КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Дочь тумана и костей [Лэйни Тейлор] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Лэйни Тейлор Дочь тумана и костей

Перевод:

notabenoid.com/book/24779

vk.com/club34142300

Редактура:

Инесса

ГЛАВА 1 НЕВОЗМОЖНО НАПУГАТЬ

В тот день, не предвещавший ничего зловещего, Кару шла в школу, шагая по засыпанной снегом мостовой. Казалось, это был обычный понедельник, безобидный, если не учитывать нелюбовь ко всем понедельникам и не брать во внимание, что был январь. Было холодно и темно — в середине зимы солнце не вставало раньше восьми, — но все равно красиво. Падающий снег и предрассветный полумрак окутали Прагу серебристо-белой дымкой.

Мимо, по автомагистрали набережной, с ревом проносились автобусы и трамваи, подтверждая, что на дворе двадцать первый век. Но в тихих переулках зимнее умиротворение как будто заявляло о царствовании другого времени. Снег, каменные дома и призрачный свет, шаги самой Кару и легкий, как перышко, пар, поднимавшийся над стаканчиком кофе в её руке — она была здесь одна, погруженная в обычные земные раздумья о школе, делах. Иногда эту идиллию нарушала щемящая сердце горечь, но она тут же прогоняла её, как головную боль, твердо решившая покончить со всем этим.

Сжимая кофе в одной руке, другой она придерживала пальто. Портфель с рисунками болтался на плече, в её распущенных волосах — длинных, с переливом синего, — застряли снежинки.

Всего лишь обычный день.

Как вдруг…

Рычание, торопливые шаги, — и вот уже её схватили сзади, крепко прижали к широкой мужской груди. Сдернули с неё шарф, и она почувствовала зубы — ЗУБЫ — на своей шее.

Легкое прикосновение.

Напавший куснул её. Раздосадованная, она попыталась вырваться, не пролив кофе, но немного всё-же выплеснулось, обрызгав снег.

— Господи, Каз, отвали, — рявкнула она, поворачиваясь лицом к своему бывшему бойфрэнду.

Свет уличного фонаря мягко ложился на его красивое лицо. "Глупая красота," подумала она, оттолкнув его. "Глупое лицо."

— Ты знала, что это я? — спросил он.

— Да это всегда ты. И всякий раз у тебя не срабатывает.

Казимиру нравились эти резвые наскоки из-за спины, и его очень огорчало, что переполошить Кару не получается. "Тебя невозможно напугать," жаловался он, делая обиженный вид, который считал неотразимым. И до последнего времени она действительно не могла этому сопротивляться. Она поднялась бы на цыпочки и легонько лизнула его надутую нижнюю губу, а потом осторожно зажала бы ее зубами и дразнила, пока не потерялась бы в поцелуе, от которого таяла как нагретый солнцем мед.

Теперь эти дни в прошлом.

— Должно быть, ты не очень страшный, — сказала она и пошла дальше.

Каз поравнялся с ней и, сунув руки в карманы, зашагал рядом.

— Я страшный. А рычание, укус? У любого нормального человека случился бы смертельный приступ. Только не у тебя. Наверное, по твоим венам вместо крови течет ледяная вода.

Когда она проигнорировала эти слова, он добавил:

— Джозеф и я начинаем новый тур. "Вампиры в Старом Городе". Туристы поведутся на такое.

Это точно. Они платили хорошие деньги за его "Тур с привидениями", который состоял из того, что тебя в темноте прогоняли по запутанным улочкам Праги, останавливаясь в местах предполагаемых убийств, чтоб "привидения" могли выскочить из дверей и до смерти напугать. Она сама несколько раз участвовала в этих представлениях, разыгрывая привидение — надевала на себя измазанную кровью голову и протяжно стонала, пока испуганные вскрики туристов сменялись хохотом. Это было забавно.

Каз был забавным. А теперь перестал.

— Ну что ж, флаг тебе в руки, — равнодушно проговорила она, глядя прямо перед собой.

— Ты могла бы поучаствовать, — сказал Каз.

— Нет.

— Ты могла бы быть сексуальной вампиршей…

— Нет.

— Заманивать мужчин…

— Нет.

— Могла бы надеть плащ…

Кару напряглась. Каз вкрадчиво продолжил:

— Он ведь все еще у тебя, правда, детка? Самая красивая вещь, которую я когда-либо видел, а черный шелк так оттеняет твою белоснежную кожу…

— Заткнись! — прошипела она, резко остановившись посреди Малтийской Площади. Господи, подумала она. Какой же глупой она была, запав на этого ничтожного смазливого уличного актеришку, наряжаясь для него и оставляя такие воспоминания? Просто верх глупости.

Глупости от одиночества.

Каз поднял руку, чтоб убрать снежинку с её ресниц.

— Только прикоснись ко мне, и я плесну этот кофе тебе в лицо. — Сказала она.

Он тут же опустил руку.

— Ру-ру, моя злючка Кару. Когда перестанешь ссориться со мной? Я же сказал — я сожалею.

— Можешь сожалеть дальше. Но только в другом месте. — Они говорили на чешском, и её приобретенный акцент идеально вторил его родному.

Он вздохнул. Его сердило, что Кару по-прежнему не принимала его извинения. Того не было в его сценарии.

— Ну же, — продолжал упрашивать он. Его голос был одновременно грубым и нежным, кнут и пряник, — Ты и я — нам просто суждено быть вместе.

Суждено. Кару искренне надеялась, что, если уж ей "суждено" быть с кем-нибудь, то только не с этим человеком. Она посмотрела на него. Красавчик Казимир, чья улыбка всегда действовала на неё как гипноз, заставляя исполнять все его прихоти. Это и сейчас могло бы стать безотказным вариантом, вырази он свои эмоции ярче, а чувства поискреннее. К тому же, этот свой коронный номер Каз, как выяснилось, часто применял и по отношению к другим девушкам.

— Возьми Светлу, — сказала она. — Она хорошо подойдет на роль вампирши.

Он выглядел обиженным.

— Я не хочу Светлу. Я хочу тебя.

— Увы, тогда без вариантов.

— Не говори так, — сказал он, потянувшись к её руке.

Она тут же отодвинулась в сторону. Внутри нарастала душевная боль, несмотря на то, что она прикладывала массу усилий, чтобы казаться равнодушной. Это не стоит того. Ничуточки.

— Ты же понимаешь, что это определённо выглядит как преследование.

— Тьфу ты. Да не преследую я тебя. Пробовал уже.

— А, ну да. — Сказала Кару. Они уже были в нескольких шагах от её новой школы. Художественный Лицей Богемии был частным заведением, которое располагалась в окрашенном в розоватый цвет дворце стиля Барокко, знаменитом тем, что в его стенах во время нацистской оккупации два юных чешских националиста перерезали горло одному из командиров гестапо и написали на стене слово "Свобода" его кровью. Такое маленькое и храброе восстание прежде чем их схватили и повесили на дворцовых воротах. Сейчас у этих ворот толпились студенты, курили, поджидали друзей. Каз нигде не учился — ему двадцать, он был на несколько лет старше Кару — и практически никогда не вылазил из постели раньше полудня.

— С чего это вдруг ты уже на ногах в такую рань?

— У меня новая работа, — сказал он. — Надо рано вставать.

— Что, проводишь свои вампирские туры по утрам?

— Нет. Кое-что другое. Своего рода… откровение. — Теперь он улыбался, упиваясь своей загадочностью. Ожидая, что, заинтриговавшись, она начнет расспросы.

Не тут то было. С абсолютным равнодушием, она лишь сказала.

— Ну, успехов тебе, — и пошла прочь.

Каз крикнул ей вслед.

— Тебе не интересно, что это за работа? — Он всё еще лыбился, это можно было понять по его голосу.

— Да, мне плевать, — крикнула она в ответ и прошла за ворота.

* * *
А на самом-то деле ей следовало бы спросить.

ГЛАВА 2 СВОЕГО РОДА ОТКРОВЕНИЕ

По понедельникам, средам и пятницам первым предметом было рисование. Когда Кару зашла в студию, её подруга Сусанна была там и уже заняла им мольберты у платформы для моделей. Скинув портфель и пальто, Кару развязала шарф и заявила:

— Меня преследовали.

Сусанна вопросительно подняла бровь. В этом она была большой мастерицей и Кару ей даже немного завидовала. Её собственные брови не могли двигаться по отдельности, что существенно уменьшало красноречивость в выражении подозрения и презрения.

Сусанна же с этой задачей справлялась с блеском. Но сейчас это было лишь умеренная демонстрация, выражающая холодное любопытство.

— Только не говори, что мистер Козлимир опять пытался напугать тебя.

— Сейчас у него период вампиромании. Он укусил меня за шею.

— Ох уж эти актеришки, — пробурчала Сусанна. — Говорю тебе, надо тряхнуть электрошокером этого ебалоида. Чтоб не повадно было на людей набрасываться.

— У меня нет электрошокера. — Кару промолчала, что он и не требовался. Она могла куда эффективнее защитить себя и без применения тока, но эта способность была, мягко говоря, не обычной.

— Ну так обзаведись. Серьезно, плохое поведение должно наказываться. К тому же, это будет весело, тебе не кажется? Я всегда хотела огреть кого-нибудь. ДЗЗЗ! — Сусанна съимитировала конвульсии.

Кару покачала головой:

— Нет, кровожадный монстрик, не думаю, что это будет весело. Ты просто ужасна.

— Ничего подобного. Ужасен Каз. И скажи, что об этом тебе напоминать не нужно. — Она строго посмотрела на Кару. — Скажи, что даже мысли не допускаешь о том, чтоб простить его.

— Нет, конечно. — Уверенно заявила Кару. — Но попробуй убеди ЕГО в этом.

Каз просто представить себе не мог, что какая-нибудь девушка по собственной воле может не жаждать его чар. Тем более за те месяцы, что они были вместе, не отрывая от него обожающих глаз, отдавая всю себя без остатка, она лишь укрепила его тщеславие. То, что он сейчас обхаживал её, было лишь из принципа — доказать ущемленному самолюбию, что он может получить все, что пожелает. Было бы желание.

Может, Сусанна права. Может, стоит все-таки пустить через него пару разрядов.

— Альбом, — скомандовала Сусанна, требовательно протягивая руку, словно хирург за скальпелем.

Властность в характере лучшей подруги Кару по масштабам была прямопропорциональна её физическим данным. В туфлях на платформе она едва переваливала за метр пятьдесят. Кару, при своих почти ста шестидесяти сантиметрах, казалась гораздо выше из-за длинных, как у балерины пальцев и шеи. Она никогда не занималась балетом, хотя из-за фигуры можно было именно так и подумать. Но только из-за фигуры. Не так часто встретишь балерину с ярко-синими волосами и созвездием татуировок на пальцах.

Одиночные татуировки-слова, опоясывающие её запястья, как браслеты — на одном "правдивая" и "история" на другом — стали видны, когда она полезла в сумку за своим альбомом и передала его.

Когда Сусанна взяла альбом, двое студентов — Павел и Дина — подошли поближе и стали заглядывать ей через плечо. Альбомы Кару были почти культовыми. Они блуждали по школе, передаваясь из рук в руки и являясь предметов постоянных обсуждений. Этот, был под номером девяносто два из бесконечной серии, был скреплен резинками. Как только Сусанна сняла их, альбом будто взорвался. Каждая его страница была покрыта таким слоем мела и краски, что было удивительно, как стягивающие резинки вообще выдержали. С открытых страниц смотрели персонажи, уже ставшие фирменным знаком Кару — великолепно изображенные и глубоко странные.

Это была Исса — от талии вниз удав и женщина в верхней части туловища. С голой, роскошной грудью как из Кама Сутры, с капюшоном и клыками кобры и ангельским лицом.

Обладавший жирафо-подобной шеей сгорбленный Твига, с увеличительным стеклом ювелира, вставленным в прищуренный глаз.

Язри, с клювом попугая и глазами человека, державшая в руках блюдо с фруктами и кувшин вина. Выпавшие из-под платка рыжие завитки волос легким облаком обрамляли её лицо.

И, конечно же, Бримстоун — он был звездой альбома. Здесь он представал с кишмишем, надетым на завиток одного из его огромных бараньих рогов. В фантастических историях, рассказанных Кару в альбоме, Бримстоун занимался желаниями. Иногда она называла его "Продавцом желаний", а порой просто брюзгой.

Она рисовала этих существ еще с тех пор, как была ребенком, а её друзья имели привычку говорить о них как о реально существующих.

— Что задумал Бримстоун на этих выходных? — спросила Сусанна.

— Все как обычно, — ответила Кару. — Скупал зубы у убийц. Вчера он раздобыл несколько крокодильих зубов у того ужасного браконьера из Сомали. Но идиот попытался обокрасть Бримстоуна, и за это чуть не был задушен его ошейником-змеей. Повезло еще, что жив остался.

Сусанна нашла эту иллюстрированную историю на последних страницах: Сомали с закатившимися глазами, а на его шее обвилась тугой удавкой змея толщиною в плеть. Как разъясняла Кару, чтобы попасть в магазин Бримстоуна, люди должны выполнить обязательное условие — надеть на шею одну из змей Иссы. Благодаря этому в случае, если посетитель пытался выкинуть какой-нибудь номер, его легко было угомонить при помощи удушения, которое не всегда приводило к смерти, или укуса за горло, которое становилось фатальным всегда.

— Как тебе удается выдумывать такое, маньячка? — С ноткой завистливого удивления в голосе спросила Сусанна.

— А кто сказал, что я выдумываю? Я же уже сто раз тебе говорила — это все на самом деле происходит.

— Ну да, как же. И цвет твоих волос тоже натуральный.

— Абсолютно. — Ответила Кару, пропуская сквозь пальцы длинную синюю прядь.

— Ага, так я и поверила.

Кару лишь пожала плечами и, беспорядочно скрутив волосы и подняв их на затылок, закрепила, вставив в это импровизированное гнездо кисточку для рисования. Её волосы на самом деле от природы были цвета глубокого аквамарина, как будто только что из тюбика с краской. Но, признаваясь в этом, она каждый раз загадочно улыбалась, не оставляя у собеседника сомнений, что обманывает. С годами она поняла, что это верный способ говорить правду и не боятся, что тебе поверят. Поступать так было гораздо легче — не нужно было ничего выдумывать и не было шанса запутаться в собственном вранье. Поэтому теперь это стало её неотъемлемой частью: Кару с её хитрой улыбкой и чокнутым воображением.

В действительности же, не воображение, а сама её жизнь была ненормальной. С Бримстоном, синими волосами и всем остальным.

Сусанна передала альбом Павлу и начала листать страницы собственного блокнота для рисунков в поисках чистого листа.

— Интересно, кто сегодня позирует.

— Может быть Виктор, — сказала Кару. — Давненько его не было видно.

— Знаю. Надеюсь, что он подох.

— Сусанна!

— А что? Этому жуткому мешку с костями уже восемь миллион лет. Мы с таким же успехом могли бы рисовать структуру скелета.

В классе бывала дюжина моделей — мужчин и женщин всех возрастов и комплекций. От огромнейшей Мадам Свободник, чье тело можно было скорее назвать ландшафтом чем фигурой, до миниатюрной, как фея Элизки. Эта обладательница осиной талии была любимицей у мужской части студентов.

Древнего Виктора Сусанна не любила больше всего. Она заявляла, что у нее появляются ночные кошмары каждый раз, когда приходится его рисовать.

— Он похож на мумию, с которой поснимали все эти бинты, — её даже передернуло от отвращения. — Вот скажи мне, это, вообще, нормально начинать день, пялясь на голого старикашку?

— Да уж получше, чем схлопотать укус от вампира, — ответила Кару.

На самом деле, она не имела ничего против рисования Виктора. К тому же в этом был плюс — он был настолько близорук, что ни с кем из студентов не вступал в зрительный контакт. Независимо от того, скольких моделей за эти годы она нарисовала в стиле ню, её по-прежнему выбивало из колеи, когда в роли модели выступал молодой мужчина. Нужно было рассматривать его пенис, чтобы всё правильно зарисовать, не может же она оставить на эскизе это место пустовать. Неоднократно, задержав взгляд на этой части тела, а затем поднимая глаза, Кару обнаруживала, что хозяин вышеупомянутого органа пялится на неё. Каждый раз с пылающими щеками от смущения она ныряла обратно за свой мольберт.

Те неприятности, как оказалось, меркли по сравнению с ужасом сегодняшнего дня.

Она затачивала лезвием карандаш, когда Сусанна выдавила из себя каким-то странным голосом, — Бог ты мой, Кару!

И прежде чем успела поднять глаза, она уже знала что произошло.

Как он сказал: своего рода откровение. Очень умно. Она оторвала глаза от своего карандаша и перевела взгляд на Каза, который стоял рядом с Profesorka Фиалой. Он был босиком и в халате. Длинные до плеч золотистые волосы (еще несколько минут взъерошенные ветром и припорошенные искрящимися снежинками) теперь были стянуты в "конский хвост". В его лице идеально сочеталась славянская угловатость и мягкая чувственность: острые скулы, о которые, казалось можно было алмазы резать; чётко очерченные губы, которые так и манили прикоснуться к себе пальцами, чтобы почувствовать их бархатистость на ощупь. Кару точно знала, какие они. Эти дурацкие губы.

По комнате прошелестел шепоток: Новая модель, Боже, какой отпадный…

Один шепот прозвучал громче других:

— А разве это не парень Кару?

Бывший — хотелось выкрикнуть ей — без вариантов!

— Похоже, что это он. Ты только посмотри на него…

Кару продолжала молча наблюдать за ним. Её лицо застыло, как она надеялась, под маской непроницаемого спокойствия. Не краснеть, приказала она себе. НЕ КРАСНЕТЬ! Словно услышав её мысли, Каз в упор посмотрел прямо на Кару. Его губы растянулись в ленивой улыбке, от которой на щеке заиграла ямочка. Убедившись, что завладел её взглядом, он, забавляясь, нагло подмигнул ей.

Вокруг Кару посыпались хихиканья.

— У, редкостная скотина… — выдохнула Сусанна.

Каз взошел на постамент для натурщиков. Глядя прямо в глаза Кару, медленно развязывал пояс и сбросил с себя халат. И вот, посреди класса, стоял бывший Кару, прекрасный, как Аполлон и обнаженный, как Давид. А на его груди, чуть выше сердца, красовалась новая татуировка. Это была витиеватая буква К.

Что вызвало новый шквал смешков. Студенты не знали на кого им смотреть, на Кару или Казимира, и таращились то на одну, то на другого, ожидая развязки сцены.

— Тихо! — скомандовала недоумевающая Profesorka Фиала, хлопая в ладоши до тех пор, пока смех не стих.

Кару начала заливаться румянцем (этому процессу она помешать никак не могла). Сначала жар охватил её грудь, потом перешел на шею, а затем и на лицо. Каз всё время неотрывно следил за ней и ямочка на его щеке стала еще глубже, когда он понял, как она разволновалась.

— Казимир, с поминутной сменой поз, пожалуйста, — сказала Фиала.

Каз принял свою первую позу. Она была динамичной, собственно говоря, для этого и предназначались минутные позы — скрученный торс, натянутые мышцы, руки и ноги застывшие в движение. Зарисовки подобных поз нужны были, чтобы овладеть техникой изображения движений и плавных линий, а у Каза была возможность покрасоваться во весь рост. У Кару промелькнула мысль, что она не слышит, чтобы карандаши так и зачиркали по бумаге. Неужели остальные девчонки в классе также, как и она, глупо таращились на него?

Она опустила голову, и, взяв в руки карандаш (который с удовольствием применила бы сейчас в других целях), начала делать набросок. Быстрые, плавные линии, все эскизы на одном листе благодаря этому расположению они стали похожи на зарисовку танца.

Надо отдать должное — Каз был необычайно грациозен. Он проводил немало времени у зеркала, так что прекрасно умел падать себя. "Наряду с голосом, тело является "рабочим инструментом" актера" — часто любил повторять он. Хотя актером Каз был довольно паршивым (именно поэтому ему приходилось заниматься низкобюджетными постановками Фауста и чем-то наподобие тура с привидениями), в качестве модели он подходил идеально.

Сама Кару рисовала его уже много раз. Впервые увидев его настолько "откровенным", Кару подумала о Микеланджело. В отличие от других творцов эпохи ренессанса, предпочитавших работать с худощавыми, порой женоподобными моделями, Микеланджело делал упор на силу, рисуя широкоплечих рабочих каменоломен, каким-то образом умудряясь изображать приземленными их и утонченными одновременно. Таким был Каз: приземленным и утонченным одновременно.

А ещё лживым. И самовлюбленным. И, честно говоря, слегка туповатым.

— Кару! — хрипло прошептала девчонка из Британии по имени Элен, стараясь привлечь её внимание. — Это он?

Кару сделала вид, что не слышит её. Она продолжала рисовать как ни в чем не бывало. Просто еще один учебный день. Ну и что с того, что у этого натурщика дерзкие ямочки на щеках и он не сводит с неё глаз? Она просто не будет (по возможности) на это обращать внимание.

Когда прозвенел звонок, Каз невозмутимо подобрал свой балахон и надел его. Кару надеялась, что ему не придет в голову слоняться по студии. Стой там, где стоишь, она мысленно приказывала ему. Но он, судя по всему, не внял её внушению. Каз уверенно двинулся прямиком к ней.

— Приветик, Козлимир, — сказала Сусанна. — А зачем халат надел? Стесняешься?

Проигнорировав её слова, он обратился к Кару:

— Как тебе моя новая татушка?

Студенты вставали, чтобы размяться, но вместо того, чтобы использовать перерыв для перекура или похода в туалет, они как бы ненароком болтались в пределах слышимости.

— А то, — ответила Кару, стараясь сохранить в голосе непринужденность. — "К" от Казимир, да?

— Очень смешно. Ты прекрасно знаешь, что она означает.

— Так, — встав в позу Мыслителя глубокомысленно произнесла она, — Я знаю только одного человека, которого ты любишь по-настоящему, и его имя таки начинается на К. Но знаешь, могу предложить тебе более подходящее место для этой буквы. — Она взяла карандаш и на своём последнем эскизе подписала букву К прямо на его классически точёных ягодицах.

Сусанна рассмеялась, а Казимир скрипнул зубами. Как и большинство тщеславных людей, он терпеть не мог, когда над ним издевались.

— Вообще-то я не единственный с татушкой. А, Кару? — спросил он, а затем перевел взгляд на Сусанну. — Она тебе свою-то показывала?

Сусанна посмотрела на Кару, её бровь при этом была приподнята до высшей степени демонстрации подозрения.

— Не понимаю, о чем ты, — спокойно солгала Кару. — У меня их набито целое множество.

Для доказательства своих слов она не стала показывать ни "правдивую историю", ни змея, обвившегося вокруг лодыжки, и ни какую другую, скрытую под одеждой. Вместо этого она вытянула руки перед собой ладонями вверх. В центре каждой из них красовался глаз, выполненный темно-синими чернилами в стиле хамса — тех древних арабских амулетов, наносимых на руки от сглаза. Подобные татуировки имеют тенденции стираться со временем, но только не у Кару. К тому же, сколько она себя помнила, они были на ее ладонях, поэтому напрашивался единственный вывод — она родилась с этими рисунками.

— Я не про эти. — Сказал Казимир. — Я про ту, что над сердцем, с моим именем "Казимир".

— У меня нет такой татуировки. — Она сделала вид, что удивлена и расстегнула несколько верхних пуговиц своего свитера. Под ним была майка, и она оттянула её лямку немного вниз, чтобы показать, что выше груди у неё нет никакой татуировки. Кожа на том месте была белой словно молоко.

Каз удивленно моргнул.

— Что? Когда это ты…?

— Ну-ка, пойдем-ка. — Сусанна сгребла Кару за руку и потащила её за собой. Пока они продвигались среди мольбертов, любопытствующие взоры всех присутствующих были обращены на них.

— Кару, ты с ним порвала? — прошептала Элен по английски, на что Сусанна сделала повелительный жест рукой, который тут же заставил её замолчать, выволокла Кару за собой из студии и потащила её в женскую уборную. Её брови всё так же были приподняты, когда она спросила, — Это что за чертовщина была?

— Ты о чём?

— О чем? Да ты сейчас чуть не разделась перед ним.

— Да ради бога, я даже не собиралась ничего подобного делать.

— Ну, как скажешь. А что там про тату над твоим сердцем?

— Ты только что видела собственными глазами. Там ничего нет. — Она не видела причин рассказывать, что там и впрямь когда-то было кое-что. Кару предпочла притворится, что никогда бы не повела себя, как последняя критинка. К тому же объяснить, как она избавилась от этой татушки — так это, вообще, не вариант.

— Вот и ладушки. Последнее что тебе нужно, так это имя этой сволочи на своем теле. А как он себя ведет, ты можешь в это поверить?! Он что думает, если будет болтать своими причиндалами у тебя перед носом, как игрушкой перед котом, то ты сразу кинешься за ним?

— А то, именно так он и думает, — сказала Кару. — У него извращенное понятие о романтике.

— Стоит только намекнуть Фиале, что он преследует тебя, и она тут же вышвырнет его отсюда пинком под зад.

В ответ Кару лишь отрицательно покачала головой. Она уже думала об этом. Можно найти куда лучший способ, чтобы выкинуть Каза из класса и из своей жизни. В её распоряжении были средства, большинству людей не доступные. Она обязательно придумает что-нибудь.

— Хотя на эскизе этот парень не так ужасен, — Сусанна подошла к зеркалу и откинула со лбы несколько прядей волос. — Надо отдать ему должное.

— Ага, жалко только, что он такой клинический болван.

— И не говори, редкостный тупица, — согласилась Сусанна.

— Просто пустоголовая кукла, которая умеет ходить и разговаривать.

— Точно, резиновая! — Сусанна рассмеялась. — Только мужского пола.

В голову Кару пришла какая-то пакостная мыслишка и она ухмыльнулась.

— Ты чего? — спросила Сусанна, заметив выражение её лица.

— Ничего. Нам лучше вернуться обратно.

— Уверена? Ты же не обязана.

Кару кивнула.

— Я в порядке, не заморачивайся.

Каз извлек максимум удовольствия из своей милой маленькой выходки. А теперь настал её черед. Возвращаясь в студию, Кару дотронулась до ожерелья на её шее — несколько ниток африканского бисера всех цветов. По крайней мере, оно выглядело как обычное африканское украшение. На самом деле это было нечто большее. Не особо выдающееся, но достаточное для того, что задумала Кару.

ГЛАВА 3 КУКЛА

В оставшееся время Profesorka Фиала попросила Каза принять расслабленную позу. Он тут же расположился на кушетке, разлегшись при этом если не похотливо, то довольно откровенно, наклонив колени чуть больше необходимого и томно улыбаясь. На этот раз никто не посмеивался, но Кару ощущала, как накалилась царящая вокруг атмосфера, и, казалось, нескольким девушкам (и, как минимум, одному парню) в классе, нужно было охладиться. Сама же она была спокойна. И на этот раз, когда Каз уставился на нее полуприкрытыми ленивыми глазами, она холодно встретила его взгляд.

Она старательно приступила к работе. Ей подумалось, что в этом есть своего рода закономерность: их отношения начались с рисования, им и закончатся.

Впервые она увидела Каза в баре под названием "Усач". Он сидел в двух столиках от неё. У него были усы, которые он подкручивал вверх, как это делают злодеи. В свете теперешних событий этот факт казался предостережением. Но тогда у всех в баре были усы — не зря ведь он носил такое название. На самой Кару была надета маска Фу Манчу из торгового автомата. В ту ночь она заложила, как закладкой, его и своими усами свой альбом, под номером девяносто, и впоследствии легко могла найти страницу начала их с Казом отношений.

Он пил пиво со своими дружбанами, а Кару как завороженная, не в силах отвести взгляда, сидела и рисовала его. Она всё время рисовала — не только Бримстоуна или других существ из своей тайной жизни, но и обычных людей, с которыми пересекалась в этом мире. Сокольничих и уличных музыкантов, ортодоксальных священников с этими их бородами до самого пуза. А иногда и красивого парня.

Как правило на неё не обращали внимания, ни один из выбранных ею субъектов даже не подозревал что вот-вот окажется на страницах её альбома. Но на этот раз красивый парень перехватил её взгляд, и в следующую секунду он уже стоял около нее, улыбаясь под этими фальшивыми усами. И понеслась! Как ему польстило, что она нарисовала его! Он показал эскиз своим друзьям, взяв её за руку и приглашая присоединиться к ним, и продолжая держать её за руку, когда уже сидели все за одним столиком, переплетя свои пальцы с её. Это было началом её поклонения красоте Каза. А он упивался этим. Вот так, более или менее, можно было описать их отношения: она — боготворила его, а он — благосклонно принимал это.

Да, конечно, он постоянно ей повторял какая она красивая. Если бы она не была такое красоткой, то он бы никогда не подошел и не заговорил бы с ней. Это уж точно! Каз был не из тех, кто ищет внутреннюю красоту. Кару была скромной и красивой девушкой. Кремовая кожа, длинноногая, с длинными лазурными волосами и глазами как у звезд немого кино. Двигалась она изящно и легко; и улыбалась, как некое загадочное существо. Она была не только внешне хороша собой, но её лицо было еще и полно жизни, глаза всегда искрились и сияли. У неё была такая особенность, на манер птички, наклонять голову, поджав губы. Глаза при этом загорались, и весь её облик в этот момент намекал, что в ней скрыто много тайн и загадок.

А Кару и впрямь была загадочной. Ничего не рассказывала о себе, семьи у нее вроде как не было (во всяком случае она никогда не упоминала о родственниках), да и вообще она была экспертом по уклонению от вопросов на подобные темы — так что друзья ровным счетом ничего не знали о ее личной жизни. И что Кару может неустанно удивляет окружающих. Из её карманов постоянно вываливались какие-то необычные предметы: древние бронзовые монеты, зубы, крошечные нефритовые тигры, величиной с её ноготь. Кару могла начать торговаться из-за солнечных очков с каким-нибудь африканским уличным торговцем, и тут обнаруживалось, что она бегло говорит на Йораба. Однажды, раздевая её, Каз обнаружил нож, спрятанный у нее в ботинке. Судя по всему, поэтому её и невозможно чем-нибудь напугать. А еще у нее на животе были шрамы — три четких точки, которые могли оставить только пули.

— Кто ты? — иногда спрашивал заинтригованный ею Каз. На что Кару задумчиво отвечала.

— Я и сама не знаю.

И это было правдой. Сейчас она рисовала быстро и уже не смущалась, встречаясь глазами с Казом, переводя взгляд с него на мольберт. Она хотела видеть его лицо. Ей просто необходимо было увидеть, как его выражение поменяется.

Сосредоточившись, она потянулась левой рукой — продолжая при этом рисовать правой — к ожерелью на шее. Взяв одну из бусин, зажала ее между большим и указательным пальцами. И загадала желание.

Желание было очень маленьким. Эти бусины были лишь скаппами. Как и деньги, желания имели номинал, и, при подобном сравнении, скаппы приравнивались к пенсам. Даже еще меньше, потому что, в отличие от монет, желания не могли суммироваться. Добавив недостающий пенс, вы могли бы получить доллар. Скаппы же оставались такой же мелочью, и даже целая связка их, как, к примеру, это ожерелье, не могла сформировать один сильный посыл и оставалась лишь большим количеством маленьких, практически бесполезных желаний. Таких, как, например, зуд.

Именно это и загадала Кару для Каза. При этом стеклянный шарик, зажатый между ее пальцами, исчез. Так случалось со всеми израсходованными бусинами. Она никогда до этого не желала подобного и, чтобы убедиться, что сработает, для начала она направила зуд на место, которое ничего не подозревающий Каз не постесняется почесать — на локоть. Казимир тут же, не меняя позы, небрежно потер его о кушетку. Улыбаясь про себя, Кару продолжала рисовать.

Спустя несколько мгновений, теперь она заставила чесаться его нос. Не стало еще одной бусины, чуть короче стало ожерелье, а лицо Каза начало перекашиваться. Несколько секунд он сопротивлялся этому, пытаясь не шевелиться, но потом сдался, тыльной стороной ладони быстро потер нос и вернулся в исходное положение. Томное выражение лица как ветром сдуло. Заметив это, Кару закусила губу, чтоб не засмеяться.

"Ну, Казимир," — подумала она, — "не следовало тебе сегодня приходить сюда. Лучше бы ты проспал, как обычно."

В этот раз Кару направила свой коварный замысел в более потаенную часть его тела. Мысленно "прицелившись", она встретилась глазами с Казимиром. Брови на его лице полезли вверх от напряжения. Она слегка склонила голову, словно спрашивая: "Что такое, дорогой?".

Уж теперь-то он не сможет почесаться прилюдно. Каз побледнел и заелозил. Он просто не мог больше терпеть этот непрекращающийся зуд. Кару дала ему короткую передышку, а сама продолжила рисовать. Как только он уже было расслабился и… не был уже так зажат… она нанесла новый удар. Она еле подавила смех, когда увидела, каким напряженным стало его лицо.

Вот еще одна бусинка, зажатая между её пальцами, исчезла.

И еще одна.

"Это тебе не только за сегодняшний день," подумала она, это за всё. За душевные муки и страдания, которые в самые неожиданные моменты всё еще атаковали её, оставляя разбитой и несчастной. За лживые улыбки и воспоминания, от которых она никак не могла избавиться; за стыд, что позволила себе быть такой наивной.

За одиночество, которое становится еще более ощутимым, когда возвращаешься к нему после небольшой передышки. Одиночество, которое начинаешь ощущать физически, — которое липнет к тебе, как мокрая одежда, лишает сил.

"А это", подумала Кару, не улыбаясь больше, "за то, чего уже не вернешь".

За её девственность.

В свой первый раз, одетая лишь в черный шелковый плащ на голое тело, она чувствовала себя такой взрослой — как те девушки, с которыми постоянно зависали Каз и Йозеф — словацкие красотки, с именами вроде Светла или Франтишка, которые выглядели так, словно ничто не способно шокировать их или заставить смеяться. Хотела ли Кару на самом деле быть похожей на них? Во всяком случае, она старательно притворялась, играя роль девушки — женщины — которой было наплевать. Она рассматривала свою девственность как якорь, не дающий ей расстаться с детством — и избавилась от него.

Она не ожидала, что будет сожалеть о случившимся. По началу так и было. Сам секс не был ни разочаровывающим, ни волшебным; было и было — новая близость. Таинство, которое разделили двое.

Или ей так казалось.

— Кару, ты выглядишь иначе? — сказал друг Каза, Йозеф, когда она увидела его в следующий раз. — Ты вся… светишься, что-ли?

Каз стукнул друга по плечу, чтоб тот замолчал. Выражение его лица при этом было одновременно смущенным и самодовольным, и Кару поняла — он проболтался. И не только Йозефу — ярко накрашенные губы девчонок из их компании понимающе изогнулись. Светла, с которой позже Кару застанет его, даже выдала откровенный комментарий по поводу вновь вошедших в моду плащах. Каз при этом чуть покраснел и отвел в сторону глаза — единственное признание, что поступил гадко.

Кару никогда не рассказывала об этом даже Суссане, потому что, во-первых, считала это очень личным, принадлежащим только им двоим, ей и Казу, а, во-вторых, потому что ей было стыдно. Она вообще никому не сказала, но Бримстоун, который непостижимым образом всегда узнавал обо всём, догадался и не преминул воспользоваться нечастой возможностью прочитать ей лекцию. Вот это было познавательно.

Голос Торговца Желаниями был таким глубоким, что казался лишь оттенком звука, темным резонансом отдаваясь в самых глубинах слуха.

— Я не особо силен в правилах, по которым нужно жить, — сказал он. — Но четко усвоил одно очень важное: не суй в себя ничего лишнего — ни ядов, ни химикатов, ни дыма или алкоголя, никаких острых предметов типа незначительных игл для наркотиков или тату, и… так же незначительных пенисов.

— Незначительные пенисы? — Переспросила Кару, развеселившись. — А что, существует такое понятие, как значимый пенис?

— Ты поймешь, когда появиться, тот самый, настоящий, — ответил он. — Прекрати размениваться на ерунду, дитя. Жди любви.

— Любви. — Её радость улетучилась, как не бывало. Она-то думала, что это и была любовь.

— Она придет, и ты познаешь её, — заверил Бримстоун, и ей отчаянно захотелось поверить ему. Он жил уже сотни лет, ведь так? До этого момента Кару никогда ещё не связывала понятие любви с Бримстоуном — при взгляде на него любовь была последним, что приходило в голову — но она надеялась, что, прожив столь долго, он приобрел мудрость и потому не ошибался на её счет.

Потому что самым большим для сироты всегда остается любовь. А от Каза она этого точно не получала.

Она так сильно надавила карандашом на свой рисунок, что его грифель сломался, и в то же мгновенье вспышка гнева воплотилась в целую автоматную очередь чесоточных позывов, сокративших её ожерелье до размеров ошейника и вынудивших Каза вскочить с подиума для моделей. Убрав руку с ожерелья, она наблюдала за его действиями. А Каз уже был у двери. Держа халат в руках, он, все еще голый, пулей вылетел из класса в спешке найти укромное место для удовлетворения своих унизительных потребностей.

Дверь захлопнулась. Класс застыл, в недоуменном молчании взирая на опустевшую кушетку. Profesorka Фиала стояла, уставившись поверх очков на дверь, и Кару почувствовала угрызения совести. Может быть это было чересчур.

— Что случилось с Козломиром? — спросила Сусанна.

— Без понятия, — ответила Кару, разглядывая свой эскиз. С холста на неё взирал Каз во всем блеске похоти и элегантности, будто поджидая любовницу. Эта работа могла бы быть очень неплохой, но она все испортила. К низу линии утратили четкость, сливаясь в беспорядочное черканье, зарисовавшее его… незначительный пенис. Хотела бы она увидеть реакцию Бримстоуна на это. Он всегда отчитывал её за неблагоразумное использование желаний (например, за совсем недавнее, после которого брови Светлы за ночь стали толстыми как гусеницы и после выщипывания тут же отрастали обратно).

— Женщин сжигали на кострах и за меньшее. — Сказал тогда он.

"Ох, и повезло же мне, что не живу в средневековье," подумала она.

ГЛАВА 4 ОТРАВЛЕННЫЙ ГУЛЯШ

Остаток дня прошел без происшествий. За парой по химии и занятием в лаборатории цвета, последовали техника рисования и ланч, после которого Сусанна отправилась в класс лепки, а Кару — на рисование. Оба эти предмета были трехчасовыми, так что занятия у девушек закончились, когда на город уже полностью опустилась ранняя зимняя темнота.

— В отраву? — Спросила Сусанна, как только они вышли из школы.

— Ты еще спрашиваешь?! — Воскликнула Кару. — Я умираю с голода!

Пригибая головы от ледяного холода, дующего навстречу, они пошли по направлению к реке.

Улицы Праги, едва тронутые переменами двадцать первого (впрочем, как и двадцатого или даже девятнадцатого веков) до сих пор выглядели по-сказочному нереально. Позолота возвышавшихся над тротуарами домов, украшенных лепниной в стиле Рококо и покрытых красной черепицей, отливала пурпурно-красным и бледно-голубым — цвета яичной скорлупы. Купола в стиле Бароко выступали приглушенной зеленью античной меди, а Готические шпили тянулись остриями вверх, будто готовые пронзить падших ангелов.

В воздухе витали воспоминая о волшебстве, революциях, о звуках скрипок великих мастеров. Мощеные булыжником переулочки извивались, словно лесные ручейки. Особы криминального вида в париках эпохи Моцарта толкали на углах улиц записи камерной музыки, а подвешенные в окнах домов марионетки предавали всему городу вид театра с прячущимися, пригнувшись за занавесками, кукольниками.

Над всем этим возвышался замок, силуэт которого острыми шипами вырисовывался на холме. По ночам он освещался прожекторами, купаясь в их зловещем свете.

Этим вечером небеса низко нависали переполненными снегом облаками, создавая тонкий ореол вокруг уличных фонарей.

Расположенное вниз по Ручью Дьявола, кафе "Отравленный Гуляш" было местом, на которое вряд ли можно наскочить случайно. Необходимо было точно знать его расположение, чтобы, пронырнув под непримечательной каменной аркой, пройти через окруженное стенами кладбище и оказаться перед освещаемыми лампами витринами кафе.

К сожалению, у туристов больше не было шанса стать для себя первооткрывателями этого места — последнее издание путеводителя "Одинокая Планета" выдало его расположение миру, и последние полгода путешественники с рюкзаками за спинами, вытягивая шеи, то и дело заглядывали в арку в поисках злачных уголков Праги, о которых можно было бы написать в почтовых открытках:

"Церковь, когда-то примыкавшая к этому средневековому монастырю, сгорела дотла около трех столетий назад, но помещения, в которых обитали монахи, сохранились, и были превращены в наиболее странное кафе, которое только можно было найти: заставленное классическими статуями, причем на каждой красовался противогаз времен Первой Мировой Войны из коллекции хозяина заведения. Существовала легенда, что в Средние века спятивший повар погубил целый монастырь всего одним котелком отравленного гуляша. Отсюда, собственно, и появилось название фирменного блюда кафе (гуляша, конечно же), самого заведения и преувеличенно мрачной атмосферы, царящей в нем: сядьте на бархатный диванчик и обоприте ноги о гроб, черепа за спиной бармена могут (а может и нет) принадлежать отравленным монахам…"

Впрочем, в этот вечер здесь было довольно тихо. В углу какая-то иностранная семейная пара фотографировала своих детей, напяливших на себя противогазы, да в баре несколько мужчин налегали на выпивку, но большинство столиков — в виде гробов, окруженных низкими плюшевыми диванами — пустовало. Повсюду были расставлены римские статуи в натуральную величину: боги и нимфы с отсутствующими руками и крыльями, а в центре помещения — огромная копия всадника Марка Аврелия с Капитолийского холма.

— О, славно, Чумной не занят, — сказала Кару, кивая в сторону скульптуры. Как и на всех статуях в этом заведении, и на массивном императоре и на его коняге были надеты противогазы. При взгляде на эту парочку, Кару всегда приходила на ум ассоциация с первым всадником Апокалипсиса, Мором, сеявшим чуму по всему миру одним взмахом руки. Любимый столик девушек располагался в тени этого изваяния, предоставляя расположившимся за ним некое уединение и, в то же время, отличный (если не обращать внимание на то, что приходилось выглядывать из-за конских ног) обзор бара, позволявший тут же заметить любую интересную личность, переступившую порог кафе.

Они покидали портфели и повесили свои куртки на каменные пальцы Марка Аврелия.

Приветствуя их, стоявший за стойкой бара одноглазый владелец кафе поднял руку, и они помахали ему в ответ.

Они приходили сюда на протяжении уже двух с половиной лет, с тех пор как, по исполнении пятнадцати, поступили в Лицей. Кару тогда только переехала в Прагу и еще ни с кем не была знакома. На тот момент чешский (приобретенный благодаря загаданному желанию, а не путем усердного изучения — Кару вообще нравилось коллекционировать языки, и Бримстоун,зная об этом, никогда не мучился вопросом, что подарить ей на день рожденья) был еще в новинку для нее и создавал странное ощущение на языке, какое бывает когда впервые пробуешь какую-нибудь специю.

До приезда сюда она жила в одном из интернатов Англии. Там, будучи она нарочно говорила с американским акцентом, хорошо напрактикованным еще с детства, чтобы одноклассники думали о ней как об американке, хотя на самом деле у нее не было принадлежности ни к одной из наций. Все документы, удостоверяющие личность девушки, так же, как и акценты (за исключением одного — с её родного языка) были фальшивыми.

Сусанна же была чистокровной чешкой, из древнего рода кукольных мастеров из Южной Богемии, обитавшего в городке Крымлов и являющегося тамошней знаменитостью. Её старший брат отправился на службу в армию, тем самым буквально шокировав семью, Сусанна же любила это ремесло и поддерживала традиции семьи. Как и Кару, в школе она никого не знала, и, волею случая, в очень скором времени они были поставлены в пару для рисования фрески в местной начальной школе. Эта работа повлекла за собой целую неделю вечеров, проведенных на ступеньках приставных лестничек и вылившихся в посещение "Отравленного Гуляша". Именно так зародилась их дружба. Когда они закончили работу над фреской, хозяин кафе нанял их для рисования скелетов на крышках унитазов в туалете своего заведения. В качестве оплаты он предоставил им месяц бесплатных ужинов, уверенно заявив при этом, что отныне они будут постоянно приходить сюда. И оказался прав. Уже третий год подряд они так и поступали.

Они заказали по миске гуляша и, пока ели, обсуждали сегодняшнюю выходку Каза, волосы в носу у их учителя химии (из которых, как утверждала Сусанна, можно даже косы плести), и идеи своих проектов на семестр. Вскоре разговор перекинулся на обалденного новенького скрипача в оркестре Пражского театра марионеток.

— У него есть девушка. — Посетовала Сусанна.

— Как? А ты откуда знаешь?

— В перерывах он постоянно с кем-то эсэмэсится.

— Это ни о чем еще не говорит. Может, на самом деле, он секретный борец с криминалитетом и пишет загадочные СМС, чтоб вызвать ярость у своих врагов.

— О да, я просто уверенна, что дела обстоят именно так. Спасибо, что просветила.

— Я просто говорю, что может быть есть другие объяснения. И вполне возможно, что никакой девушки нет и в помине. И вообще, с каких пор ты стала такой стеснительной? Да просто заговори с ним уже!

— Ага, и что я ему скажу? Миленькое исполнение, красавчик?

— В точку! Именно так и скажи.

Сусанна фыркнула. По выходным она работала помощником в кукольном театре, и за несколько недель до Рождества поняла, что запала на скрипача. Обычно не особо застенчивая, в этом случае она не смела даже заговорить с ним.

— Он, наверное, думает, что я еще совсем девчонка, — сказала она. — Ты не представляешь себе, каково это — быть размером с ребенка.

— Скорее, с куклу, — отозвалась Кару, нисколько не сочувствуя подруге. Она считала миниатюрность Сусанны прелестной, сравнивая её с феей, которую можно встретить в лесу и разместить в своем кармане. Хотя, по правде сказать, в случае Сусанны фея оказалась бы кроликом, который запросто мог укусить.

— Да уж, дамы и господа, к вашему вниманию Сусанна, дивная человек-кукла. Смотрите, как она пляшет! — При этих словах, несколько дергано, Сусанна попыталась спародировать движения кукольного балета.

Воодушевившись увиденным, Кару воскликнула:

— Ей! Вот что ты должна сделать в своем проекте. Гигантского кукловода, а ты будешь марионеткой. И знаешь, что? Ты могла бы обыграть это так, чтобы каждое твое движение, как бы правильнее сформулировать… копировалось им! Ну, то есть ты будешь дергать за ниточки. Кто-нибудь такое раньше проделывал? Ты — кукла, которой якобы управляют и заставляют плясать, но на самом-то деле, это ты будешь дергать кукловода, вынуждая его шевелить руками.

При этих словах рука Сусанны, подносившая кусочек хлеба ко рту, застыла на полпути. По тому, как мечтательно затуманились глаза подруги, Кару поняла, что та уже мысленно представляет себе все сказанное, и сказала:

— Эта кукла может быть реально большущей.

— Я могла бы тебя накрасить как маленькую марионеточную балерину.

— Ты точно хочешь, чтобы это был мой проект? Это же твоя идея.

— Ха, как будто у меня получиться сотворить гигантскую марионетку. Это твой конек.

— Лады. Спасибо. А для себя самой у тебя есть уже какие-нибудь идеи?

Кару отрицательно покачала головой. В прошлом семестре она выбрала создание маскарадного костюма. Тогда она соорудила крылья ангела, прикреплявшихся к ремню, оснащенному хитроумной системой, благодаря которой их можно было поднимать и опускать как при полете. Полностью раскрытые, в длину они составляли впечатляющие четыре метра. Надев крылья на себя, Кару отправилась к Бримстоуну, чтоб продемонстрировать ему свое творение во всей красе. Но в тот день так и не встретилась с ним. Уже в вестибюле Исса остановила её и — всегда такая мягкая Исса! — практически зашипела на нее, раскрыв капюшон кобры. Подобное Кару приходилось видеть до этого всего-то раза два в своей жизни.

— Ангел! Какая мерзость! Сними их немедленно! Дорогая моя девочка, я просто не могу смотреть на тебя в таком виде.

Это было в крайней степени странно. Теперь те крылья висели в ее крохотной квартирке, занимая всю стену над кроватью.

В этом семестре ей необходимо было придумать тему для серии картин, но ничего, что вызвало бы настоящее воодушевление, в голову не приходило. Подвешенный над входной дверью "Отравленного Гуляша" звонок ожил и прервал ход ее размышлений. В кафе вошли несколько мужчин. Внимание Кару привлекла метнувшаяся за ними тень. Она была размером с ворону и явно не принадлежала этому миру.

Это был Кишмиш.

Резко выпрямившись, Кару бросила быстрый взгляд на Сусанну. Та была так поглощена набросками будущей куклы, что едва заметила, что её подруга покинула столик.

Кару направилась прямиком в туалетную комнату. Низко пригнувшись и оставаясь незамеченной, тень направилась за ней.

Посыльный Бримстоуна был похож на беглеца с картины Иеронима Босха. Он обладал телом и клювом вороны, перепончатыми, как у летучей мыши, крыльями, а периодически мелькавший язык был раздвоен. Его лапы цепко сжимали послание. Взяв записку, Кару заметила, что в нескольких местах когти пробили бумагу.

Ознакомление с содержимым заняло всего пару секунд, там было написано лишь лаконичное "Задание, требующее немедленного внимания. Приходи".

— Он никогда не добавляет "Пожалуйста", — заметила она, обращаясь к Кишмишу.

Существо по-птичьи склонило голову набок, как будто спрашивая: "Ты идешь?"

— Да иду я, иду, — сказала Кару. — Разве когда-нибудь было по-другому?

Несколькими мгновеньями позже она сказала Сусанне:

— Мне нужно бежать.

— Как? — Сусанна оторвала взгляд от альбома с набросками. — А десерт?

Чай и две тарелки с яблочным штруделем уже были на столе-гробе.

— Блин, — огорчилась Кару. — Не могу. Неотложное дело.

— Вот всегда так — ты и твои неотложные дела. Что такого срочного? — Она посмотрела на телефон подруги, лежавший на столике, и поняла, что никто Кару не звонил.

— Да так, ничего особенного, — ответила Кару, и Сусанна не стала расспрашивать дальше, по опыту зная, что большего объяснения не получит.

У этой девушки периодически возникали какие-то дела. Иногда они занимали пару часов, а порой несколько дней, по завершении которых она могла вернуться порядком измотанной, бледной или загоревшей, хромая, со следами укусов, а однажды даже с непрекращающейся лихорадкой, оказавшейся следствием малярии.

— И где только ты могла подхватить эту тропическую заразу? — Настойчиво пыталась выведать Сусанна, на что Кару ответила лишь:

— Понятия не имею. Может, в трамвае? На днях какая-то пожилая мадам чихнула мне прямо в лицо.

— Малярия передается другим путем.

— Знаю. И все таки, это было ужасно. Я подумываю о приобретении мопеда, чтоб не пришлось больше пользоваться трамваями.

На этом все и закончилось. Одним из основополагающих условий дружбы с Кару было принятие ее скрытности.

Так что и на этот раз, вздохнув, Сусанна смирилась:

— Ладно. Придется самой уплетать два куска пирога. Если растолстею — это твоя вина.

Спустя несколько секунд Кару покинула "Отравленный Гуляш", существо-тень, похожее на ворону, выскочило вслед за ней.

ГЛАВА 5 ПОВСЮДУ

Очутившись за дверью кафе, Кишмиш метнулся вверх к небесам и в мгновение ока был таков. Кару проводила его взглядом, мечтая проделать то же самое. Хотела бы она знать, какой силой должно обладать желание, чтоб наделить ее возможностью летать?

Наверняка оно должно быть куда более мощным, чем любое из тех, что когда-либо будут доступны ей.

Бримстоун никогда не зажимал скаппы. Он позволял ей пополнять ожерелье бусинами из своих надбитых чайных чашек так часто, как она того хотела. И расплачивался бронзовыми шингами за поручения, которые она выполняла для него. По номиналу шинги были следующими после скаппов, соответственно, один шинг мог сделать больше, чем скапп того же достоинства. Примерами тому было сведение татуировок с рук Кару, её синие волосы и случай с бровями Светлы. Но никогда еще в ее руки не попадалось желание, способное сотворить настоящее волшебство. И не попадется, если только она сама не добудет его, а Кару прекрасно знала, как люди становились обладателями желаний. По большей мере, путем длительного выслеживания и охоты, разворовывание могил. А еще посредством убийства. Ах, да, был еще один способ. Особая форма членовредительства, включающая в себя плоскогубцы и абсолютное повиновение.

Это было совсем не похоже на то, о чем пишется в сказках. На перекрестках дорог не встретить юркающих туда-сюда колдуний, прикинувшихся немощными старушенциями и поджидающих путников, согласных разделить с ними свою еду, чтобы вознаградить проявивших щедрость. Из ламп не выскакивают джины, а говорящие рыбы не торгуются за свою жизнь. На всем белом свете существует лишь одно место, где люди могут приобрести желания: лавка Бримстоуна, в которой принимался лишь один вид валюты. И этой валютой было не золото, тайны, добро или прочая сказочная лобудень. В качестве оплаты здесь не требовали душу. Все было куда более странно. Взамен просили зубы.

Кару пересекла мост Чарльза и оттуда добралась трамваем до Еврейского Квартала, средневекового гетто, отступившего под натиском миленьких, как пирожные, зданий с апартаментами в стиле Арт-Нуво. Ее целью был служебный вход позади одного из них. Простая металлическая дверь выглядела вполне обычно. Открыв ее снаружи, вы бы попали в ничем не примечательную покрытую плесенью прачечную. Но Кару не стала этого делать, а постучала и стала ждать. Фишка была в том, что когда дверь открывалась изнутри, взору открывалась совсем иная картина.

Дверь распахнулась. Словно сошедшая с рисунков в альбоме Кару, похожая на богиню-змею из какого-то древнего храма, на пороге стояла Исса. Свитое кольцами тело было скрыто полумраком маленького коридорчика.

— Будь благословенна, милая.

— Будь благословенна и ты, — ласково ответила Кару, целуя ее в щеку. — Кишмиш добрался благополучно?

— Да, но был холодным, как ледышка. — Сказала Исса. — Заходи же скорее, в твоем городе очень холодно. — Она была стражницей входа.

Пропустив Кару вперед, она закрыла дверь, и теперь они оказались в месте размером с одежный шкаф. Прежде чем открыть внутреннюю дверь, необходимо было полностью запечатать наружную. Так работает система безопасности в птичьих вольерах для предупреждения побегов. Только здесь она была установлена не для птиц.

— Как прошел твой день, сладенькая?

На теле Иссы было около полудюжины змей — обвившихся вокруг ее запястий, извивающихся в волосах. Одна из них кольцом свернулась вокруг ее тонкой талии как цепочка на животе танцовщицы. До того, как будет открыта внутренняя дверь, каждый входящий должен был согласиться, что одна из них стала на время своего рода ошейником на его шее. Каждый, кроме Кару. Она была единственной из людей, для кого было сделано исключение. Ей доверяли, ведь она выросла здесь.

— Тот еще денечек выдался, — вздохнула Кару. — Ты не поверишь, что вытворил Каз. Он заявился в качестве модели в мой класс по рисованию.

Исса, конечно же, никогда не встречалась с Казом, но узнала о нем из того же источника, что и он о ней — из альбомов Кару. Разница была в том, что Каз считал ее безупречную грудь лишь воплощением сексуальной фантазии Кару, а Исса точно знала, что он реален.

Она, Твига и Язри фанатели от рисунков в альбомах Кару в той же степени, как и её друзья из реального мира. Правда, совсем по другой причине — им нравилось наблюдать за обычной жизнью: за туристами, ютившимися под зонтиками, цыпочками на балконах, ребятней, играющей в парке.

Исса же была еще и очарована человеческой наготой. Для неё простое человеческое тело, не сочитающее в себе биологических признаков других живых существ, было бесполезным растрачиванием больших возможностей. Всякий раз, пристально разглядывая Кару, Исса выдавала заявления, типа:

— Думаю, сладенькая, рога были бы тебе к лицу. — Или, — Из тебя получилась бы очаровательнейшая змейка.

И говорилось это всё тоном, каким простые смертные обычно обсуждают смену прически или выбор нового оттенка помады.

Услышав о Казе, Исса рассвирепела в мгновения ока.

— То есть он заявился в твою школу? Чертов крысеныш, играющий на публику! Ты его нарисовала? Покажи!

Возмущенная или нет, но Исса никогда не упустила бы возможности полюбоваться на обнаженного Каза.

Кару вытащила свой блокнот и развернула его.

— Ты зачеркнула самую интересную часть, — упрекнула её Исса.

— Поверь мне, там не на что смотреть.

Исса прыснула в кулак, и в этот момент дверь магазина со скрипом открылась, впуская их внутрь. Кару перешагнула через порог, тут же почувствовав легкую дурноту. Такое случалось с ней каждый раз.

Всё, теперь она уже не в Праге.

Не смотря на то, что Кару когда-то жила в магазине у Бристоуна, она так до конца и не поняла, где же он всё-таки находиться на самом деле. Вы могли войти в любой дверной проем, не важно в какой точке Земли он располагался и оказаться прямо здесь, в магазине. Будучи еще ребенком, она часто спрашивала Бримстоуна где это "здесь" точно находится, на что всегда получала один и тот же краткий ответ — "Повсюду".

Бримстоун не особо любил отвечать на вопросы.

Где бы он не находился, магазинчик являл собой помещение без единого окна, с бесчисленным нагромождение полок, которые выглядели как свалка, созданная зубными феями. При условии, что услугами этих самых фей пользовались все биологические виды. Резцы диких вепрей, собачьи клыки, неестественно большие передние зубы экзотических грызунов из непроходимых джунглей и покореженные коренные слона — все они размещались в сундучках и аптекарских ящиках, были собраны в гирлянды, подвешенные на крюках, и запечатаны в сотнях баночек, которые при желании можно было бы потрясти как маракасы.

По куполообразному, как в склепе, потолку, прячась в темноте то и дело сновали какие-то маленькие создания, царапая когтями каменную кладку. Подобно Кишмишу, эти существа были гибридом нескольких видов: скорпиона и мыши, ящерицы и краба, жуков, скрещенных с крысами. В сырости вокруг стоков ползали улитки с головами лягушек-быков, а над ними колибри с крыльями моли неугомонно бросались на светящиеся фонари, заставляя их со скрежетом раскачиваться на поржавевших цепях.

В углу, склонившись над своим занятием, сидел Твига. Он подковой изгибал свою нескладную длинную шею, вычищая зубы и окаймляя их золотом перед тем как нанизать на прочную, как струна, нить. Из крохотного островка кухни периодически раздавалось бряцанье — это были владения Язри.

А по левую сторону, за огромным дубовым столом восседал Бримстоун собственной персоной. Кишмиш же восседал на привычном для себя месте — правом роге хозяина. Перед ними на столе были расставлены разносы, на которых лежали зубы и шкатулки с драгоценными камнями. Бримстоун собирал их в ожерелье.

— Кару, — не поднимая головы произнес он. — Кажется, я написал "Задание, требующее НЕМЕДЛЕННОГО внимания."

— Именно поэтому я и пришла НЕМЕДЛЕННО.

— Я послал за тобой сорок минут назад, — сказал он, сверившись с карманными часами.

— Я находилась в другой части города. Если хочешь, чтобы я передвигалась быстрее, подари мне крылья. Тогда я смогу примчаться вслед за Кишмишем. Или просто дай мне гавриэль, чтоб я сама для себя это загадала.

Гавриель был вторым по силе среди пожеланий, и, несомненно, его хватило бы на получение возможности летать. Все еще склоненный над своим занятием, Бримстоун ответил:

— Думаю, в твоем городе летающая девушка не сможет остаться незамеченной.

— Эту проблему можно легко решить. Дай мне два гавриэля, и моим вторым желанием будет возможность становиться невидимой.

Бримстоун поднял голову. Его глаза, зеленовато-золотистые, с вертикальными прорезями зрачков, были абсолютно серьезными. Кару с самого начала прекрасно понимала, что гавриэлей он ей не даст, и завела об этом разговор не из надежды получить их, а лишь потому, что его упреки были несправедливыми. Разве она не поспешила по первому же его зову?

— Я могу доверять тебе в использовании гавриэлей, не так ли? — Спросил он.

— Конечно, ты можешь мне доверять. Что это за вопрос, вообще, такой?

Она почувствовала, как он оценивает ее, вспоминая и взвешивая в голове каждое желание, когда-либо загаданное ею.

Голубые волосы — легкомысленно. Ямочки на щеках — впустую потраченное желание. Желание выключить свет, не вставая с постели — указывает на её лень.

— В твоём ожерелье поубавилось бусин. Выдался напряженный денек? — спросил он.

Её рука дернулась, чтобы прикрыть ожерелье. Слишком поздно.

— Ну почему ты вечно всё замечаешь?

Не было никаких сомнений, что Старый чёрт, точно знал, на что были потрачены те скаппы и его мысленный список пополнился еще одним пунктом:

Заставила своего бывшего непрерывно чесаться — вдобавок ко всему — мстительная.

— Подобная мелочность ниже твоего достоинства, Кару.

— Он заслужил это, — ощетинилась она, забыв о недавнем угрызении совести. Как сказала Сусанна, плохие поступки не должны оставаться безнаказанными.

— Кроме того, — добавила она, — ты и сам-то не особо допытываешься у своих клиентов, как они намереваются потратить свои желания. А я на сто процентов уверенна, что они творят вещи куда хуже, чем простое вызывание зуда.

— Я надеялся, что ты лучше их, — спокойно произнес Бримстоун.

— И теперь полагаешь, что ошибался?

Поставщики зубов, приходившие в лавку, были, за мизерным исключением, наихудшими представителями человеческой расы. И, хотя у Бримстоуна имелся небольшой круг постоянных посетителей, при виде которых у Кару не сводило живот — как, например, ушедший на покой поставщик алмазов, который не раз прикидывался ее бабушкой и договаривался с администрацией, чтоб внучку приняли в школу — все же, большинство из них было зловонным бездушным сбродом с запекшейся полумесяцем кровью под ногтями. Они убивали и увечили. Они носили в карманах плоскогубцы для извлечения зубов у своих мертвых жертв, а порою даже у еще живых. Кару ненавидела это отребье и уж точно была лучше их.

Бримстоун сказал:

— Докажи, что ты лучше — загадай желание во благо.

Уязвленная, она спросила:

— Да кто ты такой вообще, чтобы говорить о благих намерениях? — Она указала рукой на ожерелье, зажатое в его громадных лапах-руках. Зубы крокодила — наверняка те самые, из Сомали. Еще клыки волка, коренные зубы лошади и бусины гематита. — Хотела бы я знать, сколько животных в мире погибло из-за тебя. О людях вообще молчу.

Кару услышала, как Исса громко сделала удивленный вдох, и поняла, что должна заткнуться. Но слова сами собой продолжали литься.

— Нет, правда. Ты ведешь дела с головорезами, и при этом тебе даже не приходиться видеть трупы, которые они оставляют. Ты прячешься здесь…

— Кару, — сказал Бримстоун.

— А я видела их. Горы мертвых существ с окровавленными ртами. Девушки с окровавленными ртами — сколько буду жить не забуду этого. Для чего все это было сделано? Что ты делаешь с этими зубами? Если бы ты просто объяснил мне, может, я бы смогла поняла. Должна быть причина…

— Кару, — повторил Бримстоун. Он не сказал "заткнись". Ему и не нужно было. Его тон передал это довольно четко, и, словно желая подчеркнуть свое требование, он резко поднялся со стула.

И Кару заткнулась.

Порой, может быть даже по большей части, она забывала о том, кем является Бримстоун. Он стал таким близким, что при взгляде на него она видела не зверя, а создание, которое, по неведомым причинам, с детских лет растило ее и заботилось о ней с определенной долей нежности. Но иногда он поражал ее всего парой слов, сказанным таким тоном, как сейчас. Этот тон шипящим кипятком обжигал до самой глубины сознания, открывая глаза на пугающую правду.

Бримстоун был настоящим чудовищем.

Если бы он, Исса, Твига и Язри оказались за пределами лавки, всех их люди так бы и назвали: монстры. А может, демонами. Или исчадиями ада. Сами же они называли себя химерами.

У Бримстоуна единственным внешним сходством с человеческим телом были руки и массивный торс, хотя грубая плоть, покрывающая их, больше смахивала на шкуру, чем на кожу. На груди она была изрезана сеткой древних шрамов, полностью поглотивших один из сосков. Чеканный узор еще большего количества шрамов покрывал его плечи, сморщенной штриховкой стекая по спине до самой талии, ниже которой Бримстоун уже ничем не напоминал человека. Его бедра были покрыты вылинявшим бледно-золотистым мехом, под которыми проступал рельеф львиных мышц, но заканчивались не набитыми подушечками, а сужались к низу, превращаясь в устрашающие когтистые лапы, которые могли бы принадлежать какому-нибудь хищнику из отряда ящеров, или, как предполагала Кару — дракону.

А еще его голова — она напоминала баранью, но покрыта была не шерстью, а той же грубой коричневой шкурой, что и остальная часть тела. Вокруг плоского овечьего носа, крокодильих глаз и гигантских рогов, спиралью нависавших над обеими сторонами лица, эта шкура была покрыта чешуей.

На нем была цепь с целым набором ювелирных линз на ней. Их покрытые темной позолотой оправы были единственным украшением этого создания, если не считать еще одну не привлекающую внимания вещицу, которую он всегда носил на гортанной впадине. Эта была старая грудная кость какой-то птицы. Кару было запрещено прикасаться к ней (и, естественно, ей очень хотелось сделать это) и, какое значения имела эта штука, она не знала. Кару помнила, как в детстве Бримстоун часто убаюкивал ее на коленях, и она каждый раз пыталась потрогать эту косточку, вызывая тем самым появление маленьких молний. Однако ее попытки не имели успеха — Бримстоун всегда оказывался быстрее. Все, что ей удавалось, — это прикоснуться к этой штуке кончиком пальца.

Теперь она выросла и вела себя более благоразумно, но все равно временами ее так и подмывало нарушить запрет. Правда, не в этот момент. Напуганная резким движением Бримстоуна, Кару почувствовала, как быстро угасает поднявшийся внутри неё бунт. Чуть отступив назад, она спросила дрожащим голосом:

— Ну так, что там насчет твоего неотложного задания? Куда ты хочешь, чтоб я отправилась?

Он швырнул ей кейс с доверху наполненный цветастыми купюрами. Это были евро. Целая куча евро.

— В Париж, — ответил Бримстоун. — Развлекайся.

ГЛАВА 6 АНГЕЛ, КОТОРОГО ИСТРЕБИЛИ

Развлекайся?!

— Да уж, — бормотала себе Кару под нос той же ночью, когда несколькими часами спустя волокла триста фунтов нелегальной слоновой кости вниз по ступенькам парижского метро. — Это же так весело! Развлекаюсь по полной программе!

Когда Кару покидала магазинчик Бримстоуна, Исса выпустила ее через ту же дверь, что входила, но когда она шагнула на улицу, Прагой там и не пахло. Она очутилась в Париже. Вот так запросто.

Не имело значения, сколько раз Кару проходила через портал — её никогда не покидали волнение и трепет. Портал открывался в дюжины городов и во всех них она побывала, по поручениям Бримстоуна (как и на этот раз) или просто так, из собственной прихоти. Бримстоун разрешал ей идти и рисовать в любую точку на земном шаре (лишь бы там не было войны!). А когда ей вдруг захотелось отведать манго, он открыл дверь в Индию, при условии, что она принесет и ему пару плодов. Она даже выклянчила разрешение пройтись по экзотическим базарам и сделать покупки здесь, на парижских блошиных рынках, чтоб обставить свою квартиру.

Куда бы Кару не направлялась, как только она переступала порог и дверь за ней закрывалась, связь с магазином тут же обрывалась. Какой бы не была эта магия, она срабатывала только рядом с магазинчиком Бримстоуна — "повсюду", как она для себя это называла — и никакими заклинаниями нельзя было прорваться туда снаружи. Это правило действовало для всех. Конечно, можно было проломить дверь, но это не помогло бы оказаться в желаемом месте.

Даже Кару зависела от прихотей Бримстоуна. Невозможно было предугадать, захочет старый черт её впустить или нет. Иногда он этого желания не проявлял, как бы долго она не стучала. Хотя, надо признать, он еще ни разу не поступал так (и Кару очень надеялась, что это останется нерушимым правилом), когда она выполняла очередное поручение.

На этот раз поручением оказалось посещение аукциона черного рынка, который проводился на одном из складов на окраине Парижа. Кару уже принимала участие в нескольких подобных. Все они были одинаковыми. Расплачиваются только наличными (кто б сомневался), и публика здесь была та еще: опальные диктаторы и криминальные авторитеты, с претензией ценителей искусства. Лоты представляли собой мешанину экспонатов, похищенных из музеев по всему миру — начиная от полотен Шагала и заканчивая небным язычком какого-то обезглавленного святоши и бивнями взрослых Африканских слонов.

Да-да. Бивни Африканских слонов.

Кару тяжело вздохнула, когда увидела их. Бримстоун не стал объяснять, что за лот нужно искать, а лишь коротко бросил, что она сразу же его узнает. Ну, что ж, так и вышло. И перевозить их в общественном транспорте будет просто необычайным наслаждением.

В отличие от остальных покупателей, у Кару не было длинного черного автомобиля, поджидающего её у входа или парочки бандитского вида телохранителей, чтобы переть неподъемную для неё ношу. В её распоряжении были только нить скаппов да личное обаяние, чего оказалось недостаточно, чтобы убедить таксиста разместить на заднем сидении бивни длиной под два метра. Поэтому, ворча и чертыхаясь, Кару самой пришлось волочить их добрых шесть кварталов к ближайшей станции метро, а потом вниз по ступеням и через турникет. Бивни были завернуты в брезент и обмотаны скотчем, поэтому когда уличный музыкант опустил свою скрипку и осведомился:

— Эх, красотка, что это ты такое прешь?

Она ответила,

— Скрипача, который совал свой нос куда не следует!

И поволокла свою ношу дальше.

Конечно, могло быть и хуже (и частенько дела обстояли именно так — хуже). Желая заполучить интересующие его зубы, Бримстоун мог запросто отправить её в какое-нибудь богом забытое место. Как-то раз, после инцидента в Санкт-Петербурге, поправляясь после ранения, Кару вне себя от злости спросила:

— Моя жизнь и вправду так мало значит для тебя?

Как только этот вопрос слетел с её языка, она уже жалела, что задала его. Она боялась услышать положительный ответ. У Бримстоуна было множество недостатков, но он был её семьёй, как и Исса, Твига и Язри. И если она всего-навсего расходный материал, знать об этом наверняка ей не хотелось.

Его ответ ни подтвердил, ни опроверг её страхов.

— Твоя жизнь? Полагаю, ты хочешь сказать твоё тело? Твоё тело, Кару, это всего лишь упаковка, не более. Что же касается твоей души — это совсем другой вопрос, и, насколько я знаю, ей пока ничего не грозит.

— Упаковка?

Ей не нравилось подобное определение. Это звучало так, будто любой мог вскрыть её, порыться в содержимом, что-то изъять как из блокнота с отрезными талонами.

— Я всегда полагал, что ты придерживаешься того же мнения, — сказал он. — В противном случае, с чего ты так себя изрисовывала.

Бримстоун не одобрял её татуировок, что было весьма забавно, ведь именно он нес ответственность за появление первых двух — глаз на её ладонях. Хотя Кару скорее подозревала, чем знала это наверняка, так как не способна была добиться от него ответов даже на самые элементарные вопросы.

— Ладно, проехали, — сказала она, тяжело вздохнув. Именно тяжело. Когда тебя подстрелят, это довольно больно. Но все же, она прекрасно понимала, что не может упрекнуть Бримстоуна в том, что он подверг ее опасности не подготовив. Он проследил, чтоб с юных лет она занималась боевыми искусствами. Кару никогда не упоминала об этом при своих друзьях, — ее сэнсэй всегда внушал ей, что хвастать тут нечем — так что они были бы изрядно удивлены, узнав что ее скользящая грациозность и всегда идеальная осанка были следствием обладания смертельным мастерством. Хотя, каким бы опасным его не считали, против огнестрельного оружия каратэ помогало мало, и Кару не посчастливилось убедиться в этом.

Благодаря бальзаму с резким неприятным запахом и, как она подозревала, не без участия магии, Кару быстро пошла на поправку, но ее молодое бесстрашие поколебалось, и теперь она с большей опаской отправлялась на задания.

Подошла ее электричка, и она начала бороться со своей ношей, впихивая ее через двери поезда и стараясь не думать о том, что в ней, и чья прекрасная жизнь была загублена где-то в Африке, пусть даже это произошло и не на днях. Бивни были массивными, а Кару знала, что до таких размеров они вырастают не часто, и виной тому было браконьерство. Убивая самых больших особей, они ставили под угрозу генофонд слонов. Это было мерзко, и сейчас она сама являлась участницей этой кровавой торговли, транспортируя контрабанду вымирающего вида по чертовому Парижскому метрополитену.

Прогнав эту мысль в темный уголок сознания, она уставилась в окно поезда, который уже набрал скорость и несся по черным тоннелям. Она не могла позволить себе думать об этом. Ведь чем бы не занималась за всю свою непродолжительную жизнь, она уже по локоть испачкалась в чужой крови. От этих мыслей на душе тут же становилось пакостно и мерзко.

В прошлом семестре, когда Кару создала свои крылья, окрестив себя: "Ангел, Которого Истребили", ей казалось, что это название очень уместно. Крылья были сделаны из настоящих перьев, которые она "позаимствовала" у Бримстоуна. Перья приносили торговцы, за столько лет скопилась ни одна сотня.

Кару играла ими пока была маленькой и еще не понимала, что ради этих перышек птиц убивали, истребляли целые виды.

Тогда она была ни о чем не подозревающим ребенком, маленькой наивной девочкой, которая играла с перьями на полу логова дьявола. А теперь, когда от детской невинности не осталось и следа, она не знала как быть. Вот такой была её жизнь: магия и стыд, тайны и зубы, и глубокая ноющая пустота где-то глубоко внутри, которая определенно должна быть чем-то заполнена.

Кару не оставляла мысль, будто ей чего-то не достает. Она не знала, что это означает, но это чувство не покидало ее на протяжении всей жизни. Оно было сродни ощущению, словно вы что-то забыли, но всё никак не можете вспомнить что именно.

Будучи еще маленькой девочкой, она попыталась описать свои переживания Иссе.

— Это похоже… так бывает, когда порой заходишь на кухню и точно знаешь, что пришла сюда по какой-то причине, но что это за причина, вспомнить не можешь, как сильно бы не старалась.

— Именно так ты себя ощущаешь? — Спросила Исса, хмурясь.

— Да, всё время.

Исса привлекла её к себе и погладила по волосам — тогда они были еще естественного цвета, почти черные — и сказала (что прозвучало весьма не убедительно)

— Я уверена, это всё ерунда, моя хорошая. Постарайся не обращать на это внимания.

Ну конечно.

Итак. Тащить бивни наверх по лестницам метро к месту назначения, было гораздо сложнее, нежели стаскивать вниз. К тому времени, когда Кару, обливаясь потом под своим зимним пальто, добралась до верхней ступеньки, она была окончательно вымотана и порядком раздражена. Портал находился в двух кварталах от выхода из метро, за входом в небольшое складское помещение синагоги. Когда же Кару, наконец, добралась туда, то обнаружила перед необходимой дверью двух ортодоксальных раввинов, таинственным тоном обсуждающих какой-то неслыханный акт вандализма.

— Потрясающе, — пробормотала она. Чтобы не привлекать внимания, девушка прошла чуть дальше, и, прислонившись к железным воротам, стала ждать окончания разговора этих двух святош. Когда они наконец ушли, Кару подтащила бивни к небольшой двери и постучала. Всякий раз, стоя у входа в портал (который мог оказаться в такой глуши, что и представить страшно), она начинала думать, что ее могут не впустить. В эти минуты (а иногда у Иссы уходило довольно много времени, чтобы открыть дверь) Кару испытывала просто паническое чувство страха застрять здесь не только на ночь, а НАВСЕГДА. Такой сценарий развития событий до предела обострял осознание ее беспомощности. Если, когда-нибудь, дверь не откроется, она останется совсем одна.

Время шло и Кару устало прислонилась к дверному косяку. Но что-то заметив, тут же выпрямилась. На поверхности двери был виден большой черный отпечаток ладони. Отпечаток как отпечаток, за исключением того, что он будто выжег древесину, хотя контур руки при этом остался четко очерченным. Вот о чем, должно быть, говорили раввины.

Она провела по отпечатку кончиками пальцев, убедившись, что он на самом деле углублялся в древесину. Убрав руку, Кару обнаружила, что вся та покрыта сажей. Рассеяно вытирая пальцы, она задумалась.

Что могло оставить такой отпечаток? Какое-нибудь искусное тавро?

Случалось, что торговцы Бримстоуна оставляли метки, чтобы в свой следующий визит без труда найти дверь портала, но, как правило, это был мазок краской или вырезанный ножом крест. А вот такое для них было несколько сложновато.

К глубочайшему облегчению Кару, дверь со крипом распахнулась.

— Всё прошло нормально? — Спросила Исса.

Кару с трудом втащила бивни в вестибюль, стараясь втиснуть их под углом, чтобы те полностью вошли.

— А как же. — Она привалилась к стене. — Да я бы каждую ночь таскала бивни через весь Париж, будь у меня такая возможность, это ж такое удовольствие.

ГЛАВА 7 ЧЕРНЫЕ ОТПЕЧАТКИ ЛАДОНЕЙ

Всего по прошествии нескольких дней подобные отпечатки появились на многих дверях по всему миру, все они были глубоко впечатаны в древесину или металл. Найроби, Дели, Санкт-Петербург и в ряде других городов. Никто не мог объяснить этот феномен. В Каире владелец притона-курильни попытался закрасить такую метку, оставленную на двери черного хода, а несколько часов спустя обнаружил ее на том же месте. Отпечаток прожег краску и был всё таким же угольно-черным, каким хозяин заведения обнаружил его в первый раз.

Были и свидетели у этих актов вандализма, но никто не верил их рассказам об увиденном.

Один ребенок в Нью-Йорке, тыча в окно пальцем, рассказывал своей матери:

— У него ничего не было в руках, он просто приложил ладонь, а потом она засветилась и пошел дым.

На что мать просто вздохнула и пошла обратно в кровать. К несчастью для себя, парнишка был тем еще выдумщиком, потому ему и не поверили. Хоть на этот раз всё было именно так, как он и сказал.

Мальчик видел, как высокий мужчина приложил руку к двери и выжег на ней отпечаток.

— С его тенью было что-то не так, — сказал он матери, которая уже шла обратно спать. — Она как будто и ни его вовсе.

Пьяный турист в Бангкоке наблюдал примерно такую же картину. Единственным отличием стало то, что на этот раз отпечаток оставила настолько потрясающе красивая женщина, что пьянчужка, словно зачарованный, последовал за ней и увидел, как красотка (он утверждал это на полном серьезе!) взмыла вверх и улетела.

— У неё не было крыльев, — объяснял он своим друзьям, — но вот у её тени были.

— Его глаза горели ярким пламенем, — рассказывал старик, который видел одного из незнакомцев с крыши, где у него была голубятня. — Искры так и сыпались, когда он взмыл в небо.

Подобные случаи происходили и в переулках трущоб и на темных задворках Куала-Лумпуре, Стамбула, Сан-Франциска, Парижа. Все истории были примерно одинаковыми: невесть откуда появлялись красивые мужчины и женщины, отбрасывающие странные по очертанию тени, выжигали на дверях отпечатки своих рук и, взмахнув невидимыми крыльями, исчезали в небе, оставив за собой лишь искры и пепел. То там, то здесь с этих крыльев сыпались перья, напоминавшие сгусток белого пламени, который, коснувшись земли, тут же исчезал. Сестра милосердия из Дели протянула руку и поймала одно такое перышко, как дождевую каплю. Но в отличие от капли дождя, эта сильно обожгла ладонь сестры, оставив на ней идеальный контур пера.

— Ангел, — прошептала она, наслаждаясь болью.

Она была не так уж и не права.

ГЛАВА 8 ГАВРИЭЛИ

Когда Кару ступила обратно в магазин, то обнаружила, что Бримстоун там ни один. Напротив него сидел омерзительный американский охотник, чью мясистую рожу "украшала" огромная, неряшливого вида борода.

Она повернулась к Иссе и скривилась.

— Я тебя понимаю, — согласилась Исса, змеёй переползая порог. — Я дала ему Авигет. Она как раз собирается линять.

Кару рассмеялась. Авигет, так звали коралловую змею, обвивавшуюся вокруг толстой шеи охотника, образуя воротник, который был слишком красив для таких как он. Её полосы — чёрные, желтые и алые, даже слегка утратившие свой цвет, напоминали красивейшую китайскую роспись. Но, не смотря на всю свою красоту, Авигет была смертельно опасной, а в периоды надвигающейся линьки, вдобавок становилась еще и очень раздражительной.

Её голова то и дело выныривала из массивной бороды торговца, напоминая, как ему должно себя вести, если он надеется остаться в живых.

— А нельзя от имени животных Северной Америки заставить Авигет укусить его? — Прошептала Кару.

— Я, конечно, могла бы, но Бримстоун вряд ли этому обрадуется. Ты же знаешь, что Бейн один из ценнейших торговцев.

Кару вздохнула.

— Знаю.

Еще задолго до ее появления на свет этот Бейн начал поставлять Бримстоуну зубы медведей — гризли, бурых и полярных. А еще клыки рысей, лисиц, кугуаров, волков и порой даже собак. Он специализировался на хищниках, которые всегда очень ценились в этом магазине. Как, впрочем, и в обычном мире, о чем Кару уже много раз твердила Бримстоуну. Кто знает сколько прекрасных особей было убито ради этой груды зубов?

Сейчас, затаив дыхание, она наблюдала за тем, как Бримстоун достает два огромных золотых медальона из своего кованого железом сундука. Каждый из них был размером с блюдце и одинаковой гравировкой. Гавриэли. Этих двух хватит с лихвой, чтобы купить ей полет и невидимость, а Бримстоун отдает их через весь стол какому-то охотнику.

Брейн сунул их в карман и медленно, чтобы не раздражать Авигет, поднялся из своего кресла. Он украдкой бросил взгляд на хмурящуюся Кару, и она могла поклясться, что в его бездушных глазах было злорадство, а потом у него хватило наглости еще и подмигнуть ей.

Кару стиснула зубы и ничего не сказала, пока Исса провожала Бейна на выход. Неужели еще лишь утром Каз подмигивал ей с постамента для моделей? Да что за день сегодня такой?!

Дверь закрылась и Бримстоун жестом подозвал Кару к себе. Она с трудом приподняла сверток с бивнями, а потом бросила его на пол.

— Осторожней! — Рявкнул он. — Ты, вообще, представляешь сколько они стоят?!

— Естественно, я ведь только что за них заплатила.

— Эта цена, назначенная людьми. Эти идиоты распилили бы бивни на части и наделали бы из них безделушек с побрякушками.

— А что собираешься с ними делать ты? — Спросила Кару.

Она постаралась, чтобы голос её звучал непринужденно, надеясь, что Бримстоун потеряет бдительность и, наконец, раскроет суть происходящего: что, к едрени фене, он делает со всеми этими зубами.

В ответ он лишь устало взглянул на неё, как бы говоря — Неплохая попытка.

— Что? Ты сам затронул эту тему. И нет, я понятия не имею, какую ценность эти клыки имеют в ЭТОМ мире. Даже представить себе не могу.

— Они бесценны.

Он принялся разрезать скотч изогнутым ножом.

— Что ж, тогда хорошо, что у меня при себе были скаппы, — сказала Кару, плюхаясь в кресло, которое только что освободил Бейн. — Иначе твои бесценные клыки достались бы другому покупателю.

— ЧТО?!

— Денег, которые ты дал мне, не хватило. Этот военный преступник постоянно поднимал их цену — правда, я не уверенна, что он действительно совершал преступления на войне, просто в нем точно было что-то криминальное, — и было видно, что бивней он не отдаст, поэтому я… хотя, может, мне не стоило этого делать, так как ты не одобряешь моей… мелочности, так, по-моему, ты это называл? — Она мило улыбнулась, потормошив оставшиеся бусины своего ожерелья. Теперь оно больше походило на браслет.

На том никчемном засранце она вновь испробовала свой новый фокус, загадав непрекращающийся приступ чесотки, вынудивший его буквально вылететь из зала, в котором проводился аукцион. Вне сомнения, Бримстоун уже знал об этом — он всегда знал, и с его стороны было бы совсем неплохо поблагодарить ее. Но, вместо этого, он лишь хлопнул монетой о стол.

Это был ничтожный шинг.

— И это все? Я волокла эти чертовы бивни через весь Париж, а ты расплачиваешься со мной несчастным шингом, в то время как мерзкий здоровяк ушел с двумя гавриэлями?

Не обращая на нее внимания, Бримстоун продолжил извлекать бивни из упаковки. К нему подошел Твига, и они начали бормотать о чем-то на своем языке, который, кстати, Кару постигла естественным способом, не прибегая к помощи скапп. Этот язык был грубым, наполненным рычащими горловыми звуками. По сравнению с ним, иврит или немецкий казались мелодичными.

Пока они обсуждали форму бивней, Кару подошла к чашкам и восполнила запас почти бесполезных желаний, решив при этом, что отныне она будет носить ожерелье со скаппами на руке, как браслет, обернув его несколько развокруг запястья. К тому времени Твига уже переместил бивни в свой угол для дальнейшей очистки, а Кару собралась идти домой.

Дом. В ее голове это слово всегда имело кавычки. Она приложила максимум усилий, чтобы сделать свою квартиру уютной, наполнив искусством, книгами, декоративными светильниками и Персидским ковром, мягким, как мех рыси. И, конечно же, там были крылья ангела, целиком занимающие одну стену. Но все это не помогло заполнить реального одиночества ее жилища — по ночам его тишину нарушало лишь дыхание самой Кару. Оставаясь одна, она чувствовала, как пустота внутри нее — "недостающее звено", как она сама называла, — начинала разрастаться. Отношения с Казимиром помогали справляться с этим, хоть и не до конца. Всегда чего-то не хватало.

Кару вспомнила о небольшой раскладушке, которая когда-то считалась ее, а сейчас была задвинута за высокий книжный шкаф в задней части магазинчика — и вдруг она испытала по-странному непреодолимое желание остаться здесь переночевать. Она могла бы заснуть, как бывало когда-то, под тихое бормотание голосов, мягкое шипение Иссы и царапающие звуки, издаваемые крошечными странными созданиями, снующими в темноте.

— Милая моя девочка, — из кухни с разносом чая выскочила Язри. Рядом с чайничком лежала тарелка с наполненными заварным кремом пирожными в виде рогов, которые были ее фирменным блюдом. — Ты, должно быть, проголодалась, — произнесла она голосом, похожим на голос попугая. Взглянув в сторону Бримстоуна, она добавила, — Для здоровья девушки, чей организм еще только формируется, очень вредно постоянно бегать туда-сюда.

— Вот такая вот я, растущий организм, который постоянно носится туда-сюда, — сказала Кару, и, схватив одно пирожное, плюхнулась в кресло.

Одарив ее тяжелым взглядом, Бримстоун обратился к Язри:

— А жизнь на одних пирожных, полагаю, приносит организму, который еще только формируется, неоценимую пользу?

Язри недовольно фыркнула:

— Я была бы счастлива приготовить ей что-нибудь более подходящее, если бы ты, неисправимый грубиян, предупредил меня о ее приходе. — Она повернулась к Кару. — Птичка моя, ты слишком худая, и тебе это не к лицу.

— Да, — согласилась Исса, поглаживая волосы девушки. — Ей следовало бы быть леопардом, тебе не кажется? Лениво скользящая, с шерстью, блестящей на солнце, и не слишком тощая. Хорошо откормленная, лакающая из миски сливки.

Улыбаясь и поглощая пирожное, Кару слушала их разговор. Язри налила им всем чая, добавив сахара по вкусу каждого, что в случае Бримстоуна означало полных четыре ложки. Зная его на протяжении всей своей жизни. Кару все еще считала забавным, что торговец желаниями был сладкоежкой. Она наблюдала как он, склонившись над своей бесконечной работой, вставляет зубы в ожерелья.

— Аравийский сернобык, — определила она, когда он выбрал один из зубов со своего подноса.

Его это нисколько не впечатлило.

— Антилопу и ребенок распознает.

— Тогда предложи что-нибудь посложнее.

Бримстоун тут же вручил ей акулий зуб, и это напомнило Кару, как, будучи еще ребенком, она просиживала здесь часами, изучая, какому животному принадлежали те или иные зубы.

— Мако, — ответила она.

— Длинно — или короткопёрая?

— О, гмм. — Она замерла, зажав зуб между большим и указательным пальцами. Бримстоун обучал её этому искусству с тех пор, когда она была еще маленькой, так что Кару могла узнать происхождение и достоверность зубов даже по их едва уловимой вибрации.

И на этот раз она уверенно заявила:

— Короткопёрая.

Он проворчал нечто нечленораздельное, что было наибольшим проявлением похвалы с его стороны.

— А ты знал, — спросила его Кару, — что зародыши акулы мако поедают друг друга будучи еще в утробе матери?

Исса, которая поглаживала Авигет, издала короткий шипящий звук, означавший отвращение.

— Я серьезно. На свет могут появиться только те зародыши, которые активно людоедствовали. Можешь себе представить, если бы люди были такими же?

Она закинула ноги на стол, но, спустя пару секунд наткнувшись на потемневший взгляд Бримстоуна, убрала их оттуда. Тепло магазина её разморило. Раскладушка в уголке так и манила, как и одеяло, что принесла Язри, которое с годами стало только мягче и уютнее.

— Бримстоун, — сказала она нерешительно. — Можно мне..?

В этот момент раздался оглушительный грохот — колотили, не жалея сил.

— О, Господи, — произнесла Язри. Беспокойно цокая клювом, она начала быстро собирать принадлежности для чаепития.

Звук исходил от второй двери лавки. Она находилась позади рабочего пространства Твиги. Там отродясь не висело никаких фонарей, что скрывало ее от посторонних глаз. Сколько себя помнила, Кару ни разу не видела, чтобы дверь открывали в её присутствии. По сему она не имела ни малейшего представления о том, что же скрывалось за ней. Снова послышался стук, такой силы, что зубы в склянках задребезжали. Бримстоун поднялся и Кару точно знала, чего он ждёт от неё — чтобы она тоже встала и тут же ушла — но вместо этого, она съежилась в своем кресле.

— Позволь мне остаться, — попросила она. — Я буду вести себя тихо. Сяду к себе на раскладушку. Я не стану смотреть…

— Кару, — сказал Бримстоун. — Тебе известны правила.

— Ненавижу правила.

Бримстоун шагнул вперед, намереваясь силой вытащить ее из кресла, если она не повинуется. Поэтому Кару вскочила на ноги, и, сдаваясь, подняла руки вверх:

— Ладно-ладно, ухожу.

Пока Кару надевала пальто, грохот не смолкал, и она едва успела схватить еще одно пирожное Язри с подноса, прежде чем Исса вытолкала её в коридор. Как только за ними закрылась дверь, наступила тишина.

Она не стала надоедать Иссе расспросами о том, кто был за той дверью — Исса никогда бы не раскрыла тайн Бримстоуна. А лишь произнесла:

— Я как раз собиралась попросить у Бримстоуна разрешения остаться переночевать на своей старой кушетке. — Это прозвучало немного жалобно.

Исса наклонилась к ней и, поцеловав в щеку, сказала.

— О, сладенькая, это же было бы просто замечательно! Мы могли бы переждать здесь, как в старые добрые времена, когда ты была еще совсем крошкой.

О, да! Когда Кару была еще слишком мала, чтобы в одиночестве слоняться по улицам, Исса держала её здесь, в коридоре. Они иногда часами просиживали в этом крохотном пространстве. Исса старалась развлекать Кару, как умела, песенками или рисованием (с Иссы-то всё и началось, благодаря ей она начала рисовать) или плетением венка из её ядовитых змей, пока Бримстоун разбирался с тем, что скрывалось по ту сторону двери.

— Ты можешь вернуться, — продолжила Исса, — позже.

— Да ничего, — сказала Кару, вздохнув. — Я, пожалуй, пойду.

Сжав ее руку, Исса сказала.

— Приятных снов, сладенькая.

Опустив плечи, Кару шагнула в холод ночи. Пока она шла, пражские башенные часы начали отсчитывать полночь, и такой долгий, насыщенный событиями, понедельник, наконец закончился.

ГЛАВА 9 ДВЕРЬ В ЛОГОВО ДЬЯВОЛА

Акива стоял на самом краю острия крыши, раскинутой над террасой одного из зданий в Эр-Рияде. Взгляд его был прикован к двери дома напротив. Внешне она ничем не отличалась от остальных дверей, но Акива точно знал, куда она может привести. Горьковатая аура магии, исходившая от нее, давила на глаза.

Это был один из дьявольских порталов в людской мир.

Расправив огромные крылья, которые можно было увидеть только в тени, отбрасываемой им, Акива скользнул вниз, к двери, вызвав своим приземлением целый дождь искр. Увидевший его дворник упал на колени, но Акива проигнорировал его и, сжав кулаки, повернулся лицом к двери.

Его мучило непреодолимое желание обнажить меч и, ворвавшись внутрь, кровавой расправой раз и навсегда покончить с этим. Но магия порталов была коварна, и он прекрасно понимал, что не стоит даже пытаться. Поэтому решил сделать то, зачем пришел сюда.

Он поднял руку и приложил ее к двери. Тут же появилось мягкое свечение и запах гари, а когда он убрал руку, на двери остался глубокий отпечаток его ладони. Это все, что можно было сделать. Пока.

Он повернулся и зашагал прочь. Чтобы уступить ему дорогу, народ жался к стенам зданий.

Конечно, они не могли видеть его реального облика. Огненные крылья были скрыты ореолом невидимости, делая его максимально похожим на человека. Однако это лишь отчасти решало проблему. Люди видели высокого и красивого юношу — по истине красивого (от такой красоты перехватывало дыхание и её редко можно встретить в реальной жизни), который двигался с грацией хищника, никого вокруг не замечая, как будто люди — всего лишь статуи в саду богов.

На его спине висела пара скрещенных мечей в ножнах, рукава одежды были закатаны до загорелых мускулистых предплечий. Особый интерес вызывали кисти его рук, отмеченные белыми шрамами и черными чернилами татуировок — простых повторяющихся линий, штрихами пробегающих по кончикам пальцев.

Его темные волосы были коротко пострижены. Золотистая кожа бронзой отливала на выступавших чертах лица — четко очерченных скулах, надбровных дугах, переносице.

Он был прекрасен и неприступен. Сложно было представить это лицо улыбающимся. И на самом деле, Акива не улыбался много лет и не мог представить, что когда-нибудь снова будет это делать.

Но все вышеперечисленное производило лишь мимолетное впечатление. Что действительно поражало людей, заставляя смотреть ему вслед, — это глаза Акивы.

Цвета янтаря, как у тигра, они, подобно глазам этого хищника, были обрамлены черными — тяжелыми ресницами и краской для век, отчего казалось, что в зрачках лучится свет. Эти глаза были чистыми и светящимися, чарующими и до боли прекрасными, но что-то в них настораживало, словно не хватало чего-то. Возможно, человечности — того проявления доброжелательности, что, как они сами на полном серьезе заявляли, было присуще лишь людям. Когда, неожиданно вывернув из-за угла, на пути Акивы возникла пожилая женщина, вся сила его взгляда обрушилась на нее. В его глазах плясал живой огонь, который, она была уверенна, мог бы поджечь её.

Испугано вскрикнув, женщина споткнулась. И могла упасть, если бы Акива не поддержал ее. А потом продолжил свой путь и, проходя мимо, задел ее своими невидимыми крыльями. На асфальт упало несколько искр, женщину обдало жаром, и она еще долгое время, парализованная паникой, чуть дыша, провожала глазами его удаляющуюся фигуру.

Она с полной ясностью увидела, как веером раскрылись крылья его тени. Теплый порыв ветра сдул платок и её головы, и незнакомец исчез.

За несколько мгновений Акива взмыл высоко вверх, едва ощущая ледяное покалывание разряженного воздуха. Он сбросил защитные чары, и теперь его крылья пеленой огня разгоняли черноту небес. На огромной скорости он мчался вперед к другому человеческому городу, чтобы найти еще одну дверь, от которой будет струиться горькая магия дьявола, и после этой — другие такие же, и будет искать, пока все они не будут носить черный отпечаток руки.

На другом конце света Азаила и Лираз занимаются тем же самым. Когда все двери будут помечены, наступит начало конца. И начнется всё огнем.

ГЛАВА 10 ДЕВУШКА, КОТОРАЯ НОСИТСЯ ТУДА-СЮДА

Кару удавалось держать обе свои жизни в равновесии. С одной стороны, она была семнадцатилетней студенткой, живущей в Праге и изучающей искусство. С другой — девушкой, выполнявшей поручения нечеловеческого существа, которое, к тому же, было единственной её семьёй. И чаще всего у неё хватало времени совмещать обе эти жизни. По большей части.

Выдавшаяся неделя в это число не попала.

Во вторник, прямо на занятии в лицее, Кишмиш уселся на край окна класса, в котором она находилась, и стукнул клювом по стеклу. Записка, которую он доставил, была еще более лаконичной, чем вчерашняя и содержала лишь одно слово: приходи. Кару повиновалась, хотя, возможно, поступила бы иначе, если бы наперед знала куда Бримстоун ее пошлет.

Рынок животных в Сайгоне был одним из наименее любимых ею мест земного шара. Котята в клетках и немецкие овчарки, крысы, бурые медведи и азиатские обезьяны — все они продавались в качестве еды.

Мать мясника — противная старая карга собирала зубы этих несчастных животных и хранила их в погребальной урне, а Кару, по истечении нескольких месяцев, приходилось забирать их, закрепляя сделку глотком кислого рисового вина, заставлявшего ее желудок сжиматься.

Среда: Северная Канада. Два охотника из племени Атабасков, целый мешок волчьих зубов.

Четверг: Сан-Франциско. Молодая блондинка — герпентолог с целой коллекцией тайно собранных зубов змей, ставших жертвами ее неудачных экспериментов.

— Знаешь, ты и сама могла бы приходить в магазин, — раздраженно сказала ей Кару. К завтрашнему дню ей необходимо было нарисовать автопортрет, и потому несколько лишних часов ей совсем не помешали бы.

Существовало целое множество причин, по которым торговцы не могли попасть в лавку Бримстоуна. Одни потеряли эту привилегию вследствие плохого поведения, другие не прошли ветеринарного осмотра. А многие просто боялись надевать на шею змею, что, понятно, в данном случае проблемой не являлось, так как эта ученая проводила огромное количество времени со змеями по собственному желанию.

Герпентолог пожала плечами:

— Я как-то раз попыталась. Женщина-змея чуть меня не убила.

Кару с трудом подавила улыбку. Она знала, в чем дело. Исса крайне враждебно относилась к людям, убивавшим рептилий, и имела привычку, разозлившись, побуждать своих змей затягиваться плотной петлей на шеях таких торговцев, доводя их до полуудушения.

— Ну, ладно. — Кару отсчитала двадцатки, составившие порядочную пачку. — Но, к твоему сведению, если ты все-таки отважишься прийти, Бримстоун даст тебе желания, обладающие куда большей силой. — К величайшему огорчению Кару, Бримстоун не поручал ей самой расплачиваться желаниями.

— Может, в следующий раз.

— Выбор за тобой. — Кару пожала плечами, и, слегка кивнув, ушла. Она направилась назад к порталу и, проходя через него, заметила выжженный отпечаток ладони с наружной стороны двери. Девушка намеревалась сказать об этом Бримстоуну, но он принимал торговца, а ей предстояло еще выполнить домашнюю работу, так что она не стала ждать и сразу отправилась домой.

Кару полночи корпела над автопортретом, потому в пятницу была никакая и надеялась, что Бримстоун не потребует снова мчаться невесть куда, выполняя очередное задание. Обычно он не посылал за ней больше двух раз в неделю, но на этой неделе количество вызовов уже достигло четырех.

Утром, рисуя старину Виктора, на котором из одежды красовалось только боа из перьев (вид, чуть не вызвавший у Сусанны предсмертные корчи), Кару беспрерывно поглядывала на окно. И потом, на протяжении всего вечера в рисовальной студии, она всё боялась, что в любую минуту может появиться Кишмиш. Но этого не произошло, поэтому после школы она ждала Сусанну, укрывшись под навесом над входом в лицей от моросящего дождика.

— Глазам своим не верю, — сказала её подруга, — да это же Кару. Народ, вы только посмотрите на неё. Всё реже и реже удается наблюдать это неуловимое существо в его естественной среде обитания.

Кару заметила явный холодок в её голосе.

— Траванемся? — предложила она с надеждой.

После такой сумасшедшей недельки, что выдалась у неё, Кару просто хотелось чего-нибудь обычного: зайти в кафе и утонуть в его мягких диванах, посплетничать и посмеяться от души, сделать пару набросков и выпить чая и… наверстать упущенное в своей "нормальной" жизни.

Сусанна одарила ее своим коронным номером с выразительным выгибанием бровей:

— Не уж то, никаких поручений на сегодня?

— Нет, хвала Господу. Ну же, пошли, я мерзну.

— Ну, не знаю, Кару. Может, у меня самой есть неотложные тайные поручения.

Кару прикусила щеку, раздумывая что бы ответить. Благодаря Бримстоуну она слишком хорошо знала, что ощущаешь, когда близкие люди не посвящают тебя в свои тайны, и просто ненавидела себя за то, что вынуждена делать тоже самое по отношению к Сусанне. Разве дружба может строиться на отговорках и лжи?

Взрослея, Кару думала, что из-за постоянной необходимости лгать ей просто не суждено завести друзей. Особенно тяжелым в этом плане было время, когда Кару жила в лавке — сюда ж никого не пригласишь просто поиграть!

Каждое утро она выходила через портал на Манхэттан и шла в школу, вслед за школой были тренировки по карате и айкидо, после которых, уже вечером, она возвращалась обратно в лавку.

Дверью портала служила старая заколоченная дверь заброшенного здания в Ист-Виллидж и, когда Кару училась в пятом классе, её подружка по имени Белинда, увидев как она входит в эту самую дверь, решила, что Кару бездомная. Видимо, Белинда рассказала об этом родителям, а те учителям и, так как Кару не смогла предоставить в кротчайшие сроки Эстер (свою поддельную бабушку), ею тут же занялись органы опеки.

Её тут же поместили в приемную семью, из которой она сбежала в первую же ночь, чтобы никогда их больше не видеть.

После случившегося была новая школа в Гонконге и дополнительные предосторожности при пользовании портала. Это означало, что приходилось еще больше лгать, а это автоматически исключало появления настоящих друзей.

Теперь она уже была достаточно взрослой, чтобы бояться быть пойманной социальной службой, но что касается друзей, то здесь Кару словно ходила по тонкому льду. Сусанна была лучшей подругой, что у неё когда-либо была, и Кару не хотела её терять.

Она вздохнула.

— Прости меня за эту неделю. Это было просто сумасшествие какое-то. Это работа…

— Работа?! С каких это пор ты работаешь?

— Да, я работаю. А на что, по-твоему, я живу? На дождевой воде и духовной пище долго не протянешь.

Она надеялась заставить Сусанну улыбнуться, но подруга, глядя на неё, лишь сощурилась:

— Откуда мне знать, на что ты живешь, Кару? Мы уже столько дружим, а я еще ни разу не слышала от тебя ни про работу, ни про твою семью или что-нибудь в этом роде…

Проигнорировав ту часть, где говорилось про "семью и или что-нибудь в этом роде", Кару ответила.

— Ну, это не то чтобы работа. Я просто на побегушках у одного парня. Доставляю кое-что, встречаюсь с людьми.

— ЧТО!? Типа, как наркодилер?

— Господи, Сюзи, ты что серьезно? Он… коллекционер. Вроде.

— Да неужели?! И что же он коллекционирует?

— Да так, разное. Да кого это волнует?

— Меня волнует. Мне интересно. Всё это звучит очень подозрительно, Кару. Ты же не замешана ни в чем таком? В подозрительном?

"О, нет, Ничего такого," — с сарказмом подумала Кару.

Глубоко вздохнув она сказала:

— Я и в самом деле не могу тебе ничего рассказать. Это ведь не мой бизнес, а того парня.

— Прекрасно. Забей. — И развернувшись на одной ноге, обутой в туфель на платформе, Сусанна шагнула под дождь.

— Подожди! — Крикнула в след Кару. Ей так хотелось хоть с кем-нибудь поговорить об этом. Она хотела всё рассказать Сусанне, пожаловаться какой дерьмовой выдалась неделя — слоновьи бивни, отвратительный рынок, где торгуют животными, и что Бримстоун расплачивается с ней паршивыми шингами. И про то, как кто-то ломился в дверь лавки.

Конечно, она могла бы всё это отразись на страницах своего альбома. Но этого было недостаточно. Как же ей хотелось всё рассказать Сусанне.

Но об этом не могло быть и речи.

— Прошу тебя, пойдем в "Отравленный Гуляш", — попросила она, голос прозвучал тихо и устало.

Сусанна оглянулась и задержалась взглядом на лице подруги. Его выражение было таким лишь иногда, в моменты, когда Кару думает, что за ней никто не наблюдает. Здесь были неописуемая грусть и потерянность. И хуже всего было то, что, похоже, эти чувства никогда не покидали Кару, просто она очень хорошо их скрывала, а все другие выражения ее лица были лишь масками, которые она надевала в зависимости от ситуации.

Сусанна сдалась.

— Ладно, пойдем. Я умираю, как хочу отравиться гуляшом. Сечешь? Умираю. Ха-ха.

Отравиться гуляшом — это был их общий прикол, и Кару знала, что всё хорошо. На данный момент. А что будет в следующий раз. Взявшись под руки, они поспешили в кафе сквозь пелену моросящего дождя, без зонта.

— Тебе следует знать, — сказала Сусанна, — что около "Гуляша" все время околачивался Козломир. Думаю, что он в засаде, поджидая тебя.

Кару простонала:

— Просто класс!

Каз постоянно названивал и без конца отправлял сообщения, а она игнорировала его.

— Мы могли бы пойти в другое место…

— Ну уж нет. Я не позволю этому паршивому крысёнышу отобрать у нас "Гуляш". Это наше место.

— Паршивому крысёнышу? — повторила Сусанна.

Это было любимым оскорблением Иссы, что вполне объяснимо для женщины-змеи, меню которой составляли в основном маленькие пушистые создания.

Кару ответила.

— Да-да, мерзкая крыса. Это такой зверек, способный забраться в любую удобную для него нору, не брезгующий ничем и лазающий по вонючим помойкам. Многие народы, кстати, используют крыс как начинку для пирогов…

— Бррр, прекрати.

— Иногда их заменяют хомяками, — как ни в чем не бывало продолжила Кару. — Или морскими свинками. А ты знаешь, что в Перу жарят морских свинок, накалывая их на палочки как мармелад?

— Прекрати! — воскликнула Сусанна.

— Ммм, морские свинки, такой деликатес…

— Прекрати сейчас же, пожалуйста, а то меня вырвет.

И Кару прекратила, но не потому что её умоляла Сусанна, а из-за того, что уловила уголком глаз знакомое порхание крыльев. "О, нет, нет и нет!" мысленно простонала она. Она даже не повернется в его сторону. Нет Кишмиш, не сегодня.

Заметив внезапное молчание Кару, Сусанна спросила:

— Всё в порядке?

Порхание повторилось, на сей раз в свете уличного фонаря на линии взгляда Кару. Слишком далеко, чтобы привлечь к себе внимание, но это определенно был Кишмиш. Вот зараза!

— Да, всё нормально, — ответила Кару, продолжив решительно шагать в направлении "Отравленного гуляша".

А что прикажете делать? Стукнув себя по лбу, заявить, что вспомнила о каком-то деле? Это после всего-то?!

Интересно, что бы сказала Сусанна, увидь она эту маленькую тварь, посланца Бримстоуна, у которого крылья летучей мыши так причудливо сочетались с телом пернатого. Зная эту девушку, можно было предположить, что она наверняка бы захотела сделать его копию — марионетку.

— Как продвигается кукольный проект? — Спросила Кару, пытаясь вести себя нормально.

Сусанна тут же просияла и начала рассказывать. Кару слушала вполуха — она впервые проявила неповиновение и это её очень беспокоило. Как поступит Бримстоун, если она не придет? А что он может сделать, прийти и силком утащить за собой?

Она точно знала, что Кишмиш летит за ними следом и, когда они с Сусаной нырнули под арку, ведущую во двор "Отравленного гуляша", Кару одарила его выразительным взглядом, как бы говоря, "Да, я тебя вижу, но никуда с тобой не пойду". Он в недоумении положил голову на бок, но Кару как ни в чем не бывало вошла в кафе.

В кафе было многолюдно, но, к счастью, Каза нигде не наблюдалось. Целая толпа местных чернорабочих, пеших туристов, художников-эмигрантов и студентов околачивалась у гробов-столиков. Дым, исходящий от их сигарет, был таким густым, что создавалось впечатление, будто римские статуи зловеще проступают из тумана, пугая своими противогазами.

— Вот блин, — сказала Кару, увидев трио из неопрятного вида туристов, развалившихся за их любимым столиком. — "Чумной" занят.

— Здесь вообще нет ни одного свободного столика, — сказала Сусанна. — А всё из-за этого идиотского путеводителя. Я хочу вернуться назад во времени и где-нибудь в темном переулке дать этому чертовому странствующему писаке по башке, чтобы уж наверняка знать, что он никогда не сможет найти это место.

— Какая кровожадность. В последнее время ты что-то каждому второму хочешь дать по башке.

— Ты права, — согласилась Сусанна. — Клянусь, с каждым новым днем я начинаю ненавидеть все большее количество людей. Меня все раздражают. Если я в этом возрасте такая, то какой стану в старости?

— Ты будешь злобной старой курицей, палящей по детям из своего газового пистолета.

— Неа. Газовый пистолет только раззадорит их. Уж лучше арбалет. Или базука.

— Ты животное.

В ответ Сусанна сделала реверанс, а затем расстроенным взглядом окинула кафе.

— Гадство. Хочешь пойти в другое место?

Кару покачала головой. Волосы у них обеих совсем промокли, и выходить опять под дождь совсем не хотелось. Единственным ее желанием было сесть за любимый столик в любимом кафе. При этой мысли рука сама собой потянулась в карман куртки, пальцы нащупали несколько шингов, заработанных на этой неделе.

— По-моему, те парни собираются уходить. — Она кивком головы показала на туристов за "Чумным".

— Не думаю, — сказала Сусанна. — У них еще полные бокалы пива.

— Точно тебе говорю. — Один из шингов, зажатый между пальцами, испарился. Секундой позже туристы поднялись со своих мест. — Видишь?

Она мысленно представила себе комментарий Бримстоуна по этому поводу: "Изгнание странников из-за столика в кафе: эгоизм".

— Так странно, — таков был ответ Сусанны, когда они проскользнули за гигантскую статую всадника, чтоб вовремя забить места. С удивленными выражениями на лицах, туристы ушли.

— А они были довольно хорошенькие, — сказала Сусанна.

— Да ну? Может, хочешь позвать их обратно?

— Если бы. — У них было правило: не заводить отношений с парнями, заносимыми сюда ветром странствий и похожими между собой своими покрытыми щетиной подбородками и мятой одеждой. — Я всего лишь отметила наличие симпатичности. К тому же, они выглядели несколько растеряно. Как щеночки.

Кару почувствовала укол совести. Что она творит — не подчиняясь Бримстоуну, растрачивая желания на злые вещи типа принуждения людей выйти под дождь?

Она обессилено плюхнулась на диван. Голова болела, волосы липли. Она чувствовала себя уставшей и не могла побороть беспокойство о торговце желаниями. Что он скажет?

Все время, пока они с Сусанной ели гуляш, ее взгляд то и дело возвращался к двери.

— Высматриваешь кого-то? — Наконец спросила Сусанна.

— Э, нет, просто… просто опасаюсь, что Каз может нарисоваться.

— Да не проблема. Если он заявится сюда, мы можем затолкать его в этот гроб и гвоздями прибить крышку.

— Звучит неплохо.

Они заказали чай. Напиток подали в старинном серебряном сервизе, на сахарнице и креманнице которого были выгравированы слова "мышьяк" и "стрихнин".

— Итак, — сказала Кару, — завтра в театре ты увидишься с красавчиком-скрипачом. Каков твой план?

— Нет у меня никакого плана, — ответила Сусанна. — Мне бы хотелось пропустить все это и сразу добраться до части, в которой он уже является моим парнем. Ну, ты знаешь, не проходя стадии, где он в первый раз узнает о моем существовании.

— Да брось, на самом деле ты не хотела бы пропускать этого.

— Еще как хотела бы!

— Пропустить первое свидание? Порхание бабочек в животе, когда сердце начинает бешено колотиться при одном только взгляде на него и ты краснеешь? Ту часть, где ваши магнитные поля впервые пересекаются, и вас как будто тянет друг к другу какими-то невидимыми нитями энергии…

— Невидимые нити энергии? — повторила Сусанна. — Ты что, превратилась в одних из этих чудиков Нью Эйджа, которые носят "магические" кристаллы и считают ауру окружающих?

— Ты же прекрасно понимаешь, о чем я. Первое свидание, касание рук, первый поцелуй, всё это томление и предвкушение?

— Ох, Кару, бедный маленький романтик!

— Вот это уж вряд ли. Я просто говорю, что это же самая приятная часть, конфетно-букетный период. Прежде, чем становится ясно, что перед тобой очередной придурок.

Сусанна поморщилась.

— Ну, не могут же они поголовно быть придурками?

— Я не знаю. Может, и не все. Может, только красавчики.

— Но он-то точно симпатяшка. Боже, надеюсь, он является исключением из их числа. Как думаешь, есть шанс, что он положительный и его сердце свободно? Я серьезно. Каков процент вероятности?

— Мизерный.

— Знаю. — Сусанна драматично откинулась на спинку дивана, сложив руки как отброшенная марионетка.

— Ты нравишься Павлу, — сказала Кару. — Он определенно положительный.

— Да, Павел милый, но при его виде в животе не начинается порхание бабочек.

— Бабочки в животе. — Кару вздохнула. — Как я тебя понимаю. Знаешь, что я думаю? Они всегда там находятся, у каждого…

— Как бактерии?

— Какие бактерии?! Бабочки! И бабочки одних людей на химическом уровне реагируют на бабочек других людей. Это как феромоны — когда они рядом, бабочки начинают свою пляску. И ничего с этим не поделаешь, это… это химия.

— Химия. Как романтично.

— Сама знаю. Дурные бабочки. — Кару так понравилась эта идея, что она открыла свой альбом для зарисовок и начала рисовать: карикатурные внутренности и желудок, заполненный бабочками. На латыни это называлось бы чем-то вроде "Желудочниос бабочкос".

— Ну, так если все дело в химии, и ничего с этим поделать нельзя, значит, появление Козломира все еще пробуждает твоих бабочек? — Спросила Сусанна.

Кару резко подняла голову.

— Нет, конечно! Думаю, его появление вызывает у моих бабочек рвотный рефлекс.

Сусанна как раз отхлебнула глоток чая, и после слов Кару вынуждена была прикрыть ладонью рот, чтоб не пролить жидкость. Она смеялась, согнувшись пополам и с трудом заставляя себя глотнуть чай.

— О-о-о, твой желудок, наполненный рвотой бабочек, как отвратительно!

Кару тоже посмеивалась, продолжая при этом рисовать.

— Вообще-то, думаю, мой желудок переполнен трупами бабочек. Каз их всех убил.

Она написала: "Желудочниос бабочкос" — хрупкие создания, крайне восприимчивые к холоду и предательству.

— Не заморачивайся, — сказала Сусанна. — Это были довольно безмозглые бабочки, раз этот говнюк вызывал у них такую реакцию. Ты выведешь новых, с куда более высоким уровнем интеллекта. Новые бабочки, наделенные мудростью.

Кару очень нравилось в Сусанне ее готовность обговаривать подчас откровенно глупые темы, заканчивая обсуждение глубокомысленными замечаниями.

— Прямо в точку. — Кару подняла чашку с чаем, провозглашая тост. — За новое поколение бабочек, надеюсь, менее глупых, чем их предшественницы. — Может, уже сейчас они вызревали в своих плотных маленьких коконах. «А может и нет», подумала она. Трудно было представить, что она когда-нибудь вновь сможет почувствовать это волшебное покалывание внизу живота. Лучше не думать об этом. Ей это совершенно незачем. Вернее, ей бы очень хотелось не нуждаться в этом. Тоска по любви делала ее похожей на кошку, которая постоянно трется у ног, мяуканьем выпрашивая внимания, ласки и любви.

Лучше быть кошкой, с непроницаемо холодным равнодушием взирающей сверху, избегающей ласки и самодостаточной. Ну почему она не может быть такой?

«Будь такой кошкой!!!» написала она, нарисовав её в уголке листа. Четырехлапое получилось высокомерным и неподступным.

Кару хотелось относиться к тому типу девушек, которые всегда довольны собой, комфортно чувствуют себя в одиночестве и вообще не заморачиваются подобными вещами. Но ничего не получалось. Она остро ощущала одиночество, ее ужасно пугала пустота внутри нее. Порой ей казалось, что эта пустота может полностью поглотить ее, стереть ее сущность. Она тосковала по теплу человеческого тела рядом с ней, легким прикосновениям кончиков пальцев к ее спине, тихому шепоту голосов в темноте. Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь в дождливую погоду ждал ее с зонтом, чтоб провести до дома. Чтобы этот кто-нибудь сиял улыбкой при виде нее. Чтоб он танцевал с ней на балконе, хранил свои обещания и ее секреты. Чтоб умел создавать маленький мир, в котором были бы только он и она, их переплетенные тела, его шепот и ее доверие.

Открылась входная дверь. Кару посмотрела в зеркало и мысленно чертыхнулась. Проскользнув вслед за входящими туристами, в кафе появилась крылатая тень. Девушка поднялась и направилась в туалетную комнату, где Кишмиш передал ей доставленную им записку.

И опять она содержала лишь одно слово. Но на этот раз этим словом было — "Пожалуйста".

ГЛАВА 11 ПОЖАЛУЙСТА

Пожалуйста? Бримстоун еще никогда не просил. Несясь что есть духу через весь город, Кару поймала себя на мысли, что это слово заставляло ее волноваться куда сильнее, чем если бы он написал что-нибудь угрожающее типа: "Немедленно", или в таком духе. Впустившая её Исса была необычайно молчалива.

— Исса, что такое? У меня неприятности?

— Тише. Просто входи и постарайся не ругать его.

— Не ругать его?

Кару моргнула. Ей казалось, что, если уж тут кому и собирались устроить разнос, то скорее всего ей.

— Порой ты к нему сильно цепляешься, а ему и так приходится не сладко.

— Что значит не сладко?

— Его жизнь. Его работа. Его жизнь и есть работа. Она довольно без радостна и в ней нет выходных, а ты иногда только всё усложняешь.

— Я?? — Ошарашено переспросила Кару. — Может, я чего-то недопоняла из твоей речи, но у меня нет ни малейшего представления о чем ты…

— Тише, я сказала. Я всего лишь прошу тебя быть добрее, какой ты была в детстве. Ты приносила всем нам столько радости, Кару. Я знаю, тебе нелегко жить такой жизнью, но старайся не забывать, что ты не единственная, у кого есть проблемы. Всегда помни об этом.

Тут внутренняя дверь открылась, и Кару переступила порог магазина. Она была обескуражена, настроена защищаться, но, увидев Бримстоуна, тут же забыла обо всем.

Он сидел, тяжело облокотившись о стол. Его большая голова покоилась на одной руке, другой он сжимал птичью косточку, которую носил, не снимая, на шее. Взбудораженный Кишмиш перепрыгивал с одного рога хозяина на другой, отрывистым карканьем выражая озабоченность.

Увиденное заставило Кару резко остановиться.

— Ты… с тобой все в порядке? — Было странно спрашивать его о таком, и вдруг Кару осознала, что из уймы вопросов, задаваемых ею Бримстоуну за всю ее жизнь, этот был задан впервые. Для этого как будто никогда не было повода — он едва выказывал какие-либо эмоции вообще, а уж о слабости или усталости речи никогда не шло.

Убрав руку с косточки на шее, он поднял голову и сказал лишь:

— Ты пришла.

Он произнес это с удивлением и, Кару почувствовала себя виноватой, с долей облегчения.

Пытаясь казаться невозмутимой, она сказала:

— Ну, знаешь, слово "пожалуйста" может творить чудеса.

— Я подумал, что возможно мы уже потеряли тебя.

— Потеряли меня? Ты подумал, что я умерла?

— Нет, Кару. Я думал, что ты решила стать свободной.

— Я… — Она запнулась. Решила стать свободной? — О чем ты говоришь?

— Я всегда понимал, что однажды дорога твоей жизни повернет и уведет тебя от нас. Чему быть, тому не миновать. Но я рад, что этот день пока не наступил.

Кару стояла, уставившись на него.

— На самом деле? Я плюнула на одно поручение, и ты тут же решил, что я ушла навсегда? Господи Иисусе. Хорошего же ты мнения обо мне, если думаешь, что я могу вот так исчезнуть.

— Позволить тебе уйти было бы как открыть окно для бабочки. Отпустив бабочку, не стоит ждать ее возвращения.

— Но я же не долбанная бабочка.

— Нет. Ты человек. И твоё место среди людей. Твоё детство почти закончилось…

— И… что? Я тебе больше не нужна?

— Напротив. Ты нужна мне как никогда. Как я уже сказал, я очень рад, что тот день, когда ты покинешь меня, не настал.

Все это было новостью для Кару — что когда-нибудь придет день и она покинет свою семью химер, что она обладает свободой, которой может воспользоваться как только захочет. Но такого желания у нее не возникало. Возможно, ей не хотелось заниматься отвратными поручениями, но это совсем не означало, что ей, как бабочке, бьющейся о стекло, хотелось вырваться и улететь. Она даже не знала, что ответить.

Бримстоун толкнул к ней через весь стол бумажник. Задание. Она почти забыла, зачем пришла сюда. Разозлившись, Кару схватила бумажник и открыла его. Дирхамы. Значит, на этот раз Марокко. Она нахмурилась:

— Айзиль? — спросила она, и Бримстоун кивнул.

— Но еще ведь не время.

У Кару было четкая договоренность с расхитителем могил: встречаться в Марракеше в последнее воскресенье каждого месяца. А сегодня была пятница, да и конец месяца только через неделю.

— Самое время, — ответил Бимстоун. Он указал на высокую аптекарскую склянку, стоявшую на полке за его спиной. Она была хорошо знакома Кару. Как правило, эта склянка была заполнена до верху человеческими зубами. Теперь же она стояла почти пустой.

— Ого!

Её взгляд скользнул вдоль полок, и она к своему удивлению поняла, что содержимое многих склянок точно также пошло на убыль. Она не могла припомнить, чтобы запас зубов в этой лавке был настолько низким.

— Ничего себе! Да я смотрю у тебя тут зубы будто испаряются. Что происходит?

Задавать этот вопрос было бессмысленно. Бримстоун никогда не рассказывал для чего ему нужны зубы, да еще и в таком количестве.

— Узнай, что может предложить Айзиль, — сказал Бримстоун. — Мне бы очень не хотелось отправлять тебя за человеческими зубами в другое место, если их можно достать у него.

— Да, я тоже не горю желанием.

Кару легонько коснулась пальцами шрамов на своем животе, оставленных пулями. В голове всплыли воспоминания о Санкт-Петербурге и том задании, в котором все пошло не по плану. Не смотря на их огромное изобилие в мире, вылазка за человеческие зубами может быть… увлекательной. Она никогда не сможет забыть тех девушек в грузовом трюме — с окровавленными ртами, покорно ожидавших своей участи.

Может, у них все же получилось избежать ее. Думая о них, Кару всегда представляла себе счастливую развязку — этому ее научила Исса, желая помочь Кару справиться с ночными кошмарами, чтоб она вновь могла вернуться ко сну. Только веря, что успела дать тем несчастным время скрыться от их мучителей, она могла справиться с грузом воспоминаний. Ведь она действительно попыталась.

Она до сих пор очень хорошо помнила ощущение, охватившее ее, когда первая пуля вошла в ее тело. Как спокойно она отреагировала, как быстро выхватила спрятанный нож и хладнокровно нанесла удар. А потом второй. И еще один. Она годами обучалась борьбе, но ни разу до того случая ей не приходилось защищать свою жизнь. В один миг она обнаружила, что точно знает, что нужно делать.

— Поищи Айзиля в Джима эль-Фна, — сказал Бримстоун. — Кишмиш выследил его там, но это было несколько часов назад, когда я первый раз позвал тебя. Если повезет, он все еще будет там.

Сказав это, он склонился над подносом с зубами обезьяны, и, по всей вероятности, Кару могла отправляться в путь. Прежний Бримстоун вновь был перед ней, чему она была неописуема рада. То незнакомое существо, говорившее "пожалуйста" и сравнивавшее ее с бабочкой, заставляло ее чувствовать себя очень неуютно.

— Я найду его, — сказала Кару. — И в скором времени вернусь с карманами, забитыми человеческими зубами. Ха. Готова поспорить, подобных слов еще никто в мире сегодня не произносил.

Торговец желаниями ничего не ответил. Уже стоя в коридоре, Кару, заколебавшись, сказала:

— Бримстоун, я хочу, чтоб ты знал… Я никогда бы вот так просто не покинула тебя.

Он поднял свои крокодильи глаза, затуманенные от усталости, и ответил:

— Ты не можешь знать, как будешь поступать в будущем, — его рука вновь потянулась к косточке, висящей на шее, — и я не буду требовать от тебя выполнения обещанного.

Исса закрыла за ней дверь. Даже оказавшись в Марокко, Кару не могла отделаться от тревоги видеть его таким. Ощущение, что происходит что-то очень плохое, окончательно выбивало ее из колеи.

ГЛАВА 12 НЕЧТО СОВСЕМ ИНОЕ

Акива увидел, как она выходила. Он как раз направлялся к порталу и был всего в шаге от него, когда дверь открылась, выпустив обжигающий поток магии, аскомой коснувшейся его зубов. Через порог шагнула девушка с волосами цвета немыслимой лазури. Не заметив его, погруженная в свои мысли, она торопливо прошла мимо.

Он не проронил ни слова, лишь стоял и смотрел, как она уходит, и уже скоро ее фигура и развевающиеся синие волосы скрылись за поворотом.

Одернув себя, он повернулся лицом к порталу и положил руку на дверь. Шипение, запах гари, еще дымящийся отпечаток руки — и все было кончено — это была последняя дверь, на которую ему нужно было поставить отметину. В других уголках мира Азаила и Лираз тоже должны были подходить к концу и собираться лететь на крыльях в Самарканд.

Акива уже приготовился взмыть вверх и начать завершающую фазу своего путешествия, встретившись с ними перед возвращением домой. Но прошло мгновенье, потом еще одно, а он все стоял, глядя в сторону ушедшей девушки.

Сам того не осознавая, он последовал за ней.

"Как может такая девушка" — подумал он, поймав взглядом впереди себя ее волосы, синим огнем полыхнувшие в свете фонаря, — "быть связана с химерами?"

Судя по другим клиентам Бримстоуна, все они были порядочным зверьем с бездушными глазами. От них несло скотобойней. Но она? Такая потрясающе красивая, живая и яркая. Хотя, надо признать, не этим привлекла его внимание.

Все подобные Акиве обладали исключительной красотой, поэтому внешняя привлекательность для них ровным счетом ничего не значила.

Что же тогда заставляло его следовать за ней, когда необходимо было спешить, чтоб завершить миссию?

Он не мог ответить. Как будто кто-то нашептывал ему не упускать ту девушку.

Рынок в Марракеше был тем еще лабиринтом, около трех сотен тупиковых переулков здесь сплетались между собой, напоминая ящик, полный змей. Но девушка, похоже, точно знала куда идти. Она остановилась всего лишь раз, чтобы провести пальцами по ткани, и Акива замедлил шаг, отходя в сторону, чтобы получше разглядеть её.

Её бледное миловидное лицо было задумчивым, а глаза наполнены грустью. Но вот к ней обратился продавец и это лицо осветилось улыбкой. Девушка с легкостью ответила продавцу, её слова вызвали у него смех, и они еще некоторое время продолжали переговариваться, добродушно подтрунивая друг над другом. Она хорошо говорила на Арабском, гортанно, будто мурлыкая.

Акива следил за ней подобно ястребу, неподвижно застыв. Еще несколько дней назад люди были для него подобны мифу, а теперь он здесь, в их мире. Ему казалось, будто он попал на страницы книги, которая ожила, цвета стали ярче, а ароматы и запахи насыщеннее, отчетливее стали грязь и хаос — и сквозь всё это, словно фея из сказки, плыла девушка с лазурными волосами. На неё даже свет падал по-другому,не так как на других людей, и воздух, казалось, замер вокруг неё. Как будто все вокруг было создано для нее, главной героини этой книги.

Кто же она?

У него не было ответа, но интуиция подсказывала, что, кем бы не была эта девушка, она не являлась одним из мрачных жнецов Бримстоуна. Она была (он был абсолютно уверен) — чем-то совсем иным. Не отводя пристального взгляда, Акива крался за ней, прокладывая путь сквозь торговые ряды рынка.

ГЛАВА 13 РАСХИТИТЕЛЬ МОГИЛ

Кару шла, сунув руки в карманы, пытаясь избавиться от беспокойства о Бримстоуне. Вся та фигня насчет "решила стать свободной" — о чём это он вообще?! От всех этих мыслей у неё возникало ощущение надвигающегося одиночества, словно она была осиротевшим зверьком, которого выходили добрые самаритяне и со дня на день должны были выпустить в дикую природу.

И ей, подобно этому зверьку, совсем не хотелось обретать свободу. Хотелось, чтоб ее оберегали. Хотелось принадлежать какому-то месту и семье. И чтобы так было всегда.

— Мисс Леди, подходите, здесь найдете магическое исцеление для опечаленных внутренностей, — кто-то окликнул ее, и Кару, не в силах сдержать улыбку, задумчиво покачала головой.

"А как насчет опечаленного сердца?" — подумала она. — "Существует ли такое лекарство? Все может быть."

Здесь, среди шарлатанов и докучливых зазывал, можно было наткнутся на настоящую магию. Она знала о писаре, одетом во все белое и выводившем пером письма мертвым (и письма доходили до адресата). А еще здесь жил старый сочинитель, продававший свои идеи писателям, за что они отдавали ему один год своей жизни. Кару довелось видеть собственными глазами туристов, которые, абсолютно не веря, посмеиваясь, подписывали предложенный им контракт. А она верила, ведь в своей жизни видела вещи куда более странные.

Постепенно ее настроение начало улучшаться. Сложно было хандрить в таких местах как это. Некоторые дерби (так здесь называли улочки, зачастую выполнявшие функцию торговых рядов), казалось, были задрапированы коврами, другие — в свежевыкрашенный шелк, с яркими вкраплениями красного и кобальтовой сини, задевавший головы прохожих. Языки наводняли воздух как щебет экзотических птиц: арабский, французский, наречия многочисленных племен. Женщины криками загоняли детей домой в постель, а старики, касаясь тюрбанами, стояли у дверей и курили. Льющийся трелями смех, запах корицы, рев ослов и цвета. Пестрое море цвета повсюду.

Кару шла по направлению к Джима-эль-Фна — площади, которая была нервным центром города, бурлящая ярмарка представителей человечества: заклинатели змей и танцоры, ребятня с пыльными босыми ногами, карманники и неудачливые туристы, обкраденные ими, торговцы в продуктовых палатках, чей ассортимент начинался апельсиновым соком и заканчивался жаренными овечьими головами. Выполняя другие поручения, Кару всегда поскорее спешила обратно к порталу, но в Марракеше она наоборот любила задержаться и погулять по улочкам, выпить мятного чая, сделать зарисовки, прошвырнутся по маленьким магазинчикам и купить заостренные шлепанцы или серебряные браслеты.

Хотя сегодня она не будет задерживаться. Бримстоун явно хотел заполучить эти зубы поскорее. Кару подумала об опустевших баночках, и ее начало терзать отчаянное любопытство. Что же все-таки происходит? Что? Она пыталась отвлечься от этих мыслей. Ей необходимо было найти расхитителя могил, а он был очень осторожным и умел шифроваться как никто другой.

"Любопытство до добра не доводит" — это было одно из главных правил Бримстоуна, и Айзиль ему не подчинялся. Кару понимала, почему, и ей было жаль его. Она сама порой сгорала от любопытства, унять которое стоило огромных усилий. И самое плохое было то, что чем больше Бримстоун игнорировал ее вопросы, тем больше ей не терпелось узнать ответ на них. А вопросов у нее было очень много.

Во-первых, конечно, зубы: на кой черт они вообще нужны?

Во-вторых — что насчет второй двери в магазине, куда она ведет?

Кем являлись химеры, откуда они взялись и есть ли еще другие их представители? А как насчет ее самой — кем были ее родители, и как она оказалось под опекой Бримстоуна? Может, подобно персонажу сказки, она была первенцем в семье, которого, согласно уговору, отдали как уплату за когда-то оказанную услугу? Или ее мать была задушенной змеей-ошейником торговкой, оставившей после себя плачущего ребенка на полу магазина? Кару обдумывала сотни вариантов, но собственное происхождение оставалось для нее тайной.

Существовала ли другая жизнь, предназначенная для нее? Порой Кару ощущала твердую уверенность, что эта призрачная жизнь есть, где-то совсем рядом. Это чувство могло посетить ее в моменты рисования или прогулки, а однажды во время медленного танца с Казом ей показалось, что она должна делать что-то другое своими руками, ногами, всем телом. Что-то другое. Другое.

Вот только что?

Кару добралась до площади и стала пробираться сквозь хаос, двигаясь в такт мистической музыке Гнавов и ловко уворачиваясь от мотоциклов и акробатов. От жарящегося на гриле мяса поднимались густые, как при пожаре, клубы дыма; какой-то подросток шепотом предложил ей гашиш; переодетые продавцы воды выкрикивала: "Кому фото? Мгновенное фото!".

Еще издали она заметила сгорбленную фигуру Айзиля среди художников, делающих на теле рисунки хной, и уличных дантистов.

Видеться с ним с интервалом в один месяц было все равно что наблюдать за временными скачками, совершаемыми в обратном направлении. В детские годы Кару он был доктором и ученым — прямым и благородным человеком с мягкими карими глазами и шелковистыми усами, которые он постоянно приглаживал, как птица оперение. Тогда еще он приходил в магазин и сам решал дела за столом Бримстоуна, и каждое его появление было похоже на дружеский визит. Он флиртовал с Иссой, приносил ей маленькие подарки — змей, смастеренных из стручков семян, сережки с капельками нефрита, миндаль. Кару он приносил кукол и крохотный чайный сервиз из серебра для них. И никогда не забывал и о Бримстоуне, незаметно оставляя у него на столе шоколад или баночки с медом.

Но все это происходило до того, как он сделал ужасный выбор. Выбор, который его искорежил, сломал и довел до безумия. В магазин его больше не пускали, поэтому Кару приходилось самой приходить на встречи с ним.

Сейчас при виде Айзиля Кару каждый раз охватывало огромное чувство жалости. Он был согнут почти пополам, и лишь кривая палка из дерева оливы, на которую он опирался, помогала ему не упасть лицом в землю. Его глаза были заплывшими от синяков, вставные зубы были слишком большими для ссохшегося лица. Усы, когда-то бывшие его гордостью, были слишком длинными и неряшливо свисали. Любой, увидевший его, испытал бы сострадание, а для Кару, которая помнила его прежним, вынести это было настоящей трагедией.

Его лицо просияло, когда он увидел Кару.

— Вы только поглядите, кто пришел! Прекрасная дочь Исполнителя желаний, очаровательнейшая зубная фея. Ты пришла, чтобы купить унылому старику чашечку чая?

— Здравствуй, Айзиль. Чашка чая была бы очень кстати, — сказала она и повела его в кафе, место их обычной встречи.

— Моя дорогая, что то я запамятовал, разве минул уже месяц с нашей последней встречи? Боюсь, наша встреча совсем вылетела у меня из головы.

— О, нет, ты ничего не забыл, просто я пришла раньше.

— Ах, ну что ж, мне всегда доставляет огромное удовольствие видеть тебя, но, к сожалению, я не так много могу предложить старому дьяволу.

— Но хоть что-то у тебя же есть?

— Да, совсем чуть-чуть.

В отличие от большинства торговцев, Айзиль ни на кого не охотился, ни кого не убивал и вообще не причинял никому вреда. В своей "прежней жизни", он работал врачом в горячих точках и имел доступ к погибшим в результате военных действий, чьих зубов никто бы не хватился. Теперь же, когда одержимость лишила Айзиля возможности зарабатывать себе на жизнь, ему приходилось грабить могилы.

Вдруг, совершенно неожиданно, он рявкнул.

— Тише, тварь! Веди себя подобающе, а там посмотрим.

Столкнувшись с этим раньше, Кару уже знала, что он обращается не к ней, и, из вежливости, сделала вид, что ничего не слышала. Они зашли в кафе. Когда Айзиль упал в своё кресло, оно прогнулось и заскрипело, ножки подогнулись, как будто севший в него щупленький старичок весил целую тонну.

— Итак, — сказал он, усаживаясь поудобнее, — как поживают мои старинные друзья? Как Исса?

— У неё всё хорошо.

— Я так скучаю по её лицу. У тебя есть при себе новые рисунки с ней?

Зная, что старик попросит об этом, Кару прихватила с собой новые эскизы с Иссой и теперь показывала их Айзилю.

— Божественно. — Он провел кончиком пальцем по щеке Иссы. — Какая же красота. И модель, и исполнение. Ты очень талантлива, моя дорогая.

Дойдя до эпизода с сомалийскими пиратами, он фыркнул:

— Дурачье. Чего только не приходиться выносить Бримстоуну, имея дела с людьми.

Кару удивленно приподняла брови.

— Да ладно, проблема вовсе не в том, что они люди, а в том, что они недочеловеки.

— Твоя правда. Видимо в каждом стаде найдется хотя бы одна паршивая овца. Не так ли, зверушка моя?

Последний вопрос он произнес, повернув голову к своему плечу, и на этот раз, будто из воздуха, материализовался тихий ответ.

Кару не удержалась и украдкой бросила взгляд вниз, туда, где на кафельном полу четким силуэтом лежала тень Айзиля. Девушке казалось, что смотреть в открытую было бы бестактно, что его поведение следовало игнорировать, как, например, врожденное косоглазие.

Тень Айзиля показывала то, что невозможно было увидеть, глядя непосредственно на него.

Тени никогда не лгут, и Айзиль, в самом деле, говорил с каким-то прицепившемуся к его спине невидимым существом. Это было неповоротливое, бочкообразное нечто, крепко обхватившее шею старика. Вот до чего любопытство довело Айзиля: эта тварь использовала его как мула. Кару не поняла, как так вышло, единственное, что она знала — Айзиль загадал желание — получить знание — и это было его воплощением. Бримстоун не раз предупреждал её, что желания, обладающие большой силой, могут исполняться с ужасными "побочными эффектами". История Айзиля служила ярким тому доказательством.

Она предполагала, что это невидимое существо, зовущееся Разгатом, знало секреты, которые Айзиль жаждал открыть. Но, насколько бы ни была высока их значимость, дались они слишком дорого.

Разгат что-то говорил, но Кару могла различить лишь слабый шепот и причмокивание губ.

— Нет, — ответил Айзиль. — Я не буду просить ее об этом. Она все равно ответит отказом.

Некоторое время Кару с едва скрываемым отвращением наблюдала, как Айзиль спорит со странным созданием. Наконец, расхититель могил сказал:

— Ладно, ладно, только замолчи! — Потом он повернулся к Кару и извиняющимся тоном произнес, — Он хочет только попробовать на вкус. Только попробовать.

— Попробовать? — Она удивленно моргнула. Заказанный ими чай еще не принесли. — Но что?

— Тебя. Всего разок лизнуть. Он обещает не кусаться.

От этих слов у Кару все внутри сжалось.

— О, нет.

— Говорил же тебе, — прошептал Айзиль. — А теперь ты не мог бы помолчать?

В ответ раздалось шипение.

К ним подошел официант в белом джеллабе и начал разливать мятный чай, при этом высоко, до уровня головы, приподнимая чайник и ловко попадая длинной струей напитка в принесенные стаканы. Взглянув на впалые щеки расхитителя могил, Кару заказала еще и пирожных, и только когда он расправился со всем принесенным, спросила:

— Итак, что у тебя есть?

Порывшись в карманах, он извлек оттуда пригоршню зубов и высыпал их на стол.

* * *
Наблюдавший за ними Акива резко выпрямился. Все вокруг него застыло. Теперь он видел лишь те зубы и девушку, разглядывающую их так же тщательно, как это делал Бримтоун.

Зубы. Лежащие здесь, на столе, они выглядели так безобидно — всего лишь крохотные грязные штуки, украденные у мертвых. И они на самом деле были бы такими, если б остались там, откуда их забрали. В руках же Бримстоуна они становились опасным оружием.

Целью Акивы было положить конец этой грязной торговле и, вместе с ней, черной магии дьявола.

Он наблюдал, как девушка осматривает зубы с явным знанием дела, как будто занималась этим постоянно. К чувству отвращения примешалось что-то похожее на разочарование. Она казалась слишком чистой для этого бизнеса, но, очевидно, он ошибался. Хотя в одном он оказался прав — она не была обычным продавцом. Она была чем-то большим, занимаясь работой Бримстоуна. Но чем же?

* * *
— Господи, Айзиль, — сказала Кару. — Они просто ужасны. Ты что, притащил их прямо с кладбища?

— Массовое захоронение. Оно было скрыто, но Разгат учуял могилу. Он всегда может отыскать мертвеца.

— Каков талант!

Кару представила себе плотоядный взгляд Разгата, прикованного к ней в надежде попробовать её на вкус, и девушку обдало холодом. Чтобы избавиться от охватившего ее чувства, она вновь занялась зубами. Остатки ссохшейся плоти прилипли к их корням вместе с землей того места, откуда они были эксгумированы. Даже сквозь грязь было хорошо видно, что зубы паршивого качества. Они принадлежали людям, которые питались довольно жесткой пищей, курили трубки и, судя по всему, не были знакомы с зубной пастой.

Кару сгребла их со стола и бросила в то, что осталось от её чая. Прополоскав их в мутной жиже, она опрокинула чашку, вывалив мятные листья вперемешку с зубами, на стол. Теперь они были чуть чище. Она принялась перебирать их один за другим. Резцы, коренные, клыки, взрослых и детей.

— Айзиль, ты же знаешь, Бримстоун не принимает зубы детей.

— Девочка, это ты много не знаешь, — огрызнулся он.

— Не поняла?

— Иногда принимает. Во всяком случае, однажды они ему понадобились.

Кару ему не поверила. Бримстоун был непоколебим, когда дело касалось зубов еще не достигших зрелости созданий — ни животных, ни людских. Но она не видела смысла затевать спор.

— Как скажешь, — она убрала крошечные зубки в сторону и постаралась не думать о маленьких тельцах, лежавших в братской могиле, — но лично мне он ничего такого не говорил, поэтому я вынуждена отложить их.

Она уделяла внимание каждому взрослому зубу, прислушиваясь, что же они ей расскажут о себе, и раскладывала их на две кучки.

Айзиль с тревогой поглядывал то на одну кучку, то на другую. — Они слишком много жевали, да? Прожорливые цыгане! Наверняка, они и после смерти продолжали жевать. Что за манеры! Полное отсутствие каких-либо манер поведения за столом.

Почти все зубы были стерты, разрушены гнилью и Бримстоуну не подходили. Когда Кару закончила с ними, одна кучка была значительно больше другой. Айзиль, не зная, какую из них она выберет, с надеждой кивнул на ту, что побольше.

Кару отрицательно покачала головой и выудила из бумажника, врученного ей Бримстоуном, несколько дирхамов. Это было более чем щедрое вознаграждение за те несколько несчастных зубов, но все равно оно было значительно меньше суммы, на которую рассчитывал Айзиль.

— Я так долго копал, — простонал он. — И ради чего? Бумажек с изображением мертвого короля? Мертвые и так все время смотрят на меня. — Его голос дрогнул. — Я не могу больше это выносить. Я сломлен. Мне едва удается держать лопату. Я скребу землю, роюсь в ней, как собака. Я сдаюсь.

Волна жалости захлестнула ее.

— Тебе еще не поздно все изменить…

— Нет. — Оборвал ее Айзиль. — Человек должен умереть достойно, когда жить достойно уже невозможно. Это слова Ницше. Мудрый был человек. С длинными усами. — Он тронул собственные потрепанные усы и попытался улыбнуться.

— Айзиль, ты ведь несерьезно насчет смерти.

— Если бы только был способ стать свободным…

— А разве нет такого? — Спросила она. — Должно быть что-то, что сможет помочь тебе.

Пальцы, перебирающие усы, дрогнули.

— Мне не хочется думать об этом, моя дорогая, но… есть один способ, если ты согласишься помочь. Из всех, кого я знаю, ты единственная с добрым сердцем и смелостью, которой хватило бы — Ой! — Его рука резко метнулась к уху, и Кару увидела, как сквозь пальцы начала просачиваться кровь. Она отшатнулась — Разгат укусил его!

— Я спрошу ее, если посчитаю нужным, чудовище! — Вскричал Айзиль. — Да-да, ты — чудовище! Плевать мне на то, кем ты был раньше. Теперь ты монстр!

За этим последовала своего рода потасовка: это выглядело так, будто старик боролся с самим собой. Взволнованный официант неуверенно топтался поблизости, а Кару отодвинула свой стул подальше от мелькающих видимых и невидимых конечностей.

— Прекрати! Остановись же наконец! — Вновь прокричал Айзиль, диким взглядом озираясь вокруг. Он весь напрягся, подняв свою трость, с размаху ударил ею по плечу и твари, что висела на нем. Удар за ударом Айзиль, казалось, колотил сам себя, а потом, вскрикнув, рухнул на колени. Трость откатилась в сторону, а руки судорожно начали хвататься за горло. По воротнику его джеллабы начала растекаться кровь — должно быть, тварь снова его укусила. На его лице отразилось такая мука, что сердце Кару не выдержало и она, не раздумывая, упала на колени рядом с ним, беря его под локоть, чтобы помочь подняться. Это была опрометчиво.

Она тут же почувствовала, как что-то липкое коснулось её шеи. Кару передернуло от отвращения. Это был язык. Разгат получил, чего хотел — попробовал её на вкус. Услышав отвратительное причмокивание, она вскочила на ноги, оставляя расхитителя стоять на коленях. Всё, с неё довольно! Она собрала зубы и схватила свой альбом.

— Постой, пожалуйста, — плакал Айзиль. — Кару, прошу тебя.

В его мольбе слышалось такое отчаяние, что она заколебалась. С трудом встав, он выудил что-то из кармана и протянул ей. Плоскогубцы. Они выглядели проржавевшими, но Кару точно знала, что это не ржавчина. В его ремесле это обычное орудие труда, которое было покрыто тем, что осталось от мертвых ртов.

— Умоляю тебя, моя дорогая, — сказал он. — Больше некому.

Она сразу же поняла, что он имел в виду и потрясенная отступила назад.

— Нет, Айзиль! Господи! Ответ — НЕТ!

— Только бруксиз поможет мне! Сам себя спасти я не могу! Я уже растратил все свои зубы. Чтобы отменить моё дурацкое желание, нужен еще один бруксиз. Ты могла бы загадать желание и избавить меня от этого мучения. Пожалуйста, прошу тебя!

Бруксиз. Это желание обладало большей силой, чем гавриэль. Цена на него была исключительной — заполучить бруксиз можно лишь расплатившись за него собственными зубами. ВСЕМИ зубами. Причем вырвать их необходимо было самостоятельно.

От одной только мысли об этом у Кару голова пошла кругом.

— Не будь смешным, — прошептала она, потрясенная тем, что он вообще осмелился просить её о таком.

Но что взять с полоумного, а сейчас он определенно таким и казался. Развернувшись, она вышла из кафе.

— Я бы не стал просить, ты же знаешь, не стал бы, но это единственный способ! — Прокричал ей вслед Айзиль.

Кару быстро шагала прочь, опустив голову и не оглядываясь. И продолжала бы в том же духе, если бы не отчаянный вопль, раздавшийся за её спиной. Этот истошный крик прорвался сквозь хаос Джема-эль-Фна и моментально заглушил все звуки вокруг. Это было душераздирающее причитание, высокое и пронзительное. Кару никогда раньше не слышала ничего подобного.

И это определенно был не Айзиль.

Странный, сверхъестественный вой нарастал, пока не превратился в язык — в шуршащий и шелестящий, без твердых согласных. Звуковые модуляции превратились в слова, но даже Кару был незнаком этот язык, а ведь у её коллекции больше двадцати. Она обернулась, как и люди вокруг неё, которые вытягивали шеи, чтобы получше рассмотреть происходящее. Тревога на их лицах сменилась ужасом, когда они увидели источник звука. Теперь и она увидела. Тварь на спине Айзиля больше не была невидимой.

ГЛАВА 14 ПТИЦА, ПРИНОСЯЩАЯ СМЕРТЬ ДУШЕ

Чуждый Кару, этот язык был знаком Акиве.

— Серафим, я вижу тебя! — зазвенел голос. — Я знаю тебя! Брат, брат мой, я отбыл свое наказание. Я сделаю всё, что угодно! Я покаялся, я уже достаточно наказан…

Акива непонимающе уставился на существо, материализовавшееся на спине старика.

Абсолютно нагое, с раздутым туловищем и тонкими руками, которые плотным кольцом сжимались на шее старика. Ноги болтались бесполезными плетенками, а голова раздулась и стала фиолетовой, как будто к ней прилила вся кровь и она вот-вот взорвется. Это существо было просто омерзительно. И то, что оно говорило на языке серафимов, казалось кощунством.

Абсолютная невообразимость происходящего заставила Акиву застыть в недоумении, пока услышанное далее не повергло его в шок.

— Брат мой, они сорвали с меня крылья!

Тварь смотрела на Акиву. Оно убрало одну руку с шеи старика и потянулась к нему в немой мольбе.

— Вывернули мои ноги так, что мне приходилось ползать по земле, как насекомому! Прошло тысяча лет! Тысяча лет, как я был изгнан, но теперь ты пришел, ты пришел забрать меня домой!

Домой?

Нет. Это невозможно.

Одни люди шарахались в стороны при одном взгляде на существо. Другие же таращились на Акиву. Заметив это, он горящим взглядом окинул толпу. Кто-то отступил, бормоча молитвы. А затем его глаза остановились на девушке с синими волосами, стоявшей от него на расстоянии около двадцати ярдах. Она была спокойна, резко выделяясь на фоне неразберихи, творившийся в толпе.

И она смотрела в ответ.

* * *
В подведенные черным глаза на лице, бронзовом от загара. Огонь, горящий в них, казалось, посылал искры и зажигал воздух вокруг него. Кару дернуло как от удара током — это был не просто испуг, а цепная реакция, прокатившаяся по ее телу и вызвавшая огромный выброс адреналина. Она внезапно почувствовала необыкновенную дикую легкость от четкого осознания — сражайся или беги.

"КТО?" — бешеным пульсом билась в ее голове мысль, стараясь перебороть лихорадку, охватившую все тело.

И "ЧТО?".

Потому что он определенно не был человеком, мужчина, стоявший посреди суматохи в абсолютной неподвижности. Кровь прилила к её ладоням и она сжала их в кулаки, чувствуя, как кровь отбивает бешеные удары.

Враг. Враг. Враг!

Понимание этого охватило всё её существо: незнакомец с пылающим взглядом был Врагом. Его лицо (до чего же красивое, он был само совершенство, таких не бывает!) было абсолютно непроницаемым. Она разрывалась между побуждением броситься наутек и боязнью повернуться к нему спиной.

Айзиль сделал выбор за неё.

— Малак! — закричал он, указывая на человека. — Малак!

Ангел.

Ангел?!

— Я знаю тебя, птица, приносящая смерть душе! Я знаю что ты такое! — Айзиль повернулся к Кару и быстро заговорил, — Кару, ты должна добраться до Бримстоуна. Скажи ему, что серафимы здесь. Они вернулись. Ты должна предупредить его! Беги, дитя. Скорей же!

И она побежала.

Через Джема-эль-Фна, где все попытки сделать это были крайне затруднены из-за собравшихся зевак. Проталкиваясь сквозь них, она кого-то оттолкнула в сторону, увернулась от верблюда и перепрыгнула через свернувшуюся кольцами кобру, лишенную ядовитых зубов и опасности не представлявшую, но все же бросившуюся на нее. Рискнув бросить взгляд через плечо, Кару не увидела преследования — преследователя — но знала, что он где-то рядом.

Она чувствовала это в дрожании каждого нервного окончания, во всем своем теле — взбудораженном и напряженном. На нее охотились, она была добычей… и у нее не было с собой даже ножа, обычно спрятанного в ботинке и, как она считала, абсолютно лишнего на встрече с Айзилем.

Она бежала, покидая площадь по одному из многочисленных переулков, стекающихся к ней как притоки к реке. Толпа на уличных базарчиках начинала редеть и многие огни уже были погашены, поэтому ей теперь приходилось пробегать от одного темного островка к другому, преодолевая расстояния длинными размеренными шагами, легкими и почти неслышными. Чтобы избежать столкновений, она поворачивала по большому кругу, постоянно оборачиваясь, но никого не видя позади.

Ангел. Это слово продолжало звучать у нее в голове.

Она была уже совсем рядом с порталом — всего один поворот, несколько кварталов — и она окажется там, у нее получится. И тут…

Стремительное движение сверху. Жар и хлопанье крыльев.

Черный силуэт над ней закрыл луну, сгустилась темнота. Что-то мчалось вниз на Кару, на невообразимо огромных крыльях. Жар, завихрение воздуха, вызванное биением крыльев и взмахом клинка. Меч! Она отпрыгнула в сторону, ударившись о резную дверь, что выбило одну из реек, и почувствовав, как сталь меча полоснула ее по плечу. Схватив острую как копье рейку, она резко повернулась лицом к нападавшему.

Он стоял на расстоянии вытянутой руки, уперев острие меча в землю.

"Блин", подумала Кару, уставившись на него.

Блин.

Это в самом деле Ангел.

Он стоял, не скрывая своей сущности. Лезвие его длинного меча отливало белым отражением крыльев — громадных, мерцающих. Их размах был настолько велик, что они задевали стены домов по обе стороны переулка, каждое перо — как вытянутый ветром язык пламени свечи.

Эти глаза.

Его взгляд был подобен подожженному запалу, воспламеняющему пространство вокруг них. Он был самым красивым созданием из когда-либо встречавшихся Кару. В ее голове мелькнула мысль — неуместная, но очень настойчивая — запомнить все мельчайшие детали, чтобы потом, когда всё кончится, нарисовать его.

А потом она подумала, что этого "потом" для нее не будет, потому что он собирался убить ее.

Он набросился на нее так быстро, что его крылья прочертили в воздухе полоски света. И, хотя Кару и на этот раз удалось увернуться, его меч вновь достал ее — на этот раз руку, но смертельного удара ей удалось избежать. Она была быстра и держала расстояние между ними. Он пытался сократить его, но она не позволяла, двигаясь, как в танце — уверенно, изящно, плавно. Их глаза встретились вновь, и за его шокирующей красотой Кару увидела беспощадность, полное отсутствие милосердия.

Он атаковал вновь. Как быстра бы ни была Кару, она не могла полностью увильнуть от его меча. Удар, нацеленный на ее горло, пришелся на лопатку. Боли не было — она придет потом, если только ей удастся уцелеть — только распространяющееся тепло, которое, она знала, было кровью. Еще один удар. Она парировала его своим тут же расколовшимся наполовину ничтожным деревянным оружием. Теперь в ее руках оставался лишь обломок старой древесины длиною с кинжал.

На этот раз, когда ангел бросился на нее, она устремилась ему навстречу и ударила, почувствовав, как дерево нашло плоть и зашло в нее.

Однажды Кару пришлось вонзить в человека нож, и она ненавидела это ужасное чувство проникновения в живую плоть. Она отпрянула, не вынимая своего самодельного оружия. На его лице не было ни боли, ни удивления. Это было, подумала Кару, когда он начал приближаться, мертвое лицо. Или, правильнее, живое лицо мертвой души.

Это вселяло ужас. Теперь он загнал ее в угол, и они оба знали, что на этот раз ей не уйти. Она едва слышала возгласы удивления и страха, раздававшиеся вокруг. Все ее внимание было сосредоточено на ангеле. Что это вообще такое — ангел? Как там Айзиль сказал? Серафимы здесь.

Она слышала это слово раньше: серафим был главным в иерархии ангелов. Во всяком случае, если верить Христианской мифологии, к которой Бримстоун испытывал огромное презрение, как, впрочем, и ко всем остальным религиям:

— Людям иногда удается увидеть обрывки прошлого, — говорил он. — Остальное они придумывают сами. Во всем виноваты сказки с их кусками правды то тут то там.

— А что же тогда реально? — Допытывалась она.

— Если ты можешь убить что-то, или оно может убить тебя, это что-то реально.

Если полагаться на такое определение, этот ангел был настоящим.

Он поднял меч, а она лишь наблюдала за ним. Ее внимание задержалось на черных штрихах чернил, вытатуированных на его пальцах — они на мгновенье показались знакомыми, но это чувство пропало так же быстро, как и появилось. Она продолжала взирать на своего убийцу и лишь мысленно спрашивала: "Почему?" Казалось невозможным, что это был последний момент ее жизни. Она склонила набок голову, отчаянно ища в его чертах намек на… душу. А потом она увидела это.

Он заколебался. Всего на сотую долю секунды его маска соскользнула, но Кару удалось рассмотреть, как по непроницаемой поверхности пробежала волна чувственности, смягчившая его застывшие и до абсурда идеальные черты. Его челюсти разжались, губы приоткрылись, а брови в смятении нахмурились.

И в этот же момент она вновь почувствовала пульсацию в своих ладонях, заставившую ее сжать кулаки, когда она увидела его в первый раз. Это ощущение вибрировало устойчивой, сдержанной энергией, и Кару потрясло осознание того, что энергия эта исходила из татуировок на ее ладонях. Поддавшись бессознательному импульсу, она подняла руки вверх — не покорно сдаваясь, а чтобы ладонями с татуировками в виде глаз (которые были с ней всю жизнь, и о которых она ничего не знала) что есть силы оттолкнуть своего противника.

И тут что-то произошло.

Это походило на взрыв — резкое поглощение воздуха, а потом его выброс. Все произошло тихо, без вспышки, и случайный зевака мог видеть лишь девушку, вздернувшую вверх руки. Но Кару ясно ощутила это — и ангел, тоже. Его глаза широко раскрылись от удивления за мгновение до того, как он с огромной силой был отброшен назад и ударился о стену, находившуюся в пяти метрах позади него.

Он рухнул на землю, подмяв под себя крылья. Его меч откатился в сторону. Кару поднялась на ноги. Ангел не двигался.

Она резко развернулась и побежала прочь. Чтобы там не произошло, последовавшая за этим тишина была оглушительной и она преследовала Кару. Она слышала только своё дыхание, отдававшееся гулким эхом, как будто Кару бежала по туннелю. Она завернула за угол и чуть было не столкнулась с ослом, упрямо застывшем посереди дороги. Портал был уже виден. Обычная дверь, ничем не отличавшаяся от других дверей вдоль улицы, теперь она выглядела не совсем привычно. Древесина двери была прожжена большим черным отпечатком руки.

Кару буквально бросилась на дверь и неистово заколотила кулаками по ней, чего никогда прежде не делала.

— Исса! — кричала она. — Впусти меня!

Томительные, ужасные секунды ожидания, в течение которых Кару, не отрываясь, смотрела через плечо. И, наконец, дверь распахнулась.

Она уже бросилась вперед, как вдруг резко остановилась, издав сдавленный крик. В коридоре стояла не Исса, а марокканская женщина с метлой в руках.

О, НЕТ. Женщина нахмурилась, приготовившись выругать ее, но Кару не стала дожидаться этого. Она толкнула женщину внутрь, и, сама оставаясь снаружи, захлопнула дверь и вновь отчаянно начала тарабанить в нее.

— Исса!!!

Она слышала возмущенные крики женщины и чувствовала, как она толкает дверь изнутри. Проклиная все на свете, она удерживала дверь — в открытом состоянии магия портала не срабатывала.

Обращаясь к женщине за дверью, Кару буквально проорала на арабском:

— Отойдите от двери!

Она вновь посмотрела через плечо. Вокруг осла, невозмутимо стоявшего на прежнем месте, началась суматоха — люди кричали, размахивали руками. Ангела нигде не было видно. Неужели она убила его? Нет. Она была твердо уверенна — что бы там не произошло, он остался жив. И придет за ней.

Она снова заколотила в дверь.

— Исса, Бримстоун, прошу вас, откройте!

Но за дверью раздавались только ругательства на арабском языке. Придерживая ногой дверь закрытой, Кару и продолжала стучать.

— Исса! Он хочет убить меня! Исса! Впусти!

Что могло их задержать? Секунды словно скаппы нанизанные на нить, таяли одна за другой. Дверь под её ногой снова подпрыгнула, кто-то с той стороны силой пытался открыть её (может Исса?!), а затем она почувствовала жар за своей спиной. Не раздумывая ни секунды, она развернулась, уперевшись спиною в дверь, и подняла руки, словно давая глазам на своих ладонях что-то увидеть. На этот раз не было взрыва, только потрескивание энергии, от которой её волосы зашевелились, как змеи на голове Медузы-горгоны.

Ангел шел на нее, низко опустив голову и не отрывая взгляд горящих глаз. Движения давались ему нелегко, как будто приходилось бороться с ветром. Энергия, появившаяся из татуировок Кару и швырнувшая его об стену, была сильной помехой сейчас, но не останавливала его, с руками, сжатыми в кулаки и с выражением свирепой решимости на лице, он неумолимо надвигался на девушку.

Остановившись в нескольких шагах, он смотрел на нее — по-настоящему смотрел, его глаза ожили — блуждая по ее лицу, шее, перемещаясь к хамсазам на ее ладонях и вновь возвращаясь к лицу. Туда и обратно, как будто выискивая недостающую деталь.

— Кто ты? — спросил он, и она с трудом осознала, что говорит на языке химер — настолько мягко он звучал в исполнении ангела. Кто она?

— Ты всегда спрашиваешь об этом у своей жертвы, перед тем как убить ее?

Кто-то вновь попытался открыть дверь за её спиной. Если это не Исса, то сейчас её прикончат. Ангел сделал шаг ближе, а Кару отодвинулась в сторону и дверь распахнулась.

— Кару! — прозвучал пронзительный голос Иссы.

И, немедля ни секунды, она развернулась и запрыгнула в портал, захлопывая за собой дверь.

* * *
Акива бросился за девушкой и дернул на себя дверь… только чтобы оказаться лицом к лицу с возмущающейся женщиной, которая при виде него побледнела и уронила метлу ему на ноги.

Девушка исчезла.

Он постоял там, не замечая безумия, творившегося вокруг него. Мысли путались. Девушка наверняка предупредит Бримстоуна. Он должен был остановить ее, убить её не представляло особого труда. Вместо этого, он действовал намеренно медленно, давая ей возможность сбежать. Почему?

А всё очень просто. Ему хотелось рассмотреть её.

Глупец.

И что же он увидел — или ему померещилось? Мимолетное видение прошлого, которое никогда не сможет повториться вновь — призрак девушки, научившей его милосердию, давным-давно, только для того чтобы собственной судьбой уничтожить все результаты своего терпеливого обучения? Он считал, что все крупинки милосердия давно умерли в нем, но все же не смог убить девушку. И что было самым неожиданным — хамсазы на ее ладонях.

Человек, отмеченный глазами демона! Почему? Существовал только одно возможное объяснение, простое и одновременно обескураживающее.

На самом деле человеком она не была.

ГЛАВА 15 ТА САМАЯ ДВЕРЬ

Очутившись в коридоре, Кару рухнула на колени. Тяжело дыша, она прислонилась к кольцу змеиного тела Иссы.

— Кару! — Исса заключила её в свои объятья, и теперь они обе были перепачканы липкой кровью. — Что произошло? Кто сделал это с тобой?

— Ты его видела? — Еще не пришедшая в себя, спросила Кару.

— Кого я должна была увидеть?

— Ангела…

Ответ Кару вызвал у Иссы необычайно сильную реакцию. Оттолкнув Кару, она отшатнулась назад, встав в боевую стойку кобры и прошипела:

— Ангел!?

Все её змеи (в волосах, на талии и плечах) начали извиваться вместе с ней и шипеть. Кару вскрикнула, из-за ран, ей причиняли боль резкие движения.

— Ой, моя хорошая, моя сладенькая. Прости меня. — Исса снова потеплела, прижимая Кару, как дитя. — Что ты подразумеваешь под словом "ангел"? Конечно же не…

Кару удивленно взглянула на неё. По её лицу пробежала тень.

— Почему он хотел убить меня?

— Ах, моя хорошая, — засуетилась Исса. Она раскрыла порезанную куртку и шарф Кару, чтобы осмотреть её раны, но одежда пропиталась кровью, которая всё еще сочилась из ран, а освещение коридорчика было очень плохим.

— Сколько крови!

Кару стало казаться, что стены вокруг неё начали качаться. Она ждала, когда же откроется дверь в лавку, но этого не происходило.

— Мы можем войти внутрь? — Её голос был еле слышен. — Мне нужен Бримстоун.

Она вспомнила, как он поднял ее на руки и держал в своих объятьях, когда она вернулась, истекающая кровью, из Санкт-Петербурга. Она была тогда так спокойна и уверенна, зная, что он всё исправит. И он вылечил её, и сделает это снова…

Исса попыталась остановить кровотечение из ран Кару, обмотав их мокрым от крови шарфом.

— Его сейчас нет, сладенькая.

— Где он?

— Он… его сейчас нельзя отвлекать.

Кару всхлипнула. Она хотела к Бримстоуну, нуждалась в нем.

— Отвлекать его, — повторила она и впала в забытье.

Она падает.

И голос Иссы слышен откуда-то издалека.

А потом пустота.

Один за другим всплывающие видения, как испорченная кинопленка: глаза Иссы и Язри, взволнованные, совсем рядом. Нежные руки, прохладная вода. Сны: Айзиль и тварь на его спине с раздутым лицом, фиолетовым от синяков; ангел, смотрящий прямо на Кару глазами, способными зажечь огонь.

Снова голос Иссы, приглушенный, звучащий скрытно:

— Это означает, что они в людском мире?

Язри:

— Должно быть, они нашли способ вернуться. И на это ушло много времени, учитывая, какого высокого мнения они о себе.

Это не было частью сна. Кару приходила в сознание, как будто подплывала к далекому берегу — с огромным усилием — а потом продолжала лежать не произнося ни слова, прислушиваясь. Она была на своей детской раскладушке в задней части магазина, знала об этом, даже не открывая глаз. Раны ныли, в воздухе стоял противный запах целебной мази. В конце ряда книжных полок стояли две химеры и шепотом что-то обсуждали.

— Но зачем нападать на Кару? — прошипела Исса.

Язри:

— Ты же не думаешь…? Они не могли узнать о ней.

Исса:

— Конечно нет. Не говори ерунды.

— Нет, нет, конечно нет. — Язри вздохнула. — О, как бы мне хотелось, чтоб Бримстоун вернулся. Как думаешь, может, нам стоит самим его забрать?

— Ты же знаешь, его нельзя сейчас беспокоить. Но теперь уже осталось недолго ждать.

— Согласна.

Последовавшую за этим затянувшееся молчание нарушила Исса:

— Он очень разозлится.

— Да, — с дрожью в голосе согласилась Язри. — О, да.

Кару почувствовала, что обе химеры смотрят на нее, и изо всех сил постаралась не шевелиться. Это было несложно — вялость завладела всем ее телом, боль сковывала грудь, руку, предплечье. Резанные раны составляли отличную компанию шрамам, оставшимся от пулевых ранений. Мучительно хотелось пить, и Кару знала, что скажи она хоть слово — Язри тут же бросится к ней, напоит, погладит рукой — но молчала. Слишком многое нужно было обдумать.

И Язри снова повторила:

— Они никак не могут знать о ней.

Знать что?

Эта таинственность сводила с ума. Ей хотелось подняться и крикнуть: "Кто я?", но она не сделала этого. Она продолжала притворяться спящей, потому что еще кое-что не давало ей покоя.

Бримстоуна здесь не было.

Он всегда находился здесь. Ей прежде никогда не предоставляли доступ в магазин в его отсутствие, и только такое экстраординарное обстоятельство, как ее возможная смерть, позволило нарушить это правило.

Это был шанс.

Кару подождала, пока Язри и Исса уйдут, долго прислушиваясь и для большей уверенности бросив взгляд из-под полуприкрытых ресниц. Она знала, что как только начнет шевелиться, пружины раскладушки своим скрипом тут же выдадут ее. Поэтому потянулась к браслету из скапов на запястье.

Еще одно практически бесполезное желание — унять скрип пружин.

Она встала и некоторое время собиралась силами — голова кружилась, раны пекли огнем — не проронив ни звука. Исса и Язри забрали ее обувь, а вместе с ней куртку и свитер. Из одежды на ней оставались лишь повязки, тоненькая кофточка и джинсы. Босиком она прошла мимо пары шкафов и под висящими нитями из верблюжьих и жирафьих зубов, а потом остановилась, прислушиваясь и осторожно заглядывая в магазин.

Столы Бримстоуна и Твиги утопали в темноте, ни одного фонаря, привлекающего своим светом моль-колибри, зажжено не было. Исса и Язри были на кухне, вне поля зрения. Весь магазин был погружен в полумрак, на фоне чего выделялась та самая вторая дверь магазина, ее проем был очерчен узкой полоской света.

Первый раз в своей жизни Кару увидела, что дверь приоткрыта. Приблизившись, Кару остановилась, стараясь унять бешено стучавшее сердце, а потом взялась за ручку, приоткрыла дверь и выглянула наружу.

ГЛАВА 16 ПАДШИЙ

Акива нашел Айзиля прячущимся за кучей мусора на Джема-эль-Фна, существо все еще висело на нем. Толпа напуганных людей, сыпля угрозами, полукругом стояла неподалеку от них, но, когда Акива кинулся вниз с небес, осыпая фонтаном искр, все бросились врассыпную, визжа, как свиньи.

Существо потянулось к Акиве.

— Брат мой, — начало причитать оно. — Я знал, ты вернешься за мной.

Сжав челюсти, Акива заставил себя посмотреть на тварь. На опухшем лице еще можно было найти отголоски былой красоты: миндалевидный разрез глаз, прямой греческий нос и чувственные губы, которые казались абсолютно неуместными на таком обезображенном лице. Но ключ к разгадке тайны происхождения этого существа был на его спине. Из лопаток торчали расколотые остатки суставов крыльев.

Невероятно, это создание было серафимом. Это мог быть только Падший.

Акива считал эту историю легендой и никогда не задумывался о ее правдивости. Никогда до того момента, пока не столкнулся с живым доказательством. Перед ним был серафим, сосланный в другое измерение за предательство и содействие врагу, покинутый в людском мире навечно. Что ж, он был одним из них, и, конечно, он сильно отличался от того, кем был раньше. Время скрутило его спину, и плоть, натягиваясь дугой, казалось, цеплялась за каждый позвонок хребта. Ноги бесполезными плетями болтались за его спиной. Виной тому было не время, а насилие. Они были раздроблены с жестокой целью — чтоб он никогда не смог больше ходить. Как будто недостаточным наказанием было вырвать ему крылья — даже не отрезать, вырвать! — его ноги были уничтожены тоже, делая его тварью, ползающей по поверхности чужого мира.

Он жил так тысячу лет, и был вне себя от радости, увидев Акиву.

В отличие от Айзиля, который не разделял радости твари. Он прятался за зловонной горой отбросов, страшась Акивы больше, чем толпы, травившей его перед этим. Пока Разгат, словно в экстазе, как заклинание невнятно бормотал "Брат мой, мой брат", расхититель могил дрожал как паралитик и пытался пятиться назад. Но шанса сделать это у него не было.

Акива навис над ним, освещая сиянием своих волшебных крыльев все вокруг.

Разгат с мольбой вновь потянулся к нему:

— Мой срок истек, и ты явился забрать меня обратно. Это ведь так, брат мой? Ты собираешься забрать меня домой и вылечить, чтобы я сновасмог ходить. Чтоб смог летать…

— К тебе это не имеет никакого отношения, — сказал Акива.

— Что… что тебе нужно? — Сдавленным голосом произнес Айзиль на языке серафимов, который он выучил благодаря Разгату.

— Девушка, — ответил Акива. — Я хочу, чтобы ты рассказал мне о девушке.

ГЛАВА 17 ОТДЕЛЬНЫЙ МИР

По ту сторону двери Кару открывался проход, выложенный из унылого черного камня. Выглянув дальше, она увидела, что коридор тянется вперед метров пять, а потом поворачивает. Перед самым поворотом было окно — узкая ниша с решетками, расположенная под таким углом, что невозможно было разглядеть с порога, куда оно выходит. Сквозь окно струился белый свет, рисуя прямоугольник на полу.

"Лунный свет", подумала Кару, и ей страшно захотелось узнать что же находится там, за окном.

Что это за место? Могла ли эта дверь, подобно входной двери лавки, открываться в любой уголок земного шара или представляла собой что-то совсем другое, центр того самого "ПОВСЮДУ", о котором говорил Бримстоун и которое для неё так и оставалось непостижимой загадкой? Сделав всего пару шагов, она узнает (или не узнает) об этом. Вот только посмеет ли?

Она прислушалась. Откуда-то издалека доносились приглушенные звуки, но похоже, это были лишь отголоски ночи. Сам проход был погружен в тишину.

Итак, она решилась. На цыпочках, быстро и бесшумно, добежала до решетчатого окошка, выглянула из-за железных прутьев и увидела…

Её лицевые мышцы, напряженные от волнения, вдруг резко расслабились по причине внезапного изумления, а челюсть просто-таки отпала. Через секунду, поняв, что стоит с разинутым ртом, она резко сомкнула челюсть, громким клацаньем зубов нарушив тишину. Она подалась вперед, чтобы получше рассмотреть картину, открывавшуюся перед ней.

Чем бы это ни было, в одном Кару была уверена на все сто: это НЕ ЕЁ МИР.

Первое, что бросалось в глаза — в небе было две луны. ДВЕ. И обе не полные. Одна ярким полумесяцем сияла высоко над головой, другая, такая же по форме, но совсем блеклая, только-только восходила, заливая тусклым светом вершину горы. Судя по пейзажу, который они освещали, Кару предположила, что находится внутри огромной крепости: огромные валы оборонительных стен, соединяясь, представляли собой шестиугольный бастион, в центре которого находился довольно приличный, по своим размерам, город. И над всем этим возвышались охраняемые стражниками зубчатые башни (в одной из которых, исходя из высоты и полноты точки обзора, Кару как раз и находилась сама). В целом же, не будь тут второй луны, увиденное вполне могло оказаться каким-нибудь укрепленным городом старой Европы. Да, и еще невообразимое количество железных прутьев.

Город был буквально опоясан ими. Кару еще никогда не видела ничего подобного. Решетки были повсюду, они словно врастали в землю и стены, черные и уродливые, их щупальца дотягивались даже до вершин башен. Беглый осмотр дал понять, что зазоры между прутьями так малы, что протиснуться между ними не было ни единого шанса. Улицы и площади города были полностью закрыты сверху, и, благодаря лунному свету, тень от прутьев такой же решеткой ложилась на землю и казалось, что весь город заключен в клетку.

Для чего это все? Их целью было удерживать кого-то внутри или не пускать извне?

А потом Кару увидела стремительно опускавшуюся с неба вниз крылатую фигуру и вздрогнула, подумав, что вот он ответ. Ангел, серафим — сердце бешено заколотилось, а раны начали пульсировать. Но она ошиблась. Фигура пролетела над головой и скрылась из виду, но Кару ясно увидела, что это было животное — нечто, вроде крылатого оленя. Химера? Ей всегда казалось, что помимо знакомых ей четырех химер (которые, кстати, никогда об этом не упоминали), существуют и другие.

Её осенило: должно быть, весь этот город населен химерами, и за его стенами лежал целый мир — мир с двумя лунами, также заселенный этими существами. Кару пришлось ухватиться за решетку, чтобы не упасть, ей показалось, будто пространство задрожало и начало разрастаться вокруг неё.

Здесь был совершенно другой мир.

Иной мир.

Все предположения, когда-либо приходившие ей на ум по поводу второй двери, не шли ни в какое сравнение с тем, что она увидела. Такое Кару даже вообразить не могла: отдельный мир, со своими горами, континентами и лунами. Она и так испытывала головокружение от потери крови, а от сделанного открытия и вовсе начало пошатывать, от чего она еще крепче вцепилась в прутья.

И тут Кару услышала голоса. Совсем рядом. Знакомые. Она слушала это бормотание всю свою жизнь, пока они в нелепых позах, склонив головы, обсуждали зубы. Это были Бримстоун с Твигой, и они выворачивали из-за угла.

— Ундин доставил Тьяго, — сказал Твига.

— Болван, — выдохнул Бримстоун. — Он что считает, армия сможет найти ему замену, в подобное-то время? Сколько раз мне нужно повторять ему, что генералу не должно воевать на полях сражения?

— Это благодаря тебе он не ведает страха, — сказал Твига, в ответ Бримстоун лишь фыркнул, и это прозвучало угрожающе близко.

Кару запаниковала. Она спешно глянула на дверь, через которую попала сюда. Уверенности, что она успеет добежать до неё, не было. Поэтому Кару вжалась в оконную нишу и застыла, как вкопанная.

Химеры прошли мимо неё, едва не задев. Кару опасалась, что они войдут в лавку и закроют за собой дверь, заперев её в этом причудливом месте. Она готова уже была кричать в след, чтобы предотвратить это, но они прошли мимо двери. Её паника поутихла. Но вслед за ней вспыхнуло другое чувство: ГНЕВ.

Гнев за все эти годы секретности, будто она не достойна была доверия. Не говоря о том, что от неё скрывали даже мельчайшие детали её собственного появления на свет. Злость придала ей смелости, и Кару решила разузнать как можно больше — столько, сколько сможет, пока она здесь.

"Больше мне такого шанса не перепадет." — Подумала она.

Поэтому, когда Бримстоун с Твигой свернули к лестничному колодцу, Кару последовала за ними.

Башенная лестница, крутой спиралью уходила вниз, и, спускаясь по ней, Кару почувствовала недомогание: вниз, завернуть, вниз, снова поворот. Это оказывало гипнотический эффект, и вскоре Кару стало казаться, что она застряла в этом лестничном чистилище навсегда и этот спуск будет длиться вечно.

Какое-то время по пути попадались маленькие окошки, но теперь и они пропали. Воздух становился всё холоднее, и у Кару появилось ощущение, что она находится где-то в подземелье. Разговор Бримстоуна с Твигой слышался урывками, потому смысл его был не ясен.

Твига: — Скоро нам понадобится больше ладана.

Бримстоун: — Да нам всего понадобится больше. Такой бойни давно не было.

— Думаешь, они положили глаз на город?

— А разве когда-то было по-другому?!

— Сколько еще? — Спросил Твига дрожащим голосом. — Как долго мы сможем им противостоять?

Бримстоун: — Я не знаю.

И вот, когда уже было подумала, что еще один поворот её доконает, они, наконец, закончили спуск. Здесь-то и начиналось самое интересное.

Крайне любопытное.

Лестница перетекала в огромный зал, каждый звук в котором отдавался эхом. Кару пришлось притормозить, чтобы удостовериться, что Бримстоун и Твига продолжили свой путь. Услышав их удаляющиеся голоса, звук которых тут же поглощался необъятным пространством, она прокралась вслед за химерами.

Складывалось такое впечатление, что она попала в собор — собор, который сотворила сама земля, тысячелетиями оттачивая водой камень.

Это была огромная естественная пещера, тянувшаяся вверх почти идеальными готическими арками, с колоннами сталагмитов — древних, как мир и похожих очертаниями на фигуры зверей — и канделябрами, висевшими очень высоко и напоминавшими скопления звезд. В воздухе висел тяжелый аромат лекарственных растений и серы, а между колоннами поднимался дым, клубами струившийся из скрытых от глаза щелей в стенах пещеры.

И среди всего этого по длинному нефу шли Бримстоун с Твигой. Здесь не было скамей для проведения службы, но зато имелись столы — каменные, огромные как менгиры. Они были настолько большими, что понадобились бы слоны, чтобы их передвинуть. И уж конечно, они могли с легкостью выдержать слона, что, в общем-то, один из них сейчас и демонстрировал. На столе лежал слон. Или… нет. С когтистыми лапами и ужасающе-массивной, клыкастой головой медведя гризли. Это был не слон. Химера.

И она была мертва.

На каждом столе лежала мертвая химера, и их насчитывались десятки. Десятки!

Взгляд Кару метался от стола к столу. Ни одна химера ни была похожа на другую. У большинства из них было что-то от человека, голова или туловище, но не у всех. Вот лежит обезьяна с гривой льва; а там нечто похожие на игуану, но такое огромное, что единственное слово, подходящие для описания этого создания — дракон; нагая женщина с головой ягуара.

Бристоун с Твигой обходили их одного за другим, прикасались к ним, осматривали. Дольше всего они задержались над телом мужчины.

Он также был обнажен. Обладателей таких фигур Кару и Сусанна называли, со знанием дела улыбаясь, "физическим воплощением идеального образца". Мощные плечи, сужающиеся к аккуратным бедрам, живот к кубиками пресса. Все мускулы тела, которые Кару могла определить благодаря многолетней практике рисования, были четко выражены. Могучая грудь была покрыта белыми волосами, тонкой дорожкой сбегавшими вниз. Длинные волосы на голове, такие же по цвету, шелком отливали на каменном столе.

Духота от ладана плотной завесой окружала его. Её источником был густой дым, исходящий из чего-то наподобие декоративного серебряного фонаря, подвешенного на крюк над его головой. "Кадило," — подумала Кару, — "как то, что используются в католических мессах."

Бримстоун положил ладонь на грудь умершего, подержав ее там несколько мгновений. Что означал этот знак — нежность, грусть? — Кару понять не могла.

Когда он с Твигой двинулись дальше в конец пещеры и скрылись в темноте, Кару осторожно вышла из своего укрытия и подошла к столу.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что белые волосы мужчины никак не вяжутся с его возрастом. Он был молод, никаких признаков морщин. И очень красив, хотя мертвое лицо казалось плоским, восковым и потому не совсем настоящим.

Наиболее похожий из всех находившихся здесь химер он, все же, человеком не был. Он обладал конечностями гибрида. Плоть и мускулатура его ног с середины переходила в покрытые белой шерстью бедра волка, с длинными, выгнутыми назад лапами и черными когтями. Широкие руки химеры тоже были покрыты шерстью, пальцы заканчивались когтями. Кто-то поднял их ладонями вверх, и благодаря этому Кару увидела рисунок, вытравленный на коже. В центре каждой ладони был вытатуирован глаз.

Изумленная, она отступила назад.

Это было что-то необычайно важное, ключ к разгадке, но что он означал?

Она повернулась к лежащей на соседнем столе обезьяне с гривой льва. У нее были лапы человекообразной обезьяны, с черной кожей, но Кару смогла рассмотреть хамсазы на них.

Девушка подошла к следующему столу, а потом к еще одному. Даже к слоноподобному существу. Подошвы его слоновьих ног были помечены. Каждая из этих мертвых химер имела хамсазы, такие же, как у Кару.

Мысли стучали в голове подобно тарабанившему в груди сердцу. Что происходит? Перед ней десятки химер, все они мертвы и абсолютно голые (и, как она заметила, ни на одной из них не было видимых ран), лежат на холодных каменных глыбах в пещере, похожей на подземный храм. Хамсазы каким-то образом связывают ее с этими созданиями, но как? Этого она себе даже представить не могла.

Обойдя по кругу, она вернулась к первому столу с беловолосым человеком на нем и тяжело оперлась на камень. Постояв так немного, Кару начала беспокоиться, что волосы могут пропитаться запахом ладана, и это выдаст ее, когда она прошмыгнет обратно в магазин.

Магазин! Мысль о том, что придется опять взбираться по этому бесконечному серпантину, пробудила в ней желание лечь, свернувшись в позе эмбриона. Раны тут же напомнили о себе. Она увидела, что кровь пропитала бинты, и это значило, что действие бальзама Язри закончилось. Боль начала терзать ее.

Но… Это место. Мертвые. Эта загадка перепутала все в ее голове. Рука человека-волка лежала прямо перед ней, словно специально дразня своей хамсазой.

Кару положила свою ладонь рядом, чтобы сравнить рисунки, но на его руку падала тень. Поэтому девушке пришлось поднять ее к свету.

Татуировка на ладони человека-волка ничем не отличалась от её собственных. Пока Кару рассматривала их, в мысли вкралось запоздалое осознание приближающейся опасности.

Его рука, его мертвая рука… была теплой.

Она не была мертвой.

Он не был мертв.

Молниеносное движение — и он вскочил, резко повернувшись на коленях в ее сторону. Его рука, до этого неподвижно лежавшая в ее ладони, схватила девушку за горло и, приподняв, бросила о каменный стол. Головой. О камень.

Перед глазами Кару все поплыло. Когда зрение стало восстанавливаться, он был уже над ней, вперившись взглядом ледяных глаз, оскалив клыки. Она не могла сделать вздох — его рука все еще сдавливала ее горло. Кару впивалась в нее ногтями, изо всех сил стараясь освободиться, и, наконец, у нее получилось взобраться на колени и пнуть его.

Он ослабил хватку, и Кару удалось сделать вдох. Она попыталась закричать, но он уже бросился на нее, повалил и вновь оказался сверху — тяжелый, обнаженный и неистовый. Она сопротивлялась ему, что есть мочи, с одержимостью, которая сбросила их обоих с края стола на пол. Это был хаос, и борьба, пальцы, такие сильные, и Кару никак не удавалось избавиться от них. Сейчас он буквально оседлал ее, сдерживая ее ноги своими, сверля глазами, бешенство в которых понемногу стало утихать. С лица исчез оскал, и он опять стал выглядеть почти как человек. Прекрасный, и отчаянно пугающий, и… смущенный.

Он схватил ее запястья, заставил открыть ладони и, увидев хамсазы, резко взглянул на ее лицо. Он начал рассматривать ее с ног до головы, и от этого она чувствовала себя так, словно среди них двоих именно она была голой. Наконец, он прорычал:

— Кто ты?

Она не могла вымолвить ни слова. Сердце бешено колотилось, раны жгли огнем. И, при всем желании, ответа на этот вопрос у нее не было.

— Кто ты?

Он снова бросил ее спиной на стол, и опять оказался поверх неё. Он двигался плавно, как животное, и его зубы были достаточно остры, чтобы разорвать ей горло. Внезапно Кару со всей ясностью осознала, что она может завершить свою вылазку в луже крови. Она набрала в легкие побольше воздуха.

И что есть силы закричала.

ГЛАВА 18 НЕ БОРИСЬ С МОНСТРАМИ

— Девушка? — Жмурясь от яркого сияния, Айзиль посмотрел на Акиву. — Ты… ты говоришь о Кару?

Кару?! Акиву было знакомо это слово. Оно означало "Надежда" на языке врага. Итак, она не только обладательница хамсаз, но еще и носит имя химер.

— Кто она? — Требовательно спросил он.

Определенно напуганный, старик чуть выпрямился.

— Зачем тебе это, ангел?

— Вопросы задаю я, — ответил Акива. — И советую тебе отвечать на них.

Ему не терпелось скорее убраться отсюда, чтобы встретиться с остальными, но ему была невыносима сама мысль, что эта загадка так и останется не разгаданной. Если он не выяснит прямо сейчас кем была эта девушка, то, возможно, не узнает этого уже никогда.

Желая быть полезным, в разговор встрял Разгат:

— Она на вкус, как нектар и соль. Нектар и соль, и… яблоки. Пыльца и звезды. Она словно из сказки. Девушка-лебедь под луной. Сливки на кончике лисьего языка. Попробовать её — будто сделать глоток надежды.

Акива стоял с каменным лицом, почему-то его непонятно тревожила мысль, что эта тварь "попробовала" девушку. Дождавшись, пока бормотание Разгата сойдет на нет, он произнес глухим голосом:

— Я не спрашивал какова она на вкус. Я спросил кто она такая.

Айзиль пожал плечами и сделал небрежный жест руками, будто отмахиваясь:

— Она просто девушка. Рисует картины. Мила со мной. И рассказывать-то не о чем.

Он заливался соловьем, и Акива прекрасно понимал, что старик пытается защитить её. Это было так благородно. И так смешно. Не имея времени играть в эти игры, Акива решился на более радикальный подход. Схватив Айзиля за отворот его халата, а Разгата за одну из торчащих из его спины костей, он взмыл вверх, удерживая вес обоих с такой легкостью, словно те ничего не весили.

Всего несколько взмахов крыльев — и вот Марракеш уже под ними как на ладони. Айзиль зажмурив глаза, истошно вопил, в то время как Разгат не издавал ни звука. На его лице отражалась такая тоска, что она острой занозой врезалась в сердце Акивы, раня гораздо сильнее, чем кусок деревяшки, который в него всадила Кару. Это удивило его. Он годами учился уничтожать свои эмоции, и уже столько лет прожил с безразличием в душе, что был уверен, что жалости и милосердия в нем совсем не осталось. Но сегодня оба эти чувства нанесли ему ответный удар.

Медленно кружась, словно хищная птица, он спустился и бросил свою ношу на купол самого высокого минарета в городе. Они пытались из-за всех сил уцепиться за гладкую поверхность, но ничего не получалось. Айзиль и Разгат начали скатываться вниз по гладкой поверхности крыши, пока, наконец, не сумели ухватиться за декоративный парапет и теперь только это удерживало их от падения на крышу расположенного внизу минарета с высоты нескольких десятков метров.

Лицо Айзиля было серым, он с трудом дышал. Когда Разгат втащил себя на спину старика, они качнулись в опасной близости от края. Запаниковав, Айзиль криком приказал Разгату не подниматься, не двигаться и держаться за что-нибудь.

Акива возвышался над ними. Позади него в лунном свете сверкали хребты Атласских гор. Легкий ветерок лизал перья огненных крыльев, будто желая закружить их в танце, а в глазах Ангела был виден отблеск тлеющих угольков.

— Итак, если хотите жить, вы должны сказать мне то, что я хочу знать. Кто эта девушка?

Айзиль, с выпученными от ужаса глазами, не раздумывая, выпалил:

— Она не для тебя, она невинна…

— Невинна? На её ладонях хамсазы, она перевозит зубы для чертова чародея. По мне так она совсем не кажется невинной.

— Ты не понимаешь. Она ничего не знает. Она просто выполняет его поручения. Вот и всё.

Неужели на самом деле она являлась всего-навсего кем-то вроде слуги? Но это не объясняет хамсазы.

— Почему она?

— Она приемная дочь торговца желаниями. Он растил её с младенчества.

Акива обдумал услышанное.

— Откуда она?

Он опустился на колени, чтобы лучше видеть лицо Айзиля. Он чувствовал, что это очень важно.

— Я не знаю. Не знаю! Однажды она просто появилась там, он держал ее на руках, а после осталась навсегда, никаких объяснений. Думаешь, Бримстоун стал бы мне рассказывать о подобных вещах? Если бы рассказывал, то может я был бы всё еще человеком, а не мулом! — Айзиль указал на Разгата и разразился безумным смехом. — "Будь осторожен в своих желаниях," говаривал Бримстоун, но я не слушал и посмотри на меня сейчас!

Он всё смеялся и смеялся, а в уголках его морщинистых глаз блестели слезы.

Акива застыл. Проблема была в том, что он верил старику. С чего бы Бримстоуну откровенничать со своими человеческими приспешниками, особенно с такими, как этот помешанный? Но, если Айзиль и вправду ничего не знает, каковы шансы у Акивы выяснить все? Старик был его единственной зацепкой, и Акива и так уже слишком задержался.

— Тогда скажи, где её найти, — сказал он. — Она была приветлива с тобой. Наверняка ты знаешь, где она живет.

Глаза старика наполнились печалью:

— Этого я не могу тебе сказать. Но… но… но я могу поведать о многом другом. О тайнах твоего рода! Благодаря Разгату, я знаю гораздо больше о серафимах, нежели о химерах!

Он всё еще надеялся договориться, пытаясь защитить Кару.

— Ты считаешь, тебе известно о моем роде что-то, чего не знаю я? — Спросил Акива.

— Разгат столько всего рассказал…

— Россказни Падших. Он хотя бы рассказал тебе, почему был изгнан?

— О, я знаю почему, — ответил Айзиль. — Интересно, знаешь ли ты.

— Я знаю свою историю.

Айзиль рассмеялся. Одной щекой его лицо было прижато к куполу минарета, поэтому смех скорее напоминал хрип, и ответил:

— Подобно книгам, которые обрастают плесенью, каждая история множится мифами. Может, тебе стоит спросить у того, кто был там, тогда, столетия назад. Может, тебе следовало бы расспросить Разгата.

Акива бросил холодный взгляд на дрожащего Падшего, который нашептывал, как мантру: "Забери меня домой, прошу тебя, брат, забери меня домой. Я покаялся, я достаточно выстрадал, забери меня домой…"

И ответил:

— Мне не нужно его ни о чем спрашивать.

— Разве? Понимаю. Один человек однажды сказал: "В этой жизни Вам нужны только невежество и уверенность в себе — и успех обеспечен." Марк Твен, знаешь ли. Он отрастил себе замечательные усы. Мудрые люди часто так делают.

Акива заметил, что старик переменился. Он увидел, как тот поднял голову выше, чтобы выглянуть за каменный выступ, удерживавший его от падения и неминуемой гибели. Его безумие, похоже, тоже немного отступило, если, конечно, Айзиль не притворялся с самого начала. Он собрал в кулак остатки своего мужества, что, при данных обстоятельствах, производило впечатление.

А еще он продолжал тянуть время.

— Старик, давай не будем все усложнять, — сказал Акива. — Я явился сюда не для того, чтобы убивать людей.

— Зачем же ты пришел? Даже химеры не являются сюда. В этом мире нет места для монстров…

— Монстров?! Что ж, я не монстр.

— Правда?! Разгат вот тоже думает, что он не монстр. Правда, чудище моё?

Он спросил это почти с нежностью. В ответ Разгат промурлыкал:

— Не монстр. Серафим является существом чистого пламени, более того, созданным в иной эпохе, в ином мире. — Он настойчиво смотрел на Акиву. — Я такой же как и ты, брат мой. Я точно такой же.

Акиве совсем не нравилось подобное сравнение.

— Во мне нет ничего похожего на тебя, ущербный. — Он произнес это так резко, что Разгат поник.

Айзиль похлопал его по руке, обвитой вокруг своей шеи.

— Ничего, ничего, — успокаивал он Разгата полным сочувствия голосом. — Он не видит этого. Для монстров нормально не считать себя таковыми. Помнишь, как сказочный дракон, который напал на деревню в поисках юных дев, услышав крики "Дракон!" обернулся, думая увидеть чудовище за своей спиной.

— Я знаю, кто является настоящим монстром. — Глаза Акивы потемнели. К сожалению, он слишком хорошо знал об этом. Существование химер свело весь смысл его жизни к войне. Они являлись в тысячах различных звериных форм. И неважно, скольких ты уничтожил — взамен их появлялись другие, их становилось все больше и больше.

Вновь заговорил Айзиль:

— Один человек сказал: "Не борись с монстрами, если сам не хочешь стать монстром, потому что когда ты смотришь в пропасть, пропасть тоже смотрит на тебя." Это Ницше. Исключительными усами обладал.

— Просто скажи мне… — начал было Акива, но Айзиль оборвал его.

— Ты когда-нибудь задавался вопросом — монстры являются причиной войн, или война вызывает появление монстров? Я много чего повидал на своем веку, ангел. Существуют партизанские армии, которые заставляют детей убивать собственные семьи. Такие поступки вырывают душу и на ее месте вырастает зверь. Армиям нужны звери, не правда ли? Балуй зверя, чтоб он вершил свой ужасный труд! А самое страшное во всем этом то, что душу вернуть почти невозможно. Почти. — Он посмотрел на Акиву пылающим взглядом. — Но все же, это можно сделать, если только… если только ты решишься отыскать свою.

Гнев охватил Акиву. Искры полились дождем от его крыльев, их тут же подхватил бриз и понес по крышам Марракеша.

— С чего вдруг я бы сделал это? Там, откуда я прибыл, старик, душа столь же бесполезна, как зубы у мертвого.

— Сказал тот, кто, как мне кажется, все еще помнит, что значит иметь душу.

Акива действительно помнил. Эти воспоминания были ножами, и ему совсем не нравилось, когда они оборачивались против него.

— Тебе следовало бы подумать о собственной душе, а не беспокоиться о моей.

— Моя душа чиста. Я никогда никого не убивал. Но ты — ТЫ! Взгляни на свои руки.

Акива не проглотил наживку, но, все же, рефлекторно сжал кулаки. Каждая черточка, вытатуированная на концах пальцев, означала убитого им врага. По его рукам можно было прочесть ужасающую историю.

— Ты хотя бы знаешь скольких ты убил? — Спросил Айзиль. — Или уже потерял счет?

Дрожащий полоумный, которого Акива нес над вымощенной мостовой площади, исчез. Теперь Айзиль уже сидел или, во всяком случае, пытался удержаться в сидячем положении, поскольку был обременен Разгатом, а тот, не переставая, переводил взгляд с него на ангела, который, как он надеялся, пришел, чтобы спасти его.

На самом деле, Акива знал точное количество убийств, записанных на его руках.

— А как насчет тебя самого? — Бросил он Айзилю. — Сколько зубов ты добыл за все эти годы? Полагаю, ты не вел подсчета.

— Сколько зубов? Но я-то забирал зубы у мертвецов!

— А потом продавал их Бримстоуну. Ты знаешь, что это означает? Ты его сообщник.

— Сообщник?! Это всего лишь зубы. Он делает ожерелья из них, я видел это собственными глазами. Просто нанизывает зубы на нити. И только то!

— Думаешь, они нужны ему для ожерелий? Глупец. Ты принимаешь прямое участие в нашей войне, но слишком глуп, чтобы понять это. И еще говоришь мне, что битва с монстрами превратила меня самого в чудовище? Тогда во что же общение с дьяволом превратило тебя?

Айзиль уставился на него с открытым ртом, а затем до него вдруг дошло и он затараторил:

— Ты знаешь. Тебе известно что он делает с зубами.

Акива горько вздохнул:

— Да, знаю.

— Расскажи мне…

— Заткнись! — Приказал Акива. Чаша его терпения переполнилась. — Скажи мне, где я могу найти девушку. Твоя жизнь ровным счетом ничего не значит для меня. Ты понял?

Он слышал, насколько груб его тон и в этот момент как будто видел себя со стороны — нависающим над несчастными созданиями. Что бы подумала Мадригал, если бы увидела его сейчас? Но она не сможет. И в этом вся суть.

Мадригал была мертва.

Старик прав — он чудовище, но виной тому его враг. И таким его сделала не война, ее ужас Акива смог бы выдержать. Всему виной лишь одно деяние. Одно чудовищное деяние, которое он никогда не сможет ни забыть, ни простить, и за которое, чтоб отомстить, он поклялся уничтожить королевство.

— Думаешь, я не смогу заставить тебя говорить? — Прошипел он.

На что Айзиль с улыбкой ответил,

— Нет, ангел. Думаю, не сможешь.

А затем он перегнулся через минарет, увлекая Разгата за собой, и пролетев добрую сотню метров, разбился насмерть о черепицу.

ГЛАВА 19 НЕ КТО. ЧТО

Собор приглушил крик Кару, разделив его на целую симфонию криков, пронесшихся эхом и перекликающихся друг с другом, и в один миг огромное пространство под сводами ожило. А потом вокруг всё резко стихло. Химера закрыл ей рот тыльной стороной ладони, и, сопротивляясь, Кару соскользнула с каменной глыбы, увлекая за собой металлический крюк и кадило. И то, и другое, падая, громко зазвенели. Он прыгнул на нее сверху, и она уже решила, что сейчас он вырвет зубами ее горло. Его лицо было так близко, но тут… он был рывком оторван от нее и отброшен в сторону.

Это оказался Бримстоун.

Еще никогда в жизни Кару не была настолько счастлива видеть его.

— Бримстоун… — прохрипела она, и запнулась. Его крокодильи зрачки сузились и теперь казались черными разрезами. Так всегда случалось, когда он был зол. Но если Кару до этого считала, что знает, каким Бримстоун бывает в гневе, то сейчас ей представилась возможность существенно эти знания обновить.

Всего несколько секунд он приходил в себя от шока увидев ее здесь, но для Кару целая бесконечность вместилась в протяженность между двумя ударами сердца.

— Кару? — Изумленно прорычал он, в ужасной гримасе растягивая губы. Его учащенное дыхание со свистом вырывалось сквозь зубы. Он потянулся к ней, сгибая когти.

За его спиной беловолосый волк требовательно спросил:

— Кто это?

— Никто. — Проревел Бримстоун.

"Бежать!" — Мелькнуло в голове Кару.

Слишком поздно.

Рывок — и Бримстоун поймал ее за руку, схватив как раз за место, перебинтованное пропитанной кровью повязкой, и крепко сжал. Перед глазами Кару все задрожало, и она всхлипнула от боли. А он схватил ее вторую руку и приподнял Кару вверх так, чтоб ее лицо было всего в нескольких сантиметрах от его собственного. Босые ноги Кару искали опоры, но не нашли. Руки были в тисках, когти Бримстоуна вонзились в кожу. Она не могла пошевелиться, а лишь смотрела, не отрываясь, в его глаза, которые первый раз в жизни были настолько чужими, настолько нечеловеческими, для нее.

— Отдай ее мне, — вновь заговорил мужчина.

— Тебе нужен отдых, Тьяго. Ты должен еще находиться в состоянии сна. Я позабочусь о ней. — Ответил Бримстоун.

— Позаботишься? Каким образом? — Не отставал Тьяго.

— Больше она нас не побеспокоит.

Боковым зрением Кару увидела Твигу с его длинной согнутой шеей на поникших плечах и повернулась было к нему, но выражение его лица было еще хуже, чем у Бримстоуна, потому что он был одновременно напуган и потрясен, как будто ему предстояло стать свидетелем чего-то, что он видеть совсем не хотел. Кару запаниковала.

— Постой, — задыхаясь, прохрипела Кару, извиваясь в лапах Бримстоуна. — Да подожди же…

Но он, не выпуская ее из лап, уже был у лестницы, которую начал преодолевать очень быстро, прыжками поднимаясь по ступеням. Бристоун с ней не церемонился, и Кару ощущала себя неодушевленным предметом, куклой в руках несмышленого малыша, которой обтирают все углы и стены, бросают и снова куда-то тащат. Быстрее, чем ожидала (а может она просто теряла сознание по пути), они оказались у двери в лавку, и он буквально швырнул её через проём. Она не успела сгруппироваться и приземлится на ноги, а упала, приложившись щекой об стул с такой силой, что перед глазами вспыхнул фейерверк.

Бримстоун хлопнул дверью и склонился над ней:

— О чем ты думала?! — Прогремел он. — Худшего и вообразить невозможно! Неразумное дитя! А вы! — Он обернулся к Язре с Иссой, выскочившим из кухни и застывшим в ужасе. Те вздрогнули. — Мы же договорились, что если собираемся держать её здесь, то должны будем соблюдать правила. Непоколебимые правила! Разве мы все с этим не согласились?

Исса попыталась ответить.

— Да, но…

Но Бримстоун снова развернулся к Кару, сгреб ее в охапку и приподнял над полом.

— Он видел твои ладони? — Требовательно спросил он.

Она никогда не слышала, чтобы он так сильно повышал голос. Сейчас он походил на каменный скрежет, эхом отдававшийся в её голове.

Он настолько сильно сжал её руки, что перед глазами возникли белые точки, и девушка испугалась, что вот-вот упадет в обморок.

— Видел? — повторил он еще громче.

Она знала, что правду лучше не говорить, но и солгать не смогла.

— Да. Да! — Выдохнула она.

Он издал что-то похожее на вой, который напугал Кару больше, чем все, что ей довелось пережить этой ужасной ночью.

— Ты понятия не имеешь, что натворила!

Откуда Кару было знать.

— Бримстоун! — пронзительно крикнула Язри. — Бримстоун, она же ранена!

Размахивая руками, как крыльями, женщина-попугай попыталась оторвать лапы Торговца желаниями от ран Кару, но тот отпихнул её.

Он потащил Кару к входной двери и, распахнув которую, вытолкал девушку перед собой в коридор.

— Постой! — закричала Исса. — Ты же не можешь вот так просто выставить её…

Но он не стал слушать.

— Выметайся отсюда немедленно! — Прорычал он на Кару. — Убирайся!

Он рывком открыл входную дверь прихожей (это было еще одним доказательством того, что он был вне себя от бешенства: эти двери никогда не были открыты одновременно, НИКОГДА!). И последнее, что видела Кару, прежде чем Бримстоун грубо вытолкнул её и захлопнул дверь, было его перекошенное от ярости лицо.

Выставленная таким неожиданным образом, она сделала, покачиваясь, три-четыре шага, и, споткнувшись о булыжник, обессилено рухнула.

Обескураженная, с босыми ногами и кровоточащими ранами она сидела там, прямо на грязном снегу. Она чувствовала облегчение от того, что довольно легко отделалась — были моменты, когда казалось, что живой уже не выбраться, — и в то же время, не могла смириться с мыслью, что он мог вот так просто вышвырнуть ее на улицу, в холод, раненую и едва одетую.

Сбитая с толку, ощущая сильное головокружение, она не знала, что делать дальше. Ее начинал бить озноб. На улице было холодно, и, к крови, пропитавшей повязки на ее теле добавилась влага от подтаявшего снега.

Заставив себя подняться, она в нерешительности остановилась. Ее квартира находилась в десяти минутах ходьбы. Ноги уже начали гореть от холода. Она посмотрела на дверь, уже не удивляясь увидев черный отпечаток руки на поверхности, и с уверенностью подумала, что она должна открыться. Хотя бы для того, чтобы Исса могла вынести ей пальто и обувь. Конечно, по-другому и быть не может.

Но никто не вышел.

Время шло, а дверь все оставалась закрытой.

Мимо, урча мотором, проехала машина и, доехав до конца квартала, свернула. Здесь и там из окон раздавались смех и разговоры, но поблизости никого не было видно. У Кару начали стучать зубы. Чтобы хоть немного согреться, она обняла себя руками и продолжала так стоять, неотрывно глядя на дверь, не в состоянии заставить себя поверить, что Бримстоун оставит ее здесь.

Ужасные, наполненные холодом минуты пробегали одна за другой. Наконец Кару повернулась и, едва сдерживая слезы отчаяния, хромая, поплелась на занемевших от холода ногах по направлению своего жилища. Прохожие провожали ее удивленными взглядами, кто-то даже предложил помощь (что она проигнорировала). Когда же, наконец, Кару добралась до дома, её рука автоматически потянулась к карману пальто, которого на ней не было и тогда она поняла, что осталась без ключей. Ни пальто, ни ключей, ни шинга, который помог бы ей отрыть дверь.

— Черт, черт, черт! — шептала проклятия Кару, слезы обжигали ее щеки холодом.

Всё, что у нее было — это скаппы обернутые браслетом вокруг запястья. Она зажала один скапп меж пальцев и загадала желание, но ничего не произошло. Для того чтобы отпереть дверь, мощи скаппов не хватало.

Она уже было собралась нажать кнопку звонка, чтобы разбудить соседа, когда почувствовала легкое движение за своей спиной.

На ее плечо опустилась рука, а Кару сейчас была просто комком нервом. Она отреагировала импульсивно, не задумываясь — схватила эту руку и резким рывком дернула ее на себя. Спустя секунду обладатель конечности обеспокоенно пролепетав.

— Господи, Ру, с тобой все в порядке? — перелетел через ее спину и врезался в стекло двери.

Каз протаранил стекло и приземлился на пол, сопровождаемый звоном битого стекла. Кару застыла. На этот раз он даже не пытался напугать ее, — и вот лежит, растянувшись через порог, среди осколков. Ей казалось, что она должна чувствовать что-то (сожаление?). Но не чувствовала ничего. Вообще ничего.

По крайней мере, проблема с запертой дверью была решена.

— Ты поранился? — Равнодушно спросила она.

В ответ он лишь ошарашено моргнул. Кару с любопытством окинула взглядом эту сцену. Крови не видно. Стекло разбилось на прямоугольные осколки. Он не пострадал. Она переступила через него и направилась к лифту — инцидент с Казом забрал те крохи сил, что у нее еще оставались, и она очень сомневалась, что сумеет пешком одолеть шесть этажей.

Двери лифта открылись, она зашла внутрь и повернулась лицом к Казу, который все еще неподвижно таращился на нее.

— Что ты такое? — Спросил он.

Не кто. ЧТО.

Она ничего не ответила. Двери лифта закрылись, и Кару осталась один на один со своими отражением, увидев то, что видел Каз. Из одежды на ней были только промокшие джинсы и тоненький свитерок, просвечивавшийся насквозь в местах, где он прилипал к телу. Волосы голубыми кольцами свалялись вокруг шеи (совсем как змеи Иссы), повязки в грязно-красных разводах свисали с плечей. На фоне крови ее кожа казалась прозрачной, почти синей. Кару обхватила себя руками и затряслась, как какой-нибудь наркоман в ожидании дозы. Все вышеперечисленное было достаточно ужасным, но больше всего девушку поразило ее лицо. Щека, которой она ударилась о стул после того как Бримстоун толкнул ее, распухла, челюсти плотно сжаты. Голова была опущена вниз под таким углом, что глаза скрывала тень. Она выглядела как тот, кого вы постараетесь обойти десятой дорогой. Ее вид был… не совсем человеческий.

Двери лифта со свистом раскрылись, и она, еле переставляя ноги, потащилась по коридору. Ей предстояло пролезть в окно, чтоб забраться на балкон своей квартиры и оттуда, выдавив филенку балконной двери, попасть внутрь квартиры. С большим трудом проделав все это, она успела очутится внутри прежде, чем дрожь окончательно лишит ее возможности двигаться или она вырубиться от усталости.

Сняв с себя промокшую одежду, она рухнула в кровать, обернулась одеялом и, свернувшись под ним калачиком, зарыдала.

"Кто ты такая?" — спрашивала она себя, вспоминая вопрос Ангела и Волка. Но вопрос Каза перебивал ее, эхом повторяясь в голове.

Что ты такое?

ЧТО?

ГЛАВА 20 КАК ЭТО БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ

Кару провела все выходные в своей квартире — одна, с температурой, резаными ранами, избитая и несчастная. Подняться с постели в субботу оказалось сущей пыткой. Ее мускулы, натянутые, как канат, казалось, стали ранами от усилий сделать это. Болело все. ВСЕ. Трудно было даже отличить, что болит сильнее, и она выглядела, как персонаж из брошюры о жертвах домашнего насилия. Нестерпимо ноющая щека раздулась до размеров кокосового ореха и расцвета буйным синим цветом, который по яркости мог посоперничать с ее волосами.

Она подумала было позвонить Сусанне с просьбой о помощи, но отказалась от этой идеи, когда вспомнила, что у той нет телефона. Он остался вместе с ее пальто и ботинками в магазине Бримстоуна. А еще с бумажником, ключами и альбомом. Она собралась послать мыло, но, пока ее лаптоп загружался, представила, как отреагирует подруга, увидев ее в таком виде. А зная Сусанну, можно было с уверенностью предположить, что на этот раз отговорками отделаться не удастся. Кару пришлось бы объясниться, а она слишком устала, чтобы выдумывать какое-нибудь вранье. Поэтому она решила остановиться на поглощении Тайленола и чая, и провела выходные в тумане холодного озноба и жара, боли и ночных кошмаров.

Она часто просыпалась под звуки, мерещившиеся ей, и выглядывала в окно, надеясь, как никогда до этого, увидеть Кишмиша с посланием. Но он не появлялся, и за все эти дни никто не наведался к ней — ни Каз, которого она швырнула через стекло, ни Сусанна, которую она сама заставила принимать свое отсутствие с молчаливым беспокойством. Никогда еще она не чувствовала себя настолько одинокой.

Пришел понедельник, а она так еще ни разу и не покинула своего жилища, продолжая лихорадочно глотать обезболивающие и чай, в бесконечной круговерти ночных кошмаров — одни и те же существа вновь и вновь возвращались в ее сны: ангел, тварь на спине Айзиля, человек-волк, взбешенный Бримстоун. А когда она открывала глаза, менялось лишь освещение комнаты. Больше ничего, разве что ее страдание усугублялось.

Уже стемнело, когда ожил домофон. Звонок. Еще один. Она притащилась к полке у двери и прохрипела:

— Алло?

— Кару? — Это была Сусанна. — Кару, какого черта! Впусти же меня наконец, прогульщица.

Кару была настолько рада услышать голос подруги, настолько счастлива, что кто-то пришел проведать ее, что разразилась рыданиями.

Переступив порог, Сусанна обнаружила ее сидящей на краю кровати с лицом, мокрым от слез. От неожиданности увидеть такое она застыла на месте и ошеломленно взирала на открывшуюся перед ней картину с высоты всех своих "почти полутора метров в туфлях на платформе".

— Боже мой. Господи, Кару… — в мгновение ока она пересекла крохотную комнату. Ее руки были прохладными после морозного воздуха улицы, а голос такой нежный. Кару положила голову на плечо подруги и долгое время просидела так, плача без остановки.

И ей стало легче.

Не задавая вопросов, Сусанна уложила ее в постель, а потом сходила за покупками: суп; бинты для повязок; коробка пластырей, чтоб заклеить порезы на теле Кару, оставленные мечом ангела.

— От этого останутся заметные шрамы, — сказала Сусанна, врачуя ее раны с тем же усердием, с каким она мастерила своих кукол. — Когда это случилось? Тебе необходимо было сразу же обратиться в больницу.

— Мне оказали помощь, — ответила Кару, думая о бальзаме Язри. — Ну, типа того.

— И что…? — начала Сусанна и запнулась. — Это следы от когтей?

Оба запястья Кару были ярко-фиолетового цвета, более темного в местах, где пальцы Бримстоуна сжимали их, и покрыты пунктирными линиями царапин.

— Угу, — промычала Кару.

Сусанна молча посмотрела на нее, потом поднялась и пошла разогревать принесенный ею суп. Пока Кару ела, ее подруга сидела на стуле рядом с кроватью, а по окончании трапезы забросила ноги (на которых уже не было обуви) на матрас и, сложив руки на коленях, произнесла:

— Ну что ж, я готова.

— К чему?

— Послушать действительно интересную историю, которая, надеюсь, будет еще и правдивой.

Правдивой. Кару попыталась сменить тему:

— Сначала расскажи мне, как все прошло в субботу с симпатяшкой скрипачом. — А сама начала лихорадочно обдумывать, как все рассказать.

Сусанна фыркнула:

— Ну нет уж. Его зовут Мик, но на этом все, пока не начнешь говорить.

— Имя! Ты узнала, как его зовут!

Этот ничтожный по значимости эпизод из нормальной жизни сделал ее вдруг почти счастливой.

— Кару, я серьезно.

И Сусанна действительно была настроена очень серьезно. В ее славянских глазах сейчас была непреклонная настойчивость. Когда-то Кару сказала подруге, что, будь та дознавателем в полиции, умение так смотреть оказало бы ей неоценимую услугу.

— Скажи мне, что с тобой случилось.

На самом деле, Кару всегда рассказывала правду. Просто делала это с такой иронической улыбкой, что поверить услышанному было невозможно. Так было всегда, и теперь она сомневалась, что вообще сможет говорить с искренним выражением лица. Что вообще она может поведать? К этому нельзя подготовить постепенно, как при входе в холодную воду сначала опуская в нее кончики пальцев. В ее случае предстояло сразу запрыгнуть.

— Меня пытался убитьангел, — сказала она.

Молчание, а потом:

— Ага.

— Нет, правда.

Кару с полной ясностью — слишком четко — осознавала, какое выражение сейчас на ее лице. Казалось, она разучивает роль "говорящего правду" и очень при этом старается.

— Это дело рук Козломира?

Кару рассмеялась, слишком резко и сильно, что заставило ее схватиться за распухшую щеку. Предположение, что Каз мог ранить ее, показалось таким глупым. Во всяком случае, физически. Хотя теперь, после всего случившегося, казалось невероятным даже то, что он сумел причинить боль ее сердцу.

— Нет. Это был не Каз. Раны нанесены мечом, когда в ночь прошлой пятницы ангел пытался расправиться со мной. Это произошло в Морокко. Господи, да это, наверное, даже в новостях показали. А потом еще был парень-волк, который, как я ошибочно полагала, был мертв. А довершил все Бримстоун. А, вот еще что. Все, нарисованное в моем альбоме, чистая правда. — Она вытянула вперед руки, чтоб продемонстрировать Сусанне свои тату. — Видишь? Это знак.

Сусанне было совсем не смешно:

— Господи, Кару…

А Кару уже не могла остановиться. Как выяснилось, говорить правду было легко, она ложилась гладко, как гладко ложится морская галька в ладонь.

— И мои волосы. Я не крашу их. Просто загадываю желание, чтоб они были такого цвета. А еще говорю на двадцати шести языках, и почти все из них знаю тоже благодаря желаниям. Тебе никогда не казалось странным, что я владею чешским? В смысле, ну кто вообще знает чешский, кроме самих чехов? Бримстоун подарил мне это желание на мой пятнадцатый день рождения, как раз перед тем, как я переехала сюда.

О, а помнишь малярию? Я подцепила ее в Папуа Новой Гвинеи, и это было хреново. Также у меня есть шрамы от пулевых ранений, и, думаю, я прикончила того ублюдка и совсем не жалею об этом. — Она остановилась, чтоб перевести дыхание. — По какой-то причине ангел намеревался убить меня, и он был самым красивым парнем из всех, которых я когда-либо встречала. И самым пугающим. Хотя, знаешь, тот человек-волк тоже был чертовски страшен. И в ту ночь я по-настоящему разозлила Бримстоуна, за что он выгнал меня. А когда я добралась до дома, здесь был Каз, и я вышибла им стекло входной двери, что оказалось очень кстати, потому что ключей у меня не было. — Пауза. — Так что не думаю, что у него в будущем еще возникнет желание напугать меня, и это, пожалуй, единственный положительный момент во всей этой истории.

Сусанна не проронила ни слова. Она лишь уселась поудобнее на стуле и начала решительно натягивать туфли, громко хлопая обутой ногой о пол и наверняка ушла бы — возможно даже навсегда — если бы в этот момент не раздался удар, сотрясший стекло балконной двери.

Сдавленно вскрикнув, Кару вскочила с кровати. Не обращая внимания на свои многочисленные раны, она кинулась к балкону. Кишмиш!

Это был Кишмиш, и он был охвачен огнем.

* * *
Он умирал у нее на руках. Она погасила пламя и прижала его, обгоревшего, и всего ужасно израненного, к груди. Сердце Кишмиша, всегда колотившееся со скоростью колибри, билось все реже, и она склонилась над ним, повторяя: "О, нет, нет, нет, нет…" Его раздвоенный язык появлялся и исчезал из клюва, отчаянное карканье затихало вместе с сердцебиением." Нет, нет, нет. Кишмиш, нет…"

И потом он умер. Кару стояла там, на балконе, не выпуская его из рук. Она продолжала шептать "нет", пока не заговорила Сусанна.

— Кару? — Слабым голосом произнесла она.

Кару подняла глаза.

— Это…? — Дрожащей рукой Сусанна указала на бездыханную фигурку Кишмиша. Девушка выглядела озадаченной. — Это… Это похоже на…

Кару не стала объяснять ей. Она опять посмотрела на Кишмиша, пытаясь понять это внезапное вторжение смерти. Он прилетел сюда, охваченный огнем. Прилетел ко мне.

К его ноге было что-то привязано: плотный кусок бумаги с запиской от Бримстоуна, обгоревший и тут же пеплом рассыпавшийся в ее руках, и… что-то еще. Дрожащими пальцами она отвязала и положила предмет на ладонь. Сердце сжалось от страха, укоренившегося с детства. Ей запрещено было прикасаться к этому.

Птичья косточка с шеи Бримстоуна.

Кишмиш принес это ей. Сгорая, он принес это ей!

Где-то в городе завыли сирены, и это обстоятельство помогло ей связать все воедино. Огонь. Выжженные отпечатки ладоней. Портал.

Она бросилась внутрь, и принялась лихорадочно натягивать куртку и ботинки. Сусанна тут же оказалась рядом, спрашивая:

— В чем дело, Кару? Что случилось? Да что…?

Но Кару едва слышала ее.

Она выскочила за дверь и побежала вниз по ступеням, держа в руках Кишмиша, зажав косточку в ладони.

Сусанна следовала за ней до улицы Йозефова, до двери служебного входа, служившей пражским порталом Бримстоуна.

И сейчас она представляла собой сине-белый огненный ад, не поддающийся струям, бьющим из пожарных шлангов.

Кару не знала, что в этот момент по всему миру каждая дверь с черным отпечатком на ней была объята пламенем. Они не распространялись дальше, но и погасить их было невозможно. Огонь уничтожал двери и магию, защищавшую их. Теперь она исчезала, оставляя обгоревшие дыры в десятках домов. Пламя было настолько сильным, что железные двери плавились, а свидетели пожаров утверждали, что видели в бликах, исходящих от огня, силуэты крыльев.

Кару тоже увидела их, и поняла: путь в "Повсюду" был уничтожен, и она была брошена на произвол судьбы.

ГЛАВА 21 НАДЕЖДА ОБЛАДАЕТ ВОЛШЕБНОЙ СИЛОЙ

Жила-была девушка, воспитанная монстрами.

Ангелы сожгли двери, ведущие в мир этих чудовищ, и девушка осталась одна.

Однажды, когда Кару была еще совсем ребенком, она воспользовалась пригоршней скаппов, чтоб разгладить рисунок, на который нечаянно уселась Язри. Желание за желанием, один измятый участок за другим — и мучительно долгая процедура, сопровождавшаяся полной концентрацией и высовыванием кончика языка от неимоверного усердия, с успехом завершена.

— Вот, посмотри! — С гордостью произнесла она.

Бримстоун издал звук, какой, как ей представлялось, мог исходить от разочарованного медведя.

— Что не так? — Требовательным тоном спросила она, темноволосая, темноглазая и тоненькая, как веточка. — Это хороший рисунок. Его нужно было спасти.

И он действительно был хорошим. На нем она изобразила себя в образе химеры — с крыльями летучей мыши и хвостом лисы.

Исса захлопала в ладоши от восторга.

— О, ты бы чудно выглядела с лисьим хвостом. Бримстоун, а нельзя ей заиметь хвост, хоть на денечек?

Сама Кару больше предпочла бы крылья, но ни тому ни другому не суждено было сбыться. Торговец желаниями с таким видом, будто над ним издеваются, выдохнул усталое "нет".

Исса не стала упрашивать. Пожав плечами, она поцеловала Кару в лоб и поставила рисунок на видное место. Кару же заинтересовалась этой идеей и спросила:

— А почему нет? Для этого понадобится всего-навсего один лакнав.

— Всего-навсего? — Переспросил он. — Да что ты знаешь о настоящей цене желаний?

Она на одном дыхании перечислила:

— Скаппы, шинги, лакнавы, гавриэли, бруксизы!

Но, по-видимому, он не это имел ввиду. Новое медвежье разочарование, похожее на рычание в нос, и Бримстоун сказал:

— Желания не предназначены для баловства, малыш.

— Ладно. А для чего их используешь ты?

— Ни для чего, — ответил он. — Я не загадываю желаний.

— Как? — Удивленно воскликнула она. — Никогда? — Столько волшебства прямо перед его носом! — Но ты же можешь иметь все, что пожелаешь…

— Не все. Есть вещи, не подвластные желаниям.

— Например?

— Большинство вещей, которые действительно значимы.

— Но бруксиз…

— Бруксиз имеет свои ограничения, как любое другое желание.

Из темноты, привлеченная светом фонаря, вылетела трепещущая колибри с крыльями моли. Кишмиш молнией метнулся с рога Бримстоуна, схватил её и проглотил целиком — и птички как будто и не было. Вот так, только была, а через миг ее не стало. Все внутри Кару сжалось, когда она представила, что такое могло бы произойти и с ней.

Пристально глядя на неё, Бримстоун добавил:

— Я не загадываю желаний, дитя моё, я надеюсь. Это разные вещи.

Она прокрутила сказанное в голове, решив, что если поймет, в чем разница, то сможет впечатлить его.

Кое-что пришло ей на ум, и Кару попыталась выразить свою мысль словами:

— Это потому, что надежда исходит от тебя самого, а желания — всего лишь магия.

— Желания — обман. Надежда же истина. Надежда обладает волшебной силой.

Она кивнула, будто поняла, о чём он. Но смысл его слов оставался неясен — и тогда, и сейчас, спустя три месяца после того, как порталы были сожжены и она оказалась отрезана от тех, кто составлял важную часть ее жизни. Она снова и снова приходила к двери на улице Йозефова не меньше дюжины раз. Дверь заменили, как и стену рядом с ней, и теперь они казались слишком чистыми и не вписывались в окружение. Она стучала и надеялась, неустанно надеялась… и ничего. Снова и снова — ничего!

Какой бы волшебной силой не обладала надежда, но это было ничто по сравнению с правильным, обладающим силой желанием.

И вот теперь Кару уже стояла у другой двери, которая принадлежала охотничиму домику где-то в глухомани Айдахо. Она не стала стучать, а просто-напросто вышибла дверь.

— Привет, — сказала она. Её голос был радостным и в то же время жестким, как и ее улыбка. — Давненько не виделись.

Внутри оказался охотник по имени Бейн, который удивленно посмотрел на неё. Он начищал короткоствол на своем кофейном столике и немедля подскочил на ноги:

— Ты! Что тебе нужно?

Он был безобразен. Без рубашки, выставляя напоказ необъятный белый живот. Огромная борода разрослась до самых плеч и свалялась в клочья, и от нее так разило, что даже через комнату Кару могла почувствовать кислый, как из мышиной норы, запах.

Она без приглашения вошла сюда, одетая во все черное: облегающие шерстяные брюки, заправленные в ботинки и винтажный кожаный плащ с поясом на талии. За плечами висел рюкзак, волосы заплетены в косу, на лице ни капли макияжа. Она выглядела уставшей. Она БЫЛА уставшей.

— Ну как, удалось убить что-нибудь стоящее за последнее время?

— Тебе что-то стало известно? — Спросил Бэйн. — Двери открылись?

— О, нет, ничего такого. — Кару продолжала говорить оживленно, как будто она пришла сюда просто поболтать. Конечно, это была лишь игра. Даже выполняя поручения Бримстоуна, она никогда не приходила сюда. Бэйн всегда являлся в магазин собственной персоной.

— А тебя не так-то легко найти, — сказала она ему.

Он жил вне зоны доступа сети. По данным интернета его не существовало. Кару пришлось потратить несколько желаний, чтоб выследить его — несколько слабеньких желаний, которые она добыла у других поставщиков Бримстоуна.

Она осмотрела комнату. Диван в клетку, на стенах несколько голов лосей с помутневшими глазами, разваливающееся кресло, которое держалось только благодаря тому, что было обмотано скотчем. За окном гудел генератор, комната освещалась лишь одной голой лампочкой. Кару покачала головой:

— С тобой расплачиваются гавриэлями, а ты живешь в этом болоте? Ну ты даешь.

— Что тебе нужно? — Забеспокоившись, спросил Бэйн. — Ты пришла за зубами?

— За зубами? Нет. — Она присела на краешек кресла. Застывшая улыбка не сходила с ее губ. — Мне нужны не зубы.

— А что тогда?

Быстро, как щелчок выключателя, улыбка Кару исчезла.

— Думаю, ты догадываешься, зачем я здесь.

Пауза, а потом Бэйн сказал:

— У меня ничего нет. Я все использовал.

— Да ладно, неужели ты думаешь, что я поверю?

Он обвел рукой комнату.

— Все в твоих руках. Можешь обыскать.

— Видишь ли, дело в том, что я знаю, где ты их прячешь.

Охотник застыл. Кару подумала об обрезе на столе. Он был разобран и угрозы не представлял. Вопрос в том, есть ли у него еще оружие в пределах досягаемости. Возможно. Он был не из тех, кто довольствуется лишь одним видом оружия.

Его пальцы едва заметно шевельнулись.

Сердце Кару подпрыгнуло.

Бэйн рванулся к дивану. Но Кару уже тоже начала движение. Плавно, как в танце, она перепрыгнула через кофейный столик, схватила его голову и стукнула ее о стену. Издав хрюкающий звук, он повалился на диван. В его распоряжении оказалось лишь пару секунд, чтоб лихорадочно вскарабкаться на диванные подушки и найти там, что ему было нужно.

Он резко повернулся, держа в руке пистолет. Одной рукой Кару схватила его запястье, второй сгребла в кулак бороду. Хлопок. Над ее головой просвистела пуля. Упершись одной ногой в диван, она потянула его за бороду и сбросила на пол. Падая, он задел столик, и запчасти обреза покатились в стороны. Кару с силой опустилась коленом на его предплечье. Раздался звук ломающихся костей. Бэйн завизжал и выпустил пистолет. Схватив его, девушка прижала дуло к глазу охотника.

— Я собираюсь простить тебе твою выходку, — сказала она. — Я прекрасно понимаю, что с твоей-то стороны выглядит всё довольно паршиво. Просто мне как-то плевать.

Бейн тяжело дышал и сверлил её убийственным взглядом. Находясь так близко от него, она чувствовала, как омерзительно он вонял. Всё еще держа пистолет у его глаза, она собралась с духом и запустила руку в его засаленную бороду, тут же нащупав металл. Итак, это правда. Он прятал свои желания в бороде.

Она вытащила нож из своего ботинка.

— Хочешь скажу, как я об этом узнала? — Спросила она.

Он просверливал отверстия в монетах желаний и нанизывал их прямо на грязные пакли своей бороды. Кару срезала их одну за другой.

— Авигет помогла. Змея. Помнишь? Она тогда кольцом стянула твою вонючую шею. Ох, и не завидная же участь ей выпала. Думаешь, она не рассказала Иссе, что ты прячешь в своем отвратном кустарнике?

У неё защемило сердце от воспоминаний о тех, таких привычных, вечеров в лавке, когда она сидела, скрестив ноги на полу, рисуя Иссу, и болтала, пока Твига бряцал инструментами в своём углу, а Бримстоун занимался своими бесчисленными ожерельями из зубов. Что сейчас со всеми ними происходит?

Что?

Желания Бэйна оказались, в большинстве своем, шингами. Попалось несколько лакнавов, и, что самое замечательное, два гавриэля, приятной тяжестью упавших в ладонь. А вот это уже хорошо, просто замечательно. У других торговцев она смогла разжиться только шингами да лакнавами.

— Я очень надеялась, что ты еще не успел ими воспользоваться, — сказала Кару Бэйну. — Прими мою искреннюю благодарность. Ты даже не представляешь, что это значит для меня.

— Сучка, — пробормотал он.

— Какой ты однако смелый, — ответила она. — Говорить такое, девушке, которая тычет тебе пистолетом в глаз.

Она продолжила выстригать его бородищу, Бейн же лежал неподвижно. Судя по всему, он весил раза в два больше неё, но сопротивляться не решался. Он видел дикий отблеск в её глазах и это порядком напугало его. К тому же, до него дошли слухи о Санкт-Петербурге, и понимал, что Кару не преминет воспользоваться своим ножом. Так что решил не искушать судьбу.

Выбрав все монеты из его бороды, она чуть откинулась назад и дулом пистолета оттянула его нижнюю губу. Увидев его зубы, Кару поморщилась. Они были щербатые, коричневые от табака. Но настоящие. Это не оставляло никакой надежды на бруксиз.

— Знаешь, ты уже пятый торговец Бримстоуна, которого я выследила, и у тебя единственного свои зубы.

— Ага, я люблю мясо.

— Любишь мясо. Ну, кто бы сомневался.

Все прочие торговцы, которым она уже успела нанести "визит вежливости" выторговали себе бруксиз и уже успели его потратить, в основном, загадав, пожить подольше. Одна матриархальная карга из клана браконьеров в Пакистане, крайне неудачно загадала своё желание, совсем позабыв включить молодость и здоровье, и теперь была дряхлой развалиной, служа доказательством того, что даже у бруксиза есть свои ограничения. Как и говорил Бримстоун.

Что ж, бруксиз был бы настоящим подарком судьбы, но и пара гавриэлей, которые ей действительно были необходимы, смогут помочь кое в чём. Она собрала все желания, вместе с остатками волос грязной бороды и запихала всю эту мешанину в свою сумку, оставив единственный шинг в ладони. Он был нужен ей, чтобы выбраться отсюда.

— Думаешь, тебе всё вот так просто сойдет с рук? — Спросил Бейн низким голосом. — Разозлив охотника, ты обрекла себя на роль добычи, маленькая паршивка. Отныне ты будешь жить, постоянно думая о том, кто выслеживает тебя.

Кару сделала вид, что обдумывает сказанное.

— Гмм. Нельзя допустить такого, правда же?

Она подняла пистолет и направила его на Бэйна. Глаза мужчины широко раскрылись, а потом крепко зажмурились, когда она издала задорное "Бах!" и опустила оружие.

— Дурашка. Тебе повезло, что я не такая.

Она положила пистолет на диван и, пока он поднимался на ноги, загадала, чтоб он уснул. Глухо стукнув, его голова ударилась о пол, и шинг исчез с ее ладони.

Сбежав по ступеням крыльца, Кару, не оглядываясь, тяжело зашагала дальше, к темному гравию дороги, где у скопления почтовых ящиков ее дожидалось такси.

Когда она добралась до почтовых ящиков, такси уже и след простыл.

Кару вздохнула. Водитель, должно быть, услышал выстрел и дал деру. И вряд ли его можно осудить за это. Все это сильно смахивало на сценарий чернушного кино: девушка платит смехотворную сумму, чтоб он доставил ее из Бойсе в богом забытую тьму-таракань, где она исчезает в охотничьем домике, из которого потом раздаются выстрелы. Кто в здравом уме останется, чтоб увидеть развязку?

Еще раз вздохнув, она закрыла глаза и уже собиралась потереть их руками, когда вспомнила, что прикасалась ими к лоснящейся бороде Бэйна и вместо этого инстинктивно вытерла ладони о брюки. Она так устала. Она потянулась к рюкзаку и, сообразив, что на то, чтобы вернуть такси, уйдет лакнав, вынула оттуда один. Положив монету на ладонь, она уже собралась было загадать желание, как вдруг остановилась. На губах заиграла улыбка, от которой на щеке появилась ямочка.

— Почему мне это сразу в голову не пришло?

Кару достала гавриэль.

— Ну, привет, — прошептала она ему.

Взвешивая его в своей ладони, она запрокинула голову и посмотрела в небо.

ГЛАВА 22 ЛЕДЕНЕЦ БЕЗ НАЧИНКИ

Три месяца.

Прошло уже три месяца с тех пор, как все порталы были сожжены, а у Кару за все это время не было ни единой весточки от химер. Она столько раз возвращалась мыслями (не смотря на то, что её голова постоянно была чем-то занята) к тому неожиданному появлению Кишмиша и сгоревшей записке у него в когтях. Что там было написано? Что Бримстоун хотел сказать ей, когда порталы уже вовсю горели?

ЧТО БЫЛО В ТОЙ ЗАПИСКЕ?

А еще и косточка, которую Кару повесила себе на шею и носила не снимая, как Бримстоун. Ей, конечно, не раз приходило на ум, что, возможно, эта косточка — желание, может быть даже более мощное, чем бруксиз, и Кару брала её в руку и загадывала своё заветное желание — чтобы порталы в "ПОВСЮДУ" снова открылись — но ничего не происходило. Хотя уже просто держа этот предмет в руках она испытывала чувство покоя. Эта хрупкая косточка словно была предназначена для того, чтобы её гладили пальцами. Но, даже если это было больше, чем просто кость, понять, в чем секрет, и зачем Бримстоун прислал это, Кару не могла. И очень боялась, что уже не узнает этого никогда. Этот страх соседствовал со всеми её многочисленными вопросами без ответа, а вместе с ним появились и новые страхи, странные и непреодолимые.

С ней что-то происходило.

Иногда, глядя в зеркало, она порой на мгновенье улавливала в себе что-то чужое, как будто встречалась взглядом с незнакомкой. Она не всегда отзывалась, когда к ней обращались по имени, и иногда ей казалось, что даже ее тень изменила свои очертания. В последнее время Кару ловила себя на том, что делает быстрые движения, чтоб проверить, как это отразится на тени.

И она абсолютно ясно осознавала, что такое поведение было далеко от нормального.

Сусанна не соглашалась с ней.

— Возможно, это последствие посттравматического синдрома, — говорила она. — Было бы странно, если бы ты чувствовала себя хорошо. Ты ведь потеряла свою семью.

Кару до сих пор удивлялась, как Сусанна восприняла всю эту историю. Сусанна не относилась к разряду тех людей, которые легко все принимают на веру, но, увидев Кишмиша и став свидетелем демонстрации способностей скаппов, она полностью купилась. И это было хорошо. Кару нуждалась в ней, Сусанна была звеном, связывающим ее с нормальной жизнью. Во всяком случае с тем, что от этой жизни осталось.

Она все считалась учащейся лицея, но чисто технически. После поджогов, устроенных ангелами, понадобилось около недели, чтоб ее раны зажили, или, во всяком случае, столько ушло на то, чтобы синяки на ее лице приобрели желтовато-зеленый цвет и их можно было замаскировать при помощи косметики. Она пару дней походила на занятия, но это был дохлый номер. Она не могла сосредоточиться. Ее руки, казалось, утратили точность в работе с кистью или карандашом. Внутри нее росла какая-то необузданная энергия, и чаще, чем когда-либо, ею овладевало чувство, что она должна заниматься чем-то другим.

Чем-то другим. Другим. Другим.

Она связалась с Эстер и другими наименее мерзкими партнерами Бримстоуна по всему миру, чтобы убедиться, что все порталы были уничтожены.

По ходу ей открылось нечто довольно неожиданное: она была богата. Как выяснилось, Бримстоун открыл банковские вклады на ее имя, средства с которых с лихвой могли обеспечить Кару до конца жизни. Огромные вклады, с невообразимым количеством нолей. Она также являлась владелицей недвижимости — домов, в которых до последнего времени были порталы, — и земли. Ей (подумать только!) принадлежало какое-то болото; средневековый холм, выросший на месте прохождения вулканической лавы Этны, с заброшенным городком на нем; горный фланг в Андах, где какой-то любитель-палеонтолог утверждал — к глубочайшей радости научного мира, — что раскопал тайник со "скелетами монстров".

Бримстоун заранее позаботился о том, чтобы Кару никогда не беспокоил денежный вопрос, что оказалось большой удачей, потому что ей приходилось расплачиваться за свои "визиты вежливости" как это делают обычные люди: самолеты, паспорта, через услужливых чиновников и многое другое — все это влетало в копеечку.

Занятия теперь она посещала лишь периодически, ссылаясь на семейные проблемы. Если бы не уйма работы, которую она выполняла, рисуя в своем альбоме — девяносто третьем, который продолжил то, что так внезапно оборвалось в девяносто втором, оставленном в магазине Бримстоуна — ее бы уже наверняка отчислили. Но и так она висела на волоске.

В последний раз, когда она была в лицее, Profesorka Фиала была очень строга с ней и постоянно хмурилась. Листая альбом Кару, она остановилась на одном конкретном наброске. Это был ангел из Марракеша, нарисованный по памяти. Кару изобразила момент, когда она увидела его близко в первый раз в переулке.

— На этом занятии мы делаем наброски реальных людей, а не вымышленных, Кару, — сказала Фиала.

Кару на всякий случай проверила. Она была уверенна, что не нарисовала ангелу крылья. Так и было.

— Вымышленных? — переспросила она.

— Никто не может быть настолько прекрасен, — ответила преподавательница, бегло пробежав по оставшимся листам альбома.

Кару не стала спорить, но позже пожаловалась Сусанне:

— Самое смешное, что я не полностью отдала ему должное. Его глаза… Может, рисунок и сможет передать их реальную красоту. Набросок с этим точно не справится.

— Не заморачивайся, — сказала Сусанна, — как бы там ни было, он остается пугающим красивым гадом.

— Знаю. Видела бы ты его.

— Очень, знаешь ли, рассчитываю избежать подобного счастья.

— А я вот вроде как рассчитываю на обратное, — сказала Кару, которая больше никогда не допускала такой глупости, как выйти на улицу не вооружившись. В том сражении с Ангелом, она проявила себя не с лучшей стороны, и ей было досадно за свой побег. И если снова доведется встретиться с ним, она сумеет постоять за себя.

Что же касается обучения, тут твердой почвы под ногами она не чувствовала. У нее до сих пор не было стоящих идей для семестрового проекта, а выезжать на одних только рисунках в альбоме и лихорадочно выполненных в последнюю минуту работах больше не получалось. Но, как бы тяжело не было все это бросить, у нее были дела посерьезнее, о которых действительно стоило беспокоиться.

После пожаров она первым делом направилась в Марракеш. Она помнила, как Айзиль кричал ей: "Ты должна добраться до Бримстоуна. Скажи ему, что серафимы здесь. Они вернулись. Ты должна предупредить его!"

Он что-то знал. Именно на это он потратил свой бруксиз — знания. И если раньше Кару лишь гадала, какие знания он приобрел, сейчас ей просто позарез нужно было выяснить это. Поэтому она отправилась туда, и единственное, что узнала, к превеликой скорби, — он сбросился с минарета той ночью, когда его покинула.

"Сбросился? Вот это вряд ли." — Подумала она, отчетливо вспоминая бездушное спокойствие ангела, острое лезвие его меча и шрамы, оставленные на ее теле как напоминание.

Сусанна даже подарила ей футболку с собственноручно нанесенным принтом, который гласил: В МОРОККО Я ВСТРЕТИЛА АНГЕЛА, НО ВСЕ, ЧТО МНЕ ДОСТАЛОСЬ — ЛИШЬ ПАРШИВЫЕ ШРАМЫ. А потом, воодушевившись, преподнесла еще одну, на которой было написано: Я ВИДЕЛА АНГЕЛА, А ВЫ НЕТ. ОТСОСИТЕ, ВОСТОРЖЕННОЕ СТАДО ОВЕЦ!

Подобный агрессивный настрой был вызван всемирным безумством, поднявшимся из-за появления ангелов. И хотя основное количество очевидцев поначалу отметалось, так как состояло, по большей части, из пьяниц и детей, со временем эти заявления стали слишком интересны, чтоб их игнорировать. Паршивого качества видео и несколько фотографий вирусом прокатились по всемирной сети и даже попали в новостные сводки телевидения под названием "АНГЕЛЫ СМЕРТИ: ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ИЛИ МИСТИФИКАЦИЯ", произнесенным тошными голосами ведущих прайм-тайма. Лучшее фото было сделано телефоном торговца коврами. На нем была сцена атаки на Кару, где она, слава богу, была видна на заднем фоне лишь силуэтом, изображение которого было размыто теплом, поднимающимся от крыльев ангела.

Насколько знала Кару, это был единственный раз, когда ангелы — а их число явно было больше, чем один — показали крылья. Хотя многие свидетели заявляли, что видели эти создания парящими или утверждали, что тень ангелов имеет крылья. У монашки из Индии на ладони был ожог в форме пера, что привлекало паломников со всего мира, являвшихся к ней в надежде получить благословение. Восторженные культы паковали чемоданы и, собираясь вместе, проводили большие службы в ожидании конца света. В интернете всплывающие окна сообщений были заполнены новыми свидетельствами появления ангелов, ни одно из которых не казалось Кару правдивым.

— Сплошное вранье, — говорила она Сусанне. — Просто очередные психи в ожидании Апокалипсиса.

— Ну да, для них это такое развлечение! — Сусанна иронично захлопала в ладоши. — О, мамочки мои, Апокалипсис!

— Ну правда же? Насколько же хреновой должна быть твоя жизнь, чтоб жаждать наступления Апокалипсиса?

Продолжая в том же духе, они провели весь вечер в "Гуляше" — с Миком, который ранее именовался "красавчиком-скрипачом" Сусанны, а теперь являлся ее официальным бой-фрэндом — попивая яблочный чай и играя в "Насколько же хреновой должна быть твоя жизнь, чтоб жаждать наступления Апокалипсиса?"

— Настолько хреновой, что шлепанцы в виде кроликов — единственные твои друзья.

— Настолько хреновой, что твоя собака виляет хвостом, когда ты уходишь.

— …что ты наизусть знаешь слова всех песен Селин Дион.

— …что тебе хочется, чтоб весь мир прекратил существовать и тебе не пришлось бы просыпаться в своем убогом доме — в котором, кстати, нет ни капельки искусства — кормить своих угрюмых детишек и переться на работу, от которой мозги тупеют и куда кто-то постоянно притаскивает пончики только для того, чтобы твоя задница стала еще толще. Вот насколько должна быть отстойной твоя жизнь, чтобы жаждать Апокалипсиса!

Это была Сусанна и ее единогласно признали победительницей.

Ах, Сусанна.


Там, в глухомани Айдахо, используя первый в своей жизни гавриэль, Кару загадала умение летать (гавриэль исчез, она плавно оторвалась от земли) и подумала: "Видела бы это Сусанна".

Она плыла. Издав восхищенный возглас и вытянув руки для равновесия, она загребая ими по воздуху, будто плыла в каком-нибудь море, но это… не было морем. Это был воздух. Она летела. Ну, не то чтобы, прямо так уж летела, скорее парила где-то на границе долбанного неба (которое так уж вышло опоясывает этот ненормальный мир). Над ней была ночь, всеобъемлющая и всепоглощающая, полная звезд и потрясающих вещей — бесконечно глубокая, бесконечно необъятная сфера, которая требовала от Кару, чтобы та поднималась всё выше и выше.

С высоты верхушек деревьев она видела крышу дома Бэйна, слышала шепот ветра — прохладный, но игривый, он, казалось, приглашал ее подняться еще выше. Не удержавшись, она рассмеялась. И начав смеяться, уже не могла остановиться. Ее смех был неудержимым потоком хихиканий, которые звучали немного дурковато, но кто бы вел себя по-другому, оказавшись в ее ситуации?

Она летела.

Боже, как же ей хотелось разделить этот момент с кем-то.

И ей скоро представиться возможность сделать это. Вот только этот кто-то будет совсем не тем человеком, которому бы она хотела поведать обо всем случившемся с ней. Это вообще будет НЕ человек. Сейчас в мире есть лишь одно существо, которое может помочь ей.

И, к сожалению, этим существом был Разгат.

Мысль о нем, существе Айзиля, заставила Кару вздрогнуть. Но ее судьба сейчас была тесно связана с ним.

В Марракеше, услышав известие о гибели Айзиля, она, опустошенная разочарованием, блуждала улицами вокруг мечети. Направляясь сюда, она была так уверенна, что Айзиль сможет объяснить ей, что происходит, так отчаянно надеялась на это.

Прижавшись к стене, она дала волю слезам, оплакивая одновременно смерть несчастного, измученного человека и крушение своих надежд.

А потом, отдаваясь эхом откуда-то снизу, послышался смешок. Под сломанной ослиной повозкой что-то зашевелилось, и на свет выполз Разгат.

— Привет, милашка, — промурлыкал он.

Кару неописуемо обрадовало его появление и в связи с этим у нее мелькнула мысль, что ее психическое состояние находиться под угрозой.

— Ты пережил падение, — сказала она.

Пережить-то пережил, но не без потерь. Лишившись своего извозчика, он пластом перебирался по земле. Одна рука сломана, он прижимал её к груди и полз, загребая другой, волоча за собой безвольные ноги. А его голова — ужасного багрового цвета череп, расколотый от удара в висок и покрытый коркой запекшейся крови, из которого кое-где торчали кусочки камней и осколки битого стекла.

Он сделал нетерпеливый жест рукой.

— Я падал и с большей высоты.

Кару скептично посмотрела на него. Минарет был самым высоким зданием в городе.

Заметив ее недоверие, Разгат снова хохотнул. Этот сдавленный звук был смесью страдания и злобы.

— Этот минарет такая ерунда, синевласка. Тысячи лет назад я был низвергнут из рая.

— Из рая. Нет никакого рая.

— Постой, постой. Тогда, с неба, раз ты такая умная. И я не то чтобы упал. Я же ни какой-нибудь там неуклюжий недотепа. А то выходит, будто я споткнулся и упал. Нет! Меня сбросили. Выдворили!

Вот так Кару и узнала о происхождении Разгата. Так трудно было поверить, глядя на него и вспоминая ангела (мифическое, совершенное существо), что они подобны, но когда она заставила себя по-настоящему взглянуть на Разгата, то поняла, что так оно и есть. И раздробленные суставы его потерянных крыльев были ярким тому подтверждением. Он был существом иного мира.

Кроме того, она, наконец, поняла, как извращенно исполнился бруксиз, использованный Айзилем. Загадав обладание знанием другого мира, он получил оседлавшего его Разгата, который рассказал всё, что никогда не стал бы рассказывать Бримстоун.

— Что случилось с Айзилем? — Спросила она. — Он же не убил себя, правда? Это ангел…

— Что ж, ты, конечно, можешь во всем винить его. Он затащил нас на верхотуру минарета, но глупый горбун сбросился сам, чтобы защитить тебя.

— Меня?

— Мой брат серафим искал тебя, милашка. Капризный мальчишка со всеми этими его вопросами. Любопытно, чего же ему нужно от тебя.

— Я не знаю. — По спине Кару пробежали мурашки. — Айзиль не сказал ему, где я живу?

— О, нет. Благородный дуралей. Вместо этого он решил воспарить в небо, а небо сбросило его и расплющило о землю, как гнилую сливу.

— Бог ты мой, — Кару привалилась к стене и обняла себя. — Бедный Айзиль.

— Это он-то бедный?! Брось его жалеть, лучше меня пожалей. Он стал свободным, а взгляни на меня! Думаешь, так просто найти себе подходящего мула? Мне не удалось одурачить даже нищего.

Разгат подтянул себя в сидячие положение и здоровой рукой разложил свои ноги перед собой. Его лицо перекосилось от боли. Но как только Кару ощутила намек на жалость к нему, в ту же секунду боль в его глазах сменилась коварством.

— Ты же поможешь мне, не так ли, малышка? — Спросил он, улыбаясь. Его зубы были неестественно совершенны. — Позволишь мне прокатиться?

Под этим "катанием" он, должно быть, подразумевал услугу, которую Айзилю пришлось оказывать ему, но тон его голоса говорил о непристойном подтексте.

— В конце концов, это твоя вина.

— Моя вина? Да плевать я хотела.

Продолжая уговаривать Кару, он промурлыкал.

— Я поведаю тебе тайны, как поведал их Айзилю.

— Проси о чём-нибудь другом, — отрезала Кару. — Я не буду таскать тебя на себе, никогда.

— Послушай, я буду согревать тебя, заплетать твои волосы. Тебе больше никогда не будет одиноко.

Одиноко? В этот момент Кару почувствовала себя обнаженной, до такой степени легко это создание разглядело самое сокровенное в ее душе.

Он продолжал, перейдя на шепот:

— Вся твоя красота — лишь обертка одиночества. Думаешь, я не ощутил этого, когда попробовал тебя на вкус? Внутри ты практически пустая. Как леденец без начинки. Хотя, ах, такая вкусная! — Он откинул голову назад и издал стон, полуприкрыв от удовольствия глаза. Кару стало дурно. — Я бы мог лизать твою шею вечность, малышка, — он опять застонал. — Целую вечность.

Кару еще не настолько отчаялась, чтобы соглашаться на подобную сделку. Поэтому она оттолкнулась от стены и зашагала прочь.

— Приятно было поболтать. Прощай.

— Постой! — Крикнул ей вслед Разгат. — Подожди!

"Вряд ли он может сказать, что-то такое, что заставило бы меня остановиться," — подумала Кару. Но затем он крикнул:

— Хочешь снова увидеть своего Торговца желаниями? Я бы мог отвести тебя к нему. Я знаю один портал!

Она обернулась и с подозрением посмотрела на него.

Коварство в его глазах сменилось единственной эмоцией, которую он искренне испытывал. Кару сразу же распознала ее и поняла, что между ними есть нечто общее. На его лице была неописуемая тоска. Если самым сокровенным в ее сущности было одиночество, то у Разгата — тоска.

— Тысячу лет назад они выкинули меня через этот портал. Я знаю где он. Я покажу, но тебе придется взять меня с собой. — У него сбилось дыхание. А потом он прошептал. — Я просто хочу попасть домой.

Сердце Кару ухало от волнения. Еще один портал.

— Так пойдем прямо сейчас, — сказала она.

— Думаешь, если бы всё было так просто, я до сих пор бы здесь прозябал? — Довольный собой спросил Разгат.

— О чем это ты?

— Он в небе, девочка. Нам нужно долететь до него.

И вот теперь, благодаря двум засаленным гавриэлям, добытым из бороды охотника — один для неё, другой для Разгата — они смогут летать.

ГЛАВА 23 БЕЗГРАНИЧНОЕ ТЕРПЕНИЕ

Сказочный город. С воздуха было видно, как красные крыши домов петлей окружают темную реку, а поросшие деревьями холмы к ночи стали казаться черными пустотами на фоне залитого светом замка, заостренных готических башен, больших и малых куполов. Река захватывала все эти огни в плен и, будто дразнясь, растягивая и колыхая их, несла дальше, а косой дождь размывал всю эту картину мутным пятном.

Акива видел Прагу впервые — пометить здесь портал выпало не ему. В Прагу был послан Азаил, который упомянул о ней, вернувшись в их мир. Он рассказал, что город был прекрасен. И оказался прав. Акива представлял себе, что Астрай, должно быть, выглядел так же в свой золотой век, пока его не разрушили чудовища. Город Ста Башен, названный столицей серафимов — по башне на каждого божьего светоча. А химеры разрушили их, все, до единой.

Многие города в людском мире тоже были уничтожены войной, но Праге повезло. Он стоял, прекрасный и загадочный. Его потрескавшиеся каменные стены стали гладкими после столетий штормов, миллионов струй дождя. Сейчас он был мокрым и холодным, совсем не гостеприимным, но Акиву это не беспокоило. Он излучал собственное тепло. Влага с шипением падала на его невидимые крылья и испарялась, оставляя после себя паровое облако, которое своими очертаниями повторяло контур его крыльев. Никакая магия не могла справиться с этим, что, правда, на данный момент не было проблемой, потому что здесь, наверху, никто этого увидеть не мог.

Он опустился на крышу одного из домов Старого города. Напротив шпили церкви, как рога нечистого, высились за выстроившимися в ряд домами, в одном из которых располагалась квартира Кару. В ее окне не горел свет. Он нашел ее два дня назад, и все это время окно оставалось темным, а квартира пустой.

В его кармане, сложенная вчетверо и потертая на сгибах от долгого ношения, лежала страница из альбома — девяносто второго, как гласила надпись на его обороте. На этом листе, первом в альбоме, была изображена Кару, ее руки были сложены в мольбе. Под рисунком было написано: "Если вы нашли этот альбом, пожалуйста, верните его по адресу Кралодворская, 59, кв.12, Прага. Вы будете вознаграждены колоссальной признательностью и солидными деньгами. Спасибо.

Акива не стал брать с собой весь альбом, только одну страницу, с потрепанными и измятыми краями. Ему не нужны были колоссальная признательность или деньги.

Только Кару.

С безграничным терпением того, кто научился жить сломленным, Акива ждал её возвращения.

ГЛАВА 24 ЛЕТАТЬ — ЭТО ПРОСТО

К своей не малой радости, Кару обнаружила, что летать легко. Возбуждение от полета прогнало всю её усталость, а вместе с ней и апатию, в которую она погрузилась после посещений слишком большого числа бримстоуновых торговцев зубами. Она летела высоко, любуясь звездами и ощущая себя одной из них. В это невозможно было поверить.

В этом Бэйну нужно было отдать должное. У него, может, и нет чувства прекрасного, но жил он в компании звезд. Небо выглядело так, будто по нему рассыпали сахар.

Оставив охотничий домик позади, Кару плыла по направлению Бойсе. Она взмывала вверх и ныряла вниз, вытирая ладонью проступившие от ветра слезы. Она забавлялась со скоростью — это не требовало усилий, хотя влажные от слез щеки обжигало холодом.

Вскоре она догнала такси, покинувшее ее в глуши. Несколько злонамеренных мыслей пронеслось в голове. Она могла бы подлететь, постучать в окно и, погрозив кулаком, взмыть вверх.

"Злая девчонка!" — подумала она, представив голос Бримстоуна, осуждающий такое безрассудное озорство. Что ж, может он и прав в чем-то.

А как насчет самого желания — способности летать — и плана, частью которого оно являлось? Что бы он подумал об этом? Что бы сказал, появись Кару у него на пороге с взъерошенными от ветра волосами? Обрадовался, увидев ее, или был бы все еще зол и, обругав, снова выставил бы ее за дверь? Нужно ли вообще искать его, или он хотел, чтоб она, как бабочка, не оглядываясь, вылетела в окно, и вела себя так, будто монстров в ее семье никогда и не было?

Если Бримстоун ожидал от нее такого поведения, значит, он совсем не знал ее.

Она направлялась в Морокко, чтоб, под какой бы кучей мусора или ослиной телегой он не прятался, во что бы то ни стало отыскать Разгата, и с ним вместе — вместе! (это заставило ее содрогнуться) — подняться к порталу в небесах и через него попасть в "Повсюду".

Она поняла, что подразумевал Бримстоун, говоря, что "надежда обладает волшебной силой". Ей бы не удалось при помощи лишь желания открыть портал, но с ее силой воли и надеждой это удастся. Вместо того чтобы смириться с потерей своих химер, она нашла путь к ним. Вот она, летит, и ее ожидает гид, который покажет ей дорогу. Кару была горда собой и верила, что Бримстоун тоже будет гордиться ею, пусть даже и не покажет этого.

Она дрожала. Наверху было холодно, и постепенно радость полета сменилась стучанием зубов и вернувшейся усталостью. Поэтому она опустилась прямо посередине дороги, исполнив свое первое приземление с такой легкостью, будто это доводилось делать уже тысячи раз, и стала поджидать такси.

Водитель такси, само собой разумеется, был несказанно удивлен, увидев ее. Он уставился на Кару, словно она была привидением, и всю обратную дорогу до аэропорта поглядывал на нее в зеркало заднего вида чаще, чем смотрел на дорогу. А она была слишком измотана, чтоб найти это забавным. Закрыв глаза, Кару потянулась к воротнику своей куртки и легонько сжала пальцами птичью косточку Бримстоуна.

Она уже почти заснула, когда зазвенел телефон. На экране высветилось имя Сусанны.

— Привет, взбесившаяся фея.

Сусанна фыркнула.

— Заткнись. Если кто из нас действительно фея, то это ты.

— Я не фея. Я чудовище. И знаешь, что, у меня для тебя есть сюрприз, касающийся фей. — Кару постаралась представить себе лицо Сусанны, если бы та увидела, как она поднимается в небо. Сказать сейчас или оставить это на потом? Может, стоит притвориться падающей с башни… хотя, наверное, это было бы жестоко.

— Что такое? — спросила Сусанна. — Ты везешь мне подарок?

На этот раз фыркнула уже Кару.

— Ты как ребенок, ищущий торт в карманах родителей, вернувшихся из гостей.

— О, торт! Торт принимается. Но только не из кармана, потому что он окажется бякой.

— Нет у меня никакого торта.

Вздох.

— Ну что ты за друг? Еще и отсутствуешь постоянно.

— В настоящий момент я уставший друг. Так что, если услышишь храп, не обижайся.

— А где ты находишься?

— В Айдахо, по пути к аэропорту.

— Ух ты, аэропорт! Ты возвращаешься домой, правда же? Ты не забыла! Я знала, что ты не забудешь!

— Да ладно. Я с нетерпением ждала этого на протяжении всех этих недель. Ты даже представить себе не можешь. Мерзкий охотник, мерзкий охотник, еще один такой же — кукольноепредставление!

— Кстати, как все прошло с мерзкими охотниками?

— Мерзко. Забудь о них. Ты уже полностью готова?

— Мда. Крышу у меня немного срывает, но готова. Нельзя себя хвалить, но куклы получились великолепными. И теперь мне нужна лишь твоя магия. — Она остановилась. — Я имею ввиду не твою магическую магию, а врожденные чары Кару. Когда ты вернешься?

— Думаю, в пятницу. Мне нужно сделать всего одну маленькую остановку в Париже…

— Всего одну маленькую остановку в Париже, — перебила ее Сусанна. — К твоему сведению, особа с меньшей душой, чем у меня, могла бы оборвать нашу дружбу лишь основываясь на таких несносных вещах, как слова "мне нужно сделать всего одну маленькую остановку в Париже".

— В мире существуют особы, обладающие чем-то меньшего размера, чем у тебя? — парировала Кару.

— Эй! Может, тело у меня и маленькое, но душа огромная. Именно по этой причине я ношу обувь на платформе — чтоб дотянуться до верхней точки своей души.

Кару рассмеялась, и ее звонкий смех заставил водителя в очередной раз посмотреть в зеркало заднего вида.

— А также для поцелуев, — добавила Сусанна. — Потому что иначе я смогла встречаться лишь с карликами.

— Кстати, как там Мик? Помимо того, что он не карлик?

Голос Сусанны тут же стал воркующим.

— Он по-настоящему хорош, — проговорила она, растягивая слова, словно ириску.

— Алло, кто это? Верните трубку Сусанне. Сусанна? Тут какая-то слюнявая чикса на проводе, притворяется тобой…

— Заткнись, — сказала Сусанна. — Просто приезжай уже, ладно. Ты нужна мне.

— Я уже в пути.

— И привези мне подарок.

— Ц-ц-ц. Как будто ты заслужила.

Улыбаясь, Кару нажала кнопку отбоя. Сусанна, конечно же, заслужила подарок. И именно он был причиной, по которой Кару летела в Париж, перед тем как отправиться домой в Прагу.

Домой. У этого слова все еще были кавычки, но одна половина жизненного уклада Кару была отрезана от нее, а вторая — нормальная часть — была в Праге. Ее крохотная квартирка с неровно сложенными стопками альбомов; Сусанна и ее куклы; лицей, мольберты, обнаженные старики в боа из перьев; "Отравленный Гуляш", статуи в противогазах, миски с дымящимся гуляшом на крышках гробов; и даже ее подлец-бывший, выскакивающий из-за угла, разодевшись вампиром.

В общем-то, такая абсолютно нормальная жизнь.

И все же, часть нее, сгорая от нетерпения, рвалась направиться прямиком в Морокко, подобрать там своего отвратного спутника и рвануть к входу в "Повсюду". Она не выносила мысли, что оно могло просто исчезнуть — только не после того, что ей уже довелось потерять. Она намеревалась вернуться назад, в Прагу, чтоб попрощаться и добавить в свою жизнь "нормальности", к которой ей вряд ли представиться возможность вернуться в ближайшем будущем.

К тому же, она ни за что бы не пропустила кукольное представление Сусанны.

ГЛАВА 25 ВЕЧНАЯ ВОЙНА

Кару прибыла в Прагу в пятницу, поздно ночью. Она назвала свой адрес таксисту, но уже на подъезде к дому попросила высадить ее на Йозефа, возле старого еврейского кладбища. Это место было самым посещаемым из всех знакомых ей, насыпь, столетиями выраставшая над мертвыми. Надгробия, установленные беспорядочно и торчащие, как зубы; вездесущие вороны, гнездящиеся на ветках деревьев, ветки которых походили на скрюченные пальцы старой карги. Она любила рисовать здесь, сейчас ее целью было не кладбище, которое, к тому же, в такое позднее время, конечно, было закрыто.

Вдоль неровных стен, ощущая его тяжелую тишину, Кару шла к порталу Бримстоуна, расположенного неподалеку. Или, вернее, туда, где раньше был портал.

Она остановилась на противоположной стороне улицы, набираясь смелости, чтобы пересечь ее и постучать в дверь. "Она должна открыться," — думала она. — "Она откроется, и на пороге будет стоять Исса и, раздраженно улыбаясь, скажет: "Бримстоун в скверном настроении. Ты уверенна, что хочешь войти?"

Как будто все это было всего лишь глупой ошибкой. Может, это все-таки возможно?

Она пересекла улицу. Сердце сжалось, она подняла руку и три раза отрывисто стукнуло. Едва она сделала это, как ее надежда мучительной волной накатилась на нее. Кару сделала глубокий вдох и задержала дыхание, сердце отбивало в такт ее мольбам "пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста". Глаза наполнились слезами. И она не сможет сдержать их, каким бы ни был исход, она расплачется — от разочарования или облегчения.

Тишина.

"Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста."

И… ничего не произошло.

Резко выдохнув, она снова начала дышать. По щекам пробежали две мокрые дорожки. Она продолжала ждать, минуты убегали одна за другой, пока, наконец, не сдалась и отправилась домой.

* * *
В ту ночь Акива наблюдал за тем, как она спит. Ее губы нежно приоткрыты, ладоши по-детски спрятаны под щекой, дыхание глубокое. Айзиль заявлял, что она невинна. Во сне она действительно казалась такой. А какой была на самом деле?

Эти последние месяцы она не покидала его мыслей — ее красивое личико, поднятое вверх, чтоб посмотреть на него, ее глаза, полные уверенности, что она сейчас погибнет. Это воспоминание обжигало его. Вновь и вновь оно напоминало, насколько близок он был к тому, чтобы убить ее. Что заставило его остановиться?

Что-то в ней напомнило о другой девушке — девушке из далекого прошлого, давно потерянной. Но что? Точно не глаза. Они были не теплыми, светло-карими, а черными, как у лебедя, яркими угольками выделяясь на фоне ее кремовой кожи. Да и вообще в ее чертах он не мог найти сходства с тем, любимым лицом, увиденным сквозь пелену когда-то очень давно. Обе девушки были прекрасны и, казалось, это единственное их сходство. Но все же, что-то их объединяло. И это не давало ему покоя.

И наконец до него дошло — жест. То, как она, словно маленькая птичка, склонила голову набок, глядя на него. Именно это и спасло ее. Такая ничтожная деталь.

Стоя на ее балконе, глядя в окно, Акива спрашивал себя: и что теперь?

Нахлынули непрошеные воспоминания о последнем разе, когда он наблюдал, как кто-то спит. Тогда между ними не было замороженного его дыханием стекла. Он был рядом с Мадригал, лежал, опираясь на локоть и проверяя, как долго сможет продержаться, не прикасаясь к ней.

Он не выдержал даже минуты. В кончиках его пальцев накапливалась боль, утихомирить которую можно было, лишь коснувшись ее.

Тогда на его руках было еще гораздо меньше отметин смертей, сделанных чернилами. Он уже был убийцей, но Мадригал поцеловала татуировки на его руках, палец за пальцем, отпуская его грехи.

— Война-это все, чему нас учили, — шептала она, — но можно жить по-другому. И мы узнаем, как. Акива, мы можем открыть для себя это. Это начало. Здесь. — Она положила ладонь на его голую грудь, — его сердце бешено скакнуло — а его руку приставила к своему сердцу, прижимая ее к шелковой коже. — Мы и есть начало.

И это действительно казалось началом, с той первой украденной ночи с ней — как открытие нового жизненного пути.

С нежностью, которой никогда до этого не испытывал, он проводил кончиками пальцев по векам спящей Мадригал, гадая, какие сны заставляют их трепетать.

Она доверяла ему достаточно, чтобы позволить прикасаться к себе спящей. Даже возвращаясь в памяти в то время, он не переставал удивляться, как с самого начала она доверяла ему лежать рядом, трогать свое лицо, изящную шею, тонкие, сильные руки и суставы мощных крыльев. Иногда он ощущал, как от увиденного во сне учащался ее пульс; а порой она бормотала что-то и тянулась к нему, просыпаясь, когда он оказывался рядом с ней, а потом, осторожно, в ней.

Акива отвернулся от окна. Что так сильно всколыхнуло воспоминания о Мадригал?

Тонкие побеги догадки закрались в самую глубину его сознания, связывая все воедино, делая невозможное возможным. Но он не хотел признавать этого. Он не хотел верить, что где-то внутри него еще сохранилась способность надеяться.

Он спрашивал себя, что заставило его покинуть свой полк и, не сказав не слова даже Азаилу и Лиразу, вернуться в этот мир?

Ничего бы не стоило просто разбить стекло или даже растопить его. В считанные секунды он мог бы оказаться рядом с Кару и, зажимая ей рот ладонью, разбудить. Он мог бы потребовать, чтоб она сказала ему… что, что именно? Разве может она знать, почему он явился сюда? Кроме того, мысль о том, как сильно она испугается, казалась невыносимой ему.

Повернувшись, он подошел к перилам и посмотрел на город.

Азаил и Лираз должно быть, уже хватились его. "Опять," — будут говорить они друг другу приглушенными голосами, даже прикрыв его отсутствие какой-нибудь наспех выдуманной историей.

Азаил был ему братом наполовину, Лираз — наполовину сестрой. Они были детьми гарема, отпрысками правящего серафима, чьим хобби было размножение байстрюков, которые станут впоследствии воинами. Их "папа" — они произносили это слово сквозь стиснутые зубы — каждую ночь наведывался к разным любовницам — женщинам, которых ему поставляли как дань, или которые просто случайно попадались ему на глаза. Секретари вели список потомства, разделяя его на две колонки: девочки и мальчики. Новорожденные пополняли этот список, а когда они вырастали и гибли на полях сражений, их имена бесцеремонно вычеркивались оттуда.

Акива, Азаил и Лираз попали в список в один и тот же месяц. Они росли вместе, окруженные женским вниманием, а в пять лет их отдали в обучение военному делу. С тех пор им удавалось всегда держаться вместе, сражаться в одних полках, добровольцами вызываться на одни и те же задания, включая последнее: пометить двери Бримстоуна выжженными отпечатками, которые, синхронно вспыхнув, уничтожили порталы мага.

Это был второй раз, когда Акива исчез без объяснений. Первый раз случился много лет назад, и он отсутствовал так долго, что брат и сестра уже начали считать его погибшим.

И часть него действительно была мертва.

Он никогда не рассказывал ни им, ни кому-либо другому, где пропадал все эти месяцы, или что заставило его поступить так.

Айзиль назвал его чудовищем. Но разве он был не прав? Акива представил себе, что подумала бы Мадригал, встретившись с ним теперь, увидев, что он сделал с "новым путем жизни", о котором они шептали друг другу, так давно, в безмолвном мире переплетенных их крыльев.

В первый раз с тех пор, как потерял ее, память не смогла восстановить ее лицо. Вмешалась другая: Кару. Ее глаза были черными и напуганными, в них отражалось сияние его крыльев, когда он навис над ней.

Он был чудовищем. После всего, что он совершил, его грехи не могут быть отпущены.

Он открыл крылья и, встряхнув ими, поднялся в ночь. Находиться здесь, быть затаившейся опасностью, когда Кару так умиротворенно спала, было неправильным. Он опять устроился на крыше дома напротив, и тоже попытался уснуть и, когда ему наконец это удалось, увидел сон, в котором он оказался по ту сторону стекла. Кару — не Мадригал, Кару! — улыбалась ему, прижимаясь губами к одной за другой костяшкам его пальцев. И каждый ее поцелуй стирал черные линии, пока его руки не стали чистыми.

Невинна.

— Можно жить по-другому, — прошептала она, и он проснулся с комком в горле, потому что знал, что это неправда. Не было никакой надежды, только топор палача и месть. И пути к примирению не было. Вечная война.

Отчаяние росло в нем, словно крик, и он прижал ладони широкой частью к глазам.

Да зачем он явился сюда?! И почему не может заставить себя уйти?!

ГЛАВА 26 ЛЕГКОЕ ОЩУЩЕНИЕ БЕСПОКОЙСТВА

Утром субботы, первый раз за несколько недель, Кару проснулась в своей постели. Она приняла душ, сварила кофе, прошерстила кухонные шкафчики на предмет чего-нибудь съедобного и, не найдя ничего, покинула свою квартирку, прихватив пакеты с подарками для Сусанны. По пути она отослала подруге смс "Пикабу! Сегодня большой день. Я несу завтрак" — и купила несколько круасанов в кондитерской на углу.

Пришла ответная смс: "Если они без шоколада, то это не завтрак." Улыбнувшись, Кару вернулась в лавку, чтоб докупить шоколадных крендельков.

И только пройдя до конца улицы и повернув за угол она почувствовала, что что-то не так. Это было легкое ощущение беспокойства, но этого хватило, чтоб она остановилась, как вкопанная и огляделась вокруг. Она помнила слова Бэйна: "будешь жить, подобно добыче, постоянно гадая, кто выслеживает тебя на этот раз", и по телу пробежали мурашки. Нож был спрятан в ботинке, давя на щиколотку, и этот дискомфорт давал ей чувство комфорта.

Она забрала крендельки для Сусанны и пошла дальше, встревоженная. Ее плечи были напряжены и несколько раз она оглядывалась, но не заметила ничего необычного. Довольно скоро она подошла к мосту Чарльза.

Жемчужина Праги, этот средневековый мост пересекал Влтаву между Старым городом и Маленьким кварталом. Мост был только пешеходным, по обе стороны от него возвышались готические башенки, а вдоль него выстроились в линию величественные статуи святых. В такой ранний час на мосту почти никого не было. Косые лучи восходящего солнца падали на статуи, те отбрасывали длинные тонкие тени.

Понемногу начинали прибывать торговцы и уличные артисты со своими тележками, чтобы занять самые доходные места в городе. А в самом центре всего этого, перед потрясающим видом на пражский замок, находился огромный кукольник.

— Боже мой, он же великолепен, — сказала Кару, обращаясь к самой себе, потому что кукла сидела в одиночестве.

Она была в высотой под десять футов и довольно зловещего вида, с жесткими чертами лица и ручищами, напоминающие снегоуборочные лопаты. Кару заглянула за кукольника (тот был одет в огромный френч), но там тоже никого не было.

— Эй? Есть кто? — Позвала она, удивившись, что Сусанна оставила свое творение без присмотра.

И тут из самой куклы раздалось: "Кару!", и черные полы военного плаща раскрылись, как в индейском вигваме. Оттуда выскочила Сусанна.

И сразу же выхватила из рук Кару выпечку.

— Хвала господу, — с чувством произнесла она.

— Класс. Я тоже рада тебя видеть.

— Ммфф.

Вслед за ней показался Мик. Обняв Кару, он сказал:

— Я буду ее переводчиком. То, что только что прозвучало, на ее языке означает "спасибо".

— Правда? — преувеличенно недоверчивым тоном спросила Кару. — Это больше было похоже на фырканье лошади.

— Совершенно точно.

— Ммфф, — согласилась Сусанна, кивая головой.

— Это нервное, — сказал Мик.

— Все настолько плохо?

— Просто ужасно. — Зайдя за спину Сусанны, он наклонился, чтобы заключить ее в объятия. — Самый ужасный из всех ужасов. Она невыносима. Теперь твоя очередь. Я достаточно натерпелся.

Сусанна стукнула его, а потом взвизгнула, когда он зарылся лицом в ее шею и, целуя, издал страстные чмоканья.

У Мика были песочного цвета волосы и светлая кожа, бакенбарды и эспаньолка. Разрезом глаз намекал на предков, пришедших сюда с равнин Центральной Азии. Он был хорош собой и талантлив, краснел и, сосредоточившись, любил напевать. Он был сговорчив, но при этом с ним было интересно — замечательная комбинация. Он умел по-настоящему слушать, а не ждать, притворяясь заинтересованным рассказом собеседника, паузы, чтоб снова начать говорить (в отличие от Каза). А самое главное, он абсолютно обалдевал от Сусанны, которая, впрочем была такой же обалдевшей от него. Они были похожи на мультяшных персонажей — не хватало только сердечек вместо глаз — и наблюдая за ними Кару чувствовала себя одновременно глубоко счастливой и невероятно несчастной. Она представляла, что может видеть их бабочек — "Желудочниос бабочкос" — кружащихся в сладком танце новорожденной любви.

Что же касается ее самой, было все сложнее и сложнее представить себе что-нибудь порхающие у себя внутри. Больше, чем когда либо, она была одинокой. Эта пустота внутри как будто была отдельным организмом в ней, злым, насмехавшимся над ней за все то, чего ей никогда не суждено познать.

"Нет." — Одернула она себя. — "Узнаю. Я уже на пути к этому."

Когда Мик начал целовать шею Сусанны, улыбка Кару была искренней, но вскоре стала немного походить на улыбку мистера Картофельная Голова, такую же застывшую.

— А я упоминала, — сказала она, прочистив горло, — что принесла подарки?

Это сработало.

— Подарки! — Взвизгнула Сусанна, освобождаясь из объятий. Она начала подпрыгивать вверх-вниз и хлопать в ладоши. — Подарки, подарки!

Кару дала ей пакет. В нем лежали три мешочка, обернутые толстой коричневой бумагой и связанные бечевкой. На самом большом из них была визитка, напечатанная на пергаменте и гласящая "Мадмуазель В. Везеризак, АРТЕФАКТЫ". Мешочки были элегантны и имели последовательность. Когда Сусанна вынула их из пакета, ее брови показали себя во всей красе.

— Что это такое? — Сразу став серьезной, спросила она. — Артефакты? Кару! Под подарками я подразумевала сувенир из аэропорта или что-то типа того.

— Просто открой их, — ответила Кару. — Сначала самый большой.

Сусанна послушалась. И заплакала.

— Боже мой, боже мой, — шептала она, сгребая пену тюля к груди.

Это был балетный костюм.

— Его надевала Анна Павлова, когда выступала в Париже в 1905, — возбужденно сказала Кару.

Это было так весело — дарить подарки. В детстве у нее никогда не было Рождества или вечеринок в честь Дня Рождения. Но как только она стала достаточно взрослой, чтоб покинуть магазин и начать жить самостоятельно, она полюбила приносить маленькие безделушки для Иссы и Язри — цветы, экзотические фрукты, голубых ящериц, испанские веера.

— Хорошо, я понятия не имею о ком речь…

— Как? Она же была и остается самой известной балериной в мире.

Поднятая бровь.

— Ладно, проехали, — вздохнула Кару. — Она была знаменита своей миниатюрностью, так что это должно подойти тебе.

Сусанна развернула костюм, чтоб получше рассмотреть.

— Это… это… это… мне не хватает воздуха… — заикаясь, произнесла она.

Кару расплылась в улыбке.

— Знаю. Круто, правда? На блошином рынке в Ла Пуссэ есть женщина, которая продает винтажные балетные принадлежности….

— Но сколько это стоит? Ты, должно быть, выложила целое состояние…

— Цыц, — прервала её Кару. — Целые состояния разбазаривались и на более идиотские вещи. И к тому же, я ведь богата, не забыла? Сказочно богата. Неприлично богата.

В общем, благодаря счетам, которые Бримстоун открыл на её имя, Кару могла себе позволить дарить любые подарки. В том числе и себе. Один из таких, она сделала себе в Париже. Это тоже был артефакт, правда, никоим образом не имел отношение к балету.

Как только она увидела блеснувшие в витрине ножи, то сразу же поняла, что должна заиметь себе их. Это были китайские серповидные клинки, одно из её любимых оружий. Её собственные, остались с ее сэнсеем в Гонг-Конге, где она не бывала с тех пор как сгорели порталы. Как бы то ни было, те старые клинки не шли ни в какое сравнение с нынешними.

— Четырнадцатый век… — начала было уже набивать цену мадам Везеризак, но Кару это было не нужно. Ей казалось, что торговаться за такие клинки было просто кощунством, поэтому она, и глазом не моргнув, заплатила назначенную цену.

Каждый нож состоит из двух лезвий, два соединенных полумесяца, отсюда и название. Рукоять находится посередине и в действии мог наносить множество колотых и резаных ран, и, самое важное, блокировать противника. Полумесяцы были оптимальным оружием для борьбы с несколькими противниками, особенно, когда те вооружены длинными мечами. Если бы у неё тогда в Морокко были бы при себе эти клинки, ангел бы не одолел её так легко.

В оставшихся двух мешочках находились пуанты и миленькая шапочка с бутонами шелковых роз. И то и другое также служило реквизитом балетной сцены еще столетие назад.

— Примеришь? — Предложила Кару и Сусанна с энтузиазмом кивнула.

Они протиснулись внутрь кукловода и отбросили в сторону ее изначально заготовленный, ничем не примечательный костюм.

Часом позже на мосту уже толпились группы туристов с путеводителями в руках, спрашивая дорогу к замку. И довольно внушительное их количество выжидательно выстроилось полукругом у гигантской куклы.

— Не вертись, — сказала Кару, наносившая румяна Сусанне, которая занималась неподобающими манипуляциями под пачкой.

— Мои колготки сморщились, — ответила Сусанна.

— Хочешь, чтоб на твоих щеках тоже оказались морщины? Сядь спокойно.

— Ладно.

И она постаралась не двигаться, пока Кару навела идеальные розово-красные круги на ее щеках. Лицо Сусанны было бледное от пудры, губы приобрели форму бантика, как у куклы, и от их уголков тянулись прямые черные линии, символизируя шарнирную челюсть марионетки. Наклеенные ресницы окаймляли темные глаза. На ней была парка, которая, конечно же, оказалась ей в пору, и пуанты, которые знавали лучшие дни. Белые колготки были заштопаны на коленях и имели несколько затяжек, одна из бретелек ее боди оторвалась и висела, болтаясь. Волосы представляли собой спутанный начес с прикрепленным к нему шиньоном, а завершала прическу прикрепленная сверху шапочка с бутонами роз. Она была похожа на куклу, которую годами не вытаскивали из кукольного ящика.

Этот ящик, кстати, стоял открытым, готовый принять ее, как только костюм будет готов полностью.

— Готово, — произнесла Кару, оценивая свою работу. Довольная полученным результатом, она хлопнула в ладоши и от этого почувствовала себя Иссой, когда та примеряла ей рога, смастеренные из пастернака или хвост, сделанный из перьевой щетки для пыли.

— Превосходно. Ты выглядишь умилительно жалкой. Наверняка кое-кто из туристов захочет забрать тебя к себе домой в качестве сувенира.

— Кое-кто из туристов пожалеет об этом, — сказала Сусанна, поднимая пачку и воинственно подтягивая колготки.

— Слушай, да оставь ты эти несчастные колготы в покое! С ними все нормально.

— Ненавижу колготки.

— Что ж, добавлю их в список. Сегодня утром ты ненавидишь, дай вспомнить, мужчин в шляпах, немецких овчарок…

— Владельцев немецких овчарок, — поправила Сусанна. — У человека должен быть камень вместо души, чтоб ненавидеть немецких овчарок.

— Итак, владельцев немецких овчарок, лак для волос, накладные ресницы и, теперь еще и колготки. На этом все?

— Из вещей, что я ненавижу? — Она немного поразмыслила. — Думаю, да. Пока что.

Внутрь заглянул Мик.

— Там целая толпа собралась, — сказал он. Это он уговорил Сусанну показать ее проект на улице. Сам он иногда играл на улице за чаевые, нацепив на глаз повязку (как он сам объяснял, "для пущей романтики"), и пообещал, что за утро она сможет заработать несколько тысяч крон. Сейчас на его глазу вновь была повязка, которая придавала ему плутоватый и, в то же время, обаятельный вид.

— Боже, ты очаровательна, — произнес он, уставившись неприкрытым глазом на Сусанну.

Слово "очаровательна" обычно не нравилось Сусанне.

— Очаровательны обычно бывают малые дети, — отрезала она. Но, когда дело касалось Мика, все кардинальным образом менялось. Она покраснела.

— Из-за тебя мне в голову лезут похабные мысли, — сказал он, проскальзывая в тесное пространство, и теперь Кару оказалась запертой в арматуре куклы. — Это нормально, что меня заводит марионетка?

— Нет, это очень ненормально. — Ответила Сусанна. — И это объясняет, почему ты работаешь в кукольном театре.

— Меня возбуждают не все марионетки, только ты. — Он крепко обнял ее талию. Она взвизгнула.

— Аккуратней! — Потребовала Кару. — Макияж!

Но Мик не слушал. Он прильнул в длительном поцелуе к кукольному рту Сусанны, размазывая красную помаду и белую пудру по ее лицу и сам, в итоге, оставаясь в помаде. Смеясь, Сусанна вытерла ему губы. Кару подумала было все подправить, но оказалось, что так созданный ими образ становиться более совершенным, поэтому решили оставить все как есть.

Поцелуй оказал чудодейственный эффект на нервы Сусанны.

— Думаю, пора начинать, — задорно сказала она.

— Тогда поехали, — сказала Кару. — Полезай в кукольный ящик.

И шоу началось.

Сусанна рассказывала своим телом трогательную историю заброшенной куклы, которую вытащили из коробки станцевать последний танец. Она начала неуклюже, двигаясь хаотично, как приходящая в движение заржавевшая вещь, и несколько раз падая на землю в облаке тюля.

Наблюдая за увлеченными лицами зрителей, Кару видела, что многим из них хотелось выступить вперед и помочь маленькой грустной танцовщице.

Над маленькой балериной темной тучей нависал кукловод, и когда Сусанна вертелась, его руки и пальцы двигались и подпрыгивали, очень реалистично казалось, что именно он управляет ею, а не наоборот. Кукла была сконструирована довольно хитроумно, так что создаваемая иллюзия была безупречна.

Постепенно приблизилось время для главной идеи представления, когда балерина начала обретать прежнее мастерство. Сусанна медленно поднялась на пуанты, будто притянутая вверх нитями, и вытянулась всем телом. Ее лицо засветилось от удовольствия. Соната Сметана сорвалась со струн скрипки Мика, до боли пронзительная, и в этот момент стерлись грани между театральной уличной постановкой и реальностью.

На глазах Кару проступили слезы. Пустота внутри нее неистовствала.

В финале, когда Сусанну силой заталкивали назад в ящик, она, с мольбой протянув к ним руку, бросила на зрителей тоскливый взгляд. Громко хлопнув, крышка ящика закрылась, и, вторя ей, так же резко оборвалась музыка.

Представление имело успех. Футляр скрипки Мика быстро заполнялась банкнотами и монетами, а Сусанна, отбив штук десять поклонов, позировала перед фотоаппаратами. Потом они с Миком скрылись за полами френча, где (в чем Кару нисколько не сомневалась) нанесли непоправимый урон нанесенному ею макияжу. Вздохнув, она присела на крышку ящика и стала дожидаться их.

И здесь, на середине моста Чарльза, в толпе туристов, по плотности своей напоминавшей рыбный косяк, ощущение беспокойства появилось вновь, проникая медленно, как тень от наползающей на солнце тучи.

ГЛАВА 27 НЕ ДОБЫЧА — ОХОТНИК

"Ты обрекла себя на роль добычи, маленькая паршивка."

Эти слова звенели в ее ушах, пока она озиралась вокруг, пристально вглядываясь в лица прохожих. Понимая, что здесь, на середине моста, она открыта, как на ладони, Кару, прищурившись, посмотрела на крыши домов по обе стороны реки, представляя, как сквозь прицел винтовки на нее смотрит охотник.

Потом она отмахнулась от этой идеи. Это не может быть он. Постепенно беспокойство утихло, и она обвинила во всем паранойю, но в течение дня это ощущение то появлялось, то пропадало вновь, пробегая холодком по спине. Сусанна станцевала еще десяток раз, с каждым выступлением приобретая все большую уверенность, а футляр скрипки наполнялся снова и снова, намного превзойдя все ожидания.

Они уговаривали Кару поужинать с ними где-нибудь, но она отказалась, ссылаясь на часовую разницу, что, в общем-то не было абсолютной неправдой, но, все же, не являлось реальной причиной отказа.

Теперь она была уверенна, что за ней следят.

Она прижала пальцы к ладоням — появившееся там покалывание поднималось по рукам вверх. Сойдя с моста и шагая по мощеной мостовой Старого города, она знала, что ее преследуют. Остановившись, она опустилась на одно колено, делая вид, что поправляет ботинок, и вытащила оттуда нож — ее обычный нож. Новые — скрещенные полумесяцы — лежали в шкафу в ее квартире. Сканируя взглядом окружающих, она незаметно спрятала нож в рукаве.

Не заметив никого, она пошла дальше.

Попав в Прагу в первый раз, она окончательно заблудилась, исследуя улицы этого города. Помнится, тогда она, миновав галерею искусств и пройдя несколько кварталов, вернулась, но найти ее уже не смогла. Город поглотил ее. К слову сказать, Кару и потом так и не удалось обнаружить ту галерею. Улицы здесь загадочным образом переплетались, и от этого казалось, что, пока ты идешь, их расположение за твоей спиной меняется, горгульи на носочках убегают куда-то, камни, как части пазла, перестраиваются и строения приобретают другую конфигурацию, пока ты не видишь. Прага очаровывает, манит, как мифическая фея, завлекающая путешественников все дальше в лесную чащу, до тех пор, пока они не потеряют надежду. Только заблудившийся здесь переживал совсем другие эмоции. Это было приключение, наполненное магазинами кукол и абсента, и единственным созданием, выскакивающим из-за угла, был Каз и его когорта, нарядившаяся вампирами и готовая к своим глупым выходкам.

Обычно все бывало именно так.

Но сегодня Кару чувствовала реальную угрозу и с каждым шагом, холодно, размеренно, в мыслях призывала ее показаться в открытую. Она хотела сразиться, ее тело было натянутой пружиной. Как часто её дразнили иллюзии того, что можно еще что-то сделать, и вот сейчас, наконец-то, она была уверена, что ей выпал шанс в её фантомной жизни сразиться по-настоящему.

— Ну давай же, — шептала она своему невидимому преследователю, опуская ниже голову и ускоряя шаг. — У меня есть сюрприз для тебя.

Сейчас она шла по Карлова — главной пешеходной улице между мостом и площадью Старого Города. Толпа туристов здесь была такой же плотной, и Кару двигалась в ней, хаотично то ускоряясь, то замедляя темп, бросая взгляды через плечо — не в надежде увидеть врага, а пытаясь заставить его поверить в ее страх. На перекрестке, перейдя на менее оживленную сторону улицы, она резко свернула влево, как можно ближе прижимаясь к стене. Она хорошо знала этот район, он был испещрен потаенными местами, которые Каз использовал, чтоб напугать туристов. Прямо перед ней выгнутая дугой средневековая ратуша создавала скрытую нишу, где сама Кару несколько раз залегала в засаде, одетая в костюм призрака. Она отошла в тень, чтобы спрятаться.

И оказаться лицом к лицу с вампиром.

— Эй, поосторожней! — раздался резкий голос, и Кару, тут же остановившись, попятилась назад из тени. — О, Господи, — сказал голос. — Ты.

С видом скучающего превосходства вампир прислонился к стене и скрестил руки на груди.

Светла. При виде этой девушки Кару сцепила челюсти. Она была высокая и худенькая, как модель, и обладала той кричащей красотой, от которой к старости не оставалось и следа. На ее лицо нещадным слоем были наложены белила, глаза подведены в стиле готов, изо рта торчали накладные клыки, а в уголках ярко накрашенных губ были нарисованы капли крови. Сексуальная вампирша Каза, во всей красе — черный плащ и все такое — и она самым неподходящим образом была втиснута в место, где намеревалась спрятаться Кару.

"Вот я балда," — мысленно обругала себя Кару. В это время суток как раз проводились туры, и поэтому все потайные места Каза будут заняты актерами. Ее всегда потешало, когда, гуляя вечерами по Старому Городу, она встречала скучающих привидений, в ожидании следующей группы туристов прислонившихся к стенам и посылающих кому-то смс или зависающих в твитере.

— Что ты здесь делаешь? — Спросила Светла, кривя губы, словно от неприятного запаха. Она принадлежала к тому типу красивых девушек, которые с невероятным проворством превращают себя в уродок.

Обернувшись, Кару посмотрела назад, на Карлова, потом вперед, на следующий изгиб улицы, который мог бы обеспечить ей укрытие. До него было слишком далеко, а рисковать она не могла. Она почти физически ощущала, что преследующий ее подошел ближе.

— Если ты ищешь Каза, то можешь не утруждать себя. Он рассказал мне, как ты с ним обошлась, — растягивая слова, произнесла Светла.

"Господи!" — подумала Кару. "Как будто сейчас это имеет какое-то значение." А вслух произнесла:

— Светла, заткнись! — И втиснулась в ту же нишу, придавив девушку к камням.

Возмущенная Светла попыталась вытолкнуть ее.

— Что ты себе позволяешь, ненормальная!

— Я сказала заткнись, — зашипела на нее Кару и, когда та не послушала, вытащила из рукава нож и демонстративно подняла его.

На кончике нож изгибался, как кошачий коготь. Его лезвие поймало свет и блеснуло. Светла громко втянула воздух и, наконец, умолкла.

Правда, длилось ее молчание совсем недолго.

— Так, ладно. Я поняла, ты хочешь пырнуть меня…

— Слушай, — низким голосом сказала Кару. — Просто постой тихо пару минут, а я за это помогу с твоими дурацкими бровями.

За шокированное молчанием последовало резкое:

— Что?!

Тяжелая челка Светлы была такой длинной, что касалась глаз. При этом на ней такой налакированной, что едва двигалась. Целью всего этого было скрыть ее брови, на которые Кару как-то на Рождество, в порыве злости, потратила целый шинг. Черные и лохматые под ее волосами, они не оставляли Светле шансов в ее модельной карьере.

Выражение лица Светлы колебалось между смущением и бешенством. Кару никоим образом не могла узнать о ее бровях, всегда так тщательно скрываемых. Она могла подумать, что Кару шпионила за ней.

Но самой Кару было плевать, что Светла думает о ней. Ей просто необходима была тишина.

— Я серьезно, — прошептала она. — Но только при условии, что я останусь в живых. Так что ЗАТКНИСЬ!

С улицы Карлова доносились голоса и урчание двигателей машин, в кафе по соседству играла музыка. Шагов слышно не было, но это ни о чем не говорило. Охотники могли раскусить её хитрость.

На лице Светлы был написан неподдельный ужас, но, по крайней мере, она стояла молча. Кару же, застыв, напряженно вглядывалась в темноту, прислушиваясь.

Кто-то приближался, бесшумно, словно призрак. Из переулка показалась тень. Кару наблюдала, как вытягивалась по земле перед ней, по мере приближения её источника. Её ладони пульсировали, крепче сжимая рукоять ножа и вглядываясь в тень, она пыталась понять кто же это.

Она моргнула. И тут ей вспомнилась одна фраза, произнесенная Разгатом.

"Мой брат серафим искал тебя, красотка."

Тень. У тени были крылья.

Бог ты мой! Ангел!

Пульс Кару стал просто зашкаливать. Отвлекаясь на угрозы Бейна, она упустила очевидное: её ладони, энергия, струящаяся из них. Её хамсазы горели. Как же она раньше не догадалась?

Со свирепым выражением лица Кару повернулась к Светле и произнесла одними губами: "Тихо".

Тень продолжала приближаться, за ней, сосредоточенно вглядываясь, шел ангел. Его крылья были скрыты магией, глаза пылали в полумраке, и благодаря этому Кару могла хорошо рассмотреть его профиль. Его красота была такой же ошеломляющей, как и в первый раз. "Фиала," — мысленно обратилась она к своей учительнице по рисованию, — "если бы вы только могли увидеть это. "Хотя за спиной ангела висела пара зачехленных мечей, руки его были расслаблены, а пальцы чуть расставлены в стороны, словно демонстрируя, что он безоружен.

"Тебе же хуже," — подумала Кару, крепче сжимая нож. — "а я оружия не брошу."

Он поравнялся с нишей.

Кару сгруппировалась.

И рванулась вперед.

Подпрыгнув, чтоб обхватить его за шею — он был высок, под метр девяносто — она так тяжело опустилась ему на спину, что он качнулся. Вцепившись в него, она почувствовала то, что не могла видеть: жар и массивные крылья, невидимые, но реальные. Кару очень ясно осознавала тепло и размер его плеч и рук и отдавала себе полный отчет о том, на что они способны, когда прикладывала лезвие ножа к его горлу.

— Ни меня ищешь?

— Постой… — произнес он, не делая никаких попыток сопротивляться или сбросить ее.

— Постой? — С насмешкой сказала Кару и, поддавшись импульсу, прижала ладонь чернильным глазом к открытой коже на шее ангела.

Как и в Морокко, когда она впервые направила на него незнакомую ей магию, что-то произошло. В тот раз энергия отшвырнула его. Теперь же эта мощная сила не ударила и не подбросила — она вошла в него. В месте, где татуировка касалась его кожи, Кару почувствовала спазмы, вызывающие у него дрожь и передающуюся ей самой. Эта дрожь поглотила ее всю, без остатка. Это сводило с ума. Это ужасало. И ЭТО была она.

Для него это было намного хуже. Судороги сотрясали его, угрожая сбросить ее. Она вцепилась сильнее. Он задыхался, магия разрушила его, и это казалось таким неправильным.

Он покачнулся, яростно дрожа, и попытался убрать ее руку, но пальцы работали неуклюже. Под ее ладонью его кожа была такой гладкой и мягкой на ощупь. И горячей, такой горячей, и жар этот становился все сильнее. Его крылья тоже вспыхнули неистовым костром.

Пламя, невидимое пламя.

Кару не смогла вытерпеть его. Она отдернула ладонь с шеи ангела, и тут же он бросился на нее. Он схватил ее за запястье и, крутанув, сбросил ее с себя.

Она легко приземлилась и тут же развернулась к нему лицом.

Он стоял, ссутулившись. Тяжело дыша и держась одной рукой за шею, он не сводил с нее своих тигриных глаз. Ее словно пригвоздили к земле, и все, что она могла — лишь смотреть в ответ. Было видно, что он испытывает боль. Он озадаченно хмурился, словно ломая голову над какой-то загадкой.

Словно этой загадкой была она.

Ангел шевельнулся, и Кару пришла в себя. В знак перемирия он поднял руки. Его близость заставляла ее пульс учащаться. Ее хамсазы пульсировали. А вместе с ними ее сердце, кончики пальцев, воспоминания: меч, ранящий ее, охваченный пламенем Кишмиш, Айзиль, выкрикнувший "Малак!" когда она его видела в последний раз.

Она тоже подняла руки, но, в отличие от ангела, совсем с другой целью. Одна рука сжимала нож, вторая демонстрировала глаз.

Серафим вздрогнул и отступил на несколько шагов.

— Постой, — сказал он, сопротивляясь хамсазе. — Я не трону тебя.

Кару едва сдержала смех. Надо посмотреть, кто еще кого не тронет. Она ощущала могущество в себе. Ее иллюзорная жизнь перестала прятаться и полностью завладела ею. Вот кем она была на самом деле: не добыча — охотник.

Она бросалась на него, он ускользал. Она не отступала, но он успевал ретироваться. Тренируясь много лет, в спаррингах Кару никогда не отдавала себя без остатка. Но не теперь. Чувствуя себя сильной, неукротимой, она нанесла несколько ударов в грудь, по ногам, даже по его примирительно поднятым рукам. И с каждым ударом понимала, насколько он крепок. Ангел или нет, кем бы он ни был, в нем не было ничего эфирного. Он был абсолютно осязаем.

— Зачем ты преследуешь меня? — Прорычала она на химеру.

— Не знаю, — ответил тот.

Кару рассмеялась. Это было даже забавно. Она казалась себе легкой, как пушинка. И опасной. Она атаковала с холодной яростью, а он по-прежнему только защищался, уклоняясь от лезвия ножа и содрогаясь от мощи хамсаз.

— Сражайся со мной! — Со злобой крикнула она ему, когда очередной ее удар попал в цель, а он оставил его без ответа.

Но он не подчинился ее требованию. Вместо этого, когда она в следующий раз набросилась на него, поднялся в воздух, зависнув над тротуаром, где она не могла достать его.

— Я только хочу поговорить с тобой, — бросил он сверху.

Закинув голову, она посмотрела на него. Ветерок, поднимаемый взмахами его крыльев, синими локонами разметали волосы вокруг ее лица.

Зло усмехнувшись, она чуть присела:

— Так говори, — и рванулась вверх, ему на встречу.

ГЛАВА 28 РУКИ, СЛОЖЕННЫЕ КАК ПРИ МОЛИТВЕ

В своем укрытие вампир Светла на мгновение позабыла как дышать.

Вниз по переулку, на пересечении с Карлова, небольшая группа туристов, вывернув из-за угла, в изумлении резко остановилась. Из открытых ртов выпала жвачка. До Каза, напялившего на себя цилиндр и небрежно сжимающего под мышкой деревянный кол, дошло, что его бывшая девушка находится в воздухе.

Если честно, он не был так уж сильно удивлен этому. Было что-то такое в Кару, что порождало невероятную доверчивость. Вещи, в которые невозможно было поверить даже во сне, казались вполне реальными, когда дело касалось этой девушки. Кару умеет летать? А почему бы нет?

То, что почувствовал Каз, не было удивлением. Это была ревность. Кару парила, конечно, но делала это не одна. С ней был парень, который, как признался себе сам Каз (всегда заявлявший, что замечать привлекательность в другом мужчине является признаком гомосексуальности), был неимоверно красив. Просто до абсурда.

"Хреновенько," — подумал он, скрещивая руки на груди.

То, чем эти двое занимались в воздухе, нельзя было назвать полетом. Поднявшись довольно высоко, почти до уровня крыш, они медленно двигались, перемещаясь по кругу, как коты, с необычайной интенсивностью глядя друг на друга. Воздух между ними совершенно отчетливо пульсировал, и для Каза это было как удар поддых.

А потом Кару атаковала парня, и Казимир почувствовал себя гораздо лучше.

Позже он будет заявлять, что все это было частью его тура, за что получит немалые чаевые. Он будет упоминать о Кару как о своей девушке, чем немало разозлит Светлу, которая, угрюмо приплетясь домой, первым делом бросится к зеркалу, чтобы увидеть, что ее брови все еще смахивают на толстых мохнатых гусениц.

Но сейчас все они лишь глазели, как два прекрасных создания сражаются в воздухе, на фоне пражских крыш.

Впрочем, сражалась одна Кару. Ее оппонент только уклонялся, с невероятным изяществом и странной… нежностью? Казался таким нерешительным рядом с ней и вздрагивал, словно его ударили, когда она даже не прикасалась к нему.

Так продолжалось несколько минут, толпа становилась все больше. А потом, когда она в очередной раз бросилась на парня, он сжал ее руки. Нож выпал, и, пролетев порядочное расстояние, застрял острым концом между булыжниками мостовой. Парень не отпускал Кару. Он прижал ее ладони друг к другу, как при молитве. Она сопротивлялась, но он очевидно был гораздо сильнее, и, накрыв ее руки своими, с легкостью удерживал их в таком положении, как будто заставляя ее молиться.

Он что-то говорил ей, и его слова долетали до толпы зевак — незнакомые, с глубоким звучанием, грубоватые и каким-то образом немного… звериные. Независимо от того, что он сказал, она постепенно прекратила сопротивляться. Но он еще долгое не выпускал ее рук из своих. На площади Старого Города колокола церкви издали девять протяжных звонов, и, когда последний из них, прокатившись эхом, затих, парень наконец отпустил ее и скользнул назад. И застыл, наблюдая за ней напряженно и настороженно, как не спускают глаз с дикого животного, которого выпустили из клетки и теперь гадают, не набросится ли он на своих освободителей.

Кару не бросилась на него, а наоборот отодвинулась дальше. Эти двое говорили, жестикулируя.

Движения Кару в воздухе были вялыми. Подвернув под себя свои длинные ноги, она периодически шевелила руками, как будто держалась на плаву. Все это выглядело таким легким, таким возможным, что несколько туристов тоже осторожно подвигали руками в воздухе, гадая, не угодили ли они в некое измерение, где… ну, где люди могут летать.

И вдруг, когда они уженемного привыкли (считая это потрясающим представлением) к пугающему виду парящих над головой девушки с синими волосами и парня-брюнета, девушка сделала внезапное движение, и парень начал падать, сотрясаемый конвульсиями и изо всех сил стараясь удержаться в воздухе.

Он проиграл эту битву и обмяк. Его голова закатилась назад и, в шипении искр, которые слегка напоминали хвост кометы, он нырнул к земле.

ГЛАВА 29 КАК ЗВЕЗДНЫЙ СВЕТ ТЯНЕТСЯ К СОЛНЦУ

Когда ангел решил, что сможет легко отделаться от нее, поднявшись в воздух, Кару испытала дьявольское удовольствие, готовясь удивить его. Но, даже если он и был удивлен, то вида не подал. Она поднялась в воздух и поравнялась с ним, а он посмотрел на нее. Просто посмотрел. Его взгляд жаром разливался по ее щекам, по губам. Как прикосновение. Этот взгляд завораживал. Он был медью и тенью, медом и угрозой, с суровостью острых, как лезвия ножей, скул и высоким лбом — все это и приглушенное потрескивание невидимого огня. И находясь рядом с ним, Кару оказалась окружена шумом крови, и магии, и… чего-то еще.

В ее животе начали лихорадочно оживать дрожащие крылатые создания.

Это заставило ее щеки покраснеть. Безрассудство бабочек было совсем не к месту. Она не какая-то легкомысленная девчонка, чтобы падать в обморок при виде красивого парня.

"Красота." — Как-то, усмехаясь, сказал Бримстоун. — "Из-за нее люди становятся глупцами, как беспомощные мотыльки, бросающиеся на огонь."

Кару не станет таким мотыльком. Пока они кружили вокруг друг друга, она напоминала себе, что, даже если серафим не будет сражаться с ней сейчас, он уже пролил ее кровь до этого. У нее остались шрамы. А главное, он сжег порталы, чем обрек ее на одиночество

Воспользовавшись гневом как дополнительным оружием, она атаковала его, накатившись на него по воздуху. И в течении нескольких минут ей удавалось обманывать себя, что она может сравниться с ним по силе, что она может… что? Убить его? Она едва старалась воспользоваться ножом. Она не хотела его убивать.

Но что же тогда ей было нужно? Чего хотел он?

А потом он схватил ее руки и одним плавным движением обезоружил и избавил от всех заблуждений по поводу того, что она могла остаться победителем. Он прижал ее ладони, чтоб она не смогла воспользоваться своими хамсазами (она увидела, что в том месте, где она коснулась, на его шее был побелевший ожог) и держал так крепко, что вырваться она не могла. Его руки были теплыми и полностью закрывали ее ладони. Магия Кару сейчас была заперта между ее ладонями, одна татуировка горячим упиралась в другую, а нож валялся на земле под ними. Она попалась.

На секунду к Кару вернулся панический страх, который ей довелось испытать в Морокко, когда ангел с выражением холодного равнодушия убийцы стоял над ней. Но теперь его лицо не было равнодушным. Наоборот.

Его глаза переполняли чувства и казалось, что перед ней сейчас кто-то совершенно другой. Что это были за чувства? Боль. Его кожа блестела от проступившей испарины. Его лицо было напряжено от сдерживаемой агонии, он неровно дышал.

Но было еще кое-что. Его глаза вспыхивали, когда он, склоняясь к Кару в воздухе, вглядывался, настойчиво вглядывался, словно выискивая что-то в ней.

Его прикосновение, жар, исходивший от него, его взгляд захлестнули её будто цунами. И в тот момент, она не почувствовала никаких бабочек в своем животе. Вместо них у девушки возник такой легкий трепет, словно она испытывала эйфорию.

Это новое нечто, возникшее между ними, было похоже на… астрал. Оно изменило воздух вокруг них, проникло в нее — тепло, нежность, влечение. И на мгновенье она ощутила себя такой беспомощной, словно звездный свет, который тянется к солнцу в огромном, неизведанном пространстве космоса. Она боролась с этим чувством, пытаясь вырваться.

Низким хриплым голосом ангел произнес:

— Я не причиню тебе вреда. Я очень сожалею о том, что произошло до этого. Пожалуйста, Кару, поверь мне. Я появился здесь не для того, чтобы причинить тебе боль.

Услышав свое имя, она испугалась и перестала сопротивляться. Откуда он узнал, как ее зовут?

— Зачем ты здесь?

На его лице появилось беспомощное выражение. И он опять ответил:

— Я не знаю. — И на этот раз это не показалось ей забавным. — Просто… просто для того, чтобы поговорить с тобой. — Продолжил он. — Попытаться понять…

Он попытался подобрать слова и, растерявшись, затих. Но Кару знала, о чем он говорит, потому что сама пыталась найти этому объяснение.

— Я не смогу и дальше сопротивляться твоей магии, — сказал ангел, и она снова почувствовала его напряжение. Она действительно сделала ему очень больно.

"Так ему и надо", сказала она себе. Он был её врагом. Её пылающие ладони очень красноречиво об этом говорили. А так же шрамы и разрушенная жизнь.

Но тело не слушало доводов рассудка. Её целиком и полностью поглотило ощущение от соприкосновение их кожи, его рук, удерживающих её ладони.

— Но я не буду сдерживать тебя, — продолжил он. — Если ты захочешь причинить мне боль, я заслужил это.

Он отпустил её руки. Его тепло ушло вместе с этим, и их снова разделила ночь, еще более холодная, чем прежде.

Спрятав свои хамсазы в кулаки, Кару отпрянула назад, едва осознавая, что она всё еще парит.

Ну и ну! Что это было?

Отдаленно, она осознала, что парит на виду столпившейся массы людей, и все большее количество зевак пребывало целыми группами, как будто туристический маршрут по Карлова отклонился в этом направлении. Она чувствовала их изумление, видела вспышки камер, слышала крики. Но все это приглушалось, приглушалось, приглушалось, словно происходило на экране, и казалось менее реальным, чем момент, который она переживала.

Она была в начале чего-то неописуемого. Когда серафим держал ее руки в своих, а потом отпустил, это было как будто ее пустота заполнилась, а она не поняла этого, пока он не убрал руки и пустота вновь ворвалась в нее. Сейчас этот вакуум пульсировал внутри Кару, холодный и болезненный. И отчаявшаяся часть нее готова была броситься вперед и вновь схватить его руки. Обеспокоившись странным импульсом, возникшим в ней, она заставила себя сопротивляться ему. Это было похоже на борьбу с течением, и в самой борьбе присутствовал тот же неуемный страх потерять самообладание, быть затянутым глубоко на дно.

Кару запаниковала.

И когда ей показалось, что ангел двинулся по направлению к ней, она выбросила вверх между ними руки, обе сразу, так близко. Его глаза расширились и он словно спотыкнулся в воздухе, потеряв свою безупречную грацию. У Кару перехватило дыхание. Он попытался удержаться за подоконник четвертого этажа, но ему этого не удалось.

Его глаза закатились и он начал падать, пролетев несколько метров вниз, сыпля искрами.

Он что? Потерял сознание?

— Ты как? В порядке? — У Кару сжалось горло.

Нет, он не был в порядке. Он падал.

* * *
Акива смутно осознал, что он больше не в воздухе. Под ним голые камни. Урывками он видел мелькавшие то и дело лица. Сознание воспринимало происходящие вспышками. Вокруг какие-то голоса, говорившие на языках, неизвестных ему, и в самом центре всего этого — синее пятно. Значит, Кару здесь.

В ушах нарастал рев, и Акива заставил себя сесть прямо. Рев оказался… аплодисментами.

Кару стояла к нему спиной, склонившись в театральном реверансе. Плавным движением руки она вытащила нож, застрявший между булыжниками, и запихнула себе в ботинок. Она глянула на Акиву через плечо, и, как ему показалось, испытала облегчение, увидев, что он в сознании. А затем сделала шаг назад и… взяла его за руку. Очень бережно, одними лишь пальцами, чтобы её метки не обожгли его. Она помогла ему встать и, понизив голос, сказала на ухо:

— Поклонись.

— Что?

— Просто поклонись, ладно? Пусть думают, что это представление. Так будет проще всего. Давай уже свалим отсюда, пусть гадают как нам это удалось.

Он кое-как поклонился, вызвав новый шквал аплодисментов.

— Сможешь идти? — Спросила Кару.

Он кивнул.

Однако уйти было не так-то просто. Люди преграждали им дорогу, желая поговорить. Кару что-то коротко отвечала, он же не знал что говорить, не понимал языка. Зрители трепетали от восторга, за исключением одного парня в высоком цилиндре, который мрачно сверлил глазами Акиву и попытался схватить за локоть Кару. Этот собственнический жест пробудил в Акиве былую ярость, и ему захотелось отбросить этого человечишку в стену. Но Кару не нуждалась в его вмешательстве. Она оттолкнула парня в сторону и повела Акиву сквозь толпу. Её пальцы были всё еще переплетены с его (они были прохладными и маленькими), и к его немалому огорчению, когда они завернули за угол и вышли на базарную площадь с опустевшими прилавками, она отстранилась.

— Ты как? — Снова спросила она, создавая дистанцию между ними.

Он оперся о стену в тени под навесом.

— Не то чтобы я всего этого не заслужил, — вымолвил он. — Но такое чувство, будто целое войско маршем прошло по мне.

Она нервно заходила взад-вперед, энергия беспокойства отчетливо вибрировала в ней.

— Разгат передал, что ты искал меня. Зачем?

— Разгат? — Недоуменно переспросил Акива. — Но я думал, что он…

— Мертв? Нет, он выжил. В отличие от Айзиля.

Акива уставился в землю:

— Я и представить себе не мог, что он спрыгнет.

— Что ж, а он вот спрыгнул. Но ты не ответил. Зачем тебе понадобилось искать меня?

И опять та же беспомощность. Он ухватился за то, что звучало как логичное объяснение.

— Я не понял, кто ты была такая. Кем ты являешься — человек с метками дьявольских глаз.

Кару взглянула на свои ладони, затем перевела взгляд на него, на её лице читалась смятение и незащищенность.

— Зачем им понадобилось… ставить их мне? Из-за таких, как ты?

Он нахмурился. "Неужели она ничего не знает?"

Татуировки в виде глаз были ярким примером дьявольщины Бримстоуна. Магический удар ладонями с таким рисунком был подобен стене ветра, который приносил головокружительную тошноту и слабость. Акива был подготовлен противостоять этому (как и все серафимы-воины), но не долго. Если бы Акива сражался в бою, первое, чтобы он сделал — отсек бы руки своего врага, прежде чем тот успел бы сконцентрировать всю свою дьявольскую энергию и направить против него. Но Кару… последнее, чего бы ему хотелось, это снова причинить ей боль. Поэтому он терпел до конца.

Теперь даже больше, чем когда либо, она казалась ему поразительно похожей на фею из сказки — которую постоянно стремятся найти, с поволокой в глазах и жалящая, как скорпион. Ожог от её прикосновения саднил так, будто ему на шею выплеснули кислоту, сопровождаемые тошнотой от её неустанных нападений. Он чувствовал себя измотанным и боялся, что снова упадет в обморок.

— Это метки ревенентов. Ты должна это знать.

— Ревенентов?

Он изучающе посмотрел на неё. — Ты и вправду не знаешь?

— Не знаю чего? Кто такое ревенент? Призрак?

— Это воин химер, — ответил Акива, что было лишь частью правды. — Хамзасы предназначаются им. — Помолчав, он добавил. — Только им.

Кару крепко сжала кулаки:

— Очевидно не только.

Он не ответил.

Все, что было между ними, все, чем был наполнен воздух, когда они встретились над крышами домов. Находиться подле нее было все равно что балансировать на краю пропасти, стараясь удержаться, когда ноги готовы сорваться, и ты спиралью унесешься туда, откуда уже нет возврата, только удар. Только этот удар был таким желанным для него, сладкое, манящее столкновение.

Ему уже доводилось чувствовать это раньше. И он никогда больше не хотел испытать это вновь. Это могло бы лишь приглушить память о Мадригал. Уже приглушило — он не мог вспомнить ее лицо. Это было словно попытка напеть в голове мелодию, пока звучит другая. Все, что он видел, это лицо Кару: сияющие глаза, округлость губ, в задумчивости сжатых.

Он отключил эмоции, и никогда уже не должен был почувствовать вновь это смятение, настойчивое беспокойство, этот шум в голове. А главное — надежду. Совсем робкую надежду, центром которой была Кару.

Кару была на расстоянии вытянутого крыла от него, все еще делая шаги из стороны в стороны. Они оба ходили по краю их взаимного притяжения, боясь приблизиться.

— Зачем вы сожгли порталы? — Спросила она.

Он глубоко вздохнул. Что он мог ответить?! Из мести? Ради установления мира?! И то и то было в своем роде правдой.

— Чтобы прекратить войну, — осторожно сказал он.

— Война? Идёт война?

— Да, Кару. Повсюду идёт война.

Назвав ее по имени, он опять застал ее врасплох.

— Бримстоун, и другие… они живы?

Кару спросила это таким осторожным голосом, что Акива понял — она боится ответа.

Под тошнотой возникшей от прикосновений с хамсазами, он почувствовал еще кое-что, поднимающуюся дурноту — нарастающий страх.

— Они в черной крепости, — ответил Акива.

— В крепости, — в её голосе была слышна надежда. — С решетками? Я была там, я видела её, в ту ночь, когда ты напал на меня.

Акива отвернулся. Волной нахлынуло головокружение. Пульсация в его голове мешала сосредоточиться. Однажды он уже перенес настолько же длительное воздействие дьявольских отметин. Это были пытки, после которых он уже прощался с жизнью, и все еще не мог понять, как ему удалось выкарабкаться. Акива едва сдерживался, чтоб не потерять сознание, его тело было якорем, тянувшим на дно.

Голоса.

Акива просто стоял и смотрел на неё. Кару оглянулась. Кое-кто из зрителей проследили за ними и теперь стояли и тыкали в них пальцами.

— Следуй за мной, — сказала Кару.

Будто он был способен на что-то еще.

ГЛАВА 30 ТЫ

Она вела его к себе в квартиру, всю дорогу туда мысленно ругая себя: "Кретинка, дура, что ты творишь?!"

"Ответы", твердила она себе. "Я должна получить ответы".

Подойдя к лифту, она заколебалась, боясь остаться наедине с серафимом в малом пространстве кабины. Но тот был не в том состояние, чтобы подниматься по лестнице, поэтому Кару нажала на кнопку. Он последовал за ней внутрь, и по его поведению было заметно, что ему не знаком принцип работы лифтов — ангел испуганно вздрогнул, когда механизм пришел в движение.

Войдя в квартиру, она бросила ключи в корзиночку у двери и осмотрелась. На одной стене: крылья её "АНГЕЛА, КОТОРОГО ИСТРЕБИЛИ", поразительно похожие на крылья этого серафима. Но тот, даже если и заметил сходство, ничем себя не выдал.

Пространства квартирки не хватало, чтобы развернуть крылья во всю длину, поэтому они были завернуты пологом над её кроватью, наполовину прикрывая ее. Сама кровать представляла из себя скамью глубокого красно-коричневого цвета, на которую, как в сказке "Принцесса на горошине", были свалены пуховые перины. Сейчас она была не убрана и утопала в старых альбомах Кару, которые она листала предыдущей ночью. Теперь это был единственный способ, при помощи которого она могла хоть как-то общаться со своей семьей.

Один из её альбомов был открыт на странице с изображением Бримстоуна. Она заметила, как при виде этого портрета челюсти ангела сжались, и тут же схватила альбом и прижала к груди.

Он подошел к окну и выглянул наружу.

— Как тебя зовут? — Спросила она.

— Акива.

— Откуда тебе известно моё имя?

Долгое молчание.

— Старик.

Ну, конечно же, Айзиль. Но… и тут её будто током ударило. Разве Разгат не сказал, что Айзиль спрыгнул с минарета и погиб, чтобы защитить её?

— А как ты меня нашел? — Спросила она.

Снаружи было темно, и на оконном стекле оранжевым пятнами отражались глаза Акивы.

— Это было не трудно, — это был весь его ответ.

Она собиралась уже потребовать подробностей, но он закрыл глаза и прислонился лбом к стеклу.

— Ты можешь присесть, — сказала она, указывая на обитое темно-зеленым бархатном кресло. — Если, конечно, ты не собираешься еще что-нибудь поджечь.

Его губы расплылись в мрачном подобии улыбки.

— Я не буду ничего жечь.

Он отстегнул кожаные ремни, перекрещивающиеся на его груди, и мечи, вложенные в ножны между лопаток, упали, гулко ударившись об пол. В этот момент Кару подумала, что её сосед снизу вряд ли обрадовался этому шуму.

Акива сел, вернее, рухнул в кресло. Кару отодвинула свои альбомы в сторону, чтобы высвободить для себя место на кровати, и уселась в позе лотоса прямо напротив него.

Квартира была крошечной, состоящая всего лишь из комнаты, в которую вмещались лишь кровать да кресло, и еще набор из резного столика и пары досок для рисования. Всё, чем Кару могла похвастаться — это персидский ковер, который она выторговала, когда тот был еще на ткацком станке в Табризе.

Вдоль одной стены выстроились книжные шкафы, вторая была занята окнами. Тесный коридорчик, из которого можно было попасть в малюсенькую кухню, крохотную гардеробную и ванную размером с душевую кабину.

Для такой маленького помещения потолки были нелепо высокими, посему, высота комнаты была больше её ширины. Поэтому Кару устроила над книжными шкафами антресоли, достаточно вместительные, чтоб можно было разместиться там на турецких подушках и любоваться прекрасным видом из огромных окон, вид из которых простирался над крышами Старого города до самого замка.

Она наблюдала за Акивой. Он сидел, запрокинув голову назад, прикрыв глаза, и выглядел очень ослабшим. Акива сделал осторожные круговые движения одним плечом, морщась от боли. Она уже было собралась предложить ему чаю (можно было бы и себе налить чашечку), но потом решила, что разыгрывать из себя радушную хозяйку — это уж чересчур, и приложила все усилия, чтобы сосредоточиться на мысли, кем они являются друг для друга: ОНИ БЫЛИ ВРАГАМИ.

Ведь так?

Кару рассматривала его, мысленно поправляя эскиз, который нарисовала тогда по памяти. Её пальцы зудели от желания скорее схватить карандаш и зарисовать его с натуры. Дурацкие пальцы.

Акива открыл глаза и перехватил её взгляд. Кару покраснела.

— Ты не очень-то расслабляйся, — взволнованно сказала она.

Он с трудом выпрямился.

— Извини. Чувствую себя, как после сражения.

Сражение. Он настороженно наблюдал, пока она обдумывала сказанное.

— Сражение. Битва с химерами. Потому что вы враги.

Он кивнул.

— Почему?

— Почему? — Повторил он, как будто слово "враги" нуждалось в каком-нибудь объяснение.

— Да, почему вы враждуете?

— Мы всегда были врагами. Война длится уже тысячи лет…

— Это ничего не объясняет. Две расы не могут просто так, ни с того ни с сего стать врагами. С чего-то же всё началось.

Акива медленно кивнул.

— Да, с чего-то началось. — Он потер лицо руками. — Что тебе известно о химерах?

Что она знала о химерах?

— Немного, — призналась она. — До той ночи, когда ты напал на меня, я даже понятия не имела, что их больше четырех. Я и не подозревала, что существует целая раса.

Он покачал головой.

— Несколько рас, объединенных между собой.

— Ого.

Кару подумала, что это имеет смысл, учитывая, какими непохожими друг на друга были химеры.

— Означает ли это, что есть еще такие же, как Исса и Бримстоун?

Акива кивнул. Сказанное открыло новые грани действительности того мира, в который удалось заглянуть Кару. Она представляла себе племена на бескрайних просторах, целое поселение таких, как Исса, семейства Бримстоунов. Ей хотелось встретится с ними. Почему её держали подальше от них?

— Не понимаю, что за жизнь у тебя была. Бримстоун вырастил тебя в своем магазине? Не в самой крепости? — Спросил Акива.

— До той ночи я и понятия не имела, что творилось по другую сторону той двери в лавке.

— Значит, он все же решил пустить тебя туда?

Кару поджала губы, вспоминая ярость Бримстоуна.

— Типа того. Скажем так, я там побывала.

— И что увидела там?

— С чего бы мне всё тебе рассказывать? Вы враги, а значит, ты и мой враг.

— Кару, я не враг тебе.

— Они — моя семья. Их враги — мои враги.

— Семья, — повторил Акива, качая головой. — Но откуда ты? Кто ты, на самом деле, такая?

— Почему последние время все только об этом меня и спрашивают? — Спросила Кару, поддавшись вспышке гнева, хотя сама задавалась этим вопросом почти каждый день с тех пор, как стала достаточно взрослой, чтобы осознавать крайнюю странность своего существования.

— Я есть я. А вот кто ты такой?

Это был риторический вопрос, но он воспринял его серьезно и ответил:

— Я воин.

— Тогда почему ты здесь? Твоя война там. Зачем ты явился сюда?

Он глубоко и судорожно вздохнул, и снова откинулся в кресло.

— Мне нужно… кое-что, — ответил он. — Что-то, не относящееся к войне. Я жил ею на протяжении полувека…

Кару перебила его:

— Тебе уже пятьдесят?!

— В моем мире жизнь длинна.

— Что ж, тебе повезло, — сказала Кару. — У нас же, если захочется долгой жизни, придется выдернуть у себя все зубы плоскогубцами.

Упоминание зубов зажгло опасный огонек в глазах Акивы, но он произнес лишь:

— Долгая жизнь — это бремя, когда влачишь её в страданиях.

Страдания? Он говорил о себе? Кару спросила его об этом.

Его глаза медленно закрылись, как будто он всё время боролся с собой, стараясь держать их открытыми, а потом неожиданно сдался. Акива так долго молчал, что Кару уже начала гадать, не заснул ли он, и не стала настаивать, посчитав, что это было бы навязчивостью с ее стороны. Она была уверенна, что он говорил о себе. Кару вспомнила, каким он был в Марракеше. Что должна была с ним сделать жизнь, чтобы его глаза стали такими?

И вновь Кару испытала побуждение позаботиться о нем, предложить ему что-нибудь, но она воспротивилась этому. Правда, она позволила себе рассматривать Акиву — его отточенные черты, угольно черные брови и ресницы, черточки на его руках, раскинутых вверх ладонями на подлокотниках кресел. Его голова была запрокинута назад, и от этого на шее был очень хорошо виден ожог и, чуть выше, ритмично вздрагивающая яремная вена.

И опять его внешние данные поразили Кару. Просто не верилось, что он был живой кровью и плотью, никогда до этого она не встречала никого настолько прекрасного. Он объединял в себе элементы земли и пламени. Казалось бы, в ангеле обязательно должно было быть что-нибудь от воздуха, но нет. Он был абсолютно осязаемым: сильный, крепкий и реальный.

Его глаза открылись и Кару от неожиданности подпрыгнула от того, снова пойманная на рассматривании его.

"Сколько еще ей сегодня придется краснеть?!"

— Извини, — сказал он слабым голосом. — Кажется, я заснул.

— Гмм. — Она не нашлась что на это ответить. — Хочешь пить?

— Да, очень.

Он произнес это с такой благодарностью, что Кару почувствовала укол вины, что не предложила воды ему раньше.

Высвободив ноги из позы лотоса, она поднялась и принесла ему стакан воды, который он в миг осушил.

— Спасибо, — сказал он странным проникновенным голосом, словно благодарил за нечто большие, чем стакан воды.

— Гмм… — прочистила она горло, чувствуя огромную неловкость.

В комнате некуда больше деться кроме кровати, поэтому Кару села на прежнее место. Ей хотелось снять ботинки, но как на это решится, если у тебя есть все шансы в скором времени сорваться и побежать или пнуть кого-нибудь. Хотя, судя по тому, насколько усталым выглядел Акива, вряд ли стоило опасаться его.

Поэтому она решила оставаться обутой.

— Я так и не узнала, зачем вы сожгли порталы. Как это поможет покончить с войной?

Акива сжал в руках пустой стакан и сказал:

— Через них шла магия. Темная магия.

— Оттуда? Там нет никакой магии.

— Сказала летающая девушка.

— Ладно, но это благодаря загаданному желанию, из вашего мира.

— От Бримстоуна.

Она подтвердила это кивком головы.

— Итак тебе известно, что он чародей.

— Я… эээ. Да.

Хотя на самом деле она не думала никогда о Бримстоуне, как о чародее. Он ведь не более чем исполнитель желаний? А что она о нем знает, нет, ну правда? А сколько всего не знает?

У нее создавалось ощущение будто она стоит в кромешной темноте и не знает где же она на самом деле: в шкафу или посреди бескрайнего простора беззвездной ночью.

Калейдоскоп видений промелькнул в ее голове. Легкое шипение магии, когда она входила в магазин. Подносы с зубами и драгоценными камнями, каменные столы в подземном соборе с мертвыми химерами на них. Мертвыми, которые, как на собственном горьком опыте довелось выяснить Кару, запросто оживали. А еще она вспомнила, как Исса ругала ее и просила не усложнять жизнь Бримстоуна еще больше — его "безрадостную" жизнь, как она тогда сказала. Его беспрерывная работа. Что это за работа была?

Она наугад взяла один из альбомов, и начала быстро пролистывать страницы с изображением ее химер, от чего они отрывисто задвигались, на манер мультфильма.

— Что это была за магия?

Акива не ответил, и, подняв взгляд, она ожидала вновь увидеть его спящим. Но он тоже смотрел на видения, мелькавшие в ее альбоме. Кару резко закрыла альбом, и теперь его глаза пристально разглядывали её, вновь что-то сосредоточенно выискивая.

— Что? — Спросила она, придя в замешательство.

— Кару, — сказал он, — означает "надежда".

Она приподняла брови, как бы говоря, — "И что из этого?!"

— Почему он дал тебе это имя?

Она пожала плечами. Незнание начинало порядком доставать.

— А почему тебя родители назвали Акивой?

При упоминании родителей лицо Акивы посуровело, и отчетливая настороженность его взгляда сменилась изнуренностью.

— Они не выбирали мне имя. — Ответил он. — Слуга назвал его из списка. Другой Акива был убит, так что имя освободилось.

— О. — Кару не знала, как реагировать на его слова. По сравнению с этим ее собственное происхождение казалось по-семейному миленьким.

— Я был зачат, чтоб стать воином, — произнес Акива блеклым голосом и опять закрыл глаза, на этот раз крепко, словно сдерживая нахлынувшую боль. Долгое время он хранил молчание, а когда заговорил вновь, рассказал куда больше, чем она надеялась.

— Меня забрали от матери в возрасте пяти лет. Я не помню ее лица, только то, что она не сделала ничего, когда за мной пришли. Это самые ранние мои воспоминания. Я был так мал, что стоявшие надо мной солдаты казались лишь ногами. Они были дворцовой стражей, поэтому их латы были серебряными, и я видел в них свое отражение. Множество отражений моего перепуганного лица, снова и снова. Они доставили меня в тренировочный лагерь, где я стал одним из целого легиона таких же перепуганных детей. — Он нервно глотнул. — И там они наказывали нас за страх и научили подавлять его. Так началась моя жизнь, подавление страха, пока я не перестал его чувствовать окончательно. И все остальное тоже.

Кару представила его маленьким, напуганным и брошенным. Нежность подступила к сердцу, как слезы подступают к глазам.

Тихим голосом он продолжил:

— Я появился на свет только благодаря войне — войне, которая началась тысячу лет назад с массового уничтожения моего народа. Старики, дети — пощады не было никому. В Астрае, столицу империи, ворвались химеры, чтобы истребить серафимов. Мы враждуем, потому что химеры являются чудовищами. Моя жизнь залита кровью, потому что мой мир свиреп.

— А потом я попал сюда, и люди… — мечтательное изумление вкралось в тон его голоса. — Люди перемещаются свободно, без оружия, без страха собираются в открытых местах, сидят на площадях, смеются, стареют. И я увидел девушку… девушку с черными глазами и лазурными волосами, и… печаль. Ее печаль была такой глубокой, но за секунду превращалась в свет. И когда я увидел ее улыбку, то подумал: "Каково оно, вызвать у нее улыбку?" Мне казалось… мне казалось, что это будет как узнать, что такое улыбаться. Она была связана с врагом, и, хотя все, чего мне хотелось, это лишь рассмотреть ее, я сделал то, чему меня учили, и я… Я причинил ей боль. А вернувшись домой, не мог перестать думать о тебе, и был так благодарен, что ты сумела дать мне отпор, что не позволила убить себя.

ТЫ. Кару не упустила перемены в его словах. Она сидела не моргая, едва дыша.

— Я вернулся, чтобы найти тебя, — сказал Акива. — Не знаю, почему. Кару. Кару. Я не знаю, почему. — Его голос был настолько слабым, что она едва могла расслышать его. — Просто найти тебя и побыть в твоем мире…

Кару ждала, но он не произнес больше не слова, а потом… потом что-то стало происходить вокруг него.

Дрожание — сначала как аура, становясь светом и превращаясь в крылья, которые открылись и словно выбросились из-за его спины, распластываясь по креслу и метя по полу огромными арабесками огня. Его магия перестала действовать, и, увидев, как появляются его крылья, Кару почти вскрикнула. Но пламя не стало распространяться. Оно было без дыма, как будто существовало отдельно от всего. Легкое движение огоньков-перьев гипнотизировало. Затаив дыхание, Кару некоторое время просто сидела и наблюдала за ними, пока горение перьев не прекратилось. На этот раз он уснул по-настоящему.

Она поднялась и забрала стакан из его рук, выключила свет. Его крылья были прекрасной иллюминацией, достаточной даже для рисования. Она взяла альбом и карандаш и зарисовала Акиву спящим, в центре его огромных крыльев, а потом по памяти, с открытыми глазами. Она изо всех сил старалась точно передать линию их разреза, использовав уголь для их подводки и изобразив их экзотичность. Кару не захотела лишить его огненные зрачки их цвета. Она достала коробку с фломастерами и нашла нужный цвет.

Она еще долгое время занималась рисованием, а он лежал, не двигаясь, лишь его грудь легонько вздымалась от дыхания да мерцали его крылья, отчего по комнате шло дрожащее сияние как от огня камина.

Кару не собиралась спать, но где-то после полуночи прилегла на кровать, все еще наполовину засыпанную ее альбомами, чтоб "просто дать глазам отдохнуть пару минут", и провалилась в сон.

Проснулась она перед рассветом — что-то разбудило ее, какой-то быстрый, отчетливый звук — и комната вокруг нее на миг показалась незнакомой, но, увидев крылья над собой, она тут же успокоилась. Но лишь на секунду. Она находилась в своей квартире, на своей кровати, а звук, который разбудил ее, издал Акива.

Он стоял над ней и его глаза будто расплавились. Они были широко раскрыты, их оранжевые радужки обведены белой каймой. И в каждой руке у него было по серповидному кинжалу.

ГЛАВА 31 СВОЙ

Одним резким движением Кару села, от чего альбомы свалились с кровати. Карандаш все еще был зажат в ее руке, и с горькой насмешкой она подумала, что оказывается со смехотворным оружием каждый раз, когда дело касается ангела. Она уже приготовилась обороняться, но Акива отодвинулся, опустив кинжалы.

Он вернул их туда, где нашел, где Кару оставила их перед этим — в ящичек для кинжалов, лежавший на резном столике. Они находились буквально у него под носом, когда он проснулся.

— Извини, — сказал он. — Я не хотел тебя напугать.

И в тот миг, освещенный лишь мерцанием своих крыльев, он казался таким… своим. Он был своим. В этом не было никакого смысла, но это чувство овладело Кару, такое приятное, как лучик солнца на полу и, словно кошке, ей хотелось свернуться в нем калачиком.

— Ну, — как ни в чем не бывало сказала она, потягиваясь и роняя из рук карандаш, которым только что хотела пырнуть его. — Я не знакома с вашими обычаями, но здесь, если только нет намерения напугать кого-нибудь, не принято нависать над спящим с кинжалами в руках.

Это была улыбка? Нет. Лишь слегка шевельнулись уголки его губ, так что не считается.

Взгляд Кару упал на альбом — свидетельство ее ночной сессии портретного рисования, открытый взору Акивы. Она быстро закрыла его, хотя, нет никаких сомнений, что он уже успел все увидеть, пока она спала.

Как она умудрилась уснуть, когда в квартире чужак? Да как ей вообще пришла мысль в голову привести его в свою квартиру?!

Но он не вел себя как чужак.

— Какие необычные, — сказал Акива, указывая на новые ножи Кару.

— Буквально только что приобрела их. Просто загляденье, правда?

— Правда, — согласился он, и вполне возможно, что он говорил о ножах, но смотрел Акива в этот момент на Кару.

Она покраснела, внезапно осознав, какой вид у нее сейчас: взлохмаченные волосы, припухшие глаза. И разозлилась. Какая разница, как она выглядит? Что, вообще, здесь происходит?!

Она одернула себя и слезла с кровати, пытаясь найти в этой крохотной комнате место, куда бы не доставала исходящая от него аура. Это оказалось невозможным.

— Я сейчас вернусь, — сказала она, направившись в коридор, а оттуда в ванную.

Оставшись одна, Кару испытала укол страха, что вернувшись может не обнаружить его. Она постаралась отвлечь себя размышлениями о том, испытывают ли серафимы людские потребности (хотя, судя по щетине на его подбородке, Акива бы сейчас не отказался бы от бритвы).

Умывшись и почистив зубы, Кару взялась за расческу. С каждой секундой усиливался страх застать по возвращении пустую комнату с открытой балконной дверью и небом, заглядывающим в нее, без единого намека на то, куда он ушел.

Но он все еще находился там. Магия опять скрыла его крылья, мечи вернулись на прежнее место на спине, безопасные в своих кожаных ножнах.

— Гм, — промямлила она, — Ванная там, если тебя… э…

Он кивнул и неуклюже прошел мимо неё, пытаясь вклинить в узкое пространство её квартиры свои невидимые крылья, и закрыл за собой дверь.

Кару второпях переоделась в чистую одежду, а потом подошла к окну. На улице было всё еще темно, часы показывали пять утра. Кару очень хотела есть и по предыдущем опыту знала, на кухне ничего съедобного нет.

Когда Акива вышел из ванной, она спросила:

— Ты голоден?

— Умираю с голоду.

— Тогда пошли.

Она набросила пальто, схватила ключи и пошла к двери, а потом, передумав, направилась в другую сторону. Она вышла на балкон, взобралась на перила, и, глянув на Акиву через плечо, шагнула вперед.

Пролетев шесть этажей вниз, она классически приземлилась, не в силах подавить улыбку. Акива тут же оказался рядом, как всегда неулыбчивый. Она не могла представить его улыбающимся, настолько угрюмым он был. Вот только было что-то в нем, когда он на нее взглянул. Удивление? Она вспомнила то, о чем он говорил прошлой ночью, и теперь проблески чувств мелькали в печальной суровости его лица, и это заставило ее сердце сжаться. Какой могла быть жизнь, если тебя в таком юном возрасте отдали на служение войне?

Война. Она была абстрактным понятием для Кару. Она не могла осмыслить ее реальность, даже малую толику ее реальности. Но то, каким был Акива — его бездушные глаза в момент их первой встречи и то, как он смотрел на нее сейчас, создавало ощущение, будто он вернулся из мертвых для нее. И это казалось потрясающим и глубоко личным.

Когда их глаза встретились в следующий раз, Кару отвела взгляд. Она привела Акиву в булочную на углу. Она еще была закрыта, но булочник продал им горячие батоны через окно — с медом и лавандой, только что из печи и еще дымящиеся в шелестящих коричневых пакетах. А потом Кару сделала то, что сделал любой умеющий летать, окажись он на улицах Праги в предрассветный час с пакетами горячей выпечки в руках.

Она поднялась вверх, жестом указав Акиве следовать за собой. Они приземлились на высокий, холодный купол кафедральной звонницы и, завтракая, наблюдали, как поднимается солнце.

* * *
Акива держался рядом с ней, наблюдая за тем, как развиваются ее влажные от утренней росы локоны. Кару ошибалась, решив, что ее способность летать не удивила его. Просто за много лет он научился подавлять свои чувства и эмоции. Во всяком случае, думал, что научился. Похоже, в присутствии этой девушки ни в чем нельзя было быть уверенным.

В том, как она парила по воздуху, была какая-то особенность. По-видимому, в этом была повинна магия, позволявшая летать без крыльев, лишь загадав желание. Желание, как он полагал, из запасов Бримстоуна.

Бримстоун. Мысль о чародее обрушилась, как чернильное пятно на фоне ясных мыслей о Кару.

Как могло нечто настолько грациозное, как полет Кару появиться благодаря магии Бримстоуна?

Они парили над случайными постройками, над рекой, направляясь в сторону замка, где, очутившись в самом его сердце, стали опускаться на собор. Этот храм был готическим уродцем, потрепанным, словно измученная скала, столетиями сражающаяся со штормами.

Кару с легкостью приземлилась на звонницу. Это было не очень-то гостеприимное место. Ветер набросился на ее волосы, и она, достав карандаш (тот самый, с которым она собиралась накинуться на него), скрутила их и закрепила с его помощью. Нескольким синим прядям удалось вырваться, и теперь они плясали над ее бровями, падая на глаза и попадая на губы. По-детски довольная, она улыбнулась:

— Мы на кафедральном соборе.

Он неуверенно кивнул.

— Не верится, что мы на кафедральном соборе, — снова сказала она, и он подумал, что упустил что-то, какой-то нюанс языка, но потом понял — она просто поражена. Поражена взгромоздиться на соборе, высоко на холме над Прагой. Она обнимала руками теплый хлеб и стояла, глядя на открывавшийся под ними вид, и на ее лице было неприкрытое благоговение, гораздо более сильное, чем когда-либо приходилось чувствовать Акиве, даже когда умение летать было в новинку. Его первые полеты не были предметом для радости или благоговения, в них господствовала дисциплина. Но ему так захотелось тоже стать частью момента, заставлявшего ее лицо так светиться, что он подошел к ней поближе и осмотрелся.

Какое же это было потрясающие зрелище, небо занималось сполохами, купая всё башни в мягком зареве. Улицы города оставались всё еще в полумраке, на которых яркими светлячками выделялись уличные фонари да дальний свет подмигивающих городу фар.

— Ты никогда еще не была здесь? — Спросил он.

Она повернулась к нему.

— Нет, что ты. Я всех парней тащу сюда наверх.

— И если они начинают себя плохо вести, сбрасываешь их вниз? — Предложил он.

Ему не стоило этого говорить. Кару помрачнела. Вне сомнений, она вспомнила об Айзиле. Акива отругал себя за попытку пошутить, хотя не удивительно, что она не удалась, так как слишком много воды утекло с тех пор, как у него возникало желание балагурить.

— Дело в том, — пояснила Кару, — что я загадала желание уметь летать всего несколько дней назад. У меня еще даже не было времени насладиться этим.

И вновь он удивился, и наверное, на этот раз это было заметно, потому что Кару поймала его взгляд и спросила:

— Что?

Он покачал головой.

— Ты так плавно парила в воздухе, и то, как ты, не задумываясь, ступила с балкона… как будто все это часть тебя.

— Знаешь, мне на ум никогда не приходило, что загаданное может иметь срок годности. Это могло бы стать не слабым наказанием за хвастовство, правда? Бум. — Она рассмеялась, абсолютно не обеспокоившись этим предположением, а потом продолжила. — Мне не мешало бы быть поаккуратней.

— У желаний есть срок действия? — Спросил он.

Она пожала плечами:

— Не знаю, но, думаю вряд ли. Мои волосы остаются синими.

— Это тоже благодаря желанию? И Бримстоун позволил тебе использовать магию для… этого?

— Ну, по правде говоря, он не то чтобы одобрил это. — Она пронзила его взглядом, в котором одновременно было смущение и вызов. — Он вообще-то никогда не позволял мне иметь настоящие желания. Лишь незначительные, которых хватало только на маленькие фокусы… — Что-то пришло ей в голову. — Вот блин.

— Что случилось?

— Вчера ночью я кое-что пообещала и совсем забыла об этом.

Она порылась в кармане пальто и вытащила небольшую монету, на которой Акива увидел некое сходство с Бримстоуном. Положила ее на ладонь, Кару сжала кулак, когда открыл вновь, монеты там не оказалось.

— Такова магия, — сказала она. — Пуф — и все.

— Что ты загадала? — Спросил он.

— Да так, одну глупость. Одна злая девушка где-то там, внизу, проснется сегодня счастливой. Хотя и не очень-то заслуживает этого. Потаскуха. — В порыве ребячества она показала городу язык. — Ой, совсем забыла. — Повернувшись к Акиве, она сунула ему в руки пакеты из булочной. — Это тебе, чтоб не умер с голоду.

Пока они ели, он заметил, что она начала дрожать от холода, и, открыв свои невидимые крылья, расставил их так, чтобы ветер мог подхватывать их тепло и обволакивать им ее. Это помогло. Она уселась, свесив ноги с края и болтая ими, пока они отламывали куски хлеба и ели. Он присел на корточки возле нее.

— Кстати, как ты себя чувствуешь? — Спросила она.

— Это зависит… — хитро начал он, словно заразившись ребячеством Кару.

— От чего?

— От того, спрашиваешь ты это заботясь о моем самочувствии, или наоборот, намереваясь держать меня слабым и беспомощным.

— О, ну, конечно же, второй вариант.

— В таком случае, я чувствую себя отвратительно.

— Классно. — Сказала она серьезным тоном, но с лукавым блеском в глазах.

Акива понял, что она старалась очень осторожно обходиться со своими хамсазами, чтобы случайно не повернуть их в его сторону. Он был тронут ее доверием, как тогда, когда, проснувшись, обнаружил ее спящей всего в нескольких шагах от себя, такую милую и хрупкую.

— Мне уже лучше, — мягко сказал он. — Спасибо.

— Не благодари. Ты пострадал из-за меня.

Волна стыда захлестнула его:

— Нет… совсем не так, как ты из-за меня.

— Это правда. — Согласилась Кару.

Порыв безжалостного ветра разметал ее волосы, потом собрал в пучок, беспрерывно закручивая, словно стая составляющих воздуха пыталась унести их с собой, чтоб устелить свои гнезда этим синим шелком волос. Кару попыталась собрать их обеими руками, но карандаш покатившись, сорвался с края крыши и, нырнув, пронесся вниз мимо порхающих бабочек.

Акива ждал, что она скажет, что готова спуститься вниз, но она не делала этого. Солнце поднялось над холмами и он наблюдала, как его сияние прогоняет ночь в тень, в места, где она пряталась от приближающегося рассвета.

После затянувшегося молчания она произнесла:

— Помнишь, прошлой ночью ты сказал, что твои первые воспоминания — когда солдаты пришли за тобой…

— Я рассказал тебе об этом? — Испуганно спросил он.

— Как, ты не помнишь? — Она повернулась лицом к нему, удивленно подняв коричнево-черные брови.

Он отрицательно покачал головой, пытаясь вспомнить. Он был так ослаблен метками дьявола, что все плыло в тумане, но не мог поверить, что говорил о детстве и о ТОМ дне. Он словно вытащил того несчастного мальчика из прошлого, словно, в момент слабости, вновь стал им. Он спросил:

— Что еще я говорил?

Кару, подобно маленькой птичке, склонила голову набок, оценивающе глядя на него. Этот жест спас ее тогда, в Марракеше, и сейчас сердце Акивы началоучащенно биться.

— Ничего особенного, — помедлив, ответила она. — Ты сразу после этого уснул.

Было совершенно очевидно, что она говорила неправду.

Что он рассказал ей?

— Как бы там ни было, — не встречаясь с ним глазами, продолжила она, — ты заставил меня задуматься о моем первом воспоминании.

Она поднялась на ноги, и ветер тут же принялся трепать ее волосы.

— И?

— Бримстоун. — В ее голосе тоска и любовь. Она грустно улыбнулась. — Мои первые воспоминания — это Бримстоун. Я сижу на полу позади его стола, играя с его хвостом.

Играя с его хвостом?!

Это никак не вязалось с представлением Акивы о чародее, которое создалось под натиском глубочайшей муки, иссушающую его душу, въевшейся в нее, как клеймо.

— Бримстоун, — произнес Акива с горечью. — Он был добр к тебе?

Кару вложила в ответ всю свою страсть. Окруженная потоком синих волос, глядя на него тоскующими глазами, она сказала:

— Всегда. Что бы ты там не думал о химерах, ты не имеешь ни малейшего представления о том какой на самом деле Бримстоун.

— А разве не может быть такого, — сказал он мягко, — что это ты по-настоящему его не знаешь?

— Что? — Спросила она. — И чего именно я не знаю?

— Его магия, для начала. — Продолжил Акива. — Твои желания. Ты знаешь откуда они берутся?

— Откуда берутся?

— Кару, всё имеет свою цену. Магия не дается просто так. Её цена — боль.

ГЛАВА 32 ОДНО ЦЕЛОЕ

Боль.

От слов Акивы Кару стало нехорошо. Ей вспомнилось каждое легкомысленно загаданное желание. Ну почему Бримстоун ничего не объяснил? Правда возымела бы куда больший эффект, чем все его неодобрительные взгляды. Знай она правду, никогда бы ничего не загадывала.

— Взяв что-то у вселенной, обязательно нужно что-то отдавать взамен, — сказал Акива.

— Да, но… почему боль? Разве нельзя поделиться чем-нибудь другим? Радостью, например.

— Так всё поддерживается в равновесии. Если бы всё доставалось легко и просто, то в этом не было бы никакого смысла.

— Ты правда считаешь, что радость легче достается чем боль? Чего в твоей жизни было больше? — Спросила она Акиву.

Он долго смотрел на неё.

— Хороший вопрос. Но не я всё это придумал.

— А кто?

— Мой народ верит, что это были светочи. Сколько разных видов химер столько и мифов об этом.

— Так… ладно, но кто испытывает боль? Он сам? — Спросила Кару с волнением.

На что Акива ответил:

— Нет, Кару. Эта боль не его.

Он произнес, четко выделяя каждое слово, и его ответ породил новый вопрос, тяжело нависший в воздухе: Кому приходилось страдать за желания?

Она почувствовала тошноту, вспомнила тела, лежавшие на столах. Нет. Это должно означать что-то совершенно другое. Она знала Бримстоуна, ведь знала же? Конечно, она почти ничего не знала о нем… но точно знала, какой он, доверяла ему, а не этому ангелу.

Прочистив горло, она сказала.

— Я тебе не верю.

На что он очень осторожно спросил её.

— Кару, какие поручения ты для него выполняла?

Она уже было открыла рот, чтобы ответить, но потом передумала. Ее начала медленно накрывать волна понимания, которую тут же захотелось прогнать. Зубы: одна из величайших загадок её жизни. Зубы, плоскогубцы, смерть. Те русские девушки с окровавленными ртами. Зная о торговле Бримстоуна, Кару была убеждена, что зубы ему были нужны для чего-то очень важного, и что боль это — просто печальное и неизбежное следствие этого. Но… что если сама боль и была целью всего этого? Что, если именно так Бримстоун расплачивался за своё всесилие, за желания, за всё?

— Нет, не может быть, — сказала она, помотав головой, но уверенность уже оставила её.

Немного погодя, когда она с собора шагнула обратно в воздух, всё удовольствие от полета исчезло.

"Чьей болью было уплачено за это?" — Думала она.

Они отправились в чайную на Нерудова, шагая по дороге, ведущей вниз от замка. Акива поведал ей о своем мире: империи и цивилизации, периоде расцвета и кровавой расправе над серафимами, захваченных городах, выжженных землях, разрушенных стенах, осадах и детях, умирающих от голода первыми — родители отдавали им последнюю еду, чтоб вскоре тоже погибнуть.

Он рассказал о кровопролитии и ужасе в некогда прекрасных землях:

— Древние леса вырубались для постройки кораблей и сооружения осадных орудий, или же сжигались, чтоб не стать материалом для этого.

О больших городах, полностью разрушенных, о массовых захоронениях, о предательстве.

Армии монстров, которые шли бесконечным потоком, не уменьшаясь, не останавливаясь.

Были и другие вещи — ужасающие — но он лишь вскользь упомянул о них, словно касаясь краев раны, осторожно, колеблясь, боясь почувствовать боль.

Кару слушала, широко раскрыв от ужаса глаза, жалея, что за все семнадцать лет ее жизни Бримстоун не нашел способа рассказать ей об этом. Подумав, она спросила:

— А как называется твой мир?

— Эрец, — ответил Акива, и Кару удивленно подняла брови.

— На иврите это означает "Земля". Почему наши миры называются одинаково?

— Когда-то маги считали, что миры лежат слоями, как осадочные породы или кольца деревьев, — ответил Акива.

— Понятно, — чуть нахмурившись, сказала Кару. — Маги?

— Серафимы-чародеи.

— Ты сказал "когда-то". А что они думают сейчас?

— Ничего. Химеры истребили их.

— О. — Кару сжала губы. Что можно было ответить на это? Мол — "Ну, что ж бывает". Она помолчала, подбирая слова. — Может, мы просто позаимствовали у вас название, так же, как выстроили свою религию по вашему подобию. — Бримстоун винил в этом сказки, которые люди состряпали из обрывков увиденного: "Красота приравнивается добру, рога и чешуя — злу. Все просто."

— Ты права.

Официантка за стойкой кафе таращилась на них, переводя взгляд с Акивы на Кару и обратно. Кару так и подмывало спросить, чего это вдруг она вылупилась.

— Это классика, — сказала она Акиве, пытаясь собрать воедино все услышанное и найти этому простое объяснение, — серафимы хотели управлять миром, а химеры не пожелали, чтобы ими управляли, и это автоматически сделало их злом.

Его подбородок дернулся — такая трактовка ему совсем не понравилась.

— Они были всего лишь дикарями, живущими в грязных деревнях. Мы дали им свет, письменность, инженерные изобретения…

— И я абсолютно уверенна, ничего не взяли взамен.

— Ничего неблагоразумного.

— Ага.

Сейчас Кару пожалела, что так мало времени уделяла урокам истории, иначе ей было бы гораздо легче представить себе масштабы того, о чем он рассказывал.

— Значит, тысячу лет назад, не имея на то разумной причины, химеры восстали и уничтожили своих правителей, вновь взяв под контроль свои земли.

Акива возразил.

— Земля никогда не принадлежала им. В их владении были небольшие фермы да каменные лачуги. В основном, деревни. Города же были построены Империей, и не только города. Виадуки, гавани, дороги…

— Но это было то место, где они рождались и умирали, с сотворения их мира, ведь так? Там они влюблялись, растили своих детей, хоронили своих стариков. Они не строили городов, ну и что с того? Та земля все равно оставалась их землей. А вы, похоже, придерживались принципа "мне принадлежит все, что я в состоянии заполучить", и в этом случае всегда найдется тот, кто также захочет попытаться отобрать то, что тебе принадлежит. Едва ли это можно назвать цивилизацией.

— Ты не поняла.

— Нет, не поняла.

Акива глубоко вздохнул.

— Мы строим мир в духе доброй воли. Мы жили рядом с ними, бок о бок…

— Как равные? — Перебила его Кару. — Ты продолжаешь называть их монстрами, и это заставляет задуматься.

Акива ответил не сразу.

— Кару, со сколькими из них тебе доводилось встречаться? Ты говорила, что знаешь лишь четверых, и ни один из них не является воином? Когда видишь, как твоих братьев и сестер топчут минотавры, их тела, истерзанные собако-львами, разорванные на части драконами, когда видишь свою… — И не договорив закусил губу.

Чтобы он там не собирался сказать, его лицо исказилось от боли.

— Если бы тебя пытали и заставили присутствовать на казни… любимых тобой… может, тогда бы ты и смогла мне указывать кого и как стоит называть.

Любимых?! То, как Акива произнес это, ясно говорило о том, что он имел в виду ни братьев и ни сестер. Кару ощутила укол… нет, конечно же это не ревность! Какое ей дело до того кого он там любит или любил?

Что здесь скажешь? Ей нечего возразить ему. Да, она много не знала, но это не означает, что она должна тут же поверить всему, что рассказал Акива.

— Я бы хотела выслушать точку зрения Бримстоуна, — тихо ответила она.

А потом ей пришла на ум одна идея, нечто грандиозное.

— Ты мог бы провести меня туда, мог бы помочь мне вернуться к ним.

Он моргнул и удивленно уставился на неё, а потом покачал головой.

— Нет, наш мир не для людей.

— Ну да, а вот ангелам людской мир подходит.

— Это не то же самое. Здесь ты в безопасности.

— Да не ужели? Спроси у моих шрамов насколько здесь безопасно.

Она оттянула ворот сорочки, чтоб показать сморщенный косой шрам на ключице. Акива вздрогнул увидев его, поняв, что это дело его рук. Кару вернула ворот на прежнее место.

— Кроме того, — продолжила она, — есть вещи поважнее личной безопасности. Например… любимые.

Она ощутила себя бессердечной, используя это слово, словно еще раз провернула нож и без того кровоточащей ране.

— Любимые, — повторил он.

— Я однажды сказала Бримстоуну, что никогда не оставлю его, и слову своему изменять не собираюсь. Я попаду туда, даже без твоей помощи.

— И как же ты планируешь это осуществить?

— Есть способы, — ответила она уклончиво. — Но мне было бы гораздо проще, если бы ты взял меня с собой.

Действительно проще. Кару предпочла бы совершить это путешествие с Акивой, нежели с Разгатом.

— Я не могу тебя взять. Портал охраняется. Ты будешь тут же убита.

— Похоже, вы, серафимы только и делаете, что убиваете кого-то, не задумываясь.

— Монстры сделали из нас тех, кто мы есть.

— Монстры.

Кару подумала о смеющихся глазах Иссы, суетливое хлопотание Язри и её успокаивающие прикосновение. Кару и сама порой называла их монстрами, но ласково, так же, как и Сусанну звала бешеной. Из уст Акивы это слово звучало просто отвратительно.

— Твари, дьяволы, монстры. Если бы тебе довелось по-настоящему узнать хотя бы одну химеру, то не стал бы судить их так однозначно.

Он опустил глаза, так ничего не ответив, и нить разговора была похоронена в напряженном молчание. Она подумала, что Акива выглядит очень бледным, судя по всему, он всё еще неважно себя чувствует.

Кару обхватила ладонями свою большую глиняную чайную кружку без ручек. Она держала ладони на кружке, чтобы согреть их после долгого несколько часового пребывания на холоде, на вершине собора и чтобы избежать случайного воздействия магии своих татуировок на Акиву, сидевшего напротив неё в точно такой же позе, обхватив ладонями кружку, так что Кару очень хорошо могла рассмотреть его татуировки: черные полоски на всех кончиках его пальцев.

Каждая полоска шла наискосок и была похожа на зарубцевавшийся шрам, и Кару подумала, что в отличие от её тату, эти линии были порезами, в которые втерли сажу от ламп. Чем дольше она рассматривала их, тем сильнее ее охватывало странное чувство, будто она знакома с этими шрамами или знает что-то о них. Это было ощущение, как будто она балансировала на грани осознания, и это вожделенное понимание постоянно от неё ускользало, будто она пыталась разглядеть крылышки пролетающих мимо пчел, но ей никак это не удавалось.

Акива проследил за её взглядом и было видно, что ему стало неловко. Он поерзал, накрыл одну руку другой, словно стараясь разгладить свои татуировки.

— Твои татуировки тоже обладают какой-нибудь магией? — Спросила Кару.

— Нет, — ответил он.

Ей показалось, что его ответ прозвучал грубовато.

— Тогда для чего они? Они что-то означают?

Он не ответил, тогда Кару протянула свою руку и провела по ним пальцами, совершенно не отдавая отчет своим действиям. Они были сделаны в классической манере "счет по пять": каждые четыре вертикальные полоски были перечеркнуты по диагонали пятой.

— Это счет, — сказала она, слегка проводя пальцем по одной "пятерки" на его указательном пальце правой руки, а потом по следующей (пять, десять, пятнадцать, двадцать). И каждый раз, когда она прикасалась к нему это было подобно электрическому разряду и откликалось в желанием переплести свои пальцы с его (Боже, да что не так с ней?!) и даже поднести его руки к своим губам и поцеловать его отметины…

А затем, к Кару пришло понимание. Она просто знала и всё. Она знала что означают эти полоски и отдернула руку. Она смотрела на него, а Акива просто сидел, и выглядел таким незащищенным, готовый к любому вердикту, какой бы она не вынесла.

— Это подсчет убитых тобой, — сказала она слабым голосом. — Убитых химер.

Он не стал ничего отрицать. Даже, если бы она напала на него, Акива не стал бы защищаться. Его руки оставались всё там же где и были, как будто они закостенели, но Кару прекрасно видела, что он борется с желанием спрятать их.

Она дрожала, не в силах оторвать взгляда от этих полосок, думая о тех, к которым она прикасалась — двадцать на одном только указательном пальце.

— Как много, — сказала она. — Ты стольких убил.

— Я солдат.

Кару представила, что её собственные четыре химеры могут быть мертвы и прикрыла свой рот ладошкой, опасаясь, что её может стошнить. Когда он рассказывал ей о войне, это выглядело так, будто эта самая война велась где-то в другом мире. Но Акива был настоящим и сидел прямо напротив неё, и реальность была таковой, что он был настоящим убийцей. Как зубы, разбросанные по столу Бримстоуна, каждая линия означала пролитую кровь, но не волков и тигров, а смерти химер.

Она пристально посмотрела на него… И, как ей показалось, заметила некую перемену: будто на какой-то, едва уловимый момент его скорлупа треснула и выявила на свет нечто еле заметное, а затем это нечто пропало, как будто ничего и не было. Акива был всё тем же Акивой и не более того, словно ничего и не произошло, но это проблеск…

Кару услышала будто со стороны свой нерешительный голос, который возможно обращался к тому Акиве, что на долю секунды показался из своей скорлупы.

— Теперь у тебя их больше.

— Что? — Акива вопросительно посмотрел на нее — а потом его будто молнией ударило. Он внезапно подался вперед, его глаза были широко распахнуты и сверкали, своими резкими движениями он опрокинул свою чашку с чаем. — Что? — Почти крикнул он. Кару отпрянула назад, но Акива схватил её за руку. — Что ты имеешь в виду, говоря, что ТЕПЕРЬ их больше?

Кару покачала головой. Больше отметин, вот что она имела в виду. И вдруг в этот самый момент она кое-что увидела: Настоящего Акиву, сидящего напротив неё. И тут же произошло нечто невероятное — Акива улыбнулся. Не мрачный изгиб уголков губ, а удивительно теплая улыбка, такая красивая, что у Кару защемило сердце. Его глаза тоже улыбались, они светились радостью и счастьем. Какая резкая перемена. Если он был прекрасен даже тогда, когда был мрачен (не то слово!), то когда Акива улыбался, он был просто великолепен.

Но Кару готова была поклясться, что на самом деле улыбался не он.

Не он, а тот, другой Акива, лишь на мгновенье показавшийся ей, и на руках которого было гораздо меньше отметин, а некоторые пальцы и вовсе были чистыми от них.

Её рука все ещё покоилась на его руке, лежавшей в лужице пролитого чая. Официантка вышла из-за стойки и стояла, с неуверенным выражением лица, держа наготове полотенце. Кару убрала руку и откинулась назад, позволяя девушке прибраться на их столику. Всё время пока убиралась, официантка то и дело поглядывала на Акиву и Кару. Закончив, девушка, запинаясь, спросила:

— Я хотела спросить… мне очень интересно, как вы это проделали?

Кару посмотрела на неё, не понимая о чем та говорит. Официантка была примерно её лет, полнощекая и раскрасневшаяся.

— Прошлой ночью, — пояснила она, — вы летали.

Ах, ну да, когда они с Акивой летали.

— Вы там были? — Спросила Кару.

Это казалось бы странным совпадением.

— Хотела бы, — ответила девушка. — Я видела вас по телевизору, в утренних новостях.

"Блин" — подумала Кару. "Блин!"

Рука Кару потянулась к её сотовому, который непрерывно надрывался трезвоном и дребезжал на протяжение часа или около того, и посмотрела на экран. Сотовый "сообщил" о пропущенных вызовах и смсках, в основном, от Сусанны и Каза.

Проклятье.

— А страховочные тросы были? — Спросила официантка. — В новостях сказали, что не нашли никаких веревок или вроде того.

На что Кару ответила.

— Не было никаких тросов. Мы действительно летали, — а затем выдала свою фирменную лукавую ухмылку.

Девушка просияла в ответ, думая, что её разыгрывают.

— Что ж не утруждайте себя объяснением, — сказала она, притворяясь рассерженной, а потом принесла Акиве еще чаю и оставила их в покое.

Он продолжал сидеть всё в той же позе, откинувшись назад, и внимательно рассматривал Кару своими яркими, как молния глазами.

— Ты чего? — Спросила она, смущаясь. — Почему ты так смотришь на меня?

Он поднял руки и запустил, как гребни, растопыренные пятерни в свои густые, коротко-стриженные волосы, да так и оставил, словно оберегая голову от удара.

— Ничего не могу с собой поделать, — сказал он, смутившись.

Кару зарделась от удовольствия. Она видела, что в течение утра напряженность ушла с его лица. Его губы были слегка приоткрыты, из взгляда исчезла настороженность, и на мгновенье он даже улыбнулся — на этот раз по настоящему.

И может быть, эта улыбка предназначалась именно ей.

О, Господи.

"Будь той кошкой!" — напомнила она себе. Той самой, которая всегда держится в стороне и никогда — никогда! — не мурлычет. Откинувшись на спинку стула, она попыталась изобразить человеческую версию кошачьего высокомерия.

Кару поведала Акиве об услышанном от официантки, хотя сомневалась, что он знает что-либо о телевидении, а тем более об интернете. Или даже о телефонах.

— Одну минуту, — попросила она и набрала Сусанну, которая на первом же гудке подняла трубку.

От её крика Кару чуть не оглохла на одно ухо:

— Кару?!

— Да, это я…

— Бог, ты мой! С тобой всё хорошо? Я видела тебя в "новостях". Я видела его. Я видела… Господи Иисусе, Кару, ты вообще осознаешь, что вы летали?

— Ага, очуметь, правда?

— Совсем не очуметь! Я бы даже сказала анти-очуметь! Думала, ты уже где-нибудь мертвой валяешься. — Она была на грани истерики, и Кару понадобились несколько минут, чтобы успокоить её, всё время помня, что глаза Акивы смотрят на неё и пытаясь держать себя как можно спокойнее.

— С тобой правда всё в порядке? — Спросила Сусанна. — Он там не приставил нож к твоему горлу, чтобы ты не сболтнула лишнего?

— Он даже не говорит по-чешски, — заверила её Кару, потом кратко изложила ей события предыдущей ночи, давая Сусанне понять, что он не пытался навредить ей (впав в абсолютно пассивное состояние, чтобы не сделать ей больно) и закончила свой рассказ, — Мы, гм, любовались восходом солнца с крыши собора.

— Черт возьми, это что? У вас было свидание?

— Нет, это не было свиданием. Честно, даже не знаю как это называлось. Называется. Я понятия не имею, что он здесь делает… — взглянув на него, Кару запнулась. Но это не из-за его улыбки или отметин на его руках. Она знала (неясно откуда), что его правое плечо было всё исполосовано шрамами. Он берег его, и Кару видела это. Вот как она, должно быть, догадалась. Но откуда тогда она знала, как выглядели эти шрамы?

Каковы они на ощупь?

— Кару? Алло? Кару?

Моргнув, Кару прочистила горло. Это вновь повторилось: ее собственное имя показалось ей чужим. По взволнованному поведению Сусанны она поняла, что что-то пропустила.

— Я здесь, — сказала она.

— Где? Я спрашиваю, где именно? Где вы?

Кару потребовалось несколько мгновений, чтоб осознать вопрос.

— Ммм. Э, в чайной на Нерудова.

— Сиди. Оставайся на месте. Я иду.

— Нет, ты не…

— Да. Я сейчас буду.

— Сьюзи…

— Кару, не вынуждай меня дубасить тебя своими крошечными кулачками.

— Ладно, — смягчилась Кару. — Давай там по живей.

Сусанна находилась у своей вдовствующей тетки в Градчанах, как раз недалеко от чайной.

— Я буду через десять минут, — сказала она.

Кару не могла удержаться, чтобы не сказать.

— Ты добралась бы гораздо быстрее, умей ты летать.

— Не смей уходить, мутант чертов. И не дай уйти ему. Мне нужно предъявить ему пару угроз и обвинений.

— Не думаю, что он куда-нибудь собирается, — сказала Кару, глядя прямо на Акиву, и он в ответ смотрел на неё (такой родной и светлый), и она знала, что это так, но не понимала, откуда у неё такая уверенность.

Он не был человеком, был даже не из её мира. Он был солдатом с десятками отметин на руках как напоминание об убитых им, и он был врагом её семьи. И всё же, что-то связало их, сильнее, чем что либо, нечто такое мощное от чего ей, казалось, что по всему её телу разливается симфония, сопротивляясь которой она создавала дисгармонию внутри себя самой.

Сколько себя помнила, фантомная жизнь маячила перед ней чем-то туманным, но сейчас все было по-другому. Находясь рядом с Акивой, даже не смотря на то, что они говорили о войне, осадах и враждебности, она чувствовала полное вовлечение в его теплое присутствие. Вопреки здравому смыслу быть возле него казалось настолько правильным и естественным, будто они были одним целым.

ГЛАВА 33 НЕЛЕПОСТЬ

— Сюда едет моя крошечная, нагоняющая страху, подружка, — сказала Кару Акиве, барабаня пальцами по столу.

— Та, с моста.

Кару вспомнила, что вчера, он следил за ней и вполне мог увидеть представление Сусанны.

Она кивнула.

— Ей известно о твоем мире. Немного. И она знает, что ты пытался убить меня, так что…

— Мне следует её опасаться? — Спросил Акива, и на долю секунды Кару подумала, что он спрашивает её на полном серьезе. Он всегда выглядит таким серьезным, но на этот раз это была еще одна фраза с претензией на юмор, как тогда, на верхотуре собора, когда он удивил её шуткой про сталкивания с крыши не понравившихся кавалеров.

— Ужасно, — ответила она. — Все падают ниц, завидев её. Вот увидишь.

Кружка Кару была пуста, но она продолжала держать её между ладоней, уже не столько из опасений навредить своей магией Акиве, а, скорее, чтобы снова ненароком не потянуться через весь стол, желая еще раз прикоснуться к нему. Его руки со всеми их метками убиенных должны были бы отталкивать её, они и отталкивали, но не только. Рядом с ужасом исходящим от его татуировок, было еще и… притяжение.

Она знала, что он чувствует тоже самое и изо всех сил борется с собой, чтобы не потянуться к ней.

Он всё смотрел на неё, а она всё краснела, а их разговор как-то сошел на нет, но тут дверь отворилась и в чайную ворвалась Сусанна.

Она прошла прямо к их столику и встала перед Акивой. Она была настроена очень решительно, готовая наброситься на него, но когда его увидела, по-настоящему, её решимости поубавилось. По выражению её лиц стало понятно, что Сусанна борется сама с собой, — между решимостью порвать Акиву на лоскуты и благоговейным трепетом перед ним. Благоговение взяло верх в этой битве. Она покосилась на Кару и беспомощно вымолвила с изумлением,

— Вот черт! Ты! Должна! Ему отдаться! Немедленно!

Это было так неожиданно, и Кару к тому же была уже на пределе, поэтому она не сдержалась и расхохоталась. Она откинулась в кресле, продолжая заливаться смехом: мягкий, искрящийся смех Кару вызвал еще одну перемену в Акиве. Теперь он смотрел на неё с такой пронзительной надеждой, что от этого взгляда её проняла дрожь, она почувствовала себя такой… прозрачной.

— Нет, я серьезно, — сказала Сусанна. — Немедленно. Согласно природному биологическому отбору нужно стремиться заполучить лучший генетический материал. А он, — она изящным движением руки махнула в сторону Акивы, — и есть самый лучший генетический материал из тех, которых я когда-либо встречала.

Она придвинула кресло и уселась рядом с Кару, и теперь они вдвоем словно картину разглядывали серафима.

— Фиала должна бы проглотить свои слова обратно. Ты непременно должна в понедельник привести его в качестве модели.

— Ага, — ответила Кару. — Я уверена, что он с радостью согласиться оголиться перед стадом людишек…

— Стриптиз ради искусства! — Напустив на себя важный вид, парировала Сусанна.

— Ты собираешься нас знакомить? — Спросил Акива.

Язык химер, на котором они общались на протяжении всего времени, теперь звучал неуместно — эхом другого мира.

Кару кивнула, прекращая смеяться.

— Простите, — сказала она, и быстро представила их друг другу. — Несомненно мне придется переводить, если вы захотите спросить что-нибудь друг у друга.

— Спроси его, влюблен ли он в тебя, — тут же осведомилась Сусанна.

Кару чуть не поперхнулась. Она полностью развернулась в своем кресле лицом к Сусанне, которая уже подняла руки вверх, прежде чем Кару успела что-либо возразить.

— Знаю, знаю. Ты не собираешься его об этом спрашивать. Да тебе и не нужно. И так видно, что он по уши увяз. Ты только взгляни на него! Боюсь как бы он не поджег тебя своими безумными оранжевыми глазищами!

Кару должна признать, что насчет глаз Сусанна права. Но любовь? Это же нелепость и глупость. Она так и ответила Сусанне.

— Хочешь знать, что является глупостью? — Спросила Сусанна, всё еще изучая Акиву, который выглядел смущенным под напором её взгляда. — Очень редкое наличие высокого лба у представителей мужской части населения — вот это глупость. Из-за этого внешней мужественности наносится непоправимый урон. Мы могли бы использовать его как осеменителя, чтоб возродить эту особенность внешности.

— Бог ты мой. Что это за трёп о спаривании и осеменении?

— Я всего лишь предложила, — резонно ответила Сусанна. — Я, конечно, прусь по Мику, но это не значит, что не могу внести свой вклад в размножение высоких лбов. Так сказать принести пользу генофонду. Ты ведь тоже хочешь этого, верно? Или, возможно… — Сусанна кинула на Кару быстрый взгляд. — Ты уже?

— Что?! — Кару была просто в ужасе. — Нет! Да кто я по твоему такая?!

Она была уверена, что Акива ни слово не понял, но ему явно было интересно. Он спросил у Кару что сказала Сусанна, и она почувствовала как на её лице вспыхнул румянец.

— Ничего, — ответила она на химеровом языке. И добавила на чешском, с очень серьезным видом, — Она. Ничего. Не сказала!

— Еще как сказала! — Пискнула Сусанна, подражая маленькому ребенку, который хочет, чтобы обратили внимание на её шалость, и веселясь от души повторила, — Спаривание! Осеменение!

— Суз, прошу тебя, уймись, — беспомощно умоляла Кару, и очень радуясь тому, что эти двое говорят на разных языках.

— Ладно, — сдалась её подруга. — Я могу быть вежливой. Наблюдай.

И она обратилась к Акиве.

— Добро пожаловать в наш мир, — сказала она при этом преувеличенно жестикулируя. — Надеюсь, вы получаете удовольствие от этого посещения.

Еле сдерживая улыбку, Кару перевела.

Акива кивнул.

— Спасибо, — и обратился к Кару, — Будь добра, передай ей, что её представление было прекрасно.

Кару передала.

— Знаю, — согласилась Сусанна.

Это была её обычная реакция на комплименты, но Кару видела, что ей была приятна похвала.

— Это была идея Кару.

Кару не стала никак это комментировать, а вместо этого сказала.

— Она сильна в искусстве.

— Как и ты, — ответил Акива.

Настала очередь Кару быть польщенной.

Сусанна сказала ему, что они обе посещают школу искусств, на что Акива ответил, что в его мире нет ничего подобного; только обучение какому-либо ремеслу. На что она ответила, что является своего рода подмастерье, потому что происходит из рода ремесленников и поинтересовалась у Акивы, не из семьи ли он военнослужащих.

— Можно и так сказать, — ответил тот.

Его братья и сестры были солдатами, как и его отец в своё время. Слово отец Акива произнес довольно резко, и Кару уловила в его голосе враждебность и не стала давить, поэтому разговор вернулся обратно к искусству.

Кару фильтровала их беседу, потому что даже примерное поведение Сусанны требовало фильтрации, но на удивление всё протекало легко и просто.

"Даже слишком легко," — думала Кару.

Почему ей было так легко смеяться вместе с этим серафимом, и не вспоминать о сожженных порталах, и маленькое опаленное тельце Кишмиша, его учащенное сердцебиение, которое проиграло битву со смертью? Она должна была постоянно напоминать себе, и даже сдерживать себя, когда она смотрела на Акиву, её осторожность и сдержанность так и норовили дать деру.

Через некоторое время, Акива заметил, кивая в сторону Сусанны,

— А она на самом деле не очень-то и страшная, как ты меня пугала.

— Ну, ты обезоружил ее. Ты умеешь произвести нужное впечатление.

— Я? Кажется, вчера с тобой это не сработало.

— У меня больше оснований, противостоять твоему шарму, — ответила она. — Я должна всегда напоминать себе, что мы враги.

Как будто тень проскользнула между ними. Выражение лица Акивы опять стало прежним, он убрал свои руки под стол, пряча свои татуировки от нее.

— Что ты только что ему сказала? — Спросила Сусанна.

— Я напомнила ему что мы враги.

— Цыц, какими бы ни были ваши отношения, но вы не враги.

— Но это так, — ответила Кару, и это было правдой, хоть её тело стремилось убедить в обратном.

— Тогда почему вы любуетесь закатами и попиваете чаёк вместе?

— Ты права. Я не знаю, что делаю, не знаю, зачем.

Она подумала о том, что действительно ей следует сделать: отправиться в Морокко, чтобы найти Разгата; пролететь через портал в небе, чтобы попасть в… Эрец. Мурашки пробежали по спине. Она была так сосредоточена на гавриэлях, что не особо думала, как всё будет происходить на самом деле, а теперь, после описания Акивой его мира — истерзанного нескончаемой войной — Кару снова овладел страх и ей больше не хотелось никуда идти.

А что делать, если она всё-таки туда доберется? Подлететь к решетчатому окошку неприступной крепости и вежливо спросить, дома ли Бримстоун?

— Говоря о врагах, — сказала Сусанна, — Казломир был сегодня утром на телевидении.

— Ну и славно, — ответила Кару, всё еще погруженная в свои мысли.

— Нет. Совсем не славно. Поганец Козломир.

— О, нет. Что он сделал?

— Пока ты там встречала рассвет со своим врагом, все новости крутились вокруг тебя, и определенно принесли пользы одному актеришке, позирующими перед камерами и рассказывающему всему миру о тебе. Например, гмм, про шрамы от пулевых ранений? Он выставил тебя своего рода подельницей бандюков…

— Подельницей? Серьезно? Если бы я и была…

— Короче, — резко прервала её Сусанна. — Мне жаль, что приходится это говорить, но, если у тебя и была какая-никакая анонимность, голубоволосая девушка, то своими полетами, ты положила ей конец. Возможно полиция уже во всю обшаривает твою квартиру…

— Что?

— Ага, они называют вашу драку "нарушением общественного порядка" и утверждают, что просто хотят поговорить с, эээ, вовлеченными в это людьми. Если кто-нибудь что-нибудь знает…

Акива, видя как Кару расстроилась, спросил её в чем дело, на что та быстро перевела всё, сказанное Сусанной. Его глаза потемнели. Он поднялся и пошел к двери, выглянув наружу.

— Они сюда придут за тобой? — Спросил он.

Кару видела, что он готов был немедленно обороняться, защищая её, и поняла, что в его мире подобная угроза может иметь очень серьезные последствия.

— Все в порядке, — заверила она его. — Здесь всё не так. Они просто зададут пару вопросов. Правда. — Но он не сдвинулся с места. — Мы не нарушали никаких законов.

Она повернулась к Сусанне и, перейдя на чешский, сказала:

— Вроде нет такого закона, который запрещал бы летать.

— А вот и есть. Закон гравитации. Дело в том, что тебя разыскивают.

Сусанна быстро глянула на официантку, которая околачивалась поблизости, стараясь подслушать. — Не правда ли?

Официантка покраснела.

— Я никому не звонила, — быстро ответила она. — Вы спокойно можете здесь оставаться. Не хотите ли еще чая?

Сусанна отмахнулась от нее и сказала Кару.

— Очевидно вы не можете сидеть здесь вечно.

— Нет, не можем.

— Итак, каков твой план?

План, план. У неё был план, уже готовый к осуществлению. Всё что ей нужно было сделать, это встать и уйти. Оставить свою жизнь здесь, оставить школу, свою квартиру, Скусанну, Акиву… Нет. Акива не был частью её жизни. Кару взглянула на него, следившего за дверным проемом, готовый защищать её, и она попыталась представить, как уходит от… него.

Всё что ей нужно было сделать, это встать и уйти. Ведь так?

Прошла минута в полной тишине, но Кару так и не сдвинулась с места.

— План, — наконец, сказала она, прилагая огромные усилия и превозмогая себя. — План состоит в том, чтобы уйти.

Акива выглядывал за дверь, и только когда он повернулся к ней, осознала, что говорит на языке химер, адресуя сказанное ему.

— Уйти? Куда?

— В Эрец, — сказала она вставая. — Я тебе говорила, что собираюсь разыскать свою семью.

Страх отразился на его лице, когда пришло понимание.

— У тебя и правда есть способ пробраться туда.

— Да, есть.

— Каким образом?

— Есть еще порталы, не только ваши.

— Были. Все знания о них потеряны вместе с погибшими магами. Я потратил годы, чтобы найти этот…

— Думаю, ты не единственный, кто знает об этих порталах. Хотя, я бы предпочла, чтобы ты показал мне дорогу.

— Кто же тогда?

Он стал думать, стараясь сообразить и Кару увидела отвращение в глазах, когда он понял о ком речь.

— Падший. Эта тварь. Ты пойдешь к нему.

— Нет, если ты возьмешь меня с собой.

— Но я правда не могу. Кару, тот портал под охраной…

— Ну что ж. Возможно, еще доведется увидеться по другую сторону. Кто знает?

На пол посыпались искры, как только Акива пошевелил своими невидимыми крыльями.

— Ты не можешь пойти туда. Там нет никакой жизни, поверь мне.

Кару отвернулась от него, подняла свое пальто и одела его, встряхнув волосами, имевшими привычку виться при намокании и ложиться кольцами на ее плечи. Она сказала Сусанне, что покидает город, и уже приготовилась отбиваться от всех неизбежных вопросов подруги, когда Акива взял ее за локоть.

Очень бережно.

— Ты не можешь пойти с этим существом. — Его эмоции были скрыты, их было трудно прочесть. — Не одна. Если он знает про еще один портал, то я могу пойти с тобой и убедиться, что ты в безопасности.

Первым импульсом у Кару, было отказаться. Быть той самой кошкой. Но кого она дурачит? Она не была той кошкой. Она не хотела идти одной, или с Разгатом, что было еще хуже. Ее сердце стучало как молоток, она сказала:

— Хорошо.

И как только решение было принято, поднялось ужасное чувство страха.

Ей не пришлось бы расставаться с Акивой.

Во всяком случае пока что.

ГЛАВА 34 ЧТО ЗА ДЕНЬ?!

"Ну и утро выдалось," — думала Кару. Часть ее уже летела к будущему, гадая, каким будет воссоединение с Бримстоуном, а другая часть твердо оставалась с ней, погруженная в жар от руки Акивы, лежавшей на ее плече.

Они шли вниз по Нерудова с Сусанной, навстречу потоку туристов, направляющихся к замку. Пропуская толпу немцев, поголовно одетых в мягкие мокасины, они вынуждены прижаться ближе друг к другу.

Волосы Кару были убраны под шляпку, которую она одолжила у официантки, так что ее наиболее очевидная особенность была замаскирована. Акива все еще притягивал неумеренное количество внимания, но Кару считала, причиной тому была его неземная красота, а не потому, что его узнали по новостям.

— Мне нужно заскочить в школу, — сказала Сусанна. — Идемте со мной.

Кару в любом случае хотела зайти туда — это была часть ее прощальной программы, так что она согласилась. Ей нужно было дождаться сумерек, чтобы добраться до своей квартиры, если полиция за ней наблюдает. После наступления темноты она сможет вернуться туда по небу через балкон, вместо улицы или лифта, и взять все необходимое в дорогу.

"Ну и день сегодня!" — думала она, переполняемая счастьем, которое, как вынуждена была признаться самой себе, возникло благодаря тому, как Акива сторожил вход в чайную, готовый защитить ее, а сейчас находился в непосредственной близости.

Правда, она чувствовала некоторое беспокойство, слабое и появляющееся лишь периодически, но списала это на нервы. И, поскольку утро закружило в нежданном ощущении счастья, она продолжала неосознанно отмахиваться от беспокойства, словно от назойливой мухи.

* * *
Кару попрощалась с лицеем (мысленно, чтоб не всполошить Сусанну) и с "Отравленным Гуляшом". Она с любовью погладила гладкий мрамор "Чумного", пробежала пальцами по потрепанному бархату диванчика. Акива с озадаченным видом осмотрел обстановку кафе — гробы и все остальное — и назвал ее "отвратительной". Он съел целую миску гуляша, но Кару решила, что вряд ли он в скором времени попытается узнать рецепт приготовления этого блюда.

Из-за его реакции она по-новому посмотрела на эти так любимые ею места. Ей было немного стыдно от того, что она не задумывалась над тем, какой отпечаток наложила на них война. В школе какой-то шутник накалякал красным граффити "Свобода — Liberty" на том месте, где во время Второй Мировой, борцы за освобождение написали это кровью нациста. А в кафе ей пришлось объяснить Акиве, что маски являются наследием еще одной войны.

— Они остались от Первой Мировой Войны, — пояснила она, надевая одну из них. — Сотни лет назад. Нацисты пришли позже. — Она наградила его едким взглядом. — И да будет тебе известно, завоеватели всегда являются плохими парнями. Всегда.

К ним присоединился Мик. Вначале все были немного напряженны, потому что он ничего не знал о других мирах и расах и был убежден, что Кару просто крайне эксцентрична. Она рассказала ему правду — что они действительно летали, и что Акива ангел из другого мира, но в своей привычной манере, так что он подумал, что она просто дразнит его. Но его глаза так же удивленно оценивали внешность Акивы, как и все остальные люди. И Кару заметила, что Акиве стало неудобно. Ее поразила догадка, что он даже не предполагает о силе своей красоты.

Позже вчетвером они направились на мост Чарльза. Мик и Сусанна шли на пару шагов впереди, обнявшись, и казалось, что никогда и ничто не сможет разделить их. Кару и Акива следовали за ними.

— Мы можем отбыть в Марокко сегодня, — сказала Кару. — Я собиралась лететь самолетом, но для тебя это не вариант.

— Нет?

— Нет. Тебе понадобится паспорт — документ, удостоверяющий твою личность, который в итоге подтверждает что ты вообще из этого мира.

— Ты же еще можешь летать, так?

Кару проверила свою способность, взлетев на несколько дюймов над землей и тут же возвратившись обратно.

— Да, но это очень длинный путь.

— Я помогу тебе. Даже если ты не сможешь лететь, я понесу тебя.

Она представила пересечение Альп и Средиземноморья на руках у Акивы. Это была не самое худшее, о чем она могла бы подумать. Но все таки, она не была девицей, которая только и ждала, что ее опекали.

— Я справлюсь, — ответила она.

Впереди Мик и Сусанну погрузились в глубокий поцелуй, и Кару резко остановилась, растерявшись от их демонстрацией чувств. Она повернулась к перилам моста и стала смотреть на реку.

— Для тебя, наверное, странно ничего не делать весь день.

Акива кивнул. Он тоже смотрел куда-то, оперевшись на перила, соприкоснувшись одной рукой с локтем Кару и она поняла, что он делает это умышленно.

— Я все еще стараюсь представить, что мой народ жил также, но не могу.

— А как они живут теперь? — спросила она.

— Их жизнь — война. Если они не сражаются, то готовятся к этому. Они живут в страхе, всегда. Нет никого, кто не потерял бы близкого.

— А химеры? Как живут они?

Он заколебался.

— Там нет хорошей жизни ни для кого. Это небезопасное место. — Он положил ладонь на ее руку. — Кару, твоя жизнь здесь, в этом мире. Если ты не безразлична Бримстоуну, он бы не захотел, чтобы ты попала в наш разрушенный мир. Тебе следует остаться.

Его следующие слова были шепотом. Она едва их услышала, и не была полностью уверена, что правильно поняла. Он сказал,

— Я бы мог остаться здесь, с тобой.

Он сжал ее руку крепко, но осторожно. И его прикосновение было таким теплым. Кару позволила себе на мгновенье представить, что она может иметь предложенное — жизнь с ним. Все, чего она всегда так хотела, было перед ней: уверенность, узы, любовь.

Любовь.

Когда это слово пришло на ум, оно не было раздражающим или нелепым, как тогда, когда звучало с уст Сусанны в чайной. Оно манило надеждой. Кару не думала. Она положила вторую ладонь на руку Акивы.

И тут же почувствовала, как та начала пульсировать.

Она резко отшатнулась назад. Ее хамсазы. Она приложила их прямо к его открытой коже. Ее ладонь горела, Акиву отбросило на шаг назад. Он стоял, прижав к себе обожженную магией руку, его била дрожь. Он сильно сжал челюсти, чтобы стерпеть боль.

Боль. Снова.

— Я даже не могу к тебе прикоснуться, — сказала Кару. — Чтобы Бримстоун не хотел для меня, это не ты, иначе он бы не наградил меня этим.

Ее собственные руки, сейчас плотно прижатые к груди, были злом для нее в этот момент. Она потянулась за воротник, и поймала свою косточку, взяла в руки и крепко сжала, чтобы успокоиться.

Акива сказал:

— Ты не обязана желать того же, чего хотел бы он.

— Я знаю. Но мне необходимо знать, что происходит там. Просто необходимо. — Произнесла она срывающимся голосом. Ей так хотелось, чтоб он понял.

И он понял. Она увидела это в его глазах. А еще беспомощность и страдание, которое замечала раньше, с тех пор как он появился в ее жизни прошлой ночью. Всего одну ночь назад. Даже не верилось, что прошло так мало времени.

— Ты не обязан идти со мной.

— Нет, обязан. Кару… — нежно прошептал он. — Кару…

Он снял шляпку с ее головы, высвободив синюю волну волос, а потом завел одну непослушную прядь ей за ухо. Он взял ее лицо в ладони, и в груди Кару расцвело. Она стояла тихонько, не шевелясь, и эта внешняя неподвижность была полной противоположностью тому, что творилось у нее внутри. Еще никто в жизни не смотрел на нее так, как это делал сейчас он. Его глаза были широко распахнуты и казалось, она может утонуть в них, как солнечный свет утопает в море.

Одна его рукаскользнула ей на затылок, запутываясь в волосах и пробуждая трепет желания в теле. Она почувствовала, что сдается, тает и тянется на встречу к нему. Одной ногой она скользнула вперед, прижавшись к его коленке, и остававшееся между ними пространство сошло на нет.

Собирается ли он поцеловать ее?

Боже мой, а как у неё с дыханием?! От неё ничем не несет?

Да по боку. У него скорее всего свежесть дыхания ничем не лучше её.

Хочет ли она, чтобы он поцеловал ее?

Его лицо было так близко что она могла видеть свое собственное лицо, отражавшееся в глубоком черном озере его зрачков. Он вглядывался в ее глаза так, как будто не было никаких других миров без нее, гадая и исследуя.

Да, она хотела чтобы он поцеловал ее, да.

Его рука сползла вниз по ее горлу, чтобы найти ее руку, которая все еще держала косточку на шнурке.

Острия косточки выпирали из паутины ее пальцев. Наткнувшись на них, Акива остановился и посмотрел вниз. Его взгляд застыл. Забыв, как дышать, он открыл ладонь Кару, не обращая внимания на хамсазы.

Увидев птичью косточку, бледное воспоминание о другой жизни, он вскрикнул. И в этом звуке было удивление и… Что-то глубоко и болезненно врезалось в него, как гвозди въедаются в древесину.

Кару испуганно подпрыгнула:

— Что?

— Откуда это у тебя? — Он стал мертвецки бледным.

— Это… от Бримстоуна. Он послал ее мне, когда сгорели порталы.

— Бримстоун, — повторил он. И его лицо ожило от ярости и понимания. — Бримстоун, — опять произнес он.

— В чем дело? Акива…

Его последующий поступок заставил ее замолчать. Он пал на колени. Шнурок на ее шее лопнул и косточка осталась в его руке, и Кару тут же почувствовала утрату. А Акива прильнул к ней, прижав лицо к ее ногам.

Она стояла ошеломленная, чувствуя сквозь джинсы его жар, глядя вниз на его могучие плечи, на крылья Акивы, больше не скрытые гламуром.

На мосту начали раздаваться удивленные и взволнованные возгласы. Мик и Сусанна разомкнули объятия и обернулись, чтобы посмотреть, в чем дело.

А Кару лишь отдаленно воспринимала происходящее вокруг них. Она увидела, что плечи Акивы вздрагивают. Ее руки трепетали, желая прикоснуться к нему и опасаясь принести боль. Проклиная свои хамсазы, она склонилась и погладила его волосы тыльной стороной ладони.

— Что случилось? — Спросила она. — Что такое?

Он выпрямился и, не поднимаясь с коленей, посмотрел на нее. Он не отпускал ее ноги, и Кару чувствовала, как дрожат его руки, как прижимается к ее коленке птичья косточка, зажатая в его ладони. Его крылья раскрылись и сомкнулись вокруг них, огненным кольцом изолируя их от окружающего мира.

Он всматривался в ее лицо, и, как подумала Кару, выглядел ошеломленным и ужасно печальным.

А потом сказал ей:

— Кару, я знаю кто ты.

ГЛАВА 35 ЯЗЫК АНГЕЛОВ

— Я знаю, кто ты такая.

Глядя в лицо Кару, Акива увидел, какой эффект возымели его слова. Ее черные глаза наполнились слезами, надежда в них боролась со страхом надеяться. И лишь заметив отблески огня в ее глазах Акива осознал, что отпустил гламур. Подобная беспечность могла оказаться губительной, но сейчас ему было все равно.

"Что?" — Губы Кару беззвучно шевельнулись. Она прочистила горло.

— Что ты сказал?

Как только он мог рассказать ей? Он колебался. Это было невозможно, и это было красиво, и было ужасно, и это разрывало ему грудь, показывая, что его сердце, бесчувственное ко всему так долго, все еще живо и бьется… и может быть вырвано снова, после всех этих лет.

Что может быть печальнее участи, когда то, что желал получить немыслимо долгое время, приходит к тебе слишком поздно?

— Акива, — умоляла Кару. Широко открыв глаза, в смятении она тоже стала перед ним на колени. — Скажи мне.

— Кару, — прошептал он, и ее имя насмехалось над ним — настолько полное надеждой и обещаниями и обвинениями, он почти жалел, что не мертв. Он не мог посмотреть на нее. Он притянул ее к себе и она позволила ему сделать это, как будто любя. Ее волосы спутанные ветром были подобны взъерошенному шелку, и он спрятал свое лицо в них, стараясь придумать, что ей рассказать.

Вокруг шум голосов переплетался с тяжестью взглядов, обращенных на них, но Акива почти не замечал ничего из этого, пока один из звуков не пробился к его сознанию. Кто-то прочистил горло, иронически театрально. Он почувствовал укол неловкости и, прежде чем прозвучали слова, повернулся.

— Да ладно, Акива, соберись.

Так не к месту здесь этот голос. Этот язык. Его язык.

Там, с мечами, вложенными в ножны и с одинаковым выражением тревожного беспокойства на лицах, стояли Азаил и Лираз.

Акива даже не смог удивиться. Появление серафимов было таким ничтожным по сравнению с тем, что произошло сегодня утром: серповидные ножи, странная реакция Кару на его татуировки, сказочная музыка ее смеха и, наконец, неоспоримое — косточка.

— А вы что здесь делаете? — Спросил он их. Его руки все еще были вокруг Кару, которая подняла голову из-за его плеча и пристально смотрела на тех, кто помешал им.

— Что МЫ здесь делаем? — Переспросила Лираз. — Думаю учитывая все, этот вопрос следует задать тебе. Что, во имя всего святого, здесь делаешь ты?

Она выглядела ошеломленной, и Акива представил себя со стороны, каким, должно быть, они видели его: на коленях, плачущего и обнимающего человеческую девушку.

И вдруг, как удар, к нему пришло осознание того, насколько важным было, чтобы они думали о Кару как об обычной человеческой девушке. Каким бы странным это не казалось, оно оставалось бы всего лишь странным. Правда была бы намного хуже.

Он выпрямился и, все еще стоя на коленях, повернулся, закрывая собой Кару. Тихо, чтобы не услышали его брат с сестрой, что он говорит на языке врага, Акива прошептал:

— Не давай им увидеть cвои руки. Они не поймут.

— Не поймут что? — Прошептала она в ответ, не сводя своих глаз с них, также, как и они не сводили глаз с нее.

— Нас, — сказал он. — Они не поймут нас.

— В таком случае я тоже не понимаю.

Но благодаря хрупкой косточке в его кулаке, Акива наконец добился своего.

Кару замолчала, продолжая наблюдать за новоприбывшими серафимами. Их крылья были скрыты гламуром, но все равно их присутствие на мосту казалось неестественным и довольно пугающим. Особенно Лираз. Не смотря на то, что Азаил был более сильным, у Лираз был более устрашающий вид. Так было всегда, может, именно потому, что она была женщиной, это было необходимо ей. Ее бесцветные волосы были собраны назад в тугие косы, в ее холодной красоте было что-то подобное акуле: спокойная апатия убийцы. В глазах Азаила было больше жизни, но сейчас она главным образом сводилась к откровенной озадаченности, с которой он взирал на Акиву, все еще стоящего на коленях.

— Поднимись, — сказал он недоброжелательно. — Я не могу вынести твоего вида.

Акива встал, поднимая Кару вместе с собой, прикрывая ее за щитом своих крыльев.

— Что здесь происходит? — Потребовала объяснений Лираз. — Акива, почему ты вернулся сюда? И… кто это? — С диким отвращением она жестом указала на Кару.

— Просто девушка. — Акива услышал, что произнес это точь-в-точь как когда-то Айзиль — так же неуверенно, как тот старик.

— Просто девушка, которая умеет летать, — поправила Лираз.

Запнувшись на секунду, Акива попытался направить разговор в другое русло:

— Вы следили за мной.

— А что ты думал? — набросилась на него Лираз. — Что мы позволим тебе снова исчезнуть? Так как ты себя вел после Лораменди, мы знали, что что-то надвигается. Но чтобы такое?

— И кстати, что ЭТО такое? — спросил Азаил. Он все еще надеялся что найдется какое то объяснение, и все будет хорошо. Акива чувствовал себя разорванным пополам. Перед ним были его ближайшие союзники, которые на данный момент могли стать врагами, и это его вина.

Если у Акивы и была семья, но это были не его мать, отвернувшаяся, когда солдаты пришли забрать его, и определенно не император. Его семьей были эти двое, и у него не было для них ответа, который мог бы дать всему происходящему разумное объяснение. И также не было ничего, чтобы можно было бы сказать Кару, которая стояла позади него и отчаянно хотела узнать, что утаивали от нее всю ее жизнь — секрет настолько большой и странный, что он не мог подобрать слов, чтобы описать его. Так что он стоял молча, и язык обоих рас оказался бесполезен в данной ситуации.

— Я не виню тебя за желание уйти, — сказал Азаил, всегда выступавший миротворцем. Он и Лираз имели внешнее сходство, которого не было у Акивы. Оба они были светло-волосыми и голубоглазыми, с румянцем на щеках. В осанке Азаила присутствовала некая непринужденность, почти сутулость, а ленивая улыбочка довершала дело и могла одурачить и заставить недооценить его. Он всегда оставался солдатом — с обостренными рефлексами и стальным упорством — но ему каким-то образом удалось сохранить в сердце детскую непосредственность, которую не смогли уничтожить ни годы тренировок, ни бесконечная война. Он был мечтателем. Азаил продолжил:

— Я и сам подумывал вернуться в этот мир после всего…

— Но ты не сделал этого, — оборвала его Лираз, у которой мечты отсутствовали напрочь. — Ты не исчез в ночи, оставив других отдуваться, выдумывая истории, чтоб прикрыть тебя, и даже не потрудившись сообщить, когда, если вообще собираешься, вернуться.

— Я не просил вас выгораживать меня, — сказал Акива.

— Нет. Потому что тогда пришлось бы объяснить, куда ты направился. Вместо этого ты просто смылся, как раньше. И мы должны были ждать, что ты вернешься, опять сломленным, и никогда нам не скажешь, что сломало тебя?

— Не в этот раз, — ответил он.

Лираз наградила его кривой улыбкой, но Акива знал, что под холодностью она скрывала обиду. Он мог никогда не вернуться, и они могли никогда не узнать, что случилось с ним. Разве десятки лет, на протяжении которых не говорили сами за себя? Разве это не Лираз, много лет назад вернулась на поле сражения в Баллфинч? Вопреки всему веря, что он все еще может быть в живых, и противостоя химерам, ползающим над побежденными и сажая раненых на дыбы, она вернулась, нашла его и перенесла к своим. Она рисковала своей жизнью, и без раздумий рискнула бы снова, как и Азаил. И Акива поступил бы также. Но сказать им, зачем пришел сюда или что нашел, он не мог.

— Не в этот раз что? — Потребовала Лираз. — Ты не возвращаешься сломленным? Или не возвращаешься вообще?

— Я ничего не планировал. Просто не могу больше оставаться там. — Он ухватился за это объяснение. По меньшей мере, он должен им хотя бы это. — После Лораменди приблизился конец. Я как-будто стоял на краю обрыва. Мне ничего больше не хотелось. Ничего, кроме… — Он недоговорил. Ему и не нужно было — они видели его, стоящим на коленях. Их глаза сфокусировались на Кару.

— Кроме нее, — сказала Лираз. — Человека, если это то, чем она действительно является.

— Кем еще она может быть? — Спросил он, покрываясь испариной от страха.

— У меня есть кое-какие догадки. — Ответила она, и сердце Акивы сжалось. — Прошлой ночью, когда она атаковала тебя, было что-то странное в той битве. Не правда ли, Азаил?

— Точно, — согласился Азаил.

— Мы не были достаточно близко, чтобы почувствовать магию, но это точно выглядело так, как будто ты чувствовал ее.

Мысли Акивы неистово закружились. Как забрать Кару отсюда?

— Но, похоже, ты простил ее за это. — Лираз подошла на шаг ближе. — Ты ничего не хочешь нам рассказать?

Акива отступил, держа Кару позади себя.

— Оставь ее в покое, — сказал он.

Лираз пододвинулась еще ближе.

— Если тебе нечего скрывать, дай нам ее увидеть.

Извиняющим голосом, что было даже хуже, чем жесткий тон Лиразы, Азаил сказал:

— Акива, просто скажи нам что, это не то, что мы думаем. Просто скажи нам что она не…

Акиве показалось, как вокруг него закручивается что-то вроде воронки, годами хранимые секреты настигли его, словно ветер. "Ветер," — думал он в иступленном отчаянии, — "который унес бы его с Кару отсюда, в место, где нет серафимов, химер и их огромной способности ненавидеть. В место без людей, которые толпятся вокруг и глазеют. В место, где никто и никогда не сможет встать между ними."

— Вы ошибаетесь, — он почти прорычал это, и для Лираз его ответ стал вызовом. Он понял это по тому, как вспыхнули ее глаза — этот наполненный решительной яростью взгляд появлялся у его сестры во время сражений и был очень хорошо знаком Акиве. Теперь она до последнего будет стараться узнать, кем Кару является, а кем нет.

Лираз подошла еще ближе.

Адреналин накатил горячей волной и его руки сами собой сжались в кулаки. Косточка в его ладони согнулась под давлением, и он приготовился к тому, что должно было произойти дальше. Он почувствовал дурноту, не в состоянии смириться с тем, что пришлось дойти до такого.

Но все его ожидания были прерваны Кару, которая произнесла ясным, холодным голосом:

— Чем? Чем я не являюсь?

Лираз резко остановилась, моргнув от неожиданности. Азаил тоже выглядел испуганным, и самому Акиве понадобилось несколько секунд, чтобы понять, почему, и тоже испугаться.

Слова Кару. Они лились плавно, будто падающая вода. Она говорила на их языке, на языке ангелов, изучить который не могла ни обычным земным способом, ни каким-либо другим. В нерешительной тишине, вызванной ее вопросом, она вышла из-за укрытия его крыльев и стала, не скрываясь, перед Лираз и Азаилом.

А потом, с той же легкой свирепостью, с которой улыбалась Акиве, атаковав его за ночь до этого, она обратилась к Лираз:

— Если не терпится увидеть мои ладони, тебе стоит только попросить.

ГЛАВА 36 НЕ ТОЛЬКО ЛИШЬ УБИВАЯ

Все, что потребовалось — лишь один лакнав из ее кармана да шепотом произнесенное желание, и мелодичные слова серафимов приобрели смысл. Еще один язык пополнил ее коллекцию, и это знание оказалось чрезвычайно важным для нее. Кару еще до этого, по тяжелому взгляду девушки-ангела и защитной стойке Акивы, поняла, что они говорят о ней.

— Скажи, что она не… — начал парень-серафим, произнеся это так, словно просил Акиву развеять их подозрения по ее поводу, но так и не договорил, замолчав в невысказанном ужасе.

Кем они считают её? Она что, должна просто стоять и молча взирать, как они обсуждают её?

— Чем? — Снова спросила Кару. — Чем я не являюсь?

Она увидела оцепенение на лицах серафимов, когда вышла из-за Акивы. Девушка-ангел стояла всего в нескольких шагах и пристально разглядывала ее. У серафима были безжизненные глаза убийцы, и Кару почувствовала себя уязвимой без Акивы, который уже не стоял между ними. Она с сожалением подумала о своих серповидных ножах, без дела валяющихся в её квартире, а потом осознала, что не нуждается в них. У неё есть оружие, идеально подходящее для борьбы с серафимами.

И этим оружием была она сама.

Неожиданной гостей на губах заиграла улыбка, и Кару сказала, с внезапно появившейся злостью:

— Если хочешь увидеть мои ладони, тебе стоит только попросить.

А потом, на Карловом мосту — на виду у толпы зевак, стремившихся своими назойливыми телефонами и фотоаппаратами запечатлеть происходящее для всего мира, и приближающегося с настороженными мрачными лицами наряда полиции — будто преисподняя вырвалась на свободу.

* * *
— Нет! — Воскликнул Акива, но было уже слишком поздно.

Лираз начала двигаться первой — быстрая, словно молния. Но и Кару не отставала. Она вскинула руки, и в воздухе разлилась магия. Всё происходило как при замедленной съемке, магический узор завис на секунду, а затем произошел удар. Подрагивающие края волшебного узора широко раскинулись, поймав в свой плен Азаила с Акивой. Серафимы пошатнулись, но устояли. Лираз же отбросило, словно пушинку, но она успела сделать акробатический переворот и приземлилась на ноги с такой силой, что сотрясла мост. После ударной волны только Кару осталась стоять прямо. Только её голубые волосы словно при обратной тяге потянуло вперед, а затем разметало в сторону и они поплыли волнами по наэлектризованному воздуху.

Она все еще холодно улыбалась. С покачивающимися на волнах воздуха волосами, выставив перед собой ладони с чернильными глазами, она выглядела злобной даже для Сусанны, как будто какая-то жестокая богиня в несоответствующем ей облике девушки.

Сусанна и Мик, вместе с толпой остальных очевидцев, отступили назад. Лираз отпустила свой гламур, словно сняв вуаль, скрывавшую бушующий огонь. Сделав тоже самое, Азаил придвинулся к сестре. Теперь, когда линия битвы была проведена, двое ангелов стояли напротив Кару, склонив головы под натиском ее пульсирующих хамсазов.

Акива, потрясенный, стоял между ними. Он должен был выбрать ту или иную сторону. Один или два шага, в любом из направлений станет выбором, который определит его жизнь навсегда. Он посмотрел на своих товарищей, потом на Кару.

— Акива, — прошипела Лираз. Она ожидала, что он примкнет к ним. Их всегда было трое, наступающих на врага и убивающих, а после боя рисующих друг другу новые отметины на пальцах, вооружившись ножом и сажей костра. Для них Кару — это всего лишь будущая татуировка, еще одна черная линия на пальцах.

А по другую сторону Кару, так и жаждущая вскинуть руки и высвободить отравляющую магию Бримстоуна.

— Можно решить все по-другому, — сказал Акива таким слабым голосом, что было видно — он сам не верил в то, что говорил.

— Только так, — возразила Лираз. — Акива, не будь ребенком.

Он все еще стоял между ними, разрываясь между двумя вариантами своего будущего.

— Если не можешь сам её прикончить, тогда уйди. Тебе не обязательно смотреть на это. Мы никогда не заговорим об этом. Всё кончено. Ты слышишь меня? Возвращайся домой. — Сказала Лираз.

Она произнесла это решительным и твердым голосом, по-настоящему веря, что заботиться об Акиве, а все происходящее сейчас — эта непонятная "привязанность" к Кару, выходившая за грани её понимания — просто безумие, которое нужно немедленно прекратить.

— Я не вернусь домой. — Ответил он.

— Что значит ты не вернешься домой? После всего, что ты свершил? Ради чего воевал? Брат, это новое время. Мир… — Заговорил Азаил.

— Разве это мир? Мир — это нечто большие, чем отсутствие войны. Мир — это единство и согласие. Это гармония.

— Согласие?! С чудовищами, надо полагать?

На лицо Азаила легла тень недоверия и отвращения, и всё же, всё же он надеялся, что сказанное Акивой всего лишь недоразумение.

Когда Акива ответил, он знал, что переступает последнюю черту, после которой уже не будет возможности списать все на простое недопонимание или забрать свои слова назад. Он давно должен был перешагнуть за эту черту. Всё так запуталось. Он сам так запутался.

— Да. Именно это я имел в виду.

Кару перевела взгляд с двух незваных гостей на Акиву. Злорадная улыбка уже исчезла с её лица, и теперь, почувствовав его смятение, даже её поднятые в боевой готовности руки дрогнули. Мысли о себе, её долгожданные ответы, её внутренняя пустота — всё было забыто, всё затмила тоска Акивы, которую она ощущала как свою собственную.

Прибыла полиция, которая растерялась от представшей перед ними загадочной картины. Кару видела озадаченные лица полицейских, то, как нервно они хватались за оружие. Она видела, КАКИМИ глазами они смотрели на неё. На Карловом мосту ангелы, а она их противник. Она: враг ангелам, в своем черном пальто и дьявольскими татуировками, со своими разметавшимися голубыми волосами и темными глазами. Они: словно сошедшие с покрытой позолотой ожившей церковной фрески. В этой разыгравшейся сцене она была демоном, и была почти уверена, что, глянув на свою тень, сможет увидеть рога. Но нет. Это была обычная тень девушки, которая, казалось, именно сейчас не имеет к ней никакого отношения.

Акива, который еще несколько минут назад прижимался лицом к её ногам и плакал, стоял неподвижно, и впервые с тех пор, как эти два ангела наткнулись на них, Кару стало страшно. Что, если он примет их сторону…

— Акива, — прошептала она.

— Я здесь, — ответил он и шагнул. И этот шаг был в ее сторону. И до этого не было никакого сомнения, только надежда на то, что не придется делать такой выбор, что можно всё исправить, но было уже слишком поздно. Он определился со своим будущим, вставая между Кару и своими братом с сестрой. А потом произнес тихим, но твердым голосом:

— Я не позволю вам причинить ей вред. Можно жить по-другому, а не только лишь убивая.

Азаил и Лираз уставились на него. Немыслимо, он выбрал девушку. Шок Лираз быстро сменился горечью.

— Разве? — Бросила она ему в лицо. — Сейчас было бы очень удобно занять такую позицию, не так ли?

Кару опустила свои руки ниже, когда Акива встал перед ней. Не в силах сдержаться, она потянулась и легонько, кончиками пальцев, прикоснулась к его спине.

Он сказал ей:

— Кару, ты должна идти.

— Идти? Но…

— Уходи отсюда. Я не дам им последовать за тобой.

Произнес он мрачным голосом, зная, на что ему придется пойти ради этого. Но решение было принято. Он быстро глянул на неё через плечо, его лицо было напряженно, но спокойно.

— Я встречу тебя в месте, где мы впервые увидели друг друга. Обещай, что будешь ждать меня там.

Место, где они впервые увидели друг друга. Площадь Джемаа-эль-Фна, самое сердце Марракеша, где она перехватила в переполохе толпы его обжигающий взгляд и была поражена им до глубины души. Акива продолжил говорить хриплым, настойчивым голосом:

— Обещай мне. Кару, обещай, что не уйдешь с Разгатом, пока я не найду тебя. Пока не объясню все.

Кару хотела дать обещание. Она видела, что он отдал ей свою преданность, даже несмотря на то, что пришлось выступить против своих собратьев. Не было никаких сомнений, что он спас ей жизнь — разве смогла бы она выжить, сражаясь сразу с двумя серафимами? — кроме того, он выбрал ее. Разве не этого она всегда хотела, быть избранной кем-то? Желанной? Он бросил свой дом, свой мир и единственное о чем просил — чтобы она дождалась его в Марракеше.

Но что-то упорно сдерживало ее. Возможно, он и выбрал её, но это не значит, что она поступила бы точно так же, если бы перед ней вдруг встал выбор: ОН или Бримстоун, Исса, Язри с Твигой. Когда-то она сказала Бримстоуну: "Я хочу, чтобы ты знал — я никогда не оставлю тебя". И она сдержит свое слово, выберет свою семью. Всё остальное невозможно даже вообразить, хотя сама мысль, что ей сейчас придется развернуться и оставить Акиву причиняет физическую боль.

— Я буду ждать тебя столько, сколько смогу. Лучшее, что я могу предложить.

И ей показалось, что на какое-то мгновение блеск его пылающих крыльев чуть померк. И он ответил глухим голосом, всё еще не глядя на нее:

— Этого достаточно.

Лираз вытащила свой меч, Азаил последовал её примеру. В ответ на их действия полицейские попятились назад, подняв свои пистолеты, выкрикивая ангелам на чешском, чтобы те бросили своё оружие. Зеваки закричали в каком-то иступленном ужасе. Сусанна проталкивалась среди толпы, не сводя глаз с Кару.

Акива, чьи мечи в перекрещенных ножнах между крыльями были не так заметны, достал сразу оба. Не оглядываясь назад, он поторопил ее:

— Кару. Уходи.

Она присела на корточки и, прежде чем взмыть в небо и исчезнуть в воздушной полоске черной синевы, глухим голосом произнесла с мольбой,

— Приди и найди меня, Акива.

А потом взмыла вверх, и он остался один на один с последствиями своего страшного выбора.

ГЛАВА 37 МЕЖДУ СНОМ И ЯВЬЮ

Однажды, давным-давно, лежал умирающий ангел, окруженный туманом.

И зло опустилось рядом с ним на колени и улыбнулось ему.

Акива был беспомощен, он истекал кровью. Пульсируя в такт сердцебиению, она горячим потоком стекала по его пальцам. Рана была очень тяжелой, и по виду напоминала мясные обрезки, которые кидают на прокорм псам.

Он скоро умрет.

Окружающий его мир утратил очертания. Морской туман поглотил пляж Балфинча, и Акива слышал, как о песок разбиваются волны, но увидеть мог только лежавшие тела погибших: серые холмики, окутанные туманом. Кто лежит — химера или серафим, трудно сказать. За исключением того, что находился рядом с ним. Этот лежал всего в паре метров, с мечом Акивы, воткнутым в тело. Зверь был наполовину гиеной и ящерицей, уродливым чудовищем, которое распороло его плоть от ключицы до бицепса, раздирая его кольчугу так легко, словно она была тряпичной. Эта тварь накрепко прилипла к нему, впиваясь зубами в плечо Акивы даже после того, как он проткнул бочкообразную грудь этой твари. Акива провернул свой клинок, сунув его еще глубже, и снова провернул. Из пасти монстра вырвался душераздирающий крик, но он не отпускал Акиву пока не издох.

Акива лежал, ожидая смерти, как вдруг затишье после боя прервалось оглушительным ревом. Он напрягся и прижал посильнее руку к ране. Позже, он будет удивляться, почему так сделал. Он должен был бы отпустить руку, чтобы умереть прежде, чем они доберутся до него.

Враг прочесывал поле битвы, добивая раненых. У них и так ушел день на то, чтобы оттеснить серафимов в оборонительные сооружения в заливе Морвен, и пленные их не интересовали. Акива должен был всеми силами ускорить приближение смерти, дать себе спокойно истечь кровью, словно погрузиться в сон. Враг не будет столь же милостив.

Что заставило его ждать? Надежда на убийство еще одной химеры? Но, если это действительно было так, почему же он даже не попытался дотянуться до своего меча, а просто лежал, сжимая свою рану, цепляясь за последние минуты жизни?

И вот тогда-то он и увидел её.

По началу это был всего лишь силуэт. Огромные крылья летучей мыши, длинные рога газели, острые как копья — звериная составляющая врага. Черная ненависть охватила Акиву. Он лежал и наблюдал, как она остановилась сначала около одного трупа, а затем подошла ко второму. Подойдя к телу гиены-ящера, она довольно долго простояла над ним. Что она там делала? Обряд над усопшим?

Она повернулась и направилась к Акиве.

По мере приближения, её всё отчетливее становилось видно. Она была стройная, длинные ноги — человеческие бедра, которые ниже колен переходящие в гладкие ноги газели, заканчивающиеся раздвоенными копытами, от чего казалось, что она будто всё время балансирует. Её крылья были сложены, в походке, одновременно изящной и напряженной, чувствовалась мощь. В одной руке она держала серповидный нож, а второй, точно такой же, покоился в ножнах на бедре. Другой рукой она сжимала длинный посох, который не был оружием. Он был изогнут, как пастуший, и на нем было нечто, отливающие серебром — фонарь? — свисающие с одного конца палки.

Нет, не фонарь. Оно испускало не свет, а дым.

Всего несколько шагов, и вот её копыта утопают в песке, и туман открыл их лица друг другу. Она встала как вкопанная, увидев, что он жив. Акива напрягся, готовый к тому что она сейчас зарычит, сделает выпад, его накроет новая волна боли и он, наконец, падет от её клинка. Но девушка-химера не шевельнулась. Довольно долгое время они просто смотрели друг на друга. Она склонила голову на одну сторону, словно любопытная птичка. Она не издавала никакого рычания. Её лицо было завораживающим.

Непостижимо насколько она была прекрасна.

Она подошла на шаг ближе. Акива же всё это время наблюдал за её лицом. Его пристальный взгляд соскользнул к длинной шее и к ключицам. Её сотворили на славу, химера была грациозна и изящна. Волосы у неё были короткими, словно лебяжий пух, мягкий и темный, таким образом полностью открывая её лицо; идеально. Черный грим создавал маску вокруг её глаз, которые, как мог разглядеть Акива, были большими — карими и светлыми, яркими и печальными.

Он знал, что печаль в глазах девушки из-за её павших товарищей и не предназначалась ему, но всё же понял, что потрясен состраданием в её в взгляде. Это заставило задуматься, что, возможно, он никогда по-настоящему не смотрел на химер до этих пор. Он перевидал на своём веку довольно много рабов, но те всегда смотрели в землю, а воины, с которыми доводилось пересекаться в пылу сражений, пытались увернуться от смертельного удара или нанести удар в ответ, и их глаза в этот момент были налиты кровавой яростью битвы. Если не обращать внимание на окровавленный клинок и черные доспехи, её дьявольские крылья и рога, и сосредоточиться только на лице (настолько неожиданно прекрасном), то можно подумать, что это просто девушка, которая нашла на пляже умирающего парня.

На какое-то мгновение Акива стал именно им — просто умирающим парнем. Не солдатом, не чьим-то врагом. И смерть показалось ему такой бессмысленной: то, как они жили — ангелы и чудища, скованные нескончаемым водоворотом убийств и смертей, смертей и убийств — словно наугад, необдуманно делая выбор.

Как будто могли выбрать другое, не убийства и смерть.

Но нет же. Между ними всегда будет борьба. И эта девушка оказалась здесь по той же причине, что и он: уничтожить врага. То есть его.

Так от чего же она медлит?

Она опустилась на колени рядом с ним, не предпринимая никаких действий, чтобы защититься от его внезапного нападения. Он вспомнил про нож на своем бедре. Нож маленький, ничего общего с теми потрясающими полумесяцами, что были у неё, но и им можно было бы убить девушку. Одним движением он может проткнуть нежный изгиб её шеи. Её великолепного горла.

Но он даже не попытался. Лежал и не двигался.

А потом потерялся между сном и явью. Он утратил много крови. Глядя в её лицо, уже не понимал, реальна ли она или нет. Возможно, это уже предсмертный сон, или она, возможно, жнец, посланный за его душой, чтобы та обрела новую жизнь. Серебренное кадильце, висевшие на посохе, выдыхало клубы дыма, в которых, одновременно, чувствовалось запах трав и чего-то едкого, и как только этот аромат достиг Акивы, он почувствовал будто его что-то манит и тянет за собой. Голова закружилась и он подумал, что не будет возражать последовать за этой посланницей в другие миры.

Он представил, как она ведет его за руку, и, баюкая в своем сознание это видение, Акива убрал руку со своей раны, чтобы прикоснуться к ней, и поймал её пальцы своими, скользкими от крови.

Она широко распахнула глаза и отдернула руку.

Он напугал её, но совсем не хотел этого.

— Я пойду с тобой, — сказал он на языке химер, знаний в котором ему хватало, чтобы отдавать распоряжения рабам.

Это был грубый язык. В нем переплелось множество диалектов племен, которые Империя собрала под своё крыло, и которые, по прошествии времени, слились в общий язык.

Он едва мог слышать собственный голос, но она хорошо поняла его слова.

Она посмотрела на свою кадильницу, затем снова на него.

— Это не для тебя, — сказала она, опустив посох в грязь, а морской бриз тут же подхватил едкий дым кадильца по ветру. — Не думаю, что ты захочешь идти туда же, куда и я.

Даже в звериной интерпретации языка химер её голос звучал прекрасной мелодией.

— Смерть, — проговорил Акива.

Жизнь очень быстро оставляла его, теперь, когда он не закрывал рукой свою рану.

— Я готов.

— А я не готова. Слышала, нет ничего веселого в том, чтобы быть трупом. Скукотища.

Она сказала это так легко, весело, что он внимательно посмотрел на неё. Это шутка? Девушка улыбалась.

УЛЫБАЛАСЬ.

И он, видимо, тоже. Пораженный, Акива почувствовал это. Будто её улыбка отразилась на его губах, как в зеркале.

— Скукотища — звучит не плохо, — ответил он, позволяя своим векам закрыться. — Возможно, наконец-то появиться время почитать.

Она приглушенно рассмеялась, и Акива, дрейфуя, начал верить, что он умер. Это было бы менее странно, чем если бы все происходило на самом деле. Он больше не чувствовал своё искалеченное плечо, поэтому даже не осознал, что она прикасалась к нему, пока не ощутил сильную боль. Он вскрикнул и открыл глаза. Неужели она в конце концов решила прикончить его?

Нет. Она накладывала жгут на его рану. Вот откуда боль. Акива удивленно посмотрел на неё.

А она сказала:

— Я настоятельно рекомендую жить.

— Я постараюсь.

А потом, неподалеку послушались гортанные голоса. Химеры. Девушка замерла, и, приложив палец к своим губам, выдохнула:

— Шшш.

Туман рассеял солнце позади неё, укутывая её рога и крылья сиянием. Её коротенькие волосы словно бархатный ворс (как мягкий мех жеребенка), её рога цвета оливы, блестели будто отполированный агат. Не смотря на устрашающую маску, нарисованную на лице, оно было нежным, её улыбка была милой. Акиве не была знакома нежность, но это чувство пронзило его в самое сердце, которое никогда не давало о себе знать до встречи с этой девушкой. Это было так ново и странно, как будто у него сам по себе открылся "третий глаз", который увидел новое измерение.

Он хотел коснуться её лица, но сдержался, потому что его рука была вся в крови и кроме того, даже не раненная рука ощущалась такой тяжелой, что он не думал, что сможет поднять её.

Но она поддалась тому же импульсу. Девушка протянула руку, помедлила, а потом пробежалась холодными кончиками пальцев по горячему лбу, по щекам, чтобы остановиться на его шее. Она ставила их там на какое-то мгновенье, словно убеждаясь, что жизнь еще бьется в его крови.

Почувствовала ли она, как участился его пульс от её прикосновения?

А потом, перевязав его, она поднялась и ушла. Те длинные ноги с копытами газели унесли её прочь, сквозь туман, плавными прыжками, которые почти напоминали полет. Крылья были полураскрыты и задраны вверх, подобно воздушному змею, поэтому каждый её прыжок был похож на балет. Акива увидел, что где-то вдалеке, в тумане, её темный силуэт встретился с другими фигурами — неповоротливые зверюги, ни в одном из них нет ни капли её изящества. Он надеялся, что она уведет их от него. Так и произошло.

Акива выжил. И изменился.

— Кто перевязал тебя? — Спросила Лираз, когда нашла его и перенесла в безопасное место. Он ответил, что не знает.

Ему казалось, что всю свою жизнь, до этого момента, он будто провел блуждая в лабиринте, а не на поле сражения в Балфинче, наконец, нашел центр этого лабиринта. Его собственный центр — место, где чувство пробудило оцепенение. Он даже не подозревал, что такое место вообще существует, пока враг не опустился перед ним на колени и не спас ему жизнь. Он запомнил её как приятный сон, но она была реальностью.

Она существовала. Как глаза животного, сияющие в темноте леса; она промелькнула, словно краткая вспышка во всеобъемлющей темноте.

Она была там.

ГЛАВА 38 НЕВЕРУЮЩИЙ

После Балфинча само существование Мадригал (прошло два года, прежде чем он узнал её имя) было для Акивы подобно свету в кромешной тьме. Когда он лежал при смерти в боевом лагере в бухте Морвена, он бредил снова и снова о вражеской девушке, которая опустилась рядом с ним на колени, улыбаясь. Каждый раз очнувшись, вместо нее он видел лица своих сородичей, и они казались менее реальными, как то видение, что посещало его. Даже когда Лираз выгнала доктора, который хотел ампутировать ему руку, его разум вернулся к тому затуманенному пляжу в Балфинче, к карим глазам и сверкающим рогам, к ошеломляющему чувству нежности.

Он был натренирован, чтобы выдержать действие меток дьявола, но не это. Этому он противостоять не мог.

Конечно, он никому не сказал.

Азаил подошел к его кровати с набором инструментов для татуировок, чтобы отметить руки Акивы убитыми им в Балфинче.

— Сколько? — Спросил он, нагревая лезвие ножа для стерилизации.

Акива убил шестерых химер в Балфинче, включая чудовищную гиену, которая почти убила его. Шесть новых отметин появились на его правой руке, которая, благодаря Лираз, была все еще на месте, но бесполезным грузом лежала прижатая к его боку. Разъединенные нервы и мускулы были снова скреплены, и какое-то время он даже сомневался, что рука сможет снова функционировать.

Когда Азаил приподнял безжизненную руку с ножом наготове, все о чем мог думать Акива — это о той девушке и том, что единственным воспоминанием о ней могла стать чернильная отметина на пальце какого-нибудь серафима. Здоровой рукой он выдернул больную из рук Азаила и тут же был вознагражден пронзительной болью.

— Никого, — выкрикнул он от боли. — Я никого не убил.

Азаил сощурился.

— Нет, убил. Я был с тобой против фаланги бычьих кентавров.

Но Акива не захотел наносить новые метки, и Азаил ушел.

Вот так между ними появился секрет, который дал трещину в их отношениях и грозился развести из по разные стороны под небом человеческого мира.

* * *
Когда Кару покинула мост, Лираз попыталась последовать за ней, но Акива, взмыв следом, блокировал ее. Звякнули клинки.

Акива скрестил свои мечи близко к эфесу, всей силой надавив на них, и это вынудило его сестру отступить. Он не упускал Азаила из поля зрения, опасаясь, что тот тоже может броситься вслед за Кару, но брат все еще стоял на мосту, наблюдая за невообразимым картиной Акивы и Лираз со скрещенными мечами.

Руки Лираз дрожали от усилия устоять на месте — ее дыхание и крылья работали в бешеном ритме. Ее лицо стало мертвенно-бледным от напряжения, челюсти плотно сжаты, а ее глаза были настолько широко открыты, что зрачки казались лишь точками на фоне белых орбит.

С криком баньши она отбросила Акиву, и прокрутив меч над головой, нанесла удар.

Акива блокировал его. Сила удара сотрясла его. Она не сдерживалась. Свирепость её нападения шокировала его, неужели она действительно старалась убить его? Лираз рубанула снова, он блокировал и этот удар, а Азаил, в конце концов, вышел из ступора и кинулся к ним.

— Остановитесь, — ошеломленно выкрикнул он.

Он попытался ворваться между сражающимися, но ему пришлось отпрянуть, увидев, как дико замахнулась Лираз. Акива отразил удар, и она, потеряв равновесие, замешкалась на несколько мгновений. Вновь собравшись, она одарила его полным злобы взглядом и, вместо того, чтобы напасть на него снова, взлетела над ним. Из ее крыльев вылетел огненный шар, что вызвало коллективный возглас зрителей, а затем Лираз метнулась в направлении, в котором исчезла Кару.

В небе не осталось следов Кару, но Акива не сомневался, что Лираз сумеет выследить ее. Он поспешил за сестрой. Стремительно таяли очертания крыши домов, а вместе с ними расплывались все признаки человеческого существования внизу. Остался только мчащийся навстречу воздух да неровное пламя крыльев. Акива догнал Лираз и схватил ее за руку.

Она тут же повернулась к нему, раздался звон мечей, снова и снова. Как и в Праге, когда Кару атаковала его, Акива только защищался, не нападал в ответ.

— Довольно! — Снова рявкнул Азаил, бросаясь к Авиве и с силой отталкивая его, тем самым увеличивая расстояние между ним и Лираз. Сейчас они были высоко над городом, и тишину прерывало лишь эхо от звона стали.

— Что вы делаете? — Воскликнул Азаил с отчаянным недоумением в голосе:

— Вы, двое, сражаетесь…

— Я не сражаюсь, — сказал Акива, отступая назад. — И не собираюсь.

— А почему? — Прошипела Лираз. — Ты мог бы перерезать мне горло или ударить мне в спину.

— Лираз, я не хочу тебя ранить…

Она засмеялась:

— Ты не хочешь, но сделаешь это, если придется? Я правильно поняла?

Разве?! Чтобы он сделал, чтобы защитить Кару? Он бы не смог причинить вред своим сестре и брату, он бы никогда не смог жить с этим. Но позволить им навредить Кару он тоже не мог. Неужели нет другого выбора?

— Просто… забудь ее, — сказал он. — Пожалуйста, отпустите ее.

Его переполненный эмоциями голос заставил глаза Лираз сверкнуть презрением. Глядя на нее, Акива подумал, что с тем же успехом мог бы обратиться к мечу. А разве не для этого они были зачаты, и вообще все императорские отпрыски? Они были оружием, воплощенным в живой плоти. Не думающим инструментом вековой вражды.

Он не мог больше безропотно принимать это. Они были гораздо большим, все они. И он решил рискнуть.

Акива вложил свои мечи в ножны. Настороженно сузив глаза, Лираз в молчании наблюдала за ним.

— В Балфинче, ты спросила, кто перевязал мою рану, — сказал он.

Она ждала, что он скажет дальше, и Азаил тоже.

Акива подумал про Мадригал, вспоминая, какой была на ощупь ее кожа, какими удивительно гладкими оказались ее крылья, ее звенящий смех — такой же, как у Кару — и ему на ум пришли слова, сказанные Кару утром. Если бы он когда-нибудь по-настоящему узнал какую-нибудь химеру, то не стал бы считать их монстрами.

Но он знал. Он знал и любил Мадригал, и все же он стал тем кем должен был стать, безэмоциональной машиной с мертвенными глазами, которая импульсивно чуть не убила Кару. Горе взрастило в нем убийственные всходы: ненависть, месть, слепоту. Встретившись с ним теперешним, Мадригал сильно пожалела бы о том, что сохранила ему жизни. Но с Кару у него выпал второй шанс — для мира. Не для счастья, не для него. Было слишком поздно для него.

Для других, возможно, все еще есть спасение.

— Это была химера, — сказал он своим сестре и брату. Он сделал глоток воздуха, понимая, каким неправдоподобным это кажется им. С колыбели их учили что химеры — это коварные, ползающие твари, зло, животные. Но Мадригал… она смогла освободить его за мгновение от этого слепого фанатизма, и сейчас пришло время для него попытаться сделать тоже самое для своих братом с сестрой.

— Химера спасла мою жизнь, и я полюбил ее. — Наконец произнес он.

ГЛАВА 39 КРОВЬ ДАСТ О СЕБЕ ЗНАТЬ

После Баллфинча, для Акивы все изменилось. Отослав Азаила с его набором для татуировок, он для себя решил, что когда вновь увидится с той девушкой-химерой, сможет сказать ей, что не использовал жизнь, которую она подарила ему, для того, чтобы убивать ей подобных.

То, что ему вообще удастся когда-нибудь увидеть ее, было крайне маловероятным, но идея прочно засела в его голове, появляясь и исчезая, словно свет маяка, и он никак не мог избавиться от нее, а потом смирился с ее ускользающим присутствием. Со временем она стала приятна Акиве, постепенно превратившись из бредового помысла в надежду. В надежду, которая поддерживала его, которая сделала единственной целью его жизни желание увидеть девушку, поблагодарить ее. Только поблагодарить. Когда он представлял себе их встречу, дальше этого его мысли не заходили.

Одного только этого было достаточно, чтоб продолжать двигаться к задуманному.

В бухте Морвена он надолго не задержался. Военные хирурги отослали Акиву обратно в Астрай, чтоб тамошние лекари могли подлатать его.

Астрай.

До момента кровавой бойни, с которой прошло уже целое тысячелетие, серафимы правили империей оттуда. На протяжении трехсот лет он, по всем меркам, был светом для их мира, самый красивый город изкогда-либо построенных. Дворцы, пассажы, фонтаны — все это было возведено из перламутрового мрамора, добытого на каменоломнях Эворейна, широкие улицы, вымощенные кварцем и засаженные по бокам источающими нежный аромат кустарниками-медоносами. Астрай разместился на испещренных утесах над гаванью с изумрудным побережьем Миреи, простиравшимся насколько видно было глазу. Как и в Праге, здесь тянулись к небесам остроконечные шпили, по одному на каждого из светочей — светочей, которые назначили серафимов быть хранителями земли и всех ее обитателей.

И эти самые светочи предпочли занять наблюдательную позицию, когда начался хаос.

За три сотни лет, думал Акива, жители Астрая начали считать, что так было и будет всегда. Теперь же, спустя десять столетий, та золотая эпоха казалась лишь мимолетным мгновением. От самого города почти ничего не осталось. Враг полностью разрушил его, повалив башни и предав огню все, что могло гореть. Казалось, они сорвали бы даже звезды с неба, если бы смогли. Подобной свирепости еще не было в истории. На исходе первого дня все маги и их ученики, даже самые юные, были мертвы, а их библиотеки сгорели дотла. В Эреце не осталось ни одного магического текста.

Со стратегической точки зрения, это имело смысл. Серафимы так прочно привыкли полагаться на магию, что впоследствии, после бойни, когда ни одного мага не осталось в живых, они оказались практически беспомощными. Каждый ангел, которому не удалось вырваться из Астрая, был принесен в жертву на алтаре под светом полной луны. В их числе был император серафимов, предок отца Акивы. Так много ангелов рассталось с жизнью на этом каменном алтаре, что их кровь подобно потокам муссонного дождя стекала вниз по ступеням храма, привлекая на улицы города мелких животных.

Чудовища удерживали город на протяжении веков, пока Иорам, отец Акивы, в начале своего царствования не провел масштабную кампанию и вернул почти все земли вплоть до Адельфовых гор. Он консолидировал всю власть и начал восстанавливать Империю, сердцем которой, как он говорил, должен был оставаться Астрай.

Единственное, в чем никак не мог преуспеть Иорам, это в магии. С уничтожением библиотек и истреблением всех магов серафимы оказались отброшены назад к самым примитивным манипуляциям, и за прошедшие века не особо продвинулись вперед.

Акива никогда особо много не задумывался о магии. Он был солдатом, а у солдат образование ограничено. Он считал, что тайну волшебства должны постигать другие, более светлые головы. Но его временное пребывание в Астрае изменило это. У Акивы было время, чтобы обнаружить (хоть он и был солдатом), что он одарен большими умственными способностями, чем многие, и обладает кое-чем, чего не было у потенциальных магов в Астрае. По правде говоря, он обладал сразу двумя вещами. Первое — его кровь, хотя, чтобы узнать об этом, ему пришлось столкнуться со злобным ответом отца. А второе, еще более важное и загадочное — боль.

Он страдал от боли.

Боль в плече постоянно навещала его, а вместе с ней приходило и видение о девушке-химере. Эти два факта были связаны. Когда начинало гореть плечо, медленно возвращаясь к жизни, его мыслями тут же завладевала она, и он ничего не мог с этим поделать. Акива вспоминал, как прикасались к ране ее изящные руки, накладывая повязку, которая спасла ему жизнь.

Медики Астрая не признавали наркотических обезболивающих, которые применяли военные хирурги, так что приходилось терпеть, но они сумели спасти его руку. К нему был приставлен раб-химера, который должен был помогать разрабатывать ее, чтобы мускулы стали податливыми, а самому Акиве было приказано усиленно практиковаться левой в искусстве владения мечом на случай, если к правой, все же, не вернется прежняя работоспособность. Но, не смотря на опасения, рука полностью восстановилась, хотя боль осталась.

Спустя несколько месяцев он владел мечом лучше, чем до ранения и, получив у дворцового оружейника пару подобранных мечей, вскоре уже не имел равных на тренировках. На утренних занятиях начала собираться толпа, чтобы посмотреть, как он сражается сразу на двух мечах. И однажды там появился даже император собственной персоной.

— Ты один из моих? — Спросил он Акиву, оценивая его взглядом.

До этого Акиве еще не приходилось находиться в непосредственном присутствии отца. У Иорама были целые легионы отпрысков, так что знать их всех он не мог.

— Да, мой Лорд, — склонив голову, проговорил Акива. Его плечи все еще тянуло от напряжения в спарринге, а правое посылало горячую агонию, которая теперь стала неотъемлемой частью его существования.

— Взгляни на меня, — приказал император.

Акива повиновался, и не увидел никакого внешнего сходства с собой в серафиме, стоявшем напротив. Азаил и Лираз, бесспорно, переняли черты лица и свои голубые глаза от Иорама. Император был светлокожим, его золотистые волосы начинали седеть, и, будучи довольно ширококостным, он обладал скромным ростом, и потому был вынужден поднять голову вверх, чтоб смотреть в глаза Акиве.

Взгляд его был колючим.

— Я помню твою мать, — сказал он.

Акива моргнул. Он не ожидал такого.

— Ее глаза, — продолжил император. — Их просто невозможно забыть, не правда ли?

Это было одним из того немногого, что Акива помнил о матери. Ее лицо со временем стало лишь мутным пятном, он даже не знал ее имени, но точно знал, что у него были глаза матери. Похоже, Иорам ждал ответа, поэтому Акива признал:

— Да, я помню, — и почувствовал тяжесть утраты, словно подтверждая это, он цеплялся за единственное, что у него осталось от матери.

— Это так ужасно, то, что произошло с ней, — произнес Иорам.

Акива застыл. Он ничего не слышал о своей матери с тех пор, как его забрали от нее, о чем, конечно же, было хорошо известно императору. Иорам умышленно дразнил его, ожидая, что он спросит о том, что случилось с ней. Но Акива не сделал этого, а лишь стиснул зубы. И тогда, злобно ухмыляясь, его отец сказал:

— Но чего еще стоило ожидать от Стелианцев? Дикое племя. Почти такие же, как эти твари химеры. Смотри, чтоб ее кровь в тебе не дала знать о себе.

После этих слов он удалился, оставив Акиву с горящей болью в плече и новым настойчивым желанием узнать то, о чем до этого ему совершенно не было дела: какая кровь текла в его жилах?

Могла ли его мать на самом деле быть Стелианкой? Казалось бессмысленным, что Иорам мог взять в свои наложницы Стелианку — у него не было никаких дипломатических отношений с этим "диким племенем" с Дальних Островов. Это были серафимы-отступники, которые никогда бы не отдали своих женщин в качестве подати. Как, тогда, она попала сюда?

Стелианцы были известны двумя вещами. Во-первых, они славились своей ярой независимостью — они никогда не входили в состав империи, столетиями стойко отказываясь объединиться со своими собратьями серафимами.

И второе — они были приверженцами магии. В темных глубинах истории существовало поверье, что первыми магами были Стелианцы, и ходили слухи, что они до сих пор занимаются магией, не известной в других местах Эреца. Иорам ненавидел их, потому что был не в состоянии ни завоевать, ни изолировать этот народ, во всяком случае, не тогда, когда была необходимость сконцентрировать все силы на войне с химерами. Но не было никаких сомнений (и об этом немало судачили в столице) в том, что станет его следующей целью, когда чудовища будут сломлены.

А что касается его матери, Акива так ничего и не смог выяснить. Гарем был отдельным миром, настолько закрытым, что ему даже не удалось найти подтверждение, что там вообще когда-то жила наложница-Стелианка, уже не говоря о том, что он был ее ребенком. Но все же, после встречи с отцом, внутри Акивы появилась симпатия к этому незнакомому народу и интерес к магии.

Он пробыл в Астрае больше года и, помимо физиотерапии, спаррингов и нескольких часов в день, проводимых в тренировочном лагере за муштрой новобранцев, оставшееся время тратил на себя. После того дня он начал проводить это свободное время с пользой. Ему было известно о жертвенной боли и, благодаря ране на плече, у него теперь постоянно был ее целый бассейн, в котором можно было утонуть. Наблюдая за новыми магами (для которых он, простой солдафон, был что букашка, ползающая под ногами), он выучил базовые манипуляции, начиная с призывания. Он отрабатывал это на воронах-летучих мышах и моли-колибри, в темноте ночи управляя их полетом — то выравнивая их в ряд, как стаю перелетных гусей и направляя вверх, то призывая их обратно вниз усесться на его плечах или сложенных ладонях.

Это давалось легко, поэтому он с энтузиазмом продолжал и очень быстро освоил все, чем владели маги, что, впрочем, нельзя было назвать большим достижением — все, что теперь называли магией, немногим превосходило трюки, показываемые в светских гостиных. И Акива не считал себя чародеем или чем-то подобным, но был настойчив и, в отличие от придворных щеголей, называвших себя магами, ему не приходилось хлестать, жечь или резать себя, чтоб найти магическую энергию — она была в нем, слабая, но постоянная. Но настоящей причиной, благодаря которой он превосходил их, были не боль и не его настойчивость. Этой причиной была его мотивация.

У надежды увидеть девушку появился план.

Он состоял из двух этапов. Первый основывался на магии: усовершенствовать гламур, который скроет его крылья. Для этого существовали манипуляции маскировки, но они были примитивными, позволявшими лишь "заскочить" в место, в котором можно обмануть глаза (с расстояния), заставив их пропустить предмет маскировки. Но это не было невидимостью. Поэтому чтобы пробраться незаметным среди врагов (а именно это он и собирался сделать), необходимо было придумать что-нибудь получше.

И он начал работать над этим. На это ушли месяцы, но Акива научился погружаться в свою боль, словно она была отдельным пространством, внутри которого все выглядело по-другому — и ощущалось, и звучало, тоже, и было таким маленьким и прохладным. Боль, словно увеличительная линза, увеличивала и обостряла его чувства и инстинкты, и где-то посреди непрерывных, изматывающих попыток, у него получилось. Он добился невидимости. Это было достижением, которое могло бы принести ему славу и величайший почет императора, и потому он испытал глубочайшее наслаждение, сохранив новоприобретенную способность лишь для себя.

"Кровь даст о себе знать", — подумал он. — "Рано или поздно".

Вторым этапом плана был язык химер. Чтобы изучить его, Акива взбирался на крышу бараков, в которых обитали рабы и слушал истории, которые они рассказывали при свете источающих мерзкий запах костров (топливом для них служил навоз). Их рассказы оказались на удивление живописными и, слушая их, он каждый раз представлял свою девушку-химеру, сидящую где-то вот также, у костра, повествуя о чем-нибудь.

"Свою," — он поймал себя на мысли, что думает о ней как о своей, и это даже не показалось ему странным.

К тому времени, когда он вновь был отослан в свой полк в бухте Морвина, его акцент в химерском был все еще силен, но Акива считал, что в целом он уже готов приступить к выполнению своей затеи, во всем ее сияющем безумии.

ГЛАВА 40 ПОЧТИ КАК ВОЛШЕБСТВО

В те дни, его через расстояния влекло существование Мадригал, сейчас — Кару. Тогда его целью был Лораменди, оцепленный железными прутьями город химер, теперь — Марракеш. И опять он оставил позади Азаила и Лираз, только в этот раз они узнали обо всем.

Что они собираются сделать с этим, он даже не догадывался.

Лираз назвала его изменником, сказала, что ее тошнит от него. Азаил, побледнев, лишь пристально, с отвращением смотрел.

Но они дали ему уйти без кровопролития — его и их крови — и это было лучшим исходом, на который он мог надеяться. Расскажут ли они все их командиру, или даже императору, вернутся охотиться за ним, или будут его покрывать, этого он не знал. И не мог думать об этом. Летя над Средиземноморьем, с косточкой в руке, все его мысли принадлежали Кару. Он представил ее, ждущую его на сумасшедшей площади Марокко, где впервые встретился с ней глазами. Он мог представить ее так отчетливо, ее рука поднимается к горлу, по привычке пытаясь прикоснуться к косточке, а потом вдруг вспоминает, что ее больше нет.

Косточка у него. Все, что она означает — прошлое, будущее, — все это сейчас прямо в его ладони — почти как волшебство, как когда-то Мадригал сказала ему.

До той ночи, когда вновь увидел Мадригал, он даже не подозревал, что означает эта косточка. Она была надета на шнурок вокруг ее шеи, совсем не соответствуя ее шелковому платью, шелковой коже.

— Это птичья косточка, — сказала тогда Мадригал, показывая ее. — Зажми ее пальцем вокруг основания, вот так, загадай желание и мы вместе потянем за нее. Тот, кто ухватит большую часть, получит свое желание.

— Волшебство? — спросил Акива. — Откуда взялась эта птичка, косточка которой способна творить волшебство?

— О, это не волшебство. В действительности желания не исполняются.

— Тогда зачем делать все это?

Она пожала плечами.

— Надежда. Надежда может быть мощной силой. Хоть в этом нет никакого определенного волшебства, но, когда знаешь, о чем мечтаешь больше всего и держишь это в себе, словно луч света, желаемое может произойти, почти как волшебство.

Он растворился в ней. Сияние ее глаз что-то зажгло в нем, пробудило его к жизни, чувства, которые он ощущал лишь наполовину.

— И чего больше всего хочешь ты? — спросил он, от всей души желая дать ей это.

Она была застенчива.

— Тебе нельзя этого знать. Давай же, загадай со мной.

Авива обхватил пальцем тоненькое основание косточки. То, чего он сейчас желал больше всего, никогда не приходило ему в голову до встречи с ней. И оно исполнилось той ночью, и много последующих ночей. Его жизнь начала вращаться вокруг этого сияющего момента счастья. Все, что он сделал с тех пор, было во имя любви к Мадригал, и потеряв ее, он потерял себя.

А сейчас он летел к Кару, держа в руках правду, которую она так хотела узнать, эту хрупкую вещицу, "почти волшебство."

Почти? Не в этот раз.

В косточке просто бурлила магия. Печать Бримстоуна на ней была такой же мощной, как на порталах, заставляющей Акиву держаться в постоянном напряжении. В косточке была правда, а вместе с ней, сила, способная заставить Кару ненавидеть его.

А если бы она исчезла? Ничего не стоило бы просто бросить ее в море. Что тогда? Кару не обязательно узнать обо всем. Без этой косточки Кару смогла бы полюбить его.

Эта мысль была такой соблазнительной, и она наполнила Акиву презрением к самому себе. Он пытался подавить ее, но косточка словно насмехалась над ним. "Она может никогда не узнать," казалось, говорила она, лежа в его раскрытой ладони, и плещущееся далеко внизу море, пестрое и неизмеримо глубокое, подтверждало это.

Она может никогда не узнать.

ГЛАВА 41 АЛЕФ

Кару находилась именно там, где и представлял Акива, сидя за столиком кафе у самого края площади Джемаа-эль-Фна, так же не находя покоя без косточки. Обычно, когда у нее появлялось свободное время как сейчас, ее пальцы без устали сжимали карандаш. Сейчас же лежащий перед ней альбом под ярким солнцем Северной Африки ослеплял белизной страниц, а сама она не в силах сосредоточиться, раз за разом беспокойно пробегала взглядом по площади, ожидая увидеть Акиву.

"Он придет," — говорила она себе, — "и вернет мне косточку. Он придет."

Если все еще жив.

Может, они все же навредили ему, те серафимы? Прошло уже два дня. Что, если… Нет. Он жив. Представить, что он…

Кару не могла даже думать об этом. Глупо, но ей постоянно вспоминался Кишмиш, годы назад, глотающий колибри-моль, и яркое осознание бытия: живой, а уже через мгновение мертвый. Так просто.

НЕТ!

Она вернулась мыслями к косточке. Почему она вызвала такую реакцию у Акивы? Что заставило его опуститься на колени? Тайна ее происхождения добавила еще больше мрачности в настроение, и Кару вздрогнула от плохого предчувствия. Перед глазами всплыли Сусанна и Мик, испуганное и ошеломленное выражение их лиц. Они испугались ее. Кару звонила подруге, когда делала пересадку в аэропорту Касабланки. Они поссорились.

— Что ты делаешь? — Настойчиво добивалась Сусанна. — И не нужно опять ссылаться на таинственные поручения.

Не было смысла уходить от ответа, поэтому Кару все рассказала. Сусанна, ожидаемо, приняла сторону Акивы, заявив, что это слишком опасно, и что Бримстоун не одобрил бы этого.

— Я хочу, чтоб ты переселилась в мою квартиру, — сказала Кару. — И уже позвонила ее хозяину. У него есть для тебя ключ, и за аренду уплачено до…

— Да не нужна мне твоя чертова квартира! — Воскликнула Сусанна. Сусанна, которая жила со своей престарелой теткой, во все блюда добавляющей капусту. Сусанна, которая частенько шутя заявляла, что готова прикончить Кару за ее апартаменты. — В ней живешь ты! Не вздумай просто взять и исчезнуть, Кару. Это тебе не какая-то долбаная книга про Нарнию.

Уговорить ее не удалось. Разговор окончился плохо, и после него Кару сидела, сжимая в руках телефон и не имея никого, кому можно было бы позвонить. С ужасающей ясностью она вдруг поняла, как мало людей было в ее жизни. Она подумала об Эстер, ее лже-бабушке, но это лишь добавило ей грусти. Она уже собралась было бросить телефон в урну справа от себя (все равно у нее не было с собой зарядки), но не сделала этого. А наутро была счастлива, что передумала. Когда заряд батареи показывал всего одно деление, телефон завибрировал в кармане. В раскрытом сообщении было написано:

"Не нашла ни крошки еды. Спасибо, что хочешь уморить меня голодом. "И подпись: "Отдающая концы."

Она рассмеялась, а потом немного поплакала, закрыв лицо руками, а когда какой-то пожилой мужчина спросил, все ли с ней в порядке, она не знала, что ответить.

Она провела уже два дня в этом кафе и две бессонные ночи в комнате, которую снимала неподалеку. Она нашла Разгата, чтобы просто знать где он находится, когда будет готова отправиться в путь, и вновь оставила его, вопящего отдать ему гавриэль (чего она, конечно же, не сделала). Она сама загадает за него желание, когда придет время.

Когда придет время лететь. С Акивой или без него, с косточкой или без нее.

Как долго она будет ждать?

Два дня и две бесконечные ночи, жадно напрягая глаза. Ее сердце сжималось. Последние крохи сопротивления оставили ее. Ее руки знали, чего хотели: они хотели прикоснуться к Акиве, почувствовать жар его кожи. Даже в тепле Марокканской весны она замерзала, будто он был единственным, кто мог согреть ее. Утром третьего дня, шагая мимо базарчиков к Джемаа-эль-Фна, она сделала интересную покупку.

Перчатки без пальцев на ладонях, у которых была вшита кожаная вставка. Она увидела их на лотке, среди кучи вязанных вещичек из разноцветной Верберской пряжи, купила и тут же надела. Они целиком прикрывали хамсазы, и она не могла обмануть себя, что купила их ради того, чтобы согреться. Кару знала, для чего они ей понадобились. Она хотела того, чего так жаждали её руки: прикоснуться к Акиве, и не просто кончиками пальцев, с максимальной осторожностью, не испытывая страха причинить ему боль. Ей хотелось обнимать его и чтобы её обнимали в ответ, слиться в настоящем единстве, будто в медленно танце. Она хотела как можно ближе быть к нему, вдыхать его, оживать рядом с ним, открывать его для себя, держать его лицо в своих руках, со всей нежностью, что есть в ней.

С любовью.

— Она придет, и ты это поймешь, — однажды пообещал ей Бримстоун, и хотя, без всяких сомнений, он и подумать не мог, что любовь придет к ней в облике врага, сейчас она знала, что он был прав. Она действительно знала это. Это было просто, как жажда или счастье, и когда на третье утро она, оторвавшись от чашки с чаем, подняла глаза и увидела на площади Акиву, стоящего в двадцати ярдах от нее, и смотрящего на нее, то затрепетала, будто через ее нервы прошел звездный свет. Он был цел.

И он был здесь. Она поднялась со стула.

Это было так поразительно, то, что он стоял всего в нескольких шагах от неё.

Но когда он подошел к ней — тяжело ступая, медленно, будто неохотно, выражение его лица было закрытым, уверенность Кару испарилась. Она не потянулась к нему, даже не вышла из-за стола. Весь звездный свет в ее нервных окончаниях свернулся, оставляя в ней холод. Кару смотрела на него — на эту тяжелую неторопливость, на равнодушие в его взгляде — и гадала, не пригрезилось ли ей все, что произошло между ними.

— Привет, — произнесла она слабым голосом, колеблясь, в надежде, что просто не так поняла его, что при взгляде на нее в нем так же, как и в ней, вспыхивает свет. Это было тем, чего она всегда хотела и думала, что наконец нашла — кого-то, кто был предназначен ей, чья кровь и бабочки поют с ее, нота в ноту.

Но Акива ничего не ответил. Он коротко кивнул, и не сделал ни одного движения, чтобы подойти поближе.

— С тобой всё хорошо, — сказала она, но ее голос уже не передал радости.

— Ты ждала, — сказал он.

— Я… я же сказала, что буду.

— Так долго, как только сможешь.

Кару показалось, что в его голосе была горечь. От того ли это, что она не дала обещание? Ей хотелось сказать ему, что тогда она еще не знала того, что знает сейчас, что "так долго, как смогу" было действительно очень долго, и что ей показалось, что она ждала его всю свою жизнь. Но выражение его лица заставило ее молчать.

Он протянул руку и сказал:

— Вот.

На шнурке болталась косточка Бримстоуна.

Она взяла её, шепча слова благодарности, и просунула голову в шнурок. Теперь косточка вновь обрела свое прежнее место на шее Кару.

— Я принес еще кое-что, — сказал Акива, выкладывая на стол сумку с ее ножами в форме полумесяца. — Они тебе понадобятся.

Это прозвучало жестко, почти как угроза. Кару просто стояла на месте, едва сдерживая слезы.

— Ты все еще хочешь узнать, кем являешься? — спросил Акива. Он даже не смотрел на нее, просто мимо, в никуда.

— Конечно хочу, — ответила она, хотя в этот момент думала совсем не об этом. Сейчас ей хотелось вернуться назад во времени, в Прагу, когда она с уверенностью, которая будила в ней одновременно чувство огромного возбуждения и глубокого покоя, верила, что Акива возвращался ради нее из темной ночи, поглотившей его душу. Теперь же казалось, что внутри него вновь все умерло. И из-за этого, вернувшаяся к ней косточка и то, что она вот-вот узнает ответ на вопрос, волновавший ее всю жизнь, не приносили ей радости. Внутри нее тоже все умерло.

— Что произошло? — спросила она. — С другими?

Он проигнорировал вопрос.

— Тут есть место, куда бы мы могли уйти?

— Уйти?

Акива указал на толпу на площади: торговцев, выстраивающих пирамиды из апельсинов, туристов, вооруженных фотоаппаратами и свертками с сувенирами.

— Тебе захочется услышать это в одиночестве, — сказал он.

— Что… что такое ты должен мне сказать?

— Я не собираюсь тебе ничего рассказывать.

Всё это время, Акива так и смотрел мимо неё, отчего она чувствовала себя неким размытым пятном. Но теперь он сфокусировал взгляд на ней. Она увидела блеск его глаз, словно лучики солнца проникают сквозь топаз, и прежде чем он снова успел отвести взгляд, Кару заметила в их глубине тоску, такую глубокую, что больно было смотреть. У неё екнуло сердце.

— Мы сломаем косточку, — сказал он.

* * *
Как только она обо всем узнает, то тут же возненавидит его. Акива старался подготовить себя к тому, какими глазами она будет смотреть на него, когда всё поймет. На площади, он долго наблюдал за ней, прежде чем Кару подняла глаза. Он видел, как переменилось выражение ее лица при виде него — от тревоги и отчаяния… к свету. Как будто бы она излучала свет, и он обливал его и обжигал.

В это мгновенье у него появилось все, чего он не заслуживал и никогда не мог иметь. Все, чего ему хотелось сейчас — прижать ее к себе, запутаться пальцами в ее волосах, струящимся по плечам, потеряться в ее нежной хрупкости.

Он помнил историю, которую когда-то ему поведала Мадригал. Это была человеческая история о големе. Это было существо, вылепленное из глины и оживленное при помощи начертанного на его лбу символа алеф. Алеф была первой буквой атавистического алфавита людей и первой буквой в слове, по-еврейски означавшем "правда". Эта буква символизировала начало. Глядя, как Кару поднимается на ноги, окруженная сиянием своих лазурных волос, в кружевном платье цвета мандаринов, с нитью серебряных бус на шее и с выражением радости, облегчения и… любви на прекрасном лице, Акива понял, что она и есть его алеф, его правда и начало. Его душа.

Его крылья заныли от желания забиться и разом понестись к ней, но вместо этого он пошел, медленно и тяжело. И то, как по мере его приближения из нее уходил свет, колебание и надежда в ее голосе, все это капля за каплей убивало его. Но так было лучше. Если он сдастся и позволит себе обрести желаемое, то она будет ненавидеть его даже больше, как только узнает, кем на самом деле он был. Поэтому он держался отстранено, с мукой готовясь к неизбежному.

— Сломаем её? — Переспросила Кару, удивленно глядя на косточку. — Бримстоун бы никогда…

— Она была не его, — сказал Акива. — Она никогда не принадлежала ему. Он просто хранил ее. Для тебя.

Он так и не нашел в себе сил бросить ее в море. Одно то, что он позволил себе размышлять о таком, наполняло его презрением к самому себе — это было еще одним доказательством того, что он был недостоин ее. Она заслуживает узнать обо всем и, если он был прав по поводу косточки, это случится очень скоро.

Кару, похоже, ощутила всю важность момента.

— Акива, — прошептала она. — Что это?

И когда она взглянула на него своими черными, как у птиц, глазами, испуганными и умоляющими, ему пришлось отвернуться, такой сильной была его тоска. Не прикоснуться к ней было просто невыносимо.

* * *
Наверное, всё могло бы пойти между ними неправильно, по ложному пути, но Кару всё видела и всё чувствовала — тоску Акивы, которая перекликалась с её собственной, поселившейся в глубине её души. И когда он отвернулся, ей невыносимо захотелось дотронуться до него.

Кару протянула свою руку, одетую в перчатку, и мягко взяла его за руку. А потом развернула его к себе. Она подошла ближе, запрокинула голову, чтобы взглянуть на него, и взяла за другую руку.

— Акива, — пробормотала она тихо, но пылко. В ее голосе не было страха. — Что это? — Ее пальцы пробежали но нему, по его окаменевшим рукам, плечам, вверх к его горлу, к подбородку, и вот они, такие мягкие, уже на его губах. Она почувствовала, как они дрожат. — Акива, — повторила она. — Акива. Акива. — Словно просила бросить это, перестать притворяться.

И он опустил голову, прижавшись к ней лицом. Его руки обняли ее, прижали к себе. Кару и Акива зажглись, словно две спички, чиркнувшие друг о друга. Вздохнув, она расслабилась, растворяясь в нем. Она чувствовала шероховатость щетины на его горле, прижавшись к ней щекой, а он шелковую гладкость ее волос. Они еще долго стояли так, не произнося ни слова, но их кровь, и бабочки неистово бушевали в них, танцуя и напевая песнь ликования, синхронно, нота в ноту.

А косточка, маленькая, но острая, оказалась зажата между ними.

ГЛАВА 42 ТОМЛЕНИЕ, СОЛЬ И ОЩУЩЕНИЕ ЦЕЛОСТНОСТИ

— Сюда, — сказала Кару, подводя Акиву к выкрашенной в небесно-синий цвет двери, посаженной в пыльную стену.

Их пальцы были сплетены — они просто не могли не касаться друг друга, и ведя его сквозь оживленный рынок, Кару будто парила. Им следовало торопиться, но вместо этого они медлили, задерживаясь, то затем, чтобы понаблюдать как ткут ковры, то заглянуть в корзину с щенками, то проверить остроту кончиков украшенных орнаментом кинжалов — да что угодно, лишь бы не спешить.

Но как бы медленно не шли, они всё же, шаг за шагом, приближались к месту их назначения. Акива следовал за Кару по темному проходу, который вывел их в залитый светом двор — скрытый мир, открывающийся только небу. Двор был окаймлен финиковыми пальмами и искрился, вымощенный узорчатой плиткой, а в центре стоял фонтан, в котором плескалась вода. Второй этаж опоясывал балкон, а апартаменты Кару оказались сразу за лестничным поворотом. Комната с высоким деревянным потолком была больше, чем её квартирка в Праге. На выкрашенных в насыщенный красный цвет стенах висели глиняные светильники, а на берберовом одеяле, которым была заправлена кровать, языком символов нарисована какая-то таинственная молитва.

Закрыв дверь, Акива отпустил руку Кару, и момент, который они так старательно оттягивали, настал.

Сейчас это произойдет.

Сейчас это произойдет.

Акива отошел от нее и встал возле окна. Он поднял руки и запустил их в волосы, таким уже знакомым жестом, а затем повернулся к ней.

— Кару, ты готова?

Нет.

Совершенно неожиданно, она оказалась не готова. Словно крыльями хауса, паника, сдавила её грудную клетку.

— Мы же можем подождать, — сказала она с напускной веселостью. — Всё равно мы не собираемся лететь не раньше, чем наступит ночь.

Согласно плану, с заходом солнца они собирались подобрать Разгата и, под покровом темноты, полететь к порталу, где бы тот не находился.

Акива сделал несколько неуверенных шагов по направлении к ней, но остановился.

— Мы можем подождать, — согласился он, казалось, соблазненный этой идеей. Но затем он очень тихо добавил, — Но легче не станет.

— Ты же скажешь мне, правда, даже если это что-то ужасное?

Он подошел ближе, протянул руку и провел по её волосам, очень медленно. Она же, словно кошка, прогнулась под этим его прикосновением.

— Тебе не стоит бояться, Кару. Как с тобой могло произойти нечто ужасное? Это же ты. А ты сама красота.

Робкая улыбка тронула её губы. Она вздохнула и решительно сказала,

— Ну, ладно. Мне нужно, гмм, присесть?

— Если хочешь.

Кару подошла к кровати и забралась на неё, усевшись в аккурат по середине, подогнув под себя ноги и подоткнув под них подол своего оранжевого платья, которое купила на базарчике, тут же представив, как Акива увидит ее в этом. А еще приобрела много практичной одежды для путешествия и чтобы там за ним не последовало. Сейчас эти вещи были упакованы в новой сумке и ожидали своего часа, наряду с предметами первой необходимости, без которых она осталась, покидая в спешке Прагу. Она была очень рада, что Акива прихватил её ножи — рада была снова увидеть их, и боялась, что может появиться необходимость применить их

Он сел лицом к ней, чуть наклонившись вперед, что подчеркнуло широту его плеч.

И в голове Кару мелькнуло еще одно видение, связанное с ним. Он сидел вот так же, расслабив тяжелые плечи, только они были… обнажены, как и его грудь, по правому плечу пробегала полоса шрамов. И опять на его лице была улыбка, ранящая своей красотой. И опять через мгновенье видение исчезло.

Удивленно моргнув, она чуть склонила набок голову и что-то пробормотала.

— Что? — спросил Акива.

— Иногда, мне кажется, что я вижу тебя в другом времени или что-то вроде того… Не знаю. — Она покачала головой, как бы отмахиваясь от сказанного. — Твое плечо. Что с ним случилось?

Он дотронулся до своего плеча, пристально глядя на нее.

— Что ты видела?

Она покраснела. Было в ее видении что-то очень интимное — он, сидящий без рубашки, такой счастливый…

— Ты улыбался. Я никогда еще не видела, чтоб ты так улыбался.

— Это было давно.

— Как бы мне хотелось, чтобы ты так улыбался, — сказала она, — мне.

Но он не сделал этого. Боль волной прокатилась по его лицу. Он опустил взгляд на свои пальцы, а потом посмотрел на нее.

— Возьмись, — сказал он и, подойдя ближе, снял шнурок с ее шеи. Потом охватил пальцем основание косточки. — Вот так.

Она не повиновалась. И затараторила:

— Что бы не произошло, нам совсем не обязательно быть врагами. Если сами не захотим этого. Все зависит от нас самих, ведь правда?

— Все зависит только от тебя, — ответил он.

— Но я уже знаю, чего хочу…

Он печально покачал головой.

— Ты не можешь знать. Пока тебе не станет известно обо всем.

Она взволнованно вздохнула.

— Ты говоришь как Бримстоун, — пробормотала она, стараясь успокоиться. И, наконец, взялась мизинцем за косточку. Ее палец коснулся Акивы, и даже этот маленький контакт искрой прошил ее.

Теперь, все, что им оставалось — потянуть. Кару замешкалась, ожидая первого шага от Акивы, но потом подумала, что он ждет того же от нее. Она посмотрела в его глаза — они были сосредоточены на ней, прожигая ее взглядом — и сжала палец. Пора покончить с этим. И потянула.

Но на этот раз уже Акива дрогнул, отдернув свою руку.

— Подожди, — сказал он. — Подожди.

Он прикоснулся к ее щеке, и она накрыла его ладонь своей.

— Я хочу, чтоб ты знала, — начал он, — мне просто необходимо, чтоб ты знала, что меня тянуло к тебе еще до появления у тебя этой косточки. До того, как я узнал, и я думаю… я думаю, нашел бы тебя, где бы ты не была спрятана. Твоя душа взывает к моей. Моя душа принадлежит тебе, и всегда будет принадлежать, в любом мире. Что бы не случилось… — его голос дрогнул, дыхание перехватило. — Мне необходимо, чтоб ты помнила, что я люблю тебя.

Люблю. Кару словно залило светом. Это слово уже было на ее губах, чтоб ответить ему, но он опередил ее.

— Скажи, что не забудешь. Пообещай.

Это обещание она могла дать, и дала. Акива умолк, и Кару, выпрямившись, не дыша, подумала, что на этом все — что он произнес такое и даже не поцеловал ее. Это была нелепая мысль, и ей следовало протестовать, если бы дошло до такого.

Одна его рука уже была на её щеке; он поднес к её лицу другую. Акива взял её лицо в свои ладони. А затем они плавно потянулись друг к другу, словно это была неизбежность. Его губы прикоснулись к её. Легкое касание, словно шепот — нежное, как перышко, А затем Акива чуть отстранился, между ними появилось пространство, совсем маленькое, их лица были так близки друг к другу. Они дышали одним воздухом, а затем расстояние, разделяющие их исчезло, и всё что осталось — было поцелуем.

Сладкий и теплый и трепетный.

Мягкий и страстный и глубокий.

Мята дыхания Кару, соль кожи Акивы.

Его руки запутались в ее волосах, погрузились в них по самые кисти, как в воду. Ее ладони на его груди, блуждая в поисках сердцебиения.

Нежность сменило что-то иное. Пульсация. Наслаждение. Кару потрясло, насколько настоящим сейчас он был, его глубокая физическая реальность — соль и мускус, мускулы, огонь, плоть и сердцебиение — чувство целостности. Вкус его и ощущение его на своих губах — его губы, подбородок, шея, нежное место чуть ниже уха и то, как она дрогнул, когда она поцеловала его там. Ее руки нырнули под его рубашку, вверх, и между ними и его грудью оставались лишь перчатки. Кончики ее пальцев танцевали по нему, и он дрожал, крепко прижимая ее к себе, и поцелуй постепенно становился чем-то большим.

И Кару откинулась назад, увлекая его за собой, на себя, и ощущение всего него, накрывшего ее тело своим, было таким поглощающим, таким горячим и… знакомым, что она перестала быть самой собой, выгибаясь под ним с мягким, почти животным стоном.

И вдруг Акива отпрянул.

Это произошло так быстро — и он уже стоял, оставив позади волнительное опьянение момента. Кару резко поднялась. Она забыла, как дышать. Ее платье задралось до бедер, косточка, забытая, лежала на одеяле рядом, а Акива с опущенной головой стоял в шаге от кровати, отвернувшись и уперев руки в бока.

Кару молчала, оглушенная эмоциями, завладевшими ею. Никогда еще она не чувствовала подобного. Теперь, когда их разделяло расстояние, она ругала себя — почему позволила всему зайти так далеко? — И в то же время хотела, чтоб все повторилось — томление, соль и ощущение целостности.

— Прости, — сказал напряженно Акива.

— Нет, это моя вина, и всё нормально. Акива, я тоже тебя люблю…

— Нет, не нормально, — сказал он, поворачиваясь к ней. Его тигриные глаза горели. — Не нормально, Кару. Я не хотел, чтобы это случилось. Я не хочу, чтобы ты ненавидела меня еще больше…

— Ненавидела тебя? Как я могу…

— Кару, — оборвал он ее. — Ты должна узнать правду. Сейчас. Мы должны сломать косточку.

* * *
И вот, наконец, они её сломали.

ГЛАВА 43 НЕОЖИДАННО

Такая маленькая и хрупкая вещица, а какой звук издает: резкий и неожиданно чистый.

ГЛАВА 44 ЦЕЛАЯ

Щелчок.

Стремительный рывок, словно ветер в дверь, — и Кару была этой дверью, и ветер врывался домой, и она была этим ветром. Она была всем: ветром, домом и дверью.

Она ворвалась в саму себя и почувствовала себя целой.

Она впустила себя и была полной.

Она закрылась снова. Ветер утих. И все закончилось.

* * *
Она стала целой.

ГЛАВА 45 МАДРИГАЛ

Она еще ребенок.

Она летит. Воздух разряжен и трудно дышать, и весь мир лежит где-то так далеко внизу, что даже луны, играющие в перегонки на небе, видятся под ней, словно сияющие ореолы детских головок.

* * *
И вот она больше не ребенок.

Она соскользнула вниз с небес, сквозь ветви траурных деревьев. Всё окутала тьма, но роща не спала, стояла такая благостная тишина, повсюду сновали змеевидные птички, упивающиеся цветами траурных деревец. Привлеченные рогами Мадригал, птички слетелись к ней, и пыльца цветов, что была у этих птичек, пролилась на неё золотым дождем, покрывая позолотой её плечи.

* * *
Позже, губы любимого онемеют от этой пыльцы, когда он будет упиваться Мадригал.

* * *
Она в бою. Серафимы падают с неба, за ними тянется шлейф пламени.

* * *
Она влюблена. Это чувство так и светиться в ней, будто она проглотила звезду.

* * *
Она поднимается на эшафот. За ней пристально наблюдают тысячи лиц, но она видит только одно лицо.

* * *
Она стоит на коленях на поле боя рядом с умирающим ангелом.

* * *
Крылья укутывают её. Кожа, горячая, как от лихорадки, любовь как огонь.

* * *
Она поднимается на эшафот. Её руки связаны за спиной, крылья обрезаны. Взгляды тысячи лиц; топанье ног и копыт; крики и насмешки, но единственный голос возвышается над всей этой толпой. Акива. От его крика, души собравшиеся холодеют.

* * *
Она Мадригал Кирин — та, что помыслила об иной жизни.

* * *
Лезвие огромное и сияющие, как падающая луна. Всё происходит неожиданно…

ГЛАВА 46 НАКОНЕЦ-ТО

Кару задохнулась. Ее руки взлетели к шее и обвились вокруг, она была не повреждена.

Она взглянула на Акиву и моргнула, и, когда выдохнула его имя, ее голос был обогащен чем-то новым, слияние удивления, любви и мольбы, это казалось бы было не своевременно. И это так.

— Акива — полностью выдохнула она.

С тоской, с болью, он наблюдал за ней и ждал.

Она убрала руки с шеи, и они дрожали, когда она снимала перчатки, освобождая ладони. Она пристально уставилась на них.

В ответ они уставились на нее.

Они смотрели в ответ — два плоских глаза цвета индиго — и она поняла, что сделал Бримстоун.

* * *
Наконец-то, она всё поняла.

ГЛАВА 47 ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Жили-были две луны, и были они сестрами.

Нитид была богиней слез и жизни, и небо было ее. Никто так не поклонялся Эллаи, как тайные любовники.

Мадригал взошла на эшафот. Ее руки были крепко связаны за спиной, ее крылья были обрезаны так, чтобы она не смогла далеко улететь. Это была излишняя предосторожность. Сверху были изогнутые дугой железные прутья клетки. Прутья предназначались для того, чтобы не впустить серафимов снаружи, а не для того, чтобы удерживать внутри химер, но сегодня они служили именно этой цели. Мадригал больше некуда не уйти, только к своей смерти.

— В этом нет необходимости, — заметил Бримстоун, когда Тьяго приказал обрезать крылья. Его голос был скрипучим и прозвучал очень тихо, почти не слышно.

Тьяго, Белый волк, генерал, сын военачальника и правая рука, проигнорировали его слова. Он знал, что это ни к чему. Ему хотелось унизить ее. Для него не было достаточно одной лишь смерти Мадригал. Он хотел видеть ее жалкой, кающейся. Ему хотелось опустить ее на колени.

Он будет разочарован. Он мог связать ей руки, обрезать крылья, он мог принудить ее стать на колени, он мог смотреть на ее смерть, но заставить ее раболепствовать было не в его силах.

Она не сожалела о том, что сделала.

На балконе дворца восседал Военачальник. У него была голова оленя золотыми рогами. Тьяго был на своем месте справа от отца. Место по левую сторону от Военачальника принадлежало Бримстоуну, и оно пустовало.

Тысячи — тысячи глаз смотрели на Мадригал, и какофония толпы собиралась во что-то темное, голоса становились насмешливыми. Грозно топали ногами. На памяти всех живущих наказания во дворце не было, но все, те кто собрался, знали что делать, как будто ненависть передавалась по наследству и выжидала момента, чтоб проявить себя.

Летели обвинения:

— Любовница ангелов!

Некоторые в толпе были обескуражены, неуверенны. Мадригал была красавицей и умницей — могла ли она действительно вытворить столь немыслимое?

А затем вывели Акиву. Это был приказ Тьяго — заставить его наблюдать. Охранники кинули его на колени на платформу напротив нее, с которой ему все было хорошо видно. Даже истекающий кровью, закованный в кандалы и ослабший после пыток, он был великолепен. Его крылья лучились, глаза горели огнем, они были безумны и устремлены к ней. И Мадригал наполнилась такой теплотой воспоминаний и нежности — и острым сожалением, что ее тело больше никогда не узнает его, что их губы больше никогда не встретятся, их мечты никогда не исполнятся.

Ее глаза наполнились слезами. Она улыбалась ему, и это был взгляд такой искренней любви, что никто из наблюдавших за ними больше не мог усомниться в ее вине.

Мадригал Кирин была виновна в измене — в любви к врагу — и приговорена к смерти и более того, к тому, чем не наказывали уже сотни лет: к полному исчезновению.

Разрушение.

Она стояла на эшафоте один на один с палачом, голову которого закрывал капюшон. С высоко поднятой головой она ступила вперед к помосту и опустилась на колени. И тогда Акива начал кричать. Его голос парил над столпотворением — крик, способный собрать все души, звук, способный потревожить призраков в их убежищах.

Это пронзило сердце Мадригал, ей так хотелось утешить его в своих руках. Она знала, Тьяго хочет, чтоб она сломалась, кричала и умоляла, но она этого не сделает. Это ничего не изменило бы. Не было даже малейшей надежды на жизнь.Не для нее.

Один последний взгляд на ее любовь, и она положила свою голову на помост. Это был черный камень, как и все в Лораменди, и он был горячим, как наковальня. Акива вскрикнул, и сердце Мадригал ответило ему. Ее пульс участился, она почти умирала, но оставалась спокойной. У нее был план, и это было тем, за что она цеплялась, когда палач поднял свой меч — огромный и сияющий, как луна на закате — у нее впереди еще была работа, и она должна оставаться собранной. Она еще не закончила.

После того, как умрет, она собиралась спасти жизнь Акиве.

ГЛАВА 48 ЧИСТОКРОВНАЯ

Мадригал Кирин происходила из рода Киринов, последнего уцелевшего племени с гор Адельфас. Эти горы были естественным заслоном между Империей Серафимов и свободными землями — территории, охраняемой химерами — прошло несколько столетий с тех пор, когда живущие на их вершинах чувствовали себя в безопасности. Кирины, обладающие молниеносной реакцией и отличные лучники, продержались дольше остальных. Они были уничтожены только десятилетие назад, когда Мадригал была ребенком. Она выросла в Лораменди, в окружении башен и остроконечных крыш.

Лораменди — клетка, Черная Крепость, штаб Военачальника — был домом для нескольких миллионов химер, существ самых разных видов, которые, если бы не серафимы, никогда не ужились бы под одной крышей, не воевали бы бок о бок и даже не говорили бы на одном языке. Раньше, когда расы были разбросаны, изолированы друг от друга, они иногда вели торговлю между собой, а иногда участвовали в небольших стычках. Тогда, к примеру, у Мадригал из Киринов было столько же общего с Анолисом из рода Икзими, сколько есть у волка с тигром. Но Империя изменила все. Провозгласив себя властителями мира, ангелы стали общим врагом для существ, обитавших на этих землях, и сейчас, спустя столетия совместного сопротивления, у них появилось общее наследие и язык, история, герои и цель. Они стали нацией, лидером которой был Военачальник, а столицей — Лораменди.

Это был портовый город, чья гавань была заполнена военными судами, рыболовецкими баркасами и внушительным торговым флотом. Рябь, периодически появлявшаяся на поверхности воды, свидетельствовала об обитающих в ней амфибиях, которые, в рамках военного соглашения, сопровождали корабли и сражались на стороне химер. Сам город, запертый внутри черных стен и железных прутьев крепости, стал пристанищем для самых разных жителей, которые хоть и препирались между собой целыми столетиями, все же смогли обосноваться по соседству как с себе подобными, установив кастовую систему, основанную на внешнем облике.

Внешний облик Мадригал имел высокую степень сходства с человеческим обликом. Такими признавались расы с наличием головы и торса мужчины или женщины. У нее были рога газели, черные, с рельефными кольцами по кругу, поднимающиеся вверх и закручивающиеся вниз на манер ятагана. Ниже коленей ее ноги были покрыты шерстью — часть от газели в ней подарила им стройность и хорошую длину, поэтому в полный рост она достигала почти шести футов, не считая рогов, и большую часть этих футов занимали ноги. Она была стройной, словно стебелек. Ее широко посаженые карие глаза, были огромны и блестящими, как у оленя, но, в отличие от этого животного, в них не было пустоты. Глаза Мадригал были живыми, умными и быстрыми, загорающимися, словно искры. У нее было овальное лицо, гладкое и доброе, и красивые губы, созданные для улыбок.

По всем меркам, она была прекрасна, хотя не прикладывала к этому никаких усилий, коротко остригая волосы и не нанося краски или украшений. Это не имело значения. Она была прекрасна, а красота не остается незамеченной.

И ее заметил Тьяго.

* * *
Мадригал скрывалась, хотя стала бы отрицать, если бы ее обвинили в этом. Она находилась на крыше северных бараков, растянувшись на спине, словно упала с небес. Нет, не с небес. Упав оттуда, она приземлилась бы на железные прутья. Она была внутри клетки, на крыше, и ее крылья, широко раскинувшись, лежали по обе стороны от нее.

Вокруг себя она ощущала безумный ритм города, слышала и чувствовала запахи беспокойных приготовлений. Жарилось мясо, настраивались музыкальные инструменты. Пробный фейерверк пролетел мимо, как незаконнорожденный ангел. Ей тоже следовало готовиться. Но вместо этого она лежала на спине, прячась ото всех. Она не нарядилась для праздника — на ней были ее обычная солдатская одежда — бриджи, облегавшие ноги до колен словно вторая кожа и жилет с прорезями для крыльев на спине. Ее кинжалы, в дань уважения сестрам-лунам выкованные в их форме, висели на боку. Внешне она была расслабленной, даже обмякшей, но внутри нее все напрягалось, руки сжимались в кулаки.

Луна не помогала. Хотя солнце еще не зашло — на дворе в самом разгаре был сияющий полдень — Нитид уже появилась на небе, словно подавая знак Мадригал. Нитид была яркой луной, старшей из сестер, и среди Киринов существовало поверье, что если она восходила рано, что-то должно было произойти. Что ж, сегодня вечером что-то точно произойдет, вот только Мадригал не знала, что именно.

Ей решать. Напряжение внутри нее, ее не принятое решение заставляло ее чувствовать себя натянутой тетивой.

Тень, легкое шевеление воздуха — и ее сестра Чиро присела рядом с ней.

— Вот ты где, — сказала она. — Прячешься.

— Я не… — начала было протестовать Мадригал, но Чиро не стала слушать.

— Поднимайся. — Она стукнула Мадригал по ногам. — Вставай, вставай, вставай. Я пришла отвести тебя в баню.

— В баню? Ты на что намекаешь? От меня что, запах? — Попробовала пошутить она.

— Нет, но между сверкающей чистотой и просто отсутствием запаха огромная разница.

Как и Мадригал, у Чиро были крылья летучей мыши, но внешне она была созданием с головой шакала. Они не были кровными сестрами. Когда Мадригал осиротела в результате рейда по захвату рабов в ее племени, уцелевшие пришли в Лораменди. Это была кучка стариков да несколько детей, которым удалось спрятаться в пещерах. Среди них была и Мадригал. Ей было семь, и ее не забрали лишь потому, что во время рейда она была на вершине, собирая цветы, а вернувшись, увидела трупы и руины. Ее родителей не оказалось среди погибших, их забрали, и Мадригал еще долгое время мечтала, что сумеет отыскать и освободить их. Но Империя была огромна и поглощала своих рабов без следа, и с годами цепляться за мечту становилось все сложнее.

В Лораменди семья Чиро была выбрана для ее усыновления по большей части потому, что у них, как и у Кару были крылья и потому им было легче поладить с ней. Она и Чиро выросли вместе и были как родные сестры.

У Чиро были бедра кошки (вернее, каракала) и когда она присела рядом с Мадригал, ее поза напоминала позу сфинкса.

— Это для бала, — сказала она. — Мне бы хотелось надеяться, что это вдохновит тебя для сверкающей чистоты.

Мадригал вздохнула.

— Бал.

— Ты же не забыла? — спросила Чиро. — Не притворяйся, что забыла.

Конечно, она была права. Мадригал не забыла. Разве она могла?

— Вставай. — Вновь стукнула ее по ноге Чиро. — Вставай, вставай, вставай.

— Прекрати, — пробормотала Мадригал, оставаясь где была и вяло двинув сестру в ответ.

— Скажи, что у тебя хотя бы есть платье и маска.

— Когда бы я успела разжиться платьем и маской? Я вернулась из Эзерета всего…

— "Всего" неделю назад, и это уйма времени. Ну правда, Мад, это ведь не просто очередной бал.

"Вот именно," — подумала Мадригал. Иначе она не пряталась бы на крыше, пытаясь отгородиться от надвигавшегося на нее — от того, что заставляло ее сердце бешено биться всякий раз, когда она думала об этом. Иначе она взволнованно готовилась бы к самому большому празднованию года: дню рождения Военачальника.

— Тьяго будет смотреть на тебя, — сказала Чиро, словно проникнув в ее мысли.

— Ты имеешь ввиду пялиться.

Пялиться, таращиться, облизывая зубы и ожидая ответной реакции с её стороны.

— Как будто ты не заслуживаешь того, чтоб на тебя пялились. Да ладно, это же Тьяго! И не говори, что это не волнует тебя.

Волновало ли ее это? Генерал Тьяго, "Белый Волк", был сильной натурой, ярким и опасным, грозой ангелов и творец невероятных побед. А еще он был красив, и, находясь рядом с ним, Мадригал испытывала странную реакцию, не понимая до конца страх это или возбуждение. Он сделал достоянием общественности свое желание повторно жениться и назвал, кого предпочтет видеть в качестве жены — ее. Его внимание вызывало в ней тепло и застенчивость, делало ее податливой и легкомысленной. Но в то же время оно пробуждало в ней бунтарский дух, как будто его подавляющее присутствие было тем, с чем необходимо было бороться, иначе она потеряет себя в его величественной поглощающей тени.

Именно ей предоставили возможность одобрить выбор его костюма. Это не было романтично, но, честно говоря, это воодушевляло.

Тьяго могуч и сложен, словно статуя и имел высокую степень сходства с человеком. Его ноги от коленей тоже менялись, но не в антилопьи, как у нее, а в массивные волчьи, покрытые шелковистым белым мехом. Его волосы тоже были шелковистыми и белыми (хотя лицо было молодым) и, как узнала сама Мадригал, однажды заглянув в промежуток между занавесями походного шатра, волосы на его груди также были белыми.

Она как раз проходила мимо, когда стюарт выскочил оттуда, и увидела генерала, которого облачали в доспехи. Окруженный слугами, он стоял раскинув руки, пока на нем фиксировали кожаную нагрудную пластину. Его торс был просто великолепен — демонстрация настоящей мужественности, — и переходил он в узкие стройные бедра, а низкая посадка бридж демонстрировала совершенный пресс. Мадригал рассматривала полуодетого генерала всего несколько секунд, но его образ так и засел с тех пор у неё в мыслях. И при воспоминании об увиденном её окутывала волнительная дрожь.

— Ну, может совсем чуть-чуть, — призналась она, и Чиро хихикнула.

В этом девичьем смехе Мадригал уловила фальшь и подумала с досадой, что её сестра ревнует. И это заставило в большей степени оценить, какая честь была оказана ей. Тьяго мог выбрать любую, но хотел только ее.

Но хотела ли она его? Если бы это действительно было так, то все было бы гораздо проще. Она уже была бы в банях, натираясь ароматическими маслами, мечтая о его прикосновениях. Мурашки пробежали по ее спине. Но Мадригал уверила себя, что это всего лишь нервы.

— Как думаешь, что он сделает, если я… если я его отвергну? — Рискнула она спросить у сестры.

В ответ на это Чиро возмутилась.

— Отвергнуть его? У тебя что, горячка? — Она потрогала лоб Мадригал. — Ты что-то не то съела? Или пьяна?

— Ох, уймись, — сказала Мадригал, смахивая со своего лба руку Чиро. — Просто… я хочу сказать, вот ты можешь представить, ну, понимаешь… как это быть с ним?

Когда Мадригал представляла себе ЭТО, то видела в своем воображении Тьяго, тяжело дышащего и… кусающего, отчего ей сразу же хотелось забиться в угол. Хотя, впрочем, у неё не было опыта в этом вопросе, возможно, она просто нервничала, и в целом сильно заблуждалась на его счет.

— Зачем мне это представлять? — Спросила Чиро. — Он же не меня выбрал.

В её голосе не было слышно явной горечи. Наоборот, он звучал легко. Чересчур легко.

Несомненно, она имела в виду свою внешность. Химеры вступали в межрасовые браки, но такие союзы имели ограничения. Но, что касаемо Чиро, дело было не только в этом. Даже если бы Чиро имела высокую степень схожести с человеком, она все равно не удовлетворила бы критериям Тьяго. Это не было вопросом кастовости. Здесь, скорее, шла речь о его личных предпочтениях, и Мадригал повезло (или не повезло, она еще не определилась) в этом плане. В отличие от Чиро, её руки не были отмечены хамзасами, и тем, что они несут. Она никогда не просыпалась на каменном столе от запаха дыма, который пробуждает воскресших. Её ладони были чисты.

Она была всё еще чистокровной.

— Это такое лицемерие, — сказала она. — Его превозношение "чистокровности". Но сам-то он не таков! Он даже не…

Чиро оборвала её на полуслове.

— Да, всё так, но он — Тьяго. Он может себе позволить быть, кем пожелает. В отличие от некоторых из нас.

Этот упрек предназначался Мадригал и был гораздо красноречивее всех ударов, наносимых ею. Мадригал резко села.

— Некоторые из нас, — продолжила Мадригал, — должны научиться ценить то, что имеют. Бримстоун сказал…

— О, Бримстоун сказал то, Бримстоун сказал это. Неужели всемогущий Бримстоун соизволил дать тебе какой-нибудь совет касаемо Тьяго?

— Нет, — ответила Мадригал. — Не соизволил.

Скорее всего Бримстоун знал, что Тьяго ухаживает за ней (если это можно было назвать ухаживаниями), но он никогда не поднимал этот вопрос, и Мадригал была этому рада. От одного присутствия Бримстоуна вокруг всё заполнялось благоговением, больше никто не обладал такой чистотой намерений. Каждый его вздох был посвящен работе — его удивительной, прекрасной и… ужасной работе. Подземный собор, магазин, в котором воздух был пропитан пылью и пронизанный дрожащим шепотом тысяч зубов; манящие двери и миры, в которые они могли бы привести. Всё это так восхищало Мадригал.

Она проводила с Бримстоуном каждую свободную минуту своего времени. Ей потребовалось несколько лет, чтобы уговорить его, но в конце концов, Бримстоун сдался и взял её к себе в обучение (Мадригал стала его первой ученицей), и она больше гордилась тем, что Бримстоун доверял ей, нежели тем, что её захотел сам Тьяго.

— Ну, может быть тебе и правда следует спросить его, если не можешь решить как поступить. — Сказала Чиро.

— Я не собираюсь его ни о чем спрашивать, — раздраженно ответила Мадригал. — Как-нибудь сама разберусь.

— Разберешься? Бедняжка, всем бы твои проблемы. Не каждой, выпадает такой шанс. Мадригал, стать женой Тьяго, сменить кожу на шелк, а барак на дворец, жить в безопасности, быть любимой, обрести статус, родить детей и состариться…

Голос Чиро дрогнул, и Мадригал прекрасно знала, что её сестра собирается сказать дальше. И она не хотела этого слышать, и ей было ужасно стыдно. Её проблемы во все не казались таковыми, во всяком случае для Чиро, которая носила хамзасы.

Для Чиро, которая знала, что такое смерть.

Чиро поднесла руку к тому месту, где билось её сердечко, куда попала стрела серафима при осаде Каламет в прошлом году. И убила её.

— Мад, у тебя появился шанс состариться такой, какой ты была рождена. Некоторых из нас впереди ждет только смерть. Смерть, смерть и еще раз смерть.

Мадригал посмотрела на свои чистые ладони и сказала.

— Я знаю.

ГЛАВА 49 ЗУБЫ

Эта тайна была основой сопротивления химер, то, что изводило ангелов, не давая им спать по ночам, сводило их с ума и терзало души. Это был ответ, откуда появлялись загадочные полчища чудищ, которые, как ночной кошмар, всё прибывали и прибывали, и их количество никак не сокращалось, неважно скольких уже убили серафимы.

Когда в прошлом году при Каламет в Чиро попала стрела, Мадригал была рядом с ней. Она держала её за руку, пока та не умерла. Кровь пеной стекала по её острым собачьим зубам, а сама она брыкалась, пока, наконец, не затихла. Мадригал сделала именно то, чему её обучили, и то, что она проделывала уже сотню раз, но еще ни разу с близким другом.

С невозмутимым спокойствием она разожгла благовония в кадильце, с виду напоминавший фонарь, висевший на одном конце её посоха, длинной, изогнутой с одного конца палки (подобные посохи химеры-воины прикрепляли ремнями к своим спинам) и подождала, пока дым не окутал Чиро. В опасной близости от них проносились стрелы, но Мадригал не двинулась с места, пока всё не было сделано. Прошло всего две минуты, а у девушки было такое чувство, будто минуло добрых два часа. Но она не отступала. Другого шанса может и не выпасть. Яростная вылазка серафимов оттесняла их от стен Каламета. Она могла утащить тело Чиро с собой или могла завершить начатое и оставить тело здесь.

Но душу Чиро, заключенную в ловушку её тела, оставлять было никак нельзя.

Когда Мадригал, наконец, начала отступать назад, она забрала душу своей сводной сестры, сохранив её в своем кадильце, как и множество других душ, которые она еще подберет за день. Тела же останутся гнить. Тела — это всего лишь тела, не более.

По возвращению в Лораменди, Бримстоун даст этим душам новые пристанища.

* * *
Бримстоун умел воскрешать мертвых.

Он не вдыхал жизнь в тела искалеченных в пылу сражений, он их создавал. На такое была способна магия подземного собора. Из останков, такие как зубы, Бримстоун колдовал новые тела, в которые вселял души убитых воителей. Вот таким образом, армия химер держалась, год за годом, против превосходящих их своей мощью ангелов.

Без него, и без зубов, химеры пропали бы. Это даже не вопрос. Они бы уже давно пали.

* * *
— Это для Чиро, — сказала тогда Мадригал, протягивая Бримстоуну ожерелье из зубов.

Там были зубы человека, летучий мыши, каракала и шакала. Она часами трудилась над этим ожерельем с тех пор, как вернулась из Калмета, не спала и не ела. Её веки давно налились свинцом. Она перебрала всё шакальи зубы из кувшина, прослушивая каждый, пока не отобрала самые лучшие — чистые, ровные, острые и крепкие. Тоже самое и с другими зубами и драгоценными камнями, нанизанными вместе с ними: нефрит для изящества, бриллианты для силы и красоты. Бриллианты считались роскошью и не перепадали рядовым солдатам, но Мадригал наплевала на условности, а Бримстоун ничего не возразил.

Бримстоуну требовалось всего секунду подержать ожерелье в руках, чтобы понять, что оно собрано верно. Мадригал нанизала зубы и драгоценные камни в определенной последовательности для сотворения нового тела, как он её и учил. В зависимости от того, как они были нанизаны, получалось новое тело: возможно вместо шакальей, получится голова летучей мыши, а вместо лап каракала человеческие ноги. Здесь нужно было полагаться как на рецепт, так и на интуицию, но Мадригал была уверена, что ожерелье вышло идеальным.

Воскресшая Чиро выглядела почти такой же, как и до своей смерти.

— Молодец, — сказал Бримстоун, а затем сделал то, что делал крайне редко: он ПРИКОСНУЛСЯ к ней. Его большая лапища на какое-то мгновение легла на ее затылок, прежде чем он отвернулся.

Она покраснела, гордая собой, а Исса, увидев это, улыбнулась. Не каждый день услышишь от Бримстоуна "молодец", а прикосновение от него, так это вообще из ряда вон. Между этими двумя всё было необычным, и с таким трудом отвоеванным Мадригал.

Бримстоун был отшельником, и его редко можно было увидеть вне пределов его владений в западной башне Лораменди. Когда же он появлялся, то обычно находился по левую сторону от Военачальника и был в такой же степени почитаем, хотя почтение это было несколько иного рода.

Эти двое были живыми легендами, почти богами. Они руководили восстанием в Астрае, оставившим господствовавших над ними ангелов мертвыми в море крови. А у выживших серафимов ушли годы на то, чтобы вновь выступить против химер, которые к тому времени уже успели объединиться и стать одним народом, захватив огромный кусок земли на окраинах Империи и основав там свободные владения.

Роль Военачальника была предельно ясна — он был генералом, лицом и голосом сопротивления, которого все любили и считали отцом союзных рас. Бримстоун же был в его тени. Его внушающая страх и трепет персона порождала тайны и догадки, но никак не лесть. О нем ходило много слухов, некоторые из которых были истиной, а другие и близко не были похожи на правду.

Например, он не ел людей.

У него была дверь в их мир, о чем Мадригал довелось узнать из первых рук, когда, по исполнении десяти лет назначили ему в услуженье.

Это было просто делом случая — молодая госпожа выбрала Мадригал из-за ее крыльев. Она точно также могла бы выбрать Чиро, но остановила свой выбор именно на Мадригал, уже три года бывшую сиротой, худенькую, любознательную и одинокую, и рассеянно отослала ее делать то, что повелят и приказав не болтать о том, что узнает.

Что предстояло такого ей узнать? Таинственность этого сразу же пробудило в юной Мадригал необычайное любопытство. И вскоре, с широко распахнутыми глазами, немного дрожа от волнения, она уже представлялась в западной башне, после чего было препровождена внутрь миловидной женщиной Найя — Иссой. Мадригал предложили выпить чая, и она согласилась, но не притронулась к чашке, слишком увлеченная разглядыванием всего вокруг и Бримстоуна, который вблизи оказался еще большим, чем издали. Огромный, он сидел за своим столом, не обращая абсолютно никакого внимания на нее и периодически делая резкие взмахи своим поросшим клочками шерсти хвостом, заставляя Мадригал нервничать. Она пробежала взглядом по полкам и стоящим на них пыльным книгам, заметила широкую дверь на бронзовых петлях (которая, может быть, вела в другой мир), и конечно же, зубы.

Такого она не ожидала. От обычных по форме до самых причудливых, острые и тупые, огромные и совсем крохотные, они были повсюду: из них были сделаны ожерелья, ими были наполнены всевозможные банки и ящички. Ей так захотелось потрогать их, но, как только эта мысль мелькнула в ее голове, Бримстоун, будто услышав это, бросил на нее взгляд своих глаз с вертикальными прорезями зрачков, и мимолетное дела, не двигаясь, желание тут же испарилось. Мадригал испуганно застыла. Он отвернулся, и еще около минуты она сидела, не двигаясь, прежде чем отважиться и потянуться одним пальцем к изогнутому клыку вепря.

— Не трогай!

О, его голос! Глубокий, словно катакомбы. Ей следовало бы испугаться, и может, она таки испугалась, но лишь немного, и любопытство оказалось сильнее страха.

— Для чего они нужны? — С благоговейным трепетом спросила она.

Это был первый вопрос из бесчисленного множества. Бримстоун не ответил. Он дописал что-то на толстой бумаге кремового цвета и отослал ее с этим посланием к слуге Военачальника. Это было все, что от нее требовалось — доставлять послания и выполнять мелкие поручения, чтоб освободить Твигу с Язри от беготни по длинным спиральным лестницам. Бримстоун точно не собирался брать ученика в подмастерье.

Но когда Мадригал узнала об истинном назначении его магии — о воскрешении погибших, дававшем химерам бессмертие, а с ним надежду на свободу и автономию, навсегда, — она не захотела быть всего лишь слугой.

— Я могла бы стирать пыль с банок.

— Я могла бы помочь. Я тоже умею делать кое-какие ожерелья.

— Это аллигатор или крокодил? Как ты отличаешь их?

Пытаясь доказать, что может быть полезной, она показала ему целую кипу рисунков с возможными вариантами химер.

— Вот тигр с рогами быка, видишь? А это обезьяно-гепард. Ты можешь сделать такое? Готова поспорить, что у меня получилось бы.

— Я могу помочь. — Повторяла она, пританцовывая от нетерпения.

— Я могу научиться. — Задумчиво и зачарованно.

— Я смогу научиться. — Решительно и упрямо.

Она не понимала, почему он отказывается обучить ее. Позднее, она поймет, что он просто не хотел ни с кем делить свое тяжкое бремя, и что то, что он делал, было прекрасно и ужасно, и ужасное во много раз перевешивало прекрасное. Но к тому времени, когда узнала это, Мадригал было все равно. Она уже участвовала в этом.

— Вот. Рассортируй их, — однажды сказал Бримстоун, подвигая ей через стол поднос с зубами. На тот момент она работала у него уже несколько лет, и все это время Бримстоун оставался непоколебим в своем решении держать ее лишь в качестве посыльного. До этой минуты.

Исса, Язри и Твига бросили свои занятия и уставились на них. Это что, проверка?

Не обращая на них внимания, Бримстоун начал рыться в своем сейфе, а Мадригал, не дыша, пододвинула к себе поднос и молча приступила к работе.

Это были зубы медведя. Бримстоун, по-видимому, ожидал, что она разложит их по размеру, но Мадригал годами наблюдала за его работой. Поднимая по очереди каждый зуб, она прислушивалась к ним. Прислушивалась к ощущениям в кончиках пальцев и отложила в сторону несколько из них, которые показались "не совсем правильными" (как позже пояснил Бримстоун, они были гнилыми), а остальные разложила по кучкам, ориентируясь на ощущения, а на размеры.

Когда она закончила и подвинула к нему поднос, то испытала трепетное удовольствие, увидев, как от удивления расширились его глаза, и как по-новому он посмотрел на нее.

— Молодец, — первый раз за все время похвалил он ее. Сердце Мадригал сделало кульбит, а сидевшая в углу Исса промокнула глаза.

С этого момента, постоянно делая вид, что ничего такого особенного он не делает, Бримстоун начал обучать ее.

Ей открылось, что магия была мерзким занятием, тяжкой сделкой с окружающим миром, исчисляемая болью. Когда-то давно знахари ранили себя, открывая свои раны, чтобы вызвать боль, а порой даже калечили себя, ломая кости и специально давая им срастись неправильно, чтоб добиться постоянного источника боли. Таким образом они добивались равновесия и естественного контроля, избавляя от боли обратившихся к ним за помощью и заменяя ее своей собственной. Со временем, впрочем, колдуны научились хитрить, заменяя свою боль болью других.

— Зубы нужны для этого? При их помощи можно смухлевать? — Это казалось нечестным. — Несчастные животные, — пробормотала Мадригал.

Исса огрела ее необычно тяжелым взглядом.

— Может, ты больше предпочла бы пытать рабов.

Это было так ужасно и несвойственно Иссе, что Мадригал в ответ лишь оторопело уставилась на нее. Пройдут годы, прежде чем она поняла, что имела ввиду Исса. Это случилось накануне ее собственной смерти, когда Бримстоун, наконец, открыто заговорил с ней. И Мадригал стало стыдно, что она сама не додумалась до всего: его шрамы. Это же было так очевидно — паутина шрамов, отчетливое переплетение рассекших кожу следов от удара плетью на его плечах и спине. Но откуда ей было знать, как она могла догадаться? Даже с учетом всего, что ей довелось увидеть — ее разгромленная горная деревушка, тела погибших, осады, в которых она тоже принимала участие — все это было несравнимо с ужасом, который довелось пережить Бримстоуну в его прошлом, и он никогда не посвящал ее в это.

Он обучал ее, как обходиться с зубами и как получать из них энергию, как воспользоваться остатком жизни и боли в них, чтобы вызвать жизнь в новых телах. Эту магию, как и хамсазы, он изобрел сам. Они не были простыми татуировками, а являлись частью каждого колдовства, и каждое вновь созданное тело уже обладало ими, заряженными магией, обладать которой не могло ни одно тело, появившееся на свет естественным путем.

Воскресшие не должны были платить болью за обретенную способность, эта дань уже была уплачена. Хамсазы были магическим оружием, за которое было уплачено болью от их последней смерти.

Огромное множество солдат умирало вновь и вновь. "Смерть, смерть и еще раз смерть", как говорила Чиро. Но все равно они были в меньшинстве. Армия, конечно, пополнялась новыми солдатами — детьми из Лораменди и с других свободных земель, которых начинали тренировать с тех пор, как только они могли держать в руках оружие — но потери в сражениях были слишком велики. Даже постоянно воскрешая погибших химеры балансировали на краю полного уничтожения.

"Враг должен быть повержен," громогласно требовал Иорам в каждом своем обращении к военному совету. И ангелы были подобны длинным теням смерти, и все химеры жили в холоде этих теней.

Когда химеры выигрывали битву, собирание проходило легко. Уцелевшие прочесывали завоеванный город и земли вокруг него, находя убитых и вынимая каждую душу, чтоб доставить ее Бримстоуну. Когда же они терпели поражение, они, рискуя жизнью, старались спасти души павших товарищей, но, все же, многие погибшие оставались потерянными навсегда.

Ладан в кадилах выманивал души из тел. Душа, заточенная в должным образом запечатанном кадиле, могла находиться так до бесконечности. Когда же печать срывалась, исчезновение души оставалось лишь вопросом нескольких дней.

Исчезновение не было, сам по себе, мрачной судьбой. Таковым был ход вещей, только так можно было переродиться. Так происходило каждый день при каждой смерти. И для воскресших, которым приходилось проживать жизнь в одном теле за другим, умирать раз за разом, полное исчезновение могло показаться обретением долгожданного покоя. Но химеры не могли позволить своим солдатам уйти.

— Ты бы хотела жить вечно, — спросил Бримстоун однажды у Мадригал, — только для этого умирать снова и снова, в агонии?

Годами она видела, что это делает с Бримстоуном, который был вынужден подвергать этой участи стольких хороших созданий, не давая им обрести покой. Она видела, как это все ниже склоняет его голову, изнуряет его и делает все угрюмее.

Именно это имела ввиду Чиро, говоря о воскрешении и тяжело глядя, пока Мадригал пыталась решить, выходить ли ей за Тьяго. Таким образом она могла бы избежать общей судьбы — Тьяго хотел, чтоб она была "непорочной", и старался бы, чтоб она оставалась такой. Он и так уже манипулировал полевыми командирами, заставляя их держать ее батальон подальше от опасности. Если она выберет его, то никогда не вынуждена будет носить хамсазы, ей никогда больше не придется участвовать в битвах.

Может, так будет лучше — для нее, и для ее товарищей. Одна она знала, насколько непригодна была для этого. Она ненавидела убийство. Даже убийства ангелов. Она никогда никому не говорила о том, что сделала в Баллфинче два года назад, как не только добила раненного серафима, а еще и спасла ему жизнь. Что за безумие тогда овладело ею? Она перевязала его рану. Погладила его по лицу. Волна стыда окатила ее от этих воспоминаний — во всяком случае, так она называла это чувство, заставляющее ее пульс учащаться и от которого лицо заливало краской.

Какой горячей была кожа ангела, как от лихорадки. А его глаза, как огонь.

Она не переставала гадать, выжил ли он. Она надеялась, что нет, что любое доказательство ее предательства умерло прямо там, в тумане Баллфинча. Во всяком случае, она очень старалась себя убедить в этом.

И только в моменты пробуждения, когда остатки сна еще не покинули ее окончательно, правда всплывала наружу. Ангел снился ей живым. Она надеялась, что он жив. Мадригал отрицала это, но сны продолжали преследовать ее даже днем, появляясь всплесками и пугая ее, сопровождаясь ускорением сердцебиения. Кровь приливала к ее щекам и странная дрожь стремительно неслась к кончикам ее пальцев.

Порой ей казалось, что Бримстоун знает. Пару раз, когда воспоминания неожиданно захватывали ее, вызывая этот трепет, он отрывал взгляд от своей работы, словно его внимание было привлечено чем-то. Кишмиш, сидевший на роге Бримстоуна, тоже поднимал голову, и они вместе смотрели на нее, не отрываясь. Но что бы там знал или не знал Бримстоун, он никогда ни слова не проронил об этом. Так же, как не заводил разговора о Тьяго, хотя наверняка знал, как тяготил Мадригал предстоящий выбор.

И сегодняшним вечером, на балу, все будет решено, так или иначе.

Что-то должно произойти.

Но что?

Она сказала себе, что когда окажется лицом к лицу с Тьяго, будет знать, как поступить. Покраснев, отвесить поклон, станцевать с ним, притворяться застенчивой девушкой, в то же время приглашая улыбкой к большему? Или держаться высокомерно, игнорируя его ухаживания и оставаясь солдатом?

— Пошли, — сказала Чиро и укоризненно покачала своей головой, будто Мадригал была не в себе. — У Нвеллы есть кое-что, что бы ты могла надеть, но ты должна будешь принять без разговоров то, что она тебе даст. Никаких жалоб!

— Хорошо, — согласилась Мадригал. — Тогда идем в баню. Надраим себя до сияющей чистоты.

"Как овощи перед тем, как их опустят в котел." — Подумала она.

ГЛАВА 50 САХАРНАЯ ПУДРА

— Нет, — сказала Мадригал, глядя в зеркало. — О, нет, нет, нет.

У Нвеллы действительно нашлось платье для нее. Сшитое из короткого отреза темно-синего шелка, такого тонкого, что, казалось, его можно разорвать лишь одним только прикосновением руки, оно, словно вторая кожа, облегало ее тело. Платье было обшито крохотными кристаллами, сверкавшими, как звезды, отражая попадавший на них свет. Открытое на спине, оно открывало миру молочно-белую спину Мадригал. А еще плечи, руки и грудь. Слишком откровенно.

— Нет!

Она уже было начала стягивать наряд с себя, но Чиро остановила ее.

— Помнишь, что я говорила: никаких жалоб.

— Я беру свои слова назад. И сохраняю за собой право жаловаться.

— Слишком поздно. Сама виновата. У тебя была неделя для того, чтобы найти платье. Видишь, что происходит, когда ты сомневаешься? Другие делают выбор за тебя.

Мадригал подумала, что она говорит не о платье.

— Тогда что это? Наказание?

По другую сторону от нее фыркнула Нвелла, хрупкое создание, похожее на ящера. Она училась с Мадригал и Чиро в одной школе, но потом они начали тренировки по ведению боя, а Нвеллу направили в королевскую прислугу.

— Наказание? Делая тебя неотразимой? Только посмотри на себя.

Мадригал послушалась, но единственное, что увидела — это свою кожу. Тончайшие полоски шелка, переплетаясь, обвивались вокруг ее шеи, незаметно удерживая платье на ней.

— Я практически голая.

— Ты выглядишь умопомрачительно, — сказала Нвелла, служившая швеей у младших жен военачальника, самая младшая из которых была, мягко говоря, немолодой. Военачальник счел целесообразным прекратить навязываться новым невестам несколькими столетиями ранее. Как и у Бримстоуна, его плоть была настоящей, без магического вмешательства, и потому выглядела соответствующе. Тьяго, его первенцу, было уже несколько сотен лет, но он был в коже молодого человека, с сопутствующими хамсазами.

Как сказала Мадригал, увлечение генерала "непорочностью" было лицемерием, и лицемерие это было двойным: мало того, что сам он прошел через множество воскрешений, еще и при рождении имел малую степень схожести с человеком.

Военачальник был из Харткаиндов — с головой оленя и звериной внешностью. Такими же были его жены и, соответственно, Тьяго при рождении. Для воскресших химер было обычным делом очнуться в теле, не похожим на прежнее — Бримстоун не всегда мог создавать идентичные тела. Это зависело от имеющегося в запасе времени и наличия зубов. Но тела для Тьяго — другое дело. Они создавались согласно его особенностей, заранее, еще до того, как могли понадобиться, чтобы он мог осмотреть их на наличие недостатков и дать свое одобрение. Мадригал однажды собственными глазами видела, как Тьяго проверял обнаженные копии себя — оболочку, которая примет его после очередной его смерти. Это было жутко.

Она проверила платье, легонько дернув его несколько раз и убедившись, что под достаточно тяжелой рукой в танце оно сможет запросто сползти.

— Нвелла, — с мольбой в голосе сказала она, — а нет ли у тебя чего-нибудь более… существенного?

— Не для тебя, — сказала Нвелла. — С такой фигурой зачем скрывать что-то? — Она прошептала что-то Чиро.

— Перестаньте сговариваться, — сказала Мадригал. — Могу я хотя бы взять шаль, в конце концов?

— Нет, — в унисон ответили они.

— Я чувствую себя почти такой же голой как в бане.

Никогда в жизни она не была выставлена на показ так, как сегодня в обед, когда они с Чиро проходили через парильню с водой, глубина которой была до середины бедра. Сейчас все знали, что она — это выбор Тьяго, и каждая пара женских глаз в купальне оценивала ее, так что ей хотелось опуститься вниз с их поля зрения, оставляя только свои рожки над поверхностью воды.

— Позволь Тьяго увидеть, что он получает, — озорно произнесла Нвелла.

Мадригал напряглась.

— Кто сказал, что он это получит?

"ЭТО", услышала она сама себя. Слово было подходящим, как будто она была какой-то неодушевленной вещью, платьем на вешалке. — Меня, — исправила она. — Кто сказал, что он получит меня?

Нвелла шутя отбросила идею того, что Мадригал может отказать ему.

— Вот, — она принесла маску. — Мы разрешаем тебе прикрыть лицо.

Маска была сделана в виде птицы с расправленными крыльями, вырезанная из легковесной древесины, черная и украшенная темными перьями, что развивались по обе стороны от ее лица. При перемещении света переливчатая радуга пробегала по перьям.

— Ну, ладно. Так меня хотя бы никто не узнает, — заметила Мадригал. Ее крылья и рожки остались незамаскированными.

Проводимый Военачальником бал был маскарадом, на который приглашенным следовало приходить, переодевшись до неузнаваемости. Химеры с человеческой внешностью надевали маски животных, а со звериной — человеческие, преувеличенные до нелепых пропорций. Это была единственная ночь в году для легкомыслия и притворства, единственная ночь, которая выпадала из обычной повседневности. Но в этом году для Мадригал все было совсем наоборот. Для нее эта ночь должна была стать ночью принятия решения, от которого зависела вся ее дальнейшая жизнь.

Со вздохом она поддалась уговорам друзей и, усевшись на стул, позволила подвести глаза басмой, подкрасить губы соком из лепестков алых роз и в несколько рядов переплести между рогами нити тончайших золотых цепей с вкраплениями мерцающих кристаллов. Чиро и Нвелла хихикали, словно готовили невесту к брачной ночи, и Мадригал вдруг отчетливо осознала, что это действительно может произойти.

Если она примет ухаживания Тьяго, то вряд ли вернется в бараки сегодня ночью.

Она поежилась, представив его когтистые руки на своем теле. Каким это может быть? Она еще никогда не занималась любовью — в этом плане она тоже была "чиста" — и полагала, что Тьяго это известно. И она думала об этом, конечно думала. Мадригал была уже совершеннолетней, и тело ее ощущало определенные потребности (как и у любого другого — химеры не были пуританами в сексе), просто пока еще у нее никогда не доходило до момента, который казался правильным для этого.

— Ну вот, ты готова, — сказала Чиро. Она и Нвелла помогли Мадригал подняться на ноги и отошли на шаг, чтобы полюбоваться своей работой.

— Ох, — вздохнула Нвелла.

Потом была пауза, и когда Чиро вновь заговорила, ее голос звучал без эмоций. Она сказала:

— Ты прекрасна.

Это не звучало как комплимент.

* * *
После Каламета, когда Чиро очнулась в соборе, Мадригал была возле нее.

— С тобой все в порядке, — поспешила она заверить сестру, как только та открыла глаза.

Это воскрешение было первым у Чиро, а воскресшие рассказывали, в первый раз может очень сильно сбивать с толку. Мадригал надеялась, что создав новое тело максимально подобное оригинальному, сумеет облегчить переселение в него Чиро.

— С тобой все в порядке, — повторила она, похлопывая по руке сестры, на которой появилась хамзаса — символ ее нового статуса. — Бримстоун позволил мне самой создать твое новое тело. Я использовала бриллианты. — И добавила заговорчески, — Только никому не говори.

Она помогла Чиро сесть. Мех на ее кошачьих бедрах был мягким, как и кожа на человеческих руках. Немного дергано, Чиро прикоснулась к новой коже — бедрам, ребрам, женской груди. Ее рука нетерпеливо потянулась к шее, потом к голове, потрогала мех и там, а потом опустилась на пасть шакала и замерла.

Она издала сдавленный звук, и поначалу Мадригал даже решила, что проблема в новом, еще не опробованном горле и языке, пока ни разу не пытавшемся сформировать слово. Но она ошибалась.

Чиро отбросила руку Мадригал.

— Ты это сделала?

Мадригал отступила на шаг назад.

— Это… оно совершенно, — сказала она нерешительно. — Оно почти как прежнее…

— И это все, что я заслужила? Звериную внешность? Спасибо тебе, сестра моя, спасибо.

— Чиро…

— Ты не могла сделать мне человеческую внешность? Что для тебя несколько зубов? Или для Бримстоуна?

Такая идея никогда даже не возникала в голове Мадригал.

— Но… Чиро. Это ты.

— Я, — ее голос изменился — он имел более глубокий тон, чем прежний голос Чиро, и Мадригал не могла сказать как много в нем было нового, но что бы там ни было, ее голос звучал язвительно и гадко. — Ты бы хотела быть мной?

Ранимая и сконфуженная, Мадригал пролепетала.

— Я не понимаю.

— Ты и не поймешь, — сказала Чиро. — Ты красивая.

* * *
Позже, она извинилась, списав все на шок. Новое тело казалось тесным и неудобным, она едва могла дышать. Но привыкнув к нему, Чиро по достоинству оценила его силу и плавность движений. Теперь она могла летать быстрее, чем прежде, ее движения стали быстры, как удар кнута, зубы и зрение острее. Она говорила, что ощущает себя скрипкой, которую настроили — все тоже самое, но звучит лучше.

— Спасибо тебе сестра моя, — сказала Чиро, и казалось, говорила от души.

Но Мадригал помнила, как злобно она сказала: "Ты прекрасна" — Чиро и сейчас говорила также.

Нвелла была куда более эмоциональной.

— Как красиво! — Буквально пропела она. Но вдруг нахмурилась и дернула амулет, висящий на шее Мадригал. — А вот это, безусловно, нужно снять, — сказала она, но Мадригал убрала ее руку.

— Нет, — сказала она, закрывая его своей рукой.

— Только на сегодняшний вечер, — упрашивала Нвелла. — Просто оно не подходит к наряду.

— Оставь его, — сказала Мадригал, и это было окончательно. Тон ее голоса отговорил Нвеллу продолжать давить на нее.

— Ладно, — со вздохом согласилась она.

Мадригал поправила косточку, и та легла на свое обычное место, где встречаются ключицы. Она не была красивой или интересной на вид — простая птичья косточка, и Мадригал видела, что амулет действительно не гармонирует с ее гардеробом, но это не беспокоило ее. Она пойдет в этом.

Нвелла со страданием на лице проследила за действиями Мадригал, а потом отвернулась и стала рыться в ящике с косметикой и парфюмерией.

— Вот, это хотя бы поможет прикрыть его.

И, подскочив с серебристой баночкой в руке и большой мягкой кисточкой, припудрила чем-то блестящим грудь, шею и плечи Мадригал прежде, чем та успела понять что происходит.

— Что за…

— Это сахар, — ответила Нвелла, хихикая.

— Нвелла!

Мадригал попыталась стереть это с себя, но пудра была очень мелкой и прилипала. Девушки пользовались ею, когда планировали, чтоб их попробовали. Как будто ее подкрашенные губы и голая спина уже не были достаточным приглашением для Тьяго. Эти блестки на теле сами по себе красноречиво говорили, будто надпись "ЛИЗНИ МЕНЯ".

— Ты уже не выглядишь как солдат, — сказала Нвелла.

Это была правда. Она выглядела как девушка, которая сделала свой выбор. Сделала ли она? Все думали, что да, и это почти так и было. Но еще не слишком поздно. Она могла решить неходить на бал вообще — что послало бы определенно противоположное сообщение, чем показываться припудренной сахаром. Ей только предстояло решить, что она хотела.

Мадригал задержала взгляд на себе в зеркале. Голова слегка кружилась, словно будущее вихрем неслось на нее.

И так и было, просто она пока не знала что будущее уже приближается к ней на невидимых крыльях, и что у этого будущего такие глаза, что ни одна маска не сможет спрятать их. И что ее сомнения по поводу выбора вскоре будут отброшены в сторону, словно пыль от взмаха крыла, освободив место невообразимому.

Любви.

— Пойдемте, — сказала она, и, взяв Чиро и Нвеллу под руки, пошла ему навстречу.

ГЛАВА 51 СЕРПАНТИН

Главная улица Лораменди, Серпантин, в этот вечер года становилась местом шествия процессии в честь дня рождения Военачальника. По обычаю по всей длине процессии все танцевали, двигаясь от одного одетого в маску партнера к другому, всю дорогу до агоры — городского места сборищ. А там уже начинался бал, под тысячами фонарей, нанизанных, как звезды, на прутья Клетки, создавая иллюзию маленького мирка со своим собственным небосводом.

Мадригал нырнула в толпу вместе со своими подружками, как делала из года в год, но на этот раз она отчетливо поняла, что всё изменилось.

Она была в маске, но это не делало ее неузнаваемой, и появление Мадригал не осталось незамеченным. Ее плечи были покрыты сахарной пудрой, но никто не воспринял блестки на ее плечах как приглашение. Все знали, что она не для них, и посреди безудержного веселья на улице она оказалась обособленна, словно плыла в стеклянном шаре.

Снова и снова Чиро и Нвелла оказывались в объятьях незнакомцев и раздавали поцелуи, от маски к маске. Это была традиция: танцевать, кружась и притопывая, и свободно целоваться со всеми, тем самым празднуя единение рас. Группы музыкантов были расставлены с определенными интервалами, чтобы празднующие могли передвигаться от мелодии к мелодии, как от руки к руке, без перерыва. Быстрая музыка кружила их, но никто не подхватил Мадригал. Несколько раз кое-кто из солдат порывался сделать это, один из них даже успел схватить ее за руку, но каждый раз у них находился друг, который отдергивал в сторону и шептал на ухо предупреждение.

Она принадлежала Тьяго.

Никто не посмел коснуться её. Она плыла сквозь веселье в полном одиночестве.

Она гадала, где находиться Тьяго, перебегая взглядом с одной маски на другую, и когда в поле зрения попадали длинные белые волосы или кто-то похожий на волка, ее сердце подпрыгивало от мысли, что это он, но каждый раз на его месте оказывался кто-то другой. Волосы, например, принадлежали пожилой женщине, и это вызвало смех у Мадригал.

Сейчас каждый житель Лораменди находился на улице, но каким-то образом пространство вокруг нее было свободным, и она, не встречая никаких препятствий на своем пути, двигалась вслед за своими друзьями к агоре. Она полагала, что увидит Тьяго там, стоящего рядом с отцом на балконе дворца и наблюдающего, как наплыв толпы, волна за волной, заполняет площадь химерами.

Он будет высматривать ее.

Сама того не осознавая, она замедлила шаг. Впереди Нвелла и Чиро в масках кружились и целовались, не останавливаясь ни на минуту. По большей части они лишь касались губами своих масок к губам (или клювам, пастям) других масок, но были и настоящие поцелуи, без оглядки на внешний облик. По опыту предыдущих праздников Мадригал знала, каково это — ощущать пахнущее вином из трав дыхание незнакомцев, укол о щекочущие усы тигра, или дракона, или мужчины. Но не сегодня.

Сегодня она была в изоляции — на ней останавливались глаза, но не руки и не губы. И Серпантин оказался очень длинной улицей, когда идешь по ней в одиночестве.

Тут кто-то взял ее за локоть. Это прикосновение испугало, хотя само по себе означало конец ее отчужденности от других. Подумав, что это может быть Тьяго, Мадригал напряглась.

Но это был не он. На стоявшем рядом с ней была надета маска лошади, которая полностью закрывала его голову. Тьяго никогда бы не надел такую маску или любую другую, которая скрывала бы его лицо. Каждый год на бал он одевал одно и то же — голова настоящего волка поверх его собственной, причем у маски была удалена нижняя челюсть, что делала ее чем-то наподобие головного убора. Глаза маски были заменены синим стеклом, отчего они казались еще более зловещими.

Кто же это был, настолько глупый, что посмел прикоснуться к ней? Незнакомец был высок, на целую голову выше ее собственного роста, и Мадригал пришлось задрать голову, чтоб, положив руку ему на плечо, легонько ткнуться клювом своей маски в лошадиную морду его. Этот "поцелуй" был для нее доказательством того, что она все еще принадлежит самой себе.

И вдруг, с нее словно пало какое-то заклятие. Мадригал снова стала частичкой толпы, кружась с незнакомым партнером в бесстыдном танце всеобщего кутежа. Он продвигал ее вперед, защищая от нечаянных толчков созданий побольше. Она чувствовала его силу — он с легкостью мог удерживать ее над землей. И крутнув раз или два, он должен был отпустить ее, но не делал этого. Его руки, одетые в перчатки, крепко держали ее. И сама Мадригал, зная, что никто больше не будет с ней танцевать, не пыталась отдалиться от него. Танцуя, она так радовалась, что позабыла о волнениях по поводу своего платья. Казавшееся таким ненадежным, оно, все же, неплохо держалось, и когда она кружилась, платье волнами поднималось над ее ногами, невесомое и хорошенькое.

Они продолжали двигаться в живом, бурлящем потоке. Мадригал потеряла из виду своих друзей, но одетый в маску лошади незнакомец не покидал ее. Ближе к концу Серпантина в процессии образовалось бутылочное горлышко. Танцы постепенно замедлялись, переходя в плавное покачивание. Мадригал оказалась совсем близко с незнакомцем, они оба тяжело дышали. Взглянув вверх, она покраснела под своей птичьей маской и произнесла:

— Спасибо.

— Миледи, спасибо вам. Это честь для меня.

Его голос был низким, и говорил он со странным акцентом, распознать который Мадригал не смогла. С восточных территорий, возможно.

— Ты смелее остальных, раз отважился танцевать со мной. — Сказала она.

— Смелее?

Его маска, конечно, не передавала никаких эмоций, но он наклонил голову набок, и по тону незнакомца Мадригал поняла, что он не понимает, что она имеет ввиду. Было ли возможным, чтобы он не знал, кто она — ЧЬЯ она? — Ты настолько свирепа? — Спросил он, и она рассмеялась.

— В ужасной степени, по-видимому.

И опять, тот же наклон головы.

— Даже не знаю, кто я.

Мадригал была странным образом разочарована. Ей нравилось думать, что он был храброй душой, презирающий общий страх перед Тьяго, но, похоже, он просто пребывал в неведении о том, какой риск брал на себя.

Он склонился над ней, морда его маски касалась ее уха. Его близость создавала ауру какой-то теплоты.

— Я знаю, кто ты. И пришел сюда за тобой.

— На самом деле? — Она почувствовала легкое головокружение, как будто выпила вина из трав, хотя сегодня еще не выпила ни глотка. — Что ж, тогда скажите мне, Господин Конь. Кто я?

— Но это не совсем честно, Леди Птица. Вы так и не назвали мне своего имени.

— Видите? Вы не знаете, кто я. У меня есть секрет. — Она постучала пальцем по клюву маски и прошептала, улыбаясь, — Это маска. На самом деле я не птица.

Он театрально изобразил удивление и чуть отступил назад, но при этом не отпустил ее руки.

— Не птица? Я пал жертвой обмана.

— Как видите. И дама, которую вы разыскиваете, где-то ждет вас, совсем одна. — Ей было почти жаль отсылать его, но до агоры уже оставалось совсем недалеко, и Мадригал не хотелось, чтоб он попал в немилость к Тьяго, не после того, как он избавил ее от участи танцевать весь путь по Серпантину одной. — Отправляйтесь, — поторопила его она. — Найдите ее.

— Я нашел ту, которую искал, — сказал он. — Возможно, я не знаю твоего имени, но я знаю ТЕБЯ. И у меня тоже есть секрет.

— Не может быть. Ты тоже на самом деле не конь?

Подняв голову, она смотрела на него — голос показался ей знакомым, но воспоминания о нем были далекими и расплывчатыми, как увиденные во сне. Она старалась рассмотреть его лицо за маской, но он был слишком высок, и с такого угла обзора сквозь прорези глаз ей было видна лишь тень.

— Это правда. На самом деле я не конь. — Признался он.

— А кто же ты? — Мадригал теперь действительно гадала — кто он? Кто-то знакомый ей?

Маски изготавливались для озорства, и много хитрых игр происходило на дне рождения военачальника, но Мадригал сомневалась, что кто-нибудь вздумает играть с ней игры сегодня.

Его ответ утонул в реве труб — они как раз проходили мимо очередной группы музыкантов. Трели, подобные птичьему пению, струнный перебор лютней, горловое улюлюканье певцов, и под всем этим, словно биение сердца под кожей, размеренный бой барабанов, побуждающий пуститься в пляс. Со всех сторон подступали тела, и незнакомец оказался ближе остальных. Напор толпы прижал его к Мадригал, и она почувствовала массивность и широта его плеч под плащом.

И жар.

Внезапно она ощутила свою неприкрытость, вспомнила о сахарной пудре и, совершенно отчетливо, как бешено понеслось ее сердце, как по ней самой начал разливаться жар.

Вспыхнув, она отступила назад, но тут же была отодвинута назад к нему. Его запах был таким полным и теплым, в нем были пряности и соль, пикантность кожи, из которой была сделана его маска, и еще что-то глубокое и насыщенное, чего она не могла разобрать, но что вызывало в ней непреодолимое желание прижаться к нему, закрыть глаза и… просто дышать этим.

Его рука обвивала ее, удерживая от давки и оберегая от толчков. И идти можно было только вперед, по течению толпы, направлявшейся к агоре. Они находились в самом центре этого течения, и обратного пути не было.

Незнакомец был сзади нее.

— Я пришел сюда, чтобы найти тебя, — низким голосом произнес он. — Чтоб поблагодарить тебя.

— Поблагодарить? Но за что?

Она не могла повернуться. Бок центавра налегал на нее с одной стороны, а кольца женщины Найя с другой. Ей показалось, что она поймала вид кружащейся Чиро. Мадригал уже могла видеть агору — площадь лежала прямо перед ней, окаймленная оружейным складом и военным колледжем. Фонари над головой были подобны созвездиям, их свет затмевал настоящие звезды и даже луны. И Мадригал подумала, видит ли ее сейчас Нитид — любопытная, взирающая сверху Нитид.

Что-то должно было произойти.

— Я пришел поблагодарить тебя, — произнес рядом с её ухом незнакомец, — за то, что спасла мне жизнь.

Мадригал доводилось спасать жизни. Она в темноте, ползком пробиралась по полям с павшими, проскальзывая сквозь патрули серафимов, чтоб собрать души, которые иначе исчезнут навсегда. Она даже как-то возглавила атаку на позицию ангелов, которые удерживали ее товарищей запертыми в ложбине, и выиграли для них время на отступление. Она выстрелила с неба в стрелу ангела, когда та летела в ее товарища. Она не раз спасала жизни. Но все эти воспоминания пронеслись в ее сознании за секунду, оставив лишь одно.

Баллфинч. Туман. Враг.

— Я внял твоим рекомендациям, — сказала он. — Я выжил.

И в тот же миг по венам Мадригал пробежал огонь. Она резко развернулась к нему. Его лицо было всего в нескольких сантиметрах от нее, его голова подалась вперед, и теперь она могла видеть лицо в маске.

Его глаза горели пламенем.

— ТЫ, — прошептала она.

ГЛАВА 52 БЕЗУМИЕ

Толпа втянула их за собой на площадь, разливаясь по ней живым потоком рогов, крыльев, шкур, шерсти и плоти, и она плыла в этом потоке, онемевшая и застывшая от изумления, едва касаясь копытами мостовой.

Ангел, в самом сердце Лораменди.

Не просто ангел. Тот самый ангел. Которого она коснулась тогда. Спасла. Здесь, в Клетке, его руки на ее руках, горячие даже через кожу его перчаток, ангел который был жив только благодаря ей.

Он был здесь.

Это было такое безумие, оно заставило вращаться ее мысли хаотичнее, чем все остальное кружилось вокруг нее. Она не могла думать. Что она могла сказать? Как ей следовало поступить?

Позже ее поразит мысль о том, что первым инстинктом у нее не было то, чтобы сделал любой во всем городе даже не раздумывая: стащить с него маску и крикнуть: СЕРАФИМ!

Она сделала длинный, неровный вдох и сказала:

— Ты безумец, раз появился здесь. Зачем ты пришел сюда?

— Я же сказал — чтобы поблагодарить тебя.

У нее проскользнула ужасная мысль:

— Покушение? Тебе никогда не подобраться близко к Военачальнику.

— Нет, я не могу лишиться подарка, что ты дала мне с кровью твоего народа. — Искренне произнес он.

Площадь представляла собой огромный овал — он был достаточно велик, чтобы вместить целую армию, выстроенную рядами. Но сегодня здесь не было никаких войск, лишь танцоры в ее центре, сплетенные в замысловатых па Рила, попавшего сюда из южной части Шотландии.

Прибывавшие водоворотом кружились у краев площади, где плотность тел была наибольшей. Среди столов, заваленных едой, были расставлены бочки с вином из трав. Народ сбивался, усаживая детей на плечи, смеясь и напевая.

Мадригал и ангел все еще находились во власти движущейся толпы. Он помогал ей стоять на ногах, непоколебимый, как волнорез. И в конец растерявшаяся Мадригал не пыталась отодвинуться.

— Подарок? — недоверчиво сказала она. — Ты легкомысленно к нему относишься, если пришел сюда, определенно ища своей смерти.

— Я не собираюсь умирать. — Сказал он. — Не сегодня. Тысячи разных причин могли остановить меня, но вместо этого, тысячи разных причин привели меня сюда. Все получилось. Это было просто, как будто само собой подразумевалось…

— Подразумевалось? — Пораженно переспросила Мадригал. Она опять повернулась к нему лицом, и тут же, из-за давки со всех сторон, оказалась прижата к его груди, как будто в танце. Она боролась, чтобы получить больше свободного пространства. — Как будто бы ЧТО подразумевалось?

— Ты, — сказал он, — и я.

Его слова заставили ее забыть, как дышать. Он и она? Серафим и химера? Это было абсурдно. Все, что она смогла сказать ему, снова было:

— Ты безумец.

— Тогда ты тоже безумна. Ты спасла мне жизнь. Почему ты это сделала?

У Мадригал не было ответа. В течении двух лет ее часто посещало чувство, такое же, как тогда, когда она нашла его умирающим. Как будто каким-то образом он был ее, и она должна была защитить его. Он был ее. И теперь он живой, и, что непостижимо — здесь. Ей все еще было тяжело поверить, что это был он. Его лицо — которое она помнила до мельчайших деталей — спрятано за этой маской.

— И сегодня вечером, — сказал он, — когда в городе миллионы душ, я мог бы не найти тебя вообще. Я мог бы искать всю ночь, и ты бы даже не промелькнула возле меня, но вместо этого, ты оказалась здесь, как будто была направлена прямо навстречу мне, и ты была одна, шагая в толпе, как будто отдельно от нее, как будто ждала меня…

Он продолжал говорить, но она не слушала. При упоминании о ее обособленности от толпы, причина этого молнией прошила ее. Тьяго. Она посмотрела в сторону дворца, вверх, на балкон Военачальника. С этого расстояния фигуры на нем виделись лишь как силуэты, но она могла их распознать: Военачальник, внушительные очертания Бримстоуна, и орава рогатых жен правителя. Тьяго там не было.

Что могло только означать, что он был здесь, внизу. Страх трепетом прошел по ее телу, от копыт к рогам.

— Ты не понимаешь, — сказала она, делая пируэты, чтобы просканировать толпу. — Есть причина тому, что никто не танцевал со мной. Я думала, ты просто очень храбрый, я не знала, что ты такой сумасшедший…

— Какая причина? — спросил ангел, все еще стоящий рядом. Все еще слишком близко.

— Поверь, — быстро произнесла она. — Это небезопасно для тебя. Если ты хочешь жить, оставь меня.

— Я прошел длинный путь, чтобы тебя найти…

— Я уже занята, — проговорила она, ненавидя себя за это.

Это сразу же остановило его.

— Занята? Обручена?

"Затребована," — подумала она, но сказала:

— Вроде как. Теперь иди. Если Тьяго увидит тебя…

— Тьяго? — Услышав это имя, ангел отшатнулся. — Ты обручена с Волком?

И в этот момент чьи-то руки обвили талию Мадригал сзади, и она сделала испуганный вздох.

Она сразу же представила, что может произойти дальше. Тьяго обнаружит ангела, и не просто убьет его, а устроит целый спектакль. Шпион серафимов — здесь, на балу Военачальника! — такого никогда не случалось. Ангела подвергли бы пыткам. Его бы заставили пожалеть о том, что он вообще появился на свет.

Это все промелькнуло в ее голове, и ужас комком подкатил к горлу. И когда рядом с ее ухом раздалось хихиканье, она едва не лишилась чувств.

Это была Чиро.

— Вот ты где, — сказала ее сестра, — мы потеряли тебя в этой давке!

Кровь стучала в висках Мадригал, а Чиро уже перевела взгляд на незнакомца, жар которого вдруг стал казаться Мадригал маяком.

— Привет, — сказала Чиро, разглядывая с любопытством лошадиную маску, через которую Мадригал всё еще ощущала оранжевое пламя его тигриных глаз.

И тут с полной ясностью осознала, что он пришел, едва замаскировавшись, сюда, в логово врага, отчего у неё странно заныло в груди.

События двухлетней давности в Баллфинче казались ей минутным помутнением рассудка, хотя ни тогда, ни сейчас она не считала своё желание, чтобы этот серафим выжил, безумным.

Она взяла себя в руки и повернулась к Чиро, позади которой стояла Нвелла.

— Какие же вы друзья, — отчитала она их. — Одели меня так, а затем покинули меня на Серпантине. Меня могли покалечить.

— Мы думали ты позади нас, — сказала Нвелла, задыхаясь от танца.

— Я и была, — сказала Мадригал, — но только далеко позади. Она повернулась спиной к ангелу, даже не взглянув на него, и начала небрежно подталкивать своих друзей подальше от него, воспользовавшись движение толпы.

— Кто это был? — Спросила Чиро.

— О ком это ты? — Спросила в ответ Мадригал.

— Тот, что танцевал с тобой. В маске лошади.

— Я ни с кем не танцевала, или, может, ты не заметила — никто не будет танцевать со мной, я же пария.

— Пария! Вряд ли, скорее уж принцесса, — фыркнула Чиро и бросила скептический взгляд назад, что заставило Мадригал сходить с ума от желания узнать, что увидела ее сестра. Смотрел ли ангел на них, или все же смысл самосохранения сделал свое дело и заставил его исчезнуть?

— Ты видела Тьяго? — Спросила Нвелла. — Вернее, видел ли он тебя?

— Нет, — начала было Мадригал, но Чиро перебила ее, выкрикнув: — Вон он! — и Мадригал застыла.

Там был он.

Его невозможно было с кем-либо перепутать в огромной волчьей голове поверх его собственной, в этом ужасном подобии маски, клыки которой загибались ко лбу, а пасть была раскрыта в оскале, словно издавая беззвучный рык. Белоснежные волосы Тьяго были зачесаны назад и ниспадали на плечи, на жилет цвета слоновой кости — безупречного белого цвета, и, белое на белом, обрамляли его сильное, красивое лицо, бронзового от загара, отчего его бледные глаза казались прозрачными.

Он еще не заметил её. Толпа расступалась, уступая ему дорогу, и даже самые выпившие в состоянии были узнать его и убраться с пути. Казалось, толпа съеживалась, когда он проходил со своей свитой, состоящей из химер с внешностью волков и передвигавшихся подобно своре.

Мадригал, наконец, поняла настоящие значение этой ночи: её выбор, её будущее.

— Он великолепен, — выдохнула Нвелла, цепляясь с одного боку за Мадригал.

Мадригал вынуждена была признать это, но отдавала должное Бримстоуну, создавшему это прекрасное тело, а не Тьяго, который нес это тело с таким высокомерием.

— Он ищет ТЕБЯ, — сказала Чиро, и Мадригал понимала, что сестра права. Генерал был нетороплив, его бледные глаза прочесывали толпу с уверенностью особы, всегда получающей того, чего хочет. Затем его взгляд остановился на ней. Она чувствовала себя пронзенной им. Испуганная, она отступила на шаг назад.

— Давайте танцевать, — выпалила она, к удивлению своих друзей.

— Но… — начала Чиро.

— Послушайте. — Начался новый танец. — Это Фуриант, мой любимый.

Он не был ее любимым, но мог бы быть. Танцоры сформировали две линии, мужчины с одной стороны, женщины с другой, и, прежде чем Чиро и Нвелла смогли сказать хоть слово, Мадригал помчалась к женской линии, чувствуя пристальный взгляд Тьяго на своем затылке, подобный прикосновению когтей.

Она гадала, куда сейчас смотрят другие глаза — глаза ангела?

Фуриант начался быстрой кадрилью, и Чиро с Нвеллой поспешили присоединиться к танцующим. Мадригал танцевала с изяществом и улыбкой, не пропуская не единого такта. Но в танце кружилось только её тело, мысли же её витали где-то высоко, там, где порхали мотыльки-колибри, тысячами слетающиеся к фонарям, висевшим над головами; ей очень хотелось знать (сердце в груди бешено колотилось), куда подевался её ангел.

ГЛАВА 53 ЛЮБОВЬ — ЖИЗНЕННАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ

В узоре танца Фуриант никто не проигнорировал Мадригал, не подав ей руки (это было бы слишком очевидным пренебрежением), но было видно, как формально скованны партнеры, когда она переходила от одного к другому. Некоторые старались касаться её только кончиками пальцев, тогда как танец требовал крепкого сцепления рук.

Тьяго подошел ближе и стал наблюдать. Все сразу же это почувствовали и веселье танца тут же сошло на нет. Таковым было его влияние, но Мадригал понимала, что это была её вина — другим приходится расплачиваться за то, что она сбежала от него и попыталась спрятаться в толпе.

Как будто это было возможно — спрятаться от него.

Она просто тянула время, а Фуриант как нельзя лучше для этого подходил. Он длился добрых четверть часа с постоянной сменой партнеров. Мадригал двигалась от учтивого старшего солдата с носорожьим рогом к кентавру, от кентавра — к следующему партнеру — химере в маске дракона, имеющей высокую степень сходства с человеком, — который едва коснулся её, и каждое вращение она проплывала мимо Тьяго, не спускавшего с неё глаз. Когда следующий её партнер в маске тигра взял её за руку… он действительно взял её за руку. Он крепко сжал её ладонь в своей руке, одетой в перчатку. И Мадригал затрепетала от этого теплого прикосновения. Ей не нужно было смотреть в глаза партнера, она и так знала, кто это был.

Он всё еще здесь — так близко к Тьяго.

"Это какое-то безрассудство", подумала она, испытывая необычайное волнение от его прикосновения. Успокоив свое дыхание и сердцебиение, Мадригал сказала:

— Мне кажется костюм тигра тебе больше идет, нежели коня.

— Понятия не имею, о чем вы говорите, сударыня, — ответил он. — Это моя настоящая личина.

— Кто бы сомневался.

— Потому что было бы необычайной глупостью всё еще находиться здесь, если бы я был тем, кем, как вы думаете, я являюсь.

— Еще какой глупостью. Это бы означало, что ты ищешь смерти.

— Нет. — Сказал он очень серьезно. — Я как никогда хочу жить. Чтобы жить другой жизнью.

Жить другой жизнью.

"Ах, если бы её собственная жизнь и выбор (или отсутствие такового) не довлели над ней", подумала она.

— Хочешь стать одним из нас? Прости, но мы не принимаем новообращенных, — сказала она ровным голосом.

Он рассмеялся.

— Даже если бы и захотел, это не помогло бы. Мы намертво связанны одной жизнью, разве нет? Мы заложники одной общей войны.

На протяжении всей своей жизни Мадригал люто ненавидела серафимов и никогда не задумывалась над тем, что они живут такой же жизнью. То, что сказал ангел, было правдой. Они все были заложниками войны.

— Для нас нет другой жизни, — ответила она, а затем напряглась, потому что они оказались как раз рядом с Тьяго.

Ангел сжал её руку, совсем чуть-чуть, очень аккуратно, и это помогло ей выдержать взгляд генерала, пока танец не унес её дальше по кругу, и она смогла вздохнуть полной грудью.

— Ты должен уйти — тихо сказала она. — Если тебя разоблачат…

Ангел помолчал на несколько секунд, прежде чем так же тихо спросил,

— Ты же на самом деле не собираешься выходить за него?

— Я…я не знаю.

Он поднял её руку так, чтобы она могла покружиться под аркой из их рук — это была часть танца, но помешали её рост и рога, и им пришлось расцепить пальцы и вновь соединить их только после того, как она покружилась.

— А что здесь знать? — Спросил он. — Ты любишь его?

— Люблю?

Вопрос был настолько неожиданным, что Мадригал рассмеялась. Но быстро взяла себя в руки, не желая привлекать внимание Тьяго.

— Разве это смешной вопрос?

— Нет. — Ответила она. — Да.

Любит ли она Тьяго? Возможно. Как можно наверняка знать о таком?

— Что действительно смешно — это то, что ты первый, кто спросил меня об этом.

— Прости меня, — сказал серафим, — я не знал, что химеры заключают браки не по любви.

Мадригал подумала о своих родителях. Её воспоминания были туманными, покрытыми паутиной пройденных лет, а их лица размыты (узнала бы она их сейчас, если бы встретила?), но она помнила, как они любили друг друга, и какими трогательными казались.

— Мы женимся по любви. — Теперь она уже не смеялась. — Мои родители поженились по любви.

— Значит, ты — дитя любви. Это похоже на правду, ты создана для любви.

Она никогда не думала о себе в этом смысле, но когда он спросил об этом, вдруг осознала, что это наверняка здорово, быть созданной для любви. И ей стало невыносимо тоскливо от того, что она утратила, потеряв свою семью.

— А ты? Твои родители любили друг друга?

Она услышала, как задает этот вопрос и не могла поверить в ошеломляющую нереальность происходящего. Только что она спросила у серафима, любили ли его родители друг друга!

— Нет, — сказал он без всяких объяснений. — Но я надеюсь, что родители моих детей будут любить друг друга.

Он снова поднял её руку, чтобы она могла сделать круг, но её рожки опять помешали, поэтому им пришлось ненадолго разъединить руки. Мадригал укололи его слова и, оказавшись с ним лицом к лицу, она сказала в свою защиту:

— Любовь — это роскошь.

— Нет. Любовь — жизненная необходимость.

Жизненная необходимость. Как воздух для дыхания, как земля под ногами. От твердой уверенности в его голосе у неё по спине пробежали мурашки, но она не успела ответить. Они закончили свою часть танца, но она всё еще была растеряна его невероятным заявлением, когда он передавал её следующему партнеру, который был пьян и не произнес не звука, пока они танцевали.

Мадригал пыталась проследить глазами за серафимом. Он должен был бы после неё танцевать с Нвеллой, но исчез, и она не могла разглядеть в толпе ни одной маски тигра. Он будто растворился, и с его исчезновением воздуха словно стало меньше.

Фуриант подходил к завершению, и с последней фигурой и позвякиванием медных колокольчиков цыганских бубнов, Мадригал была доставлена (как будто это было отрепетировано) практически в руки Белому Волку.

ГЛАВА 54 СЛОВНО ТАК И ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ

— Милорд, — в горле Мадригал пересохло, и голос прозвучал хрипло, почти как шепот.

Нвелла и Чиро топтались за ее спиной, а Тьяго улыбнулся, показав кончики клыков между полными красными губами. Его глаза были нахальными — они не встретились с ее глазами, а бесцеремонно скользнули ниже. Кожа Мадригал разгорячилась, тогда как сердце ее стало холодным, как лед. Она присела в реверансе, мечтая, что ей не придется подниматься из него и встречаться с ним глазами, но это желание было не выполнимо.

— Ты сегодня прекрасна, — сказал Тьяго.

Напрасно Мадригал опасалась встречаться с ним взглядом. Даже если бы у нее не оказалось головы, он бы этого сейчас не заметил. То, как он рассматривал ее тело, затянутое в темно-синий шелк, пробуждало в ней желание скрестить руки на груди.

— Спасибо, — ответила она, отчаянно стараясь не делать этого. Полагалось высказать ответный комплимент, и она просто произнесла: — Как и ты.

Это заставило его, наконец, поднять голову.

— Ты считаешь меня прекрасным? — С ухмылкой спросил он.

Она склонила голову.

— Как зимний волк, милорд, — сказала она, и ее ответ понравился ему.

Тьяго выглядел расслабленным, почти ленивым, его глаза были полуприкрыты. Он был абсолютно уверен на ее счет, и Мадригал это видела. Он не ждал от нее знака — он ни на секунду не сомневался в успехе. Тьяго всегда получает чего хочет. Всегда.

Будет ли так и сегодня?

Зазвучала новая мелодия, и он кивнул головой, узнавая ее.

— Эмбелин, — сказал он. — Мадам?

Он протянул ей руку, и Мадригал замерла, как кролик перед удавом.

Если она примет его руку, будет ли это значить, что она принимает его самого?

Но отказ будет грубейшим пренебрежением — это опозорит его, а никто не может выставлять на посмешище Белого Волка.

Это могло быть простым приглашением на танец, но казалось ловушкой, и Мадригал стояла без ответа уже неприлично долго. Она увидела, каким резким стал взгляд Тьяго. Его легкая сонливость улетучилась, сменившись… она не была уверенна, что это — может быть, удивление, которое тут же уступило бы место холодной ярости, если бы не Нвелла, которая, панически вскрикнув, положила руку на спину Мадригал и подтолкнула ее.

Понукаемая таким образом, Мадригал сделала шаг вперед. Она не взяла руку Тьяго, а просто налетела на нее. Он собственнически сунул ее руку под свою и повел ее к танцплощадке.

И, как, без сомнения думал каждый, к будущему.

Он схватил ее за талию, что соответствовало Эмбелину, в котором мужчины поднимали женщин вверх, как преподношение небесам. Руки Тьяго почти сомкнулись посредине ее стройного тела, его когти на ее обнаженной спине. Она чувствовала, как острие каждого из них упирается ей в кожу.

Они о чем-то говорили — Мадригал, должно быть, справилась о здоровье Военачальника, и Тьяго что-то сказал в ответ, но она с трудом могла вспомнить тот диалог. Должно быть, на самом деле внутри она была такой же легкомысленной посыпанной сахарной пудрой оболочкой, как и снаружи.

Что она наделала? Что она только что сделала?

Она даже не могла свалить все на эффект неожиданности и обвинить Нвеллу в том, что та ее толкнула. Она сама позволила надеть на себя это платье, сама пришла сюда, зная, что должно произойти. Может, она и не признавалась самой себе в этом, но это было правдой — она позволила себе плыть по течению, полагаясь на уверенность других. Было приятным осознавать, что выбрали именно ее, что ей завидовали. Сейчас ей было стыдно за это, за то, что пришла сюда сегодня, готовая играть роль трепещущей невесты и дать согласие мужчине, которого не любила.

Но… она еще не сказала ему "Да", и вряд ли уже сделает это. Кое-что изменилось.

"Нет, ничего не изменилось!" — спорила она сама с собой. — "Любовь — жизненная необходимость, бесспорно. И ангел появился здесь, рискуя этой самой жизнью! Это потрясло ее, но ничего не меняло."

И где он сейчас? Каждый раз, когда Тьяго приподнимал ее, она осматривалась вокруг, но не видела ни тигриной, ни лошадиной маски. Она надеялась, что он ушел и находится в безопасности.

Тьяго, который до этого момента выглядел довольным тем, что находилось в его руках, теперь, должно быть, почувствовал, что не владеет ее вниманием. Опуская ее, он нарочно на мгновенье отпустил ее, чтоб потом, вновь подхватив, прижать к себе. От неожиданности ее крылья сами по себе раскрылись, словно два паруса, наполненные ветром.

— Прошу прощения, мадам, — произнес Тьяго, поставив на землю, но не отпуская. Она почувствовала его крепкую мускулатуру, прижавшуюся к ее груди. Неправильность этого ощущения вызвало в ней панику, с которой она боролась, чтоб не начать вырываться из его рук. Сложно было вновь сложить крылья, когда единственным желанием было улететь от этого места подальше.

— Это платье, должно быть, сшито из теней? — Спросил генерал. — Я едва ощущаю его под пальцами.

"И не то чтобы очень пытался," — подумала Мадригал.

— Быть может, в нем отражается ночное небо, — продолжал он, — как отражается в пруду?

Она предположила, что он пытается быть романтичным. Эротичным даже. В ответ, настолько не эротично, насколько только это возможно, тоном, которым обычно жалуются о невыводимом пятне, она сказала:

— Вы правы, милорд. Я пошла окунуться, и отражение прилипло.

— Что ж. Тогда оно в любой момент может соскользнуть. Остается только гадать, что находится под ним.

"И это называется ухаживанием," — подумала Мадригал. Она покраснела, и порадовалась, что сейчас на ней маска, скрывающая все, кроме ее губ и подбородка. Предпочитая оставить тему ее белья, она ответила:

— Оно крепче, чем выглядит, уверяю вас.

Она совсем не хотела, чтоб это звучало, как вызов, но Тьяго воспринял это именно так. Он потянулся к деликатной ткани, которая тонкой паутиной бретелек вокруг ее шеи удерживало платье, и резко дернул. Бретельки порвались, Мадригал испуганно вздохнула. Платье осталось на месте, но переплетение завязок было безнадежно повреждено.

— Оказывается, не такое уж и крепкое, — сказал Тьяго. — Но не беспокойтесь, мадам. Я буду помогать придерживать его.

Его рука лежала над ее сердцем, прямо на груди, и Мадригал затрепетала. И ужасно разозлилась на себя за это. Она Мадригал из рода Киринов!

— Очень заботливо с вашей стороны, милорд, — ответила она, отступая назад и сбрасывая его руку. — Но пришло время сменить партнера. А с платьем я сумею справиться сама.

Еще никогда она не была так рада поменять партнера. Сейчас им оказался нарядившийся человеком бык-лось с абсолютным отсутствием грации, который постоянно наступал ей на ноги. Но Мадригал едва замечала это.

"Другая жизнь", — думала она, и слова эти под мелодию Эмбелина превратились в мантру. — "Другая жизнь, другая жизнь."

Она не переставая гадала, где сейчас ангел. Желание вновь увидеть его поглотило Мадригал, заполнив без остатка, как тающий на языке шоколад.

И прежде, чем поняла, что произошло, бык-лось уже передал ее обратно Тьяго, который тут же схватил Мадригал своими лапищами и прижал к себе.

— Я скучал по тебе, — сказал он. — Все остальные женщины меркнут по сравнению с тобой.

Он говорил с ней своим неотразимым интимным мурлыканьем, но все, о чем она могла думать — это какими неуклюжими, делаными казались его слова после слов ангела.

Еще дважды в течении танца Тьяго передавал ее новым партнерам, и дважды она была возвращена ему вновь. С каждым разом это становилось все более невыносимым, и она чувствовала себя беглянкой, которую возвращали домой помимо ее воли.

Когда при очередной смене партнеров она почувствовала крепкое пожатие кожаных перчаток на своих пальцах, то словно стала невесомой. Ушло страдание, ушло напряжение. Руки серафима обвили ее талию, ее ноги оторвались от земли, и Мадригал закрыла глаза, полностью отдаваясь легкости чувства.

Он опустил ее на землю, но не отпускал.

— Привет, — счастливо прошептала она.

Она была счастлива.

— Привет, — сказал он в ответ, словно делясь секретом.

Она улыбнулась, увидев его новую маску. Она была человеческой, с карикатурно большими ушами и красным носом пьяницы.

— Опять новое лицо, — сказала она. — Ты что, маг, создающий маски?

— Никакой магии не требуется, когда вокруг столько гуляк, напившихся до отключки.

— Что ж, нужно сказать, что эта тебе больше подходит, чем остальные.

— Это ты так думаешь. Многое могло произойти за два года.

Она засмеялась, вспоминая его красоту, и ее охватило желание увидеть его лицо вновь.

— Не назовете ли мне свое имя, миледи? — спросил он.

Она сказала, и он повторил его:

— Мадригал, Мадригал, Мадригал, — как заклинание.

"Как странно", — думала Мадригал, охваченная чувством такой… наполненности… от одного только присутствия мужчины, чьего имени она не знала и чьего лица не видела.

— А как зовут тебя? — спросила она.

— Акива.

— Акива.

Ей нравилось, как звучит его имя. Ее собственное означало музыку, но его звучало как музыка. Ей хотелось напевать его имя, высунуться из окна и позвать его домой. Прошептать его в темноте.

— Значит, ты все-таки согласилась, — сказал он. — Ты приняла его предложение.

— Нет, не приняла. — С вызовом ответила Мадригал.

— Разве? Но он смотрит на тебя так, словно ты его собственность.

— В таком случае, тебе тем более не нужно находиться здесь…

— Твое платье, — сказал он, — оно порвано. Это он его порвал?

Мадригал почувствовала жар, как гнев, вспышкой племени, вспыхнул в нем.

Она увидела, что Тьяго танцует с Чиро и смотрит прямо на нее из-за острых шакальих ушей сестры. Она дождалась, пока поворот танца не развернет широкую спину между ними, закрывая ее от взгляда волка, и сказала:

— Ничего страшного. Я просто не привыкла носить такую тонкую ткань. Его выбрали для меня без моего ведома. Я бы сейчас могла убить за шаль.

Он был напряжен от гнева, но его руки на талии оставались нежными.

— Я бы мог сделать тебе шаль. — Сказал он.

Она склонила голову набок.

— Ты умеешь вязать? Нужно сказать, это довольно необычный талант для солдата.

— Нет, вязать я не умею, — сказал он.

И тут Мадригал почувствовала легкое, как перышко, прикосновение к своему плечу. Она знала, что это не Акива — его руки лежали на ее талии. Она увидела серо-зеленого мотылька-колибри, одного из многих, паривших над головой, привлеченных сюда ярким светом фонарей, казавшимся им вселенной. Перья на теле этой крохотной птички переливались подобно драгоценным камням, а покрытые коротеньким мехом крылья, порхая, щекотали ее кожу. Вслед за ней прилетела другая, бледно-розовой окраски, а потом еще одна, тоже розовая с оранжевыми точками на кружевных крыльях, а потом еще, и еще. И скоро они уже полностью покрывали грудь и плечи Мадригал.

— Для вас, миледи, живая шаль, — сказал Акива.

— Но как? Ты просто волшебник. — Удивлялась она.

— Нет. Это всего лишь трюк.

— Магия.

— Не очень-то много проку от магии, которая может управлять мотыльками.

— Нет прока? Ты сделал мне шаль.

Она восторгалась этим. В магии, которая была знакома ей благодаря Бримстоуну, не было места для подобных причуд. Это было очень красиво, как по форме — крылья переливались множеством оттенков и были мягкими на ощупь, словно уши ягненка — так и по содержанию. Он укрыл ее. Тьяго порвал ее платье, а Акива укрыл.

— Они щекочутся, — засмеялась Мадригал. — Ой, нет.

— Что случилось?

— Заставь их улететь. — Она начала смеяться еще больше, чувствуя их крохотные язычки. — Они набросились на сахар.

— На сахар?

Щекотка заставила ее шевелить плечами.

— Прогони их. Пожалуйста.

Он пытался. Несколько из них поднялось в воздух и стало кружить вокруг ее рогов, но большинство остались на месте.

— Боюсь, они влюбились, — озабоченным тоном произнес Акива. — Они не хотят покидать тебя. — Убрав одну руку с ее талии, он смахнул пару мотыльков с ее шеи и с грустью продолжил: — Понимаю, что они чувствуют.

Ее сердце сжалось в кулак. В танце Акива вновь приподнял ее, все еще покрытую мотыльками. Глядя поверх голов толпы, она с облегчением увидела, что Тьяго сейчас не смотрит на нее. А вот Чиро, которую он держал на руках, заметила Мадригал и удивленно уставилась на нее.

Акива опустил Мадригал вниз, и, как только ее ноги коснулись земли, они посмотрели друг на друга, карие глаза в огненно-оранжевые, и волна жара пробежала между ними. Мадригал не знала виной ли тому магия, но большинство мотыльков-колибри улетело, словно их снесло дуновением ветра. Ее ноги двигались в танце, сердце бешено колотилось. Она потеряла ход танца, но знала, что он идет к завершению, и скоро вновь приведет ее к Тьяго.

Акиве придется передать ее генералу.

Ее сердце и тело протестовало. Всё в ней противилось возвращению в лапы Тьяго. Ее сердцебиение ускорилось до быстрого стаккато, и остатки живой шали испугано спорхнули с ее плеч. Мадригал почувствовала в себе симптомы готовности — внешнее спокойствие на фоне бушующей внутри бури, стремительность, заполнявшую ее мысли перед началом битвы.

Что-то вот-вот произойдет.

"Нитид", — думала она, — "ты знала, что так будет?"

— Мадригал? Что такое?

Акива, как мотыльки-колибри, почувствовал перемену в ней, то, как участилось ее дыхание, как напряглось тело.

— Мне хочется… — начала она, зная, чего хочет, чувствуя, как безудержно ее тянет к этому, стремясь к этому, но не зная, как выразить словами.

— Чего? Чего тебе хочется? — Спросил Акива, нежно, но настойчиво. Он тоже этого хотел. Он наклонил голову, коснувшись маской ее рога и вызвав тем самым взрыв чувственности в ней.

Белый Волк был совсем рядом. Он увидит все. И если она попытается ускользнуть, он последует за ней. Акива будет пойман.

Мадригал хотелось кричать.

И вдруг загремели салюты.

Познее, она будет вспоминать слова Акивы о том, что все сложилось так, словно так и должно было. Со всем, что ожидало их впереди, казалось, сама вселенная помогает им. Это было легко. Начиная с фейерверков.

Огоньки расцветали над головой — огромный сверкающий георгин, крутящаяся спираль, шестиконечная звезда. Звуки слились в беспрерывную канонаду. Барабанщики на стенах башен. Черный пороховой дым, вздымающийся кверху. Эмбелин прекратился — все танцоры, сбросив маски, стояли, закинув головы.

И Мадригал решилась. Схватив Акиву за руку, она нырнула в неразбериху толпы. Она двигалась пригнувшись, быстро. Казалось, в гуще тел специально для них открывается пространство, унося их подальше отсюда.

ГЛАВА 55 ДЕТИ СОЖАЛЕНИЙ

Когда-то давным-давно, когда не было ни химер, ни серафимов, а были только солнце и луны, солнце было суженным Нитид, яркой сестры, но была еще скромная Эллай, всегда прячущаяся за спиной своей смелой и сильной сестры, которая пробуждала в нем страсть. Случись так, что он натолкнулся на Эллай, когда та купалась в море, и овладел ею. Она боролась, но он был солнцем и думал, что всегда должен получать то, чего хочет. Эллай ранила его ножом и сбежала, а кровь солнца брызнула искрами на землю, которые превратились в серафимов — незаконнорожденных детей пламени. И они, как и их отец, считали, что им принадлежит всё, чего бы они не пожелали.

Что до Эллай, то она рассказала обо всём сестре, и Нитид расплакалась, а её слезы упали на землю и обратились в химер, детей сожалений.

Когда солнце вновь пришел к сестрам, ни одна из сестер не захотела его видеть подле себя. Нитид загородила собой Эллай, защищая её, хотя солнце всё еще кровоточил искрами. Он знал, что Эллай не была такой беззащитной, какой моглапоказаться. Он умолял Нитид простить его, но она отказалась, и по сей день солнце следует по небу за лунами, не получая того, чего так страстно желает. И наказание его будет вечным.

Нитид — богиня слез и жизни, охоты и войны, а её храмов не сосчитать. Именно она наполняет чрево, замедляет сердца, умерщвляя плоть, и ведет своих детей против серафимов. Её свет словно маленькое солнышко; она прогоняет тени.

Эллай же менее заметная. На небе едва видны её очертания, она словно призрачная луна и в году всего несколько ночей, когда она берет небосвод под своё единоличное правление. Эти ночи зовутся ночами Эллай. Такие ночи темны, звезд на небе практически нет и они хороши для скрытности и тайн. Эллай — богиня убийц и тайных возлюбленных. Её храмов очень мало, и они обычно скрыты, как тот, что прячется в роще на холмах над Лораменди.

Именно туда Мадригал увела Акиву, когда они сбежали с бала в честь Военачальника.

* * *
Они летели. Он сделал свои крылья невидимыми, но это не мешало ему лететь. По земле до траурной рощи было не добраться. В тех горах были пропасти и расщелины, и иногда через них натягивали веревочные мостики (на Эллаевы ночи, для её ярых приверженцев, ходивших украдкой, чтобы совершить службу в храме), но сегодня там никого не будет, и Мадригал была уверена, что храм окажется в их полном распоряжении.

У них была в распоряжении целая ночь. Нитид была в зените. У них были часы в запасе.

— Так гласит ваша легенда? — Спросил недоверчиво Акива.

Мадригал рассказала ему историю о солнце и Эллай, пока они летели.

— Что серафимы — это кровь насильника-солнца?

Мадригал отмахнулась:

— Если тебе не нравится, спроси у солнца.

— Ужасная история. Какое жестокое воображение у химер.

— Верно, но какого вдохновение, таковы и легенды.

Они добрались до рощи, купол храма едва виднелся над верхушками деревьев, сверкая серебром мозаичного узора сквозь ветви.

— Сюда, — сказала Мадригал, замедляясь, чтобы спуститься через брешь в куполе. Всё её тело трепетало от ночного ветерка и свободы. И предвкушения. Где-то в глубине сознания её терзал страх, что будет потом, каковы будут последствия её внезапного исчезновения. Но пока она пробиралась сквозь деревья, страх заглушили шелест листьев и музыка ветра, и снующие по всюду пташки. Пташки, радостно порхающие в роще, змеевидные птички, которые пили ночной нектар траурных деревьев. В ночной темноте рощицы, их глаза блестели серебром, как мозаика соборной крыши.

Мадригал опустилась на землю, и Акива приземлился рядом с ней, принося с собой порыв тепла. Она повернулась к нему. На них всё еще были одеты маски. Они могли их снять еще в полете, но не сделали этого. В этот момент Мадригал подумала, когда они будут стоять лицом к друг другу, тогда они и снимут свои маски, потому что она себе представляла, что Акива должен снять её маску, а она его.

Должно быть он подумал то же самое. Он шагнул к ней.

Реальный мир, оставшийся где-то позади, и о котором напоминал только треск фейерверков за горизонтом, полностью исчез. Всё тело Мадригал трепетало и пело, будто она была натянутой струной. Акива снял перчатки и бросил их на землю, а потом коснулся её, проведя пальцами по её шее. Он поднял руку и, развязав ленту, снял с неё маску. Её зрение, которое всю ночь ограничивалось двумя узкими щелочками маски, открылось в полной мере, и она теперь могла как следует рассмотреть Акиву, который всё еще стоял в своей причудливой маске. Она услышала его то ли тихий выдох, то ли шепот, "какая же ты красавица" и протянула руку, чтобы снять с него маску.

— Здравствуй, — прошептала она, как тогда, когда они сошлись в Эмбелине и счастье захлестнуло ее. Счастье, которое было подобно искре фейерверка по сравнению с тем, что она ощущала сейчас.

Он был даже прекраснее, нежели она помнила. Тогда, в Баллфинче, когда он лежал и умирал, пепельно-бледный, обессилевший, и всё же прекрасный. Теперь же, он был полон сил, излучал здоровье, а кровь бурлила страстью. Он пристально смотрел на неё своими обжигающими глазами, полными надежды и ожиданий, благоговения, очарования и счастья. Он был таким живым.

Он выжил благодаря ей.

И он прошептал в ответ.

— Здравствуй.

Они смотрели друг на друга, пораженные тому, что встретились спустя два года, как будто были друг для друга всего лишь плодами их воображения, которые так страстно желали воплотить наяву.

Только прикосновение могло определить реальность момента.

Руки Мадригал дрожали, когда она подняла их и положила ему на грудь. Она чувствовала сквозь ткань рубашки, как бьется его сердце. Воздух в роще был настолько насыщен, что его можно было пить, и настолько полон что мог вскружить голову. Как будто между ними что-то было чье-то незримое присутствие и в то же время они были одни, и она сделала еще один шаг ближе.

Он положил свои руки поверх её и слегка их сжал. Мадригал подняла лицо, и он еще раз произнес:

— Привет.

На этот раз он выдохнул эти слова у самых ее губ. Их глаза закрылись, губы встретились, и это прикосновение окончательно убедило их, что все происходит на самом деле.

ГЛАВА 56 ИЗОБРЕТАЯ НОВУЮ ЖИЗНЬ

Когда-то, давным-давно, вокруг была лишь тьма, и были только чудища, огромные, как миры, которые плыли в этой тьме. Они звались Гибборимами, и они любили тьму, потому что она скрывала их безобразный облик. Всякий раз, когда какое-либо создание умудрялось создать свет, они нещадно гасили его. Когда же рождались звезды, они глотали их, и казалось, что тьма будет вечно.

Но про Гибборимов прослышала раса светлых воинов. И они отправились навстречу чудовищам, из своего далекого мира, чтобы сразиться с ними. Долго длилась эта война, свет против тьмы, много воинов пало. В конце концов, когда они одолели чудищ, в живых остались сотни и эти сотни были светочами, которые несли свет вселенной.

Они создали звезды, включая наше солнце, и не было больше тьмы, только бесконечный свет. Они создали детей по своему образу и подобию, серафимов, и отправили их нести свет другим мирам, населявшим вселенную, и все было хорошо. Но однажды, последний из Гибборимов, тот, кого звали Замзумин, убедил их, что тени необходимы, они будут контрастировать со светом, отчего тот будет казаться ярче. И Светочи привнесли в мир тени.

Но Замзумин был обманщиком. Для задуманного ему требовались всего лишь обрывки тьмы. Он вдохнул жизнь в тени и, так же как светочи, создали серафимов, Замзумин создал по собственному образу и подобию химер, которые были чудовищно уродливы.

Впредь серафимы будут вечно сражаться на стороне света, а химеры на стороне тьмы, и они будут врагами до скончания вселенной.

* * *
Мадригал сонно рассмеялась.

— Замзумин? Это что, имя?

— Откуда мне знать, он же твой прародитель.

— Ах, ну да. Уродливый дядюшка Замзумин, который создал меня из тени.

— Отвратительной тени, — добавил Акива. — Которая объясняет твое ужасное обличье.

Она снова рассмеялась от всей души, звучно и лениво.

— А я-то всегда гадала откуда у меня всё это. Теперь-то уж я знаю. Рога перешли мне по наследству по отцовской линии, а моё уродство от огромного, злого дядюшки-чудовища.

Спустя мгновение, Акива уткнулся ей в шею, а она добавила,

— Мне больше нравится моя история. Я предпочла бы появиться на свет из слез, а не из тьмы.

— Ни то, ни другое не очень-то радостно, — сказал Акива.

— Согласна. Нам нужен миф повеселее. Давай создадим еще один.

Их переплетенные тела лежали поверх на одежде, которую они бросили на покрытый росой мох у берега ручейка, журчащего позади храма Эллай. Обе луны заползли за верхушки деревьев, а роща погрузилась в тишину, потому как траурники закрыли свои белые бутоны на ночь. Уже скоро Мадригал придется уйти, но они оба гнали эту мысль как можно дальше, как будто могли остановить рассвет.

— Однажды давным-давно… — сказал Акива, но осекся, когда его губы нашли шею Мадригал. — Ммм, сахар. Я-то думал, что уже всю тебя распробовал. Теперь мне придется дважды везде проверить.

Мадригал начала, смеясь, извиваться.

— Нет, нет, щекотно же!

Но Акива не остановился и на самом деле ей было не так щекотно, как казалось, а вскоре Мадригал и вовсе перестала протестовать.

Прошло какое-то время прежде чем они снова вернулись к созданию своей новой легенды.

— Однажды, давным-давно, — пробормотала позже Мадригал, положив свое лицо Акиве на грудь, так что её левый рог находился рядом с линией его лица, и, наклонившись, он мог достать до его кончика своим лбом. — Был создан мир, и он был прекрасен, полон птиц, полосатых существ и всяких других чудесных разностей, например, медовых лилий, падающих звезд и куниц…

— Куниц?

— Помолчи. И этот мир уже был полон света и тени, поэтому ему не нужны были никакие пришлые светила, чтобы спасать его. Ему не нужны были кровоточащее солнце и плачущие луны, и, что самое важное, этот мир не ведал войны, ужасной и отвратительной, через которую не должен проходить ни один мир. Здесь были земля и вода, воздух и пламя, все четыре элемента, за исключением одного. Любви.

Глаза Акивы были закрыты. Он слушал и улыбался, гладя мягкий пух коротких волос Мадригал между её рогов.

— И этот рай был похож на шкатулку с драгоценностями, только без драгоценностей. Этот мир жил своей жизнью, изо дня в день, встречая розовые рассветы, наполненный звуками обитающих в нем существ и необычными ароматами, и поджидал влюбленных, которые сумели бы найти его и наполнить его своей радостью и счастьем. — Пауза. — Конец.

— Конец? — Акива открыл глаза. — Что значит конец?

— История на этом не кончается. Тот мир всё еще ждет нас, — ответила она, потеревшись своей щекой о золотую кожу его груди.

— Ты знаешь, как найти этот мир? Давай уйдем отсюда до восхода солнца. — Грустно сказал Акива.

Солнце. Оно стало напоминанием о реальном мире, заставившим Мадригал промолчать в ответ, показавшись из-за плеча Акивы, покрытого шрамами — свидетельством их первой встречи в Баллфинче. Она подумала о том, что могла тогда оставить его истекающим кровью, или, того хуже, добить его, но что-то неотвратимое заставило ее не делать этого, и теперь они здесь, вместе. И мысль о том, что придется разомкнуть объятья, одеться, покинуть его, вызывала такое сопротивление внутри нее, что становилось почти физически больно.

А еще был страх от того, что могло произойти в Лораменди после ее исчезновения. Видение Тьяго, свирепого в своей ярости, ворвалось в ее счастливое блаженство, но она тут же отодвинула его в глубь своего сознания.

Однако отодвинуть восход солнца Мадригал была не в силах.

— Мне пора. — Печальным голосом произнесла она.

— Я знаю. — Сказал Акива.

Мадригал подняла глаза и увидела, что его отчаяние было таким же, как и ее собственное. Он не стал спрашивать "Что нам делать?". И она тоже не спросила. Позднее они будут говорить об этом, но в свою первую ночь Акива и Мадригал еще стеснялись своего будущего и, после того, что открыли друг о друге, любя, стеснялись друг друга.

Мадригал потянулась к амулету на своей шее.

— Знаешь, что это? — Спросила она, развязывая шнурок, на котором он висел.

— Кость?

— Да. Это птичья косточка желаний. Зажми ее пальцем вокруг основания, вот так, загадай желание и мы вместе потянем за нее. Тот, кто ухватит большую часть, получит свое желание.

— Волшебство? — спросил, поднимаясь Акива. — Откуда взялась эта птичка, косточка которой способна творить волшебство?

— О, это не волшебство. В действительности желания не исполняется.

— Тогда для чего она нужна?

Она пожала плечами.

— Надежда. Надежда может быть мощной силой. Хоть в этом нет никакого определенного волшебства, но, когда знаешь, о чем мечтаешь больше всего и держишь это в себе, словно луч света, желаемое может произойти, почти как волшебство.

— И чего же больше всего хочешь ты?

— Тебе нельзя этого знать. Давай же, загадай со мной.

Она подняла косточку.

С ее стороны было прихотью и даже своего рода дерзостью повесить косточку на шнурок. Ей тогда исполнилось четырнадцать, и уже четыре года она была на службе у Бримстоуна, параллельно принимая участие в военной подготовке и чувствуя себе полной сил. Как-то в полдень она пришла в магазин, где Твига как раз начищал недавно отчеканенные лакнавы, и, воспользовавшись моментом, начала выпрашивать себе один.

Бримстоун еще не поведал ей о жестоких последствиях магии и оплате болью за нее, поэтому Мадригал относилась к желаниям как к развлечению. Когда он отказал ей — как делал всегда, если не считать скаппы, для создания которых хватало боли от одного щипка, — она устроила драматическое проливание слез в углу. Сейчас она не могла ни вспомнить, ни представить, что за такое важное желание могло быть у четырнадцатилетней особы, но очень хорошо помнила, как Исса извлекла косточку из остатков ужина (это был дикий гусь под соусом) и успокоила ее рассказом об этом предмете.

Исса знала целую уйму историй о людях, и именно благодаря ей Мадригал стала очаровываться человеческой расой и их миром. Бросая вызов Бримстоуну, она взяла косточку и закатила целое шоу, загадывая на ней желание.

— И это все, — спросил Бримстоун, когда он услышал, какое незначительное желание послужило причиной ее капризного поведения. — И ты бы потратила желание на такое?

Она с Иссой уже готовы были разломать косточку между собой, но остановились.

— Ты же не глупа, Мадригал, — сказал Бримстоун, — если чего-то хочешь — стремись к этому. Надежда обладает большой силой. Не разменивай ее на глупости.

— Отлично, — сказала она, зажимая косточку руке, — я сохраню ее до тех пор, пока моя надежда не будет соответствовать вашим высоким ожиданиям.

Мадригал повесила косточку на шнурок. В течение нескольких последующих недель она демонстративно высказывала вслух самые нелепые пожелание, притворяясь, что всерьез их обдумывает.

— Я хочу облизывать свои ноги, как бабочка.

— Я желаю, чтобы скорпионовые мыши могли говорить. Готова поспорить, они наилучшие сплетники.

— Я желаю, чтобы мои волосы стали синими.

Но косточку не ломала. То, что началось как детская забава, перешло в нечто иное. Недели становились месяцами, и чем больше проходило времени, тем более важной ей казалась эта косточка. Желание (надежда) на которое она будет потрачена, должно быть действительно стоящим, считала она.

И вот, в траурной роще с Акивой, это желание появилось.

Она сформировала желание в своем уме, глядя ему в глаза, и потянула. Косточка разломалась точно посередине, и кусочки, если их примерить один к другому, оказались бы точно одинаковой длины.

— Ой, я не знаю, что это означает. Возможно, это означает, что оба наших желания исполняться.

— Возможно, это означает, что мы загадали одно и тоже.

Мадригал нравилось думать, что так оно и было. Впервые ее желание было простым, сфокусированным и страстным: увидеть его вновь. Вера в это была единственным способом, чтобы заставить себя уйти.

Они поднялись с измятых одежд. Мадригал втиснулась в свое темно-синее платье, как змея, которая обратно натягивает сброшенную кожу. Они вошли в храм и испили воды из святого источника, бьющего прямо из-под земли. Она плеснула водой себе в лицо, отдавая тихую дань Эллай, чтобы та защитила их секрет, и поклялась принести свечи, когда снова придет сюда.

Потому что, конечно, она снова придет.

Прощание походило на сцену из драмы, преисполненное физической невозможностью расстаться (улететь и оставить здесь Акиву), в которую она никогда бы не поверила, до сегодняшней ночи. Она то и дело пыталась улететь, а потом возвращалась за последним поцелуем. Её губы, не привыкшие к подобному, уже саднили, и она представляла, как они раскраснелись и опухли, выставляя на показ, как она провела ночь.

Наконец она пустилась в обратный путь. Во время полета маска, подвязанная за одну из длинных лент, болталась на ветру сбоку, похожая на птичку, решившую составить ей компанию. Рассвет уже коснулся земли, и освещал весь её обратный путь домой в Лораменди.

После празднования город утопал в тишине, дымке и запахе гари, оставшихся от фейерверков. Она пробралась к тайному входу в подземный собор. Его ворота были заперты Бримстоуновой магией и открывались на звук её голоса. Там не было никакой охраны, и, никем не замеченная, она вошла внутрь.

Всё было просто.

В тот первый день она была очень нерешительна и вела себя очень осторожно, не зная, что произошло в её отсутствие, или какой силы гнев на неё обрушится. Но судьба была неисповедима и плела узоры, как ей заблагорассудится. В то утро с побережья Миней прибыл шпион с вестями о передвижениях серафимовых галлеонов, поэтому Тьяго отбыл из Лораменди почти одновременно с возвращением в город Мадригал.

Чиро спросила, где Мадригал была, на что та выдала какое-то неопределенное вранье, и с этих пор отношение сестры к ней изменилось. Мадригал не раз обращала внимание на то, что сестра как-то странно на неё смотрит, и как только они встречались взглядами, Чиро тут же отворачивалась, делая вид, что чем-то занята и вовсе сейчас не таращилась. Они стали видеться реже — и потому, что Мадригал ускользала в свой новый тайный мир, и отчасти потому, что Бримстоун сейчас очень нуждался в её помощи, таким образом она была освобождена от остальных своих обязанностей. Её батальон не был мобилизован в ответ на передвижения войск серафимов, и она подумала, что, по иронии судьбы, ей стоит быть благодарной за это Тьяго. Она знала, что он продолжает держать её подальше от любой потенциальной опасности, что позволит обеспечить её "чистоту", пока он на ней не женился. Должно быть, он не успел до отъезда отменить свой приказ.

Итак, Мадригал проводила свои дни в магазине или в соборе с Бримстоуном, связывая зубы или колдуя над телами, и все свои ночи — столько, сколько могла — с Акивой.

Она приносила свечи для Эллай и её любимые специи, еду, которую они ели руками после занятий любовью. Медовые конфеты и опьяняющие ягоды, и жаренных птиц, чтобы утолить их зверский голод, и они никогда не забывали забрать вилковую косточку из птичьей грудки. Она приносила вина в небольших бутылях, и крошечные чашечки, вырезанные из кварца, чтобы потягивать из них напиток, которые они потом споласкивали в священном источнике и прятали под алтарем до следующего раза.

И каждый раз, на прощание, они ломали косточку, надеясь встретиться в следующий раз.

Мадригал всегда считала, что как бы тихо она не вела себя в присутствие Бримстоуна, тот всегда знал, чем она занимается. Она чувствовала как, его желто-зеленные глаза прожигают её насквозь, и говорила себе, что так дальше не может продолжаться и она должна положить этому конец. Однажды она даже отрепетировала, как скажет это Акиве, когда прилетит в траурную рощу. Но, как только увидела его, вся подготовленная речь вылетела у неё из головы, и Мадригал сдалась, не раздумывая, бросившись на встречу своему счастью. Они считали это место миром начала их истории — раем, который ждет влюбленных, чтобы те наполнили его своей радостью.

И они наполняли его. Целый месяц встреч украдкой по ночам и, время от времени, вечерам, залитых солнцем, когда Мадригал могла сбежать из Лораменди. Они укрывали друг друга своими крыльями, упиваясь счастьем и называли это своим миром, хотя оба понимали что это НЕ мир, а всего лишь их тайное прибежище, а это разные вещи.

После того как они встретились уже несколько раз и начали узнавать друг друга по-настоящему, с жадностью влюбленных, которые хотят знать всё (из бесед и прикосновений, запоминая каждый момент и мысль, запахи и шепот), когда отбросили скованность и робость, то задумались, что их ждет в будущем, которое рано или поздно настанет и уже не могли притворятся, что всё в порядке. Они оба знали, что это не жизнь, особенно для Акивы, который ни с кем не виделся, кроме Мадригал, и спал все дни напролет, желая, чтобы поскорее наступила ночь.

Акива поведал ей, что он незаконнорожденный сын императора, из целого легиона себе подобных, которые были рождены убивать. И рассказал ей про тот день, когда в гарем явились охранники, чтобы забрать его от матери. Как она отвернулась и позволила им забрать его, как будто он и не был её ребенком, а она всего лишь уплачивает свою десятину. Как сильно он ненавидел своего отца за то, что тот плодит своих отпрысков, обрекая их на гибель, и в этой вспышке гнева, она заметила, что Акива винит и себя, что он один из этих смертников.

Мадригал погладила его выпуклые шрамы на костяшках пальцев и представила, что за каждой полоской скрывается смерть химеры. Она гадала, сколько их душ ей удалось спасти и сколько они потеряли.

Она не открыла Акиве тайну воскрешения. Когда он спросил её, почему на её ладонях нет глаз-татуировок, она придумала какую-то отговорку. Она не могла рассказать ему о воскресших — ревенентах. Этот секрет имел огромное значение, он был очень важен, от этого зависела судьба её расы, и она не могла поделиться им, даже ради того, чтобы уменьшить чувство вины из-за убитых им химер. Вместо этого, она поцеловала его метки и сказала,

— Нас учили только искусству войны, но есть и другая жизнь. Акива, мы можем обрести её. Мы можем изобрести её заново, для себя. И здесь положить ей начало.

Она прикоснулась к его груди и ощутила, как бьется его сердце, наполненное любовью, его гладкую кожу и его шрамы и его (не свойственную солдату) нежность. Она взяла его за руку и, прижав к своей груди, сказала,

— Мы в начале нашего пути.

И они стали верить, что всё могло быть именно так.

Акива рассказал ей, что за два года после Баллфинча он не убил ни одной химеры.

— Это правда? — спросила она, с трудом в это веря.

— Ты показала мне, что можно жить, не убивая.

Мадригал посмотрела вниз на свои руки и призналась,

— Но я убивала серафимов.

Акива взял ее за подбородок и притянул ее лицо к своему.

— Но, подарив мне жизнь, ты меня изменила, и вот мы здесь, благодаря этому. Могла ли ты подумать, прежде, что такое возможно?

Она покачала головой.

— Не думаешь ли ты, что другие могут тоже измениться?

— Некоторые, — сказала она, думая о своих товарищах, друзьях. Белом Волке. — Не все.

— Некоторые, а потом и остальные.

Некоторые, а потом и остальные. Мадригал кивнула, и они вместе представляли себе другую жизнь не только для себя, но и для остальных рас Эреца. И весь тот месяц, пока прятались и любили друг друга, мечтали и планировали, они и сами уверовали в то что говорили, словно так и должно было бы быть: будто они были первыми ростками, предназначавшиеся для чего-то грандиозного и волшебного. Они не знали что или кто этим движет — Нитид или светочи, а может, нечто совсем иное, но эта сила жила в них, чтобы принести умиротворение их Миру.

Теперь, когда они ломали птичьи косточки, то надеялись, что смогут осуществить свои мечты. Они понимали, что невозможно вечно прятаться в роще и предаваться мечтам. Нужно было приложить немалые усилия, чтобы воплотить это в жизнь; они были только в самом начале пути к их осуществлению, с такой страстью верили в это, что они возможно сотворят чудо, если бы не были преданы.

ГЛАВА 57 ВОСКРЕСШАЯ

— Акива, — выдохнула Кару, ощутив свою целостность.

С того момента, как они сломали косточку, прошло всего несколько секунд, но за этот промежуток времени к ней вернулись прожитые годы, что она не помнила. Семнадцать лет назад Мадригал прекратила своё существование. Всё, что произошло после, было уже другой жизнью, но тоже принадлежало ей. Она была Кару, но она была и Мадригал. Она была человеком и химерой.

Она была воскресшей.

Внутри неё всё бурлило, будто два сознания пытались соединиться воедино, объединяя воспоминания, переплетаясь, как пальцы рук.

Она видела свои хамзасы и знала, что сделал Бримстоун. Вопреки Тьяго, приговорившему её к полному уничтожению, он каким-то образом сумел сохранить её душу. И из-за того, что у неё не могло быть жизни в её собственном мире, он дал ей жизнь здесь, в тайне от всех. Но как же он смог утаить её воспоминания от неё самой? Воспоминания той жизни, которую она прожила как Мадригал — он собрал их и вложил в косточку, и сохранил их для неё.

До нее вдруг дошло, что в их последнюю встречу с Айзилем, когда он предложил ей зубы ребенка и она отказалась их брать, что он имел в виду.

— Как-то раз он взял их, — сказал старик, а Кару тогда не поверила ему.

Теперь-то она ему верит.

Воскресшие — ревененты, создавались для сражений, их тела заклинались из полностью выросших коренных зубов. Но Бримстоун создал её тело из зубов ребенка, человека, дал ей имя надежды и жизнь, далекую от войны и смерти. Её заполнила нежная и глубокая любовь. Он подарил ей детство, мир. Желания. Искусство. Иссу с Язри и Твигой, которые всё знали и помогали ему; прятали её. Любили её.

Скоро она с ними увидится и больше не отойдет ни на шаг от Бримстоуна, не испугавшись ни того, что он сердится или его внушающего трепет физического присутствия, как это было прежде. Она обнимет его и, наконец, скажет спасибо.

Она перевела взгляд от своих ладоней (от одного чуда к другому) на Акиву, стоявшего перед ней. Он всё еще стоял в шаге от кровати, на которую еще минуту назад они рухнули, и Кару поняла, что ощущение целостности возросло из-за того, что ей пришлось разделить с ним в другой жизни, в другом теле. Она дважды влюбилась в него. Теперь она любила его двойной любовью, и от это было почти невыносимо. Она смотрела на него сквозь призму слез.

— Ты сбежал, — сказала она. — Ты выжил.

Она подскочила с кровати, бросившись к нему, вспоминая каким он был, его тепло.

Нерешительность, а потом его руки крепко обняли её. Он ничего не говорил, только обнимал, раскачиваясь взад-вперед. Она чувствовала, что его трясет, что он плачет, и его губы на своей макушке.

— Ты сбежал, — повторила она, всхлипывая и в то же время смеясь. — Ты спасся.

— Я выжил, — прошептал он глухим голосом. — Ты спаслась. Я не знал. Все эти годы, я не смел и предположить, что…

— Мы живы, — сказала Кару в оцепенении.

Вдруг она ощутила, как её наполнило нечто удивительное, ощущение того, что их легенда осуществилась. У них был свой мир. Это место, что даровал ей Бримстоун, это была одна половина её дома, другая же ждала её за порталом в небесах. Оба этих дома могли принадлежать им. Ведь могли?

— Я видел твою смерть, — сказал Акива, беспомощным голосом. — Кару… Мадригал… Любовь моя.

Его глаза, его выражение лица. Он выглядел так же, как и тогда, семнадцать лет назад, стоя на коленях, когда его заставили смотреть её казнь.

— Я видел твою смерть, — снова повторил он.

— Знаю. — Она очень нежно его поцеловала, вспоминая тот его душераздирающий крик. — Я помню всё.

* * *
Как и он.

Под капюшоном палача: монстр. С балкона на происходящее взирают Волк с Военачальником. Толпа заходится в неистовом реве, она жаждет кровавого зрелища. Монстры повсюду, превращая его мечту о мире, которую он лелеял с Баллфинча, в насмешку. Из-за того, что один из них тронул его душу, он имел глупость поверить, что все эти чудовища достойны этой мечты.

И вот она стояла в кандалах — одна; его единственная — её крылья были изуродованы, их обрезали. Их мечта исчезла. Вот что они делали со своими же сородичами. Но его прекрасная Мадригал даже теперь была преисполнена достоинства.

Он беспомощно, в ужасе смотрел на то, как она опускается на колени. Кладет свою голову на плаху. "Невозможно", криком надрывалось сердце Акивы. Это не может быть явью. Воля, тайна, что были на их стороне… где они сейчас? Шея Мадригал такая уязвимая, её гладкие щеки на раскаленном черном камне, и высоко поднятое лезвие, готовое обрушиться в любую секунду.

Его крик был истошен. Он рвал его изнутри. Внутри всё жгло болью. Он пытался взывать к этой боли, чтобы обратить её в магию, но был слишком слаб. Волк предвидел это: даже сейчас Акива был окружен солдатами, направившими на него хамсазы, и он захлебывался в страданиях, которые они ему причиняли. Тем не менее, он попытался, и толпу будто всколыхнуло волной, когда у них под ногами задвигалась земля. Эшафот качнулся, палачу пришлось сделать шаг, чтобы не упасть, но этого оказалось недостаточно.

От усилий сосуды в его глазах полопались, и они налились кровью. Он все еще кричал. Пытался.

Лезвие ярко сверкнуло и опустилось, Акива упал вперед на руки. Он был опустошен. Любовь, мир, чудо: всё исчезло в один миг. Надежда, человечность: их не осталось в нем.

Осталась только месть.

* * *
Клинок был огромен и сиял, как луна.

Удар — и Мадригал была обезглавлена.

Она осознавала свое отделение от плоти.

Она всё еще существовала. Существовала, но не во плоти. Ей не хотелось видеть позорное падение своей головы, но с этим она ничего не могла поделать. Сначала её рога зычно ударились о помост, а затем раздался глухой звук удара плоти, прежде чем голова осталась лежать на месте (рога не дали ей укатиться).

И вот со своей странной новой точки обзора, находясь над своим телом, она всё прекрасно видела. Не могла не видеть. Прежде обзор был ограничен телесной оболочкой, теперь же её ничего не сдерживало. Она могла видеть всё и сразу, во всех направлениях. Как будто всё её существо было глазом, но подернутое дымкой.

Агора была переполнена ненавистью и злобой. А на помосте, прямо перед её обезглавленным телом, крик Акивы всё еще сотрясал воздух. Он стоял на коленях, подавшись вперед, и трясся от рыданий.

Она видела свое обезглавленное тело, которое качнулось в сторону и упало. Всё было кончено. Мадригал чувствовала свою связь с телом. Она ожидала этого. Она знала, что души остаются со своими телами на протяжении нескольких дней, прежде чем начнется их угасание. Воскресшие, которых успевали поймать на грани их исчезновения, рассказывали, что ощущали, будто их уносит куда-то неведомым потоком.

Тьяго приказал, чтобы её тело осталось гнить на эшафоте. Он выставил охрану, чтобы никто не мог подобраться и забрать её душу. Мадригал было очень жаль, что её телу была уготовлена такая участь. Хотя Бримстоун и назвал тела всего лишь "оболочками", она любила своё тело и ей хотелось бы, чтобы его проводили в последний путь более почтительно, но здесь она ничего не могла поделать. Но в любом случае, она не собиралась оставаться и смотреть, как оно будет разлагаться. У Мадригал были другие планы.

Она не была уверенна, что затею удастся воплотить в жизнь, но все же не оставляла ее. У нее не было четкого плана, только слабый намек, но Мадригал вложила в него всю свою волю и страсть. Все, о чем они с Акивой мечтали, теперь разрушенное, она направила в это последнее деяние, она собиралась освободить его.

Но для этого ей потребуется тело. И одно такое имелось на примете. Подходящие. Она сама его сделала.

Она даже использовала бриллианты.

ГЛАВА 58 МЕСТЬ И ПОБЕДА

— Мад, что с тобой происходит?

Неделей ранее, Мадригал была с Чиро в казармах. За окном уже рассвело, и Чиро пробралась к её койке, всего через полчаса после того, как Мадригал вернулась от Акивы.

— Ты о чём?

— Ты с кем-то спишь? Где ты пропадала прошлой ночью?

— Работала, — ответила Мадригал.

— Всю ночь?

— Да, всю ночь. Хотя, может я и прикорнула в лавке на пару часов.

Она зевнула. Мадригал чувствовала себя в безопасности, не смотря на свою ложь, потому что никто, кроме Бримстоуна и его приближенных, не имел ни малейшего представления, что происходит в западной башне и, уж тем более, никто не знал о тайном проходе, через который она входила и выходила. И правдой было то, что она уснула на пару часов, только не в лавке. Она задремала на груди Акивы и проснулась от того, что он наблюдает за ней.

— Что? — застенчиво спросила Мадригал

— Приятные сны видела? Ты улыбалась.

— Конечно, улыбалась. Я счастлива.

СЧАСТЛИВА.

И Мадригал догадалась, что Чиро на самом деле имела в виду, когда спрашивала, что с ней происходит. Мадригал чувствовала себя перерожденной. Она никогда не предполагала, насколько глубоким и всепоглощающим может быть счастье. Несмотря на трагедию её детства и вездесущие давление войны, всё же она считала себя, по большей части, счастливой. Если постараться, то всегда найдется какой-нибудь пустячок, которому можно будет порадоваться. Но это было другое. Это невозможно было утаить в себе. Иногда ей казалось, что оно потоком льется из неё, словно свет.

Счастье. Это то место, где страсть, взрыв чувств, со всем их ослепительным блеском и барабанным боем встречает что-то более нежное, как будто возвращаешься домой, который заполнен солнечным светом, где безопасно и уютно. И всё это переплеталось с жаром и трепетом, и горело в ней столь же ярко, будто звезды в морозную ночь.

Её сводная сестра разглядывала её, молча и пристально, как вдруг в городе раздался оглушительный звук труб, заставивший её повернуться к окну. Мадригал подошла к Чиро и выглянула наружу. Их казармы стояли позади оружейного склада, поэтому им был виден всего лишь фасад дворца, с дальней стороны агоры, где висел стяг Военачальника — огромное шелковое полотнище, которое указывало на то, что он был в своей резиденции. На знамени была изображена его геральдика: оленьи рога, с распускающимися на них зелеными листочками, чтобы обозначить обновление и рост. Но, помимо него, Мадригал с Чиро увидели еще одно развивающиеся знамя. На этом красовался герб с белым волком, и, хотя флаг висел довольно далеко, чтобы можно было прочесть девиз, но они и без того прекрасно знали что там написано.

Месть и победа.

Тьяго вернулся в Лораменди.

Руки Чиро так затряслись, что ей пришлось вцепится ими в подоконник. Мадригал увидела волнение сестры, тогда как сама боролась с подступающей к горлу тошнотой. Она восприняла отъезд Тьяго как знак — судьба сама устроила её счастье. Но, если его отсутствие было знамением, то что означает его возвращение? Увидеть его развивающийся стяг было сродни выливанию на себя ушата ледяной воды. Этот кусок тряпки не мог погасить её счастья, но ей захотелось свернутся вокруг него калачиком, чтобы защитить.

Она задрожала.

Чиро это заметила.

— В чем дело? Ты что, боишься его?

— Нет, не боюсь, — ответила Мадригал. — Слегка опасаюсь, из-за того, что могла оскорбить его своим исчезновением.

Она выдумала историю, что, дескать перебрала с вином и нервы её так расшалились, что пришлось спрятаться в соборе, где она и заснула.

Она изучающе рассматривала выражение лица своей сестры, а потом спросила,

— Он был… очень зол?

— Мад, никто не любит быть отвергнутым.

Мадригал расценила это как "да"

— Как думаешь, это конец? Теперь он порвет со мной?

— Есть только один способ это проверить, — сказала Чиро.

Она говорила нарочито беззаботно, явно шутя, но глаза у неё светились.

— Ты могла бы умереть, — продолжила она. — И воскреснуть какой-нибудь уродиной. И вот тогда, он уж точно оставит тебя в покое.

Еще тогда Мадригал должна была бы обратить внимания на её слова, или по крайней мере, проникнуться хотя бы малейшим подозрением. Но нет. Доверчивость привела к её же гибели.

ГЛАВА 59 НОВЫЙ МИР

— Я не могу тебя спасти.

Бримстоун.

Мадригал подняла глаза. Она лежала на полу в углу своей пустой камеры и не ожидала, что кто-то придет её спасать.

— Знаю.

Он приблизился к решетке, она же держалась всё в той же позе, подбородок вздернут, на лице никаких эмоций. Плюнет ли он на неё и её судьбу, как все остальные? Да ему и не надо. Уже одно то, что Бримстоун так в ней разочаровался, было хуже всего того, что могли на неё обрушить остальные.

— Они причиняют тебе боль? — Спросил он.

— Только тем, что мучают его.

Для нее это было самой мучительной пыткой. Где бы они не содержали Акиву, это было достаточно близко, чтобы она могла слышать его крики. Они увеличивались, колеблясь, с нерегулярными перерывами, и она не знала, когда услышит следующий его крик, и прожила прошедшие дни в постоянном болезненном ожидании.

Бримстоун изучающе смотрел на неё.

— Ты любишь его.

Она смогла лишь кивнуть в ответ. До этого момента ей удавалось держаться, с достоинством и внешней твердостью, не позволяя им видеть, что внутри нее все рушится, словно ее окончательное исчезновение уже началось. Но под тяжелым взглядом Бримстоуна ее нижняя губа начала дрожать, Мадригал прижала к ней костяшки пальцев. Он молчал и, когда ее голос вновь окреп, она произнесла:

— Прости меня.

— За что, дитя?

Он что, насмехался над ней? Его лицо, как всегда, было невозможно прочесть. Кишмиш сидел на одном из его рогов, копируя позу хозяина, наклон его головы, сутулость его плеч.

— Ты просишь прошения за то, что влюбилась? — Спросил Бримстоун.

— Нет, не за это.

— Тогда за что?

Она не знала, что он хотел услышать. В прошлом он говорил, что все, чего он когда либо хотел знать — это правду, какой бы она не была. Итак, что же было правдой? О чем она сожалеет?

— За то, что поймали, — сказала она, — и за то, что опозорила тебя.

— Я должен чувствовать себя опозоренным?

Мадригал с удивлением посмотрела на него. Она бы никогда не поверила, что Бримстоун будет насмехаться над ней. Она думала, что он вообще не придет, и последний раз она увидит его стоящим на балконе дворца, вместе с остальными, ожидая ее экзекуции.

— Расскажи мне, что ты сделала, — попросил он.

— Ты знаешь, что я сделала.

— И всё же расскажи.

Итак, он все же насмехался. Мадригал решила подыграть и начала перечислять:

— Высшая степень предательства. Интимная близость с врагом. Подвергание опасности существования расы химер и всего, за что мы боролись тысячу лет…

Он оборвал ее.

— Мне известны предъявленные тебе обвинения. Я хочу услышать твою версию произошедшего.

Запинаясь, она произнесла:

— Я… Я влюбилась. Я… — Она бросила на него смущенный взгляд, а потом открыла то, о чем не говорила еще никому. — Это началось под Баллфинчем. Битва была окончена, и я собирала души. Я нашла его умирающим и спасла. Не знаю, почему, просто это казалось правильным. А потом… потом я стала думать, что мы были предназначены для чего-то. — Ее голос понизился до шепота, щеки загорелись. — Чтобы принести мир.

— Мир, — словно эхо повторил Бримстоун.

Такой наивной казалась вера в то, что их любовь несла в себе некое божественное предназначение теперь, когда она находилась здесь. И все же, как прекрасна она была. В том, что она разделила с Акивой, не было стыда. Повысив голос, она сказала:

— Мы мечтали с ним о новом мире.

За этим последовала долгая тишина. Бримстоун просто смотрел на нее, и если бы в детстве Мадригал не играла с ним в игру "Кто пересмотрит", сейчас она была бы не в состоянии выдержать его взгляд. И даже сейчас она еле сдерживалась, чтоб не моргнуть, когда он наконец произнес:

— И ты считаешь, что этим ты меня опозорила?

И все винтики страдания внутри Мадригал замерли. Ей показалось, что даже кровь перестала бежать по ее жилам. Она не надеялась… не смела надеяться. Что он имел ввиду? Скажет ли что-то большее?

Нет. Он сделал глубокий вдох и снова сказал:

— Я не могу тебя спасти.

— Я… я знаю.

— Язри передала тебе это.

Он просунул сквозь прутья тряпичный сверток, и Мадригал взяла его. Он был теплый, хрупкий. Она развязала сверток и увидела печенье в виде рогов. Язри откармливала ее ими годами, безуспешно надеясь, что Мадригал поправится. Слезы навернулись ей на глаза.

Она с нежностью отложила печенье в сторону.

— Я не могу есть, сказала она, — но… скажи ей, что я съела.

— Я скажу.

— А еще… Иссе и Твиге. — В горле перехватило. — Передай им, что…

Ей опять пришлось прижать пальцы к губам. Ну почему в присутствии Бримстоуна выносить все было гораздо тяжелее? Пока он не пришел, гнев помогал ей держаться.

И, хотя она так и не договорила, он проговорил:

— Они знают, дитя мое. Они и так все знают. И тоже не стыдятся тебя.

Тоже.

Это было максимальным откровением с его стороны, и этого было достаточно. Мадригал разрыдалась. Она прижалась к прутьям, опустила голову и плакала. А когда на ее затылок легла рука, расплакалась еще больше.

Он оставался с ней, и Мадригал знала, что никто, кроме Бримстоуна (и Военачальника) не мог бы нарушить приказ Тьяго не пускать к ней посетителей. Он обладал большой властью, но не мог повлиять на ее приговор. Ее преступление было слишком тяжелым, вина слишком очевидна.

Выплакавшись, она почувствовала себя опустошенной. И от этого ей стало… лучше, как будто соль непролитых слез отравляла ее, а теперь она очистилась. Мадригал стояла, прильнув к железным прутьям камеры, за которыми высился Бримстоун. Кишмиш начал издавать отрывистые карканья, которые, как она знала, были просьбой-требованием, поэтому поломала на кусочки печенье Язри и отдала их ему.

— Пикник в тюрьме, — сказала она со слабой улыбкой, которая тут же исчезла.

Они услышали крик, наполненный таким отчаянием, что Мадригал согнулась пополам, прижав лицо к коленям, а руки к ушам, погружая себя в темноту, тишину, отрицание. Это не сработало. Новый крик уже ворвался в ее разум и, даже прекратившись снаружи, эхом отдавался в мозгу.

— Кто будет первым? — спросила она у Бримстоуна.

Он знал, что она имела ввиду.

— Ты. Серафима заставят смотреть.

С какой-то странной отстраненностью она произнесла:

— Я думала он решит наоборот, и заставит меня смотреть.

— Я думаю, — сказал Бримстоун с некоторым колебанием, — что он все еще не закончил с ним.

Слабый звук вырвался из горла Мадригал. Сколько еще? Как долго Тьяго будет заставлять его страдать?

— Ты помнишь ту косточку желаний, когда я была маленькой? — спросила она Бримстоуна.

— Я помню.

— В конце концов я загадала желание на ней. Или… надежду, я так полагаю, но в ней нет настоящего волшебства.

— Надежда — это самое настоящее волшебство, дитя.

Видения вспыхнули в ее голове. Акива, улыбающийся ей своей светлой улыбкой. Акива, прибитый к земле, его кровь бежит в священный ручей. Храм в пламени, солдаты оттаскивают их прочь, траурные деревья стали тоже загораются, и вместе с ними вся живность, что жила в них.

Она пошарила в кармане и извлекла косточку, которую брала с собой на рощу в прошлый раз. Она была не повреждена. У них так и не оказалось шанса разломать ее.

Она сунула ее Бримстоуну.

— Вот, возьми. Растопчи ее, выбрось, в ней нет никакой надежды!

— Если бы я в это верил, — сказал Бримстоун, — то не стоял бы здесь сейчас.

Что это означает?

— То, что яделаю, дитя, изо дня в день — это борюсь с потоком. Волна за волной бьет о берег, и каждая волна слизывает песок все дальше. Мы не победим, Мадригал. Мы не сможем побить серафимов.

— Что? Но…

— Мы не сможем выиграть эту войну, я всегда это знал, они слишком сильные. Единственная причина тому, что нам удалось сдерживать их так долго, это то, что мы сожгли библиотеку.

— Библиотеку?

— В Астрае. Это был архив магии серафимов. Эти идиоты держали все свои тексты в одном месте. Они настолько ревностно относились к своей власти, что не позволяли делать копии. Они опасались, что кто-нибудь оспорит их власть, так что собрали все знания в одном месте и взяли только таких учеников, которыми могли управлять, и держали их взаперти. Это было их первой ошибкой, держать всю свою силу в одном месте.

Мадригал увлеченно слушала. Бримстоун рассказывал ей такие вещи. История. Тайны. Боясь прервать повествование, она спросила:

— В чем же была их следующая ошибка?

— Они забыли, что нас надо бояться. — Он помолчал немного. Кишмиш перепрыгивал с его одного рога на другой, и обратно. — Им надо было верить в то, что мы животные, чтобы оправдывать то, как они обращались с нами.

— Как с рабами, — прошептала она, слыша голос Иссы в своей голове.

— Мы были невольниками и страдальцами. Мы были источником их власти.

— Пытки.

— Они уверяли себя, что мы лишь молчаливые чудовища, и это устраивало их. У них было пять тысяч чудовищ в ямах, и уж они точно не были молчаливыми, но серафимы верили в свой замысел. Они не боялись нас, что сделало это легким.

— Сделало легким что?

— Их уничтожение. Половина охраны даже не знали наш язык, и счастливо верили, что это было только хрюканье и рычание, когда мы ревели в агонии. Они были дураками, и мы их убили, и сожгли все. Без магии серафимы потеряли свое превосходство, и за все эти годы так и не смогли вернуть его. Но в конце концов им это удастся, даже без библиотеки. Твой серафим доказательство того, что они возвращают утраченное.

— Но… Нет, магия Акивы не такая, — она подумала о живом платке, который он сделал ей, — он никогда бы не использовал ее как оружие, он хочет только мира.

— Магия не является инструментом мира. Ее цена слишком велика. Единственное, что помогает мне пользоваться ею, ведя круговорот душ от смерти к смерти, это вера в то, что мы сможем продержаться в живых до того… до того момента, когда мир переменится.

Ее слова.

Он прочистила горло. Это звучало как шелест гравия. Было ли это возможным, означало ли это, что он…?

— Я тоже мечтаю об этом, дитя, — сказал он.

Мадригал пристально смотрела на него.

— Магия не спасет нас. Понадобится огромная энергия, чтобы колдовать в таком масштабе, и выплачиваемая болью дань просто уничтожит нас. Единственная надежда… это надежда, — он все еще держал косточку, — и тебе не нужны никакие знаки для нее — либо она в твоем сердце, либо ее нет нигде. И в твоем сердце, дитя, она очень сильная. Сильнее, чем я когда-либо видел.

Он опустил косточку в свой нагрудный карман, поднялся на своих львиных бедрах и повернулся. Сердце Мадригал плакало от мысли, что он оставляет ее одну.

Но он только подошел к маленькому окну в дальней стене и выглянул в него.

— Знаешь, а ведь это была Чиро, — сказал он, круто меняя тему.

Конечно Мадригал знала.

Чиро, у которой тоже были крылья и которая последовала за ней, спряталась в роще, и все видела.

Чиро, которая словно ручная собачонка Тьяго, только ради того, чтобы ее погладили по головке, предала Мадригал.

— Тьяго пообещал ей человеческую внешность, — сказал Бримстоун, — как будто он сможет сдержать это обещание.

Глупая Чиро, подумала Мадригал. Если это было ее надеждой, то она выбрала плохой альянс.

— Ты не поможешь ему исполнить это обещание?

Бросив тяжелый взгляд, Бримстоун ответил:

— Чиро следует приложить все усилия, чтобы новое тело ей никогда не понадобилось. У меня имеется ожерелье из зубов мурены, и я никогда не думал, что когда-нибудь буду с таким нетерпением ждать момента, когда, наконец, смогу воспользоваться им. — Зубы мурены? — Мадригал не могла поверить, что он говорит серьезно. Ей стало почти жаль сестру. Почти. — Подумать только, и я позволил потратить на нее бриллианты.

— Ты была честна с ней, даже если это не было взаимно. Никогда не отказывайся от своей доброты, дитя. Оставаться сама собой, столкнувшись лицом к лицу со злом — это проявление силы.

— Силы, — сказала она с небольшим смешком, — я дала ей силу, и посмотри, что она сделала с ней.

Он фыркнул.

— Чиро не сильная. Ее тело может быть полностью покрыто алмазами, но душа ее безвольна, как бесхребетный моллюск, мокрый и дрожащий.

Это был непривлекательный образ, но сравнение оказалось подходящим.

— Который к тому же, можно легко отбросить в сторону, — добавил Бримстоун.

— Что? — Мадригал подняла голову.

Послышались звуки снаружи коридора. Шел ли кто-то? Уже пора? Бримстоун потянулся вперед к ней.

— Дым воскрешения, — быстро проговорил он, — ты знаешь что в нем.

Она удивленно смотрела на него. Почему он говорит о дыме? Ведь для нее лампадку разжигать не будут. Но настойчивость во взгляде Бримстоуна заставила ее кивнуть. Конечно, она знала. Фимиам состоял из аронника и пиретрума, розмарина и смолы для запаха серы.

— Ты знаешь почему это работает, — сказал он.

— Он прокладывает дорогу для души, чтобы она следовала к своему пристанищу. В кадило, или в тело.

— Это магия?

Мадригал заколебалась. Ей довольно часто приходилось помогать Твиге составлять его.

— Нет, — отвлеченно ответила она. Звуки в коридоре становились все громче. — Это всего лишь дым. Просто путь следования души.

Бримстоун кивнул.

— Так же, как и твоя косточка желаний. Это не магия, а сосредоточение воли. Обладающему большой силой воли она не понадобится.

Его глаза прожигали ее. Он пытался что-то сказать ей. Что?

Руки Мадригал начали дрожать. Она не могла пока понять все до конца, но что-то уже начало приобретать очертания. Что-то, что появлялось на свет благодаря магии и воле. Из дыма и кости.

Засовы на двери отодвинулись. Сердце Мадригал бешено забилось. Ее крылья забились, как у посаженной в клетку птицы. Дверь открылась, и фигура Тьяго заполнила дверной проем. Как всегда, он был одет во все белое, и Мадригал впервые поняла, почему он отдает предпочтение этому цвету: он был прекрасным полотном для крови его жертв, и сейчас его мундир был багровым от нее.

От крови Акивы.

Лицо Тьяго вспыхнуло гневом, когда он увидел в помещении Бримстоуна. Но не рискнул завязать борьбу, которую не выиграл бы. Он склонил голову перед колдуном, а потом повернулся к Мадригал.

— Пора, — произнес он зловеще мягким голосом, словно уговаривая ребенка уснуть.

Изо всех сил стараясь выглядеть спокойной, она промолчала. Но Тьяго трудно было обмануть. Волчьи рефлексы помогли ему учуять ее страх. Он улыбнулся, поворачиваясь к стражникам, которые ожидали его приказаний.

— Свяжите ей руки. Обрежьте крылья.

— В этом нет необходимости. — Произнес Бримстоун.

Стражники заколебались.

Тьяго повернулся лицом к колдуну, и они враждебно смотрели друг на друга, злобно сжав челюсти. Волк по буквам повторил свой приказ, и стражники бросились исполнять его. Они заскочили в камеру, сложили крылья Мадригал и подрезали их железными кусачками. Связать руки было легче. Она не сопротивлялась. Когда все было окончено, они толкнули ее к двери.

А Бримстоун приготовил еще один сюрприз.

— Я назначил кое-кого, чтоб благословить исчезновение Мадригал.

Благословение было священным ритуалом, в котором, как она полагала, ей будет отказано. Тьяго, похоже, тоже так думал. Злобно сузив глаза, он сказал:

— Если ты думаешь, что сумеешь кого-нибудь подослать, чтоб забрать ее душу…

Бримстоун перебил его:

— Это Чиро, — сказал он. Мадригал съежилась. — Не думаю, что ты будешь возражать против нее.

И Тьяго не возражал.

— Хорошо. — И обратился к стражникам, — Пошли.

Чиро. Это было так неправильно, так оскорбительно — особа, которая предала Мадригал будет тем, кто дарует ее душе покой! От негодования Мадригал на мгновенье решила, что неправильно истолковала все сказанное Бримстоуном перед этим, и что это еще одно, уже последнее наказание для нее. А потом он улыбнулся. Уголки его жесткого рта коварно приподнялись, и ее осенило. Она явно представила себе все.

Бесхребетный моллюск, который можно легко отбросить в сторону.

Стражники еще раз толкнули ее, и она вышла за дверь. Ее мозг работал с сумасшедшей скоростью, стараясь разобраться в новом замысле за то короткое время, что оставалось у нее.

ГЛАВА 60 ЕСЛИ ВЫ ЭТО НАШЛИ, ПОЖАЛУЙСТА, ВЕРНИТЕ

Подобного раньше никто никогда не проделывал, по крайней мере, она об этом не слышала. Такое даже заподозрить было невозможно и уж тем более с живым телом. Живая плоть как бы накапливала душу, словно раковина перламутр из песчинок, создавая прекрасное единое целое, чего не может создать смерть. Не было никакой возможности занять на время, а то и на совсем чужое живое тело. Но тело Чиро было всего лишь сосудом, которое Мадригал отлично знала, поскольку сама его создала.

Может быть у неё и не было дыма для того, чтобы служить проводником, но ей достаточно было близости к объекту. Она не могла двигаться сквозь пространство; у неё не было возможности контролировать или двигать телом. Чиро должна была прийти к ней, потому что Бримстоун именно её выбрал для благословения Мадригал, вот она и пришла. Тяжелой поступью, поднявшись на эшафот, она опустилась на колени рядом с тем, что осталось от её сестры. Вся дрожа, она подняла глаза вверх.

— Мад, прости. Я не знала, что будет развоплощение. Мне так жаль.

Мадригал, которая не могла абстрагироваться от вида её головы или заглушить крики Акивы, осталась равнодушна к её извинениям. На что Чиро надеялась? Смягчение приговора? Может быть на воскрешение Мадригал в теле, где было меньше от человека, а больше звериного? Может быть она вовсе не думала о Мадригал, и воспринимала её как возможность отличиться перед Тьяго. Любовь заставляет совершать странные вещи. Уж Мадригал-то знала это как никто. Но то, что Мадригал собирается сделать, было самой странной вещью.

Здесь не было дыма, чтобы вести её. Но Бримстоун сказал, что он ей и не нужен. Но обладая такой силой воли, она сама сможет завладеть телом. Телом, которое она сделал с такой любовью.

Она почти не встретила сопротивления, как ожидала, вместо этого, чувство удивления, слабая борьба. Душа Чиро, оказалась угрюмой, отравленная завистью. Она не шла ни в какое сравнение с Мадригал, и почти сразу же сдалась. Мадригал не стала её выталкивать, только отодвинула её как можно глубже. Для всех, в этом сосуде была только Чиро.

Её сильно трясло, когда она исполняла обряд благословения, но никто не заподозрил в этом странности — всё-таки у её ног лежала мертвая сестра. Никто даже ничего не заподозрил, когда она на не гнущихся ногах спускалась с эшафота, а движения её были слишком резкими и порывистыми.

Не возникло никаких подозрений, потому что никогда не было подобного прецедента. После того как Чиро ушла, к изувеченному телу, лежавшему на помосте больше никто не был привязан. Следующие три дня, приставленные к телу солдаты охраняли только плоть и воздух, но не душу.

Единственный, кто мог бы почувствовать что-то неладное был Бримстоун, но он не склонен был обсуждать это с кем бы то ни было.

* * *
Именно глазами Чиро Мадригал видела Акиву последний раз. Он едва держался, его крылья и руки были вывернуты назад и надежно прикованы наручниками к стене. Его голова упала вперед, а когда она вошла в его камеру он поднял её, чтобы взглянуть на неё, в них не было жизни. Они были абсолютно мертвы.

Белки были налиты кровью от усилий сотворить магию, от чего капилляры в них полопались. Но с его глазами произошло не только это. Их золото, их истинный огонь, он выгорел, и у Мадригал было возникло ощущение, что она видит в них пепел его души. Это было самым худшим из того, что ей пришлось видеть, даже хуже её смерти.

Сейчас, в Марракеше, когда Кару соединила вместе свои воспоминания, обеих жизней, она вспомнила ту же безжизненность его глаз, когда впервые увидела Акиву. С того времени она всё гадал, что же с ним должно было бы произойти, теперь она знала. У неё защемило сердце от мысли что все эти годы, покуда она росла в новом теле, в другом мире, наслаждаясь детством и радуясь жизни, тратя желания на всякие глупости, его душа была мертва от тоски по ней.

Если бы он только знал.

В тюрьме, она поспешила скорее освободить его руки. Она была рада, что Чиро была наделена силой и прочностью бриллиантов. Цепи, сковывающие Акивы, были так сильно натянуты, что чуть ли не вырывали их из суставов. Она боялась, что он будет слишком слаб, чтобы лететь или создать гламур для своих крыльев, чтобы уйти из города не узнанным. Но ей не следовало бы из-за этого переживать. Она знала какой силой обладает Акива. Когда оковы спали, он остался на ногах. Он прыгнул как хищник, который лежал в засаде. Он развернулся к ней, увидев только Чиро, даже не в состояние поинтересоваться, почему эта незнакомка освободила его. Он отшвырнул её в стену, прежде чем та успела открыть рот и она, потеряв сознание, погрузилась в кромешную темноту.

На этом её воспоминания обрывались. Кару не знала, как Бримстоун нашел её и забрал её душу. И видимо не узнает, пока не спросит лично у него. Она только знала, что он её забрал, иначе бы она здесь не стояла.

— Я не знал, — говорил Акива и медленно гладил её по волосам. С любовью проводя по голове, потом по шее и плечам. — Если бы я только знал, что он спас тебя… — Он крепко прижал её к себе.

— Я не могла тебе сказать, что это была я, — сказала Кару, — Как бы ты мне поверил? Ты не знал о воскрешении.

Он сглотнул и тихо промолвил.

— Я знал.

— Что? Как?

Они всё еще стояли обнявшись у подножья кровати. Кару обуревали противоречивые чувства. Обыкновенная, бездонная радость от присутствия Акивы. Странная дуэль между близостью и… пустотой. Её тело: кожа семнадцатилетней девушки, и не только она, всё остальное совершенно другое. Отсутствие крыльев, человеческие ноги, со всеми этими сложными мышцами, голова без рожек, легкая как ветер.

И было что-то еще, своего рода какая-то тревога, осознание чего-то, что она еще не могла понять.

— Тьяго, — сказал Акива. — Он… он любил говорить пока он… Ну, он злорадствовал. Он всё мне рассказал.

Кару не трудно было в это поверить. И вот перед глазами еще одно воспоминание: очнувшийся Волк на каменном столе, когда она (Кару) взяла его руки помеченные хамсазами в свои. Он ведь тогда мог её убить, подумала она, если бы не Бримстоун. Теперь-то она понимала, почему Бримстоун так разозлился. Все эти годы он прятал её от Тьяго, а она, как нечего делать, сунула свой нос в собор и держала его за руку. Которая была всё такой омерзительной, как и в её воспоминаниях.

Она прильнула к Акиве.

— Я должна была сказать "прощай", — сказала она, — Я даже не думала. Я только хотела увидеть тебя свободным.

— Кару…

— Теперь всё позади. Мы же оба сейчас здесь.

Она вдохнула его такой знакомый запах. От него пахло теплом и дымом. Кару прильнула губами к его шее. Пьянящие ощущение. Акива был жив. Она была жива. Их столько всего ждало впереди. Она начала целовать его вдоль шеи к подбородку, вспоминая, как делала это прежде. Она была такой податливой в его объятьях, такой же как когда-то прежде — когда тела волшебным образом растворяются друг в друге и негативное пространство между ними исчезает. Она нашла его губы. Кару взяла его лицо в свои ладони и наклонила Акиву ближе.

Почему она должна это делать?

Почему… почему Акива не поцеловал ее в ответ?

Кару открыла свои глаза. Он смотрел на нее, но не с желанием, а с болью.

— Что? — Спросила она, — Что такое? — Страшная мысль посетила ее и она отступила назад, позволяя ему уйти, и обняла себя руками. — Это потому что я не "невинна"? Потому что я… создана?

Чтобы не тяготило его, ее вопрос сделал это еще хуже.

— Нет, — сказал он несчастно. — Как ты могла такое подумать? Я не Тьяго. Ты обещала что будешь помнить, Кару. Ты обещала помнить, что я люблю тебя.

— Тогда что это? Акива, почему ты ведешь себя так странно.

— Если бы я знал… О, Кару, если бы я знал что Бримстоун спасет тебя, — сказал он. Он запустил пальцы в свои волосы и начал шагать по комнате. — Я думал он был с ними, против тебя, и это было худшим, его предательство, потому что ты любила его, как отца.

— Нет, он такой же как мы, Акива. Он тоже хочет мира. Он может нам помочь…

Его взгляд остановился на ней. Такой растерянный.

— Я не знал, если бы я знал Кару, я бы поверил в искупление. Я никогда бы никогда не…

У Кару бешено заколотилось сердце. Случилось что-то очень — очень плохое. Она знала это наверняка и страшилась этого, ей не хотелось этого слышать, но она должна была.

— Ты бы никогда не сделал чего? Акива, что ты сделал?

Он перестал ходить из стороны в сторону, схватив свою голову руками.

— В Праге, — ответил он, выделяя каждое слово. — Ты спрашивала, как я нашел тебя.

— Ты говорил что это было не сложно, — вспомнила Кару.

Он полез в карман и достал сложенный листок бумаги. И с явной неохотой протянул его ей.

— Что это…? — Начала было она, но замолчала.

У неё так сильно затряслись руки, что, когда она начала разворачивать листок он порвался вдоль одного замусоленного места сгиба её автопортрета, и она, держав две половинки себя, прочла, надпись, подписанную её собственной рукой: Если вы это нашли, пожалуйста, верните.

Это был листок из её альбома, оставленного в лавке Бримстоуна. Осмысление произошедшего, было мгновенным и ослепляющим. Был только единственный способ, которым Акива мог бы его раздобыть.

Она задохнулась. Все встало на свои места. Черные отпечатки ладоней, голубой ад, который сожрал все порталы и все их волшебство, положивший конец торговли Бримстоуна. И эхо голоса Акивы, говорящего ей почему это все произошло.

Чтобы закончить войну.

Когда, она мечтала с ним, давным-давно, об окончание войны, они имели в виду, что возможно принести мир. Но, увы, мир, не единственный способ завершения войны.

Она сама в этом убедилась. Тьяго растрепал Акиве важнейшую тайну химер, полагая, что она умрет вместе с ним, но она — ОНА — выпустила его, а с ним и их секрет.

— Что ты сделал, — спросила она, недоверчивым, сломленным голосом.

— Прости меня, — прошептал он.

Черные отпечатки рук, голубое пламя, охватившие порталы.

Конец воскрешению.

Руки Акивы, его руки, которые обнимали ее в танце, во сне, в любви, его костяшки пальцев, которые она целовала прощая — на них новые чернильные полосы. Они были полностью покрыты чернилами.

Она закричала:

— Нет, — слово получилось длинным, и затем она сгребла его плечи в охапку, вонзая в них ногти, схватив, удерживая его, вынуждая смотреть на нее.

— Скажи мне! — Прокричала она.

— Они мертвы, Кару. Слишком поздно. Они все мертвы, — сказал Акива глухим голосом, с таким отчаянием, преисполненного таким стыдом.

ЭПИЛОГ

Черта в небе, вот что это было, совершенно не похоже на то, как хитроумно маскировал порталы Бримстоун под ничем не примечательные двери. Здесь вообще не было двери, и не было никакой охраны. Единственной защитой этого портала было его незримость для простых смертных (а портал находился высоко над горами Атлас) и узость, меньше размаха крыльев серафима.

Замечательно, что Разгат смог найти его по истечению такого долгого времени.

А может, подумала Кару, глядя на истерзанное судьбой создание, это не так уж замечательно, что худшие моменты его жизни глубоко врезались в его память, и сохранились гораздо лучше, чем воспоминания радости. Теперь она понимала почему за магию расплачивались болью, сила её была мощнее, чем радости и счастья. Какими бы яркими они не были.

Мощнее, чем надежда?!

Она живо представляла себе погребальные костры в Лораменди, будто видела их воочию: как огонь пожирает трупы химер, которых ему бросают, словно тряпки, а Акива наблюдает за этим из башни, вдыхая прах её народа. Она будто чувствовала этот пепел на своих губах, наверное, он всё еще покрывал его тело, когда Кару целовала Акиву последний раз.

Она причина того, что он сотворил.

И всё же она не способна была убить его, хотя он принес её ножи из Праги и сам опустился бы на колени, чтобы упростить ей задачу.

Она оставила его. И даже после всего, расстояния между ними, возникало такое чувство словно на планете нарушилось равновесие. Неправильность, которая всё возрастала, по мере её удаления от Акивы. Боль и пустота, вот, чем теперь она была заполнена. Ничтожная её часть не хотела бы никогда знать предательства Акивы, вернуться к тому что было прежде, к невероятному счастью, прежде чем всё это обернулось крахом.

— Ты идешь? — Спросил Разгат, пролезая передней частью тела сквозь расщелину между мирами, так что половина его тела исчезла, оказавшись в Эреце.

Кару кивнула. Разгат полностью исчез, и она вдохнув сырой воздух и собравшись с духом, последовала за ним. Здесь больше не было радости. Но где-то глубоко, не взирая на страдания, оставалась надежда.

Имя, которое дал ей Бримстоун, было больше, чем просто прихоть.

Так что это был еще не конец.


Оглавление

  • ГЛАВА 1 НЕВОЗМОЖНО НАПУГАТЬ
  • ГЛАВА 2 СВОЕГО РОДА ОТКРОВЕНИЕ
  • ГЛАВА 3 КУКЛА
  • ГЛАВА 4 ОТРАВЛЕННЫЙ ГУЛЯШ
  • ГЛАВА 5 ПОВСЮДУ
  • ГЛАВА 6 АНГЕЛ, КОТОРОГО ИСТРЕБИЛИ
  • ГЛАВА 7 ЧЕРНЫЕ ОТПЕЧАТКИ ЛАДОНЕЙ
  • ГЛАВА 8 ГАВРИЭЛИ
  • ГЛАВА 9 ДВЕРЬ В ЛОГОВО ДЬЯВОЛА
  • ГЛАВА 10 ДЕВУШКА, КОТОРАЯ НОСИТСЯ ТУДА-СЮДА
  • ГЛАВА 11 ПОЖАЛУЙСТА
  • ГЛАВА 12 НЕЧТО СОВСЕМ ИНОЕ
  • ГЛАВА 13 РАСХИТИТЕЛЬ МОГИЛ
  • ГЛАВА 14 ПТИЦА, ПРИНОСЯЩАЯ СМЕРТЬ ДУШЕ
  • ГЛАВА 15 ТА САМАЯ ДВЕРЬ
  • ГЛАВА 16 ПАДШИЙ
  • ГЛАВА 17 ОТДЕЛЬНЫЙ МИР
  • ГЛАВА 18 НЕ БОРИСЬ С МОНСТРАМИ
  • ГЛАВА 19 НЕ КТО. ЧТО
  • ГЛАВА 20 КАК ЭТО БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ
  • ГЛАВА 21 НАДЕЖДА ОБЛАДАЕТ ВОЛШЕБНОЙ СИЛОЙ
  • ГЛАВА 22 ЛЕДЕНЕЦ БЕЗ НАЧИНКИ
  • ГЛАВА 23 БЕЗГРАНИЧНОЕ ТЕРПЕНИЕ
  • ГЛАВА 24 ЛЕТАТЬ — ЭТО ПРОСТО
  • ГЛАВА 25 ВЕЧНАЯ ВОЙНА
  • ГЛАВА 26 ЛЕГКОЕ ОЩУЩЕНИЕ БЕСПОКОЙСТВА
  • ГЛАВА 27 НЕ ДОБЫЧА — ОХОТНИК
  • ГЛАВА 28 РУКИ, СЛОЖЕННЫЕ КАК ПРИ МОЛИТВЕ
  • ГЛАВА 29 КАК ЗВЕЗДНЫЙ СВЕТ ТЯНЕТСЯ К СОЛНЦУ
  • ГЛАВА 30 ТЫ
  • ГЛАВА 31 СВОЙ
  • ГЛАВА 32 ОДНО ЦЕЛОЕ
  • ГЛАВА 33 НЕЛЕПОСТЬ
  • ГЛАВА 34 ЧТО ЗА ДЕНЬ?!
  • ГЛАВА 35 ЯЗЫК АНГЕЛОВ
  • ГЛАВА 36 НЕ ТОЛЬКО ЛИШЬ УБИВАЯ
  • ГЛАВА 37 МЕЖДУ СНОМ И ЯВЬЮ
  • ГЛАВА 38 НЕВЕРУЮЩИЙ
  • ГЛАВА 39 КРОВЬ ДАСТ О СЕБЕ ЗНАТЬ
  • ГЛАВА 40 ПОЧТИ КАК ВОЛШЕБСТВО
  • ГЛАВА 41 АЛЕФ
  • ГЛАВА 42 ТОМЛЕНИЕ, СОЛЬ И ОЩУЩЕНИЕ ЦЕЛОСТНОСТИ
  • ГЛАВА 43 НЕОЖИДАННО
  • ГЛАВА 44 ЦЕЛАЯ
  • ГЛАВА 45 МАДРИГАЛ
  • ГЛАВА 46 НАКОНЕЦ-ТО
  • ГЛАВА 47 ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
  • ГЛАВА 48 ЧИСТОКРОВНАЯ
  • ГЛАВА 49 ЗУБЫ
  • ГЛАВА 50 САХАРНАЯ ПУДРА
  • ГЛАВА 51 СЕРПАНТИН
  • ГЛАВА 52 БЕЗУМИЕ
  • ГЛАВА 53 ЛЮБОВЬ — ЖИЗНЕННАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ
  • ГЛАВА 54 СЛОВНО ТАК И ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ
  • ГЛАВА 55 ДЕТИ СОЖАЛЕНИЙ
  • ГЛАВА 56 ИЗОБРЕТАЯ НОВУЮ ЖИЗНЬ
  • ГЛАВА 57 ВОСКРЕСШАЯ
  • ГЛАВА 58 МЕСТЬ И ПОБЕДА
  • ГЛАВА 59 НОВЫЙ МИР
  • ГЛАВА 60 ЕСЛИ ВЫ ЭТО НАШЛИ, ПОЖАЛУЙСТА, ВЕРНИТЕ
  • ЭПИЛОГ