Враг Шарпа [Бернард Корнуэлл] (fb2) читать онлайн

Бернард Корнуэлл Приключения Ричарда Шарпа
Враг Шарпа (Ричард Шарп и оборона Португалии, Рождество 1812) Перевод: J.Андрей Манухин

...эта система еще на младенческой стадии развития... за короткое время проделана большая работа, и есть весомые основания верить, что для оперативных целей точность ракеты может быть доведена до тех же пределов, что и точность других артиллерийских снарядов.

Полковник Уильям Конгрив, 1814

Моей дочери, с любовью

Пролог

8 декабря 1812 года английские солдаты вошли в Адрадос.

Война не затронула селение. Оно располагалось в той части Испании, что находится лишь чуть восточнее португальской границы. Но хотя до границы было рукой подать, на единственной его улице редко появлялись солдаты.

Как-то, три года назад, явились французы, но они бежали от английского лорда Веллингтона, и бежали так быстро, что вряд ли пожелали бы остановиться ради мелких грабежей.

Затем, в мае 1812 года, появились испанцы, гордо называвшиеся «адрадосским гарнизоном», но селяне в них не верили: всего полсотни солдат да четыре пушки. Как только пушки разместили в старом замке и на дозорной башне за околицей, солдаты, казалось, посчитали, что их война окончена: они напивались в местном трактире, приставали к женщинам у ручья, плоские камни которого сильно облегчали стирку; двое артиллеристов с наступлением лета даже женились на деревенских девчонках. Из-за бюрократической путаницы, царившей в испанской армии, «гарнизону» был направлен караван с порохом, предназначенным для Сьюдад-Родриго^[1], и солдаты хвастали, что у них больше пороха и меньше пушек, чем у любого артиллерийского подразделения в Европе. В дни свадеб устраивались грандиозные фейерверки: крестьянам нравились яркие вспышки и гулкое эхо, отражавшееся в долине. К августу несколько испанцев дезертировали, устав охранять долину, куда не заглядывал ни один солдат, и желая поскорее вернуться к своим домам и своим женам.

Но вот появились англичане. И в какой день!

Селение Адрадос была местом малозначительным: как говорил священник, овцы да терновник. А значит, продолжал он, селение наше – святое место, ибо жизнь Христа началась с появления пастухов и овец, а закончилась терновым венцом. Впрочем, крестьяне и так понимали, что Адрадос – святое место, поскольку сюда стоило ехать лишь ради праздника 8 декабря.

Много лет назад – никто, даже священник, не знал, сколько точно, но случилось это, когда испанские христиане сражались с маврами, – Адрадос посетила Божья Матерь. Эту историю знали все. Христианские рыцари под жестоким натиском врагов отступали через долину, их предводитель остановился помолиться возле гранитного валуна, отмечавшего начало тропы на запад, в Португалию. Тут все и произошло. Она явилась! Она возникла прямо на валуне: лицо – белее снега, глаза – как горные озера. Она поведала рыцарю, что яростно наступающие мусульмане скоро остановятся для молитвы и обратят лица свои на восток, к нечестивому своему дому. Если рыцарь развернет потрепанные войска, если засверкают в их усталых руках клинки, славой покроют они и себя, и крест Господень.

Две тысячи мусульманских голов слетели с плеч в тот день – а то и больше, точно никто не знает: число это росло с каждым новым рассказчиком. Теперь эти головы, высеченные в мраморе, украшали арку монастыря, построенного на месте, где явилась Дева. А в алтаре часовни показывали небольшую гранитную плиту – место, которого коснулись Ее ступни.

Каждый год 8 декабря, в день свершения чуда, в Адрадос приезжали женщины: это был женский день, не мужской. Мужчины, пронеся вокруг деревни статую Богоматери, звенящую драгоценностями под позолоченным балдахином, соберутся в трактире.

Монахини оставили монастырь две сотни лет назад, ушли на богатую равнину: бедная горная деревушка, конечно, не могла сравниться с городами, в которых Матерь Божья оставила более значительный след. Здания, однако, сохранились неплохо: часовня стала деревенской церковью, верхний клуатр^[2] превратился в торговые ряды. А раз в год и весь монастырь вновь становился местом, где явилось чудо.

Женщины вползали в часовню на коленях, неловко двигаясь по истертым плитам, перебирали четки и тихонько бормотали отчаянные свои молитвы, пока не добирались до алтарных ступеней. Священник произносил возвышенные латинские слова. Женщины целовали блестящий гранит, в котором темнела трещина: легенда гласила, что если поцеловать это место, дотянувшись языком до дна, ребенок будет мальчиком. Они плакали, целуя камень – не от горя, а в каком-то экстазе: есть вещи, которые не получаются без Божьей помощи.

Кто-то молился об избавлении от хвори: они приходили со своими опухолями и уродствами, приносили детей-калек. Другие молились о даровании ребенка, и год спустя возвращались, вознося хвалы Божьей Матери, подарившей им часть своей благодати. Они молились Деве, родившей ребенка. Они знали, как не может знать ни один мужчина, что дети приходят к женщинам в муках, но все так же продолжали молиться, желая снова стать матерями, а языки их все так же касались дна трещины в камне. Они молились в сиянии свечей, зажженных в этот день в монастырской часовне в Адрадосе, а священник складывал их приношения за алтарем: еще один год подошел к концу, время собирать урожай.

8 декабря 1812 года. Появились англичане.

Они не были первыми: женщины начали прибывать в деревню еще до рассвета, некоторые прошли по двадцать и более миль – кто-то из Португалии, но большинство из таких же затерянных в горах деревушек, как Адрадос. Потом появились два английских офицера, и с ними девушка. Офицеры, громко переговариваясь, помогли девушке спуститься с лошади у монастырских ворот и поскакали в трактир засвидетельствовать свое почтение коменданту-испанцу за кружечкой-другой терпкого местного вина. Настроение в трактире было приподнятым: мужчины знали, что многие женщины молятся о детях, – а значит, скоро придется помочь Божьей матери воплотить молитвы в жизнь.

Другие британские солдаты появились с востока, что было несколько странно: британских солдат на востоке не должно было быть. Впрочем, никто не встревожился: британцев в Адрадосе не видали, но селяне слышали, что эти нечестивцы почтительно относятся к истинной вере. Их генерал приказал проявлять уважение и снимать шляпы, когда священник несет Святые Дары к ложу умирающего, – и это правильно. Но эти английские солдаты не походили на испанский гарнизон: их красные мундиры были неопрятными и изодранными, а лица – грубыми и жестокими.

Около сотни их остались ждать у восточной околицы, рассевшись у придорожного корыта, из которого поили скот, и покуривая короткие глиняные трубки. Другая сотня, возглавляемая толстяком в расшитом золотом красном мундире, двинулась через селение. Испанский солдат, направлявшийся из замка к трактиру, отсалютовал полковнику и страшно удивился, когда английский офицер, иронично поклонившись в ответ, улыбнулся ему, показав практически беззубый рот.

Должно быть, испанец шепнул что-то двум британским офицерам в трактире, поскольку они выскочили на дорогу, даже не застегнув мундиров, но успев лишь увидеть последние шеренги направляющейся к монастырю колонны. Один из офицеров нахмурился:

– Вы, черт возьми, кто?

Солдат, к которому он обратился, ухмыльнулся:

– Смизерс, сэр.

Глаза капитана метнулись вслед уходящей колонне:

– Какой батальон?

– Третий, сэр.

– Какой чертов полк, тупица?

– Полковник вам все расскажет, сэр, – Смизерс остановился посреди улицы и сложил руки рупором: – Полковник!

Толстяк развернул коня, помедлил, затем направился к трактиру. Два капитана одернули мундиры и отсалютовали.

Полковник осадил коня. Должно быть, когда-то он служил на Лихорадочных островах^[3]: кожа пожелтела, как старый пергамент. Лицо под двууголкой с кистями часто дергалось от непроизвольного спазма, взгляд поразительно голубых глаз был недружелюбным.

– Застегните свои чертовы мундиры.

Капитаны поставили на землю кружки с вином, застегнули мундиры и подтянули пояса. Один, пухлый молодой человек, нахмурился, потому что полковник прикрикнул на них перед ухмыляющимися рядовыми.

Полковник подал коня на пару шагов в сторону пары капитанов:

– Что вы здесь делаете?

– Здесь, сэр? – более худой и высокий капитан улыбнулся. – Просто приехали, сэр.

– Просто приехали, да? – лицо снова дернулось. У полковника была странно длинная шея, которую он скрывал под шарфом, затянутым под самое горло. – Только вы вдвоем?

– Да, сэр.

– И леди Фартингдейл, сэр, – добавил пухлый.

– И леди Фартингдейл, да? – передразнил полковник громкий голос капитана, потом вдруг заорал: – Вы – чертов позор для армии, вот вы кто! Ненавижу! Чрево Христово, как же я вас ненавижу!

На улице, освещенной зимним солнцем, вдруг воцарилась тишина. Солдаты, столпившиеся по сторонам коня полковника, ухмылялись, глядя на двух капитанов.

Высокий аккуратно стер слюну полковника, брызнувшую на его красный мундир:

– Я протестую, сэр!

– Протестуешь? Да ты отвратителен до тошноты! Смизерс!

– Полковник?

– Пристрели его!

Пухлый капитан усмехнулся, как будто услышал хорошую шутку, но второй, высокий, вскинул руку вверх и вздрогнул: Смизерс, ухмыляясь, поднял свой мушкет и выстрелил. Полковник тут же выхватил богато украшенный пистолет и выстрелил в голову пухлому. По улице раскатилось эхо, два облачка дыма поплыли над упавшими телами, а полковник, привстав в стременах, только расхохотался:

– Пора, ребята, пора!

Сперва они очистили трактир, переступая через трупы и забрызгав кровью притолоку. В здании затрещали мушкеты, байонеты^[4] находили людей, спрятавшихся по углам. Полковник махнул рукой, давая сигнал той сотне, что ждала за восточной околицей. Он не хотел начинать так скоро, лучше было бы завести хотя бы половину людей в монастырь, но из-за этих чертовых капитанишек пришлось поторопиться. Полковник орал, ярился; наконец половина его людей двинулась к большому квадратному зданию с белеными стенами – монастырю.

Женщины, находившиеся внутри, не слышали выстрелов в пяти сотнях ярдов^[5] к востоку. Женщины сгрудились в верхнем клуатре, ожидая своей очереди вползти на коленях в часовню. Они поняли, что война со всеми ее ужасами все-таки пришла в Адрадос, когда воротах появились люди в красных мундирах, выставившие вперед байонеты. Раздались первые вопли.

Одни красномундирники по очереди зачищали все крестьянские дома, другие мощным потоком ринулись через долину к замку. Испанский гарнизон пьянствовал в деревне, лишь горстка солдат осталась на своих постах. Они считали, что британские мундиры принадлежат союзной армии и надеялись, что солдаты смогут объяснить им, что за шум слышится в деревне. Испанцы, видя, что британцы уже перебираются через руины давно рухнувшей восточной стены замка, спрашивали, что происходит. Потом раздался мушкетный залп, в ход пошли байонеты, и гарнизон погиб на древних стенах. Один лейтенант убил двух красномундирников: он сражался умело и яростно, отбросив атакующих, а потом перепрыгнул через осыпавшуюся стену и побежал через колючие кусты к дозорной башне, возвышавшейся на восточном холме. Он надеялся найти там своих, но умер в терновнике, подстреленный из засады. Испанский лейтенант так и не узнал, что захватившие дозорную башню были одеты не в британские красные мундиры, а во французские синие. Тело его рухнуло в кусты, разбросав старые вороньи кости, обглоданные лисой.

Улица гудела от криков. Мужчины, пытавшиеся защитить свои дома, умирали на пороге; вопили, увидев смерть отцов и разоренные дома, дети. Маленькие облачка белого дыма от мушкетных выстрелов лениво плыли в легком ветерке.

С востока появились новые люди, чьи мундиры представляли цвета полков всех стран, воевавших в Португалии и Испании за последние четыре года. С мужчинами шли и женщины. Эти женщины убивали деревенских детей, убивали ножом или пулей, оставляя в живых только тех, кто мог работать. Эти женщины спорили друг с другом из-за награбленного в домах, иногда наскоро совершая крестное знамение при виде распятия на каменной стене. Уничтожение Адрадоса продолжалось недолго.

Крики в монастыре не прекращались: британские солдаты заполонили оба клуатра, холл, пустые кельи и битком набитую часовню. Священник пытался сбежать, но не смог пробиться через толпу женщин и теперь дрожал, связанный, в углу, глядя, как красномундирники делят добычу. Кого-то из женщин выкинули наружу, счастливиц, слишком больных или слишком старых, кого-то закололи длинными байонетами. В самой часовне солдаты сдирали украшения с алтаря, рылись в груде приношений, сложенных в узком пространстве за ним, вскрыли дарохранительницу, где нашли священные сосуды для мессы. Один напялил белое с золотом облачение, которое священник хранил для Пасхи: он прошелся по часовне, благословляя товарищей, уже потянувших женщин на пол. Вокруг слышались стоны, вопли, мужской смех и треск разрываемой ткани.

Полковник въехал на коне прямо в верхний клуатр и ждал, с ухмылкой на лице оглядывая своих людей. Он послал двоих, которым мог доверять, в часовню, и они вернулись, ведя с собой женщину. Полковник глянул на нее и облизнул пересохшие губы, его лицо снова непроизвольно дернулось.

Все в этой женщине, от одежды до волос, буквально кричало о богатстве, причем деньги лишь подчеркивали красоту. Волосы ее были черными и густыми, они вились по сторонам открытого и дерзкого лица. Темные глаза смотрели без тени страха, рот, казалось, даже улыбался, а на плечи был накинут темный плащ с серебристой меховой оторочкой. Полковник улыбнулся:

– Это она?

Смизерс оскалился в ответ:

– Она-она, сэр.

– Так-так-так. Стало быть, он счастливчик, наш ублюдочный лорд Фартингдейл, а? Да сними же с нее этот чертов плащ, поглядим на нее.

Смизерс потянул за отороченный мехом капюшон, но она, оттолкнув обоих солдат, сама расстегнула застежку на шее и медленно стянула плащ. Ее тело пылало жаром молодости и свежести, оно дразнило полковника: его возбуждало то, что она не боится. Клуатр провонял свежей кровью, в нем эхом отдавались вопли женщин и детей, но лицо этой богатой и прекрасной женщины было спокойно. Полковник снова улыбнулся беззубым ртом:

– Значит, вы вышли за лорда Фартингдейла, кем бы он ни был, так?

– За сэра Огастеса Фартингдейла, – она явно не была англичанкой.

– О, простите. Приношу вашему сиятельству извинения, – полковник издал кашляющий смешок. – Сэр Огастес. Генерал, да?

– Полковник.

– Как я! – желтое лицо дернулось: он смеялся. – Богат, не так ли?

– Очень, – она сказала это ровно, без гордости.

Полковник неуклюже спешился. Он был высокого роста, с огромным брюхом, и уродство его было исключительным. Лицо снова дернулось:

– Вы же не чертова английская леди, а?

Она по-прежнему не выказывала ни капли страха, снова накинув отороченный мехом плащ на темный хабит^[6] для верховой езды:

– Португалка.

Голубые глаза приблизились.

– Откуда мне знать, что вы, черт возьми, говорите мне правду? Как это португалочка выскочила за сэра Огастеса Фартингдейла, а?

Он пожала плечами, сняла с левой руки кольцо и протянула полковнику:

– Этому вам придется поверить.

Кольцо было золотым. На печатке был гербовый щит, разделенный на четверти. Полковник усмехнулся, увидев его.

– Как давно вы женаты, миледи?

На этот раз усмехнулась она. Солдаты оскалились, сгорая от желания: пока это добыча полковника, но полковник мог быть щедрым, когда хотел. Она откинула темные волосы назад, обнажив оливковую щеку:

– Шесть месяцев, полковник.

– Шесть месяцев. А все еще сверкает... – он хихикнул. – Сколько сэр Огастес заплатит, чтобы вернуть свою грелку для простыней?

– Достаточно, – голос ее чуть упал, превратив предположение в обещание.

Полковник расхохотался. Красивые женщины его не любили, и он платил им взаимностью. Эта богатая сучка тверда духом, но ему легко будет сломать ее. Глянув на пожирающих ее взглядом солдат, он усмехнулся, подкинул кольцо вверх и снова поймал.

– Что же вы делаете здесь, миледи?

– Я молилась за мою мать.

Ухмылка сползла с его лица, глаза стали хитрыми, голос – осторожным:

– Делали – что?

– Молилась за мою мать. Она больна.

– Вы любите свою мать? – в голосе звучало напряжение.

Она кивнула, смешавшись:

– Да.

Полковник щелкнул каблуками, махнул рукой, палец его заметался перед лицами солдат, словно острая бритва, голос снова сорвался на визг:

– Никто! Никто ее не тронет! Слышите! Никто! – голова дернулась, и он подождал, пока спазм пройдет. – Я убью каждого, кто ее тронет! Всех убью! – он повернулся к ней и отвесил церемонный поклон. – Леди Фартингдейл, вам придется побыть с нами, – он обвел глазами клуатр и увидел священника, привязанного к колонне. – Мы пошлем святого отца с письмом и кольцом. Ваш муж заплатит, миледи, но никто, я обещаю вам, никто до вас не дотронется, – он снова перевел взгляд на своих людей и завопил, брызгая слюной: – Никто ее не тронет! – Тон его внезапно вновь сменился на спокойный. Он оглядел клуатр, избитых и окровавленных женщин на цветных каменных плитах, других женщин, запуганных и ожидающих своей участи в загоне из байонетов, и усмехнулся. – Всем хватит, а? Всем! – он снова издал мерзкий смешок и повернулся, царапая пол ножнами тонкой шпаги. Голубые глаза остановились на молодой худенькой девушке, почти ребенке; палец указал на нее: – Эта моя! Приведите ее ко мне! – он расхохотался, уперев руки в бедра и возвышаясь над клуатром, и кивнул своим людям: – Добро пожаловать в ваш новый дом, парни!

День чуда снова пришел в Адрадос. Собаки с удивлением обнюхивали текущую по единственной улице кровь.

(обратно)

Глава 1

Ричард Шарп, капитан легкой роты единственного батальона полка Южного Эссекса, стоял у окна и наблюдал за уличным шествием внизу. На улице было холодно: ему это было известно лучше других, ведь он только что привел свою поредевшую роту на север из Кастело Бранко.^[7] Приказ из штаба армии нагонял туману: что-то затевалось, но никаких объяснений он пока не получил. Не то чтобы штаб часто отчитывался перед простыми капитанами, но Шарпа беспокоило, что за два дня, проведенные им во Френаде, он по-прежнему ничего не узнал о смысле этого срочного приказа. Генерал, виконт Веллингтон Талаверский – о, нет, теперь его надо называть по-другому: маркиз Веллингтон, гранд Испании, герцог Сьюдад-Родриго, генералиссимус всех испанских армий. Или «Носач» для приближенных, «Пэр» для офицеров – короче, человек, который, как подозревал Шарп, хотел его видеть во Френаде. Но генерала здесь не было – он был в Кадисе^[8], Лиссабоне или еще Бог знает где, и вся британская армия забилась по зимним квартирам, только Шарп и его рота шлялись по холодным декабрьским дорогам. Майор Майкл Хоган, друг Шарпа и начальник разведки Веллингтона, отбыл на юг вместе с генералом, и Шарпу его не хватало. Хоган не стал бы держать его в ожидании.

По крайней мере, Шарпу было тепло. Он снова доложился о прибытии клерку на первом этаже и прорычал тому вслед, что будет ждать наверху, в штабной столовой, где горел камин. Входить сюда ему не полагалось, но желающих спорить с высоким темноволосым стрелком со шрамом на лице, придававшим ему слегка насмешливое выражение, было мало.

Он снова уставился вниз. Священник разбрызгивал святую воду, служки звонили в колокола и размахивали кадилами с благовониями. За статуей Девы Марии пронесли флаги, коленопреклонные женщины на ступенях домов молитвенно складывали руки ей вслед. По-зимнему неяркий солнечный свет заливал улицу, и глаза Шарпа непроизвольно взлетели к небу в поисках облаков: ни одного в пределах видимости.

Столовая пустовала: в отсутствие Веллингтона офицеры утро либо проводили в постели, либо просиживали в соседнем трактире, где подавали приличный завтрак: свиные отбивные, яичница, почки, бекон, тосты, кларет, еще тосты, масло и чай, такой крепкий, что заставил бы сморшиться даже ствол гаубицы. Кое-кто из офицеров уже отбыл в Лиссабон на Рождество. Если французы сейчас атакуют, подумалось Шарпу, они пронесутся через всю Португалию, до самого моря.

Хлопнула входная дверь, и Шарп обернулся. Вошедший оказался человеком средних лет в толстом халате поверх форменных брюк. Он взглянул на стрелка и чуть нахмурился:

– Шарп?

– Да, сэр, – добавить «сэр» казалось благоразумным: вместе с пронизывающим холодом Шарп почувствовал дух властности и авторитета.

– Генерал-майор Нэрн, – генерал-майор бросил бумаги на низкий столик рядом со старыми номерами «Таймс» и «Курьера» из Лондона и, подойдя к соседнему окну, хмуро глянул на улицу. – Чертовы паписты!

– Да, сэр, – очередной благоразумный ответ.

– Чертовы паписты! Мы, Нэрны, Шарп, как один шотландские пресвитериане!^[9] Может, мы и скучны, зато, слава Богу, благочестивы! – он ухмыльнулся и энергично высморкался в огромный серый платок, затем махнул им в сторону процессии. – Очередной чертов праздник, Шарп. Не могу понять, почему местные так чертовски худы, – он расхохотался, потом хитро взглянул на стрелка. – Итак, вы – Шарп?

– Да, сэр.

– Тогда не подходите ближе, я чертовски простыл, – он переместился к огню. – Слыхал о вас, Шарп. Чертовски впечатляет! Шотландец, а?

– Нет, сэр, – Шарп улыбнулся.

– Не ваша вина, Шарп, не ваша вина. С нашими чертовыми родителями ничего уже не поделать, приходится отыгрываться на детях, – он метнул на Шарпа короткий взгляд, пытаясь понять, оценил ли тот шутку. – Поднялись из низов, да?

– Да, сэр.

– Чертовски неплохо, Шарп, чертовски неплохо.

– Спасибо, сэр, – просто удивительно, как мало нужно слов, чтобы общаться со старшими офицерами.

Генерал-майор Нэрн нагнулся и сбил огонь, постучав по поленьям кочергой.

– Думаю, вам интересно, зачем вы здесь. Так?

– Да, сэр.

– Вы здесь потому, что это, без сомнения, самая теплая чертова комната во Френаде, а вы, похоже, не дурак, – Нэрн расхохотался, уронил кочергу и снова высморкался в платок. – Чертовски мерзкое местечко эта Френада.

– Да, сэр.

Нэрн вопросительно посмотрел на Шарпа:

– А вы в курсе, что Пэр выбрал Френаду в качестве своей зимней квартиры?

– Нет, сэр.

– Кое-кто вам скажет, – тут генерал-майор Нэрн прервался и со вздохом удовлетворения опустился в большое кресло, набитое конским волосом, – что Френада выбрана из-за близости к испанской границе, – он ткнул пальцем в Шарпа. – Доля правды в этом есть, но не вся правда. Кто-то скажет, что Пэр выбрал этот мрачный городишко потому, что отсюда чертовски много миль до Лиссабона, и ни один жополиз или прихлебатель не осмелится проделать такой путь, чтобы его побеспокоить. В этом, безусловно, тоже есть зерно вечной истины, если не считать того, что Пэр половину времени проводит в Лиссабоне, что делает его чертовски легкой мишенью для льстивых ублюдков. Нет, Шарп, настоящую причину нужно искать в другом месте.

– Да, сэр.

Нэрн заворчал и потянулся:

– Настоящая причина, Шарп, чистейшая, как непорочное зачатие, в том, что этот проклятый Богом уродливый городишко, полный нищенских лачуг – лучшее место для чертовой лисьей охоты во всей Португалии.

Шарп улыбнулся:

– Да, сэр.

– А Пэр, Шарп, любит охотиться на лис. Поэтому всем остальным придется терпеть вечные муки в этом чертовом местечке. Сядьте же, парень!

– Да, сэр.

– И хватит этих «да, сэр», «нет, сэр» – вы что, чертов жополиз?

– Да, сэр, – Шарп опустился в кресло напротив генерал-майора Нэрна. У шотландца были огромные седые брови, которые росли вверх, пытаясь достичь копны столь же седых волос, широкое волевое лицо, хитрые смешливые глаза и покрасневший от простуды нос. Нэрн, встретив взгляд Шарпа, оглядел его с ног до головы, от сапог, снятых с французского кавалериста, до взъерошенных темных волос, потом повернулся в кресле:

– Чатсуорт! Дерьмо ты этакое! Плут! Чатсуорт! Мерзавец! Слышишь меня, плут?

Возникший из ниоткуда ординарец счастливо улыбнулся:

– Сэр?

– Чаю, Чатсуорт, чаю! Принеси мне крепкого чаю! Мне нужно разжечь свой воинственный пыл. И пожалуйста, постарайся сделать это до Нового года.

– Уже завариваю, сэр. Что-нибудь поесть, сэр?

– Есть? У меня простуда, Чатсуорт. Я близок к смерти, а ты болтаешь о еде! Что там у тебя есть?

– Немного ветчины, сэр, как вам нравится. Горчица. Хлеб и свежее масло? – Чатсуорт, очевидно, был в восторге от Нэрна и заботился о нем не хуже хорошей сиделки.

– Ага, ветчина! Принеси нам ветчины, Чатсуорт, ветчины и горчицы, ну, и твой хлеб с маслом. Уже стащил вилку для тостов^[10] из этой столовой, Чатсуорт?

– Нет, сэр.

– Тогда найди того из своих вороватых приятелей, кто это сделал, прикажи его высечь, а вилку принеси мне!

– Да, сэр, – Чатсуорт улыбнулся и вышел.

Нэрн улыбнулся Шарпу:

– Я безобидный старик, Шарп, оставленный присматривать за этим чертовым сумасшедшим домом, пока Пэр шляется по чертову полуострову. Предполагается, что я, Бог мне в помощь, управляюсь с этим штабом. Я! Было бы у меня время, Шарп, я бы, наверное, повел войска в зимнюю кампанию! Мое имя сияло бы в лучах славы! Но у меня нет времени, черт возьми, нет! Гляньте-ка на это! – он вытянул из стопки бумаг конверт. – Письмо, Шарп, от главного капеллана. Главного капеллана, никак не меньше! Вы знаете, что его жалованье составляет пятьсот сорок пять фунтов в год, Шарп? К тому же он является главным советником по созданию семафорных станций и за эту чертовски бессмысленную работу получает еще шесть сотен! Можете поверить? И на что же викарий армии Его Величества тратит свое драгоценное время? Он пишет мне это! – Нэрн поднес письмо к глазам. – «Мне нужен от вас отчет о мерах по сдерживанию распространения методизма^[11] в армии». Боже всемилостивый и всемогущий, Шарп! Что мне делать с таким вот письмом?

Шарп улыбнулся:

– Не могу знать, сэр.

– А я знаю, Шарп, я знаю. Поэтому я генерал-майор, – Нэрн подался вперед и кинул письмо в камин. – Вот что делают с подобными письмами, – он счастливо усмехнулся, когда огонь, ярко полыхнув, охватил бумагу. – Вы хотите знать, зачем вы здесь, так?

– Да, сэр.

– Вы здесь, Шарп, поскольку принц Уэльский сошел с ума. Прямо как отец его^[12], бедняжка: вдруг раз – и сбрендил, – Нэрн откинулся в кресле и победоносно кивнул Шарпу. Письмо превратилось в горстку черного пепла на поленьях. Нэрн устал ждать реакции. – Боже мой, Шарп! Вам бы полагалось сказать что-нибудь! Хотя бы «Храни Господь принца Уэльского»! А вы сидите себе, как будто для вас это не новость. Быть героем, полагаю, значит всегда сохранять лицо. Тяжкое это дело, а, быть героем?

– Да, сэр, – Шарп широко улыбнулся.

Дверь приоткрылась и пропустила Чатсуорта с тяжелым деревянным подносом, который он поставил у огня.

– Хлеб и ветчина, сэр, горчица в маленьком горшочке. Чай хорошо заварился, сэр, и с сожалением должен доложить, что вилка для тостов найдена в вашей комнате, сэр. Вот она, сэр.

– Ты вор и негодяй, Чатсуорт. Сейчас ты еще обвинишь меня в том, что я сжег важную корреспонденцию от главного капеллана.

– Да, сэр, – Чатсуорт удовлетворенно улыбнулся.

– Ты методист, Чатсуорт?

– Нет, сэр. Не знаю даже, кто такие методисты, сэр.

– Повезло тебе, – Нэрн насадил кусок хлеба на вилку для тостов.

В открытой двери за его спиной возник лейтенант, нерешительно постучавший, чтобы привлечь внимание:

– Генерал Нэрн, сэр?

– Генерал-майор Нэрн в Мадриде! Обсуждает с французами условия сдачи! – Нэрн подвинул хлеб ближе к огню, обернув руку носовым платком, чтобы не обжечься.

Лейтенант не улыбнулся. Он продолжал стоять в дверях:

– Полковник Грив приветствует вас, сэр, и спрашивает, что ему делать с железными скобами для понтонов?

Нэрн страдальчески поднял глаза к желтым пятнам на потолке:

– Кто у нас отвечает за понтоны, лейтенант?

– Инженеры, сэр.

– А кто, скажите мне, отвечает за наших храбрых инженеров?

– Полковник Флетчер, сэр.

– И что же вы скажете нашему замечательному полковнику Гриву?

– Ясно, сэр. Так точно, сэр, – лейтенант запнулся. – Спросить у полковника Флетчера, сэр?

– Да вы просто генерал в этом деле, лейтенант. Идите и делайте свое дело. И если генерал над прачками захочет меня видеть, передайте ей, что я женат и не смогу присоединиться к Ее Важнейшеству.

Лейтенант исчез, и Нэрн уставился на ординарца:

– А ну сотри эту улыбочку с лица, рядовой Чатсуорт! Принц Уэльский сошел с ума, а ты только и можешь что улыбаться?

– Да, сэр. Это все, сэр?

– Это все, Чатсуорт, и спасибо. Теперь иди и тихонько прикрой дверь.

Нэрн дождался, пока дверь закроется, и перевернул хлеб на вилке другой стороной.

– Значит, вы не дурак, Шарп?

– Нет, сэр.

– Спасибо Господу за это. Возможно, принцу Уэльскому досталось немного безумия от отца. Он вмешивается в дела армии, и Пэр этим чертовски озабочен, – Нэрн замолчал и опустил хлеб опасно близко к огню. Шарп ничего не сказал, но он понял, что озабоченность Пэра и вмешательство принца Уэльского каким-то образом связаны с его внезапным перемещением на север. Нэрн глянул на Шарпа из-под кустистых бровей: – Вы слышали о Конгриве?

– Парень с ракетами?

– Он самый. Сэр Уильям Конгрив – изобретатель системы ракетной артиллерии и пользуется покровительством нашего Крошки-принца^[13], – от хлеба пополз дымок, и Нэрн выхватил его из огня. – Когда нам, Шарп, нужны кавалерия, артиллерия и пехота, что нам шлют? Ракеты! Части ракетной кавалерии! И все потому, что Крошка-принц, которого коснулось отцовское безумие, считает, что они помогут выиграть войну. Вот, – он передал вилку для тостов Шарпу и плюхнул большой кусок масла на свой почерневший хлеб. – Чаю?

– Простите, сэр, – проговорил Шарп, досадуя, что не догадался налить сам. Он наполнил две чашки, пока Нэрн короновал свой тост массивным ломтем ветчины, либерально намазанным горчицей. Нэрн глотнул чаю и вздохнул.

– Чатсуорт так заваривает чай, что можно хоть в раю подавать. Когда-нибудь осчастливит какую-нибудь вертихвостку, – он искоса глянул, как Шарп поджаривает хлеб. – Ракеты, Шарп. В городе стоит часть ракетной кавалерии, и конногвардейцы^[14] хотят, чтобы ракетным частям был дан шанс себя проявить, – он ухмыльнулся. – Не хотите поджарить сильнее?

– Нет, сэр, – Шарп предпочитал не сжигать свои тосты. Он перевернул хлеб.

– Я люблю, когда они дымятся, как чертово пекло, – Нэрн замолчал, пытаясь прожевать огромный кусок ветчины. – Нам придется испытать эти чертовы ракеты, Шарп, и когда мы придем к выводу, что они не работают, отослать их обратно в Англию, а лошадей оставить здесь, поскольку они нам нужны. Понятно?

– Да, сэр.

– Отлично, поскольку у меня для вас есть работенка! Вы примете под свою команду капитана Джилайленда и его адские машины и погоняете их в условиях, приближенных к боевым. Так сказано в приказе. Что я скажу, и что сказал бы Пэр, будь он здесь: надо их гонять так, чтобы капитан помутился рассудком и сбежал обратно в Англию.

– Хотите, чтобы ракеты не сработали, сэр? – Шарп начал мазать свой хлеб маслом.

– Не хочу, Шарп. Буду очень рад, когда они сработают, но этого не произойдет. Нам привезли несколько пару лет назад, но они метались из стороны в сторону, как течные суки. Крошке-принцу, конечно, виднее. Ваша задача – проверить их, причем сделать это в ходе боевых маневров части капитана Джилайленда. Говоря попросту, я хочу, Шарп, чтобы вы научили его взаимодействовать с пехотой с тех позиций, что пехоте, если когда-нибудь дойдет до настоящего боя, придется защищать его от войск нашего гордого тирана, – Нэрн оторвал еще кусок ветчины. – Между нами, – его голос упал до шепота, – я буду только рад, если Бони^[15] захватит его вместе с чертовыми ракетами, но нам нужно показать, что мы готовы к сотрудничеству.

– Да, сэр, – Шарп глотнул чаю. Было в этом что-то странное, что-то недосказанное. Шарп слышал о ракетной системе Конгрива – если быть совсем точным, слухи о новом секретном оружии ходили уже лет пять-шесть. Но почему проверять их должен Шарп? Он – капитан, а Нэрн сказал, что он должен принять командование над другим капитаном. Бессмыслица какая-то.

Нэрн сунул в огонь еще кусок хлеба.

– Гадаете, почему выбрали вас, так? Из всех наших храбрых офицеров и джентльменов – вас, да?

– Я просто удивлен, сэр. Да.

– Потому что вы неприятны, как камень в сапоге. Потому что не вписываетесь в схему мира, придуманную Пэром, – Шарп откусил кусок тоста с ветчиной, избавивший его от необходимости отвечать. Нэрн, казалось, забыл про вилку для тостов, лежащую в огне. Он схватил со стола еще один лист бумаги. – Говорил же я вам, Шарп, что Крошка-принц сошел с ума. Он не только напустил на нас чудовищного Джилайленда с его чудовищными ракетами, он еще и это нам прислал, – Нэрн держал «это» кончиками пальцев, как будто боялся подхватить заразу. – Ужасно! Думаю, вам лучше прочесть, хотя один Господь знает, почему я не сунул его в огонь вместе с тем чертовым письмом. Держите, – он передал бумагу Шарпу и вернулся к своему тосту.

Бумага была толстой и гладкой. Слева красовалась большая красная печать. Шарп развернулся к окну, чтобы разглядеть буквы. Две верхние строчки были напечатаны вычурным шрифтом с массой завитушек.

«Георг Третий, Милостью Божьей Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии Король, Защитник Веры приветствует». Следующие слова были вписаны от руки: «верного и горячо любимого Ричарда Шарпа, эсквайра».^[16] Далее напечатанный текст продолжался: «Настоящим Мы Награждаем, Устанавливаем и Определяем Вас...» Шарп поглядел на Нэрна.

Генерал-майор проворчал, выскребая масло из горшочка:

– Пустая трата времени, Шарп! Бросьте в огонь! Он обезумел!

Шарп улыбнулся. Он пытался удержать растущее в нем чувство восторга, такого яркого и невероятного, что он боялся читать дальше.

«... майором нашей армии в Португалии и Испании». Боже! Боже милосердный! Майор! Бумага ходуном ходила у него в руках. На секунду он откинулся назад и запрокинул голову, коснувшись кресла. Майор! Уже девятнадцать лет он в армии, в которую вступил прямо перед шестнадцатилетием. Прошел с мушкетом и байонетом всю Индию – и вот теперь он майор! Боже! Он так яростно сражался за чин капитана, считая, что этому уже никогда не сбыться – и вот вдруг, из ниоткуда, это письмо! Майор Ричард Шарп!

Нэрн улыбнулся:

– Это только армейское звание, Шарп.

Ага, значит, бревет-майор^[17] – но все-таки майор! Настоящий чин – тот, с которым числишься в полку: если приказ гласит «майор полка Южного Эссекса» – это полковой чин. Армейский же чин значит, что он будет майором, пока служит вне своего полка: ему даже платят, как майору, хотя если он соберется в отставку, в расчет примут старого капитана, а не новоприобретенного майора. Но кому какое дело? Он – майор!

Нэрн поглядел в суровое загорелое лицо. Он понимал, что видит перед собой необычного человека, взлетевшего так высоко и так быстро, и гадал, что движет такими, как Шарп. Сидя у огня с приказом в руке, он казался тихим и сдержанным, совсем не похожим на того солдата, о котором слышал Нэрн. Мало кто в армии не знал Шарпа. Пэр называл его лучшим командиром легкой роты в армии – может, поэтому, думал Нэрн, Веллингтона взбесило вмешательство принца Уэльского. Шарп был хорошим капитаном, но будет ли он хорошим майором? Нэрн мысленно пожал плечами: этот Шарп, по-прежнему настаивающий на ношении зеленого мундира 95-го стрелкового полка, еще ни разу не подвел армию, и то, что его сделали майором, вряд ли отрицательно скажется на его боевых качествах.

Шарп дочитал приказ до конца. Как приятно показать пример младшим офицерам и солдатам, как приятно получать и следовать приказам вроде этого. Боже! Майор!

«Дано при Нашем дворе в Карлтон-хауз в четырнадцатый день ноября года 1812, в тридцать четвертый год Нашего правления». Слова «По приказу Его Величества» были перечеркнуты, на их месте стояло: «По приказу Его Королевского Высочества Принца-регента, во Имя и по Желанию Его Величества».

Нэрн снова улыбнулся:

– Крошка-принц прослышал про Бадахос, потом про Гарсия-Эрнандес – и настоял. Это против правил, разумеется, совершенно против правил. Этому человеку не должно быть никакого чертова дела продвигать вас. Бросьте в огонь!

– Вам будет очень трудно принять мой отказ выполнять последний приказ, сэр?

– Поздравляю, Шарп! Начинаете оправдывать ожидания, – последние слова почти исчезли за трубным звуком, который Нэрн издал внутри своего носового платка. Он потряс головой, насупился, высморкался и снова улыбнулся. – На самом деле, поздравляю.

– Спасибо, сэр.

– Не благодарите, майор. Вашей настоящей благодарностью будет бестолковое шипение и бульканье этих мелких ракет Джилайленда. Представьте себе, этот проходимец заимел полторы сотни лошадей для своих игр! Полторы сотни! Нам нужны эти лошади, Шарп, но мы, черт возьми, не можем их даже пальцем тронуть, пока Крошка-принц считает, что с их помощью может дать хорошего пинка Бони под зад. Докажите, что он ошибается, Шарп! Вас он послушает.

Шарп ухмыльнулся:

– Так меня поэтому выбрали?

– Отлично! Вы не дурак. Разумеется, поэтому. Ну, и в качестве наказания, конечно.

– Наказания?

– За несвоевременное повышение в чине. Если бы вы дождались смерти одного из майоров в полку Южного Эссекса, получили бы нормальный полковой чин. Все будет, Шарп, все еще будет. Если 1813 год выдастся хоть сколько-нибудь похожим на нынешний, все мы к следующему Рождеству станем фельдмаршалами, – Нэрн потуже запахнул халат и поднялся. – Если, конечно, доживем до следующего Рождества, в чем я лично сомневаюсь. Идите, Шарп! Найдете Джилайленда с его фейерверками на дороге в Гуарду.^[18] Вот ваш приказ. Он знает, что вы появитесь, бедный жертвенный агнец. Упакуйте его для отправки Крошке-принцу, можно в разные посылки, но оставьте чертовых лошадей!

– Да, сэр, – Шарп поднялся, взял протянутые приказы и снова почувствовал приступ восторга. Майор!

Внезапно из церкви донесся звон колоколов, далеко разнесшийся в морозном воздухе и поднявший в полет испуганных птиц. Нэрн вздрогнул от неожиданного звука и подошел к окну.

– Избавитесь от Джилайленда – сможем тихо и спокойно отпраздновать Рождество! – он потер замерзшие руки. – Не считая чертовых колоколов, майор, ничто, благодаря Господу, не нарушает покой армии Его Величества в Португалии и Испании.

– Да, сэр. Спасибо, сэр, – Боже! Слово «майор» эхом отдавалось в голове.

Колокола еще били, знаменуя начало праздника, когда в пятидесяти милях к северо-востоку первые английские солдаты в неопрятных красных мундирах вошли в тихое селение Адрадос.

(обратно)

Глава 2

Слухи достигли Френады очень быстро – хотя при прохождении через португальские деревни они искажались не меньше, чем траектории полета ракет Конгрива, чьи закрученные дымные следы виднелись в небе над долиной, где Шарп проводил испытания.

Сержант Патрик Харпер оказался первым из роты Шарпа, до кого эти слухи донеслись. Их ему пересказала Изабелла, в свою очередь подхватившая разговор на церковной паперти. В городе вспыхнуло недовольство, и Харпер не мог его не разделять: английские войска, да не просто английские, а протестантские до мозга костей, пришли в отдаленную деревню, где грабили, убивали и насиловали – и все это в день святого праздника!

Патрик Харпер рассказал все Шарпу. Они сидели под скупым зимним солнцем вместе с лейтенантом Прайсом и двумя другими ротными сержантами. Шарп дослушал до конца, потом покачал головой:

– Я в это не верю.

– Господом клянусь, сэр. Священник говорил, да, и прямо в церкви.

– Ты сам это слышал?

– Изабелла слышала! – глаза Харпера под выцветшими от солнца бровями яростно горели, от негодования ульстерский^[19] акцент стал сильнее. – Навряд ли он будет врать прямо со своей кафедры! Зачем ему это?

Шарп только покачал головой. Он прошел с Харпером не одну битву, считал сержанта своим другом, но такой горечи в его голосе никогда не слышал. Харпер всегда лучился спокойной уверенностью, его вели по жизни юмор, не иссякавший ни в бою, ни на привале, и злодейка-судьба, забросившая ирландца в английскую армию. Но мыслями Харпер никогда далеко не удалялся от Донегола^[20], и в слухах было то, что затронуло в нем патриотическую струнку, дрожавшую каждый раз, когда Харпер вспоминал, как Англия притесняла Ирландию. Протестанты убивали католиков и насиловали их женщин, святыни осквернялись – а в голове Харпера вскипал котел ненависти.

Шарп усмехнулся:

– Ты что же, сержант, веришь, что наши ребята вот так запросто пришли в какое-то селение, перебили испанский гарнизон и изнасиловали всех женщин? Серьезно, тебе это что, кажется правдой?

Харпер неохотно пожал плечами:

– Может, раньше такого и не было, не спорю. Но теперь случилось.

– Ради Бога, зачем им это?

– Затем, что они протестанты, сэр. Сотню миль пройдут, лишь бы католика пришибить, да. Это у них в крови.

Сержант Хакфилд, протестант из английского графства, сплюнул травинку:

– Харпс! А сами-то, черт побери? Забыл про инквизицию? Или вы в своей деревне про инквизицию не слыхали? Боже! И он еще говорит про убийства! Мы всему научились в чертовом Риме!

– Хватит! – Шарп слишком часто слышал подобные споры и совершенно не хотел слышать их снова – особенно когда Харпер без ума от ярости. Он видел, что ирландец с трудом сдерживается, и решил не доводить до драки. – Я сказал, хватит! – он повернулся на каблуке, увидел, что подразделение Джилайленда никак не может завершить свои и без того почти бесконечные приготовления, и выпустил пар в проклятиях по поводу их медлительности.

Лейтенант Прайс растянулся во весь рост, прикрыв кивером глаза. Он только улыбался, слушаямногословные ругательства Шарпа. Когда майор закончил, Прайс откинул кивер:

– Все потому, что мы трудимся в воскресенье, в день Господень. Никогда ничего хорошего не выходит из работы в священный день отдохновения. Так отец говорил.

– Еще и 13 число, – мрачно поддакнул сержант Макговерн.

– Мы трудимся в воскресенье, – подчеркнуто спокойно произнес Шарп, – потому как нам нужно закончить это дело до Рождества, тогда мы сможем вернуться в батальон. Тогда можно будет сожрать гуся, которого купит майор Форрест, и напиться рому с майором Лероем. Если не хотите, можете вернуться в Френаду. Вопросы?

Прайс прошепелявил, как сопливый мальчишка:

– Что вы купили мне на Рождество, майор?

Сержанты расхохотались, а Шарп заметил, что Джилайленд наконец-то готов. Он поднялся и отряхнул от земли и травы свои французские кавалерийские рейтузы, которые носил с зеленой курткой стрелка.

– Пора идти. Начнем, пожалуй.

Уже четыре дня он проверял ракеты Джилайленда. Он уже знал, что скажет: они ни на что не пригодны. Впечатляют, даже захватывают – но безнадежно неточны.

Ракеты в качестве оружия пытались использовать неоднократно. Джилайленд, обожавший свои игрушки, рассказал Шарпу, что впервые их применили в Китае много сотен лет назад. Сам Шарп тоже видел их в бою – они стояли на вооружении индийских армий, – но надеялся, что британские ракеты, сделанные по последнему слову инженерной науки, окажутся лучше тех, что расцвечивали небо над Серингапатамом.^[21]

Ракеты Конгрива выглядели абсолютно так же, как установки для праздничных фейерверков в Лондоне, только больше. Самая маленькая из ракет Джилайленда была одиннадцати футов^[22] в длину, из которых два фута приходились на цилиндр с пороховой смесью, увенчанный ядром или разрывным снарядом; остальную длину составлял длинный шест-стабилизатор. Наибольшая же из ракет, если верить Джилайленду, была двадцати восьми футов в длину, ее корпус, содержавший полсотни фунтов^[23] взрывчатки, с трудом мог обхватить человек. Если такие ракеты смогут хотя бы относительно точно попадать в цель, они станут весьма опасным оружием.

Спустя два часа, проведенные под неожиданно теплым декабрьским солнцем, сиявшим в безоблачном небе, Шарп все еще продолжал испытания людей Джилайленда, хотя и считал их бессмысленной тратой времени. Вообще-то, он сомневался, что Джилайленду представится хотя бы один шанс взаимодействовать с пехотой, но в новом оружии было что-то невыразимо очаровательное.

Возможно, думал Шарп, в четвертый раз давая команду стрелкам очистить пространство для ракет, все дело в математике. В артиллерийских батареях по шесть пушек, но для их обслуживания нужно 172 человека и 164 лошади, при этом в бою такая батарея может делать двенадцать выстрелов в минуту. У Джилайленда столько же людей и лошадей, но он за ту же минуту может обеспечить до девяноста выстрелов и, поддерживая этот темп в течение четверти часа, выпустить по врагу четырнадцать сотен ракет – ни одна артиллерийская батарея не в состоянии померяться с ним силами.

Но есть еще одно отличие, и весьма прискорбное: десять пушечных выстрелов из дюжины с расстояния в пять сотен ярдов попадают в цель, но Джилайленд и с трех сотен ярдов попадал хорошо если одной ракетой из полусотни.

Шарп в последний на сегодня раз дал команду стрелкам. Прайс в ответ махнул с дальнего края долины:

– Чисто, сэр!

Шарп повернулся к Джилайленду и крикнул:

– Огонь!

Стрелки вокруг заулыбались в предвкушении. В этот раз будет запущена всего дюжина небольших ракет, уже лежавших в желобах-стапелях: после запуска они должны лететь вдоль земли. Артиллеристы подожгли запалы, в небо заструился легкий дымок, затем двенадцать ракет почти одновременно рванулись с места. За каждой тянулся хвост из дыма и искр; трава позади стапелей горела. Ракеты, слегка приподнявшись над покрытой инеем травой и наполнив долину грохотом, все ускорялись и ускорялись. Они с визгом неслись над пастбищем, а люди Шарпа радостно улюлюкали им вслед.

Одна ракета задела кочку, перевернулась, сломав шест, и грохнулась оземь, изрыгая пламя и темный дым. Другая вильнула вправо и столкнулась с соседкой, обе нырнули в траву. Две, казалось, шли ровно, все остальные выписывали над травой замысловатые кренделя.

Все, кроме одной. Эта одна взлетала по крутой дуге все выше и выше, почти скрывшись за дымным хвостом – казалось, она на нем стоит. Шарп наблюдал за ней прищурившись – от яркого неба болели глаза – и заметил момент, когда в клубах дыма мелькнул шест-стабилизатор: ракета перевернулась, показалось пламя, и она снова помчалась к земле, с каждой секундой набирая скорость. Она вопила и визжала, как будто пытаясь запугать тех, кто ее запустил.

– Бегите! – крикнул Шарп артиллеристам.

Харпер, на время забывший свое возмущение произошедшей резней, расхохотался.

– Бегите, идиоты!

Лошади понесли, артиллеристы запаниковали, а звук все нарастал, пока не перерос в настоящий гром среди ясного декабрьского неба. Крики Джилайленда только добавляли сумятицы. Люди падали на землю, прикрывая головы руками и пытаясь спастись от всепроникающего воя, но тот вдруг прекратился: шестифунтовое ядро на конце двадцатифунтового ракетного снаряда зарылось в грунт. Шест затрепетал на ветру, как перо на шляпе. Еще пару секунд ракетное топливо полыхало у основания цилиндра, потом погасло, оставив только редкие языки синего пламени на шесте.

Харпер протер глаза:

– Боже, храни Ирландию!

– Где остальные? – спросил Шарп, вглядываясь вдаль.

Сержант Хакфилд только покачал головой:

– Да повсюду, сэр. Самая точная – что-то около трех сотен ярдов от цели, – он облизнул грифель и сделал пометку в своем блокноте, потом пожал плечами: – Лучше обычного, сэр.

К сожалению для Джилайленда, это было правдой. Ракеты, похоже, жили собственной жизнью: как говорил лейтенант Гарри Прайс, отличная штука, чтобы пугать лошадей. Если, конечно, все равно, чьих лошадей пугать, французских или британских.

Шарп с капитаном Джилайлендом прошли по долине в поисках остатков ракет. Воздух был горьким от порохового дыма. Блокнот Хакфилда не врал: ракеты были бесполезны.

Джилайленд, невысокий молодой человек с узким лицом, пылающим фанатичной страстью к оружию, пытался переубедить Шарпа, но тот уже не раз слышал все эти аргументы. Он слушал вполуха, сочувствуя в душе отчаянному желанию Джилайленда принять участие в кампании 1813 года. Нынешний год оставил кисловатый привкус: после больших побед при Сьюдад-Родриго, Бадахосе^[24] и Саламанке^[25] войска застряли под обороняемой французами крепостью Бургос. Осень принесла отступление в Португалию, поближе к запасам продовольствия, без которых армии не пережить зиму, и отступление было тяжелым. Какой-то придурок послал армейские припасы по другой дороге, и войска шли на запад под проливным дождем голодными и злыми. Дисциплина падала. Десятки солдат были повешены прямо у дороги за мародерство. Сам Шарп заставил двоих пьяных раздеться догола и оставил их на милость наступавших французов. Больше в полку Южного Эссекса никто не напивался, и батальон, один из немногих, дошел до Португалии почти без потерь. На будущий год они отомстят за это отступление. И впервые все армии на Пиренейском полуострове сделают это под началом одного генерала: Веллингтон теперь был главой и британских, и португальских, и даже испанских сил. Джилайленд, изо всех сил споря с Шарпом, тоже хотел принято участие в войне – и победах, которые сулило объединение. Шарп резко оборвал его:

– Но они же никуда не попадают, капитан. Вам не сделать их точнее.

Джилайленд кивнул, пожал плечами, нетерпеливо хлопнул в ладоши, потом снова повернулся к Шарпу:

– Сэр? Вы как-то сказали, что испуганный враг уже наполовину разбит, так?

– Да.

– Подумайте, что могут сделать ракеты! Они приводят в ужас!

– В чем только что убедились ваши собственные люди.

Джилайленд раздраженно затряс головой:

– Всегда есть дурная ракета, может, две, сэр. Но подумайте только! А если враг никогда их не видел? Вдруг – бах! Пламя, грохот, вой! Подумайте, сэр!

Шарп подумал. Ему нужно было проверить эти ракеты, проверить основательно, что он и сделал за четыре дня нелегкой работы. Они начали с предельной для ракет дальности в две тысячи ярдов, но быстро поняли, что придется уменьшить расстояние. Но и на трестах ярдах ракеты были безнадежно неточными. И что же дальше? Шарп улыбнулся про себя. Какой эффект они произведут на человека, раньше их не видевшего? Он глянул в небо. Полдень. Можно надеяться на приятный вечерок. А потом – представление «Гамлета», которое офицеры легкой дивизии давали в амбаре за городом. Но сначала еще одно испытание, это недолго.

Час спустя они с сержантом Харпером с расстояния в шесть сотен футов наблюдали за приготовлениями Джилайленда. Харпер взглянул на Шарпа и покачал головой:

– Мы сошли с ума.

– Тебе не обязательно здесь торчать.

Харпер мрачно пробурчал:

– Я обещал вашей жене присмотреть за вами, сэр. И вот он я, честно выполняю обещание.

Тереза. Шарп встретил ее летом, два года назад, когда его рота сражалась вместе с партизанским отрядом. Тереза дралась с французами собственными методами: засада и нож, неожиданность и ужас. Они были женаты восемь месяцев, но Шарп не был уверен, удалось ли им провести вместе хотя бы десять недель. Их дочери, Антонии, было уже девятнадцать месяцев. Он любил дочь, единственную свою кровную родню, хотя почти совсем не знал ее. Она вырастет, говоря на другом языке, – но она его дочь. Он ухмыльнулся Харперу:

– Мы здесь в полной безопасности. Ты же знаешь, они всегда мажут.

– Почти всегда, сэр.

Может, это испытание и было безумным, но Шарпу хотелось мягко пригасить энтузиазм Джилайленда. Ракеты были настолько неточными, что люди Шарпа, обожавшие смотреть, как виляют, взрываются и горят игрушки Джилайленда, уже устали над ними смеяться. Тем не менее, большинство ракет все-таки летели в нужную сторону, как бы ни причудлив был их путь, так что, возможно, Джилайленд был прав: может, они действительно способны наводить ужас. Был только один способ в этом убедиться – самому стать мишенью.

Харпер почесал в затылке:

– Знала бы мама, что меня поставят к стенке и направят мне в лицо тридцать чертовых ракет...

Он вздохнул и коснулся распятия у себя на шее.

Шарп знал, что сейчас артиллеристы примыкают шесты. Для каждого из двенадцатифунтовых снарядов использовали две жерди. Первая вставлялась в металлическую трубку на боку снаряда, которую затем зажимали плоскогубцами. Точно такая же трубка соединяла две жерди вместе, превращая их в десятифутовый шест-стабилизатор, уравновешивающий снаряд. Эти шесты можно было использовать и по-другому, что впечатлило Шарпа: у каждого в ракетной кавалерии в специальном чехле на седле хранился наконечник пики, который можно было надеть на шест и идти в бой. Люди Джилайленда не упражнялись с пиками, как, впрочем, и с саблями, которые тоже носили, но в возможности снять наконечник была приятная Шарпу изобретательность. Он привел Джилайленда в ужас, настаивая на пробной атаке ракетной кавалерии.

– Зажгли пальники! – Харпер, казалось, сосредоточился на комментировании собственной смерти. Шарп видел свою роту, рассевшуюся возле ракетных «тележек» Джилайленда, специально доработанных фургонов для боеприпасов. – О Боже! – Харпер перекрестился.

Шарп знал, что сейчас пальники опускаются к запалам ракет.

– Ты ж сам говорил, что они в дом с пятидесяти ярдов не попадут.

– Ну, я довольно большая цель, – в Харпере было шесть футов четыре дюйма^[26] роста. На дальнем конце пастбища поднялась вверх тонкая струйка дыма: одна ракета уже была готова двигаться, сжигая траву, извергая искры и оставляя за собой хвост из огня и дыма. Остальные тоже пробуждались.

– О Боже! – прохрипел Харпер.

Шарп улыбнулся.

– Если пойдут на нас, просто перепрыгнешь через стену.

– Как скажете, сэр.

Секунду-другую ракеты казались странными дергающимися точками, окруженными огнем и оставляющими за собой дымные хвосты, виляющие из стороны в сторону. Потом, так быстро, что у Шарпа даже не было времени метнуться за низкую каменную стену, ракеты рванули прямо на стрелков. Долину заполнил грохот, снопы огня вырывались из дюз. Наконец они с воем прошли мимо, и Шарп осознал, что скорчился на земле, хотя ближайшая к нему ракета взорвалась ярдах в трехстах.

Харпер выругался и взглянул на Шарпа:

– Здесь не так весело, а?

На Шарпа вдруг накатило облегчение. Он был рад, что ракеты прошли мимо: даже с расстояния в триста ярдов грохот и пламя выглядели устрашающе.

Харпер ухмыльнулся:

– Теперь-то, сэр, вы готовы сказать, что работа выполнена на совесть?

– Дождемся больших, тогда и скажу.

– Ох, сейчас рванет...

Следующий залп должен был производиться не параллельно земле: стапели установили под углом с помощью треноги. Шарп знал, что Джилайленд должен математически точно выстроить траекторию. Сам он всегда считал, что математика – самая точная наука и потому не может применяться к неточным по природе ракетам, но Джилайленд, тем не менее, скрупулезно сверял углы и формулы. Необходимо делать поправку на силу поперечного ветра: ракеты имели странное обыкновение поворачивать даже при самом легком ветерке. Это, объяснял Джилайленд, происходило из-за того, что ветер сильнее действовал на длинный шест, чем на тяжелую головку ракеты, поэтому если цель находится по ветру, стапели необходимо направлять против ветра. Следующим параметром был размер шеста: чем шест длиннее, тем выше и дальше будет лететь ракета. Иногда артиллеристам даже приходилось отпиливать слишком длинные шесты. Наконец, третий параметр – угол запуска: при взлете со стапеля скорость ракеты невелика, тяжелая головка первые несколько футов сильно клонит ее к земле, что необходимо компенсировать углом запуска. Вот она, современная наука воинской службы.

– Придержите кивер, сэр.

Огонь и дым зажженных запалов легко было увидеть даже за шесть сотен ярдов. Потом, ужасающе внезапно, ракеты взмыли в небо. Это была дюжина восемнадцатифунтовиков, они прорезали небо над дымными кружевами, оставшимися после первого залпа и начали подниматься – все выше и выше. Шарп видел, что одна дернулась влево, безнадежно сбившись с курса, а остальные превратились в единое все разрастающееся облако.

– О Боже! – Харпер снова схватился за распятие. Ракеты, казалось, не двигались. Облако росло, объятые пламенем точки неподвижно висели в небе, но Шарп вдруг понял, что это всего лишь иллюзия, вызванная тем, что траектория полета ракет, гигантская кривая, упирается точно в них. Потом от облака отделилась, оставляя за собой клубы темного дыма, огненная точка. На стрелков обрушились вой и грохот, точка стала увеличиваться.

– Ложись!

– Господи! – Харпер нырнул вправо, Шарп влево. Он пытался вжаться в землю, спрятаться под стеной; по голове как будто били молотком, каменная стена шаталась, сам воздух пульсировал, а вой приближался, заполняя весь мир ужасом. Ракета врезалась в стену.

– Иисусе! – Шарп с трудом перевернулся и сел. Ракета, самая точная за неделю, раскатала стену, за которой они с Харпером прятались, по камушку. Из развалин торчал шест, неподалеку в поле невинно дымился цилиндр-головка. Над горящей травой тянулся дым.

Шарп расхохотался. Не в силах удержаться, он катался по земле, а Харпер вторил ему, пытаясь отряхнуть мундир.

– Боже святый!

– Стоило бы поблагодарить его: если бы это было не ядро, а снаряд... – Харпер, не закончив мысль, поднялся и поглядел на остатки стены.

Шарп снова сел:

– Что, страшно?

Харпер ухмыльнулся:

– Пожалеете, что плотно поели, это уж точно, сэр, – он нагнулся и подобрал свой кивер.

– Так может, есть что-то хорошее в изобретении безумного полковника?

– Ага, сэр.

– А представь себе залп с пятидесяти шагов?

Харпер кивнул:

– Конечно, но слишком много если бы да кабы, сэр, – он снова ухмыльнулся. – А ведь они вам нравятся, правда? Весело их испытывать, да? Отличные игрушки под Рождество, – он расхохотался.

С огневой позиции, ведя лошадь в поводу, к ним скакал уже всадник в синем мундире. Харпер натянул кивер на глаза и кивнул в его сторону:

– Думаю, он там с ума сошел от волнения, что убил нас, сэр.

Из-под копыт шедших галопом лошадей летела земля. Шарп покачал головой:

– Это не Джилайленд, – он увидел кавалерийский ментик^[27], небрежно наброшенный поверх мундира.

Кавалерист обогнул горящие обломки ракеты и осадил коня, приветственно махнув рукой. В его голосе сквозило нетерпение:

– Майор Шарп?

– Да.

– Лейтенант Роджерс, сэр. Из штаба. Генерал-майор Нэрн приветствует вас, сэр, и просит немедленно прибыть для получения распоряжений.

Шарп взял из рук Роджерса поводья и перекинул их через голову лошади.

– О чем речь?

– О чем, сэр? Разве вы не слышали? – Роджерс нетерпеливо дергал поводья норовистого коня. Шарп вставил левую ногу в стремя и с трудом подтянулся, Харпер помог ему взобраться в седло. Роджерс дождался, пока сержант принесет кивер Шарпа. – В местечке под названием Адрадос, сэр, произошла резня.

– Резня?

– Бог знает что, сэр. Чертовски неприятно. Готовы?

– Ведите.

Сержант Патрик Харпер видел, что Шарп, тронув коня следом за лейтенантом, качнулся в седле. Итак, слухи не врали. Харпер удовлетворенно улыбнулся: он был доволен – не потому, что оказался прав, но потому, что для этого дела вызвали Шарпа. А если Шарп куда-то шел, Харпер следовал за ним. Ну и что с того, что Шарп теперь майор и, возможно, отчислен из полка Южного Эссекса? Он все равно возьмет с собой Харпера, как всегда брал его с собой. К тому же гигант-ирландец горел желанием отомстить тем, кто посмел оскорбить его солдатскую порядочность и его религию. Он двинулся в сторону расположения роты, насвистывая на ходу и чувствуя, как в душе приятным теплом разливается предчувствие хорошей драки.

(обратно)

Глава 3

– Черт, черт, черт, черт, черт, черт, черт! – генерал-майор Нэрн, все еще в халате и все еще простуженный, смотрел в окно, повернувшись лишь тогда, когда лейтенант Роджерс, доложивший о приезде Шарпа, вышел из комнаты. Глаза его, сурово глядевшие из-под кустистых бровей, остановились на Шарпе. – Черт!

– Сэр.

– Холодно, как в сердце у чертова священника.

– Сэр?

– В этой комнате, Шарп, – они находились в штабе. Единственный стол был погребен под ворохами карт, заставленных, в свою очередь, пустыми чашками и тарелками, табакерками, заваленных полусгрызенными тостами. Сверху виднелись одинокая шпора и мраморный бюстик Наполеона, которому кто-то, скорее всего, сам Нэрн, подрисовал чернилами женские украшения, превратив французского императора в жеманного модника. Генерал-майор прошествовал к столу и опустился в кожаное кресло. – Итак, что вы слышали об этой чертовой резне, майор? Порадуйте старика, скажите, что ничего.

– Боюсь, кое-что слышал, сэр.

– И что же?

Шарп рассказал Нэрну, о чем с утра говорили в церкви. Тот слушал, скрестив пальцы и закрыв глаза. Когда Шарп закончил, Нэрн проворчал:

– Боже небесный, майор, хуже, черт возьми, не могло быть, а? – Нэрн повернулся в кресле и уставился на городские крыши. – Среди испанцев мы и так не сильно популярны. Они не забыли семнадцатый век, чтоб их черт побрал, и тот факт, что сейчас мы сражаемся за их чертову страну, ничего не меняет. Теперь каждый священник будет твердить, что нечестивые британцы насилуют все, что похоже на католика и носит юбку. Боже! Если даже португальцы этому верят, то говорить об испанцах? В следующий раз они попросят Папу Римского объявить крестовый поход против нас! – он снова повернулся к столу, откинулся в кресле и закрыл глаза. – Нам необходима испанская помощь, но мы вряд ли ее получим, если они поверят во всю эту историю. Заходи! – последнее относилось к клерку, застенчиво постучавшему в дверь. Он передал Нэрну бумаги, которые шотландец бегло проглядел, ворчанием выразив согласие. – Мне нужно дюжину, Симмонс.

– Да, сэр.

Когда клерк ушел, Нэрн хитро улыбнулся Шарпу:

– «Наказание за грех ваш постигнет вас»^[28], а? Я сжег письмо от этого великого и добрейшего человека, чертова главного капеллана, и теперь приходится писать каждому епископу и архиепископу на расстоянии плевка, – он изобразил раболепный голос: – «Это неправда, ваша милость, эти люди не из нашей армии, ваше святейшество, но мы, тем не менее, задержим ублюдков и вывернем их наизнанку. Медленно».

– Неправда, сэр?

Нэрн бросил на Шарпа раздраженный взгляд:

– Конечно, неправда, черт возьми! – он потянулся к столу и, схватив бюст Наполеона, уставился ему прямо в глаза. – А вам хотелось бы, чтобы это было правдой? Напечатать в чертовом «Вестнике»^[29], раструбить повсюду, как звери-англичане обращаются с испанскими женщинами. Это отвлечет вас от раздумий о судьбах тысяч хороших парней, оставшихся в России. Черт! – он грохнул бюстом об стол и громко высморкался.

Шарп ждал. В комнате кроме них с Нэрном никого не было, но по дороге он видел необычную активность в штабе: слухи, насколько бы правдивы они ни были, довели Френаду до кипения. Шарпу придется принять в этом участие, иначе Нэрн не послал бы за ним, но стрелок решил подождать, пока ему все расскажут. И момент этот, видимо, пришел, поскольку Нэрн жестом пригласил Шарпа в соседнее кресло, подвинув свое к огню.

– У меня проблема, майор Шарп. Если коротко, мне на крыльцо навалили кучу, и я должен ее убрать, но у меня нет солдат, чтобы это сделать, – он поднял руку, пресекая возражения. – Конечно, вы в курсе, что у меня есть целая чертова армия. Но она целиком под контролем Бересфорда^[30], – Бересфорд номинально принял командование армией, пока Веллингтон занимался политикой на юге. – Бересфорд на севере со своими португальцами, и у меня даже нет времени написать ему «прошу вас, сэр». А если я попрошу помощи у одной из наших дивизий, каждый генерал в радиусе десяти миль попробует урвать себе кусок пирога. Я отвечаю за штаб. Моя работа – сортировать бумаги и следить, чтобы повара не мочились в суп. Как бы то ни было, у меня есть вы и батальон так называемого гарнизона Френады, так что, раз у вас есть такое желание, можем накрыть этот чертов клубок змей.

– А у меня есть желание, сэр?

– Вы идете добровольцем. Таков приказ, – Нэрн ухмыльнулся. – Что вы знаете о Пот-о-Фе? Маршале Пот-о-Фе?

Шарп покачал головой:

– Ничего.

– А об армии дезертиров?

Шарп вдруг вспомнил ночь отступления из Бургоса, бесконечные атаки дождя и ветра, амбар без крыши, где укрылись четыре сотни промокших, голодных, унылых солдат. Тогда Шарп и услышал о прибежище для солдат, армии дезертиров, бросившей вызов и французам, и англичанам. Но он не поверил в эти слухи: они казались не правдивее сотен других. Шарп нахмурился:

– Так это правда?

Нэрн кивнул. Он рассказал то, что сегодня утром прочел в письме Хогана, то, что рассказал священник из Адрадоса, и то, что сообщил партизан, на руках донесший священника до Френады. Шарпу эта история казалась настолько невероятной, что иногда он останавливал Нэрна и переспрашивал. Итак, один из самых диких, невозможных слухов оказался правдой.

Уже год, может, на пару месяцев больше в горах южной Галисии^[31] существовала банда дезертиров, называвшая себя армией. Их вожак был французом, чье настоящее имя не называлось, – бывший сержант, ныне звавшийся маршалом Пот-о-Фе. Нэрн усмехнулся:

– Котелок над огнем – так, по-моему, это переводится. Говорят, раньше он был поваром.

Под началом Пот-о-Фе «армия» процветала. Они обосновались на территории, не имевшей значения ни для Веллингтона, ни для французских маршалов, и терроризировали округу, забирая все, что хотели. Число их росло по мере того, как дезертиры из всех армий на Пиренеях узнавали об их существовании. Французы, британцы, португальцы, испанцы – в рядах армии Пот-о-Фе были все.

– Сколько их, сэр?

Нэрн пожал плечами:

– Мы не знаем. От четырех сотен до двух тысяч. Я полагаю, сотен шесть-семь.

Шарп поднял бровь: вполне внушительные силы.

– Зачем они пришли на юг, сэр?

– Это большой вопрос, – Нэрн достал большой скомканный платок и громко высморкался. – Похоже, лягушатники^[32] в Галисии оживились. Я не знаю, это снова чертовы слухи, но прошел шепоток, что они могут попытаться напасть на Браганцу^[33] еще зимой, а потом двинуться на Опорто^[34]. Я даже на секунду не готов в это поверить, но есть мнение, что Наполеону после катастрофы в России нужна победа, любая победа. Если он захватит север Португалии, можно будет повсюду раструбить о крупном достижении, – Нэрн пожал плечами. – Не знаю почему, но нам приказано всерьез воспринимать такую возможность. Кроме того, в Галисии действительно ошивается слишком много лягушачьей кавалерии – надеюсь, именно они выгнали нашего друга Пот-о-Фе прямо к нашим позициям. Он сразу же послал британских дезертиров напасть на селение Адрадос, где те вырезали небольшой испанский гарнизон и смогли без проблем поразвлечься с женщинами. Теперь половина чертовой Испании считает, что протестантская Англия вернулась в эпоху религиозных войн. Вот, Шарп, и вся история во своей горькой и скучной правде.

– Значит, мы просто идем туда и выворачиваем ублюдков наизнанку?

Нэрн улыбнулся:

– Не сразу, Шарп, не сразу. У нас есть проблема, – он поднялся на ноги, подошел к столу, пару минут порылся в мешанине бумаг, мусора и объедков, потом вернулся с маленькой книжкой в кожаном переплете, которую бросил Шарпу. – Видели внизу высокого худого человека? Седой, очень элегантный?

Шарп кивнул: этот человек слишком сильно выделялся среди штабных безукоризненностью мундира, усталым безразличным взглядом и явным богатством шпор, сабли и аксельбантов.

– Видел.

– Это он, – кивнул Нэрн на книгу.

Книга была новой, страницы слиплись. На титульном листе Шарп прочел: «Практические указания по искусству военного дела для молодых офицеров, включающий справочные материалы по боевым действиям, в настоящее время имеющим место в Испании». Автором значился полковник сэр Огастес Фартингдейл. Книга стоила пять шиллингов, издательство Ричарда Филипса, напечатана в типографии Джойса Голда на Шу-лейн^[35] в Лондоне. Листы, по большей части, еще не были разрезаны, но Шарп поймал краем глаза изречение, перенесенное на следующую страницу, поэтому достал перочинный нож и пустил его в ход. Прочтя фразу до конца, он усмехнулся. Нэрн заметил это:

– Прочтите мне.

– «Солдаты на марше должны держать строй; непристойные ругательства и шум запрещены».

– Боже! Я это пропустил, – усмехнулся Нэрн. – Прошу заметить, эта книга рекомендована моим большим другом, главным капелланом. Он советует чаще читать проповеди и устраивать службы: солдат это удержит в тишине и повиновении.

Шарп закрыл книгу:

– И почему же он стал нашей проблемой?

– Потому что у полковника сэра Огастеса Фартингдейла с недавних пор есть жена. Португальская жена. Видимо, какая-то шустрая кобылка из хорошей семьи, но папистка. Бог знает, что об этом подумает главный капеллан! Как бы то ни было, весенней розе, скрасившей осень сэра Огастеса Фартингдейла, вздумалось поехать в Адрадос и помолиться в каком-то чертовом святилище, где чудеса – по две штуки на пенни. И угадайте, кого она там встретила? Пот-о-Фе. Теперь леди Фартингдейл держат в заложницах. Если в радиусе пяти миль от Адрадоса появятся какие-нибудь войска, ее отдадут насильникам и убийцам – прочих в рядах этой самозванной армии нет. С другой стороны, сэр Огастес может получить ее назад, заплатив выкуп в пять сотен гиней.^[36]

Шарп присвистнул. Нэрн усмехнулся:

– Ага, неплохая цена за пару ножек, готовых обхватить тебя в постели. В любом случае, сэр Огастес считает цену приемлемой и готов на все, чтобы вернуть свою кобылку домой целой и невредимой. Боже, Шарп, нет ничего отвратительнее, чем зрелище старика, влюбленного в женщину сорока годами его младше, – Шарп задумался, не было ли в словах Нэрна ревности.

– Почему они готовы взять выкуп, сэр? Ведь она – их единственная страховка против атаки.

– А вы не дурак. Бог знает, в чем тут дело. Они прислали письмо, и письмо гласит, что мы можем прислать деньги в определенный день, в определенное время и так далее. Я хочу, чтобы вы поехали.

– Один?

– Можете взять с собой еще одного человека, не больше.

– А деньги?

– Их обеспечит сэр Огастес. Он утверждает, что жена – его бесценное сокровище, поэтому готов утонуть в долговых расписках, лишь бы вернуть ее.

– А если они ее не отпустят?

Нэрн усмехнулся и потуже затянул халат.

– Я и не верю, что они это сделают. Они хотят забрать деньги, вот и все. Сэр Огастес скрепя сердце согласился доставить выкуп, но я, к его облегчению, отказал: два заложника лучше одного, а кавалер ордена Бани^[37] может быть весьма полезен, чтобы выторговать условия получше. Это работа для солдата.

Шарп поднял книгу:

– Так ведь он солдат.

– Он чертов писака, Шарп, только и умеет, что языком молоть. Нет, пойдете вы, молодой человек. Посмотрите, что там у них с обороной. Даже если не пригоните кобылку обратно в стойло, поймете, как ее оттуда вытащить.

Шарп улыбнулся:

– Спасательная операция?

Нэрн кивнул:

– Именно, спасательная операция. Сэр Огастес Фартингдейл является военным представителем нашего правительства в Португалии, а это, если между нами, майор, означает, черт возьми, что он только и делает, что присутствует на званых обедах и флиртует с молодыми дамами. Как при такой жизни ему удается оставаться худым – один Бог знает. Тем не менее, он весьма популярен в Лиссабоне. Правительство его обожает. Кроме того, его жена из очень высокопоставленной семьи, и мы не получим благодарственных писем, если предоставим ей быть изнасилованной бандой подонков где-то в испанских горах. Придется ее вытаскивать. Как только она вернется домой, наши руки будут развязаны, и мы сможем приготовить Пот-о-Фе в самом кипящем из всех котлов. Хотите?

Шарп поглядел за окно. Тонкие струйки дыма поднимались из печных труб Френады и таяли в холодной голубизне неба. Конечно, он готов. Нэрн не пустит сэра Огастеса, поскольку тот сам может стать заложником, но в отношении Шарпа, очевидно, таких опасений нет. Он улыбнулся генерал-майору:

– Подозреваю, я в этом деле расходный материал.

– Вы же солдат, нет? Разумеется, вы расходный материал.

Шарп по-прежнему улыбался. Он солдат, и где-то есть женщина, которую нужно спасти, – а разве не этим занимаются солдаты всех времен и народов? Улыбка стала шире:

– Конечно, я пойду, сэр. С удовольствием.

В церквях по всей Испании молились о том, чтобы виновных в трагедии Адрадоса постигла кара. И молитвы не остались без ответа.

(обратно)

Глава 4

La Entrada de Dios. Господни Врата.

Да, так они и выглядели ясным зимним утром, на две сотни футов выше того места, где Шарп и Харпер остановили своих смирных лошадей. Тропа, по которой они ехали, вилась между скал; в их тени было еще холодно, как ночью. Адрадос лежал сразу за перевалом, и перевал этот был Господними Вратами.

Слева и справа располагались скалистые пики, неприступные и острые, как в кошмарном сне. А между ними лежала дорога через Sierra. Ее и охраняли Врата.

Справа от дороги стоял Castillo de la Virgen, замок Богоматери. Сам Эль Сид^[39] бывал в этом замке, на этих стенах он стоял перед тем, как отправиться навстречу кривым ятаганам мусульман. Легенда гласила, что три арабских короля скончались в подземельях замка Богоматери, отказавшись принять христианство, а их призраки обречены вечно скитаться у Господних Врат. Замок стоял здесь несчетное количество лет, он был построен задолго до конца Реконкисты^[40], но когда мусульман отбросили за море, замок стал разрушаться. Испанцы покидали свои укрытия в горах, спускаясь по дорогам на более удобные равнины. Но цитадель и надвратная башня замка, ставшего прибежищем лис и воронов, все еще возвышались на южной границе Господних Врат.

На северном же краю, в двух сотнях ярдов от замка, располагался монастырь. Это было низкое прямоугольное здание, довольно внушительное; стены его, совершенно лишенные окон, казалось, вырастали из гранитных скал. Здесь стояла Богоматерь, здесь вокруг следов ее ног было построено святилище, которое и защищал замок. В монастыре не было окон, потому что монахиням, гулявшим когда-то по этим клуатрам, не был интересен мир – их занимала только чудотворная гранитная плита в расписанной золотом часовне.

Монахини давно разъехались по многочисленным обителям Леона^[41]; солдаты, чьи сюрко^[42] расцвечивали стены замка, тоже исчезли. Через горы все еще вела дорога, старательно огибавшая глубокие ущелья с текущими в них реками, которыми славится граница с Португалией – но на юге давно появились дороги поновее и поудобнее. Теперь Господни Врата защищали только сам Адрадос и долину, полную овец, терновника и, с недавних пор, отчаянную банду дезертиров под командой Пот-о-Фе.

– Теперь они нас увидели, сэр.

– Точно.

Шарп вытащил из кармана часы, которые одолжил ему сэр Огастес Фартингдейл. Они прибыли раньше времени, поэтому лошадей, всех трех, пришлось придержать. Третья лошадь везла золото и предназначалась для леди Фартингдейл, если, конечно, Пот-о-Фе сдержит свое слово и отпустит ее в обмен на выкуп. Харпер, потягиваясь, слез с лошади и поглядел на видневшиеся вдалеке строения.

– Чертовки сложно будет их взять, сэр.

– Ты прав.

Атаковать Врата с запада пришлось бы вверх по крутому склону, и пройти здесь незамеченным не было ни шанса. Шарп обернулся. Подъем от реки занял у них с Харпером три часа, и большую часть этого времени их мог видеть каждый часовой на замковой стене. Рельеф скал справа и слева от дороги настолько изломан, что артиллерию здесь не протащить, да и пехота пройдет с трудом. Кто бы ни удерживал Господни Врата, он полностью перекрывал единственную дорогу через горный хребет. Британцам повезло, что французам не пришло в голову засесть там – атаковать такую позицию не представлялось возможным. Позиция эта, однако, не имела никакого значения: дороги на юге огибали хребет, так что Испанию здесь не защитить. Но для Пот-о-Фе старый замок – отличное укрытие.

Высоко в небе над ними кружили птицы. Шарп увидел, что Патрик Харпер восторженно глядит на них. Харпер обожал птиц. Они были его собственным маленьким миром, возможностью отвлечься от армейских будней.

– Кто это?

– Красные коршуны, сэр. Должно быть, поднялись из долины в поисках падали.

Шарп недовольно заворчал: ему совершенно не улыбалось стать обедом для этих птичек. Чем ближе они подъезжали, тем больше ситуация походила на ловушку. Он не верил, что кобылку Фартингдейла освободят: скорее, просто заберут деньги. Но оставят ли их с Харпером в живых? Он сказал сержанту, что тому нет нужды ехать, но здоровяк-ирландец только расхохотался при виде такого малодушия. Если едет Шарп, он должен быть рядом.

– Ладно, поехали дальше.

Сэр Огастес Фартингдейл Шарпу не нравился. Полковник, неохотно снизошедший до разговора со стрелком, был до крайности удивлен, что у Шарпа нет часов и, следовательно, он не сможет прибыть в монастырь в назначенный Пот-о-Фе час: ровно в десять минут двенадцатого. Но за безразличным голосом полковника Шарп разглядел страх за судьбу жены. Полковник был влюблен. Он нашел свою любовь только после шестидесяти, но ее у него украли, и пусть полковник пытался скрыть эмоции под маской элегантной учтивости, спрятать свою страсть ему не удалось. Он не нравился Шарпу, но не жалеть его Шарп не мог. Конечно, он попытается вернуть полковнику его драгоценную пропажу.

Раскинутые крылья и раздвоенные хвосты красных коршунов виднелись над стенами замка, но теперь Шарп углядел на этих стенах и людей. Они смотрели из-за зубцов цитадели, торчали на надвратной башне, выходившей на дорогу, усыпали стены. Их мушкеты на фоне бледной синевы декабрьского неба казались тонкими черточками.

Дорога сузилась и начала извиваться, следуя прихотливому ландшафту. Она проходила через перевал у самой стены замка, и Шарп потянул лошадь с торного пути на поросший травой склон, решив проделать последние несколько ярдов подальше от врага. Монастырь остался слева: теперь Шарп видел, что он стоит на самом краю перевала, и восточная его стена, выходящая в сторону селения, высотой всего в один этаж, зато западная, глядящая на Португалию, – в целых два. В южной стене, царившей над перевалом, на уровне первого этажа была пробита огромная дыра, прикрытая ковром. Шарп кивнул в ее сторону:

– Как считаешь, у них там пушка?

– Во всяком случае, отличное местечко для нее, – ответил Харпер. Если там пушка, она накрывает весь перевал.

Они с трудом взобрались по склону, копыта лошадей скользили, но долина, в которой расположился Адрадос, уже была видна. В четверти мили от них виднелось само селение, кучка приземистых хижин, сгрудившихся вокруг единственного высокого дома – местного трактира, как решил Шарп. Сразу за селением дорога резко поворачивала вправо, на юг. Шарп выругался в голос: прямо посреди долины торчал крутой холм, покрытый терновником, и этот холм венчала старая дозорная башня. Castillo de la Virgen охранял перевал, но с дозорной башни был виден весь хребет. Башня выглядела старой, ее вершину украшали такие же зубцы, как на стенах замка, но у подножия виднелись следы земляных работ: наверное, испанский гарнизон пытался построить новые укрепления. Тот, кто владел башней, владел и всей долиной. Пушки с ее вершины способны бить даже в замковый двор.

– Ладно, двигаемся дальше.

До назначенного времени оставалось еще пять минут, и Шарп решил не ехать прямо к монастырю. Вместо этого он повел Харпера по тропе, идущей мимо колодца в селение. Он хотел осмотреть восточную стену замка, выходящую на селение, но вдруг услышал крик из надвратной башни и треск мушкетных выстрелов.

– Дружелюбные ребята, – ухмыльнулся Харпер. Пули ушли далеко в сторону – это было всего лишь предупреждение. Шарп осадил коня и посмотрел на замок. Прямо перед ним была укрепленная надвратная башня, усеянная людьми, насмехавшимися над стрелком. Ворота, чьи створки давно истлели, перегородили две крестьянские телеги, скорее всего, украденные в селении, но зубцы и бойницы башни время, казалось, пощадило. Цитадели повезло меньше: Шарп видел зияющие дыры в стенах верхних этажей. Впрочем, ступени лестницы, должно быть, еще держали, потому что на самом верху, наблюдая за двумя стрелками, тоже стояли люди с мушкетами.

Шарп и Харпер проехали достаточно далеко, чтобы увидеть восточную стену, так что игра стоила свеч. Большая часть стены представляла собой лишь остатки каменной кладки: пехота пройдет здесь без задержки – готовая брешь в обороне Пот-о-Фе.

Они повернули к монастырю. Никто не наблюдал за ними с плоской крыши, ни одного дымка не поднималось над клуатром – похоже, монастырь был покинут. Единственный вход смотрел на восток, по бокам от него виднелись два зарешеченных окошка: Шарп решил, что в обычное время только через них осуществлялась связь с миром. Широкий дверной проем украшали полувыветренные головы причудливых существ, вырезанные из камня. Под их рассеянным взглядом Шарп спешился, привязав поводья к ржавой решетке левого окна. Харпер поднатужился и снял с третьей лошади наполненные золотом переметные сумки. Шарп толкнул дверь, та заскрипела.

Часы утверждали, что сейчас ровно десять минут двенадцатого: украшенная завитушками минутная стрелка указывала точно на римскую цифру II.

Дверь, повернувшись наконец на ржавых петлях, распахнулась настежь.

За коридором-туннелем открылся клуатр. Века запустения не прошли для него даром, но он все еще хранил былую красоту. Каменные колонны, поддерживавшие арки, были покрыты искусной резьбой, капители украшены листьями и мелкими птичками, но по краям зеленых и желтых мраморных плит на полу виднелась трава, теперь совершенно иссушенная зимой. В центре клуатра возвышался колодец, когда-то заполненный водой, но теперь полный сорной травы и сухих листьев. В углу двора сквозь раскрошившиеся каменные плиты пробился молодой граб. Гребни южной и восточной стен бросали на землю изломанные тени. Клуатр казался пустым.

Шарп снял с плеча винтовку. Пусть теперь он майор, и служба рядовым осталась в прошлом, но винтовка все еще при нем. Он всегда ходил в бой с длинноствольным оружием, сначала с мушкетом, теперь с винтовкой, и не видел причин не брать ее с собой: работа солдата – убивать, винтовка убивает надежно и быстро.

Он взвел курок – щелчок прозвучал неожиданно громко – и медленно вошел в залитый солнечным светом клуатр. Глаза обежали темные арки. Нигде не было заметно ни единого движения. Он махнул Харперу.

Сержант внес во двор кожаные переметные сумки, монеты в них глухо позвякивали. Глаза Харпера, как и глаза Шарпа, обшаривали каждую тень, каждую неровность на крыше – но он тоже никого и ничего не увидел.

Двери по сторонам клуатра открывались вовнутрь, и Шарп толкал их одну за другой. Похоже, здесь располагались склады. Одна из комнат была забита мешками. Шарп вытащил свой длинный тяжелый палаш и проткнул ветхую ткань. Посыпалось зерно, и он снова сунул палаш в ножны.

Харпер бросил сумки у колодца, снял с плеча семиствольное ружье и взвел курок. Ружье было подарком Шарпа, оно стреляло семью полудюймовыми пулями одновременно из всех своих семи стволов. Только очень сильный человек мог стрелять из этого ружья, а такие попадались настолько редко, что Королевский флот, для которого ружья предназначались, вынужден был от них отказываться: моряков, травмированных мощнейшей отдачей, было не меньше, чем раненных пулями врагов. Харпер, однако, обожал ружье: на близком расстоянии эффект был ужасающим, а с мощной отдачей ирландец справлялся. Он поднял крышку затвора и проверил пальцем, если ли порох на полке.

По левой стороне клуатра была лишь однадверь, под темным витражом. Дверь была красиво отделанной и очень большой – больше, чем дверь на западной стороне, которую Шарп долго толкал и тянул, пока наконец не признал запертой изнутри. Он тронул ручку, и та подалась. Харпер покачал головой, показал на семиствольное ружье и занял место Шарпа, вопросительно посмотрев на офицера в ожидании команды. Шарп кивнул.

Харпер вломился в дверь, выкрикивая что-то нечленораздельное. Этот боевой клич должен был устрашить каждого, кто встретится на пути. Ирландец упал, откатился в сторону, встал на четвереньки и поводил семиствольным ружьем из стороны в сторону. Крик затих. Харпер был в часовне, темной и пустой.

– Сэр?

Шарп вошел внутрь. В темноте он почти ничего не видел, разглядев лишь чашу для святой воды – пустую, высохшую, покрытую пылью и крошками штукатурки. Через дверь в часовню проникало немного света, и Шарп увидел неопрятное бурое пятно на полу, облупившееся на краях плит.

– Смотрите, сэр! – Харпер стоял у массивной железной решетки, отделявшей участок, где они стояли, от остальной часовни. В решетке была прорезана дверь, но она была заперта. Харпер потрогал замок: – Новый, сэр.

Шарп поднял голову: решетка шла до самого потолка, тускло сиявшего позолоченными балками.

– Зачем здесь эта штука?

– Чтобы помешать посторонним попасть в часовню, сэр. Им разрешено входить только сюда, дальше можно только монашкам, сэр. Это же монастырь, правда?

Шарп прижался лицом к холодным прутьям решетки. Перед ним раскинулась часовня, алтарь был слева. Когда глаза привыкли к сумраку, он увидел, что часовню осквернили: стены были забрызганы кровью, статуи выворочены из ниш, неугасимая лампада сорвана с поддерживавших ее цепей. Разрушения казались бесцельными, но банда Пот-о-Фе состояла из доведенных до крайности людей, которым больше некуда было бежать – такие вымещали свое отчаяние на всем, что красиво, ценно и благородно. Шарп подумал, что леди Фартингдейл, наверное, уже нет в живых.

Из-за стен монастыря донесся слабый стук копыт. Стрелки застыли, прислушиваясь. Стук приближался, Шарп уже мог расслышать голоса.

– Сюда!

Они тихо метнулись в клуатр. Лошади были уже совсем близко. Шарп указал Харперу на противоположный конец двора, и ирландец практически бесшумно для человека его комплекции растворился в тени под арками. Шарп отступил назад, в часовню, и потянул на себя дверь, оставив лишь узкую щель, через которую просунул винтовку, нацеленную на вход.

Во дворе повисла тишина: даже ветер не шелестел сухими листьями граба, усыпавшими мраморный пол. Стук копыт затих, послышался скрип седла под весом спешивающегося человека, топот сапог по камню – и все затихло.

Два воробья опустились в колодец и стали клевать опавшие листья.

Шарп чуть сместился вправо, пытаясь разглядеть Харпера, но ирландец исчез в тени. Тогда Шарп присел на корточки, чтобы его нельзя было заметить через оставленную для винтовки щель.

Входная дверь скрипнула, затем еще раз. Воробьи вспорхнули из колодца, звук хлопающих крыльев заполнил клуатр, а Шарп чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда раздался громкий боевой клич, и в клуатр вбежал человек. Он двигался очень быстро, его мушкет дергался из стороны в сторону, пытаясь найти в тени арок засаду. Потом человек присел за колонной у входа и тихо позвал кого-то.

Это был здоровяк ростом не меньше Харпера, одетый в синий французский мундир с золотым кольцом на рукаве, мундир французского сержанта. Он снова позвал кого-то.

Из темноты возник второй, столь же настороженный, как и первый. Он тащил за собой переметные сумки и был в форме французского офицера, причем старшего офицера: на синем мундире с красным воротом золотом блестели знаки различия. Неужели это Пот-о-Фе? Несмотря на пехотный мундир, в руках он сжимал кавалерийский карабин, а на боку висела кавалерийская сабля на серебряных цепочках.

Два француза осмотрели клуатр: никакого движения, никого.

– Allons^[43], – сержант ухватил одну сумку и замер, указывая вперед: он увидел у колодца сумки Харпера.

– Стоять! – закричал Шарп, пинком распахнув дверь. – Стоять! – винтовка уже была нацелена на французов. Те повернулись. – Не двигаться! – он видел, как французы прикидывают расстояние и точность выстрела из винтовки от бедра. – Сержант!

Сбоку возник Харпер: гигант двигался с грацией кошки и ухмылялся, все стволы огромного ружья направлены на врага.

– Не давай им двигаться, сержант!

– Сэр!

Шарп, обойдя французов, прошел к входу и выглянул из двери. Снаружи, рядом с тремя лошадьми, оставленными ими с Харпером, были привязаны еще пять. Осмотревшись, Шарп захлопнул дверь и вернулся к пленникам. Сержант был огромным и крепким, как дуб; за густыми черными усами скрывалось загорелое лицо. В глаза плескалась ненависть, а руки выглядели достаточно сильными, чтобы задушить быка.

Офицер было худощав, с худым лицом и пронзительным взглядом умных глаз. Он смотрел на Шарпа с презрительной снисходительностью.

Шарп навел на него винтовку:

– Забери-ка у них оружие, сержант, – Харпер подошел к французам сзади, забрал у офицера карабин, потом потянул мушкет из рук сержанта. Шарп, почувствовав, что тот напрягся, перевел на него винтовку, и сержант нехотя выпустил мушкет. Шарп снова поглядел на офицера: – Кто вы?

Ответ прозвучал на хорошем английском:

– Мое имя не для дезертиров.

Шарп ничего не сказал. Пять лошадей, но только двое всадников. Переметные сумки, такие же, как у них с Харпером. Он сделал шаг вперед, не сводя глаз с офицера, и пнул сумку. Внутри зазвенели монеты. Француз насмешливо проговорил:

– Можете пересчитать, они все там.

Шарп отошел на три шага и положил винтовку, чувствуя спиной удивление Харпера.

– Меня зовут майор Ричард Шарп, офицер Его Величества 95-го полка. Сержант!

– Сэр?

– Положи ружье.

– Сэр?

– Делай, как я сказал.

Французский офицер увидел, что семь стволов опустились, и перевел взгляд на Шарпа:

– Слово чести, месье?

– Слово чести.

Каблуки француза щелкнули, сойдясь вместе:

– Я Chef du Battalion^[44] Дюбретон, Мишель Дюбретон. Имею честь командовать 54-м императорским линейным батальоном.

Chef du Battalion, два тяжелых золотых эполета – полковник, не меньше. Шарп отсалютовал, чувствуя неловкость ситуации:

– Примите мои извинения, сэр.

– Не за что. Вы умеете произвести впечатление. Не говоря уже о вашем сержанте, – Дюбретон улыбнулся Харперу.

– Это сержант Харпер.

Харпер вежливо кивнул французскому офицеру:

– Сэр!

Дюбретон усмехнулся:

– Думаю, мой повыше, – он придирчиво осмотрел обоих сержантов и пожал плечами. – Может, и нет. Его имя покажется вам вполне соответствующим комплекции – сержант Бигар.^[45]

Бигар, успокоенный расслабленным тоном офицера, застыл по стойке «смирно» и свирепо кивнул Шарпу. Стрелок махнул Харперу:

– Верни им оружие, сержант.

– Спасибо, майор, – Дюбретон вежливо улыбнулся. – Насколько я понимаю, мы можем насладиться перемирием, так?

– Разумеется, сэр.

– Это весьма неглупо, – Дюбретон закинул карабин на плечо. Может, он и был полковником, но с оружием обращался привычно и умело. Француз взглянул на Харпера:

– Говорите по-французски, сержант?

– Я, сэр? Нет, сэр. По-гэльски, по-английски и по-испански, сэр, – казалось, Харпер не видит ничего странного в том, что встретил в монастыре двух представителей противника.

– Отлично. Бигар немного говорит по-испански. Могу я попросить вас вдвоем постоять на страже, пока мы поговорим?

– Сэр, – и снова Харпер, казалось, не видел ничего странного в том, что получает приказ от противника.

Французский полковник обратил свое обаяние на Шарпа:

– Майор? – он жестом пригласил Шарпа в центр клуатра, шагнул следом, нагнулся и подтащил свои переметные сумки к тем, что принес Шарп. Дюбретон кивнул: – Ваши?

– Да, сэр.

– Золото?

– Пять сотен гиней.

Дюбретон вскинул бровь:

– Полагаю, у вас тут заложники, так?

– Только один, сэр.

– И довольно дорогой. У нас трое, – его глаза ощупывали каждый дюйм крыши, скользили по теням в арках, а в руках возникла потрепанная черута^[46], которую он зажег от огнива. Обугленный трут загорелся с трудом. Дюбретон предложил черуту Шарпу.

– Нет, спасибо, сэр.

– Трое заложников. Включая мою жену.

– Мне очень жаль, сэр.

– Мне тоже, – голос его был спокойным, даже слегка беспечным, но лицо окаменело. – Дерон заплатит за это.

– Дерон?

– Сержант Дерон, который называет себя маршалом Пот-о-Фе. Он был поваром, майор, и весьма искусным. Но крайне ненадежным, – глаза наконец остановились на Шарпе. – Вы считаете, он сдержит слово?

– Нет, сэр.

– Я тоже. Но рискнуть стоит.

На секунду оба замолчали. И за стенами монастыря, и внутри повисла тишина. Шарп потянул из кармана часы: двадцать пять минут двенадцатого.

– Вам было приказано явиться в конкретное время, сэр?

– Точно, майор, – Дюбретон выпустил колечко дыма. В двадцать пять минут двенадцатого, – он усмехнулся. – Похоже, у нашего сержанта Дерона неплохое чувство юмора. Подозреваю, он хотел, чтобы мы поубивали друг друга. И мы почти сделали это.

Харпер и Бигар, двигаясь каждый по своей стороне клуатра, следили за крышей и дверями. Эта парочка выглядела довольно устрашающе, и Шарп подумал, что, может быть, они еще выйдут из этой переделки живыми: сержанты знали, как убивать. Он снова взглянул на французского полковника:

– Можно спросить, как попала в плен ваша жена, сэр?

– Засада, майор. Конвой, шедший из Леона в Саламанку, был остановлен солдатами во французских мундирах. Никто ничего не заподозрил, и ублюдки захватили месячный запас продовольствия. А также трех офицерских жен, которые ехали к нам на Рождество, – он подошел к двери, которую Шарп уже пытался открыть, потянул за ручку, покачал головой и вернулся в Шарпу. – А вы, значит, тот самый Шарп из Талаверы?^[47] И Бадахоса?

– Вероятно, сэр.

Дюбретон перевел взгляд с винтовки на громадный кавалерийский палаш, который Шарп носил высоко подтягивая перевязь, потом на лицо со шрамом.

– Думаю, я оказал бы империи огромную услугу, убив вас, майор Шарп. – сказал он без тени иронии.

– Уверен, я оказал бы Британии столь же большую услугу, убив вас, сэр.

Дюбретон расхохотался:

– Конечно, причем у вас был шанс, – он снова расхохотался, довольный своей шуткой. Но смех не означал, что он потерял бдительность: глаза его продолжали перебегать от двери к крыше и обратно.

– Сэр! – рявкнул за его спиной Харпер, указывая ружьем на дверь часовни, откуда послышался легкий скрип открывающейся решетки. Бигар мягко развернулся.

Дюбретон выплюнул черуту:

– Сержант! Справа! – Харпер дернулся вперед, Дюбретон махнул рукой, указывая Бигару место позади офицеров и чуть левее. Полковник взглянул на Шарпа: – Вы были внутри. Что там?

– Часовня. За дверью – чертовски большая решетка. Думаю, сейчас ее открывают.

Дверь часовни распахнулась, за ней обнаружились две присевшие в реверансе девушки. Они захихикали, повернулись и потянули за собой стол, который вытащили в клуатр, установив на солнечном месте. Одна поглядела на Бигара, потом на Харпера, состроила удивленную мордочку при виде таких гигантов и снова захихикала.

Третья девушка появилась со стулом, который она поставила к столу. Она тоже присела в реверансе при виде офицеров, затем послала им воздушный поцелуй.

Дюбретон вздохнул:

– Боюсь, нам придется вытерпеть то, что они нам приготовили.

– Да, сэр.

В часовне послышался стук башмаков: начали выходить солдаты, они выстраивались справа и слева, окружая клуатр. Их мундиры были британскими, французскими, португальскими или испанскими, мушкеты щетинились байонетами, а на лицах играли ехидные усмешки. Строй занял три стены из четырех, только за Дюбретоном и Шарпом оставалось свободное место. Три девушки встали у стола. На них были блузки с очень низким вырезом, и Шарп подумал, что им может быть холодно.

– Mes amis!^[48] Mes amis! – громыхнуло из часовни. Голос был глубоким, очень низким и чуть хрипловатым. – Mes amis! – из темноты появилась нелепая фигура, низенькая и неимоверно толстая. Человечек протопал под аркой, остановился возле стола, раскинул руки в стороны и улыбнулся: – Mes amis!

Ноги его облегали высокие черные сапоги, обрезанные под коленями, белые брюки опасно натягивались на жирных бедрах. Брюхо колыхнулось, когда он беззвучно рассмеялся: волна пробежала по телесам, зажатым цветным жилетом, который он носил под синим мундиром, безвкусно усеянным золотыми листьями и шитьем. Мундир не сходился на безразмерном животе, и его приходилось стягивать, как застежкой, золотым браслетом. Через правое плечо был переброшен красный шарф. На шее, с трудом видимой из-под многочисленных подбородков, висел золотой крест с эмалью. Кисти золотых эполетов змеями расползались по массивным плечам.

Сержант Дерон, теперь именующий себя маршалом Пот-о-Фе, снял украшенную белыми перьями шляпу, открыв лицо, больше подходящее херувиму – вернее, стареющему херувиму: обрамленное светлыми кудряшками, оно излучало счастье и доброжелательность.

– Mes amis! – он бросил взгляд на Шарпа. – Parlez-vous Francais?^[49]

– Нет.

Он погрозил Шарпу пальцем:

– Вам непременно надо выучить французский. Чудесный язык. Да, полковник? – он улыбнулся Дюбретону, но тот промолчал. Пот-о-Фе пожал плечами, хохотнул и перевел взгляд на Шарпа. – Мой английский очень плох. Подождать полковника, да? – он завертел головой, насколько позволяла жирная шея. – Mon Colonel! Mon brave!^[50]

– Иду, сэр, иду! Иду! И вот он я! – в дверь проскочил человек с желтушным лицом, беззубой улыбкой, детскими голубыми глазами и пугающими судорогами. Он был одет в мундир британского полковника, но этот наряд совершенно не скрывал ни безобразной толщины брюха, ни явной силы, кроющейся в руках и ногах.

Несуразный полковник вдруг остановился в полупоклоне и уставился на Шарпа. Лицо его дернулось, раздался смешок, а губы расплылись в ухмылке:

– Шарпи! Привет, Шарпи!

Из угла рта потекла струйка слюны, оборвавшаяся после очередного спазма.

Шарп медленно повернулся к Харперу:

– Не стрелять, сержант.

– Не буду, сэр, – голос Харпера был полон ненависти. – Пока не буду, сэр.

– Сэр! Сэр! Сэр! – человек с желтым лицом, называвший себя полковником, расхохотался и вытянулся в струнку. – Никаких сэров здесь нет. Никаких чертовых сэров и никаких чертовых милордов! – он снова расхохотался, нагло и пронзительно.

Шарп почти ждал этого и подозревал, что Харпер тоже этого ждал, но ни тот, ни другой не дрогнули. Шарп надеялся, что этот человек давно мертв, хотя сам он и уверял, что убить его нельзя. В солнечном свете, залившем клуатр, перед ними стоял, заливая слюной мундир, бывший сержант Обадия Хэйксвилл. Хэйксвилл.

(обратно)

Глава 5

Обадия Хэйксвилл. Сержант, завербовавший Шарпа в армию. Человек, из-за которого Шарпа высекли на пыльной площади Богом забытого селения в Индии. Хэйксвилл.

Человек, из-за которого в этом году высекли и Харпера. Тот, кто пытался изнасиловать Терезу, жену Шарпа, кто держал заточенный байонет у горла маленькой дочери Шарпа, Антонии. Обадия Хэйксвилл.

Голова на длинной шее судорожно дернулась. Дорожка слюны сбежала изо рта на мундир. Он отхаркался, сплюнул и начал раскачиваться из стороны в сторону. Это был человек, которого нельзя убить.

В двенадцать лет он был повешен – как объявили, за кражу овцы, на самом же деле, из-за того, что сельский священник, чьей дочери пытался домогаться Хэйксвилл, предпочел не смешивать репутацию своего ребенка с грязью. Мировой судья был этому только рад.

Он был самым младшим из приговоренных к повешению в тот день. Палач, желая порадовать многочисленных зрителей, не стал дергать жертв за ноги, чтобы сломать им шею: пусть сдохнут медленно, раскачиваясь в петлях и удавливая себя до смерти сами, пусть толпа смакует каждый хрип, каждое судорожное движение. Он заводил собравшихся, предлагая дернуть повешенного за ноги и реагируя в зависимости от положительного или отрицательного ответа публики. Никому не было дела до хилого парнишки на краю виселицы. Хэйксвилл повис, симулируя смерть, даже почти провалился во тьму, но перед тем, как наступил конец, небеса разверзлись.

Улица, где находилась тюрьма, вдруг оказалась затоплена ливнем, молния ударила прямо во флюгер на шпиле церкви – и широкая рыночная площадь опустела: мужчины, женщины и дети разбежались в поисках укрытия. Никто не видел, как дядя Хэйксвилла разрезал веревку и снял тщедушное тело, а если и видел, посчитал, что парнишка умер, и тело его продали доктору, любителю поковыряться в свежих трупах. Но дядя унес Обадию в переулок, привел в сознание и приказал уходить навсегда. Хэйксвиллу оставалось только повиноваться.

С того дня у него начались спазмы, не прекратившиеся за тридцать лет. Хэйксвилл открыл для себя армию, идеальное прибежище для таких, как он. Будучи рядовым, он усвоил простую науку выживания. Для старших по званию, для офицеров Хэйксвилл стал идеальным солдатом, дотошным во всем, что касается обязанностей и долга, – и это сделало его сержантом. Офицер, в подчинении которого находился сержант Хэйксвилл, мог не беспокоиться о дисциплине во вверенном ему подразделении: Хэйксвилл терроризировал свои роты, добиваясь полного повиновения. А за освобождение от тирании уродливый сержант брал свою цену – деньгами, выпивкой или женщинами. Он не уставал удивляться, на что готова пойти замужняя женщина, чтобы спасти своего солдатика от порки. Вся его жизнь теперь была посвящена мести судьбе, сделавшей его ужасным, никем не любимым существом, презираемым сослуживцами и полезным только для старших по званию.

Но судьба не только била Обадию Хэйксвилла – она могла быть и благосклонной. Именно благодаря улыбке судьбы он обманул смерть. Не так мало людей, мужчин и женщин, смогли пережить повешение: выживали многие. Некоторые больницы даже вычитали стоимость ухода за выжившими из платы, получаемой кладбищенскими ворами, снабжавшими их свежими трупами прямо с виселиц. Но сам Хэйксвилл считал себя единственным: он обвел вокруг пальца саму смерть, теперь его нельзя убить. Он никого не боялся: боль – пустяк, но убить его нельзя, это доказано не один раз на полях сражений и в темных переулках. Он – любимое дитя смерти.

И вот он здесь, у Господних Врат, ближайший помощник Пот-о-Фе. Он дезертировал из роты Шарпа в апреле: тщательно соблюдаемые законы выживания в армии рассыпались в прах перед страстью к Терезе. Кроме того, ему угрожали трибунал и казнь за убийство друга Шарпа, капитана Роберта Ноулза – так что Хэйксвилл предпочел раствориться в кроваво-черном мраке, которым завершилась осада Бадахоса. Сюда, в Адрадос, он явился с другими отчаявшимися дезертирами, готовыми потворствовать его злобному безумию и следовать за его темными страстями.

– Приятно, да? – хохотал Хэйксвилл в лицо Шарпу. – Придется называть меня «сэр»! Я теперь полковник! – Пот-о-Фе с улыбкой наблюдал за этой сценой. Лицо Хэйксвилла снова свело спазмом. – Не хочешь отсалютовать, а? – он сдернул свою двууголку, и поседевшие волосы жирными паклями повисли по сторонам желтого лица; голубые глаза на разъяренном лице остекленели. – И чертова ирландца притащил! Скотина, рожденная в свинарнике! Чертово ирландское дерьмо!

Харпер пытался хранить молчание, но ирландская гордость прорвалась-таки наружу:

– Как поживает твоя мамаша-сифилитичка, Хэйксвилл?

За всю жизнь Хэйксвилл любил только одного человека – свою мать. Он не знал ее, ни разу ее не видел с тех пор, как ему исполнилось двенадцать, – но он любил ее. Он давно позабыл, как она била его, забыл, как он плакал ребенком, не в состоянии справиться с ее яростью, – помнил только, что она послала своего брата вынуть малыша Обадию из петли, и это было единственным в его мире поступком любящего человека. Матери священны. Харпер рассмеялся, и Хэйксвилл, громко вопя от ярости, рванулся к нему, нащупывая на боку рукоять непривычной сабли.

Все застыли, пораженные масштабом ненависти, прозвучавшей в этом вопле. Эхо еще не затихло в арках клуатра, а толстяк уже налетел на Харпера.

Но сержант был абсолютно спокоен. Он опустил взведенный курок ружья, перевернул его и со всей силы впечатал окованный медью приклад в брюхо Хэйксвилла, затем отступил на шаг и лягнул того в бок.

Мушкеты в руках людей Пот-о-Фе взлетели к плечам, защелкали взводимые курки. Шарп упал на колено и направил ствол винтовки прямо между глаз Пот-о-Фе.

– Non! ^[51] Non! –крикнул Пот-о-Фе своим людям, одновременно замахав рукой Шарпу. – Non!

Хэйксвилл поднялся на ноги, глаза его горели болью и яростью, в руке сверкала сабля. Он ударил Харпера, целя прямо в лицо. Сталь свистнула, блеснув на солнце. Харпер парировал удар прикладом ружья и ухмыльнулся. Никто не двинулся помочь Хэйксвиллу, опасаясь гиганта-стрелка. Дюбретон посмотрел на Бигара и кивнул.

Это не могло продолжаться долго. Шарп понимал: если Хэйксвилл умрет, они обречены. Если умрет Харпер, Пот-о-Фе последует за ним, а его люди будут мстить. Бигар молча скользнул за спины офицеров. Хэйксвилл заорал на него, требуя помощи, но тот остановился. Тогда Хэйксвилл снова нанес удар саблей, промахнулся и беспомощно рухнул прямо в объятия француза. Сержант расхохотался и внезапно обхватил Хэйксвилла своими огромными ручищами. Тот отбивался изо всех сил, пытаясь избавиться от мощных объятий, но лишь бился в лапах Бигара, как котенок. Харпер сделал шаг вперед, забрал саблю из рук Хэйксвилла и вернулся на свое место.

– Сержант! – озабоченно крикнул Дюбретон. Шарп все еще не спускал глаз с Пот-о-Фе.

Харпер покачал головой: еще не пришло время убить этого человека. Рукоять сабли была в его правой руке, клинок в левой. Он улыбнулся Хэйксвиллу, резким движением переломил саблю об колено и бросил обломки на мраморные плиты. Бигар понимающе усмехнулся в усы.

Вдруг повисшую в монастыре тишину прорезал крик, чудовищный вопль агонии.

Все застыли на месте. Крик шел изнутри монастыря, и крик был женским.

Пот-о-Фе перевел взгляд с винтовки Шарпа на Дюбретона и произнес несколько фраз по-французски своим спокойным, умиротворяющим голосом. Дюбретон повернулся к Шарпу:

– Он предлагает считать этот маленький инцидент исчерпанным. Если вы опустите оружие, он отзовет своего подручного.

– Пусть сперва отзовет его, – ответил Шарп, не обращая внимания на женский крик.

– Обадия! Обадия! – вкрадчивым голосом позвал Пот-о-Фе. – Иди сюда, Обадия! Иди скорей!

Дюбретон сказал что-то Бигару, и французский сержант нехотя разжал руки. Шарп успел подумать, что Хэйксвилл может снова броситься на Харпера, но голос Пот-о-Фе того, похоже, успокоил, и желтолицая фигура шаркающей походкой двинулась прочь. Возле обломков сабли Хэйксвилл остановился, подобрал рукоять и гордо сунул ее в ножны, чтобы хотя бы выглядеть достойно. Пот-о-Фе тихонько переговорил с ним, гладя по руке, и кивнул одной из трех девушек. Та прижалась к Обадии, легонько толкая его в грудь, и Шарп поднялся, опустив винтовку.

Тогда Пот-о-Фе начал с Дюбретоном переговоры, суть которых полковник кратко перевел Шарпу:

– Он говорит, Обадия – верный слуга. Обадия убьет любого за выпивку, женщин и власть.

Пот-о-Фе хохотнул, когда Дюбретон произнес последнюю фразу. Шарп видел, что полковник напряжен: должно быть, женский крик заставил того вспомнить, что его жена все еще в плену. Но ни один, ни другой офицер не стал спрашивать о природе этого крика: оба понимали, что именно этого и добивается Пот-о-Фе.

Крик раздался снова, еще более пронзительно, и смолк в рыданиях. Пот-о-Фе, сделав вид, что ничего не происходит, снова обратился к Дюбретону.

– Он говорит, что пересчитает деньги, а потом приведут женщин.

Шарп полагал, что деньги будут считать на столе, но три человека оттащили сумки на свободное пространство и начали кропотливо пересчитывать монеты, складывая их столбиками. Стол нужен был для другого. Пот-о-Фе захлопал пухлыми ладонями, и появилась четвертая девушка с большим подносом. Она поставила поднос на стол. Толстый француз, приласкав ее, снял с глиняного горшка, стоявшего на подносе, крышку и произнес длинную вдохновенную тираду, обращаясь к Дюбретону. Голос Пот-о-Фе был полон нескрываемого удовлетворения; он похабно растягивал некоторые слова, перекладывая ложкой еду из горшка в миску.

Дюбретон вздохнул, повернулся к Шарпу, но глаза нервно смотрели в небо: еще двадцать минут назад оно было чистым, теперь же его полностью затянуло дымом.

– Хотите знать, что он рассказал?

– А нужно, сэр?

– Рецепт тушеного кролика, майор, – Дюбретон криво усмехнулся. – Подозреваю, это вкусно.

Пот-о-Фе жадно набросился на еду, жирный соус потек на белые брюки.

Шарп улыбнулся:

– Лично я потрошу их и варю в подсоленной воде.

– Верю, майор. Обязательно научу жену готовить.

Шарп поднял бровь: Дюбретон явно что-то недоговоривал.

Француз, увидев его реакцию, улыбнулся:

– Моя жена – англичанка. Мы встретились и поженились во время Амьенского мира^[52] – тогда я последний раз побывал в Лондоне. Она уже десять лет живет во Франции, ее стряпне уже можно доверять. Не так хороша, как у кухарки, конечно, но нужна вся жизнь, чтобы понять, как просто готовить.

– Просто?

– Конечно, – полковник взглянул на Пот-о-Фе, старательно пытающего вилкой подцепить кусочек мяса, упавший ему на колени. – Он берет кролика, очищает от костей и целый день маринует в смеси из оливкового масла, уксуса и вина. Добавьте чесноку, майор, немного соли, толику перца и пригоршню ягод можжевельника, если они у вас есть. Слейте кровь и смешайте ее с потрохами, пока не получите однородную пасту, – в голосе Дюбретона появилось воодушевление. – Далее: на следующий день слегка обжарьте мясо в масле, добавив немного бекона. Пусть немного подрумянится, но не больше. Положите в сковородку немного муки, потом бросьте обратно в соус, долив вина. Потом смешайте с пастой из крови и потрохов – и на огонь. Вскипятите. Получится замечательно, особенно если добавить ложечку оливкового масла перед тем, как подать на стол.

Пот-о-Фе хихикнул: он понял большую часть сказанного Дюбретоном. Заметив взгляд Шарпа, толстяк-француз улыбнулся ему и поднял небольшой кувшинчик:

– Масла! Оливкового масла! – он похлопал себя по животу и громко пустил ветры.

Снова, уже третий раз за несколько минут, раздался женский крик, в нем были страдание и беспомощность: женщина мучилась от ужасной боли. Люди Пот-о-Фе ухмылялись, разглядывая четырех чужаков, – они знали, что происходит, и хотели насладиться эффектом.

Дюбретон тихо произнес:

– Пришло наше время, майор.

– Точно, сэр.

Хэйксвилл, обнимая свою даму, прошествовал к грудам монет. Оглядев это богатство, он ухмыльнулся и возгласил:

– Все здесь, маршал.

– Bon!^[53] – Пот-о-Фе протянул руку, и Хэйксвилл передал ему золотую гинею. Француз повертел ее, взвесив на ладони.

Хэйксвилл подождал, пока утихнет очередной спазм:

– Что, хочешь теперь свою бабу, Шарпи?

– Так мы договаривались.

– О, да! Договаривались! – расхохотался Хэйксвилл. Он ущипнул свою девушку: – А как насчет этой, Шарпи? Хочешь эту, а? – девушка посмотрела на Шарпа и рассмеялась. Хэйксвилл явно наслаждался собой. – Она испанка, Шарпи, как твоя женушка. Она еще жива, Тереза-то, а? Или уже сдохла от сифилиса?

Шарп молчал. Он слышал, как за спиной переминается с ноги на ногу Харпер.

Хэйксвилл подошел ближе, волоча за собой девушку.

– Что бы тебе не взять эту, Шарпи? Она тебе понравится. Смотри! – он обвил ее левой рукой и дернул за шнурки корсажа. Тот распахнулся. Хэйксвилл захихикал: – Можешь смотреть, Шарпи. Давай! Смотри! О, конечно, мы же чертовы офицеры, да? Сильные мира сего, черт возьми, не смотрят на сиськи всяких шлюх! – сборище дезертиров зашлось хохотом. Девушке явно нравилось, что Хэйксвилл, ухмыляясь, лапает ее. – Можешь взять ее себе, Шарпи. Она настоящий солдат, за твои деньги она будет твоей до самой смерти, – он имел в виду, что она, как и любой рядовой, отрабатывала свой шиллинг в день. Девушка вытянула накрашенные губки в сторону Шарпа.

Пот-о-Фе рассмеялся и обратился к Дюбретону по-французски, тот коротко ответил.

Но Хэйксвилл еще не закончил играть с Шарпом в кошки-мышки. Он толкнул девушку вперед, с силой прижал ее к стрелку и провозгласил:

– Она тоже хочет его!

Шарп закинул винтовку на плечо. Во взгляде девушки не было ни капли стеснения, грязные волосы спутались, но когда Шарп взглянул на нее, что-то заставило ее устыдиться и опустить глаза. Он мягко оттолкнул ее, подтянул шнурки корсажа и завязал их на узел.

– Лучше иди.

– Майор? – тихо сказал Дюбретон. Он жестом показал, что запертая ранее дверь теперь открылась. За ней виднелась решетка, а в ней – другая дверь; дальше, судя по солнечному свету, располагался еще один клуатр. Дюбретон пожал плечами. – Он хочет, чтобы мы пошли туда. Только мы вдвоем. Думаю, стоит согласиться.

Шарп прошел мимо колодца, француз двигался рядом с ним. Солдаты, стоявшие по западной стене, расступились, и оба офицера прошли в открытую дверь. Решетка распахнулась от легкого прикосновения, они прошли коротким холодным коридором и оказались на верхнем балконе внутреннего клуатра. Хэйксвилл шел за ними с дюжиной солдат, полукругом обступивших офицеров. Их мушкеты были взведены, а байонеты смотрели прямо на Шарпа с Дюбретоном.

– Боже милостивый, – горько прошептал Шарп.

Внутренний клуатр когда-то был прекрасен: по двору в форме лабиринта были проложены декоративные каналы, их дно украшали расписанные мраморные плиты. Но вода давно не текла здесь, каналы были разрушены, а каменные плиты двора разбиты. В углу двора разросся терновник, его торчащие ветки, вымороженные зимой, почти сливались с бледно-серыми камнями.

Все это Шарп увидел за считанные секунды, потому что потом взгляд его приковали к себе заполнившие двор солдаты. Они смотрели вверх и ухмылялись. В центре двора стояла жаровня, дымившая так, что не было видно неба, а на жаровне лежали раскаленные докрасна байонеты.

На мраморных плитах была распята женщина. Ее запястья и лодыжки привязали к железным костылям, вбитым в трещины в камне. Она была раздета до пояса, на груди чернели кровоподтеки, по ребрам стекала кровь. Шарп взглянул на Дюбретона, опасаясь, что тот узнал свою жену-англичанку, но француз лишь слегка покачал головой.

– Смотри, Шарпи, – усмехнулся за его спиной Хэйксвилл.

Один из солдат подошел к жаровне и, обмотав руку тряпкой, вытащил из пламени байонет, проверив, что острие раскалилось докрасна. Женщина начала дергаться, задыхаясь от ужаса, но солдат поставил башмак ей на живот, почти скрыв от зрителей свою жертву. Раскаленное лезвие пошло вниз, раздался и оборвался женский вопль: должно быть, несчастная потеряла сознание. Солдат отошел назад.

– Она пыталась сбежать, Шарпи, – голос Хэйксвилла, сдобренный его зловонным дыханием, раздался у самого плеча Шарпа. – Ей с нами не понравилось, надо же. Видишь, что написано, капитан?

До балкона донесся запах горелой плоти. Шарпу хотелось выхватить из ножен свой огромный палаш и врубиться в толпу ублюдков, заполнивших монастырь, но он знал, что беспомощен. Его время придет – но не сейчас.

Хэйксвилл расхохотался:

– Puta. Вот что там написано. Она испанка, видите ли, капитан. Хорошо, что не англичанка, правда? В английском слове «шлюха» на одну букву больше.

Эта женщина всю жизнь будет носить клеймо, оставленное злодеями. Шарп подумал, что она, должно быть, из Адрадоса или, может быть, из другого селения, и пыталась убежать по той длинной петляющей дороге, что вела на запад от Господних Врат: отсюда так же сложно убежать, как добраться до стен замка незамеченным.

Солдаты выдернули костыли, двое потащили бесчувственную женщину по камням и скрылись из виду под арками нижнего этажа.

Хэйксвилл зашел за угол верхнего клуатра, чтобы смотреть обоим офицерам в лицо. Он оперся руками на каменную балюстраду и глумливо заявил:

– Мы хотели, чтобы вы увидели, что случится с вашими сучками, если бы попытаетесь силой освободить их, – лицо его дернулось, правая рука указала на кровавые пятна у жаровни. Два байонета еще лежали на огне. – Вот! Видите ли, джентльмены, мы передумали. Нам нравится, когда дамы здесь, поэтому мы, черт возьми, оставляем их себе. Нам не хотелось бы доставлять вам излишних трудностей с транспортировкой денег, поэтому их мы тоже оставляем, – он расхохотался, глядя им в глаза. – Взамен мы передадим послание. Понимаешь меня, жаба?

В голосе Дюбретона сквозило презрение:

– Я понимаю. Они живы?

Голубые глаза широко распахнулись, демонстрируя абсолютную наивность:

– Живы, жаба? Конечно, черт возьми, они живы. И останутся живы, если вы будете держаться отсюда подальше. Одну из них я покажу вам через пару минут, но сперва вы, черт возьми, выслушаете меня, и выслушаете внимательно, – он снова судорожно дернул головой на длинной шее, и застегнутый булавками шарф соскользнул в сторону, обнажив страшный шрам на шее. Хэйксвилл подтянул шарф, пока тот не скрыл шрам полностью, и ухмыльнулся, показав почерневшие пеньки зубов. – Им не причиняли боли. Пока. Но обязательно причинят. Я поджарю их, заклеймлю, а потом отдам попользоваться парням, покуда не сдохнут! Ясно? – проорал он. – Шарпи! Ты понял?

– Да.

– Жаба?

– Да.

– Вот и умницы! – он расхохотался, замигав глазами, остатки зубов заскрипели. Лицо вдруг дернулось, всего один раз, и успокоилось. – Вы притащили деньги, и я скажу, чего вы этим добились. Вы купили их целомудрие! – он снова расхохотался. – Теперь они в безопасности... на некоторое время. Разумеется, мы можем потребовать еще денег, если посчитаем, что курс целомудрия повысился, улавливаете? Но пока у нас довольно женщин, и мы не тронем ваших сучек, если заплатите.

Было время, Шарп каждую ночь мечтал прикончить этого ублюдка. Хэйксвилл был его врагом двадцать долгих лет, и Шарп изо всех сил старался стать человеком, способным доказать, что Хэйксвилла можно убить. Но сейчас его ярость была бессильна.

Хэйксвилл, хохоча, зашаркал вниз по лестнице:

– Сейчас я покажу вам одну из сучек, можете даже поговорить с ней. Но! – он ткнул пальцем в сторону жаровни. – Помните о байонетах. Я вырежу на ней чертовы буквы, даже если вы просто спросите, где ее держат. Ясно? Вы же не знаете, в какой из чертовых комнат их держат, а? Но хотите узнать, да? Так что не спрашивайте, черт возьми, или я разукрашу красотку. Вам понятно?

Офицеры кивнули. Хэйксвилл повернулся и махнул рукой человеку, стоявшему внизу, возле арки, куда уволокли первую женщину. Человек повернулся и позвал кого-то еще, не видимого сверху.

Шарп почувствовал, как напрягся Дюбретон при виде женщины, которую ввели во двор. На ней был длинный черный плащ, она шла медленно, аккуратно переступая через разбитые каналы; длинные золотые волосы растрепались. Ее охраняли двое, оба с примкнутыми штыками.

Хэйксвилл злорадно наблюдал за двумя офицерами:

– Выбрал эту специально для вас. Умеет говорить по-французски и по-английски. Верите ли, она англичанка, а замужем за жабой! – он усмехнулся.

Женщина остановилась в центре двора, и один из солдат подтолкнул ее, указывая вверх. Она взглянула на балкон, но не подала виду, что узнала мужа; он также не выказал никаких эмоций. Шарп понял, что оба они слишком горды, чтобы дать тюремщикам увидеть их чувства.

Хэйксвилл обернулся к офицерам:

– Ну же! Говорите!

– Мадам, – мягко произнес Дюбретон.

– Месье, – Шарп подумал, что в обычной жизни она очаровательна, но сейчас, когда ее усталое лицо было в тени, на нем явственно отразилась невыносимость заточения: она осунулась, скулы заострились. Она была стройной, как и ее муж, а говорила спокойно и с достоинством. Один из охранников знал французский, он внимательно слушал разговор.

Хэйксвилл, однако, разозлился:

– По-английски! По-английски говорите!

Дюбретон посмотрел на Шарпа, потом перевел взгляд на жену:

– Имею честь представить майора Ричарда Шарпа из английской армии.

Шарп поклонился и увидел, как она склонила голову в ответ, но слова ее потонули в громком кудахтаньи Хэйксвилла:

– Майор? Тебя сделали чертовым майором, Шарпи? Христос распятый! Они там, черт возьми, совсем с ума посходили! Майор! – Шарп не успел нашить на мундир майорские звезды, и Хэйксвилл до этой минуты не подозревал о его новом звании.

Мадам Дюбретон подняла глаза на Шарпа:

– Леди Фартингдейл будет рада узнать, что вы здесь, майор.

– Пожалуйста, передайте ей наилучшие пожелания от ее мужа, мадам. Надеюсь, с ней и с вами все в порядке.

Хэйксвилл ухмылялся. Шарп отчаянно пытался найти какие-то слова, которые подскажут этой женщине, что она должна дать им понять, где держат заложников. Он слишком увлекся мыслью о мести и слишком мало внимания уделил спасению этой и других женщин, но Хэйксвилл оказался прав: если не знать, в какой комнате или хотя бы в каком здании их прячут, все бесполезно. Но Шарп все не мог придумать, как достичь цели, не сказав ничего подозрительного, что позволит Хэйксвиллу исполнить свою угрозу и заклеймить жену Дюбретона.

Она медленно кивнула:

– С нами все в порядке, майор, и нам не причиняли боли.

– Рад слышать это, мадам.

Хэйксвилл перегнулся через балюстраду:

– Ты ведь счастлива здесь, не правда ли, дорогая? – он расхохотался. – Счастлива! Скажи, что счастлива!

Она едва удостоила его взглядом:

– У нас то жаркое веселье, то мертвый холод кельи^[55], полковник.

– Ах! Как красиво говорит, будто птичка поет! – ухмыльнулся он, повернувшись к офицерам. – Удовлетворены?

– Нет, – резко ответил Дюбретон.

– А я вполне, – он махнул солдатам. – Увести ее!

Конвойные схватили ее за руки, потащили назад, и величавость ее позы исчезла. Она брыкалась, изворачивалась, отчаянно выкрикивая:

– Мертвый холод! Мертвый холод кельи!

– Уведите ее!

Шарп взглянул на Дюбретона, но его лицо по-прежнему ничего не выражало: казалось, страдания жены его не тронули. Француз молча смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду, потом отвернулся к стене.

Когда офицеры вернулись в первый клуатр, на лицах стоявших рядом Харпера и Бигара отразилось облегчение. Дверь за ними закрылась, вдоль западной стены солдат больше не было. Пот-о-Фе, так и не покинувший кресла, обратился к Дюбретону по-французски. Закончив, он зачерпнул еще тушеного мяса из большого глиняного горшка.

Дюбретон обернулся к Шарпу:

– Он сказал ровно то, что уже сообщил этот мерзавец: мы заплатили за их добродетель, не больше. Придется возвращаться с пустыми руками.

Пот-о-Фе улыбнулся, когда полковник закончил, проглотил то, что было во рту, махнул солдатам, преграждавшим выход из монастыря, очистить дорогу и отсалютовал офицерам ложкой:

– Идите-идите.

Дюбретон переглянулся с Шарпом, но тот не двинулся с места, только снял с плеча винтовку и взвел курок: оставалось еще одно не доделанное дело, одна не досказанная фраза. Шарп знал, что смысла в этом нет, но попытаться стоило. Оглядев выстроившихся вдоль стены людей в красных мундирах, он повысил голос:

– У меня для вас сообщение. Все, кто здесь сейчас находится, умрут. Кроме тех, кто сдастся! – они смеялись ему в лицо, выкрикивали оскорбления, но голос Шарпа, не раз звучавший на плацу, перекрыл возникший шум. – Вы должны появиться у наших застав не позднее Нового года. Помните! До Нового года! Иначе! – и он спустил курок.

Это был выстрел наудачу, но все получилось так, как хотел Шарп: он просто не мог уйти, не отомстив немного этому сборищу отбросов. Это был выстрел с бедра, но расстояние было настолько мало, а цель – настолько велика, что он не мог промахнуться. Пуля, неистово вращаясь, расколола несчастный горшок, и Пот-о-Фе взвизгнул от боли, когда горячий мясной соус выплеснулся на его жирные ляжки. Толстяк дернулся на стуле, потерял равновесие и рухнул на мраморные плиты. Солдаты замолчали. Шарп оглядел строй:

– До Нового года!

Он ударил прикладом о камни, сунул руку в патронташ, достал патрон и быстрыми отточенными движениями перезарядил винтовку у всех на глазах: скусил пулю, засыпал на полку порох, щелкнул крышкой затвора, высыпал оставшийся порох в дуло, послав туда же пыж, потом выплюнул пулю в промасленный клочок кожи, который, накручиваясь на нарезку в стволе, делал винтовку Бейкера самым точным стрелковым оружием. Он проделал это быстро, не глядя, но на него были устремлены глаза десятков людей. Резким движением шомпола Шарп дослал пулю в ствол, почувствовав, как она коснулась семи спиральных бороздок, сунул шомпол в медные ушки – и винтовка была заряжена.

– Сержант!

– Сэр!

– Что ты сделаешь с этими ублюдками первым же утром Нового года?

– Убью их, сэр! – радостно и уверенно воскликнул Харпер.

Дюбретон улыбнулся и мягко произнес, не сводя глаз с Пот-о-Фе, все еще пытавшегося подняться; две девушки помогали ему встать:

– Это было опасно, друг мой. Они могли открыть ответный огонь.

– Они боятся сержантов, – таких сержантов любой испугается.

– Идемте, майор?

За стенами монастыря собралась толпа – мужчины, женщины, дети. Они выкрикивали оскорбления в лицо офицерам, но как только появились два дюжих сержанта с оружием наизготовку, крики смолкли. Гиганты спустились по ступеням и оттеснили толпу. Похоже, Харпер и Бигар нравились друг другу, хотя оба были поражены наличию на белом свете второго такого силача. Шарпу оставалось только надеяться, что им не придется встретиться на поле боя.

– Майор? – Дюбретон, стоя на верхней ступеньке, натягивал тонкие кожаные перчатки.

– Сэр?

– Вы собираетесь освободить заложников? – голос был тихим, хотя враги все равно не смогли бы его подслушать.

– Если это вообще возможно, сэр. А вы?

Дюбретон пожал плечами:

– Это место гораздо дальше от наших позиций, чем от ваших. Вам будет легче добраться, – он криво усмехнулся, подразумевая многочисленные партизанские засады, подстерегавшие французов в северных горах, и поправил перчатки. – Нам понадобится целый кавалерийский полк, чтобы добраться хотя бы к подножию перевала. Если вы попытаетесь, майор, могу я попросить кое о чем?

– Конечно, сэр.

– Разумеется, я понимаю, что вы вернете наших заложников. Но я был бы весьма благодарен также за возвращение наших дезертиров, – он поднял руку, заметив протест Шарпа. – Нет, уверяю вас, они не будут снова сражаться. Я хочу, чтобы они заплатили за предательство. Подозреваю, ваших ждет та же участь, – он спустился по ступеням и обернулся к Шарпу. – С другой стороны, майор, не слишком ли трудна будет операция по освобождению?

– Возможно, сэр.

– Особенно когда не знаешь, где держат женщин?

– Да, сэр.

Дюбретон улыбнулся. Бигар уже ждал с лошадьми. Полковник взглянул на небо, как будто ожидая перемены погоды.

– Моя жена держится с достоинством, майор, как вы могли убедиться. Она даже не дала ублюдкам понять, что я ее муж. Но в конце разговора в ней проявилась истеричность, правда?

Шарп кивнул:

– Пожалуй, сэр.

Дюбретон снова улыбнулся:

– Не странно ли, что она так цеплялась за рифму, майор? Если, конечно, она вдруг не окунулась с головой в поэзию, но разве можно себе представить женщину-поэта? – он был крайне доволен собой. – Они готовят, занимаются любовью, они играют на музыкальных инструментах, могут поддержать беседу – но поэтов среди них нет. Хотя моя жена читает много поэзии, – он пожал плечами. – «Мертвый холод кельи», а? Запомните, майор?

– Конечно, сэр.

Дюбретон стянул только что надетую перчатку и протянул ему руку:

– Для меня это честь, майор.

– Для меня тоже, сэр. Возможно, мы еще увидимся.

– Что ж, это будет приятная встреча. Не передадите мои наилучшие пожелания сэру Артуру Уэлсли – или, как мы теперь должны его называть, лорду Веллингтону?

Удивление Шарпа, к удовольствию Дюбретона, отразилось на его лице.

– Вы знаете его, сэр?

– Мы вместе учились в Королевской академии верховой езды в Анжере. Даже странно, майор, что ваш лучший солдат учился сражаться во Франции, – Дюбретону явно понравилась это замечание.

Шарп расхохотался, потом вытянулся по стойке «смирно» и отсалютовал французскому полковнику: тот ему понравился.

– Желаю безопасного возвращения домой, сэр.

– И вам, майор, – Дюбретон махнул рукой Харперу. – Берегите себя, сержант!

Французы поскакали на восток, огибая селение, а Шарп с Харпером направились на запад, спускаясь с перевала по извилистой дороге, ведущей в Португалию. Воздух был чист, безумие, охватившее дезертиров, осталось позади, но Шарп понимал, что ему придется вернуться. Когда-то, в ночь перед одной из давних битв, Шарп слушал старого и мудрого сержант-майора^[56], шотландца. Тот считал, что новобранец мог бы и сам понять эту непростую истину, но вынужден был объяснять. Шарп вдруг вспомнил, что сказал тогда шотландец: солдат – это человек, бьющийся за тех, кто сам за себя биться не может. Позади, за Господними Вратами, остались женщины, которые не могут биться за себя сами. И Шарп вернется за ними.

(обратно)

Глава 6

– Значит, вы ее не видели?

– Нет, сэр, – Шарп неуклюже застыл посреди комнаты: сэр Огастес Фартингдейл не потрудился предложить ему стул. Через полуоткрытую дверь гостиной, бывшей частью весьма дорогой квартиры в лучшей части города, Шарп мог видеть званый обед. Серебро, бликуя, скрипело по фарфору, у массивного буфета почтительно вытянулись два лакея.

– Значит, не видели, – проворчал Фартингдейл. Он будет вынужден сообщить, что Шарп потерпел неудачу. Сегодня сэр Огастес не надел мундира: на нем был темно-красный бархатный фрак с кружевными манжетами, тонкие ноги обтягивали лосины, блестящие высокие сапоги дополняли гардероб. Из-под жилета виднелся синий шелковый шейный платок, украшенный тяжелой золотой звездой – должно быть, каким-то португальским орденом.

Он уселся за письменный стол, освещенный пятью свечами в элегантном серебряном канделябре, и начал поигрывать длинным ножом для бумаг. Длинные волосы, блестевшие сединой, каскадом падали назад от высокого лба и были собраны на затылке старомодной лентой, тускло черневшей на фоне серебра волос. Лицо его было длинным и узким, губы нетерпеливо дергались, а в глазах стояло раздражение. Приятное лицо, думал Шарп, лицо опытного человека средних лет, обладающего деньгами, умом и эгоистичным желанием обернуть оба этих качества себе на пользу.

– Агостино! – крикнул сэр Огастес в сторону столовой.

– Сэр? – ответил невидимый слуга.

– Закрой дверь!

Тяжелая деревянная дверь захлопнулась, оборвав шум голосов. Сэр Огастес недружелюбно осматривал Шарпа с ног до головы и обратно. Стрелок только что вернулся в Френаду и не успел не только привести в порядок мундир, но даже стереть дорожную пыль с лица и рук.

– Маркиз Веллингтон весьма озабочен, майор Шарп. Весьма, – педантично и сухо заявил Фартингдейл. Он таким тоном говорил о своей близости к Веллингтону, как будто доверял Шарпу государственную тайну. – У моей жены, майор, большие связи при португальском дворе. Вы понимаете?

– Да, сэр.

– Маркиз Веллингтон не желает, чтобы наши отношения с португальским правительством были поставлены под угрозу.

– Никак нет, сэр, – Шарп с трудом подавил в себе желание заявить сэру Огастесу Фартингдейлу, что тот напыщенный осел. Интересно, что такого написал ему Веллингтон: письмо, без сомнения, отправилось на север с каким-нибудь молодым офицером-кавалеристом, способным, меняя лошадей, преодолеть шестьдесят миль за день. Должно быть, Веллингтон в Лиссабоне: достичь Кадиса с письмом и вернуться обратно с ответом не успел бы никто. Фартингдейл же был напыщенным ослом, поскольку Шарп знал: мысли Веллингтона обращены вовсе не к португальскому, а к испанскому правительству. Рассказ о произошедшем в Адрадосе, подпитываемый хваленой испанской гордостью, облетит всю страну со скоростью степного пожара. А ведь в наступающем году британской армии придется идти обратно в Испанию. Нужно будет покупать у испанцев еду, использовать труд испанских пекарей и погонщиков мулов, искать фураж и крышу над головой, наконец, вести переговоры – а Пот-о-Фе и Хэйксвилл ставят успех этих переговоров под угрозу. Нарыв Адрадоса необходимо проткнуть, сделав еще один шаг к победе в войне.

Но Шарп, который знал Веллингтона куда дольше, чем Фартингдейл, понимал, что в деле Пот-о-Фе генерала беспокоит что-то еще. Веллингтон верил, что анархия – всего лишь способ, придуманный демагогами, чтобы иметь право нарушать дисциплину. А дисциплину он считал не просто существенной, но высшей добродетелью. Пот-о-Фе бросал этой добродетели вызов – значит, Пот-о-Фе необходимо уничтожить.

Нож упал на стопку бумаг – возможно, рукопись следующей книги Фартингдейла из серии практических указаний молодым офицерам. Одно безупречное колено легло на другое, сэр Огастес тщательно поправил шнуровку сапога.

– Говорите, ей не причинили вреда? – в деловом тоне послышались нотки беспокойства.

– Мадам Дюбретон уверяет, что нет, сэр.

Часы в холле пробили девять. Шарп подумал, что большая часть этой роскошной обстановки, должно быть, прибыла на север только ради сэра Огастеса. Они с леди Фартингдейл завершали свое впечатляющее турне по зимним квартирам португальской армии и остановились во Френаде, чтобы леди Фартингдейл могла посетить святилище в Адрадосе и помолиться за свою умирающую мать. Фартингдейл предпочел бы денек поохотиться, но два молодых капитана вызвались проводить его жену в горы. Шарп не отказался бы увидеть портрет жены полковника, но тот, видимо, находил это нежелательным.

– Я подумал, майор: мне нужно возглавить операцию по спасению леди Фартингдейл? – сэр Огастес превратил утверждение в вопрос, но Шарп не стал отвечать. Полковник вонзил палец в уголок рта, затем исследовал кончик ногтя, как будто к нему что-то прилипло. – Скажите мне, реально ли спасти ее, майор?

– Это возможно, сэр.

– Маркиз Веллингтон, – снова уклончивости с упоминанием титула Веллингтона, – хотел бы, чтобы это было сделано.

– Нам необходимо знать, где ее содержат, сэр. Там есть замок, монастырь и целое селение, сэр.

– А мы это знаем?

– Нет, сэр, – Шарп не хотел распространяться о своих догадках. Это подождет до отчета Нэрну.

Полковник недружелюбно посмотрел на Шарпа. Выражение лица сэра Огастеса утверждало, что неудача целиком на счету Шарпа. Он вздохнул:

– Подытожим. Я потерял жену и пять сотен гиней. Я рад, что вы, по крайней мере, сохранили мои часы.

– Да, сэр. Разумеется, сэр, – Шарп неохотно отстегнул цепочку. У него никогда не было часов. Сам он постоянно язвил, что офицер, не способный определить время дня без специального устройства, не достоин носить мундир, но сейчас чувствовал, что обладание хронометром, пусть и взятым взаймы, дает ему ощущение успешности и обеспеченности, которое должно быть свойственно майору. – Вот, сэр, – он передал часы сэру Огастесу. Тот открыл крышку, проверил, что обе стрелки и стекло все еще на месте, выдвинул ящик стола и убрал часы туда. Потом его длинные тонкие пальцы нежно обхватили друг друга.

– Спасибо, майор. Простите, что ваша попытка оказалась безуспешной. Вне всякого сомнения, завтра с утра мы встретимся на совещании в штабе генерал-майора Нэрна, – он поднялся, двигаясь мягко, как кошка. – Спокойной ночи, майор.

– Сэр.

Бумаги, предписывающие Шарпу явиться следующим утром в штаб, ждали его на квартире. К приказу прилагалась бутылка бренди от Нэрна и нацарапанная карандашом записка: «Если вы добрались вовремя, вам понадобится содержимое этой бутылки», – а ведь сэр Огастес не предложил ему даже стакана воды, не говоря уже о вине. Шарп разделил бутылку с лейтенантом Гарри Прайсом, высказав ему также все, что думает о разодетых в бархат гражданских, воображающих себя полковниками. Прайс довольно ухмыльнулся:

– Это моя мечта, сэр: бархатный фрак, молодая женушка в самом соку и герои войны, отдающие мне честь.

– Пусть это с тобой случится, Гарри.

– Пусть все мечты исполнятся, сэр, – Прайс как раз пришивал на свой красный мундир очередную заплату. Как и весь полк Южного Эссекса, он носил красное; лишь Шарп и несколько стрелков, переживших вместе с ним отступление из Ла-Коруньи^[57] и примкнувших затем к легкой роте полка Южного Эссекса, гордо носили зеленые куртки.

– Зеленые куртки! Конечно! Зеленые куртки, черт возьми!

– Что такое, сэр? – Прайс перевернул бутылку вверх дном, надеясь на чудо.

– Ничего, Гарри, ничего. Просто пришла в голову одна идея.

– Тогда помоги кому-то Господь, сэр.

Шарп обдумывал эту идею и еще одну, пришедшую вслед за нею, всю ночь, а утром принес их в штаб. Сгустились тучи, большую часть утра лил холодный мелкий дождь, и стол в холле возле кабинета, где ждал Нэрн, оказался завален шинелями, плащами, ножнами и мокрыми шляпами. Шарп добавил к ним свой кивер и шинель, прислонил винтовку к стене и взял с ординарца обещание присмотреть за ней.

На совещании присутствовали Нэрн, Фартингдейл, Шарп и незнакомый лейтенант-полковник.^[58] Нэрн в кои-то веки снял свой халат и надел мундир одного из шотландских полков с темно-зелеными нашивками и золотым кружевом. Сэр Огастес щеголял в красном, черном и золотом личных драгун Ее Королевского Высочества Принцессы, его кавалерийские шпоры терзали ковер. Лейтенант-полковник в красном мундире с белыми нашивками представлял фузилеров^[59]; он тепло кивнул Шарпу. Нэрн представил их:

– Лейтенант-полковник Кинни. Майор Шарп.

– Ваш покорный слуга, Шарп. Это честь для меня, – Кинни был широколицым улыбчивым толстяком. Нэрн взглянул на него и тоже улыбнулся.

– Кинни – валлиец, Шарп. Не доверяйте ему, если не можете до него дотянуться.

Кинни расхохотался:

– Он так говорит с той поры, как мои парни спасли его полк под Бароссой.^[60]

Сэр Огастес кашлянул, протестуя против кельтских^[61] шуток, и Нэрн посмотрел на него из-под нависающих бровей:

– Конечно-конечно, сэр Огастес. Шарп! Мы ведь собрались выслушать ваш рассказ, молодой человек?

Шарп еще раз рассказал всю историю от начала до конца. Его прервали лишь раз, когда Нэрн недоверчиво воскликнул:

– Снял с нее корсаж и толкнул к вам?

– Да, сэр.

– И вы снова его завязали?

– Да, сэр.

– Потрясающе! Продолжайте!

Когда Шарп закончил, весь лист бумаги, лежавший перед Нэрном, был покрыт пометками. В камине потрескивал огонь. Где-то в городе вопил сержант-майор, требуя построиться в колонну по четыре. Генерал-майор откинулся назад:

– Этот француз, Шарп, Дюбретон – что он собирается делать?

– Похоже, собирает спасательный отряд, сэр.

– И соберет?

– Им ехать в два раза дольше, чем нам, – французы и британцы предпочитали зимовать подальше друг от друга.

Нэрн заворчал:

– Мы должны быть там первыми. Сперва спасем женщин, потом выкурим это дерьмо из норы, – он постучал карандашом по листу бумаги на столе. – Пэр этого хочет, так окажем ему услугу. Что вам нужно для спасения женщин, Шарп?

– Сэр! – дернулся сэр Огастес. – Я надеялся, что операция будет доверена мне.

Нэрн смотрел на сэра Огастеса, пока пауза не стала мучительной, потом произнес:

– Очень благородно с вашей стороны, сэр Огастес. Делает вам честь. Но Шарп уже был там, так пусть сперва изложит нам свои мысли, а?

Пришло время для двух идей Шарпа: поутру они казались слабыми, но попытаться стоило.

– Мы сможем освободить их, сэр, как только узнаем, где их держат. Мы это узнаем, а дальше я вижу только один вариант дальнейших действий. Нужно двигаться ночью, чтобы нас не увидели, подобраться как можно ближе, потом залечь на весь день, а следующей ночью атаковать. Это могут сделать только стрелки, сэр.

– Стрелки! – фыркнул Нэрн. Кинни улыбнулся. – Почему вы считаете, что на это способны только стрелки? Что, больше в этой армии никто драться не умеет?

– Потому что я видел там много разных мундиров, сэр, но ни одного стрелкового. Ночью любой, кто не носит зеленый мундир, будет врагом.

Нэрн заворчал:

– Но вы же не видели всех его людей.

– Нет, сэр, – смиренно произнес Шарп: все знали, что стрелки дезертируют куда реже, чем солдаты из других полков.

Нэрн оглядел красно-черный с золотом мундир сэра Огастеса:

– Значит, стрелки. Что еще?

У Шарпа была еще одна идея, но она бесполезна, если не узнать, в каком здании держат заложниц. Когда он сообщил об этом, Нэрн слегка ухмыльнулся:

– Но ведь мы это знаем.

– Мы знаем? – Шарп был настолько поражен, что чуть не забыл добавить: – Сэр?

– Знаем, знаем, – продолжал ухмыляться Нэрн. Кинни молчал.

Сэр Огастес выглядел встревоженным:

– Возможно, вы не сочтете за труд просветить нас, сэр?

– Это моя приятная обязанность, сэр Огастес, – Нэрн прикрыл глаза, откинулся на спинку кресла, театрально вскинул правую руку и продекламировал: – «Все горькие мытарства прежних дней вновь оживали в памяти моей. Мне грезилось то жаркое веселье», – он триумфально прокричал последнее слово, потом таинственно понизил голос и открыл глаза: – «То мертвый холод монастырской кельи».^[62]

Все потрясенно молчали. Нэрн лукаво ухмыльнулся:

– Александр Поуп. Из «Элоизы и Абеляра». Печальная история о молодом человеке, оскопленном во цвете лет. Вот что выходит из-за слишком большой любви. Итак! Они в монастыре. Она умница, жена этого французишки.

Кинни подался вперед:

– Сколько нужно стрелков?

– Две роты, сэр?

Кинни кивнул.

– Они смогут удерживать монастырь всю ночь?

Шарп кивнул в ответ:

– Конечно, сэр.

– Значит, с утра вам понадобится помощь, так?

– Да, сэр.

Кинни переглянулся с Нэрном:

– Все как мы обсуждали, сэр. Небольшая группа идет вперед и защищает дам, батальон подтягивается утром и карает мужчин. Но меня беспокоит еще одна вещь.

Нэрн поднял бровь:

– Какая же?

– Может, они и дезертиры, но, я думаю, можно не сомневаться: они не дураки. Даже если вы пойдете ночью, майор, – он посмотрел на Шарпа, начисто игнорируя требования сэра Огастеса, – они могут ожидать чего-то подобного. Будут часовые, возможно, линия пикетов. Это риск, Шарп. Я не против риска, но этим мерзавцам может хватить времени расправиться с дамами.

Сэр Огастес кивнул, похоже, изменив свое мнение о желательности спасательной операции:

– Я согласен с Кинни.

Нэрн взглянул на Шарпа:

– Ну, майор?

– Я думал об этом, – Шарп улыбнулся: настало время второй, еще более интересной идеи. – Я подумывал заявиться к Ячменной ночи.^[63]

– Ячменной ночке! – усмехнулся Нэрн, машинально поправив Шарпа. – Мне это нравится, молодой человек! Ячменная ночка! Ублюдки все перепьются и полягут в стельку!

Ячменная ночка, шотландское название кануна Рождества, была единственной ночью, когда каждый солдат мог напиться до беспамятства. В Англии в эту ночь предпочитали фрументи, убойное хлебово из дробленой пшеничной крупы на молоке, обильно сдобренное ромом и яичными желтками, легко доводившее человека до абсолютно бессознательного состояния: ведь это канун Рождества!

Кинни, улыбнувшись, кивнул:

– Нас уже ловили на этот трюк, пора попробовать его самим, – он имел в виду канун Рождества 1776 года, когда Джордж Вашингтон захватил врасплох гарнизон Трентона^[64], считавший, что в Рождество не воюют. Потом Кинни покачал головой: – Но...

– Но? – переспросил Нэрн.

Энтузиазм Кинни вдруг резко спал, как будто он уже не надеялся повторить уловку Вашингтона:

– Рождество, сэр. Вы хотите, чтобы мои люди выручили майора Шарпа в Рождество. У нас всего пять дней, – он снова покачал головой. – Я могу сделать это! Мои люди будут там, но мне не хочется заявиться в логово врага с пустыми руками. Понадобятся дополнительные пайки, сэр, а если придется столкнуться с французами, я был бы рад еще и запасным патронам, по полному боекомплекту на каждого, – он говорил, понял Шарп, о тысяче фунтов вяленого мяса и сорока тысячах патронов. В лице Кинни проглянуло сомнение. – Мулов нет, сэр. Им добираться с зимних пастбищ не меньше недели, – мулы, как и британская кавалерия, нуждались в сочной траве, поэтому зимовали у моря.

Нэрн, не переставая делать пометки, проворчал:

– Сможете добраться туда без мулов?

– Конечно, сэр. Но что если французы тоже придут?

– Они явятся не для того, чтобы с нами сражаться, а для того, чтобы захватить Пот-о-Фе!

Кинни кивнул:

– А если им представится шанс заодно лишить нас лучшего батальона?

– Ладно, ладно, – раздраженно откликнулся Нэрн. – Осмелюсь заметить, вы правы. Канун Рождества, Шарп?

Шарп улыбнулся:

– Лучше бы в канун Рождества, сэр, – он взглянул на Кинни. – А семь запряженных лошадьми фургонов могут помочь? Плюс некоторое количество вьючных лошадей? Все в строю и готовы к переходу.

– Господи Боже, молодой человек, конечно, помогут! Этого будет более чем достаточно! Но как, скажите, вы сотворите такое чудо?

Шарп обернулся к Нэрну:

– Ракетные войска, сэр. Уверен, принц-регент будет рад узнать, что им нашли применение в военных целях.

– Боже, Шарп! – ухмыльнулся Нэрн. – Всего две недели назад я повысил вас из капитанов в майоры, и вы уже рассказываете мне, что порадует Его Королевское Высочество! – Он взглянул на Кинни: – Соображения полномочного представителя принца Уэльского удовлетворяют вас, полковник?

– Вполне, сэр.

Нэрн счастливо улыбнулся сэру Огастесу Фартингдейлу:

– Похоже на то, что ваша жена прибудет в ваши объятия в течение недели, сэр Огастес!

Сэр Огастес чуть вздрогнул, но тут же гордо откинул голову назад:

– Разумеется, сэр, и я очень благодарен вам. Но все же мне хотелось бы пойти вместе со спасательной миссией, сэр.

– Правда? – Нэрн непонимающе нахмурился. – Без обид, сэр Огастес, я и в мыслях ничего не имел! Но не оставить ли такие эскапады нашим горячим головам? Мы же, хладнокровные мудрецы, должны терпеливо ждать развязки и писать книги!

Сэр Огастес криво улыбнулся:

– Вы имеете в виду, старики, сэр?

– Мы старше! Мудрее! Хладнокровнее! Неужели вам действительно доставит удовольствие карабкаться на чертову гору ночью, потом лежать весь день в укрытии, дрожа от холода, а следующей ночью вести за собой типов вроде Шарпа? Я понимаю ваши чувства, сэр Огастес, правда, но прошу вас отказаться от вашей просьбы.

Узкое лицо с гривой зачесанных назад волос склонилось над столом. Возможно, подумал Шарп, он размышляет о том, как холодно будет в канун Рождества. Шарп не хотел бы иметь этого человека под боком, поэтому решил вполголоса пробормотать еще одно соображение, которое могло бы помочь сэру Огастесу передумать, раз уж Нэрн не хотел отказать ему впрямую.

– Мы не берем лошадей, сэр, ни одной.

Сэр Огастес гордо вскинул голову:

– Я могу идти пешком, майор, если в этом есть необходимость.

– Уверен в этом, сэр.

– Я беспокоюсь лишь о леди Фартингдейл. Она очень нежная женщина, из хорошей семьи. Не могу даже представить, как ее... – он запнулся. – Хотел бы предложить ей мою защиту, сэр.

– Боже милостивый, сэр Огастес! – оборвал его Нэрн. По словам Фартингдейла выходило, что леди Фартингдейл, вырвавшись из плена Пот-о-Фе, могла подвергнуться опасности со стороны людей Шарпа. Нэрн покачал головой: – Она будет в безопасности, сэр Огастес, в полнейшей безопасности! Можете утром поехать с Кинни. Правда, Кинни?

Полковник-валлиец не прыгал от радости, но кивнул:

– Конечно, сэр. Разумеется, сэр.

– Вы прибудете туда уже к рассвету, сэр Огастес!

Сэр Огастес кивнул и откинулся на спинку кресла.

– Хорошо, я поеду с фузилерами, – он бросил неприязненный взгляд на Шарпа. – Могу я быть уверен, что с леди Фартингдейл будут обращаться с присущим ее статусу почтением?

Эти слова прозвучали оскорбительно, но Шарп понял, что они вызваны лишь самой дикой ревностью, какую только может испытывать стареющий муж к своей молодой жене, и решил максимально вежливо:

– Разумеется, сэр, – он повернулся к Нэрну: оставался еще один нерешенный вопрос. – А стрелки у нас есть, сэр?

Нэрн снова лукаво улыбнулся и передал Шарпу письмо:

– Третий параграф снизу, майор. Они уже в пути.

Шарп прочитал письмо и понял, почему Нэрн так улыбался. Оно было продиктовано Веллингтоном военному секретарю.^[65] Генерал высказывал собственные соображения о том, как должна проходить кампания против Пот-о-Фе. Третий параграф начинался так: «Если вам понадобятся люди, я хотел бы обратить ваше внимание на майора Шарпа. Уверен, что, командуя двумя ротами стрелков, он способен осуществить спасательную операцию и продержаться до прихода карательного батальона. С этой целью, будучи убежден в необходимости этой меры, я приказываю двум ротам 60-го полка прибыть в штаб-квартиру армии». Шарп поднял голову и увидел широкую улыбку Нэрна.

– Было интересно, майор, придем ли мы к тем же умозаключениям.

– Мы, безусловно, пришли, сэр.

– Можете утешать себя, что он не додумался использовать ракетные войска. Вместо этого он попросил о помощи партизан. Некоторое количество кавалерии способно сделать жизнь в горах куда легче, – Шарп гадал, получила ли послание Тереза. Может, они увидятся на Рождество? Эта мысль была ему приятна. Нэрн забрал письмо и перевернул страницу. Лицо его стало серьезным. – Впрочем, вряд ли партизаны за это возьмутся. Испания верит, что именно британские войска напали на селение и осквернили церковь. Во всех церквях, джентльмены, должно быть, уже читаются проповеди о неотвратимости мести британцам за эту резню. Не уверен, что хотя бы кто-то в Испании был в безопасности под нашим флагом, – он явно имел в виду какую-то фразу из письма. Бросив письмо на стол, он улыбнулся Шарпу: – Вы пообещали ублюдкам время до нового года?

– Да, сэр.

– Придется нарушить слово, майор. Идите и убейте их на Рождество.

– Да, сэр.

Нэрн выглянул в окно. Дождь перестал, в облаках появился просвет, сквозь который виднелось синее небо. Шотландец просиял:

– Доброй охоты, джентльмены. Доброй охоты.

(обратно)

Глава 7

Капитан стрелков выглядел ужасающе. Левого глаза не было, глазницу прикрывала черная повязка, позеленевшая по краю. Большая часть правого уха также отсутствовала, два передних зуба заменял грубый протез. Все раны были получены в бою.

При виде Шарпа он щелкнул каблуками и отсалютовал. Четкость движений настоящего вояки несколько не вязалась с подозрительно мягкими интонациями голоса.

– Капитан Фредриксон, сэр, – Фредриксон выглядел гибким, как хлыст, и крепким, как окованный медью приклад винтовки.

Второй капитан, более плотный и менее уверенный, позволил себе улыбнуться, салютуя:

– Кросс, сэр. Капитан Кросс, – похоже, капитан Кросс хотел понравиться майору Шарпу. Фредриксону было наплевать.

В момент повышения Шарпа охватил восторг, но сейчас он чувствовал некоторую нервозность. Кросс хотел понравиться Шарпу, но и сам Шарп хотел нравиться тем, кто пойдет в бой под его началом. Он верил, что если проявит себя дружелюбным, отзывчивым и разумным, они последуют за ним более охотно. Но верность из доброты не произрастет, а значит, эти мысли надо гнать от себя.

– Чему улыбаетесь, капитан?

– Сэр? – глаза Кросса метнулись к Фредриксону, но одноглазый стрелок молча буравил взглядом стену. Улыбка исчезла.

Этих капитанов с их ротами Шарп поведет к Господним Вратам на непростую ночную операцию – а там не до дружелюбия, отзывчивости и разумности. Может, он потом им понравится – но сперва они его возненавидят, потому что он заставит их подчиняться своим правилам. Верность появляется только из уважения.

– Сколько вас?

Фредриксон ответил первым, как и рассчитывал Шарп:

– Семьдесят четыре человека, сэр. Четыре сержанта, два лейтенанта.

– Боезапас?

– На восемьдесят выстрелов, сэр, – слишком хорошо, чтобы быть правдой. Британский порох был лучшим в мире, и солдаты редко могли устоять перед искушением продать несколько патронов местным и заработать на этом пару монет. Но ответ Фредриксона также значил, что недостача – не его, Шарпа, дело. Он, Фредриксон, позаботится о том, чтобы люди пошли в бой с полными подсумками.

Шарп перевел взгляд на Кросса:

– А у вас, капитан?

– Пятьдесят восемь человек, сэр. Четыре сержанта, один лейтенант.

Шарп обвел взглядом роты, выстроившиеся на площади. Стрелки были уставшими, небритыми, буквально падали с ног. Они только что завершили нелегкий путь от Коа^[66] и надеялись на теплые квартиры, еду и выпивку. Полдюжины лошадей, принадлежавших офицерам, вяло топтались перед строем зеленых курток. Шарп взглянул на солнце: до захода еще три часа.

– Берем дополнительные патроны, соответствующие распоряжения уже отданы. Я расскажу сержантам, где их получить.

Кросс кивнул.

– Сегодня ночью нам предстоит пройти десять миль. Офицерские лошади остаются здесь, – он повернулся спиной к изумленному капитану Кроссу. – Капитан?

– Ничего, сэр.

Фредриксон лишь улыбнулся.

Той ночью холод пробирал до костей. Разбив лагерь, они сделали шалаши из веток и сварили пайковую говядину в маленьких походных котлах. Стрелки никогда не использовали обычные для остальной армии фландрские котлы^[67]: те были настолько тяжелыми, что таскать их приходилось мулам. Чтобы вскипятить такой котел, нужна была целая вязанка дров, поэтому легкие части армии Веллингтона пользовались маленькими трофейными котлами, как пользовались и удобными трофейными ранцами. Шарп с удовольствием оглядел три десятка походных костерков. Здесь была и его собственная рота, сильно поредевшая после летней кампании 1812 года: лейтенант Прайс, три сержанта и двадцать восемь застрельщиков из полка Южного Эссекса, к которым добавились Харпер и еще девять стрелков из 95-го, старого полка Шарпа, выживших после отступления из Ла-Коруньи четырьмя годами ранее. Прайс, сидевший у костра вместе с Шарпом, взглянул на майора и поежился.

– Нам нельзя с вами, сэр?

– Ты носишь красный мундир, Гарри.

Прайс выругался.

– Все будет в порядке, сэр.

– Нет, не будет, – Шарп кончиком ножа вытащил из огня каштан. – До Рождества работы хватит, Гарри. Уж поверь мне.

Прайс обиженно проворчал:

– Да, сэр, – затем, не в силах долго дуться, ухмыльнулся и мотнул головой в сторону костров. – Задали вы им, сэр. Хотя не знаю, что тут было сложного.

Шарп расхохотался. Два лейтенанта, непривычные к отсутствию удобных седел, с трудом доковыляли десять миль. Стрелки же, поворчав, смирились: Шарп оказался просто еще одним ублюдком, лишившим их теплой постели и шанса на девчонку. Взамен им предлагалось спать в чистом поле в декабре.

Прайс снова выругался: каштан обжег ему пальцы.

– Они определенно заинтересовались, сэр.

– Заинтересовались?

– Наши парни переговорили с ними. Рассказали пару баек, – он ухмыльнулся, когда каштан наконец выскользнул из кожуры. – Сообщили, как долго способен протянуть человек под командой майора Шарпа.

– Боже, Гарри! Не слишком ли это для них?

Прайс радостно пробурчал с набитым ртом:

– Они крепкие ребята, сэр. Они сдюжат.

Крепкие ребята, да. 60-й полк Королевских американских стрелков был создан в Тринадцати колониях^[68] до восстания. Из них воспитывали снайперов, следопытов, лесных охотников. С потерей Америки ряды 60-го пополнили британцы и высланные немцы – последних в составе полка было не меньше половины. Шарп узнал, что мать Фредриксона была англичанкой, а отец – немцем, поэтому капитан свободно говорил на обоих языках. А Харпер познакомил майора и с ироническим прозвищем, данным Фредриксону солдатами его роты: капитана Вильяма Фредриксона, одного из самых суровых армейских офицеров, окрестили Милашкой Вильямом.^[69]

Милашка Вильям как раз возник из темноты у костра Шарпа.

– Можно переговорить с вами, сэр?

– Валяйте.

Фредриксон присел на корточки, его единственный глаз зловеще мерцал в темноте.

– Пароль сегодня будет, сэр?

– Пароль?

Фредриксон пожал плечами:

– Хотел выслать дозоры, сэр, – он не спрашивал разрешения: для капитана 60-го оскорбительно спрашивать чьего бы то ни было разрешения. Этот полк воевал не батальонами, как остальные, а был разбит на роты, которые присоединялись к разным армейским дивизиям для усиления линии застрельщиков. Роты 60-го были для армии сиротами – но, будучи сильными и независимыми, гордились своим статусом.

Шарп усмехнулся: здесь, в безопасной и дружелюбной Португалии, не было нужды в дозорах.

– Значит, хотите выслать дозоры, капитан?

– Да, сэр. Кое-кому из моих людей не помешает ночная разминка.

– На сколько?

Худое лицо с повязкой на глазу на мгновение осветило пламенем костра, потом Фредриксон снова обернулся к Шарпу:

– Три часа, сэр.

Вполне хватит, чтобы вернуться в деревню, которую они прошли на закате, и похозяйничать на большой ферме, что за церковью на холме. Шарп тоже слышал доносившиеся оттуда звуки, а голоден был не меньше Фредриксона. Значит, ему нужен пароль, чтобы пройти часовых?

– Свиной окорок, капитан.

– Сэр?

– Это пароль. И моя цена.

Ответом ему была слабая улыбка:

– А ваши люди говорят, вы не одобряете воровства, сэр.

– Никогда не любил смотреть, как военная полиция вешает людей за мародерство, – порывшись в кармане, Шарп кинул Фредриксону монету. – Оставите на пороге.

Фредриксон кивнул и поднялся.

– И еще, капитан...

– Сэр?

– Я люблю кусочки из середины, где почки.

В темноте мелькнула улыбка.

– Так точно, сэр.

Они съели свинину на закате следующего дня под сенью дубовой рощицы, оставив позади долгий переход. Сегодня ночью привалов не будет, только тяжелый ночной марш: форсировать реку – и дальше, в горы. Шарп построил их и приказал предъявить мешки, фляги, ранцы, подсумки, шинели и кивера. Он лично наблюдал за тем, как сержанты проверяют каждого человека и его снаряжение на предмет алкоголя: в следующие сутки никто не должен напиться. Стрелки молча смотрели, как их выпивка льется на землю. Потом Шарп указал на груду фляг:

– Бренди! – раздались радостные возгласы. – Понадобится завтра, чтобы согреться. А когда закончим работу, сможете пить хоть до одурения.

Всю ночь они взбирались по крутому склону среди обломков скал и мрачных теней. В ушах стоял непрестанный волчий вой. Волки редко нападали на людей, но Шарп как-то видел стреноженную лошадь: волк прыгнул ей на круп, выдрал кусок плоти и скрылся в темноте, провожаемый нестройным грохотом мушкетов. Двигаясь на восток, они взбирались все выше. В неверном свете луны Шарп пытался разглядеть приметы, которые запомнил с первого посещения монастыря. Он провел солдат к северу от Господних Врат, а после полуночи свернул на юг. Когда подъем закончился, идти стало легче. Но пугало приближение рассвета: нужно было спрятаться до того, как люди Пот-о-Фе, засевшие на башне, смогут заметить их появление.

Заплутав, они подошли слишком близко: часовой на другом конце долины кинул в костер целый куст терновника, пламя взметнулось, осветив камни дозорной башни, и Шарп зашипел, призывая к молчанию. Боже! Как близко! Он отвел людей назад и, покружив по склону, нашел глубокий овраг, успев прямо перед рассветом.

Овраг, хотя и недостаточно далеко расположенный от монастыря, чтобы чувствовать себя в полной безопасности, оказался идеальным укрытием: майор, два капитана, четыре лейтенанта, одиннадцать сержантов и сто шестьдесят пять рядовых спрятались в его глубине. Им придется провести здесь весь день.

Странный это способ встретить канун Рождества. В Британии сейчас готовят еду к празднику. Ощипанные гуси повиснут на стенах ферм по соседству с окороками прямо из коптильни, рождественский пудинг с изюмом расположится над очагом рядом с закипающим студнем, в богатых домах слуги вытащат из бочонка маринованные свиные головы и станут их фаршировать. Будут печь пироги с телятиной и говядиной, в кирпичных печах зардеются румянцем яблоки, наполняя кухни своим ароматом, смешивающимся с густым запахом свежесваренного пива. Отблески пламени заиграют на бутылках домашнего вина и огромной чаше для пунша, где специям уже не терпится стать тем самым глинтвейном, что уже вечером хлынет в заздравные кубки. Рождество нужно встречать в теплом уютном доме, полном ароматов стряпни. В этот день нужно думать только о пиршестве, ни о чем другом.

Шарп гадал, не возмущает ли его людей столь неравноценная замена Рождества на военную операцию, но чем дольше длился этот бесконечный холодный день, тем больше он видел гордости в их глазах – гордости за то, что именно они были выбраны для такой сложной задачи. По отношению к дезертирам они чувствовали лишь горькую ненависть, хотя Шарп подозревал, что здесь не обходилось и без легкой зависти. Большинство солдат время от времени думали о дезертирстве, но мало кто на него решался. Зато все до единого мечтали о райском местечке, где нет дисциплины, зато много вина и женщин. Пот-о-Фе и Хэйксвилл оказались очень близки к воплощению этой мечты, и люди Шарпа горели желанием наказать их: ведь дезертиры преуспели в том, о чем сами они могли только мечтать.

Фредриксон, видимо, посчитал, что Шарп слишком уж задумчив. Усевшись рядом с ним и Харпером на склон, капитан кивнул на своих людей:

– Они романтики, сэр.

– Романтики? – услышать такое от Милашки Вильяма было несколько неожиданно.

– Гляньте на них: половина готова убить за десять шиллингов, а то и меньше. Пропойцы, материнское обручальное кольцо продадут за пинту рома. Боже! Настоящие ублюдки! – произнес Фредриксон нежно, потом ухмыльнулся, машинально приподнял край изношенной повязки на глазу, поковырялся пальцем в ране – похоже, этот жест вошел у него в привычку – и вытер палец об обшлаг. – Видит Бог, они не святоши, но судьба женщин в монастыре их очень беспокоит. Освободить их кажется ребятам правильным, – он ухмыльнулся, показав отсутствующие зубы. – Все вокруг ненавидят проклятую армию, пока не понадобится кого-нибудь спасти – тогда мы становимся чертовыми героями и рыцарями на белых конях, – он расхохотался.

Все утро стрелки спали: на часах стояли красномундирники Прайса. Потом и им дали отдохнуть: овраг патрулировали, старались не высовываться за край, пикеты капитана Кросса. Шарп видел силуэты на верхушке дозорной башни, а около полудня на востоке показались трое всадников. Майор подумал было, что это патруль, но они растворились в какой-то лощине и в течение часа не показывались, поэтому он решил, что это любители выпить, прихватившие с собой пару бутылок под вымышленным предлогом разведки.

Больше всего Шарпа заботил холод: ночью был морозец, но тогда они двигались, сейчас же вынуждены были сидеть без движения, не зажигая костров, а промозглый дождь и ветер, гулявший по всей длине оврага, лишь усугубляли положение. После появления неизвестно куда сгинувшего патруля Шарп затеял детскую игру в салочки, чуть изменив правила, ограничив территорию половиной высоты оврага и настояв на обязательном молчании. Игра продолжалась два часа, согревая и солдат, и офицеров. Когда в нее вступал офицер, она становилась особенно неистовой. Нужно было не просто осалить другого игрока, но и повалить его на землю. Самого Шарпа дважды уронили мощными бросками, от которых трещали кости, и оба раза он тут же возвращал должок своему обидчику. Лишь когда начали спускаться сумерки, люди разбрелись чистить оружие и готовиться к ночи.

Палаш Шарпа забрал Харпер. Оружие было тяжелым, с длинным прямым лезвием, несколько неуклюжим из-за своего веса, но убийственно опасным в сильных руках. Харпер сам купил этот клинок, перековал и подарил Шарпу, когда казалось, что тот при смерти и уже не выкарабкается. Это случилось в армейском госпитале в Саламанке. Человеком, подстрелившим Шарпа и почти прикончившим его, был француз по имени Леру – и сам он погиб от этого же клинка. Харпер затачивал лезвие длинными продольными движениями оселка. Потом он перешел к острию и, наконец, снова передал клинок Шарпу.

– Вот, сэр. Как новенький.

А внимание Фредриксона привлекло семиствольное ружье, стоявшее рядом с Харпером – единственное заряженное оружие, с которым первый отряд отправится к монастырю. В состав этого отряда вошли лучшие бойцы трех рот, лично отобранные Шарпом. Их оружием будут лишь клинки, ножи и штыки. Возглавит отряд сам Шарп, вместе с ним пойдет Харпер, и именно грохот выстрела сержантского ружья станет сигналом для остальных стрелков. Харпер поднял ружье, куском проволоки прочистил запальное отверстие, плюнул в него и довольно пробурчал:

– Пирог с ягнятиной, сэр.

– Пирог с ягнятиной?

– Мы едим его дома, да. Пирог с ягнятиной, картошка и еще немного пирога с ягнятиной. Мама всегда готовит пирог с ягнятиной на Рождество.

– Гусь, – ответил Фредриксон. – А как-то был еще лебедь с хрустящей корочкой. И французское вино, – он ухмыльнулся, забивая пулю в пистолет. – Сладкий пирог. И, чтобы брюхо набить, хорошая рубленая котлета.

– Нам давали рубленую требуху, – сказал Шарп. Фредриксон недоверчиво посмотрел на него, но Харпер кивком подтвердил слова майора.

– Если вежливо попросите, сэр, он вам расскажет про сиротский приют.

Одноглазый капитан перевел взгляд на Шарпа:

– Это правда?

– Чистейшая. Пять лет. Я попал туда, когда мне было четыре.

– И вам давали требуху на Рождество?

– Если повезет. Рубленую требуху и яйца вкрутую. Это называлось сладостями. Мы любили Рождество – не надо было работать.

– И что это была за работа?

Харпер усмехнулся: он уже не раз слышал эту историю. Шарп прилег, подложив под голову ранец, и уставился куда-то за низкие темные облака.

– Мы расплетали старые корабельные канаты, просмоленные. Получаешь восьмидюймовый канат, жесткий, как мерзлая кожа. Если тебе нет шести, должен одолеть семь футов в день, – он ухмыльнулся. – Пеньку продавали конопатчикам и обойщикам мебели. Не так плохо, как комната с костями.

– Это еще что?

– Комната с костями. Растираешь кости в порошок и делаешь из них нечто вроде пасты. Половина чертовой слоновой кости, которую можно купить в магазине, сделана из этой самой пасты. Поэтому мы любили Рождество. Работы не было.

Фредриксон, похоже, был впечатлен.

– И что же было в Рождество, сэр?

Шарп попытался вспомнить. Он так много забыл. Убежав из приюта и решив на будущее держаться от него подальше, он постарался изгнать эти воспоминания из памяти. Теперь они были так далеки, как будто принадлежали кому-то другому, гораздо менее удачливому.

– Помню, по утрам была служба в церкви. Мы получали длиннющую проповедь о том, как нам повезло. Потом кормежка. Требуха, – он усмехнулся.

– И пудинг с изюмом, сэр. Вы мне говорили, что как-то давали пудинг, – пробурчал Харпер, заряжая свое ружье.

– Да. Один раз. Чей-то подарок, по-моему. После обеда заходил кто-нибудь из попечителей. Или матери приводили мальчиков и девочек посмотреть, как живут сироты. Боже, как мы их ненавидели! Верите ли, это был единственный проклятый день в году, когда топили камин: не должны же дети богачей подхватить простуду, навещая бедняков, – он поднял палаш, задумчиво рассматривая лезвие. – Давно это было, капитан, очень давно.

– Вы возвращались туда?

Шарп сел.

– Нет, – он запнулся. – Я думал об этом. Было бы чудесно явиться туда в мундире и этой штукой на поясе, – он снова осмотрел лезвие и усмехнулся. – Наверное, там все поменялось. Ублюдки, что заправляли всем, вероятно, передохли, а дети, скорее всего, спят в кроватях, едят три раза в день и не знают, как им повезло, – он поднялся, чтобы сунуть палаш в ножны.

Фредриксон покачал головой:

– Не думаю, что там что-то изменилось.

Шарп пожал плечами:

– Не так это важно, капитан. Дети – чертовски крепкие существа. Подари им жизнь, с остальным они справятся, – он постарался, чтобы слова прозвучали грубовато, и пошел прочь от Фредриксона и Харпера, потому что разговор напомнил ему о собственной дочери. Достаточно ли она большая, чтобы осознать праздник Рождества? Он не знал. Он мог лишь вспоминать, каким в последнюю их встречу было ее маленькое круглое личико и темные волосы, так похожие на его собственные, и гадать, что за жизнь ей достанется: жизнь без отца, жизнь, начавшаяся с войны. Ее бы он никогда просто так не оставил.

Шарп переходил от одной группы людей к другой, обмениваясь с каждым парой фраз, слушая шутки и пытаясь разглядеть тайные страхи. По его приказу сержанты раздали ещеполдюжины фляг с бренди, и он был тронут, когда солдаты предлагали ему глотнуть драгоценной влаги из их порции. Собственный отряд он оставил напоследок. Пятнадцать человек сидели отдельно; кое-кто затачивал и без того острые лезвия штыков. Восемь из них были немцами, достаточно хорошо говорившими по-английски, чтобы понимать приказы. Он махнул им рукой, разрешая сесть: с педантичностью, свойственной их нации, они вскочили на ноги при его приближении.

– Тепло?

Кивки и улыбки:

– Да, сэр.

Но выглядели они замерзшими. Один, тощий, как шомпол, непрерывно облизывал губы, полируя промасленным куском кожи лезвие штыка. Наконец он поднял штык вверх, ловя последний солнечный луч, удовлетворенно крякнул и положил штык на землю, затем тщательно сложил кусок кожи и убрал его в непромокаемый пакет. Он поднял голову, заметил интерес Шарпа и молча передал майору свой штык. Шарп потрогал лезвие: Господи, острый, как бритва.

– Как ты смог его так заточить?

– Непростое это дело, сэр, очень непростое. Каждый день над ним тружусь, – он забрал штык и сунул в ножны.

Другой стрелок улыбнулся Шарпу:

– Тейлор каждый год штык меняет, сэр, слишком уж быстро их стачивает. Но видели бы вы его винтовку...

Похоже, Тейлор был гордостью своей роты. Не говоря ни слова, он передал винтовку Шарпу. Здесь потрудились не меньше, чем над штыком. Дерево было промаслено и отполировано, ложе переделано ножом, чтобы сузить пространство за спусковым крючком, на верхний край приклада медными гвоздями прибита кожаная накладка-подщечник. Шарп оттянул курок, не забыв проверить, что оружие разряжено, и кремень встал в боевое положение. Шарп слегка тронул спусковой крючок, не приложив почти никакого усилия, и кремень дернулся вперед. Худощавый стрелок усмехнулся:

– Готов, сэр.

Шарп вернул ему винтовку. Акцент Тейлора напомнил ему майора Лероя из полка Южного Эссекса.

– Ты американец, Тейлор?

– Да, сэр.

– Лоялист?

– Нет, сэр. Беглец, – похоже, Тейлор не любил лишних слов.

– Откуда?

– С торгового судна, сэр. Сбежал в Лиссабоне.

– Он убил капитана, сэр, – с восхищенной улыбкой добавил кто-то.

Шарп взглянул на Тейлора, американец лишь пожал плечами.

– Где ты жил в Америке, Тейлор?

Холодные глаза оглядели Шарпа, как будто Тейлор раздумывал, отвечать или нет. Потом он снова пожал плечами:

– Теннесси, сэр.

– Никогда не слышал. А тебя не волнует, что мы в состоянии войны с Соединенными Штатами?

– Нет, сэр, – судя по всему, Тейлор считал, что его страна вполне в состоянии разобраться со своими проблемами без его участия. – Слышал, у вас в роте, сэр, есть человек, считающий себя стрелком?

Шарп понял, что речь идет о Дэниеле Хэгмене, лучшем стрелке полка Южного Эссекса.

– Есть такой.

– Так скажите ему, сэр, что Томас Тейлор лучше.

– На каком расстоянии ты можешь попасть в цель?

Глаза снова бесстрастно оглядели Шарпа – похоже, Тейлор опять задумался, стоит ли отвечать.

– На двух сотнях ярдов промаху не дам.

– Как и Хэгмен.

Снова улыбка:

– Я имею в виду, в глаз попаду, сэр. В любой, на выбор.

Разумеется, это была похвальба, но Шарпу понравилась уверенность Тейлора. Должно быть, им трудновато командовать, но ведь многие стрелки таковы: независимы, самостоятельны на поле боя. В стрелковых полках не требовали старомодного бездумного повиновения и больше надеялись на боевой дух. Офицер 95-го или 60-го полка должен был пройти муштру вместе с рядовыми, понять и оценить достоинства людей, которыми он будет командовать в бою. Для кого-то это было непросто, но тяжесть ученичества с лихвой окупалась взаимным доверием и уважением. Шарп был уверен в своих людях: они будут сражаться. Но как насчет людей Пот-о-Фе, засевших в монастыре? Они тоже опытные солдаты, и его единственная надежда, все больше таявшая по мере того, как холодный день переходил в не менее холодную ночь, на то, что дезертиры безнадежно напьются.

В этот рождественский вечер небо закрыли тучи, и нет звезды, чтобы указать им путь. Дома во всех приходских церквях уже поют гимны. «К небесам вознесем мы свои голоса, и в ангельских хор вольемся», – вспомнил Шарп слова из детства, из сиротского приюта. «Дай благо тем, кто согрешил, и мира на земле».^[70] Нет, эта ночь не принесет грешникам благо: из темноты возникнут клинки, штыки и смерть. В канун Рождества 1812 года у Господних Врат будут крики боли, кровь и ярость. Шарп подумал о невинных женщинах, запертых в монастыре, и гнев закипел в нем. Пусть скорее кончится ожидание, молил он, путь придет тьма. Он хотел, чтобы горячка битвы охватила его, хотел видеть смерть Хэйксвилла, поэтому призывал ночь.

Стемнело, где-то за зазубренными пиками гор завыли волки, с запада налетел холодный ветер. Люди в зеленых куртках ждали, дрожа от холода, а сердца их переполняли жажда мести – и смерти.

(обратно)

Глава 8

Ночь была темна, как в первый день творения: полнейшая чернота, не видать ни горизонта, ни луны, ни облаков. Рождественская ночь.

Ожидавшие в овраге почти не издавали звуков – не громче ворочающихся под натиском холода зверей. Легкий дождь усугублял их страдания.

Шарп со своим маленьким отрядом двинется первым, потом Фредриксон, как старший капитан, поведет основную группу стрелков. Гарри Прайс останется ждать за стенами монастыря до тех пор, пока бой не кончится – или пока, не дай Бог, не придется прикрывать отступление.

Шарп не мог избавиться от предчувствия неудачи. На закате, чуть высунувшись над краем оврага, он постарался до мельчайших подробностей запомнить дорогу, которой придется идти в темноте – но что, если он заблудится? Или, предположим, какой-то идиот, нарушив приказ, пойдет с заряженной винтовкой, споткнется – и взорвет ночь случайным выстрелом? Или на северной стороне долины не окажется тропы? Шарп вспомнил терновые кусты по склонам и представил, как заводит отряд в заросли, откуда нет выхода. Он мотнул головой, отгоняя видение, но пессимизм и не думал исчезать. А если заложниц перевели в другое место? Или он просто не найдет их в монастыре? Возможно, они уже мертвы. Чтобы отвлечься, он задумался, как может выглядеть эта молодая богачка, выскочившая за сэра Огастеса Фартингдейла. Должно быть, она решит, что Шарп – неотесанный дикарь.

В голове снова мелькнула строчка из рождественского гимна: «Дай благо тем, кто согрешил». Нет, не сегодня.

Он хотел выйти в полночь, но было слишком темно, чтобы Фредриксон или любой другой обладатель часов смог увидеть стрелки, и чертовски холодно, чтобы ждать в бесконечной темноте. Люди окоченели, холод усыплял, а западный ветер пробирал до костей, поэтому Шарп решил двинуться раньше.

Как только они вышли, показался свет – скорее, туманный отблеск горевших в долине костров. Из оврага он не был виден, но когда Шарп и его люди двинулись на юг, спотыкаясь на каменистом склоне, северный гребень долины заливало неверное сияние. Он приметил в качестве ориентира небольшую впадину, выделявшуюся на фоне неба, и наметил путь: сперва налево, потом чуть правее – и вперед, точно на огни в долине Адрадоса.

Стрелки несли только оружие и амуницию; ранцы, подсумки, одеяла и фляги остались в овраге: их можно забрать поутру, но драться стоит налегке. Они сняли также шинели, оставшись в темно-зеленых мундирах, которые станут их опознавательным знаком. «Дай благо тем, кто согрешил»?

Услышав какой-то шум впереди, Шарп остановился. На долю секунды ему показалось, что враг расставил по краю долины пикеты. Он прислушался и облегченно вздохнул: то были лишь звуки шумного веселья, радостные крики, смех и гул голосов. Ведь это Рождество!

Чертовски неприятно родиться в такую ночь, подумал Шарп. Середина зимы, еды не хватает, в горные селения заходят волки. Наверное, в Палестине теплее, а пастухов, которые видели ангелов, волки не беспокоят, но зима везде зима. Шарп всегда считал Испанию жаркой страной; такой она и была летом, когда солнце высушивало почву равнин, превращая ее в пыль. Но зимой нередки морозы, и он представлял себе Рождество в хлеву, насквозь продуваемом холодными ветрами, врывающимися в каждую щель. С такими мыслями он вел свой отряд к Господним Вратам – темную колонну людей, несущих в ночи смерть на лезвиях клинков.

На гребне он упал ничком и пополз. Впереди темнели терновые кусты, долина была залита светом костров, горящих в замке и монастыре, на дозорной башне и в селении. Слава Всевышнему, нашлась и тропа через заросли терновника.

Из монастыря донесся смех. Шарп видел, что во дворе замка тоже веселятся. Холодало.

Он повернул голову и прошептал:

– Расчет!

– Первый! – это Харпер.

– Второй, – сержант-немец по фамилии Роснер.

– Третий, – Томас Тейлор.

Рядом с Шарпом упал Фредриксон, не проронивший ни звука, пока в темноте шла перекличка. К облегчению Шарпа, все оказались на месте. Он указал на нижний край склона, где темная тропа через кустарник исчезала на мелких камнях, красно-черных в отблесках костров:

– Ждите у края кустов.

– Так точно, сэр.

Людям Фредриксона нужно будет пробежать всего полсотни ярдов от зарослей терновника до двери монастыря. Сигналом будет грохот семиствольного ружья – или мушкетный залп со стороны противника. Но на одиночные выстрелы не следовало обращать внимания: в такую ночь, когда все вокруг выпивают и празднуют, выстрелы – не редкость. Если Фредриксон ничего не услышит в течение пятнадцати минут, он все равно должен выдвигаться. Шарп взглянул на капитана, чья повязка делала его похожим на призрака, и подумал, что тот начинал ему нравиться.

– Ваши люди готовы?

– Предчувствуют удовольствие, сэр.

– Ну что ж, принесем благо грешникам.

Шарп повел свой отряд вперед, лишь раз глянув через правое плечо. Где-то далеко в Португалии, в пограничных горах, путеводной звездой алел огонек костра.

Тропа была крутой, а дождь сделал ее скользкой и ненадежной. Один из стрелков поскользнулся и грохнулся прямо в клубок колючих ветвей. Все застыли. Шипы с треском драли мундир, пока незадачливый стрелок пытался выпутаться.

Шарп уже видел массивную дверь монастыря и пробивавшийся луч света: она была чуть приоткрыта. Из здания доносились громкие крики, хохот и звон стекла. Среди хора мужских голосов можно было различить и женские. Шарп медленно двинулся туда, стараясь не поскользнуться и чувствуя, как внутри растет возбуждение: сейчас он отомстит за оскорбления, которые ему нанесли в прошлый раз.

Дверь отворилась. Он остановился; отряд тоже застыл, не дожидаясь приказа. В дверях монастыря возникли два темных силуэта. Один, с мушкетом, хлопнул другого по плечу и толкнул в сторону дороги. Того вырвало, перекрыв звуки доносившегося изнутри веселья: похоже, Рождество в монастыре уже наступило. Первый – вероятно, часовой – расхохотался. Он отряхнул ноги от следов рвоты, сплюнул на ладони и потащил приятеля внутрь. Дверь за ними закрылась.

Склон стал более пологим, Шарп рискнул обернуться и был поражен: его люди видны как на ладони! Их просто не могли не заметить! Но никто в долине не поднимал тревоги, в ночи не слышалось выстрелов, а край зарослей был уже в двух шагах. Он остановил отряд.

– Тейлор, Белл!

– Сэр?

– Удачи вам.

Двое стрелков, спрятав мундиры под шинелями, направились к монастырю. Шарп хотел сделать эту часть работы сам, но опасался, что часовой может узнать его или Харпера. Придется подождать.

Он постарался отобрать для этой задачи самых опытных: беззвучно убить человека ножом – задача не для новичка. Белл прошел школу лондонских улиц, Тейлор учился на другом конце мира, но в обоих можно быть уверенным: они устранят часового или часовых на входе.

Двое стрелков не пытались скрыть свое появление. Едва перебирая ногами по дороге, они изображали пьяных, переговариваясь между собой заплетающимися голосами. Шарп слышал, как Белл грязно выругался, наступив в рвоту на ступеньках. Дверь открылась, из-за нее выглянул часовой, из-за его спины возник второй с мушкетом на плече. За ними пылала жаровня.

– Проходите! Чертовски холодно!

Тейлор уселся на нижней ступеньке и запел, размахивая выданной Шарпом бутылкой.

– У меня для вас подарочек! – снова и снова напевал он, давясь от пьяного смеха.

Белл махнул рукой:

– Подарочек! Рождественский!

– Господи! Да заходите уже!

Белл ткнул пальцем в Тейлора:

– А он идти не может.

Бутылка по-прежнему маячила в руке Тейлора. Двое часовых, добродушно ворча, спустились по ступенькам. Один, потянувшись к бутылке, даже не успел заметить, как из рукава шинели мнимого пьяницы показалась рука, держащая отточенный клинок. Часовой схватился за горлышко, и нож Тейлора вошел ему глубоко под ребра, добравшись до сердца и артерий. Тейлор перехватил бутылку, одновременно удерживая часового.

Белл улыбнулся второму часовому, на лице которого отразились тревога и непонимание. Все еще улыбаясь, лондонец перерезал готовому закричать человеку горло. Шарп увидел, что тело начало падать, но двое стрелков удержали его и поволокли трупы в темноту.

– Двинулись!

Он повел остальных вперед. Фредриксон уже спустился по склону и устроился в колючках ждать окончания пятнадцати минут или выстрела Харпера – сигнала к началу резни в Адрадосе.

Ступени монастыря были залиты кровью убитого Беллом часового, и сапоги Шарпа оставляли темные следы. Он прошел в верхний клуатр, встал в тени арки и огляделся. Похоже, здесь никого нет: крики и хохот шли из внутреннего клуатра. Но он все-таки подождал, обшаривая взглядом самые дальние уголки двора. Из темноты донеслись приглушенные стоны и шепот. Проход впереди, через который их с Дюбретоном провели смотреть, как женщину заклеймили словом puta, был пуст, дверь и решетка распахнуты. Он поднял руку и щелкнул пальцами, подзывая своих людей, потом медленно двинулся вперед. Башмаки стрелков громко стучали по камню. Огонь жаровни освещал мраморные плиты вокруг колодца.

Дверь часовни была открыта. Когда Шарп проходил мимо, оттуда высунулась рука, ухватив его за левое плечо. Он сбросил руку, уже готовясь ударить кулаком, но остановился: в дверях, покачиваясь и моргая, стояла женщина; за ее спиной, освещенная дрожащим светом свечей, виднелась открытая решетка.

– Зайдешь, дорогой? – улыбнулась женщина Шарпу и привалилась к двери.

– Пойди проспись.

Из часовни донесся мужской голос, говоривший по-французски. Женщина отрицательно покачала головой:

– Он ни на что не способен, черт его подери. Бренди, бренди, бренди... – из часовни вышел ребенок, не более трех лет от роду. Он встал рядом с матерью и радостно уставился на Шарпа, посасывая палец. Женщина прищурилась, пытаясь разглядеть Шарпа: – Ты кто?

– Лорд Веллингтон, – француз снова что-то крикнул, послышалось движение. Шарп подтолкнул женщину: – Иди, люби его. Ему уже лучше.

– Буду надеяться на этот счастливый случай. Возвращайся, хорошо?

– Мы обязательно вернемся.

И он повел прыскающих в кулак стрелков в сторону коридора, ведущего к внутреннему клуатру. Навстречу раздалось эхо шагов, и из-под арки выскочили двое детей, играющих в догонялки. Оказавшись в верхнем клуатре, они стали бегать друг за другом, весело хохоча. Из склада донесся сердитый окрик: похоже, здесь все уже перепились и заснули.

Шарп, жестом приказав отряду остановиться, осторожно прошел на верхнюю галерею, с которой разговаривал с мадам Дюбретон, и замер в тени. Внизу царил хаос, та самая анархия, которой опасался Веллингтон, полное отрицание чести и дисциплины.

Двор был залит светом огромного костра, разведенного на разбитых плитах прямо поверх лабиринта тонких каналов. На растопку пошел терновник и рамы высоких окон из зала по северной стороне клуатра. Окна начинались почти на уровне земли и заканчивались декоративными арками под самым сводом галереи. Сейчас их рамы были выломаны, стекла растащили, и Шарп сверху видел, что дезертиры используют окна как проходы между залом и двором.

Шарп сбежал из приюта перед десятым днем рождения, затерялся в темных подворотнях лондонских трущоб. Проворному мальчишке там всегда найдется дело: это был мир воров, расхитителей могил, убийц; пьяниц, калек и шлюх, продававших свою красоту и здоровье. У обитателей Сент-Джайлса^[71] никогда не было надежды. Для многих из них самым дальним путешествием в жизни была Оксфорд-стрит^[72]: полторы мили на запад, до трехглавой виселицы Тайберна.^[73] Сельская местность всего в двух милях на север от Тоттенхэм-Корт-Роуд^[74] казалась не ближе райских врат. Сент-Джайлс был царством болезней и голода, где будущее представлялось столь темным, что исчислялось не в годах или месяцах, а в часах. Часами же измерялись и удовольствия: мужчины и женщины топили свое отчаяние в выпивке и совокуплениях прямо в винных лавках, трущобах, дешевых меблированных комнатах, пока смерть не бросала их в сточные канавы, где они и гнили вместе с еженощным урожаем мертвых младенцев. Надежды здесь не было, только отчаяние.

Эти люди были такими же отчаянными. Они не могли не знать, что возмездие настигнет их – может, весной, когда армии очнутся от зимнего оцепенения. Но до тех пор отчаяние не проявляло себя. Они пили – и постоянно были пьяны. На разбитых мраморных плитах валялась еда, мужчины возлежали с женщинами, дети пробирались между парочками в поисках костей, на которых еще осталось мясо, или мехов с вином, из которых еще можно что-то дососать. Ближе к огню попадались полностью раздетые, спящие; те, кто лежал подальше, прикрывались одеялами или драными лохмотьями. Кто-то ворочался; один был мертв, его вспоротый живот чернел кровавой раной. Шум шел не отсюда, а из зала с выбитыми окнами, но Шарп не видел, что там происходит. Он подумал о времени и о Фредриксоне, ждущем в колючих кустах, повернулся к отряду и шепотом произнес:

– Мы должны обойти галерею, ребята. Идем медленно, по двое или по трое. Зрелище вам понравится.

Харпер пошел следом за Шарпом, оба старались двигаться вдоль стен и держаться в тени. Заметив парочки у костра, ирландец радостно прошептал:

– Как в офицерском собрании по пятницам, а?

– Так каждый день, Патрик, так каждый день.

И что же, подумал он, не даст его собственным людям присоединиться к происходящему во дворе? Выпивка и женщины вместо службы и дисциплины – мечта каждого солдата, так почему бы не начать сейчас? Убить его и Харпера, стать свободными? Он не знал ответа, просто понимал, что может им доверять.

Но где же заложницы? Проходя, он открывал каждую дверь, но комнаты либо были пусты, либо заняты спящими. Ни одна из них не охранялась. Лишь однажды раздалось мужское ворчание и хихиканье двух женщин, но Шарп тут же прикрыл дверь. Пламя огромного костра грело его левую щеку.

Он повернул за угол и смог наконец разглядеть большой зал. Там собралась сотня мужчин и почти столько же женщин. В дальнем конце возвышался помост, соединенный лестницей с протянувшейся по всей длине зала галереей. Шарп увидел две двери, ведущие с галереи в какие-то коридоры или комнаты. На галерею было легко попасть через выбитые окна – достаточно было просто переступить невысокий подоконник.

Собравшиеся громко кричали, а на помосте, дирижируя ими, сидел Хэйксвилл. Спинка кресла поднималась выше его головы, подлокотники были богато украшены – настоящий трон. Хэйксвилл натянул на себя облачение священника, но оно оказалось коротко, почти не прикрывая сапог. Рядом с ним, растянувшись на подлокотнике, полулежала невысокая стройная девушка; лапа Хэйксвилла обнимала ее за талию. Девушка была одета в блестящий алый шелк и подпоясана белым шарфом, длинные черные волосы струились ниже ее пояса.

На помосте стояла женщина, она улыбалась, держа в правой руке платье. На ней была только ночная сорочка, поверх которой она накинула мужской жилет и рубашку. Под рев толпы она бросила платье какому-то мужчине, тот поймал его и радостно замахал добычей.

Хэйксвилл поднял руку, лицо его дернулось:

– Рубашку! Давай уже! Сколько? Шиллинг?

Это был аукцион. Похоже, платье она продала – Шарп заметил на полу перед помостом двух улыбчивых ребятишек, собиравших монеты в перевернутый кивер. Из толпы донеслись крики: предлагали два шиллинга, потом три. Хэйксвилл бранился, стараясь поднять цену, а взглядом пытаясь пересчитать монеты.

Рубашка ушла с молотка, сопровождаемая радостными воплями. Жилет последовал за ней за четыре шиллинга. Монеты звенели по камням. Шарп снова подумал о времени.

На желтом лице Хэйксвилла возникла ухмылка, рука нервно поглаживала бок девушки.

– Ночная сорочка! Больше энергии! Десять шиллингов? – никто не поддержал. – Чертовы лентяи! Считаете, она хуже Салли? Боже, вы за нее заплатили два фунта, чего ж теперь мелочитесь? – он заводил их все сильнее, крики становились громче, летели монеты, и женщина, наконец, разделась полностью – за фунт и восемнадцать шиллингов. Она стояла, уперев руки в бедра. Хэйксвилл вскочил со своего трона и подбежал к ней, смешной в бело-золотом одеянии священника. Его голубые глаза обежали толпу, правая рука скользнула по обнаженным плечам женщины. – Итак! Кто ее хочет? Платите половину ей, половину нам, и забирайте!

Хэйксвилл не унимался. С разных сторон посыпались предложения, от некоторых женщина хохотала, другие игнорировала. В конце концов ее за четыре фунта купила компания французов, и толпа взорвалась радостными криками, когда один из них унес ее на плече во двор, поближе к костру.

Хэйксвилл вытянул вперед свои длинные руки, призывая к тишине.

– Кто следующий?

Из разных углов зала послышались имена, мужчины выталкивали женщин вперед. Хэйксвилл глотнул из бутылки, лицо его дернулось, девушка прижалась к нему сзади. Особенно пьяная группа начала сканировать:

– Пленницу! Пленницу!

Крик подхватили, и вот уже вся толпа вопила:

– Пленницу! Пленницу! Пленницу!

– Ну же, ребята! Вы слышали, что сказал маршал!

– Пленницу! Пленницу! Пленницу! – женщины вопили вместе с мужчинами, желчно выплевывая слова. – Пленницу! Пленницу! Пленницу!

Хэйксвилл не прерывал скандирования, его глаза изучали толпу. Наконец он поднял руку:

– Вы знаете, что говорит маршал: они слишком дороги, пленницы-то! Их нельзя трогать, нет! Это приказ маршала! Но! Если ублюдки за ними явятся – о, тогда вы их получите, обещаю, – возмущенная толпа зарычала. Он подождал немного, потом снова поднял руку. Девушка прижалась к нему, поглаживая левой рукой вышитые на одежде узоры. – Но! – толпа мгновенно замолчала. – Но! Поскольку сегодня Рождество, мы можем посмотреть на одну из них, а? Только одну? Не трогать, нет! Но проверить, все ли у нее там на месте – да!

Раздался одобрительный рев, и длинное желтое лицо, обрамленное седыми патлами, скривилось в беззвучном хохоте, обнажившем беззубый рот. Со двора, привлеченные шумом, набежали еще люди. Шарп обернулся и увидел бледные и встревоженные лица своих людей. Как давно они здесь? Должно быть, уже четверть часа.

Левая рука Хэйксвилла зарылась в длинные волосы девушки. Он накрутил прядь на палец и ткнул им в сторону толпы:

– Сходите скажите Джонни привести одну! – кто-то тут же рванулся к лестнице, ведущей с помоста вверх, но Хэйксвилл остановил его. Повернувшись к своей аудитории, он вопросил: – Какую хотите?

Толпа снова взорвалась криками, но с Шарпа было довольно: он понял, что заложницы за одной из двух дверей, ведущих с галереи. Повернувшись к отряду, он воспользовался царившей в зале какофонией, чтобы отдать приказ.

– Идем на галерею, входим через окна. Шинели бросьте здесь, – его собственная шинель уже была расстегнута. – Четные номера идут в правую дверь, нечетные в левую. Сержант Роснер?

– Сэр?

– Возьмите двоих и постарайтесь удерживать ублюдков подальше от лестницы. Кто найдет заложниц – кричит! А теперь получите удовольствие, парни.

Шарп пошел вдоль северной стороны клуатра, уверенный, что его невозможно не заметить: изнутри его фигура должна казаться висящей в воздухе на уровне второго этажа. Он тронул рукав Харпера:

– Как только войдем, стреляй. Прямо в чертову толпу, Патрик.

– Так точно, сэр.

Их каблуки застучали по камню, мундиры, выбравшись из-под шинелей, заблестели в свете костра зеленым, но вопящая толпа еще не знала, что в Адрадос явилась сама Немезида.^[75]

Они прошли одно окно, два, три – и услышали совсем близко голос Хэйксвилла, перекрывший шум:

– Португалочку нельзя! Хотите англичанку, что выскочила за жабу? Хотите ее?

Раздались одобрительные возгласы, радостные вопли.

Шарп увидел, что из правой двери вышли двое вооруженных людей. Один мельком взглянул на стрелков и отвернулся: ему, как и его компаньону, было гораздо интереснее поглазеть на бедлам, царивший внизу. Между тем человек, посланный за одной из заложниц, начал взбираться по лестнице.

Шарп снова тронул Харпера за рукав:

– Возьмешь тех двоих на галерее.

– Разумеется, сэр.

Стрелки уже перегруппировались. Шарп оглядел их и скомандовал:

– Штыки наголо! – кто-то собирался драться штыком, примкнутым к винтовке, кто-то предпочел действовать им как ножом. Шарп кивнул Харперу: – Огонь!

Харпер высунулся в оконный проем, зажав ружье в руках. На миг его широкое лицо окаменело, потом он спустил курок. Грохот выстрела из семистволки эхом прокатился по залу, двоих на галерее размело в стороны, а Харпера отбросило назад мощной отдачей.

Шарп бросился вперед через задымленный оконный проем c палашом в руке, на длинном лезвии мелькали алые блики. Стрелки последовали за ним, вопя, как черти, – так приказал им Шарп. Он повел их через правую дверь. Ожидание кончилось, нервозность растворилась в горячке начинающегося боя, осталось только желание победить. Это снова был Шарп, спасший жизнь Веллингтону при Ассайе^[76], прорубавшийся вместе с Харпером сквозь строй, чтобы захватить «орла», ворвавшийся, обезумев, в брешь в Бадахосе. Тот самый Шарп, которого генерал-майор Нэрн мог только угадывать в немногословном темноволосом человеке, явившемся к нему во Френаде.

В дверях возник человек с мушкетом и уже примкнутым байонетом. Мушкет был французским, человек при виде офицера-стрелка вздернул его выше, но это был жест отчаяния, а не надежды. Шарп заорал ему в лицо и выставил вперед правую ногу. Клинок, чуть вильнув, последовал за ней, по лезвию побежали отблески дрожащего света свечей, и вот палаш уже вошел в солнечное сплетение француза. Шарп провернул его, пнул тело, вытаскивая клинок, и переступил через вопящего от боли умирающего.

Боже, как же приятна схватка! Не битва, но схватка один на один за правое дело! Шарп вбежал в коридор, на острие палаша темнела кровь, сзади слышался топот стрелков. Навстречу им распахнулась дверь, в луче света возник нервно озирающийся человек – это было его ошибкой: Шарп оказался рядом раньше, чем тот понял, что расплата настигла его. Огромный кавалерийский палаш оцарапал ему скулу, он отшатнулся, клинок дернулся вперед и вошел в горло. Шарп почувствовал последнее зловонное дыхание умирающего, высвободил палаш, перепрыгнул через тело и ворвался в дверь. В комнате были двое, они тряслись от страха и неумело размахивали мушкетами. Шарп заорал, палаш взлетел над столом, отделявшим его от врагов; кровь капала с острия. Он ударил и увидел, как один из стрелков с застывшим маниакальным выражением радости на лице обежал стол с другой стороны, прижимая второго противника к двери, и мощным ударом винтовочного штыка, способным расколоть мраморную плиту, пригвоздил свою жертву к двери. Тот обмяк, заскулил, и другой стрелок, немец, прикончил его, ударив с куда меньшей силой, но куда большей эффективностью.

Человек, которого он ранил в лицо, выл под столом. Шарп, проигнорировав его, повернулся к заполнившим комнату стрелкам:

– Заряжайте! Быстрее!

В комнате было трое вооруженных людей, охранявших дверь – значит, это караулка. Окровавленное тело все еще было приколото к двери. Он подергал ручку – заперто. За спиной слышались крики, мушкетная пальба, но он старался не обращать на них внимания. Провернув винтовку, он отсоединил штык, по-прежнему удерживавший мертвое тело, встал перед дверью и со всех сил ударил по ней ногой. Дверь затрещала, но не подалась. Он ударил снова, потом еще раз, и дверь наконец распахнулась: дерево вокруг старого замка разлетелось в щепки. Шарп миновал труп, который так и остался висеть на двадцатитрехдюймовом штыке, и вошел, остановившись в дверях: клинок окровавлен, по щеке течет кровь убитого часового, кровь блестит и на зеленом мундире, капает на ковер, устилающий комнату пленниц.

Его встретили крики ужаса. Шарп опустил палаш. У дальней стены сгрудились нескольких женщин. Одна из них закрыла собой другую, лица которой не было видно за поднятой для защиты рукой. Гордое худое лицо первой венчали высоко уложенные светлые волосы. Шарп отвесил полупоклон:

– Мадам Дюбретон?

Двое особо любопытных стрелков попытались заглянуть ему через плечо, но он прикрикнул:

– Ну-ка выметайтесь! Идет бой! Ваше место там!

Мадам Дюбретон нахмурилась:

– Майор? Майор Шарп? Это вы?

– Да, мадам.

– Что это значит? – она все еще хмурилась, не в силах поверить.

– Это спасательный отряд, мадам, – он хотел поскорее разобраться с ними, вернуться к своим людям и понять, как они справляются, но увидел, что женщины до смерти перепуганы. Одна истерически всхлипывала, глядя на его мундир, и мадам Дюбретон пришлось шикнуть на нее по-французски. Шарп попытался улыбнуться, чтобы смягчить впечатление. – Вы вернетесь к своим мужьям, дамы. Был бы рад, если бы вы перевели это, мадам. И, если не возражаете...

– Конечно, – мадам Дюбретон все еще не могла прийти в себя.

– Попробуйте успокоиться: вы теперь в безопасности. Все вы.

Женщина, прижавшаяся к мадам Дюбретон, наконец подняла голову. У нее были темные вьющиеся волосы, она отбросила их с лица и робко повернулась к Шарпу.

Мадам Дюбретон помогла ей подняться.

– Майор Шарп, это леди Фартингдейл.

Счастливец этот Фартингдейл, мелькнула у него шальная мысль. А потом он решил, что его подводит зрение. Темноволосая женщина увидела Шарпа, ее глаза расширились, она громко завопила – не в ужасе, а от радости, – сорвалась с места, пролетела через всю комнату и повисла у него на шее. Ее лицо прижалось к его окровавленной щеке, губы шептали прямо в ухо:

– Ричард! Ричард! Ричард!

Шарп поймал недоуменный взгляд мадам Дюбретон и выдавил улыбку:

– Мы встречались.

– Я так и поняла.

– Ричард! Боже, Ричард, это ты? Я знала, что ты придешь! – она чуть отстранилась, но продолжала обнимать его. Ее губы были чуть полнее, чем он помнил, глаза – бесконечно соблазнительными, и даже перенесенные ею тяжелые испытания не смогли стереть с лица озорное выражение. – Ричард?

– Мне надо идти, там бой, – снаружи доносились крики, выстрелы и звон стали.

– Ты никуда не исчезнешь?

Он стер кровь со щеки и снял ее руки со своей шеи.

– Я не исчезну. Жди меня, я скоро вернусь, – она кивнула, доверчиво глядя ему в глаза, и он улыбнулся: – Обязательно вернусь.

Боже милостивый! Он не видел ее два года – но вот она, здесь, прекрасна как всегда: шлюха высшего разряда, ставшая леди. Жозефина.

(обратно)

Глава 9

Он оставил одного человека охранять заложниц, еще двое встали в коридоре, остальные защищали лестницу и входы на галерею через выбитые окна клуатра. Саму галерею полностью затянуло дымом. Кто-то из стрелков досылал шомполом пулю в дуло, другие уже присели в ожидании цели. Харпер перезаряжал семиствольное ружье. Заметив Шарпа, он ухмыльнулся и показал четыре пальца. Шарп крикнул:

– Мы взяли женщин, парни!

Они радостно завопили, а Шарп быстро провел расчет. Все его люди были на месте и, похоже, не ранены. Один из стрелков вскинул винтовку к плечу, наскоро прицелился и выстрелил в сторону клуатра. Раздался отдаленный визг, за которым последовал разрозненный треск мушкетов. Пули прошли выше. Одна зацепила железное кольцо, старое и ржавое, которое использовали в качестве люстры; четыре свечи качнулись.

Шарп вышел к лестнице. На ступенях распростерлись три тела, отброшенные винтовочным огнем. Лицо Роснера, сержанта-немца, почернело от пороха, но глядел он радостно.

– Они сбежали, сэр.

Он не ошибся: дезертиры вместе со своими женщинами, вопя и толкаясь, выбирались во двор. Шарп попытался высмотреть Хэйксвилла, но толстяк в облачении священника растворился в толпе. Роснер махнул винтовкой:

– Спускаемся, сэр?

– Нет, – Шарпа сейчас заботил отряд Фредриксона: стрелкам лучше дождаться основных сил всем вместе, чтобы не попасть в темноте под выстрелы собственных товарищей. Он вернулся к окну, где Харпер уже перезарядил свое громадное ружье, надеясь снова пустить его в ход. – Фредриксона не видать?

– Пока нет, сэр.

Во дворе кто-то орал, призывая дать вторжению отпор: должно быть, он понял, что нападающих слишком мало, а значит, их можно опрокинуть одной уверенной контратакой. Шарп попытался разглядеть, не идет ли со стороны верхнего клуатра подмога, но там было пусто; дезертиры тоже туда не совались – слишком уж хорошо это место простреливалось из винтовок. Однако именно там вдруг появилась бегущая толпа, вопящая о помощи.

Стрелки вскинули винтовки, но Шарп скомандовал:

– Не стрелять! – если из внешнего клуатра бегут женщины и дети, значит, люди Фредриксона уже там, помощь идет. Шарп прокричал следившим за окнами: – Не подстрелите капитана Фредриксона!

Наконец у входа в верхний клуатр показались темные фигуры, рассыпавшиеся в стрелковую цепь, как только попали на открытую галерею клуатра. Шарп выскочил им навстречу через окно и закричал:

– Стрелки! Стрелки! – отблески костра освещали его темно-зеленый мундир. Снизу грохнул мушкет, пуля срикошетила от балюстрады и исчезла в ночи. – Стрелки! Стрелки!

– Вижу вас, сэр! – прокричал с противоположной стороны клуатра человек с кривой саблей. Стрелки двинулись по сторонам верхней галереи, Фредриксон возглавил правую группу.

Милашка Вильям выглядел устрашающе. Он снял с глаза повязку и вынул фальшивые зубы. Лицо его казалось ожившим кошмаром, любой ребенок при виде его сошел бы с ума от ужаса – но при виде Шарпа лицо это расплылось в улыбке.

– Захватили их, сэр?

– Да!

Фредриксон пару раз взмахнул своей окровавленной саблей, горя желанием снова пустить ее в ход. Его люди распахивали и взламывали двери, требуя от находившихся внутри немедленной сдачи в плен. Какой-то дезертир бежал по клуатру в спущенных штанах. Стрелки загородили ему путь, он развернулся, но путь был перекрыт и там. Тогда он перевалился через балюстраду, рухнул во двор и поковылял к арке на противоположной его стороне.

Один из лейтенантов Фредриксона извлек из своего свистка несколько длинных трелей, потом крикнул через весь клуатр:

– Все под контролем, сэр!

Фредриксон глянул на Шарпа:

– Где спуститься вниз?

– Здесь, – Шарп указал на галерею: должно быть, есть и другой путь, но он его пока не видел. – Один взвод остается охранять галерею.

– Разумеется, сэр, – Фредриксон уже двинулся к лестнице, его изуродованное лицо горело жаждой схватки. Шарп последовал за ним, попутно хлопнув по плечу Харпера.

– Пошли, Патрик!

Они начали атаку вниз по ступеням, перешедшую в отчаянное преследование врага, сгрудившегося в арке на противоположной стороне клуатра, и сопровождавшуюся диким воем. Потом пришел черед сабель и палаша: схватка шла уже в самой арке. Залп семиствольного ружья прервал слабое сопротивление в караулке за ней. Наверху, в клуатре, эхом отдавался плач детей и горестные крики их матерей: стрелки сгоняли их в кучу, а мужчин вытаскивали из убежищ.

Шарп прошел через арку и караулку. За ними оказалась небольшая крипта^[77], сырая и промозглая. Он крикнул, чтобы принесли огня. Один из стрелков притащил найденный снаружи факел из просмоленной соломы. Факел осветил огромное пустое помещение, в конце которого темнел выход.

– Туда!

Потянуло легким ветерком, пламя факела задрожало. Шарп понял, что где-то здесь должен быть тайный ход к наблюдательному пункту, царившему над долиной. Если там есть пушка – а он знал, что у испанского гарнизона было целых четыре пушки, – там есть и порох. Возможно, именно в эту секунду кто-то из защитников монастыря поджигает запал, и через считанные секунды крипта исчезнет, объятая пламенем.

– Вперед! Вперед! Вперед!

Он возглавил отряд: палаш наголо, сапоги грохочут по холодным камням. Вскоре в неверном свете факела стало ясно, что они в каком-то коридоре, настолько узком, что плечи то и дело задевали странно скругленные изжелта-белые камни, которыми от потолка до пола были выложены стены.

Пушка оказалась на месте – как и предполагал Шарп, она была выставлена в пролом, зиявший в толстой стене монастыря и обычно прикрытый шерстяным одеялом, – но люди Пот-о-Фе бросили ее. Банник был прислонен к закопченному стволу, рядом мерный черпак для пороха и рыхлитель, он же «червяк» – огромный штопор, которым вытаскивали слипшийся порох. Шарп разглядел также ядра и картечь, сложенные возле все той же странной стены, обрывавшейся как раз возле пушки.

Прикрывавшее пролом одеяло было откинуто в сторону, в запальное отверстие уже вставлен запал, говорящий о том, что оружие заряжено, но Шарп, не обращая на него внимания, прошел вдоль дула, торчавшего в проломе, и прислушался. Он услышал топот множества башмаков по земле и камням, тяжелое дыхание, плач женщин и детей, крики мужчин: те, кому удалось сбежать из монастыря, пытались добраться до замка, чью зубчатую стену освещало множество факелов.

– Может, пальнуть? – Фредриксон потрогал запал, трубочку, наполненную лучшим порохом, которая моментально доставляла огонь к основному заряду в холщовом мешке. – Нет, не стоит, там же дети.

– Боже, храни Ирландию! – Харпер подобрал один из круглых камней, выпавший из стены и валявшийся возле пушки. Он держал его на вытянутой руке, как будто тот мог укусить; на лице ирландца застыла гримаса отвращения. – Поглядите только! Боже правый!

Это был череп. И все остальные «камни» тоже были черепами. Стрелок с факелом нагнулся пониже, чтобы их рассмотреть; Фредриксон прикрикнул на него, опасаясь за сложенный вдоль стен порох, но Шарп успел рассмотреть сквозь дым, что стена из черепов – только часть огромной пирамиды из других костей. Берцовые и тазовые кости, ребра, руки, маленькие кисти и вытянутые стопы – все они были сложены здесь. Фредриксон, чье лицо навевало ужас почище любого черепа, удивленно покачал головой:

– Надо же, оссуарий.

– Что?

– Оссуарий, сэр, костница. Здесь, должно быть, хоронили монахинь.

– Боже!

– Но сперва избавлялись от плоти, сэр, Бог его знает как. Я уже видел такие.

Костей были сотни, может быть, тысячи. Протаскивая сюда пушку, люди Пот-о-Фе развалили аккуратно сложенные штабеля, и часть скелетов рухнула наземь. Упавшие кости отпихнули в сторону, и Шарп увидел, что кое-где они растоптаны в порошок: похоже, дезертиры не питали особого уважения к человеческим останкам.

– Зачем они это делали?

Фредриксон пожал плечами:

– Думаю, хотели после воскресения быть целыми.

Шарпу вдруг привиделись, как в день Страшного суда разверзаются братские могилы в Талавере и Саламанке, и мертвые солдаты возвращаются к жизни: пустые гниющие глазницы, как у Фредриксона, земля осыпается с лохмотьев мундиров. Господи!

Под пушкой обнаружилось ведро грязной воды и тряпка – хоть сейчас смывай копоть после выстрела.

– Так... здесь нужно оставить шестерых. Без моей команды из пушки не стрелять.

– Так точно, сэр, – Фредриксон, воспользовавшись найденной тряпкой, уже чистил саблю.

Шарп пошел обратно по коридору, стараясь не терять из виду широкую спину Харпера. Он вспомнил, как шел осенью по полю боя под Саламанкой – это было еще до отступления в Португалию. Там лежало столько мертвых, что некоторых просто не было возможности похоронить. Ему даже вдруг почудился странный звук, как будто покатился пустой глиняный горшок: это копыта коня на скаку пнули череп, покатившийся, словно мяч в извращенной разновидности футбола. Это было в ноябре, с момента битвы не прошло и четырех месяцев, но кости убитых врагов уже побелели.

Он вышел в клуатр, заполненный живыми, хотя и понурыми пленниками, окруженными стеной штыков. Где-то ребенок звал маму, один стрелок держал на руках младенца, брошенного родителями. При виде Шарпа часть женщин завопила: они хотели уйти, ведь они не были солдатами, – но Шарп крикнул, чтобы они замолчали. Он глянул на Фредриксона:

– Как ваш испанский?

– Неплох.

– Найдите всех захваченных женщин. Разместите их в приличных комнатах.

– Так точно, сэр.

– Заложницы могут остаться там, где их держали – там вполне уютно. Но убедитесь, что их охраняет не меньше полудюжины надежных людей.

– Будет выполнено, сэр, – они пересекли двор, иногда спотыкаясь о края разрушенных каналов. – Что делать с этими отбросами, сэр? – Фредриксон указал на захваченных дезертиров: десятка три мрачных, перепуганных людей. Хэйксвилла среди них не было.

Шарп оглядел их: два трети в британских мундирах. Он повысил голос, чтобы услышали все стрелки во дворе и на верхней галерее:

– Эти ублюдки опозорили мундир. Разденьте их! Всех!

Сержант-стрелок ухмыльнулся:

– Догола, сэр?

– Догола, – Шарп обернулся и сложил руки рупором: – Капитан Кросс! Капитан Кросс! – Кросс должен был захватить внешний клуатр, часовню и склад.

– Уже идет, сэр! – донесся крик.

– Сэр? – Кросс перегнулся через балюстраду.

– Раненые, убитые?

– Ни одного, сэр!

– Дайте сигнал лейтенанту Прайсу, чтобы подходил! И предупредите часовых!

– Так точно, сэр, – условленным сигналом была трель свистка Кросса.

– И мне нужны люди на крыше! Двухчасовые смены!

– Будет выполнено, сэр.

– Это все. Спасибо, капитан!

Кросс, услышав неожиданную благодарность, широко улыбнулся:

– Вам спасибо, сэр.

Шарп повернулся к Фредриксону:

– Ваши люди мне тоже нужны наверху. Скажем, двадцать?

Фредриксон кивнул: в стене монастыря не было окон, поэтому оборону придется держать через парапеты крыши.

– Как насчет бойниц в стене, сэр?

– Чертовски толстые. Впрочем, попытайтесь, если хотите.

Подбежавший ухмыляющийся лейтенант передал Фредриксону клочок бумаги.Стрелок поднес его к огню, потом взглянул на лейтенанта.

– Плохи?

– Совсем нет, сэр. Выживут.

– Где они? – из-за отсутствующих зубов Фредриксон слегка присвистывал при разговоре.

– В складе наверху, сэр.

– Убедитесь, что они согреты, – Фредриксон улыбнулся Шарпу. – Список мясника^[78], сэр. Чертов свет. Трое ранены, убитых нет, – улыбка стала шире. – Отлично проделано, сэр. Богом клянусь, я не думал, что нам это удастся.

– Вы тоже молодец. А я всегда знал, что получится, – Шарп расхохотался, произнеся эту ложь, потом задал вопрос, который вертелся у него на языке с того момента, как Фредриксон вошел в монастырь. – Где ваша повязка?

– Здесь, – Фредриксон открыл кожаный подсумок и достал вставные зубы, завернутые в повязку. Он вставил их на место и став, наконец, похожим на человека, усмехнулся, глядя на Шарпа. – Я всегда снимаю их перед боем, сэр. Пугает противника до помутнения сознания, сэр. Ребята говорят, моя физиономия стоит дюжины стрелков.

– Милашка Вильям идет на войну, а?

Фредриксон расхохотался, услышав свое прозвище:

– Уж стараемся как можем, сэр.

– А можете чертовски хорошо, – комплимент прозвучал вымученно, но Фредриксон просиял: похоже, ему хотел услышать одобрение со стороны Шарпа, и Шарп был рад, что сказал это. Он отвернулся к пленным, которых как раз начали насильно раздевать. Некоторые уже были раздеты. В такую ночь трудно будет сбежать без одежды. – Найдите для них помещение, капитан.

– Будет сделано, сэр. А что с этими? – Фредриксон кивнул в сторону женщин.

– Разместите их в часовне, – Шарп ухмыльнулся: шлюхи и солдаты – слишком взрывоопасная смесь. – Желающие могут занять склад: будет парням награда.

– Да, сэр, – уж Фредриксон проследит, чтобы желающие среди женщин нашлись. – Это все, сэр?

Боже, конечно, нет! Как он мог забыть о такой важной вещи!

– Четверо ваших лучших людей, капитан, должны найти, где хранится спиртное. Каждый, кто напьется, с утра будет иметь дело со мной!

– Так точно, сэр.

Фредриксон ушел, а Шарп встал поближе к огню, наслаждаясь его теплом и вспоминая, о чем еще следует позаботиться: защита монастыря с крыши, надежная охрана входа, охрана пленных – все? С десяток дезертиров ранены, трое очень плохи – надо найти для них место. Женщины разместились, дети тоже – конечно, верхний клуатр на всю ночь станет борделем, но и ладно: по отношению к парням это будет только честно. Рождественский подарочек от майора Шарпа! Спиртное сейчас запрут, а вот еду придется поискать.

Заложницы. Нужно удостовериться, что у них все в порядке, что их все устраивает. Он взглянул на галерею и громко расхохотался. Жозефина! Боже всемилостивый! Леди Фартингдейл!

Когда он в последний раз видел Жозефину, она жила в Лиссабоне, в окруженном апельсиновыми деревьями уютном домике над Тежу^[79], купающимся в отраженном от реки солнечном свете. Жозефина Лакоста! Она бросила Шарпа после Талаверы и уехала с капитаном-кавалеристом, Харди, но тот погиб. На самом деле, Жозефина сбежала от бедности Шарпа к деньгам Харди – она всегда хотела быть богатой. И ей это удалось, о чем говорил собственный дом с террасой и апельсиновыми деревьями в роскошном пригороде Лиссабона – Буэнос-Айресе. Он покачал головой, вспоминая, как две зимы назад в этом доме собирались офицеры побогаче, и самые богатые соперничали из-за Жозефины. Он видел один из таких приемов: музыканты маленького оркестрика старательно пиликают на скрипках в углу, а сама Жозефина грациозно плывет, как королева, среди блестящих мундиров, которые склоняются перед ней, желают ее – и готовы заплатить самую высокую цену за ночь с La Lacosta.

Со времен Талаверы она округлилась, но это сделало ее только красивее – хотя сам Шарп предпочитал худеньких. А еще она была разборчивой, вдруг вспомнил он: отвергла полковника гвардии, выложившего пять сотен гиней за одну ночь, и добавила соли на его душевные раны, приняв предложение юного красавчика-гардемарина, предложившего всего двадцать. Шарп снова расхохотался, вызвав удивление на лице стрелка, конвоировавшего раздетых догола дезертиров в холодную комнату внизу. Пять сотен гиней – такой выкуп заплатил Фартингдейл! Самая дорогая шлюха во всей Испании и Португалии – и вышла замуж за сэра Огастеса Фартингдейла? Кто называл ее излишне чувствительной? Боже милостивый! Чувствительной! А большие связи? Конечно, они есть – не совсем такие, как считает Фартингдейл, но они есть. Жозефина уже была замужем. Ее муж, Дуарте, с началом войны уехал в Южную Америку. Вот он, насколько знал Шарп, был из хорошей семьи, даже имел какую-то непыльную должность при португальском королевском дворе: третий податель ночного горшка или какая-то такая же ерунда. И где же, интересно, Жозефина подловила сэра Огастеса? Знает ли он о ее прошлом? Должен бы. Шарп снова громко расхохотался и направился к лестнице, которую обнаружил в юго-западном углу клуатра: надо нанести визит даме, La Lacosta.

– Сэр? – в дверях возник Фредриксон. Он поднял руку, призывая Шарпа подождать, а другой рукой поднес часы поближе к факелу, пытаясь рассмотреть циферблат.

– Капитан?

Фредриксон не отвечал, молча глядя на циферблат. Потом вдруг захлопнул крышку и улыбнулся Шарпу:

– Счастливого вам Рождества, сэр.

– Полночь?

– Ровно.

– Тогда счастливого Рождества и вам, капитан, и всем вашим людям. Выдайте всем по глотку бренди.

Полночь. Слава Богу, они вышли раньше, иначе мадам Дюбретон стала бы пешкой в игре Хэйксвилла. Хэйксвилл. Он сбежал в замок. Шарп гадал, будет ли там с утра хоть один дезертир – или они упорхнут с рассветом, зная, что игра окончена. А может, попытаются отбить монастырь, пока люди Шарпа осваиваются в незнакомой обстановке?

Наступило Рождество. Он поглядел в темное небо, туда, куда не долетали искры костра. Рождество, праздник в честь Девы, подарившей жизнь, – но не только. Задолго до рождения Иисуса, задолго до того, как христианская церковь стала править миром, у разных народов существовал праздник середины зимы. В день зимнего солнцестояния, 21 декабря, колесо года достигает нижней точки, когда даже сама природа кажется мертвой, и только человечество, знаменитое своим упрямством, славит жизнь. Празднество знаменует весну, весной появятся новые ростки, новая жизнь, новые дети, а значит – будем праздновать и надеяться, что переживем бесплодную зиму. В это время года жизненное пламя почти угасает, темные ночи особенно длинны – и именно в такую ночь Шарп захватил монастырь, отбив его у отчаянных солдат Пот-о-Фе. А до рассвета еще очень долго.

Он увидел, что один из стрелков вскарабкался на крышу. Когда он потянулся за винтовкой, которую ему передал товарищ, тот отпустил какую-то шутку. Шарп усмехнулся: они сдюжат.

(обратно)

Глава 10

Наступило рождественское утро. Скоро в Англии люди побредут по подмерзшей дороге к церкви. Ночью Шарп слышал, как часовой тихонько пел себе под нос «Вести ангельской внемли»^[80] – этот гимн написал методист Уэсли, но англиканская церковь, тем не менее, включила его в молитвенник. Эта мелодия и напомнила Шарпу об Англии.

Рассвет обещал чудесный день. На востоке разгоралась заря, она медленно просачивалась в долину, освещая покрытый стелющимся туманом пейзаж. Замок и монастырь стояли двумя сторожевыми башнями у входа в залив, наполненный белесой дымкой, медленно стекающей с перевала и расползающейся по большой чаше долины на западе. У Господних Врат все было белым, призрачным, молчаливым.

Атаки со стороны Пот-о-Фе не последовало. Дважды часовые стреляли в ночь, но оба раза это была ложная тревога: не слышно было ни топота ног в темноте, ни стука самодельных лестниц, приставляемых к стенам. Фредриксон, обеспокоенный бездействием противника, умолял дать ему сделать вылазку в долину, и Шарп разрешил ему уйти. Стрелки немного поохотились на часовых в замке и на дозорной башне, вызвав у тех злость и панику, и Фредриксон вернулся довольным.

После возвращения патруля Шарп пару часов поспал, но с рассветом, когда серые сумерки исчезли, он, как и весь гарнизон, был на ногах и во всеоружии. Облачка пара от дыхания клубились возле лица. Было холодно, но теперь ночь кончилась, заложницы освобождены, а фузилеры, должно быть, уже начали свой долгий путь. Успех – приятная штука. На стенах замка виднелись часовые Пот-о-Фе: они не покинули свои посты, и оставалось только гадать, что помешало им сбежать перед лицом того, что должно обрушиться на них. Солнце тронуло горизонт красным золотом и окрасило белесую дымку в розовый: в Адрадос пришел день.

– Смена! Смена! – пронеслись над крышей крики сержантов. Шарп машинально повернулся в сторону ведущего наверх наката, построенного Кроссом, и подумал, что было бы неплохо позавтракать и побриться.

– Сэр! Сэр! – позвал его стрелок шагах в двадцати. Он указывал на восток, точно в сторону сияющего новорожденного солнца. – Всадники, сэр!

Черт возьми, из-за солнца ничего не рассмотреть. Когда Шарп попытался взглянуть сквозь растопыренные пальцы, ему показалось, что он видел силуэты всадников на краю долины, но уверенности в этом не было.

– Сколько их?

Один из сержантов Кросса клялся, что трое, другой сказал – четверо. Шарп снова глянул в ту сторону, но всадники уже исчезли. Кто они? Люди Пот-о-Фе, разведывающие пути к отступлению на восток? Возможно. Пленные говорили еще о партизанах, мечтающих отомстить на Адрадос, и это тоже было возможно.

Шарп еще постоял на крыше, надеясь, что всадники вернутся, но никакого движения на востоке больше не наблюдалось. Позади слышались предупредительные окрики: люди таскали кипяток из самодельных кухонь. Те, кто не стоял на посту, брились, желая друг другу счастливого Рождества, и задирали женщин, решивших остаться со своими покорителями и смешавшихся со стрелками, как будто так было всегда. Отличное утро для солдата – если не считать несчастного взвода, отправленного обратно в овраг за ранцами и всю дорогу ворчавшего.

Шарп поглядел им вслед, повернулся и увидел во дворе внешнего клуатра странное зрелище: группа стрелков привязывала к голому стволу молодого граба, пробившегося сквозь каменные плиты, белые ленточки, нарезанные из драных простыней. Стрелки были в отличном настроении, смеялись и шутили; один влез на плечи товарищу, чтобы привязать особенно длинную ленту к верхней ветке. На голых ветвях блестел металл – наверное, пуговицы, срезанные с мундиров пленных. Шарп не мог понять, зачем все это. Он подошел к ведущему на крышу накату и окликнул Кросса:

– Что это они делают?

– Немцы, сэр, – меланхолично ответил Кросс, как будто это могло разрешить все затруднения Шарпа.

– И что с того? Делают-то они что?

Кросс не был Фредриксоном. Он был медлителен, глуповат и ужасно боялся ответственности. Но своих людей он всегда защищал отчаянно, и сейчас решил, что Шарп не разрешит так странно украшать дерево.

– Это немецкий обычай, сэр. Совершенно безобидный.

– Разумеется, безобидный! Но что, черт возьми, они делают?

Кросс нахмурился:

– Ну, это же Рождество, сэр! Они всегда так делают на Рождество.

– Они что, каждое Рождество привязывают на деревья белые ленточки?

– Не только, сэр. Они привязывают все, что угодно. Обычно предпочитают вечнозеленые деревья, сэр: тащат к себе на квартиру и украшают. Всякие мелкие подарки, ангелочки из бумаги – разные штуки.

– Зачем? – Шарп все еще наблюдал за компанией у граба – как, впрочем, и все солдаты его роты, ни разу не видевшие подобного.

Похоже, Кросс никогда не задавался вопросом, зачем это делается. Но тут из внешнего клуатра поднялся Фредриксон, с готовностью ответивший на вопрос Шарпа.

– Языческий обычай, сэр. Старые германские боги жили в деревьях. Это часть праздника зимнего солнцестояния.

– Вы имеете в виду, они поклоняются старым богам?

Фредриксон кивнул:

– Никогда не знаешь, откуда что берется, а? – он улыбнулся. – Священники говорят, дерево символизирует крест, на котором будет распят Иисус, но это полная ерунда: просто старомодное приношение старым богам, вот и все. Так делают еще с доримских времен.

Шарп взглянул на дерево:

– А что, мне нравится. Выглядит красиво. Что там дальше? Не полагается принести в жертву девственницу?

Он говорил громко, чтобы люди услышали его и посмеялись. Они, в свою очередь, были очень довольны: суровому майору Шарпу настолько понравилось их дерево, что он даже пошутил. Фредриксон проводил взглядом Шарпа, уходящего во внутренний клуатр. Одноглазый капитан знал то, чего не знал Шарп: он знал, почему эти люди сражались ночью вместо того, чтобы сбежать к жирующему врагу. Они гордились тем, что сражаются рядом с Шарпом, а значит, соответствуют его высоким требованиям. И пока соблюдение этих требований ведет к победе, люди будут стремиться следовать им. Помоги Господь британской армии, думал Фредриксон, если офицеры станут презирать солдат.

Шарп устал, замерз и не успел побриться. Он медленно прошел верхним клуатром, спустился по лестнице и вошел в большой холодный зал, отведенный Фредриксоном для размещения раздетых догола пленных. Их сторожили трое стрелков. Шарп кивнул капралу:

– Проблемы?

– Никаких, сэр, – капрал сплюнул в дверной проем табачную жвачку. Дверь вышибли во время штурма, и три стрелка наблюдали за пленными через баррикаду из обугленных деревянных балок. – Один тут очень расстроился, сэр, часу не прошло.

– Расстроился?

– Точно, сэр. Кричал тут, сэр, разорялся, бузил. Хочу взад одежу, грит. Мы не скотина, грит, ну, и всякое такое, сэр.

– И что?

– Да капитан Фредриксон пристрелил его, и вся недолга, сэр.

Шарп с интересом взглянул на капрала:

– Вот так просто?

– Ага, сэр, – счастливо ухмыльнулся тот. – Он ерунды не любит, капитан-то, сэр.

Шарп улыбнулся в ответ:

– Да и тебе не стоит. Если кто еще будет шуметь, сделай так же.

– Сделаем, сэр.

Похоже, Фредриксон, основательно потрудившийся ночью, до сих пор старался поучаствовать во всем происходящем, о чем возвестил радостный крик солдат его роты, занявшей крышу внутреннего клуатра. Шарп снова поднялся по лестнице, потом по накату, ведущему из верхней галереи. Оттуда он увидел, что вызвало такую радость.

Над монастырем взвился флаг. Он был закреплен на самодельной треноге, наскоро сколоченной из досок. Поскольку в это холодное рождественское утро стоял полный штиль, Фредриксон распорядился прибить к флагштоку поперечину, чтобы флаг был расправлен. Теперь фузилеры поймут: спасательный отряд преуспел, перевал можно пройти. Шарп считал, что флаг просто вывесят на стене здания, но флагшток оказался куда более ценной мыслью.

Фредриксон подошел к Шарпу и полюбовался флагом с другой стороны крыши.

– Как-то не так выглядит, сэр.

– Не так?

– Чуток по-ирландски.

Когда был подписан Акт об Унии^[81], неразрывно соединивший в единую нацию Ирландию с Англией, к союзному флагу добавили диагональный красный крест. Но и через одиннадцать лет для многих новый флаг выглядел непривычно, а кое-кого, например, Патрика Харпера, оскорблял.

Шарп взглянул на капитана:

– Слышал, вы пристрелили пленного.

– Я был неправ?

– Нет. Избавили трибунал от вынесения абсолютно такого же приговора.

– Это их слегка утихомирило, сэр, – объяснил Фредриксон мягко, как будто оказал пленным услугу.

– Вы спали?

– Нет, сэр.

– Идите вздремните. Это приказ. Позже вы очень понадобитесь.

Шарп и сам не знал, почему сказал это. Если все пойдет по плану, фузилеры прибудут через считанные часы, и работа стрелков будет окончена. Но он инстинктивно чувствовал неприятности: может, виноваты были странные всадники на рассвете, а может, просто никак не мог привыкнуть к внезапно свалившейся ответственности за две сотни людей. Он зевнул, поскреб щетину и потуже запахнул шинель.

По усеянным трещинами плитам крыши гулял, старательно огибая скрючившихся за низким парапетом стрелков, кот. Он прошелся по границе плит, уселся и начал умываться. Тень его протянулась по розовым плитам до самого края крыши.

Через всю долину к замку точно так же тянулась тень дозорной башни. Два строения разделяло пять сотен ярдов; сама башня была добрых ста пятидесяти футов в высоту, а между ними приютилась заросшая терновником лощина с крутыми склонами. Туман как раз покидал ее, обнажая колючий кустарник, подернутый инеем, и небольшой ручеек, журчащий на дне. Как ни странно, замок и дозорная башня по-прежнему охранялись – неужели Пот-о-Фе считает, что его враги, освободив заложников, просто уйдут прочь?

Золотые лучи солнца тронули холмы на западе, в Португалии, но долины, подернутые белесой дымкой, все еще оставались темными; ночь царила до самого горизонта: в дальних ущельях еще даже не наступили сумерки. Пейзаж выглядел смятым какой-то гигантской рукой, его хотелось расправить, пробудить к жизни.

Шарп дошел по крыше до северного парапета, почти не охраняемого, и присел на каменные плиты, глядя на перевал. Фузилеров ни следа – впрочем, еще рано.

– Сэр? – раздался за спиной голос с немецким акцентом. – Сэр?

Он обернулся: солдат предлагал ему чашку чая. Немцы переняли у британцев привычку пить чай и, подобно им, таскали в карманах листья для заварки: один хороший ливень мог уничтожить недельный запас.

– А ты?

– У меня есть еще, сэр.

– Спасибо.

Шарп принял чашку, спрятал ее между затянутых в перчатки ладоней и поглядел вслед немцу, возвращающемуся к флагу. Тонкая ткань уже покрылась капельками влаги, сквозь нее просвечивало солнце. Символ – но за него стоит сражаться.

Туман все еще мягко колыхался ниже перевала, накатывая волнами, как море. Шарп потягивал горячий чай и радовался, что остался один. Он хотел полюбоваться величавой красотой восхода, увидеть, как солнце зальет своим светом Португалию, расстилающуюся под безбрежным небом, в котором еще разбросаны остатки ночных облаков. На севере собирались другие облака, темные тучи, но этот день еще будет погожим.

Он услышал шаги на крыше, но не повернулся, потому что не хотел расставаться со своим одиночеством. Переведя взгляд направо, в сторону, демонстративно противоположную той, откуда приближались шаги, он стал наблюдать за отрядом, спускающимся по крутой тропе среди кустов терновника. На их винтовках болтались связки ранцев.

– Ричард?

Он повернулся и неохотно поднялся на ноги.

– Жозефина.

Она улыбнулась ему, немного нервно, тут же спрятав лицо в серебристую меховую оторочку темно-зеленой накидки.

– Можно к тебе присоединиться?

– Пожалуйста. Не мерзнешь?

– Немного, – она снова улыбнулась ему. – Счастливого Рождества, Ричард.

– И тебе того же, – он знал, что все стрелки на огромной широкой крыше сейчас смотрят на них. – Почему бы нам не присесть?

Они уселись в паре футов друг от друга, Жозефина завернулась в свою тяжелую, подбитую мехом накидку.

– Это чай?

– Да.

– Можно попробовать?

– И выжить, ты имеешь в виду?

– Я-то выживу, – она выпростала из-под накидки руку, взяла у него оловянную кружку и, отхлебнув, скорчила гримасу. – Я думала, ты вернешься ночью.

Он рассмеялся:

– Я был занят, – когда все кончилось, он зашел к заложницам, но тех уже обихаживали три лейтенанта. Шарп там не задержался, лишь выслушал заверения, что им не причинили вреда, и уверил в ответ, что вернет их мужьям в целости и сохранности. Любопытство заставило их поинтересоваться судьбой человека, который удерживал их заложницами, и Шарп записал несколько имен тех, кто был добр к женщинам, пообещав, что попытается спасти их от позорной казни.

Он улыбнулся Жозефине и забрал свой чай.

– А что, меня ждали?

– Ричард! – она расхохоталась. Нервозность улетучилась: в голосе Шарпа она прочла, что он ни капли не сердится. – Ты помнишь, как мы встретились?

– Твоя лошадь потеряла подкову.

– А ты был ворчлив и раздражен, – она снова протянула руку за чаем. – И очень серьезен, Ричард.

– Уверен, я и сейчас такой.

Она скорчила гримасу, подула на чай и сделала маленький глоток.

– Я помню, как предсказала тебе, что ты будешь полковником, а солдаты будут тебя ненавидеть. Это начинает сбываться.

– Они меня ненавидят?

– Лейтенанты тебя боятся. Кроме мистера Прайса, но тот знает тебя лучше.

– И, вне всякого сомнения, хотел бы узнать получше и тебя?

Она довольно улыбнулась:

– Он попытался. Но он совсем еще щенок. А кто тот ужасный одноглазый капитан?

– Английский лорд, ужасно богатый и страшно родовитый.

– Серьезно? – в ее голосе проскользнула заинтересованность, она взглянула на него, но тут же поняла, что ее разыгрывают, и рассмеялась.

– А ты, значит, леди Фартингдейл.

Она пожала плечами под накидкой, как будто признавая странность этого мира, глотнула еще чаю и вернула кружку Шарпу.

– Он обо мне волновался?

– Еще как.

– Правда?

– Правда.

Она заинтересованно посмотрела на него:

– Он правда очень волновался?

– Он правда очень волновался.

Она довольно усмехнулась:

– Как мило.

– Думал, тебя здесь ежедневно насиловали.

– О, ни разу! Этот странный «полковник» Хэйксвилл позаботился об этом.

– Правда?

Она кивнула:

– Я сказала ему, что приехала сюда помолиться за здоровье моей матери, и это почти правда, – она усмехнулась. – Не совсем, но для Хэйксвилла это сработало. С тех пор он не мог меня тронуть, хотя частенько приходил и говорил со мной о своей матери. О, эти бесконечные монологи! Приходилось говорить ему, что матери – самые замечательные существа на свете, и как счастлива его мать иметь такого сына, как он. Не мог наслушаться!

Шарп улыбнулся: он знал о привязанности Хэйксвилла к матери и понимал, что Жозефина не могла найти лучшей защиты, чем воззвать к этой привязанности.

– Зачем ты сюда приехала?

– Ну, моя мать больна.

– Не думал, что ты так уж ее любишь.

– Я и не люблю. Она меня не одобряет, но она больна, – приняв чай из рук Шарпа, она допила его, поставила оловянную кружку на парапет, поймала взгляд стрелка и улыбнулась. – На самом деле, я хотела уехать на денек.

– Одна?

– Нет, – она выплюнула это слово почти осуждающе, подразумевая, что он должен бы знать ее лучше. – С очаровательным капитаном. Но Огастес настоял, чтобы с нами поехал еще один, так что все сильно осложнилось.

Шарп усмехнулся. Ее ресницы были неимоверно длинными, губы – непристойно пухлыми. Все в ее лице обещало удовольствие.

– Могу понять, почему он беспокоится за тебя.

Она расхохоталась, потом пожала плечами:

– Он меня любит, – слово «любит» прозвучало с усмешкой.

– А ты его?

– Ричард! – снова осуждающий тон. – Он очень добр и очень-очень богат.

– Очень-очень-очень богат.

– Даже еще богаче, – улыбнулась она. – Все, что я захочу! Все! Он пытался быть со мной построже, но я не разрешила. Запирала дверь перед его носом пару ночей подряд – и с тех пор никаких проблем.

Шарп огляделся и был рад, что никому в данный момент не нужен. Часовые прохаживались по крыше или скорчились у парапета, из клуатра доносилось звяканье ножей и фляг – там завтракали; фузилеров по-прежнему не было и следа. Он снова повернулся к ней и поймал ее улыбку.

– Я действительно очень рада видеть тебя, Ричард.

– Ты была бы рада любому спасителю.

– Нет, я рада видеть именно тебя. Ты всегда заставляешь меня сказать правду.

Он улыбнулся:

– Тогда тебе нужен не я, а друзья.

Она криво улыбнулась в ответ:

– Ты меня по-настоящему понимаешь, не так ли? И при этом не отвергаешь.

– А должен?

– Обычно так и происходит, – она поглядела на крутой склон холма. – Все объясняют это по-разному, произносят пространные речи, но я знаю, о чем их мысли. Я популярна, Ричард, пока у меня есть это, – она указала на лицо.

– И все, что к этому прилагается.

– Да, – она усмехнулась. – Все еще работает.

Он вернул ей улыбку:

– Так ты поэтому вышла за сэра Огастеса?

– Нет, – она покачала головой. – Это была его идея. Он хотел, чтобы я стала его женой и могла везде ездить с ним, – она расхохоталась, как будто сэр Огастес сглупил. – Он хотел, чтобы я поехала на север, в Браганцу, потом мы отплыли в Кадис. Не мог же он ходить на званые обеды со шлюхой, правда?

– Почему? Многие так делают.

– Не на такие обеды, Ричард. Очень пышные, – она надула губы.

– Итак, ты вышла за него, чтобы ходить на пышные обеды?

– Вышла за него? – она взглянула на Шарпа, как на сумасшедшего. – Я не выходила за него, Ричард! Думаешь, я вышла за него?

– Разве нет?

Она рассмеялась так громко, что привлекла внимание часовых, потом понизила тон:

– Он просто хочет, чтобы я говорила, что вышла за него. Знаешь, сколько он платит за это? – Шарп покачал головой, и она снова расхохоталась: – Много, Ричард. Очень много.

– Насколько много?

Она начала загибать пальцы:

– У меня имение возле Кальдес-де-Рейне^[82]: три сотни акров и большой дом. Карета и четверка лошадей. Ожерелье, за которое можно купить половину Испании, и четыре тысячи долларов^[83] в лондонском банке, – она пожала плечами. – Разве ты не согласился бы на такое предложение?

– Не думаю, что кто-то предложит мне подобное, – он все еще глядел недоверчиво. – Значит, ты не леди Фартингдейл?

– Конечно, нет! – улыбнулась она. – Ричард! Ты должен бы знать меня лучше! В любом случае, Дуарте еще жив, и я не могу выйти ни за кого другого, пока я замужем за ним.

– Значит, он считает, что ты будешь зваться его женой, так?

Она пожала плечами:

– Вроде того. Он не особенно настаивал, но как-то я спросила, сколько он заплатит, он ответил, и я согласилась, – она улыбнулась своим мыслям. – К тому времени он уже платил мне за то, что никто, кроме него, не заберется в седло, так почему бы нам не сыграть в женатых? Это же почти то же самое, что настоящий брак, правда?

– Уверен, твой исповедник с этим согласится, – иронично заметил Шарп.

– Кем бы он ни был.

– И ни у кого не возникло подозрений?

– Никто ничего не сказал – во всяком случае, Огастесу в лицо. Он всем рассказывает, что женился на мне, почему бы им ему не верить?

– И он не считает, что кому-то это может показаться подозрительным?

– Ричард, я же тебе сказала, – в ее голосе появилось раздражение. – Он меня любит, правда. Никак не может насытиться. Воображает, что я создана лунной богиней, – во всяком случае, он как-то ночью мне это сказал, – Шарп расхохотался, и она улыбнулась в ответ. – Нет, правда, он так думает. Считает меня совершенством. Постоянно говорит мне об этом. А еще хочет владеть мной, каждой частью меня, ежечасно, всегда, – она пожала плечами. – И платит за это.

– И он не знает об остальных?

– Ты имеешь в виду, о моем прошлом? Он слышал об этом. Я уверила его, что это только слухи, что мне нравилось проводить время в компании офицеров, – почему нет? Почтенная замужняя женщина, живущая в Лиссабоне, возможно, вдова, имеет право пить чай в компании офицера или двух.

– Он в это поверил?

– Конечно! Ведь он хотел в это поверить.

– И как долго это будет продолжаться?

– Не знаю, – она поджала губы и отвернулась. – С ним приятно. Он как кот: очень чистый, очень нежный и очень ревнивый. Но я скучаю... ну, ты понимаешь.

Шарп расхохотался:

– Жозефина! – ее история казалась невероятной, но не более невероятной, чем десятки других, которые он слышал о мужчинах и женщинах, пораженных стрелами Купидона. Она посмотрела на него без улыбки.

– Я счастлива, Ричард.

– И богата.

– Весьма, – теперь она наконец улыбнулась. – Так что не говори ему, что я все тебе рассказала, понял? Ты ему ничего не скажешь!

– Я не скажу, что ты мне рассказала.

– Лучше не надо. Еще два месяца, и у меня будет достаточно денег, чтобы купить хороший дом в Лиссабоне. Так что я тебе ничего не говорила!

Он склонил голову:

– Да, мадам.

– Леди Фартингдейл.

– Да, миледи.

Она усмехнулась и потуже завязала накидку на горле.

– Мне начинает нравиться этот титул. Расскажи мне о себе.

Он улыбнулся, покачал головой и попытался придумать уклончивый ответ, но тут с противоположной стороны крыши донесся крик:

– Сэр! Майор Шарп, сэр!

Он отвернулся и поднялся на ноги:

– Что?

– Те всадники, сэр. Их снова видели, но сейчас они опять исчезли.

– Уверен?

– Да, сэр.

– Кто они?

– Не могу знать, сэр, только...

– Только что? – заорал Шарп.

– Не уверен, сэр, но, я думаю, могут быть чертовыми французами. Их только трое, сэр, но выглядят они, как французы.

Шарп понял, почему сомневается часовой: французская кавалерия обычно передвигалась большими подразделениями, и казалось странным, что всего трое кавалеристов противника могут оказаться в этой далекой горной долине.

– Сэр? – снова позвал часовой.

– Да?

– Может, это дезертиры, сэр. Тогда у них могут быть французские мундиры.

– Продолжай наблюдать!

Возможно, он прав, и три кавалериста-француза из банды Пот-о-Фе просто прочесывали долину с востока на юг. А значит, Пот-о-Фе решил уйти.

Шарп повернулся к Жозефине:

– Пора идти. Есть работа, – он протянул ей руку и помог встать. В ее глазах читалась тревога.

– Ричард?

– Да? – он предпочел бы считать, что ее беспокоит возможное присутствие в долине французов.

– Ты рад меня видеть?

– Жозефина, – улыбнулся он, – конечно, я рад.

Они прошли вдоль парапета, стрелки уступали им дорогу, бросая на Жозефину восхищенные взгляды. Шарп остановился под развернутым флагом и стал вглядываться в мельтешение теней на перевале, где туман уже рвался в разрозненные клочья. Там, среди серых скал, ему почудилось легкое движение, почти невидимое, но тут же замеченное другим часовым.

– Сэр!

– Вижу их, спасибо.

Это показались фузилеры, Шарп смотрел на них снизу вверх. Взгляд его снова упал на флаг, покрытый мелкими бисеринками росы, и он задумался, почему инстинкт продолжает настаивать, что драться за него еще только предстоит. Он отмел назойливую мысль, провел Жозефину к накату и чуть повысил голос, чтобы стрелки могли его слышать:

– Ваш муж будет здесь в течение часа, миледи.

– Спасибо, майор Шарп, – она слегка поклонилась и, величественно раскинув руки, как будто обнимая жестом весь монастырь и всех глазеющих на нее стрелков, воскликнула: – И спасибо всем вам. Спасибо!

Они смутились, но выглядели довольными. Шарп легонько пнул в бок сержанта:

– Как насчет троекратного ура в честь леди?

– Конечно, сэр, разумеется, сэр, – просиял тот. – Троекратное ура в честь леди! Гип-гип!

– Ура! – завопили все. Радостный клич повторился еще дважды, спугнув с крыши кота. Жозефина любезно кивнула каждому, закончив Шарпом, и он мог поклясться, что она ему подмигнула.

Улыбаясь, он вернулся к флагу. Утро оказалось полно сюрпризов: наряженное к Рождеству дерево, Жозефина и сэр Огастес Фартингдейл, наконец, три всадника на востоке, чтобы рождественское утро не казалось безоблачным. Тени на перевале уже превратились в линию застрельщиков, взбирающихся к Господним Вратам; выстроенные в колонны роты следовали за ними. Шарп снова взглянул на флаг, и инстинкт сказал ему: в утреннем безветрии по-прежнему таится беда. Рождество еще не преподнесло всех своих сюрпризов.

(обратно)

Глава 11

Последние несколько ярдов осыпающегося склона фузилеры лейтенант-полковника Кинни прошли врассыпную, опасаясь захваченных людьми Пот-о-Фе испанских пушек: хотя пленные и клялись, что две из них находятся на дозорной башне, а оставшаяся третья установлена восточной стене замка и не сможет вести огонь по перевалу, Кинни решил не рисковать.

Шарп чувствовал легкое сожаление оттого, что больше не был старшим офицером у Господних Врат: Кинни превосходил его чином, как и сэр Огастес Фартингдейл. Впрочем, он подозревал, что единственный прибывший майор фузилеров также был выше его рангом.^[84]

У монастырских дверей Кинни сполз с коня и крепко пожал руку Шарпу, игнорируя попытки салютовать:

– Отличная работа, майор, просто отличная.

Кинни рассыпался в комплиментах и даже слегка смутил Шарпа, превознося его заслуги в преодолении трудностей ночного перехода, внезапного появления в селении и атаки, не принесшей нападавшим серьезных потерь. Шарп представил Фредриксона, Кросса и Прайса, и Кинни благосклонно распространил свой восторг на них. Сэр Огастес Фартингдейл был менее приветлив. Он холодно спешился (не без помощи слуги) и потуже затянул шелковый шарф поверх высокого воротника кавалерийского плаща. Из-под плаща доносилось нервное постукивание стека^[85] по сапогу.

– Шарп!

– Сэр?

– Итак, вы преуспели.

– К счастью, сэр.

Судя по ворчанию, Фартингдейл был далеко не счастлив. Его орлиный нос покраснел от холода, а губы кривились даже больше обычного. Постукивание продолжалось.

– Неплохо поработали, Шарп, неплохо, – разорился он на сухой комплимент. – Леди Фартингдейл в порядке?

– В полном, сэр. Уверен, она будет рада видеть вас.

– Да-да, – нетерпеливо пробурчал Фартингдейл, без особого интереса оглядывая замок и селение. – Так чего же вы ждете, Шарп? Ведите меня к ней.

– Разумеется, сэр. Прошу прощения, сэр. Лейтенант Прайс? – Шарп решил, что Прайс будет для сэра Огастеса лучшим проводником к его «жене», чем он сам. Сэр Огастес взошел на ступени монастыря, снял двууголку, пригладил свои серебристые волосы и кивнул:

– Командуйте, Кинни.

– Он что, считает, что я планировал поспать? – реплика явно предназначалась Шарпу. Похоже, у Кинни хватало хлопот с сэром Огастесом во время долгого ночного перехода. Валлиец пинал ногой камешек, раз за разом посылая его в монастырскую стену. – Черт побери, Шарп! Она, должно быть, великолепна, раз сэр Огастес поперся за ней так далеко?

Шарп улыбнулся:

– Она очень красива, сэр.

Кинни посмотрел на восток, где вне досягаемости для картечи из замка или с дозорной башни строился его батальон.

– Что сделать сначала, а? – на этот раз вопрос не был адресован Шарпу. – Очистим от этих нищебродов селение, потом возьмем замок.

– А дозорная башня, сэр?

Кинни внимательно посмотрел в сторону башни. Две пушки, если они там имелись, могли разнести в клочья фланг любой атаки на замок со стороны рухнувшей восточной стены. Если предстоит штурм замка, сперва придется взять башню. Кинни потер щеку:

– Думаете, эти сволочи будут драться?

– Они не сбежали, сэр.

Пот-о-Фе должен был понять, что его эскападам пришел конец. Заложников у него больше нет, монастырь захвачен, а в долине – целый батальон британской пехоты. Здравый смысл, думал Шарп, должен был подсказать дезертирам, что пора бежать – на восток или на север. Но они остались. Люди Пот-о-Фе виднелись на стенах замка и на насыпях у подножия дозорной башни.

Кинни покачал головой:

– Зачем они остались, Шарп?

– Должно быть, считают, что могут побить нас, сэр.

– Придется избавить их от этого заблуждения, – последнее слово Кинни протянул почти нежно. – Мне не хотелось бы, чтобы кто-то из моих людей погиб, майор. Ужасная трагедия – погибнуть в Рождество, – он вздохнул. – Я зачищу селение байонетами, а потом поговорю с этим парнем в замке. Поглядим, не захочет ли он сдаться. Если он хочет по-плохому... – он снова поглядел на дозорную башню, – в этом случае я был бы признателен за роту стрелков, майор.

Кинни совершенно не обязательно было превращать приказ в вежливую просьбу, но он сделал это.

– Разумеется, сэр.

– Будем надеяться, до этого не дойдет. А там и молодой Джилайленд подтянется, – ракетные части, задержанные разболтавшимся колесом, отстали от 113-го полка на час. Кинни улыбнулся: – Пару шутих в задницы заставят их просить пощады, – он подозвал коня, проворчал что-то нелицеприятное, втягивая в седло свой немалый вес, и улыбнулся Шарпу сверху вниз. – Думаю, Шарп, они не сбежали, поскольку перепились. Ну, и ладно! За работу! За работу! – он подобрал поводья, но вдруг остановился и остолбенело уставился поверх головы Шарпа. – Боже мой! Боже мой!

В арке монастыря стояла Жозефина, поддерживаемая под руку разительно преобразившимся сэром Огастесом Фартингдейлом. Его раздражительность исчезла, сменившись самодовольством и вниманием к роскошной женщине, ослепившей Кинни своей улыбкой. В голосе Фартингдейла появилась значительность и гордость от обладания таким сокровищем.

– Полковник Кинни? Разрешите представить вам мою жену. Дорогая, это полковник Кинни.

Кинни снял шляпу:

– Миледи, чтобы спасти вас, мы готовы были обойти полсвета.

Жозефина вознаградила его движением губ, взметнувшимися ресницами и короткой похвалой Кинни и его людям. Сэр Огастес с удовольствием наблюдал за обменом любезностями, наслаждаясь восхищением в глазах Кинни. Он даже разрешил своей «жене» потрепать гриву коня Кинни. Когда она спустилась по ступеням, сэр Огастес ухватил Шарпа за рукав.

– На пару слов.

Неужели она сказала, что была знакома с Шарпом? Это казалось невероятным, но Шарп не мог придумать другого объяснения тому, что сэр Огастес отвел его в сторону, подальше от Жозефины. Лицо полковника пылало яростью.

– Там голые мужчины, Шарп!

Шарп подавил улыбку.

– Пленные, сэр, – он приказал дезертирам продолжать долбить амбразуры в толстых стенах монастыря.

– Какого черта они голые?

– Они опозорили свой мундир, сэр.

– Боже милостивый, Шарп! Вы что, позволите моей жене это видеть?

Шарп проглотил соображение, что Жозефина, должно быть, видела больше голых мужчин, чем сам сэр Огастес, и ответил уклончиво:

– Я прослежу, чтобы они прикрылись.

– Уж сделайте милость, Шарп. И еще кое-что.

– Сэр?

– Вы небриты. А еще смеете говорить о позоре мундира! – Фартингдейл резко повернулся, на лице его при виде Жозефины возникла снисходительная улыбка. – Моя дорогая, неужели необходимо оставаться на морозе?

– Разумеется, Огастес. Хочу посмотреть, как полковник Кинни накажет моих мучителей, – услышав последнее слово, Шарп снова подавил улыбку. Но на сэра Огастеса оно произвело нужное впечатление. Он выпрямился и яростно закивал.

– Конечно, моя дорогая, конечно, – он взглянул на Шарпа. – Кресло для леди и что-нибудь для подкрепления сил, Шарп.

– Да, сэр.

– Серьезного боя не будет, – снова повернулся к Жозефине сэр Огастес. – У них кишка тонка для боя.

Часом позже казалось, что сэр Огастес прав. Дезертиры, оставшиеся в селении, сбежали вместе с женщинами и детьми, как только легкая рота Кинни появилась на северной околице. Они беспрепятственно пересекли долину и нашли убежище в терновнике у подножия дозорной башни. Пара десятков была верхом, у каждого над плечом торчал мушкет, а на боку виднелась сабля. Ненадолго появились мадам Дюбретон и две другие французские заложницы: они выпили чаю с Жозефиной, но холод загнал их обратно в монастырь, так долго бывший им тюрьмой.

Шарп спросил у мадам Дюбретон, о чем она подумала, когда увидела мужа на галерее внутреннего клуатра.

– Я решила, что больше никогда его не увижу.

– Вы не показали, что знаете его. Должно быть, это было трудно.

– Ему было не легче, майор. Но я не могла дать им удовольствие наблюдать мои слезы.

Пока Прайс пытался очаровать Жозефину, Шарп попытался расспросить мадам Дюбретон о трудностях жизни англичанки во Франции, но она лишь пожимала плечами:

– Я замужем за французом, майор, поэтому мои симпатии очевидны. Мой муж не требует от меня враждебности по отношению к родной стране, – она улыбнулась. – По правде говоря, майор, война почти не оказала на нас влияния. Моя жизнь по прежнему такова, словно я не уезжала из Хэмпшира^[86]: коровы дают молоко, мы ездим на балы, и лишь раз в год известие о какой-нибудь победе напоминает, что идет война, – она опустила глаза, потом снова взглянула ему в лицо. – Мне трудно, когда мужа нет рядом, но война когда-нибудь кончится, майор.

А война Пот-о-Фе уже подходила к концу. Очистив селение от врага, Кинни выстроил батальон под резким зимним солнцем и в сопровождении двух офицеров неторопливо направил коня к замку. Шарп поднялся по склону: отсюда он мог видеть разрушенную восточную стену. Фредриксон пошел с ним. Капитан кивнул на трех всадников:

– Будут требовать сдачи?

– Да.

– Я все никак не могу понять, почему эти ублюдки не сбежали. Они же должны понимать, что их ждет.

Шарп не ответил: эта мысль тревожила и его. Но, возможно, Кинни прав: наверное, они слишком пьяны, чтобы понять, что происходит. А может, остатки банды Пот-о-Фе решили лучше отдать себя на милость британской армии, чем пытаться холодной зимой выжить в горах, полных мстительных партизан. Может, наконец, Пот-о-Фе просто не желал уходить. Пленные, захваченные ночью, говорили, что толстяк-француз основал в замке собственный шутовской двор и правил там, как какой-нибудь средневековый барон, верша правосудие и вознаграждая вассалов. Фантазия маршала Пот-о-Фе могла даже разыграться настолько, чтобы он и его сторонники вздумали отстоять замок. Как бы там ни было, он остался, и люди его остались, а Кинни с двумя офицерами медленно трусили в восьмидесяти ярдах от рухнувшей восточной стены, руины которой теперь представляли собой барьер высотой примерно по грудь и хоть немного защищали большой замковый двор.

Кинни привстал в стременах и сложил руки рупором. В руинах появилась группа людей, Шарп увидел, что они просят подъехать ближе.

– Они не слышат.

– Боже! – Фредриксон был разочарован и не скрывал своего неодобрения переговоров с противником, запятнавшим свою честь. Он поправил потрепанную повязку глазу. Видно было, что капитан надеется повести своих стрелков на врагов – а те все подзывали Кинни поближе.

Кинни раздраженно пришпорил коня, и тот зарысил вперед, остановившись всего в полусотне ярдов от стены – на расстоянии мушкетного выстрела. Полковник снова прокричал предложение сдаваться. Потом, краем глаза заметив слева движение, он вдруг дернул поводья и даже наклонился вправо, чтобы помочь коню повернуть – но слишком поздно. На краю разрушенной восточной стены открылась амбразура, а в ней – пушка.

Сначала Шарп увидел дымок, поднимающийся из руин стены, потом донесся звук выстрела, эхом раскатившийся по долине. Этот звук невозможно было ни с чем перепутать – это был треск картечи. Жестяная оболочка взорвалась во вспышке выметнувшегося из дула пламени, и начинявшие ее мушкетные пули вылетели расширяющимся конусом с центром в грудилейтенант-полковника Кинни. Человек и конь, пораженные в бок, рухнули на землю. Конь бил копытами и пытался подняться, всадник же остался недвижим в луже собственной крови. Шарп махнул рукой Фредриксону:

– Поднимайте свою роту и принимайте под начало легкую роту фузилеров! Будете атаковать дозорную башню!

– Так точно, сэр!

Потом Шарп нашел взглядом своих людей, разлегшихся под монастырской стеной.

– Сержант!

Фартингдейл тоже вскочил с кресла. Он потребовал коня и крикнул Шарпу:

– Майор!

– Сэр?

– Вы должны построить людей перед замком! Стрелковая цепь!

Фредриксон, уже бежавший к своим, услышал Фартингдейла и остановился, вопросительно глядя на Шарпа. Шарп, в свою очередь, удивленно смотрел на полковника, с трудом взбиравшегося в седло.

– Разве мы атакуем не дозорную башню, сэр?

– Вы слышали меня, майор! Пошевеливайтесь! – сэр Огастес вонзил шпоры в бока коня и поскакал к застывшему в молчании батальону, выстроенному вдоль дороги, ведущей из селения.

Шарп указал на замок:

– Стрелковая цепь! Моя рота слева, капитан Кросс в центре, капитан Фредриксон справа! Вперед!

Почему же, во имя всего святого, Пот-о-Фе хочет драться? Неужели он действительно считает, что может победить? Пока Шарп бежал по кочковатому пастбищу, он увидел, что сопровождавшие Кинни офицеры пытаются поднять тело полковника. Один из них прикончил раненого коня выстрелом из пистолета. Противник не обращал на офицеров внимания, вероятно, удовлетворенный смертью полковника. Но зачем нужна была эта смерть? Должно быть, они считали, что способны побить батальон в открытом бою.

Но тут мотивы Пот-о-Фе вылетели у Шарпа из головы, потому что траву у его ног прошили первые мушкетные пули. Дымок небольшими облачками поплыл над кустами терновника, росшими между замком и дозорной башней. Шарп крикнул лейтенанту Прайсу:

– Займись ублюдками, Гарри. Возьми мушкеты и четыре винтовки.

– Есть, сэр, – Прайс широко раскинул руки. – Рассыпаться! Рассыпаться! – он достал из кармашка на перевязи свисток и выдул сигнал.

Фредриксон и Кросс использовали для командования на поле боя горнистов. Эти мальчишки, не старше пятнадцати, трубили на бегу, издавая отрывистые ноты, казалось, не имевшие смысла. Но сигналы безошибочно понимались ротами, немедленно сформировавшими стрелковую цепь. Шарп остановил стрелков в сотне ярдов до стены, за пределами досягаемости мушкетов, и приказал горнисту Кросса сыграть одну ноту, долгую «соль», приказавшую стрелкам залечь.

– А теперь «открыть огонь», парень.

– Так точно, сэр, – горнист набрал в легкие воздуха, торжествующе издал три ноты, взобравшихся одна за другой на целую октаву, и повторял их до тех пор, пока не затрещали винтовки. Пули заставили людей Пот-о-Фе спешно искать укрытие.

Шарп поглядел налево: там Прайс не давал высунуться рассеянному в терновнике противнику. Лейтенант ходил за строем своих людей, высматривая цели. Со стороны Шарпа на передовых укреплениях замка защитников не осталось: напуганные точностью винтовочного огня, они попрятались за зубцами или руинами стены. За спиной слышны были крики Фартингдейла, командовавшего фузилерами. Черт побери, да ведь он приказывает атаковать немедленно!

Пушка, спрятанная на небольшом уцелевшем участке стены, будет уязвима только для огня справа от линии, занятой Шарпом. Он снова подозвал горниста Кросса.

– Передайте мои лучшие пожелания мистеру Фредриксону и попросите его приглядывать за пушкой, – «приглядывать» было неправильным словом, но это не имело значения, как не имело значения и то, что Фредриксон не нуждался в напоминаниях.

Винтовочный огонь стих до редких всплесков, сопровождавших появление защитников, которые едва осмеливались высунуть голову. Шарп слышал, что лейтенанты требуют называть цели и не тратить выстрелы зря. За их спиной, в селении, сэр Огастес строил фузилеров в две колонны по четыре, направленные на обрушившуюся стену как огромные тараны. С холма доносились хаотичная мушкетная пальба, но расстояние было слишком велико, чтобы причинить вред.

Сержант Харпер, пользуясь привилегией своего чина, поднялся с земли и присоединился к Шарпу. Здоровяк-ирландец застенчиво улыбнулся Шарпу.

– Сэр?

– Сержант?

– Не сочтите за дерзость, но не мисс Жозефина ли была в монастыре?

– Ты ее узнал?

– Ее трудно забыть, сэр. Стала редкостной красавицей, – Харпер, в отличие от Шарпа, всегда предпочитал девушек попышнее. – Так значит, она теперь леди Фартингдейл?

Шарп хотел рассказать было Харперу правду, но подавил это желание:

– Она заботится о себе.

– Это хорошо. Я бы поздоровался с ней.

– Не стоит, пока сэр Огастес рядом.

На широком лице появилась улыбка:

– Даже так? А сама она не будет против?

– Нисколько, – Шарп поглядел на монастырь. На крыше виднелись стрелки, оставшиеся охранять женщин и пленных, а в нескольких ярдах от дверей темнела зеленая накидка Жозефины. Не она ли стала причиной такой поспешной атаки? Неужели сэр Огастес так горит желанием доказать «жене» свое мужество, что бросит фузилеров на замок, не позаботившись сперва о пушках на дозорной башне? А может, он и прав: до сих пор пушки с холма не стреляли.

Знамена фузилеров достали из кожаных чехлов и развернули: их понесут в окружении алебард сержантов. Алебарды представляли собой огромные стальные топоры, начищенные так, что казались серебряными. Вид знамен, развевающихся над блестящими алебардами, мог вдохновить любого солдата: настоящее боевое одеяние войны. Сэр Огастес, увидев знамена, снял шляпу, взмахнул ею, и две полубатальонные колонны быстрым шагом двинулись вперед.

Шарп сложил руки рупором:

– Огонь! Огонь! – не важно, что целей не видать: сейчас главное, что свист винтовочных пуль отдается в ушах обороняющихся, лишая их боевого духа, заставляя бояться атаки задолго до того, как две колонны перевалят через руины стены. Вернулся, спотыкаясь и задыхаясь, горнист Кросса, и Шарп приказал трубить наступление. Цепь продвинулась еще на двадцать ярдов и остановилась. – Огонь! Пусть знают, что мы здесь!

Рухнувшая восточная стена звала колонны вперед. На нее легко было взобраться: высотой всего по грудь, полузасыпанная обломками, образовавшими пологий накат, из которого пули выбивали фонтанчики белесой пыли. Шарп представил, как две колонны фузилеров, разъяренные смертью Кинни, переваливают через стену во двор. Господи, зачем же Пот-о-Фе настаивал на этой атаке?

Треск винтовок потонул в грохоте двойного пушечного выстрела, раздавшегося с дозорной башни. Шарп повернулся и увидел клубы дыма, поднимающиеся с огневые позиций, – стало ясно, что пушки располагаются среди земляных укреплений. Ядра с шумом ударили в землю прямо перед колоннами и, отскочив, перелетели через их головы. Фузилеры заулюлюкали, и офицерам пришлось кричать, призывая к тишине.

В колоннах ярко сверкали байонеты. Сержанты равняли ряды, громко отдавали приказы. Кое у кого из солдат красные мундиры с белыми нашивками были совсем чистыми, выдавая новобранцев, которым выпало впервые идти в бой этим рождественским утром.

Пушки выстрелили снова. То ли стволы уже разогрелись, то ли канониры сделали поправку с помощью специальных подъемных винтов, но в этот раз ядра врезались в строй ближайшей колонны. Шарп увидел, как ряды ее смешались, как взлетели кровавые брызги, а один фузилер, уронив мушкет, рухнул лицом вперед, прополз пару шагов и затих.

– Сомкнуть ряды! Сомкнуться!

– Быстрее! – махал шляпой Фартингдейл.

Может, он и прав, подумал Шарп. За то время, пока колонны доберутся до замка, пушки много ущерба не нанесут: убьют дюжину, столько же ранят – но атаку этим не остановишь. Он поглядел на укрепления: дымки мушкетных выстрелов вились из каждой амбразуры – у его стрелков появились цели. Но со стороны рухнувшей стены не донеслось ни выстрела.

Шарп передвинул стрелковую цепь еще на десять шагов вперед – снова никакой реакции. Тогда он внимательно осмотрел стену: ни одного дымка. Его люди переключились на тех защитников замка, кто стрелял в атакующие колонны, повернувшись к стене боком, но никто не попытался воспользоваться этим преимуществом, никто не целился стрелкам во фланг. Стена не защищена! Там никого нет! Шарп выругался и побежал, спотыкаясь на кочках, в сторону колонн, уже подходивших к его позициям.

С дозорной башни снова грохнула пушка, но прицел был взят выше, поэтому ядро ударило между колонн, а затем перескочило через дальнюю из них. Сержанты скомандовали атаку; офицеры с обнаженными саблями в руках ехали или шли рядом со своими ротами. Выстрелила вторая пушка, снова поразив ближнюю колонну. Ядро вырывало людей из строя, заставляя идущих сзади переступать через окровавленные останки и смыкать ряды, но колонна продолжала двигаться. В долине смолкло эхо выстрела, снова стали слышны винтовки. С замковых укреплений им отвечали мушкеты. Головные шеренги наступающих вошли в густой пороховой дым, клубившийся вокруг стрелковой цепи.

Шарп бесцеремонно проталкивался сквозь строй. Он замахал сэру Огастесу, гарцевавшему на своем норовистом скакуне:

– Сэр! Сэр!

– Майор Шарп! – сабля Фартингдейла была обнажена, плащ откинут назад, открывая красно-черный с золотом мундир. Он дослужился до полковника, ни разу не приняв участия в настоящем бою, всегда оставаясь политиком, солдатом дворцов и парламентов. Он гордился собой: как же, возглавить атаку на глазах любимой женщины!

– Стена заминирована, сэр!

На холеном лице Фартингдейла проявилось раздражение. Он с досадой посмотрел на Шарпа и снова пустил нетерпеливого коня рысью.

– Откуда это известно?

– Никто ее не защищает, сэр.

– Они дезертиры, Шарп, а не чертова армия!

Шарп настойчиво бежал рядом:

– Ради Бога, сэр! Она заминирована!

– Идите к черту, Шарп! С дороги! – Фартингдейл отпустил поводья, конь рванулся вперед, и Шарпу осталось только бессильно наблюдать, как две колонны маршируют вперед: двести семьдесят человек в каждой, байонеты сверкают.

Но Шарп знал, что стена – только приманка для атаки вроде этой. Черт! Он оглянулся: трава позади была вытоптана, путь двух колонн обозначали кровавые останки там, куда попали ядра. Вот пушки выстрелили снова, и Шарп начал пробиваться сквозь строй, чтобы вернуться к своим людям. Господи, только бы он ошибся.

Кросс отвел свою роту в сторону, чтобы дать проход колонне. Шарп видел реющие знамена: должно быть, прапорщики, вчерашние мальчишки, сейчас гордятся собой. Кинни не взял с собой музыкантов, иначе они играли бы, пока ход боя не заставил бы их приняться за вторую работу: вытаскивать с поля боя раненых. Фартингдейл подбадривал фузилеров, подгонял их, пока, наконец, не пустил бегом. С боевым кличем на устах они преодолели последние ярды. Снова выстрелила уже демаскированная пушка на восточной стене, и головную часть наступающей колонны разорвала картечь. Один из солдат пополз по траве, его белые брюки медленно окрашивались алым, а голова тряслась: он явно не понимал, где находится.

– Вперед! Вперед! Вперед! – сэр Огастест Фартингдейл осадил коня, пропустил знамена и снова погнал колонны на штурм стены. Над руинами плыл пороховой дым.

Только бы я ошибся, молил Шарп. Только бы я ошибся.

Строй сломался: первые шеренги достигли стены и рассыпались, теперь каждый искал свой путь через развалины, держа наготове мушкет – пришло время для байонетов.

– Вперед! Вперед! – Фартингдейл поднялся в стременах и размахивал саблей. Шарп снова выругался: он знал, что это был всего лишь спектакль для Жозефины. Мушкетные пули били по колонне со звуком, напоминающим падение камня в пруд, но место выбывших тут же занимали идущие следом. – Вперед! Вперед!

Солдаты атаковали руины врассыпную, взбирались на стену и радостно кричали, видя впереди широкий замковый двор. А Шарп все молил: только бы я ошибся. Он увидел, что первые атакующие уже перебрались на ту сторону, и почувствовал прилив облегчения: по крайней мере, эти не умрут в грохоте и пламени взорвавшейся мины, смерть в это рождественское утро пройдет стороной.

От основания стены, возле самых копыт коня Фартингдейла, вдруг поднялась вьющаяся, как атакующая змея, струйка дыма. Конь попятился, заставив Фартингдейла отшатнуться. А дым повалил уже из каждой щели в каменной кладке. Шарп закричал – но было поздно.

Руины стены, объятые пламенем и темным дымом, взлетели в воздух. Фузилеров, на которых опустился мрак, как будто внезапно наступила ночь, подбросило и смело назад: такова была ужасная сила, таившаяся в мешках и бочонках с порохом, спрятанных между камнями. Грохот взрыва раскатился меж покрытых терновником холмов, обломки стены разлетелись в разные стороны, а люди, еще не достигшие руин, остолбенели от страха.

Снова рявкнула пушка со стены, а от замка и с дозорной башни раздались победные крики. Все мушкеты, бывшие в распоряжении Пот-о-Фе, обратились против неподвижных колонн. Повторно разрушенную стену, объятую дымом, лизали языки пламени. Вспышки мушкетных выстрелов показывали, где засели враги, открывшие охоту на тех, кто выжил, успев перебраться через стену во двор.

– Назад! Отходим! – крикнул кто-то, и все подхватили этот крик. Две колонны отступили туда, где не было едкого дыма и грохота мушкетов.

– Сэр! – крикнул Прайс: он заметил, что в кустах терновника уже начали строиться дезертиры, готовые напасть на смешавшийся батальон с фланга.

– В колонну! – заорал Шарп. Горнист Кросса сыграл три ноты, означавшие «построение», и Шарп повел своих людей на соединение с красномундирниками.

Капитан фузилеров, обескураженный, с безумием в глазах, командовал отступление. Шарп прикрикнул на него, требуя остановиться: по меньшей мере, шесть рот избежали взрыва, еще оставался шанс ворваться в замковый двор. Но фузилеры, повинуясь приказам своих офицеров, уже отступали.

Засевшие в терновнике построились в стрелковую цепь, готовясь атаковать батальон. Шарп почувствовал удовлетворение – не очень большое, но все же, – от того, что стрелки несколькими точными выстрелами быстро загнали их назад. Он слышал доносившиеся из замкового двора звон стали и выстрелы: значит, там еще остались пойманные в ловушку фузилеры. Они не должны умереть или, еще хуже, стать новыми заложниками для жестоких подручных Хэйксвилла. Шарп бросил свою все еще заряженную винтовку Хэгмену, обнажил палаш и повернулся туда, где темный дым все еще висел над залитыми кровью руинами. Он вытащит этих людей, а потом они возьмут замок – правильно, профессионально.

Услышав за спиной шаги, он обернулся:

– Что это ты делаешь?

– Иду с вами, – в этом вопросе Харпер не допускал возражений.

Этим рождественским днем они шли воевать.

(обратно)

Глава 12

Идти через завесу горького дыма, между пожирающими обломки бочонков с порохом языками пламени – как будто перемещаться в иной мир. Исчезает свежий воздух и холодная трава долины, их сменяет вселенная мокрых от крови каменных руин и неопознаваемых ошметков сгоревшей плоти: мощеный замковый двор, где дезертиры охотились на переживших взрыв фузилеров.

Шарп увидел, как согнулся Харпер, и остановился в страхе за сержанта. Однако здоровяк-ирландец лишь вытащил из-под мертвого тела алебарду. Лезвие огромного топора, как будто созданное из серебристого света, со свистом прорезало дым, и Харпер издал воинственный клич на родном гэльском. Шарп уже видел такие моменты: в обычно спокойного сержанта вселялась ярость былинных ирландских героев. Он не думал о собственной безопасности – только о предстоящей схватке, подобной тем, о каких пели в заунывных ирландских песнях, благодаря которым в этой маленькой нации все еще держался героический дух.

Во дворе атакующих встречала еще одна линия обороны Пот-о-Фе: стена, новая, такая невысокая, что через нее легко было перепрыгнуть. К ней бежали люди с ухмылками на лицах и мушкетами в руках, готовые палить в потерявшихся в дыму фузилеров. Кое-кто даже выскакивал за стену, чтобы пустить в ход байонет. Несколько фузилеров сгрудились вместе под командой сержанта: они пытались отбиваться и гибли один за другим под ливнем мушкетных пуль.

Потом из дыма возник Харпер.

Защитникам замка он должен был показаться мифическим чудовищем, вырвавшимся из мрака, великаном, опьяненным битвой. Он промчался к стене, перепрыгнул ее, и топор засиял в его руках, рассекая дымовую завесу и окропляя мощеный двор кровью.

– Фузилеры! Фузилеры! – закричал Шарп. Он поскользнулся в луже крови, и это падение спасло его от возникшего слева французского байонета. Шарп перекатился по земле, отмахнулся палашом, расколов приклад занесенного над ним мушкета, и лягнул противника левой ногой точно в коленную чашечку. Тот пошатнулся, а Шарп вскочил на ноги и воткнул клинок в грудь француза. – Фузилеры! Ко мне! – он потянул палаш, но тот крепко засел в теле. Пнув француза, Шарп, наконец, высвободил оружие. – Фузилеры!

Боже, ну и бойня! Только то, что часть защитников схватилась с выжившими фузилерами врукопашную, не давало Пот-о-Фе очистить двор мушкетным огнем. У ног Харпера уже лежали четыре трупа, остальные бежали, устрашенные яростью великана и огромным топором в его мощных руках. Шарп заметил, что кто-то уже целится в сержанта из мушкета.

– Патрик!

Алебарда взлетела и вонзилась в голову противника. Харпер перепрыгнул через стену, скидывая с плеча семиствольное ружье.

– Брось, Патрик! Ко мне! Ко мне!

Сержант фузилеров тоже гнал своих людей к Шарпу. Трое раненых передвигались с помощью товарищей, еще один нес под мышкой знамена: оба древка были сломаны.

– Сюда! – Шарп резко развернулся, на обратном замахе снеся появившегося из руин человека в португальском мундире: тот, казалось, обезумел в запале боя. За его спиной, со стороны рухнувшей стены, среди дыма и смрада горящей плоти, возникли другие. Шарп выбрал одного и вложил всю свою ярость в удар палаша. Лезвие рассекло коричневый мундир, и лишь тогда до него дошло: они окружены.

Мушкетная пуля ударила в брусчатку у его левой ноги, другая пробила фалду мундира, третья насквозь прошила фузилера – тот умер прежде, чем рухнул на землю. К ним, карабкаясь через стену, рвалась уже целая толпа, и Шарп понял: ему никогда не перетащить раненых через барьер. Он снова взмахнул палашом: нет, здесь умирать не пристало! Не среди этого сброда, не в этот день!

Дезертиры ждали, что он встанет и будет сражаться – или повернется и побежит. Значит, нужно придумать что-то другое; решать нужно быстро – иначе все его люди будут мертвы, а то и хуже. Пот-о-Фе верил, что может победить, он внушил эту веру своей армии. И те отблагодарили его, сражаясь с фанатизмом, частично порожденным уверенностью, что поражение будет равно мучительной смерти.

Справа от Шарпа возвышалась массивная надвратная башня с зубчатыми стенами. В нее должна вести дверь! Шарп, яростно вопя и размахивая клинком, метнулся туда, и фузилеры ринулись за ним. Не ожидавшие такого развития событий дезертиры смешались, и палаш легко разметал их. Шарп столкнулся с разинувшим рот красномундирником и пронзил его насквозь. Харпер подхватил падающий мушкет и тотчас же спустил курок. Шарп вскочил на выстроенную защитниками низкую стену и спрыгнул на ту сторону. Он вопил так, как будто в него вселился демон, начиная получать удовольствие от этой бешенной атаки на самый центр вражеской обороны. А вот уже и дверь темнеет – низенькая, чуть справа по ходу.

– Туда! Живей! Живей!

Фузилеров вел сержант, раненых волокли, невзирая на крики боли. Шарп ухватил Харпера за локоть и развернул: теперь они вдвоем прикрывали отход, пока фузилеры протискивались в чудовищно маленькую дверь. Он отмахнулся палашом, отбив мушкет с примкнутым байонетом, отступил, сделал выпад, радостно закричал, видя, что очередной ублюдок отправился в ад, и услышал с противоположной стороны двора ответный крик:

– Взять их!

Это был голос Хэйсксвилла. Мушкетные пули плющились об камни башни, звенели на мостовой, и Шарп начал отступать. Слава Богу, замковый двор затянуло дымом, в котором так легко затеряться, – но из него уже показалась наступающая шеренга: рты разинуты, зубы оскалены, байонеты наготове. Харпер упал на колено и поднял свое огромное ружье:

– Отходите, сэр! Идите внутрь!

Отдача семиствольного ружья почти внесла Харпера в дверь. Центр атакующих смело выстрелом, по замку пошло гулять эхо. Шарп схватил Харпера за воротник и втянул в узкий проем. Тот вывернулся и помотал головой:

– Боже, храни Ирландию!

– По лестнице, сэр! – махнул рукой сержант-фузилер.

– Сперва дверь!

Харпер захлопнул ее. Дерево прогнило и потрескалось, гвозди повыпадали из толстых досок. Зато нашелся засов. Шарп бросил его в петли и отскочил: мушкетная пуля расщепила дерево возле его правого запястья.

У подножия лестницы нерешительно переминался фузилер:

– Эти сволочи засели наверху, сэр.

Шарп высказал ему все, что думал о защитниках башни, и двинулся вверх с палашом наголо. Поднимаясь по узким ступеням, он понял, что строители этого старого замка знали свое дело: винтовая лестница вилась по часовой стрелке. Шарп, как и большинство людей, держал клинок в правой руке, замах которой был затруднен центральным опорным столбом, удерживавшим ступени. Обороняющиеся же, отступая, могли пользоваться своей правой рукой куда свободнее.

Пока никто не пытался прервать подъем Шарпа. Он двигался медленно, осторожно, опасаясь каждого шага. Снизу доносились глухие удары прикладами в дверь: долго она не продержится. Вдруг раздался ужасный крик одного из раненых, чья сломанная берцовая кость, пробив плоть, торчала наружу, и Шарп понял, что его уже тоже тащат по лестнице. Бедняга, угораздило же – и в самое Рождество! Эта мысль придала ему столько ярости, что он, отбросив осторожность, с криком взбежал по ступеням и ворвался в просторный зал, где кучка перепуганных людей ожидала того, что придет к ним. Они не знали, будет это друг или враг, и настолько оцепенели, что палаш успел забрать жизнь одного, а двух других обратить в бегство, к открытой двери, выходящей на северную стену. Шарп захлопнул за ними дверь, задвинул засов и огляделся.

Большое прямоугольное помещение освещали две бойницы, выходившие на долину. Посреди зала располагались два больших ворота, давно сломанные и полусгнившие. Ржавый шкив на потолке отмечал место, где крепилась замковая решетка, опускавшаяся и поднимавшаяся именно отсюда. От двери вверх вела еще одна винтовая лестница – должно быть, это путь на площадку башни, откуда люди Пот-о-Фе вели огонь во время атаки.

Харпер начал перезаряжать семиствольное ружье – дело не быстрое. Фузилеры затаскивали раненых. Шарп ухватил сержанта за перевязь:

– Двоих к каждой двери, с заряженными мушкетами! – он осмотрел вороты: огромные барабаны были на месте, но подгнили, с них свисали пыльные космы. – Попробуйте заблокировать ими лестницы.

Снизу эхом раскатился выстрел, потом еще один, затрещало дерево: дверь рухнула. Шарп усмехнулся:

– Не волнуйтесь, сюда они без разведки не сунутся.

Двое фузилеров попытались сдвинуть с места ближайший ворот, полетели щепки – но и только. Харпер вручил одному из них свое ружье и пригоршню пистолетных патронов:

– Заряди-ка, сынок, это не сложнее мушкета. А теперь отойди в сторонку.

Он обхватил здоровенный деревянный барабан своими мощными ручищами, примерился, проверил, не сдвинулись ли скобы, крепившие ось ворота к массивной деревянной балке. Потом руки и ноги его напряглись, лицо перекосилось от усилий – но ворот так и не сдвинулся с места. Один из часовых у двери взвел курок мушкета и выстрелил вниз по лестнице. Донесся крик; это их слегка задержит.

Харпер снова обнял барабан, выругался и начал ритмично дергать старые скобы. Его мускулы напрягались, сухожилия превратились в подобие тросов, когда-то перекинутых через шкив и уходивших в щели в полу, а он все тянул и тянул. Шарп увидел, как гнется ржавое железо, потом услышал треск сухого дерева, и ноги Харпера выпрямились: барабан, сбрасывая пыль веков, пусть с трудом, но оторвался от пола. Ноша в руках ирландца напоминала бочонок пива; он нес ее не грациознее танцующего медведя, рыча и требуя убраться с дороги. Часовые разбежались, и Харпер спустил ворот по лестнице. Тот покатился вниз, треща и прыгая по ступеням, пока не застрял на повороте. Сержант отряхнул руки и ухмыльнулся:

– Вот вам подарочек от ирландца. Придется сжечь эту штуковину, чтобы пролезть сюда, – он забрал у фузилера свое ружье, закончил заряжать его и посмотрел на Шарпа: – Как насчет следующего этажа, сэр?

– Я тебе когда-нибудь говорил, что ты можешь весьма полезным?

– Передайте это моей мамаше, сэр. Она вечно хотела меня выгнать на улицу, таким я был маленьким, – один из фузилеров истерически расхохотался. Чистый и целый мундир: явный новобранец. Его пост был у двери, выходящей на северную стену, которую никто не охранял: атаковать оттуда не имело смысла. Харпер улыбнулся ему: – Не волнуйся, парень, они гораздо больше боятся тебя, чем ты их.

Шарп подошел к двери, ведущей наверх, и осторожно заглянул за нее: обычная пустая лестница. Снизу раздались проклятья, заскрипел по дереву байонет, но с той стороны Шарп атаки не боялся – его пугала именно эта лестница. Люди наверху должны знать, что под ними находится враг. Пусть сидят, решил было он, но тут же понял, что оборонять башню оттуда будет куда легче, чем из этой комнаты.

– Я пойду первым.

– При всем уважении, сэр, с ружьем-то поухватистее выйдет, – вскинул семистволку Харпер. Но Шарп, несмотря на справедливость этого утверждения, не мог позволить никому другому возглавить атаку.

– Ты пойдешь следом за мной.

Лестница, как и первая, неудобно завивалась вправо. Шарп постарался отбросить несвоевременные мысли о военачальниках прошлого, посылавших первыми по таким ступеням мечников-левшей. Он боялся. Каждый шаг, открывавший лишь новый кусок темной стены, добавлял страху. Один-единственный человек с одним-единственным мушкетом без труда сможет убить его. Шарп остановился, мечтая снять сапоги, чтобы не так стучать каблуками.

Снизу слышались выстрелы, крики, потом спокойный голос сержанта фузилеров. Даже в одиночку можно некоторое время оборонять нижний зал, но Шарп подозревал, что его маленькому отряду придется держаться в замке не один час. Придется захватить верхнюю площадку. Там, выше по лестнице, его уже ждут. Хоть бы не лезть по этим ступеням! За спиной шумно ерзал и ворчал Харпер, и Шарп недовольно шикнул. Ирландец в ответ протянул ему какой-то сверток.

– Вот, сэр!

Это была зеленая куртка. Шарп понял задумку Харпера: зацепить ее палашом, выдвинуть вперед – и перетрусившие защитники, напряженно вглядывающиеся в сумрачные тени на лестнице, выстрелят. Харпер ухмыльнулся и сделал движение ружьем, показывая Шарпу, чтобы тот, давая сержанту возможность ответного выстрела, прижался к стене и надеялся на удачный рикошет семи пуль. Шарп сунул окровавленное острие палаша под воротник куртки, заметив в полумраке нашивку на рукаве в виде лаврового венка. Он и сам носил такую, желанное для многих свидетельство того, что стрелок первым вошел в брешь. Бадахос остался далеко позади, его ужасы стерлись в памяти, а нынешний страх становился все больше. На этой лестнице смерть не могла пройти мимо, она могла двигаться только прямо на тебя. Но Шарп давно уяснил: самые сложные ступени – те, которые уже прошел. Он поднимался, держа перед собой зеленую куртку, темную тень в сумраке, и пытался вспомнить, какой высоты башня, сколько еще ступеней придется преодолеть, чтобы добраться до вершины, но никак не мог сосредоточиться. Постоянные повороты лестницы сбили чувства с толку, а страх превращал каждое поскрипывание подошв по холодному камню в тревожный сигнал, заставляя ожидать пули сверху.

Лезвие палаша цеплялось за центральный столб, куртка подпрыгивала на каждом шаге. Она совсем не напоминала человека, обмануться такой простенькой хитростью было невозможно, но Шарп твердил себе, что защитники башни тоже нервничают, они тоже раз за разом воображают себе атаку, надвигающуюся на них снизу, воображают свою смерть в этот рождественский день.

Раздавшийся залп показался убийственно близким. Пули кусали куртку, дергали ее, рвали в клочья, и Шарп невольно присел: ему показалось, что все его тело уже нашпиговано металлом и осколками камня. Потом прямо над ухом оглушительно громыхнуло семиствольное ружье, Шарп издал боевой клич, которого сам не услышал, сбросил куртку с палаша и ринулся вверх по ступеням.

Куртка спасла ему жизнь. Он хотел лишь избавиться от нее, освободить клинок, чтобы иметь возможность пустить его в ход, но правая нога скользнула по ткани, и Шарп рухнул лицом вперед, уронив и следовавшего за ним Харпера. Ирландец вышиб из Шарпа дух, на ступенях затрещали ребра, а над головами грянул второй залп. Харпер почувствовал горячее дыхание мушкетов, понял, что пули прошли мимо, и пошел на прорыв прямо по телу Шарпа, держа свое громадное ружье как дубину. В дверном проеме маленькой башенки, венчавшей лестницу, разгорелась схватка.

Шарп последовал за ним. В голове еще звенело эхо выстрела семиствольного ружья, но в ограниченном пространстве под крышей его клинок мог оказаться действеннее штыков и дубин. Страх получил выход и, как оскалившийся зверь, внезапно вырвавшийся наружу из зловонной клетки, повел убивать холодной сталью, зажатой в человеческих руках. Шарп ничего не слышал, но он видел отшатывающихся врагов и понимал, что именно из-за этих людей его нервы дрожат от напряжения, именно они заставили его сжиматься от страха в узком лестничном проеме. Теперь он убивал их со всем мастерством, какое только могло таиться в его так долго сдерживаемой правой руке.

Шестеро сгрудились в углу башенки, побросав оружие и подняв руки; стрелок проигнорировал их. Трое еще сражались, и эти трое умерли: двое от палаша, третьего Харпер попросту перебросил через зубцы во двор, и его предсмертный крик оказался первым, что услышал оглушенный Шарп.

Он опустил клинок, хмуро поглядел на перепуганных защитников башни, вжавшихся в стену, глубоко вздохнул и покачал головой:

– Боже...

Харпер по одному перенес оба тела к лестнице и передал фузилерам. Потом он вернулся к майору:

– «Зачищаем лестницы и захватываем замки». Как насчет податься в бизнес, сэр?

– Я не получаю от этого удовольствия.

– Так и я не в восторге.

Шарп расхохотался. Они сделали это, они захватили башню! Интересно кто последним с боем поднимался по этим ступеням и как давно? Может, тогда еще и порох не изобрели? Возможно, последний из всходивших на рассвете на эти укрепления носил неудобные доспехи и размахивал коротким шестопером, способным превратить узкую винтовую лестницу в смертельную ловушку? Он улыбнулся Харперу и похлопал ирландца по плечу:

– Ты отлично справился.

Кто бы ни сражался на этих ступенях последним, он не мог не сделать абсолютно то же, что сделал сейчас Шарп: он встал наверху лестницы, громко прокричал приказ и дождался, пока ему принесут требуемое. Над головой свистели пули из замковой цитадели, но Шарпу до них не было дела. Он нетерпеливо выкрикивал приказ снова и снова – и вот они показались. Древка были сломаны, но разве это важно?

На самом верху старой башни, смотрящей на восток, на фузилеров и роты стрелков, Шарп поднял знамена. Потемневшие от дыма, пробитые пулями и осколками снарядов, они все равно оставались знаменами, геральдическими флагами на замковой стене, поднятыми Шарпом и Харпером. Надвратная башня была взята.

(обратно)

Глава 13

Конечно, вывесить знамена на надвратной башне, прибив их байонетами прямо через ткань к расшатавшейся кладке стены, было чистой бравадой. Шарпу пришло в голову, что они с Харпером спасли эти знамена от запальчивой глупости сэра Огастеса. Он попытался найти взглядом то место, где пал Фартингдейл, но там все еще клубился дым. Он выругался и резко присел: по камням чиркнула долетевшая из долины пуля – должно быть, кто-то решил, что знамена захвачены, и теперь враг хвастает ими.

– Сэр? – Харпер указывал на север, на монастырь: прибыли ракетные части. Бой за восточную стену дал им возможность пройти через перевал и по дороге под северной стеной замка незамеченными. Фургоны остановились возле монастыря, а сами ракетчики с любопытством наблюдали за сумбуром, последовавшим за провалом атаки.

Кто командует там, внизу? Жив ли сэр Огастес? Шарп был уверен, что Кинни погиб или, во всяком случае, тяжело ранен, – так кто же отдает приказы ротам, пережившим взрыв? На башне становилось смертельно неуютно: пули так и свистели вокруг, причем с обеих сторон: из цитадели и из долины. Шарп сел и вытянул ноги. Рядом Харпер в очередной раз перезаряжал семиствольное ружье.

– Подождем.

Все равно отсюда ничего стоящего не сделаешь. Шарп и так собрал выживших в хаосе фузилеров, спас знамена, можно теперь посидеть здесь и подождать, пока замок падет. Жаль только, позавтракать не удалось.

Шарп поднял знамена как символ победы, но для фузилеров они оказались знаком поражения. Они не видели, что вершину башни удерживают стрелки, – видели только знамена, их гордость, распятую на стене вражеской крепости. Люди так не бьются за своего короля и свою страну, как бьются за квадратные куски шелка, украшенные бахромой. Фузилеры, восстановившие порядок в своих рядах, увидели знамена, и теперь ни одна сила на земле не смогла бы удержать их от попытки вернуть эти знамена себе. Шесть рот взрыв не затронул, две пострадали не сильно. Теперь они развернулись и атаковали, а впереди Фредриксон вел стрелков.

Никто не заметил, что пушки дозорной башни замолчали: боем больше никто не управлял, людей вела вперед ярость.

Пули над площадкой стали летать пореже, и Шарп рискнул высунуть голову. Он увидел огромную толпу, подобно приливной волне движущуюся из долины на штурм замка.

– Мушкеты! – воскликнул он, указывая на оружие полудюжины пленных, все еще валяющееся на каменных плитах. Харпер подгреб мушкеты к себе, выбрал четыре заряженных и поднял бровь, вопросительно глядя на Шарпа. – Пушка!

Только орудие на восточной стене, у самой цитадели, могло помешать атаке. Для мушкета далековато, но пули, свистящие рядом с канонирами, как минимум, отобьют у тех охоту высовываться. Шарп поднял незнакомый французский мушкет, чувствуя, насколько неудобно это оружие, и прицелился через гребень стены. Сквозь амбразуру он видел пушкарей: один держал в руке уже зажженный пальник, который подожжет запальную трубку и отправит в полет заряд картечи. Шарп прицелился чуть выше головы и спустил курок. Приклад больно ударил в плечо, дым застил глаза, а из соседней амбразуры уже громыхал мушкет Харпера. Шарп взял следующий мушкет, взвел курок и подождал, пока дым первого выстрела чуть рассеется. Черт бы побрал этот штиль!

Пушкари, присев, в ужасе оглядывались, пытаясь понять, откуда стреляют. Шарп ухмыльнулся и прицелился чуть ниже. Кремень, щелкнув по стали, высек искру, порох вспыхнул, опалив щеку, и дым снова закрыл собой все. Потом из руин послышались радостные крики, а со двора – тревожные. Шарп и Харпер поднялись, чтобы посмотреть на разворачивающийся спектакль сверху.

Против второй атаки у Пот-о-Фе оружия не нашлось. Он возлагал все надежды на разрушительную силу мины, помноженную на отчаяние своих людей, но теперь его защита пала. Шарп удовлетворенно заметил, что пушкари, бросив так и не выстрелившую пушку, удрали под защиту цитадели, а за ними – и сброд, еще остававшийся во дворе. Через руины восточной стены перехлестывал поток красных мундиров, возглавляемый шеренгой стрелков в зеленом, и у фузилеров не было настроения проявлять милосердие. Раз за разом взлетали в воздух и опускались тонкие семнадцатидюймовые байонеты, покрасневшие от крови, а люди Пот-о-Фе из последних сил пытались удержать единственную дверь под аркой, ведущей в цитадель.

Пропел горн, задержавшись на сдвоенной ноте в середине сигнала, и солдаты пошли в атаку. Стрелки Фредриксона своими длинными штыками оттеснили остатки дезертиров к конюшням у западной стены. С боевым кличем на устах они перепрыгивали через низкую стену поперек двора. Враг бежал.

Байонеты не так часто пускают в ход на поле боя – и уж совсем редко для того, чтобы убивать. Сила этого оружия – в страхе, который оно вызывает. Шарп был свидетелем дюжины удачных атак, в которых байонеты даже не касались врага: враг скорее отступит при виде заточенной стали. Но здесь, в пределах замкового двора, стрелки и фузилеры загнали врага в ловушку, ему некуда было деться. Они убивали, как были обучены, и понадобилось время, чтобы понять, что кто-то из дезертиров сдается. Тогда разоруженных пленников пришлось уже охранять от ярости тех, кто никак не мог прекратить охоту с окровавленным байонетом в руках.

Шарп заметил Фредриксона, снявшего свою повязку и вставные зубы: тот посылал отряд на расположенную возле конюшен лестницу, ведущую на западную стену. Замок был готов пасть.

– Пойдем-ка вниз.

На площадку надвратной башни поднялись еще два фузилера, Шарп оставил их стеречь пленных. Они с Харпером простучали каблуками по лестнице, теперь уже вполне обычной, освободившейся от застилавшего ее удушливого страха, и спустились в зал, где стонали раненые. Сержант обеспокоенно поднял голову:

– Как там наши парни, сэр?

– Порядок. Предупреди тех, кто на лестнице, что мы здесь. Они ведь знают, как тебя зовут?

– Конечно, сэр.

Шарп открыл дверь, ведущую на северную стену. Там никого не было. Дальний конец стрелковых ступеней^[87] уходил в туннель, проходивший через северо-западную башню, а затем поворачивавший налево, к западной стене. Внезапно в проеме появился человек. Он тут же упал на одно колено и вскинул винтовку. Шарп вышел на свет:

– Не стреляй!

Томас Тейлор, американец, опустил винтовку, улыбнулся, поняв, что напугал Шарпа, и крикнул что-то через плечо. Появился Фредриксон с саблей в руке, на его лице отразилось сначала удивление, потом радость. Он подбежал к Шарпу:

– Так это вы были на верху башни?

– Точно.

– Боже! А мы-то думали, там враги! Господи! Я считал, что вас убили, сэр!

Шарп поглядел во двор, где люди Пот-о-Фе отчаянно обороняли вход в цитадель. Повсюду царил хаос, кое-где фузилеры уже обыскивали пленных, радостно крича при виде добычи.

– Кто командует?

– Будь я проклят, если знаю, сэр.

– Где Фартингдейл?

– Я его не видел.

Шарп представил, что будет, если фузилеры доберутся до выпивки, которой в цитадели Пот-о-Фе, разумеется, хватало. Он отдал приказ Фредриксону, потом капитану Кроссу, чьи стрелки как раз выстроились вдоль восточной стены, и повернулся к Харперу:

– Глядишь, мы так найдем и то чертово золото, что привезли в прошлый раз.

– Боже! А я-то про него и позабыл! – ухмыльнулся сержант. – После вас, сэр.

Сопротивление у дверей, ведущих в цитадель со стены, уже было подавлено. Стрелки вошли внутрь и рассыпались по этажам. Пленных вытаскивали из укрытий и пинками сгоняли вниз по витой лестнице. Шарп слышал вопли женщин и плач перепуганных детей. Он перевел взгляд на полуобрушившуюся бойницу в южной части цитадели и выругался.

– Сэр?

– Взгляни.

Это была его ошибка. Один из стрелковых патрулей утром обнаружил, что из цитадели есть выход прямо к холмам. Шарп не мог его видеть, но догадался, что в этом месте часть стены рухнула, образовав накат, и теперь ускользнувшие остатки банды Пот-о-Фе продирались через заросли терновника к вершине холма. Их было множество – мужчин, женщин, детей. Шарп снова выругался. Это его ошибка: нужно было проверить южную стену.

Харпер тоже выругался, указывая сквозь бойницу:

– Да у него жизней больше, чем у мешка помойных кошек! – это Хэйксвилл, легко узнаваемый по длинной шее, гнал коня, взбираясь на холм. Харпер высунулся подальше и заключил: – Далеко не уйдет, сэр.

Большая их часть далеко не уйдет: об этом позаботятся зима и партизаны. Но Хэйксвилл ускользнул и теперь придумает еще какую-нибудь гадость.

Харпер снова попытался загладить неудачу:

– Мы, должно быть, взяли в плен половину их армии, сэр. А то и больше!

– Да, конечно, – это успех, без сомнения. Адрадос отомщен, заложники освобождены, женщины, захваченные в день явления чуда, спасены, а священники, прилюдно возводившие поклеп на британцев, будут вынуждены прикусить язык. Это успех. Но Шарп видел лишь врага на холме, врага, который остановился, обернулся в седле и лишь потом перевалил через гребень. – А золото они забрали с собой.

– Это уж к гадалке не ходи.

Мушкетные выстрелы и редкие крики охотников или их жертв все еще доносились из комнат цитадели. По этажам в поисках добычи и женщин рыскали теперь уже красномундирники; их было так много, что Шарпу с Харпером пришлось проталкиваться по лестнице, ведущей во двор. Внизу они снова увидели Фредриксона: тот, все еще с саблей наголо, отчитывал фузилеров. Заметив Шарпа он улыбнулся:

– Выпивка здесь, сэр, – он кивнул на дверь за спиной. – Хватит споить весь Лондон.

Пленных сгоняли в угол двора, невольно повторяя то, что происходило ночью в монастыре. Шарп с облегчением понял, что фузилерами командует их офицер. Что ж, все кончено, его работа в этот рождественский день завершена. Он глянул на Фредриксона: тот как раз завершал боевой ритуал, снова натягивая повязку.

– Нашли что-нибудь интересное?

– Вам следует осмотреть подвалы. Только там темно и мерзко.

От темноты спасли факелы, наскоро сделанные из соломы. Они спустились в подземелья замка – весьма унылое местечко: всего один большой зал с низкими сводчатыми потолками, холодный и сырой. Шарп протолкался сквозь группу фузилеров и в ужасе остановился. Он подозвал сержанта-красномундирника:

– Не стой там! Нужно составить список пленных. И избавься от этого!

– Сделаю, сэр.

– Это сделал Хэйксвилл? – спросил Харпер.

– Кто его знает? Разве что кто-то из этих скотов в курсе.

Банда дезертиров, засевшая у Господних Врат, была далека от братской любви. В помещении стояла невыносимая вонь. Здесь людей пытали и пороли, причем гораздо хуже, чем в армии. Здесь их калечили, и Шарп, вглядываясь в изуродованные силуэты, понял, что с женщинами здесь тоже не церемонились. Тела выглядели так, как будто какой-то безумец кромсал их топором, а потом оставил крысам: лишь одно тело, обнаженное и окоченевшее, осталось целым. Оно казалось совершенно нетронутым, изаинтересованный Шарп подошел поближе, чтобы рассмотреть голову.

– Это сделал Хэйксвилл, – уверенно заявил он.

– Как вы узнали?

Шарп постучал ногтем по черепу. Раздался металлический звон.

– Его убили большим гвоздем.

– Что? Взяли молоток и забили в череп гвоздь?

– Не совсем. Я уже видел, как он делает это. В Индии, – Шарп рассказал Харперу всю историю; сержант и фузилеры слушали молча. Он рассказал, как был взят в плен войсками султана Типу, как его бросили в тюрьму в Серингапатаме и как через окно в форме полумесяца, находившееся на уровне земли, он видел мучения пленных британцев.^[88] Хотя мучения – слишком сильное слово: они умирали быстро. Султан Типу для своего удовольствия и развлечения женщин использовал джетти, профессиональных силачей. Шарп видел, как по песку туда, где ждали эти мускулистые люди, выволокли солдат из 33-го полка: он даже вспомнил, что каблуки пленных оставляли в песке длинные борозды. В тот день джетти убивали двумя разными способами. Один заключался в том, чтобы сдавить массивными ручищами голову жертвы и по сигналу Типу резко повернуть голову на пол-оборота. Второй джетти держал жертву, и как бы та ни сопротивлялась, ей сворачивали шею, как цыпленку.

Другую жертву джетти умертвил так: установил на голову огромный гвоздь с плоской шляпкой и одним мощным ударом кулака вогнал его на шесть дюймов в череп. Если гвоздь не соскальзывал, смерть была быстрой. Шарп потом рассказал о том, что видел, у походного костра, и сержант Хэйксвилл вместе с остальными слушал его. Хэйксвилл стал пробовать такой способ убийства на пленниках-индийцах, оттачивая свое мастерство до совершенства. Проклятый Хэйксвилл. Шарп проклинал его, проклинал и султана Типу: его он убил лично – чуть позже, когда британские войска взяли штурмом цитадель Серингапатама. Он до сих пор помнил выражение лица этого низенького толстяка, когда в противоположном конце затопленного водой туннеля, под прикрытием которого султан палил по британцам из инкрустированных драгоценными камнями охотничьих ружей, появился пленник. Это было сладкое воспоминание, омраченное только печалью о кольце с рубином, которое Шарп отрезал вместе с пухлым мертвым пальцем. Он подарил рубин одной женщине в Дувре, женщине, которую любил больше жизни, – а она сбежала от него с очкастым школьным учителем. Впрочем, он считал ее вполне разумной: кому нужен солдат в качестве мужа?^[89]

Снаружи донеслись победные крики, взрывы хохота и свист. Шарп оставил царство покрытых коростой трупов и поднялся по выщербленным ступеням посмотреть, что вызвало этот переполох.

Фузилеры и стрелки выстроились в две шеренги, оставив между ними неширокий проход, по которому гнали пленника, пиная его в спину прикладами. Пленник был низеньким и смешным, он нелепо взмахивал пухлыми ручками, улыбался и кланялся направо и налево, пока очередной пинок мушкетным прикладом в широкий зад не заставлял его взвизгнуть. Пот-о-Фе. На нем все еще был шутовской маршальский мундир, не хватало лишь золотого креста с эмалью, ранее болтавшегося на шее. Заметив Шарпа, он бухнулся на колени и взмолился о пощаде своим глубоким голосом, но смех врагов заглушил его мольбы. Фузилер, стоявший у него за спиной, поднял мушкет и прицелился в толстую шею, видневшуюся из-под пышной шляпы с белым пером.

– Опусти оружие! Ты его нашел?

– Я, сэр, – фузилер опустил мушкет. – Он был в конюшне, сэр, прятался под куском парусины. Думаю, он слишком жирный, чтобы сбежать, сэр.

Шарп сверкнул глазами на лепечущего толстяка:

– Заткнись! – затянутая в тесный мундир жирная туша, украшенная перьями, умолкла. Шарп обошел его, сдернул шляпу, обнажив ангельские белые кудряшки, и передал ее фузилеру. – Вот, ребята, ваш враг, маршал Пот-о-Фе, – ответом был дружный хохот фузилеров. Кое-кто отсалютовал толстяку, чьи глаза неотрывно следили за Шарпом. Каждый раз, когда Шарп заходил ему за спину, голова резко дергалась на подушке из щек, чтобы поймать движение с обратной стороны. – Не каждый день удается поймать французского маршала, а? Я хочу, чтобы его не упускали из виду, парни. Мне он нужен невредимым. Будьте добры к нему, потому что он хочет быть добрым к вам, – голова снова дернулась, в глазах появилась тревога. – На самом деле, он лягушачий сержант, к тому же повар. Очень, очень хороший повар. Настолько хороший, что сейчас пойдет на кухню готовить нам рождественский пир!

Раздались радостные крики. Шарп поднял Пот-о-Фе на ноги и стряхнул остатки соломы с его синего с золотом мундира.

– Постарайся, сержант! И не клади в суп того, чему там не место! – это счастливое лицо с толстыми щеками никак не вязалось с ужасами, творившимися в подземелье. Пот-о-Фе, осознавший, что прямо сейчас его не убьют, согласно закивал. – Уведите! И присмотрите за ним.

Захват Пот-о-Фе, вожака банды, подсластил победу и чуть облегчил чувство вины за не перекрытый вовремя путь для побега из замка. Шарп стоял и смотрел, как дезертиров сгоняют в небольшие группы, слышал крики женщин, бьющихся в руках своих пленителей, но все равно оплакивающих своих мужей и любовников. В замковом дворе все еще царил хаос.

Здесь его и нашел лейтенант стрелков.

– Капитан Фредриксон передает вам свои наилучшие пожелания, сэр, и сообщает, что дозорная башня покинута.

– Где сам капитан Фредриксон?

– На крыше, сэр, – лейтенант кивнул на цитадель.

– Оставьте троих охранять выпивку и попросите капитана с его ротой занять башню, – Шарпу не хотелось возлагать на Фредриксона еще одну обязанность, но он просто не мог отдавать приказы роте фузилеров, ведь он все еще оставался далеко не старшим офицером. Кстати, а кто, все же, командует? Шарп спросил у фузилеров, не видели ли они Фартингдейла, но они лишь покачали головами. О Кинни тоже ничего не было известно. Следующим по старшинству у фузилеров должен быть майор Форд, но и его не было видно. – Найдите майора!

– Будет сделано, сэр, – отшатнулся сержант фузилеров, увидев гнев на лице Шарпа.

Шарп вздохнул и взглянул на Харпера:

– А я бы сейчас пообедал.

– Могу воспринимать как приказ, сэр?

– Нет! Пустая болтовня.

Тем не менее, Харпер последовал за Пот-о-Фе в замковую кухню, а Шарп дошел до руин восточной стены, вдыхая вонь горелой плоти. Жалкий бой против жалкой армии. И хуже всего то, что этого боя вообще не должно было случиться. Если бы дозорную башню захватили первой, трупы, все еще лежавшие в бреши, не попали бы в нее. Эта мысль снова привела Шарпа в ярость, которую он и сорвал на капитане фузилеров, перебиравшемся в его сторону через почерневшие камни.

– Неужели никому не пришло в голову похоронить этих людей?

– Сэр? О, займусь этим. Майор Шарп?

– Это я.

Капитан отсалютовал, явно нервничая:

– Капитан Брукер, сэр. Гренадерская рота.

– И?

– Полковник Кинни мертв, сэр.

– Мне очень жаль. Мне очень жаль, капитан, – Шарп не кривил душой: за то короткое время, что он был знаком с Кинни, полковник успел ему понравиться. Он вспомнил, что сам валлиец считал трагедией смерть любого человека в Рождество.

– Он был хорошим человеком, сэр. Майор Форд тоже погиб, сэр.

– Боже!

Брукер пожал плечами:

– Застрелен в спину, сэр.

– Его не любили?

Брукер печально кивнул:

– Очень, сэр.

– Так бывает, – так на самом деле бывало, хотя никто не любил этого признавать. Шарп слышал об одном капитане, известном своей непопулярностью: тот даже как-то обратился к своим солдатам перед боем с просьбой дать врагу убить его, и они эту просьбу выполнили.

Потом мысль Шарпа пошла дальше: Форд оставался единственным майором фузилеров, второй майор был в отпуске, а значит, Шарп становился здесь старшим. Если не считать Фартингдейла.

– Вы видели сэра Огастеса?

– Нет, сэр.

– И вы старший капитан фузилеров?

Брукер кивнул:

– Точно, сэр.

– Тогда я хочу, чтобы ваша рота вернулась в монастырь, а еще одна рота заняла дозорную башню, ясно?

– Безусловно, сэр.

– Там вы найдете стрелков. И пошлите кого-нибудь к этим идиотам, пусть направляются сюда, – Шарп указал на ракетные части, все еще с любопытством оглядывающие селение.

– А пленные, сэр?

– В подземелье, как только его вычистят. Приведите и тех, кто в монастыре. Всех раздеть.

– Сэр?

– Разденьте их! Снимите с них их чертовы мундиры! Они опозорили форму. А голому будет трудновато сбежать по такой погоде.

Брукер кивнул; он выглядел несчастным.

– Будет исполнено, сэр.

– Павших похоронить! Используйте для этого пленных. На улице могут работать одетыми. В батальоне есть хирург?

– Да, сэр.

– Пусть работает в монастыре. Перенесите раненых туда, – Шарп повернулся, чтобы посмотреть, как два первых взвода роты Фредриксона начинают свой недолгий путь в пять сотен ярдов в сторону дозорной башни. Спасибо Господу за то, что существуют стрелки. – Действуйте, капитан. Потом вернетесь и найдете меня: наверняка мы что-то забыли.

– Да, сэр.

Фартингдейл. Где, черт возьми, может быть Фартингдейл? Шарп перебрался через кучу камней к тому месту, где упал полковник, но никаких следов красного-черного с золотом мундира среди трупов не нашел. Не было видно и гнедого коня сэра Огастеса, лежащего в луже собственной крови. Возможно, полковник выжил, а значит, должен здесь командовать. Но где же он, черт бы его побрал?

Еще дюжина стрелков под командованием лейтенанта перебралась через руины, но на стенах еще оставались стрелки. Вдруг над долиной прозвучал горн, его сигнал донесся с башни и состоял из двух коротких фраз. В первой было девять нот. Во второй – всего восемь. «Мы обнаружили врага». «Враг – кавалерия».

Шарп повернулся к башне. В амбразуре показалось лицо, и Шарп сложил руки рупором:

– Где?

Рука указала на восток.

– Кто они?

– Уланы! Французы!

К Господним Вратам явился новый враг.

(обратно)

Глава 14

Шарп подумал о деле чрезвычайной важности, всего одном, и побежал к монастырю, маша руками и крича:

– Капитан Джилайленд! Капитан Джилайленд!

Он выскочил на дорогу и с облегчением увидел, что лошади еще не выпряжены из фургонов.

– Двигайтесь! Быстрее!

– Сэр? – от дверей монастыря ему навстречу бежал Джилайленд.

– Уводите свое подразделение! Быстрее! Загоняйте фургоны во двор! Этих внесите хоть на руках, черт возьми, но быстрее! – он указал на запряженную волами телегу, застрявшую в замковых воротах. Джилайленд застыл навытяжку. – Да двигайтесь же, ради Бога!

Потом Шарп обвел взглядом разбредшихся по всему селению ракетчиков и понял, что придется действовать самому. Он бегал за ними, пинал, лично разворачивал лошадей, пока до людей, считавших, что в Рождество надо отдыхать, не дошло, что придется пошевелиться.

– Двигайтесь, ублюдки! Здесь вам не чертовы похороны! Толкайте! Двигайтесь!

Атаки французской кавалерии он не опасался: скорее всего, люди на крыше цитадели увидели передовые дозоры французов, посланные сделать то, что он уже сделал: освободить заложников. Теперь обрели объяснение и три всадника на рассвете: без сомнения, это был патруль, обнаруживший, что работу сделали за них. Французы придут за своими заложниками под мирным флагом, и Шарпу не хотелось, чтобы они увидели странные фургоны и переносное оборудование ракетных сил. Если он прав, драться не придется. Но, может быть, он не прав, и тогда ракеты, укрытые специальными чехлами и спрятанные в длинных фургонах, будут еще одним сюрпризом для противника.

– Двигайтесь!

Даже если французы увидят фургоны, они в жизни не догадаются об их назначении, но Шарп не хотел рисковать: у них хватит мозгов понять, что в западном конце долины происходит нечто странное, а значит, они будут настороже, и сюрприз не сработает.

Шарп бежал рядом с первым фургоном и орал фузилерам:

– Очистить ворота! Быстрее!

Фредриксон, надежный, ответственный Фредриксон пробрался сквозь толпу, борющуюся с непослушной телегой:

– Уланы, сэр. Зеленые мундиры с красными нашивками. Всего дюжина.

– Зеленые с красным?

– Думаю, императорская гвардия. Немцы.

Шарп перевел взгляд на селение, но никого не увидел. Долина за Адрадосом резко понижалась и забирала направо, на юг: если он их не видит, то и они не смогут заметить странные фургоны, начавшие, наконец, въезжать в замковый двор. Немецкие уланы. Люди, собранные по герцогствам и крошечным королевствам, союзным Наполеону. Против императора сражалось куда больше немцев, чем за него, но в одном все немцы были похожи: на поле боя они были лучшими.

Шарп крикнул Джилайленду:

– Спрячьте людей в конюшне, слышите? Спрячьте!

– Слушаюсь, сэр, – Джилайленд от этой внезапной спешки был в ужасе: до сих пор его война заключалась в кропотливом расчете углов и сил, но теперь на горизонте внезапно замаячила смерть.

– Где ваша рота? – снова повернулся Шарп к Фредриксону.

– Идут, сэр, – кивнул тот в сторону группы стрелков, продиравшихся сквозь колючие кусты. – Десять минут – и будут там.

– Я послал туда еще роту фузилеров. Пошлю еще одну. Хочу только убедиться в одном...

– Сэр?

– Что вы стали капитаном раньше любого их них.

Фредриксон усмехнулся:

– Так и есть, сэр, – кто из капитанов получил повышение раньше, тот и должен взять на себя ответственность за гарнизон дозорной башни, и Шарпу не хотелось, чтобы одноглазый боец был под чьим-либо началом. Он желал командовать сам: пусть Фредриксон врет ему, а не кому-то еще.

– И, Вильям... – он впервые назвал капитана по имени.

– Лучше Билл, сэр.

– Если вдруг начнется драка, вы должны удержать холм.

– Конечно, сэр, – Милашка Вильям радостно удалился: ему обещали не просто войну, а его личную войну. Кое-кто из офицеров недолюбливал ответственность, но лучшие из них только приветствовали ее, желали всеми фибрами души и принимали ее на себя – по приказу или без.

Шарпу осталось сделать еще кучу дел: нужно отправить вторую роту к дозорной башне, послать стрелков занять монастырь, выгрузить боеприпасы из фургонов Джилайленда и распределить их по складам на позициях. Он нашел горниста Кросса, потом двух прапорщиков-фузилеров, которых тут же назначил своими вестовыми, – и все это время к нему приходили десятки идиотов с проблемами, требующими его личного немедленного вмешательства. Как доставить еду на дозорную башню? Как быть с ранцами, оставшимися в монастыре? У колодца в цитадели перетерлась веревка – чем ее заменить? Шарп руководил, объяснял, решал. Вражеская кавалерия не показывалась.

Наконец на руинах взорванной стены, которую Шарп выбрал в качестве наблюдательного пункта, появился флегматичный сержант Харпер. В одной руке он нес толстый ломоть хлеба, накрытый мясом, в другой – бурдюк вина.

– Обед, сэр. Немного припоздал.

– А сам ты ел?

– Да, сэр.

Боже, как он проголодался! Холодная баранина, свежее масло на хлебе! Он вгрызся в самую середину – божественно!

Сержант-фузилер настоятельно интересовался, блокировать ли снова ворота замка. Шарп ответил отрицательно, но потребовал, чтобы телега стояла поближе. Другой солдат спросил, нельзя ли похоронить Кинни на перевале, чтобы могила его всегда смотрела на зеленые с бурым холмы Португалии. Шарп ответил утвердительно. А французской кавалерии все еще не было видно. Слава Богу, люди Фредриксона уже заняли башню, Брукер с двумя ротами двигался туда же, а третья рота разместилась в монастыре, и Шарп наконец расслабился: начало положено. Вино оказалось холодным и терпким.

Он спустился во двор и приказал разрушить наскоро возведенную дезертирами стену, а камнями забаррикадировать лестницу возле конюшен, ведущую в цитадель с запада. Затем он прикончил баранину, слизнул крошки и жир с ладони, и тут со стороны ворот донесся повелительный окрик:

– Шарп! Майор Шарп!

Сэр Огастес Фартингдейл в сопровождении Жозефины в дамском седле осадил коня под аркой. Чертов сэр Огастес Фартингдейл выглядел так, как будто выехал покататься в лондонском Гайд-парке: дело портила лишь чистая белая повязка, видневшаяся из-под шляпы и пересекавшая правый висок. Он подзывал Шарпа, постукивая стеком по сапогу.

– Шарп!

Шарп подошел к остаткам самодельной стены:

– Сэр?

– Шарп, моя жена хочет посмотреть, как взлетает ракета. Будьте добры организовать.

– Невозможно, сэр.

Сэр Огастес был не из тех, кто любит возражения, – и уж точно не от подчиненного офицера в присутствии любви всей своей жизни.

– Я считал, что отдал приказ, мистер Шарп. И надеюсь, что его выполнят.

Шарп поставил правую ногу на стену и положил бурдюк с вином на согнутое колено:

– Если я продемонстрирую ракету леди Фартингдейл, сэр, я также продемонстрирую ее французским войскам в селении.

Жозефина взволнованно пискнула. Сэр Огастес уставился на Шарпа как на сумасшедшего:

– Что?

– Французские войска, сэр. В селении, – Шарп поглядел на башню цитадели. – Что там видно?

– Два эскадрона улан, сэр! Батальон пехоты в пределах видимости, сэр! – прокричал в ответ стрелок из роты Кросса.

Еще и пехота! Шарп обернулся в сторону селения, но французов среди домов по-прежнему не было видно. Фартингдейл подал коня вперед, копыта громко застучали по брусчатке:

– Почему, черт возьми, мне не доложили, Шарп?

– Никто не знал, где вы, сэр.

– Черт вас побери, я был у доктора!

– Надеюсь, ничего серьезного, сэр?

Жозефина улыбнулась Шарпу:

– Сэра Огастеса ударило камнем, майор. Во время взрыва, – и, разумеется, подумал Шарп, сэр Огастес настоял на немедленном медицинском вмешательстве, когда вокруг полно тяжело раненных, вопящих от боли людей, которым оно нужно куда больше.

– Черт побери, Шарп! Что им здесь нужно?

Вопрос, решил Шарп, на самом деле был в том, почему французам дали дойти до Адрадоса, и ответ на него был настолько очевиден, что даже автор «Практических указаний по искусству военного дела для молодых офицеров, включающий справочные материалы по боевым действиям, в настоящее время имеющим место в Испании» должен был его знать. Французы были в селении, потому что сил удерживать дозорную башню, замок и монастырь, сражаясь при этом с французами, просто не было. Но Шарп решил предложить раздражительному сэру Огастесу другой ответ.

– Думаю, они пришли по той же самой причине, что привела сюда нас: освободить своих заложников.

– Они собираются сражаться? – сэр Огастес и сам был не рад задать такой вопрос, но ничего не мог поделать: автор «Практических указаний» взял весь свой материал из депеш и других книг, похожих на его собственную, поэтому не был готов к действиям непосредственно близкого неприятеля.

Шарп вытянул затычку из бурдюка:

– Сомневаюсь, сэр. Их женщины у нас. Думаю, в течение получаса они запросят перемирие. Могу я предположить, что мадам Дюбретон будет предложено вскоре покинуть нас?

– Да, – Фартингдейл пялился через плечо Шарпа, пытаясь разглядеть врага, но тот так и не появлялся. – Займитесь этим, Шарп.

Шарп занялся этим, а заодно послал Харпера к Джилайленду, попросив того ссудить ему лошадь: он не собирался оставить переговоры с врагом на сэра Огастеса. Доверие Шарпа к старшему офицеру ничуть не укрепилось, когда тот, наконец, проявил интерес к работе Шарпа. Увидев, что солдаты разбирают стену поперек двора, сэр Огастес нахмурился:

– Зачем вы отдали такой приказ?

– Для обороны эта стена бесполезна, сэр. Кроме того, если дойдет до драки, я бы предпочел пустить противника во двор.

Фартингдейл на секунду потерял дар речи:

– Во двор?

Шарп утер вино с губ, закупорил бурдюк и улыбнулся:

– Мышеловка, сэр. Войдя внутрь, они окажутся в ловушке, – он постарался придать голосу более доверительную интонацию.

– Но вы говорили, что они не будут сражаться.

– Я и не думаю, что будут, сэр, но мы должны быть готовы к любому развитию событий, – он рассказал Фартингдейлу о других мерах предосторожности и о гарнизоне на дозорной башне, понизив напоследок голос: – Не хотите ли, чтобы я сделал что-то еще, сэр?

– Нет, Шарп, нет. Продолжайте!

Чертов Фартингдейл. Генерал-майор Нэрн с очаровательной нескромностью рассказал Шарпу о том, что Фартингдейл надеется войти в штаб командования.

– Никаких опасностей, не подумайте, упаси Боже! Чудный кабинетик в генштабе, салютующие шоколадные солдатики и все такое. Думает, если напишет правильную книгу, ему дадут целую армию, – угрюмо бурчал Нэрн. – А они вполне могут дать.

Со стороны конюшен показался Патрик Харпер, ведя в поводу двух коней. Он прошел мимо сэра Огастеса и остановился возле Шарпа.

– Ваша лошадка, сэр.

– Я вижу двух.

– Думал, вам не помешает компания, – Харпер был недоволен.

Шарп взглянул на него с любопытством:

– С чего бы?

– Слыхали, что он говорит?

– Нет.

– «Моя победа». Он рассказывает ей, что одержал здесь победу, не иначе. Говорит, что именно он взял замок. А ее лицо вы видели? Она даже не узнала меня! А ведь сейчас белый день!

Шарп усмехнулся, взял поводья и сунул левую ногу в стремя:

– Ей приходится защищать свое счастье, Патрик. Подожди: как только он отойдет, она непременно с тобой поздоровается, – он втянул себя в седло. – Жди здесь.

Шарпу удалось скрыть от Харпера свой гнев, но оскорблен он был не меньше. Если бы он, Шарп, написал книгу вроде «Практических указаний», чего он, конечно, делать не будет, там был бы один повторяющийся на каждой странице совет: всегда признавай чужие заслуги, если они есть, не пытаясь присвоить их себе. Чем выше человек поднимается в чине, тем больше ему нужно уважение и поддержка подчиненных. Пришло время, решил Шарп, проткнуть раздувшееся, как воздушный шар, самомнение сэра Огастеса. Он натянул поводья и пустил коня шагом, остановившись в паре шагов от Фартингдейла, как раз указывавшего на знамена и описывавшего утренний бой как «весьма удовлетворительную маленькую схватку».

– Сэр?

– Майор Шарп?

– Думаю, вам это понадобится, сэр. Для вашего рапорта, – Шарп держал в руках грязный клочок бумаги, сложенный пополам.

– Что это?

– Список мясника, сэр.

– А, – рука в перчатке из тончайшей кожи выдернула у него бумагу и сунула в седельную сумку.

– Вы даже не прочтете, сэр?

– Я был с доктором, Шарп. Я видел раненых.

– Я, скорее, имел в виду убитых, сэр. Полковник Кинни, майор Форд, один капитан и еще тридцать семь человек, сэр. Большинство погибло во время взрыва. Раненые, сэр: сорок восемь серьезно, еще двадцать девять легко. Простите, сэр, тридцать. Я забыл упомянуть вас.

Жозефина прыснула. Сэр Огастес посмотрел на Шарпа так, как будто майор только что выполз из очень вонючей сточной канавы.

– Спасибо, майор.

– И примите мои извинения, сэр.

– Извинения?

– У меня не было времени побриться.

На этот раз Жозефина рассмеялась в голос, и Шарп, памятуя о том, что ей нравилось стравливать своих мужчин, бросил на нее яростный взгляд. Теперь он не ее мужчина и драться за нее не будет. Как бы то ни было, обмен любезностями прервал сигнал трубы, далекий и настойчивый звук инструмента, любимого всеми французскими кавалеристами.

– Сэр! – донесся голос стрелка с крыши цитадели. – Четыре лягушатника, сэр! У одного белый флаг, сэр! Движутся сюда!

– Спасибо! – Шарп ослабил перевязь своего палаша. Он не очень хорошо ездил верхом, гораздо хуже сэра Огастеса, но по крайней мере тяжелый кавалерийский палаш может удобно повисеть у него на боку, а не подпирать ребра на укороченной перевязи. Он застегнул пряжку и оглядел двор.

– Лейтенант Прайс?

– Сэр? – Гарри Прайс выглядел смертельно усталым.

– Присмотрите за леди Фартингдейл, пока мы не вернемся.

– Будет выполнено, сэр, – моментально проснулся Прайс. Если сэр Огастес и имел что-либо возразить против такой узурпации его руководства, Шарп не дал ему время на протесты, а впрямую отменять приказ сэр Огастес не решился. Он последовал за Шарпом по мощеному брусчасткой скату у ворот на дорогу, а потом прямо по траве: Шарп дал своей лошади волю выбирать дорогу самостоятельно.

Труба все звала, требуя ответа с британской стороны, но с появлением трех всадников сразу же замолчала, оставив лишь эхо. Перед французскими офицерами застыл улан с белой лентой, привязанной чуть ниже острия пики, и Шарп сразу вспомнил такие же ленты, украшавшие голые ветви граба в монастыре. Он подумал, что немецкие уланы, сражавшиеся на стороне Наполеона, должно быть, так же чтят своих старых лесных богов в день Юлетайда, дохристианского зимнего праздника.

– Сэр! – слева от Шарпа чуть пришпорил коня сержант Харпер. – Вы видите, сэр? Полковник!

В ту же минуту Шарпа узнал и сам Дюбретон. Он приветственно взмахнул рукой, дал коню шпоры, выехал вперед, обогнув улана, взметнул брызги, пересекая небольшой ручеек, и галопом направился к ним.

– Майор!

– Шарп! Стойте! – протест Фартингдейла пропал впустую: Шарп тоже ударил каблуками. Два всадника сблизились, натянули поводья и встали бок о бок.

– С ней все в порядке? – нетерпеливый вопрос Дюбретона резко контрастировал с его деланным спокойствием при встрече в монастыре: тогда француз ничего не мог сделать для своей жены, теперь же все изменилось.

– В порядке, в полном порядке. Никто ее не тронул, сэр. Представить себе не можете, как я рад!

– Боже! – Дюбретон закрыл глаза: кошмары, воображаемые ужасы, преследовавшие его по ночам, начали отступать. Он покачал головой и открыл глаза. – Боже! Ваша работа, майор?

– Стрелки, сэр.

– Но вы возглавляли их?

– Да, сэр.

Фартингдейл остановился в нескольких шагах позади Шарпа, лицо его горело гневом: стрелок позволил себе нарушить этикет, поскакав вперед.

– Майор Шарп!

– Сэр, – Шарп повернулся в седле. – Имею честь представить: Chef du Battalion Дюбретон. А это полковник сэр Огастес Фартингдейл.

Фартингдейл проигнорировал Шарпа. Он произнес несколько фраз на идеальном, по мнению Шарпа, французском. Подъехали два других французских офицера, и Дюбретон представил их на столь же идеальном английском. Один здоровяк с рыжими усами и неожиданно мягким взглядом, оказался полковником немецких улан, другой – полковником французских драгун. Драгунский полковник носил поверх зеленого мундира зеленый же плащ, а на голове – высокий металлический шлем в чехле из ткани, чтобы солнце не отражалось от полированного металла. На боку у него висел длинный палаш, а в седельной кобуре удобно устроился короткий кавалерийский карабин, что было необычно для полковника. Драгуны, одни из самых боевых частей армии, закалились в борьбе с неуловимыми партизанами во враждебной стране. Шарп с удовлетворением увидел презрительный взгляд француза, обращенный на расфуфыренного сэра Огастеса. За спинами офицеров улан уныло ковырял белый узел на своей пике.

Дюбретон улыбнулся Шарпу:

– Приношу вам свою благодарность.

– Не стоит, сэр.

– И тем не менее, – он взглянул на Харпера, державшегося чуть в отдалении, и повысил голос: – Рад видеть вас в добром здравии, сержант.

– Спасибо, сэр. Очень любезно с вашей стороны. А как ваш сержант?

– Бигар в селении. Уверен, он будет рад видеть вас, – Фартингдейл вмешался в разговор, произнеся несколько фраз по-французски, в голосе его сквозило недовольство этими любезностями. Дюбретон ответил по-английски: – Мы прибыли, сэр Огастес, с той же миссией, что и у вас. Могу я выразить удовольствие вашим успехом, мою личную благодарность и сожаление о понесенных потерях? – раздетые тела погибших, бледные и холодные, ждали у края все углублявшейся могилы.

Сэр Огастес продолжал говорить по-французски, пытаясь, как решил Шарп, исключить его из дискуссии. Дюбретон же, напротив, упорно отвечал по-английски. Замеченный Шарпом на рассвете патруль состоял из разведчиков Дюбретона, храбрецов, добровольно вызвавшихся поехать в долину и примкнуть к дезертирам, но ускользнувших до прихода ночи и приведших за собой спасательный отряд. Они видели стрелков, видели поднятый флаг и предусмотрительно отступили.

– Ох, и разочарованы они были, сэр Огастес!

Французские женщины, как понял Шарп по репликам Дюбретона, должны быть переданы немедленно. Но дальше разговор зашел в тупик, поскольку сэр Огастес не смог ответить на вопрос о местонахождении французских дезертиров. Фартингдейл был вынужден повернуться и попросить Шарпа о помощи. Шарп печально улыбнулся:

– Боюсь, многим удалось бежать.

– Уверен, вы сделали все, что могли, майор, – тактично заметил Дюбретон.

Шарп взглянул на двух других полковников. Два кавалерийских полка? Многовато для попытки освобождения заложников. Но их присутствие подало ему новую идею. Драгунский полковник между тем с интересом рассматривал палаш Шарпа, висевший рядом с притороченной к седлу кавалерийской саблей. Шарп улыбнулся:

– Наша слабость, полковник, в отсутствии кавалерии. Мы загнали их в замок, но не смогли окружить холмы, – он кивнул на юг. – Впрочем, не думаю, что они далеко ушли.

Дюбретон понял намек.

– Они ушли на юг?

– Да.

– Как давно? – Шарп ответил, и на лице Дюбретона появилась злобная усмешка. – Кавалерии у нас хватает.

– Я заметил, сэр.

– Думаю, мы можем вам помочь.

Сэр Огастес, видя, что ситуация выходит из-под его контроля, подал коня вперед.

– Вы хотите, чтобы французы преследовали наших беглецов, Шарп?

Шарп с невинным лицом обернулся к полковнику:

– Похоже, именно для этого они и прибыли, сэр. Не вижу, как мы можем их остановить.

Дюбретон мягко вклинился в разговор:

– Я думаю, сэр Огастес, что мы можем вместе сразиться под флагом перемирия. Мы не собираемся отбирать занятые вами замок, монастырь или дозорную башню. Вы, в свою очередь, дадите нам встать лагерем в селении. Тем временем наша кавалерия загонит беглецов обратно в долину, где их будет ждать пехота.

– Армия Его Величества вполне в состоянии разобраться с собственными проблемами, полковник, – гневно возразил Фартингдейл.

– Конечно, – Дюбретон взглянул на мертвые тела, потом снова на сэра Огастеса, и осуждающе покачал головой. – По правде говоря, сэр Огастес, наши драгуны начали зачистку местности уже час назад. Если хотите, можем сразиться за честь поимки дезертиров. И уверяю вас, что императорская армия будет в состоянии разобраться с этой проблемой.

На стол легла пара сильных карт. Сэр Огастес попытался спрятаться за вопросами.

– Вы уже начали? Правда?

Дюбретон вежливо улыбнулся:

– Мы начали, сэр Огастес. Можно рассчитывать на вашу посильную помощь? Да и к чему мне лгать? Сегодня же Рождество, а в такой день все должны говорить истинную правду, в том числе и мы. Как насчет перемирия до полуночи? Дальнейшее можем обсудить за ужином. Окажете нам честь быть нашими гостями?

– До полуночи? – задал очередной вопрос сэр Огастес, пытаясь выиграть еще немного времени, чтобы обдумать все стороны этого предложения.

Но Дюбретон предпочел не заметить вопросительной интонации:

– Отлично! Договорились! Тогда до полуночи! Ждать вас на ужин?

Шарп улыбнулся той ловкости, с которой Дюбретон обвел сэра Огастеса вокруг пальца.

– Уверен, мы с удовольствием примем ваше приглашение, сэр, но при одном условии.

– Условие? Для ужина?

– Мы предоставим повара, сэр.

Дюбретон расхохотался:

– Вы предоставите повара? И вы предлагаете это французу? Вы, стрелки, храбрее, чем я думал.

Шарп ответил, смакуя слова:

– Пот-о-Фе, с нашими лучшими пожеланиями.

– Вы захватили его?

– Он готовит на нашей кухне. Если мы ужинаем с вами, пусть поработает и на вашей.

– Чудесно, чудесно! – Дюбретон обернулся к сэру Огастесу. – Так мы договорились, сэр Огастес?

Фартингдейл, все еще подозревая подвох, был далек от радости, но вынужденно пошел на поводу у человека, понимавшего врага и знавшего, как бить его, – у Шарпа. Что еще важнее, Шарп знал, когда не стоит лезть в драку, поэтому сэр Огастес с достоинством склонил свою изящную шею.

– Договорились, полковник.

– Вы разрешите мне доехать до монастыря?

Фартингдейл кивнул.

Дюбретон быстро переговорил с кавалеристами, проводил их взглядом и повел коня шагом, разместившись между Шарпом и сэром Огастесом. Разговор снова перешел на французский. Это была просто вежливая беседа ни о чем двух врагов солнечным рождественским днем, и Шарп чуть отстал, поехав рядом с Харпером. Он улыбнулся здоровяку-ирландцу:

– У нас появились союзники, Патрик. Французы.

Гордость не дала Харперу проявить удивление.

– Замечательно, сэр. Как скажете, сэр.

(обратно)

Глава 15

Рождественский вечер был хорош настолько, насколько только можно желать. Сперва фузилеры не могли в это поверить, потом обрадовались и, смешавшись с батальоном Дюбретона, образовали кордон, ожидавший беглецов. Через час ни один француз не остался во французском кивере – все щеголяли в британских. Солдаты обменивались пуговицами от мундиров, выпивкой, едой, табаком, искали переводчиков, чтобы обменяться воспоминаниями о прошлых битвах.

Еще через полчаса показались первые беглецы. По большей части это были женщины и дети, не боявшиеся плена. Женщины искали соотечественников и просили их о защите. А издалека тем временем доносился ленивый треск драгунских карабинов.

Шарп все пропустил. Первые сорок пять минут они с Харпером провели в монастыре. Пушку невозможно было передвинуть втайне от французов, поэтому Шарп отказался от мысли установить ее в дверях монастыря. Но он прошел по кельям, забирался даже в грязные сырые подвалы под часовней и складами, где и оставил Харпера с рабочей партией и материалами, захваченными у Пот-о-Фе, приготовить пару сюрпризов на случай, если они понадобятся.

Потом он оседлал коня, пересек пространство между лагерями братающихся армий и двинулся по извилистой тропке, взбиравшейся прямо к дозорной башне. Заросли терновника обеспечивали башне неплохую защиту, но помощи из замка ей не дождаться. Фредриксон приветственно махнул рукой с верхней площадки. Шарп спешился, бросил поводья одному из стрелков и на пару секунд остановился, оглядывая позицию. Тут было на что посмотреть. С северной стороны, выходящей на долину, испанцы возвели земляной вал, за которым скрывались две четырехфунтовые пушки, начисто перекрывавшие крутой склон холма. На западе и востоке склоны были столь же крутыми, к тому же они поросли колючим кустарником, и лишь южный склон подходил для атаки. Сыплющие проклятьями стрелки как раз заканчивали копать еще одну позицию для пушки. Шарп не мог сдержать одобрительного возгласа при виде барьера из срезанных кустов, размещенных по приказу Фредриксона на южном склоне. Одна рота фузилеров все еще рубила кустарник, другая уже сформировала цепь, чтобы отразить возможную атаку возвращающихся сообщников Пот-о-Фе.

Шарп поднялся на башню и поприветствовал Фредриксона. Капитан стрелков был доволен:

– Хотел бы я, чтобы эти ублюдки решились на драку, сэр!

– Зачем?

– Я могу удерживать это местечко до второго пришествия.

– Может быть, и придется, – усмехнулся Шарп, пристроив подзорную трубу на уступе разрушающейся кладки. Он долго и тщательно осматривал селение, но ничего особенного не увидел. Тогда он перевел взгляд на долину, огибавшую холм, затем ниспадавшую на восток и исчезавшую за горами. – Сколько вы насчитали?

Фредриксон выудил из кармана листок бумаги и молча передал его Шарпу. «Уланы, 120. Драгуны, 150. Пехота, 450». Шарп вернул листок и пробурчал:

– Чего-то не хватает, а?

Потом он посмотрел на восток: вид отсюда был завораживающий, но Шарп помнил, как пушки дозорной башни стреляли во время боя. Защитники башни, должно быть, заметили французов и ударились в бега. Без всяких сомнений, в цитадели их тоже видели, что и посеяло панику среди людей Пот-о-Фе. Утренняя победа, и без того подпорченная, оказалась приниженной еще больше появлением французов, деморализовавшим врага. Он взглянул туда, где дорога скрывалась из виду за поворотом долины.

– Интересно, что там, за поворотом?

– Мне тоже было интересно. Я даже послал туда патруль. Его развернули – очень вежливым, но твердым «Vamos».^[90]

– Стало быть, они там что-то прячут.

Фредриксон почесал глазницу под повязкой.

– Я этим ублюдкам ни на грош не верю, – сказал он радостно.

– Я тоже. Видели обоз?

Фрадриксон покачал головой:

– Ни единой телеги. Должно быть, все за чертовым поворотом, – французской пехоте надо что-то есть, кавалерийским лошадям необходим фураж, но до сих пор Шарп не видел никаких следов французского обоза. Лишь на юго-востоке, где дорога скрывалась из виду, скакала группа улан. – Это они вас завернули?

– Они. Разъезжают по всей долине, – вздохнул Фредриксон. – С этим ничего не поделаешь, сэр: моим патрулям встречи с этими ублюдками не избежать.

– Пошлите двоих, как стемнеет.

– Ладно, сэр. Слышал, нас пригласили на ужин?

Шарп усмехнулся:

– Вы захворали и не сможете пойти. Я извинюсь за вас.

Они проговорили еще минут десять, чувствуя, как с заходом солнца становится все холоднее. Потом Шарп собрался уходить. На первой ступеньке он остановился:

– Не обижаетесь, что придется пропустить ужин?

– Вы сможете поесть за меня, – в тоне Фредриксона слышалась только радость: чем больше он говорил с Шарпом, тем больше убеждался в неизбежности завтрашней схватки. А сегодня, пока Шарп будет ужинать, Фредриксон приготовит еще несколько сюрпризов.

Фартингдейл одобрил действия Шарпа по подготовке Господних Врат к обороне, но Шарп знал, что это происходит не из-за опасений по поводу внезапной атаки. Сэр Огастес даже нравоучительно процитировал свою книгу:

– Армия, занятая работой, Шарп, не склонна к вредительству.

– Так точно, сэр.

Направляясь обратно в замок, Шарп думал, не слишком ли разыгралось его воображение. Он убедил себя, что завтра предстоит бой, но причин для этого не было. У французов был тот же повод явиться в эту долину, что и у британцев. Уже через считанные минуты задача, ради которой обе стороны сюда пришли, будет решена, и ни у одной из них не будет резона оставаться у Господних Врат. Но был еще инстинкт. Фартингдейл этот инстинкт высмеял, обвинив Шарпа в желании подраться и запретив посылать через границу лейтенанта фузилеров с донесением:

– Поднимать тревогу из-за горстки кавалерии и небольшого батальона! Не будьте смешным, Шарп!

Фартингдейл удалился в свои покои – те же, где раньше размещался Пот-о-Фе. Несколько позже Шарп увидел на выходящем на запад балконе, пристроенном к цитадели кем-то из поздних владельцев замка, Жозефину: должно быть, с балкона открывался чудесный вид.

В замке Шарп вернул лошадь ракетчикам и попросил одного из стрелков принести горячей воды. Он снял мундир, спустил рейтузы до талии и скинул грязную рубаху. Дэниел Хэгмен, улыбнувшись во все свои десять зубов, тут же подхватил мундир:

– Почистить, сэр?

– Я сам, Дэн.

– Боже упаси, вы же, черт возьми, майор, сэр, – Хэгмен был самым старым в роте Шарпа, почти пятидесяти лет от роду, и его возраст в сочетании с преданностью давали ему возможность быть с Шарпом на короткой ноге. – Общаясь с шишками, придется вам привыкнуть, что работу делают за вас, сэр, – проворчал Хэгмен, оттирая пятно крови. – Ужиная с аристократами, сэр, нельзя выглядеть, как сапожник.

Шарп расхохотался. Он достал из кармана рейтузов бритву, раскрыл ее и с досадой посмотрел на истончившееся лезвие: пора заводить новую. Лениво оправив ее о голенище сапога, он плеснул воды на лицо и начал бриться, даже не пытаясь найти мыло.

– Моя винтовка все еще у тебя, Дэн?

– Да, сэр. Хотите забрать ее?

– Нет, раз уж я ужинаю с аристократами.

– Там вам, вероятно, подадут вилку и нож, сэр.

– Вероятно, Дэн.

– Джентльмен должен пользоваться вилкой, – Хэгмен, родом из Чешира, попал в армию только потому, что в конце концов проиграл долгую битву с егерями местного помещика. Он плюнул на мундир Шарпа и стал энергично растирать. – Не могу понять смысла в вилках, сэр, никак не могу: ведь Господь в доброте своей даровал нам пальцы.

Фузилеры разожгли во дворе костер. Пламя жадно пожирало солому, добытую в конюшне, но лишь сгущало сумерки. Шарп утер лицо рубахой, снова натянул ее и медленно застегнул пряжки трофейных французских рейтуз. Хэгмен, выбив мундир о землю, чтобы стряхнуть остатки грязи, расправил его:

– Красота, сэр.

– Лучше не бывает, Дэн.

Пояс, перевязь, подсумок, офицерский шарф и палаш дополнили облик майора Шарпа. Он как раз выправлял вмятину на кивере, когда Хэгмен кивнул в сторону цитадели:

– А вот и его светлость, сэр. Весь вечер гонял нас вверх и вниз по этим проклятым ступеням: то дров ему для его чертова очага, то еды для леди. А она-то, никак, так леди, с которой вы знались в Талавере, сэр?

– Она самая.

– А он знает, что не первым стреляет из этого мушкета?

Шарп ухмыльнулся:

– Нет.

– И хорошо, меньше знаешь – крепче спишь, – сказал Хэгмен и поспешил прочь.

Сэр Огастес направился к Шарпу.

– Шарп! – его возмущенный тон начинал становиться проклятьем всей жизни Шарпа.

– Сэр?

– Я хочу, чтобы наша делегация была готова выехать в течение часа. Вы поняли?

– Да, сэр.

– Ее светлость сопровождает меня. Сообщите всем офицерам, что я ожидаю от них трезвости и достойного поведения. Мы должны поддерживать репутацию.

– Да, сэр, – у Шарпа возникло подозрение, что это наставление адресовано именно ему. Фартингдейл не считал Шарпа джентльменом, а следовательно, тот просто обязан быть склонным к пьянству.

– Сэр! – донесся крик от ворот.

– Что еще? – Фартингдейлу не нравилось, когда его прерывали.

– Сюда направляется французский офицер, сэр. С эскортом.

– Сколько их? – спросил Шарп.

– Дюжина, сэр.

Шарп, чтобы не дать им войти в замок, сам вышел бы за ворота, и французы не смогли бы увидеть и оценить ничтожность замковых укреплений, но Фартингдейл крикнул, чтобы часовые пропустили французов. Шарп кинул взгляд на конюшни и жестом приказал ракетчикам спрятаться. Возможно, подумал он, Дюбретон уже знает о том, что они здесь: солдаты с обеих сторон общались без ограничений, и Шарп мог надеяться только на недоверчивость вражеских солдат и трудности перевода – иначе наличие ракет в тайне не сохранить.

Копыта французских коней высекли искры из старой брусчатки и породили эхо среди древних камней. Группу возглавлял Дюбретон. Багровое солнце низко стояло в рождественском небе, его свет бил коню француза в левый глаз. Полковник улыбнулся Шарпу:

– Я задолжал вам услугу, майор Шарп, – конь вдруг встал, как вкопанный, испугавшись трескаполеньев в костре, и Дюбретон успокаивающе погладил его по шее. – Я приехал вернуть часть долга, совсем малую его часть, но, надеюсь, и это вас порадует.

Он обернулся и приказал следовавшим за ним драгунам расступиться, открыв сержанта Бигара, сидевшего на коне слегка скособочившись. Шарп улыбнулся: правая рука Бигара вцепилась в грязную седую шевелюру, принадлежавшую Обадии Хэйксвиллу.

Шарп кивнул французу:

– Благодарю вас, сэр.

Взятый в плен и совершенно беспомощный Обадия Хэйксвилл был все еще в чужом мундире британского полковника. Сержант Бигар, ответив на приветствие Шарпа, отпустил волосы Хэйксвилла и пнул его, заставив шагнуть вперед.

Это был миг бесконечной радости, порожденной девятнадцатью годами ненависти: видеть перед собой беспомощным человека, всю свою жизнь мучившего слабых и творившего зло. Обадия Хэйксвилл, пленник, чье желтое лицо и длинная шея продолжали дергаться, шарил вокруг своими ярко-голубыми глазами, как будто надеясь на побег. Шарп медленно вышел вперед. Глаза продолжали шарить вокруг, потом вдруг остановились на Шарпе, привлеченные необычным звуком: это был звук клинка, покидающего ножны.

Шарп ухмыльнулся.

– Рядовой Хэйксвилл! Ты потерял право называться сержантом, не так ли? – голова снова задергалась, глаза замигали. Шарп подождал, пока Хэйксвилл придет в себя. – Смирно!

Непроизвольно, как велели ему долгие годы солдатской жизни, Хэйксвилл вытянулся в струнку и опустил руки по швам. В тот же миг, блеснув в свете заходящего солнца, его горла коснулось лезвие клинка. Шарп держал палаш в вытянутой руке, острие щекотало кадык Хэйксвилла. Повисла тишина.

Все во дворе чувствовали ненависть, переполнявшую этих двоих. Фузилеры и стрелки застыли, глядя на клинок.

Двинулся только Фартингдейл. Он сделал шаг вперед, в глазах при виде сверкающего недвижного лезвия палаша возник ужас: он до смерти перепугался, поняв, что сейчас, в этот закатный миг, здесь прольется кровь.

– Что вы делаете, Шарп?

Шарп ответил тихо, медленно проговаривая каждое слово и не отрывая взгляда от Хэйксвилла:

– Подумываю освежевать этого ублюдка живьем, сэр.

Фартингдейл взглянул на Шарпа. Закатное солнце осветило левую сторону его лица, заставив шрам запылать. Лицо это было непримиримым и безжалостным, и Фартингдейл затрепетал. Он видел хладнокровного убийцу и боялся, что любым неверным словом может обратить его против себя. Он с трудом смог расслышать собственный голос:

– Этого человека нужно судить, Шарп, и сделает это трибунал. Вы не можете его убить!

Шарп усмехнулся, продолжая неотрывно глядеть на Обадию:

– Я сказал, что освежую его живьем, а не убью. Слышишь, Обадия? Я не могу тебя убить, – тут он повысил голос. – Вот человек, которого нельзя убить! Вы все слышали о нем – так вот он! Обадия Хэйксвилл! А вскоре вы станете свидетелями чуда. Вы увидите его мертвым! Но не здесь и не сейчас! А перед строем расстрельной команды!

Огромный клинок не двигался. Французские драгуны, долгими часами, преодолевая боль, упражнявшие правую руку, чтобы уметь делать так, как делал сейчас Шарп, оценили силу человека, способного удерживать тяжелый кавалерийский палаш так долго и так неподвижно.

Хэйксвилл кашлянул. Он почувствовал, что смерть отступила, и рискнул взглянуть на Фартингдейла.

– Разрешите сказать, сэр? – Фартингдейл кивнул, и Хэйксвилл растянул лицо в улыбке. Алое солнце, отражаясь в лезвии палаша, бросало на его желтое лицо багровые блики. – Одобряю трибунал, сэр, полностью одобряю и приветствую. Вы, джентльмены, всегда обходитесь с нами честно, сэр, я всегда это знал, сэр, – он был воплощением подобострастности.

Фартингдейл же был воплощением заступничества: он наконец-то встретил солдата, который понимал, как следует обращаться к вышестоящим.

– Ты получишь честный суд, я обещаю.

– Благодарю вас, сэр, благодарю, – Хэйксвилл закивал бы головой, но боялся клинка у горла.

– Мистер Шарп! Разместите его с другими пленными! – Фартингдейл почувствовал, что может вернуть себе контроль за ситуацией.

– Разумеется, сэр, разумеется, – Шарп так и не сводил глаз с Хэйксвилла с тех пор, как обнажил клинок. – Что на тебе за мундир, рядовой?

– Мундир, сэр? – Хэйксвилл сделал вид, что никогда не думал о чине, дававшем право на такой мундир. – О, этот, сэр? Я нашел его, сэр, нашел!

– Так ты полковник, да?

– Нет, сэр. Конечно, нет, сэр, – Хэйксвилл взглянул на сэра Огастеса, пытаясь сразить его своей беззубой улыбкой. – Меня заставили носить его, сэр, заставили! После того, как заставили меня присоединиться к ним, сэр!

– И ты, черт возьми, опозорил этот мундир, не так ли?

Голубые глаза вернулись к Шарпу.

– Да, сэр, если вы так считаете, сэр.

– Считаю, Обадия, считаю, – снова усмехнулся Шарп. – Снимай его.

Дюбретон улыбнулся и через плечо перевел его слова. Бигар и драгуны заухмылялись и подались вперед, чтобы лучше видеть.

– Сэр? – Хэйксвилл попытался обжаловать этот приказ у Фартингдейла, но острие палаша коснулось его горла.

– Раздевайся, ублюдок!

– Шарп! – снова этот проклятый возмущенный тон!

– Раздевайся, грязная скотина! Раздевайся!

Лезвие качнулось в сторону, оставив на коже Хэйксвилла кровоточащую царапину чуть выше кадыка. Отвратительный толстяк сдернул красный офицерский шарф, потянул ремни перевязи с пустыми ножнами, выпутался из мундира и бросил его на камни.

– Теперь брюки и сапоги, рядовой.

Фартингдейл протестующе воскликнул:

– Шарп! Леди Фартингдейл смотрит на нас! Я настаиваю, чтобы вы прекратили это!

Взгляд Хэйксвилла метнулся к балкону. Шарп знал, что только стоя на самом его краю Жозефина могла бы увидеть двор, поэтому не изменил позы, продолжая угрожать палашом.

– Если леди Фартингдейл не нравится вид, сэр, я предложил бы ей уйти в дом. В недавнем прошлом, сэр, этот человек опозорил свой мундир, свою страну и свой полк. Сейчас я могу избавить его только от одной из этих вещей. Раздевайся!

Хэйксвилл сел, стянул сапоги, потом поднялся, чтобы снять белые брюки. Оставшись в одной длинной белой рубахе, застегнутой от шеи до колен, он мелко трясся от холода: солнце уже совсем скрылось за западной стеной.

– Я сказал, раздевайся!

– Шарп!

Шарп ненавидел этого желтолицего трясущегося человека с жидкими волосами, человека, пытавшегося убить его дочь и изнасиловать жену; человека, однажды высекшего Шарпа так, что из-под изодранной кожи показались ребра; человека, убившего Роберта Ноулза. Шарпу хотелось убить его здесь и сейчас, в этом замковом дворе, этим клинком, но он давным-давно поклялся, что человека, которого нельзя убить, должно настичь правосудие. Его казнят, и сделает это расстрельная команда, а потом Шарп напишет долгожданное письмо родителям Ноулза и расскажет им, что убийца их сына нашел свой конец.

Хэйксвилл снова посмотрел на Жозефину, потом на Шарпа, и отступил на пару шагов, как будто так он мог избежать клинка. Бигар пнул его ногой, заставив вернуться на место. Тогда Хэйксвилл вновь обратился к сэру Огастесу:

– Сэр?

Рука с зажатым в ней палашом дернулась вверх, вниз и по диагонали, разодрав рубаху в клочья. Из длинных порезов потекла кровь.

– Раздевайся!

Руки, вцепившись в рубаху, начали рвать ее, даже не пытаясь расстегнуть пуговицы. Остатки гордости Хэйксвилла легли к его ногам, а лицо его горело ненавистью, что была сильнее самой жизни.

Шарп подцепил рубаху палашом, вытер лезвие и сунул клинок в ножны. Отступив на шаг, он позвал:

– Лейтенант Прайс!

– Сэр?

– Четыре человека, чтобы отвести рядового Хэйксвилла в подземелье! Я хочу, чтобы он был связан!

– Будет сделано, сэр.

Находившиеся во дворе наконец-то смогли расслабиться, лишь Хэйксвилл, уродливый и голый, излучал злобу и ненависть. Его увели стрелки, те самые стрелки, которых он заставил снять зеленые куртки перед штурмом Бадахоса.

Дюбретон подобрал поводья:

– Возможно, вам стоило его убить.

– Возможно, сэр.

Дюбретон улыбнулся:

– С другой стороны, мы же не убили Пот-о-Фе. Он там с ног сбился, стараясь приготовить вам ужин.

– С удовольствием на это погляжу, сэр.

– Вам стоит взглянуть, стоит! Французские повара, майор Шарп, полны секретов. У вас же, уверен, их нет, – он взглянул на конюшни, еще раз улыбнулся и помахал рукой сэру Огастесу перед тем, как тронуть коня. – Au revoir!

Французская кавалькада проскакала по двору, высекая снопы искр, и скрылась за воротами замка. Шарп тоже поглядел на конюшни: в дверях стояли шестеро ракетчиков в легко узнаваемых артиллерийских мундирах. Он выругался и потребовал, чтобы сержант записал их имена. Оставалась надежда, что Дюбретон всего лишь решит, что Шарп припрятал там парочку пушек. Завтрашний день даст ответ, так ли это.

Рождественский день закончился. На замок Богоматери спустилась ночь.

(обратно)

Глава 16

Голоса немцев, поющих рождественские гимны, стихали по мере того, как их лошади удалялись в сторону селения. Восемь офицеров и Жозефина остались ужинать с французами.

Свет факелов, освещавших улицу, в ночном тумане казался мягким и приглушенным. Сэр Огастес был в игривом настроении, но игривость эта была фальшивой: возможно, он просто пытался соответствовать Жозефине, выглядевшей знойной красавицей, насколько косметика и прочие женские хитрости могли это позволить. Через ее плечо сэр Огастес бросил:

– Может быть, вам подадут лягушачьи ножки, Шарп, и вы сможете удовлетворить свою жажду лягушачьей крови!

– Хотелось бы верить, сэр.

Похоже, ночью будет морозно: хотя в небе над головой и южнее сквозь туман проглядывали звезды, по-рождественски яркие, но на севере все было темным, и темноту эту натягивало на юг. Шарп чувствовал, что погода портится: дай Бог, чтобы не пошел снег. Ему не нравилась мысль, что и без того непростой путь от Господних Врат с забившими все подземелья замка британскими, португальскими и испанскими дезертирами на руках и фургонами Джилайленда в обозе может еще усложниться, если перевалы засыплет снегом. Возможно, им вообще не удастся уйти поутру – хотя тут многое зависит от французов и их планов.

Дюбретон ожидал британцев в дверях местного трактира, большого здания, даже слишком большого для такого маленького селения. Когда-то оно служило гостиницей для тех, кто пересекал горы, стараясь держаться подальше от шумной южной дороги. С началом войны торговля поутихла, но здание все еще выглядело гостеприимным и уютным. Из верхнего окна свешивался французский триколор, освещенный двумя факелами из просмоленной соломы. Специально разоруженные солдаты вышли вперед, чтобы помочь гостям спешиться и позаботиться о лошадях. Фартингдейл не проявлял желания представить своих спутников, поэтому делать это пришлось Шарпу: четыре капитана, включая Брукера и Кросса, и два лейтенанта, включая Гарри Прайса.

Дюбретон показал Жозефине комнату, где уже прихорашивались француженки. Шарп услышал, что они радостно поприветствовали бывшую подругу по несчастью, потом улыбнулся, увидев и осознав масштаб бедствия. Все столы в трактире были сдвинуты вместе, образовав один длинный стол, накрытый белой скатертью. Высокие свечи освещали больше двух десятков тарелок. Вилки, которых так опасался Хэгмен, тускло блестели серебром. Буфет наполняли стройные ряды откупоренных бутылок с вином – целый батальон; белый хлеб с аппетитной корочкой ждал в корзинах; в очаге горел огонь, и тепло его достигало даже входной двери.

Ординарец забрал шинель Шарпа, другой принес большой котел, из которого поднимался пар, и Дюбретон разлил пунш по бокалам. Британцев ожидало больше десятка французских офицеров с приветливыми улыбками на устах и интересом в глазах – нечасто видишь противника так близко. Дюбретон подождал, пока ординарец обнесет всех пуншем, и провозгласил:

– Желаю вам, джентльмены, счастливого Рождества!

– Счастливого Рождества!

Из кухни доносились запахи, обещавшие райское наслаждение.

Фартингдейл поднял бокал:

– За доблестных противников! – он повторил то же по-французски.

– За доблестных противников!

Шарп выпил пунша и стал оглядывать собравшихся. Его наметанный взгляд стрелка стразу выхватил французского офицера, который, в отличие от остальных, не был в пехотной, уланской или драгунской форме: его мундир был темно-синим, без каких-либо знаков различия или полковых символов. Он носил очки в тонкой проволочной оправе, а на лице его виднелись мелкие оспины, видимо, оставшиеся с детства. Глаза, маленькие и темные, как и сам этот человек, поймали взгляд Шарпа, но в них не отразилось ни капли дружелюбия, которое так и излучали остальные офицеры.

Дюбретон поблагодарил сэра Огастеса за теплые слова и объявил, что ужин будет через полчаса. Он попросил, чтобы ординарцы снова наполнили бокалы, и сообщил, что его офицеры предпочли сегодня говорить по-английски: большинство из них с трудом изъясняется на этом языке, но они будут рады проявить гостеприимство. Фартингдейл произнес короткую ответную речь и пригласил британских офицеров пройти ближе к ожидающим их французам. Шарп, всей душой ненавидевший пустопорожнюю болтовню, укрылся было в углу зала, но с удивлением увидел, что невысокий человек в темно-синем мундире направляется к нему.

– Майор Шарп?

– Да, это я.

– Еще пунша?

– Нет, благодарю.

– Предпочитаете вино? – голос был резким, а тон – насмешливым.

– Да.

Француз, говоривший по-английски практически без акцента, щелкнул пальцами. Шарп был поражен, с какой скоростью ординарец откликнулся на этот звук: похоже, этого человека боялись. Когда ординарец удалился, француз снова взглянул на стрелка:

– Вас недавно повысили в чине?

– Не имел чести узнать ваше имя.

На лице француза мелькнула и тут же исчезла улыбка:

– Дюко. Майор Дюко, к вашим услугам.

– И почему же вы решили, что мое повышение случилось недавно, майор?

Улыбка снова появилась – неприятная улыбка, как будто Дюко что-то знал и упивался этим знанием.

– Потому что еще летом вы были капитаном. Дайте-ка вспомнить... Саламанка? Да, точно. Потом вы были в Гарсия Эрнандес, где убили Леру.^[92] Жаль, он был стоящим человеком. Касательно Бургоса я вашего имени не слышал, но подозреваю, что вы просто не были там, оправляясь от раны, нанесенной Леру.

– Что еще? – этот человек был прав во всем, и это заставляло нервничать. Шарп заметил, что в зале стало шумно: слышался гул беседы, хохот. А еще он заметил, что ни один француз не пытался прервать их уединение. Невысокий человек явно обладал определенным весом: даже Дюбретон, случайно поймав взгляд Шарпа, лишь пожал плечами, извиняясь.

– Еще, майор? – Дюко помолчал, пока ординарец наливал Шарпу вина. – Видели ли вы в последние несколько недель свою жену?

– Уверен, вы знаете ответ.

Дюко улыбнулся, приняв ответ за комплимент:

– Я слышал, что La Aguja^[93] в Касатехаде^[94]. С нашей стороны ей ничто не угрожает, уверяю вас.

– С ней редко бывает иначе.

Дюко как будто не заметил оскорбления, лишь очки его сверкнули, отражая пламя свечи.

– Вас удивляет, откуда я столько знаю о вас, Шарп?

– Слава всегда удивляет, Дюко, но она доставляет большое удовольствие, – Шарп произнес это чересчур напыщенно: невысокий злобный майор действовал ему на нервы.

Дюко рассмеялся:

– Что ж, наслаждайтесь своей славой, пока можете, Шарп, осталось совсем немного. Славу, завоеванную на поле боя, только на поле боя и можно поддерживать, а это обычно влечет за собой смерть. Уверен, конца войны вы не увидите.

Шарп поднял бокал:

– Спасибо на добром слове.

Дюко пожал плечами:

– Все вы, герои, глупцы. Как вот этот, – он кивнул на Дюбретона и пригубил вино. – Считаете, что фанфары будут звучать вечно. Я о вас наслышан от общего друга.

– Вряд ли такие есть.

– Правда? – на этот раз Дюко, похоже, понравилось, что его оскорбили, поскольку он не сомневался в своих способностях ответить ударом на удар. Было в нем что-то зловещее, говорившее о власти, позволяющей не обращать внимания на каких-то там солдат. – Возможно, не общий друг. Ваш друг – да. Мой? Разве что знакомый, – он подождал, пока Шарп проявит любопытство, и расхохотался, когда понял, что Шарп молчит. – Вернее, знакомая. Передать от вас весточку Елене Леру? – он снова расхохотался, довольный произведенным эффектом. – Видите? Я могу вас удивить, майор Шарп.

Елена Леру, маркиза де Касарес эль-Гранде-и-Мелида Садаба, бывшая любовницей Шарпа в Саламанке. Последний раз он видел ее в Мадриде перед тем, как британцы отступили в Португалию. Елена, женщина ослепительной красоты, женщина, шпионившая в пользу Франции. Любовница Шарпа.

– Вы знаете Елену?

– Я ведь уже сказал это, не так ли? – очки снова сверкнули. – Я всегда говорю правду, Шарп: это помогает удивлять.

– Передайте ей мое почтение.

– И все? Я скажу ей, что вы аж подпрыгнули при упоминании ее имени, – не то, чтобы меня это удивило. Половина офицеров Франции готова пасть к ее ногам. Она же выбрала вас. Интересно, почему, майор? Вы убили ее брата, почему же она до сих пор питает к вам теплые чувства?

– Это все мой шрам, Дюко. Вам стоит завести такой же.

– Я не участвую в боевых действиях, Шарп, – улыбка вернулась и тут же пропала. – Не терплю насилия сверх необходимости. Война – это всего лишь череда драк, где ничтожества делают себе имя, которое завтра же забудут. Вы не спросили, где она сейчас.

– И я получу ответ?

– Конечно. Она вернулась во Францию. Боюсь, вы долго ее не увидите, майор. Возможно, до самого окончания войны.

Шарп подумал о своей жене, Терезе, о чувстве вины, которое охватило его, когда он изменил ей. Но и образ белокурой француженки, вышедшей замуж за родовитого испанского маркиза, он не мог изгнать из памяти. Он хотел снова увидеть ее, увидеть женщину, сравнимую с мечтой.

– Дюко! Вы совсем присвоили майора Шарпа, – вмешался в их разговор Дюбретон.

– Мне кажется, Шарп – самый интересный из ваших гостей, – Дюко и не подумал добавить «сэр».

Дюбретон же, с свою очередь, даже не пытался скрывать неприязнь к майору:

– Поговорите с сэром Огастесом. Он написал книгу, разговор с ним должен быть весьма увлекательным, – в оценке Дюбретоном сэра Огастеса тоже было трудно усомниться.

Дюко не двинулся с места.

– Сэр Огастес Фартингдейл? Он просто чиновник. Большая часть его книги украдена из труда майора Чемберлена, 24-й полк, – он снова пригубил пунш и оглядел зал. – Итак, здесь несколько офицеров-фузилеров, один человек из полка Южного Эссекса и один стрелок, не считая вас, майор Шарп. Что же это значит? Один полный батальон, фузилеры? Одна рота из 60-го и ваша собственная рота. Хотите, чтобы мы считали, что вас больше?

Шарп усмехнулся:

– Один батальон французской пехоты, сто двадцать улан и полторы сотни драгун. И один чиновник, майор – вы. По-моему, баланс соблюден.

Дюбретон расхохотался, Дюко нахмурился, но французский полковник уже взял Шарпа под локоть и увел в сторону.

– Он, конечно, чиновник, но куда опаснее вашего сэра Огастеса.

Шарп оглянулся на Дюко.

– Кто же он?

– Он тот, кем хочет быть. Прибыл из Парижа. Правая рука Фуше.

– Фуше?

– Ваше счастье, что вы его не знаете, – Дюбретон взял еще бокал пунша. – Полицейский, Шарп; работает тайно. Иногда терпит локальное поражение и попадает в немилость к императору. Но такие, как он, всегда возвращаются, – он кивнул на Дюко. – Это фанатик, шпионит для страны, но и себя не забывает. Сегодня для него не Рождество, а пятое нивоза двадцатого года, и плевать, что император давно отменил революционный календарь. Его сжигают страсти, но страсти не те, что у нас с вами.

– Зачем же вы его сюда притащили?

– А у меня был выбор? Он сам решает, куда ехать и с кем говорить.

Шарп снова оглянулся на Дюко. Невысокий майор улыбнулся Шарпу. Зубы его покраснели от пунша.

Дюбретон приказал принести Шарпу еще вина.

– Уходите завтра?

– Это лучше спросить у сэра Огастеса. Он командует.

– Правда? – Дюбретон улыбнулся и повернулся к двери: – О! Вот и дамы!

Собравшихся представили новоприбывшим, что заняло не меньше пяти минут. Каждый счел долгом поцеловать каждой даме ручку и сделать комплимент. Затем Дюбретон тщательно рассадил гостей. Для него самого было оставлено место во главе стола лицом к двери, соседнее место он любезно предложил сэру Огастесу. Дюко немедленно завладел стулом с другой стороны от Фартингдейла. Сэр Огастес с тревогой посмотрел на Жозефину. Дюбретон перехватил этот взгляд.

– Ну же, сэр Огастес! Нам надо многое обсудить, очень многое. Ваша очаровательная жена и так всегда с вами, а мы так редко имеем удовольствие насладиться вашим обществом! – он протянул руку Жозефине. – Могу я предложить вам сесть напротив вашего мужа, леди Фартингдейл? Надеюсь, от двери здесь не дует? Дверь занавешена, но, может быть, майор Шарп будет так любезен составить вам дополнительное укрытие от зимней стужи?

Ловко это было проделано: французы посадили Фартингдейла там, где хотели. Все было запланировало изначально, возможности отказаться не дали. Дюбретон, бередя раны Фартингдейла, сидел рядом с собственной женой. Шарп видел, с какой болью сэр Огастес смотрит на Жозефину. Он хотел быть с ней, не мог с ней расстаться, и Шарп едва сдерживал смех, видя, как может страдать взрослый человек, чью шлюху посадили от него на бесконечном расстоянии в семь футов.

Мадам Дюбретон улыбнулась Шарпу:

– Вот мы и встретились в более приятной обстановке, майор.

– Как я и говорил, мадам.

– В последний раз я видела майора Шарпа по колено в крови, размахивающего огромным клинком, – обратилась она к сидящим за столом, как будто позабыв, что с тех пор они неоднократно встречались в монастыре. – Это было устрашающе, – улыбнулась она Шарпу.

– Мои извинения, мадам.

– Не извиняйтесь. По прошествии времени мне кажется, что вы выглядели великолепно.

– И все благодаря тому, что вы вспомнили строки Александра Поупа, мадам.

Она улыбнулась. Усталость, вызванная заточением, прошла, лицо стало более гладким. Они с Дюбретоном лучились счастьем.

– Я всегда говорила, что поэзия мне однажды пригодится, а Александр мне не верил.

Дюбретон расхохотался, чтобы скрыть смущение при упоминании своего имени. Разговор сам собой прекратился: подали суп. Шарп снял пробу. Суп был настолько восхитительным, что он боялся положить в рот вторую ложку, чтобы не испортить впечатления. Наконец он решился, и вторая ложка супа показалась ему даже вкуснее. Он начал было есть жадно, но поймал удивленно-насмешливый взгляд Дюбретона.

– Вкусно?

– Прекрасно!

– Каштаны. Все очень просто, майор: немного овощей, дробленые каштаны, масло и петрушка. Готовить так просто! Труднее всего было найти каштаны, но мы задействовали пленников – и voila!^[95]

– Разве в этом супе больше ничего нет?

Французский драгунский капитан настаивал, что в супе присутствуют сливки. Немецкий улан возразил: готовить не так-то просто, он, к примеру, никак не может приготовить что-нибудь сложнее вареного яйца, да и то оно получается тверже кирасы. Капитан-фузилер утверждал, что яйцо можно сварить, просто раскручивая его в праще: хотя это и долго, но он видел такое неоднократно. Гарри Прайс потребовал, чтобы все выслушали рецепт «томми», блинчиков, любимых в британской армии и состоящих только из муки и воды; тем не менее, изложение этого рецепта заняло у него больше двух минут. Сэр Огастес, чувствуя себя брошенным, заявил, что был очень удивлен, узнав, что португальцы едят только ботву от репы. Жозефина, осознав, что ее страну обижают, деликатно заметила, что только еретик станет есть другую часть репы. Потом суп вдруг кончился, и Шарп задумчиво уставился в пустую тарелку.

Под столом его ноги коснулась другая нога, затем еще раз, уже настойчивее. Шарп поглядел на Жозефину, сидевшую слева: она как раз разговаривала с французским драгуном, так низко нагнувшимся над своей тарелкой с супом, что мог украдкой бросать взгляды в декольте ее платья. Когда Шарп спасал ее, платье на ней было другое. Он бросил взгляд на сэра Огастеса, внезапно осознав, что тот, должно быть, привез ей целый гардероб. Неудивительно, что он ненавидит всех, кто сидит рядом с ней! Ее нога все еще касалась его ноги. Наконец она повернулась к нему и подмигнула:

– Нравится?

– Чудесно!

Ординарец налил ему еще вина, и Шарп заметил, что ногти у него обломаны и все в пятнах от пороха.

Сэр Огастес склонился вперед:

– Дорогая?

– Огастес?

– Ты не замерзла? Дует? Может, послать за шалью?

– Холодно, дорогой? Совсем нет, – она улыбнулась ему, а ногой погладила колено Шарпа.

Дверь, ведущая из кухни, распахнулась, и ординарцы ринулись к столу с подносами, полными еды, каждое блюдо в отдельной тарелке. От тарелок шел пар. Дюбретон хлопнул в ладоши:

– Ешьте их поскорее, они вкуснее всего прямиком из духовки!

Шарп взглянул в тарелку и поразился: на ломтике поджаренного хлеба сидела птичка, золотистая под темно-коричневой поджаренной корочкой.

– Майор! Ешьте!

Правая нога Жозефины прижалась к ноге Шарпа. Он оторвал кусочек птицы, попробовал, и нежное мясо буквально растворилось у него на языке. Казалось невозможным, чтобы что-то было вкуснее супа, но это блюдо превзошло ожидания.

Дюбретон улыбнулся:

– Вкусно, да?

– Восхитительно!

Жозефина взглянула на Шарпа; большинство мужчин за столом смотрели на нее. В дрожащем свете свечей она казалась особенно красивой: чувственный рот слегка приоткрыт, на лице легкое беспокойство. Ее нога больно прижала ногу Шарпа.

– Вы уверены, что вам нравится, майор?

– Абсолютно уверен, – он легонько оттолкнул ее другой ногой и повернулся к Дюбретону. – Куропатка?

– Конечно, – с набитым ртом проговорил Дюбретон. – Масло, соль и перец внутри самой птички, пара виноградных листьев снаружи и немного свиного жира. Видите? Это просто.

Сэр Огастес, еще не оправившийся после тяжелого удара в вопросе об употреблении репы, просиял:

– Попробуйте лучше бекон, полковник! Гораздо лучше жира. Моя дорогая матушка всегда готовила только на настоящем жирном беконе.

Нога Жозефины обвилась вокруг лодыжки Шарпа и потянула его к себе. Когда ординарец наливал другому ее соседу вина, она слегка отодвинула стул, как бы давая ему подойти ближе, и ее колено коснулось Шарпа.

– Бекон? – Дюбретон обсосал косточку и бросил ее. – Мой дорогой сэр Огастес! Это же убьет вкус птицы! И потом, бекон горит! – он улыбнулся Жозефине. – Вам надо бы заставить его поменять привычки, мидели, и использовать только чистый свиной жир.

Он кивнула, поскольку рот ее был занят, и прикусила губу.

– И никаких трав, полковник?

– Вы очаровательны, миледи, – улыбнулся Дюбретон. – К молодой птице трав не нужно. К старой – возможно: немного чабреца, петрушки, может, лаврового листа.

Ее вилка с насаженным на нее кусочком птичьей грудки застыла в дюйме ото рта.

– Я запомню: всегда брать молодую птицу, – ее колено потерлось о ногу Шарпа.

Где-то в селении пели хором. Ординарец подбросил в камин еще несколько поленьев, пара его товарищей обошла стол, поставив перед каждым из присутствующих по второму бокалу вина, более светлого, чем первое. Когда Шарп потянулся за своим бокалом, Дюбретон остановил его:

– Подождите, майор! Это для горячего. Допейте пока свой кларет^[96], или как вы там его называете. У вас есть еще минутка, допейте кларет.

Второй сосед Жозефины подвинулся вместе со стулом, чтобы восстановить приятность обозреваемого вида. Сэр Огастес отставил нетронутую половину куропатки и печально посмотрел через стол на свою даму. Она же, старательно очаровывая драгунского капитана, коснулась серебряного шитья его эполетов и поинтересовалась, как он их чистит. Шарп улыбнулся про себя: Жозефина была великолепна. Ненадежна, конечно, как дешевая сабелька на поле боя, но прошедшие годы ничуть не приглушили ее страсти к озорству и шалостям. Потом он увидел, что на него самого смотрит Дюко: очки сверкают, отражая пламя свечей, когда майор жует, медленно двигая челюстями. Шарпу показалось, что Дюко улыбнулся, понимая, какая пьеса разыгрывается на самом деле.

А Гарри Прайс, изъясняясь на смеси английского и чудовищного французского, решил дать понять одной из француженок, как играют в крикет.

– Он подает la balle, oui?^[97] И frappes^[98] по нему avec le baton!^[99] Comme ca!^[100] – Прайс ударил вилкой по краю бокала. Раздался громкий звон, и на лице лейтенанта при виде обернувшихся старших офицеров возникло подобие смущенной улыбки.

Французский майор подзадорил Прайса:

– Что же, один и тот же человек бросает и бьет?

– Non, non, non!^[101] – Прайс глотнул вина. – Onze hommes, oui?^[102] Une homme^[103] подает et une homme frappes^[104]. Dix^[105] ловят. Une homme из команды autre frappes comme le man^[106] подает. Все просто!

Майор объяснил правила крикета своим соотечественикам, особенно напирая на «une homme» and «le frapping», раздался общий хохот. В зале было тепло, вино оказалось неплохим. Встречать Рождество с французами? Шарп откинулся на спинку стула. Ему казалось странным, даже не странным – неестественным, что завтра сидящие за этим столом будут стараться убить друг друга. Прайс предложил поутру научить французов крикету, но инстинкты Шарпа говорили, что игра будет совсем другой.

Нога Жозефины на секунду застыла, прижавшись к его щиколотке. Она терпеливо слушала длинную историю драгуна о балах в Париже: Жозефине, конечно, понравилось бы там. Она всегда считала Париж раем, таинственным городом, где прекрасные женщины ходят только по мягким коврам в свете хрустальных люстр, принимая как должное поклонение мужчин в ослепительных мундирах. Он подумал, что неплохо было бы убрать ногу и дать ей понять, что не хочет ее, но не нашел в себе ни сил, ни желания сопротивляться. Тогда он взглянул на Фартингдейла, с трудом защищавшего свою книгу под натиском неожиданно хорошо осведомленного Дюко, и подумал, что только неприязнь к сэру Огастесу заставляет его так флиртовать с Жозефиной. Впрочем, человек слаб: если сэр Огастес не собирается навестить ее ночью, Шарп не в состоянии будет противостоять искушению. Он чуть двинул коленом, и нога Жозефины прижалась к нему еще сильнее.

Ординарцы унесли остатки куропаток. Дюбретон нагнулся через стол:

– Вам жарко, леди Фартингдейл? Не открыть ли окна?

– Нет, полковник, – улыбнулась она в ответ, чуть откинув назад темные вьющиеся волосы. Ее власть над собравшимися мужчинами была абсолютной. Привлечь ее внимание, пусть и тайное, оказалось очень приятно, хотя Шарп подозревал, что она с легкостью подарила бы его любому из сидящих за столом.

Дверь в кухню снова распахнулась, и внесли разнообразное горячее. Ординарцы поставили перед каждым новые тарелки. Запах сводил с ума. Дюбретон хлопнул в ладоши:

– Леди Фартингдейл! Сэр Огастес! Леди и джентльмены! Простите нас: в это Рождество на столе не будет ни гуся, ни свиной головы, ни запеченного лебедя. Увы! Я попытался раздобыть для наших гостей говядины, но нет и ее. Придется обойтись этим скромным блюдом. Майор Шарп, не поможете ли леди Фартингдейл? Сэр Огастес, вы разрешите?

На тарелках было три вида мяса, фасоль в панировочных сухарях, а в больших мисках – подрумяненная до коричневы жареная картошка. Шарп, питавший к жареной картошке настоящую страсть, мысленно произвел подсчет, сколько мисок на столе, сколько в них картошки и на сколько человек придется ее делить, поэтому тут же предложил Жозефине поухаживать за ней:

– Миледи?

– Нет, спасибо, майор, – ее колено потерлось о его ногу. Шарп был уверен, что сэр Огастес все видит: Жозефина сидела так близко, что их локти соприкасались. Было время, он убивал ради этой женщины. Тогда он и подумать не мог, что его страсть к ней может угаснуть.

– Уверены?

– Абсолютно уверена.

Тогда Шарп поухаживал за собой, положив себе и ее долю картошки: он решил, что спрячет излишки под фасолью.

Последнюю порцию Дюбретон оставил себе, проследив, что у всех полные тарелки.

– А это должно воодушевить ваши английские сердца. Любимое блюдо вашего лорда Веллингтона – баранина! – но баранина такая, какой Шарп никогда не видел, совсем не похожая на жирную желто-бурую массу, которую Пэр уплетал с таким удовольствием. Худое лицо Дюбретона лучилось удовольствием. – Обжариваете баранину, но лишь слегка, потом добавляете чесночный соус и не сильно зажаренную утку. На ее месте должен быть гусь, но, увы, у нас его нет. Готовить с фасолью, но подавать раздельно.

Фасоль оказалась восхитительной, белой и набухшей от соков, в ней попадались крохотные квадратики зажаренной до хруста свиной кожи.

Дюбретон подцепил фасолину на вилку:

– Если варите фасоль, воду нужно сливать. Вы знали? – британцы в замешательстве покачали головами, и Дюбретон продолжил, подняв следующую и дирижируя ею: – Вода, в которой варили flageolets^[107], воняет. Однако! Вы можете слить эту воду в бутылку, правда? И получится отличное средство для выведения самых трудных пятен с белья. Видите, сколькому можно у нас научиться? Ну, а теперь за дело!

Дюбретон извинился за выбор главного блюда, но качество еды в извинениях не нуждалось. Удовольствие Шарпа только усиливал тот факт, что припрятанная порция картошки оказалась с хрустящей корочкой: она трещала, как яичная скорлупа, и все пыталась выпрыгнуть из тарелки на скатерть. Он выпил-таки более светлого вина, оценив просьбу Дюбретона приберечь его до главного блюда, и смог, наконец, расслабиться. Все было чудесно. Он даже посмеялся над Гарри Прайсом, настаивавшим, что фасоль способствует метеоризму и торжественно прокалывавшим каждую, чтобы выпустить скрытый в ней газ. За упоминанием газа последовал вопрос Дюбретона, действительно ли в Лондоне газовое освещение. Шарп ответил, что это правда, и мадам Дюбретон пожелала узнать, где именно установлены фонари. Услышав ответ, она вздохнула:

– Пэлл-Мэлл...^[108] Я не была там девять лет.

– Вы обязательно побываете там снова, мадам.

Жозефина наклонилась к Шарпу, ее волосы пощекотали его ухо.

– А меня ты в Лондон возьмешь?

– Когда захочешь.

– Сегодня ночью? – она улыбалась, поддразнивая его, а ее колено терлось об его ногу.

– Не расслышал: что ты сейчас сказала, дорогая? – подался вперед сэр Огастес, не в состоянии более сдерживать ревность.

Она мило улыбнулась:

– Считала картофелины в тарелке майора Шарпа: по-моему, он жадничает.

– Мужчина должен быть сильным, – произнес Дюко, глядя поочередно на Шарпа и Жозефину.

– Так вот почему вы так мало едите, майор? – улыбнулась в ответ Жозефина. Она была права: невысокий человек в простом темно-синем мундире лишь слегка поковырялся в тарелке, съев только пару кусочков. Потом она снова прижалась к Шарпу и указала вилкой на его тарелку: – Одна, две, три, четыре, пять, эту вы уже начали, шесть, – ее колено и бедро прижимались к нему. Она прошептала: – Он спит, как убитый. В три часа?

– Кто идет? – донесся снаружи окрик по-французски.

Вилка Жозефины порхала в ее левой руке, правая же была уже под столом, пробираясь туда, где на французских рейтузах соединялись зеленая ткань и кожа. – Восемь, девять... Десять, майор? Да?

– Лучше в половине четвертого, – прошептал он, вдыхая аромат ее волос.

Она снова занесла вилку над его тарелкой, на этот раз выбирая, какую бы взять. Подцепив одну, она чуть отклонилась назад и поднесла вилку к его рту.

– За вашу силу, майор!

Он открыл рот, вилка двинулась вперед. Потом вдруг громыхнула отворившая дверь, и толстая занавеска отодвинулась в сторону, впустив морозный воздух.

Собравшиеся застыли с вилками в руках, вилка Жозефины – в дюйме от губ Шарпа. В дверях возник улыбающийся Патрик Харпер, а рядом, совсем крошка рядом с ним, темноглазая и темноволосая, стояла Тереза. Жена Шарпа.

– Привет, муженек.

(обратно)

Глава 17

Внутрь она не вошла бы ни за что – во всяком случае, пока там были французы. Французов Тереза ненавидела от всей своей страстной души: они изнасиловали и убили ее мать, и теперь она платила им той же монетой, убивая любого француза, какого только удавалось поймать в этих приграничных горах. Шарп вышел вместе с ней на улицу и направился было в сторону монастыря, но она остановилась и укоризненно посмотрела на него.

– Забыл, чем едят, Ричард?

– Это была просто игра.

– Игра? – она расхохоталась. В свете факелов ее лицо казалось еще более худым и волевым. В нем не было мягкости Жозефины – у этой женщины было лицо ястреба, красивого, но остающегося убийцей, охотником, существом, обладающим большой силой и редко испытывающим сожаление. Гордое лицо, лицо старой Испании, которое смягчали лишь большие глаза. Такова была мать его ребенка. – Это же та самая шлюха Жозефина, да?

– Да.

– И ты все еще носишь ее кольцо?

Шарп ошеломленно остановился. Он совсем забыл об этом, а Жозефина не напомнила, но он действительно все еще носил серебряное кольцо с выгравированным орлом, которое Жозефина купила ему перед битвой при Талавере, еще до того, как он захватил французский штандарт. Он взглянул на кольцо, потом в глаза Терезе:

– Ревнуешь?

– Ричард, – улыбнулась она, – я прекрасно знаю, что ты носишь кольцо из-за орла, а не из-за нее. Но, думаю, ты все равно находишь ее очень красивой, а?

– Слишком толстая.

– Слишком толстая! Да ты считаешь слишком толстыми всех, кто не может спрятаться за шомполом! – она встретила его взгляд и легонько ущипнула за руку. – Когда-нибудь я тоже стану толстой, очень толстой, тогда и поглядим, как ты меня любишь.

– Я тебя люблю.

– И ты, конечно, считаешь, что это полностью развязывает тебе руки, – снова улыбнулась она и привстала на цыпочки. Он быстро поцеловал ее, сознавая, что на них сейчас смотрят глаза десятка французских часовых, а Харпер всего в двадцати ярдах позади. Она нахмурилась: – Значит, так ты меня любишь?

Он снова поцеловал ее, на этот раз долго не размыкая объятий. Она прижалась к его щеке и прошептала на ухо несколько слов, потом чуть отстранилась, чтобы увидеть его реакцию.

– Это правда? – переспросил он.

– Конечно. Сюда, – она взяла его за руку и повела прямо в поле, подальше от света факелов. Сквозь легкую дымку тумана ярко светили звезды, но ветер уже нагонял с юга облака, обещая плохую погоду. Когда они оказались за пределами слышимости французов, Тереза остановилась.

– Шесть батальонов, Ричард. Расположились в деревне в трех милях по дороге, – она махнула рукой на восток. – Но и это еще не все.

– Продолжай.

– В пяти милях за ними еще войска. И немало. Мы видели пять орудийных батарей, может, шесть. Плюс кавалерия, пехота и обоз. Боеприпасы.

– Боже, – он почувствовал, что быстро трезвеет от морозного воздуха и новостей Терезы.

Партизаны, откликнувшись на просьбу Нэрна, патрулировали окрестности. Тереза с дюжиной своих людей побывала на севере и востоке. Повинуясь инстинкту, она обогнула свою цель и приблизилась к Адрадосу с востока. На закате она заметила французов, укрывшихся в долине, – копье, нацеленное на Португалию. Она насчитала по минимум десять батальонов, может, больше, и Шарп понимал, что такие силы не могли двинуться по зимним горам только ради Пот-о-Фе.

Тогда зачем? Завоевывать север Португалии, как предполагал Нэрн? Ничтожная цель, пушинка по сравнению со свинцовой тяжестью поражения французов в России, но что дальше? Почему французские силы забрались так далеко на север, если есть реальная возможность отобрать пограничные крепости Сьюдад-Родриго и Бадахос? Стоит Пэру потерять их, и кампания 1813 года закончится за пару недель.

Тереза вцепилась в его руку:

– А чем они объясняют свое появление?

– Тем же, чем и мы. Необходимостью разгрома Пот-о-Фе.

– Мерзкие лжецы.

От холода Шарпа начало потрясывать. Он увидел огни на дозорной башне и подумал, что Фредриксон, конечно, хорошо подготовился к обороне, но нет защиты, способной противостоять нескольким батареям артиллерии и огромной массе пехоты.

Лицо Терезы в темноте казалось бледным.

– Что будешь делать?

– Это зависит не от меня. Не я здесь командую.

– Ты уже майор?

– Да.

Она расхохоталась:

– Надо же, майор! Ты рад?

Он усмехнулся в ответ:

– Очень.

– Патрик тоже рад. Говорит, ты давно это заслужил. Надеюсь, ты не думаешь бросить их и сбежать?

– Нет, если есть другой выход, – он обернулся и внимательно осмотрел селение. – Нет. Мы не побежим. Но нам нужна помощь.

Она кивнула:

– Утром мои люди отправятся за подмогой, – она назвала полдюжины партизанских вожаков в радиусе дня пути.

– А ты?

Она плотнее закуталась в плащ.

– Чего ты от меня хочешь?

– Езжай на запад, отвези послание. Наши пока даже не знают, что в долине французы.

Она кивнула.

– И что мне передать?

– Что мы будем удерживать Господни Врата.

Она посмотрела на север и довольно улыбнулась, в темноте блеснули ровные белые зубы.

– Тогда я поеду прямо сейчас, пока не начался снег.

Ему хотелось, чтобы Тереза осталась до утра, но она была права. Шарп корил себя за то, что только в ее присутствии он способен отказаться от назначенной на половину четвертого встречи. Нет, никаких встреч. Во всяком случае, не этой ночью. Нужно организовать оборону: на рассвете их ждет бой. Тереза, казалось, уловила его мысли. Она улыбнулась ему, а в голосе появилась насмешка:

– Надеюсь, эта шлюшка сегодня может чувствовать себя в безопасности от твоих загребущих лап.

– Я тоже на это надеюсь.

Они медленно пошли в сторону огней селения. Тереза достала из-под плаща перевязанный холщовый сверток и протянула Шарпу.

– Взгляни.

Шарп потянул за веревку, развернул ткань и увидел внутри тряпичную куклу. Он повернулся к свету и улыбнулся: кукла была одета в зеленый стрелковый мундир. Тереза обеспокоенно спросила:

– Тебе нравится?

– Чудесно!

– Я сделала ее для Антонии, – ей хотелось, чтобы Шарпу понравилось.

Он снова поднес куклу к свету и увидел, как тщательно и аккуратно сшит крошечный мундир. Кукла была всего шести дюймов росту, но на зеленой куртке присутствовали все необходимые детали: черный кант, маленькие петлинашивок, тонкая черная перевязь. Лицо было вырезано из дерева. Шарп приподнял кивер и увидел под ним темные волосы.

– Шерсть, – улыбнулась Тереза. – Я собиралась сделать ей подарок на Рождество, то есть сегодня. Придется подождать.

– Как она?

– Она чудесная, – Тереза забрала куклу и стала снова увязывать сверток. – За ней приглядывает Люсия, – Люсия была невесткой Терезы. – Она ей как родная мать. Думаю, у нее просто нет другого выхода, ведь мы не лучшие родители на свете, – вздохнула она.

– Передай ей, что кукла и от меня тоже, – ему совсем нечего было подарить дочери.

Она кивнула:

– Предполагалось, что это ты. Заведет куклу, будет звать папой. Конечно, я скажу, что она от нас обоих.

Шарп вспомнил слова, сказанные им Фредриксону: «Подари им жизнь, с остальным они справятся». Ему не хотелось бы такого исхода. Антония была его единственной родней, плотью от его плоти, но она не знала его, а он – ее. Он взглянул через дымку тумана на одинокую звезду и подумал, что был чудовищным эгоистом, предпочитал ходить по тонкой грани между опасностью и славой, а не заниматься семьей в мире и спокойствии. Антония – ребенок войны, а война, как сказал Дюко, приносит смерть гораздо чаще, чем жизнь.

– Она уже говорит?

– Совсем чуть-чуть, – голос Терезы смягчился. – Зовет меня «мамма», а Рамона – «Гогга», уж и не знаю, почему, – она усмехнулась, но через силу.

Антония будет говорить по-испански, и ей некого будет назвать отцом, кроме Рамона, ее дяди. С ним она будет счастлива, гораздо более счастлива, чем со своим настоящим отцом.

– Майор! Майор Шарп! – донесся голос Дюбретона от дверей трактира. Француз вышел на улицу и двинулся к ним. – Майор?

Шарп положил руку на плечо Терезы и подождал, пока полковник подойдет ближе.

– Моя жена, месье. Тереза, это полковник Дюбретон.

Дюбретон поклонился:

– La Aguja. Вы столь же прекрасны, сколь опасны, мадам, – он махнул в сторону трактира. – Буду рад предложить вам присоединиться к нам. Дамы уже удалились, но вам, я уверен, будут рады.

Тереза, к удивлению Шарпа, ответила вежливо:

– Я очень устала, полковник, поэтому лучше подожду мужа в замке.

– Разумеется, мадам, – Дюбретон запнулся. – Ваш муж оказал мне огромную услугу, мадам, личную услугу. Ему я обязан безопасностью моей жены. Если это будет в моей власти, я почту за честь оказать ответную услугу.

Тереза улыбнулась:

– Простите, но я надеюсь, это никогда не будет в вашей власти.

– Жаль, что мы враги.

– Покиньте Испанию, и мы перестанем ими быть.

– Идея проиграть войну, чтобы стать вашим другом, мадам, кажется мне все более привлекательной.

Она усмехнулась, довольная комплиментом, и, к удивлению Шарпа, протянула французу руку для поцелуя.

– Не прикажете ли привести моего коня, полковник? Кто-то из ваших людей обещал позаботиться о нем.

Дюбретон, улыбнувшись, повиновался: он думал о странной случайности, которая свела его с женщиной, за чью голову его страна готова заплатить немалую цену – La Aguja, «Игла», вела жестокую войну с французами.

Харпер подвел Терезе коня, помог забраться в седло и повел в сторону замка. Дюбретон проводил их взглядом и достал из кожаного чехла сигару, предложив другую Шарпу. Стрелок, редко куривший, на этот раз согласился. Он подождал, пока Дюбретон высечет искру из трутницы, и нагнулся, чтобы прикурить.

Стук копыт по мерзлой земле затих в отдалении. Дюбретон прикурил и свою сигару.

– Она очень красива, майор.

– Да.

Дым сигар поднимался вверх и сливался с туманом. Подул легкий ветерок, подобный тому, что уносит от пушек пороховой дым. Туман скоро рассеется, но что придет за ним, дождь или снег?

Дюбретон позвал Шарпа обратно в трактир:

– Ваш полковник настаивает на вашем присутствии. Не думаю, что ему нужны советы: похоже, он просто решил лишить вас общества жены.

– Как вы лишили его?

Дюбретон улыбнулся:

– Моя жена, а она далеко не глупа, считает, что прекрасная леди Фартингдейл не совсем та, кем кажется.

Шарп расхохотался и не ответил, а минутой позже проследовал вслед за Дюбретоном в трактир. Войдя, он задернул закрывавшее дверь одеяло и обнаружил, что комната полна сигарного дыма и серьезных разговоров. Батальон винных бутылок был повержен, сменившись бренди, который могли пить с удовольствием лишь младшие офицеры. Сэр Огастес Фартингдейл хмурился, Дюко же улыбался своей таинственной улыбкой.

Дюбретон покосился на Дюко:

– Боюсь, вы упустили La Aguja, Дюко. Я пригласил ее присоединиться к нам, но она отказалась, сославшись на усталость.

Дюко с той же улыбкой повернулся в Шарпу и сделал непристойный жест: он сложил большой и указательный палец левой руки кольцом и несколько раз продел сквозь него указательный палец правой.

– La Aguja, правильно? Иголка. А мы знаем, что делать с иголками – в них надо кое-что вдеть.

Палаш вылетел из ножен с такой скоростью, что Дюбретон, ухвативший Шарпа за локоть, не успел остановить его. В пламени свечей блеснула сталь, Шарп перегнулся через стол, и острие клинка застыло в дюйме от переносицы Дюко.

– Не изволите ли повторить, майор?

Все присутствующие застыли, только сэр Огастес взвизгнул:

– Шарп!

Дюко не шевелился, лишь чуть ниже покрытой оспинами щеки забилась на горле синяя жилка.

– Она подлый враг Франции.

– Я спросил, не изволите ли вы повторить свое утверждение, майор? Или дадите мне удовлетворение другим способом.

Дюко улыбнулся:

– Вы глупец, майор Шарп, если считаете, что я буду драться с вами на дуэли.

– В таком случае, вы вдвойне глупец, затевая ее. Я жду извинений.

Дюбретон быстро сказал что-то по-французски: насколько понял Шарп, он приказал Дюко извиниться. Тот пожал плечами и обернулся к Шарпу.

– Я не знаю настолько грубых слов, что могли бы обидеть La Aguja, но чтобы не оскорблять вас, месье, я объявляю вам, что сожалею, – сказано это было неохотно и с явным пренебрежением.

Шарп усмехнулся: извинения были неподобающими и недостаточными. Он резко взмахнул клинком. Дюко не успел отшатнуться: лезвие задело его бровь и сбросило с носа очки. Он потянулся было за ними, но остановился: путь ему преградил палаш.

– Как видишь меня, Дюко?

Дюко пожал плечами, близоруко щурясь: без двух толстых линз он был совершенно беззащитен.

– Я же принес вам извинения, месье.

– Трудно вдеть что-то в иголку, когда ты подслеповат, Дюко, – тяжелый клинок ударил точно в центр линзы, разбив ее на сотню осколков. – Запомни это, мой враг, – вторую линзу постигла судьба первой. Потом Шарп сделал шаг назад и вложил палаш в ножны.

– Шарп! – неверяще уставился на разбитые очки Фартингдейл: у Дюко уйдет не меньше пары недель, чтобы найти замену.

– Браво, сэр! – воскликнул в стельку пьяный Гарри Прайс. Даже французские офицеры, не скрывая неприязни к Дюко, улыбались Шарпу и стучали кулаками по столу в знак поддержки.

Дюбретон прошел к своему стулу, мельком взглянув на пораженного сэра Огастеса.

– Майор Шарп выступил в роли сдерживающего начала, сэр Огастес. Я должен принести свои извинения за то, что один из офицеров, находящихся под моей командой, оказался пьян и несдержан.

Дюко побагровел от ярости – его оскорбили дважды: утверждением, что он пьян, хотя он совершенно трезв, и утверждением, что он находится под командой Дюбретона, что в равной степени неправда. Это опасный человек, и Шарп понимал, что в будущем эта вражда может принести ему немало неприятностей.

Дюбретон сел, стряхнул пепел с сигары в тарелку и снова повернулся к Фартингдейлу:

– Вы приняли решение, сэр Огастес?

Фартингдейл тронул белую повязку, прикрывавшую большую часть его седых волос, и нарочито ровным голосом произнес:

– Вы хотите, чтобы мы покинули долину в девять утра, правильно?

– Абсолютно.

– После чего вы, согласно полученному вами приказу, уничтожите дозорную башню?

– Именно так.

– А затем направитесь домой?

– Точно, – Дюбретон улыбнулся, плеснул себе бренди и протянул бутылку Шарпу.

Шарп покачал головой и пустил колечко дыма:

– А почему вы хотите, чтобы мы ушли до того, как вы уничтожите башню? Разве мы не можем посмотреть на это из замка?

Дюбретон ухмыльнулся, понимая, что вопрос столь же фальшив, как и информация, скормленная им сэру Огастесу.

– Конечно, можете понаблюдать.

Фартингдейл нахмурился:

– Ваша заинтересованность похвальна, майор, но полковник Дюбретон уже объяснил нам, почему так важно покинуть это место.

Дюбретон кивнул:

– Еще три наших пехотных батальона стоят в следующей деревне, – он пожал плечами и плеснул себе еще бренди. – Они пришли сюда в рамках учений, так сказать, закалки свежего пополнения, и хотя мне очень нравится ваше общество, майор, я боюсь, что такое скопление войск в маленькой долине может оказаться взрывоопасным.

Значит, Дюбретон решил открыть часть своих карт: вероятно, подумал Шарп, полковник понял, что сэр Огастес испугается численного превосходства противника. Он откинулся на спинку стула:

– Вы получили приказ разрушить башню?

– Да.

– Странно.

Дюбретон усмехнулся:

– В прошлом ее использовали партизаны. Для нас она представляет опасность, но, думаю, не для вас.

Шарп стряхнул пепел своей сигары прямо на пол. Он услышал, как в соседней комнате засмеялись женщины.

– Мне казалось, эти горы почти не использовались ни нами, ни вами, ни партизанами. Четыре батальона – серьезная сила, чтобы снести одну старую башню.

– Шарп! – Фартингдейл курил собственную сигару, длиннее и толще, чем у Дюбретона. – Если французы хотят выставить себя дураками, взрывая бесполезную башню, это их личное дело, не наше.

– Если французы чего-то хотят, сэр, наше дело помешать им, – жестко возразил Шарп.

– Не вам рассказывать мне, что входит в мои обязанности, майор! – судя по голосу, сэр Огастес разгневался не на шутку. Дюбретон молча наблюдал за стычкой. Фартингдейл снова потрогал повязку и продолжил: – Полковник Дюбретон дал нам слово отступить, как только его задача будет выполнена, так что нет никакого смысла устраивать в этой долине противостояние. Возможно, вы, майор, и хотите ввязаться в драку, чтобы заслужить себе еще немного славы, но моя работа закончена. Я разгромил Пот-о-Фе, захватил наших дезертиров, а теперь, следуя полученному мною приказу, направляюсь домой!

Шарп усмехнулся: приказ был получен не Фартингдейлом, а Кинни, но Кинни теперь покоится в могиле, глядящей на западные горы, и руководство само упало в руки Фартингдейла. Он выпустил еще одно колечко к потолку и взглянул на Дюбретона.

– И вы, значит, пойдете домой?

– Да, майор.

– Правильно ли я понимаю, что вы называете себя Армией Португалии?

Ответом ему было молчание. Шарп знал, что он прав. Французы держали на западе Испании три армии: Северную, Центральную и Армию Португалии. «Дом» Дюбретона – по ту сторону границы, в Португалии, и его слова лишь намеренно сбивают Фартингдейла с толка, хотя, чтобы не затронуть честь Дюбретона, и не являются откровенной ложью.

Дюбретон проигнорировал Шарпа. Он посмотрел на сэра Огастеса, и в голосе его зазвенела сталь:

– Я могу привести сюда четыре батальона пехоты менее чем за день, сэр Огастес. У меня есть приказ, каким бы глупым он вам ни казался, и я намереваюсь его выполнить. Операция начнется завтра в девять утра. Выбор за вами, можете попытаться мне помешать.

Дюбретон знал, с кем говорил. Сэр Огастес осознавал численное превосходство врага. Он представил, как из клубов порохового дыма появляются французские байонеты, и бессильно поник перед лицом этой угрозы.

– Значит, мы можем отступить без потерь?

– Наше перемирие длится до девяти часов утра, сэр Огастес. Вполне достаточно времени, чтобы отойти подальше от Адрадоса.

Фартингдейл кивнул. Шарп с трудом мог в это поверить, хотя, конечно, он видел и других офицеров вроде этого слизняка, офицеров, покупавших себе высокие чины, но ни разу не видевших врага и бежавших с поля боя, как только его увидят. Фартингдейл со скрипом отодвинул свой стул.

– Мы уйдем на рассвете.

– Чудесно! – Дюбретон поднял бокал. – Пью за здравый смысл!

Шарп бросил окурок сигары на пол.

– Полковник Дюбретон?

– Майор?

У Шарпа были кое-какие козыри, но игра пошла другая, и выкладывать их придется осторожно.

– Как видите, сэр Огастес сегодня храбро возглавил атаку.

– Разумеется, – Дюбретон поглядел на белую повязку. Фартингдейл подозрительно воззрился на Шарпа.

– Без сомнения, сэр, рассказ об утренней атаке принесет сэру Огастесу заслуженную славу, – Фартингдейл, услышав такую лесть, стал поглядывать на Шарпа еще более подозрительно. Шарп поднял бровь. – К сожалению, в рапорте есть запись о том, что сэр Огастес получил тяжелое ранение, ведя войска в брешь, – продолжил он. – Знавал я такие случаи, полковник, когда состояние раненого серьезно ухудшалось за ночь.

– Мы должны молиться, чтобы это не случилось, майор, – ответил Дюбретон.

– Мы будем благодарны вам за такие молитвы, сэр. Как бы то ни было, если это произойдет, командование британскими войсками ляжет на мои недостойные плечи.

– И?

– И я приму командование.

– Шарп! – на этот раз протест Фартингдейла был оправдан. – Вы слишком много берете на себя, майор! Я принял решение, дал слово и не потерплю оскорблений. Вы будете исполнять мои приказы!

– Разумеется, сэр. Приношу свои извинения.

Но Дюбретон его понял: Шарпу тоже нужно защищать свою честь, и он не хочет иметь отношения к решению Фартингдейла. Француз услышал то, что хотел сказать ему Шарп. Он поднял руку:

– Будем молиться за сэра Огастеса. Пусть он будет здоров всю ночь, а утром, майор, мы будем рады узнать, что он жив, когда увидим, как вы отступаете.

– Да, сэр.

Они задержались еще на полчаса, потом стали прощаться. Солдаты привели лошадей, офицеры накинули плащи или шинели и отошли в сторону, давая Жозефине возможность подняться в седло. Рядом карабкался на коня сэр Огастес. Усевшись, он натянул шляпу поверх повязки и оглядел британских офицеров.

– Всем ротным командирам собраться у меня через полчаса. Всем! Включая вас, Шарп, – он коснулся затянутой в перчатку рукой полей шляпы и кивнул Дюбретону.

Французский полковник придержал Шарпа за локоть:

– Я помню о своем долге перед вами, Шарп.

– Вы мне ничего не должны, сэр.

– Мне лучше судить, – улыбнулся тот. – Вы собираетесь драться завтра?

– Я буду следовать полученным приказам, сэр.

– Конечно, – Дюбретон проводил взглядом первых отъехавших офицеров и достал из-за спины бутылку бренди. – Чтобы согреть вас в завтрашнем долгом переходе.

– Спасибо, сэр.

– И счастливого вам Нового года, майор.

Шарп взобрался на лошадь и пустил ее шагом вслед удаляющимся офицерам. Гарри Прайс остановился, поджидая его, и поехал рядом. Когда они оказались за пределами слышимости французов, лейтенант повернулся к высокому майору.

– Мы что, действительно уходим поутру, сэр?

– Нет, Гарри, – улыбнулся ему Шарп, пытаясь за улыбкой скрыть свои чувства. Многие стрелки и многие фузилеры, знал он, никогда не покинут это странное место среди высоких гор, зовущееся Господними Вратами. Для них это последнее Рождество.

(обратно)

Глава 18

Наступила полночь. Туман опустился на камни и траву, и теперь ветер уже не был властен над ним. Во дворе замка ярко горел костер. Стук каблуков часовых на стене отдавался гулким эхом. Снизу их шинели напоминали сюрко древних рыцарей, а байонеты, поблескивающие в свете костра, походили на наконечники копий тех давно забытых людей, что ждали здесь рассветной атаки воинов ислама.

Шарп крепко обнял Терезу. Двое ее людей мерзли у ворот замка, конь нетерпеливо переступал копытами.

– Помни: послание – самое главное.

Она кивнула и чуть отстранилась.

– Я вернусь через два дня.

– Я дождусь тебя.

Она слегка ущипнула его.

– Уж будь добр.

Потом она повернулась, забралась в седло и двинулась к воротам.

– Береги себя!

– Мы чаще ездим ночью, чем днем! Два дня, не больше!

Она исчезла под аркой ворот, повернув на запад, чтобы донести до Френады известие о тайном передвижении французских войск.

Шарп опоздал на собрание у сэра Огастеса, но это его мало занимало. Принятое им решение делало любые указания сэра Огастеса бесполезными. Шарп возьмет командование на себя. Он поднялся в надвратную башню по лестнице, уже очищенной от обломков сброшенного Харпером ворота, и двинулся по стене в сторону цитадели.

В комнате сэра Огастеса было жарко натоплено, в камине громко трещали ветки терновника. Дымоход, единственный в замке, отводил дым за замковую стену.

Когда вошел Шарп, Фартингдейл умолк. В комнате находилось больше десятка офицеров, даже Фредриксона вызвали с его поста на дозорной башне. Глаза всех присутствующих обратились к Шарпу. Голос Фартингдейла был откровенно неприязненным.

– Вы опоздали, майор.

– Мои извинения, сэр.

Пот-о-Фе обставил комнату с варварской пышностью: ковры на полу и стенах, тяжелые занавеси. Одна из них как раз качнулась, пропуская Жозефину. Она вошла в комнату с балкона, улыбнулась Шарпу и встала у стены. Сэр Огастес снова поднял лист бумаги, который держал в руке.

– Я повторю для тех, кто не смог явиться вовремя. Мы уходим на рассвете. Сначала идут пленные, подобающим образом одетые, под конвоем четырех рот фузилеров.

Брукер кивнул, записав что-то на сложенном листе бумаги.

– Капитан Джилайленд движется за ним. Найдите место в ваших фургонах для раненых.

Джилайленд кивнул:

– Ясно, сэр.

– Затем оставшиеся фузилеры. Майор Шарп?

– Сэр?

– Ваши стрелки составят арьергард.

Капитан Брукер задал вполне уместный вопрос о том, что делать с женщинами и детьми пленных. Когда капитаны начали предлагать свои варианты действий, Фредриксон умоляюще посмотрел на Шарпа. Тот улыбнулся и покачал головой.

То ли Фредриксон не понял знака, то ли был слишком расстроен, но он поднялся и попросил разрешения высказаться.

– Капитан?

– Почему мы уходим, сэр?

– Стрелки везде ищут славы, – глумливо начал Фартингдейл, и Шарп отметил тех, кто улыбнулся, как не имеющих желания сражаться. Затем Фартингдейл передал лист бумаги фузилеру, выступавшему в роли секретаря; тот тут же начал скрупулезно копировать приказ. – Мы уходим, капитан Фредриксон, потому что нам противостоят превосходящие силы противника, а место, в котором мы находимся, не стоит того, чтобы за него биться. Мы не можем драться с четырьмя батальонами французов.

Шарп, проигнорировав очевидный факт, что четыре батальона французов вовсе не так уж много для хорошей оборонительной позиции, отклеился от стены.

– По правде говоря, сэр, гораздо больше, чем четыре.

Все глаза вновь обратились к Шарпу. Фартингдейл на секунду растерялся.

– Больше?

– В восьми милях от нас, сэр, около десяти батальонов, а может, и больше. Вероятно, ночью они двинутся сюда. Там же находятся пять или шесть батарей артиллерии и по меньшей мере две сотни кавалерии. Подозреваю, что это минимальные цифры: рискну предположить, что там батальонов пятнадцать.

В наступившей тишине раздался громкий треск терновника в камине. Фузилер-секретарь уставился на Шарпа, раскрыв рот. Фартингдейл нахмурился:

– Могу ли я поинтересоваться, почему вы решили не ставить меня в известность о результатах разведки, Шарп?

– Я только что сделал это, сэр.

– А могу ли я поинтересоваться, откуда эти сведения?

– Моя жена видела их, сэр.

– Женские сплетни.

– Эта женщина, сэр Огастес, в отличие от многих мужчин, провела последние три года, воюя с французами, – укол за укол. Фредриксон и кое-кто из офицеров заулыбались.

Сэр Огастес потребовал, чтобы секретарь продолжил писать, и повернулся к Шарпу.

– Не вижу, как эта информация может изменить уже отданный приказ. Напротив, она лишь подтверждает его обоснованность.

– Было бы интересно узнать, сэр, зачем французы послали сюда такие силы. Сомневаюсь, что лишь для того, чтобы разрушить дозорную башню.

– Интересно, вне всякого сомнения, но это не нашего ума дело. Вы предлагаете драться с ними? – саркастично спросил сэр Огастес.

– Произведем расчет, сэр. У них семь или восемь тысяч пехоты, хотя я думаю, что больше. У нас... дайте-ка посчитать... чуть больше шестисот человек, включая легко раненых. Также у нас есть люди капитана Джилайленда, так что мы вполне в состоянии удерживать позицию.

Улыбок стало больше, и Шарп запомнил этих людей: на таких капитанов можно рассчитывать.

Сэр Огастес, упивался собой:

– Каким же образом, майор?

– Обычным, сэр. Убивая ублюдков.

– Здесь моя жена, Шарп. Немедленно извинитесь.

Шарп поклонился Жозефине:

– Я извиняюсь, миледи.

Фартингдейл застегнул воротник мундира, как будто вдруг озяб у жарко натопленного камина. Он был доволен собой, ведь ему удалось заставить Шарпа извиниться и тем самым показать свой авторитет на глазах у Жозефины, поэтому лишь сухо произнес:

– Майор Шарп мечтает о чудесах, я же предпочитаю верить в солдатский здравый смысл. Наша задача – выжить и быть готовыми к будущим битвам. Капитан Брукер?

– Сэр? – Шарп отметил Брукера как главного прихвостня Фартингдейла.

– Утром отправьте двух надежных лейтенантов с донесением о результатах этой разведки. Удостоверьтесь, что у них хорошие лошади.

– Сделаю, сэр.

Шарп снова привалился к стене.

– Я уже отправил послание, сэр.

– Вы слишком много на себя берете, майор Шарп, – голос сэра Огастеса был полон презрения. – И вы решили, что попытка испросить моего разрешения на это отнимет слишком много вашего драгоценного времени?

– Моя жена и ее сопровождающие не нуждаются в вашем разрешении, сэр Огастес, – Шарп дал прорваться собственной неприязни к Фартингдейлу и, заметив гнев в его глазах, продолжил, чуть смягчив тон: – Но мне нужно ваше разрешение на другое дело. Хотел бы добавить свое мнение относительно сегодняшнего утра.

– К черту ваше мнение!

– Безусловно, сэр, вы можете послать его к черту, но оно, тем не менее, очень важно, – Шарп знал, как осадить самого задиристого хвастуна. Он расправил плечи, оказавшись выше любого из присутствующих, и собравшиеся почувствовали, что он с трудом сдерживает гнев. Майор остановился, давая сэру Огастесу шанс приказать ему замолчать, но приказа не последовало, и он бросил Фартингдейлу последний спасательный круг: если тот слушал внимательно, сам поймет, что делать дальше. – Очевидно, сэр, что интересы французов простираются гораздо дальше разрушения дозорной башни. Подозреваю, сэр, что их силы должны предпринять попытку вторгнуться в Португалию. Пройдя этот перевал, они смогут выбрать десяток маршрутов для дальнейшего продвижения. Послание достигнет Френады через день, еще день уйдет на то, чтобы собрать хоть какие-то войска. К этому моменту французы уже могут достичь своей цели. Я не знаю, в чем состоит эта цель, сэр, но в одном я уверен: их можно остановить только в одном месте. Здесь.

Поддерживающие Шарпа, и Джилайленд в их числе, кивнули.

Сэр Огастес оперся на резную каминную полку и пригладил волосы, схваченные черной лентой.

– Спасибо за лекцию, майор Шарп, – сэру Огастесу казалось, что все идет как нельзя лучше: описанные Шарпом обстоятельства лишь оправдывали его решение, и без того поддержанное половиной присутствующих офицеров. – Вы хотели, чтобы ваше мнение было отмечено. Безусловно, мы его отметим – как и мое. Может быть, это и единственное место, где можно остановить французов, но только с адекватными силами. Я не собираюсь приносить отличный батальон в жертву вашим амбициям и предпринимать бессмысленную попытку остановить противника, превосходящего нас в живой силе и орудиях. Вы что, действительно считаете, что мы можем победить?

– Нет, сэр.

– Ага! – сэр Огастес изобразил удивление.

– Я считаю, что мы должны драться.

– Ваше предложение записано и отвергнуто. Я принял решение. Завтра мы уходим. Это приказ, – он ядовито посмотрел на Шарпа. – Вы подчинитесь, майор?

– Разумеется, сэр. Извините, что отнял так много вашего времени.

Фредриксон в ужасе уставился на Шарпа. Фартингдейл выглядел удовлетворенным.

– Спасибо, майор, – сказал сэр Огастес. Он вздохнул и продолжил: – Мы обсуждали проблему женщин и детей. Капитан Брукер?

Но соображениям капитана Брукера не суждено было оказаться высказанными: Шарп снова кашлянул.

– Сэр?

– Майор Шарп? – одержавший победу Фартингдейл решил быть снисходительным.

– Есть один очень маленький вопрос, сэр, который неправильно было бы оставить без вашего внимания.

– Не хотелось бы, чтобы вы поступали неправильно, майор, – слова Фартингдейла вызвали у поддерживавших его офицеров улыбки. – Прошу, просветите меня.

– Это дело прошлое, сэр, но потерпите, пожалуйста, до конца, и поймете, что оно и сейчас весьма актуально, – спокойно начал Шарп, снова прислонившись к стене. Правую руку он как бы случайно положил на рукоять палаша. – Обстоятельства против нас, сэр, нас превосходят числом, но это напоминает мне об одной леди, которую я знавал в Лиссабоне.

– Правда, Шарп? Леди в Лиссабоне? И вы считаете, это актуально именно сейчас?

– Да, сэр, – скромно ответил Шарп. Он посмотрел на Жозефину и снова перевел взгляд на худого элегантного мужчину, опирающегося на каминную полку. – Ее называли La Lacosta, сэр, и она всегда говорила: чем больше, тем веселее.

Фредриксон и еще несколько офицеров расхохотались, заглушив своим смехом судорожный вздох Жозефины. Конечно, Фредриксон и все остальные не знали, о ком говорит Шарп, – все, кроме сэра Огастеса. Он потерял дар речи, лицо его перекосилось, а Шарп продолжил. – Пусть леди Фартингдейл простит меня, сэр, но La Lacosta была шлюхой. И продолжает ею быть. А муж ее, сэр Огастес, живет в Бразилии.

– Шарп!

– Слышали, сэр: чем больше, тем веселее! – Шарп сделал шаг вперед, голос его теперь был резким. – По-моему, самое время для совещания старших офицеров, сэр. Скажем, от майора и выше? Надо обсудить рапорт, который я собираюсь послать в штаб.

Наблюдать растоптанного, уничтоженного сэра Огастеса было не менее приятно, чем увидеть, как решающий туз падает на зеленое сукно или как бежит в ужасе вражеская стрелковая цепь.

– Совещание?

– В соседней комнате, сэр?

Шарп метнул еще один взгляд на Жозефину. Ее лицо окаменело: она не могла поверить, что Шарп может придать огласке их старую связь. Но долг Шарпа перед La Lacosta давно был выплачен. Не обращая внимания на любопытные взгляды офицеров, он прошел через комнату и придержал дверь для сэра Огастеса.

В коридоре горел факел, Шарп снял его со стены и повел Фартингдейла в нависавший над главным залом балкон, откуда Пот-о-Фе управлял своим потрепанным войском. Там он положил факел на балюстраду, приказал двум покуривавшим трубки солдатам раствориться и обернулся к побледневшему кавалерийскому полковнику.

– Думаю, мы понимаем друг друга: вы потребовали, чтобы солдаты Его Величества спасали португальскую шлюху.

– Нет, Шарп!

– Тогда прошу, расскажите мне: что мы сделали?

Фартингдейл понял, что проиграл бой, его руки бессильно повисли, но сдаваться он не хотел.

– Мы пришли сюда разгромить Пот-о-Фе и освободить наших заложников.

– Вернее, заложницу. То есть шлюху, полковник. Шлюху, которую я знал года три назад, и знал хорошо. Как себя чувствует Дуарте, ее муж?

– Шарп!

– Хотите ознакомиться со списком тех, кто еще ее знал, полковник? В чудесном домике среди апельсиновых деревьев? Или мне просто послать письмо в какую-нибудь из английских газет? Им понравится история о том, как мы штурмовали монастырь, чтобы освободить шлюху, которую сэр Огастес называл своей женой.

Сэр Огастес был в ловушке. Он играл с огнем, и пламя опалило ему крылья. Шарп оглядел зал, удостоверившись, что никто не подслушивает, и продолжил:

– Мы должны остановить французов здесь и сейчас, сэр Огастес, и я не думаю, что вы на это способны. Вы когда-нибудь отражали атаку французов?

Тот печально покачал головой:

– Нет.

– Их барабаны, полковник, не останавливаются ни на секунду, пока эти ублюдки живы, а их чертовски трудно убить. Я вам вот что скажу: все три здания нам не удержать – слишком мало людей. Придется сначала отдать монастырь. Они установят там пушки. Взяв дозорную башню, а это довольно скоро произойдет, они поставят пушки и там. Настоящая мясорубка, полковник. Ублюдки крутят ручку, а ты можешь только молиться, чтобы чертовы лезвия тебя не коснулись. Хотите руководить обороной?

– Шарп! – это был почти стон.

– Значит, нет. Можете убраться отсюда с незапятнанной репутацией, полковник, можете даже забрать свою шлюху с собой – я никому ничего не скажу. Объясните, что ваша рана сводит вас с ума, и передадите командование мне. Понятно? А на рассвете уедете. Дам вам четырех человек сопровождения, но вы уедете.

– Это шантаж, Шарп!

– Конечно. Как и вся война. Чего вы хотите? Чтобы я молчал – или чтобы раструбил вашу прелестную сказочку всей армии?

Шарп и не сомневался, что Фартингдейл примет все его условия. Он не получил удовольствия ни от унижения этого человека, ни от того, что рисковал благосостоянием Жозефины. На худом лице сэра Огастеса застыла мольба.

– И вы никому не скажете?

– Слово чести.

Облака уже затянули небо на юге, закрыв собой луну. Точно будет дождь или снег. Шарп подождал, пока сэр Огастес вернется в комнату и сделает объявление о том, что по состоянию здоровья они с леди Фартингдейл вынуждены переместиться в монастырь, а командование переходит к майору Шарпу.

Командующий. Месяц назад у него было двадцать восемь человек, сегодня – около восьми сотен, включая людей Джилайленда. Такие, как он, всегда берут на себя ответственность, предлагают им это или нет.

Шарп вернулся в комнату, когда сэр Огастес и Жозефина уже ушли. Его встретил гул голосов. Офицеры были смущены таким поворотом событий: опасаясь, что Шарп вытянул им всем короткую соломинку, они жаждали объяснений.

Шарп потребовал тишины. Он взял со стола секретаря стопку приказов к отступлению и бросил их в огонь. Офицеры смотрели, как зачарованные: надежды многих из них горели в этом огне.

– Наша задача, джентльмены, удержать этот перевал в течение сорока восьми часов. И вот как мы это сделаем.

Он не дал задать ни одного вопроса – впрочем, никто и не пытался ни о чем спрашивать, даже когда Шарп приказал лейтенанту Прайсу найти Патрика Харпера и попросить его наловить как можно больше живых птиц.

– Сделаем, сэр, – покачал головой удивленный Прайс. Один Фредриксон улыбался: он наконец-то был счастлив.

Разрешив в конце своей речи задавать вопросы и не получив ни одного, Шарп распустил офицеров по их ротам. Потом он откинул штору, распахнул окно и взглянул на запад, в ночь, нависшую над Португалией. Где-то там, в ночи, сейчас скачет Тереза.

– Сэр?

Он повернулся. У двери стоял Фредриксон.

– Что?

– Как вам это удалось?

– Не думайте о всяких глупостях. Только удержите башню.

– Считайте, уже сделано, – Фредриксон улыбнулся и вышел.

Башня. Ключ ко всей долине, шанс прожить следующие два дня. Без нее они сгинут во мраке. Шарп поглядел на пепел сгоревших приказов: он удержит Господни Врата.

(обратно)

Глава 19

Рассвет субботы, 26 декабря 1812 года, выдался серым и ничем не примечательным. Ночью потеплело, южный ветер принес с собой дождь. Дождь шуршал по брусчатке замкового двора, шипел, попадая в костер и на факелы. Мокрые кусты терновника в лучах пробивавшегося сквозь тучи солнца выглядели на фоне склонов холма совершенно черными.

Казалось, что долина вымерла. Дождь вскоре перешел в мелкую морось, совсем скрывшую далекие португальские горы. Облака облепили скалы с севера до юга, зацепились даже за верхушку дозорной башни. Британский флаг над монастырем ночью сняли, лишь два знамени над воротами уныло мокли на потемневших от дождя каменных стенах.

В половине восьмого, через пару минут после рассвета, на западе селения появилась группа французских офицеров. Один из них был в генеральском мундире. Он спешился, пристроил подзорную трубу на седле и внимательно осмотрел неподвижные фигуры солдат на замковых укреплениях, потом пнул коня в бок. Конь обошел генерала кругом, и тот смог так же внимательно изучить гарнизон дозорной башни. Наконец генерал проворчал:

– Долго еще?

– Полтора часа, сэр.

Дождь наполнил пересохший ручей, и вода весело заструилась в старом русле, полностью затопив несколько участков земли в долине. Пара куликов с длинными и загнутыми наподобие сабель хохолками прохаживались вдоль ручья в поисках еды. Видимо, они ничего не нашли, поскольку через несколько минут улетели продолжать свои изыскания куда-то на восток.

К восьми дождь прекратился, зато поднялся ветер, заставивший намокшие знамена пойти складками.

В четверть девятого снова появился генерал с куском свежего хлеба в руке. На этот раз он был вознагражден признаками движения: стрелки у подножия дозорной башни затоптали остатки костра, подхватили свое оружие и ранцы и направились на запад через заросли терновника. Черные шипастые кусты, казалось, поглотили их. Однако минут через десять стрелки снова появились – прямо у ворот замка. Генерал радостно топнул ногой:

– Слава Богу, эти ублюдки уходят.

Французы не любили стрелков, этих «кузнечиков», способных убивать на большом расстоянии и совершенно неуязвимых для ответного мушкетного огня.

В половине девятого с надвратной башни сняли знамена, а часовые на стенах покинули свои посты. Они вышли из ворот уже в шинелях, обвешанные подсумками, ранцами и флягами. Верховой офицер построил их в две колонны. Стрелки, подошедшие с дозорной башни, встали в арьергарде, после чего весь отряд вышел на дорогу, повернул на запад и скрылся за перевалом. Прежде чем исчезнуть, верховой офицер обернулся в сторону французов и отсалютовал.

Генерал улыбнулся:

– Итак, все кончено. Сколько их там было?

Адъютант сложил подзорную трубу:

– Полсотни красномундирников, сэр, и два десятка кузнечиков.

Дюбретон пробормотал, потягивая кофе:

– Значит, майор Шарп проиграл.

– Мы должны быть благодарны небесам за это, – генерал поежился и стал греть руки над своим кофе. – Должно быть, они ушли ночью, оставив лишь арьергард.

Второй адъютант, продолжавший осматривать опустевшую дозорную башню, кашлянул.

– Сэр?

– Пьер?

– Они оставили пушки.

Генерал зевнул.

– У них просто не хватило времени, чтобы вывезти их. Артиллеристы напрасно проделали свой путь, – он рассмеялся. Это Дюбретон подсказал ему, что артиллеристы, которых он видел в замке, могли явиться, чтобы забрать испанские пушки. Позже он добавил, что Шарп, должно быть, нарочно дал ему увидеть их: французы могли решить, что у британцев есть своя артиллерийская батарея.

Полковник, в свою очередь, почувствовал досаду: было бы интересно сразиться против Ричарда Шарпа.

Генерал выплеснул остатки кофе на дорогу и взглянул на Дюбретона:

– Значит, он разбил очки Дюко?

– Да, сэр.

Генерал заржал, как лошадь; даже его собственный конь заинтересованно навострил уши. Потом он кивнул.

– Мы успеем перехватить их еще до полудня. Александр, позаботьтесь, чтобы этот Шарп не попал в лапы нашего друга Дюко.

– Хорошо, сэр.

– Сколько сейчас времени, Пьер?

– Без двадцати десять.

– Что значат двадцать минут на войне? Начнем, джентльмены! – генерал, невысокий сухопарый человек, не дотянувшись до плеча Дюбретона, хлопнул его по спине. – Отличная работа, Александр! Нам пришлось бы целый день штурмовать перевал, если бы они остались.

– Спасибо, сэр, – Дюбретон снова почувствовал досаду, что враг так легко отступил.

Он знал, что это чувство совсем не к месту: зимние кампании слишком зависимы от времени. Теперь французы легко захватят Господни Врата, оставят там гарнизон, а основные силы пошлют к Вила-Нове^[109] на северном берегу Дуэро. Это подкрепит распространяемые Дюко слухи о вторжении в Северную Португалию, Tras os Montes, «Страну за горами». А когда британцы ответят и бросят все свои силы на север, из Саламанки развернется настоящая операция. Несколько дивизий Армии Португалии, усиленные людьми из Центральной и даже Южной армий пересекут Коа, пройдут через брошенные британской легкой дивизией позиции, захватят Френаду и, вероятно, Альмейду, а там, глядишь, напугают и испанский гарнизон в Сьюдад-Родриго. Через неделю северная дорога из Португалии снова будет в руках французов, а британцы потеряют все, что отвоевали за год. Дюбретон всю ночь не мог заснуть, он лежал рядом с мирно сопящей женой и боялся, что Шарп останется охранять Господни Врата. Он рано поднялся, бесшумно оделся и дошел до линии пикетов к западу от Адрадоса. Встретивший его сержант кивнул в сторону замка:

– Слышите, сэр? Это грохочут повозки. Ублюдки уходят, сэр.

– Будем надеяться, сержант.

Сейчас, когда гнетущий серый свет сырого утра заполнил долину, Дюбретон жалел Шарпа. Ему нравился этот стрелок: в нем чувствовалась родственная солдатская кровь. Француз знал, что Шарп хотел любой ценой задержать их здесь. Схватка, конечно, была бы безнадежной, но зато достойной настоящего солдата.

По мере того, как Дюбретон размышлял, в его голове зародилось подозрение. Он ухмыльнулся. Конечно! Скорее всего, Шарп лишь хочет заставить их поверить в то, что британцы ушли. Он достал подзорную трубу, положил ее на плечо одному из солдат и всмотрелся в темные бойницы замка. Ничего. Он посмотрел правее, рука на секунду дрогнула, и он увидел свежую землю, покрывавшую могилы вдоль восточной стены. Перехватив подзорную трубу, он перевел взгляд на ворота. Тоже ничего. Похоже, ворота не закрывали. Он посмотрел выше, на темные бойницы над аркой ворот – и там что-то двинулось! Он ухмыльнулся: должно быть, часовой оказался еще нетерпеливее полковника. Но это лишь галка влетела в высокое окно, занимая место, много лет принадлежавшее ей по праву. Дюбретон сложил трубу. Сержант вопросительно посмотрел на него.

– Есть там кто, сэр?

– Нет. Пусто.

В большом зале над воротами в это время вполголоса ругался Шарп, а оплошавший фузилер сокрушенно качал головой:

– Простите, сэр. Чертова тварь вырвалась.

– Мы здесь не в бирюльки играем, черт тебя побери!

– Никак нет, сэр, не в бирюльки.

У Харпера и Дэниела Хэгмена ушло больше двух часов, чтобы поймать в скалах, нависавших над монастырем, полдесятка галок. Шарп хотел выпустить их, когда французы подойдут поближе, чтобы враг, увидев вылетающих из окон птиц, решил, что здание покинуто, а этот идиот-фузилер вздумал посмотреть на птицу поближе и раздвинул прутья тростниковой корзины. Естественно, клетка сломалась, а галка, сделав пару кругов под потолком, ринулась навстречу дневному свету и скрылась из виду. Лишившись этой птицы, он остался всего с одной – за тремя остальными присматривал в цитадели один из лейтенантов Кросса.

Дело было безумно сложным. Конечно, с плеч Шарпа как будто гора свалилась, когда в пять утра сэр Огастес Фартингдейл и Жозефина выехали через перевал на запад. Их сопровождали четверо легко раненых фузилеров на запасных лошадях Джилайленда. Часом позже Шарп отослал на запад женщин и детей: стрелки Кросса отогнали их на милю вниз по склону и отпустили на все четыре стороны. В подземельях замка под охраной фузилеров оставалось еще около четырех сотен пленных. Тяжело раненых перевезли из монастыря в замок в фургонах и разместили в большом зале, выходившем на запад, подальше от французских пушек. Хирург, высокий и мрачный, уже разложил свои щупы, пилы и ножи на столе, принесенном из кухни.

У дозорной башни разместились три роты фузилеров, усилившие гарнизон из семидесяти девяти стрелков Фредриксона. Шарп убедился, что там же собрались и лучшие капитаны, люди, способные сражаться на окруженном со всех сторон холме и не ждать приказов, которые никогда не придут.

Самых нерешительных капитанов Шарп разместил в монастыре, придав им Гарри Прайса, свою старую роту и восемь стрелков Кросса. Гарнизон монастыря составил сто семь человек, не считая офицеров, вдвое меньше, чем затаилось на склоне холма у дозорной башни. Впрочем, у монастыря было одно преимущество – там был Патрик Харпер. Шарп намеренно послал туда трусоватых капитанов – так сержанту-ирландцу будет проще руководить обороной. Фредриксон отвечал за правый фланг, Харпер – за левый, в центре же высился замок. Шарп оставил себе сорок стрелков Кросса и тридцать пять фузилеров. Ракетчики отошли на юг и спрятались за скалами; они заметно нервничали, сидя в седлах со странного вида пиками в руках.

– Сэр? – позвал Шарпа прапорщик, дежуривший на лестнице, ведущей на крышу.

– Что?

– В сторону дозорной башни движется всадник, сэр.

Шарп тихо выругался: он так старался заставить врага поверить, что позиции покинуты. Харпер увел взвод стрелков с дозорной башни, подождал у ворот замка, пока рота фузилеров спустит знамена, и присоединился к ним. Потом все они ушли за перевал, залегли и ползком проникли в монастырь через дыру, пробитую для пушки дезертирами Пот-о-Фе. Офицер, один из самых надежных фузилеров, ускакал на юг и присоединился к отряду Джилайленда.

– И еще, сэр...

– Да?

– В нашу сторону движется батальон. По дороге, сэр.

Вот это гораздо лучше: Шарп лелеял надежду, что они пошлют прочесывать здания всего один батальон, из которого он способен наделать отбивных за считанные минуты. Он взбежал по лестнице мимо побледневшего прапорщика и выглянул наружу, стараясь держаться подальше от бойницы. Французский батальон двигался не спеша, незаряженные мушкеты на плечах, кое-кто на ходу доедал остатки завтрака.

Ехавший впереди батальона французский капитан взглянул на замок и заметил птицу, вылетевшую из зиявшей в стене цитадели дыры. Потом появилась вторая – большая, черная. Она уселась на зубец стены и начала чистить перья. Француз улыбнулся: в замке никого нет.

Шарп вернулся в зал. Он видел, что капитан поднял голову и посмотрел, казалось, прямо ему, Шарпу, в глаза. Француз просто не мог не заметить стрелка! Но капитан лишь лениво скользнул взглядом по камням башни.

– Давай!

Фузилер, спрятавшийся у левой бойницы, открыл свою корзину. Галка сердито заверещала, бешенно замахала крыльями, рванулась к свету и черной тенью вылетела из окна. Перепуганный конь понес, и Шарп услышал, как француз успокаивает животное, похлопывая его по шее.

– Что, испугалсяптицы, а? – усмехнулся он.

Подковы громко застучали по камням под аркой ворот. Капитан снова усмехнулся: он увидел, что на каменной стене кто-то вывел мелом: «Bonjour».^[110]

Люди в зале затаили дыхание.

Капитан въехал во двор. Дождь почти смыл кровь с брусчатки. Справа, у входа в длинное низкое здание, похожее на конюшню, лениво дымили остатки костра. Конь француза нервно дергал головой, спотыкался, и капитан похлопал его по шее.

Тем временем один из генеральских адъютантов, интересовавшийся испанской архитектурой, продирался сквозь терновые кусты к дозорной башне. Шипы были острыми, а тропа – узкой, она вся была усеяна клочками линялой шерсти: летом сюда, на высокогорные пастбища, выгоняли овец. Француз привязал коня к толстой ветке и тихонько выругался: шипы оцарапали ему руку. Потом он достал из седельной сумки блокнот и карандаш. Башни, насколько ему было известно, строились для защиты от мавров, а эта конкретная отлично сохранилась. Он прошел чуть вперед и увидел за земляным бруствером пушку; в запальном отверстии торчал гвоздь. Странно, подумал он, что британцы не отрезали шляпку заподлицо, чтобы гвоздь нельзя было достать: должно быть, очень торопились. В любом случае, пушка была старой, да и калибра такого французы не использовали – так себе трофей.

Адъютант повернулся посмотреть, как к замку и монастырю движется пехотный батальон: капитан, скакавший впереди, как раз въехал под арку. Справа, на сельской улице, строились еще два батальона: они будут новым гарнизоном Господних Врат и позаботятся, чтобы войска, идущие на Вила-Нову, были прикрыты с тыла. Потом он увидел арку над входом в дозорную башню – и не смог сдержать возгласа удивления: она была украшена зигзагообразным узором, несомненно, французским. Он счел это добрым предзнаменованием: должно быть, здесь не обошлось без какого-нибудь французского рыцаря или каменщика, построившего эту башню в далекой стране. Карандаш забегал по бумаге, изображая арку, мастерские штрихи умело передали норманнский узор. А в тридцати ярдах за спиной адъютанта притаился Милашка Вильям; повязка и вставные зубы лежали у него в кармане.

Генерал взобрался на коня, подтянул перевязь сабли и приготовился к долгому пути по горам.

– Чем это там занят Пьер?

– Рисует, сэр.

– Боже! – в голосе сквозило удивление. – Есть ли хоть одно здание, которое он еще не зарисовал?

– Он говорит, что собирается написать книгу, – добавил другой адъютант.

Батальон повернул налево, направляясь к замку. Генерал неопределенно усмехнулся, пристегнул к седлу флягу с вином, проверил, что в кожаном кармашке на луке седла есть бумага и карандаш для записей, кивнул адъютанту и потер щеку. – Знавал я одного малого, который написал книгу. У него изо рта воняло.

Адъютант дежурно рассмеялся.

А в надвратной башне запел горн.

(обратно)

Глава 20

Фредриксон не двинулся с места. Он надеялся, что к дозорной башне пошлют хотя бы роту французской пехоты, но здесь был лишь один худощавый добродушный человек с блокнотом в руках, взволнованно обернувшийся в сторону замка.

Горн пропел вновь, ноты сложились в приказ «Равнение направо». Но этим утром он передавал тщательно расставленным британским войскам, какой из трех заготовленных с ночи планов был выбран командующим. Две повторяющиеся ноты напомнили Фредриксону сигнал охотничьего рожка: в Англии как раз в этот час начинали лисий гон.

Адъютант с блокнотом бросился к своему коню, но остановился на полпути: ему ничто не угрожало. Он нахмурился и, руководствуясь выработанной годами привычкой, выудил из кармана часы. Откинув крышку с выгравированным на ней отцовским напутствием, он записал на уголке листа время: без четырех минут девять. Потом он оглядел холм, заметив вторую пушку за свеженасыпанным бруствером, но врага не увидел. Зато в замке замелькали красные мундиры, и адъютант в ужасе застыл, поняв, что в серое утреннее небо поднимаются струйки мушкетного дыма.

Капитан на перевозбужденном коне подъехал к входу в цитадель. Арка была перекрыта большими камнями, завал оказался по пояс высотой, за ним открывался совершенно пустой внутренний двор. Конь все так же беспокоился, как будто чуял опасность, но капитан снова похлопал его по шее и произнес несколько успокаивающих слов, а потом повернул к конюшне. За воротами уже слышался грохот каблуков первых подошедших к замку рот.

Полковник, командовавший батальоном, сердито махнул рукой другому капитану, приказывая его роте произвести поворот направо, в сторону монастыря, и оглядел надвратную башню. Неплохие здесь когда-то были укрепления, подумал он.

Первый капитан дал шпоры коню и поскакал обратно к воротам: нужно подтвердить, что замок пуст. Он улыбнулся, снова успокаивающе потрепав коня по шее, но тот вдруг остановился: на башне и на стенах появились люди, много людей. На северную стену вышел офицер в стрелковом мундире, а рядом с ним возник горнист, и над долиной пронеслись две отрывистые ноты. Из маленькой двери, ведущей в башню, выскочили люди, стрелки, тут же перекрывшие вход в туннель и опустившиеся на одно колено, прицеливаясь. Ни они, ни другие люди в зеленых куртках, бежавшие к северной стене, не обращали на капитана никакого внимания. Потом он услышал боевой клич и топот ног за спиной.

Из цитадели возникли красномундирники, тут же побежавшие к руинам восточной стены. Сержанты подгоняли их, офицеры коротко отдавали команды, а одинокий французский капитан так и стоял посреди полного вражеских солдат двора. Он схватился было за саблю, но увидел, что офицер на северной стене машет ему рукой. Жест был понятен без слов: слезай и сдавайся. А рядом с офицером уже поднял винтовку стрелок.

Капитан отчаянно выругался и спрыгнул с коня. К утренним звукам добавился треск выстрелов.

Шарп обернулся. Ближайшая из французских рот была в тридцати ярдах от замка, когда винтовки начисто выбили первую шеренгу, за ней вторую. Он взглянул левее: там несколько стрелков выцеливали офицеров. С верхней площадки башни тоже били винтовки: Шарп увидел, как французского полковника сбросило пулей с коня; кровь залила его мундир. Очередной залп уложил третью шеренгу наступающих французов. Их офицеры кричали, требуя перестроиться в линию, но смертоносные винтовки тут же выкосили офицеров и перешли к людям с золотыми нашивками сержантов.

– Продолжай играть, парень, – строго сказал Шарп горнисту, прервавшему сигнал, чтобы набрать воздуха в легкие.

Полурота красномундирников, прогрохотав каблуками по брусчатке, выстроилась под аркой ворот. Выстрелили мушкеты, все закрыл густой дым, но Шарп знал, что ни один француз не смог бы пережить этот залп. Противник мог надеяться только на смекалку офицеров, но живых офицеров уже не оставалось. Шарп ворвался в башню, спустился по лестнице и побежал к восточной стене.

Остановить их у ворот, потом ударить во фланг. Он услышал крики французов, отчаянный скрип шомполов в мушкетных дулах, а потом стена осталась позади. За спиной офицеры строили полубатальон фузилеров в две шеренги. Двойная линия протянулась через всю долину на север, и Шарп вышел вперед, чтобы командовать ими.

Он подождал, пока красномундирники займут свои места и проверят оружие. Спешить не стоит: у него есть единственный шанс сразиться с французами на открытом пространстве, поэтому нельзя торопиться с наступлением, чтобы фузилерам не помешали возбуждение и страх. Шарп махнул рукой в сторону недостаточно плотно стоявшей роты:

– Сомкните ряды, сержант!

– Сэр!

– Примкнуть байонеты!

Над рядами пронесся скрежет. От ворот слышались винтовочные выстрелы, треск мушкетов, потом наконец ответили французы: поредевший батальон выстроился на перекрестке в неровную линию.

Шарп повернулся лицом к врагу и выхватил палаш:

– Вперед!

Ему хотелось бы, чтобы играл оркестр: хорошо, когда во время наступления звучит музыка, что-нибудь типа «Падения Парижа»^[111] или, еще лучше, любимой песни стрелков «За холмы и дальше, прочь»^[112], – но слышно было лишь горн. Взглянув налево, он убедился, что других французских частей на подходе еще нет. Он опасался появления кавалерии, поэтому оставил на башне дежурного офицера и второго горниста, чтобы тот в случае опасности подал сигнал.

Стрелки на крыше монастыря начали пощипывать французов с тыла. Враги, сломав строй, в панике бросились к селению, чего и добивался Шарп. Он чуть повернул свою линию, загоняя французов на восток: стрелки из замка бросились на левый фланг, фузилеры замкнули цепь у ворот.

Взвинченность последних часов, когда время, казалось, не шло, а ползло, теперь исчезла; долгожданный момент, когда малыми силами можно побить превосходящего числом врага, настал. Шарп выскочил на дорогу и попытался было прибавить шагу; отступающие французы были всего ярдах в пятидесяти, но пришлось прокладывать себе путь среди мертвых тел. Мимо уха со свистом пролетела мушкетная пуля, впереди рухнул молодой француз: на его лице застыло удивление. За спиной Шарпа сержанты кричали:

– Сомкнуть ряды! Сомкнуть ряды! – похоже, они несли потери.

Шарп остановился, стараясь расслышать за грохотом башмаков треск винтовочных выстрелов с надвратной башни, и подождал, пока две шеренги не нагонят его.

– Фузилеры! Целься!

Двойная линия мушкетов с примкнутыми штыками поднялась на уровень плеча. Французам должно было показаться, что вся красномундирная линия чуть повернулась направо.

– Огонь!

Вспышки пламени потонули в закрывшем все облаке дыма, в ушах зазвенело от грохота мушкетов. Фузилеры не могли видеть результатов залпа, но на таком расстоянии он мог быть только смертельным.

– Правое плечо вперед! – строй несколько смешается, но это не имеет значения. – В атаку!

Заблестели байонеты и офицерские сабли. Шарп мчался сквозь дым и орал вместе со всеми. Он видел, что французы бегут – и он знал, что они побегут. Главное – точно выбрать момент: недаром в эти долгие часы, пока дождь шуршал по поросшей травой брусчатке двора, он так долго прокручивал в голове варианты развития событий.

– Стой! Равняй ряды!

Раненые французы, умоляя о пощаде, ползли в сторону фузилеров. Их мертвых товарищей больше всего было на перекрестке, куда пришелся мушкетный залп с убойно близкого расстояния. Устрашенный и лишенный командования батальон отступал к селению. Шарп оказался возле того самого места, где пал полковник; конь его избежал участи хозяина и носился по долине, пугаясь выстрелов.

Все еще боясь услышать горн, возвещающий о наступлении французской кавалерии, Шарп перестроил фузилеров и приказал перезаряжать. Делать это было довольно трудно: длинные байонеты обдирали людям пальцы, когда те пытались шомполом дослать пулю в ствол. Но придется сделать еще один залп. Джилайленд! Где, черт возьми, Джилайленд?

Французский офицер у дозорной башни заметил их первыми. Уланы! У англичан нет уланов! Но они были там, появились из-за линии горизонта на юге и влетели, словно черти, в лощину, отделявшую башню от замка. Они плохо держали строй и выглядели новобранцами, но, возможно, из-за того, что лошадям мешали колючие кусты.

– В каре! – каждый знал, что уланы делают с рассеянной пехотой, знал, что длинные пики способны проткнуть человека насквозь, превратив его в груду мяса. Немногие оставшиеся командиры, раздавая пинки и зуботычины, как раз закончили строить каре, когда всадники в серых шинелях выбрались на широкий луг.

– Вперед! – крикнул Шарп, так и не вступивший пока в реальную схватку с врагом. Две шеренги двинулись вперед, перешагивая через тела убитых французов, через умоляющих о помощи раненых. Шарпа охватила неуемная радость: он был в секундах от своего первого успеха в качестве командующего.

– Левее! Левее! – кричал, отчаянно маша саблей в сторону замка, капитан фузилеров, скакавший впереди конного отряда: самому Шарпу даже в самом страшном сне не могло присниться возглавить бешенную скачку нетренированных ракетчиков, возвращающихся в укрытие. Могут теперь хоть забить коней на мясо, свою работу они сделали: заставили батальон перестроиться в каре, превратили его в легкую мишень для следующего мушкетного залпа. Всадники, разбрызгивая лужи, влетали в замковый двор. Шарп снова остановил свои шеренги.

– Целься!

Французы знали, что их ждет: кто-то громко молил о пощаде, кто-то пригнулся, как будто боролся с сильным ветром или дождем. Потом огромный палаш опустился.

– Огонь!

Раздался чудовищный грохот залпа, мушкеты полубатальона фузилеров выплюнули непристойное ругательство, пули ударили по попавшим в ловушку французам.

– Вперед!

Но тут из замка снова донесся горн: «Противник – кавалерия».

– Назад! Отходим!

Фузилеры остановились, повернулись и побежали, как было приказано: скорее к восточной стене, пока их не накрыла надвигающаяся из селения атака французских кавалеристов. Достигнув стены, они снова остановились, выстроились в лабиринте руин, способных покалечить любую лошадь, чей всадник вздумает атаковать их, и радостно заорали. Они сделали это: напали на целый французский батальон и уничтожили его – доказательством этому служат устилающие долину мертвые тела.

Шарп отходил не торопясь: он видел, что немецкие уланы еще далеко и угрозы не представляют. Взглянув на монастырь, он увидел на крыше дюжую фигуру Харпера. Трупы в синих мундирах на дороге к монастырю ясно указывали место, где нашла свой конец французская рота. Шарп помахал Харперу, увидел поднятую в ответ руку и усмехнулся.

Взобравшись на руины восточной стены, все еще хранящие следы вчерашнего взрыва, он оглядел фузилеров:

– Ну, кто сказал, что это невозможно сделать?

Кто-то расхохотался, остальные улыбнулись. За их спиной артиллеристы медленно сползали с седел и уводили коней в стойла. Они переговаривались громко, как люди, только что избежавшие смерти. Шарп увидел, что Джилайленд возбужденно благодарит капитана фузилеров, возглавившего атаку, а потом направившего растерянных новобранцев обратно в замок, и громко позвал:

– Капитан Джилайленд!

– Сэр?

– Готовьте ваших людей!

– Будет сделано, сэр!

Шарп вложил палаш в ножны и снова оглядел фузилеров:

– Мы можем проиграть?

– Нет! – громом раздалось над долиной.

– Мы победим?

– Да! Да! Да!

Адъютант Пьер в ужасе и одиночестве застыл на холме у дозорной башни. Он услышал троекратный клич фузилеров и лишь тогда осмелился вновь взглянуть на долину. Выжившие солдаты разбитого батальона, подгоняемые одиночными выстрелами винтовок из монастыря и замка, старались поскорее добраться до селения, оставляя у Господних врат своих мертвых и раненых. Достав из кармана часы, Пьер щелкнул крышкой и записал время. Три минуты десятого! Всего семь минут бойни, спланированной настоящим профессионалом, семь минут, за которые французский батальон потерял две сотни человек убитыми и ранеными. Второй батальон, вставший в две шеренги перед селением, расступился, чтобы дать выжившим пройти, а в это время немецкие уланы у подножия холма уже строились поэскадронно.

– Эй, там! – адъютант не сразу осознал, что немецкий полковник зовет именно его. – Эй!

– Сэр?

– Что там? Есть там кто?

– Нет, сэр! Никого!

Кое-кто из солдат разбитого батальона попытался вернуться за ранеными, но винтовочные выстрелы заставили их отступить. Французы попытались возмущаться, показывая, что у них нет оружия, но винтовки продолжали стрелять.

Дюбретон услышав ответ адъютанта, подскакал к уланам и покачал головой:

– Это ловушка.

Конечно, ловушка, что же еще? Дюбретон видел, как Шарп вел свой полубатальон. Сейчас он одновременно ненавидел Шарпа за его талант и восхищался его достижениями, понимая: ни один солдат, способный за столь короткое время выпустить кишки императорскому батальону, не оставит такой холм без охраны.

Немецкий полковник кивнул в сторону адъютанта:

– Но ведь он же там?

– Как и британцы, – глаза Дюбретона исследовали каждый дюйм терновника. – Отзовите его.

Немец покачал головой:

– И потерять холм? Может, у них не хватило людей, чтобы его прикрыть?

– Чтобы защитить этот холм, Шарпу хватило бы и половины его отряда.

Улан повернулся в седле, наскоро переговорил со своим лейтенантом, потом вновь с улыбкой повернулся к Дюбретону.

– Как насчет послать туда десяток людей, а? Они все обыщут гораздо тщательнее, чем этот маляр.

– Вы их потеряете.

– Тогда мы за них отомстим. Вперед!

Лейтенант отдал короткую команду и повел свой отряд по одной из петляющих троп. Флажки на их пиках, красные и белые, ярко выделялись на фоне черных кустов. Из селения подошла рота вольтижеров, французской легкой пехоты, чтобы поддержать кавалеристов огнем. Дюбретон взволнованно следил, как они медленно продвигаются через густые заросли, и гадал: может, Шарп все-таки решил удерживать только два больших здания у перевала? Может, уланский полковник прав, и у Шарпа просто не хватает людей, чтобы удержать свою позицию, – ведь дозорная башня так далеко от замка, гораздо дальше, чем от замка до селения.

Синие мундиры и красные эполеты вольтижеров исчезли за кустами. Последними скрылись примкнутые байонеты. Шесть десятков человек двинулись вверх разными тропами; уланский лейтенант уже почти достиг вершины холма.

Дюбретон проворчал:

– Надо было послать туда целый батальон.

Немецкий полковник сплюнул – не в ответ на слова Дюбретона, а в знак неодобрения: ему не нравилось поведение стрелков, не дававшим французам подобрать раненых.

– Ублюдки.

– Они заставят нас выбросить белый флаг. Пытаются выиграть время, – покачал головой Дюбретон. Шарп оказался непростым противником.

Выбравшийся из зарослей терновника уланский лейтенант улыбнулся адъютанту и обратился к нему на ломаном французском:

– Вы захватили этот холм, сэр!

Пьер лишь пожал плечами:

– Они сами ушли!

– Давайте убедимся в этом, сэр.

Уланы рассыпались, опустив пики, но места для кавалерийской атаки здесь не было. Копыта глухо громыхали по мягкой глине, острия пик рыскали из стороны в сторону в поисках противника. Вершина холма густо поросла кустарником, проходы в нем были узкими, и лошади ступали осторожно, боясь острых шипов. Всадники напряженно вглядывались в переплетение ветвей.

Фредриксон наблюдал за ними с грустью: он надеялся хотя бы на роту, а не на несколько жалких кавалеристов. Но человек должен безропотно принимать то, что посылает ему судьба.

– Огонь!

Залп дали только стрелки, но и они превосходили уланов числом почти семь к одному. Огромные кони падали, ржали, тут и там ломались пики. Фредриксон, выпутавшись из колючих шипов, скомандовал:

– Вперед!

В живых чудом остался лишь один улан. Он стоял, держа пику наперевес, и готовился дорого продать свою жизнь. Фредриксон крикнул ему несколько слов по-немецки, потом немецкая речь послышалась уже со всех сторон: в разговор вступили стрелки. Однако улан наотрез отказывался сдаваться, размахивая своим длинным оружием. Он сделал выпад, пытаясь пронзить Фредриксона, но тот легко отбил пику саблей, а сержант Роснер сделал улану подножку сзади, свалил его на землю, уселся на грудь и яростно прорычал что-то по-немецки.

– Пошли! Стрелки, вперед! – Фредриксон бросился к вершине холма, жестами приказав своим людям рассыпаться. Те, сыпля проклятьями, начали продираться сквозь заросли. Французская мушкетная пуля расплющилась о стену башни. – Убейте этих ублюдков!

Фредриксона не сильно волновала рота французских вольтижеров: он и его люди сражались с ними всю жизнь. Оставив лейтенантов отражать атаку, он прошел к пушке, направленной на север, и вытащил гвоздь из запального отверстия. Заметив возле колеса блокнот, он поднял его, стер грязь с первой страницы и вгляделся в рисунок, изображающий арку двери.

– Капитан? – из-за угла башни появился фузилер, его байонет упирался в спину адъютанта. Француз был в ужасе: когда вокруг начали свистеть пули, он нырнул за бруствер, а через минуту весь холм уже был заполнен британцами. Теперь он стоял перед человеком самого злодейского вида. Одного глаза у него не было, пустая глазница темнела рубцом, передние зубы отсутствовали, и улыбка выглядела совершенно волчьей.

– Ваше? – спросил Фредриксон, протягивая ему блокнот.

– Oui, monsieur.^[113]

Ужасного вида стрелок взглянул на рисунок, снова перевел взгляд на адъютанта и произнес по-французски:

– Вы бывали в Леса-ду-Балью?^[114]

– Нет, месье.

– Там есть похожая арка, вам бы понравилось. И чудесные стрельчатые окна в верхней галерее. Хотя в нижней, по-моему, тоже. Церковь построили тамплиеры, возможно, отсюда и иностранные элементы, – впрочем, Фредриксон напрасно сотрясал воздух: адъютант упал в обморок.

Фузилер ухмыльнулся:

– Прикончить его, сэр?

– Боже милостивый, нет! – страдальчески воскликнул Фредриксон. – Я хочу иметь возможность с ним поговорить!

С верхушки башни ударили винтовки, внесшие в ряды уланов некоторое смятение. Полковник выругался, скривился и схватился за бедро: там проступила кровь. Потом он увидел, что происходит на холме, и снова выругался.

Преследуемые британцами вольтижеры спешно спускались, в терновнике трещали винтовочные выстрелы. Капитан вольтижеров заметил, что к стрелкам присоединились новые части, в красных мундирах и с байонетами наперевес.

– Отходим! Назад!

Дюбретон повернул коня и поскакал к селению. Они сделали все так, как хотел Шарп, все до последней мелочи! Сыграли ему на руку, и теперь вынуждены сделать следующий запланированный им шаг: просить перемирия, чтобы вынести раненых. Шарпу нужно выиграть время, и они преподнесут ему это время на тарелочке!

– Полковник! – крикнул генерал. За его спиной адъютант уже наматывал на саблю одну из белых салфеток, найденных в гостинице.

– Да, сэр, я все видел.

Адъютант печально развернул салфетку, и Дюбретон увидел винные пятна, оставшиеся от вчерашнего застолья. Казалось, это было так давно. Сегодня гости, сидевшие вместе с ним за ужином, обильно полили траву французской кровью. В следующий раз побить их будет не так легко. Дюбретон повернулся, пришпорил коня и направился к замку между шеренгами второго батальона. Адъютант последовал за ним.

Стрельба у Господних Врат прекратилась, ветерок унес пороховой дым на восток, а Шарп медленно вышел на луг, усеянный мертвыми телами, чтобы встретить противника лицом к лицу.

(обратно)

Глава 21

– Майор Шарп.

– Сэр, – отсалютовал Шарп.

– Я должен был догадаться, не правда ли? – Дюбретон чуть подался вперед. – Что, сэр Огастес ночью скончался?

– У него нашлись срочные дела в другом месте.

Дюбретон вздохнул, поднял голову и обвел взглядом раненых.

– В следующий раз у вас так легко не выйдет, майор.

– Не выйдет.

Французский полковник криво усмехнулся.

– Не стоит, наверное, убеждать вас, что все это бесполезно? – голос его стал более официальным. – Мы хотели бы забрать наших раненых.

– Пожалуйста.

– Могу я поинтересоваться, зачем вы обстреливали солдат, которых мы посылали именно для этого?

– Мы кого-то задели?

– Тем не менее, я обязан выразить протест.

Шарп кивнул:

– Это ваше право, сэр.

Дюбретон снова вздохнул.

– Я уполномочен предложить вам перемирие на срок, достаточный для того, чтобы очистить поле боя, – он взглянул через голову Шарпа и нахмурился, увидев, что фузилеры раскапывают одну из вчерашних могил.

– Нет, полковник, – покачал головой Шарп: французы могут привезти сюда пушки и убрать раненых за полчаса. – Перемирие должно продлиться минимум до полудня.

Дюбретон поглядел через плечо: раненые молили о помощи; они знали, зачем он приехал. Некоторые, не в состоянии идти, ползли в его сторону на руках, остальные лежали в лужах собственной крови и стонали. Кто-то молчал, понимая, что к нормальной жизни уже не вернуться: их участь – доживать во Франции калекой. Большинство тех, кто сможет снова встать в строй, уже ковыляли по дороге к селению. Полковник снова перевел взгляд на Шарпа.

– Я должен официально заявить, что перемирие продлится только до того момента, как мы заберем наших людей.

– В таком случае, я столь же официально предупреждаю, что вы можете послать для оказания помощи не более десяти человек. По остальным будет открыт огонь, мои стрелки получат приказ стрелять на поражение.

Дюбретон кивнул: и он, и сам Шарп изначально понимали, как будут проходить переговоры.

– До одиннадцати, майор?

Шарп заколебался, потом кивнул.

– До одиннадцати, сэр.

Полковник выдавил из себя улыбку.

– Спасибо, майор, – он кивнул в сторону селения. – Уже можно?

– Пожалуйста.

Дюбретон отчаянно замахал рукой, и из-за шеренг ожидающего батальона выбежали люди с носилками в руках. Ряды в паре мест смешались, и на дороге появились две французские санитарные повозки, небольшие крытые фургоны, оборудованные для перевозки раненых, бывшие для британцев в новинку. Ампутацию переживало бы гораздо больше людей, будь их конечности отняты в течение минут после получения раны, поэтому французы и разработали санитарные повозки, чтобы доставлять раненых прямо на стол хирурга. Шарп с интересом взглянул на Дюбретона:

– Быстро реагируете, учитывая то, что вы не собирались драться.

Дюбретон пожал плечами:

– Вечером в них привезли вино и еду, майор, – Шарпу не хотелось вспоминать об этом: в их последнюю встречу Дюбретон вручил ему подарок, а теперь они были противниками. Полковник еще раз взглянул на саперов, разрывающих свежую могилу. – Надеюсь, майор, вы не собираетесь делать никаких военных приготовлений во время перемирия?

Шарп кивнул:

– Разумеется.

– Значит, это не оборонительная траншея?

– Это могила, сэр. Мы тоже потеряли людей, – ложь легко сорвалась с языка: погибло трое фузилеров, восемь были ранены, но могилу расширяли вовсе не для них.

Шарп повернулся к замку, махнул рукой, как раньше это сделал Дюбретон, и часовые у ворот отпустили французского капитана верхом на его нервном коне. Тот порысил к полковнику, в ужасе косясь на место гибели своего батальона. За его спиной фузилеры снова вкатили в арку телегу, закрывая проход.

Шарп подозвал капитана и обратился к Дюбретону:

– Капитан Дезе имел несчастье оказаться в замковом дворе, когда начался бой. Он дал мне клятву не поднимать оружие против Его Британского Величества или его союзников, пока его не обменяют на офицера соответствующего ранга. До тех пор он находится под вашим надзором, – сказано было высокопарно, но таковы формальности.

Дюбретон кивнул:

– Я прослежу, – он сказал капитану несколько слов по-французски и кивнул в сторону селения. Молодой человек поскакал прочь, а Дюбретон опять обернулся к Шарпу. – Повезло ему.

– Пожалуй.

– Надеюсь, удача не покинет вас, майор, – сказал француз и подобрал поводья. – Мы еще встретимся.

Он пришпорил коня. Шарп смотрел ему вслед: полтора часа, может, чуть больше – и бой начнется снова.

Потом он прошел к саперам, продолжавшим разрывать могилы. Возглавлявший их сержант при виде офицера крякнул:

– Чертовски мерзкое дело, сэр. Что нам с ними делать?

Раны с налипшей на них грязью неестественно выделялись на смертельно бледных нагих телах.

– Не очень-то глубоко их закопали, правда?

– Не особенно, – сержант шмыгнул носом: могила была не более фута глубиной, падальщики легко разроют ее, чтобы полакомиться мертвой плотью.

Шарп кивнул в сторону южного края раскопок, у самого склона холма.

– Положите их там, да закопайте поглубже. Эта траншея понадобится мне самому.

– Сделаем, сэр.

– Да побыстрее.

Сержант покачал головой:

– Помощь не помешала бы, сэр.

Но Шарп знал, что людей вполне достаточно.

– Если не сделаете за полтора часа, сержант, оставлю вас здесь, когда французы пойдут в атаку.

– Как скажете, сэр, – формальная вежливость с трудом скрывала чувства сержанта. Уходя, Шарп услышал, как тот сплюнул и заорал, приказывая саперам взяться за работу. Шарп решил оставить сержанта в покое. Собачья у него работа, но у батальонных саперов всегда собачья работа: много копаешь, а никто даже спасибо не скажет. По крайней мере, их усилия не пропадут впустую: так или иначе, траншея пригодится, чтобы похоронить мертвых, когда все закончится.

Взобравшись на крышу цитадели, он потребовал подзорную трубу и чашку чая. Отсюда было хорошо видно, как люди Фредриксона убирают прикрывавшие склон холма кусты: кто-то пилил сучья, другие оттаскивали шипастые ветки, чтобы расчистить прямой путь наверх, который так легко будет простреливать. Кусты понадобятся на южном, наиболее уязвимом склоне. Шарп гадал, кто же придумал такую хитрость – впрочем, вне всякого сомнения, он скоро об этом узнает. Скорее всего, дозорная башня станет целью следующей атаки и, вероятно, к вечеру падет. Он раз за разом прокручивал в голове план эвакуации гарнизона. Честно говоря, что бы там ни делал Фредриксон, это было нарушением перемирия, но французы также были не слишком-то щепетильны: в подзорную трубу Шарп увидел, что в селение прибыла артиллерия. Двенадцатифунтовики, короли битв, здоровенные ублюдки, которые в следующие несколько часов принесут британцам только скорбь и смерть.

Впервые за все утро ему не хотелось сидеть в одиночестве, но ни с кем из солдат говорить желания не было. Может, с Терезой, но даже ей не развеять его страхов. Он боялся проиграть. Здравый смысл утверждал, что атакующим нужно превосходство в живой силе три к одному, чтобы получить преимущество при штурме хорошо защищенной позиции, а позиция Шарпа была настолько хорошо защищена, насколько это вообще было возможно. Но у него не было артиллерии, чтобы поспорить с французскими пушками, а французы могли выставить куда больше трех солдат против одного обороняющегося. Конечно, были еще ракеты, но против артиллерии они бесполезны. Правда, на них у Шарпа имелся отдельный план.

Дурацкий, бестолковый план, подумал он, бессмысленный, как гордость и солдатский долг, заставившие его остаться в этих горах, где нет шансов победить, Он сможет задержать французов, и каждый час здесь будет маленькой победой, но этот час будет стоить человеческих жизней. Шарп снова поднялся на колено, навел подзорную трубу на верхушку дозорной башни и увидел там восемь киверов: значит, замечено восемь батальонов французской пехоты. Восемь! Впрочем, «четыре тысячи человек» звучит ничуть не лучше. Он мрачно усмехнулся про себя: стать майором и в первом же бою потерять целый батальон. Как там говорил Гарри Прайс по дороге из Френады? «Сражаясь рядом с Шарпом, долго не проживешь». Печальная эпитафия, но в этом вся его жизнь. Он покачал головой, пытаясь прогнать грустные мысли.

– Сэр? – пропищал кто-то. – Сэр?

К Шарпу медленно шел горнист. Винтовка Шарпа висела на его маленьком плече, а в руке он нес, стараясь не уронить, тарелку.

– Прислали с кухни, сэр. Для вас.

Хлеб, холодное мясо и сухари.

– Ты сам-то поел, парень? – мальчишка нерешительно покачал головой. Шарп усмехнулся: – Присоединяйся. Тебе сколько лет?

– Четырнадцать, сэр.

– Где винтовку взял?

– Какой-то солдат ночью принес ее в вашу комнату, сэр. Я присматриваю за ней. Не возражаете, сэр?

– Не возражаю. Хочешь стать стрелком?

– Конечно, сэр! – мальчишка вдруг воодушевился. – Еще пару лет, сэр, и капитан Кросс обещает взять меня.

– Может, война уже кончится.

– Нет, – энергично покачал головой горнист. – Быть того не может, сэр.

Возможно, он прав. Война между Британией и Францией шла дольше, чем этот мальчишка живет на свете. Должно быть, он сам сын какого-то стрелка, вырос в полку и другой жизни просто не знает. К двадцати, если доживет, станет сержантом. А когда кончится война, окажется на паперти, как и большинство никому не нужных старых солдат. Шарп отвернулся и снова привстал у парапета: он заметил, что на сельской улице появился всадник. Генерал, никак не меньше, пришел сражаться с Шарпом.

Генерал нервно постукивал кончиками пальцев по кожаной папке, притороченной к седлу для удобства письма. Черт бы побрал этого Шарпа, этот перевал и это чертово утро! Он бросил взгляд на адъютанта, записывавшего какие-то данные.

– Ну?

Капитан нервничал даже больше генерала.

– Мы считаем, что в замке полбатальона, сэр, может, чуть больше. На холме видели роту или около того. В монастыре тоже красномундирники.

– А чертовы стрелки?

– Рота на холме, сэр. Но в замке их хватает тоже, сэр, и в монастыре полдюжины.

– То есть их больше, чем одна рота?

Капитан печально кивнул:

– Похоже, что так, сэр.

Генерал посмотрел прямо в глаза Дюко, без очков казавшиеся особенно водянистыми.

– Ну и?

– Значит, у них две роты: одна на холме, вторая разделена пополам.

Но генералу такая беззаботность совершенно не понравилась:

– Эти стрелки – настоящие ублюдки, майор. Мне не нравится, что они там засели и множатся на глазах. И, кстати, расскажите-ка мне, откуда здесь уланы, а?

Дюко пожал плечами:

– Я их не видел, – он произнес это таким тоном, как будто если он их не видел, их и не существовало.

– Зато я их видел! Черт возьми, я видел их своими глазами! А вы, Александр?

Дюбретон покачал головой:

– У англичан нет уланов, а если бы были, они носили бы кавалерийские плащи, а не пехотные шинели. И, помнится, они не шли в атаку.

– И что с того?

Дюбретон повернулся в седле; кожа протестующе скрипнула.

– Ну, мы знаем, что здесь La Aguja, и вряд ли она приехала в одиночестве. Думаю, это партизаны, которых англичане переодели в шинели, – он задумался и пожал плечами. – И остальное снаряжение могли тоже дать.

Генерал перевел взгляд с одного собеседника на другого.

– Дюко?

– Это имеет смысл, – скупо ответил тот.

– Стало быть, добавим к гарнизону полсотни партизан. Теперь я хочу услышать цифры: сколько британцев и где они?

Капитан, совершенно не желавший быть в ответе за неправильные прогнозы, печально начал:

– Шестьдесят стрелков и сотня красномундирников на холме, сэр. Три десятка и три сотни, соответственно, в замке. Три десятка и сотня в монастыре.

Генерал проворчал:

– Что вы думаете, Дюбретон?

– Согласен, сэр. Может, в монастыре немного меньше.

– Пушки?

Дюбретон ответил вместо адъютанта:

– Наши пленные уверены, что они есть, сэр. Одна в монастыре, и ее не передвинуть. Одна за разрушенной стеной, она не опасна, пока мы не войдем в замковый двор. Еще две на холме.

– И они притащили с собой артиллеристов?

– Да, сэр.

Генерал замолчал. Время, время, время... Он хотел быть у реки уже к вечеру, к ночи переправиться, а завтра к закату подойти к Вила-Нове. Чересчур оптимистично, конечно; он даже давал себе еще сутки, чтобы добраться до цели, но если проклятый Шарп отнимет у него целый день, вся операция будет под угрозой. Он предложил идею, над которой думал с самого утра:

– Что если просто не обратить на них внимания? Окружить чертов замок вольтижерами и просто пройти мимо? А?

Мысль казалась заманчивой: если три батальона, которые должны были составить гарнизон Господних Врат, продолжат осаду, остальные силы смогут направиться в Португалию. Но все офицеры понимали, чем это чревато: если три батальона не возьмут замок, путь к отступлению будет отрезан. Была и еще одна причина, которую озвучил Дюбретон.

– Перевал слишком узкий, сэр. Чертовы стрелки убьют любую лошадь, которая попытается там пройти, – он представил, как на гребне перевала встают пушки, привезенные генералом: лошади подстрелены, лафеты под весом тяжелой стали катятся прямо по раненым животным, переворачиваются, загораживая дорогу – и все это под безжалостным прицелом зеленых курток.

Генерал взглянул налево, на высокую дозорную башню.

– Сколько времени на нее уйдет?

– Сколькими батальонами, сэр? – спросил Дюбретон.

– Двумя.

Дюбретон оценил проходимость кустов, крутизну холма, представил, как солдаты карабкаются вверх под винтовочным огнем.

– Два часа, сэр.

– Так мало?

– Предложим им по медали.

Генерал сухо усмехнулся:

– Значит, мы получим башню к часу дня. Еще час на то, чтобы поставить там пушки, – он пожал плечами. – С тем же успехом можно ставить пушки здесь! Они из этих ублюдков фарш сделают!

Дюко глумливо осведомился:

– А зачем вообще брать башню? Почему просто не захватить замок? – никто не ответил, и майор продолжил. – Мы теряем время! Полковник Дюбретон и так пообещал перемирие до одиннадцати! Сколько людей вы потеряете при штурме башни, полковник?

– Полсотни.

– Но все равно еще предстоит взять замок. Так может, лучше потерять людей там? – Дюко почти не видел замка, тот выглядел для него размытым пятном, что не помешало майору пренебрежительно махнуть в ту сторону рукой. – Атака en masse!^[115] Раздайте медали первым пяти взводам – и дело с концом!

En masse. Это по-французски, эта тактика приносила победу императорским армиям по всей Европе. Метод императора – большая непобедимая армия. Пустить на защитников замка огромную массу людей, дать им столько целей, чтобы они захлебнулись, устрашить множеством барабанщиков в центре каждой колонны и по трупам пройти к победе. Замок будет захвачен уже к середине дня. Генерал знал, что монастырь не сможет оказать такого же сопротивления: в нем меньше людей, он более уязвим для двенадцатифунтовых ядер, способных пробивать стены. Взять замок, уничтожить пушку в монастыре – и войска начнут двигаться через перевал уже к двум часам дня. Можно будет забыть о дозорной башне, наплевать на нее, чего она, собственно, и заслуживает. En masse.

Он попытался подсчитать возможные потери. В первых рядах их будет множество – не меньше сотни убитых, но это не очень большая плата за выигранное время. Можно себе позволить и вдвое больше. Так поступает император, и это хорошо, потому что даже этот мерзавец Дюко напишет в своем рапорте, что победа одержана так, как это сделал бы император!

– Если взять все батальоны в районе селения, – начал он размышлять вслух, – по пятьдесят человек в шеренге, сколько это будет шеренг?

– Восемьдесят, – быстро ответил адъютант.

Огромный прямоугольник из четырех тысяч человек, барабаны в центре; восемьдесят шеренг, неотвратимо движущихся к цели. Дюбретон прикурил черуту.

– Мне это не по душе.

Генерал заколебался: ему нравилась идея, и отказываться от нее не хотелось. Он взглянул на Дюбретона:

– Объясните?

– Два соображения, сэр. Во-первых, они вырыли перед стеной траншею. Это может стать серьезным препятствием. Во-вторых, меня волнует замковый двор. Попав туда, мы можем обнаружить, что все выходы блокированы. Придем прямо в cul de sac^[116], а с трех сторон нас атакуют стрелки.

Дюко приложил к правому глазу небольшую подзорную трубу, заменив ею отсутствующие очки.

– Траншея идет не по всей длине стены.

– Это правда.

– Какова ее ширина?

Дюбретон пожал плечами:

– Она довольно узкая. Можно перепрыгнуть без особых усилий, но...

– Что именно но? – вмешался генерал.

– Двигаясь в колонне, люди не видят препятствий. Первые ряды смогут перепрыгнуть, но дальше строй смешается.

– Так предупредите их! И возьмите чуть правее, тогда большая часть колонны попросту обогнет эту траншею!

– Так точно, сэр.

Генерал поплевал на ладони и усмехнулся.

– А что касается двора – мы заполним его нашими мушкетами! И если чертовы стрелки попытаются высунуть нос, перестреляем их! Сколько, говорите, у них людей?

– Триста тридцать, сэр, – ответил адъютант.

– И мы боимся этих трех сотен с хвостиком? Против них будет четыре тысячи! – генерал заржал, как лошадь.- Медаль Почетного легиона^[117] первому ворвавшемуся в цитадель! Устраивает, Дюбретон?

– У меня уже есть одна, сэр.

– Вы не идете, Александр. Вы нужны мне здесь, – ухмыльнулся генерал. – Итак, плевать на дозорную башню. Пусть думают, что она важна, – поучим их разнообразию! Атакуем en masse, джентльмены, и пусть впереди идут все вольтижеры: займем кузнечиков делом, – хорошее настроение генерала стремительно возвращалось. – Парализуем их, джентльмены! Поступим так, как поступил бы Бонапарт!

Восточный ветер с каждой минутой становился все холоднее. Он дул защитникам замка прямо в лицо. Затопленные переполнившимся ручьем участки луга начинали покрываться льдом. А за селением французские батальоны уже получили приказ и готовились пройти путем императора прямо к Господним Вратам.

(обратно)

Глава 22

– В Бретани^[118], да?

Пленный адъютант кивнул. На деле этот ужасный капитан стрелков оказался весьма неплохим парнем, и особенно после того, как повязка и зубной протез вернулись на место. Адъютант взял карандаш и нарисовал кабана.

– Все статуи там в западной части. Говорите, вы видели такие в Португалии?

Фредриксон кивнул:

– В Браганце. Они точно такие же. И в Ирландии.

– Значит, сюда могли дойти кельты?^[119]

Фредриксон пожал плечами:

– Или они могли выйти отсюда, – он постучал согнутым пальцем по рисунку. – Говорят, это символ королевской власти.

Пьер возразил:

– А в Бретани ими украшают алтари. Одна даже стоит в нише, где располагалась ритуальная чаша с кровью.

– Ага! – Фредриксон заглянул через плечо француза, увлеченно заштриховывающего тени на резном горбе кабана. Интересное выдалось утро. Француз согласился с Фредриксоном, что вычурная архитектура Саламанки великолепна, но совершенно напрасно усложнена. В нагромождении деталей теряется линия, говорил Фредриксон. Пьер был очень рад встретить еще одного еретика, разделяющего его совсем не общепринятую точку зрения: оба ненавидели современный декор, предпочитая основательную простоту десятого и одиннадцатого веков. Фредриксон по памяти нарисовал португальский замок Монтемор-у-Велью^[120], и Пьер задал ему много вопросов. Теперь они еще больше углубились в историю, во времена странных людей, вырезавших кабанов из камня, но появление сержанта в зеленом мундире прервало обсуждение.

– Сэр?

Фредриксон заставил себя оторваться от наброска.

– Том?

– Два лягушачьих офицера в южном направлении, сэр. Разнюхивают. Тейлорговорит, дистанция подходящая.

Фредриксон обернулся к Пьеру:

– Время?

– О! – тот выудил из кармана часы. – Без одной минуты одиннадцать.

– Передай Тейлору, чтобы через минуту открыл огонь. И скажи, что я приказал ему убить одного из этих ублюдков.

– Так точно, сэр.

Но Фредриксон уже вернулся к разговору с французом:

– А видели каменного быка на мосту в Саламанке?

– Да, очень впечатляет.

Сержант ухмыльнулся и оставил их. Через минуту Милашка Вильям был уже самим собой: говорил по-английски, а не по-французски, и громогласно требовал убивать ублюдков. Пробираясь через колючие кусты, он пытался понять, кто из стрелков имел больше шансов подстрелить второго француза и мог бы поддержать Тейлора: Милашка Вильям всегда готов был выдать добавочную порцию рома тому, кто умел убивать офицеров противника.

Шарп стоял на руинах восточной стены, теперь завершавшихся неглубокой траншеей, менее трех футов глубиной и слишком узкой, хотя земляной парапет добавлял ей еще фут.

– Сколько сейчас времени?

– Одиннадцать, сэр, – нервно ответил капитан Брукер.

Шарп перевел взгляд на спрятавшихся за надвратной башней людей. Артиллеристы нервничали не меньше Брукера. Их ракеты напоминали шесты для поединков на деревенской ярмарке. Шарп потребовал, чтобы синие мундиры прикрыли пехотными шинелями фузилеров, и теперь артиллеристы выглядели шайкой мародеров. Шарп улыбнулся Джилайленду и крикнул:

– Не торопитесь! Думаю, сперва они атакуют дозорную башню!

Вдалеке раздались два винтовочных выстрела, расстояние приглушило звук, и Шарп напрасно старался разглядеть дымок.

– Должно быть, это на южном склоне.

– Похоже, вы правы, сэр.

– Да-да, – рассеянно ответил Шарп.

– Могу я идти? – Брукер хотел скорее оказаться подальше от полностью открытой стены. Он отведет роту фузилеров, усиленную двумя десятками стрелков капитана Кросса, в лощину, отделяющую замок от дозорной башни. Их задача – прикрывать отступление Фредриксона, если холм захватит французская пехота.

– Подождите минутку, – выстрелов со стороны дозорной башни больше не было; ни на северном, ни на южном склоне никакого движения не наблюдалось. Шарп снова посмотрел в сторону селения. – Ага!

Один французский батальон, стоявший наготове, начал движение на юг, прямо к дозорной башне. Шарп увидел, как задние шеренги перебираются через ручей у дороги. Значит, все-таки башня! Он лелеял надежду, что французы спешат и поэтому двинут все свои силы на замок и монастырь, но, похоже, время их не заботило, и они решили сделать все по правилам. На юг шел один батальон, а по треску винтовочных выстрелов Шарп понял, что, невидимый за холмом, туда же движется еще один. Скоро руки у Фредриксона буду заняты. Он кивнул Брукеру:

– Идите! Удачной охоты!

Брукер и Кросс выйдут из замка через лаз, пробитый в южной стене цитадели, тот самый, через который сбежали многие из людей Пот-о-Фе. Шарп не без удовольствия подумал о Хэйксвилле, запертом в подземелье. Интересно, что будет с пленными, если французы возьмут замок? Если. Ему в голову пришло, что он собирался удерживать замок два дня, и почти четверть этого срока уже прошла. Но он также знал, что сначала придется пройти проверку ветеранами, собравшимися за селением.

– Сэр? – горнист, все еще таскавший винтовку Шарпа, указал на дозорную башню.

– Что?

– В нашу сторону бежит человек, сэр; сейчас он скрылся из виду, сэр. Несется так, как будто черти за ним гонятся. Стрелок, сэр.

Что пошло не так? С холма больше не стреляли, ни одной струйки дыма не несло по ветру, внезапно окрепшему и ставшему совсем холодным. Ночью он где-то снял перчатки и забыл, где именно, поэтому сейчас лишь подышал на пальцы и взглянул в небо. Низкие темные тучи снова пытались угнездиться на дозорной башне, грозя снегом, что сделает перевал ненадежным, а продвижение спасательных сил – долгим и тяжелым.

– Вот он, сэр, – указал горнист.

Стрелок выбрался из кустов там, где ручей врывался в лощину. Он бросил взгляд направо, на французов, осознал, что угрозы нет, и бросился к замку. Кем бы они ни был, он находился в отличной форме: после пробежки на такое расстояние с винтовкой и подсумком у него еще остались силы перепрыгнуть траншею и добраться до Шарпа. Стрелок дышал слишком тяжело, чтобы говорить, поэтому просто передал майору сложенный вчетверо лист бумаги. С каждым выдохом перед его лицом поднимались густые клубы пара, но его все-таки хватило на одно слово.

– Сэр!

На листе был странный рисунок, изображающий дикого кабана. Шарп не понял, к чему это, зато увидел, что поверх рисунка угольным карандашом нацарапано: «Помните фр. контратаку при Саламанке? Я вижу то же. За селением. Десять гиней, что пойдут к вам. Все вольтижеры на западе. 8 бат. Думал, вы обещали мне драку! 2 фр. офицера были слишком близко. Бах-бах. М.В.». Шарп расхохотался: надо же, Милашка Вильям!

Восемь батальонов! Боже милостивый! А он только что отослал половину своих стрелков и пятую часть фузилеров в лощину. А если французы атакуют обе позиции? А если они отрежут Фредриксона от замка? Он обернулся.

– Прапорщик!

– Сэр?

– Мои лучшие пожелания мистеру Брукеру. Пусть возвращается так быстро, как только сможет! И капитан Кросс тоже.

Прапорщик умчался.

– Помоги нам Господь, сэр, – прошептал горнист, глядя в сторону селения.

И действительно: помочь тут мог только Господь. Батальон, отошедший на юг, лишь дал дорогу войскам, движущимся на замок, войскам, вошедшим в долину под командой своих верховых офицеров, войскам, от которых восточный край луга потемнел.

– Боже!

– Сэр? – горниста трясло.

Шарп улыбался, неверяще качая головой.

– Как бараны на чертову мясобойню, парень. Боже, Боже, Боже! – он обернулся. – Капитан Джилайленд!

– Сэр? – Джилайленд вышел из-за башни, где прятался от пронизывающего ветра, и поднялся на стену.

– Вы видите это, капитан?

Джилайленд взглянул в сторону селения, и на лице его отразился ужас.

– Сэр?

– Вот и начинается первый урок, капитан, – Джилайленд не мог понять, чему так радуется Шарп. – Сейчас вы увидите французскую колонну, капитан. Это, черт возьми, самая большая мишень в мире, и вы разнесете ее в клочья. Слышите? – довольный Шарп улыбался, забыв про холодность. – Мы их всех перебьем! Готовьте стапели!

Спасибо тебе, Господи, за принца Уэльского. Спасибо за толстого Крошку-принца и его безумного отца. Спасибо, Господи, за полковника Конгрива. И отдельное спасибо за французского генерала, который поступит так, как поступил бы на его месте любой солдат. Шарп улыбнулся горнисту.

– Тебе повезло, парень, что ты здесь! Повезло, что ты это увидишь!

– Точно, сэр?

Шарп стоял на развалинах стены, его черные волосы развевались на ветру. В голову ему вдруг пришла мысль, что французы просто хотят просочиться между замком и монастырем, но он решил, что в силах справиться с этим: ракеты столь же легко направить на север, как и на восток. Он видел, как французы неуклюже перестраиваются перед селением, и заметил, что центр первой шеренги сильно уклонился вправо от дороги: значит, они направляются к нему. Потом он бросил взгляд на дозорную башню: такая огромная людская масса была бы заманчивой целью для пушек Фредриксона, но Шарп приказал использовать их только для обороны холма. Фредриксону пока придется поскучать.

Он подозвал еще одного прапорщика, которого взял вестовым, и приказал трем ротам фузилеров собраться во дворе вместе с оставшимися стрелками. Теперь единственной проблемой были французские вольтижеры, буквально роившиеся перед плотным строем колонны, – их надо удержать подальше от траншеи. Он прошел туда.

Лишь тридцать ярдов траншеи были пригодны для его плана, и на этих тридцати ярдах люди Джилайленда установили на бруствер пятнадцать стапелей, направленных строго перпендикулярно стене. Шарп слегка поправил наводку, чтобы ракеты перекрывали центр долины. Согнувшись в три погибели за стапелем, он увидел, куда пойдут ракеты, если не свернут с прямолинейной траектории: они пересекут линию атаки всего в пятидесяти ярдах от стены.

– Отлично!

Артиллеристы опустили стапели на землю. Они тревожились, даже боялись, но Шарп улыбался им, шутил, уверял, что победа будет легкой, и его задор передался им. Наконец, хлопнув Джилайленда по плечу, Шарп произнес:

– Выносите их. Но как бы случайно, помногу не берите! – надев на ракетчиков пехотные шинели, он надеялся спрятать свое секретное оружие до последнего момента.

Стрелки во дворе без боязни смотрели на плотную массу неприятеля. Шарп отозвал их и приказал залечь перед траншеей: их работа – не давать вольтижерам подойти к ракетам. Три роты фузилеров он выстроил возле руин стены: кого-то французы заденут, может, даже убьют, но своими залпами они обеспечат стрелкам прикрытие.

Каждый стапель обслуживали два артиллериста: один клал ракету в металлический желоб, другой поджигал фитиль, потом оба приседали в траншее, спасаясь от мощного столба пламени. Они будут стрелять так быстро, как только смогут, отправлять в полет ракету за ракетой: каждый стапель может дать пять выстрелов в минуту, значит, всего в минуту больше семи десятков ракет, и каждая с разрывной боеголовкой; огненная смерть, готовая выбраться из траншеи и поразить свою цель, все еще неуклюже разворачивающуюся возле селения.

Во дворе, тяжело дыша, появился взволнованный Кросс. Шарп отправил пятерых его стрелков на башню, остальным велел разместиться перед траншеей, а роту Брукера добавил к фузилерам у руин стены. Им было страшно, что вполне естественно, но эти четыре роты, построившись в две шеренги, смогут противостоять французской колонне, инструменту, способному поставить на колени целые государства. И единственное, что может им сейчас помочь, – длинные ракеты, лежащие в траншее. Ракеты, которые сам Шарп презрительно называл детской забавой.

– Заряжай! – крикнул Шарп. – По команде «Огонь!» стрелять повзводно! Ваша задача – держать вольтижеров подальше от траншей! Капитан Брукер!

– Сэр? – рота Брукера располагалась ближе всех к воротам.

– Следите за открытым концом траншеи! Если вольтижеры туда пробьются, мы все погибнем. Не допустите этого! И не бойтесь колонны! Они уже трупы! – он позволил себе улыбнуться. – Вы сделаете это для полковника Кинни! Пусть увидит, как эти ублюдки отправятся в ад!

В этот момент загрохотали барабаны, те самые, что вели колонны на Мадрид и Москву, устилавшие Париж захваченными в боях знаменами, барабаны, отбивавшие pas-de-charge^[121], сопровождавший каждое наступление французов, прекращавшийся только тогда, когда победа была уже одержана. Бум-бум, бум-бум, бумбабум, бумбабум, бум-бум.

На этот раз они били ради Шарпа, только ради Шарпа, передавая человеку, выросшему в лондонском сиротском приюте, вызов от самого императора Франции. И Шарп, повернувшись лицом к ним и увидев, что колонна пришла в движение, расхохотался, широко распахнув рот, потому что гордость, удержавшая его на месте, теперь возносила его на гребень волны, потому что барабаны наконец-то били только для него.

(обратно)

Глава 23

Генерал беспокойно ерзал в седле. Он чувствовал, что должен сделать какой-то символический жест, например, поскакать во главе колонны или встать на фланге и салютовать, пока его люди проходят мимо, но понял, что пафоса в этом будет больше, чем смысла, и раздраженно покачал головой. Барабаны и реющие знамена пробудили в нем воодушевление, совершенно не соответствующее жалким силам противника, которые сейчас будут сметены с лица земли мощным ударом. Стоило ли брать в руки кувалду, чтобы расколоть орех? Он усмехнулся: народная мудрость, конечно, не врет, но если с помощью кувалды можно достичь цели, то стоит попробовать.

Время. Вечно это проклятое время. Он посмотрел на часы, когда в поле вышли первые вольтижеры: без четверти полдень. Сорок пять минут на сбор колонны – очень неплохо, но это все равно сорок пять потерянных минут. Зато к полудню с дерзким противником будет покончено, и тогда он сможет послать через перевал улан, за ними пехотные батальоны, а потом и громоздкие фургоны с продовольствием и боеприпасами, необходимыми для зимнего марш-броска.

К генералу подскакал артиллерийский полковник. Этот тихий, но злопамятный человек хотел обрушить на головы защитников замка всю мощь своих пушек, но генерал высмеял его предложение: подвергать противника бомбардировке – только терять время. Кроме того, он подозревал, что британцы просто укроются за каменными стенами, способными продержаться несколько часов. Нет, пехота сделает все быстро: потеряв несколько человек в первых рядах, они просто перевалят через руины восточной стены и откроют ему проход в Португалию.

У дозорной башни Пьер принял из рук капитана Фредриксона флягу и кивнул в сторону долины:

– Думаю, вы уже почти проиграли.

Фредриксон ухмыльнулся:

– Хотите пари?

Француз виновато улыбнулся и пожал плечами:

– Я не настолько азартен.

Фредриксон взглянул на верхушку башни.

– В нашу сторону кто-нибудь движется? – крикнул он.

– Нет, сэр.

Он снова обернулся в сторону долины. Перед огромной колонной врассыпную шли вольтижеры, сотни чертовых вольтижеров, и Фредриксону они очень не нравились. Они угрожали и без того неглубокой траншее, где Шарп прятал свои ракеты. Фредриксон видел, как выносили это странное оружие, с восторгом наблюдал в подзорную трубу, как направляют стапели, но он видел и то, как слаба цепочка стрелков, которые должны отогнать вольтижеров. Им придется туго.

– Лейтенант Визе!

– Сэр?

Фредриксон решил послать половину своих стрелков, сорок человек, чуть западнее: лейтенант отведет их почти до самой траншеи, и оттуда, из-за кустов, они смогут атаковать наступающих вольтижеров с фланга.

– И не забудьте поубивать сперва их чертовых офицеров! – крикнул им вслед Фредриксон.

А в замке тот же приказ отдал своим стрелкам Шарп, отдельно проинструктировав снайперов, засевших в надвратной башне:

– Офицеров! Выцеливайте офицеров!

Капитан Джилайленд, пытаясь справиться с нервной дрожью, поднялся к Шарпу на северную оконечность руин.

– Можем начать стрелять, сэр.

– Нет-нет-нет, – колонна, заполнив всю долину грохотом барабанов, была еще в трех сотнях ярдов, а Шарп не верил в точность ракет: на таком расстоянии три четверти их, а то и больше, уйдут с траектории. Чтобы бить без промаха, придется подождать.

Но – Боже милостивый! Вольтижеры! Их было больше, чем всех защитников замка, вместе взятых! Он должен ждать, но пока он ждет, вольтижеры подойдут ближе и могут смести их своим напором. В этот момент из башни послышался выстрел. В ответ раздался залп французов, но слишком далекий. Мушкетные пули пролетели гораздо выше восточной стены, однако Шарп, взглянув направо, увидел страх на лицах фузилеров.

Впрочем, ничего удивительного. На юго-запад, прямо к замку маршировала колонна, мощный кулак, ведомый барабанами, прямоугольник шириной в сотню футов и в восемьдесят ярдов глубиной. Наблюдателям на холме, казалось, что по долине катится огромный каток, оставляя за собой полосу примятой травы.

Заговорили винтовки, поверх траншеи начал стелиться дым. Пули выбивали из французских стрелковых цепей обладателей сабель, но вольтижеры продолжали двигаться вперед. Они работали парами: один, опускаясь на колено, целился и стрелял, другой перезаряжал. Стрелков подавляли числом: чтобы спастись от залпов французских мушкетов, им приходилось лежать ничком, а винтовку в таком положении заряжать непросто. Шарп видел, что они переворачивались на спину, стучали прикладами себе по ногам, досылая пулю шомполом, потом снова переворачивались на живот и лишь потом стреляли.

Мушкетные пули стали находить и фузилеров. Вот завопил один: пуля раздробила ему скулу; вот второй молча рухнул назад. Сержанты начали смыкать ряды. Луг кишел вольтижерами, повсюду были видны вспышки выстрелов, над землей повисли облака дыма.

– Фузилерам выдвинуться к траншее, – прокричал Шарп: пусть лучше идут вперед, чем гибнут, стоя на месте; так они на двадцать ярдов приблизятся к противнику, и у них будет больше шансов поразить чертовых вольтижеров.

Офицеры передали приказ по строю. Просто пройти через руины было невозможно, и они полезли по камням. Шарп кричал, требуя держать строй, сыпал приказами, не давая времени испугаться. Потом он взглянул налево и понял, что первые вольтижеры всего в сорока ярдах от траншеи.

– Капитан Брукер?

– Сэр?

– Открыть огонь!

– Так точно, сэр! Батальон! Целься! – секундная пауза, потом взмах тонкой сабелькой. – Огонь!

Спасибо тебе, Господи, за долгие часы тренировок; спасибо тебе за то, что хотя это и выглядит глупым, но британская армия, единственная из всех, тренирует пехоту с настоящими, а не холостыми боеприпасами. Первый залп отбросил четверых вольтижеров назад и напугал остальных. А фузилеры тем временем начали серию заученных движений, ставших второй натурой для каждого солдата: выстрелить, перезарядить, выстрелить, перезарядить, выстрелить, и так четыре раза в минуту. Скусить пулю с бумажного патрона, не обращая внимания на противника, ничего не различая в грязном дыму, темной тучей укрывшем всю траншею; насыпать пороху на полку, дослать пулю и пыж шомполом в тридцатидевятидюймовое дуло, сунуть шомпол в петлю на перевязи, вскинуть мушкет к плечу и ждать команды офицера. Огонь! Целиться не во что: облако дыма скрывает Бог знает какие ужасы. Иногда оно чуть качнется в сторону, пропуская вражескую пулю, а потом соседний взвод даст залп, закричит офицер, приклад ударит в плечо, порох опалит щеку, и свинцовый шар в три четверти дюйма диаметром умчится куда-то в дым, в сторону поля боя.

Кругом падали люди. Некоторые поднимались, стиснув зубы от боли, и продолжали стрелять, другие ползли назад, окровавленные и бессильные, жизнь гасла в их глазах. Шарп крикнул сержантам, чтобы раненым помощи не оказывали: солдаты часто пользовались этим, чтобы сбежать с поля боя. Его голос перекрыл грохот залпов и барабанный бой:

– Кто покинет строй, будет застрелен на месте! Слышите, сержанты?

Они услышали, и раненые, не получая помощи, остались истекать кровью. Мушкеты плевались огнем и били в плечи, повзводные залпы яркими красными вспышками ослепляли полубатальон.

Но это подействовало. Семь сотен мушкетных пуль в минуту сделали пространство перед траншеей гибельным местом, и вольтижеры рассыпались вправо и влево. Шарп отошел в сторону, чтобы не попасть под мушкетный огонь, и сквозь дым увидел, что французы наступают левее.

– Капитан Брукер! Левым взводам десять шагов назад! Прицел левее!

А что справа? Что можно сделать справа? Чтобы полностью закрыть брешь в стене, людей не хватит! Он закричал стрелкам:

– Внимание направо!

Рота Брукера перевела огонь, но на то, чтобы отбросить вольтижеров у них не хватало сил. Шарп увидел, как один француз вырвался вперед и прицелился, упав на одно колено. Пуля звякнула по стали ножен палаша, заставив клинок качнуться. Он услышал треск винтовок с башни и понял, что человек, стрелявший в него, рухнул ничком, пару раз взмахнул рукой, как будто загребая воздух, и застыл, скорчившись на земле.

Колонна наступала. От селения до замка идти недолго, не больше трех минут. Барабаны, музыка французского завоевания, грохотали все громче. Пока люди Брукера перезаряжали, Шарп метнулся направо: он беспокоился за этот фланг.

Над кустами поднялся дым, полыхнуло огнем, французы с криками ужаса откатились назад, и Шарп усмехнулся: Фредриксон прислал подмогу. Он знал, что должен был подумать об этом, попросить помощи, но это уже не имело значения, потому что стрелки уже отбросили французов. Вдоль строя противника проскакал офицер, приказывая взять колючие кусты в байонеты, но четыре или пять пуль сбросили его с седла, мундир внезапно залило алым, а лошадь заржала, понеслась вдоль замковой стены и пала под очередным мушкетным залпом.

Слева нарастал шум битвы: грохот мушкетов, крики, вопли боли и отчаяния, скрежет шомполов, щелканье кремней и барабаны, неизменные барабаны. Вольтижеры брали верх над фузилерами, их пули прорывали строй, бросали людей наземь. Залпы британцев сменились одиночными выстрелами: они стреляли, не дожидаясь товарищей, так быстро, как только могли, заряжали, снова стреляли. Их лица почернели от пороха, во рту стояла горечь, но выучка побеждала страх, заставляя снова и снова повторять одни и те же отработанные действия.

Из рядов роты Брукера выскочил прапорщик: его тошнило кровью. Он в последний раз укоризненно взглянул на Шарпа и упал на землю, дернувшись лишь от попадания французской пули в уже мертвое тело.

Шарп снова взобрался на стену и увидел, что вольтижеры подошли уже почти к самой траншее: местами до нее оставалось не более двадцати ярдов. Краем глаза он заметил неподвижные тела двух стрелков. Слева, все так же сверкая байонетами, маршировала колонна. Он видел, как французы открывают рты, чтобы выкрикнуть «Vive l'Empereur!».^[122] Кто-то потянул Шарпа за рукав; он повернулся и увидел Джилайленда.

– Пора?

– Нет! Ждите!

Ждать, пока вольтижеры осмелеют, пробегут шаг-другой, упадут на одно колено; рухнет, вскрикнув, еще один фузилер, забрызгав кровью соседей по шеренге, а они все так же будут заряжать и стрелять, проклиная ломающиеся кремни, и сержанты будут приносить им мушкеты погибших, чтобы они могли продолжать стрелять.

Вольтижеры начали вливаться в общий строй. Они были совсем близко, а значит, почти пришло время запускать ракеты. Шарп почувствовал облегчение, когда трубачи отозвали вольтижеров, заставили их присоединиться к этой неотразимой колонне. Барабаны продолжали грохотать, палочки отчаянно прыгали в руках мальчишек-барабанщиков, бивших по натянутой коже с такой силой, как будто так они могли вогнать колонну прямо в замок.

Скакавший перед строем колонны французский полковник пал. В башне один из людей Кросса усмехнулся:

– Четыре, – и, скусив очередной патрон, начал перезаряжать.

А у монастыря семнадцать стрелков под командой Патрика Харпера изо всех сил палили через всю долину. На таком расстоянии они не могли промахнуться по колонне, но остановить ее тоже не могли.

Пальцы генерала выбивали по папке тот же ритм, что и барабаны. Когда голову колонны затянуло пороховым дымом, он взглянул на Дюбретона:

– Вот и все, Александр. Неплохая получилась тренировка, а?

На холме Фредриксон и пленный адъютант стояли рядом, Фредриксон нервно чесал под повязкой:

– Давайте же! Пора!

Шарп сложил руки рупором:

– Стрелкам отойти!

Он видел колонну так же ясно, как и своих людей: вот мальчишки в первом ряду, пытающиеся отрастить пышные усы, так любимые французской пехотой, вот мушкеты поднимаются для единственного залпа – больше выстрелов не будет, придет черед байонетов.

– Ракетчики! – он на секунду замер. Пятьдесят ярдов. Они не могут промахнуться. Никогда еще подобное оружие не применялось против настоящего противника. Эта штука уничтожит колонну быстрее любой артиллерии, и Шарп был готов пустить ее в ход. Французские мушкеты все еще поднимались. – Огонь!

Первые ракеты уже лежали на стапелях. Пальники коснулись фитилей. Пару секунд ничего не происходило. Французский залп, всего полсотни мушкетных пуль, прорезал воздух, но Шарп не обратил на него внимания. Он услышал рев французов, первые победные кличи, потом все потонуло в нарастающем звуке стартующих ракет. Над траншеей взлетели искры, заревело пламя, и ракеты унеслись.

Они летели на невероятной скорости, как метеоры, как кошмарный сон любого солдата: смерть, казалось, вырвавшаяся из-под земли. На таком расстоянии ракеты не могли подняться в небо, они неслись вперед огненными факелами и приземлялись в глубине колонны. Перешедшие на бег французы внезапно увидели чудовищно густые дымные хвосты и огромные огненные шары. Ракеты врезались в голову колонны, пробивая шеренгу за шеренгой, опаляя людей пламенем, перекрывая свистом и грохотом барабанный бой. А потом взорвались первые боеголовки.

– Фузилеры! Огонь! Огонь! Огонь! – фузилеры, отшатнувшиеся было от огненного шторма, пораженно застыли, впервые наблюдая за применением подобного оружия. Шарп вложил в голос весь свой гнев: – Огонь! Огонь, сукины дети! Огонь!

Боже, как же близко он их подпустил! Нужно несколько залпов, чтобы добить первые шеренги, потому что французы еще могут победить – если, конечно, найдут в себе силы броситься вперед.

Второй ракетный залп был нестройным: некоторые расчеты быстрее других установили снаряды на стапели и уже пригнулись, спасаясь от огненных хвостов. Но вот и остальные двенадцатифунтовые ракеты легли в свои люльки, почти сразу же начав брызгать искрами.

– Быстрее! Быстрее! – Джилайленд почти подпрыгивал от возбуждения. – Быстрее!

Одной ракете все-таки удалось взмыть вверх, и она пронзила небо над долиной, визжа и оставляя за собой дымный хвост. Французы в селении с удивлением наблюдали, как странная штуковина поднялась за облака.

– Это еще что за чертовщина? – генерал не мог видеть, что творится возле замка; все закрывало облако дыма, сквозь которое прорывались огненные вспышки.

– Похоже на взрыв, – нахмурился Дюко.

Из дымного облака выскочил перепуганный и совершенно потерянный француз с байонетом наперевес. Увидев людей у траншеи, он вдруг вспомнил про свой долг, но стрелки, которым было приказано прикрывать ракетчиков, тоже заметили его; двое выстрелили. Француз упал, а ракета, врезавшись в его тело, завертелась на месте, рассыпая снопы искр. Один из стрелков, капрал, рванулся к ней, пинком отделил боеголовку, и обезглавленная ракета, вращаясь все быстрее, скрылась в клубах собственного дыма.

Северный край колонны избежал ракетного залпа. Они слышали грохот, крики боли, видели взрывы, разметавшие строй ярдов на двадцать в глубину, но продолжали наступать. Шарп указал роте Брукера новую цель.

– Огонь!

Даже такого хилого залпа оказалось достаточно, чтобы их остановить, возведя по всему фронту барьер из мертвых тел. Тут же мимо Шарпа проскочил Джилайленд: каблуком сапога он вогнал основание стапеля в землю, другой артиллерист уложил в желоб ракету, а третий с помощью карманного пистолета высек искру и поджег запал. Шарп отступил на шаг, спасаясь от огненного шквала.

– Сколько у вас еще стапелей?

– Четыре!

– Тащите их сюда!

Плотные ряды французов как будто втягивали в себя ракеты: те били точно в цель, лишь немного замедляя движение, когда проходили через строй, оставляя за собой выжженную полосу. Потом они останавливались, погружаясь в плоть, пока запал, спрятанный в металлическую трубку, не прогорал и боеголовка не взрывалась, разбрызгивая кровь и металл

Теперь уже никто не пытался войти в дымное облако, прорезаемое тут и там огненными вспышками. Барабанный бой безнадежно утонул в вое ракет и непрерывном кашле взрывов – а ракеты все летели, находя цели в следующих рядах, пробивая для себя новые каналы. Французы не видели ничего, кроме дыма и пламени, их барабанные перепонки дрожали от грохота и криков умирающих товарищей, и они побежали.

Все новые ракеты проносились над передними шеренгами колонны, одна пронзила французские ряды и умчалась в долину. Пролетев над вытоптанной травой, она свернула влево и вверх. Французский штаб оторопело смотрел, как она поднимается все выше и выше. Вой заполнил долину, за длинным огненным хвостом стелился дым, потом, уже к северу от селения, взорвалась боеголовка, и горящие обломки рухнули на землю.

Дюко, словно загипнотизированный, смотрел на постепенно рассеивающийся дымный хвост.

– Полковник Конгрив.

– Что?

– Ракетная система Конгрива, – он резко сложил подзорную трубу.

Генерал покачал головой и снова перевел взгляд на колонну. Хвост ее не пострадал, строй не потерял порядка, но впереди громыхали взрывы, и вся голова колонны, казалось, корчилась в облаке пламени.

– Они не продвигаются вперед.

Еще две ракеты, перелетев колонну, ударились оземь, перевернулись и взорвались в долине, две другие ушли севернее, поднявшись вверх над монастырем, но большая часть влетала точно в колонну, вращаясь и полыхая, изрыгая грохот и дым, взрываясь среди французских шеренг. А фузилеры все стреляли.

– Александр! – генерал дал шпоры коню: он не мог просто смотреть, как гибнут его люди. Галопом промчавшись по дороге, он закричал Дюбретону: – Что за чертовы штуковины эти ракеты?

– Артиллерия!

Генерал долго и витиевато выругался. Теперь он мог слышать страшный голос этого оружия. А еще он услышал, что барабаны смолкли: их гром сменился воплями и стонами, паническими криками. Генерал понял, что в любую секунду тщательно выстроенные, вымуштрованные шеренги могут превратиться в обезумевшую от страха толпу.

– Зачем, скажите ради Бога, они притащили их сюда?

Дюбретон прокричал в ответ горькую правду:

– Они знали, что мы идем!

– Продолжайте стрелять! – орал Шарп своим людям. – Вы можете побить чертовых ублюдков! Огонь! Огонь!

Это было настоящее торжество военной науки: смерть, движимая пламенем. Ракеты продолжали покидать стапели. Они скользили по траве, оставляя за собой огненный след, мчались все быстрее и быстрее, поднимались на несколько дюймов и врезались в строй противника. Некоторые летели на уровне колена, прорезая ряд за рядом, другие пробивали людей насквозь, проходя до самого края колонны. Французы бежали. Они сломались: взрывы и пламя заполнили собой всю долину, а пехота оказалась в самом центре владений таинственного смертоносного оружия, где густой дым и раскаленные куски металла, казалось, вырвавшиеся прямо из ада, летели на них быстрее молнии, грохотали – и убивали, убивали, убивали.

– Продолжайте стрелять!

Парни Фредриксона вышли из зарослей терновника, они перезаряжали и стреляли, выцеливая всех офицеров, пытавшихся командовать хотя бы маленькой группой людей. За облаками дыма громыхали залпы фузилеров, а впереди были крики, только крики. Барабаны смолкли.

Еще одно нарастающее крещендо: это не было похоже ни на один другой звук на земле – как будто гигантский водопад булькает, кипит и ревет. Ракеты умчались, изрыгая пламя, дым и снопы искр; Шарп увидел, как они светятся в дыму, и с неудовольствием ответил, что некоторые все-таки поднимаются. Алые огоньки удалялись, пока не встречали на своем пути людей, и лишь тогда окончательно скрывались из виду. Он скомандовал прекратить огонь.

Приказ был тут же повторен офицерами и сержантами:

– Прекратить огонь! Прекратить огонь!

Тишина. Нет, не совсем тишина: она только кажется тишиной, потому что смолк голос смерти, но остались еще голоса умирающих. Стоны, крики, плач, мольбы о помощи, проклятья – услышав эти звуки, почувствовав эту боль, Шарп вдруг ощутил, что боевая ярость покидает его.

– Капитан Брукер?

– Сэр?

– Два взвода за стену. Можете оказать помощь раненым.

– Да, сэр, – на лице Брукера застыло выражение ужаса. Он не хотел принимать бой здесь, считал сэра Огастеса Франтингдейла образцом здравого смысла и не никак мог поверить, что сражался и победил.

Шарп раздраженно добавил:

– Они придут снова, капитан! Поторопитесь!

– Конечно, сэр!

Они придут. Но сейчас дым медленно рассеивался, уносимый свежим ветерком. Взглянув поверх своих убитых и раненых, Шарп увидел плоды победы. От неглубокой траншеи тянулись полосы выжженной травы – и кровь. Это совсем не было похоже на пейзаж после битвы: казалось, что огромная рука сжимала строй противника до смерти, кроша плоть и разбрызгивая кровь по пожухлой зимней траве под низкими облаками. Потом Шарп увидел отдельные тела, израненные, сожженные; раненые, тут и там поднимающих головы среди общей бойни, напоминали призраков, ожившие тени среди кровавой пелены.

Почти все ракетчики обожгли руки и лица, у многих были прожжены мундиры, но они улыбались, стоя в траншее: улыбались, потому что выжили. Они отряхнули шинели и брюки от пепла и только потом решились взглянуть в сторону противника.

Туда же смотрел и Шарп. Он видел, где ракеты пробивали строй: огонь еще пылал там, где догорали шесты-балансиры. Один поджег мундир раненого француза, и тот не смог сбить пламя: его подсумок взорвался, оставив на траве закопченный след. Казалось, мертвые двигались в сторону селения и уже успели пройти по меньшей мере полдороги. Шарп никогда не видел такого поля боя – но звучало оно привычно, как любое поле после любого боя: его переполняли звуки, издаваемые умирающими.

– Капитан Джилайленд!

– Сэр?

– Я выражаю вам благодарность за ваши усилия. Передайте это своим людям.

– Конечно, сэр, – Джилайленд, как и Шарп, понизил голос. Стрелок продолжил осматривать поле боя. На полпути к селению он увидел двух всадников, занятых тем же, что и он. За их спинами, у крайних домов, уцелевшая французская пехота медленно восстанавливала строй. Шарп покачал головой: пятнадцать больших пушек, заряженных картечью, пожалуй, нанесли бы больше урона, но было что-то в этих выжженных полосах, сожженных трупах, разбросанных по земле телах убитых и раненых, чего он еще никогда не видел.

– Кажется мне, что однажды все поля после битвы будут выглядеть так же.

– Сэр?

– Пустяки, капитан Джилайленд, не обращайте внимания, – он потряс головой, прогоняя наваждение, повернулся и увидел горниста, все еще с винтовкой на худом плече. Шарп потянул винтовку за ремень; слезы застили ему глаза, потому что голова мальчишки была пробита мушкетной пулей. Он умер быстро, но так и не стал стрелком.

Первые снежинки полетели, когда Шарп уже шел прочь. Снег, мягкий и ласковый, сначала нерешительно, потом уже уверенно падал на лоб горниста, таял, окрашиваясь красным, и исчезал.

(обратно)

Глава 24

Второе за день перемирие было объявлено до четырех часов. На этот раз генерал сам поскакал на переговоры вместе с Дюбретоном: он хотел лично взглянуть на этого Шарпа и согласился на перемирие лишь после того, как убедился, что сегодня ему через перевал не пройти. Ему нужно было время, чтобы справиться с последствиями задержки, вызванной этим высоким мрачным стрелком, чью щеку пересекал темный шрам; нужно было время, чтобы собрать раненых и вынести их из царства горелой плоти и сожженной травы.

Столько раненых, столько убитых! Шарп, взобравшись на верхнюю площадку надвратной башни, пытался их сосчитать, но тела лежали слишком тесно, и он просто записал, что уничтожено свыше батальона противника. Раненых было гораздо больше, они переполнили французские операционные, а легкие санитарные повозки и носилки с каждой минутой прибавляли еще и еще, пока тела совсем не занесло снегом.

На северо-востоке от селения уланы нашли запутавшуюся в колючих кустах ракету: та почему-то не взорвалась. Они привезли ракету в Адрадос, но по дороге один из них заметил всадников на гребне холма и далекую вспышку мушкетного выстрела, так что вместе с образцом страшного оружия майор Дюко получил и новости о новом противнике: партизанах.

Дюко, низко нагнувшись над лежащей на полу трактира ракетой, долго изучал ее конструкцию, потом отделил запальную трубку от боеголовки и увидел, что фитиль попросту выпал из отверстия. Майор выпрямился, перестав напрягать глаза, и начал прикидывать, какая часть шеста-балансира успела сгореть: что если добавить пороху в цилиндр, думал он, воткнуть новый шест и устроить этой штуке испытания? Поразмыслив, он тщательно измерил ракету, неразборчивым почерком вывел на листе бумаги какие-то цифры и прислушался к воплям раненых наверху, где хирурги сдирали обугленную ткань с обгоревшей кожи.

В замковом дворе фузилеры вскипятили воды и теперь вливали ее в дула своих мушкетов, смывая остатки пороха. Они уже пополнили подсумки и, глядя на то, как на брусчатку ложится снег, надеялись, что французы на сегодня уже наелись свинца.

В замковом подземелье Обадия Хэйксвилл, растирая запястья там, где была веревка, криво улыбался другим пленным и обещал устроить побег. Отойдя подальше от факелов, освещавших только ступени и охранников, он протискивался все дальше и дальше вдоль стены, через грязь и стылые лужи, пока не забрался в самый темный угол. Там обнаженная фигура, мертвенно бледная на фоне темных камней, поднялась и принялась, дергая головой, раскачивать один из камней стены. Хэйксвилл двигался медленно и тихо, не желая привлекать внимания: он помнил об одной вещи, о которой все остальные, казалось, забыли.

На холме у дозорной башни Фредриксон написал несколько строк на листе из блокнота и передал его французскому офицеру.

– Это адрес моего отца, хотя один Господь знает, буду ли я жить поблизости от него.

У Пьера имелся запас официальных визитных карточек, на обороте одной он записал свой адрес.

– Может, встретимся после войны?

– Думаете, она когда-нибудь закончится?

Пьер пожал плечами:

– Разве все мы не устали от нее?

Фредриксон явно не разделял эту точку зрения, но ему показалось невежливым возражать.

– Значит, после войны, – он последний раз взглянул на немецкого улана, чью пику украшала грязная белая тряпка. Улан был крайне недоволен, ему не нравился этот самодельный флаг, и Фредриксон перешел на немецкий. – Если у тебя не будет в руках этой тряпки, тебя подстрелят свои же, – он обернулся к Пьеру и снова заговорил по-французски. – Вы же обязуетесь соблюдать все обычные формальности: подождете, пока вас обменяют, и до того не поднимете против нас оружия?

– Да, конечно, я обязуюсь соблюдать все формальности, – улыбнулся Пьер. – И никому не говорить, что я здесь видел?

– Разумеется.

– Но за него я не поручусь, – кивнул Пьер на улана.

– Он не видел ракет в башне, так что сказать ему нечего, – Фредриксон ухмыльнулся, чтобы скрыть ложь: ему было доподлинно известно, что сержант Роснер в деталях обрисовал юному улану, как именно несуществующие ракеты делают позицию на холме неприступной. – Жаль, что вам надо ехать, Пьер.

– С вашей стороны очень благородно отпустить меня. Удачи! Встретимся после войны.

Фредриксон долго смотрел им вслед, потом бросил одному из сержантов.

– Вне всякого сомнения, он чудесный человек.

– Похоже на то, сэр.

– И весьма здравомыслящий. Предпочитает старый собор в Саламанке новому.

– Правда, сэр? – сержант не заметил в Саламанке и одного собора, не то, что двух.

Но Фредриксон уже обернулся, чтобы встретить выбравшегося из зарослей кустарника лейтенанта Визе.

– Отличная работа, лейтенант. Кто-нибудь ранен?

– Капрал Бейкер потерял палец, сэр.

– Левой или правой руки?

– Левой, сэр.

– Чудесно, значит, из винтовки стрелять сможет. Замечательно! А как кончатся патроны, закидаем их снежками! – он ухмыльнулся сержанту. – И пусть бойцы со всех концов земли идут на нас, сержант, мы оттолкнем их прочь!^[123]

– Неплохо было бы, сэр.

– Они придут, сержант, они придут!

А на севере от селения, вне досягаемости снайперов с холма, разворачивались две батареи французских пушек. Лошадей уже увели, готовые к стрельбе боеприпасы сложили у орудий; теперь горы ядер и саржевые мешки с порохом засыпало снегом. Артиллеристы были уверены в себе: пехота подвела, и генерал наконец-то проявил здравый смысл. Они не просто артиллерия, они французская артиллерия, любимое оружие Наполеона. Самый последний пушкарь во Франции гордился тем, что император был артиллеристом. Сержант смахнул снег с вензеля N на казенной части орудия и прищурился поверх ствола на монастырь. Скоро, моя красавица, скоро, подумал он, похлопав по стволу, как будто монстр из бронзы, железа и дерева был его любимой дочерью.

Пока длилось перемирие, монастырь посетил и Шарп. Он пересек лощину, оставляя следы сапог на свежем снегу, и остановился у входа, глядя на уставившиеся прямо ему в лицо дула орудий. Войдя, он миновал граб, заново украшенный снегом: казалось невероятным, что лишь вчера утром немецкие стрелки повязывали голые ветви белыми ленточками.

Переговорив с офицерами и изрядно удивив их своими словами, он заставил каждого повторить приказ, затем прошел вместе с ними по позициям, чтобы убедиться, что они все правильно поняли. Казалось, фузилеры с облегчением услышали:

– Мы не будем защищать монастырь, джентльмены.

– Держите что-то в рукаве? – ухмыльнулся Гарри Прайс.

– Нет, Гарри.

Потом Шарп спустился вниз и нашел Харпера.

– Патрик?

– Сэр? – расплылся тот в широкой ирландской улыбке.

– Все в порядке?

– Ага. Какие планы? – Шарп рассказал ему все, и ирландец кивнул. – Парни будут рады вернуться к вам, да, сэр.

– И я буду рад, что они вернутся. Так им и передай.

– Они и без того знают. Как там мой дружок, рядовой Хэйксвилл?

– Гниет в подземелье.

– Слыхал, слыхал, – осклабился Харпер. – Это хорошо.

– Уже забил гвоздь в пушку?

– Ага, из нее теперь нескоро выстрелят, – Харпер вставил в запальное отверстие гвоздь и скусил шляпку вровень со стволом. Теперь придется высверливать отверстие и крепить внутрь ствола железный клин, который будет входить все глубже при каждом выстреле, иначе пушку просто разорвет. – Уверены, что все произойдет уже сегодня вечером, сэр?

– Да, на закате.

– Ага.

– Удачи.

– Ирландцам удача без надобности, сэр.

– Просто снимите англичан у них с шеи, да? – расхохотался Шарп.

Харпер ухмыльнулся в ответ.

– Видите, как повышение в чине прибавило вам здравого смысла, сэр?

Когда Шарп возращался назад через лощину, снег пошел сильнее, и на чисто белом поле лишь кое-где выделялись островки травы. Он решил, что французы атакуют монастырь. Возможно, расположение пушек просто должно было сбить его с толку, но он сомневался в этом: французы хотели заполучить монастырь, чтобы поставить батареи под защитой его стен и в клочки разнести северные укрепления замка. Потом они постараются взять дозорную башню, чтобы вести оттуда огонь по замковому двору. Больше всего Шарпа пугали гаубицы, способные запустить снаряд высоко за облака, откуда он и рухнет на обороняющихся. Но это будет завтра.

Снег хрустел у него под сапогами, оседал на лице; он украсил старые стены белыми кружевами, и это выглядело неожиданно величественно. Снег покрыл все, даже темных пятен травы больше не было видно. Шарп шел и думал, как долго они смогут продержаться. Погода только задержит подмогу, а ракет осталось всего четыре сотни: Джилайленд не привез больше,потому что должен был доставить боеприпасы для фузилеров. Впрочем, Шарп считал, что ракеты у Господних Врат больше не пригодятся. У него была всего одна идея, как их использовать, идея отчаянная, но она сработала, как сработают и запалы, которые он позаимствовал у Джилайленда для другой цели. Эти запалы предназначались не для одной ракеты, а для целой связки, и Джилайленду было жаль их терять. Но их время еще придет.

Наверху, в цитадели хирург ампутировал ногу. Он откинул кусок кожи, который прикроет культю, и разрезал мышцы и кровеносные сосуды, быстро орудуя короткой пилой. Санитары с трудом удерживали раненого фузилера на столе: тот, пытаясь сдержать крик, корчился на кожаной подстилке, уже перенесшей проявления боли пятнадцати других мужчин. Когда кость подалась под хищными зубами пилы, хирург заворчал:

– Ну, вот почти и все, сынок. Хороший парень!

В траншее, откуда днем запускали ракеты, немецкие стрелки Кросса хоронили двоих своих товарищей. Траншею углубили, тела уложили на дно и прикрыли камнями: это не даст им попасть в лапы хищникам, обожающим мертвечину. Сверху насыпали небольшой холм, Кросс произнес несколько теперь уже бессмысленных слов, а потом, глядя на то, как снег заметает свежую могилу, они запели песню, появившуюся лишь на этой войне и сразу пришедшуюся немцам по сердцу. «Ich hatt' einen Kameraden, Einen bess'ren findst du nicht...» – услышал Шарп в цитадели. «Был у меня товарищ, товарищ дорогой».^[124]

Перед Шарпом навытяжку стоял Брукер: капитан фузилеров был тщательно выбрит, его мундир вычищен, и это заставляло Шарпа чувствовать себя грязным оборванцем

– Наши потери, капитан?

– Пятнадцать убиты, сэр, тридцать восемь тяжело ранены.

– Мне жаль, – Шарп взял у него рапорт и сунул в подсумок. – Боеприпасы?

– Хватает, сэр.

– Пайки?

– На два дня, сэр.

– Будем надеяться, что так надолго это не затянется, – Шарп потер щеку. – Значит, в замке осталось сто восемьдесят фузилеров?

– Сто восемьдесят два, сэр. С офицерами, конечно, больше.

– Разумеется, – Шарп улыбнулся, пытаясь пробиться сквозь сдержанность Брукера. – И мы удерживаем здесь целую армию.

– Да, сэр, – мрачно буркнул Брукер.

– Не беспокойтесь, капитан. Сегодня вы получите еще девяносто фузилеров из монастыря.

– Вы так считаете, сэр?

Шарп чуть было не рявкнул, что если бы не считал так, не говорил бы, но прикусил язык: ему нужна была помощь Брукера, а не его неприязнь.

– Есть еще полторы сотни у дозорной башни.

– Конечно, сэр, – лицо Брукера оставалось мрачным, как у методистского священника, грозящего адскими муками.

– Вы проверили, как содержат пленных?

Брукер этого не сделал, но боялся признаться Шарпу.

– Конечно, сэр.

– Отлично. Мне бы не хотелось, чтобы эти ублюдки напали на нас с тыла. Смените часовых на ночь.

– Может быть, их покормить?

– Нет, пусть голодают. У вас есть часы, капитан?

Брукер достал из кармана часы-луковицу.

– Без четверти четыре, сэр.

Шарп извинился и дошел до пролома в стене на месте обрушившейся бойницы. Снаружи было темно, небо почти почернело, низкие облака принесли с собой ранние сумерки. Долину засыпало снегом. Внизу, возле еще одной свежей могилы, чуть меньшей по размеру, Шарп заметил капитана Кросса. Стрелок рядом с ним, когда-то бывший горнистом, приложил инструмент погибшего мальчишки к губам. Сперва он сыграл простой короткий сигнал, и над долиной проплыла чистая нота, потом раздался один длинный: по нему Шарп требовал сверять часы. Завершали мелодию длинные мягкие ноты, медленные и печальные. «Ich hatt' einen Kameraden...»

Скрипнула дверь, кто-то кашлянул, привлекая внимание. Шарп обернулся и увидел одного из стрелков.

– Что-то случилось?

– Наилучшие пожелания от капитана Фредриксона, сэр, – в руках стрелок держал лист бумаги.

– Спасибо, – Шарп развернул записку.

«Партизаны на севере, востоке и юге. Какой пароль на сегодня? Я получу свою драку или нет?» – прочел он. Подпись на этот раз гласила: «Капитан Вильям Фредриксон, 5-й бат. 60-го, в отставке». Шарп усмехнулся, позаимствовал у Брукера карандаш и пристроился писать на краю обрушившейся бойницы. «Пароль на сегодня: терпение, отзыв: добродетель. Ждите свою драку на рассвете. Ночью моих часовых к востоку от ручья не будет. Удачной охоты. Ричард Шарп». Он отдал записку стрелку и проводил его взглядом, затем передал пароль Брукеру.

– Кстати, лучше предупредите часовых о партизанах: кто-то из них может пожаловать к нам ночью.

– Да, сэр.

И выше нос, ублюдок ты этакий, хотел добавить Шарп.

– Можете выполнять, капитан Брукер.

Минуты текли неторопливо. Артиллеристы смели снег с запальных отверстий своих орудий: скоро стволы стану слишком горячими, и снег, сейчас покрывающий бронзу слоем не меньше дюйма толщиной, растает. Каждое орудие было более семи футов длиной и помещалось на лафете между пятифутовых колес. В зарядных ящиках у каждого лежало по сорок восемь ядер, в передках еще по девять, и пушкари горели желанием отправить их все в восточный фасад монастыря, втоптать его на землю, чтобы впустить целый батальон пехоты. Этот батальон днем шел в хвосте колонны и практически не был затронут ракетами; он двинется в атаку с последним лучом солнца. Потом, под покровом темноты, французы перевезут пушки, пробьют амбразуры в южной стене, и двенадцатифунтовые монстры обратятся против замка. Пушкари покажут, как надо делать свою работу.

За пять минут до четырех долина казалась пустынной: фузилеры попрятались за каменными стенами, стрелки – в неглубокие окопы, вырытые среди кустарника, французы притаились в селении.

Шарп взобрался на надвратную башню и притопывал ногами на холодном снегу, переговариваясь со стрелками.

– Должно быть, сейчас начнут.

В дула пушек полетели саржевые мешки с порохом, за ними последовали ядра с все еще привязанными к ним для устойчивости деревянными «башмаками»: они сгорят в полете. Сквозь запальные отверстия канониры проткнули мешки, потом вставили запальные трубки: крутой уклон запальных отверстий заставил каждую скользнуть точно к цели. Полковник взглянул на часы: без двух минут четыре.

– Чума им на голову! Огонь!

Восемь орудий откатились назад, проделав в снегу восемь пар глубоких борозд, и расчеты взялись за работу, снова устанавливая их на позиции с помощью веревок и гандшпугов.^[125] Канониры в это время протирали губками шипящие стволы и готовили новые заряды.

Первые ядра ударились оземь в сотне ярдов от монастыря, подскочили и грохнули в стену. По мере того, как стволы будут нагреваться, место отскока станет смещаться все ближе к цели, пока отскока и вовсе не понадобится.

– Огонь!

С надвратной башни пушек видно не было, но длинные красные вспышки и блики на снегу выдавали их расположение. Шарп наблюдал, как залп за залпом окрашивает снег багрянцем. Пушкари старались изо всех сил, залпы шли все чаще, ритм движений расчетов из тягучего стал размашистым – именно так работают хорошо подготовленные артиллеристы: каждый знает свою задачу, каждый гордится тем, что выполняет ее на отлично. Алые вспышки мелькали одна за другой, ядра били в стену монастыря; возведенная вовсе не для защиты, она вскоре пошла трещинами и рухнула.

– Огонь!

Монастырь потихоньку затягивало дымом, медленно плывшим под натиском падающего снега. Снежинки шипели, падая на горячие стволы орудий, а те раз за разом подпрыгивали и откатывались назад, но расчеты разворачивали их снова, заряжали, стреляли, пока тяжелые монастырские двери не разлетелись в щепки.

– Огонь!

Каждый залп окрашивал багрянцем плывущее облако дыма: небо было угольно-черным, долина – белой, а северный ее край алел.

– Огонь!

Гром выстрелов эхом гулял по холмам, стряхивал снег с крыш домов в селении, заставлял дребезжать стекла в трактире.

– Огонь!

Стена содрогнулась, взметнулось облако пыли, и следующее ядро попало уже во внутреннюю стену клуатра, пробив штукатурку вместе со старой кладкой. Пушки снова отпрыгнули назад, их расчеты взмокли от пота, несмотря на мороз. Полковник с гордой улыбкой оглядывал своих людей.

– Огонь!

Теперь беззащитный верхний клуатр был распахнут прямо в долину: артиллерия с близкого расстояния буквально разодрала стену заброшенного монастыря, и лишь горький дым первых залпов витал между сломанных колонн, покрытых искусной резьбой.

– Огонь!

Граб был поражен в самое основание ствола: он взлетел в воздух, скребя остатками корней, а потом вместе с украшавшими его снегом, лентами и солдатские пуговицами рухнул наземь.

– Огонь!

Кот, рождественским утром осторожно гулявший по мраморным плитам, шипел в подвале, выпустив когти. Шерсть у него на загривке стояла дыбом. Ему казалось, что все здание вокруг него ходит ходуном.

– Огонь!

Стрелок на башне тронул Шарпа за рукав:

– Вы видите, сэр?

По северному краю долины двигался французский батальон; синие мундиры мелькали в дыму мрачными пятнами на белом снегу.

– Огонь!

Последний залп, сокрушивший резную арку, обрушил на плиты клуатра лавину снега и земли с крыши. Вольтижеры радостно завопили и ринулись вперед, спотыкаясь в снегу. В монастыре прогремели первые мушкетные выстрелы.

– Пора, – произнес Шарп. – Пора!

– Сэр?

– Нет, ничего, – уже почти совсем стемнело, и ему показалось, что глаза сыграли с ним злую шутку.

Защитники монастыря, укрывшиеся во внутреннем клуатре, побежали, как им и было приказано. Вверх по ступенькам, потом по накату в дальний клуатр – и по местам. Выстрелы мушкетов и винтовок разорвали темноту: всего один залп – и они прыгнули. Кто-то скатился по осыпи в верхний клуатр, перебрался через рухнувшую под артиллерийским обстрелом стену и побежал к замку; остальные, прыгнув с крыши, неуклюже приземлились на засыпанном снегом склоне и тоже добрались до замковых укреплений. Шарп оглядел долину: кавалерии не видать, а значит, нет необходимости посылать три роты фузилеров прикрывать отход.

Французы, увидев поспешное бегство, завопили и дали прощальный залп, потом батальон перевалил через развалины стены, и долину огласили радостные крики: они одержали первую победу.

– На передки! – полковник хотел поскорее доставить пушки в монастырь; в так и не сделавшие ни одного выстрела гаубицы лошади уже были впряжены.

Рассыпавшись по монастырю, батальон обнаружил бочки со спиртным: их оставил Шарп в надежде, что французы перепьются до беспамятства. Но офицеры тоже увидели бочки. Они взвели свои пистолеты и прострелили дно каждой бочки. Вино полилось прямо на снег.

– Вперед! Двигайтесь! – нужно было дать дорогу пушкам.

А защитники монастыря тем временем уже добрались до замка. Один хромал, подвернув ногу при падении, другой сыпал проклятьями, получив французскую пулю пониже спины: известие об этом встретил общий хохот.

Шарп перегнулся через парапет во двор:

– Рассчитаться!

Фузилеры успели первыми:

– Все здесь!

За ними ответили стрелки Кросса:

– На месте!

– Лейтенант Прайс?

Лицо лейтенанта было белее снега.

– Харпса нет, сэр! – крикнул он, не веря самому себе. Вокруг него стрелки из роты Шарпа настороженно глядели вверх, как будто надеясь, что Шарп сотворит для них чудо. Лейтенант Прайс страдальчески воскликнул: – Вы слышите, сэр?

– Я слышу. Закрывайте ворота.

Снизу раздался судорожный вздох.

– Сэр?

– Я сказал, закрывайте ворота, – заорал Шарп.

Он повернулся и уставился в темноту. Над долиной медленно шел снег. Он проносился над стенами и ложился на свежие могилы, кружился над перевалом, откуда должна прийти помощь, падал на рухнувшую восточную стену монастыря.

Харпер сказал, что ирландцам удача без надобности. Шарп вздрогнул, услышав звуки мушкетных выстрелов, донесшиеся из монастыря, откуда не вернулся только Патрик Харпер.

Лейтенант Прайс взлетел на башню, задыхаясь после подъема по крутой винтовой лестнице.

– Он был с нами, сэр! Я не могу понять, что с ним случилось!

– Не волнуйся, Гарри.

– Мы можем вернуться за ним, как совсем стемнеет, сэр! – настаивал Прайс.

– Я сказал, не волнуйся, Гарри, – произнес Шарп, уставившись на север, в дымные сумерки.

Ich hatt' einen Kameraden, Einen bess'ren findst du nicht...

(обратно)

Глава 25

На войне, как и в любви, кампании редко идут так, как были задуманы, и французский генерал, сидя у камина в трактире, тоже решил поменять свои планы.

– Задача остается прежней, джентльмены: отнять у британцев север Португалии. Если мы не можем добраться до Вила-Новы, займем Барка-де-Альва.^[126] Эффект будет тем же, – он повернулся к артиллерийскому полковнику. – Сколько времени уйдет на установку орудий?

– До полуночи, сэр, – надо вручную откатить пушки в монастырь, проделать в южной стене амбразуры, но дело это недолгое. Были опасения, что британские стрелки попытаются вмешаться, но пока их не было видно.

– Прекрасно. Кто-нибудь знает, во сколько рассвет?

– Двадцать одна минута восьмого, – в таких вещах Дюко всегда был точен.

– Ох уж эти мне долгие ночи! Хотя мы знали об этом, когда выступали, – генерал глотнул мутного кофе и снова оглянулся на артиллериста. – Гаубицы, Луи. Я хочу, чтобы завтра в замковом дворе никто даже пальцем шевельнуть не смел.

Полковник усмехнулся:

– Сэр, могу добавить еще пару орудий.

– Можете – сделайте, – улыбнулся генерал. – Merci^[127], Александр, – он взял предложенную Дюбретоном сигару, покатал ее между пальцами и склонился к огню. – Когда сможем начать стрелять?

Артиллерист пожал плечами:

– Когда скажете, сэр.

– В семь? И поставьте еще две батареи на южном краю селения, чтобы бить прямо через брешь, хорошо? – полковник кивнул. Генерал улыбнулся: – Картечью, Луи. Это не даст им пускать чертовы ракеты. Я хочу, чтобы любой, кто высунется из укрытия, был мертв.

– Так и будет, сэр.

– Но ваши канониры будут в досягаемости для чертовых стрелков на холме, – медленно проговорил генерал, как бы думая вслух. – Думаю, надо их чем-то занять. Вы верите, что там есть ракеты? – повернулся он к Дюбретону.

– Нет, сэр. Кроме того, я не думаю, что они смогут стрелять через кустарник.

– Я тоже. Значит, пошлем один батальон на холм, а? Пусть займут стрелков.

– Всего один, сэр?

В очаге трещал огонь, искры сыпались на подсыхающие сапоги, а план прорабатывался все тщательнее. Батальон, усиленный вольтижерами, атакует дозорную башню; два двенадцатифунтовика вместо того, чтобы передвинуться в монастырь, зальют терновник картечью и перебьют всех британцев в зеленых куртках; гаубицы из монастыря превратят замковый двор в бойню, а орудия к югу от селения будут бить по руинам восточной стены и траншее, так что ракеты к стапелям доставить не удастся. Под прикрытием пушек пехота поутру возьмет деморализованный гарнизон в байонеты, и французы двинутся к мосту в Барка-де-Альва, к победе. Генерал поднял свой бокал с бренди.

– За победу во имя императора.

Все собравшиеся нестройно повторили тост и выпили, один лишь Дюбретон проворчал:

– Слишком уж легко они отдали монастырь.

– У них не хватает людей, Александр.

– Это правда.

– Их напугали мои пушки, – усмехнулся артиллерийский полковник.

– И это правда.

Генерал снова поднял бокал.

– А значит, завтра мы победим.

– И это правда.

На брусчатку замкового двора нанесло снега. Снежинки шипели в костре, таяли на крупах лошадей ракетчиков, холодной слякотью оседали на шинелях часовых, всматривавшихся в ночь в ожидании возможной атаки. Замки мушкетов и винтовок замотали тряпками, чтобы не намочить порох на полках. В монастыре горели костры, освещая работавших там, где когда-то были двери, французов: они сооружали из тяжелых камней баррикаду, на которую потом водрузят пушку.

Иногда над долиной раздавался сухой треск винтовочного выстрела, и пуля откалывала кусочек каменной кладки или заставляла кого-то упасть на землю, чертыхаясь и зажимая рукой рану, но потом французы прикрылись пустыми зарядными ящиками, и стрелки решили поберечь порох. Фредриксон выдвинул свои пикеты далеко в долину. Им был дан приказ не давать французам сомкнуть глаз, стрелять на свет, держа нервы противника в постоянном напряжении. А на холме фузилеры, вне себя от ярости, проклинали маньяка, приказавшего им среди ночи поискать кроличьи норы. Подумайте только: кроличьи норы!

В ту ночь люди спали плохо. Мундиры их не успевали просохнуть, зато мушкеты были под рукой. Иные внезапно просыпались в темноте и не могли понять, где они, а когда вспоминали, их пробивал холодный липкий ужас: местечко не из приятных.

Майор Ричард Шарп, казалось, погрузился в собственные мысли: он был необычно вежлив, но по-прежнему внимателен к каждой детали, а о планах на завтра помалкивал. До полуночи, пока шел снег, он оставался на площадке надвратной башни, потом разделил со своей ротой скудный ужин: вяленую говядину, вываренную в кипятке. Дэниел Хэгмен уверял Шарпа, что Харпер жив, но слова старого браконьера звучали не слишком убедительно. Майор только улыбался:

– Знаю, Дэн, знаю, – но убедительности не доставало и ему.

Побывав на всех укреплениях, Шарп переговорил со всеми часовыми, и усталость в каждой клеточке его тела граничила с болью. Он хотел согреться, хотел поспать, хотел, чтобы громадный добродушный Харпер был здесь, в замке, но понимал, что выспаться этой ночью не удастся: разве что урвать час-другой, примостившись в каком-нибудь холодном углу. Единственная комната с камином, которую Фартингдейл выбрал для себя, была теперь отдана раненым, и ни у кого не было худшей ночи, чем у них.

Дул холодный ветер, долина была укрыта снегом, как огромным белым покрывалом: он выдаст любое передвижение неприятеля. На стенах часовые боролись со сном, прислушиваясь к шагам сержантов, и гадали, что принесет им рассвет.

На юге в небе мелькали алые отблески: там жгли костры партизаны. Где-то, подобно призраку среди темной ночи, печально завыл и тут же замолчал волк.

Последней точкой обхода Шарпа стал пост у пробитого в южной стене цитадели лаза. Он оглядел укрытые снегом заросли терновника на холме и подумал, что если завтра они проиграют, путь к отступлению у них есть. Но многие никогда до него не доберутся: они останутся умирать в замке. Шарп вспомнил, как четыре года назад, куда более суровой зимой, он вел по горам единственную роту стрелков, и то отступление было не менее отчаянным, чем завтрашний бой. Большинство тех парней давно мертвы, убиты врагом или болезнями. Одним из тех, кто пробивался тогда на юг через галисийские снега, был Харпер. Харпер.

Шарп спустился на несколько ступенек по широкой прямой лестнице, ведущей прямо в подземелье. Оттуда воняло, как только может вонять из темного подвала, забитого множеством немытых тел. Пленных охраняли легко раненые фузилеры, они явно нервничали: в подземелье не было дверей, только лестница. Им пришлось построить баррикаду по грудь высотой и зажечь факелы, освещавшие залитый нечистотами пол. Каждый из часовых был вооружен тремя мушкетами, заряженными и взведенными: ни один пленник не успеет взобраться на баррикаду, пуля отбросит его назад. Фузилеры были рады, когда Шарп присел рядом с ними на ступени.

– Как тут?

– Чертовски холодно, сэр.

– Это их утихомирит.

– Даже я дрожу, сэр. Знаете того здорового ублюдка?

– Хэйксвилла?

– Да. Он освободился от веревок.

Шарп вгляделся в темноту. Там, куда не доставал свет факелов, он видел только полуобнаженные тела, прижавшиеся друг к другу в поисках тепла, видел блеск глаз, но никак не мог найти Хэйксвилла.

– Где он?

– Держится сзади, сэр.

– Неприятностей не доставляет?

– Нет, сэр, – фузилер сплюнул за край лестницы табачную жвачку. – Мы им сказали, что если кто подойдет к баррикаде ближе, чем на десять футов, откроем огонь, – он похлопал по прикладу мушкета, одного из захваченных у Пот-о-Фе.

– Отлично, – оглядел Шарп полудюжину часовых. – Когда вас сменят?

– Поутру, сэр, – ухмыльнулся самозваный делегат.

– Выпить есть?

Теперь заулыбались и остальные:

– Ром, сэр.

Спустившись на пару ступенек, Шарп покачал баррикаду – та, сложенная из камней и старых балок, выглядела прочной – и снова уставился во тьму. Он вдруг понял, почему это сырое место наводило на людей такой ужас. Хотя его называли подземельем, было оно обычным большим подвалом под сложенными из крупных камней низкими сводами. Но как ни назови, подземельем или подвалом, на протяжении многих веков здесь, вне всякого сомнения, умирали люди. И не важно, кто это был: те, кого убил Хэйксвилл, или пленники-мусульмане, не желавшие отрекаться от своей веры несмотря на ножи, дыбы, раскаленные решетки и кандалы христиан. Был ли здесь хоть кто-нибудь счастлив, смеялся ли хоть кто-то? В этом месте, веками не видевшем солнечного света, счастье могло быть только похоронено.

Шарп повернулся и пошел вверх по ступенькам, радуясь, что может уйти.

– Шарпи! Малыш Дик Шарпи! – раздался сзади слишком хорошо знакомый Шарпу голос. Не обращая внимания на Хэйксвилла, он продолжал подниматься, пока не услышал издевательский смешок: – Убегаем, да, Шарпи?

Шарп невольно обернулся. В круге света возник человек с непрерывно дергающимся лицом, он был в рубахе, снятой с другого пленника. Хэйксвилл остановился, ткнул пальцем в сторону Шарпа и усмехнулся:

– Думаешь, ты победил, да, Шарпи?

Голубые глаза в свете факелов казались невероятно яркими на фоне седых волос и нездорово желтой кожи, как будто все тело Хэйксвилла, кроме глаз, поразила проказа.

Шарп снова обернулся и громко скомандовал часовым:

– Если подойдет к баррикаде ближе, чем на пятнадцать футов, пристрелите его.

– «Пристрелите его»! – завопил Хэйксвилл. – Пристрелите! Ты грязный сын сифилитичной шлюхи, Шарп! Ты ублюдок! Хочешь, чтобы другие делали за тебя грязную работу? – Шарп остановился на полпути, увидев, что Хэйксвилл подмигивает часовым. – Думаете, сможете меня пристрелить, ребята? Давайте, стреляйте! Попробуйте! Вот он я! – он ухмылялся, широко раскинув волосатые руки и дергая головой. – Вы не можете меня убить! Стрелять можно, убить – нет! Я приду за вами, парни, я приду во тьме и вырву ваши сердца, – он хлопнул в ладоши. – Вы не можете меня убить. Многие пытались, даже этот грязный ублюдок, называющий себя майором, но никому не удалось. И никогда не удастся. Никогда!

Часовые были потрясены мощью Хэйксвилла, страстью и уверенностью его грубого голоса, его ненавистью.

Шарп яростно взглянул на него.

– Обадия! Не пройдет и двух недель, как я пошлю твою душу в ад.

Голубые глаза вдруг перестали мигать, а голова – дергаться. Правая рука Хэйксвилла медленно поднялась и указала на Шарпа.

– Ричард чертов Шарп! Я проклинаю тебя. Я заклинаю ветер и воду, туман и пламя, я хороню твое имя в камне! – казалось, голова сейчас снова дернется, но Хэйксвилл собрал всю свою волю в кулак и лишь стиснул зубы, разразившись потом яростным воплем. – Я хороню твое имя в камне! – заорал он и отпрыгнул во тьму.

Шарп, следивший за ним, заставил себя повернуться и, перемолвившись парой слов с часовыми, стал подниматься на крышу цитадели. Он взбирался по винтовой лестнице, пока не почувствовал чистый морозный воздух с холмов, и лишь тогда глубоко вдохнул, стараясь очистить мысли от мрачных мыслей. Проклятье страшило его. Хотелось схватиться за отсутствующую винтовку: на ее прикладе Шарп в одном месте сколупнул лак и всегда мог прикоснуться пальцем к некрашеному дереву, чтобы снять проклятье, орудие зла. Каждого проклятого настигает зло, а уж проклятье Хэйксвилла, воплощения зла, и подавно.

Человек может сражаться против пуль и байонетов, даже против ракет, если понимает, как они действуют. Но никто не знает, как действует невидимый враг. Эх, если бы подкупить Судьбу, солдатскую богиню, – но она капризна и никогда не бывает верна своим обещаниям.

В голове Шарпа вдруг мелькнуло, что если он увидит звезду, всего одну, проклятье будет снято. Он повернулся и оглядел темное небо, но не смог разглядеть ничего, кроме тяжелых туч. Напрасно он шарил взглядом: звезд не было. Потом его позвали со двора, и Шарп спустился вниз ждать утра.

(обратно)

Глава 26

Жители Адрадоса рассказывали, что встречали у Господних Врат призраков. Солдаты тоже верили в них, хотя с местными и не общались: слишком уж древними были здесь здания, слишком затеряны были они в горах, а воображение в таких условиях разыгрывается не на шутку. Добавлял страха и ветер: он выл в руинах, качал острые шипы терновника, вздыхал на перевале.

Часовыми у пушки в подвале монастыря были четверо французских солдат. Они присматривали за замком, хотя обзор иногда закрывала белая завеса: ветер поднимал снежные вихри в долине, подхватывал и бросал с перевала, так что иногда все пространство между монастырем и замком казалось заполненным сверкающими белыми парусами.

А за спинами часовых, за испорченной гвоздем пушкой, громоздились пирамиды черепов – самое место для призраков. Солдаты тряслись от холода и страха, стараясь не упускать из виду британских часовых, отчетливо различимых на фоне отблесков горевшего в замковом дворе костра. Потом очередной порыв ветра взметал призрачную снеговую завесу, проносил на запад и обрушивал за гребень перевала.

Над головой стучали кувалды, приглушенные толстыми перекрытиями: скоро артиллеристы получат свои амбразуры в южной стене.

Пожилой француз, удобно привалившись к самой батарее черепов, закурил короткую трубку, но остальные, видя это, лишь отчаянно крестились и кутались в свои шинели.

– Пар, – произнес один.

– Что?

– Думал тут. Пар, вот на что это было похоже. Пар.

Они обсуждали странное оружие, разорвавшее колонну в клочки. Куривший сплюнул.

– Пар, надо же, – презрительно бросил он.

– А ты видал когда-нибудь паровой двигатель? – спросил первый.

– Нет.

– А я вот видал, в Руане. Чертовски много шума! Почти как сегодня утром! Огонь, дым, шум. Так что это пар!

Новобранец, молчавший весь вечер, наконец набрался храбрости и выпалил:

– Отец говорит, за паром будущее.

Первый взглянул на него с сомнением: поддержка безусого юнца значила не слишком много, но он решил, что и она не помешает.

– Вот! Я же говорю! Видал одну такую штуку на мельнице. Чертовски здоровое помещение, куча чертовых рычагов ходят вверх-вниз, и отовсюду дым! Как в аду, честное слово! – он покачал головой, подразумевая, что повидал ужасы, не доступные их пониманию, хотя, если говорить по правде, видел все это одним глазком и сам ничего не понял. – Прав твой папаша, сынок. Пар! Он будет повсюду.

Слушатели расхохотались:

– И будет у тебя паровой мушкет, Жан.

– А почему бы и нет? – мысли о будущем разбудили воображение первого солдата. – Будет и паровая пехота. Говорю вам, будет! Видали, что поутру случилось?

– Ох, я бы сейчас со шлюхой погрелся, и чтоб пар из ушей...

Снаружи раздался треск, потом радостный крик, и на снег рухнул еще один кусок стены. Куривший трубку выдохнул облачко дыма, быстро унесшееся в сторону перевала.

– Им бы лучше не новые дыры бить, а эту заделать.

– А еще лучше отправить нас назад, в чертову Саламанку.

В отдалении послышались шаги. Жан вгляделся за пирамиду черепов.

– Офицер.

Тихо сыпля ругательствами, они поправили мундиры и приняли позы, предполагавшие неусыпное бдение за гуляющей снаружи метелью. Лейтенант остановился у пушки.

– Происшествия?

– Никаких, сэр. Все тихо. Думаю, они все уже улеглись в свои постельки.

Офицер поковырял ногтем забитое запальное отверстие.

– Скоро все кончится, парни.

– Они тоже так говорили, сэр, – куривший махнул трубкой в сторону черепов неизвестных монахинь.

Лейтенант оглядел пирамиду:

– Чуток жутковато, нет?

– Нам плевать, сэр.

– Ну, скоро все кончится. Наверху уже четыре гаубицы, скоро будут еще четыре: их как раз устанавливают. Через часок откроем огонь.

– И что будет потом, сэр? – спросил Жан.

– Потом ничего! – ухмыльнулся тот. – Охраняем пушки и наблюдаем за атакой.

– Правда?

– Честное слово.

Солдаты заулыбались: на этот раз сражаться и умирать за них будет кто-то другой. Лейтенант поглядел в зияющую в стене дыру, но увидел лишь очередной снежный вихрь на перевале.

– Скоро все кончится.

Час тянулся долго. Наверху пушкари готовили свои профессиональные инструменты: рыхлители и штопоры-«червяки», банники и швабры, ведра и запалы, иглы и фитили. Гаубицы, орудия непристойно короткие, уставились в небо; вокруг суетились канониры. Расстояние до цели было невелико, и офицеры спорили, сколько пороха класть в каждый ствол. Заряжающие, вооружившись совками на длинных ручках, уже готовы были накормить задранные кверху пасти: скоро те будут один за другим выплевывать в сторону замка свои шестидюймовые снаряды. Останки граба давно сожгли в одном из пылавших в нижнем дворе костров.

На востоке, над самым горизонтом, появилась светлая полоска чистого неба, как будто раньше времени пришел рассвет, но ее не заметил никто, кроме стрелков на холме. Для четверки часовых в наполненной черепами и костями комнате, снова предоставленных самим себе, ночь была так же темна, как и раньше. Им казалось, что солнце никогда не взойдет, что они заперты в этой холодной темноте, среди поднимающихся до самого потолка гор черепов. Глядя на ночное небо над бесконечным снежным полем и почти теряя надежду на рассвет, они тряслись от страха. Внезапно один из них вскинул голову:

– Что это было?

– Где?

– Какой-то шум! Прямо здесь! Слышите?

Они прислушались. Юнец покачал головой:

– Может, крыса?

– Заткнись, щенок!

Жан, чей энтузиазм за прошедший час окончательно иссяк, откинулся на пушечное колесо.

– Крысы. Чертовы крысы должны здесь кишеть тысячами. Но я ничего не слышу из-за этого грохота. Что у них там происходит наверху? Mardi Gras?^[128]

Канониры, выбрав точку на замковой стене, наводили батарею двенадцатифунтовиков на общую цель. Их полковник уже прибыл в монастырь и прохаживался в соседнем клуатре, довольно потирая руки и улыбаясь своим людям.

– Все готово?

– Да, сэр.

– Сколько пороха в гаубицах?

– Полфунта, сэр.

– Слишком много. Стволы перегреются. Боже, ну и холод! – он дошел до часовни, чья стена ранее выходила на юг, а теперь отсутствовала, и проследил за тем, как еще пару его любимых двенадцатифунтовиков втаскивают в специально расширенную для этих целей дверь, чтобы направить на замок через пробитые амбразуры. – Стрелки вас не беспокоили?

– Нет, сэр.

– Будем надеяться, что у них кончаются порох и пули, – он прошелся по руинам часовни и остановился у странного куска гранита, вделанного в пол и гладко отполированного. Интересно, подумал он, зачем здесь эта штука? Как это похоже на чертовых испанцев: они даже не расчистили хорошенько место, где собрались строить монастырь! Хотя зачем строить монастырь в таком мрачном месте – тоже та еще загадка. Неудивительно, что все монахини сбежали. Он вернулся к двери:

– Отлично, парни! Вы хорошо поработали! – что было чистейшей правдой.

Выйдя наружу, полковник поглядел на восток и увидел первый румянец зари. Снежный покров на остатках замковой стены был уже в два дюйма толщиной.

– Ладно, попробуем гаубицы! Сперва будет перелет, вот увидите!

Капитан крикнул дежурившему на крыше лейтенанту, чтобы тот проследил за падением снаряда, потом скомандовал открыть огонь. Четыре пальника коснулись четырех запалов, гаубицы дернулись, как будто пытаясь зарыться в припорошенные снегом мраморные плиты, повалил густой удушливый дым. Лейтенант с крыши прокричал:

– Две сотни перелет!

– Ну, что я говорил!

У Господних Врат наступило утро. Одна за другой кашляли гаубицы, запуская высоко в воздух снаряды с почти незаметными хвостами тлеющих запалов. Те падали к югу от цитадели, начинали вращаться и взрывались в облаке черного дыма. Снег вокруг темнел; под ударами осколков снарядов трещал терновник.

Заставив обрушиться остатки лепнины в часовне и осыпав пол золотой пылью, рявкнули двенадцатифунтовики. Ядро врезалось в стену замка и вырвало огромный кусок кладки. Шарп, стоя на башне, крикнул вниз:

– Без моей команды огонь не открывать!

Северную стену заняли полсотни стрелков. Шарп лично расставил их по местам и запретил стрелять по наскоро пробитым амбразурам монастыря, изрыгавшим в утренние сумерки пламя и дым. Фузилеры, глядя прямо в лицо восходящему солнцу, охраняли позиции на востоке, но стрелками руководил лично Шарп.

– Ждать!

Артиллерийская пальба стала сигналом: сон слетел даже с тех, кто задремал поутру. Это было предупреждение о том, что по Господним Вратам снова ударила смерть. Но сигналом это стало и для еще одного человека. Он потянулся всем своим мощным телом, пытаясь осознать, не окоченели ли мышцы, и стал считать секунды до следующего мощного залпа. Правая рука его крепко сжимала замок семизарядного ружья.

Шарп и Харпер никому не рассказывали об этом плане, чтобы ни один взятый в плен этой ночью солдат не мог проболтаться. Харпер устроил в костнице берлогу: он натаскал туда одеял и даже приволок стол с коротко обрезанными ножками, под которым смог укрыть свое громадное тело. Когда Прайс приказал бежать, Харпер, повторив его команду, стал, как и положено сержанту, подгонять своих людей, а потом отступил в тень. Он видел, как его товарищи покидали монастырь: никто не заметил его исчезновения, все были заняты поспешным бегством от французов, чьи крики уже слышались у самой упавшей стены. Потом Харпер вернулся в костницу, завернулся в одеяла, укрылся под своим деревянным щитом, насыпав сверху груду черепов, и начал ждать.

Он ждал – несмотря на холод, несмотря на полнейшую темноту вокруг. Где-то рядом гуляла смерть, но он лишь молча сжимал висевшее на шее распятие. Иногда он дремал, иногда прислушивался к голосам, звучавшим всего в нескольких футах, и пытался понять, скольких людей ему придется убить.

Берлога располагалась у самой стены, с другой стороны ее прикрывала груда костей. Гадая, почему же нет второго залпа, Харпер успел убедиться, что вес наваленных сверху скелетов не слишком велик, и взвести курок семиствольного ружья. Потом пушки наконец выстрелили, заставив стены монастыря задрожать.

Одновременно с залпом четверка часовых услышала грохот падающих костей. В этот момент они смотрели на долину, стараясь увидеть, куда падают снаряды.

Поднимая тяжелый стол, заваленный останками мертвецов, Харпер зарычал; мгновенье спустя рычание перешло в боевой клич. Новобранец оглянулся на шум и увидел, что мертвые тела двигаются: падали на пол черепа, сверкая беззубыми ухмылками, вздымались в темноте скелеты. Другие часовые успели лишь увидеть, как посыпались в разные стороны кости, и из могилы восстала мрачная фигура, чьи зубы блеснули в темноте не хуже улыбок ее зловещих соседей.

Клич Харпера потонул в грохоте выстрела громадного ружья. Семь стволов выплюнули пламя в полумрак костницы, над пирамидами черепов поплыл белесый дым. У часовых не было времени прицелиться в неожиданно возникшего противника: двое погибли мгновенно, получив по пуле в голову, третий, пораженный в грудь, рухнул назад, и лишь новобранца мощный залп чудом не задел.

Харпер, пытаясь справиться с отдачей своего ружья, чуть не поскользнулся на черепе, хрустнувшем под каблуком. Новобранец в ужасе забормотал молитву.

– Спокойно, парень, – проворчал ирландец. – Не дергайся.

Тяжелое ружье развернулось, окованный медью приклад рванулся вперед, и новобранец провалился в беспамятство. Харпер быстро оглядел оставшихся троих, но никто из них уже не мог ему помешать.

В коридоре, ведущем вглубь монастыря, тоже было тихо: ни тревожных криков, ни шагов. Но Харпер не хотел, чтобы его застали врасплох, поэтому, извинившись вполголоса перед мертвыми, уперся плечом в пирамиду костей и толкнул ее. Пирамида подалась, но кости были как-то скреплены между собой. Харпер задумался, не холод ли отнял у него силы, и толкнул сильнее. Он почувствовал, как пирамида подается под его натиском, как скрипят и трещат кости, зарычал и вложил в следующий толчок всю свою силу. Кости рухнули, засыпав коридор. Войдя во вкус, Харпер, хрустя каблуками по сухим костям, пробрался к еще целым пирамидам. Он сунул пальцы одной руки в мертвые глазницы, другой зацепил пожелтевшие зубы, и очередная пирамида с грохотом рухнула. Харпер продолжал разрушения, пока завал не стал выше его роста, а из дальнего конца коридора, теряющегося в темноте, не послышался нервный окрик.

Не обратив на окрик никакого внимания, Харпер вернулся к часовым и нашел рядом с одним из них еще тлеющую трубку. Пару раз мощно втянув табачный дым, пока не показалось яркое пламя, он двинулся назад, в свою берлогу, отодвинув по пути сделавший свое дело стол и разметав ногой кости.

Вся стена оказалась увешана гирляндами белых шнуров – запалами. Они шли прямо к бочонкам с порохом, заложенным под восточной стеной монастыря, бочонкам, которые Харпер лично таскал три часа, ползая в абсолютной темноте и холоде. Бочонки он завалил грудами камней, а запалы свел в костницу.

Из-за баррикады слышалось все больше голосов. Потом вдруг стало тихо: появился офицер, приказавший собравшимся замолчать и заоравший громче всех. Харпер не понял, что тот кричит, но на всякий случай ответил:

– Oui.

На той стороне затихли, потом раздалось:

– Qui vive?^[130]

– Ась? – он поднес горящую трубку к запалам, и пламя перекинулось на них. Полетели искры, повалил дым. Харпер задержался еще на пару секунд и удостоверился, что все запалы принялись. Теперь монастырь обречен. Всего минута. Даже меньше.

Шагая по костям, он нагнулся за своим семиствольным ружьем, закинув его на плечо. Из дальнего конца коридора слышался шум: французы растаскивали кости в стороны, пытаясь освободить проход. Раненый часовой молча смотрел Харперу вслед, но тот ничего уже не мог для него сделать: парень все равно умрет.

– Прости, приятель, – Харпер снова нагнулся, подхватил упавший мушкет и прицелился поверх костей, в потолок примерно на середине коридора. – Вот вам гостинец из Ирландии!

Пуля, срикошетив от потолка, пробила желтый череп у ног французского лейтенанта.

– Ладно, сынок, пойдем-ка, – Харпер подхватил новобранца на руки, последний раз взглянул на разгорающиеся в темноте запалы, уходящие далеко под пол монастыря, и прыгнул в пролом, прямо на занесенный снегом склон.

– Первый взвод, огонь! – крикнул Шарп.

Дюжина стрелков, заранее предупрежденных, что обращать внимания на дыру, откуда выскочил ирландец, не следует, дала залп по крыше монастыря.

Харпер выругался, борясь со скользким снегом, и бросил новобранца там, где, как он рассудил, парень не так сильно пострадает при взрыве. Пригнув голову, он рванул вверх по склону, воображая, что за ним по пятам уже несется французская пехота. Мушкетная пуля взрыла снег у его ног.

– Огонь! – заорал Шарп, и на замковой стене изрыгнули пламя оставшиеся винтовки. Пули застучали по камням, засвистели над головами французов.

– Tirez! – продрогшие французы с трудом находили замки своих мушкетов; многие еще и стягивали с них тряпки, защищавшие порох от сырости. Огромный стрелок уходил все дальше, а дым первых выстрелов почти закрыл цель. – Tirez! –вспышки пламени расцветили карниз крыши монастыря, пули зарылись в неглубокий снег на краю перевала.

– Беги! – вопил Шарп. В какой-то ужасный момент он решил, что Харпер ранен: здоровяк упал и покатился по склону. Но ирландец тут же вскочил, как будто вместо ног у него были пружины, а стрелки на стене, успев перезарядить, снова выставили стволы винтовок в амбразуры и обеспечили его огневым прикрытием.

Раздавшийся взрыв был поначалу едва слышен – не громче далеких раскатов грома летней ночью.

Если бы древние строители искали место для монастыря, вряд ли они выбрали бы самый гребень перевала. Но здесь выбор был не за ними – сама Дева Мария отметила это место, и строителям пришлось мириться с поставленной перед ними непростой задачей. Гранитный валун стал центром часовни, ведь след божественных ног должен занять положенное ему место. Строители встроили его в толстый каменный фундамент, возвели величественные арки, за которыми дальше на запад помещались кельи, главный зал и кухни. К востоку, однако, места для помещений не оставалось: плиты фундамента пришлось утопить прямо в склон. Именно здесь, в постепенно сходившем на нет холодном темном подвале, разместились бочонки с порохом, до которых наконец добрался огонь.

В восьми тайниках ждали бочонки из обоза, доставленного испанцами в Адрадос вместо Сьюдад-Родриго. Большая часть их силы ушла в стороны, но и оставшегося хватило, чтобы поднять каменный пол дыбом: изумленным пушкарям показалось, что гаубицы взлетели над клуатром. Потом мраморные плиты раскололись, из-под них вырвались дым и огонь, и чудовищный грохот заполнил долину. Вспышка пламени была настолько сильной, что на секунду она затмила само солнце; в этот момент огненная стена раздалась вширь: полыхнул порох, приготовленный для гаубиц, и мраморный пол часовни вновь затрещал. Добавили мощи взрыву и саржевые мешки возле двенадцатифунтовиков: наблюдателям из долины показалось, что весь юго-восточный угол старинного здания растаял, как первый снег, в дыму и огне.

Харпер, тяжело дыша, остановился и оглянулся на дело своих рук, нервно стряхивая снег с мундира.

На башню выскочил лейтенант Гарри Прайс.

– Вы знали! – обвиняющее заявил он. – Почему же вы никому не сказали?

Шарп ухмыльнулся.

– Представь, что кого-то из вас поймали бы вчера в монастыре. Ты смог бы удержать язык за зубами?

Прайс пожал плечами:

– Могли бы сказать, когда мы вернулись.

– Я думал, небольшой сюрприз вас взбодрит.

– Боже! – простонал Прайс. – Я же беспокоился!

– Прости, Гарри.

Над монастырем клубился густой дым; пламя поутихло, уже не в силах найти себе пищу. Из развалин выползали обгоревшие люди в почерневших мундирах. Большая часть здания устояла, но лафеты всех пушек, кроме двух, не успевших занять позиции, были разбиты, а боезапас взорван. Монастырь больше не представлял для защитников замка серьезной угрозы.

Патрик Харпер стоял посреди двора, ухмыляясь и требуя обильного завтрака. Фузилеры и стрелки радостно вопили, потому что день их начался с очередной победы.

А в монастыре солнце, пробившись сквозь клубы дыма и пыли, сквозь разбитую кладку и горящие балки, коснулось отполированного куска гранита, восемь сотен лет не видевшего света дня.

Наступило воскресенье, 27 декабря 1812 года.

(обратно)

Глава 27

Но у французов еще остались пушки. Артиллеристы пришли в ярость, и весь юг селения затянуло дымом, а по стенам замка стучала металлическим дождем картечь. Гаубицы тоже продолжали стрелять: хотя они больше не могли вести огонь с фланга, прикрывая наступление пехоты, их снаряды, летящие из-за селения, превратили замок в кипящий железом котел.

Прошел час, другой, но пушки не переставали палить. Картечь перебила часовых, брусчатку двора разворотило взрывами, снег стал черной слякотью.

На этот раз перемирия не будет. Артиллерийский полковник мертв, раздавлен упавшей гаубицей; в верхний клуатр монастыря до сих пор опасно заходить: там все еще взрываются гаубичные снаряды, добавляя дыма к погребальному костру для сотни людей. Французский генерал поклялся отомстить и приказал стрелять из всех орудий. Артиллеристы бились за своего погибшего полковника.

Две пушки обстреливали картечью холм у дозорной башни; пули ломали терновник, обрушивали снег с ветвей, осыпали шипами и щепками стрелков, скрючившихся в своих окопах. Кролики знают, где рыть, да и превратить нору в стрелковый окоп гораздо проще, чем копать на голом склоне.

Фредриксон яростно вопил:

– Стреляйте, ублюдки! Мы готовы! – и в этом не было иронии: ожидая атаки с востока или с севера, он собрал в кулак все свои силы и был начеку. Под натиском защитников атакующие вынуждены будут выбраться на очищенный от кустарника северный склон холма, по которому так удобно спустить бочки с порохом, чьи фитили защищены от снега кожаными чехлами. А вслед бочонкам понесутся выпущенные из старой испанской пушки снаряды в четыре дюйма диаметром. – Давайте, ублюдки!

Стрелки ухмылялись, слыша боевой клич Милашки Вильяма. Фузилеры держались на противоположном склоне, подальше от артиллерийского огня: их черед придет только если французам удастся опрокинуть затаившихся стрелков.

Но большая часть орудий стреляла по замку. Им удалось пробить крышу конюшни и поджечь стропила; фургоны Джилайленда пылали, растопив снег на много ярдов вокруг. Французы уничтожили единственную пушку на восточной стене: она взлетела в воздух и рухнула вниз, скатившись по груде обломков, где камни, дерево и медь смешались со снегом. Один гаубичный снаряд приземлился во дворе, ударился о стену цитадели и взорвался, прикончив сразу шесть лошадей. Раненых животных фузилерам пришлось пристрелить, хотя для этого нужно было, поскальзываясь к крови, грязи и конской моче, отгонять обезумевших от ужаса уцелевших лошадей прикладами. А пушки все стреляли.

Замок, затянутый удушливым пороховым дымом, сотрясался от выстрелов: двенадцатифунтовики чередовали картечь с ядрами. Некоторые из них расшатывали и без того не слишком надежную старую кладку; вскрикнул стрелок: камень рухнул ему на ногу.

Не долетавшие до стены гаубичные снаряды разрисовали пространство перед восточной стеной растопыренными черными звездами, раскаленными воронками на белом снегу. Один снаряд попал на верхнюю площадку надвратной башни; дежуривший там стрелок, поседевший за время войны ветеран, тут же подскочил к страшному железному шару с занесенным для удара прикладом. Снаряд бешено крутился, изрыгая клубы дыма; стрелок на секунду замер, потом ударил – всего один раз, по касательной. Фитиль, как отрезанный бритвой, упал на снег, снаряд был обезврежен. Стрелок успокаивающе улыбнулся своим перепуганным товарищам:

– Всегда выпадает, если знать, куда ударить.

Знамена сняли и унесли в тыл, к фузилерам, скрючившимся за низкой баррикадой, прикрывавшей вход в цитадель. В этой последней схватке они будут сражаться так, как умеют только они, – но пока неизвестно, сколько еще придется терпеть грохот взрывов, дикое ржание лошадей и гром пушек, несущийся над долиной, как будто одновременно ударили палочки целого полка французских барабанщиков.

Шарп присел на корточки на крыше цитадели, рядом с капитаном Джилайлендом. Чтобы перекрыть канонаду, ему приходилось кричать.

– Знаете, что делать?

– Да, сэр, – Джилайленд выглядел опечаленным: остаток ракет придется использовать не самым приятным для него способом. – Сколько еще?

– Не знаю! Час, может, два.

Все хотели, чтобы уже наконец появились французы, чтобы кончился этот металлический ливень и начался настоящий бой.

Фредриксон надсаживался, требуя, чтобы французы пошли в атаку. Он обзывал их бабами, боящимися взобраться на небольшой холмик или зацепиться за пару колючек, – пехота не появлялась. Один из стрелков вскрикнул было от боли, когда картечная пуля попала ему в плечо, но Фредриксон заорал, чтобы тот заткнулся.

Пушкари склонились над своими орудиями, непрестанно вычищая их, поправляя наводку; они кормили своих ненасытных зверей железом, чтобы те отомстили за погибшего полковника.

Шарп неотрывно наблюдал за селением с восточного края крыши цитадели, дернувшись лишь раз, когда после случайного попадания картечи в амбразуру, через которую он смотрел, мимо его лица пролетел бритвенно острый осколок камня. Где-то закричал и тут же смолк раненый, раскаты канонады раз за разом проносились над долиной, над перевалом тянулся пороховой дым, но металл все так же бил в стены, а во дворе по-прежнему взрывались снаряды.

– Сэр? – встрепенулся вдруг Харпер.

Французы наступали.

Они шли несколькими колоннами, но не теми огромными колоннами, которыми так гордилась Франция, а узкими, по четыре человека в шеренге, вившимися от селения подобно змеям. Три батальона быстро двигались по дороге, а пушки все продолжали грохотать. Люди Шарпа гибли по одному или по два, но снаряды все сыпались.

Пятнадцать сотен человек с примкнутыми байонетами остановились в центре долины, вне досягаемости для орудий.

Шарп внимательно наблюдал за ними. Он удерживал это место уже целый день, но понимал, что напрасно надеялся продержаться два. Не получится. У него осталась всего одна карта, и когда она сыграет, все кончится. Он будет отступать на юг через холмы, надеясь, что у французской кавалерии найдутся цели получше, чем его измученный отряд. Раненых придется оставить на милость французов. По приказу Шарпа гарнизон уже сложил свои ранцы и шинели у южного выхода из цитадели, точнее, пролома, уже использованного однажды людьми Пот-о-Фе: сейчас его охраняли два десятка фузилеров, чтобы не дать малодушным сбежать раньше времени. Майор улыбнулся Харперу:

– Неплохая была драчка, Патрик.

– Она еще не кончилась, сэр.

Но Шарп понимал, что это не так. Проклятье висело на нем тяжким грузом, и он сознавал, что именно оно принесет ему поражение, позволив французам пройти через перевал. Интересно, будет ли у него время спуститься в подземелье и убить желтолицего урода прежде, чем охваченные паникой люди ринутся на юг? Тогда проклятье будет снято.

А Хэйксвилл прислушивался к доносившимся в подземелье звукам. Он легко читал развитие боя по его шуму и понимал, что момент еще не настал. Неплохо было бы удрать еще ночью, но большую часть ее с часовыми просидел фузилерский лейтенант, и Хэйксвилл ничего не смог с этим поделать. Скоро, пообещал он сам себе, уже скоро.

Шарп повернулся к стрелку, заменившему горниста.

– Готов?

– Конечно, сэр.

– Еще минута. Жди.

Французы были уже близко: батальоны повернули к замку и сейчас как раз проходили место, где еще вчера колонну резали на куски ракеты. Но сейчас со стороны замка не раздалось ни выстрела.

Пушки вдруг прекратили палить. Над долиной повисла тишина.

Левофланговый батальон французов перешел на бег, отклоняясь еще левее, к юго-востоку. Они неслись к холму у дозорной башни: атака пойдет там, где, как правильно угадал Дюбретон, линия обороны слабее всего.

Два других батальона издали победный клич, опустили байонеты и побежали к руинам восточной стены. Защитники не стреляли ни из мушкетов, ни из винтовок; разбитая пушка, которая могла бы угрожать атакующим с фланга, валялась на камнях, а два артиллериста из ее расчета безжизненно распластались по брусчатке.

Стрелок на крыше цитадели громко закричал, призывая Шарпа, но тот так и не узнал, зачем. Французы были уже в замковом дворе.

(обратно)

Глава 28

Эти новости, как и большинство других новостей, пришли из Саламанки, поскольку преподобный доктор Патрик Кертис был профессором астрономии и естественной истории именно в университете Саламанки. Честно говоря, дон Патрисио Кортес, как его называли испанцы, все еще оставался профессором и ректором Ирландского колледжа, но сейчас он временно переехал в Лиссабон, ведь французы узнали, что семидесятидвухлетнего ирландского священника интересуют не только Бог, звезды и история Испании. Дон Патрисио Кортес был также главным британским шпионом в Европе.

Новости дошли до доктора Кертиса вечером, за пару дней до Рождества. Помогая местному священнику, он принимал исповеди в небольшой церкви, когда один из кающихся вместо описания своих грехов передал через решетку исповедальни важное известие. Доктор Кертис, извинившись перед прихожанами, спешно покинул церковь и, быстро перекрестившись, развернул бумаги, присланные ему из-за границы. Доставивший письмо торговец лошадьми, бывший поставщиком французов и потому передвигавшийся повсюду беспрепятственно, смущенно пожал плечами:

– Простите за задержку, отче: нигде не мог вас найти.

– Ты все сделал правильно, сын мой. Пойдем со мной.

Времени оставалось катастрофически мало. Кертис направился прямиком в штаб-квартиру, где оторвал майора Хогана от ужина. Майор, невысокий ирландец, отвечавший за то, что Веллингтон предпочитал именовать «исследовательской службой», вознаградил посланца и срочно передал перехваченную французскую депешу генералу.

– Черт побери, – холодный взгляд генерала устремился на Хогана. – Есть сомнения?

– Никаких, сэр. Это личный шифр императора.

– Черт побери, – Веллингтон полуулыбнулся, извиняясь перед пожилым священником, и снова выругался. – Черт побери.

Еще было время, чтобы послать приказы в Сьюдад-Родриго и Альмейду, увести штаб Нэрна из Френады и поднять на марш легкую дивизию, но не это беспокоило Пэра. Его занимала обманная атака французов, которые собираются перевалить через горы и захватить долину Дуэро. Черт побери! Весной Веллингтон планировал начать кампанию, равной которой еще не видел Пиренейский полуостров. Вместо того, чтобы двигаться по главным дорогам, идущим на восток от Сьюдад-Родриго и Бадахоса, он собирался послать войска туда, откуда враг их не ждет: сделав большой крюк, они пойдут на северо-восток, в горы Северной Португалии, перережут французам пути снабжения и дадут бой ошеломленному, взятому в клещи противнику. Чтобы сделать это, нужны понтоны, большие неповоротливые баржи, с помощью которых можно перебираться через реки, поскольку маршрут вторжения пересекает эти реки. Понтоны в данный момент строились именно там, куда собирались нагрянуть французские силы: на реке Дуэро, в районе, обычно не имеющем никакого военного значения. Если не считать этой зимы. Черт побери и снова черт побери!

– Простите, Кертис.

– Ничего, милорд.

Той ночью на север поскакали гонцы, менявшие лошадей каждую дюжину миль, гонцы, которые предупредят британцев о наступлении французов. Сам Веллингтон тоже отправился в путь, начав со Сьюдад-Родриго: он очень боялся потерять главные ворота в Испанию. Если повезет, думал он, Нэрн удержит французов у Барка-де-Альва.

Генерал-майор Нэрн быстро проглядел приказ, на секунду задумался и решил проигнорировать его. Пэр забыл или не связал название Адрадос с Господними Вратами, где уже находились британские силы, способные остановить французов. Ничтожно малые силы, единственный батальон в сопровождении разношерстного сборища стрелков и ракетчиков, но уж двенадцать часов, пока он, Нэрн, не приведет подмогу, они продержатся. Простуда генерал-майора исчезла, как по волшебству.

Но он опоздал. Снегопад задержал его, и он боялся, что опоздание окажется фатальным. Встретив спустившуюся с перевала Терезу и выслушав ее, он включил ее в состав своих сил, отчаянно боровшихся со снегом. Затем появился сэр Огастес Фартингдейл, замерзший и разгневанный; он утверждал, что собирается подавать жалобу, серьезную официальную жалобу на поведение майора Ричарда Шарпа. Но Нэрн сперва вежливо отказался его слушать, потом был вынужден грубо прервать, и, наконец, попросту приказал сэру Огастесу и леди Фартингдейл продолжать свой путь. Вечером 26 декабря ветер принес еще больше снега и отдаленный грохот пушек.

Они выступили до рассвета. Всю ночь Нэрн слышал отзвуки мощной канонады, а с первыми лучами солнца все вокруг затянуло дымом. Пушки по-прежнему палили, и оставалось лишь идти на звук, все время на звук. Нэрн послал лучшие свои части вперед, приказав двигаться как можно быстрее. Тереза поскакала с испанским легким батальоном: они переберутся через горы в стороне от перевала и ударят по французам с фланга, а она укажет им путь. Борясь с холодом и снегом, солдаты шли, прислушиваясь к грому пушек, говорившему о том, что бой еще идет, что их помощь еще нужна.

Потом пушки смолкли. Кажущаяся тишина повисла в горах: пушки отдыхали.

Французы были уже во дворе замка. Победно крича, они перебирались через руины восточной стены и бежали по направлению к цитадели. Но врага нигде не было.

Сабли французских офицеров были обнажены. Они оглядывали башни и стены в поисках целей для своих людей, но замок казался тихим, вымершим. Потом раздался крик одного из французов: он заметил фузилеров, спрятавшихся за низкой баррикадой в арке.

– В атаку!

– Огонь! – залп фузилеров пробил в рядах французов широкий проход.

– Огонь! – поддержала первую шеренгу вторая.

– Огонь! – вперед вышла третья, а сзади подпирали две другие: те, кто уже успел выстрелить, перезаряжали и вставали в очередь.

– Огонь! – перед аркой не осталось никого.

– К дверям! – крикнул французский офицер, указывая на надвратную и северо-западную башни, но двери были заложены камнями, как и ступени, ведущие на северную стену. Тем не менее, французская пехота, сгрудившись посреди двора, еще верила в победу.

– Пора! – прорычал Шарп горнисту. – Давай!

Дюбретон предвидел это. Он знал, что если сразу не пробиться в цитадель, замковый двор может стать ловушкой, тупиком.

Французские офицеры кричали:

– Стреляйте! Стреляйте туда, в арку!

Но тут прозвучал горн, восходящая октава: раз, другой, третий. «Открыть огонь».

К неудовольствию Джилайленда ракеты отсоединили от шестов-балансиров. Ракетчики поджигали запалы, убеждались, что те занялись, и бросали начиненные порохом цилиндры сквозь бойницы и через край стены вниз, во двор, заполненный французами.

Ракеты падали, изрыгая клубы дыма, чихали, ревели: лететь без балансиров они не могли, поэтому лишь бессильно выписывали круги по брусчатке.

– Давайте, кидайте!

На французов сыпалось все больше ракет, они начали взрываться, но ракетчики бросали все новые и новые, и те рассекали толпу французов огнем, вскрывая брусчатку, ломая колени, впиваясь в тела, пылая; а Шарп требовал кидать еще и еще. Некоторые ракеты ползли в сторону горящих конюшен, добавляя в пожарище огня и дыма, но большая часть прорубалась сквозь сгрудившихся дезорганизованных французов и разлеталась на тысячи металлических обломков, сеющих вокруг себя смерть. Цилиндры с литыми наконечниками обращали весь свой немалый вес на ноги своих жертв и на упавших раненых; в общей неразберихе то тут, то там слышались крики французов. А ракеты все падали.

– Вниз! – Шарп, сопровождаемый Харпером и горнистом, ринулся по лестнице туда, где ждали фузилеры. Их было две сотни под развернутыми знаменами. Шарп оглядел фузилеров, не принимавших участия в схватке под аркой, и вытолкнул горниста вперед. – Играй «Прекратить огонь»! Примкнуть байонеты!

Горн снова и снова трубил команду для ракетчиков, но Шарп его не слышал: в ушах стояли скрежет и лязг семнадцатидюймовых байонетов, закрепляемых на мушкетах. Он выхватил палаш, ярко сверкнувший в полумраке, и убедился, что ракеты больше не падают.

– Идем до руин, не дальше!

Он очистит двор, перебьет врагов: даже в этот час близкого поражения он все еще может изрядно проредить французские силы и надеяться, что они не смогут выполнить свою дальнейшую задачу, в чем бы она ни заключалась.

– В атаку!

Вот и конец. Клинок в руки – и вперед: пусть битва уже проиграна, он заставит французов пожалеть о том, что они явились в этот день к Господним Вратам. Он сможет вселить в них страх перед следующим боем, он сделает так, чтобы это место стало для них местом скорби.

– Покажем им!

Палаш дернулся в его руке, скользнув по кости, но противник все равно упал. Сзади раздался рев семиствольного ружья. Шарп бросил взгляд на фузилеров: те, оскалив зубы и сверкая белыми перевязями поверх красных мундиров, уже обратили сталь на противника. Двор был полон дыма от догорающих ракетных остовов, а французы бежали под натиском возникших из темноты шеренг. Шарп бросился к офицеру, пытавшемуся собрать вокруг себя еще не потерявших голову, и сделал выпад. Он услышал, как тщетно скрежещет сабля француза по лезвию палаша, и, прыгнув вперед, добил того рубящим ударом клинка. Руины стены были всего в нескольких шагах.

– Бей!

Он поднял палаш и огляделся в поисках нового противника, но французы отступили, оставив двор, и он крикнул Брукеру построить фузилеров у стены. Два знамени, разодранные и почерневшие, гордо реяли над красномундирной шеренгой; он встал перед ними, сжимая в руке окровавленный клинок и борясь с безумным желанием ринуться в атаку, как будто две сотни фузилеров могли очистить холмы от французов.

Это был его последний козырь, последний сюрприз, последняя попытка накрутить французам хвост. Теперь не осталось ничего, кроме мушкетов, винтовок и байонетов. Перед следующей атакой противника ему придется отступить, и внутренний голос подсказывал, что разумно сделать это прямо сейчас, пока французы ошеломлены и не смогут его преследовать, пока еще можно без потерь увести Фредриксона с холма. Но Шарп никогда бы не ушел, не взглянув врагу в лицо. И он не уйдет.

Он услышал, как слева раздались выстрелы и удивился: неужели французы решили атаковать ворота?

– Присмотрите за воротами, мистер Брукер!

– Хорошо, сэр!

Где же эти ублюдки? Почему не идут? Пришла пора их победы, момент, когда Шарпу нечем было с ним сразиться. Скоро снова заговорят пушки, и картечь окрасит брусчатку кровью фузилеров, разметав их по неровным камням, но Шарп все вглядывался сквозь дым, гадая, почему противник не наступает.

Дым потихоньку рассеялся, уносимый ветром, и Шарп наконец увидел, почему не стреляют пушки.

Людской поток захлестнул долину: батальон, атаковавший дозорную башню, беспорядочно отступал. Шарп ухмыльнулся: должно быть, это Милашка Вильям пустил им кровь.

А Милашка Вильям был в ярости.

– Ублюдки! Ублюдки! – орал он, грозя кулаком людям в небесно-голубых мундирах, появившихся из-за замка и взявших в байонеты батальон, наступавший на Фредриксона. – Ублюдки! – испанцы украли у него драку.

– Сэр! – торжествующе завопил Харпер, ткнув пальцем влево. – Сэр!

Стрелки. Сотни стрелков! Зеленые куртки! Откуда они здесь, удивился Шарп, и почувствовал, как предчувствие поражения покидает его. Он смотрел, не веря своим глазам, как французы бегут от монастыря, как выстраивается на его собственном фланге стрелковая цепь. Потом он взглянул направо и увидел на холме испанские мундиры. Они победили!

– Фузилеры! Вперед!

И тогда Хэйксвилл нанес свой удар.

(обратно)

Глава 29

Была найдена лишь часть того золота, которое с таким трудом доставили к Господним Вратам Шарп и Дюбретон. Кое-что, отобранное у пленных, навеки осело в ранцах французских и британских солдат, но большая часть все еще оставалась в замке. Она была спрятана: золото вообще весьма полезно спрятать, а потом достать, когда враг уйдет, поэтому Хэйксвилл спрятал его надежно. Оно было в подземелье, за одним из камней забрызганной кровью стены, возле которой он пытал и убивал мужчин и женщин, осмелившихся доставить ему неудовольствие. Теперь это золото понадобилось.

Конечно, он не стал опустошать тайник, забрав достаточно, чтобы выбраться наружу и продержаться несколько недель. Когда шум битвы подсказал ему, что в замке почти никого не осталось, Хэйксвилл сделал свой ход.

Он бросил монету. Та звякнула, скатилась на пару ступенек ниже и замерла. Часовой, с тревогой вслушивавшийся в звуки боя, неверяще уставился на золото.

Из темноты, блеснув в свете факела и задребезжав на камнях нижней ступеньки, появилась еще одна монета.

Часовой, ухмыльнувшись, спустился по лестнице. Его товарищ, ревнуя к такой удаче, мрачно пробурчал предостережение, но тут на ступени пролился настоящий дождь сверкающего золота, и часовые, радостно улюлюкая, закивали друг на друга, решая, кто приглядит за пленными, пока остальные набьют монетами подсумки.

А золото продолжало прибывать. Его уже было больше, чем фузилер может получить за пять лет; оно блестело в темноте, звенело по ступеням. Хэйксвилл наблюдал, как часовые ползают на четвереньках, желая стать богачами.

– Пора!

Один из часовых успел дернуться и даже спустил курок, заставив дезертира рухнуть за край баррикады с пулей в голове, но и его накрыла волна полуголых людей, вонявших так, что невозможно было дышать, месивших его кулаками и наконец выбивших из часового остатки жизни прикладом его собственного мушкета.

– Хватит! – Хэйксвилл, согнувшись в три погибели, был уже на середине лестницы, рядом с окровавленным телом единственного оказавшего сопротивление. – Погодите, парни, погодите.

Сжимая в руках тяжелую сумку, набитую золотом, он вполз по лестнице и увидел, что коридор впереди пуст. В конце его виднелись сложенные в штабеля ранцы и шинели, но еще отраднее было видеть прислоненные к стене мушкеты, приготовленные Шарпом для последних защитников замка; сперва они были отняты у людей Пот-о-Фе, а теперь вернулись к ним.

Хэйксвилл не стал медлить. Метнувшись налево, он заглянул во внутренний двор цитадели и беззвучно выругался, увидев пост у южного выхода. Пройдя в противоположную сторону и подхватив по дороге шинель, он осмотрел замковый двор, практически пустой, не считая мертвых французов и странного вида дымящихся цилиндров, усыпавших брусчатку. Решив, что видел достаточно, он вернулся в подземелье.

– Здесь есть шинели и мушкеты, парни. Разбирайте и за мной, – ведомые Хэйксвиллом, они прорвутся через двор и руины стены, а потом растворятся в терновнике. Сам Хэйксвилл разминал ноги, готовясь к изматывающему бегу, и, улыбаясь товарищам-дезертирам, обдумывал путь на юг. Дождавшись, пока лицо перестанет дергаться, он проговорил: – Они не могут меня убить, парни. И вас не смогут, пока вы со мной.

Привыкнув к дневному свету, он еще раз оглядел двор, дымящиеся цилиндры, мертвецов, но думал он сейчас только о своей будущей жизни. У него есть шанс начать все заново. Усмехнувшись про себя, он откинул с глаз прядь редких волос. Обадию Хэйксвилла убить нельзя.

– Давайте!

Они побежали, скользя босыми пятками по мокрым камням. Отчаяние гнало их вперед. Если двинуться на запад, их ждет только расстрельная команда. Лучше бежать на юг, в засыпанные снегом зимние горы, чем поглядеть в дула мушкетов где-нибудь в португальском поле. Они перебрались через руины стены, кое-кто пролез через орудийное гнездо, где раньше стояла испанская пушка, и очутились на открытом пространстве. Хэйксвилл свернул направо – и тут его заметил испанский солдат. Громадный желтолицый человек, совершенно голый под расстегнутой шинелью, напугал его, и испанец вскинул к плечу незаряженный мушкет.

Это движение спасло ему жизнь. Хэйксвилл уже представлял летящую ему в лицо пулю, а в терновнике за спиной у испанца виднелись небесно-голубые мундиры, и он рванулся влево, устремившись во главе своей оборванной банды прямо в долину. Холодный чистый воздух обжег ему горло.

– Бегите!

Так крысы, бегущие от вспыхнувшего пламени, вдруг обнаруживают себя в огненном кольце: слева были фузилеры и стрелки, справа наступающие сквозь колючие кусты испанцы, а впереди – французы. Испанцы, уже отрезавшие дезертирам путь, кричали, требуя сдаваться: хотя они и не знали, что это враги, им было ясно, что такая отвратительная компания к друзьям относиться не может.

Хэйксвилл, тяжело дыша, бежал прямо в открывшуюся перед ним долину: в ушах у него стучало, ноги окоченели от снега. Бросив взгляд налево, он понял, что далеко обогнал фузилеров. Ему показалось, что он заметил Шарпа, но сейчас это было не важно. Потом он увидел сопровождавших Шарпа стрелков. Их винтовки пугали его, поэтому Хэйксвилл свернул правее, из последних сил прибавив ходу. Золото звенело в кармане его шинели, тяжелый мушкет оттягивал руку. Французы! А больше некуда бежать, некуда! Он предложит свои услуги французам, станет перебежчиком: выбор невелик, но это лучше, чем быть зарезанным, как собака, в заснеженном поле. Хэйксвилл помчался к ближайшему батальону французской пехоты, отступавшему к селению, – и тут услышал за спиной конский топот.

Стук копыт был приглушен снегом, и Хэйксвилл в отчаянии понял, что всадник уже слишком близко. Он обернулся, в ужасе ощерив беззубый рот, и увидел занесенный над его головой окованный медью тяжелый приклад, готовый проломить ему череп. Хэйксвилл перехватил мушкет, вскинул его и, уклонившись от удара, спустил курок.

Потом он неистово расхохотался. Смерть, его хозяин, не покинула своего слугу: именно об этом он молился! Все случилось, возможно, не совсем так, как он себе представлял, но из груди Хэйксвилла вырвался смех: пуля, прошедшая через горло, подбросила всадника и ушла в небо. Смерть оказалась быстрой – такой и должна быть смерть. Лошадь дернулась в сторону, и тело, раскинув руки, рухнуло на снег. Незаряженная винтовка, только что угрожавшая ему прикладом, упала рядом.

Хэйксвилл остановился. Это был момент сладчайшей победы, момент, который он будет помнить всю жизнь; и, обратив лицо к низким облакам, он затараторил свой победный клич, а полуобнаженное тело само пустилось в пляс! Он выжил! Смерть по-прежнему любит его! Потом он повернулся и побежал к французским шеренгам.

– Не стреляйте! Не стреляйте!

Хэйксвилл будет жить! Пошатываясь и задыхаясь от боли в легких, он догнал французский батальон. Улыбка не сходила с постоянно подергивающегося лица. Он смог сбежать.

(обратно)

Глава 30

Шарп, заметив побег Хэйксвилла, выругался, но тут за его спиной раздался голос; обернувшись, он увидел окликающего его с высоты седла генерал-майора Нэрна.

– Шарп! Дорогой мой Шарп!

– Сэр!

Нэрн, слезая с седла, проворчал:

– Майор Шарп! Стоило мне отвернуться, как вы тут устроили полномасштабную войну!

– Похоже на то, – усмехнулся Шарп.

– Вы помешали мне отпраздновать Рождество и заставили тащить эти старые кости в зимние снега! – широко улыбнулся Нэрн. – Думал, вы уже сбежали!

– Мне это приходило в голову, сэр.

– А сэр Огастес говорил, что вы погибли.

– Правда?

Нэрн расхохотался, услышав тон Шарпа.

– Я послал его паковать вещи его прелестной жены. Редкостная красотка, Шарп!

– Да, сэр.

– Знаете, если верить словам вашей жены, она слишком полна! Ваша милейшая жена сообщила мне еще кое-что, но я уверен, что это неправда: вроде бы, эта леди вовсе и не леди! Можете поверить, Шарп?

– Даже и не знаю, сэр.

Нэрн улыбнулся, но ничего не сказал. Посмотрев вслед отступающим французам, он оглянулся по сторонам, отметив, что приведенный им авангард уже берет под охрану руины монастыря и усиливает гарнизон дозорной башни, и топнул ногой.

– Думаю, наши друзья-лягушатники надолго запомнят этот день! Согласны? – он удовлетворенно хлопнул в ладоши. – Атаковать они больше не станут, а через пару часов уже я сам смогу их атаковать, – он взглянул на Шарпа. – Отличная работа, майор! Просто отличная.

– Спасибо, сэр, – Шарп не смотрел на Нэрна, он напряженно глядел на лошадь без всадника и на темную фигуру на снегу. Голос его дрожал.

– Шарп?

– Простите, сэр, – Шарп уже шагал прочь, потом побежал, не отрывая глаз от застывшего тела.

Волосы на фоне чистой белизны снега казались совершенно черными, черными и длинными. Он уже видел их такими – на белизне подушки, когда она, дразня его, откидывала голову назад и рассыпала волосы веером.

Кровь на ее горле походила на разорванное ожерелье из рубинов, половина которого рассыпалась по снегу; глаза невидяще уставились в низкие облака.

Не произнося ни слова, он опустился рядом с ней на колени, чувствуя, как к горлу подкатывает ком, а на глаза наворачиваются слезы, и подхватил своими сильными руками ее стройное тело. Ее голова откинулась назад, и из самого большого рубина, сиявшего на шее, медленно потекла к подбородку тонкая струйка крови. Он подложил руку ей под голову, почувствовал, как холоден снег на ее волосах, и прижался щекой к ее щеке. Он плакал, потому что Тереза была мертва.

Ее руки, замерзшие от долгой скачки, были в снегу, но в груди еще сохранилось тепло. Скоро оно угаснет. Он прижимал ее к себе, как будто мог вернуть в это тело жизнь, и всхлипывал, зарывшись лицом в темные волосы. Она любила его простой и чистой любовью, прощала, понимала. Она любила его.

У него не осталось ее портрета. Она будет медленно уходить из его памяти, как сейчас уходит из ее тела тепло, но это будет длиться годами. Он забудет страстную жажду жизни на ее лице, а ведь эта женщина кипела жизнью, она была неутомимой и волевой. Да, она была убийцей с пограничных гор, но по-детски верила в любовь. Она отдала ему всю себя и, в отличие от него самого, никогда не сомневалась в правильности этого решения. Она верила в него, а теперь она была мертва.

Он плакал, не думая, что кто-то увидит эти слезы, прижимал ее к себе, обнимал крепче, чем когда-либо обнимал при жизни. Они встретились на войне, война не давала им быть вместе, а теперь разлучила навсегда. Это он должен был умереть, промелькнула бестолковая мысль; боль затмила любовь, заполнила собой все вокруг.

– Шарп? – тронул его за плечо Нэрн, но Шарп не видел и не слышал его, укачивая в объятиях мертвое тело. Его левая рука зарылась в ее волосы, вцепилась в них, потому что он не хотел ее терять, не хотел оставаться один. Она была матерью его ребенка, теперь маленькой сиротки. Нэрн услышал вырвавшийся из горла Шарпа стон, почти перешедший в вой, увидел лицо трупа и резко выпрямился. – Боже!

Патрик Харпер присел напротив Шарпа.

– С испанцами должен быть священник, сэр, – ему пришлось повторить это дважды, прежде чем Шарп поднял голову и недоуменно взглянул на него.

– Что?

– Священник, сэр. Ее надо исповедовать.

Казалось, Шарп не понял. Он прижал к себе Терезу, как будто Харпер собирался ее забрать, потом нахмурился:

– После смерти?

Но Харпера никогда не смущали слезы.

– Да, сэр. Так можно, – он положил руку на лицо Терезы и очень нежно закрыл ей глаза. – Мы должны помочь ей отправиться в рай, сэр. Она будет лучшей из усопших, да, сэр, – он говорил с Шарпом, как с ребенком, и тот подчинился.

Пока не пришел священник, Шарп стоял на коленях у мертвого тела, полностью погруженный во вселенную своего горя, бормотал ей какие-то клятвы, где-то глубоко в душе надеясь, что глаза откроются, что она улыбнется своей привычной дразнящей улыбкой, но она не двигалась. Тереза была мертва.

Ее плащ распахнулся; он завернул ее тело в ткань и вдруг нащупал на поясе бугорок, похожий на небольшую опухоль. Развязав ленту, он увидел стрелка, куклу, которая должна была стать подарком для его дочери. Эта вещь никогда не будет ей дорога, подумал он и сломал, смял маленькую фигурку, разодрав ее в клочья и бросив на снег.

Он стоял, не сводя с Терезы глаз, пока коленопреклонный священник бормотал бесполезные латинские слова, тут же тающие над белизной снега. Мертвых губ коснулась облатка, тело перекрестили, а Шарп все всматривался в лицо, столь спокойное, неподвижное и пустое, покинутое жизнью.

– Шарп? – тронул его за локоть Нэрн, указывая на восток.

К ним медленно ехал Дюбретон, а за французским полковником шел сержант Бигар, снова конвоировавший Хэйксвилла. Тот поддерживал полы шинели, прикрывая наготу, и беспомощно дергался в руках громадного француза.

Дюбретон отсалютовал Нэрну и тихонько переговорил с ним, потом повернулся к Шарпу, вставшему у тела Терезы, как будто пытаясь его защитить.

– Майор Шарп?

– Сэр?

– Это сделал он. Мы видели. Я передаю его вам, – произнес Дюбретон простые рубленые фразы.

– Он это сделал?

– Да.

Шарп взглянул на дергающегося желтолицего человека, скорчившегося от страха, потому что Бигар собирался передать его Шарпу. Он понимал, что его ненависть к Хэйксвиллу ничтожно мала по сравнению с болью потери. Палаш лежал всего в нескольких футах, там, где он уронил его, бросившись бежать, но не было никакого желания поднять его, воткнуть в жирное тело опустившегося человека, чье проклятье только что убило мать дочери Шарпа. Шарп хотел, чтобы место ее смерти было свободно от насилия.

– Сержант Харпер?

– Сэр?

– Заберите пленника. Он должен дожить до расстрельной команды.

– Хорошо, сэр.

Ветер гнал снежную порошу волнами, разбивавшимися о сапоги Терезы. Шарп ненавидел это место.

Дюбретон произнес:

– Майор?

– Сэр?

– Теперь все кончено.

– Кончено, сэр?

Дюбретон пожал плечами:

– Мы уходим. Вы победили, майор. Вы победили.

Шарп непонимающе посмотрел на французского полковника.

– Победили, сэр?

– Вы победили.

Победил, чтобы подарок, предназначенный ребенку, превратился в груду щепок и бесформенные клочья на снегу. Победил, чтобы почувствовать боль, сильнее которой не было в его жизни.

На окраине селения майор Дюко наблюдал в подзорную трубу, как Шарп поднимает со снега безжизненное тело и медленно идет в сторону замка. Увидев, что здоровяк-сержант подобрал ставший ненужным палаш, он резко сложил трубу и поклялся отомстить Шарпу, стрелку, сорвавшему планы большой зимней победы. Но месть, повторил Дюко старую испанскую пословицу, это блюдо, которое подают холодным. Он подождет.

Снег у Господних Врат похоронил сломанную куклу.

Рождество кончилось.

(обратно)

Эпилог

Шарп снова был в комнате, где все началось так давно, еще в прошлом году. В прошлом году. Это казалось странным, но 1813 год начался только десять дней назад, и со смерти Терезы прошло всего две недели; скоро придет весна, а вместе с ней и новая кампания.

Огонь горел все в том же камине, возле которого Шарп испытал дикую радость, узнав о повышении в чине. Теперь радости не было и следа.

Веллингтон в поисках поддержки глянул на Хогана, но майор лишь пожал плечами. Генерал постарался, чтобы его слова прозвучали чуть легкомысленно.

– Придется оставить эти проклятые ракеты, Шарп. Вы и сами понимаете.

Шарп поднял глаза от огня.

– Да, милорд, – он и правда понимал: после такого успеха в Адрадосе ракеты никак не отошлешь обратно в Англию. – Простите, милорд.

– Мы найдем им место, – Веллингтон запнулся. – И вам мы тоже найдем место, майор, – на его лице появилась улыбка, редкая гостья. – Вы много на себя взяли, майор. Целый батальон был под вашей командой!

Шарп кивнул:

– Сэр Огастес тоже жаловался, что я слишком много на себя беру, милорд.

Веллингтон проворчал:

– Вы хорошо справились. Что там с ним случилось? Струсил? – голос его вдруг стал резким.

Шарп пожал плечами, потом решил, что честность тут лучше учтивости.

– Да, сэр.

– И каково это – вести в бой батальон? Неплохо?

– Отчасти, сэр.

– А каково генералам, а? Может, когда-нибудь и вы узнаете это, Шарп.

– Сомневаюсь, сэр.

Колючие глаза Веллингтона впились в него. Генерал стоял у огня в грязных сапогах, сжимая мокрые фалды сюртука в руках. – Чем выше взлетаешь, тем меньше значит слава, да?

– Да, сэр.

– Большинству никогда этого не понять. Они считают, я упиваюсь ею, но это работа, Шарп, просто работа, и ничего больше. Как у подметальщика улиц или у палача. Кому-то приходится это делать, иначе мы потонем в дерьме и грехе, – он казался слегка смущенным, как будто сказал слишком много.

– Да, милорд.

Веллингтон махнул рукой в сторону двери:

– Я пришлю за вами, майор Шарп. Мы просто обязаны найти вам занятие. Майор, способный выиграть за меня битву, не должен оставаться без работы.

Шарп двинулся к выходу, Хоган последовал за ним, как бы прикрывая его тыл от генерала, но тот вдруг остановил их.

– Шарп?

– Милорд?

Сейчас Веллингтон выглядел по-настоящему смущенным. Его взгляд метнулся к креслу, потом снова вернулся к Шарпу.

– Будет ли с моей стороны бестактностью заметить, Шарп, что все проходит?^[132]

– Нет, милорд. Спасибо.

Майор Майкл Хоган, один из самых старых армейских друзей Шарпа, провожал его по улицам Френады.

– Ты уверен, Ричард?

– Да, я полностью уверен.

Пару минут они шли в молчании: Хоган был не в силах помочь безутешному другу, сжигаемому горем изнутри.

– Тогда еще встретимся, чуть попозже.

– Попозже?

– Попозже, – убедительно заявил Хоган. Он решил, что вечером напоит Шарпа допьяна, заставив горе прорваться наружу. Ирландцы знают, как это сделать: надо устроить поминки. Может, для поминок и поздновато, но они с Харпером решили, что это необходимо, и под их двойным нажимом Шарп согласиться. Фредриксон, капитан стрелков, тоже придет. Хогану Фредриксон понравился с первого взгляда: он хохотал над жалобами капитана, что ему не с кем подраться, и был рад узнать, что Шарп упомянул об этом в рапорте. Поминки, порядочные поминки с пьяным смехом и похмельем. Хоган приказал явиться и Гарри Прайсу: вместе они заставят Шарпа напиться, разговорят, помянут Терезу, и к утру неизбывное горе станет печалью, с которой справиться гораздо легче. – Попозже, Ричард, – произнес Хоган, перебираясь через глубокую колею на перекрестке. – Ты слышал, что сэр Огастес потребовал отправить его домой?

– Слышал.

– А что теперь «леди Фартингдейл» придется вернуться в Лиссабон?

– Да, и об этом слышал, – Жозефина написала Шарпу горькое письмо, полное упреков в том, что он нарушил свое слово, открывшись сэру Огастесу, и сожалений о потерянных шансах на благосостояние. Письмо заканчивалось заявлением, что их дружба кончена. Шарп, изорвав письмо в клочки и бросив их в огонь, вспомнил, что Тереза видела его флиртующим с Жозефиной, и заплакал при мысли о боли, которую причинил жене. Своей жене.

Ее похоронили в Касатехаде, в каменном склепе маленькой часовни, где издавна хоронили членов ее семьи. Антония вырастет, говоря по-испански и не зная ни матери, ни отца. Шарп решил в скором времени навестить ее, чтобы последний раз взглянуть на дочь, которая никогда его не вспомнит.

По ночам он часто просыпался и даже готов был радоваться жизни, пока не вспоминал, что Тереза мертва. Тогда радость сразу исчезала.

Иногда он видел на улице стройную женщину с длинными черными волосами, и сердце его начинало бешено колотиться, наполняясь безудержным счастьем, но тяжесть правды снова тянула его в омут печали: она мертва.

Полк Южного Эссекса, добравшийся на север, во Френаду, был построен на пустынной площади. Три ее стороны занимали солдаты, четвертая была пуста, если не считать граба: не молодого деревца, которое немцы украшали на Рождество, а могучего исполина. Перед ним была вырыта могила, рядом с которой стоял раскрытый гроб.

Когда труп положат в гроб, весь батальон пройдет мимо. Будет дана команда «Равнение налево!», и каждый увидит, как наказывают за дезертирство.

Его привел наряд военной полиции. Расстрельная команда безучастно глядела, как его привязывают к дереву, но сам Шарп отвернулся. Солнце клонилось к закату. Он смотрел на укрытые снегом вершины окружающих Френаду гор и ждал рапорта полицейского офицера.

– Мы готовы, сэр.

На небе не было ни облачка: ясный зимний день; день, когда умрет дезертир.

Он не хотел умирать. Он уже не раз обманывал смерть и теперь, спазматически дергая головой, изо всех сил натягивал веревки. Слюна пенилась на губах, когда он, грязно ругаясь и отплевываясь, пытался порвать веревки. Он бросался из стороны в сторону, и четырнадцать мушкетов расстрельной команды двигались вслед за ним.

– Огонь!

Четырнадцать мушкетов ударили в четырнадцать плеч. Хэйксвилла отбросило к стволу, на рубаху брызнула кровь, но он был все еще жив. Повиснув на веревках, он закашлялся, и сквозь кашель пробился торжествующий смешок, совершенно безумный: Хэйксвилл понял, что снова обманул смерть. Он дергался и извивался, пытаясь сбросить веревки; кровь заливала его брюки и землю вокруг. Голубые глаза на желтом лице уставились в небо, и тут он увидел офицера в зеленом мундире стрелка, медленно идущего к нему.

– Ты не можешь меня убить! Ты не можешь меня убить! Ты не можешь меня убить!

По правилам это нужно было сделать с помощью пистолета, но Шарп взвел курок своей винтовки. Он знал, что когда он дернет спусковой крючок, проклятие будет снято. Хэйксвилл висел на веревках, обратив лицо к небу, и визжал, брызгая кровью и слюной.

Ствол винтовки медленно поднялся.

– Ты не можешь меня убить! – визг перешел в причитание, прозвучавшее совсем по-детски, потому что Обадия Хэйксвилл знал, что лжет. – Ты не можешь меня убить...

Пуля прикончила его. Голова в последний раз дернулась: смерть человека, которого нельзя убить, была быстрой. Шарп мечтал об этом двенадцать лет, но ожидаемой радости ему эта смерть не доставила.

За его спиной, почти незаметная на зимнем небе, возникла бледная вечерняя звезда. Легкий ветерок гулял в ветвях граба.

Два мертвых человека ознаменовали эту зиму. Волосы одной раскинулись по снегу у Господних Врат, а теперь и другой, Обадия Хэйксвилл, лег мертвым в гроб. Враг Шарпа.

(обратно)

Историческая справка

Сюжет о частной «армии» дезертиров всехнациональностей, сражавшихся на Пиренейском полуострове, легко развивать в любом направлении. Правда, еще легче развивать сюжет о «ракетных войсках». Тем не менее, и то, и другое было на самом деле.

Пот-о-Фе, беглый французский сержант, объявивший себя маршалом, действительно существовал и добывал себе пропитание, терроризируя довольно обширный район Испании. Его армия включала в себя французских, британских, испанских и португальских солдат, а среди преступлений числились похищения людей, изнасилования и убийства. Боюсь, я изобразил этого человека гораздо более приятным, чем он был в жизни. Французский генерал де Марбо^[133] подробно описал, как французы разгромили его, а затем передали представителям Веллингтона дезертиров из армии союзников. Боюсь, Шарп присвоил себе французский успех.

Еще раз исказив историю, я привез ракетные войска в Испанию на несколько месяцев раньше, чем это произошло на самом деле. Веллингтон впервые увидел демонстрацию ракетной системы сэра Уильяма Конгрива в 1810 году, когда под ее прикрытием на португальский берег высадился отряд моряков. Веллингтон был разочарован. Тем не менее, к 1813 году благодаря восторженной поддержке принца-регента ракетные части вошли в состав армии. Описывая принцип их действия, я старался придерживаться инструкции, написанной собственноручно сэром Уильямом Конгривом (включая даже съемные наконечники пик, триумф изобретательской мысли над рационализмом). В состав этой выдающейся системы входил и настоящий шедевр, ракета «Огненный шар», спускавшая на парашюте и применявшаяся для ночных боев. И это в 1813 году! Сами ракетные части формально были созданы 1 января 1814 года, хотя к этому времени они уже давно присутствовали на Пиренейском полуострове. Кроме того, не подлежит сомнению, что система Конгрива еще в 1808 году была продана австрийской армии, где и стала известна под названием Feuerwerkscorps.^[134] Веллингтон по-прежнему не верил в них, хотя и использовал при переправе через Адур^[135], зато в Северной Европе они прогремели в битве при Лейпциге^[136], впечатлив иностранных наблюдателей. Ракетная батарея участвовала также в битве при Ватерлоо: на некоторых картинах над полем боя видны ракетные следы.

Хотя большого успеха ракетные части так и не добились, им удалось вписать себя в историю благодаря одному из противников, против которого они были применены с весьма малой эффективностью (проблема заключалась в малой точности: именно поэтому Шарп принял решение дожидаться момента, когда промахнуться по наступающему врагу уже было невозможно). Ракеты эти применялись в войне 1812 года против Соединенных Штатов^[137] во время осады форта Макгенри.^[138] Об этом сражении была написана поэма^[139], положенная на музыку старинной застольной песни лондонского «Общества Анакреона».^[140] Эти стихи и музыка сейчас, конечно, являются национальным гимном США. Странно подумать, что где бы и когда бы ни исполнялся «Флаг, усыпанный звездами», даже перед бейсбольными и футбольными матчами, былые противники Британии, произнося строчку «Ночью сполох ракет на него бросал свет»^[141], вспоминают изобретение сэра Уильяма Конгрива. Так британское секретное оружие снискало вечную славу.

Сэр Огастес Фартингдейл украл большую часть своей книги из произведения майора Чемберлена. Теперь и я должен признаться в плагиате. Рождественский ужин Шарпа и тушеный кролик, которого Пот-о-Фе ел в монастыре, списаны из великолепной «Французской провинциальной кухни» Элизабет Дэвид^[142], книги, доставившей мне больше удовольствия, чем все остальные, вместе взятые. Для читателей, желающих воссоздать рождественский ужин Шарпа (эксперимент, способный щедро вознаградить исследователя!), я даю ссылку на замечательное творение миссис Дэвис: Potage de marron Dauphinois^[143] (суп из каштанов), Perdreau Roti au Four^[144] (жареные куропатки) и Cassoulet de Toulouse a la Menagere^[145], к которому я добавил жареной картошки, чтобы порадовать Шарпа. Я немного видоизменил рецепты блюд, чтобы их можно было приготовить из продуктов, доступных в зимней Испании. Тушеный кролик проходит под именем Le Civet de Lievre de Diane de Chateaumorand.^[146] Вообще говоря, он не совсем тушеный, но я считаю попытки состязаться в точности названий с Элизабет Дэвид бессмысленными. Огромное ей спасибо.

Если не считать армии дезертиров и использования ракет, весь остальной сюжет «Врага Шарпа» выдуман. Не было никаких Господних Врат, и на Рождество 1812 года нигде не велось боевых действий. 60-й полк, Королевские американские стрелки, существовал, но все остальные части – плод моего воображения. Я хотел написать историю, посвященную последней зиме, перед которой британцы были отброшены в Португалию. Несмотря на разгромное поражение Наполеона в России многим солдатам в это время казалось, что война будет длиться вечно. Но уже через несколько месяцев стратегия Веллингтона переломила ход войны на пиренейском полуострове, и с тех пор британцам больше не приходилось отступать. Шарп и Харпер снова двинутся в поход.

(обратно)

1

Город и крепость в Испании, в провинции Саламанка, ключевой пункт на границе с Португалией. В эпоху Наполеоновских войн пережил две осады: в 1810 году, когда испанцы обороняли его от французов, и в 1812 году, когда англо-португальская армия отвоевала его у французов. Осада и штурм 1812 года описаны в романе «Рота Шарпа».

(обратно)

2

Типичная для романской и готической архитектуры крытая обходная галерея, обычно вокруг закрытого прямоугольного двора или внутреннего сада монастыря.

(обратно)

3

Острова Карибского бассейна, где регулярно случались эпидемии желтой лихорадки.

(обратно)

4

Игольчатый штык, которым можно было только колоть. В России назывался «багинет». Был вытеснен клинковым (ножевидным) штыком с режущей кромкой и подствольным креплением. В романе байонеты являются принадлежностью мушкетов, а клинковые штыки – винтовок.

(обратно)

5

Около 450 м (1 англ.ярд = 3 англ.футам = 91,44 см).

(обратно)

6

Накидка с капюшоном, вроде рясы у францисканских монахов.

(обратно)

7

Город и область в центральной части Португалии.

(обратно)

8

В 1810–1812 гг. в Кадисе, осажденном французами, базировался испанский парламент – кортесы.

(обратно)

9

Протестантское религиозное течение, базирующееся на учении Жана Кальвина. Наиболее развито в Шотландии.

(обратно)

10

Длинная металлическая вилка для поджаривания хлеба на огне.

(обратно)

11

Протестантская конфессия, проповедующая смирение и терпение, требующая соблюдения всех религиозных предписаний и утверждающая всеобщее священство. Отделилась от англиканской церкви.

(обратно)

12

Король Великобритании Георг III, в царствование которого шли Наполеоновские войны, страдал от тяжелого психического заболевания, по причине которого над ним в 1811 году было установлено регентство, продлившееся до самой смерти в 1820 году. Принц Уэльский (будущий король Георг IV) фактически правил государством с начала XIX века.

(обратно)

13

Прозвище принца Уэльского, будущего короля Георга IV, крайне невысокого и полного.

(обратно)

14

В Конногвардейском дворце на площади Хорс-Гардс (Конногвардейской) в Лондоне находился Генеральный штаб британской армии.

(обратно)

15

Презрительное прозвище, данное англичанам Наполеону Бонапарту.

(обратно)

16

Почетное именование особо доверенных чиновников и государственных служащих.

(обратно)

17

Приставка «бревет» означает, что чин присвоен временно, в рамках какой-либо операции или задания.

(обратно)

18

Город и округ на северо-востоке Португалии.

(обратно)

19

Одна из четырёх исторических провинций Ирландии.

(обратно)

20

Город и графство на северо-западе Ирландии.

(обратно)

21

Город в Индии. Битва при Серингапатаме в 1799 году описана в романе «Тигр Шарпа».

(обратно)

22

Около 3,5 м (1 англ. фут = 12 англ. дюймам = 30,54 см).

(обратно)

23

Около 23 кг (1 англ. фунт = 454 г).

(обратно)

24

Город и крепость в Испании, центр одноименной провинции, ключевой пункт на границе с Португалией. В 1812 году в ходе кровавого штурма британская армия отвоевала его у французов. Осада и штурм описаны в романе «Рота Шарпа».

(обратно)

25

Город в Испании, центр одноименной провинции. В 1812 году в битве при Саламанке британская армия разбила французов и освободила северо-запад Испании. Битва описана в романе «Клинок Шарпа».

(обратно)

26

193 см (1 англ. дюйм = 2,54 см).

(обратно)

27

Короткая форменная накидка, отороченная мехом.

(обратно)

28

Библия, Книга Чисел, глава 32, стих 23.

(обратно)

29

Французская газета «Национальный вестник, или всеобщий справочник» (Gazette Nationale ou Le Moniteur Universal) издается с 1789 года.

(обратно)

30

Английский генерал, с 1809 года – португальский маршал, главнокомандующий португальской армией. После разгрома в 1811 году французской армии маршала Сульта – фактический правитель Португалии.

(обратно)

31

Провинция на северо-западе Испании.

(обратно)

32

Насмешливое прозвище, данное англичанами французам.

(обратно)

33

Город в Португалии, родовой замок королевского дома Браганца.

(обратно)

34

Испанское название города Порту, второго по величине города Португалии.

(обратно)

35

Улица в лондонском районе Холборн.

(обратно)

36

Английская золотая монета, имевшая хождения с 1663 по 1813 гг. 1 гинея = 21 шиллинг.

(обратно)

37

Английский военный рыцарский орден, Сувереном которого является король, а Великим магистром – принц Уэльский.

(обратно)

38

Горная цепь в Испании и Португалии (от исп. sierra, порт. serra – пила).

(обратно)

39

Родриго Диас де Бивар, прозванный Эль Сид (от араб. «сиди» - мой господин) – участник Реконкисты, национальный герой Испании, герой испанского фольклора и трагедии П. Корнеля.

(обратно)

40

Процесс отвоевания христианами у мавров земель на Пиренейском полуострове в VIII-XV вв.

(обратно)

41

Провинция на северо-западе Испании.

(обратно)

42

В Средние века плащ-нарамник без рукавов, длиной обычно чуть ниже колена, похожий по покрою на пончо.

(обратно)

43

Пошли (фр.).

(обратно)

44

Командир батальона (фр.).

(обратно)

45

Игра слов: по-английски bigger – больше, крупнее.

(обратно)

46

Дешевая сигара с обрезанными концами.

(обратно)

47

Битва при Талавере в 1809 году, в которой вымышленный Шарп захватил французский штандарт-«орла», описана в романе «Орел Шарпа».

(обратно)

48

Друзья мои! (фр.)

(обратно)

49

Говорите по-французски? (фр.)

(обратно)

50

Мой полковник! Мой храбрец! (фр.)

(обратно)

51

Нет! (фр.)

(обратно)

52

Мирный договор, заключённый 25 марта 1802 года в Амьене между Францией, Испанией и Батавской республикой с одной стороны и Англией – с другой. Завершил войну между Францией и Англией 1800–1802 годов и оформил распад второй антифранцузской коалиции.

(обратно)

53

Хорошо! (фр.)

(обратно)

54

Шлюха (исп.).

(обратно)

55

«...то жаркое веселье, то мертвый холод монастырской кельи» - строки из поэмы А.Поупа «Элоиза Абеляру», пер. Д. Веденяпина.

(обратно)

56

Воинское звание в армиях ряда стран. Сержант-майор занимал промежуточную позицию между офицерами и сержантами. Руководил сержантским составом одной или нескольких рот, а в бою и на парадах входил в знаменную группу.

(обратно)

57

Город на северо-западе Испании, в провинции Галисия. 16 января 1809 года в битве при Ла-Корунье французский маршал Сульт атаковал англичан под командованием сэра Джона Мура, которые были вынуждены отступить, оставив позиции в Испании. Эти события описаны в романе «Стрелки Шарпа».

(обратно)

58

Соответствует чину подполковника. Лейтенант-полковники обычно командовали полками, состоявшими из одного боевого батальона, поэтому часто именовались просто полковниками.

(обратно)

59

Род стрелковых войск, вооруженных легкими мушкетами.

(обратно)

60

В битве при Бароссе 5 марта 1811 года французы атаковали превосходящие англо-испано-португальские силы, пытавшиеся снять осаду Кадиса, и были разгромлены. Эти события описаны в романе «Ярость Шарпа».

(обратно)

61

Валлийцы и шотландцы являются потомками кельтских народов, населявших Британию до англо-саксонского вторжения.

(обратно)

62

Пер. Д. Веденяпина.

(обратно)

63

Ячменная ночка (Sowans Nicht) – шотландский праздник кануна Рождества, когда на стол подают хмельной напиток соуенс из забродившего ячменного жмыха, меда и сливок.

(обратно)

64

Город в штате Нью-Джерси, ключевой пункт американской войны за независимость.

(обратно)

65

В британской армии высшее должностное лицо, занимающееся персональными назначениями. В описываемый период - генерал-майор сэр Генри Торренс.

(обратно)

66

Река в Португалии, приток Дуэро.

(обратно)

67

Тяжелый котел армейского образца, рассчитанный на 4-6 человек.

(обратно)

68

Название английских колоний в Северной Америке, подписавшими в 1776 году Декларацию независимости и ставших Северомериканскими Соединенными Штатами.

(обратно)

69

«Милашка Вильям» - шотландская народная баллада о двух влюбленных.

(обратно)

70

Рождественский гимн Ф. Доддриджа «К небесам вознесем мы свои голоса».

(обратно)

71

Приход церкви Сент-Джайлс-ин-зе-Филдс (Св. Эгидия в лугах) расположен в лондонском Вест-энде, в районе Холборн (на тот момент самоуправляемом).

(обратно)

72

Улица в Лондоне, соединяющая Ньюгейтскую тюрьму с виселицей на Тайбернском холме и проходящая через приход Сент-Джайлс.

(обратно)

73

На холме в деревушке Тайберн (теперь в границах Лондона) с XVI по середину XIX в. публично казнили преступников не дворянского звания. Тройную виселицу, установленную на холме, часто называли «Тайбернским древом».

(обратно)

74

Улица в Лондоне, начинающаяся в приходе Сент-Джайлс.

(обратно)

75

В древнегреческой мифологии – крылатая богиня возмездия, карающая за нарушение общественных и моральных норм.

(обратно)

76

В битве при Ассайе в Индии в сентябре 1803 года генерал Уэлсли (позднее герцог Веллингтон), возглавлявший англо-индийские войск, обратил в бегство численно превосходящую армию Маратхской конфедерации (описано в романе «Триумф Шарпа»).

(обратно)

77

В средневековой западноевропейской архитектуре – подземное сводчатое помещение.

(обратно)

78

В британской армии – письменный рапорт о численности потерь.

(обратно)

79

Река в Испании и Португалии (на территории Испании называется Тахо).

(обратно)

80

Гимн Hark! The Herald Angels Sing – одно из самых известных произведений Чарльза Уэсли, автора более 5000 христианских гимнов. Включен в сборник Hymns and Sacred Poems («Гимны и духовные стихи», 1739 год).

(обратно)

81

Акт об унии королевства Великобритании и королевства Ирландии был подписан в 1800 году. В результате образовалось Соединённое королевство Великобритании и Ирландии. Новый флаг, известный как Union Jack, до сих пор является флагом Соединенного королевства, несмотря на обретение в 1949 году Ирландией независимости.

(обратно)

82

Небольшой городок на западе Португалии.

(обратно)

83

Имеется в виду «испанский доллар» - монета в 8 реалов («pieces of eight», примерно 5 шиллингов). В русских переводах иногда ошибочно называются «пиастры».

(обратно)

84

При равенстве званий старшинство определялось по времени производства в чин.

(обратно)

85

Короткая тонкая трость с ременной петлей на конце.

(обратно)

86

Графство на юге Англии.

(обратно)

87

Уступ в окопе или на стене возле амбразуры, на который стрелки становятся при стрельбе.

(обратно)

88

Эти события описаны в романе «Тигр Шарпа».

(обратно)

89

Роман появился в 1984 году. В романе «Добыча Шарпа», написанном в 2001 году, эти события описаны по-другому.

(обратно)

90

Здесь мы (исп.).

(обратно)

91

До свидания! (фр.)

(обратно)

92

Эти события описаны в романе «Клинок Шарпа».

(обратно)

93

Игла (исп.) – прозвище, данное Шарпом своей жене Терезе, под которым она была известна в партизанском движении.

(обратно)

94

Городок в Испании, где расположен родовой дом Морено, семейства жены Шарпа.

(обратно)

95

Вот (фр.).

(обратно)

96

Общее название красных вин из региона Бордо.

(обратно)

97

Мяч, понимаете? (фр.)

(обратно)

98

Бьет (искаж. фр.)

(обратно)

99

Палкой (фр.).

(обратно)

100

Вот так! (фр.)

(обратно)

101

Не-не-не! (разг. фр.)

(обратно)

102

Одиннадцать человек, понимаете? (фр.)

(обратно)

103

Один человек (фр.).

(обратно)

104

И один бьет (искаж. фр.).

(обратно)

105

Десять (фр.).

(обратно)

106

...Противника бьет, когда человек... (искаж. фр.)

(обратно)

107

Фасоль (фр.).

(обратно)

108

Фешенебельная улица в Лондоне.

(обратно)

109

Вила-Нова-ди-Гая – город на севере Португалии.

(обратно)

110

Здравствуйте (фр.).

(обратно)

111

Британская (возможно, американская) народная песня в ритме марша, появившаяся в начале 1790-х годов.

(обратно)

112

Английская народная песня XVII в., использована в пьесе Д. Фаркера «Офицер-вербовщик» (1706 г.) и «Опере нищего» Д. Гея (1726 г.). В телесериале по циклу романов о Шарпе ею завершается каждая серия.

(обратно)

113

Да, месье (фр.).

(обратно)

114

Городок в Португалии, сейчас часть города Матозиньюш (входит в состав Большого Порту).

(обратно)

115

Всеми силами (фр.).

(обратно)

116

Тупик (фр.).

(обратно)

117

Орден Почетного легиона был учрежден Наполеоном 19 мая 1802 г. по принципу рыцарских орденов. Принадлежность к ордену являлась и является высшим знаком отличия, почета и официального признания особых заслуг во Франции. Воинская медаль – знак принадлежности к Ордену для военных.

(обратно)

118

Область на северо-западе Франции, заселенная потомками выходцев с Британских островов.

(обратно)

119

Группа племен, заселявших обширную территорию в Западной и Центральной Европе. В настоящее время прямыми потомками кельтов считаются жители Ирландии, Шотландии, Уэльса и Бретани.

(обратно)

120

Селение на западе Португалии, в округе Коимбра. Замок построен в начале XIII в.

(обратно)

121

Букв. «атакующий шаг» (фр.) – ритм наступательного движения французских колонн. Исполнялся барабанщиками (реже – с привлечением духовых инструментов). Характерный символ наполеоновской пехоты.

(обратно)

122

Да здравствует император! (фр.)

(обратно)

123

«И пусть бойцы со всех концов земли идут на нас, мы оттолкнем их прочь!» - слова Филиппа Фальконбриджа, прозванного Незаконнорожденным, из пьесы У. Шекспира «Король Джон», пер. А. Дружинина.

(обратно)

124

Немецкий военный похоронный марш на стихи Л. Уланда, пер. М. Михайлова.

(обратно)

125

Рычаг из крепкого дерева (реже – железный лом), длиной около 2 м и толщиной 5-10 см для приподнимания грузов.

(обратно)

126

Селение в Португалии на границе с Испанией у слияния рек Дуэро и Агеда, где находился крупнейший в регионе мост на дороге из Саламанки в Опорто.

(обратно)

127

Спасибо (фр.).

(обратно)

128

«Жирный вторник» (фр.), последний день Масленицы перед началом Великого поста. В этот день в католических странах традиционно проходят карнавалы.

(обратно)

129

Да (фр.).

(обратно)

130

Кто там? (фр.).

(обратно)

131

Огонь! (фр.).

(обратно)

132

Аналог русской поговорки «Время лечит». По легенде, у царя Соломона было кольцо с надписью «Все проходит» на внешней стороне. Когда кольцо ему надоело, он решил его выкинуть, но заметил на внутренней стороне надпись «Пройдет и это», усмехнулся и оставил кольцо. И лишь в старости он заметил, что на ребре тоже есть надпись: «Ничего не проходит».

(обратно)

133

Французский генерал и военный писатель, кавалерист, в Наполеоновских войнах был ранен 12 раз (в т.ч. 9 раз саблей и 1 – башкирской стрелой). Его «Критические замечания по поводу произведения генерал-лейтенанта Ронья «Соображения об искусстве войны» вызвали у Наполеона такое восхищение, что в своем завещании он оставил Марбо 100 тысяч франков и поручил ему «писать в защиту славы французского оружия и пристыдить клеветников и вероотступников».

(обратно)

134

Ракетные полки (нем.).

(обратно)

135

Река в юго-западной части Франции. В феврале 1814 года Веллингтон переправился через Адур и занял Бордо.

(обратно)

136

Крупнейшее сражение в череде Наполеоновских войн и в мировой истории до Первой мировой войны, в котором 16-19 октября 1813 года Наполеон потерпел поражение от союзных армий России, Австрии, Пруссии и Швеции. Получило название «Битва народов».

(обратно)

137

Война 1812 года между Британией и США входит в число Наполеоновских войн, хотя велась полностью на Американском континенте.

(обратно)

138

Форт Макгенри защищал вход в гавань Балтимора.

(обратно)

139

Автор Фрэнсис Скотт Ки, американский юрист и поэт, свидетель бомбардировки форта Макгенри.

(обратно)

140

«Общество Анакреона» объединяло лондонских музыкантов. Песня «Анакреон в раю» была написана британским историком музыки, композитором, органистом и певцом Джоном Стаффордом Смитом в 1766 году.

(обратно)

141

Пер. М. Наймиллера.

(обратно)

142

Английская писательница, автор кулинарных книг, оказавшая огромное влияние на искусство домашней кулинарии середины XX века. «Французская провинциальная кухня» - ее самая популярная книга (продано около 500 000 экз.)

(обратно)

143

Бурая похлебка дофина (фр.).

(обратно)

144

Куропатка, зажаренная в духовке.

(обратно)

145

Домашнее рагу по-тулузски.

(обратно)

146

Тушеное мясо по рецепту Дианы де Шатомормон.

(обратно)

Оглавление

Бернард Корнуэлл Приключения Ричарда Шарпа Враг Шарпа (Ричард Шарп и оборона Португалии, Рождество 1812) Перевод: J.Андрей Манухин

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Эпилог

Историческая справка

*** Примечания ***