30 июня, 30 июня [Ричард Бротиган] (fb2) читать онлайн

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

Ричард Бротиган. 30 июня, 30 июня

Эта книга Сиине Такако,
«моей японской сестре»

Calle de Eternidad

Перевела Фаина Гуревич

РУССКИЙ ЯЗЫК ЭМИЛИ ДИКИНСОН

Хасегава Сиро.

Я только что видел Ричарда Бротигана.

Он сползал по стенке

В роппонги-баре Крэдл.

И бормотал:

- Знаешь, в Сан-Франциско

Я засунул за батарею Эмили Дикинсон,

И теперь зимой она шипит: «Хочите-риба!»

Интересно, что это может быть?

На постоялом дворе Саратова

Максима Горького будило по утрам

Гудение паровых труб под окном.

Хочите-риба! – звали они.

Хотите рыбы?

- Вот спасибо! -

Воскликнул Бротиган и прищелкнул пальцами.

- А я и не знал, что Эмили Дикинсон говорила

По-русски!

ПРЕДИСЛОВИЕ

Прощай, дядя Эдвард и все другие дяди Эдварды.

Дядя Эдвард мертв.

Он погиб, когда ему было двадцать шесть лет.

Он был гордостью нашей семьи.

Был 1942 год.

Косвенно его убили люди Японии, воевавшие тогда против людей Соединенных Штатов Америки. Это было очень давно.

Он работал инженером на острове Мидвэй, когда 7 декабря 1941 года на этот остров напали японцы. Налетели военные самолеты и стали бомбить. Дяде Эдварду дали пулемет, чтобы защищать остров. Он приметил удобное место для пулемета и туда направился. Он так и не добрался до места.

Взрыв японской бомбы был похож на тень, шрапнель полетела дяде Эдварду в голову. Все стало пустым, а место, куда он собирался поставить пулемет, далеким, темным, и больше не имело отношения к его жизни.

Его эвакуировали с Мидвэя и отвезли на корабле на Гавайи, где дядя Эдвард несколько месяцев пролежал в коме. Шрапнель вынули у него из черепа, он лежал и спал, неделю за неделей с головой, обмотанной бинтом, пока в конце концов его глаза не открылись, и он опять вернулся в этот мир, правда, ненадолго.

Ему предстояло немного оправиться от ранения весной 1942-го и умереть в конце того же года во время работы на «секретной» аэробазе в Ситке, Аляска.

Он поправлялся на Гавайях, где сочинял стихи в духе Редьярда Киплинга, Роберта У. Сервиса и Омара Хайяма. Он также записывал по памяти стихотворения этих поэтов. Все это потом осталось моей матери. Дядя Эдвард был блестящим инженером и временами немного романтиком.

Стихи он писал в блокнот с тремя спиральными проволочками.

Я помню, как читал их сразу после войны. Они будили во мне странные чувства. Война закончилась. Мы победили. Дядя Эдвард мертв, а я читал его стихи.

Выписавшись из расположенного в Гонолулу госпиталя, он приехал в Сан-Франциско, где у него случился роман с разведенной женщиной. Тогда это было важно. Сильнее, чем простое физическое удовольствие, их соединяла глубокая любовь к поэзии Омара Хайяма, стихи которого они читали друг другу наизусть, наверное, после фантастических дней и ночей любви.

Думаю, дядя Эдвард это заслужил, ведь ему оставалось жить всего несколько месяцев. Он умрет осенью. Я буду стоять рядом с его гробом семилетним мальчиком, таращиться на тело, нелепо раскрашенное лицо, и меня будут уговаривать поцеловать помаду на его мертвых губах. Я вырвался и с ревом побежал из похоронного бюро по боковому проходу, прочь от его гроба и от его смерти. Гордость и будущее нашей семьи превратилось в нарумяненный труп с накрашенными губами.

На улице шел дождь.

Была ночь.

Японские люди косвенно убили его.

Они сбросили на дядю Эдварда бомбу.

После романа с разведенной женщиной из Сан-Франциско он уехал в Силку, Аляска, работать на аэробазе.

Вот как он умер.

Он работал на аэробазе со все еще забинтованной головой. Он не совсем поправился после той бомбы, но хотел помочь своей стране, а потому поехал на эту базу.

Однажды на платформу свалили доски, чтобы перенести их краном на третий этаж строящегося здания.

Дядя Эдвард залез на эту кучу с начал подниматься вместе с ней. Наверное, он хотел с кем-то увидеться или что-то проверить внутри здания. Когда платформа поднялась над землей на шестнадцать футов, он упал и сломал шею.

Тысячи людей падают с шестнадцати футов и встают на ноги, обалдевшие, но без единой царапины. Другие ломают руки или ноги. Дядя Эдвард сломал шею и направился ко мне, который стоит дождливой ночью над его гробом в Такоме, Вашингтон, и которого уговаривают доказать свою любовь поцелуем в помаду на мертвых губах. Я вырвался и с ревом побежал по боковому проходу похоронного бюро.

Все уверены, что он упал с платформы из-за приступа головокружения, в котором виновата шрапнель, попавшая ему в голову из той японской бомбы.

У него просто закружилась голова, он упал и сломал себе шею.

Однажды, когда мне было примерно столько же лет, сколько дяде Эдварду, я написал стихотворение о его смерти. Оно называлось «1942», а дальше было так:

Пой, пианино,

в темных концертных залах

о моем дяде,

в двадцать шесть лет он мертв,

корабль плывет

домой из Ситки,

и гроб качается,

как пальцы Бетховена

над бокалом

вина.

Пой, пианино,

в темных концертных залах

о моем дяде,

кумир моего детства мертв,

они отправили его

домой в Такому.

Ночью его гроб

качается, как птица,

что летит ниже моря

и никогда не касается неба.

Пой, пианино,

в темных концертных залах

о моем дяде,

возьми его сердце

для любви,

возьми его смерть

для постели

и отправь его домой

на корабле из Ситки

чтобы похоронить там,

где родился я.

Косвенно его убили японские люди.

Он сбросил на него бомбу.

Он так после этого и не поправился.

Он мертв уже тридцать четыре года.

Он был гордостью нашей семьи.

Он был ее будущим.

Все, что я только что написал, - легенда из нашей семейной истории. Факты и даты могли немного сдвинуться, ведь прошло столько времени, а факты и даты не стоят на месте. Их меняют провалы человеческой памяти и любовь к приукрашиванию, что так естественно для людей, но абсолютно точно одно.

Дядя Эдвард умер в двадцать шесть лет, косвенной причиной его смерти были японские люди, сбросившие на него бомбу, и ничто в этом мире, никакая власть, никакие молитвы никогда не смогут его вернуть.

Он мертв.

Он мертв навсегда.

Странное предисловие к книге стихов, в которых я выражаю глубокую любовь к японским людям, но это нужно было сделать, такова часть пути, приведшего меня к Японии и к этой книге.

Я продолжу описание мест, встретившихся мне по дороге, которая поздней весной 1976 привела меня в Японию и к этим стихам.

Всю войну я ненавидел японцев.

Я считал их дьяволами и недочеловеками, которых нужно уничтожить, чтобы в нашей цивилизации восторжествовала свобода и справедливость для всех. В газетных карикатурах японцев изображали обезьянами с торчащими зубами. Пропаганда питала детское воображение.

Играя в войну, я убил тысячи японских солдат. У меня есть короткий рассказ «Призраки детей Такомы», где я написал, как в шесть, семь, восемь, девять и десять лет моя жизнь была посвящена убийству японцев. У меня это очень хорошо получалось. Убивать их было одно удовольствие.

«За период Второй мировой войны я лично убил 352.892 неприятельских солдат, не ранив ни одного. Детям во время войны нужно гораздо меньше госпиталей, чем взрослым. Дети предпочитают смерть-без-пощады».

Я помню, как война, наконец, закончилась. Я был в кино и смотрел фильм с Денисом Морганом. Кажется, этот фильм прославлял подвиги иностранного легиона в пустыне, но я не уверен. Вдруг на экране появился лист желтой бумаги с напечатанными на нем словами о том, что только что Япония капитулировала перед Соединенными Штатами и Вторая Мировая война окончена.

Все, кто был в кинотеатре, стали кричать и смеяться от восторга. Мы выскочили на улицу, где уже вовсю гудели клаксонами машины. Стоял жаркий летний вечер. Началось столпотворение. Совершенно незнакомые люди обнимались и целовались друг с другом. Гудели клаксоны всех машин. Люди заполонили улицы. Движение остановилось. Целующиеся и смеющиеся люди роились, словно муравьи, вокруг гудящих машин, в которых сидели такие же ликующие люди.

Что еще мы могли делать?

Долгие годы войны подошли к концу.

С ними покончено. Они прошли.

Мы защитили себя и уничтожили недочеловеков, японских обезьян. Справедливость и права человека одержали победу над этими тварями, которым место не в городах, а в джунглях.

Мне было десять лет.

Так я тогда думал.

Дядя Эдвард был отмщен.

Его смерть очистилась разгромом Японии.

Свечи Хиросимы и Нагасаки гордо засияли над праздничным тортом в честь его жертвы.

Потом прошли годы.

Я вырос.

Мне уже не десять лет.

Вдруг мне стало пятнадцать, война соскользнула в воспоминания, а вместе с ней и моя ненависть к японцам. Чувства начали распыляться.

Японцы усвоили урок; как положено всепрощающим христианам, мы дали им еще один шанс, и они великолепно им воспользовались.

Мы были их отцами, а они – нашими маленькими детьми, которых мы строго наказали за плохое поведение, но теперь они хорошие, и мы простили их, как добрые христиане.

В конце концов, раньше они были недочеловеками, теперь мы научили их быть людьми, и они быстро усвоили урок.

Годы шли.

Мне исполнилось семнадцать лет, потом восемнадцать, я начал читать японские хайку семнадцатого века. Я читал Бассё и Иссу. Мне нравилось, как они закаляли сконцентрированные в языке чувства, детали и образы, пока те не превращались в росистую сталь.

Я понял, что целые века до того, как 7 декабря японцы столкнулись с нами, они вовсе не были недочеловеками, а были цивилизованными, чувствующими и страдающими людьми.

Война виделась яснее.

Я начал понимать, что произошло.

Я начал понимать механику, а именно то, что логика и разум отказывают, когда начинается война, и, пока она продолжается, царят алогичность и безумие.

Я рассматривал японские картины и свитки.

Они меня поражали.

Мне нравилось, как нарисованы птицы, ибо я любил птиц, и я уже не был тем ребенком Второй Мировой войны, который ненавидит Японию и мечтает отомстить за своего дядю.

Я переехал в Сан-Франциско и познакомился с людьми, изучавшими дзэн-буддизм и находившимися под сильным его влиянием. Я впитывал буддизм через осмос, наблюдая за тем, как живут мои друзья.

Я не диалектик и не религиозный мыслитель. Я очень мало изучал философию.

Я наблюдал за тем, как мои друзья организовывают свою жизнь, свое время, и как они управляются сами с собой. Я впитывал буддизм тем же способом, которым учились всему индейские дети, когда в Америке еще не было белых. Они учились, наблюдая.

Я учился буддизму, наблюдая.

Я учился любить японскую пищу и японскую музыку. Я пересмотрел больше пятисот японских фильмов. Я научился читать субтитры так быстро, что мне казалось, будто актеры говорят по-английски.

У меня появились японские друзья.

Я больше не был тем ненавидящим мальчишкой из моего военного детства.

Дядя Эдвард мертв, гордость и будущее нашей семьи, убит в расцвете лет. Что нам делать без него?

Больше миллиона японцев, гордость и будущее их семей тоже мертвы, а еще сотни тысяч невинных японских женщин и детей, погибших от зажигательных бомб во время рейдов и от атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки.

Что делать Японии без них?

Как бы мне хотелось, чтобы ничего этого никогда не было.

Я читал японские романы, Танизаки и других.

Потом я понял, что когда-нибудь попаду в Японию. Что часть моей жизни находится в Японии. Мои книги перевели на японский язык, и я получил много умных отзывов. Это вдохновляло и вселяло в меня храбрость, без которой я не смог бы в своих сочинениях идти все тем же одиноким путем, как пробирающийся сквозь чащу лесной волк.

Я не люблю путешествия.

До Японии очень далеко.

Но я знал, что когда-нибудь должен туда попасть. Япония, словно магнитом тянула мою душу туда, где она никогда еще не была.

Однажды я сел в самолет и полетел над Тихим океаном. Эти стихи – все, что случилось после, когда я сошел с самолета и ступил на землю Японии. Стихи датированы и представляют собой что-то вроде дневника.

Они отличаются от тех стихов, что я писал раньше. Похоже, что так, но я последний человек на свете, который что-нибудь в этом понимает. Они очень неровные, но я печатаю их целиком, ибо это дневник, рассказывающий о моих чувствах и переживаниях в Японии, а жизнь часто бывает неровной.

Они посвящаются дяде Эдварду.

Они посвящаются всем японским дядям Эдвардам, чьи жизни разлучили с их телами между 7 декабря 1941 года и 14 августа 1945, когда кончилась война.

Это было тридцать один год назад.

Прошло почти треть века.

Война окончена.

Дожидаясь нас, мертвые могут быть спокойны.

Пайн-Крик, Монтана

6 августа, 1976 года.

Кимоно из Китти-Хок

Я смотрю японский телевизор,

там две девушки в кимоно

стоят у биплана.

Да, да,

у ретро-самолета

Журналист их о чем-то спрашивает.

Выходит очень оживленная

веселая беседа.

Жаль, что я не знаю японского, ибо

мне никогда не понять, зачем

они стоят

рядом с бипланом.

зато они будут там всегда

у меня перед глазами,

счастливые пилоты в кимоно

в ожидании взлета.

Токио

13 мая 1976 года

Ворона

Утром задумался:

когда я увижу свою первую

японскую птицу.

Я ставил мысленные деньги

на воробья, как вдруг

кукарекнул

петух

во дворе Сибуи, района

Токио,

вот так все так и вышло

Токио

14 мая 1976 года

Японские дети

Я только что потратил полчаса

на детскую японскую программу

по телевизору.

Нас здесь миллионы в Токио.

Мы знаем, что мы любим.

Токио

14 мая 1976 года

Кот из Синдзюку

Бурый кот лежит

перед китайским рестораном

на очень узкой улочке

Синдзюку.

В витрине ресторана полно

пластмассовых муляжей

китайских блюд, на вид

вполне съедобных

Вечернее солнце тепло

и приятно. Кот

нежится на нем.

Очень близко проходят люди,

но кот как будто совсем не боится.

Он не уходит.

Мне кажется, это странно.

Довольный кот

перед пластмассовой

китайской едой, когда за дверью

ждет настоящая.

Токио

Середина мая 1976 года

Экспресс Хиллари

Я только что в первый раз заказал

карри с рисом

сам, в японском ресторане.

Победа!

Я чувствую себя младенцем, который делает

первый нетвердый шаг.

Ну, Эверест, погоди!

Токио

16 мая 1976 года

Змеи

Теплый воскресный день дождь

четыре часа пополудни, перекресток Гинза

закрыт.

Дремлют тысячи баров,

их вывески как разноцветные

воздушные змеи.

Витые горбатые узкие улицы

и проулки – веревки.

тихо

очень мало людей

нет ветра

Токио

16 мая 1976 года

Японская модель

Высокая, стройная

одета в черное

идеальные черты

египтянки

Эту тень

другой планеты

фотографируют

в абсолютно белой комнате

Лицо не меняется

черные волосы пажа

словно вырезаны из

черного хирургического нефрита

Губы такие красные

что кровь рядом с ними

казалась бы глупой

бесполезной забавой

Токио

? мая 1976 года

Любовный роман

Только что я пятнадцать секунд

таращился на муха, в Японии

первый раз.

Он сидел на красном кирпиче

на площади перед зданием Мицуи,

радуясь солнцу.

Ему было плевать, что я на него смотрю.

Он умывался. Может, ему предстояло

свидание с прекрасной

мухой, будущей невестой

а может, добрые друзья пригласили

его на обед чуть позже

на площади Мицуи

в полдень

Токио

17 или 18 мая 1976 года

Самурай Пачинко

Чувство удивительное, пьянящее, детское,

отличное.

Я только что выиграл банку крабов*

и паровоз**

Чего еще можно желать 18 мая

1976 года в Токио?

Я играл в пачинко

(вертикальный пинбол)

Мой клинок был острым.

*настоящих

**игрушечный

Япония

Япония начинается и кончается

Японией.

И больше никто не знает эту

историю.

... Японская пыль

на Млечном Пути.

Токио

18 мая 1976 года

Посвящается Иссе, японскому поэту

Пью в японском баре. Мне

Хо

Ро

Шо

Токио

18 мая 1976 года

Грезы как этот [этот]

ветер. Проносятся мимо. Эти

легкие грезы похожи на бризы,

но тоже проходят мимо.

Токио

20 или 26 мая 1976 года

Клубничное хайку

* * * * *

* * * * * * *

Двенадцать ягод

Токио

22 мая 1976 года

Загадочная История или Дэшил Хамметт a la Mode

Каждый день, выходя из номера

здесь, в Японии

я делаю одно и то же:

проверяю, не забыл ли паспорт

блокнот

карандаш

а еще англо-

японский словарь.

Остаток жизни – полная загадка.

Токио

26 мая 1976 года

Краткое исследование небытия

Когда просыпаются сны,

кончается жизнь.

Потом сны уходят.

Жизнь уходит.

Токио

26 мая 1976 года

12 000 000

Я тоскую,

в плену меланхолии

которая не отражается в зеркалах

не отбрасывает тени.

Здесь в Токио 12 000 000 человек

Я не одинок.

Другим так же плохо

как мне.

Токио

26 мая 1976 года

Час ночи.

Башмаки, велосипед

Слушаю японскую ночь,

окно закрыто, и шторы опущены

на улице, кажется, дождь.

Он успокаивает. Я люблю дождь.

В этом городе я никогда не был –

Токио.

Кажется, дождь. А теперь начинается гроза.

Я чуть-чуть пьян:

по улице проходят люди,

велосипед.

Токио

26 мая 1976 года

Этюд о дорогах

Все, что бывает в жизни,

все дороги ведут сюда.

Только сюда и никуда больше,

41 год жизни:

Такома, Вашингтон

Грэйт-Фоллс, Монтана

Охака, Мексика

Лондон, Англия

Би-Кэйв, Техас

Виктория, Британская Колумбия

Кей-Вест, Флорида

Сан-Франциско, Калифорния

Болдер, Колорадо

все ведут сюда:

Пью в одиночестве

в токийском баре перед

ланчем,

и очень хочется с кем-нибудь

поговорить.

Токио

28 мая 1976 года

Плавучие люстры

Песок прозрачен

как душа.

Ветер уносит

прочь.

Токио

28 мая 1976 года

Японки

Если и бывают некрасивые

японки,

то их, наверное, топят при рождении.

Токио

28 мая 1976 года

Таксисты не похожи на свои фотографии

Токио и Нью-Йорк

Очень похожи.

Эти люди отличаются

от своих фотографий.

Это совсем другие люди.

Меня не проведешь на такой

чепухе. Машины водит

кто попало.

Токио

28 мая 1976 года

В Японии ночью носят темные очки

Японка

28 лет

живет и видит тьму

глазами

которым нужно видеть свет

ночью

Токио

30 мая 1976 года

Концерт японской поп-музыки

Никогда, никогда, не забудь

цветы

отвергнутые

осмеянные.

Застенчивая девушка вручает юноше,

восходящей поп-звезде, букет

прекрасных

цветов

между номерами. Чего ей стоило

решиться подойти к сцене

и протянуть ему эти

цветы.

Он бросает их на пол,

как мусор. Там они и лежат.

Она идет на место, сидит и смотрит

на свои цветы.

Потом не выдерживает.

Она убегает.

Она убежала

а музыка все

играет.

Клянусь.

Поклянись тоже.

Токио

31 мая 1976 года

Будущее

Ах, 1 июня 1976 года

12:01 ночи.

Все, кто будет жить

когда мы умрем

В этот миг мы

были здесь

Токио

1 июня 1976 года

12:01

Разговор

В этом баре я единственный американец.

Все остальные – японцы.

(понятное дело / Токио)

Я говорю по-английски.

Они говорят по-японски.

(разумеется)

Они пытаются говорить по-английски. Трудно.

Я совсем не могу говорить по-японски. Невозможно.

Мы разговариваем немного, как-то.

Затем они переключаются целиком на японский

на десять минут.

Они смеются. Они серьезны.

Они замолкают на время.

Я опять в одиночестве. Я там уже был

в Японии, в Америке, везде,

где невозможно понять

о чем разговор.

Токио

1 июня 1976 года

Бензопила

Красивая японка

/ 42 года

сила, что отделяет

весну от лета

(примерно в июне)

20 или 21

так говорят

Ее голос выпевает звуки

как ангельская бензопила

что перепиливает

мед.

Токио

1 июня 1976 года

День или ночь

Такси везет меня домой

по рассветному Токио.

Я не спал всю ночь.

Я засну до того, как взойдет

солнце

Я просплю целый день.

Такси – подушка,

улицы – простыни,

рассвет – моя кровать.

Такси укачивает голову.

Я еду к снам.

Токио

1 июня 1976 года

Кобальтовая нужда

Так иногда бывает.

Когда вам нужен кобальт,

ничто другое его

не заменит.

Токио

2 июня 1976 года

Недвижимость

У меня такое чувство

что я похож на газету, которая

читает саму себя.

В эти дни мне никак

не вырваться из объявлений.

Как будто я тоже объявление

О продаже дома с привидениями:

18 комнат

37,000 долларов

И я ваш

Духи и все другие.

Токио

2 июня 1976 года

Альпы

Одно слово

ждать...

тащит за собой

лавину

других слов

когда

ждешь...

женщину

Токио

2 июня 1976 года

Япония без лягушек

Гаю де ла Валдену

Заглянув случайно

в англо-японский словарь

я не нашел в нем слова лягушка.

Его там нет.

Значит ли это, что в Японии нет лягушек?

Токио

4 июня 1976 года

В лифте, что опускается вниз

На 17 этаже входит

европеец.

Он стар, тучен и хорошо

одет.

Я говорю здравствуйте / я вежлив.

Он говорит: «Привет».

Затем он внимательно рассматривает

мою одежду.

Я одет средне.

Наверное, его левый башмак

дороже всего моего наряда.

Он больше не хочет со мной

говорить.

Думается, он хорошо знает,

что мы взаправду едем вниз

и что через тысячу лет после смерти

не будет никакой одежды.

Он думает, пока мы в молчании движемся

вниз и выходим на первом

этаже,

что нам

не по пути.

Токио

4 июня 1976 года

Молодая японка играет на рояле в дорогом и очень модном баре

Все сверкает, как черный нефрит:

Рояль (воображаемый

Длинные волосы (жесткие

Явное равнодушие (к музыке,

которую она играет.

Мысли, отлетев на миллион миль

от пальцев, сверкают

как черный

нефрит

Токио

4 июня 1976 года

Утлый челнок на археологическом пути

Сегодня в Токио около 10 вечера теплая

гроза с молнией, громом, ливнем и кучей

зонтиков

Сейчас это мелочь,

но может оказаться очень важно

через миллион лет, когда археологи

будут просеивать наши обломки, пытаясь понять,

кто мы.

Токио

5 июня 1976 года

Американский бар в Токио

Я в баре, набитом

молодыми консервативными

американскими снобами,

они пьют и пристают

к японкам,

которым нравится спать с этими

подобиями мужчин.

Здесь очень трудно найти

поэзию,

что видно по этим стихам.

Токио

5 июня 1976 года

Оргическое эго дождливой ночью в Токио, когда не с кем заняться любовью

Полночи
прошло, и юность
уходит, одна

я в постели

Сапфо

Мои книги переведены

на

норвежский, французский, датский, румынский,

испанский, японский, голландский, шведский,

итальянский, немецкий, финский, иврит.

и напечатаны в Англии

однако

этой ночью в Токио я буду спать один

дождь

Токио

5 июня 1976 года

Червяки

Протяженность одиночества

делает четвертое измерение

похожим на трех голодных ворон

что с жадностью смотрят на червяка.

Токио

6 июня 1976 года

Что делать вечером в Токийском отеле, когда скучно

1. Поужинать в одиночестве.

Это всегда интересно.

2. Побродить бесцельно по отелю.

Отель огромный, и в нем всегда найдется,

где побродить бесцельно.

3. Подняться и спуститься на лифте просто

так.

Люди едут вверх и заходят в свои номера.

Я остаюсь.

Другие едут вниз и выходят на улицу.

Я остаюсь.

4. Я всерьез задумываюсь над телефоном-автоматом,

звоню к себе в номер 3003 и очень долго

слушаю гудки. Затем размышляю, где я и

когда вернусь. Может, стоит попросить дежурного

передать мне, чтобы, когда я вернусь,

позвонил себе?

Токио

6 июня 1976 года

Путешествие по фривею из Токио в Осаку

Я смотрю в окно машины

на скорости 100 километров в час

(62 мили)

и вижу велосипедиста, который

очень осторожно крутит педали

по узкой дорожке между

рисовыми полями.

Через пару секунд он исчезает

У меня теперь только память.

Он превратился в

100 километро-часовый

чернильный отпечаток памяти.

Хамаматси

6 июня 1976 года

После спектакля театра «Черный Шатер» на берегу реки Ниагара

Актрисы без грима,

без костюмов и без ролей

оборачиваются простыми смертными.

Я смотрю, как они быстро едят в маленькой гостинице.

У них нет иллюзий, они почти обыкновенны,

как святые

прекрасные в новом

воплощении

Джифу

6 июня 1976 года

Фрагмент №1

Говорить – это говорить

когда ты (дальше неразборчиво

на пьяном клочке бумаги)

говори еще

Токио

Вроде бы в начале

июня

Лазарь из поезда-пули

Тагаве Тадасу

В поезде-пуле на пути из Нагойи ты слушала бредовые

разглагольствования пьяного американского писателя,

я же обвинял тебя во всем, что не так

в этом мире, включая жуткую нелепость,

произошедшую в Гифу ночью, пока

ты спала.

Конечно, ты ни в чем не виновата, ты всего лишь

мой добрый друг. Вдруг я объявил, что ты должна считать

меня мертвым, что с этой минуты я для тебя умер.

Я взял твою руку и коснулся ею моей руки.

Я сказал тебе, что мое тело для тебя холодное -

я мертв.

Ты молча кивнула головой, глаза наполнились

печалью. Я даже запретил тебе перечитывать

мою книгу, потому что знал, как сильно

она тебе нравится, и ты опять кивнула головой,

ничего не сказав. Печаль в твоих глазах

говорила лучше.

Поезд-пуля все так же ехал в Токио со скоростью 120

миль в час, а я разглагольствовал, бредил и кричал

на тебя.

Ты не сказала ни слова.

Твоя печаль заполняла поезд-пулю

двумя сотнями пассажиров.

Все они читали газеты,

в которых не было ни слова,

лишь сухие слезы мертвых.

Когда поезд прибыл на Токийский вокзал,

моя злость медленно развернулась и направилась

на всех парах к заслуженному забвению.

Я взял твою руку и опять коснулся ею моей руки.

- Я для тебя жив, - сказал я. – Тепло вернулось

в мое тело.

Ты опять молча кивнула,

так и не сказав ни слова.

Две сотни лишних пассажиров

остались в поезде,

хотя это была конечная станция.

Они будут вечно кататься

взад и вперед, пока не станут пылью.

Мы вышли в раннее Токийское утро

опять друзьями.

Так спасибо же тебе, прекрасный человек

Тагава Тадасу, за то, что разделила

и поняла мою смерть

и возвращение из мертвых

в поезде-пуле между Нагойей

и Токио утром 8 июня 1976 года.

Позже вечером я позвонил тебе

по телефону. Твоими первыми

словами было: - Все хорошо?

- Да, все хорошо.

Токио

9 июня 1976 года

Друг в больнице

Я только что навещал в больнице Казуко.

У нее усталый вид. Шесть дней назад

ей сделали операцию.

Она ела обед, медленно, мучительно.

Больно было смотреть, как она ест. Она очень

устала. Лучше бы я съел за нее

этот обед, а она получила бы

калории.

Токио

9 июня 1976 года

Вечный джет-лаг

Перед полетом в Японию

я боялся джет-лага.

«Мой» самолет улетал из

Сан-Франциско в час дня

в среду

и через 10 часов 45 минут

приземлялся в Токио в 4 часа

следующего дня,

в четверг.

Я боялся, забыв,

что из-за сильной

бессонницы у меня

вечный джет-лаг.

Токио

9 июня 1976 года

Американец тащит по Токио сломанные ходики

Сиине Такако

Люди таращатся на меня –

Их миллионы.

Зачем этот странный американец

бродит вечером по улицам

со сломанными ходиками

в руках?

Он настоящий или мерещится?

Совсем неважно, отчего сломались ходики.

Часы ломаются.

Все ломается.

Люди таращатся на меня и на сломанные ходики

которые я несу, как сны

в своих руках.

Токио

10 июня 1976 года

Дурень из Америки

Пару недель назад немолодой таксист

заговорил со мной по-английски. У него был

хороший английский.

Я спросил, бывал ли он в Америке.

Без слов, но горько он двинул рукой иначе, чем

нужно, чтобы вести машину по улицам

Токио,

а лицо вдруг стало очень печальным.

Жест означал, что таксист – бедный человек,

и Америка ему не по карману.

После этого мы почти не разговаривали.

Токио

11 июня 1976 года

Американец опять тащит по Токио сломанные ходики

Сапфо

Поразительно, сколько народу

можно встретить, если несешь

по Токио сломанные ходики.

Сегодня я опять таскаю за собой

сломанные ходики, надеясь поменять

их на новые.

Эти уже не починить.

Ходики интересны самым разным

людям. Совсем незнакомые, они подходят

ко мне и задают вопросы по-японски,

ясное дело,

а я киваю: Да, у меня сломались ходики.

Я притащил их в ресторан, и вокруг

собрались люди. Всегда носите с собой

сломанные ходики, если хотите найти

друзей. Наверное, это сработает во всем

мире.

Если охота поехать в Исландию

и с кем-нибудь там познакомиться,

берите с собой сломанные ходики.

Люди слетятся, как мухи.

Токио

11 июня 1976 года

Нагага, Йеллоустоун

Рыба взлетает ранним летним вечером

над рекой Нагага в Гифу. Я опять в Токио.

Никогда мне не ловить рыбу в Нагаге. Рыбе

взлетать там вечно, но речка Йеллоустоун

к югу от Ливенгстона, Монтана, это совсем другая

история.

Токио

11 июня 1976 года

name=t52>

Вот что значит писать стихи в публичных местах: в кафе, барах и проч.

Один в толпе незнакомцев

я пою словно в центре

божественного хора

- язык мой медовое облако –

Иногда я думаю, что я псих.

Токио

11 июня 1976 года

Кассирша

Молодая японская кассирша,

которая меня не любит

почему-то, хотя

я ничего ей не сделал, кроме того, что я есть,

стучит на калькуляторе, складывая цифры в чеках,

со скоростью близкой к световой –

цокцокцокцокцокцокцокцокцокцокцокцок

она складывает свою нелюбовь

ко мне.

Токио

11 июня 1976 года

Токио / 11 июня 1976 года

Пять стихотворений,

записанных сегодня утром

в блокнот,

лежат в кармане,

вместе с паспортом. Это

одно и то же.

Комедианты Мейджи

Сиине Такако

Усыпальница Мейджи закрыта.

Мы пробрались туда за час до рассвета.

Мы были пьяны, словно комедианты,

что забираются на каменную стену и падают вниз.

За нами смешно наблюдать.

К счастью, полиция нас не нашла,

а то бы выгнала.

Там было очень красиво, и мы бродили

среди деревьев и кустов, пока не рассвело.

Нам было очень весело, потом

мы лежали, растянувшись, на лужайке,

и мягкие зеленые травы нежно

касались наших тел.

Я положил руку ей на грудь и стал целовать.

Она отвечала на поцелуи, и в этом была вся

любовь. На рассвете в усыпальнице Мейджи

мы не двинулись дальше, ну и отлично, ведь

император Мейджи

и его супруга императрица Шёкен

были где-то рядом.

Токио

12 июня 1976 года

Башмаки Мейджи 12 размера

Сиине Такако

Я проснулся после полудня один,

наша любовь не привела нас в постель

и это к лучшему, решил я.

Рядом с кроватью стояли мои башмаки, покрытые

грязью Мейджи. Я посмотрел на них, и мне стало хорошо.

Забавно, насколько вид засохшей грязи может изменить

человеку настроение.

Токио

12 июня 1976 года

Начинание

Начинаю всего одно слово

начинать v.i. я затеваю или берусь

за какое-то действие, etc; приступаю

чтобы закончить.

Токио

12 июня 1976 года

Пропуск куда?

Иногда я достаю паспорт,

смотрю на свою фотографию

(так себе, вообще-то)

лишь бы увидеть, что существую

Токио

12 июня 1976 года

Токио / 13 июня 1976 года

Мне осталось быть в Японии шестнадцать дней.

29-го я полечу назад над Тихим океаном.

Через пять дней после этого я буду сидеть

в Монтане на трибуне деревенской

ярмарки,

смотреть Ливингстонское Родео

в честь Четвертого июля,

и болеть за ковбоев,

без Японии.

Аэроплан

Самое

худшее в отелях – тонкие

стены. Эта зараза ничем

не лечится. Сегодня после обеда

я решил немного поспать, но тут в

соседнем номере надумали трахаться

до выебания мозгов.

Кровать у них грохотала, будто старый аэроплан,

когда его прогревают перед взлетом.

Я лежал всего в нескольких футах, пытаясь

уснуть, пока их кровать выруливала на

полосу.

Токио

14 июня 1976 года

Орсон Уэллс

Орсон Уэллс рекламирует виски по

японскому телевиденью. Очень странно смотреть

здесь, в Токио, как он уговаривает японцев

покупать виски «Дж & Дж Никка».

Я всегда смотрю на него с обожанием.

Ночью мне приснилось, будто я снимаю одну такую

рекламу. В этом ролике было шесть черных

коней.

Коней расставили так, что глядя

на них и на Орсона Уилсона, люди должны

выскакивать из домов и бежать в магазины

за виски «Дж & Дж Никка».

Снимать такую рекламу непросто. Она

должна быть идеальна. Мы сделали много дублей.

Мистер Уэллс был очень терпелив и относился

с юмором.

- Пожалуйста, мистер Уэллс, - говорил я. – Встаньте

поближе к лошадям.

Он улыбался и становился поближе

к лошадям.

- Годится?

- Отлично, мистер Уэллс, просто идеально.

Токио

14 июня 1976 года

Красное кресло

Сегодня я смотрю японский декадентский

фильм. Невиданный декаданс

увлек меня настолько, что

я превратился в ребенка, который только что

узнал,

что тени бывают страшные,

что в домах бывают привидения,

что у людей бывают мысли,

сделанные из кожи змей, которые наползают

на невинность спящих младенцев.

В кино дело происходит в Токио

перед землетрясением 1 сентября 1923 года.

В готическом японском доме мужчина прячется

в огромном красном кресле, на котором прекрасная

женщина в экзотическом костюме занимается любовью

с другим мужчиной.

Этот второй мужчина не знает, что внутри кресла

прячется

вуайерист, подглядывает за их страстью и чувствует ее.

Я долго смотрел кино,

прежде чем понял, что внутри кресла

человек.

Фильм все крутился и крутился из декаданса

в декаданс, словно радуга извращения.

Я не могу их пересказать.

Вы все равно не поверите.

Красное кресло – только начало.

Я сидел, пригвожденный к стулу

вместе с сотней японцев.

Мы словно стали оргазмом

пауков, которые ебут сухую человеческую

кровь.

Токио

15 июня 1976 года

Молчание языка

сижу в баре в неловком одиночестве

вместе с очень умным японским режиссером,

он не говорит по английски, а я по-японски.

Мы знаем друг друга, но у нас нет

переводчика. Раньше мы говорили.

Сейчас мы притворно заняты чем-то другим.

Он с закрытыми глазами слушает музыку

по фонографу. Я пишу эти строчки.

Пора домой. Он уходит первым.

Токио

15 июня 1976 года

Подъем

Я поставил будильник на 9 утра.

но он не понадобился.

В 7:30 меня разбудило

землетрясение.

Вынырнув из середины сна,

я лежал, слушал,

как трясется отель,

и думал, скоро ли 3003-й номер

окажется перекрестком

Синдзюку

30-ю этажами ниже.

Из будильника точно

вышибет дух.

Токио

16 июня 1976 года

Фрагмент №2 / Мое

Поперек блокнотного листка

я нашел

единственное слово «мое».

Понятия не имею, зачем я его писал

и в чем его главное предназначение,

но я написал слово «мое» очень старательно

а затем перестал

писать.

Токио

Июнь, кажется, 1976 года

Поглядывая на постель / 3 часа утра

Сон без сна,

потом спать опять

и не

уснуть.

Токио

17 июня 1976 года

Таксист

Мне нравится, что этот таксист

несется по темным улицам

Токио,

как если бы жизнь не имела смысла.

Я его понимаю.

Токио

17 июня 1976 года

10 часов вечера

Никаких шансов

Я часть. Нет,

я целое, хотя

может быть

я только его

осколок

Я то, что начинается,

но не имеет начала.

А еще я полон дерьма

по самые уши.

Токио

17 июня 1976 года

Отчего реальность становится реальной

Жду ее...

Нечем заняться, только писать стихи.

Она опаздывает на 5 минут.

Наверное, что она опоздает не меньше, чем на

15 минут.

Сейчас в Токио 9 часов

6 минут.

- СЕЙЧАС прямо СЕЙЧАС –

звенит дверной звонок.

Она на пороге.

В Токио 9 часов

6 минут,

и все по-прежнему,

только она здесь.

Токио

19 июня 1976 года

Неразделенная любовь

Зайди /

напиши мрачные стихи /

брось / если бы

все было так просто

Токио

19 июня 1976 года

Прошлого не вернешь

Нельзя пуповину

привязать обратно

и пустить через нее поток

жизни.

Наши слезы никогда до конца

не сохнут.

Наши первые поцелуи живут

привидениями в наших ртах

и тают

в забвении.

Токио

19 июня 1976 года,

в Монтане

12 июля 1976 года

добавлено несколько слов

Фрагмент №3

речь есть речь

Мы повторяем то,

о чем шла речь,

потом опять

заводим речь и эта

речь есть речь

Токио

какого-то июня 1976 года

Две женщины

Проезжая по

Токийскому фривэю,

я заметил женское лицо,

которое отражалось

в маленьком круглом зеркале

над пассажирским сиденьем

машины, что ехала перед нами.

У этой машины было обычное

зеркало заднего вида посередине

лобового стекла.

Я не понимал, что делает

это круглое зеркало

над пассажирским сиденьем машины.

В нем было ее лицо. Прямо

перед нами. Красивое

лицо плыло в волшебном

зеркале по Токийскому

фривэю.

Ее лицо помаячило немного

и уплыло навсегда

в переменчивом потоке машин.

Она похожа на привидение.

Она уже мертва.

Ей, должно быть, под семьдесят.

Она маленькая и квардратная,

как положено японкам.

Она наводит порядок в вестибюле

отеля. Она вытрясает

пепельницы. Она вытирает

и моет. Она похожа на

привидение. В ней нет ничего

человеческого.

Пару дней назад вместе

с тремя японскими бизнесменами

я мочился в уборной.

Каждый был занят своей струей.

Она вошла, как привидение,

и принялась мыть пол вокруг нас.

Ей не было дела до того,

что мы стоим здесь и мочимся.

Она и вправду привидение,

и мы вдруг стали привидениями

пока она тут елозила

тряпкой.

Токио

21 июня 1976 года

Фрагмент №4

в саду

пятисот замшелых

зеленых Будд

солнечный день

эти Будды

знают что ответить

всем пятистам

другим Буддам

После Токио

23 июня 1976 года

не дописывалось,

не считая слова

других, добавленного в

Пайн-Крик, Монтана,

23 июля 1976 года

Запретная любовь

Мы не играли в эту игру.

Мы сыграли по правилам,

без нарушений и штрафных очков.

Игра окончена

или только

начинается?

Токио

28 июня 1976 года

41 год

Игра в игры

игра в игры, я

наверное вечный

ребенок

который

играет в игры

Токио

28 июня 1976 года

Две версии одного стихотворения

Любовь / 1

Течет

вода

в реке

над и под

собой

И знает что

ей делать –

течь.

Любовь / 2

Течет

вода

в реке

над и под

собой

И знает что

ей делать –

течь.

Постель никогда

не касается дна.

Токио

28 июня 1976 года

Камень (правда)

Наверное я уехал в Техас:

на карте Пчелиная Пещера.

Эта карта для тебя ничто,

когда ты сидишь здесь и смотришь

на меня.

Токио

21 июня 1976 года

Очень пьян

а Сиина

Такако на меня

смотрит

Земля восходящего солнца

саёнара

Вылетая из японской ночи,

мы покинули аэропорт Ханеда в Токио

четыре часа назад в 9:30 вечера

30 июня,

теперь мы летим над Тихим океаном

сквозь тот рассвет, что на пути

в Японию,

где на земле лежит тьма

и солнце в нескольких часах пути.

Я приветствую 1 июля,

рассвет для моих японских друзей,

желаю им хорошего дня.

Солнце уже

в пути.

30 июня опять

над Тихим океаном,

пересекая линию перемены дня

направляясь домой в Америку

оставляя в Японии кусок

сердца