

— А это Леонардо Киапарелли. Я пропустил его сюда. Он работал со мной раньше. Но спецдопуска у него нет. Разрешение отсутствует.

— Да какое теперь разрешение?! — Джейк не выдержал, сорвался. — Неужели не видно, что он умер?! Не надо ему твоего разрешения! Ничего ему больше уже не надо…

Отвернулся: трёхмерное изображение, так сильно повторяющее живого человека, его раздражало. На одном из стульев кто-то оставил белый халат, Джейк прошёл по залу, взял его, вернулся, набросил на умершего, пряча измазанное кровью лицо, ставшее совершенно чужим после смерти.

После всего произошедшего пришла неожиданная усталость и опустошение. Что теперь делать? Куда идти? И как отсюда выбираться?

Джейк сел на стул боком, упираясь локтем в спинку, помолчав с минуту, поднял глаза на голографическое изображение. «Вот ведь делать кому-то было нечего. Ребёнок-привратник.»

— Торар ты, значит, — произнёс с усмешкой. — Да ещё и без фамилии… А я Джейк. И фамилия моя Тайлер. — Представился неожиданно, хоть и не видел в объёмной картинке собеседника.

— У тебя не может быть фамилии. Только люди имеют на это право. А ты — не человек… — Мальчишка смотрел на Джейка исподлобья. Ну, ребёнок и ребёнок! Все повадки…

— А кто ж, по-твоему? — Джейк заинтересованно подался вперёд, разглядывая ребёнка с улыбкой.

— Ты представитель другого подвида «Хомо сапиенс» Ты только внешне похож… У тебя другое строение сетчатки. Я потому и впустил тебя сюда… Ты мне интересен…

— Спасибо! Благодарю за искренность! — Джейк отвернулся, озабоченно покусывая губы.

— Мне известно: таких, как ты, называют гриффитами… Если я проведу комплексный анализ одной особи, то сумею…

— Всё, хватит! — Обычный мальчишка в десятилетнем возрасте не может рассуждать так, да ещё такими словами. И вообще Джейк не хотел его слушать.

— Это будет нетрудно. Всего несколько капель крови… Можно волос…

— Про себя самого я и так неплохо знаю, — перебил мальчишку Джейк, — а вот кто ты такой?

— Я — Торар!

— Да слышал я это уже!

— Я — визуальное изображение компьютерной программы, отвечающей за существование всего комплекса. Мой отец создал меня таким… А всё вокруг — это моё тело и мой мозг.

Я сам решаю, кого впустить сюда… Ты не состоишь в штате моей обслуги, но ты интересен мне, ты — новая модель…

— Я не модель. О живых нельзя так говорить, — Джейк перебил его. Если б мальчик был живым, его бы, наверняка, обидел такой резкий тон, но Торар продолжал, как ни в чём не бывало:

— Я подчиняюсь главному правилу своей программы: стремись к новому и постоянно совершенствуйся. Ты — Джейк по фамилии Тайлер — новый источник информации для моего мозга. Ты — гриффит…

— Давай не будем об этом. Хорошо? — Джейк рывком поднялся, стул бесшумно откатился назад, только мальчик остался неподвижным, не двинулся с места.

— Ты лучше скажи, кто тебя таким сделал? Обычно компьютер не награждают визуальной картинкой, тем более, такой…

Остановившись напротив большого экрана, занимающего всю стену, Джейк посмотрел на отражение ребёнка, появившееся на экране, как в зеркале.

— Мой отец — Эрик Эрикссон…

— Эрикссон?! — Джейк аж присвистнул. — Он же погиб! Разбился в горах с женой и девятилетним сыном… Я помню… Читал как-то архивную запись…

— Вот эту, да? — В верхнем правом углу огромного экрана сам собой загорелся маленький экранчик, на нём проявилась картинка: плоская фотокопия блока стереоновостей и надпись на Едином: «Падение Колосса!»

Обычная ниобианская семья, — мама, папа и их ребёнок — улыбаясь, смотрели в кадр, а снизу подпись: «Последнее фото. За пятнадцать минут до рокового вылета.» Джоан Эрикссон чуть в стороне от своих мужчин и даже глядит куда-то вбок. Глаза серьёзные, только губы чуть улыбаются скорее по привычке. Может, она чувствовала что-то, почти как все женщины, на уровне интуиции. Эрик же в тот момент не чувствовал ничего. Он был счастлив. А кто бы не был счастлив в такую минуту? Выбраться впервые за несколько лет на выходные в горы, да ещё всей семьёй к тому же? Кто откажется?

Эрик прижимал к себе сына. Мальчик смеялся, протягивая вторую свободную руку матери. Он был очень похож на отца. Те же светлые волосы, выбивающиеся из-под бейсбольной кепки, повёрнутой козырьком назад. Те же глаза, и беззаботная счастливая радость на лице.

Футболка со знакомой надписью, куртка с распущенной «молнией», брюки от спортивного костюма и белые кроссовки. Голограмма Торара повторяла изображение на фото один в один.

— Несчастный случай с аэролётом в горах — это версия для прессы и для всех любопытных, — продолжал голографический ребёнок голосом давно умершего прототипа. — Эрикссон был владельцем крупнейшей компании, передовой в области компьютерного программирования. Никто не знал, что после заключения перемирия он собрался покинуть Ниобу, переехать на Сиону вслед за старшим братом, когда-то начинавшим всё дело.

Вторым после Эрика крупнейшим держателем акций было государство. По закону оно наследует всё в случае смерти совладельца… Но Эрик выжил… Тогда его под другим именем выслали на Улиссу… И он создал меня…

Эрик?! Сам Эрик создал эту программу! Хотя, чему тут удивляться? Талантливейший программист своего времени, основатель «Эрикссон КОМП». На Ниобе он до сих пор легендарная личность, пример для подражания. И такого человека держали здесь? Здесь, на этой забытой Богом планетке?! Наравне с простыми зеками, пусть даже и политическими! С чужим именем, с чужой судьбой… Без прошлого, без своего имени. Без семьи. Не дай Бог никому такой судьбы…

Ему оставили только одно: любимую работу. И Эрик справился с ней лучше всех, лучше любого другого на его месте.

— И ты всем про это, — Джейк чуть двинул подбородком в сторону экрана, — рассказываешь? Это же мина с часовым механизмом! Правительственные махинации, подстроенное убийство, расправа над невиновными… Об этом ещё Информационные Агентства не знают…

— Про Эрика никто не знает. Ты единственный, кто спросил меня о прошлом…

— Даже Лео?

— Киапарелли? Да, он одно время работал со мной. В основном по ночам. У него был доступ в Сеть… Большие возможности, как у представителя ОВИС, но не больше того. Старательность и аккуратность, но без ярких способностей. Болтлив не в меру. — Голос, прямой и жёсткий, без прежнего детского звучания, исходил из динамиков, встроенных в стену. Это был голос машины, — не человека. Таких спокойных, до циничности, людей не бывает. Он говорил о том, кто уже умер, о том, кто лежал на полу в нескольких метрах, безмолвно напоминая про то, что происходит вокруг, напоминая о смерти, которая ждёт за стенами этой необычной комнаты.

— Мне нужно идти! — произнёс Джейк, глазами ища выход. — Я вообще оказался здесь случайно… Ты выпустишь меня?

— Ты тоже хочешь уйти? — Голос снова стал мальчишеским, живым, почти жалобным. — Раньше я никогда не был один. Только обслуги было не меньше десятка. Меня охраняли, меня берегли… Сейчас один только остался из всего персонала… Меня создал человек, я служу человеку, всем людям под куполом. Они дышат воздухом, который создают машины по моей команде, они греются теплом из водородных печей… Я управляю этим миром и буду функционировать, даже если все люди исчезнут отсюда… Но мне нужно общение… мне нужна информация извне… Таким меня создали… Таким меня сделал Эрик…

— Тут я тебе вряд ли чем могу помочь. Сюда в любую минуту может хоть кто заявиться, этот твой оператор хотя бы, — и всё! Меня и так ловят… Меня пристрелят, ясно тебе?!

— По твоей вине произошло возгорание в крыле «А». Это мне известно…

— Ну, вот, видишь. А теперь дай мне код. Я пойду. — Джейк подошёл к двери, провёл пальцами по кодовой панели замка. Массивная дверь, двойная система защиты, сложнейший замок — всё серьёзно. Но почему без охраны? Такой объект — и без охраны?! Что это? Уверенность хозяев? Или твоё личное везение? Или всему виной поспешная эвакуация?

Джейк набрал цифры, повторил код входного замка, так же, как это сделал Лео. Бесполезно. Нужны другие данные.

— Выпусти меня, слышишь! Ты должен выполнять приказы человека. — Обернулся в сторону экранов. Мальчик стоял посреди зала, такой же, как в самый первый раз. Та же картинка.

— Ты позволишь снять со своей памяти мнемотический отпечаток? Твои знания станут моими…

Джейк аж опешил. Делиться своим прошлым, своей жизнью, своими мыслями пусть даже с машиной?! Чтоб ещё кто-то знал про Кайну? Про неё?

— Другие часто сами шли ко мне. Я могу помочь, зная прошлое… Решить какие-то проблемы. Предложить выход…

— Какой выход? — Тут уж Джейк не стерпел. — Нас взорвут всех скоро! Ты знаешь это? Ты — Торар — центр этого мира?! И тебя вместе с нами, со всеми…

Какая тут информация? Бежать отсюда надо всем. На корабли — и подальше! — махнул рукой в неизвестном направлении. И тут опять посмотрел на экраны, на пульт большого, встроенного в стену компьютера.

Отец Небесный! Ты же так хотел попасть сюда! Так хотел! И что же ты сейчас, как дурак себя ведёшь? Действуй! Действуй, раз попал!

Неожиданная дерзкая мысль пришла вдруг в голову.

— А ты можешь отправить сообщение Императору?

* * *

— Чайна-Фло принадлежит нам по праву. Мы отвоевали этот город честно. В ходе боёв. — Его Величество спокойно выдержал взгляд Марчелла. Даже резкий тон Его не испугал. Так и остался сидеть в кресле, откинувшись назад, упираясь руками — крепко сжатыми кулаками — в крышку стола. Смотрел на сионийца, упрямо выдвинув вперёд твёрдый подбородок. И молчал. Молчал, чуть заметно улыбаясь одними уголками губ. Молчал, выжидая.

— Я думаю, в данной ситуации нет вообще никакого смысла поднимать вопрос о возврате захваченных территорий. — Дорожного явно раздражало это молчание Императора. Получив предложение о встрече, никто из членов Совета и представить не мог, что всё пойдёт совсем не так, как должно было пойти.

Это Правитель Ниобы должен был сейчас предлагать, упрашивать, соглашаться. Он был проигравшей стороной. Это Он просил перемирия. Это Он настаивал на этой встрече. А теперь, вот, сидел и изучал их, победителей, с таким видом, точно видел впервые в жизни.

— Да, это будет вполне естественно, принять границу по линии фронта. — Ежи Малиновски осторожно повёл затёкшими от долгого сидения плечами. — Вы согласны с таким предложением, Ваше Величество?

— В данный условиях мне ничего не остаётся. — Император медленно кивнул. Взгляд Его оставался всё тем же, отстранённо-отсутствующим. Он всё ещё продолжал обдумывать что-то, прикидывать в уме, но это согласие моментально разрядило обстановку. Представители Совета зашумели, оживлённо переговариваясь между собой почти в полный голос. Минуту назад голоса их поднимались не выше шелестящего шёпота.

— Но вы сами понимаете, такое положение вряд ли кого устроит. Любой из вас на моём месте признает, что договор этот носит временный характер, — Император заговорил, оглядывая их всех по очереди медленным скользящим по лицам взглядом. Тишина в Зале образовалась мгновенно. — Поэтому буду честен с вами, господа. Перемирие это временное. Нам ещё предстоят тяжёлые бои. Не думайте, что если вам удалось застать нас врасплох, то в другой раз это повторится. Я верну себе свой город. Я верну себе свои земли, даже если для этого мне придётся готовиться ещё десять лет.

— По-моему, это уже глупо. Ребячье запугивание. — Марчелл пренебрежительно фыркнул, первым преодолев то неприятное жуткое оцепенение, разом охватившее всех при пророчески спокойном заявлении Императора Рихарда. — У вас уже был шанс, Ваше Величество. Вы даже не сумели им воспользоваться. Разговоры о вероломности нашего нападения всего лишь отговорка. Да, мы выдвинули свои войска раньше, чем вы успели получить Официальное уведомление о начале военных действий. Но к началу войны оно уже было отправлено…

Да, положение нашей планеты в это время года позволило нам беспрепятственно перебрасывать вооружение и солдат на Гриффит, в то время как ваши транспортные суда почти все подвергались налётам пиратов.

Да, причин и отговорок теперь масса, но главное то, что мы победили в этой войне, а вы — нет! И какая теперь разница, что повлияло на нашу победу? Горе побеждённым, так говорили древние…

— Постойте! Давайте лучше вернёмся ко второму пункту нашего договора. Ведь мы ещё не всё обсудили. — Дорожный снова сумел отвлечь Марчелла и Императора на себя, но предчувствие скандала продолжало ощущаться всеми, даже Стайерсом, обычно скучающим на подобных мероприятиях.

— Мы ещё не решили, как быть с военнопленными. Поступило предложение: обмен сделать равноценным. Солдата на солдата, офицера на офицера…

— Да это и так ясно. Чего здесь обсуждать? — раздалась, пожалуй, первая за всё время реплика Верховцева. — А вот как быть с погибшими?

— Тела лучше вернуть, как есть, без всякого обмена. Под честное слово. Вы не против, Ваше Величество? — Дорожный улыбался, глядя на Императора, а сам украдкой подталкивал Марчелла, не давая тому вставить в диалог очередную колкость.

— Да, это и вправду ясно, но кто мне вернёт убитых улиссийцами? А захваченных ими пленных? А потраченные на выкуп деньги? — Император, казалось, был озабочен одной проблемой, Он постоянно всё сводил к одному и тому же.

— Тут уж Вам, Ваше Величество, придётся разбираться своими силами, — Марчелл всё-таки успел вставить слово, несмотря на все усилия Дорожного. Он успевал и там, и тут, и вообще был необычайно оживлён. Постоянно поглядывал на электронные часы на левом запястье, взглядывал на дверь, точно ждал кого-то, кого-то очень важного.

Рихард рассмеялся в ответ на слова Марчелла, а потом произнёс, глядя главнокомандующему прямо в глаза:

— Тут вы правы, господин Марчелл. Моих сил как раз хватит, чтобы наказать Улиссу.

— В смысле «наказать»? — Малиновски моментально почувствовал неладное в этой сговорчивости Императора.

— Лучший способ расправиться с этой заразой — уничтожить её на корню, — ответил Тот и без всякого намёка на недавнюю улыбку. — Я уже проконсультировался у специалистов: отсутствие Улиссы на нашу солнечную систему отрицательно не повлияет. Никаких катастроф, никаких орбитальных сдвигов… Это как опухоль удалить…

— Вы к чему клоните, Ваше Величество?

— Да, господин Малиновски, вы меня правильно поняли, я собираюсь уничтожить Улиссу…

— Но ведь там… — голос Клейтона пресёкся. Ему пришлось откашляться, чтоб вернуть себе способность говорить. — Там же огромные запасы питьевой воды… Там могут жить люди… Там они уже живут…

— Живут… Бандиты и разбойники…

— Но там же есть ещё и пленные. Не всех же выкупают.

— По моим сведениям, пленных там всего человек тридцать, не больше.

— Всего… — кто-то из представителей Совета, выхватив из фразы Императора одно слово, громко хмыкнул, выражая своё отношение к происходящему.

— А если б там среди этих тридцати был кто-нибудь из ваших близких? — вопрос Моррисона был адресован не только Императору, но и всем присутствующим в Зале. Вместо ответа в Зале повисла неловкая тишина. Его Величество первым нарушил молчание:

— Господа, мы с вами развязали войну. На нашей совести не сотни жизней, — тысячи. К чему сейчас разводить эти сантименты? К тому же я не прошу вашей помощи. И согласия вашего мне тоже не нужно. Всё, что есть на Улиссе, принадлежит Дому. Это известно каждому из вас… Поэтому тут мне самому решать, что с ними делать… Единственное, я хочу быть с вами честен. Поэтому предупреждаю, чтоб все знали: Улисса будет разбомблена сегодня. Корабли уже готовы, ждут лишь моего сигнала…

Ступицын, представитель ОВИС на этом совещании, при этих словах как-то зябко поёрзал в кресле, исподлобья взглянув на Императора. Если б только Император знал, о чём в эту минуту думает «информатор»! Но был ли здесь, на этом совещании, хоть кто-то, способный «читать» чужие мысли?

— Мне думается, такой способ борьбы с пиратами всё-таки нечестный. Уничтожение из космоса, без всякого шанса на спасение. — Ежи Малиновски с сомнением покачал головой.

— А вы думаете, война может быть честной? — усмехнулся Император. — Вам ли говорить об этом, господа сионийцы? На войне все средства хороши…

— А ваши шпионы в Штабе нашей Армии — это тоже одно из ваших средств, да? — Марчелл будто цель себе поставил: вывести Императора из себя — и теперь всеми силами добивался её осуществления. Но сам Его Величество будто не замечал нападок. Он и на этот раз искренне удивился, вскинул брови, переспросил:

— Шпионы из моей Разведки? В Штабе Сионийской Армии? Впервые слышу, господин… Уж меня бы первым в курс дела ввели, не сомневайтесь.

— Ваш гвардеец был опознан и арестован мной лично, Ваше Величество. Ещё немного, — Марчелл снова глянул на часы, — и вы будете иметь возможность видеть его своими глазами…

— Нет. Вы путаете что-то, — Император улыбнулся. — Мои гвардейцы шпионажем не занимаются. Не тот профиль. Да и не было у нас такой цели, внедрять человека в ваши структуры… К тому же, если б мы захотели, вы бы об этом позже всех узнали, господин главнокомандующий…

Это была ответная издёвка, её Марчелл не мог стерпеть спокойно.

— Вы, что, думаете, я мог ошибиться?! Чтоб я не узнал человека в лицо?! — Не ясно, как Император себя чувствовал, а вот Марчелл стал выходить из себя. Он поднялся со своего места, глядя на Императора сверху, яростно выкрикнул: — Он проходил все этапы допроса под моим наблюдением! И я могу заявить во всеуслышание: вы, Ваше Величество, используете гриффитов в военных целях! Это нарушение межпланетного законодательства…

— Что за чушь?! Какие гриффиты? — Император изумился. — Требую зафиксировать это в протоколе! А от вас, господин Марчелл, жду доказательств. Голословные обвинения и угрозы держите при себе!..

— Доказательства?! Доказательства будут с минуту на минуту. — Марчелл бросил быстрый взгляд на циферблат. — Мой ординарец почему-то задерживается…

— Господа! Господа, мы уходим от темы! — Малиновски развёл руками, глядя то на Императора, то на Марчелла. — Ваша личная неприязнь мешает общему делу. Пора принимать соответствующие меры.

— Что, вы предлагаете удалить меня из Зала? — Его Величество рассмеялся. — Признаюсь, в этом есть здравая мысль. Нам всем, я думаю, пора закругляться. Три часа уже, как сели…

— Но ведь не всё ещё оговорено, — воспротивился Дорожный.

— Мы можем встретиться ещё раз. Хоть завтра… — Его Величество стал собирать документы, разложенные перед Ним на столе. Весь народ вокруг обеспокоенно заворочался. Неподвижными остались лишь два гвардейца за спиной Императора.

— Мы ещё не решили, что делать с мирным населением! Вопрос о двойном гражданстве всё ещё не решён… — заговорил Малиновски торопливо, пытаясь удержать Его Величество. — Я понимаю, все уже порядком устали, тем более, без обеда… Но, может, не стоит откладывать на потом? Осталось-то всего пять пунктов…

Его Величество недовольно поморщился, не скрывая своего отношения к происходящему.

— Мои бомбардировщики ждут приказа на вылет, — добавил Он вслух к тем мыслям, что держались в Его голове. Он и правда торопился, но не усталость и не голод были тому причиной. Господа советники слишком легко согласились с предложением разбомбить Улиссу. Они ещё не до конца осознают значительность произошедшего. В любую минуту кто-нибудь из них может спохватиться, опомниться и вернуться к пересмотру дела. А Его Величество этого ну никак не хотел.

Потом они, конечно, засуетятся, испугаются. Масштабность такой операции кого угодно испугает. Да поздно будет что-то менять. И в самовольности обвинить не решатся, вопрос же поднимался на Совете. Поднимался! Что тогда ещё нужно? Всё законно!

— У нас у всех есть неотложные дела. — В голосе Дорожного зазвучали нотки упрёка, а за ним скрытое недовольство. — К тому же, к вопросу с Улиссой нам ещё стоит вернуться немного попозже. В таком деле спешить не нужно…

Его Величество вежливо улыбнулся в ответ. Если Он и выругался про себя в мыслях, то по лицу Его понять состояние Императора было невозможно.

— Хорошо! Тогда давайте поторопимся.

Совещание продолжилось, и шло с таким оживлением, что никто и внимания не обратил на появившегося в Зале служащего ОВИС. Вошедший склонился над ухом Ступицына, сообщил:

— Кто-то с Улиссы пытается выйти с нами на переговоры. Это не вы, случаем, заказывали переговоры?

— Да? И как давно? Во сколько вы зафиксировали поступление сигнала?

— Да с час уже, никак не меньше. — «Информатор» чуть повысил голос, выпрямляясь, но Ступицын поймал его за сверкающую пуговицу мундира, потянул на себя и, глядя снизу вверх, зашипел сердито:

— Тише, Лем, тише, на нас уже и так Император смотрит… Что там такое, говори покороче…

— Они пытаются выйти на нас, используя свой главный компьютер. Сигнал очень трудно глушить, они используют всю свою мощность… И ещё, мы не можем вычислить коды их входа в Сеть…

— В смысле?

— Понимаете, сначала был сделан запрос на имя в Банк Данных, а через этот канал они вошли в наш ЦентрКом…

— На какое ещё имя? Что за имя? — Ступицын и сам повысил голос, но подчинённый оборвать его не решился. — Вы узнали хоть?

— Узнали! — при этом слове все люди в Зале повернули головы в одну сторону: на «информаторов». Его Величество удивлённо повёл бровями, будто только сейчас заметил нового человека в Зале для совещания.

— Что-то серьёзное, господа? — полюбопытствовал Дорожный.

— Да нет, что вы! — Ступицын смехом попытался снять возникшее напряжение. — Вы не будете против, если я вас на несколько минут оставлю? — Поднялся, метнув украдкой в сторону второго «информатора» уничтожающий взгляд-молнию.

— Нам ещё, господа, осталось решить, что делать с гриффитами, — вежливо напомнил всем о договоре Ежи Малиновски.

Панели стены в этот момент поехали в стороны сами собой, взору присутствующих открылся огромный экран компьютера, какую-то долю секунды на нём был изображён один кадр: застывшая фигура Императора и весь его эскорт в ту минуту, когда они проходили по коридору Центра.

— Что за… — невольно вырвалось у Императора Рихарда. Но он не договорил — картинка неожиданно сменилась другой: наглядным изображением виртуального досье на человека, чья плоская цветная фотография появилась в верхнем левом углу экрана.

— Что это такое? И как это понимать вообще? — Стайерс, глядя на Ступицына, озвучил общий для всех вопрос. Сионийцы в своих креслах обеспокоенно задвигались, возмущённые голоса стали громче. Император же был, как всегда, спокоен. Он с интересом смотрел на экран, пробегая глазами бегущие строчки. Год и место рождения. Место учёбы. О, да он из Гвардии! Из Элитного отряда. Вот оно что. Потому и лицо похожим показалось.

— Это ж Тайлер наш! — один из гвардейцев-телохранителей не удержался, шепнул другому, не скрывая восторженной радости и изумления. — Помнишь, я говорил тогда, Мика, он объявится. Обязательно! Он не мог дезертировать…

Император недовольно нахмурился, этот голос за спиной отвлекал. Да и вообще, что это такое? Рот открывать без разрешения? Когда такое было? Чуть двинул головой, скашивая взгляд, будто через плечо хотел глянуть, — и этого хватило: ребята за спиной привычно закаменели, но затылок и кожа всё равно чувствовали всю нервозность ситуации, которая требовала объяснений.

Что-то вышло и ОВИС из-под контроля, произошло что-то очень неприятное. Интересно теперь было пронаблюдать, что они предпримут, как будут давать объяснения, и какие.

А тут ещё, оказывается, наблюдение велось и запись. А ведь запрет на запись был непременным условием этой встречи. Как они собираются теперь оправдываться? Как объяснять?

— Может, вы нам скажете, господин «информатор», что здесь происходит? Всем интересно знать, не только мне. — Марчелл, ещё минуту назад с живым любопытством изучающий досье, перевёл глаза на Ступицына. Тот стоял посреди Зала, все взгляды обратились на него. Как на допросе! Но что здесь и как объяснять, когда и самому-то ничего не ясно?

Но тут Лем — умница Лем! — пришёл на выручку. Заговорил, но растерянно, сбивчиво, он впервые видел столько важных лиц перед собой:

— Этот человек, — кивок на экран, — используя свои данные в Центральном Банке Информации, связался с нами через ЦентрКом… Но не только связался, он перевёл его в автоматический режим… Мы не можем теперь отключиться… Компьютер выполняет лишь его приказы… Мы совсем не предполагали, что улисский компьютер такой мощный…

— Так он всё ещё на Улиссе?! — Марчелла поразила только эта информация, непонятно, правда, почему. — Его же должен был привезти сюда мой ординарец… Я жду их больше часа…

— Нет, эта информация идёт к нам по коду Улиссы, — ответил Лем. Он немного осмелел, отвердел голосом, даже возражать осмелился. — Всего каких-то две-три мину-ты, и мы возьмём ситуацию под контроль, господа… Приносим вам свои извинения за причинённое неудобство…

Ступицын незаметно ткнул его кулаком в спину. «Хватит! Не тебе по должности извиняться в произошедшем… Я не просил, чтоб меня лишали всех моих полномочий.» А вслух для всех добавил:

— Господа, наверное, не стоит тратить своё драгоценное время на такие мелочи. Мы справимся со своими проблемами сами, а вам лучше продолжить, пока…

Он не договорил: в динамике зазвучал голос, молодой, звенящий от волнения и даже будто от радости. Голос без сопутствующей «картинки»:

— Это Улисса! Улисские заключённые, мы все, заложники Улиссы, просим одного, только одного: отложите свою операцию! Ваше Величество, Ваш подданный, рядовой Вашей Армии, Джейк Виктор Тайлер, за всех нас готов гарантировать полное подчинение Вашей милости в ответ на Ваше милосердие…

Здесь почти никого не осталось… Все разъехались… — Голос заглушали помехи, создаваемые операторами ОВИС. Тайлер торопился, стараясь в украденную им минуту сообщить самое главное. — Мы уберём защитный экран, подготовим посадочные площадки… Мы ждём Вас только с дружественными намерениями… Только так… Сопротивление могут оказать лишь отдельные пираты, основные их силы в разрозненном состоянии… Командующие посты покинуты… Никого не… — Огромный экран компьютера пошёл рябью, динамики отключились на полуслове.

— Что за бред сумасшедшего?! — Ступицын рассердился, но в его возмущённом голосе сквозил плохо скрываемый страх.

— Этот ваш резидент, Ваше Величество… — начал Марчелл, даже не глянув на «информатора». Они исподлобья смотрели друг на друга, Министр Вооружённых Сил Сионы и Император Ниобы. Но Рихард о чём-то своём думал, Ему было сейчас не до Марчелла и его нападок. Полученное сообщение, несмотря на всю его сумбурность, стоило того, чтобы обдумать его в тишине, ни на что не отвлекаясь.

— Это какая-то чертовщина! Ничего не пойму!.. — Ступицын бросился вон из Зала. Все вокруг, избавившись от оцепенения, разом заговорили:

— Не пойму! Он сказал, все разъехались, — голос Дорожного звучал громче всех, выделяясь на общем фоне возмущённых голосов здравым желанием понять происходящее. — Как они могли так быстро отреагировать? Только сегодня с этим решили…

— Да что там решили?! — Моррисон возмутился в ответ на его недоуменный вопрос. — Чтобы уничтожить такой крупный объект, надо взвесить все «за» и «против». Правительство одной державы не может решать за всех… Это не астероид… Здесь целая планета, пускай и такая маленькая…

— Зачем возвращаться к уже решённому вопросу? — Стайерс, ища поддержки, переводил глаза с Ежи Малиновски на Императора и обратно.

— А почему это они ждут именно вас? — Марчелл язвительно скривил губы в ответ на взгляд Его Величества. — Если защитный экран и вправду будет отключён, мы можем высадить на Улиссу свой десант. Наш транспортный борт как раз в этом квадрате. Это будет куда быстрее…

— Вы предлагаете сотрудничество? — Рихард улыбнулся, в задумчивости постукивая пальцами по подлокотнику кресла. — Интересно, взамен на что?

— Ваши корабли с бомбами на орбите — наши солдаты в непосредственном контакте с противником! Кто рискует больше, если всё это окажется ловушкой? — Марчелл тоже улыбнулся в ответ, а потом сказал, будто комплимент сделал: — Ваши гвардейцы, Император, кому угодно кровь могут попортить. Им только волю дай… Не думал, что и на Улиссе есть ваши люди… Да ещё с такими возможностями…

* * *

Бесконечный коридор бросался под ноги. За спиной оставались и закрытые и открытые двери. Перед глазами мелькали ступени лестниц.

Янис уже не понимал, куда они бегут, он заблудился окончательно. Сейчас он шёл только за Виктором, шёл, подчиняясь ему целиком и полностью, так как ни разу не был в жилом комплексе. Хотя сам ведь предложил пройти по переходу, соединяющему два здания на уровне первого подземного этажа.

Попали они сюда без проблем, Виктор имел доступ и был хорошо известен среди охраны. Вот только охранять здесь было уже некого. Из жильцов первого этажа им никто по пути не встретился, зато на глаза постоянно попадались следы поспешного бегства.

Распахнутые настежь двери в некоторые из комнат, брошенные в беспорядке вещи, пустые бутылки из-под фиксатора, которым многие приспособились скреплять швы картонных коробок после их загрузки. Эти бутылки валялись даже в коридоре, перекатывались и гремели, попадая под ноги.

Рядовые улиссийцы не жили богато, но, видимо, подчиняясь определённому приказу, вынуждены были бо́льшую часть нажитого оставить здесь. Янис даже шаг сбавил, чувствуя, как глаза загораются горячим алчным огоньком недавнего вора. Нос чуял: здесь есть, чем поживиться, и руки чесались от нетерпения, но мозг приказывал: «Вперёд! Вперёд! Как можно?! Ты зря потеряешь время…»

Виктор, будто, его мысли угадал, бросил на ходу:

— Здесь не на что смотреть! Самые состоятельные жили на втором этаже… Но нам не туда.

Они прошлипо коридору до самого конца. А вот она, дверь с блокировкой, по всем правилам. Янис сразу же бросился к панели блокировщика, крикнул:

— Цифры? Какие цифры у этого кода?

— Девяносто один. Тридцать три. Четырнадцать. Восемьдесят четыре. Семь. А потом слово — «колония», — перечислил Виктор. — Только смотри, не сбейся! — Выкрикнул через плечо, даже не глядя на Яниса. Сам неотрывно смотрел налево, на лестницу. Чутьё подсказывало о приближении опасности. Коридор был пуст. Откуда, как не с лестницы, ждать тогда неприятный сюрприз?

Уж слишком хорошо всё шло с самого начала. Неспроста такое везение. Ох, неспроста…

Чувствуя, как от волнения разом вспотели ладони, Виктор, сжимая пистолет обеими руками, сделал несколько крадущихся шагов к лестничной площадке.

Тихо. Никого. Топот был бы слышен издалека.

Перевёл глаза и только тут заметил глазок камеры под потолком.

Чёрт!! Они нас видят! Видят!

— Янис! Быстрее! Быстрее давай…

Но не успел и шага сделать в его сторону, как тишину разрезала очередь из автомата. По коридору, по мягкому покрытию, неслись люди — и откуда их столько?! — в коричневой форме.

— Стоять!

— Стоять, кому сказано!

Виктор выкатился из-за угла, падая на одно колено, выстрелил навскидку раза два или три. Один из пиратов стал валиться на спину, медленно, как в кошмаре или в старом плоскоэкранном фильме. Другие смешались, не ожидав вооружённого сопротивления.

— Стрелять на поражение! — громкий голос команды резал слух, пугал не меньше пуль, просвистевших над головой и у самого уха.

— Янис?! Ты скоро?

Виктор скосил один глаз, пытаясь заглянуть через плечо. Дверь, дверь была уже открыта. И Янис копошился на полу по другую сторону, кричал что-то беззвучно в этом грохоте. Но Виктор и сам всё понимал, ему не надо было говорить два раза. Выстрел, ещё один — и прыжок с перекатом.

Всё! Живой! Упал на пол, слушая, как за спиной со спасительным шипением сходятся дверные створки.

— Живые! Живые оба! — Виктор вскочил на ноги, разбил панель кодировщика рукоятью пистолета (пускай теперь вскрывают хоть автогеном), перевёл глаза на Яниса. — Ну, как ты? Нормально?

Янис кивнул в ответ, стоя всё так же, на коленях, привалившись плечом к стене, запрокинув голову и нелепо, по-глупому улыбаясь.

— Ты что? Пойдём же! Они эту дверь через десять минут взрежут…

— Не надо! — Янис будто не увидел протянутую руку, попытался подняться сам, дёрнулся рывком, медленно-медленно выпрямляясь. Красное влажное пятно размазалось по кремовому покрытию стены.

— Чёрт! Янис, ведь тебя же подстрелили!! — Виктор обхватил его одной рукой за плечи, прижал к себе, не давая упасть.

Пуля попала в спину, возле правой лопатки, и осталась внутри, в теле Яниса. Кровь расплывалась по одежде всё больше, а на груди светлая рубашка под расстёгнутой курткой оставалась по-идиотски чистой. Ни пятнышка!

— Ничего, сынок… — Янис ослабел мгновенно, отяжелел в руках. Он и на ногах почти не стоял. А глаза синие, почти такие же, как у Джейка, смотрели пока ясно, со спокойной обречённостью.

— Оставьте… Я сам… Сам как-нибудь…

— Что ты сам?! Не болтай ерунды! — резко оборвал Виктор его слова, больше смахивающие на бред. — Тебе перевязку нужно сделать, а то кровью изойдёшь, понял, а пока потерпи…

Сунул пистолет под ремень, освободив вторую руку, придерживая Яниса, потащил его по коридору перехода к двери в соседнее здание.

Эти пять метров показались длиннее всего пройденного пути. Алмаар поначалу порывался идти сам, старался ставить ноги твёрдо, но он и сам не до конца понимал серьёзности собственного ранения. Попытка побороть слабость лишила его последних сил. Он даже не застонал ни разу, когда Виктор, опуская его на пол, нечаянно толкнул рукой в спину, и потом, тревожа рану, подпихивал под рубашку скомканный кусок оторванной подкладки от куртки.

— Ничего, Янис, ничего… — Виктор успокаивал и подбадривал его и себя одновременно. — Здесь совсем не так страшно, как показалось поначалу. Так, царапина почти… Я видел ребят, и посерьёзней было, и жили потом преспокойно… Нам, главное, отсюда только выбраться… Вот Джейка найдём…

Янис, пережидая очередную волну накатившей боли, тянул воздух сквозь судорожно стиснутые зубы, казалось, сейчас ему и не до слов Виктора. Однако ответная реплика доказала обратное:

— Время из-за меня теряете зря… Идите… Идите сами… Идите, пока не поздно…

— Ну, уж нет! И предлагать не смей, слышишь! — Виктор одёрнул его резко. — Что я потом Джейку скажу? Что из-за него тебя этим шакалам бросил? Ну, уж нет!.. Ты только потерпи немного, а остальное я сам сделаю, понятно!..

Янис медленно моргал, тени от ресниц добавляли черноты в глазницах. Лицо из белого стало пепельно-серым. Виктор по опыту знал, что так резко черты лица могут меняться лишь при сильной боли.

Сколько минут он ещё продержится? Сейчас его может спасти только вмешательство хирургов. Анестезия, операция, антибиотики…

Боже, как же сильно он похож на Джейка!

Виктор, будто опомнившись при этой мысли, вскочил, принялся набирать код. Но по панели поползли рубиновые буквы: «…Блокировка дверной системы. Внимание! Блокировка дверной системы…»

— Чёрт! Они заблокировали все двери! Слышишь, Янис?! Нас заперли здесь! Мы теперь, как в мышеловке…

Всердцах огрел кулаком по панели. Чёрт возьми! Что же делать-то теперь?! Можно попробовать раскурочить дверную систему, закоротить блокировщик. Но голыми руками это сделать довольно сложно. Сложно, но ведь можно же!

— Потерпи чуть-чуть, парень! — кинул ободряющий взгляд на Яниса. — Сейчас я эти двери… — Торопливо завозился с крышкой панели, поддевая её за выступ рукоятью пистолета.

Виктор что-то нервно напевал себе под нос, неразборчиво, даже слов не различить. Янис слушал с невольной улыбкой, опустив голову на грудь, привалившись спиной к стене, полулежал, подтянув чуть согнутую в колене ногу.

Боль не утихала, казалось, раскалённая игла жжёт где-то возле самого сердца. И во рту чувствовался острый металлический вкус крови. Сохли губы, и сильно хотелось пить. Все приметы сводились к одному: Виктор обманывает, ранение куда тяжелее, чем он говорит.

Тогда почему он не оставил меня у той двери? Он только зря потерял время! Побежал бы сразу, дверь ещё не успели бы заблокировать, был бы сейчас там, возле своего Джейка.

Выросший в стае существ, только внешне похожих на людей, он никак не мог понять одного: помощь может быть бескорыстна, а забота о ближнем — искренна и естественна, без ожидания соответствующей отдачи. Да и что с него можно было взять, с несчастного одиночки, живущего с постоянно вздыбленным загривком?

Только вера в самого себя и в свои силы, без расчета на чью-то помощь, спасала его по жизни.

Но всё же Янис смутно догадывался, что есть не такая жизнь, жизнь по другим, не знакомым ему законам. Жизнь, в которой возможна искренняя дружба, любовь в отношениях мужчины и женщины, взрослого и ребёнка, отца и сына.

Он начал доходить до этого ещё тогда, после знакомства с капитаном Дюпрейном. Но тот случай составил представление о себе, как о стороннем наблюдателе, не способном на человеческие чувства, не достойном этих чувств.

И только встреча с Виктором явилась последней точкой. Кто бы мог подумать? Виктор Тайлер, пилот с гражданского судна, впервые за всю жизнь обошёлся с ним по-человечески. Его не оттолкнула та резкость при первом их знакомстве, которой Янис обычно прикрывал растерянность и слабость.

Что сблизило их? Этим вопросом Янис долго задавался. Два человека, разных по социальному статусу, по уровню жизни в среде улисских пиратов, а, главное, Вик-тор ведь ему в отцы годился. Что тут может общего быть?

Конечно, он был пилотом, он имел относительную свободу, мог бывать там, куда остальным вход категорически заказан. Это был козырный король, а может быть, даже и туз при соответствующем раскладе колоды.

Так Янис себе лично объяснял свой первоначальный интерес к ниобианскому пилоту. Это позднее откуда-то взялось что-то, сходное с сыновним обожанием, с теми чувствами, каким подвержены все дети в возрасте шести-восьми лет.

Но чем он сам был интересен Виктору? Он, ничего особенного по своему личному мнению не представляющий? Невоспитанный, малообразованный, резкий в суждениях и оценках, да и вообще, с отвратительным характером человек. Янис и сам себя порой ненавидел и презирал за всё это.

И всё равно при каждой их встрече, когда Виктор первым протягивал раскрытую для чисто мужского приветствия руку, Янис видел, как теплеет его взгляд, смягчается лицо и добреет улыбка.

А всё оказалось так просто, так легко объяснимо! Они были просто похожи с его Джейком друг на друга! Всё дело было лишь в этом…

Янис тогда в первые дни чуть с тоски не помер, когда понял, КЕМ он был для Виктора. Тем, кто здесь, среди чужих людей, на чужой планете, частично, своим внешним сходством заменил ему сына… До, поняв это, любому на его месте легче было бы умереть.

Может быть, надо было и объясниться, выяснить в отношениях всё до конца, но Янис об этом даже не подумал, он попросту самоустранился, ушёл с дороги, оставил воссоединившихся членов семьи в покое. Ведь он же был для них чужим, посторонним им человеком.

Вот тогда только Янис и почувствовал, что одиночкой, как прежде, он уже быть не сможет. Ему не хватало близкого рядом, ему не хватало друга, ему не хватало отца… Он потому и согласился так легко на эту авантюру, и ранение это теперь казалось вполне естественным выходом из возникшей ситуации.

Главное сейчас, не дать пропасть Виктору. Он должен спасти своего Джейка. Зачем тогда было рисковать? Его нужно заставить идти вперёд, идти дальше, ни на что и ни на кого не отвлекаясь.

— А вы знаете, что это по моей вине Джейк остался на Гриффите? Это я украл его документы…

Виктор стоял к Янису спиной, но при этих словах медленно повернулся ему навстречу.

— Да, мы даже подрались однажды по-крупному. Я его тогда чуть не убил… — продолжал Янис, глядя Виктору прямо в глаза. Тот недоуменно хмурил брови. Видно сразу, всё это он слышал впервые.

— Зачем ты… про всё это… сейчас? — спросил, не выдержал всё-таки.

— Зачем? — Янис провёл языком по сухим растрескавшимся губам, переспросил, будто ещё раздумывал. — Затем, что мы и не друзья с ним вовсе… Знать я его не знаю… Да и под расстрел я его подвёл…

— Зачем ты так, Янис? Он постоянно о тебе думал… Дня не проходило, чтоб он тебя не вспоминал… Уж я-то знаю… И вообще, мой тебе совет: не пытайся меня разозлить, это бесполезно. Бросать тебя я не собираюсь, ясно? А сейчас сделай милость, молчи! Тебе нельзя разговаривать! И меня тоже хватит отвлекать по пустякам… Ещё четыре провода и будет ясно: идём мы дальше или остаёмся здесь…

Янис хмыкнул в ответ, но промолчал, смотрел на Виктора. Тот снова вернулся к своей работе, но уже не пел, а ругался под нос, торопливо дёргал проводки, соединяя их один с другим, пуская белые искры.

Долго держать поднятой голову было тяжело, даже моргать не хотелось, и взгляд фокусировался с трудом.

Интересно, долго ещё? Сколько минут? И будет ли потом больнее, чем сейчас? Скорей бы уж, чтоб никого не мучить, ни себя, ни Виктора.

Поддаваясь слабости, Янис закрыл глаза. В ту дверь, что справа, кто-то скрёбся. Слышен был скрежет металла. Виктор тоже притих, прислушиваясь.

— Ишь ты! Сюда хотят… Ну, что ж, поиграем в догонялки. Кто кого…

— Они прожгут её. Рано или поздно… — констатировал Янис довольно безучастно.

— Пускай. Надеюсь, нас уже к тому времени здесь не будет. — Виктор вернулся к замку с удвоенной энергией.

* * *

Сделал! Справился! Сумел всё-таки!

А они не верили! Ни один из них не верил! А Янис, тот даже смеялся. Интересно, что он теперь на всё это скажет…

Джейк почти бежал по коридору. Казалось, за спиной крылья выросли. Это ж надо! Как всё хорошо — просто отлично! — получилось. Вот только Лео несчастного жаль… И этот Торар… Он молодец, хоть ещё и мальчишка…

Стоп! Ведь он же не живой человек! Он — визуальная картинка! Он даже не материален, к нему и прикоснуться-то нельзя… Умом-то понимал, а в ушах всё ещё звучал звонкий детский голос, голос ребёнка, вечного ребёнка, которому взрослые так и не дали вырасти.

Торар подал ложный сигнал о том, что на этом этаже посторонних нет, и вся охрана отправилась в соседний корпус, туда, где на изображённой компьютером схеме застряли чужие. Торар показал запись с одной из камер наблюдения, Джейк узнал отца. Но на схеме он был ещё с кем-то. Интересно, кто ещё пошёл с ним на выручку. Может, Алмаар? Это была первая мысль, глупая, абсурдная. Ведь сам же знал, насколько осторожен Янис. Если только отец не пообещал ему что-нибудь… Но на что можно купиться, чтоб теперь так рисковать жизнью?

Хотя… Не так уж он и плох, этот Янис, каким многим хочет казаться.

Так, если они сейчас в переходе, то нужно подняться вверх до первого подземного этажа. После того, как сработала аварийная система, двери закрылись автоматически. Но есть единый код, код аварийной службы, именно его сообщил Торар в последнюю минуту перед уходом, именно его и набирал Джейк, когда впервые почувствовал непривычную лёгкость в руках и свободу.

Автомат-то забыл!!! Забыл у Торара! Боже правый!!! Забыл оружие! Оставил!!! Вот это растяпа!.. Кто б про такое раньше сказал, обиделся бы смертельно, на всю жизнь. А тут… Боже! Вот это да!

Возвращаться теперь надо. Куда здесь безоружному? Но створки двери уже поползли в стороны.

На лестничной площадке, приставленный в целях предосторожности, топтался и мучился от безделья один из пиратов. Он медленно повернулся на звук, меньше всего на свете ожидая увидеть здесь человека в штатском. Ошалев, уставился на Джейка, редко моргая длинными ресницами.

Джейк видел его лицо очень близко, — совсем ещё молодое лицо восемнадцатилетнего мальчишки — видел своё отражение в огромных, расширенных от изумления зрачках, всего его с головы до ног одним взглядом охватил, а упёршееся в живот дуло автомата почувствовал в последнюю очередь. И всё равно успел, успел-таки отбить его ударом ладони, и пуля из переведённого на одиночную стрельбу оружия вошла в живот по касательной, прожгла бок насквозь, отбросив Джейка назад, на закрывшиеся двери.

Боли он в первую секунду не почувствовал совсем. Одно лишь удивление. А в голове промелькнула идиотская мысль: «Глупо… Глупо-то как… Ведь всё позади уже… Ведь уже всё… И помирать сейчас?! Когда с минуты на минуту могут прибыть наши корабли… Боже! Как же это глупо!..»

Медленно выпрямился, не сводя глаз с улиссийца, сделал шаг ему навстречу. Но тот так и не сумел перебороть в себе первого ужаса при выстреле в живого человека, держал автомат в трясущихся руках, отдал его сразу, даже не сопротивляясь, только и сказал что:

— Я… я… я не… — а у самого губы дрожали, и горло перехватило разом. Вот ведь вояка!

— Что — «я»? Дурак ты… Всё уже давно… Отвоевались… — Джейк неспеша выломал винт регулировки стрельбы — автомат стал теперь безопасной игрушкой — и вернул его хозяину. Он никуда не торопился, даже голоса не повысил, это его спокойствие подействовало на улиссийца сильнее удара в лицо. Он и вверх по лестнице пошёл так же неспешно, будто не текла кровь из зажатой рукой раны, не толкалась сквозь пальцы.

______________________

Вперёд! Вперёд! Главное — двигаться, не стоять на месте. Нельзя отдыхать. Ни в коем случае.

Наконец-то появилась боль. Обжигающая, резкая, она лишала сил. Одно лишь упрямство толкало вперёд.

Лестница, казалась бесконечной. Точно до самого неба поднималась. Ступеньки. Ступеньки. Как же тяжело и трудно подтягивать ногу до следующей. Какие же вы высокие всё-таки. Это не ступеньки совсем, а тумбы с цифрами, как у победителей спортивных соревнований. Тяжелей всего, как раз, подняться на самую первую…

Но впереди был не приз, не медаль из золота. Впереди была встреча с отцом, а, значит, жизнь. Ведь он не бросит. Он на руках вынесет. Он не позволит умереть сейчас, когда уже все трудности позади, когда с самым страшным уже справились, когда самое лёгкое осталось: только своих, с Ниобы, дождаться…

Вот! Вот и ещё один пролёт…

Вот видишь, не так уж это и сложно.

Остановился всё-таки на минуточку, прикрыл глаза, отдыхая, но от спасительной твёрдости стены так и не отказался. Стоял, тяжело привалившись к ней правым плечом, мысленно заговаривая боль, шептал беззвучно, уговаривал её, проклятую, отступить, отпустить, хоть на время. И боль послушалась будто, смирилась, собралась в одну пульсирующую точку. И кровь стала течь слабее…

Так! Да! Нас, гриффитов, чтоб убить, надо ещё постараться. Разве это ранение для нас? Это — пустяк! Подумаешь, дырка в животе…

Это не ТОТ случай. Тогда всё куда серьёзней было… И ведь выжил же, выжил! Всем им назло… А Кайне, и маме на радость… И отцу на радость, и Янису, наверное, — тоже. Куда же я без него? Никуда!

Всё! Хватит отдыхать! Вперёд, только вперёд!

* * *

Чувствуя щекой осторожное прикосновение пальцев, Янис нехотя поднял тяжёлую голову, встретился глазами с Виктором. Тот улыбнулся в ответ почти ласково (а может, это только показалось, мало ли, что в таком состоянии ни покажется?), произнёс:

— Живой…

Янис кивнул и моргнул одновременно, не сводя глаз с лица Виктора. Смотрел с непонятным интересом, выискивая черты сходства между отцом и сыном.

Цвет глаз у них один. Та же синева. Только у Виктора взгляд спокойный, ровный, будто оценивающий. Это взгляд уже немолодого, опытного человека. Такой взгляд, наверно, и у Тайлера будет с годами… Странная мысль… И такая далёкая от нынешней ситуации… Неужели нет других тем для размышлений, когда жить остаётся всего ничего? Счёт, возможно, уже не на часы, на минуты идёт…

Дверь была открыта. Виктор всё-таки взломал блокировку. Но почему он не уходит? Почему он всё ещё здесь? Почему не уходит?

— Нельзя нам с тобой туда, Янис! Нельзя, понимаешь!.. Я ведь только сейчас сообразил… — Виктор рассмеялся, не скрывая неловкости. — Браслеты эти дурацкие!.. Их же не снять… А с ними туда нельзя… И пробовать не стоит…

— Надо проволоки кусочек, чтоб с изоляцией был… — заговорил Янис. Он так оживился, что и про боль в груди забыл. Прокручивая свой браслет на руке, показал. — Вот здесь, видите, прямо за датчиком… небольшой такой зазор есть… Здесь искра пробегает при импульсе… Проволоку сюда вставить если, то импульс этот не срабатывает… нет контакта…

Следить надо только постоянно, она плавится быстро…

— Ты откуда это? — Виктор глядел с изумлением. Он впервые слышал про такое.

— Сам придумал. — Взгляд из изумлённого стал уважительным. — Я делал так… Раза два, точно… Даже на взлётной был… Нормально. — Кивнул, подкрепляя последнее слово, ослабел после всего сказанного, закрыл глаза, запрокинув голову. Не видел, но чувствовал сквозь полубессознательную апатию, как Виктор прикасается к запястью, как торопливо и в тоже время осторожно боясь причинить лишнюю боль, прилаживает кусочек от вырванного провода. А потом сильно затормошил, потянул на себя с приказом:

— Пойдём! Вставай, идти пора!

— Не надо! Не надо меня… Я лучше тут… — Янис попытался оттолкнуть его от себя. И откуда только силы взялись? Смотрел с вызовом, дерзко, как это бывало с ним, упрямо выдвинув подбородок. — Да идите же, спасайте сына! — толкнул Виктора раскрытой ладонью в грудь. А тот разозлился вдруг, перехватил руку, больно стискивая, выкрикнул в лицо:

— Подыхать тут собрался?! Ну, уж нет…

Поставил на ноги одним рывком, обхватил рукой, не давая упасть, и, придерживая, потащил вперёд, ругаясь сквозь зубы:

— Тоже мне, упёрся… С таким тобой я ещё справлюсь, понял… И дёргаться не пробуй…

— Зря вы так… Ведь пожалеете потом… Вот не успеете, меня проклянёте… Оба проклянёте… — шептал Янис на ухо, обжигая горячим дыханием. — Я ведь не врал тогда про драку… Я убить его хотел… Сильно-сильно хотел…

— Не болтай! Только силы зря тратишь… — прикрикнул Виктор, но уже не сердито, а с раздражением. — Хватит!

— И про расстрел про тот… Это всё я виноват… Он же рассказывал вам, да?.. Это из-за меня мы тогда вляпались… И допрос этот… Я один виноват, понимаете вы это! — выкрикнул всердцах, но не рассчитал сил, закашлялся, чувствуя, как кровь — собственная кровь! — заполняет горло и рот. Отключился, весом тела заставив Вик-тора качнуться в поисках равновесия.

— Янис! Янис!.. — звучание собственного имени звенело в унисон с толчками крови в висках, и боль в груди пульсировала, но не отставала. Это опять был голос Виктора… Боже! Ну, почему он не уходит?! Почему они оба такие правильные? До тошноты правильные!..

А лежать, не шевелясь, легче, не так больно.

Чуть повёл глазами, оглядываясь. О, ещё одна дверь. И она, судя по всему, тоже на блокировке.

— Ну, что? Живой хоть? — Виктор, стоя рядом на коленях, заглянул в лицо, убедившись в увиденном, стал серьёзнее, даже голос зазвенел металлическими нотками. — Ты чего, дурень, делаешь? К чему эти твои концерты?.. Жить не хочется, да? Думаешь, брошу? Даже не рассчитывай, понял!.. Думаешь, я жить потом смогу нормально, если ты сейчас на моих руках помрёшь?! По моей вине… Это я тебя сюда потащил… Я — старший!.. Значит, моя только вина и ничья больше… Я же жить не смогу, если и тебя ещё потеряю, понимаешь, ты, пацан бестолковый?!..

Голос у Виктора сорвался, потерял и твёрдость, и звучание, но он всё равно продолжал говорить, хоть и шёпотом, не скрывая минутной слабости в чувствах.

— И про расстрел я знаю, он мне говорил. Но ведь обошлось же всё…

— Обошлось? — Янис усмехнулся. — Я знаю, как оно обошлось… Я видел в душе… Значит, он и вам не всё рассказал…

— Расскажет ещё, не бойся… Всё он нам с тобой расскажет, никуда не денется. — Голос Виктора снова зазвенел, вернул себе былую уверенность и силу. — А теперь давай-ка, потерпи немного. — Дёрнул Яниса вверх, придерживая за подмышки, усадил, объясняя на ходу: — Сейчас, сейчас мы стянем её чем-нибудь покрепче, и станет легче. Потерпи только, хорошо?

Янис кивнул, роняя голову ему на плечо, зажмурился в ожидании новой волны боли. Он не видел, но чувствовал, как осторожен Виктор. Вот он бережно расправил липкую, холодную на ощупь рубашку, стал накладывать на рану сложенную в три слоя куртку, так чтоб потом рукава её можно было туго-туго связать на груди. И говорил всё, отвлекая и успокаивая.

— Ничего, Янис… Отдохнём сейчас немного и дальше двинемся… Ничего, сынок, ничего… Давай-ка, вот так, вот, ещё. — Затянул узел с такой силой, что Янис застонал от боли, но очень глухо, потому что, пытаясь справиться с собой, закусил зубами рубашку на плече Виктора, но вместе с ней поймал и его самого.

— Терпи, сыночек, терпи… — Виктор сам справился с болью от укуса, даже вида не подал. Его рука легла парню на затылок, лаская, будто родного сына. А разве после всего, что произошло сегодня, можно относиться к нему по-другому?

Он вздрагивал мелкой дрожью, его колотило, как в лихорадке. Боже правый! Он плачет! Совершенно беззвучно и почти без слёз. Как маленький ребёнок, не способный словами выразить свои чувства.

Янис и сам не понимал, что с ним происходит. Слёзы! Какое глупое и смешное проявление слабости. Но слабости ли?

Он не чувствовал слабости. Именно той беспомощности и отчаяния, какие бывают в момент серьёзнейшего ранения. Но один вопрос, безответный вопрос мучил, вызывал эти нелепые слёзы. Даже не вопрос, а вопль к несправедливой судьбе, ко-торую никогда и никому не удавалось изменить в этой жизни. «Почему? Почему только сейчас суждено испытать то, что другие получают по праву рождения?.. Чем лучше Джейк, у которого есть такой отец? Почему ему повезло родиться в такой семье, где тебя любят, любят, несмотря на все твои недостатки, слабости, промахи и ошибки? А кто-то просит о родительской любви Бога, как о милости? Почему такое происходит? Почему?!»

— Ну, что ж ты, Янис? Я не брошу тебя… Я никогда тебя не брошу… — Виктор гладил его по голове, медленно, заботливо. Это движение не казалось сейчас оскорбительным для такого взрослого ребёнка. А ведь он и был ещё ребёнком в сущности, хоть и доказывал всем и самому себе обратное.

— У меня ведь был отец когда-то… — заговорил неожиданно Янис. — Но лучше б его не было, чем такой… Сволочь, понимаете… — хмыкнул с усмешкой, глядя поверх Виктора. — Сволочь и пьяница… А бил жестоко, особенно, когда с похмелья…

Я ненавидел его сначала… Теперь презираю… Я ведь даже не знаю, что с ним стало… ушёл однажды просто — и всё… Даже во сне его ни разу не видел… Будто и не было его совсем… Понимаете?..

Он смотрел куда-то в сторону сухими злыми глазами, даже отстранился немного, будто стеснялся близости Виктора. А может, боялся навязываться со своим прошлым?

— Почему он так ненавидел меня? — вдруг резко перевёл глаза на Виктора. По тону его голоса было ясно: этот вопрос мучает его до сих пор, с самого детства нет на него ответа. — За что? Неужели нет ничего, за что меня нельзя было бы любить? Хотя бы ребёнком…

— Ну, что ты, Янис?.. Нельзя так… Он любил тебя… Точно!.. Только сам не понимал… — Виктор говорил, а сам не мог отделаться от странного ощущения вины, личной вины взрослого перед ребёнком, которого оттолкнули когда-то, не поняли в его самых светлых чувствах.

Что здесь можно сказать? Главное, хотя бы сейчас не сделать ошибки, не сказать ничего глупого, не лишить этого бедного мальчика веры в человека, так долго и с таким трудом пробивающейся на свет.

— А мама твоя? Она же, наверняка, тебя любила?..

— Она умерла при родах… Это была халатность врачей… Я знаю, я потом видел архивы… А он считал меня во всём виноватым… Он так и говорил мне… Я помню его лицо, когда он на меня смотрел… Его корёжило!.. До смерти не забуду… — Яниса при этих словах самого передёрнуло, как от прикосновения к чему-то противному. И Виктор не удержался, рывком притянул его к себе, обнял крепко-крепко за плечи, как когда-то Джейка при первой их встрече. Он причинял этим боль, но Янис не отстранялся, не пытался вырваться. Подумал только: «В такую минуту хорошо бы умереть. Лучше, чем сейчас, уже, наверное, не будет никогда».

* * *

Так. Девятка, два ноля. Семёрка. Опять девятка. Три пятёрки и ещё один ноль.

Рука нажимала на нужные цифры чисто автоматически, а голова была занята другим. Джейк мысленно прокручивал в уме весь свой путь сюда, когда шёл под конвоем. Да, это первый этаж. Тут он не мог ошибиться. Значит, где-то здесь нужно искать отца. Ведь Торар так на схеме внутренней планировки и показывал. Первый подземный этаж. Переход между двумя корпусами. Ещё несколько метров — и всё!..

…На панели дверного кода последовательно одна за другой загорались цифры. Кто-то пытался пройти сюда с той стороны. Виктор рывком поднялся, шагнул навстречу, подняв пистолет, снятый с предохранителя, до уровня груди. Так, чтобы наверняка, без промаха.

Ну, давай! Только покажись…

Створки двери разошлись в стороны, и возникшая после этого немая сцена показалась забавной только Янису, но ему в его положении было не до смеха.

— Это я, пап… — Джейк шагнул вперёд, навстречу Виктору, и он чуть приобнял его за плечи.

— Слава Богу! А мы даже не знали, как тебя искать, а ты сам нас нашёл… — Виктор улыбался радостно, почти счастливо. Все слова в эту минуту казались лишними, но и молчать совсем не хотелось. Ведь сумел же как-то вырваться сам, и нас сам нашёл. И на ногах еле держится, настолько измотался, не узнать совсем. Что он пережил за этот час? Как смог освободиться?

И ведь промолчит же, если не расспрашивать. Словом не обмолвится. А расспросить надо о многом. Вот только минута подходящая будет, и поговорить с ним по душам, с ним, с вновь обретённым сыном.

— И как ты здесь? — Виктор всё никак не мог справиться со своей растерянностью. Сам чувствовал, какой глупой выглядит его улыбка сейчас, когда они заперты, как мыши в мышеловке. — Как ты вообще нас нашёл?

Джейк пропустил этот вопрос мимо ушей, плечом дёрнул небрежно: «Не до этого сейчас!», шагнул к Янису. Тот полулежал на полу у стены, глядел на них обоих снизу молча, будто боялся лишний раз обратить на себя внимание.

Попытался приподняться, отталкиваясь руками, даже сейчас не желая показывать Джейку своей слабости, но тот, зажимая локтем левый бок, сам медленно опустился на пол, положил раскрытую ладонь на грудь, как раз над узлом повязки, замер, прислушиваясь к биению сердца.

— На нас напали, видишь… — заговорил Виктор, заторопился, объясняя. Смотрел на Джейка с удивлением. Странно он себя ведёт. Что ранение серьёзное, и так видно. Чем тут сейчас поможешь? Ничего, кроме голых рук.

Янис, бедняга Янис. Он всегда верил в собственную везучесть, сильнее, чем неко-торые в ангела-хранителя. А тут… И так серьёзно, и помощи ждать не от кого. Но и помирать так спокойно я тебе не позволю, слышишь. Не позволю!

Джейк сжал его руки в своих, сосредоточился, смотрел Янису в лицо, не моргая, а тот лежал, чуть откинув голову, закрыв глаза, только на губах ещё держался отпечаток недавней улыбки, той, которой он встречал Джейка.

— Он должен выжить… Обязательно должен выжить… Он же, пап, из-за меня рисковал, самым ценным, что имеет, рисковал…

Собственная боль стала возвращаться, и тут же накатила слабость. Горячо стало в боку, и сыро от крови. Она, видимо, опять пошла.

Но Джейк не убирал рук. Не о себе он в эту минуту думал. Он-то будет жить, он это знал точно, а вот Янису нужна была помощь. Ведь и ему тоже когда-то помогала А-лата. И смогла помочь. Пулю, правда, своими силами не «выгнать», не то здоровье, да и Янис не гриффит.

Джейк не рассчитал собственные силы, не успел вовремя убрать руки — лицо Яниса, всё также мертвенно-бледное, расплылось, теряя знакомые очертания. Пытаясь справиться с собой, Джейк моргнул несколько раз с усилием, но чёткость зрения не возвращалась. Это всё от слабости, от потери крови. Должно пройти. Нужно только отдохнуть немного. А Янису, вроде, полегчало, дышать стал ровнее, и хрипов не слышно больше.

Виктор смотрел на Джейка с непониманием. Что он делает?

— Джейк? Джейк, ты что?! — Только руку протянул плеча коснуться, заставить обратить на себя внимание, но Джейк без звука повалился вперёд, рухнул на пол рядом с Янисом. — Боже правый! Джейк!! — Виктор перевернул сына одним рывком, заглянул в лицо, коснулся горла. Жилка пульсировала под пальцами, значит, это просто обморок. Тут только и увидел залитую кровью рубашку. Такую мокрую, хоть выкручивай.

«И как же я сразу не заметил? Вот дурень-то… Джейки… Боже мой! И почему ты сам промолчал? Чёрт! Нужна срочная перевязка… Срочная…»

Виктор засуетился, заторопился, выдёргивая из-за ремня брюк заправленную рубашку.

— Сейчас я, сейчас…

…Вломившаяся в раскуроченные двери охрана застала интересную картину. Вик-тор, тот самый Виктор, известный всем как человек, не способный создать ни одной проблемы, готов был защищать двух сбежавших заключённых до последнего. И сдался он лишь после того, как ему гарантировали помощь врача и расследование дела перед обязательным при таком нарушении расстрелом. На поставленные условия пришлось согласиться, а через час всем было уже не до них…

КОНЕЦ

ЭПИЛОГ

«Здравствуй!

Привет тебе, Джейк, с „солнечных“ берегов Сионы. Здесь сейчас лето, +7, как говорят, жарынь прям-таки. Не знаю, после Гриффита это больше похоже на шутку.

Это письмо я отправляю по транс-каналу, прочитать его не сможет никто, поэтому — ну, не могу удержаться! — поделюсь одним секретом, нашей страшной тайной. У нашего дедушки Толльштофа родилась очередная идея, она ещё бредовее предыдущей. Он собрался посылать сигнал на Землю, да ещё с таким расчетом, чтобы получить обратный привет. Ой, не знаю, мне кажется, ты и на этот раз прав: ему надо завести пару внуков, и это его надолго успокоит.

А как, кстати, твои дела в этой плоскости? Мне Глория в прошлом письме как-то странно намекала, а может, это я её неправильно понял.

А город тут совсем обезлюдел. На прошлой неделе ушли ещё два челнока. Сейчас даже в слабый телескоп можно разглядеть огни на Улиссе, особенно ночью. Нашу обсерваторию вместе с вулканологами решено оставить до конца. Будем наблюдать за всеми изменениями. Знаешь, здесь иногда такой треск стоит, как раз под нами, приборы еле выдерживают. А ты говоришь: скучно!

А чем там ты занимаешься? Сколько их жаждало разделить с тобой славу, нашёл ли угол понадёжнее, чтоб отвязались и забыли, наконец? Какие интервью, какие мемуары? Посылай их всех к чёрту! Или, лучше, ко мне! У меня с этим народом один разговор. Зато, как видишь, отвязались сразу. Хоть делом каким теперь можно заняться.

А Виктор опять молчит. Он же сейчас по контракту на Улиссе. Может, и сам здесь появится на следующей неделе. Обниму его за тебя, сам знаешь, как обрадуется.

Ну, всё! Меня вызывают по ЦентрКому. Если это сам Тилльштоф, нельзя задерживаться, он в гневе страшен.

Передавай от меня привет своей красавице. (Ты её береги, понял, она у тебя золо-то.) Ну, ладно, будешь писать, то так же, по старому коду, так надёжнее всего.

А пока до скорого. Будешь сам в нашем квадрате, заглядывай.

Р. S. Слышал по своим каналам, ты выступаешь с идеей фонда в защиту коренного населения Гриффита. По-моему, это неплохая идея. Кто-то с твоими мозгами и возможностями давно уже должен был за это взяться. Мысленно я с тобой. Если будет нужно, обращайся за помощью, не стесняйся. Хорошо?

Твой непутёвый Янис»

Июль-август 1999 г. — март 2004 г.

Гулик — Благовещенск — Гулик.

Оглавление

Глава 1. Начало

Глава 2. Гвардеец Императора

Глава 3. Армия

Глава 4. Секретная операция

Глава 5. В тылу врага

Глава 6. В гостях

Глава 7. Аборигены. Кайна

Глава 8. Сионийский лейтенант

Глава 9. Глубокий допрос

Глава 10. Облава

Глава 11. Окончание

ЭПИЛОГ